«Стальные останки»

Стальные останки (fb2) - Стальные останки [= Сталь остается] [litres] (пер. Наталья Георгиевна Осояну) (Страна, достойная своих героев - 1) 2097K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ричард К. Морган

Ричард Морган Стальные останки

Посвящается моему отцу,

Джону Моргану,

за то, что носил меня над водорослями

– Сдается мне, ты относишься к смерти, как к другу, – пробормотала она. – Странно, когда у молодого человека такие друзья.

– Смерть – единственный верный друг в этом мире, – сказал он с горечью. – Друг, который всегда рядом.

Пол Андерсен. «Сломанный меч»

Глава 1

Когда человек, определенно находящийся в здравом уме, сообщает, что недавно усопшая мать пыталась залезть в окно спальни, чтобы сожрать его, вариантов два. Можно принюхаться к дыханию, проверить пульс и зрачки, выясняя, не проглотил ли он какую-нибудь гадость, или поверить на слово. Впустую применив первый образ действий к Башке Наставнику, Рингил с деланным вздохом отложил пинту и пошел за своим широким мечом.

Говорили, пробираясь через кабак, он бормотал: «Снова-здорово…»

Рингилов меч, полтора ярда закаленной стали, висел над камином в ножнах, сплетенных из сплавов, неведомых людям, хотя любой кириатский ребенок старше пяти лет смог бы их назвать. У самого меча тоже было имя на кириатском языке, как у всего, изготовленного кириатами оружия, но этот витиеватый титул многое терял в переводе. «Гость желанный в Доме Воронов и иных Пожирателей Падали, вслед за Воинами грядущих» – приблизительно так Арчет сумела его перевести, поэтому Рингил решил называть свое оружие Другом Воронов. Имя не очень ему нравилось, но было звучным, как и полагается знаменитому мечу. К тому же хозяин постоялого двора, мужик прозорливый, не бедный и знающий, как приумножить богатство, соответствующим образом переименовал заведение. Так что было поздно что-то менять. Местный художник нарисовал сносное изображение Рингила, который орудовал Другом Воронов в Виселичном Проломе, и оно теперь болталось снаружи, у всего мира на виду. Взамен Рингил получал кров и стол, а еще – возможность рассказывать байки о своих подвигах заезжим гостям в кабаке, рассчитывая на их подачки.

«Ко всему этому, – иронично отметил Рингил в одном из писем, адресованных Арчет, – прилагается избирательная слепота по отношению к некоторым постельным утехам, кои гарантировали бы твоему покорному слуге медленную смерть на колу в Трелейне или Ихельтете. Статус героя в Виселичных Водах, похоже, предполагает особую привилегию, не доступную обычным гражданам в наши праведные времена». А еще, как он предполагал, никто не затевает охоту на извращенцев, когда намеченная жертва имеет репутацию человека, который превращает опытных фехтовальщиков в мертвечину быстрее, чем падает дуэльная перчатка. «Слава, – накарябал Рингил, – все-таки приносит некоторую пользу».

Меч над камином был заключительным штрихом. Закрепить его там придумал тот же хозяин постоялого двора. Теперь он пытался убедить местную знаменитость давать уроки дуэльного мастерства на конюшне. «Скрестите мечи с героем Виселичного Пролома, 3 элементаля имперской чеканки за полчаса». Рингил пока не понимал, докатился ли он до такого. И видел, что преподавание сделало с Башкой.

Так или иначе, он вытащил Друга Воронов из ножен со скрежещущим лязгом, небрежно закинул на плечо и вышел на улицу, не обращая внимания на взгляды публики, которую час назад потчевал байками о подвигах. Он предположил, что они последуют за ним хотя бы часть пути к дому наставника. От этого не будет вреда, если его догадки о том, что происходит, оправдаются. Хотя при первых признаках неприятностей зеваки, скорее всего, дадут деру. В общем, их нельзя винить. Они крестьяне и торговцы, ничем ему не обязаны. Примерно треть из них он до этого вечера даже не видел. Вступительный комментарий к трактату о тактике боев мелких подразделений, который Военная академия Трелейна вежливо отказалась опубликовать под его именем, гласил: «Если вы не знаете людей за вашей спиной по имени, не удивляйтесь, когда они не последуют за вами в бой. С другой стороны, если последуют, тоже не удивляйтесь, ибо существует бесчисленное множество других факторов, которые стоит принимать во внимание. Лидерство – товар ненадежный, его нелегко произвести или понять». Простая истина, почерпнутая на кровавой передовой одной из самых омерзительных военных кампаний, какие знавали нынешние поколения жителей свободных городов. И все же, как деликатно выразился лейтенант-редактор из Трелейна в ответном письме, это было «чересчур расплывчато, чтобы Академия сочла материал пригодным для обучающихся. Именно эта двойственность, как и любая другая, вынуждает нас отклонить вашу рукопись». Прочитав последнюю фразу на пергаменте, Рингил заподозрил в лейтенанте родственную душу.

На улице было холодно. Выше талии он носил только кожаный колет с просторными полудлинными рукавами из парусины, а вдоль хребта здешней местности спускалась не по сезону ранняя прохлада с Маджакских возвышенностей. Пики гор, в тени которых притулился городок, уже венчали снежные шапки, и это предвещало, что Виселичный Пролом к Падрову кануну сделается непроходимым. Люди снова начали болтать про олдрейнскую зиму. Уже несколько недель ходили слухи, будто скот на высоких выгонах воруют волки и прочие, менее прозаичные хищники; о леденящих душу встречах и наблюдениях на горных перевалах. Не все можно было отвергнуть как фантазии. В этом, как подозревал Рингил, и крылся источник проблемы. Домик Башки Наставника располагался в конце одной из поперечных улиц и задней стеной был обращен к местному кладбищу. Как несравнимо превосходящий ученостью прочих жителей Виселичных Вод – не считая обитающего в городке героя, – Башка по умолчанию стал храмовым служителем и вместе с одеждами священника получил это жилище. А в плохую погоду кладбища становились прекрасным источником мяса для падальщиков.

«Быть тебе великим героем, – однажды предсказала гадалка в Ихельтете по плевку Рингила. – Ждет тебя множество битв, и много врагов падут от твоего клинка».

И ни слова об истреблении вредителей в пограничном городишке, размером не больше одной из трелейнских приречных трущоб.

Вдоль главных улиц и набережной Виселичных Вод были закреплены фонари, остальной части городка приходилось довольствоваться светом Ленты, в такую облачную ночь довольно скудным. В точном соответствии с ожиданиями Рингила, толпа поредела, как только он ступил на неосвещенную улицу. Когда стало ясно, куда он направляется, больше половины сопровождающих испарились. Он дошел до угла улицы Башки, ведя за собой неплотную группу из шести или восьми человек, но к моменту, когда поравнялся с домом наставника – дверь все еще была распахнута, как владелец ее оставил, удирая в ночной сорочке, – позади не было ни души. Обернувшись, Рингил бросил взгляд туда, где в дальнем конце улицы топтались зеваки. Изогнул губы в ироничной улыбке и крикнул:

– А теперь держитесь подальше!

Среди могил нечто издало низкий, гулкий вопль. От этого звука Рингил покрылся гусиной кожей. Он снял Друга Воронов с плеча и, настороженно выставив его перед собой, шагнул за угол домика.

Ряды захоронений поднимались по склону холма, где на выступах горного гранита город уже не мог расширяться. Большинство надгробий представляли собой простые плиты, высеченные из того же камня, что и гора, отражая флегматичное отношение местных к смерти как таковой. Но тут и там попадались ихельтетские склепы с более замысловатой резьбой и пирамиды из камней, под которыми хоронили своих мертвецов северяне – эти курганы были украшены шаманскими железными талисманами и выкрашены в цвета клана покойника. Рингил старался не приходить сюда; он помнил слишком многие имена на камнях и мог вызвать в памяти лица очень многих мертвых чужаков. Отряд, полегший под его началом в Виселичном Проломе в знойный летний день девять лет назад, имел пестрый состав, и лишь у некоторых чужеземцев нашлись родственники с деньгами, которые смогли увезти сыновей домой для погребения. Кладбищенские земли, простирающиеся тут и там на склонах гор, были испещрены последними пристанищами этих одиночек.

Рингил шел все дальше по кладбищу, переступая на полусогнутых ногах. Над головой разошлись тучи, и кириатский клинок блеснул в неожиданно пролившемся свете Ленты. Вопль не повторился, но теперь он мог различить более тихие и тайные звуки, свидетельствовавшие, как он понял без особого восторга, что кто-то роет землю.

«Быть тебе великим героем».

Ну да, еще бы…

Он нашел мать Башки, которая, как ему сперва показалось, рылась в грязи у основания свежего надгробия. Саван покойницы был порван и испачкан, обнажая гнилую плоть, которую он унюхал на расстоянии в дюжину шагов по ветру, невзирая на холод. Отросшие после смерти ногти издавали неприятный скрежет, когда она пыталась открыть частично раскопанный гроб.

Рингил поморщился.

При жизни эта женщина его не любила. Будучи храмовым служителем и священником, ее сын должен был презирать Рингила, никчемного дегенерата и растлителя молодежи. Вместо этого, как школьный учитель и достаточно образованный человек, Башка оказался слишком просвещенным, чтобы это принесло ему благо. Добродушное отношение к Рингилу и философские дебаты, которые они иной раз вели в таверне до глубокой ночи, обеспечили ему резкие выговоры от заезжих старших священников. Хуже того, нехватка порицающего рвения создала Башке в религиозной иерархии репутацию, которая гарантировала, что он навеки останется скромным учителем в захолустном городе. Мать, естественно, обвиняла дегенерата Рингила и его тлетворное влияние в том, что сын не получает повышения; он не был желанным гостем в доме школьного учителя, пока она не испустила дух. Это случилось внезапно, в прошлом месяце, после быстрой и неумолимой лихорадки, насланной, видимо, по ошибке, каким-то чрезмерно занятым богом, упустившим из виду ее безграничную добродетель в вопросах религии.

Стараясь не дышать через нос, Рингил постучал Другом Воронов плашмя о ближайшее надгробие, чтобы привлечь внимание покойницы. Сперва она не услышала производимого им шума, но потом труп извернулся, и Рингил обнаружил, что смотрит в лицо, чьи глаза давно сожрали маленькие твари, которые обычно занимаются такими вещами. Челюсть отвисла, большая часть носа исчезла, а плоть на щеках покрылась пятнами и дырами. Просто удивительно, что Башка ее узнал.

– А ну, вылезай, – сказал Рингил, поднимая меч.

Оно послушалось.

Оно вылезло через грудную клетку покойницы с треском и хлопаньем: трупоклещ в целый ярд длиной, не считая усиков-придатков, управляющих конечностями мертвого тела. Он был серого оттенка и во многом напоминал гладкокожего опарыша. Тупая морда существа оканчивалась чавкающими челюстями, покрытыми роговыми гребнями, которые могли дробить кости; Рингил знал, что хвост выглядит примерно так же. Трупоклещи выделяли отходы через поры кожи по всему телу, и эта субстанция, как и их слюна, была смертельно разъедающей.

Никто не знал, откуда они появились. Предания гласили, что прожорливые твари сперва были сгустками ведьминых соплей, отхаркнутых и оживленных злыми хозяйками по причинам, о которых большинство историй высказывались весьма расплывчато. Официальная религия настаивала на том, что они обычные слизняки или личинки, одержимые душами злых мертвецов, либо демонические гости из какого-то кладбищенского ада, где гнили духовно недостойные, пребывая в своих могилах в полном сознании. У Арчет была чуть более здравая теория, согласно которой трупоклещи являлись мутантами, явившимися на свет несколько веков назад в результате кириатских экспериментов с низшими формами жизни – существами, предназначенными для более эффективного уничтожения мертвых, чем обычные падальщики.

Какой бы ни была правда, никто точно не знал об уровне интеллекта трупоклещей. Однако на протяжении своей эволюции, естественной или нет, они научились использовать трупы, которыми питались, для уймы разных целей. Тело становилось укрытием или вместилищем для яиц; если оно не сильно разложилось, могло стать средством быстрого передвижения или маскировки, а еще, в случае людей или волков, инструментом для рытья. Именно использование человеческих трупов вызывало череду сообщений о зомби на Северо-Западе во время суровых зим.

Рингил изредка задавался вопросом, могли ли трупоклещи манипулировать останками в качестве игры. Это была полностью его жуткая идея, родившаяся после того, как он впервые прочел об этих существах в рассказах тех, кто побывал в Кириатских пустошах. В конце концов, как рассудительно заявил он библиотекарю своего отца, собственные выделения трупоклеща могли разъесть деревянный гроб почти так же быстро, как его открыли бы разлагающиеся руки трупа – так зачем им утруждаться? По мнению библиотекаря, а позже и отца, Рингил был юношей с очень больным воображением, которому надлежало сосредоточиться на более естественных занятиях, к коим пристрастились его старшие братья – верховой езде, охоте и постельных развлечениях с местными девчонками. Его мать, которая, несомненно, кое-что подозревала, предпочла промолчать.

Одна-две предыдущие встречи с этими существами также подсказывали Рингилу, что они бывают очень…

Высвободив тело из клетки ребер, трупоклещ сиганул прямиком на него.

…проворными!

Он довольно неуклюже рубанул вбок и успешно отбил тварь влево. Она ударилась о надгробие и упала на землю, корчась, рассеченная ударом почти надвое. Рингил снова опустил меч и закончил работу, с отвращением поджав губы. Две половинки разрубленного существа некоторое время извивались и дрожали, потом затихли. Демоны и злые духи, похоже, не могли справиться с такими повреждениями.

Рингил, однако, знал, что трупоклещи перемещаются группами. Когда изогнутый слизистый усик коснулся щеки, он уже поворачивался к новому врагу. Там, где на щеку попали капли выделений, кожа горела. Нет времени вытираться. Он заметил существо, свернувшееся на вершине ихельтетской гробницы, и, не раздумывая, проткнул. Усики отпрянули, и тварь с сердитым стрекотом издохла. Тут же раздался стук по другую сторону гробницы, и Рингил заметил движение. Он обошел вокруг обработанной каменной плиты и увидел двух клещей поменьше, которые вылезали из остатков сгнившего гроба и его столь же сильно разложившегося содержимого. Один удар сверху вниз фатальным образом рассек обоих пополам, и из ран хлынули телесные жидкости, словно белесое масло. Он повторил, на всякий случай.

Пятый клещ приземлился ему на спину.

Рингил поступил бездумно. Уже потом догадался, что им двигало чистое отвращение. Он с воплем уронил меч, дотянулся до завязок колета и разорвал их обеими руками. Тем же движением наполовину стряхнул с себя одежду, пока трупоклещ еще не успел разобраться, что это не его кожа. Колет осел под тяжестью существа, что и помогло Рингилу освободиться. Усики вокруг его талии и плеч еще ползли друг к другу, и им не хватило времени, чтобы усилить хватку, сопротивляясь движению. Его левая рука вырвалась, он развернулся и, как дискобол, зашвырнул колет вместе с трупоклещом правой рукой подальше в надгробия; услышал, как тварь ударилась о что-то твердое.

Усики успели коснуться груди и спины – позже там появятся рубцы. Рингил схватил Друга Воронов и зашагал вслед за колетом, напрягая зрение и слух на случай, если в стае еще кто-то остался. Он нашел свою одежду частично растворившейся у основания древней, поросшей мхом плиты вблизи кладбищенской границы. «Для броска с места неплохо». Трупоклещ еще пытался выпутаться из кожи и, сбитый с толку, затрепыхался, когда подошел Рингил. Обнажив челюсти, существо зашипело, будто новый меч в охлаждающей лохани.

– Ну да, ну да, – пробормотал Рингил и, опустив Друга Воронов острием вниз, пригвоздил клеща к земле. С мрачным удовлетворением проследил, как тварь умирает. – Я его сегодня впервые чистым надел, засранец ты маленький.

Он пробыл среди могил достаточно долго, чтобы ощутить холод и испытать прилив интереса к маленькому, но отчетливому брюшку, грозившему потихоньку испортить талию узкобедрой фигуры. Новые трупоклещи не появились. Рингил взял незагрязненный клочок своего колета и с его помощью бережно очистил синеватый клинок Друга Воронов от телесных жидкостей. Арчет настаивала, что кириатскому лезвию не страшны никакие разъедающие вещества, но ей случалось и ошибаться в таких вопросах.

Взять хотя бы окончательный результат войны.

А потом Рингил вспомнил, что существа прикоснулись к нему, и, словно по команде, волдыри начали гореть. Он тер волдырь на щеке, пока тот не лопнул, и от слабой боли получил что-то вроде жестокого удовольствия. Не то чтобы героическая рана, но это все, что он сможет показать в качестве итога вечерних стараний. Никто не придет сюда, чтобы взглянуть на последствия бойни, пока с рассветом не станет безопасно.

«Впрочем, ладно – может, ты наплетешь достаточно, чтобы хватило на пару пинт и тарелку курятины. Или Башка из чистой благодарности купит тебе новый колет, если у него останутся деньги после новых похорон матери. А тот конюх с волосами словно пакля прислушается к тебе и будет достаточно впечатлен, чтобы не заметить пузо, которое ты старательно нарабатываешь».

Потом, после паузы: «Ага, еще, может быть, твой отец снова вписал тебя в завещание. Вдруг ихельтетский император на самом деле извращенец».

Последнее вызвало усмешку. Рингил Ангельские Глазки, покрытый шрамами герой Виселичного Пролома, тихонько рассмеялся посреди стылого кладбища и окинул взглядом молчаливые надгробия, будто его давно павшие товарищи могли оценить шутку. Тишина и холод промолчали в ответ. Мертвые остались неподвижны и равнодушны, какими были уже девять лет. Улыбка Рингила медленно угасала. По спине пробежал мороз.

Он встряхнулся.

Закинул Друга Воронов на плечо и отправился искать чистую рубашку, какую-нибудь еду и благожелательную публику.

Глава 2

Солнце умирало среди рваных облаков синюшного цвета, на дне неба, которое казалось бесконечным. Ночь окутывала луговые степи с востока, неизменный ветер с ее приходом становился все холоднее. «Вечера здесь какие-то болезненные, – сказал Рингил однажды, незадолго до отъезда. – Такое чувство, будто что-то теряешь с каждым заходом солнца».

Эгар Драконья Погибель, который никогда точно не знал, что его друг-педик замышляет в таком настроении, не мог понять эти слова и сейчас, спустя добрых десять лет. И не мог взять в толк, с чего они пришли на ум.

Он фыркнул, лениво поерзал в седле и задрал воротник овчинного тулупа. Бездумный жест, на самом деле ветер его не беспокоил. В это время года он давно не чувствовал холода – «Ага, погоди, вот придет настоящая зима и придется мазаться жиром!» – но вычурная привычка зябко кутаться в одежду была частью целого гардероба характерных черт, которые он приволок с собой из Ихельтета, да так и не удосужился от них избавиться. Всего лишь похмелье, как южные воспоминания, упрямо не желавшие тускнеть, и смутное отчуждение, которое упомянула Лара в совете, прежде чем покинуть его и вернуться в юрту своих родителей.

«Эх, скучаю я по тебе, девка».

Он приложил все усилия, чтобы сопроводить эту мысль подлинной меланхолией, но не вложил в нее душу. Драконья Погибель не скучал по Ларе. За последние шесть-семь лет он зачал, наверное, дюжину визгливых свертков от ворот Ишлин-ичана до воронакских поселений в далекой северо-восточной тундре, и, по меньшей мере, половине матерей в его чувствах было отведено такое же место, как бывшей жене. Брак оказался совсем не тем, что обещала порожденная валянием в летней траве страсть, из которой он проистекал. На клановом собрании по поводу развода он большей частью испытывал облегчение. Возражал только для вида, чтобы Лара не рассвирепела еще сильнее. Заплатил все, что ей причиталось по соглашению, и через неделю трахал очередную скаранакскую доярку. Они чуть ли не кидались на него теперь, новоявленного холостяка.

«И все же. Вышло как-то неблагопристойно».

Он поморщился. «Благопристойность» не относилась к словам, которыми пользовался скаранак. На хрен ему сдалось такое словечко? И все же оно застряло в башке вместе со всем, что он привез с юга. Лара права – не стоило давать брачный обет. И не дал бы, но увидел ее глаза, когда она лежала в озаренной сумеречным светом траве и открылась ему – ее пронзительные зрачки с нефритовым отблеском, от которых проснулись воспоминания об Имране и спальне, увешанной муслином.

«Да, глаза, и еще сиськи, сынок. Сиськи у ней были такие, что даже старик Уранн продал бы за них душу».

Это больше похоже на правду. Такая мысль и впрямь могла прийти в голову маджакскому кочевнику.

«На хрен ты дурью маешься? Лучше вспомни, чем небо тебя благословило».

Эгар поскреб жестким ногтем под шапкой из буйволовой кожи и уставился на озаренные закатным светом фигуры Руни и Кларна, которые подгоняли стадо, направляя его обратно к лагерю. Каждый буйвол из тех, что он видел, принадлежал ему, уже не говоря о долях, которыми он владел в ишлинакских стадах дальше к западу. На красно-серых клановых вымпелах, прицепленных к древкам копий – его собственного и помощников, – маджакскими письменами значилось его имя. Он был известен в степях; в какой бы лагерь ни явился, везде бабы падали перед ним, раздвинув ноги. Пожалуй, нынче ему по-настоящему не хватало только ванны с горячей водой и приличного бритья – маджакам и то, и другое было, в общем-то, без надобности.

«Пару десятилетий назад, сынок, ты и сам в таком не нуждался. Помнишь?»

Еще бы. Двадцать лет назад мировоззрение Эгара, насколько он мог припомнить, не сильно отличалось от взглядов соплеменников. Что плохого в холодной воде, общей парилке раз в несколько дней и славной бороде? Они же не какие-нибудь изнеженные хреновы южане с их вычурными манерами и мягкой бабской кожей.

«Ага. Но двадцать лет назад ты был невежественным мудаком. Двадцать лет назад ты бы свой хрен от рукояти меча не отличил. Двадцать гребаных лет назад…»

Двадцать гребаных лет назад Эгар был заурядным маджакским пастушком с пушком на подбородке. Он ни разу не покидал степи, но мнил себя опытным, так как потерял невинность в Ишлиничане, куда его взяли старшие братья; зато бороду не смог бы отрастить даже под страхом смерти. Он безоговорочно верил во все, что говорили отец и братья – а они, в основном, говорили, что в целом мире не сыскать таких суровых и крепких выпивох и бойцов, как маджаки, а из всех маджакских кланов скаранаки самые отважные, и настоящие мужики помыслить не смеют о том, чтобы жить где-то еще, кроме северных степей.

Эти жизненные принципы Эгар опроверг – по крайней мере, частично – как-то ночью в таверне в Ишлин-ичане несколько лет спустя. Пытаясь смягчить выпивкой боль от безвременной кончины отца под копытами табуна, он ввязался в ребяческую драку со смуглым, серьезным имперцем – как позже выяснилось, телохранителем заезжего ихельтетского торговца. Драка в значительной степени случилась по вине Эгара; «ребяческой» ее назвал имперец – а его, соответственно, «ребенком», – после чего начал лупить молодого маджака голыми руками, применяя незнакомую технику боя, для которой не понадобилось вытаскивать меч. Юность, гнев и болеутоляющий эффект выпивки позволили Эгару какое-то время продержаться, но он впервые в жизни столкнулся с профессиональным солдатом, его участь была предрешена. Оказавшись на полу в третий раз, он не поднялся.

Вспомнив об этом, Эгар ухмыльнулся в бороду. «Изнеженные хреновы южане. Ну да, ну да».

Сыновья хозяина таверны вышвырнули Эгара. Трезвея на улице, он достаточно собрался с мыслями, чтобы понять: смуглый, серьезный воин его пощадил, хотя имел полное право убить на месте. Он вернулся, склонив голову, и попросил прощения. Это был первый раз, когда подобное пришло ему на ум.

Ихельтетский солдат принял его раскаяние с милостивым чужеземным изяществом, а потом они принялись напиваться вместе, охваченные своеобразным товариществом бойцов, которые едва друг друга не убили. Узнав о потере Эгара, ихельтетец выразил соболезнования чуть заплетающимся языком, после чего – возможно, проявив дальновидность, – сделал предложение.

«У меня, – сказал он, тщательно выговаривая каждое слово, – есть дядя в Ихельтете, императорский вербовщик. В императорской армии, дружище, нынче страсть как не хватает людей. Чес-слово. Для молодого человека вроде тебя, который не чурается стычек, работы ну очень много. Жалование хорошее, шлюхи, мать их, невероятные. Я серьезно, они прославленные. Во всем известном мире никто так не ублажает мужчин, как ихельтетские бабы. Тебя там ждет хорошая жизнь, дружище. Драки, ебля и деньжата».

Эти слова были в числе последнего, что Эгар ясно помнил о финале той ночи. Он проснулся через семь часов – один, на полу таверны, с гудящей головой и мерзким привкусом во рту. Его отец по-прежнему был мертв.

Через несколько дней семейное стадо разделили – как, видимо, предугадал его чужеземный собутыльник. Предпоследний по старшинству и в очереди наследования из пяти сыновей, Эгар оказался счастливым обладателем дюжины запаршивевших животных из тех, что брели в хвосте стада. Слова ихельтетского телохранителя всплыли в его памяти и показались притягательными. «Драки, ебля и деньжата». Работа для мужчин, которые не боялись стычек, и славные своими умениями шлюхи. Против дюжины шелудивых буйволов и братьев, которые им помыкали. О чем тут думать? Эгар уважил обычаи, продав свою долю в стаде одному из старших братьев, а потом, вместо того чтобы наняться пастухом, взял кошель, копье и кое-что из одежды, купил новую лошадь и поехал на юг, в Ихельтет, один.

Ихельтет!

Имперский город оказался не пристанищем выродков и женщин, закутанных в простыни с головы до пят, а раем на земле. Насчет денег собутыльник Эгара был прав. Империя вооружалась для одного из привычных набегов на торговые земли Трелейнской лиги, наемники были в большой цене. Более того, широкоплечая фигура Эгара, светлые волосы и бледно-голубые глаза, по-видимому, сделали его неотразимым для женщин этой смуглой, тонкокостной расы. К тому же у степных кочевников – ибо таковым он в конце концов начал себя считать – в Ихельтете была репутация, которая немногим уступала их мнению о самих себе на родине. Почти все считали их свирепыми воинами, феноменальными гуляками и могучими, хоть и далекими от утонченности, любовниками. За шесть месяцев Эгар заработал больше денег, выпил и съел больше всякой всячины и проснулся в большем количестве странных, благоухающих постелей, чем мог вообразить даже в самых необузданных подростковых фантазиях. И до того момента он не видел ни одной схватки, уже не говоря об участии в ней. Кровопролитие началось позже…

Какое-то сопение и крик отвлекли его от воспоминаний. Он моргнул и огляделся. На восточном конце стада животные, похоже, беспокоились, и у Руни возникли затруднения. Эгар, сменив настрой, сложил мозолистые ладони рупором и прижал ко рту.

– Бык! – раздраженно заорал он. Ну, сколько раз повторять парню, что стадо следует за вожаками? Одолей быков, и остальные пойдут за тобой. – Оставь ты этих гребаных коров в покое, займись бы…

– …рожно, долгобеги!!!

В пронзительном вопле Кларна, донесшемся с другого края стада, отразился вековой ужас степных пастухов с примесью паники. Эгар резко повернул голову и увидел, что та часть, за которую отвечал Кларн, неслась на восток. Ориентируясь по движению вожака и прищурив глаза, он разглядел, что испугало стадо со стороны Руни. Сквозь степную траву высотой по грудь будто скользили высокие, бледные фигуры – их было с полдюжины или больше.

Долгобеги.

Руни тоже их увидел и поскакал наперерез, прикрывая стадо. Но к этому времени его лошадь почуяла долгобегов и перестала сдерживаться. Она металась туда-сюда, сопротивляясь поводьям, ее перепуганное ржание отчетливо слышалось на ветру.

«Нет, только не это».

Эгар мысленно издал предупреждающий вопль и тотчас понял, что кричать нет времени, смысла тоже. Руни едва исполнилось шестнадцать, а степные упыри всерьез не беспокоили скаранаков больше десяти лет. Самое большее, что парнишка знал о долгобегах – истории, которые старик Полтар рассказывал у костра. Еще, кажется, кто-то однажды притащил труп в лагерь, чтобы похвастать. Руни понятия не имел о знании, которое Эгар усвоил на крови до его рождения. «Со степными упырями нельзя сражаться, стоя на месте».

Кларн, старше и мудрее, увидел ошибку Руни и теперь гнал собственного скакуна, который был этому совсем не рад, вокруг темной массы буйволов, не переставая орать. Он снял лук со спины и тянулся за стрелами.

Он не успевал.

Эгар понял это, как понимал, когда степная трава достаточно высохла, чтобы гореть. Долгобеги были менее чем в пятистах шагах от стада и могли покрыть это расстояние за меньшее время, чем требуется мужику, чтобы поссать. Кларн опоздает, лошади не выдержат, Руни упадет и погибнет в траве.

Драконья Погибель выругался, выхватил копье-посох и ударил пятками ихельтетского боевого коня, направляя его в атаку.

Он почти успел, когда первый долгобег настиг Руни, так что увидел произошедшее в подробностях. Ведущий упырь миновал лошадь Руни, которая не переставала испуганно ржать, и, развернувшись на мощной задней лапе, как на шарнире, вскинул другую. Руни попытался увести паникующую лошадь в сторону, сделал беспомощный выпад копьем, а затем когти, похожие на лезвия серпов, сильным ударом вышибли его из седла спиной вперед. Эгар увидел, как парнишка вскочил на ноги, споткнулся, и еще два долгобега кинулись на него. Долгий, мучительный крик поднялся из травы.

Уже на полном скаку Эгар пустил в ход свою единственную оставшуюся карту. Он откинул голову назад и взвыл, издав боевой клич маджаков, от которого стыла кровь в жилах людей на тысяче полей сражений по всему известному миру. Ужасный призыв, гарантирующий неминуемую смерть, причем множеству противников.

Степные упыри услышали и подняли свои длинные, заостренные головы с окровавленными рылами, выискивая угрозу. Несколько секунд они тупо таращились на всадника, который грозно несся в их сторону через пастбище, а потом Драконья Погибель напал.

Копье вонзилось прямо в грудь первому долгобегу, и он полетел, отброшенный быстротой натиска, скребя по земле лапами и плюясь кровью. Эгар жестко осадил коня, развернул и выдернул копье, вчетверо разворотив рану. Влажные, похожие на веревки внутренности вышли вместе с зазубренным наконечником, натянулись и порвались, излили белесые жидкости, когда он высвободил оружие. Второй упырь потянулся к нему, но Драконья Погибель уже развернулся, и его боевой конь встал на дыбы, атакуя, размахивая массивными копытами, подкованными сталью. Упырь взвыл, когда его гибкую руку раздробило боковым ударом, а потом конь плавно шагнул вперед – этому обучали только ихельтетские дрессировщики, – и копыто проделало фатальную вмятину в черепе долгобега. Эгар закричал, сжал бедра и развернул копье обеими руками. Полетели брызги крови.

Шести с половиной футов длиной, знаменитое и вызывающее страх у любого солдата, которому приходилось видеть его на поле боя, маджакское копье-посох традиционно изготавливали из длинного ребра самца буйвола, с обеих сторон прикрепляли обоюдоострые пилообразные лезвия длиной в фут и шириной в ладонь у основания. В былые времена железо для этого оружия было ненадежным, полным примесей – в маленьких передвижных кузнях его не удавалось выковать как следует. Позже, когда Трелейнская лига стала нанимать маджаков в качестве бойцов, они изучили технологию производства стали, соответствовавшую их свирепым боевым инстинктам, а древки копий стали делать из наомской древесины, которую должным образом усиливали и придавали ей нужную форму. Когда ихельтетские армии наконец хлынули на север и запад, впервые атаковав города Лиги, они разбились как волна о строй поджидающих степных кочевников с копьями. Такой военной неудачи Империя не знала больше века. После битвы, говорили, даже самые опытные воины Ихельтета были потрясены уроном, которое оружие маджаков нанесло их товарищам. В битве на вересковой пустоши Мэйн, во время передышки и сбора тел убитых, целая четверть имперских новобранцев дезертировала из-за историй о том, что маджакские берсеркеры пожирают части трупов. Позже один ихельтетский историк написал о битве на пустоши, что «те падальщики, какие пришли, питались взволнованно, ибо опасались, что какой-то более сильный хищник уже испробовал этот ковер из мяса и может вернуться, чтобы напасть на них». Он дал волю писательской фантазии, но суть отразил верно. Ихельтетские солдаты называли копье ashlan mher thelan – «дважды клыкастым демоном».

Долгобеги набросились на него с обеих сторон.

Эгар ударил копьем как палицей, сверху вниз и слева направо, пока его конь не опустился на все четыре ноги. Нижнее лезвие вспороло брюхо долгобегу справа, а то, что выше – отбило удар опускающейся лапы того, кто был слева, и раздробило ее. Раненый упырь пронзительно завопил, Эгар рубанул копьем. На левом лезвии остался глаз и кусочки черепа, на противоположном – ничего, поскольку долгобег со вспоротым брюхом лежал в траве и выл, истекая кровью. Упырь, которого он лишил руки и глаза, зашатался и взмахнул уцелевшей лапой, как пьяница, запутавшийся в бельевой веревке. Остальные…

Внезапно раздался знакомый свист, глухой удар – и раненая тварь опять завопила, когда одна из стрел Кларна со стальным наконечником воткнулась ей в грудную клетку. Она озадаченно ощупала торчащую штуковину уцелевшей лапой, и тут вторая стрела вонзилась в череп. Долгобег протянул лапу к новой ране, но длинное бледное тело отказалось служить и рухнуло в траву рядом с тварью, которой Драконья Погибель вспорол брюхо.

Эгар насчитал еще троих упырей, которые в нерешительности засели по другую сторону от тела Руни. Они будто не знали, что делать. С Кларном, который приближался верхом, нацелив новую стрелу, чаши весов покачнулись. Никто из тех, с кем доводилось встречаться Эгару, включая Рингила и Арчет, не знал, являются ли долгобеги расой, наделенной мыслительными способностями, как люди. Но они уже много веков мучили маджаков и их стада, обе стороны друг друга изучили.

Наступила внезапная тишина. Эгар спешился.

– Если они хоть дернутся… – предупредил он Кларна.

Держа копье обеими руками, Драконья Погибель зашагал сквозь траву к Руни и тварям, желавшим его заполучить. Хоть лицо у него было каменное, внутри копошился червячок неизбежного страха. Если они бросятся на него сейчас, Кларн успеет выпустить самое большее две стрелы, а долгобеги, выпрямляясь в полный рост, достигали почти трех ярдов.

Он только что поступился своим преимуществом.

Но Руни лежал, его кровь утекала в холодную степную землю, и каждая секунда промедления усугубляла вероятность вовремя не добраться до целителей.

Упыри зашевелились в море травы; их сгорбленные белые спины походили на китов, чьи песни он слышал у берегов Трелейна. Узкие клыкастые морды на удлиненных черепах и мускулистых шеях наблюдали за ним с лукавством. Может, где-то залег еще один – Эгару случалось видеть, что они подкрадываются. Он уже не помнил, сколько противников насчитал, когда заметил их впервые.

Внезапно похолодало.

Он достиг Руни, и холод крепче сжал свои объятия. Парнишка был мертв: грудь и живот вспороты, глаза слепо глядят в небо с грязного лица. По крайней мере, все случилось быстро; земля вокруг была мокрой от внезапно излившейся из тела крови. В угасающем свете она казалась черной.

Эгар почувствовал, как от пяток по всему телу раскатываются пульсирующие удары, похожие на барабанный бой. Стиснул зубы и раздул ноздри. Ритм и мощь нарастали, холод отступал, в горле и голове будто что-то взрывалось. Драконья Погибель стоял, молчал и чувствовал себя так, будто пророс корнями в землю.

Потом он перевел взгляд на трех степных упырей в сумерках впереди. Поднял копье дрожащей рукой, запрокинул голову и завыл – так, словно мог этим расколоть небо и дотянуться до души Руни, которая уже пустилась в путь по Небесной Дороге, разрубить Ленту, по которой он шел, и сбросить парнишку обратно на землю.

Время остановилось. Осталась лишь смерть.

Драконья Погибель едва услышал свист первой стрелы Кларна, которая пролетела мимо, когда он кинулся на оставшихся долгобегов, не переставая выть.

Глава 3

Окно разбилось с ясным, высоким звоном, и штуковина, которая пролетела сквозь него, тяжело ударилась о протертый ковер в центре комнаты.

Рингил завозился посреди скомканной постели и приоткрыл один глаз. Края разбитого стекла блестели на солнце слишком ярко, чтобы он в своем нынешнем состоянии мог смотреть прямо на них. Он перекатился на спину, одной рукой ощупывая кровать в поисках того, с кем провел прошлую ночь. Обнаружилась лишь простыня во влажных пятнах. Парнишка исчез – они всегда так делали задолго до восхода солнца. Вкус во рту был такой, словно он лизал внутренности дуэльной перчатки, а в голове стоял гул не хуже, чем от маджакского военного барабана.

Падров день. Радость-то какая.

Он опять перевернулся и принялся шарить по полу у кровати, пока кончиками пальцев не наткнулся на тяжелый предмет неправильной формы. Дальнейшие исследования показали, что это камень, завернутый в нечто вроде дорогого пергамента. Он поднес находку к лицу, убедился, что пальцы не обманывают, и развернул бумагу. Это был небрежно оторванный кусок большого листа, надушенный и с нацарапанным по-трелейнски словом:

«Вставай».

Почерк был знакомый.

Рингил застонал и сел среди простыней. Завернувшись в одну из них, вылез из кровати и побрел, шатаясь, к недавно разбитому окну. Внизу посреди припорошенного снегом двора обнаружились всадники в стальных кирасах и шлемах, которые безжалостно сверкали на солнце. Они окружали карету, а изогнутые линии на снегу отмечали место, где та развернулась, прежде чем остановиться. Возле кареты стояла женщина в капюшоне с меховой оторочкой и в наряде трелейнской аристократки, прикрывая глаза ладонью и глядя вверх.

– Добрый день, Рингил, – крикнула она.

– Мама. – Рингил подавил новый стон. – Чего тебе нужно?

– Я не прочь позавтракать, но час давно миновал. Насладился Падровым кануном?

Рингил прижал ладонь к той части головы, где пульсирующая боль казалась самой сильной. От упоминания завтрака его желудок скрутило судорогой.

– Так, стой там, – проговорил он слабым голосом. – Я сейчас спущусь. И больше не бросай камни. С меня за это деньги стрясут.

Вернувшись в комнату, он опустил голову в таз с водой рядом с кроватью, наскоро вымыл волосы и лицо, поскреб во рту душистой щепкой для зубов из банки на столе и пошел искать свою разбросанную одежду. Хоть комната и была маленькая, это заняло больше времени, чем можно было бы ожидать.

Одевшись, он убрал длинные и красивые черные волосы с лица, перевязал их обрывком грубой серой ткани и вышел на лестничную площадку постоялого двора. Остальные двери были надежно закрыты; вокруг ни души. Большинство гостей цивилизованным образом отсыпались после празднования Падрова кануна. Он спустился по лестнице, стуча каблуками и на ходу заправляя рубашку в штаны – требовалось действовать быстро, пока леди Ишиль из Эскиатских Полей не заскучала и не приказала охраннику сломать входную дверь.

Отодвинув засов на двери, ведущей во внутренний двор, он вышел наружу и остановился, моргая от солнечного света. Конная охрана, казалось, не двинулась с места после того, как он отошел от окна, но Ишиль уже была возле двери. Как только Рингил появился, она опустила капюшон и обняла его. Поцелуй в щеку, которым мать его одарила, был вежливым и официальным, но объятие выдавало более сильные чувства. Он ответил с энтузиазмом, какой позволяли гудящая голова и беспокойный желудок. Добившись своего, Ишиль отступила, продолжая удерживать его на расстоянии вытянутых рук, словно платье, которое собиралась надеть.

– Рада встрече, мой прекрасный сын, рада встрече.

– Как ты поняла, какое окно разбить? – с кислым видом спросил он.

Госпожа Ишиль взмахнула рукой.

– О, мы спросили. Это было нетрудно. Каждый в этом свинарнике, замаскированном под город, знает, где ты спишь. – Изящно поджав губы, она его отпустила. – И с кем.

Рингил пропустил последнее мимо ушей.

– Я герой, мама. Чего ты еще ждала?

– Тебя здесь все еще называют Ангельскими Глазками? – Она вгляделась в его лицо. – Сдается мне, «Демонические Глазки» теперь подошло бы больше. Они краснее, чем кратер Ан-Монала.

– Падров день, – коротко ответил он. – Такой цвет глаз – дань традиции. И вообще, с каких пор ты знаешь, как выглядит Ан-Монал? Ты там не была.

Она фыркнула.

– Ты уверен? Я могла там побывать в любое время на протяжении последних трех лет – столько прошло со дня, как ты в последний раз навещал свою бедную пожилую мать.

– Мама, умоляю…

Рингил покачал головой, рассматривая ее. «Пожилая», как он полагал, было достаточно точным определением возраста в сорок с чем-то, но матери такое определение не подходило. Ишиль стала невестой в тринадцать и родила четверых еще до того, как ей исполнилось двадцать. Следующие два с половиной десятилетия она трудилась над своими женскими прелестями и тем, чтобы Гингрен Эскиат, невзирая на все опрометчивые поступки с другими, более молодыми женщинами, которые оказывались на расстоянии вытянутой руки, в конце концов возвращался к брачному ложу. Она подрисовывала глаза и губы кайалом в ихельтетском стиле; ее волосы были убраны с изящного лба, едва отмеченного морщинами, и скул, заявляющих о южном происхождении ее семьи. А когда она двигалась, под одеждой вырисовывались формы, достойные женщины вполовину моложе. В трелейнском высшем обществе шептались о колдовстве – дескать, Ишиль продала душу ради молодого облика. Рингил, который много раз видел, как она одевается, больше склонялся к косметике, хотя с продажей души согласился. Родители Ишиль были торговцами, но мечтали о большем; они обеспечили своей дочери жизнь в роскоши, выдав ее за мужчину из Дома Эскиат, но, как часто бывает со сделками, пришлось заплатить – платой была жизнь с Гингреном.

– Это ведь правда, – настаивала она. – Когда ты в последний раз был в Трелейне?

– Как поживает отец? – уклонился он от ответа.

Их взгляды встретились. Мать вздохнула и пожала плечами.

– О, ты же знаешь. Твой отец… это твой отец. С ним не стало легче жить теперь, когда появилась седина. Он спрашивает о тебе.

Рингил изогнул бровь.

– В самом деле?

– Честное слово. Время от времени по вечерам, когда устает. Мне кажется, он начинает… сожалеть. По крайней мере, о некоторых словах.

– Он что, умирает? – Рингил не сумел скрыть горечь в голосе. – Ты поэтому приехала?

Она снова посмотрела на него, и на этот раз показалось, что в ее глазах на мгновение ярко блеснули слезы.

– Нет, не из-за этого. По такому поводу я бы не приехала, ты знаешь. Дело в другом. – Она внезапно хлопнула в ладоши и нацепила улыбку. – Но что мы стоим, Рингил? Где все? В этом месте столько же жизни, сколько в Олдрейнском круге из камней. У меня голодные охранники и служанки, лошадей нужно накормить и напоить. Если на то пошло, и сама не откажусь перекусить. Разве хозяин твоего постоялого двора не хочет заработать горстку монет из Лиги?

Рингил пожал плечами.

– Пойду спрошу. А потом, надеюсь, ты объяснишь мне, что происходит.

* * *

Хозяин постоялого двора – судя по физиономии, такой же похмельный, как Рингил, – и впрямь слегка оживился при упоминании о трелейнских деньгах. Он открыл обеденный зал, примыкающий к пивной, приказал заспанному конюху заняться лошадьми и побрел на кухню, чтобы проверить, не осталось ли чего-нибудь годного после ночной пирушки. Рингил пошел с ним, заварил себе травяного чаю и вернулся в столовую, где уселся за дубовый стол на козлах, ссутулился и уставился на подымающийся над чашкой пар, словно то был призванный дух. В свой черед вошла Ишиль в сопровождении охранников и трех компаньонок, которые, видимо, прятались в карете. Они засуетились, производя слишком много шума.

– Вижу, путешествуешь налегке.

– О, Рингил, помолчи. – Ишиль расположилась по другую сторону стола. – Я не виновата, что вчера ты слишком много выпил.

– Нет, но виновата в том, что я проснулся так рано и вынужден это терпеть. – Одна из компаньонок хихикнула, но потом покраснела и затихла, когда Ишиль бросила на нее ледяной взгляд. Рингил хлебнул чаю и поморщился. – Итак, ты расскажешь мне, зачем все это?

– Может, сперва выпьем кофе?

– Скоро будет. Я нечасто веду светские беседы, мама.

Ишиль элегантным жестом выразила смирение.

– Ну, ладно. Ты помнишь кузину Шерин?

– Смутно. – Он выудил из детских воспоминаний лицо болезненной девочки с ниспадающими темными локонами, слишком юной, чтобы он смог поиграть с ней в саду. Он связал ее с тем временем, когда летом жил на вилле Ишиль на побережье в Ланатрее. – Одна из детей Нерлы?

– Дерсин. Нерла была ее теткой по отцу.

– Точно.

Молчание затягивалось. Кто-то вошел и принялся разводить огонь в очаге.

– Шерин продали, – тихо сказала Ишиль.

Рингил смотрел на чашку в своих руках.

– Да ладно. Как это случилось?

– А как такое случается в наши дни? – Ишиль пожала плечами. – Долги. Она вышла за дельца по имени Билгрест, который торговал готовой продукцией, ты его не знаешь. Это было несколько лет назад. Я отправила тебе приглашение на свадьбу, но ты не ответил. Как бы там ни было, похоже, у Билгреста начались проблемы с азартными играми. А ещё он некоторое время спекулировал на рынке зерна и, в основном, ошибался. Это, плюс необходимость сохранить лицо в Трелейне уничтожили большую часть накопленного им капитала, вследствие чего, будучи идиотом, он перестал платить взносы в страховой фонд, чтобы сократить расходы, а затем корабль, перевозивший его товар, потерпел крушение у мыса Джерджис. Ну и… – Она снова пожала плечами. – Сам понимаешь, что случилось потом.

– Могу себе представить. Но у Дерсин есть деньги. Почему она не внесла залог?

– У нее не так много денег, Рингил. Вечно ты думаешь, что…

– Мы ведь о ее гребаной дочери говорим, клянусь Хойраном. А у Гарата есть состоятельные друзья, не так ли? Они могли собрать нужную сумму. И вообще, почему они просто не выкупили Шерин?

– Они не знали. Билгрест никому не рассказывал, как идут дела, а Шерин ему подыгрывала. Она всегда была гордой, и ей известно, что Гарат так и не одобрил этот брак. Видимо, он уже несколько раз одолжил им деньги и ничего не получил обратно. Думаю, Гарат и Билгрест повздорили. После этого Шерин перестала просить. Перестала их навещать. Дерсин не видела ни ее, ни зятя несколько месяцев. Мы обе были в Ланатрее, когда узнали о случившемся, и пока новости дошли до нас, пока мы вернулись в город… прошла, наверное, неделя. Нам пришлось вламываться в дом. – Она едва заметно вздрогнула. – Все равно что войти в гробницу. Мебели не было, судебные приставы забрали все, даже шторы и ковры, и Билгрест просто сидел там, заперев ставни, и что-то бормотал себе под нос в темноте.

– Дети у них есть?

– Нет, Шерин бесплодна. Мне кажется, поэтому она и цеплялась за Билгреста – ему было все равно.

– Великолепно… Ты ведь понимаешь, что это значит, да?

Опять ненадолго воцарилась тишина. Принесли кофе с вчерашним хлебом, который поджарили, чтобы размягчить, с несколькими разновидностями джема и масла, а также подогретым бульоном. Охранники и компаньонки набросились на еду с воодушевлением, от которого Рингил испытал новый легкий приступ тошноты. Ишиль сделала небольшой глоток кофе и опять устремила на сына мрачный взгляд.

– Я сказала Дерсин, что ты займешься поисками.

Рингил изогнул бровь.

– Так и сказала? Это было опрометчиво.

– Пожалуйста, не будь таким, Гил. Тебе заплатят.

– Мне не нужны деньги. – Рингил ненадолго закрыл глаза. – Почему отец не может с этим разобраться? Не похоже, чтобы ему не хватало людей.

Ишиль отвела взгляд.

– Ты знаешь мнение твоего отца о моей семье. А со стороны Дерсин, если углубиться на пару поколений, почти настоящие болотные обитатели. Вряд ли они достойны его милости. Как бы там ни было, Гингрен не пойдет против эдиктов. Ты знаешь, как все обернулось после войны. Это законно. Шерин продали по закону.

– Но ведь можно подать апелляцию. В хартии есть такое положение. Заставь Билгреста поползти на коленях в Канцелярию, пусть принесет публичные извинения и пообещает возместить убытки, выступи гарантом, если Дерсин не сможет достать деньги, а отец не захочет пачкать руки.

– По-твоему, мы не пытались так сделать?

– Что же произошло?

Внезапная вспышка надменного гнева – та сторона Ишиль, которую он почти забыл.

– А случилось, Рингил, то, что Билгрест предпочел удавиться, а не извиниться. Вот что случилось.

– Опаньки.

– Не смешно.

– Пожалуй, не смешно. – Он сделал еще глоток чаю. – Зато очень благородно. Лучше смерть, чем бесчестье, и все такое. Да еще от торговца готовым товаром. Замечательно. Отец, вероятно, был впечатлен, сам того не ожидая.

– Твои отношения с отцом тут ни при чем, Рингил!!!

Компаньонки застыли. Крик Ишиль отразился от низкой крыши обеденного зала; в дверях кухни и окне, выходящем во двор, появились изумленные лица зевак. Охранники переглянулись, явно задаваясь вопросом, ожидают ли от них демонстрации силы, которая должна заставить крестьян вернуться к своим делам. Рингил встретился взглядом с одним из них и слегка покачал головой. Ишиль сжала губы, глубоко вздохнула.

– Это не касается твоего отца, – тихо проговорила она. – Я не такая дура, чтобы на него рассчитывать. Это услуга, о которой я прошу тебя.

– Мои дни борьбы за справедливость, истину и свет миновали, мама.

Она резко выпрямила спину.

– Меня не интересует справедливость или истина. Это семья.

Рингил снова закрыл глаза и помассировал переносицу двумя пальцами.

– Почему я?

– Потому что ты знаешь этих людей, Гил. – Она протянула руку через стол и коснулась его свободной руки тыльной стороной ладони. От соприкосновения он распахнул глаза. – Живя дома, ты постоянно тыкал нас носом в этот факт. В Трелейне ты сможешь отправиться в такие места, куда я не сумею пойти, а твой отец не захочет. Ты сможешь…

Она прикусила губу.

– Нарушить эдикты, – уныло закончил он вместо нее.

– Я обещала Дерсин.

– Мама. – Внезапно в похмельной голове прояснилось. Гнев и острое чувство несправедливости случившегося нахлынули, наделив Рингила какой-то смутной силой. – Ты понимаешь, о чем просишь? Ты ведь знаешь, какой у работорговли уровень прибыли. Хоть представляешь себе, как ведут себя те, у кого такие побудительные мотивы? Эти люди балду не пинают, чтобы ты знала.

– Я знаю.

– Ничего ты не знаешь. Сама сказала, прошло уже несколько недель, как все случилось. Если бесплодие Шерин можно удостоверить письменно – а там есть кудесники, способные это быстро установить, – ее точно отправят на рынок профессиональных наложниц, скорее всего, уже отправили из Трелейна в какой-нибудь учебный бордель в Парашале. У меня уйдут недели, чтобы его разыскать, а к тому времени ее почти наверняка опять выставят на торги где угодно в Лиге или даже на юге, в Империи. Один в поле не воин.

– Говорят, при Виселичном Проломе с тобой вышло иначе.

– Ох, прошу тебя…

Он угрюмо уставился в глубины своей кружки. «Ты знаешь этих людей, Рингил». Если бы голова не болела так сильно, он рассмеялся бы. Да, он знал этих людей. Он знал их, когда рабство еще было формально незаконным в городах-государствах, и они зарабатывали на развлечения другими, столь же незаконными промыслами. Вообще-то, «знал» – мягко сказано, ведь он, как многие трелейнские юноши при деньгах, был заядлым клиентом «этих людей». Запрещенные вещества, недозволенные сексуальные практики, вещи, которые всегда будут создавать рынок с до нелепости огромной прибылью и тайными социальными рычагами. О, он отлично знал этих людей. Слаба Финдрича, к примеру, с его глазами-дырами и привычкой слюнявить трубку, которую они делили. Милягу Милакара, который убивал предателей, щедро перебарщивая с веществами – глядя на происходящее сквозь неврастенический туман фландрейнового кайфа, Рингил думал, что участь не так уж плоха, и дурная подростковая ирония, которую он в то время в себе пестовал, играла в душе. Поппи Снарл, жесткую красавицу с нарисованным лицом и усталым фальшивым терпением, которое как бы говорило: «ты же не рассчитываешь, что я такое стерплю» – она пускала его в ход, верша очередную суровую кару, которыми славилась и которые неизменно калечили на всю оставшуюся жизнь. Как-то раз он удовлетворил ее языком – один Хойран знает, почему, но в тот момент это казалось хорошей идеей, – и отправился домой с непривычным запахом женщины во рту и на пальцах, а также с ощущением, что испачкался в дерьме. Снарл и Финдрич баловались работорговлей, даже когда это не одобрялось, и оба с восторгом рассказывали, чего можно достичь, если законодатели немного расслабятся и откроют рынок долгов раз и навсегда.

Теперь, должно быть, они в деле по самую макушку.

Ему вдруг стало интересно, как выглядит Миляга. Оставил ли бородку, побрился ли наголо, как пообещал сделать, когда начал лысеть.

«Ой-ой».

Ишиль взглядом матери увидела в нем перемену. Возможно, еще до того, как он сам все осознал. Что-то изменилось в ее лице; подведенные сурьмой черты едва заметно смягчились, будто художник большим пальцем растер штрихи, нарисованные слишком резко. Рингил посмотрел на нее и успел это заметить. Он закатил глаза и напустил на себя страдальческий вид. Губы Ишиль приоткрылись.

– Нет, молчи. – Он предупреждающе вскинул руку. – Молчи, и все.

Мать ничего не сказала, но улыбнулась.

* * *

Сборы не заняли много времени. Он поднялся в свою комнату, пронесся сквозь нее, как раздосадованный вихрь, и побросал дюжину предметов в ранец. В основном, это были книги.

Вернувшись в пивную, он снял Друга Воронов и кириатские ножны с их места над камином. К этому времени вокруг были люди, работники, гости и те, кто его знал – и все разинули рты, увидев, как он снимает меч. Ножны в руке ощущались странно; это был первый раз за долгое время, когда он снял их с креплений. Рингил совсем забыл, какие они легкие. Он вытащил клинок примерно на ладонь, поднес к свету и, прищурив глаза, взглянул вдоль лезвия – а миг спустя понял, что повода к такому действию не было, это просто бахвальство. Его настроение резко переменилось. Тень улыбки проступила в уголке рта, а с нею пришло растущее ощущение движения – то, чего он не ожидал испытать.

Рингил закинул меч в ножнах на плечо, взял ранец в другую руку и направился обратно в столовую, где убирали со стола недоеденное свитой Ишиль. Хозяин постоялого двора остановился, держа в каждой мясистой руке по подносу, и прибавил собственный разинутый рот к коллекции.

– Что ты делаешь? – жалобно спросил он.

– Смена декораций, Джеш. – Рингил закинул ранец на другое плечо и быстро похлопал хозяина по обтянутому фартуком боку. Все равно что шлепнул по окороку. – Я отлучусь на пару месяцев. Зимовать буду в Трелейне. Вернусь задолго до весны.

– Но, но, но… – Джеш отчаянно подыскивал вежливые слова и точку опоры. – А как насчет твоей комнаты?

– А-а. Сдай ее. Если сможешь.

Вежливость начала испаряться.

– А твой счет?

– Да, точно. – Рингил вскинул палец, прося минутку снисхождения, и подошел к двери во двор. – Мама?

Они оставили Джеша у двери, считающим деньги с куда меньшим воодушевлением, чем то, которое должна была вызвать такая сумма. Рингил последовал за царственным шлейфом Ишиль к карете и забрался внутрь, ощущая роскошь обстановки, от которой отвык. Обитые узорчатыми шелками стены и дверь, застекленные окошки, свисающий с потолка вычурный фонарик. По двум скамьям, расположенным напротив друг друга и достаточно широким и длинным, чтобы служить кроватями, было разбросано множество подушек, а снизу выглядывали скамеечки для ног с мягкой обивкой. В углу стояла корзина с крышкой, рядом с нею – фляги и кубки. Ишиль устроилась в уголке и с облегчением вздохнула, когда последняя из спутниц забралась внутрь.

– Наконец-то! Я никогда не пойму, что ты здесь нашел, Рингил. Клянусь, никто из этих людей за последнюю неделю толком не искупался.

Он пожал плечами. Мать была не далека от истины. Бани с горячей водой являлись роскошью в местах вроде Виселичных Вод. А в это время года купание в реке быстро делалось непривлекательным занятием.

– Ну, мама, это же чернь. С той поры, как Лига ввела налог на бани, они просто утратили интерес к личной гигиене.

– Рингил, я просто так сказала.

– Ну, так не говори. Эти люди – мои друзья. – Тут ему в голову пришла мысль, жалкое зернышко истины в сердце лжи. Он остановил компаньонку, которая собиралась закрыть дверь. Ухватился за верхний край двери, высунулся наружу и, подавшись вперед, сумел дотянуться до голенища сапога возницы. Тот дернулся и вскинул руку с кнутом, одновременно оглядываясь в поисках того, кто его задел. Когда он увидел, кто к нему прикоснулся, его рука упала, как отрубленная, и он побелел.

– О, боги, ваша милость, простите. – Возница будто выдавливал из себя слова. – Я не хотел… то есть, я думал… простите меня, пожалуйста.

«Ваша милость?»

М-да, к этому придется заново привыкать.

– Ладно, ладно. Больше так не делай. – Рингил взмахом руки указал примерное направление. – Послушай, я хочу, чтобы ты на выезде из города завернул к кладбищу. Там на углу есть синий домик. Остановись возле него.

– Да, ваша милость. – Возница никак не мог заставить себя поскорее повернуться к лошадям. – Будет сделано, господин. Будет сделано.

Рингил забрался обратно в карету и закрыл дверь. Он не обратил внимания на пытливый взгляд матери, поэтому, когда они выехали со двора на улицу, ей пришлось спросить.

– Для чего нам заезжать на кладбище?

– Я хочу попрощаться с другом.

Она издала один из своих тихих усталых вздохов, и Рингил потрясенно осознал, что этот маленький трюк отбросил его более чем на десять лет назад, в юные годы. Снова пойман забравшимся в дом на заре, через комнаты слуг, где пытался затеряться среди горничных. Ишиль стоит на верхней ступеньке кухонной лестницы в халате, скрестив руки; лицо чисто вымытое, без следа макияжа, и суровое, как у разъяренной королевы ведьм.

– Гил, зачем вся эта мучительная мелодрама?

– Я не о мертвом друге, мама. Он живет рядом с кладбищем.

Она изогнула одну безупречно ухоженную бровь.

– В самом деле? Очень рада за него.

Карета катилась через город, который едва начал просыпаться.

Когда они добрались до жилища Башки, наружная дверь была плотно закрыта, что обычно значило, что школьный учитель еще в постели. Рингил выпрыгнул наружу и пошел в обход, через кладбище. Замерзшая трава хрустела под ногами, иней блестел на каменных надгробиях. Одинокий скорбящий стоял посреди могил, закутанный в кожаный плащ с заплатками и в широкополой шляпе, затеняющей лицо. Он поднял голову, когда появился Рингил, и встретил взгляд мечника с видом, в общем, безразличным, но на суровом лице мелькнуло подобие узнавания. Рингил с похмельным апломбом это проигнорировал. Он пробрался между могил и заглянул в ближайшее окно. По другую сторону грязного стекла школьный учитель бестолково возился со сковородой у кухонной плиты и, судя по лицу, пересиливал скромное похмелье. Рингил ухмыльнулся и постучал в окно. Ему пришлось сделать это дважды, прежде чем у Башки пробудилось чувство направления, и он понял, откуда исходит шум. Затем учитель нетерпеливым жестом указал ему на вход. Рингил вернулся к карете и заглянул в открытую дверь.

– Я зайду на минутку. Хочешь со мной?

Его мать беспокойно завертелась.

– Кто этот твой приятель?

– Местный школьный учитель.

– Учитель? – Ишиль закатила глаза. – Нет, воздержусь, Рингил. Пожалуйста, поспеши.

Башка впустил его и провел мимо спальни к кухне. Рингил успел заметить через приоткрытую дверь распростершуюся среди простыней пышную фигуру с длинными рыжими волосами. Он смутно припомнил, что накануне вечером в последний раз видел учителя, когда тот шел по улице в обнимку с двумя местными шлюхами и, завывая, читал звездам исковерканную литанию, где вместо имен богов были вставлены непристойные части тела. Это затерялось в общем веселье.

– У тебя там Рыжая Эрли? Она действительно пошла к тебе домой?

Башка ухмыльнулся от уха до уха.

– Обе, Гил, обе со мной пошли. Эрли и Мара в придачу. Лучший Падров канун из всех.

– Да ладно? И где же Мара?

– Она потом удрала. Украла мой кошель. – Даже этого признания было недостаточно, чтобы стереть ухмылку с пылкого лица Башки. Он добродушно покачал головой. – Я же тебе говорю – это лучший Падров канун из всех.

Рингил нахмурился.

– Хочешь, чтобы я ее разыскал и вернул кошель?

– Нет, забудь. Там все равно мало оставалось. – Он тряхнул головой, как выбравшийся из воды пес, и тихонько ухнул. – И, справедливости ради, девица отработала каждый грош.

Рингил поморщился от эпитета «девица», коим Башка одарил Мару.

– Ты чересчур мягкосердечен, Баш. Мара бы никогда так не поступила с одним из своих постоянных клиентов. Особенно в таком маленьком городе. Она не посмела бы.

– Это не имеет значения, Гил, честное слово. – Башка ненадолго протрезвел. – Я не хочу, чтобы ты что-то с этим делал. Оставь Мару в покое.

– Знаешь, это, наверное, тот маленький говнюк Фег ее заставил. Я мог бы…

– Гил. – Башка взглянул на него с упреком. – Ты портишь мне похмелье.

Рингил остановился. Пожал плечами.

– Ладно, как скажешь. Тогда, хм, тебе нужно немного деньжат. Чтобы дотянуть до конца праздника?

– Ага. – Башка фыркнул. – Можно подумать, Гил, ты в состоянии дать мне в долг. Ладно тебе, я выкручусь. Ты же знаешь, перед Падровым днем всегда надо кое-что отложить.

– У меня есть деньги, Баш. Меня только что наняли. Купили мои услуги мечника. Работенка подвернулась, ага? Деньги есть, если надо.

– Ну так мне не надо.

– Ладно. Я просто спросил.

– Перестань спрашивать. Я же тебе сказал, со мной все в порядке. – Башка немного помолчал, осознавая истинную причину, по которой Рингил зашел его навестить. – Так ты, э-э, уезжаешь? Ну, чтобы выполнить твой договор?

– Ага, на пару месяцев. Не успеешь оглянуться, как я тут. Слушай, в самом деле, если тебе нужны деньги – ты же платил за меня в прошлом и…

– Я же сказал тебе, все в порядке, Гил. Куда ты едешь?

– Трелейн. И, может, на юг. – Внезапно ему расхотелось что-то объяснять. – Как я уже сказал, вернусь через несколько месяцев. Работа не тяжелая.

– Буду скучать по тебе и нашим вечерам в середине недели. – Башка изобразил движение шахматной фигуры. – Наверное, придется играть с Брантом в кузнице. Только подумай, на что будут похожи разговоры с ним…

– Да, я тоже буду скучать… – Он запнулся, даже теперь по привычке чрезмерно осторожный. – …по нашим разговорам.

«А вот и нет».

Осознание вспыхнуло, как скомканная бумага, брошенная в огонь. Вот ее лижет пламя, и она изгибается, рассыпаясь искрами, но боль быстро проходит – и все исчезает. «Ты не будешь скучать по шахматным вечерам и болтовне с Башкой, и ты это знаешь, Гил». Он и впрямь это знал – знал, что в прибрежных районах Трелейна компанию в два раза умнее школьного учителя можно отыскать в любой кофейне. Он также знал, что несмотря на доброту Башки и немногие темы, интересные им обоим, этот человек никогда не был ему другом – по крайней мере, не в том смысле, который имел значение.

Вдруг сквозь упрямую головную боль впервые по-настоящему пробилось осознание: он действительно возвращается. И не просто для того, чтобы опять махать клинком – это был старый навык, который уже пробудился, как пробуждается желание проверить, на месте ли деньги в кошельке, а затем вновь угасает вместе с успокоившимся сердцебиением. Дело в другом. В том, что он возвращается к шумному и драчливому торжищу многолюдного Трелейна и всему, что оно значило. Назад, в теплую утробу юности, в сооруженную неумехами теплицу, которая его сперва взрастила, а потом стала вызывать тошноту. Назад к той части себя, которая, как он считал, зачахла и сгорела в пламени войны.

«Видишь, Гил, ты ошибался».

Он попрощался со школьным учителем, дурашливо подмигнул в сторону спальни и ушел так быстро, как позволяли приличия.

Сел в карету, молча забился в угол. Нетерпеливый возница ударом хлыста заставил лошадей двинуться с места. Они поехали по тихим улочкам, мимо городских границ и низких деревянных сторожевых башен, по широкой дороге вдоль предгорий, минуя горы и Виселичный Пролом, на запад, к лесам, Наомской равнине и морю за ней. Туда, где Трелейн ждал в мерцающем великолепии на берегу. Теперь, когда образ поселился в его разуме, даже отсюда он чувствовал сосущую тоску.

Рингил уставился на переменчивый пейзаж за окном.

– Ну, как у него дела? – наконец спросила Ишиль. – У твоего друга-учителя?

– Страдает от похмелья и остался без гроша после кутежа с проститутками. А почему ты спрашиваешь?

Ишиль вздохнула с изысканным презрением и демонстративно отвернулась, устремив взгляд в другую сторону кареты, которая подпрыгивала и тряслась на ухабах. Компаньонки хихикали, переглядывались и болтали о нарядах.

Новое знание сидело рядом с Рингилом, словно труп, который никто не видит.

Он возвращался к себе такому, каким был раньше, и хуже всего то, что у него не получалось об этом сожалеть.

На самом деле, теперь, когда все завертелось, он изнывал от нетерпения.

Глава 4

«Приведите ко мне Арчет».

Император отдал приказ, и от него, словно от брошенного в воду камня, во все стороны разошлись круги. Придворные, стараясь завоевать благосклонность повелителя, наперегонки принялись командовать прислужниками, которые, в свою очередь, разбежались по дворцовым лабиринтам в поисках госпожи кир-Арчет. От них волна суетливых поисков перешла к простым слугам, потом – к рабам, так что вся дворцовая пирамида власти отвлеклась от ежедневных рутинных занятий, увлекшись розысками. Слухи ядовитыми змеями извивались вокруг простого императорского поручения: тон его голоса определили, как нечто среднее между раздражением и гневом, а такую интонацию все при дворе, включая весьма пожилых надзирателей, за последние годы привыкли воспринимать с обостренной тревогой. Лучше всем причастным сделать так, чтобы Арчет явилась побыстрее.

К сожалению, как теперь нередко случалось, госпожу Арчет нигде не могли найти. Шептались, что с самой экспедиции в Шактур она стала угрюмой и молчаливой, а также более непредсказуемой в ситуациях, требовавших перво-наперво обдуманных действий и дипломатичности. У нее появилась склонность бродить по коридорам дворца и городским улицам в неурочный час, а еще исчезать в восточной пустыне в одиночку, на недели, с таким количеством еды и воды, которое, как бормотали сплетники, граничило с самоубийством. Что касается дворцового распорядка дня, она была в равной степени нечувствительна к смертельному риску; пренебрегала обязанностями, а упреки выслушивала с невозмутимостью, граничащей с оскорбительным высокомерием. Говорили, ее дни при дворе сочтены.

«Приведите ко мне Арчет».

Неисполненный приказ отражался эхом и бился волной о дворцовые стены там, где они окружали дальние императорские сады. Кое-кто из придворных запаниковал. Призыв передали дальше, за стены, в город, на этот раз доверив его имперским служакам, так называемым Монаршим гонцам, которые славились умением находить людей, где угодно в границах широко раскинувшейся Империи, и приволакивать их в столицу. Гонцы в черных с серебром ливреях рассеялись группами по улицам, пробираясь в сердце города под скопищем разрисованных куполов, увенчанных башенками – про это творение зодчих Рингил как-то раз недобро сказал, что оно выглядит как гулянка улиток-потаскух, – стучались в двери курилен и таверн, с небрежной жестокостью избивали всех, кто мог что-то знать. Это было потрясающе неправильное использование ресурсов, все равно что крошить лук боевым топором, но когда император отдает приказ, никто не жаждет оказаться в числе недостаточно расторопных. После восшествия на престол сына Акала Великого слишком многие испытали на своей шкуре последствия такой ошибки.

Самым удачливым гонцам понадобился примерно час, чтобы узнать от торговцев на бульваре Невыразимой Божественности, что в последний раз Арчет видели, когда она неспешно и целеустремленно шла в сторону имперских верфей, сжимая в одной руке кувалду на длинной ручке, а в другой – трубку для кринзанца. Оттуда этой полудюжине особо важных посланцев было нетрудно отследить маршрут, войти на верфи и пробраться через скелетоподобные кили строящихся судов, на каждом повороте спрашивая про Арчет. Рабочим верфи было еще проще – они поворачивались и красноречиво тыкали пальцем.

В конце верфи, в сухом доке на подпорках, которые от ржавчины намертво приросли к корпусу, вдали от более заурядных деревянных соседей, стоял потрепанный, весь в пятнах кириатский огненный корабль. Это был один из последних, доставленных из пустыни, пока Акал Великий сидел на троне и разрешал подобные траты. Вокруг судна витала аура заброшенности и черной железной злобы. Монаршие гонцы, тщательно отобранные и известные отвагой в напряженных обстоятельствах, созерцали корабль без энтузиазма. Кириатские творения встречались в городе повсюду и уже много веков, но от этих посудин холодок бежал по хребту: громадные, с раздутыми боками, словно причудливые морские твари из глубин, угодившие в сети неудачливого рыболова; покрытые жаберными щелями, щупальцами и глазами, непривычными и больше подходящими живому созданию, а не тому, что было задумано и построено; с корпусами в шрамах и волдырях от частых походов в обитель демонов, где кости и плоть растаяли бы без следа в один обжигающий миг. Кто мог знать, какую прилипчивую иномирную порчу они принесли из мест, где побывали?

Изнутри закрытого железного цилиндра – точнее, из пасти распахнутого люка, одного из пяти, располагавшихся в нижней части корпуса, – доносился неистовый, ритмичный звон ударов металла по металлу. Звук был такой, словно кто-то пытался выбраться на свободу из заточения.

Взгляды скрестились, ладони легли на потертые рукояти оружия. Посланцы императора двинулись вперед, и каждый шаг, погружающий их в тень массивного огненного корабля на подпорках, был более напряженным, чем предыдущий. Наконец они остановились, собравшись группой за рамой сухого дока, который поддерживал судно, в дюжине шагов от люка. Каждый старался не наступить на какое-нибудь безвольно обвисшее щупальце, тянущееся от корпуса и лежащее недвижно в пыли верфи, словно оброненный кнут. А вдруг эта штуковина, сколько бы лет ни прошло с той поры, как ее использовали в последний раз, извернется и хлестнет, внезапно наполняясь жизнью и страстью убивать, обовьется вокруг неосторожно подставленной конечности и рванет так, что ее владелец, потеряв равновесие, взлетит в воздух, вопя, а потом его начнут мотать туда-сюда или будут бить о покрытый сажей железный бок корабля, пока бедолага не превратится в кашу?

– Сифилитический сын нечистой, верблюдом траханной манды!!!

Оглушительный металлический грохот сопроводил последнее слово, но не заглушил его. Посланцы вздрогнули. Кое-кто вытащил клинок на пару дюймов из ножен. Следуя по пятам за отголосками удара, раньше, чем кто-нибудь успел пошевелиться, голос зазвучал снова, выражаясь ничуть не приличнее, звуча с той же безумной яростью. Его сопровождал металлический лязг загадочной битвы, развернувшейся в недрах корпуса. Монаршие гонцы встали столбами, их лица покрыли бусины пота от неистового жара почти полуденного солнца. В этот момент всплывшие в памяти слухи о колдовстве тревожили их нутро, вызывая озноб.

– Это изгнание злого духа?

– Это кринзанц, – догадался более прагматичный участник поисков. – Она на хрен сбрендила.

Другой посланец кашлянул.

– Э-э, госпожа Арчет…

– …будешь еще затыкать мне рот, мать твою? Будешь? Будешь, мммать…

– Госпожа Арчет! – крикнул гонец в полный голос. – Император требует вашего присутствия!

Ругательства резко прекратились. Металлическая какофония стихла. На протяжении некоторого времени открытый люк источал тишину, не менее зловещую, чем предшествовавший ей шум. Затем раздался слегка охрипший голос Арчет.

– Кто там?

– Мы из дворца. Император вас вызывает.

Невнятное бормотание. Звонкий стук упавшей кувалды, потом суетливое копошение. Вскоре из люка показалась перевернутая голова Арчет – эбеновое лицо, обрамленное заплетенными в толстые и жесткие, беспорядочно торчащие косы волосами. Она одарила посланцев чересчур широкой ухмылкой и сказала:

– Ладно. На сегодня, пожалуй, хватит чтения.

* * *

К тому времени, как они вернулись во дворец, начался криновый отходняк. Император ждал в Палате разоблаченных секретов – факт, чью важность не упустили из виду придворные, назначенные сопровождать Арчет, которых она встретила по пути. Она прошла мимо них и отметила, какими взглядами они обменялись. Палата разоблаченных секретов представляла собой плот с навесом, сооруженный из редких пород дерева и шелков, стоявший на якоре в центре закрытого бассейна пятидесяти ярдов в поперечнике. В куполе крыши имелось единственное окно. Вода сплошным потоком лилась по искусно вырезанным мраморным стенам по периметру комнаты, делая подслушивание невозможным, а в бассейне обитала крайне смышленая разновидность осьминогов, которых регулярно кормили приговоренными преступниками. Все, что говорилось в Палате, предназначалось для ушей тех, кому безгранично доверял император, или тех, кому не суждено было отсюда выйти. И в такие изменчивые времена было трудно предсказать, к какой из групп причислят кого бы то ни было.

Арчет наблюдала с наркотическим безразличием, как двое пожилых придворных, взявших на себя обязательство привести ее сюда, воровато поглядывают в бассейн. Из-за ряби на воде там было невозможно что-то разглядеть. Беспокойное пятно цвета могло быть и осьминогом, который разворачивал щупальца, и просто камнем, а полоса в воде – щупальцем или побегом водоросли. Лица придворных от неуверенности выглядели так, будто их мучает кишечное расстройство, а царивший в комнате зыбкий, бледный свет лишь усиливал кажущиеся признаки болезни.

Зато лицо раба, который вез их через бассейн в коракле [1], отталкиваясь шестом от дна, напоминало камень. Он знал, что ему предстоит перевезти императора обратно, и, в любом случае, он был глухонемым, аккуратно отобранным, а то и искалеченным специально для такой работы. Он бы ничего не услышал и не мог выдать ничьи секреты.

Они достигли плота и тихонько ударились о его край, покрытый замысловатой резьбой. Раб потянулся к одной из опор навеса и закрепил лодочку, пока придворные выбирались из нее с явным облегчением. Арчет вышла последней, кивком поблагодарив раба. Это был машинальный жест – кириатские привычки даже здесь сохранялись. Раб, как любой предмет обстановки, не обратил на нее внимания. Она скривилась и последовала за придворными через лабиринт занавесок в центр плота, озаренное свечами великолепие и императорское присутствие. Она преклонила колено.

– Мой повелитель.

Его светлость Джирал Химран II, первый сын Акала Химрана, прозванного Великим, ныне в силу престолонаследия Хранитель Ихельтетской Твердыни, Пастырь Семи священных племен, Советчик пророка, Главнокомандующий имперских войск, Защитник открытого моря и Законный император Всех Земель не сразу отвлекся от распростертого тела девушки, с которой забавлялся.

– Арчет… – пробормотал он, хмуро рассматривая разбухший сосок, который катал между большим и указательным пальцами. – Я ждал почти два часа.

– Да, мой повелитель. – Извиняться она не собиралась.

– Это долго для самого могущественного человека в мире, Арчет. – Голос Джирала был тихим и невыразительным. Он провел свободной рукой по мягкой равнине женского живота и запустил ее в тень меж согнутых ног. – Слишком долго, как твердят некоторые мои советники. Они считают, тебе… – Рука продвинулась глубже, и женщина напряглась. – …не хватает уважения. Я спрашиваю себя, так ли это?

Почти все внимание Арчет занимала женщина. Как большинство обитательниц гарема, она была северянкой, с длинными руками и ногами, бледной кожей. Груди большие, хорошей формы, еще не отмеченные материнством. Ни цвет волос, ни черты лица Арчет не разглядела – от шеи до макушки наложницу окутывала гаремная вуаль из черного муслина, – но могла поклясться, что ее привезли из краев, которые опрометчиво называют себя «свободными торговыми государствами». На рынках Ихельтета в последнее время такие рабыни изобиловали, поскольку экономика на севере трещала по швам, и целые семьи продавали, чтобы покрыть их долги. По слухам, которые дошли до Арчет, в свободных городах быстро формировался новый класс работорговцев; это были хитрые предприниматели, которые быстро зарабатывали состояния, приобретая местную плоть по бросовым ценам, а затем продавая ее на юге, в Империи, где многовековая традиция рабства создала массивный и устойчивый рынок и где никогда не утихала жажда экзотики. На протяжении долгого пути в имперские земли первоначальная цена женщины вроде этой могла легко увеличиться раз в пятьдесят. С такими прибылями и военным долгом, в большинстве городов еще в значительной степени неоплаченным, неудивительно, что Лига вновь с воодушевлением занялась торговлей. Аккуратно и весело откатилась назад почти два столетия – во времена, предшествовавшие отмене рабства, – чтобы обеспечить себе новый приток богатства.

Император отвлекся от своего занятия.

– Я требую ответа, – мягко проговорил он.

Арчет на миг задумалась, не собирается ли Джирал наказать женщину у нее на глазах, причинить боль за предполагаемое отсутствие уважения не ей самой, а кому-то другому. Спокойный, разумный упрек он приберег для женщины с чернейшей кожей, которая стояла рядом, в то время как другая, белая словно молоко, страдала у него на коленях от физической жестокости, словно вывернутый наизнанку аватар. Арчет такое уже видела: раба исхлестали до крови за выдуманное нарушение, и на фоне мучительных воплей и влажных ударов хлыста, Джирал тихонько отчитывал одного из своих распорядителей. Он не был – и никогда не станет – воином, как отец, зато от Акала Химрана Джиралу достался тот же прозорливый ум, а с ним – глубина дворцовой изощренности, которую Акал Великий, вечно пребывающий в седле то в одном конце своей Империи, то в другом, так и не удосужился приобрести.

Или, может, женщина здесь только для искушения. В императорском дворце мало что удавалось сохранить в секрете, и о предпочтениях Арчет шептались повсюду, пусть никто ничего не знал и не испытал наверняка.

Она кашлянула и почтительно опустила голову.

– Я работала, мой господин. Надеялась, что на верфи удастся добиться успеха, который мог бы принести благо Империи.

– А-а. Вот как.

Во взгляде императора что-то мелькнуло. Он вытащил руку из межножья бледной северянки, деликатно понюхал пальцы, словно повар-гурман, а потом хлопнул ее по заду. Она соскользнула с его колен – ее явно научили правилам приличия – и на четвереньках уползла с глаз долой.

– Можешь встать, Арчет. Сядь рядом со мной. Вы двое. – Он кивком указал на придворных, замерших, словно два деревянных истукана. – Пошли вон. Займитесь… теми важными делами, какими обычно заполняете свободное время. Ах, да… – Рука ладонью кверху, царственный жест великодушия. – Молодцы. В списках нового сезона для вас, несомненно, кое-что найдется.

Придворные с поклоном удалились. Арчет опустилась на подушку по левую руку от Джирала и проследила за ними взглядом, полным смеси зависти и презрения. Как только за их спинами опустились завесы, Джирал наклонился к ней и крепко ухватил за подбородок. Его пальцы все еще были влажными и хранили запах промежности белой женщины. Он притянул Арчет к себе и уставился на нее так, словно ее череп был диковинкой, продающейся в базарной лавке.

– Арчет. Ты должна наконец взять в толк, что кириаты ушли. Точка! Они тебя бросили. Ты ведь это осознаешь, верно?

А вот и наказание. Арчет уставилась Джиралу через плечо и ничего не сказала. Император нетерпеливо тряхнул ее, держа за челюсть.

– Верно, Арчет?

– Да. – У слова, что сорвалось с ее губ, был привкус тухлятины.

– Грашгал отказался взять тебя с собой и сказал, что они не вернутся. «Жилы Земли уведут нас отсюда, как когда-то привели сюда. Наше время истекло, дела наши закончены». – Голос Джирала звучал добросердечно, покровительственно. – Ведь он это сказал в Ан-Монале, прощаясь? Что-то вроде этого?

У нее в горле застрял комок.

– Да, мой повелитель.

– Эпоха кириатов закончилась, Арчет. Наступила эпоха людей. Тебе стоит помнить об этом, как и о своих новых обязательствах. Ага?

Она с трудом сглотнула.

– В-величество…

– Славно. – Он отпустил ее подбородок и выпрямился. – Как она тебе?

– Мой господин?

– Девушка. Новенькая. Как она тебе? Послать ее в твою спальню, когда я сам с ней закончу?

Арчет подавила обжигающую боль за глазными яблоками и сумела проговорить сухим, сдержанным голосом:

– Мой повелитель, я никак не соображу, с чего мне могла бы понадобиться такая милость.

– Хватит, Арчет. Разве ты видишь тут надзирателя? Мы одни – и это наши мирские заботы, мои и твои, впитанные во время бурь учения и опыта, кои обрушил на нас этот мир. – Император взмахнул своей пахнущей рукой. – Давай хоть насладимся удовольствиями, которые из него проистекают. Законы, высеченные в камне, годятся для черни, но мы разве не выше таких жалких доводов?

– Мне не дано подвергать сомнению Откровение, мой господин.

Поспешно заимствованные слова Пророка прозвучали веско, словно им вторило грозное эхо, и результат не заставил себя ждать. Вид у Джирала стал раздраженный и обиженный.

– Ну, это понятно, Арчет. «Никто в мире материальном сим правом не наделен». Но поразмысли, ведь даже толкования Ашнала говорят, что должно существовать некое воздаяние за бремя руководства, ослабление пут, предназначенных для управления теми, кто не может сам собой управлять. Да ладно тебе, я пришлю девчонку, как только ты вернешься.

– Вернусь, мой господин?

– Ах да. Я посылаю тебя в Хангсет. Похоже, там неспокойно. Какие-то бандиты напали на город. Донесения невнятные.

Арчет моргнула.

– Хангсет – порт, в котором есть гарнизон, мой господин.

– Именно так. Тем страннее, что кто-то оказался настолько туп, чтобы атаковать его. В обычной обстановке я послал бы туда подразделение любимейшей отцовской гвардии, Престола Вековечного, и забыл обо всем. Однако посланец, который доставил сообщение, считает, что в деле замешано колдовство. – Джирал увидел, какими глазами на него посмотрела Арчет, и пожал плечами. – Колдовство или наука. Он крестьянин и не очень понимает, в чем разница. Если на то пошло, я и сам не понимаю. Так или иначе, ты мой знаток в этих вопросах. Я велел, чтобы тебе оседлали коня, и можешь забирать подразделение Престола Вековечного. С ними поедет специально приставленный и наисвятейший надзиратель, разумеется. Раз ты нынче заделалась праведницей, тебя это устроит по самое не балуйся. Они ждут тебя во внутреннем дворе западного крыла. К этому моменту, думаю, извелись от ожидания.

– Вы хотите, чтобы я уехала прямо сейчас, мой повелитель?

– Да, я буду неимоверно благодарен, если ты именно так поступишь. – Голос Джирала сочился иронией. – Если пришпорите коней, думаю, будете в Хангсете завтра после полудня, да?

– Я всецело в вашем распоряжении, мой повелитель. – Ритуальная фраза отдавала пеплом во рту. С Акалом было иначе – те же слова, но такого вкуса она никогда не ощущала. – Я ваша телом и душой.

– Не искушай меня, – сухо ответил Джирал. – Итак, у тебя есть какие-нибудь требования, помимо людей, которых я предоставил?

– Гонец. Хочу допросить его до отъезда.

– Он вернется туда с тобой. Еще что-то?

Арчет размышляла так долго, насколько хватило отваги.

– Если это была атака с моря, мне хотелось бы услышать мнение Махмаля Шанты по любым найденным руинам.

Джирал хмыкнул.

– Да уж, не сомневаюсь, он обрадуется. Не думаю, что он покидал свой дом на барже с регаты в Инвале. И то лишь для того, чтобы проинспектировать новые корабли перед спуском. В этом году он точно верхом не ездил.

– Он лучший морской инженер в Империи, мой господин.

– Не поучай своего императора, Арчет. Это вредно для здоровья. – Тон завуалированной угрозы был игривым, но Арчет поняла, что задела его за живое. – Я осведомлен, почему мой отец назначил на придворные должности тех, кого назначил. Ладно, пошлю за вздорным старым ублюдком, и вы с ним встретитесь у городских ворот. Да, славная у вас будет компания.

– Спасибо, повелитель.

– Да. – Джирал потер подбородок и снова унюхал на пальцах запах рабыни. Его ноздри слегка расширились, и он небрежно взмахнул рукой. – Ладно, тебе уже пора, верно?

Арчет встала, помня о ритуалах.

– Спешу исполнить вашу волю.

– Ох, да ладно тебе, Арчет. Просто исчезни с глаз моих, ага?

Покидая императора, она прошла мимо бледнокожей рабыни, которая сидела между внутренней и внешней завесами в ожидании вызова. Девушка приподняла вуаль, и Арчет увидела, что она хороша собой – чему, наверное, не стоило удивляться. Их взгляды на миг встретились, и северянка быстро отвернулась. По ее лицу и груди разлился алый румянец.

Изнутри донеслось покашливание Джирала.

Девушка опустилась на четвереньки и поспешила к зазору между занавесками. Ее груди тяжело колыхались. Арчет положила руку ей на плечо и ладонью ощутила пробежавшую по гладкой коже дрожь. Девушка взглянула на нее.

– Вуаль, – беззвучно проговорила Арчет по-наомски.

Губы северянки разомкнулись, раздался тихий испуганный возглас. Девушка заметно тряслась. Арчет успокаивающе взмахнула обеими руками, присела рядом и аккуратно вернула вуаль на место, поправив под муслином выбившийся локон желтых как свечной воск волос.

По другую сторону внутренней завесы Джирал снова откашлялся, громче. Девушка опустила голову и поползла обратно – под завесу, туда, где ее ждал светоч империи. Арчет проследила за ней взглядом, скрипя зубами и плотно сжав губы. Ее ноздри раздувались, дыхание стало шумным. На один безумный миг ее потянуло к внутренней завесе.

«Убирайся на хрен отсюда, Арчиди. Прямо сейчас».

«Просто еще одна рабыня, и все». Мысль пронеслась в голове быстрее, чем Арчет успела ее осознать. Она точно не знала, к кому относились эти слова.

Она повернулась и вышла.

Покорно занялась делами императора.

Глава 5

Там, где стремящаяся на запад широкая река Трел распадается на притоки, которые постепенно истаивают в мягком суглинке Наомской прибрежной равнины, словно линии на человеческой ладони, где море истощает мощь на акрах обнажающейся во время отлива грязи и в болотах, не в силах грозить сооружениям, построенным людьми, один из далеких предков Миляги Милакара однажды осознал совсем не очевидную стратегическую истину: город, окруженный лабиринтом из земли и воды, должен стать в каком-то смысле настоящей крепостью. Посему, будучи по натуре столь же скромным, сколь и изобретательным человеком, этот патриарх-основатель рода Милакаров не только основал своеобразное поселение, куда можно добраться лишь с местными проводниками через болото, но и отказался от права назвать город в свою честь, вместо этого нарек его Трел-а-лахейном, от старого мирликского lahaynir – «благословенный приют». Из озарения и конечной лености людских языков родился Трелейн. С течением времени, когда камень сменил дерево, а брусчатка скрыла грязь улиц, родились кварталы и над равниной поднялись изящные башни, чтобы превратиться в город, который мы все знаем и любим, когда огни этой изысканной крепости стали видны караванам и капитанам за сутки до прибытия, происхождение города забылось, и клановое имя Милакар, к сожалению, начали ценить не больше любого другого.

По крайней мере, такую историю поведал Миляга, как всегда подкрепляя ее крепким и пылким даром рассказчика, если не подлинными свидетельствами. Немногим хватило бы самообладания назвать его в лицо лгуном, уже не говоря о том, чтобы прервать, бросив обвинение, за его же собственным обеденным столом.

Рингил стоял в занавешенном парчой дверном проеме и ухмылялся.

– Опять бред сивой кобылы, – проговорил он громко, с подчеркнутой медлительностью. – А поновее историй не найдется, Миляга?

Разговор в столовой, озаренной свечами и холодным светом Ленты, что просачивался через занавешенные шторами окна вдоль дальней стены, утих с быстротой последних песчинок в колбе часов. Взгляды сидящих за широким овальным столом людей в дорогих нарядах изумленно заметались от вновь прибывшего к хозяину и обратно. Кто-то обернулся, ухватившись рукой за спинку стула – скрипнули по полу ножки, мягко зашуршали одежды. Кто-то еще жевал последний кусок. На миг у этих людей, сытых и довольных, поубавилось самоуверенности, и они открыли рты, вытаращили глаза. Парнишка, сидящий на корточках у правого бедра Миляги, моргнул и схватился за рукоять уродливого восемнадцатидюймового мачете на поясе.

Рингил посмотрел ему в глаза. Задержал взгляд на миг, уже не ухмыляясь.

Милакар тихо цокнул языком. Это прозвучало как поцелуй. Парнишка убрал руку.

– Привет, Гил. Я слыхал, что ты вернулся.

– Тебя не обманули. – Рингил перевел взгляд со слуги на хозяина. – Вижу, ты как всегда хорошо осведомлен.

Милакар – как и в прежние времена, отнюдь не такой стройный, каким хотел казаться, и не такой высокий, каким должен быть, будь его претензии на древнюю наомскую кровь законными. Не изменилась и энергичность, которую Миляга излучал даже сидя: создавалось впечатление, что он может мгновенно вскочить из кресла, принять стойку уличного бойца и крепкими мускулистыми руками без лишних церемоний отдубасить любого, кто на напросился.

Пока он позволил себе лишь болезненно нахмуриться, потер подбородок подушечками указательного и среднего пальцев. Его глаза окружили морщины улыбки, которая не тронула губ. В глубине глаз роскошного синего цвета, словно пронизанный солнечными лучами океан у мыса в Ланатрее, плясали бойкие огоньки свечей. Взгляды их обладателя и нежданного гостя встретились, и губы Миляги шевельнулись, произнеся нечто, предназначенное лишь Рингилу и неслышное для остальных.

Пауза прервалась.

Привратник Милакара, которого Рингил запутал и нагрузил своим плащом и Другом Воронов, появился следом, раскрасневшийся. Он был немолод и запыхался, пока бежал по лестнице и коридору за своевольным гостем.

– Эм-м… досточтимый мастер Рингил из Эскиатских полей, дипломированный рыцарь Трелейна и…

– Да-да, Куон, спасибо, – едко проговорил Милакар. – Мастер Рингил уже объявил о своем прибытии. Можешь идти.

– Да, достопочтенный. – Привратник бросил на Рингила ядовитый взгляд. – Спасибо, достопочтенный.

– Ах да, Куон, еще кое-что. Постарайся больше не упускать непрошенных посетителей, если сможешь. Кто знает, вдруг следующий окажется убийцей.

– Да, достопочтенный. Мне очень жаль, ваша милость. Это больше не повто…

Милакар взмахом руки прогнал его. Куон заткнулся и удалился, кланяясь и ломая руки. Рингил подавил всплеск сочувствия к человеку, на которого наступили, как на выпавший из трубки уголек: не время для подобных проявлений. Он вошел в комнату. Парнишка с мачете следил за ним блестящими глазами.

– Ты ведь не подосланный убийца, а, Гил?

– Не сегодня.

– Славно. Потому что ты, похоже, где-то оставил свой большой меч. – Милакар выдержал изысканную паузу. – Если, конечно, он у тебя по-прежнему есть. Твой большой меч.

Рингил подошел к столу примерно напротив Миляги.

– Меч при мне. – Он ухмыльнулся, расшаркиваясь перед хозяином. – И все такой же большой.

Кто-то из собравшихся за столом возмущенно ахнул. Он окинул взглядом лица.

– Простите, забыл о приличиях. Добрый вечер, господа. И дамы. – Впрочем, в строгом смысле слова последних в комнате не было. Каждой присутствующей женщине заплатили. Он изучил яства на столе, а потом наугад выбрал одну из шлюх и спросил, обращаясь к ней: – И что тут есть хорошего, моя госпожа?

Воцарилась потрясенная, слабо пульсирующая от напряжения тишина. Шлюха приоткрыла накрашенные лиловые губы и недоверчиво уставилась на него. Рингил терпеливо улыбнулся. Она беспомощно огляделась в поисках наставлений от кого-нибудь из своих разгневанных клиентов.

– Все хорошее, Гил. – Хоть комната и ощетинилась от завуалированного оскорбления, так как Рингил обратился к проститутке, пренебрегая собравшимися знатными особами, Милакар остался равнодушен. – Потому я за это и плачу. Почему бы тебе не отведать сердце пумы, вон то, желтое блюдо? Чрезвычайно вкусно. Ихельтетский маринад. Не думаю, что ты такое пробовал последние годы, пока сидел в своем захолустье.

– Да, ты прав. Питался только бараниной и волчатиной, как все крестьяне. – Рингил наклонился и выхватил с блюда кусок мяса. Соус, капающий с пальцев оставил на скатерти полосу пятен. Он откусил, прожевал и кивнул. – Да, неплохо для бордельного застолья.

Новые возгласы. У его локтя кто-то вскочил на ноги. Бородатое лицо, не старше сорока, и не такой раскормленный, как остальные за столом, хотя дородный. Под костюмом – пурпурным с золотом, по моде верховьев реки – кое-какие мышцы, судя по виду, имелись. Гость схватился за рапиру, которую не отобрали у дверей. Рингил заметил кольцо с печаткой: эмблема изображала болотную маргаритку.

– Неслыханно! Вы не посмеете безнаказанно оскорблять это общество, Эскиат. Я требую…

– Я бы предпочел, чтобы вы меня так не называли, – перебил Рингил, не переставая жевать. – «Мастер Рингил» вполне сойдет.

– Вам нужен урок хоро…

– Сядь.

Рингил едва повысил голос, но его взгляд хлестнул как плеть. Он посмотрел в глаза противнику, и тот дрогнул. Это была та же самая угроза, что он адресовал парнишке с мачете, но на этот раз словесная – на случай, если адресат пьян или не участвовал раньше в настоящих битвах и не может прочесть по лицу нежданного гостя, на что тот способен.

Дородный мужчина сел.

– Пожалуй, и тебе стоит присесть, Гил, – мягко предложил Миляга. – Мы в Луговинах стоя не едим. Это считается невежливым.

Рингил дочиста вылизал пальцы.

– Ага, я в курсе. – Он окинул собравшихся внимательным взглядом. – Кто-нибудь уступит мне место?

Милакар кивнул ближайшей шлюхе, на расстоянии одного гостя от его большого кресла во главе стола. Женщина поднялась – проворно, но без лишней суеты и не говоря ни слова. Изящно отступила к одному из занавешенных окон в алькове и замерла там, спокойно сложив руки на бедре и чуть развернувшись, чтобы остальные присутствующие видели ее окутанную муслином фигуру.

Обойдя стол и остановившись у освобожденного места, Рингил кивнул женщине у окна и сел на ее стул. Бархатистый плюш хранил тепло ее зада, он ощущал через ткань штанов эхо нежеланной близости. Соседи по обе стороны от него демонстративно отводили глаза. Рингил сдержал желание поерзать.

«Ты камнем лежал в собственной моче шесть часов на побережье Раджала, изображая труп, пока Чешуйчатые обнюхивали волноломы вдоль и поперек со своими пеонами, ища выживших. Ты сможешь высидеть полчаса в тепле шлюхи, не дергаясь. Сумеешь вести вежливые разговоры, как принято в Луговинах, с собравшимися тут великими и милосердными трелейнцами».

Миляга Милакар поднял кубок.

– Что ж, тост. За одного из самых героических сынов города, который не спешил возвращаться, и все-таки он здесь.

Короткая пауза, затем что-то вроде бурчащей волны ответов прокатилось вдоль стола. Каждый гость поспешно утопил лицо в кубке. Рингил вдруг понял, что они немного похожи на свиней у корыта. Покончив с тостом, Милакар перегнулся через ближайшего гостя, так что лицо оказалось менее чем в футе от Рингила. Его дыхание было сладким от вина.

– И вот теперь, когда спектакль завершился, – вежливо проговорил он, – может, ты поведаешь мне, что тебе нужно, Гил.

Морщинки в уголках светлых глаз выражали невольное любопытство. Между аккуратно подстриженными усиками и бородкой изогнулся в усмешке большой, выразительный рот – напряженные в предвкушении страсти губы чуть открывали край зубов. Рингил вспомнил этот взгляд и почувствовал, как что-то под сердцем трепыхнулось.

Милакар облысел – или почти облысел, – как и предсказывал. И обрился, оставив на голове лишь щетину, как обещал.

– Пришел тебя повидать, Миляга, – сказал Рингил, и это была почти вся правда.

* * *

– Повидать меня, да? – пробормотал Милакар позже, когда они лежали в комнате наверху, в большой кровати с шелковыми простынями, измотанные, испачканные, друг у друга на бедрах. Он чуть приподнялся, ухватил Рингила за волосы на затылке и с притворной жестокостью снова подтащил его лицом к своему обмякшему паху. – Ну еще бы. Ты лживый мешок высокородного дерьма, каким всегда был, Гил. – Он напряг пальцы, больно потянув за волосы. – Такой же, каким впервые пришел ко мне пятнадцать гребаных лет назад, мальчишка-Эскиат.

– Шестнадцать. – Рингил перехватил руку, сжимавшую затылок, сплел свои пальцы с пальцами Миляги и поднес тыльную сторону его ладони к губам. Поцеловал. – Это мне было пятнадцать. А случилось все шестнадцать гребаных лет назад. И не называй меня так.

– Как? Мальчишкой?

– Эскиатом. Ты же знаешь, мне это не нравится.

Милакар высвободил руку, чуть приподнялся на локтях и взглянул на свернувшегося поперек него молодого человека.

– Это ведь и имя твоей матери.

– Она знала, для чего выходит замуж. – Рингил не поднял лица от влажного тепла паха Милакара, а его пустой взгляд был устремлен в полумрак возле двери спальни. – Она сделала выбор. Мне такой чести не досталось.

– Не уверен, что это был ее выбор, Гил. Столько ей исполнилось, когда ее выдали за Гингрена – двенадцать?

– Тринадцать.

Ненадолго стало тихо. Тот же приглушенный свет Ленты, что и в столовой, здесь лился в окна, ничем не сдерживаемый, и ледяным потоком ложился на ковер на полу от самого широкого балкона, выходящего на реку. Створки были открыты, занавески колыхались, словно вялые призраки, и двух мужчин обдувал прохладный осенний ветерок – он был совсем не таким зубастым и холодным, как в предгорьях, у Виселичных Вод, но обещал стать таким же. Зима найдет его и здесь. Рингил покрылся гусиной кожей, волоски на его руках встали дыбом. Он пошевелился, вдохнул острый, дымный запах Миляги, и это словно наркотик перенесло его на полтора десятка лет назад. Бурные ночи с вином и фландрейном в доме Милакара на улице Ценной клади в складском районе; аккуратное погружение в распутство, трепет от смутного желания исполнять волю Миляги, будь то в постели или за ее пределами. Он отправлялся в доки с боевитыми громилами выбивать долги или крался по улицам Луговин и районов выше по течению, доставляя товар. Время от времени за ним гонялась Стража, когда кого-то ловили после доноса, были стычки в темных переулках или притонах, а иногда приходилось махать мечом или убить кого-нибудь, но все это, включая драки, было таким ярким и таким, мать его, забавным, что в то время молодой отпрыск Дома Эскиат не осознавал, какая опасность ему угрожает.

– Ну, так скажи, зачем ты на самом деле явился, – мягко попросил Миляга.

Рингил перекатился на спину, положил голову и шею на живот Милакару. Мышцы были все еще на месте, крепкие под скромным слоем жирка – приметы среднего возраста. Они почти не дрогнули, приняв вес его вспотевшей головы. Рингил рассеянно взглянул на сцены оргий, нарисованные на потолке. Два конюха и служанка вытворяли нечто немыслимое с кентавром. Глядя на их безупречный пасторальный мирок, он уныло вздохнул и с тоской признался:

– Подрядился помочь семье. Надо найти кое-кого. Мою кузину, которая ввязалась в неприятности.

– По-твоему, я теперь вращаюсь в тех же кругах, что и клан Эскиат. – «Подушка» Рингила содрогнулась от смеха Милакара. – Гил, ты серьезно переоценил мою роль в нынешнем раскладе. Я преступник, не забывай об этом.

– Ага, я заметил, как ты держишься за старое. Живешь в охуительно большом доме в Луговинах, ужинаешь с Болотным братством и прочими почтенными личностями.

– Домик на улице Ценной клади все еще мой, если тебе от этого полегчает. И если ты вдруг забыл, напомню: моя семья из Братства. – В голосе Миляги теперь чувствовалось легкое напряжение. – Мой отец до войны возглавлял следопытов.

– Ага, а твой пра-пра, пра-пра, пра– и так далее дед основал этот долбаный Трел-а-Лахейн. Я это уже слышал, Миляга. Правда, как ни крути, в том, что пятнадцать лет назад ты бы не принимал под своей крышей того болвана с дуэльным прибамбасом на поясе. И не жил здесь, так высоко по течению.

Мышцы у него под головой немного напряглись.

– Ты разочаровался во мне? – тихо спросил Милакар.

Рингил опять уставился на потолок. Пожал плечами.

– После пятьдесят пятого все накрылось медным тазом, и нам всем пришлось выкручиваться. Почему с тобой должно быть иначе?

– Какой ты добрый.

– Ага. – Рингил поднялся и немного повернулся, чтобы оказаться лицом к Миляге, который остался лежать. Сел, скрестив ноги, положил руки на колени. Тряхнул головой, убирая волосы с лица. – Итак. Ты поможешь мне с поисками кузины?

Милакар с готовностью кивнул.

– Конечно. Что у нее за неприятности?

– Угодила в цепи. Насколько мне удалось выяснить, примерно четыре недели назад ее отправили на аукцион в Эттеркаль.

– В Эттеркаль? – Выражение «сейчас мы тебе поможем» исчезло с лица Милакара. – Ее продали законно?

– Ага, в счет просроченной ссуды. Канцелярия разрешила провести аукцион. Покупателям из Соленого Лабиринта она понравилась, и ее, похоже, в тот же день заковали и отправили куда-то вместе с остальными рабами. Но в бумагах путаница – или они потерялись, или я подкупил не тех чиновников. У меня есть ее карандашный набросок, я всем его показываю, но никто не желает ее узнавать, и я не могу найти никого, кто согласился бы поговорить со мной о происходящем в Эттеркале. Мне надоедает быть вежливым.

– Да, я это заметил. – Миляга покачал головой, сбитый с толку. – Какого хрена дочь клана Эскиат занесло аж в самый Лабиринт?

– На самом деле она не из Эскиатов. Как я уже сказал, кузина. Из семьи Херлириг.

– А-а. Значит, болотная кровь.

– Да, и замуж она вышла тоже неправильно, с точки зрения Эскиатов. – Рингил услышал в собственном голосе нотки яростного отвращения, но решил их не подавлять. – За торговца. Клан Эскиат не знал, в какую передрягу она попала, но, по правде говоря, я не думаю, что в противном случае они бы хоть пальцем пошевелили.

– Хм-м. – Милакар смотрел на собственные руки. – Эттеркаль.

– Точно. Кроме прочих, твои старые друзья Снарл и Финдрич.

– Хм-м…

Рингил взглянул на него, склонив голову набок.

– Что такое? Внезапные проблемы?

Молчание затягивалось. Где-то внизу кто-то наливал воду в большой сосуд. Милакар будто прислушивался к этому звуку.

– Миляга?

Мужчина встретился с ним взглядом, и его губы изогнулись в неуверенном подобии улыбки. Это было выражение, не знакомое Рингилу.

– Многое изменилось с той поры, как ты уехал, Гил.

– Да что ты говоришь.

– Включая Эттеркаль. Соленый Лабиринт после Либерализации превратился в совсем другое место, ты его не узнаешь. Я хочу сказать, все понимали, что работорговля начнет развиваться, это было очевидно. Поппи об этом все время говорила, Финдрич тоже, если его удавалось разговорить. – Слова вылетали из рта Милакара со странной поспешностью, будто Миляга боялся, что его прервут. – Ты не поверишь, какое это теперь серьезное дело, Гил. Я хочу сказать, там крутятся по-настоящему большие деньги. Больше, чем когда-либо давала торговля фландрейном или кринзанцем.

– Ты как будто завидуешь.

Улыбка вспыхнула и тут же погасла.

– На такие деньги можно купить защиту, Гил. Нельзя просто так попасть в Эттеркаль и силой добиться своего, как мы делали в прежние времена, когда там были сутенеры с их уличными делишками.

– Да что ж такое, ты опять меня разочаровываешь, – беззаботным тоном произнес Рингил, пряча растущее беспокойство. – Помню, раньше в Трелейне не было улицы, по которой ты не смог бы прогуляться.

– Я же сказал – все изменилось.

– Помнишь, нас пытались не пустить на регату воздушных шаров в Луговинах? «Мои предки построили этот драный город, и зря кто-то вообразил себе, что я буду сидеть в трущобах, испугавшись драчунов в мундирах с шелковыми кушаками». – Цитируя Милакара прошлых лет, он избавился от легкомысленного тона. – Помнишь?

– Слушай…

– Ну, разумеется, теперь ты сам живешь в Луговинах.

– Гил, я же тебе сказал…

– Все изменилось, ага. Я и в первый раз тебя расслышал.

Больше он не мог скрывать сочащееся чувство утраты, новой, мать ее, утраты, которая влилась в вековечный водоворот предательства, сжирающий год за годом его сраной жизни и оставляющий отчетливый горький привкус на языке, будто Милакар кончил ему в рот полынью в те последние мгновения, напряженные и пульсирующие. Удовольствие обернулось утратой, похоть – сожалением, и внезапно на первый план вылезла та же тошнотворная спираль гребаных угрызений совести, которую втюхивали жрецы в храмах, и самодовольные учителя, и борцы за чистоту родословной, и Гингрен со своими нотациями, и в академии с ее стерильной мужественностью и ритуалами посвящения для новичков, и прочая лживая херня, которую ему преподносили с напыщенным видом люди, облаченные в рясу или мундир, и…

Рингил вскочил с кровати, будто увидел среди простыней скорпионов. Последние остатки приятных воспоминаний испарялись, как дым. Он уставился на Милакара сверху вниз и внезапно ощутил острое желание смыть с себя чужой запах.

– Я иду домой, – тусклым голосом произнес он и принялся рыскать по комнате, собирая с пола одежду.

– С ними двенда, Гил.

Бриджи, рубашка, скомканные рейтузы.

– Да-да, конечно.

Милакар наблюдал за ним некоторое время, потом внезапно прыгнул с кровати прямиком на спину, как ихельтетский боевой кот. Обхватил руками, навалился всем телом, стремясь перевернуть, и они прижались друг к другу, как бойцы на арене. Ревущее эхо танца обнаженной плоти, который оба уже исполнили на кровати. Острый запах Миляги и пыхтение сильного уличного бойца.

В другой раз это могло бы затянуться. Но разум Рингила еще бурлил от гнева, досада вынудила мышцы напрячься, а закаленные и отточенные годами войны рефлексы нашептали голосами сирен, как поступить. Он разбил захват Милакара со свирепостью, о которой успел забыть, и ответил ударом по-ихельтетски, так что противник свалился на пол, точно безвольная кукла. Рингил приземлился на него, придавил. Из легких Милакара со свистом вырвался весь воздух, яростное бойцовское пыхтение прекратилось. Рингил закончил, ткнув одним большим пальцем Миляге в рот, а другой прижав в дюйме от его левого глаза.

– А вот подлостей не надо, – прошипел он. – Я не мальчишка с мачете и прикончу тебя.

Милакар кашлял и барахтался под ним.

– Пошел ты! Я помочь хочу. Послушай: в Эттеркале двенда!

Их взгляды встретились. Секунды растянулись.

– Двенда?

Глаза Милакара сказали «да» – по крайней мере, он в это верил.

– Ты хочешь сказать, гребаный олдрейн? – Рингил вытащил палец из-за щеки Милакара. – Самый натуральный, Хойран свидетель, Исчезающий – прямо здесь, в Трелейне?

– Да. Это я и пытаюсь тебе сказать.

Рингил слез с него.

– Ты несешь ахинею.

– Спасибо.

– Ну, или так, или ты переусердствовал, покуда курил собственный запас.

– Я все видел собственными глазами, Гил.

– Их не спроста назвали Исчезающими, Миляга. Этого народа больше нет. Даже кириаты их помнят только по легендам.

– Да. – Милакар поднялся. – А до войны никто не верил в драконов.

– Это не одно и то же.

– Тогда объясни мне одну вещь. – Миляга протопал через спальню к вешалке, где висели роскошные кимоно в имперском стиле.

– Что объяснить? Какой-то мошенник-альбинос, актеришка, не пожалел теней для глаз, и вы принялись мастерить охранные амулеты да прятаться по углам, как орава маджакских пастухов во время грозы.

– Нет. – Милакар нервно натянул шелковый халат сливового цвета, затянул и завязал пояс на талии. – Объясни, как получилось, что Болотное братство отправило в Эттеркаль трех лучших шпионов – опытных ребят, которых знал в лицо только мастер их шпионской ложи, и лишь ему было известно, каким ремеслом они занимаются, – а через неделю вернулись одни их головы.

Рингил развел руками.

– Значит, осведомители у белокожего ублюдка лучше твоих, и он отлично владеет клинком.

– Ты не понял, Гил. – На лице Миляги опять появилась неуверенная улыбка. – Я не говорил, что шпионы были мертвы. Я сказал, что вернулись одни их головы. Каждая была еще живой и каким-то образом приделана к семидюймовому пеньку.

Рингил вытаращил глаза на Милакара.

– То-то и оно. Объясни, как это случилось.

– Ты это видел?

Напряженный кивок.

– На собрании ложи. Туда принесли одну голову. Сунули корнями в воду, и через пару минут хреновина открыла глаза и узнала мастера ложи. Было видно по лицу. Она открыла рот, попыталась заговорить, но горла-то нет, связок тоже, так что слышно было лишь пощелкивание, и губы шевелились, язык высовывался, а потом оно начало рыдать, и слезы катились по щекам. – Милакар заметно сглотнул. – Минут через пять они вытащили эту штуку из воды, и она затихла. Сперва слезы перестали литься, будто пересохли, а потом вся голова замедлилась и перестала двигаться, как старик, умирающий в постели. Только она, мать ее, не умерла. Когда ее снова сунули в воду… – Он беспомощно взмахнул рукой. – Все повторилось.

Рингил встал, обнаженный, и свет Ленты сквозь открытые балконные окна внезапно показался ему холодным. Он повернулся и выглянул в ночь снаружи, будто из-за створок доносился какой-то призыв.

– Крин есть?

Милакар кивком указал на туалетный столик в противоположном углу.

– Конечно. Верхний левый ящик, я свернул пару косяков. Угощайся.

Рингил подошел к столику и выдвинул маленький деревянный ящик. На дне перекатывались три желтоватые самокрутки из листьев. Он взял одну, вернулся к кровати и наклонился над лампой на тумбочке, чтобы зажечь косяк от фитиля. Хлопья кринзанца внутри цилиндрика потрескивали, загораясь, кислый запах щекотал ноздри. Он затянулся, впустил давно знакомый аромат в легкие. По телу пробежала волна жара, озноб утих. От наркотика в голове проснулось ледяное пламя. Он снова посмотрел на балкон, вздохнул и вышел туда, по-прежнему голый, оставляя за собой дымный след.

Через пару секунд Миляга последовал за ним.

Перед ними до самой воды простирались крыши Луговин. Среди деревьев мерцали огоньки особняков, похожих на жилище Милакара и прячущихся среди садов, а между ними вились утыканные фонарями улочки, которые столетия назад были тропинками через болота. На западе устье реки изгибалось, старые портовые здания на другом берегу снесли, освобождая место для декоративных парков и дорогих храмов, возведенных в знак благодарности богам Наома.

Рингил, облокотившись о балюстраду, сдержал ухмылку и попытался не врать самому себе о переменах. В Луговинах с самого начала водились деньги. Но в прежние времена здешние жители не был такими самодовольными: обитатели клановых домов каждый день видели приносящий им богатство порт на другом берегу, прямо перед собой. Теперь из-за войны и ее последствий причалы и доки переместились вниз по течению, скрылись из вида, и единственными строениями, воздвигнутыми вдоль русла реки, были храмы – массивное каменное эхо обновленного благочестия кланов и их веры в то, что они достойны править.

Рингил дохнул на все это едким дымом. Почувствовал, не оборачиваясь, что Милакар стоит сзади. Рассеянно проговорил:

– Миляга, тебя арестуют за потолок.

– В этой части города – нет. – Милакар встал рядом у балюстрады, вдохнул воздух ночных Луговин, словно аромат духов. – Комитет не навещает здешних жителей. Ты это знаешь.

– Выходит, кое-что не изменилось.

– То, что в центре всеобщего внимания – нет, не изменилось.

– Ага, я видел клетки, когда приехал. – Внезапное, леденящее душу воспоминание, в котором он не нуждался и думал, что оно надежно похоронено, – пока позавчера карета матери не проехала с грохотом через мост-дамбу у Восточных ворот. – В Канцелярии по-прежнему хозяйничает Каад?

– В этом смысле – да. И молодеет день ото дня. Ты когда-нибудь такое замечал? Как власть кого-то питает, а кого-то высасывает досуха? Мурмин Каад явно из первых.

* * *

В Палате Слушаний с Джелима снимают кандалы и связывают ему руки, а потом хватают и заставляют встать, хоть он и извивается всем телом. Он тяжело дышит, не в силах поверить в происходящее, выкашливает низкие, невнятные возгласы отрицания, пока зачитывают приговор. От бесконечной сбивчивой мольбы зрители на галерее покрываются гусиной кожей, у них потеют ладони, по рукам и ногам бегают мурашки, а теплая одежда будто перестает защищать от холода.

Рингил сидит между Гингреном и Ишиль, как завороженный.

Когда глаза осужденного парнишки вспыхивают и начинают дико вращаться в орбитах, словно у паникующей лошади, когда его взгляд цепляется за лица собравшихся наверху достопочтенных зрителей, будто он ждет спасителя из сказки, который каким-то образом сюда пробрался, внезапно он вместо этого видит Рингила. Они смотрят друг на друга, и Рингилу кажется, что его ударили кинжалом. Вопреки всем шансам, Джелим высвобождает руку и обвинительным жестом указывает в его сторону, вопит: «Это был он, прошу, заберите его, я не хотел, это был он, ЭТО БЫЛ ОН, ЗАБЕРИТЕ ЕГО, ЭТО БЫЛ ОН, ОН, НЕ Я…»

Его утаскивают прочь, и раздается долгий, жуткий крик, который, как всем собравшимся известно, знаменует лишь начало, самое малое из граничащих с экстазом мучений, которые ему предстоит перенести в клетке завтра.

А внизу в палате, на возвышении для судей, Мурмин Каад, который до сих пор с бесстрастным видом надзирал за процессом, поднимает голову и тоже смотрит Рингилу в глаза.

И улыбается.

* * *

– Ублюдок. – Безразличный тон подвел, голос чуть дрогнул. Рингил затянулся, черпая уверенность в крине. – Следовало убить его в пятьдесят третьем, когда была возможность.

Краем глаза он заметил взгляд Миляги.

– Что такое?

– Ах, прекрасная юность, – ласково проговорил Милакар. – Ты правда думаешь, это было бы легко?

– А почему нет? Тем летом здесь царил хаос, повсюду кишели солдаты, клинки так и сверкали. Кто бы понял?

– Гил, его бы просто заменили на кого-то другого. Может, еще хуже.

– Хуже? Кто, мать твою, может быть хуже?!

Рингил подумал о клетках – о том, что он, в конце концов, не смог выглянуть из окна и посмотреть на них, когда ехал мимо. Об испытующем взгляде Ишиль, который заметил, отвернувшись от окна, и о том, что не смог посмотреть ей в глаза. О теплой волне благодарности, которую ощутил, когда грохот и дребезжание кареты заглушили любые звуки, какие могли бы достичь его ушей. Он понял, что ошибся. Время, проведенное вдали от города, погребенным в тени Виселичного Пролома и связанных с ним воспоминаний, не закалило его, как он надеялся. Он по-прежнему был не готов к таким вещам – остался мягким, как брюшко, которое отрастил.

Милакар вздохнул.

– Комитет по защите общественной морали свой яд берет не у Каада, и никогда не брал. В сердцах людей слишком много ненависти. Ты был на войне, Гил, и должен понимать это лучше других. Это как солнечный жар. Люди вроде Каада – просто центральные фигуры, сродни линзам, которые собирают лучи и направляют на щепки. Ты можешь разбить линзу, но погасить солнце не сумеешь.

– Верно. И все же разжечь следующий костер будет сложнее.

– Это ненадолго. До следующей линзы или засушливого лета – и пожары начнутся опять.

– К старости заделался фаталистом, да? – Рингил кивком указал на огни особняков вокруг. – Или так бывает после переезда вверх по реке?

– Нет. Дело в том, что с возрастом учишься ценить время, которое тебе осталось. Надо прожить достаточно долго, чтобы распознать ошибочность священного похода, когда тебя призовут в нем участвовать. Клянусь зубами Хойрана, Гил, ты – последний человек, которому я должен это говорить. Неужели забыл, как они поступили с твоей победой?

Рингил улыбнулся и почувствовал, как улыбка растекается по лицу, словно пролитая кровь. По привычке напрягся в ответ на застарелую боль.

– Это не священный поход, Миляга. Просто подонки-работорговцы, которые заграбастали не ту девушку. Мне нужен лишь список имен, вероятных посредников в Эттеркале, чтобы я его проверил и нашел слабое звено.

– А двенда? – сердито возразил Милакар. – Колдовство?

– Я уже сталкивался с колдовством. Оно ни разу не помешало мне убивать тех, кто вставал на моем пути.

– Этого ты не видел.

– Ну, тем интереснее жить, разве нет? Новый опыт и все такое. – Рингил затянулся поглубже. Яркий огонек на конце кринового косяка озарил его лицо и придал блеск глазам. Он выпустил дым и опять бросил взгляд на Милягу. – Ты вообще видел эту тварь?

Милакар сглотнул.

– Нет. Лично я не видел. Говорят, он держится особняком, даже в Лабиринте. Но есть те, кто с ним встречался.

– Или они так говорят.

– Этим людям я верю на слово.

– Что же поведали сии достойные персоны о нашем олдрейнском друге? Что глаза у него как черные ямы? Уши точно у зверя? По телу бегают молнии?

– Нет. Они говорят, что… – Опять неуверенная пауза. Голос Милакара сделался очень тихим. – Он красив, Гил. Вот, что они говорят. Что он неописуемо прекрасен.

Лишь на миг по спине Рингила пробежал холодок. Он стряхнул это чувство, расправив плечи. Щелчком выбросил в ночной сад окурок и проследил взглядом за красным огоньком.

– Что ж, красоту я тоже видел,  – проговорил он мрачно.  – И она ни разу не помешала мне убивать тех, кто вставал на моем пути.

Глава 6

К тому времени, когда они вернулись на стоянку, небо над степью затянули мглистые тучи.

Известие о нападении долгобегов достигло шатров быстрее, чем выжившие; среди выехавших в ночное пастухов, что ехали им навстречу, оказался двоюродный брат Руни, который помчался назад, чтобы сообщить о случившемся остальной родне. Эгар шел пешком, ведя своего коня с трупом Руни, переброшенным через седло, а Кларн ехал на почтительном расстоянии, бдительный точно ворон. Когда они достигли лагеря скаранаков, повсюду горели факелы, и собрался почти весь клан во главе с семьей Руни. Даже Полтар пришел, этот сухопарый шаман с бритым черепом; его прихвостни стояли поодаль от сборища, держа в руках принадлежности для священной церемонии. Ожидающие вели приглушенные разговоры, но все затихли, увидев своего окровавленного вождя, который завел коня в круг света от факелов.

Степные упыри отчаянно сражались за жизнь. Их отметины покрывали Драконью Погибель с головы до ног.

Эгар опустил голову, чтобы не смотреть в глаза Нарме и Джуралу. Ни мать, ни отец Руни не желали, чтобы их сын поехал со стадом так рано, но на совете Эгар не стал возражать, поскольку Руни уже вошел в возраст. Он был подающим надежды, увлеченным парнишкой, и с животными ладил с той поры, как научился ходить.

«И, конечно, что угодно было предпочтительнее, чем если бы он слонялся по окрестностям с другими сыновьями скаранакских скотоводов, у которых буйволов в избытке, хлестал рисовое вино и вопил бесхитростные грубости в адрес каждой бабы. Ведь так, вождь? Пусть лучше молодой Руни возьмет себя в руки и покажет, на что способен».

Эгар снял со спины коня кое-как привязанный, уже остывающий труп с жуткой раной на животе. Драконья Погибель взял свою ношу в обе руки и поморщился, когда тяжесть привалилась к порезам на груди и плечах. На непослушных ногах он медленно понес Руни к его родителям.

Нарма разрыдалась и так рухнула на открытое лицо сына, что Эгар едва удержал его тело в руках. Он попытался не шататься. Джурал отвернулся, пряча слезы во тьме, чтобы не опозориться перед кланом.

В такие моменты Драконья Погибель от души жалел, что вернулся с юга и согласился принять накидку вождя, чтоб ей пусто было.

– Он умер как воин. – Эгар ровным голосом произнес ритуальную фразу, внутренне сыпля ругательствами от того, насколько по-дурацки это звучало. «Шестнадцать лет мальчишке, твою ж мать». Если бы у него было время стать воином, может, он и пережил бы это нападение. – Имя его будет именем защитника клана в наших сердцах, отныне и вовек. – Помедлив, он пробормотал еле слышно: – Прости, Нарма.

Ее стенания сделались чуть громче. В этот миг шаман Полтар счел необходимым вступить, действуя в строгом соответствии с ролью.

– Успокойся, женщина. Разве Небожители удостоят милости воина, о котором столько бабского шума? Прямо сейчас он смотрит на тебя с Небесной Дороги к предкам, и ему стыдно перед ними за этот гвалт. Ступай прочь и зажги для него свечи, как полагается матери.

Что случилось потом, никто толком не понял, а Эгар и подавно. Нарма, похоже, не собиралась отпускать труп Руни. Полтар шагнул и попытался переубедить ее грубой силой. Произошла короткая потасовка, плач усилился, и раздался сухой треск пощечины. Труп Руни выпал из рук Эгара и с глухим стуком ударился головой о землю. Нарма начала кричать на шамана, и тот ударил ее, не сдерживаясь. Она упала на тело сына, будто хворост из плохо затянутой вязанки. Эгар, снедаемый угрызениями совести и гневом, не нашедшим применения, развернулся и врезал шаману, собрав до последней крупицы всю силу, что оставалась в правой руке. От соприкосновения с кулаком Драконьей Погибели Полтар пролетел добрых пять футов спиной вперед и грохнулся на землю.

У очевидцев, которые не сразу осознали, что случилось, перехватило дыхание.

Один из приспешников шагнул к Эгару, но опомнился, когда увидел выражение окровавленного лица Драконьей Погибели. Три других поспешили на помощь Полтару, усадили его. Толпа беспокойно забормотала, словно у каждого на языке змеилось слово, которое он не смел произнести. Шаман сплюнул кровью и сказал его, один за всех:

– Святотатство!

– Ох, я тебя умоляю… – протянул Эгар с беспечностью, которой не чувствовал. Потому что Полтар, мать его, становился проблемой.

Если в степях и существовала сила, которую маджаки признавали равной собственной общей крутости, это была переменчивая, полная треска и блеска молний мощь Небожителей. Обитатели небес отличались от бога южан с его дотошным, опирающимся на архивы империализмом. Они были завистливыми, капризными и непредсказуемо яростными, и у них не было времени на такие чиновничьи, продуманные меры – они сообразно прихотям насылали бури или чуму, чтобы напомнить маджакам об их месте в мироустройстве, натравливали людей друг на друга ради забавы, а потом играли в кости, чтобы решить, кому жить, а кому – умереть. Короче говоря, вели себя очень похоже на праздных и могущественных смертных, а шаман являлся их единственным уполномоченным посланником под сенью небес. Оскорбить шамана значило оскорбить Небожителей. Считалось, что оскорбитель рано или поздно должен с лихвой расплатиться.

И вот теперь старший из приспешников подхватил призыв шамана, размахивая призывным жезлом и крича собравшимся скаранакам:

– Святотатство! Совершено святотатство! Кто искупит грех?

– Ты и искупишь, мать твою, если не захлопнешь пасть. – Эгар решительно направился к говорившему, намереваясь пресечь бунт в зародыше. Приспешник не дрогнул, в его широко распахнутых глазах светились страх и безумная вера.

– Уранн Серый тебя…

Эгар схватил его за горло.

– Я кому сказал, захлопни пасть! Где был Уранн Серый, когда я в нем нуждался там, в степи? Где был Уранн, когда этому мальчику потребовалась его помощь? – Он окинул взглядом испуганные лица, озаренные светом факелов, и впервые в жизни испытал всепоглощающее презрение к собственному народу. Его голос стал громче. – Где ваш гребаный Уранн всякий раз, когда он нам нужен, а? Где он был, когда долгобеги отняли у тебя брата? Когда волки выкрали твою дочь из колыбели, Инмат? Где он был, когда пришла огневица, и дым от погребальных костров подымался на горизонте отсюда до самого Ишлин-ичана? Где был этот серый говнюк, когда умер мой отец?!

Тут Полтар встал и снова оказался с ним лицом к лицу.

– Ты говоришь, как дитя, – произнес он негромким, мертвенным голосом, который, тем не менее, услышали все собравшиеся. Шаман был полностью в роли – что ж, свое ремесло он знал назубок. – Время, проведенное на юге, отвратило тебя от наших помыслов, и теперь ты своим святотатством навлечешь беду на скаранаков. Ты больше не можешь быть вождем клана. Серый Владыка поведал об этом посредством смерти мальчишки.

Толпа зашумела, но, судя по звукам, скаранаки были сбиты с толку. Многие из них уделяли мало внимания Полтару и праздному образу жизни, который он вел благодаря своему статусу. Эгар был не единственным циником в степях и не единственным воином-скаранаком, который отправился на юг и вернулся с более обширными представлениями о том, как устроен мир. Трое или четверо из его компаньонов-скотоводов сами успели побывать капитанами наемников в Ихельтете, а один из них, Марнак, сражался бок о бок с Драконьей Погибелью при Виселичном Проломе. Он был старше Эгара, по меньшей мере, на десять лет, но еще мог становиться проворным, словно кнут, а в выражении преданности не дрогнул бы перед призывами шамана. Эгар заметил его мрачное, обветренное лицо в свете факелов – бдительный взгляд и готовность обнажить сталь. Марнак поймал взгляд вождя и кивнул один раз. От благодарности у Эгара защипало в глазах.

Но были и другие.

Слабые и глупые, коих собрались десятки, сбились в кучу среди соплеменников, страшась холодной ночи за пределами света факелов и всего, что таилось в ней. Страшась почти в той же степени всего нового, что могло пошатнуть мировоззрение, обрамленное огромными пустыми небесами и неизменным степным горизонтом. Эгар смотрел на них, и они отворачивались – так он понимал, с кем имеет дело.

За этими никчемными скаранаками, питаясь их страхами и играя на них, стояли жадные и состоятельные, чья ненависть к переменам проистекала из более прозаичных опасений, что они пошатнут старый порядок, а с ним – их привилегированную позицию в клане. Эти люди встретили геройское возвращение Драконьей Погибели не с радостью, но с холодным недоверием и проницательными догадками по части прав владения стадом и иерархии в клане. И он со стыдом был вынужден признать, что среди них, по меньшей мере, двое его братьев.

Для всех этих людей шаман Полтар и его закоснелые верования воплощали все, на чем стояли маджаки, и это можно было утратить, если нарушится равновесие. Они не перейдут на сторону Эгара – в лучшем случае, не станут вмешиваться. А другие могли устроить и кое-что похуже.

Вдоль Ленты растянулись лохмотья облаков, словно изрезанные ее краем – серебряным светом, который проливался на равнину с юга. Эгар взглядом опытного командира окинул собравшихся, оценил их закипающее смятение и решил, что с этим пора кончать.

– Если Уранн Серый хочет мне что-то сказать, – громко провозгласил он, – пусть приходит и говорит лично. Для этого ему не нужен никчемный стервятник, слишком ленивый, чтобы добывать свое мясо самому, как подобает мужчине. Вот он я, Полтар. – Эгар раскинул руки. – Призови его. Вызови Уранна сюда. Если я совершил святотатство, пусть небеса разверзнутся, и он поразит меня на месте, прямо сейчас. Если этого не случится, мы поймем, что ты не можешь ничего ему нашептать, верно?

Тут и там раздались взволнованные вздохи, но это были звуки, какие издает толпа зрителей уличного цирка, а не разгневанных верующих. Шаман сверлил его ядовитым взглядом, но рта не открыл. Эгар утаил свирепую ярость.

«Так тебе, ублюдок!»

Полтар оказался в ловушке. Шаман не хуже Эгара знал, что Небожители в последнее время были не склонны являться. Одни объясняли это тем, что они находятся в другом месте, другие – тем, что их уже нет. Нашлись и те, кто утверждал, будто их никогда не было. Истинные же причины, как выразился бы Рингил, «в высшей степени, мать их за ногу, несущественны». Если Полтар призовет Уранна, ничего не случится – и он выставит себя дураком, не говоря уже о том, что продемонстрирует бессилие. Тогда заигрывания Эгара со святотатством можно спокойно истолковать как воинскую доблесть перед лицом паршивого, старого, никчемного шарлатана.

– Ну что, шаман?

Полтар плотнее запахнул побитое молью одеяние из волчьих шкур и окинул толпу взглядом.

– У него на юге в башке все скисло, – сплюнул он. – Помяните мое слово, он навлечет на вас погибель, гнев Серого Владыки.

– Ступай в свою юрту, Полтар. – Скука в голосе Эгара была тщательно просчитанной, но неискренней. – И подумай там о надлежащем поведении. Потому что в следующий раз, когда ты позволишь себе распускать руки со скорбящим родителем, я перережу твою драную глотку и скормлю остальное стервятникам. Ты, – его рука взметнулась, указывая на старшего приспешника. – Что-то хотел сказать?

Приспешник уставился на него, кривясь от ярости, и проглотил слова, которые рвались из рта. Затем Полтар наклонился, что-то ему пробормотал, и приспешник успокоился. Шаман бросил еще один высокомерный взгляд на Драконью Погибель и ушел, грубо растолкав толпу, сопровождаемый четырьмя спутниками. Люди поворачивались и глядели ему вслед.

– Помогите семье павшего воина, – воскликнул Эгар, и все взгляды снова обратились к Нарме, которая по-прежнему плакала, согнувшись над телом мертвого сына. Женщины поспешили к ней, пытаясь успокоить мягкими прикосновениями и словами. Драконья Погибель кивнул Марнаку, и седой капитан приблизился.

– Это ты здорово устроил, – пробормотал Марнак. – Но кто будет руководить происходящим у погребального костра, если шаман останется в юрте обиженный?

Эгар пожал плечами.

– Если понадобится, пошлем к ишлинакам за заклинателем. В Ишлин-ичане мне кое-чем обязаны. А пока присматривай за этой юртой. Если он хотя бы трубку закурит, я хочу об этом знать.

Марнак кивнул и тихонько ушел прочь, предоставив Эгару возможность погрузиться в мрачные думы о будущем. Лишь одно Драконья Погибель знал наверняка.

Это не конец.

Глава 7

Рингил отправился домой в дурном настроении и с больными от крина глазами – в них словно песка насыпали.

Предрассветная палитра Луговин соответствовала его душевному состоянию: низко плывущий над рекой туман запутался в мучительно изогнутых черных силуэтах мангровых рощ; окна высоко стоящих особняков светились, точно фонари пришвартованных или выволоченных на берег кораблей. Из-за облаков выглядывала расплывчатая изогнутая Лента, чье ночное свечение потускнело и истерлось с приближением дня. Мощеная дорога у него под ногами лучилась бледным, нереальным светом, как и уходящие в сторону от нее улицы, что вились среди деревьев. Старая, потертая от времени картина. Он шел домой с уверенностью сомнамбулы, и воспоминания десятилетней давности совместились с увиденным за последние дни, после возвращения. По эту сторону реки почти ничего не изменилось – не считая, разумеется, Миляги, который ласково внедрился сюда, – и это легко могло быть любое утро его потраченной впустую юности.

«Но не забывай про ого-го какой меч у тебя за спиной, Гил. И про брюхо, которые ты отрастил».

Невзирая на размеры, Друг Воронов не был тяжелым оружием – часть удовольствия от кириатских клинков дарили легкие и гибкие сплавы, с которыми предпочитали работать их кузнецы, – но этим утром он висел, словно кусок мачты, к которой Рингила привязали во время шторма. Ему приходилось отупело тащить эту штуковину на спине, шаг за шагом приближаясь к берегу, где вряд ли удастся отдохнуть. «Многое изменилось с той поры, как ты уехал, Гил». От наркотика и надлома, увиденного в Миляге, он чувствовал себя обессиленным. И пустым. То, чем он раньше дорожил, исчезло, товарищей по плаванию унес шторм, и он уже знал, что туземцы не отличаются дружелюбием.

«Сзади кто-то есть».

Он медленно остановился, чувствуя, как осознание щекочет затылок.

Слева от тропы кто-то двигался, осторожно ступая между деревьями. Может, и не один. Рингил хмыкнул и размял пальцы правой руки. Крикнул в сырой, недвижный воздух:

– У меня, мать твою, неподходящее настроение.

И тут же понял, что врет. Кровь побежала по венам, пульс внезапно ускорился и пришло резкое, радостное ощущение бодрости. Он сейчас с удовольствием бы кого-нибудь убил.

Опять шевеление; кем бы ни был «кто-то», он не испугался. Рингил развернулся, вскинул руку над головой и схватился за торчащую головку эфеса. Возле уха раздался скрежет – девять дюймов убийственной стали выдвинулись над плечом, прежде чем зажимы вдоль ножен раскрылись, как и было задумано. Клинок вышел целиком, боком. В предрассветном воздухе послышался холодный, чистый звон. Левая рука присоединилась к правой на длинной, потертой рукояти. Пустые ножны снова упали, слегка покачиваясь на ремнях, а Рингил замер, завершив поворот.

Ловкий трюк, полный кириатского изящества и позволяющий резко изменить расстановку сил, застигнув врасплох нападающих, что и случалось чаще, чем он мог вспомнить, не напрягаясь. Все это было частью мистического ореола Друга Воронов, на который он купился, принимая у Грашгала подарок. Более того, так клинок оказывался в позиции для верхней защиты, и любой мог понять, что это за оружие, поблескивающее синевой. Дальше атакующему оставалось принять решение, действительно ли ему охота связываться с владельцем кириатского меча. За последние десять лет больше дюжины нападений закончились ничем, стоило высвободить синеватое лезвие. Рингил уставился вдоль тропы в ту сторону, откуда пришел, по-волчьи надеясь, что на этот раз все будет иначе.

Ничего.

Он бросил короткие взгляды на листву по обе стороны дороги, измерил углы и доступное пространство, а потом принял более привычную защитную стойку с мечом вперед. Друг Воронов рассек воздух, описывая геометрию изменения, издав тихий свист.

– Да-да! – крикнул Рингил. – Кириатская сталь. Душу твою заберет.

В ответ среди деревьев будто послышался мелодичный тихий смех. Накатило новое ощущение, словно задней стороны шеи коснулся холодный воротник. Будто все вокруг внезапно лишилось земного контекста, как если бы он исчез, выпал из привычной среды. Расстояние объявило о себе, холодное, точно пустота меж звезд, и раздвинуло окружающее пространство. Деревья стояли с видом очевидцев. Речной туман полз и извивался как живой.

Рингила затопило волной раздраженной ярости, озноб прошел.

– Я страдать херней не собираюсь. Хочешь меня грабануть – давай приступим. Солнце восходит, и дряни вроде тебя пора в постельку или могилу.

Справа от него что-то взвизгнуло и ломанулось через кусты. Повернувшись на звук, он успел заметить чьи-то конечности и по-обезьяньи припадающую к земле фигуру, которая удирала прочь, двигаясь боком. За нею шевельнулось еще что-то – похожая фигура. Кажется, мелькнул короткий клинок, но Рингил сомневался: перед рассветом все выглядело каким-то свинцовым.

Опять раздался смех.

На этот раз он будто слетел на Рингила и ласково пронесся мимо уха. Он это почувствовал и вздрогнул от почти ощутимого прикосновения, полуобернулся, высматривая противника…

И все исчезло, целиком, будто солнце выглянуло из-за туч. Он молча ждал, что оно вернется, выставив перед собой неподвижный клинок. Но кем бы ни был его противник, похоже, он утратил интерес к Рингилу. Две неуклюжие, похожие на людей фигуры не вернулись. В конце концов Рингил, чье напряжение и так слабело, сдался и вышел из защитной стойки, аккуратно перехватил ножны на спине и вложил в них Друга Воронов, который не пришлось пустить в дело. В последний раз оглядевшись по сторонам, он продолжил путь, теперь ступая легче: он словно очистился и теперь внутри все слабо гудело от неиспользованного боевого возбуждения. Воспоминание о смехе он утопил в глубинах памяти – там, где его не пришлось бы снова подвергать пристальному изучению.

«Это все гребаный кринзанц».

Когда Рингил добрался до особняка Эскиатов, все вокруг окрасилось в серые тона, а небо над рекой прояснилось. От света щипало глаза. Он заглянул через массивные железные прутья главных ворот, странным образом ощущая себя жалким призраком, который цепляется за сцены земного существования, куда ему нет возврата. Ворота были опутаны цепями и оканчивались длинными пиками, которые – он проверял в молодости, – было не так просто одолеть. В такую рань ничто не шевелилось; не считая слуг, все спали глубоким сном. На мгновение его рука коснулась толстой веревки звонка, но потом упала, и он отступил. Тишина казалась слишком плотной, чтобы нарушать ее колокольным звоном.

Рингил неуверенно усмехнулся над внезапной чувствительностью и пустился украдкой вдоль забора, высматривая дыру, проделанную в юности. Нашел, протиснулся – с большим трудом! – и, выбравшись из несговорчивых кустов, направился к широким лугам позади дома, не тревожась из-за хруста гравия под ногами.

На шум во внутренний двор, расположенный на возвышенности, вышел стражник с пикой в одной руке и ненужным фонарем в другой, замер у широкой лестницы. За то время, что понадобилось бы бедолаге, чтобы бросить фонарь и взять пику наизготовку, Рингил мог его убить; это знание рассеянным потоком явилось откуда-то изнутри; он ощутил его в собственных костях и выражении лица. Приветственно взмахнул рукой и получил в ответ пристальный взгляд прищуренных глаз. Потом стражник узнал Гила, без единого слова повернулся и исчез в доме.

Дверь в кухню была, как обычно, открыта. Он увидел красноватый, мерцающий свет, который изливался в утренние сумерки, будто из нижнего угла суровой серой громадины особняка вытекали жизненные соки. Рингил обошел внутренний двор, рассеянно ведя пальцами по истертой, испятнанной мхом каменной кладке, и, одолев три ступеньки, спустился в кухню. Почувствовал, как открываются поры на лице, впитывая тепло от очагов, расположенных вдоль боковой стены. Улыбнулся этому ощущению и вдохнул его, чувствуя, что вернулся домой. В каком-то смысле, так оно и было. «В любом случае, более теплого приема ты здесь не дождешься». Он огляделся, ища место, где присесть. Впрочем, где угодно: длинные, исцарапанные деревянные столы еще пустовали, и никто пока не пришел, чтобы заняться приготовлением еды для грядущего дня. Единственная девочка-служанка возилась у одного из больших котлов с водой; она бросила на него быстрый взгляд, отвлекшись от трудов, и будто улыбнулась, а потом почти с той же быстротой отвернулась. Шума от нее было мало, как от призрака.

Но у двери в дальнем конце кухни ждал кое-кто еще.

– Ну надо же, какой сюрприз.

Он вздохнул.

– Доброе утро, мама.

День и впрямь начинался так, словно он вернулся в свою юность. Ишиль стояла на высоком пороге в дальнем конце кухни, на расстоянии двух ступенек от плит пола, словно на подиуме. На лице – полный макияж, тело – в платье, которое дома она обычно не носила. Не считая этого, госпожа Эскиат выглядела безупречной копией матери, с которой ему приходилось сталкиваться много лет назад, приползая домой «после вчерашнего».

Он вытащил табурет из-под стола и сел.

– Только с вечеринки?

Ишиль с царственным видом спустилась в кухню. Ее юбки шуршали по полу.

– Вообще-то этот вопрос должна задавать я. Ведь ты где-то шлялся всю ночь.

Рингил взмахнул рукой.

– Только не говори, что в таком виде сидела дома.

– У твоего отца были гости из Канцелярии. Говорили о вопросах государственной важности. Они еще не ушли.

– Что ж, приятно знать, что я не один работаю допоздна.

– Это теперь так называется? – Теперь она стояла по другую сторону стола от него. – «Работать»?

– В каком-то смысле, да.

Ишиль одарила его ледяной улыбкой.

– А я думала, ты просто совокуплялся с бывшими знакомыми.

– Есть разные способы добывать сведения, мама. Если тебе нужен более традиционный подход, надо было держаться отца с его головорезами.

– Скажи мне, – любезно проговорила она, – что позволили узнать твои оригинальные методы о местонахождении Шерин?

– Немногое. Двери в Соленый Лабиринт сомкнуты плотнее, чем сфинктер у священника. Мне понадобится время, чтобы разобраться. – Он ухмыльнулся. – Так сказать, смазать проход.

Она отпрянула, надменная как раздраженная кошка.

– Фу! Обязательно быть таким вульгарным, Рингил?

– Что, стыдно перед слугами?

– В каком смысле?

Рингил махнул рукой себе за спину, указывая на девчонку у котла, но когда он повернулся, оказалось, что служанка тихо ускользнула и оставила его наедине с Ишиль. Что ж, он не мог ее винить. Темперамент госпожи Эскиат вошел в легенды.

– Забудь, – проговорил он устало. – Короче говоря, я продвигаюсь, но медленно. Такие вот новости.

– Он все равно хочет с тобой повидаться.

– Кто?

– Твой отец, разумеется. – Тон Ишиль стал напряженным. – Ты хоть слово услышал из того, что я сказала? Он наверху, вместе со своим гостем. Они ждут тебя.

Рингил опустил локти на стол. Расположил предплечья под углом друг к другу, сомкнул пальцы и взглянул на получившийся замок. Потом спросил с тщательно выверенным безразличием:

– В самом деле?

– Да, Гил. И он не в лучшем настроении. Так что идем.

Долгий шелест ее юбок по полу внезапно показался таким неприятным, что Рингил заскрипел зубами. Ишиль дошла до края стола и поняла, что сын не собирается за ней следовать. Она повернулась и устремила на него суровый взгляд, хорошо знакомый по прежним временам. Он не посмотрел ей в глаза.

– Ты идешь или нет?

– Угадай с первого раза.

– Гил, что это такое? Ты обещал…

– Если Гингрен хочет со мной поговорить, пусть спускается сюда. – Рингил взмахом руки указал на пустое пространство между ними. – Тут достаточно уединенно.

– Хочешь, чтобы он привел гостя в кухню?! – с искренним ужасом спросила Ишиль.

– Нет. – Теперь Рингил взглянул на нее. – Я хочу, чтобы он отвязался от меня на хрен. Но если не получается, давай посмотрим, как сильно ему хочется со мной поговорить, да?

Она постояла еще пару секунд, а потом, когда он не отвел глаза и остался неподвижным как камень, быстро и без единого слова вышла, поднявшись по ступенькам. Рингил проследил за ней, чуть изменил позу, ссутулился и окинул пустую кухню взглядом, словно искал в ней свидетелей, публику. Потер ладони, вздохнул.

Вскоре давешняя служанка вернулась, соткавшись из пустоты у него за плечом с молчаливой, скучной деловитостью, от которой Рингил вздрогнул. В руках она держала деревянную кружку с крышкой, из-под которой выползали струйки пара.

– Чай, мой господин, – прошептала девочка.

– А, ну да. – Он моргнул и подавил дрожь. – Ты не могла бы не подкрадываться ко мне вот так?

– Простите, мой господин.

– Ладно. Поставь сюда.

Она подчинилась и ушла так же бесшумно, как возникла. Он дождался, когда служанка исчезнет из вида, открыл крышку и ссутулился над чашкой, вдыхая. Пар с ароматом горькой зелени струился из нее, тепло поднималось от поверхности воды, в которой заваривались травы; к его воспаленным глазам будто приложили мягкое полотенце. Отвар был слишком горячим для питья. Рингил уставился на искаженное, темное отражение собственного лица в чашке, заключил свое зыбкое подобие в ладони, словно опасаясь, что оно выкипит и растает в воздухе, как обвивающий его пар. В конце концов он осторожно отодвинул кружку, медленно опустился вперед, упершись подбородком в столешницу, прижавшись щекой к вытянутой руке, и устремил рассеянный взгляд вдоль стола, на противоположный конец кухни.

Услышал, как они идут.

Раздалась тяжелая поступь – и внезапно Рингил услышал что-то еще, тихий отголосок колдовской ясности, который он, быть может, подцепил там, в предрассветном тумане, какое-то наследие зловещего смеха, что коснулся его мимоходом, будто приглашая сойти с дороги и отправиться следом, и все еще раздавался где-то под сводами черепа, подсказывая, чего ждать. Впрочем, это мог быть последний вздох крина, галлюцинаторный эффект, хорошо знакомый тем, кто его употреблял. Так или иначе, позднее окончательно протрезвевший Рингил не сможет избавиться от воспоминаний об этом чувстве, которое было почти знанием и пришло одновременно с тенями, сгустившимися в дверном проеме и приближением звука шагов. Предчувствие заставило его оторваться от стола, выпрямить спину, сосредоточиться – но движение пробудило хмельную усталость, которая в некотором роде напоминала смирение…

– Ну, привет, Рингил, – громким голосом заявил Гингрен, спускаясь в кухню, но в его сердечном тоне ощущалась фальшивая нота, будто он споткнулся на пути. – Твоя мать сказала, что мы найдем тебя здесь.

– Похоже, она была права.

Отец и сын посмотрели друг на друга, словно дуэлянты перед навязанным им поединком. В кухне с низкими потолочными балками Гингрен выглядел особенно крупным, массивным; за прошедшие годы он чуток раздался в талии, совсем как Миляга, и лицо его от хорошей жизни и возраста – и, предположил Рингил, от нынешней бессонной ночи – чуть обрюзгло и утратило былую отточенность черт. Однако если не обращать на это внимания, в целом он почти не изменился. Взгляд такой же суровый, без тени подлинных сожалений. Отец, как ни выискивал в сыне перемену, найти ее не сумел – хотя, если откровенно, за минувшие после возвращения Рингила дни Гингрен не особо к нему приглядывался. Они, разумеется, были обречены сталкиваться в разных частях дома, и, как правило, один из них разговаривал с кем-то другим, служившим преградой и барьером, а также поводом выдавить из себя лишь невнятное приветствие, прежде чем пройти мимо. Их распорядок дня совпадал не больше, чем в юности Рингила, и никто из домочадцев, включая Ишиль, не пытался сблизить их сильнее, чем выходило само по себе.

Но теперь…

Теперь давешнее предчувствие рухнуло на него, как содержимое лопнувшего мешка. В кухню вошел легконогий и стройный, невзирая на посеребрившие виски годы, Мурмин Каад.

– День добрый, мастер Рингил.

Рингил застыл, напряженно выпрямив спину.

– Ха! Язык проглотил. – Впрочем, Гингрен был – и, наверное, в каком-то смысле остался – воином, поэтому знал, как понимать неожиданное оцепенение сына. Он махнул рукой Кааду, предупреждая, чтобы тот оставался на месте. – Лорд-судья Каад здесь по моему приглашению, Рингил. Он хочет кое о чем поговорить с тобой.

Рингил пристально глядел в одну точку.

– Тогда пусть говорит.

Короткая неуверенная пауза. Гингрен кивнул, и Каад подошел к дальнему концу стола. Театральным жестом вытащил из-под него один из грубых деревянных табуретов и сел, изображая ироничное великодушие ввиду отсутствия церемоний и бархатной обивки сиденья. Поправил складки одеяния, подвинулся ближе к краю стола и опустил на поцарапанную столешницу руки, сцепленные в свободный замок. На одном из пальцев выделялся серебряный перстень с золотой инкрустацией и крестом городской Канцелярии.

– Всегда радует, – начал он официально, – когда воочию удостоверяешься в том, что один из самых славных сынов этого города наконец вернулся.

Рингил бросил на него быстрый взгляд.

– Я сказал, пусть говорит, а не вылизывает мне зад дочиста. Ближе к делу, будьте любезны.

– Рингил!

– Нет-нет, Гингрен, все в порядке. – Но, разумеется, это было не так – Рингил увидел, как по лицу лорда-судьи пробежала гневная туча, которую тот быстро стер и заменил натянутой дипломатичной улыбкой. – Твой сын и Комитет не всегда находили общий язык. Ах, молодость… она, как ни крути, не преступление.

– Для Джелима Даснела, – тут старый гнев вскипел внутри Рингила, слегка приглушенный отходняком, – это не стало смягчающим обстоятельством.

Еще одна короткая пауза. За спиной Рингила отец сдавленно фыркнул и явно проглотил начало какой-то фразы.

Каад опять нацепил улыбочку.

– Сдается мне, Джелим Даснел нарушил законы Трелейна, посмеявшись над моралью, коя лежит в основе нашего бытия. Как и ты, Рингил, хоть я опечален тем, что приходится вспоминать сей факт в доме твоих родителей. Кто-то один должен был стать примером.

Гнев острым клинком рассек дурман кринового отходняка и блеснул чистой, свежей сталью. Рингил перегнулся через половину стола и вперил в Каада пылкий взгляд.

– Мне что же, тебя благодарить? – прошептал он.

Каад не дрогнул.

– Да, я думаю, стоило бы. У Восточных ворот легко нашлось бы местечко еще для одной клетки.

– Нет уж, не легко. Не для того, кто рьяно выслуживался перед знатью, как ты, Каад. Не для того, кто предвкушал лакомый кусочек – скорую возможность присосаться к эскиатской сиське. – Рингил произвел на свет собственную улыбку – в медленном изгибе губ ощущалось что-то непристойное; рот уподобился ране. – Еще не насосался, человечишка? Чего тебе надо?

На этот раз у него получилось достать судью. Гнев снова исказил лицо Мурмина Каада и не исчез. Улыбка испарилась, патрицианская маска натянулась у рта и глаз, щеки над ухоженной бородой потемнели от ярости, которую он не смог замаскировать. Лорд-судья был родом из портовых трущоб, и презрение, с которым аристократические семьи относились к этому выскочке, поднимавшемуся все выше в судейской иерархии, ни для кого не являлось тайной. Кольцо и прочие символы положения достались дорогой ценой, за натянутые улыбки и приглашения на приемы в особняки Луговин он платил кровью; сдержанное уважение, но не признание – о нет, не признание – добывал из лживых аристократических сердец Трелейна, словно рудокоп в шахте, продвигаясь очень медленно, коварным и хладнокровным образом просчитывая каждую тайную сделку и завуалированный ход в борьбе за власть. В презрительной усмешке Рингила лорд-судья услышал треск зыбких подпорок, на которых все держалось. Словно ледяная вода накатило осознание, насколько оно хлипкое и искусственное, какими пустяками в вопросах крови предстают материальные блага и должность, и как мало в этом смысле было и будет перемен. Каад по-прежнему нежеланный гость, которого лишь терпели, грязный выскочка из низов.

– Да как ты смеешь!

– О, еще как смею. – Рингил небрежно почесал шею рядом с торчащей из-за спины рукоятью Друга Воронов. – Очень даже смею.

– Ты обязан мне жизнью!!!

Рингил бросил косой взгляд на отца и прикинул, что еще сильнее Каада разозлит, если его сбросят со счетов как человека, не представляющего никакой угрозы.

– И долго я буду это слушать?

Гингрен рассвирепел.

– Хватит, Рингил!

– Вот и я говорю – хватит.

– Скажи своему… – Каад встал, от ярости его лицо покрылось пятнами, – …выродку, гребаному неблагодарному отродью, скажи ему…

– Как ты меня назвал?

– Рингил!!!

– Скажи ему, Гингрен, что всему есть предел. Прямо сейчас. Или я уйду и заберу свой голос с собой.

– Голос? – Рингил уставился на отца. – Что еще за гребаный голос?!

– Молчать! – Это был рев, годный для поля боя, и в тесной кухне он прозвучал гулко, словно огромный колокол. – Заткнулись оба! Просто заткнитесь и начинайте вести себя как взрослые люди. Каад, сядь. Мы не закончили. А ты, Рингил, можешь думать, что хочешь, но в моем доме веди себя прилично. Это не придорожный кабак, чтобы устраивать драки.

Рингил издал тихий звук, будто сплевывая.

– В придорожных кабаках, какие мне известны, клиенты приличнее. В горах не любят тех, кто занимается пытками.

– А как насчет тех, кто убивает маленьких детей? – Каад опять уселся, с тем же изощренным вниманием к складкам своего одеяния. Он бросил на Рингила многозначительный взгляд. – Что бы там сказали по этому поводу?

Рингил промолчал. Из глубин памяти начало сочиться воспоминание, но он заткнул дыру, пресекая его в зародыше. Обхватил ладонями чашку с дымящимся чаем и уставился в нее. Еще слишком горячо, чтобы пить. Гингрен не упустил свой шанс.

– Рингил, мы пытаемся тебе помочь.

– Неужели, отец?

– Мы знаем, что ты пытаешься подобраться к Соленому Лабиринту, – сказал Каад.

Рингил вскинул голову.

– За мной следят?

Каад пожал плечами и взмахнул рукой – дескать, зачем суета? Рингил мгновенно восстановил в памяти все, что случилось по пути домой. Звуки опасливого преследования. Зуд в затылке. Наблюдатели среди деревьев, спасающиеся бегством.

На его лице опять появилась улыбка, похожая на рану.

– Будь осторожнее, Каад. Если твои головорезы из Комитета подберутся ко мне слишком близко, придется вылавливать их в бухте по кускам.

– Я бы посоветовал не угрожать служащим Канцелярии, мастер Рингил.

– Это не угроза, а описание грядущих событий.

Гингрен издал нетерпеливый звук.

– Дело в том, Рингил, что нам известны твои проблемы с проникновением в Эттеркаль. Мы можем тебе помочь. Точнее, лорд Каад может.

Рингил испытал нечто вроде изумления. Он смутно ощущал форму грядущего, осторожно ощупывал ее края.

– Собираетесь доставить меня в Соленый Лабиринт?

Каад кашлянул.

– Нет, не в этом смысле. Но существуют, скажем так, более выгодные направления расследования, которыми ты мог бы воспользоваться.

– Неужели? – спросил Рингил голосом без интонаций. – И каковы они?

– Ты разыскиваешь Шерин Херлириг Мернас, вдову Билгреста Мернаса, проданную согласно разрешению долговых гарантов в прошлом месяце.

– Ага. И вы знаете, где она?

– Прямо сейчас – нет. Но ресурсы Канцелярии вполне могут открыться тебе таким образом, как еще не бывало.

Рингил покачал головой.

– Хватит с меня Канцелярии. Там нет ничего полезного, чего я не знал бы.

Нерешительная пауза. Гингрен и Каад обменялись взглядами.

– Есть вопрос живой силы, – начал Каад. – Мы могли бы…

– …снабдить меня достаточным количеством стражников, чтобы перевернуть Соленый Лабиринт вверх тормашками. Настучать кое-кому по башке и получить кое-какие ответы. Верно?

Опять быстрый обмен взглядами, мрачные лица. Рингил, хоть и догадывался, каким будет ответ, недоверчиво рассмеялся.

– Клянусь яйцами Хойрана, что такое с этим Эттеркалем? – Впрочем, благодаря Милакару он уже знал, в чем причина – и к ней, судя по всему, следовало отнестись серьезно. – Когда я находился здесь в последний раз, он был обыкновенной трущобой! А теперь все даже постучать в ворота боятся?

– Рингил, ты не понимаешь всей сложности вопроса. И твоя мать не понимала, позвав тебя обратно.

– Этому я как раз не удивляюсь. – Рингил ткнул в отца пальцем. – Ты даже не почесался, чтобы помочь Шерин, когда ее продали, но стоило мне ударить кулаком в ворота Соленого Лабиринта, как дело удостоилось внимания. В чем дело, папа? Хочешь, чтобы я остановился? Я могу огорчить не тех людей? И снова тебя опозорить?

– Ты слишком легкомысленно относишься к происходящему, Рингил. Не понимаешь, во что пытаешься вмешаться.

– Гингрен это только что сказал, Каад. Ты у нас кто, сраный попугай?

– Твой отец главным образом руководствуется заботой о твоем благополучии.

– Откровенно говоря, сомневаюсь. Но даже окажись это правдой, есть ты. В чем твоя выгода, вероломный старый мудак?

Каад грохнул кулаком по столу и привстал с табурета.

– Ты не имеешь права говорить со мной таким тоном, – произнес он хриплым голосом…

…и рухнул с табурета на спину, схватившись обеими руками за лицо, над которым подымался пар от горячего чая, и истошно вопя. Рингил встал и швырнул опустевшую кружку ему вслед – через стол, на каменный пол, где она осталась лежать, источая слабый пар.

– Я буду с тобой говорить так, как мне вздумается, Каад. – Сейчас Рингил был странно холоден и спокоен, ощущая безмятежность от осознания, что произошедшее вкупе с последствиями было неизбежно с момента, когда он согласился вернуться домой. – Если тебя волнуют мои слова, встретимся на поле возле холма Бриллин и разберемся.

Каад катался по полу, путаясь в собственном одеянии. Его ладони по-прежнему были прижаты к лицу. Он издал сквозь пальцы какой-то писк. Гингрен стоял, потеряв дар речи, и глядел то на поверженного судью, то на сына. Рингил не обращал на него внимания.

– Разумеется, при условии, что ты найдешь кого-то, кто покажет, с какой стороны берутся за меч.

– Хойран заберет твою душу в ад!!!

– Если ты действительно веришь в то, что проповедуешь, он уже принял такое решение. Учитывая все мои плотские грехи, не думаю, что избиение местного магистрата произведет на Темного Владыку сильное впечатление. Извини.

К этому моменту Гингрен обошел стол и присел рядом с Каадом. Судья отбил его протянутую на помощь руку. Вскарабкался на ноги сам – его лицо покраснело, нос и одна щека были по-настоящему обварены чаем. Он ткнул в сторону Рингила дрожащим пальцем.

– Ты за это поплатишься, Эскиат. Ты поплатишься.

– А как иначе.

Каад завернулся в свои одежды и нашел силы для презрительной усмешки.

– Нет, мастер Рингил. От последствий того, что творишь ты и подобные тебе, всегда страдают другие, от Виселичного Пролома до клеток у Восточных ворот.

Рингил рывком продвинулся на четверть дюйма вперед. Взял себя в руки.

– Теперь тебе и впрямь лучше убраться отсюда, – проговорил он негромко.

Каад ушел. Может, он что-то заметил во взгляде Рингила или просто не увидел способов развернуть ситуацию в свою пользу. Он ведь, в конце концов, был настоящим политиком. Гингрен поспешил вслед за ним, бросив на сына яростный взгляд через плечо, заменяющий тысячу слов. Оставшись один, Рингил несколько секунд стоял неподвижно, а потом ссутулился под нарастающим весом осознания. Оперся ладонями о стол перед собой и уставился на пустую кружку.

– Надо же, чай был таким горячим… – пробормотал он и издал короткий смешок. Огляделся в поисках служанки, но та не появилась. Прищурился на дверь в сад, где свет сделался уже достаточно ярким, чтобы ранить зрачки, расширенные от крина. Он подумал, не пойти ли поспать, но в конце концов просто сел опять за стол и спрятал лицо в ладонях. В затылке раздавался свист – тускнеющий отголосок наркотика.

Он сидел в той же позе, когда вернулся Гингрен, будто несколько часов спустя.

– Ну, все, ты доигрался, – прорычал Эскиат-старший.

Рингил провел ладонями по лицу и посмотрел на отца.

– Вот и славно. Больше не хочу дышать одним воздухом с этим мудаком.

– Ох, клянусь зубами Хойрана! Да что с тобой такое, Рингил? Ты можешь в кои-то веки объяснить мне, что с тобой не так?!

– Что со мной не так? – Рингил внезапно вскочил и оказался в считанных дюймах от боевой зоны досягаемости отца. Его рука взметнулась, указывая на восток. – Он приговорил Джелима к посажению на кол!!!

– Это произошло пятнадцать лет назад! Все равно Джелим Даснел был выродком, так что он…

– Как и я, папа. Как и я.

– …мать его за ногу, заслуживал клетки!

– Значит, я тоже!!!

Оно выразило себя в его крике – тайное, давящее и ядовитое чувство, ноющая боль, погнавшая его на перевал в Виселичном Проломе, сродни боли от прикусывания гнилого зуба, откуда вытекает сладковатый гной. Рингил ощутил привкус собственной ненависти во рту и затрясся так, что не смог остановиться. Гингрен почувствовал этот взрыв – и дрогнул.

– Рингил, но таков закон…

– Бред сивого ящера! – Внезапно сила гнева испарилась, криновый отходняк ее уничтожил и навалился растущей тяжестью, не давая сосредоточиться. Рингил вернулся к табурету и опять сел, безжизненным тоном бросил через плечо, обращаясь к отцу, который остался стоять: – Это была политическая сделка, ты все знаешь сам. Думаешь, Джелима посадили бы в клетку у Восточных ворот, будь его фамилия Эскиат? Или Аланнор, Раф-рилл, любая другая, за которой маячит мощь Луговин? Думаешь, хоть один садист-насильник из Академии когда-нибудь познакомится с острым навершием кола?

– Этот вопрос, – напряженно проговорил Гингрен, – мы не можем обсу…

– Ох, пошло все на хрен. Забудь. – Рингил подпер подбородок ладонью с полусогнутыми пальцами и, поддавшись нарастающему отходняку, позволил зрению расфокусироваться, чтобы не видеть узор древесины на столешнице. – Я этого не сделаю, отец. Я не буду спорить с тобой из-за прошлого. Какой смысл? Прости, если я испортил тебе переговоры с Канцелярией.

– Не только мне. Каад мог бы помочь.

– Ага. Мог бы, но не собирался. Он просто хотел – вы оба хотите, – чтобы я держался подальше от Соленого Лабиринта. Остальное – отвлекающие маневры. Это не поможет мне разыскать Шерин.

– По-твоему, если пробиться в Эттеркаль силой, что-то изменится к лучшему?

Рингил пожал плечами.

– Эттеркаль забрал ее. Значит, только там я найду что-нибудь полезное.

– Клянусь зубами Хойрана, Рингил. Неужели оно того стоит? – Гингрен подошел к столу, оперся об него и склонился над сыном. Его дыхание было несвежим от переживаний и бессонной ночи. – Я хочу сказать, неужели она того стоит – дочь придурка-торговца, бесплодная, да еще и слишком тупая, чтобы вовремя не позаботиться о собственной судьбе? Она тебе даже не двоюродная сестра.

– Я и не ожидал, что ты поймешь.

«В особенности то, чего я сам не понимаю».

– Она уже сейчас порченый товар, Рингил. Ты ведь понимаешь, верно? Знаешь, как устроен невольничий рынок.

– Как уже было сказано, я и не ожи…

– Хорошо, потому что я и впрямь не понимаю. – Гингрен стукнул по столу кулаком, но не в гневе, а от отчаяния. – Я правда не понимаю, каким образом тот самый человек, который помог спасти этот сраный город от ящеров может сидеть тут и говорить мне, что вернуть одну изнасилованную и избитую бабу важнее, чем защитить стабильность того самого города, за который он отчаянно сражался.

Рингил посмотрел на отца.

– А-а, теперь дело в стабильности, да?

– Именно так.

– Как насчет подробностей?

Гингрен отвернулся.

– Совет постановил, что это должно оставаться тайной. Я не могу разглашать…

– Ладно.

– Рингил, я даю тебе честное слово. Клянусь именем Эскиата! Может показаться, что это пустяк – подумаешь, поднимется суматоха в Эттеркале, – но за этим кроется угроза, ничуть не уступающая долбаным ящерам, которых ты сбросил с городских стен в пятьдесят третьем.

Рингил вздохнул. Потер ладонями глаза, пытаясь избавиться от ощущения насыпанного песка.

– В снятии осады моя роль не велика, отец. И, честно говоря, я бы сделал то же самое для любого города, включая Ихельтет, если бы нам пришлось сражаться там, а не здесь. Знаю, нынче о таком не принято говорить вслух, раз уж мы с Империей снова заклятые враги. Но такова истина, а я в определенном смысле неравнодушен к истине. Можешь считать это моей слабостью.

Гингрен выпрямился.

– Истина – не слабость.

– Нет? – Рингил собрал все силы и встал, чтобы уйти. Зевнул. – Сдается мне, она не сделалась тут популярнее с той поры, как я уехал. Забавно, в те времена любили повторять, что истина – одна из вещей, за которые мы сражаемся. Свет, справедливость и истина! Отчетливо помню, как мне это говорили.

Они стояли и смотрели друг на друга; секунды бежали одна за другой. Гингрен тяжело вздохнул, с таким видом, словно ему от этого стало больно. Выражение его лица изменилось.

– Значит, ты пойдешь туда? В Эттеркаль. Несмотря на все, что сейчас услышал.

– Да, пойду. – Рингил принялся разминать шею, пока в ней что-то не щелкнуло. – Кааду скажи, чтобы не пытался мне мешать.

Гингрен не отвел взгляд. Кивнул, будто что-то понял.

– Знаешь, Рингил, он мне нравится не больше, чем тебе. Не больше другой портовой шавки. Но и от шавок бывает польза.

– Видимо, да.

– Мы живем не в самые благородные времена.

Рингил изогнул бровь.

– Да что ты говоришь?

Очередную паузу нарушил звук, который издал Гингрен – он рассмеялся, не размыкая губ. Рингил скрыл изумление. Отец не смеялся в его компании почти двадцать лет. Поколебавшись, он чуть приподнял уголки рта в намеке на улыбку.

– Мне надо прилечь, папа.

Гингрен опять кивнул, а его новый тяжелый вздох показался таким же болезненным.

– Рингил, я… – Он покачал головой. Беспомощно взмахнул руками. – Понимаешь, ты… если бы ты… если бы тебе…

– Не нравилось отсасывать у мужиков. Ага, понимаю. – Рингил направился к двери, собираясь побыстрее пройти мимо отца, чтобы не увидеть, как тот морщится от отвращения. Но поравнявшись с Гингреном, наклонился ближе и прошептал: – Но проблема в том, что мне это нравится, папа.

Эскиат-старший содрогнулся, как от удара. Рингил вздохнул. Затем поднял руку и небрежно похлопал отца по груди и плечу.

– Не переживай, папа, – тихо проговорил он. – У тебя есть еще два мужественных сына, которыми можно гордиться. Во время осады оба проявили себя очень даже неплохо.

Гингрен ничего не сказал, не сделал и не издал ни единого звука. Он будто превратился в изваяние. Рингил снова вздохнул, убрал руку с отцовского плеча и ушел.

Сон. Ему надо выспаться.

И точка.

Глава 8

Хангсет еще дымился.

Арчет сидела в седле и смотрела на город, бухту и разрушения с высоты близлежащей горы, забыв про подзорную трубу, которую держала в руке. Конь переступал с ноги на ногу, беспокойно вдыхая сырую и едкую горелую вонь, время от времени приносимую ветром. Отряд Престола Вековечного растянулся вдоль вершины, вокруг советницы императора, держась с подчеркнутым бесстрастием и профессионально, как того требовала репутация. Но ветер уже донес до Арчет пару сдавленных проклятий, когда люди увидели, что творилось внизу. Она не могла их винить. Ее предупреждали о том, чего следовало ждать, и все-таки она с трудом верила собственным глазам.

Арчет в некотором роде знала Хангсет, бывала здесь несколько раз с кириатскими инженерными войсками во время войны. В самом начале противостояния Чешуйчатые выбрались на сушу именно на этом побережье, на всем его протяжении, убивали и сжигали все на своем пути, действуя почти с человечьей деловитостью, и неизменно отступали в глубины до того, как имперские легионы успевали нанести ответный удар. Акал, который в вопросах тактики был реалистом, смирил гордыню и обратился за помощью к кириатам. Грашгал послал своих инженеров.

Теперь кириатские заградительные сооружения вдоль портовой стены и береговой линии были пробиты насквозь в полудюжине мест; на гладких стекловидных укреплениях зияли дыры с рваными краями, которые в свете раннего полудня переливались радугой. Что бы ни причинило ущерб, оно не остановилось – за каждым проломом разрушения продолжались и были такими всеобъемлющими, каких Арчет не случалось видеть со времен войны. От каменных строений остались невысокие руины, деревянные просто исчезли, превратившись в золу и обломки. В бухте тут и там из воды торчали обломанные, наклоненные мачты, указывая на корабли, прямиком отправившиеся на дно. На пристани громоздились развалины рухнувшего маяка. Казалось, некий бог рептилий огромной когтистой лапой стер это место с лица земли.

Мертвецов были сотни.

Едва взглянув на город в подзорную трубу, она могла приблизительно подсчитать потери, но к моменту, когда это случилось, предположения оказались лишними. На обращенных к берегу склонах холмов они напоролись на пеструю толпу беженцев-горожан и обессиленных солдат, которыми командовал – если можно это так назвать – один из немногих выживших офицеров Хангсетского морского гарнизона. Молодой лейтенант, вздрагивая и морщась от воспоминаний, коротко доложил ей о случившемся. О потусторонних воплях со стороны моря, шарах живого синего пламени и призрачных фигурах, рассекавших улицы, полные дыма, которые убивали все живое оружием из мерцающего света. «Ничто их не брало, – оцепенело рассказывал он. – Я видел, как наши лучники всаживали в них стрелы с пятидесяти футов, натянув тетивы до предела. С такого расстояния стрела со стальным оперением должна пронзить человека насквозь, пробить доспехи и тело. Но стрелы, мать их, будто растворились или… я не знаю. Когда они приблизились к нашей баррикаде на двадцать футов, я повел своих людей в атаку. Это было как сражаться в ночном кошмаре. Мы двигались словно под водой, а эти уроды были такими проворными…»

Он замолчал, охваченный воспоминаниями, и словно сделался в три раза старше.

«Как тебя зовут?» – мягко спросила Арчет.

«Галт. – Он продолжал таращиться в пустоту. – Парнан Галт, рота Павлина, пятидесятый имперский морской полк, семьдесят третий призыв».

Семьдесят третий. Как и гонец, принесший известие в Ихельтет, он был совсем мальчишкой, когда закончилась война. Скорее всего, в бою не бывал, если не считать стычки с пиратами и периодическое подавление бунтов. После шестьдесят шестого призыва мало кто из новобранцев в регулярных войсках приобрел иной опыт. Арчет похлопала его по плечу, встала и ушла, а он остался сидеть наедине с воспоминаниями. Она не просила вернуться с ними в город.

Поручив сержанту Престола Вековечного и его взводу позаботиться о колонне беженцев, которая ждала своей участи, она продолжила путь с остатком роты. Скептические голоса в ее голове воевали с подступающим ощущением серьезной беды. Молодой лейтенант и гонец стали свидетелями чего-то нового – такого, что легко со счетов не сбросишь. Их полные ужасов рассказы были не просто болтовней тех, кто впервые узрел войну в ее омерзительном великолепии.

«Нет? – Внутренний скептик набрал силу. – А ты собственную первую битву помнишь, а? Маджакские застрельщики-берсеркеры прорвались сквозь строй при Балдаране. С воем понеслись через поле, сея панику среди солдат. Трава от крови легла, словно зализанные патлы сутенера. В тот первый раз ты сломалась, схватила Араштала за руку, но та была отрублена и осталась в твоей. Ты заорала, но никто не услышал, и ты будто увязла в грязи. Разве это не было похоже на ночной кошмар?»

«А призраки? Неведомое мерцающее оружие? Растворяющиеся стрелы?»

«Субъективные впечатления. Страхи, типичные для ночных битв. Лучники перепугались, как все, и начали стрелять куда попало или как попало».

«Хм-м…»

Кем бы ни были нападавшие, Хангсет лежал перед ней, иссеченный, изорванный и дымящийся, как чье-то свежевспоротое брюхо на поле боя посреди холодного севера.

– Святая, чтоб тебя, Мать Откровения… – Махмаль Шанта рядом с ней тщетно пытался успокоить вставшего на дыбы коня. Было неясно, проклинает он животное или разрушения внизу. – Что за хрень тут произошла?

– Не знаю, – задумчиво ответила Арчет. – Выглядит нехорошо, да?

Шанта нахмурился, пытаясь усидеть верхом, сохранив толику достоинства. Он был в седле бесполезен, как всегда. Узловатые старые пальцы сжимали вожжи, словно веревку, по которой пожилой инженер пытался куда-то забраться.

– Повторение Демлашарана, чтоб ему пусто было, вот как это выглядит, – проворчал он.

Арчет покачала головой.

– Это не драконы. Слишком много сохранилось.

– По-твоему, что-то еще, кроме драконьего пламени, способно так дырявить кириатские укрепления? Да чтобы этот гребаный конь в тартарары провалился …

Арчет потянулась к пугливому животному и ласково положила ладонь ему на шею. Пробормотала слова, как учил отец, поцокала языком. Конь немного успокоился, отчасти уверенный, что хоть кто-то из присутствующих понимает, что происходит, и может это контролировать.

«Ах, если бы… – невольно пришла ей в голову мысль, куда более ироничная, чем располагали обстоятельства. – И вообще, жаль, что людей не так просто обмануть, как лошадей».

«Эй, Арчиди, в последний раз, когда я проверяла, обмануть их было очень даже легко».

«Ну да, ну да, опять ты отстраняешься, старая боевая кляча». Теперь ощущение надвинулось в полную силу, полное холодного черного юмора: «Взгляни, развалины дымятся вокруг, и безоружные пострадавшие плачут о своих потерях, чтобы этого не пришлось делать тебе. Надевай холодную, бряцающую броню профессиональной отчужденности, Арчет Индаманинармал, обживайся в ней, пока она не покажется теплой и уютной, и со временем забудешь, что на тебе надето. Ты заметишь ее, лишь когда она пригодится, не даст ощутить стальной укус того, что могло бы иначе проникнуть внутрь и причинить боль. И тогда лишь вздрогнешь, ухмыльнешься и отряхнешься после удара, как делают воины».

Эту часть себя она так и не научилась ненавидеть. Что, наверное, к лучшему – в последнее время при дворе ей помогали именно отстраненность с толикой веселья.

Она бросила взгляд через плечо туда, где у подножия горы сидел в седле Пашла Менкарак, Святейший и Наипочтеннейший надзиратель первого класса, страж Божественного Откровения (и Престола Вековечного, а как иначе), завернувшийся в черный с золотом официальный плащ и похожий на стервятника. Он чуть наклонил голову, оберегая глаза от солнечных лучей, и глядел, похоже, вверх по склону – прямо на нее.

– Мудила хренов, – пробормотала она.

Шанта увидел, куда смотрит чернокожая воительница.

– Ты бы следила за тем, что говоришь в его присутствии, – тихонько проговорил он. – Судя по тому, что я успел увидеть, он сообразительный.

– Ага. – Арчет ухмыльнулась. – Поначалу они все такие. Через пару месяцев при дворе поглядим. Будет валяться на ложе из сисек и задниц и услаждать свой хрен, как прочие.

Шанта закатил глаза от такой вульгарности.

– Или утонченность двора его не проймет, в точности, как тебя, Арчет. Ты о таком не подумала?

– Его-то? У него нет моего морального стержня.

– Кто его знает. Судя по тому, что мне довелось слышать о Цитадели в последнее время, там все перешло в другую колею. Говорят, из религиозных училищ теперь выходят люди совершенно иной породы. Вера тверже некуда.

– Ну и ладно.

Заметив движение, Арчет развернула коня, и пепельный ветер дохнул ей в лицо. Файлех Ракан, капитан подразделения Престола Вековечного, ехал рысью вдоль строя своих всадников, направляясь к ним с Шантой. Вздохнув, она нацепила маску главнокомандующего. Шанта замер в седле, выжидая. Подъехав к Арчет, Ракан спешился в знак уважения. Положил правую руку на рукоять сабли, накрыл левой и поклонился.

– Командующий, мои люди готовы. Ждем ваших распоряжений.

Арчет кивнула.

– Что ж, – сказала она, просияв. – Полагаю, нам пора спуститься и взглянуть поближе.

* * *

Среди руин, сквозь фальшивое воодушевление, проступили почти подлинные, давно знакомые чувства.

Свербящее желание покопаться в развалинах, которое толкало ее в пустынные экспедиции, а еще раньше – в Кириатские пустоши; жажда, которая вынуждала все время возвращаться к несговорчивым Кормчим на огненных кораблях, что еще остались. Она искала смысл, выход за грань сущего – туда, где мерцали и манили огни, словно в ночной гавани, скрывшейся за плотной завесой непогоды. Замеченный ответ превращался в маяк, и мир ненадолго обретал подобие упорядоченности. На какое-то время ей казалось, что некая цель близка.

К этим чувствам примешивалось еще одно – не такое уверенное, оно постепенно набиравшее силу. Арчет догадывалась, что Файлех Ракан и все его люди с их каменными физиономиями воинов Престола Вековечного испытывают именно это ощущение, чистое, откровенное и пламенеющее, готовое в любой миг выплеснуться наружу.

Ярость.

Оскорбленная гордость Империи, могучая и величавая, разгоралась медленно, пока не раскалилась добела. Неслыханное дело! Кое-кто посмел, позволил себе небывалую дерзость – после обоюдного решения о мире напасть на имперский порт и причинить вред мужчинам и женщинам, находящимся под осененным Откровением покровительством его императорской светлости Джирала Химрана II!

Для Арчет, знавшей, как ковался «обоюдный мир», больше, чем хотелось бы, данное чувство было фатально испорчено. Но оно все равно ощущалось, прилипчивое, словно боль в мышцах после долгой езды или патока по краям плохо вымытого противня. Невзирая на увиденное, советница императора знала достаточно, чтобы держать в узде свой цинизм.

«Смотри, – начал внутренний голос. – Ты знаешь, что Ихельтету принадлежат обширные территории, в сравнении с любыми его политическими конкурентами. По большей части, Империя обращается с теми, кто живет в пределах этих территорий, с некоторым узаконенным уважением, которое в других местах не распространено».

«Я в курсе».

«Ну и вот. Пусть это не цивилизованная всеобщность, про которую любил болтать Грашгал, это не будущее, которое он якобы видел в мечтах. И не такая уж плохая, рабочая замена. Ихельтет, в отличие от некоторых, хоть какие-то шаги в этом направлении делает».

Это было правда – среди жителей Империи преобладало грубоватое подобие сплоченности, рожденное в равной мере из религиозного универсализма Откровения, аскетичного военного эгалитаризма изначальной культуры девяти племен – «…теперь их семь; ага, знаю, не спрашивай…» – и благоразумного своекорыстия. Прими гражданство и перейди в истинную веру, пошли пару сыновей на военную службу, когда они достигнут совершеннолетия, плати налоги, рассчитанные таким образом, чтобы ты и твоя семья не обнищали, вам не пришлось уходить в горы и вести там бандитскую жизнь. Пока ты этим занимаешься, постарайся не увязнуть в долгах и не заболеть. Вероятность того, что при выполнении всех этих условий ты никогда не будешь голодать, твой дом не сожгут, детей не изнасилуют у тебя на глаза, а на тебя не наденут рабский ошейник… скажем так, достаточно велика. Везунчики даже видели, как взрослеют внуки.

«Неужели это так плохо, Грашгал? А?»

Всю предшествующую жизнь она внушала себе, что нет.

«Но это…»

Струящийся дым и хлопья пепла, взлетающие при каждом шаге, обгорелые ребра ребенка, раздавленного упавшим брусом.

«Мы так не договаривались. Такой хрени не допустим».

Она стояла под обломанной горелой балкой в том месте, где та соединялась с последней стоящей опорой дома, который лишился крыши. Поднявшийся ком в горле застал ее врасплох. Более холодная, рассудочная часть личности куда-то девалась, исчезла за пределами досягаемости. Со всех сторон нахлынула тишина руин. Вонь того, что осталось от трупов в развалинах вокруг, показалась тревожно знакомой, несмотря на прошедшие годы. Пепел и какая-то менее понятная грязь липли к сапогам значительно выше щиколоток. Ножи в голенище и на поясе казались бесполезным грузом. Ветер переменился, и изнутри развалин повалил дым, от которого защипало в глазах.

– А, вот ты где.

Махмаль Шанта стоял снаружи жилища, за каменным проемом, который каким-то образом пережил удар, разваливший остальную часть стены. Спешившись, инженер будто вновь обрел толику хорошего настроения. Он изогнул бровь, окинув взглядом призрак входа и ступил через порог, где прищурился, оглядываясь, и скривил лицо. Она не понимала, заметил ли он трупы, но не заметить вонь было невозможно.

– Насмотрелась?

Она покачала головой.

– Недостаточно, чтобы разобраться в случившемся.

– Так мы за этим здесь? – Шанта подошел ближе и присмотрелся к ее лицу. – Ты плакала?

– Это дым.

– Ну да. – Он откашлялся. – Что ж, раз тебе хватает безрассудства искать объяснения произошедшему, знай: парни Ракана нашли выжившую. Может, мы сумеем у нее что-нибудь выспросить.

– Выжившую? Здесь?

– Да, здесь. Похоже, когда все ринулись за город, она сообразила найти укромное местечко и отсидеться там. – Шанта взмахом руки указал на улицу. – Ее нашли у гавани и теперь пытаются накормить. Видимо, последние четыре дня она питалась жуками и дождевой водой, потому что не вылезала из убежища с самого нападения. Ведет себя, мягко говоря, беспокойно.

– Отлично… – Арчет отвернулась, делая вид, что осматривает руины дома в последний раз. Ее взгляд снова наткнулся на раздавленную грудную клетку ребенка и зацепился за торчащие, сломанные ребра, словно каждое было колючкой, предназначенной именно для этого. – Уходим на хрен отсюда.

– После вас, моя госпожа.

На улице ее немного отпустило. Косые лучи клонящегося к закату солнца расчертили груды обломков, откуда-то доносилось мелодичное пение птиц. От подножия холма до горизонта простиралось глянцевое, ярко блестящее руно моря. Дневная жара начала спадать.

Но руины стояли за спиной немым укором. Она почувствовала себя неблагодарной хозяйкой, покидающей расстроенных гостей.

Мимо прошел Шанта и заставил ее встряхнуться, избавляясь от тягостных уз.

– Идешь? – спросил он.

На полпути к гавани Арчет кое-что вспомнила.

– Что ты имел в виду? «Хватает безрассудства искать объяснения произошедшему» – это о чем?

Шанта пожал плечами.

– Ну, знаешь. Мы не тот народ, которого интересуют конечные цели, так? Помахать флагом, собрать налоги. Наказать кого-нибудь – кого угодно! – чтобы всем полегчало. Ванбир помнишь?

Арчет остановилась и уставилась на него.

– Я вряд ли его забуду.

– Вот так и обстоят дела.

– Я здесь не для того, чтобы флагом размахивать и искать козлов отпущения, Махмаль. Мы пришли, чтобы найти факты.

– Так тебе Джирал сказал? – Морской инженер состроил гримасу. – Видать, застала его в хороший день.

Они застыли посреди засыпанной пеплом мостовой, прислушиваясь к отголоскам слов Шанты, которые унес ветер, и выискивая на лицах друг друга намеки на следующий шаг. Молчание становилось тягостным. Они давно были знакомы, но к такому повороту оказались не готовы.

– Я думаю, – наконец тихо произнесла Арчет, – что нам обоим лучше сосредоточиться на том, ради чего нас сюда прислали, а мысли об Императоре пусть останутся поводом для частных размышлений и молитв.

На изборожденном морщинами, ястребином лице Шанты появилась отработанная придворная улыбка.

– О да, моя госпожа. Так и есть. Ни дня не проходит, чтобы я не поминал Джирала Химрана в своих молитвах. – Он чуть согнулся в официальном поклоне. – С тобой, я полагаю, все обстоит так же.

Он не упомянул, чего просит для императора, обращаясь к высшим силам. Арчет, которая вовсе не молилась, издала горловой звук, выражая нечто вроде согласия.

И они отправились дальше по усыпанным пеплом улицам, притихнув и чуть спеша, будто двусмысленность слов Шанты превратилась в пса, который преследовал их, уткнувшись носом в землю и оскалив зубы.

Глава 9

Когда он проснулся, было еще светло.

Несколько удивленный этим, зевающий Рингил побродил по дому в поисках слуг, нашел нескольких и приказал подготовить горячую ванну. В ожидании, пока приказ выполнят, он зашел в кухню, прихватил тарелку с хлебом и вяленым мясом и съел все, стоя у окна, рассеянно разглядывая через стекло тени на лужайке, растущие с приближением вечера. Кухонные слуги суетились вокруг в клубах пара, перекрикивались, старательно не обращая на него внимания, будто он был дорогой и хрупкой статуей, которую по неудобной причине поставили среди них. Он поискал взглядом девочку, которая принесла чай, но не увидел. Когда ванна была готова, Рингил вернулся наверх и отмокал в ней, пока вода не начала остывать. Тогда он вытерся полотенцем, не дожидаясь помощи, оделся, придирчиво выбирая вещи из нового гардероба, купленного на деньги Ишиль, прицепил Друга Воронов и надел шляпу с пером, а затем отправился гулять.

Луговины затопил пестрый янтарный свет. Повсюду были люди, которые прогуливались и наслаждались последним осенним теплом. На некоторое время Рингил удовлетворился тем, что просто слонялся среди них, не обращая внимания на взгляды, которые притягивал меч на спине, и позволяя последним остаткам крина покинуть тело в сиянии заходящего солнца. Высоко в восточном небе изгиб Ленты едва вырисовывался на синем фоне. Рингил поймал себя на том, что бездумно таращится на него, и тут из ниоткуда возникла идея.

«Шалак!»

Он спустился к заросшей мхом Луговинской набережной, где для желающих насладиться видом стояли столы и стулья, в ларьках продавали лимонад и пирожные по раздутым ценам, а небольшие лодки исправно подбирали и высаживали компании дорого одетых отдыхающих из районов выше по течению реки. В конце концов Рингил разыскал лодочника, который с неохотой согласился отвезти его вниз по течению, в Экелим, и легко запрыгнул на борт, пока тот не передумал. Он стоял на корме, глядя как берег удаляется и любуясь на Луговины, чувствуя на лице закатный свет, словно проникший сквозь витраж, и лишь смутно осознавая, что красуется. Он сел, поерзал на влажной доске, уделяя должное внимание новой одежде и Другу Воронов, пока не устроился более-менее удобно, и несколько раз моргнул – от взгляда на солнце перед глазами еще маячили пятна.

– Таких деньков в этом году маловато осталось, – заметил лодочник, работая веслами. – Говорят, нас ждет олдрейнская зима.

– Кто говорит? – рассеянно спросил Рингил. Олдрейнскую зиму предсказывали постоянно. Теперь, наверное, среди чтецов по внутренностям на рынке Стров это популярный способ предвещать злой рок, раз с войной покончено.

Лодочник охотно начал объяснять:

– Все так думают, мой господин. Рыбаки из гавани твердят, что в этом году серебряшку ловить трудно как никогда. От Хиронских островов идут холодные течения. И были знамения. Град размером с кулак. На болотистых равнинах к югу от Клиста на рассвете и закате видели странные огни, а ночью слышали лай черного пса. Брат моей жены – передовой дозорный на одном из китобойных судов Маджака Урдина, и он говорит, что им в этом году пришлось зайти дальше на север, чтобы выследить китовые фонтаны. В конце прошлого месяца они побывали за Хиронскими островами и видели, как огненные камни падали с Ленты прямо в воду. Той ночью был шторм, и…

И так далее.

Рингил сошел на берег в Экелиме. В его голове все еще звучал рассказ лодочника, словно эхо. От бухты он направился по Тележной улице, запоздало надеясь, что Шалаку за последние десять лет не взбрело в голову переехать. Пробираться через беспорядочную толпу, которая собралась ранним вечером, было непросто, но покрой и ткань новой одежды помогали ему прокладывать путь. Люди не хотели навлечь на себя неприятности, даже в этой части побережья. По углам улиц парами стояли городские стражники, наблюдая за толчеей и нервно поигрывая длинными деревянными «дневными» дубинками; если бы возник спор, они усмотрели бы в наряде Рингила то же, что остальные. Он, как богач, был бы оправдан за недостаточностью улик, а его противника утащили бы в переулок, чтобы преподать короткий урок хороших манер, воспользовавшись дубинками.

Дойдя до угла Тележной и Ворванной, Рингил сдержанно усмехнулся. Не стоило тревожиться о том, что здесь теперь что-то иначе. Спустя десять лет жилище Шалака изменилось не больше, чем взгляды священника. Каменный фасад был таким же потертым, темные будто кофе окна так же тускло освещались изнутри, и тот же насупленный карниз опускался так низко над входной дверью, что посетитель, который в детстве хорошо питался и вырос высоким, был обречен удариться о него лбом. Тот же загадочный знак болтался снаружи на ржавом железном держателе:

«Войди и узри».

Давным-давно, еще до войны, на этой табличке были написаны другие слова: «Войди и оглядись – быть может, что-то выберет тебя», – заключенные в круг таинственных и, как всегда подозревал Рингил, фальшивых олдрейнских символов. А потом начались пятидесятые, война и драконье пламя, пришельцы-завоеватели из морских глубин. Безобидная приманка для любителей, увлеченных Исчезающим народом, за чей счет Шалак зарабатывал себе на жизнь, превратилась в заявление о колдовских намерениях, граничащее с государственной изменой. Люди говорили, что олдрейны исчезли, уйдя на запад, а с запада теперь пришли Чешуйчатые. Шалаку пару раз били стекла сердитые толпы, на улице его забрасывали камнями чаще, чем он мог сосчитать, а Комитет по защите общественной морали снова и снова требовал от него объяснений. Он усвоил урок. Вывеску сняли, символы стерли со всех поверхностей внутри лавки, и любые намеки на магическую сущность предметов, которые Шалак продавал, сменили листовки с объяснением, что о мудрости олдрейнов ничего не известно наверняка, никто в нынешнем поколении не видел живого двенду, рассказы о них, скорее всего, – детские волшебные сказки, и только. Рингил всегда подозревал, что Шалака глубоко ранила необходимость писать все эти тексты – какими бы ни были увлечения клиентов, сам торговец искренне верил в Исчезающих и их магию. Но когда он с юношеским нахальством затронул эту тему, Шалак в ответ болезненно улыбнулся и выдал несколько банальностей, положенных хорошему гражданину.

«Мы все должны чем-то жертвовать, Рингил. Это война. Если это будут все мои страдания, я не стану жаловаться».

«Ох, да ладно тебе! – Рингил сорвал записку с первой попавшейся резной штуковины и взмахнул ею. – Что это за дерьмо? “Никто в нынешнем поколении не видел двенду”? Хрень какая, Шал. Никто в нынешнем поколении не видел Хойрана во плоти, но я что-то не заметил, чтобы из-за этого закрывались храмы. Банда гребаных лицемеров!».

«Люди боятся, Рингил. – Под левым глазом Шалака красовался свежий синяк. – Их можно понять».

«Они овцы, – ярился Рингил. – Тупые гребаные овцы».

С этим Шалак не стал спорить.

Он и сам за прошедшие годы почти не изменился. В короткой бороде виднелись седые, а не серебристые волосы, шевелюра над морщинистым лбом несообразно поредела, но в остальном то же, немного скорбное лицо клерка оторвалось от переплетенной в кожу книги, когда Рингил открыл дверь в маленький магазин и нырнул внутрь.

– Чем могу служить, благородный господин?

– Для начала можешь избавиться от высокопарных обращений. – Рингил снял шляпу. – А после попытайся меня узнать.

Шалак моргнул. Снял очки для чтения и уставился на гостя. Рингил поклонился, шаркнув ногой.

– Алиш? Нет, погоди… Рингил?! Рингил Эскиат? Это действительно ты? – Шалак спрыгнул со стула, бросился к Рингилу и схватил его за руки. – Клянусь зубами Хойрана! Что ты здесь делаешь?

– Пришел тебя навестить, Шал.

Шалак закатил глаза и отпустил Рингила.

– О, умоляю. Ты же знаешь, что моя Риша выцарапает тебе глаза, если увидит, как ты со мной заигрываешь. – Но было видно, что он польщен. – Нет, в самом деле – зачем ты вернулся?

– Это длинная и не очень интересная история. – Рингил уселся на край стола, заваленного камнями причудливой формы, полудрагоценными самоцветами и металлическими штуковинами непонятного назначения. – Однако мне не помешал бы совет.

– От меня?

– Трудно поверить, да? – Рингил выбрал из кучи спутанный моток железной проволоки, в центре которого виднелся некий символ. – Где ты это взял?

– Нашел. Какой тебе нужен совет?

Рингил с театральным видом огляделся по сторонам.

– Угадай с первого раза.

– Тебе нужен совет… про олдрейнов?! – Шалак состроил гримасу, потом тихонько рассмеялся. – Что с тобой приключилось, Гил? На тебя свалилось ненужное богатство? Я думал, такому, как ты, больше по нраву кириатские штучки.

– Мне другие кириатские штучки не нужны. – Рингил двумя полусогнутыми пальцами ткнул в навершие, выглядывающее из-за плеча. – Так или иначе, я не собираюсь ничего покупать. Мне просто нужно узнать твое мнение по парочке вопросов.

– И?

– Если нужно убить двенду, как это лучше сделать?

Шалак от изумления разинул рот.

– Чего?!

– Да ладно. Ты меня услышал.

– Хочешь узнать, как убить двенду?

– Ага. – Рингил раздраженно заерзал и потянул за нитку, торчащую из новой, да, новенькой куртки. И где только Ишиль нашла такого криворукого портного… – Ага, так и есть.

– Да не знаю я. Сперва надо, знаешь ли, разыскать двенду, которого собираешься убить. Никто в…

– …нынешнем поколении не видел Исчезающих. Да-да. Я помню. Но давай предположим, что я и впрямь его разыскал. Вообразим, что он мне мешает. Как мне его убрать, Шал? – Рингил дернул головой, указывая на навершие Друга Воронов. – Это подойдет?

Шалак поджал губы.

– Сомневаюсь. Придется действовать с неимоверной быстротой.

– Ну, вообще-то мне случалось ее проявлять…

Он не стал уточнять, что эти «случаи» относились к делам давно минувших дней. Были еще всякие байки и военные легенды, но кто еще – кроме него в постоялом дворе Джеша, с растущей усталостью – их теперь рассказывал?

Шалак повернулся, окидывая взглядом забитую товаром лавку. Потер лоб, увернулся от свисающей с потолка коллекции деревянных ветряных колокольчиков, скорчил рожу.

– Дело в том, Гил, что мы мало знаем о двендах. Я хочу сказать, все эти вещи в моем магазине – большей частью барахло…

– Серьезно?

Торговец бросил на него угрюмый взгляд.

– Ладно, ладно. Я зарабатываю на жизнь, пользуясь намеками и полуправдами относительно того, во что люди отчаянно хотят верить. Не надо мне об этом напоминать. Но в центре всего этого есть вещи, в которых даже кириаты не сумели разобраться. Они, знаешь ли, когда-то сражались с двендами за обладание этим миром. Но если прочесть их анналы, выяснится, что они толком не понимали, с кем воюют. Там встречаются упоминания о призраках, оборотнях, одержимости, камнях, лесах и реках, которые оживали, повинуясь олдрейнскому приказу…

– Ох, прекрати, Шал. – Рингил покачал головой. – Ты же не настолько наивен. Мне нужно обоснованное мнение, а не болтовня, которую я мог бы услышать от любого придурка на рынке Стров.

– Ты его и услышал, Гил. Мое обоснованное мнение. Кроме устных преданий и нескольких рунических каракулей на каменных столбах вдоль западного побережья, у нас нет ничего, повествующего о том, какими олдрейны были на самом деле, кроме хроники Индират М’нал. Это единственный достойный доверия источник. Все прочее, написанное кириатами на данную тему, опирается на него. А в Индират М’нале говорится, помимо прочего, что двенды могли управлять водой, камнем и деревом, оживляя их.

– Ну да, а я когда-то знал маджакских пастухов, которые считали кириатов демонами, черными от огня. – Рингил согнул руку и ладонью изобразил бормочущий рот. – Исторгнутыми из Адской Бездны, чтобы скитаться по земле под гнетом Вечного Проклятия. И так далее, и тому подобное. Такую ерунду каждый день выдумывают люди, слишком тупые, чтобы разобраться в происходящем. Слышал бы ты лодочника, который привез меня сюда из Луговин. Пламя в северном небе, огни на болотах, черный пес, лающий в ночи. И никто не задается вопросом, как узнать, что пес черный, по его гребаному лаю.

Шалак взглянул на него искоса. Нахмурился.

– В чем дело, Гил? Почему ты такой сердитый?

Он опомнился. Уставился на чисто выметенный пол магазинчика и вскинул бровь, осознавая, как напряжено прозвучал его только что стихший голос.

– Что случилось, Гил?

Он покачал головой. Вздохнул.

– Ничего особенного. Пустяки. Поздно заснул, слишком много кутил, ты меня знаешь. Прости. Так о чем ты говорил?

– Говорил ты, а не я. О том, что люди слишком тупы, чтобы разобраться в происходящем, и оттого прячутся среди суеверий. Это, в принципе, верно, но ты упускаешь главное – что говоришь о людях, к тому же о невежественном простонародье. Летописцы, создавшие Индират М’нал, таковыми не являлись. Они были сливками кириатской культуры, высокообразованными и побывавшими в таких местах, какие большинству из нас сложновато вообразить. И эти ребята боялись двенд – да-да, это очевидно по тому, как написана хроника. Очевидно, как макияж на физиономии портовой шлюхи.

Рингил вспомнил кириатов, с которыми был знаком; Грашгал, Наранаш, Флараднам и остальные, чьи имена потихоньку окутывались туманом забвения. Он подумал о невозмутимой властности, с которой они вели себя на войне с Чешуйчатым народом, и о методичной жестокости, с которой они сражались. Это была, как настаивала Арчет, лишь маска, часть придворных манер, неотделимых от кириатской культуры с самого ее возникновения. Однако, если она права, та маска никогда не сходила с лица, даже когда Наранаш истекал кровью на побережье Раджала, продолжая улыбаться, и кровь текла у него между зубами, а сам Рингил скорчился рядом, беспомощный.

«Кажется, сынок, дальше вам придется без меня. Мы побеждаем?»

Рингил огляделся по сторонам: ихельтетский фланг трещал и ломался, как дешевые доспехи под серией ударов, не выдерживая натиска чешуйчатого авангарда. По всему побережью распространялась паника; солдаты бежали, покидая дрогнувшие ряды; те, кто лежал на песке с переломами, ожогами или вспоротым брюхом, кричали; бухту пересекали удирающие десантные баркасы, увозя везунчиков, которым удалось пересечь мелководье…

«Ага, – сказал он Наранашу, – мы побеждаем. Похоже, Флараднам все-таки удержал волнолом. Мы отбросим их назад».

Кириатский рыцарь сплюнул кровью.

«Славно. Он хороший парнишка, Нам, он выстоит. Жаль, что я этого не увижу. – Он на миг прервался, хрипло кашляя. – Держи этот меч крепче, слышишь? Лучшего друга у тебя никогда не будет. Он друг воронов, запомни. Позаботься…»

И тут раздался пронзительный вопль, а миг спустя чешуя рептилии-пеона заскрежетала о кирасу Рингила. Он пошатнулся и рухнул спиной на песок. Хлестнул длинный хвост с шипами на конце, вонзились когти, и Рингил, от боли заорав твари в морду, ткнул ей в глаз навершием. Пеон заверещал и клацнул зубами в считанных дюймах от его горла. Рингил успел выставить левое предплечье, защищаясь, а потом бросил Друга Воронов и воткнул два напряженных пальца освободившейся руки твари в глазницу, до самого мозга. Пеон начал дергаться, вопить и щелкать зубами, и когда Рингил его перевернул, от неистовых взмахов хвостом взметнулся фонтан песка. Навалившись всем весом, он продолжил вонзать пальцы в череп врага, словно клинок – по самую рукоять. Веко дергалось вверх и вниз, и его прикосновения к костяшкам наводили на мысли о крыле пойманного мотылька, которое царапает сомкнутые ладони мальчишки. Хвост хлестал из стороны в сторону, точно лопатой забрасывая Рингила влажным песком – тот сыпался по лицу, хрустел на зубах с каждым судорожным вздохом, и Рингил рычал, сражаясь, пока наконец – наконец-то! – с высоким горловым взвизгом и конвульсиями, сотрясшими все тело, долбаная тварь не испустила дух.

К тому моменту, когда он, пошатываясь, снова встал на ноги, с Наранашем произошло то же самое.

Рингил так и не понял, видел ли кириатский рыцарь в свои последние мгновения, как напал пеон, понял ли, что происходит, и сделал ли его угасающий разум какие-то выводы о ходе сражения. Узнал ли в конце концов, что Рингил ему солгал.

Так или иначе, Наранаш, даже уходя, не выказал страха.

– Ты уверен, что правильно понял текст? Я хочу сказать, язык…

– Я с детства разговариваю на тетаннском не хуже, чем на наомском, Гил. Мать заставила выучиться и читать на нем. Я видел копии переводов Индират М’нала, которые сделали в Ихельтете, видел комментарии и знаю достаточно о содержании оригинала, написанного на высоком кирском, чтобы понимать их смысл. И я говорю тебе, Гил: в тот день, когда кириаты отправились биться с Исчезающим народом, они были испуганы.

Шалак сцепил руки на уровне талии и чуть откинул голову. Рингил вспомнил эту позу по летним встречам любителей всего олдрейнского, которые посещал в юности. Когда спускались первые вечерние сумерки, они собирались в маленьком саду на задворках магазинчика, болтали и пили вино из поддельных олдрейнских кубков. Сейчас, понял он, будет цитата.

– «Как сражаться с врагом, не вполне принадлежащим этому миру? – продекламировал Шал. – Они приходят к нам фантомами, со змеиной быстротой наносят удары из призрачного тумана, а когда мы отвечаем тем же, возвращаются в туман, и ветер доносит до нас их тихий, язвительный смех. Они…»

Остальное Рингил не услышал, ощутив затылком прилетевший из ниоткуда прохладный ветерок. Нахлынули воспоминания о минувшей ночи – как он шел домой из особняка Миляги, окосевший от крина, и о смехе, что словно ласковой рукой дотронулся до его лица, пролетая мимо. Опять по хребту побежали мурашки, и он невольно поднял руку к тому месту на щеке, которого коснулся смех…

– Весьма убедительно, не так ли?

Шалак покончил с цитатой и выжидающе смотрел на него. Рингил моргнул.

– Э-э… да. – Надо было скрыть тот факт, что он отвлекся. – Наверное. Хм, а вот что касается «не вполне принадлежащих этому миру» врагов. Говорят, олдрейны пришли с Ленты, так? А потом вернулись туда. По-твоему, такое возможно?

– Когда имеешь дело с олдрейнами, возможно все. Но вероятно ли? – Шалак покачал головой. – Поговори с любым достойным звездочетом здесь или в Империи, и тебе скажут, что Лента состоит из миллиона движущихся частиц, которые ловят солнечный свет. Вот почему она светится – это как пылинки в луче солнца. Она – не твердая арка, какой выглядит. Трудно предположить, что кто-то может жить в таком месте.

Рингил поразмыслил.

– А вот маджаки верят, что Лента – дорога к небесному дому уважаемых мертвецов. Дорога призраков.

– Да, но они дикари.

Рингил вспомнил лицо Эгара, покрытое шрамами и татуировками, и слегка удивился, что в душе воскресла привязанность к маджаку. Именно так степной кочевник с радостью описал бы себя сам – «Я, мать твою, нецивилизованный, Гил, – заявил он как-то ночью у костра, во время марша к Ханлиагу. – И вряд ли мне когда-нибудь пригодилась бы эта ваша цивилизованность!» – но все-таки безотчетная насмешка Шалака кольнула глубоко, словно шип. Рингил подавил гневный, но неразумный порыв броситься на защиту друга.

– Ну, не знаю, – проговорил он, тщательно подбирая слова. – Прожив хоть немного на севере, в небе видишь всякую неведомую хрень. Тебе бы и самому не помешало туда выбраться. Так или иначе, мы тут говорим об олдрейнах как о воинах-призраках. Может, что-то в этом есть.

– Рингил, я очень надеюсь, что ты не собираешься взгромоздить на одну чашу весов шаманские бредни, а на другую – совокупные труды лучших кириатских умов, в надежде, что чаши придут в равновесие.

– Ладно. Тогда объясни, как эти лучшие кириатские умы победили олдрейнов?

Шалак пожал плечами.

– Похоже, с помощью машин. Кириаты почти все делали с помощью машин. Есть много упоминаний о…

Снаружи раздались крики. Что-то глухо ударилось о стену лавки. Шалак вздрогнул – должно быть, от старых воспоминаний, и быстро подошел к одному из замызганных окон. Присмотрелся, что происходило на улице, и расслабился.

– Это всего лишь Дарби. Кажется, на него опять накатило.

– Дарби? – Рингил встал и неспешно приблизился к окну, обходя «музыку ветра». – Он кто, твой сосед?

– К счастью, нет. – Шалак чуть отодвинулся, освобождая место для Рингила, и кивком указал на происходящее по другую сторону стекла. – Взгляни.

Озаренная лучами клонящегося к закату солнца толпа раздалась и отпрянула, превратилась в непрерывный силуэт – занавес, огораживающий широкий овал мощеной улицы. В центре этой импровизированной арены стояла одинокая, обособленная фигура. Под длинным и грязным синим мундиром, который выглядел в некотором роде знакомо, на незнакомце были явные лохмотья, и он размахивал чем-то вроде грубой палицы, держа ее двумя руками как топор. У его ног на брусчатке валялись двое элегантно одетых мужчин, сжимая места, куда явно были нанесены удары.

– Дарби, – повторил Шалак, будто это все объясняло.

– А эти двое?

Торговец скривился.

– Понятия не имею. Судя по одежде, клерки-законники. Наверное, из какого-нибудь суда на Перекрестье Лим, там как раз должны закончиться заседания. Дарби не очень любит законников.

Да уж, заметно. Дарби возвышался над двумя бедолагами, которых повалил на мостовую, оскалив зубы и вытаращив глаза. Его волосы представляли собой спутанную седую шевелюру, сальную и давно не мытую, а соответствующая ей борода достигала середины груди. Он что-то говорил своим жертвам, но через стекло было не слышно.

При всем этом, оружие в его руках не дрожало.

Выступ эполета блеснул в свете заходящего солнца, и Рингил, в чьей голове еще блуждали слабые отголоски кринзанца, наконец вспомнил. Он тихонько выругался себе под нос.

И тут как раз прибыли стражники.

Отряд из шести человек пробился через преграждающую путь толпу зевак, орудуя плечами и осмотрительно тыкая концами «дневных» дубинок. Дарби следил за их приближением. Они выбрались на открытое пространство рассеянной группой, увидели палицу и, наверное, узнали мундир, как только что произошло с Рингилом. Стражники переглянулись. Оглушенные Дарби бедолаги лежали на том же месте, по-прежнему лицом вниз, и в потоке закатного света выглядели так, будто осознавали происходящее в лучшем случае наполовину. Никто ничего не говорил. Потом стражники рассеялись, осторожно двигаясь по краю расчищенного пространства, как капельки кофе – по кромке наклоненного блюдца, пытаясь обойти цель, напасть со спины и одолеть числом.

Дарби это понял и ухмыльнулся себе в бороду.

Рингил был уже в дверях.

Первый стражник приблизился к Дарби сзади, чуть слева. Очевидный ход, который легко предугадать. Ведь те, кто был спереди, не могли броситься на него поперек поверженных, распростертых на мостовой, еще живых и весьма почтенных горожан. Кроме того, на брусчатку падали длинные тени, которые оповестили об атаке. Стражник ринулся вперед, взяв дубину наизготовку, но Дарби уже не было на прежнем месте. Он шагнул назад и в сторону со странным, неуместным изяществом, почти как в танце. Стражник с занесенной дубиной оказался застигнут врасплох, не закончив маневра. Дарби замахнулся палицей, держа ее горизонтально и метя в незащищенный живот и нижние ребра. Удар был словно топором по дереву в лесу. Стражник издал сдавленный вопль.

Остальные бросились в бой со всем возможным проворством.

Дарби потащил палицу назад, словно меч – но она была не мечом, а грубым и тупым оружием. Сложившийся пополам стражник повис на ней. Миг спустя ветеран поплатился за просчет, когда второй нападающий ударил его дубиной по плечам. Это была ошибка – бить следовало по голове. Дарби пошатнулся и зарычал, но не упал. Стражник попытался сделать подсечку, а Дарби, ткнув палицей назад, ударил его в лицо. На залитой солнцем «арене» брызнула кровь. При виде ее Дарби издал радостный вопль, перепрыгнул через тела клерков и словно кот приземлился между двумя другими стражниками, которые даже не поняли, что происходит. Ветеран завертел палицей так, что она превратилась в размытое пятно. Толпа отпрянула, и раздался хор возбужденных возгласов, словно на ярмарочном представлении. Один стражник получил палицей по голове и зашатался, едва не упал, другой то ли оказался более осмотрительным бойцом, чем его товарищи, то ли Дарби по нему просто не попал.

Это Рингил и увидел, выходя из лавки – это он и рассчитывал увидеть в большей или меньшей степени, потому что синий мундир предвещал, как будет развиваться драка. Теперь оставшийся невредимым стражник, ближайший к Дарби, кинулся на ветерана, держа дубинку двумя руками как меч, нанося ложные удары и отбиваясь, хриплым и низким голосом рыча товарищам, которые оставались на ногах.

– Заходите сзади! А ну, завалим мудака!

Он был моложе Дарби на целое поколение, к тому же проворнее. Отбил выпад ветерана, уведя палицу в сторону, а потом нанес свирепый удар по локтю противника. Дарби взвыл и выдал череду ругательств, но не уступил ни дюйма и замахнулся в ответ. Что-то внутри Рингила возликовало при виде этого. Молодой стражник ушел из-под удара, а потом ринулся на противника с дубинкой наперевес. Он придавил руку Дарби к телу вместе с палицей и своим напором вынудил ветерана отступить. Второй стражник не упустил шанса и набросился сзади. Перекинув дубинку через голову Дарби, он жестко прижал ее к горлу ветерана и потащил жертву назад и вниз, на пару ярдов в сторону от того места, где два клерка-законника наконец пришли в себя и сели. Дарби сопротивлялся, хватая воздух ртом, но в конце концов рухнул на мостовую, споткнувшись о подставленное противником колено. Молодой стражник приблизился, увернулся от пинка и сам с размаху пнул поверженного бойца в пах. Дарби пронзительно вскрикнул и забился в конвульсиях.

Подошли остальные. Дубинки взмыли и опустились.

– Хватит! Он уже лежит, хватит.

Но у стражников вскипела кровь. Одного крика ни за что не хватило бы, и Рингил, осознавая это, пришел в движение еще до того, как слова сорвались с губ. Он вскинул левую руку, поймал дубинку на лету и дернул, что было сил. Застигнутый врасплох стражник потерял хватку и споткнулся. Рингил схватил его за шиворот другой рукой и без церемоний швырнул прочь с дороги. Потом он надвинулся и пустил в ход чужую дубинку, чтобы покончить с представлением.

Тычок в живот, разбить костяшки на дубинке противника, подсечь ноги. Блок! Толчок! Удар! Рингилу давно не случалось драться палкой – пару лет назад, когда он оказался на мели и заработков от рассказывания историй не хватало, чтобы покрыть расходы, Джеш соблазнил его принять участие в каком-то деревенском состязании, – но он не забыл, как поддерживать темп. Усиленно тренировался с муляжом маджакского копья в Академии, прежде чем ему позволили взять в руки настоящее, и была еще ихельтетская техника рукопашного боя, которая переродилась в бой с использованием простого бамбукового шеста… Стражников тоже обучали, разумеется, но без особого усердия, и новой атаки они ждали меньше всего. Рингилу понадобились считанные секунды, чтобы отогнать их от павшего ветерана, а потом он вынудил противников рассеяться опасливым кругом вроде того, каким они перво-наперво приблизились к Дарби. Разница заключалась в том, что теперь двое из них лежали на мостовой и вне ее пределов, за что стоило благодарить Дарби. Остальные четверо, подсобрав коллекцию легких ушибов, понятия не имели, как вести себя с пришлецом – в самом деле: мягкий словно мох плащ такой синевы, какая бесспорно стоила их годового жалования, а под плащом – столь же превосходная, вышитая одежда, к тому же на спине меч, в глазах убийственное спокойствие, и украденную «дневную» дубину держит одной рукой, отставив в сторону, что твой клинок…

Рингил медленно повернулся, нацеливая поднятую дубинку по очереди на каждого противника и бросая им вызов.

– Думаю, с арестом всё понятно, – сказал он ровным голосом. – На том и остановимся, ладно?

– Это вмешательство в дела Стражи! – выпалил молодой и проворный, кому в пылу драки удалось прижать Дарби. – Он не в первый раз нарушает общественный порядок.

– Возможно. – Рингил, ступая боком и не спуская глаз с кружащих стражников, ткнул лежащего на мостовой Дарби ботинком. Ветеран застонал. – Но он теперь не в том состоянии, чтобы кому-то досаждать, не так ли?

– Он уже нападал на людей. У него в этом смысле богатая история.

– Что ж, мы с вами не историки. Где пострадавшие?

К несчастью, клерки-законники не сбежали, а прятались в толпе. Теперь оба выступили вперед: одежда растрепанная, лица раскраснелись и покрыты мелкими царапинами.

Рингил бросил на них взгляд.

– Вы ввязались в драку с этим человеком?

– Он на нас напал! – выпалил тот, что выглядел более помятым. – Без повода. Увидел в толпе и стал толкать, оскорблять – и все без причины.

– Говнюки лживые… – проговорил заплетающимся голосом Дарби у ног Рингила, с трудом приподнявшись на локте. Пахнуло крепким духом немытого тела с примесью мочи и дешевого пойла. Определенно, он не мылся пару месяцев. – Сказали, дескать, я «животное». Гребаный болотный ленивец. Не так давно я сражался, чтобы ваших мамаш не насадили на большой ящериный хер. И это мое спасибо? Я зарабатывал себе на жизнь честной, мать ее, сталью, а не отнимал у людей дома и семьи, орудуя бумагой и чернилами.

– Не понимаю, о чем он, – заявил второй клерк, поспокойнее товарища. Он, похоже, профессиональным взглядом успел оценить наряд Рингила. – Но, судя по его состоянию, очевидно, кому из нас можно верить.

– На нем мундир егерского полка, – сказал Рингил, стараясь не дышать носом. – Значит, когда-то его сочли достойным отдать жизнь за этот город. Может, в его словах есть зерно истины.

Клерк залился краской.

– По-вашему, господин, я лгу?

– Не я произнес это слово.

Повисло хрупкое молчание. Толпа наблюдала, впитывая каждую мелочь. Клерки беспокойно переглянулись. Из оружия у них были только короткие церемониальные стилеты, которыми эти парни явно не умели пользоваться.

– Послушайте… – начал один из них.

Рингил покачал головой.

– Вам обоим лишь слегка досталось. Один визит в купальни, и все пройдет. На вашем месте я бы смирился и отправился домой. Считайте это ценным уроком хороших манер.

Он смотрел в глаза обоим достаточно долго, чтобы убедиться, что они последуют совету. Проследил взглядом, как они проталкиваются через собравшихся зевак, сердито бормоча друг на друга, пару раз бросив через плечо недовольные взгляды – и только. Толпа поглотила их, зеваки начали возбужденно переговариваться. Никто из зрителей не расстроился таким поворотом. Рингил снова обратил внимание на стражников.

– Похоже, заинтересованная сторона отказывается от иска, – небрежно проговорил он. – Итак, что вы скажете – мы проявим к ветерану немного гражданской снисходительности? Отпустим с предупреждением?

По толпе прокатилась волна возгласов. Они звучали как согласие.

– Я, м-мать вашу, тут, – прохрипел Дарби, силясь встать. Получалось не очень; он поскользнулся, упал на задницу, да так и остался сидеть. Из глубокого пореза над глазом шла кровь. Зеваки начали смеяться.

Рингил ощутил горячий всплеск гнева. Сдержался.

– Долг безвозмездный чтить, – пробормотал Дарби и, моргая, с земли обвел смеющихся взглядом. Его теперь окружало облако вони, которое колыхалось с каждым движением. – И жизнь, и длань отдать почетно…

Молодой стражник презрительно фыркнул.

– С какого хера он ветеран? Цитировать заумь с Мемориала Грела сможет каждый тронутый нищий. А эта пьяная скотина еще и сраный извращенец. Спроси кого угодно. Вечно от него неприятности. Оголяется перед приличными дамами, досаждает горожанам днем и ночью. Что касается мундира, говнюк наверняка снял его с трупа в Гавани нищих.

– Ага. – Один из его приятелей ухмыльнулся. – И с той поры не стирал, если верить моему носу. Егерь хоть куда.

Рингил кивком указал на двух стражников, которые еще валялись на мостовой без чувств.

– Вам не кажется, что для пьяного извращенца-нищего он сражался замечательно?

– Он застиг нас врасплох, – огрызнулся молодой. – Ему повезло.

Рингил пристально посмотрел ему в глаза.

– Будь у него клинок, вы все были бы уже трупами. Это вам сегодня повезло.

Юноша отвернулся и пробормотал:

– Мы просто делаем свою работу.

– Да, и я уверен, вы сильно устаете, – подхватил Рингил, решив не упускать шанс. – Послушай, у меня идея. Я человек при деньгах, и сам солдат – видимо, этот старый боевой конь пробудил во мне симпатию. Но это не значит, что честные ребята вроде вас должны забыть о своем долге и поддержании порядка. Может, с учетом того, как вам досталось, я угощу вас кувшином-другим в таверне через улицу?

Четверо стражников неуверенно переглянулись. Один из тех, что постарше, кивком указал на товарищей, распростертых на мостовой.

– А с ними как?

– Полагаю, им понадобится помощь лекаря. – Рингил, двигаясь в русле изменившегося настроения, отшвырнул заемную «дневную» дубинку на брусчатку и взамен потянулся к кошельку. – Я с радостью оплачу и этот счет. Так будет правильно.

«Это всего лишь деньги Ишиль. То есть, на самом деле, деньги Гингрена».

Кто-то в толпе издал одобрительный возглас, его подхватили другие. Рингил выдавил улыбку, и пока длились аплодисменты, она стала искренней. Он развязал кошель, вытащил горсть монет и спросил:

– Ну, кто тут главный?

Глава 10

С приходом ночи к воротам Ишлин-ичана на неприметной кобыле подъехал шаман Полтар, спрятав лицо под капюшоном. Пара дородных ишлинаков-часовых неторопливо двинулась ему навстречу, ведя себя вполне дружелюбно, но не выпуская копий из рук. Их капитан показался из сторожки, озаренной мерцающим огнем теплой жаровни, ухмыляясь и согревая дыханием руки.

– Двенадцать, – сказал он, зевая.

– Пошлина – семь, – чопорно возразил Полтар.

– Это ночной тариф. – Капитан потоптался на месте, откашлялся и сплюнул. – Ночью, знаешь ли, холодно. Поэтому двенадцать. Едешь или нет?

Случись все как обычно, шаман воспользовался бы своим положением, чтобы потребовать бесплатного проезда, а если бы не вышло, хотя бы сбил цену загадочными угрозами. Но сейчас он предпочел отдать горсть монет, стерпеть вымогательство и остаться анонимом. У него в городе были дела, которые ни один священнослужитель не принял бы как что-то нормальное. К тому же после того, как о позорной истории с участием Драконьей Погибели и его кулаков стало известно, Полтар сомневался в собственном авторитете даже вдалеке от скаранакских шатров.

Он не потерпит, чтобы над ним смеялись, чего бы это ни стоило.

Заплатив пошлину, Полтар проехал под деревянной стеной и медленно двинулся дальше по узким улицам селения, неустанно бормоча себе под нос проклятия в адрес Эгара и уклоняясь от низко протянутых между домами веревок для сушки белья. Ишлин-ичан мог претендовать на собственное помпезное название, означающее «Ишлинакский Град», с большой натяжкой. Это был не столько город, сколько обширный зимний лагерь, окруженный стенами – блестящая идея, основанная на мягком климате и паре выгодных изгибов русла реки Джанарат. Примерно сто лет назад предки нынешних ишлинаков, воодушевленные этим, а также растущими возможностями торговли с югом, начали заменять свои шатры более крепкими постройками. Со временем они полностью отказались от кочевой жизни. Видимо, рассуждали так: «Зачем вести борьбу за существование посреди замерзающей степи, когда все необходимое может своим ходом добраться до твоих полевых костров и предложить себя на заклание?»

Со временем выяснилось, что они оказались правы. Ишлин-ичан стал точкой притяжения для торговцев как из Трелейнской Лиги, так и из Империи, жаждущих вести дела и довольных тем, что не придется жить в шатрах. Отражая притяжение по другую сторону рынка, другие маджакские кланы начали привозить товары в Ишлин-ичан, выбирая его, а не другие, более близкие, но менее выгодные рынки, которые появлялись и исчезали по всей степи. Вслед за притоком людей возникли заведения, где им предлагали те или иные услуги. Сперва главные: пекарни, лавки мясников, бордели и таверны. Потом конюшни, осевшие в городе торговцы лошадьми и кузнецы с горнами достойного размера, наконец способные выковать качественную сталь. Молодые маджаки приезжали в Ишлин-ичан, чтобы приодеться и гульнуть. Вербовщики с юга, которым раньше приходилось разъезжать по всей степи от стоянки к стоянке, отслеживая многообещающих воинов по слухам, теперь действовали несравнимо проще – сидели в конторах в новорожденном городке и ждали, когда рекруты придут сами. И вот хижины Ишлин-ичана превратились в дома из камня и глинобитных кирпичей, иной раз выше одного этажа. Улицы начали мостить – этому ремеслу ишлинаков обучили безработные трелейнские архитекторы, сбежавшие от очередного экономического спада в Лиге, – а когда соседствующие кланы стали проявлять нездоровый интерес к быстро растущему богатству, все поселение окружили стеной и укрепили. В конце концов из Лиги и Империи прибыли дипломаты и скрепили печатями статус этого места. Назначение в Ишлин-ичан рассматривали как трудную, но необходимую ступень на пути к более многообещающим постам где-то еще. Пребывая в городе бывших кочевников, чужаки старались всячески приукрасить свою жизнь. Сперва улучшилась канализация, затем появились патрули, следящие за общественным порядком. Самые важные улицы по ночам освещали факелы, иной раз – по всей длине.

Дом, который искал Полтар, располагался не на одной из таких улиц. Он стоял уединенно, прячась во мраке неосвещенной примыкающей улочки – не из-за нехватки средств, а по задумке. Улочка шла вдоль части городской стены, и заведение мадам Аджаны поднималось над парапетом на два этажа, чуть наклонившись в сторону, будто дом устал вглядываться в степную даль. Высота и место расположения тоже не были случайными: когда до города оставалась целая миля, можно было разглядеть зовущие красные фонари борделя.

Со стороны улицы публичный дом выглядел не менее броско. Окна были ярко освещены, и девушкам Аджаны, которые не работали, платили за то, что они сидели на виду, демонстрируя свой товар. Ароматы благовоний и тихие ритмы музыки струились на улицу, щекоча горло и уши тем, чьи глаза не привлекли женщины в окнах, сидящие с раздвинутыми ногами и выгнутой спиной. В дверном проеме вместо створок висели роскошные бархатные занавески, имитируя вход в юрту; над ними красовался деревянный знак, сообщая, что это «Местечко Аджаны». На языке маджаков название имело второе, грубое и вполне очевидное значение.

Полтар спешился, отсыпал монет – опять! – равнодушным прислужникам у входа и позволил им увести кобылу. Войдя в тускло освещенное помещение, он снял капюшон. Кое-кто из девушек его узнал, но они не улыбнулись, как иной раз улыбались другим клиентам. От их ответной дрожи Полтар испытал удовлетворение: все идет как надо. Он не пьяный скотовод, которому можно просто ткнуть в рыло толстую сиську и заставить блеять от оргазма в объятиях бабы, похожей на мать. И не головорез с сердцем ребенка, готовый утонуть в бескрайнем море женской плоти.

Он – Полтар Волчий Глаз, главный шаман скаранаков. Наделен властью и давным-давно, еще при посвящении, разорвал путы, которыми женщины опутывают мужчин.

Аджана вышла к нему, нацепив улыбку.

– Шаман, ты так быстро вновь почтил нас своим присутствием. Какого удовольствия желаешь? Хочешь комнату наверху?

Он коротко кивнул.

– Тогда я прикажу приготовить девушку. А ты присоединись ко мне, пока будешь ждать. Вина? Засахаренных фруктов?

Она щелкнула пальцами, и подбежал женоподобный юноша с подносом. Полтар с отвращением отвернулся. Аджана что-то шепнула юноше на ухо, когда тот поставил поднос, и он удалился, кивнув. Полтар сел на мягкую кушетку и принял предложенный хозяйкой кубок. Смутный, неуемный гнев, который не покидал его с момента стычки с Драконьей Погибелью, начал превращаться в нечто более конкретное, ощутимое нутром. По телу Полтара пробежала легкая дрожь предвкушения.

– Новые девочки такие нетерпеливые, – заметила мадам, проницательно настроенная на мысли клиента и чувствуя, где его лучше приласкать. – Молодые и горячие шлюшки из Лиги ждут возможности пососать большой маджакский член.

Шаман заерзал от нетерпения.

– Только позаботься о том, чтобы она не была накачанная, как в прошлый раз. Пусть почувствует, что я буду с ней делать.

– Да-да, в тот раз и впрямь случилась прискорбная ошибка. – Аджана предложила ему тарелочку с ломтиками пряного пирога. Ее голос звучал мелодично, тихо и ласково, как льющееся из фляги вино. – Это больше не повторится. В «Местечке Аджаны» гостям помогают воплотить в жизнь именно те фантазии, которые они желают. Расслабься и не сомневайся: все будет как надо.

Через полчаса, когда завершились приготовления, шаман был слегка пьян и чуть не взрывался от страсти, распаленной искусными речами Аджаны. Мадам повела его на третий этаж с ритуальной медлительностью, приостанавливаясь на каждой лестничной площадке, чтобы он мог отдышаться и сквозь щели в занавесках узреть сцены самозабвенных оргий, которые должны были усилить его возбуждение. Наконец у двери верхней комнаты Аджана достала из недр пышного одеяния ключ и вручила ему со словами:

– Замок смазан и готов. Входи и наслаждайся.

И ушла, оставив шамана у двери. Он чуть помедлил, потом вставил ключ в замочную скважину, повернул и вошел в маленькую спальню, пропахшую благовониями.

По углам горели ароматические свечи, давая больше дыма, чем света. Когда он вошел, пламя дрогнуло, и на стенах заплясали тени, словно нетерпеливые зрители. Через единственное небольшое окно виднелась равнина за городом, залитая тусклым звездным светом. В центре комнаты находилась девушка, привязанная к перевернутой Y-образной раме, которая висела на веревках, прикрепленных к системе блоков; руки шлюхи были связаны над головой, ноги – раздвинуты вдоль нижних ответвлений. Ее недавно смазанное маслом тело поблескивало, темные волосы блестели влажным. Она была накрашена в южном стиле, с густо насурьмленными веками и нарисованными на щеках ихельтетскими символами, хоть под краской скрывалась явно не трелейнская порода. Девушка была очень молода и, как он заметил, испугана.

Полтар издал удовлетворенный возглас, вырвавшийся будто из самого нутра.

– Ты не зря меня боишься, шлюха, – проговорил он хриплым голосом, спиной закрывая дверь. – Я причиню тебе боль, которую ты заслужила.

Аджана, спускаясь по лестнице, вздрогнула от первых криков и поспешила туда, где их не было слышно.

* * *

К моменту жестокого соития Полтар тяжело дышал, а его ладони болели от бесчисленных ударов. Он схватился за шкивы и опустил деревянную раму вместе с прикрученным к ней грузом так, чтобы можно было надменно взглянуть сверху вниз на плоть, быстро покрывающуюся синяками. Первоначальные крики о помощи сменились тихими мольбами, когда девушка поняла, что никто не спасет ее от чтимого клиента – и все равно она опять вскрикнула, когда он пронзил ее. Кончил шаман почти сразу: скопившееся напряжение вырвалось из него, не успел он совершить и дюжину толчков. Руки, вцепившиеся в груди девушки, расслабились, и Полтар повалился вперед. Из его рта вытекла струйка слюны и капнула на ее тело.

– Ох, Уранн… – выдохнул он, вытирая губы. – Ох, боги мои…

Внезапно нахлынула боль, очень сильная и непостижимая. Его член будто зажали в кузнечных тисках, и кто-то принялся закручивать винт. Он завопил и попытался отскочить от девушки, но соответствующая часть анатомии этому воспротивилась. Он растерянно взглянул вниз, на себя, и от увиденного в зыбком свете из его рта вырвался высокий, почти женский крик. Между бедрами девушки вместо сообразного органа возник сжатый кулак, чьи пальцы грозили вот-вот раздавить сморщенный пенис шамана.

– Не уходи так быстро, – сказал кто-то устами проститутки.

Он поднял глаза и увидел, что глаза девушки снова открылись, а нарисованная маска похоти уступила место чему-то неподдельному. Шлюха глядела с соблазнительным прищуром, и не успел шаман глазом моргнуть, как ее шея изогнулась, голова приподнялась от рамы и потянулась к нему. Он отпрянул как мог, но голова – совсем как у гадюки – двинулась следом, и раздалось тихое пощелкивание растягивающегося хребта. Мышцы лица девушки скручивались в мерцающем свете свечей, будто вселившееся в нее существо обживалось в человечьей плоти, которую давно не примеряло.

– Ты призвал нас, – с иронией продолжил голос, который не принадлежал молодой шлюхе. – С какой целью?

– У… ох… Уранн? – с трудом проговорил шаман, дрожа словно в лихорадке.

– Нет. – Лицо чуть приблизилось и попыталось улыбнуться. – Но близко. Полагаю, ты знаешь меня как Келгрис.

Даже находясь во власти безграничного ужаса и боли, Полтар изумился. Келгрис, Владычица Первой крови и Сокола, повелевала беззубыми ритуалами воронаков, ее милости добивались молодые влюбленные, женщины в тягости и иссохшие старухи-травницы. Скаранаки, увлеченные воинскими ритуалами, давным-давно о ней забыли. Ее именем ругались дети, иной раз оно могло стать поводом для непристойных шуток о маджакской загробной жизни, но в остальном…

Из уст проститутки вырвалось шипение, давая понять, что сходство со змеей неслучайное.

– Что касается всего прочего, о Полтар, мастер дюжины могучих ударов, твоему племени потребовался бы уровень интеллекта, какого вы не достигнете и за тысячу лет. Здесь важнее тот факт, что ты попросил Небожителей о заступничестве. Клянчил нашу помощь в молитвах и снах, резал глотки маленьким животным при первой возможности – и пил кровь, – горшками сжигал переоцененные благовония, которые, по-твоему, должны были привлечь наше внимание. Ты желал Небожителей – что ж, ты их получишь, и они не будут соратниками, каких ты себе вообразил. Так что расслабься и не сомневайся: все будет как надо! – Существо, овладевшее телом шлюхи, с явным удовольствием повторило слова, сказанные Аджаной час назад. Я пришла, чтобы доставить послание от моего брата Хойрана, коего вы называете Уранном. Вот оно: «Жди и наблюдай».

Шаман прижал одну руку к очагу боли между ногами.

– Уранн отомстит Драконьей Погибели? – выдавил он сквозь зубы. – Мой обидчик будет посрамлен?

– Это, – нежным голосом проговорила Келгрис, – зависит от твоего поведения. Если будешь вести себя как подобает… хм… Идущему по Небесному пути, возможно, куда-нибудь доберешься. Если рассердишь нас, я поиграю с твоей душой в ледяном аду за пределами мира. Как-то так. Что касается этого… – Кулак меж бедрами проститутки разогнул указательный палец, не ослабляя подобной тискам хватки на члене Полтара, и жестко ткнул в его съежившуюся от ужаса мошонку. – Это могло бы развеселить моего брата в плохой день, но мне не смешно. Священнослужитель должен быть чист, дабы направлять энергию туда и тогда, где и когда она нужнее всего. Чист! Ты еще не забыл значение этого слова?

Кулак сжался сильнее. Полтар почувствовал, как лопается кожа и льется кровь.

– Да! – завопил он. – Да, чист!

– Ты больше не изольешь себя таким способом без моего разрешения. Я понятно выражаюсь?

– Да, да, да… – Теперь он плакал от боли. Пальцы разжались так же резко, как сжались, и шаман, попятившись, споткнулся и упал на пол.

– Тогда смири гордыню, – сказал голос, все еще любезный и рассудительный. – Смири гордыню и, хм, возрадуйся, что боги вернулись к тебе.

Шаман распластался перед привязанным к раме телом. От соприкосновения с грубым полом изувеченный член пронзила боль, но Полтар не двинулся с места, дрожа, бормоча и молясь, пока голоса и настойчивый стук в дверь маленькой спальни не привели его в чувство.

Он поднял голову, все еще тараща глаза и дрожа от ужаса, и увидел, что Келгрис исчезла, оставив после себя лишь неподвижность. В комнате было темно, свечи погасли. Льющийся сквозь окно свет вырисовывал мрачный силуэт рамы с привязанным телом девушки – ее голова висела, повернутая, на сломанной и растянутой шее, устремив на него широко распахнутые глаза с немым укором.

На мертвых губах застыла улыбка Келгрис.

Глава 11

На то, чтобы привести все в порядок, ушел почти час. Как обычно, разбираясь с последствиями каких-либо событий, главное не останавливаться.

«Не давай им покоя, – сказал ему в тот день Флараднам с носилок в палатке лекаря. Кириат хрипло дышал, на лице выступили желваки от нахлынувшей боли. По холщовой крыше стучал летний дождь. Снаружи косой склон превращался в предательски скользкую грязь. – Не позволяй им задумываться, не давай времени жаловаться и стонать. От тебя им нужны приказы и уверенность, только и всего. Если придется, Гил, ты эту уверенность изобразишь. Но вытащи их. Сделай так, чтобы они убрались отсюда!»

Лекари Флараднама не спасли.

А чуть ниже по склону горы под дождем уныло ютились сломленные останки экспедиционного корпуса, чьи кольчуги и некогда яркие мундиры казались на фоне ландшафта порослью разнородной плесени. Стоя в дверях палатки и прислушиваясь к сдавленным крикам и кухонному скрежету хирургических инструментов за спиной, Рингил устремил пустой взгляд на ливень, гадая, как выполнить желание Флараднама. Кириатские боевые машины они потеряли – бросили во время стремительного отступления. Раненые и умирающие исчислялись сотнями. Ящеры наступали.

От Виселичных Вод их отделял тяжелый двухдневный поход на Юго-Восток, через гористую местность с крутыми, открытыми склонами.

«Не давай им покоя».

«Итак. Ничего не меняется, да, Нам?»

Заставить раненых стражников очухаться и подняться, преуменьшить явно серьезный вред, который им нанесла стычка с Дарби. Напоить холодной водой из колодца во дворе Шалака, одобрительно похлопать по спине. Переправить весь взвод – посреди внезапной толпы доброжелателей, стремящихся тоже похлопать кого-нибудь по спине или просто поглазеть – в таверну на другой стороне улицы. Пусть вино течет рекой, причем такой полноводной, чтобы никто оттуда не ушел. Заказать музыку. Потягивать омерзительную выпивку, которую хозяин таверны считает лучшей, пришпилив к лицу улыбку. Смотреть, как к компании плавно подбираются шлюхи, словно кошки к объедкам. Играть роль аристократа-благодушного-к-простолюдинам, пока воспоминания и яростное желание подраться не потускнеют и не растворятся на фоне общего веселья.

Уйти.

Рингил ускользнул, когда начались песни; выбрался на улицу, где от реки украдкой поднимались мягкие синие сумерки. В небе во всем великолепии мерцала Лента. Широкая улица почти опустела, вечернее спокойствие тревожили только немногочисленные спешащие домой горожане да фонарщики с лестницами. По сравнению с шумом и духотой таверны, было прохладно и тихо. Рингил пересек улицу, возвращаясь к магазинчику Шалака, и увидел, что Дарби сидит на пороге ссутулившись. По пути к ветерану он наклонился, подобрал брошенную дубинку и рассеянным движением ловко крутанул ее в руке.

– На память? – спросил, протягивая оружие.

Дарби покачал головой и погладил палицу, которую держал между коленями, упирая в плечо, словно голову сонного ребенка.

– Останусь со Старушкой Лурлин. Она меня много раз спасала.

– Справедливо.

– Я перед вами в большом долгу, благородный господин. За вмешательство. Они же меня почти уделали. – Он коснулся окровавленного лица, на котором проступили синяки. На пальцах остались сгустки крови. Дарби поморщился. – Да-а. Мне здорово досталось, и, кажись, ребра опять сломаны.

– Идти сможешь?

– О да, сэр, Дарби сейчас уйдет. Еще миг, и сгину с глаз долой. Задержался, чтобы вас отблагодарить.

– Я не это имел в виду. – Рингил потянулся к отощавшему кошельку и достал новую горсть монет. – Послушай, я хочу…

Ветеран решительно покачал головой.

– Нет, сэр. И слышать об этом не хочу. Доброта, которую вы мне оказали, – на подобное теперь мало кто способен. Гребаные законники-содомиты и их смазливые подручные, которые только и знают, что жопы подставлять – они весь город держат за яйца. И никто не задумывается о тех, кто когда-то дрался с ящерами.

– Знаю, – тихо сказал Рингил.

– Да, сэр, я понимаю. – Выражение разбитого лица Дарби изменилось. Рингилу понадобилась пару секунд, чтобы понять, что оно выражало: смущение. – Я видел вас у Раджала, сэр. Я сражался у линии прибоя футах в двадцати от вас, когда пришли драконы. Сразу не узнал, сэр: память моя уже не та, что раньше. Но ваш клинок за спиной ни с чем не перепутаешь.

Рингил вздохнул.

– Его трудно не заметить, да?

– Еще бы, сэр.

Над ними сомкнулись вечерние сумерки. В тишине кто-то выругался: по другую сторону улицы фонарщик обжег пальцы. Рингил потыкал дубинкой неплотно сидящий булыжный камень. Он почти перестал замечать вонь немытого тела Дарби, привыкнув к ней. Во время войны он и сам нередко так вонял.

– Боюсь, я тебя по Раджалу совсем не помню.

– А для этого нет причин, сэр. Совсем никаких. Нас в тот день было много. Жаль, меня не было с вами при Виселичном Проломе.

Теперь пришел черед Рингила строить гримасы.

– Осторожнее с желаниями. Мы там потеряли больше людей, чем при Раджале. Если бы ты участвовал в той битве, с большой вероятностью дал бы дуба.

– Да, сэр. Но при Виселичном Проломе мы победили.

Из таверны внезапно донесся взрыв смеха, за которым последовала новая песня. Военная, из проверенных временем: «Пусть кровь ящеров течет рекой». Мелодия быстрая и воинственная, с бодрым ритмом, который, судя по всему, отбивали кулаками по столам. Дарби, чуть морщась, с трудом поднялся на ноги.

– Ну, я пошел, – сообщил он напряженным от боли голосом. Многозначительно кивнул в сторону таверны и криво ухмыльнулся. – Не хочу оказаться под рукой, когда старый добрый патриотический пыл разгорится так, что щупанья девок и выпивки станет маловато. Скоро им захочется крови, и они начнут искать, на ком выместить жажду.

Рингил покосился на окна Шалака и подумал, что надо помочь другу-лавочнику погасить лампы.

– Ты, видимо, прав.

– Видимо так, сэр. – Дарби расправил плечи. – Мне пора. Очень приятно было поболтать с понимающим человеком. Жаль только, что вы увидели меня в стесненных обстоятельствах. Я не всегда был таким, сэр.

– Да, полагаю, ты прав.

– Все дело в воспоминаниях, сэр. В том, что я видел и что делал. Такое чувство, будто все это отпечаталось в моей голове. Иногда трудно опомниться. Выпивка помогает, и фландрейн, когда я могу его достать. – Он неуклюже тискал свою палицу, не глядя Рингилу в глаза. – Я уже не тот, каким был раньше, сэр, вот и вся правда.

– Мы все не те, кем были раньше. – Рингил усилием воли отогнал собственные мрачные мысли и поискал хорошие слова. Такие, что одобрил бы Флараднам. – Сдается мне, с учетом всех обстоятельств, ты сегодня был очень даже ничего. У одного из стражников точно сломаны ребра, у другого глаза все время разъезжаются – видать, своей Лурлин здорово ебанул его по башке.

Ветеран опять поднял глаза.

– Ох, вы простите меня за это, сэр. Они неплохие ребята – у меня много лет назад дядя служил в Страже. Трудная работа. Но они сами на меня нацелились, сэр. Вы это видели.

– Видел. И, как я уже сказал, ты дал им отпор.

Он заслужил улыбку.

– Ах, видели бы вы меня при Раджале, сэр. Когда пришел черед оттуда убираться, меня затаскивали на баркас!

– Не сомневаюсь.

Они постояли еще немного. Военный гимн, приглушенный стенами таверны, звучал все громче. Дарби положил палицу на плечо и по-военному стукнул себя кулаком по груди.

– Разрешите уйти, сэр.

Рингил опять сунул руку в кошелек.

– Послушай…

– Нет, сэр. Я не подвергну вашу доброту новым испытаниям. – Дарби продолжал прижимать кулак к мундиру. – И речи быть не может.

– Тут совсем чуть-чуть. Просто чтобы, я не знаю, горячей еды купить, в горячей ванне полежать. Переночевать под крышей.

– Славные мысли, сэр. Но мы оба знаем, что я потрачу их на другое.

– Ну… – Рингил, беспомощно пожав плечами, все равно вытащил монеты. – Слушай, потрать их на вино и фландрейн, мать твою. Если это то, что тебе нужно.

Сжатый кулак чуть расслабился. Что-то изменилось в лице ветерана, и на этот раз Рингил не смог распознать чувство. Он протянул горсть монет.

– Ну же, от одного бывалого вояки другому. Маленькое одолжение в память о старых временах. Ты бы сделал для меня то же самое.

Дарби взял монеты.

Движение было внезапным, конвульсивным. Его рука загрубела от пыли и грязи, и оказалась слегка горячей, словно в лихорадке. Он отвернулся, пряча деньги куда-то под лохмотья.

– Очень обязан вам, господин, как я уже сказал.

Но тон был совсем другой, и он больше не смотрел Рингилу в глаза. Когда они попрощались, и Дарби двинулся прочь по улице, он ссутулился, чего раньше не было. Рингил проследил за ним взглядом и запоздало понял, какое чувство отразилось на лице ветерана.

Стыд.

Стыд и что-то вроде разочарования. Рингил каким-то непостижимым образом подвел этого человека.

Он недолго постоял в сумерках, глядя вслед Дарби, а потом раздраженно пожал плечами и отвернулся. Ради Хойрана, он ведь мог просто стоять в стороне и смотреть, как стражники уделывают бродягу. Мог даже не пытаться! Он резко постучал в дверь и прислушался к тому, как Шалак спешит к ней, чтобы отпереть засов и впустить друга.

– Все в порядке? – спросил он, снова запирая дверь за Рингилом.

– Конечно. А что такое?

Позднее, помогая Шалаку закрывать магазин, он посмотрел на свою ладонь при свете лампы и увидел, что от прикосновения Дарби остался грязный отпечаток.

Отмыть его оказалось на удивление сложно.

* * *

Рингил вернулся в Луговины позже, чем рассчитывал, и после дневной вылазки похвалиться ему было нечем, кроме пары царапин на руках и лице, а также почти опустевшего кошелька. Лодочник, который вез его вверх по течению, предпочитал налегать на весла, а не болтать, и Рингил счел это благословением. Всю короткую поездку он просидел на корме, ежась от речной сырости и мрачно перебирая в уме смутные намеки и подсказки Шалака.

«Они приходят к нам фантомами, со змеиной быстротой наносят удары из призрачного тумана, а когда мы отвечаем тем же, возвращаются в туман, и ветер доносит до нас их тихий, язвительный смех».

«Прелестно».

Приближаясь к дому Эскиатов по подъездной дорожке, он увидел, что все фонари горят, а у главных дверей стоит карета – лошади в постромках притихли, возница и другой слуга что-то пили из одной фляжки. Рингил смерил их взглядом, не узнал ни ливрею, ни герб, нарисованный на боку кареты. Что-то цветастое, со стилизованной волной на фоне болотных маргариток. Он пожал плечами и вошел в дверь, которая была приоткрыта, как принято ранними вечерами. Внутри его встретил один из домашних слуг.

– Кто посетитель? – спросил Рингил, передавая шляпу, Друга Воронов и плащ.

– Верховный распорядитель приливных часов, сэр. – Слуга с отработанным проворством собрал меч и одежду. – Он ждет в библиотеке с видом на реку уже два часа.

– Надо же, никогда не слышал о таком тепленьком местечке, – проворчал Рингил. – Кого он ждет?

– Вас, мой господин.

Рингил бросил на слугу косой взгляд.

– Правда?

– Вот он идет, сэр.

Рингил повернулся в ту сторону, куда слуга указал кивком, и увидел богато одетого молодого человека, который вылетел точно буря из дверей библиотеки. Он успел заметить желтовато-коричневый жакет и кремовые штаны, кожаные сапоги в пятнах морской соли и придворную рапиру на бедре, черты, выглядевшие смутно знакомыми, невзирая на гневный румянец, и аккуратно подстриженную бородку.

– Эскиат!!! – заорал незнакомец.

Рингил демонстративно завертел головой, будто высматривая в вестибюле еще кого-то.

– Вы со мной разговариваете?

Верховный распорядитель приливных часов достиг его и замахнулся левой рукой. Движение застало Рингила врасплох; он такого не ожидал, потому что не видел оружия, только пару перчаток. Грубая кожа с узором хлестнула по щеке и обожгла.

– Я требую удовлетворения, Эскиат.

Рингил ударил его в лицо. Верховного распорядителя отбросило назад, он упал на пол и задергался, пытаясь встать. Коснулся верхней губы, на миг удивленно уставился на кровь из разбитого носа, а потом схватился за рукоять рапиры.

– Обнажишь эту сталь в моем доме, – мрачно пообещал ему Рингил, – отберу и засуну в твою гребаную глотку.

Он не двинулся вперед, но Верховный распорядитель все равно отпустил оружие и спешно вскочил. Движение было плавным, в нем чувствовалась сила – Рингил опознал результат тренировок в фехтовальных залах. Он приготовился шагнуть вперед и помешать гостю вытащить рапиру, если придется. Однако молодой человек лишь выпрямился и сплюнул на пол к ногам Рингила.

– От выродка вроде тебя я и не ждал иного. Никаких понятий о чести, только бы кулаками помахать. – Он опять вытер кровь из носа, но немного капнуло на пол. Он взглянул на пятна и кивнул, жестко и напряженно улыбнулся. – Но так ты не уйдешь от расплаты, Эскиат. Я тебя вызываю. Перед свидетелями. На поле возле холма Бриллин, послезавтра на рассвете. Без доспехов и щитов, легкие клинки. Мы решим этот вопрос чистой сталью, нравится тебе или нет.

К тому времени в холле собиралась небольшая толпа. Слуги поблизости, привлеченные разговором на повышенных тонах, отвлеклись от своих обязанностей, а за спиной Верховного распорядителя появился еще один лакей и молча протянул хозяину носовой платок.

– Похоже, ты не объяснишь мне, в чем дело? – спросил Рингил. – В смысле, почему торопишься погибнуть.

Верховный распорядитель взял носовой платок и прижал к разбитому носу. Лакей попытался помочь, но юноша раздраженно дернул плечом.

– Выродок и к тому же трус! Пытаешься дать отпор, пустив в ход невыносимое высокомерие?

Что-то в том, как высокопарно он выражался, тревожило память Рингила, вкупе со странно знакомыми чертами лица. Он прикрыл свою растерянность, закатив глаза и демонстративно вздохнув.

– Если мы делаем все по протоколу, Верховный распорядитель, во время вызова на дуэль обычно объявляют причину недовольства. Я не бывал в этом городе с войны, а в тот период ты, похоже, едва выбрался из колыбели. Ума не приложу, как я мог тебя оскорбить.

Юноша презрительно усмехнулся.

– Ты оскорбляешь меня своим существованием, Эскиат. Тем, как ты насыщаешь Трелейн гнилью и мерзостью, просто дыша этим воздухом.

– Хрень какая-то.

– Да как ты смеешь…

– На задворках порта есть мальчики-проститутки – иди и покажи им, какой ты праведный, если тебе нужно. Они молодые, беспомощные и отчаявшиеся, их легко обидеть и причинить боль. Там ты удовлетворишься по самую макушку.

– Ты поднял руку на моего отца!!!

Страдальческий вопль отразился эхом от сводчатого потолка. После него на вестибюль опустилась тишина, словно гусиный пух из разодранной подушки. В этой тишине Рингил будто в первый раз увидел лицо Верховного распорядителя. Увидел сходство, услышал похожие интонации в чрезмерно правильных фразах.

– Понятно, – проговорил он очень тихо.

– Я Искон Каад, – сказал Верховный распорядитель приливных часов, дрожа. – Мой отец – член Совета и потому не может требовать удовлетворения в виде дуэли. Он не желает…

– Да, разумеется, все верно. – Рингил нацепил саркастическую улыбочку. – Это совсем не похоже на твоего отца, так рисковать. Он с куда большей охотой спрячется за городскими стенами, укроется мантией, и пусть кто-то другой вместо него занимается убийствами. В общем, так он и поступил в пятидесятых, пока мы, все прочие, стояли на болотах по колено в ящеровой крови. Его отсутствие в тот раз было примечательным, как и сейчас. Видимо, он был занят в спальне – зачинал тебя с какой-нибудь поломойкой.

Искон Каад издал сдавленный вопль и бросился на Рингила. К несчастью, одолеть пространство между ними Верховному распорядителю не удалось. Лакей схватил его сзади под руки и удержал. Привратник Эскиатов, словно вторя лакею, дернулся к Рингилу, чтобы предупредить драку, но тот суровым взглядом вынудил его вернуться на место. Каад успокоился в цепкой хватке лакея и с повелительным видом стряхнул его руки. Слуга отступил. Снаружи прибежали возница и второй лакей, и наконец появилась леди Ишиль, чтобы разобраться с происходящим в вестибюле. Ее лицо было непроницаемо.

Рингил скрестил руки и склонил голову набок.

– Хочешь, чтобы я тебя убил, Искон Каад? Ладно, я согласен. Поле у холма Бриллин, послезавтра на рассвете. Поскольку вызов брошен мне, я определяю детали поединка, а не ты. – Он поднял правую руку и изучил ногти – жест, украденный у Ишиль в те времена, когда они оба были молоды. Его мать по другую сторону вестибюля заметила это, но на ее лице не дрогнул ни один мускул. – Ты, разумеется, не можешь об этом знать. Родословной не вышел. Так и не смог освоить все тонкости, верно?

На миг показалось, что молодой Каад снова на него кинется, но либо юноша растратил весь гнев, либо взял себя в руки, раз Рингил дал ему то, что требовалось. Верховный распорядитель лишь оскалил зубы в подобии ухмылки и стоял в ожидании.

«А, может, Гил, дело в том, что Искон Каад не похож на своего отца. Ты об этом не подумал? Может, привыкший к достатку и безопасности сын знаменитого и влиятельного городского советника не обладает отцовской чувствительностью по отношению к светским оскорблениям и весьма похож на тебя, каким ты был когда-то – надменный, чрезмерно самоуверенный и претенциозный молодой негодяй, мнящий себя рыцарем».

«Не просто мнящий. Видел, как он поднялся? Прошел через Академию или что-то вроде».

«Ну, как и ты, дипломированный рыцарь Эскиат. Как и ты».

«Интересно, его на церемонии посвящения тоже отымел в зад наставник новичков, или нет… – Он окинул долгим взглядом худощавую фигуру Верховного распорядителя. – А вдруг ему понравилось?»

«Прекрати».

«Так или иначе, не стоит недооценивать его у холма Бриллин послезавтра».

«Если до этого дойдет».

– Ты закончил проверять маникюр, выродок?

Рингил посмотрел на Каада, ему пришлось скрыть внезапное, непрошенное чувство головокружения.

– Ладно, – ледяным тоном произнес он. – Сделаем по-твоему. Без кольчуги и щитов, только легкие клинки. С секундантами. А теперь пшел вон из моего дома.

* * *

Когда Каад ушел, и скрип гравия под колесами его кареты растаял вдалеке, Рингил поманил к себе ближайшего слугу, шустрого на вид парнишку лет двенадцати.

– Как тебя зовут?

– Дери, сэр.

– Что ж, Дери, ты ведь знаешь, где в Экелиме находится Тележная улица?

– Вверх от реки? Да, господин.

– Хорошо. Там, где Тележная пересекается с Ворванным рядом, есть лавка, в которой продается олдрейнская ерунда. Я хочу, чтобы завтра утром ты перво-наперво отправился туда с посланием для хозяина.

– Да, господин. Каково послание?

– Я его позже напишу. – Рингил дал мальчишке монету из своего исхудавшего кошелька. – Найдешь меня в библиотеке после ужина.

– С радостью, господин.

– Ну, ступай.

– Надеюсь, теперь, – ледяным голосом объявила леди Ишиль по другую сторону вестибюля, – все любезно вернутся к делам, коими должны заниматься в этом доме. И пусть кто-нибудь подотрет кровь.

Поднялась суета, слуги поспешили к дверям и лестницам. Ишиль прошествовала через пустой вестибюль и остановилась перед сыном. Придвинулась к нему и прошипела:

– Ты что, собрался оскорбить всех до единого влиятельных мужчин в этом городе, прежде чем достигнешь результата?

Рингил опять изучил ногти.

– Они сами ко мне приходят, мама. Сами. Негоже их разочаровывать. Или ты предпочла бы, чтобы имя Эскиатов невозбранно оскорбляли в твоем же доме? Сомневаюсь, что отец на такое согласится.

– Если бы ты сам не напал на Каада…

– Мама, к твоему сведению… – Он умолк, чтобы убавить напор и злобу в собственном голосе. Метнул убийственный взгляд на двух оставшихся лакеев у двери, и те сразу нашли вескую причину ретироваться. Когда они исчезли, он продолжил чуть спокойнее: – К твоему сведению, ни Мурмин Каад, ни твой любимый супруг не желают, чтобы я приближался к Эттеркалю. Не думаю, что это сильно связано с Шерин, но мы своим расследованием растревожили гнездо болотных пауков. То, что Каад вчера сюда явился – лишь следствие.

– Но ты не должен был обливать его кипятком! Ты же, ты… – Ишиль взмахнула руками от избытка чувств. – Ты его наполовину ослепил!

– Он преувеличивает.

– Ты так думаешь? Гингрен подкупил одного из врачей Канцелярии после того, как они осмотрели Каада. Врач говорит, зрение в том глазу может полностью никогда не восстановиться.

– Мама, это был лишь чай.

– Что бы это ни было, ты причинил отцу и мне большие неприятности, без которых мы могли обойтись.

– Тогда, наверное, тебе не стоило тащить меня обратно в эту вонючую дыру, чтобы делать твои дела там, куда ты не желаешь идти. Призвавший демона сам виноват, и все такое.

– Ох, Рингил, ради Хойрана! Веди себя как взрослый.

Они опять заговорили на повышенных тонах. Рингил с усилием взял себя в руки.

– Послушай, мама. Каад ненавидит меня за то, что я такой. С этим ничего не поделаешь. И он по уши увяз в том, что происходит внутри Эттеркаля. Рано или поздно мы бы все равно столкнулись. По правде говоря, я рад, что это случилось лицом к лицу – иначе стоило ждать ножа в спину.

– Это ты так говоришь. Поиски Шерин все равно не продвинулись.

– Может, у тебя есть другая стратегия?

Ишиль, в чем он не сомневался, промолчала.

Позже, в библиотеке, он при свете свечи написал записку, сложил и запечатал лист пергамента, адресовав его Шалаку. Пришел мальчишка и остановился, переминаясь с ноги на ногу, за пределами круга света. Рингил вручил ему письмо.

– Полагаю, читать ты не умеешь?

Мальчишка фыркнул.

– Нет, господин. Я же не клерк какой-нибудь.

– Да, но курьеры тоже бывают грамотными. – Рингил вздохнул. – Ладно. Видишь это? Тут написано «Шалак Каларн». Шалак. Запомнил?

– Разумеется, господин. Шалак.

– Он открывает лавку поздновато, но живет на втором этаже. Сзади есть лестница, к ней можно попасть через переулок справа от дома. Ступай, как только рассветет, можешь его разбудить, если придется. Он должен кое-кого для меня разыскать, и, возможно, на это уйдет весь день.

– Да, господин.

Рингил окинул мальчика внимательным взглядом. Не ребенок, а набросок, полный неиспользованного рвения, с острыми чертами, еще не приобретший юношеского облика. На руках и плечах не хватало мышц, держался неуклюже, но было видно – вырастет высоким. Рингил подумал, что через пару лет Дери будет довольно привлекательным юношей, худощавым и искушенным городской жизнью.

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать, сэр. Весной исполнится четырнадцать.

– Рановато для службы в Луговинах.

– Да, сэр. Мой отец – конюший в имении Аланноров. Меня рекомендовали. – Всплеск гордости. – Я самый младший из всех, кто служит Эскиатам, сэр.

Рингил улыбнулся.

– Не совсем.

– Это правда, господин. Клянусь!

Улыбка Рингила увяла. Он не любил вранье.

– В кухне есть девочка вполовину тебя моложе, Дери.

– Нет, сэр. Это невозможно – я самый младший. – Дери ухмыльнулся, видимо, еще во власти гордыни. – Я знаю всех кухонных служанок, сэр. Там нет девчонок.

Рингил резко выпрямился, его рука с глухим стуком упала на стол. Чернильница и сургуч подскочили. Мальчик вздрогнул. Тени от едва не утонувшего фитиля свечи заплясали по книжным шкафам.

– Дери, хватит, не то я разозлюсь. Я видел эту девочку собственными глазами. Этим утром, на рассвете. Она принесла мне чай в нижней кухне. Она занималась огнем под котлами.

В сумерках библиотеки воцарилась напряженная тишина. У Дери дрожала нижняя губа, а глаза метались, словно угодившие в ловушку зверьки. Рингил посмотрел на него и понял, что мальчик сказал правду. Внезапно – словно из ниоткуда – чья-то холодная рука прошлась по его хребту и зарылась в волосы. Взгляд соскользнул с лица Дери, мимо его плеча, в темный угол комнаты, где тени от свечи будто успокоились.

– Ты ее не знаешь? – тихо спросил он.

Дери, потупившись, пробормотал что-то невнятное.

– Говори громче. – От прикосновения холода в его голосе появились жесткие, нервные нотки.

– Я… попросил прощения, господин. Не хотел вам перечить, ничуточки. Просто я не видел в этом доме такой юной служанки. – Дери запинался, спеша высказаться. – Может, вы правы, господин, а я нет. Конечно. Просто я ее не видел, вот и все. Лишь это я хотел сказать.

– Может, она новенькая, и ты не успел с ней познакомиться?

Дери сглотнул.

– Точно, господин. Точно. Так и получилось.

Но глаза опровергали каждое слово.

Рингил кивнул, твердо и немного театрально, будто адресуя жест внезапно появившейся за кругом света публике.

– Ладно, Дери. Ступай. И не забудь: с рассветом – в Экелим.

– Да, господин. – И мальчишка вылетел из двери, словно кто-то дернул за привязанную к нему струну.

Рингил немного подождал, потом демонстративно окинул взглядом темную комнату и опять откинулся на спинку кресла.

– Я бы выпил еще чаю, – сказал он громко, в пустоту.

Никакого ответа. Но от воспоминания о разговоре с матерью в кухне к основанию шеи словно приложили холодную мокрую тряпку.

«Что, стыдно перед слугами?»

«В каком смысле?»

И девочки там больше не было. Она возникла еще раз, когда Ишиль ушла, и он остался в одиночестве.

«Ты не могла бы не подкрадываться ко мне вот так?»

Он ждал, хмурясь и наблюдая за едва уловимым дрожанием теней на книжных корешках в шкафах. Потом, когда удалось справиться с ощущением холодка на затылке, проворно наклонился и задул свечу. Он сидел в пахнущей пергаментом тьме и прислушивался к собственному дыханию.

– Я жду.

Но девочка, если и слышала, не появилась.

Как, если на то пошло, и никто другой.

Глава 12

Итак, находка Файлеха Ракана.

Спутанная копна седеющих каштановых волос, лицо в морщинах – скорее, от лишений, чем от возраста, и испуганный взгляд, неотступно следящий за гвардейцами Престола Вековечного, которые то бродили вокруг, то стояли и проверяли оружие, будто рассчитывая вскоре его применить. Руки у нее были в струпьях и ссадинах, кое-где еще кровоточили, и оттого искусное золотое кольцо на пальце резко выделялось. Губы потрескались за время лишений и теперь дрожали от едва слышного бормотания. Правую руку она баюкала левой, словно младенца. От ее одежды воняло.

– Она не ранена, – без обиняков заявил Ракан. – Видимо, это от испуга.

– Да что ты говоришь.

Ее завернули в попону и усадили на сложенное вдвое дно палатки между двумя сходящимися под углом стенами, низкими и полуразрушенными – это было все, что осталось от портового склада, который неведомые силы, выпущенные на волю во время атаки, разметали на части. Балки, сохранившиеся в наименее пострадавшем углу, превратились в искореженные черные обрубки над головой женщины – Арчет невольно подумала о виселице. В воздухе еще висела призрачная горелая вонь. Она машинально огляделась по сторонам.

– Где надзиратель?

– Его святейшество вернулся в лагерь, – невыразительным голосом ответил Ракан и кивком указал вверх по склону, покрытому опустевшими домами и кучами мусора. – На главной рыночной площади, с остальными. Ушел до того, как мы ее нашли – сказал, очень важно за нас помолиться. Как-никак, скоро стемнеет.

Маневр был тщательно продуманный, в ихельтетском духе. Темное, украшенное бородкой лицо капитана оставалось бесстрастным, словно кусок дубленой кожи. Лишь едва уловимая перемена в том, как он щурил свои агатовые глаза, соответствовала мимолетному презрению в последних словах.

Арчет приняла и подыграла – кивнула, встретившись взглядом с Раканом.

– Тогда пусть там и остается. Нет смысла прерывать его молитвы для чего-то в этом духе, верно? Я могу задать все интересующие нас вопросы прямо здесь.

– Мы уже пытались ее допросить, моя госпожа. – Капитан наклонился ближе, словно чтобы что-то продемонстрировать, и женщина в лохмотьях отпрянула. – Не добились ни единого вразумительного слова. Еще пытались покормить, но она только воду пьет. Наверное, мы могли бы…

– Спасибо, капитан. Думаю, дальше я сама.

Ракан пожал плечами.

– Воля ваша, госпожа. Мне нужно выставить полевой караул вокруг лагеря, на случай, если ночью явятся гости. Я оставлю вам пару человек. Когда закончите, приведите ее в лагерь – попытаемся снова накормить. – Он кивком указал на небо за обугленными стропилами. – Лучше не тяните. Как и сказал надзиратель, скоро стемнеет.

Он коротко поклонился, развернулся и жестом приказал трем солдатам остаться. Остальные последовали за ним по улице. Шанта тоже остался – замер у дальней стены разрушенного склада, будто нерешительный покупатель у входа в лавку. Арчет присела на корточки, чтобы быть с женщиной лицом к лицу.

– Тебе что-нибудь нужно? – мягко спросила советница императора.

Женщина уставилась на нее, как предположила Арчет, зачарованная зрелищем необычайно черной кожи.

– Кириатка, – пробормотала она. – Взгляни на стены свои, кириатка. Посмотри, что с ними сделали. Вот, что бывает, если оказаться между болотным псом и его ужином.

– Да. – Арчет понятия не имела, как выглядит болотный пес. Акцент у женщины явно не местный, она пропускала тетаннские шипящие – значит, это не ее родной язык. – Можешь сказать свое имя?

Женщина отвернулась.

– Какой от этого толк?

– Как пожелаешь. Я Арчет Индаманинармал, особый посланник его императорской светлости Джирала Химрана II. – Она сделала приветственный жест тетских всадников, формально-витиеватый, приложив правую руку к левому плечу. – Служу всем народам Откровения.

– Я не из племен, – пробормотала женщина, по-прежнему избегая смотреть на нее. – Меня зовут Элит. Я из Эннишмина.

«Ого».

Губы Арчет напряглись, словно от внезапной боли, задолго до того, как она сумела сдержать эмоции. Окинув взглядом одежду женщины, советница императора отыскала на груди оранжевые обрывки – там раньше была нашивка-картаг, знак гражданина, не обратившегося в истинную веру. Неудивительно, что Элит так поступила: мародеры и преступники по всей Империи считали нежелание следовать Откровению чем-то вроде разрешения на грабеж; в любом набеге или другом разбое низкого пошиба неверные становились легкими жертвами. Имперские суды были склонны к тому же образу мыслей; злодейства против необращенных или их собственности все время наказывали недостаточно серьезно, время от времени игнорировали. Когда раздавался звон железа и копыта стучали по улице, стоило послушаться доброго совета и сорвать требуемый по закону опознавательный знак своего гражданства второго сорта, прежде чем его заметит кто-то с клинком и затвердевшим от кровожадности членом.

– Мы отправились на юг, – продолжила Элит, словно в чем-то обвиняя Арчет. – Нам сказали, тут безопаснее. Дескать, Император протянул руку дружбы. И вот, погляди…

Арчет вспомнила длинные, ковыляющие колонны из Эннишмина, одинокие струйки дыма над горящими поселениями, которые они оставляли позади, начертанные на вымытом зимнем небе, словно обвинительное заключение. Ее боевой конь стоял на вершине выжженного холма, и она видела, как мимо двигались усталые люди – большинство пешком, время от времени с телегами, нагруженными пожитками и жмущимися друг к другу детьми – телеги эти походили на плоты, подхваченные течением медленной реки. Она слышала за спиной шумные дурачества и перебранку имперских солдат, которые рылись в куче добра, собранного в сотнях домов, прежде чем их предали огню. Лицо горело, как от пламени ровно горящего костра.

А лицо Рингила отражало ярость.

– Послушай меня, Элит, – опять начала Арчет. – Тому, кто это сделал, суждено предстать перед судом Императора. Вот почему я здесь.

Элит издала сдавленный смешок. Арчет кивнула.

– Понимаю, ты нам не доверяешь. Но прошу, хотя бы расскажи, что ты видела. Ты ничего от этого не потеряешь.

Теперь женщина посмотрела ей прямо в глаза.

– Что я видела? Я видела «…конец света, а с ним – ангелов, спускающихся с Ленты, чтобы воплотить в жизнь старые пророчества и обратить в прах все дела людей вместе с их гордыней». Хочешь, чтобы я это сказала?

Цитата из Откровения. «О покаянии», песнь пятая, стихи с десятого по шестнадцатый или где-то так. Арчет устало присела на полуразрушенную стену.

– Я не хочу, чтобы ты что-то говорила, – мягко сказала она. – Правда мне пригодится, если ты захочешь ее поведать. Если нет, можем просто немного тут посидеть. Воды хочешь?

Элит долго смотрела на свои руки. Небо по ту сторону почерневших балок заметно потемнело. Легкий ветерок забрел в гавань и потревожил водную гладь. По набережной ходили туда-сюда люди Ракана.

Арчет ждала.

В какой-то момент Шанта открыл было рот, но Арчет сердитым взглядом и единственным напряженным жестом не дала ему издать ни звука.

Если женщина из Эннишмина что-то и заметила, виду не подала.

– Мы молились, чтобы они пришли, – наконец проговорила она. Ее голос был сдавленным шепотом, из которого давно выжгли все чувства. – Всю зиму мы приносили жертвы и молились, но взамен подоспели ваши солдаты. Они сожгли наши дома, изнасиловали моих дочерей, а когда мой младший попытался их остановить, загнали его в угол комнаты и насадили на пику, воткнув ее в живот. Так, чтобы мы все видели.

Арчет уперлась локтями в колени, сложила ладони и уткнулась подбородком в получившийся «клинок».

– Когда они закончили, Эрло сняли, потому что солдату понадобилась пика, и оставили его на полу истекать кровью. Не убили – дескать, знайте милосердие Империи. И они смеялись. – Элит продолжала смотреть себе на руки, пока говорила. Казалось, она удивляется тому, что они по-прежнему на месте. – Они убили Гишлит, мою младшую дочь, потому что она укусила одного из них, когда пришел его черед. Нинея понесла и позже покончила с собой. Мирин выжила – она всегда была самой сильной.

Из сдавленного горла Арчет вырвался протяжный, почти неслышный вздох. Она сглотнула.

– А твой муж?

– Его не было. Дрался с Чешуйчатым народом вместе с другими нашими сыновьями. Потом вернулся домой, обожженный и искалеченный драконьим огнем на побережье Раджала. Там он увидел, как умерли наши сыновья – это его сломило, а не потеря руки и лица, как люди говорили. Он никогда… – Элит осеклась и посмотрела на Арчет. – Мирин нас оставила, она теперь в Оронаке, вышла за моряка. Вестей не шлет.

В этом не было ничего хорошего. Надежная почта из числа тех вещей, которыми заслуженно славилась Империя: курьерская служба работала как часы со времен отца Акала, и Оронак находился не так далеко на побережье. Арчет пару раз бывала в этой дыре. Сырые, испятнанные солью деревянные здания и тротуары, проложенные по серому песку, никаких мощеных улиц, не считая набережной. Потасканные шлюхи на каждом углу; работенка для них текла рекой с торговых кораблей, которые соревновались за места в гавани.

– Он сбежал. – На этот раз Элит не отвела взгляд, и ее глаза внезапно вспыхнули, делясь недоверием, которого Арчет пока не понимала. – Они пришли, наконец-то пришли – а он сбежал. С остальными, в холмы. Я стояла посреди улицы и кричала им, просила о расплате или смерти, если им будет угодно, но Верлек сбежал. Взял и сбежал.

Арчет нахмурилась.

– О расплате?

– Мы молились! – повторила Элит таким тоном, словно разговаривала с идиоткой, с кем-то, не способным уследить за рассказом. – Я же тебе сказала! Мы всю зиму молились, чтобы они пришли. Чешуйчатый народ наступал с Севера, имперцы – с Юга и Востока. Мы молились о вмешательстве, а они не пришли! Мы принесли жертвы, а они бросили нас на произвол судьбы. И вот теперь они пришли – через десять лет, когда мои сыновья и дочери спят мертвым сном в украденной земле Эннишмина, когда мы рассеялись, как льняное семя, в краю тех, кто нас ограбил. Какой от этого толк?!

На последних словах ее голос надломился, словно что-то в глотке разорвалось. Арчет посмотрела на Шанту. Инженер приподнял бровь и промолчал. Люди Ракана неподалеку притворились, что не слышали. Арчет подалась вперед и протянула открытую ладонь, хотя в символике этого жеста сама не была до конца уверена.

– Элит, помоги мне понять. Вы молились, чтобы эти… существа пришли. Вы… э-э… ты их призвала? Для защиты?

– Десять гребаных лет, – с несчастным видом пробормотала Элит. – Какой теперь от этого толк?

– Да, десять лет назад, в Эннишмине. И они наконец пришли. Но что они такое, Элит? О чем мы сейчас говорим?

Женщина из Эннишмина посмотрела на нее, и в блестящих, полных слез глазах на грязном, измученном лице мелькнуло что-то коварное, почти злобное.

– Вам их не остановить.

– Понятно, мы их не остановим. – Арчет кивнула, подыгрывая. – Справедливо. Но все равно скажи, чтобы я хоть знала. Что они такое? Кого ты призвала?

Губы Элит дергались в нерешительности. Она словно болталась на конце веревки, невидимой для Арчет.

А потом…

– Двенды, – произнесла она, будто разучивая новое слово.

И выпрямилась, а потом ухмыльнулась, и Арчет поняла, что мучительно оскаленные сломанные зубы на дрожащем лице с выпученными глазами этой ночью удастся забыть лишь благодаря кринзанцу.

Глава 13

На следующее утро Рингил отправился к Восточным воротам. Это вряд ли была хорошая идея, но таковых у него после возвращения появлялось немного.

Ворота, построенные пару веков назад вместе с ведущей к ним насыпной дорогой, были из самых старых в городе, с тех времен, когда Трелейн еще не раскинулся во все стороны и не стал широким, как море, некогда они служили главным въездом. В них ощущалась грубоватая, старомодная красота; немалая доля городских доходов от быстро развивающейся торговли ушла на оплату блестящего камня из южных каменоломен и на жалование лучшим каменотесам в округе, чтобы те обтесали его и украсили. Сдвоенные арки вздымались на двадцать футов над головами тех, кто входил и выходил из Трелейна через ворота, словно отражая длинный мощеный двор с зубчатыми стенами и статуями болотных духов-хранителей по углам. Когда на резной камень падали лучи солнца, он мерцал и горел, будто инкрустированный только что отчеканенными золотыми монетами. Ночью в свете Ленты денежки становились холодными и серебряными, но эффект был тот же самый. Все вместе славилось повсюду как одно из архитектурных чудес света.

«Жаль, что его приходится использовать в качестве пыточной».

«Ты же понимаешь – надо как-то впечатлить гостей».

От мрачной правды не скрыться, сколько ни насмехайся. У любого человека, впервые вошедшего в Трелейн через Восточные ворота, не осталось бы никаких сомнений в том, как в этом городе обходятся с нарушителями закона.

Он понял, едва прошел под внутренней аркой, что в последнее время казней не было – иначе собралась бы толпа. Вместо нее по истертой центральной части двора в обе стороны беспрепятственно перемещались пешеходы, тележки и скот. Вдоль боковых стен тянулись торговые ряды, и грязные детишки бегали туда-сюда, навязывая горсти резаных фруктов и сладостей. В одном углу пара болотных обитателей расстелила цветастое одеяло для предсказания будущего, рядом жонглировали ножами и разыгрывали сценки из местных легенд. В воздухе повис густой запах навоза и прогорклого масла для жарки.

«Могло быть и хуже, Гил».

Клетки висели высоко над головами, в лучах солнца, на массивных держателях, прикрепленных к стенам внутреннего двора, по пять с каждой стороны. Формой они напоминали луковицы и издалека выглядели даже изящными: узкие стальные прутья изгибались вниз и наружу от верхней части центрального стержня, сходясь в основании и встречаясь в том месте, где в корпус клетки был вделан сурового вида механизм, из которого выдвигался кол. Приблизившись, Рингил увидел, что был не совсем прав по поводу отсутвия казней. В одной из клеток еще находились человеческие останки.

Внезапно поле зрения от края до края начало обугливаться, как муслиновая занавеска, угодившая в огонь. Воспоминание засияло, словно безжалостное солнце пустыни.

Джелим в рубахе приговоренного – кричит и бьется в руках стражников, которые тащат его в клетку.

Иногда осужденных опаивали перед исполнением приговора, из милости или потому что кто-то вложил достаточно монет в правильные руки. Но не за это преступление. И не того, кто должен был стать примером для других.

Рука Гингрена сжимала запястье Рингила как тиски. Вооруженные слуги в кольчуге и кожаных доспехах окружили обоих – на случай, если кто-то в взбудораженной толпе что-то слышал и сделает нежеланный вывод относительно связи между бледным молодым Эскиатом на возвышении для знати и обреченным парнишкой в клетке.

«Ты будешь смотреть, мальчик мой. Ты будешь стоять и смотреть до последней, мать ее, секунды, даже если мне придется лично удерживать тебя на месте».

Применять силу не пришлось. Укрепленный ненавистью к самому себе, запасшись мрачным презрением, которым он пропитался за время общения с Милакаром, Рингил отправился к воротам, сжав губы и преисполнившись странной, тошнотворной энергии, будто шел на казнь не только Джелима, но и на свою собственную. В глубине души – там, где царил холод, – Рингил думал, что справится.

Как же он ошибался…

Пока Джелима удерживали над опущенным колом и вынуждали опуститься, так что в какой-то момент его дерганье внезапно прекратилось, а глаза широко распахнулись, Рингил держался. Когда из уст обреченного вырвался протяжный, утробный вопль отрицания, палач под клеткой стал вращать рукоятку механизма, и с каждым движением зубцов стальной шипастый кол выдвигался на дюйм; Джелим забился в крепких руках, издавая вопли, которые через равные промежутки времени прерывались нечеловеческими звуками, словно кто-то пытался вдохнуть густую грязь, когда он медленно вытянулся, будто непристойная пародия на солдата, встающего по стойке смирно перед толпой, и его судороги начали повторяться снова и снова; когда из-под клетки закапали кровь, дерьмо и моча…

Рингил очнулся на досках платформы; горло саднило от рвоты, а один из слуг лупил его по лицу. Для него расчистили место – видимо, прочее благородное собрание не хотело испачкать наряды. Но никто не глядел на него с отвращением.

На него вообще не смотрели.

Все взгляды были устремлены на клетку и источник звуков, исходивших из нее.

Гингрен возвышался над Рингилом, прижимая к груди скрещенные руки и держа голову так, словно у него затекла шея. На сына он не взглянул, даже когда тот подавился собственной рвотой, и солдат, сунув ему в глотку палец в перчатке, бесцеремонно заставил повернуть голову в сторону, чтобы не задохнуться.

Ветром принесло звуки, издаваемые Джелимом. Рингил снова отключился.

– А! Какого… – Крестьянин проглотил ругательство и продолжил подобострастно: – О, прошу прощения, ваша милость. Я вас не заметил.

Вздрогнув, Рингил вынырнул из воспоминаний. Он застрял посреди дороги, мешая движению. А еще, сам того не заметив, закрыл глаза. Тряхнув головой, он отошел в сторону, подальше от потока людей и повозок, в тень, отбрасываемую клеткой. Гуртовщик, который едва его не изругал, поспешил увести прочь свою пару ослов, не поднимая глаз, чтобы не нарваться на неприятности. Рингил, не обращая на него внимания, заставил себя посмотреть вверх.

Человек в клетке умер недавно: внешних признаков гниения не было, и птицы еще не выклевали ему глаза. Рингил знал, что такое иной раз случается до того, как в приговоренном угаснут последние искорки жизни. Вообще труп выглядел пугающе живым. Не считая головы, свесившейся на грудь и болтавшейся туда-сюда, будто шея без костей, тело стояло прямо – его удерживал стальной кол. Если взглянуть искоса и забыть про испятнанную робу узника, желтоватую, длиной до лодыжек, он выглядел почти как солдат на дежурстве, который разминает затекшую от долгого стояния на посту шею. Даже кол, торчащий из окровавленной ткани за правым плечом, почти казался рукоятью меча, висящего в ножнах на спине.

Рингил против собственной воли приблизился на пару шагов, чтобы через изогнутые прутья разглядеть лицо. Солнце оказалось за головой трупа и породило мягкое сияние вокруг нее. Он поморщился, заглянув в застывшие глаза.

– Чего уставился?

Рингил попятился, напрягшись от неожиданности. Труп поднял голову, сзади по-прежнему освещаемую солнцем, не спуская с него мертвых глаз. Обнажил в ухмылке почерневшие зубы. За ними мелькнул иссохший лоскут языка.

– Да-да, ты. Я с тобой разговариваю, красавчик. Прошлым вечером, в своем уютном доме, ты был очень смелым, мать твою. А теперь что?

Рингил стиснул зубы. Глубоко вдохнул через нос. Ему показалось, что он уловил едва ощутимый, тошнотворно-сладкий запах склепа.

– Кто ты?

Труп ухмыльнулся.

– А ты еще не понял?

Рука Рингила плавно скользнула к плечу, к рукояти Друга Воронов. Ухмылка мертвеца сделалась нечеловечески широким оскалом.

– Да ладно тебе, Гил. Это отходняк после кринзанца. Сам знаешь.

И все исчезло.

Труп на колу умолк и замер, свесив голову на грудь. Свет осеннего солнца лился из-за его плеча, пронизывал клетку и бросал на лицо Рингила тени прутьев. Он судорожно и глубоко вздохнул, опустил руку. Нервно огляделся: за ним никто не наблюдал.

Впрочем, почти никто.

– Ох, господин, он был мужем моей дочери. – Рядом появилась закутанная в шаль болотная жительница – одна из гадалок, что работали в углу двора. Ее окружал запах соли и влаги, а рука была протянута в ожидании монеты. Рингил опознал в ней ровесницу Ишиль, но жизнь на болотах превратила эту женщину в каргу. Свойственные тамошним обитателям изящные черты еще не стерлись полностью, но протянутая рука уже была узловатой и морщинистой от возраста, а голос – надтреснутым, грубым. – Постигло нас горе, оставил он девять голодных ртов, мою овдовевшую дочь и ее восемь малышей, и никто помочь не в силах, кроме…

– Как его звали?

– Звали его, э-э, Фердин.

Краем глаза Рингил заметил, как мертвец уверенно, пусть и чуть устало помотал опущенной головой… Или ему показалось?

– Ладно. – Не обращая внимания на протянутую руку, он указал на расстеленное возле стены одеяло, и старуха на него уселась. – Мною овладело любопытство, хозяйка. Ты не могла бы мне погадать?

– О да, мой господин. Всего лишь… – Она окинула его взглядом. – Семь… флоринов, и я брошу для вас гадательные кости.

– Семь флоринов, да? – Это был почти грабеж средь бела дня.

Женщина выпростала из-под шали грязную обожженную солнцем руку. Коснулась длинной вены на запястье.

– Кровь, которая течет в этих жилах, принадлежит болотным кланам Уширина, детям Ниминет и Йолара. Я тебе не какая-нибудь дешевая гадалка из торговых рядов Строва.

– Что не дешевая – это точно.

Все было тщетно – предсказательница оседлала любимого конька, и теперь ничто не могло ей воспрепятствовать. На глазах у Рингила она вытащила из-под шали другую руку и скрестила запястья перед собой, полусогнутыми ладонями вверх.

– Я знаю свою родословную на восемьдесят шесть поколений назад, и она чиста – мои предки были из тех, кого брали в супруги олдрейны. У меня есть дар. Грядущее открывается мне, и загадок в нем не больше, чем в том, что уже свершилось.

– Хм. Жаль, что ты не бросила кости для своего зятя, верно? – Рингил кивком указал на труп. – Кое-какие подсказки о грядущем ему бы пришлись кстати, да?

Это ее проняло. Она прищурилась и взглянула с ненавистью. Ничего удивительного, Рингил этому почти обрадовался. За вычурным, рассчитанным на толпу обликом и причудливыми выходками у истинных болотников прятался тонкий хребет гордости, которой почти лишились прочие наомские кланы. Они жили за пределами города не только в физическом смысле, что порождало особую независимость. К внешним проявлениям богатства и политической власти они относились с подчеркнутым отсутствием уважения. Этим качеством Рингил восхищался, в отличие от остального – по сути, довольно неряшливого и омерзительного культурного похмелья тех времен, когда наомцы еще не переселились в города. Подростком он часто мечтал, приходя в себя после очередной выволочки от Гингрена или наставников, как сбежит на болота и будет там жить с местными. Ему нередко случалось заметить над равниной мерцающие огни их стоянок, и он чувствовал расстояние, свободу под открытым небом, которые они обещали – словом, вел себя как любой другой ребенок.

Милая картинка. Но реальность оказалась слишком тяжелой, сырой и вонючей, чтобы устроить такое на самом деле.

А еще зимой на болотах можно было дать дуба от холода.

Предсказательница резко опустила скрещенные запястья. Руки повисли вдоль тела, шаль снова упала и прикрыла их. Она уставилась ему прямо в глаза. Когда болотница снова заговорила, шевелились только ее губы.

– Знаешь, – произнесла она негромко, – я скажу тебе, что вижу, и денег не возьму. Ты постиг войну, носишь ее дух глубоко внутри, в точности как тот, кто наверху, хранит в себе сталь. Она так же глубоко засела, такая же жесткая и неподатливая ко всем мягким вещам, кои составляют твою суть, коих ты желаешь и коими владеешь. И раны от нее такие же болезненные. Ты думаешь, что однажды от нее избавишься и ведешь себя так, словно рана когда-нибудь заживет. Но тебе – как и ему – не познать исцеления.

– Ух ты. – Рингил поднял левую руку и постучал пальцами по рукояти Друга Воронов. – Какая смекалистая. Извини, бабуля. Со мной такой фокус не пройдет.

Предсказательница чуть повысила голос.

– Помяни мое слово. Грядет битва, сражение сил, каких ты еще не видел. И эта битва разрушит тебя, разорвет на части. Восстанет темный владыка, о чьем приходе возвестил болотный ветер.

– Ага. Пару недель назад я потерял карманный нож. Не знаешь, где он?

Она оскалила зубы и огрызнулась:

– Среди мертвых. Забытый.

– Ну да. – Он кивнул ей и начал поворачиваться. – В общем, мне пора.

– Ты убивал детей, – бросила она ему вслед. – Этой ране тоже не суждено затянуться.

Рингил застыл как вкопанный.

И опять его поле зрения будто выгорело, уступив место чему-то иному. Он снова стоял посреди двора, в кучке зевак, которые пришли поглядеть на умирающего Джелима Даснела. Трибуны разобрали, клетку подняли выше. Пятна на каменных плитах внизу подсыхали.

Шел день второй.

Чтобы выбраться из-под домашнего ареста, понадобилось немало времени. Это было решение Ишиль. Когда Гингрен наконец привел его домой в день казни – бледного и дрожащего, испачканного блевотиной, – Ишиль, взглянув на сына всего раз, вышла из себя. С ледяным спокойствием отослав его в комнату, она обрушилась на мужа как буря. Весь дом слышал ее крики. Это был единственный на памяти Рингила случай, когда мать по-настоящему дала волю гневу, и хотя он не видел, чем все кончилось, отсутствие отметин на ее лице следующим утром намекало, что Гингрен не выдержал натиска. После этого слуги передвигались по дому на цыпочках, и приказ Ишиль никто не ставил под сомнение – Рингилу запретили покидать родные стены до конца недели. Джелим был сильный парень, и все знали, что палачи Каада при необходимости могут длить страдания преступника, посаженного на кол, три-четыре дня – если жертва достаточно выносливая.

На рассвете Рингил вылез в окно спальни и по карнизам с палец шириной добрался до угла дома, где перелез через крышу и попал в конюшню. Кутаясь в невзрачный коричневый плащ, чей вид не выдавал стоимость, он протиснулся сквозь дыру в заборе и побежал к Восточным воротам.

Когда он туда добрался, Джелим был еще в сознании.

И дети бросали в него камни.

Такое случалось, причем нередко. Умение точно попадать в цель и достаточно большой камешек позволяли качнуть приговоренного на колу, чтобы он вскрикнул. В отсутствие стражи предприимчивые беспризорники иногда собирали камни и продавали желающим за гроши.

Первому мальчику, которого заметил Рингил, было лет восемь – лицо свежее, улыбка до ушей, – и он, взвесив камень в руке, шагнул вперед, прицелился. Сверстники радостно вопили и давали советы. Рингил, онемевшй и ошеломленный, не понял, что происходит, пока снаряд не взлетел и со звоном не ударился о прут клетки.

Джелим издал визгливый звук, почти как девчонка. Рингилу показалось, что он слышит сквозь мучения исковерканное «умоляю».

– Эй, хватит! – крикнул кто-то. – А ну, пошли отсюда!

В ответ раздался смех, причем и взрослый.

– Да пошел ты, дед, – бросил розовощекий мальчишка и, готовясь к следующему броску, завел руку за спину.

Рингил его убил.

Все случилось так быстро, что никто – Рингил и подавно – не понял, что он делает. Он схватил мальчишку за локоть, уперся ладонью ему в затылок и резко дернул. Мальчик заорал, но недостаточно громко, чтобы заглушить звук, с которым сломался его плечевой сустав.

Этого было мало.

Рингил повалил его, не замечая трепыханий, и ткнул лицом в мостовую. Кровь на испачканных в навозе каменных плитах, влажное хлюпанье. Он думал, пацан еще жив, когда поднимал его голову в первый и второй раз, думал, что еще слышит его вой, но с третьим ударом все резко затихло. А после четвертого и пятого точно было кончено.

Он продолжал бить.

Его уши пронзил тонкий, высокий визг, похожий на свист забытого на плите чайника.

К моменту, когда его оттащили, в разбитом лице мальчишки почти не осталось ничего человеческого. Лишь когда Рингила поволокли в сторону – а он все дергался, рычал и тянулся к остальным беспризорникам, в ужасе разинувшим рты, – до него дошло, что пронзительный звук исходит из его собственного горла, и где-то рядом в двери скребется безумие.

«Ты убивал детей».

Он встряхнулся.

«Бред сивого ящера и удачные догадки, Гил, как и прочее. Война – аксессуар, любой здоровый мужчина твоего возраста или старше успел его поносить». Мужчина с мечом на спине и выправкой воина, с отрешенностью в глазах, о которой ему было известно. Проницательная гадалка могла просчитать подоплеку по этим признакам, как просчитывают путь через болота.

Он ушел.

Кажется, она швырнула ему вслед проклятие.

* * *

И почти в Луговинах Рингил вспомнил, где в последний раз видел свой нож: он положил его в карман кожаного колета в тот вечер в Виселичных Водах, когда нагрянули трупоклещи. Колета, в котором он отправился на кладбище – и там его оставил.

Среди мертвецов.

Глава 14

В Жирную ночь, когда надевали и срывали маски, являлся Инпрпрал и стужа пронзала насквозь, словно клинок, ночь признания, что колесо года повернулось, и наступила неизбежная перемена – Полтар получил знак, которого долго ждал. Он решил, что так и должно было случиться; нехотя оценил символизм произошедшего.

В большей степени его обрадовало, что ожиданию пришел конец.

После встречи с Келгрис он неделями наблюдал за небом, терзаемый ненавистью и страшными мечтами о мести. «Небожители оповестят о своей воле того, кто глядит вверх, – обучал его отец задолго до того, как Полтар полностью осознал, что однажды тоже наденет одеяние с волчьим глазом. – Среди людей, чей мир конечен, ты должен научиться заглядывать за его предел. Ты должен смотреть в небеса».

За словами вскоре последовали дела – Олган, шаман старой закалки, хотел, чтобы сын унаследовал не только его одеяние, но и убеждения. От отца Полтар узнал о сезонах и переменах в расположении Небесного Пути, его цветах и искрах, которые Ураннов жеребец, подкованный железом, иногда высекал, когда Серый Владыка в спешке скакал из Небесного Дома на Землю и обратно. Он узнал, почему Лента то прячется среди туч, то тянется, четкая и яркая, от горизонта к горизонту, словно обещание, написанное блестящим золотом. Он узнал о нраве бурь и редких северных сияний, их намерениях и о том, чьи поручения они обычно выполняли; узнал суть каждого ветра, что проносился над степью, и о чем этот ветер мог поведать имеющему уши. Он узнал, где искать небесное железо, как предсказать, куда оно, скорее всего, упадет на Земле, и в какое время года к нему можно безопасно притрагиваться. Он узнал имена, легенды и заклинания, и однажды, в совсем юном возрасте, увидел, как в хрустальном зеркале, которое отец повернул к темнеющему восточному небу на закате, появился Такавач Многоликий.

«Смотри в небеса».

Но на протяжении недель небеса ему не отвечали.

А потом на зов явился Эргунд.

* * *

– Мой брат Эргунд? – Эгар нахмурился, не очень понимая, в чем смысл неожиданного отступления от темы, да и не пытаясь понять. – С чего бы вдруг? Зачем ему свидетельствовать тебе свое почтение? Тебе едва исполнилось шестнадцать, и ты, ради Уранна, лишь доярка. Ты для него никто.

– Для него – не обязательно, как и для этой сучки с поджатыми губами, евойной женушки. Но дело в другом. – Сула переплела пальцы, которые до этого момента занимались другим – куда более интересным – делом, и откинулась назад, сидя на нем чуть выше колен. Вид потрясающий: она была одета лишь в браслеты на запястьях и ожерелья из резной кости, которое Эгар подарил пару недель назад. Но подарки подарками, а ее лицо все равно помрачнело. – Эргунд, мать его за ногу, отлично знает, что я значу для тебя! Хули там, я его повстречала, когда шла на все готовая в твою гребаную юрту. А он мне навстречу, и хоть бы слово ебучее сказал, паскуда. Даже не взглянул в мою сторону, хули! Морда вся перекошенная, будто взбеленился из-за того, что я ему чегось не то сделала.

Эгар вздохнул. Оставленный без внимания член безвольно завалился на бедро. Драконья Погибель потянулся к фляге с рисовым вином у изголовья, глотнул, поморщился и проглотил.

– Послушай, он, наверное, просто ревнует. Сомневаюсь, что за всю унылую жизнь ему удалось хоть раз пощупать такие роскошные сиськи.

Кажется, сработало. Сула опять подалась вперед с улыбкой, подвигала плечами – туда-сюда, туда-сюда. Как и большинство его любовниц, она была девушкой с пышными формами. Ее груди тяжело покачивались в теплом, пестром свете, исходящем из жаровни с сетчатыми боковинами. От движения будто шевелилась змея, вытатуированная у нее от ключицы до ложбинки между грудей. Сула облизала губы.

– Да уж, если у жены рот все время плотно закрыт, отсосать как следует она тоже не сможет, верно? – Она восторженно фыркнула. – Если за год ему такое перепадает трижды – считай, повезло.

– Строго в праздничные ночи, – согласился Эгар и мозолистыми руками обхватил вышеупомянутые груди. Потер большими пальцами набухшие соски, нежно сжал похожую на студень тяжесть. Отпустил еще один незамысловатый комплимент. – К тому же она проводит время в праздности, так что вряд ли у нее такие же сильные пальцы, как у тебя.

В глазах Сулы вновь появился распутный блеск. Она опять взялась за дело и начала обрабатывать его член вверх-вниз. Ах, эти пальцы доярки… Через считанные мгновения он опять был в полной готовности. Сула тоже это ощутила, опять ухмыльнулась, наклонилась и нежно провела одной грудью туда-сюда по головке его члена, а потом по его лицу. Он повернул голову и ухватил сосок ртом, втянул, а потом приподнялся и ухватил ее за бедра. Она тут же качнулась назад и покачала головой.

– О-о, нет. Всему свое время. Самое главное подождет. Мне от тебя не нужен перепихон на две минуты, как с пьяным гуртовщиком, чтобы ты потом смог заняться своими церемониями в отличной, мать ее, форме. Хули там, вождь – будешь лежать и делать, что скажут. А я… – теперь она говорила в такт медленным, ритмичным поглаживаниям, – …выдою тебя досуха. Прямо как одну из моих долбаных буйволиц, ага? Нравится? Вот тогда-то и поглядим, что ты сумеешь сделать для меня.

Эгар тихонько рассмеялся.

– Заставишь меня страдать, сучка, отплачу тотчас, сама знаешь. Будешь вопить, как степная лисица.

Сула, перейдя на труд одной рукой, другой изобразила болтающий рот, смыкая и размыкая пальцы.

– Ага, давай, трынди. Вы, мужики, все одинаковые. Вождь или пастушок – в чем, мать твою, разница?

Вождь многозначительно окинул взглядом роскошное убранство юрты с ее богатыми гобеленами и коврами, жаровней в углу.

– Сдается мне, в это время года холодновато удирать с пастушками, чтобы покувыркаться в траве. Это немаленькая разница.

По лицу Сулы пробежала тень – отголосок легкого, бдительного напряжения, – и ее руки, продолжая делать свое дело, чуть ослабли. Она знала его недостаточно хорошо, чтобы понимать настроение и отличать юмор от истинного недовольства, сердитый рык от удовлетворенного. Ему пришлось нацепить улыбку, высунуть язык и обернуть все в шутку, чтобы она расслабилась.

«Как бы там ни было, – напомнил он себе, – какие бы сиськи и пальцы доярки у нее ни были, это еще одна похабная скаранакская пастушка, которую ты сюда притащил, чтобы ублажить свой член, вождь».

От этого нахлынула необъяснимая печаль. Сула была великолепной, гибкой, усладой для рта и рук, крайне веселой, а трахалась самозабвенно. «И все же, все же…»

И все же потом, когда они будут лежать, взмокшие и прилипшие друг к другу, подкрадется неумолимая истина. Сула более чем вдвое моложе, нигде не была, ничего не видела, ничего не знает, кроме степи от горизонта до горизонта – и, в сущности, ее это устраивает. Поговорить с ней можно лишь о стадах да постели, и еще о свежих сплетнях про то, как члены ее большой клановой семьи «опять друг с другом пересрались».

Она и читать не умеет. И – он как-то затронул эту тему – учиться не хочет.

«А-а, ты рассчитывал на ученую киску? Какую-нибудь ихельтетскую куртизанку с астролябией на балконе и иллюстрированным томиком “Сказаний о мужчине и женщине” на прикроватном столике? Может, ты рассчитывал на Имрану?»

«Да ну, на хрен».

«Да уж. Можно отвезти Сулу в Ишлин-ичан, когда церемонии закончатся. Ей понравится гулять по магазинчикам с тканями на улице Белого Ребра, имея при себе кошелек вождя. А ты будешь купаться в отраженных лучах ее пискливой радости, пока она будет скупать все подряд – и назовешь это счастьем».

А пока она подвела Драконью Погибель вплотную к его собственной краткой радости – жар оргазма пульсировал и собирался в паху, движения сильных пальцев становились короче и резче, он будто со стороны услышал свои стоны и вздохи; мысли потускнели, уступая желанию достичь экстаза, дойти до пика.

«Да ладно тебе, вождь, разве это плохо?»

Когда овладевшее им чувство вознеслось по колонне члена, и он взорвался, изверг горячую соленую белизну в ладони Сулы, она хихикнула и размазала все по глотке, грудям и животу одной рукой, другой продолжая трудиться над ним.

«Ну разве жизнь, мать ее, такая уж плохая штука?»

* * *

– Выглядишь невеселым, Эргунд.

– Ну, я…

Полтар подавил вздох. Эргунд ему не очень нравился, как и прочие братья вождя. Но они были влиятельными людьми, и им следовало угождать, особенно после того, как Эгар продемонстрировал, что ему плевать на богов и традиции. Эргунд, по крайней мере, выказывал подобие уважения. Шаман отложил разделочный нож, кивком велел приспешнику продолжать и вытер руки тряпкой. Он указал на занавешенную нишу в боковой части юрты.

– Что ж, идем сюда. Я могу уделить тебе немного времени. Но церемонии вот-вот начнутся, мне надо приготовиться. В чем твоя нужда?

– Я, э-э… – Эргунд кашлянул. – Я видел сон. Прошлой ночью.

На этот раз Полтар не смог полностью сдержать вздох. Вообще пришлось очень постараться, чтобы не закатить глаза. Через пару часов ему предстояло выйти на холодный северный ветер, чтобы скакать, одетым лишь в буйволиный жир, плащ из волчьей шкуры и маску Инпрпрала, тяжелую как топор. Ему предстояло вопить и скрежетать, пока не пропадет голос, убегать от малышни и поддаться ритуальному изгнанию из лагеря, а потом сидеть на холоде, по меньшей мере, час, пока все не напразднуются как следует и не утратят бдительность, позволив ему проскользнуть обратно.

Конечно, во времена его отца шаман оставался в степи до утра. Но в те времена шамана уважали. Дети, которые выгоняли Инпрпрала из лагеря, позже приносили ему еду, вино и одеяла, чтобы облегчить бдение. Еще позже молодые воины приходили, чтобы составить Олгану компанию и робко просили у него советов о том, как завоевать или привлечь внимание той или иной девушки, поумнее сторговать коня или меч, разобраться в сложных вопросах чести, семьи и ритуалов.

Но Олган давным-давно ушел по Небесному Пути, а от былого уважения не осталось и следа. Даже если Полтар продлит бдение до утра, в лучшем случае увидит пастушка во хмелю, который выйдет, спотыкаясь, чтобы отлить, да и выдаст какую-нибудь пьяную чушь при виде шамана. Прочие будут самозабвенно развлекаться. С той поры, как Эгар вернулся с юга, на обычаи прошлого никто не обращал внимания. Люди забыли про честь, традиции и уважение, в конце концов! Ишлин-ичан манил, юноши часто туда ездили, а девушки в лагере вели себя как шлюхи, коими почти все теперь и были. Молодежь не приходила к шаману за советом, охотнее прислушивалась к дешевым байкам скаранаков, вернувшимся из южных краев, будто проехаться верхом за горизонт и обратно было, мать его, достижением.

А теперь этот унылый дурень хотел поговорить о своих снах.

Полтар усадил Эргунда в нише, сам сел рядом, задернул занавеску и изобразил терпение.

– Сны – тропы к высотам, которые мы видим издалека, – начал он усталым тоном. – Но увиденное бывает обманчиво. Скала может показаться всадником, река – россыпью бисера. Скажи мне, что ты видел.

– Это было в степи. Ночью. – Эргунд явно испытывал неудобство от происходящего. Он, как знал Полтар, был человеком грубоватым и прагматичным, настоящим скотоводом, который не мечтал об иной жизни. – Я вышел, понимаешь, отлить. Но погода стояла теплая, как весной или даже летом. Я был босиком, все шел и шел дальше в траву, пытаясь найти хорошее местечко.

– Чтобы отлить?

– Ну, так мне казалось. Потом я повернулся, и огней лагеря не было видно, на небе и отблеска не осталось. Ленту не видать из-за облаков, вообще света никакого. Подул холодный ветер, до сих пор в ушах свистит. А в траве что-то сидит и наблюдает за мной.

– Наблюдает за тобой?

– Да, я прям почувствовал его взгляд. Сперва не испугался – ну, ты понимаешь, нож-то при мне. И мне показалось, что это волк, а волки обычно людей не трогают, разве что в плохую зиму. – Эргунд, глядя в землю, поднял руки. Он будто пытался обхватить ладонями свои мысли. – Но потом я увидел… это. Я увидел глаза в темноте, как мне показалось, волчьи, но они были сильно выше травы. На четыре-пять футов от земли.

Он чуть вздрогнул. Улыбнулся, но вышло неубедительно.

– Получается, это самый большой волчара, какого видел свет, верно?

Полтар уклончиво хмыкнул. В свое время он наслушался россказней о всевозможных монстрах, встреченных в степи, от долгобегов до пауков размером с коня. Огромный волк не был чем-то из ряда вон выходящим.

– Так вот, я встревожился, да? Вытащил нож, принял стойку, но внезапно тварь вышла из тьмы прямо на меня.

– И это был волк?

– Ага. То есть нет. Я… – Лицо Эргунда по-прежнему выглядело обеспокоенным. – Оно выглядело волком, точнее, волчицей. Но… шло на задних лапах! Знаешь, как псы в Ишлин-чане, которых обучают попрошайки. Здоровенная. Высокая, как человек.

– Она на тебя напала?

Скотовод помотал головой.

– Нет. Она, мать ее, со мной заговорила. Пасть-то не шевелилась, но я слышал ее слова в голове, как тихое рычание. Она просто стояла там на задних лапах, вскинув передние, будто хотела, чтобы я за них взялся, и смотрела мне в глаза все это время. Мы были достаточно близко, чтобы я учуял запах ее шерсти. Она бы и лизнуть меня могла, если бы захотела.

– Итак, она заговорила. И что сказала?

– Сказала, чтобы я пришел к тебе. Дескать, ты ждешь послания.

Тут настал черед Полтара слегка вздрогнуть.

– Она назвала мое имя?

– Да. Сказала, что знает тебя. Что ты ждешь послания – э-э, второго послания, да.

Слова Келгрис там, в темной комнате наверху, раздавшиеся из горла мертвой девушки. «Я пришла, чтобы доставить послание от брата моего Хойрана, коего вы называете Уранном. Вот оно: “Жди и наблюдай”». Полтар вспомнил томность голоса, обжигающую боль, когда лопнул член и потекла кровь, и что он испытал, когда был связан и бессилен. От этого воспоминания он ощутил необъяснимое шевеление в паху.

Шаман облизал губы.

– Так расскажи, что за послание.

Эргунд опять уставился на свои руки.

– Она сказала…

Он умолк, не договорив, и издал бесполезный вздох. В груди шамана медленно застучало; пришлось взять себя в руки и ждать.

Наконец Эргунд поднял глаза с подобием мольбы.

– Она сказала, что время моего брата как вождя истекло, – пробормотал он.

Тишина опустилась как тончайшая муслиновая ткань, покрыв все в занавешенной нише и, похоже, снаружи. Полтар ощутил, как она течет по венам и занимает уши, вытесняя все обыденное.

Он резко выпрямился.

Эргунд открыл рот. Шаман взмахом руки велел ему молчать, потом быстро встал и вернулся в главную часть юрты. Занятый ошкуриванием приспешник бросил на него взгляд и, увидев выражение лица Полтара, тотчас отложил инструменты.

– Учитель?

– Кажется, этот нож пора наточить. Почему бы тебе не отнести его Намдралу и не проверить, чтобы тот вернул острию достойный вид? А еще лучше, пусть он найдет для тебя пару новых ножей и наточит. Скажи, я расплачусь с ним после обряда.

Приспешник нахмурился. С ножом для разделки все было в порядке, они оба это понимали. А новые ножи стоили недешево. Но он знал, что не стоит спорить с Полтаром или ждать объяснений, поэтому склонил голову.

– Как пожелаете, учитель.

Полтар выждал, пока парень уйдет, проследил от входа юрты, как он удалялся через залитый огнями, суетливый лагерь, плотно задернул занавес и вернулся к Эргунду. Он увидел, что брат вождя поднялся и хочет уйти.

– Ты куда собрался?

– Послушай, я… мне не стоило приходить. Грела уговорила, она сказала, ты знаешь, что делать.

– Да. Она права. Знаю.

– Ну? – Эргунд скривился. – Я хочу сказать, это был просто сон, да?

– Ой ли?

– Я чувствовал, что сплю.

Шаман подошел ближе.

– Но?

– Но я… – Эргунд покачал головой. Вид у него был как у буйвола, которого неопытный мясник оглушил лишь наполовину. – Когда я проснулся, мои ступни были испачканы в траве. Все еще влажной. Будто я на самом деле там побывал.

– Ты действительно там побывал, Эргунд.

– В такую холодрыгу? – Скотовод фыркнул, когда здравый смысл на миг возобладал над страхом сверхъестественного. – Босоногим? Да ладно тебе, я бы на хрен отморозил себе пальцы. Они бы уже почернели.

Полтар вынудил Эргунда сесть и навис над ним. Продолжил говорить низким, гипнотизирующим голосом:

– Мир сновидений – не наш мир, Эргунд. Он отражает наш мир, но в нем есть чуждость, инаковость. У него собственные времена года и свои законы природы. Ты действительно бродил там, трава на ногах – знак. Так Небожители показывают тебе, что приснившееся реально. Это предупреждение, которое следует принять всерьез. Твоя жена правильно прислала тебя ко мне. Это путь, по которому нам следует идти вместе.

– Но волчица, стоящая на задних лапах… Это ведь мог быть демон, посланный ввести меня в заблуждение. И посеять раздор в клане.

Полтар кивнул, словно размышляя над сказанным.

– Хороший довод. Но у демонов нет сил действовать наперекор явной воле Небожителей. Если демон и впрямь вытащил тебя в мир снов и говорил с тобой, значит, он действовал с благословения Небесного Дома.

Тут Полтар вспомнил, что однажды сказал отец в минуту слабости, когда они весенней ночью вместе бдили. Предыдущей зимой мать Полтара скончалась от огневицы, и с ее уходом Олган изменился так сильно, что молодой Полтар никак не мог этого понять.

«Простые люди, Полтар, различают богов и демонов, но говорить так – признак невежества. Когда некие силы действуют согласно нашей воле, мы поклоняемся им, как богам; когда они мешают нам и разочаровывают, мы ненавидим и страшимся их словно демонов. Это одни и те же создания, одни и те же нелюди с извращенными помыслами. Путь шамана – путь переговоров, и только. Мы ведем беседу с высшими силами, чтобы они приносили нам больше выгоды, чем вреда. Больше мы ничего не можем сделать».

Затем, бросив виноватый взгляд на небеса, он быстро прибавил: «Никому про это не говори. Мужчины не готовы услышать эту правду – хотя иногда я думаю, что с женщинами все наоборот. Порой я думаю…»

Тут он снова погрузился в мрачные мысли, уставившись в огонь и слушая, как над степью шумит ветер. Больше они на эту тему не говорили.

– Ты правда думаешь, – неуверенно проговорил Эргунд, – что Небесный Дом теперь настроен против моего брата?

Полтар осторожно уселся. Наклонился вперед. Тихо спросил:

– Ты сам что думаешь, Эргунд? Что тебе подсказывает совесть?

– Я… Грела говорит… – Эргунд уставился на свои руки, и внезапно его лицо посуровело. – Да ну на хрен! Он больше не ведет себя, как подобает вождю. По пути сюда я встретился с этой шлюхой, Сулой – она опять шла к нему в юрту. Ей сколько, пятнадцать? Чем ему заниматься с девчонкой?

– Чтобы это понять, не нужен шаман, – сухо заметил Полтар.

Эргунд, похоже, его не услышал.

– И ведь это не может длиться долго. Будет как с той сучкой-полукровкой из воронаков, охмурившей его в прошлом году. Через пару месяцев надоест, и он ее бросит. Если будет ребенок, пустит в ход свои привилегии вождя и выцарапает для мальца долю в клановом стаде, а сам перейдет к следующей дряни с большими сиськами, которая будет строить ему глазки за праздничным столом.

Он замолчал и будто взял себя в руки. Встал и начал ходить по нише из угла в угол. Рубанул воздух ладонью.

– Послушай, если Эгару охота просрать собственную жизнь, я ему перечить не стану. Каждый ставит юрту там, где хочется – а потом в ней приходится жить. Я не гребаный жрец с юга, чтобы давать наставления, как яйца чесать. Но дело не только в Эгаре и том, как он живет. Я хочу сказать, Жирная ночь, ради Уранна, – обряд. Он должен быть с людьми, на виду и стать для них примером. Должен показать малышне, как мазать лицо жиром, чтобы уберечься от холода. Проверить маски. А он…

– Ему мажут кой-чего между ног, пока никто не видит.

Эргунд слабо усмехнулся.

– Точно. Неправильная Жирная ночь получается, верно?

– Да, он пренебрегает своими обязанностями. – Тон шамана сделался серьезнее. – Не каждый рожден быть вождем, в этом нет позора. Но если ты угодил в такую передрягу, надо признать истину и уступить место тому, кто лучше справится с ответственностью.

Эргунд бросил взгляд на шамана и тут же отвел глаза.

– Мне власть не нужна, – поспешно сказал он. – Я не… это все не…

– Знаю, знаю. – Теперь его надо успокоить. – Тебе всегда хватало собственных стад и семьи, Эргунд. – «И ворчливой, вечно недовольной суки-жены, которая вертит тобой, как вздумается». – На совете ты выступаешь только в случае необходимости, а так держишься подальше от всех этих дел. Ты тот, кто понимает свои сильные стороны и видит пути, назначенные ему высшими силами. Но разве ты не видишь? Поэтому из тебя и выйдет отличный посредник между нами и ними.

Суровый взгляд.

– Нет, я этого совсем не вижу.

– Послушай… – Полтар попытался подавить растущее ощущение, что настал судьбоносный момент, требующий неимоверной осторожности. – Допустим, с этим ко мне пришел бы один их твоих братьев – скажем, Алраг или Гант. И мне понадобилось бы спросить себя, правду ли они говорят…

– Мои братья не лгут!

– Да, разумеется. Ты неправильно меня понял. Я хотел сказать, в этом сне есть смысл, ниспосланный Небожителями. Алраг, конечно, честный человек. Но не секрет, что он всегда хотел стать вождем. А Гант, как и ты, сомневается в том, что Эгар пригоден для руководства кланом, однако он не такой осмотрительный и открыто обо всем говорит. В лагере считают, что он просто завидует.

– Бабьи сплетни, – с горечью парировал Эргунд.

– Может быть. Но суть в том, что Гант и Алраг вполне могли бы увидеть такой сон, потому что он отвечает их собственным желаниям. С тобой все иначе. Ты хочешь лишь блага для скаранаков, и потому тебя следует признать наиболее подходящим сосудом для воли Небожителей.

Эргунд сидел, повесив голову. Может, он думал о бремени, которое возлагали на него слова Полтара, или просто пытался смириться с идеей, что степная волчица встала на задние лапы и вышла из тьмы, чтобы разыскать его. В конце концов он проговорил чуть дрогнувшим голосом:

– И что мы будем делать?

– Пока ничего. – Полтар приложил усилия, чтобы тон остался деловым. – Если такова воля Небожителей, а к этому все идет, будут и другие знаки. Есть обряды, которые я могу исполнить, чтобы получить наставление, но для их подготовки требуется время. Ты с кем-то еще об этом говорил?

– Только с Грелой.

– Хорошо. – На самом деле, не особенно – проще погнать на пастбище дым от костров в лагере, чем добиться от Грелы молчания. Но, как было известно Полтару, она не испытывала к Эгару ни капли теплых чувств. – Тогда пусть все идет своим чередом. Поговорим еще раз после обряда. А пока давай мы втроем послужим Небесному Дому своим молчанием.

Позднее, когда на Инпрпрала кинулись дети, чьи ухмыляющиеся, смазанные жиром физиономии стали местом пляски огневых отблесков, и осыпали шквалом полувосторженных, полуиспуганных воплей; когда они, подбадриваемые родителями, погнали ледяного демона прочь от грандиозного ритуального костра, пламя которого так и колыхалось, прямо в студеную тьму, где ему было самое место; когда все это завершилось, и скаранаки, как у них было заведено, принялись пить, петь, рассказывать байки и по-совиному таращиться в костер, плюющийся искрами, потрескивающий и дарующий уютное тепло…

…в это самое время Полтар притаился в продуваемой холодным ветром степи, задержавшись вне лагеря, чего не делал последнюю дюжину лет или дольше, и сидел там, сражаясь с ознобом, обхватив плечи под отцовским плащом из волчьих шкур, бормотал себе под нос, так что дыхание превращалось в пар, и ждал…

Вот тогда-то она явилась из тьмы и пологой травы, из ветра и хлада. Свет Ленты пробился сквозь тучи и коснулся ее.

Обнажив белые и острые клыки в оскале от уха до уха, вывалив язык и вытаращив глаза, неуверенно ступая на лапах, не предназначенных для прямохождения, с головы до ног облаченная в волчицу, как в Ишлин-ичане она облачилась в шлюху.

Она молчала. Ветер завывал вместо нее.

Полтар встал, забыв о ледяном холоде, пробравшем до костей и сковавшем лицо, и пошел к ней, как мужчина идет к брачному ложу.

Глава 15

Когда Рингил вернулся домой, он услышал, как из западной гостиной доносятся звуки, свидетельствующие о присутствии Гингрена – он шумно ходил туда-сюда и рычал на какого-то человека, чьи ответы звучали гораздо тише. Дверь оставили приоткрытой, что выглядело приглашением к подслушиванию. Рингил на некоторое время задержался в коридоре снаружи, прислушиваясь к резкому голосу отца и тихому, робкому – старшего брата, Гингрена-младшего. От этих звуков его обдало холодом воспоминаний.

Длинный коридор…

Рингил едва не ускользнул, но Гингрен, демонстрируя замечательную интуицию, повернулся и заметил его в коридоре.

– Рингил! – заорал он. – Ты-то мне и нужен. А ну, иди сюда!

Рингил вздохнул. Сделал пару шагов и замер, едва переступив порог комнаты.

– Да, отец.

Гингрен и Гингрен-младший переглянулись. Брат Рингила растянулся на кушетке у окна, одетый по-уличному, в сапогах и с придворным мечом – он явно приехал с визитом из собственного дома в Линардине. Рингил увидел его впервые за без малого семь лет, и перемены не красили брата: Гингрен-младший прибавил в весе и отрастил бороду, которая ему совсем не шла.

– Мы как раз говорили о тебе.

– Как мило.

Отец прочистил горло.

– Ну так вот, Гинг считает, что мы можем придушить идиотизм в зародыше. Кааду дуэль нужна не больше нашего – похоже, Искон действовал на свой страх и риск и перегнул палку. Не время, чтобы видные семьи Трелейна грызлись из-за ерунды.

– А, Каады у нас теперь видная семья?

Гингрен-младший сдавленно рассмеялся, но резко умолк, когда отец бросил на него сердитый взгляд.

– Ты знаешь, о чем я.

– На самом деле, нет. – Рингил посмотрел на старшего брата, и Гингрен-младший отвернулся. – Ты явился, чтобы предложить свои услуги в качестве секунданта, Гинг?

Наступило неловкое молчание.

– Я и не надеялся.

Его брат покраснел.

– Гил, дело не в этом.

– А в чем?

– Твой брат пытается сказать, что нет необходимости в секундантах и прочих частях этой нелепой шарады. Искон Каад не будет сражаться, ты тоже. Мы разберемся с этим, как разумные люди.

– Да ладно! А если я этого не хочу?

Из горла Гингрена вырвалось рычание.

– Я начинаю уставать от твоего поведения, Рингил. С чего вдруг ты захотел с ним драться?!

Рингил пожал плечами.

– Даже не знаю. Он оскорбил твое родовое имя, явившись сюда и устроив сцену. Обнажил сталь на твоей земле.

Гингрен-младший сердито подался вперед.

– Это и твое родовое имя.

– Хорошо. Значит, мы договорились.

– Нет, мать твою, мы не договорились! – заорал Гингрен. – Ты не можешь прорубаться через любую проблему, размахивая своим проклятым мечом, Рингил! Здесь, в городе, живут по-другому. Все изменилось.

Рингил изучил ногти.

– Да, меня долго не было.

– Ага. – Безвольно повисшая рука отца сжалась в кулак. – На хрен ты вообще явился.

– Э… жене своей предъявляй претензии. Она у тебя дама великодушная.

Гинг вскочил.

– Не смей говорить о матери в таком тоне!

– Да ладно тебе. – Рингил на миг досадливо зажмурился. – Послушайте, мне все это надоело до смерти. Ты тоже причастен к делам, которые творятся в Эттеркале, Гинг? И хочешь, чтобы я перестал искать нашу кузину Шерин, а то слишком много выгодных и тайных сделок окажутся под угрозой? И слишком многие новые друзья из портовых трущоб обидятся?

– Шерин всегда была тупой девкой, – резко заявил Гинг. – Мы все ей говорили не выходить за Билгреста.

– Тупая девка или нет, но твоя уважаемая матушка хочет, чтобы она вернулась.

– Я же сказал…

Рингил хищно ухмыльнулся.

– Жаль, что ей пришлось перебрать всех трех братьев, прежде чем нашелся один с яйцами, готовый выполнить просьбу.

Гингрен-младший метнулся к Рингилу, тот шагнул навстречу. Он все еще был взбудоражен после событий у ворот и готов кому-нибудь врезать.

– Гинг! Рингил!

При звуке отцовского голоса оба замерли в центре гостиной, на расстоянии вытянутой руки, сверля друг друга взглядами. Рингил смотрел в яростное лицо брата, смутно осознавая, что его собственное выглядит иначе – оно застыло как маска. Может, его слабая улыбка обещает насилие, и только.

– Ну? – мягко спросил он.

Гинг отвернулся.

– Она меня не просила.

– Интересно, почему.

– Эй… да пошел ты! – Опущенные руки Гинга сжались в кулаки, он неосознанно вторил гневу отца. Рингил уже видел, как такое случалось в юности. – Я пришел, чтобы узнать, не понадобится ли моя помощь.

– Ты не сможешь мне помочь, Гинг, и никогда не мог. Ты, мать твою, всегда был чересчур покорным.

Длинный коридор…

* * *

Длинный коридор в спальном крыле Академии, где сквозь ряд окон сбоку падали косые лучи холодного зимнего света. Неясный запах навощенного пола, к которому прижали Рингила, обжигал забитый кровью нос. На полированной деревянной поверхности мерцали отражения окон, словно удаляющийся ряд бледных бассейнов – по всему коридору, до недостижимой двери в самом конце. На спину ему давили старшекурсники, навалившиеся кучей. Их было слишком много, чтобы драться, и они волокли его прочь от двери, к которой он пытался сбежать, обратно в сумерки и уединение спальни. Он помнил холод на бедрах и ягодицах, который почувствовал, когда стащили штаны.

Он помнил брата, застывшего столбом в другом конце коридора, вытаращив глаза.

Самое главное, он помнил выражение лица Гинга: болезненное и слабое, будто старший из братьев Эскиат только что съел что-то нехорошее и почувствовал тошноту. Увидев это лицо, Рингил понял: помощи ждать неоткуда.

Старшекурсники тоже это знали.

– А ты какого хрена тут делаешь, Гингрен? – Мершист, наставник новичков и главарь студенческой шайки, тяжело дыша, слез с загривка Рингила и выпрямился. Потом перевел дух и продолжил почти весело: – Это не твое дело. А ну, уебывай обратно на тренировку, там тебе самое место. Пока я не подал на тебя рапорт.

Гингрен ничего не сказал, не пошевелился. Оружия у него не было – за пределами учебных площадок и фехтовальных залов кадетам не разрешалось ходить вооруженными, – но телосложением он напоминал отца и был массивнее, чем Рингилу предстояло стать, а, проведя три года в Академии, заработал славу достойного бойца.

Время тянулось, как мгновение, когда ворона бьет крыльями перед приземлением. Даже Рингил прекратил попытки освободиться и уставился на Гингрена. В нем затрепетала надежда, словно маленький, только разожженный огонек.

А потом подошел еще один старшекурсник, остановился подле Мершиста – и что-то необъяснимым образом изменилось в раскладе. Рингил это понял, хоть его и продолжали прижимать к полу. Возможно, Гингрен стал бы драться с Мершистом один на один. Но не так. Чаши весов дрогнули, судьбоносный миг поскользнулся и приземлился на обросшую черными перьями задницу. Мершист бросил взгляд на товарища, который его поддержал, потом снова на Гингрена и ухмыльнулся. Заговорил дружеским, увещевательным тоном:

– Послушай, приятель. Малыш Гил, нравится ему это или нет, должен пройти посвящение. А ты думал, с братишкой будут обращаться по-особенному? С чего вдруг? Сам знаешь, этому не бывать. Ты в курсе, как здесь все устроено.

Гингрен шевельнул губами. Он решил прибегнуть к уговорам.

– Это не…

– Мать твою, Гинг, я же ему одолжение делаю. – В тоне Мершиста скользнуло раздражение, появились угрожающие нотки. – Гил после зачисления почти ни с кем не подружился. В Доме Дольмена есть старшие, которые не прочь уебать его булавой. И, по правде говоря, я их понимаю. Он же, знаешь ли, Керрилу глаз нахрен вышиб.

Гинг сглотнул. В горле у него что-то громко щелкнуло.

– Зря Керрил…

– Керрил делал то, что надо было сделать. – От благоразумного тона остались одни воспоминания. Время для игр подошло к концу. Мершист ткнул пальцем в распростертого на полу Рингила. – Твой братишка вбил себе в голову, что он особенный – хули там. Мы все проходим через это и становимся крепче. Сам знаешь. Это нас сплачивает и делает такими, какие мы есть. Клянусь яйцами Хойрана, разве старик Решин не выебал тебя в зад три года назад, как и всех нас?

Что-то изменилось в лице Гингрена, последняя надежда Рингила мигнула и погасла. Брат на миг встретился с ним взглядом и тотчас отвернулся. Покраснел от стыда. Когда он снова заговорил, его голос звучал почти умоляюще.

– Мершист, он лишь…

Тот шагнул вперед, и его голос лязгнул, как выпрыгнувшая из ножен сталь.

– Он баба, вот он кто, Гинг. Ты это знаешь, как и я. Так что сейчас получит то, о чем наверняка втайне мечтал все это время, получит от всех. И ты нас не остановишь – точка. Если не хочешь присоединиться или поглядеть, уебывай обратно на тренировку.

И Гингрен ушел.

Лишь один раз он повернулся и бросил взгляд на Рингила; тот подумал – тогда или потом, не мог вспомнить, – что они посмотрели друг на друга будто через тюремную решетку. Губы Гингрена опять шевельнулись, но он не издал ни звука.

Рингил ответил злобным взглядом. Умолять он не собирался.

И старший брат ушел прочь по коридору из темного дерева, волоча ноги, как раненый. Холодный свет умирающего дня озарял Гингрена, когда тот проходил под каждым окном.

Рингил закрыл глаза.

Его затащили в спальню.

* * *

Вынырнув из сумбурного шквала воспоминаний, он посмотрел на Гинга посреди гостиной с видом на реку и понял, что старший брат тоже все помнит.

Тот день и последующие события.

Боль и кровотечение – Рингил думал, оно прекратилось, но ошибся. В лазарет он не попал, как случалось с некоторыми новичками после инициации – Мершист и его компания хоть в этом знали толк. Наверное, их стоило поблагодарить. Но все равно еще неделю он кусал губы при каждом посещении нужника, чтобы не орать.

Затем над ним начали хихикать. Шепотом пересказывали друг другу, как тело Рингила отреагировало на изнасилование. Невеликий сюрприз, такое случалось с кадетами достаточно часто, и в Академии никто не удивлялся увиденному. Но вкупе со слухами о предпочтениях Рингила это породило предсказуемый набор баек. «Видели бы его, – бормотал кто-нибудь, пока Рингил ковылял по другую сторону двора. – Кончил прям фонтаном, все забрызгал. Видно было, мать твою, что ему это нравится, до последней минуты. Он ни разу не вскрикнул».

Что ж, это было правдой. Он действительно не закричал.

Они жестоко вторгались в него один за другим, и сперва поранили, потом разорвали, а после – это длилось очень, очень долго – с каждым толчком его пронзала обжигающая боль. Наконец он перестал чувствовать, как скрюченные пальцы дергают за длинные темные волосы, яростно хватают, накручивают на кулак, пыхтят в минуты собственного оргазма, плюют на него и шепчут на ухо восторженную брань – он просто стиснул зубы и прижал к ним язык, не сводил взгляда с узора на одеяле, которое ему сунули под лицо. Вспоминал Джелима и каким-то образом умудрялся молчать.

– Я пришел помочь, – опять сказал Гинг. Его голос прозвучал тускло, без намека на силу. Рингил бросил взгляд на брата.

– Недооценивать Каада, – пророкотал Гингрен, – большая ошибка. Рингил, тебе-то кажется, что он щеголь, которого отец хорошо пристроил, но в прошлом году в фехтовальных залах Тервиналы он завоевал серебряную медаль. А там разрешают соревноваться императорским телохранителям. Их медаль – не шутка.

– Ладно.

Короткая пауза. Гинг и отец опять обменялись взглядами.

– И как это понимать? – спросил Гингрен.

– Так, что завтра я не стану рисковать и убью его при первой возможности. Довольны?

– Ты правда думаешь, что я буду твоим секундантом в этой дуэли? – спросил Гинг.

– Нет.

Односложный ответ повис в воздухе. На этот раз отец и брат молчали дольше. Они стояли и ждали – наверное, объяснений.

«Да ну, на хрен».

Иногда казалось, что вся его жизнь – молчаливое ожидание, что на него постоянно устремлены холодные, требовательные взгляды тех, кому не терпится, чтобы он растолковал свое поведение. А потом исчез с глаз долой.

Чешуйчатый народ, по крайней мере, не ждал от него разжевываний.

Немую сцену нарушил звук шагов. В приоткрытую дверь робко заглянул слуга.

– Господин Рингил?

Рингил вздохнул с облегчением.

– Да?

– К вам гонец. Из резиденции Милакара.

Глава 16

Они вернулись в Ихельтет, когда по всему городу зажигались лампы. Арчет, страдая от ссадин после поездки верхом, переполненная вопросами, на которые не было ответов, охотно отправилась бы прямиком в постель в своем доме на бульваре Невыразимой Божественности. Но выполняя приказ императора, так не поступают. Она пошла на компромисс: послала Шанту и остальных во дворец, а сама заехала к себе с Элит. Передала старуху мажордому и велела поселить в гостевой комнате.

– Миледи, я должен сообщить… – начал тот, но Арчет отмахнулась.

– Позже, Кефанин, позже. Его императорская светлость ожидает моего присутствия во дворце. Я спешу исполнить его волю – ты понимаешь.

Она опять запрыгнула в седло и поехала прочь из внутреннего двора, под арку, на главную улицу. Закат озарил западный горизонт тускловатым сиянием плавильной печи; на этом фоне минареты и купола по всему городу превратились в чернеющие силуэты. Вечерние толпы окружили ее, уныло плетясь после дневных трудов. Она ощутила укол зависти. Если предшествующий опыт хоть чего-то стоит, Джирал заставит советницу выждать пару часов до аудиенции, просто чтобы продемонстрировать, кто главный. Но даже если не брать во внимание предсказуемую мелочность, его императорская светлость в любом случае просыпался не раньше полудня; ему нередко случалось затягивать до рассвета собрания с советниками, у которых глаза слезились от усталости, а потом посылать их заниматься дневными обязанностями, в то время как его ждала постель. Скорее всего, он заставит Арчет рассказывать и пересказывать все подробности своего доклада дюжиной разных способов до утра.

Она сдавленно зевнула, прикрыв рот рукой в перчатке. Покопалась в кошеле и нашла комочек кринзанца, сунула в рот и разжевала, пока рот не наполнился слюной с горьким привкусом. Поморщилась, сглотнула. Пальцем втерла остаток в десны, не снимая перчатки, и подождала, пока вечерние сумерки не прояснятся: наркотик на некоторое время поборол усталость и наполнил Арчет поддельной жаждой жизни.

* * *

Двери распахивались перед чернокожей женщиной, пока она шла по длинным мраморным коридорам, часовые с пиками вставали по стойке смирно. Следуя знакомым путем к императору, она нетерпеливо стянула перчатки, бормоча себе под нос. Со стен на нее сердито взирали изображения Пророка и других примечательных личностей из имперской истории. Криновый кайф заставлял некоторые лучше нарисованные портреты трепетать, от чего казалось, что они враждебно щурят глаза, совсем как живые. Она прекрасно обошлась бы без этих взглядов, особенно принимая во внимание, что среди изображенных лиц не было ни одного кириатского.

«Придется тебе справляться без нас, – сказал ей Грашгал ближе к концу. – Я больше не могу сдерживать капитанов. Они хотят уйти. Посоветовались с Кормчими – по крайней мере, с теми, кто стабилен – и услышали, в общих чертах, один и тот же ответ. Время уходить».

«Ох, да ладно тебе. – Она фыркнула, скрывая отчаяние. – Гребаные Кормчие дадут шестьдесят разных ответов на один и тот же вопрос, в зависимости от того, как он задан. Ты ведь знаешь. Мы это проходили, по меньшей мере, дважды на моей памяти, а мне лишь пару сотен лет. Это пройдет».

Но Грашгал стоял на краю балкона и смотрел в красное зарево мастерских.

«Инженеры уже получили приказ о переоснащении, – тихо проговорил он. – К концу года у них будет рабочий флот. Мне жаль, Арчиди. На этот раз все всерьез».

«Но почему?! Почему сейчас?»

Он пожал плечами, будто вздрогнул.

«Эти гребаные люди, Арчиди. Если мы останемся, они будут втягивать нас в каждую грязную стычку и приграничный спор, какие изобретут их слепая жадность и страх. Они превратят нас в то, чем мы никогда не были».

Эти гребаные люди…

– Госпожа кир-Арчет Индаманинармал, – крикнул глашатай, пока перед ней открывались последние двери, и гребаные люди в тронном зале с высокими сводами и колоннами повернулись и уставились на нее.

– О, Арчет, ты наконец почтила нас своим присутствием. – Джирал развалился на грандиозном сооружении под названием Блистающий трон в насмешливой позе, уверенно закинув ногу на ногу и упираясь пяткой в колено. Свет созданных кириатами лучистых камней, вделанных в стены зала позади императора, окружал его заемным сиянием божественной власти. Он одарил ее мальчишеской ухмылкой. – Да еще и почти вовремя, в кои-то веки. Я так понимаю, ты заглянула домой, прежде чем явиться к нам. Тебе понравилось то, что ты там обнаружила?

Арчет пропустила вопрос мимо ушей.

– Я думала, лучше прийти к вам во всеоружии, мой повелитель. Я готова представить доклад.

– О, хорошо. Хотя мы уже выслушиваем других, верных слуг. – Он небрежным жестом указал туда, где стояли, выстроившись наподобие дуги, Махмаль Шанта, Файлех Ракан и Пашла Менкарак. Кратчайшая пауза после «других», легчайшее повышение тона на «верных». Это было проделано с мастерским изяществом, и Арчет увидела, что придворные прячут улыбки. – Похоже, есть некоторые разногласия по поводу того, как разрешилась ситуация в Хангсете. Кажется, ты перешла границы дозволенного?

Шанта бросил на нее виноватый взгляд. Арчет уже догадалась, как все вышло. Менкарак всю обратную дорогу бушевал, просто лопался от ярости с того момента, когда проснулся в лагере в Хангсете и обнаружил, что Арчет провела ночь с пользой, не озаботившись получить у него одобрение своих действий.

– Насколько я поняла, мой повелитель, экспедиция была передана под мое исключительное командование.

– В рамках Священного Откровения! – прорычал Менкарак. – Которому подчинены все мирские правила. «Нет такого света, коий затмил бы сияние истины, и слуги истины не должны в этом сомневаться».

– Да ты дрых без задних ног, – парировала Арчет.

– А ты бродила в ночи в компании колдуньи-неверной.

Джирал откинулся на спинку трона и опять оскалил зубы.

– Это правда? Она колдунья?

Арчет вдохнула, выдержала паузу, выдохнула. Попыталась изобразить спокойствие и уверенность в себе.

– Женщина по имени Элит действительно считает себя колдуньей. Но ее заявления, по меньшей мере, подозрительны. Я не думаю, что она в своем уме. Она и ее семья сильно пострадали во время войны, ее вынуди… она стала подданной Империи в очень трудных обстоятельствах. Потеряла почти всех родных. Я бы сказала, она наполовину сошла с ума от скорби еще до того, как случился налет. Возможно, увиденное при атаке на Хангсет подтолкнуло ее к концу этого пути.

Менкарак взорвался.

– Хватит! Она неверная, северянка, поклоняюща – яся камням, которая не приняла истинную веру, когда ей по-дружески протянули руку Откровения, и она упорно цеплялась за свои суеверия, пребывая глубоко в пределах нашей территории. Улики говорят сами за себя – она даже сорвала картаг с одежды, чтобы ослепить верных, среди которых обитает. Она погрязла в обмане.

– Так-так, Арчет, это преступление, – тоном здравомыслящего человека сказал Джирал. – А преступления обычно совершают те, у кого есть преступные наклонности. Ты уверена, что женщина не связана с рейдом?

Арчет поколебалась.

– Нет доказательств, свидетельствующих о прямой взаимосвязи.

– И все же присутствующий здесь Пашла Менкарак утверждает, что ты уговорила ее исполнить какой-то нелепый ритуал на утесе над городом.

– Что ж… – Она изобразила холодное презрение. – Его святейшество не сопровождал нас, когда мы отправились к утесу, повелитель. Поэтому мне сложно понять, откуда ему известно, что там происходило. Возможно, у него слишком богатое воображение.

– Ты, шлюха черненая!

И мир вокруг нее на миг покачнулся на невидимой оси. Кринзанц лениво тек по венам, что-то гулко стучало внутри, требуя снять напряжение. Ее пальцы дрогнули. Она будто уже ощущала в руках свои ножи.

Но вдруг советница императора услышала шелестящий шепот придворных, увидела, как удивленно моргнул изысканный Джирал, и поняла – Менкарак перегнул палку. Поняла, что непостижимым образом выиграла в ритуальной схватке, на которую хотел поглядеть император.

Пришел черед решающего удара.

– Еще я ума не приложу, – продолжила Арчет ровным голосом, – где его святейшество учился придворным манерам. Неужели, мой повелитель, вы позволите так оскорбить меня и память о моем народе в том самом тронном зале, который кириаты помогли построить?

Справа от трона из толпы выбрался пожилой надзиратель, подошел к Менкараку и взял за руку, но его святейшество сердито отмахнулся от собрата, хоть тот и был старше.

– Эта женщина… – начал он.

Джирал решил, что на сегодня хватит.

– Эта женщина – ценный придворный советник, – ответил император ледяным голосом. – А ты только что оклеветал ее таким образом, что придется держать ответ перед магистратом. У тебя превосходные рекомендации, Пашла Менкарак, но ты меня разочаровываешь. Думаю, тебе лучше удалиться.

В какой-то безумный момент показалось, что Менкарак может поступить вопреки приказу императора. Арчет, зорко наблюдая, увидела в глазах надзирателя признаки того, что лодка его самосохранения была пришвартована не очень хорошо. Она вспомнила, что сказал Шанта на горе, с которой они смотрели на Хангсет: «Говорят, из религиозных училищ теперь выходят люди совершенно иной породы. Вера тверже некуда». Интересно, стремление к мученичеству в них тоже вкладывали? В былые времена Откровение затрагивало эту тему, а нынче она подзабылась.

Пожилой надзиратель что-то горячо зашептал на ухо собрату, и его пальцы с упорством когтей впились в руку Менкарака чуть выше локтя. Арчет увидела, как опасный момент миновал, и открытое неповиновение в глазах Менкарака погасло, словно залитый водой костер. Молодой надзиратель встал на одно колено – наверное, к этому его побудила железная хватка собрата. Он опустил голову.

– Примите мои глубочайшие извинения, ваше величество. – Менкарак не то чтобы говорил сквозь зубы, но его голос звучал хрипло, будто надзирателю не хватало дыхания. Арчет с удивлением ощутила всплеск товарищеских чувств к этому человеку. Она отлично знала, каким испачканным и вымазанным грязью он себя чувствует, стоя так, на одном колене, и выталкивая из себя эти слова. – Если мое рвение в служении Откровению каким-либо образом оскорбило вас, прошу проявить снисходительность к моей неучтивости.

Джирал сыграл свою роль до конца. Он подался вперед и с царственным видом потер подбородок, размышляя. Принял суровый вид.

– Видишь ли, Менкарак, не я должен выказывать тебе снисхождение. – Грубая ложь – в тронном зале любое нарушение приличий было прямым оскорблением императора, даже если он при этом не присутствовал. – Ведь твои оскорбительные комментарии, как-никак, высказаны в адрес моей советницы. Возможно, стоит выразить смирение перед нею.

Придворные по всему залу опять сдавленно ахнули. Пожилой надзиратель растерялся. Менкарак в изумлении поднял голову. Джирал тянул момент, как долгую ноту на горне, виртуозной игрой на котором он славился. Тянул, растягивал…

А потом оборвал.

– Впрочем, необязательно. Полагаю, это была бы крайняя мера. Вероятно, тебе лучше удалиться туда, где присутствие твоей несговорчивой персоны никого не оскорбит. – Джирал кивнул пожилому надзирателю и прибавил более жестким тоном: – Уберите его с глаз моих.

Надзиратель подчинился с радостью. Он почти насильно заставил Пашлу Менкарака встать, а потом, не переставая кланяться, оба удалились к дверям в дальнем конце зала. Джирал проследил за ними взглядом, затем поднялся без лишних церемоний – его отец любил понемногу нарушать протокол, сбивая придворных с толку, – и повысил голос, чтобы его услышали все собравшиеся.

– Оставьте нас. Я буду говорить с Арчет Индаманинармал наедине.

Через минуту или меньше в зале никого не осталось. Один или двое задержались, бросая любопытные взгляды на трон; среди придворных были те, чья роль во дворце отнюдь не сводилась к синекуре, но за годы после восшествия Джирала на престол их ряды проредили, и они остались в меньшинстве. Молодой император в меру возможностей избавился от придворных, которые были наиболее верны его отцу: кого-то отправил в ссылку в провинцию, кого-то в тюрьму, а один-два особо тяжелых случая удостоились внимания палача. Осталась жалкая кучка умелых царедворцев, пребывавших в страхе и унынии – чего, как предполагала Арчет, и добивался Джирал. Подавляющее большинство присутствовавших с огромной радостью покорились воле правителя и освободили помещение.

Файлех Ракан остался на месте, ожидая прямого указания императора, как того требовал его ранг в гвардии Престола Вековечного. И, похоже, Махмаля Шанту тоже не отсылали домой – он начал пятиться, но Джирал встретился с ним взглядом и еле заметно взмахнул согнутой ладонью, веля остаться.

Шорохи и шелест дорогой одежды затихли в коридоре снаружи, двери со стуком захлопнулись. В тронном зале воцарилась тишина. Джирал издал долгий, театральный вздох, выражающий безграничную усталость.

– Только взгляните, с чем мне нынче приходится бороться. Эти новые выпускники Цитадели… ох, с ними нужно что-то делать.

– Только прикажите, ваше величество, – мрачно сказал Ракан.

– Э-э, не прямо сейчас. У меня нет желания устраивать кровавую бойню в преддверии дня рождения Пророка.

«Это верно, повелитель, лучше обойтись без кровавой бойни. – Кринзанц выталкивал эти слова из ее рта; потребовались сознательные усилия, чтобы промолчать. – Не в последнюю очередь потому, что, принимая во внимание альтернативы, подавляющее большинство ихельтетских правоверных селян может просто взять и послать все на хрен, поскольку им надоел такой расклад, и они предпочтут фанатичную преданность заветам Откровения продажной тирании трона и воцарившемуся повсюду упадку, перевернут все с ног на голову и посмотрят, что получится.

А когда ни хрена не получится, конечно, будет слишком поздно».

Она вспомнила уличные бои в Ванбире, наступающие шеренги имперских алебардщиков, крики плохо вооруженных повстанцев, чьи ряды дрогнули, и их перебили. Потом были разрушенные дома тех, кто им помогал, и вереницы бритоголовых пленников. Вопли женщин, которых оттаскивали в сторону, ухватив какую попало, и насиловали до смерти на обочине. Канавы, полные трупов.

После зверств Эннишмина и Нарала она поклялась не принимать участие в подобном. Поклялась Рингилу, успокаивая, что это был последний – последний, мать его! – раз.

А потом ехала через Ванбир и чувствовала привкус собственной лжи, словно та была пеплом, витающим в воздухе.

И теперь Джирал размышляет, не устроить ли то же самое в столице.

– Возможно, мой повелитель, нам стоило бы изучить новые тенденции в Цитадели и придумать, как побороть их с помощью законода…

– Да-да, Арчет. Я осведомлен, как ты любишь законы. Но ты только что собственными глазами видела, что нынче Цитадель воспитывает людей, которым не свойственен избыток уважения к потребностям цивилизованного общества.

– Тем не менее…

– Господи боже, женщина, да заткнись наконец. – Было невозможно понять, по-настоящему Джирал оскорблен или нет. – Я, знаешь ли, ждал от тебя большей поддержки, Арчет. В конце концов, он оскорбил тебя.

«Да, он оскорбил меня. Но лишь после того, как ты своим фальшивым замечанием про верных слуг дал ему повод подумать, что я в опале. Ты проложил перед Менкараком путь, который тот принял за мост, но это была лишь доска на борту корабля, которую ты выбил у надзирателя из-под ног, чтобы поглядеть, как он промокнет до нитки. Это все твои игры, Джирал, ты заставляешь нас соперничать ради собственной безопасности и развлечения. Но однажды ты выбьешь у кого-нибудь доску из-под ног, а он не упадет в одиночку. Схватит тебя за лодыжки, и вы рухнете оба».

– Простите, мой повелитель. Я, разумеется, глубоко благодарна за то, как вы защитили мою честь перед собравшимися придворными.

– Весьма надеюсь, что так и есть. Ты ведь знаешь, я не могу запросто перечить Цитадели. Между нами существует равновесие, и даже в самые спокойные времена оно весьма шаткое.

Она склонила голову. Любой другой поступок был рискованным.

– Да, повелитель.

– Ты им не нравишься, Арчет. – В голосе Джирала появились вздорные, нравоучительные нотки. – Ты последнее, что осталось от безбожников-кириатов, и это их злит. Правоверные предстают не в лучшем свете, когда сталкиваются с неверными, которых не получается разбить или унизить – ведь рано или поздно это начинает выглядеть как досадный маленький изъян в безупречном плане Господа.

Арчет бросила беглый взгляд на Ракана, но лицо капитана Престола Вековечного было бесстрастное. Если он и расслышал в словах императора признаки ереси, – а они были, – то никоим образом не показал, что это его беспокоит. А два часовых по обе стороны от трона оставались бесстрастными, словно каменные истуканы.

И все же…

– Возможно, повелитель, нам стоит поговорить о Хангсете.

– И в самом деле. – Джирал прочистил горло, и Арчет подумала, что на миг он показался почти благодарным за вмешательство. Интересно, насколько сильно он раскрылся в этой последней вспышке, сколько было жалости к самому себе в симпатии, сквозившей в словах «ты им не нравишься, Арчет»? Блистающий трон наделял императора жестокими потенциальными возможностями, но по сути власть Джирала была, выражаясь его же словами, шаткой.

– Мой повелитель, мы обсуждали…

– Да, я помню. Безумную Элит и ритуалы, которые она, по твоим словам, не выполняла. Что ж, к делу.

– Она их выполнила, повелитель.

– Как я и думал. Менкарак, при всех своих недостатках, не кажется мне лжецом. И это случилось по твоему наущению?

– Да, повелитель.

Джирал вздохнул и опять утонул в объятиях трона. Облокотился на ручку, подпер рукой голову и устало взглянул на Арчет из-под ладони.

– Видимо, в конце концов ты мне предоставишь удовлетворительное объяснение всего этого.

– Надеюсь, повелитель.

– Тогда не могли бы мы ускорить процесс? Потому что в данный момент я, похоже, слушаю признание члена моего ближнего круга в колдовстве и сотрудничестве с врагом Империи.

– Не было никакого колдовства, повелитель.

– Да что ты?

– Несомненно, Хангсет атаковала некая сила, имеющая в своем распоряжении технологии, которых нет у нас, и Элит считает, будто помогла ее призвать. Но ее участие в случившемся – самое большее, совпадение. Я уговорила ее повторить ритуалы, которые, как она думает, позволяют связываться с нападавшими, и, конечно, ничего не произошло.

«Это если не считать то, как у тебя мурашки по спине побежали, когда Элит стояла, прямая будто палка, перед грубым каменным изваянием на краю утеса в час перед рассветом, раскинув руки в подражание его терпеливой распятой позе, и звала, пела неистовое, неритмичное заклинание. И текучие северные слоги превращались в вопли, которые уносил яростный морской ветер, пока ты не перестала понимать, кто и какие звуки производит. Там ты услышала, как в песню вложили целую жизнь из страданий и скорби, Арчиди, и на секунду-другую – ведь правда? – тебе показалось, что холодная и жестокая сила может и впрямь ответить из-за завесы мрака и штормового ветра».

– Арчет, хватит уже. – Джирал покачал головой. – Само по себе это ничего не доказывает. Возможно, силы, которые она пыталась призвать, просто не заинтересованы в повторении. Хм? Колдовство – штука ненадежная. Ты сама это частенько повторяла. А Ракан и Шанта говорят, что разрушения впечатляющие, худшее, что им довелось видеть после войны. Кто вернется после такого успешного налета? Какой в этом смысл?

– Повелитель, а в чем смысл нападения на порт, защищенный гарнизоном, если ничего ценного чужаки не взяли и не продолжили наступление?

Джирал нахмурился.

– Это правда, Ракан? Ничего не взяли?

– Нет, ваше величество. Похоже, что так. Убранство домов нетронуто в той части, которую не уничтожил огонь. А в сейфах портового управления лежат слитки серебра, казначейские мешки с жалованием и несколько ящиков конфискованных ценностей – к ним никто не притронулся. – В бесстрастном голосе капитана Престола Вековечного скользнула тень эмоций, легкий намек на смущение. – Но все до единой двери были сорваны с петель, точно с помощью лошадиной упряжки.

– Следует понимать, – сухо проговорил Джирал, – что на нижние этажи портового управления упряжку протащить невозможно.

– Верно, ваше величество.

– Шанта? Ты можешь предложить какое-нибудь другое объяснение?

Морской инженер пожал плечами.

– Возможно, какая-то система блоков. Если закрепить их как надо…

– Спасибо, я так понимаю, это значит «нет». – Джирал помрачнел и опять посмотрел на Арчет. – Сдается мне, мы вернулись к колдовству, которого, как ты заявляешь, не было.

– Повелитель, я не утверждала, что колдовства – или какой-то незнакомой мне формы науки – не было. Я лишь говорила, что женщина по имени Элит к случившемуся непричастна, что я не усмотрела в ее действиях колдовства и не верю в ее способность колдовать. Она лишь свидетель произошедших событий, которому хватает особых культурных знаний, чтобы создать впечатление причастности.

Джирал досадливо хмыкнул и опять откинулся на спинку трона.

– Понятно, да? Смысл последней фразы до меня не дошел, Арчет. Будь любезна, повтори ее для нас так, чтобы чистокровные люди смогли хоть что-то уразуметь.

Арчет проигнорировала завуалированное оскорбление, проглотила его, перераспределила имеющиеся факты и опять воздвигла фасад профессиональной отстраненности, который удерживал ее в здравом уме и на свободе.

– Ладно. Элит, как и многие переселенцы с северных аннексированных территорий, верит в обширный пантеон разнообразных богов и духов. Эта традиция в чем-то схожа с верованиями кочевников-маджаков, но куда более упорядоченная. Ее записывали, меняли, приукрашивали и передавали друг другу среди наомских племен достаточно долго, чтобы она превратилась в систему. В этом пантеоне есть фигура – или, точнее, целая раса, – именуемая «двенды».

– Двинты? – Джирал исковеркал незнакомое слово.

– Двенды. Или олдрейны, в зависимости от того, сказки каких племен вы будете слушать. Смысл не меняется. Это раса существ, чей облик напоминает человеческий, но они наделены сверхъестественными способностями и имеют доступ к мирам, куда людям нет хода, а также тесно связаны с богами – возможно, они даже в родстве.

Джирал издал короткий смешок.

– М-да. Как-то слишком похоже на кириатов. Я неоднократно слышал про них в точности то же самое. Похожи на людей, обладают необъяснимыми силами. Ты хочешь сказать, кириаты или какие-то их родственники вернулись и грабят мои города?

– Безусловно, нет, повелитель. – Впрочем, Арчет внезапно поняла, что идея не вызывает ненависти. Если бы разгневанные кириаты вернулись и обратились против «этих гребаных людей…» Интересно, откуда у Джирала появилась такая мысль, из каких угрызений совести и наполовину подавленного страха перед расой, служившей его отцу, но повернувшейся к нему спиной? – Кириаты ушли. Но они, вероятно, – не единственная почти человеческая раса, которая когда-либо посещала этот мир. В Великой Северной Хронике, Индират М’нал, упоминается враг, который по описанию похож на двенд Элит. Я не слишком хорошо знаю данный текст, мне надо его еще раз просмотреть, но все же помню, что двендам приписывались особые связи с силами природы – они могли, к примеру, призывать бури или приказывать земле разверзнуться и выплюнуть мертвецов. И, предположительно, они умели извлекать силу, содержащуюся в особых разновидностях камней и кристаллов.

– Кристаллов? – повторил Джирал, чье лицо выглядело эталоном презрения. – Да ладно тебе, Арчет. Ни один мало-мальски образованный человек не поверит в ерунду с «силой кристаллов». Это для крестьян с северных болот, которые ни читать, ни считать не умеют.

– Согласна, мой повелитель. Но известный факт заключается в том, что мой собственный народ успешно использовал некоторые структурные геологические особенности для навигационных целей. Я не могу не спросить себя – а вдруг двенды тоже так умеют?

– Навигация, значит? – Джирал бросил проницательный взгляд на Шанту, который выглядел сконфуженным. Арчет изложила морскому инженеру свою теорию, и она ему не понравилась. – Что ж, продолжай. Я слушаю.

– Да, повелитель. На утесе, который возвышается над Хангсетской гаванью с севера, есть – точнее, был, я приказала его убрать – каменный идол. По форме это грубое подобие человека, размером с невысокую женщину или подростка. Он сделан из черного кристаллического камня под названием глиршт, который в северных землях много где добывают, но на юге он почти неизвестен. Элит привезла идола из Эннишмина на телеге, с прочим скарбом и установила его на утесе; периодически поднималась туда по прибрежной тропе, чтобы совершать жертвоприношения.

Презрительное выражение вернулось, на этот раз оно завладело лицами и Ракана, и Шанты. Откровение и его приверженцы относились к идолопоклонничеству с пренебрежением, в лучшем случае считая его примитивной чушью, от которой следовало отучать с применением более-менее тяжелых духовных мер, а в худшем это был первостатейный грех, наказанием за который служила смерть. Имперские завоевания строились на вековых предположениях о своем праве подавлять такую практику и вразумлять покоренные народы относительно ошибочности их убеждений. Конкретные меры варьировались от императора к императору, а еще зависели от того, насколько большую армию удалось собрать в соответствующий период времени.

– Насколько я могу судить, повелитель, изваяние могло сработать в качестве некоего маяка. Элит верит, что ее молитвы и жертвы привели двенд в Хангсет. Я склонна считать, что ритуалы к делу не относятся. Но сам камень, глиршт, мог каким-то образом… – Арчет пожала плечами; она и себя до конца в этом не убедила, что говорить о Шанте, – …вызвать структурный резонанс, возможно. И предоставить двендам ориентиры для навигации.

Даже для ее ушей это прозвучало коряво. Джирал поглядел на свою советницу пару секунд, опустил взгляд на собственные колени и снова посмотрел на чернокожую женщину. Когда он заговорил, его голос звучал устало, почти умоляюще – император просил объяснить все по-простому.

– Послушай, Арчет, а это не могут быть просто пираты? Пусть даже изощренные пираты, со склонностью к маскировке, способные воспользоваться страхами наших менее искушенных граждан? Может, пираты, в чьей команде есть адепт колдовства. – Император щелкнул пальцами: его осенило. – Если на то пошло, они могли даже быть в сговоре с этой северной сукой, которую ты привезла с собой. Что если она шпионила для них на берегу, а с утеса подала сигнал?

– Они ничего не взяли, повелитель, – напомнила Арчет. – И я никогда не слышала о пиратском корабле, оснащенном достаточно хорошо, чтобы повредить оборонительные сооружения, воздвигнутые моими сородичами.

– Если это были двенды, – проговорил Ракан, возможно, пытаясь поддержать императора, – то они все равно ничего не взяли. Тогда зачем?

Джирал кивнул с мудрым видом.

– Очень хороший довод. Арчет? Этих тварей не интересует ни золото, ни серебро?

Она подавила вздох.

– Я не знаю, повелитель. Я знакома с этой мифологией лишь поверхностно. Однако очевиден факт, что налетчики, будь они двендами или людьми, прибыли не ради добычи.

– А ради чего? Уж точно не ради своей местной жрицы. Ее они бросили на произвол судьбы.

– Может, ради мести? – тихо предположил Шанта.

Последовало недолгое, беспокойное молчание, на протяжении которого морской инженер явно жалел, что открыл рот.

– Мести кому? – спросил Джирал с опасным спокойствием.

Арчет откашлялась. Кто-то должен был это сказать.

– Во время войны Элит сильно досталось от имперских войск. С членами ее семьи обошлись очень жестоко. Один погиб, а остальных переселили против воли.

– Ну, мы все пострадали во время войны, – заявил Джирал резким, оскорбленным тоном. – Нам всем пришлось участвовать в битвах. Это не оправдание для предательства и государственной измены.

Битвы и страдания Джирала, насколько припоминала Арчет, ограничились тем, что он ездил позади отца во время смотра и салютования. Военную подготовку получил, а настоящей войны не видел.

– Я не думаю, что Махмаль Шанта говорит о…

– Мне нет дела до того, как ты понимаешь его слова, Арчет. – Теперь Джирал выглядел не оскорбленным, а по-настоящему разгневанным. – Хватит ходить вокруг да около. Если есть малейшее подозрение, что эта женщина, Элит, могла поспособствовать нашим врагам, путем колдовства или иначе, я хочу, чтобы ее допросили.

Арчет похолодела.

– Не придется, мой повелитель, – быстро сказала она.

– Да ладно? – Джирал подался вперед всем телом и почти закричал. Даже во время стычки с Пашлой Менкараком он не принимал такой агрессивной позы. – До чего удивительно слышать, что ты наконец хоть в чем-то уверена. Может, объяснишь нам, откуда во всей этой мешанине мифологической абракадабры и состряпанных тобой гипотез взялась уверенность, мать твою?

Секунды сменяли друг друга, Арчет почти слышала, как они бегут. Воспоминание о допросах, на которых ей приходилось присутствовать в прошлом, причиняло обжигающую боль. Хотелось сглотнуть, но она запретила себе это делать.

– Мне удалось завоевать доверие этой женщины, – сказала Арчет искренне. – За те дни, что миновали после ее обнаружения, безумие Элит отступило. Она легко говорит со мной, не всегда разумно, но есть перемены к лучшему. Я не думаю, что, причинив ей хоть какую-то боль, мы сможем ускорить процесс – вероятнее всего, это отбросит ее назад, к бредням. Нужно больше времени, повелитель. Если вы дадите мне его, уверена, я извлеку из нее все полезные для нас сведения до последней крупицы.

Опять воцарилось молчание. Арчет больше не слышала тиканья невидимых часов. Джирал по-прежнему был настроен скептически, но при этом смягчился.

– Ракан? – спросил он.

Взгляд Арчет метнулся к лицу капитана Престола Вековечного. Впрочем, зря: его изящные черты ничего не выражали. Файлех Ракан ненадолго задумался, но об этом свидетельствовала лишь легкая отстраненность в обычно внимательных глазах.

– Женщина начала разговаривать, – наконец произнес он. – Госпожа кир-Арчет действительно завоевала ее доверие.

«Моя ты прелесть, Ракан!» Арчет расцеловала бы бесстрастную физиономию капитана. Завопила бы от восторга, размахивая руками над головой.

Но пришлось сдержаться и посмотреть на императора.

Джирал увидел ее взгляд. Устало махнул рукой.

– Ладно. Но я желаю получать регулярные доклады, Арчет. И чтобы по делу.

– Да, повелитель.

– Ракан, напомни, кого ты оставил старшим в Хангсете?

– Сержанта Адраша, ваше величество. Он хороший человек, ветеран северной кампании. Я перевел под его командование две трети подразделения. А еще с ним остатки морского гарнизона, которые не оправились после случившегося, но он быстро с этим разберется.

– Сколько всего у него людей?

– В целом, около полутора сотен. Достаточно, чтобы выставить кордон вокруг города и предотвратить распространение слухов о налете, пока мы не передумаем. Мы развесили уведомления о наказаниях за мятежные речи и собрания без разрешения, построили на главной площади виселицу и установили комендантский час от заката до восхода. Через пару недель жизнь в городе пойдет по-старому.

– Хорошо. По крайней мере, мы хоть чего-то достигли. – Мрачный взгляд на Арчет. – Я так понимаю, мы снова услышим про двенд?

– Я сейчас же займусь исследованиями, повелитель.

– Отлично. Будем надеяться. Кормчие же станут чуть сговорчивее обычного, да?

Арчет беспокоилась об этом с того момента, как покинула Хангсет. Она справилась с тревогой и изобразила уверенность, которой не чувствовала.

– Налет представляет собой серьезную угрозу государству, повелитель. Я думаю, с учетом таких параметров, Кормчие вернутся в военный режим. – «Да, Арчиди – но лишь те, кто не рехнулся окончательно». – Я жду достаточно быстрого прогресса.

– Быстрого прогресса? – Император вскинул бровь. – Что ж, за язык никто не тянул, Арчет. Как ты и говоришь, это покушение на целостность нашей империи, да еще в период, когда отношения с северными соседями, мягко говоря, шаткие. Мы не можем выглядеть слабыми. Я не позволю повторения того, что случилось в Хангсете.

Арчет подумала про ущерб, причиненный кириатским оборонительным сооружениям, и язвительно спросила себя, как Джирал планирует выполнить эту императорскую волю, если враг вернется.

– Да, мой повелитель, – монотонно проговорила она.

Если, к примеру, двенды доберутся по реке до Ихельтета, высадятся и пройдут по улицам города, как они сделали в Хангсете, похожие на призраков и с виду неуязвимые для любого человеческого оружия. Если они обратят в бегство или перебьют «всех этих гребаных людей», а потом обрушатся, как мстительные демоны, на дворцовые врата, и те не выстоят…

Что тогда случится с Джиралом Химраном, Императором Всех Земель?

От внезапных двойственных чувств она испытала странное ощущение – будто по венам и внутренностям заструилась свежая доза крина. Сбитая с толку и сражаясь с колкими новыми мыслями, Арчет заставила себя вспомнить о раздробленной грудной клетке ребенка, похороненной под рухнувшими, обугленными балками. Вспомнить, что ее собственная мать была из «этих гребаных людей».

Это помогло – но слабее, чем должно было.

Глава 17

Миляга привел для него двух солдат – загорелых, жилистых мужчин неопределенного возраста, которые стояли в комнате на верхнем этаже таверны, скрестив руки и испуская скрытую угрозу, как костер источает дым. Рингил решил, что это наемники из Болотного братства, работающие на Милакара – несомненно, с разрешения ложи. С виду они казались безоружными, но под просторными черными одеждами, как у грабителей, наверняка скрывался богатый ассортимент разных штуковин для ближнего боя. Когда вошел Рингил, оба бросили удивленные взгляды на Друга Воронов, но ничего не сказали. Да и потом они держали рты на замке, только наблюдали за происходящим в тусклом свете лампы, выражая достаточное уважение к Рингилу и Миляге, но не слишком усердствуя. Об оплате никто ничего не говорил. Что особенно любопытно, двенды тоже не упоминались.

– Ваша главная проблема, – предупредил Милакар, – пройти мимо беспризорников.

Это не стало сюрпризом, по крайней мере, для Рингила. Милакар обрисовал ситуацию еще в ту первую ночь в особняке. Миляга стоял рядом с ним на балконе, и его голос звучал удрученно, с легким намеком на зависть.

«В любом другом месте ты переживал бы только из-за Стражи, а их можно купить за минет в порту. После Либерализации все изменилось. Работорговцы устроили так, что Стража в Эттеркаль не суется – заплатили всем, вплоть до Канцелярии».

Рингил ухмыльнулся.

«Это ж сколько раз пришлось отсосать».

«Ну да, ну да… – с кислым видом ответил Милакар. – Насколько я слышал, с этим разбиралась Снарл, так что она, возможно, нашла свое призвание. Так или иначе, Стража устанавливает только номинальный караул у границы квартала, прежде всего, возле Тервиналы, потому что там ошиваются имперские торговцы и дипломаты – а нынче, несмотря на рост враждебности среди населения и строительство кораблей, мы должны относиться к ним как к ценным торговым партнерам. В это же самое время Финдрич и еще двое, которых я не знаю, передали улицы Эттеркаля бандам беспризорников; им всем платят за новости о любых необычных вещах и хорошенько лупят, если они что-то упустят из виду. Войдешь в Соленый Лабиринт с этим куском кириатской стали за спиной – первый же бездомный мальчишка, который тебя заметит, побежит прямиком к Финдричу, и вскоре тебя к нему доставит почетный караул».

«Я поговорю с Финдричем, если до этого дойдет».

«Ага – при условии, что он захочет с тобой именно поговорить. Насколько мне известно, Финдрич не стал разговорчивее, чем был когда-то. Скорее всего, он попросту прикажет своим отрубить тебе голову на хрен и передаст ее двенде». Тяжелый вздох. «Послушай, Гил, почему бы тебе не облегчить жизнь нам всем и не отложить на пару дней визит в Эттеркаль? Дай мне время. Я добуду тебе список».

«Ну ладно». Он старался говорить небрежным тоном. «Но я все равно туда пойду, Миляга. Ты ведь это знаешь, да? Так или иначе, рано или поздно, с твоей помощью или без нее».

Милакар закатил глаза.

«Да уж, понятно. Стоим на своем, умрем в Виселичном Проломе и все такое прочее. Послушай, Гил – положись на меня. Посмотрим, что я сумею сделать».

И вот что Милакар сумел: он раздобыл роскошный наряд и даже поддельные документы, по которым Рингил был ихельтетским торговцем пряностями, на зиму обосновавшимся в Тервинале и ищущим развлечений на время житья в Трелейне. Прикрытие хорошее. Благодаря материнской крови и нескольким годам, проведенным в сельской местности, Рингил был достаточно смуглым, чтобы сойти за южанина. А более-менее богатые ихельтетские купцы, разумеется, нанимали местных мордоворотов, чтобы те сопровождали их во время путешествий по городу, так что одолженные головорезы Милакара выглядели вполне правдоподобно.

– Твой дурацкий меч не помешает. Нынче почти каждый имперский гость в Тервинале шляется там и тут с каким-нибудь кириатским прибамбасом на поясе, а люди, как правило, не отличают подделку от подлинника. Их тут что грязи. В половине случаев южане продают их, чтобы покрыть карточные долги или расплатиться за жилье до весны. У тебя ведь есть какая-нибудь кириатская хреновина, Гирш?

Тот солдат, что поздоровее, кивнул.

– Отобрал у телохранителя одного парня, когда подрался с ним. Дерьмовый придворный меч, таким и луковицу не нашинковать. Вполовину легче клинка из обычной хорошей стали.

Миляга ухмыльнулся.

– Да уж, мода – сложная штука. Наш друг Гирш невысокого мнения об имперцах.

Рингил пожал плечами.

– Торговцы – они такие. Не надо судить по ним о всей Империи.

– Осторожнее, Эскиат. Не забывай, ты разговариваешь с торговцем.

– Да? Я думал, что разговариваю с основателем города.

Второй наемник обратился к Рингилу.

– Ты говоришь на тетаннском?

Рингил кивнул.

– Сносно. А ты?

– Немного. Цифры знаю.

Гирш с явным удивлением уставился на напарника.

– Эрил, ты умеешь считать по-тенаннски?

– Ага. Как бы я иначе опустошал кошельки этих придурков, играя с ними в карты?

– Сдается мне, тетаннский вам не понадобится, – высказал свое мнение Милакар. – Одежды и клинка должно хватить, разве только наткнетесь на имперцев, что в это время ночи и в этой части города маловероятно.

– Думаешь, Стража нас пропустит? Так поздно?

Эрил многозначительным жестом протянул открытую ладонь и потер пальцами.

– Если мы будем вести себя с ними правильно, несомненно. Они пойдут нам навстречу.

Рингил вспомнил стычку на Тележной и то, как с помощью кошелька удалось решить проблему, с которой не справились бы его боевые навыки. Он кивнул.

– В этом городе ничего не меняется, да?

Так оно, в общем-то, и было. Возле одной из самодельных баррикад на бульваре Черного паруса, где формально заканчивалась Тервинала и начинался Соленый Лабиринт, ошивался взвод из шести стражников в кольчужных рубашках со складов с излишками военного имущества и шлемах без забрала, зевая и изображая высшую степень дружелюбия, которой не хватало лишь протянутой за взяткой руки. Баррикаду соорудили из старой мебели, и ее польза сводилась к возможности прислониться к чему-то, чтобы поковырять в зубах. Свет уличных фонарей со стороны Тервиналы озарял вмятины на видавших виды шлемах и окрашивал лица солдат в нездоровый желтоватый цвет. У них, в основном, имелись короткие мечи, хотя один или двое стражников были вооружены пиками. И всем до смерти надоело дежурство. На взвод – ни одного щита. Рингил, привыкший машинально просчитывать ситуацию, подумал, что мог бы в ближнем бою расправиться со всем отрядом, отделавшись, в худшем случае, парой царапин.

Эрил подошел к сержанту и передал ему монеты так искусно, что Рингил едва не пропустил момент. Его внимание было сосредоточено на мраке по ту сторону баррикады, где бульвар Черного паруса не освещался фонарями, и в древних держателях для факелов остались обгорелые деревяшки, либо вообще ничего. Стражники установили возле своего поста пару жаровен, скорее, чтобы отогнать усиливающуюся осеннюю прохладу, чем для освещения, но падающий от них свет озарял небольшую часть мостовой. Дома поодаль тонули во мгле. За окнами второго и третьего этажа двигались смутные тени – по всей видимости, там располагался наблюдательный пост беспризорников, но тьма и расстояние придавали их движениям нечеловеческую ловкость, а силуэты делали сгорбленными, с острыми чертами и конечностями, торчащими под странным углом.

«Ну вот, Гил, твои двенды. Чтобы их увидеть, всего-то понадобилось напрячь воображение».

Но его улыбка почти сразу завяла. Он не мог избавиться от воспоминания о страхе Милакара. Не мог забыть историю о головах, отсеченных от тела, но живых.

Сержант что-то приказал двум солдатам. Эрил повернулся и позвал Рингила и Гирша взмахом руки. Сержант показал на другую сторону баррикады, где стражник с пикой стоял, готовый пропустить их в соседний квартал. Рингил напоказ пробормотал замысловатую благодарность на тетаннском, а затем, повернувшись к Эрилу, произнес первые строчки из ихельтетского детского стишка.

– Одиннадцать, шесть, двадцать восемь, – с каменным лицом ответил Эрил, и они пустились в путь по темной стороне бульвара.

Позади них один из стражников – вероятно, из лучших побуждений – усердно размешал тускло светящиеся угли в одной из жаровен своим мечом. Но это привело лишь к тому, что падающие от их ног длинные тени заплясали по кирпичной кладке впереди.

* * *

– Тебе детей приходилось убивать? – небрежно спросил Гирш, когда они шли под узким крытым мостом – уже третьим или четвертым, – откуда, прильнув к каменным карнизам незастекленной галереи и болтая руками, на них внимательно глядели беспризорники, прикидывая, как быть дальше.

Рингил вспомнил Восточные ворота и уклончиво ответил:

– Ну, я же был на войне.

– Ага, но я не про ящериный молодняк. Я про людей. Детишек, вроде тех, которые за нами наблюдают.

Рингил посмотрел на головореза с любопытством. Нет, Гирша не в чем винить. В Трелейне почти все были убеждены, что война – натуральная битва за судьбу человеческой расы, в которой кириаты немного подсобили с техникой против безжалостного зла и враждебно настроенных чужаков. Гирш, молчаливый и умелый городской воин, в этом смысле был немногим образованнее или осведомленнее обычного уличного воришки; скорее всего, он за всю свою жизнь ни разу не пересекал границу Лиги. Возможно, он даже не уезжал далеко от стен Трелейна. И, понятное дело, на сто миль не приблизился к Наралу, Эннишмину или любому другому из полудюжины местечек, где в конце войны вспыхнули приграничные споры. Потому что если бы он там бывал…

Нет смысла углубляться в эту тему. «Отпусти и забудь», – уговаривала его Арчет, когда они встретились в последний раз, и он пытался. Честно пытался.

Все еще пытался.

– Если до этого дойдет, проблем со мной не будет, – тихо проговорил он.

Гирш кивнул и замолчал.

Другие не были такими уступчивыми.

«Ты ведь и впрямь никогда не делал из этого проблему, верно? – шепнул на ухо голос, который мог принадлежать призраку Джелима Даснела. – Если уж приходилось…»

Рингил тряхнул головой. Попытался загнать воспоминания в дальний угол.

Из дверных проемов и окон, с самых низких крыш и расстояния в пару десятков вороватых шагов беспризорники от них не отставали.

Будто знали.

«Ох, ладно. Хватит с тебя этой ерунды».

Он сосредоточился на улице, вынудил себя зацепиться за окружающую действительность. Сегодня ночью им не придется убивать – ни взрослых, ни кого-то еще, – если они просто будут начеку. Эттеркаль, невзирая на жуткие Милакаровские сказки, не страшнее любого другого пришедшего в упадок городского квартала, по которому Рингилу доводилось ходить в темное время суток. Улицы были узкими и мало освещенными, в сравнении с бульварами Тервиналы или какого-нибудь района выше по течению реки, но мостовая большей частью неплохо сохранилась, и удавалось ориентироваться по огням в окнах и горстке витрин магазинчиков, которые в столь поздний час еще работали. В остальном их окружала тьма и ее обычные обитатели – неизменные вульгарные шлюхи с грудями наружу и задранными юбками, с такими потасканными и отупевшими лицами, что даже тяжелый макияж с обилием теней не маскировал следы разрушения; охраняющие шлюх сутенеры, витающие в дверных проемах и у входа в каждый переулок, словно призванные из тьмы злые духи; да какой-нибудь случайный хищник, похожий на сутенера, но не сутенер, появляющийся из благоприятной мглы, чтобы окинуть прохожих оценивающим взглядом, а потом с той же скоростью исчезающий, уразумев, что с Рингилом и его спутниками не стоит связываться. Попадались еще сломленные, воняющие мочой фигуры, безвольно прислонившиеся к стенам, слишком пьяные, обкуренные или опустившиеся, чтобы отправиться куда-то, и среди них, несомненно, был не один труп – Рингил заметил парочку явных, – для которого все заботы о торговле, жизни, крыше над головой или веществах, дарующих освобождение, уже не имели значения.

Они добрались до первого адреса в списке Миляги.

Для заведения, где можно было купить раба на любой вкус, местечко выглядело так себе. Длинный, обшарпанный фасад, три этажа с гниющими, плохо закрывающимися ставнями, за которыми царила тьма и лишь изредка проглядывал свет. Штукатурка на стенах покрылась пятнами и местами обсыпалась так, что проступила кирпичная кладка; крыша опустилась, как насупленный лоб. На первом этаже имелись две двери, каждая пряталась за решеткой с толстыми прутьями. Прямо перед Рингилом и наемниками открылся большой заезд для карет, перегороженный тяжелыми, двойными дверьми с железными заклепками, которые и тараном не пробить.

Когда убогие рыбацкие бухточки в устье Трела еще не расчистили до серьезной глубины, Эттеркаль был складским районом для наземных торговых караванов. Этот дом явно представлял собой заурядное наследие тех времен.

Постепенно морская торговля вытеснила караванную, и в Эттеркаль пришла разруха. Район пал жертвой бедности, а за остатки, рыча и щелкая челюстями, дрались банды. Рингил не был свидетелем того, как это происходило – процесс зашел уже очень далеко ко времени его рождения, труп Эттеркаля успел прогнить насквозь. Но он знал, каковы движущие силы таких изменений. В то время как ихельтетские муниципальные власти имели письменно закрепленное религиозное обязательство поддерживать любой город или поселение, где большую часть жителей составляют правоверные, в Трелейне власть имущие предпочитали следовать путем милостивого пренебрежения. Нет ни смысла, ни выгоды плыть против течения торговли, твердили они, а в Эттеркале течение быстро убывало. Деньги уплыли, обосновались в другом месте, и те, кто мог себе это позволить, последовали за ними.

Но остались кварталы больших и мрачных хранилищ, которые невозможно сдать в аренду. Некоторые переделали под убогие квартирки для рабочих с процветающих верфей, которых негде было селить – решение оказалось неудачным, – некоторые снесли, чтобы расправиться с бродячими бандами, нашедшими там пристанище. Некоторые сгорели по неизвестным причинам – впрочем, на причины всем было плевать. С началом войны дешевые склады ненадолго стали полезными – в них расквартировывали войска и хранили военное имущество, но район не получил от этого долгосрочной выгоды. Война закончилась, и солдаты отправились домой. Без приказа переселяться в Эттеркаль никто не собирался.

В итоге он достался рабам и работорговцам.

Гирш обнаружил лючок, вырезанный в двери въезда для карет, и начал колотить в него потертой дубинкой, которую жестом фокусника вытащил из-под своего воровского одеяния. Рингил стоял рядом, изображая аристократическое презрение к происходящему, на случай, если за ними наблюдали из окон наверху. Тарабанить пришлось целых пять минут, но в конце концов раздалось позвякивание – кто-то отодвигал засовы, и дверца открылась внутрь. На улицу вышел рассерженный привратник со шрамами на лице и коротким мечом наготове.

– Какого хрена вы тут делаете? – прорычал он.

Эрил взял инициативу на себя. Он повернулся к Рингилу и выдал длинную последовательность цифр на тетаннском. Рингил чуть наклонил голову и притворился, что размышляет, а потом ответил парой бессмысленных фраз.

Эрил снова повернулся к привратнику.

– Это мой господин, его зовут Ларанинтал из Шеншената, – сказал наемник. – Он пришел сюда по рекомендации, чтобы ознакомиться с вашим товаром.

Привратник ухмыльнулся и убрал меч.

– Да, но мой хозяин не занимается делами в такой час. Вам придется прийти позже.

Эрил с каменной физиономией ткнул его кулаком в живот.

– А мой хозяин, – многозначительным тоном сообщил он, когда слуга рухнул на мостовую и свернулся в клубок, ловя воздух ртом, – не любит, когда им помыкают, как обычным грузчиком. Особенно если это позволяет себе шавка из портовых трущоб, вроде тебя.

Привратник, задыхаясь, шарил по мостовой в поисках меча. Гирш небрежно пнул оружие, отбросив подальше. Эрил присел и схватил привратника одной рукой за воротник, а другой – за яйца.

– Мы знаем, – тоном светской беседы проговорил он, – что твой хозяин выставляет на продажу всякую экзотику. И что он согласен заниматься делами в экзотическое время, если предложить правильную цену. Вставай.

У привратника не было иного выбора, кроме как подчиниться. Эрил поставил его на ноги и толкнул к обитым железом деревянным воротам.

– Мой господин Ларанинтал интересуется вашим товаром, и он нетерпелив. Цена, которую он готов заплатить, велика. Так что ступай к своему хозяину и скажи, что он вот-вот упустит редкую возможность.

Привратник застонал, держась за пах.

– Какую еще возможность?

– Возможность избежать пожара, который уничтожит всю его контору у него на глазах, – с непроницаемым лицом ответил Гирш. – А теперь шуруй и доложи ему. Нет, дверь не трогай. Мы будем ждать внутри.

Привратник, без особого усердия попытавшийся закрыть дверцу у них перед носом, сдался, и они вошли в длинный, хорошо освещенный арочный проход, за которым располагался внутренний двор. В стене прохода была открыта дверь, и привратник вошел туда, хромая и что-то бормоча под нос. Они трое остались в мерцающем свете факелов, изучать окрестности с одинаковым профессиональным интересом.

– Думаешь, будут упорствовать? – спросил Рингил.

Эрил пожал плечами.

– Они зарабатывают на жизнь, как и остальные. Нет смысла устраивать кровопролитие, если можно заключить сделку.

Гирш пару раз хлопнул себя дубинкой по ладони.

– Пусть упорствуют, я не против. У двух моих кузенов после Либерализации родню продали за долги, так что…

Рингил прочистил горло.

– Давайте не будем увлекаться. Мне нужны сведения, а не проломленные черепа.

– У всех есть родственники, чьи семьи ушли с аукциона, – тихо проговорил Эрил. – Такие времена, Гирш. Ничего не поделаешь.

Потом они ждали в молчании.

Привратник вернулся в сопровождении приятеля покрупнее и еще уродливее, с заткнутой за пояс плетью из узловатых ремней и рукоятью длинного ножа за голенищем сапога. Но выглядел верзила так, словно в драке мог обойтись одними голыми руками.

– Мой господин готов вас принять, – угрюмо сообщил привратник.

* * *

Похоже, они вытащили Терипа Хейла из постели.

Работорговец сидел за столом темного дуба, одетый в шелковый халат и тапочки на босу ногу. Его седеющие волосы выглядели спутанными, будто он не причесался, оторвав голову от подушки. В свете лампы кожа казалась желтоватой. Рингил не был с ним знаком, но по краткому описанию Миляги узнал без труда. «Скользкий старый говнюк, глаза как у мертвой змеи». Да, он и впрямь был таким. Хейлу, мелкому контрабандисту, возившему товары в город и из него по тайным болотным тропам, Либерализация явно пошла на пользу. В силу накопленного опыта мелкомасштабной преступной деятельности он знал людские аппетиты от и до. На аукционах пускал в ход отточенную интуицию опытного покупателя, которая позволила обрести изначальное преимущество, а продуманная сеть связей с другими городами Лиги дала возможность оторваться от стаи. Милакар считал этого человека на свой лад опасным, но не лишенным благоразумия.

Хейл устремил на Рингила взгляд черных глаз, в котором не было и тени эмоций.

– Надеюсь, оно того стоило, – мягко проговорил он.

– Благодарю вас, почтенный господин, за…

Ради достоверности, Рингил начал на тетаннском, потом сдержанно кашлянул и переключился на наомский, пересыпая его гортанными звуками, привычными имперским жителям, которые выучили язык Трелейна, но не жили на территории Лиги. Он заметил, как привратник и верзила с плетью переглянулись с ухмылками, когда «господин Ларанинтал» заговорил.

– Почтенный господин, благодарю за то, что вы приняли меня в такое позднее время. – Он переступил с ноги на ногу, изображая робость телом и голосом, как иной раз делал во время игр с Милакаром. Когда юноша с шелковистой кожей, похищенный из Ихельтета, умолял своего тюремщика – напрасно, разумеется – не вовлекать его в разврат. – Я, э-э, не пришел бы так поздно по собственной воле, но, видите ли, мой отец не одобрил бы этот визит, узнай он про него. Я – Ларанинтал, старший сын Креналинама из Шеншената, коий обосновался – ну, как и я – в ихельтетской торговой миссии в Тервинале и недавно прибыл в ваш благодатный город, который, как я должен сказать…

– Да-да. – Хейл отмахнулся от этих слов, как от надоедливой мошкары. – Что именно ваш отец мог бы не одобрить в отношении этого визита?

Рингил выдержал тщательно просчитанную паузу, изображая сомнения.

– Его цель.

Хейл закатил глаза и сделал знак привратнику, который без единого слова выскользнул из комнаты. Работорговец сплел пальцы.

– Итак. Давайте обсудим его цель, верно?

– С радостью.

Новая пауза. Хейл с усилием сдержал вздох.

– Какова же она, цель? Чего вы желаете, Ларанинтал из Шеншената?

– Я желаю… – Рингил прочистил горло и окинул комнату взглядом. – …женщину для постельных утех. Чтобы она скрасила мое пребывание в Трелейне.

Хейл улыбнулся краем рта.

– Понятно. И ваш отец этого не одобрит?

– Мой отец – ретроград. Он не захочет, чтобы я тратил свое семя на женщин не из Племен.

– Да уж, с отцами иной раз бывает трудно, не так ли? – Хейл кивнул с мудрым видом. – Разумеется, за соответствующую цену я мог бы предоставить вам ихельтетскую девушку. Возможно, даже из вашего племени. Вы удивитесь, узнав, насколько просто…

Рингил вскинул руку.

– Меня не привлекают… южанки. Я жажду бледной кожи, светлее, чем моя. Я хочу…

Он обрисовал в воздухе то, о чем говорил. Терип Хейл усмехнулся.

– Разумеется. Этим здешние девушки и славятся, верно? К тому же я не в первый раз слышу такие речи от ваших соплеменников. Отличия – все равно что перец, как я обычно говорю. – За дверью послышался тихий звук. – Вот, кстати, экземпляр, отличный от других.

Привратник вернулся в компании девушки, которая несла безвкусно раскрашенный деревянный поднос с кубками и графином. Из одежды на ней были три лоскутка ткани размером с ладонь, соединенные парой веревочек, а двигалась она так, чтобы это подчеркнуть. Она была слишком юной для такого сильного макияжа, и обеспокоенно щурила глаза, будто пыталась вспомнить правильный способ выполнить сложное задание, но более-менее подходила под описание, которое они только что обсуждали. Пока девушка пересекала комнату, Рингил заставил себя взглянуть на изгибы ее тела так, как они того заслуживали. Хейл это заметил и улыбнулся.

– Итак. Она вам нравится?

– Да. Это, хм, подходящий вариант, но…

– О, еще какой подходящий, – мечтательно проговорил Хейл, наблюдая за девушкой, которая выставляла на стол кубки и графин. – К несчастью, наша детка Нилит не продается. Я к ней привязался. Но вообще-то, в ней нет ничего особенного – и у нее есть сестры.

Он взглянул на Рингила.

– В буквальном смысле сестры, их две. Продаются вместе. Остальных еще обучают. Это может занять некоторое время, особенно если девушка… строптивая.

Нилит рукой задела один из кубков, стоявших на столе. Он перевернулся, покатился к краю и с приглушенным звоном упал на пол. Хейл раздраженно поджал губы. Девушка поспешила поднять кубок, катившийся по полу, и их с Рингилом взгляды на миг встретились. Ее тревога уступила место безграничному ужасу. Она снова поставила кубок на стол, потупилась и что-то неразборчиво пробормотала Хейлу. Он пригрозил девушке пальцем, и она тотчас умолкла.

– Пошла вон, – рявкнул работорговец.

Девушка поспешила уйти, забыв про демонстративное покачивание бедрами. Хейл наполнил два кубка из графина и взмахом руки предложил Рингилу подойти.

– Прошу, угощайтесь. Выбирайте кубок. Это одно из лучших вин, какие могут предложить в Лиге. Тот, кому предстоит стать клиентом Терипа Хейла, прежде всего – почетный гость в этом доме. А как иначе в нашем деле доверять друг другу?

Рингил выбрал кубок и поднял его. Хейл ответил тем же и выпил первым, как полагается хозяину. Рингил последовал его примеру, сделал глоток и изобразил, что оценил угощение.

– Прекрасно, не так ли? – промурлыкал Хейл.

На самом деле, вино не впечатляло. Виноград темных сортов из Джит-Урнетиля, поздний сбор, разумеется – этот вкус ни с чем не перепутаешь; но, с точки зрения Рингила, чересчур сладкое и с назойливым послевкусием. Так или иначе, он не был ценителем вина из прибрежных виноградников, а в этом еще и почти отсутствовали средние ноты. Впрочем, оно, несомненно, стоило больших денег, а для людей вроде Хейла это значило очень многое.

– Ну что ж. – Работорговец допил вино и поставил кубок на стол. Его глаза блестели в предвкушении. – Поскольку ваши требования ясны, возможно, нам стоит спуститься в «конюшни» и поглядеть, не привлечет ли…

Рингил манерно кашлянул.

– Есть еще кое-что.

– О? – Хейл любезно приподнял бровь. – И что же это?

Рингил повертел в руке кубок, заглянул в него. Изобразил робость.

– Я уже упомянул о том, как мой отец относится к этому, к моим… предпочтениям. К моему, э-э, скажем так… поведению.

– Да. – Хейл с трудом скрывал усталость от разговора. – Мы это уже обсудили. Продолжайте.

– Есть еще одна вещь, в которой я должен убедиться, прежде чем куплю ваш товар – от этой женщины не должно быть проблем. Она должна быть бесплодна.

Внезапно что-то произошло.

Это было странно. Рингил почувствовал перемену в комнате, как обычно чувствовал приближение драки; легкое давление на поясницу, едва ощутимый зуд в районе лопаток. Похоже, он произнес что-то неправильное. В тишине, которая неожиданно последовала за произнесенными словами, он перевел взгляд с кубка на Терипа Хейла и увидел, что поведение работорговца необъяснимым образом изменилось.

Хейл опять взял свой опустевший кубок и уставился на него с таким лицом, будто впервые увидел и не понимал, откуда эта штуковина взялась в его комнате.

– Это очень… необычное требование, – негромко проговорил он. Поднял голову и посмотрел Рингилу в глаза. Блеск предвкушения померк. – Знаете, господин Ларанинтал, я сомневаюсь, что мы сможем удовлетворить все ваши пожелания.

Рингил моргнул. Неприятный поворот. Выдуманный ихельтетец Ларанинтал – богатый, но застенчивый, недавно в Трелейне, скрывающий свои желания и живущий в страхе рассердить отца – представлял собой клиента, перед которым Терип Хейн не мог устоять. Прежде всего, поскольку Ларанинтал был новичком в городе, он понятия не имел, как устроен здешний рынок, поэтому бледнокожую и фигуристую постельную рабыню ему можно было продать за любые деньги. Тот факт, что он смущался своих желаний, играл на руку работорговцу. Хейл должен был содрать с «ихельтетца» три шкуры. И это для начала – заключив сделку, работорговец открывал крышку целого сундука с сокровищами, в основе которого лежал изысканный шантаж. «Видите ли, господин мой, я тут услышал кое-какие слухи. Мы же не хотим, чтобы они дошли до вашего отца, верно? Но не переживайте – я уверен, длинные языки можно укоротить. Однако это не бесплатно, так заведено…»

И так далее. На протяжении всего срока пребывания в Трелейне из Ларанинтала можно было осторожно выжимать деньги, пока его кошель не опустеет.

От подобных вещей не отказываются.

«Да, но похоже, что старина Терип готов сделать именно это. А тебя, Гил, он вышвырнет, если ты не сообразишь побыстрее, как быть».

– Если это… – От изумления он забыл про акцент и, прикрыв оплошность кашлем, продолжил тоном уязвленной гордости. – Если это трюк, чтобы поднять цену, то я не…

– Цену мы еще не обсудили, – заметил Хейл прежним любезным тоном. Но притворный гнев Рингила, похоже, возымел действие. Работорговец немного расслабился. Он поставил кубок на стол и сложил пальцы домиком. – В любом случае, меня волнует другое. Я просто не понимаю, почему вас волнуют детородные способности какой-то девки. Это ведь ерундовая проблема. Если девка понесет, мы быстренько подыщем замену – задолго до того, как она сделается некрасивой. Тем временем ребенок, если выживет, по закону будет ваш. Можете его продать, вместе с матерью, если она перестанет доставлять вам удовольствие, или отдельно, если так выйдет дороже. Рынок в этом смысле очень гибок.

– Я, э-э, ничего не смыслю в том, как…

– О, в такой ситуации я о вас позабочусь, можете не сомневаться. С радостью окажу любую помощь, какая понадобится.

«Ну еще бы – за небольшую компенсацию».

По крайней мере, Хейл опять настроился на верный лад. Рингил снова кашлянул с застенчивым видом.

– Понимаете, по законам империи потомок рабыни не может…

– Да, не сомневаюсь. – Теперь в интонациях работорговца проскальзывало смутное нетерпение. – Но сейчас вы не в Империи, мой господин. Здесь действуют законы Лиги, и я вас уверяю, мне они известны до последней буквы – в том, что касается моего дела.

– Ну ладно, – с неохотой проговорил Ларанинтал. – Я думаю, это…

– Великолепно! – Хейл хлопнул в ладоши. – Что ж, я считаю, чем тратить ночь на разговоры, давайте спустимся и поглядим на товар во плоти. Только представьте себе, какие сны вам потом приснятся, а, господин мой?

Хейл распутно подмигнул Рингилу, и тот изо всех сил изобразил воодушевление.

– А, еще – прежде чем мы этим займемся, господин Ларанинтал, вы бы уточнили, о чем мечтаете. Наши закрома обильны, и если сузить круг поиска, мы сэкономим время. Может, вас привлекает определенный цвет волос? Рост? Я так понимаю, южанки отличаются хрупким телосложением.

Рингил вспомнил Шерин, призвал детские воспоминания о ней и слова Ишиль о ее происхождении. В кармане у него был простенький портрет, но прямо сейчас не стоило выкладывать такую карту. Козыри лучше приберечь на потом.

– Мне говорили, в этом городе есть представители расы, которая живет на болотах. Это правда?

– Да. – Хейл глядел на него настороженно. – Верно. А что?

Рингил откашлялся.

– Многие мои соотечественники говорили мне, что болотные женщины ведут себя в постели… ну… э-э… по-особенному. Ну, знаете. Самозабвенно предаются любви. В крайней степени. Как животные.

Это была беззастенчивая выдумка – болотницы ничем подобным в Ихельтете не славились; вообще большинство имперских жителей мало путешествовали и не знали о существовании такого народа. С точки зрения Империи, вся территория Трелейна была заселена отсталыми крестьянами, которые только и знали, что ковыряться в болоте. Лишь достаточно образованные понимали, в чем разница. Так или иначе, для его плана этого должно хватить. Почти такие же слухи о самозабвенной похотливости женщин любого погубленного или отправленного в изгнание племени ходили под Лентой постоянно. Рингил их слышал, сидя у походного костра с солдатами в каждой приграничной кампании, в которой участвовал после окончания войны с Чешуйчатым народом. Это было, в сущности, оправдание для изнасилований.

Иногда ему приходило в голову, что о самках ящеров рассказывали бы то же самое, не будь облик Чешуйчатых безоговорочно чужд человеческой расе.

«Ну, я бы такого не исключала, – однажды сказала ему Арчет, когда они сидели, прижимаясь друг к другу на береговом ветру в Джерджисе и смотрели на лагерь внизу. – Эти ребята будут трахать и грязь, если ее согреть до нужной температуры».

Она говорила о людях, которыми командовала.

– А-а, так вас интересуют болотницы? – Губы Терипа Хейла растянулись в медленной улыбке. – Хм, я про такое раньше не слышал. Но, разумеется, если вам это нужно… Джаниш.

Привратник шагнул вперед.

– Мой господин.

– Мы отправляемся с визитом к нашим веселым девицам с длинными ножками. Ступай вперед и позаботься, чтобы все приоделись. Ну, в фигуральном смысле.

Привратник свирепо ухмыльнулся.

– Слушаюсь, сэр.

Хейл проводил слугу мрачным взглядом, который плохо вязался с шутливым тоном. Он словно что-то обдумывал.

– Полнокровных болотниц у нас почти не бывает, – рассеянно проговорил работорговец. – Но если то, о чем вы сказали, правда, это надо исправить. У них, как правило, крепкие семейные узы, и в целом они народ упрямый, туповатый. Я знаю случаи, когда болотники предпочитали сдохнуть от голода, чем продать своих детей. Ну, как с такими вести дела?

Рингил спрятал лицо за кубком.

– Но, к счастью, примесь болотной крови – обычное дело для множества горожанок, – продолжил Хейл и позволил себе улыбнуться. – Если послушать их самих, конечно. Без этого не обошлись даже некоторые благороднейшие семейства Трелейна. Не переживайте, Ларанинтал из Шеншената, я почти уверен, что мы подыщем для вас девушку с подходящей кровью.

Потом они болтали о всякой ерунде, Рингил постепенно допивал вино, изображал застенчивого фата из Империи и маскировал истинные чувства. Он ощущал сдержанный оптимизм. Не стоило надеяться, что он найдет тут Шерин – даже если она побывала в «конюшне» Хейла, а не в другой, где торговали наложницами, это случилось месяц назад. Несмотря на слова работорговца о том, что обучать девушек с характером трудновато, Рингил не думал, что сложно сломить молодую женщину, которая наверняка и так считает себя никчемной из-за неспособности выносить ребенка, от которой отвернулась семья и, в конце концов, предал мужчина, который забрал ее у родных.

Но если она здесь побывала, должны остаться следы. Кто-то наверняка ее запомнил – другие девушки, слуги, надсмотрщики. И должны быть, разумеется, документы о продаже. Теперь это законная торговля, никто ничего не прячет. Часть дивного нового мира, за который они сражались. Если это нужное место, дверь открыта наполовину, а значит, Рингилу не составит труда разобраться с остальным, даже если придется уволочь Терипа Хейла в укромное местечко и вытянуть из него остаток сведений при помощи горячих углей и железа.

А если адрес неправильный – что ж, у него остается список Милакара. Он начнет все заново.

– Спускаемся? – спросил Хейл.

Рингил улыбнулся и кивнул, изображая нетерпение, как подобает фату.

* * *

Оказалось, веселых девиц с длинными ножками держали в другой части здания. Рингил последовал за Хейлом на первый этаж, потом пересек внутренний двор. Эрил и Гирш шли сзади, вместе с головорезом Хейла – тем, что с плетью. Все следили за всеми с суровым спокойствием. Пока они были внутри, ночной воздух сделался ясным и холодным; они прошли через внутренний двор в молчании, под резким светом звезд и длинной, холодной аркой Ленты. Рингил увидел, как его дыхание превращается в ледяные белые облачка.

Если холод и беспокоил одетого в шелковый халат и тапочки Хейла, он этого не выказывал. Работорговец провел их через еще одну боковую дверь в стене внутреннего двора, потом вниз по трем пролетам каменной лестницы, и в конце концов они оказались в полукруглом подвальном помещении с пятью занавешенными альковами вдоль изогнутой стены. Джаниш, привратник, уже был здесь, и ухмылка не сошла с его лица – похоже, он наслаждался своей работой. Свет Ленты лился через зарешеченные оконца под крышей, но, в основном, комнату озаряли два фонаря, стоящих посередине. На полу лежали маджакские ковры, изогнутую стену украшали развратные фрески – впрочем, по сравнению со спальней Милакара довольно-таки скромные, – а со сводчатого потолка свисала огромная кованая люстра.

Терип Хейл повернулся к Рингилу и его спутникам.

– Позвольте представить, – с мрачной торжественностью объявил он, – наших веселых девиц с длинными… ножиками.

Шторы, прикрывающие альковы, разъехались в стороны. За ними стояли вооруженные головорезы и насмешливо ухмылялись. При них были короткие мечи и топоры, палицы и дубинки. По меньшей мере, два амбала в каждом алькове. Рингил увидел арбалет, взведенный и нацеленный в его сторону.

Привратник поймал его взгляд и подмигнул.

– А теперь, – сказал Хейл, – может, Ларанинтал из Шеншената расскажет мне, кто он такой на самом деле?

Глава 18

Эгар выехал за пару часов до рассвета.

На самом деле ему не нужно было отправляться в путь заранее, так как скаранаки обычно хоронили мертвецов вблизи от места стоянки на момент церемонии, а их перемещения по степи приблизительно соответствовали временам года. По этой причине в очередную годовщину смерти отца могила Эркана оказывалась неподалеку. Эгар мог отследить ее по переменам в небесах и немногочисленным вехам на продуваемой ветрами степи; он чувствовал, как она перемещается где-то за горизонтом, согласно сезону, медленно приближается одновременно с убыванием тепла и наступлением зимы, надвигается на него, как и ежегодный праздник.

И зачем он выехал так рано?

Просто Сула пыталась обходиться с ним по-хозяйски, пользуясь своей молодостью и беззаботным кочевническим отношением к жизни; она вела себя прямолинейно, не заботилась о его чувствах, лезла ему в душу и думала, что любые проблемы можно решить, если отсосать как следует.

«Вряд ли малышку можно в чем-то винить. Ты же не дал ей повода думать, что все иначе, верно?»

В общем, он наврал ей, пока одевался.

– Последнюю лигу пройду пешком. В знак уважения.

– Но это же глупо!

Он с некоторым усилием сдержал гнев.

– Это традиция, Сула.

– Ага. – Гортанное фырканье. – Не припомню, чтобы такую традицию соблюдали после того, как мой дед испустил дух.

– Ну, это было не так давно, верно?

Она в растерянности уставилась на него.

– В каком смысле?

«В том смысле, что я помню твоего деда молодым. И что по возрасту легко гожусь тебе в отцы. В том смысле, что тебе шестнадцать, мать твою, и ты сидишь в моей юрте как у себя дома – и, главное, в том смысле, что в мои годы стоило бы взять себя в руки и все это прекратить».

– Да так, – пробормотал он. – Ни в каком. Но традиции, э-э, это очень важно, Сула. Они наделяют клан силой.

– Ты считаешь, что я для тебя слишком молодая… – принялась ныть Сула. – Ты меня вышвырнешь, в точности как ту воронакскую сучку.

– Не вышвырну.

– Вышвырнешь!

И она разрыдалась.

Конечно, пришлось к ней подойти и обнять. Потереться о шею, прошептать на ухо какую-то ерунду, словно она была кобылой, которую пока не удалось объездить, ухватить одной рукой за подбородок, а другой вытереть слезы. Пришлось отложить на потом нарастающую холодную печаль в груди и изобразить улыбку, когда Сула перестала плакать, пощекотать ее и потискать через красную войлочную рубаху, которую девушка позаимствовала из его сундука с одеждой. Этой рубахой, словно полыхающим знаменем, она всем и каждому в лагере объявляла, чем именно занимается в юрте вождя.

Надо с ней об этом поговорить.

Когда-нибудь.

– Послушай, – сказал он наконец. – Снаружи охренеть как холодно, да? Сидя в седле, не согреешься. Вот в чем суть. Если я пойду пешком, мне будет тепло. Велика вероятность, что отсюда и взялась традиция, понятно?

Сула с сомнением кивнула, шмыгнула носом и кулаком вытерла глаз. От избытка чувств он сильно прижал язык к зубам, не переставая натужно улыбаться. Почему, почему она в такие моменты выглядела сущим ребенком…

«Вот как у них это получается? Почему они все начинают как распутные искусительницы с огнем в глазах, а в итоге рыдают, уткнувшись мне в грудь, будто девчонки?

Разве недостаточно, что я несу на своем горбу весь клан, драть его? Клянусь гнилыми яйцами Уранна, разве недостаточно, что я сюда вернулся?! Что бросил Ихельтет и все, что было в нем дорого, и вернулся домой к своим гребаным соплеменникам? Разве недостаточно, что я тут, скорее всего, на хрен сдохну, как отец, и больше никогда не увижу лицо Имраны?»

Ответа не было.

«Скулишь как девчонка, вождь. Даже хуже – эта малышка в твоей рубахе, по крайней мере, плачет о будущем, о том, что могла бы изменить. Она не ноет, барахтаясь в собственной тоске по прошлому, с которым ничегошеньки, мать твою за ногу, не поделаешь.

А ну, быстро взял себя в руки».

Он опять аккуратно ухватил ее за подбородок.

– Послушай, Сула. Я вернусь после утренней зари, так быстро, как смогу. Жди меня, и учти – я захочу согреться. – Опять прибегнув к шутовству, он вскинул брови и ухватил ее за зад, за грудь. – Смекаешь, о чем я?

Он добился от нее сдавленного смешка, а потом – долгого, влажного поцелуя. И довольно скоро вышел из юрты. В красноватом вечернем свете его ждал конь, оседланный и снаряженный Марнаком – щит, копье и топорик прикреплены к седлу, сверток с одеялами, вязанка дров и провизия крепко привязаны. Пожилой кочевник стоял на почтительном расстоянии от юрты вождя, рядом с собственным конем, и о чем-то с мрачным видом разговаривал с лагерными дозорными. Заметив, как Эгар выходит из юрты, Марнак тотчас же бросил собеседников и быстрым шагом направился к нему. Окинул вождя внимательным взглядом, но спросил одно:

– Все в порядке?

– Бывало и получше. Все еще хочешь прокатиться со мной?

– Когда ты в таком настроении? – Марнак пожал плечами. – Еще как хочу, ведь будет очень весело.

На самом деле, чем дальше от лагеря они уезжали по степи, тем лучше становилось настроение Эгара. Косые лучи низкого зимнего солнца окрасили заросли травы в обманчиво теплый золотисто-рыжий цвет, и сложилось впечатление, что этот вечер мог длиться вечно. Небо было чистым, голубым и пустым, Лента круто изгибалась, рассекая его и переливаясь красноватыми оттенками, в унисон закату. С севера дул пронизывающий ветер, но жир на лицах уберегал от его укусов. Кони шли ровно и легко, лишь время от времени слышалось постукивание и позвякивание металлических частей сбруи и железных талисманов, вплетенных в гривы, которыми они иногда трясли. Один или два раза Эгара и Марнака приветствовали пастухи, парами возвращающиеся в лагерь на ужин.

Он будто вырвался на свободу.

– Ты по югу не скучаешь? – в конце концов спросил он Марнака, когда тишина между ними перестала быть напряженной и подтолкнула к беззаботной дорожной беседе. – Не думал вернуться?

– Нет.

Эгар взглянул на друга, удивленный столь резким ответом.

– Что, прям никогда-никогда? И даже по шлюхам не скучаешь?

– У меня теперь есть жена. – Марнак ухмыльнулся в бороду. – А шлюхи и в Ишлин-ичане есть, знаешь ли.

– Ну да, знаю.

– Там теперь даже ихельтетские девушки бывают, если кому-то нужно.

Эгар хмыкнул. Об этом он тоже знал.

Марнак привстал в седле и взмахом руки обвел степь.

– Погляди, с чего отсюда уезжать? Бесконечные пастбища, полным-полно родников, тихие реки, за которые не надо драться с ишлинаками, места хватает всем. Налетов почти не бывает, потому что молодежь теперь уезжает на юг. Долгобегов так далеко на юге и западе почти не видать, волки и степные кошки тоже почти нас не трогают. Стада такие громадные, что мы не знаем, куда девать мясо. Вокруг все свои, из нашего клана. Разве в Ихельтете есть что-то лучше?

«Хм, с чего бы начать?»

Вид на гавань, где солнечный свет отражается от волнистой синевы, протянувшейся до самого горизонта. Высокие белые башни на мысе; с десяток крупных крылатых рептилий поднимаются ленивой спиралью, оседлав восходящий поток воздуха. Вопли чаек на пристани, стук деревянных молотков, которыми рыбаки чинят лодки.

Внутренние дворики, залитые палящим солнцем и густо заросшие вьюнком с алыми цветами, чье название ты так и не научился выговаривать. Витиеватые решетки на окнах и дверях, узкие улицы с белыми стенами, задуманные так хитро, что обманывают безжалостные атаки солнца. Искусно сооруженные места для уединенных встреч и теплые каменные скамьи посреди озер густой тени, мелодичное журчание падающей воды где-то за ширмой.

На рыночных прилавках – горы разноцветных фруктов, которые можно унюхать за дюжину шагов. Философы и стихоплеты что-то декламируют подле своих палаток в тех уголках площадей, где места подешевле, а из чайных доносится шумное и торопливое обсуждение всего под солнцем: стоит ли торговать с западными землями, существуют ли злые духи, что решили с городским налогом на лошадей.

Книги – теплая тяжесть в кожаной обложке в твоих руках, и запах, который можно ощутить, если поднести эту тяжесть к лицу. То, как однажды у тебя екнуло сердце, когда толстый том упал и раскрылся на какой-то часто перечитываемой странице, аккуратно разделился на две массивные половины вдоль корешка – и ты в отчаянии подумал, что испортил его.

Строчки, строчки, бесконечные строчки черных закорючек, и палец Имраны с длинным ногтем движется по тексту, помогая тебе его читать.

Полупрозрачные шторы колышутся и раздуваются, когда морской бриз проникает в комнату с балкона и потихоньку уносит прочь дневную жару, остужая пот на вашей коже.

Убывает дневная суета, крики уличных торговцев делаются скорбными по мере того, как сгущаются сумерки и по всему городу россыпью зажигается свет в окнах.

Над тускнеющим горизонтом разносится тоскливый призыв к вечерней молитве, но ты не замечаешь его в объятиях тонких, смуглых, пахнущих апельсиновым цветом рук.

Огни рыбацких лодок удаляются от берега на волнах вечернего прилива».

– Ну да, ты прав… – проговорил Эгар.

Марнак сосредоточился на расстилающейся впереди степи и какое-то время молчал. Может, он чувствовал отголоски того, что творилось в душе вождя.

– На юге мне платили за то, чтобы я убивал других людей, – наконец проговорил пожилой маджак ровным голосом. – Когда ты молод, это славно. Набираешься опыта, прославляешь себя и предков в Небесном Доме. Небожители обращают на тебя внимание.

– И бабы тоже.

Марнак коротко рассмеялся.

– И бабы. Но приходит время, когда ты понимаешь, что не молод, и перестаешь получать от этого удовольствие. По правде говоря, я вернулся бы домой намного раньше, если бы не заявился Чешуйчатый народ.

– «Судный час человечества» и все такое?

Это прозвучало не так язвительно, как Эгар рассчитывал. Несмотря ни на что, в словах по-прежнему ощущалось слабое эхо призыва к действию, провозглашенного Акалом Великим. Марнак кивнул – так незаметно, что, вероятно, это не было осознанное движение, он просто покачнулся в седле.

– Да, на некоторое время.

– Угу, пока ты не увидел собственных соплеменников по другую сторону поля битвы.

Марнак пожал плечами.

– Это меня не особенно беспокоило. Когда берешь имперскую монету, шансы велики, что рано или поздно будешь воевать с Лигой. А если выходишь против Лиги, шансы велики, что рано или поздно столкнешься с маджаками. Так все устроено. Это не сильно отличается от стычек с ишлинаками, какие у нас здесь раньше случались. Я когда-то сам сражался за Лигу разок-другой, до того, как Империя стала нанимать нас всерьез. И да, с самого начала было ясно, что, если удастся победить ящеров, мы продолжим драться друг с другом.

– Почему бы не остаться и не заработать еще немного деньжат?

– По-твоему, я об этом не думал? К тому времени я уже был на командной должности. Но, как и было сказано, все это славно, когда ты молод. А я… ну, какой из меня был юноша на тот момент? – Марнак растерянно помотал головой. Он обычно не задумывался о таких вещах. – Знаешь, с возрастом все чаще воспринимаешь битву, в которой тебя не убили, как удачу. Начинаешь спрашивать себя, почему ты дожил до вечера, почему стоишь посреди поля на своих двоих, когда вокруг все залито чужой кровью. Почему Небожители тебя пощадили, и какую цель Небесный Дом для тебя приготовил. И все такое. Когда пришел Чешуйчатый народ, я решил, что понял эту цель. Вроде как осознал, для чего живу, и что должен погибнуть, сражаясь с ними. Это меня не побеспокоило – главное, чтобы смерть была славная.

– Но ты не умер.

– Нет. – Эгару показалось, что он слышит в голосе товарища нечто, похожее на разочарование. – Не умер. Даже в Виселичном Проломе, а ведь, Уранн свидетель, там нас всех едва не прикончили. Да уж, это было бы достойное место для славной гибели, если бы мне выпал такой жребий.

Теперь пришел черед Эгара рассмеяться. Только смех вышел мрачный, совсем невеселый.

Губы Марнака изогнулись, вторя этому смеху молчаливым эхо.

– Вместо этого мы все стали героями. Ты, я и даже твой друг-педик.

– Послушай, мы с ним не…

– А потом раз – и опять начали драться с людьми. В этом ничего такого нет, я же говорил, но… – Он вновь беспомощно взмахнул рукой. – Я постарел. Почувствовал себя так, словно вернулся на ободе огромного колеса в то самое место, откуда начал свой путь. В телегах вербовщиков в Ихельтет приехало столько молодых маджаков, они так рвались заполнить пустоты в строю, ни хрена не понимая, что происходит…

– Помню. – От одного взгляда на их сияющие воодушевлением лица чесались кулаки. Тот факт, что десять лет назад он сам выглядел почти так же, все усложнял. – Странные были времена, да?

– Знаешь, на что это похоже? – Марнак стащил шапку и яростно почесал голову рукой, наполовину сжатой в кулак. – Помнишь машины, что двигались по кругу, которые кириаты установили в чайных садах Инвала? Те, с деревянными лошадьми?

– Ага. Я на них пару раз катался.

– Тогда ты помнишь, что случается, когда эта штука останавливается. Все замирает, и ты сидишь, привыкаешь, что мир вокруг тебя больше не кружится, а вокруг новые лица, в основном, детские, и все хотят скорее оседлать деревянных лошадей. Ты сперва не понимаешь, хочется ли тебе уступить место, а потом доходит. – Он опять нахлобучил шапку и бросил на Эгара косой взгляд. – До тебя доходит, что ты совершенно не хочешь это повторить. На самом деле, ты ни хрена не уверен, что тебе и первый раз-то понравился.

На этот раз рассмеялись оба, и громко. Поначалу смех был натужный, но потом они расслабились и расхохотались по-настоящему. Тихие звуки человеческого веселья быстро затерялись на просторах степи, под бескрайним небом; канули в тишину и ветер, как моча в землю.

– Знаешь, – проговорил Марнак, которому будто не хотелось сдаваться под натиском молчания. – Я как-то сломал одну из этих лошадей. Не рассказывал? Башку ей оторвал, потому что был обкуренный. С меня требовали денег на починку этой хреновины, примерно половину недельного жалования. Вызвали городскую стражу, когда я не признал вину. Так я рассказывал или нет?

Вообще-то, рассказывал, но Эгар любезно покачал головой, и Марнак начал повествование. Было так здорово опять услышать историю, полную шальных проделок, карабканья по стенам, прыжков по крышам, вторжений в гарем и погонь, внезапных перемен и поворотов, да еще с парочкой новых деталей, которые маджак добавил в «варево», чтобы вкус был поострей. Драконья Погибель будто сидел у огня и слушал, как опытный рассказчик повествует про Такавача и добродетель русалки, или еще какую-нибудь, столь же любимую всеми легенду.

Когда история завершилась – Марнак благополучно перебрался через реку и вернулся в казармы до рассвета, – их смех опять растаял посреди степи, вождь кивнул и принялся рассказывать другую ихельтетскую байку, из собственных запасов. Она была про то, как знаменитый имперский рыцарь однажды вернулся домой и обнаружил Эгара в постели со своими женами – четырьмя сразу.

– И знаешь, это его взбесило больше, чем все прочее. Он стоял, размахивал дурацким придворным мечом и орал на меня. Дескать, да, Откровение позволяет иметь до шести жен, но категорически запрещает ложиться в постель более чем с одной зараз. – Эгар бросил поводья и развел руками. – И откуда я мог об этом узнать, спрашивается?

Опять смех.

И еще одна байка.

В конце концов, подъехав к могиле Эркана, они притихли и переглянулись. На некоторое время обоим удалось забыть, чем они занимаются, но теперь все закончилось. Эгар спешился.

– Спасибо, что составил мне компанию.

– Ага. – Марнак огляделся по сторонам. Невысокий холм, единственное согбенное дерево с узловатыми безлистными ветками, в которых запутался шар заходящего солнца. Место было мрачное, не для живых.

– Со мной все будет хорошо, – тихонько проговорил Эгар. – Он был хорошим человеком при жизни, с чего ему вредить мне теперь?

Марнак поморщился. Маджаки не верили, что из хороших людей получаются хорошие призраки. Дух усопшего следовало ублажать, независимо от того, кем он был при жизни, ритуалы нужно соблюдать. Так говорил шаман. Никто толком не объяснял, почему, но подразумевалось, что за ошибку платить придется не только вождю, но и клану.

– Ладно, езжай. Если не пожалеешь кобылу, вернешься вскоре после наступления ночи. – Эгар проследил за тем, как его приятель разворачивает лошадь. – Ах да, если Сула спросит, скажи, что оставил меня в половине лиги до могилы, потому что я хотел пройтись пешком. Понял?

Марнак бросил на него взгляд через плечо и ухмыльнулся.

– Понял.

Он щелкнул языком, ударил кобылу пяткам и пустил рысью, которая все ускорялась, пока не перешла в галоп. Эгар смотрел, как он исчезает в той стороне, откуда они приехали, превращаясь в точку, медленно тающую в сумерках. Потом он вздохнул и повернулся к могиле отца.

Смотреть там особенно было не на что. Почва в степи в это время года твердая, поэтому могила получилась неглубокой, и сверху ее завалили камнями, которые собирали целый день. У ног погребенного воздвигли традиционную пирамиду, украшенную нарисованными символами в цветах скаранаков и железными талисманами, привязанными к камням ремешками из буйволовой кожи. Они рассыпали вокруг лепестки тундровой розы и крокуса и посадили у головы Эркана карликовый дуб, чтобы тот позже дарил усопшему тень в летнюю жару.

За минувшее время клановые цвета поблекли, а ветви выросшего дерева теперь простирались над головой Эгара, словно руки скелета. Железные талисманы остались, хотя – Эгар с подозрением прищурился – один или два кто-то украл за последний год.

– Гребаные воронакские воришки, – пробормотал он.

«Ага, но так далеко на Юго-Запад забираются еще и скаранакские изгои или какие-нибудь помешанные исследователи с Юга». Он видел скаранакские погребальные амулеты в имперских музеях, однако не смог никому объяснить, почему это вызвало у него ярость. В Ихельтете – по крайней мере, в самом городе – неплохо относились к другим верованиям, но свысока, предполагая, что Откровение превосходит их все, и это его бесило. На самом деле, имперцам было все равно, что они задевают чьи-то чувства.

«Давай-ка не будем отвлекаться, а?»

Он пустил коня попастись на некотором отдалении, откупорил флягу с рисовым вином, которую привез с собой, и немного постоял, держа ее в опущенных руках и глядя на могилу.

– Привет, папа, – сказал он вслух. – В этот раз привез тебе кое-что особенное.

Ветер тихонько завывал. Другого ответа вождь не дождался.

– Хорошая штука. На Юге все время пил. Его продавали в таверне в гавани, недалеко от дома Имраны. Тебе бы там понравилось, папа. Шумно, полным-полно крутых парней из доков. Из главной двери море видать. – Он помедлил, глядя на пирамиду камней. – Я бы так хотел показать тебе море, папа.

Он несколько раз с усилием моргнул. Прокашлялся.

– Поверить не могу, что теперь это вино продают в Ишлин-ичане. Везти-то далеко. Торговец содрал с меня все десять шкур, но, мать твою, я вождь или кто?

«Расслабься, Эг. Не надо так. Тебе тут всю ночь сидеть, а солнце еще не зашло».

Он поднял флягу и наклонил, стал лить вино медленно и ровно, описывая небольшие круги. Жидкость покрывала камни темными пятнами, струйками и каплями утекала во тьму между ними. Когда фляга опустела, он ее перевернул и вытряхнул последние капли, а затем аккуратно положил у подножия пирамидки. Чуть задержал пальцы и замер, согнувшись, чуть отвернув лицо и прислушиваясь к ветру. А потом резко выпрямился. На мгновение его лицо исказила гримаса – то ли от болезненных ощущений из-за неудобного положения, то ли из-за чего-то еще, Эгар сам не знал. Он опять откашлялся.

– Ну… теперь, видимо, надо развести костер для бдения.

Он расседлал коня, снял оружие, одеяла и провизию с отточенной, солдатской аккуратностью. Развернул вязанку и сложил костер на выжженном лысом пятачке, где уже разжигал его в минувшие годы. Солнце выпуталось из ветвей дерева и повисло над горизонтом. Эгар поежился и бросил на него косой взгляд, не переставая работать. Прошелся по окрестностям, собрал несколько сломанных бурей веток, которые заметил в траве чуть раньше, принес их к костру и разломал на подходящие куски, которые сложил рядышком. Вязанки, которую он привез с собой, должно было хватить до утра, но запас лишним не будет. Что всего важнее, работа помогла ему избавиться от пробирающего до костей озноба.

Он присел у незажженного костра. Как и большинство маджаков, Эгар носил сухую траву и огниво в мешочке под рубахой, и вот теперь он их достал, принялся осыпать искрами жесткую траву, пока та не зажглась, затем аккуратно поместил ее в центр кучки дров. Наклонился почти до земли и заглянул внутрь. Дым и язычки пламени лизали дерево изнутри, стремясь вверх. Деревяшки поменьше занялись, начали обугливаться и вспыхивать. Полился веселый желтый свет. Его теплом омыло глаза и лицо Эгара, и ощущение немного напоминало слезы. Он быстро выпрямился, снова погрузившись в сгущающиеся сумерки и прохладный воздух. Спрятал мешочек с огнивом, отряхнул ладони. Бросил еще один взгляд на кривое дерево-ориентир и заходящее солнце.

– Что ж, папа, я…

Там кто-то стоял.

Как удар молота в грудь, ледяная хватка страха заставила его схватиться за рукоять ножа на бедре.

Это был не его отец.

По крайней мере, не в том облике, который Эгар мог бы узнать. Он увидел кожаный плащ до земли, тусклого серо-коричневого цвета и в заплатках, вроде тех, какие предпочитали носить морские капитаны из Лиги, и шляпу с мягкими полями, надвинутую на лицо, хоть солнце светило незнакомцу в спину и, в любом случае, почти село. Эркан любил яркие краски и шум, он был маджаком до мозга костей и никогда не носил одежду, которая хотя бы отдаленно напоминала эту.

«Нет. Он бы и после смерти такое не напялил».

Эгар почувствовал, как дрогнул уголок рта. Шутка оттолкнула испуг, чье место заняла расчетливость прозорливого бойца. Незнакомец в плаще, похоже, один. Ни видимых спутников, ни оружия, ни коня поблизости. Эгар покосился на собственного скакуна, который по-прежнему мирно жевал траву и будто не замечал вновь прибывшего, а потом – на аккуратную кучку оружия на земле. Копье и топор, и то, и другое вне досягаемости. Непостижимо, с какой легкостью он позволил загнать себя в ловушку.

Эгар легко сжал рукоять ножа.

– Я не причиню тебе вреда, Драконья Погибель.

Голос донесся словно с куда большего расстояния, принесенный ветром. Эгар изумленно моргнул.

– Мы знакомы?

– В каком-то смысле. Я могу приблизиться?

– Ты вооружен?

– Нет. Я не нуждаюсь в такой ерунде.

Эгар поджал губы.

– Ты шаман?

Фигура в плаще внезапно оказалась в паре футов перед ним. Это случилось так быстро! Эгар даже не успел заметить, как незнакомец пошевелился. Чужая рука схватила его запястье и сжала с такой силой, что Драконья Погибель не смог бы вытащить нож, даже если бы от этого зависела его жизнь. Надвинулось лицо под шляпой, худое и с суровым взглядом. Пахнуло горелой дрянью, как иной раз пахло из мастерских к югу от Ан-Монала, где кириаты что-то стряпали.

– Времени совсем мало, – предостерег голос, по-прежнему звуча издалека. – Твои братья идут сюда, чтобы убить тебя.

И незнакомец сгинул.

Когда сила, сжимающая руку Эгара, внезапно исчезла, он дернулся и чуть не упал. Запоздало выхватил нож, развернулся. Фигуры в плаще нигде не было видно. Она пропала, растворилась в холодном воздухе и высокой траве, как воспоминание о голосе, что прилетел с ветром, как химическая примесь в сладком запахе древесного дыма от костра. Как тускнеющий след от пальцев на запястье.

Эгар опять развернулся, окидывая взглядом окрестности, сдерживая дыхание и не выпуская нож из руки.

Тишина, и густеющие над степью серые сумерки.

Лента в небе выглядела окровавленным обручем. Пирамида у могилы отца, пустая фляга рядом. Чернеющий силуэт дерева.

– Мои братья в Ишлин-ичане, – сообщил он тишине. – Хлещут выпивку.

Он кивком указал на Запад – примерно в той стороне находился Ишлин-ичан. Бросил взгляд на заходящее солнце.

И увидел, как приближаются всадники.

Глава 19

Рингил, особо ни на что не рассчитывая, попытался изобразить разгневанного аристократа-имперца.

– Что все это значит? Вы намереваетесь ограбить меня, как обычные преступники? Мой отец вас…

Терип Хейл покачал головой.

– Хватит, дружище. Твой акцент не более реален, чем прочий маскарад, так что покончи с ним, будь любезен. Тебе и так будет больно. А теперь повторяю вопрос: ты кто такой? И зачем сюда явился, расспрашивая про бесплодных болотниц?

«А-а…»

– Ну ладно, – сказал Рингил, предполагая, что у него осталось полминуты, прежде чем Хейл поступит очевидным образом и прикажет их всех разоружить.

«Ага, дальнейшее зависит от того, в какие места здесь отправляют непокорных рабынь для перевоспитания. Там Хейл будет повторять свой вопрос, пока не добьется ответа, после чего, если повезет, наши обожженные и изуродованные тела избавят от мук дальнейшего существования, быстренько перерезав глотки.

Отличная работа, Гил».

Он оценил шансы. В тот момент, когда ловушка захлопнулась, Эрил и Гирш застыли, раскинув руки, чтобы чей-то палец не дрогнул на спусковом крючке арбалета, и лица их выглядели масками напряженной сосредоточенности. Они будто переходили вброд ледяную реку или замерли на полушаге, играя в «море волнуется раз». Они наверняка поняли, что к чему. Теперь оба ждали, как поступит Рингил.

На них нацелили три арбалета, насколько он мог видеть. В остальном оружие врагов представляло собой клинки для ближнего боя.

– Что «ладно»? – проскрежетал Хейл.

– Ладно, ты победил. Я не Ларанинтал из Шеншената, и я не из Империи. Меня зовут Рингил Эскиат.

Хейл моргнул.

– Тот самый Рингил Эскиат? Чушь какая-то.

Но Рингил увидел, что головорезы в нишах изумленно вздрогнули. Их небрежная готовность вступить в драку сменилась любопытными взглядами. Кто-то обменялся парой неразборчивых фраз. Осада Трелейна случилась восемь лет назад, триумф при Виселичном Проломе – за год до нее. С окончания войны прошло больше пяти лет. Однако байки о ней не спешили уходить в историю: пусть детали подзабылись, люди продолжали их рассказывать.

– Эскиат погиб в Эннишмине, – насмешливо крикнул кто-то. – Сражаясь с имперцами.

Рингил изобразил спокойствие, которого не чувствовал.

– Слышал такое пару раз, – беззаботно ответил он. – И это почти правда. Шрамы еще заметны. Но чтобы со мной расправиться, нужно что-то посерьезнее трех ихельтетских наемных убийц.

Один из головорезов издал негромкий одобрительный возглас. Напарник сурово ткнул его локтем в бок. Рингил усилил натиск. Он поднял большой палец – убрав руку подальше от тела, чтобы жест не истолковали неправильно – и указал на свое левое плечо.

– Это Друг Воронов, – сказал он громко. – Кириатская сталь. Выкован в Ан-Монале для клана Индаманинармал, подарен мне Грашгалом Странником. Омыт кровью ящеров на побережье Раджала, в Виселичном Проломе и во время Осады Трелейна. Я и есть Рингил из дома Эскиат, что в Луговинах.

Из какой-то ниши послышалось:

– Он и впрямь похож на…

– Да что ты? – огрызнулся Терип Хейл. – А знаешь, что я слышал? Я слышал, что Рингил Эскиат – гребаный извращенец. Это тоже правда?

Рингил одарил его улыбкой.

– Будь оно так, разве я пришел бы к тебе за рабыней?

– Не знаю, за чем ты сюда пришел. – Хейл кивнул громиле с плетью. – Но мы это выясним. Варид!

Громила пересек комнату, направляясь к Рингилу, и подошел достаточно близко, чтобы помешать ему вытащить Друга Воронов из ножен, но достаточно далеко, чтобы избежать захвата. Он действовал с мрачной осторожностью профессионала – не ухмылялся, как привратник, и не насмехался. Его бдительный взгляд свидетельствовал о закаленности в боях. Скорее всего, этот Варид когда-то был солдатом.

Он кивком указал на рукоять меча.

– Сними его. Медленно.

Откуда-то налетел сквознячок, и огоньки ламп заплясали за решетчатыми стенками. На полу зашевелились тени.

Рингил выронил из рукава драконий кинжал и быстро шагнул влево.

Маджаки мастерили это оружие в последние годы войны, когда равновесие качнулось в обратную сторону. В основном кинжалы были предназначены для обрядов в честь грядущей победы, а в бою – даже ближнем – оказывались не идеальным оружием. Эгар отдал ему свой в приступе хмельного дружелюбия, у походного костра, как-то ночью на равнине Анарш. «Никакого толку от этой хреновины, – пробормотал маджак, отвернувшись. – Забирай ее себе». Фактически, это был клык младенца-дракона, треугольного сечения, с двумя зазубренными гранями и одной, заточенной до бритвенной остроты. Мастер, кем бы он ни был, вырезал у основания удобную рукоять, с обеих сторон изобразив текстуру ткани. Вся штуковина – неполных девяти дюймов длиной, достаточно маленькая, чтобы спрятать, и длинная, чтобы убить человека ударом в сердце. В свете ламп кинжал поблескивал, как мутный янтарь.

Развернувшись на одной ноге, Рингил всадил его Вариду под подбородок.

– Нет!!!

Кто-то орал с истеричной яростью. Точно не Варид – драконий клык пригвоздил его язык к небу; рот был закрыт намертво. Самое большее, на что громила был способен, это сдавленное мучительное пыхтение, а его глаза уже закатились в глазницах, потому что острие драконьего ножа рассекло мозг пополам, войдя снизу. Кровь хлынула сквозь стиснутые зубы, словно булькающий алый источник. Рингил держал Варида насаженным на кинжал, стоя вплотную и заслоняясь его массивным телом; сморгнув кровь с глаз, он узнал голос Хейла – другие еще не видели, что происходит, и вряд ли могли отдать какой-нибудь приказ…

– Стреляйте, мать вашу, стреляйте же!

Случилось то, на что он надеялся. Раздался вызывающий содрогание шум и лязг – арбалеты сработали на близком расстоянии. Все три стрелка имели опыт сражений в мелких отрядах, он это понял и учел. Тело Варида дернулось от попадания. Один арбалетный болт пронзил плечо громилы насквозь и едва не отчекрыжил Рингилу нос. Два других улетели куда-то еще; он не увидел, куда. «И все-таки арбалет – ни хрена не годное оружие». Рингил улыбнулся от облегчения и почувствовал, как сердце начинает биться быстрее. Скорее ощутил, чем увидел, что люди Хейла выбегают из ниш. Они выстрелили, растратили свое преимущество – теперь дело за сталью. Он оттолкнул труп Варида, оставив драконий нож под челюстью. Пока они бежали на него, занял позицию. Мгновения битвы будто отделились друг от друга, и каждое нереальным образом растянулось …

Вскинув обе руки к рукояти меча, он ощутил естественность и плавность собственных движений, схожую с плавностью хода кириатских машин, будто он сам был машиной, искусно сработанным заводным манекеном, дополняющим стальной клинок.

Почувствовал знакомое прикосновение рукояти, похожее на поцелуй в ладонь, и улыбка на его лице превратилась в оскал.

Ножны с холодным звоном разжали объятия.

Друг Воронов вырвался на свободу.

* * *

«Хочешь знать, как все закончится, Гил?»

Однажды вечером в Ан-Монале словоохотливый и весьма пьяный Грашгал с загадочным видом держал в черных, покрытых шрамами руках только что выкованный меч, Друг Воронов, с хитрым прищуром разглядывая продольный желобок на клинке. От отблесков огня в большом очаге с краев лезвия будто капала расплавленная сталь. Из сумрака под потолком злобно таращились резные горгульи на концах балок.

«Я видел, как все закончится. Однажды в городе, где для людей подняться в воздух – не сложнее, чем дышать, где кровь отдают чужестранцам в дар, а не крадут, вооружившись заточенным железом и яростью, как это делаем мы – однажды, в таком месте эта дрянь будет висеть за стеклом, через которое на нее таращатся малыши». Держа Друга Воронов одной рукой, Грашгал лениво взмахнул им несколько раз, и меч что-то прошептал в сумерках, озаренных светом камина.

«Я это видел, Гил. Они смотрят на эту штуку через стекло, и оно покрывается испариной от того, как они прижимаются носами, и отпечатки ладошек медленно тают, когда сами дети уже умчались поглядеть на что-нибудь другое. И для них он – полная бессмыслица. Хочешь знать, почему?»

Рингил, вальяжно раскинувшийся в кресле, махнул рукой. Он и сам был не слишком трезв.

«Нет. В смысле, да. В смысле, понятия не имею. Валяй, объясни».

«В том городе, Гил, никто ничего не понимает, потому что для них это уже не имеет значения. Они не боятся стали и людей, которые ее носят, и никто из них этому не научится, потому что нет нужды. В том городе, который я увидел, таких людей больше нет. Нас там нет».

«Тебя послушать, местечко зашибись, какое красивое. Как мне туда попасть? – Рингил свирепо ухмыльнулся кириатскому клановому вождю. – А, погоди – сейчас ты скажешь, что за жилье там дерут втридорога, верно? И как мне зарабатывать на жизнь, если они держат мечи в музее?»

Грашгал очень долго смотрел на него сверху вниз. Потом улыбнулся.

«Боюсь, Гил, ты туда не попадешь. Слишком далеко, и быстрые тропы чересчур извилисты для людей. А на прямой дороге и ты, и я станем пылью, полузабытыми сказками еще до того, как этот город начнут строить. Но его час настанет, и этот меч будет тому свидетелем. Кириатская сталь, смертоносная и долговечная. Когда закончатся войны, и даже боги забудут причиненную ими скорбь, а кириаты превратятся в миф, в который никто не верит, эта убийственная… окаянная… вещь будет висеть без дела, не причиняя вреда, выставленная напоказ для детишек. Вот как все закончится, Гил. И некому будет вспомнить, задуматься или понять, что эта штуковина может натворить, если дать ей волю».

* * *

Рингил пришел в движение, словно вихрь, и первого из людей Хейла встретил синеватой дугой взлетевшего клинка. Головорез занес секиру, а Рингил уже выставил Друга Воронов, отражая удар. Он парировал, сжав оружие обеими руками, жестко, целясь не в секиру, но в руку, которая ее держала. Кириатский клинок аккуратно рассек запястье. Кровь хлынула из обрубка, его забрызгало, и в душе Рингила что-то неистово-дикое завопило от восторга. Отрубленная рука продолжила падать по дуге, брызгая кровью и пачкая их обоих; секира глухо ударилась об пол. Ее владелец тупо уставился на собственные пальцы, еще сжимающие древко, и крик застрял у него в горле. Рингил рубанул по тому месту, где плечо соединялось с шеей, рассек артерию и сухожилия, прикончив врага.

Следующий, с коротким мечом в одной руке и булавой в другой, уже был у него за спиной. Рингил сделал ложный выпад справа, сверху вниз и вынудил противника поднять оба оружия не туда, а потом опустил Друга Воронов низко, почти горизонтально, и замахнулся, целясь в живот. Ни один широкий меч, выкованный из человечьей стали, не позволил бы так резко сменить вектор движения; но кириатский сплав не просто позволил – он ответил на маневр песней. Удар рассек врага от бока до бока, и меч зацепил хребет, прежде чем вышел из тела.

«Твою мать».

Рингила прошиб холодный пот – удар вышел неряшливый, с более умелыми противниками за такое можно поплатиться жизнью. Он слишком давно не выходил на поле боя.

Но это были не лучшие бойцы, и преимущество, которое давала кириатская сталь, возмещало ошибки. Освободив оружие, Рингил шагнул вперед. Головорез со вспоротым брюхом покачнулся, еще не осознав, что случилось, неуклюже попытался развернуться вслед за ускользающим противником, и тут его кишки и содержимое рассеченного желудка вывалились на ковер, а он сам, запнувшись о собственные внутренности, упал, вопя как ребенок.

Третий противник Рингила отпрянул, наткнувшись на павшего соратника. Он был вооружен топором и дубиной, но, похоже, не умел обращаться ни с тем, ни с другим. Молод, лет семнадцать-восемнадцать, и от внезапного страха битвы его явно подташнивало. Рингил одолел разделяющее их расстояние, наступив умирающему на грудь, и воткнул клинок в горло юноши, чье лицо исказилось от боли. Хлынувшая кровь окрасила его одежду в черный от шеи до талии. А потом, будто вымокшая ткань стала тяжелой, он плавно опустился на пол, цепляясь за оружие, которым не успел воспользоваться. Его глаза искали лицо Рингила, губы беззвучно шевелились.

Рингил уже отворачивался.

Наступила передышка, и он впервые смог оценить поле боя. Металлический привкус пролитой им крови на языке, ее капли на лице. Нестройные вопли вокруг – несхожие, отрывистые куски боя. Он увидел Эрила: наемник, прижатый к стене, с кинжалами в обеих руках, отбивался от двух нападавших, рубя и пинаясь. Третий лежал в луже крови у его ног. Неподалеку от него Гирш рухнул на пол с арбалетным болтом в бедре. Над ним стоял громила с занесенным мечом. Гирш откатился, когда клинок пошел вниз, и ударил противника булавой по голени. Тот взвыл, пошатнулся, бестолково взмахнул мечом. Гирш отбил удар, приподнялся на локте и рубанул нападающего по колену сбоку. Громила рухнул ничком рядом с ним, продолжая завывать от боли. Гирш снова перекатился, забрался на врага и стал бить его по лицу булавой.

Уловив краем глаза какое-то движение, Рингил вскинул меч и увидел, что Терип Хейл тыкает в него… что это, ради Хойрана, нож для чистки фруктов? Угол атаки плохой, но времени нет. Он дернулся в сторону, оторвал левую руку от Друга Воронов и отбил атаку по-ихельтетски, без оружия. Одновременно другой рукой он ударил Хейла в лицо рукоятью меча. Работорговец взвизгнул и упал. Рингил оставил его лежать и обернулся как раз вовремя, чтобы блокировать булаву Джаниша, привратника. Зацепив оружие острием клинка, увел удар в сторону и, когда Джаниш потерял равновесие, пнул его по ногам. Привратник рухнул на пол и в отчаянии попытался откатиться в сторону. Рингил нетерпеливо бросился следом и одним ударом перерубил ему хребет. Обернулся, чтобы проверить, как Гирш, но увидел еще двух «веселых девиц», которые бросились в атаку одновременно.

Он оскалил зубы, заорал и, воспользовавшись мгновением форы, отпрянул в сторону, к Гиршу, увлекая за собой центр сражения. Двое, опомнившись, снова двинулись на него, но по лицам было видно, что его хищная гримаса поубавила их жажду крови.

– Ну, вперед, – процедил Рингил. – Хотите ощутить кириатскую сталь в своих потрохах? Это я вам устрою, девочки.

Они бросились в атаку, взбешенные от оскорбления, но было поздно. Мгновение страха подорвало их решимость прикончить этого перемазанного в крови и скалящего зубы якобы героя с кириатским клинком, который двигался так быстро, что выглядел синеватым расплывчатым пятном. Они пошли на него неуклюже, с опаской, бестолково размахивая оружием, и Рингил расправился с каждым поодиночке. Один размашистый круговой блок отправил того, что слева, под ноги товарищу. Рингил закончил маневр, ударив противника бедром и плечом, швырнув на пол. От этого спина другого бойца оказалась почти рядом с ним, и к тому моменту, когда тот сообразил, куда девался враг, Рингил ударил Другом Воронов вверх и проткнул ему шею сбоку под острым углом. Противник хотел повернуться, словно желая узнать, что за хрень случилась, и почему ему так больно. От этого движения его голова едва не свалилась с плеч: он был мертв еще до того, как рухнул на пол.

Рингил огляделся, увидел, что первый из бойцов храбро встает; пнул его в лицо подъемом ботинка, а потом добавил мыском. От второго удара громко хрустнула челюсть. Времени на большее не было – в паре футов от Рингила Гиршу вот-вот должен был раскроить череп какой-то гигант с шипастой палицей. Рингил шагнул туда, низким ударом подсек гиганту поджилки, тот упал и…

И внезапно – быстрее, чем он успел осознать, – битва завершилась.

Рингил огляделся, пока ощущения настигали его. Да, все и впрямь закончилось. Эрил оторвался от стены, добивая последнего противника. Гирш на полу лупил гиганта с подрезанными поджилками булавой. В остальном их окружали следы кровавой бойни; где-то кто-то пытался уползти, издавая стоны. Втроем они расправились, по меньшей мере, с дюжиной врагов. Рингил смутно осознал, что запыхался.

«Ну да, точно».

Тяжело ступая, он подошел к противнику Эрила сзади и, усталым движением схватив его за руку с мечом, остановил битву. Головорез заорал, выронил оружие и развернулся, разинув рот от неожиданной и подлой атаки. Тут вступил Эрил, словно они были партнерами в танце, схватил «веселую девицу» одной рукой и воткнул длинный нож под грудину. Боец издал сдавленный вопль, забился в судорогах, и Эрил, прижавшись к нему, повернул лезвие, закончив начатое. Поверх плеча умирающего, стиснув зубы, наполовину сосредоточенный на убийстве, он кивнул Рингилу.

– Спасибо, друг. Я уж думал, мне его не достать.

Рингил отмахнулся и пошел помогать Гиршу.

* * *

Арбалетный болт вошел в мягкую часть бедра под нисходящим углом и застрял. За тупым восьмиугольным наконечником, торчащим по другую сторону, виднелось добрых два дюйма древка, измазанного в крови. Взглянув на это глазом опытного бойца, Рингил подумал, что арбалет выстрелил случайно, либо стрелок недостаточно натянул тетиву – с такого расстояния болт по всем прикидкам должен был пронзить незащищенную конечность насквозь, проделав дыру соответственно грубому железному оперению. Но вред оказался незначительным. Входное и выходное отверстия выглядели некрасиво и сочились вязкой кровью, но он не видел красноречивого, заметного вздутия, свидетельствующего о том, что разорваны крупные кровеносные сосуды.

– Кажется, тебе повезло.

– Ага, – ответил Гирш сквозь зубы. – Я так и подумал, мать твою.

Рингил вернулся к трупу Варида и вытащил драконий кинжал из-под подбородка, перемазавшись в клейкой крови, а потом принялся зазубренной стороной срезать лоскуты с рубашки мертвеца, чтобы сделать из них жгут. Эрил поднялся по лестнице к двери, ведущей во внутренний двор, и прислушался, проверяя, не собирается ли кто-нибудь присоединиться к битве. Вернулся он довольным.

– Наверху все тихо. Кажется, мы тут всех положили. Видать, «длинные ножки», они же «ножики» – сигнал, чтобы все, способные держать в руках оружие, явились сюда. Здорово-то как.

Рингил хмыкнул в ответ, затягивая покрепче жгут на бедре Гирша. Болотник сдержал стон. Эрил подошел ближе, чтобы взглянуть.

– Надо вытащить эту штуку из его ноги, – сказал он мрачно. – Если на ней есть ржавчина…

– Знаю. Но если прям так вытаскивать, мы разворотим рану, а можем и задеть большой кровеносный сосуд. Нужно отрезать наконечник.

Эрил кивнул.

– Ладно. Это же заведение, где торгуют рабами. Тут должны быть кузнечные инструменты. Болторезы для оков, что-то в этом духе.

– Я могу идти, – прохрипел Гирш и попытался встать, чтобы доказать свои слова. Но побелел от боли и снова рухнул без сил.

– Разве что недалеко, – уточнил Рингил.

Он сел на пятки и огляделся по сторонам. Подумал, сколько времени осталось, и о цели их прихода. Несмотря на то, что отголоски битвы в его венах утихли, и на относительную тишину, установившуюся после случившегося, они не разобрались с Хейлом и его прислугой. То, что должно было произойти дальше, ему не нравилось.

Он придушил проснувшееся малодушие, как младенца в колыбели.

– Ладно. Эрил, займись ранеными. А я поговорю с гостеприимным хозяином и проверю, вдруг он сможет ответить на кое-какие вопросы.

Гирш хищно улыбнулся, едва вынося боль.

– О да, эта часть мне понравится.

– Тут сиди, – предупредил его Рингил. – Не хочу, чтобы ты трогал болт чаще, чем придется. И помощь мне не нужна. Это будет нетрудно.

«Да уж, Гил. Закаленный торговец людьми из Эттеркаля, набравшийся опыта еще до того, как удалось вернуться в рамки закона. Пара пустяков».

Пока Эрил ходил по комнате, проверяя тела и перерезая глотки раненым, Рингил поднял безвольное тело Хейла с пола и, подтащив к полукруглой стене, усадил там. Разбитое ударом рукояти меча лицо кровоточило, правый глаз работорговца уже заплыл и не открывался. Кровь испятнала его шелковый халат и открывшуюся волосатую грудь. Рингил отрезал кусок халата драконьим кинжалом, вытер Хейлу физиономию и начал методично лупить его по щекам, чтобы привести в чувство. По другую сторону комнаты кто-то слабо вскрикнул, когда Эрил приподнял его за волосы, держа наготове нож. Это был Джанеш, привратник, парализованный и отчаявшийся.

«Это сделал ты, Гил, – прошептала та его часть, которая оставалась незапятнанной и не верила в происходящее. – Это был ты».

– Погоди.

Эрил замер, выжидательно глядя на него.

– Сперва дай мне минутку. – Он пригляделся к Терипу Хейлу, который начал приходить в себя, и шлепнул его по щекам еще пару раз, чтобы ускорить процесс. – Я тут подумал, возможно, нам пригодится рычаг давления.

– Понял. – Эрил почти нежно опустил голову Джанеша обратно на пол. Терпеливо присел рядом с раненым. Джанеш не мог шевелиться, у него лишь слегка подергивалась рука. Возможно, он потерял сознание от ран или отправился в мир тихого бреда.

Терип Хейл, между тем, очнулся и увидел последствия кровавой бойни в обители «веселых девиц», а также Рингила Эскиата, на чьем лице застыла улыбочка.

– С возвращением. Помнишь меня?

К чести Хейла, он яростно оскалился и почти оторвался от стены. Гримаса, исказившая его лицо, была полна яда, накопленного за годы уличных драк. Ноги работорговца вырвались из-под шелкового халата. Но он был немолод. Рингил ткнул его основанием ладони в грудь и вернул на место.

– А ну, не дергайся.

– Пошел на хер!

– Спасибо, не хочу. У меня есть к тебе пара вопросов. И лучше будь со мной откровенным.

– Иди на хер вместе с вопросами, – высокомерно протянул Хейл. Завернулся в испорченный халат и прикрыл обнажившиеся части тела. – Извращенец гребаный.

Рингил демонстративно окинул взглядом трупы и кровь.

– Сдается мне, до тебя не дошло, кто победил.

– Думаешь, тебе сойдет это с рук?

Рингил наклонил голову и приложил к уху полусогнутую ладонь.

– Слышал? На лестнице? Это звук ничьих шагов, Терип. Все кончено. Ты устроил нам выступление «веселых девиц с длинными ножиками», но ничего не вышло.

Он кивнул Эрилу, который опять вздернул голову Джанеша. Привратник вскрикнул, сообразив, что происходит – быть может, в бреду он спасся и был в лучшем месте. Нож Эрила рассек его горло, хлынул поток темной крови; лицо Джанеша внезапно обмякло, как у идиота, и побелело. Эрил отпустил волосы, и голова привратника с отчетливым глухим ударом стукнулась об пол.

Рингилу показалось, что его собственное лицо превратилось в каменную маску. Он тихо спросил Хейла:

– Жить хочешь?

Закаленный или нет, работорговец побелел почти так же сильно, как его убитый приспешник. Привыкнув к респектабельной жизни или просто постарев, он отчасти утратил сноровку. Его губы дрогнули, словно он забыл, как произносятся нужные слова.

– Прости, но тебе придется сказать это громко.

– Клика. – Хейл облизал губы. – Они этого не потерпят.

– Клика. – Рингил кивнул. – Ладно. Может, испугаешь меня парочкой имен? Кто они такие? Кого представляют?

– О, это ты скоро узнаешь.

– Я не из терпеливых, Терип.

Работорговец собрал остатки самообладания и выдал жуткую, кривую ухмылку.

– Не имеет значения, что ты со мной сделаешь, убьешь или нет. Они все равно об этом узнают.

Рингил ни с того, ни с сего – от смеси гудящих после драки нервов, общей усталости и кто знает, чего еще – ляпнул наугад:

– Они что, насадят твою башку на пень?

И по телу Терипа Хейла пробежала такая дрожь, будто собственный слуга выстрелил в него из арбалета. Рингил увидел страх в незаплывшем глазу.

– Ты…

– Ага. – Увидел преимущество – не зевай. – Я все про это знаю. Вот почему меня прислали. Видишь ли, Терип, раньше я убивал ящеров, такая у меня была работа. Однажды в Демлашаране мы еще с одним парнем положили настоящего, мать его, дракона. Так что с твоим дружком двендой я справлюсь, если он перейдет мне дорогу. А теперь объясни, что особенного в Шерин Херлириг Мернас, раз ты попытался меня убить, стоило о ней спросить?

– Какая еще Шерин?

– Ты слышал.

– Я не знаю такого имени.

– Не знаешь? – Рингил достал драконий кинжал и поднес к здоровому глазу Хейла. Перевел дух. – Ты отлично помнишь, что она бесплодна и родом из болотников, но имени не знаешь? Бред сивого ящера. Где она, мать твою?

Что-то в Хейле надломилось. Может, из-за разговоров о колдовстве, убийства Джанеша, или он просто больше не был таким крутым, как когда-то. Работорговец отпрянул от острия ножа.

– Не надо… погоди, выслушай меня. Я не могу…

Рингил коснулся его века ножом.

– Еще как можешь.

– Да я ничего не знаю, понял? – Хейл будто увидел шанс и ухватился за него. Отчаяния в его голосе поубавилось. – Послушай. Эта болотная сучка, которую ты ищешь, когда ее продали?

– Примерно месяц назад.

– Месяц?! – Жесткий, визгливый смех – к работорговцу постепенно возвращалась бравада. – Целый месяц? Да ты сбрендил! Ты хоть представляешь себе, сколько телок проходит через мою контору каждый месяц? Думаешь, у меня нет других дел, кроме как запоминать их гребаные имена? Забудь. У тебя ничего не выйдет.

Рингил уперся ладонью Хейлу в лоб и провел острием драконьего ножа по щеке, разрезав ее до кости. Кровь брызнула во все стороны. Хейл завопил и затрепыхался. Рингил отпустил его, словно обжегшись. Почувствовал, как подергивается собственное лицо, и что-то начинает колотиться в груди. Мгновение, словно необъезженный ихельтетский жеребец, брыкалось под ним, грозя унести прочь, телом и душой. Он сунул дрожащую руку в карман, нашел набросок Шерин и развернул перед работорговцем, держа за противоположные стороны и продолжая сжимать драконий кинжал, будто тот был замысловатым украшением на конце свитка. Попытался выровнять дыхание, затем отрывисто проговорил:

– Ты мне все расскажешь. Так или иначе. Ну же. Попробуем еще раз. Вот девушка. Ты ее купил, верно?

Хейл таращился на него, прижимая ладонь к раненой щеке.

– Ты знаешь, что она бесплодна! – Рингил теперь орал и почему-то не мог остановиться. Почему-то едва сдерживался, чтобы опять не применить к Хейлу кинжал. – Ты знаешь, что у нее в жилах кровь болотников! Ты мне все про нее расскажешь, или, помоги мне Хойран, я тебе кишки пядь за пядью выпущу!

– Дело не в ней.

Рингил схватил его за горло. Набросок Шерин упорхнул прочь.

– Ты, гребаный кусок дерьма, это…

– Нет, нет, – залепетал работорговец, пытаясь разжать хватку Рингила слабыми руками. От ужаса его голос звучал еле слышно. – Не надо, не… дело не в ней.

– Какое еще дело?!

– Это не… Ты же не… Она не одна такая – их много, и ему нужны все! Он забирает их всех!

Рингилу показалось, что у него в голове что-то упало с лязгом и грохотом, как железная решетка ворот. Внезапно гнев его покинул, а взамен пришла дрожь осознания чего-то, пока безымянного. Он отпустил глотку Хейла.

– Он? Ты про двенду?

Работорговец слабо кивнул, все еще пытаясь уползти от Рингила вдоль изогнутой стены. Рингил ухватил его за халат и подтащил обратно. Наклонился ближе.

– Расскажи. – Его голос дрожал после внезапного спада ярости. В ушах раздавался шум кровотока, похожий на шуршание прибоя. – Если хочешь жить, выкладывай все. Расскажи мне про этого двенду.

– Меня убьют, если я открою рот.

– А я убью, если не откроешь, прямо здесь и сейчас. Выбирай, Терип. Двенда, что он тут делает.

– Я не знаю… – до странности угрюмо ответил Хейл. – Он говорит с кликой, не со мной. Мне просто сообщили. Любая болотная телка или такая, по которой видать, что в ней болотная кровь – отправить колдунам, чтобы проверили. Если для воспроизводства не годится, убрать в сторону. Считать, что это десятина.

– Понятно. И если кто-то придет с вопросами о таких женщинах, ты показываешь им «веселых девиц с длинными ножиками». Верно?

Хейл опустил голову, избегая взгляда Рингила. Молчание затягивалось. Кровь капала с лица работорговца на испорченный халат.

Подошел Эрил и присел рядом с Рингилом.

– Мы закончили, – пробормотал наемник. – Никто не дышит. Хочешь, чтобы я и его прикончил?

Рингил покачал головой.

– Принеси мне вон ту булаву. Нам нужен посланник. Не хочу, чтобы у Финдрича и остальных возникли сомнения по поводу того, что здесь случилось. – Он повысил голос. – Слышал, Терип?

Работорговец дернулся, услышав свое имя. Головы не поднял. Рингил наклонился и взял его лицо в ладони. Поднял с осторожностью влюбленного, и Хейл в конце концов был вынужден взглянуть ему в глаза.

– Слушай внимательно, – негромко проговорил Рингил. – Передашь это Финдричу, Снарл или кому ты там отчитываешься в вашей дурацкой клике. Скажи им, что Рингил Эскиат хочет вернуть свою кузину Шерин. Быстро, а также в целости и сохранности – это не обсуждается. Если не получу то, что мне нужно, вернусь в Эттеркаль и буду опять задавать вопросы. Поверь мне, им это не нужно, как и тебе.

Хейл рывком высвободил лицо из рук Рингила. Гнев от столь интимного прикосновения или, возможно, просто осознание того, что перспектива смерти отдалилась, будто разожгли в нем новое пламя.

– Какого хера ты меня трогаешь, – пробормотал он. – Извращенец долбаный.

Эрил молча вручил Рингилу булаву. Тот слабо улыбнулся и легонько ударил ею по ладони.

– Ты меня не понял, Хейл.

– А ты нахер спятил. – Работорговец выдавил сбивчивый смешок. – Дошло, Эскиат? Явился сюда с такими речами, как реликвия из довоенных времен, крутой малый с пристани. Не скумекал? Все изменилось – мы ведем законные дела. Ты не можешь вламываться и устраивать бардак. И пальцем не смеешь нас тронуть.

Рингил кивнул.

– Ну-ну, можешь самому себе еще раз все повторить, если от этого полегчает. А остальным скажи, что мне нужна моя кузина. Шерин Херлириг Мернас. Должны быть какие-то записи, и я оставлю тебе рисунок. Позаботься, чтобы они получили мое послание. Потому что, если мне и впрямь придется снова прийти в Эттеркаль с расспросами, обещаю – случившееся сегодня покажется легким приступом зубной боли. Я убью тебя и твою семью, а это место сожгу до тла. Затем перейду к Финдричу и Снарл и кому угодно, кто будет путаться под ногами. Весь района на хрен спалю, если придется. Думаешь, что-то изменилось после войны, мудак? – Он одной рукой от души засадил работорговцу в челюсть. Взвесил булаву в ладони. – У меня для тебя новости: теперь все пойдет по-старому.

Глава 20

Джирал отпустил их по домам вскоре после полуночи. Он, похоже, убедил самого себя, что все возможные меры приняты и, что еще важнее, его власть над советниками не ослабела, по сравнению с тем, что было до происшествия в Хангсете. Он выпроводил их кивком, с минимальными церемониями. Файлех Ракан исчез в недрах дворца, не сказав ни слова сверх необходимого вежливого прощания, и Арчет подошла к передним воротам с Махмалем Шантой.

– Вроде все не так уж плохо, – заметил морской инженер, когда они вышли наружу.

Советница императора не поняла, скрыта ли в его словах тонкая ирония. Кринзанц годился для многих вещей, но чуткости не добавлял. Завуалированные нюансы человеческих отношений, как правило, шли коту под хвост. Она пожала плечами и зевнула, окинула взглядом окрестности в поисках чьих-нибудь настырных приспешников – обычные меры предосторожности, до того въевшиеся, что почти превратились в инстинкт.

– Джирал не глуп, – сказала она. – Император понимает, что это нужно уничтожить в зародыше. Если пойдут слухи, что Империя не может защитить собственные порты, южной торговли грозит кризис.

– И наши друзья из северных городов, в коих так силен состязательный дух, с радостью этим воспользуются.

– А ты как бы поступил на их месте?

Тут наступил черед Шанты машинально окинуть взглядом окрестности.

– То, как я поступил бы, моя госпожа, – неподходящая тема для разговора в такой обстановке. Возможно, в другой раз, за кофе, на борту моей баржи?

– Возможно.

– Ты говорила о Кормчих всерьез? Они действительно отнесутся к случившемуся в контексте войны?

– Откуда мне знать? – Теперь она чувствовала усталость, несмотря на отголоски заемной бодрости. Поле зрения мутнело, в глазах скрипел песок. – Тот, в сухом доке, которого я пыталась допросить на прошлой неделе, так же разговорчив, как демлашаранский мистик в середине поста. И смысла в его речах не больше.

У ворот пришлось ждать, поеживаясь от холода, пока рабы приведут из конюшни коня Арчет и вызовут карету для Шанты. Она натянула перчатки и подавила легкий озноб. В этом году зима пришла рановато. Будет здорово вернуться домой, стянуть испачканную дорожную одежду и встать босиком на подогретом полу, в уютном тепле своих покоев. Позволить остаткам крина перегореть; отдаться сну. Вдоль идущей зигзагом подъездной дороги, вымощенной кириатами, горели тусклые фонари, соблазнительно озаряя путь вниз, от погруженной во тьму громадины дворца к Ихельтетскому ковру огней у подножия. Скопление похожих на светлячки городских огней простиралось широко, во все стороны, и лишь по центру его рассекала темная рука эстуария. Присмотревшись, Арчет разглядела бульвар Невыразимой Божественности, освещенный двумя рядами фонарей и прямой, как клинок, который уложили поверх хаотичного переплетения остальных улиц. Он казался очень близким, только руку протяни.

Шанта устремил на нее проницательный взгляд.

– Говорят, те, кто остался, сердятся, – пробормотал он. – Я про Кормчих. Они чувствуют себя брошенными, в обиде на кириатов за то, что те их оставили.

Она посмотрела на огни.

– Да, так говорят.

– Наверное, это сказывается на их отношении к Империи. Подвергает испытанию любую верность, какая у них могла сохраниться.

– О, взгляни-ка. Идрашана уже ведут. – Арчет кивком указала на раба, который вел ее жеребца из конюшен. – Значит, мне пора. Споки-ночи, Махмаль. Надеюсь, твоя карета не заставит себя долго ждать. Спасибо, что составил компанию.

Инженер любезно ей улыбнулся.

– С радостью. Это было очень познавательно.

Она оставила его и пошла навстречу рабу. Прыгнула в седло, помахала Шанте еще раз, безмолвно прощаясь с ним, и развернула коня к воротам.

У первого поворота идущей под уклон дороги Арчет привстала в стременах и оглянулась. Морской инженер обернулся неясной фигурой за железной решеткой ворот наверху; яркие факелы на дворцовых стенах горели у него за спиной, превращая в силуэт. Но Арчет не сомневалась, что Махмаль Шанта все еще смотрит на нее.

«И какого хрена меня это должно тревожить?»

Она отвернулась от дворца и позволила коню самому найти дорогу домой в круговороте улиц южной стороны.

«Шанта ни хрена не отличается от прочей старой гвардии. Попрятались по своим привилегированным углам, только и знают, что ныть на собраниях заговорщиков, дескать, как хорошо было раньше, при Акале».

А разве они не правы?

«Акал был еще жив, когда мы разбили бунтовщиков в Ванбире. Давай не будем забывать об этом неприятном изъяне на его до той поры славном лике».

«Он тогда уже лежал на смертном одре».

«И все равно отдал хренов приказ».

«Да. А ты подчинилась».

Она проехала мимо спящего человека, свернувшегося клубком в углу кузнечного двора, погруженного в сумерки. Потрепанный плащ и капюшон; на полах Арчет разглядела черного коня на серебристом фоне – геральдическую эмблему императорской кавалерии. Трудно сказать, был ли этот нищий на самом деле кавалеристом: город полнился демобилизованными и покалеченными солдатами, которые спали на улицах, но военная форма вызывала больше жалости к попрошайкам любых мастей, и стоило пойти на риск, чтобы ее заполучить. Она могла прокормить и даже дать приют в зимние ночи, когда холод усиливался или шли дожди. Арчет знала бордель возле гавани, чья хозяйка гордилась тем, что позволяет бездомным ветеранам спать в сарае для стирки белья. Говорили, по праздникам она даже посылала к ним девочек – из тех, что выглядели более потасканными, – чтобы поработали руками забесплатно.

Патриотизм иной раз обретает очень странные формы.

Она остановила коня и пригляделась к закутанному в плащ человеку, пытаясь понять. Что-то в его позе и впрямь выдавало солдата – может, лаконичность, с какой он использовал плащ и капюшон. Поди разбери, если его не будить…

Арчет пожала плечами, покопалась в кошельке и нашла монету в пять элементалей. Наклонилась и бросила так, что монета ударилась о стену и отскочила на мостовую с громким звоном. Спящий заворчал, пошевелился и правой рукой, высунув ее из-под плаща, принялся шарить вокруг, пока не нашел деньги. Мизинца и безымянного пальца не было, как и почти половины ладони. Арчет поморщилась. Довольно частое ранение в конных подразделениях. Об ихельтетских кавалерийских мечах ходила печальная слава из-за плохой защиты для руки. Один мощный и точный удар вдоль клинка от умелого противника – и ты больше не кавалерист.

Она бросила на полу плаща еще пять элементалей и, цокнув языком, вынудила Идрашана продолжить путь.

Еще через пару улиц, почти дома, она проехала маленькую зеленую площадь, которую когда-то называли площадью Ангельского Крыла, но потом переименовали в честь победы при Виселичном Проломе. Сюда она иной раз приходила, когда хотела выбраться из дома, как до войны, так и после, хотя до было лучше. В то время здесь был многолюдный фруктовый рынок. Теперь его сменил напыщенный, хоть и небольшой трехгранный каменный мемориал в центре, с грандиозными барельефами, на которых исключительно имперские солдаты попирали кучи мертвых ящеров, а из центра возвышалась колонна, отдаленно напоминающая меч, устремленный в небо. В нижней части памятника имелись каменные скамейки, а также рифмованные посвящения «нашему славному имперскому командующему, что вдохновил сынов города». Арчет читала эти вирши достаточно часто, чтобы невольно запомнить, и как-то раз на балу во дворце ее даже представили поэту, который их состряпал.

«Конечно, вашего покорного слуги не было там, на поле боя, – сказал ей этот мелкий аристократ с глупой ухмылкой и мужественно вздохнул. – Как бы он этого ни желал. Но я посетил Виселичный Пролом в прошлом году, и в таких случаях всегда можно положиться на музу, чтобы уловить эхо событий в меланхоличной тишине, повисшей над тем местом».

«Разумеется». Но, видимо, что-то отразилось на лице, несмотря на все старания, потому что ухмылка слегка увяла, и тон поэта стал тревожным.

«Вы, э-э… Вас же там не было? Вы не участвовали в сражении?»

«О, нет, – она чудом сохранила вежливый тон. – Но мой отец погиб во время отступления экспедиционного корпуса, а два моих друга-чужеземца возглавили последнюю атаку при Виселичном Проломе».

После этого поэт оставил ее в покое.

Дома, во внутреннем дворе, Арчет передала Идрашана ночному сторожу и вошла через боковую дверь. Внутри слабо горели лампы, и было тихо – она держала минимальное количество слуг, а рабов, которых иной раз привозила из походов, освобождала сразу, как только позволяли обычаи и городские законы. Кефанин, наверное, дремал в своей каморке у парадного входа, ожидая ее возвращения. Не было смысла его будить, и Арчет отправилась прямиком в свои покои наверху.

В гардеробной она развесила ножи, стянула сапоги нога об ногу и швырнула в угол, избавилась от прочей одежды, словно от старой кожи, и с минуту постояла, наслаждаясь ощущением теплого воздуха на коже. Потом, когда наклонилась почесать икру, в нос ударил собственный запах. Она поморщилась и посмотрела на изукрашенную сонетку у стены.

«Да ладно тебе. Тоже мне, ветеран войны с Чешуйчатым народом. Ты купалась под водопадом в верховьях Трелла зимой 51-го. Неужели это было давно?»

По правде говоря, прошло десять лет, а она и не заметила; но затихающее эхо крина было благословением, мышцы нетерпеливо подрагивали под кожей, и Арчет поддалась порыву. Не тронув колокольчик, она отправилась в ванную, не то чтобы предвкушая погружение в холодную воду, но просто не желая начинать канитель с призывом слуг и рабов, которым предстояло разжечь печь, заполнить чаны, выждать, пока вода нагреется, и принести ее наверх, а потом…

Вода в больших алебастровых кувшинах для купания была не холодной.

Арчет моргнула, снова сунула руку в один из них и поболтала. Точно, теплая. Что ж, похоже, Кефанин в очередной раз доказал, что стоит состояния. Она ухмыльнулась и с некоторым облегчением стала мыться, уделяя особое внимание тем частям тела, которые сильнее оскорбляли обоняние. Потом ополоснулась, взяла полотенце с вешалки, завернулась в него и неторопливо направилась в спальню.

В кровати кто-то лежал.

Застыв на пороге, Арчет почувствовала запах, источаемый полотенцем, в которое она завернулась. Он был чужим, но, вместе с тем, странно знакомым.

– Эй, – рявкнула она. – Ты должна быть в гостевой ком…

Но это была не Элит.

Женщина приподнялась на локте, сонно моргая, и Арчет понадобилось несколько секунд, чтобы узнать эти волосы цвета свечного воска и бледное личико. Она все вспомнила благодаря запаху: пять дней назад влажная рука Джирала крепко сжимала эту челюсть, пахнущие солью соки рабыни подсыхали на его пальцах. Арчет поймала себя на том, что от воспоминания ее ноздри затрепетали, и внезапно поняла, что ей больше нечего сказать.

– Я… – Девушка явно была в ужасе. Она резко села в постели, поскользнувшись на шелковых простынях. Забормотала по-наомски: – Меня сюда отправили, госпожа. Это император, это не я. Я бы не посмела…

И тут Арчет вспомнила, какая у Джирала сделалась самодовольная физиономия, когда она появилась в тронном зале. «Я так понимаю, ты заглянула домой, прежде чем явиться к нам. Тебе понравилось то, что ты там обнаружила?» Вспомнила его похотливую, конспираторскую интимность в Палате разоблаченных секретов пятью днями ранее. «Новенькая. Как она тебе? Послать ее в твою спальню, когда я сам с ней закончу?» И его небрежное решение, каприз: «Да ладно тебе, я пришлю девчонку, как только ты вернешься».

Не стоило недооценивать капризы Джирала. Они все этому учились – и дворцовые обитатели, и горожане. Казалось бы, пора усвоить урок, но, похоже, даже Арчет Индаманинармал, самой проницательной и прагматичной из императорских советников, это не удалось.

Арчет с благодарностью подумала про Кефанина. Вспомнила его лицо, когда она передавала ему Элит, его единственную, быстро пресеченную попытку предупредить. «Госпожа, я должен сказать…»

…что в доме нежданная гостья.

…что молодая рабыня, свалившаяся как снег на голову, ждет вашего одобрения и приказаний.

От этой мысли в низу живота что-то приятно затрепетало.

«Прекрати».

…что император внезапно прислал вам щедрый подарок, который нельзя отправить назад.

Это объясняло, что девушка делает в ее спальне. Джирал требовал исполнения своих приказов с точностью до буквы и не упускал возможности разъяснить все детали того, что случится в противном случае. Она предположила, что императорский посланец, который привез девушку, тщательно проинструктировал Кефанина, и тот, чужак по рождению, раб с пяти лет, без промедления кастрированный в пятнадцать, в менее чем четырех годах до вольной и гражданства, будь он мажордомом или нет, поспешил все сделать, как велели.

Арчет кашлянула. Пробормотала:

– Ладно, я поняла. Можешь…

Но девушка все равно отбросила одеяло и выскочила из постели, голая, а потом – невольно демонстрируя круто изогнутые бедра, бледные ягодицы и мягкие, тяжело покачивающиеся груди – поползла на четвереньках по ковру к ногам Арчет и села там на колени.

Чернокожая стиснула зубы.

– Мне приказали доставить вам удовольствие, госпожа. – Сильный, пьяняще чужеродный акцент смягчал тетаннские слоги и заставлял их звучать плавно, скользяще. Волосы падали ей на лицо. – Любым способом, какой вы сочтете нужным.

Как же много, безумно много времени прошло.

Ее рука потянулась к склоненной голове девушки…

«…она рабыня, Арчет!»

…и отдернулась. Сердце в груди затрепыхало, словно обезумевшая птица в клетке. Арчет закрыла глаза, не в силах справиться с чувствами. Кровь, разогнанная крином, неслась по венам с головокружительной скоростью.

«Ты не человек, Арчиди. – Слезы в глазах Грашгала, стоящего на трапе огненного корабля в доке Ан-Монала. – Мы не можем взять тебя с собой, но это не значит, что ты человек. Ты Арчет, дочь Флараднама из кириатского клана Индаманинармал. Помни об этом в трудную минуту. Ты одна из нас и всегда ею будешь. Ты не такая, как они».

И все сразу упростилось.

Арчет сглотнула и открыла глаза. Призвала на помощь сухую, бесстрастную иронию.

– Щедрость императора не знает границ. Как удачно, что его здесь нет – ведь я не уверена, что смогла бы отыскать слова благодарности.

И потуже затянула полотенце. Если девушка поднимется и повернется к ней лицом, никакое самообладание не поможет.

– Я, несомненно, подыщу для тебя работу в моем доме, но прямо сейчас мне не приходит в голову ничего подходящего. Ложись спать, утром разберемся. Как тебя зовут?

– Ишгрим, – раздалось чуть слышно.

– Хорошо. Ступай в постель, Ишгрим. Уже поздно. Завтра я тебя вызову.

Она повернулась и быстро вышла в гардеробную, чтобы не смотреть, как это длинноногое, полногрудое существо встанет и двинется прочь.

Накинула халат, сунула ноги в тапочки. Бросила хмурый взгляд на свое отражение в зеркале и шумно спустилась по лестнице. Из каморки возле парадного входа выскочил проснувшийся Кефанин.

– Ох, госпожа. Вы уже…

– Да-да. Уже дома и видела, что ждало меня в кровати. Император так настойчив в своей щедрости, верно?

Кефанин кивнул.

– О да, госпожа. Я бы предпочел…

– Как и я. А наша другая гостья, с ней все хорошо?

– Полагаю, да. Вскоре после заката она поела и отправилась спать.

– Славно. – Арчет зевнула. – Я иду в кабинет в восточном крыле. Принеси мне бутылку достойного вина из погреба и что-нибудь поесть.

– Тотчас же, госпожа.

– Там лампы зажжены?

– Нет, госпожа. Но у меня тут есть фонарь, который…

– Годится. – Она резким движением сняла фонарь с крюка возле двери и, повозившись с ним, сделала огонек ярче. – Ах, прихвати заодно немного кринзанца, хорошо? В кладовой, в верхнем ящике шкафа справа есть бутылочка с настойкой. Синяя.

Кефанин внимательно посмотрел ей в лицо, озаренное фонарем.

– Разумно ли это, госпожа?

– Ничуть. А что ты предлагаешь?

Кефанин поклонился с мрачной торжественностью, низко, как делал, только когда ее решения вызывали у него крайнее неодобрение. Она хмыкнула и быстрым шагом направилась по коридору в восточное крыло, куда добралась через пару минут, слегка запыхавшись. Сдвинула засовы, и когда тяжелая дверь распахнулась, в лицо ей чуть пахнуло плесенью. Здесь давно никто не бывал.

Тени прыгали по стенам, пока Арчет ходила туда-сюда, зажигая лампы от фонаря с помощью жгута из бумаги. Теплый желтый свет разлился по неряшливым стопкам книг и непонятному мусору, который громоздился тут и там на полу. Кабинет понемногу проступал из сумерек. Ее стол в центре, заваленный бумагами и книгами. Занавешенное окно. Картины с видами Ан-Монала на стенах, выгравированная на кириатском стекле карта.

Кормчий.

– Ну, привет, Арчет Индаманинармал.

– Привет, Ангфал. – Она расчистила угол стола, чтобы было, куда положить ноги, выдвинула кресло и села. – Давненько не виделись, верно?

– Не стоит переживать за меня. – Голос у Кормчего был глубокий, мелодичный, полный теплоты и добродушия, но, вместе с тем, в нем чувствовались тревожные нотки, будто в любой момент он мог внезапно сорваться на нечеловеческий крик. – Ты же знаешь, время для меня не имеет такого значения, как для… людей.

Просчитанное оскорбление заставило Арчет ухмыльнуться. Это было не впервые. Она закинула ноги на угол стола и, скрестив голени, через угол между ступнями уставилась на существо, с которым делила кабинет.

– В любом случае, я рада тебя видеть.

Оно занимало почти всю стену, простираясь на двадцать футов в ширину и, по меньшей мере, десять в высоту. Большей частью, выглядело как потроха, буйные петли и витки темных железных внутренностей, которые разбегались по бледной штукатурке и спускались на пол в кажущемся беспорядке. Но имелись и другие части – плоские сегменты, висящие на стене, как легкие или опухоли, – и все существо пестрило слабыми зелеными и желтоватыми огоньками, защищенными чем-то вроде линз из толстого стекла, каждая не крупнее подушечки большого пальца. Вблизи центра и у самого потолка в штукатурку впивались симметричные ребра, торчащие под углом из раздутого овала шириной с мужские, полностью раскинутые руки. Арчет не в первый раз подумала, что компоновка Кормчего неприятно напоминает членистоногое: будто гигантский паук из детского ночного кошмара просачивается сквозь стену, чтобы кинуться на бедолагу, которому не повезло оказаться в кабинете в соответствующий момент. Или, может, чудовищного паука замуровали в стену, словно гротескный охотничий трофей.

В нижней части овала зеленые и желтые огоньки скапливались, образуя подобие глаз, и это ничуть не смягчало впечатление.

Она знала – потому что кириатские инженеры, которые вытащили Ангфала из корпуса брошенного огненного корабля и установили его здесь, рассказали об этом, – что сознание Кормчего занимало этот с виду органический бардак целиком, без остатка, но толку от знания было немного. Нравилось Арчет или нет, она по привычке, инстинктивно обращалась к этой похожей на паука висящей конструкции, будто именно в ней…

Ну вот, опять.

– Итак, чего ты хочешь? – спросило существо.

– А разве я должна что-то от тебя хотеть? – Она оторвала взгляд от скопления огоньков и демонстративно уставилась на окно. – Может, мне просто захотелось поболтать.

– Что ты говоришь? – Голос Ангфала особо не изменился, но Арчет показалось, что в тоне вопроса проскользнул намек на жестокость. – Мы что, будем вспоминать о былом? О славных временах, когда твой отец и Грашгал были живы, а мир казался более красивым и благородным местом?

Арчет подавила обиду, старую знакомую боль.

– Насколько мне известно, – ровным голосом произнесла она, – Грашгал еще жив. И откуда тебе знать наверняка, учитывая тот факт, что когда тебя вырезали из обломков, большая часть твоих органов чувств осталась в корпусе.

Кратчайшая пауза.

– Арчет, дочь Флараднама, ты пришла ко мне с ускоренным пульсом, расширенными зрачками, приливом крови к грудям и малым половым губам – впрочем, он уже убывает, – а также не вполне стабильным вокальным диапазоном, и все это симптомы смеси сексуального возбуждения и злоупотребления кринзанцем, каковая комбинация, кстати, не очень подходит твоей физиологии, да и любой, за исключением очень юных существ. И ты пялишься в окно, которое закрыто шторой. Итак, мы оба знаем, что не все мои органы чувство остались в обломках корпуса, а ты пришла сюда не ради светской болтовни.

Опять наступила тишина. Ей показалось, или один-два огонька в витках Ангфала не то изменили цвет, не то стали ярче?

– Мне двести семь лет, – сказала он. – Это молодость по кириатским меркам.

– Да, но не для полукровки.

Ее терпение лопнуло, и в разрыве сверкнул отливающий сталью гнев.

– Слышишь, хреновина! Грашгал жив и здоров, сейчас он в лучшем мире, и ему очень весело.

– Грашгал мертв, – терпеливо проговорил Кормчий. – Остальные тоже. Кириаты едва пережили путешествие по быстрым тропам, когда попали сюда, а ведь сила была на пике, научные знания отточены, умы не повреждены. Стихии, с которыми они повстречались, превзошли все. Твои предки явились сюда не по собственной воле, Арчет, что бы ни гласили хроники. Они потерпели кораблекрушение и остались на четыре тысячи лет не потому, что им понравился пейзаж. Они боялись, что возвращение их погубит.

Гнев подвел Арчет – она взглянула на его яркое, зазубренное острие со стороны и испытала усталое разочарование. Этим путем желаемого не добиться.

– Кое-кто говорит, что переход открыл их разум, – предположила она. – Наделил способностью мысленно проникать сквозь время. Не сломил, но вознес.

– Ну да, ну да, – насмешливо отозвался Ангфал. – Так сильно, что самые вознесшиеся – самые, по твоим словам, способные – ушли в пустыню, чтобы осмыслить свои видения, и, кажется, забыли о еде.

– Не все.

– Большинство.

– Ты говоришь о крайних случаях. Но в целом как раса мы свыклись с этим миром.

– Мы? «Мы» как раса?

– Не цепляйся к словам. Кириаты как раса адаптировались. В конце концов это сделало их сильнее, позволило выдержать обратное путешествие.

– О, ты пишешь научный трактат? С удовольствием ознакомлюсь с доводами.

– Мне очень жаль, Ангфал, что тебя оставили здесь.

Даже крик не сумел бы так резко оборвать торопливую словесную пикировку. На этот раз молчание длилось дольше. Тот факт, что витки и выпуклости Кормчего застыли в полной неподвижности, внезапно показался чем-то неправильным и нелепым, немыслимым сдерживанием его природного эмоционального строя и реакций. Она присмотрелась к огонькам – не изменились ли? Но те горели ровно, цвет остался прежним.

«Кормчие – не люди, Арчиди, – сказал ей отец, когда она была еще маленькой. Он говорил на высоком кирском и слово «люди» было тем самым, которым кириаты обозначали себя. – Они совсем не похожи на тебя, меня или твою мать, даже на наши души в бутылках или ящиках. Они нечто… иное. Помни об этом, когда придется иметь дело с ними. Они не люди, хоть иной раз у них хорошо получается таковыми притворяться».

В тот раз малышке Арчет показалось, что ее предупреждают о каких-то демонах.

– Тебя они тоже бросили, – наконец проговорил Ангфал.

– Да, и меня.

Опять тишина. В открывшейся пустоте роились воспоминания, отягощая криновое похмелье. Она пристально глядела на поблескивающее, расчлененное железное чудище на стене, выступы и витки его тела и пыталась найти внутри себя похожее спокойствие.

– Ну ладно, – голос Ангфала нарушил молчание. Посторонний ни за что бы не понял, какой разговор между ними состоялся. – Чем могу быть полезен, Арчет Индаманинармал? О чем ты хотела со мной поговорить?

Глава 21

Они перебили Хейлу голени булавой, быстренько вытащили из него сведения о том, где найти инструменты, и оставили работорговца лежать в полубессознательном состоянии. Гирша усадили как можно удобнее возле противоположной стены, положили ему на колени заряженный арбалет и отправились за болторезом.

– Так это правда? – спросил Эрил, когда они мчались по темному коридору с другой стороны внутреннего двора. – Ты действительно убил дракона?

– Как бы да. А что?

– Ну… тебя же не называют Драконьей Погибелью?

– Нет.

Наемник ненадолго замолчал, явно желая спросить что-то еще, но не зная, как высказаться, не оскорбив.

– Никогда не видел дракона, – прознес он наконец.

– Поверь мне, лучше тебе его и не увидеть.

Они опять замолчали. Достигли конца коридора, отыскали лестницу вниз.

– Он, э-э, все время называл тебя извращенцем.

– Ага.

– Да, ну-у… – Эрил тяжело вздохнул и сдался. – Вот подонок, верно?

– Это точно.

Внизу, как им и было сказано, обнаружилась дверь с простеньким висячим замком. Эрил пнул ее без лишней суеты, продемонстрировав изрядный опыт в подобных вещах. После пары сокрушительных ударов каблуком по замку дверь открылась внутрь, повернувшись на петлях, и они очутились в длинном подземном помещении, вдоль одной стены которого стояли клетки. Свет Ленты просачивался через окна под самым потолком с тяжелыми балками, почти как в обители «веселых девиц», с тем же эффектом; бледного серебристого свечения едва хватало, чтобы разглядеть фигуры, съежившиеся в задней части каждой клетки, на полу. В основном это были девушки, один или двое могли оказаться парнями – впрочем, разницу скрывали серые, поеденные молью одеяла, в которые кутались несчастные, будто силясь раствориться в сумерках. Запавшие, круглые от ужаса глаза и скрюченные позы лишали их пола. Каждый пленник заметно съеживался, когда рядом с его клеткой раздавались тяжелые шаги, и крепче прижимал к себе одеяло, словно его могли отнять. Один или двое узников хрипло завыли, но было трудно понять, кто именно издавал эти звуки – они пробирались сквозь прутья клеток и заполняли все помещение, как неослабевающий шум дождя. Рингил тотчас заскрежетал зубами. Он не слышал подобного с самой войны.

– Хорошо, что Гирша тут нет, – пробормотал Эрил. – Он бы, наверное, захотел их всех выпустить.

– Да уж.

В конце помещения они нашли инструменты: длинную нишу с тремя верстаками, достаточно широкими, чтобы поместилось человеческое тело, и с полками для всякой всячины вдоль стены. Окинув их взглядом, Рингил заметил пару клейм изысканного вида, кое-какие инструменты, о чьем явном предназначении он предпочел не задумываться, а потом наконец увидел то, за чем они пришли. Четыре болтореза с длинными ручками висели рядышком. Он снял один с крюка, несколько раз открыл и закрыл, проверяя.

– Должно сработать.

– Ладно. Уходим отсюда.

Рингил заколебался. Он бросил болторез Эрилу, который поймал инструмент одной рукой с ловкостью знатока ножевого боя.

– Ступай. Я догоню.

– Что? – Эрил перевел взгляд с болтореза в руке на Рингила, а потом, когда дошло, на длинный ряд клеток. – Ох, ладно тебе. У нас нет времени на…

– Я же сказал, иди. Долго не задержусь.

На миг ему показалось, что Эрил будет спорить. Наемник с непроницаемым лицом смотрел Рингилу в глаза, пару раз подкинул в руке болторез. В конце концов он пожал плечами.

– Как знаешь. Но с Гиршем канителиться нельзя. Как только я вытащу болт из его ноги, мы уходим. Не пропусти отплытие.

– Не пропущу.

Эрил кивнул, повернулся и направился вдоль клеток обратно к выходу. Он не взглянул ни на одну пленницу, ни разу не повернул головы.

«Восхитительная сосредоточенность».

«Да уж. А мы чего стоим, а?»

Рингил снял со стены еще один болторез и подошел к первой клетке. Простенький замок висел на двух проушинах. Чтобы разломать его болторезом, ушло меньше минуты. Рингил открыл дверь клетки и нерешительно шагнул на порог. Девушка на полу мгновенно метнулась в дальний угол, будто хотела пройти сквозь стену. Казалось, ее туда отбросило силой, которую он излучал. Даже в льющемся из окон под потолком тусклом свете Ленты Рингил увидел, что она вся трясется.

– Можешь уходить, – проговорил он, чувствуя себя по-дурацки.

Ответом ему был лишь взгляд поверх одеяла, которое она напряженно сжимала. Неуклюжая поза обнажала одну ногу до бедра, часть ягодицы и талии – на бледной плоти, у тазовой кости, виднелось выцветшее пятно замысловатого клейма. Одеяло было ее единственной одеждой.

«Твою мать…»

Он оставил девушку в покое и, как машина, двинулся вдоль ряда клеток, ломая замки с нарастающей яростью, которая с каждым разом делала его более неуклюжим; болторез так и норовил выскользнуть из рук, точно обзавелся собственным разумом. Он все сильнее стискивал зубы и дышал тяжелее, а замки сопротивлялись, не желая ломаться, но в конце концов повисали на дверях, как сломанная конечность, или падали на пол, к ногам Рингила. Он не переставал трудиться, но с первой секунды отчетливо осознавал, что зря тратит время.

«Ну и что им делать, Гил? – спросил усталый голос рассудка в его голове. – Голые, сбитые с толку, одни посреди Эттеркаля. Снаружи они не пройдут и сотни ярдов, прежде чем какая-нибудь банда долбаных беспризорников их засечет».

«Заткнись».

«И даже если они доберутся до Тервиналы или до реки, даже если каким-то чудесным образом вернутся домой, и их не изнасилуют, не убьют и не похитят опять какие-нибудь мрази, что шляются по улицам в такой поздний час, будь они в мундирах или нет…»

«Я сказал, заткнись».

«…даже если их родные сами не были проданы с аукциона, не оказались на улице и их не выжили из города кредиторы, даже если они еще сводят концы с концами – кто сказал, что им захочется снова принять в семью этих бедолаг?»

«Да умолкни ты наконец!»

«Проблема в том, Гил, что их продали законно. Времена изменились, не забывай. Все так говорят – Хейл, и даже твой постельный дружок Миляга. Это дивный новый век. Они возвращаются домой, долг оказывается не возмещенным. Стража приходит за ними опять. Снова в Канцелярию, на аукцион, и все с начала. А маклеры еще и компенсацию взыщут с родственников, три шкуры с них сдерут».

«Я же сказал…»

«Ну да, в любом случае, воссоединение с семьями будет красивое, Гил – если кто-то из них вообще доберется до дома».

– Да заткнись ты на хрен!!!

Слова вырвались против воли и заметались внезапным эхом вопля, отражаясь от стен подземелья. Он с лязгом разломал последний замок и швырнул болторез в конец коридора. Рабы дрожали, стонали и жались по углам клеток. Никто из них даже не приблизился к порогу клетки.

«Видишь, Гил? Ты пошел против системы, – снова тот же рассудительный голос, почти голос Арчет, когда она в Эннишмине уговаривала его убрать кинжал от горла имперского командира. – Это, можно сказать, бесконечный поток врагов, с которыми тебе не справиться до конца своих дней. Если сожжешь Хейла, придется спалить Эттеркаль целиком. Видишь ли, эта шваль теперь действует в рамках закона. Сожжешь Эттеркаль – надо иметь дело с Канцелярией, Стражей и Каадовским Комитетом, мать его, и еще, скорее всего, с большинством кланов, что обосновались выше по течению реки.

Проклятье, Гил – в конце концов ты будешь вынужден спалить дотла весь Трелейн, чтобы от него и следа не осталось на гребаных болотах».

На краткий миг именно этого ему и захотелось. Этого, и больше ничего. Он почувствовал привкус старого железа во рту. Ощутил запах дыма.

– Оставайтесь тут. – Он услышал собственный голос со стороны. – Я поищу для вас одежду.

Он вышел из подземелья с клетками, поднялся по лестнице и зашагал по коридору, понятия не имея, как выполнит обещанное. Голос в голове теперь насмехался…

А потом, пересекая внутренний двор, он услышал вопль Гирша.

Это был крик ужаса и боли, достаточно громкий, чтобы далеко разнестись из подвала «веселых девиц», и достаточно зловещий, чтобы у Рингила зашевелились волосы на затылке. Этот звук породили не потуги Эрила на роль полевого врача – его причина не была близко к столь прозаичной.

Планы, размышления и сложности, с которыми он столкнулся – все испарилось, как речной туман в лучах утреннего солнца. Он понял, что произошло, и забыл об остальном. Будто встретился со старым другом или взял в руки старое, любимое оружие. Все просто. Простота как она есть: древний, чистый, стальной призыв, обращенный к смерти или чему-то, очень на нее похожему.

Он поднял руки и снова вытащил из ножен Друга Воронов. Широким шагом пересек оставшуюся часть внутреннего двора.

Понял, что ухмыляется.

Эрил встретил его на лестнице. Головорез-болотник взлетел по ступенькам, и лицо у него было таким перекошенным от паники, что еще пару минут назад Рингил бы не поверил, что подобное возможно. Эрил увидел Рингила и замахал ножом, как сумасшедший.

– Оно его сцапало! – заорал он. – Оно убило Гирша!

У Рингила по спине пробежал холодок.

– О чем ты?

– Это гребаный… призрак, болотный демон, это… – В глазах болотника отразился ужас от увиденного. Он попытался протиснуться мимо Рингила. – Оно вышло прямо из стены, мать его! Гирш выстрелил в него из арбалета, и болт прошел насквозь… да пропусти же меня наконец…

Рингил грубо толкнул Эрила ладонью в грудь и прижал к стене. Полоснул наискосок взглядом и вынудил болотника замереть на месте. Прошипел:

– Стоять! Бегство не поможет. Возьми себя в руки и расскажи, что случилось.

Впрочем, он уже знал, что. Других вариантов не было.

«Двенда».

Рингилу показалось, что из подвала донесся призрачный отголосок смеха. Трясущийся Эрил сглотнул, пытаясь совладать с эмоциями.

– Слышь, нам пора делать ноги, – произнес он дрожащим голосом. – С этой хренью драться нельзя, это колдовство. Стрела прошла насквозь, не остановила его, даже не коснулась! Оно светится синим.

– С чего ты взял, что это существо позволит нам сбежать?

И опять смех взлетел по ступенькам, на этот раз ему не показалось. Эрил содрогнулся.

– Это оно, – прошипел он. – Оно издает такие звуки.

Рингил заглянул в тесный лестничный проем. Места хватит, в лучшем случае, для драки на ножах, Другом Воронов размахивать негде. Он кивком указал себе за спину.

– Наружу. Если оно ходит сквозь стены, нам нужно пространство для маневра.

– Пространство? – Эрил сдавленно хихикнул. – Я же тебе сказал, болт прошел сквозь эту хрень. Как ты собираешься драться мечом?!

Не слушая его, Рингил поднялся на несколько ступенек и снова вышел во внутренний двор. Эрил последовал за ним, но было видно, что наемник почти сломлен, и рассчитывать на его помощь не стоит. Рингил уже видел такие лица у бесчисленного множества бойцов из Лиги и Империи – на побережье Раджала и в Демлашаране, когда пришли драконы. Глаза говорили обо всем. Люди – они как клинки, рано или поздно ломаются, и он сам не исключение. Но стоит взглянуть на тех, кем ты командуешь, и по глазам понятно, какой сталью придется орудовать, как ее выковали и закалили, сколько ударов она выдержит, если выдержит вообще.

Он вздохнул.

– Ладно, вали отсюда.

– Что? – Эрил крепче сжал рукоять ножа. Облизал губы. – Послушай…

– Я сказал – уходи. Ты прав. Ты не сможешь с ним драться. – Рингил почувствовал внезапное всепоглощающее желание положить руку Эрилу на плечо, туда, где оно переходило в мягкий подъем шеи. Вместо этого он напряженно улыбнулся. – Но я смогу.

Теперь было видно, как по лестничному пролету поднимается синеватое свечение и пятнами ложится на внутреннюю стену. Рингил принял оборонительную стойку, держа Друга Воронов обеими руками. Эрил все еще топтался рядом, замерев на грани ужаса, который с трудом мог контролировать.

– Ладно, я останусь с…

– Нет. – Прозвучало резче, время для красивых жестов миновало, и собственный страх Рингила начал разъедать его решимость. – Убирайся, пока можешь. Вернись к Милакару живым и расскажи, что тут случилось. Позаботься, чтобы Братство выплатило семье Гирша кровавый долг.

– Ты…

– Просто уматывай на хрен, будь другом. – Рингил метнул в него сердитый взгляд и опять сосредоточился на дверном проеме и силе, которая должна была пройти сквозь него. Воздух наполнился тихим мелодичным гулом, от которого он стиснул зубы. – Ты уже проиграл в этой битве. Разве не видишь? Если останешься, сумеешь только сдохнуть.

Существо, которое убило Гирша, выплыло во внутренний двор.

Рингил испытал знакомое по полусотне битв ощущение: миг своеобразного спокойствия, когда все прочие варианты развития событий утратили важность. Но не считая этого, давно знакомого перехода, он почувствовал, как волна ледяного ужаса пробежала по хребту до затылка. Существо под названием «двенда» совсем не походило на образ, который сложился в его воображении.

«Хойранов кривой хрен, Шалак, ты бы это видел. Ты и твои друзья, любители всего олдрейнского. Они бы наложили полные штаны».

Как огонь по бумаге, оно шло к Рингилу, словно танцующий синий ливень шириной в дюжину футов, и сияние разливалось по полу, чтобы взметнуться опять. В нем появлялись зигзаги более яркого света, похожие на трещины, разъедающие прозаичные каменные плиты двора и прохладный воздух, как солнце разъедает тени. Тварь рассмеялась, приближаясь; что-то пропела себе под нос без слов, как мастер, занятый любимым ремеслом; говорливый ручей или костер, для которого не пожалели дров; как все они сразу – сравнения пришли на ум в один миг, – но в потоке звуков, хлынувших точно рой кусачей мошкары ему в уши, звучало недоброе, гулкое эхо, от которого необъяснимым образом заныло в груди.

– Беги! – крикнул он Эрилу. Все, больше ни единого вздоха за пределами битвы.

Оно не было человеком, и даже ничем не напоминало. Образы жутких надменных существ из Шалаковских обрывков рукописей и иллюстраций исчезли, словно марионетки в кукольном театре, когда кукольник встает из-за ширмы, чтобы насладиться аплодисментами. Двенда шел к Рингилу, что-то бормотал ему, пел и трепетал; он шел, чтобы забрать Рингила, и тот наконец понял, какое подспудное болезненное чувство сопровождало происходящее.

Утрата.

Это был отдающий синевой привкус тоски, столь глубокой, что ни один лот не достал бы до ее дна. Победа при Раджале, которая не случилась; его брат, уходящий по длинному темному коридору; жизнь, которую он мог бы прожить в Ихельтете, если бы отвращение и ярость не вынудили его отправиться в изгнание. Рабы, которых он не освободил; кричащие женщины и дети Эннишмина, которых не спас; груды немых мертвецов и руины домов. Каждое неправильное решение, которое он принял, каждый путь, по которому не смог пройти – все распростерлось перед ним. И какую же он почувствовал боль… Рингил глядел на свои потери, и они разъедали его, как драконья слюна. Теперь он видел, что у двенды было мерцающее сердце: там плясала какая-то тень, просматривались изгибы, которые могли быть изящными конечностями – возможно, стройный, широкий торс, длинный, быстрый край чего-то…

Друг Воронов взлетел, и Рингил принял защитную стойку.

От удара по рукам прошла волна, суставы заныли. Меч будто все сделал сам, и в этом было нечто зловещее. От столкновения с чем-то, невидимым за пеленой синего свечения, полетели искры. Над внутренним двором раскатился долгий, гулкий звон. Двенда перестал петь.

«Ух ты. – Мысль пронеслась в голове, пульсируя, полная неистового ликования. – Заткнулся, урод?»

Будто прочитав мысли, едва заметная режущая кромка вновь ринулась на него сквозь рябь. Рингил извернулся и опять блокировал удар – теперь, когда звон в ушах прекратился, вышло легче. На этот раз он действительно увидел, как встретились клинки. Существо было вооружено невероятно узким длинным мечом, чьи края светились, словно косяк приоткрытой двери в комнату, наполненную синим огнем. За взмахом меча мелькнула высокая фигура с длинными руками и ногами, развевающимися волосами – и, возможно, блеснули глаза. Свечение еще мерцало повсюду, но Рингилу показалось, что оно тускнеет.

Одновременно утихала боль – веер неудач, раскинувшийся перед ним, складывался и сводился к абстрактному, мимолетному признанию, а потом и вовсе ни к чему. Сожаление исчезло, сморщилось точно бумага в огне. Он наполнился битвой, словно растопленная печь – огнем. Он опять оскалился, как когда убивал подручных Терипа Хейла. Взял Друга Воронов наизготовку.

– Ну, иди сюда, кусок дерьма с лицом феечки. Решил, что сможешь меня одолеть?

Существо взревело – его голос был похож на звон серебряного колокола – и ударило слева. Рингил парировал, а когда клинки скрестились, шагнул вперед и яростно пнул врага куда-то на высоте колена. Это была бандитская, трактирная техника боя, и он ощутил, что каблук, пройдя сквозь синее сияние, попал в цель. Олдраинская тварь пронзительно заорала и попятилась. Рингил резко вырвал клинок из захвата и рубанул на уровне живота. Его противник отскочил назад, уходя от удара. Рингил усилил натиск, атаковал из более высокой позиции. Существо блокировало с таким проворством, будто ударило хлыстом. Маневр намертво остановил Друга Воронов. Ответный выпад случился так скоро, что Рингил не успел шевельнуть мечом. Он рывком убрал голову и почувствовал, как лезвие двенды прошло на волосок от щеки, оставив после себя холодный воздух и слабое потрескивание. Опять зазвучал призрачный смех, но Рингилу показалось, что теперь в нем слышится что-то жесткое – не до веселья, если тебе приходится прилагать больше усилий, чем ты ожидал.

«Лучше привыкай к такому, дрянь».

Глубокий выпад со всей возможной скоростью, целясь прямо в глаза или место, где они должны были находиться. Противник поймал Друга Воронов, отбил и ударил вдоль клинка, высекая искры – Рингилу пришлось отпрянуть, чтобы спасти руку. Он отступил. Существо опять атаковало, вертя мерцающим длинным мечом, осыпая его ложными выпадами и финтами. Будь в руках у Рингила меч из обычной стали, он сдался бы под натиском более умелого врага, перешел бы в глухую оборону, делая широкие защитные взмахи. Но Друг Воронов оказался на высоте, как дрессированный пес. Он звенел, оповещая о наиболее дальних атаках двенды, отбивал удары длинного меча с синими краями, наделял Рингила неистовым, кипучим боевым пылом, возмещающим неземную выдержку противника. Он задыхался от усилий, которые для этого требовались, но одновременно испытывал окрыляющую страсть, заставлявшую его улыбаться.

Битва помогла вспомнить, что он кое-чего стоит в этом деле.

А сияние умирало, в этом теперь не было сомнений. Тень в центре мерцающего облака сгущалась, из размытого пятна неопределенной формы превращаясь во все более реального противника, которого он мог убить. Теперь он видел глаза: странного разреза, слегка светящиеся, но узнаваемые органы зрения. Синие, сбивающие с толку переливы исчезали, свечение на краях меча двенды потускнело и превратилось в едва заметный блеск. Дуэль все больше озарял холодный свет Ленты. И все чаще Рингил видел за скрещением клинков лицо противника – с выступающими скулами, бледное, прищуренное и оскаленное; искаженное боевой гримасой, отражающей его собственную. Ему уже не казалось, что все происходит во сне, он видел истинную картину – танец двух мужчин, состязание стали, предвещающее кровь и смерть на холодных каменных плитах внутреннего двора.

«Что ж, покончим с этим».

Двенда, в свете Ленты казавшийся черно-серебристой тенью, будто услышал его и атаковал с удвоенной быстротой. Рингил ответил, слабо парировал и не смог справиться с натиском противника. Отшатнулся. Клинок двенды дотянулся кончиком, коснулся лица, прошелся по плечу и груди. Рингил почувствовал внезапное тепло и понял: зацепили. Он заорал и ударил в ответ, но двенда его опередил, предугадал движение, и Друг Воронов соскользнул, наткнувшись на аккуратную верхнюю защиту. Рингил развернул оружие, снова попытался ударить по глазам, не смог и был вынужден отступить.

Двенда кинулся в атаку.

«Как мне его убить, Шал?»

И в памяти вплыло мрачное, полное сомнений лицо продавца мифов в лавчонке, забитой ерундой. «Придется действовать с неимоверной быстротой».

Рингил начал контратаку без предупреждения, из позиции парирования, которая выглядела как отступление. Это было последнее, чего мог ждать противник, но такой маневр позволял вложить в обратный натиск всю скорость, на какую он был способен. Лезвие вверх и внутрь, наклон вперед, а не назад, яростный рубящий удар, нацеленный в бедро. Застигнутый врасплох двенда тяжело отскочил, и его ноги оказались расположены неподходящим образом для атаки, которую он теперь не мог осуществить. Блок пришел с опозданием, он не мог отразить силу Друга Воронов…

Почти сработало.

Почти.

Двенда взвыл и подпрыгнул на месте, взмыл почти на высоту груди, подобравшись, словно кот. Друг Воронов со свистом пронесся сквозь пустоту под ним, и Рингил пошатнулся, теряя равновесие в позиции для удара, а противник, развернувшись в воздухе, пронзительно заорал и приземляясь ударил его ногой в голову.

Двор вокруг крутанулся, потускнел, перед глазами поплыли крошечные пурпурные огоньки. Лента пронеслась над головой, рассекая край поля зрения и волоча за собой шлейф размытого белого пламени. Каменный пол поднялся и атаковал: схватил за плечо, саданул по виску, вырвал Друга Воронов из рук.

* * *

Несколько долгих, муторных мгновений он цеплялся за сознание.

Внутренний двор, казалось, перевернулся, пытаясь сбросить его со своей поверхности в поджидающую внизу теплую тьму. Он боролся с этим, хоть перед глазами все плыло и силы убывали, шарил по холодным камням в поисках утраченного меча, извивался и корчился, словно полураздавленное насекомое на столе таверны.

На него упала тень.

Он с трудом повернул голову, изо всех сил пытаясь сосредоточиться.

Над ним возвышалась черная фигура, обрамленная светом Ленты и озаренная мягкими синими проблесками света по краям длинного меча в руках.

Клинок взмыл вверх.

Кто-то задул свечи.

Глава 22

«Это неправда, неправда, этого не может быть…»

Он знал, что может.

Доведенными до автоматизма движениями Эгар опять оседлал коня, нацепил щит и топор, воткнул копье тупым концом в землю. Отметил, что пальцы дрожат. Закутанная в кожаный плащ фигура маячила на краю воспоминаний. Он отогнал ее – на это сейчас нет времени, как и на вопросы, копошащиеся в голове, от которых холодок вдоль хребта. Он снова отыскал взглядом всадников, уже покинувших горизонт и ставших почти невидимыми в залитой закатным сиянием степи. Одежда на них была серо-коричневая, что необычно для маджаков, если только они не устраивают секретный рейд.

Например, с целью братоубийства.

Эгар сжал губы. Пересчитал их по головам. Семь или восемь, идут вереницей. Шансов маловато, и время на исходе. Всадники двигались не быстро, но в том, как они ехали, и какую дорогу выбрали, ощущалась целеустремленность. Не требовалось долго наблюдать, чтобы понять: едут к дереву и могиле Эркана.

Костер беззаботно потрескивал, набирая силу.

«Ублюдки вероломные …»

На миг он слепо уставился поверх головы коня, и вместо силуэтов всадников увидел перед собой лицо Эргунда.

«Я поеду с ним, Эг. Ты же знаешь, каким становится Алраг, когда думает про отца и пьет. Глазом моргнуть не успеешь, как он полез в драку, и мне надо быть рядом, чтобы его удержать».

«Ага, – ответил Эгар, вспоминая собственную пьяную драку с молчаливым имперцем почти двадцать лет назад. – Староват он уже для такого дерьма, да?»

Эргунд бросил на него странный взгляд.

«Каждый развлекается по-своему, Эг. Кто сказал, что твой способ – лучший?»

«Я не это имел в виду».

«Нет, но…»

«Ладно, забыли. Какая разница. Присмотри за ним».

И он отправился на собрание скотоводов, с которым надеялся покончить за пару часов – к тому моменту Сула должна была разобраться с домашними делами, и в юрте его ждало бы горячее юное тело. К тому же она успела бы налюбоваться собой в высоком кириатском зеркале, что там стояло. Он подкрался бы к ней и…

Теперь, глядя на всадников, Эгар вспоминал, как от этих мыслей ощутил приятное напряжение в животе и, довольный, проследил взглядом за Эргундом, поехавшим в Ишлин-ичан.

Он радовался, что для бдения требовался всего один сын, и что в кои-то веки от ранга и традиции есть толк – ведь они требовали, чтобы Драконья Погибель взял эту роль на себя. Ему ужасно не хотелось провести ночь в компании Эргунда или Алрага, если на то пошло, любого из братьев – ни погрузившись в вонючий, душный, шумный хаос ишлин-ичанской таверны, ни здесь, на холодных просторах степи. Ведь им было нечего друг другу сказать.

Эгар прыгнул в седло, развернул коня и выдернул копье из земли. Оскалил зубы.

«Что ж, полагаю, теперь нам есть, о чем поговорить».

И погнал коня на вершину холма, подальше от дерева, где положил копье поперек седла под углом и сдал ждать всадников.

* * *

Он заметил Алрага, когда вновь прибывшие находились в сотне ярдов: старший брат обычно сидел в седле с напыщенным видом, словно петух. Эгар по одной осанке узнал бы его, где угодно, несмотря на тяжелый плащ с капюшоном.

Их было семь, а не восемь («Спасибочки, Уранн, хоть в этом удружил, мать твою!»), и все нарядились в плащи с капюшонами. Под тканью смутно угадывались силуэты оружия, которое могло оказаться, чем угодно – булавой, топориком… Кто знает? Но у четверых имелись широкие мечи: обнаженные клинки красноречиво выглядывали из-под накидок. Значит, наемники. Маджаки не любили возиться с такими мечами – слишком дорогие, по-южному броские, и годятся лишь для того, чтобы убивать людей. Оружие, с которым нельзя охотиться и которое нельзя использовать для бытовых дел, любого степняка оскорбляло до глубины души. Выходит, Алраг по такому случаю нанял людей – южную шваль, слишком низкого пошиба, чтобы рубиться в родных краях, либо маджакских изгоев с амбициями, взявших за обыкновение подражать своим кумирам.

Эгар немного расслабился. Этих он, наверное, убьет без особых проблем. Драконья Погибель сидел не двигаясь и опустив голову, позволяя всадникам приблизиться. Когда расстояние сократилось настолько, что можно было слышать друг друга, он взглянул на гостей, не шевельнув ни единым мускулом.

– Ну, что, братишка, – крикнул он. – Может, снимешь сраный жреческий капюшон и покажешь мне свое ебало?

Три руки натянули поводья, а одна даже поднялась, но упала, не коснувшись капюшона. Эгар бесстрастно кивнул. Трое без мечей. Выходит, предательство почти полное. Алраг и Эргунд, несомненно. И еще один, Гант либо Эршал. Наверняка Гант. Он достаточно много болтал о том, какой из Эгара дерьмовый вождь, и не упустил бы такой шанс.

Отряд расхлябанным строем остановился менее чем в двадцати ярдах. Эгар по-прежнему не шевелился.

– А что ты, Эргунд? Пришел меня убить, но в глаза посмотреть боишься? Отец гордился бы тобой.

Одна из фигур в плаще подняла руку и сдернула капюшон. Эргунд, готовясь к битве, надел шлем. В тускнеющем свете заката брат Эгара выглядел бледным, но решительным.

– Мы пришли не для того, чтобы тебя убивать, – крикнул он. – Если ты…

– Да, за этим мы и пришли. – Теперь и Алраг стряхнул капюшон. Он тоже был в шлеме, чуть более замысловатом, чем у Эргунда, с низким гребнем из конского волоса. – Он слишком упрям, чтобы отступить по-хорошему. Это очевидно.

– Но не нужно…

– Нужно, Эргунд, – раздался из-под капюшона голос Эршала. Он не открыл лица. – Алраг прав, полумеры не годятся.

Эгар скрыл изумление и обиду, которой не ожидал.

– И тебе привет, братик. Не думал тебя здесь увидеть. Был о тебе лучшего мнения.

– Ну да, мы тоже были о тебе лучшего мнения, – огрызнулся Эршал. – Давным-давно, когда казалось, что ты заслужил звание вождя. Эгар, мы дали тебе семь лет. Семь лет, мать твою! И что ты сделал с нашей верностью? Просрал. Превратил нас в посмешище для маджаков, а нашу семью – в посмешище для клана. Ты не годишься быть главным. Такова правда, все это знают.

– Прямо все, да? А с Гантом что? Сломал ногу, забираясь в седло? Или залил себе в глотку меньше храбрости трактирного розлива, чем вы?

Эршал снял капюшон. Из трех братьев лишь он приехал с непокрытой головой.

– Мы не пьяны, – спокойно сказал он. – А Гант не будет вмешиваться, но примет итог. Он знает, как и все, что вождем должен быть кто-то понадежнее.

Эгар глядел на него, не мигая и не шевелясь.

– Ты же понимаешь, что вам придется меня убить, – сказал он наконец.

– Тебе выбирать. – Эршал не отвел взгляда. – Но нам ты выбора не оставил. Шаман прав. Если мы не примем меры, ты навлечешь на наши головы гнев Серого Владыки.

– Шаман, значит? Выходит, вы развесили уши перед этим иссохшим старым стервятником? Что за идиотский…

– Небожители послали видение, – крикнул Эргунд. – Ты оскверняешь их имена во всеуслышание. Оскорбляешь почтенных людей, будто они какие-нибудь наемные слуги, а сам спешишь в юрту, чтобы нажраться и вставить малолетней шлюхе, которая тебе приглянется. Ты почти не утруждаешь себя соблюдением ритуалов, вместо этого пьешь и сидишь с мрачным видом в одиночестве или надираешься и бродишь всю ночь, всем подряд рассказывая о том, как охуительно было на юге, как ты по нему скучаешь, как всем нам стоит измениться и стать похожими на южан, цивилизованными. Ты не зачал достойного наследника и не подал хороший пример молодежи, научил лишь уклоняться от обязательств и удирать на юг в поисках приключений. Ах, да – еще трахать каждую дешевую доярку, какая позволит задрать ей юбку.

– Обзавидовался, Эргунд?

– Иди на хер!

Эгар повернулся к Алрагу. Их взгляды скрестились.

– А ты, брат. Тоже зачитаешь мне список жалоб? В твоих глазах я преступил еще какие-нибудь священные границы?

Алраг пожал плечами.

– Плевать, с кем ты трахаешься. Но ты мне мешаешь.

Казалось, с реальности сбросили капюшон, и истинное положение вещей оскалилось будто скелет. В повисшем молчании слова облетали, как мертвые листья. От того, что должно было произойти, веяло холодом.

Наверное, Эргунд чувствовал это сильнее остальных.

– Послушай, Эгар. Необязательно, чтобы все закончилось так. Ты можешь уйти. Просто отдай оружие и коня. Поклянись на кургане отца, что не вернешься. Тебя отвезут к горам и отпустят.

В ответ можно было расхохотаться, но Эгар обошелся легкой ухмылкой.

– Они тебе так сказали, Эргунд? Ты поэтому согласился?

– Это правда!

– Гребаная ложь. Причем незатейливая. – Эгар кивком указал на молчаливых мечников, чьи лица оставались под капюшонами. – А эти? Они перережут мне глотку, как только вы исчезнете за горизонтом, просто чтобы далеко не тащиться. Странно, что они явились сюда до того, как вы меня обезоружили. Надеюсь, вы не платили им вперед.

Кто-то из наемников ворчливо ругнулся, один сорвал меч с пояса и нацелил на Эгара, держа одной рукой. Но от резкого движения его конь переступил с ноги на ногу и погубил театральный жест. Раздавшийся голос был молодым и напряженным.

– А ну, захлопни поганую пасть.

– Нет, я лучше подожду, когда ты подойдешь и попытаешься ее захлопнуть. – Ни вождь, ни его ихельтетский боевой конь не шевельнулись – они походили на изваяние. Эгар заметил, что меч дрожит в руке, старательно удерживающей тяжесть в горизонтальном положении. Увидел, что кончик движется, и ухмыльнулся, пусть и не видел лица молодого наемника под тенью капюшона. – Сынок, тебя, похоже, обманули. Сказали, кто я такой?

Юноша откинул капюшон и воспользовался движением, чтобы опустить меч до положения, в котором его легче удерживать. Эгар увидел грубый металлический шлем, а на плечах и горле – только кожу. Значит, ниже, в худшем случае, кираса из тонких деревянных пластинок. Стальной брони не было. Лицо над воротом соответствовало голосу – с жидкой бороденкой, шрамами от угрей и бледными чертами уроженца свободных городов или чего-то поблизости. Лет восемнадцать-девятнадцать самое большее. Влажные губы растянуты в ухмылке, полной юношеского гнева.

– Я знаю, что ты покойник! – заорал он в ответ.

– Все там будем, рано или поздно. И все же, сдается мне, на Небесной Тропе ты меня опередишь. Я зарабатывал на жизнь убийством драконов, сынок. А из тебя зубочистку сделаю.

– Да мы тебе кишки на хрен выпустим!

– В мечтах твоей матушки, сифилитичной шлюхи – да, возможно.

А потом, конечно, все пошло кувырком.

Он услышал крик Алрага, но не понял, была это попытка остановить надвигающуюся бойню или нетерпеливое желание ее ускорить. Впрочем, неважно – молодой наемник пришпорил коня и неуклюже атаковал, продолжая что-то говорить с искаженным злобой лицом. Соратник юнца последовал его примеру, на ходу вытаскивая меч; капюшон болтался у него на голове, мешая ясно видеть. Он что-то кричал. Может, слово «сын» – момент был напряженный, Эгар не расслышал.

«Гребаные дилетанты».

Драконья Погибель встретил двух мужчин лицом к лицу. Ударил копьем пониже, рассек горло лошади юнца, и она метнулась прочь в панике, переходящей в агонию. С лезвия копья взлетели брызги крови; крики умирающего животного и вопли всадника, свалившегося на землю, слились воедино. Конь Эгара изящно шагнул в сторону, будто освобождая дорогу дамской карете на бульваре Предсказанной Благодати. Второй наемник жестко осадил коня, пытаясь избежать возникшего на пути беспорядка и явно забыв об атаке. Эгар подался вперед и одним сильным ударом снизу вверх срезал с него капюшон вместе с большей частью лица. Мужчина пронзительно завопил и вслепую махнул мечом. Шлем слетел с его головы, точно кружка со стола в таверне. Куски плоти и лохмотья кожи болтались из стороны в сторону, ослепляя его, как это делал чуть раньше капюшон. Конь под ним пришел в ужас, завертелся, жалобно заржал и сбросил седока. Эгар свистнул, и его боевой жеребец шагнул вперед с тем же отточенным изяществом, с каким прежде ушел в сторону, и подкованными сталью копытами раздавил грудную клетку упавшего наемника. Эгар услышал хруст, ощутил треск костей, который волной прошел по телу коня до самого паха. Он запрокинул голову и завыл.

Тут Алраг понесся на него, оскалив зубы, высоко вскинув собственное копье-посох для удара, который невозможно блокировать.

И все же…

Повинуясь Эгару, ихельтетский дестриэ [2] отпрянул и оказался с незащищенной стороны Алрага. Брат Драконьей Погибели заметил маневр, но не сумел вовремя переместить копье и был вынужден ограничиться неуклюжим защитным блоком. Эгар ударил собственным копьем, держа его двумя руками как посох. Древки копий скользнули друг по другу, и Алраг пронесся мимо, резко развернул коня, продолжая атаку. Эгар знал это животное: конь был хорошо обученным и энергичным, а его старший брат превосходно с ним обращался. Времени осталось мало.

Два наемника держались рядом, словно для взаимной поддержки. Один из них размахивал мечом, у другого был маленький арбалет, и он отчаянно пытался натянуть тетиву. Эгар пустил коня в галоп прямиком на эту пару, на ходу издав новый долгий вопль берсеркера.

Как он надеялся, их лошади запаниковали и разделились. Проигнорировал наемника с мечом и бросился на арбалетчика, пока тот не совладал с лошадью и не пустил в ход оружие. Лезвие копья-посоха вонзилось в его спину с такой силой, что выбило из седла. Наверное, проткнуло насквозь тонкий доспех из деревянных пластинок, если он был, и рассекло позвоночник. Эгар быстро выдернул оружие, чтобы не потерять его, когда труп повалится на землю. Лезвие вышло без труда, а тело наемника стало клониться к земле так, словно оно без костей. Эгар не увидел момент падения – он уже разворачивал коня: Алраг был у него на хвосте.

Эгар взревел, повернул копье и ударил острием, когда брат налетел на него. Алраг увернулся, и оба копья прошли мимо целей. Кони снова разминулись в сумерках. Вождь собрался, мельком взглянул на степь слева и справа, увидел последнего наемника, который мчался прочь во весь опор, подгоняя лошадь к горизонту, будто за ним гнались демоны.

Драконья Погибель оскалился.

– Теперь только семья, – завопил он в темнеющее небо. – Удобно, не правда ли?

Что-то просвистело в воздухе. Ихельтетский боевой конь под ним жалобно заржал и взбрыкнул. Стрела с черным опереньем торчала из его плеча. Эгар завертелся и увидел Эршала с коротким луком в руке – брат тянулся к колчану за следующей стрелой. Драконья Погибель слишком поздно вспомнил, чем его младший брат славился с детских лет.

– Ах ты, говнюк!

Он подтолкнул дестриэ вперед бедрами. Конь пошатнулся, пытаясь повиноваться. Вторая стрела глубоко вошла в бок. Хлынула кровь. Жеребец опять заржал, с трудом одолел полдюжины отчаянных шагов, изгибая шею и спотыкаясь. Эгар тоже закричал, вскинул копье, желая вместе с конем оказаться ближе к брату.

– За это я вырву твое гнусное сердце, Эршал!!!

Третья стрела выбила животному глаз. Конь обезумел, попятился и встал на дыбы, сбросил Эгара. Драконья Погибель ударился о землю, перекатился, каким-то образом сумел не потерять копье и не напороться на лезвие; замер в траве, сжимая древко. Позади раздался грохот: его конь упал на землю и, в конвульсиях, пытался встать, но не сумел. Он кричал, пока бился в агонии, и от его криков сердце обливалось кровью.

Эгар как пьяный встал на четвереньки. В глубине его глотки родилось тихое, пульсирующее рычание. «А ну, маджак, быстро встал на ноги, мать твою». Конь опять закричал. Эгар огляделся в густых сумерках и обнаружил Эргунда и Эршала в паре дюжин шагов в стороне, озаренных светом Ленты. Алраг был дальше, но ехал к ним, прямой как палка в седле, самодовольный. Все трое были слишком далеко, чтобы метнуть нож.

Слева молодой наемник, который стоял и стонал, пошатываясь, резко упал и затерялся в траве. Похоже, рухнув с лошади, юноша сильно ударился головой. Больше он не поднялся.

Эршал всадил еще одну стрелу в поверженного боевого коня. Тот снова закричал, но уже слабо.

– Ради Уранна, убьешь ты его наконец?!

Эргунд всю жизнь ненавидел, когда страдали животные. Эгар вспомнил, как ему было десять лет и…

Свист и глухой удар очередной стрелы. Конь всхрапнул и затих. Эгар скользнул через траву, припадая к земле, будто степной налетчик, и сжимая побелевшими пальцами древко копья. В голове пульсировала яростная мысль, подобная острию клинка. Что бы ни случилось, перед смертью он разорвет Эршала на части.

– Хватит, Эгар.

По сравнению с отголосками агонии дестриэ, голос брата звучал очень спокойно. Эгар выглянул из травы, колышущейся на ночном ветру, и увидел Эршала, который стоял в стременах, нацелив на него лук менее чем с десяти ярдов. В ожидании выстрела Драконья Погибель ощутил холодный ужас – брат не мог промахнуться, а с такого расстояния стрела из лука с двойным изгибом проткнет его насквозь и пришпилит к земле.

– Все кончено. Встань так, чтобы я тебя видел.

Эгар выпрямился. Горькая улыбка тронула уголки его рта. Он слышал, как тяжело дышит конь, умирая. Может, бросить нож? Он выронил копье.

– Давай, сволочь вероломная. Прикончи меня.

– Тебе дали возможность…

– Да хватит уже херней страдать.

Алраг подъехал, с ненужной жестокостью осадил коня и перевел взгляд со стрелы на цель.

– Какого хрена ты медлишь? – едко спросил он.

Эршал метнул взгляд в Алрага, потом – в Эргунда. Но большей частью он по-прежнему был сосредоточен на Эгаре, которого держал на прицеле.

– Так что, договорились?

Эгар потянулся к ножу.

Эршал спустил тетиву.

Мир охватила тьма.

* * *

«Нет, не тьма», – понял Эгар.

И у него было время это понять.

Стрела в него не попала.

Не тьма, просто все вокруг потускнело, как бывает, если долго смотреть на солнце, а потом войти в юрту. Это было похоже на полумрак в ихельтетском театре, сгустившийся перед тем, как поднимется занавес.

Ветер над степью будто затаил дыхание.

На пути Эршаловской стрелы кто-то возник. Кожаный плащ, лицо спрятано под шляпой с мягкими полями. Незнакомец поднял руку и взял стрелу из воздуха, будто она была вымпелом на копье, взметнувшимся на ветру. Пальцы на руке – Эгар старательно прищурился – были слишком длинные и сгибались там, где не полагается. В пустоте, заменившей ветер, послышался шепот, одновременно далекий и близкий.

– Боюсь, я не могу этого допустить.

Внезапно ветер налетел с новой силой, и Эгар вновь почувствовал в нем примесь горелой химической дряни. Лошади братьев тоже ее учуяли – они в ужасе заржали и попятились. Эршал выругался и уронил лук, сражаясь со своим конем.

– Харджалат! – вскричал Алраг.

– Не он, нет. – Призрак опустил руку и ловким движением пальцев разломил стрелу пополам. Выронил куски. – Харджалат выглядит… иначе, когда хочет проявить себя. Впрочем, для ваших целей конечная разница несущественна.

Продолжая одной рукой успокаивать коня, другую Эргунд поспешно сложил в охранный знак.

– Мы выполняем поручение Келгрис, демон. Изыди. Ты нам не помешаешь.

– Все не так просто, – прошептало существо. – Поглядите.

Той же рукой, которой разломал стрелу напополам, он коснулся травы, как поверхности воды. От его прикосновения побежали волны, будто случайные, но наперекор преобладающему ветру с севера. Трава клонилась, трепетала, колыхалась из стороны в сторону и рождала холмы, похожие на спины морских существ, которые мчатся почти на поверхности.

– Вы это видите?

Окружив фигуру, холмы замерли, потом безмолвно поднялись и приняли более явные очертания. Наверное, с полдюжины разных форм, а то и больше. Эгар затаил дыхание, осознав, на что смотрит. Существо в кожаном плаще внезапно окружило себя людьми, сплетенными из травы, которые двигались по ее поверхности, словно купальщики, двигающиеся стоя по пояс в реке.

– Нет в степи угла, – шептало существо, и его голос прозвучал до странности рассеянно, даже сонно. – Нет такого угла, где бы не пролилась людская кровь и не удобрила землю. Иной раз можно сделать так, чтобы степь об этом вспомнила. Убейте их.

Травяные люди бросились вперед.

У них не было оружия, кроме рук, сплетенных из волокон и усиков травы, но они хлынули на перепуганных лошадей, как злобные волны, и там, где они хватали плоть, на шкуре животных появились брызги крови. Эгар увидел, как существа повалили коня Эргунда – тот задрыгал ногами, тараща глаза, – а потом сам Эргунд, шатаясь, ненадолго встал на ноги и принялся неистово делать охранные знаки, вопя имя Келгрис, пока и его не затащили в траву, а крики не перешли в сдавленный хрип и бульканье. Он увидел, как Алраг рубит вокруг себя копьем, вопит и сыплет проклятиями, как Эршал с искаженным от ужаса лицом разворачивает лошадь, к которой со всех сторон подбирается хаос…

На прочее времени не было – пара травяных созданий атаковала и Эгара. Он поспешил схватить копье, которое незадолго до этого бросил. Но с копьем поднялась трава, ее отдельные ростки цеплялись к древку и сворачивались вокруг него, упрямо стараясь вернуть оружие на землю. На один безумный миг Эгару показалось, что он играет в перетягивание игрушки с каким-то удивительно сильным карапузом посреди лагеря. Потом он сумел выдрать копье из зарослей и взмахнул им, защищаясь от длинной, тонкой и стремительной руки существа с пустыми глазницами в голове из травы. Эгар отсек руку там, где мог бы располагаться локтевой сустав, и увидел, как она заново соткалась из травы. Рваная дыра открылась в голове существа на месте, где мог бы находиться рот. От шелестящего, пронзительного вопля, который вырвался из этой дыры, кровь превратилась в лед.

– Его не трогать!

Фигура в кожаном плаще произнесла – точнее, неистово прошипела – эти слова, не оборачиваясь, и сделала быстрый жест, будто хлестнула себя рукой по спине, отчего нормальный человек вывихнул бы плечо. Две травяные твари опустились, как волны, таящие на берегу, и внезапно исчезли. Слабеющие движения в траве, случайный порыв ветра – и ничего. Эгар судорожно втянул воздух и растерянно огляделся, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Алрага, который еще размахивал копьем, стащили в траву навстречу воющей смерти, и как Эршал пустил коня в галоп, неистово размахивая позади себя ножом и рубя пустой воздух у крупа скакуна, словно безумный. Призванные существа пару секунд перетекали туда-сюда, может, в поисках новых жертв, а потом тоже опустились в траву, породившую их. Эгар стоял, тяжело дыша, наедине с созданием в кожаном плаще.

Спаситель медленно повернулся. То, что черты лица под краем шляпы были непримечательными и человеческими, показалось невероятным. Голос, ударивший барабанным боем внутри черепа, обрушился на Эгара, как приступ тяжелого похмелья.

– Ты должен был бежать, Драконья Погибель. В этом смысл предупреждения.

– Кто… – Эгар попытался выровнять дыхание. – Что. Ты. За хрень?

Глаза под шляпой сверкнули – это было еще одно предупреждение.

– Сложно объяснить.

– Так это, кругом одни гребаные покойники. Время есть.

– Не так много, как ты думаешь. Слышал, твой брат Эргунд упомянул Келгрис? Она проснулась и не сидит без дела. Полтар, шаман, завоевал ее благосклонность. Все, что я сделал – чуть сдержал ее натиск.

Эгар обнаружил, что его гнев по-прежнему превосходит страх. Он сжал древко копья, отрывисто дыша. Поморщился.

– Послушай. Не думай, что я тебе не благодарен, это не так. Ты спас мне жизнь. Колдовством или нет, я все равно перед тобой в кровном долгу, и ты убедишься, что я не скряга. Но чтобы считать свой долг честным, я должен узнать твое имя.

В сумерках трудно разобрать, но Эгару показалось, что существо закатило глаза. На секунду оно отвернулось и будто уставилось на степь или просто на тонкую струйку дыма, что поднималась над костерком возле могилы.

– Ну и хрень. Поверить не могу, что докатился до такого, – пробормотало оно. – Торговаться с гребаным скотоводом – это как-то… Послушай, ты, бандит-козоеб, я однажды украл огонь. Слыхал такую историю? Я, твою мать, вестник рока, приходящий к королям. – Существо раздраженно вскинуло руку. – В те времена, когда Земля была молода, а в гребаном небе еще висела луна, я надевал любую плоть по необходимости и вселял ужас в сердца могущественных и власть имущих по всему этому шарику из грязи и на дюжине таких же. Я принимал обличье духа и пересекал бескрайние… А, пошло все на хрен, забудь. Ну да, имя. Ты его знаешь.

Внезапно Эгар понял, что и впрямь знает.

Это было похоже на то, как если бы кто-то снял с его глаз повязку, или он внезапно выбрался из мутного тумана лихорадки. Эгар увидел морской капитанский плащ будто впервые, вспомнил сказки и намеки из маджакских мифов, которые слушал всю свою жизнь. Тот, кто много странствует – по суше, но чаще по морю, – мастер маскировки и любитель стратагем; смертоносная сила, уничтожающая всех подряд, когда ее выпускают на волю, в человеческом обличье несовершенен. Наименее предсказуемый и наиболее непостоянный из всех Небожителей.

Эгара пробрал озноб.

– Такавач, – прошептал Драконья Погибель.

Лицо в тени широкополой шляпы слегка повернулось к маджаку, и тот будто увидел проблеск холодной улыбки.

– Молодец. Доволен теперь, раз узнал все, что хотел?

– Чего? – Эгар сглотнул. И продолжил шепотом: – Что тебе нужно?

– Уже лучше. В первую очередь, мне нужно, чтобы ты заткнулся и слушал. Твой брат Эршал сбежал. Через считанные часы он подымет лагерь и скажет, что ты одержим демонами.

– Демонами? Этот ублюдок не посмеет…

– Перебьешь меня еще раз, зашью твой сраный рот травой. И не думай, что это шутка. – Существо, претендующее на имя Такавача, перевело дух. – А теперь слушай, мать твою. Эршал скажет, что они с братьями, возможно, во хмелю – это объяснит неуместность поступка – поехали к тебе, чтобы продолжить бдение вместе. Но ты пришел в ярость, призвал демонические силы и зверски убил Алрага и Эргунда, он же еле спасся. Полтар подтвердит его историю обычным бредом сивой кобылы про то, как твои южные привычки оскверняют чистый образ маджака – он некоторое время рассказывает про тебя такие вещи, надо же, какое совпадение. А на рассвете они отправятся сюда и все увидят сами. Хочешь взглянуть поближе, как умерли твои братья?

Отвечать на вопрос не требовалось. Такавач уже направился сквозь траву туда, где пал Алраг. Эгар двинулся следом, плотно сжав губы и думая о том, что увидит. Сперва им преградил путь труп убитого коня, лежащий на боку, в потеках крови и облепленный травой. Эгар обошел его со стороны крупа и увидел по другую сторону перемешанное с лошадиными внутренностями кровавое месиво.

Алраг лежал на примятой и пропитавшейся кровью траве, он был привязан к земле. Стебельки и побеги обвили его конечности и торс у каждого сустава и прижали так плотно, что на запястьях и шее прорвали кожу и впились в плоть. Они забрались в ноздри, уши и глаза, превратив последние в два сгустка кровавой слизи. Развернули голову и шею набок, разинули рот до земли, так широко, что вывихнули челюсть. Проникли внутрь, в глотку, свиваясь в скользкую от крови травяную веревку толщиной с предплечье Эгара.

В свете Ленты вид был нереальный, словно он смотрел на вытравленную на металле картину. Эгар заставил себя не отводить взгляд и не моргать, пока глаза не заболели.

«Братоубийца».

Он сам не знал, кого обвиняет звучащий в голове голос.

Такавач, стоявший рядом, посмотрел на него с любопытством, затем шагнул вперед и присел у головы Алрага. Кожаный плащ собрался на земле вокруг него, придав фигуре сгорбленный, нечеловеческий вид. Эгар подумал об одиноком стервятнике, который собирается пировать.

Небожитель бросил взгляд через плечо.

– Хочешь взглянуть и на Эргунда?

– Нет, – хрипло произнеч Эгар. – В этом нет необходимости.

– Ну да. – Такавач взялся за плетеную веревку, уходящую в глотку Алрага, и подергал, проверяя. Она почти не поддалась. – Что ж, я думаю, ты согласен – объяснить такое чем-то, кроме колдовства, будет сложно.

– Объяснить? – Эгар напоследок взглянул на старшего брата и резко развернулся. Закинул копье на плечо, посмотрел на небо и мысленно прочертил прямой путь обратно в лагерь. – О, я так объясню, что мало не покажется. Я засуну Эршалу лук в глотку, таким же гребаным способом.

– А как же… Эй, ты куда собрался? – догнали его слова Такавача. – А как же шаман? И Келгрис?!

Эгар не обернулся и не остановился.

– Я выпущу кишки тощему ублюдку, как стоило сделать еще несколько месяцев назад, потом насажу на кол живым, и пусть стервятники его жрут. А если Келгрис придет ему на помощь, с ней будет то же самое.

Где-то на горизонте слабо пророкотал гром. Собравшиеся тучи изнутри ненадолго озарились недобрым розовато-лиловым сиянием.

– Ага. – Такавач внезапно снова оказался рядом с ним. – Ты теперь у нас Эгар Погибель Богов, да? А тебе не кажется, скотовод, что ты откусил больше, чем сможешь прожевать? Келгрис – Небожительница. Ты понятия не имеешь, как ее убить, и не знаешь, с чего начать.

Эгар продолжал идти.

– Ну, так расскажи.

Короткое молчание. Такавач не отставал.

– Я не имею на это права. Есть определенные… правила, трубеющие соблюдения. И согласованные, если так понятнее. Клятвы и узы, которые нас сковывают.

– Отлично. Не надо ничего говорить. Ты и так постарался.

– На что намекаешь?

– Ни на что, – яростно огрызнулся Эгар. – Вообще ни на что. Там лежат два моих мертвых брата, я хочу довести дело до конца. Вот и все. А теперь не мог бы ты на хрен перестать идти за мной по пятам?

К его удивлению, Небожитель именно так поступил. Он застыл в траве, наблюдая, как вождь решительно шагает прочь. Раскат грома повторился, и если бы Эгар в тот момент обернулся, он заметил бы, что Такавач вздрогнул.

– Отлично. Тогда иди и сдохни, если тебе этого хочется. Келгрис пошлет против тебя легион степных упырей, легион бешеных волков и, если испытает приступ вдохновения, двух-трех летающих призраков. А ты, придурок, идешь пешком!

Эгар пропустил эти слова мимо ушей. Перед его внутренним взором плясал образ мертвого Алрага.

– Вот так, да? – рявкнул Небожитель ему вслед. – Так благодарный скаранакский вождь возвращает кровавый долг?

Драконья Погибель застыл, будто громом пораженный. На миг опустил голову, перевел дух. Кивнул самому себе и повернулся к существу в плаще, стоявшему позади.

– Чего ты от меня хочешь, Такавач?

– Я хочу помочь тебе остаться в живых. Неужели это так ужасно?

Мертвые братья Эгара остывали в траве позади, в считанных ярдах от отцовской могилы. В памяти всплыли слова Марнака: «Начинаешь спрашивать себя, почему ты дожил до вечера, почему стоишь посреди поля на своих двоих, когда вокруг все залито чужой кровью. Почему Небожители тебя пощадили, и какую цель Небесный Дом для тебя приготовил».

В запертые двери мира снова постучал гром.

Когда Эгар услышал раскаты, его лицо дернулось. Над степью собирались тучи, и они приближались. Он ощутил, как собственное будущее подошло и коснулось холодной рукой затылка. Долгосрочные цели Небесного Дома редко приносили блага тем, кто служил ему инструментом, и героям приходилось сложнее, чем остальным. Стоит лишь вспомнить легенды.

Он сплюнул в траву.

А потом вернулся туда, где стоял и ждал бог в кожаном плаще. Посмотрел в мерцающие глаза под краем шляпы и обнаружил, что странная буря, поднявшаяся в душе, не оставила места для страха.

– Ну, ладно, – сказал Драконья Погибель.

Глава 23

Просыпаясь, Рингил почувствовал себя так, словно вцепился в один из огромных железных навигационных бакенов в канале Ихельтетского порта. Привкус ржавчины во рту, шум в ушах, похожий на звук, с которым течет холодная черная река, и дрожащее пятно света на поверхности тьмы вверху. По плечу и груди пробежала волна горячей боли – он ей не удивился, но не смог вспомнить, что стало ее причиной. Сквозь неровное мерцание возвращающегося сознания он будто увидел темный силуэт, который чего-то ждал.

«Разве ты не понимаешь, отец… – Он шевелил странно ноющей челюстью, но не понимал, бормочет ли слова вслух. – Это гребаная ложь, весь этот вонючий город на болотах выстроен из лжи…»

И очнулся.

Он лежал на гладком холодном камне. Где-то во тьме капала вода. Бледный свет плясал на сводчатом потолке пещеры. Возле отесанной каменной стены, слева виднелась темная фигура.

– Зачем ты это сделал?

Голос почему-то раздался справа. Рингил моргнул и приподнялся на локте, дрожа. Боль стрельнула от челюсти по правой стороне головы. Обрушились воспоминания. Битва… двенда… бесславный конец. Он огляделся, но мало что увидел, кроме нависающих сталактитов.

– Что я сделал? – спросил он заплетающимся языком.

На каменном полу зашевелились тени. Рингил лишь теперь заметил, что пол выглядит обработанным, как и стена слева. Он прищурился и рассмотрел фигуру, сидящую со скрещенными ногами за пределами светового круга. Существо, похоже, внимательно изучало собственные сложенные ладони.

– Зачем ты вышел на битву ради них? – Голос был мелодичный, глубокий, звучный, хотя слова, доносящиеся до его ушей, в сумерках звучали негромко. Существо говорило по-наомски, но с архаизмами из старого мирликского, причудливо усложняя грамматику. – Они готовы посадить тебя на кол за выбор партнера для постельных утех и назвать это справедливостью; они полюбовались бы на казнь и отпраздновали твою агонию пивом и песнями, посвятили бы ее своим дурацким богам. Они жестоки и тупы, аморальны как обезьяны и безвольны как овцы. Но ради них ты вышел на поле битвы с рептилиями. Почему?

Рингил с трудом сел. Попытался заговорить, но закашлялся. В конце концов, придя в себя, вяло пожал плечами.

– Не знаю, – прохрипел он. – Все так делали. Я просто хотел прославиться.

Язвительный смех разбудил эхо под сводами пещеры. Однако в последовавшей тишине вопрос повис в воздухе, и сидящий не пошевелился. Он ждал ответа – настоящего ответа.

– Ну, ладно. – Рингил подвигал челюстью, держа ее большим и указательным пальцами. Поморщился, откашлялся. – После всего, что было, я и сам толком не знаю. Но, если покопаться в памяти… Наверное, причиной всему были дети. Я видел пару поселков, куда их отряды нагрянули в самом начале. Чешуйчатые, знаешь ли, склонны поедать пленников. А для детей это самый жуткий кошмар, да? Когда тебя пожирают заживо. Ты в цепях, смотришь и понимаешь, что будешь следующим.

– Понятно. Ради детей. – Существо склонило голову набок. Голос оставался мягким будто шелк, но подспудно в нем ощущалась пружинистая сила кириатской кольчуги. – Детей, которые, скорее всего, вырастут в точности такими же невежественными и жестокими разрушителями, как и те, кто их породил.

Рингил прижал пальцы к той стороне головы, где пульсировала боль.

– Ну да, наверное. Если ты так ставишь вопрос, все и впрямь кажется глупым. А что твой народ? Вы тоже съедаете пленников?

Существо плавно поднялось. Даже в полумраке Рингил видел, сколько физической силы и изящества в этом движении.

Оно вышло на свет. И у Рингила перехватило дыхание.

Боль пульсировала в челюсти и голове, порезы на плече и груди болели; он ощущал себя грязным внутри и снаружи, к тому же чувствовал смутный, невнятный страх – и, невзирая на все это, в основании его живота зародилось слабое пламя влечения. Слова Миляги Милакара всплыли из глубин памяти: «Он красив, Гил. Вот, что люди говорят. Что он неописуемо прекрасен».

Кем бы ни был ненадежный источник, от которого Миляга услышал эти слова, он, определенно, отличался наблюдательностью.

Двенда был больше шести футов ростом, с почти мальчишескими, изящными бедрами и конечностями, но с такой могучей грудной клеткой и широкими плечами, что верхняя часть его тела больше походила на стилизованную кирасу, чем на что-то живое. Он – а это был мужчина, судя по выпуклости под свободными черными штанами и плоской груди – стоял с той же небрежной грацией, с какой поднялся. Руки у него были длинные, с узкими кистями и бледной кожей; они свободно висели вдоль туловища, однако пальцы были чуть поджаты, наводя на мысли о когтистых лапах сокола. В тусклом свете каждый ноготь радужно переливался.

Его лицо превосходило все мечты приятелей Шалака: бледное как алебастр, подвижное и умное, с большим ртом, узким подбородком и тонким носом – черты резко выделялись на фоне высоких мертвенно-бледных скул и широкого ровного лба. Длинные черные волосы ниспадали на широкие плечи, окутывая их, как темная вода. Глаза…

Глаза, как и гласили древние легенды, казались ямами, полными смолы, но даже в слабом освещении Рингил увидел, что они радужно мерцают, как и ногти двенды. Его охватила внезапная безграничная уверенность в том, что при свете дня эти очи заискрятся, словно устье Трелла на рассвете.

Двенда склонился над ним. В этом движении одновременно ощущалось что-то вроде почтения и любопытства хищника.

– А ты хочешь, чтобы я тебя съел? – спросил он.

Что-то снова затрепетало внутри.

«Возьми себя в руки, Гил. Это твой враг, прошлой ночью ты его едва не убил…»

А сегодня? Что будет сегодня?

Какая-то его часть по непонятной причине хотела разобраться.

«…и, возможно, ты еще в силах это провернуть».

Он сумел изобразить насмешливое покашливание и деланное безразличие, скрывая дрожь, пробежавшую по телу от кончиков пальцев до паха.

– Может, позже. Прямо сейчас у меня голова болит.

– Да. – Двенда опять склонил голову набок. Осколки света плясали в чернильных глазах. – Приношу извинения за боль. Ранения не очень серьезные, и в этом месте ты исцелишься гораздо быстрее, чем в своем мире. Но даже здесь приходится платить физическую цену. У меня не было иного способа остановить схватку, не убивая тебя.

– Тогда, видимо, я должен тебя поблагодарить.

Двенда внезапно улыбнулся. Зубы, м-да… Зрелище не вселяло уверенности.

– Видимо, должен.

– Спасибо.

Двенда внезапно присел – быстрее, чем Рингил успел отреагировать, – и протянул руку к его лицу. Длинные пальцы зарылись в волосы, вплелись в пряди и увлекли голову вперед.

– Боюсь, в конечном итоге мне от тебя понадобится гораздо больше, чем это, Рингил Эскиат.

Он ощутил губами губы двенды, прохладные и твердые; деликатный нажим вынудил его открыть рот раньше, чем он понял, что этого хочет, а потом влажный, трепещущий язык встретился с его собственным. Он почувствовал подбородком щетину, очень короткую, бархатную. Дремлющее в животе желание вспыхнуло, как огромный костер. Он почувствовал, что твердеет.

Двенда отстранился и пробормотал:

– Ты еще не исцелен.

Рингил обнажил зубы.

– Я чувствую себя намного лучше.

Но двенда уже поднялся, столь же проворно, и его прикосновение исчезло, превратилось в воспоминание. Рингил все еще чувствовал кончики пальцев на своем черепе, скользкий и решительный язык во рту, словно обещание чего-то большего. Двенда отвернулся, как показалось Рингилу, чересчур поспешно. Будто вздрогнул.

– Позволь мне судить об этом, – сказал он резко.

Рингил от такой перемены вскинул бровь.

– Ну, ты здесь хозяин.

– Не совсем. – Непостижимый взгляд через плечо. – Но в достаточной степени. В твоих интересах позволить мне вести тебя в этих местах.

– Ладно. – Рингил поднялся совсем не так грациозно, как его недавний противник. Он стоял у двенды за спиной, достаточно близко, чтобы ощутить его запах. Это была не совсем неизведанная территория, таких ситуаций он повидал с лихвой и знал толк в панике, охватывающей в последнюю минуту партнера, который сам не знает, чего хочет; он выдоил из Миляги все – «…ну, фигурально выражаясь, Гил…» – что имело отношение к терпению и хитростям, умению определять, когда можно ускорить дело, а когда следует отступить и подождать.

Он подождет.

Молчание. Достаточно долгое, чтобы Рингил ощутил исходящий от двенды слабый мускусный запах, чьи составные части казались мучительно знакомыми, но он никак не мог их определить.

– Где мы? – спросил он. – Под городом?

– В некотором роде. – К двенде, похоже, отчасти вернулось самообладание. Он отошел на пару шагов, ступая почти невесомо, счел расстоянием безопасным и повернулся к Рингилу. – Но это не та версия Трелейна, которую ты мог бы узнать. В твоей пройдут миллионы лет, прежде чем речные воды принесут достаточно осадочных пород, чтобы возникли эти скалы.

– Выходит, мы сюда попали по быстрым тропам? Через пространства под давлением внутри земли, как кириаты?

– Нет. – Слабая улыбка. – Черный народ – инженеры. Они любят кружные пути. Вообще в этом они смахивают на людей. Ты и не догадываешься, насколько вы со временем станете похожи.

– Кое-кто из знакомых мне пуристов-маджаков расстроится.

Двенда пожал плечами.

– Они не доживут. Ни как культура, ни как отдельные личности. И, если на то пошло, ты тоже, вместе со всеми городами Лиги и Империей.

– Когда ты говоришь вот так, свысока, это сильно раздражает. – Рингил тоже улыбнулся. – Только без обид, если можно.

– С чего мне обижаться? Очевидно, что я более высокоразвитое существо.

– Так это правда, сказки и расхожие легенды про олдрейнов. Вы бессмертны.

Двенда снова пожал плечами.

– Покамест.

Рингил расхохотался. Не смог удержаться.

– Совсем как тот лающий черный пес, да? Откуда же люди о таком узнали?

Отголоски его смеха заметались под потолком пещеры, а потом затихли во тьме одно за другим. Двенда нахмурился.

– Черный пес?

– Не имеет значения. Просто одна деталь, которую я услышал на днях. – Рингил огляделся в полумраке, пытаясь вспомнить, о чем они говорили по вечерам, когда собирались поболтать у Шалака. В хорошей компании, с сыром и вином, только и оставалось, что выдвигать умозаключения одно другого невероятнее. – Итак, это место. Наверняка какая-то часть Олдрейнских болот. Тех пространств, что находятся между мирами, «и неподвластны узам из секунд, минут и часов». Пространство Безвременья.

– Да, его так называли. Это один из вариантов.

– И ты переправил меня сюда. Как, с помощью колдовства?

– Можно сказать и так. Но если не усложнять, я тебя принес. Когда призываешь аспектную бурю, водоворот альтернатив, она перемещает все в радиусе действия. Обхватив меня, она прихватила и тебя заодно.

– Ловкий трюк. Сможешь меня научить?

– Нет. Тебе придется… эволюционировать, прежде чем это станет возможным.

Взгляд Рингила упал на черную фигуру у стены. Теперь он увидел, что это костюм – что-то вроде доспеха, – подвешенный в паре футов от пола каким-то непостижимым образом. Он приблизился, изучая гладкие овальные изгибы шлема, у которого не было видимых украшений, и он сильно напоминал голову какого-нибудь лоснящегося морского млекопитающего, всплывшего подышать.

– Твой?

– Да.

Рингил протянул руку и коснулся бедра костюма. Материал был прохладным наощупь и мягким, больше похож на шкуру, чем на кольчугу. Наверное, облегает носителя как вторая кожа. А забрало – он лишь теперь его разглядел – было из стекла, такого же черного, как остальной костюм, и его вмонтировали в шлем с точностью, какую он до сих пор видел лишь в лучших образцах тонкой работы кириатских инженеров.

Он почувствовал, как сзади приблизился двенда. Приподнял одну пустую штанину доспеха, затем отпустил. Тихонько раскачиваясь, она коснулась стены.

– Ты не надел это, когда напал на меня.

– Нет. Не было времени. – Рингилу показалось, что в голосе прозвучала ирония. – Да и необходимости, как выяснилось в итоге.

Рингил ощутил мягкое и нежное прикосновение к загривку. Развернулся и увидел прямо перед собой двенду, смотревшего ему в глаза. На этот раз костер в животе разгорелся мгновенно, ревущее пламя взвилось стеной и лизнуло ребра.

– Тебе повезло, – нетвердым голосом сказал Рингил.

Двенда будто продвинулся вперед, сделал единственный плавный шаг. Высокий и широкоплечий, он нависал над Рингилом.

– Правда?

И Рингил… Теперь он ничего не мог поделать с юркой улыбкой, которая пряталась в уголках его губ и не желала исчезать. Он почувствовал, что дыхание становится глубже, а внутреннюю часть рук и бедер словно обжигает горячим воском в такт сердцебиению. Его член превратился в горячий железный прут, прижатый штанами, которые вдруг стали тесны. Двенда провел руками вдоль его тела, и Рингил отчетливо, с трепетом, почувствовал прикосновение, легкое как паутинка, хотя пальцы к нему не притронулись.

– Который сейчас час? – спросил он хриплым голосом.

Вопрос возник из ниоткуда, в силу непостижимой причины. Рингил не понимал его смысла, лишь осознавал, что происходящее чем-то напоминает последние конвульсии утопающего.

Двенда встал вплотную к нему, и лицо Рингила утонуло в его тени. Пляшущие огоньки свечей в глазах – и о, боги, – огромный железный стояк, не хуже, чем у самого Рингила. Наконец руки олдрейна коснулись его.

– Никакой час, – прошептали ему на ухо. – Здесь время – это я; и я – все время, которое тебе нужно.

Прохладный рот припал к его собственному и вновь вынудил губы открыться. Ромбовидные пятна света и тьмы скользнули по нему и насквозь, а потом весь мир перевернулся набок в ворохе искр, словно упавший канделябр посреди стола, ломящегося от блюд, брошенных в полумраке в ожидании любого, кто соблаговолит прийти и наесться в свое удовольствие.

Если влажный воздух и был прохладным, он этого не заметил, пока лишался одежды; пока горячие поцелуи двенды прокладывали дорожку по шее и обнаженной груди; пока нетерпеливые руки стягивали с него бриджи поверх сапог, а за бриджами – и белье; пока двенда, опустившись на колени, не обхватил ртом головку члена Рингила.

Он ахнул и изогнулся от внезапно нахлынувшего жара, а потом, когда ритм фрикций зубами и языком установился, он схватил двенду за плечи, запустил пальцы в волосы и сжал. Из него вырвался долгий стон, контрапункт к тихому пыхтению, которое издавал двенда, пока его губы двигались вверх-вниз. Прохладная рука обхватила мошонку, а потом один длинный палец направился к завитку его ануса. Двенда каким-то колдовством смочил кончик пальца чем-то скользким и влажным, будь то слюна или нечто другое, и Рингил почувствовал, как раскрывается, что его умело и коварно насаживают на кол – и от этого екнуло сердце.

Молодые конюхи в Виселичных Водах так себя не вели.

А потом двенда мягко увлек его на пол, и если камень под ними и был холодным, Рингил этого тоже не заметил. Он приподнялся и окинул взглядом собственное тело, все еще в сапогах и со спущенными бриджами, и темную фигуру, что сгорбилась, свернулась на его ногах и бедрах, опустив голову, словно кормящийся зверь, и где-то, явно далеко за пределами ви́дения – умопомрачительно-размеренные движения рта вверх-вниз, исследующий палец, то проникающий внутрь неизведанной территории, то покидающий ее. Аромат тела двенды, сводящая с ума пряная смесь и едва уловимый намек на запах дерьма из его открытого ануса. И рот, и палец все продолжали и продолжали приближать его дюйм за дюймом к краю пропасти…

И сбросили.

От силы, которая пронеслась сквозь тело Рингила, когда он кончил в сосущий рот двенды, он изогнулся так, что едва не сломал спину. Он приподнялся на каменном полу, снова рухнул, подергиваясь и – он осознал это с внезапным, холодным потрясением – смеясь и бормоча одно слово: «Нет, нет, нет, нет, нет…»

От этого у него на глазах выступили слезы – впервые с юности, после кровавой бойни на его первом поле боя.

Когда сил в нем не осталось, и он лежал там, иссушенный и пустой, совершенно неподвижный, он почувствовал, как двенда отделился от него, скользнул вверх и оседлал его грудь. Потянулся вниз, взял собственный набухший член за ствол, грубо провел головкой по щеке и лицу. Пряный запах нахлынул вновь, теперь от его густоты кружилась голова. Рингил, следуя за мягкими движениями, открыл рот и потянулся за членом губами. Двенда чуть сильнее сгорбился над ним. Кажется, олдрейн улыбался, когда головка угодила в рот Рингила – но в сумерках было не разобрать наверняка.

Рингил неловко потянулся мимо оседлавшего его тела, отыскал тонкую и нежную кожу стержня, осторожно заменил пальцы двенды на собственные. Попытался встретиться взглядом с темными блестящими глазами над собой. Он сосал и сжимал, собирался приняться за дело всерьез, как вдруг двенда что-то произнес на непонятном языке и высвободился.

– Но я хочу…

Олдрейн отполз вниз вдоль его тела, наверное, продолжая улыбаться.

Двумя руками широко развел Рингилу ноги, вынудил поднять их и согнуть в коленях. Что-то сделал с собственными ладонями – Рингил услышал тихие звуки плевков, – а потом опять возникло давление на сфинктер, на этот раз сильнее и настойчивее, чем было с пальцем. Двенда привстал над его раскинутыми, согнутыми ногами, неумолимо проникая все глубже и глубже, двигая челюстью – Рингил это видел в тусклом свете, – разговаривая с ним на том же странном певучем языке, что и раньше. И он помогал, придерживал ноги, чтобы они не мешали, вскидывал бедра, и его челюсть напрягалась от повторения: «Да, да, да…»

А потом двенда рухнул на него так, что их лица разделяли считанные дюймы, и схватил за голову обеими руками, разжал губы еще одним поцелуем. Толчки учащались, набирали силу, голодную и жаждущую, и одновременно с этим Рингил вдруг почувствовал, как снова делается твердым, будто камень. Двенда тоже это увидел, в полутьме сверкнула его улыбка, и Рингил внезапно понял – несомненно, двенда сказал ему правду, здесь нет времени, оно и не нужно, потому что в нем нет смысла. Ведь смысл есть лишь в том, чтобы отдаться этому всему – толчкам, сосанию, спариванию, сжатым челюстям, да, о да, возьми меня, да, да, да…

И костер в них обоих теперь полыхал в полную силу, обуревал их. Плоть раскалялась от переполнявших ее ощущений, а нежная кожа натягивалась, угрожая лопнуть.

Рингил потерялся, скрылся от времени и всего, что имело значение в других местах; всего, что было не этим и не здесь.

Он потерялся.

* * *

На этот раз Рингил очнулся и увидел, как тусклый свет зари сочится сквозь узкие окна, за которыми простирается небольшой сад. Он лежал на шелковых простынях, ощущая приятную боль в паху и каждой мышце, и к щелочному запаху его собственных телесных жидкостей примешивалось что-то пряное, на границе восприятия, от чего на его губах появилась легкая улыбка. Потом он с усмешкой окинул взглядом оконный проем, вдохнул воздух из сада. Это легкое, беззаботное чувство было ему знакомо: он будто вернулся в юность. Ненадолго им овладело полное умиротворение, слишком глубокое для вторжения осознанных мыслей.

Рингил опять улыбнулся, отчетливее и повернулся на другой бок.

«Заря».

Воспоминание заставило его резко сесть в постели.

«Рассвет. Твою мать!»

И все ушло – покой и блаженное безмыслие отняли у него рывком, как Джелима, дом и победу, которую они все будто одержали когда-то.

Он выбрался из шелковых простыней, едва не запутавшись в них, и заметался по комнате в поисках разбросанной на полу одежды.

Та, однако, обнаружилась на деревянном сундуке под окном, аккуратно сложенная.

Рядом стоял Друг Воронов в ножнах, небрежно прислоненный к стене.

Рингил выпрямился и в растерянности окинул взглядом комнату. За окнами птицы выводили дурацкие утренние трели, словно подчеркивая внезапную тишину. Рингилу показалось, что он знает, чья эта комната – и от этой мысли что-то в нем заныло.

«Какого хрена…»

– Думал, придется выбираться с боем?

Он развернулся, одной рукой нащупывая за спиной оружие. По другую сторону комнаты стоял двенда, прислонившись к дверному косяку, ухмыляющийся и одетый. Волосы собраны в хвост, руки сложены на груди поверх черного с синим дублета. На ногах – черные сапоги, а заправленные в них брюки, тоже очень темные, плотно облегали бедра. Олдрейн был без оружия.

Если упустить из виду глаза, залитые тьмой, он выглядел почти как человек.

Рингил с усилием отвернулся от этого пустого взгляда. Принялся разворачивать одежду.

– Мне нужно идти, – сказал он без особой уверенности.

– Нет, не нужно.

Рингил безуспешно попытался натянуть рубашку.

– Ты не понимаешь. У меня назначена встреча. Я опоздаю.

– Ты прямо как заплутавшая принцесса из сказки. – Позади раздался щелчок пальцев, резкий как удар хлыста – существо, которому, по словам Шалака, была не одна тысяча лет, пыталось подстегнуть память. – Как, бишь, ее звали? Ту, которая на балу забыла о времени, осталась на всю ночь, танцевала и танцевала, пока не забрезжил рассвет и не стерлись подошвы туфелек, и тут она обнаружила…

– Знаешь… – Белье, штаны. Рингил наклонился, чтобы их натянуть. Он старался держать себя в руках. – Мне сейчас не до шуток про сказочки.

– Ладно. – Голос прозвучал так близко, что Рингилу будто плеснули на шею ледяной воды. Прямо за спиной! Он повернулся и увидел, что двенда стоит в двух футах, в лучах света, падающего из окна. – А как тебе такое: ты никуда не пойдешь.

– Останови меня.

– Уже остановил. Который сейчас час, по-твоему?

Рингил посмотрел олдрейну в глаза и увидел в них, как и ожидал, розоватые отблески приближающегося рассвета. Что-то кольнуло в груди, и он почувствовал, что силы покидают тело, когда нахлынуло осознание.

Двенда кивнул.

– Если называть вещи своими именами, рассвет пришел и ушел, пока ты спал. Ты потерял счет времени. Они прождали тебя на поле у холма Бриллин целых полчаса, как, по всей видимости, нынче диктует обычай. Потом твой секундант, некто Дарби, вышел на бой вместо тебя и должным образом принял смерть от руки твоего противника. Кажется, он неплохо себя проявил, но ему не хватило опыта в обращении с придворным мечом, чтобы сражаться им.

Рингил закрыл глаза и до крови прикусил губу. Он увидел внутренним взором, как все случилось. Собрались группки людей посреди поля у прудов с рыбой. Серые, будто нарисованные карандашом фигурки, и предрассветные лучи не сумели их расцветить. Двое дуэлянтов между ними двигались туда-сюда, атакуя друг друга. Он услышал тонкий звон металла в прохладном воздухе, бряцанье и лязг придворных рапир. Увидел, как Дарби поддался, не распознал ложный выпад, позволил сбить себя с толку. Укол – и клинок с резким звуком вонзился в тело. Ярко-алое пятно разлилось на сероватой пастельной палитре дня, который Дарби не суждено было увидеть.

Сколько времени понадобилось Искону Кааду, чтобы выбрать момент для удара? Был ли Дарби трезвым, оказал ли он такую услугу человеку, который когда-то мог оказаться его командиром?

Рингил открыл глаза. Что бы двенда в них ни увидел, это ему не очень понравилось.

Олдрейн чуть отпрянул.

– Эй, полегче.

– Ты знал. Ты, мать твою, знал.

Двенда кивнул.

– Как и ты. Но ты позволил себе забыть.

Рингил вывернул рубашку и натянул.

– Верни меня обратно. На Олдрейнские болота, до того, как все случилось. Ты…

– Боюсь, это невозможно.

Он процедил сквозь зубы:

– Ты, ублюдок, вернешь меня обратно, или…

– Или что? – Руки двенды внезапно взметнулись. Рингила схватили за шиворот и рванули вперед. Открытой ладонью, твердой словно камень, ударили в лоб – и он оказался на полу, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами. Мог лишь трепыхаться, как угодившая на берег рыба.

Двенда стоял над ним со сложенными руками.

– Видишь ли, Пространство Безвременья – название не точное, – мрачно проговорило существо. – Мы можем заплыть на мелководье, да; попрактиковавшись, можем войти в те места, где время едва ползет, почти замирает, даже танцует вокруг самого себя, завиваясь спиралью. Все дело в градиенте относительно… хм… ладно, ты все равно не в силах это понять. Но как бы медленно время ни ползло, мы не можем его полностью остановить или повернуть вспять. Сделанного не воротишь. Тебе придется смириться с этой истиной.

Рингилу удалось перевернуться и встать на четвереньки. Комната шаталась и подергивалась вокруг, по рукам и ногам будто стекала ледяная вода. Он попытался собрать все силы и подняться на ноги.

И услышал, как вздыхает двенда.

– Я опасался, что до этого дойдет, Рингил Эскиат, но не с такой быстротой. После долгого перерыва мы все разучились иметь дело с людьми. Что ж, придется осваивать науку заново.

Мыском сапога его легонько толкнули и повалили на бок. Вот и вся надежда подняться… Рингил набрал воздуха и пропыхтел:

– Кто тебя прислал?

– Никто меня не присылал, как ты изволил выразиться. – Двенда присел рядом с ним на корточки. – Но кое-кто и впрямь просил, чтобы я проявил к тебе снисхождение. Похоже, кому-то не хочется, чтобы твое мрачное, но довольно красивое лицо располосовали на ленточки в ссоре из-за ерунды под названием «честь».

Он опять поднял руку, ладонью вниз, чуть согнув пальцы. На глаза Рингила упала тень.

– Постой, ну, постой же…

Рингил не сразу понял, что двенда повиновался. На нечеловеческом лице сменилась череда непостижимых выражений. Кажется, Рингил заметил нетерпение, но что стало его причиной, не понял.

– Ну?

– Скажи мне… – Голос Рингила звучал еле слышно, такой же обессиленный, как и его конечности. – Я должен узнать одну вещь. Это важно.

Ладонь зависла перед его глазами.

– Да?

– Как тебя зовут? Мы трахались всю ночь, а я так и не спросил.

Двенда опять слегка заколебался, а потом его губы изогнулись в пытливой улыбке.

– Ладно. Можешь звать меня Ситлоу, если это имя сгодится.

– О, еще как. – Теперь и Рингил улыбнулся. – Еще как.

Между ними повисло молчание. Ладонь двенды не шевелилась.

– Не скажешь, отчего ты вдруг захотел узнать мое имя? – наконец спросило существо.

Рингил устало кивнул. Призвал остатки сил и вынудил губы пошевелиться.

– Все просто, – прошептал он. – Дешевой шлюхе имя без надобности. Но я предпочитаю знать, как зовут тех, кого хочу убить.

И тогда рука двенды опустилась, коснулась его лица и легко поднялась снова. Кажется, вместе с нею поднялось сознание Рингила, как искусная маска, которую он до сих пор носил, сам того не замечая.

Последним, что он увидел, прежде чем поле зрения заполнилось чернильной тьмой, был взгляд двенды, который обратил лицо к окну: лучи рассвета окрасили его глаза без белков в цвет крови.

Глава 24

Едва рассвело, она отправилась во дворец.

Прийти раньше означало напроситься на арест. В то время как нижнее звено дворцовых обитателей – те, кто разжигал огонь в очагах и вычищал акры мраморных полов, – поднимались задолго до зари, придворные не появлялись до завтрака. Это было выработанное практикой правило, подкрепленное сильным прецедентом. Два года назад один провинциальный губернатор совершил ошибку, явившись к Джиралу со своими заботами, когда император еще находился в постели. Поводом послужило местное восстание переселенных восточных кочевников, покинувших резервацию и начавших грабить торговые караваны – в общем, у срочности было кое-какое оправдание, по крайней мере, в глазах специального посланника губернатора, который подъехал к главным воротам во главе кавалерийского отряда, когда солнце только поднималось, и стал громко требовать, чтобы император немедленно уделил ему внимание.

Тот не оплошал. Джирал отправил посланника с отрядом в темницу на неделю – по обвинению в неуважении к императорскому трону. Напрасно старшие придворные советники протестовали, наказание осталось в силе. К тому моменту, когда посланника привели в зал для аудиенций, где он удостоился официального выговора, восстание уже более-менее стихло, и вопрос отпал сам собой. Как сухо заметил Джирал, незачем было так орать. Чтобы эту истину постигли все, он прибег к красноречию – жестикулируя и повысив голос, чтобы тот эффектнее звучал под сводчатым потолком зала, заявил:

– Друзья мои, сейчас не то время, что было при моем отце. Не дни суровых войн и лишений, как бы сильно верные друзья отца, советники в той борьбе, ни желали иного, пусть это и необъяснимое желание. Расслабьтесь, господа. Мы больше не воюем, нам не противостоят непримиримые враги и грозные нелюди. Нет нужды в панике созывать совет и принимать окончательные решения до восхода солнца. Наша империя процветает, в ней царит мир. Трудности, с которыми мы сталкиваемся, не велики и лишены зрелищности, требуют безыскусных решений – таковые вряд ли кого-то прославят в веках, но и от них есть толк. Не знаю, как вы, а я приветствую данную перемену. Нам выпал шанс насладиться плодами чужого самопожертвования, поэтому давайте не будем подражать чужим страданиям. Я рад и благодарен за то, что все так сложилось, и в той же степени благодарен героям за их жертвы. Вообще-то мне всегда казалось, что те из вас, кто испытал ужасы войны вместе с моей семьей, чувствуют то же самое.

Или здесь есть те, кого обуяли иные чувства?

В ответ придворные продемонстрировали красноречивую тишину. В толпе справа кто-то прочистил горло, но явно передумал и промолчал. Звук магическим образом превратился в кашель. Джирал его услышал, понял, что к чему, и улыбнулся. Выждав, когда затихнет эхо, он хлопнул в ладоши.

– Отлично. Я, как обычно, в долгу перед вами за искреннюю поддержку. А теперь займемся следующим делом. И, пожалуйста, скажите мне, что это простой бюджетный вопрос о ремонте городской канализации.

В ответ раздался большей частью льстивый смех, но Арчет поймала себя на том, что все равно ему подражает. Втайне она сочувствовала некоторым приятелям из старой гвардии, хоть и понимала, что в словах Джирала таилось зерно правды. Она знала провинциального губернатора, пославшего эмиссара, и была о нем не очень высокого мнения. Вероятно, он поддался панике в ситуации, которую человек более сообразительный разрешил бы, не вставая из-за стола. Бунт, скорее всего, можно было подавить без лишних затруднений – а то и предупредить, пустив ход толику здравомыслия и дальновидности. Надо держать руку на пульсе и замечать тревожные сигналы до того, как ситуация достигнет точки кипения. Стоит наказать кое-кого в назидание, а кому-то пойти на уступки – в девяти случаях из десяти это даст хороший результат. Она сама много раз так поступала в прошлом, когда Акал еще сидел на троне.

Паника и суета – запоздалая реакция дураков.

Теперь, ожидая в приемной, пока Джирал вылезет из постели и перебирая в мыслях сказанное Кормчими, советница императора усомнилась: не поддалась ли она, измученная бессонницей, взбудораженная и все еще во власти крина, схожему дурацкому побуждению?

Но:

«Двенды ушли, Арчет. Тысячи лет назад. Они покинули пределы этого мира, когда не сумели одержать над нами верх».

«Похоже, они вернулись».

Кормчий замолчал – так тревожно молчать умели только его сородичи. Потом он мрачно проговорил:

«Право слово, не смешно. Двенды – не те существа, о которых можно шутить, дочь Флараднама».

«Я и не пытаюсь тебя рассмешить, Ангфал. У меня есть занятия поинтереснее, чем приходить сюда и рассказывать тебе анекдоты».

«Да уж. Начнем с того, что – если ты права, и двенды действительно вернулись теперь, когда кириаты ушли, – тебе стоит заняться рытьем могил. Сотни тысяч, наверное, хватит – лучше приступить заранее».

– Император примет вас незамедлительно.

Она вскинула голову и увидела ухмылку на лице камергера. Вероятно, не так часто придворные удостаивались аудиенции в спальне Джирала. Напрашивался очевидный вопрос, и придворные сплетники, несомненно, предложат дюжину вульгарных ответов на него.

– Лучше сотри улыбку с физиономии, – посоветовала она, вставая. – Или вернусь и срежу ее собственными руками.

Ухмылка исчезла, будто невидимая лапа стащила ее с лица придворного. Он съежился, когда Арчет проходила мимо. Крин наполнил ее весельем.

«Возьми-ка себя в руки, Арчиди. Его императорскую светлость Джирала Химрана II не так просто запугать, как его слуг».

Она вошла в комнату, где смердело сексом.

Благодаря тщательно продуманной планировке императорская спальня располагалась в восточной части дворца. Из ее огромных, от пола до потолка, окон открывался прекрасный вид. Лучи рассветного солнца заливали комнату вплоть до дальних углов, покрывая позолотой все, к чему прикасались – балдахин на огромной кровати с четырьмя столбиками, смятые простыни и три взъерошенные спящие фигуры посреди них. Подметив изгибы тел, Арчет заставила себя незаметно отвернуться.

– Арчет! Доброе утро! – Одетый в длинный шелковый халат, Джирал нашелся в дальней части спальни, отгороженной деревянной ширмой, где он пробовал разложенный на трех столиках завтрак непомерный щедрости. Повернувшись к советнице, император сунул в рот перепелиное яйцо и принялся энергично жевать. Затем поманил ее согнутым пальцем. – Знаешь, когда я сказал, что припомню тебе обещания быстрого прогресса, не рассчитывал, что ты отнесешься к этому настолько серьезно. После полудня было бы в самый раз.

Она поклонилась.

– Приношу извинения за то, что в столь ранний час помешала вашему отдыху, повелитель, но…

Джирал махнул рукой, не переставая жевать.

– Ладно, ничего страшного. Это даже полезно. – Он проглотил пережеванное и взмахом руки указал на расставленные блюда. – Кое-какие из них я впервые в жизни попробовал горячими. Итак, какие новости? Хорошо ли ты провела ночь в постели с моим подарочком?

– Мой повелитель, ваша щедрость… поразительна. Но я еще не ложилась.

– Какая жалость. – Джирал взял яблоко и впился в него зубами. Их взгляды встретились, и чернокожая женщина поняла, что глаза императора смотрят на нее поверх яблока очень жестко и хищно. Он откусил здоровенный кусок, прожевал, проглотил и вытер рот тыльной стороной ладони. – А я надеялся, что мы сравним впечатления. Может, обсудим некоторые навыки юной Ишгрим.

– Мой повелитель, то, как повели себя Кормчие, услышав новость о вторжении двенд… встревожило меня.

– Оно и видно. – Джирал бросил взгляд на надкусанное яблоко и швырнул его на средний столик, посреди тарелок. – Что ж, ладно. Иди за мной.

Он с усилием сложил деревянную перегородку и прошел в соседнюю комнату. Та тоже была залита солнечным светом, хоть и разбавленным, окрашенным в разные оттенки витражными панелями в нижней половине каждого окна, изображающими сцены триумфа в истории империи. Яркие пятнышки розового и голубого виднелись тут и там, на деревянном полу, стенных панелях и зеленой кожаной поверхности большого письменного стола в углу. В дальней части комнаты был еще один стол, пониже, рядом с которым стояли кресла.

– Садись. – Джирал ткнул пальцем в одно из них, а сам занял противоположное. Прикрыл ладонью могучий зевок, утонул в кресле, закинул ногу в тапочке на край столика и сложил пальцы в шпиль. Полы халата разошлись, позволив ей взглянуть на впечатляющее – для тех, кто такое ценит, – мужское достоинство. Арчет заподозрила, что это было неслучайно. – Итак, ты встревожена. В каком смысле?

Арчет поколебалась.

– Мой повелитель, мне кажется, Кормчие испугались.

– Испугались. – Джирал то ли кашлянул, то ли издал неуверенный смешок. Поерзал в кресле, поправил халат. – Да ладно тебе. Они не ведают страха. Сама говорила, что эти существа совершенно не похожи на людей. И, кстати, с чего вдруг ты говоришь о них во множественном числе? Со сколькими Кормчими ты беседовала?

– С двумя, мой повелитель: Ангфалом, который установлен в моем кабинете, дома, и с Каламаном из огненного корабля «К свече, что озаряет бдение» в Кириатском музее. Они повели себя по-разному. Каламан более прагматичен и менее склонен драматизировать, но в целом реакция одинаковая. Оба не пожалели слов, чтобы предупредить, на что способны двенды, и оба уверены, что если эти существа действительно вернутся в мир, последствия будут катастрофическими.

– Хм… – Джирал потер подбородок. Похоже, с прошлого вечера он и сам поразмыслил над проблемой. – Но для кого именно они будут катастрофическими? Если следовать тому, что ты рассказала, вся двендовская мифология связана с северными краями. А эти твари не могут ограничиться разграблением той части света?

– Они уже явились в Хангсет, повелитель.

– Да, в ответ на молитвы и ритуалы северянки, либо благодаря наличию идола, какие встречаются только на севере.

– В основном, на севере, повелитель. – Арчет сдержала беспокойную дрожь: она поняла, к чему клонит император. – Залежи глиршта встречаются и в некоторых частях империи.

Джирал бросил на нее пронзительный взгляд.

– Но ты ведь не веришь, что дело в глирште, да, Арчет? Если двенды используют этот камень в качестве маяка, ему нужно придать форму и обработать, чтобы он стал годен для такой цели. Именно так поступила наша знакомая из Хангсета.

– Я не верю в…

– Не перебивай императора, когда он думает вслух. Это грубо, Арчет.

Она сглотнула.

– Прошу меня простить.

– О, прощаю. Я тебя прощаю. – Ленивый взмах рукой. – Итак, взгляни: наши торговые корабли не устремляются к берегу, заметив какой-нибудь древний маяк на утесах или покачивающийся на волнах разноцветный мусор за бортом. Они выискивают нужные маяки и береговые знаки. Двенды будут делать то же самое – искать эти камни, которым придали особую форму. И сделают это их приспешники, те, кто им поклоняется.

«Пресеки это на корню, Арчиди. Иначе он так и поступит, этот маленький говнюк, пытающийся превзойти отца – он подмахнет приказ без промедлений, и ты опять увидишь, как от горизонта до горизонта тянутся колонны беженцев…»

– Двенды отсутствовали несколько тысяч лет, мой повелитель. – Ее голос звучал настолько ровно, насколько позволяли бессонная ночь и кринзанц. – Думаю, можно с уверенностью утверждать, что любые их приспешники среди людей давно мертвы. А эта женщина, Элит, точно не изготовила идола собственными руками. Она говорит о нем, как о наследстве клана – и да, на вид ему много веков.

– Арчет, подумай вот о чем, – мягко возразил император. – Вдруг Элит тоже несколько веков? Вдруг колдовство двенд позволило ей жить так долго и наделило вечной молодостью в обмен на некоторые услуги? Она может быть ведьмой. Или даже созданием из камня, оживленным колдовской силой.

Арчет показалось, что она сидит на краю кратера в Ан-Монале. Перед ее внутренним взором проносились жизни, которыми управлял механизм, лишь в незначительной степени подвластный влиянию дочери Флараднама. Она увидела, как Элит орет от невыносимой боли, подвешенная на дыбе, и как ее раздирают на части, тыкают раскаленной докрасна сталью. А еще увидела тысячи таких же несчастных, изгнанных из своих домов, оставшихся без еды и воды, не считая той, что смогли унести, бредущих куда-то во власти голода, жестоко избитых, теряющих немногое, что осталось, от рук солдат, которые вроде должны их охранять.

Она привыкла читать мысли Джирала по лицу, но сейчас оно стало совершенно непроницаемым.

– Вы в это верите, мой повелитель? – осторожно спросила Арчет, будто двигалась по лезвию ножа. – В то, что эта женщина… ведьма? Или голем?

Император изучил свои руки и критически осмотрел маникюр. Лишь через некоторое время их с Арчет взгляды встретились. Он вздохнул.

– Ну, видимо, нет. Да какое там – не верю.

– Тогда…

Он внезапно ткнул в нее пальцем.

– Но при этом – срань господня, Арчет, я же предупреждал, чтобы ты меня не перебивала! – я начинаю думать, что, вероятно, начатая отцом политика послевоенного переселения была ошибкой. Он ведь и раньше ошибался, верно? Помнишь чудовищный бардак в Ванбире. В итоге, как я это вижу, среди нас появились десятки тысяч людей, которые в большинстве своем отказываются переходить в истинную веру. Им плевать на преимущества цивилизации, предлагаемые империей, они продолжают заниматься идолопоклонничеством и неизвестно чем еще. Не хочу уподобляться придурку Менкараку, но если попустительство в отношении свободы вероисповедания обрушит нам на головы тысячелетнее проклятие, возможно, следует определиться с ценностями. И, кто знает, вдруг мы решим, что эти люди в пределах наших границ все-таки не нужны.

Арчет не издала ни звука.

– Ну? – рявкнул он.

– Мне дозволено говорить, ваше величество?

– О, клянусь матерью гребаного Откровения, только дуться не надо, Арчет! Да, говори. Говори. Я же тебе за это плачу, верно?

Арчет тщательно перебрала слова. Она явилась во дворец с намерением испугать Джирала до полусмерти. Теперь эта идея уже не выглядела хорошей.

– Мой повелитель, если верить Кормчим, двенда были расой, которая завоевала миры, расположенные параллельно нашему – миры, в некотором роде занимающие то же пространство и находящиеся от нас не далее, чем ваша опочивальня от места, где мы сейчас сидим. Не стану утверждать, что понимаю, как все это работает, но звучит и впрямь похоже на некоторые легенды об олдрейнах, бытующие на севере. В них говорится о краях, населенных таинственными созданиями и скрытых от людских глаз. Одиноко стоящая скала превращается в замок фей в предначертанное время ночи или в разгар сильнейшей грозы; можно постучаться в ствол дуба посреди леса, и он откроется перед тобой, словно дверь, но лишь в определенные ночи на протяжении года; и так далее. Я нахожу в этих историях отголоски повествований кириатов о путешествии в наш мир из иных миров, и поэтому склонна принимать их всерьез. Но есть одно важное отличие: моему народу пришлось искать глубокие, жаркие и находящиеся под высоким давлением места в недрах Земли, прежде чем удалось обнаружить проход между мирами. – Она выдержала паузу, опять тщательно выверяя интонации, прежде чем договорить. – А двенды, похоже, могут совершать переход везде, где вздумается. Они способны входить в наш мир по своему усмотрению, в каком угодно месте.

Ее слова будто растворились в тишине. Откуда-то доносились негромкие звуки: жизнь во дворце шла своим чередом. Хлопали двери, кто-то отдавал распоряжения. За стеной булькала вода в трубах. Император опять уставился на свои руки.

– По-твоему, эта проблема затронет не только север, – пробормотал он.

– Я хочу сказать, повелитель, что пока у нас не будет внятного представления о том, чего хотят двенды, география в нашем понимании, большей частью, не имеет смысла. Эти существа могут возникнуть, где угодно, от пустошей Демлашарана до дворцовых садов прямо здесь, в Ихельтете. Мы просто этого не знаем.

Джирал хмыкнул.

– А каменный идол? Минувшим вечером ты была уверена, что он является ключом к вторжению. Передумала, так внезапно?

– Нет, мой повелитель. Я по-прежнему считаю, что он важен. Но раньше мне не доводилось видеть такие штуковины. – «Хотя Ангфал и Каламан узнали идола по моему описанию, и от страха у них чуть заклепки не повылетали. Но тебе об этом прямо сейчас знать не нужно, мой повелитель». – Элит привезла его с собой, когда ее семью переселили, но в то время она уже была не в своем уме. Идол тяжелый, громоздкий и выглядит непривлекательно. Рискну предположить, что редкие наомцы – хоть здесь, хоть на севере – владеют такими штуковинами. Может, где-нибудь и у кого-то они сохранились, но…

– Мы всегда можем организовать поиски. От дома к дому, в каждом иммигрантском квартале по всей империи.

«Клянусь яйцами Хойрана…»

– Это возможно, мой повелитель, но я склонна сомневаться, что такой способ использования живой силы окажется эффективным. У меня есть настолько же прямолинейный, но менее масштабный план действий, который, вероятно…

– Ладно, ладно. – Джирал устало махнул рукой. – Не перестарайся с патокой, а то в ней и захлебнуться можно. Я уже понял, что ты не пришла бы в такое время суток, если бы не хотела чего-то добиться. Давай, излагай свою блестящую идею.

Арчет словно перебралась из рыбачьей лодчонки с кожаными бортами на скользкий, но прочный причал. Она попыталась скрыть облегчение. Теперь нужно действовать осторожно, очень осторожно.

– Эта женщина, Элит, и ее идол прибыли из Эннишмина – точнее, из восточных районов провинции.

Император поджал губы.

– Ну да, унылая окраина мира. Ей бы радоваться, что попала на юг, где погода хорошая.

– Э-э… да, мой повелитель.

– Я пошутил, Арчет.

– Да, мой повелитель. – Она заставила себя улыбнуться. – С погодой в Эннишмине беда.

В глазах Джирала блеснула сталь.

– Не вздумай мне подыгрывать, женщина. По-твоему, я терпел бы твое навеянное крином непослушание и высокомерие так долго, если бы не ценил тебя за что-то, кроме низкопоклонства? Клянусь Откровением, мне его в избытке обеспечивают другие придворные. А тебе, Арчет, дозволено говорить правду, даже если она меня огорчает. Так что давай, вперед. Огорчи меня, если собиралась сделать именно это. Что с Эннишмином?

– Да, мой повелитель. – От крина ее охватило непреодолимое желание заорать ему в лицо. Она еле сдержалась. – Когда я напомнила Кормчим происхождение идола, оба, независимо друг от друга, пришли к выводу, что вторжение в Хангсет, вероятно, было навигационной ошибкой. Двенды хотели попасть в восточную часть Эннишмина, а перемещенный идол заставил их сбиться с пути. Это все равно, что странствовать, полагаясь на карту тысячелетней давности. Очень легко ошибиться.

– Итак, эти твари не безупречны. Они не ангельские сущности, заключенные в плоть, как обещает Откровение. Наверное, это нам на руку.

– Они далеки от совершенства, мой повелитель. По рассказам Кормчих, двенды крайне вспыльчивы, и мудрость, накопленная за миллионы лет неизменного существования, с трудом позволяет им держать себя в руках. И… – Арчет помедлила, потому что даже от мыслей о следующей детали головоломки по спине пробежал озноб. – Если верить Ангфалу, они не в своем уме – по крайней мере, в том смысле, в каком мы это понимаем.

Джирал нахмурился.

– Мне такое говорили раньше про чужаков и врагов, обычно я не верю подобным заявлениям. Слишком, мать твою, удобно – разом объясняет все различия между собственным народом и другим. «Они не такие, как мы, они сумасшедшие». И больше не надо ни о чем думать. Так говорили про маджаков, когда мы с ними впервые столкнулись – дескать, наполовину животные, которые воют и жрут человечью плоть, – а потом выяснилось, что они просто намного сильнее нас на поле боя. Да чего уж там, Арчет – о кириатах болтали, что, по меркам людей, они помешанные.

– Да, мой повелитель. Ангфал именно это имел в виду. Некоторые проблемы… из области душевного здоровья… которые одолели кириатов на пути сюда, похоже, проистекают из путешествия между мирами, совершенного один-единственный раз. А двенды живут в междумирье, обитают в нем постоянно. Мне страшно представить, как это повлияло на их разум. Я почти уверена, что человек не сможет выжить там без ущерба для здоровья.

Джирал некоторое время сидел и размышлял. Подперев подбородок неплотно сжатым кулаком, смотрел на Арчет, будто надеясь, что она уйдет. Потом вздохнул.

– Итак, по твоим словам – судя по всему, искренним, – эти неимоверно могущественные и, вероятно, душевнобольные существа почему-то интересуются Эннишмином. – Он опять то ли кашлянул, то ли рассмеялся и пренебрежительно взмахнул рукой. – Послушай, они точно чокнутые, верно? Дрянная северная провинция, где можно только выращивать репу и охотиться на болотных змей, и денег едва хватает, чтобы заплатить ежегодный налог. Да что они там забыли?

– Кормчие предложили объяснение, мой повелитель. Похоже, на территории нынешнего восточного Эннишмина когда-то произошла решающая битва против двенд. Болота в восточной части провинции, видимо, имеют не совсем естественное происхождение. По словам Ангфала, они возникли в результате катаклизма, который вызвало примененное в той местности кириатское оружие. Кто знает, может, именно оно повлияло на барьеры между мирами и сделало их более подверженными взлому, чем в иных краях. Истории о призраках и странных существах там в порядке вещей, а еще процветает торговля так называемыми олдрейнскими артефактами – вещами, добытыми из болот и предположительно наделенными волшебными свойствами.

Джирал фыркнул. Арчет кивнула, выражая тщательно отмеренное согласие.

– Да, верно – полная чушь. Скорее всего, эти артефакты – предметы, оставленные кириатскими армиями в глубокой древности. Но в таких историях может таиться и зерно правды. На рынках и в лавках Трелейна, где все, связанное с олдрейнами, интересует богатеев, я частенько видела предметы, которые явно делали не люди, но они не напоминали и творения моих соплеменников.

– Хочешь сказать, двенды возвращаются к месту, где когда-то потерпели поражение. Ради чего? Ради мести? – Джирал покачал головой. Он даже улыбнулся, но Арчет показалось, что улыбка вышла слегка злобная. – Для этого они чуть припозднились. Может, кому-то стоит отправиться туда и сообщить, что они разминулись с древними врагами, покинувшими этот мир через дверь в Ан-Монале. Вдруг они оставят нас в покое.

– Не обязательно, мой повелитель. Войну с двендами люди и кириаты вели сообща, почти как войну с Чешуйчатым народом. Если враг сбежал, а его псы остались сторожить очаг, как вы поступите с псами?

Джирал кивнул. Эту логику он понимал.

– Итак, ты хочешь отправиться в Эннишмин. Я верно понял?

– Я думаю, было бы мудро отправить туда экспедиционные войска. Допустим, тысячу человек с отрядами инженеров…

– Тысячу?! – с неподдельным изумлением воскликнул Джирал. – По-твоему, я могу щелкнуть пальцами и раздобыть тысячу солдат просто так? Не военное время, знаешь ли.

– Не военное, мой повелитель. Пока.

– Ох, что за нелепость. – Император вскочил, метнулся к окну словно ураган и застыл там ненадолго. Потом вернулся. – Даже если так, Арчет… даже если это прелюдия к столкновению… Нападение случилось в Хангсете, и враги нагрянули с запада, со стороны океана. Ты просишь меня отправить большое войско на двенадцать сотен миль в совершенно другую сторону, рискнув всем из-за того, что пробормотала чокнутая машина, и что тебе пришло в голову на протяжении бессонной ночи.

– Мой повелитель, я понимаю…

– Нет, Арчет, не понимаешь, – перебил он. – Сдается мне, упиваясь крином, жалостью к себе и бредовыми идеями, ты забыла, что мы пытаемся управлять империей. Прямо сейчас города Трелейнской Лиги в унисон топают ножкой и дипломатически пыхтят из-за торговых ограничений – гребаные ублюдки быстро забыли, кто помог им не отдать концы во время войны, – и, судя по донесениям, они строят новый флот, чтобы подкрепить свои заявления. Вдоль южных берегов всплеск пиратства, а в Демлашаране – идиотский религиозный раскол, к которому, видимо, еще до конца года придется применить меры против бунтарства. Ко всему прочему, провинциальные губернаторы являются в мой тронный зал каждый гребаный месяц, хоть часы по ним сверяй, и ноют о поставках продовольствия, бандитизме и проблемах с общественным здоровьем, но ни один из них по доброй воле не приходит с казной, которая нужна, чтобы разобраться со всеми неприятностями. Короче говоря, Арчет, я не могу выделить тебе гребаную тысячу солдат – у меня, мать твою, нет лишних людей.

* * *

На этом все и закончилось.

Арчет забрала коня и пустилась в обратный путь, бормоча под нос и скрежеща зубами; верные признаки – «А то, мать твою, непонятно!» – передозировки кринзанцем. Свет позднего утра жалил глаза и тяжелым одеялом давил на плечи, обещая жаркий день. Хуже всего было осознание правоты Джирала. Империя не могла пожаловаться на избыток солдат. Во время войны погибли десятки тысяч, а ущерб, нанесенный Чешуйчатым народом, оказался серьезным. Во всех провинциях численность населения только-только начала прирастать. На большинстве ферм и мануфактур еще катастрофически не хватало рабочих рук. Вербовку ограничили, как только добились сносного мира и стабильной границы с Трелейном – не потому, что Империя устала от войны, а потому, что экономические советники Акала заявили: если не уменьшить набор в армию, урожай сгниет на полях, а подданные умрут от голода. Именно это столь внезапно нарушило амбициозные планы по расширению имперских территорий на Северо-Западе, вынудив искать мира с соседями.

«Добудь какие-нибудь доказательства, – сказал Джирал напоследок. – Что-то весомое. Я отправлю войско, если придется, но не сделаю этого на основании слухов, домыслов и безделиц, которые ты однажды увидела в витрине трелейнской лавки».

«Тогда выделите мне небольшой отряд, – взмолилась она. – Хоть пару сотен. Позвольте мне…»

«Нет. Прости, Арчет. – Он был искренен. – Помимо прочего, ты нужна мне здесь. Если случится кризис, тебе придется немедленно им заняться, а это будет проблематично, если ты умчишься на край империи».

Возможно, он прав. Несмотря на склонность к разврату, Джирал не дурак.

Перед мысленным взором Арчет вдруг предстали бледные и пышные формы Ишгрим; она подумала, как овладеет ими, подобно Джиралу, который прямо сейчас овладевал тремя девушками, спавшими в его постели. Она могла… нет, она знала, что может воспользоваться этим телом, как любой другой вещью в доме из тех, что куплены. Точно мякотью фрукта из кладовой и кожей камзола, который предпочитает носить.

«Может, ты у нас дура, Арчиди? Никогда об этом не задумывалась?»

Она спешилась в залитом солнцем внутреннем дворе, все еще слушая бормотание внутреннего голоса, который снова и снова повторял те же мысли. Подручный конюха куда-то запропастился. Мальчишка туповат, но почему он не услышал цокот копыт Идрашана, когда она заехала во двор? Арчет мрачно взглянула в сторону конюшни, ощутила всплеск гнева, распаленного крином, и аккуратно его притушила. «Нельзя срываться на слугах», – учил Флараднам, когда ей было шесть, и это правило застряло в памяти. Она сама подвела Идрашана к коновязи у входа в конюшню, привязала и отправилась на поиски Кефанина.

И нашла.

Он полз по полу, окровавленный, прямо за порогом главного входа. Услышал, как она вошла, и попытался встать. От крови волосы на половине головы слиплись и будто потемнели; она капала с его лица на каменные плиты, отмечая путь, который ему удалось проползти.

Арчет оцепенела от неожиданности.

– Кеф? Кеф?!

Кефанин поднял голову, устремил на нее взгляд, и его губы зашевелились, словно у рыбы на крючке багра. Арчет рухнула на колени рядом со своим мажордомом, схватила его и подняла, приблизив лицо бедолаги к собственному уху. Она почувствовала на щеке кровь.

– Простите, госпожа… – чуть слышно, срывающимся голосом пробормотал евнух. – Мы пытались помешать. Но они ее забрали.

Глава 25

Следующие дни прошли для Рингила будто в лихорадочном бреду после полученной в бою раны, которая никак не заживет.

Он не знал, что из увиденного наслал Ситлоу ради собственной выгоды, а что было обычной человеческой реакцией на время, проведенное в Олдрейнских болотах. Так или иначе, ощущения ужасные. Пейзажи и интерьеры, которые он считал реальными, внезапно плавились и рушились вокруг, будто стены из воска, сдавшиеся под натиском пламени; хуже того, за ними проступало холодное мерцающее сияние, как отражение Ленты на далеких водах. От собственной беззащитности перед этой пустотой ему хотелось свернуться клубочком и рыдать. Люди, которых не могло быть рядом, приходили и уходили, склонялись над ним и изрекали загадочные мудрые фразы с хладнокровием змеи, шипящей у самого уха. Кого-то он знал, в других чувствовалось что-то кошмарно полузнакомое – будто он должен их знать, и знал бы, окажись его жизненный путь слегка иным. Они же в любом случае вели себя так, будто хорошо его знали, и эта логика сновидения вызывала у Рингила наибольший ужас, поскольку он испытывал ощутимую уверенность, что теряет части самого себя или меняется, подстраиваясь под «гостей».

– Если это правда, – вещал Шалак теплым весенним вечером в саду за лавкой, – если Олдрейнский край в самом деле находится за пределами времени или, по меньшей мере, на мелководье временно́го моря, минуты и секунды не властны над тем, что там происходит. Задумайся над этим. Забудь старые болотные бредни про юношей, которых соблазняли олдрейнские девы. Проведя с ними одну ночь, наутро они возвращались домой, где прошло сорок лет. Это мелочи. Отсутствие времени предполагает отсутствие ограничений на то, что могло бы случиться в каждый отдельно взятый момент. Все равно что существовать, будучи окруженным миллионом не похожих друг на друга вероятностей одновременно. Только подумай, какая сила воли нужна, чтобы выжить в таких условиях. Средний крестьянин там просто рехнется.

Подавшись ближе, он повторил:

– Задумайся над этим. – А потом прибавил шепотом: – Поцелуй меня, Гил.

Рингила передернуло. Образ Шалака затрепетал и исчез вместе с большей частью сада. Сквозь оставшиеся на ее месте пространственные завихрения ступил Флараднам и сел напротив, будто в происходящем не было ничего противоестественного.

– Проблема в том, Гил, что если бы я так повел себя в Виселичном Проломе, где мы сейчас были? Я бы точно целым не выбрался.

– О чем ты говоришь? – Рингил беспомощно потряс головой и уставился на антрацитовое лицо, покрытое шрамами и морщинами. – Ты и не выбрался оттуда, Нам. Ты вообще не попал в Виселичный Пролом, умер на столе у полкового лекаря.

Флараднам состроил рожу, будто услышал крайне неудачную шутку.

– Да ну тебя. Кто же руководил атакой в Виселичном Проломе, если не я?

– Я.

– Ты?

– Да! Я! – Рингил перешел на крик. – Ты, мать твою, умер. Мы бросили твой труп ящерам, Нам.

– Гил, да что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь?

И так далее.

* * *

– К этому можно привыкнуть? – спросил он у Ситлоу, когда они сидели по разные стороны тихо потрескивающего походного костра в лесу, куда попали… он не помнил, как. К дыму примешивался тяжелый, зеленый аромат сосновых иголок. Рингил дрожал, но не от холода. – Сколько времени нужно, чтобы привыкнуть?

Двенда склонил голову на бок.

– Привыкнуть к чему?

– А ты как думаешь? К призракам, к этим… гостям. И не ври мне, что не видишь их.

Ситлоу кивнул, словно размышляя над чем-то, а не отвечая человеку напротив.

– Ты прав. Я действительно их вижу. Но по-другому. Это не мои версии, для меня они ничего не значат. Я вижу слабый трепет вокруг тебя, только и всего. Как туман. С людьми всегда так.

– Ну да, а вокруг тебя нет гребаного тумана, – прорычал Рингил. – Сколько времени пройдет, прежде чем я с этим свыкнусь?

– Боюсь, ты столько не проживешь. – Двенда уставился на огонь; отблески пламени заставили его глаза светиться, будто раскаленный металл. – Ни одному человеку это не удалось на моей памяти, кроме, разве что… нет, он не был в полном смысле человеком.

– О ком ты?

– Это не имеет значения. – Ситлоу поднял глаза и грустно улыбнулся. – Ты спросил, сколько времени пройдет. Честно говоря, понятия не имею. У меня это от рождения, как и у всех сородичей. Наши дети перемещаются в Серые Края и обратно с момента появления на свет.

Потом они шли друг за другом по протоптанной в чаще тропе, вверх по склону холма. Рингил следовал за широкоплечим двендой беспрекословно – в этом ощущалось что-то неправильное, но чувство было настолько странным, что он не мог в нем разобраться. За искривленными стволами с грубой корой росло бледное сияние, от которого земля под ногами проступала более четко, но в подлинный свет оно не перешло.

– Куда мы идем? – спросил Рингил, обращаясь к спине Ситлоу.

– Туда, куда ты хотел попасть, – донеслось в ответ. Двенда не оглянулся и не замедлил шаг. – Я помогу тебе выполнить свой долг.

– С чего бы вдруг?

Раздался похотливый смешок, от которого в паху Рингила пробудилась сладостная боль.

– И короткая же у тебя память, Рингил Ангельские Глазки.

– Повезло, что я вообще что-то помню, – проворчал Рингил. – В таком месте…

И он опять почувствовал дрожь.

Рингил снова оказался в саду, где седой солдат в облачении имперского кавалериста твердил, что знает его, и без остановки рассказывал о совершенно незнакомых кампаниях в пустыне.

– Можно подумать, мы не предупреждали старика Эршнара Кэла не покидать скалы, ага? Эти береговые дурни понятия не имеют, как вести войну в пустыне. Неудивительно, что чешуйчатые морды порвали их на куски до нашего возвращения. Помнишь, что они сделали с ребрами Кэла, каким его оставили?

– Не помню. – В голосе Рингила прозвучало отчаяние, потому что жуткие картины, залитые ослепительным солнечным светом, начали просачиваться в его разум, хотя он никогда их не видел. – Я же сказал, мать твою, меня там не было!

– Мне потом много месяцев по ночам кошмары снились, да. – Кавалерист не обращал внимания на его протесты. Наверное, ему – им всем – приходилось так поступать, как Рингилу – сопротивляться домыслам каждого призрака, чтобы собственное существование не оборвалось. – Все еще снятся иногда жарким летом, все еще просыпаюсь в поту и ору, потому что увидел, как чешуйчатые морды выбираются из песка, куда ни кинь взгляд. Тебе тоже такое снится?

– Чешуйчатый народ пришел из моря, – твердо ответил Рингил. – В пустыне их никто не видел. Они появились из западного океана, и мы их туда же загнали. Вот что я помню, и вот, что случилось, мать твою. Я понятия не имею, кто ты такой.

В глазах солдата отразились удивление и обида. Рингил вспомнил, какое у Дарби сделалось лицо, когда он предложил ветерану деньги, и подумал о том, как бедолага выглядел, когда Искон Каад проткнул его насквозь. Опустил глаза, пристыженный.

– Ты держись, Гил, – смущенно проговорил Миляга. Неизвестный солдат исчез, но сад Шалака остался. – Так будет лучше.

– Да ладно? – заплетающимся языком спросил Рингил. – Кому лучше, а?

– Тебе никто не желает зла.

– Не надо втюхивать мне всякую хрень. Вали в свой домик в Луговинах.

– А-а, я понял. Некоторые вещи позволены только Эскиатам этого мира, да? Видимо, мне полагалось и дальше развлекать тебя здесь, в трущобах.

Рингил ухмыльнулся, переходя к обороне.

– Что такое, Миляга? Хочешь быть как я? Смотри не надорвись.

Милакар отвернулся. Рингил ждал, что он растает как тот кавалерист, но осознал, что хочет, чтобы Миляга не исчезал.

– Мне жаль, что так случилось с Гиршем, – сказал он, обращаясь к спине Милакара. – Но, кажется, Эрил успел сбежать. Должен был успеть.

Миляга нетерпеливо взмахнул рукой – это было поспешное, сердитое движение. Рингил по-прежнему не видел его лица. Милакар так и не повернулся, чтобы встретиться взглядом со старым другом.

* * *

Выбравшись из пещерной тьмы, они стали пробираться через россыпь массивных гранитных валунов, утопающих в мягком белом песке. Рингил не знал, как долго они шли – сад был последним, что он четко запомнил, а перед садом была тропинка через лес, но воспоминания о ней расплывались. Теперь высоко над головой был неровный край выхода из прибрежного грота, откуда они только что появились, словно кривая рамка для картины, изображающей пряж и прибой. Над морем в ночном небе сияла горстка звезд и…

Рингил резко остановился.

– Это что еще за хрень?

Ситлоу замер между двумя валунами и бросил на него косой взгляд.

– Это луна.

Рингил уставился на мягко светящийся и покрытый темноватыми пятнами грязно-желтый диск, который самодовольно завис прямо над линией горизонта.

– Похожа на солнце, – пробормотал он. – Но только взгляни, какая старая… Будто совсем выгорела. Поэтому свет здесь такой слабый?

– Нет.

– Это Небесный Дом, про который говорят маджаки?

Нотка нетерпения закралась в голос двенды.

– Нет, не он. Теперь держись рядом. Это не совсем моя территория.

– Что ты… – начал Рингил и умолк.

В полосе прибоя виднелись какие-то фигуры.

Они почти не двигались, так что сперва он подумал, что это статуи или камни, очертаниями напоминающие людей. Но потом существа зашевелились, и от внезапной перемены Рингил почувствовал, как по хребту пробежал холодок. До них было ярдов двадцать, и в тусклом свете не стоило всецело полагаться на увиденное, но, кажется, Рингил увидел груди, огромные светящиеся глаза и круглые рты, как у миног.

– Мне не помешало бы оружие, – прошипел он в спину Ситлоу.

– Оно у тебя есть, – рассеянно ответил двенда. – Меч в ножнах на спине, а за поясом – тот грязный зуб маленькой рептилии, с которым ты умеешь хорошо обращаться. Но если все обернется плохо, толку от них будет мало.

Рингил хлопнул себя по плечу и нащупал сперва ремень от ножен, а потом навершие Друга Воронов – меч был на месте, в пределах досягаемости. Но пару секунд назад Рингил готов был поклясться, что не ощущает знакомой тяжести.

– Не трогай, – напряженным голосом предупредил Ситлоу. – Просто улыбайся акийя, держись подальше от воды и не останавливайся. Скорее всего, они не станут с нами связываться.

Он первым двинулся в обход груды сваленных как попало гранитных блоков. Гладкий бледный песок под ногами теперь стал сырым, прибой был совсем близко. Фигуры в воде сдвинулись, одна или две исчезли в волнах, но в остальном они, казалось, довольствовались тем, что наблюдали за идущими мимо гостями.

– Они не вооружены, – заметил Рингил.

– Верно. Им это и не требуется.

Они шли вдоль берега, который постепенно понижался, то плутая среди наполовину погребенных в песке валунов и косо стоящих каменных плит, то выбираясь из них. Свет тусклого фантомного солнца превращал камни в черные силуэты на фоне песка. Теперь Рингил видел, что существа – он покопался в памяти ища слово, которым их назвал Ситлоу, – акийя следуют за ними, поочередно погружаясь в воду и выныривая через двадцать-тридцать ярдов, чтобы дождаться остальных. Щебечущие, хлюпающие звуки приходили и уходили вместе с ветром, прорываясь сквозь шум волн.

Ситлоу остановился и склонил голову набок, прислушиваясь. Рингилу показалось, что углы его рта изогнулись в слабой улыбке.

– Что смешного?

– Они говорят о тебе.

– А, ну да…

Тропинка опять увела их в сторону от береговой линии. Вместо высоченного потолка морской пещеры над головой теперь были скалы, местами обвалившиеся, отчего внизу виднелись груды гигантских обломков. Ситлоу вел Рингила по узкой ложбине между пьяно накренившимися плитами, каждая размером с перевернутую императорскую карету. Они начали удаляться от моря. Рингил опять легко коснулся навершия Друга Воронов.

– Когда ты вернул мне меч?

– Он был при тебе с самого начала. Ты просто это не осознавал. Довольно простой трюк. Вот ему, хм, я бы мог тебя научить.

– Оружие все время было при мне? Даже в лесу, где мы разбили лагерь?

Ситлоу оглянулся, опять изогнув губы в усмешке.

– Мы еще не добрались до леса.

Рингил почувствовал, как сила утекает из ног, словно вода. Скала слева будто зашаталась, угрожая вот-вот рухнуть и похоронить его под собой.

– Но…

– Заткнись!

Шедший впереди Ситлоу резко остановился посреди узкого пространства и вскинул руку, сжав кулак, точно головной дозорный, призывающий к тишине и неподвижности. Очень осторожно, не шевеля другими частями тела, он указал подбородком вверх. Рингил проследил за взглядом двенды – и перестал дышать.

«Твою мать».

Одной из акийя, похоже, показалось мало просто следить за ними, оставаясь в океане. Она устроилась на верхушке каменной плиты справа, в двух ярдах над их головами, словно ящерица с растопыренными лапами. Мощные пальцы изгибались, вонзаясь как когти в трещины и углубления гранита.

Рука Рингила взлетела к навершию Друга Воронов. Голова акийя качнулась, похожие на фонари глаза уставились на него.

– Я кому сказал, не трогать!

Впервые за все время, что Рингил знал Ситлоу, он услышал в сладкозвучном голосе двенды неподдельный страх и опустил руку. Акийя опять повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза. Ее взгляд был подобен удару.

– Только без глупостей, – очень тихо произнес Ситлоу. – Не шевелись и не делай резких движений.

Рингил сглотнул и наконец перевел дыхание. Пристально взглянул на тварь в ответ, мысленно и с трудом подыскивая сравнения.

Больше всего акийя напоминала ночной кошмар в женском облике, который мог бы присниться сутенеру из портовых трущоб. Нечто, порожденное избытком фландрейна и неустанным, вкрадчивым плеском воды, бьющейся об опоры причала. Существо было длинноволосым, полногрудым, под бледной кожей в свете тусклого подобия солнца выделялись тугие мышцы прирожденного пловца. Но всклокоченные волосы обрамляли морду, при взгляде на которую хотелось завопить. Глаза размером с кулак сидели в глазницах, которые больше напоминали череп ящера, чем человека, хоть во взгляде и ощущался свирепый ум. Скулы с мощными костяными выростами будто приподнимали и раздвигали их, отделяя верхнюю часть «лица» от нижней, лишенной подбородка и приспособленной исключительно для хватания – расположенный на ней круглый рот миноги сейчас был обращен на чужаков, словно еще один огромный глаз.

Приподнявшись на изгибе каменной плиты, тварь торопливо спустилась на пару футов и теперь почти висела над ними вверх тормашками. Рингил зачарованно смотрел, как две длинные, снабженные плавниками конечности темным силуэтом изогнулись позади ее головы. Он услышал скрежет когтей, выискивающих, за что ухватиться.

Он тихонько кашлянул.

– Стой на месте, – пробормотал Ситлоу. – Если бы она захотела тебе навредить, уже сделала бы это.

Цепляясь когтями, акийя спускалась по каменной стене, пока не повисла вниз головой, почти на расстоянии вытянутой руки от лица Рингила. От нее пахнуло соленым, причем к свежести океанской воды примешивались более тяжелые ароматы, невероятно напоминавшие запах Ситлоу. Космы упали ей на глаза, словно обрывки испорченной рыболовной сети. В какой-то момент она оторвала одну руку от камня и удивительно женственным движением откинула их с лица. Левый глаз на мгновение закрыла мигательная перепонка, а обрамляющая рот круговая мышца сжалась и расширилась, как радужка. Рингил, глядевший наверх, так, что шею свело, увидел, как в глубокой глотке приподнялись и спрятались концентрические круги зубов. Он сглотнул, сражаясь с чувством беззащитности, от которого по коже лица и головы побежали мурашки. Предположение, что акийя могла бы откусить ему голову с той же легкостью, с какой ихельтетский рыбак срезает мачете верхушку кокосового ореха, казалось вполне реальным.

Из горла твари донеслось то же булькающее щебетание, которое он слышал ранее. Она помотала головой взад-вперед, поглядывая то на человека, то на двенду, будто озадаченная таким сочетанием.

Краем глаза Рингил заметил, что Ситлоу кивнул.

Потом акийя с быстротой убегающей ящерицы повернулась на каменной плите и исчезла, перемахнув через ее верхнюю часть так проворно, что он едва успел заметить мелькание бледных изгибов и изогнутых задних конечностей. Откуда-то сверху донеслись звуки, свидетельствующие о том, что она удирает прочь.

Рингил вздохнул с облегчением и почувствовал, что сердце еще колотится после внезапной встречи.

И все-таки жаль, что у него нет при себе никакого оружия.

Они трахались где-то в прохладной, влажной от росы траве, в кругу окутанных туманом стоячих камней, под звездами, которые он не узнавал. У происходящего был особый привкус, сродни жгучей и бесшабашной развязности, которая настигает после удара наотмашь по физиономии: Ситлоу, голый и белый, как слоновая кость, стоял перед ним на четвереньках, тяжело дыша и рыча, словно пес, пока Рингил, пристроившись сзади, входил в него снова и снова, ухватив сцепленными руками за бедра. По телу прокатилась дрожь беззащитности, будто камни были молчаливыми, но возбужденными зрителями, заплатившими, чтобы поглядеть, чем они двое занимаются. Рингил, вне себя от вожделения, потянулся к члену двенды – тот оказался твердым как камень, пульсирующим на грани кульминации.

От этого ощущения лопнули последние узы самоконтроля; он взревел и увидел себя со стороны, будто паря выше камней – как в бешеном ритме бьется о разъятые ягодицы Ситлоу, накачивая пенис в руке, пока тот не пытается вырваться из хватки, и двенда с воем впивается скрюченными пальцами в траву, а вслед за ним кончает и Рингил, словно отвечая на зов.

А потом оседает, падает лицом вперед, как охваченный пожаром дом сползает в реку, и двенда тоже валится во влажную траву, так что рука Рингила застревает под его телом, все еще неистово продолжая выжимать из члена последние капли, а лицо вжимается в широкие бледные плечи, и он смеется, а потом всхлипывает, и опять из его глаз льются слезы – на этот раз ледяные, – чтобы упасть на кожу олдрейна.

* * *

За невысокими холмами, под небом, густо усеянным звездами, пролегла дорога из черного камня, построенная для гигантов. Ее поверхность покрылась трещинами и поросла сорняками, но она простиралась на пятнадцать-двадцать ярдов в обе стороны от них. Идя по ней, они время от времени проходили под мостами из бледного камня, которые вздымались выше Восточных ворот Трелейна. Справа у подножия холмов виднелись скопища башен, прямых и строгих как часовые. Взгляд Рингила то и дело устремлялся к ним. С этими сооружениями что-то было не так. Башни выглядели безликими, простыми и плоскими, как на рисунке малыша, но очень высокими – настолько, что будто простирались за пределы всех измерений, освоенных людьми.

– Там кто-нибудь живет? – спросил он Ситлоу.

Двенда бросил на башни долгий взгляд.

– Нет, если есть другие варианты, – ответил он загадочно. – Не по собственной воле.

– То есть это тюрьмы?

– Ну да, в каком-то смысле.

Некоторое время с ними по дороге шел Джелим, но такого Джелима Рингил видел впервые. Угрюмый красавчик изменился, стал кем-то зрелым и мудрым – тем, кем у настоящего Джелима не было ни единого шанса стать. Он похож, смутно подумал Рингил, на преуспевающего молодого капитана, который странствовало достаточно, чтобы поумнеть, но еще не устал от жизни. Джелим болтал с самоуверенностью завсегдатая кофейни, часто улыбался и касался Рингила без утайки, уверенно, будто они находились внутри одной из тех фантастических фресок, которые Миляга мог бы заказать для потолка своей спальни.

– А как нынче дела у твоего отца?

Рингил уставился на него.

– Ты, верно, шутишь.

– Встретил его пару месяцев назад на улице. – Джелим нахмурился, напрягая память. – Кажется, где-то в Тервинале. Ну, ты знаешь, как бывает – ни мне, ни ему не хватило времени, чтобы остановиться и поболтать. Напомни ему обо мне, хорошо? Скажи, что я скучаю по нашим спорам у камина.

– Конечно. Обязательно скажу.

В какой-то момент – Рингил уже не помнил, в какой – он перестал спорить со своими призраками.

Так или иначе, на этот раз ему было проще отличить реальность от вымысла. Неуловимые воспоминания о веселых вечерах у камина, вместе с Гигнреном, просачивались в его голову, но у них не было ни единого шанса закрепиться.

И все же, когда Джелим наклонился, взъерошил ему волосы и небрежно поцеловал в шею, как всегда делал тот, другой Джелим… это было больно. А когда двойник его покинул, не прощаясь – медленно растаял, воскликнув: «Вперед, ребята, давайте ускорим шаг!» и со смехом устремившись навстречу прозрачности и пустоте, – когда это случилось, что-то внутри Рингила заныло, как когда он впервые встретил двенду, окутанного синей бурей.

Позже они устроили привал под одним из огромных белесых мостов, и Ситлоу призвал огонь из богато украшенной фляги с широким дном, которую имел при себе. Что бы ни было внутри, оно горело зловещим зеленоватым пламенем, но порождало тепло, которое не вязалось с размерами сосуда. Рингил сидел и смотрел, как за спиной двенды, на опорной колонне из бледного камня, пляшут тени.

– Когда ты призываешь бурю, – медленно проговорил он, – что чувствуешь?

– Чувствую? – ответил Ситлоу, как в полусне. – А что я должен чувствовать? Это сила, ну… просто сила. Потенциал и воля, которая нужна, чтобы его использовать. В этом, знаешь ли, заключается суть магии.

– Я думал, в магии есть правила.

– Ты думал? – Выразительный рот олдрейна изогнулся в кривой усмешке. – А кто тебе такое сказал? Гадалка с рынка Стров?

Рингил пропустил насмешку мимо ушей.

– Тебе от этого не больно? От бури?

– Нет. – На лице двенды отразилось понимание. – А, вот в чем дело. Ты говоришь о сожалении? О чувстве утраты? Да, он тоже всегда об этом говорил. Насколько я могу судить, такое происходит лишь со смертными. Аспектная буря – это искривление материи любого возможного результата, какой допускает Вселенная. Она собирает и сминает альтернативы, как новобрачная подол своего платья. Для смертных эти альтернативы, большей частью, представляют тропы, по которым они никогда не пройдут, и вещи, которые не сделают. Организм на каком-то уровне это понимает.

«Он?»

Впрочем, Рингил испытал лишь мимолетный всплеск любопытства. Было слишком много всего прочего. Печаль, которую оставил после себя Джелим, еще окутывала его сердце неровными складками.

– Но ты ничего такого не чувствуешь, – сказал он с горечью. – Ты же бессмертный, верно?

Ситлоу мягко улыбнулся.

– Покамест.

А потом его взгляд переместился куда-то влево, и глаза сузились. Рингил услышал, как кто-то идет по черной каменной дороге сзади.

– …Ситлоу…

Голос был женский, плавный и мелодичный, но слегка приглушенный; имя двенды было единственным словом, которое Рингил расслышал, и даже оно прозвучало растянуто, искаженно, почти за гранью узнавания. Он повернул голову и в свете зеленого «костра» увидел, что сзади кто-то стоит. Незнакомка была в черном и несла за спиной длинный меч, а ее голова оказалась гладкой и округлой. Миг спустя Рингил понял, что смотрит на существо, облаченное в такой же костюм со шлемом, как тот, что Ситлоу показал ему под городом. Потом вновь прибывшая подняла руку к гладкой выпуклости на голове и сдвинула стеклянное забрало наверх. В открывшейся полости Рингил увидел лицо двенды с глазами без белков.

По спине пробежала неприятная дрожь, с которой он не сумел совладать. На миг в призрачном, ненадежном свете под мостом ему показалось, что невыразительная тьма в глазницах незнакомки сливается с чернотой шлема, а ее белое словно кость лицо превращается в тонкую, вылепленную маску с пустыми глазницами, шлем внутри шлема, закрепленный на плечах доспеха, в котором, как твердила интуиция, обязана быть та же самая пустота, что простирается позади глаз.

Ситлоу поднялся и неторопливо прошел навстречу гостье. Они некрепко пожали друг другу обе руки, держа их на уровне талии, словно два ребенка, готовые играть в «ударь меня, если сможешь». Перебросились парой фраз будто бы на том же языке, который использовала незнакомка, но когда Ситлоу указал на Рингила, он перешел на древний диалект наомского, на котором разговаривал до сих пор.

– …мой гость. Окажи мне любезность.

Женщина-двенда недолго изучала Рингила. Ее лицо при этом оставалось таким же невыразительным, как маска, на которую оно недавно смахивало. Потом ее губы изогнулись в кривой ухмылке, и Рингилу показалось, что она что-то пробормотала себе под нос. Гостья сняла гладкий черный шлем – он, похоже, был очень тугим и поддавался медленно, – тряхнула шелковистыми длинными волосами, по черноте слегка уступавшими волосам Ситлоу, и пару раз покрутила головой, разминая мышцы шеи. Рингил услышал, как щелкают позвонки. Затем, сунув шлем под мышку, новая двенда шагнула вперед и лениво протянула левую руку в слабом отражении приветственного жеста, которым встретила Ситлоу.

– Мое почтение людям твоей крови. – Древний наомский, судя по всему, она знала не очень хорошо. – Я быть по имени Рисгиллен Иллракская, сестра уже известного тебе Ситлоу. Как тебя называть?

Рингил принял протянутую руку, как чуть раньше это сделал Ситлоу, и подумал: неужели тот факт, что она протянула ему всего одну руку, небрежно, представляет собой завуалированное оскорбление?

– Рингил, – сказал он. – Наслышан о вас.

Рисгиллен бросила взгляд на брата. Тот коротко покачал головой и что-то сказал на другом языке. Женщина-двенда обнажила зубы в пародии на улыбку и отпустила руку Рингила.

– Вы пришли неожиданным путем, и я не пере… не пред… не подготовилась как положено. Сожалею.

– Мы вышли к берегу и наткнулись на акийя, – объяснил Ситлоу. – Я думал, там будет безопаснее.

– Мерроигай? – Рисгиллен нахмурилась. – При должном уважении, они не должны были вас потревожить.

– Ну, вышло иначе.

– Такое событие мне не по нраву. А если вспомнить о других вещах… Что-то происходит, Ситлоу, и дело не в нас.

– Ты слишком беспокоишься. Пришла одна?

Рисгиллен взмахом руки указала в ту сторону, откуда появилась.

– Эшгрин и Пелмараг где-то позади. Но они ищут тебя в других плоскостях и вероятностях, далеких от этой. Никто не думал, что тебя занесет так далеко. Я сама нашла тебя только по запаху.

– Я позову их.

Ситлоу вышел из-под моста и исчез во мраке. Проводив брата взглядом, Рисгиллен с олдрейнским изяществом села у костра. Некоторое время она смотрела на пламя странноватого оттенка – возможно, подбирая слова, прежде чем пустить их в ход.

– Ты не первый, – тихо проговорила она, глядя на огонь. – Такое уже бывало. Я сама делала такое со смертными мужчинами и женщинами. Но я не теряю себя, как бывает с моим братом. Мой взгляд ничто не застит.

– Рад за тебя.

– Да. Поэтому вот, что я тебе скажу. – Рисгиллен обратила лицо к Рингилу и вперила в него взгляд пустых глаз. – Не питай сомнений: если причинишь моему брату хоть какой-нибудь вред, ты труп.

* * *

Чуть позже из темноты донесся вой.

Рингил посмотрел на Рисгиллен, но в зеленоватом свете костра черты ее безупречного лица по-прежнему ничего не выражали – не считая легчайшего намека на улыбку. Осознание нахлынуло, как поток ледяной воды: он узнал звук.

Это выл Ситлоу, призывая сородичей.

Рисгиллен не смотрела на Рингила, но ее улыбка стала шире. Она знала, что он за ней наблюдает, и что он наконец понял, где находится.

«Грядет битва, сражение сил, каких ты еще не видел».

Слова гадалки у Восточных ворот всколыхнулись в памяти, как холодный ил на дне реки. Какая уверенность звучала в ее голосе…

«Восстанет темный владыка».

Глава 26

«Мы пытались их остановить. Но они забрали ее».

Несколько долгих мгновений слова казались бессмыслицей. Ишгрим была подарком императора, и украсть ее можно было лишь с риском очень медленной и неприятной смерти после того, как до вора доберутся Монаршие гонцы – а они доберутся, поскольку иначе пострадают от Джирала сами. Она, конечно, длинноногая красавица, но разве мало таких среди рабынь-северянок? Если приспичило, любую можно купить в какой-нибудь портовой конторе дешевле, чем достойную лошадь, даже с учетом налогов – такие нынче времена.

«Да забудь ты об этом! – заорал в голове внутренний голос, взбудораженный крином. – Как они вообще пронюхали, мать твою? Император подарил ее только вчера. Никто не в курсе, что она тут. Даже ты сама все узнала лишь ранним утром».

Она обняла Кефанина, сбитая с толку невероятностью произошедшего.

– Кто? Кто, Кеф? Кто ее забрал?

В глотке у мажордома что-то булькнуло. Полученный в боях опыт мгновенно подсказал, что ранение не смертельное, но удар сильно оглушил. Арчет не знала, удастся ли добиться от Кефанина вразумительного ответа в таком состоянии.

– Одеяния… Цитадели, – с трудом выговорил он.

Фрагменты головоломки мгновенно сложились, как в цирке из дюжины ухмыляющихся клоунов с размалеванными физиономиями складывается живая башня.

Не Ишгрим – «…выкинь из головы эту бледную плоть, Арчиди, возьми себя в руки, мать твою…» – речь не о подарке императора.

Речь об Элит.

Менкарак: «Она неверная, северянка, поклоняющаяся камням, которая не приняла истинную веру, когда ей по-дружески протянули руку Откровения, и она упорно цеплялась за свои суеверия, пребывая глубоко в пределах нашей территории. Улики говорят сами за себя – она даже сорвала картаг с одежды, чтобы ослепить верных, среди которых обитает. Она погрязла в обмане».

Сочетание истеричных обвинений и притворных воззваний к закону отдалось звоном в голове Арчет, будто в ней перекатывался металлический шар. Легко догадаться, что ждет Элит, как только ее заведут в Цитадель…

– Давно? – прошептала она.

Кефанин снова потерял сознание.

Снаружи раздались шаги. Арчет мгновенно развернулась, в ее руке как по волшебству появился нож. В дверях застыл сбитый с толку мальчишка-конюх; ему в спину светило утреннее солнце.

– Моя госпожа, они…

– Давно? – заорала она.

– Я… – Он вошел, демонстрируя синяк под левым глазом и подсыхающую кровь под носом с той же стороны. – И получаса не прошло, моя госпожа. Точно не прошло.

Перед внутренним взором Арчет вспыхнула карта лабиринта улиц в южной части города. Кринзанц и ярость в крови, объединившись, высветили пульсирующим красным саму Цитадель и маршрут, который ее приспешники скорее всего выбрали, чтобы вернуться.

– Сколько их? – спросила она, уже спокойнее.

– Кажется, шестеро, моя госпожа. В одеяниях…

– Да, я знаю. – Советница императора спрятала нож и почувствовала, как подергивается мышца в щеке. – Приведи лекаря. Скажи, если Кефанин выживет, заплачу вдвое. Если умрет, выкину нахрен из города.

И умчалась прочь.

* * *

«Шестеро мужчин, в одеяниях Цитадели».

По забитым улицам верхом не проехать, разве что со скоростью пешехода. У Арчет не было ни мундира, ни дубины и свистка, ни тупой сабли, чтобы расчистить себе путь. И, конечно, так ее заметили бы за сотню ярдов.

Она срезала путь, свернув влево, и в безлюдном круто изгибающемся переулке понеслась что было сил. Нахлынуло облегчение: здесь царила прохлада. Пара куриц в панике сиганула из-под сапог, когда Арчет свернула за угол, но в остальном ей ничто не мешало. Выскочив на проезд Победы Всадника – такой многолюдный, что, ха-ха три раза, верхом не проедешь, разве что на телеге с товаром, – протолкалась сквозь толпу и добралась до отмытых добела каменных ступеней, ведущих на крышу таверны «Голова ящера». Там можно было осмотреться и сопоставить окружающую картину с картой в голове. А потом перескочить на другую сторону переулка и забраться на крышу базара, утыканную выпуклостями куполов-луковиц.

– Эй, туда нельзя поднима…

Она толкнула пузатого трактирщика на лежак, с которого тот начал подниматься. Шмыгнула мимо, подныривая и виляя между натянутыми веревками с бельем. Мельком увидела простирающиеся за висящими белыми простынями крыши и то, что располагалось вдали. «Точно, Арчиди. Думай». Базар. Ткацкий ряд. Лабиринт Хастреевых Закоулков. Если они отправились в Цитадель самым прямым путем, сейчас идут по проезду Пустынной Мудрости, в стороне от главного бульвара, под углом в сорок пять градусов. Чтобы выйти им наперерез…

Она подбежала к краю крыши, согнула ноги в прыжке и перескочила на плоский верх базара. Боль обожгла колени, но дочь Флараднама не остановилась. «Нет времени, нет времени». Обежав первый из луковичных куполов, она – вот дерьмо! – увидела перед собой широкий витражный световой люк. И…

Запнувшись, взмыла в неуклюжем прыжке, размахивая руками и ногами на лету.

Мельком увидела, как внизу движется толпа покупателей, похожая на рыб в красно-синем аквариуме, и представила себе, как разбивает стекло и падает им на головы…

Но все же добралась до другой стороны, перескочив край на считанные дюймы, приземлилась неуклюже, пошатнулась и отчаянно замахала руками, чтобы не рухнуть на спину, а потом…

Выпрямилась. Опять побежала, виляя между куполами и стараясь держать путь на Юго-Восток.

Все равно что нестись по вершине мира. Звуки города затерялись внизу, с неба падал блистающий меч солнечного света, а с западного направления веяло прохладой. Слева приближались высокие ряды домов, окаймляющие проезд Пустынной Мудрости.

Рынок у нее под ногами был одним из самых крупных в городе – даже уступая неохватному великолепию Имперского базара к северу от реки, он занимал несколько кварталов. По его крыше Арчет за считанные минуты одолела расстояние, на которое внизу ушло бы почти полчаса.

Добравшись до восточного края, она быстро пробежала вдоль водосточного желоба и, обнаружив стоящую внизу телегу с зерном, спрыгнула в нее. Кто-то испуганно выругался; боль обожгла зад, спину и бедро. Арчет перекатилась и встала, пошатываясь, утопая в зерне по лодыжки. На нее уставились какие-то мужчины.

– Это что еще за хрень?

– Сука, это же мое…

– Ой, ты только глянь. Перг, она же черная, как сгоревшая булочка. Это гребаная кирисийка, точно.

– Кириатка, – рявкнула Арчет и спрыгнула с телеги. Оттолкнула мужиков и припустила рысью по Хастреевым Закоулкам – лабиринту узких улочек, которые использовали для хранения и подвоза товаров. Она уворачивалась от торговцев, волочивших подносы с изделиями, пробегала мимо трудяг, деливших хлеб. «Шестеро мужчин, в одеяниях Цитадели». Если Менкарак действовал сообразно роли, в отряде имелся надзиратель-советник, чтобы следить за процедурой – наверняка кто-то в летах, – а вооруженных охранников пятеро.

Пока внутри пульсировал крин, расклад казался неплохим.

Хастреевы Закоулки выводили тут и там на длинную, сильно изогнутую улицу под названием Вьючной Путь. Ее облюбовали те, кто торговал дешевой бижутерией и диковинками, так что здесь было полным-полно горожан, глазевших на выставленные в зарешеченных витринах товары. Арчет пришлось пробираться сквозь них, толкаясь и ругаясь. На нее бросали сердитые взгляды, но потом, заметив цвет кожи, отворачивались и время от времени делали знаки, отвращающие зло.

Три квартала, бесконечные яростные тычки и пинки – «Ну давай, давай, Арчиди, быстрее, мать твою» – и вот перед ней Парусинный двор. По углам стояли ларьки швей, в остальном тут было спокойно. Она перебежала неширокое прямоугольное пространство, врезалась в ограждение на другой стороне и, тяжело дыша, уставилась туда, где у подножия земляного склона виднелся изгиб проезда Пустынной Мудрости.

«Одеяние Цитадели, одеяние Цитадели, одеяние… Вот они!»

На проезде Пустынной Мудрости было еще многолюднее, чем на Вьючном Пути или бульваре. Они одолели даже меньшее расстояние, чем она думала. Арчет заметила сперва одеяние надзирателя-советника, черное с золотом и с серым шелковым капюшоном, знаком статуса. Охранники вели женщину в белом – она еле волочила ноги, ее голова была опущена, а руки связаны за спиной. Если отряд и торопился, это не было заметно.

Арчет судорожно втянула воздух и кувыркнулась через ограждение.

Шестью футами ниже ее ступни ударились о земляной склон и едва в нем не увязли, что грозило падением головой вниз. Она удержала равновесие и помчалась широкими скачками, едва управляя спуском и пытаясь обмануть силу тяжести. Вырвалась на проезд Пустынной Мудрости, набрав такую скорость, что расшвыряла прохожих, оказавшихся на пути. Вновь обретя контроль, изменила направление посреди паники, которую посеяла, и углубилась в толпу. Ей осталось преодолеть самое большее пару сотен ярдов.

– По приказу дворца, по приказу дворца! – орала она что есть мочи. – С дороги! Пошевеливайтесь, мать вашу!

Сперва это не помогало – ее крики встречали насмешками и не спешили оборачиваться. Но у тех, в кого она врезалась, другого выхода не было, и когда они видели, с кем имеют дело, от подобострастия начинали выворачиваться наизнанку. Перед ней стали расступаться, и по толпе сам собой прокатился неслышный приказ, как волна по озерной глади. Через сотню ярдов ей уже почти не нужно было проталкиваться вперед.

– По приказу дворца, по приказу…

Два охранника отстали от товарищей и преградили ей дорогу. Арчет увидела волчьи ухмылки, обнаженный короткий меч, поднятую дубину – и ножи в мгновение ока прыгнули ей в руки. В толпе неподалеку кто-то испуганно заорал. Волны паники разошлись во все стороны, раздался новый крик, и еще один. Толпа всколыхнулась и разделилась, рассеялась, словно перепуганный косяк рыб.

Арчет метнула нож левой рукой, и он вонзился обладателю меча в правый глаз. Это был Проблеск Ленты – более узкий, чем остальные, сверкнул белизной в лучах солнца и вошел по самую рукоять. Охранник пошатнулся, взвыл словно ошпаренное дитя, выронил меч и схватился за лицо, из которого торчала металлическая штуковина с потертой рукоятью. Арчет нагрянула вслед за собственным ножом, вопя и легко удерживая Хохотушку в опущенной правой руке. Второй головорез из Цитадели заметно вздрогнул от звуков, которые издавала воительница, и запаниковал, как любой случайный прохожий в толпе, но замахнулся дубинкой. Ему удалось лишь сбить с ног товарища, продолжавшего орать от боли. Арчет увернулась, а потом схватила его за руку, воспользовалась инерцией удара, повалила на мостовую и перерезала противнику горло быстрее, чем он успел прийти в себя.

Она наполовину выпрямилась, забрызганная кровью. В пятнадцати ярдах от себя увидела среди убегающих и спотыкающихся прохожих надзирателя-советника, который одной рукой держал Элит за плечо и недоверчиво таращился на трупы своих людей и склонившуюся над ними окровавленную черную женщину.

Оставшиеся трое вооруженных охранников перегородили улицу, создав что-то вроде кордона для защиты хозяина и его трофея. Два меча, еще одна дубинка. У владельца последней был арбалет, но он висел на спине. Тот, кому она воткнула в глаз Проблеск Ленты, свернулся калачиком в грязи и выл.

Из ножен на пояснице Арчет машинально достала Безжалостного. И двинулась вперед, держа в другой руке Хохотушку, нацеленную на противников.

– Вы забрали мою гостью, – крикнула она. – Живые или мертвые, но вы ее отдадите.

Улица опустела – никто не поверил бы, что считанные секунды прошли с той поры, как она была полна народу. Арчет надвигалась, мусор хрустел у нее под ногами. Безжалостный сверкнул в лучах солнца, когда она перехватила его поудобнее. Охранники неуверенно переглянулись.

– Ты что, обезумела?! – Надзиратель-советник обрел дар речи, хотя его голос звучал визгливо. Потемнев лицом от ярости, он завопил: – Да как ты смеешь препятствовать священному труду во славу Откровения?!

Не обращая на него внимания, Арчет уставилась на троих охранников и с презрением в голосе ответила:

– Священный, значит, труд? Семь племен считают гостеприимство священным долгом. Вы это знаете – или, по крайней мере, ваши предки знали. Кто из вас хочет умереть первым?

– Да пошла ты, сука, – неуверенно огрызнулся тот, что с дубинкой.

– Мама! – внезапно вскрикнул охранник с ножом в глазнице. – Мне больно, я ничего не вижу… Где ты?

Улыбка Арчет была холодна как зимний лед.

– Хочешь к нему присоединиться? – спросила она.

– Эта кириатская шлюха – воплощение мерзости и дерзкий вызов Откровению! – орал тем временем надзиратель-советник, обретя власть над голосом, который уже не срывался на визг. – Ваш священный долг – зарубить ее на месте; прикончить суку – святое дело!

Раненый издал невнятный всхлип, который перешел в тихий, безнадежный плач. Арчет ждала.

Мечник справа не выдержал первым и бросился вперед, что-то неразборчиво вопя во всю глотку.

Хохотушка остановила его на втором шаге, пронзив горло. Он рухнул, захлебываясь кровью. Убийца Призраков оказался в руке у Арчет еще до того, как охранник упал. Обладатель дубины, ринувшись в атаку за товарищем, застыл при виде нового ножа. Или, быть может, заметил рукоять Падающего Ангела, которая торчала из-за голенища. Либо и то, и другое. Арчет встретилась с ним взглядом и снова улыбнулась. Он сломался и побежал прочь.

Последний охранник, промедлив совсем немного, удрал в толпу зрителей.

Арчет перевела дух. Все.

Надзиратель стоял рядом с Элит, безвольно осевшей на мостовую, и орал на Арчет, зрителей и, похоже, всех жителей города – грешников, чтобы они пали ниц перед величием Откровения, умерили гордыню, покаялись – да, вашу мать, покаялись, – пока не стало…

Арчет решительно приблизилась к нему и ударом Безжалостного перерезала горло.

Надзиратель, шатаясь, отпрянул и упал на руки зевакам. Вдоль разреза проступила кровь и хлынула наружу, мгновенно пропитав одеяния. Он шевелил губами – наверное, как предположила Арчет, договаривал свои нравоучения, – но не было слышно ни звука. Арчет присела рядом с Элит и убедилась, что ее лишь накачали каким-то безвредным зельем. Дышала она нормально. Советница императора в последний раз взглянула на надзирателя, чьи предсмертные конвульсии собирали толпу, и вернулась к раненому, в чьей глазнице торчал Проблеск Ленты. Он был жив, и когда Арчет, присев рядом, потянулась за ножом, легко коснулся ее руки своей, издав едва слышный всхлип. Она прижала другую руку к его лбу, чтобы было удобнее вытаскивать оружие; от прикосновения он улыбнулся словно младенец.

Когда она высвободила Проблеск Ленты, он умер.

* * *

– Богом клянусь, Арчет, такой бардак меня не радует.

– Меня тоже, мой повелитель. – Ее тошнило и трясло, но сесть было некуда, а искать повод, чтобы попросить кресло, не стоило. – Я не в силах понять, отчего Цитадель повела себя так.

– Что ты, неужели? – Джирал расхаживал взад-вперед по опустевшему тронному залу будто тигр. Он вышвырнул всех в приступе царственного гнева, и Арчет осталась с ним наедине. Каждая мышца в ее теле гудела после погони и битвы, она все еще была в крови и чувствовала холодок в желудке от передозировки крина. – Да ну тебя, женщина, не разыгрывай дуру. Это борьба за власть, ты все прекрасно понимаешь.

– Если так, мой повелитель, она потрясающе грубая.

– Нет. – Он остановился и обрушился на нее, грозно вскинув палец. – Это ты повела себя потрясающе грубо. Если бы ты не погналась следом за маленьким отрядом ревнителей веры и не перерезала их на глазах у половины города, мы не столкнулись бы с этим кризисом.

– Нет. Столкнулись бы с другим.

– Вот именно. – Джирал отвернулся, поднялся по ступенькам на трон и упал в его блистающие объятия. Мрачно уставился в пустоту. – Мы имели бы дело с вежливо-невозмутимой Цитаделью, где все сплотились бы, нравится им или нет, вокруг клики, возглавляемой сучонком Менкараком, который усиленно отрицал бы свою причастность к похищению твоей гостьи, одновременно громко и наполовину публично настаивая, что светские власти империи явно ослабели, чтобы защищать правоверных от зла, грозящего извне.

– Наверняка он и теперь будет придерживаться той же роли.

– Ага. Будет как с Братством Памяти Девятого Племени, чтоб его… – Джирал бросил на нее мрачный взгляд. – Помнишь этих ребят, да? Я хочу сказать, ты же их застала.

– Да. Ваш дед приказал их всех казнить.

– Не искушай меня, мать твою.

Это было пустое сотрясание воздуха, о чем знали оба. Те дни прошли. Акал давным-давно продался Цитадели с потрохами, чтобы та поддержала его завоевания – займами, благословениями, твердой рукой помощи от молитвенных башен и проповедников, вербующих дополнительные войска из числа истинно верующих. Когда Ихельтет начал расширять свою территорию под предводительством Акала Великого, треть солдат считали себя святыми воинами. С точки зрения Арчет, в сражениях их погибло маловато, даже когда пришли Чешуйчатые. В империи оставалось слишком много молодых и горячих бойцов, обученных и закаленных в войне, развернувшейся под ложным предлогом, им хотелось продолжить битву. Неважно, против кого.

Джирал унаследовал их всех вместе с долгами и торжественно принятым соглашением о разделе полномочий между светской и духовной властью.

– На кого из Учителей Цитадели вы можете опереться? – тихо спросила она.

– В такой ситуации? – Он пожал плечами. – Мало на кого. Арчет, ты перерезала горло надзирателю. Средь бела дня, чтоб его, посреди оживленной улицы. Что, по-твоему, они должны сказать на этот счет?

– На кого, мой повелитель? – повторила она с нажимом. Правила поведения в тронном зале стремительно утрачивали важность.

Джирал подавленно вздохнул.

– Речь о тех, кого можно подкупить или шантажировать? Ну, человек пятнадцать-двадцать. Добавь нескольких старых друзей моего отца – тех, кто почувствует опасность, если положение станет угрожающим. В лучшем случае, это еще полдюжины.

– Итого, допустим, двадцать пять?

– Если поднажмем и нам повезет – да.

– Не большинство.

Джирал скривился.

– А то я не знаю.

– Понятно. – Тошнотворный комок в желудке опять дал о себе знать. Она уставилась на свои ладони, держа их на уровне талии, и приказала растопыренным пальцам не дрожать. – Давайте посмотрим. Они проголосуют, достигнут очевидного решения и в лучшем случае потребуют, чтобы я предстала перед инквизиторским судом в Цитадели. Элит туда тоже поволокут, хотя бы как свидетельницу. Скорее всего, нужные ответы они не получат, а это значит продолжение допросов. После чего…

– Не смей переживать. – Внезапная мрачная горячность, с которой император это произнес, вынудила Арчет резко перевести на него взгляд. – Я дал слово отцу на смертном одре и сдержу его. Эти мерзавцы тебя не получат.

От благодарности защипало в глазах. Казалось, с ней заговорил не он – будто кто-то другой сидел на троне. Она сбежала бы из города, чтобы не попасть в руки приспешникам Цитадели, уже начала строить приблизительные планы на сей счет. Но такого… не ждала.

– Я… спасибо, мой повелитель. Мне не хватит слов, чтобы выразить…

– Ладно, ладно, – отмахнулся Джирал. – С этим разобрались, да? Мне самому не хочется иметь дело ни с грязными инквизиторами, ни с их игрушками. Вопрос, как нам выпутаться из ситуации, не прибегая к помощи войск. В конце месяца у нас не что-нибудь, а день рождения Пророка. В городе и без того будет полным-полно фанатиков, бьющих себя в грудь. Мне не надо, чтобы они собрались в разъяренную толпу и отправились штурмовать дворец.

– С точки зрения закона…

Он покачал головой.

– Забудь. Не поможет. Они будут цитировать законы с выгодой для себя и умалчивать о них там, где ее нет. Это духовные лица, Арчет, которые проводят всю свою гребаную жизнь, избирательно интерпретируя важные тексты в свою пользу. Мы должны подрезать им сухожилия еще до того, как они возьмутся за дело всерьез. – Он сплел пальцы и задумался. – Вообще-то, Арчет, тебе надо исчезнуть на некоторое время.

– И Элит.

– Ну да, конечно. Замечательно. И твоей северной ведьме тоже. Думаю, так даже лучше. Если вас обеих здесь не будет, у них исчезнет основа для претензий. – Он кивнул – медленно, но с нарастающей живостью. – Да, это сработает. Точно сработает. Мы вытащим тебя из города тайно, до темноты. Файлеху Ракану я поручу собрать эскорт. Тем временем соглашусь на созыв чрезвычайного совещания с Учителями Цитадели и пойду на уступки. Мы пошлем за тобой, а тебя нигде нет. Повторный вызов – никакого результата. Толика изворотливости – а Святая, чтоб ее, Мать в курсе, что этого таланта у придворных в избытке – позволит дотянуть до вечера. К тому моменту все поймут, что ты сбежала, а в наступившей темноте можешь находиться, где угодно. На рассвете по моему поручению городские патрули будут искать тебя по всем улицам. Когда не найдут, скажем, что по следам высланы Монаршие гонцы. Может, кое-кому из особо надежных я велю искать тебя не там, где надо, и помалкивать об этом. Пойдут слухи, что ты уехала в Трелейн или, возможно, в пустоши. Мы делаем все, что в наших силах, господа, спасибо, что уделили внимание. Будем держать вас в курсе. – Он пригрозил Арчет пальцем. – А пока мы тебя спрячем… где? Есть идеи, куда ты пойдешь?

Что-то сдвинулось у нее в голове, как смазанные детали люкового механизма на огненном корабле – компоненты один за другим скользнули и замерли в новом положении. Она почти услышала, как раздался глухой лязг. Внезапное волнение пригасило криновую ломку и заставило кровь быстрее бежать по венам.

Арчет прочистила горло:

– Подумываю об Эннишмине, мой повелитель.

Глава 27

Там, куда они попали, все вокруг заливал тусклый, зеленовато-серый свет, и высились стволы деревьев, сбросивших листву, будто зимой. Вялый, чахлый ветерок приносил слабый запах гнили.

Поначалу Рингил отметил перемену лишь с усталым недоверием. За время, проведенное в Олдрейнских болотах, он видал кое-что похуже, и эта перемена не обошлась без предупреждающих знаков. Широкая черная дорога, где они встретили Рисгиллен и остальных, начала исчезать, либо старея с фантастической скоростью прямо у них под ногами, либо истлевая изнутри, по мере того, как они проникали в новые земли, не допускающие ее существования. На поверхности дороги появились ветвящиеся трещины; некоторые были достаточно широкими и глубокими, чтобы по невнимательности угодить в них ногой и сломать лодыжку. Рингилу казалось, что время от времени он видит человеческие черепа, кем-то запихнутые в эти самые трещины. Но, наверное, это очередная болотная галлюцинация, к которым он относился с растущим безразличием.

«Ну, почти ко всем».

* * *

Джелим возвращается к нему опять – возможно, во сне, пока они устроили привал на дороге, а, может, и нет; на болотах разобраться нелегко. На этот раз Рингил стоит над ним с Другом Воронов за спиной, хотя меч наклонен не туда – рукоять торчит над правым плечом. Разница кажется странной и вызывает неудобство. Джелим останавливается неподалеку и глядит на него снизу вверх, не говоря ни слова. Его лицо выглядит таким, как прежде, только покрыто следами рыданий, и одет он лучше, чем настоящий Джелим – сын скромного торговца – мог себе позволить. Он смотрит на Рингила, их взгляды встречаются, и по щекам Джелима снова бегут слезы. При виде их Рингил чувствует боль в груди. Он хочет что-то сказать, но слова застревают в горле.

– Прости, – плачет Джелим. – Гил, умоляю, прости меня.

Теперь боль в груди Рингила не сдержать. Она рвет его изнутри, продвигаясь вверх и вниз, прямо в мышцы плеча и в…

– Прости меня, Гил, умоляю, прости меня, – Джелим шепчет снова и снова, глядя снизу вверх, будто зачарованный ужасным зрелищем. – Это должно было случиться со мной.

Внезапно оказывается, что штуковина, которая торчит из его правого плеча, – не рукоять Друга Воронов, а острие кола для казней, который продвинули на завершающие девять дюймов и застопорили механизм в основании клетки, а боль в груди – не страдание разбитого сердца, а бескрайняя словно океан, раскаленная добела и кромсающая на части агония, которая начинается между ног, прорывается через внутренности и грудную клетку, аккуратно минуя сердце. Так что умирать он будет несколько дней…

– Прости меня, умоляю, прости.

И он кричит, осознав, где находится; вопит о пощаде, зовет Хойрана, отца, мать, кого угодно, лишь бы прекратили боль. Кричит так сильно, что кажется, от его крика вот-вот лопнут вены, взорвется и разлетится на части череп, и жизнь вместе с кровью вытечет из погубленного тела.

Но он знает, что этого не случится.

А еще знает, что никто не придет, и впереди – долгие неторопливые муки. Спасения, каким бы оно ни было, ждать неоткуда.

* * *

Он затолкал воспоминание в дальний угол, чувствуя, как обливается потом, и как колотится сердце. Сосредоточился на том, где находится.

Зимние деревья. Тишина.

Он стоял и смотрел на голые ветки. Ждал, пока остынет вызванный паникой пот и замедлится пульс. Дышал глубоко, как человек, который едва не утонул.

«Неправда, неправда». Сердце билось в унисон с ритмом слов. Такое же вранье, как тысяча других фантомов, мучающих его по пути через Олдрейнские болота. Он не умер.

Умер Джелим.

Чья-то рука похлопала его по спине. Пульс опять ускорился на один преисполненный ужаса момент, а потом Рингил успокоился и осознал, что это было. Ладонь Ситлоу сместилась и ласково сжала заднюю часть его шеи.

Прикосновение было неприятным – хозяйским.

– Приятно вернуться в реальный мир, да? – пробормотал двенда и прошел мимо по болотистой земле, заросшей пучками травы. В тишине каждый его шаг сопровождался отчетливым хлюпаньем. Рингил увидел, как следы наполняются водой.

Остальные члены отряда двинулись следом: Рисгиллен сморщила нос и бросила мрачный косой взгляд на деревья, Эшгрин выглядел таким же бдительным и спокойным, каким его впервые увидел Рингил. Только Пелмараг признавал существование человека – проходя мимо, он повернулся и подмигнул.

– Где мы? – спросил Рингил.

– В конце пути, – ответил Пелмараг. – Ханнаис М’хен Проклятый. Взгляни.

Он взмахнул рукой, указывая влево, и сердце Рингила замерло на миг, когда он увидел там сгорбленную черную фигуру. Понадобилась секунда, чтобы осознать, что это статуя, и еще одна, чтобы понять – «как?» – она не оживет, как акийа в прибрежных волнах, и не устремит на него молчаливый взгляд огромных глаз.

– Расскажу одну забавную историю, – произнес Пелмараг, приближаясь к статуе, и ничто в его лице не говорило о том, что двенда собирается шутить. Рингил пожал плечами и двинулся следом.

Покосившееся в болотистой земле изваяние поджидало их, раскинув короткие руки на высоте плеч, словно миниатюрный проповедник перед паствой или ребенок, который просит, чтобы его взяли на ручки. Приблизившись, Рингил увидел, что статуя вырезана из черного глиршта целиком и не слишком аккуратно: на теле не было явно выраженных одежд, а лицо представляло собой бесполое, грубое подобие человеческих черт. Неглубокие выемки с гранями, заменяющие идолу глаза, выглядели отполированными, от чего кристаллический камень поблескивал, но Рингил не понимал, намеренный это эффект или случайный.

Пелмараг смотрел на статую, нахмурив брови, будто она задала ему трудный вопрос.

– Забавная история? – напомнил Рингил.

Двенда вздрогнул.

– Да, точно. Примерно полтора месяца назад – по вашим, человеческим меркам – брат Эшгрина, Тарнвал, искал это место. Со снаряжением у него проблем не было, прихватил с собой всякие мощные штуки. Он всегда плевать хотел на шпионскую стратегию Ситлоу и говорил, что мы двигаемся слишком медленно.

Пелмараг с самого начала говорил по-наомски лучше Рисгиллен или Эшгрина, а за время общения с Рингилом стал говорить почти бегло. В отряде он был, несомненно, самым общительным. Вообще-то он даже заимствовал у Рингила немало любимых выражений и фраз. Человек испытывал странные ощущения, когда слышал собственные каламбуры из уст двенды, и невольно спрашивал себя, сколько времени на самом деле заняло путешествие по Олдрейнским болотам, в какой степени обучение и опыт связаны – связаны ли? – со временем как таковым.

– Да уж, Тарнвал всегда предпочитал идти на таран. – Пелмараг скривился, явно думая о чем-то, известном ему одному. – И еще красиво говорил о битвах. Достаточно красиво, чтобы получить необходимую поддержку. Итак, он собрал примерно три дюжины сородичей, причем в отряде были достаточно известные призыватели бурь. Все готово к тому, чтобы отвоевать Ханнаис М’хен Проклятый, перевести часы назад и исправить вред, который причинил нам Черный народ на этом самом месте. Желая расчистить путь, мы выпустили Когти Солнца сквозь аспектную бурю, а сами ворвались следом. И знаешь, что увидели? Нас занесло на тысячу миль к Юго-Западу отсюда, и там мы очутились по пояс в морской воде, возле какого-то дрянного имперского порта. Все потому, что какой-то гребаный идиот перенес нашу путеводную веху.

Рингил уклончиво хмыкнул, не зная, смеяться в ответ или не стоит. От воспоминаний губы Пелмарага опять мучительно изогнулись.

– С того пляжа пришлось уходить с боем, – продолжил он негромко. – Из наших погибли шестеро или семеро. По всему городу и на склоне холма, куда ни сунься – гребаные людишки бегают, орут и несут какую-то тарабарщину во тьме; ни дать ни взять неприкаянные обезьяны, стоит одного прикончить – и другой, мать его, тут как тут. Потеряли еще пятерых – а сам Тарнвал получил ранение в грудь, – и обыскали тот долбаный городишко вдоль и поперек, все там перерыли, пока не нашли маяк. Тогда и поняли, что кто-то переместил эту хреновину, и мы далеко от места, куда хотели попасть. Никакого Ханнаис М’хена, будь он проклят или нет. Нас занесло на юг, далеко на юг. И поскольку всего через пару часов должно было взойти это ваше дрянное солнце… оставалось только собрать мертвых и раненых, позволив призывателям бурь вытащить нас оттуда. Тарнвал не выдержал натиска бури по пути назад, как и еще несколько раненых. А что потом? – Пелмараг пожал плечами. – Потом мы снова прислушались к Ситлоу.

– Опять про меня говорите?

Ситлоу будто вырос из-под земли позади них и уставился на Пелмарага с непроницаемым выражением лица.

– Да так, просто мысли вслух о стратегии.

– Неужели? – Ситлоу положил руку Рингилу на плечо. Воздух между двумя двендами будто заледенел. – Наш друг Гил – не часть стратегии, Пел. Ему не стоит про нее знать.

Пелмараг выдержал взгляд другого двенды. Он сказал что-то короткое и резкое на языке, которым они пользовались, когда не хотели включать Рингила в разговор, а потом повернулся и направился к остальным. Ситлоу хмыкнул и кивнул ему вслед – резко дернул подбородком, и в этом жесте не было и намека на дружелюбие.

– Что происходит? – спросил Рингил.

– Тебя это не касается. – Ситлоу чуть сжал хватку на его плече. – Идем. Мы еще не добрались до места.

* * *

Они шли сквозь зимние деревья, а потом – по тропинкам через болота, которые двенда знал наизусть, либо мог без труда находить, полагаясь на чутье. Рингил один раз попробовал обойти гниющий пень с другой стороны и провалился в податливую черную трясину. Серая, похожая на суп вода быстро заполнила оставленные им следы, и запах у нее был как у трупа. Он выбрался на прежнюю дорогу, еле переставляя ноги в щедро облепленных грязью сапогах. Никто ничего не сказал, но, кажется, Рисгиллен презрительно усмехнулась. С той поры он внимательно следил за тем, чтобы не покидать свое место в процессии.

Других звуков, кроме хлюпающих шагов, не было.

В конце концов, именно это подсказало ему, где они находятся. Рингил кое-что смыслил в болотах, так как вырос в городе, который был ими окружен, и понимал, что вокруг отсутствуют положенные признаки жизни. Не было ни птичьих криков – будь то знакомые или другие птицы, – ни шорохов в наземной растительности, мимо которой они проходили. Тут и там он видел озерца стоячей воды, над которыми словно мосты лежали поросшие мхом поваленные деревья. А еще по пути попадались небольшие мангровые заросли. Но ничто живое не шевелилось вокруг, даже насекомые не зависали над свинцовой поверхностью.

Рингил слышал лишь об одном настолько мертвом болоте. Даже видел его однажды, приблизившись с Запада на безопасное расстояние.

«Ханнаис М’хен Проклятый», – так назвал его Пелмараг.

Ханнаис М’хен.

Эннишмин.

Да уж, впрямь проклятое болото. И дело не в крестьянских легендах и байках о привидениях, которые любили рассказывать про это место. Рингил утратил в Эннишмине остатки веры в высшие силы, и по самой прозаической из причин: он тут едва не умер. Наверное, умер бы, не окажись рядом Арчет с ее умением оказывать быструю медицинскую помощь и – как он подозревал – связями среди войскового лагерного начальства. «Никогда не вытаскивайте нож в ссоре с имперским военачальником, если не собираетесь его убивать», – так Рингил начал одну из глав в том самом трактате о тактике боев мелких подразделений, который не был напечатан, и глава эта называлась «Дипломатия».

– Тс-с-с!

Ситлоу впереди застыл как вкопанный. Поднял напряженную руку и резко опустил, как на шарнире, плавно припал к земле. Другие двенды замерли и последовали примеру вожака. Рингил постарался скопировать их движения, насколько это под силу человеку. Ситлоу поднял руку и молча указал на деревья впереди. Там протекал широкий ручей с водой темно-серого, с синевой цвета – они почти вышли на его берег, – и что-то двигалось по воде, издавая тихий плеск.

Рука Ситлоу вновь пришла в движение.

Это был, как позже подумал Рингил, единственно правильный способ описать произошедшее. Рука двенды пошевелилась, но не так, как если бы владелец ее контролировал. Казалось, в каждом пальце и ладони проснулась собственная воля – злая и не очень согласованная. Запястье изогнулось под немыслимым углом, кисть несколько раз сделала странный жест тремя пальцами, изогнутыми на манер когтей, и Ситлоу прошипел что-то неразборчивое. Рингил расслышал один-два слога, но даже от этого покрылся гусиной кожей.

И со светом впереди что-то произошло.

В тот же миг длинное, потрепанное каноэ выскользнуло в поле зрения. В нем сидели пятеро мужчин, бородатых и неряшливо одетых, вооруженных до зубов. Рингил заметил мечи и топоры, луки с наложенными на тетиву стрелами и огромный арбалет на чьей-то спине. Двое сидели на веслах, управляясь с ними чрезвычайно легко, что свидетельствовало о немалом опыте: лопасти рассекали воду почти бесшумно, и каноэ двигалось, рождая едва заметную рябь. Остальные трое бородачей явно были дозорными: они вертели головами, бдительно обозревая окрестности. Никто из пятерки не произнес ни слова, пока они были на виду.

Они проплыли менее чем в пяти футах от места, где к земле припали двенды, и явно ничего не заметили.

Ситлоу ждал неимоверно долго, а потом его скрюченные пальцы распрямились, свет опять изменился, и двенда начал дышать. Рингил лишь теперь понял, что вожак их отряда полностью перестал это делать, когда застыл на берегу ручья.

– Кто они такие?

Ситлоу пожал плечами.

– Старьевщики. Выискивают на болоте безделушки, оставшиеся от Черного народа, и продают в северных землях как олдрейнские диковинки. Большей частью, доведенные до отчаяния люди, но здешние места знают хорошо. У них лагеря ближе к краю. С ними лучше не связываться.

– Не связываться? – Рингил нахмурился и ощутил причудливый всплеск веселья наполовину с разочарованием. Он скривился. – Ты серьезно? Охуенно могучие двенды прячутся по кустам от болотного отребья? Хойранов кривой хрен, Ситлоу – они же просто люди.

– Да, но некоторые из нас, – внезапно прошипела ему в ухо Рисгиллен, проходя мимо, – не стремятся оказаться ближе к людям. Взять хотя бы то, что они моются не слишком часто.

Ситлоу метнул в ее сторону предостерегающий взгляд, и двенда больше ничего не сказала.

– Сюда, – велел Ситлоу, и они двинулись дальше, вдоль берега. По мере того, как они шли, русло становилось шире, и от противоположной стороны отделилось несколько притоков. На воде, темно-серой с синеватым блеском, появились спутанные клочья трубчатых водорослей; ее поверхность время от времени тревожили порывы ветра. Гнилостный запах ощущался слабее. Они больше не видели суденышек и вообще ничего живого, пока ручей резко не изогнулся вправо – после этого впереди появилась фигура в черном, с гладкой головой и мечом на спине. Рингил, успев привыкнуть к безликим шлемам и доспехам олдрейнов, лишенным каких бы то ни было украшений, едва ли удостоил нового двенду взглядом. Куда сильнее его интересовало то, что маячило позади.

Это был мост, судя по виду, но Рингила осенило, что слово «мост» не отражает в полной мере суть того, что пересекало русло ручья. С тем же успехом Имперский базар в Ихельтете можно было назвать рынком. В каком-то смысле, да, и все же…

Мост начинался от устоев – высоченных, как Восточные ворота в Трелейне – и выглядел сооруженным, большей частью, из проволоки и света. Рингил увидел винтовые лестницы с каждой стороны, невысокую и широкую несущую арку от края и до края, паутинное переплетение балок и ферм внизу. Сооружение выглядело таким изысканным, что в ярких солнечных лучах могло раствориться.

Ситлоу, похоже, заметил благоговение Рингила. Двенда смотрел так внимательно, будто он только что прошел какое-то испытание.

– Нравится?

– Очень красиво, – признал Рингил. – Старьевщики его не видят?

– Они видят… что-то. – Ситлоу приблизился, дохнул на пальцы и слегка надавил ими на глаза Рингила. – Смотри.

Рингил моргнул и поднял взгляд.

Мост исчез.

Или… не совсем. Устои сохранились, но теперь они выглядели как пара утесов из бледного гранита, стоящих друг напротив друга по обоим берегам ручья, потрескавшихся и поросших пятнами мха, хилыми пучками желтоватой травы, местами разломанных и не пригодных для того, чтобы вскарабкаться по ним наверх. А там, где когда-то был пролет моста, с вершины каждого «утеса» поперек реки тянулись два наклоненных деревца – их ветви постепенно истончались, превращаясь в прутики, простираясь над обрывом и сближаясь, но не касаясь друг друга.

Рингил снова моргнул. Потер глаза.

Мост опять был на месте.

– Существуют легенды, – сказал Ситлоу. – О мальчике, который наткнулся на это место в сумерках Падрова кануна или другой праздничной ночью и вместо скал и деревьев увидел изумительный волшебный мост. Но мало кто из твоих соплеменников может его узреть, иначе как на мгновение. – Кривая ухмылка. – Как ты и сказал, они просто люди.

Они оставили двенду в шлеме и доспехах на том же месте, обменявшись парой фраз, которые показались Рингилу шаблонными, хоть он не понял ни слова. Потом Ситлоу повел их по винтовой лестнице на мост. Следуя за ним, Рингил сделал несколько осторожных шагов по переплетению тонких как волоски нитей под ногами и оцепенел. Он ничего не мог с собой поделать – это было все равно, что идти по воздуху. На некоторое время его обуял страх падения. Ветер пел в паутине вокруг; по темной воде внизу бежала манящая рябь. В тучах над головой открылся разрыв, и там, где более сильные лучи света коснулись моста, он превратился в покрытую росой паутину.

Рингил заметил, как на него смотрит Рисгиллен. Сглотнул и сосредоточился на том, что было впереди, решительно двинулся вперед. От того, что мост при каждом шаге слегка прогибался, словно губчатая почва, по которой они ступали на болоте, легче не становилось. Когда полотно поддавалось, нити будто издавали звон – еле слышный, на самой границе Рингиловского слуха. Чувство не из приятных, и он обрадовался, когда весь отряд добрался до другого конца и начал спускаться по винтовой лестнице.

Внизу их встретили еще два вооруженных олдрейна. Один стянул шлем и вперил в Рингила жадный взгляд, но тут на него рявкнул Ситлоу. Они обменялись несколькими фразами, и двенда, пожав плечами, снова надел шлем. На Рингила он больше не смотрел.

– Кажется, я здесь не слишком популярен.

– Дело не в этом, – рассеянно проговорил Ситлоу. – Они просто обеспокоены и ищут, на чем выместить чувства.

– Обеспокоены? Чем? Теми старьевщиками на каноэ?

Двенда задумчиво посмотрел на него.

– Нет, не ими. Поговаривают, здесь остался Черный народ. Один из наших разведчиков проник в местный лагерь, окутав себя достаточным количеством чар, чтобы в пивной его обслужили и позволили сидеть незамеченным. Он услышал, как люди болтают о чернокожем воине в одной из западных деревень.

– Да ладно… Это какой-нибудь наемник с юга, может, из пустынь. К югу от Демлашарана кожа здорово темнеет. Ошибиться нетрудно.

– Может быть.

– Никаких «может быть». Кириаты ушли, Ситлоу. Я сам их провожал. Стоял на краю Ан-Монала и смотрел, как последний огненный корабль ныряет в кратер. Куда бы они ни отправились, сюда не вернутся.

– Да, в Трелейне я узнал то же самое. А еще, что рты людей нередко изрекают полуправду или ложь. Твоей расе вообще легко дается вранье. Люди лгут тем, кем правят, супругам и товарищам, сколь угодно близким, даже самим себе, если от этого мир вокруг становится чуть менее невыносимым. Трудно понять, чему здесь можно верить.

Усталые интонации двенды ранили Рингила и побудили его огрызнуться:

– Забавно, я то же самое не раз слышал о твоей расе. Дескать, двенды – мастера обмана и плутовства.

– В самом деле? – Рядом с ним появился Эшгрин, лаконичный и суровый. Рингил так редко слышал его голос, что вздрогнул от неподдельного удивления. – И от какого четырехтысячелетнего знатока олдрейнской премудрости ты это услышал?

Рисгиллен громко кашлянула.

– Может, пойдем дальше, брат? По-моему, нам есть, о чем думать, кроме болтовни с…

Ситлоу резко повернулся к сестре и спросил опасным, тихим голосом:

– Хочешь быть главной, Рисгиллен?

Она не ответила. Другие двенды наблюдали с интересом.

– Я задал вопрос, сестра. Ты хочешь командовать экспедицией? Отказаться от удовольствий и комфорта нашего мира и приковать себя к Земле, как это сделал я? Погрузиться в бурлящую грязь человечьего общества, чтобы добиться наших целей?

Она опять промолчала.

– Будь любезна, ответь. Или я решу, что твое молчание означает, как всегда, «нет». Так это нет? Тогда держи пасть на замке!

Рисгиллен начала было говорить на своем языке, но Ситлоу оборвал ее на полуслове, рубанув рукой воздух. Он медленно повернулся, по очереди заглядывая в глаза каждому из соплеменников-олдрейнов.

– Я слышу ваше недовольство, – презрительно продолжил он по-наомски – наверное, решил Рингил, чтобы уязвить их и унизить перед человеком. – Все вы снова и снова ноете из-за того, что вам приходится здесь терпеть на протяжении путешествия в пару недель, будучи прикованными ко времени и причинно-следственным связям. Я провел тут три гребаных года во власти времени, чтобы нам удалось пробраться в Трелейн! Я так долго ощущал вкус этого мира на языке, что уже не помню, каково это – не быть запятнанным его ограничениями. Я глотал его день за днем, и меня тошнило от тупой животной глупости его правил – и все ради того, чтобы изучить его параметры и возможности, чтобы мы в конце концов вернули то, что нам принадлежит. Я все это сделал добровольно и сделаю снова. А в обмен не прошу ничего, кроме вашей верности и доверия. Неужели это так много?

Тишина. Высоко над ними еле слышно гудел, завывал олдрейнский мост. Ситлоу мрачно кивнул.

– Очень хорошо. Ты больше не будешь подвергать сомнению мои слова, Рисгиллен. Понятно?

В ответ раздался короткий олдрейнский слог. Рисгиллен склонила голову.

– Хорошо. Тогда ждите здесь. – Ситлоу кивнул Рингилу. – Гил, ты пойдешь со мной. Тебе нужно кое-что увидеть.

Глава 28

В нескольких сотнях ярдов от олдрейнского моста, точно свирепая архитектурная насмешка, из болота торчала массивная чугунная платформа, накренившаяся будто тонущий корабль. От края до края в ней было больше сотни футов, и она состояла из множества уровней: запрокинув голову, Рингил насчитал, по меньшей мере, шесть. Ее венчали шипы и проволочные конструкции, смахивающие на рыболовные сети, развешенные для просушки. Громадина устремлялась в хмурое небо, словно клинок, который воткнули в тело и сломали. В тишине, окружающей ее, отчетливо ощущалось напряжение, сродни тому, что случается перед бурей.

– Видишь? – мрачно спросил Ситлоу. – Вот, что ваши союзники сотворили с этим местом.

Понять смысл сказанного было нетрудно – происхождение платформы легко угадывалось по внешнему виду.

– Ты говоришь про кириатов?

– Про Черный народ, да. Оглянись по сторонам, Рингил Эскиат. Когда-то здесь был величайший олдрейнский город на всем континенте. Он назывался Энхид-идришинир, Обитель радостных ветров. Ты видел мост. Вообрази улицы и башни, возведенные подобным образом, протянувшиеся до самого горизонта. Покоренные реки, чьи воды втекают и вытекают из реального мира с той же легкостью, с какой трелейнский канал появляется из туннеля или проходит под какой-нибудь заставой. Деревья и строения, похожие на деревья – вторящие их форме и благоговеющие перед ней, тянущиеся вверх, чтобы петь на ветру. Я был ребенком, когда в последний раз увидел Энхид-идришинир – перед тем, как пришел Черный народ.

Он снова указал на платформу.

– Она рухнула с небес. Говорят, пронзительно вопила на лету. Видишь шесть уровней? Еще двадцать семь под землей, утоплены в болоте и достигают коренной породы. На острие этого копья находилось устройство, разорвавшее ткань реальности. Пятьдесят тысяч моих соплеменников погибли на месте или были унесены ударной волной на просторы огромного болота. Мы до сих пор находим их останки. Некоторые еще живут, в определенном смысле.

– М-да, ничего не меняется, – тихо проговорил Рингил и подумал о музее для мечей из видения Грашгала. О детях, зачарованных прошлым, острым как заточенная сталь и надежно спрятанным за стеклом.

Ему всегда казалось, что такая мечта вряд ли сбудется.

– Нет, все изменится. – Ситлоу повернулся и вперил в него взгляд темных пустых глаз. В тишине болота голос двенды зазвучал громче обычного, и в нем появились отголоски страсти, которую Рингил видел ранее, лишь когда они трахались. – Олдрейны возвращаются, Рингил. Этот мир – наш. Мы правили в нем на протяжении тысячелетий до того, как началась история человечества, какой вы ее понимаете. Нас изгнали отсюда, но это место все равно остается нашим древним домом, родовым каналом. Нашим по праву крови, клинка и происхождения. Мы его отвоюем.

– И как вы это сделаете? – Почему-то эта, новая сторона Ситлоу вызвала у Рингила смутное разочарование. – Похоже, вас не так уж много.

– Это пока. Олдрейны – скитальцы по натуре, индивидуалисты по наклонностям, нам всегда радостнее быть где-то на краю известных владений и двигаться дальше, чтобы увидеть, что лежит за их пределами. Но в сердце каждого из нас похоронена тоска об этом мире, единстве и месте, которое можно хранить в душе и куда можно возвращаться в конце пути. Когда здешние ворота снова откроются, мои соплеменники придут со всех сторон и аспектов Олдрейнских болот. Они соберутся здесь стаей, как вороны вечерней порой.

– Это должно меня подбодрить?

Пустые глаза вновь уставились на него.

– Неужели я так плохо с тобой обошелся?

– Нет, что ты. Я видел, как с рабами обращались гораздо хуже.

Ситлоу резко отвернулся, будто получил пощечину. Уставился мимо Рингила, на затонувшую платформу. Его голос стал невыразительным.

– Я мог бы тебя убить, Рингил Эскиат. Попользоваться тобой в свое удовольствие, вытереться, словно тряпкой, и вышвырнуть. Позволить тебе истлеть до самой сути в Серых Краях или закончить наш поединок так же, как он начался – сталью. Это ведь ты явился в мои владения со своим клинком, угрозами и горделивой уверенностью в том, что никакая красота и никакое колдовство не в силах препятствовать твоим навыкам убийцы. Ты вмешался в мои дела в Эттеркале, убил и искалечил моих полезных слуг, вынудил меня вступиться, хоть это и шло вразрез с моими планами. Спрошу опять: я плохо с тобой обошелся?

Поскольку справедливый ответ был один, Рингил предпочел проигнорировать вопрос.

– Просто скажи мне вот что, – попросил он вместо этого. – Я понимаю, в чем ваша выгода – вы вернете свою священную, древнюю… тут был какой-то бред сивого ящера… про право крови… то да се… обетованную, мать ее, землю. Все понятно, идея новизной не блещет. Но какой от этого толк клике? Как я погляжу, вся Канцелярия так или иначе пляшет под твою дудку. Какую хрень ты им наобещал?

Двенда ответил слабой улыбкой.

– Сам как думаешь? Ты же видишь, где мы находимся, и знаешь, что представляет собой Эннишмин для Лиги.

Видимо, Рингил в глубине души понимал, в чем дело. Он не удивился, но ощутил, как в животе скользит кусок льда.

– Ты сказал, что отвоюешь его?

– Да, более или менее.

– Ты собираешься вторгнуться на имперскую территорию? Нарушить договоры?!

Ситлоу пожал плечами.

– Я никаких договоров не подписывал, как и мой народ. Это услуга, которую я оказываю, тем, кто принял меня в Трелейне.

– Но… – Лед в кишках разрастался, грозя заполнить Рингила целиком. – Империя не будет сидеть и смотреть, как ты это делаешь, Ситлоу. Не в нынешней ситуации. Они объявят войну. Еще одну гребаную войну! И ты не можешь этого не понимать.

– Да. – Двенда вновь пожал плечами, скользнул по нему взглядом пустых глаз. – Что с того? Лига и Империя пойдут друг на друга войной, отстаивая собственное лицемерие, и моя рука будет лежать на трелейнской стороне весов, чтобы борьба была равной. Думаю, они будут сражаться годами. Истратят силы, утащат друг друга на дно, и когда все закончится, от битв начнет тошнить, они окажутся усталыми и сломленными – тогда мой народ придет на руины и займет свое законное место в этом мире. – Голос Ситлоу стал странно мягким и умоляющим. – Не спорь, Гил. Так будет гораздо лучше. Больше никакой истеричной ненависти и кровопролития из-за мелких споров между фракциями. Никакого лицемерия, чтобы обосновать злоупотребление властью, и никакой лжи.

– Ну да, конечно. Всего лишь владычество олдрейнов. Кажется, у меня есть некоторое представление о том, как это будет.

– Ты несешь ерунду. – В голосе двенды проскользнули нотки гнева, который он быстро скрыл. – Нет причин, по которым люди и двенды не могут сосуществовать, как это было когда-то. В наших хрониках полным-полно воинов твоей расы, которых мы приютили из жалости или любви, и они достигли в наших кругах высокого положения. Я и сам…

Он осекся. Взмахнул рукой.

– Неважно. Я не какой-нибудь торговец с рынка Стров, кидающийся к каждому покупателю, и не член Канцелярии, щедро раздающий пустые обещания, чтобы заграбастать побольше власти над сородичами-людьми. Если тебе не хватает смекалки или опыта, чтобы понять, что к чему, я не стану насильно впихивать в твою голову нежеланную истину. – Он резко отвернулся. – Идем, мы здесь по другому делу.

Осторожно пробираясь через болото, вдоль массивного железного бока платформы, они подошли туда, где вплотную к нижнему видимому ярусу было пристроено что-то вроде крытого загона. Там обнаружился забор из материала, похожего на проволоку, из которой соорудили олдрейнский мост, хотя в целом он не выглядел таким изящным. Схожая, но сплетенная более толсто паутина образовывала три длинных низких сооружения, смахивающих на конюшни, которые упирались в железный бок платформы. Почва, где расположился загон, выглядела плотной и сухой – наверное, ее укрепили с помощью каких-то олдрейнских строительных материалов, – но снаружи забора болотная вода скапливалась и застаивалась, образуя серые озерца. Тропа между ними была извилистой и обманчивой, завершалась у ворот на цепи.

Вокруг загона, примерно на расстоянии ярда от ограждения, из воды торчали какие-то маленькие и тупые предметы. Рингил принял их за пеньки, но когда они с Ситлоу почти подошли к воротам, один из ближайших предметов издал влажный, хлюпающий звук. Он посмотрел на «пенек» внимательнее.

И отшатнулся.

«Твою мать!»

Предмет был человеческой головой, чья шея аккуратно крепилась к пню, за который он и принял увиденное поначалу. Голова принадлежала молодой женщине, чьи длинные волосы, свалявшиеся и похожие на крысиные хвосты, плавали на поверхности мутной серой воды. Мышцы шеи напряглись, голова повернулась и глаза на бледном, испачканном в грязи лице отыскали его лицо. Губы, перемазанные грязью, приоткрылись и безмолвно произнесли единственное слово: «…умоляю…»

История Миляги обрушилась на Рингила.

«Я не говорил, что шпионы были мертвы. Я сказал, что вернулись только их головы. Каждая была еще живой и каким-то образом приделанной к семидюймовому пеньку».

Из глаз женщины потекли слезы, оставляя грязные дорожки на щеках.

Взгляд Рингила заметался по поверхности болотных озер и другим похожим предметам, которые усеивали их. Ужас его не покинул: это были такие же человеческие головы, обращенные лицом к загону.

Он видел драконье пламя и обгорелые тела детей на вертелах над жаровнями, думал, что достаточно ожесточился и сможет вынести какое угодно зрелище.

Он ошибся.

– Это что за хуйня, Ситлоу?!

Двенда был занят цепью на воротах: положил ладони поверх нее и что-то тихо бормотал. Он рассеянно поднял глаза.

– Что такое? – Он проследил за взглядом Рингила. – А-а, это беглецы. Надо отдать вам, людям, должное – вы те еще упрямцы. Мы им сказали, где они находятся, и что выбраться из болот непросто, а пытаться опасно. Сказали, что если они поведут себя смирно, их будут кормить и станут хорошо с ними обращаться. Но они все не унимались. Так что это своего рода наглядный урок. Теперь попыток побега стало меньше. Вообще, большинство сидит внутри и держится подальше от забора.

Взгляд Рингила обратился к «конюшням» в тени кириатской железной платформы. Он крепко прижал язык к небу.

– Это рабыни болотной крови? Вы держите их здесь.

– Да. – Ситлоу снял с ворот внезапно расстегнувшуюся цепь и открыл их. Он, похоже, впервые заметил выражение лица Рингила. – Ну и что? В чем дело?

– Вы… – Казалось, ему вдруг стало трудно дышать. – Вы с ними сделали… это… просто чтобы предупредить остальных?

– Да. Как я и сказал – наглядный урок.

– Как долго они будут так жить?!

– Ну-у… – Ситлоу нахмурился. – Бесконечно, если у корней будет вода. А что?

– Ублюдки. – Рингил невольно затряс головой. – Ты гребаный кусок дерьма. Сука… Нет причин, по которым люди и двенды не могут сосуществовать? А это как называется?! Что за сосуществование, мать твою?!

Ситлоу замер и бросил на него пристальный взгляд.

– А разве это хуже, – тихо спросил двенда, – чем клетки у Восточных ворот Трелейна, где ваши преступники агонизируют несколько дней, чтобы другим неповадно было? Этим, знаешь ли, не больно.

Рингил с усилием оттолкнул воспоминание о страшных мучениях, которых сам не испытал.

– Не больно? А ты хотел бы поменяться местами с кем-то из них, говнюк?

– Ясное дело, нет. – Вопрос вызвал у двенды искреннее недоумение. – Но их путь – не мой, я бы не смог пройти той же дорогой, что они. Честное слово, Рингил, это мелочь. Ты сгущаешь краски.

В тот миг Рингил добровольно отдал бы душу за то, чтобы ощутить тяжесть Друга Воронов на спине и кинжал из драконьего зуба в рукаве. Вместо этого он сглотнул и подавил ярость, отвернулся от испачканного лица женщины и взглянул на открытые ворота загона.

– Почему? – с трудом выговорил дрожащим голосом. – Почему вы их сюда притащили? Зачем все это?

Ситлоу выдержал долгую паузу, изучая его.

– Не уверен, что ты поймешь, – сказал двенда в конце концов. – Прямо сейчас твои умственные способности притупились.

Рингил оскалился.

– А ты попробуй объяснить.

– Ладно. Им будет оказана большая честь.

– Звучит восхитительно. Даже лучше, чем «очищающая инквизиторская любовь» в соответствии с Откровением, о да.

– Как уже было сказано, я не жду, что ты поймешь. Обитатели болот с Наомской равнины – единственные, кого олдрейны могут в каком-то смысле назвать родней. Тысячи лет назад их кланы были любимыми слугами двенд – до такой степени почитаемыми, что мы смешивали с ними кровь. Их потомки, пусть в очень ослабленном виде, несут в своих жилах нашу родословную.

– Это гребаный миф, – с отвращением проговорил Рингил. – Ложь, которую втюхивают на рынке Стров, чтобы содрать вдвое больше за предсказание судьбы. Не говори мне, что купился на это дерьмо. Три гребаных года политики в Трелейне, общения с лучшими лжецами и ворами в Лиге – и ты по-прежнему не видишь, как тебя пытается облапошить уличная гадалка?

Ситлоу улыбнулся.

– Нет. Миф, как это нередко случается, основан на истине – или, по крайней мере, на ее понимании. Есть способы это подтвердить. Наследие двенд проявляется среди болотных кланов довольно разнообразно. Но когда рождается женщина, не способная зачать от мужчины во время близости, это значит, что в ней сильна древняя кровь. С мужчинами сложнее разобраться, хотя, в целом, закономерность схожая.

– Значит, ты собирал их по всему Эттеркалю и отправлял сюда. Они – твоя родня в сотом колене. И о какой большой чести речь?

Он осознал, что продолжает свирепо ухмыляться. Увидел, как Ситлоу на него смотрит, и смутно ощутил, как что-то теряет. Это была очередная проверка – и, в отличие от той, с олдрейнским мостом, он ее проваливал.

– Думаю, ты понимаешь, о какой, – тихо проговорил двенда.

Из горла Рингила вырвалось почти неслышное презрительное фырканье.

– Вы принесете их в жертву.

– Если можно так сказать… – Ситлоу пожал плечами. – Да.

– Замечательно. Знаешь, я лишь мелкий человечишка, прожил чуть больше трех десятков лет, но даже мне известно, что в мире нет существ, достойных именоваться богами. И во что же вы, уебки, так отчаянно верите, раз затеяли кровавый ритуал?

Двенда поморщился.

– Ты правда хочешь, чтобы я ответил на твою тираду?

– Мы тут, блядь, беседуем или как?!

Ситлоу опять пожал плечами.

– Ну, ладно. Вопрос не столько в богах, сколько в механизмах – в том, как разные вещи связаны и взаимодействуют. В ритуалах, скажем так. С тем же успехом можно спросить, почему люди хоронят своих мертвецов, когда разумнее было бы их съесть. Силы и существа, которые имеют влияние на эти вопросы, действительно существуют, но олдрейны не считают себя в какой бы то ни было значимой степени подчиненными им. Но есть этикет, соблюдение священных правил, и для таких вещей кровь всегда была чем-то вроде русла. Можно сказать, она похожа на подписи на договорах, которые вы, люди, друг с другом заключаете – хотя мы соблюдаем подписанные соглашения. Если кровь нужна, мы ее предложим. Кровь рождения, кровь смерти, кровь животных, когда надо самую малость изменить судьбу, или соплеменников, если желаешь чего-то более великого. В нашей истории те, кого избирали для этой почетной миссии, всегда шли к своему концу добровольно, как воин идет на битву, зная, чего стоит жертва.

– Сдается мне, с твоими отдаленными родственницами, собранными тут, будет по-другому.

– Верно, – согласился Ситлоу. – Расклад не идеальный. Но придется обойтись тем, что есть. В конечном итоге, того факта, что мы готовы пролить кровь тех, кого считаем родней, должно хватить для жертвоприношения.

– О, славно. Рад, что вы так все обстряпали.

Двенда вздохнул.

– Знаешь, Гил, я думал, что ты поймешь. Судя по тому, что я о тебе знаю…

– Ты ничего про меня не знаешь, – огрызнулся Рингил сквозь стиснутые зубы. – Ничего, и точка! Ты меня выебал, только и всего. В этом смысле ты не одинок, дорогой. И не забывай, что мы, люди – лживая, лицемерная компашка. В постели доверять нам стоит не больше, чем где-либо еще.

– Ты ошибаешься, Гил. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь.

– Ох, что за бред сивого ящера…

– Я видел тебя на болотах, Гил. Видел, как ты справился с тем, что там происходило. – Ситлоу наклонился и схватил его за плечи. – Я знаю, что в тебе увидела акийя, Гил. И вижу, кем ты можешь стать, если позволишь себе это.

Рингил резким движением из арсенала ихельтетских мастеров рукопашного боя сбросил захват двенды, избавился от его прикосновения. Почувствовал, как подступает странное спокойствие.

– Я уже стал всем, кем мог стать в своей жизни. У меня достаточно опыта, чтобы понять, к чему все идет. Ты мне кое-что пообещал, мать твою. Слово держать будешь? Или, может, отдашь мой меч, и мы покончим с этим тем же способом, каким начали?

Они уставились друг на друга. Рингилу показалось, что он падает в черные, без белков глаза двенды. Он отрешился от этого чувства и не отвел взгляд.

– Ну?

– Я выполняю свои обещания, – сказал Ситлоу.

– Славно. Тогда давай разберемся с этим.

Рингил резко повернулся и протолкался мимо двенды, вошел в загон. Ситлоу долго смотрел ему вслед с непроницаемым лицом, а потом двинулся тем же путем.

Глава 29

Шерин его не узнала.

Наверное, подумал Рингил, ее вины в этом нет: прошло много лет, и в нем мало осталось от мальчишки, который отказался играть с ней в саду в Ланатрее. Женщина, безвольно сидящая на земле перед ним, точно не напоминала болезненную девочку из его собственных воспоминаний. В Луговинах он, скорее всего, прошел бы мимо нее, не узнав, если бы не таращился на карандашный набросок Ишиль последние пару недель. На самом деле, даже рисунок теперь мало соответствовал оригиналу. От перенесенных лишений Шерин будто истаяла, ее глаза запали и взгляд стал отрешенным, а на сильно похудевшем лице тяжким грузом отразились еще не прожитые годы. В спутанных волосах виднелись седые прядки, у рта и глаз появились болезненные морщины – совсем как у измотанной служанки в портовом трактире, раза в два старше Шерин.

Глядя на нее, Рингил задался вопросом, какие следы оставило время, проведенное с двендой, на его собственном лице. В последний раз он смотрелся в зеркало перед тем, как покинул Луговины и отправился в Эттеркаль – теперь мысль о том, чтобы вновь увидеть свое отражение, пробудила смутное беспокойство.

– Шерин? – очень осторожно позвал он и присел, чтобы оказаться с ней вровень. – Я твой кузен, Рингил. Я пришел, чтобы забрать тебя домой.

Она не взглянула на него. Ее взгляд был устремлен ему за спину, на Ситлоу, и она вжималась в угол загона так, словно ждала, что перламутровая тканая стена ее поглотит. Когда Рингил попытался коснуться ее плеча, она отшатнулась как безумная и схватила себя за шею, словно пытаясь ее спрятать. Потом начала быстро раскачиваться взад-вперед, сидя в углу и издавая тонкий высокий вой на одной ноте, настолько не похожий на звуки, издаваемые человечьим горлом, что Рингил сперва не понял, что слышит.

Он повернулся, продолжая сидеть на корточках, снизу вверх посмотрел на бледный олдрейнский лик Ситлоу и прорычал:

– Ты не мог бы убраться на хрен и дать мне минутку наедине с кузиной?

Пристальный взгляд двенды перебежал с его лица на Шерин и обратно. Ситлоу едва заметно пожал плечами, повернулся и выскользнул через приоткрытую дверь, как дым.

– Послушай, Шерин, он не причинит тебе зла. Он… – Рингил взвесил слова. – Друг. Он позволит мне забрать тебя домой. Честное слово. Никаких трюков и колдовства. Я правда твой кузен. Твоя мать и Ишиль попросили меня разыскать тебя. Я искал… некоторое время. Помнишь Ланатрей? Я все время отказывался играть с тобой в саду, даже когда Ишиль заставляла.

Кажется, это помогло. Ее лицо медленно, дюйм за дюймом, повернулось. Дыхание сбилось, а потом вой прервался и растаял в тишине, как вода на выжженной солнцем земле. Она взглянула на него краем глаза, все еще держа себя обеими руками за шею. Спросила скрипучим, как ржавая дверная петля, голосом:

– Ри… Рингил?

Он заставил себя изобразить подобие улыбки.

– Ага.

– Это правда ты?

– Ну да. Ишиль меня послала. – Он опять попытался улыбнуться. – Ты же понимаешь, что это значит. Ишиль. Уж какая она есть. У меня, мать твою, не было выбора – я просто обязан был тебя отыскать, да?

– Рингил. Рингил…

Шерин бросилась на него, рухнула ему на шею и плечи, рыдая, хватаясь и крича, будто тысячи демонов, вселившихся в нее, решили наконец, что пробыли в этом теле слишком долго, нужно дать ей волю.

Он держал ее, пока это продолжалось, баюкая, бормоча банальности и поглаживая волосы, превратившиеся в крысиное гнездо. Крики перешли во всхлипывания, затем в судорожное дыхание и тишину. Он всмотрелся в ее лицо, вытер слезы рукавом, как мог, а затем поднял ее и вынес наружу; кусочки соломы с пола стойла все еще цеплялись за простую, испачканную болотной водой сорочку, которая была на ней надета.

«Теперь ты счастлива, мама? Достаточно ли я сделал?»

Снаружи небо пришло в движение; густые клубящиеся тучи проносились над головой с угрожающей скоростью. Свет изменился, загустел и погрязнел, предвещая тусклый конец дня; в воздухе смердело надвигающейся бурей. Из других стойл в «конюшне» и из соседних построек не доносилось ни звука. Если их обитатели и были живы, ужас или апатия вынуждали их хранить молчание. Рингил невольно обрадовался – так было легче притворяться, что здесь нет других пленников, кроме женщины, которую он держал в руках.

Ситлоу стоял, прислонившись к стене «конюшни», скрестив руки и глядя в пустоту. Рингил без единого слова прошел мимо него и остановился в нескольких шагах, держа Шерин на руках. Она зарылась лицом в его шею и стонала.

– Итак, – раздался позади голос двенды. – Доволен? Теперь у тебя есть все, чего ты хочешь?

Рингил не обернулся.

– Ты посадишь нас на хорошего коня, укажешь дорогу на Трелейн и позволишь уехать на целый день из этой сраной дыры. Тогда, может быть, мы поговорим о выполненных обещаниях.

– Конечно. – Он услышал звук, с которым Ситлоу оторвался от стены, выпрямился и скользнул ближе, встал за спиной. От его голоса, безжизненного и холодного, у Рингила зашевелились волосы на затылке. – А почему бы нет? Ведь тебя тут больше ничего не держит?

– Ты сам это сказал.

Рингил направился к воротам при свете молний, чуть напрягшись, потому что нести Шерин оказалось тяжелее, чем он ожидал, когда впервые поднял ее. Какая-то вечно беззаботная его часть припомнила времена, когда он мог сражаться весь день в полном доспехе и к вечеру не валиться с ног, и ему даже хватало сил, чтобы пройтись по лагерю, поговорить с новобранцами и подбодрить их перед завтрашней бойней, рассказать о победе, в которую он не верил, и разделить с ними жестокие, грубые шутки о деньгах, ебле и членовредительстве, будто он и впрямь находил их забавными.

«Тогда ты был лучшим человеком, Гил? Или просто лучшим лжецом?

Ну, ягодицы и живот у тебя были более подтянутыми. А плечи – шире и крепче.

Может, этого им хватало, как и тебе».

Он вышел за ворота, угрюмо отворачиваясь от голов в воде у забора. Ему это почти удалось. Но стоило просчитаться, искоса взглянуть не туда, и краем глаза он зацепил отчаявшееся, грязное лицо женщины у самого порога. Он отвернулся, прежде чем успел рассмотреть что-то еще, кроме изборожденной дорожками слез щеки и беззвучно бормочущего рта. Он так и не встретился с ней взглядом.

И двинулся дальше, сквозь болото и тускнеющий свет, неся на руках Шерин, которая становилась все тяжелее, бок о бок с Ситлоу, холодным и отрешенно-прекрасным – они втроем выглядели символическими персонажами из какого-нибудь раздражающе пафосного моралите, чье изначальное назидание исказили и переврали, утратили, и теперь ни зрители, ни актеры понятия не имели, что за хрень происходит на сцене.

* * *

На юго-западной окраине болота окрестности постепенно стали менее враждебны к людям и, видимо, прочим живым существам. Сперва их время от времени кусали комары, а на заболоченных участках тропы вокруг сапог вздымались редкие облачка мошкары. Затем сквозь тишину начало медленно просачиваться пение птиц, и вскоре после этого Рингил стал замечать их самих, сидящих или прыгающих на ветвях и поваленных стволах деревьев. Вода все больше отказывалась от своих непредсказуемых притязаний на землю, перестала сочиться из нее при каждом шаге, все чаще ограничиваясь протоками и впадинами. Тропинка, по которой они шли, затвердела, вездесущая вонь стоячих прудов теперь налетала лишь изредка. Земля поднялась и пошла волнами; звук текущей по камням воды возвестил о ручьях. Даже небо будто просветлело, когда грозная буря на какое-то время уползла в другое место.

Как и многое другое в жизни Рингила, гнетущая тишина в сердце болота не казалась такой уж невыносимой, пока он не отдалился от нее.

Они следовали вдоль берега ручья, который превращался в реку, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Через некоторое время Шерин смогла идти сама, хотя еще прижималась к Рингилу всякий раз, когда кто-нибудь из двенд подходил близко или обращал на нее пустоглазый взгляд. Она совсем не разговаривала и, похоже, относилась к происходящему так, будто оно могло в любой момент оказаться галлюцинацией или сном.

Рингил понимал ее чувства.

Ситлоу, в свою очередь, был почти так же молчалив. Он вел отряд с минимумом словесных инструкций и жестов, разговаривал с Рингилом не чаще, чем с товарищами-олдрейнами. Если он и выбрал новых двенд, которые их теперь сопровождали, Рингил этого не заметил. Пелмараг и Эшгрин присоединились к ним у олдрейнского моста, еще двое незнакомых двенд дожидались на другом конце. Эти четверо время от времени обменивались короткими фразами, но Ситлоу в этих разговорах не участвовал. Ему, судя по всему, было все равно.

В сумерках они достигли лагеря, который старьевщики разбили на берегу.

– Через реку ходит паром, – объяснил Ситлоу, пока они стояли под деревьями неподалеку от маленького скопища хижин и складов. – А дальше дорога ведет на Северо-Запад. Мы забрались так далеко на юг, чтобы обойти худшую часть болота, но отсюда путешествовать намного проще. Через пару дней ходьбы доберемся до Прандергала, это достаточно большой поселок. Там добудем лошадей.

Рингил знал о Прандергале. Он видел, как его изначальных обитателей выгнали из домов на дорогу, ведущую на юг – в то время поселок еще назывался Ипринигил. Он кивнул.

– А сегодня вечером?

– Остановимся тут. Паром заработает утром. – Ситлоу неприятно оскалился. – Или ты хочешь, чтобы я призвал аспектную бурю и нашел способ обойти трясину?

Рингил сдержал дрожь. Он взглянул на Шерин.

– Нет, спасибо. Не думаю, что кто-то из нас готов к этому.

– Уверен? – Двенда продолжал скалить зубы. – Подумай. Ты можешь оказаться дома, в Трелейне, спустя дни, а не недели. И ты их даже не заметишь – ты вообще не почувствуешь, как течет время.

– Да уж, я знаю, как это все ощущается. Сделай милость, угомонись.

Они отправились в единственную гостиницу в лагере – домишко с земляным полом и соломенной крышей, дюжиной столов на козлах и длинной деревянной барной стойкой на первом этаже. У дальней стены была лестница, ведущая к отгороженной перилами площадке с дверьми. Они пробрались к бару сквозь шум и гам, устроенный немытыми бородачами, и сняли комнаты на ночь. Рингил не видел очевидных изменений в Ситлоу и других двендах, но они явно наложили на себя какие-то чары, потому что никто не обращал внимания на их внешность и диковинные наряды. Трактирщик – смуглый крепыш, неотличимый от посетителей – взял у Пелмарага монету с коротким кивком, попробовал на зуб и спрятал в карман, а потом взмахом руки указал на стол в углу, у окна. Они заняли места, вскоре подали ужин: свиные ребра и полные кружки пенящегося эля. Все оказалось на удивление съедобным, по крайней мере, по меркам Рингила, хотя он видел, как двенды обменивались кислыми взглядами, когда жевали.

Он обнаружил, что не может вспомнить, что они ели во время путешествия по Олдрейнским болотам. Ситлоу каким-то образом доставал еду, призывал ее колдовством, и она таяла во рту, как прекраснейшие кусочки мяса в меду и лучшие вина, что хранятся в погребах Луговин. Но остальное…

Да чего там, все целиком…

Он понял: воспоминания тускнеют, причем быстро – болота, все, что он там видел и делал, растворяются, как последний сон перед пробуждением, превращаются в бессмысленные обрывки, дразнящие образы без содержания, бессвязную последовательность событий, не скованную узами времени и логики.

Он резко перестал жевать, и на миг еда превратилась в комок опилок и жира, который невозможно проглотить. Жара, свет ламп и шум этого места перешли в глухой, нестерпимый рев. Он уставился на сидящего напротив Ситлоу и увидел, что двенда за ним наблюдает.

– Все тускнеет… – пробормотал Рингил с набитым ртом. – Я не могу…

Ситлоу кивнул.

– Да. Этого следовало ожидать. Ты вернулся в определенный мир, опять скован по рукам и ногам узами времени и причинно-следственных связей. Твое душевное здоровье окажется под угрозой, если ты будешь помнить все прочее, и альтернативы покажутся слишком реальными.

Рингил с трудом проглотил то, что было во рту.

– Кажется, все превращается в сон, – растерянно проговорил он.

Двенда ответил ему грустной улыбкой и слегка наклонился вперед.

– Я слышал, что сны – единственный способ, позволяющий твоим соплеменникам найти дорогу в Серые Края. Только безумцы или наделенные нечеловечески сильной волей могут там остаться.

– Я…

Кто-то тяжелый врезался в Рингила сзади и выбил из головы фразу, прежде чем он сумел подобрать нужные слова. Мысли покатились прочь, словно рассыпавшиеся монетки по мостовой – и с каждым блестящим кругляшом, исчезающим в сточной канаве, пропадала толика смысла.

Он сердито развернулся на скамье и рявкнул:

– Какого хрена ты не смотришь, куда прешь?

– Ох, гражданин, я дико извиняюсь. С радостью заплачу за пролитое, если ты… Гил? Рингил, мать твою, ты ли это?!

Эгар Драконья Погибель.

Он возник в свете ламп, посреди царящего в таверне шума и гама, словно легендарный воитель, выходящий из тумана на поле боя. Широкоплечий, высокий, весь растрепанный, с косматой гривой, унизанной маленькими железными талисманами. Над его плечом торчало укрытое кожаным чехлом верхнее острие копья-посоха, на поясе висели топорик и дирк с широким прямым лезвием [3]. От него несло болотом и холодом, и он явно только что вошел в таверну. Его покрытая шрамами бородатая физиономия расплылась в улыбке от уха до уха. Он схватил Рингила за плечи и стащил со скамьи, приложив не больше усилий, чем отец, поднимающий младенца-сына.

– Клянусь яйцами Уранна, дай-ка я на тебя посмотрю! – заорал маджак. – Какого хрена ты ищешь в этой груде навоза? Так это ты – некто из прошлого, кого я должен узнать и спасти? Тот хрен в плаще говорил про тебя?!

И все рассыпалось на части.

Рингил будто вновь угодил в один из аспектов болотной реальности. Время застопорилось, замедлилось, словно застряло в грязи. Его восприятие исказилось и смазалось – он воспринимал происходящее посредством иного, притупленного набора ощущений.

Вот Ситлоу вскакивает, широко распахнув глаза.

Эгар, поддавшись интуиции воина, напрягается, и его рука без промедления ложится на рукоять широкого дирка у бедра.

Сидящие за соседними столами поворачивают головы в их сторону.

Эшгрин, который расположился рядом с Ситлоу, тянется к чему-то под столом.

Зыбкий блеск. Сгущаются сумерки.

– Сдается мне, вы ошиблись, господин, – сказал Ситлоу и поднял на несколько дюймов над столом ладонь с растопыренными пальцами, похожую на паука. По пальцам вдруг пробежала волна, словно в них не было костей. – Это не ваш друг.

Эгар фыркнул.

– Послушай, старина. Я этого парня узнаю в любой…

Он нахмурился.

– Это ошибка, – ласковым тоном повторил двенда. – И немудрено.

– Наверное, вы очень устали, – поддакнул Эшгрин.

Эгар широко зевнул.

– А ведь правда. Какая забавная хрень. Я бы мог поклясться, что…

Позже Рингил сам не мог объяснить, что заставило его заорать и взмахнуть рукой, сметая все со стола. Тактика трактирной драки, выскочившая из темного кармана памяти, куда он заглядывал редко. Лампа в центре перевернулась, и из нее вылилось масло. Вспыхнуло пламя, побежало вдоль тарелок и перевернутых кружек. Он вскочил, подцепив столешницу обеими ладонями, и опрокинул ее на Ситлоу.

– Это я, Эг! – Рингил услышал собственный вопль со стороны. – Это я, мать твою! Хватай девушку!

Потом, когда Рингил вспоминал реакцию маджака, у него на глаза наворачивались слезы. Эгар оскалил зубы в ухмылке и ринулся к Рингилу. Выхватил дирк, и на широком лезвии заплясали отблески пламени, которое теперь беспрепятственно пожирало солому на полу. Драконья Погибель замахнулся на двенду, который не сообразил, что происходит.

– Я с тобой, Гил, – взревел маджак. – Кому засадить эту штуковину прямо в сраную жопу? Суки гребаные, со всем вашим колдовством…

Другой рукой он схватил Шерин за плечо и стащил со скамьи. Когда Пелмараг попытался остановить маджака, тот взмахнул дирком. Клинок зацепил руку двенды, рассек плоть, и рукав олдрейна потемнел от крови. Пелмараг взвыл, словно волк, и прыгнул на Эгара. Глаза степного кочевника широко распахнулись от потрясения. Кого бы он ни видел до сих пор на месте Пелмарага, какие бы чары ни обманывали его чувства, этому пришел конец.

– Призрак! – заорал Эгар. – Осторожно, духи! Болотные призраки!

И они с Пелмарагом, сцепившись, покатились по полу.

«Оружие, оружие… – пронеслась в голове Рингила бессвязная мысль. – Продам гребаную душу Хойрану за оружие!»

Но вместо того, чтобы поискать свой меч, он развернулся и прыгнул на спину Пелмарагу. Зная, что через пару секунд остальные двенды за столом кинутся на него. Он все равно не отступил. Эгар и Пелмараг сцепились намертво, маджак силился вызволить свою руку с дирком из захвата. Двенда и человек катались по земляному полу, ногами ища опору. Рингил запустил пальцы правой руки двенде в глазницы и потянул назад. Пелмараг завыл и задергался. Эгар высвободил руку и резанул двенду дирком по горлу, от уха до уха. Хлынул фонтан крови. Кровь пахла, как позже осознал Рингил, чем-то горько-сладким, и запах был сильным – совсем не таким, как у людей.

В тот момент он уже развернулся на полусогнутых ногах, вопя и глазами отыскивая остальных противников в густеющем дыму. Мельком встретился взглядом с Ситлоу, который готовился перепрыгнуть через опрокинутый стол – лицо двенды, пустоглазое и оскаленное, выглядело жуткой маской ярости. Потом их разделила взбудораженная толпа.

– Болотные призраки! Болотные призраки! Хватайте ублюдков!

В руке Эшгрина блеснул возникший из ниоткуда жуткий синий меч. Первые из людей, кто добрался до него, развалились на куски, словно под ударами мясницкого тесака. Атака стала хаотичной, зазвучали пронзительные вопли: кто-то попятился от стали, а кто-то, выхватив собственное оружие, орал, чтобы ему освободили место, и пытался пробиться вперед.

– Рингил! – завопил Эгар прямо ему в ухо. – Убираемся отсюда на хуй!

Он судорожно втянул воздух.

– С радостью. Хватай…

– Схватил ее уже! Просто уходим, мать твою!

Рука маджака опять крепко схватила Шерин выше локтя. Завтра у нее будут синяки, понял Рингил.

«Если мы проживем так долго».

Они каким-то образом добрались до двери, расталкивая и спотыкаясь о тех, у кого возникла такая же идея. Рингил пинком распахнул ее и вывалился в холод и темноту. Трактир стоял на небольшом возвышении, и он упал, не успев сбавить скорость, полетел кувырком, только дух вон.

Со звоном разбилось стекло. Двенда с воплем выскочил из окна словно помешанный, приземлился как кот и с ухмылкой кинулся на них с клинком в руке.

Эгар отпустил руку Шерин и проворчал:

– Держись за моей спиной, детка.

Он высвободил топорик, поднял его левой рукой, в правой по-прежнему держа дирк. Не было времени вытащить копье, хоть маджак и предпочел бы длинное оружие. Он взирал на меч твари с профессиональным спокойствием. Поначалу пустые, нечеловеческие глаза его потрясли, но теперь, когда кровь вскипела, Эгар не испытывал беспокойства. Это существо, решил он, ничем не хуже степного упыря. Углы его рта изогнулись в воинственной ухмылке.

– Какого хрена ты на меня уставился? – рявкнул он.

Существо с визгом бросилось в атаку. Оно было ужасно проворным, но Эгар уже несколько раз с таким сталкивался. Он саданул дирком снизу вверх, целясь в лицо. Сверкнул длинный меч, парируя, но блок был неуклюжий, любой это понял бы. Эгар не стоял на месте: он уже ударил топориком, держа его обеими руками, под вывернутый меч. Болотный призрак взвыл и отпрыгнул. Эгар, не ослабевая натиска, зацепил клинок крюком на обухе топора и рванул его в сторону левой рукой. Правой, сжав кулак, врезал противнику по морде. Болотный призрак пошатнулся. Эгар довел дело до конца. Еще один удар, опять по лицу – «…не трогай тело, под этим странным нарядом, вроде кожаным, наверняка какая-нибудь броня…» – и под кулаком с громким хрустом сломался нос. Призрак заорал и попытался ударить заблокированным клинком. Да, он был проворным, но не обладал грубой силой, в которой нуждался. Эгар ухмыльнулся, наклонился, подцепил рукой бедро и поднял. Существо рухнуло на спину. Эгар упал ему на грудь коленом, всей тяжестью. Что-то скрипнуло, хрустнуло. Болотный призрак опять заорал, но уже слабо. Эгар высвободил топорик и, не тратя время на то, чтобы его перевернуть, саданул рукоятью, окованной железом, по пустоглазой физиономии. Выбил глаз, сломал скулу. Разбил рот и уже сломанный нос.

Что-то шевельнулось позади.

Он обернулся и увидел Рингила, который просто стоял, пошатываясь, в зыбком свете. Вздохнул с облегчением и чуть расслабил руку, держащую топорик.

– Вставай, – хрипло проговорил трелейнский рыцарь. – Надо убираться отсюда. Пока остальные не вышли.

Эгар посмотрел в сторону трактира. Звуки насилия хлестали из разбитого окна и двери, где собиралась взбудораженная толпа, раздираемая желанием поглазеть и ужасом от увиденного. Дым, пляшущие языки пламени. Кажется, их никто пока не заметил в темноте. Все смотрели только на здание.

– Внутри, самое меньшее, шестьдесят человек, – сказал он Рингилу, все еще тяжело дыша после схватки. – Даже если вмешаются две трети, они прикончат этих ублюдков, легко.

– Вовсе нет! – От ужасной спешки Рингил сорвался на крик. – Поверь, у нас есть, в лучшем случае, пара минут.

Нельзя следовать за человеком почти на верную смерть в раскаленное жерло горного перевала, не выяснив, чего он стоит. Не научившись доверять его словам в мгновение ока, даже если он гребаный педик. Эгар выпрямился и огляделся.

– Ладно. Берем паром.

– Что? – Рингил нахмурился. – Разве эти болваны не запирают весла на ночь?

– Кому какое дело до весел, когда все так завертелось. Течение в Идрикарне здесь, далеко от болота, сильное; он унесет нас на юг быстрее, чем ты можешь бегать, дружище.

Тварь у ног Эгара начала двигаться и застонала. Маджак изумленно посмотрел вниз.

– А ты крепкий говнюк, да? – проговорил он почти с восхищением.

Затем перехватил топорик наоборот, изменил позу и рубанул. Голова болотного призрака покатилась в сторону, хлынула кровь. Эгар вытер забрызганное лицо, с любопытством принюхался и пожал плечами. Огляделся, нашел дирк и поднял с земли, а потом похлопал Рингила по плечу.

– Ну, вперед. Задницу в седло.

– Сперва дай мне его меч.

– На хрен тебе его меч? Что не так с тем, который у тебя за спиной?

Рингил уставился на Эгара, словно тот начал бормотать, как демлашаранский мистик. Маджак остановился на полпути и развел окровавленными руками.

– Чего еще?

Рингил поднял правую руку, словно движение причиняло ему боль, медленно и как-то изумленно завел за спину и коснулся рукояти меча… По правде говоря, будто ласкал чужой член. Эгар смущенно топтался на месте, возился с собственным топориком.

– Чудила ты, Гил. Каким и был всегда. Пошевеливайся.

Они со всех ног бежали к погруженному во тьму причалу, с двух сторон поддерживая спотыкающуюся Шерин. Рингил увидел, что маджак сказал правду: даже на изгибе реки течение давало о себе знать: на поверхности довольно быстро плыли листочки и прочий мусор. Посреди ручья, на воде, озаренной беспорядочными отблесками Ленты, проступало небольшое завихрение. Паром – рыбацкий ялик без мачты, едва ли четырех ярдов в длину, – мотался на швартовых, будто спеша отправиться в путь.

– Эй! Вы! – Их заметили. – А ну, стоять, ворюги… Вы только поглядите! Эгей, остановите их, это моя лодка, твою мать…

Они запрыгнули на борт. Эгар рубанул трос и ногой оттолкнулся от сваи причала. К берегу бежали темные фигуры, вопя, жестикулируя, потрясая оружием и кулаками. Ялик поначалу удалялся с мучительной медлительностью, а потом течение подхватило его и быстро вынесло на середину реки. Пристроившись в центре суденышка и склонившись над рыдающей Шерин, Эгар ухмыльнулся Рингилу.

– Я давно такими вещами не занимался.

– Лучше пригнись, – посоветовал тот. – Они вот-вот начнут стрелять.

– Не-а. Слишком много всего случилось, никто и не подумал натянуть тетиву. Они не солдаты, Гил. – Но маджак все равно нагнулся и уперся рукой в соседнюю скамью-банку, чтобы не потерять равновесие. Вытянул шею, вгляделся. – Это всего лишь Радреш – бесится, потому что мы стырили его паром.

– Как я его понимаю.

– Ну… не хрен было так цену задирать.

Оба молча глядели, как толпа у причала бурлила от бессилия. В воду с громким плеском упало что-то тяжелое, но слишком далеко за кормой, чтобы стать поводом для беспокойства. И никто не кинулся за ними вплавь. Пара преследователей с некоторым присутствием духа ринулась вдоль берега, пытаясь не отстать. Рингил прищурился, наблюдая за ними, но через несколько секунд увидел, как бедолаги застряли в густом подлеске на краю лагеря. Погоня захлебнулась в ругательствах и оскорблениях, которые вопили им вслед, но те становились все тише. Он почувствовал, как сердце начинает успокаиваться.

А потом…

В разбитых окнах и распахнутой двери гостиницы на холме весело вспыхнуло пламя. Глядя с большого расстояния, было трудно сказать наверняка, но Рингилу показалось, что в дверном проеме застыла одинокая фигура – высокая, темная и грозная, – и пламя за спиной ее не тревожило и не мешало смотреть им вслед глазами, полными тьмы.

«Беги, если тебе так хочется, – прошептал голос в голове. – Я сосчитаю до ста».

Он вздрогнул.

Лодка стремилась вперед по темной воде, увлекаемая течением.

Глава 30

«Подумываю об Эннишмине, мой повелитель».

Арчет скорчила презрительную гримасу, глядя из окна. Сторожевая башня гарнизона Бексанары, была приземистой, едва ли на пару этажей выше остального блокгауза, и вид из комнаты наверху открывался такой же, как повсюду в этой местности, чтобы ей провалиться. Болота и унылые деревья под небом цвета вышибленных мозгов. Оттуда, где стояла советница императора, даже реку не было видно. Про рассветное солнце и вспоминать не стоило.

А ведь она могла выбрать любое место в этой гребаной империи…

Могла бы сейчас нежиться на пляже где-нибудь на Ханлиагской Россыпи, голыми ногами в песке, в компании кружки кокосового пива, наблюдая, как в небе над заливом разливается сияние утра. Могла бы стоять на балконе гарнизонного домика Вахты Верховий на перевале Дхашара, бодрая от горячего кофе и горного воздуха, покалывающего легкие, и наблюдала бы, как снежные орлы занимаются в вышине своими ухаживаниями, со стороны напоминающими дуэли с внезапными нападениями и громким клекотом.

«Но нет, нет – ты должна была прислушаться к своей гребаной интуиции и отправиться в эту сраную дыру на краю света. Ты должна была потащить Элит назад, в прошлое, к болезненным воспоминаниям, которые она забыла. Не смогла устоять, да? Хотела, чтобы все увидели, как Арчет Индаманинармал возвращается с триумфом и ответами на все загадочные вопросы, коими терзается Империя».

Она ничего не нашла. Две недели прочесывала поселки на окраинах эннишминских болот, расспрашивала скучающих и обиженных имперских чиновников, которые и так были не в духе из-за того, что их угораздило оказаться в этих краях. Две недели едва скрываемых насмешек и угрюмой сдержанности местных искателей артефактов – отребья, к чьему патриотизму она безуспешно пыталась воззвать, чтобы получить хоть какую-то помощь. Две гребаные недели старушечьих баек и слухов, пеших походов по болотам, чтобы поглядеть на череду валунов странной формы или скал, в которых не было никакого смысла. Пока единственным триумфом оказался еще один маяк из глиршта, похожий на тот, который Элит приволокла в Хангсет. Его вытащили из трясины в шести милях от Йештака, где он упал лицом вниз и пролежал, похоже, немало веков, никем не потревоженный. С течением времени он порос мхом и покрылся оспинами, одна из его зовущих рук отломалась. Взмокшие от пота и перемазанные грязью, они оставили его на прежнем месте и поплелись обратно в Йештак.

Арчет видела, как Файлех Ракан и его люди смотрят на нее, когда думают, что она не видит, и их было трудно в чем-то винить.

Она гонялась за призраками, и все оборачивалось вполне предсказуемо.

Теперь еще это – из-за вредительства или чьей-то бесцельной злобы Идрашану скормили в конюшне что-то не то, и он загадочным образом занедужил, из-за чего им пришлось остаться тут на ночь, чтобы поглядеть, выживет конь или умрет. В Бексанаре не было ветеринара, достойного зваться таковым, да и с охраной правопорядка дела обстояли плохо. Ракан угрозами вынудил поселкового старосту выдать нескольких вероятных подозреваемых, и теперь гвардейцы Престола Вековечного по очереди вышибали им мозги в местной тюрьме. Кроме возможности размяться, пользы от этого они не получили. Вину валили друг на друга, как обычно происходит в таких обстоятельствах, на свет всплыли подлости, местные семейные дрязги и мелкие преступления, зазвучали невероятные признания, и все это, как всегда, перемежалось болотно-туманной хренью: дескать, ветром с Северо-Востока приносит загадочную заразу, от которой страдают лошади; бандиты, одичалые остатки семей, изгнанных в болото во время оккупации, медленно превращаются в нелюдей; высокого незнакомца в широкополой кожаной шляпе и плаще стали часто замечать крадущимся ночью по улицам, словно он изучает деревню ради каких-то злых целей; во тьме мелькают темные фигуры размером с ребенка и издают жуткие, хнычущие звуки. Вытерпев это шесть часов, Арчет заставила Ракана всех отпустить.

Они все еще ждали, выживет ли Идрашан.

Арчет сжала губы. «Клянусь святой, драть ее, матерью, если конь умрет…»

За дверью послышались шаги.

Она отвернулась от окна, пересекла маленькую квадратную комнату и вышла на лестницу. Файлех Ракан как раз показался из-за поворота и посмотрел на нее снизу вверх чуть воспаленными от бессонной ночи глазами. На виске у него была царапина: один из подозреваемых, что покрепче, необдуманно затеял драку. Капитан гвардейцев замер на полпути при виде советницы императора.

– Моя госпожа, – сказал он и склонил голову. Это был машинальный почтительный жест, но шестерни в машине, подумала Арчет, постепенно ржавели.

– Что с моим конем?

– С ним, э-э… без изменений, моя госпожа. Мне очень жаль. Дело в другом. Кое-что случилось.

– А-а. И что же?

– Поселковый староста говорит, что его ополченцы арестовали людей, укравших лодку. Нашли спящими на берегу, у излучины, ниже по течению от деревни. Лодка без весел – обычное дело.

Арчет нетерпеливо повела плечами. Поселковый староста Яншит был жалким мешком с требухой. Степень его некомпетентности могла сравниться лишь с размером брюха и самомнением.

– И? Почему это касается нас?

Ракан откашлялся.

– Э-э, дело в том, что лодочные воры утверждают, будто они убегали от магических существ, обитающих на болоте. Один из них носит кириатский меч.

* * *

«Бред сивой кобылы».

К тому моменту, когда они спустились и вышли наружу, Арчет успела пробормотать это про себя, по меньшей мере, пару раз, потому что сердце в груди колотилось от необъяснимого беспокойства. Дочь Флараднама сама не знала, что ее пугает сильнее – возможность ошибиться и разочароваться или вероятность того, что страхи окажутся оправданными.

«Ну да, кириатский клинок – бред сивой кобылы. Это будет какая-нибудь деталь строительных лесов, добытая из болот, заточенная до кривого лезвия и обмотанная с одного конца шнуром, чтобы было, за что держать. Я такое уже видела».

Но вышло иначе.

Они добрались до строения на другом конце поселка, служившего одновременно лодочным сараем и складом – видимо, туда поместили воров. Приближаясь, Арчет увидела конфискованное оружие, сваленное между двумя неопрятными ополченцами, которым поручили сторожить дверь. Громыхание сердца в груди усилилось, когда она все рассмотрела: дирк, ручной топор, маджакское копье-посох, церемониальный кинжал из драконьего зуба и поверх всей груды – слоистый блеск боевых ножен из Ан-Монала и шершавая рукоять меча, который они с нежностью обнимали. Бесценное оружие швырнули в общую кучу.

Она остановилась как вкопанная и уставилась на меч. Тот сверкнул в ответ, словно старый и немного самодовольный друг, который после долгих лет разлуки внезапно потрясает видом, превосходящим все ожидания.

А потом изнутри раздался протяжный голос – приглушенный, но безошибочно узнаваемый. Говоривший относился к льнущим друг к другу слогам тетаннского с возмутительной непочтительностью, смягчая звуки там, где они должны были быть жесткими. Его тон звучал слегка рассеянно.

– Знаете, сержант, у вас наверняка имеются дела поважнее на следующие несколько часов, чем играть со мной в гляделки. Как насчет того, чтобы побриться? Или просто написать завещание. Вы же писать умеете, я так понимаю?

Арчет с такой силой распахнула дверь, что та, едва не слетев с петель, ударилась о стену с глухим стуком и понеслась в обратную сторону – пришлось подставить предплечье, и это было больно.

– Рингил?!

– Вот тебе раз. – Но по глазам было видно, что он скрыл за манерными короткими словами такое же потрясение, какое испытала она сама. Он чуть откинулся назад, сидя на перевернутой лодке. В мгновение ока взял себя в руки. – Арчет Индаманинармал. Эффектное появление на авансцене. Высшие силы, похоже, взялись за дело всерьез.

– Я же говорил, – проворчал мужчина рядом с Рингилом, и тут Арчет его тоже узнала. – А ты мне не поверил, да?

– Драконья Погибель?! И ты здесь?

– Привет, Арчет. – Маджак широко ей улыбнулся. – Зачем церемонии? Меня так уже никто не называет.

– Ну, теперь ты понимаешь мои чувства, – пробормотал Рингил.

В комнате было четверо ополченцев с алебардами, которые, опустив оружие и разинув рты, следили за непонятным разговором между заезжей кириаткой аристократического вида и тремя загнанными в угол бандитами, укравшими лодку. Файлех Ракан высказался за всех:

– Вы знаете этих людей, госпожа?

– Да. Точнее, эту молодую женщину я не знаю, но…

– Шерин Херлириг Мернас, – подсказал Рингил, куртуазно взмахнув рукой, в то время как женщина рядом с ним не издала ни звука, глядела отрешенно, и на ее лице отражались усталость и изумление. – А вот это – Эгар, сын Эркана, из маджакского клана скаранаков, в вашей части мира носящий слегка помпезное звание Драконья Погибель.

Арчет увидела, как у Ракана изменилось лицо. Во всей империи титула «Драконья Погибель» удостоились, наверное, человек двадцать. Большинство посмертно. Капитан Престола Вековечного шагнул вперед, прижал кулак к правому плечу и на миг склонил голову перед маджакским воином.

– Это честь для меня. Я Файлех Ракан, командир первого ранга, Престол Вековечный.

– Ракан. – Эгар нахмурился и почесал за ухом. – Тот самый Ракан, который вел атаку с флага при Шеншенате в сорок седьмом, когда пришлось выковыривать Акала из окопов?

– Да, для меня было честью командовать той операцией.

Лицо маджака расплылось в улыбке. Он покачал головой.

– Да ты просто чокнутый, Файлех Ракан. То была самая безумная вещь, какие мне случалось видеть. Из знакомых мне солдат и один на сотню не отважился бы на такой риск.

У Ракана дернулись уголки напряженного рта, но было видно, что он польщен.

– Менее чем один солдат из тысячи достоин быть избранным в гвардию императора, – проговорил капитан, будто цитируя. – Это мой долг, не более того. Престол Ихельтета вековечен, и жизнь в служении ему должна отражать вечность в чести. Смерть – цена, которую иногда приходится платить, в этом смысле она не отличается от любого другого почетного долга.

– Рад слышать, – беззаботно проговорил Рингил. – Очень воодушевляет. Что ж, веселитесь, пока есть возможность.

Ракан обратил на него ледяной взор.

– Ваше имя мы пока не слышали, господин.

– Да ладно? – Рингил поднял руку, прикрывая внезапный зевок, от которого едва не вывихнул челюсть. – Я Рингил из Луговинского дома Эскиат, что в Трелейне. Возможно, вы про меня тоже слышали.

Лицо Ракана опять изменилось, вдруг сделавшись бесстрастным.

– Да, слышал, – коротко ответил он.

Рингил кивнул.

– Несомненно, про Виселичный Пролом.

Но капитан Престола Вековечного покачал головой.

– Нет. Это название мне ни о чем не говорит. Я слышал, что Рингил Эскиат – нарушитель имперского мира в северных провинциях, совратитель малолетних и педик.

Эгар, мрачнея, спрыгнул с киля перевернутой лодки. Арчет увидела, как Рингил схватил его за руку, и ощутила облегчение. Оружие в комнате было распределено неудачным для драки образом.

– Это просто очаровательно, Эг, – мягко и спокойно проговорил Рингил. Только человек, хорошо его знающий, различил бы под мягкостью сталь. – Разве тебе так не кажется? Какую только чушь теперь не включают в учебники истории. Держу пари, мы там прочтем, что империя выиграла войну с Чешуйчатым народом сама по себе. И что славный народ Эннишмина и Нарала от избытка благодарности взял и сам покинул свои дома, чтобы в них поселились имперские подданные.

Ракан выставил палец.

– Я не позволю тебе…

– Хватит, Ракан. – Арчет встала между капитаном Престола Вековечного и остальными. – Гил, Эгар, вы сказали ополченцам, что спасались от двенд, верно?

Рингил и Эгар обменялись взглядами. Рингил помрачнел.

– Вообще-то, я не был столь конкретен, – тихо произнес он. – Что ты знаешь про двенд, Арчиди?

Бешеный стук в груди постепенно замедлился, пульс стал спокойным и размеренным – таким, как в годы войны.

– Я знаю, что они здесь. В Эннишмине, среди болот.

Рингил одарил ее невеселой улыбочкой.

– Это даже не половина правды. К вечеру они будут здесь, в Ибиксинри – пройдут по главной улице, попросятся в гости и все такое.

* * *

Они держали военный совет в гарнизонном доме, подальше от любопытных глаз. Нет смысла тревожить местных жителей, сказал Файлех Ракан. «Верно, – согласился Рингил, – они просто схватят своих детишек и удерут. Мы не можем этого позволить, да? Только не в пограничной провинции». Капитан Престола Вековечного вперил в него недобрый взгляд, но к этому моменту Рингил вернул Друга Воронов и драконий кинжал, от души позавтракал, и на его губах играла слабая, дразнящая улыбка, смысл которой Ракан прекрасно понимал.

Арчет опять потушила пламя, разделив их. Они поместили Шерин и Элит в незапертую тюремную камеру – одну из тех, которые поселковому старосте пришлось снабдить одеялами, когда Арчет и ее люди накануне были вынуждены остаться здесь на ночь. Они дали старосте и его людям какие-то простые задания, сказали, что переживать не о чем, и заперлись в комнате на башне. Приступили к делу, ознакомились с непохожими тропами, коими все присутствующие попали в Эннишмин, что само по себе заняло много времени – без неловких моментов не обошлось.

– Невозможно! Это ересь. – Халган, один из двух лейтенантов Престола Вековечного, которых Файлех Ракан пригласил на собрание, неблагосклонно отнесся к истории Эгара о встрече с Такавачем. – Есть всего один Бог, и Он явил нам Себя в единственном истинном Откровении.

Рингил закатил глаза. Но Дараш, второй лейтенант, кивал. Даже обычно бесстрастное лицо Ракана, обращенное к маджаку, выглядело хмурым. Арчет отвлеклась; позволила друзьям разобраться с этим самостоятельно. Она смотрела в окно и пыталась понять, отчего упоминание кожаной шляпы и плаща Такавача бередит память. Тем временем Эгар ухмыльнулся и налил себе еще кофе. Он привык к таким вещам – неизменно получал почти ребяческое удовольствие от скандалов с имперцами, когда жил в Ихельтете.

Он взмахнул мозолистой ладонью, указывая на Халгана.

– Послушай, дружище, я видел, как этот Такавач голыми руками остановил арбалетный болт в полете. Вот так, да. Он призвал армию демонов из степной травы, как родитель призывает заигравшихся детишек, и перенес меня почти на семьсот миль юго-западнее, в Эннишмин, за время, которое тебе понадобилось бы, чтобы щелкнуть гребаными пальцами. Знаешь, что я тебе скажу – если это не бог, то отменная фальшивка.

– Да, фальшивка, – упирался Дараш. – Злой дух. Трюк, чтобы украсть твою преданность.

– Трюк, говоришь… – Эгар хлебнул кофе, поставил чашку на стол и ухмыльнулся. – Парни, вы так ничего и не уразумели, да? Такавач спас мою задницу в степи. Он зарезал моих врагов, а потом сотворил для меня врата из воздуха и тьмы, подвесил их к ветви дерева на могиле моего отца, и я смог убежать. Знаете, он вполне заслужил мою преданность.

– Но ведь это демон, Драконья Погибель! – почти взмолился потрясенный Халган. – Ты не можешь этого не понимать. Демон, который пытается украсть твою душу.

Маджак фыркнул.

– Моя душа все равно пойдет по Небесной Дороге, что бы ни случилось со мной здесь, на земле. Такое нельзя просто взять и украсть, как шелковые труселя какой-нибудь дамочки. Я, мать твою, дракона убил. Предки, наверное, с того самого дня полируют мое место в Небесном Доме и лыбятся как идиоты. Отец, наверное, замаял Небожителей историями о том, какой я крутой.

– Это суеверия, – пренебрежительно сказал Ракан. – Это… неправда.

– Ты назвал меня лжецом?

Рингил потер ладонями лицо.

– Ракан, а ты не думал, что ваше Откровение – суеверие? Может, маджаки держат самострел за правильный конец. Давно ли Единственный Истинный Бог являлся, чтобы спасти ваши шкуры? Он вообще кому-нибудь показывался на глаза?

– Ты же знаешь, что Бог не проявляет себя! – вскричал Халган. – Это тоже ересь. Откровение нематериально. И тебе это известно. Почему ты упорствуешь, извращая истину?

– Мне нравятся извращения. Попробовал бы – вдруг тебе тоже понравится.

– Оставь моих людей в покое, – ледяным голосом произнес Ракан, а потом прибавил: – Выродок.

Рингил губами послал ему воздушный поцелуй. Ракан выпалил ругательство и начал вставать, но тут Арчет очнулась от раздумий. Она схватила капитана за руку и вынудила снова сесть.

– Хватит. Со своими религиозными разногласиями разберетесь как-нибудь потом, когда не будет дел поважнее. Сейчас я хочу узнать вот что: Рингил, с чего ты взял, что они придут за тобой?

Рингил и Эгар переглянулись.

– Ты ей расскажешь? – спросил он у маджака.

Эгар пожал плечами.

– Мы их видели на берегу. Дважды за ночь. Синее пламя и темный силуэт в центре, следящий за тем, как мы проплываем мимо.

– Может, это что-то другое? – спросил Халган. В двенд он хотел поверить не больше, чем в Такавача. – Отраженный свет в тумане вокруг старьевщика, который отливал в реку? Или какой-то эффект болотных газов. Местные говорят…

– Местные несут полную ерунду, у них работа такая, – ровным голосом произнес Эгар. – Я кручусь на болотах почти месяц и ни разу не видел того, что увидел прошлой ночью. И, Арчет, это в любом случае совпадает с тем, что ты рассказала нам про Хангсет. Синий мерцающий свет, темные фигуры.

– Они так приходят из Серых Краев и Олдрейнских болот. – Рингил устало потер глаз. После ночи в плывущем по течению ялике мышцы одеревенели, и он не чувствовал себя отдохнувшим. – Насколько я могу судить, кое-где они могут это делать без своей аспектной бури, но таких местечек мало. Одно из них явно расположено в сердце болота, там, где лежит кириатское оружие. Возможно, все как-то связано с глирштовыми статуями, о которых вы рассказываете. Не знаю. Я могу лишь сказать, что Ситлоу появился в подвале Терипа Хейла так легко, словно взял и открыл дверь в стене.

– Но это случилось ночью.

– Верно. И, сдается мне, тут легенды тоже правы. Двендам не по нраву солнечный свет. Большую часть времени на Олдрейнских болотах было темно или сумеречно. Один раз мы попали в место, где в небе висело подобие солнца, почти выгоревшее. Как тень самого себя. Если двенды пришли оттуда, это объясняет, почему они не выносят яркого света. И этот пиратский налет на Хангсет, о котором вы говорили – кажется, я общался с одним из двенд, которые в нем участвовали, по имени Пелмараг. Он объяснил мне, что они ушли задолго до рассвета, потому что не хотели жариться под палящим солнцем. «Всего-то через пару часов должно было взойти это ваше дрянное солнце», – так он сказал.

– Значит, в Эннишмине им зашибись как удобно, – проворчал Эгар. – С того самого дня, как прибыл сюда, я видел солнце, наверное, раза два.

Это вызвало неожиданный взрыв смеха у имперцев. Напряжение за столом ослабло. Они обменялись несколькими фразами о дожде и тумане, в которых сквозило отчаяние. Дараш ухмыльнулся, сжал неплотный кулак и пару раз ударил по ладони другой руки – это был ихельтетский вежливый символ хорошей шутки, достойного чувства юмора. Эгар в ответ хмыкнул – дескать, ну, что ты…

– Мы можем их остановить? – тихо спросила Арчет, и веселье исчезло так же быстро, как появилось. Взгляды сидящих за столом снова сосредоточились на ней. – В Хангсете говорили, что стрелы защитников города проходили сквозь синее пламя, не причиняя двендам вреда.

Рингил кивнул, посерьезнев.

– Да, Эрил сказал мне, что то же самое случилось с болтом Гирша, когда тот пытался остановить Ситлоу. Я думаю, когда аспектная буря начинается, двенда не до конца перемещается туда, куда ему надо – он в каком-то смысле призрак. Но ваши парни в Хангсете действовали гораздо удачнее, чем им показалось. Пелмараг сказал, что разведывательный отряд, с которым он туда отправился, потерял бойцов. Шестерых или семерых только на берегу. Поскольку это случилось до того, как начался ближний бой, мы говорим о моменте, когда гарнизон Хангсета понял: у них гости. Значит, какие-то стрелы попали в цель. Если позволите, я предположу, что этот призрачный аспект длится недолго. Рано или поздно двенде приходится отпустить бурю, стать плотным и привязанным к этому миру. И когда так происходит… – Он ударил кулаком по ладони. – …тварь в наших руках. Пелмараг сказал, в сражениях по городу они потеряли еще полдюжины бойцов. Ваши морпехи их все-таки достали, просто так испугались и потеряли боевой дух, что сами ничего не поняли. Мы не имеем права на такую ошибку. Я сражался с Ситлоу на мечах, чувствовал, как мы соприкасались, даже когда вокруг него бушевала аспектная буря. Мы можем с ними справиться.

– Ага, убить их совсем не трудно, – пророкотал Эгар. – Я прикончил двух прошлой ночью. Одного ножом по горлу, другого – кулаками и топорищем. Они подыхают совсем как люди.

– А как же разрушения в Хангсете? – спросила Арчет. – В кириатских укреплениях сквозные отверстия с оплавленными краями. Внешне похоже на драконий огонь.

Рингил нахмурился и пошарил в памяти, среди воспоминаний, которые уже стали нереальными и сбивчивыми. Он сложил ладони шпилем и прижал пальцы ко рту в глубокой задумчивости. Резное изваяние в болоте, разговор с Пелмарагом. «Расскажу одну забавную историю».

– Он что-то сказал про Когти Солнца. Они эту штуку задействовали через аспектную бурю, прежде чем пойти самим. Вроде как выпустили залп стрел перед атакой, что-то в этом духе.

– Это были не следы от стрел, – иронично заметил Ракан.

– Не думаю, что здесь, на болоте, у них есть Когти Солнца, – отрешенно произнес Рингил, все еще бродя в тумане воспоминаний. Они вызывали какую-то странную боль, и это ему не нравилось. – В Хангсете применили другую тактику, и всем командовал двенда, который возражал против стратегии Ситлоу. Он хотел напасть открыто. Ситлоу пытается добиться иного.

– Ты это знаешь наверняка? – скептическим тоном спросила Арчет. – Двенды действительно затеяли тайную кампанию?

– Я не… – Рингил вздохнул. – Все не так просто, Арчиди. Это не повторение войны с Чешуйчатым народом. И не какая-то миграция через океан, чтобы убежать из умирающей земли. Не раса, затеявшая переселение, и не народ-завоеватель, который добьется своего либо умрет. Двенды не объединены, единство им не свойственно от природы. У них есть фракции, разногласия по стратегии и постоянные споры. Пока их немного, и даже участники горстки, с которой я столкнулся, постоянно пререкались.

– Кормчие говорят, они импульсивны и склонны к беспорядку, – медленно проговорила Арчет. – Может, даже безумны. Это правда?

Рингил опять подумал про Олдрейнские болота. Вздрогнул.

– Да, правда. Это многое объясняет. Ситлоу, он…

Рингил осекся.

– Он – что? – спросил Ракан.

Рингил покачал головой.

– Пропустим. Не имеет значения.

– Может, для тебя и не имеет, выродок, – сердито проговорил Халган. – Но для меня и моих людей – очень даже. Ты просишь нас сражаться и, вероятно, умереть, поверив твоим словам. С учетом обстоятельств, думаю, ты обязан нам высочайшей степенью ясности и правдивостью, как на исповеди.

– Это верно, – согласился Ракан. – Перво-наперво, хотелось бы узнать, с какой стати эта тварь тебе доверилась. Как вышло, что ты путешествовал с ним по адским мирам, и почему он позволил тебе забрать свою кузину, попавшую в рабство.

Рингил слабо улыбнулся.

– Хочешь, чтобы я все объяснил с предельной ясностью?

– Да. Мы все этого хотим.

– Ну, это просто. – Рингил наклонился через стол к капитану Престола Вековечного. – Я его ебал. И в зад, и в рот. Много раз.

Тишина обрушилась на сидевших за столом с неотвратимостью вываленного сверху поддона кирпичей. Два лейтенанта Престола Вековечного переглянулись, и Халган издал едва слышный, но отчетливый звук – будто сплюнул.

– Ты воплощение мерзости, Эскиат, – негромко проговорил Ракан.

– Ну… – Рингил одарил капитана Престола Вековечного еще одной холодной улыбочкой. – Видишь ли, ебаться гораздо проще, чем пытаться убить друг друга сталью. И это действительно позволяет добиться доверия и отзывчивости, если правильно себя вести. Спросите любую женщину, она подтвердит. Если, конечно, ваш опыт в этой области не ограничен – впрочем, видимо, так оно и есть – шлюхами и изнасилованиями.

На этот раз на ноги вскочил Халган – с ругательством на устах, схватившись за рукоять меча. Рингил чуть отодвинулся от стола, встретился взглядом с ихельтетским лейтенантом и не отвел глаз.

– Обнажишь этот клинок – им же тебя и убью.

Пауза затягивалась, становясь более напряженной.

– Он не шутит, – тихо сказала Арчет. – На твоем месте, Халган, я бы села.

Файлех Ракан сделал короткий жест, и его лейтенант опустился на стул – медленно, дюйм за дюймом.

Арчет перевела дух и потерла глаза.

– Хочешь сказать, что осознанно пошел на близость с Ситлоу, чтобы вернуть свою кузину?

– Да, так и было. – Едва ощутимый отголосок тускнеющей боли, словно тупой ножик, поворачивающийся внутри грудной клетки. Он понятия не имел, сколько правды в этих словах. Больше ничего не помнил. – Именно это я и хочу сказать.

– И ты думаешь, Ситлоу придет за тобой, потому что чувствует себя обманутым? Злится, что ты его подвел?

– Нет. – Рингил тяжело вздохнул. – Ситлоу придет за мной – и за тобой, и за тобой тоже, Ракан, и за вами двумя, и за каждым жителем этой долбаной деревеньки, – потому что не может допустить, чтобы его планы раскрылись. Слишком многое поставлено на карту, и очень многое он не может предсказать. Ты должна понять, Арчиди, увидеть все с позиции двенды. В последний раз они имели дело с нами тысячи лет назад, все забыли и не понимают, как нас оценивать. У Ситлоу была возможность за три года разобраться в современной политике Трелейна – и все. Три несчастных гребаных года. Он неплохо справился и построил секретную базу, но по она дает ограниченные возможности. В других местах он действует почти вслепую. И ничего не знает про Империю, разве что сквозь призму мнения северян, хотя достаточно умен, чтобы доверять чужому мнению не больше, чем шлюхе с ключами от собственного дома. Ситлоу понятия не имеет, как ответит Ихельтет, если поймет, что атака на Эннишмин – уловка. Хуже того, он, скорее всего, не знает, как поступят те члены Трелейнской Канцелярии, которых ему не удалось переманить на свою сторону, и то же самое – с другими городами Лиги. С точки зрения Ситлоу, Лига и Империя снова объединятся, как сделали, сражаясь с Чешуйчатым народом. Он не может так рисковать. Все живые существа, которые узнали о двендах, не считая его маленькой клики, должны умереть.

– Он собирался оставить тебя в живых, – заметил Дараш. – Хотел отпустить тебя домой. А мы точно имеем дело не с размолвкой любовников? Может, педики просто поссорились?

Рингил бросил на него усталый взгляд.

– О, Дараш, зря ты не пошел в комедианты. Ну да, Ситлоу собирался отпустить меня домой, поскольку думал, что мне насрать на все это, на Империю и Лигу вместе взятые. И, знаете, он был прав – насрать. – В его голосе вспыхнула ярость, внезапная и веселая. – Я думаю, ваш боготворимый Джирал Химран – зазнавшийся маленький говнюк, который маскируется под правителя, а его папаша, сдается мне, был ненамного лучше. И еще я думаю, что люди, которые управляют Трелейном, вылеплены из того же крайне вонючего говна, просто здесь, на севере, им не удалось успешно втюхать байку о своей особой роли нам, остальным – только и всего.

– Ты за это ответишь, Эскиат. – Ракан обошелся без театральных жестов, но его лицо превратилось в маску холодной решимости. – Ни один человек, будь он имперский подданный или нет, не имеет права говорить такое о моем императоре и остаться в живых. Закон Ихельтета это запрещает, а я поклялся следить за его соблюдением.

– Эй, Ракан. – Эгар дернул подбородком в сторону капитана Престола Вековечного. – Сперва будешь иметь дело со мной. Имей это в виду, ага?

– Еще ему сперва придется пережить эту ночь, – мрачно сказал Рингил. – Ни один из нас не сможет прибегнуть к закону, имперскому или какому-нибудь еще, если мы не остановим Ситлоу.

– Мы можем отступить, – сказала Арчет. – Сбежать на юг со всем, что узнали. Если поднажмем, до Хартагнала доберемся за три дня. Там большой гарнизон с настоящими солдатами, по меньшей мере, четыреста человек с оружием, и в их распоряжении линии связи Монарших гонцов, ведущие в города на равнине. Еще через два дня военный губернатор центрального региона получит наше сообщение.

– Звучит разумно, – согласился Халган.

– Нет, – сказал Рингил.

Арчет вздохнула.

– Но это действительно разумно, Гил. Послушай…

– Я сказал нет. Мы так не поступим. – Рингил окинул взглядом стол и заглянул в глаза каждому сидящему, как когда-то поступил с капитанами в Виселичном Проломе. – Мы остановим их здесь.

– Гил, у меня семнадцать человек, считая троих, которые за этим столом. С вами двумя и мной получается двадцать. Ополченцы удерут при первых признаках опасности, и ты это знаешь.

– То есть поступят так, как собираемся поступить мы? – с ухмылкой уточнил Эгар.

Дараш ощетинился.

– Мы планируем тактическое отступление, Драконья Погибель.

– Неужели? – Эгар покачал головой. – Знаешь, у скаранаков есть поговорка как раз на такой случай: тот, кто убегает от опасности, просто делает из своей задницы большую мишень. Если двенды прошлой ночью смогли проследовать за нами вниз по течению реки через болото, они выследят нас и на возвышенности, прежде чем мы доберемся до Хартагнала. Три дня – это три ночи, если не четыре. Кто готов бодрствовать так долго, сражаться, несмотря на сильную усталость и, возможно, на бегу, в том месте, которое они выберут? Мне это кажется ужасно глупой идеей.

– Эгар, как я и сказала Гилу, – Арчет развела руками, указывая на собравшуюся компанию, – нас тут двадцать человек, а противостоят нам существа, чье количество мы не можем определить, зато знаем, что они пугали мой народ четыре тысячи лет назад и до сих пор пугают Кормчих.

Маджак пожал плечами.

– Сказки о призраках. Когда дойдет до дела, все не может оказаться страшнее дракона, верно? Послушай, прошлой ночью я убил двух этих долбаных двенд и заявляю, что они истекают кровью и дохнут совсем как люди. А людей мы все убивать умеем, да?

– Все боятся того, чего не понимают, – тихо сказал Рингил. – Не забывай об этом, Арчиди. Двенды не уверены, чего ждать от нас, как и мы по отношению к ним. Поводов у них меньше, но они об этом не знают, и все равно полагаться на это было бы неразумно. Знаешь, что сказал Пелмараг про ваш бедный, перепуганный до усрачки гарнизон морской пехоты в Хангсете? «Куда ни сунься – гребаные людишки бегают, орут и несут какую-то тарабарщину во тьме; ни дать ни взять неприкаянные обезьяны, стоит одного прикончить – и другой, мать его, тут как тут». Как тебе это нравится?

Остальные смотрели на него молча. Никто не попытался ответить.

– А ты, Арчет? Посмотри на себя и подумай, что ты для них олицетворяешь. Они рассказывают легенды о Черном народе, как мы – о них. Ужасные истории, как вы уничтожили их города и вынудили переселиться в Серые Края. Они говорят о вас, как о демонах, в точности как мы говорили о Чешуйчатых, пока не поняли, кто они такие. Так же, как ваши долбаные имперские книжки по истории, скорее всего, еще о них говорят. Послушай, когда мы с Ситлоу только прибыли на болота, там случилась небольшая паника, потому что один из разведчиков-двенд услышал, что искатели артефактов рассказывают, будто по соседству объявилась чернокожая воительница. Теперь я понимаю, что речь шла о тебе, но дело в другом. Даже этого, одних слухов о тебе, было достаточно, чтобы они забеспокоились.

Он положил руки на стол и ненадолго закрыл глаза. Когда он их снова открыл, Арчет встретилась с ним взглядом, и по ее спине – между лопаток, вверх по шее – скользнул холодок. На мгновение показалось, что глазами Рингила Эскиата на нее смотрит незнакомец, укравший его тело.

– Когда я учился в Академии, – произнес он невыразительным голосом, – мне сказали, что в этом мире нет ничего страшнее человека, который хочет убить тебя и знает, как это сделать. Мы займем позицию и, если получится, растолкуем эту истину двендам. Мы можем остановить их, отправить обратно в Серые Края – пусть как следует подумают, прежде чем снова завоевывать этот мир.

Снова тишина.

Казалось, момент упущен, шансов не осталось, и тут Ракан откашлялся.

– Почему это тебя волнует? – спросил он. – Пять минут назад ты заявил, что тебе насрать на Империю и Лигу. А теперь внезапно хочешь занять позицию и изменить ситуацию. В чем дело?

Рингил холодно посмотрел на него.

– В чем дело, Файлех Ракан? Да в долбаной войне, в чем еще. Ты прав, срать я хотел на вашего императора, а на мерзавцев, которые правят Трелейном и Лигой – и подавно. Но я не стану смотреть, как они опять пойдут войной друг на друга. Я, знаешь ли, однажды воевал и спасал цивилизацию от орд рептилий. Проливал кровь, видел, как мои друзья и многие другие умирают ради победы. А потом я увидел, как ты и подобные тебе профукали спасенную нами цивилизацию в дрязгах из-за пары сотен квадратных миль территории и языка, на котором говорят тамошние жители, цвета их кожи и волос, а также разновидности религиозной брехни, которую можно запихнуть им в глотку. Я видел, как людей прямо здесь, в гребаном Эннишмине – тех самых, кто сражался за альянс людей, потерял конечности, глаза или разум, – вышвыривают из домов вместе с семьями и выгоняют на дорогу, дескать, убирайся или сдохни. И все ради того, чтобы свести грязные счеты во имя политической целесообразности, чтобы Акал-так-называемый-Великий и его былые союзники могли сохранить лицо. А ты, Ракан, пасть поганую захлопни, я еще не закончил.

Сверкнув глазами, Рингил уставился на капитана Престола Вековечного.

– Я видел, как мужчины, отдавшие все, возвращались в Трелейн, и у них на глазах их жен и детей продавали в рабство за долги, о которых они не знали, потому что в это время сражались. Я видел, как тех рабов отправляли на юг, в ваши долбаные бордели, фабрики и благородные дома, и еще я видел, как те, кто ничего на войне не потерял, богатели на этой торговле и на жертвах тех мужчин, женщин, детей. – Последнюю фразу Рингил прокричал: – И я не намерен смотреть, как это повторится!

Он внезапно вскочил. Глубоко и судорожно вздохнул. Его голос стал низким и резким, почти чужим.

– Ситлоу не знает Империю, но я-то знаю. Если мы удерем на юг, коли сумеем, то Джирал пошлет свои войска, а Ситлоу соберет двенд, за ними двинется армия наемников, которую эти дебилы из клики соберут на севере, и все начнется заново! Я, мать вашу, такого не допущу. Мы остановим их здесь. Все тут закончится, и если мы умрем, мне, к вашему сведению, наплевать. Вы остаетесь со мной, либо вся ваша болтовня о чести, долге и необходимой смерти – позерство и дворцовая ложь. Мы остановим их здесь, вместе. Если я увижу, что кто-то пытается удрать, подрежу поджилки коню, сломаю ноги на хрен и брошу на улице, на поживу двендам. Больше не будет никаких гребаных споров, ни разговоров о тактическом отступлении. Мы остановим их здесь!!!

Он снова перевел дух. Огляделся. Неожиданно тихим и деловым тоном повторил:

– Мы остановим их здесь.

И вышел. Захлопнул дверь, оставив за спиной зияющую тишину.

Все услышали, как Рингил спускается по ступенькам. Звук его шагов постепенно затих.

Эгар окинул взглядом лица собравшихся за столом и пожал плечами.

– Я с педиком, – сказал он.

Глава 31

И вот в предрассветные холодные часы явились двенды, с их синим пламенем и ужасной, нечеловеческой мощью.

* * *

Тем, кому повезло пережить эту битву, предстояло долго размышлять, было ли все спланировано таким образом. Знали ли двенды о людях достаточно, чтобы понять, что это лучшее время сцапать добычу, низшая точка отлива человеческого духа. Или, быть может, они просто понимали, что долгая, но скупая на события ночь без сна, ночь ожидания измотает любого врага.

А еще, вероятно, они сами ждали. Собирались перед нападением в безопасности Серых Краев или проводили возникший тысячи лет назад ритуал, который требовалось соблюсти, прежде чем принять участие в битве. Ведь Ситлоу намекал – если верить вымученным и неоднозначным свидетельствам Рингила, – что ритуалы имели огромное культурное значение для олдрейнов. Перед началом завоевания Эннишмина явно была принесена кровавая жертва. Возможно, в этом, менее значимом вопросе тоже имелись торжественные процедуры, которые следовало выполнить, прежде чем начать смертоубийство.

Размышления на эту тему возникали вновь и вновь, без конца, и рано или поздно сворачивались змеей, кусающей себя за хвост, из-за отсутствия веских доказательств. Может, так; может, этак. Люди, с их короткими жизнями и невозможностью попасть в Серые Края, не любят неопределенность. Будучи не в силах заполучить возможное, вероятное, потенциальное или – что ужаснее всего – несбывшееся, они вместо этого придумают его себе, вообразят, что оно существует в той искаженной или красивой форме, какая им по нраву, а затем поставят на колени собратьев тысячами и миллионами, чтобы в унисон притвориться, будто все реально. Кириаты могли бы со временем спасти их от подобной участи, они даже пытались пару раз, но действовали чересчур осторожно, и этот мир изначально нанес им ужасную рану, так что в конце концов Черному народу пришлось уйти. А люди продолжили стучать окровавленными лбами в пределы собственной определенности, как безумцы, осужденные на пожизненное заключение в камере, дверь в которую заперли сами.

«Обхохочешься», – мог бы сказать Рингил.

«Лучше просто открыть долбаную дверь», – возразила бы Арчет. Но, конечно, к тому моменту ключ давно потеряли.

Впрочем, не исключено – «Взгляни-ка под таким углом, дружище, и все станет логичнее, если задуматься», – что двенды задержались по чистой случайности. Возможно, навигация в Серых Краях была не таким легким делом, каким ее представлял Ситлоу. Не исключено, в Олдрейнских болотах двендам пришлось метаться туда-сюда, словно волкам, в поисках следа Рингила и его невесть откуда взявшегося смертоносного дружка-кочевника. Вероятно, они были вынуждены с кропотливой осторожностью выискивать прохладный запах реки и изучать его в поисках места, где добыча сошла на берег. А когда мишени обнаружили, призывателям бурь пришлось сражаться за свои позиции, как пловцы сражаются с течением, чтобы сохранить направление движения.

«Возможно». Те, кто сумел выжить в битве, кивнут и пожмут плечами, коснутся старых ран и вздрогнут. «Да кто ж его знает? Все возможно».

Или – Рингилу бы это понравилось – их задержала политика, склонность отстаивать собственные взгляды, которую он видел среди двенд. Может, Ситлоу пришлось убеждать собратьев-олдрейнов, что с этой проблемой нужно разобраться.

Либо все наоборот: Ситлоу пришлось уговаривать, или, по крайней мере, он был вынужден уговорить сам себя.

Вот так они продолжали это бессмысленное действо – строили теории, качали головами, удивлялись – они, выжившие в битве с двендами при Бексанаре или Ибиксинри, если называть это место так, чтобы его узнали те, кто его строил, и те, кого ради политической целесообразности и договора, в который не сумел бы вникнуть даже один из сотни достаточно образованных, выгнали из родного поселка в холод и голод либо попросту убили там же, на улице.

Итак, Ибиксинри. Здесь, как когда-то, обнажены клинки, льется кровь и раздаются крики во тьме смертоносной ночи. «Забавно, – мог бы сказать Рингил. – Ни хрена не меняется».

Двенда пришли в предрассветные холодные часы.

Но что случилось перед этим?

* * *

Вскоре после полудня выглянуло солнце.

Сельчане, знавшие цену таким моментам, сразу выбрались наружу, чтобы искупаться в его тепле. Вынесли и развесили на воздухе постельное белье, расставили обеденные столы на улице и в садиках, у кого они были возле дома. У реки, на глазах у Ракана и его растерявшихся солдат, жители деревни разделись до нижнего белья и, бросившись в довольно холодную воду, начали плескаться, как дети. Если присутствие чернокожей женщины и ее солдат как-то затрудняло процесс, это не бросалось в глаза.

Имперцы сами не остались равнодушны к перемене. Они бормотали друг другу, что это доброе предзнаменование, и воспользовались возможностью немного погреться. Но поскольку всего несколько недель назад им довелось испытать пыльную жару в столице, они не были ни обрадованы, ни впечатлены, лишь слегка благодарны.

Нежась на солнышке и размышляя о приметах – «Мой брат, мой дядя, мой друг однажды видел…» и так далее – они не замечали, как течет время, что было в каком-то смысле благословением, потому что больше заняться было нечем. Подготовка к битве оказалась минимальной и во многом символической. Нельзя выстроить баррикады против врага, который появляется там, где хочет, а тактика двенд в любом случае оставалась тайной, которую предстояло раскрыть. Кое-какие планы имелись, но должны были оставаться гибкими. В конце концов, все свелось к тому, чтобы с наступлением темноты объявить комендантский час и разогнать местных по домам, а потом устроить регулярное патрулирование деревни.

Арчет уломала Рингила прочитать людям Ракана короткую лекцию о том, что он знал про двенд, и он сделал это так искусно, что ей оставалось лишь удивленно моргать. Манерная ирония аристократа из Луговин сошла с него, как струп с зажившей раны, оставив лишь сухой воинский юмор вкупе с непринужденным духом товарищества. Она видела, как с каждой секундой гвардейцы к нему привязываются. Он не стал прибегать к угрозам, как раньше, хотя его общий прогноз по ситуации не стал оптимистичнее и не предполагал надежд на лучший результат.

В конечном итоге, поняла Арчет, он успешно пригласил их всех на смерть, пообещав умереть вместе с ними.

Большего от командира и не требовалось.

– Да, он так себя вел в Виселичном Проломе, – сказал ей Эгар, когда они разлеглись на ступеньках парадной лестницы гарнизонного дома, греясь на солнце и старательно гоня прочь мысли о том, сколько им осталось жить. – Ситуация похожая, как мне кажется. Мы все знали, что если не удержим перевал, ящеры хлынут вниз и уничтожат все на своем пути, перебьют всех, хоть стой, хоть беги. Гилу пришлось показать им, что в этом наша сила, а не слабость. Что это все упрощает. Выбор был не жить или умереть, бежать или сражаться, а в том, чтобы встретиться со смертью на равных или услышать, как она кинется на спину, будто гончая, схватит тебя за загривок и разорвет на части. – Он ухмыльнулся. – Довольно легкий выбор, правда?

– Наверное.

Арчет подумала о людях и о тех вещах, которые ее по-прежнему волновали – список был не длинный, – и спросила себя, насколько она искренна, честна сама с собой, уже не говоря о маджаке рядом на ступеньках. Тоска по дому отозвалась резкой, почти болезненной болью теперь, когда дочь Флараднама поняла, что может больше никогда его не увидеть. Она скучала по безжалостному солнцу и жесткому голубому небу над Ихельтетом, суете и пыли улиц; по прохладным серым булыжникам двора в лучах рассвета и первым запахам, просачивающимся со стороны кухни; по угрюмой надежности и сдержанности Кефанина, полным черствой эрудиции бредням Ангфала в захламленном кабинете. По длинной величественной лестнице и изумительному виду на город из верхних комнат. По большой кровати под балдахином и солнечному свету, который падал на нее утром. Вероятно, когда-нибудь она могла увидеть там мягкие изгибы бледного тела Ишгрим… «Эй, шлюха, куда тебя понесло?» Ну, тогда пусть будет теплая, мощная грудь Идрашана под нею, когда он мчится галопом. Спонтанная двухдневная поездка в Ан-Монал, меланхоличная пустота заброшенных строений; мягкое, успокаивающее бормотание прирученного вулкана, доносящееся через окружающие стены. То, как она скормила Идрашану яблоко под деревом, растущим у окон старого кабинета Грашгала, а потом, цокая языком и что-то бормоча боевому коню, направила его обратно домой.

Внезапно Арчет пришло в голову, что причина, по которой она не стала возражать Рингилу, заключается в нежелании бросать Идрашана, который по-прежнему лежал на боку в гарнизонной конюшне и не мог подняться.

– В тот день я видел, как люди умирали с улыбкой. – Эгар покачал головой, все еще блуждая в воспоминаниях о Виселичном Проломе. Блики солнечного света блестели на его лице. – Я видел, как они погибали, смеясь. Это все Гил, он их такими сделал. Он был там, в самой гуще, орал оскорбления и дурные шутки в адрес ящеров, облитый с ног до головы их кровью. Клянусь тебе, Арчет, он никогда не выглядел таким счастливым, ни до, ни после.

– Круто.

Маджак резко обернулся, заслышав ее тон.

– Мы все делаем верно, Арчет, – мягко проговорил он. – Что бы ни случилось здесь этой ночью, он назвал вещи своими именами.

Она тяжело вздохнула, прижала ладони к бедрам и слегка покачалась на ступеньке.

– Будем надеяться, что все и впрямь так, да?

Кто-то вышел из двери блокгауза позади них. Оба повернулись и увидели Рингила. Он раздобыл кирасу – судя по слегка грязному виду, из запасов ополчения, – а также пару истрепанных поножей и несколько частей доспеха. Они все были разнокалиберными, но ему, похоже, в разумной степени подошли; на плече небрежно висел щит Престола Вековечного. Он пару секунд стоял и молча смотрел на них. Арчет подумала: уж не услышал ли он, что сказал про него Эгар. Судя по выражению лица, наверняка услышал.

– Уже недолго осталось, – хрипло сказал он. – Послушай, Арчиди, я не думаю, что ты до сих пор употребляешь кринзанц, не так ли?

Она развернулась, чтобы было сподручнее достать из плотного внутреннего кармашка завернутую в ткань новую плитку, которую передала Рингилу через плечо.

– Все мои старые вредные привычки сохранились, Гил. Разочаровала?

– Нет. Мне не хотелось бы думать, что ты изменилась со всем остальным. – Он взял плитку и взвесил ее на ладони, нахмурив брови. – Как я уже говорил твоим людям, ублюдки стремительны. И я никогда не был быстрее, чем после четверти унции этого вещества. Возможно, тебе стоит узнать у Ракана, не хочет ли кто-нибудь из его людей кусочек-другой.

Арчет фыркнула.

– Не думаю, что стану поднимать эту тему. Загляни в Откровение. Это грех первого порядка: осквернение плотского храма и отчуждение разума от духовного «я». Парни и так быстро теряют ко мне уважение. Попытка всучить им незаконное вещество, пропитанные грехом, не оставит от него камня на камне.

– Хочешь, чтобы я спросил? В любом случае, я должен получить шлем от Ракана, а поскольку моя репутация педика и так погублена, не думаю, что от этого станет хуже.

– Поступай, как знаешь. Но не рассчитывай на успех, точно тебе говорю. Это благочестивые, чистоплотные люди, поклоняющиеся храму собственного тела.

– Хм. Звучит эротично.

– Забей на это, Гил. – Она прищурилась от солнца и огляделась, проверяя, не слушает ли их кто-нибудь. – Ты испортишь хорошее впечатление, которое произвел на солдат.

– Ладно, уговорила. – Рингил взглянул на Эгара. – А что насчет тебя?

Маджак опять улыбнулся от уха до уха.

– Слишком поздно пытаться произвести на меня впечатление, Гил. Уж я-то тебя знаю.

– Крин. Я тебя про крин спрашиваю.

Эгар покачал головой.

– У меня от него с дыхалкой нелады. Перебрал летом сорок девятого, ох и тошнило… Друзья Имраны получили товар высокого качества через какого-то знакомого при дворе, и я, сам того не зная, хватанул большую дозу. Гребаный кошмар. Теперь даже запах не перевариваю.

– Лады. – Рингил повернулся, собираясь вернуться внутрь. – Я все равно спрошу Ракана. Если удастся его убедить, это может спасти кому-то жизнь.

Арчет опять прищурилась, глядя на него.

– Хороший щит он тебе дал.

– Этот? Похоже, его запасной. – На губах Рингила мелькнула тень улыбки. – Думаю, ему речь тоже понравилась. Может, я не такой бесполезный и никчемный выродок.

– Ну… – Арчет попыталась подыскать нужные слова, чтобы отвлечься. Несмотря на хорошую погоду, она постепенно начинала чувствовать себя больной. – Это была очень хорошая речь.

Эгар хмыкнул.

– Да, недурно для гребаного педика.

Все трое смеялись долго и громко в лучах солнца, пока оставалось время.

Глава 32

Холодные предрассветные часы.

Рингил сидел на низкой стене у реки, почти не осознавая окружающий мир и чувствуя, как шумит и царапается крин, просачиваясь сквозь клапаны сердца. Он ждал слишком долго. Первоначальное гулкое нетерпение, испытанное им в первые часы темноты, ослабело и увяло вскоре после полуночи; опытный воин не мог долго оставаться в таком состоянии. Напряжение, зудящая готовность к битве и даже страх постепенно притуплялись. Рингил поддался крину и отрешился от того, что наркотик творил с его физическим телом, каждые два часа отщипывал еще толику от плитки Арчет и втирал в десны. Начал задаваться вопросом, не совершил ли ошибку.

– Синее пламя! Синее пламя! Они приближаются!!!

Рингил резко пришел в себя, спрыгнул со стены – забыв про доспехи, он потратил на это больше усилий, чем собирался – и схватил щит. Закинул на плечо, прихватил шлем, лежащий рядом на стене, и помчался к главной улице, надевая его на бегу. Обнажил Друга Воронов со звоном ножен, разделившихся пополам по всей длине, и ухмыльнулся, заслышав этот звук. Ночной ветерок с реки, казалось, торопил его. Тревога прозвучала со стороны сарая, где хранились лодки.

– Синее пламя! Синее пла…

Крики перешли в булькающий вопль. Он выругался и побежал быстрее, повернул за угол лодочного сарая и налетел на первого двенду. Они столкнулись, пошатнулись и чуть не упали. Гвардеец Престола Вековечного, успевший подать сигнал тревоги, стоял на коленях посреди улицы, склонив голову и напрасно прижимая к ране на шее напряженные пальцы, сквозь которые обильно текла кровь. Второй дозорный, его напарник, лежал поодаль в широкой луже собственной крови. Все вокруг озарял синий свет, превращая имперцев в печальные силуэты, а лужу крови – в плотную, отполированную пластину. Свет колдовской броней сгущался вокруг высокой, одетой в черное фигуры, которая их убила.

Друг Воронов взлетел, блокируя удар, и Рингил увидел синий блеск летящего навстречу олдрейнского клинка секундой позже. Мечи со скрежетом ударились друг о друга. От удара по телу прошла дрожь. Он резко отвел меч и изменил позицию. Двенда снова атаковал, снизу вверх. Рингил парировал, отступил, позволил крину взять верх над чувствами и размазать их тонким слоем. Двенда кивнул головой в гладком шлеме и произнес что-то непостижимое. Может, они знакомы?

– Ну давай, урод. Проверим, чего ты стоишь.

Рингил бросился вперед оскалившись, высоко поднял Друга Воронов и одновременно резко пнул врага по ногам. Его удар отразили с громким лязгом – ничего удивительного, недостаток равновесия сделал движение медленным и неизящным. А вот сапог попал в цель: ударил то ли по голени, то ли по колену. Двенда пошатнулся. Рингил продолжил натиск, размахивая щитом туда-сюда, по необходимости, выискивая брешь. Они обменялись ударами. Рингил воспользовался шансом, сцепил Друга Воронов с мечом двенды и отвел оба клинка в сторону. Он подобрался достаточно близко, чтобы нанести двенде сильный удар щитом и попытаться с помощью ихельтетского приема сбить тварь с ног. Не сработало: он отвык от веса доспехов и был неуклюж, поэтому двенда не упал. Но он явно не восстановил равновесие. Рингил заорал олдрейну в невидимое, закрытое гладким забралом лицо и обрушил на противника шквал атак. В ответ другой меч взмыл с такой скоростью, что превратился в расплывчатое пятно. Вот он ударил по шлему и отскочил, вот со скрежетом скользнул по кирасе. Рингил не дрогнул, его атака заставила двенду отступить. Крин дал преимущество, которого у него не было в бою с Ситлоу, а привычка напрочь избавила от страха, который окутанная синим пламенем фигура могла бы внушить раньше.

Он убил двенду.

Это пришло из ниоткуда, как дар темных сил. Одетая в черное фигура отступила почти к дощатой стене лодочного сарая, а потом внезапно прыгнула на Рингила. Олдрейн оторвался от земли, но без той эфемерной грации, которую Ситлоу обратил против своего врага в подвале Терипа Хейла, к тому же не очень высоко и быстро – или, может, крин все упростил. Рингил увернулся, рубанул Другом Воронов, и из-под шлема двенды раздался приглушенный крик. Клинок глубоко вонзился в бедро, прямо сквозь черную ткань, похожую на кольчугу. Рингил почувствовал, как он ударился о кость, и инстинктивно повернул оружие, дернул назад, высвобождая. Двенда рухнул, не завершив прыжок, тяжело ударился о землю, попытался встать, опираясь на поврежденную ногу, и снова упал. Рингил шагнул вперед и ударил, целясь в правое плечо. Олдрейн вновь закричал – кириатский клинок опять глубоко вонзился в его тело. Он забарахтался, задергался, его меч куда-то девался. Рингил пинком перевернул врага на спину, встал ногой ему на грудь и пронзил горло Другом Воронов. Двенда содрогнулся, как жук, проткнутый булавкой, и судорожно попытался втянуть воздух. Рингил не убрал ногу, подвигал мечом туда-сюда для гарантии, а потом выдернул. Из-под края странно гладкого шлема хлынула кровь, а двенда еще раз содрогнулся и затих.

Рингил запрокинул голову и завыл.

С другого конца улицы донесся чей-то негромкий вой, но кто или что ему ответило, Рингил не знал.

* * *

Эгар встретил первого нападающего при свете факелов на ступеньках блокгауза. Синее пламя сбило его с толку на пару секунд, но он выслушал лекцию Рингила, как и остальные. Он не дрогнул, отыскал черную фигуру в центре бури и ударил копьем-посохом на уровне колена. Куда-то попал, но не ощутил глухого удара, к которому привык. Все равно что покрутил оружием в глубокой воде. Двенда шевельнулся в центре сияния и, кажется, коротко рассмеялся.

Длинный, тонкий клинок нацелился на маджака.

Эгар блокировал удар, одновременно развернулся и атаковал копьем, что было сил. Двенда отпрянул, будто выжидая.

Только синее пламя сверху предупредило Драконью Погибель.

Он увидел отражение в луже, что появилась благодаря криво положенной каменной плите на мостовой: пламя холодно мерцало, явно не завися от света факелов на стене блокгауза. Он мгновенно все понял на каком-то глубинном уровне и развернулся как раз в тот момент, когда с крыши блокгауза спрыгнул второй противник. Эгар успел поднять копье-посох на высоту груди, ударил нападавшего древком и швырнул на землю. От удара он был вынужден отступить на пару шагов и – с трудом – остался на ногах. Он увидел, как двенда пришел в себя, вскочил, все еще еле различимый в синем сиянии бури, и понял, что первый противник вот-вот накинется на него слева. Краем глаза заметил, что именно это и случилось. Не было времени на осознанные маневры: Эгар рефлекторно сменил позицию и опять поднял копье на высоту груди, крепко держа его горизонтально. Правый конец вынудил второго двенду отпрянуть, спотыкаясь – может, он даже был ранен, хотя не факт, – а левый превратился в смертоносный вертел, указывающий Эгару за плечо.

Первый двенда налетел прямо на него.

Он почувствовал удар и все понял, не оглядываясь назад. Хмыкнул и крутанул древко копья – двенда взвизгнул. Теперь маджак обернулся, увидел нанесенный ущерб и выдернул острие. Раненый двенда обессиленно попятился, выронив меч и прижав обе руки к ране, которую оставило оружие. Эгар издал вой берсеркера и развернулся в ту сторону, откуда на него надвигался второй двенда, держа меч обеими руками. Последние язычки синего пламени мерцали вокруг его конечностей.

– Твоя очередь, – мрачно сообщил Эгар и бросился вперед.

Внутри блокгауза раздались крики.

* * *

Арчет сражалась в вихре крина и клинков.

Убийца Призраков исчез из ее руки, вогнанный по самую рукоять в спину двенды, и не было времени его вытащить, потому что нужно было двигаться, нападать, уклоняться и снова бросаться вперед. Хохотушка тускло мерцала в углу, брошенная по ошибке, потраченная зря. Она сражалась Проблеском Ленты и Падающим Ангелом, обеими руками, а Безжалостный все еще оставался в чехле на спине. От пореза мечом по лицу текла кровь, в горле вибрировал пронзительный боевой кириатский крик, а вокруг повсюду лежали трупы.

– Индаманинармал! – Слоги высокого кирского лились из ее рта безудержным ядовитым потоком. – Дом моего отца! Индаманинармал!

Двенды хлынули в блокгауз, как горящие синие призраки, и все произошло именно так, как предупреждал Рингил. Она была в комнате на башне, когда атака началась, услышала вопли паники и помчалась вниз по лестнице. За первым же поворотом ей повстречался идущий наверх двенда, весь из синего пламени, в сердцевине которого двигалась темная фигура. Она на полной скорости врезалась в это существо и прошла насквозь, чувствуя сопротивление – и все же ей удалось выйти с другой стороны целой и невредимой. «Некогда, мать твою, некогда!» Она одолела оставшиеся ступени, чуть не падая, и ворвалась в главное помещение блокгауза. Там царил хаос: два гвардейца Престола Вековечного уже повержены, хоть и непонятно, мертвы ли, а третий, прижавшись к стене, едва успевал обороняться топором на длинной рукояти. Он был без шлема – наверное, снял незадолго до того, как все началось, – по его лицу текла кровь, и оно было мрачным от осознания мизерности шансов. Сразу трое двенд атаковали его у стены, намереваясь взять в клещи. Через секунду они разойдутся слишком широко, чтобы можно было отражать удары всех троих, и он умрет. Арчет завопила и прыгнула. Две окутанные синим пламенем фигуры в черном повернулись на звук, обратили к ней безликие шлемы и вскинули мечи, словно в изумлении. Но Арчет подумала – «Да, Черный народ все-таки вернулся, ублюдки», – что они ошеломлены.

Правой рукой она выхватила Хохотушку и запустила в ближайшего противника, прежде чем осознала, что делает. Двенда пригнулся, и Хохотушка отскочила от сверкающего изгиба его шлема. Арчет выругалась, вытащила Убийцу Призраков, пересекая комнату, а за ним – Падающего Ангела. Мелькнул меч, но ее уже не было там, куда он целился. Почти не было – она ощутила, как от удара обожгло висок, словно мимо просвистела раскаленная проволока. Она поддалась порыву, развернулась за спиной у двенды и вогнала ему Убийцу Призраков туда, где должны были находиться почки. Кириатская сталь пронзила доспехи олдрейна, тварь пронзительно завопила, задергалась и отпрянула. Арчет пришлось отпустить нож, оставив его в теле. Взамен она выхватила Проблеск Ленты.

Второй двенда бросился на нее, замахнувшись мечом. Она метнулась в сторону, поймала клинок у острия Падающим Ангелом и отвела. Проблеск Ленты блеснул и ударил, но двенда оказался проворнее и успел увернуться. С последним гвардейцем Престола Вековечного почти расправились – он сражался в углу, раненый в ногу, и едва не падал. Кровь текла по бедру из-под доспеха. Олдрейн наседал на него, не давая передохнуть. Арчет не рискнула бросить еще один клинок – она не знала, пронзит ли кириатская сталь двендские доспехи, если не будет лежать в ее руке.

– Держись! – крикнула она и отпрыгнула назад как раз вовремя, чтобы избежать еще одного колющего удара мечом.

Движение вынудило Арчет переместиться к двери в башню, и в момент прыжка она поняла, что это ошибка. Она знала – кринзанц знал, – что двенда, который повстречался ей на ступеньках, еще там, спускается с мечом наготове, не найдя ни одной жертвы наверху и…

Арчет упала на пол и услышала, как меч просвистел там, где она только что находилась, и отчаянно перекатилась, чтобы убраться подальше. Но путь ей преградил упавший стул, а двенда из башни ринулся следом. Наклонив пустой, гладкий шлем и держа меч двумя руками перед собой, он был готов к бою, ждал лишь нужного момента. Казалось, под шлемом нет ничего, кроме пустоты и беспримесной злобной воли, будто Арчет преследует механизм.

– Двенда!!!

Это был почти крик радости.

Пришла Элит.

Она поднималась по ступенькам из подвала, полусонная, с выражением изумления на лице, одетая только в шелковую ночную рубашку, которую ей дала Арчет. За несколько часов до этого она мирно спала под одеялом рядом с Шерин, и две женщины – наверное, неосознанно – прижались друг к другу в поисках тепла. Теперь она шла, как сомнамбула, и ее голос звучал так, словно она встретила настоящую любовь после долгих лет разлуки.

– Двенда!!!

Существо в броне остановилось. Безликий шлем повернулся. Может, олдрейн ожидал колдовства; Элит была безоружна, но ее седые всклокоченные волосы будто отражали тускнеющее синее пламя двенды, а лицо было потертой маской прожитых лет и страданий; руки она раскинула, как немое эхо глирштового маяка. В ее чертах не отражался страх, тело отрицало саму идею того, что она могла бы бояться. Северянка шла вперед, словно никто не мог причинить ей вреда.

Арчет ни разу в жизни не видела лучшего подобия ведьмы.

– Ты пришел слишком поздно, двенда, – провозгласила северянка. – Все погибли, земля украдена, стражи сброшены, память угасла. Я последняя.

Двенда пошевелился – любой воин понял бы, какое решение он принял. Арчет открыла рот, чтобы закричать. Элит продолжала двигаться вперед, раскинув руки. Кажется, она улыбалась.

– Забери меня до…

Двенда ударил. Меч вонзился в незащищенный бок Элит, глубоко вошел в торс и снова вышел. Арчет показалось, что она услышала из-под гладкого шлема презрительное фырканье – или, может, это был вздох облегчения. Кровь залила ночную рубашку. Элит издала звук, в котором слышалось больше порывистого веселья, чем боли, и не упала. Глаза Арчет обожгли слезы. Двенда шагнул ближе и опять нетерпеливо рубанул мечом. Спинка стула, за которую ухватилась Арчет, чтобы подняться, помешала увидеть, что произошло потом, но Элит рухнула на землю в трех футах от того места, где стояла. Ее глаза глядели в пустоту.

Двенда повернулся и обнаружил чернокожую женщину на ногах, в восьми дюймах от себя, с окровавленным и искаженным свирепым оскалом лицом.

Она завопила и ударила двумя клинками сразу: Проблеском Ленты – под край шлема, Падающим Ангелом – в живот. Повернула оба, вложив в движение каждую унцию распаленной крином ярости, какую сумела призвать. Двенда заорал в ответ, попытался врезать ей рукоятью меча, но она стояла слишком близко, чтобы от этого был толк. Она выстояла и подняла противника на ножах – рванула их вверх, свирепо поворачивая в ранах. Двенда снова заорал, выронил меч и оттолкнул ее обеими руками. Она охнула, но на этот раз не выпустила рукояти. Тряхнула головой, ухмыльнулась. Клинки остались на прежнем месте – двенде пришлось бы взлететь на восемь дюймов от пола, чтобы сняться с крючка. Она знала, что это безумие, что два других олдрейна прикончат гвардейца и возьмутся за нее, но не могла отпустить.

– Индаманинармал! – зарычала Арчет сквозь стиснутые зубы. – Дом моего отца! Индаманинармал!

Внутри будто что-то вскрылось. Она уперлась плечом в грудь двенды, толкнула его и высвободила ножи. Повернулась, увидела гвардейца Престола Вековечного на полу, в луже собственной алой крови, испускающего дух, и топор, выпавший из его безвольных пальцев, а также двух оставшихся олдрейнов, забрызганных человеческой кровью. Они, судя по виду, не раненые, ринулись на нее, на бегу расшвыривая опрокинутую мебель.

Арчет перевела дух, расправила плечи и подняла ножи.

– Ну, ладно! – сказала дочь Флараднама.

* * *

Рингил мчался по темной улице. Со всех сторон раздавались крики.

Тут и там ему попадались трупы, местных и гвардейцев Престола Вековечного. Двери в некоторые дома были распахнуты, на одном пороге он увидел распростертое тело женщины. Похоже, двенды явились в Ибиксинри, не делая разницы между чьим-то жилищем и открытым пространством, и убивали всех, кто попадался на пути. На глазах у Рингила еще одна входная дверь распахнулась, и мальчик лет восьми с криком бросился к нему. За дверью, в сумерках под перемычкой мелькнуло синее пламя, и знакомая фигура нагнулась, чтобы выйти. Мальчик врезался в бедро Рингила, и тот почти машинально протянул руку, чтобы его поддержать.

– Они, моя мама, оно… – забормотал ребенок сквозь слезы.

Двенда вышел на улицу. В одной руке у него был необычного вида топор, в другой – короткий меч. Рингил чуть наклонил голову и услышал, как хрустнула шея.

– Лучше встань позади меня, – сказал он и ласково толкнул мальчика назад. – Убегать от этих существ бессмысленно.

Рингил позволил двенде приблизиться. Поднял руку, указал на свое лицо. Он успел погрузить пальцы в кровь последнего убитого олдрейна, и теперь несколько раз провел ими по лбу и щекам, пока от горько-сладкой вони не защипало в носу и горле. Он не знал, ощущают ли двенды запахи – особенно в своих гладких, безликих шлемах, – но попробовать стоило.

– Видишь это? – крикнул он на тягучем наомском, растягивая звуки. – Кровь одного из твоих приятелей. Но она высыхает, и мне нужна свежая. Иди сюда, урод.

Он сам преодолел оставшиеся два ярда, прыгнул на врага и взмахнул Другом Воронов, как серпом. Он не понял, сработала кровавая уловка или нет; двенда блокировал его удар рукоятью топора, отскочил в сторону и ткнул коротким мечом. Рингил принял удар на щит, охнул от натуги, упал на колено, чтобы высвободить меч из захвата топором, и опять замахнулся, не жалея сил, держа клинок на высоте голени. Куда-то попал, и двенда оступился, но Друг Воронов, похоже, не рассек его доспехи.

«Вот дерьмо».

Топор со свистом пошел вниз. Рингил неуклюже отшатнулся, упал и перекатился. Потерял Друга Воронов в грязи. Двенда ринулся в атаку, издав что-то вроде визгливого лая, который Рингилу не понравился. В последний момент он успел вскинуть ногу повыше и что есть мочи пнуть противника. Двенда заорал и пошатнулся. Топор дрогнул, меч опустился. Рингил вскочил, бросил щит и сам атаковал, вопя и пытаясь скрюченными руками перехватить оружие олдрейна. Он поймал рукоять топора и запястье руки с мечом, ударил тварь грудью в грудь и свирепо двинул лбом по безликому шлему.

Кринзанц овладел Рингилом без остатка: жажда причинять вред, не думая о последствиях, походила на проснувшийся в самой глубокой из расщелин его души бурный черный фонтан. Он ушел из-под удара, отпрянув назад и в сторону; его собственный шлем перекосился, в голове звенело, но рука крепко вцепилась в рукоять топора – и тот остался при нем. Двенда растерянно тряхнул головой, словно не понимая, где находится. Рингил поднял топор обеими руками и, расставив ноги, нанес мощный удар – Драконьей Погибели понравилось бы. Топор вонзился в грудь двенды, и тот заорал. Рингил высвободил оружие и рубанул снова, будто видел перед собой дерево. В ночи брызнула олдрейнская кровь, он ощутил ее свежий запах. Занеся топор над головой, с диким воплем обрушил его двенде на макушку.

Шлем раскололся, и топор застрял в трещине, погрузившись на ширину ладони. Рингил отпустил рукоять, и двенда, сделав три неровных шага в сторону, поднял руку, коснулся головы, словно в изумлении, и рухнул с долгим, скрежещущим стоном. Рингил, еле дыша и пошатываясь, посмотрел, не шевельнется ли он снова, и когда этого не произошло, нашел в грязи Друга Воронов и свой щит. Голова начинала болеть, по мере того, как проходило изначальное онемение от удара лбом. Он попытался снова надеть шлем правильно и обнаружил, что наносник соскользнул и воткнулся в нижнюю часть щеки.

Он увидел мальчика, о котором забыл в пылу схватки. Ребенок смотрел на Рингила с расстояния примерно в десять футов. Его глаза были широко распахнуты от не меньшего ужаса, чем тот, который вызывал двенда. Рингил покачал головой и внезапно понял, что смеется – не переставая, хихикает как безумный.

– Драконья Погибель прав, – туманно проговорил он. – Они умирают, как люди.

Взгляд мальчишки сместился за левое плечо Рингилу, и он сорвался с места, точно испуганный олень. Рингил резко повернулся и оказался перед одним из солдат Ракана. Его захлестнула волна облегчения.

– А-а. Как там дела?

Гвардеец издал невнятный звук. Он был весь изранен, но раны не выглядели тяжелыми. При нем остался щит, помятый и с трещиной, а из оружия – только длинный нож.

Рингил повернулся и, все еще тяжело дыша, ткнул пальцем в труп двенды.

– Видишь топор? Если сумеешь достать его из головы этого ублюдка, он твой. А потом мы пойдем и поглядим, что в блокгаузе. Ладно?

Гвардеец Престола Вековечного уставился на него.

– Они… они… – Он нервно махнул рукой, указывая себе за спину. – Они, блядь, повсюду.

– Знаю. И еще они светятся в темноте. – Рингил похлопал бедолагу по плечу. – Так даже легче, верно?

* * *

Эгар вошел в блокгауз с кусочками двендовских внутренностей на обоих лезвиях копья-посоха как раз вовремя, чтобы увидеть Арчет, прижатую к полу. В нем вспыхнула ярость, как мгновенный горячечный жар. Он издал пронзительный вопль берсеркера и прыгнул на двух двенд без раздумий. Первый повернулся как раз вовремя, чтобы получить клинком копья в брюхо. Второй отпрянул на шаг, словно его ударили, а потом рубанул в ответ мечом. Безжалостный Эгар взмахнул копьем так, что насаженный на него первый двенда налетел на тело Арчет. Удар другого противника маджак поймал древком и пинком сбил его с ног. Навалился изо всех сил на застрявший в двенде конец копья, повернул древко туда-сюда, и раненый заорал, забился в конвульсиях. Эгар рассудил, что нанес достаточный ущерб, выдернул оружие, присел и развернулся лицом ко второму двенде, который вскочил на ноги.

– Тоже хочешь сдохнуть? Ну, давай, ублюдок.

Этот двенда был очень быстрым. Он с воплем прыгнул и пролетел над движущимся в его сторону копьем, не задев, на лету пнул Эгара в лицо. Маджак пошатнулся, но устоял. Кровь во рту – сломанный зуб? Но…

Двенда приземлился всего в паре футов от него и развернулся, намереваясь ударить мечом. Эгар торопливо вскинул копье-посох, его серединой ткнул существо в грудь и протащил задом наперед через всю комнату, пока оба не рухнули среди трупов и сломанных стульев. Двенда выронил меч. Эгар в отчаянии стукнул древком под подбородок шлема. Встал на колени. Двенда откуда-то вытащил длинный узкий нож и попытался достать маджака, но древко копья, придавившее руки, ему мешало. Эгар опять ударил древком снизу вверх и навалился всем весом. Двенда издал булькающий звук. Узкий нож снова полоснул Драконью Погибель, зацепил бок и соскользнул с ребра. Эгар зарычал, отпустил копье, схватил безликий шлем и ударил им о каменный пол. Двенда опять ткнул его ножом и, кажется, на этот раз попал. Маджак судорожно втянул воздух, пытаясь как следует ухватить шлем за гладкие бока, ощутил новый всплеск жгучей боли вдоль ребер, ударил коленом, чтобы удержать руку врага. Сжимая поверхность шлема, Драконья Погибель давил и крушил, не жалея оставшихся сил. Двенда дергался и пищал. Эгар оскалил зубы в ужасной ухмылке, продолжая выкручивать противнику башку. Его голос был похож на скрежет, рвущийся из горла.

– Да, да, я тебя слышу. Почти… готово… погоди еще…

…и опять нож, а Драконья Погибель его почти не заметил в сгущающемся красном тумане, от усилий его голос стал тонким и тихим…

– …чуток…

…тварь теперь вопила, лупила его ножом и сжатым кулаком, пиналась. Неважно, неважно, не обращай внимания на эту хрень…

– …самую малость…

Хруст.

И голова двенды внезапно сделалась безвольной и бессильной в руках Драконьей Погибели. Тело существа обмякло. Нож звякнул о каменный пол.

– Вот так, – прошипел маджак. – Наконец ты заткнулся.

Он тяжело вздохнул и вскрикнул от боли, вспыхнувшей в ребрах, стоило им пошевелиться. Его глаза наполнились слезами. Он выдохнул сквозь зубы, будто проглотил что-то слишком горячее.

– Мать твою, как больно…

– Ага, рассказывай.

Он повернулся – и увидел Арчет, которая ковыляла навстречу, стискивая плечо. Но в раненой руке чернокожая воительница сжимала нож и, кажется, не собиралась падать. Он издал смешок и тотчас об этом пожалел.

– Эй, ты живая.

– Пока что. – Она кивком указала себе за спину. – Прикончила второго из твоих дружков.

Он тяжело поднялся над трупом двенды, взглянул на раненый левый бок и поморщился.

– Очень мило с твоей стороны. Я-то думал, он уже готовенький. У него ж кишки повылазили, точно тебе говорю.

– Ну… – Она пожала плечами и поморщилась. – Олдрейнская магия, знаешь ли. Лучше наверняка. Как там, снаружи?

Эгар сделал пару осторожных, пробных вдохов. Стиснул зубы и разочарованно зарычал. Наклонился, чтобы поднять копье.

– Не знаю… Эти ублюдки выходят из темноты, куда ни кинь взгляд. Видел, по крайней мере, пятерых твоих мальчиков из Престола Вековечного убитыми, но не знаю, удалось ли им забрать с собой кого-то из плохих парней. Это нехорошо.

Арчет поискала взглядом другие свои ножи. Заметила Убийцу Призраков, неуклюже присела и подняла.

– Тогда нам лучше убраться отсюда, – проговорила она.

– Да, я боялся, что ты скажешь…

И тут они услышали звук, от которого лицо маджака просветлело, словно кто-то волшебным образом избавил его от боли.

Снаружи орал Рингил – хрипло, но совершенно четко, по-тетаннски:

– Держаться! Держаться, мать вашу! Они умирают, как люди! Стоим все как один! Стоим!

* * *

Файлех Ракан лежал мертвый посреди улицы, с раскроенной олдрейнским топором головой. С двумя двендами он расправился – они лежали неподалеку от его ног, – но третий оказался слишком быстрым. Рингил как раз бежал к блокгаузу с искалеченным отрядом выживших и видел, как все случилось, но опоздал, не успел ничего предпринять.

Двенда, который прикончил Ракана, резко повернулся на звук шагов. Рингил атаковал. Поднял щит, чтобы заблокировать удар топором, напрягся и отбросил оружие в сторону. Другом Воронов попытался достать бедро врага. За последнюю безумную четверть часа он узнал, что олдрейнские доспехи прочны ниже колена, словно там, под тканью, есть что-то вроде поножей, защищающих голень. Выше колена сила уступала место гибкости, и черный материал, обтягивающий ноги, был тоньше. Человеческая сталь, может, не рассекала его, но для кириатской он был все равно что гнилая парусина. Рингил разрубил ногу двенды на ширину ладони, вытащил оружие и отступил. Когда тварь упала на колени, воткнул Друга Воронов ей под шлем.

Прием становился привычным.

Он завертел головой. Остатки Ракановских патрулей отступили к блокгаузу, как и планировалось, но надвигающиеся со всех сторон двенды их сильно прижали. Он насчитал четверых гвардейцев – нет, троих; вот еще один упал в грязь, сраженный клинком двенды, с фонтаном крови, бьющим из наполовину рассеченной шеи, – еще четверо были у него за спиной, причем один не в лучшей форме.

И со всех сторон, посверкивая крошечными язычками синего пламени, приближались двенды. Крин громыхнул у него в голове, огнем написал ответ позади глаз.

Он поставил сапог на шлем мертвого двенды, повернул голову и рубанул Другом Воронов. Понадобилось три отчаянных, жестоких удара, чтобы отделить голову от тела. Он наклонился – чувствуя, как губы кривятся в странной улыбке, – и сунул левую руку в кровавое месиво у основания шлема. Плоть, трубки – и грубый обрубок хребта. Рингил ухватил кость покрепче, поднял голову в шлеме и зашагал к ступенькам блокгауза.

Поднял свою добычу так, чтобы ее было хорошо видно в свете факелов. Набрал полные легкие воздуха и заорал:

– Держаться! Держаться, мать вашу! Они умирают, как люди! Стоим все как один! Стоим!

На мгновение все словно замерло. Даже двенды приостановили натиск. Свет факелов ложился горячими желтыми отблесками на черный изгиб олдрейнского шлема. Кровь бежала по ладони и запястью Рингила.

Человеческий голос издал долгий, низкий радостный возглас, и его подхватили другие.

Крики превратились в рев.

Через улицу на него, воя, бросился двенда с клинком наизготовку. Рингил размахнулся и швырнул шлем в нападающего, а сам побежал следом.

Каким-то образом, прыгнув навстречу двенде, он уже знал: это Ситлоу.

Случившееся стало ночным кошмаром, расплывчатой мешаниной крови, стали и скорости. Ситлоу был быстрым – таким, каким Рингил запомнил его по двору Терипа Хейла, а то и быстрее, – и теперь он не сдерживался, как в первый раз, по каким-то причинам не желая убивать врага. Он вертелся и прыгал, наносил удар за ударом, будто длинный меч был не тяжелее рапиры, которую придворный носит для показухи. При нем не было щита, замедляющего движения, и он – Рингил чувствовал волны, исходящие от фигуры в черном – явно был вне себя от ненависти.

«Восстанет темный владыка».

Рингил отдался кринзанцу и воспоминанию о живой голове молодой женщины, приделанной к пеньку, которая беззвучно плакала, и ее слезы были болотной водой.

Это все, что у него осталось.

– Давай, ублюдок! – Он слышал собственный голос со стороны, и крик повторялся почти без перерыва. – Ну же, давай!

Ситлоу разорвал Рингилу лицо вдоль челюсти острием клинка, когда тот не успел с должным проворством избежать атаки. Ситлоу ткнул его в щель собранного из несообразных частей доспеха на правой руке. Ситлоу полоснул его по верхней части бедра. Задел шею над кирасой, разломал поврежденный правый наплечник и взрезал плоть под ним. Ситлоу…

Рингил ничего не чувствовал. Совсем.

Он нашел брод через боль и шел вперед с ухмылкой.

Много позже один из уцелевших гвардейцев Престола Вековечного будет клясться, что видел, как в темноте по рукам и ногам Рингила бегали синие искры.

Ситлоу обрушил мощный удар на дрогнувший щит Рингила. В изношенном металле и в деревянной основе появилась трещина – для новой атаки щит не годился.

Но клинок застрял в нем.

Рингил отпустил лямки. Ситлоу попытался отступить, но вес щита потянул его меч вниз. Рингил ринулся вперед, замахнулся, заорал и рубанул, что было сил.

Друг Воронов глубоко впился в плечо двенды.

Ситлоу взвыл. Он еще не освободил свой меч. Рингил всхлипнул, перевел дух и снова рубанул, держа Друга Воронов обеими руками. Рука повисла замертво, наполовину отрубленная. От шока Ситлоу упал на колени.

И снова все будто застыло.

Двенда отпустил бесполезный меч, поднял руку и потянул себя за шлем. Рингил, которого охватило внезапное оцепенение, позволил ему это – и в последний раз увидел прекрасное лицо двенды, искаженное болью и яростью. Ситлоу вперил в Рингила гневный взгляд. Стиснул зубы.

– Что, – еле дыша, произнес он по-наомски, – ты натворил? Гил, мы же… у нас…

Рингил ответил ему бесчувственным взглядом.

– Мне случалось спьяну лучше трахаться в каком-нибудь ихельтетском переулке, – хладнокровно проговорил он и ударом Друга Воронов раскроил лицо и голову Ситлоу.

Вытащил клинок, высоко взмахнул им и заорал.

«Восстанет темный владыка… Ну да, еще бы».

Потом он уперся сапогом в грудь умирающего двенды и толкнул его в сторону. Сделал два шага на трясущихся ногах по улице, ставшей полем боя. Выжившие продолжали яростно вопить; двенды, кажется, отступали. Рингил моргнул – перед глазами все странным образом расплывалось. Огляделся по сторонам, крикнул:

– Кто следующий, мать вашу?!

И рухнул в грязь, истекая кровью.

Глава 33

Дорога к Северо-Западу от Прандергала поднималась на холмы, рисуя линию изгибов, полную крутых поворотов, которая постепенно истончалась, становясь бледно-серой, и исчезала в седловине между двумя вершинами. В ясный день – такой, как сегодня, – можно было увидеть всадника за два-три часа до того, как он въедет в городок.

Или поглядеть, как кто-то уезжает.

Арчет и Эгар сидели в саду трактира «Болотный пес» с кружками эля, не до конца веря, что тепло и хорошая погода могут держаться так долго. Время от времени с севера налетал сердитый ветерок, убавляя щедрость солнца, но никто не усмотрел бы в этом серьезный повод для жалоб. Большей частью, они вдвоем просто радовались, что выжили, тогда как многим знакомым это не удалось. Эгар подумал, что Марнак описывал почти такое же чувство. Он до сих пор помнил слова старого товарища – «Начинаешь спрашивать себя, почему ты дожил до вечера, почему стоишь посреди поля на своих двоих, когда вокруг все залито чужой кровью. Почему Небожители тебя пощадили, и какую цель Небесный Дом для тебя приготовил», – но почти оцепенел от блаженства и не испытывал ни тревоги, ни беспокойства из-за того, что вызвало у него такие мысли.

– «Болотный пес», – произнесла Арчет, рассеянно постукивая пальцем по выбитой на кружке эмблеме. Это была грубая миниатюрная копия висящей у входа в трактир раскрашенной вывески, которая изображала чудовищного вида собаку, по самое брюхо в болотной воде, с мертвой змеей в пасти и шипастом ошейнике. – Меня всегда интересовало, какие они. Первое, что Элит сказала – «вот, что бывает, если оказаться между болотным псом и его ужином». Я понятия не имела, о чем она говорит.

Эгар фыркнул.

– Да ну тебя – очевиднее некуда.

– Ага. Но ты месяцами вел дела с отрядами старьевщиков и наверняка изо дня в день работал с этими болотными псами.

– Всего один месяц до твоего появления, единственный месяц, и лишь потому, что меня заставил Такавач. Мне это ремесло не по нраву. Как бы там ни было… – Он развел руками и указал на ее кружку. – Болота. Собака. В этом есть нечто, само собой разумеющееся, тебе не кажется?

– А-а, ебать тебя…

– Да-да, ты все обещаешь, а я все жду.

Подруга пнула его под столом. Но улыбка почти сразу исчезла с ее лица, и она снова стала серьезной.

– Такавач. Ты говоришь, он был в кожаном плаще и шляпе с широкими полями.

– Ага. Он всегда такой, это есть во всех сказках. Он же… хм… – Эгар нахмурился, пытаясь как следует перевести фразу с маджакского. – «Отовсюду, где вечно будет слышен океан». Как-то так. Резвится с русалками в волнах прибоя и прочее. Плащ и шляпа – его символ, вроде обмундированиея капитана северного корабля. – Эгар приподнялся на скамье и бросил на нее внимательный взгляд. – А что такое?

Арчет покачала головой.

– Забудь.

– Да ладно тебе. Что стряслось?

Она вздохнула.

– Не знаю. Просто в тот день, когда Идрашану стало лучше, и он встал на ноги, один из мальчишек-конюхов поклялся мне, что наткнулся на какого-то парня в шляпе и плаще. Дескать, тот перегнулся через ограждение денника и разговаривал с Идрашаном на странном чужеземном языке. Теперь я припоминаю, что в Бексанаре, когда мы туда прибыли, ходили слухи о чужаке, которого замечали на улицах по вечерам. В то время я думала, что это болотные бредни.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Арчет показалось, что ветер нарочно избрал этот момент, чтобы охладить воздух вокруг, а туча – чтобы заслонить солнце. Но Эгар только пожал плечами.

– Ну да, может быть.

– Что может быть? Это бредни?

– Нет, это все козлина Такавач.

Арчет моргнула.

– Ты правда так думаешь?

Эгар чуть подался вперед.

– Послушай, если он побеспокоился о том, чтобы спасти мою задницу и колдовством доставить меня аж в Эннишмин, чтобы я привез нашего старого дружка Ангельские Глазки на битву в Бексанару… – Маджак пожал плечами. – Ему точно ничего не стоит скормить твоему коню пару гнилых яблок, чтобы ты задержалась там ради того же дела, верно? Или ты сейчас начнешь заливать, что не веришь в богов, демонов и двенд?

– Я уже не знаю, во что верить, – пробормотала она.

– В силы, которые отличаются жестокостью, несправедливостью и суровостью к слабым, – раздался позади мрачный голос. – Потому что они на самом деле существуют.

Оба повернулись, чтобы посмотреть на него, и у Арчет в который раз от увиденного почти перехватило дыхание.

Он стоял по колено в садовой траве, одетый, в основном, в черное, от чего даже его смуглая, как у южанина, кожа выглядела желтовато-бледной. Правая рука висела на перевязи из серой ткани, вдоль раны на челюсти еще виднелись черные стежки, а ссадины и синяки на лице еще полностью не исчезли. Но красноречивее всего были глаза, глядя в которые Арчет невольно подумала, что Рингил Эскиат не выжил в бою с двендами при Бексанаре так, как посчастливилось ей и Эгару.

Навершие Друга Воронов торчало над его плечом, словно вбитый кол.

– Все готово? – спросила она с живостью, которой не ощущала.

– Ага. Шерин с лошадьми. Оказалось, она неплохо с ними справляется. У них с Билгрестом была конюшня, прежде чем он промотал все деньги.

– Ты… – Арчет осеклась. – С ней все будет хорошо?

Он пожал плечами.

– Не знаю.

– Доктор говорит, в физическом смысле ей не причинили вреда – по крайней мере, в недавнем прошлом. Он хороший человек, Гил, я его знаю. Я специально попросила, чтобы он приехал, когда мы послали гонцов в Хартагнал. Если говорит, что она не пострадала…

– Он привык иметь дело с солдатами. – Голос Рингила звучал отрешенно, будто все это уже не имело значения. – С мужчинами, которые благодарны уже за то, что могут выйти из лекарского шатра на своих двоих. Неважно, насколько он хороший человек – его мнение стоит не дороже перепихона с портовой шлюхой. Шерин все время кричит во сне. Дергается при упоминании имени Поппи Снарл – значит, подручные Снарл купили ее на аукционе, устроенном Канцелярией. Она была рабыней, Арчет. Знаю, для имперцев это дело десятое, но…

– Эгей! – Она вскочила и оказалась с ним лицом к лицу. – Забыл, с кем разговариваешь? Это же я, Гил.

Напряженная пауза длилась на пару мгновений дольше, чем надо бы. Арчет смотрела другу в глаза и чувствовала, как по шее бежит холодок. Потом Рингил отвернулся и посмотрел мимо нее, на дорогу и холмы, среди которых та исчезала.

– Прости, – тихо сказал он. – Ты права, конечно. Ты не такая, как остальные.

Но тут в памяти всплыли роскошные формы Ишгрим, и Арчет внезапно испугалась, что Рингил заглянет ей в голову и узнает, о чем она думает.

– Да, и время, проведенное в болотах, не пошло Шерин на пользу, – проворчал Эгар со странной для него дипломатичностью переводя разговор на другую тему. – Застрять там, с двендами, посреди руин, да еще драные головы таращатся из-за забора днем и ночью…

– От этого только хуже, – негромко согласился Рингил.

Она услышала в его голосе надлом.

Головы для большинства оказались слишком тяжелым испытанием. Для немногих выживших в Бексанарской битве гвардейцев Престола Вековечного; для закаленных войной солдат, прибывших с подкреплением из Хартагнала; для головорезов-старьевщиков из Эннишмина, нанятых в качестве проводников, даже для Эгара – без разницы. Мужчины пятились, кривясь лицом и дрожа, всего через пару секунд после того, как понимали, на что наткнулись. Довольно долго тишину болот нарушали только характерные звуки: отряд Арчет дружно рвало.

Рингил просто стоял и смотрел, а потом произнес единственное слово:

– Рисгиллен.

Они увидели не круг из неудавшихся беглецов вдоль забора, описанный им. Все изменилось. Двенды ушли, и ради предупреждения, какого-то ритуала или мести, не оставили ни одной живой души, которую можно было бы спасти. Загоны для рабов каким-то образом – никто так и не понял, каким – превратили в слой влажной серой мульчи, и сырая болотистая земля с ее лужами была утыкана более чем сотней живых голов, высаженных равномерно и аккуратно, чтобы глубины воды хватило для поддержания каждой из них в сознании.

Пока люди Арчет хватались за поваленные деревья и валуны, тряслись, сыпали ругательствами или плакали – кто к чему был склонен, – Рингил тихо ходил вокруг, вытаскивая каждую голову из воды и помещая на возвышенности, где корни колдовских пеньков не получали влаги. Под плотными слоями бинтов было трудно рассмотреть выражение его лица. Время от времени он морщился – возможно, от боли в поврежденной руке.

Через какое-то время некоторые солдаты настолько пришли в себя, что стали помогать.

Когда головы подсохли, и жизнь их будто бы покинула, глаза закрылись и унялись потоки слез, а солдаты прочесали окрестности, убедившись, что никого не пропустили, Арчет выбрала из отряда нескольких мужчин с топорами и приказала расколоть каждый череп.

На это ушло немало времени.

Когда все закончилось, они собрали сухое топливо, какое смогли найти, и соорудили погребальный костер, куда бросили несколько свежих брикетов из масла и воска, которые имел при себе каждый солдат, чтобы разводить огонь. Арчет подожгла костер, и они все стояли молча, пока он не разгорелся. По настоянию Рингила лагерь разбили у ручья и стали ждать, когда жуткая груда догорит. Арчет придумывала своим людям занятия, чтобы отвлечь их, но едкий запах пробирался сквозь зимние деревья, и солдаты, ощутив его, бросали все дела, сглатывали комок в горле или сплевывали.

Позже в тот день Арчет заметила отсутствие Рингила и, следуя очевидной догадке, нашла друга у костра. К тому моменту от него остались угли, фрагменты костей и пепел. Рингил стоял перед этой кучей в напряженном молчании, но когда у нее под ногой треснула гнилая ветка, повернулся с нечеловеческой быстротой.

И советница императора впервые увидела в его глазах то, что до сих пор вызывало мороз по коже.

– Чем дальше, тем хуже, – пробормотал Рингил, когда она подошла ближе. – Возможно, они не просто погибают, как люди – возможно, они и есть люди. Или были ими когда-то.

Она стояла рядом с ним и смотрела, как дымится кострище. Затем положила руку ему на плечо, и он повернулся, бросил взгляд – так смотрят в ответ на прикосновение абсолютного незнакомца.

Потом улыбнулся и превратился в Рингила, которого она помнила.

– Думаешь, они вернутся? – спросила Арчет.

Он некоторое время ничего не говорил, будто не расслышал вопрос. Она хотела спросить снова, но Рингил произнес:

– Не знаю. Ну… может, мы их испугали.

– «Мы можем остановить их, – процитировала она слова, сказанные им самим. – Можем отправить обратно в Серые Края – пусть как следует подумают, прежде чем снова завоевывать этот мир».

Улыбка вернулась, слабая и кривая.

– Ух ты. Какой идиот это сказал? Звучит напыщенно, верно?

– Даже идиоты порой говорят дельные вещи.

– Ага. – Но Арчет видела, что где-то внутри он не верит в сказанное и не считает нужным углубляться в тему. Вместо этого Рингил повернулся и взмахом руки указал на огромный, похороненный в трясине штырь – кириатское оружие. – Глянь-ка на эту хреновину. Она убила целый город, а оставшееся превратила в болото. Если кое-кто и этого не боится, как с ним быть?

– Я вот боюсь, – призналась Арчет.

Это и впрямь было так, но не по тем причинам, какие мог предположить Рингил.

Когда они наконец нашли это место – даже с помощью местных проводников и самого Рингила все заняло больше времени, чем ожидалось, – большинство людей в отряде не смогли увидеть черный железный шип, как и олдрейнский мост, ведущий к нему. Она не знала, устроили это двенды – наложили маскирующие чары, чтобы старьевщики держались подальше от этого места, – или ее собственный народ еще в те времена, когда оружие было построено и запущено. Она видела его вполне четко, как и Рингил. Кое-кому удавалось мельком, на пару секунд заметить черную громадину, если они очень долго стояли и смотрели в одну точку, прищурившись, чем большинство себя не утруждало. Все прочие твердили, что видят лишь непроходимую рощу мертвых мангровых деревьев, спутанный клубок ядовитой растительности или пустое пространство, к которому не хочется приближаться.

– Это злое место, – пробормотал как-то седой капрал, и Арчет услышала.

Что ж, в каком-то смысле так оно и было, и напрашивался вывод, что зло проистекает от того, чем тут занимались двенды в древнем мифическом городе, либо во время недавнего вторжения в мир. Но Арчет никак не могла выкинуть из головы мысль, что ощущение зла исходит от оружия как такового, что в нем тлеет остаток ужасной силы – на самом острие, похороненном в трясине, – и эта сила поднимается над окружающим болотом, как древний призрак в черном гниющем саване.

Она так долго не сомневалась в кириатской цивилизации и моральном превосходстве, которое поднимало ее и весь ее народ над жестокой трясиной человеческого мира. Теперь ей вспомнились моменты мрачной задумчивости, настигавшие отца и Грашгала, их малопонятные размышления о прошлом и сущности кириатов. Арчет спросила себя: а если они жили с этим знанием об оружии, способном уничтожать целые города, и скрыли его от нее, потому что им было стыдно?

«Эти гребаные люди, Арчиди, – сказал ей Грашгал и содрогнулся. – Если мы останемся, они будут втягивать нас в каждую грязную стычку и приграничный спор, какие изобретут их слепая жадность и страх. Они превратят нас в то, чем мы никогда не были».

Но, Арчиди, если подлинная причина отвращения в его голосе была иной? Что если на самом деле Грашгал боялся, как бы гребаные люди не заставили кириатов снова стать тем, чем они были очень-очень давно?

Она не хотела об этом думать. Похоронила эту мысль под повседневными задачами: прибраться, создать новые гарнизоны в Бексанаре, Прандергале и полудюжине других стратегически важных деревнях вокруг болота. Если двенды решили вернуться, она должна обеспечить Империи шанс отразить их натиск мощным ударом. На данный момент это все, что имеет значение.

Однако от новых знаний не избавиться.

Даже здесь и сейчас, в залитом солнцем саду в Прандергале, огромный шпиль из черного железа громоздился на задворках ее разума, как он торчал в болоте, и Арчет знала: его не вытащить. Она вдруг поняла, глядя на медленно заживающее лицо Рингила и зашитую рану, от которой неизбежно останется шрам, что не его одного встреча с двендами изувечила навсегда.

Он заметил ее взгляд и широко улыбнулся, совсем как в былые времена.

– Пиво допивать будешь? Выйдешь помахать на прощание?

* * *

И вот они все отправились к началу дороги, чтобы попрощаться. Арчет подарила Рингилу и Шерин отличных ихельтетских лошадей из военных конюшен. Кажется, в глазах молодой женщины сверкнуло подобие интереса, когда она увидела животное и поняла, что может оставить его себе. Это был совсем маленький сдвиг, что-то вроде первой капли тающего по весне льда, но Арчет приободрилась и решила, что все идет как надо.

– Что будешь делать, когда вернешься? – спросила она у Рингила, пока они стояли рядом с лошадьми.

Он нахмурился.

– Ну, Ишиль должна мне кое-какую сумму. Думаю, это будет первый порт захода, как только я доставлю Шерин домой в целости и сохранности.

– А потом?

– Не знаю. Я сделал, что просили, а планов на дальнейшее не было. И, по правде говоря, сомневаюсь, что сейчас в Трелейне многие обрадуются моему появлению. Я опозорил себя и Дом Эскиат, не явившись на дуэль. Искалечил добропорядочного члена ассоциации работорговцев Эттеркаля и убил почти всех его подручных. Испоганил планы клики по началу новой войны. Такое ощущение, что мне лучше исчезнуть из города, как только я получу деньги.

Эгар ухмыльнулся и ткнул его в грудь.

– Эй, всегда есть Ихельтет. Там всем плевать, кто что натворил, покуда ты в силах мечом размахивать.

– Это точно, – угрюмо согласился Рингил.

Он вытащил руку из перевязи, чтобы вскочить в седло, и по ходу дела немного скривился. Уже верхом на лошади пару раз размял руку и скорчил рожу, но перевязью больше не пользовался.

– Ну что ж, еще увидимся, – сказал он. – Когда-нибудь.

– Когда-нибудь, – отозвалась Арчет, словно эхо. – Ты знаешь, где я буду.

– И я, – прибавил маджак. – Но не затягивай. Мы тут не все полубессмертные полукровки, знаешь ли.

И они опять рассмеялись под лучами теплого солнца. Пожали друг другу руки, а потом Рингил тронул коня, и Шерин, бледная и тихая, последовала его примеру. Арчет и Эгар стояли и смотрели, как они уезжают. Через пятьдесят ярдов Рингил поднял руку, прощаясь, и все. Он не обернулся.

Еще через пять минут смотреть, как крохотные фигурки становятся еще меньше, стало нелепо. Эгар легонько пихнул ее локтем в бок.

– Идем, куплю тебе еще пива. Можем из сада поглядеть, как они исчезнут за холмом.

Арчет встрепенулась, будто очнувшись от дремоты.

– Что? А, ну да. Точно.

Потом, когда они медленно направились обратно к трактиру, она спросила:

– Так это правда? Ты хочешь вернуться в Ихельтет со мной?

Маджак театрально пожал плечами.

– Я об этом размышлял, ага. Как и Гилу, дома мне не приходится рассчитывать на теплый прием. Зато я соскучился по солнечному теплу. И, судя по тому, что ты сказала про Цитадель, вооруженная охрана в доме тебе не помещает.

– Вот еще. – Она тряхнула головой. – Я теперь, мать твою, герой. После такого они меня и пальцем не тронут.

– Ну, в открытую – возможно.

– Ладно, ладно. Приглашаю. Можешь жить у меня, сколько захочешь.

– Спасибо. – Эгар поколебался, кашлянул. – А ты, э-э, с Имраной не встречалась в последнее время?

Арчет ухмыльнулся.

– Ну да, конечно. То и дело вижу ее при дворе. А что?

– Да так, просто спросил. Наверное, она замуж вышла.

– Самое меньшее, пару раз, – согласилась Арчет. – Но я не думаю, что это станет для нее препятствием в деле, имеющем большую важность.

– Не врешь?

– Не вру.

Эпилог

Миляга Милакар вздрогнул и проснулся.

Он не сразу вспомнил, где находится; ему снилось прошлое, дом на улице Ценной клади, и оттого комната, в которой он пробудился, казалась неправильной. Он моргнул, окидывая взглядом балконные окна во всю стену, муслиновые шторы, полированные поверхности и пространство вокруг. В первую секунду после пробуждения все выглядело чуждым, будто не принадлежало ему – или хуже, он сам не принадлежал этому месту.

Он вслепую пошарил по кровати рядом с собой.

– Гил?

Кровать была пуста.

И Милакар вспомнил, где находится, как он таким стал и сколько лет на это ушло, а в конце концов и о том, что успел состариться.

Он снова безвольно опустился на кровать. Уставился на расписной потолок – на оргию, чьи детали терялись в темноте.

– А, пропади оно все пропадом.

В голове внезапно всплыл осколок сна, фрагмент, который не очень соответствовал безраздельно царящей в нем ностальгии и воспоминаниям о старом доме. Милакар стоял посреди болота, довольно далеко от городских стен, и надвигалась ночь. На горизонте между рваными тучами, черными и цвета индиго, проступал закат, похожий на разбитое яйцо в грязи. Ветер принес запах соли, а в невысокой растительности раздавались странные звуки, без которых Миляга вполне мог обойтись. По спине пробежал холодок.

Впереди, посреди болотной травы, стояла девочка с большой кружкой чая в руках. Ветер трепал рубашку овсяного цвета – ее единственную одежду. Поначалу Милакар решил, что она собирается предложить кружку ему, но, стоило протянуть руки, как девочка покачала головой и отвернулась без единого слова. Она двинулась прочь, во мрак болота, и его охватил внезапный, необъяснимый страх ее исчезновения.

Он крикнул ей вслед:

– Куда ты?

– У меня есть более важные дела, – туманно ответила девочка. – Нет нужды смотреть, чем все это закончится.

И, снова обернувшись к Милакару, она внезапно превратилась в стоящую на задних лапах волчицу, которая ухмылялась, вывалив красный язык и оскалив белые клыки.

Он с воплем ужаса повалился на спину – так вот, что его разбудило! – но волчица лишь снова повернулась к нему спиной и ушла в заросли болотной травы, с трудом удерживая вертикальное положение.

Милакар опять сел на своей огромной кровати. Ночной кошмар заставил его вспотеть под шелковыми простынями, и теперь он чувствовал, как волоски на ногах прилипли к коже. Он сглотнул и окинул взглядом комнату. Постепенно возвращалось ощущение, что все это принадлежит ему, и он у себя дома. Кожа остывала. Он потер лицо и вздохнул.

– Не спится, Миляга? – спросила темная фигура у окна.

На этот раз сердце екнуло в груди. Милакар не спал – он точно знал, что не спит! – и это был не сон.

А наяву никто не мог попасть в его дом без приглашения.

По комнате гулял прохладный ветерок. Милакар впервые ощутил его кожей. Заметил, как колышутся муслиновые шторы у открытого окна.

Он его закрыл перед тем, как отправиться ко сну. Он это точно помнил.

Фигура вышла из тени у края створки. Свет Ленты, сочащийся сквозь занавески, отчаянно пытался озарить лицо незваного гостя.

– Си… – начал Милакар и осекся.

Фигура покачала головой.

– Нет. Не Ситлоу. Ты его больше не увидишь.

– Гил?!

Гость с лицом, испещренным тенями, мрачно кивнул. Зыбкое ночное свечение наконец позволило Милакару рассмотреть черты, которые и впрямь соответствовали голосу.

– Гил. Как ты сюда пробрался?

– Легко. – Взмах руки в сторону балкона. – Пора бы уже подбирать охрану по умениям, а не по внешности, Миляга. Я прошел мимо трех твоих стражей в саду и остался для них невидимкой. Не пришлось никого убивать и напрягаться. Ну и, хм, скульптурные украшения на фасаде – не лучший вариант, если хочешь обезопасить себя от карабкающихся по стенам грабителей. В общем, как я и сказал, попасть сюда было легко.

Милакар сглотнул.

– Мы думали, ты… исчез.

– А я и впрямь исчез, Миляга. В Серых Краях. Ты об этом позаботился.

Рингил опять шагнул вперед, ближе к кровати, и оказался в луче бледного ночного света, который озарил его лицо в полную силу. Милакар поморщился, увидев шрам вдоль челюсти.

– О чем ты говоришь…

– Хватит. – Единственное слово прозвучало сухо, и в этом ощущалось нечто ужасное. – Хватит, Миляга. Это бессмысленно. Я вспомнил, что ты сказал в саду. «Видимо, мне полагалось и дальше развлекать тебя здесь, в трущобах». Это твои слова. Здесь, в трущобах. Потому что мы там и находились, верно? В саду возле твоего старого дома, на другом берегу реки, на улице Ценной клади.

– Гил, послушай…

– Нет, это ты послушай. – В голосе Рингила звучали темные, гипнотические нотки, которых Милакар не помнил по прежним свиданиям. – Там я проснулся утром после встречи с Ситлоу. На улице Ценной клади. Мне в тот раз показалось, что местечко знакомое, но я не свел концы с концами. Что сказать, сам дурак – ведь ты признался мне в ту первую ночь, когда я пришел с тобой повидаться, что сохранил старый дом за собой. Ушло немало времени, чтобы во всем разобраться, разложить по полочкам, определить, что реально, а что нет. Но, видишь ли, Миляга, время у меня нашлось. Я долго ехал сюда, и мне было нечем заняться, так что я все обдумал. И понял, что ты, сад и старый дом были настоящими. Вы ощущались не так, как остальное. Теперь я помню. Одного не понимаю: кому принадлежала идея, Ситлоу или тебе. Не соблаговолишь объяснить?

Их с Милягой взгляды встретились.

Милакар вздохнул и прилег на кровать, опираясь на локти. Отвернулся.

– Я не… – Он устало покачал головой. – Не принимаю решений… в вопросах, интересующих Ситлоу. Он приходит ко мне. И берет то, что ему хочется.

– Тебя это возбуждает, да?

– Прости, Гил. Я просто не хотел, чтобы ты пострадал – вот и все.

Голос Рингила ожесточился.

– Нет, не все. Ты не хотел, чтобы я попал в Эттеркаль, как и остальные. А если бы я туда отправился – ведь ты отлично знал, что меня не остановить, – ты хотел, чтобы Ситлоу все узнал и разобрался. Ты меня продал, Миляга, сказал ему, где меня найти. Это мог быть только ты – никто другой не знал, что я пошел к Хейлу.

Миляга молчал.

– Перед тем, как я убил Ситлоу, он обвинил меня во вмешательстве в его дела и сказал кое-что конкретное. «Это ведь ты явился в мои владения со своим клинком, угрозами и горделивой уверенностью в том, что никакая красота и никакое колдовство не в силах препятствовать твоим навыкам убийцы». Он слышал, как я это сказал тебе в ту первую ночь, на этом самом балконе. Он был здесь, в твоем доме, верно? А позже проводил меня домой вместе с парочкой твоих балбесов с мачете. Их-то я легко спугнул, но Ситлоу остался, чтобы позабавиться. Я его даже не виню, вы оба меня обскакали с самого начала. Устроились с комфортом, как гребаные ложки в ящике стола, и смеялись надо мной. Ты состоишь в клике, Миляга?

Милакар хмыкнул и снова покачал головой. Он явно приободрился.

– Тебя что-то смешит?

– Ага. Ты не понимаешь сути, Гил. Дела клики касаются нас всех, в ней необязательно состоять. Клика – это Финдрич, Снарл и еще кое-кто из Эттеркаля, горстка членов Канцелярии, пара человек из Академии. Но это лишь те, кто в центре. А так всякий в этом городе, у кого есть хоть унция власти, хотя бы раз соприкоснулся с кликой и испачкал ножки в грязи. Вопрос лишь в том, как сильно он перемазался, чего пожелал и что хотел узнать. Я, Мурмин Каад, даже твой папаша. Так или иначе, мы все повязаны. Клика берет то, что ей нужно.

Рингил кивнул.

– К примеру, предателя из Болотного братства, верно? Хочешь знать, что случилось с Гиршем?

– Я знаю, что случилось с Гиршем. – Тяжелый вздох. – Я между двух огней, Гил. Я пытаюсь не клониться слишком сильно к одной стороне, не увязнуть и не застрять. Это политика. К такому привыкаешь.

– Но с Ситлоу была не политика, верно?

– Ситлоу. – Миляга сглотнул. – Ситлоу был…

– Красив. Ага, я помню, ты об этом говорил. Разумеется, ты прибавил, что знаешь об этом с чужих слов – поспешно соврал, чтобы прикрыть свой зад. Ты же не мог признаться мне, что трахаешься с тем самым двендой из Эттеркаля, это бы все погубило. Даже странно, что ты вообще о нем упомянул.

Милакар склонил голову.

– Я думал, это тебя отпугнет.

– Серьезно? Может, ты решил избавиться от ненужного соперника?

– Я просто не хотел, чтобы ты пострадал, Гил.

– Я это уже слышал. Посмотри на мое лицо, Миляга. Я пострадал.

– Мне жаль, что так вышло! – с внезапной яростью вскричал Милакар. – Если бы ты меня послушал, мать твою, если бы не полез, куда не просят, тебя не изуродовали бы.

– Возможно.

Они разделили молчание, как трубку с фландрейном. В тишине постепенно проступали контуры грядущих событий.

– Он взял тебя в Серые Края, – наконец с горечью проговорил Милакар.

– О да. – И хотя ответ легко читался в глазах Миляги, Рингил все равно спросил. – А тебя?

Милакар уставился в темный угол по другую сторону комнаты, откуда появился Рингил.

– Нет. Он говорил об этом, но… Не знаю. Видимо, подходящий момент так и не наступил.

– Не расстраивайся. Даже не догадываешься, какой ты сраный везунчик. – Рингил подался вперед и кончиком пальца постучал по шраму на челюсти. – По-твоему, это уродство? Видел бы, что у меня внутри.

– Думаешь, я не вижу? – Милакар снова взглянул на него и грустно улыбнулся. – Ты бы хоть иногда смотрел на себя в зеркало, Гил. И как ты его убил? Нашего великолепного Ситлоу?

– Другом Воронов. Раскроил его прелестную рожу надвое.

– Ну… – Миляга пожал плечами. – Ты предупреждал, что красота тебя не остановит. Да, Гил, в этом твоя суть. Если сдвинуть тебя с места, ты будешь нестись вперед, пока все не кончится. Пришел и меня убить?

Миг спустя ответ сорвался с его губ:

– Ага.

– Мне правда жаль, Гил.

– Мне тоже. – Рингил кивком указал на сонетку с противоположной стороны кровати. – Не позовешь своих ребят с мачете?

– А от этого будет толк?

– Нет. Разве что ты хочешь, чтобы они умерли за компанию.

Миляга надменно взмахнул рукой. Если он и боялся того, что должно было случиться, то хорошо это скрывал.

– Это было бы расточительством, верно? Столько красивых молодых тел. Думаю, я просто…

И он вскочил с кровати, очень проворно для своих лет, безоружный, не считая собственного веса и накопленного за целую жизнь опыта уличных боев. Рингил дал ему фору, решив, что так будет справедливо. Не поднял руки, сделал вид, что у Милакара есть шанс. А потом, когда Миляга оказался рядом, выронил из рукава драконий кинжал и прижал к шее бывшего любовника. Другая его рука взметнулась, ухватила Милягу за шею с противоположной стороны и толкнула на клинок.

Он держал Милягу, глядя в глаза, будто собираясь поцеловать. Кровь хлестала из рассеченной артерии, заливая драконий зуб и правую руку Рингила. Он слышал, как она собирается лужей на ковре вокруг их ног.

– Ооох… – простонал Милакар. – Хойранов… кривой… хрен. Это… больно, Гил.

Рингил держал его, пока он не умер, и не отводил взгляд, пока его глаза не потускнели. А потом выдернул нож, судорожным движением отпустил шею Миляги, и тот рухнул на пол, словно мешок с мукой.

Всплеск синего пламени.

Рингил развернулся с бешено колотящимся сердцем.

Увидел свое отражение в большом зеркале, висящем напротив кровати.

Он вздохнул, ожидая, когда придет облегчение, схлынет страх и пульс успокоится. Но подобного не случилось. Мгновение миновало, он все ждал, а облегчение не наступало. Отражение смотрело на него и скалилось. Рингил увидел окровавленные руки, изможденное, изуродованное лицо и глаза, блестящие во тьме стекла. Торчащее над плечом навершие Друга Воронов, верной смертоносной стали за спиной. Изогнутое лезвие драконьего зуба в правой руке.

«Ты бы хоть иногда смотрел на себя в зеркало, Гил».

Он смотрел прямо сейчас. В памяти всплыли слова, сказанные Ситлоу на болоте – напряженным тоном, в котором сквозило отчаяние: «Я знаю, что в тебе увидела акийя, Гил. И вижу, кем ты можешь стать, если позволишь себе это».

Он вспомнил пляж, существ в волнах прибоя и звуки, которые они издавали.

«Они говорят о тебе».

И финальным ударом молота, лезвием, пронзающим насквозь, обрушились слова гадалки у Восточных ворот. Слова, которые он не принял в расчет в Ибиксинри, когда сражался с двендами и превратил Ситлоу в окровавленный труп.

«Грядет битва, сражение сил, каких ты еще не видел. И эта битва разрушит тебя, разорвет на части».

Прохладный ночной ветерок залетел в открытое окно и достиг Рингила. В нем ощущался смутный запах соли.

«Восстанет темный владыка, о чьем приходе возвестил болотный ветер».

Он стоял и смотрел на свое отражение.

«Восстанет темный владыка».

– Вот оно как, да? – прошептал Рингил.

Муслиновые шторы колыхнулись, ветерок пронесся по тихой комнате. Он вытер руки и драконий кинжал о шелковые простыни Миляги, спрятал оружие в рукаве. Поправил Друга Воронов на спине, чтобы было удобнее, сдвинул навершие на долю дюйма – для более плавного рывка.

Затем опять посмотрел на себя в зеркало и понял, что больше не боится существа в отражении.

И стал терпеливо ждать, не мелькнет ли опять синее пламя, предвещаяя, быть может, чей-то приход.

Благодарности

На случай, если по информации на суперобложке не понятно, кто на меня повлиял, я благодарю за случившийся давным-давно всплеск знаменательного вдохновения следующих людей:

Майкла Муркока – за Хокмуна, Элрика и Корума;

покойного Карла Эдварда Вагнера – за Кейна;

покойного Пола Андерсона – за «Сломанный меч» и «Танцовщицу из Атлантиды».

Хоть «Стальные останки» и фантастический роман, для придания повествованию правдоподобия я включил в него множество мелких подлинных деталей. Некоторыми из них обязан Роберту Лоу, автору «Дороги китов», и Джону Вейру. Я также благодарен Алану Битсу за замечание о вменяемости, которое стало семенем, упавшим в благодатную почву, а также Джиллиан Редфирн – за долгие дискуссии о размерах маджакского копья.

Что касается остальных, в очередной раз выражаю безграничную признательность моим редакторам, Саймону Спэнтону и Крису Шлуэпу, которые – в буквальном смысле – сперва купились на эту идею, а потом смирились с раскромсанными и изуродованными телами дедлайнов, когда мне не удавалось загнать текст в требуемую форму. А еще спасибо моему агенту Кэролайн Уитакер – за неизменную бдительность и всестороннюю поддержку.

Наконец, в наибольшей степени благодарю Вирджинию – за то, что она терпела совершенные в мрачной задумчивости выходки и общественно-опасное сумасбродство Моргана-Варвара изо дня в день, на протяжении всего времени, которое понадобилось для завершения этого труда.

1

Коракл – маленькая лодка с каркасом из ивовых прутьев, обтянутых шкурой.

(обратно)

2

Дестриэ – общее наименование средневековых боевых коней, крупных и специально обученных жеребцов.

(обратно)

3

Дирк – разновидность кортика.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Эпилог

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg