«Дети закрытого города»

Мария Чурсина Дети закрытого города

Пролог

Восемнадцатое сентября данного года.

Ранним утром город светился желтыми фонарями над трассой. Вета плотно закрыла за собой кухонную дверь и поставила на плиту чайник. Заглянула в холодильник — там нашлась только початая банка сгущёнки.

Не включая свет, она уселась на холодный табурет, ждать, когда закипит вода. Поджала замёрзшие ноги и натянула на колени подол ночной рубашки, а теплее всё равно не стало. Остывший за ночь город безразлично смотрел на неё через забрызганное дождём стекло. С ровным стуком двигались стрелки часов, им тоже было всё равно.

Забулькала вода в чайнике, Вета выключила газ и налила кипяток в кружку. Очередная кружка чая очередным утром. Здравствуй, Петербург-69.

Открылась дверь, и на пороге возник Антон — всклокоченный после сна, в расстёгнутой рубашке и мятых брюках. Опустился на второй табурет и ничего не спросил. Обжигая губы, Вета отпила из кружки. Дождь — или уже мокрый снег — бился в окно и оседал на распахнутой форточке.

— Всё равно ничего нельзя было изменить, — сказала она самой себе. — Правильного ответа не было. Было два неправильных.

На столе заветривались остатки сгущёнки и стыла воткнутая в них чайная ложка. Антон пошевелился за спиной Веты. Наверное, как обычно, подпёр рукой щёку, зевнул.

— Жалеешь?

Она молча пожала плечами. Холодный ветер дул по поджатым ногам. По трассе изредка проносились машины, освещая жёлтыми фарами сырой асфальт. Светлело на востоке небо, будто бы разбавляли водой густую серую краску. Из утреннего тумана выплывали новостройки — высотки за кленовой рощей.

— Какая разница, — отозвалась, наконец, Вета. — Я уже выбрала.

За окном просыпался Петербург, закрытый город, странно распорядившийся судьбами своих жителей.

— Мой любимый город, который сломал мне жизнь, — сказала Вета, бултыхая в кружке последним глотком чая.

Глава 1. Город без голоса

Двадцать пятое августа. День поездов.

Когда сутки трясёшься в поезде, в голову начинают являться лирические мысли, просто потому что в голове пусто, только плещется горьковатый поездной чай. Чай этот, кажется, везде — в чашках, в разговорах, в головах вот, и в воздухе витает тот же самый чай. Лёжа на верхней полке Вета пообещала себе, что больше никогда и никакого чая.

Город, в котором она жила до этого, был городом без голоса и без лица. Ей даже не хотелось называть его по имени. Просто «этот город». По ночам он вяло шевелился под светом жёлтых фонарей, утром — переставлял ноги по пыльным дорогам. Даже сосны почти не шумели, потому что сосны не умеют шуметь.

Её поездка в пустоту — только с драгоценной папкой, прижатой к груди — стала для всех новостью, и наконец пошевелила пыльное болото. Потом Вета узнала, как кричала от злости её научная руководительница, потому что аспирантское место у неё таки отобрали, как хихикали девочки, разведя очередную игру «мы знаем про тебя всё», и как в удивлении открывал и закрывал рот Андрей, должно быть, так и не поверив, что она уехала.

Выйти из поезда она должна была на каком-то полустанке, названия которого так и не запомнила. Холодное, уже почти осеннее утро развернулось над двухэтажными домишками розовой простынёй. На платформе, выщербленной, как будто облитой кислотой, взад вперёд расхаживал одинокий мужчина.

Вета постояла рядом со своей сумкой, не решаясь первой подойти. Она сама не знала, чего ждать от секретного города, но уж точно не вылинявших домиков и мужичка в потёртой джинсовке. Родилась и умерла мысль вернуться. Место в аспирантуре ещё ведь можно выпросить обратно?

Мужчина, задержав взгляд на ней всего на секунду, зашагал навстречу.

— Вы учительница?

— Да, — не сразу ответила Вета. Она его жадно рассматривала. Может, нашивка на куртке? Особый браслет, как в фильмах про тайные организации? Удостоверение?

Он был обычным: каштанововолосым, темноглазым и молодым. Наверное, не на много старше самой Веты.

— Как вас зовут? — он щурился на солнце, и распахнутая на груди джинсовка выставляла на показ серую рубашку. Тоже — совсем обычную.

— Вета.

— А по имени-отчеству?

— Можно просто Вета.

— Ну да, а пропуск я буду заказывать на кого? — криво усмехнулся парень, и Вете захотелось сострить ему в ответ, но она только скривила губы.

— Елизавета Николаевна Раскольникова. Так лучше?

— Угу. Идёмте, Елизавета Николаевна.

Он накинул на плечо её сумку и спрыгнул вниз с платформы. Вета неуклюже последовала за ним, чуть не упала, зацепившись ногой за шпалу, и принялась рассматривать город, выступивший перед ней из тумана.

Рядом с облезлыми двухэтажками росли яблони, и ветки их гнулись под тяжестью плодов. Вета едва сдержала себя, чтобы не сорвать один, но проводник обернулся и наградил её снисходительным взглядом.

— Это Полянск. До Петербурга нам ещё три часа ехать.

За поворотом нашлась машина со служебными номерами.

— Меня, кстати, Антон зовут, — сообщил парень, забрасывая её сумку в багажник. — Вообще-то тебя должен был встречать другой человек, но он не смог, и попросили меня.

Перед тем, как завести машину, он закатал рукава джинсовки и рубашки прямо по локоть и долго настраивал зеркало.

— Я вообще-то в Центре недавно работаю.

— Где? — подалась к нему Вета, решив, что не расслышала.

— А, не важно.

Дорога стелилась перед ними ровная, серая полоса, высветленная августовским солнцем.

— А с чего ты вдруг решила переехать?

Вета оглянулась на него. Вопрос, на который она пыталась ответить сама себе и всем людям из своей прошлой жизни, в яблочном городе звучал легко и просто, и как будто сам просился на язык Антону. Тот, напялив на нос солнцезащитные очки, вдобавок улыбнулся ей.

— А вы что, там родились? — Она потёрла кончиками пальцев шею, по которой то и дело катились капли пота. Было неожиданно жарко, но снять плащ казалось актом капитуляции.

— Я не мог там родиться, — расхохотался Антон. — Петербург-69 сам-то появился всего тринадцать лет назад. Так что…

Он побарабанил по рулю.

— Я просто переехал ещё в детстве, вместе с родителями. Они учёные.

Вета многозначительно помычала.

— А вы тоже стали учёным?

Игрушечный тигр на лобовом стекле покачивал головой. Она и не заметила, когда дома по обе стороны дороги кончились, и за обочинами потянулась голая степь, украшенная разве что клоками тумана. Плавно виляла дорога впереди машины, и как Вета не старалась, она не могла разглядеть на горизонте ничего нового.

— А я не стал, — протянул Антон, усмехаясь этому туману. — Не сложилось как-то.

— Вот и у меня — не сложилось, — выдохнула Вета, поправляя на коленях сумку. Возможно, ещё оставалась возможность вернуться на щербатый полустанок, купить билет назад и выпросить в университете если не аспирантуру, то хотя бы соискательство. Место секретарши в деканате. Да что угодно.

Но туман смыкался за машиной, как будто море, разверзшееся, только чтобы пропустить их к закрытому городу. «Разверзнись, море!», — сказал Антон и стукнул сучковатой палкой оземь. И море разверзлось, оставив после себя мёртвые водоросли и скрюченные кораллы.

— У нас там тихо сейчас, — сказал Антон, кивая, словно в ответ игрушечному тигру. — Это раньше было беспокойно, а сейчас тихо. Так что ты не бойся. Хотя тебе-то как угодно непривычно будет. А классы тебе какие дадут?

— Я пока что не знаю, — сдержанно пожала плечами Вета. — Начальные, наверное. Я начальные просила.

Признаться честно, она до сих пор не понимала, почему её взяли, ведь ни опыта, ни педагогического образования у неё за плечами не было. Вета, правда, вела кое-что у студентов, когда заменяла свою научную руководительницу, но ведь это не в счёт. Наверное, никто особенно не рвался учительствовать в закрытом городе, вот туда и приглашали кого ни попадя.

— Никто особенно не рвётся работать у вас? — вырвалось само собой. Она оглянулась на Антона: тот широко раскрытыми глазами наблюдал за дорогой.

— Да не то чтобы. Беспокойно было, говорю же. Но сейчас нам и своих работников хватает. Даже не знаю, почему тебя пригласили. Ты очень умная?

— Я очень упёртая, — фыркнула Вета, откидываясь на спинку сидения. То, что она умная, само собой подразумевалось.

Она приоткрыла окно, и салон машины сразу наполнился непривычным запахом. Город, в котором раньше жила Вета, пах разве что пылью, сосной после дождя, и кислым дымом с западных окраин — там тянулись промышленные кварталы.

Здесь ветер нёс аромат полевых трав, хотя, казалось, к августу всё должно было отцвести.

Временами ей казалось, что за стеной тумана вырастают незнакомые высотки, больше похожие на космические корабли, блестят стёкла в свете восходящего солнца, и ветер снова дышит яблоками. Но подступающий туман рассеивался, и дорога опять виляла. Вместо высоток по обочинам дороги росли чахлые кустики.

— А ты вообще-то знаешь, что это за город? — серьёзно спросил вдруг Антон, глядя на неё поверх тёмных очков.

— Смотрите на дорогу, — не выдержала Вета. Она так и не смогла признаться, что едет в никуда.

Серьёзная женщина, выписывающая ей направление, была очень занята, чтобы что-то объяснять. Она пила чай, искала подоспевшему коллеге какие-то ведомости и параллельно сверялась с графиком отпусков. Заполняя бланк каллиграфическим почерком, она сделала три ошибки. Скомкала его. Написала второй, и в нём сделала всего одну. Очень рассердилась. Скомкала. Переписала ещё раз.

Какие уж тут объяснения.

Вета проспала всю оставшуюся дорогу, и снился ей красивый город в голубой и розовой глазури утра. Шпили, шпили, шпили везде, куда хватало взгляда, и ажурные дома — этажерки, и светлые проспекты. Её разбудил молодецкий хохот. Вета открыла глаза и заворожено заморгала, не понимая, почему так темно.

Казалось, небо затянулось серыми тучами. Антон стоял в десяти шагах от машины, болтая о чём-то с двумя парнями в военной форме. Автоматов наперевес у них, правда, не было, но Вета уверилась — с ними лучше не связываться.

Разминая затёкшие ноги, она выбралась на обочину, как сокровище, прижимая к себе сумку, где до сих пор мялась заветная папка.

— А вот и она, кстати, — обернулся на неё Антон.

Солдаты смерили её заинтересованными взглядами.

— Ну что, пойдёмте оформлять пропуск? — Один из них кивнул на будочку, примостившуюся рядом с ограждением. — А чего вы так испуганно смотрите?

Вета поняла, наконец, что солнце закрыли никакие не тучи. Они вместе с машиной, Антоном и бравыми парнями находились в промежутке между двумя металлическими оградами, каждая из которых подпирала небо, никак не меньше. Внешний контур — Вета назвала его внешним за вышки, ожерельем тянущиеся так далеко, как только хватало глаз — был утыкан прожекторами, направленными наружу.

— Это что, военная база? — сдавленно поинтересовалась она, понимая, как весело за ней сейчас наблюдать, но всё ещё не в состоянии перевести дух и оторваться от поражающего воображение зрелища.

— Ну, — развёл руками Антон. — Можно и так сказать. А ты куда ехала?

Солдаты снова дружно загоготали.

С документами решилось на удивление быстро. Антон, поглядев на часы, посерьёзнел.

— Отвезу тебя в школу, а сам на работу поеду. А то дел по горло, как бы до ночи не засидеться.

Вета хотела спросить — только ради приличия, — где он всё-таки работает, но поленилась. Всё равно ведь они никогда больше не встретятся, зачем напрасно сотрясать воздух.

Город, который потянутся за окном машины после того, как они преодолели третий контур, поражал обыденностью. Новенькие, но типовые девятиэтажки стояли ровными рядами. Здесь всё ещё было по-летнему тепло. Люди шагали по улицам вовсе не в серебристых комбинезонах. И третьей ноги ни у кого не было.

На горизонте, правда, проступали очертания высоких и сверкающих на все цвета радуги зданий, но, как объяснил Антон, там был центр, а центру и полагается возвышаться и сверкать. Вета успокоилась и, нашарив в сумке зеркальце, принялась поправлять макияж.

— Школа номер пять, да?

Машину дёрнуло так, что зеркало упало ей на колени из разжавшихся пальцев. Антон свернул с проспекта на боковую улочку.

— Да.

— Повезло. Это, так сказать, элитная школа.

Вета пожала плечами — особого везения она тут не видела. Вот если бы попасть в университет…

— Вот здесь она и есть. Выбирайся.

Небольшая трёхэтажная школа потонула в зелени высоких клёнов и низеньких вишен. С обеих сторон её подпирали дома. По небольшой аллее, замощённой галькой, ветер гонял цветастую обёртку от конфеты.

Вета хлопнула дверцей и приняла из рук Антона свою сумку. Не сказать, чтобы тяжёлую, но с непривычки сильно оттягивающую плечо.

— Всего доброго, — сказал он, сверкнув улыбкой и стёклами очков. — Ты звони, если что.

Куда надо было звонить, Вета не поняла, но и уточнять не стала. Она только кивнула и зашагала к аллее. Там, из клумб с красными и жёлтыми гладиолусами показывались цветные статуи: львёнок, вставший на задние лапы, улыбающийся динозавр, учёный кот. Кто-то ещё притаился в глубине, но Вета не стала вглядываться.

Лестница вывела её к дверям — типичным, школьным. Кажется, такие же самые были в той гимназии, где училась Вета. Давно.

Колотить в них не пришлось.

Глава 2. Без лица

Всем вокруг от пугала горестно и тошно.

— Ну вот как хорошо! Хорошо же, — не уставала повторять завуч — невысокая женщина, по всем стандартам подходящая под свою должность. Кажется, встретишь на улице, и тут же догадаешься, кем она работает.

Остро отточенным карандашом она заполняла квадратики на большущем листе ватмана — составляла расписание. И цветастая накидка на её плечах, несмотря на жару, вовсе не портила впечатления. Наоборот, она говорила: «Это хороший, демократичный завуч. Он даже посетил последние курсы повышения квалификации».

«Повешения», — почему-то мелькнуло в голове Веты. Она послушно сняла плащ, пристроила его на вешалке у дверей и села. Всё, как полагается: белая блуза, чёрная юбка ниже колен, и никаких «ногу на ногу».

— Вы нас просто выручаете! — пела завуч, заполняя острым карандашом графы в расписании. — Это замечательно, что вы приехали. Вы знаете.

Она взяла Вету за локоть.

— Мы вам квартиру уже выбили. И расписание я вам составлю самое удобное. Будет время на всё. И детей дам — самых хороших. Ох, да у нас все дети замечательные! Сейчас оформим всё, потом поедете домой, отдохнёте там, освоитесь пока в городе. А потом сразу в бой!

Она потрясла в воздухе кулаком, и Вете, вспомнившей вдруг прожекторы на «контурах» захотелось судорожно сглотнуть. И ей вспомнился вопрос Антона: «Почему тебя взяли, ты что, самая умная?».

Задать его сейчас или повременить?

Она помолчала, оглядывая скромный завучский кабинет. Единственное окно выходило на аллею, а за ней виднелось одноэтажное здание с сетками на окнах. Спортивный зал что ли.

— У нас тут всё очень хорошо выходит, — щебетала хозяйка кабинета. «Лилия Аркадьевна, запомни, Лилия Аркадьевна», — твердила себе Вета. — Вот смотрите, тут поставим вам три девятых класса, здесь — три восьмых, и ещё пятая параллель. Их можно даже вот сюда. Так неплохо, да? Потом я, может быть, ещё лучше сделаю.

— Девятых? — переспросила Вета, не особенно возмутившись. — Мне сказали, что можно взять только пятые и шестые.

— Да, — завуч беспомощно посмотрела на неё поверх очков-прямоугольничков. — Понимаете, у нас тут учительница биологии — старенькая уже, ей тяжело. Так что придётся и девятых.

Вета вымученно кивнула. Девятых так девятых. В конце концов, она вела занятия у студентов, знает, что там почём.

В школе было пусто и гулко, только на третьем этаже, у лестницы на чердак, куда Вета забрела по ошибке, сидела компания подростков в шапочках из газеты, и красой от них несло так, что померкли и яблоки, и бензин, и горький дым. Лестницы засыпали белой крошкой — Вета шла осторожно, не касаясь перил. Окна были распахнуты. Все — с новыми рамами. Во все — видна аллея. А двери в классы оказались закрыты. Жаль, ей хотелось взглянуть хоть на один, вспомнить детство.

Документы оформили подозрительно быстро, дождавшись только секретаря и директора. Директор хмуро смотрел на Вету, плюя с высокого кресла на все щебетания завуча. На столе у него стояла только стеклянная фигурка девушки в пышном платье и органайзер с ручками и карандашами.

— Ты какой факультатив будешь вести? — спросил он, выстукивая по подлокотнику кресла странный мотив.

— Экологию, — нудно выдала Вета, глядя мимо — в окно, на аллею.

Какие ещё факультативы? Клёны манили прохладой, фигурка динозавра торчала под самым директорским окном и улыбалась в тридцать шесть человеческих зубов. Вечером, сидя в таком кабинете, Вета обязательно задергивала бы шторы. Плотно-плотно, чтобы эта харя не вынырнула из темноты, выхваченная боковым зрением.

— Экология — это хорошо, это нужно, — сказал директор и подписал, наконец, её заявление.

Секретарь споро настрочила нужные бумажки, сунула их в папку с крупной надписью «учитель биологии» и отпустила Вету с миром. Та снова поднялась к завучу, на второй этаж. На лестнице, правда, столкнулась с растрёпанной пожилой женщиной. Она затравленно глянула на Вету и шарахнулась в сторону.

Завуч тоже выглядела слегка напуганной, и цветастая накидка валялась на пустующем стуле.

— Чтоб тебе пусто было, — ругнулась она в открытую дверь и тут же заметила Вету. — Ой, вы уже всё сделали, да? Ну тогда давайте так, вот ключи, документы потом оформим. Езжайте сейчас домой. Первого сентября можете не приходить, всё равно ничего ещё известно не будет.

Она ткнула ручкой в настенный календарь.

— А вот второе и третье, получается, выходные. Тогда уже сразу четвёртого, в понедельник с самого утра подходите, и в бой.

Она уже знакомо потрясла кулаком в воздухе.

Город, напоённый солнечным светом, искрился всеми своими стёклами. Вета только и делала, что щурилась. Щурилась, когда ехала в автобусе, пока вертела и так и сяк выданную ей карту. Проводить до дома никто не вызвался, вот и пришлось самостоятельно пробираться по асфальтовым тропинкам и кленовым аллеям, здесь их, оказывается, было много.

Такого пустого и чистого города Вета не видела никогда. Новенькая девятиэтажка, сестра-близнец всех остальных, встретила её запахом свежего ремонта. Лифт радостно взвизгнул, откликаясь на первый же зов. Поднимаясь в нём, Вета в первый раз почувствовала себя птицей. Не потому что летит, а потому что лёгкая.

С полыми костями и пустым желудком.

Даже сумка перестала натирать плечо. Она выпрыгнула из лифта новой и свободной. У неё за спиной больше не было жениха-идиота и подружек-врагинь. И научной руководительницы, которая не прочь посплетничать за спиной. Вета наконец-то перестала злиться на них и на весь мир.

— Вы прибыли в закрытый город. Вот здесь распишитесь.

В её пропускном удостоверении говорилось, что инструктаж должны были проводить трое должностных лиц с громкими званиями, но вместо них пришёл лысеющий мужчина в штатском. Он бурчал, не поднимая взгляда от стола, и между делом подсовывал Вете какие-то бумаги.

Она старалась читать, но казённые фразы выстраивались неповоротливыми гусеницами, мужичок требовал подписи, и Вета подмахивала, почти не глядя.

— У вас есть право выезжать из города раз в году на один месяц. Если остались родственники вне города, они могут навещать вас, в этот же месяц, но это требуется оформлять отдельно.

Вета снова подписывала криво напечатанные приказы.

— У вас есть право писать письма и отправлять посылки, но только после проверки, которую осуществляют наши сотрудники. Телефонная связь между городами тоже налажена, но звонить вы имеете право только из специальных пунктов. Посмотрите в путеводителе.

Она уставилась на тощую синюю книжицу, которая валялась на парте перед ней. Моргнула. Полуподвальное помещение напоминало школьный класс, только сырое и на стенах — красочные плакаты. «Что делать во время пожара», «как помочь утопающему», «если вы услышали сигнал тревоги».

Вета облизывала губы и молчала.

— За разглашение секретной информации следует наказание по закону. Впрочем, вряд ли вам кто-то доверит секретную информацию в ближайшее время. У нас здесь действует комендантский час, его нарушать тоже не советую. Прочитайте вот в этой брошюре. Пожалуй, это всё, что вам необходимо знать.

Он поднял голову, и Вета впервые увидела его глаза, окружённые сеточкой морщин.

— Вопросы есть?

Она быстро кивнула, опасаясь, что он уйдёт и не дослушает.

— Почему город закрыли?

— Здесь располагаются важнейшие научно-исследовательские институты, военная промышленность, — выдал инструктор, как будто прочитал в учебнике.

Вета быстро глянула на плакаты, пытаясь сообразить, какую бы ещё информацию вытащить из мужчины в штатском. «Правила безопасности при возникновении аномалий», — взгляд выхватил алую надпись.

— В бытовом отношении… я имею в виду, я могу просто ходить по городу, ничего не опасаясь? — Она поморщилась от собственного косноязычия.

— Конечно, — инструктор кивнул, устало прикрывая глаза. — Но не забывайте слушать радио. Приёмники есть почти везде, и репродукторы на крупных улицах. Всё, что необходимо знать населению, будут передавать по общим волнам. Если услышите сигнал тревоги — это громкий долгий гудок — спускайтесь в убежище, убежища есть в подвале каждого дома. Почитайте внимательно вот эту брошюру. Я надеюсь, вы знали, куда ехали.

«Убежища? Тревоги?» Вета отвела взгляд. Может, всё это — лишние предосторожности. Ведь когда инструктируют по противопожарной безопасности, это не значит, что через пару минут начнётся огненный шторм. Она неуверенно кивнула.

— Внимательно прочитайте все брошюры. Распишитесь вот здесь. В нашем городе вы столкнётесь с так называемыми вторыми гражданами. Это мигранты, они приравнены в правах и обязанностях к нам с вами. Они не опасны, соблюдают наши законы, пользуются нашим языком, правда, могут быть несколько эксцентричны в быту. Традиции, знаете ли. А вам, я вижу, рассказывали.

— Нет, мне ничего не говорили.

Вета отрешённо покачала головой. Перед тем, как ехать сюда, она прошла столько тестов, проверок и собеседований, что окончательно запуталась в своих ощущениях и уже не знала, чего ожидать. Как выбрали именно её, Вета не решилась бы объяснить. Как же ей быть учителем — без опыта работы? Но она была так обрадована победой, что даже не стала спрашивать — как.

— Ничего, сами разберётесь, невелика наука, — хмуро успокоил её инструктор. — Не нарушайте закон и проживёте в нашем городе без проблем.

Всё отжалованное ей время Вета тратила в своё удовольствие. Она навела порядок в новой квартире, правда, наводить-то было особо нечего. Всю обстановку здесь составляли кухонный гарнитур на кухне, шкаф и кровать в комнате. Вешалкой в прихожей служил вбитый в стену гвоздь.

Другой пошёл бы жаловаться, но Вета была довольна. Она купила себе вазу и тут же поставила её на кухонном столе. Чашку, тарелку и ложку привезла с собой. А что ещё нужно учительнице биологии для полного счастья?

Она бродила по городу, бездумно заходила в магазины, удивлялась цветастому великолепию товаров и ничего не покупала. Забрела однажды в парикмахерскую и попросила подровнять чёлку.

Дородная мастерица в форменном платье похвалила её волосы и спросила, нежно щёлкая ножницами:

— В школу собираешься?

— Да, — протянула Вета, из-под прикрытых век глядя в окно.

— Выпускной класс небось, да?

Она обернулась к зеркалу. Руки вдруг напряглись на подлокотниках, как будто собирались подкинуть её вверх.

— Я учительница, — чуть хрипло выдохнула Вета.

Лицо парикмахерши, отражённое в зеркале, стало недоумённым. Потом она расхохоталась.

— Учительница. Молоденькая какая! Первый раз, наверное, да? Ну да, учительница первая моя… Смотри романов со старшеклассниками не накрути, а то всякое бывает. Учительница. — Она трясла головой и усмехалась. И снова трясла головой, словно так и не поверила.

Только в центр города Вета не ходила. Неприятно было: несколько зданий, обнесённых высоким забором, походили на ощетинившихся зверей, рычали двигателями выезжающих машин.

— Военные институты, наверное, — размышляла Вета, поглядывая на высотки со своего балкона. Без них Петербург-69 выглядел бы обычным провинциальным городком.

Соседи тихо сидели по своим квартирам, не грохотали по батареям, не скандалили. Вета не была большой любительницей бессмысленного общения. Никто не трогал её — и она никого не трогала.

Она записалась в библиотеку и вечерами листала подшивки «Биологического вестника», по привычке выписывая в новенькую тетрадку интересные мысли. У неё была и старая, только та осталась в личном ящике, в лаборатории. Хотя, наверное, Ми уже распорядилась ею по своему усмотрению. Вета не держала на неё зла.

Неприятно удивил разве что комендантский час — пережиток прошлого. После десяти вечера по улицам ходили разве что патрули, и в свете жёлтых фонарей поблёскивали кокарды на фуражках.

— Раньше беспокойно было, — повторяла Вета слова Антона и не понимала, что он вообще имел в виду. Города спокойнее она в жизни не знала.

— Оно меня забирает, — Антон задумался и стряхнул пепел с сигареты в урну. — Да, так и сказали. Оно меня забирает. Пугало.

Затянулся горьким дымом. Он давно бросал — и никак не мог бросить окончательно. От дыма в груди делалось спокойней и увереннее.

Антон стоял на детской площадке, переминался с ноги на ногу, от чего мелкий гравий под подошвами ботинок хрустел. С двух сторон площадку подпирали жилые дома, ещё с одной — огороженная сеткой-рабицей стройка, как полагается, с краном и орущими рабочими в ярких касках.

— Врут, — без особенной уверенности в голосе отозвался Март.

Антон вгляделся в окно на втором этаже. Занавешенное белым тюлем, оно ничем не отличалось от соседних, но ему всё равно чудилось слабое шевеление в углу. Может, сквозняк покачивал штору.

— Врут или не врут, не знаю. Только она уже давно про пугало это твердила. Её возили в психиатрическую клинику, там обследовали и поклялись, что девочка здорова. Снова вернули домой. А она опять про пугало.

— Тьфу. — Сунув руки в карманы, Март походил вокруг скамейки, столбики за которой напоминали индейские тотемы. Страшные звериные рожи таращились на играющих в песочнице детей.

— Вот тебе и тьфу. Родители, конечно, пальцем у виска только крутили. А она рассказывала, как пугало из обоев в углу вылупляется и лезет. Каждый раз описывала его подробнее. Обычное пугало. — Он пожал плечами. — Только лица у него не было. Вроде мешок с опилками вместо лица.

Горький дым уже не согревал: с окраины потянуло свежим ветром, но Антон ленился застёгивать куртку. Так и стоял, стряхивая пепел в урну, забыв, что сигарета давно прогорела до самого фильтра. Мёрз, ёжился.

— Пугало без лица, — эхом повторил Март, и мамаши на скамейке удивлённо посмотрели ему в спину. — Да это дело полгода назад закрыли. Зачем тебе его ворошить?

Окно на втором этаже по-прежнему ничем не отличалось от соседних, хотя солнце уже почти завалилось за дом. Красные блики ползали по стёклам верхних этажей.

Этим утром девочку из квартиры номер шесть нашли повешенной в её собственной комнате. В углу, из которого по ночам вылуплялось и лезло пугало.

Мамочки разбирали своих детей из песочницы и разводили по домам. На город опускался вечер, и пора было садиться в машину и уезжать, потому что на рабочем столе давно скопилась куча бумаг, которые нужно доделать ещё позавчера. Но Антон всё ещё мял в пальцах прогоревший сигаретный фильтр и вглядывался в окно на втором этаже.

Они дождались, чтобы двор совсем опустел. Хотя непонятно — зачем.

— «Оно меня забирает». Соседи говорят, она кричала в последнюю ночь.

— А родители что? — дёрнулся Март.

— А родители вроде бы ничего не слышали. Хотя там мамаша учительница, её вообще целыми днями дома не бывает. Может, плохо следила за дочерью.

Он прошёлся, заложив руки в карманы необъятных брюк. Март совсем недавно работал в их отделе, даже меньше, чем Антон, и ему ещё разрешалось носить, что попало.

— Значит, соседи врут.

— А смысл? — буркнул Антон.

Разговор ради разговора. Он и сам знал, что в пугалах один смысл — ворон гонять. А чтобы из обоев вылупляться… Антон достал из пачки новую сигарету и теперь мучительно мял в пальцах. От табака на губах уже горчило, но если закурить, то появится мотив остаться тут ещё на несколько минут.

— Нет смысла. Люди просто любят нагнетать страх. Болтают всякое, — сказал Март. Он тоже глядел в окно на втором этаже. Видел ли то самое шевеление шторы в углу окна? — А если там ночку посидеть?

— Сидели уже, до тебя, и ничего. Девочка только руками разводила, мол, при вас не приходит пугало.

— Значит, точно ненормальная.

— Ну или пугало каким-то образом узнавало, что его караулят и не являлось. — Антон улыбнулся во все зубы.

Март посмотрел на него, как на придурка.

— Ты что, выслеживать теперь его собираешься?

Тот отрешённо пожал плечами. Штора не колыхалась. Солнце окончательно уползло за соседний дом, и малиново-жёлтые блики больше не прыгали по стёклам. Да и зачем бы пугалу приходить в пустую комнату?

— Нет.

Он швырнул недокуренную сигарету в урну и зашагал прочь из двора-полуколодца, в очередной раз решая бросить противную привычку. Курить.

Привычку заглядывать в чужие окна Антон никуда бы не дел.

— Знаешь, нам головы за это открутят.

Он ещё не верил.

— Начальство на нас сейчас всех собак повесит.

Март пожимал плечами. Антон не курил весь вечер, но горечь на губах ощущал только сильнее. Казалось, даже пальцы оставляют жёлтые пятна на листах бумаги. Впрочем, глаза слишком устали, а старенькая лампа изредка принималась мигать. Темнота за окном густела, хоть прожектора-фонари, оставшиеся здесь со времён военного положения, и пытались отогнать её хоть с автомобильной стоянки.

Дело с пугалом висело в воздухе вместе с горечью табачного дыма.

— Нам велели закрыть его немедленно.

Март выпучил глаза.

— И что, ты до сих пор не закрыл?

Признаться честно, Антон не докладывал ему обо всем, и занимался ровно тем, чем считал нужным заниматься. Но Март только махнул рукой.

Он поверил, когда в кабинете раздался телефонный звонок.

— Зайдите ко мне. Оба, — привычно тихо приказал Роберт в трубку и нажал отбой.

— Ну вот, — обречённо развёл руками Антон, а Март так и не додумался, в чём всё дело.

Он сунул в ящик стола одни бумаги, схватил со стола другие. Какие-то листы из отчёта — вполне вероятно, что половина нужных так и осталась лежать на месте, а вот черновиков и изрисованных каракулями бумажек он прихватил с собой достаточно. Антон поторопился к кабинету начальства.

Роберту, должно быть, стоило сочинить кратенькое и смешное прозвище, но, во-первых, всем оказывалось не до того. А во-вторых, весь изюм прозвища в том, что оно само на ум приходит, когда видишь человека. Вот местного библиотекаря давно прозвали Скворцом за то, что он любил высунуться из окна своей каморки, и торчал оттуда день-деньской, и поплёвывал, за что каждый раз получал выговор и нагоняй от читателей, напрасно ожидающих за столом выдачи, но привычек своих не менял.

При виде Роберта все шуточные мысли быстро атрофировались и, полудохлые, расползались по оконным щелям, потому что в голом коридоре спрятаться больше было некуда. О нём вообще не хотелось шутить вслух, а в собственной квартире тянуло оглянуться в тёмный угол: не стоит ли он там, задумчиво меряя тебя взглядом.

Но никто никогда не слышал, чтобы Роберт повысил голос. Он всегда разговаривал полушёпотом. А увольнял быстро. Март этого ещё не знал, а жаль. Март, в общем-то, показался Антону неплохим парнем. Ленивым, может быть, немного. И болтливым ещё.

Он в первый же день выложил свою историю, и нельзя сказать, что Антона она слишком порадовала, ведь выходило, что во внешнем мире его не очень ждут. Сейчас Март парил в Центре на птичьих правах, но всё равно оставался беззаботным до крайности.

— Может, первым пойдёшь? — он остановился у кабинета начальника и нерешительно покачался с носка на пятку. Похоже, наконец, дошло.

Антон пожал плечами и неохотно дёрнул на себя дверь. За ним уныло тянулись ещё несколько нераскрытых убийств, но волосы на затылке ощущали, что вызвали их вовсе не из-за этого. Вряд ли парочка отчётов понадобилась Роберту так поздно вечером, когда большинство сотрудников уже разбрелись по домам, а небо накрыло город прозрачной от прожекторов ночью?

— Не слишком ли много пугал развелось на вашем участке? — поинтересовался Роберт за секунду до того, как Антон успел открыть рот.

В комнате горела единственная лампа, да и та настольная. Сказочно переливался тонкий вытянутый кристалл на подставке, сдвинутый на край стола. Пара папок лежала тут же, придавленная грузом собственной ничтожности. А так стол оставался чистым и пустым, как автостоянка перед зданием сейчас — все машины успели разъехаться, а служебные отдыхали в гараже.

— Никак нет, — произнёс Антон, перехватив поудобнее стопку бумаг. Они грозили поползти на пол шуршащим водопадом.

Роберт провёл пальцем по боку кристалла, и внутри того вспыхнул фейерверк из цветных искр. Пиджак аккуратно висел на спинке его стула, а две верхние пуговицы на рубашке оказались расстёгнуты, будто в кабинете было невыносимо жарко, только вот этой жары Антон не ощущал.

— И сколько их?

Ничего особенного в Роберте не было, ни исполинского роста, ни боевой массы, но лоснящихся мускулов, но голос гипнотизировал, и будь сотрудники Центра кобрами, они давно бы плясали, по команде раздувая капюшоны.

— Товарищ полковник, пугал нет. Они все… э, на огородах стоят, — выдал Антон, едва сдерживаясь, чтобы не расползтись в кривой улыбке. Скорее, нервной, потому что эти пугала скоро начали бы ему сниться.

По тому, как Роберт приподнял брови, стало понятно, что он услышал то, что хотел услышать. Он побарабанил пальцами по краю стола.

— Друга своего позови.

И даже не потребовал отчёта.

…Март не показывался из кабинета долго. Так долго, что Антон, едва успевший осознать, какую же ерунду брякнул пять минут назад, успел успокоиться, испугаться и снова успокоиться. Подоконник шершавился под пальцами. Антон глянул в окно: ночь. Уйти с работы пораньше — ни единого шанса. Но это ничего, пару раз он даже не спал. Караулил пугало, например.

Март показался из-за двери помятый, словно им вытирали пол, и с повисшими, как плети, руками.

— Ну? — обернулся на него Антон.

Тот выразительно пожал плечами. Точно так же пожимал уже один раз, когда рассказывал об убитом мужичке. Странно — вроде стрелял в воздух. Прошло время, и история обросла напусканным безразличием.

Хотя Антон видел, как тряслись его пальцы, когда Март рассказывал. И теперь тряслись. Поэтому расспрашивать больше не стал. Сгрёб с подоконника свои отчёты и пошёл следом — по коридору, освещённому только лампочками сигнализации.

Глава 3. Никогда не улыбайся

Четвёртое сентября — день пыльных демонят.

Завуч кусала карминовые губы. Она резко поднялась, и вдруг хрустнул остро отточенный карандаш, а в расписании осталась дырка.

— Дверь закройте.

За спиной хлопнуло. Тот, кто следом за Ветой попытался войти в кабинет, ойкнул и отскочил обратно. Завуч взяла целый карандаш и постучала им по краю стола, словно требовала тишины у шумящих за окном клёнов.

— У нас уволилась учительница. В субботу. В субботу принесла заявление. Второго сентября, да. Вам придётся взять на себя классное руководство. Понимаете…

Вета не желала понимать. Она даже не села. Бросила на стул сумку и тяжело глянула на Лилию Как-там-её-по-отчеству. В сентябрьском городском мареве оказалось жарко, и по лбу важно потекла капля пота. Вета раздражённо смахнула её.

— Я на это не подписывалась.

Лилия стянула очки на кончик носа и улыбнулась. Расписание возлегало на её столе, как карта военных действий — растёртые карандашные линии, остатки от ластика, загнутые уголки.

— Выручайте, кроме вас некому их взять, понимаете? Не могут же дети остаться без классного руководителя, как вы считаете? Ну и кого мы здесь ещё найдём?

Вета задумалась и села: ноги предательски ослабели. Она поняла, что это стало началом капитуляции. Лилия опустилась на стул напротив, и взгляд её над очками сделался розово-ласковым, а голос — елейным, слаще, чем засахаренное малиновое варенье.

— Я не…

Классное руководство. Это что же, ей придётся водить их по театрам и ловить за школой с сигаретами?! А потом её же и отчитают: почему, мол, ваши дети собрали так мало макулатуры.

— А я расписание ставлю вам удобно — во вторую смену, чтобы вы смогли к своим деткам ходить.

Её голос потянулся медовыми ниточками — от ложки до банки, из которой зачерпнули и понесли ко рту.

— Доплата, конечно же, будет.

— Я не могу…

Вета ощутила, что только что проглотила этот самый мёд, полную ложку. Во рту стало приторно, противно, на зубах заскрежетали крупинки сахара.

— Замечательные дети! Восьмой класс. Вы сразу с ними подружитесь. — Лилия расплывалась в улыбке. Ещё бы немного, и губы выползли бы за пределы лица. — Так вышло, что Жаннетте Сергеевне пришлось уйти. Понимаете, она уже пожилая. Так я готовлю документы?

Вета ощутила, как мёд течёт по горлу и падает в желудок тяжёлыми дёгтевыми каплями. Хотелось спросить, есть ли у неё выбор, но какой уж тут выбор. Она, как двоечница на контрольной, оказалась немой и жалкой.

— Да.

— Ну вот и славно, сегодня я вас познакомлю. Замечательные дети, вы не пожалеете. А если проблемы возникнут, так я всегда помогу. Всегда, вы приходите. У вас с кем первый урок?

— Сегодня с пятыми, а потом восьмыми, — неохотно выдавила из себя Вета, разглядывая смазанные пометки на расписании. Свою фамилию она там не нашла и вдруг догадалась, что её уроки записаны под фамилией той, которая уволилась. Как её? Жаннетта?

— Ах, так как раз с ними? Вот и хорошо, вот и замечательно. — Она двинула очки обратно, на переносицу и быстро накарябала что-то себе в блокнотик. — Да вы идите, осваивайтесь пока. Знаете, где кабинет биологии? Да, и подружитесь там с лаборанткой, её Роза Викторовна зовут.

…В школе бесновались останки праздника. Шарики и торжественные надписи, вырезанные из бумаги, поленились снять, и дети таскали их, кто во что горазд. Вете в коленки ткнулся первоклассник, весь обмотанный бумажной мишурой.

Она нашла кабинет биологии в углу, у самой лестницы и долго мучилась с ключом, вставляя его и так, и эдак. Он входил и выходил, и даже проворачивался, вот только дверь не открывал. Потом что-то хрустнуло, и в щели стало видно, как штыри замка отъехали.

Вета осторожно прошла внутрь, как будто за партами сидели призраки и, скрипни хоть одна половица, они все бы обернулись на неё. Но в кабинете было пусто и пахло так, как должно пахнуть в кабинете биологии: немного старыми книжками, немного — пыльными чучелами, перьями и зеленью. Подоконники были уставлены цветами, как баррикадами.

— Вы новая учительница?

Вета обернулась: у неприметной двери в углу стояла сухонькая и снежно-седая бабушка.

— Да.

— Проходите. Я тут лаборантом работаю. Цветы пока поливать буду, а потом вы сами, да? — Она исчезла за дверью так же тихо, как и появилась. Вета вошла в подсобку следом и присмотрелась: на ногах Розы были мягкие тапочки с помпонами.

Мимо деловитой трусцой пробежал рыжий таракан — мелкий и нестрашный.

— Это наглядный материал бегает, видите? — засмеялась бабуля.

В комнате царствовал стол. Он стоял в центре, и куда бы Вета не попыталась пройти, ей приходилось протискиваться мимо лакированных углов. Она ступала осторожно: тараканов здесь должно быть великое множество. Полчище. Орда.

— В самом деле, у нас тут много наглядного материала, — повела рукой Роза. Её высохшие пальцы венчал отменный маникюр. — Разные схемы, таблицы. Вы говорите мне, а я вам буду подбирать к теме урока.

Вдоль всех стен тянулись шкафы, заваленные пыльными книгами — к ним Вета не решилась бы прикоснуться даже под страхом лишения премии. В углу валялись свёрнутые трубочками листы ватмана и старые шторы. И цветы. Цветы были тут повсюду — как венки на могиле образования.

«Странно, школа вроде бы новая, а кабинет биологии такой запущенный».

Должно быть, заметив, как брезгливо Вета оглядывается по сторонам, Роза проковыляла к примостившейся в углу раковине, смочила тряпку водой и принялась протирать стол — со стороны Веты он был занесён пылью, словно снегом.

— Не нужно, я сама. — Вета протянула руку к тряпке и неосторожно махнула. На пол со стола посыпались скрепки, колпачки от ручек, какие-то шарики из пластилина. Всё, что осталось здесь от Жаннетты.

— Да, здесь не очень прибрано. Но вот начнётся учёба, и мы потихоньку тут всё уберём, — бормотала Роза, сгребая в кучу бумаги на своём столе. — Пирожков не хотите? Я принесла сегодня.

— Нет, спасибо. Может, после уроков?

— Хорошо-хорошо.

В нише стола Вета нашла старый журнал, пролистала несколько страниц. В глаза бросилось: «Работа с учениками. Дементьев Валерий — неопрятно одет. Проведена беседа». Она захлопнула журнал, от чего в воздух поднялся столб пыли, и сунула его на место.

Из угла напротив на неё пустыми глазницами таращился макет человеческого организма. Наружу торчал кишечник и бурое сердце.

— А какой у вас класс? — спросила Роза, подаваясь вперёд всем телом сразу. Гибкая, как змея, и такая же бесшумная.

— Восьмой, — пробормотала Вета, уставившись в глазницы манекена, и зачем-то уточнила: — А.

— Ну да, ну да, класс Жаннетты. Надо же, — она всплеснула тоненькими руками. — Ну надо же, какая жизнь.

С утра пронеслись пятиклашки. Одетые все, как один, в костюмы и форменные синие жилетки, они смотрели на Вету и сидели, смиренно сложив руки перед собой. На переменах рассматривали чучела. Осторожно щупали листья хойи, занявшей весь угол справа от учительского стола.

В перерыв времени Вете хватило только на то, чтобы выбежать в ближайший магазин и купить пачку печенья. Всё равно пообедать в местной столовой надежды не было: её оккупировали со всех сторон школьники.

— А я, пожалуй, пойду, — мило улыбнулась Роза, как только Вета обернулась на неё, жуя печенье. Она так и стояла в старомодном плащике и шляпе, пока на неё не обратили внимания.

— Да, конечно.

Когда Вета осталась одна, она достала из ниши, прикрытой старенькой салфеткой, журнал и принялась его листать. С её личным классом нужно было познакомиться поближе, но как? Вот войдёт она на урок и скажет: «Здравствуйте, я ваш новый классный руководитель».

Вета с особой ясностью представила себе их выжидательные взгляды.

«Не бойтесь, мы с вами как-нибудь уживёмся».

Не пойдёт. Начнут смеяться и всё перепортят.

«Так вышло, что Жаннетта — как же её там? — Сергеевна уволилась, и теперь я…»

— Что ты, ну вот что? — буркнула Вета себе под нос, не смущаясь безглазого манекена.

За окном шумели счастливые учащиеся первой смены, выпущенные на волю, под солнышко. Вета оглянулась: по пыльному подоконнику ветер гонял кусок ваты, которым, видимо, затыкали щели на зиму. Одно окно подсобки выходило на дорожку, куда её в пытницу привёз Антон, другое — на кленовую аллею.

Динозавр и ученый кот выглядывали из-за цветов, кто-то ещё прятался в глубине, за деревьями. Человеческая неподвижная фигура — новое украшение школьного сада. Можно было бы посмотреть вечером, по дороге домой, кто там такой интересный.

Вета перевела взгляд на журнал. Одиннадцать детей. Всего-то. По сравнению с пятиклашками, которых в кабинет биологии набивалось столько, что едва хватало парт, одиннадцать показалось просто ничтожно маленьким числом. Почему их до сих пор не расформировали?

Одиннадцать — это даже хорошо, у неё появился шанс их запомнить. В конце концов, единственное, что им остаётся — мирно просуществовать ещё четыре года. Четыре — это меньше, чем одиннадцать.

Она откинулась на спинку стула. До урока оставалась двадцать минут.

Вета слышала, школьники иногда проверяют новых учителей. Ну, сажают какого-нибудь оболтуса на шкаф или там игрушечную мышь на стол подбросят. Выдержки на то, чтобы со спокойным лицом подать нашкафному ученику тетрадку и ручку и Веты бы хватило. А мышей она в жизни не боялась, в институте экспериментальной биологии, где она проходила практику, были полные клетки мышей, а крыс ещё больше. Она брала их за шкирку и колола новыми препаратами.

С кроликами было сложнее. Но с восьмиклассниками оказалось куда хуже.

Она вошла, улыбаясь, и сказала:

— Жаннетта Дмитриевна ушла на пенсию, теперь я…

— Вы врёте, — усмехаясь, бросил парень с третье парты.

Все остальные зашевелились, стали переглядываться и хихикать. Вета опустилась на свой стул и раскрыла ежедневник на новой странице — на первых трёх уже красовалась полная путаница из имён и оценок пятиклассников.

— Вы, конечно же, знаете лучше меня? — Она в показном удивлении приподняла брови.

— Конечно! — Парень в ответ дёрнул плечом. Была бы Вета младше и глупее, она бы влюбилась в такого безоглядно — ведь отличницы всегда влюбляются в хулиганов.

Он смотрел на неё, как будто спрашивал: «Ну и что ты со мной будешь делать?».

— Хорошо, — легко согласилась Вета. — Тогда подойдите ко мне на перемене, мы обсудим местные сплетни. Как вас зовут?

— Меня? — фыркнул хулиган. — Ну, допустим, Валера.

— Очень приятно, Валера.

Девочки на первой парте захихикали громче, прикрываясь учебниками по биологии. Аккуратными, новенькими учебниками со скелетом на титульном листе. Солнечные зайчики прыгали по полиэтиленовым обложкам.

— Как только что нам сообщил Валера, я буду вашим классным руководителем. — Вета постучала ручкой по столу, призывая задние ряды к тишине. Там, негромко, но с завидным постоянством шептались, шуршали вещами, перетягивали друг у друга один несчастный учебник.

Девочки опять прыснули.

— В чём дело?

Одна из них — тоненькая и светловолосая — вскочила и, хохоча, потянула из рук парня, что сидел сзади, белую кофту.

— Он у меня забрал!..

— Успокойтесь немедленно, — откровенно возмутилась Вета.

Кто-то заскрипел стулом, порываясь помочь в схватке за кофту. Класс был совсем крошечный, а шуму от него получалось больше, чем от пятиклашек вместе взятых.

Со всех сторон вдруг посыпалось:

— Как вас зовут?

— А сколько вам лет?

— А вы замужем?

— Какой институт окончили?

— А давайте устроим праздник в честь нашего знакомства! — выкрикнула девочка, сидящая у самой стены. Она прямо таки излучала здоровье и жизнерадостность. И улыбалась Вете неожиданно искренне.

— Мы обсудим это на классном часе.

— Это значит — никогда! — крикнул тот самый хулиган, назвавший себя Валерой. Его хулиганская чёлка намокла от пота и прилипла ко лбу неопрятной кляксой. Вета передумала — она никогда бы не влюбилась в такого.

— Мы же должны познакомиться с новым учителем, — старательно отводя взгляд, заявила девочка в белом. Её длинные волосы разметались по спине и плечам, но кофту она уже натянула.

— Этим я и собираюсь заняться. Меня зовут Елизавета Николаевна.

— Так вы замужем? — понеслось ещё откуда-то.

Она решила не обращать на это внимания. Когда в начальной школе тебя дразнят, можно просто ничего не отвечать. Далеко, значит, ушли восьмиклассники от начальной школы.

— Ну хорошо, я согласна. Если вы так жаждете познакомиться, давайте каждый выйдет и расскажет немного о себе, — предложила она. — Ну, кто первый? Или вы только с места выкрикивать хотите?

Вопрос неуклюже повис в воздухе и с треском рухнул где-то у третьей парты. Снова зашумели на задних рядах, на стол Вете прилетела чья-то ручка. Парень с первой парты у окна глядел на неё беспомощно.

— Давайте начнём с вас.

Понимая, что стоит ей упустить ситуацию хоть на секунду, как она скатится в невообразимый хаос, Вета выразительно подняла брови.

— Выходите.

Прямо перед ней — через стол и парту — сидели две девочки. Одна очень спокойная, черноволосая, она только изредка оборачивалась назад, словно показывая одноклассникам: да, я с вами, заодно. Вторая сидела, опустив плечи и прячась под неопрятными прядями волос, спадающими прямо на лицо.

— Ну же?

Девица отчаянно покрутила головой.

— Я не кусаюсь.

Та затряслась ещё сильнее, откинувшись на спинку стула. Замахала руками. Стеснительная?

— Зато мы кусаемся, — выкрикнула девочка в белом.

Вета обернулась на неё.

— Ладно, выходите вы. Представьтесь только.

Она отбросила на спину не забранные в причёску волосы и вышла вперёд, покачивая бёдрами, как взрослая женщина.

— Меня зовут Вера Орлова.

Улыбнулась. В ответ ей зычно загоготали с задних рядов парни. Всё правильно, им бы уже пора вступить в развесёлый возраст полового созревания.

— Почему вы к нам пришли? — прямо спросила Вера, заводя прядь волос за ухо. Накрашенные — или от природы угольно-чёрные — ресницы задрожали насмешливо.

— Да, почему? — потянулось по кабинету.

Вета поднялась и встала, прижавшись бедром к краю стола. Так, ей казалось, она смогла бы удержать контроль. Из окон класса открывался вид на улочку, усаженную клёнами и кустарниками в белом цвету. На голубом здании через дорогу виднелась надпись: детская поликлиника.

В небе кружили птицы.

— Потому что я теперь здесь работаю, и я буду вашим классным руководителем. Жаннетта Сергеевна ушла на пенсию.

Тот парень, сидящий у окна, глядел в небо, подперев ладонью подбородок. Воротник его рубашки наполовину был заправлен под жилетку, вторая половина торчала дыбом.

— Почему ты не в форме, Вера?

— Жилетка в стирке, — фыркнула та и опустилась за свою парту. Она нашла себе занятие — бездумно перекладывала тетрадь и учебник то туда, то сюда. Главное — не поднимать глаз.

— Она не на пенсию ушла, — прикрывая рот ладонью, буркнула девочка с первой парты — черноволосая и очень серьёзная. Бледная. То ли так падал свет, то ли она и правда была бледнее остальных.

— Она не ушла на пенсию, хватит нам врать. Мы знаем!

Вета поймала взгляд крикуна: паренёк, которого она и не назвала бы восьмиклассником, сидел как раз сзади Веры. Маленький и очень подвижный — как обезьянка — он тут же отодвинулся в сторону, едва не навернувшись со стула.

— Отлично. С вами я тоже хочу познакомиться, выходите.

Он помялся у доски, как будто вспоминая сложную формулу.

— Марк. Эм, а, эр, кэ. Вы записываете? — Он вытянул шею, чтобы глянуть Вете через плечо — в ежедневник.

— Да. Хорошо, я готова выслушать то, что вы мне скажете. Что тут происходит, Марк?

Он скорчил уморительную рожицу, и класс грохнул хохотом.

— У нас душевная травма, — возопил с третьей парты Валера, хватаясь за сердце. — Нас бросили, как вы не можете понять? Нас просто бросили.

Вета вздохнула, чувствуя, что ещё немного, и воздуха ей перестанет хватать. Придётся открывать окна. А они пыльные и заставлены цветами под завязку.

— Валера, может быть, вы успокоитесь? Волноваться вредно. — Она встала. Угол стола больно впился в бедро.

— Вообще-то он не Валера, он Арт, — прикрываясь ладонью, буркнула девушка в первой парты. — А Валера сидит возле окна.

Тот принялся поправлять выбившийся из-под жилетки воротник. Арт корчился на парте в предсмертных муках. Открыть окно стало жизненно необходимо для Веты, она ощутила, как удушье подступает к горлу. Самую малость — на пару сантиметров, чтобы не задеть один из горшков.

— Отдай! — Это Марк снова стащил с Веры белую кофту.

— А вы от нас откажетесь теперь, да? Откажетесь? — с идиотскими смешками спрашивали с задних парт.

Вета хлопнула ладонью по столу, только на мгновение прекратив общий шум, а пальцы тут же заболели. От шума и пыли у неё начинали ныть виски.

— Арт, откройте окно.

— Почему я? — заныл он, корча из себя первоклассника.

— Потому что я вас попросила.

Он оглянулся по сторонам, чтобы все смогли увидеть недовольное лицо, и потащился к кону через незанятую парту. Загремели падающие стулья.

— Никогда не улыбайтесь нам, — сказала девочка из-за ладони. «Руслана» — прочитала Вета на обложке её тетради. — Никогда. Вас что, в институте не учили?

Глава 4. Слова и соль

Четвёртое сентября — день сожалений.

Когда прозвенел звонок, Вета просто сидела на месте. Она истратила весь свой запас слов и уговоров, сердитых возгласов и упрёков. Она молчала, только барабанила ручкой по листку ежедневника, а класс жил насыщенной и яркой жизнью.

Кто-то перебрасывался учебником, Вера опять отбирала у Марка свою кофту, Валера терзал листок хойи, оторванный Артом. Тот сражался с другом на стульях. Вздох вечернего ветра бродил по классу над всем этим.

Затрезвонило в коридоре, и они бросились наружу, шумя и перекрикивая друг друга. На полу остались валяться клочки бумаги и чья-то забытая тетрадь. Вета наклонилась, чтобы поднять её. Безымянная. Бросила на стол.

Спина и плечи болели так, словно целый час она перетаскивала мешки с песком. В горле стало сухо и противно. Она слышала, что школьники имеют привычку проверять новых учителей, но то, что происходило на её уроке, уже превысило всякие рамки розыгрыша.

Ненависть. Вот что пряталось за шутовскими кривляньями Арта, за надменным взглядом Веры. Ненависть скользнула в истеричном веселии всех остальных. Вета никак не могла избавиться от этого чувства — гнетущего, чёрного.

Она ушла в лаборантскую, чтобы глотнуть чуть тёплой воды из чайника, но сухое горло по-прежнему болело.

— Они просто обижены за то, что ушла обожаемая Жаннетта, — сказала Вета, глядя на себя в зеркало. Блёклая помада стёрлась, обнажая беззащитные обветренные губы. — Они успокоятся, и всё станет хорошо.

Грохнул звонок, и в кабинете опять зашумели, задвигали стулья. У неё этим вечером в расписании стояла вся восьмая параллель. Глядя на себя в зеркало, Вета думала, выходить или нет. За окном кричали птицы. Если бы она могла спрыгнуть с подоконника прямо в клумбу на кленовой аллее и просто уйти.

Но она расправила плечи и вышла, нацепив на лицо безразличную улыбку.

— Здравствуйте, я ваш новый учитель биологии.

В ответ громко захохотали.

«Лучше бы не выходила», — мелькнуло в голове.

— А вы нам ничего не сделаете! — закричал на противной высокой ноте белобрысый паренёк. — Двойки всему классу нельзя ставить. И вы даже не знаете, как нас зовут.

Через две минуты, когда муляж сердца пролетел у неё над головой и с размаху врезался в доску, Вета поняла, что её восьмой «А» обошёлся с ней очень нежно.

В перерыв она закрыла кабинет и ушла в другое крыло, в кабинет завуча, просто надеясь, что та до сих пор сидит над расписанием. В школе стояла тишина, не совершенная, нет, но в сравнении с тем, что творилось в коридорах утром, здесь разостлала свои пески настоящая пустыня.

Лилия стояла, уперевшись ладонями в стол, и разглядывала карандашные строчки одни поверх других. Числа в столбик и фамилии в десятки столбиков. Когда скрипнула дверь, она улыбнулась.

— Ну как?

Вета опустилась на стул и сжала зубы изо всех сил, потому что надетая перед уроком улыбка быстро сползала, а под веками собиралась противная влага.

— Что? — кашлянула завуч уже привычно, по-деловому.

— Всё ужасно. — Пришлось прижать к губам пальцы, чтобы и правда не разрыдаться. У неё ещё один урок, хороша же будет учительница с красными глазами.

Учительница со срывающимся голосом тоже так себе зрелище.

— Так, без паники, — Лилия бросила карандаш. — Со всеми бывает. Ну? Они же вас проверяют. Главное — не показывайте, что испугались, иначе вообще на шею сядут. А знаете, я сейчас посижу у вас на уроке, да?

Вета всхлипнула.

— Ну же! — Лилия захлопнула дверь, чтобы не набежали любопытствующие. — Ничего страшного, говорю. У всех так. Или вы как думали, всё легко и просто будет? Нет-нет. Ничего, привыкнут к вам и успокоятся. Только не улыбайтесь им. Никогда. Договорились?

Вета судорожно кивнула.

— Вот и хорошо. А теперь успокаивайтесь и идёмте. Хотя ладно, — она глянула на то, как Вета ловит слёзы на собственных щеках. — Я пойду первая, поговорю с ними, а вы подходите потом. Умойтесь только.

Тщательно высушив лицо, она пришла после звонка. И, стоя за дверью кабинета, услышала, как Лилия вдалбливает притихшему классу что-то о том, как много работы у нового учителя — нужно же сдавать разные тематические планы и прочие бумажки. Вот Вета и опоздала, она…

— Елизавета Николаевна, — представила Лилия зашедшую Вету. — Я послушаю, как вы будете себя вести на её уроках.

Перед Ветой вдруг оказались примерные мальчики и девочки в синих жилетках, у всех учебники обернуты, как положено, и аккуратно пристроены на угол парты. У всех — живой интерес в глазах.

Вот только у Веты — дрожь в голосе и трясущиеся руки. Хорошо, руки можно убрать за спину, можно изображать на доске только что изобретённые таблицы и схемы, а с голосом что делать? Лилия, усевшаяся на последней парте, осуждающе качала головой.

Или это казалось.

Вета закончила урок на пять минут раньше, чем нужно и, заставив учеников делать заданные на дом таблицы, села. Дрожали ещё и колени. Лилия на задней парте чертила что-то. Восьмиклассники писали, изредка перешёптываясь, кидаясь записочками и передавая друг другу учебники, ручки, ластики. В общем, вели себя, как обычные дети, а не как маленькие демоны.

Вете на секунду показалось: предыдущие два урока ей приснились. Она их сама выдумала, чтобы не расслабляться. Но, глядя на растащенную по всему полу меловую пыль, она вспоминала. Нет, было, всё было взаправду. И рисовали на доске неприличные картинки, пользуясь тем, что в общем шуме Вета не слышала даже сама себя.

Она заметила вдруг: кабинет был заполнен до отказа, так что Лилии едва нашлось местечко рядом с полной девочкой на последней парте. Странное неравноправие, два класса из параллели просто скоро по швам треснут, а ещё один — едва-едва занимает первые два ряда парт.

— Всё хорошо, — сказала Лилия, зажав подмышкой стопку бумаг. Она подошла к Вете после звонка, пока та даже не сделала попытки подняться со стула — силы кончились. — Вы неплохо ведёте урок. Только всё-таки пожёстче с ними. Не улыбайтесь.

— Да я вроде и не улыбалась, — безразлично пожала плечами та.

— У вас непроизвольно получается. Не улыбайтесь. Это я могу себе позволить, а не вы. Жёстче. И всё наладится.

Она вышла, стуча каблуками, а Вета осталась сидеть, уронив плечи, сцепив пальцы на коленях. За открытым окном гудело море детских голосов, и ей отвратительна была даже мысль, что придётся пройти мимо них, и каждый будет оборачиваться и говорить: до свидания.

И глядеть вслед. Зачем? Какого демона они всё это устроили?

Обычная проверка? Ну да, как же. Привыкнут? Надейся, надежда умирает последней. Что делать?

Вета бездумно полистала ежедневник. Интересно, из-за чего ушла обожаемая Жаннетта? Неплохо бы поговорить с ней. Пусть бы посоветовала, как приструнить Арта, например.

Но уходить всё-таки пришлось. Вета тщательно красила губы перед зеркалом, поправляла гладко зачёсанные назад волосы. Она надеялась, что все её восьмиклассники рассосутся с кленовой аллеи. Мало ли, что почти по-летнему тепло, пора домой, уроки делать. Она зря размечталась.

Её класс шумной кучкой утроился у невысокой изгороди клумб. Вера и Руслана сидели на железном пруте, чуть поджав под себя ноги, остальные — кто стоял рядом, кто поодаль, но когда Вета вышла на крыльцо школы, все взгляды устремились на неё.

— До свидания, Елизавета Николаевна! — попрощался дружный хор голосов.

— До свидания.

Она изобразила улыбку, уже забыв о наставлениях Лилии, и прошла мимо, чувствуя, как взгляды обжигают не хуже кислоты. И возле ажурных кованых ворот аллеи её ждал ещё один сюрприз. Имя сюрприза вспомнилось не сразу.

— Антон?

Восьмой «А» внимательно наблюдал.

— Вот. — Он широко улыбнулся и покачал тортом в вытянутой руке. — Решил поздравить с первым рабочим днём. Не сердишься? Как всё прошло?

— Пойдёмте, — ответила ему Вета одними губами, и улыбка сползла с лица Антона.

— Сердишься всё-таки?

— Мне всё равно, куда мы пойдём. Мне абсолютно безразлично, как вы здесь оказались. Идёмте, говорю вам.

— До свидания, Елизавета Николаевна, — навстречу попался ещё один восьмиклассник, не из ашек. Вета сдержанно кивнула ему.

— Да в чём дело? — Антон остановил её, когда школа осталась далеко сзади, а вокруг шуршал вечерней жизнью совершенно незнакомый ей квартал города.

Вета посмотрела в лицо своему внезапному собеседнику. Человек требовал объяснений. Морщинки собрались на лбу, у переносицы. Возле уголков губ. Человек расстроен — он пришёл поздравить, а его за руку тащат в неизвестном направлении.

Красивый белый торт в его руке растрясся так, что вишенка из центра скатилась к краю.

— Что случилось? — повторил Антон, растеряв долю решительности от её взгляда.

— Они меня ненавидят. — Вета развела руками и отвернулась, потому что по лицу вовсю потекли слёзы.

Она сама не знала, зачем рассказывает. Всё закончилось тем, что они сидели в почти безлюдном парке на скамейке, и торт стоял рядом. Вета уже успокоилась и смотрела, как ветер таскает туда-сюда по асфальтовой дорожке кленовый лист, ещё зелёный.

Ей было пусто, и больше ничего. Пришло время для умных и правильных слов.

— Я знаю, что я не должна их винить. Они же дети.

Антон покачал головой. Упираясь локтями в колени, он тоже смотрел в асфальт. Новый, ещё не пошедший трещинами.

— Это не дети. Это уже взрослые, осознавшие свою силу сволочи. Я сам недавно… — он кашлянул и продолжил уже уверенней: — Разбираться тут нужно основательно. Так они тебе сказали, почему ушла Жаннетта?

Ветер кусал Вету за щиколотки, обтянутые тонкими колготками. Она сжала пальцами виски. Хотела бы она что-то вспомнить, но в ушах звучали только хохот да надменные уверения в том, что «ничего она им не сделает».

— Они не говорили. Только что я вру.

Антон выпрямился. Он него немного пахло сигаретами, но Вете было не до деталей. В мыслях кружился цветастый крикливый хоровод, быстрее, быстрее, быстрее. Она тряхнула головой. Пропало.

Антон грустно смотрел на неё.

— Ты не пробовала с ними по-хорошему? Ну, попросить их успокоиться, объяснить всё.

— Пробовала. Я всё пробовала. И поговорить по душам, и просила хоть для справки объяснить, с чего они взъелись. Несколько человек, кажется, были вменяемыми, но остальные им не дали и рта открыть. Они все заодно.

— Это ясно. Я думаю, у всего этого есть зачинщик. Один.

Она хмыкнула:

— И я даже знаю, кто это. Вот только не легче.

— Всё очень просто. — Антон деловито побарабанил пальцами по кованому подлокотнику, удобно откинувшись на спинку. Вета сидела на самом краю и впивалась пальцами в край крашеной доски. — От них ушла любимая учительница, вот они и расстроились, а всю злость выместили на тебе, так ещё и другие классы подговорили.

По асфальтовой дорожке перед ними прыгали воробьи и вальяжно расхаживали голуби, видимо, ожидая угощения. Вета вытянула ноги — голуби отбежали в сторону, но улетать даже и не подумали. Бесстрашные.

— Может, просто отловить тех, что вменяемые, и расспросить их как следует?

Вета безразлично дёрнула плечом. Голуби бродили, едва ли касаясь её подошв. Глупые помоечные птицы.

— Это поможет?

— Ну не будут же они срывать уроки вечно. Есть какие-то меры воздействия, родителей там к директору вызвать, двойку влепить.

— Влепить, — бездумно повторила она. — Всем в столбик не влепишь.

Они помолчали, глядя на голубей. Вета жалела, что не припасла ни кусочка печенья, всю пачку съела днём, и теперь в желудке было тяжело и грустно. Ветер стал прохладнее и требовательнее. Идите уже домой, — хотел сказать им ветер, но только больнее кусал за беззащитные щиколотки.

— Я тут подумала… по сути нет никаких мер воздействия. Не по лицу же их бить, как Макаренко, понимаете, Антон. Вы следователь? — спросила Вета, обернувшись на своего собеседника. Тот задумчиво пожевал губами.

— Ну да.

— Похоже, — почти улыбнулась Вета. Заныли мышцы, как будто она весь день только и делала, что хохотала. Смеялась, как чокнутая. А динозавр, выглядывающий из цветочный клумбы, подхихикивал ей.

Антон глянул на неё чуть исподлобья, как будто она смеялась над ним.

— Давай я попробую найти эту самую Жаннетту? Может, уговорим её пообщаться с классом. А что, сказала бы, что ты хорошая, и она ушла не по твоей вине, и всё успокоилось бы.

Она снова попыталась улыбнуться. Идея Антона была не так уж плоха, во всяком случае, она оказалась гораздо лучше, чем пустота внутри Веты, но ей уже ничего не хотелось. Она покачала головой.

— Спасибо, конечно…

— Думаешь, Жаннетта просто так ушла четвёртого сентября? — выдохнул он.

Вета расправила на коленке полу плаща, которую загнул ветер и обернулась. Выстукивая по картонной коробке торта чёткую дробь, Антон смотрел в небо.

— А?

— Четвёртого сентября, — повторил он и моргнул. — Странно. Я думал, когда учителя решают уйти на пенсию, они уходят летом, а не отведя классный час с любимыми детьми. Понимаешь? Может, ты поспрашиваешь о ней в школе?

— Ну, поругалась с кем-нибудь. Пожилые люди бывают очень нервные. Со злости бросила всё. — Вета вспомнила вдруг, как в первый день столкнулась на лестнице с взволнованной растрёпанной женщиной. Она или нет?

Ветер зашуршал листьями, разогнал голубей с асфальтовой дорожки.

— Холодно, — вздохнула Вета. — Давайте по домам?

Ночью позвонил Март. Сонный и злой от этого Антон поднял трубку, косясь на закрытую входную дверь.

— Ну?

— Ыть, — без особых предисловий начал тот. — Я тут подумал. У нас верёвка сохранилась?

— Какая ещё верёвка? — буркнул Антон, ловя перед собой в воздухе чёрных мушек, и понимая, что это всего лишь выкидывают фокусы непривыкшие к яркому свету глаза.

— На которой девочка повесилась.

Март днём на работу вообще не явился, и Антон уже начал подумывать, а не пишет ли тот рапорт о переводе в другой город. Роберт обычно так и избавлялся от ненужных сотрудников.

— Какая ещё девочка сдалась тебе посреди ночи?

— С пугалом.

Плохое слово повисло в ночном воздухе. Антон подумал и отступил из коридора назад, в дверной проём комнаты. Растягивая спиральку провода, посмотрел в открытое настежь окно. Сентябрьская душная темнота заползала на подоконник. Вдалеке мерцали серебристые огни.

— Слушай, всё. Дело закрыто, девочка признана невменяемой. Никакого пугала, — заговорил он быстро.

— Да знаю, что Роберт тебе по голове уже постучал, — прервал его Март. — Ты просто скажи, верёвка сохранилась?

— Должна вообще-то. Куда ей деваться. А тебе она зачем?

— Надо, — коротко отозвался Март и бросил трубку.

Поглядев на себя, взлохмаченного и хмурого, в зеркало Антон выключил свет и ушёл обратно, спать.

Глава 5. По кругу

Это так нервирует. Отражение наверняка корчит мне рожи, стоит только отвернуться от зеркала. А по коридору шастают привидения.

Пятое сентября.

Утром Март выложил ему всё.

— Я вчера искал одного человека, весь город проехал, пока нашёл. Забрался в какие-то трущобы, даже не знал, что здесь такое водится.

Антон держался — не курил, хотя с каждым вдохом утреннего прохладного воздуха нарушить негласный запрет хотелось всё больше.

— Ну и как? — Ему, в общем-то, было всё равно, но Март смотрел прямо и ждал ответа. Не отворачивался. Не давал шанса отвести глаза.

— Нашёл. Он, правда, мялся долго, но в итоге всё рассказал. Теперь мне нужна та верёвка.

Антон морщился, как от головной боли, от яркого света: солнце выплывало из-за высоток и заглядывало в их окна на пятнадцатом этаже. Отчаянно блестели стёкла в соседних домах. Напряжённый силуэт Марта на фоне окна чернел и двоился.

— Так что тебе Роберт сказал?

— Ыть, — он расстроено махнул рукой и пошёл наливать в кружку воды из тёплого ещё чайника. Чай был отвратительный, пах сеном и мятой земляникой, и сразу же наводил на мысли о несчастном кустике, раздавленном пробегавшей мимо лошадью. — Мне нужно здесь остаться.

— Так он говорил тебе писать рапорт о переводе? — сказалось само собой. Чтобы пережить неловкую паузу, Антон нашёл на столе дырокол и прижал его прохладным дном ко лбу.

— Вообще-то нет, — ядовито заметил Март и тут же горестно вздохнул. — Но сделал последнее предупреждение.

«Так обычно и бывает», — решил Антон. Тот, за кого просят, у кого «где-то там» знакомые, в один прекрасный момент должен начинать шевелиться ради собственного благополучия. А не хочется, не привычно. Потому что привычно получать пряники по мановению пальца некого дяди.

— Роберт сказал не трогать больше дело девчонки. У нас ещё пять, какое желаешь?

Он подвинул на край стола безобразную стопку папок, из середины которой торчал неизвестно как туда затесавшийся старый билет на поезд.

— Нет, если я взялся за что-то, я доведу это до конца.

Кружка с грохотом опустилась на жестяной поднос, служивший обеденным местом.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Антон. Топать и размахивать руками у него не было ни малейшего желания. Выгонят — туда ему и дорога. — Дело уже в архиве.

— Без бумажек обойдусь, — скривился Март.

И вышел, хлопнув дверью. Искать ещё повешенных девочек что ли.

— Не забудьте сдать тематические планы и планы воспитательной работы. Да, и на счёт родительских собраний… — Лилия опускала очки на переносицу и смотрела внимательно и пронизывающе.

В компании уверенных в себе женщин за сорок и одного мужчины-физика Вета чувствовала себя бактерией под микроскопом. Шевелила жгутиками на предметном стекле.

— Такая молоденькая, — сказали за её спиной.

— А вы знаете, что ей вчера дети устроили? — тихо шепнули в ответ.

За окном шумела ранняя осень, за дверью бесновались выпущенные на перемену младшеклассники. Всем хотелось на волю. А Вете — больше всех. Она не казалась себе взрослой и важной. Она вообще ничего не ощущала. После вчерашнего в груди было пусто, как в вакуумной колбе.

Классный руководитель — звучало непривычно и глупо — если ей в лицо. Юбка выше колен и блузка с модными широкими рукавами. В библиотеке её приняли за опоздавшую старшеклассницу.

— В четверг будет день здоровья, а на следующей неделе — день города. На плечи классных руководителей ложится ответственность за проведение экскурсий. Отчёт тоже обязателен. — Лилия снова перебрала листы бумаги у себя в руках. — Если нет вопросов, то можете быть свободны.

Все потянулись к выходу. Вета подождала у окна, прижав к груди выданный ей чистый журнал. Мимо шмыгнули смутно знакомые пятиклассники.

— Здрасти!

Она даже не успела ответить.

Лилия вышла из кабинета последней, заперла его на ключ и, снова толкнув очки подальше на переносицу, зацокала каблуками по коридору. Вета догнала её, мимоходом замечая машину «скорой помощи» у кленовой аллеи. Кому, интересно, стало плохо?

— Вы что-то хотели? — Очки Лилии стремительно поползли ей на кончик носа. Ещё немного, и грохнулись бы на пол, и разлетелись бы звенящие перламутровые от солнечного света осколки под ноги играющим в резиночки малышкам.

— Да, мне нужен адрес Жаннетты Сергеевны, — выдала Вета, ещё крепче прижимая к себе журнал.

— Зачем он вам? — непонимающе дёрнула плечом Лилия и зашагала к своему кабинету.

Вета если и отстала, то всего на шаг. По дороге она глянула в окно: к машине «скорой помощи» вывели девочку. Один бант на косичке развязался и висел почти до земли. Вета скользнула в закрывающуюся дверь.

— Хочу поговорить с ней на счёт класса. Может, посоветует что-нибудь. Она же ладила с ними, да?

Лилия тяжело вздохнула и, бухнув бумаги на стол, прямо на недоделанное расписание, отвернулась к окну.

— Вы можете спросить про детей у меня. И кстати, когда будут готовы тематические планы?

В учительской за стеной пересмеивались, и пахло вянущими розами. После первого сентября они загородили здесь всё, торчали из каждого мусорного ведра и гордыми кучами возлежали на столах. Георгины давно потеряли лепестки, осыпались астры, и соцветья гладиолусов повисли бесцветными тряпочками. Розы вяли медленно и торжественно.

Вета захлопнула дверь и плечом привалилась к косяку.

— Не сегодня. Я только вчера начала работать. Вы не могли бы дать мне адрес?

Нервный стук по столу выдал её — Лилия дёрнула головой. Взглянула поверх очков.

— Понимаете, Елизавета Николаевна. Это конфиденциальная информация, я не имею правда каждому встречному давать адреса учителей.

Шумели деревья в открытую форточку, и пахло уже не цветами, а столовой. Подгорели пирожки.

— Почему я не могу просто говорить с бывшей учительницей своего класса?

— Ну что вам от неё нужно? — Лилия с размаху опустилась на жалобно скрипнувший стул. — Родительский комитет, кто как прошлую четверть закончил? Я вам могу предоставить любую информацию.

— Мне просто нужен её адрес, — тихо повторила Вета и сжала обкусанные губы.

— А мне нужны ваши тематические планы. Срочно. Завтра к обеду, — фыркнула завуч и, подхватив из стакана очередной опасно отточенный карандаш, уткнулась в расписание.

Девятые классы выслушивали её серьёзно и сосредоточенно. Послушно смеялись над шутками. Отвечали, когда их спрашивали. Только на перемене к Вете подошли две девушки и, помявшись слегка возле учительского стола, спросили:

— А правда, что вчера восьмые классы…

Вета посмотрела на них внимательно. Застенчивые улыбки вряд ли походили на насмешки. Она пожала плечами.

— Да, восьмые классы.

Зашептались.

Роза в подсобке кипятила чайник, разбросав по столу пакетики и свёртки.

— Может, хотите печенья? — Две жестяные коробки тут же подвинулись в сторону Веты. Она заглянула: в одной россыпь сахарных звёзд, в другой — песочные завитушки.

Из-за открытых окон по полу бегал сквозняк. Вета захрустела одной звездой. Крошки остались на пальцах, на белой блузке, на губах, а во рту — никакого вкуса. Поломав остатки звезды в пальцах, Вета решилась:

— Роза Викторовна, а вы случайно не знаете, где живёт Жаннетта Сергеевна?

Та округлила глаза и мотнула головой так, что седые кудряшки — показалось Вете — едва не разлетелись по углам.

— Я не интересовалась никогда. Кажется, где-то в районе школы. Близко. А вы что хотите?

Вета театрально посмеялась.

— Да просто, познакомиться, знаете. Про детей расспросить, есть, наверное, у неё каике-то методы.

Роза даже не улыбнулась, и это заставило Вету резко замолчать.

— Понимаете, Елизавета Николаевна, она заболела. Не хочется просто так тревожить старую больную женщину. Да вы у завучей спросите. Может, они и больше знают, чем я. Жаннетта, она, знаете, просто пришла и поставила меня в известность. Ухожу мол, не могу, ноги уже не ходят.

— Так, может быть, с детьми к ней сходить, проведать? — Привет из пионерского прошлого. Вета много раз читала в книгах, что с учителями надо поступать так. Но в жизни ни разу не наблюдала. — Она была бы рада, как считаете?

Роза махнула сморщенной ладошкой. На пальцах блестели перстни и кольца, это Вета заметила только сейчас. И алый камень, и синий, и поблекший от времени зелёный.

— Не нужно. Человеку сейчас тяжело. Нехорошо получится, если дети увидят её в таком состоянии.

Неловкость повисла над столом серой птицей. В кружке остывал жиденький желтоватый чай.

— Почему тяжело? Что с ней случилось? — глупо спросила Вета.

Роза многозначительно повела плечом. Сквозняком шевельнуло страницы неоформленного журнала, который Вета раскрыла, да так и запуталась с нумерацией страниц. Чуяла она, что наделает ошибок.

Отчаянно мокрой сделалась спина. Неловко подхватив со стола ручку, Вета принялась заново считать страницы. Восемь на математику, двенадцать на русский язык. Двенадцать или тоже восемь? В кабинете биологии скрипнула дверь.

— Можно? — В дверном проёме показалась улыбающаяся Алиса, а за ней — ещё одна девушка из класса. Вета успела познакомиться с ней, но имя застряло в голове, странное, коверкающееся.

— Здравствуйте, — вплыла в кабинет та.

«Алид», — пыталась вспомнить Вета. — «Айледэ?»

— Здравствуйте. — Она кивнула и сжала ручку, как дротик. Метнула бы, сделай они хоть шаг.

— Елизавета Николаевна, — протянула Алиса, пряча за спиной школьную сумку. — А мы перед вами извиниться хотели. Ну, за вчерашнее. Мы вот от класса пришли. Нам правда очень стыдно, мы так больше не будем.

— Честное слово, — машинально добавила Вета.

Девушка со странным именем стояла на шаг позади Алисы и тоже улыбалась. Обе в синих жилетках, так, что не придерёшься.

— Честное слово. Мы вам шоколадку принесли!

На край её стола опустилась плитка в шуршащей фольге, и Алиса снова встала ровно — руки за спину.

— Вы нас прощаете?

Вете почудились тонкие тараканьи лапки, ступающие по похолодевшей спине. Не могло же так произойти на самом деле. Она моргнула. Девочки стояли на прежнем месте, и не было в их взглядах тщательно замаскированной ненависти. Подвоха. Выверенного плана уничтожения её, Веты.

— Да, конечно, — проговорила она, ощущая, что язык слегка заплетается.

«Алейд», — вспомнилось. — «Никин Алейд, откуда такое имя только взялось».

Светловолосая Алейд теребила край безрукавки.

— Правда? Вы не будете дуться? — радостно вскрикнула Алиса.

Роза, притаившаяся в углу, дёрнулась от неожиданности, оглянулась. Дрогнула гладь светло-коричневого чая.

— И не бросите нас? — негромко вторила ей Алейд.

— Не брошу. Не дуюсь, — выдохнула Вета, почти счастливая. Растопыренными пальцами отбросила назад волосы.

— Мы тогда пойдём, да? — Алиса кивнула на угол стола. — А шоколадку возьмите. Вкусная.

Громыхнул звонок.

Мимо снова шмыгнул таракан.

«Надо бы прибраться», — отстранённо подумала Вета. Она во второй раз переписывала тематический план. Первый Лилия забраковала, нарисовав на полях жирные вопросительные знаки. Кое-где карандаш насквозь проткнул бумагу.

Вета брезгливо поджала одну ногу под себя, хотя тараканы были мелкие и пуганые. Вернулась Роза — сняла у порога шёлковый шарфик с шеи и намотала на вешалку. Она тихонько убралась из школы, пока Вета ходила к завучу, и та уже подумала — до завтра. Но нет.

— Елизавета Николаевна, а к вам эта ненормальная приходила, — вкрадчиво проговорила Роза и указала глазами на объёмистую сумку, примостившуюся у шкафа.

Вета в сумку не заглядывала. Не её — ну и больно надо. Сейчас оттянула матерчатую ручку: там вперемешку лежали учебники и что-то из одежды, спортивная форма, кажется.

— Какая? — Вета подняла взгляд на таинственно поджавшую губы Розу.

— Какая? — Она всплеснула руками. — Ненормальная. Чокнутая.

До Веты стало понемногу доходить.

— Из моего класса?

— Ну да. Неужели вы подумали, что я могу называть так кого-то из учителей. — Роза рассмеялась. — Девочка из вашего класса. Как же её… Рония. На первой парте ещё сидит.

Вета вспомнила тихую девочку, которая мотала головой на все попытки заговорить с ней.

— Что с ней? — немного испугалась Вета, приняв слова о сумасшествии всерьёз.

— А! — Роза махнула рукой. — Она тут постоянно ходит. Туда-сюда. Камера хранения что ли ей тут.

Вета отвернулась к окну. Шумели клёны, бросая на подоконник семена-самолётики. Вдалеке маячила неопознанная фигурка — краска поблекла от дождей и солнца, и Вета опять пообещала себе прогуляться и рассмотреть её получше.

У ажурной ограды стоял Антон, задумчиво гоняя носком ботинка камешек. Туда-сюда. Вета остановилась в шаге от него, и камешек прилетел к её ногам. Антон поднял голову.

— О, привет. А я тебя жду.

Дети шумели на аллее. Проходя мимо, Вета исподтишка оглядывала каждую компанию — не её ли восьмиклассники. Нет. Её дети мирно сидели на уроках. Она даже не сделала попытки улыбнуться.

— А что, у следователей так много свободного времени?

У неё самой от тупой бумажной работы слезились глаза и устали пальцы, да и вообще не было настроения болтать.

— Не то, чтобы очень, — усмехнулся Антон. — Дел по горло. Просто достал адрес этой Жаннетты. Тебе он всё ещё нужен?

Вета помедлила с ответом, глядя на камешек под ногами. Сегодня всё улеглось в её душе. Проблемы с детьми? У кого их нет. Может, и права Роза, не стоит тревожить по пустякам старую больную женщину.

С другой стороны, до комендантского часа оставалось полно времени, и идея проводить его дома один на один с тематическими планами приводила Вету в тихое бешенство.

— Нужен. Спасибо, что не забыли, — она выдавила из себя мученическую улыбку.

Антон тяжело вздохнул.

— Может, всё-таки на «ты»?

Вета пожала плечами. В другой раз она бы ответила незадачливому кавалеру, что не видит веских оснований для такого, но Антону грубить не хотелось. В здании спортзала методично лупили мячом по сеткам, защищающим окна. Топало множество ног, и дребезжало стекло. Кажется, у восьмых классов сегодня физкультура. Вета обернулась к Антону.

— Может быть. Сегодня дети извинились передо мной.

— Ого, — усмехнулся он. — Достойный поворот сюжета для фильма.

— Не веришь в их искренность?

Ветер шуршал опавшими листьями, но солнце припекало так, что нагревались прутья ограды. Вета отдёрнула руку. Мимо них, стуча каблучками, как взрослые, важно прошествовали две младшеклассницы с чехлами для скрипок. Мамы младшеклассниц отставали на пару шагов. Антон проводил процессию задумчивым взглядом.

— Верю. Детям надо верить. Они будут помнить, что собирались себя хорошо вести. Примерно до завтра.

В школе громыхнул звонок — из раскрытых окон коридора его голос вырвался на аллею. Вета вздрогнула. Сейчас из спортзала выбегут раскрасневшиеся мокрые её восьмиклассники.

— Пойдёмте уже отсюда.

Глава 6. Уважаемые жильцы

Если бы не Антон, Вета никогда бы не нашла в переплетении улиц дом номер восемь. Асфальтовая дорожка выводила к пруду с лебедем и обрывалась там. Здесь стало не слышно машин и бесконечных грохочущих трамваев.

Дом номер восемь прятался в зелени сквера. Непривычный для города — пятиэтажный, кирпичный, как будто выдернутый из другой реальности. Клумбы под окнами давно пожухли и увяли. Из окна на первом этаже выбивалась прозрачная шторка. Вета посчитала — судя по номеру квартиры, Жаннетта должна была жить на втором.

— Наш Петербург строили не с пустого места, — объяснил Антон, пока они поднимались по пропахшим кошками лестницам. — Тут уже был махонький городок. Ну правда, не в голой же степи дома возводить. Только мне казалось, все старые дома снесли.

— А почему его здесь начали строить? — скучно спросила Вета.

Антон крутанул указательным пальцем в воздухе.

— А очень удобно. Можно легко изучать всякую пакость, которая здесь водится.

Вета не стала переспрашивать. Ей показалось, Антон здесь уже бывал, он так уверенно вёл её к дверям квартиры. С детской площадки им в спину поглядели мамы, устроившиеся в тени на скамейке.

Вета бесполезно и долго давила на кнопку звонка, но за дверью не раздавалось ни звука. Антон молча отодвинул её и постучал. Им открыли не сразу, сначала в квартире раздались шаги, замерли. Скользнул в полумраке лучки света из глазка.

— Кого вам? — спросили из-за двери.

— Жаннетту Сергеевну. — Антон совершенно неожиданно для Веты вынул из нагрудного кармана синее удостоверение и поднёс его к глазку. — Спецотдел центра. Открывайте.

Вета и сама судорожно сглотнула. От такого в груди стало холодно, и она прижала ладонь к ямке между ключицами. Откуда-то взялось противное ощущение, что если бы не удостоверение, им бы ни за что не открыли.

Заскрипели замки, и в узкой полосе света перед ними появилась женщина. Она вовсе не была такой уж дряхлой старухой, которая нарисовалась в воображении Веты. В возрасте, но — вполне крепкая. Руки в браслетах, в ушах — серьги, выглаженное, хоть и потёртое платье.

— В чём дело? — Поджав губы, она глянула на Вету и снова переключила внимание на Антона.

У её груди от двери к косяку тянулась металлическая цепочка, не дающая открыть дверь шире.

— Я новый учитель биологии, — само сорвалось с языка Веты, и она видела, как медленно щёки Жаннетты покрываются нездоровым румянцем.

— Прекрасно, — протянула она. — И что же вам от меня надо?

— Понимаете. — Вета шагнула вперёд. Оказалось, что Жаннетта ниже её ростом на целую голову, но смотрела она всё равно как будто сверху вниз. Истинная учительница. — Всё не так просто… с вашим классом.

— Ах, вас Лилия подослала, да? — ядовито усмехнулась Жаннетта. — Так и что же, я должна сказать детям: ведите себя хорошо, слушайтесь. Вы этого хотите?

— Дети считают, что это я выжила вас из школы. — Вета скрестила руки на груди, но убийственный, по её мнению, аргумент, не произвёл на Жаннетту никакого впечатления.

— И? — Она пожалась назад, как будто хотела разглядеть Вету во всех подробностях, с ног до головы. — По какому же поводу уголовное дело?

А она выдохлась, как уксусная кислота на воздухе. Испарилась и повисла под потолком.

— Нет никакого уголовного дела. Если вы забыли, я вас не выживала. Послушайте, я не знаю, почему вы ушли из школы, да это и не моё дело, но не нужно отыгрываться на невиновных. Я прекрасно понимаю, что если вы ушли со скандалом, то дети почувствовали это.

Жаннетта смотрела на неё, сузив глаза, потом кивнула. Уголок её губ дрогнул, как будто она хотела что-то возразить, да передумала.

— Что происходит в школе? — хрипло потребовала Вета.

— Хорошо. Я поговорю с детьми. Завтра же. Довольны теперь? — Жаннетта вскинула голову, отчего недлинные крашеные волосы охватили шею медной волной. — И не нужно тут размахивать удостоверением!

Хлопнула дверь. После яркого света глаза долго не могли привыкнуть к темноте. Вета стояла на лестничной клетке между двумя дверями и моргала, как будто её с ног до головы окатили помоями.

Средневековье. Только магов, сжигаемых на кострах, не хватает.

— Может быть, теперь всё наладится, — неуверенно вздохнул слева от неё Антон.

Они снова вышли на лестницу, и свет, пробивающийся сюда через узкие окна, показался серым и холодным.

Дождь всё-таки хлынул, не зря над городом весь день висело туманное марево. До остановки они не добежали и спрятались под козырьком чужого подъезда, где на доске объявлений болтался от ветра обрывок бумаги: «Уважаемые жильцы!..»

— Почему Петербург закрыли? Дело в военной промышленности?

Вета продрогла в сырой блузке, пока смотрела, как струи дождя лупят по лужам, рождая большие пузыри. «Пузыри — к долгому дождю», — вспомнила она что-то далёкое и глупое.

— Нет, скорее в науке. — Антон отвернулся в сторону.

Мимо них прошла бабушка, подозрительно глянула и потянула на себя дверь подъезда. Дождь лился по поникшим листьям клёнов и лип. Капли обтрепали белые соцветья на клумбах — названий таких цветов Вета не знала.

Как только с неба полилась вода, двор перед домом опустел. Куда-то исчезли с качелей визжащие дети, в песочнице скучал забытый плюшевый слон.

— И какая это наука?

— Я не особенно разбираюсь, — пожал плечами Антон. Он стоял у другого края козырька, словно стеснялся подойти ближе. Говорить было неудобно — приходилось повышать голос, чтобы перекрикивать дождь.

Вета снова оглянулась на объявление. «Уважаемые жильцы! В связи с плановой проверкой электросетей…»

— В моём классе есть дети со странными именами, — сказала она медленно. — Они какой-то другой национальности, типа татар или удмуртов? Говорят без акцента и выглядят, как остальные.

— Нет. — Антон поднял голову и улыбнулся одними глазами. — Тебе что, правда ничего не рассказали?

«Уважаемые жильцы! В связи с плановой проверкой электросетей будет отключено электричество…»

Из распахнутых окон на первом этаже слышались голоса и звон посуды. Оттуда наверняка бы потекли вкусные запахи, но дождь смыл всё. Поток воды нёсся между тротуарами, подхватывая оборванные листья и цветы.

— Что мне должны были рассказывать? — Она выразительно приподняла брови — этот жест показал бы её безразличие, если бы не дрогнул голос.

Антон потёр пальцами затылок.

— А они как себя ведут?

Дождевая вода струями стекла с козырька, и брызги долетали до ног Веты. Она отступала дальше к стене.

— Я не разобралась пока. Вроде бы как все, а что?

— Хорошо. Я думаю, дети ко всему привыкают быстрее. Это взрослые страдают нетерпимостью. Ругаются, воюют, притесняют друг друга. — Он обернулся к Вете. Мокрая чёлка прилипла ко лбу. — На самом деле отличить — проще простого. Спроси имя, и если оно непривычное для тебя, сразу поймёшь, кто перед тобой.

— И кто? — выдохнула Вета, совершенно потерявшаяся в переплетении его слов и дождевых струй.

— Иммигранты из соседнего мира.

На стене трепетал от ветра обрывок объявления. Пожелтевшая бумага казалась хрупкой, прикоснись — и рассыплется пеплом.

«Уважаемые жильцы! В связи с плановой проверкой сетей будет отключено электричество с пяти до девяти вечера. Просьба тем, кто не желает пользоваться электричеством, принести заявления в местный отдел ЖЭУ».

Она потонула бы в луже по самую щиколотку, если бы Антон не подхватил её под локоть.

— Осторожнее. — Он по-доброму улыбнулся. — Не пугайся так, а?

Вета долго не могла заставить себя говорить — переживала новость снова и снова. Казалось, что если она замолчит и забудет, закроется в своей подсобке с безглазым манекеном, то реальность отступит и больше не прикоснётся к ней. Вета прерывисто вздохнула.

— Расскажи мне. Откуда эти иммигранты, чем они отличаются, зачем они пришли сюда? Я хочу знать вообще всё. Что мне ждать от них?

Антон остановился вдруг, взял её за плечи. После дождя вокруг защебетали птицы, высыпали на улицу дети в цветных одёжках, как куклы. Двор ожил, а Вете стало зябко и неуютно — посреди улицы, посреди чужого мира.

— Понимаешь, — медленно подбирая слова, проговорил Антон. — Они такие же, как мы. Ну или почти такие: голова, руки, ноги. Тринадцать лет назад рядом с посёлком, который раньше был на этом месте, случилась аномалия. Я толком не разбираюсь во всех деталях. Ну нас тут есть один институт, который занимается всем этим, но до сих пор подробности неизвестны. В общем, — он оглянулся на детей, но Вета смотрела умоляюще, он не смог замять разговор. — Наш город — он вроде ворот в другой мир. Его затем и закрыли, чтобы мигранты не расселились по всей стране. Ну, неясно же, что из этого получится. Да?

Вета тоже хотела кивнуть и легкомысленно махнуть рукой, но ледяное оцепенение сковывало её изнутри. Антон говорил, а кончики её пальцев холодели.

— Они совсем не опасные, понимаешь? Им законом запрещено применять свои способности, о которых нам тоже ещё очень мало что известно.

— Что им тут делать? — перебила Вета. — Почему им не жить там, у себя, откуда они пришли?

Поднимая валы брызг, по луже катил малыш на велосипеде. Вета переступила ногами в мокрых колготках.

— Говори.

Антон поджал губы.

— У них гражданская война. Не могут поделить власть. Да и вообще, по слухам, дела ни к чёрту. Поэтому у нас в городе периодически бывают разные неприятности. Но сейчас вроде бы всё спокойно.

* * *

Мимо носились младшеклассники, громкие, как реактивные самолёты. Вета пробилась мимо них к стенду с расписанием и сложила руки на груди. Лилия, едва не теряя шаль, пришпиливала лист ватмана к деревянным рейкам.

— Вообще-то вы могли бы меня предупредить, — выдала Вета, не здороваясь.

Завуч быстро оглянулась, и край расписания выскользнул у неё из рук, торжественно пополз вниз. Вета сузила глаза, рассматривая: здесь — никаких фамилий. Биология и всё тут. Ей уже порядком надоело значиться везде под фамилией Жаннетты.

— О чём, простите? — хмуро отозвалась Лилия.

— О мигрантах из другого мира. Может, дадите путеводитель по городу почитать или что-то в этом роде? Я должна знать, что мне делать, если вдруг земля под ногами разверзнется или ко мне на урок придут зелёные дети.

Она прочитала все брошюры, которые получила от инструктора, но все вопросы так и не решила.

Лилия вколола в стену последнюю кнопку и обернулась к ней, потрясая кисточками шали, словно ей страшно жарко. Вета видела её лицо совсем близко, и жилку, которая билась у виска.

— Вас обязаны были проинструктировать перед отъездом. А здесь, между прочим, курсы для иногородних не устраивают. Мне за такое не платят. Приспособитесь как-нибудь, никто вас не съест, не переживайте.

На все ноты грянул звонок

— Посмотрите на объявления в учительской. Вы в учительской бываете или нет? Вы, между прочим, сегодня дежурный учитель, — сказала она на прощание и удалилась к себе.

Теперь в холе висело огромное расписание, уже не карандашное, а аккуратно выведенное чёрным фломастером. Вета стояла перед ним минут пять. Мимо пробежал Валера.

— Здрасте!

— Какой у вас урок?

— Математика, — расплылся в улыбке он и тут же понёсся вверх по лестнице, весь мокрый, с тремя сумками подмышкой.

Математичка оказалась резкой и недружелюбной. Она, конечно, позволила Вете посидеть на задней парте, но сначала довольно резко выговорила за отсутствие журнала. Прямо при детях. Учительница русского языка была интеллигентной от макушки, украшенной узлом тёмных волос, и до носков блестящих туфель. Она говорила полушёпотом, а дети её почему-то слушались.

В подсобке, у шкафа лежал пакет «ненормальной» Ронии. Она сама приходила к первому уроку, картаво здоровалась в Ветой и просила разрешения оставить пакет. Приходила после второго урока, забирала оттуда какие-то учебники и снова просила разрешения. Вечером забирала.

Рано утром, когда в учительской ещё никого не было, Вета взяла несколько журналов и пролистала их. В каждом классе находилось двое или трое учеников со странными именами. Иногда и десять. Значит, её класс не был никаким особенным, просто маленьким, и на очередном совещании Лилия грозилась его расформировать, оставив Вету без прибавки к зарплате.

Вета мечтала, чтобы так и случилось.

Девятые классы — вот отдых для души. Шептались за спиной и перелистывали учебники.

— Что писать про ДНК?

— Можно прикрыть окно?

Они были именно такими, каких Вета представляла себе учеников, трясясь в пассажирском поезде. В меру шумные, в меру любители повыпрашивать высокую оценку. Но они принимали Вету всерьёз, и от этого она чувствовала себя сильнее. Ощущала себя учителем. Когда она столкнулась в коридоре с Артом и компанией, она вдруг сама превратилась в школьницу, маленькую и запуганную, но держала спину прямо.

— Где твоя форма? — поджала губы Вета.

Арт в ответ расхохотался, выпячивая грудь, чтобы все полюбовались на клетчатую рубашку.

Роза поливала хойю в углу кабинета, а потом все остальные цветы, тщательно протирала каждый листок влажной ваткой. Сквозняк шуршал бумагами в распахнутых шкафах.

Утром были пятиклашки, и Вета вытащила микроскопы, вызвав целую бурю восторга.

— Вот, написала заявление директору, чтобы нам тараканов потравили, а он молчит, — жаловалась Роза. — Как вы считаете, что делать?

— Пусть живут, — мрачно разрешала Вета, дописывая журнал.

Вечером она покопалась в пыльных шкафах и нашла записи Жаннетты. Планы воспитательной работы, проверенные контрольные и сценарии классных часов. В таблицах, вымученным учительским языком было написано, что Валера неопрятно одевается, а Марк не делает задания по литературе.

— Родительское собрание. — На очередном совещании Лилия постучала указкой по столу. — Не забудьте, что те, у кого пятые классы, кроме всего прочего, должны ещё посетить их родительские собрания.

— Что мне им говорить? — спросила Вета, остановив завуча в коридоре.

Та толкнула очки поглубже на переносицу.

— Что? Познакомьтесь. У вас были ещё уроки с вашим классом после того случая?

— Нет, будет только в пятницу. — Искусанные губы болели и кровили, почти не переставая.

— Вот и хорошо. Поговорите с родителями. Самая крайняя мера… можно договориться, чтобы кто-то их них сидел на ваших уроках.

Чем ближе было собрание, тем больше терялась Вета. Вечером она сидела в подсобке, как обычно, выводя очередной тематический план, когда о косяк поскреблись. Роза давно ушла, а Вета не сразу услышала осторожный стук.

Она обернулась: в дверном проёме стояла уставшая женщина в тёплом не по погоде пальто и платке, повисшем на плечах.

— Мне бы Елизавету Николаевну, — попросила она. — Я мама Ронии.

До собрания оставалось больше часа, и Вета машинально перевела взгляд на брошенный у шкафа пакет. Дети ещё были на уроках, а после — Вета как будто знала — усядутся на низенькую ограду клумб и будут ждать родителей. Будет ли им страшно, что Вета пожалуется, или их даже этим не проймёшь?

— Почему-то никого нет, — пожала плечами мама Ронии. — Я пришла слишком рано? А вы не могли бы поговорить со мной прямо сейчас? Трудно же столько ждать.

В кабинете за партами они сели друг напротив друга — Вета развернула свой стул.

— Понимаете, моя дочка, она немного слабоватая, — рассказала родительница, не переставая мять носовой платок. — Её ребята обижают. Я ничего не прошу, нам бы только дотянуть её до девятого класса, доучиться бы, а там уже… — Она махнула рукой в сторону окна.

— Есть что-то ещё, что я должна знать? — Вздохнула Вета, вычерчивая в ежедневнике звезду.

— В общем-то, это всё. Понимаете, она ещё у меня такая фантазёрка, может и наврать, но она очень добрая. Хорошая девочка.

Вета пообещала следить за оценками Ронии, заученно протараторила про форму, ремонт кабинета и правила дорожного движения.

— Как вас зовут? — спросила она под конец.

Женщина нервно дёрнулась.

— Валентина Ивановна.

— Понимаете, я здесь работаю всего четыре дня, — Вета ласково улыбнулась. — Мало что знаю. Так если что, вы объясните мне. Если есть что-то…

— Нет, — замотала головой та. — Рония очень добрая девочка.

Проводив её, Вета долго стояла у окна, вдыхая терпкий запах шалфея. Смотрела на кленовую аллею. Сейчас там было пусто, до звонка оставалось считанные минуты, но ещё немного, и они высыплют на улицу. Все в одинаковых синих жилетках, в чёрных брюках и белых блузках. Будут смотреть в окна кабинета на втором этаже.

«Уважаемые жильцы», — вертелось в голове. — «Уважаемые…»

Она читала фамилии в журнале и пыталась найти отличия. Никид Алейд — тихая и светловолосая, а её мама — пышная и яркая, как артистка на заслуженном отдыхе. Рядом с ней муж — бородатый, как геолог. Муж улыбался Вете и повторял, что очень рад.

Мама Марка — беззащитная и худенькая. Сказала, что кроме Марка у неё ещё четверо детей и села на заднюю парту. Мама Арта — бледная, с жёсткими чертами лица, в очень стильной куртке, сжимала кулак — показывала, как она возьмётся за сына.

Вета ничего не рассказывала им о сорванном уроке. Они пришли всей компанией и стали убеждать её:

— Только не бросайте нас.

— Я буду приходить на уроки, — сказала мама Арта.

Папа-геолог кивал, как заводная собачка. Мама Валеры завела разговор о том, кто же не сдал деньги на учебник по английскому.

Вета поняла, что боялась зря, на неё никто не накинулся, злобно рыча и царапаясь. На неё смотрели даже с долей жалости: какая, мол, молоденькая. Мама отличницы Русланы подошла и тихонько поделилась, что раньше и сама была учителем, вот только ушла в домохозяйки воспитывать дочь. Обещала, что всё будет хорошо — у неё же было.

Они всё знали без рассказов, но откуда? Постаралась Жаннетта или вклинилась Лилия?

Тёплый вечер дышал в окна запахом влажной земли и листьев. Возле клумбы с жухлыми гладиолусами собрались её дети — небольшая компания, куда меньше, чем остальные две. Смеялись, шумели. Вета говорила о форме и отвлекалась на них. Если Жаннетта, то как она могла знать, что именно произошло?

Не могли же рассказать сами дети.

«Мама, папа, у нас новый классный руководитель, и мы сегодня сорвали ей урок».

Улыбаться выходило глупо. Мама Марка несмело поинтересовалась:

— А вы не знаете, почему ушла Жаннетта Сергеевна?

— Я только слышала, что она ушла на пенсию. — Вета стояла перед ними, как на расстреле — у доски, и руки за спиной. — Больше ничего. А вы знаете?

Все молчали.

Вета отпустила родителей, когда в соседних кабинетах ещё шли кровопролитные баталии за учебники и выезды всем классом на природу. Мамы Русланы и Арта беседовали в коридоре о предстоящей экскурсии по городу, которую решили взять на себя, когда Вета собралась и закрывала кабинет. Они обступили её с обеих сторон, и каждая смотрела участливо.

— Всё наладится. Мы поможем, — пообещали они. — Мы на вашей стороне, в любом случае. Не переживайте.

Вета молча открыла и закрыла рот.

«Уважаемые жильцы…»

Дети сидели, как и полагалось, на низенькой ограде клумбы.

— До свидания! — проводил Вету нестройный хор их голосов.

Она попрощалась.

У ажурной ограды, с той стороны, где обычно ждал её Антон, было пусто, только рыжий закат отражался в лужах. Вета пару секунд постояла, рассматривая сырой асфальт, вздохнула и зашагала к автобусной остановке.

«Уважаемые жильцы, что же творится в вашей школе, что же, чёрт возьми, происходит в вашем закрытом городе?»

Глава 7. Серые ленты

До комендантского часа оставалось не так много времени. Вета выбежала из подъезда и в жёлтом свете фонарей разглядела телефонную будку, прилепленную, как гигантский гриб-трутовик, к стене соседнего дома. Карточка лежала у неё в кармане плаща, а телефон она заучила наизусть.

Конечно, он не пришёл сегодня и не пришёл вчера, значит, у него на то были причины. Но Вета не напрашивалась на свидание.

Палец скользил по телефонному диску. Время шло медленно, шуршало листьями за приоткрытой стеклянной дверью.

— Дежурный, — раздался в трубке серьёзный мужской голос.

— Здравствуйте. Мне нужен Антон, который работает у вас следователем.

Секунду в трубке слышались только потрескивания и шорохи. В голове Веты успели мелькнуть предположения о том, что вызов оборвался, что никакой Антон не следователь, и здесь его вообще не знают.

— Переключаю. Ваш разговор записывается, — произнесли на том конце провода.

Потянулись гудки, длинные, как провода за окном поезда. Вета ждала, поглядывая на пустынную полутёмную улицу. Холодный ветер хватал её за голые щиколотки — выбежала из дома, не натянув даже колготки. Она переступила на месте.

— Сейчас никто не может ответить на ваш звонок. Если вы считаете, что ваше сообщение может быть важным, вы можете проговорить его на запись, — сообщил холодный женский голос.

Вета укусила себя за губу, чтобы промолчать и повесить трубку. Но не выдержала.

— Антон, мне нужно с тобой поговорить. Я не понимаю, что происходит. — Она помолчала. — Они все что-то знают, но все молчат.

Трубка улеглась на своё привычное место — спать. Было уже совсем поздно, и ночь красила небо перламутрово-серым, зажигались бледные звёзды.

Кто угодно на её месте бросился бы в библиотеку, в первый попавшийся газетный ларёк, да куда угодно, лишь бы узнать, что за иммигранты ходят вокруг неё в городе и разговаривают человеческими голосами. Вета хотела так поступить, именно сегодня, именно после собрания. Она долго обещала самой себе, что сделает именно так. Но вдруг поняла, что единственное, чего хочет — хоть как-то добраться до постели.

Сунув руки в карманы плаща, Вета зашагала к дому.

Были вещи, которые он игнорировал, потому что не мог их изменить. Были вещи, которые он терпел, потому что маленькому человеку на пересечении двух миров вечно приходится что-то терпеть. И, в конце концов, были вещи, которые он принимал такими, какие они есть, потому что получал от этого удовольствие.

Март не относился ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Вечером, когда рабочий день лениво подползал к концу, он позвонил дежурному и тут же бросил трубку. Но высветился номер, и, конечно, Антона прогнали из уютного кабинета с горячим чайником, в сырой осенний вечер, разбираться, почему сотрудник не изволил появляться на рабочем месте.

Дверь долго никто не открывал. Антон прекрасно знал, что Март живёт один, потому что все родные и даже жена остались в другом — не закрытом — городе. Ещё у него бледно-синяя шторка в ванной и стол в кухне, заваленный грязными тарелками и кусками засохшего хлеба.

«Человек, который не моет тарелки и разбрасывает засохший хлеб, ни за что не станет вешаться на перекладине в ванной, отодвинув в сторону шторку», — решил Антон и спустился вниз, чтобы вызвать из отдела коллегу, вскрывающего замки.

Когда Антону надоело сидеть на подоконнике, а в городе зажглись первые фонари, Март открыл дверь сам. Покрутил головой и наткнулся взглядом на мрачно молчащего Антона.

— Ну? — выдал тот замогильным голосом.

— Заходи, — хрипло выдавил Март вместо ответа.

В квартире было темно и тихо. Не сумрачно — темно, как бывает, если занавесить все окна плотными шторами. Антон терпеть не мог шторы, и летом спал всегда с распахнутым окном. Март, плюнув на положенную ему роль проводника, тут же исчез в чёрном дверном проёме.

Больно саданувшись коленом о тумбочку, Антон нащупал ручку двери. За ней горел маленький дёрганый огонёк — свечка стояла на полу, наполовину оплывшая, обычная желтоватая свечка, какие коробками продавались в ближайшем хозяйственном.

Ковёр в том месте был отвёрнут и придавлен стулом. Воск стекал на коричневый линолеум и застывал бесформенными кляксами.

— Свет отключили? — не понял Антон, на ощупь находя второй стул и усаживаясь у стены.

На полу рядом со свечкой валялись тёмные узкие обрывки ткани. Он пригляделся: ленты, которыми девочки-школьницы обычно подвязывают форменные юбки. Март сел прямо на пол, скрестив ноги в потёртых спортивных брюках. Босые узкие ступни казались желтоватыми от свечного пламени.

Всё вокруг казалось желтоватым, серым или бурым. Так обычно бывает, когда выключат свет. В углу прыгал ещё один огонёк — это свечка отражалась в экране телевизора.

— Я тебе никогда не рассказывал, — сказал Март, и до Антона долетел запах крепкого коньяка. Какой же сегодня праздник? — Да демоны с вами, я никому никогда не рассказывал.

Смотреть на него сверху вниз оказалось неудобно. Март прятал глаза — может, специально — и чуть раскачивался, обхватив руками колени.

— Ваш демонов закрытый город. Сюда попадают не только такие хорошие мальчики, как ты, которые учатся и учатся, чтобы работать следователем. Во внешнем мире никто не знает о ваших стычках с магами. Никто не знает о ваших делах тут.

Он так и сказал «ваших», как будто выплюнул, словно сам всё ещё был на тёплой должности в уездном городе Нэ, куда его определил добрый дядя, мамин брат.

— А я узнал, потому что угораздило пристрелить пацана. Случайно и наповал.

Добрый дядя нашёлся, что делать и в этом случае. Дело замять, а племянника отослать подальше, чтобы не мозолил глаза местному начальству. Хороший выход, куда лучше, чем сидеть без работы в родном городе. Или даже в тюрьме.

— А мне ко всем демонам не сдался ваш Петербург! Ко всем демонам… вот прицепилось.

Антон беззвучно усмехнулся. «Не так уж долго ты здесь живёшь», — хотелось ему сказать. — «Не так уж долго, а Петербург уже и тебя под себя подмял. Ко всем демонам. Куда ты теперь денешься».

— Но мне некуда из него бежать. Не примут меня в большом мире.

Так и сказал, «в большом мире», как будто их маленький мирок-остров затерялся в океане на долгие сотни лет, и нет надежды выбраться, совсем никакой надежды.

— Я их боюсь. — Март скривил рот. — Знаешь, как я боюсь этих ваших магов? Так в детстве буку из-под кровати не боялся. Они как люди, у них по две руки, по две ноги, и голов лишних не растёт, но при всём при том они не люди. Нелюди. Но если я хочу выжить, нужно смотреть страху в лицо, так ведь?

— Что ты несёшь, — начал было Антон, но тот лишь отмахнулся.

— Ты вырос среди них, ты можешь отличать их от людей, а это уже очень важно. Равенство и братство? Вот уж ерунда. Слушай, это всё не о том. Я хочу встать на одну ступеньку с ними. Я хочу сравняться. Понял? Не стать сильнее, просто стать равным, это же наказуемо?

Он помедлил, как будто ждал ответа, хотя на самом деле — Антон видел — никакой ответ ему не был нужен. Все ответы уже нашлись. Март задумчиво пожевал, отвернувшись в угол. В выпуклом экране телевизора плясал бледный оранжевый огонёк.

— Я тут кое-что привёз собой.

Март поднялся, отчего огонёк свечи затрепетал в предсмертных судорогах, потянулся к столу, на котором — даже в полумраке было видно — стояли три разномастные чашки, и взял какой-то плоский прямоугольный предмет.

Антон смог его рассмотреть на его ладони, но как только попробовал дотронуться, Март отдёрнул руку. Это была обычная зажигалка. То есть, не совсем обычная — серьёзная, металлическая с выгравированным змеем в центре, но вместе с тем в ней не было ничего такого, за чем стоило бы тащиться поздно вечером в другой край города.

— Это вещь того парня, которого я пристрелил. Думал, что пристрелил.

Антон рассмотрел запёкшиеся тёмные пятна на языке змея и на тонком хвосте.

— Что…

— Это не я его убил.

Они смотрели друг на друга сквозь полумрак, и глаза у Марта были такие же, как у выгравированного змея. В них, кажется, тоже запеклась кровь.

— Это он тебе сказал? — посмеялся Антон, надеясь хоть немного разогнать повисшую над ними холодную тишину.

Уголок рта у Марта дёрнулся.

— Он.

…Вдвоём они сидели на полу и молча разглядывали серые ленты. На них не оказалось крови, а пятна, которые нашлись у самого края, больше походили на пот или жир — прозрачные, без запаха.

— Не нужно, — сказал вдруг Антон и бессильно опустил руки на колени. На самом деле у него давно болели глаза, ныла спина, и скручивало желудок, но самая большая проблема была даже не в этом. — Подумаешь, пугало. Может, она и правда была сумасшедшая. Мало ли чокнутых.

Март хмуро глянул на него.

— И что? Маги будут выживать нас из города, а ты продолжишь сделать вид, что ничего не случилось?

— Брось. Кого они выживают? Девочка покончила с собой…

— Пугало! Пугало её убило.

Антон хотел сказать что-то ещё, но только вздохнул. В голове собралось великое множество аргументов и просто здравых мыслей, но вряд ли хоть одно сможет пробить бетонную стену Марта. «Пугало, пугало». Начинал ныть затылок.

— Я в этом не участвую, — буркнул Антон, рывком поднимаясь на ноги.

Март смотрел недоумённо, так, что было вообще неясно, расслышал он или нет, но Антон повторять не собирался. Только снова пребольно врезался коленом в тумбочку. Там что-то бряцнуло.

Ручка двери нашлась удивительно быстро. На лестничной клетке было хоть и сумрачно, но гораздо светлее, чем в квартире. Почему-то совершенно не обращая внимания на лифт, Антон сбежал вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки.

На улице он снова зашёл в телефонную будку и набрал номер дежурного, чтобы сказать, что тревога отменяется, и вообще пропавший коллега отыскался живым и здоровым, разве что немного повредившимся разумом. Но не успел рассказать всего, заготовленного наперёд. Его огорошили таким заявлением, что Антону не захотелось ничего отвечать.

Он просто сел в служебную машину и направился снова в центр города, к проспекту Рождественского.

Вету разбудил отчаянный перезвон. Она резко села на кровати и с полминуты не могла понять, что происходит. Реальность перемешалась со страшным сном, и она рассматривала тёмное небо за окном, пытаясь разглядеть в нём огненные полосы и вражеские самолёты.

Звон замер, сорвался на самой высокой ноте, и она, наконец, сообразила, что это всего-навсего дверной звонок. Накинув на плечи халат, чтобы сразу не продрогнуть в осенней ночи, она поплелась в прихожую.

Мама всегда учила спрашивать, прежде чем открывать. Хотя это было глупо: в городе у Веты не образовалось ни одного такого знакомого, которому она доверяла бы настолько, чтобы открыть дверь ночью. Но получилось само собой.

— Кто там? — Она прильнула к щёлочке между стеной и дверью.

— Ты мне вроде звонила. Что-то случилось, да?

Она захотела найти часы, чтобы поинтересоваться, который же час, но настенными ещё не успела обзавестись, а простенькие наручные остались в комнате. Плестись туда через всю квартиру почему-то показалось смерти подобно.

Рука сама собой повернула замок. Вета приоткрыла дверь, впуская в прихожую луч бледного лестничного света и Антона — хмурого и замученного.

В прихожей сразу стало тесно и запахло дождём — осенней моросью, волосы Антона были чуть влажными. Он потоптался на месте, снимая куртку.

— Чашку чая не нальёшь? — попросил он и засопел, как первоклассник, которому мама не помогает завязать ботинки, и он мучается, вяжет сам, а шнурки выпадают из непослушных пальцев. — День такой выдался. Чокнуться можно.

Вета молча ушла на кухню, включила там свет. Спички ломались под неловкими пальцами. Не с первого раза, но она сумела зажечь горелку и поставить на неё почти полный чайник.

Послышался шум воды: Антон умывался в ванной, фыркал. Вета прислонилась спиной к прохладному подоконнику и, сложив руки на груди, снова закрыла глаза, принялась досыпать. Она хотела вернуть сон про истребители над городом, потому что даже такой сон казался лучше, чем реальность, куда её выдернули.

Реальность просыпалась вместе с ней и усмехалась голосом Арта, смотрела презрительно глазами Жаннетты. Вета не знала, что делать с такой реальностью. И табуретка на кухне была только одна.

Пришёл Антон, ногой поддел табуретку, подвинул её ближе и уселся верхом, как на коня. Пока они молчали, закипел чайник. Вета разлепила глаза и пошла наливать кипяток кружку, сама удивляясь, как не облилась.

— Я вот что подумал. Надо тебе уволиться, — выдохнул Антон, когда кружка с чаем опустилась перед ним. Развернувшиеся листья чая плавали, изредка прибиваясь к краям. Он взялся за ручку — на стол выплеснулось несколько капель.

— Чего? — фыркнула Вета, ещё не до конца разобрал смысл его слов.

— Не знаю, может, я не так сказал. Надо вежливее, надо как-то по-другому. Но у меня, если честно, голова не работает уже. Ты не хотела бы уволиться из школы? Так лучше? — протянул Антон просительно.

Он смотрел на неё ясно-прозрачными глазами, а Вете ещё чудились яростно гудящие истребители.

— И куда потом? — глупо спросила она.

— Уедешь домой. Ты же откуда-то приехала, правильно? Извини, что не сказал сразу. Такое идиотское совпадение. Это ведь я тебя сюда привёз, да.

— При чём тут ты? — не поняла Вета. Она потянулась к горячему боку чайника, чтобы заварить чаю и себе тоже, но вспомнила, что кружка у неё тоже всего одна, как и табуретка.

Антон отхлебнул кипятка, поморщился, прикрыл рот ладонью.

— Да ни при чём. Подумал, что надо было тебе рассказать. Может, ты захотела бы на первый же попавшийся поезд сесть и укатить отсюда куда подальше.

Дорога, серой лентой тянувшаяся за окном, пустовала — ни одной машины. Горели жёлтые фонари, похожие на сырные головки. Вета смотрела на город, залитый этим желтоватым маревом, как туманом, из которого торчали высотки в стороне центра и бело-красные трубы теплоэлетростанций. Всё вокруг казалось влажным, блестящим от дождя. Капли чертили на стекле древние руны.

— Что рассказать? — спросила Вета, чувствуя, что онемели губы, как будто её оглушили препаратом, одним из тех, которые так любят стоматологи.

— Правда. — Антон постучал кончиками пальцев по столу. — Я очень удивился, когда узнал, что тебе даже не сказали, куда ты едешь. И в Петербург никогда вот так не тянули людей извне. Просто… приезжие, конечно, есть, но они попадают сюда не по своей воле. Тем более что полгода назад только закончилась война.

Вета молчала, глядя на его пальцы. Рукава рубашки Антон закатал почти до локтей, словно собирался идти врукопашную прямо здесь, и его руки с выделяющимися венами лежали на столе. Пустую чашку он отодвинул к самому краю.

Он поднял на неё глаза, прозрачные и грустные.

— То есть, похоже, она не закончилась. Тебе лучше уволится и уехать. Пока есть время. Надеюсь, что время ещё есть.

— Слушай, я ничего не понимаю в ваших здесь иммигрантах и мирах, — взмахнула рукой Вета. — Надеюсь, хоть ты объяснишь мне? Но я в любом случае не могу вот так уйти. Я никогда не отступаю перед трудностями.

Она сглотнула и в точности повторила фразу Лилии.

— Всем поначалу тяжело, у всех бывают проблемы. Что же теперь, сбежать? — И едва удержалась, чтобы не подтолкнуть несуществующие очки поглубже на нос.

— Ты что, не понимаешь? — Антон повысил голос, но тут же умолк, кашлянул, глядя в сторону. — Это опасно. Я помогу тебе уехать. Если всё это зайдёт слишком далеко, я уже ничем помочь не смогу.

— Хватит! — Вета мотнула головой.

Она резко развернулась к окну, и ей показалось, все фонари города погасли на секунду и снова загорелись. Как будто Петербург подмигнул ей.

— Какая ещё война? — спросила она чуть хрипло.

— С магами. Мы так называем мигрантов, чтобы проще было. Может, стоит как-то получше всё объяснить, но мне ничего не приходит в голову, извини.

Всё это походило на продолжения сна. Среди ночи к ней ворвался сумасшедший следователь и принялся рассказывать о какой-то войне. А улицы города пустовали, только тихий ветер шуршал листьями. Днём припекало солнце, и улыбались прохожие. Дети валялись в опавших листьях. Какая ещё война?

— Ладно, — сказал Антон, замучившись ждать. — Ты подумай. Нужно подумать. Если что… ну, ты знаешь.

Не оборачиваясь, Вета кивнула.

Возможно, думала она, он и правда не в себе. Врываться в дом к человеку и предлагать ему уйти с работы — ненормально. У неё просто слишком расшалились дети, а не маньяк держит нож у горла.

Антон по-хозяйски прошёл в комнату, стянул на пол ненужное покрывало, лишнюю подушку и устроился спать. Вете ничего не оставалось, как только погасить свет. Но даже при погашенной лампе тени лежали на потолке. Она пожалела, что не обзавелась шторами. Город за окном сиял так ярко, что бледные тени шевелились.

Глава 8. Скажи, что не сможешь

Седьмое сентября — день горького дыма.

Она красилась перед зеркалом в ванной, сначала ресницы, веки, потом губы — тёмной помадой. Антон, замерший в дверном проёме, уже открыл рот, чтобы сказать Вете, что эта помада её делает лет на пять старше. Но вовремя понял, что именно этого она и добивается.

Тёмная помада, слой туши, слой тёмно-бежевых теней — именно так и должна выглядеть потрёпанная жизнью учительница. Лет тридцати, не больше, но на лбу уже залегли бы хмурые складки, плечи поникли под грузом проблем, юбка обвился грустными полами. Антон не имел ничего против учительниц, но…

Вета обернулась.

— Тебе действительно так нужно всё это? — спросил он, застёгивая пуговицы на манжетах, просто чтобы чем-то занять глаза. Рубашка, оказывается, сильно измялась за ночь. Надо было бы заехать домой.

— Что? — искренне не поняла она. — У меня уроки с пятыми классами, а во вторую смену — с восьмыми. Ты следующую ночь опять собираешься здесь провести?

— Надо бы домой съездить, — усмехнулся он.

На завтрак не было ничего, кроме заваренного вчера чая. В холодильнике скучала банка консервированной фасоли и огрызок от капустного кочана.

— Но могу встретить тебя после школы.

— Боишься, что я сама не найду дорогу? — усмехнулась Вета, роясь в сумочке. — Нет уж, спасибо.

Она и подумать не могла, что когда солнце начнёт заваливаться за высотку университета, сама позвонит Антону, чтобы он её встретил.

— Что за проблемы с журналом?! — Лилия не сдерживалась. Она кричала, как будто отчитывала нерадивого ученика, а он то и дело огрызался в ответ. И по другому не понимал. Вот только Вета молчала, но каждый раз на полшажка отступала к двери. — Что это, я спрашиваю? Почему перепутаны страницы, почему здесь помарка? Это официальный документ, как вы не понимаете!

— Я делала всё по инструкции, но там оказалось меньше страниц…

— По инструкции? — вопрошала Лилия, ударяя многострадальным журналом по краю стола. — А голова ваша была где? Это что, по-вашему, тетрадь двоечника?

Ещё один шажок назад. Скоро дверь упрётся в лопатки.

— Забирайте свой журнал, — вздохнула Лилия, выдохшись от крика. — И чтобы к вечеру у меня на столе лежали ваши тематические планы.

Вета подхватила журнал — тяжёлую книгу в синей обложке — и выскользнула в учительскую. Там все разом сделали вид, что ничего не слышали, такие уж тут были порядки. Все ходили на цыпочках и друг друга называли по имени-отчеству, вот только ненависти никто не отменял.

Всё правильно, нужно только расправить плечи, нацепить на лицо безразличное выражение и не улыбаться. Не улыбаться никогда.

Она молча проскочила мимо учителей и оказалась в коридоре, где на паркетном полу лежали полотна солнечного света. У дверей кабинета её ждали пятиклассники, радостно-серьёзные, с неприподъёмными ранцами.

Солнце пекло спину, и пахло сырым паркетом: уборщица только что прошлась мимо со своей широченной шваброй, злобно покрикивая, чтобы они подвинулись. Запах мокрого паркета стал запахом школы. Мимо носились младшеклассники, как саранча.

— Ну вас, она не виновата, что попала сюда, — сказала Лис. Края её воротничка, как всегда, торчал вверх. Вера отвернулась.

— Откуда ты знаешь? — протянула она, глядя в угол.

Руслана подошла к ним и бросила сумку на подоконник, хмурая, и вся как будто выцветшая от солнца, только волосы по-прежнему — иссиня чёрные.

— О чём беседа?

— О том же, о чём и всегда, — дёрнула плечом Вера.

Волосок защекотал кожу в выемке между ключицами. Блузка, как всегда с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами, притягивала взгляд Арта. Он подпирал противоположную стену, держа школьную сумку за длинную ручку так, что сумка тащилась по полу. И делал вид, что совершенно не интересуется болтовнёй девчонок.

— Вот откажется она от нас, что тогда будет? — ядовито сузила глаза Лис. — К Лилии пойдём под руководство, как миленькие. Она сама предупреждала.

Вера криво усмехнулась.

— Молчи уж. Это из-за тебя Жаннетта ушла. Если бы не ты, не было бы никаких проблем.

— Ш-ш-ш, идёт! — притихшая слева Алейд толкнула Веру локтем в бок.

Все замолкли. По коридору, прижимая к себе журнал, как священный Грааль, шла Елизавета Николаевна, и поджатые губы не дёрнулись в улыбке, когда её взгляд скользнул по девушкам.

— Здравствуйте, — пропела Вера, и ей вторили остальные.

— Здравствуйте, — кивнула учительница. Не замедлив шага, прошла мимо.

Вера приподняла брови, оборачиваясь к Лис. Мол, вот видишь.

— И что будем делать? — негромко произнесла Алейд. Она повторяла это не в первый раз, но остальные предпочитали её не замечать. Вера обернулась.

— Я знаю. Если эта уйдёт, Жаннетта вернётся, и поможет нам. Она одна была на нашей стороне.

Вера поймала взгляд Арта и поманила его пальцем.

Вета вошла на урок в свой класс, когда за окном уже назревали сумерки, и остатки дождя висели на клёновых ветках. То и дело капли срывались и падали, звонко ударяясь о жестяной подоконник. В окно ветер дышал горьковатым запахом дыма.

Все одиннадцать её учеников сидели за партами, примерно сложив руки перед собой. У каждого на столе — учебник, тетрадка. Дневник. Цветные пеналы с карандашами и ручками. Рония вытряхнула очки из яркого чехла и водрузила их на нос.

— Здравствуйте, — выдохнула Вета. — Рада, что я снова с вами и даже слышу свой голос.

Все смотрели на неё, на неё одну, не в парту, не мимо. Только Валера, как обычно, отвернулся к окну.

Арт покусывал кончик карандаша и ухмылялся Вете. Он был в синей безрукавке, как и все остальные, кроме Веры. Та так и осталась в любимой белой кофточке поверх блузки.

— Арт, молодец, что пришёл в форме. Давайте запишем тему: эволюция человека.

Никто не шевельнулся. Вета замерла рядом со своим столом, вопросительно приподняла брови.

— Я так тихо сказала?

Пальцы вдруг сами собой разжались, и журнал хлопнулся на пол. В недоумении она уставилась на свои руки, пошедшие мурашками, потом на журнал. На белом прямоугольнике бумаги чёрным фломастером было выведено: 8 «А». Вета подняла взгляд на класс: все — ну или почти все — смотрели на неё. Рония ковыряла ногтем парту, Вера занималась кончиками своих волос.

— Ещё? — улыбнулся Арт, хрустнув суставами пальцев.

Она вдохнула горького ветра и села. Спокойствие, тайно выращиваемое внутри, в одну секунду рухнуло, и осколки больно впились под кожу.

— И что же здесь происходит? — произнесла Вета, кашлянув, чтобы скрыть предательскую дрожь в голосе. Не страх, ярость. Ярость подступала к горлу, хоть умом Вета понимала, как это опасно. — По-моему, вы уже достаточно взрослые люди, чтобы высказывать свои претензии открыто и спокойно, а не устраивать тут детсадовские демонстрации. И если вы хотите поговорить, то давайте говорить. Это не игра. Я готова выслушать.

Хмыкнул Марк, пряча лицо в ладонях, как будто умываясь. Солнечные лучи играли в стёклах открытых окон, и Валера потянулся, чтобы закрыть одно. Пошатнулся горшок с геранью.

— Сосиска жирная, — громко шепнули со второго ряда.

— Ну и? Арт? Вера? — подогнала их решение Вета. Она знала, что если не возьмёт ситуацию в руки сейчас, не возьмёт уже никогда.

— Почему я? — лениво протянула Вера, внимательно рассматривая чуть завивающиеся кончики волос.

— Кто-то должен быть народным гласом. — Вета не выдержала, нервно постучала ручкой по столу. Она почти ощутила, как пахнут волосы Веры — травяным шампунем, и что чуть оттопыривается эмблема школы на безрукавке Арта, а Руслана упрямо трёт мочку уха — зарастающую дырочку от серьги. — Почему же никто не решается? Мне показалось, у вас достаточно накипело, чтобы высказаться.

Со своего места вскочила Лис, улыбаясь так, что на щеках появлялись детские ямочки.

— А у меня есть предложение. Давайте устроим праздник в честь нашего знакомства. Можно всякие конкурсы придумать и принести вкусной еды. Елизавета Николаевна, можно?

— Конечно, Алиса. — Вета не обернулась в её сторону, но кивнула. — Конечно, устроим. Только сначала выясним, чем все так недовольны.

Они молчали, как будто дали обет местному божеству. Если у них здесь магия и иммигранты из других миров, то особые божества просто обязаны иметься в наличии. Интересно, кто это? Священное дерево, на ветвях которого зреют души?

Вета ничему бы уже не удивилась.

— Чего вы хотите? Чтобы вернулась Жаннетта Сергеевна? — Она почти что легла грудью на стол, чтобы взглянуть каждому в глаза.

Руслана откинулась на спинку стула.

— Ребята, я объясню вам, как случилось всё. Меня попросили взять ваш класс, потому что вы остались без классного руководителя. Жаннетта Сергеевна ушла, не отчитываясь передо мной. Если у вас есть вопросы, почему и зачем, пожалуйста, спрашивайте у неё, у директора. Вы же не хотите говорить со мной.

Это было бесполезно — они молчали. Кто-то от скуки листал учебник. Переговаривались на второй парте Марк и Ииро — щуплый паренёк, на вид и не дашь тринадцати лет.

Вета села ровно и сложила руки на груди. Журнал по-прежнему валялся на полу, всеми забытый. Она нечаянно наступила на него каблуком туфли и отдёрнула ногу, подумав, что теперь на синей обложке останется отпечаток.

— Тогда, может, скажите, что мы с вами будем делать? Писать контрольные после того, как вы дома изучите тему?

— Мы ничего не будем писать, — сказал вдруг сосед Арта — Игорь, насколько помнила Вета, не сверяясь с журналом. Форменная жилетка висела на нём, как на пугале огородном, но зато на шее красовалась бандана защитной раскраски. Арт согласно кивнул.

Прямо возле окна защебетала-закричала птица. Вета обернулась: аллею перед школой как будто заволокло сероватым дымом. Валера чертил в тетради странные знаки, а его соседка помогала, вырисовывала цветы на полях.

— Это почему же? — произнесла Вета, оборачиваясь к Арту. Кто бы классе не выкрикивал ладно скроенные лозунги, она всё равно разговаривала будто с ним одним.

— Потому что не будем, — приглушённо рыкнул он и выжидательно сложил руки на груди. — И вы нам ничего не сделаете. Ни-че-го. Ну что, опять побежите жаловаться завучу, да?

— Арт. — Вета склонила голову к плечу. — Ты решил пойти на меня войной? Что же, хорошо, сегодня вечером я позвоню твоей маме. Мы с ней обсудим этот урок. Всё обсудим, не сомневайся. И журнал.

Она наклонилась и подняла с пола синюю книгу. Стряхнула пыль с титульной стороны, особенно тщательно — с белого, приклеенного к обложке бумажного прямоугольника с чёрной надписью: 8 — «А». Как и положено по инструкции.

— Да хоть папе, — хохотнул Арт, приподнимаясь со своего места. Он упёрся руками в парту и, глядя исподлобья, заявил: — Только подумайте, как бы вам самой после этого не было плохо. Очень плохо. По улицам тёмным ходить не боитесь?

Он сел, медленно, важно, словно выступил на конференции с тщательно отработанным докладом. А Вета всё смотрела на белобрысую чёлку, не понимая, что же нужно отвечать на такое.

— Арт, — улыбнулась она наконец. — Если вам станет легче, представьте, что я очень испугалась.

Кто-то слева хохотнул и тут же смолк.

В учительской был телефон. Номера Антона Вета до сих пор не знала, но помнила наизусть номер дежурного. Три цифры.

— Добрый вечер. Мне нужен Антон.

— Переключаю.

Вета вздохнула, устало опираясь локтями на стол. Учительская пустовала, как и вся школа после седьмого урока. Только в закутке за шкафом шуршала тетрадями замученная пожилая учительница английского. Серели сумерки за окном и вяли розы, разномастным пучком сунутые в широкую вазу на окне. По щиколоткам тянуло сквозняком.

— Ваш разговор записывается, — сообщил бесстрастный голос.

— Хорошо, — выдохнула Вета просто так. Ей нужно было говорить, хоть с кем-то. Хоть с этим безликим голосом.

Учительница английского посмотрела на Вету вопросительно, та показала жестами — две минуты.

В раскрытые настежь коридорные окна дышала осень, и неслись возгласы не успевших далекой уйти детей. Вета посмотрела на аллею, пока шла в учительскую: весь её класс, как заговорённый, сидел на низенькой ограде клумбы. Все одиннадцать человек, она легко пересчитала их.

«Неужели никому не хочется домой?»

— Да, — прозвучал, наконец, на том конце провода голос Антона. Глухой и уставший до неузнаваемости.

— Привет, это я.

Услышав её, он немного повеселел, как будто звонки ему на работу стали делом привычным. Или притворился, что повеселел.

— О, хорошо, что появилась. Как школьная жизнь?

— Паршиво, — не стесняясь в выражениях, призналась она и поймала на себе неодобрительный взгляд англичанки. — У меня к тебе просьба. Ты не встретишь меня у школы? Если надо, я подожду.

В трубке зашумело, зашептало, словно Антон прикрыл её ладонью, чтобы поговорить с кем-то в комнате. Вета ждала, покорно, как барашек перед жертвоприношением. Ведь чем-то подобным наверняка и занимаются эти маги. Жертвоприношениями.

— Скажи, если не сможешь, я сама доберусь, — выдала она, когда скрежет в трубке прекратился.

— Нет, я заеду. Минут через тридцать, ладно? — Он снова бросил что-то мимо трубки, Вета не разобрала слов. Она вздохнула.

— Подойди к главному входу, я увижу тебя в окно и спущусь.

Он ничего не спросил, только обещал поторопиться. Связь резко оборвалась, как будто дежурному надоело записывать бессмысленную болтовню, и Вета с сожалением опустила потеплевшую от её рук трубку на рычаг.

Она сунула журнал в специальный шкаф и вышла, попрощавшись с англичанкой. В коридоре уборщица в синем халате закрывала окна. На встречу Вете попалась только припозднившаяся старшеклассница в спортивной форме — по вечерам в местном зале проходила секция волейбола.

Антон приехал не через полчаса — всего через пятнадцать минут. К тому времени аллея почти опустела, только группка подростков у цветочной клумбы осталась на месте. Вета почти всё время простояла у окна, боком привалившись к стене. Хоть у неё от усталости и нервов болели ноги, сидеть она не могла — норовила сорваться и бессмысленно заходить взад-вперёд по подсобке.

Манекен таращился пустыми глазницами, пока Вета лихорадочно собирала вещи. Сумка, учебник для пятых классов — ведь у них урок в понедельник. Тетради пятиклашек — много, но надо проверить. Стянув с крючка плащ, она едва не выронила ключи.

Пока она спускалась по лестницам, колени предательски дрожали, но Вета списывала всё на слишком прохладный вечер. Туман до сих пор лежал на цветочных клумбах и опавших листьях. Антон ждал её у главного входа, заложив руки за спину.

— Помочь? — он подхватил стопку тетрадей.

Проходя мимо своего класса, Вета первой попрощалась:

— До свидания.

— До свидания, — хором откликнулись они.

Это такой ритуал, — поняла Вета. «Здравствуйте — до свидания». Можно улыбаться и склонять голову, но потом всё равно ненавидеть. Ещё одно правило школы.

Второе сентября

Тяжело опираясь на стол, Жаннетта прошла к своему месту и села. Класс напряжённо молчал, а она смотрела в окно, нервно перебирая пальцами тяжёлые каменные бусы.

— Значит так, — сказала она, не оборачиваясь. Рыже-седые растрёпанные волосы и сурово поджатые губы. — Открываем тетради, записываем.

Кто-то зашуршал новенькими страницами, ещё пахнущими канцелярским магазином. На третьей парте Арт задумчиво смотрел в окно. Оттуда доносились развесёлые крики младших, там ещё цвело лето, и свобода, и тепло.

Второго сентября воздух в школе пах тоской. Первого ещё ощущались тонкие нотки праздника, а потом начиналось — всё по новой.

— Вы расстроились? — простодушно поинтересовалась Алиса. Она даже привстала, и Вера с первой парты покосилась на неё — всё лучше, чем приниматься за опостылевшую учёбу.

Жаннетта глянула в их сторону, губы плаксиво дрогнули. Но если бы минуту назад они бы не слышали шипения Лилии из-за дверей учительской, они бы и не заметили. Жаннетта редко улыбалась. Почти никогда.

Пять минут назад открылась дверь учительской и стукнула Алису по лбу. Она испуганно отпрыгнула, но выскочившая в коридор Жаннетта не стала ругаться, вместо этого она зашагала в учительский туалет, припадая на больную ногу, и Алейд потом рассказывала, что глаза у неё были красные.

— Это мы виноваты, да? — гнула своё Алиса, зависнув над партой, хоть на неё уже и шипели со всех сторон. — Скажите.

— Записываем тему, — отрезала Жаннетта, поджимая губы. — Вы тут ни при чём.

Ха! Как же. На перемене под лестницей состоялся военный совет.

Вера сидела на перилах, медленно покачивая ногой.

— Да что тут непонятного, Лилия специально доводит Жаннетту, чтобы она ушла.

В полуподвале, куда спускался обрубок лестницы, было темновато, и кто-нибудь то и дело запинался за брошенные тут вёдра и куски труб. Шумела перемена, но им было всё равно — пусть вот-вот грянет звонок, пусть. Решение уже витало в воздухе.

— Что тут неясного! — Алиса звонко стукнула кулаком по ладони. — Нужно устроить им всем. Предлагаю бойкот и уйти с уроков. Лилия поймёт, что была неправа.

Второго сентября дежурной была вечно занятая математичка, и в холле она не стояла, хотя и была обязана проверять у каждого наличие сменной обуви. Выдался какой-то особенно сложный случай с расписанием, она сидела в учительской и кусала остро отточенный карандаш. Поэтому на выходе их никто не остановил.

За школой толпились угрюмые старшеклассники.

— Сваливаете с уроков, малышня?

На следующий день они узнали, что Жаннетта ушла.

Глава 9. Голоса улиц

Седьмое сентября — день телефонных звонков.

Выдавливая из себя по слову, Вета рассказала о произошедшем. Не так уж и приятно оказалось признаваться в том, что она испугалась обнаглевшего школьника. Но Вета вспомнила, как онемели до бесчувственности пальцы, и как хлопнулся об пол тяжёлый журнал, и по спине снова пробегал строй ледяных тараканов.

Антон слушал молча и ни разу не усмехнулся. Вета внимательно наблюдала за его лицом — если бы уголки его губ только дрогнули, она бы тут же прекратила разговор. Но он серьёзно кивнул.

— Ты можешь написать заявление, и вполне вероятно, что его родителей серьёзно накажут. Он же вроде полукровка, да? Кто там маг?

— Мама.

— Ну, значит, крайней останется мама.

В машине она согрелась. В машине было тепло и спокойно, а из-за затенённых боковых стёкол казалось, что на городских улицах давно сгустились сумерки.

— Я не буду ничего писать, — вздохнула Вета, прикрывая глаза. Стало грустно, что Антон не понимал таких простых вещей. — Если напишу, это будет выглядеть, как будто я сдалась, запаниковала. Испугалась.

Он пожал плечами, плавно поворачивая руль. Машина въехала в узкий переулок между двумя высотками, и низкие ветви деревьев заскреблись по крыше.

— С другой стороны, нападение мага на человека, знаешь ли, серьёзное преступление, — сосредоточенно проговорил он.

Вета мотнула головой.

— Он сделал это специально, чтобы я подняла шум. Я же видела, они весь этот спектакль придумали заранее. Отрепетировали и показали мне.

Мороз снова побежал по коже, хотя ещё стоя у окна в подсобке Вета всячески уговаривала себя успокоиться. Оказывается, как мало надо для страха — журнал выпал из рук, и всё. Страх шершавым языком лижет коленки.

— Ты права, — выдал Антон, притормаживая на светофоре. — Не нужно сразу таких радикальных мер. Дети! Знаешь, поступи лучше, как все нормальные учителя. Позвони родителям и нажалуйся как следует. А в понедельник можно и к директору.

Демонстрируя решительность, он стукнул кулаком по рулю.

— Я всё равно не собираюсь делать вид, что ничего не случилось, — тяжело произнесла Вета. Язык ворочался еле-еле. — Иначе разойдутся от безнаказанности ещё больше.

— Ты знаешь его телефон?

Она отрешённо кивнула, вовсе не надеясь, что Антон увидит. Но он обернулся.

— Вот и хорошо. Сейчас приедем, и сразу позвонишь. — Он многозначительно помолчал, а может, ждал её реакции, но не дождался. — И вообще, чур, сегодня ко мне едем. Там хоть еда есть.

Вета усмехнулась. Судя по пейзажу за окном, они давно уже выехали за пределы кварталов, которые она успела изучить. Из-под ресниц она наблюдала, как проплывают мимо оранжево-белые новостройки. Потом потянулся пустырь, бросился влево, и снова начались дома.

— А с остальными как? — устав от долгого молчания, поинтересовался Антон. — Лучше или хуже?

— Остальные восьмые классы просто срывают уроки. Что с ними делать? — Она дёрнула плечом. — Я даже не слышала своего голоса. И завуч сегодня, как назло, после обеда из школы ушла. Я на их уроках просто молча сидела. Силы кончились.

Она дохнула на стекло и в запотевшей кляксе нарисовала дерево с красивой разлапистой кроной. И задумалась, как бы изобразить повисшие души. Облизнула пересохшие губы.

— Знаешь, на самом деле, всё уже и так плохо. Хуже некуда. Если бы они по-прежнему кричали и кидались учебниками, я могла бы обманывать себя, что они просто хулиганы. Но они уже не играют. Они, по-моему, идут на смерть. Против меня.

Типовая высотка и пятый этаж — квартира Антона мало чем отличалась от её собственной, разве что кухней была развёрнула на восток, а не на запад. В прихожей на широкой приземистой тумбе стоял телефон. Вета увидела его сразу, и сердце тут же окатило кипятком от предстоящих разбирательств.

— Ты только маму позови к телефону. Знаешь, как её зовут? — Он наверняка заметил её остановившийся взгляд.

— Почему?

— Ну! — Антон повесил куртку в шкаф. — Вряд ли ты так долго общалась с его отцом, чтобы узнать по голосу. А если сам Арт подойдёт к телефону и поговорит с тобой? Родители так ничего и не узнают.

Вета стянула туфли и, шевеля затёкшими пальцами, встала у телефона.

— Ты прав, — первый раз искренне сказала она и подняла холодную телефонную трубку.

Ежедневник лежал в сумке, и она несколько секунд искала нужный номер среди беспорядочных записей. «9 сентября — экскурсия по городу!» — кричала пометка красными чернилами — других в тот момент не оказалось под рукой. «Сдать тематические планы», — аккуратно выведенные буквы, на собрании у Лилии больше нечем занятья, приходится вырисовывать эти буквы. Округло, долго, выслушивая бесконечные требования.

«Нанна», — значилось внизу страницы. — «Григорий Львович Майский».

И пять цифр.

— Я не записала её отчество, — раздражаясь на саму себя, бросила Вета, прижимая гудящую телефонную трубку к бедру.

Антон выглянул из кухни, донельзя озадаченный.

— К магам обращаются только по имени. Ну, прибавь «леди», если хочешь совсем официально.

— Леди, — попробовала на вкус Вета и сморщилась от непривычности слова, поднося трубку к уху. — Леди Нанна. Они меня за сумасшедшую не примут?

Но было поздно раздумывать. Как только замолчал вращающийся диск, оборвав гудок, в трубке прозвучал далёкий мужской голос.

— Слушаю.

Вета помолчала секунду, пытаясь понять, говорит с Артом или с его отцом. Не различила.

— Леди Нанну пригласите, пожалуйста.

Зашипели, замялись на той стороне провода.

— Её нет сейчас. А кто её спрашивает?

«Вдруг правда отец», — мелькнуло в голове Веты. Она не видела его и не знала, как он говорит, но воображение злобно рисовало Арта, корчащего перед зеркалом суровую мину.

— Так кто?

Она замолчала, поняв вдруг, что не знает, как ответить.

— Может, передать ей что-нибудь? — решили за неё.

— Нет, спасибо, я перезвоню, — пообещала она и трусливо бросила трубку.

Вета опёрлась руками на тумбу и нависла над ней, как будто в светлой лакированной поверхности пыталась рассмотреть надписи. В прихожей было сумрачно: сюда еле пробивался свет из комнат. Да и какой свет — солнце закатывалось за многоэтажки, оранжевым и красным разрисовывая чужие стёкла.

Антон включил свет на кухне и хлопал дверцами шкафчиков, а Вета не могла отделаться от приторно-кусачего чувства, что за ней наблюдают. Заглядывают в окна — да это же пятый этаж! — и слушают разговоры через щёлочку в двери. Тихо посмеиваются.

— Поговорила? — В коридор вышел Антон с закатанными по локти рукавами. Он держал нож, а из кухни потянулся вкусный запах. Вета вспомнила вдруг, как же давно она не ела по-хорошему. Печенье из ближайшего к школе магазина колом стояли в горле.

— Да. Её нет дома. Может быть, потом позвоню. — Она прекрасно знала, что никуда звонить не будет. Решимости уже не хватит. Растерялась решимость по пустырям и дворам-колодцам.

Вета до отвала наелась котлет с макаронами и ощутила себя почти счастливой: сытая, и два выходных дня впереди. За выходные ведь может произойти всё, что угодно, например, когда она вернётся в школу, её перестанут ненавидеть. Или на Петербург рухнет гигантский метеорит, и Вете не придётся больше идти на работу.

Антон переключал каналы небольшого телевизора. Повсюду шли новости, новости, новости. Опрятные дикторы монотонно рассказывали о новом политическом курсе и встрече президента с кем-то там. И ни один и словом не обмолвился ни о какой войне. Раньше Вете казалось, что в закрытом городе должны передавать свои особые передачи, но ничего подобного. Антон выключил телевизор и откинулся на спинку кресла. Мигнул и потух голубой экран.

— Ты решила остаться здесь? — Он кивнул на окно, за которым уже густели сумерки, явно имея в виду город.

Вета помолчала. Сказать, что она всерьёз задумывалась над его предложением уехать из Петербурга, было бы ложью, но эта мысль спокойно жила в уголке её сознания, как спасительный круг на борту нового лайнера. Не нужен, а всё равно успокаивает. И эта мысль очень помогла в молчании, воцарившемся после заявления Арта.

«По улицам тёмным ходить не боитесь?»

— Не знаю. Приглашу родителей на уроки. Должен же найтись выход. Не бывает так, чтобы куча взрослых не могла справиться с одиннадцатью разбушевавшимися подростками.

Антон хмыкнул, но промолчал, дожидаясь, пока она расправится с чаем. Тетради пятиклассников горой возвышались на столе, непроверенные, справа от телевизора. Вета взглянула на них и тут же отвернулась к окну. Там покачивалась от ветерка невесомый тюль, и жить снова стало легче.

Антон тёр подбородок, глядя в окно.

— Слушай, — сказал он вдруг, — а правда, почему класс такой маленький? Вроде недостатка в детях тут не наблюдалось.

Вета пожала плечами.

— Лилия старательно рассказывала мне, что класс профильный, химико-биологический что ли. Но ведь это ерунда. У них нет дополнительных занятий по биологии, а химичка вообще ещё не начала свои занятия.

Разговор оборвался. Каждый думал о своём, а может, они думали об одном и том же, только делиться друг с другом не собирались. О ветра из окна становилось прохладно. На улицах Петербурга Вета никогда не замечала большого количества машин, но после комендантского часа исчезли они. Тишина показалась ей зловещей.

И вдруг тишину прорезал звук, похожий на многоголосый тихий стон. Так могли бы стонать люди, давно смирившиеся со своей болью. Много людей. Целая больница неизлечимых. Вета сама не ожидала, что вздрогнет. Что это было, может, звук издавал какой-то механизм или трубопровод?

Она взглянула на Антона, но тот даже не обернулся.

— Мать-птица. Видела стелу возле набережной?

Вета некстати вспомнила, что завтра её класс идёт на прогулку по случаю дня города — уроки отменяются. Наверняка завернёт и туда. По коже побежали толпы мурашек. Она не слышала этого звука раньше — не имела привычки открывать окно вечером.

— Здесь есть набережная?

— Понятно, — усмехнулся он, — по легенде, мать-птица замурована в стенах города.

Ей вообразилась девушка в белом балахоне, как древнегреческая богиня, но с крыльями вместо рук, и стало противно от мысли, что живого человека замуровали в стену.

— Ничего страшного, это всего лишь сказка, — протянул Антон, по-прежнему щипая себя за подбородок. Он не мог не заметить, как скривилась Вета.

— А стонет кто?

— Мать-птица, — пожал плечами он. Само собой разумеется, конечно. Так бывает во всех городах. — Ох, ну может, водопровод, я не знаю. Или стройка.

За окном виднелись габаритные огни на огромном подъемном кране. Район строился, и рос город.

— Так говорили дети. Дети называли её матерью-птицей, как будто сговорившись. Отовсюду, с окраин, из других городов приезжали и называли её так. А без них фигурка на стеле была бы просто распластанным по ветру бесформенным силуэтом. Ерунда всё это. Расскажи лучше что-нибудь о себе.

Он улыбнулся.

— О себе… — повторила Вета, бездумно отводя взгляд.

23 августа данного года

Девочки из группы, конечно же, обо всём узнали, но позвонила только рыжая конопатая Мирка, которой вечно до всего было дело. Она долго сопела в трубку, выдумывая фальшивые поводы для разговора.

— А ты не знаешь, Милена Игоревна сегодня будет в университете? Мне надо у неё кое-что спросить.

— Не знаю, — выдавила Вета, ковыряя обои на стене.

В прихожей тётиной квартиры уже громоздилась её сумка, застёгнутая через силу, но, если вдуматься — не такой уж большой багаж в новую жизнь.

— А в секретарь в деканате теперь новая, да?

Обои были розовые в выцветший цветочек. В зеркале на противоположной стене отражался её сгорбленный силуэт — Вета сидела в углу прихожей, спиной привалившись к тумбочке, и край вязаной салфетки щекотал ей шею.

— Я понятия не имею.

— А правда, что ты уезжаешь в закрытый город? — выпалила Мирка на одном дыхании, как будто боялась забыть и не договорить вовсе. И Вета представила, как она жмурится от удовольствия и страха.

Вета полюбовалась в зеркале на свою кривую ухмылку. Что самое вдохновляющее в этом отъезде — и Мирка, и Ми, и все остальные будут судачить, но их сплетни раз и навсегда окажутся очень далеко от Веты.

— Да.

— Ой, а я так рада за тебя. Слушай, ты первая из нашей группы нашла хорошую работу. Платят прилично, наверное, да? И квартиру сразу дадут. Ты приезжай потом, расскажешь, что да как. — Она приглушённо захихикала, словно прикрыла телефонную трубку.

— Обязательно расскажу.

— Слушай, а ещё можно спросить?

— Извини, я спешу. Нужно собирать вещи, сама понимаешь, — хладнокровно оборвала её Вета и, не расслышав слов прощания, положила трубку. Хватит на сегодня откровений.

Хоть дел у неё не было, а последний день в пыльном августе тянулся утомительно и бесполезно. За глупыми воспоминаниями и телефонными звонками. Вета перебирала старые тетрадки и складывала их в большую коробку из кладовки — пусть пылятся.

Под руки попался выпускной университетский альбом. На первой же фотографии — пятнадцать девушек, причёсанных и накрашенных по особому случаю. Лина в красивом белом платье, которое отец привёз ей из-за границы, а Мирка была в смешном зелёном. Свое платье Вета затолкала на самое дно коробки. Она ходила в нём на занятия, а потом, вместе с тётиными бусами, надела на выпускной вечер. Просто ей было всё равно.

Пятнадцать девушек, с которыми она провела пять лет. И по которым она никогда не будет скучать. Вета бросила альбом в ту же коробку. Чего хорошего? Вечные ссоры и сплетни за спиной. Однажды они обвинили Вету в том, что она подставила Мирку.

Та, по-особенному рыжая и очень несчастная сидела в углу коридора, на полуразломанном стуле, над зачёткой. Вокруг неё собрались остальные, и стоило Вете подойти, четырнадцать пар глаз ненавидяще уставились на неё.

— Между прочим, это ты писала отчёт за всю группу, — заявила Лина, вскидывая голову вверх — гордо. Сумочка у неё сегодня была — высший класс, белая, с аппликацией из кожаных лилий. Такую не купишь у них в городе.

— Я, — согласилась Вета, всё ещё надеясь на благодарность. Она не была доброй самаритянкой, она просто не могла доверить свою итоговую оценку по биохимии кому-то другому, потому и взяла на себя обязанность.

— Так это ты не вписала туда Миру?

Та трубно высморкалась.

— Ей теперь зачёт автоматом не ставят! Из-за тебя, между прочим. — Лина подбоченилась, Вета тоже.

— Так пусть сдаёт, раз не ставят. — Она дёрнула плечом. — Я что, за все ваши оценки должна отвечать?

— Я не сда-а-ам, — протянула расстроенная Мирка, натирая до красноты глаза рукавом шерстяной кофты.

Вокруг раздались возмущённые фырканья. Кое-кто из девушек, конечно, предпочёл остаться в стороне — им-то уже поставили зачёт, чего напрасно сотрясать воздух, — но некоторые тут же приняли сторону Лины.

— Нет, ты пойди к Елене Эдуардовне и разберись. Скажи, что Мирка тоже отчёт делала, — повелительно ткнула пальцем Лина и попала Вете в пуговицу белого халата — та явилась на зачёт прямо из лаборатории и уж точно была не ровня разукрашенным надушенным одногруппницам.

— Иди и сама разбирайся, если такая воительница за справедливость. — Вета брезгливо отодвинула от себя её палец. — Зачётку мою отдайте.

Лина поджала губы. Ко всем прочим своим недостаткам она была ещё и старостой. Вечно опаздывающей, пропускающей выдачу стипендии и путающей аудитории. А теперь её модельная сумка топырилась под весом зачёток.

— Нет, ты иди и разберись. — Сузила она и без того узкие по-восточному глаза.

Мирка просительно посмотрела на Вету. Крупная слеза висела у неё на носу, как микролитр красителя на кончике пипетки — Вета вспомнила о брошенном эксперименте и развернулась, чтобы зайти на кафедру.

На кафедру она, конечно, зашла, и Елену Эдуардовну там не обнаружила, но дозвонившись ей домой — ах, непозволительная наглость — попросила ещё раз посмотреть отчёт. И представила, как близоруко щурясь и шурша страницами, та листает толстенькую пачку листов. Она охнула, обнаружив в самом конце списка вожделенную фамилию.

— Ой, простите пожалуйста, я, наверное, не заметила. Пусть подойдёт завтра, я всё ей поставлю.

Вета вернулась с хорошей новостью в коридор, и Мирка на радостях кинулась ей на шею, а все остальные не шевельнулись, только взгляды отводили. Такие вот ссоры по углам.

…Вета накрыла альбом старым атласом по анатомии и легла прямо на пол, растирая онемевшие ноги. Единственное, за чем она вернулась бы в университет — за старыми стоптанными туфлями и белым халатом, они остались в её личном ящике, в лаборатории. Но идти туда означало бы столкнуться ещё раз с Ми. Та, наверняка, ничего не скажет, но посмотрит так, что мало не покажется. А ещё на крыльце велика вероятность столкнуться с девушками. Из их группы много кто поступает в аспирантуру.

Вета любила свою лабораторию той самой любовью, когда приходишь на работу за час, когда университет ещё пустой и гулкий, а охранники оборачиваются на тебя с удивлением. В одиночестве надевала удобные старые туфли, застёгивала халат и вдохновенно принималась за работу. А вечером она задерживалась там так долго, что охранники снова смотрели с недоумением, а поймать запоздавший автобус Вета считала большим счастьем.

Она провела так всё лето и никогда не жаловалась, но однажды под вечер тётя, до ночи засидевшаяся за вязанием и телевизором, завела неторопливый разговор.

— Как дела в лаборатории? Я сегодня встретила Ми, она сказала, что твоя новая статья пойдёт в «Вестник» университета.

— Да, надеюсь, — уныло улыбнулась Вета, растирая уставшие ноги. Три раза сбегать с нулевого этажа на пятый с большущими биксами в обеих руках — это она неплохо сегодня потрудилась.

— А ещё вы собираетесь выставлять эту работу на конкурс «Инновация года»?

— Я уже выставила. Ми вообще-то с жюри разговаривала, и шансы у моей работы большие.

Обычно в такие вечера она глотала ужин, даже не чувствуя вкуса, выпивала три кружки чая, но внимание тёти её так озадачило, что вилка зависла над тарелкой.

— Знаешь, что, дорогая. Ты только не обижайся. — Тётя посмотрела на неё поверх очков, и бормотание телевизора сделалось далёким и непонятным. — Ми сказала, ты как-то слишком зазнаёшься. Веди себя поскромнее, ладно?

Вета бросила вилку на стол.

— В каком это ещё смысле — зазнаюсь?

Тётя многозначительно пожала плечами.

— Ну, я уж не знаю, что у вас там происходит. — Она улыбнулась, надеясь мягонько перейти на другую тему. — А ты в следующем году опять будешь её занятия вести, да?

— Нет, — буркнула Вета, со скрипом отодвигаясь на стуле. — В этот раз я слишком много троек на экзамене наставила. Общий бал низкий — в деканате Ми ругали.

…Она пролистала тетрадки с лекциями — исписанные чётким летящим почерком, они ещё хранили воспоминания о весёлой и живой преподавательнице аналитической химии, которая всегда носила крупные бусы из агата, и о хмуром правоведе, и о почти впавшем в маразм гидрологе.

Жаль выбрасывать — рука не поднимается. Может быть, когда-нибудь она вернётся и вытащит эту коробку, и отряхнёт с неё пыль. Хотя вряд ли.

Вета решительно перемотала коробку верёвкой и оттащила её в кладовую.

Восьмое сентября. День встреч.

Сквозь сон Вета услышала нахальный телефонный звонок и сначала не могла понять, где находится. Потом ей захотелось запустить в сторону, откуда шёл звук, чем-нибудь тяжелее подушки.

К тому времени, как она выпуталась из простыни, звонки уже оборвались. Сонные глаза не хотели ничего видеть, потом Вете удалось их разлепить. Немного. Через щёлочку она смотрела на до боли яркую жёлтую полоску света, она медленно расширялась. Потом в ней случилось быстрое движение, и, судя по звуку, хлопнула дверь.

— Что? Ты хоть знаешь, что ночь на дворе? — Смысла слов она не разбирала, но звуки — вот звуки крутились в её голове хороводом, сцепившись длинными тонкими пальчиками. — Какие ещё пугала! Кто ответил? Ты соображаешь вообще?

Голос удалялся, но не долго. Сквозь сон Вета подумала, что телефонного провода до кухни не хватит, разве что до дверного проёма, и эта мысль её почему-то успокоила.

— Я не могу сейчас приехать. Что, до утра никак не ждёт? Утром жди.

Удар и последний, предсмертный короткий звон — это бросили трубку. Вета накрылась простынёй по самую макушку и наконец-то смогла снова заснуть.

Она только утром заметила, что обои в кухне бежевые, в цвет штор — те тоже бежевые, и с более тёмными полосами вдоль. Так типовая кухня казалась чуть выше. А ещё у Антона была дурацкая привычка везде и всюду открывать окна.

По ногам уже ощутимо тянуло ветром, но вставать и закрывать половинку рамы Вете было лень, а Антон преспокойно болтался в коридоре. Он брал трубку телефона в руки — она отзывалась звучными гудками, набирал номер, ждал, хмыкал и клал трубку.

Потом снова набирал номер, а Вета пила чуть тёплый чай из большой кружки. Она всегда давала чаю остыть, не любила горячий. «Эпителий рта полностью восстанавливается через двадцать четыре часа». За любовь к умным фразам над ней посмеивались одногруппницы.

Антон в очередной раз поднял трубку, и Вета вспомнила ночной звонок. Он не приснился, нет. По работе, наверное…

Она вспомнила о стопке тетрадей, которую так и бросила в комнате, и настроение тут же поползло вниз. Школа замаячила на горизонте скорбным призраком. Может быть, попробовать снова связаться с родителями Арта? Вечером, не сейчас, сейчас они, наверняка, уже гуляют по набережной. Или ещё неизвестно где.

Вета ощутила острую необходимость никуда-никуда не выбираться сегодня из дома. Она бы так и сказала Антону, который остановился в дверном проёме, сунув руки в карманы, как герой вестерна.

— Я…

— Не пойму, почему он не отвечает? — выпалил Антон, глядя мимо. Глаза его стали стеклянными. — Часа два уже. Не может же так крепко спать.

— Твой друг? Может, ушёл из дома? — пожала плечами Вета, отставляя полупустую кружку подальше от себя.

Антон задумчиво потёр затылок.

— Обещал же ждать.

— Ну, — она вспомнила, что никуда сегодня не собиралась выходить. Лучше умереть, чем столкнуться с вышедшим на экскурсию классом. — Может, сходим к нему?

Вета увидела её возле школы — невысокую сгорбленную фигуру за листвой ещё зелёных клёнов.

Когда она начала узнавать кварталы, по которым они проезжали, она вжала голову в плечи: вдруг заметят. Но тут же не выдержала и взглянула в окно. Аллея перед школы пустовала, только одна фигура замерла перед клумбой, где гладиолусы печально клонились к асфальту.

Перед тем, как аллею от неё заслонил спортзал, Вета увидела, как та, что стояла на асфальтовой дорожке, сложила руки за спиной и зашагала. Словно чего-то ждала.

— Останови! — Вета требовательно хлопнула по плечу Антона.

Машина почти сразу замерла у тротуара, но Вета ещё несколько секунд потратила на нервные попытки открыть дверь. Когда выбралась, в лицо тут же ударило запахом школы — сырым паркетом и пыльными бумагами, рассованными по шкафам. Или это только почудилось?

Вету меньше всего волновало, что творится вокруг. Она вдруг испугалась, что Жаннетта уйдёт, никого не дождавшись, свернёт с аллеи и найдёт одной ей известный проход в высокой изгороди по ту сторону.

Но она была там. Сложив руки за спиной, стояла и смотрела на распахнутые окна кабинета биологии — уборщица решила вымыть окна, — и стёка очков блестели.

— Жаннетта… — Вета запыхалась и забыла её отчество, но та уже обернулась. Тёмные, не выцветшие глаза изучили Вету с ног до головы, и она только сейчас заметила, что Жаннетта ещё как не молода. В солнечном свете проступили глубокие морщины.

Но серьги были на месте, тяжёлые, с зелёными камнями, наверное, с малахитом. Пальцы сжались за запястье Веты, они оказались неожиданно холодными, хоть у самой Веты ладони были влажными, от почти летней жары. Она хотела думать, что это от жары.

— Ты их пересадила?

Вета ощутила, что сзади к ней приблизился Антон. У него имелось потрясающее для следователя свойство — притворятся стенкой или столбом. Так мастерски, что он мог стоять в полушаге, и всё равно его никто не замечал.

— Пересадила? — растерянно повторила Вета, решив, что Жаннетта беспокоится о цветах в кабинете. Их там слишком много, целый подоконник, ещё немного, и растения отвоют у школьников первые парты.

— Пересадила детей, я спрашиваю?

— Нет, я ещё ничего не успела. — Она приложила усилие, чтобы освободиться от захвата шершавых холодных пальцев, но Жаннетта тут же схватилась опять — правда, только за широкий рукав блузки.

— Почему?

Всё-таки она была очень старой. Серьги, кольца и краска на глазах делали своё дело, но покрытая пигментными пятнами кожа в вырезе кофты выдавала Жаннетту. И руки — секунду назад Вета ощущала, как выступают на них суставы.

— Они бы меня всё равно не послушали.

Жаннетта моргнула.

— Идём. Не хочу, чтобы меня тут застали. Роза сегодня в школе?

— Не знаю, вроде бы она не собиралась приходить, — выдохнула Вета. Она ожидала совсем не такого разговора.

Она шла медленно — возраст, вот уже и проблемы со здоровьем. Она двигалась с заметными усилиями, но не жаловалась, молчала. Вета шла чуть сзади, хотя и не привыкла так плестись. За аллеей, по другую сторону школы, нашлась небольшая спортивная площадка и проём в высокой ограде. Проём не походил на парадные ворота, через которые обычно проходила Вета. Казалось, строители просто поленились ставить ещё одну секцию кованой ограды.

Глава 10. Если что

Суббота, девятое сентября — день забытых обещаний

«Старое кладбище», — иногда слышала в школе Вета, но не могла даже представить, как оно выглядит на самом деле.

«Он мне и говорит, мол, что ж вы делаете, ироды! — темпераментно рассказывала учительница физкультуры, размахивала руками так, что задевала детей, снующих по коридору. — По могилам скачете. А я ему — что же делать, если другой площадки для эстафеты нам никто не выделил!»

Из окна её кабинета кладбища не было видно. Но закроешь глаза и начнёшь представлять: покосившиеся кресты до горизонта, сырость и чёрные птицы.

На самом же деле не было тут никаких крестов. Огороженный шумными клёнами участок оказался совершенно пустым, не считая разросшегося по углам чертополоха. Он тянулся вдоль всего школьного участка, и от переулка с лавочками и клумбами отделялся только невысоким заграждением и калиткой. Вдалеке торчали вбитые в землю колышки-отметины — видно, остались после эстафеты.

— Марка никогда не сажай рядом с Артом, запомнила? — говорила Жаннетта, беря курс на калитку. — И ещё не забывай за участком ухаживать. У нас там гравилат растёт. Сними с уроков да хоть Алису и пусть срежет сухие листья. Или Валеру, он безотказный. Ты запомнила?

— Да, — сквозь зубы прошипела Вета, туже затягивая пояс плаща. Она не понимала, зачем её хотела видеть Жаннетта. Не за тем же, чтобы надавать кучу бессмысленных советов? За этим не приходят, не меряют шагами аллею перед школой, опасаясь, что заметит Роза.

— У меня полно дидактических материалов, поищи их в шкафах. Вопросы для контрольных. Скажи им, что срез для администрации. Клетка и от неё две стрелочки. Пусть напишут — животная и растительная. Органеллы… Запомнила?

— Да, — почти выкрикнула Вета. Она стеснялась только Антона, который безмолвной тенью следовал за ними. Без него она давно бы высказала этой заслуженной учительнице всё, что думает о животных клетках и об её классе. — Что вы им сказали?

— Кому? — обернулась на неё Жаннетта. Ни удивления, ни беспомощности, таким тоном на допросах отвечают матёрые преступники в фильмах.

«Кто убийца, я? Да вы что, я люблю солнечные деньки и котят».

Но в глазах — чужая кровь.

— Кому же ещё, детям! Вы сказали, что поговорите с ними, и после этого всё стало ещё хуже. — Голос Веты хрипел. Она хотела прокашляться, но кашель застрял в горле.

Жаннетта прошла до ближайшей скамейки. Площадка вокруг — цветные лесенки и качели — пустовала. Дети были слишком заняты заговорами против своих будущих учителей.

Они сели, а Антон остался стоять за плечом Веты, он оглядывался, как будто его очень интересовал пейзаж вокруг и алая машина у подъезда.

— Я им не говорила ничего плохого, — сказала Жаннетта очень серьёзно. — Наоборот, я пыталась донести, что вы — лучший вариант.

На грубую лесть это мало походило. Так не льстят — с поджатыми губами и суженными от злости глазами.

— И почему же я? — не выдержала Вета. От Жаннетты пахло терпко — старыми арабскими духами, такие же стояли в тумбочке у мамы. Липкий от времени флакончик, ими она никогда не пользовалась.

Вета всё ещё ожидала глупого бормотания и неуместных комплиментов, вроде «молодая и перспективная», но ответ последовал — жёсткий и уверенный.

— Потому что вы из другого города.

Зашуршали листья на деревьях, и солнечный, не по-осеннему душный день подёрнулся холодом.

— Почему вы захотели вдруг поговорить со мной? Вы меня не пустили даже на порог.

Жаннетта скривила накрашенные губы так, что помада пошла трещинками.

— Тебе всё сразу надо узнать? Не выйдет. Не пустила — значит, были причины.

Вета ощутила, как холод цапнул за плечи под тонкой блузкой, за щиколотки, как всегда. Она бездумно скрестила руки на груди — чтобы просто согреться.

— И что? Что случилось в школе, вы объясните мне наконец-то?

— Я надеюсь, ты понимаешь, — заговорила Жаннетта медленно, очень медленно, так что Антон обернулся на неё и посмотрел, изучающее сощурив глаза. — И все прекрасно понимают, что ничего особенного в школе не случилось. Просто бунт против нового учителя. Обычное дело. Да так с каждым бывает. Они успокоятся со временем. У меня были очень плохие отношения с Лилией, вот и ушла. Только сплетни распускать не надо, договорились?

Ветерок потянул запах сырого паркета и казённых отштукатуренных стен. В галерее на первом этаже — доска почёта, «наша гордость», потом — «наши учителя». Над подписью «биология» всё ещё висела фотография Жаннетты. Не успели снять или поленились, стоило ли дёргать Лилию по такой мелочи. А на других этажах — пустые белые стены, почти как больничные. Вета едва не содрогнулась от этого яркого воспоминания. Она не смогла представить, как вернётся в школу в понедельник.

— Я это уже слышала. А теперь вы послушайте меня. — Руки ощутимо дрожали, и Вета боялась, что её собеседница заметит, поэтому прятала пальцы, сжимала в кулаки. — Видимо, я нужна школе и вам. Иначе меня бы не пригласили сюда ехать, иначе вы не ждали бы меня на аллее. Тогда я ставлю вопрос таким образом: говорите мне, что тут происходит, или я увольняюсь. Вы же не сами ушли. Вас уволили, насильно, с треском и скандалом, да?

Жаннетта смотрела на неё пронзительно.

— Мы ведь не чужие теперь люди, — улыбнулась она и снова взяла Вету за локоть. — Правда? Скажи мне, правда?

— Правда, — скривилась та. В том, что теперь они — ближе некуда, Вета даже не сомневалась. Осталось срастись подушечками пальцев.

— Ты лучше слушай меня, только меня. У Лилии свои цели, она будет приказывать тебе, но ты не слушай. Она ничего не сделает — не сможет. Розу вообще не слушай никогда. Просто кивай, когда она говорит. И никогда не спорь, запомнила? Она может улыбаться и совать тебе печенье, а потом возьмёт и напишет докладную. Не знаю, сколько ты продержишься, но терпи — тебе уже некуда деваться.

Вета очень хотела стряхнуть с себя её руку, освободиться от цепких пальцев и просто встать и уйти. Забыть, что послезавтра ей снова придётся идти по кленовой алее, потом — мимо доски почёта. Уж тогда-то ей придётся вспомнить этот разговор и укорить себя за то, что не была жёстче.

— Такой шанс выпадает раз в жизни, поверь. Это очень хорошая работа, и дети тоже хорошие. Просто пока что они не могут к тебе привыкнуть, понимаешь? Я всю жизнь работала учителем, я знаю. Но ты их не бросай, понятно? Уделяй им побольше внимания, и всё будет хорошо.

Вета хотела сказать, что на этой их пресловутой школой не сошёлся клином свет. Она, в конце концов, просто решила выбрать себе работу попроще. Просто хотела уехать. Единственный шанс? Она побеждала на конференциях международного масштаба! Какая-то школа…

Но почему-то Вета молчала.

— Я тебе помогу, буду говорить, что делать. А ты, если что, звони мне сразу же. И родителям. Или я позвоню, если хочешь.

Слева кашлянул Антон, и Вета едва не вздрогнула, когда он положил руку ей на плечо. По коленкам пробежал холодок, но она нашла в себе силы отодвинуться от Жаннетты.

— Не нужно, я сама справлюсь. Приглашу родителей. Не нужно.

Жаннетта едва заметно кивнула.

— Но если что… ты запомнила?

— Да, я найду вас, если что.

Она встала и поняла, как ноют мышцы, как будто она исходила город вдоль и поперёк, каждый переулок, каждый двор-недоколодец. Каждую песочницу во дворе. Она едва смогла сделать шаг назад.

Но сделала.

«Мне всё это не нравится».

Слова витали в воздухе, когда они возвращались к машине, но никто не произносил их вслух. Не сговариваясь, Вета и Антон обошли школу, хоть для этого пришлось сделать изрядный крюк и почти заблудиться между чистенькими новостройками.

«Если мне ещё хоть кто-то скажет, что „так бывает со всеми“, я его ударю».

«Я теперь точно знаю, что дети бушуют не просто так».

Вета никогда не умела драться.

Когда они сели в машину, она захлопнула дверь и обернулась к Антону.

— Лилия знает. И все знают.

Он кивнул, непонятно, чему. Может, своим мыслям. Вета ощущала, как внутри медленно и необратимо разрастается паника. Она прижала ладони к коленям, чтобы ни те, ни другие не задрожали.

— Давай предположим самый худший вариант.

До неё даже не сразу дошло, что сказал Антон. Что он вообще что-то говорил. В ушах звучал только гул, как от далёкой лавины, от собственного страха.

— Давай предположим…

— А? И какой же он, ты уже придумал?

Машина так и не тронулась с места, справа виднелась школа, вся в клёнах и осенних увядающих цветах. Если что-то здесь и пахло старым кладбищем, то кленовая аллея — без сомнений. Вета отвлеклась, чтобы закрыть окно.

— Возможно, в школе произошло что-то на самом деле плохое, из-за чего Жаннетте пришлось уйти, а дети очень даже расстроились. У нас, знаешь, принято молчать о проблемах, вот Лилия и не выкладывает их тебе.

«Кажется, настало время», — подумала Вета. — «Время для того, чтобы перестать притворяться, что всё в порядке. Я думала, оно придёт позже. Хотя, почему бы и не сейчас. Сейчас тоже вполне ничего. Тепло».

Она вырвалась из мыслей и убрала с лица глупую улыбку.

— Что такого плохого могла сделать Жаннетта? Убила нерадивого ученика?

— Ну, убитого ученика она бы скрыть не смогла, — вполне серьёзно заверил её Антон, и от этой серьёзности Вета расхохоталась, как сумасшедшая.

— А что тогда? — спросила она, захлёбываясь в своём смехе. — Ничего не могу придумать.

— Если она просто поссорилась с кем-то? Бывает, тем более женский коллектив. Знаешь, вряд ли на тебе станут отыгрываться за это. Коллеги, я имею в виду. На счёт школьников… м-да.

Ей уже захотелось уехать отсюда, немедленно, потому что голова сама собой поворачивалась в сторону, где виднелся угол здания из светлого кирпича. По аллее ветер гонял опавшие листья вперемешку с обрывком бумаги. Фигурки между клёнами смотрели на неё, все сразу. Сквозь стены. Она не видела, но знала.

— Если подумать, это самое реалистичное объяснение, — успокаивающе заговорил Антон. — И тогда правда, со временем пыль уляжется, и скандал, с которым уволилась Жаннетта, со временем забудут и дети. Дети же быстро всё забывают.

— Ты сказал, мы ищем самый плохой вариант, — напомнила Вета, скребя ногтем по стеклу.

Он помолчал, вдыхая запах кладбища вместе с ней. Сорняки под оградой.

— Допустим, с детьми правда что-то не так. Тогда понятно, почему ушла Жаннетта, тогда понятно, почему взяли именно тебя. Потому что ты ничего не знаешь.

— Они обычные, — пожала плечами Вета. — Или что, скажи. Они приносят жертвы богу смерти? Закапывают людей под деревом, на котором зреют души? Или они собираются скормить меня этой вашей матери-птице? Скажи, я не знаю, какие у вас тут обычаи.

— Хватит говорить ерунду! — не выдержал Антон и, наконец, тронул машину с места.

Слова, брошенные им в один из вечеров, прочным якорем засели у Веты в голове и теперь никак не хотели откуда уходить.

— Уволиться. — Она крутила это слово в голове и так, и сяк. Ей не нравилась мысль, не нравились звуки, которые сложились в самое простое решение всех проблем. — Уволиться, и пусть делают, что хотят.

— Увольняйся, — подтвердил Антон, а Вета не заметила, когда заговорила вслух.

Она хотела сказать об ответственности и совести, но только тяжело вздохнула. Солнце сквозь стёкла машины жарило, как сумасшедшее, а её коленки всё равно покрывались мурашками от холода.

Если вдуматься, что здесь такого? Тысячи людей устраиваются на работу и понимают, что это им не подходит. Тысячи начальников ищут себе новых подчинённых. Неужели в закрытом городе, доверху напичканном исследовательскими институтами, невозможно найти учителя?

Пусть хоть учебник им вслух зачитывает, всё толку больше, чем от этого бесконечного праздника жизни.

Девушка, идущая по обочине, обернулась на их машину, и Вета вжалась в спинку сиденья: на мгновение ей почудился полный безразличия взгляд Русланы. Но мгновение схлынуло огненной волной в груди, и она поняла, что это не Руслана. Другая девушка, просто с тёмными волосами, убранными в хвост. Старше, куда старше восьмиклассницы.

— Я что, буду теперь от каждого встречного подростка шарахаться? — спросила Вета у пробегающих мимо деревьев.

Якорь оказался крепким, она подёргала и убедилась, как хорошо он впился в дно. Вета закрыла глаза и сглотнула. Она почти успокоилась — ведь можно уволиться, если что.

Если что.

Не звонить Жаннетте, не жаловаться директору, не собирать вещи на глазах изумлённой Розы. Просто отнести заявление и купить билет на поезд. Тихонько уйти из школы, чтобы не попасться на глаза одиннадцати подросткам, дежурящим у клумбы с гладиолусами. В самом деле, никто же не побежит за нею следом по содрогающимся рельсам, за поездом.

— О чём ты думаешь? — натянуто поинтересовался Антон.

Она открыла глаза и вопросительно приподняла брови.

— У тебя лицо очень напряжённое.

— Я думаю, как долго мне дадут собирать вещи после того, как я решу уволиться, — призналась Вета.

— Понимаешь, — выдохнул он, останавливая машину в тенистом переулке, с одной стороны подпёртом нарядным магазинчиком. — Для того чтобы уехать из города, тебе нужна бумага, подписанная директором. Иначе не выпустят. Поэтому попробуй уговорить его по-хорошему.

Клёны требовательно и зло застучали ветками по крыше машины, дёрнулась, как в припадке, гирлянда флажков на витрине магазина.

— А если он не согласится? — Внутри стало тревожно. Вета поймала себя на том, что говорит об увольнении, как о деле уже решённом. Осталось только обсудить некоторые мелочи. Например, как добраться из Петербурга в Полянск, или как там называется яблочный пятиэтажный город?

— Не знаю. Попробуй его уговорить. Он же нормальный человек, должен войти в положение. Да и вообще, я думаю, ему эти скандалы не нужны.

— Человек? — усмехнулась Вета, уже не зная, куда деться от ползущего по телу вверх холода.

— Хорошо, ты меня поймала. — Он развёл руками. — Ты тоже не говори «человек» особенно часто. Кое-кто может и оскорбиться.

— У тебя никогда не было подруг?

Вета пожала плечами и провела пальцем по стене лестничного пролёта. Палец не испачкался, тогда она решилась прислониться. Когда собираешься провести следующий час в неудобной позе в чужом доме, всегда приятно найти точку опоры.

— Была одна. Мы с ней вместе работали в лаборатории.

— И что она? — Антон мял что-то в кармане куртки. Вета видела синий уголок сигаретной пачки. Он затолкал пачку обратно в карман. Может, стеснялся курить при ней.

— Ничего. Она была милой болтушкой. Мне это нравилось — я могла молчать и только периодически глубокомысленно кивать ей. Правда, иногда мне хотелось её убить. За болтливость, естественно.

Вета помолчала, вспоминая Илону. Та наверняка поступила в аспирантуру. Не потому что оказалась очень умной и талантливой, просто нужно же было Ми взять хоть кого-то на место Веты. Илона вполне подходила, она набирала в библиотеке гору учебников, складывала их в и без того крошечной лаборатории и через месяц относила обратно. Но зато она очень старалась.

— Она… — сказала Вета и замолчала, глядя сквозь закрытое бетонными полосками окно. Далеко внизу раскачивались деревья, и мимо окна сновали птицы. Чёрные, большие, и Вета не могла понять, что это за птицы. На воронов не похожи, не галки точно.

Она вдруг поняла, какая тишина вокруг — только птицы за плотно закрытыми окнами машут крыльями.

— Почему ты уехала? — спросил Антон, не дождавшись, пока она обернётся. — Тебе не нравилась твоя работа?

— Не нравилась? — Холодная усмешка на каменных онемевших губах. — Я жила ею. Только ей.

— Почему тогда ты уехала?

Она смотрела на птиц, те кружили над двором, над детскими цветными лесенками и качелями. По асфальтовой тропинке мальчишка важно катил велосипед.

Почему она уехала? Кажется, поссорилась в очередной раз с Андреем. Или нет. Поругалась с Ми? Вот бы вспомнить.

— Я не знаю, — хрипло отозвалась она.

20 августа данного года

Не хотела она никаких истерик. Вета пришла и положила на стол пачку документов в новенькой белоснежной папке с надписью «Дело», тщательно завязанную, помеченную только числовым кодом — и всё. Она сказала:

— Всё уже решено, я уезжаю.

Тётя заплакала.

У неё была особая манера плакать — красивыми крупными слезами, всегда вовремя, всегда с причитаниями строго по делу.

— Уезжает она. Ну как же так? Как же? Тебя в аспирантуру берут, мы договорились. Ты с научным руководителем поговорила? А матери? Матери ты это уже рассказала?

Вета одной рукой расстегнула плащ, дёрнула пояс и шумно выдохнула. Она, оказывается, всё ещё сжимала ручку, которой ставила подпись — так и в автобусе ехала, всю дорогу.

— Нет. Сегодня поеду и расскажу. Давай без истерик. Надоело.

Она ушла в зал, а тётя осталась плакать на кухне, перед тихо бормочущим телевизором. Там пахло обедом, но Вете не хотелось есть. Сегодня утром, сидя на кухне за чашкой пустого чая она дала себе обещание ничего не есть, пока не решит все вопросы. Потому что ждать становилось уже невозможно.

Вопросы она ещё не решила, а значит, и есть было нельзя. Вета постоянно устанавливала себе дурацкие правила.

Она бросила сумку на диван и подошла к шкафу, позволив себе на сегодня только одну слабость — ещё раз посмотреться в зеркало. Она выцвела за эти последние дни, поблекла. Распущенные волосы казались соломой, хоть были только вчера вымыты. Косметика сыпалась с лица.

Вета не замечала за собой такого даже перед защитой дипломной работы. Даже когда впопыхах дописывала её, совершенно переставая соображать, что и как делает. Хотя одногруппниц трясло от одной только мысли, что придётся выйти перед комиссией и внятно произнести: «Методы микробиологического тестирования…» Тьфу. Её не трясло тогда, зато сейчас…

Сейчас осень красила бульвары в рыжий, а в университете творилась суета. Будущие аспиранты носились с документами, преподаватели привычно нервничали и боролись друг с другом из-за мест. Но Вету всё это нисколько не волновало, потому что она уезжала.

Совсем скоро.

Она опёрлась рукой на стену, закрыла глаза и досчитала до десяти. Чтобы вернуться в кухню, в которой плакала тётя, ей нужны были силы. Чтобы ещё раз сказать ей, что возврата назад больше нет.

Но тётя сама появилась в дверном проёме, чуть прикрытом шторкой из цветных стеклянных палочек.

— Веточка, ну как же так, а Милене Игоревне ты уже сказала? Милене Игоревне. Она-то тебе что ответила?

Вета одёрнула юбку, чтобы та целомудренно прикрыла колени, застегнула верхнюю пуговицу на белой рубашке и только потом подняла глаза.

— Сегодня скажу. Сейчас пойду забирать документы из аспирантуры и ей заодно скажу, — спокойно, как могла, вздохнула она. Дело-то было давно решённое. Записанное утром, за чашкой пустого чая, в новенький блокнот и ещё не вычеркнутое.

А сердце всё равно больно ёкнуло. Разговор с научной руководительницей гильотиной маячил на горизонте. Хорошо бы в лаборатории никого не было! Она позвонила бы Милене Игоревне потом, уже перед самым отъездом. Прямо с подножки поезда. А может быть, и позже.

— Ты скажи ей, может, она тебе место на следующий год оставит? — Тётя обречённо взмахнула рукой, стирая со щеки последнюю слезу. — Ой, какое ещё место. Там знаешь, какой конкурс! А ты её и так подвела, у неё теперь из-за тебя ещё и место отнимут.

Она развернулась и ушла на кухню. По дороге только хлопнула ладонью по дребезжащему холодильнику и снова горестно вздохнула — так жалко было пропадающее место.

Вета бездумно протёрла губкой пыльные туфли, попутно отмечая, что зря — ветер поднимал целые песчаные бури на асфальтовых дорогах. Конец лета стучался в окна сорванными листьями.

— Не нужно мне никакое место, — запоздало ответила она тёте, и та глянула на неё поверх больших очков. Большими беспомощными глазами. — Я сюда больше не вернусь.

Здесь каждый поворот дороги был наполнен её воспоминаниями — опостылевшими, кислыми на вкус, скрипящими песком на зубах. Вета закрывала глаза, пока ехала в автобусе, и слушала тишину в наушниках. Батарейка в плеере села ещё утром.

Сосновые пролески провожали её шорохом в открытые окна. Автобус дошёл до конечной остановки почти пустым. Водитель курил в окно, но вонючий дым долетал и до Веты. Она терпеливо вдыхала, хоть другой раз сошла бы на первой же остановке. Вета не признавала компромиссов.

— Конечная…

Она вышла у университетского двора, до отказа забитого пёстрой толпой и протиснулась ко входу.

— Куда? — поинтересовался седой охранник, потому что Вета по старой привычке не вынимала из сумки пропуска. Раньше она ходила со значком, приколотым к пиджаку, и в университетские здания её пускали безо всяких проблем.

Она не глядя сунула руку в карман и достала розовую картонку пропуска — Ми похлопотала и добыла. Охранник отвернулся от неё, и Вета вошла. Возле отдела аспирантуры уже собралась приличная очередь — сегодня был предпоследний день подачи документов, и об этом красноречиво заявляло объявление, приколотое тут же.

— Я забрать, — буркнула она серьёзным физикам, прижавшимся к самой двери, и дёрнула её на себя.

В крошечной комнатке за заваленным бумагами столом документы принимала всё та же женщина, что и у Веты, — полная и в тяжёлых очках. Она мутным взглядом окинула нежданную гостью. С другой стороны её стола примостилась будущая аспирантка — тощая, но тоже в очках, и, сгорбившись, дописывала что-то в заявлении.

— Девушка, вы можете подождать за дверью? — рыкнула приёмщица.

Вета шагнула к середине комнаты и оказалась как раз под жёлтой лампой. По шее потекла противная капля пота.

— Я забрать.

— Девушка, очередь!

— Я забрать документы.

Тощая будущая аспирантка глянула на неё затравлено, словно проверила, не ослышалась ли. И снова уткнулась в писанину.

— Фамилия? — вздохнула женщина, обречённо разворачиваясь к подоконнику, заваленному папками без завязок.

— Раскольникова, — выдохнула Вета, судорожно сжимая пальцы на ручках сумки. Тощая аспирантка казалась ей счастливой. Самой счастливой в мире, и беззаботной, и удачливой. А вот Вета не могла так просто — просто жить.

Она уезжала.

На стол шлёпнулась папка, серая, и несколько проштампованных бланков выскользнули на лакированную столешницу.

— До свидания, — зачем-то сказала Вета и, собрав бумаги в кучу, вышла за двери.

Задушенные знаниями физики проводили её, все, как один, непонимающими взглядами, и Вета едва не поскользнулась на мраморном полу. Это из-за их взглядов, как пить дать.

Шумела развесёлая толпа у колонн университета, вился сигаретный дым, и краснели на клумбах пионы — они всегда зацветали ближе к началу занятий. Вета вдохнула холодного воздуху, искренне надеясь, что вот теперь-то правда станет легче. К груди она прижала папку с ненужными уже документами.

Выбросить бы их тут же, в урну, но она не выпускала папку из онемевших пальцев. В толпе мелькнула знакомая синяя куртка — и знакомая улыбка с ямочками на щеках. И Вета поняла, что спрятаться уже не успеет. Ми вывернула из-за колонны и подлетела к ней.

— Веточка, зайка, я договорилась. У тебя будет повышенная стипендия, факультетская. Я и у декана уже подписала. Ой, а что это у тебя?

Она потянула на себя уголок папки.

— Вета, это что?

Она выпустила — пальцы сами собой разжались, и Ми, конечно же, всё увидела. И карандашную надпись на папке, и Ветины трясущиеся коленки. И всё поняла.

— Вета, как же так? Вета, а? — Секунду она ждала ответа, но та молчала и прятала взгляд в проходящих мимо людях. Они уж точно были счастливее её. И счастливее, и беззаботнее, и удачливее в сто раз. Только самая настоящая неудачница могла на крыльце университета столкнуться с Ми. — Эх ты!

Она побежала к дверям и оттуда, обернувшись, с досадой уже выкрикнула:

— Эх ты! А я у декана уже подписала.

Она скрылась за тяжёлыми дверями, за сизым дымом, а Вета, вместо того, чтобы ощутить облегчение, подумала, что умирает. Она оборвала за собой все ниточки не тогда, когда забрала документы у толстой тётеньки, а когда в закрывающуюся дверь Ми крикнула: «Эх ты!».

У неё было готово много аргументов в свою защиту, громких слов, но все они почти ничего не значили рядом с этим веским «эх». Вета оторвалась от стены и побрела вниз по ступенькам. За колонной ей почудился ещё один до дрожи в пальцах знакомый силуэт. Она тряхнула головой.

Нет, не он. Да и не понятно, что тут делать Андрею. Но с губ всё-таки сорвался вздох облегчения. С кем — с кем, а с ним она сталкиваться не хотела бы точно.

Глава 11. Прибывшие из снов

Суббота — день надежды на будущее.

Март открыл, взлохмаченный, в майке и старых спортивных штанах и ошалело уставился на Вету, а вовсе не на Антона. Хотя обратился именно к нему.

— Ты бы хоть предупреждал что ли.

И спрятался за приоткрытой дверью.

Не давая ему закрыться опять, Антон прислонился к двери плечом, не горя желанием проходить дальше порога.

— Ты бы хоть на один звонок ответил для начала. Мы в дверь тебе колотимся уже полчаса.

Вета стояла за его спиной, сложив руки на груди, и, Антону казалось, не кричала от ярости только потому, что была слишком хорошо воспитана.

— А? — не поверил Март. Огромные по-оленьи трогательные глаза, впрочем, никого не впечатлили. — Ничего не слышал. Я спал.

— И телефон тоже не слышал? — хмуро уточнил Антон.

— Я телефон отключил, чтобы спать не мешал.

В квартире за его спиной было темно, несмотря на солнечный день, только в самом конце коридора на голом линолеуме лежала полоска тусклого света. Дверь в комнату осталась закрытой, очень плотно. Вряд ли Март захлопнул её так, выбежав открывать.

— Демоны бы тебя побрали, — смакуя каждый звук, проговорил Антон.

Тот показательно скривился.

— Кстати, хорошо, что зашёл. У меня есть кое-какие интересные новости. Может, пройдёте всё-таки, или здесь будем говорить?

Вета вошла в квартиру следом за Антоном и неловко остановилась на коврике в прихожей: дальше её не приглашали. Март вообще не страдал избытком вежливости. Сам он, лохматя волосы растопыренной пятернёй, тут же убрался в ванную, как будто совсем забыл о гостях.

— Он всегда такой, — буркнул Антон, помогая Вете снять плащ. Она не долго упрямилась и хмурилась, видно, раздумывала над тем, стоит ли подождать снаружи. — И вообще, не обращай внимания. Сейчас, небось, начнёт рассказывать о призраках и мистических ритуалах.

Вета сделала большие глаза — Антон только развёл руками.

— Со всеми случается.

— Со мной не случалось никогда, — скривила губы она.

Он сам не знал, почему, но открывать дверь в большую комнату не стал, прошёл на кухню. Стараясь не обращать внимания на раковину, заваленную грязной посудой, смахнул крошки с края стола и уселся на табурет.

Вета прошла к окну и замерла там, спиной к открывавшемуся пейзажу — солнцу в стёклах высоток. Сложила руки на груди.

Март вернулся, мокрый и фыркающий. Даже на майке остались мокрые пятна, так тщательно он умывался.

— Короче, — он бросил полотенце на миниатюрный холодильник, который притаился в углу, и взгромоздился на кухонную тумбу. — Он мне ответил.

На человека, повидавшегося с призраком, Март совсем не походил — насвистывал и качал ногами. Таким довольным Антон его не видел никогда, наверное, потому что видел каким угодно: мрачным, сонным, скучающим, уставшим. Но довольным никогда, точно. И потому от заявления на секунду даже потерял дар речи. Да и что тут спрашивать.

— Да уж, я так и думал, что вы мне не поверите.

Вета смотрела на него безразлично, наверное, совершенно не понимала, о чём речь. Март рассматривал её заинтересованно — коленки под чёрными колготками.

— И что он сказал? — через силу выдавил из себя Антон, понимая, что как истинный артист погорелого театра, Март жаждет контакта с публикой.

Тот выдержал театральную паузу. Партер замер в предчувствии.

— Он меня простил.

Антон закашлялся, подавившись заготовленными наперёд криками «Браво, бис!». Март сидел на тумбе с таким выражением лица, что не понять — то ли шутит, то ли уже свихнулся. Антон уточнил на всякий случай:

— Что, прямо так и сказал?

— Сказал. И воск стал чёрным.

Вета нашла на подоконнике вазочку с печеньем, покрутила одно в руке, но надкусить не рискнула. Крупинки соли на овсяном кругляшке проблёскивали в лучах солнца.

— И что дальше? — спросил Антон. Печение хрустнуло, переломившись под пальцами Веты. Она стряхнула с юбки коричневые крошки, а оба кусочка уложила обратно в миску. — Вернёшься домой?

— Домой? — он очень удивился, склонился вперёд, как будто бы не верил, что Антон и вправду способен сморозить такую ерунду. — Нет. Ты что, не понял? Я теперь и тут хорошо заживу.

Антон и в самом деле мало, что понял. И о чём было говорить после такого? Он покрутился на стуле, ища нейтральные темы для разговора, но Март улыбался так загадочно, что было видно — никаких других тем на дух не примет. В ручке холодильника застрял старый бумажный цветок.

Антон встал и сделал вид, что очень опаздывает.

— Мы уже пойдём. Просто ты не отвечал на звонки, вот и демоны тебя знают. Ладно, мы пойдём.

— Ну давайте.

Он проводил их до двери, правда, только взглядом, обиженный, видимо, за непонимание. А на лестничной клетке яркий свет ударил в глаза, даже Вета закрылась рукой.

— Окна надо чаще мыть, — фыркнула она себе под нос.

Вета помнила о тетрадках, брошенных на подоконнике, справа от телевизора. Ничего сложного, в каждой — несколько рисунков, два определения, но ей предстояло проверить их все. Но сначала — забрать.

Она молчала, Антон тоже. Напряжение повисло запахом полыни, а Вета думала о тетрадках. Нужно их забрать. И как она потащит их домой? Давно искусанные до крови губы только начали заживать, как она вскрыла старые раны, и снова — соль и железо на языке.

— Не нужно говорить, раз не хочешь. — Он пожал плечами, старательно наблюдая за дорогой, хотя субботним полуднем на далёкой от центра трассе не наблюдалось никакого движения. Пара автобусов проскочила мимо.

— Правильно понял. Я не хочу. — Вета провела пальцем по стеклу, на котором вчера рисовала дерево. Скорее бы забрать тетради и заняться ими.

— С ума сойти, какие все загадочные.

Руки затряслись, и она с трудом преодолела желание выскочить из машины прямо сейчас. Вспомнила про тетрадки — куда без них, в понедельник. Один вопрос, и настроение из плохого превратилось в отвратительное.

«И всё-таки, почему ты уехала? Какие-то проблемы, да?»

— Мне казалось…

— Хватит! — резко остановила его Вета, сжимая пальцы в кулаки. — Я больше не хочу ничего слышать. Не хочу говорить на эту тему. Всё.

— Как скажешь, — сухо отозвался Антон.

Молчаливая поездка давила на нервы, заставляла выстукивать нервную дробь по стеклу, злиться. Солнце светило слишком ярко даже сквозь затемнённые боковые стёкла. Вета не стала подниматься на пятый этаж, дождалась Антона с тетрадками у подъезда.

— Будь так добр…

— Буду добр. — Пока подъездная дверь закрывалась, она видела, как он в несколько прыжков преодолел первую лестницу и нажал кнопку лифта, даже ни разу не оглянувшись.

Коленки пощекотал осенний ветер. Солнце — яркое, но уже холодное, плавало в окнах. В песочнице копошились дети, а те, что постарше — сбились в стайку у бревенчатого домика, посмеивались, бросали на землю конфетные обёртки.

Дверь хлопнула за спиной ещё раз — очень скоро, а может, это Вета потеряла счёт времени.

— Спасибо. — Она даже не спросила, с какой стороны автобусная остановка, просто подхватила из его рук сумку, распухшую от тетрадей, и зашагала вдоль детской площадки.

Вета долго стояла на автобусной остановке, уложив сумку с тетрадями на деревянное сиденье. Она пропускала один автобус за другим, потому что даже не помнила, как называется её остановка. Ждала, сама не зная, чего. А потом села на первый попавшийся.

Каким-то чудом Вета умудрилась добраться до дома, только немного побродив по кленовым аллеям. На ладони осталась красная полоска от тяжёлой сумки, и бросив её возле лифта, Вета сжимала и разжимала пальцы.

Она старалась ни о чём не думать. Зря вспылила? Конечно, зря. Но от одного только воспоминания о старой жизни внутри всё переворачивалось. Она могла бы сейчас сидеть в любимой лаборатории. Пирожок на обед и болтовня улыбчивой Илоны. Какого демона…

Лифт всё не ехал, и Вета безразлично подумала, что он сломался. Ко всем её неприятностям не хватало только этой. Но делать было нечего — она подхватила сумку и поплелась вверх по лестнице. В пролёте между первым и вторым этажом на стене висели новенькие синие почтовые ящики.

Машинально отыскав свой, Вета почти не удивилась, когда увидела торчащую из него полоску бумаги. Счета? Рановато как-то. Сумка с тетрадями снова отправилась на пол. Ленясь достать ключи, Вета подцепила лист бумаги за край и вытащила. Это оказался самодельный конверт, и потёки белого клея выступали из чуть разошедшихся швов.

Она покрутила его в руках: ни обратного адреса, ничего. Нужно было сунуть его в сумку и прочитать дома, за чаем. Потому что кроме чая дома ничего не было. Но она передёрнула плечами и оторвала неровную полоску у края, и на ладонь Вете вывалился тетрадный листок, неровно оборванный по краю.

Конверт спланировал на пол.

«Помогите мне. Пугало вернулось помогите пожалуйста».

Три восклицательных знака, пропущенная запятая, округлый девичий почерк и перечёркнутый каракуль в конце. Вета покрутила тетрадный лист в руках, но не нашла больше ни чёрточки.

«Они что, решили теперь меня разыграть?»

Вета подняла голову: ей почудилось движение на площадке второго этажа. Может, там мелькнула чья-то тень. Вторая мысль была куда неприятнее — они каким-то образом узнали, где она живёт. Следили?

Она подняла конверт и торопливо, сминая драгоценные доказательства, засунула их в сумку.

«По улицам тёмным ходить не боитесь?»

Оставив сумку на полу, она на цыпочках подошла к лестнице, ведущей вверх, и заглянула дальше. И на бетонных ступеньках, и у чужих дверей было пусто, да и солнечные лучи пронизывали подъезд, так что не спрячешься.

Она вдруг поймала себя на том, как прерывисто дышит и тянется к верхней пуговице на блузке — расстегнуть, чтобы дышалось легче. Как течёт по виску капля холодного пота. Хлопнула подъездная дверь, и Вета вздрогнула.

Кто-то, насвистывая, поднялся к лифту, судя по звукам, подавил на кнопку, но разочаровался и зашагал к лестнице. Вета наблюдала, как к ней на площадку поднимается благообразный мужчина в серой рубашке и строгих брюках. Не замечая её затравленного взгляда, он обошёл Вету полукругом и зашагал дальше.

«Я сошла с ума», — наверняка определила она. — «Они меня довели. Пора лечиться».

И села прямо на холодную ступеньку.

В какой-то из весенних вечеров.

Они вместе стояли под накрапывающим дождём, и никто не хотел начинать разговор первым. Шли автобусы, всё чужие и озарённые тёплым светом.

— Ну ладно, — сказала Вета, сунув замёрзшие ладони поглубже в карманы пальто. Там она нащупала крошечную дырку в подкладке и окончательно посерьёзнела. — У твоего друга плохая девушка. Но я-то не пью, не курю, заканчиваю университет. Чего ты недоволен постоянно?

Бежала за ним пол остановки от университета, вспоминая по дороге пошловатое девичье стихотворение типа «ждала — пришёл — любила — забыла», а потом схватила его за рукав — надоело бежать. Рукав он выдернул, и Вета даже обрадовалась — можно сунуть в карманы задубевшие пальцы.

— Слушай, так и будешь убегать? Я тебя час прождала.

— Ну да, час таращилась на каких-то парней, — Андрей всеми силами изобразил отвращение — уголки губ поползли вниз. — Ты себя в зеркале вообще видела? Пальто расстёгнуто, юбка короткая, сапоги до колен. Я пошёл, короче.

Он секунду помедлил, дожидаясь, видно, когда Вета опять схватит его за рукав куртки, но она не собиралась ещё раз проскрести ногтями по потрескавшейся чёрной коже. Подкатил автобус — идущий совсем в другую сторону — и Андрей запрыгнул в него следом за двумя парнями очень делового вида. На остановке разом стало пусто. Жёлтый фонарь отражался в мокром асфальте: дождь разошёлся, как девица на похоронах.

Вета пошевелила пальцами в карманах — они пусть медленно, но отогревались. Жалко было только пальто: шерстяное и ужасно фирменное, оно наверняка потеряет форму он такой незапланированной стирки. Вета украдкой глянула на небо — кислотные дожди, городская осень — и зашагала прочь от остановки и от поднадоевшего за день здания университета.

В такие дни она забиралась в первый попавшийся автобус — потому что здесь каждый вёз её до дома — и замирала у заднего поручня, уткнувшись лбом в стекло. Кондуктор обычно не цеплялся, завидев проездной. Если вдруг находилось незанятое место, Вета падала на него и доставала плеер. Это было привычно настолько, что она даже не чувствовала вкуса музыки. Хотя после целого дня в лаборатории батарейка в плеере могла и сесть — тогда Вета слушала по наушникам тишину, замечая подвох только ближе к дому.

Но сегодня есть не хотелось: в лаборатории нашёлся пакетик растворимого пюре, да и мытьё пробирок она оставила до завтра, значит — почти выходной. Андрей обещал встретить её вечером, поэтому Вета ещё и красила ресницы, вызывая бурю эмоций у напарницы по эксперименту. Она же не знала, что прождёт Андрея, прислонившись к колонне, час.

А потом ненароком оглянется назад, и увидит там его, сгорбившегося и с гадкой гримасой на лице — уголки губ опущены вниз, как будто вместо собственной девушки он увидел отвратительную плесень на колонне.

— Ты смотришь на тех парней? Ну-ну, давай дальше, а я пошёл.

Видно, с работы его опять увольняют. Вета мельком глянула на группу молодых людей, предоставленных самим себе и горячительным напиткам, и пошла следом за Андреем. Не в лабораторию же ей было обратно тащиться.

Сентябрьская суббота.

Солнце заходило за дома — серое небо за узким окном подёргивалось вечерним туманом, как молочной пенкой.

— Привет. — Он опустился на ступеньку рядом, но не так уж близко, в шаге от неё.

«Ну вот, перегородили весь проход», — подумалось Вете. Хотя не так давно заработал лифт, и ходить мимо неё перестали.

— Ты прости. Я не хотел тебя задеть, — мученически выдал Антон. Было видно, что он очень старается.

— Да ничего. — Она давно замёрзла, давно повторяла себе, что нужно встать и идти, но вместо этого только смотрела в одну точку и никак не могла прекратить. — Всё в порядке.

— Я вижу, как всё в порядке. — Он помолчал, гоняя носком кроссовка пылинку по бетонной ступеньке. — Понимаю, что не хочешь рассказывать. Просто так всё не бросают и не едут в неизвестность и пустоту. Так только бегут.

— Бегут, — бессмысленно повторила за ним Вета. Она снова собиралась бежать, но вот теперь-то куда? И не пора ли завязывать с этим? Ото всех не набегаешься. Она сказала вслух и сама не заметила, как. — Ото всех не набегаешься.

— Правда, — кивнул Антон, глядя себе под ноги. — Слушай, может быть, не обязательно уезжать из города, можно просто уволиться из школы и попробовать найти другую работу?

Вета смотрела на пылинки. В рыжем свете солнца они танцевали в воздухе и на ступеньках.

— Я не могу всю жизнь шарахаться от тёмных углов и шорохов. — Она отвела взгляд и ощутила, как горячая кровь прилила к щекам. — У моего парня была собака. Мраморный дог Рей. Когда он клал передние лапы мне на плечи, он с лёгкостью мог лизнуть меня в лоб, представляешь?

— Неслабая собачка, — напряжённо проговорил Антон. Вета видела, как он нервно сцепляет и тут же расцепляет пальцы.

— Да, и на редкость добрая. Он всегда подвывал мне, когда я плакала. — Она облизала пересохшие губы. — Когда у Андрея выдавался плохой день, он брал ремень и… ну ты понимаешь?

Снова охрипла. Вета опустила голову, дожидаясь, пока сойдёт нервный румянец.

— Наверное.

— Я боялась, что однажды дело дойдёт и до меня. Думала, что сделаю очень правильно, если уеду. Оказалось, я трусливо сбежала, так?

— Нет, ты…

— Не считай Андрея абсолютным злом. У меня было полно причин уезжать и без него. Например, мне осточертели подковёрные интриги подружек. Ещё тётя, она просто довела меня своими придирками по любому поводу. А научная руководительница считала, что я слишком зазналась. Ты спросил меня, почему я уехала, а мне нечего было ответить. Я сама всё думала — почему? До сих пор думаю и не могу придумать. Мы с Андреем встречались пять лет, он мне вроде сделал предложение, я его вроде приняла. Я пять лет готовилась к тому, чтобы поступить в аспирантуру. Всё как у людей, да?

Она подняла глаза.

— Пожалуйста, не надо, — попросил Антон. Вверху звучно и гулко хлопнули дверью.

— Не надо что? — едва ли не закричала Вета.

Антон подвинулся к ней и обхватил за плечи. Неловко, так обнимают, когда не знают, что сказать, и прячут взгляд. Вете стало трудно дышать от запаха осеннего ветра в его волосах и — уже почти выветрившегося — запаха сигарет. Стало тепло испачканным в подъездной пыли ладоням.

Зажурчала вода по трубам. Вета отстранилась и, чтобы чем-то заняться, принялась отряхивать ладони одну о другую. Юбка давно измялась — заметила она, и на манжеты блузки стали серыми. Пора стирать.

— Пойдём домой? — предложил Антон, покосившись на сумку с тетрадями, которая всё ещё стояла под почтовыми ящиками.

— Пойдём. Только там есть нечего, как всегда, — ответила она, и стало больно пересохшим губам.

— Хочешь, я схожу и куплю чего-нибудь?

— Хочу, — тихо улыбнулась Вета.

Вета сидела на подоконнике в халате и болтала ногами. За её спиной стараниями Антона было приоткрыто окно, так что вечерний ветерок гулял по кухне и без проса трогал полотенца и тетрадки, брошенные на столе.

Антон жарил картошку — такая роскошь. Вета и не помнила, когда последний раз оставляла себе немного сил, чтобы почистить пару клубней. Она вдыхала запах горячего масла и была почти счастлива. Завтра всё-таки воскресенье, а не понедельник.

— Ты такой идеальный. Идеальный-идеальный. Таких больше не делают, — сказала она и скрестила босые ноги.

— Таких, как я, на каждом углу бесплатно раздают. По десять штук в одни руки.

Шипело масло на сковородке. Антон накрыл её крышкой и отошёл к столу, вытирая руки полотенцем.

— Как тут твои двоечники поживают? — Он подцепил верхнюю тетрадку, и с неё на стол соскользнул белый конверт с разошедшимися швами и потёками клея.

Вета не потрудилась убрать записку, так и бросила сверху, вместе со всеми остальными бумагами. «Читать чужие письма неприлично», — хотела напомнить она, но разве же это письмо? Одна глупая строчка.

Антон изучал её слишком уж долго.

— Что это? — спросил он поблекшим вдруг голосом.

— Понятия не имею. Лежало у меня в почтовом ящике.

Ветер из окна стал противным, продул халат насквозь, и она обернулась, чтобы закрыть окно. Город подмигнул ей рыжими огнями сквозь кроны деревьев.

— Кто это написал, ты знаешь? — Он протянул записку Вете, и она снова различила округлые буквы, три восклицательных знака.

— Откуда? — удивилась Вета. — Здесь нет подписи. Хотя предполагаю, что это сделали мои дети. Кому ещё!

Она так и не закрыла окно, и в осенних сумерках над Петербургом пронёсся долгий прерывистый звук, похожий на плач десятков голосов. Смолкло гудение машин вдалеке, ветер забился под карниз и затих там, и на секунду в городе остался только плач.

— Это снова трубы? — глупо спросила Вета.

Глава 12. Ты забыла давно

Полетаем, как в последний раз.

Десятое сентября. Воскресенье.

В воскресенье утром она отправилась в школу, клятвенно обещая себе, что проведёт там не больше получаса, а потом — сразу домой.

— Собери у них тетрадки, — сказал Антон прошлым вечером.

— Я их не могу заставить замолчать, ты хочешь, чтобы я их заставила написать что-то?

Они стояли на кухне друг напротив друга, а на плите пригорала картошка. Вкусный запах щекотал ноздри, желудок жалобно скулил.

— Я не знаю, ну у них же есть и другие занятия? — Антон беспомощно развёл руками. — Возьми те тетради.

— Где я буду искать учителей в воскресенье?

На самом деле она давно поняла, как и что будет делать, но от одной только мысли, что завтра придётся идти в школу, тут же пересохло в горле и закололо в боку. Взгляд опять упал на записку — её Антон так и не выпустил из рук. Округлый девичий почерк.

Вета тяжело опустилась на табурет и подпёрла голову рукой. В затылке растекалась свинцовая тяжесть.

— Хорошо, я поищу в шкафах. Вроде бы там были какие-то старые контрольные.

Она так и не поняла, что за демон его укусил. На что ему сдался клочок бумаги с неровно оборванным краем.

— Ты что, так переживаешь за мой класс? Если честно, я не поняла шутки с пугалом. Это что, местный колорит?

— Можно и так сказать. — Антон криво усмехнулся и отвёл взгляд. — Понимаешь, мне тут один знакомый рассказывал о девочке, которая тоже что-то твердила о пугале.

Он сощурился, глядя мимо, и сжал губы в тоненькую ниточку. Вета поняла, что теряет его, и потянула за рукав.

— И что стало с той девочкой?

— А? — очнулся Антон. — Нет, ничего. Вроде бы она была сумасшедшая.

…В фойе школы её взглядом остановила бабушка-консьержка.

— Я учительница, — оправдалась Вета сквозь головную боль. — Нужно кое-что забрать из кабинета.

И продемонстрировала ключи. Больше на пути ей никто не попался. Школа в выходные, оказывается, больше не пахла мокрым паркетом. Она пахла пылью и старыми книгами. Вета только сейчас заметила, как отличается её кабинет ото всех остальных.

Громоздкие шкафы, восседающие на них пыльные чучела, безглазые манекены с выпотрошенными внутренностями, цветы в горшках и кадушках обжили кабинет и почти забрали его себе. Ещё совсем немного, и они выдавят отсюда людей.

«Мы оберегаем природу!» — громоздился на стене выцветший плакат. Его подпирал ещё один с подробной инструкцией: «если ты решил серьёзно заняться биологией». Вета ушла в подсобку и поплотнее прикрыла за собой дверь. Она не хотела, чтобы безглазые манекены таращились ей в спину.

Из-под ног испуганно прыснул таракан, заметался от одной ножки стола к другой и сообразил наконец спрятаться под шкафом. Вете даже давить его не хотелось. Будет потом валяться под ногами всю неделю. Она спохватилась — вспомнила, что уже решила уходить из школы.

Шторы везде были задёрнуты. Наверное, вездесущая Роза постаралась — чтобы не выцветала мебель. Вета бросила сумку на стол, открыла самое большое окно и дёрнула на себя первую попавшуюся дверцу. Из шкафа на неё чуть не посыпались свёрнутые в трубки плакаты.

Роза обещала прибраться в шкафах, но, видимо, так и не собралась. Вета отступила, закрывала лицо рукой — шкаф дохнул на неё застаревшей пылью и сушёными тараканами. На пол посыпалась бумажная труха.

Половину полок занимали картонные коробки с надписями «ракообразные», «насекомые»… рассматривать дальше Вета не стала. Она не без труда затолкала обратно плакаты и прижала дверцу, пока не щёлкнули магниты.

Контрольные не нашлись ни в следующем шкафу, ни в ещё одном, и Вета, преодолевая желание пойти и вымыть руки от пыли, попыталась вспомнить, где же их видела. Вспомнила — в столе.

Там было три выдвижных ящика, заваленных хламом ещё со времён Жаннетты, но контрольные нашлись сразу. Вета пересчитала их — одиннадцать, как и полагается. Перебрала, просто ради интереса, и сразу же обратила внимание на два похожих почерка. Почерком вроде таких и была написана записка. Один принадлежал Ронии, а другой — Алейд.

Она сложила все листы в сумку и поторопилась убраться из комнаты. Откуда-то взялось гаденькое предчувствие, что сейчас её застукают за этими детективными изысканиями. На пороге подсобки Вета оглянулась: безглазый манекен таращился ей вслед.

— Хватит уже, — шикнула она то ли ему, то ли себе и закрыла за собой дверь.

Учительская оказалась закрыта. Пришлось под пристальным взглядом бабушки-консьержки выбираться на улицу и искать там телефонную будку. Номер дежурной части Вета уже выучила наизусть. Разбуди в три часа ночи — сначала скажет, а потом уже швырнёт учебником.

— …Сейчас никто не может ответить на ваш звонок. Если вы считаете, что ваше сообщение может быть важным, можете проговорить его на запись, — сообщил холодный женский голос.

Вета тяжело вздохнула.

— Антон, это по поводу пугала. Я нашла контрольные, и тут вроде бы есть похожий почерк. Заезжай, когда сможешь, я буду дома.

Она вернула трубку на рычаг и только сейчас поняла, что домой её никак не тянет. Вета отошла в тень ближайшего клёна — а сегодня выдался очередной ласково-солнечный день — и нашла в сумке ежедневник, куда записывала адреса своих детей.

— Далеко, — вздохнула она, впервые видя такое название улицы.

Дорога через газетный киоск — должны же там продавать карту города — казалась и правда не близкой.

Всё то же 20-е число всё того же августа

Пригород встретил её ветром в лицо и скрипом песка на зубах. Электричка выплюнула своих пассажиров на платформу и, трубно прогудев, скрылась за лесом.

Здесь было много сосен и мало хороших дорог. Перекинув сумку через плечо, Вета зашагала через песчаные барханы, поросшие редким леском. Она родилась и выросла в пригороде, но никогда его не любила.

Зимой здесь оказалось слишком холодно и пустынно, летом — жарко и людно, а в межсезонье дороги развозило так, что пара машин до сих пор оставались на тех самых местах, где застряли годы назад. Их каркасы ржавели под дождём.

По привычке она хотела купить хлеба, но в магазине не было света, и торговали прямо со стола, выставленного на крыльцо. А перед ним собралась большая очередь — Вета не стала дожидаться.

Через дорогу уже показался её дом. Старый, деревянный, с внешней лестницей на второй этаж, он скрипел на ветру, скособоченный, как старик. Полуслепой дедушка-сосед курил, сидя на лавке возле своей двери.

— Здравствуйте, — крикнула ему Вета и взялась за шаткие перила.

Он сощурился в её сторону.

— Не вижу, кто это. Катя, ты?

— Её дочка, — вздохнула Вета и, не прислушиваясь больше к его бормотанию, пошла вверх по скрипящим на все голоса ступенькам.

Задребезжал флюгер-петух на крыше и повернулся к ней хвостом.

— Вот так всегда — одна сплошная задница, а не жизнь, — проворчала она, заправляя за уши всклокоченные ветром пряди.

Крики из дома она уже услышала. Правда, приглушённые, доносящиеся из самой дальней комнаты, но злобные, как и всегда.

Вета постучала так, что задребезжали стёкла в окнах прихожей — ноль реакции. Пришлось искать в сумке ключи, под толстой пачкой документов, за ненадобностью сложенных вчетверо, под расчёской и старенькой губной помадой — вдруг обнаружилось, что у неё давно потерялся колпачок.

Ключи нашлись и тяжело легли в ладонь, целая связка: от тётиной квартиры, от родительского дома, от лаборатории и кладовки, и ещё от сарая тут же — давно пора выбросить, а всё рука не поднималась.

— Эй, я приехала, — привычно оповестила она, бросая сумку под зеркало, и — туда же — ключи.

На истёртом ковре в прихожей валялась отцовская куртка, из карманов которой высыпались сигареты и спички, и ещё какая-то коричневая труха. Вета брезгливо обошла её по кругу.

— Вот и давай-давай! — послышался из кухни мамин голос. Следом за этим бахнуло об пол — и разлетелась на куски тарелка. — Чего тянешь-то?

— Пусти-и-и, — тоненько завизжал отец.

Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги — уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» — старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.

— Давай уже, хватит людей смешить. — Она упёрла руки в бока.

Вета подняла кружку и остановилась в дверном проёме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.

Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжёлой люстры, была привязана верёвка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дёргалась, пытаясь найти опору. Но напрасно — табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.

— Табуретку подай. Табуретку!

— Мама, — напомнила о своём появлении Вета. Она могла стоять у дверного косяка хоть до самого вечера, но желудок уже давал о себе знать утробным бурчанием. Правило оно не соблюла: никаких сил уже не было на дурацкие правила.

— Ой! — мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. — Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.

Вета молча подняла с пола табуретку, кружку вернула в раковину и ушла в прихожую — за веником и совком. Там по ногам побежал сквозняк из щели под дверью.

Она вспомнила, что так и не смыла с лица хрустящую пыль. Но в ванной из крана пошла ржавая жижа вместо воды. Вета опёрлась рукой о бортик раковины и прислушалась к тому, как за стеной родители выясняют, кто больше виноват в том, что дочка расстроилась.

Сказать им сейчас или потом, когда успокоятся?

Она подняла голову и опять посмотрела в зеркало. Из-за жёлтого света лицо казалось совсем страшным и бездвижным, как будто восковым. Вета попыталась улыбнуться — получился угрожающий оскал.

В дверь робко постучали.

— Кушать будешь?

— Да, мама.

— Коля! — протяжно разнеслось по коридору. — Сходи за хлебом, хоть какая-то от тебя польза будет.

За окном уже совсем стемнело, соседние крыши скользко блестели от дождя, а внизу хлопали двери, отчего весь старый дом содрогался.

— Я уезжаю. Через три дня, — сказала Вета, поставив кружку точно в центр квадратика на клетчатой скатёрке, прожженной в одном месте, а в другом — надрезанной ножом.

— Так ты уже решила, — не глядя на неё, мама выводила узоры на запотевшем окне. Рисовала дивные, нездешние цветы.

— Да, и документы уже пришли. Меня берут.

— Ну, раз ты решила.

В соседней комнате телевизор монотонно зудел голосом диктора. Вета раздражённо обернулась не дверь, но вспомнила, что стекло в ней разбито, и закрываться совсем нет смысла.

— Я не буду тебя держать. В конце концов, сколько можно тебя держать, — сказала мама, подцепив со стола чашку. Груда посуды в раковине стала чуть больше. — Туда хотя бы письма доходят? И позвонить можно?

Она включила воду, и её шум сразу перекрыл и бормотание диктора, и шорох дождя за окном, и то, как сильно колотилось сердце Веты. Она вдруг поняла, что не знает ответов на такие простые вопросы.

Это как утро экзамена — кажется, что знаешь всё и готов ответить, а первый же вопрос ставит тебя в тупик.

— Не знаю, я потом выясню. Раз в год можно уезжать в гости к родным.

— Понятно.

Громыхала посуда, а Вета, прислонившись спиной к подоконнику, чувствовала, как бежит на тоненьких лапках сквозняк. По плечам, потом по спине и вниз, к коленям.

— Я туда не перееду, — сказала мама, дёрнувшись, словно желая повернуться.

Вета поковыряла утеплитель в щелях рамы, серая пыль осела на пальцы.

— Я знаю.

За окном загудело, и старый дом снова дрогнул — мимо посёлка неслась ночная электричка. Она вернула Вете тоскливое чувство расставания и тихую радость, остатки которой едва-едва теплились в душе, убитые метаниями последних дней.

Десятое сентября.

Ночные мысли о пугале сдуло утренним ветром, вымело помелом из жёлтых листьев. Он полночи размышлял о том, как искать автора записки, если его вдруг не окажется среди подопечных Веты, так ничего не придумал и заснул на жёстком диване, даже не замечая, как ноет от неудобной позы шея.

Разошёлся день, и на работу удосужился явиться Март. Антон даже боялся предположить, сколько же галочек возле фамилии напарника уже наставил Роберт, потому что то ли Роберт был очень занят другим, то ли у Марта нашёлся сильный покровитель, но из Центра его пока что выгнали.

Он полчаса пил чай с единственным печеньем, жаловался на то, что не выспался, потом уныло созерцал пейзаж за окном. Потом пришёл этот вызов — дежурный отчитался бодрым тоном и спросил, вызывать ли экспертов. Как будто сам не знал. Но — каждый раз спрашивал.

— Вызывать, — сообщил Антон.

Давно их не вызывали вот так — прямо на место преступления. Чаще передавали пухлые папки с делами из милиции. И если вызывали, это значило только одно — магией там не просто пахнет, а воняет, и на вонь давно сбежалось пол района.

Вета почти отчаялась, блуждая по незнакомому кварталу. Она шла вдоль набережной — ухоженная и празднично разукрашенная часть осталась позади вместе со стелами и парапетом, Вета шагала по узкой асфальтовой дорожке, слева от которой к воде уходил поросший травой склон. Справа возвышались дома, каждый был отмечен большим синим номером, но нужного никак не находилась.

Она прошла набережную до самого конца — там уже тянулись огороженные стройки и нехоженые рощи клёнов — и снова вернулась к главной дороге. Спросила у прохожих, в ответ ей только покачали головой. Ноги начинали ныть, требуя немедленного отдыха. Солнце жарило, как сумасшедшее.

Вета остановилась посреди тротуара, чтобы вытащить ежедневник и сверится. Всё так и было, она не ошиблась. Она оглянулась по сторонам и заметила на лавочке у подъезда двух пенсионеров.

— Как тебя не в ту степь занесло, девонька, — сказал один из них, выслушав вопрос Веты. — Площадь Союза знаешь, где? Вот оттуда близко, а отсюда тебе долго топать.

По его объяснениям выходило, что нумерация домов оказалась напрочь перепутана. Она сникла окончательно: площадь Союза была в трёх остановках отсюда, если она правильно помнила, а с её печальной способностью путать маршруты автобусов путешествие затянется до вечера. Она вообще не собиралась долго бродить по городу — вдруг Антон уже приехал и теперь не знает, где её искать.

Плескалась о берег серая вода, и Вета подумала, что даже не помнит названия реки.

— Сова, — тихонько подсказали сзади.

Она обернулась, соображая, что знает этот голос, особенно извинительную интонацию в нём. «Можно я оставлю здесь сумку?».

— Екатерина Николаевна, вы просто так гуляете? — Рония шагнула вперёд, по тюремному сложив руки за спиной. Вряд ли она смотрела на горизонт, скорее себе под ноги, но ветер дышал в её лицо и развевал неубранные волосы.

— Елизавета, — со вздохом поправила Вета.

— В меня Арт вчера пеналом кинул, — безо всяких интонаций выдала Рония. — И я видела, как вы туда-сюда ходили по набережной. Я тоже люблю гулять. А мальчишки у меня порвали тетрадку. Вы скажете им?

— Скажу, — пообещала Вета. Она искала Алейд, осознанно выбирая вариант полегче, Алейд казалась ей проще и улыбчивее. Но нашла всё равно Ронию. Судьба? Или как они здесь говорят, Вселенский Разум. Интересно, кто это.

— Постойте со мной, — попросила Рония тем же тусклым голосом, как будто рассказывала о смерти, с которой давным-давно смирилась. — Вы же не торопитесь, да?

Вета смотрела на неё украдкой: серенькая юбка и такая же кофточка, волосы неясного цвета и мальчишеская фигура. В восьмом классе так просто стать гадким утёнком.

— Вы же не уйдёте, да? Вы же нас не бросите?

Формальное «нас» вдруг превратилось в жалобное «меня». Вета ощутила, как дрожат руки. С новой силой заныли виски. Она сжала пальцы на ремешке сумки.

— Рония, скажи, что случилось? — спросила она тихо, и в ответ зашептали тёмно-серые волны Совы. Визжали вдалеке дети, и город вёл свою привычную воскресную жизнь, но Рония услышала. Дрогнули её плечи. — Что случилось у вас, милая?

Она обернулась. Волосы Ронии неопрятно падали на лицо, и розовый закат разливался по её щекам.

— Ничего не случилось, Екатерина Николаевна. Почему вы так спрашиваете?

Вета поймала и не отпустила её взгляд.

— Скажи честно. Я знаю, что это ты написала мне письмо. — Так вести разговор, кажется, требовала педагогика. Хотя Вета не знала точно.

Ручка сумки впилась в ладонь так, что, кажется, оставила след на коже. Голые коленки Ронии щекотала длинная трава, Вета удивлялась, как девушке не холодно в летнем наряде под не летним ветром. Река пахла горьким дымом и тёмной водой.

— Вы, наверное, ошиблись, я не писала. — Она вдруг шагнула ближе и по-детски взяла Вету за руку, сжав в ладони её пальцы. — А вы нас любите?

Пальцы Веты были ледяные, а пальцы Ронии — горячие, как от лихорадки. Она сжала сильнее, требуя ответа.

— Конечно, люблю. Я же ваш классный руководитель, — хрипло отозвалась Вета. Она была как в театре. Вышла на сцену и громко и фальшиво выдала свою роль: конечно, люблю. Зрители заулюлюкали и бросили в неё тухлым помидором.

И в голову ей вдруг пришло, что всё это — ещё одно изощрённое издевательство. Сейчас из ближайших кустов выскочат оставшиеся десять восьмиклассников и как засмеются. Но вокруг только тихо шумел ветер, и даже не визжали дети — их уже разобрали по домам.

— Мы вас тоже любим, — уверенно, но тем же бледным до синевы голосом вторила ей Рония. — Пойдёмте. Вам на какой автобус? Мне на третий можно, можно на шестнадцатый.

Она потянула Вету дальше по набережной. Уверенно, как ребёнок тянет маму к витрине с нужной куклой. Без стеснений. Шла на шаг впереди и сжимала пальцы Веты, а в висках той колотилась кровь.

«Эта ненормальная. Чокнутая», — сказала Роза в её голове и скривилась, как будто в её чае плавал рыжий таракан.

Округлый почерк встал перед глазами. Он, конечно, был похож на почерк из письма, но разве мало в мире прилежных округлых буковок, которые девочки выводят на криво оторванных тетрадных листках!

«Пугало, оно вернулось». Или как там было?

— Рония, ты знаешь, что это за история с пугалом? — Свободной рукой Вета провела по невысокой ограде набережной. В чугунных завитушках застряли сухие листья. Она не заметила, как поросший травой склон сменился бетонными плитами, уходящими к воде.

— Я не очень люблю детские страшилки, — по-взрослому сердито отозвалась Рония. Она тут про любовь, а Вета лезет с какой-то чушью.

— Скажи, у тебя всё хорошо? — Ей больше нечего было спросить, и ветер немилосердно трепал подол юбки.

— У меня? Не очень, — спокойно сказала Рония. — Меня не любят в классе. Бросаются бумажками, обзываются. Могут просто не замечать. Меня не любят учителя. Они между собой называют меня «эта чокнутая», я слышала. Мне очень сложно, Елизавета Никодимовна. Вы меня любите?

— Да, люблю, — собирая пыль с чугунных перильцев, выдавила Вета.

— Вы не жалуйтесь моей маме на мои оценки. Я стараюсь. Просто я не одарённая.

На пляже — песчаной косе, уходящей в реку прямо с каменных ступенек — носилась пара весёлых псов, рыча и перетягивая друг у друга сдувшийся мяч. Хозяин с пучком поводков в руках, сидел под покосившимся зонтиком-мухомором. Он поднял глаза на Вету и Ронию, когда они прошли мимо. Песок забился в туфли, но Вета не решилась остановиться, чтобы вытряхнуть его. Рония упрямо тянула вперёд.

— Домой, — сказала она. — Пора. Мама увидит. А я закрою глаза, и как будто ничего не произошло. Вы обещаете не вызывать мою маму в школу?

— Что с тобой случилось?

Рония оглянулась на неё.

— Ничего. Но вы же будете любить меня, правда?

Вета не ответила. Здесь у подъездов домов стояли каменные первобытные монстры, как сторожевые псы, и таращились на Вету, как будто понимая, что она здесь чужая, и скалили каменные клыки ей в спину.

— Рония, послушай, я…

— Вот здесь остановка, — удовлетворённо заключила та и встала, прижавшись щекой к плечу Веты, как примерная дочь.

На них обернулись: женщина с тяжёлыми сумками и компания молодых людей чуть поодаль, и слова, которые собиралась произнесли Вета, комом застряли в её горле. Подкатил пустой воскресный автобус, не их, да и Рония не шевельнулась, но остановка тут же опустела.

— Вот мой идёт, — сказала девушка, щекоча тёплым дыханием плечо Веты. Она отстранилась, встала напротив и очень серьёзно посмотрела ей в глаза. Рония упёрла руки в бока¸ сразу сделавшись похожей на свою маму — испуганная, но не сдавшаяся. — Вы обещали, что не уйдёте, да? Я помню. Вы обещали.

Скрипнули тормоза. Рония прыгнула на подножку и оттуда помахала Вете рукой, как будто они были старыми добрыми подругами, и вот в очередной раз прогулялись по набережной. Вета хотела помахать в ответ, но обнаружила вдруг, что руки потяжелели, как будто весь день она перетаскивала набитые колбами биксы.

Автобус сердито зарычал и тронулся с места, Вета осталась одна под металлическим козырьком остановки. Ветер мёл дороги и пересыпал песок. Она думала о том, что ещё можно доехать до площади Союза и поискать дом Алейд, но ветер зло шипел: хватит. Хватит уже дёргаться, ничего ты не сделаешь, Жаннетта — и та не смогла.

Письмо всё ещё лежало в сумке, и Вета с трудом преодолела желание вынуть его и перечитать. Может, и правда, идиотская шутка, в которую Ронию не посчитали нужным посвятить? Кто-то кидался в неё пеналом. Конечно Арт, кому ещё.

Можно было бы позвонить матери Арта и пожаловаться один раз, но на всё. Должен же найтись способ повлиять на неуправляемого подростка. Можно было пойти к директору и потребовать, чтобы он разбирался. Сколько ей ещё терпеть, в конце концов?! Устроить ему истерику. Ни один директор не имеет права сидеть в своём мягком креслице, когда мальчишки-маги кидаются на учителей с угрозами.

Вета слушала, как хрустит на зубах песок, и раздумывала о том, что напишет в своём заявлении об уходе.

Чёрную служебную машину Вета увидела издали, но не сразу поверила, что её уже разыскивают и ждут. День клонился к вечеру, но тёплое сентябрьское солнце ещё висело над площадкой, отражаясь в стёклах дома невыносимо оранжевыми бликами. Не поверила, пока ей навстречу с лавочки у подъезда не вскочил Антон.

— Где ты ходишь? — Он схватил её за руки, как будто она собиралась вырываться и убегать. Сзади — Вете показалось — зашептались мамаши, которые, как обычно, выгуливали детвору на площадке.

— Гуляю, — ответила Вета глухо от растерянности. — Нельзя?

— Можно. — Он отпустил её, опустил взгляд и привычным жестом потёр затылок. На асфальте красовалось солнце, нарисованное цветными мелками, за солнцем дом и девочка с огромными глазами. — Прости. Чего-то я правда насочинял. Ты сказала, что будешь дома. Так что там с контрольными?

— Да. — Вета достала из сумки пачку тетрадных листов, перебрала их снова — вроде бы все, одиннадцать, и письмо. «Пугало» — бросилось в глаза. Вета сложила лист надписью внутрь и всё вместе протянула Антону. — Бери, если нужно. Как думаешь, надолго может растянуться процедура увольнения?

Глава 13. Это был дождь

Понедельник, одиннадцатое сентября — день побегов.

С утра пронеслись пятиклашки. Шумные, с цветными пеналами и дневниками. Вета рисовала вместе с ними таблицы и растворяла в воде марганцовку. На перемене пошла к директору. Она уже испугалась принятого решения и малодушно надеялась, что на месте окажется только секретарь, и она оставит заявление на столе. На подпись. Подпишете — позвоните.

Но директор был на работе. Он попивал чай из щербатой кружку и смеялся о чём-то с секретарём. Его грузная фигура смешно смотрелась на маленьком стульчике для гостей.

— Вот, — сказала Вета и уложила на стол перед ним заявление.

Директор лениво покосился в сторону бумаги.

— Хорошо, что вы пришли, — защебетала секретарша, вытаскивая ручку из пучка на затылке. — Вот здесь распишитесь. Вы знаете, что теперь будете работать на полставки заведующей школьного музея?

— Я не буду работать, — оборвала её Вета. Деть руки оказалось некуда. Она стояла, сама как школьница — руки за спиной. А дверь была открыта, урчала гулом голосов перемена, и дети то и дело проходили мимо. Приостанавливались. Может, смотрели ей в спину.

Директор подтянул к себе её заявление, и на его лбу собрались глубокие морщины. Секретарша замерла с приоткрытым ртом, всё ещё держа на весу журнал, где Вете полагалось расписываться.

— И почему же это, скажите на милость? — Директор глянул на неё над стёклами очков, зло и испытывающее.

— Я не могу с ними работать.

— С ними — это с кем? — он старательно прикидывался или вправду ничего не знал. Вета только сейчас подумала, что её проблема — не единственная и не самая огромная в школе. Странно.

— С восьмыми классами. — Она смотрела в угол окна, туда, где за стеклом покачивались толстые чёрные провода. За решёткой-солнышком покачивались клёны, напоённые утренней прохладой, и скалился во все тридцать два человеческих зуба динозавр.

— А, — усмехнулся директор, открываясь на спинку стула. Руки сложил на круглом животе. — Ясно, они вас довели.

Она поняла, что ничего не ответит, хотя утром готовила доводы, речи и тирады. Очень правильные. Очень нужные. Вета не могла отвести взгляда от динозавра, и руки её уже дрожали так, что прятать их за спиной стало жизненно необходимо.

— Ясно, — повторил директор, когда устал сверлить её ненавидящим взглядом. — Тогда вот вам мой ответ: я этого не подпишу.

Вета собралась с силами и взглянула на него: директор выводил в углу её заявление злобное «отказать». И размашистую подпись. Она закрыла глаза и облизнула пересохшие губы.

— Идите работайте, — сказал директор и встал, расставив застонать несчастный стул. — У вас сегодня уроки.

— Я не пойду, — произнесла Вета почти по слогам и открыла глаза.

Он стоял напротив, громадный, как скала. Любой бы испугался. И она чувствовала, как по скуле течёт капля холодного пота.

— Я не выйду на работу, и вам придётся уволить меня по статье. Через суд. Или не знаю, как ещё. Я просто не приду к ним на уроки.

Секретарша даже не пыталась изображать вежливость — неотрывно наблюдала за Ветой. Не моргая. К лицу директора из-за воротника рубашки подступила багровая краска. Вета поняла, что уже не говорит — хрипит, как смертельно больная.

— Вам лучше выпустить меня из этого вашего… города.

— Не придёте, да? — рыкнул он. — Ах, вас дети довели. Какие все неженки. А где я, по-вашему, буду искать нового учителя биологии посреди учебного года? Где, спрашивается? И отправляйтесь работать без всяких тут ультиматумов! Когда найду нового учителя, тогда и катитесь, куда угодно. Хоть к демонам.

Хлопнула дверь, так что порывом ветра дёрнуло юбку Веты. Он скрылся в своём кабинете, а Вета осталась стоять, глядя на сиротливый листок бумаги, в углу которого стояло грозное «отказать».

— Так вы распишитесь за музей? — осторожно спросила секретарша.

— Ну и ты расписалась? — поинтересовался Антон в телефонную трубку.

После пятого урока второй смены школа вымирала. Ещё шли уроки за плотно закрытыми дверями кабинетов, ещё крошился на пол мел, ещё стучали каблуки по деревянному паркету, но коридоры уже стояли пустыми, и парочка-другая учениц, гуляющих под ручку на перемене, торопилась вернуться обратно в класс — задолго до звонка.

В учительской тоже было пусто, только лежали на широком подоконнике букеты мумифицированных роз. Вета не стеснялась говорить, хоть вечно холодная и слишком большая телефонная трубка всегда казалась ей очень неуютной.

— Расписалась, — вздохнула она нехотя.

— Ну и зря.

— Я растерялась. Он на меня так закричал.

Но все оправдания были лишними. Вета и сама знала, что струсила и поддалась. Оглядываясь назад, она прекрасно понимала, что директор был ей не по зубам. Он мог бы и не такую заставить замолчать. А потом уйти, хлопнув дверью. Вета ещё легко отделалась.

— Никого он не будет искать на моё место, — выдохнула она обречённо. Он просто напросто сломил её неумелое сопротивление. Растоптал, как рыжего таракана, и захрустели под ботинком все доводы.

— Да уж. Ну и что, ты ему даже не рассказала про Арта? Да и вообще про всех своих?

За её спиной прозвучали шаги — вошла учительница русского языка, молча убрала журнал в шкаф и вышла, махнув на прощание шёлковым шарфиком. В последние дни она всё больше молчала, глядя на Вету. Сочувствующе, понимающе? Вета уже устала спрашивать и не получать ответов.

— Ничего я не сказала. Я просто не успела. Да и он сам всё прекрасно знал, думаю. Он так и выдал: они вас довели. Значит, знал.

— Странно. Раз знал, почему не принял меры? — совершенно искренне возмутился Антон. Вета чувствовала, что его раззадоривал не только её рассказ. Было что-то ещё. Но она не спрашивала — и без того хватало тем для размышлений. — Или я ничего не понимаю в педагогике, или это какой-то изощрённый садизм. У нас тут не рабство, в конце концов. И как сегодня вели себя восьмые классы?

Вета поняла, что не чувствует даже отвращения к себе. Вообще ничего.

— Как-как. Как обычно. Откололи кусочек от лёгкого. Ну, у манекена. Гипсовые крошки по всему полу…

Антон вздохнул.

— Что мне делать? — глухо спросила она. Из окон учительской было видно старое кладбище — раньше Вета его не замечала. А дальше — дом и площадка, на которой резвились дети.

— Слушай, у тебя документы с собой?

Сладко ёкнуло сердце.

«Конечно», — подумала Вета. — «Конечно, он придумает что-нибудь. Он ведь знает…»

— С собой. — Она понизила голос, снова оглядываясь. Коридор, видный из распахнутой двери учительской, пустовал. Лилия ушла уже давно — Вета сама видела, как та выходила на крыльцо с сумкой подмышкой.

— Через час я смогу приехать. Подождешь?

— Вообще-то у меня ещё урок с моими. Так что куда мне деваться? Жду. — Горькие судороги заставили губы дрогнуть в улыбке. На самом деле ей не хотелось смеяться.

Она положила трубку на место и, не торопясь, пошла в свой кабинет. Перемена подходила к концу, и Вета думала, у дверей её уже ждёт восьмой «А». Вера и Руслана, наверное, как всегда, сидят на подоконнике.

В закутке у дверей было пусто. Вета, не с первой попытки, но открыла вечно заедающий замок кабинета. Хойя приветливо помахала ей листьями — сквозняк гулял по полу, и ветер заглядывал в распахнутое окно. Она сама оставила его, чтобы хоть немного проветрить комнату от запаха пыли и старых бумаг.

По полу стелился равномерный слой гипсового и мелового крошева. В углу смирно лежал кусок отколотого лёгкого. Уборщица завтра наверняка будет возмущаться. Вета прошла за учительский стол, села. Раскрыла брошенный тут же ежедневник.

О чём она думает, не будет же никакого завтра. Она уйдёт из школы, даже если придётся до крови разбить руки о дверь директорского кабинета. Она уедет из этого города, даже если по степи за ней будет гнаться свора волков. Лучше бояться волков, чем собственных восьмиклашек.

Громыхнул звонок, разогнав пугливых воробьёв с ветки дерева. Вета барабанила ручкой по ежедневнику. Приоткрытая дверь и кусочек коридора мозолили ей глаза. Она не могла отвернуться. В коридоре было тихо: ни голосов, ни топота. Онемели неудобно сложенные руки.

Вета поднялась и прошла между партами, сосредоточенно слушая, как стучат её собственные каблуки. Выглянула в коридор: мимо, едва оглянувшись на неё, пробежал парень из параллельного восьмого. Вета захлопнула дверь.

«Они сегодня не придут», — сказал ей взглядом безглазый манекен.

Вета едва не рассмеялась от облегчения. Она прошла к окну: кленовая аллея пустовала, никто не сидел на низенькой ограде клумбы, и от этого ей сделалось ещё веселее. Как будто директор только что сам зашёл к ней и принёс подписанное заявление — пожалуйста, идите куда угодно. Она пошире открыла окно, едва не сбросив на пол горшок с фиалкой, и вдохнула полной грудью, в первый раз за демоны знают сколько времени.

Ветер пах опавшими листьями и гравилатом, который Алиса так и не обрезала. Как же легко думать об этом!

Вета поймала себя не том, что напевает, поливая цветы. Она раньше никогда не поливала, Роза сама заправляла порядком в кабинете и подсобке. Но в последний вечер ведь можно побыть хорошей. Пусть цветы запомнят её хорошую.

Она не заметила, как за окном заплакал дождь. Тоже, кажется, первый за всю осень. Зашептали листья клёнов, и тут же намок подоконник. Защищенная плотно прикрытой дверью, Вета рисовала в ежедневнике поезда. Можно не возвращаться в университет. Можно найти любую другую работу.

Любая работа будет лучше её нынешней.

«Вы обещали любить нас, помните?» — сказала в её памяти Рония и отвернулась к серой Сове. Дурацкое воспоминание, как некстати. Вета захлопнула ежедневник, взглянула на часы: до приезда Антона оставалось не так уж много времени, но она вдруг поняла, что не может больше сидеть в пропахшем пылью кабинете.

Вета бросила в сумку только ежедневник, все учебники и тетрадки оставив на столе — зачем они ей теперь! Спину щекотали одиннадцать невидимых взглядов. Она выпрямилась.

— Я никому ничего не обещала, — сказала она хрипло и, ощутив себя полностью сумасшедшей, повернула манекен лицом к стене. Почему всем не терпится навесить на неё новых обязательств?

Всё, что осталось — закрыть окно и ещё немного помучаться с дверным замком. На лестницах и в коридорах ей никто не попался. Вахтёрша даже головы не подняла. Но сердце всё равно заколотилось, как сумасшедшее.

И вдруг всё кончилось. Вместе с хлынувшим в лицо запахом осени и дождя Вета почувствовала свободу. Плащ сразу же намок, и волосы прилипли к шее. Под пристальным взглядом школы Вета прошла по кленовой аллее. Под ногами хрустел и шептал гравий.

Вскоре — за первым же поворотом — она избавилась от гадкого чувства, что ей смотрят в спину. Здание из белого кирпича скрылось из виду. Вета спряталась под козырьком магазина, хоть сюда всё равно доставали струи дождя, и приготовилась ждать.

— Что случилось? — напряжённо спросил Антон, пока Вета расправляла мокрые волосы. После холодного дождя ей показалось, что в машине ужасно жарко.

— Ничего. Они просто не пришли на урок. Ничего не случилось.

Антон похлопал ладонями по рулю, глядя на то, как дворники разгоняют воду с лобового стекла. Он остановил машину у тротуара и не собирался заводить снова. Вету это озадачило.

— А Каганцев Игорь случайно не из твоего класса?

Вета вздрогнула. Ей вдруг стали неприятны любые упоминания восьмого «А», и за дождём почудился неясный силуэт. «Дерево», — поняла она через секунду, но по спине успели пробежаться мурашки.

— Из моего. Почему ты спрашиваешь?

— Не пугайся только.

Вдох огнём прошёлся по пересохшему горлу.

— Когда так говорят, я не становлюсь спокойнее, знаешь…

От дождя дорога превратилась в сплошное серо-сизое марево, по бокам которого стояли тени-дома. Кто-то метнулся мимо, не понять — человек или просто ветер дёрнул ветку.

— Его убили сегодня утром, — заключил Антон, не глядя на Вету.

Она не сразу поверила. Детей ведь не убивают.

— Детей не убивают, — сказала она вслух. — Так нельзя.

— Нельзя, — согласно кивнул Антон и замолчал, предоставив ей самой додумывать.

Молчание за шуршанием дождя по крыше машины показалось глупым и надуманным. Как будто они снимают фильм. Сейчас из-за серой завесы выглянет чёрный глаз камеры, и оператор взмахнёт рукой — давайте дальше текст.

— Я про него очень мало знаю, — сказала Вета, почти готовая поверить в оператора и фильм. — Он сидел вроде с Артом. Бывало и выкрикнет что-нибудь, но, я думаю, по указке своего соседа, на большее его вряд ли хватило бы. И родители его на собрание не пришли, кстати.

Она подумала, что надо бы сделать пометку себе в ежедневник — родители не пришли, вызвать. И тут же передёрнула плечами.

— Ясно, — бесцветно сказал Антон.

Шипел дождь, ниагарскими потоками скатываясь с тротуара на дорогу.

— Скажи, что случилось? — Вете хотелось закрыть глаза, зажать ладонями уши, чтобы услышать как можно меньше. Ещё меньше. И ещё.

— Ну, его нашли ближе к обеду. Сидел так спокойненько под деревом, недалеко от дома. Сидел, смотрел перед собой. Толкнули — повалился на бок.

Он замолчал. Не пересказывать же ей сухие сводки протоколов. Про то, что повреждений не обнаружено, да и вообще физически он оказался полностью здоровым. Ну, только что мёртвым. Так сказали эксперты. Или рассказать?

Вета тёрла глаза до тех пор, пока перед ними не замелькали цветные круги, но легче всё равно не стало. Она очень боялась, что он станет рассказывать дальше. Ей и так — каждое слово было, как пенопластом по стеклу.

— Ясно, я поняла. Я не хочу слушать про эту вашу магию. — Вета загородилась ладонями, чтобы видеть только дождь перед собой. — Скажи только, убийцу найдут?

— Найдут? Не знаю. По крайней мере, я не вижу ни одной зацепки, ничего. Но ты же не хочешь подробностей, да?

— Правильно, — произнесла Вета, облизнув онемевшие губы. Она всё ещё ощущала, что Антон смотрит на неё. Ну вот, вздыхает тяжело, как будто она во всём виновата.

— Скорее всего, убийцу мы не найдём, — спокойно и даже как-то отстранённо произнёс Антон. — Потом будут попытки замять скандал. Потом дело спишут за сроком давности. Такие вещи редко раскрываются. Мы-то вообще мало что можем противопоставить магии. Ты правильно делаешь, что уезжаешь, поверь мне.

— Ты что, собираешься окончательно меня добить? — прошипела сквозь зубы Вета. Злые слёзы засохли на глазах, так и не рискнув вытечь на щёки.

— Ну извини. Ты спросила — я ответил.

— Я не виновата в том, что его убили. — Она не могла так. Она должна была вытащить наружу то, что мучило больше всего. И если не поверить самой, так хоть заставить поверить Антона.

— Конечно, — с готовностью отозвался он. — При чём тут ты? Ты даже не маг. И уж тем более ты не можешь знать, что у них тут в школе происходит. Ты сделала всё, что смогла.

Он говорил так, как будто ни секунды в жизни не верил в это. Вот не верил и всё. Но у Веты не было сил, чтобы его убеждать.

«Может, я плохой учитель?» — думала она, глядя, как текут капли по стеклу. Много капель, много воды и такие грузные неповоротливые мысли. — «Я самый худший в мире учитель. Но я всё равно не виновата. Я никому ничего не обещала».

Всё было правильно и логично до тех самых пор, пока она не вспоминала, что убили мальчишку, который сидел у неё на третьей парте. Она толкнула дверцу машины и, не глядя, наступила в самую середину бурлящего потока. В туфлях сразу же захлюпало, но Вете было не до того. До автобусной остановки тут идти — не так уж и долго, потерпит.

Она услышала, как за спиной хлопнула дверца.

— Подожди!

Антон быстро догнал её и заставил прижаться спиной к кованой изгороди школьного парка. Волосы давно прилипли к лицу. Дождь не был холодным. Вета вспомнила вдруг, как бежала однажды из университета под дождём, норовя наступить в самые глубокие лужи. Андрей бежал следом и злился, а она хохотала.

— Не дури, я тебя отвезу. — Антон опустил голову, одной рукой оперевшись на прут ограды. — Я просто устал. Суматошный выдался день.

— Я не понимаю, почему осталась крайней у всех, — спокойно произнесла ему в лицо Вета. — Я бегу, да. Опять. Но я не виновата в том, что его убили.

— Просто не хочу, чтобы ты уезжала, — слабо улыбнулся он. Вышло наигранно. Режиссёр за стеной дождя кривился от фальши, и сценарист комкал сценарий.

Глава 14. О, боги

Одиннадцатое сентября.

Она узнала окраины города. Если вглядеться, то за дождём можно было увидеть стену, отделяющую Петербург от остального мира. Или Вете только чудилось. Потому что машина всё летела и летела по прямой и ровной дороге, а стена не становилась ближе. Вета хотела просить, долго ли ещё, но не решалась: такое сердитое и сосредоточенное лицо было у Антона.

Мимо, за расплывчатыми силуэтами деревьев пронеслась чёрная махина.

— Что-то сгорело? — Она хотела спросить как бы между делом, но тон вышел чересчур напряжёнными.

— Где? — Антон бросил взгляд назад. — А… Ничего не горело, это храм Вселенского Разума. Ещё одна штука, которую маги притащили с собой. Тебе не понравится.

— Долго нам ещё?

— Не особенно.

Дорога резко вильнула вправо, и стена выросла прямо из прибитой дождём травы — вся монолитная и металлически-серая. Вета оглянулась на город: тот в дождливом мареве походил на корабль в тумане. Мачтой торчала башня теплоцентрали, подмигивая алыми огоньками.

— Я пойду спрошу, что тут у них, а ты сиди, — с тяжёлым вздохом выдал Антон.

Но Вета выбралась из машины за ним — разве она смогла бы выдержать эту неясность и ожидание? — и по мокрой траве пошла след в след. Здесь не пахло дождём, скорее машинным маслом. Бухал где-то вдалеке неизвестный механизм, ритмично, словно стучало большое сердце. Она остановилась, вытряхивая из туфли колючий камешек, и окончательно промокла и замёрзла.

Испугавшись, что останется одна посреди степи, Вета бросилась вперёд.

В проёме, обозначающем проход на территорию охраны, было суше, и даже веяло теплом. Антон стоял к ней спиной, а вот молодой парень, очень похожий на тех, которые встречали Вету по приезду, и тоже с автоматом через плечо, заметил её и, кажется, подмигнул. Она успела поймать его слова:

— Вы что, не в курсе? Никого больше не впускают и не выпускают. Ну, только по приказу маршала. Военное положение всё-таки.

— Военное? — не выдержала Вета. Сложила руки на груди — как будто собиралась так защищаться. — С какой стати? Я мессершмиттов над городом не вижу.

Парень глянул на Вету озадаченно, потом снова перевёл взгляд на Антона.

— Она что, не в курсе?

Тот нервно дёрнул плечом.

— Приказа маршала у нас, конечно, нет, но есть заявление об угрозе жизни, подписанное Робертом.

Только сейчас Вета заметила, что он прижимает к себе невзрачную кожаную папку. Военный посерьёзнел.

— Вольфганг, я знаю, что приказ был никого не выпускать.

— Ну ладно, демоны с вами, сейчас разберёмся.

Вета окончательно бы продрогла, если бы её не провели в комнату с голыми стенами, где в углу у стола стоял дребезжащий обогреватель. Она опустилась на жёсткий стул. Антон замер сбоку от неё, привалившись спиной к стене. Вета обернулась было к нему, но он только закрыл глаза, наверное, предрекая, что выяснения будут долгими.

Громоздкий чёрный телефон звонил несколько раз. Вольфганг отвечал рублеными фразами — да, нет, слушаюсь, потом ждал, глядя в стол перед собой, потом снова отвечал.

Когда он наконец-то в трёх словах объяснил их ситуацию своему невидимому собеседнику, Вета встрепенулась. Она подняла голову и по его лицу попыталась понять, какое же их ждёт решение. Вольфганг хмурился и поджимал губы.

— Да, есть, — сказал он и положил трубку на рычаг.

Антон пошевелился за плечом Веты, а она вдруг поймала себя на том, что от волнения хрустит суставами. Попробовала успокоиться и сложила руки на коленях.

— Добро, — прогудел Вольфганг. — Повезло. Давайте своё заявление, вас выпускают. Даже не знаю, с чего вдруг такие поблажки.

— Я только до Полянска и вернусь, — пообещал Антон, как будто боялся навсегда расстаться со старинным товарищем. Даже не взглянул на Вету.

— Надеюсь, успеешь до темноты, — мрачно протянул Вольфганг.

Они быстро обменялись бумагами. Подписанное не Ветой заявление легло на пустой стол, Вольфганг передал Антону клочок бумаги с печатью, видимо, обозначающий здесь пропуск. Вета поднялась.

Ей показалось, что дождь начал утихать, но небо над Петербургом налилось вечерней синевой, и Вете от этого сделалось тоскливо.

«Вы же обещали нас любить», — глухо повторила в её голове Рония, и ей вторила Сова за бетонным парапетом — волны о берег одна за другой.

— Я не обещала, — одними губами произнесла Вета в ответ залитому туманным маревом городу. — Ты вырастешь и всё поймёшь.

Такая глупая фраза — её произносят всегда, когда не могут объясниться, потому что нечего тут объяснять. Просто испугалась. Но что она ей скажет? Прости, Рония, но я боюсь вас.

— Поехали? — окликнул её Антон, давно уже открывший дверцу машину, он так и замер в неудобной позе — ещё не сел, но уже и не стоит. На дождь он уже не обращал никакого внимания.

Вета прикусила губу.

— Да, едем.

Блеснула молния над городом. Вета окунулась в тёплый салон машины, как в сон, и так же закрыла глаза.

— Тебе плохо? Бледная, как мел, — в первый раз за всё это время снизошёл до неё Антон.

Она скривилась, чувствуя, как начинает ломить в висках, как обхватывает голову тяжёлым обручем боли.

— Мне плохо, но это не имеет никакого значения. Едем.

Проезд, медленно открывшийся в стене, казался крохотным. Казалось, что машина в него ни за что не пройдёт. Дождь заливал дорогу, и асфальт блестел впереди, как река. Вета закрыла глаза.

— Послушай. — Вывело её из забытья.

Машина стояла, как будто в колодце, между двумя стенами, и от дождя не видно было даже вышек. Антон сидел, лбом почти касаясь руля, и жмурился, как от боли.

— Может, тебе не обязательно уезжать? Найдём тебе другую работу, или, если хочешь, не работай вообще.

— Что с тобой? — не разобрала Вета. Она развернулась на месте, едва не передавившись ремнём безопасности. — Не открывают ворота?

— Их откроют минуты через три. Пока позвонят, пока объяснятся. — Он уставился в стену дождя.

Странно, она думала, почувствует громадное облегчение, сразу же, как только окажется здесь, почти на самом выезде, но сейчас ощущала только пустоту, и щемило где-то в животе. Некстати вспомнили вещи, так и брошенные в квартире, а ключи Вета оставила на столе в подсобке. Захотят — заберут, ей не было жаль, но по спине бежал озноб от одной мысли, что придут чужие люди и начнут рыться в её записях.

А в раковине осталась немытая чашка, Роза прополоскает её под хиленькой струёй воды, думая о ней. Думая о том, как быстро Вета сдалась. Но эта мысль не отзывалась щемлением у солнечного сплетения.

«Вы обещали», — сказала Рония.

— Уйди, — шепнула Вера, закрывая глаза.

Машина медленно тронулась к светлеющему проёму — тот делался больше. Вета прижалась лбом к стеклу.

— Тебе настолько противно всё в этом городе? — спросил Антон бесцветно.

Под колёса легла и понеслась гладкая дорога, ни ухаба, ни рытвины. Вете стало жутко, что из дождя вдруг вынырнет грузовик, и на такой скорости они просто не смогут увернуться. Она отряхнула с себя эти мысли, как капли. Откуда здесь взяться грузовику?

— Мне жутко от этого города. Он как… — она выдохнула, не зная даже, какие слова выбрать. — Болото. Ровная такая зелёненькая гладь. Только не дай боже тебе на неё наступить.

— Болото, — повторил Антон и усмехнулся.

Она была готова к долгой поездке и долгому ожиданию. Даже к тому, чтобы провести всю ночь на вокзале — однажды уже приходилось. И даже готовила фразы, которые скажет по приезду домой. Тётя, наверняка, обрадуется и предложить сходить к Ми. Вдруг у неё осталось место в аспирантуру?

Но в университет она не вернётся. Хватит нервотрёпки.

— Ты меня осуждаешь? — резко ответила она на брошенный вскользь взгляд Антона. И только потом подумала, что, может, он оглядывал дорогу.

— Осуждаю? — Он вымученно сдвинул брови. — Никогда и мыслей таких не было.

Машину на мокрой дороге резко занесло в бок. Завизжали тормоза. Вета даже вскрикнуть от неожиданности не успела — её отбросило на дверцу. Передние колёса съехали в кювет, и по днищу что-то процарапало, как будто провели железным когтем.

Она судорожно втянула воздух и поняла, какая вокруг тишина. Только дворники ездили туда-сюда по лобовому стеклу, бессмысленно гоняя дождевую воду. Вета потёрла ушибленный локоть.

— И что это было? — спросила она хрипло.

Антон не сразу нашёл место крепления ремня безопасности, отстегнул его. Коснулся шеи, как будто там болело. Вета видела, как сжимались в тонкую полоску его губы.

— Я… прости, не хотел тебя пугать. — Он хлопнул ладонями по рулю. — Я тебя не предупредил, я надеялся, что всё как-нибудь устроится.

— Да что ещё? — тихо зверея от неизвестности, прошептала Вета. Перед бампером она различила толстый ствол дерева. Ещё бы немного, и машина вписалась бы в него — тут и гадать нечего. Вета смотрела на него, как завороженная, и ещё на то, как дворник ёрзают по стеклу. Если бы она имела хоть один шанс дойти до Полянска пешком, она бы пошла.

— Он тебя не хочет отпускать. — Он зачем то открыл дверцу и тут же с силой захлопнул её, успев впустить в салон разве что запах дождя и степи.

Вета обернулась вправо, туда, где по её представлениям должен был остаться город, охваченный серо-серебристым маревом и закрытый стеной. Она ничего не смогла различить в переплетении струй воды, только зря щурилась и снова кусала уже сочащиеся кровью губы.

— Смотри. — Антон поднял было руки, словно собирался рисовать в воздухе, изображать невиданные фигуры, но тяжело вздохнул и снова опустил голову на руль. — Я не знаю, как это объяснить тебе.

— Всё равно, как, — не выдержала она.

— Город не хочет тебя отпускать. Ты ему понравилась. — Он неловко улыбнулся, пытаясь хоть немного разрядить атмосферу. Вете и самой сказалось, что между ними вот-вот начнут проскакивать молнии. — Точнее, он признал тебя своей. Теперь вряд ли отпустит.

— Что мне сделать? — закричала Вета. — Что? Я…

Она застонала, не в силах больше говорить на эту тему. Рука сама собой потянулась к дверце. Та легко открылась, щёлкнул замок. Вета ступила на размякшую от дождя землю. Чавкнула грязь под каблуком.

— Лучше не надо, — тихо — и чуть слышно из-за шума дождя — сказал ей вслед Антон.

— Лучше не надо что? — Одной ногой она уже стояла на земле, и дождь снова поливал холодом спину. Долго или не очень, она дойдёт до Полянска.

Или где-нибудь здесь утонет.

— Лучше не надо, — повторил он, потянулся к Вете, но не достал. Сжал пальцы на мягкой обивке сиденья и склонился к ней. — Он тебя не отпустит уже. Живую. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Рука бессильно соскользнула с дверцы. С волос на грудь капала вода, только начавшая подсыхать блузка опять прилипала к телу. Вета опустилась на сиденье, глядя на носки своих туфель. Один был весь в грязи.

— Что мне теперь делать? — спросила она срывающимся шёпотом.

Антон протянул руку, чтобы убрать мокрые волосы ей за плечи и увидеть лицо. Его ладонь, неожиданно горячая, легла ей на плечо.

«Тушь давно потекла», — некстати подумала Вета и провела по щекам, но чёрных следов на ладонях не осталось. Дождь смыл и тушь, и слёзы, и все следы.

— Всё будет хорошо, — хрипловато, как будто простужено, пообещал Антон. — Поехали домой?

Не переодеваясь, она завернулась в одеяло и отвернулась к стене. Мокрые волосы лежали на подушке, капала на голый пол вода.

— Может, хочешь чаю? — спросил Антон, вернувшись в комнату с пустой чашкой — как будто с доказательством, мол, смотри, я больше ничего от тебя не потребую.

Вета ничего не ответила.

— Простынешь, — наиграно-сердито пригрозил он, не зная, что бы ещё сказать.

Она молчала, и Антон, потоптавшись ещё немного, ушёл на кухню. Дождь постепенно исходил на нет, хоть по-прежнему бил в стёкла, но уже не зло, а так, словно стучал: «Пустите». Он всё равно поставил на плиту чайник и сел ждать, не находя себе никакого другого занятия.

Отчаянно хотелось курить, но заставить себя вставать, чтобы открыть форточку, он не мог. Он мял в пальцах брошенную на обеденный стол конфетную обёртку и вздыхал. Было безнадежно душно, так душно, что виски давно намокли от липкого пота. Серым призраком проступал город через мутное стекло и дождевую воду.

Антон услышал, как в комнате скрипнула кровать. Тихонько — видимо, Вета повернулась на другой бок, и может быть, теперь она смотрела в окно на этот же самый мутно-серый город. Он бросил фантик на стол и уже хотел было подняться, чтобы пойти к ней в комнату, но не вышло.

Закипел чайник и вместе с ним отчаянно затрезвонил телефон. На ходу вывернув ручку плиты, Антон выбрался в прихожую и зажал телефонную трубку между ухом и плечом, одновременно зачем-то пытаясь прикрыть дверь в комнату.

Он ошибся — Вета лежала, по-прежнему лицом к стене. В щель между не до конца закрытой дверью и косяком он наблюдал за Ветой — та шевельнулась, поднимая подушку под грудь.

— Да?

Трубка отозвалась потрескиванием.

— Алло? — раздражённо повторил Антон, собираясь уже вернуть трубку на рычаг, но на том конце провода послышалось тихое покашливание.

— Слышишь? Слышишь? — Кто бы ни пытался с ним поговорить, он сильно охрип и едва выводил слова.

— Кто это? — не понял Антон.

— Своих уже не узнаёшь, — в трубке едва слышно засмеялись, потом закашлялись опять. — Я знаю, кто убийца. Подъедешь?

Антон мельком глянул в щель не до конца закрытой двери. Вета лежала, закрыв глаза и даже не сбрасывая с лица влажные пряди волос. В прошлый их визит к Марту ей там не слишком-то понравилось. Но и оставить её одну дома Антону тоже что-то мешало.

— Это не подождёт?

— Издеваешься что ли? — голос Марта изошёл на свист.

— Не пойти бы тебе… — зло выдохнул Антон, чуть отдаляя трубку от лица. В эту минуту ему не хватало только сломать голову над убийствами и прочими отголосками работы. — Ладно, приеду. Но позже.

Он бросил трубку на рычаг и прислушался: дождь утих до еле слышного царапанья в стёкла. Ещё немного и от него останутся только лужи, лаково блестящие в свете уличных фонарей.

Антон пошёл в комнату и присел на край кровати. Он совсем не знал, что говорить, но Вета начала первая.

— Мне нужно будет написать докладную директору? — спросила она глухо от того, что лежала, почти уткнувшись лицом в подушку. — Ну. Они же прогуляли урок.

Он склонился, потом ещё немного, и лёг рядом — и взял её за руку. Вышло, что почти обнял. Вета не отстранилась. Может, у неё не было сил. Её плечо, не прикрытое одеялом, было холодным, как дождь. Антон прикоснулся к нему губами, без тени флирта. Так мама проверяет у малыша температуру — негорячий ли лоб.

— Можно и к директору, — сообразил он не сразу. — Или к завучу. Она обязана разбираться с такими вещами.

— Как бы она со мной не разобралась после такого, — невесело усмехнулась Вета.

— Оставайся сегодня, — попросил Антон, ловя её руку.

Она моргнула и отвела, наконец, взгляд от единственной точки на стене. Губы дрогнули, но Вета ничего не ответила — только выдохнула.

Дождь вымочил город, сразу же окунув его в промозглую гулкую осень, и на асфальте стало так много жёлтых кленовых листьев, что они покрыли улицы коврами. Вета наступала на листья, как будто давила их, сосредоточенно и насуплено смотрела себе под ноги.

Давно наступил комендантский час, но она не боялась патрулей — шагала по улицам, хорошо освещённым желтушными фонарями, и смотрела себе под ноги. Ветер тыкался в ладони, как провинившийся пёс холодным носом. От него по спине ползли мурашки. Расстёгнутый плащ трепетал полами.

Прежняя истерика и страх уходили, и, кажется, она снова позволила Петербургу вползти внутрь себя и повсюду протянуть тонкие ложноножки спокойствия и тумана.

«Ты же обещала любить меня», — сказал ей закрытый город.

— Помню, — отозвалась Вета и почувствовала, как от слов замерзают губы. Улыбнулась, а закричать не смогла бы, даже если бы Мать-Птица явилась сейчас перед ней — призрачная фигура и широком белом платье. Бесформенная, только издали похожая на женщину, развёдшую руки в стороны. А на самом деле широкие рукава скрывали крылья.

Город застонал ей в ответ сразу всеми стенами, каждым фонарным столбом и даже асфальтом, побитым дождём. Так могли бы стонать тысячи больных, которые давно уже утратили всякую надежду на выздоровление.

Глава 15. Без тени сомненья

Двенадцатое сентября — день сумасшедших девочек.

Утром Вета красила глаза перед зеркалом в ванной. Руки ей не очень подчинялись, и она уже в который раз стирала чёрную краску с носа и с век. В теле ощущалась такая свобода, которая бывает только после бессонной ночи. Ещё немного — и полетишь.

Или упадёшь прямо на асфальт.

— Я ждал тебя всю ночь, — сказал Антон, привалившись к дверному косяку.

Вета увидела его отражение в зеркале. Точнее, только лицо, склонённое к косяку, но лица ей хватило. Да. Бессонница бывает ещё и такая. Такая, когда ночь сама ложиться на кожу и рисует морщины у уголков рта. Морщины отвращения, такие порой появлялись и на лице Андрея. Тогда он брал ремень и шагал к Рею.

— Прости, — торопливо сказала Вета, пряча косметику в сумку. — Я гуляла.

Она просто не могла больше находится в душной, пропахшей чужой жизнью квартире, поэтому, когда Антон сказал, что ему нужно на полчаса съездить на работу, она даже обрадовалась — можно сбежать. Захлопнула дверь, потому что ей, конечно, никто не оставил ключей, и до раннего рассвета бродила по городу, сидела на лавочках в пустынных парках, балансировала на трамвайном рельсе, и, ложась грудью на бетонный парапет, заглядывала в глубины Совы. Она смотрела в тёмную воду и не видела там своего отражения, только расплывчатые рыжие круги от фонарей.

К утру продрогли плечи, совсем устали ноги, и она решила вернуться. Дверь оказалась открыта. Антон прямо в одежде ничком лежал на нерасправленной кровати. Сбросив только плащ и совсем промокшие туфли, она прилегла рядом, стараясь его не касаться. Почти не скрипнули старые пружины.

— Мне сегодня к первому уроку.

Утро выдалось вдруг радостным от солнца и позолотило грязно-жёлтые листья, которые ещё кое-как держались на деревьях после вчерашнего ливня.

— Между прочим, я забыл тебе кое-что сказать, — хмуро заметил Антон, глядя в голубоватую кафельную плитку, которая выстилала пол ванной комнаты. — А ты сама не спросила.

Вета забросила сумку на плечо и остановилась перед ним. Отражение в кафеле — тёмное, бесформенное, как дождливая ночь, хотелось потереть тряпкой. Она коснулась его носком ноги, обтянутой чёрным чулком, но отражение, конечно, не стёрлось.

— Что? — спросила Вета.

— Быстро вернулись результаты экспертизы. Почерк в записке не принадлежит никому из твоего класса.

Она, начав было злиться и кусать губы в начале его фразы, в концу успокоилась настолько, что едва не рассмеялась. Выходит, записка в почтовом ящике — просто глупое совпадение, шутка, и загадочное пугало не собирается убивать Ронию. Просто ошибка. И никто пока не знает, где она живёт.

— Ну, здорово. — Вета протиснулась в коридор, где уже горела лампа, хоть утро и добиралось досюда пляской солнечных зайцев. — Хотя я так и не поняла, что это за мода у вас. Пугало какое-то. Детские страшилки?

— Не такие уж и детские, — чуть слышно отозвался Антон. — Не такие уж…

Она надевала туфли в прихожей. Ступням сразу становилось холодно и сыро, но тепло понемногу возвращалось в Вету, и согревались туфли. Она прятала глаза, чтобы случайно не встретиться взглядами с Антоном.

Не хотелось вспоминать — вчерашняя попытка бегства казалась стыдной, как грязь на одежде, и горькой на вкус. Она не смирилась. Просто решила пока не вспоминать.

— Пугало убило девушку, — выпалил Антон громко и резко. А она уже думала, что он потерял весь свой голос вчера ночью под дождём, за городской стеной. — И теперь я думаю, что оно убило и Игоря.

Вета замерла на одной ноге, поправляя туфлю, потом медленно встала на обе. Сумка сползла с плеча и шлёпнулась на пол. Лёгкая сегодня сумка — Вета же бросила все учебники и тетради в подсобке на столе.

— Я чего-то не знаю? — чуть дрогнувшим голосом поинтересовалась она. — Расскажи. Маги, живой город, который меня не выпускает. Теперь ещё и пугало. Что ещё? Может быть, драконы и василиски?

Антон дёрнул головой.

— Никто в него не верит. Точнее, его и на самом деле не было. Просто мне так удобнее говорить — пугало. Я не знаю, что это или кто.

— Расскажи, — повторила она, не обращая внимания на сумку. — Что стало с той девочкой?

Вета боялась, что он опять махнёт рукой, отшутится, и за шутками будет крыться тщательно спланированное недоверие.

— Она повесилась, — ответил Антон глухо в пол, как будто разговаривал только с ним. Полу, впрочем, было всё равно.

Она кашлянула: голос вдруг захрипел. Вчера её класс сбежал с уроков, а вдруг не сбежал вовсе, вдруг их схватило то самое пугало и уволокло в тёмное изваяние храма, который у самого выезда. Вдруг! Откуда ты знаешь, Вета, что ещё бывает в этом городе? А в школе тебе лишь улыбнутся — что? чучело? да у нас такое каждый месяц, в третье воскресенье, и вообще идите уже работайте, мы составим вам самое удобное расписание. Теперь-то оно будет очень удобным.

Она тряхнула головой, сбрасывая навязчивую картинку, где было всё, как прежде, но не было уже восьмого «А».

— Ну, подростки часто совершают глупости, — попробовала снова вернуться в реальность — привычную, надёжную реальность — Вета. — Жаль, конечно…

— Это была дочь твоей Жаннетты. Полгода назад она повесилась. Контрольные можешь забрать, кстати. — Антон кивнул на подоконник, где — она только сейчас заметила — громоздилась стопка примятых листков. — Вдруг пригодятся.

…Она перебирала их в автобусе. Вот тройка с минусом и корявый мелкий почерк Марка. Вот тщательно выведенные буквы и парочка помарок — четвёрка. Это работа Веры Орловой. Вете хотелось найти листок Русланы: у той же наверняка будет твёрдая пятёрка, но автобус затормозил у школы, и пришлось выходить.

Со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Мамы за ручку приводили первоклашек и помогали им переобуваться, расположившись на широких скамейках в холле. Вета несла пачку контрольных, прижав её к груди, и то и дело с кем-то здоровалась. Мимо прошагала Лилия, красивая, деловая до невозможности и в своей привычной шали.

«Я, в общем-то, неплохой человек, пусть и срываюсь иногда», — говорила за неё эта шаль.

«Человек?», — про себя повторила Вета и впервые засомневалась.

Тонкие нервные губы Лилии кривились. Она безостановочно кивала мамам первоклашек, ни на секунду не став от этого болванчиком.

— Зайдите ко мне срочно, — сказала Лилия, кинув на неё всего полвзгляда, и даже не кивнула.

Кончики пальцев мгновенно похолодели. Вета поднялась на второй этаж, посражалась с замком и вошла в пыльное царство чучел и старых тетрадок. Манекен так и стоял, отвернувшись в угол. Хойя приветственно колыхнула резными листьями. Захотелось бросить на ближайшую парту контрольные и просто сесть на пол.

Ничего здесь не изменилось. Ничего.

За окном что-то глухо и громко упало, захохотали детские голоса, но Вета не вздрогнула. Медленно она подошла к манекену, развернула его лицом к себе, примирительно похлопала по холодному облупившемуся плечу. Безглазый череп испытывающе уставился на неё. Его сердце было исполосовано царапинами.

От движений Веты заколыхались тонкие узкие листочки растения, пристроенного на шкафу. Она уже и так поняла, что ничего не изменилось.

Но и по-старому тоже ничего не будет.

Потом пришли девятиклассники. Непривычно тихие они расселись по местам, зашуршали учебниками и встали, когда прозвенел звонок — без напоминания. Вета попросила открыть окно, и снова парень с последней парты едва не сбросил на пол мешающий горшок.

Она начала, как всегда, спрашивать домашние задания, отличница с первой парты потянула руку — она приготовила реферат, и тут содрогнулась дверь.

— Я же сказала зайти ко мне! Срочно, — не стесняясь учеников, выпалила Лилия, и у Веты всё внутри дрогнуло, как та дверь. Она забыла зайти. — Срочно!

Уголок цветастой шали мелькнул в дверном проёме, она ушла, стуча каблуками по только что вымытому и оттого омерзительно воняющему деревянному паркету. Вета слушала этот стук, а девятиклассники смотрели на неё. Особенно внимательно — отличница с первой парты. Неужели они уже знали о смерти Игоря?

— Посидите тихо, — попросила она их, проводя кончиками пальцев по горлу: там собрался безобразный вязкий ком, который мешал дышать и говорить.

В коридорах школы было пусто, как и положено коридорам школы, только из приоткрытых дверей начальных классов неслись голоса. Учителя говорили — дети повторяли хором. Вете захотелось удлинить путь, чтобы хоть немного отсрочить появление перед Лилией, и, повинуясь детскому желанию, она спустилась на первый этаж. Вместо того чтобы напрямую выйти к кабинету завуча, пошла в обход.

В холле уже всё стихло, и бабушка-вахтёрша читала. Дверь кабинета директора открылась почти перед лицом у Веты. В коридор вышел неприметный человек в сером костюме, невидящим взглядом скользнул по Вете и зашагал к выходу. Следом за ним выскочил директор — красный и взволнованный.

Уже подходя к концу коридора, через вечно открытые застеклённые двери она услышала голос директора:

— Сделаем всё, как было сказано. Я лично буду контролировать.

— Уверен, что так и будет. — Человек в сером обернулся, слабо улыбаясь.

Вета нехотя задержала на нём взгляд, хоть в человеке не было ровным счётом ничего особенного: ни роста, ни горы мышц, даже выражение лица у него было обычное — обывательское до зубного скрежета. Она бы ни за что не заметила его в толпе.

Вета минула лестничный пролёт, и дорожка из свежевымытого паркета вывела её к учительской, а заодно и к кабинету Лилии, дверь в который сейчас была плотно прикрыта. Вета поздоровалась с учительницей английского, которая задумчиво замерла посредине коридора, и стукнулась в ненавистную дверь — отступать было некуда, сзади спину ей сверлили любопытные девятиклассники.

Вета кожей чувствовала, как они шепчутся в кабинете биологии. Перегибаются через парты, тянутся друг к другу и шепчутся без остановки.

Из-за двери никто не ответил, и Вета дёрнула её на себя.

Лилия сидела на своём месте, не двигаясь. В руках, сведённых под подбородком, притаился остро отточенный карандаш, но перед ней больше не было расписания, и вообще ничего не было, девственно чистый лакированный стол. И его поверхность Лилия и сверлила глазами, словно читала там тайнопись.

— Садитесь, — приказала Лилия, когда Вета уже подумывала развернуться и уйти, потому что глупо стоять над душой у человека, который так занят собственными мыслями.

— Вы ещё не знаете, что произошло, — утвердительно произнесла завуч, не разводя рук, не выпуская карандаш. Теперь она смотрела прямо в противоположную стену, и если бы там висел хоть календарь с котятами, Вете стало бы куда спокойнее. — Садитесь уже. У вас в классе умер мальчик, Игорь.

Вета села и сложила руки на коленях. Она не знала, как ей реагировать. Сказать, что узнала об этом уже вчера? Или не говорить, или биться в истерике, кусать себя за локти и проклинать за то, что недоглядела? Как положено поступать учителям? Она поняла вдруг, что оцепенела и не смогла бы шевельнуть даже пальцем.

— Что теперь делать? — сказала Вета.

Она не ожидала такого быстрого помилования, она не ожидала помилования вообще. Где же прилюдное порицание: «Вот кого мы называем плохим учителем!», как же воспитательный момент — «она так и не смогла найти путь к ранимой детской душе». Лилия стащила с носа очки, карандаш покатился по столу. Левый край шали сполз с её плеча, обнажив простую белую блузку.

— Мальчик, вероятно, покончил с собой, — произнесла она так, словно всё ещё читала лекцию о морали и нравственности, но уже подбиралась к её концу. — Конечно, это очень плохо для нашей школы, но мы попытаемся замять конфликт, насколько возможно.

Она жестом очень усталого человека потёрла переносицу. Вета впервые заметила, какие у неё худые суставчатые пальцы, как куце покрашены ногти, и как топорщится кровавый заусенец на большом пальце.

— От вас я прошу только одного — возьмите в руки свой восьмой «А». Ну поговорите с ними, пообщайтесь в неформальной обстановке, общайтесь почаще с родителями. Должны же они к вам привыкнуть, в конце-то концов! Пусть только не поднимают панику, я прошу вас.

Как будто это Вета сидела в кабинете перед ней и заявляла, что собирается утроить панику среди родителей. Вот прямо сейчас пойдёт и позвонит каждому.

— Я пойду? — сказала она.

— Идите. — А ещё у Лилии были губы сухие — в трещинках, как пересохшая земля. Совсем бледные, когда без краски. Вета только сейчас заметила это.

Девятиклассники сидели тихо. И даже не шептались.

Во вторую смену уроков у неё не было, только поздним вечером часы в музее — подписалась-таки. Вета дождалась, когда опустеет учительская, когда вспорхнёт в положенную ему выемку последний журнал, и села за телефон.

В ежедневнике творился кошмар, но она давно знала, кому будет звонить первым, кому вторым, а кого оставит напоследок. Внутри всё предательски сжалось и заскулило. Вета всё ещё помнила обещания «быть на её стороне», но уже слабо верила им, да и момент оказался ещё тот.

Телефонный диск едва ли не обжог холодом, хотя — Вета видела — до неё с трубкой сидела молодая учительница географии и болтала так, что слышали ученики в коридоре. Первые цифры дались нелегко, потом волнение прошло, и, слушая длинные гудки, она прокашлялась, чтобы не хрипеть в трубку.

— Да? — Женский голос оказался неожиданно знакомым, Вета и не думала, что тут же вспомнит молодую женщину с жёстким лицом и в очень стильной куртке.

Она представилась, слушая дыхание собеседницы.

— В чём дело? — резковато поинтересовалась та. — Понимаете, я сейчас занята.

— Я вас надолго не отвлеку, — пообещала Вета. Секунду раньше она собиралась быть дружелюбной, но даже распоследний призрак улыбки сполз с её лица. — Мне нужно, чтобы дети явились на мой урок, слышите? Все. Я понимаю, что игнорировать школу приятно и весело, но я должна их увидеть.

— Он прогуливал? Я скажу Арту, — суховато пообещала та. — Скажу. Ещё что-нибудь? У меня совещание, извините, долго говорить не могу.

Шуршание на том конце провода заставило Вету замолчать, потом положить трубку. Она медленно размышляла о том, что говорила вовсе не так, как планировала. Ещё и голос дрогнул — такой позор, позорище. Не хватало только сорваться на истерику.

Днём к ней явилась математичка и криком кричала, что восьмой «А» не явился на уроки, вообще, совсем. Пришла только злобно сопящая Рония, да и ту пришлось отпустить. Её что, не предупредили, что нужно прогуливать? Вот такая судьба у изгоев.

Потом в подсобку бесшумно вошла учительница русского языка. Шёлковый шарф у неё на груди часто и неровно вздымался.

— И как это понимать? — почти что раздражённо начала она. Вета тогда уже знала, что им нужно отвечать.

— Я разберусь.

— Они просто не явились… как это понимать? Я напишу докладную директору. Вы обязаны…

— Я разберусь, — мрачно и монотонно повторила Вета, глядя в глазницы манекену. Даже ему смотреть в глаза было проще, чем учителям. Они являлись к ней один за другим, и уже не потому, что пылали праведным гневом, но «воспитательный момент». Такое нельзя упускать.

— Я разберусь, — снова повторила Вета, как заведённая кукла, и спохватилась, что сидит в пустой учительской перед молчащей трубкой телефона. Нажала на рычаг и принялась набирать следующий номер.

— Я — классный руководитель Марка.

— А я узнала, — то ли растерянно, то ли испуганно откликнулась новая собеседница Веты. Совсем молодой голос. На заднем фоне послышались детский смех, потом звон. Охи-вздохи. — Как там Марк? Он не балуется на уроках?

— Он не пришёл в школу, вы знаете об этом?

Послышался приглушённый вздох, как показалось Вете, слишком уж наигранный.

— Ох, ну и ну! Я поговорю с ним сегодня же.

— Тогда скажите, что я хочу его видеть. И их всех, слышите? Пусть они все придут завтра.

Вета облизнула пересохшие губы. Такое нельзя говорить, и чтобы губы не пересыхали. Очень хотелось пить, но она знала, что если отойдёт от телефона, то никогда больше не решится.

Следующий номер.

— Я — классный руководитель Русланы. Нет, она не схватила двойку. Она не пришла на уроки, что случилось? Вы не знаете? Болеет? Но вы только что были удивлены. Послушайте, я должна видеть их завтра. Их всех, передайте ей, договорились?

Вета положила голову прямо на стол. Во рту было сухо, в мыслях — гулко, просторно и холодно. В учительской витал серый ветер с Совы и трогал её за волосы влажными пальцами, касался висков. Вета приподняла голову и подпёрла её кулаком: на подоконнике лежали мумифицированные розы, а дальше — дальше было окно, открытое в город.

— Почему вы не можете просто любить меня? Ах да, — хмыкнула она. — Вы же не обещали.

Глава 16. Мёртвые дочери

Ты так хотел охранять мой мир,

Но я тебя не просила.

Она в последний раз на сегодняшний вечер подняла изрядно потяжелевшую трубку телефона и набрала номер. В груди уже ничего не давило, не скреблось и не пищало жалобно. Солнце давно завалилось за соседний дом, и от его света небо над старым кладбищем казалось желтоватым. Вета послушала гудки, которые должны были привести её к Жаннетте. Долгие, утомительные гудки.

Она успела подумать, что Антон ошибся и достал ей не тот номер. Она успела подумать, что Жаннетта вышла за хлебом, забыла ключи, захлопнула дверь и теперь сидит у соседки. Она даже успела подумать, что Жаннетта умерла точно так же, как Игорь, и сидит теперь, привалившись к стене, такая же тихая и белёсая. Но трубку подняли.

Приятный мужской голос поздоровался с ней, и Вета чуть не охрипла от неожиданности. Ей никто не говорил, что у Жаннетты есть муж — сын, племянник? — ей вообще никто ничего не говорил о Жаннетте.

— А мама не может подойти, — он утихомирил её пыл.

«Сын», — почему-то подумала Вета, как о предательстве, злобно.

— Она сама попросила меня звонить, — не отстала Вета. — Когда она будет дома? Скажите ей, что это очень важно.

На лакированной поверхности стола отразились её пальцы, сжатые в кулак. Они спикировали вниз, но не ударили — осторожно опустились, но стол всё равно скрипнул.

— Она не сможет подойти, она в больнице, — меланхолично перебил Вету «сын». — Инсульт был, понимаете? Состояние так себе. Врачи говорят, всё плохо. Так что не думаю…

Вета замолчала, как будто ей в рот засунули ком из тряпок.

— Извините, — выдала она глухо.

— А что вы хотели? — смягчился «сын». — Вы из школы? Как мне получить материальную помощь?

В поверхности стола отразились её пальцы, и теперь отражение напоминало паука на пяти лапках. Он застыл неподвижно, напряжённо, ждал удара тапочкой и думал, как бы половчее увернуться. Жёлтое небо за окном серело.

— Я не знаю, — выдохнула Вета. — Спросите лучше у завуча.

— Конечно, никто ничего не знает, — нудно начали на том конце провода. — А она, между прочим, всю свою жизнь отдала школе, всю. Вы вот знаете, что у меня сестра умерла? И ничего, никто даже не шевельнулся. Никто даже не спросил у неё, мол, как вы, Жаннетта Сергеевна, может вам чем помочь? Никто даже не удосужился.

— Когда? — выпалила Вета, удивляясь, что всё ещё в состоянии говорить, а не только истерически хохотать, беззвучно кривить губы в этом смехе. — Когда она… заболела?

— Позавчера вечером её соседка нашла. Но врачи сказали, она долго пролежала сама. Никто даже не удосужился…

— Спасибо! — крикнула Вета и с силой уложила трубку на рычаг.

Некоторые мужчины даже хуже женщин.

Она взглянула на часы: рабочее время в музее она безбожно прогуливала.

Однажды из книжного магазина мама принесла ей странную брошюрку под названием «Что такое дружба».

— Почитай. Ты же не знаешь, — заметила она беззлобно. Не упрекнула, а просто походя сказала: сегодня дождь, а ты никогда не умела дружить.

Вета чуть обиделась, но уже назавтра позабыла. Она не знала, какой смысл в том, чтобы ходить под ручку с какой-нибудь из одногруппниц. Хоть когда намечались общие сборы — например, по случаю дурацкого окна в расписании — она поддерживала разговор и даже улыбалась. Она была слишком умной, чтобы в открытую демонстрировать окружающим своё безразличие. И слишком гордой, чтобы лепить из себя компанейскую девочку. И, может быть, слишком хладнокровной, чтобы верить, что у неё это хорошо выходит.

Она прекрасно знала, что никогда не любила Андрея. Они познакомились в санатории, где Андрей скучал, а Вете было не до него. Она много читала и гуляла по парку, а он лип к ней, раздражающе заговаривал в любой удобный момент. Ему было скучно, а она, в конце концов, просто уступила. Потому что была слишком спокойной, чтобы разразиться гневом и прогнать его.

Все кругом радовались: какая красивая пара. Родители Андрея объявили, что Вета им подходит. Андрей платил за неё в автобусах и звонил по вечерам. Она отбывала повинность — пятнадцать минут разговора, поцелуй на прощанье, осознание, что завтра это придётся проделать снова. Зато все одногруппницы завидовали — ни у одной из них тогда ещё не было постоянного парня.

Пять лет — большой срок. Говорят, серьёзное испытание отношений. Они бы выдержали ещё, но со временем истерики Андрея становились всё чаще и громче. Вета задавалась вопросами: вдруг он понял, что она его не любит? А почему не понимал раньше? Или понимал, но молчал? Потом она мечтала, чтобы он нашёл себе другую девушку. Вета всегда была слишком холодной, чтобы устаивать скандалы и рвать отношения самой.

Потом Андрей уходил «навсегда», и она вздыхала с облегчением, но через неделю он возвращался. А она была слишком безразличной, чтобы отказать ему. Он так привык бегать туда и обратно, что, наверное, очень даже удивился, когда Вета уехала.

…Она поднялась на четвёртый этаж, где между актовым залом и кабинетом психолога примостился школьный музей, вечно запертый и не особенно популярный среди учеников. Но молчал актовый зал, смиренно мигала сигнализация над дверью психолога. Из-под двери музея просачивался жёлтый свет.

Оттуда пахнуло невыносимым запахом кроликов. На четвёртом курсе Вета проходила практику в институте токсикологии, именно в том отделении, где препараты проверялись на животных. Она входила туда спокойно, на ходу натягивая халат, потом перчатки. Одногруппницы кривились, морщили носы и негодовали. Ей нравилось собственное спокойствие и бесили их, порой деланные, ужимки. А теперь, выходит, отвыкла — сморщилась.

В безобразно вытянутом помещении за таким же длинным столом сидел мужчина и перебирал бумаги. Кроликов здесь не было, но Вета приметила дверь, уводящую вправо. Что там, живой уголок?

— Здравствуйте, — улыбнулся мужчина. — А мне сказали, что вы придёте помогать.

Он сказал это так по-доброму, что Вете даже не захотелось вцепиться ему в лицо — а поднимаясь по лестнице, она думала, что обязательно захочется.

— Я опоздала, — сказала Вета, бросая сумку и плащ на ближайшую длинную лавку. Она закрыла подсобку, закрыла кабинет, снова провозившись с замком чуть ли не до отчаяния, и решила, что сегодня туда больше не наведается. — Куча дел с документами, понимаете. Так всегда бывает, когда ни с того ни с сего оказываешься классным руководителем.

Мужчина улыбнулся. Бумаги его теперь мало занимали, да и вообще, у Веты возникло подозрение, что ими он просто скрашивал скуку.

Она прошла вдоль стен, рассматривая нехитрые экспонаты под пыльными стёклами витрин. Над ними висели серые чехлы, из одного торчал краешек синего кителя, из другого — вышитая алым юбка. Этикетки, написанные мелким неразборчивым почерком, читать не хотелось. На одном столе экспонаты пылились, даже неприкрытые стеклом: деревянные пяльца с истёршейся от времени вышивкой, расписные глиняные плошки.

— Что мы должны делать? — спросила Вета, рассматривая свой посеревший от пыли палец — зря она провела им по краю стола.

«Прибираться?» — почти ответила она на свой собственный вопрос.

— Ну! — сзади послышался скрип ножек скамьи и линолеумному полу. — Делать акты приёма-сдачи, но вообще-то, это всё равно никто не будет проверять. Так что мы должны высидеть здесь положенное время, и всё.

Вета добралась до двери к кроликам — та была подпёрта шваброй, крепкой и очень надёжной на вид.

— Ну, раз в полгода ещё провести мероприятие для детей. — Её собеседник оказался рядом и безразлично махнул рукой в сторону занавешенного тёмно-красными шторами окна.

— Я вас никогда раньше не видела в школе. — Вета сощурилась, пытаясь припомнить всех школьных мужчин в лицо. Вспомнила одного — учителя физики, которого видела на собрании классных руководителей, но и у того лицо из-под усов не разглядеть.

Этот тоже был в примятой рубашке и брюках со стрелками, но на физика не очень походил.

— А я здесь только вечерами и бываю. Вообще-то я преподаватель в университете, а здесь так. Хобби, можно сказать.

Вета покосилась на рассыпанные по кривоватому столу бумаги. Хобби скучать?

— А что, в университете теперь так мало платят? — не удержалась она.

Он улыбнулся и протянул ей руку.

— Мир.

Рука оказалась мягкой на ощупь и приятно тёплой. Вета растрогано дёрнула плечом. Её губам очень хотелось улыбнуться в ответ, но противность, засевшая внутри, не давала. Так бывает из-за старой обиды, которая давно ушла, опостылела и подёрнулась временем, но всё равно не даёт смеяться в полную силу. Её обида была на город и на восьмой «А», затесавшийся в город, а преподаватель из университета просто попался под руку.

— Как будто бы и не ссорились, — выдохнула она.

— Мир — меня так зовут. Мирослав.

Она хотела бы называть его по отчеству, но Мир отчества не назвал. Вета решила для себя, что вызнает его полное имя и назначит дистанцию.

— Тогда можете называть меня Веточкой. Меня так часто называли преподаватели.

При учениках было бы неприлично звать друг друга так запросто, но кругом не оказалось ни единственного несчастного заблудившегося ученика, так что Вете даже попенять Миру было нечем.

Они сели за стол друг напротив друга, и Вета обнаружила, что к рукавам её блузки поналипло блестящее конфетти.

— Здесь днём кружок каких-то поделок, — сказал внимательный Мир.

Конфетти отлипало от одежды неохотно, ещё хуже — от кожи.

— Так за какие же провинности вас сюда? — он снова не выдержал после долгого молчания.

Наверное, он слишком долго молчал, сидя между бесформенных чехлов и пыльного исторического мусора, потому что обрадовался даже ей, хоть Вета никогда не считала себя хорошим собеседником. А сегодня и вовсе истратила весь свой запас слов.

— Хотела сбежать, — резко отозвалась она, напрасно надеясь, что от неё всё-таки отстанут, или хотя бы дадут поперебирать пыльные листки, чтобы было, куда спрятать глаза. — Но меня поймали и засадили в карцер, как любую нормальную заключённую.

Листки он собрал в стопку и рассовал по папкам с оборванными завязками, спрятал в ящик под витриной, так что и не добраться до них теперь. Безнадёжно. Глаза Мира над стёклами очков казались беззащитными.

— Откуда сбежать? — не понял он.

— Из города. Он же у вас такой, не захочет — не отпустит.

Мир моргал, Вета злилась на него за это. Можно подумать, когда вот так лишаешься возможности выбора, лишаешься свободы, то приятно, если на тебя смотрят и глупо моргают.

— Это опять художественная метафора?

— В смысле? — Вета почувствовала себя так же беспомощно, как на первом курсе на занятиях английского. Преподавательница заставляла всех изъясняться только на иностранном, а никто толком не умел этого сделать. Вета путалась в словах, забывала, с чего начала речь, никого не могла дослушать до конца. Так и сейчас — разные языки?

— Маги, — напомнила она и про себя решила, что если Мир выбежит из музея с криком: «Сумасшедшая!», то она ничуть не удивится. — Чёрный храм на окраине. Закрытый город. Который не выпускает меня.

Для неё всё это было едино, но Мир только хмурился и не понимал.

— Всё, хватит, — махнула рукой Вета. Беседа никак не клеилась, и она слишком устала, чтобы размахивать руками ещё.

— Да нет, я всё понимаю, кроме того, что он вас не выпустил.

Сумасшедший дом возвращался, бренча бубенцами на шутовских колпаках и вопя во все глотки. А Вета уже понадеялась, что ничего не было. Она забыла о приставучем конфетти и уложила руки перед собой, как примерная ученица на уроке.

— Машина слетела с дороги. — Она хотела бы рассказать о том, как было дождливо, как блестела перед ними дорога, а сзади туманным облаком повис Петербург, как они чуть было не влетели в дерево. Но Вета понимала, что если расскажет, уже завтра начнёт жалеть об этом и пойдёт классными пятнами, ещё только раз увидев Мира.

— Я никогда о таком не слышал.

— А вы должны были? Вам всегда всё докладывают?

Мир посмотрел без обиды, поправил очки.

— Ну кое-что я знаю, я ведь изучаю новейшую историю. Хотя, конечно, в военные тайны меня никто не посвящал. Если хотите, проверю завтра, но город никогда так не делал. Просто не мог. Он не такой сильный.

Вета поймала себя на том, что впервые говорит о городе, так же, как думает — как о живом существе, как о Матери-Птице, повисшей над набережной распластанным силуэтом. Как о сумеречном призраке за спиной — спина холодеет от его прикосновений.

— Я не вру, — возмутилась она просто ради того, чтобы возмутиться.

Мир покачал головой.

— Не врёте, я понимаю. Неужели вам ничего не рассказали, не было инструктажа? Я не поверю, что можно вот так выдернуть человека из внешнего мира и просто заставить жить в нашем городе!

Вета подалась к нему через стол. Пусть пыльно, пусть на рукава налипли противные блёстки, она легла на край грудью, так что стало тяжело дышать.

— Мне никто ничего не сказал.

Он протирал очки платком, а Вета теряла терпение. За красной шторой виднелись огни на трассе — у школы, и очень далеко, на мосту, перекинутом через реку. За стеной настойчиво зашуршали опилками. Теперь она боялась, что быстро пройдёт время, и нужно будет уходить.

— Может быть, вы слышали такие теории, — не глядя на неё начал Мир, — про домовых скажем? Мне не приходилось ещё читать лекцию человеку, который ничего не знает.

— Домовые? — усмехнулась Вета.

— Некоторые считают, что энергетика хозяев дома способна концентрироваться в некое подобие живого существа. Своеобразный ком сущности, который будет обладать каким-то подобием характеров хозяев дома. Но я сейчас говорю о городе. Задумайтесь, если перед вами не дом, а целый город, скажем, сто тысяч человек. Как по-вашему, что за домовой получится?

Вета морщила лоб, не в силах представить себе то, о чём он говорил. Истории про домовых и прочих призраков её никогда особенно не привлекали.

— Я не могу понять, вы шутите что ли?

Мир усмехнулся, водружая очки на нос. Вряд ли бы он стал с пеной у рта доказывать ей что-то, скорее Вета побежала бы за ним, ухватила за локоть и попросила объяснить ещё раз.

— Как это? — пробормотала она, чувствуя себя так, словно из-под каждой витрины на неё таращился звероподобный бородатый домовой.

— Это сложное энергетическое образование, ещё мало изученное. Это не человек, как вы бы могли представить. Некая сущность, способная отражать наши действия и мысли. Не разумная, но кто знает, как она может отреагировать на то или иное раздражение.

Ей показалось, что света в комнате стало меньше, хоть как и раньше горели-гудели ртутные лампы. Кролики замолчали за стеной, и вся школа притихла, подавленная нахлынувшим вечером. Вета помолчала, на язык не приходило ни одного вопроса, как назло.

— А почему так вышло? — спросила она наконец. — Почему в других городах не бывает этих энергетических существ?

Мир отрешённо пожал плечами.

— С чего вы взяли, что нет? Вы так часто видите домовых? Этому учатся годами. Я думаю, нужно быть хорошим специалистом, чтобы его почувствовать. А у нас здесь просто решили его немного усилить. Недаром же закрытый город, да?

Вера угрюмо кивнула. Любой другой на её месте засыпал бы Мира вопросами, а она должна была уложить всё в голове, переварить. Слишком много за один раз.

* * *

— Всё дело в том, что ты никогда и никого не любила.

Он стоял рядом с открытой форточкой, хоть и не курил — Вета бы всё равно не позволила — но изредка, как по привычке, касался пальцами губ. Она сама сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и молчала в ответ на каждую фразу.

На их скандал не должны были сбегаться и стучать по трубам соседи, просто потому что Антон говорил привычным полупрозрачным тоном, только зло, а Вета и вовсе молчала. Она была слишком хладнокровна, чтобы оправдываться. Ей было, в общем-то, всё равно, что он о ней подумает.

У них даже скандал особо не клеился. Зачем было приезжать, на ночь глядя? Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что нужно бы сейчас подойти к нему и нежно так обнять за плечи. Любая девушка из романа так бы и сделала. И молоденькая учительница географии. Любая нормальная девушка так бы и сделала. Вета молчала, глядела в одну точку и подпирала голову кулаком. Хотелось спать. Она знала, что нужно Антону, за что он простит всю её неспособность любить, но ей было слишком всё равно.

Когда говорят «никто меня не любит», всегда ведь имеют в виду «меня не любишь ты».

— А ты меня обманул, — сказала она, сонно щурясь на жёлтую лампу. Скрывать больше не имело ни смысла, ни интереса. Петербург за окном давно повис чёрным с серебристым сполохами покрывалом. — Город не мог нас не выпустить. Он не настолько сильный. Ты сделал вид, что не справился с управлением.

Если бы он не задохнулся, мгновенно оборачиваясь на неё, если бы вообще повёл себя спокойнее — ведь должны же учить следователей вести себя спокойнее! — Вета тут же забыла бы о своём обвинении, выстраданном по дороге из музея. Но тут-то он выдохся.

— Я не обманывал тебя.

— Ты не хотел, чтобы я уезжала. Я поняла это.

Она подумала, что стоило бы устроить истерику с битьём посуды, ведь он прекрасно знал, как важно ей сбежать из школы, но ему было плевать на то, что хочет она. Только посуды лишней не было. Вета щурилась на лампочку и думала, как завтра будет проверять кучу тетрадок — сегодня уже не успеть.

— Знаешь, — понуро сказал Антон. — Ты ведь их совсем не любишь, и они это чувствуют, поэтому и бегают от тебя, поэтому и не верят. Если бы ты хоть попыталась…

Вета отняла руки от лица, судорожно выпрямилась. На губах засохло безразличное выражение. Она сама не знала, откуда в перехваченном злостью горле брались эти слова. Это были не её слова и не её мысли, по крайней мере, Вета никогда бы не стала задумываться над такой чушью.

— Не люблю? — захрипела она. — А эти, которые орут на них и лупят указками по столу. Эти, Лилия, например, думаешь, очень любят их? Обожают, да? Да учитель не для любви нужен!

Запал вышел, и она по-старчески закашлялась, надрывая уставшее горло.

— Не для любви, ага, — глядя в пол, повторил Антон. — Не для любви. А им бы ты так сказала? Ты попробовала подростку эту объяснить?

Она кусала губы, не зная, что сделать — закричать ему в лицо или окатить холодным молчанием с ног до головы. Антон сипло выдохнул.

— Теперь я всё понял. Ты расстраивалась не потому, что они тебя бойкотируют, не понимают благих намерений, нет. Ты знаешь, почему рыдала? Просто они оттолкнули тебя — тебя великолепную, умную, прекрасную тебя. Да как они могли, маленькие неблагодарные дряни, как они могли не принять такого высочайшего подарка?

Снова коснулся губ, как будто отряхивал с них крошки, и оторвался от подоконника.

— Ладно, я уйду. Не хочу больше тебе мешать. Если надумаешь уезжать, позвони. Я постараюсь ещё раз пробиться к Полянску, чего уж там.

Он шуршал курткой в прихожей, а Вета сидела, скорчившись, чтобы не видеть жёлтого шара лампы, расплывающегося перед глазами, и знала, что нужно подняться и пойти за Антоном, а не могла себя заставить. Она едва не завыла от этой беспомощной тоски, потому что первый раз в жизни было так — не всё равно.

Но встала, опёрлась на дверной косяк, сжала зубы. Антон словно ждал этого. Завязал шнурок и распрямился, глядя на неё. Он ждал — продолжения разговора, за который можно зацепиться и не уйти, или слёз, или прощения, ну хоть чего-нибудь. И Вета даже знала, какими словами всё это надо говорить, чтобы он остался, — она вообще-то много читала в своей прошлой жизни.

— Да, — вздохнула она. — Ты во всём прав. Я никого не люблю. Я не люблю детей. Я считаю, что напрасно трачу время на тех, кто даже не оценит меня. И тебя я тоже не люблю. Скажу даже больше, я тебя презираю за то, что ты бегаешь за мной, как собачонка.

Она зажмурилась, сдерживая предательскую сырость на ресницах, опустила голову и услышала, как хлопнула дверь.

Ночью Вета снова шаталась по покрытому туманным маревом городу и даже готова была наткнуться на патруль и просидеть до утра в участке, но как назло, ни с кем не сталкивалась. Не спала уже вторую ночь — многовато для себя прежней, но приходилось признаваться, что прежняя она осталась далеко за стеной.

Вета думала о дочери Жаннетты, которая умерла. Сколько ей было лет? Что с ней произошло? Спросить бы об этом у самой Жаннетты, но уже не спросишь.

Тяжело плескалась о берег тёмная Сова, как будто норовила лизнуть ноги Вете, идущей по парапету, как по канату над пропастью. Она думала про город, и в каждой чёрной тени из подворотни ей чудилось странное существо, эфемерное, как туман, тягучее, как пластилин. Почему Мир сказал, будто оно совсем не похоже на человека? Всё, что создал человек, антропоморфно.

Вета прикрыла глаза. Город — он. Пусть бы это был мужчина. Он ходил бы по тротуарам в час пик, молчал бы, когда его толкали под локоть. Он казался бы таким же, как все, только чуть-чуть прозрачным. Если слишком яркий свет, или если приглядеться посильнее. Но он бы никому не позволил таращиться на него слишком долго.

— Ведь так? — спросила Вета у замершей реки и усмехнулась. Её голос быстро потерялся в ночных улицах.

Утром она узнала, что умерла Рония.

Глава 17. Главные враги

Я не сдамся без боя.

Тринадцатое сентября.

Март поставил перед ним чашку с мутной бурдой, которую торжественно обозвал «кофеём», а у Антона не было сил даже стереть ладонью мокрый круг, оставшийся от чашки.

— У тебя такой вид, как будто всю ночь отчёты начальству писал, — радостно резюмировал товарищ. — Круги под глазами на пол лица. Правда что ли писал?

Кофе отвратительно пах, Антона и без того мутило. Одним пальцем он отодвинул от себя чашку.

После недавнего раскрытия Март просто расцвёл, даже выгладил рубашку. Он получил похвалу от начальства, и все сразу же позабыли об угрозе увольнения, хоть за спиной его так и маячили прогулы да куча нераскрытых дел. Упоённый успехом Март заявил, что теперь-то он быстро расправится со всеми ними.

У Антона не было времени выспрашивать у него, как же всё-таки удалось найти убийцу Игоря, да ещё и в такие рекордные сроки, ведь там и правда не было ни единственной зацепки. В ту самую ночь они потратили много времени на пустые звонки и объяснения, а потом всем оказалось не до убитого. А потом у Антона не осталось сил, желания и даже интереса, хоть он и видел, как не терпится Марту рассказать. Но сам он первый не начинал, то ли из вредности, то ли из гордости.

Он открыл окна, хоть на улице с утра стояла та ещё погодка — склизкая осень с колючим дождём.

— Темновато как-то, — пожаловался Март и вдобавок включил свет.

Антон признался бы, что светлее от бледного желтоватого пятна под потолком не становилось. Мерзкая хмарь на небе делала утро не утром, а скорее промежутком между одной и второй ночью — как подземный переход, где мигают лампы в железных намордниках, где давят стены. По ногам ощутимо тянуло ветром, но вставать и закрывать окна сил тоже не было.

— Ну и как же порешили паренька? — собрался, наконец-то, Антон, хоть выдавливать из себя слова казалось худшим наказанием.

— А это — самое интересное, — заявил Март, с видом Шерлока Холмса стоя у окна и пытливо вглядываясь в горизонт. — Рано утром он вышел из дома по каким-то своим делам. Знаешь ли, родители там не очень-то за ним смотрели, даже толком не смогли сказать, куда и зачем он пошёл. Но утро же, не ночь, вот и отпустили.

— Короче, — попросил Антон, хватаясь за голову. Виски ныли немилосердно.

— Короче — он случайно попался под руку одному психу. Пристукнули мелкого, даже патруль на крик не прибежал. А психа этого мы давно уже ищем. — Слово «мы» он выделил голосом так, будто сам был матёрым сыщиком, а Антон — зелёным курсантом, который восторженно выспрашивал его. — Он ещё троих убил, вот ребята в архивах нашли. И псих этот уже во всём сознался, кстати.

В голосе переливалась всеми цветами радуги гордость. Ещё бы — серийного убийцу поймать. Мысли разбегались, разлетались от Антона цветными вспышками, и он никак не мог сообразить, какие ещё дела Март успел повесить на несчастного мага, и вообще откуда он это всё выкопал.

— Стой. Не спрашиваю, зачем. Маньяк, так маньяк, демоны с тобой. Я только не пойму, как он его убил. Я… да никто раньше такого не видел. Паренёк был как живой.

— Да, это, конечно, хороший вопрос. И мы работаем над этим. Работаем. — Март с самым суровым видом шмякнул по столу ладонью. — Ладно, поболтали, и хватит. Нужно браться за дело.

Антон хорошо знал, что последует за этой фразой. Март спуститься в кафетерий на первый этаж, там будет цедить кофе и, цепляя то одного, то второго слушателя, рассказывать о том, как блестяще поймал серийного убийцу, и раз от разу ловко отделываясь от вопросов о том, как он, собственно, вышел на его след.

— Темновато здесь, — пробормотал он напоследок и вышел.

В кабинете давно повисла туманная поволока.

В школе было сумрачно от низко повисших туч, даже первоклассники оглядывались затравлено, притихали. Директорский кабинет оказался заперт, но в коридоре Вету поймала Лилия. Завуч была не то что белая — прозрачная, как белёсая дымка над городом, и без шали. Сегодня — без шали, как будто бы в трауре. Тёмно-зелёная блузка и юбка в тон, сильно ниже колен. Раньше Вета не замечала, как скорбно выглядят руки Лилии, сцепленные в молитвенном жесте у груди.

— Большая трагедия, — сказала она в голос, не замечая, с каким ужасом смотрят на неё мамы первоклашек.

Вета нащупала рядом с собой подоконник и удержалась, не села на стул вахтёрши, хоть та и вскочила, решив, наверное, уступить место.

— Родители говорят, она вечером ушла гулять и не вернулась. Утром нашли её тело в реке, недалеко от набережной. Пока что говорят, что она сама…

Вета всё-таки села на неприятно нагретую чужим телом подушечку. Убрала с лица волосы — она только что вошла, не успела ни снять плащ у себя в подсобке, ни расчесаться. Наверное, пятиклашки уже ждут под дверью, донельзя серьёзные прижимают учебники к груди.

— Почему? — спросила Вета.

— Её травили в школе, вы должны бы знать. Наверное, девочка не выдержала. — В голосе Лилии больше не было похоронной скорби, но Вета подумала, что ей очень бы пошло выступать на похоронах: «Мы все запомним усопшего как прекрасного человека…» человека? Мага?

В голосе Лилии теперь было только назидание: «Вы плохой учитель. Плохой, самый отвратительный».

— Я знаю, но она бы сказала мне.

Лилия выразительно поджала губы. Учителя, как и актёры, — поняла Вета, — всё должны делать очень выразительно, чтобы их поняли правильно. Чтобы никто не упустил воспитательный момент.

— Она бы сказала вам, что собирается покончить с собой?

Жутко непедагогично обсуждать такие темы прямо в холле — мамы дёргают первоклашек за руки, уводят их подальше. Дети оборачиваются с интересом. Вряд ли они понимаю, о чём речь, но если запретно, значит интересно, разве нет?

Вета вспомнила, как гуляла ночью по набережной, но позже ушла оттуда. Вот бы ей задержаться…

— Да. Она бы сказала. Мы с ней часто разговаривали, — выпалила Вета без тени сомнения.

«Вы обещаете любить меня?»

Она похолодела. Мурашки побежали по спине, пальцы вцепились в колени, оставляя, наверное, царапины и синяки.

«Обещаете?» — требовала Рония, а за её спиной влажно ударялась о бетонный парапет Сова.

— Я не знаю, — вздохнула Лилия, разом превращаясь в уставшую и почерневшую от переживаний, немолодую уже женщину. Потёрла переносицу. — Неужели вы не видите, что происходит? Это страшно, страшно.

— Так сделайте что-нибудь, — закричала Вета в голос, потому что вдруг явственно ощутила, что за маской усталости и горя Лилия прячет что-то другое. Маску срочно требовалось сорвать, было очень важно увидеть её настоящее лицо, но Вета опять готова была скорчиться от беспомощности.

Осознание прошло внезапно, как проблеск молнии в небе — они взяли её только для того, чтобы всё на неё свалить. «Неопытный педагог. Не умеет работать с детьми. Не досмотрела…» И поэтому ушла Жаннетта. И поэтому так взвыл директор, когда Вета принесла заявление.

Жаннетта сказала: «Потому что ты ничего не знаешь. Ты из другого города».

— Сделайте хоть что-то, — зашипела она сквозь зубы. От неё уже шарахались, как от прокажённой. И вновь вошедших в холл утаскивали прочь: вдруг свихнувшаяся учительница примется швыряться вещами! — Вы же знаете, что здесь происходит. Я вижу, вы знаете! Почему вы ничего не делаете? Дети умирают.

Лилия шагнула назад, поправляя очки. Не испуганная, нет, ни капли. Она снова притворялась, и на этот раз притворялась ошарашенной — ну разве можно так вести себя, Елизавета Ник…

— Что с вами? Понимаю, переутомились, но нужно же держать себя в руках, Елизавета Николаевна. На вас вообще-то дети смотрят. Идите умойтесь. Или нет, лучше идите домой, отдохните там. Я попрошу Розу провести ваши уроки, она сумеет.

Бескровные губы сжались в презрительную линию, и Вете захотелось вцепиться ногтями в её бесстрастное лицо, в маску, которая выражала всё, что нужно, и скрывала всё, что нужно. Сердце бешено колотилось о черепную коробку, и туман застилал глаза. Не белёсый, как над городом, — чёрный туман ярости.

Она почти слышала, как шептались за спиной. Почти видела перекошенные, жадно повёрнутые в их сторону лица. Мелькнула мысль — если выставить себя совершенно сумасшедшей, может, её выгонят из школы насовсем? Обязаны же будут выгнать. Сладкая мечта.

— Я не уйду, — сказала Вета, успокаивая сбившееся дыхание. — Я останусь. У меня сегодня урок с моим классом.

Она уходила по коридору, мимо распахнутых дверей, и каблуки норовили подвернуться. Первоклашки прижимались к стенам.

В коридорах школы шумела большая перемена. Меловая пыль и просто пыль стояла в воздухе пеленой, и Вета открыла окна в кабинете, чтобы хоть немного проветрить. Цветы пришлось переставить на парты, а самой закрыться в подсобке — уже по-настоящему осенний ветер пробирал до костей.

Она опустилась на своё место за столом, бросила беглый взгляд на кленовую аллею, и почти сразу же заметила Антона. Сердце больно укололо. Она схватила плащ и, кое-как заперев кабинет, слетела по лестнице вниз. Вета не знала, сколько Антон там уже стоит — может быть, собирается уходить?

Дети цветным потоком шапочек, курток и ранцев неслись к выходу из школьного парка. Монохромные и серьёзные старшеклассники стояли у спортзала группками, ёжились под осенним ветром, поднимали плечи, но в школу не шли.

— Привет, — сказал Антон простуженным голосом. — А у вас, оказывается, кого попало в школу не пускают.

Она попыталась улыбнуться — и так прекрасно знала, что не пропустить его вряд ли кто-то смог, разве что повозмущались бы вслед.

— Ага. Меня саму сегодня пытались выгнать.

— …Ещё она меня ущипнула, и я потом потеряла жёлтый фломастер, — увлечённо рассказывала маме девочка с двумя бантами в рыжих волосах. Мама увлекала её за руку дальше, к воротам.

— А где ты его потеряла?

— Там, где сидела.

— А где сидела?

Голос почти утих, но Вета видела, как девочка пожала плечами:

— Да везде.

Они оба смотрели на девочку, та подпрыгивала на каждом шагу, и волосы её были такого же цвета, как опавшие листья. Смотрели, может быть, потому что слов друг для друга больше не было.

— Знаешь, что, — сказала Вета, непривычным чужим жестом потирая шею. — Прости. Я вчера перегнула палку. Я не хотела, чтобы ты уходил. Ты мне нужен.

Улыбаться было невыносимо, от этого ныли губы и зудели виски. Ветер давно залез под плащ и сидел теперь там, притихнув, но всё ещё холодный и злой. Вета сложила руки на груди, чтобы сохранить остатки тепла.

— Ты прости, что я наговорил тебе всякого. По-идиотски вышло, понимаю. И рассердилась ты за дело.

Ей было жутковато смотреть в его лицо — как будто смертельно больного, всего в тёмных тенях. Вета вспомнила, что хотела уехать, вспомнила свою сегодняшнюю догадку, потом — что ей предстоит урок с восьмым «А», и ей стало совсем невыносимо.

— Пойдём прогуляемся, я уже видеть не могу эту школу.

Она подумала и взяла его под руку. Если из окна на них смотрит Лилия — пусть пойдёт красными пятнами от злости. Демоны с ней и с её непедагогичностью.

Удивительно, но за кованой оградой захотелось дышать, пусть и сумерки лежали на крышах домов похоронной шалью, прямо сейчас ей хотелось дышать и жить дальше. Ещё три часа до урока со своим классом. Что она им скажет?

— Я слышал про Ронию, — сказал Антон. — То есть, как услышал, так и приехал. Она же из твоего класса, да? Как обстановка?

Растворялись в серой мути тумана цветные дети, рассыпались, как горох из мешка, из ворот школы и тут же скрывались, таяли, разбегались по подворотням. Посреди тротуара замерли две подружки, коса одной расплелась совсем, и пряди блестящих волос лежали на плече. Они бросились в сторону, через дорогу.

Вета ощутила на своей спине тяжёлый взгляд здания из белого кирпича. Школа. Уехать можно куда угодно, но взгляд раззявленных окон всё равно останется за левым плечом.

— Если бы могло быть ещё хуже, я бы сказала так. Но всё по-прежнему. Лилия корчится, от меня шарахаются ученики. Я вчера собиралась всё решить одним разговором, а сегодня я не знаю, о чём с ними говорить.

— Они придут?

Вета дёрнула плечом.

— Не знаю. Я сказала каждому. Почти что лично. Послушай. — Она резко обернулась к Антону. — Ведь нельзя вот так просто закрыть глаза! Сначала Игорь, теперь Рония. Ещё два ребёнка в прошлом году! Не могут вот так просто мереть дети из одного класса. Из одного класса одной единственной школы во всём городе. Так не бывает.

— Не бывает, — легко согласился Антон. Так легко, как может согласиться человек, который час назад только что головой не бился о стену, пытаясь ответить на тот же самый вопрос, и не ответил. — Но что тут можно сделать? Эксперты уже дали заключение — Рония всё сделала сама. Игорь… на счёт него история мутная, но тоже без особых вариантов. Убийцу нашли и, конечно, будут судить.

Она замерла, немного не дойдя до перекрёстка, и идущий сзади мужчина больно толкнул Вету плечом.

— Я не могу понять, — сказала она. — Есть что-то очень важное, а я никак не могу понять, что.

Закашлялся старый репродуктор у остановки. По таким иногда разговаривало внутригородское радио, передавали по утрам бодрые песенки, но не часто. Или Вета просто не замечала.

— Внимание, граждане объединённого государства, жители города. Сегодня утром Альмарейн объявил войну нашей стране. Мы до последнего надеялись решить затянувшийся конфликт мирным путём, но вероломное нападение на приграничные части не оставило нам выбора.

Вета смотрела по сторонам, и ей казалось, что все замерли в напряжённом ожидании. Сильный мужской голос. Кто это, интересно? Какой-нибудь офицер самого высокого звания, или мэр города? Они все понимали больше неё — все, совершенно точно.

— Что это? — спросила она.

Антон тоже слушал, приподняв голову. В сером небе варились серые кучевые облака.

— Призываю вас не впадать в панику. Все военные подразделения уже мобилизованы, мы держим ситуацию в руках.

Слова эхом разносились над городом. Она кожей ощущала, как они несутся, отталкиваясь от стен, как шепчут из каждого включенного «для фона» радиоприёмника. На ветках молчали птицы — тоже слушали, драматично задрав к небу головки с крепкими клювами.

— В город должны прибыть подкрепления. Прошу с пониманием отнестись к ужесточённому режиму. Въезд и выезд из города без особого приказа маршала запрещён для всех.

— Это что? — спросила Вета, ощутив вдруг болезненные спазмы в животе. Почему её больше всего расстроил запрет на выезд? Или, можно подумать, она раньше о нём не знала.

Антон пожал плечами, даже равнодушно так, обыденно.

— Это то, о чём я тебя предупреждал.

Она вспомнила ночь и сон о рёве самолётных турбин. Посмотрела в чистое небо и не могла понять чего-то очень важного.

— Ты не логичен, — сказала Вета капризно. — Ты меня не отвёз на вокзал, хоть и мог. Какой ещё город? Тут война, а ты меня не отвёз на вокзал.

— Я тоже надеялся, что всё уляжется. Ты не бойся. У нас так бывает.

Город разом ожил — к остановке подрулили автобус, зашуршали шаги и листья под шагами. Захрипела из репродукторов бессловесная музыка. Именно такую и хотелось Вете прямо сейчас. И чтобы все замолчали. Навсегда.

Ещё хотелось нервно рассмеяться, чтобы все увидели — её не волнует. В небе по-прежнему не было птиц.

Она думала, всё должно измениться в один миг, но некоторые двери классов были приоткрыты, и оттуда доносились размеренные голоса учителей. Спокойные, выверенные, как под линейку, отштукатуренные казёнными интонациями. Поскрипывал только что вымытый паркет у Веты под каблуками. Она снова долго мучилась с замком.

За окном лениво перешёптывались клёны. Вета села за учительский стол, не снимая плащ. Она не закрыла окна, и Роза не потрудилась, а только собралась, чисто вытерла свою половину стола и ушла. Было холодно.

— Это какой-то странный город, — сказала безглазому манекену — он был согласен, только кивнуть не мог. Кишечник почти вываливался из вскрытого гипсового живота, попробуй, покивай в таком состоянии. — Этому городу сказали, что война, а он… это какой-то странный город.

Если бы манекен мог, он бы покачал головой, несомненно. Вета очень боялась секунды, когда зазвенит звонок, и начнётся перемена. Ведь тогда до её встречи с восьмым «А» останется всего десяток скользких минут — ходить вдоль стен и переставлять цветы. И они придут — сейчас Вета была даже уверенна в этом.

Все девятеро. Она вспомнила, какие места будут пустовать, и прикрыла глаза. Девять. Сколько же их было раньше? То есть совсем раньше, задолго до её приезда? В старом журнале вычеркнуто две фамилии, одна из них — фамилия Жаннетты, и как только Вета сразу не заметила. Что произошло тогда — переехали в другой район, может? Ну да, хочется верить в добрые сказки. Сын Жаннетты сказал, что у него погибла сестра.

Рассмеяться бы этим мерзким мыслям, или спросить Жаннетту, но Жаннетта больше не ответит. И Лилия. Никто не ответит.

Вета вспомнила то важное, которое хотела выловить в собственных смутных размышлениях. В стопке контрольных работ не было листочка, подписанного Русланой. Попытаться бы его найти — и полюбоваться на круглобокую пятёрку, — но его там не было. Руслана ведь только в этом году перешла в самую престижную школу города.

Глава 18. Птицы вместо богов

Она закрывала окна и увидела их, как обычно, примостившихся на низенькой ограде клумбы. Они тоже увидели Вету. Кто-то, должно быть, заметил первым и сказал остальным. Девять пар глаз — Вета пересчитала.

Она постояла секунду, раздумывая, что сделать. Кивнуть, может, или махнуть им рукой? И шагнула назад. Вернула на подоконник растрёпанную традесканцию, как будто построила баррикаду.

«Пришли всё-таки», — кольнуло вдруг. — «Значит, им правда интересно, что я смогу сказать. Или просто некуда больше деваться».

Вета не верила, что они признали за ней авторитет учителя и поэтому не смогли ослушаться. Такие не признают. Обыденное занятие — фиалка, ещё одна — совсем уже сухая — отправились к традесканции. Руки подрагивали. На этом уроке не спрячешься за сухими фразами из учебника.

Во вторую смену школа не шумела даже на переменах. Так, шелестела голосами в коридорах и стуком шагов по бетонным лестницам. Родители забирали притихших первоклашек из продлёнки, и в спортзале кто-то лупил мячом по оконным сеткам. Просто вечер, вторая смена. И ещё три урока биологии. Вета замерла, прикрыв глаза, оперевшись руками на спинку учительского стула.

— Здравствуйте!

Она узнала голос Алисы и открыла глаза — та улыбалась, демонстрируя задорные ямочки на щеках. Из всех улыбалась только одна она. Вера прошла за свою первую парту, привычно повесила белую кофту на спинку стула. Жестом красавицы поправила волосы.

— Звонка ещё не было, — с вызовом сказал кто-то у дверей.

Парни выскочили в коридор. Обычный класс, обычный урок впереди, и манекен подмигивал несуществующим глазом. Вета опустилась на своё место, сцепила руки в замок, чтобы не слишком дрожали. Руслана перед ней копалась в сумке, хмурилась и выискивала несуществующие вещи — или просто не хотела поднимать глаза.

— Я обо всём догадываюсь, — сказала Вета, спокойно разглядывая их лица. Её сразу же отпустило волнение, хоть сначала голос и норовил сорваться. — Знаю, что сейчас вы гордо заявите, что не нуждаетесь в моей помощи, и вообще ни в чьей помощи не нуждаетесь, но я вижу другое.

Дыхание осушило губы. Она сказала, как будто щёлкнула по нужной кнопке, и ощутила, как хмурое молчание в классе перерастает во что-то новое.

— Вряд ли мы поверим, что вы на нашей стороне, — тихонько пропела Вера Орлова, и её голос при должной доле фантазии можно было принять за разыгравшееся воображение. Да или за популярную песенку, которая она мурлыкала себе под нос. Руслана дёрнулась в её сторону, шикнула, но та лишь повела бровью.

— Не верьте, что же я с вами сделаю. — Вета помолчала, глядя перед собой. Когда одинокой ночью воображаешь, что они скажут в ответ, воображение лезет на невиданные высоты, и собеседники — то наивные дети, то злобные нелюди, но она слишком плохо знала их, чтобы предсказывать. — Я и не знаю, как вам помочь. Я вообще мало что тут знаю.

На пороге кабинета возник Арт, пнул мусорную корзину и притворился, что случайно.

— Ой!

— Арт, выйди вон, — попросила Вета, не переходя на приказной тон.

— А чего я сделал? — хмыкнул он, проходя к своей парте. Только что ноги на стол соседа не забросил.

Руслана обернулась и сделала — какое лицо она сделала, Вета не видела — но остальные парни вошли тише.

— А вы любите нас? — вдруг громко и с искренним вызовом спросила Вера. Выпрямилась, расправила плечи, как будто хотела сказать: «Ну, посмотрите все сюда. Сейчас узнаем, что она из себя представляет».

— Ага, особенно после того, что мы тут устраивали, — буркнула со второй парты Алейд, и вопрос как-то растерял всю свою остроту. Она уткнулась в блокнотик, снова принимаясь выводить там неземные цветы.

Кто-то хохотнул, но тут же снова стало тихо. Так тихо никогда не было на уроках, вспомнила Вета. Даже когда на них злобно прикрикивала математичка, даже если на задней парте, поправляя сползший с плеча палантин, сидела Лилия — не было.

«Только не говори им, что учителя не для любви нужны», — хмуро посоветовал ей Антон в самом конце сегодняшней прогулки. Вета хотела ответить ему что-то резкое, но сдержалась. Призраки вчерашней ссоры всё ещё витали вокруг них, не хотелось ворошить.

— Не нужно говорить, что мы во всём виноваты. Мы такого уже наслушались, — сказала Вера, наваливаясь грудью на парту. Даже если бы она хотела приблизиться к Вете, чтобы прошептать ей это в лицо, не получилось бы. Всё равно бы весь класс слышал.

Забормотали что-то с задних парт, перебивая друг друга, бросались вопросами, и Вета в отчаянии тряхнула головой.

— Ну тише уже! — завелась Алиса. — Наш любимый классный руководитель хочет нам что-то сказать. А вы всё время перебиваете.

Её улыбка уже казалась изощрённым издевательством. Они отчаянно не умели слушать. Или не хотели говорить? Но ведь пришли же.

А Вета могла, как математичка, садануть по столу кулаком. Могла бы подняться, вспомнив слова Лилии о том, что учитель должен давить, хотя бы тем, что стоит весь урок, а дети сидят. Она не хотела и не могла давить. Она очень отчётливо чувствовала, кто сейчас сильнее.

— Те, кто не верит мне, могут прямо сейчас выйти. Завучи уже ушли из школы, так что не бойтесь. — Сдерживая дыхание, она откинулась на спинку стула. — Я буду разговаривать с теми, кто этого хочет. Если уйдёте все — не буду ни с кем. Так даже проще.

Все остались сидеть. Арт на третьей парте листал какой-то журнал, но устраивать показательные акции без Игоря было сложно даже ему.

Их было так мало, всего девять.

— Вам нужна любовь. Но любовь — это ненаучно, — сказала Вета. — Её нельзя измерить. Но, если верить моему опыту, её можно легко заменить чем-нибудь другим. Я пока слабо догадываюсь, чем можно уравновесить чаши весов, но выбора у нас другого нет. Будем пробовать.

Она попробовала улыбнуться, но вспомнила наставления Лилии, и скривила губы. Хотя сейчас что улыбайся, что бейся в истерике — уже всё равно. Они и так чуяли её слабость. Вета смотрела на них и думала: «Вы же все из замечательных семей. Неужели на место странно дрыгающейся марионетки не нашлось никого получше меня?».

«Нужно развивать диалог с учениками», — это уже не совет Лилии, это Вета сама где-то вычитала. — «Иначе им быстро наскучит тема».

— Что может заменить любовь? — спросила она, всё ещё кривясь. Чудился запах костров и протухающих водоёмов.

Вера расчёсывала волосы растопыренной пятернёй, время от времени она брала прядь волос в руку и рассматривала их кончики. Вета понимала свою ошибку совершенно ясно — она требовала от них мудрости и выдержки взрослых. Да что там, не у каждого взрослого нашлась бы такая выдержка. Легче обливаться слезами и кричать. Или сунуть все мерзкие мысли подальше и броситься с головой во что-то другое.

— Что говорят по этому поводу научные сводки? — очень серьёзный в своей иронии спросил Арт.

— Вы не волнуйтесь, — тихонько попросила Алейд, и Вета опять испугалась — они так чуяли её, не по-человечески, по-звериному. С такими нельзя не волноваться.

— Вы верите в бога? — спросила она.

— Бога нет, — спокойно возразила Вера, разглядывая свой волосы, как будто на кончике каждого танцевал ангел. — А во Вселенский Разум нечего верить, он просто есть. Вот же глупо, если я спрошу вас, — вы верите в этот стол?

— Нет, — сказала Вета, холодея от своих слов. — Он есть, потому что вы в него верите. Не наоборот.

— И не спорьте с учителем, — усмехнулась молчавшая до этого Аня.

«Не спорь с больным человеком», — могла бы сказать она. «Ты ничего не знаешь, ты из другого города», — сказала Жаннетта невыносимо далёким утром. Она-то боялась за них. Ох, как же она боялась. Пришла к ненавистной школе, чтобы дождаться ненавистную Вету. И как только Жаннетта позабыла о них, получив инсульт, тут же погиб Игорь.

— Мы будем верить в любовь, — жёстко произнесла Вета. — И она будет. Как ваш Вселенский Разум. Как ваш демонов город. Будет, потому что мы в неё поверим.

— Дождь, — сказал вдруг Валера и отвернулся к окну, где по стеклу и правда барабанили капли. И все обернулись туда, как будто зрелище размазанной по окнам воды спасало.

И Вета обернулась, и на секунду застыла, сжимая до скрипа зубы. За окном неслись птицы. Десятки чёрных теней-птиц. Они летели совсем близко к окну, почти задевая его краешками крыльев. Невиданная стая, затмившая половину неба.

Восторженно-испуганно охнула Алейд, кто-то из парней присвистнул, и вдруг стая кончилась, оставив за окном привычное серое облако.

— Раз-раз, — отчётливо зазвучало в коридоре. — Говорит директор школы.

Голос слышался из-за приоткрытой двери чётко, хоть и хрипели на заднем фоне помехи старого радио. Никогда ещё на опыте Веты его не включали. Хотя у неё и опыта было — всего ничего.

Головы её учеников повернулись к двери, как по команде.

— В связи с объявленной угрозой просьба учителям по сигналу вывести учеников в холл школы. Родители уже оповещены и будут забирать детей. Выходить строго по сигналу — я называю класс, и класс выходит. Учителя ответственны за передачу детей родителям. Малейший беспорядок — и вас ждёт исключение. Я называю класс, и вы организованно спускаетесь в холл. Седьмой «А».

В полной тишине Вета постучала кончиком ручки по столу.

— Завтра отменят уроки? — поинтересовалась Аня, всё ещё глядя на дверь. Со стороны лестницы слышался шорох шагов, но ни смешка, ни выкрика.

— Я предупрежу вас, — пробормотала Вета сквозь руку, которой закрывала лицо.

— Мы все умрём! — дьявольски расхохотался Арт. Никто его не поддержал.

— Что мы будем делать? — сказала Руслана, срываясь на высокие нервные ноты.

— Я обо всём вас предупрежу.

Когда вызвали их класс, все встали одновременно. Зашуршали подхваченными тетрадями, сумками. На лестнице Вета под руку взяла Арта, чтобы не прыгал через ступеньки. Тишину школы нарушали далёкие глухие удары, как будто вбивали сваи. Девочки перешёптывались у неё за спиной.

Всего девять человек. Вета подумала, как мучились остальные учителя, пытаясь раздать всех своих тридцать подопечных с рук на руки родителям. Всего девять — и возможность встретиться глазами с каждым из пришедших.

Серо-стальные глаза матери Арта. Она ничего не сказала, не поздоровалась даже, дёрнула сына за руку и скрылась за дверью. Наверное, они больше не были «на её стороне». Наверное, поторопились с уверениями на том собрании. Вета усмехалась, глядя в пол.

Отец Марка разговаривал со всеми вокруг, кроме Веты, затевая вокруг себя постоянный монотонный шум. Ещё чьи-то взгляды, случайные прикосновения. Отвела глаза смутно знакомая женщина и взяла за руку Валеру.

Вета оглянулась, проверяя, не забыла ли кого в слабо освещённом холле. У дверей, возле скамеечек, на которых обычно переобувались младшеклассники, стояла невысокая женщина в тёплом, не по погоде, пальто. Она не подходила ближе и вздрагивала каждый раз, когда хлопала дверь.

Динамик школьного радио уже хрипел и гремел, вызывая следующий класс, и Вете было давно пора покинуть холл, хоть ей так не хотелось выходить под серый дождь. Она стояла в незастёгнутом плаще, чувствуя, как с плеча медленно сползает длинная ручка сумки.

Вета должна была подойти к ней. Сказать. Или промолчать обо всём.

«Рония очень добрая девочка. Она может сказать что-нибудь сгоряча, но…».

«А в меня Арт вчера пеналом кинул, и я видела, как вы гуляете по набережной».

В холл спустился следующий класс, и шепчущиеся, но от этого не менее шумные подростки оттеснили Вету к выходу. Она выскочила, забыв придержать двери, которые за её спиной шарахнули, как ненормальные. На аллее дождь шуршал по кленовым листьям.

Она не торопилась уходить. Прошла мимо клумб. На одной из них торчали уродливые голые стебли, которые так и не обрезала Алиса. Под деревьями улыбался во все свои человеческие зубы зелёный динозавр. Дальше — облезлый учёный кот смотрел в книжку. Почти во всех классах потушили лампы, разве что из окон холла клёны озарялись желтоватым свечением.

Вета прошлась вдоль школьной стены по опавшим листьям, глядя себе под ноги.

«Вы скажете им?» — шептала она себе под нос, вспоминая.

Она так и не сказала. Если бы Арт, кидающийся пеналами в Ронию, был бы самой большой её проблемой, о, как бы всё кругом изменилось. Даже листья под ногами шуршали бы по-другому. Вета остановилась перед третьей фигурой, которую никак не могла рассмотреть из окна подсобки.

Существо, явно напоминающее человека, в тёмном плаще и с посохом, который был украшен округлым навершием, едва доставало ей до плеча. Краска сильно облезла. Если фигурки, что поближе к главной аллее, ещё подкрашивали, но про эту забыли совсем. Но в очертаниях Вете чудилось что-то не старчески-умудрённое и даже не религиозное. Пугающим холодком тянуло из тёмных углов парка.

Дальше потянулись одинаковые дни. Небо, серое, как воды Совы, висело над домами, цепляясь за антенны и верхушки клёнов. Вета вставала в шесть каждый день, без будильника. Она привыкла к тому, что постоянно хочет спать, и по дороге в школу закрывала глаза, лбом упираясь в поручень автобуса. Она ловила себя на том, что верх её мечтаний — сидеть в полной тишине, бессмысленно глядя в пространство.

Одинаковые дни.

— Отчёты о воспитательной работе с классом! — прикрикивала Лилия на собраниях. Лилия нужна была для того, чтобы в мире оставалось что-то незыблемое. И Вета выводила каллиграфическим почерком:

«Майский Арт прогулял урок математики. Проведена беседа. Успеваемость повысилась. Дементьев Валера пришёл в школу в мятой рубашке. Проведена беседа. Стал одеваться аккуратнее».

— Вера, где твоя жилетка? Опять в стирке? Я с первого сентября её на тебе не видела. Сегодня буду звонить родителям.

«Елизавета Николаевна, вы что за мазню устроили в журнале! Это официальный документ, между прочим». Очередные нападки Лилии. На такое главное — молчать.

С утра они рисовали стенгазету. Во вторую смену Вета приходила к ним на уроки.

— Что Тихонова, что краснеешь, стыдно? — в голос возмущалась математичка, глядя на мнущуюся у доски Аню. — Перед кем, интересно, передо мной или перед вашим классным руководителем?

Мероприятие в музее — Мир показывал восьмиклассникам фотографии строящегося Петербурга. Дети были притихшие какие-то, прибитые. Может, так же спали с открытыми глазами, как Вета. Серое небо висело над школой, как разорванное ватное одеяло.

Одинаковые дни. Однажды Вета замерла над стопкой контрольных работ и пришла в себя только от того, что Роза толкала в её сторону очередную коробку с печеньем — изрядно зачерствевшие сахарные звёздочки. Она глотала их, запивая чаем, почти не чувствуя сладости.

— Запишите: гладкая мускулатура.

Пишет Руслана на первой парте, Алейд на второй. Вера делает вид что пишет. Аня рисует в тетради фантастические цветы, Валера мнёт в пальцах оборванный с фиалки листочек. Нужно сделать ему замечание, чтобы окончательно не угробил цветы — наследство Жаннетты, — но нет сил. Вета сама почти спит, указкой тыча в развороченный кишечник манекена.

За окном автобуса по утрам — серое марево тумана, как будто небо опускалось на асфальт, а к полудню медленно поднималось выше, оставляя грязные клоки на ветках деревьев, на фонарных столбах. По вечерам огни Петербурга таяли в этом тумане.

В десять выключали свет во всех домах. Она приезжала в девять и торопилась, чтобы успеть хотя бы помыться. Есть она приспособилась в темноте. В темноте же по выверенной очереди она звонит восьмиклассникам. Трубки брали чаще родители — уставшие, нервные, дёрганные, как и сама Вета. Она добивалась, чтобы они заглянули в комнату к ребёнку. Они рапортовали: уроки сделал.

Они придумали эту любовь, они в неё поверили.

Это просто её работа. Кто-то стоит с автоматом на вышке, а она добивается, чтобы мама Арта постучалась в дверь его комнаты.

Вета уже давно не бывала в своей квартире, и даже не вернулась за брошенной там зубной щёткой — купила новую. После музея её часто забирал Антон, и в служебной машине вёз домой. Они молчали, как будто застревая в двух разных пространствах. Вета наспех пролистывала учебник, чтобы хоть знать, о чём говорить завтра, на уроке в девятом классе.

Одинаковые дни.

«Двадцать третье», — выводил в тетради пятиклассник Слава, засевший за первой партой.

«Двадцать третье?» — поразилась Вета.

Лилия больше не говорила с ней лично. Покривила губы, разглядывая стенгазету, положенную по воспитательному плану, и молча отошла. Поздоровались восьмиклассницы, устроившиеся на подоконнике.

— Слезайте немедленно! — шикнула на них Лилия.

— Вера, где безрукавка? Давай я её сама постираю, раз у тебя нет сил, — устало возмутилась Вета.

— А я в безрукавке! — похвасталась Алиса.

Серое небо висело, проткнутое верхушками клёнов.

Глава 19. Темнота

Служа другим, расточаю себя.

Двадцать четвёртое сентября.

— Это ненаучно, — согласилась Вета, разглядывая блики в чашке с чаем.

Щёлк — выключили свет. Без мерного гула холодильника стало непривычно тихо.

«Десять вечера», — отметила она машинально, она всегда определяла время по этому щелчку, — «пора по кроватям».

Вета услышала, как Антон садится на стул напротив, схватилась за горячий бок кружки.

— А что научно? — монотонно протянула она. — Научно — ставить эксперимент с контролем. Ты считаешь, я должна обращать внимание, например, на Арта и абсолютно забыть, например, про Аню? И посмотреть, как быстро она помрёт? Это будет научно?

Антон многозначительно хмыкнул.

— Научно, — согласилась Вета сама с собой. — Но я так не сделаю.

Он повозил кружку по столу. Когда глаза привыкали к полумраку, заливавшему комнату, становилось спокойнее. Редкие фонари вдоль трассы тянулись ожерельем до тёмного горизонта.

— Так ты долго не продержишься, — повторил Антон фразу, с которой и начал разговор. Он, видимо, готовил её и долго выверял, потому что повторял раз от разу, как единственный аргумент. — Ты и так еле жива. Ты вся бледно-синяя, я удивляюсь, как ещё шевелишься. В таком состоянии долго не протянуть.

— И что делать? — задала Вета резонный вопрос. Больше всего в эти одинаковые серые дни она боялась забыть кого-нибудь, упустить, просто из-за того, что слипаются глаза и в руках не держится даже карандаш. И утром услышать страшную новость.

Она тогда часто-часто задавала себе этот вопрос: «что делать?» и засыпала, не успев даже придумать мало-мальски приличный ответ.

Он рубанул ладонью воздух.

— Нужно понять… механизм действия. Не знаю, как это назвать. И вместо того, чтобы тратить силы, пытаясь обхватить всё, нанести один точечный удар.

— Точечный удар, — усмехнулась Вета. — Пускай его ваши военные нанесут. Тоже, небось, шарятся, как слепые кутята.

Она не специально уводила разговор в сторону, просто думать не было сил, а на языке остались только слова, уже придуманные или услышанные в сводках по радио. Говорили, что скоро придёт подкрепление, и тогда победа останется делом нескольких дней. Говорили. Весь сентябрь твердили одно и то же, пока от вечерних новостей у Веты не начало сводить ноющей болью зубы, и она выключала радио, не слушая возмущений Антона.

Подкрепление не шло, а затянувшаяся неизвестность давила на нервы. Даже до школы иногда доносились мерные удары и гул, будто ветер гулял в исполинских трубах. От него в окнах звенели стёкла. Тогда Вета обрывалась на полуслове и отчаянно вглядывалась в окно, за которым эпилептически тряслись клёны. Дети тоже оборачивались и тоже смотрели, стихали даже шепотки на задних партах, и не было в этой войне ничего страшнее их общей беспомощной тревоги.

Антон поскрёб пальцами в затылке. На сером фоне окна Вета видела его сгорбленный силуэт над чашкой.

— Просто ты не знаешь. Надо узнать.

— Предлагаю: вызови Лилию на допрос, — усмехнулась Вета. — У вас тут разрешены пытки? Боюсь, без пыток она ничего не скажет.

Мигнули фонари над трассой — так бывало часто, они иногда даже гасли на пару минут. Но без фонарей становилось совсем плохо. Тогда в темноте терялись привычные очертания предметов, и от беспомощности хотелось забиться в угол и зажмуриться, что есть сил. Человек — такое всё-таки слабое существо. А маг?

Вета прижала холодные ладони к пылающим щекам.

— Тебе сами дети ничего не рассказывали? — спросил Антон, оторвавшись от созерцания тёмноты перед собой.

— Ты же знаешь, что нет. Мне кажется, они и сами ничего не знают. Так только, ощущают краем сознания, примерно как я.

Они вместе пытались создать иллюзию дружного класса. Когда закончился конкурс стенгазет, стали собираться по совершенно идиотским делам: пололи клумбы, помогали в библиотеке, разбирали архивы Жаннетты. Работали обычно только несколько девочек, и Валера, который мялся, краснел и потел каждый раз, когда Вета на него оборачивалась. Вера Орлова наблюдала за трудами остальных свысока, забравшись то на подоконник с ногами, то на невысокую изгородь клумбы. Арт с Марком и Ииро, если того раньше не хватала за плечо Вета, носились по школе и вокруг школы, за что ни один и ни два раза уже были отловлены и отруганы Лилией.

Но Вета всех их помнила, ни одного не выпускала их памяти — ни на секунду, и смерти прекратились. Правда ночами снилась путаница из лиц и имён, и в шесть утра она радовалась, что уже можно вставать.

Они придумали эту любовь, они в неё почти поверили.

— Как же со всем этим справлялась Жаннетта?

— Я думаю, примерно так же, — дёрнула плечом Вета. — Она же чуть ли не ночевала в школе.

Иногда проговаривалась Роза, иногда Вета слышала, о чём шепчутся за её спиной математичка с литераторшей. Она уже ничему не удивлялась — не было сил. Неверной рукой заполняла очередные бланки для Лилии. Слова лились потоком, почти не оседая в сознании.

«Да они же просто нашли её, чтобы потом все шишки получила».

«Не получится, ничего не получится. Жалко девчонку».

— Я думаю, они поначалу не просто так выделывались. И даже не для того, чтобы я ушла, — сказала Вета, отпивая остывшего чаю. — Хотя, может, и прикрывались этим. На самом деле они хотели, чтобы я обратила на них побольше внимания. Чтобы думала о них, понимаешь? Чтобы по ночам не спала и думала. Жить они хотели, вот что.

— А остальные классы?

— Ну, за компанию.

Мысль получилась такая простая и лёгкая, что Вета даже удивилась, как не нашла её раньше. Хотя что уж тут удивительного. По дороге в школу думаешь о том, как бы сдать тематические планы. По дороге обратно — как бы проверить все тетради до того, как выключат свет.

— Мне страшно, — призналась она. — Очень страшно. Очень тревожно.

Фигура Антона распрямилась. Он с шумом подвинулся на стуле ближе, приобнял её за плечи. Ладонь, такая же тёплая, как остывающий чай, скользнула по её шее, пальцы зарылись в волосы.

— Всё нормально, — сказал он неуверенно. — Мы на правильном пути. Ещё немного, и всё решится.

Почти так же говорили в утренней сводке новостей, которые Вета слушала в автобусе, а потом — за трёхминутную пешую прогулку до школы — по уличным репродукторам.

«Ситуация взята под контроль. Вероломное нападение остановлено. Пожары в восточной части города успешно потушены, среди мирного населения жертв нет. Погорельцам будет предоставлено временное жильё».

Они боялись паники, потому что если запаникуют жители закрытого города, война прорвётся наружу, а это было очень страшно, хоть Вета и не бралась объяснить, почему.

Она высвободилась из его пальцев и опустилась щекой на прохладную клеёнку.

— Спать, — шепнула Вета. — Пойдём спать.

Март завёл привычку курить прямо в кабинете, и Антона это несказанно бесило, хоть раньше — до появления Марта — он и сам позволял себе такую вольность. Ещё Март научился закидывать ноги на стол, и удовольствия от этого получал столько, что хватило бы на пару первых брачных ночей.

Антон молча сталкивал его ноги со своих бумаг, тихо зверея от перспективы лицезреть подошвы его ботинок, с мелкими камешками, набившимся в рельеф подошвы. Март теперь говорил неторопливо и приглушённо — ну почти как Роберт, и хитро поглядывал на собеседника, когда тот сжимал зубы в бессильном приступе ярости из-за этих бесконечных пауз в разговоре.

Март теперь раскрывал преступления одно за другим, и повадился ходить в архив. Не столько для того, чтобы поднять старые дела, сколько чтобы вот так же закинуть ноги на стол девушки-архивариуса, и, листая пожелтевшие страницы поднятого дела, невзначай рассказать ей о том, как вчера дал наводку операм на очередного убийцу.

Ещё он теперь открывал все окна, даже когда утром по проспекту гулял ледяной ветер. Даже если дождь заливал за подоконник, дотягивался сырыми пальцами до важных документов на столе.

— Темновато у вас тут, — говорил Март и открывал окна.

Антон мысленно раздражался, но приходилось соглашаться — и правда, темно. Не спасала даже лампа под потолком, хотя не так давно он лично вкручивал новую, самую сильную. Впрочем, открытое окно тоже мало спасало.

«Темновато» стало его любимым словом. Март часто тянул Антона покурить на улице, тот раздражённо махал руками. Он и так не успевал, ничего не успевал, голова была пустая и как будто набитая ватой. В мыслях путались свои дела и дети Веты. Куда было ему стремиться к уровню раскрытия Марта! Откуда что взялось — тоже не было времени думать.

Сегодня он потребовал у томной девушки-архивариуса папку с делом Игоря и изучал её всё утро. Приходил Март, вещал что-то, махал на Антона, зажимающего уши руками, и уходил. К обеду решение пришло само собой. Не самое лучшее, но единственное и более-менее сносное. Оставалось только поднять телефонную трубку.

— Пятая школа? Завуча по воспитательной работе пригласите к телефону.

На то, что Лилия и сегодня сбежала из школы посреди рабочего дня, Вета обратила внимание, только заметив яркое пятно на аллее парка. Цветастая шаль. Странно, обычно Лилия бросала её у себя в кабинете.

Вета отвернулась от окна и вернулась к тетрадкам — на сегодня работы у неё было более чем достаточно. Какой-то умник из девятого «А» сдал пустой лист вместо контрольной. Поставить что ли двойки в столбик всем, кто ничего не сдал? Но придут же потом, станут возмущаться.

Она и сама прекрасно понимала, как легко на неё надавить. «Ну натяните на четвёрочку. Ну что вам, жалко, что ли?» Лилия кривилась: «Я бы за такое вообще два поставила, а Елизавета Николаевна слишком добрая к вам, балбесам!». Но не подзывала её для разговора наедине, не приглашала в кабинет. Странно.

На самом деле у Веты просто не осталось сил. Она готова была лепить пятёрки всем без разбору, чтобы только её оставили в покое. Дали пару минут поглядеть мимо пространства, посидеть в полной тишине.

Но к десяти приходила Роза, и начиналось: «Вы не хотели бы печения? Вкусное. А чаю? Чаю налить? Я сегодня уже поливала цветы, не помните? Ох уж эти ненормальные дети, набросали бумажек на пол».

— Когда всё это кончится? — спрашивала Вета у пустоглазого манекена и даже сама не могла объяснить, что это «всё». И сколько ей ещё ждать: до каникул, до пенсии, до смерти? Правильно сказал Антон, ей так долго не продержаться, ей уже сейчас хочется выть на звонок, вместе с ним или даже вместо.

Когда скрипнула дверь, Вета внутренне сжалась, предполагая ещё одну бестолковую беседу с Розой или куда хуже — проблемы у своих восьмиклассников. Вот прибежали решать. Но тот, кто огибая парты, шёл к подсобке, ступал тяжело и мерно, полностью осознавая всё своё величие, и страшная мысль — «директор» — вдруг оказалась правдой.

Он вошёл и без приглашений устроился на стуле Розы. Когда Вета училась в школе, она никогда не боялась ни кого из школьной «верхушки». Вся из себя примерная и с белыми лентами в косичках, её тетради посылали на выставки, а рефераты — на конференции. Она вообще не понимала, чего так тряслись одноклассники.

Сейчас она ощутила острую необходимость слиться со стулом, только чтобы он её не видел.

— Ну, вот вы уже месяц работаете у нас, — произнёс он спокойно, складывая руки на округлом животе. — Как, нравится?

Вета захрипела, не в силах ничего ответить. Пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоиться, вытереть щёки и поднять голову.

— Да, — выдала она бодро, так что позавидовал безглазый манекен — её верный союзник и друг.

— Это очень хорошо. И я вами доволен, даже очень. Конечно, не всё сразу пошло гладко, но у кого без проблем? У всех проблемы.

«Если он напомнит про увольнение — вцеплюсь ему в горло», — решила Вета совершенно хладнокровно. Пусть отцепляет потом, как хочет, она вцепиться и выместит на нём весь страх, всю обиду.

— У нас очень хорошая школа, — завёл директор привычную песню.

«И дети хорошие», — мысленно вставила Вета, прикрывая глаза.

— И дети хорошие. Почти все из привилегированных семей. Думаю, вы со всеми со временем подружитесь. А коллектив вам как?

— Хорошо, — отозвалась Вета ему в тон. Если её и занимало что-то в этом сидящем перед ней обрюзгшем мужчине в дорогом костюме, то всего одно: зачем он сюда вообще явился? Какого демона? С каких это благословений?

— Вот видите, — выдохнул он так, словно Вета отказывалась пить горькое лекарство, а хорошие умные взрослые её всё-таки заставили. — И всё у вас получается. Завучи вас хвалят. Говорят, вы со всем справляетесь.

Она даже благодарить не стала — так топорно и обыденно звучали похвалы. Не до конца же дня сидеть перед ним с приоткрытым от удивления ртом и молчать, на пару с манекеном.

— Лилия Аркадьевна тоже вот хвалила вас. — Он покрутил большими пальцами. Руки удобно умещались на животе.

Вета припомнила жестокий взгляд завуча из-под бровей и сглотнула.

— А я думаю, мы вам в этом месяце премию выпишем. Ну вам же нужно обустраиваться, купите себе что-нибудь домой. И зайдите к секретарю, там талоны на бесплатное питание в столовой получите.

— Спасибо, — всё-таки выдавила из себя Вета, хоть и звучало всё это как невразумительное бульканье.

Директор встал, поправляя полы пиджака, хоть, судя по виду, они никогда бы не смогли запахнуться.

— Работайте-работайте, — позволил он и важно вышел, даже не прикрыв за собой двери.

Двери и в подсобку и в кабинет биологии так и остались распахнутыми, поэтому Вета услышала нервные шепотки за порогом. Она насторожилась — урок всё-таки, не перемена, — но голоса тут же стихли, и Вета вернулась к тетрадкам. Однако беспокойство никуда не делось. Она обернулась к окну, пытаясь вспомнить, какой сейчас урок у её класса. Какой же?

Клёны роняли последние листья. Вечная хмарь над городом то разражалась дождём, то сушила лужи ветром.

«Физкультура», — вспомнила Вета, отбивая карандашом по столу нечёткую дробь. Кажется, они до сих пор бегают по старому кладбищу, в спортзал вроде бы рано перемещаться, хотя… она привстала со стула, пытаясь разглядеть, что происходит за окнами спортзала.

И скрипнула дверь. Торопливые шаги не одной пары ног разрушили тишину пустующего кабинета. Скрипнул ножками по полу пододвинутый стул, голоса шикнули друг на друга, и в дверном проёме Вета увидела осторожно выглянувшую Алису.

— А! Какой у вас сейчас урок? — спросила она, как будто Алиса каждый полчаса заглядывала в подсобку с таким видом, будто собиралась стащить засохшие печенья Розы.

— Физкультура, — несмело проговорила та. Из-за её плеча высунулась встрёпанная, как застигнутая дождём пичуга, Алейд.

«Всё-таки в зале», — с облегчением подумала Вета, рассматривая лёгонькие футболки и шорты девочек.

— А у нас, Елизавета Николаевна, чрезвычайное происшествие, — протараторила Алиса, как будто долго готовилась и боялась забыть.

Сердце ухнуло вниз.

— Там это, — с вымученным вздохом добавила Алейд, — Валера упал и ногу сломал. Кажется.

Последнее слово она договаривала, глядя в живот подскочившей на месте Вете.

Оказалось, она даже не знала, где вход в этот демонов спортзал. Не со стороны аллеи — точно, Вета, растревожив каблуками все лужи, оббежала его вокруг, пока Алейд и Алиса пытались за ней поспеть.

Там была полутёмная лестница, закуток со скомканной баскетбольной сеткой, и пара дверей в раздевалки с такими дырами в местах ручек, что Вета даже представлять боялась, сколько визга и писка слышится здесь на переменах.

«Без сменной обуви в зал не заходить», — гласила облупившаяся надпись над дверью. А Вета зашла, и её туфли оставляли влажные следы на мокром крашеном полу.

Посреди баскетбольной площадки с одним мячом на всех радостно возились Арт, Марк и Ииро. Обшарив зал взглядом, Вета заметила ещё парочку девочек, устроившихся в углу на длинных лавках, и дверь, которая наверняка вела в комнатушку типа её подсобки.

Был бы зал чуть-чуть поменьше, или класс её хоть немного больше, может и не так сиротливо и жалко выглядела бы вопящая баскетбольная команда из трёх игроков. Навстречу Вете вышла учительница физкультуры в синем спортивном костюме и с кучей физкультурных прибамбасов на шее.

— Я ему говорю — не лезь на высокий турник. Только отвернулась. — Виновато развела руками, отчего закачался весь арсенал прибамбасов начиная от свистка и заканчивая каким-то особенно продвинутым секундомером.

«Обычное школьное происшествие», — саму себя убеждала Вета, шагая следом за ней к потайной двери. Со стороны команды послышалось нестройное «здрасти!», она рассеянно кивнула в ответ.

«Темнота». В комнатке были окна, но оба подоконника оказались завалены хламом, претензионно-изумрудные шторы свисали флагами поверженных государств и окончательно загораживали тусклый уличный свет.

На отдельном стульчике сидел виноватый Валера, неуклюже выставив вперёд ногу. Скоро выяснилось, что не сломал, я всего лишь вывихнул, но врача уже вызвали, а школьной медсестры вечно нет на месте. Вета села рядом с ним — дожидаться «скорой», а учительница физкультуры ушла спасать остатки урока. В дверной проём Вета видела её бёдра, обтянутые трико цвета морской волны, и как мальчишки смотрят ей вслед. Как и положено тринадцатилетним.

— Ну что, — сказала она красному от смущения Валере. — Мрак какой-то, да?

— Темновато, — подтвердил он, по привычке бормоча себе в воротник футболки, сильно склонив голову.

Глава 20. Отступления

Двадцать пятое сентября. День волшебного апельсина и черепахи.

Мир перебирал книги в единственном шкафу, листал, фыркал от пыли и говорил. Говорить он любил, и Вета думала без лишней иронии: прирождённый преподаватель. Она бы так не смогла. Запнулась бы и потеряла мысль, или безвольно соскользнула бы на непроверенные тетрадки и неприготовленный ужин.

Правда, к середине его монолога она отключалась, бессмысленно глядела в разложенные на столе документы и кивала, как заведённая игрушка. Считала минуты до окончания рабочего дня.

— … И в этом году нашему городу исполнилось тринадцать лет. Как вы думаете, это много?

«Тринадцать», — сквозь безразличие подумала Вета. — «Город-подросток с бушующими гормонами и прескверным характером. Дети невыносимы именно в этом возрасте».

Вета никогда не была невыносимой для учителей, напротив. И в тринадцать её старательно ставили в пример.

— Много, — сказала она бездумно, просто потому что Мир молчал и ждал от неё ответа. А без его голоса, как без привычного дребезжания холодильника, становилось непривычно и пусто.

— Как сказать, как сказать. Не такой и большой возраст для города. Но вас, наверное, сбило то, как он выглядит. Правда ведь, гораздо старше?

Вета покивала. Старше или нет — она совершенно в таких вещах не разбиралась.

— Всё из-за усиленных темпов строительства, правда, года три назад случилось…

Вета думала о непроверенных тетрадках. Сегодня днём она решительно ничего не успела. Врачи разрешили ей поехать с Валерой в травмпункт, где ему наложили гипс, и уже через полчаса он смело прыгал на одной ноге вокруг обессиленной Веты. И пропрыгал так до тех самых пор, пока родители не приехали забрать его.

— Восемь недель, а может и дольше, — заметил молодой врач, лица которого Вета потом не могла вспомнить, как ни старалась. — А потом начнём разрабатывать суставы.

— Это не со мной, — сказала она и под его удивлённым взглядом села.

В голове не укладывалось, что она будет делать теперь? Если ездить к Валере каждый день под предлогом того, чтобы помочь с домашним заданием, это плюс час, а то и все два к её и без того плотному графику. Звонить пять раз на день — нет ни возможности, ни желания, да и что подумают о ней родители? Помнить… как? Как его удержать?

Когда она выбралась из полуподвального помещения травмпункта, город стоял серый от туманной дымки, спокойный и пахнущий так мирно — мокрой землёй. Он не мог так её подставить, не мог, не имел права. Но он вытащил туз из рукава и выиграл, а она проиграла.

«Что делать?» — привычно спросила она сама у себя и тут же ответила: — «Ничего. Опусти руки и жди, пока в классе останется восемь человек. Тебе ещё одну премию выпишут».

Валеру увёз на светлой машине отец, только мельком поприветствовав Вету, и даже не спросил, подвезти ли её. Незнакомый район протыкал небо высотками, а Вета шла к автобусной остановке, не замечая, что месит каблуками густую придорожную грязь.

Металлический навес пустовал, и мимо лишь изредка проносились машины. Она спряталась там от накрапывающего дождя, сунула руки в карманы и выдохнула:

— Это нечестно, у меня ведь получалось, у меня всё получалось.

Город, конечно, молчал. Красная машина притормозила рядом, выбравшийся из неё парень что-то крикнул, но Вета не обратила внимания. Она смотрела на сероватую дымку, струящуюся на уровне вторых этажей, и сжимала губы, чтобы не зарыдать от бессильной злости. Самая страшная злость — это когда прекрасно понимаешь, что не мог справиться. И понимал это с самого начала.

— Я верила тебе. А ты жульничаешь. Прекрасно.

— Девушка, — тронул её за плечо подоспевший незнакомец, — здесь не останавливаются автобусы. Старая остановка…

Она вздрогнула всем телом, окатила парня ненавидящим взглядом и зашагала прочь, хоть и не знала, куда идти. Было всё равно, куда.

…- Хотите, я вам кое-что покажу? — предложил Мир, закрывая шкаф осторожно, чтобы из него не посыпались свёрнутые трубочками плакаты.

Они отодвинули швабру и зашли в соседнюю комнату. Вета уже бывала в живом уголке. Видела там шесть клеток с кроликами, расставленными в два яруса. Самый пушистый и рыжий кроль страдал глазной болезнью. Вета опускалась на корточки, разглядывая их с безопасного расстояния, никого не трогала. Да и кролики сами от неё шарахались, видно, чуяли биолога.

Напротив кроличьих клеток стояли два огромных аквариума: один с полупрозрачными золотыми рыбками, из другого меланхолично глядели две сухопутных черепахи.

Мир повёл её дальше, в самый угол комнаты, где за вечно протекающей раковиной оказался ещё один аквариум. Этот — треугольный и совсем маленький — был наполнен мутной зелёной водой. И в нём жила всего одна черепаха.

— Видите? — сказал Мир, слегка подталкивая Вету вперёд.

Черепаха жила борьбой. Удивительно, как она ещё не задохнулась в своём крошечном обиталище. Неясно, за какие грехи её сослали в самый тёмный угол, в эту одиночную камеру. Она скребла лапами по стеклу, била по воде и ни на секунду не замирала. Сверху аквариум накрыли квадратным куском стекла, придавили гладким камнем, но оставили открытым уголок, чтобы черепаха не задохнулась совсем.

— Мне говорили, это уникальный вид, черепаха с мягким панцирем. Вы, наверное, знаете, да? — сказал Мир, глядя на черепашьи мучения, как на экран телевизора.

— Ага. — Вета совсем не разбиралась в черепахах, и эта — чёрная, склизкая на вид, тянущая узкую морду к свободе, не вызвала у неё жалости. Страх и омерзение, и желание поплотнее прикрыть дверь, когда они выйдут отсюда.

— Вот же воля к жизни, — сказал Мир, суя палец в клетку к напуганному рыжему кролику. — Техничка хотела помыть ей аквариум, сунула туда тряпку, а эта как вцепится. Хорошо ещё, что в тряпку, а не в руку.

Черепаха отчаянно засучила лапами по стеклянной стенке и рухнула в воду, вздымая тучи зеленовато-грязных брызг.

Под окнами дома мерцали фонари. Вдоль трассы — ожерелье фонарей, свет которых расплывался в серых сумерках.

— Подожди.

Антон листал журнал так, что Вета испугалась за тонкие страницы. Порвёт — и отчитывайся потом перед Лилией, выслушивай в очередной раз про то, что «это официальный документ, между прочим, а не тетрадка двоечника». Она села, сложив руки перед собой. Хотелось спать, но пока не отключили свет, нужно было ловить шаткую возможность хоть немного подумать.

— Так что там? — подала она слабый голос.

— Подожди, ну! — нетерпеливо отмахнулся Антон. — Где тут? А…

Она вытянула шею: он нашёл предпоследний раздел, в котором она не так давно выводила имена и фамилии, а ещё номера свидетельств о рождении и прописку. Антон придвинул к себе огрызок тетрадного листа и принялся выписывать корявые цифры. Она даже не сразу сообразила, что это такое.

— Зачем тебе номера их свидетельств? Хочешь всех на учёт поставить? — нервно рассмеялась Вета.

Девять человек — не так уж много цифр на криво оборванном тетрадном листе. Журнал она принесла с собой не случайно — собиралась заполнить кое-какие разделы, но сейчас уже не было сил.

Она молчала всю дорогу, дома не выдержала и разрыдалась, страшно испугав Антона.

— Что случилось?! — кричал он, бегая туда-сюда по комнате, пока Вета ничком лежала на кровати и стонала сквозь плотно сжатые зубы. — Кто умер? Ты можешь мне сказать или нет? Куда мне бежать-то?

Она немного пришла в себя, села и, вытирая сырые щёки, заикаясь, проговорила:

— Никто не умер. Но Валера сломал ногу. Я не знаю, как его теперь… помнить. Я не смогу так больше. Моя мечта — сидеть тихонько и смотреть в одну точку. Я, наверное, сама скоро подохну.

Антон сел рядом, обессиленный её истерикой, и сам уставился куда-то мимо пространства.

— Так я и знал, — сказал он, собирая горькие морщинки у уголков рта.

— Что ты знал? — тупо переспросила Вета. Ей важно было говорить. Если молчать — значит, совсем плохо.

— Что он извернётся, — сказал Антон непонятно, поднялся и ушёл на кухню. Свет ещё не выключили, значит, у них оставался шанс поесть не в темноте, и нужно было тратить время с толком, а не на глупые слёзы.

Теперь он захлопнул журнал. Вета посмотрела на белый прямоугольник с надписью: 8 «А». Синяя обложка с белым прямоугольником. Таким же, как на остальных журналах. Почему в её классе девять человек, а в остальных — под тридцать?

— У меня есть одно подозрение. — Антон сощурился, глядя на стену за Ветиным плечом. — Кстати, я сегодня вызывал на допрос твою Лилию.

Вета вспомнила, как завуч сбегала по ступенькам крыльца, и край цветастой шали развевался. «Я выбегаю всего на полминутки», — говорила тогда шаль. Потом к Вете пришёл директор, ей стало не до шали, а он принялся рассыпаться в похвалах. Вопреки всему, вспоминать его визит было неприятно, как будто приходил старый враг и, улыбаясь, клялся отомстить.

— И что она? — не живым и не мёртвым голосом спросила Вета.

— Конечно же говорит, что ни о чём слыхом не слыхивала, а на бедного Игоря напал маньяк, а бедная Рония покончила с собой. Но кое-что я всё-таки выяснил.

Нужно было достать холодный вчерашний рис с котлетами и разогреть, пока горит желтоватая лампа под потолком. Но Вета сидела напротив, сжав одной рукой пальцы другой, и облизывала кровоточащие губы. Ужин не полез бы ей в пересохшее горло.

— Потому, интересно, ко мне заявлялся директор? Сулил премию. — Не выдержала она. — Он что, испугался, что я побежала писать заявления? Может, сразу стоило его припугнуть, был бы как шёлковый.

Антон посмотрел на неё, побарабанил пальцами по синей обложке журнала. Он так размышлял, и Вета знала, собирался сказать что-то важное. Она очень надеялась на эти ещё не произнесённые слова.

— Нет, ничего не выйдет, — сказал он наконец, и все надежды с грохотом обрушились. — Боюсь, мы с тобой ничего не изменим. Ты не сможешь, а мне не позволят.

Вета похолодела вся, от щёк до кончиков пальцев, по хребту побежали мурашки, и оцепенело горло.

— Помнишь, я говорил тебе про девочку, которая покончила с собой, а до этого рассказывала о странном пугале?

Вета покривилась. Где-то далеко, на самой периферии сознания было и такое воспоминание, но ей не хотелось думать ещё и про эту девочку.

— Да. У меня забрали это дело. Начальство сказало — самоубийство, значит, самоубийство. И с твоими точно так же. — Антон огорчённо скрёб пальцем по синей обложке. Очень похоже делали пятиклассники, когда Вета обрушивалась на кого-нибудь из них с обличительной речью.

«Ты не выполнил задания? Что это такое? Написать записку твоим родителям?» — Она всегда очень боялась перегнуть палку, потому что от самого крошечного повышения голоса несчастный опускал голову, набычивался и начинал ковырять обложку учебника. Бесцельно и безрезультатно.

— А девочка? — поторопила его Вета.

— Родилась в Петербурге. Ну, то есть здесь. Тринадцать лет назад. Это была дочь Жаннетты, так что… — Губы его были сухими на вид, как у человека, которого очень мучает жажда. — Ну, хотя бы ясно, чего она так резко ушла из школы, и почему видеть никого не хотела. И вообще, что тут удивительного. У неё погибла дочь, которая тоже училась в твоём классе.

Тринадцать лет назад — эта цифра тоже стала слишком часто всплывать. Опять же, Мир повторял её в своей ежевечерней лекции по истории.

— Мало ли людей, родившихся тут тринадцать лет назад? — не поняла Вета. — Есть же и другие восьмые классы.

Он тряхнул головой, то ли улыбаясь, то ли сжимая зубы от невыносимой боли.

— Поверь, не так уж много. Понимаешь, большинство всё-таки приезжих. То есть дети рождались в других городах, а потом их привозили сюда. — Антон сощурился. — Нужно проверить.

По её руками была скатерть в весёленький цветочек. Странно, но почти чистая. Вета придвинула к себе пустую чашку и поставила её ровно между двумя нарисованными букетиками. Тринадцать лет. Жаль, что она почти никогда не слушала Мира. Он говорил, что Петербургу всего тринадцать, и говорил-говорил-говорил ещё что-то, а она не слушала.

Как это было? Воображение рисовало огромные котлованы, подъёмные краны, людей, на фоне всего этого, мелких как муравьёв, и — кое-где — новорожденные арматурные конструкции — зачатки будущего города. Как тут могли родиться ещё и дети? Но Антон говорил, тут раньше был посёлок.

— Ну хорошо, — выдохнула она, яростно отодвигая чашку в сторону. — Они родились в Петербурге, допустим. Дальше-то что?

— Не знаю, — пожал плечами Антон. — Но это же научно — теория, да?

Ночью зазвонил телефон. Сквозь сон Вета вспомнила, что такое уже было. Узкий прямоугольник света на ковре — Антон ушёл в прихожую и не прикрыл за собой дверь. Она натянула одеяло на голову, отчаянно ругая того, кому приспичило поболтать, и снова отключилась, хоть сквозь сон ещё и слышала какие-то бессвязные фразы.

— Свет у всех выключили, — тоже раздражённо выговаривал невидимому собеседнику Антон. — Темно, да. Ночь потому что. Ещё что? С ума сошёл? Завтра поговорим.

Со звоном трубка рухнула на своё место.

Антон, бормоча себе под нос что-то неодобрительное, выключил свет и лёг на край кровати, обхватив прохладными руками Вету за талию. Она не сопротивлялась.

— Это такая игра, — сказала Вета притихшим пятиклассникам. Тридцать пять пар глаз таращились на неё из-под пушистых чёлок и бантов. — Если я задаю вопрос, никто не кричит с места. Говорит только тот, у кого в руках волшебный апельсин. Если у меня — вот видите — я говорю. Когда я дам апельсин кому-то из вас, то он тоже сможет говорить. Смотрите.

Она протянула нагревшийся в её руках апельсин девочке, сидящей на первой парте. Та всегда отвечала лучше остальных.

— Ура! — воскликнула она, поднимая апельсин высоко над головой.

— Почти правильно, — похвалила Вета. — А теперь я задаю вопросы и апельсин даю тому, кто молча поднимает руку. Молча — это очень важное условие нашей игры.

Они молча закивали — послушные до невозможности, но Вета прекрасно знала, что пройдёт пять минут урока, и правила игры снова придётся напоминать. «Молча! Погорельцев — один минус тебе идёт в мою тетрадку. Я слышала, как ты кричишь — и без апельсина. Так не делается, товарищи».

Волшебный апельсин — прекрасное средство, но не панацея.

В двери кабинета осторожно постучались. Вета решила, что пришли опоздавшие — два места в классе пустовали. Но к ним заглянула тоненькая рыжая учительница начальных классов. Вета и не знала её толком — видела пару раз в коридоре с выводком первоклашек.

— Елизавета Николаевна, вас очень просят зайти в учительскую. — Она помолчала и добавила со значением: — Прямо сейчас.

Вете было неприятно, что в школе все, даже технички, уже знали её по имени отчеству, а она до сих пор кроме литераторши и математички ни с кем не могла заговорить. Да и с ними не очень-то стремилась. Кому хочется ещё раз выслушивать о том, что Арт опять кидался пеналом, а вот Аня совершенно не умеет решать уравнения.

— Спасибо, я сейчас подойду. Так, игра откладывается, друзья. Открываем рабочую тетрадь и делаем задание номер пять.

По классу прошёлся гул, как от реактивного самолёта. Пятиклассники хотели волшебный апельсин, а получили скучное упражнение на двадцать третьей странице. Апельсин Вета на всякий случай прихватила с собой.

В коридорах школы было пусто, только мелькнула за поворотом спина в синей жилетке — кого-то выпустили в туалет. Тяжёлая трубка чёрного телефона лежала прямо на столе. Вета обвела взглядом занятых своими делами учителей, поздоровалась с каждым кивком головы и взяла трубку.

— Слушай, — приглушённо начал Антон, заслышав её голос. — Я проверил все эти свидетельства.

Вета не сразу поняла, о чём речь, но потом вспомнила столбики цифр на выдранном из тетрадки листе.

— Они правда все родились в Петербурге. Если верить документам, конечно. А почему бы им не верить.

— Хорошо, — выдавила она, глядя на англичанку, которая с задумчивым видом листала журнал. — И что теперь? У меня урок, я не могу долго…

— Стой, это важно. Я всё утро копался. Никто больше не родился в городе тринадцать лет назад. Понимаешь? То есть их всего девять осталось, и все в твоём классе. Это не может быть дурацким совпадением. По какому принципу обычно набирают детей в школу?

Вета представила, как кидаются скомканными бумажками её пятиклассники, и ей стало тошно.

— Не знаю, по месту жительства, может?

Англичанка оторвалась от журнала и посмотрела на Вету сквозь толстые стёкла очков. Высохшие старушечьи губы дрожали, как будто она хотела что-то сказать, и Вета отвернулась.

— Вот и я так сперва подумал. Но ты что, сама не заметила? Твои дети, между прочим, из разных концов города.

Вета кожей чувствовала, как оборачиваются на неё все остальные учителя, а если не поворачиваются, то замирают, прислушиваясь.

— Ну, мало ли. Это вообще школа с каким-то там уклоном. Может, их специально возят, чтобы больше математики выучили. Я плохо знаю город, — окончательно растерялась она. Говорить многозначительными фразами не получалось, а было очень нужно, потому что ей казалось — все кругом знают, о чём беседа, и только посмеиваются за спиной. Ничего, мол, у вас не получится.

— Ну не знаю, — обижено протянул Антон, приняв её раздражение на свой счёт. — Когда за тобой заехать?

Глава 21. Одна дорога

Двадцать шестое сентября. День расставаний.

Март больше не забрасывал ноги на стол. И не пил жидкий кофе в буфете на первом этаже. Даже не забегал к девушке-архивариусу, чтобы красиво развалиться на стуле и лениво рассказать об очередном подвиге. Потому что Марта убили этой ночью.

Антон выехал на место преступления первым, прихватив с собой судмедэксперта. Перед глазами почему-то висела мутная пелена, и Антон пару раз наскочил колесом на тротуар, заставив спутника презрительно поджать губы.

В комнате тускло горела лампочка без абажура. Март лежал на кровати и не выглядел спящим. Его синюшное лицо с вытаращенными глазами было повернуто к стене. На полу валялись вещи, но весь вид комнаты не вызывал ощущения обыска или, например, кражи. Просто бардак, какой выходит, если долгие месяцы не убирать со стульев брошенную одежду, оставлять кружки, коричневые от чайного налёта, и тарелки с засохшими кусками.

Судмедэксперт попросил включить свет, и Антон задумчиво уставился на лампу. Ту, вероятно, не выключали с вечера, и утром, когда дали электричество, она зажглась сама.

Им позвонила соседка Марта, которая всю ночь слышала странные удары и приглушённый хрип и, вероятно, не обратила бы на это никакого внимания — ну, мало ли кто как развлекается — но утром ощутила резкий неприятный запах. Как будто тухлая болотная вода течёт из-под двери.

— Удары были такие, словно ребёнка заперли в ванной, а он колотится, чтобы выпустили, — говорила женщина, пока Антон тупо глядел в блокнот, не соображая, как всё это записать. — Ну, слабые, тут уж никто особенно внимания не обратит.

Антон поднял на неё взгляд. Дама как дама, на таких держится мир. Судя по строгому костюму и профессиональному безразличию на лице — тоже сотрудница силовых структур Петербурга. Всё понимает, и знает тоже многое.

— Вот такие? — он пару раз несильно ударит по стене рядом с кроватью Марта.

— Да, — подтвердила она.

Судмедэксперт пошёл к окну, чтобы раздёрнуть шторы, и припомнил пару демонов, когда увидел, что штор там не было отродясь.

— Темновато, — сказал он зло, потому что работать в полумраке не мог, хоть и пытался изо всех сил.

— Темновато, — повторил за ним Антон, не чтобы поддержать разговор. Нет, он вспоминал. «Темновато» было в последнее время любимым словом Марта. А на полу валялись серые ленточки, нож с запёкшейся в рукояти кровью и…

Он опустился на корточки, рассматривая предмет, половину которого скрывало брошенное тут же полотенце. Простой металлический медальон с изображением птички. Зачем Марту понадобилась такая вещь? Девушку-архивариуса подобным явно не соблазнить. Такую ерунду обычно носят девочки лет так тринадцати. Тринадцати лет.

Антон поднялся и, машинально сунув руку в карман куртки, хоть там давно уже не водилось сигарет, вышел на лестничную площадку.

Ёжась от холода, Вета спустилась на аллею. За ночь Петербург покрылся корочками льда на лужах и разом сбросил все листья. Она не ждала, что так рано наступят холода, и плащ совсем не согревал, а ноги в тонких колготках так и вовсе продрогли.

— Как уроки? — спросил Антон, подставляя ей локоть, за который Вера привычно взялась.

— Нормально. После обеда будут восьмые классы, там я попрыгаю. А пятиклассники что? Ангелы с крыльями.

Мимо пробежала шумная группа подростков в синих жилетках. Им не было холодно — Вета проводила взглядом каждого, вспоминая имена.

— Здрасти! — послышалось нестройно.

— Пойдём куда-нибудь, где потеплее, — попросила она.

Решили поступить просто — забрались в машину, которую Антон остановил на противоположной стороне улицы.

— Помнишь Марта? — спросил он, и Вета только сейчас поняла, что не так с его голосом. Он звучал теперь глухо, как будто через слой ваты. По телефону такие подробности сложно разобрать, особенно когда у тебя в кабинете пятиклассники помышляют о том, чтобы отложить все задания и вволю покидаться бумажками.

— Да, — передёрнула плечами Вета. Такое неприятное ощущения от ощупывающего взгляда — она хорошо помнила.

— Его убили сегодня ночью.

Вета с минуту молча смотрела на Антона, пока тот барабанил пальцами по рулю и, казалось, говорил сам с собой, а не с ней уж точно.

— Кто? Маньяк, который случайно пробегал мимо? Или он сам… того? — Вета вовсе не хотела, чтобы её слова прозвучали иронично. Но видимо, в Петербурге было так принято. И виновных находили сразу же.

— В том то и дело, что не получается, — хмыкнул Антон. — На маньяка не свалишь, а для самоубийства всё слишком странно выглядит.

Одно дело, когда девочка-подросток, которую травят в школе, бросается в реку, и совсем другое, когда молодой мужчина, успешный по всем фронтам, вдруг давится в собственной постели. Антон попробовал передать Вете слова судмедэксперта, но уже на середине речи запнулся, запутался и замолчал. Судмедэксперт и сам запутался, потому что даже безмолвному Антону не мог объяснить, как можно удавить самого себя, лёжа в постели.

— Что-то я уже ничего не понимаю, — выдавила Вета.

По лобовому стеклу машины застучали дождевые капли, и она бездумно подышала на озябшие руки. Попрятались птицы, цветы на школьных клумбах давно превратились в грязные тряпочки, и Вете уже казалось, что так было всегда. Закрытый Петербург — город вечной осени.

— Последнее время Март стал раскрывать убийства, одно за другим, — сказал Антон так, словно они весь день сидели в машине и обсуждали знакомых. У кого там родилось трое детей?

— Ну да, так часто бывает в фильмах — гениального детектива самого убивают. Тю-тю, — пробормотала Вета, начисто забыв, что речь идёт о настоящем человеке, и ночью человека убили. Ей-то что, ей всё ещё помнился противный взгляд Марта, которым тот ощупывал её коленки под чёрными колготками. Такого мёртвым просто не представить.

— Да нет, — Антон невесело усмехнулся. — Всё он раскрывал неправильно.

— Нет? — беспомощно обернулась она.

— А ты правда думаешь, что Игоря убил совершенно случайно затесавшийся маньяк? И Рония собиралась прыгать в речку?

— Она не собиралась, — повторила Вета, вспоминая злые глаза Лилии, когда та шипела на неё в фойе школы. «А она вам что, обо всех своих намерениях докладывала?». Почему-то, несмотря на всё, Вета по-прежнему верила, что Рония не стала бы обнимать её и прижиматься щекой к плечу, если бы собиралась покончить с собой.

— Смотри. — Антон протянул ей прозрачный пакет с простеньким медальоном на атласной ленте. — Это её?

Расставившая крылья птица была похожа на Мать-Птицу и не похожа одновременно. Вета покрутила металлический кругляшок в пальцах. За время работы она так насмотрелась на девочек и девушек, в строгой форме, и в коротких юбках, на длинных острых каблуках, и в детских тапочках-балетках, в бантах, и с дорогими золотыми цепочками не шеях, что опознать украшение, которое можно купить в любом ларьке, было не так-то просто.

— Кажется, её. Во всяком случае, я точно видела что-то такое в школе. А Рония правда стала бы такое носить. Ну, дешёвое, с птичкой. — Вета протянула Антону пакет. — А почему ты спрашиваешь?

— Понимаешь, Март тут выдумал новый способ раскрывать преступления, — сказал Антон. — Как он мне пытался объяснить, нужно было вызывать души убитых, и они сами всё рассказывали.

Вета прыснула, решив, что он шутит, но Антон смотрел совершенно серьёзно.

— И что? Вызывалось? — проговорила она, готовясь приводить доводы за и против. Это же научно — не верить, пока не доказано.

— Ну, не думаю, если честно. — Антон обернулся, чтобы положить медальон на заднее сиденье. — Напротив, я думаю, вместо душ он вызвал кого-то другого.

В их молчание вторгся дождь, часто-часто забарабанил по стёклам, стряхнул в неба остатки жёлтых листьев и бросил их на дорогу.

— Кого? — хотела спросить Вета, но сама вдруг поняла. Она знала. Из всех инфернальных сущностей она знала только одну, но зато эту уж чуяла наверняка, ощущая каждой клеточкой тела. Как будто в тёмной подворотне прячется туманобразное существо и смотрит в спину.

— Пугало. — Антон улыбнулся, что далось ему с трудом.

О стекло ударился планирующий в воздухе лист, и Вета вздрогнула.

— Город? — спросила она у самой себя. — А я, кажется, верю. Пугало убило Игоря и Ронию, а теперь и его. Кого ещё тут можно вызвать кроме города.

«Он и так постоянно смотрит мне в спину», — хотела добавить она, но запнулась.

Овеществлённое потустороннее существо вдруг приняло реальный очертания, и Вета увидела его, словно перед собой.

Это был мужчина, высокий и на вид нескладный, худой, одетый серенько и простовато. Но его всё равно невозможно рассмотреть как следует — он почувствует твой взгляд и исчезнет.

— Я хочу тебя куда-нибудь спрятать, — признался Антон, и Вета поняла, что это было признание в любви, пусть и слишком напоённое сутью его профессии. — Я беспокоюсь. То, с чем ты имеешь дело, сродни чудищу, которое вызвал Март. Если хочешь, назовём его пугалом.

Он так и сказал — «чудищу». Вета хотела напомнить, что имеет дело всего лишь с восьмиклассниками, хоть их и можно, конечно, назвать чудищами, но всё равно… Язык стал непослушным, и всё, что она могла — таращиться на Антона, ловя в своей голове остатки мыслей.

— Я… — пробормотала Вета.

Он потянулся к её плечам, обнял, заставляя неудобно перегибаться через переключатель скоростей. Вете стало тепло от его дыхания и рук, хоть чуть раньше она никак не могла согреться.

— У меня уроки в восьмых классах, — повторила она, как заведённая игрушка. Как будто бы Антон мог не расслышать, что она говорила с самого начала.

Он отстранился, честно и пронзительно взглянул ей в глаза.

— Отпросись у завуча. Скажи, что у тебя болит голова, подвело живот, и ты записана к зубному. Можно подумать, ты так часто отпрашивалась.

У Веты и правда свело всё лицо, как от зубной боли. Очень хотелось сбежать и забыть всё, как страшный сон, но девять человек зависели от её внимания. Жизнью зависели, никак не меньше.

— Я не могу, — глухо сказала Вета.

— Они умрут, — отрезал Антон, всё ещё удерживая её за плечи. — Всё равно все умрут, да ещё и тебя за собой потянут. Их сожрёт чудище-пугало, или как там ты его хочешь называть? Они обречены. Ты не сможешь ходить за ними вечно и вымаливать ещё пару дней жизни.

Его лицо превратилось вдруг в восковую маску — неподвижное, жёсткое. Вета отвела глаза. По капоту машины прыгал мокрый, ошарашенный дождём воробей, блестели чёрные бусинки глаз.

«Лети отсюда, ненормальный», — хотелось сказать Вете.

«Беги отсюда, ненормальная», — вторили остатки здравого смысла.

— Я не могу, — сказала она отрешённо.

Антон тяжело вздохнул, так что на груди натянулась застёжка куртки, выпустил её плечи. В шорохе дождя очень удобно было отворачиваться и барабанить пальцами по рулю.

— Что происходит? — поинтересовался Антон. — Ещё недавно ты называла их монстрами, ты хотела сбежать из города, собиралась писать заявления в милицию, или что там было? Теперь ты готова в пекло за ними идти?

Она дёрнула верхнюю пуговицу на блузке: вдруг стало тяжело дышать. Было душно, и в салоне машины пахло искусственной хвоей — ароматом, способным обмануть только последнего глупца, никогда не видевшего настоящую сосну.

— Ты же не любила их? — повторил Антон, повышая тон. Ему нужно было говорить — Вета знала, он боялся молчания ещё больше, чем неведомое пугало. — А теперь бросаешься их защищать?

— Не любила, — усмехнулась она, дёргая следующую пуговицу. Если она не вздохнёт полной грудью сейчас, она просто умрёт. — Я тут пытаюсь симулировать любовь. Ты когда-нибудь думал, чем её можно заменить?

Ей не хотелось говорить о том, почему она остаётся на самом деле. Она знала, что Антон не поймёт.

Воробей таращился на них сквозь заднее стекло, и Вете в первый раз подумалось: что, если это город смотрит на них глазами птиц. Наблюдает, подслушивает и улыбается, хоть клювы не приспособлены для улыбок, но ему так хочется.

— Вот оргазм, скажем, можно симулировать. Легко! А любовь можно?

Надолго повисло молчание, всё до краёв переполненное стуком дождя о стекло.

— Вопрос, наверное, в том, — сказал, наконец, Антон, — кто поверит в такую любовь.

Она всё-таки пришла на урок. Руслана раскладывала на столе тетрадь, учебник и письменные принадлежности. Вера сидела на краю парты, закинув тонкие ноги одну на одну. Она была как всегда, без жилетки. Болтала о чем-то с Алейд и покачивала ногой в такт словам.

— Завтра пойдём навещать Валеру, все вместе, — произнесла Вета тоном, не терпящим возражений, и опустила на стол журнал.

Вера скривилась.

— Классно! — закричал откуда-то из угла Марк.

— Пойдёмте, — согласилась Алейд. — Знаете, как скучно одному дома сидеть.

— А я не могу завтра, у меня шахматная секция, — весело отозвался Арт, тихонько возвращая на место макет сердца, которым, наверное, собирался запустить в Марка, пока не пришла Вета.

— У нас нет времени подстраиваться подо всех! — повысила голос она. — Идём завтра и точка.

Класс притих, дети настороженно рассматривали её, пытаясь понять, чем успели её разозлить.

— Записываем тему — кровеносная система, — сказала Вета, перекладывая на своём столе ручки и карандаши. — Аня, собери пожалуйста у всех тетради с домашним заданием.

Она услышала, как с тяжёлым вздохом Аня поднялась со своего места, потыкала в плечо Руслану, но та только вяло отмахнулась. Шли тяжёлые секунды, как капли крови на пол. Вета обвела класс взглядом.

— Я что-то невнятно сказала?

Арт вздохнул, показушно прижимая ладонь к груди. Ей даже почудилось, что вот сейчас он скажет: нас бросили, как вы не понимаете, у нас травма. Как на самом первом уроке.

— А нас расформируют, — просто сказала Алейд.

Вета помедлила, думая, что не так расслышала её слова. Так бывает иногда, говорят, у учителей вырабатывается привычка не прислушиваться к приглушённым голосам: всё равно всех не разберёшь. Говорят, у них вырабатывается особый командирский тон.

«Не улыбайтесь им», — сказала однажды Лилия, как будто вбивая каждое слово в несчастную голову Веты. — «Никогда не улыбайтесь. И не кричите. Когда вы улыбаетесь — они чуют вашу слабость. А когда кричите — страх. Как собаки, знаете? Собаки тоже чуют страх».

— Куда ещё расформировывают? — произнесла Вета своим обычным голосом, без приказного тона.

В классе зашуршали, принялись переглядываться. Она одна была перед ними, как перед многоликим отлаженным механизмом. Она одна, а их — восемь.

— По другим классам и школам, — пояснила Руслана с привычной усмешкой — «хорошо, я расскажу, раз никто больше не способен. Я отвечу. Я получу очередную пятёрку. Она мне не нужна, но раз вы так настаиваете…» — Это всё из-за войны.

Вета улыбнулась.

— С чего вы взяли такую ерунду? Лично я ничего подобного…

— Нам Лилия сказала. На прошлой перемене. Кого-то заберут, чтобы выслать, а остальных разбросают по другим классам. — Руслана наклонила голову, давая понять, кого оставят. Веру, например.

Вета положила красную ручку между страниц ежедневника, прикрыла глаза. Сплошной гул окружил её со всех сторон. Она в самом деле пыталась обыграть их всех? Нельзя выиграть у того, кто ночами зовёт тебя на набережную и сталкивает с парапета. Нельзя.

Она поднялась, всё ещё пытаясь унять головокружение. Пол и потолок отчаянно качались, как палуба попавшего в шторм корабля. «Это ярость», — сказала себе Вета. — «Иди, пока ярость не кончилась. Потом ты не решишься».

— Елизавета Николаевна! — сбивчиво понеслось вслед.

Вета шла по свежевымытому паркету и боялась, что расплещет ярость, что не донесёт. Вот уже на ум пришло спасительное: «А может, всё не так уж плохо? Ну, расформируют их, а с меня снимут классное руководство. Пусть отдуваются другие». И тут же: «Антон ведь предлагал сбежать».

Кабинет Лилии оказался открыт. Хуже всего было бы, если бы она уже ушла — тогда Вета осталась бы рядом с запертой дверью, всё ещё сгорая от ярости, уже никому не нужной.

На месте гостя сидела англичанка, и Лилия, мерно покачивая остро отточенным карандашом, зачитывала ей расписание. Вета нарочно хлопнула дверью. Она не вынесла бы томительного ожидания под дверью, она бы озверела от него.

Завуч подняла голову, и на мгновение Вете показалось, что она сейчас кинется и насквозь проткнёт нежданную гостью этим самым карандашом.

— Почему вы собираетесь их расформировать? — выпалила она, слыша сама себя как будто со стороны. Голос был взрослым и грубоватым, приказным. Такой как раз подходил для чтения моралей нерадивым ученикам.

Лилия сделала англичанке знак рукой, та поднялась и торопливо вышла, обойдя Вету по широкому полукружью, хотя в крохотной комнате ей для этого пришлось упереться спиной в шкаф.

— Это не моё решение, это приказ министерства, так вот, — заговорила Лилия, копаясь в бумагах на своём столе. Ещё немного, и она бы нашла этот самый приказ, даже если его никогда и не существовало.

— Приказ расформировать мой класс? — уточнила Вета.

— Валерианочки попейте, — ласково предложила вдруг Лилия. — Нервничаете. Побелели вся.

Вета подалась вперёд, упёрлась руками в спинку стула. Если бы она села — о, если бы только села — Лилия сожрала бы её быстрее пугала. И страшнее, куда страшнее его.

— Какого демона вы рассказываете детям то, о чём должна первой узнать я? Ну или их родители, в конце концов. Куда вы собираетесь деть моих детей?

Губы Лилии сложились жалобной трубочкой.

— Мы что тут, по-вашему, едим их на завтрак? Их, как и остальных магов, переведут в специальный интернат, а остальных раскидают по параллели. Это ультиматум нашего руководства. Приказы в нашем городе не обсуждаются, Елизавета Николаевна, так вот.

«Нашем, нашем, нашем!» — кричало всё в ней. — «Не твоём, тупая девчонка».

— А вам я не сказала только потому, что вас, как всегда, не было на рабочем месте. Гуляли где-то, а дело было строчное.

Вета чувствовала, как утихает буря внутри. Что она могла противопоставить приказу и руководству? Эти два слова, поставленные рядом, творят чудеса, и даже с Лилией, а не только с ней, простой учительницей биологии.

Глава 22. Следы наверх

Она не говорила об этом и старалась не думать. Кто знает, до чего вообще можно было додуматься, распаляя своё воображение. Чувство было сродни тому, когда проходишь мимо оборванного нищего, просящего милостыню: и жалко, и противно, и ненавидишь саму себя, и хочется забыть поскорее.

Сначала всё шло по-старому, но в один прекрасный день администрация школы — кто уж там назывался этим загадочным словом — оформила все документы. Ииро, Арт и Алейд одним утром не пришли в школу, а остальных детей рассовали по двум оставшимся классам восьмой параллели.

Вета не пробовала больше с ним говорить, да и те не горели желанием общаться. Аня постоянно опаздывала на уроки, а чуть только Вета делала ей замечание — поднимала на неё прозрачно-голубые невинные глаза.

— Я была в столовой.

— Ты что, каждую перемену ешь?

Руслана рассказывала всем кругом, что скоро перейдёт в другую школу и даже называла номер, но всегда новый. Вера демонстративно игнорировала учителей — всех сразу и каждого с отдельным выражением лица. Алиса постоянно убегала то на собрания актива, то на очень важное мероприятие по сбору макулатуры — Вета никак её не могла застать больше, чем на секунду.

Чуть-чуть посветлело небо над городом. Каждый день, приходя в музей, Вета наблюдала за черепахой с мягким панцирем. Та без устали скребла лапами по стене стеклянной темницы, тянула острую морду вверх. Даже из соседней комнаты Вета слышала плеск воды — черепаха падала и поднимала тучу брызг.

Однажды Вета зашла в живой уголок проверить, как там кролики, которые особенно активно шуршали, и замерла посреди комнаты, совершенно не понимая, что делать: черепаха почти выбралась. Она пыталась подтянуться вверх, зацепившись передними лапами за края аквариума, скребла задними, давно уже не касавшимися воды.

— Идите сюда, скорее! — закричала Вета Миру.

Тот уронил какую-то из папок, бросился к двери и тоже застыл.

Черепаха судорожно дёрнулась и вдруг опрокинулась назад, снова упала в мутную воду, напугав плеском кроликов. Вета выдохнула, как будто только что на её глазах полный пассажиров автобус едва не влетел в бетонную стену.

— Вот демоны… — прошептал за её спиной такой же ошарашенный Мир.

— Она могла выбраться.

— Не думаю, — вздохнул он, разглядывая аквариум. — Проём слишком узкий.

Он поднял камень со стекла, которым был накрыт аквариум, и оценивающе покачал его в ладони.

— Нет, не выберется. Не приподнимет его.

Вете стало тревожно, и до самого конца рабочего дня она сидела, поджав под себя ноги, хотя дверь в живой уголок они, как обычно подпёрли шваброй.

— Кажется, всё кончилось, — сказала она Антону, когда свет уже выключили. Нужно было говорить раньше, чтобы разглядеть его лицо, но Вета не смогла.

Она провела рукой по горлу.

— В смысле? — В темноте шевельнулся невнятный силуэт Антона.

— Кажется, пугало наелось. Оно больше никого не убивает. — Она замолчала, потом поторопилась объясниться: — Я спрашиваю о них, каждый день. С ними всё в порядке. Правда, не знаю, что с теми, кого отослали, но если бы кто-то умер, это бы опять гремело на всю школу, да?

— Не уверен, — признался Антон. — Но, может, правда… наелось.

Вета сглотнула, снова ощущая комок в горле.

— Я иногда забываю о них, — сказала она. — Сегодня сама себя поймала на том, что думаю о чём угодно, кроме них.

В ту злую секунду понимания она испугалась до холодного пота, а потом всё прошло.

— Я никому не звоню, не дёргаю ничьих родителей. Как ты думаешь, оно же должно было вернуться, если я их больше не держу, да?

— Наверное, — сказал Антон из темноты.

Глаза всё никак не привыкали, и скоро Вета поняла, почему. Не светились огни у трассы, вообще ничего в городе не светилось, кроме самого неба. Оно казалось серым покрывалом над чёрными айсбергами домов.

Рассуждать было глупо, всё равно что пятиклассники заговорили бы вдруг о высшей математике, но Вете хотелось доказать самой себе: всё кончилось. Правда-правда. На всякий случай она подтянула под себя ноги.

— Знаешь, если бы речь шла о человеке, я бы смог что-то предполагать, — негромко сказал Антон. Он приблизился к ней и сел рядом, судя по звуку, подвинув стул ближе. — Но что скажешь, когда речь идёт о пугале, которое убивает детей, родившихся в этом городе?

Вета уловила краем глаза белёсые вспышки в небе, в самой верхней точке, видимой из окна. Обернулась: ничего не было. Должно быть, шалили уставшие за день глаза.

— Я бы тоже в такое не поверила. Да никогда в жизни. Но, видишь же, как гладко всё вышло. Я не обращала на них внимания — они умирали. Я стала обращать — они все остались живы. Если ты скажешь, что это совпадение, я сочту себя сумасшедшей.

Она теперь неотрывно смотрела в окно, силясь рассмотреть хоть одну звезду, вдруг хоть одна вырвется из плена туч. Всё напрасно. Антон рядом с ней шумно вздохнул.

— Я всё, что можно, перерыл. Все архивы, библиотеки, записки из сумасшедших домов. Никаких упоминаний, даже намёков.

— Главное, что всё кончилось, — сказала Вета машинально. Она готова была повторять эту фразу до потери пульса, чтобы только убедить саму себя.

Протяжный гул разнёсся над городом. Так мог бы реветь далёкий мотор или всё, что угодно, как объяснила сама себе Вета, но сердце всё равно зашлось в отчаянном ритме. Была в этом звуке жуткая нотка, как будто застонал тяжелобольной — безысходно, дико.

— Мы же сделали всё, что смогли. Никто бы не сделал больше. — Вета закрыла глаза.

— Судя по тому, как нам вставляли палки в колёса, никто бы и не стал делать больше, — усмехнулся Антон в темноте за её левым плечом.

Вспышка света опять расцвела над домами и быстро потухла, но Вета успела её заметить. Она протянула руку к окну, указывая на тёмное небо, но сказать ничего не успела: новый стон-гул сотряс дом, обиженно зазвенели стёкла. Страшно наклонились деревья, силуэты которых всё ещё можно было различить на фоне серого неба.

— Включи радио, — севшим голосом попросил Антон.

Она потянулась к стене, нашарила пластмассовую коробку с единственным переключателем, щёлкнула им. Послышался шум, напоминающий шорох прибоя, тихий и безобидный. Вета всегда убавляла звук перед тем, как выключить радио совсем.

— Ты трогал настройки?

В темноте было не различить шкалу волн. Вета покрутила ручку настройки туда-сюда, но помехи только стали громче. Голые руки покрылись мурашками, как от холода. Было уже тихо, но предчувствие морозом дышало в затылок.

— Пойдём, — сказал за её спиной Антон деловито и спокойно.

— Ну это же… — Перед тем, как выйти в коридор, Вета снова обернулась на окно. Деревья стояли неподвижно, будто высеченные из мрамора. По небу разливалось белое рваное марево, под которым жались друг к другу по-прежнему чёрные дома.

— Это город.

Ей не было ни страшно, ни волнительно, но когда она сдёргивала с вешалки плащ, потянула так сильно, что оторвала петельку.

— Не бойся, — сказал ей Антон.

Вета удивилась тому, как тихо и без толкотни спускались люди по лестнице вниз. И молчал лифт. Всё было так слаженно, словно у них каждый месяц случалась война, и каждый месяц стёкла тряслись от утробного гула. Но почему и нет? Ей никто и никогда не рассказывал о закрытом городе. Не посчитали нужным.

Где-то на нижних этажах запищал ребёнок, но быстро смолк. Свет сочился из высоких окон на лестничных пролётах, но его оказалось слишком мало. Несколько раз Вета чуть не слетела со ступеньки, не рассчитав высоты.

Ещё одна неожиданность — подвал дома оказался довольно сухим и не пах мышами, хоть Вета успела вообразить все прелести убежища. До самого утра приглушённый гул тревожил их шаткое спокойствие даже в подвале — помещении без единого окна.

Тридцатое сентября. День красного рассвета и стёршихся надписей.

Вета шла по ступенькам подземного перехода — вверх. Непривычно яркое солнце выбелило бетонную лестницу, высушило лужи на дорогах. Вета шла по ступенькам и вспоминала, как некрасиво закончится её самый короткий рабочий день.

Ночью она и подумать не могла, что этот день будет похож на вереницу предыдущих, что машины будут точно так же носиться по шоссе, а люди — собираться на автобусных остановках. А туман утром снова поднимется с асфальта в рыжее от рассвета небо.

— Это мёртвый город, — мысленно повторила она услышанную где-то фразу и остановилась.

Все ступеньки были исписаны мелом — белые буквы тянулись от одной стены перехода к другой, но сколько она не щурилась, она не могла разобрать ни слова. Свет солнца и чужие подошвы почти стёрли меловые каракули, оставив только обрывки и хвостики у самых стен.

Прохожий толкнул Вету под локоть, и она принялась быстро подниматься вверх, опомнившись.

…Сегодня утром Лилия встретила её у порога школы. В холле не шумели первоклассники. Только дворник бродил по аллее, шаркая жёсткой метлой по асфальтовым дорожкам. Вета уже решила, что уроки отменили, но оказалось, что её всё равно ждали.

Лилия прятала руки за краями шали.

— Вы не отели бы взять отпуск за своё счёт? По семейным обстоятельствам, — сказала она очень сухо и твёрдо.

Вета не сразу сообразила, что ей ответить.

— У меня сегодня уроки.

— Уроки проведёт Роза, она разберётся. А вы идите домой. Да-да.

Они с полминуты стояли друг напротив друга, перегородив узкий проход между колоннами. Смотрели — и ни одна не опускала взгляда.

— А с какой стати? — поинтересовалась Вета. Не то, чтобы она надеялась получить правдивый ответ, но всё-таки глупо было стоять, ощущая только сквозняк, холодящий щиколотки. И уходить так сразу тоже было глупо. Скажут потом — ты совсем не боролась.

Лилия вскинула голову, так что засверкали стёкла очков. Она так говорила на педсоветах — вскидывала голову — и становились видны узкие породистые ноздри.

— Школа временно переведена на ограниченное расписание. Понимаете, биология — у нас не профильный предмет. Пока что уроки отменяются.

Без сомнения, она всё очень хорошо придумала и безупречно сказала. Алые губы собрались удивлённым колечком, когда Вета шагнула вперёд.

— Так отменяются или их проведёт Роза, что-то я ничего не могу понять?

Лилия отвела глаза, запоздало делая вид, что не отвела, а закатила, и принялась обмахиваться кончиком шали, хотя из приоткрытой двери в холл влетал совсем не летний ветер. Её обнажённые до локтей руки пошли мурашками.

— И отменили, и проведёт, если надо будет. Вы можете отдыхать две недели, разве тут что-то не ясно?

Она уже говорила, как будто вдалбливала двоечнику.

«Это официальный документ, понимаете? Не нужно устаивать тут мазню!»

Несколько недель назад Вета бы обрадовалась. Она бы запрыгала по ступенькам вниз, размахивая сумкой, как первоклассница, получившая сразу пять пятёрок. Но сейчас она застыла, сжимая верхнюю пуговицу на блузке. Показалось вдруг, что ещё чуть-чуть, и она задохнётся. По гулкому холлу прошла старшеклассница, покосившись на них заинтересованно.

— Вы не хотите, чтобы я была с ними, да? Вы поняли, что он остановился?

Лилия вскинула брови — и опять запоздало, Вета успела заметить, как на её лице нарисовалось брезгливое негодование.

— С кем были? Хватит, мне пора работать. Идите. Идите уже. А если будете дёргаться, он и вас сожрёт тоже. Не боитесь ходить по тёмным улицам?

Она собиралась проводить Вету взглядом, чтобы та и не посмела вернуться. Та облизала пересохшие губы.

— Значит, теперь вы решили от меня избавиться? Ну-ну, сначала расформировали класс, теперь поняли, что даже это не помогает. — Она вспоминала почему-то вовсе не глаза своего восьмого «А», который так отчаянно нуждался в ней совсем недавно, а всего лишь черепаху, которая скребёт лапами по скользкой стенке аквариума и никак не выберется. Никогда. Как же там черепаха?

— Что же вы так глупо — сначала сами позвали, не давали уволиться, теперь выгоняете? — выпалила Вета на одном дыхании. Она сказала бы ещё, про все свои обиды, но слова растерялись.

Вета развернулась на каблуках и собиралась картинно хлопнуть дверью, и навстречу ей попался парень из девятого. Он дёрнулся в сторону, но Вета всё равно влетела в его плечо. Красивого ухода не получилось…

Надпись мелом она заметила ещё и на асфальте возле книжного магазина. Дверь магазина была закрыта, окна темнели зарешёченными провалами. Слова остались на удивление чёткими. Отодвинув ногой кленовый лист, Вета прочитала: «любовь остаётся навсегда, она не умирает». Буквы, выведенные дрожащей рукой, оказались в тени. Чёткие белые буквы.

Прохладный ветерок потрогал её за пальцы. Вета сунула руки в карманы плаща и зашагала дальше, почти сразу забыв о глупой фразе. Подумала только, что незадачливый отвергнутый любовник, наверное, решил напомнить избраннице о себе. Ох, эти подростки!

Она ещё помнила себя такой — порывистой и резкой, такой — тринадцатилетней. Когда хотелось безоглядно влюбляться в двоечников и их же в открытую ненавидеть. Она ещё помнила, но уже слишком выросла, чтобы красивые фразы про любовь пробирали её до дрожи.

За поворотом Вета заметила ещё одну написанную мелом фразу, на этот раз слегка потёртую. «Люди не смотрят под ноги, топчут чувства». Она усмехнулась.

— Прятали бы вы свои чувства получше, друзья.

Она впервые шла домой пешком и боялась заблудиться, хоть много раз видела все эти улицы из окна автобуса. Ветер тревожил собранные в кучи листья, и стеклянный воздух чуть звенел в ушах Веты. Она не знала, что ей делать до самого вечера — хорошо было бы просто идти.

«Не закрывай глаза, ты не сможешь обмануть любовь», — настигло её рядом со знакомой булочной. Вета покрутила головой, выбирая правильную дорогу, и заметила фразу только мельком. Переступила через неё, не специально, так получилось. Мигнул светофор, и она перешла на другую сторону улицы.

Во внутреннем дворике было тихо и безлюдно. Поскрипывали всеми брошенные деревянные качели, и мотался туда-сюда обрывок объявления у подъездной двери. В поисках ключей она пошарила в сумочке, и услышала сдавленный стон.

Вета вздрогнула, резко обернулась: за её спиной так же мирно шумели деревья, пустовала асфальтовая тропинка, и не было даже машин — жители дома давно разъехались на работу. Где-то размеренно капала вода — Вета успела услышать даже это, а потом стон повторился.

В этот раз он снова оказался у неё за спиной, но Вета не спешила оборачиваться. Стон был громче и страшнее, чем в первый раз, и теперь она почти узнавала его. Это был тот самый голос, способный пробираться даже через плотно закрытые окна и двери.

Он становился похожим то на вой ветра в трубах, то на гул волн, которые бились в бетонную набережную, то на человеческий вопль. Но человеческим он не был, потому что не в состоянии человек кричать несколько минут подряд, на одной ноте, не замолкая, не срываясь на хрип. Или ей показалось, что так долго? Вета нервно тыкала пальцами в кнопки кодового замка на подъезде и никак не могла набрать номер правильно. Руки дрожали.

Она обернулась, спиной прижимаясь к двери. Мог же кто-нибудь из пенсионеров или молодых мамаш выйти вдруг прогуляться, ведь мог? Какого демона они сидят по своим квартирам!

Стены дома задрожали, и Вете казалось, что стонут именно они, и ещё асфальт. Да весь город неровно вздрагивал вместе с её дыханием. В один страшный момент Вете показалось: она различает слова в этом стоне. Даже не слова, а звуки и слоги, так тянут гласные первоклашки, когда учатся читать. Так пытается заговорить немой.

— Любить.

Вета задохнулась от ветра, пахнущего мутной глубиной и подгнивающими листьями. Стон тянул звуки, повторяя раз за разом что-то неясное, и только это слово она разобрала, хоть всё ещё надеялась, что у неё просто разыгралось воображение.

Что делать, кричать? Кричи тут, пожалуй.

Дверная ручка больно впилась в спину, и Вете очень хотелось зажмуриться, чтобы так по-детски уйти от страха. Но зажмуриться никак не получалось, и она неотрывно смотрела, как в воздухе носятся сухие листья.

Сгорбленный силуэт появился на асфальтовой дорожке, и Вета заметила его сначала только краем глаза. Она не смогла бы сказать, откуда он вышел, или как возник — создал сам себя из сухих листьев — прямо посреди двора. Он двигался как человек, очень долго пребывающий без движения, рывками, странно переставляя не сгибающиеся ноги. Руки безвольно болтались по обеим сторонам туловища.

Вета не шелохнулась. Она могла бы всё это время искать ключи в сумке, могла бы звонить по домофону соседям и кричать о чём-нибудь, да о чём угодно, но она не подумала и шевельнутся. Ручки сумки соскользнули с плеча, и та бухнулась на асфальт. Где-то на дне звякнули ключи.

Вспомнилось: «Пугало». И Вета легко подумала: «Ну да, это оно и есть». Она услышала, как гулко и медленно бьётся собственное сердце.

Пугало остановилось у края тротуара, за которым начинался пологий подъём к подъезду, руки судорожно дёрнулись. Если бы Вета ещё ощущала хоть что-то, она почувствовала бы боль в пальцах, сцепленных на железной ручке. Царапины пачкались ржавчиной.

Глава 23. Честные слова

Первое октября. День разбитых стёкол.

Она сошла с ума. Это Антон знал совершенно точно. Она вернулась утром, и туфли оставили на линолеуме мокрые следы. Она прошла прямо на кухню, села там, не снимая плаща, и посмотрела на него почти счастливо.

— Хочешь, я сварю кофе? Ты любишь кофе? — сказала Вета. Промокший плащ распахнулся на груди, а под ним была только ночная рубашка, тоже мокрая.

Баночка кофе завалялась на верхней полке шкафа — кто-то подарил, а варить кофе Антон не умел, да и времени у него не было, чтобы заниматься такой ерундой.

— Я не знаю, — сказал он, растрёпанный и в не застёгнутой рубашке. Он не успел как следует испугаться её новому исчезновению — Вета вернулась через несколько минут после того, как но проснулся, вот только горечь во рту ещё осталась. — Свари.

— Я всегда варила для Ми. Ну, для моей бывшей научной руководительницы.

От её плаща тихо пахло ночью, дождём и ветром. Диким ветром, который никогда не появлялся на улицах города днём. Нет-нет-нет, днём было слишком опасно, его могли заметить. Дикий ветер выходил на охоту только ночью.

Молча Антон смотрел ей в спину и на пояс плаща, свисающий почти до самого пола. Он сам себе до смерти напоминал ревнивого мужа из пошлых анекдотов, но вопрос выбирался наружу, лез через плотно стиснутые зубы.

— И где ты была?

Но она же сошла с ума, а значит правдоподобного ответа он не получил бы в любом случае.

— Нигде, просто гуляла, — пожала плечами Вета.

— «Просто»? Это запрещено. Как тебя до сих пор не угораздило нарваться на патруль?

Вета обернулась к нему на мгновение, взгляд её был отстранённым. Рот чуть приоткрылся, будто она собиралась объясниться, но тут же мотнула головой и промолчала: «всё равно ты не поймёшь», — говорило её лицо.

— Там совсем не темно ночью, — сказала Вета примирительно, когда кофе закипел в первый раз, — фонари почти нигде не горят, но небо светлое, и вода…

Она почти проговорилась, поэтому тут же замолчала. Зашипел кофе, роняя пенку на синее пламя. Вета выключила газ.

Она не выглядела сонной, скорее наоборот. Она была свежа, словно спала всю ночь, а утром совершила пробежку вокруг двора, и утренняя прохлада покрасила её щёки в нежно-розовый цвет.

— Что происходит? — спросил Антон, хоть на его месте, наверное, глупо было требовать ответа.

— Ничего. Ты спал. Я не стала тебя будить. — Она села напротив и сложила руки, как примерная пятиклашка. — Тебе же на работу.

«Вот так и сходят с ума», — подумал Антон. — «Примерно так».

Ему нужно было решиться на что-то прямо сейчас, иначе — он опасался прийти вечером в пустую квартиру, пустую уже абсолютно, совершенно, полностью, а не на одну ночь. Чашка кофе стояла перед ним, и от сильного запаха почему-то тошнило. Она варила такой же кофе для своей бывшей…

— Пойдёшь сегодня со мной? — сказал Антон. — Тебе выпишут пропуск. Скучно же будет сидеть в квартире весь день.

— Нет. — Вета качнула головой. — Перестань, не хочу я путаться у тебя под ногами. Я найду, чем заняться.

«Будешь бродить по городу в ночной рубашке и плаще поверх неё».

— Что мне сделать? — беспомощно спросил он.

— Пей кофе, — улыбнулась Вета. — Одевайся и иди на работу.

Она ушла в комнату, скинув на ходу плащ. Переодеваться, наверное, а может быть, спать или просто сидеть на кровати в ожидании следующей ночи. Когда в дверь позвонили, Антон даже не удивился, только обжёг руку о горячую чашку и пошёл открывать, мысленно припоминая всех демонов.

У порога стояла девочка лет тринадцати с тёмными волосами ниже плеч. Она выглядывала из-под чёлки, как из шалашика, как будто пряталась и очень не хотела, чтобы её нашли. Ещё на ней поверх блузки и юбки была синяя форменная жилетка — и не было даже плаща. Антон невольно посторонился.

Девочка вошла, деловито вытирая ноги о резиновый коврик, поздоровалась и спросила:

— А где она?

Антон обернулся на прикрытую дверь комнаты, не сразу сообразив, как позвать Вету, но девочка всё поняла по-своему. Придерживая сумку, которая при каждом шаге хлопала её по бедру, она прошла мимо Антона и толкнула дверь.

— Елизавета Николаевна, вы к нам больше не придёте? — Голос полез вдруг на самые высокие ноты.

Антон увидел, как замерла Вета с расчёской в руке. Она была уже одета, по-школьному строго, хотя вроде бы и не собиралась идти на работу.

— Руслана, как ты меня нашла? — Уже ни капли не сумасшедшая, а обычная учительница, хмурится и задаёт каверзные вопросы.

— А вы не придёте, да? Нам Лилия сказала, и директор. Почему вы нас бросили?

— Руслана, ты выслушаешь меня или ты пришла только покричать? — Вета опустила расчёску на стол и сложила руки на груди, теперь уже совсем растворившись в своей роли.

Иногда Антону казалось, что учителя и не бывают людьми — простыми, понятными. Они бывают только учителями и никем другим, и их даже специально учат говорить учительскими фразами: «А голову ты дома не забыл?».

— Я не буду вас слушать, я вам верила, я думала, что всё изменится, а вы!..

Антон не видел лица девочки, но и видеть не хотел. Подозревал, что молочная бледность сползла с её щёк. Вета слушала молча, с поджатыми губами. Она даже не знала, какой неприступной выглядит, и как вообще эта девчонка с непонятной сумкой через плечо решилась штурмовать такую хмурую крепость?

— А то, что вы сбежали, это просто трусость и предательство, и ничего больше! Вы теперь спать спокойно можете, интересно? Вам Рония и Игорь не снятся?

Вета приподняла брови, что должно было означать возмущение, но заговорила она спокойно и — только когда Руслана выдохлась.

— Ты всё очень красиво сказала, но тебе ещё и не мешало бы подумать о том, что я не распоряжаюсь судьбами мира, Руслана. Хотя мне иногда очень хочется. И ты могла бы понять, что у меня могут найтись разные причины уйти с работы, а не только вам назло.

Руслана судорожно вздохнула, пальцы проскребли по горлу, как будто она задыхалась. Под кожей ясно проступили ключицы.

— Знаю я, какая у вас была причина. Мальчишки бесились, вот и все причины.

— Нет, ты не права.

— Всё очень плохо, Елизавета Николаевна. Вас позвали из другого города, потому что на самом деле никто не хотел брать наш класс. Никому не нужна такая проблема. Просто все знали. Инка повесилась, а Рома попал под машину. Нам сказали, что попал. И никто даже не шевельнулся, понятно вам? Они все такие, они не будут нас защищать.

Вета, спокойная до судорог, указала ей на диван, и они уселись друг напротив друга, каждая прислонилась к подлокотнику.

— Что у вас теперь случилось?

Девочка нервно выпрямилась, откинула скорбный шалашик из волос назад, за спину.

— Приходил директор и говорил, что мы так плохо вели себя, и вы ушли из школы. Что у нас не те лидеры. Ну и вообще, всё то, что обычно говорят в таких случаях.

«А за спиной директора стояла Лилия и, теребя кисточки на шали, пристально смотрела то на него, то на детей из бывшего восьмого „А“, — подумала Вета, — из бывшего моего класса».

Может быть, они собрали всех бывших «ашек» в одном кабинете — словно классный час, а, может быть, ходили по тем классам, по которым разбросало её детей, и тогда их новые одноклассники смотрели на директора с тоской и интересом — ругали-то не их.

«Задумайтесь, возможно, вы идёте не за теми лидерами». Она словно слышала, как произносит это директор, отдышливо и очень веско. Те, кто сидят на первых партах, вжимаются в спинки стульев, потому что директор нависает над ними каменной глыбой. Те, кто сидят дальше, тихонько радуются этому.

«Вывернуть всё наизнанку, найти других виноватых — так умно, так по-учительски», — думала Вета и сама замирала от мысли, что вчера она сама была учителем и говорила нужные формальные слова, потому что такие слова созданы как раз для того, чтобы все кругом понимали лучше. Это как специальный код. Как азбука Морзе, только ещё проще раз в десять.

«А голову ты дома не забыл?», «вам одну оценку на двоих ставить?», «так, вышел и зашёл, как положено!».

— Почему вы не рассказали всё мне сразу? — спросила Вета, глядя Руслане в глаза. Она не любила откровенных разговоров, но в этот раз, как и в сотню предыдущих, всё вышло не по её воле.

— А что мы должны были сказать? — криво усмехнулась Руслана, глядя исподлобья. — Что, мол, пугало у нас тут ходит и кушает детишек? И вы бы сразу нам поверили?

Вета не выдержала и опустила глаза. Она первая. Просто поняла, что уже давно проиграла им во все возможные игры. К чему теперь исходить на анализы?

— Хорошо. Теперь я всё знаю. Но в последнее время всё успокоилось, разве нет? Город перестал приходить за вами.

Руслана помолчала, рассматривая Вету, и та поняла, что говорить о пугале «город» у них пока ещё было не принято. Возможно, они даже не знали, кто прячется под изорванным сюртуком.

— Вы были с нами, — произнесла она, как само собой разумеющееся, и на лице дрогнуло сердитое выражение. — Жаннетта Сергеевна тоже не сразу догадалась, что нужно делать, но потом поняла, и всё прекратилось. А потом Жаннетту выгнали из школы.

— А потом выгнали меня, — в тон ей повторила Вета, глядя на уголок обоев, бежевых, с витиеватыми узорами-веточками.

Как ловко у них всё это выходило. Приняли — прогнали. Сказали: «Как хорошо, что вы приехали!», а потом выдали: «вы берёте двухнедельный отпуск». На что они рассчитывали? Что город за две недели съест всех, кто ещё остался в живых?

Вета молчала. Все её мысли были — просто роспись в собственной слабости. Что она могла сказать Руслане? Что город вчера приходил к ней, и что сбежать от него удалось только каким-то чудом? Руслана ждала от неё готового решения на блюде, а решения не было никакого, даже самого маленького и некрасивого.

— Я должна подумать, что нам делать, — сказала Вета и прикрыла глаза. Она знала, какого ожидать ответа.

— Так я и знала, что вы ни на что не способны, — с ненавистью и отчаянием выдала Руслана и вскочила. — Да вам будет всё равно, если мы умрём. Вы нас не любите!

Вета подняла голову и взглядами встретилась с Антоном. Он всё ещё стоял в дверном проёме, хотя его никто и не замечал.

«Учителя не для любви нужны? А ты попробуй, объясни это подросткам».

Руслана выскочила из квартиры, жестоко хлопнув дверью, а Вета осталась сидеть и теребить юбку на коленях. Антон опустился на подлокотник.

— Ну я и дура, — сказала она задумчиво. — Боже, какая дура. С чего я вообще взяла, что смогу быть учителем?

— Вовсе ты не дура.

Она сжимала и разжимала кулаки, не находя выхода тому, что творилось внутри. Слов не было, одни ругательства на языке. Лилия, змея, отточенный карандаш ей в горло! Жаннетта не могла даже предупредить, старая идиотка. Дети, всего лишь дети, но демоны побери! Могли бы хоть намекнуть, зачем устраивать эти гадости. Она стукнула кулаком по краю дивана и боли почти не почувствовала.

— Чёрт, Антон, они же все вокруг меня, все знали это! И ни один мерзавец даже не подумал рассказать. Я должна была им все: не бросать, любить, спасти. А они только делали таинственный вид и говорили мне, какой я плохой учитель. И родители эти, стая воронья… Хотя родители, наверное, ничего не знают. Они, может, только и знают, что их хулиганский класс ни один нормальный учитель после Жаннетты не возьмёт. Я полная дура.

Пальцы сжались, комкая юбку, и Вета сорвалась, наконец, выдав всю злобу и отчаяние.

— Ну скажи ты мне, что делать? Ты же мужчина, в конце концов! Скажи, что мне делать?

Солнце пекло, как сумасшедшее. Вета сидела на чужом стуле, поджав под себя ноги, и бездумно смотрела в одну точку. Через распахнутое окно в комнату врывался запах раскалённого асфальта. По трассе носились машины — визжали, как резаные. Потом затихли. Вета слушала радио и растирала онемевшую ступню.

— …Использовано оружие массового поражения. Жертв среди мирного населения удалось избежать, но часть прибрежных территорий ушла под воду. Потерявшим жильё предоставлены места в больницах и гостиницах.

Вета покрутила чёрную лаково блестящую ручку настройки, хоть ей и не разрешали трогать вещи на чужом столе. Ей было тоскливо, хотелось выть. Когда она ехала сюда — в запрещённый для неё до сих пор квартал — сил ещё хватало на какую-то надежду, теперь силы закончились совсем.

На гостевом стуле было неудобно. Она давно перестала корчить из себя благовоспитанную девицу и забралась с ногами, грудью легла на стол и лбом уткнулась в сложенные руки. Солнце напекло макушку.

По коридору прошелестели шаги, и сквозь голос радио Вета услышала, как открылась дверь.

— Это та самая девушка, которая видела город?

Она подняла голову и обернулась: на пороге стоял мужчина, ничем особенно не примечательный. В сером костюме, с простоватым лицом, с фигурой среднестатистического гражданина — он ничем бы не выделился из толпы.

— Да, — сказала Вета растерянно, понимая, что не знает, как к нему обращаться.

— Товарищ полковник, — подсказал он, улыбаясь одними губами. Вете стало раз в десять неуютнее. Он уселся на своё место — прямо под распахнутое окно и предложил: — Рассказывайте. Так что вы видели?

Она не хотела ничего говорить, но вспомнила злую Руслану и заставила себя:

— Я работала учителем, и у меня в классе погибло двое детей.

Роберт медленно кивнул. Его руки спокойно лежали на столе, и Вета поймала себя на том, что сама хрустит суставами.

— Они ничего мне не рассказывали, но однажды подбросили записку. Что было в ней… я дословно не вспомню, но что-то вроде: «Пугало вернулось».

— Как-как, простите? — вежливо протянул Роберт.

— Пугало, — повторила Вета, чувствуя, как отчаянно краснеет. — Я, конечно же, подумала, что это шутка.

— Пугало, — повторил полковник, как будто чтобы лучше запомнить. — Так-так, я вас слушаю.

И Вета сообразила, что не знает, как перейти от смутных описаний к утверждениям.

— Потом я поняла, что оно существует на самом деле.

— Пугало? — снова уточнил Роберт, спокойно, будто к нему каждый день заявлялись сумасшедшие учительницы. — Да-да, продолжайте.

Она сглотнула и прислушалась: машины шумели по-прежнему, только теперь шелест шин по асфальту будто бы отдалился, а на первый план вышел низкий гул, как, бывает, гудят высоковольтные провода. Это радио, поняла Вета, она увела звук, но не решилась выключить совсем, когда вошёл Роберт.

Вета обернулась на чёрный радиоприёмник — зелёная лампочка сети не горела.

— Я его увидела. Ну, он ко мне сам пришёл.

— Он? — переспросил полковник, складывая большие пальцы подушечками друг к другу. Тон его больше не казался Вете рафинированно вежливым. Нет. Скорее, холодным.

— Да, я толком не знаю, как его называть. Город? Тогда «он». А пугало…

— Город, — определился за неё Роберт, и Вета вдруг отчётливо ощутила, как он привык приказывать. Он, наверное, никогда и не говорил по-другому.

— Ладно. — Она снова вспомнила Руслану, чтобы не замолчать. Если она договорит, и тогда проблемы восьмого «А» перестанут быть её проблемами. Пусть их решает этот человек, который привык приказывать. — Я шла домой, и он вышел ко мне. Он выглядел и правда очень похоже на пугало.

— И что же он от вас хотел? — почти перебил её Роберт. Его мало интересовала внешность пугала.

— Он говорил мне «пойдём». — Вета поджала губы. Глаза полковника опустели. Похоже, он не верил ни в одно её слово, и рука вот-вот потянулась бы к трубке телефона — вызывать врачей.

— Просто «пойдём» и всё? — жёстко проговорил он.

— Да, — прошипела Вета сквозь сжатые зубы, уже начиная терять терпение. Зря Антон привёл её сюда, он хотел помочь, но как бы это не навредило ещё больше. — Просто «пойдём». Но я не пошла. И он меня оставил в покое.

На секунду повисло молчание. Роберт пожевал губами, глядя в стену.

— Хорошо, я вас понял.

— Что вы поняли? — сказала Вета, ощущая, как болезненно начинает колотиться кровь в висках. — Товарищ полковник, это пугало… то есть город убивал детей. Остальных нужно спасать, вот зачем я пришла. А не затем, чтобы развлечься.

— Я вас понял, — с нажимом повторил Роберт.

Шум машин давно потерялись за низким протяжным гулом, который Вета теперь чувствовала буквально кожей. Город дрожал, и дрожь передавалась ей.

— Но вы даже не спросили, как…

— Это лишнее, — отрезал полковник. — Вас проводят.

Она встала, запоздало сжимая зубы. Хотелось тоном Русланы закричать о трусости и несправедливости. В комнату вошёл молодой человек в чёрной военной форме и кивком пригласил её на выход. Вета развернулась на каблуках, замечая напоследок, что Роберт по-прежнему смотрит в одну точку на обоях, и взгляд у него всё такой же холодный и пустой.

Её довели до выхода, на стоянку вывели под руку и усадили в машину.

— Я сама могу добраться до дома, — сдавленно сообщила Вета, но лицо её провожатого осталось каменным.

Дверца оказалась заблокирована.

— Вы что, с ума сошли? — поинтересовалась Вета. — Или у вас в сумасшедшем городе похищение человека не считается преступлением?

— Приказ маршала, — сухо объяснил её попутчик.

Она со свистом втянула воздух и ничего не ответила. Гадкое ощущение, будто произошло что-то плохое и непоправимое стало почти материальным. Гул в ушах не прекращался ни на секунду, изредка она не слышала сквозь него даже собственный голос. Но из скрежета железных труб и воя ветра в переулках больше не скрадывалось слов. Этот голос города походил скорее на плач.

Глава 24. Без видимых причин

Тридцатое сентября. День тех, кто не умер.

Солнце рассыпалось тысячью искр по окнам домов и металлическим настилам детских горок. Уже много дней в городе не было так солнечно и так тихо. И тишину нарушал только шорох множества крыльев. Птицы: чёрные галки, серые вороны, голуби и нахохлившиеся воробьи слетались к подъезду и садились на провода и на ветки деревьев.

У пугала не было рук, и в рукавах потёртого сюртука темнела пустота. Оно протянуло рукав к Вете, так и замерев у кромки тротуара.

— Что? — прохрипела та. Голос не очень слушался, но молчать она тоже не могла.

Птицы садились уже прямо на асфальт, на край урны для мусора — на ветках не хватало места. Вета слышала шорох маленьких коготков — они садились и устаивались поудобнее. Одна ворона качалась на тонкой ветке клёна, грозя упасть, но не улетала.

— Что ты пришёл? Ты выиграл, радуйся теперь, — сказала Вета, и со стороны услышала свой голос. Таким могла бы говорить Лилия, если бы её вывел из себя особенно наглый хулиган. — Выиграл у маленького человека, город, да? Молодец! Герой!

Если бы она замолчала, она бы, наверное, в тот же момент умерла от страха, потому что руки уже дрожали, как бы сильно она не сжимала ржавую ручку. И только голос не дрожал.

Вете показалось — грубая ткань, которая заменяет ему лицо, дрожит и идёт рябью, как вода от ветерка. Как будто он пытается изобразить что-то лицом. То, что он пока что не научился изображать. Тринадцать лет, если задуматься, такой небольшой срок.

— Что ты пришёл? — повторила она снова, но злость уже стихал, и голос звучал всё жальче.

Судорожно переставив ногу, он шагнул ближе, покачнулся. Хотя ступней у него не было, как и кистей рук. Всё пугало — плохое подобие человека, пыталось существовать в этой ипостаси, пыталось двигаться и говорить, но отчаянно фальшивило.

— Я не верю в тебя, — сказала Вета и только сейчас заплакала, прижимая пальцы свободной — не испачканной ржавчиной — руки к губам.

Стены дома и асфальт снова застонали, заскрежетало вокруг, как будто терлись друг о друга конструкции из металла, зазвенел сам воздух вокруг них. Вете почудилось, что она узнаёт в общем гуле скрип детских качелей с площадки.

— Пойдём, — различила она в этой какофонии. Так пишут недоразвитые — повторяют букву за буквой, тысячи раз. В тетрадках — целые страницы исписаны одной и той же буквой, чтобы хоть одну разобрали. Так говорил он.

— Я не пойду с тобой. Я хочу уехать. Я хочу быть отсюда подальше, — заговорила она быстро, и слова наползали друг на друга. — Уйди. Уйди-уйди-уйди…

Очень хотелось зажмуриться, но она не могла, и продолжала смотреть, как он медленно покачивался взад-вперёд, словно от ветра, хоть никакого ветра не было.

— Пойдём, — взвыло снова, уже почти различимое — или это Вета привыкла к выговору города.

— Нет, — прохрипела она, ощущая кончиками пальцев отчаянную сырость на щеках. Потрясла головой — может так он лучше поймёт?

Он замер, замолчал, и Вета поразилась внезапной тишине, так что даже остановились слёзы. Птицы-истуканы покачивались на ветвях и проводах. Солнце купалось в стёклах домов, какое же яркое солнце.

— Не больно, — пообещал город, теперь одним только стоном — без скрипа и скрежета. Наверное, он так шептал. Потому что боялся её напугать, — подумалось вдруг Вете.

«Ерунда, это не научно», — отчаянно хрипело всё внутри. — «Город — это кучка людей в бетонных муравейниках. Город не может бояться. Не может жалеть. Не может стоять перед тобой».

— Не больно? Да что ты вообще можешь знать о боли, пугало несчастное! — крикнула она, и ни одна из птиц не испугалась и не взлетела.

Материя, которая заменяла ему лицо, сморщилась, рукава безвольно повисли вдоль туловища. Чуть сгорбленная фигура издали, наверное, могла бы показаться почти нормальной. Просто высокий худой старик замер, задумался о чём-то своём.

— Ты обещала любовь, — низко протянул ветер, и запутался в юбке Веты.

— Я ничего тебе не обещала, — всхлипнула она, едва выговаривая слова. Язык отчаянно заплетался. Она бы объясняла и приводила доводы, но так и не смогла убедить себя в том, что чудище, которое стоит перед ней, на краю тротуара, живое и разумное. Не набитый тряпками старый мешок.

Он стоял, неестественно наклонившись вперёд, и как будто вспоминал то же, что и Вета — ночи, когда она бродила по улицам, шла, разведя руки, по узкому парапету набережной, отдыхала на скамейках в парках и ни разу не наткнулась на патруль. Вета до истерики боялась найти в своих воспоминаниях подтверждения его словам. Правду о том, что да, обещала.

— Я не обещала, — сказала она снова, оборвав цепочку воспоминаний. Найти правду было страшнее всего. — Я тебя не люблю. Я хочу уехать отсюда, да куда угодно!

— Любить… — шепнул ветер, засевший в кучке сухих листьев. Или Вете только показалось.

Птицы сидели так же неподвижно, только качалась ворона на вершине молодого тоненького клёна. Пугало распрямилось. Ещё раз или два дёрнулись в судорогах его неживые конечности, и оно подалось назад.

Оно исчезло, растеряв себя по дороге. Ветер унёс сухие листья и труху, несколько ворон вспорхнуло вверх, и что-то метнулось по асфальту к канализационной решётке. Вета стояла неподвижно, боясь дышать. Её пальцы давно онемели, кровь в царапинах запеклась.

Резкий механический писк вывел её из оцепенения, а потом в спину сильно толкнули. Вета отступила в сторону. Подъездная дверь открылась, и на порог вышла сердитая бабушка со скомканной авоськой в руке.

— Ты чего тут встала? — Она зыркнула на Вету. — Пройти уже не дадут.

Та оглянулась: птиц уже не было, только покачивались ветки, хоть ветер давно спрятался за соседним домом. И солнце пекло, как летом. Оказалось, под блузкой по её телу текут капли пота. Вета судорожно втянула воздух и опустилась на скамейку. Тяжело прошагала мимо старушка, одетая в осеннее пальто.

Вечером с работы вернулся Антон и весело затопал в прихожей. Зашуршал бумагами, потом заглянул в комнату к ней. Весь день Вета провалялась на кровати, плотно зашторив все окна в квартире.

— Извини, — выдавила она, — я забыла тебя предупредить, чтобы не заезжал в школу.

Антон принёс с собой запах тлеющих листьев и немножко радостных детских криков с площадки перед домом.

— Да ладно, — посерьёзнел он. — Тебе плохо?

Вета отвернулась к стенке, совершенно не понимая, как и о чём с ним говорить.

— Да, — сказала она. — Уже примерно месяц, как очень плохо.

Антон прошёл в комнату и сел на край кровати. Он протянул руку, чтобы дотронуться до Веты, но та не обернулась, и рука опустилась на складку покрывала.

— Меня выгнали из школы, — продолжила она, когда немой вопрос уже почти материально висел в воздухе.

Можно было забросить всё, забыться, надеть шёлковую юбку и пойти гулять по городу — ведь ей дали отпуск, а, может быть, и вожделенное увольнение. Ничьи судьбы её больше не трогали, в конце концов, у детей есть родители, вот и пусть любят своих отпрысков. Но Вета смотрела в стенку и не находила в себе сил ни подняться, ни вспомнить о том, как сегодня к ней приходил город. Или нужно говорить «за ней»?

— Ты веришь в призраки? — спросила она.

— В призраки? — удивился Антон, который ещё не успел сообразить, радоваться её отпуску или бежать и прятать все острые предметы.

— Ну, в фантомы, чудовища, пугала? — Она нервно рассмеялась и села на кровати, подтягивая ноги под себя.

Вета так и осталась в белой блузке — теперь уже изрядно помятой — и школьной юбке ниже колен. Чтобы переодеться, нужно было вставать и идти к шкафу, возле которого ей обязательно бы вспоминалась Рония: «Можно я оставлю здесь свою сумку?». Она бросала сумку в подсобке возле шкафа с пыльными книжками.

— Ты к чему это? — выдал Антон, хотя наверняка уже понял, к чему. И чуть-чуть отстранился от неё. Вета хмыкнула.

— Оно почти умеет говорить. Ещё немного и, наверное, оно станет совсем похожим на человека. А знаешь, что самое страшное? — Она выдержала долгую паузу, но уголки губ уже поползли вверх. — Что это научно. Ну что ты смотришь на меня, как на идиотку?

Антон хмурился и не отвечал.

— Да, — согласилась она. — Звучит глупо. Но припомни хоть один доказанный факт, согласно которому город не может материализоваться в пугало и пойти собирать души? Теория имеет право быть, пока её не опровергли.

Она услышала сама себя как будто со стороны и испуганно замолчала. Мысли эти, не облачённые в слова, казались правильными и простыми, но звучали просто сумасшедше. Вете захотелось добавить что-нибудь такое простое и обыденное, чтобы затравленное выражение на лице Антона сменилось обыденной скукой.

— Лилия обо всём знает. Она не хочет, чтобы я была рядом с детьми. Видимо, она поняла, что они не уходят из-за меня. А она хочет, чтобы уходили.

Ей вдруг вспомнилась цветастая шаль, Вета нервно хихикнула, представляя себе, как Лилия стоит перед пугалом, пряча руки в пёстрых кисточках.

«Я хороший завуч», — как бы говорила всем подряд её шаль. — «Квалифицированный. Я даже умею скармливать детей городу-пугалу».

Антон смотрел на неё так же сумасшедше и молчал. Как же Вете хотелось схватить его за плечи и тряхнуть изо всех сил, чтобы даже зубы клацнули.

— А я знаю, почему город за детьми больше не приходит, — сказала она уже то, чего говорить не собиралась вообще. — Потому что он теперь приходит за мной.

Он подтянул её к себе и обнял, как всегда, неудобно, но Вета молчала и терпела. В конце концов, она ужасно долго ждала этого разговора и надеялась, что Антон не опоздает ни на минуту, потому что каждую минуту она делала шаг к безумию. Так казалось Вете.

— Лилия не сумасшедшая, — сказал, наконец, Антон. — Она какая угодно, только не сумасшедшая.

Он вскочил, метнулся в прихожую и там схватил трубку телефона. Вета слушала, как крутится диск, и снова облизывала отчаянно сухие губы. Солнечный свет пробивался даже сквозь шторы, и она представляла, как визжат на площадке дети. Скрипят качелями, гоняют на велосипедах по асфальтовым дорожкам, а птицы задумчиво смотрят на них с полуоблетевших клёнов. Птицы наблюдают за каждым.

Антон положил трубку и вернулся. Снова прогнулся матрас — он сел рядом. Вета почувствовала, но не обернулась. Она рассматривала абстрактные узоры на бежевых обоях, и в каждом изгибе ей чудилось птичье перо, или клюв, или лапка, вцепившаяся в тонкую ветку.

— Ты ведь живёшь здесь всего ничего. Я не понимаю, — признался Антон. — Если мы решили, что дети, которые родились в городе ему зачем-то нужны, то ты здесь всё равно не при чём.

— Я их даже не видела сегодня, — вспомнила Вета, и её одолело внезапное желание сесть за телефон и позвонить каждому. Можно даже тем, кого собирались выслать. Вдруг трубку возьмёт Арт. Станет ли ей тогда спокойнее?

Антон тряхнул руками.

— Постой. Объясни мне, как вообще всё это происходило? Как он пришёл? Куда потом делся? Ты как-то прогнала его?

Вета молчала, снова вызывая в памяти образ пугала с пустыми рукавами и штанинами. Ткань, которая заменяла ему лицо, морщилась, пыталась изобразить человеческие эмоции, но не получалось. Может быть, совсем скоро он стал бы для всех — как случайный прохожий. Высокий сутулый старик, пусть в обтрёпанном сюртуке, ходил бы по улицам. На таком не особенно задерживаются взгляды.

Она сама бы шла утром в школу и заметила бы на другой стороне улицы мужчину со странной подёргивающейся походкой, и тут же позабыла бы о нём. А мимо неё прошёл бы город.

Вета одёрнула себя. О чём она думает? Нет никакого класса, скоро у не будет никакой школы, а потом, вполне вероятно, не будет и её самой. Так — вполне логично, если исходить из условий задачи. Или эксперимента. «Пугало вернулось», — написала ей Руслана на ободранном клочке бумаги. Ведь так научно всё выходило до сих пор.

— Демоны, — сказала она, вполне спокойно осознавая собственную грустную судьбу. — Вот демоны. Не стоило мне сюда ехать.

Всю ночь город стонал за окнами, то гулко и низко, то переходя на визг. Звенели стёкла в рамах, и почти не горели звёзды. Падало и снова возникало напряжение в электросетях — Вета слышала, как эпилептически хрипит холодильник, включенный пятый раз за ночь. Нужно было встать и выдернуть его из розетки, но в коридоре бродили страшные тени, а Антон спал, как застреленный. Как он вообще умудрялся спать?

Вета металась по горячей комковатой подушке, не находя такой позы, в которой она смогла бы ничего не видеть. По стенам тоже плясали тени: ветки клёнов и тополей — и серое небо глядело в окна. Странно светлое небо — ведь не горели даже фонари вдоль трассы. Вета смотрела на стрелки часов, и даже когда исхитрялась задремать, ей всё равно снились эти стрелки, отплясывающие дикий ритм.

Она не выдержала, поднялась, прошла на кухню. Включать свет не хотелось — будет истерически мигать лампа, или не зажжётся вообще, добавляя последнюю каплю в бездну её отчаяния. Вета на ощупь включила радио.

Почти на всех частотах шипели помехи. Она крутила ручку вслепую, и неизвестно как поймала едва слышный голос диктора. Добавила немного громкости и подтянула к себе табурет.

— …Сохранять спокойствие, — твердил безликий голос, прерываясь потусторонним шелестом помех. — Силы, брошенные на ликвидацию последствий… ограниченная зона доступа…

Вета прислонилась лбом к прохладной стене. Даже в ночной рубашке без рукавов ей было ужасно душно, хотелось открыть окно в осеннюю ночь. Или нет… Вета поймала себя на мыслях о том, как хорошо было бы прогуляться по набережной. Именно сейчас, когда скучают бетонные парапеты, вода бьётся о берег, и мать-птица раскидывает крылья навстречу белым вспышкам в небе.

— Нет, — сказала Вета вслух, чтобы удостовериться самой. Нет, она не выйдет из квартиры. Путь он приходит сам, прямо сюда, раз ему так не терпится.

Или выйти всё-таки? Подставить разгорячённые плечи прохладному ветру. Никто не заметит её ухода. Никто её не остановит, и город старательно отведёт патрули. Город заставит Антона спать ещё крепче, и до самого утра, а утром всё уже будет хорошо.

Вета поднялась, налила в кружку холодной воды из чайника, выпила, а остатки выплеснула на ладонь и обтёрла лицо. Нет, так думать нельзя. Ночь кончится, и будет новый день. Без школы. Нужно радоваться и сходить в библиотеку за подборкой журналов, чтобы в голову прекратили лезть идиотские мысли.

Она так ждала рассвета, как не ждала, наверное, даже в детстве, наслушавшись страшных историй. В очередной раз взревел и стих холодильник — снова погасли огни над дорогой. Радио зашипело, как рассерженный кот. Вета снова покрутила ручку настройки, но сиплый голос диктора не находился.

Зато Вета услышала голос города. Он по-прежнему стонал, но в привычном вое за окном поселилась ещё одна нотка, временами едва различима, временами — ясная, как учительская речь. Вета подошла к окну: казалось, во всём Петербурге не осталось ни одного огня, но странно светлое небо озаряло улицы жемчужным светом, туманное марево опускалось на трассу.

Она поймала себя на том, что тянется к шпингалету окна, и едва успела отдёрнуть руку. На одну секунда Вете стало так жутко, что она не могла даже шевельнуться, а тени деревьев, пляшущие по потолку, сплелись в её воображении в человеческую фигуру. Как только оцепенение спало, Вета бросилась в комнату, зашибла ногу об дверной косяк, но не обратила внимания на противную боль. Она принялась тормошить Антона.

— Ну проснись уже! Ты что, не слышишь?

— Что случилось? — пробормотал он, прячась лицом в подушку. — Спи давай.

Ему надо было рано вставать и идти на работу, где в последнее время дел невпроворот. Настоящих, серьёзных дел, не то, что какое-то пугало. Вета сжала зубы от злости.

— Ты вообще слышишь? Это нормально?

Антон сглотнул и сел, по-детски обхватывая колени руками. Света в комнате осталось совсем мало, но Вета видела, как он сонно моргает, и это её чуть успокоило — проснулся. Удушливая волна страха откатилась.

— Что слышать? — спросил он, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Этот гул часто бывает. Наверное, подъёмные краны. А, ещё из труб воду спускают.

Днём это объяснение могло показаться даже неплохим.

— Да нет, — зашипела Вета. — Он говорит. Слышишь? По-настоящему, словами.

— Кто? Тебе, наверное, приснилось. Спи уже, — вздохнул Антон и лёг, обняв подушку.

Она подтянула под себя ноги, вспоминая детскую страшилку про руку под кроватью, и ощутила вдруг, какие жаркие эти простыни. Невозможно сильно захотелось накинуть плащ и выйти в прохладную ночь. И правда, никто ведь её не остановит.

Глава 25. Комната с видом на набережную

Давно пропали придорожные знаки. Вета следила за пейзажем, но очень скоро призналась себе, что не узнаёт эти места и одна отсюда не выберется. Тем более что улицы странно опустели. Окна казённых зданий смотрели на неё, как Роберт, холодно и пусто. У их фасадов сидели каменные демоны, а на крышах распростёрлись силуэты женщин-птиц.

— Вы слышите это? Это что? — спросила она и поняла, что за гулом уже совсем не различает своего голоса. Сердце как будто окатили кипятком. Вета несколько секунд не смела шевельнуться, глядя, как завороженная, на раскалено-белый солнечный диск в конце дороги.

Водитель быстро обернулся на неё, но ничего не ответил. Серые громоздкие здания вырастали по краям дороги и кренились, и горело зарево в конце пути. Дорога мягко ложилась под колёса машины, и зарево быстро неслось навстречу.

Она видела, как по краям дороги появляются люди в чёрной форме, слишком выглаженной для действующих военных. Их машину пропустили через несколько заслонов и ворот — Вета сидела с прикрытыми глазами и ничего не слышала, кроме мистической оперы из гула со скрежетом на заднем фоне. Она ощущала себя беспомощной и глупой.

Её вывели из машины, поддерживая под локоть, наверное, чтобы не свалилась раньше времени, провели через какие-то двери, пороги и ступеньки. Когда в глаза снова ударил яркий свет, Вета осознала себя на небольшой бетонной площадке. Впереди плескалась вода, накатывая на бетонный парапет, словно сдавленный гигантской ступней. Он смялся, как пластилин, и река теперь облизывала берег.

Ещё один серый дом, и снова пороги-двери-ступеньки. Казённые голые стены. Опять люди в форме: краткие слова-приказы, лязг замков, чёрная форма. Вета осознала, что гул отступил, когда её привели в холодную комнату, всю обстановку которой составляли стол и два стула.

К ней вышел мрачный офицер, но сосчитать звёзды на погонах Вета не смогла, она до сих пор была ослеплена солнцем. Он не садился. Ходил от стены к стене и руки сцепил за спиной.

— Ваши имя, фамилия отчество.

С его стороны на столе лежала толстенькая папка на завязках, с номером, выведенным чёрными чернилами. Вета бездумно рассматривала цифры.

— Раскольникова Елизавета Николаевна.

— С какой целью вы приехали в закрытый город?

«Что с того?» — думала она. — «Вся моя жизнь уместится на паре страниц. На меня не станут собирать досье. Но он говорит со мной, как с серийной убийцей».

— Вы говорите со мной, как с серийной убийцей, — выдала она тускло. — И вообще, по какому праву меня сюда привезли?

Так говорили все преступники в книгах, которые читала Вета.

Военный остановился, упёрся в стол кулаками, и если бы Вета не смотрела мимо, его глаза прожгли бы в ней дыры.

— Я спрашиваю, с какой целью вы приехали в город?

Вета отвернулась.

— Меня пригласили работать учителем в школе.

От серых стен на душе сделалось ещё пасмурнее. На набережной палило белое солнце, но оно не грело. Вета не ощутила тогда его тепла на замёрзших ладонях.

— Вы до сих пор работаете учителем?

— Нет, меня выгнали. — Она не задумалась даже ни на секунду. Внутри давно жило ощущение, что в школу она больше не вернётся, даже если загнётся от тоски.

— Почему?

Вета отлепила пересохший язык от нёба.

— Потому что я не нашла общий язык с детьми. Они вечно срывали уроки.

Эти отговорки даже самой Вете показались гнилыми насквозь, но она не знала, что ответить, правда, не знала. Однако военный проглотил её ложь. Может быть, он не слушал вообще, и ему было важно только, чтобы она отвечала чётко и по теме разговора.

— Вы видели город?

— Да. — И вот тут голос дрогнул. Вета не знала, стоило ли говорить правду, или лучше прикинуться сумасшедшей? Ничего не знает, ничего не говорила.

— Как он выглядел?

Серые стены. Она не выбралась бы отсюда, даже если руку ей подало бы само пугало. На набережной облизывала берег тёмная вода Совы. По радио говорили, что где-то разрушилась набережная — испытали какое-то сверхновое оружие. Не здесь ли? Парапеты погнулись словно от удара огромным кулаком.

— Как человек, только без рук и ног. Пустая одежда, — попробовала объяснить Вета, разлепляя высохшие губы. Как она собиралась рассказывать восьмиклассникам про синтез белков, если не могла даже описать пресловутого монстра? — Можно мне воды?

— Отвечайте на мои вопросы, — отрезал следователь. У него бы восьмиклассники не распустились. — Что он вам сказал?

Её даже не удивило, что за городом признали способность говорить. И как это произнесли. Именно что, говорить. Не сипеть ржавыми трубами, не гудеть, как ветер. Говорить.

— Ничего. — Вета подняла голову и улыбнулась. — Постоянно что-то гудело, но он не разговаривал.

Следователь остановился. Губы, тонкие и белёсые в свете голой лампы, поджались.

— Вы до сих пор говорили правду. Мне не хотелось бы… ссориться. И добиваться правды другими способами. Так что он вам сказал?

Оказалось, что её очень легко сломать. Заболели глаза. Вета закрыла лицо ладонями.

— Он хотел, чтобы я пошла с ним.

— Значит, он говорил просто «пойдём»? Может быть, что-то ещё? — Он всё знал и без неё, ничему не удивлялся, и, наверное, просто выполнял какие-то свои протоколы. Чистая формальность.

— Что-то вроде «любовь» или «любить», я уже не помню точно.

Следователь опёрся рукой на край стола — устал, наверное, — и Вета смотрела на его криво обломанные ногти. Она грела руки дыханием.

Он сел, нацарапал что-то плохо пишущей ручкой на чистом листе. Ей было всё равно, что. Она не вытягивала шею, не ёрзала, пытаясь рассмотреть.

— Всё, — удовлетворенно кивнул он. — Уведите.

— Не помню того момента, в который вдруг стала государственным преступником. И это, наверное, самое паршивое, — сказала Вета ему в лицо, когда открывали тяжёлые замки на двери. Следователь посмотрел на неё пустым взглядом — как Роберт — и вернулся к бумагам.

Она вслушивалась в голос города и теперь не разбирала ни слова.

«Может быть», — думала Вета. — «Он никогда ничего не говорил, а мне просто почудилось. Больное воображение. Нервы».

Солнце заваливалось за Сову, мазало волны красной краской.

«Да ну», — думала Вета. — «Следователь же заявил, что город говорит. Значит, не одной мне так казалось».

Она давно устала биться в истерике, колотить кулаками по серой стене и ломать ногти о единственную защёлку на раме окна. Она давно расколотила чашку, которую ей оставили. Белые осколки валялись теперь повсюду, блестели в солнечном свете. Вета давно сидела в углу, побросав туфли в соседний, и смотрела на серо-красную Сову.

Она, кажется, только сейчас поняла, почему закрыли город. И всё, что Антон рассказывал про магов из другого мира, показалось сущей ерундой.

— Ты бы меня всё равно не выпустил, да? — сказала она, щурясь от яркого света. Там, где река сливалась с горизонтом, полыхал белый шар солнца. Вета моргнула и отвернулась, чтобы дать отдых уставшим глазам.

Она поняла, что всю осень боялась совсем не того. Она боялась, что окончательно тронется умом от свинского поведения восьмиклассников, потом боялась, что её не отпустят обратно. Ещё позже она боялась, что умрёт кто-нибудь из детей, и Лилия встанет в дверях её кабинета ангелом презрения с шалью на плечах.

А в это время настоящий страх стоял за её спиной, дышал в шею запахами воды и листьев и ни разу не спустил с неё птичьих глаз. Вета повозила босой ступнёй в чулке по паркетному полу комнаты, растолкала осколки в разные стороны, вычистив площадку перед собой. Вытянула онемевшие ноги.

И призналась себе в том, что её ничего не держит. Нет, не самопожертвование. Это скорее было пустое и эгоистичное желание избавиться ото всех проблем. Самоубийство никогда не прельщало Вету, потому что она смотрела на подобные случаи глазами биолога. Гадко как-то лишать себя жизни, бессмысленно и бесцельно. Но она знала, что если город ещё раз придёт к ней, она ему не откажет.

Ей нечем здесь жить, и ей некуда возвращаться.

Некстати вспомнилась черепаха из живого уголка. Она была такой жуткой в своём упорстве, царапала стенку аквариума, тянулась и снова плюхалась в воду. Черепаху можно было пожалеть, её упорству можно было позавидовать. Вот только у Веты возникало совсем другое чувство, о котором она так и не сказала Миру.

— Дура, ну выберешься ты из аквариума, и что дальше? Подохнешь с голоду или от недостатка влажности, или тебя придавит тем булыжником с крышки аквариума. Или полезешь обратно в аквариум, в тёплую мутную водичку и умрёшь там, раненая осколками мечты. Дура.

«Дура», — сказала себе Вета. — «Куда ты-то лезла из своего аквариума? Сидела бы себе в иле и тине под крылышком Ми, терпела бы болтовню Илоны, морщилась бы, кривилась, скучала на заднем сиденье автобуса, слушая в наушниках тишину. Цапалась бы с Андреем по пятницам. Но жила бы, жила!»

«Где теперь моя мутная водичка?» — усмехнулась Вета, чувствуя себя совершенно чокнутой — сидит на полу, улыбается, обзывает себя саму. — «Вот так вылезешь из аквариума, а там что? Там ничего нет».

Она не заметила, когда он пришёл и как. Город замер у окна, неловко расставив ноги, будто боялся потерять равновесие.

— Ну вот, — сказала Вета полголоса, щуря глаза, в которые словно бросили горсть песка. — Ты пришёл. Что скажешь?

Стало тихо, разом оборвались гул и скрежет. Солнце рисовали нимб над его головой, а ткань на лице чучела кривилась. Вместо улыбки? Гримасы ярости?

Он засипел почти по-человечески, хотя звуку просто неоткуда было идти, и лучше бы Вета слушала уже привычный гул. От нового голоса её мороз продрал по коже.

— И-и-и-а-а-а-и…

Ей хотелось зажмуриться, но веки как будто окаменели. Вета смотрела на белое сияние солнца и чувствовала, как снова начинают болеть глаза. По босым ногам потянуло холодным ветром. Смятая юбка на коленях шевельнулась от него, и ветер пощекотал пальцы Веты.

— Ты? — переспросила она, начиная вдруг собирать в слова бессвязные звуки.

— О-о-о-э-э-э.

— Ты обеспокоен?

Повеяло запахом стоялой воды, гнилых растений и ещё чего-то, чем пахнет на болотах. Он тянул свою песню, а Вета проходила все стадии от ужаса до безразличия. Похолодели пальцы, мурашки побежали по ногам вверх. Она слышала, как клацают её зубы, потом уже тряслась всем телом, не могла прекратить, а через секунду возвращалось холодное спокойствие и способность снова складывать слова из нечленораздельных звуков.

— Ты болен? — догадалась она, и в комнате стало тихо-тихо.

Город переступил на месте, словно раздумывал, стоит ли ему подступиться ближе. Вета угадала. Вдруг возобновился весь рёв ветра в трубах и скрежет. Она вздрогнула, но всё тут же стихло.

Вета поняла: ему говорить так было привычнее, он не любил «по-человечески». Ткань вместо лица снова кривилась, как от боли.

— Тебе больно? — спросила Вета, снова начиная дрожать. Болотом пропахла вся её одежда и волосы, разве что только капли грязной жижи не текли по рукам.

— А-а-а-а!

«Да», — поняла Вета.

Она судорожно сглотнула, чуть не закашлялась. Она не знала, как вылечить город и что ему ответить. А город ждал, покачиваясь из стороны в сторону на длинных, судорожно выпрямленных ногах.

— Тебе плохо, и поэтому ты хочешь забрать меня?

Он дёрнулся, поднял страшное сморщенное лицо, рукава неодинаково зашевелились. Вете почудились горькие морщины на его лбу, хотя какой лоб, если нет глаз?

— Тогда забирай, — сказала она, а собственный голос отделился и стал чужим. Колени больше не дрожали и не холодели пальцы. Не было в её решении никакой жертвенности, и Вета только вскользь подумала о восьмиклассниках.

Вдруг вокруг неё оглушительно заскрежетало железо, здание дрогнуло, и с потолка Вете на колени посыпалась белая крошка. Проснулся гул и тут же стал оглушительным, нестерпимым. Она, кожей ощущая его ярость, подобрала под себя ноги и спиной вжалась в стену. Зажмурилась, закрыла руками голову.

Скрежет стих, только гул ещё был различим, но и он отдалялся. Из разбитого окна пахнуло водой и осенью. Вета открыла глаза: в комнате было пусто, и солнце почти завалилось за Сову, оставив над горизонтом только бледный бок. Небо серело и накрывало разрушенную набережную туманной пеленой. Вета поняла, что не так было в пейзаже.

Река сожрала ещё несколько бетонных плит, подступила теперь почти к самой улице. Берег в полумраке казался и правда откушенным — неровным, резко обрывающимся у самой воды.

На дрожащих ногах Вета подошла к окну и отломала осколок от треснувшего стекла. В его середине зияла дыра-звезда, а ночной воздух оказался приятным до истеричного счастья.

Антон ждал её в комнате для допросов — на месте следователя. Он посмотрел виновато и отвёл взгляд, продолжая вертеть в руках колпачок от ручки.

— Как-то не привыкла сидеть в тюрьме, — ответила она на его безмолвный вопрос, усаживаясь напротив. Вета пригладила волосы.

Она преувеличивала, конечно. Она жила тут, как в гостинице — в небольшом, но симпатичном номере, куда её переселили после визита города. Но оказалось, что насильственное ограничение свободы давит, даже если в обычной жизни живёшь как затворник.

— Это ошибка, — сказал Антон виновато. — Тебя скоро отпустят.

— Знаю я, какая ошибка, — этот ответ Вета готовила всю ночь и очень торопилась его произнести. — Хотели скормить меня городу, а он вдруг передумал. Вот и вся ваша ошибка.

Она выдохнула сквозь зубы.

— Они и детей ему скармливали, да? Только детей было легче. Они не знали, и им никто не верил.

Вете стало жалко Антона, он смотрел, как бездомный пёс. Пни его — и примет с той же покорностью.

— Ладно, я верю, что ты не знал. Но ты мог быть и повнимательнее. Тоже мне, следователь, — фыркнула Вета, откидываясь на спину стула.

Она с удивлением обнаружила на лице Антона улыбку и вовсе не виноватую.

— Ты думаешь не с той стороны, — сказал он.

— И с какой же надо? — Ей осталась единственная свобода — думать, и поэтому Вета искренне возмутилась. Уж не собирается ли он ей указывать?

В комнате, как и вчера, горела унылая лампочка без абажура, большая чёрная тень дёргалась на стене и заставляла Вету нервничать.

— Ну, ты не задумалась, почему город оставил тебя?

Вета опустила лицо на ладони, с силой потёрла щёки, пальцами сжала уголки глаз.

— О, а ты, наверное, понимаешь логику этого существа, да?

— Ты сама мне её рассказала. Он не забирает тех, кого держат в этом мире. Восьмиклассников просто заело на этой любви, помнишь?

Взгляд Веты остекленел. Она долго не могла моргнуть, обдумывая его слова.

— Хочешь сказать, что это ты… меня держал?

Антон выдохнул, как будто даже с облегчением, а Вета замерла, ожидая неприятного поворота в разговоре.

— Да, это многое объясняет, — сказала она сдержанно. — Можно даже притянуть все события к нашей версии. Ну и что с того?

Он наклонился к столу, упираясь в него локтями, весь подался вперёд.

— Я знаю, что не нужен тебе.

Вета молчала, хоть тишина и нервировала не хуже этой дёрганой тени на стене.

— Но пока я думаю о тебе, город тебя не заберёт.

Она отвернулась совсем и теперь смотрела на тень и на стену, а если прищуриться, то лампа пускала жёлтые лучи во все стороны.

— Теперь я понимаю, почему он так разозлился, — сказала Вета, с трудом заставляя двигаться онемевшие губы. Ей хотелось увильнуть в другую тему. В любую другую. В этой ей было горько и неуютно, как живой мухе, которую прикололи булавкой, а она ещё шевелит лапками, но уже никуда не денется. — Он хотел меня забрать, а не мог.

Она знала, что теперь последует вопрос в лоб, и он последовал.

— Ты останешься со мной?

— Вроде бы я по своей воле никуда и не сбегала, — дёрнула головой Вета.

Скрипнул его стул, хотя, казалось бы, ближе уже не подвинешься, и Вета ощутила знакомый запах подгоревшего кофе. У Ми тоже постоянно сбегал кофе, бились чашки и куда-то пропадали важные бумаги.

Антон вздохнул.

— Ну не совсем же я дурак. Я вижу, что ты меня не любишь.

— Мир не на любви стоит, — со злостью процедила сквозь зубы Вета. Тень задёргалась, стала ещё уродливее. С самого утра Вета не слышала привычного гула, и то и дело ловила себя на мысли, что готова метаться от беспомощности.

— Ошибаешься, — спокойно заметил Антон. — Спроси у своего города, если хочешь убедиться. Спроси у восьмиклассников. Мир стоит на любви.

Город. Он молчал. Его могло быть не слышно в камере для допросов — хорошо. Но его не было слышно даже из её комнаты, где окна выходили на набережную, на примятый бетонный парапет. Вета судорожно вздохнула. Там шумела в открытую форточку Сова, и всё. Город молчал.

— Что ты от меня хочешь? — нервно спросила она и ощутила аромат кофе ещё ближе.

— Ты дашь мне ещё один шанс? В обмен на то, что я буду тебя держать.

— Да хоть сколько угодно! — сорвалась она. — Хоть сто шансов. Ты меня устраиваешь, полностью. А любовь — твои фантазии. Разговаривай о ней с восьмиклассниками.

Глава 26. Стены из тонкого стекла

Через миг я взорвусь на осколки И наполню собой пустоту.

Третье октября.

Следующим утром Вета собрала немногочисленные вещи и уехала в свою квартиру. Утром, как только туман поднялся с асфальтовых дорог. Она не чувствовала никаких угрызений совести. Обещания? Пусть. Ни одни на свете обещания ещё не удержали ни одну на свете женщину.

Она продрогла в полупустом автобусе. Глаза закрывались сами собой, но сны не приходили. Облетевшие деревья кутались в тумане, а окна высоток блестели от солнечного света. Город опустел, и это Вета заметила только сейчас, из окна автобуса.

Она ни с кем не встретилась, пока шла наискосок двора. Лифт одиноко прогудел в гулкой шахте, ключ послушно и легко повернулся в замочной скважине.

В её доме повсюду лежала пыль. Первым делом Вета открыла окно. Отсюда не видно было трассы, ни жёлтых фонарей. Только разноцветная площадка. Отсюда пахло далёким дымом.

Вета прошлась по комнате, скидывая на ходу плащ, и снова замерла у окна. Она быстро продрогла — погода, хоть и солнечная, всё больше напоминала, что осень уже совсем наступила.

А город молчал. Вета походила по комнате, переставляя какие-то вещи, хоть с таким количеством вещей у неё и не могло быть беспорядка, и снова вернулась к окну. На подоконнике громоздились забытые некогда листочки с контрольными работами пятиклашек. Город молчал, как мёртвый, и она различила только далёкие шумы моторов, но ни одной знакомой нотки.

Бросив сумку не разобранной, она с ногами залезла на кровать.

— Это был шум воды в трубах, и ещё так скрипят подъёмные краны, — прошептала Вета сама себе и зажмурилась, что было сил. Холодный ветер из окна осторожно касался её щиколоток. Город молчал.

— Его никогда и не было, — сказала Вета и сама почти поверила.

Она шла в школу, как на эшафот. На светофоре встретила компанию девятиклассников, и с каждым по очереди поздоровалась. На низенькой ограде клумбы, не обращая внимания на дождь, сидели незнакомые ребята, не из её класса, но Вета ради разнообразия кивнула и им. Уродливые голые стебли, которые так и не собралась срезать Алиса, были уже обломаны и валялись на взрыхлённой земле.

Оказалось, Вета совсем забыла, как пахнет свежевымытый паркет. Как он скрипит под каблуками туфель. Она остановилась на втором этаже, чтобы взглянуть на дверь своего кабинета. Даже отсюда виднелись металлические штыри в щели между дверью и косяком. В сумке валялся ключ, который позабыла отобрать у неё Лилия, но заходить туда Вете всё равно не хотелось.

Там же всё по-старому: на подоконниках нагромождение комнатных цветов, выцветший манекен таращится пустыми глазницами, и пахнет кабинетом биологии, а ещё старыми бумагами, которые остались после Жаннетты. Печенье Розы в банках. Рай, да и только.

Вета усмехнулась, снова берясь за перила. Хорошо бы и дальше никого не встретить.

Многие двери классов были заперты, и за ними притаилась тишина. Кое-где шли уроки. Она похолодела от понимания, что не так давно и сама работала тут. Какой же она была идиоткой, не смогла понять всё и сразу.

Вздох облегчения вырвался из груди Веты, когда она увидела свет за приоткрытой дверью музея. Старый паркет выдал её, и Мир, сидящий за столом, обернулся.

— Добрый вечер. Давно тебя не было. Куда пропадала?

Конечно, он ничего не знал о её «отпуске» и поинтересовался только из вежливости. Вета села напротив, сложила руки перед собой, как примерная пятиклассница.

— А там наша черепаха опять чуть из аквариума не вылезла, представляешь? Даже камень не помог, — усмехнулся Мир, листая пыльные документы. — Пришлось сверху ещё старый аквариум поставить, чтобы она стекло не поднимала.

Следы Петербургского вечера стекали у Веты по плащу, на пол и высыхали на паркете и на её туфлях. Зонт она бросила в углу.

— Помнишь, ты говорил, что знаешь про город?

Мир взглянул на неё, затолкав очки поглубже на переносицу.

— Ну да, я вообще-то читаю лекции по истории. — В очках Мира мелькнул блик от жёлтой лампы. Мелькнул и погас.

— Не совсем тот город, — бесцветно перебила его Вета. — Другой. Помнишь, ты ещё говорил, что он не может быть таким сильным. Не поверю, что такое можно скрыть. Ты же знаешь о нём, правда?

Они помолчали. Пыльные шторы комнаты-музея были раздёрнуты, и Вета увидела, как в сером небе чертит линии дождь. Город молчал, только капли скреблись по окнам.

— Мне очень важно, — сказала она, замечая, как дрожит голос, и не стала сдерживаться. Пусть так.

Мир стянул очки и бросил их на бумаги, так что теперь на немытой столешнице красовались два блика от линз.

— Так что именно тебе интересно?

У неё не было сил идти обходными путями.

— Почему он замолчал?

Очки стукнулись о поверхность стола, когда Мир столкнул их и захлопнул папку. Он сощурился, и стал совсем беззащитным.

— Замолчал?

Вета в нетерпении тряхнула руками.

— Он говорил. Не знаю, как ещё назвать гул этот. А теперь замолчал. Почему? Он больше никого не заберёт? Он взял передышку? Что случилось?

Мир поднял руки, словно сдаваясь на милость победителя.

— Подожди, давай не так быстро. Существо города вряд ли может говорить. Оно бестелесно. Тот звук, который все называют голосом города, может быть чем угодно, это же просто местная достопримечательность. И что ты имеешь в виду, когда говоришь «заберёт»?

Вета покачнулась вместе с длинной скамейкой, на которой сидела. Одежда уже подсохла, но дрожь начала бить Вету только сейчас. Она натянула рукава плаща по самые кончики пальцев. Скреблись за стеной кролики — она прекрасно это слышала. А город молчал.

— Он забрал двоих детей при мне. И до меня, наверняка. Он мог забирать только детей, рождённых в нём, в год основания. Как бы ты сказал, он от этого становился сильнее, да?

Вета вспомнила вдруг свою жуткую фантазию: она пойдёт в школу, и на тротуаре столкнётся с высоким сгорбленным стариком-городом. Он обернется и глянет ей вслед.

Мурашки побежали по спине.

— А потом что, когда он стал сильнее? Он теперь может забирать кого угодно? И почему он замолчал?

Она говорила и забывала, что Мир ничего не знал о событиях её последних недель. Он страдал и морщился, а Вета всё говорила, не в силах остановиться. Даже если бы под дверью подслушивала Лилия, она бы высказалась до конца.

Но Мир спросил совсем не о том, о чём ей думалось, он спросит.

— Почему тебя больше всего беспокоит его молчание?

Она хотела бы сказать о затишье перед бурей и о том, как нагнетает тревогу тишина в подворотнях, но только приоткрыла рот. Мир чуть-чуть улыбнулся.

— Это всё очень страшно, что ты рассказываешь о детях. Если так и есть, это очень страшно.

— Он уже давно не забирает детей, — выдала она машинально и опустила глаза. — И я думаю, детей ему скармливали специально. Их даже собрали в один класс, чтобы удобнее было следить. Им даже пригласили нового учителя, из другого города. Чтобы ничего не понимал и не дёргался. Всё ещё страшнее, чем ты думаешь. Намного страшнее.

Мир не шевельнулся. Он либо поверил ей и остолбенел от ужаса, либо посчитал сумасшедшей и теперь старался не разволновать.

— Не знаю, зачем я это тебе рассказываю, — призналась Вета. — Просто меня вчера возили… на другую часть набережной и пытались скормить городу. Он меня не забрал. Не знаю, может, заберёт сегодня или завтра. Не знаю. Я хочу, чтобы хоть кто-то мне поверил. Они знают, что город существует, и хотят сделать его сильнее.

Когда Вета замолчала, он принялся постукивать пальцами по столу. В такт дождю.

— Они хотят выиграть войну, — сказал он вдруг очень уверенно. — Ну, у людей не так уж много шансов победить магов. Может, это — единственный.

У неё похолодело в затылке, как будто кто-то прикоснулся ледяными пальцами. В школе шли уроки, но музей приткнулся в тёмном закоулке на последнем этаже, поэтому до него не долетало звуков обычной жизни. Даже кролики за стенкой притихли. Вета попробовала дыханием согреть ладони.

— Я не знаю, что теперь делать.

— А что ты можешь сделать? — сказал Мир с нажимом и тяжело лёг грудью на край стола. — Если они хотят кормить город детьми и воевать, они будут кормить и воевать. Тебе нужно уехать. Есть хоть какая-то возможность?

Из Веты вышла вся смелость. И снова зашебуршались кролики — так обыденно, привычно. Утром к ним наверняка приходила лаборантка. Положила каждому капусты, каждому сказала: «У-тю-тю, ты пушистик мой!», и как всегда, не промыла глаза рыжему. Вета сто раз напоминала ей, а та боялась слова «антибиотик», хотя кролика давно пора было тащить к ветеринару. «Животная боится!»

— Я не уеду, — горько вздохнула Вета и облизала с губ горечь.

— Почему? Собираешься спасать детей? Поднимать их на восстание? Что же ты будешь делать-то?

Губы опять пересохли.

— Ничего. — Вета прикрыла глаза. — Просто жить. Я хочу здесь жить. Именно в этом городе. А, ещё меня уволили из школы. Так что я пойду.

Мир догнал её у дверей и вцепился в локоть. Из коридора тянуло сквозняком, так что пошли мурашками только немного отогревшиеся её руки.

— Мне не нужно никаких ответов, я теперь и сама всё знаю. И знаешь, это хорошо, что я больше никогда не увижу свой класс.

— Боишься пожалеть? — спросил Мир, щурясь, потому что очки оставил на столе.

— Нет. Я не пожалею. Я больше никогда не вернусь в школу. — Она усмехнулась. — Ну, только завтра, за трудовой. И мне всё равно, что я буду делать дальше. Я просто хочу здесь жить. Только бы он снова заговорил.

Вета вырвала руку и вышла, едва не споткнувшись в кромешной темноте.

Она кое-как пережила тихую ночь — сначала бродила по городу, но быстро устала. Вторую половину провела в кровати, пытаясь заснуть. А утром, чтобы отвлечься хоть чем-то, спустилась в магазин. По пути Вета заглянула в почтовый ящик и вытащила на свет пыльный самодельный конверт, сделанный из тетрадного листа. Она поставила тяжёлую сумку на пол, разорвала заклеенный край и долго не могла понять смысла слов, по которым скользила взглядом — раз, другой, третий.

«Почему вы не вернётесь? Вы всё ещё обижаетесь на нас? Это неправильно, потому что мы не хотели вашего ухода».

Вета усмехнулась и спиной привалилась к зелёной подъездной стене. У детей короткая память, а сегодня она собиралась идти в школу за трудовой. Не хотела бы она столкнуться с кем-нибудь из бывшего восьмого «А». Опять будут расспросы и обиды.

«Теперь, когда вы всё знаете, нам будет проще вместе. Мы поняли, что вы защитили нас. Нужно поговорить об этом! Мы вас ждём».

Подписи не было, но Вета узнала аккуратный почерк Русланы.

— Если бы всё было так просто, — сказала она вслух и, комкая, сунула письмо в сумку. Оставалось только медленно тащиться на свой этаж, снова и снова перебирая в уме слова, нацарапанные на клочке линованной бумаги.

Поняли, простили, забыли? Ничего не изменится. Детская память такая короткая. Сегодня они обещали вести себя лучше, завтра они опять разгромят кабинет биологии. Чтобы быть учителем, нужно не рвать себе душу из-за каждого нового промаха. Вета точно знала, что не вернётся. Абсолютно точно.

«Мы вас ждём». На низенькой изгороди у клумбы. Или они больше не собираются там до уроков?

Дома ей снова стало невыносимо, не помогало даже открытое окно. Вета маялась в душных стенах. От нечего делать она накинула плащ и вышла во двор. До ближайшей телефонной будки дошла, лениво заложив руки в карманы, и простояла так несколько минут, глядя на серый телефонный аппарат сквозь мутное стекло.

Небо над городом хмурилось, собираясь рассыпаться дождём. Она плохо помнила, как добралась до школы. Ноги ныли, и туфли были забрызганы грязью, поэтому Вета решила, что шла пешком. Она специально обернулась, когда шагала по тротуару: но по соседнему никто не шёл, тем более там не было высокого нескладного старика.

С ней опять кто-то поздоровался. Вета обернулась и увидела ярко-красную сумку, какая была у Арта. Владелец сумки успел скрыться за стволами деревьев. Вета прошла мимо пожухших клумб, мимо бумажных голубей в мусорной урне и поднялась по ступенькам в тихую школу.

В приёмной директора тоже пахло дождём, и в окно улыбался антропоморфный динозавр. Вета села на непредложенный ей стул и покорно сложила руки на коленях.

— А Олега Семёновича… — начала было обернувшаяся к ней секретарша.

— Мне уже всё подписали, просто разбирайтесь в документах сами, — перебила её Вета. — Вы не волнуйтесь так. Трудовую вернёте потом. Мне нужна Лилия.

— Она у себя. А что вы…

Вета на прощание подмигнула динозавру. На лестницах не с кем было сталкиваться, и даже в учительской гулял только сквозняк, ерошил страницы брошенной на столе книжки. В своём кабинете, склонившись к столу, сидела Лилия с остро заточенным карандашом в руках.

— Зачем вы пришли? — Она встрепенулась вся, от кончиков пальцев и до кисточек на накидке.

Вета вспомнила, что боится её, но как-то слишком поздно. Она подпёрла спиной дверь.

— Я увольняюсь. — Вета опустила взгляд в пол, чтобы переждать бурю завучского гнева. Лилия, наверное, сверкала глазами, целилась карандашом ей в сердце. Судя по звукам, она схватила трубку телефона.

— Зайди ко мне, прямо сейчас!

Вета подняла глаза.

— Не вижу смысла здесь работать. К тому же, я хотела сообщить, что у вас ничего не получится.

В дверь уже осторожно стучались. Вета отошла в сторону, чтобы посмотреть на настороженное сухонькое лицо Розы, которое просунулось в щель между косяком и дверью.

— Так, как я и говорила, — быстро бросила ей Лилия, совсем не глядя на Вету, словно её не существовало.

Роза, мило улыбаясь, повернулась к Вете.

— Вы, наверное, немного расстроены из-за детей. Кто же вас расстроил, скажите нам фамилии?

Та тяжело выдохнула. Откровенного разговора с Лилией не получалось. Вета хотела взять позицию наскоком, ошарашить Лилию, но у той оказались ещё более далеко идущие планы.

— Меня никто не расстраивал, — выдала она, изображая улыбку. Уголки губ бездарно кривились. — Дети прекрасные, совершенно замечательные дети. При чём тут они?

— Но вы же решили уходить не просто так? — напирала Лилия, постукивая своим карандашом по столу, отчего у Веты едва не случился нервный тик.

Роза и Лилия окружили её, отрезав всякий путь к отступлению. Лаборантка негромко вещала из-за спины:

— Ну что же вы их испугались? Они только шутят и ничего плохого не сделают.

Вета хотела припомнить Розе, как та отсиживалась в подсобке, пока восьмиклассники срывали ей уроки, но мужественно промолчала. В конце концов, всё это кончилось.

— Пишите заявление. — Лилия уже подталкивала к самому краю стола листок бумаги. — И обязательно укажите, кто именно помешал вам работать. Мы примем меры.

Вета покосилась на бумагу, поджала губы.

— Ничего я писать не буду, я просто не выйду на работу, вот и всё.

В мусорном ведре засыхали сентябрьские розы. Уже почти истлевшие, они засыпали лепестками пол вокруг ведра, шипы побелели от старости. Вета перевела взгляд на Лилию: та начала медленно подниматься из-за стола.

— Мы уволим вас по статье! Вас после этого на работу нигде не возьмут!

— Да? — безразлично произнесла Вета. — Хотите, чтобы я рассказала безутешным родителям, что вы сделали с детьми? Кому вы их скормили?

Лилия опустилась на стул. Её руки, косолапо упёртые в столешницу, задрожали. Она вдруг стала старой, и злая морщина прорезалась у рта.

— Веточка, да что вы такое говорите, разве же мы могли… как вы такое подумали… — Бормотала за её спиной Роза, уже совсем безнадёжно, словно отрабатывая положенную программу. Свободного пространства за спиной вдруг стало больше, и Вета почувствовала, что лаборантка вжалась в стену.

— В общем-то, я пришла только сказать, что у вас ничего не получится. Город… или пугало, как вам удобнее? Я его убрала. Не важно, как. Вы его больше не увидите и не услышите. Вы же заметили, что он исчез, правда?

Она проворонила подходящий момент для ухода и всё ещё смотрела Лилии в глаза. Уже совсем не страшные, просто пустые глаза. Кисточки накидки свисали с её плеч мёртвыми цветами.

— Ну тогда пойду, — сказала Вета, снова опуская взгляд на пустой листок бумаги. Как дико и глупо, как она могла вестись на такую идиотскую манипуляцию! Фокусы Лилии подействовали бы разве что на восьмиклассников. Впрочем, теперь не действовали даже на них. — Надеюсь, больше никогда не увидимся.

Роза шарахнулась в сторону, когда Вера протянулась к дверной ручке. У неё появилось новое хобби — уходить. Патетично и не очень, хлопая дверью или спотыкаясь в тёмном коридоре. Уходить.

Хоть бы он теперь вернулся.

Глава 27. Букет сухих листьев

Четвёртое октября. Пока есть, куда идти.

На ночь обещали сильный ветер. Вета не включала радио, но в автобусе, и в магазине, и на лестничной площадке беседовали только об этом. В срочном порядке перегоняли куда-то машины, которые обычно ставили у подъезда.

Усевшись в углу кровати, Вета слушала, как шумит за окнами ветер. Ещё не ураганный, но уже жуткий. Деревья сгибались под его свистом. Она даже не включала в комнате свет: за месяц войны привыкла сидеть в темноте, тем более что свет фонарей и так позволял различить все предметы в комнате.

Потом в окна забарабанил дождь. Резко стемнело. Вета легла прямо на покрывало, не раздеваясь, и принялась смотреть в окно. В рыжем свете фонарей было видно, как чертит на стёклах дождь непонятные символы. Ветер уже не выл, а свистел, задувая в оконные щели, стёкла вздрагивали под его напором, и где-то грохотало, словно срывались листы металла.

Сквозь всё это Вете почудились вдруг голоса. Она почти не спала ночью и поэтому быстро задремала, когда в её сне прозвучали эти голоса. Вета открыла глаза и прислушалась к свисту ветра, надеясь, что крики исчезнут вместе с остатками сна. Но зря. Секунду ветер выл соло, потом за ним снова проступили голоса. Детские, они нестройным хором произносили одно и то же слово, Вета не могла разобрать, какое.

Она подскочила к окну: за мешаниной из мечущихся веток, листьев и мусора колыхались провода. На детской площадке раскачивались качели. Вете почудились мелькнувшие за гаражной пристройкой силуэты — один, два. Она шагнула назад и глубоко вдохнула.

Почудилось. Почудилось, вот и всё. В такой ураган детей из дома не выпустят совершенно точно. У неё просто расшалились нервы — от общения с Лилией и не такое может случиться. Взгляд Веты упал на смятое письмо, которое всё ещё валялось на столе.

«Подростки», — подумала она, — «красивые слова на ветер. Обожаю-ненавижу. Любовь-кровь. Крайности и обещания, которые забываются ещё быстрее, чем высыхают слёзы. Ничего серьёзного они не сделают, ничего».

Она снова легла, но прежнее спокойное отчуждение испарилось. Ей больше не хотелось смотреть на капли, ей чудились бессвязные выкрики, которым воображение тут же дорисовывало истерические нотки.

Вета очнулась в коридоре, когда застёгивала плащ. На лестничных площадках было пусто, лифт не гудел. Она спускалась вниз, слушая, как содрогаются оконные стёкла, и с каждым шагом ругала себя всё сильнее.

Дверь подъезда была заперта на засов, который отпирался только изнутри. Вета царапнула железо, представляя, как будет наперегонки с ветром пытаться закрыть дверь снова. Она решила, что только выглянет на площадку и убедится, что никакие восьмиклассники по улицам не шатаются. Загаражное пространство было хорошо видно с возвышения у подъезда. Вета вздохнула поглубже и дёрнула засов.

В лицо ей тут же ударил ветер, вышиб тепло, сон и все мысли. Как, оказывается, громко шумели деревья! Их шумом наполнился весь город, вот только она не различала в шуме слов, остался угрюмый страшный напев. Под ноги бросилось сухое крошево из листьев. Вета прижалась к двери спиной и с грохотом закрыла её.

На детской площадке скрипели беспризорные качели, по тротуарам неслись обломанные ветки, и, конечно, не было тут ни души. То и дело заправляя волосы за уши, Вета оглядела двор. Ворот плаща трепетал, издавая звук, похожий на шуршание птичьих крыльев.

Ей не показалось, и за гаражами правда мелькнула красная сумка Арта.

От ветра в лицо перехватывало дыхание, волосы то и дело выбивались, она шла, и казалось, вообще не двигалась с места. Когда до ближайшего гаража осталось протянуть руку, Вета так и сделала, и ухватилась за выступ в кирпичной кладке. Вокруг не осталось больше звуков, кроме воя ветра, и она опять подумала, что всё почудилось. Не могли же восемь восьмиклассников стоять молчаливыми истуканами и наблюдать из своего убежища за тем, кто она пытается пройти двор наискосок.

Оказалось, что могли. Они стояли неровным полукругом в закутке из забора с одной стороны и гаражей с двух других. Здесь стены чуть-чуть прикрывали от ветра, и Вета смогла отдышаться. Она с удивлением поняла, что слышит своё дыхание, а значит, сможет услышать и их слова.

— Мы написали вам письмо, — первой сказала Руслана, волосы которой растрепались, и она была теперь похожа на ведьму — бледное лицо едва выглядывало из беспорядка чёрных прядей.

— Ты написала, я знаю, — кивнула Вета. Она не хотела думать о том, как выглядит. Она не хотела думать о том, что идёт на поводу у кучки сумасшедших подростков, которые рискуют жизнями ради принципа.

— Почему вы нам не ответили? — Руслана заправила прядь за ухо — совершенно бесполезный жест.

Вете спину лизал холод. Она терпеть не могла ощущать на себе эти восемь пар глаз, сразу вспомнилось нехорошее начало её работы в школе, а она ведь так не хотела возвращаться.

— Потому что мне нечего вам отвечать. У вас есть родители и учителя, пусть отвечают они.

Руслана открыла рот и тут же захлопнула. Вете показалось, она слышала, как клацнули зубы.

— Вы — наш классный руководитель, — отозвалась справа Вера.

Вета обернулась: волосы той были заправлены за ворот белой кофты, глаза стали узкими от злости.

— Уже нет.

Она вдруг почувствовала себя с ними — как с равными. Восьмиклассники, и разница в возрасте не так уж велика, чтобы цедить слова сквозь зубы.

— Так значит, вы всё-таки от нас отказались? — Вера склонила голову на бок, словно примериваясь для выстрела.

Слева хохотнул Арт. Он возвышался там, и Вета постоянно чуяла его присутствие кожей, так бывает, когда ждёшь ножа в спину.

— Да, я плохой учитель, — лёгко согласилась Вета и, наверное, отобрала у них следующую фразу — Руслана собиралась сказать то же самое. Вета и не ждала, что её будут разубеждать и звать обратно, напротив. Просто пришло время, когда неплохо бы уже принять все свои ошибки. Она перестала быть учителем, а значит, больше не обязана была говорить умные и правильные вещи. Она стала просто человеком.

Молча Алейд взяла Руслану за локоть, но та резко дёрнулась.

— Вот так, да? — почти закричала она. — Получается, что так всё просто — подписали бумажку и выкинули нас всех в мусорное ведро?

— Нет, — сказала Вета честно, — всё не так просто.

Она давно замёрзла, заледенели даже пальцы в карманах плаща, но мысль о том, чтобы уйти, угасла, так и не родившись до конца.

— Мы просто не хотели умирать, — выдохнула Алейд и спрятала глаза. Она говорила тихо, как и всегда, но ветер не заглушал голоса здесь. «Может, магия», — подумала тогда Вета.

— Я знаю. Вы и не умрёте, его больше нет. — Ей смертельно захотелось размять шею, она физически ощущала взгляд Арта. — Вы все можете успокоиться и пойти домой. Всё кончилось.

— Да? — с вызовом крикнул кто-то у неё за плечом. Кажется, Марк.

Вета быстро обернулась, но в единственном выходе из гаражного закутка мельтешили ветки, а здесь царило относительное спокойствие, хоть и было холодно, а волосы то и дело лезли в лицо.

— Мы не хотим жить в мире, где нас могут вот так убить, ни за что, — сказала Руслана, и Вета увидела, как трясутся её побелевшие руки.

Вета молчала, думая о всплесках гормонов, об угрозах, о любви. Только массовых суицидов ей ещё не хватало. Лилия вряд ли закричит, но всё же неприятно. Она предложила:

— Я позвоню вашим родителям, и пусть они прибегают сюда, вас искать. Идёт?

Вета скрестила руки на груди, чтобы сохранить последние крохи тепла. Руслана смотрела исподлобья, Вера дёргала пуговицу с кофты, словно хотела оторвать. Те, кто стоял за спиной Веты чуть слышно бросались словами — она почти вздрагивала каждый раз.

— Пойдёмте, — спокойно произнёс вдруг Арт. — Не видите что ли, она нам не верит.

Вета повернулась к нему, и оказалось, что он точно так же скрещивает руки на груди.

— Молодец, что в жилетке, — сказала она, окидывая Арта взглядом. Из-под куцей куртки у него и правда торчала синяя форменная безрукавка, и он тут же злобно дёрнул куртку вниз.

Вета поднесла руку к губам, побарабанила пальцем по подбородку.

— Знаете, когда вы извинились в первый раз. — Справа от себя Вета уловила движение — это Алиса вскинула голову. — Я размечталась о том, как всё будет хорошо. Как мы обязательно сходим все вместе в кино. Съездим в больницу к Ронии, когда она ляжет на плановое обследование. Её мама сказала мне, что это скоро. И обязательно будем немножко разговаривать по душам с девочками.

Она усмехнулась, снова оборачиваясь и ловя взгляд Арта. Никуда он не ушёл, бросил сумку на землю и теперь грел руки в карманах.

— Да, не удалось. Не получилось у нас с вами. Так что мне, по-вашему, в петлю после этого лезть? Устроили тут демоны знают что со своей любовью. И раз уж вас притащили во взрослую жизнь, имейте смелость признать, вы вели себя как дети.

Арт сзади сердито засопел. Алейд вздрогнула, подняла голову.

— Вы сердитесь на нас?

Вета искренне улыбнулась. У неё так редко появлялось желание прижать к себе ребёнка, погладить по голове, сказать, что всё будет хорошо. И сейчас оно вдруг возникло.

— А сердится и обижается ведь только тот, кто любит, правда? Безразличный не стал бы. Не важно, что я держала вас в живых, выбиваясь из сил, пока вы устраивали погромы в кабинете биологии. Но так вышло, что всё кончилось. Не нужно больше показательных акций.

— Вы знаете, как страшно? — спросила Алейд, низко склонив голову. Ей взгляд даже исподлобья не был злым.

— Я знаю.

Сзади тяжело выдохнули, так что дуновение пощекотало Вете шею. Она покусала губы, не зная, стоит ли говорить им. Всё было глупо, но рвалось само.

— Вы по-прежнему думаете, что я вас не люблю?

Она не дала никому ответить, махнула рукой и отвернулась.

— Идёмте домой, хоть в тепле побудем.

Ветер взвыл с новой силой. Ноги, которые уже давно покрылись мурашками, теперь стали совсем бесчувственными от холода. Вета ещё раз заправила прядь за ухо и пошла, удерживая на груди плащ, теперь ей казалось, что ветер непременно сорвёт его, и отскочат с треском пуговицы.

Совсем стемнело, когда приехала мама Арта. Она играла ключами от машины и по-деловому выясняла, кому по пути с ними. Сына она при всех дёрнула за ухо:

— Ты что тут вообще забыл? Сказано же тебе, дома сиди!

Вета рассматривала металлическую пуговицу на её стильной куртке и мысленно рассказывала ей обо всем. О том, как город забирал детей, и как они потом собирались уйти из жестокого мира.

— Извините, Елизавета Николаевна, — сказала мама Арта на прощание, и Вете почудилось, что её уже не так сильно ненавидят. — Они больше не будут вас беспокоить.

Дольше всех у неё задержались Алейд, Алиса и Марк. Они по очереди пили чай из единственной чашки, рядком сидели на кровати и просили рассказать о «внешнем» мире. Вета говорила что-то, уставившись в окно.

Ветер давно стих, оставив на дорогах ковёр из сухих листьев и обломанных веток.

— А хотите мы вам всё расскажем? — предложила вдруг Алиса.

Вета вздрогнула от неожиданности.

— Расскажите.

Она не сняла плащ, только расстегнула, и длинный пояс теперь свисал до пола, а волосы так спутались, что если попробовать их расчесать — обязательно вырвешь клок.

— Вы, наверное, подумали, что он был всегда? Но это неправда, сначала его не было.

Алейд отодвинулась от Алисы и отвернулась, как будто её очень интересовал узор на обоях. На совершенно смятой кровати она сидела, поджав ноги, и ни на кого не смотрела. Алиса наоборот, вся подалась вперёд, поймав Вету в ловушку — теперь она не смогла бы отвернуться, как бы этого ни хотела.

— Ну я даже не помню, кто первый предложил, — протянула Алиса, покачивая головой. — Кто-то из мальчишек.

— Арт, — резко выдал Марк, как будто каркнул.

— Наверное. Нам просто надоело. Вечно нас пугают войной, вечно чуть что нужно нестись в убежище! Вы что, думаете, у нас такое первый раз? Да у нас всю жизнь так. И в темноте сидим по вечерам, и чуть что по подвалам прячемся. Даже погулять и то нельзя.

Она вдруг опустила взгляд и совсем по-взрослому вздохнула. Исчезли ямочки на щеках, хотя Вета думала, они вечны.

— Вы думали, он защитит вас?

— Ну да, он же должен был нас защищать, это ведь мы его создали. Мы не знали, что так получится. Сначала он там мелочи требовал — срезанные волосы, кровь на платочке. Потом кого-то из наших потянуло к отрытому окну. На восьмом этаже. Не выпрыгнули тогда, но испугались. Мы побежали жаловаться учителям — родителям боялись сказать. Конечно, когда уже очень страшно стало. Но мы же не думали, что нас никто не будет спасать.

В наступившей тишине все тяжело дышали, и бился в стёкла уже совсем нестрашный ветер.

— А вы точно знаете, что он ушёл? — спросила Алейд, до крови кусая губы.

Вета рассеянно посмотрела на неё.

— Да, я точно знаю. Думаю, вам лучше про него забыть. Хотя это сложно, я понимаю. Я обещаю, что он к вам не вернётся.

Она ушла к окну и задёрнула плотные шторы. Ветер постучался ещё, поскулил под карнизом и улетел.

Ближе к ночи пришёл папа Алейд, похожий на геолога, зачем-то стал пожимать Вете руку. Он говорил, что очень рад, а Вета всё хотела сообщить ему о своём увольнении, но так и не решилась. Это было бы, наверное, не к месту и не ко времени.

Они ушли, и в непривычно пустой и тихой квартире она снова села ну стул, уложила на коленях пояс плаща. Горела лампа под потолком — и не гасла. Вета подумала, что пропустила вечерние новости, что, наверное, включать радио уже бесполезно, но всё-таки пошла и включила. На всех частотах шипели помехи.

От нечего делать она сполоснула чашку, умылась сама. Какой долгий вечер.

За окнами кухни темноту разгоняли жёлтые фонари. Вета подошла к окну, постояла, упираясь руками в подоконник. Стекло слабо дрогнуло от порыва ветра. Она улыбнулась и потянула створку на себя.

В комнату ворвался тихий гул, похожий одновременно на шум воды в трубах и далёкий стук поезда. Ветер скользнул по её лицу, по шее, под плащ, осторожно тронул волосы.

— Ты вернулся, — сказала Вета. — Значит, не сердишься больше?

Мигнули фонари у подъездов, погасли и снова вспыхнули их отражения в низком небе.

— Я скучала, — просто призналась Вета. — Веришь?

Она подставила лицо навстречу запаху прелых листьев и асфальта под дождём.

— Конечно, я люблю тебя.

Ей на подоконник ветер принёс пучок чудом уцелевших ещё ярко-жёлтых кленовых листьев.

Эпилог

— Давай заберём её себе? — сказал Мир, оборачиваясь в сторону школы.

Мигнул светофор, и машины тронулись с перекрёстка. Миру пришлось отвернуться, но он всё-таки повторил, побарабанив пальцами по рулю:

— Давай? Мне её жалко. Посадим в большой аквариум, может, она оставит свои мечты о побеге?

— Ну уж нет, — фыркнула Вета. При одном воспоминании о черепахе её пробирала дрожь, и холодные мурашки ползли по спине.

Весной в школе сдохли два кролика — она узнала об этом тоже от Мира и только пожала плечами: «Я же говорила лаборантке, что нужно тащить их к ветеринару. А она: антибиотики, антибиотики!»

— А что, правда, — предложил тогда ей он. — Приходи в музей работать. Будем вечерами вместе сидеть, разве сложно? И Лилия уволилась.

Он тут же отвернулся, сделал вид, что занят своими бумагами, потому что — Вета знала — её лицо превратилось в злую, жёсткую маску, губы сложились в тонкую ниточку. Внутри стало очень холодно и пусто.

— Я никогда не вернусь в школу.

— Да ладно, я же только предложил.

Если ей случалось попасть в тот район, она тратила время, мёрзла, убивала ноги в неудобных туфлях, но обходила школу десятой дорогой.

— Приехали. — Мир отстегнул ремень безопасности.

Рядом с высоким белым зданием толпились студенты. «Студенты — совсем не то, что школьники», — думала Вета, каждый раз входя в университет, но ей всё равно становилось слегка не по себе среди этих молодых, ярко одетых, постоянно хохочущих людей и… магов. Не тринадцатилетних, но всё же.

Хорошо хоть научный руководитель пока не заставлял Вету вести занятия. Может, когда-нибудь потом, когда она успокоится, станет уверенней в себе.

Возле кафедры Вета попрощалась с Миром, мимолётно поцеловав его в щёку.

— До вечера.

Летом она приехала в родной город. Тётя очень обрадовалась, приготовила столько еды, что не вмещалось в старенький холодильник. Мама достала целых десять плиток дефицитного шоколада, и Вета не стала ей говорить, что в закрытом городе уже объелась им. По просьбе тёти Вета даже сходила в университет к Ми, хоть и нельзя было сказать, что такое решение далось ей просто. Ми улыбалась, расспрашивала, хвалила новое платье Веты и туфли — таких здесь не было ни у кого, — рассказывала о новом приборе. Потом махнула рукой на обиды и спросила, не хочет ли Вета вернуться.

А та в ответ рассказала о новой интересной теме для научной работы. Красочно разрисовала перспективы и даже показала новую статью. Ми вежливо улыбнулась в ответ.

У Веты было две недели законного отпуска, но через три дня её невыносимо потянуло обратно. Когда позвонил Мир, она вдруг расплакалась в телефонную трубу, различив на заднем фоне знакомый гул, похожий на шум ветра в сухих листьях. Мир растроганно принялся её успокаивать.

— Любишь его, да? — спросила тётя особым тоном. Они так немножко секретничали, сидя вечером на продуваемой сквозняком кухне, пили чай. Никогда раньше они не говорили по душам.

— Люблю, — призналась Вета, и ощутила, как кривит губы глупая улыбка. Сердце сладко дёрнулось. — Люблю… у меня в жизни всегда будет только один мужчина.

И ей показалось, что фонарь под окном подмигнул ей рыжим глазом.

© Copyright Чурсина Мария Александровна (imperatrizamagov88@mail.ru), 18/06/2013.

В тексте использованы цитаты: М. Яснов, В. Меладзе, Флёр

Оглавление

Пролог

Глава 1. Город без голоса

Глава 2. Без лица

Глава 3. Никогда не улыбайся

Глава 4. Слова и соль

Глава 5. По кругу

Глава 6. Уважаемые жильцы

Глава 7. Серые ленты

Глава 8. Скажи, что не сможешь

Глава 9. Голоса улиц

Глава 10. Если что

Глава 11. Прибывшие из снов

Глава 12. Ты забыла давно

Глава 13. Это был дождь

Глава 14. О, боги

Глава 15. Без тени сомненья

Глава 16. Мёртвые дочери

Глава 17. Главные враги

Глава 18. Птицы вместо богов

Глава 19. Темнота

Глава 20. Отступления

Глава 21. Одна дорога

Глава 22. Следы наверх

Глава 23. Честные слова

Глава 24. Без видимых причин

Глава 25. Комната с видом на набережную

Глава 26. Стены из тонкого стекла

Глава 27. Букет сухих листьев

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg