«Неоконченные предания Нуменора и Средиземья»

Неоконченные предания Нуменора и Средиземья (fb2) - Неоконченные предания Нуменора и Средиземья (пер. Анна Сергеевна Хромова,Светлана Борисовна Лихачева,Оксана Мирославовна Степашкина,Светлана Юрьевна Таскаева,Марина Владимировна Смирнова (переводчик), ...) (Легендариум Средиземья) 3093K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джон Рональд Руэл Толкин

Джон Рональд Руэл Толкин Неоконченные предания Нуменора и Средиземья

John R. R. Tolkien

UNFINISHED TALES OF NUMENOR AND MIDDLE-EARTH

© А. Хромова, общая редакция, перевод I части, IV главы II части, I главы III части, I, III глав IV части, 2002

© С. Лихачева, редакция, перевод II главы II части, 2002

© О. Степашкина, редакция, перевод введения, IV, V глав III части, II главы IV части, 2002

© Н. Некрасова, перевод I главы II части, 2002

© С. Таскаева, перевод примечаний II главы II части, 2002

© В. Соловова, перевод III главы II части, 2002

© М. Авдонина, перевод I главы III части, 2002

© И. Емельянова, перевод II главы III части, 2002

© С. Лопухова, перевод III главы III части, 2002

Введение

Перевод – О. Степашкина

Любой человек, взявший на себя ответственность за произведения умершего автора, сталкивается со множеством трудноразрешимых проблем. Некоторые в данной ситуации могут предпочесть вообще ничего не издавать, за исключением разве что тех работ, которые были практически закончены к моменту смерти автора. Когда речь идет о неопубликованных произведениях Дж. Р. Р. Толкина, этот подход, на первый взгляд, может показаться правильным, поскольку сам Толкин всегда относился к своим работам чрезвычайно требовательно, и ему бы и в голову не пришло опубликовать даже самые законченные повествования из этой книги без дальнейшей тщательной доработки.

Но с другой стороны, мне кажется, что природа и размах творения Толкина ставят даже недописанные его произведения в особое положение. Я совершенно не сомневался, что «Сильмариллион» не должен оставаться неизвестным, невзирая на то, что он представлял собой набор разрозненных повествований, и отец предполагал – но не успел – произвести в нем весьма значительные изменения. В случае «Сильмариллиона» я после долгих колебаний решился представить эту книгу не в виде исторического труда, собрания противоречащих друг другу текстов, соединенных комментариями, а в виде законченного и связного произведения. Но повествования, вошедшие в данную книгу, совершенно иные и не образуют единого целого. Данная книга – не более чем собрание текстов, различающихся по форме, замыслу, степени законченности, по времени создания (и по степени произведенной мною обработки), и повествующих о Нуменоре и Средиземье. Но, публикуя их, я по сути руководствовался теми же доводами, что и при публикации «Сильмариллиона» (хотя и менее вескими). Те читатели, которые не хотели бы, чтобы им остались неизвестны образы Мелькора и Унголиант, глядящих с вершины Хьярментира на «нивы и пастбища Йаванны, где золотилась высокая пшеница богов», или теней, ложившихся под ноги воинства Финголфина при первом восходе луны, или Берена, притаившегося в волчьем облике у трона Моргота, или света Сильмариля, внезапно засиявшего в темноте Нельдоретского леса, – я полагаю, эти читатели сочтут, что несовершенство формы публикуемых здесь повествований искупается возможностью услышать – в последний раз – голос Гэндальфа, поддразнивающего надменного Сарумана на собрании Белого Совета в 2851 году, или, уже после Войны Кольца, рассказывающего в Минас-Тирите о том, как он отправил гномов на вечеринку в Бэг-Энде. Несовершенство это отступает перед возможностью узреть явление Улмо, Владыки Вод, восставшего из глубин моря близ Виньямара, или увидеть Маблунга Дориатского, затаившегося, «словно мышонок», в руинах моста у Нарготронда, или оказаться свидетелями гибели Исильдура, пытавшегося выбраться на илистый берег Андуина.

Существенная часть включенных в данный сборник фрагментов более подробно освещает вопросы, о которых уже говорилось или хотя бы упоминалось где-либо еще. Следует сразу же отметить, что многое в этой книге не найдет отклика у некоторых читателей «Властелина Колец» – у тех, кто считает, что история Средиземья – это средство, способ повествования, а не его суть, у тех, кто не испытывает особого желания изучать историю более подробно ради нее самой, кому неинтересно, как было организовано войско всадников Роханской Марки, и кто предпочтет оставить в покое дикарей Друаданского леса. Мой отец наверняка не стал бы считать, что они неправы. В письме, которое было написано в марте 1955 г., до выхода третьего тома «Властелина Колец», он говорит:

Как я теперь жалею, что пообещал сделать приложения! Я думаю, что если представить их в усеченном, сжатом виде, то это не устроит никого, а меня – в первую очередь. Из тех писем, которые я получаю – а их просто жуткое количество, любителей подобных вещей поразительно много, – явствует, что и их приложения в таком виде тоже не устроят. В то же самое время те читатели, что восхищаются этой книгой исключительно как «героическим эпосом» и считают «необъясненные отсылки к далекому прошлому» частью литературного эффекта, наверняка просто не обратят внимания на приложения, и будут правы.

Теперь я уже не уверен в том, не опасна ли тенденция воспринимать все это как некую затянувшуюся игру – по крайней мере, для меня, поскольку я нахожу в подобных вещах некую роковую притягательность. Я предполагаю, что шумные требования «чистой информации» или «преданий» являются данью тому любопытному воздействию, которое оказывает история, основанная на тщательно продуманных и проработанных географии, хронологии и языке.

Еще год спустя он писал:

…в то время как одни, подобно вам, требуют карты, других интересуют скорее геологические данные; многие стремятся получить сведения об эльфийской грамматике, произношении или образцы текстов; некоторых интересуют стихотворные размеры и системы стихосложения… Музыканты требуют мелодий и нотных записей; археологи хотят знать о керамике и металлургии; ботаники рвутся получить более подробное описание маллорна, эланора, нифредиля, алфирина, маллоса и симбельмине; историки желают дополнительных подробностей о социальном и политическом устройстве Гондора; те же, кто интересуется всем в целом, жаждут информации о кочевниках-кибитниках, о Хараде, о происхождении гномов, о Мертвых, о беорнингах и о двух недостающих магах из пяти.

Конечно, каждый сам решает, как ему относиться к этому вопросу, но для некоторых, как и для меня, сведения о том, что нуменорец Веантур привел свой корабль «Энтулессе», «Возвращение», в Серые Гавани на крыльях весенних ветров в шестисотом году Второй эпохи; что Исильдур, сын Элендиля Высокого, похоронил своего отца на вершине холма-маяка Халифириена; что Черным Всадником, которого хоббиты видели сквозь туманную мглу на дальнем берегу у парома в Баклбери, был не кто иной, как Хамул, предводитель Призраков Кольца из Дол-Гулдура; или что бездетность Тараннона, двенадцатого короля Гондора (этот факт упомянут в приложении А к «Властелину Колец»), связывали с кошками королевы Берутиэль, остававшимися до сих пор полнейшей загадкой, – все эти сведения ценны не только как любопытные подробности.

Составить эту книгу было нелегко, и то, что получилось в результате, выглядит достаточно неоднородным. Все вошедшие в нее повествования «не окончены», но в разной степени и в разном смысле этого слова, а потому требовали разного подхода. Об особенностях каждого из этих произведений в отдельности будет сказано ниже, а сейчас мне хотелось бы привлечь внимание к некоторым общим чертам.

Наиболее важна проблема «согласованности», нагляднее всего проиллюстрированная разделом, озаглавленным «История Галадриэли и Келеборна». Это «неоконченное предание» в наиболее полном смысле слова: не повествование, оборванное на полуслове, как «О Туоре и его приходе в Гондолин», не серия отрывков, как в «Кирионе и Эорле», а одна из важных линий истории Средиземья, которая не только не была оформлена в виде текста, но и не успела превратиться в цельный сюжет. А потому включение в этот раздел различных повествований и набросков, связанных с данной темой, предполагает принципиально иное отношение к истории: не как к неизменной, объективно существующей реальности, о которой автор («притворяющийся» переводчиком и редактором) только рассказывает, а как к развивающемуся и изменяющемуся авторскому замыслу. Поскольку автор перестал сам готовить свои произведения к публикации, подвергая их придирчивой критике и тщательному сравнению с прежде вышедшими, новые сведения о Средиземье, которые можно найти в неопубликованных текстах, часто будут расходиться с тем, что уже «известно»; и в таких случаях новые элементы, входя в существующую систему, будут дополнять не столько саму историю вымышленного мира, сколько историю его создания. В данной книге я изначально решил смириться с тем, что это неизбежно. Я ничего в ней не менял ради того, чтобы привести тексты в соответствие с уже изданными работами, – за исключением незначительных деталей, таких, как изменения в именах и названиях (там, где сохранение варианта, имеющегося в рукописи, привело бы к чрезмерной путанице или потребовало бы чрезмерно объемных пояснений). Напротив, я старался указывать на разнообразные противоречия и варианты. Поэтому в данном отношении «Неоконченные предания» существенно отличаются от «Сильмариллиона», при издании которого важнейшей, хотя и не единственной целью было достижение связности текстов, как внешней, так и внутренней. И, за исключением нескольких особых случаев, я действительно относился к изданному варианту «Сильмариллиона» как к неизменному и авторитетному источнику того же уровня, что и произведения, опубликованные непосредственно отцом, не принимая в расчет того, что при его составлении мне бесчисленное количество раз приходилось выбирать между различными вариантами и противоречащими друг другу версиями, не будучи «уполномоченным» на это самим автором.

По содержанию эта книга целиком повествовательна (или описательна). Я не стал включать сюда те произведения о Средиземье и Амане, которые носят прежде всего философский или умозрительный характер, и не стал обсуждать эти мотивы там, где они встречаются в повествованиях. Ради удобства я систематизировал тексты, разделив их на три части, в соответствии с тем, к какой из первых трех эпох мира они относятся. Правда, некоторые сюжеты не могли уместиться в рамках одной эпохи, – например, легенда об Амроте и ее обсуждение в «Истории Галадриэли и Келеборна». Четвертая часть – это своего рода «приложение». Возможно, следует пояснить, почему она входит в книгу, именуемую «Неоконченные предания», ведь составляющие ее фрагменты – это эссе, посвященные общим вопросам и рассуждениям, почти или вовсе лишенные «повествования». И в самом деле, раздел о друэдайн был включен сюда лишь ради рассказа «Преданный камень», составляющего весьма небольшую его часть. А в дополнение к этому разделу я включил также главы об истари и палантирах, поскольку они (особенно истари) интересуют многих читателей, и мне казалось, что в данной книге уместно будет изложить все, что известно на этот счет.

Примечания местами могут показаться чересчур подробными, но вы убедитесь, что там, где их больше всего (например, в «Поражении в Ирисной Низине»), они обязаны своим появлением не столько редактору, сколько автору, который в поздних работах зачастую сводил вместе различные темы при помощи переплетающихся примечаний. Но я везде стремился обозначить, где редакторские примечания, а где авторские. И, поскольку немалая часть важных сведений встречается именно в примечаниях и приложениях, я счел за лучшее дать в указателе ссылки не только на основные тексты, но и на все прочие части книги, кроме введения.

Я повсюду исходил из предположения, что читателям хорошо известны опубликованные ранее произведения моего отца (в первую очередь «Властелин Колец»), поскольку в противном случае пришлось бы значительно расширить редакторские примечания, которые и без того представляются достаточно обширными. Тем не менее я сопроводил почти все статьи указателя короткими разъяснениями, дабы читателям не пришлось тратить время на поиски ссылок в других местах. Если же эти пояснения покажутся вам недостаточными или непонятными, рекомендую обратиться к «Полному путеводителю по Средиземью» мистера Роберта Фостера – я регулярно им пользуюсь и успел убедиться, что это прекрасный справочник.

Постраничные ссылки на «Сильмариллион» даны по изданию в твердом переплете; ссылки на «Властелин Колец» даются по тому, книге и главе.

Теперь позвольте предложить вашему вниманию краткие справки по отдельным главам – главным образом библиографические.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

О Туоре и его приходе в Гондолин

Отец неоднократно упоминал о том, что «Падение Гондолина» было первой из написанных им историй Первой эпохи, и сомневаться в этом утверждении нет никаких причин. В письме, датированном 1964 годом, отец заявлял, что написал эту историю, «„взяв ее из головы“, в 1917 году, когда находился в отпуске из армии по болезни». В другом месте он указывает в качестве даты написания 1916 или 1916–1917 гг. В письме, отправленном мне в 1944 г., отец говорит: «Я начал писать [„Сильмариллион“] в битком набитой армейской казарме, заполненной звуками граммофона». И действительно, несколько стихотворных строк, в которых упоминаются Семь Имен Гондолина, набросаны на обороте бумажки, где записан «порядок старшинства в батальоне». Самая ранняя рукопись сохранилась до наших дней. Это две небольших школьных тетради, торопливо исписанных карандашом. Большая часть карандашного текста позднее переписана чернилами прямо по карандашу; кроме того, в текст внесено много исправлений. Основываясь на этих текстах, моя мать написала чистовой экземпляр (вероятно, это произошло в 1917 г.). Но и этот экземпляр, в свою очередь, тоже подвергся значительной правке. Когда именно вносились эти исправления, неизвестно; скорее всего, в 1919–1920 гг., – в это время отец находился в Оксфорде и участвовал в работе над Большим Оксфордским словарем, тогда еще не оконченным. Весной 1920 г. отца пригласили выступить в Эссеистском клубе своего колледжа (Эксетера), и он прочел там «Падение Гондолина». Сохранились наброски вступления, которым он собирался предварить чтение своего «эссе». В этом вступлении отец извиняется за то, что оказался не в состоянии написать какое-либо сочинение критического плана, и далее говорит: «А потому мне придется прочесть хоть что-нибудь законченное, и я с горя обратился к этой истории. Конечно, она никогда прежде не выносилась на суд публики… У меня в голове уже в течение некоторого времени растет (или, скорее, строится) целый цикл событий, происходивших в выдуманной мною Эльфийской стране. Некоторые эпизоды были наспех записаны… Эта история – не лучшая из них, но она – единственная, которая, хотя бы отчасти, была выправлена, и, хотя она еще требует правки, я все же осмелюсь ее прочесть».

История о Туоре и изгнанниках Гондолина (как озаглавлено «Падение Гондолина» в ранних рукописях) оставалась неизменной на протяжении многих лет, хотя на определенном этапе, вероятно, в промежутке между 1926 и 1930 годами, отец написал краткую, сжатую версию этого повествования, ставшую частью «Сильмариллиона» (название, впервые появившееся в его письме в «Обсервер» от 20 февраля 1938 г.). Впоследствии оно было переделано, чтобы привести его в соответствие с изменившейся концепцией других частей книги. Значительно позднее отец начал трудиться над полностью переработанным повествованием, получившим название «О Туоре и падении Гондолина». Скорее всего, эта вещь была написана в 1951 г., когда «Властелин Колец» был уже окончен, но возникли проблемы с его публикацией. Невзирая на значительное изменение стиля и обстоятельств, в которых происходит действие, в тексте сохранились многие важные черты истории, написанной в годы юности. Текст «О Туоре и падении Гондолина» должен был содержать подробный рассказ о событиях, которые вкратце описаны в 23 главе опубликованного «Сильмариллиона». Но, увы, отец довел это повествование лишь до того момента, когда Туор и Воронве проходят через последние врата и Туор видит Гондолин посреди долины Тумладен. Причины, заставившие отца забросить эту работу, неизвестны.

Этот текст и приведен в данной книге. Чтобы избежать путаницы, я изменил заглавие и назвал это произведение «О Туоре и его приходе в Гондолин», поскольку о падении города здесь ничего не говорится. Как это всегда бывает с рукописями моего отца, в ней имеются различные варианты прочтения, а в одном небольшом фрагменте (приближение Туора и Воронве к Сириону и переправа через реку) оставлено несколько версий, и потому здесь оказалась необходима небольшая редакторская правка.

Таким образом, следует отметить, что единственным полным вариантом истории о пребывании Туора в Гондолине, о его браке с Идриль Келебриндал, о рождении Эарендиля, предательстве Маэглина, разорении города и спасении беглецов – центрального сюжета Первой эпохи, с точки зрения отца, – так и осталось повествование, написанное им еще в юности. Но, однако, не подлежит сомнению, что эта работа, хотя и весьма примечательная, не годится для данной книги. Она изложена чрезвычайно архаичным стилем, которым писал отец в то время, и включает в себя множество деталей, совершенно несовместимых с миром «Властелина Колец» и опубликованного варианта «Сильмариллиона». Она безраздельно принадлежит самому раннему этапу мифологии – «Книге утраченных сказаний». Сама по себе «Книга утраченных сказаний» является чрезвычайно важным произведением и представляет огромный интерес для читателя, интересующегося происхождением Средиземья, но для того, чтобы представить ее вниманию читателей (если это вообще стоит делать), потребуется длительная и разносторонняя работа.

II

Повесть о детях Хурина

Развитие легенды о Турине Турамбаре в некоторых отношениях шло более запутанным и сложным путем, нежели развитие прочих сюжетных линий истории Первой эпохи. Подобно повести о Туоре и падении Гондолина, эта легенда возникла в числе первых. В настоящее время существует очень ранний прозаический вариант (он входит в «Книгу утраченных сказаний») и длинная неоконченная поэма, написанная аллитерационным стихом. Но в то время как более поздний «расширенный вариант» «Туора» далеко не продвинулся, «расширенный вариант» истории о Турине отец подвел куда ближе к завершению. Он называется «Нарн и Хин Хурин», и это произведение представлено в данной книге.

Однако различные части этого длинного повествования сильно отличаются друг от друга по степени законченности. Заключительная часть (от возвращения Турина в Дор-ломин и до его гибели) подверглась лишь незначительному редактированию, в то время как с первой частью (до ухода Турина из Дориата) пришлось долго возиться, пересматривая и отбирая варианты, а местами и слегка сокращая, поскольку рукописные тексты были отрывистыми и бессвязными. Центральная же часть повести (Турин среди изгоев, Мелкий гном Мим, земля Дор-Куартол, гибель Белега от руки Турина и жизнь Турина в Нарготронде) представляет из себя куда более трудную проблему для редактора. Эта часть наименее проработана, а местами текст вообще сводится к черновым наброскам сюжетных поворотов. К тому времени, как отец прекратил работу над повестью, он лишь обдумывал эту часть; более краткая версия, предназначенная для «Сильмариллиона», тоже ждала окончания «Нарн». При подготовке текста «Сильмариллиона» к изданию я был вынужден позаимствовать многие части истории Турина из этих самых материалов, чрезвычайно сложных в силу наличия множества тесно связанных между собою вариантов.

Первую часть этого центрального раздела, до того момента, как Турин поселился в жилище Мима на Амон-Руде, я представил в виде текста, составленного на основе существующих материалов и соответствующего по степени детальности другим частям «Нарн» (с одним пробелом). Но заполнять брешь между следующим эпизодом и возвращением Турина к Иврину после падения Нарготронда не стоило и пытаться. Здесь пробелы в «Нарн» чересчур велики, и восполнить их можно лишь за счет опубликованного текста «Сильмариллиона». Но в приложении (см. далее) я привел отдельные отрывки, относящиеся к этой части задуманной большой повести.

Что же касается третьей части «Нарн» (начиная с возвращения Турина в Дорломин), то, если сравнить ее с «Сильмариллионом» (гл. 21, стр. 236–250), выявится множество соответствий и даже дословных совпадений. В то же время в первой части были два длинных отрывка, которые я исключил из данного текста, поскольку они почти полностью совпадают с отрывками, существующими в другом месте и включенными в «Сильмариллион». Подобные пересечения и связи двух работ можно объяснить по-разному, с различных точек зрения. Отцу очень нравилось заново пересказывать истории, вводя все новые подробности, но некоторые фрагменты не нуждались в дальнейшем расширении и детализации, и переделки тоже не требовали. Кроме того, поскольку все это находилось в расплывчатом состоянии и до окончательного оформления отдельных повестей было еще далеко, некоторые отрывки включались как в один, так и в другой текст, в порядке эксперимента. Но возможно дать объяснение и на ином уровне. Легенды, подобные истории Турина Турамбара, давным-давно были изложены в особой стихотворной форме – в частности, «Нарн и Хин Хурин» поэта Дирхавеля, – и отдельные фразы или даже целые отрывки из них (особенно относящиеся к наиболее ярким и напряженным моментам, таким, как предсмертное обращение Турина к мечу) могли быть целиком позаимствованы теми, кто впоследствии составлял краткое изложение истории Предначальных дней (каковым предположительно является «Сильмариллион»).

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Описание острова Нуменор

Я включил в данную книгу отрывки из описания Нуменора, в первую очередь те, где идет речь о природе Острова, несмотря на то, что по характеру своему они скорее описательные, нежели повествовательные. Я поступил так, в первую очередь, потому, что они дополняют и поясняют историю Алдариона и Эрендис. Это описание уже существовало в 1965 г. и, вероятно, было написано незадолго до того.

Карту я перерисовал с небольшого, наспех выполненного наброска, – похоже, единственной когда-либо сделанной отцом карты Нуменора. На эту копию были нанесены лишь те названия и детали, которые наличествовали на оригинале. Кроме того, на оригинале в Андунийском заливе изображена еще одна гавань, немного западнее самой Андуние. Название ее неразборчиво, но оно почти наверняка должно читаться «Алмайда». Насколько мне известно, эта гавань нигде более не упоминается.

II

Алдарион и Эрендис

Из всех частей данного сборника эта история была наименее проработана, и требовала такой редактуры, что я даже усомнился, стоит ли ее сюда включать. Тем не менее, она представляет огромный интерес как единственная повесть (именно повесть, а не хроники и анналы), уцелевшая от долгих веков существования Нуменора, не считая повести о его конце («Акаллабет»). Кроме того, по сравнению с другими произведениями моего отца, эта повесть уникальна по содержанию. Эти соображения убедили меня, что не включить «Алдариона и Эрендис» в собрание «Неоконченных преданий» было бы ошибкой.

Чтобы стало понятно, почему данный текст потребовал подобной переработки, следует пояснить, что отец при разработке повествования очень широко использовал «планы сюжета», уделяя дотошнейшее внимание датировке событий, так что эти наброски напоминали годовые записи в хронике. В данном случае существует не менее пяти подобных кратких планов, в которых более подробно освещены то одни, то другие моменты повествования. Планы нередко противоречат друг другу как в серьезных вопросах, так и в мелочах. Но местами эти конспекты переходят в настоящее повествование, иногда в них даже вводится прямая речь. В пятом и последнем наброске истории Алдариона и Эрендис повествовательный элемент выражен настолько ярко, что текст разросся до шестидесяти рукописных страниц.

Однако этот переход от отрывистого летописного стиля с употреблением настоящего времени к вполне оформленному повествованию происходил очень постепенно, в процессе создания наброска; а потому в начальной части повествования я переписал большую часть текста, пытаясь сделать эту повесть более или менее однородной стилистически. Это переписывание коснулось исключительно формы – я не изменял содержания и от себя ничего не добавлял.

Наиболее поздний «конспект», которому в основном соответствует текст, озаглавлен «Тень тени: повесть о жене морехода; и повесть о королеве-пастушке». Рукопись обрывается совершенно внезапно, и я не могу объяснить, почему именно отец ее забросил. Машинописный текст, доведенный до той же точки, был завершен в январе 1965 г. Существует также машинописный текст, занимающий две страницы и являющийся, насколько я понимаю, самым поздним из материалов, относящихся к этой группе. Очевидно, это начало того, что должно было стать окончательным вариантом данной повести, и именно на нем основан текст на страницах 173–174 (там, где наброски сюжета наиболее скудны). Этот текст носит название «„Индис-и-Кирьямо“ „Жена морехода“: повесть из древних времен Нуменоре, рассказывающая о первых предвестиях Тени».

В конце данной повести я привел все, что можно сказать относительно дальнейшего развития этой истории.

III

Род Эльроса: короли Нуменора

Хотя по форме это произведение представляет собой типичную генеалогию, я, тем не менее, включил его в книгу, поскольку оно является важным документом Второй эпохи, а в тексты и комментарии этого сборника вошла значительная часть наличествующих материалов, касающихся этой эпохи. Данная работа – это переписанная набело рукопись, в которой даты жизни королей и королев Нуменора и даты их правления неоднократно, и временами весьма неразборчиво, исправлялись. Я старался приводить наиболее поздний вариант. В тексте наличествует несколько небольших хронологических загадок, но при этом он позволяет прояснить и исправить некоторые очевидные ошибки в приложениях к «Властелину Колец».

Генеалогическая таблица первых поколений рода Эльроса взята из нескольких тесно связанных друг с другом таблиц, относящихся к тому самому периоду, что и обсуждение нуменорских законов о престолонаследии. В именах некоторых второстепенных персонажей встречаются незначительные вариации: «Вардильме» пишется также как «Вардилье», а «Йавиэн» как «Йавие». Я привел в таблице те варианты, которые счел более поздними.

IV

История Галадриэли и Келеборна

Этот раздел книги отличается от всех прочих (не считая тех, что вошли в четвертую часть), поскольку представляет собой не единый текст, а скорее насыщенное цитатами эссе. Этот подход обусловлен природой имеющихся материалов; как станет ясно по ходу данного эссе, историю Галадриэли можно представить исключительно как историю изменения отцовских концепций, так что эта работа «не окончена» отнюдь не в том смысле, в каком бывает не окончена отдельная рукопись. Я ограничился здесь тем, что представил неопубликованные произведения отца, касающиеся данной темы, и отказался от всякого обсуждения более широких вопросов – тех, что послужили причиной изменений. Иначе это повлекло бы за собой обсуждение взаимоотношений валар и эльфов, начиная от первоначального решения призвать эльдар в Валинор (описанного в «Сильмариллионе»), а также обсуждение множества других смежных тем, о которых писал отец, и которые просто невозможно вместить в эту книгу.

История Галадриэли и Келеборна так тесно переплетена с другими легендами и историями – о Лотлориэне и Лесных эльфах, об Амроте и Нимродели, о Келебримборе и создании Колец Власти, о войне против Саурона и о вмешательстве Нуменора, – что ее невозможно рассматривать в отрыве от всего этого. Потому в данный раздел книги (включая пять приложений) вошли практически все неопубликованные материалы, касающиеся истории Второй эпохи Средиземья, а местами обсуждение неизбежно затрагивает и Третью эпоху. В «Повести лет», приведенной в приложении В к «Властелину Колец», говорится: «То были темные годы для людей Средиземья, и в то же время – годы славы Нуменора. О событиях, происходивших в Средиземье, хроники говорят мало и немногословно, и зачастую даже точные даты этих событий неизвестны». Но даже то немногое, что сохранилось от «темных лет», изменялось по мере того, как развивались и изменялись представления отца. Я не предпринимал попыток загладить несообразности, а, напротив, старался привлечь к ним внимание.

На самом деле, расходящиеся версии не всегда следует рассматривать исключительно с точки зрения хронологии создания; не всегда здесь можно отличить, где мой отец выступает как «автор», а где – как «летописец», записывающий древние предания, известные в разных вариантах, из уст самых различных носителей, и дошедшие до него через много столетий (к тому времени, как Фродо встретился в Лориэне с Галадриэлью, миновало больше шестидесяти веков с тех пор, как она отправилась на восток, за Синие горы, покинув гибнущий Белерианд). «Об этом одни говорят так, а другие иначе, и только Мудрые знали, которая из двух историй верна, а они все ушли».

В последние годы отец много писал об этимологии средиземских имен. Эти эссе, постоянно переходящие от темы к теме, тесно связаны с историей и легендами; но последние играют там подчиненную роль по отношению к филологическим рассуждениям, и речь о них идет лишь мимоходом, а потому в данном издании публикуются лишь выдержки из них. Поэтому этот раздел книги по большей части состоит из коротких цитат; другие материалы того же рода помещены в приложениях.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Поражение в Ирисной низине

Это «позднее» произведение отца. Какие-либо указания на точную дату отсутствуют, но я могу сказать, что оно, по всей видимости, относится скорее к последнему периоду отцовских работ о Средиземье наряду с «Кирионом и Эорлом», «Битвами у Бродов Изена», «Друэдайн» и филологическими эссе, выборочно представленными в «Истории Галадриэли и Келеборна», чем ко времени издания «Властелина Колец» или сразу после выхода романа. Оно существует в двух вариантах: черновой машинописный набросок (явно относящийся к первой стадии создания текста) и аккуратный машинописный текст со множеством исправлений, обрывающийся на том месте, где Элендур уговаривает Исильдура бежать. Этот раздел практически не требовал вмешательства редактора.

II

Кирион и Эорл, и дружба Гондора и Рохана

Я полагаю, что данные фрагменты относятся к тому же самому периоду, что и «Поражение в Ирисной низине», когда отец особенно интересовался ранним периодом истории Гондора и Рохана; очевидно, эти тексты должны были стать частью фундаментального исторического труда, в котором были бы более подробно описаны события, кратко изложенные в приложении А к «Властелину Колец». Данные тексты находятся на начальной стадии разработки, весьма запутанны, состоят из множества вариантов и то и дело переходят в поспешные, местами неразборчивые заметки.

III

Поход к Эребору

В письме, относящемся к 1964 г., отец говорил:

Конечно же, между «Хоббитом» и «Властелином Колец» существует множество связок, хотя они не всегда доступны читателю. Они были по большей части прописаны или хотя бы намечены, но потом выброшены, чтобы не перегружать лодку: это, например, рассказ о путешествиях Гэндальфа, о его отношениях с Арагорном и Гондором, о всех перемещениях Голлума до тех пор, как он укрылся в Мории, и так далее. На самом деле, я написал рассказ обо всем, что произошло перед появлением Гэндальфа у Бильбо и воспоследовавшей «Нежданной вечеринкой», как это выглядело с точки зрения самого Гэндальфа. Текст был оформлен в виде разговора, происходящего в Минас-Тирите и повествующего о прошедших событиях; но эту часть пришлось выбросить, и теперь она представлена лишь вкратце в приложении А [(III)], да и то туда не вошло описание трудностей, которые были у Гэндальфа с Торином.

Этот рассказ Гэндальфа приводится здесь. Связанные с этими текстами сложности описаны в помещенном после данного произведения приложении, в которое я включил значительные выдержки из раннего варианта.

IV

Охота за Кольцом

Существует множество рукописей, повествующих о событиях 3018 года Третьей эпохи; эти события известны также по «Повести лет» и рассказам Гэндальфа и других участников Совета Эльронда. Несомненно, эти рукописи – те самые «наметки», которые упоминаются в процитированном выше письме. Я назвал их «Охота за Кольцом». Сами рукописи (весьма беспорядочные, что отнюдь не является исключением) описаны ниже. Здесь же, на мой взгляд, следует осветить вопрос об их датировке, поскольку я уверен, что все они, равно как и раздел «О Гэндальфе, Сарумане и Шире», являющийся третьей частью этой главы, относятся к одному и тому же времени. Тексты эти, судя по постраничным отсылкам к печатному тексту романа, были написаны после издания «Властелина Колец», но приведенные в них даты некоторых событий отличаются от дат, приведенных в «Повести лет» (приложение В). Очевидно, это объясняется тем, что они были написаны после издания первого тома, но до выхода в свет третьего тома, содержащего приложения.

V

Битвы на Бродах Изена

Данное произведение, наряду с описанием организации войска рохиррим и историей Изенгарда, приведенными в приложении к тексту, также относится к поздним, чисто историческим работам; что до текстологических трудностей, их здесь относительно мало; это повествование всего лишь не окончено, в прямом смысле слова.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Друэдайн

Незадолго до конца жизни отец сообщил много нового о дикарях Друаданского леса в Анориэне и о Бесовых камнях, стоящих вдоль дороги на Дунхарроу. Приведенное здесь описание, рассказывающее о друэдайн в Белерианде в Первую эпоху и содержащее повествование, озаглавленное «Преданный камень», позаимствовано из длинного, сбивчивого и неоконченного эссе, посвященного в первую очередь взаимосвязи различных средиземских языков. Как будет видно в дальнейшем, отец рассчитывал включить друэдайн в историю более ранних эпох, но в опубликованном тексте «Сильмариллиона» это, как и многое другое, конечно же, не нашло отражения.

II

Истари

Вскоре после того, как «Властелин Колец» приняли для публикации, было предложено поместить в конце третьего тома указатель. Кажется, отец начал работать над ним летом 1954 г., когда первые два тома уже пошли в печать. В письме, датированном 1956 г., он писал: «Необходимо было составить указатель имен, который в то же время, благодаря экскурсам в этимологию, мог бы служить достаточно обширным эльфийским словарем… Я работал над ним несколько месяцев и составил указатель к первым двум томам (это и было главной причиной задержки третьего тома), пока в конце концов не стало ясно, что его размеры и стоимость просто убийственны».

В результате «Властелин Колец» так и оставался без указателя вплоть до выхода второго издания 1966 г. Сохранился первоначальный черновик этого указателя, и я воспользовался им в качестве плана при составлении указателя к «Сильмариллиону», позаимствовав оттуда перевод некоторых имен и короткие пояснения. Применял я его также и при составлении указателя к этой книге. Оттуда же было взято «эссе об истари», открывающее данный раздел книги, – статья, слишком длинная для исходного указателя, но достаточно показательная с точки зрения манеры работы отца.

Что же касается других цитат, приведенных в данном разделе, то я указал их датировку непосредственно в тексте, насколько было возможно ее определить.

III

Палантиры

Готовя второе издание «Властелина Колец» (1966 г.), отец внес существенные изменения в отрывок из «Двух твердынь» (III, 11, «Палантир») и еще несколько – в «Возвращение короля» (V, 7, «Погребальный костер Денетора»), хотя эти изменения не были включены в текст до второго тиража исправленного издания (1967 г.). Этот раздел данной книги основан на записях, посвященных палантирам и связанных с этими поправками; я всего лишь собрал их в цельное эссе.

Карта Средиземъя

Сперва я намеревался включить в данную книгу карту, прилагающуюся к «Властелину Колец», нанеся на нее новые названия. Но по некотором размышлении мне показалось, что лучше будет скопировать мою первоначальную карту и, воспользовавшись возможностью, исправить некоторые незначительные недочеты (исправление крупных не в моих силах). Потому я сделал точную копию, увеличив ее в полтора раза (то есть новая карта в полтора раза больше той, что печаталась прежде). В результате она охватывает меньшую территорию, но из географических объектов исчезли только порт Умбар и мыс Форохель[1]. Это позволило изменить шрифт надписей и сделать его крупнее и четче.

На карту нанесены все важные географические названия, упоминаемые в этой книге, но не встречающиеся во «Властелине Колец», такие как Лонд-Даэр, Друвайт-Йаур, Эделлонд, Отмели, Грейлин; кроме того, добавлены еще несколько названий, которые могли бы или даже должны были бы появиться еще на изначальной карте – реки Харнен и Карнен, Аннуминас, Истфолд, Вестфолд, Ангмарские горы. Прежде на карте был обозначен лишь Рудаур, теперь же я исправил эту ошибку и надписал еще и Кардолан и Артедайн. Кроме того, я обозначил небольшой остров Химлинг у северо-западного побережья – он имеется на одном из набросков, выполненных отцом, и на первом черновике моей работы. «Химлинг» – это ранняя форма написания названия «Химринг» (в «Сильмариллионе» – высокий холм, на котором стояла крепость Маэдроса, сына Феанора). Хотя этот факт нигде не упоминался, ясно, что вершина Химринга осталась стоять над волнами, скрывшими затонувший Белерианд. Еще чуть дальше на запад располагался остров покрупнее, именуемый Тол-Фуин, – должно быть, прежде это была самая высокая часть плато Таур-ну-Фуин. В большинстве случаев, хотя и не всегда, я предпочитаю использовать синдарские названия (если они известны), но обычно наряду с синдарским вписываю и перевод названия, если он более употребителен. Возможно, следует указать, что «Северная пустошь», отмеченная в верхней части моей первоначальной карты, – почти наверняка то же самое, что и «Фородвайт»[2].

Я также счел за лучшее отметить всю протяженность Великого тракта, соединяющего Арнор и Гондор, хотя его участок, расположенный между Эдорасом и Бродами Изена, известен лишь приблизительно (так же, как и точное местонахождение Лонд-Даэра и Эделлонда).

И под конец я должен подчеркнуть, что точно воспроизвел стиль и детали (за исключением отдельных названий и вида шрифтов) карты, наспех сделанной мной двадцать пять лет назад, не потому, что убежден в ее совершенстве с точки зрения как замысла, так и исполнения. Я давно уже сожалею, что отец так и не заменил ее картой собственной работы. И тем не менее, так уж сложилось, что, при всех ее недостатках и странностях, она стала «той самой Картой», и отец впоследствии всегда опирался именно на нее (несмотря на то, что часто говорил о ее неточности). Разнообразные сделанные им черновики карт, которыми я пользовался для составления своего варианта, теперь стали частью истории создания «Властелина Колец». Я счел за лучшее сохранить свою карту, поскольку она, по крайней мере, с приемлемым уровнем достоверности соответствует отцовским замыслам.

Часть первая Первая эпоха

I О Туоре и его приходе в Гондолин

Перевод – А. Хромова

Риан, жена Хуора, жила вместе с народом дома Хадора. Но когда до Дор-ломина дошли слухи о Нирнаэт Арноэдиад, а о супруге Риан вестей все не было, она потеряла разум от горя и ушла одна в глушь. Так бы она и погибла, не приди ей на помощь Серые эльфы – к западу от озера Митрим было их поселение. Они привели ее к себе, и там, прежде, чем окончился Год Скорби, родила она сына.

И сказала Риан эльфам:

– Пусть зовется он Туором, ибо это имя избрал его отец до того, как война разлучила нас. Прошу вас, воспитайте его втайне и сберегите его, ибо предвижу я, что великое благо принесет он эльфам и людям. Я же ныне должна уйти, дабы разыскать Хуора, господина моего.

Эльфы исполнились жалости к ней. И некий Аннаэль, который был в той битве и единственный из воинов этого народа вернулся домой, сказал ей:

– Увы, госпожа моя, всем известно, что Хуор пал в бою, сражаясь бок о бок с Хурином, братом своим, и ныне, думается мне, покоится он в кургане, что возвели орки на поле той битвы.

И встала тогда Риан, и оставила жилища эльфов, и прошла через земли Митрима, и достигла наконец Хауд-эн-Нденгина, стоявшего посреди пустынного Анфауглита, и там она легла ничком и так умерла. Но эльфы позаботились о младенце, отпрыске Хуора, и Туор вырос среди них. Был он прекрасен собой и златовлас, как весь род отца его, и сделался он могучим, высоким и отважным. Будучи воспитан эльфами, постиг он все науки и искусства, что были ведомы князьям эдайн, покуда на север не пришла погибель.

Но шли годы, и жизнь исконных обитателей Хитлума, людей и эльфов, что еще оставались там, становилась все тяжелее и опаснее. Ибо, как рассказано в другой повести, Моргот нарушил обещание, данное истерлингам, что служили ему, и не пустил их в богатые земли Белерианда, которых домогались истерлинги, но загнал этот злобный народ в Хитлум и повелел им жить там. И хотя они более не были друзьями Морготу, но продолжали служить ему из страха, и ненавидели всех эльфов. Оставшихся людей дома Хадора (то были по большей части старики, женщины и дети) они презирали и притесняли. Истерлинги отбирали у них земли и добро, брали женщин в жены вопреки их воле и обращали детей в рабство. Орки свободно бродили по всей стране, охотясь на эльфов, что еще прятались в тайных убежищах в горах, и многих брали в плен и уводили в копи Ангбанда, в рабство к Морготу.

Поэтому Аннаэль увел свой немногочисленный народ в пещеры Андрот. Жизнь их была тяжелой, и им все время приходилось быть настороже. Но вот Туору исполнилось шестнадцать лет. Он стал сильным и научился владеть оружием – секирой и луком Серых эльфов; и сердце юноши пылало при мысли о страданиях его народа, и он стремился отомстить оркам и истерлингам. Но Аннаэль не отпустил его.

– Думается мне, судьба твоя не здесь, Туор сын Хуора, – сказал он юноше. – Этот же край не освободится от тени Моргота, доколе не будет повержен самый Тангородрим. И ныне мы решились оставить наконец эти земли и уйти на юг. И ты пойдешь с нами.

– Но как же нам избежать сетей врагов? – спросил Туор. – Ведь такой отряд, как наш, нельзя не заметить.

– Будем скрываться, – ответил Аннаэль, – и, если нам повезет, мы отыщем тайный ход, который зовется Аннон-ин-Гелид, Врата нолдор; ибо он создан их трудами, давным-давно, во дни Тургона.

Услышав это имя, Туор встрепенулся, сам не зная почему. И принялся он расспрашивать Аннаэля о Тургоне.

– Это сын Финголфина, – отвечал ему Аннаэль, – и ныне, после гибели Фингона, он считается верховным королем нолдор. Тургон, коего Моргот страшится более, чем кого бы то ни было, все еще жив: он избежал гибели в Нирнаэт, ибо Хурин из Дор-ломина и Хуор, твой отец, прикрыли его отступление, преградив Теснину Сириона.

– Тогда я пойду искать Тургона, – сказал Туор. – Неужели он не поможет мне – в память о моем отце?

– Не найдешь, – вздохнул Аннаэль. – Твердыня его сокрыта от глаз эльфов и людей, и никто из нас не знает, где она. Быть может, некоторым нолдор это и известно, но они никому не скажут. Но если хочешь поговорить с ними, послушайся моего совета и иди со мной: в дальних гаванях на юге ты, быть может, и встретишь странников из Сокрытого королевства.

Так и вышло, что эльфы оставили пещеры Андрот, и Туор отправился с ними. Но враги стерегли места, где они обитали, и скоро прознали о походе. Едва народ Аннаэля успел спуститься с гор, как на него напал большой отряд орков и истерлингов, и эльфы разбежались кто куда, прячась в наступающей тьме. Но сердце Туора возгорелось пламенем битвы, и он не бросился бежать. Туор был еще совсем мальчик, но секирой владел не хуже отца, и долго сражался, и перебил много врагов. Но в конце концов его одолели, и взяли в плен, и привели к Лоргану-истерлингу. Этот Лорган был вождем истерлингов и объявил себя владыкой всего Дор-ломина под рукой Моргота. И Туор стал его рабом. Тяжка и горька была жизнь пленника, ибо Лорган знал, что Туор из рода прежних владык Дор-ломина, и обращался с ним хуже, чем со всеми остальными рабами: Лорган был бы рад сломить гордость потомка Хадора. Но Туор был умен, держался настороже и терпеливо сносил побои и насмешки. Поэтому со временем жизнь его стала полегче, и его, по крайней мере, не морили голодом, как большинство несчастных рабов Лоргана. Ибо Туор был силен и искусен, а Лорган неплохо кормил свой рабочий скот, пока тот был молод и мог трудиться.

И вот, через три года рабства, Туору наконец представился случай бежать. Он был теперь почти совсем взрослым, и стал выше и проворнее любого истерлинга. И однажды, когда Туора вместе с другими рабами отправили на работу в лес, он внезапно набросился на охранников, перебил их топором и скрылся в горах. Истерлинги пытались выследить его с собаками, но у них ничего не вышло: почти все псы Лоргана были друзьями Туора и, завидев его, просто ласкались к нему, а он отсылал их домой, и они послушно убегали. И так он в конце концов добрался до пещер Андрот и стал жить там один. Целых четыре года прожил он изгоем в земле своих отцов. Он сделался угрюмым отшельником, и истерлинги боялись даже его имени, ибо он часто спускался с гор и убивал всех истерлингов, которые ему попадались. За его голову назначили большую награду; но истерлинги не смели напасть на его убежище, даже с сильным отрядом; ибо они боялись эльфов и избегали тех мест, где когда-то жил этот народ. Но говорят, что Туор покидал свое убежище не ради мести: он все пытался найти Врата нолдор, о которых говорил ему Аннаэль. Но он не нашел их, ибо не знал, где искать. А те немногие эльфы, что еще жили в горах, даже не слышали о них.

Однако, хотя судьба до поры и благоприятствовала Туору, он все же знал, что дни изгоя сочтены, и всегда кратки и безнадежны. К тому же он совсем не хотел прожить весь век бездомным дикарем в горах: сердце его стремилось к великим деяниям. Говорят, что в этом проявилась власть Улмо. Ибо Улмо собирал вести обо всем, что происходит в Белерианде, и каждый ручеек, бегущий из Средиземья к Великому морю, был его вестником и посланником; а кроме того, он издревле водил дружбу с Кирданом и корабелами, жившими в Устьях Сириона[3]. И в то время Улмо больше всего заботился о судьбах дома Хадора, ибо в своих глубочайших замыслах предназначил им сыграть важную роль в спасении Изгнанников. Улмо знал о судьбе Туора, поскольку Аннаэлю и многим другим из его народа удалось все-таки бежать из Дор-ломина и добраться до поселений Кирдана далеко на юге.

Так и случилось, что в день начала года (двадцать третьего, считая от Нирнаэт) Туор сидел у источника, который журчал неподалеку от входа в его пещеру и, обратясь к западу, смотрел, как солнце садится в облака. И вдруг в его сердце вспыхнуло желание встать и уйти, не медля ни минуты.

– Я оставляю ныне сирые земли моих сородичей, которых нет более, – воскликнул он, – и отправляюсь навстречу своей судьбе! Но куда же мне идти? Долго искал я Врата, но так и не нашел их.

Тогда взял он арфу, что всегда была при нем, ибо он был искусным музыкантом, и, не думая об опасности, звонко запел песню северных эльфов, сложенную для ободрения духа. Он пел, и родник у его ног вдруг забурлил и переполнился водой, и по каменистому склону хлынул шумный поток. И Туор решил, что это знак, и тотчас встал и пошел за ручьем. И так он спустился с высоких гор Митрима и вышел на северную равнину Дор-ломина. Поток становился все полноводнее, и Туор шел за ним на запад, и через три дня на западе показались серые хребты Эред-Ломина. Они тянулись с севера на юг, преграждая путь к Западным берегам. В эти края Туор никогда еще не забредал.

Вблизи гор земля снова стала неровной и каменистой, и скоро Туору пришлось подниматься вверх по склону, а поток устремился в скалистую расщелину. Но к вечеру третьего дня, когда над землей стали сгущаться серые тени, Туор увидел перед собой каменную стену, а в ней – отверстие, подобное высокой арке. Поток нырнул туда и скрылся во тьме пещеры.

– Значит, надежда обманула меня! – разочарованно воскликнул Туор. – Мое знамение привело в тупик, да еще в землях, где полно врагов!

Исполненный печали, присел он между камней на крутом берегу потока, и провел там бессонную ночь. Костер он не стал разводить, хотя было очень холодно: шел месяц сулиме, и в этих северных краях было еще далеко до весны, а с востока дул ледяной ветер.

Но когда слабые лучи восходящего солнца пробились сквозь далекие туманы Митрима, Туор услышал голоса и, взглянув вниз, с удивлением увидел двух эльфов, идущих вброд по мелководью. Когда они выбрались на берег по ступеням, вырубленным в крутом берегу, Туор встал и окликнул их. Они тотчас бросились к нему, выхватив сияющие мечи. Эльфы были в серых плащах, но из-под плащей блеснули кольчуги. Туора поразил их облик: он никогда прежде не видел столь прекрасных лиц, но свет их очей был ужасен. Те эльфы, которых он знал, были другими. Туор выпрямился и спокойно ожидал их. Эльфы же, видя, что он не обнажил меча, и слыша его приветствие на эльфийском наречии, убрали мечи в ножны и вежливо отвечали ему. И один из них сказал:

– Мы – Гельмир и Арминас из народа Финарфина. Ты, должно быть, из народа эдайн, что жил в этих краях прежде, до Нирнаэт? И сдается мне, что ты из рода Хадора и Хурина, ибо волосы у тебя золотые.

И отвечал ему Туор:

– Да, я Туор сын Хуора, сына Галдора, сына Хадора; но ныне я хочу оставить наконец этот край, ибо здесь я изгой, и родичей у меня не осталось.

– Если ты хочешь бежать отсюда в южные гавани, – сказал ему Гельмир, – то ты на верном пути.

– Я и сам так думал, – ответил Туор. – Я шел за ручьем, что внезапно источился из горного ключа, и он привел меня к этому обманчивому потоку. Но теперь я не знаю, куда идти дальше, ибо он уходит во тьму.

– Сквозь тьму можно выйти к свету, – заметил Гельмир.

– И все же тот, кто может, идет под Солнцем, – возразил Туор. – Но раз вы из нолдор, скажите мне, если можете, где находятся Врата нолдор. Ибо я долго искал их, с тех самых пор, как мой приемный отец, Аннаэль из Серых эльфов, рассказал мне о них.

И эльфы со смехом ответили ему:

– Твои поиски завершены: мы сами только что прошли через эти Врата. Вот они, перед тобой! – и они указали на арку, куда убегал поток. – Ступай! И сквозь тьму ты выйдешь к свету. Мы покажем тебе дорогу, но провожать тебя мы не можем – мы посланы в те земли, откуда бежали когда-то, и наше дело не терпит отлагательств.

– Но не страшись, – добавил Гельмир, – высокий удел начертан на твоем челе, и тебе суждено уйти далеко отсюда, далеко за пределы Средиземья, если я верно угадал.

Туор спустился по ступенькам вслед за нолдор, и они пошли вброд по холодной воде, пока не оказались в тени каменной арки. Тогда Гельмир достал один из тех светильников, которыми славились нолдор: эти светильники были сотворены много лет назад в Валиноре, и ни ветер, ни вода не могли погасить их; когда с них снимали покров, они источали ясный голубой свет, лившийся из прозрачного кристалла, наполненного пламенем[4]. Гельмир поднял светильник над головой, и в этом свете Туор увидел, что река течет вниз, в глубокий тоннель, и вдоль ее каменного русла в скале вырублены ступени, уходящие во мрак, куда не досягал свет лампы.

Пройдя перекат, они очутились под огромным каменным куполом. Рядом река с грохотом обрушивалась вниз с крутого обрыва, и шум водопада отдавался эхом в сводах пещеры. Ниже река снова уходила под арку в другой тоннель. У водопада нолдор простились с Туором.

– Теперь мы должны торопиться обратно, – сказал Гельмир, – ибо великая опасность надвигается на Белерианд.

– Не пришел ли час, когда Тургон выйдет из тайного убежища? – спросил Туор.

Эльфы взглянули на него с изумлением.

– Это касается больше нолдор, чем сынов человеческих, – заметил Арминас. – Что тебе известно о Тургоне?

– Немного, – сказал Туор. – Я знаю только, что мой отец помог ему спастись из Нирнаэт и что в его тайной твердыне кроется надежда нолдор. Но его имя вечно звучит в моем сердце и просится на язык, не знаю почему. И, будь моя воля, я бы отправился искать его, вместо того чтобы вступать на эту темную и страшную тропу. Но, быть может, это и есть путь к его жилищу?

– Кто знает? – отвечал эльф. – Жилище Тургона сокрыто, сокрыты и пути к нему. Я не знаю их, хотя долго их искал. Но если бы они и были известны мне, я не открыл бы их ни тебе, и никому из людей.

Но Гельмир сказал:

– Мне доводилось слышать, что вашему роду покровительствует Владыка Вод. И если он решил привести тебя к Тургону, ты придешь к нему, куда бы ты ни пошел. Ступай же ныне той дорогой, которую указали тебе воды горного ключа, и не страшись! Тебе недолго придется брести во тьме. Прощай! И не думай, что наша встреча была случайной; ибо Живущий в глубинах еще может повелевать многим в этом краю. Анар калува тиэльянна![5]

С этими словами нолдор стали подниматься по лестнице, а Туор все стоял; но вот свет их лампы угас, и он остался совсем один во тьме чернее ночи, среди рева водопадов. Собрав все мужество, он двинулся вперед, держась левой рукой за стену. Сперва он шел очень медленно, потом попривык к темноте, заметил, что путь ровный, и зашагал быстрее. Ему казалось, что он идет очень долго; он устал, но ему не хотелось отдыхать в темном тоннеле. И вот, наконец, далеко впереди показался свет. Туор ускорил шаг и вслед за шумным потоком прошел сквозь узкую высокую брешь в стене навстречу золотому вечеру. Он очутился в глубоком ущелье с отвесными стенами. Ущелье смотрело точно на Запад, и впереди в ясном небе садилось солнце, озаряя стены золотистым сиянием, а воды реки горели золотом, дробясь и пенясь на блестящих камнях.

Туор был восхищен этим зрелищем. В нем снова вспыхнула надежда, и он пошел дальше, пробираясь вдоль южной стены, где оставался узкий проход. А потом наступила ночь, и река скрылась во мраке – только высокие звезды мерцали в темных омутах. Тогда Туор лег и спокойно заснул: он забыл о страхе рядом с этой рекой, где струилась власть Улмо.

Когда наступил день, он не торопясь пошел дальше. Солнце вставало у него за спиной и снова садилось впереди, и по утрам и вечерам над шумными перекатами и водопадами загорались радуги. Поэтому он назвал это место Кирит-Нинниах.

Так Туор шел еще три дня. Шел он не торопясь, пил холодную воду из реки, а есть ему не хотелось, хотя в реке плескалось множество рыб, переливавшихся золотом, серебром и всеми цветами радуги, подобно тем радугам, что висели в воздухе. А на четвертый день стены ущелья раздвинулись и стали менее высокими и крутыми; река же сделалась глубже и шире, ибо текла через горы, и все новые и новые ручьи сбегали с них в Кирит-Нинниах, обрушиваясь в реку сверкающими водопадами. Тогда Туор остановился и долго сидел, глядя на струи реки и внимая их неумолчному говору. Но вот наступила ночь, и на узкой полоске черного неба наверху холодным блеском засияли звезды. Тогда Туор возвысил голос и ударил по струнам арфы, и его песня и нежный перезвон струн заглушили шум воды и отозвались многоголосым эхом в скалах, и разнеслись над холмами, окутанными тьмой, и весь необитаемый край наполнился музыкой, летящей к звездам. Ибо, сам того не ведая, Туор вышел к Зычным горам Ламмот, стоящим над заливом Дренгист. Некогда там пристали корабли Феанора, приплывшего из-за моря, и голоса его воинов раскатились могучим эхом по северным берегам еще до восхода Луны[6].

Туор умолк в изумлении, и музыка медленно затихла в горах, и наступило молчание. И вдруг среди этой тишины в небе над ним раздался странный крик; и Туор не знал, кто это так кричит. Сперва он сказал себе: «Должно быть, это духи», потом: «Нет, это, наверно, какой-нибудь зверек скулит здесь в глуши», потом, услышав его снова, он сказал: «Нет, это голос какой-то ночной птицы, мне незнакомой». Этот звук показался ему печальным, и все же ему хотелось снова слышать его и пойти за ним: он звал его куда-то, но куда – Туор не ведал.

Наутро этот крик снова раздался над ущельем; Туор поднял голову и увидел трех больших белых птиц, летящих вдоль ущелья навстречу западному ветру, – их могучие крылья сияли белизной в лучах утреннего солнца, и, пролетая над Туором, они громко закричали. Так в первый раз увидел он больших чаек, которых так любят телери. Тогда Туор встал, желая пойти вслед за ними, и, чтобы лучше видеть, куда они летят, выбрался на левый берег. На краю обрыва в лицо ему ударил ветер с Запада, взъерошив ему волосы. Туор вдохнул свежий воздух полной грудью и воскликнул:

– Этот ветер будоражит душу сильнее вина!

Он не знал, что то был ветер с Великого моря.

Туор пошел вдоль высокого обрыва над рекой вслед за чайками. Вскоре стены ущелья снова сдвинулись, и узкая протока наполнилась ревом воды. Туор взглянул вниз и увидел, что бурный прилив запрудил теснину и преградил путь реке, которая стремится течь дальше, и огромная волна, увенчанная пеной, стеной вздымается чуть ли не вровень с обрывом. И вот прилив одолел реку, и вода с ревом хлынула вверх по ущелью, затопив его, и с грохотом катя валуны. Туору это показалось великим чудом. Так призыв морских птиц спас его от гибели во время прилива; а прилив в тот день был очень высоким: наступила весна, и с моря дул сильный ветер.

Туор устрашился ярости этих странных вод, оставил берег и повернул на юг – и потому не достиг протяженных берегов залива Дренгист. Несколько дней он блуждал по голому неприютному краю. Та земля была выметена морским ветром, и все, что там росло, травы и кусты, клонилось в сторону восхода, оттого что ветер все время дул с Запада. И так Туор вступил в пределы Невраста, где некогда жил Тургон; и наконец он внезапно (ибо береговые обрывы были выше склонов, что вели к ним) вышел к черной грани Средиземья и узрел Великое море, Белегаэр Безбрежный. То был час, когда солнце опускалось за край мира, пылая ярким огнем; Туор одиноко стоял над обрывом, раскинув руки, и сердце его переполнилось стремлением к Морю. Говорят, что Туор первым из людей достиг Великого моря, и что лишь эльдар глубже изведали тоску, которую вселяет оно в душу.

Туор надолго остался в Неврасте. Ему там было хорошо, потому что этот край, лежавший у моря и укрытый горами с севера и с востока, был более теплым и приветливым, чем равнины Хитлума. Туор давно привык жить один в глуши и кормиться охотой, так что еды ему хватало; ибо в Неврасте вовсю хозяйничала весна, и воздух звенел птичьими голосами. Птицы во множестве жили и по берегам, и на болотах Линаэвена в низине; но голосов эльфов и людей в те дни не слышалось в этом пустынном краю.

Туор нашел большое озеро, но до воды добраться не смог: берега были болотистыми, поросшими непроходимыми чащами тростника; поэтому вскоре он ушел оттуда и вернулся к Морю, ибо оно звало его, и ему не хотелось надолго оставаться там, где не слышно шума волн. И на побережье Туор впервые нашел следы нолдор, что некогда жили здесь. Ибо к югу от Дренгиста высокие скалистые берега были изрезаны множеством бухточек и укромных заливов с белыми песчаными пляжами у подножия черных блестящих скал, и Туор часто находил ведущие к ним извилистые лестницы, вырубленные в скале, а у берега виднелись сложенные из огромных каменных плит полуразрушенные пристани, к которым некогда причаливали эльфийские корабли. Много дней провел там Туор, любуясь изменчивым морем, а тем временем миновали весна и лето, и тьма сгущалась над Белериандом. Приближалась осень, роковая для Нарготронда.

Быть может, птицы почувствовали, что грядет жестокая зима[7]: те, что улетают на юг, рано начали сбиваться в стаи, а те, что жили дальше на север, уже вернулись в Невраст. И вот однажды, сидя на берегу, Туор услышал шум и свист могучих крыльев и, подняв голову, увидел в небе семь белых лебедей, клином летящих на юг. Но, пролетая над ним, они покружили и внезапно с плеском опустились на воду.

Надо сказать, что Туор любил лебедей – он часто видел их в серых заводях Митрима; и, к тому же, лебедь был гербом Аннаэля и народа, воспитавшего Туора. Поэтому он встал, приветствуя птиц, и окликнул их, дивясь их величине и царственной стати, какой не видел раньше ни у одного лебедя; но птицы захлопали крыльями и громко закричали, словно сердились на Туора и хотели прогнать его с берега. Потом с шумом взлетели и стали кружить у него над головой, обдавая его ветром от крыльев; они описали большой круг, поднялись высоко в небо и полетели на юг.

И воскликнул Туор:

– Это знак, что я задержался!

Он поспешно вскарабкался на обрыв и увидел, что лебеди все кружат в небе; но когда он пошел вслед за ними на юг, они полетели вперед.

Туор шел вдоль берега ровно семь дней, и каждое утро его будил на рассвете шум крыльев, а днем лебеди летели впереди него. Чем дальше, тем ниже становились берега, и на них росли цветы и густая трава, а на востоке появились леса, желтеющие на исходе года. Но впереди показалась горная гряда, преграждавшая путь; на западе она оканчивалась высоким пиком: мрачная башня, увенчанная тучами, вздымалась в небо над зеленым мысом, уходящим далеко в море.

Эти сумрачные горы были не чем иным, как западным отрогом Эред-Ветрина, ограждавшего Белерианд с севера, а пик назывался гора Тарас – то была самая западная из гор этого края, и ее вершина была первым, что увидел бы издалека мореход, подплывающий к смертным берегам. У ее подножия некогда жил Тургон в чертогах Виньямара, древнейшего из каменных дворцов, что возвели нолдор в землях изгнания. Эти чертоги и поныне стояли там, опустевшие, но прочные, возвышаясь на крутых уступах над морем. Годы не разрушили их, и прислужники Моргота обходили их стороной; но ветра, дожди и морозы точили их, и трещины стен и крыши густо поросли неприхотливыми серо-зелеными растениями, привыкшими к соленому морскому ветру и способными жить на голом камне.

Туор набрел на старую заброшенную дорогу и долго шел меж зеленых холмов и стоячих камней; на исходе дня он вышел к древним чертогам с высокими дворами, где гуляли ветра. Ни тени страха и зла не таилось в них, но Туора охватил благоговейный трепет, когда он подумал о тех, кто жил здесь когда-то, а теперь ушел неведомо куда: гордый народ, бессмертный, но обреченный, пришедший из дальних земель за Морем. И Туор обернулся назад и вгляделся, как часто вглядывались они, в даль мерцающих беспокойных вод. Потом он снова повернулся к дворцу и увидел, что лебеди опустились на верхний уступ, у западных дверей чертога; они захлопали крыльями, и Туору показалось, что птицы зовут его войти. Тогда Туор взошел наверх по широким лестницам, наполовину заросшим гвоздичником и дремой, прошел под могучей аркой и вступил под своды дома Тургона. И вот наконец он вошел в зал со множеством колонн. Большим виделся тот чертог снаружи, изнутри же он явился Туору огромным и величественным, и Туор исполнился такого благоговения, что боялся будить эхо в пустых стенах. Внутри он увидел только высокий трон на возвышении в восточном конце зала, и направился к нему, стараясь ступать как можно тише; но его шаги звенели, как поступь судьбы, и отдавались эхом в колоннадах.

Остановившись перед троном, окутанным тенями, Туор увидел, что тот высечен из цельного камня и украшен непонятными письменами. И в этот миг заходящее солнце заглянуло в высокое окно под западным фронтоном, и луч света упал на стену прямо перед Туором и засверкал на полированном металле. Туор с изумлением увидел, что на стене над троном висят щит, длинная кольчуга, шлем и длинный меч в ножнах. Кольчуга сияла, как нетускнеющее серебро, и солнечный луч осыпал ее золотыми искрами. А щит был необычный, Туор таких никогда не видел: вытянутый, клинообразный, с лебединым крылом на синем поле. Тогда заговорил Туор, и голос его прозвенел под сводами, точно вызов:

– Во имя этого знака я беру это оружие себе и принимаю на себя судьбу, которая таится в нем![8]

И Туор взял щит, и тот оказался удивительно легким и удобным: он, видимо, был сделан из дерева, но искусные эльфийские кузнецы обили его металлическими накладками, тонкими, как фольга, но прочными, и это защитило его от древоточцев и от сырости.

Тогда Туор облачился в кольчугу, и надел на голову шлем, и опоясался мечом; черны были ножны того меча, и пояс был черным, с серебряными пряжками. Вооружившись, вышел он из Тургонова чертога и встал на высоком уступе Тараса в алых лучах солнца. Никто не видел, как он стоял, обратясь на Запад, сверкая серебром и золотом доспехов; и не знал Туор, что в тот час он казался подобен одному из могучих Владык Запада. Воистину, достоин он был стать отцом королей Королей Людей из-за Моря, что и было суждено ему[9]; ибо когда Туор сын Хуора надел эти доспехи, в нем произошла перемена, и сердце его исполнилось величия. И вот, когда он вышел из дверей чертога, лебеди поклонились ему и, вырвав по перу из своих крыльев, протянули их ему, склонившись к его стопам; и он взял семь перьев и воткнул их в верх шлема, лебеди же поднялись в небо и улетели на север, озаренные закатом, и Туор не видел их более.

Теперь Туора потянуло на берег, и он спустился по длинным лестницам к широкому пляжу, окаймлявшему с севера мыс Тарас. По дороге он увидел, что солнце садится в огромную черную тучу, поднимающуюся над потемневшим морем. Похолодало; море волновалось и рокотало, словно в преддверии бури. И Туор стоял на берегу; и из-за грозной тучи солнце пылало, как дымный костер. И показалось Туору, что вдали из моря восстала огромная волна и медленно покатилась к земле; но он остался на месте, застыв от изумления. А волна все приближалась, окутанная туманным сумраком. Неподалеку от берега ее гребень изогнулся, рухнул вниз и хлынул на песок длинными пенными рукавами; но в том месте, где рассыпалась волна, на фоне надвигающихся туч темнела огромная, величественная фигура.

Туор благоговейно склонился пред ней, ибо ему почудилось, что он зрит могучего царя. Высокая, словно бы серебряная корона венчала его, а из-под нее струились длинные кудри, мерцающие во мраке, как пена морская; шествуя к берегу, он откинул свой серый плащ, который окутывал его подобно туману, и се! под плащом оказалась сияющая кольчуга, облекавшая его тело, точно чешуя могучей рыбы, и темно-зеленый кафтан, блиставший и переливавшийся морскими огнями. Так Живущий в глубинах, которого нолдор зовут Улмо, Владыка Вод, явился Туору сыну Хуора из рода Хадора пред чертогами Виньямара.

Он не вышел на берег, но остановился по колено в темной воде и заговорил с Туором; но свет его очей и глубокий голос, исходивший, казалось, из самого основания мира, поразили Туора страхом, и он повергся ниц.

– Восстань, Туор сын Хуора! – рек Улмо. – Не страшись моего гнева, хотя долго взывал я к тебе, а ты не слышал меня; и, выйдя наконец в путь, замешкался в дороге. Весной должен был ты стоять здесь; ныне же жестокая зима грядет сюда из страны Врага. Ты должен научиться спешить; и путь твой не будет легким и приятным, как было задумано мною. Ибо советы мои отвергнуты[10], и великое зло пробирается в долину Сириона, и вражеское войско встало меж тобой и твоей целью.

– Куда же идти мне, владыка? – спросил Туор.

– Туда, куда давно стремилось твое сердце, – ответил Улмо. – Ты должен найти Тургона и узреть сокрытый град. Ибо в доспехи эти ты облачился затем, чтобы быть моим посланцем. Давным-давно оставили их здесь по моему велению. Но ныне придется тебе идти сквозь мрак и опасности. А потому надень плащ сей, и не снимай его, пока не достигнешь цели.

И почудилось Туору, что Улмо разорвал свою серую мантию и бросил ему лоскут – и тот был так велик, что окутал Туора с головы до ног, словно огромный плащ.

– В нем ты пойдешь, и тень моя укроет тебя, – сказал Улмо. – Но не медли более: в землях, озаряемых Анар и сжигаемых пламенем Мелькора, она скоро рассеется. Согласен ли ты исполнить мое поручение?

– Согласен, владыка, – ответил Туор.

– Тогда я вложу в твои уста слова, что ты должен произнести перед Тургоном, – сказал Улмо. – Но прежде я научу тебя, и многое услышишь ты, что неведомо ни людям, ни даже могущественнейшим из эльдар.

И Улмо поведал Туору о Валиноре, и о его затмении, и об изгнании нолдор, и о Приговоре Мандоса, и о сокрытии Благословенного края.

– Но знай, – рек он, – что в доспехах Судьбы (как зовут ее Дети Земли) всегда найдется щель, и в стене Рока найдется брешь – так есть и будет до исполнения всех начал, которое вы зовете Концом. Так будет, доколе есмь аз, тайный глас, спорящий с Судьбой, свет, сияющий во тьме. И хотя кажется, что в эти черные дни я противлюсь воле моих собратий, Западных Владык, таков мой удел среди них, и это было предназначено мне еще до сотворения Мира. Но силен Рок, и тень Врага растет, я же умаляюсь, и ныне в Средиземье я стал всего лишь тайным шепотом. Воды, текущие на запад, иссыхают, и источники их отравлены, и сила моя уходит из этого края; ибо эльфы и люди не видят и не слышат меня, – столь велико могущество Мелькора. И ныне близится исполнение Проклятия Мандоса, и все творения нолдор погибнут, и все надежды их обратятся во прах. Ныне осталась одна, последняя надежда, которой они не ждали и не ведали. И надежда эта таится в тебе; ибо ты избран мною.

– Значит, Тургон не выстоит против Моргота, вопреки надеждам эльдар? – спросил Туор. – И что мне делать, владыка, если я доберусь до Тургона? Воистину, мечтал я повторить дела моего отца и быть рядом с этим владыкой в час беды, но что могу сделать я, простой смертный, средь стольких доблестных воинов Высшего народа Запада?

– Если я решил послать тебя, Туор сын Хуора, знай, что твой единственный меч стоит того. Ибо в грядущих веках вечно будут эльфы помнить доблесть эдайн, дивясь тому, как легко отдавали они жизнь, коей им было отпущено так мало. Но я посылаю тебя не одной твоей доблести ради, но дабы породить на свет надежду, тебе незримую, и светоч, что пронзит тьму. Пока Улмо говорил, ропот ветра обратился в гул, и небо почернело; и плащ Владыки Вод развевался на ветру, подобно туче.

– Теперь уходи, – молвил Улмо, – дабы Море не поглотило тебя. Ибо Оссе покорен воле Мандоса, а тот разгневан, ибо он – слуга Приговора.

– Как повелишь, – сказал Туор. – Но если я избегну Приговора, что мне сказать Тургону?

– Если ты достигнешь его, – ответил Улмо, – слова сами придут к тебе, и уста твои скажут то, что угодно мне. Говори не страшась! А потом делай то, что подскажут тебе сердце и твоя доблесть. Береги мой плащ, он сохранит тебя. И я пошлю тебе спасенного мною от гнева Оссе, и он поведет тебя – последний мореход с последнего корабля, что отправится на Запад до восхода Звезды. А теперь возвращайся на берег!

Раздался удар грома, и над морем сверкнула молния; и Туор узрел Улмо, возвышающегося над волнами подобно серебряной башне, полыхающей отблесками света; и он прокричал навстречу ветру:

– Иду, владыка! Но все же сердце мое стремится к Морю.

И тогда Улмо воздел огромный рог, и над морем разнесся протяжный звук – рев бури рядом с ним был не громче шепота ветерка над озером. И звук этот достиг ушей Туора, и охватил его, и переполнил его, и Туору показалось, что берега Средиземья растаяли, и в великом видении открылись ему все воды мира: от земных жил до речных устьев, от берегов и заливов до морских глубин. Узрел он Великое море в его вечном непокое, кишащее странными созданиями; узрел его все, вплоть до бессветных глубин, в которых средь вечной тьмы раздаются голоса, ужасные для ушей смертных. Быстрым взором валар обозрел он его бесконечные равнины, недвижно раскинувшиеся под ясным оком Анар, или блещущие под двурогим Месяцем, или встающие гневными валами, что разбиваются о берега Тенистых островов[11]; и наконец, вдали, за бессчетные лиги от смертных берегов, едва видимо взгляду, явилась ему гора, вздымающаяся на немыслимую высоту, одетая сияющим облаком, и у подножия горы – сверкающая полоса прибоя. Но когда Туор напряг слух, чтобы расслышать шум тех далеких волн, и зрение, чтобы разглядеть это далекое сияние, – звук оборвался, и вокруг снова был лишь рев бури, и ветвистая молния расколола небо у него над головой. Улмо исчез, и море ярилось – бешеные валы Оссе неслись на стены Невраста.

Туор бежал от ярости моря. С трудом поднялся он обратно на уступы: ветер прижимал его к откосу, а когда он взобрался наверх, согнул в три погибели. Поэтому Туор укрылся от непогоды в темном и пустом зале и провел ночь на каменном троне Тургона. Самые колонны сотрясались под ударами бури, и Туору мерещилось, что ветер доносит стоны и дикие вопли. Но он устал, и время от времени засыпал – и тогда его тревожили сны; но запомнился ему лишь один: Туор видел остров, и крутую гору посреди него, и солнце, садящееся за гору, и меркнущее небо; а над горой сияла одинокая ослепительная звезда.

После этого видения Туор заснул крепко, потому что гроза кончилась еще до рассвета и ветер угнал черные тучи на восток. Наконец Туор пробудился в серых предутренних сумерках, встал и оставил высокий трон. Проходя по полутемному чертогу, он увидел, что тот полон морских птиц, загнанных в него бурей. Он вышел, когда на западе в лучах наступающего дня угасали последние звезды. И увидел он, что ночью волны вздымались вровень с верхними уступами: водоросли и гальку нанесло к самым дверям. Туор спустился на последний уступ, взглянул вниз и увидел эльфа, закутанного в мокрый серый плащ. Эльф сидел, прислонившись к стене, среди камней и водорослей, выброшенных морем, и молча смотрел вдаль, за длинные гребни волн, разбивающихся о берега, истерзанные штормом. Все было тихо, лишь снизу доносился шум прибоя.

Глядя на безмолвную серую фигурку, Туор вспомнил слова Улмо, и неизвестное прежде имя пришло к нему, и он окликнул незнакомца:

– Привет тебе, Воронве! Я жду тебя[12].

Эльф обернулся. Туор встретил пронзительный взгляд его глаз, серых как море, и понял, что этот эльф из благородного племени нолдор. Но когда эльф увидел Туора, что стоял на высоком утесе в сером плаще, подобном тени, и в сияющем из-под плаща эльфийском доспехе, в глазах его появились страх и изумление.

Несколько мгновений они молча глядели друг другу в лицо, а потом эльф встал и поклонился Туору в ноги.

– Кто ты, государь? – спросил он. – Долго боролся я с безжалостным морем. Скажи мне, не случилось ли чего-нибудь важного с тех пор, как я оставил землю? Быть может, Тень повержена? Быть может, Сокрытый народ вышел наружу?

– Нет, – ответил Туор. – Тень растет, и Сокрытое остается сокрытым. Эльф надолго умолк.

– Тогда кто же ты? – спросил он наконец. – Давно оставил мой народ эти земли, и с тех пор никто не жил здесь. Сперва, по твоему одеянию, я принял тебя за одного из них, но теперь я вижу, что ты из рода людей.

– Это так, – ответил Туор. – А ты – последний мореход с последнего корабля, отплывшего на Запад из Гаваней Кирдана?

– Это так, – ответил эльф. – Я Воронве сын Аранве. Но откуда известны тебе мое имя и моя судьба?

– Они известны мне, ибо вчера на закате я беседовал с Владыкой Вод, – отвечал Туор, – и он сказал, что спасет тебя от гнева Оссе и пошлет мне в проводники.

Тогда в страхе и изумлении вскричал Воронве:

– Ты беседовал с Улмо Могучим? Воистину, велика твоя доблесть, и судьба твоя высока! Но куда же вести мне тебя, государь? Ведь ты, должно быть, король среди людей, и многие повинуются твоему слову.

– Нет, я беглый раб, – сказал Туор. – Я одинокий изгой в пустынном краю. Но мне дано поручение к Тургону Сокрытому королю. Известна ли тебе дорога к нему?

– Многие, что не были рождены рабами и изгоями, стали ими в эти злые времена, – ответил Воронве. – Мне кажется, что ты – из законных людских владык. Но будь ты даже первым среди людей, ты не вправе видеть Тургона, и поиски твои будут напрасны. Даже если я отведу тебя к его вратам, войти ты не сможешь.

– Я не прошу вести меня дальше врат, – возразил Туор. – Тогда Рок вступит в борьбу с советами Улмо. И если Тургон не примет меня, путь мой завершится, и Рок возьмет верх. Но что до моего права видеть Тургона: я не кто иной, как Туор, сын Хуора и родич Хурина, чьих имен Тургон не забудет. И я ищу его по велению Улмо. Разве забыл Тургон реченное древле: «Помни, последняя надежда нолдор грядет с Моря»? Или еще: «Когда опасность будет близка, явится некто из Невраста и предупредит тебя»?[13]Я – тот, кому должно прийти, и я облачился в доспехи, мне приготовленные.

Туор сам дивился, говоря это, ибо слова, что сказал Улмо Тургону, когда тот покидал Невраст, не были прежде ведомы ни ему, и никому, кроме Сокрытого народа. Тем сильнее изумлен был Воронве; он обернулся, взглянул в даль моря и вздохнул.

– Увы! – сказал он. – Мне так не хочется возвращаться! Средь морских пучин часто давал я обет, что, если только суждено мне будет снова ступить на землю, я поселюсь вдали от Северной Тени – у Гаваней Кирдана или, быть может, в дивных лугах Нан-татрена, где весна так прекрасна, что и во сне не привидится. Но раз за то время, пока я скитался, зло набрало силу, и смертельная опасность угрожает моему народу, я должен вернуться к нему.

Он снова обернулся к Туору.

– Я отведу тебя к тайным вратам, – сказал он, – ибо мудрый не станет пренебрегать советами Улмо.

– Тогда пойдем вместе, как нам велено, – сказал Туор. – Но не печалься, Воронве! Сердце подсказывает мне, что путь твой долог, и уведет тебя далеко от Тени; и твоя надежда вновь приведет тебя к Морю[14].

– И тебя, – ответил Воронве. – Но теперь мы должны оставить его: нам надо спешить.

– Да, конечно, – сказал Туор. – Но куда ты поведешь меня, и долго ли нам идти? Не следует ли нам сперва подумать, как мы будем добывать пропитание в глуши или, если путь будет долог, как мы переживем зиму, не имея укрытия?

Но Воронве не хотел говорить ничего определенного насчет дороги.

– На что способны люди, тебе лучше знать, – сказал он. – А я из нолдор. Долгий нужен голод, жестокий нужен мороз, чтобы убить потомка тех, кто перешел Вздыбленный лед! Чем, ты думаешь, питались мы в соленой пустыне моря все эти бессчетные дни? Разве не слышал ты об эльфийских дорожных хлебцах? У меня еще осталось то, что хранит до последнего всякий мореход.

Он распахнул плащ и показал Туору запечатанную сумку на поясе.

– Ни время, ни морская вода не испортят их, пока они запечатаны. Но это мы прибережем на крайний случай; уж наверно, изгой и охотник сумеет добыть еду, пока не наступила зима.

– Быть может, – ответил Туор. – Но охотиться не всегда безопасно, и дичь не везде водится в изобилии. И к тому же те, кто охотится, медлят в пути.

И вот Туор с Воронве собрались в дорогу. Туор кроме Тургоновых доспехов и оружия взял с собой только свой короткий лук со стрелами, а свое копье, на котором северными эльфийскими рунами было написано его имя, Туор повесил на стену в знак того, что он побывал здесь. У Воронве из оружия был только короткий меч.

Еще до рассвета оставили они древний чертог Тургона, и Воронве повел Туора на запад, в обход крутых склонов горы Тарас, через большой мыс. Некогда там проходила дорога из Невраста в Бритомбар, но теперь это была всего лишь заросшая тропа, идущая по зеленой насыпи. Она привела их в Белерианд, в северную часть Фаласа; потом они свернули на восток, к темным лесам на склонах Эред-Ветрина, и там укрылись и отдыхали до темноты. Ибо хотя древние поселения фалатрим, Бритомбар и Эгларест, были далеко, орки попадались и в этих местах, и по всей стране бродили соглядатаи Моргота – он боялся кораблей Кирдана, что время от времени высаживали здесь отряды, соединявшиеся с войсками, которые выходили из Нарготронда.

Туор и Воронве, закутавшись в плащи, притаились на склоне горы и тихо беседовали. Туор расспрашивал Воронве о Тургоне, но Воронве избегал говорить об этом, а рассказывал больше о поселениях на острове Балар и в Лисгарде, краю тростников в Устьях Сириона.

– Туда собирается все больше эльдар, – говорил он, – потому что все, кто устал от войны и от соседства с Морготом, ищут там убежища. Но я покинул свой народ не по собственной воле. Ибо после Браголлах и прорыва Осады Ангбанда Тургон начал опасаться, что Моргот может оказаться слишком силен. И тогда Тургон впервые выслал наружу своих воинов – немногих, с тайным поручением. Они спустились вдоль Сириона к Устьям и там построили корабли. Но их хватило только на то, чтобы доплыть до большого острова Балар – кораблей, способных подолгу выдерживать удары волн Белегаэра Великого, нолдор строить не умеют[15]. На острове, недосягаемом для Моргота, они заложили поселения.

Но позднее, когда Тургон узнал о разорении Фаласа и гибели древних Гаваней Корабелов, что лежат вон там, впереди, и стало известно, что Кирдан с остатками своего народа уплыл на юг в бухту Балар, Тургон отправил новых посланцев. Немного лет прошло с тех пор, но мне эти годы кажутся самыми долгими в моей жизни. Ибо я был одним из тех гонцов. Я был еще юн по счету эльдар – я родился в Средиземье, здесь, в Неврасте. Моя мать из Серых эльфов Фаласа, она в родстве с самим Кирданом – в первые годы владычества Тургона в Неврасте было большое смешение племен, – и от народа матери мне досталась душа морехода. Потому меня и отправили в числе прочих. Ибо нам было велено разыскать Кирдана и просить его, чтобы он помог нам построить корабли: Тургон надеялся, что его послания и мольбы о помощи достигнут Западных Владык прежде, чем все погибнет. Но я задержался в пути. Мало земель видел я до тех пор – а мы пришли в Нан-татрен весной. Очарование того края неизъяснимо, Туор, – ты поймешь это, если тебе самому когда-нибудь придется идти на юг вдоль Сириона. Он исцелит от тоски по морю любого, кроме тех, кого влечет сама Судьба. Улмо там – лишь слуга Йаванны, и красота той земли даже не снилась жителям суровых северных гор. В тех краях Сирион вбирает в себя Нарог, и не спешит более, но струится тихо и раздольно по пышным лугам, а по берегам реки, искрящейся на солнце, высится стройный лес цветущих ирисов. В траве рассыпаны цветы – как самоцветы, как прозрачные колокольчики, как алые и золотые огоньки, как мириады многоцветных звезд на зеленом небосводе. Но прекраснее всего ивы Нан-татрена. Их бледно-зеленые кроны серебрятся на ветру, а в шелесте бесчисленных листьев звучит чарующая музыка: дни и ночи напролет стоял я по колено в траве, и слушал, и не мог наслушаться. И чары той земли пали на меня, и забыл я Море в сердце своем. Я бродил по лугам, давая имена незнакомым цветам, или лежал и дремал под пение птиц и гудение пчел. Жил бы я там и поныне, забыв о моих сородичах – и о мечах нолдор, и о кораблях телери, – но судьба моя решила иначе. Или, быть может, сам Владыка Вод – велика его власть в том краю.

И вот однажды пришло мне на ум построить плот из ивовых сучьев, чтобы плавать по светлому лону Сириона. И я сделал этот плот, и так решилась моя судьба. Ибо случилось как-то раз, что я выплыл на середину реки, и вдруг налетел шквал. Он подхватил плот и унес меня из Края Ив вниз по реке, к Морю. И так, последним из посланцев, прибыл я к Кирдану. Из семи кораблей, что строил он для Тургона, шесть были уже готовы. Один за другим уплывали они на Запад, и ни один до сих пор не вернулся, и никаких вестей о них не слышно.

Но соленый морской ветер вновь пробудил во мне дух народа моей матери, и радовался я волнам и постигал науку мореплавания так легко, словно знал ее всю жизнь. И когда последний – самый большой из всех – корабль был закончен, я рвался в море и думал так: «Если правду говорят нолдор, на Западе есть луга, с которыми не сравниться и Краю Ив. В Западных землях нет увядания, и Весна бесконечна. Вдруг и мне, Воронве, посчастливится достичь тех земель? Как бы то ни было, лучше блуждать в морских просторах, чем во Тьме с Севера». Гибели я не боялся – ведь корабли телери не тонут.

Но Великое море ужасно, о Туор сын Хуора; и оно ненавидит нолдор, ибо повинуется Приговору валар. В нем таятся опасности пострашнее гибели в бездне: тоска, одиночество и безумие; ужасные бури – и безмолвие; и мрак, где гибнет всякая надежда, где нет ничего живого. Много берегов, диких и неприютных, омывает оно; много в нем островов, полных страхов и опасностей. Не стану омрачать твою душу, о сын Средиземья, повестью о семи годах скитаний – семь долгих лет носило меня по Великому морю, от крайнего Севера до крайнего Юга; но Запада мы не достигли, ибо Запад закрыт для нас.

Наконец нас охватило черное отчаяние. Мы устали от всего мира и повернули к дому, решив бежать от судьбы, что так долго щадила нас – лишь затем, чтобы больнее поразить потом. Мы уже завидели гору, и я радостно вскричал: «Смотрите, Тарас! Моя родина!» Но в этот миг пробудился ветер и примчал с Запада тучи, отягченные бурей. Волны гнались за нами, как живые твари, исполненные злобы, и молнии хлестали корабль; он превратился в беспомощную скорлупку, и море яростно набросилось на нас. Но меня, как видишь, пощадило: почудилось мне, что волна, мощнее, но спокойнее остальных, подняла меня с корабля, и высоко вознесла на гребне своем, и, накатив на берег, выбросила на утес и отхлынула, обрушившись в море огромным водопадом. До твоего прихода я провел там не больше часа, и у меня все еще кружилась голова, когда я услышал твой голос. У меня и поныне стынет кровь при мысли о море. Оно поглотило всех моих друзей – а мы столько лет вместе скитались вдали от смертных земель…

Воронве вздохнул и тихо продолжал, словно говоря сам с собой:

– Но как же сияли нам звезды там, на краю мира, когда ветер ненадолго отдергивал завесу облаков на западе! И вдали виделись нам белые тени – но были ли то дальние облака, или и впрямь довелось нам узреть вершины Пелори над утерянными берегами дома эльдар, как думали иные из нас, я не знаю. Далеко они, очень далеко, и кажется мне, что никому из смертных земель не суждено более достичь их.

Тут Воронве умолк. Наступила ночь, и звезды сияли холодным блеском.

Вскоре Туор с Воронве снова встали и отправились в путь, оставив море позади. О начале их путешествия рассказать почти нечего, ибо шли они по ночам, от заката до восхода, и тень Улмо скрывала их, так что никто не мог увидеть их среди лесов, лугов, болот и скал. Шли они осторожно, опасаясь видящих в ночи соглядатаев Моргота и чуждаясь хоженых путей. Воронве вел, а Туор следовал за ним. Он не задавал лишних вопросов, но примечал, что идут они прямо на восток вдоль подножий гор, и на юг не сворачивают. Туор дивился этому, ибо, как и большинство эльфов и людей, думал, что Тургон живет где-то вдали от северных войн.

Медленным был их путь в сумерках и по ночам, в бездорожной глуши, а из владений Моргота нагрянула жестокая зима. С севера задули пронзительные ледяные ветра, от которых не защищали даже горы, и скоро снег засыпал вершины, замел перевалы и завалил леса Нуат еще до того, как облетела листва с деревьев[16]. Они тронулись в путь в первой половине нарквелие, но еще до того, как они достигли Истоков Нарога, наступил хисиме с жестокими морозами.

Брезжил тусклый рассвет, когда путники после тяжелого ночного перехода наконец увидели перед собой долину, откуда выбегал Нарог – и Воронве застыл, пораженный горем и ужасом, не веря своим глазам: там, где некогда в огромной каменной чаше, выточенной струями вод, блистало меж крутых лесистых берегов прекрасное озеро Иврин, ныне все было испоганено и разорено: деревья повалены и сожжены, каменные берега разбиты, воды озера растеклись и стояли безжизненным болотом. На месте Иврина теперь была лишь грязная замерзшая лужа, и над землей, точно липкий туман, висел смрад разложения.

– О горе! – вскричал Воронве. – Неужели и сюда пробралось зло? Некогда это место было недосягаемо для Ангбанда – но лапы Моргота тянутся все дальше.

– Это то, о чем говорил Улмо, – сказал Туор. – «Источники отравлены, и сила моя уходит из вод этого края».

– Здесь побывала какая-то тварь пострашнее орков, – заметил Воронве. – Страх тяготеет над этим местом.

Он вгляделся в землю у края лужи и воскликнул:

– Да, великое зло!

Он подозвал к себе Туора и указал на следы: глубокую борозду, уходящую на юг, и по краям ее, местами расплывшиеся, местами скованные морозом, отпечатки огромных когтистых лап.

– Видишь? – лицо эльфа побледнело от страха и отвращения. – Здесь недавно побывал Большой Змей Ангбанда, самая ужасная из всех тварей Врага! Мы уже опоздали с нашим посланием к Тургону. Надо спешить.

Едва он произнес это, как в лесу послышались чьи-то крики, и спутники застыли, точно серые камни, прислушиваясь. Но в голосе не было зла, только горе звенело в нем, – казалось, он повторял одно и то же имя, словно звал заблудившегося друга. Вскоре меж деревьев появился высокий человек в доспехе и черных одеждах, с длинным обнаженным мечом в руке; и меч тот показался им большим дивом, ибо он тоже был черным – лишь края клинка сияли холодным блеском. Лицо того человека было искажено отчаянием, и, увидев разоренный Иврин, он горестно вскричал:

– Иврин, Фаэливрин! Гвиндор и Белег! Некогда исцелили меня эти воды – но отныне не вкусить мне покоя.

И поспешно зашагал на север, словно очень спешил или гнался за кем-то. Долго еще слышали два товарища, как он взывал: «Фаэливрин, Финдуилас!», – пока его голос не затих вдали[17]. Они не знали, что Нарготронд пал, и что человек этот – Турин сын Хурина, Черный Меч. Так, всего один раз, и то лишь на миг, сошлись пути двух родичей, Турина и Туора.

Когда Черный Меч скрылся в лесу, Туор с Воронве пошли дальше, хотя день уже наступил: горе незнакомца омрачило их души, и они не могли оставаться рядом с оскверненным Иврином. Но вскоре они все же отыскали себе укрытие – опасность теперь чувствовалась повсюду. Сон их был кратким и неспокойным. К полудню сгустились тучи и повалил снег, а к ночи ударил трескучий мороз. Снег и лед больше не таяли, и на целых пять месяцев Север сковала Жестокая зима, которую потом долго вспоминали. Теперь Туор с Воронве страдали от холода, и все время боялись быть найденными по следам или провалиться в какую-нибудь ловушку, скрытую под снегом. Они шли еще девять дней, все медленнее и медленнее, потому что идти становилось все трудней. Воронве немного забрал к северу. Они перешли три истока Тейглина и снова повернули прямо на восток, оставив горы позади. Скрываясь, перешли они Глитуи, и вышли к Малдуину, и увидели, что он покрыт черным льдом[18].

И Туор сказал Воронве:

– Страшен этот мороз; не знаю, как ты, а я близок к смерти.

Положение их было ужасным: им давно не попадалось ничего съестного, а дорожные хлебцы были на исходе; и оба они промерзли и устали.

– Горе тому, кого преследует и Приговор валар, и злоба Врага, – промолвил Воронве. – Неужели я избежал пасти моря лишь затем, чтобы замерзнуть в снегу?

– Далеко еще? – спросил Туор. – Довольно таиться, Воронве, – скажи, прямо ли ты ведешь меня, и куда мы идем? Если я должен истратить последние силы, мне нужно знать, не напрасно ли я мучаюсь.

– Я вел тебя настолько прямо, насколько позволяла безопасность, – ответил Воронве. – Знай, что Тургон живет на севере земель эльдар, хотя немногие верят в это. Мы уже близки к цели. Но впереди еще много лиг, даже по прямой, а нам еще надо перебраться через Сирион, и перед ним нас может подстерегать большая опасность. Мы скоро выйдем к дороге, что некогда соединяла Минас короля Финрода и Нарготронд[19]. Слуги Врага ходят по ней и стерегут ее.

– Я считал себя выносливейшим из людей, – сказал Туор, – и не одну зиму провел я в горах; но тогда у меня были пещера и костер, а в такой мороз, да еще голодным, мне, боюсь, далеко не уйти. Но все же надо идти, пока есть надежда.

– У нас нет другого выбора, – сказал Воронве, – разве что лечь в снег и уснуть вечным сном.

И они весь день тащились вперед, уже не прячась – мороз был страшнее врагов. Но постепенно снега становилось все меньше, потому что они снова шли на юг по долине Сириона, и горы Дор-ломина остались далеко позади. Уже в сумерках они вышли на высокий лесистый склон, у подножия которого проходила Большая дорога. Внезапно они услышали голоса и, осторожно выглянув из-за деревьев, увидели внизу огонь. Посреди дороги, сгрудившись у большого костра, сидел отряд орков.

– Гурт ан Гламхот! – проворчал Туор[20]. – Вот теперь я сброшу плащ и возьмусь за меч. Я готов рискнуть жизнью ради того, чтобы погреться у костра, и даже орочьи припасы будут хорошей добычей.

– Нет! – отрезал Воронве. – В этом походе тебе поможет только плащ. Выбирай – либо костер, либо Тургон. Этот отряд здесь не один: у вас, смертных, очень плохие глаза, раз ты не видишь других костров на севере и на юге. Ты поднимешь шум, и сюда нагрянет целое войско. Слушай меня, Туор! Закон Сокрытого королевства запрещает приводить за собой к вратам погоню, и этот закон я не нарушу ни по велению Улмо, ни ради спасения жизни. Если ты поднимешь этих орков, я брошу тебя.

– Тогда ну их, – сказал Туор. – Но хотел бы я дожить до того дня, когда мне не придется красться мимо кучки орков, поджав хвост.

– Тогда идем! – сказал Воронве. – Хватит спорить, а то они нас учуют. Пошли!

Они стали пробираться меж деревьев на юг, держась подветренной стороны, пока не оказались посередине между двух орочьих костров. Там Воронве остановился и застыл, прислушиваясь.

– На дороге никого не слышно, – сказал он, – но неизвестно, что может таиться здесь в темноте.

Он всмотрелся во тьму и зябко передернул плечами.

– Воздух пропитан злом, – прошептал он. – Увы! Вон там лежит цель нашего пути и надежда на жизнь, но дорогу преграждает смерть.

– Смерть повсюду, – ответил Туор. – Но у меня остались силы только на кратчайший путь. Либо я пройду здесь, либо погибну. Я доверюсь плащу Улмо – его хватит на двоих. Теперь поведу я!

Сказав так, он подкрался к обочине дороги, и Воронве за ним. Туор крепко обнял Воронве, закутал его и себя серым плащом Владыки Вод и шагнул вперед.

Стояла тишина. Над древней дорогой свистел холодный ветер. Внезапно стих и он. В тишине Туору показалось, что ветер переменился, словно дыхание края Моргота отступило, и с Запада прилетел ветерок, слабый, как память о Море. Словно клок серого тумана на ветру, перелетели они мощеную дорогу и нырнули в кусты на восточной обочине.

Тотчас же поблизости раздался дикий вопль, и вдоль дороги ему отозвались другие. Хрипло взвыл рог, и послышался топот. Но Туора это не остановило. В плену он достаточно хорошо выучил язык орков, чтобы понимать, что они кричат: часовые учуяли и услышали их, но пока не увидели. Охота началась. Они с Воронве из последних сил взобрались на длинный склон, густо заросший утесником и черникой вперемежку с рябинами и низкорослыми березками. Наверху они остановились, прислушиваясь к крикам орков, с треском продиравшихся через кусты где-то внизу.

Неподалеку среди зарослей вереска и ежевики торчал большой валун, и под ним было что-то вроде норы – как раз такой, в какую мог бы забиться измученный зверь в надежде спрятаться от погони или хотя бы подороже продать свою жизнь. Туор затащил Воронве в эту темную щель, и они легли бок о бок, укрывшись плащом и задыхаясь, как загнанные лисы. Они молчали; оба обратились в слух.

Крики преследователей становились все тише. Орки редко забредали в пустынные земли, что лежали к западу и к востоку от дороги; они больше стерегли саму дорогу. Случайные беглецы мало заботили их – они боялись шпионов и вражеских разведчиков. Моргот поставил стражу на дороге не затем, чтобы поймать Туора и Воронве (о них он пока что ничего не знал), и не затем, чтобы перекрыть путь идущим с запада. Орки должны были следить, чтобы Черный Меч не ускользнул и не отправился вслед за пленниками из Нарготронда, приведя, быть может, помощь из Дориата.

Ночь тянулась, и над пустынными землями снова нависло тяжелое молчание. Туор, смертельно уставший, уснул, закутавшись в плащ Улмо; но Воронве выполз наружу и стоял, молча и неподвижно, как серый камень, вглядываясь во тьму зоркими глазами эльфа. На рассвете он разбудил Туора, и тот, выбравшись из норы, увидел, что погода в самом деле стала мягче и черные тучи разошлись. Загоралась алая заря, и далеко впереди, на фоне огненного востока, Туор увидел вершины незнакомых гор.

– Алаэ! Эред эн Эхориат, эред э'мбар нин! – тихо проговорил Воронве[21]. Ибо он знал, что видит Окружные горы, стены королевства Тургона. Внизу, к востоку, в глубокой сумрачной долине протекал Сирион Прекрасный, воспетый в песнях; а за рекой к подножиям гор поднималась серая равнина, одетая туманом.

– Вон Димбар, – сказал Воронве. – Ах, если бы мы были уже там! Враги редко осмеливаются забредать туда. По крайней мере, так было, пока Улмо хранил Сирион. Но, быть может, теперь все изменилось[22] – все, кроме реки: она по-прежнему таит в себе угрозу. Сирион в этих местах быстр и глубок, и даже эльдар опасно переправляться через него. Но я вывел тебя туда, куда надо: вон серебрится брод Бритиах, вон там, немного южнее, где Восточный тракт, что некогда вел сюда от Тараса, пересекал реку. Теперь по нему никто не ходит, ни эльфы, ни люди, ни орки – разве что в крайности: эта дорога ведет в Дунгортеб и земли ужаса меж Горгоротом и Завесой Мелиан, и давным-давно заросла или превратилась в узкую тропку среди бурьяна и колючек[23].

Туор посмотрел в ту сторону, куда указывал Воронве, и увидел вдали блеск незамерзшей воды, озаренной косыми лучами утреннего солнца; но за ней, на юге, там, где Бретильский лес взбирался на отдаленное нагорье, клубилась тьма. Они осторожно спустились в долину и вышли на древнюю дорогу, шедшую от перекрестка на опушке Бретиля, где она пересекалась с нарготрондским большаком. Туор увидел, что они приближаются к Сириону. Берега здесь были невысокими, и река, запруженная множеством камней[24], разбивалась на десятки мелких проток и рукавов и громко журчала меж валунами. Немного ниже протоки снова соединялись в едином русле, река текла дальше к лесу и исчезала в густом тумане, непроницаемом для глаз: там находилась северная граница Дориата, сокрытая Завесой Мелиан, но Туор этого не знал.

Туор бросился было к броду, но Воронве остановил его.

– Мы не можем перейти Бритиах среди бела дня, – сказал он, – или пока есть опасность, что нас преследуют.

– Значит, так и будем сидеть тут, пока не сгнием? – рассердился Туор. – Опасность будет всегда, пока стоит королевство Моргота. Идем! Переправимся под сенью плаща Улмо.

Воронве все еще медлил, обернувшись на запад; но дорога позади них была пуста, и все было тихо; слышался лишь шум воды. Он поднял глаза к небу – пустынному и серому, без единой птицы. Внезапно лицо Воронве просияло и он вскричал:

– Отлично! Враги Врага все еще стерегут Бритиах. Орки сюда за нами не последуют; накроемся плащом, и можно идти.

– Кого ты там еще углядел? – спросил Туор.

– Плохо же видят смертные люди! – ответил Воронве. – Я вижу орлов с Криссаэгрима, и они летят сюда. Вон, смотри!

Туор вгляделся и вскоре различил в вышине трех могучих птиц, летящих с дальних гор, что снова окутались облаками. Они медленно снижались, кружа в небе, и внезапно ринулись на путников; но прежде, чем Воронве успел окликнуть их, они с шумом взмыли и улетели на север вдоль реки.

– Теперь идем, – сказал Воронве. – Если здесь и есть орки, они будут лежать, уткнувшись носом в землю, пока орлы не улетят подальше.

Они сбежали вниз к реке и перешли Бритиах, частью по камням и галечным отмелям, частью по мелководью, по колено в воде. Вода была чистая и очень холодная, и мелкие заводи затянулись льдом, – но никогда, даже в Жестокую зиму в год гибели Нарготронда, смертоносное дыхание Севера не могло сковать главное течение Сириона[25].

На той стороне брода они нашли ущелье, похожее на русло иссякшего потока: теперь оно было сухим, но некогда, похоже, бурная река, бежавшая с севера, из гор Эхориат, выточила его в скале, принеся в Сирион множество камней, которые и образовали брод Бритиах.

– Наконец-то мы добрались до него, паче чаяния! – воскликнул Воронве. – Гляди! Вот устье Пересохшей реки. Это и есть наша дорога[26].

Они вошли в ущелье. Оно свернуло на север, и стены его вздымались все выше и выше, так что в нем стало темно и Туор начал спотыкаться о камни, которыми было усыпано сухое русло.

– Если это и дорога, – сказал он, – она не для усталых ног.

– Но это и есть дорога к Тургону, – сказал Воронве.

– Тогда это совсем странно, – заметил Туор. – Почему же ее не стерегут? Я думал, тут огромные ворота и целое войско стражи.

– Подожди, увидишь еще и ворота, и стражу, – ответил Воронве. – Это только подступы. Я назвал это ущелье дорогой; но по ней лет триста никто не проходил, кроме нескольких тайных посланцев; а после того, как Сокрытый народ прошел по ней, нолдор пустили в ход все свое искусство, чтобы скрыть ее от посторонних глаз. Ты думаешь, она на виду? А нашел бы ты ее, если бы тебя не вел один из Сокрытого королевства? Уж наверно, ты решил бы, что она создана лишь ветрами и водами. А разве не видел ты орлов? Это народ Торондора, что некогда жил на самом Тангородриме, пока Моргот не был столь могуч, а со времен гибели Финголфина живет в горах Тургона[27]. Только им, кроме нолдор, известно Сокрытое королевство, и они несут стражу в небесах над ним, хотя до сих пор никто из слуг Врага не осмеливался летать по небу. Орлы сообщают королю обо всех, кто бродит вокруг. Будь мы орками, нас бы давно схватили и швырнули с высоты на скалы.

– Не сомневаюсь, – сказал Туор. – Но мне тут подумалось, что вести о нашем приходе достигнут Тургона раньше нас самих. А хорошо это или плохо, тебе лучше знать.

– Ни хорошо, ни плохо, – ответил Воронве. – В Хранимые врата нам все равно не войти незамеченными, будут нас ждать или нет; а там Стражники и сами увидят, что мы не орки. Но этого мало, чтобы пройти к Тургону. Ты, Туор, даже представить себе не можешь, какая опасность нас ожидает. Не прогневайся, если что, – я тебя предупреждал. Здесь тебе в самом деле понадобится помощь Владыки Вод. Я согласился вести тебя лишь потому, что надеялся на нее; а если Владыка не поможет, мы погибнем скорее, чем в глуши от голода и холода.

Но Туор ответил:

– Довольно гадать. В глуши нас ждала верная смерть, а в смерти у Врат я все-таки сомневаюсь, что бы ты ни говорил. Веди меня дальше!

Много миль прошли они по этому изнурительному пути, пока не выбились из сил. Наступил вечер, и в глубоком ущелье сгустилась тьма. Они выбрались на восточный берег и увидели перед собой лабиринт холмов, уходивших к подножию гор. Вглядевшись, Туор увидел, что горы эти не похожи ни на одни другие: их склоны, подобные отвесным стенам, вздымались уступами, как этажи гигантских неприступных башен. А день тем временем угас; все вокруг окуталось серой мглой, и долина Сириона скрылась во мраке. Воронве нашел небольшую пещерку на склоне холма, обращенном к пустынному Димбару. Путники залезли внутрь и затаились. Они доели последние крошки съестного. Им было холодно, и они не спали, несмотря на усталость. Так Туор и Воронве вечером восемнадцатого дня хисиме, на тридцать седьмой день своего путешествия, достигли подножия твердынь Эхориата, преддверия королевства Тургона, спасшись с помощью Улмо и от Приговора, и от козней Врага.

Когда первые проблески дня пробились сквозь туманы Димбара, путники снова спустились в Пересохшую реку, которая вскоре свернула на восток, приведя их к самым горам. Прямо над ними нависал огромный обрыв, отвесно вздымавшийся над крутыми берегами, оплетенными густыми зарослями терновника. Каменистое русло уходило в заросли. Там все еще было темно как ночью, и идти пришлось очень медленно, потому что склоны тоже обросли терновником; сплетенные ветви укрыли проход плотной крышей, и иногда Туору с Воронве приходилось пробираться ползком, словно зверям, крадущимся в свою берлогу.

Но в конце концов, продравшись к подножию обрыва, они увидели отверстие, похожее на тоннель, выточенный в скале водами, рожденными в сердце гор. Они вошли туда. Там было совершенно темно, но Воронве уверенно шел вперед, и Туор следовал за ним, касаясь рукой его плеча и слегка пригнувшись – потолок был низкий. Так они пробирались вслепую, шаг за шагом, как вдруг почувствовали, что земля под ногами стала ровной и камни исчезли. Тогда они остановились, перевели дух и прислушались. Воздух был чистым и свежим, и они чувствовали, что находятся в большой пещере. Но все было тихо, не слышалось даже звона капель. Туору показалось, что Воронве колеблется, и он прошептал:

– Где же Хранимые врата? Мы что, уже прошли их?

– Нет, – ответил Воронве. – Но я не могу понять, в чем дело – странно, что чужаков пропустили так далеко и ни разу не окликнули. Я боюсь внезапного удара во тьме.

Шепот их разбудил спящее эхо, и отзвуки умножились и разбежались под сводами и меж невидимых стен, словно десятки шепчущих голосов. И еще до того, как замерло эхо, Туор услышал в темноте голос, говорящий по-эльфийски: сперва на Высоком наречии нолдор, которого Туор не знал, а потом на языке Белерианда, но с непривычным выговором – так говорят те, кто много лет провел в разлуке со своими сородичами[28].

– Стоять! – приказал голос. – Не двигаться! Не то умрете на месте, враги вы или друзья.

– Мы друзья, – ответил Воронве.

– Тогда делайте, что велено.

Эхо их речей гулко разнеслось в тишине. Воронве и Туор замерли на месте; Туору казалось, что прошло очень много времени, и его сердце исполнилось такого страха, какого не вселяла в него еще ни одна опасность, встреченная в пути. Потом послышались шаги, отозвавшиеся в пещере тяжким топотом троллей. Внезапно кто-то достал эльфийский светильник и направил свет на Воронве, стоявшего впереди. Туор не видел ничего, кроме ослепительной звезды во мраке. Он чувствовал, что, пока луч направлен на него, он не в силах ни убежать, ни броситься вперед.

Несколько мгновений их продержали так в луче фонаря, а потом тот же голос велел:

– Покажите лица!

И Воронве откинул капюшон, и луч осветил его черты, суровые и четкие, будто выточенные из камня; Туор словно впервые увидел, как он красив. Воронве гордо произнес:

– Разве вы не видите, кто перед вами? Я Воронве сын Аранве из дома Финголфина. Уж не забыт ли я у себя дома за несколько лет? Я блуждал в краях, неведомых Средиземью, и все же помню твой голос, Элеммакиль.

– Тогда Воронве должен помнить и законы своей страны, – ответили из тьмы. – Он ушел по велению государя и имеет право вернуться. Но за то, что он привел сюда чужеземца, он лишается этого права и подлежит королевскому суду, куда он должен быть отведен под стражей. Что касается чужеземца, он будет убит или взят в плен, по усмотрению Стражи. Пусть он выйдет вперед, чтобы я мог решить.

Воронве вывел Туора на свет, и, когда они приблизились, из тьмы выступили множество нолдор в доспехах и при оружии, с мечами наголо. Они окружили пришельцев. Элеммакиль, начальник Стражи (это он держал светильник), долго и пристально разглядывал их.

– Что с тобой, Воронве? – сказал он наконец. – Мы ведь старые друзья, и вот, ты ставишь меня перед тяжким выбором между законом и нашей дружбой. Если бы ты без дозволения привел сюда одного из нолдор иных домов, это уже было бы тяжким проступком. Но ты показал заветный Путь человеку, смертному, – ибо по его глазам я вижу, кто он. Его же никогда не выпустят отсюда, раз он знает нашу тайну, – я должен убить его как чужака, даже если он твой друг и дорог тебе.

– Там, во внешних землях, случается многое, Элеммакиль, и на любого может быть возложен нежданный труд, – ответил Воронве. – Странник возвращается не таким, как уходил. Содеянное мною сделал я по велению того, кто выше устава Стражи. Один лишь король вправе судить меня и того, кто пришел со мной.

Тогда заговорил Туор, забыв о страхе:

– Я пришел сюда с Воронве сыном Аранве, ибо он был назначен мне в провожатые Владыкой Вод. Ради этого был он спасен от ярости Моря и Приговора валар. Ибо я пришел с посланием от Улмо к сыну Финголфина, и ему я поведаю его.

Элеммакиль взглянул на Туора с изумлением.

– Кто же ты? – спросил он. – И откуда ты?

– Я Туор сын Хуора из дома Хадора, и родич Хурина. И, как мне говорили, эти имена небезызвестны жителям Сокрытого королевства. Из Невраста через множество опасностей пришел я сюда.

– Из Невраста? – переспросил Элеммакиль. – А говорят, там никто не живет с тех пор, как наш народ ушел оттуда.

– Верно говорят, – ответил Туор. – Пусты и холодны чертоги Виньямара. Но я пришел оттуда. Отведите же меня к строителю этого дворца.

– О делах столь важных судить не мне, – сказал Элеммакиль. – Я выведу вас на свет, где виднее, и передам Хранителю Великих врат.

Он отдал приказ, и Туора с Воронве окружили высокие стражники, двое впереди и трое позади; и их начальник вывел их из пещеры Внешней стражи. Они оказались в прямом проходе с ровным полом и шли по нему, пока впереди не показался слабый свет. Наконец они вышли к широкой арке, высеченной в скале и опиравшейся на высокие столбы. Арку преграждали подъемные ворота из перекрещенных деревянных брусьев, украшенных дивной резьбой и обитых железными гвоздями.

Элеммакиль коснулся ворот, они бесшумно поднялись, и все вошли. Туор увидел, что они стоят на дне такой глубокой расселины, какую он даже представить себе не мог, хотя и немало странствовал в диких северных горах: по сравнению с Орфалх-Эхором Кирит-Нинниах была всего лишь крохотной трещинкой в скале. Руками самих валар были расколоты эти горы, в бурях древних войн в начале времен; стены расселины были так круты, словно прорублены секирой, и вздымались на немыслимую высоту. Далеко вверху виднелась узкая полоска неба, и на темно-синем фоне вырисовывались черные пики и клыкастые скалы, далекие, но острые, безжалостные, как копья. Могучие стены были так высоки, что зимнее солнце не заглядывало туда, и, хотя уже наступило утро, над горами слабо мерцали звезды, а здесь, внизу, было темно, и дорогу, идущую вверх, освещал лишь неяркий свет фонарей. Дно расселины круто взмывало вверх, к востоку, и слева от речного русла Туор увидел широкую дорогу, вымощенную камнем, которая уходила наверх, скрываясь в темноте.

– Вы прошли Первые врата, Деревянные, – сказал Элеммакиль. – Нам сюда. Надо спешить.

Туору не было видно, далеко ли ведет дорога. Он вгляделся во мрак, и бесконечная усталость охватила его. Над камнями свистел ледяной ветер, и Туор плотнее запахнул плащ.

– Холоден ветер Сокрытого королевства! – промолвил он.

– Воистину так, – сказал Воронве, – и чужестранцу может показаться, что гордыня сделала слуг Тургона бессердечными. Многие лиги разделяют Семь врат, и тяжки они для голодных и уставших в пути.

– Не будь наши законы столь суровы, – ответил Элеммакиль, – коварство и ненависть давно проникли бы сюда и погубили нас. И это тебе хорошо известно. Но мы не бессердечны. Здесь еды нет, а вернуться назад за ворота, которые он уже миновал, чужестранец не может. Потерпите немного, у Вторых врат вы сможете поесть и отдохнуть.

– Хорошо, – ответил Туор, и пошел дальше, как ему было приказано. Обернувшись назад, он увидел, что за ним следуют лишь Элеммакиль и Воронве.

– Здесь стража не нужна, – объяснил Элеммакиль, догадавшись, о чем он подумал. – Из Орфалха нет пути назад ни эльфу, ни человеку.

Они поднимались наверх, иногда по длинным лестницам, иногда по извилистой дороге, и тень отвесных стен угрожающе нависала над ними. Наконец в полулиге от Деревянных врат Туор увидел перед собой высокую стену, преграждавшую путь. На ней возвышались две могучих каменных башни. Дорога вела к высокой арке в стене, но казалось, что арка заделана одним огромным камнем. Путники приблизились, и черная отшлифованная поверхность камня заблестела в лучах белого светильника, висевшего над аркой.

– Вот Вторые врата, Каменные, – сказал Элеммакиль и, подойдя к вратам, легонько толкнул их. Камень повернулся на невидимой оси и стал ребром, и по обе его стороны открылся проход; они вошли и оказались во дворе, где стояло множество вооруженных стражников, одетых в серое. Никто не произнес ни слова. Элеммакиль отвел своих пленников в комнату в северной башне; там им принесли хлеба и вина и позволили передохнуть.

– Это немного, – сказал Элеммакиль Туору. – Но если твои слова подтвердятся, тебя щедро вознаградят за нынешние лишения.

– Этого довольно, – ответил Туор. – Слаб духом тот, кто нуждается в большем.

И в самом деле, хлеб и вино нолдор так подкрепили его, что вскоре он уже снова торопился в путь.

Немного погодя они вышли к новой стене, которая была еще выше и мощнее первой, и к Третьим вратам, Бронзовым – то были высокие двустворчатые двери, увешанные бронзовыми щитами и пластинами и изукрашенные причудливыми рисунками и знаками. Стену венчали три квадратных башни с медными крышами и стенами, и медь эта благодаря какому-то секрету кузнечного мастерства оставалась всегда блестящей и горела огнем в лучах красных светильников, что, как факелы, стояли вдоль стены. Они опять вошли в ворота без единого слова, и увидели еще больший отряд стражи, в доспехах, что мерцали как рдеющие уголья; а лезвия секир были красными. Большинство стражей при этих воротах были из синдар Невраста.

Теперь дорога стала труднее, ибо в середине Орфалха подъем был круче всего. Поднимаясь вверх, Туор увидел над собой самую мощную из стен. То, наконец, взошли они к Четвертым вратам, Вратам Витого Железа. Высока и черна была та стена, и светильников над ней не было. Четыре железных башни возвышались над ней, а в центре меж башен стояла железная статуя огромного орла. То был сам король Торондор, словно спустившийся из-под облаков на горный пик. Туор взглянул на ворота и не поверил своим глазам: ему показалось, что он смотрит на поляну, озаренную бледным сиянием Луны, сквозь ветви и стволы неувядающих деревьев. Ибо сквозь кованые ворота сочился свет, а сами ворота были подобны множеству стволов с извивающимися корнями и сплетенными ветвями, покрытыми листвой и цветами. Проходя сквозь ворота, он увидел, как это устроено: в толще стены были тройные решетки, каждая из которых составляла часть рисунка; а свет, что проникал сквозь них, был светом дня.

Ибо они поднялись ныне намного выше подножия гор, где начался их путь, и за Железными вратами дорога была совсем пологой. Они уже миновали вершину и сердце Эхориата, башни гор стали ниже, ущелье расширилось, и стены его были не столь крутыми. Белый снег лежал на них, отражая и рассеивая свет, падавший с неба, и казалось, что ущелье затянуто мерцающей лунной дымкой.

Они прошли сквозь ряды Железной стражи, стоявшие за воротами; черными были плащи, доспехи и длинные щиты этих воинов, и лица их были скрыты забралами с орлиными клювами. Элеммакиль шел впереди, и Туор с Воронве следовали за ним сквозь легкий туман. Туор увидел, что вдоль дороги тянется полоска зеленой травы, а в ней, как звезды, мерцают белые цветки уилоса, незабвенники, что не знают ни зимы, ни лета и цветут, не увядая[29]; и так, дивясь и радуясь, вышел он к Серебряным вратам.

Стена Пятых врат, невысокая, но широкая, была выстроена из белого мрамора, а по верху шла серебряная решетка, соединявшая пять огромных мраморных шаров; и на стене стояло множество лучников, одетых в белое. Ворота, подобные полумесяцу, были выкованы из серебра и украшены жемчугом из Невраста; а над ними, на среднем шаре, стояло изображение Белого Древа, Тельпериона, из серебра и малахита, а цветы его были сделаны из лучших баларских жемчужин[30]. А за воротами, на широком дворе, вымощенном зеленым и белым мрамором, стояли лучники в серебряных доспехах и шлемах с белыми султанами, по сто воинов с каждой стороны. Элеммакиль провел Туора с Воронве сквозь безмолвные ряды лучников, и пришельцы вступили на длинную белую дорогу, прямую, как стрела, бежавшую к Шестым вратам; и чем дальше, тем шире становилась полоса травы вдоль дороги, а среди белых звездочек уилоса раскрывались золотые очи крохотных желтых цветков.

Так пришли они к Золотым вратам, последним из тех, что выстроил Тургон до Нирнаэт; они были очень похожи на Серебряные, но стена была из желтого мрамора, а шары и ограда – из червонного золота; шесть шаров стояло на стене, а посередине, на золотой пирамиде, возвышалось изображение Лаурелин, Солнечного Древа, с топазовыми цветами, собранными в кисти, висевшие на золотых цепочках. А сами ворота были украшены золотыми дисками со множеством лучей, подобными Солнцу, и диски окружал причудливый узор из топазов, гранатов и желтых бриллиантов. На дворе за воротами стояли три сотни лучников с длинными луками. Доспехи их были вызолочены, и золотые перья вздымались над шлемами, а большие круглые щиты алели, как пламя.

За Шестыми вратами дорога озарялась солнцем, потому что стены ущелья по обе стороны были низкими и зелеными, лишь поверху лежал снег; Элеммакиль ускорил шаг, ибо они приближались к последним, Седьмым вратам, именуемым Великими, Стальным вратам, которые построил Маэглин после возвращения с Нирнаэт, стоявшим у выхода из Орфалх-Эхора.

Стены там не было; по обе руки стояли две высокие круглые башни со множеством окон. Башни вздымались семью ярусами и заканчивались стальными шпилями, блестевшими на солнце, а соединяла их мощная стальная ограда, что не ржавела и сияла холодным блеском. Семь стальных столпов, высоких и мощных, как молодые сосны, держали ее, и каждый венчался наконечником, острым, как игла; столпы же соединялись семью стальными перекладинами, и в каждом промежутке стояло семижды семь стальных прутьев с широкими копейными наконечниками. А в центре, над средним, самым высоким столпом горело неисчислимыми алмазами огромное изображение шлема короля Тургона, Венца Сокрытого королевства.

Туор не видел никаких ворот и проходов в этой мощной стальной ограде. Когда он подошел ближе, ему показалось, что за решеткой вспыхнул ослепительный свет, и он зажмурился в страхе и изумлении. А Элеммакиль вышел вперед, и не толкнул ворота, но ударил по стальной перекладине, и ограда зазвенела, подобно многострунной арфе, издавая чистые звуки, которые слагались в мелодию, переливавшуюся от башни к башне.

Из башен тотчас же появились всадники, и впереди всех выехал из северной башни всадник на белом коне; он спешился и зашагал навстречу пришельцам. Высок и благороден был Элеммакиль, но еще выше и величественнее казался Эктелион, Владыка Фонтанов, бывший тогда Хранителем Великих врат[31]. Серебряные одежды облекали его, и на верху его сияющего шлема было стальное острие, увенчанное алмазом; и когда он передал оруженосцу свой щит, тот засверкал, словно усыпанный дождевыми каплями – то были тысячи кристаллов хрусталя.

Элеммакиль приветствовал его и произнес:

– Вот, я привел сюда Воронве Аранвиона, вернувшегося с Балара; а это чужестранец, которого Воронве привел сюда, ибо тот просит дозволения видеть короля.

Эктелион обернулся к Туору, но тот закутался в свой плащ и молча смотрел в лицо Эктелиону; и Воронве показалось, что Туор оделся туманом и стал выше ростом, так что верх его остроконечного капюшона возвышался над шлемом эльфийского владыки, словно гребень серой волны, вздымающейся над берегом. Эктелион же вгляделся в Туора зоркими очами и, помолчав, сурово произнес[32]:

– Ты пришел к Последним вратам. Знай же, что ни один чужестранец, пройдя их, не выйдет отсюда, разве что дорогой смерти.

– Не накликай беды! Если посланец Владыки Вод выйдет этой дорогой, все живущие здесь последуют за ним. Не преграждай пути посланцу Владыки Вод, о Владыка Фонтанов!

Воронве и все, стоявшие вокруг, в изумлении воззрились на Туора, дивясь его словам и его голосу. И Воронве показалось, что он слышит другой голос, мощный, но взывающий издалека. А самому Туору показалось, что он слышит свой собственный голос со стороны, словно кто-то другой гласит его устами.

Несколько минут Эктелион стоял молча, всматриваясь в Туора, и постепенно лицо эльфийского владыки исполнилось благоговения, словно в серой тени плаща Туора он узрел какие-то дальние видения. Потом он низко поклонился, подошел к ограде и возложил на нее руки, и по обе стороны от столпа с Венцом распахнулись створки ворот. И Туор вошел и, выйдя на зеленый луг, взглянул на раскинувшуюся внизу долину и увидел средь белых снегов Гондолин. И долго стоял он и смотрел, не в силах отвести глаз; ибо наконец узрел он свою мечту, являвшуюся ему во сне.

Так стоял он, не говоря ни слова. И молча стояли вокруг него гондолинские воины; были тут воины от каждого из воинств Семи врат, а их вожди и военачальники восседали на конях, белых и серых. В изумлении взирали они на Туора, и у них на глазах плащ его соскользнул на землю, и он явился пред ними в могучих доспехах из Невраста. И немало там было таких, кто видел, как сам Тургон повесил эти доспехи на стену над высоким троном Виньямара.

И тогда Эктелион наконец заговорил и сказал:

– Не нужно других доказательств; и даже имя сына Хуора не столь важно, как то, что сей воистину прислан самим Улмо[33].

II Нарн и Хин Хурин

Перевод – А. Хромова

Повесть о детях Хурина

Детство Турина

Хадор Златовласый был владыкой эдайн и верным другом эльдар. Всю свою жизнь он служил Финголфину, который отдал ему во владение обширные земли в той части Хитлума, что звалась Дор-ломин. Дочь Хадора Глоредель вышла замуж за Халдира, сына Халмира, владыки людей Бретиля, и в тот же день сын Хадора, Галдор Высокий, женился на Харет, дочери Халмира.

У Галдора и Харет было два сына, Хурин и Хуор. Хурин был старше на три года, но ростом ниже других людей своего племени – этим он вышел в родичей матери, – всем же прочим был он подобен своему деду Хадору: белокожий, златовласый, могучий телом и пылкий духом. Пылкий, но не вспыльчивый – нрав у него был ровный и непреклонный. Замыслы нолдор были ему ведомы лучше, чем всем прочим людям Севера. Брат его, Хуор, был высок – из всех эдайн он уступал ростом лишь сыну своему Туору. Хуор был хорошим бегуном – но если путь был долог и труден, Хурин опережал брата, ибо умел сохранить силы до конца пути. Братья очень любили друг друга и в юности почти не разлучались.

Хурин взял в жены Морвен, которая была дочерью Барагунда, сына Бреголаса из дома Беора, и потому приходилась близкой родней Берену Однорукому. Она была высокая, черноволосая, и за ее красоту и дивный свет очей люди прозвали Морвен Эледвен, Прекрасная, как эльф. Но нрав у нее был суровый и гордый. Горести дома Беора омрачили ее сердце – ведь она пришла в Дор-ломин беженкой из Дортониона, после Браголлах.

Старшего из детей Хурина и Морвен звали Турином. Родился он в тот год, когда Верен пришел в Дориат и повстречался там с Лутиэн Тинувиэль, дочерью Тингола. У Хурина и Морвен была еще дочь, по имени Урвен, но все, кто знал Урвен за ее короткую жизнь, звали девочку Лалайт, Смешинка.

Хуор взял в жены Риан, двоюродную сестру Морвен. Риан была дочерью Белегунда, сына Бреголаса. Злой рок судил ей родиться в те страшные годы с нежной душой – она не любила ни охоты, ни войны, лишь леса да полевые цветы были дороги ее сердцу. Она хорошо пела и умела слагать песни. Два только месяца прожила она с Хуором – а потом он ушел вместе с братом в Нирнаэт Арноэдиад, и Риан не видела его более[34].

После Дагор Браголлах и гибели Финголфина страшная тень Моргота расползалась все шире с каждым годом. Но на четыреста шестьдесят девятый год от возвращения нолдор в Средиземье в сердцах эльфов и людей вновь пробудилась надежда, ибо разнесся слух о деяниях Берена и Лутиэн и о том, как Моргот был посрамлен на самом своем троне в Ангбанде, и говорили, что Верен и Лутиэн то ли еще живы, то ли умерли и воскресли из мертвых. В тот год великие замыслы Маэдроса были близки к исполнению, эльдар и эдайн набрались новых сил, и удалось остановить наступление Моргота и выбить орков из Белерианда. Пошли разговоры о грядущих победах, о мести за поражение в битве Браголлах, о том, что Маэдрос поведет в бой все силы эльфов и людей, и загонит Моргота под землю, и заколотит Врата Ангбанда.

Но мудрые беспокоились – им казалось, что Маэдрос поторопился обнаружить свою растущую мощь, и теперь Моргот успеет приготовиться.

– В Ангбанде вечно плетутся какие-нибудь новые козни, о которых не догадываются ни эльфы, ни люди, – говорили они.

И в самом деле, той же осенью с Севера, из-под свинцовых небес, налетел дурной ветер. Злым Поветрием прозвали его, ибо он принес чуму, и в северных землях, что примыкали к Анфауглиту, в конце года случился большой мор среди людей, и умирали прежде всего дети и подростки.

В тот год Турину сыну Хурина было всего пять лет, а сестре его Урвен исполнилось три ранней весной. Когда она резвилась на лугу, волосы ее мелькали в высокой траве, словно желтые лилии, и смех ее звенел, как веселый ручеек, что сбегал с холмов и струился за домом ее отца. Ручеек тот звался Нен-Лалайт, и девочке тоже дали прозвище Лалайт, и все домашние были счастливы, пока она жила среди них.

Турина же любили меньше. Черноволосый, как его мать, он и нравом обещал выйти в нее: он редко смеялся и мало говорил, хотя говорить научился рано и вообще выглядел старше своих лет. Турин не забывал обид и насмешек. Горячностью он вышел в отца, и мог быть несдержан и даже неистов в гневе. Но умел он и сострадать, и не раз плакал, видя боль или горе живого существа, – в этом он тоже походил на отца: Морвен была сурова и к себе, и к другим. Мать Турин любил – она говорила с ним коротко и ясно. Отца он видел мало – Хурин редко бывал дома, он охранял восточные рубежи Хитлума вместе с воинством Фингона. Когда Хурин приезжал домой, его быстрая речь, пересыпанная непонятными словами, намеками и шуточками, смущала Турина, и потому он побаивался отца. В ту пору больше всего Турин любил свою сестренку Лалайт. Он редко играл с ней – чаще прятался где-нибудь и незримо охранял ее, любуясь, как она бегает по лугу или по лесу, напевая песенки, что слагали дети эдайн в те дни, когда язык эльфов был еще нов их устам.

– Лалайт прекрасна, как эльфийское дитя, – говаривал Хурин жене, – только, увы, кратковечнее! Но оттого она, быть может, еще прекраснее – и еще дороже…

Турин слышал слова отца, и долго думал, что это значит, но так и не понял. Он никогда не видел детей эльфов – в те времена в землях Хурина не было эльфийских поселений, и Турину лишь однажды удалось повидать эльфов: как-то раз король Фингон со своей свитой проезжал через Дорломин, и Турин видел их на мосту через Нен-Лалайт, – белые с серебром одеяния эльдар сверкали на солнце.

Но слова Хурина сбылись еще до исхода той зимы. Злое Поветрие нагрянуло на Дор-ломин, и Турин заболел. Он долго метался в горячке и темном бреду, а когда очнулся – ибо он был силен и крепок, и судьба повелела ему жить, – спросил, где Лалайт. Но нянька ответила:

– Забудь имя Лалайт, сын Хурина, а о сестре твоей Урвен спроси у матери.

Когда пришла Морвен, Турин сказал:

– Я здоров, и хочу видеть Урвен. А почему нельзя говорить «Лалайт»?

– Потому что Урвен умерла, и нет больше места смеху в этом доме, – ответила Морвен. – А ты жив, сын Морвен. Жив и Враг, что причинил нам это зло.

Она не старалась утешить сына, ибо сама не искала утешения: она сносила горе молча и холодно. Хурин же не скрывал своей скорби. Он взял арфу и хотел сложить жалобную песнь, но у него ничего не вышло. И Хурин разбил арфу и, выбежав из дома, погрозил кулаком Северу и крикнул:

– Ты, что увечишь Средиземье, – хотел бы я встретиться с тобой лицом к лицу и изувечить тебя, как мой владыка Финголфин!

Турин горько плакал по ночам, но никогда больше не упоминал имени сестренки при Морвен. В это время он нашел себе друга, и лишь ему поверял свои печали и тоску, что томила его в опустевшем доме. Друга его звали Садор. Садор был домашним слугой Хурина. Он был калека, и с ним мало считались: в молодости Садор был дровосеком и по невезению или по неловкости отрубил себе правую ступню, и нога у него усохла. Турин прозвал его Лабадал, что значит «одноножка», но Садор не обижался – ведь Турин звал его так с жалостью, а не в насмешку. Садор работал в мастерских, изготавливал или чинил дешевую утварь: он немного умел работать по дереву. Турин часто сидел рядом с ним и подавал нужные вещи, чтобы хромому не вставать лишний раз. Иногда, когда Турин находил какие-нибудь инструменты или деревяшки, что валялись без присмотра, он тайком приносил их Садору, думая, что они могут пригодиться его другу. Но Садор только улыбался и приказывал мальчику отнести подарок на место.

– Будь щедр, но раздавай лишь свое, – говорил он Турину.

В награду за помощь Садор вырезал мальчику фигурки людей и зверей. Но Турин больше всего любил его рассказы. Ведь юность Садора пришлась на дни Браголлах, и он любил вспоминать те времена, когда еще не был жалким калекой.

– Да, сын Хурина, говорят, то была великая битва. Меня взяли из лесов и послали на войну, но в самой битве я не сражался – а поспей я в битву, быть может, заслужил бы себе увечье попочетнее. Мы пришли слишком поздно, нам только и осталось, что отвезти домой тело старого владыки, Хадора, – он пал, защищая короля Финголфина. После этого я служил в Эйтель-Сирионе, могучей крепости эльфийских королей. Много лет провел я там – или это теперь так кажется, оттого что больше в моей жизни нечего вспомнить, такая она была серая и тусклая? Я был в Эйтель-Сирионе, когда его осадил Черный Король; Галдор, отец твоего отца, держал эту крепость от имени верховного короля. Он погиб во время приступа, и я сам видел, как твой отец встал на его место, хотя был еще совсем молод. Говорили, что дух его пылает столь жарко, что меч накаляется в его руке. Он повел нас, и мы оттеснили орков в пески – с того дня и до сих пор не смеют они приближаться к стенам Эйтель-Сириона. Но я, увы, был по горло сыт битвами и сражениями – вдоволь нагляделся я на кровь и раны. Я затосковал по родным лесам, и меня отпустили домой. Пришел я домой – и изувечил себя сам: бежишь от беды – а она навстречу.

Вот что рассказывал Садор Турину. Турин же, подрастая, начал задавать вопросы, на которые Садору бывало трудно ответить. Слуга часто думал, что такие вещи мальчику лучше бы узнать от родных. Однажды Турин спросил:

– Это правда, что Лалайт была похожа на эльфийское дитя? Так говорил отец. А что он имел в виду, когда говорил, что она кратковечнее?

– Да, она была очень похожа на маленького эльфа, – ответил Садор. – В начале жизни кажется, что дети людей и эльфов – близкие родичи. Но дети людей растут быстрее, и юность их коротка – такова наша судьба.

И Турин спросил:

– Что такое судьба?

– Насчет судьбы людей, – ответил Садор, – спроси кого-нибудь поумнее Лабадала. Но всем известно, что мы быстро устаем и умираем, и многие гибнут еще до срока. А вот эльфы не устают, и умирают лишь от тяжких увечий. Они исцеляются от многих ран и горестей, которые для людей смертельны, и говорят, что, даже если их тела гибнут, они все равно потом возвращаются. А мы нет.

– Значит, Лалайт не вернется? – спросил Турин. – А куда она ушла?

– Она не вернется, – сказал Садор. – А куда она ушла – этого никто не знает. По крайней мере, я не знаю.

– А это всегда было так? Или это от козней Черного Властелина, как Злое Поветрие?

– Не знаю. Позади нас – тьма, и о том, что было до нее, почти ничего не говорится. Может, отцы наших отцов и знали что-нибудь, но своим сыновьям они ничего не поведали. Даже имена их забыты. Горы отделили нас от прежней жизни. Они бежали сюда, а от чего – никому теперь не ведомо.

– Они боялись, да? – спросил Турин.

– Может быть, – ответил Садор. – Может быть, мы бежали из страха перед Тьмой, – пришли сюда, а она и здесь настигла нас, и бежать дальше некуда, разве что в Море.

– Но мы больше не боимся, – сказал Турин. – Не все боятся. Отец не боится, и я не буду бояться. Или буду бояться, но скрывать это – как мама.

Садору показалось, что взгляд у Турина совсем не детский. «Да, горе острит острый ум», – подумал слуга. Но вслух он сказал:

– Знаешь, сын Хурина и Морвен, каково будет твое сердце – это Лабадалу неведомо, но раскрывать его ты будешь нечасто и немногим.

И Турин сказал:

– Наверно, лучше не говорить, чего тебе хочется, если это все равно невозможно. Но знаешь, Лабадал, я хотел бы быть одним из эльдар. Тогда бы Лалайт вернулась, а я был бы еще здесь, даже если бы ее не было очень долго. Когда я стану большой, я пойду служить эльфийскому королю, как и ты, Лабадал.

– Да, наверно, ты еще познакомишься с эльдар, – вздохнул Садор. – Прекрасный народ, дивный народ, и дана им власть над сердцами людей. Но иногда мне думается, что лучше бы нам было остаться темными и дикими, чем встречаться с ними. Эльфы владеют древним знанием, они горды и долговечны. А мы тускнеем в их сиянии – или сгораем чересчур быстро. И бремя нашей судьбы становится нам еще тягостнее.

– А вот отец любит эльфов, – возразил Турин. – Без них он тоскует. Он говорит, что всему, что мы знаем, мы научились у них, и они сделали нас благороднее. Он говорит, что люди, которые перешли Горы только сейчас, немногим лучше орков.

– Это верно, – ответил Садор, – если не обо всех, то о некоторых из нас. Но подниматься тяжело, и падать с высоты больнее.

В тот незабываемый год, в месяце, что у эдайн зовется гваэрон, Турину было уже почти восемь. Старшие говорили меж собой о большом сборе войск, но Турин про это ничего не слышал. Хурин часто обсуждал с Морвен замыслы королей эльфов, зная, что она мужественна и умеет молчать. Они много беседовали о том, что будет, если эльфы победят или, напротив, потерпят поражение. Хурин был исполнен надежд и почти не сомневался в победе, ибо не верил, что найдется в Средиземье такая сила, которая устоит пред мощью и величием эльдар.

– Они зрели Свет Запада, – говорил он, – и Тьма в конце концов отступит пред ними.

Морвен не спорила с мужем – рядом с Хурином всегда верилось только в хорошее. Но ее род тоже был сведущ в преданиях эльфов, и про себя она говорила: «Да, но ведь они отвратились от Света, и он теперь недоступен им… Быть может, Владыки Запада забыли о них? А если так, разве под силу эльфам одолеть одного из Властей, пусть они и Старшие Дети?»

Хурина Талиона, казалось, подобные сомнения не посещали. Но однажды весной случилось, что Хурин встал утром мрачный, словно увидел дурной сон, и весь день был сам не свой. А вечером вдруг сказал:

– Морвен Эледвен, меня скоро призовет мой долг, и наследник дома Хадора останется на твоем попечении. А людская жизнь коротка, и опасности подстерегают нас, даже и в мирное время.

– Так повелось в мире, – ответила Морвен. – Но что стоит за твоими словами?

– Благоразумие, не колебания, – ответил Хурин – но видно было, что он обеспокоен. – Любой, кто задумывается о будущем, должен понимать: что бы ни случилось, мир не останется прежним. Это большая игра, и одна из сторон неизбежно потеряет очень много. Если короли эльфов падут, эдайн придется худо. А из эдайн ближе всего к Врагу живем мы. Я не стану уговаривать тебя не бояться, если случится худшее. Ты боишься того и только того, чего следует бояться, и страх не лишит тебя разума. Но я велю: «Не жди!» Я вернусь, как только смогу, но не жди меня! Уходи на юг, и как можно скорее. Я пойду за вами, и найду тебя, пусть даже придется обыскать весь Белерианд.

– Белерианд велик, и неприютен для бездомных беглецов, – промолвила Морвен. – Куда нам бежать, одним или с родичами?

Хурин задумался.

– В Бретиле, – сказал он наконец, – живут родичи моей матери. По прямой лиг тридцать отсюда.

– Если в самом деле случится худшее, – возразила Морвен, – чем помогут нам люди? Дом Беора пал. Если и могучий дом Хадора не устоит, где же укроется жалкий народ Халет?

– Да, они народ немногочисленный и непросвещенный – но доблестный, можешь мне поверить, – сказал Хурин. – А на кого еще нам надеяться?

– Про Гондолин ты молчишь? – спросила Морвен.

– Молчу, ибо ни разу не произносил я этого имени, – ответил Хурин. – Да, молва не лжет – я побывал там. Я не говорил этого никому, но тебе скажу, и скажу правду: я не знаю, где он.

– Но все же догадываешься, и догадываешься верно, не так ли?

– Быть может, – сказал Хурин. – Но этого я не могу открыть никому, даже тебе, разве что сам Тургон разрешит мои уста от клятвы, – так что не допытывайся понапрасну. И даже если бы я, к стыду своему, проговорился, вы все равно бы нашли лишь запертую дверь: пока сам Тургон не выйдет на битву (а об этом слыхом не слыхано, никто и надеяться не смеет), внутрь никого не впустят.

– Что ж, – сказала Морвен, – раз твои родичи беспомощны, а друзья не хотят помочь, придется мне решать самой. Мне приходит на ум Дориат. Думаю, что из всех преград Завеса Мелиан падет последней. И не отвергнут в Дориате потомков дома Беора. Разве я теперь не в родстве с королем? Ведь Верен сын Барахира был внуком Брегора, как и мой отец.

– Не лежит у меня душа к Тинголу, – заметил Хурин. – Не придет он на помощь королю Фингону. И, знаешь, когда я слышу «Дориат», у меня почему-то сжимается сердце.

– А мне не по себе, когда я слышу «Бретиль», – возразила Морвен.

Тут Хурин вдруг расхохотался и сказал:

– И о чем мы спорим? Это ведь всего лишь тени ночных кошмаров. Нам не дано предвидеть будущего. И не может быть, чтобы случилось худшее. Но если случится – я доверяю твоему мужеству и уму. Делай, как повелит тебе сердце. Но не медли. Ну, а если победим, короли эльфов вернут потомкам Беора все его владения и земли. Богатое наследство достанется нашему сыну!

Ночью Турину сквозь сон почудилось, что отец с матерью со свечами в руках склонились над его кроваткой и смотрят на него, – но их лиц он не видел.

В день рождения Турина Хурин вручил сыну нож эльфийской работы, в серебряных черненых ножнах и с такой же рукоятью.

– Вот мой подарок, наследник дома Хадора, – сказал Хурин. – Но будь осторожен! Клинок острый, а сталь служит лишь тем, кто умеет владеть ею. Твою руку она порежет столь же охотно, как и что-то еще.

Потом отец поставил Турина на стол, поцеловал и сказал:

– Вот, сын Морвен, ты уже выше меня – а скоро ты и без подставки станешь таким же высоким. Тогда клинок твой будет страшен многим.

Турин выбежал из дома и пошел бродить один. Слова отца грели ему душу, как весеннее солнышко греет мерзлую землю, пробуждая травы. «Наследник дома Хадора!» – повторял мальчик. Но тут вспомнились ему другие слова: «Будь щедр, но раздавай лишь свое». Тогда он побежал к Садору и воскликнул:

– Лабадал, Лабадал! Сегодня у меня день рождения! День рождения наследника дома Хадора! И я принес тебе подарок в честь этого дня. Вот такой нож, как тебе нужен: острый как бритва, все что хочешь разрежет!

Садор смутился – он ведь знал, что Турин сам только что получил этот нож в подарок. Но в те времена считалось неучтивым отказываться от дара, что предложен от чистого сердца, кто бы ни дарил. Поэтому Садор серьезно ответил мальчику:

– Ты щедр, как и весь твой род, Турин сын Хурина. Я ничем не заслужил такого подарка – боюсь, что и за всю оставшуюся жизнь не смогу отплатить тебе. Но что смогу, сделаю.

Достав нож, Садор радостно воскликнул:

– Эльфийская сталь! Да, вот подарок так подарок! Давно не держал я в руках эльфийского клинка.

Хурин вскоре заметил, что Турин не носит ножа, и спросил его:

– В чем дело? Быть может, ты и впрямь боишься порезаться?

– Нет, – ответил Турин. – Я отдал нож Садору-столяру.

– Ты что, не дорожишь отцовским подарком? – спросила Морвен.

– Дорожу, – ответил Турин. – Просто я люблю Садора, и мне его жалко.

И Хурин сказал:

– Все три дара в твоей власти, Турин: любовь, жалость, и нож – наименьший из трех.

– Только не знаю, заслуживает ли этого Садор, – заметила Морвен. – Он же покалечился по собственной неуклюжести, и не торопится делать, что ему велено – все возится с какими-то безделушками.

– А все же он достоин жалости, – возразил Хурин. – Честная рука и верное сердце могут промахнуться, а такая рана болит сильнее, чем нанесенная вражьей рукой.

– Но новый нож ты получишь нескоро, – сказала Морвен. – Вот тогда это будет настоящий дар – за свой счет.

Однако Турин заметил, что с Садором стали обходиться приветливее. Ему даже поручили сделать новый трон для владыки.

Однажды ясным утром месяца лотрона Турин проснулся от пения труб. Он бросился на улицу и увидел, что двор полон пеших и конных воинов в полном боевом вооружении. Хурин стоял там же и отдавал приказы. Турин узнал, что они сегодня выступают к Барад-Эйтелю. Во дворе собрались только дружинники и слуги Хурина, но в поход отправлялись все воины Дор-ломина. Часть войска уже ушла вперед – их вел Хуор, брат Хурина. Многие должны были присоединиться к владыке Дор-ломина по дороге и идти под его знаменем на всеобщий сбор, объявленный верховным королем.

Морвен попрощалась с Хурином. Она не плакала.

– Я сохраню все, что ты оставляешь на мое попечение, – сказала она, – то, что есть, и то, что будет.

– Прощай, владычица Дор-ломина, – ответил ей Хурин. – Много лет не ведали мы такой надежды, как ныне. Пусть наш зимний пир будет радостнее всех предыдущих, а за зимой настанет весна, свободная от страхов!

Он поднял Турина на плечо и крикнул своим воинам:

– А ну, покажите наследнику дома Хадора, как сияют ваши мечи!

Пятьдесят ослепительных клинков взметнулись к солнцу, и двор огласился боевым кличем северных эдайн:

– Лахо калад! Дрего морн! Сияй, Свет! Беги, Ночь!

И вот наконец Хурин вскочил в седло, и развернулось золотое знамя, и трубы запели в утренней тишине. Так уезжал Хурин Талион на битву Нирнаэт Арноэдиад.

А Морвен и Турин все стояли на крыльце, пока ветер не донес издалека отзвук одинокого рога – то Хурин в последний раз оглянулся на дом, прежде чем скрыться за гребнем холма.

Речи Хурина и Моргота[35]

Много песен сложено эльфами о Нирнаэт Арноэдиад, во многих преданиях говорится об этой битве, битве Бессчетных слез, в которой пал Фингон и увял цвет эльдар. Жизни человеческой не хватит переслушать их все[36]. Но ныне будет поведано лишь о том, что случилось с Хурином, сыном Галдора, владыкой Дор-ломина, после того, как близ потока Ривиль взяли его в плен живым по приказу Моргота и приволокли в Ангбанд.

Хурина привели к Морготу, ибо тот вызнал колдовством и через лазутчиков, что Хурин в дружбе с королем Гондолина. Моргот пытался запугать Хурина своим ужасным взглядом. Но Хурин еще не ведал страха, и отвечал Морготу с дерзостью. И Моргот велел заковать его в цепи и подвергнуть медленной пытке. Но вскоре он явился к Хурину и предложил, на выбор, либо отпустить его на все четыре стороны, либо облечь его высшей властью и чином верховного военачальника Ангбанда, если только он, Хурин, выдаст, где находится крепость Тургона, и все, что ведомо ему из замыслов короля. Но Хурин Стойкий лишь посмеялся над ним и ответил так:

– Ты слепец, Моргот Бауглир, и навек останешься слеп, ибо видишь лишь тьму. Неведомо тебе, что имеет власть над душами людей, а если бы ты и знал, не в твоей власти дать нам то, чего мы ищем. И лишь глупец верит посулам Моргота. Ты возьмешь плату, и не сдержишь обещаний. Расскажи я тебе то, о чем ты спрашиваешь, – лишь смерть будет мне наградой.

Тогда Моргот расхохотался и сказал:

– О, ты еще будешь молить меня о смерти, словно о даре!

Он отвел Хурина к Хауд-эн-Нирнаэту. Этот курган тогда был только что возведен, и над ним висел тяжелый смрад мертвечины. Моргот поставил Хурина на вершине кургана и велел взглянуть в сторону Хитлума и подумать о жене, о сыне и всех своих родичах.

– Ведь теперь это моя земля, и родичам твоим остается уповать лишь на мою милость.

– Ты не ведаешь милости, – ответил Хурин. – Но до Тургона тебе через моих родичей не добраться – они не знают его тайн.

Тогда гнев обуял Моргота, и он сказал:

– Зато я доберусь до тебя и твоего проклятого рода, и воля моя сломит вас всех, будь вы хоть стальными!

И он поднял длинный меч, лежавший под ногами, и на глазах у Хурина сломал его. Осколок отлетел и вонзился Хурину в лицо, но тот не шелохнулся. Тогда Моргот простер могучую длань в сторону Дор-ломина и проклял Хурина, и Морвен, и их отпрысков, сказав так:

– Смотри! Тень моей мысли отныне лежит на них, куда бы они ни скрылись, и даже на краю света моя ненависть настигнет их.

– Пустые слова! – возразил Хурин. – Ты не можешь видеть их и не можешь управлять ими издалека – пока ты в этом обличье и стремишься править на земле, как зримый владыка, тебе это не под силу.

– Глупец! – воскликнул Моргот. – Глупец, последний средь людей, последнего из говорящих народов! Видел ли ты валар? Ведома ли тебе мощь Манве и Барды? Знаешь ли ты, как глубоко проницает их мысль? А может, надеешься, что они подумают о тебе и смогут защитить тебя издалека?

– Не знаю, – ответил Хурин. – Может быть, и смогут, если есть на то их воля. Ибо Верховный Король не будет повержен, доколе стоит Арда.

– Ты сказал! – подхватил Моргот. – Верховный Король – это я, Мелькор, первый и могущественнейший из валар, кто был до начала Арды и создал ее. Тень моего замысла лежит на Арде, и все, что в ней, склоняется на мою сторону, медленно, но верно. И над всеми, кого ты любишь, нависнет, подобно грозовой туче Рока, моя мысль, и низвергнет их в тяжкую тьму отчаяния. Всюду, куда они ни явятся, пробудится зло. Что они ни скажут – речи их принесут дурные плоды, что они ни сделают – все обернется против них. И умрут они без надежды, проклиная и жизнь, и смерть.

Но Хурин ответил:

– Ты забываешь, с кем говоришь. Наши отцы слышали это от тебя давным-давно. Но мы избежали твоей тени. А теперь – теперь мы знаем тебя, ибо мы видели лица тех, кто зрел Свет, и внимали голосу беседовавших с Манве. Ты был до Арды, но и другие тоже, и не ты ее создал. И ты – не самый могучий: ведь ты растратил свою мощь на себя, расточил ее в своей пустоте. Теперь ты всего лишь беглый раб валар – и не уйти тебе от их цепей!

– Да, ты выучил свои уроки назубок, – сказал Моргот. – Но чем тебе поможет эта ребячья мудрость? Смотри, твои учителя все разбежались.

И ответил Хурин:

– Вот что скажу я тебе напоследок, раб Моргот, – и это я знаю не от эльдар, ибо мудрость эта вложена мне в душу в сей час. Пусть даже и Арда, и Менель покорятся твоему владычеству – над людьми ты не властен, и не будешь властен. Ибо ты не сможешь преследовать тех, кто не покорится тебе, за пределами Кругов Мира.

– Да, я не стану преследовать их за пределами Кругов Мира, – ответил Моргот. – Не стану, ибо за пределами Кругов Мира – Ничто. Но в Кругах Мира им не скрыться от меня, пока они не уйдут в Ничто.

– Ты лжешь, – сказал Хурин.

– Вот увидишь – и признаешь, что я не лгу, – сказал Моргот.

И он вернулся с Хурином в Ангбанд и приковал его чарами к каменному сиденью на вершине Тангородрима, откуда были видны Хитлум на западе и земли Белерианда на юге. И Моргот встал рядом и снова проклял Хурина, и наложил на него заклятье, так что Хурин не мог ни уйти, ни умереть, пока сам Моргот не освободит его.

– Сиди здесь, – сказал Моргот, – и смотри на земли, где горе и отчаяние поразят тех, кого ты отдал мне во власть. Ибо ты осмелился смеяться надо мной, ты усомнился в могуществе Мелькора, Владыки судеб Арды. Отныне моими глазами будешь ты видеть, моими ушами будешь ты слышать, и ничто не укроется от тебя.

Турин покидает родной дом

В Бретиль вернулись лишь трое – они шли через Таур-ну-Фуин, и страшен был их путь. Глоредель, дочь Хадора, узнав о гибели Халдира, умерла от горя.

В Дор-ломин не пришло никаких вестей. Риан, жена Хуора, потеряла рассудок и бежала в глушь, но Серые эльфы с холмов Митрима приютили ее, и когда у нее родился сын, Туор, они взяли на себя заботу о ребенке. А сама Риан пришла к Хауд-эн-Нирнаэту, легла ничком и умерла.

Морвен Эледвен осталась в Хитлуме и страдала молча. Ее сыну Турину шел всего лишь девятый год, и Морвен ждала еще одного ребенка. Тяжкой была ее жизнь. Хитлум наводнили истерлинги. Они жестоко преследовали людей дома Хадора, отнимали у них последнее добро и обращали их в рабство. Всех людей Хурина, кто был годен хоть к какой-то работе, угнали в плен, даже подростков, а стариков перебили или выгнали в глушь умирать от голода. Но посягнуть на владычицу Дор-ломина или выжить ее из дома истерлинги пока еще не смели: среди них разнесся слух, будто она – страшная ведьма, и водит дружбу с белыми демонами – так истерлинги звали эльфов. Истерлинги ненавидели этот народ, но боялись его еще больше[37]. Из-за этого они старались держаться подальше от гор – в горах, особенно на юге, нашло убежище немало эльдар. Так что истерлинги, разорив и разграбив южные земли, отступили на север. А дом Хурина был на юго-востоке Дор-ломина, вблизи гор, – Нен-Лалайт брал начало в источнике у подножия горы Амон-Дартир, на отрог которой взбиралась крутая тропа. Этой тропой отважный путник мог перевалить через Эред-Ветрин и выйти в Белерианд, к истокам Глитуи. Ни истерлинги, ни сам Моргот не ведали еще об этой тропе, ибо весь тот край был недоступен Морготу, пока стоял дом Финголфина, и никто из прислужников Врага не бывал в тех местах. Моргот был уверен, что Эред-Ветрин станет неприступной преградой и для беженцев с севера, и для подмоги с юга – для тех, кто не наделен крыльями, через Эред-Ветрин и в самом деле не было другой дороги от топей Серех до прохода в Невраст далеко на западе.

Так и вышло, что после первых набегов Морвен оставили в покое. Но в окрестных лесах бродили недобрые люди, и выходить за околицу было небезопасно. В доме Морвен нашли убежище Садор-столяр и несколько стариков и старух. Турина держали взаперти и за ограду не выпускали. Но хозяйство Хурина вскоре пришло в упадок, и хотя Морвен работала, не покладая рук, ей пришлось бы голодать, если бы не Аэрин, родственница Хурина. Один из истерлингов, Бродда, насильно взял Аэрин в жены. Она тайком помогала Морвен. Горьким казался Морвен дареный хлеб, но она принимала милостыню ради Турина и своего нерожденного дитяти; к тому же, говорила она, это лишь часть того, что у нее украли – ведь это Бродда захватил слуг, скот и прочее добро Хурина и отправил все это в свой дом. Бродда был не робкого десятка, но до того, как его народ пришел в Хитлум, с ним мало считались. Поэтому он стремился разбогатеть и охотно брал себе земли, от которых отказывались другие истерлинги. Бродда один раз видел Морвен, когда ездил грабить ее дом, и она нагнала на него страху: истерлинг решил, что заглянул в жуткие глаза белого демона, и ужасно испугался, что Морвен наведет на него порчу. Поэтому он не решился разграбить ее дом и не нашел Турина – а не то недолго бы прожил наследник истинного владыки.

Бродда обратил в рабство всех «соломенноголовых» (так звал он народ Хадора) и заставил их выстроить ему деревянный чертог к северу от дома Хурина. Рабов он держал у себя в поместье, точно скотину в хлеву, но стерегли их плохо, и те, кого еще не успели запугать, часто, рискуя собой, помогали владычице Дор-ломина. Они тайно доставляли Морвен новости, хотя и мало было ей радости в тех вестях. Но Аэрин Бродда взял в жены, а не в наложницы – у истерлингов было мало женщин, и ни одна из них не могла сравниться с дочерьми эдайн, а Бродда рассчитывал стать владыкой этого края и оставить после себя наследника.

Морвен редко говорила с Турином о том, что случилось и что может случиться в будущем, а тревожить ее расспросами мальчик боялся. Когда истерлинги впервые вторглись в Дор-ломин, он спросил у матери:

– Когда же отец вернется и прогонит этих мерзких ворюг? Почему он не приходит?

– Не знаю, – ответила Морвен. – Возможно, он убит, возможно, в плену, а возможно, блуждает где-то в дальних краях и не может вернуться – ведь кругом столько врагов.

– Наверно, его убили, – сказал Турин – перед матерью он сдержал слезы, – если бы он был жив, никто не смог бы удержать его.

– Думается мне, что ты ошибаешься и в том, и в другом, сын мой, – ответила Морвен.

Время шло, и Морвен все больше тревожилась за Турина, наследника Дор-ломина и Ладроса: ведь лучшее, что ждало его в ближайшем будущем – это рабство у истерлингов. И вспомнила она свой разговор с Хурином, и обратилась мыслями к Дориату. Она наконец решилась втайне отослать туда Турина и просить короля Тингола приютить мальчика. Размышляя над этим, она все время отчетливо слышала голос Хурина: «Уходи скорее! Не жди меня!» Но ей подходило время рожать, а дорога была трудна и опасна. И чем дольше ждать, тем меньше надежды, что удастся спастись. А в сердце Морвен, помимо ее воли, все еще таилась обманчивая надежда: в глубине души она чуяла, что Хурин жив, и бессонными ночами прислушивалась, ожидая услышать его шаги, а задремав, просыпалась – ей мерещилось, будто во дворе заржал Аррох, конь Хурина. И, наконец, хотя Морвен была не против, чтобы сына ее воспитали в чужом доме, по обычаю тех времен, ей самой гордость еще не позволяла жить на чужих хлебах, пусть даже у короля. И потому она заставила утихнуть голос Хурина – или память о нем. И так сплелась первая нить судьбы Турина.

Когда Морвен решилась наконец отправить сына, Год Скорби уже близился к концу – наступила осень. Поэтому Морвен торопилась исполнить задуманное: времени на путешествие оставалось в обрез, а до весны Турина могли у нее отнять. Вокруг усадьбы бродили истерлинги и вынюхивали, что происходит в доме. Поэтому однажды Морвен неожиданно сказала Турину:

– Отец не возвращается. Значит, ты должен уйти отсюда, и как можно скорее. Он так хотел.

– Уйти? – воскликнул Турин. – Но куда же мы пойдем? За Горы?

– Да, – ответила Морвен. – За Горы, на юг. Может быть, там еще можно спастись. Но я не говорила «мы», сын мой. Ты должен уйти, а я должна остаться.

– Я не могу один! – воскликнул Турин. – Я не оставлю тебя! Почему нам не уйти вместе?

– Я не могу, – ответила Морвен. – Но ты не один пойдешь. Я пошлю с тобой Гетрона, а может, и Гритнира тоже.

– А Лабадала? – спросил Турин.

– Нет, – сказала Морвен. – Садор хромой, а дорога трудная. Ты мой сын, и времена теперь жестокие, так что скажу прямо: ты можешь погибнуть в пути. Зима близко. Но если ты останешься, случится худшее: тебя сделают рабом. Если хочешь стать мужчиной, когда войдешь в возраст, – наберись мужества, и делай, как я сказала.

– Но с тобой же останется только Садор, и слепой Рагнир, и старухи! – сказал Турин. – Отец же сказал, что я наследник Хадора! А наследник должен остаться в доме Хадора и защищать его. Вот теперь я жалею, что отдал нож!

– Наследник должен бы остаться, но не может, – возразила Морвен. – Но, возможно, когда-нибудь он вернется. Мужайся! Я приду к тебе, если станет хуже. Если смогу.

– Но как же ты найдешь меня в глуши?! – воскликнул Турин; и, не выдержав, вдруг разрыдался.

– Будешь хныкать – враги тебя найдут, а не я, – отрезала Морвен. – Но я знаю, где тебя искать – если ты доберешься в это место и останешься там. Я постараюсь прийти туда, если смогу. Я посылаю тебя в Дориат, к королю Тинголу. Не лучше ли быть гостем короля, чем рабом?

– Не знаю, – всхлипнул Турин. – Я не знаю, что такое раб.

– Я затем и отсылаю тебя, чтобы тебе не узнать этого, – сказала Морвен.

Она поставила Турина перед собой и долго смотрела ему в глаза, словно пыталась разгадать какую-то загадку.

– Тяжело, Турин, тяжело, сын мой, – произнесла она наконец. – И не тебе одному. Трудно мне решать, что делать в эти злые времена. Но я поступаю так, как считаю правильным – а иначе разве разлучилась бы я с тем, что дороже всего на свете из того, что осталось мне?

И они больше не говорили об этом. Турин расстался с матерью в горе и недоумении. Утром он пошел к Садору. Садор рубил дрова. Дров у них было мало – они боялись уходить далеко от дома. И теперь Садор стоял, опершись на клюку, и смотрел на недоделанный трон Хурина, задвинутый в угол.

– Придется и его пустить на дрова, – сказал он. – Теперь следует думать лишь о самом насущном.

– Не надо, не ломай его пока, – попросил Турин. – Может, отец еще вернется, – он обрадуется, когда увидит, что ты сделал для него, пока его не было.

– Пустая надежда хуже страха, – сказал Садор. – Надеждами зимой не согреешься.

Он погладил резную спинку и вздохнул.

– Зря только время тратил, – сказал он. – Правда, не могу сказать, что провел его плохо. Но такие безделушки недолговечны. Видно, вся польза от них – что делать их радостно. Так что, пожалуй, верну я тебе твой подарок.

Турин протянул руку, но тут же отдернул.

– Мужи не берут обратно своих даров!

– Но ведь он же мой? – спросил Садор. – Разве я не могу отдать его, кому захочу?

– Можешь, – ответил Турин, – но только не мне. А потом, почему ты хочешь его отдать?

– Мало надежды, что он пригодится мне для достойного дела, – вздохнул Садор. – Теперь Лабадала ждет лишь рабская работа.

– А что такое раб? – спросил Турин.

– Раб – это бывший человек, – ответил Садор. – С ним обращаются как со скотиной. Его кормят, только чтобы он не умер, живет он только затем, чтобы работать, а работает только под страхом побоев или смерти. А эти головорезы – они могут избить или убить просто для забавы. Я слышал, что они отбирают самых быстроногих юношей и травят их собаками. Да, они быстрее научились у орков, чем мы – у Дивного народа.

– Теперь я понимаю, – сказал Турин.

– То-то и горе, что тебе приходится понимать такие вещи – в твои-то годы, – сказал Садор. Тут он заметил изменившееся лицо Турина.

– Что ты понимаешь?

– Почему мама отсылает меня, – ответил Турин, и глаза его наполнились слезами.

– А-а, вот оно что! – кивнул Садор. – Чего же она ждала-то? – пробормотал он себе под нос. Но вслух сказал:

– По-моему, плакать тут не о чем. Только больше не рассказывай о том, что задумала твоя мать, – ни Лабадалу, ни кому другому. В наше время и у стен бывают уши, и это не уши друзей.

– Но мне же надо поговорить с кем-нибудь! – воскликнул Турин. – Я тебе всегда все рассказывал. Я не хочу уходить от тебя, Лабадал. И из дома, от мамы не хочу уходить.

– Но если ты останешься, – возразил Садор, – дому Хадора скоро придет конец – теперь ты, наверно, понимаешь это? Лабадал не хочет, чтобы ты уходил. Но Садор, слуга Хурина, будет рад знать, что истерлингам не добраться до сына Хурина. Ну-ну, ничего не поделаешь, приходится прощаться. Может, возьмешь мой нож на память?

– Нет! – сказал Турин. – Мама посылает меня к эльфам, к королю Дориата. Там мне другой нож дадут, такой же. А тебе, Лабадал, я ничего прислать не смогу. Я буду далеко, и совсем-совсем один!

И Турин разрыдался. Но Садор сказал ему:

– Это что такое? Разве это сын Хурина? Я слышал, как сын Хурина однажды, не так давно, сказал: «Когда я стану большой, я пойду служить эльфийскому королю».

Тогда Турин вытер слезы и сказал:

– Хорошо. Раз сын Хурина так сказал, он должен сдержать слово. Я пойду. Только почему-то, когда я говорю, что сделаю то-то и то-то, потом все выходит совсем не так, как я думал. Мне теперь не хочется идти. Я постараюсь больше не говорить таких вещей.

– Да, так будет лучше, – сказал Садор. – Все так учат, но мало кто так поступает. Оставь грядущее в покое. Довольно для каждого дня своей заботы.

И вот Турина собрали в дорогу. Он простился с матерью и втайне отправился в путь с двумя провожатыми. Но когда спутники Турина велели ему взглянуть в последний раз на дом отца своего, боль расставания пронзила Турина, словно острый меч, и мальчик вскричал:

– Морвен, Морвен, когда же я увижусь с тобой?

А Морвен стояла на пороге, и когда лесное эхо донесло до нее крик сына, она так стиснула дверной косяк, что кровь брызнула из-под ногтей. То было первое горе Турина.

В начале следующего года Морвен родила девочку и дала ей имя Ниэнор, что значит Скорбь. Но когда это случилось, Турин был уже далеко. Долог и мучителен был его путь, ибо власть Моргота распространялась все дальше. Но провожатые Турина, Гетрон и Гритнир, хотя молодость их пришлась на дни Хадора и теперь они были стары, состарившись, не утратили отваги, и хорошо знали тамошние земли, ибо в былые времена немало постранствовали по Белерианду. И так, ведомые судьбой и собственным мужеством, они перевалили через Тенистые горы, спустились в долину Сириона, прошли Бретильский лес и наконец, усталые и измученные, достигли границ Дориата. Но здесь их опутали чары королевы, и странники заблудились. Долго скитались они по дремучему лесу без путей и дорог, и вот у них вышли все припасы. Они едва не погибли, ибо с Севера надвигалась суровая зима; но не столь легкий удел уготован был Турину. Когда путники совсем уже отчаялись, вдали вдруг раздалось пение рога. То Белег Могучий Лук, первый среди охотников тех времен, живший вблизи рубежей Дориата, травил дичь в приграничных лесах. Он услышал крики путников и поспешил на помощь. Белег накормил и напоил их, а потом спросил, кто они и откуда. Услышав ответ, Белег проникся изумлением и жалостью. Турин ему понравился – мальчик красотой пошел в мать, а глаза у него были отцовские, и он был силен и крепок.

– Чего же ты хочешь от Тингола? – спросил Белег мальчика.

– Мне хотелось бы стать его дружинником. Я хочу воевать с Морготом, чтобы отомстить за отца.

– Очень может быть, что твое желание исполнится, когда ты подрастешь, – сказал Белег. – Ты еще мал, но уже теперь видно, что ты будешь могучим воином, достойным сыном Хурина Стойкого, если только это возможно.

Имя Хурина чтили во всех землях эльфов, а потому Белег с радостью согласился проводить странников. Он отвел их в хижину, где жил тогда с другими охотниками, и отправил гонца в Менегрот. Когда посланец принес ответ, что Тингол и Мелиан согласны принять сына Хурина и его спутников, Белег тайными тропами отвел их в Сокрытое королевство.

И вот Турин вышел к большому мосту через Эсгалдуин и переступил порог чертогов Тингола. Еще дитя, узрел он чудеса Менегрота, невиданные дотоле никем из смертных, кроме одного только Берена. И Гетрон поведал Тинголу и Мелиан просьбу Морвен; и Тингол принял их ласково, и из уважения к Хурину, отважнейшему из людей, и родичу его Берену посадил Турина к себе на колени. И те, кто был при сем, немало дивились, ибо это означало, что Тингол усыновляет Турина; а в те времена не было принято, чтобы короли усыновляли чьих бы то ни было детей, и с тех пор не случалось, чтобы эльфийский владыка усыновил человека. И сказал Тингол Турину:

– Отныне это твой дом, сын Хурина, и ты всегда будешь мне сыном, хотя ты и человек. Мудрость обретешь ты, неведомую прочим смертным, и в руки тебе вложат оружие эльфов. Быть может, наступит время, когда ты вернешь себе земли твоего отца в Хитлуме; но до тех пор живи здесь в любви и мире.

Так Турин стал жить в Дориате. С ним ненадолго остались и его провожатые, Гетрон и Гритнир. Но они торопились вернуться в Дор-ломин, к своей госпоже. Однако Гритнира одолели старость и болезни, и он остался при Турине до самой смерти. А Гетрон отправился в обратный путь, и Тингол снарядил с ним отряд эльфов, и они несли Морвен послание от Тингола. И вот наконец достигли они дома Хурина. Когда Морвен узнала, что Турина с почетом приняли во дворце Тингола, на сердце у нее полегчало. Эльфы привезли ей от Мелиан богатые дары и приглашение отправиться в Дориат вместе с воинами Тингола. Ибо Мелиан была мудра и предвидела будущее, и надеялась, что так удастся расстроить злой замысел Моргота. Но гордость и надежда все еще не дозволяли Морвен покинуть свой дом; к тому же Ниэнор была еще грудным младенцем. Поэтому Морвен поблагодарила дориатских эльфов, но отклонила приглашение. Скрывая свою бедность, она одарила посланцев последними золотыми вещами, что оставались у нее, и отправила с ними Тинголу Шлем Хадора. А Турин все ждал, когда же вернутся посланцы; и когда они приехали, он убежал в лес и долго плакал: он знал о приглашении Мелиан и надеялся, что Морвен приедет. То было второе горе Турина.

Когда Мелиан услышала ответ Морвен, она исполнилась жалости, ибо угадала мысли Морвен. И поняла Мелиан, что судьбы, предвиденной ею, так просто не избегнуть.

Шлем Хадора вручили Тинголу. Шлем тот был выкован из серой стали, украшен золотом и исписан рунами победы. Великая сила была в том шлеме, ибо владелец его мог не страшиться ни ран, ни смерти: любой меч ломался об этот шлем, любая стрела отлетала в сторону. Выковал его Тельхар, прославленный мастер из Ногрода. Шлем был с забралом, устроенным на манер тех пластин, которыми гномы защищали глаза, работая у горна, и потому лицо того, на ком был этот шлем, наводило ужас на врагов, и притом было надежно защищено от стрел и пламени. На верхушке шлема, как вызов врагам, красовалась позолоченная голова дракона Глаурунга – этот шлем сделали вскоре после того, как Глаурунг впервые выполз из врат Моргота. Часто надевал этот шлем в битву Хадор, а после него – Галдор, и радовались сердца воинов Хитлума при виде Золотого Дракона, высоко вознесшегося над полем боя, и кричали они:

– Дракон Дор-ломина достойней золотого змея Ангбанда!

Но шлем тот был создан не для людей, а для Азагхала, владыки Белегоста, убитого Глаурунгом в Год Скорби[38]. Азагхал отдал его Маэдросу, в благодарность за то, что тот спас его жизнь и сокровища, когда Азагхал попал в орочью засаду на Гномьем тракте в Восточном Белерианде[39]. Маэдрос же послал его в дар Фингону, с которым они часто обменивались знаками дружбы, в память о том, как Фингон загнал Глаурунга в Ангбанд. Но во всем Хитлуме нашлось лишь два воина, которым было по силам носить гномий шлем – Хадор и сын его Галдор. И потому, когда Хадор стал владыкой Дор-ломина, Фингон вручил шлем ему. По несчастью, вышло так, что на Галдоре не было этого шлема в тот день, когда он защищал Эйтель-Сирион, ибо враг напал внезапно, и Галдор выбежал на стену с непокрытой головой, и орочья стрела попала ему в глаз. А для Хурина Драконий Шлем был слишком тяжел, и к тому же он не хотел его носить, говоря:

– Я предпочитаю встречать врага с открытым лицом.

Но все же он считал этот шлем одним из величайших сокровищ своего дома.

Надо сказать, что подземные сокровищницы Тингола в Менегроте были полны всякого оружия: доспехов с узором, подобным рыбьей чешуе, сияющих, как река под луной; мечей и секир, щитов и шлемов, созданных самим Тельхаром или его учителем, Гамиль-Зираком Древним, или эльфийскими кузнецами, что были еще искуснее гномов. Ибо Тингол получил в дар несколько вещей, принесенных из Валинора и созданных самим Феанором-искусником, величайшим из мастеров, когда-либо живших в мире. И все же Тингол любовался шлемом так, словно сокровищницы его были скудны, и сказал он учтиво:

– Воистину, благородные чела венчал он некогда, чела предков Хурина.

И тут пришла ему новая мысль, и велел он позвать к себе Турина, и сказал ему, что Морвен шлет своему сыну бесценный доспех, сокровище его отцов.

– Прими ныне Драконью Голову Севера, – сказал он отроку, – а когда настанет тебе время надеть его, носи с честью.

Но Турин был еще слишком мал и не мог даже поднять шлема, и не обратил на него внимания, ибо тоска томила его.

Турин в Дориате

Турин рос в Дориате, и Мелиан заботилась о мальчике, хотя он редко встречался с ней. В лесу жила дева по имени Неллас, и она, по просьбе Мелиан, присматривала за Турином, когда он бродил по лесу, и часто, словно невзначай, выходила ему навстречу. И от Неллас Турин узнал многое о тропах Дориата и о зверях и птицах, что жили в лесу; и еще она научила его говорить по-синдарски на старинный лад, как было принято в королевстве; ибо язык Дориата отличался учтивостью и богатством слов и выражений[40]. И благодаря этой дружбе нрав Турина смягчился, хоть и ненадолго – вскоре на него снова пала тень, и дружба их пролетела, как весеннее утро. Ибо Неллас не бывала в Менегроте – она не любила каменных сводов; и потому, когда отрочество Турина миновало и он обратился мыслями к деяниям мужей, они с Неллас стали видеться все реже, и наконец Турин совсем забыл о ней. Но она по-прежнему присматривала за ним, хотя и не показывалась ему на глаза[41].

Девять лет прожил Турин в чертогах Менегрота, и все это время сердце и помыслы его были заняты родичами. Иногда он получал от них утешительные вести: Тингол при любой возможности отправлял гонцов к Морвен, и Морвен посылала с ними весточки сыну. И потому Турин знал, что сестра его Ниэнор растет и расцветает, как прекрасный цветок на серых равнинах Севера, и что жизнь Морвен стала полегче. А сам Турин вырос, и стал высоким и могучим мужем, и славился отвагой и силой по всему королевству Тингола. Многому научился он в те годы; жадно внимал он преданиям давно минувших дней; и сделался он задумчивым и немногословным. Белег Могучий Лук часто приходил за Турином в Менегрот, и уводил мальчика в глушь, и обучал его лесной науке, и стрельбе из лука, и бою на мечах (который Турин любил больше всего). Но ремесла давались Турину хуже, ибо он плохо умел рассчитывать свои силы, и часто неосторожным ударом портил всю работу. И не только в этом судьба, казалось, не благоволила к Турину: часто его замыслы рассыпались прахом, и он редко добивался, чего хотел; и друзей у него было мало: он был суров и редко смеялся, и юность его была омрачена тенью. Но те, кто хорошо знал Турина, любили и уважали его, и ему оказывали почет, как приемному сыну короля.

Но один эльф невзлюбил его за это, и чем старше становился Турин, тем больше росла неприязнь эльфа. Эльф тот звался Саэрос сын Итильбора. Он был из тех нандор, что укрылись в Дориате после того, как их вождь Денетор пал на Амон-Эребе, в первой битве Белерианда. Эти эльфы по большей части жили в Арториэне, на востоке Дориата, меж Аросом и Келоном, а иногда переходили Келон и странствовали по пустынным восточным землям. Эти эльфы недолюбливали людей с тех пор, как эдайн прошли через Оссирианд и поселились в Эстоладе. Но Саэрос обычно жил в Менегроте, и король уважал его. Саэрос был горд, и с теми, кого считал ниже себя по положению и заслугам, обходился пренебрежительно. Он был другом менестреля Даэрона[42], ибо и сам искусно слагал песни, и не любил людей вообще, а родичей Берена Эрхамиона – в особенности.

– Не диво ли, – говорил он, – что в наш край открыли путь еще одному отпрыску этого злосчастного народа? Неужто первый причинил Дориату мало вреда?

И потому Саэрос косо смотрел на Турина и на все, что тот ни делал, и говорил о нем лишь дурное; но он высказывался обиняками и умело прятал свою злобу. Встречаясь с Турином наедине, Саэрос говорил с ним свысока и открыто выказывал свое пренебрежение. Он сильно надоел Турину, но юноша долгое время ничего не отвечал на оскорбления Саэроса, ибо тот принадлежал к знати Дориата и был советником короля. Но молчание Турина раздражало Саэроса не меньше его слов.

В тот год, когда Турину сравнялось семнадцать, печаль охватила его с новой силой, ибо в это время он перестал получать вести из дома. Власть Моргота росла с каждым годом, и теперь тень его накрыла весь Хитлум.

Несомненно, он был неплохо осведомлен о делах родичей Хурина, и на время оставил их в покое, чтобы вернее исполнить свой замысел; но теперь он выставил – именно за этим – неусыпную стражу на всех перевалах через Тенистые горы, так что и уйти из Хитлума, и пробраться туда можно было, лишь преодолевая величайшие опасности, а у истоков Нарога и Тейглина и в верховьях Сириона кишели орки. И однажды посланцы Тингола не вернулись, и больше он никого не посылал. Он вообще старался не выпускать никого за пределы хранимых земель, и тем, что король отправлял своих воинов к Морвен в Дор-ломин опасными дорогами, он проявил величайшее расположение к Хурину и его роду.

Тяжело было на сердце у Турина, ибо не знал он, какое еще зло подстерегает его семью, и боялся, что с Морвен и Ниэнор случилось недоброе; и много дней просидел он молча, размышляя о гибели дома Хадора и людей Севера. Потом встал он и пошел к Тинголу; и нашел его с Мелиан восседающими под Хирилорн, гигантским буком Менегрота.

Тингол взглянул на Турина с изумлением, ибо внезапно вместо своего приемного сына увидел перед собой незнакомого человека: высокого, темноволосого, с глубокими глазами на бледном лице. Тогда попросил Турин у Тингола кольчугу, меч и щит, и потребовал отдать ему Драконий Шлем Дор-ломина, и король вручил ему все, что хотел он, сказав:

– Я дам тебе место среди моих витязей-меченосцев; ибо меч будет твоим оружием. И ты можешь, если хочешь, вместе с ними испытать свои силы в войне на границах.

Но Турин ответил:

– Сердце зовет меня за пределы Дориата. Я более желаю напасть на Врага, чем охранять границы.

– Тогда придется тебе отправиться одному, – сказал Тингол. – Ибо я распоряжаюсь своим народом в войне с Ангбандом по своему разумению, о Турин сын Хурина. Не стану я теперь посылать воинов Дориата за пределы своей страны; и не знаю я, когда настанет время сделать это.

– Но ты, сын Морвен, можешь уйти, если хочешь, – сказала Мелиан. – Завеса Мелиан не удерживает тех, кто явился сюда с нашего разрешения.

– Разве что мудрый совет остановит тебя, – добавил Тингол.

– Каков же твой совет, государь? – спросил Турин.

– Мужем и воином кажешься ты с виду, – ответил Тингол, – но ты не достиг еще полного расцвета сил. Когда это время настанет, быть может, и сможешь ты помочь своим родичам; но мало надежды, что один человек способен сделать больше, чем содействовать владыкам эльфов в борьбе с Темным Властелином, пока они еще в силах защищаться.

И сказал Турин:

– Родич мой Верен сделал больше.

– Не один, а с Лутиэн, – возразила Мелиан. – Однако дерзок же ты, если осмеливаешься говорить так с отцом Лутиэн. Думается мне, Турин сын Морвен, что твоя судьба не столь высока, хотя сплетена она с судьбой народа эльфов, к добру то или к худу. Берегись самого себя, не то выйдет к худу.

Она помолчала, потом заговорила снова.

– Ступай, приемный сын, – сказала она, – и послушайся совета короля. Но думается мне, что, достигнув зрелости, ненадолго задержишься ты у нас в Дориате. Вспоминай же в грядущие дни слова Мелиан, и будет то тебе ко благу: бойся и жара, и холода в сердце своем.

Тогда Турин поклонился владыкам и расстался с ними. И вскоре надел он Драконий Шлем, взял оружие, и ушел на северные границы, и присоединился к эльфам-воинам, что непрестанно сражались с орками и прочими прислужниками и тварями Моргота. И так, едва переступив порог отрочества, явил он свою отвагу и мужество; и, помня обиды своих родичей, был он впереди во всех схватках, и не единожды бывал ранен и копьем, и стрелой, и кривым орочьим мечом. Но судьба берегла его от смерти; и слух прошел по лесам и разнесся за пределы Дориата, что вновь появился Драконий Шлем Дор-ломина. И многие дивились, говоря: «Неужто дух Хадора или Галдора Высокого восстал из мертвых? Или то воистину Хурин Хитлумский вырвался из бездн Ангбанда?»

В то время лишь один из приграничных стражей Тингола превосходил Турина в бою, и то был Белег Куталион; и Белег с Турином были товарищами во всех опасностях, и вместе бродили по диким чащобам.

Так прошло три года. Все это время Турин редко бывал в чертогах Тингола; и не заботился он больше о своей внешности и одежде: ходил он нечесаный, и поверх кольчуги носил серый плащ, истрепанный непогодой. Но на третье лето, когда Турину исполнилось двадцать, случилось так, что, желая отдохнуть и отдать в починку оружие, однажды вечером пришел он внезапно в Менегрот и вошел в чертог. Тингола в тот день не было: он бродил по зеленым лесам вместе с Мелиан, ибо то было у него в обычае в разгар лета. Турин сел на первое попавшееся сиденье, ибо он устал с дороги и был в задумчивости; но, на беду, очутился он там, где помещалась высшая знать королевства, и на том самом месте, где обычно сидел Саэрос. Саэрос же, явившись позже, разгневался на Турина, решив, что тот сделал это нарочно, из гордости, и чтобы оскорбить его, Саэроса; а когда Саэрос заметил, что сидящие рядом с Турином не только не упрекают юношу, но, напротив, рады ему, гнев его отнюдь не утих.

Однако поначалу Саэрос сделал вид, что тоже рад Турину, и сел на другое место, напротив.

– Нечасто хранитель границ жалует нас своим посещением, – сказал он, – и я охотно уступаю ему свое место ради того, чтобы побеседовать с ним.

И он заговорил с Турином, расспрашивая его о том, что нового на границах, и о деяниях его в глуши; но, хотя речи эльфа казались любезными, в голосе явственно звучала насмешка. Он немало извел этим Турина, и тот, оглядевшись, познал горечь изгнания; и, хотя вокруг сиял свет и звучал смех, как всегда в эльфийских чертогах, мысли Турина обратились к Белегу и к их лесной жизни, а потом перенеслись к Морвен и отцовскому дому в Дор-ломине; и нахмурился он, ибо мрачны были его мысли, и ничего не отвечал Саэросу. Саэрос же, решив, что Турин хмурится из-за него, не сдержал гнева и, достав золотой гребень, бросил его через стол Турину, сказав:

– Послушай, человек из Хитлума, ты, конечно, пришел сюда в спешке, так что простительно, если ты явился в рваном плаще; но зачем же волосы у тебя спутаны, как куст терновника? Открой-ка уши – может, тогда лучше расслышишь, что тебе говорят.

Турин ничего не сказал, лишь глянул на Саэроса, и во тьме его глаз блеснул огонь. Но Саэрос не внял предостережению, презрительно встретил взгляд Турина и бросил во всеуслышание:

– Если мужи Хитлума так дики и мрачны, каковы же женщины в той земле? Должно быть, носятся они по лесам, как олени, одетые лишь собственными волосами.

Тут Турин схватил рог для вина и швырнул его в лицо Саэросу, и тот упал навзничь и сильно ушибся; Турин же выхватил меч и хотел броситься на него, но Маблунг Охотник, сидевший рядом, удержал его. Саэрос встал, сплюнул кровью на стол и проговорил разбитыми губами:

– Долго ли будем мы терпеть этого лесного дикаря?[43] Кто здесь владыка нынче вечером? Закон короля суров к тем, кто ранит его вассалов под крышей чертогов; тех же, кто обнажает здесь меч, ожидает по меньшей мере изгнание. Не будь мы в чертогах, уж я бы тебе, Дикарь, ответил!

Но Турин, увидев кровь на столе, мгновенно остыл; он высвободился из рук Маблунга и вышел без единого слова.

И сказал Маблунг Саэросу:

– Какая муха тебя укусила? Ты сам повинен в своем несчастье; и, быть может, закон короля сочтет разбитую губу достойным возмещением за насмешки.

– Если этот щенок обиделся, – огрызнулся Саэрос, – пусть пожалуется королю. А обнажать здесь мечи запрещено под любым предлогом. Если он меня тронет где-нибудь в другом месте, я его убью.

– А вот я не так уверен в этом, – заметил Маблунг. – Но, кто бы из вас ни погиб, все равно это будет злым делом, более подобающим Ангбанду, нежели Дориату, и смерть эта принесет новое зло. Воистину, кажется мне, что сегодня коснулась нас Северная Тень. Берегись, Саэрос сын Итильбора, как бы в гордыне своей не сыграть на руку Морготу. Вспомни, ты ведь из эльдар.

– Я этого не забываю, – ответил Саэрос; но гнева своего он не оставил, и всю ночь лелеял свою злобу, распаляя обиду.

Утром, когда Турин уходил из Менегрота, возвращаясь на северные границы, Саэрос подкараулил юношу и напал сзади с обнаженным мечом и со щитом. Но Турин в лесах привык к бдительности, и успел заметить его краем глаза, и, отскочив, выхватил меч и бросился на врага.

– О Морвен, – вскричал он, – теперь-то насмешник поплатится за то, что посмеялся над тобой!

Он разрубил щит Саэроса, и они обменялись несколькими быстрыми ударами. Но Турин прошел суровую выучку и был не менее ловок, чем любой эльф, и притом гораздо сильнее. Он быстро одолел Саэроса, ранил его в правую руку, и тот оказался во власти Турина. Турин наступил на меч, который выронил Саэрос.

– Саэрос, – сказал он, – тебе придется побегать, и одежды будут только мешать. Хватит тебе и собственных волос.

Он бросил Саэроса наземь и сорвал с него одежду; Саэрос почувствовал, как могуч Турин, и страшно испугался. А Турин отпустил его и воскликнул:

– Беги! Беги! И если ты уступишь в беге оленю, я стану подгонять тебя сзади.

И Саэрос рванулся в чащу, громко взывая о помощи; Турин же мчался за ним, как борзая, и куда бы ни кидался беглец, все время позади оказывался острый меч.

Многие услышали крики Саэроса и бросились вдогонку за бегущими, но лишь самые быстроногие могли бежать наравне с ними. Впереди всех мчался Маблунг, и смущен был дух его: насмешка Саэроса показалась ему жестокой, но «утром творится зло – к вечеру Морготу радость»; а потом, дурное это дело – позорить любого из народа эльфов по своей воле, без суда. Тогда никто не знал, что это Саэрос первым напал на Турина и хотел убить его.

– Стой, Турин, остановись! – кричал Маблунг. – Орочье дело творишь ты!

Но Турин ответил: «Орочьи дела в лесу за орочьи речи в чертоге!» – и снова рванулся вслед за Саэросом. А тот, не надеясь более на спасение и думая, что смерть его близка, несся, не разбирая дороги. И вдруг впереди показался поток, что бежал к Эсгалдуину в глубоком ущелье среди высоких скал; и было то ущелье таким широким, что только олень перескочит. Но Саэрос был в таком страхе, что прыгнул; однако не удержался на той стороне, и с воплем рухнул вниз, и разбился о камень в ручье. Так окончилась его жизнь в Дориате; и надолго останется он у Мандоса.

Турин взглянул на тело в потоке и подумал: «Несчастный дурень! Ведь тут я отпустил бы его обратно в Менегрот. А теперь из-за него я без вины стал преступником». И он обернулся и мрачно посмотрел на Маблунга и его товарищей, – они догнали его и стояли рядом на обрыве. Все молчали. Наконец Маблунг сказал:

– Увы! Турин, теперь ты должен вернуться с нами, дабы король рассудил твои деяния.

Но Турин ответил:

– Будь король справедлив, он признал бы меня невиновным. Но разве убитый не был его советником? Разве станет справедливый король избирать в друзья сердце, полное злобы? Я не признаю его законов и его суда.

– Нет мудрости в речах твоих, – возразил Маблунг, хотя в глубине души ему было жаль Турина. – Не станешь же ты жить вне закона? Прошу тебя как друга, идем со мной. Есть ведь и другие свидетели. Может быть, когда король узнает правду, он простит тебя.

Но Турин устал от эльфийских чертогов, и боялся, что его заточат в темницу; и сказал он Маблунгу:

– Не пойду я с тобой. Не стану я просить у короля Тингола прощения, не будучи виновным. Лучше отправлюсь я туда, где его приговор не настигнет меня. Выбирай же: либо ты отпустишь меня, либо убьешь, если ваш закон это разрешает. Вас слишком мало, чтобы взять меня живым.

Эльфы увидели по глазам Турина, что он говорит это всерьез, и расступились перед ним. Маблунг сказал:

– Довольно одной смерти.

– Я этого не хотел, но не жалею о содеянном, – бросил Турин. – Пусть Мандос судит его по заслугам; если же когда-либо вернется он в земли живых, пусть будет мудрее. Будьте счастливы!

– Будь свободен, – ответил Маблунг, – ибо этого ты желаешь. Но не стану я сулить тебе счастья, если ты продолжишь как начал. Тень лежит у тебя на сердце. Да не будет она темнее в тот день, когда мы встретимся снова!

На это Турин ничего не ответил. Он повернулся и скрылся, и никто не знал, куда он ушел.

Рассказывают, что когда Турин не вернулся на северные границы Дориата и никаких вестей о нем не пришло, Белег Могучий Лук сам явился в Менегрот искать его. Тяжко сделалось у него на сердце, когда узнал он о делах Турина и о его бегстве. Вскоре после того вернулись в свои палаты Тингол и Мелиан, ибо лето было на исходе; и когда король узнал о том, что случилось, он воссел на свой трон в главном чертоге Менегрота, и вокруг собрались все вожди и советники Дориата.

Тогда было рассказано и выслушано все, вплоть до прощальных слов Турина; и наконец вздохнул Тингол и сказал:

– Увы! Как могла эта тень пробраться в мое королевство? Верным и разумным считал я Саэроса; но, будь он жив, испытал бы он на себе мой гнев, ибо жестокими были его насмешки, и он виноват во всем, что случилось на пиру. Турин же неповинен в этом. Но то, что он опозорил Саэроса и затравил его до смерти – злодеяние, превосходящее оскорбление, и этого я оставить безнаказанным не могу. Это знак жестокого и надменного сердца.

Тингол умолк, но наконец снова заговорил, и печально произнес:

– Неблагодарным оказался мой приемный сын, и слишком высоко возомнил он о себе. Могу ли я привечать того, кто презирает меня и мой закон, и простить того, кто не желает раскаяться? Потому изгоняю я Турина сына Хурина из королевства Дориат. Буде же попытается он проникнуть сюда, надлежит привести его на мой суд; и до тех пор, пока не падет он мне в ноги и не попросит прощения, не сын он мне более. Если же кто считает решение несправедливым, пусть скажет об этом.

Все молчали. Тингол уже поднял руку, дабы произнести приговор. Но в этот миг вбежал Белег и крикнул:

– Государь, прошу слова!

– Ты опоздал, – ответил Тингол. – Разве тебя не позвали вместе со всеми?

– Воистину так, государь, – отвечал Белег, – но я задержался. Я искал одну свою знакомую. И вот наконец я привел свидетеля, которого следует выслушать, прежде чем ты изречешь свой приговор.

– Все, кто имел, что сказать, были вызваны ранее, – сказал король. – Что он может сказать такого, чего не знают те, кого я уже выслушал?

– Суди, когда услышишь, государь, – возразил Белег. – Прошу, сделай это ради меня, если только я заслужил твою милость!

– Ради тебя я сделаю это, – ответил Тингол.

Тогда Белег вышел, и ввел за руку деву Неллас, что жила в лесах и никогда не бывала в Менегроте; испугалась она огромного зала с каменными сводами и бесконечными рядами колонн, и множества глаз, что устремились на нее. И когда Тингол велел ей говорить, она пролепетала:

– Государь, я сидела на дереве… – и запнулась, смутившись перед королем, и не могла произнести ни слова.

Улыбнулся король и сказал:

– Многие сидели на дереве, но не считают нужным рассказывать мне об этом.

– Воистину, многие! – воскликнула она, ободренная его улыбкой. – И Лутиэн тоже! И в то утро я как раз думала о ней и о человеке Берене.

На это Тингол ничего не сказал, и улыбка исчезла с его лица, и он ждал, что еще скажет Неллас.

– Потому что Турин похож на Берена, – сказала она наконец. – Мне говорили, что они родичи, и что это заметно – заметно, если присмотреться.

Тут Тингол начал терять терпение.

– Быть может, – сказал он. – Но Турин сын Хурина пренебрег мною, и ты больше не увидишь его, так что нет тебе нужды до его родства. Ибо теперь я произнесу приговор.

– Подожди, государь! – вскричала она. – Прости меня. Дай мне сперва сказать. Я забралась на дерево, чтобы посмотреть, как Турин отправится в путь; и я видела, как Саэрос выбежал из леса с мечом и со щитом и напал на Турина со спины.

В чертоге зашумели. Король поднял руку и сказал:

– Твои вести важнее, чем казалось. Думай же, что говоришь; ибо здесь зал суда.

– Белег так и сказал, – ответила она, – только потому я и решилась прийти, чтобы Турина не осудили несправедливо. Он отважен, но милосерден. Они сражались, государь, сражались между собой, и Турин лишил Саэроса и щита, и меча, но не убил его. Поэтому я думаю, что он все-таки не хотел его смерти. Если он и опозорил Саэроса, то Саэрос это заслужил.

– Мне судить, – сказал Тингол. – Но то, что ты рассказала, повлияет на мой приговор.

И он подробно расспросил Неллас; и наконец повернулся к Маблунгу и сказал:

– Странно, что Турин ничего не сказал об этом тебе.

– Но ведь не сказал же, – пожал плечами Маблунг. – Поведай он все как было, по-иному простился бы я с ним.

– И приговор мой ныне будет иным, – сказал Тингол. – Слушайте все! Прощаю я все провинности Турина, ибо его оскорбили, и не он начал бой. И поскольку обидчик действительно был одним из моих советников, как Турин и говорил, Турин не должен просить у меня прощения, но я сам пошлю за ним, чтобы его нашли и привели сюда, где бы он ни находился; и призову его вернуться в мои чертоги с почестями.

Но когда прозвучал приговор, Неллас вдруг разрыдалась.

– Где же его теперь искать? – всхлипывала она. – Он ушел из наших земель, а мир велик!

– Его разыщут, – ответил Тингол.

Он встал с места, а Белег увел Неллас из Менегрота; и сказал он ей:

– Не плачь. Если Турин жив и бродит еще по земле, я найду его, пусть даже все остальные устанут искать.

На следующий день явился Белег к Тинголу и Мелиан; и сказал ему король:

– Белег, дай мне совет, ибо я в печали. Я усыновил сына Хурина, и он останется моим сыном, доколе сам Хурин не явится из мрака и не потребует своего обратно. Не хочу, чтобы обо мне говорили, будто я без вины изгнал Турина в глушь. Рад бы я был его возвращению, ибо я любил его.

И ответил Белег:

– Я буду искать Турина, пока не найду. Я приведу его в Менегрот, если сумею; ибо я тоже люблю его.

И тогда он отправился в путь; и по всему Белерианду, средь множества опасностей, искал он вестей о Турине, но тщетно; а меж тем прошла зима, а за ней весна.

Турин среди изгоев

Теперь речь снова пойдет о Турине. Он, считая себя изгоем и думая, что король станет преследовать его, не вернулся к Белегу, на северные границы Дориата, а отправился на запад, тайно покинул Хранимое королевство и очутился в лесах к югу от Тейглина. До Нирнаэт в тех лесах жило немало людей. Они селились отдельными хуторами. Они были по большей части из народа Халет, но не признавали никаких владык; кормились они охотой и хлебопашеством, пасли свиней в дубравах и обрабатывали огороженные лесные вырубки. Но теперь многие из них погибли или ушли в Бретиль, а все, кто остался, жили в страхе из-за орков и изгоев. Ибо в те жестокие времена немало бездомных и отчаявшихся людей сбились с пути. По большей части то были несчастные беглецы, уцелевшие в битвах или покинувшие свои земли, разоренные войной; но были среди них и такие, кого изгнали в глушь за преступления. Эти изгои кормились тем, что можно добыть в лесу, но зимой, в голодное время, они делались опаснее волков, и те, кто еще держался за свои дома и земли, так и звали их: гаурвайт, люди-волки. И вот человек пятьдесят таких изгоев сбились в шайку и разбойничали у границ Дориата. Их ненавидели едва ли не меньше орков – среди них было немало жестокосердых подонков, готовых перегрызть глотку своим же родичам. Самым отпетым из них был некий Андрог – его изгнали из Дор-ломина за то, что он убил женщину. Были там и другие из той земли: Алгунд, спасшийся из Нирнаэт, самый старый из разбойников, и человек, называвший себя Форвегом. Форвег был главарем шайки. Белокурый, с бегающими глазами, был он высок и отважен, но вел себя недостойно адана из народа Хадора. Разбойники держались начеку и всегда, и в походе, и на стоянке, высылали дозорных, а потому, когда Турин забрел в их владения, они вскоре заметили его. Они выследили Турина, окружили его, и, выйдя на поляну, через которую бежал ручей, он внезапно увидел вокруг себя людей с обнаженными мечами и луками наготове.

Турин остановился, однако страха не выказал.

– Кто вы такие? – спокойно спросил он. – Раньше я думал, что лишь орки охотятся на людей, но теперь вижу, что ошибался.

– Да, ошибался, и еще пожалеешь об этом, – ответил Форвег. – Это наши владения, и чужаков мы сюда не пускаем. Если у чужака не найдется выкупа, ему придется поплатиться жизнью.

– Выкупа у меня не найдется, – рассмеялся Турин, – я всего лишь нищий изгой. Если не верите, можете обыскать меня, когда убьете, но это вам дорого обойдется.

Однако похоже было, что смерть его близка: разбойники натянули луки и ждали лишь приказа главаря – мечом до них было не достать. Но на берегу ручья валялось немало камней, и Турин, видя это, внезапно нагнулся, как раз в тот миг, когда один из разбойников, разозлившись на гордые речи Турина, спустил тетиву. Но стрела пролетела мимо цели, а Турин, выпрямившись, метко запустил в стрелка камнем. Тот рухнул наземь с проломленной головой.

– Вам было бы больше пользы, если бы вы взяли меня к себе, на место этого несчастного, – сказал Турин, и, обернувшись к Форвегу, добавил: – Если ты здесь главный, тебе не следовало бы разрешать своим стрелять без приказа.

– Я и не разрешаю, – ответил Форвег, – и наказание ждать себя не заставило. Я возьму тебя вместо него, если ты будешь послушнее.

Но двоим разбойникам это не понравилось. Один из этих двоих, именем Улрад, был другом убитого.

– Хорошенькое дело! – воскликнул он. – Убил одного из наших лучших людей, и его за это примут в братство!

– Он сам напросился, – возразил Турин. – А что до того, кто лучше, – я предлагаю вам обоим померяться со мной силой, с оружием или голыми руками, и тогда будет видно, гожусь ли я на его место.

С этими словами Турин шагнул в их сторону. Но Улрад отступил и сражаться не пожелал. Другой опустил лук и смерил Турина взглядом. Это был Андрог из Дор-ломина. Наконец он покачал головой.

– Я тебе не ровня, – сказал он. – Да и никто из нас, по-моему. Ладно, будь с нами, я не против. Вот только выглядишь ты странновато – опасный ты человек. Как твое имя?

– Я зовусь Нейтаном, «невинно осужденным», – ответил Турин, и с тех пор изгои звали его Нейтаном. Он сказал им только, что пострадал от несправедливости (и всегда готов был поверить тем, кто говорил о себе то же самое), но не рассказывал ни о своей жизни, ни откуда он родом. Но разбойники видели, что некогда занимал он высокое положение, и что, хотя при нем нет ничего, кроме оружия, оружие у него эльфийское. Он скоро завоевал их уважение, ибо был силен и отважен, и был лучшим следопытом, чем они; и товарищи доверяли ему, ибо он не был жаден и мало заботился о себе; но его боялись, ибо он мог внезапно вспылить, а они не понимали причины его гнева. В Дориат Турин вернуться не мог, да и гордость не позволяла; в Нарготронд, со времен гибели Фелагунда, никого не принимали. Народом Халет, людьми Бретиля, он пренебрегал, считая их ниже себя; а отправиться в Дор-ломин он не решился, ибо все пути были перекрыты, и Турин думал, что в одиночку нечего надеяться перейти Горы Тени. Так Турин остался с изгоями; ибо невзгоды жизни в глуши легче переносить, когда рядом есть хоть какие-то люди. Турин хотел жить, и не мог постоянно ссориться со своими товарищами, а потому ему приходилось смотреть сквозь пальцы на их злодеяния. Но временами в нем пробуждались жалость и стыд, и тогда он бывал опасен во гневе. Так жил он до конца того года, и пережил трудную, голодную зиму, а потом пришло Пробуждение, а за ним ласковая весна.

Так вот, как уже говорилось, в лесах к югу от Тейглина еще были отдельные хутора людей, отважных и бдительных, хотя теперь их оставалось немного. Они не любили изгоев и не особенно жалели их, но зимой, в холода, оставляли в лесу кое-какие съестные припасы так, чтобы гаурвайт могли найти их, – они надеялись уберечь тем самым свои дома. Но изгои были не более способны на благодарность, чем звери и птицы, так что лесных жителей защищали в основном собаки и заборы. Расчищенные земли каждого хутора были обнесены изгородью из колючего кустарника, а вокруг домов шел вал с частоколом; отдельные хутора были связаны торными тропами, и жители могли позвать на помощь, протрубив в рог.

Когда наступила весна, гаурвайт стало опасно бродить вблизи домов лесных жителей – те могли собраться и устроить на них облаву. Турин никак не мог понять, почему же Форвег не уведет их прочь. На юге, где никто не жил, теперь появилось вдоволь еды, время было хорошее, и в глуши было безопаснее. Однажды Турин заметил, что Форвег куда-то исчез вместе со своим другом Андрогом; но когда он спросил у товарищей, где они, те только расхохотались.

– По своим делам, должно быть, ушли, – сказал ему Улрад. – Вот вернутся, и сразу двинемся. Боюсь, придется нам поторопиться, – если они не притащат за собой целый осиный рой, считай, нам повезло.

Сияло солнце, и молодая листва ярко зеленела. Турин вдруг почувствовал отвращение к грязному биваку разбойников и решил пройтись по лесу. Против воли вспоминал он Сокрытое королевство, и в ушах у него звенели дориатские имена цветов, как отзвуки полузабытого наречия. Но внезапно он услышал в лесу крики, и из орешника навстречу ему выбежала насмерть перепуганная девушка. Одежда ее была изодрана о сучья. Девушка споткнулась и упала, задыхаясь. Вслед за ней из кустов выскочил мужчина. Турин, выхватив меч, разрубил ему голову и, только когда тот рухнул наземь, увидел, что это Форвег.

Турин остановился в замешательстве, глядя на окровавленную траву, но тут из кустов выбежал Андрог и тоже застыл в недоумении.

– Скверное дело, Нейтан! – воскликнул он, обнажая меч; но Турин уже остыл и сухо сказал Андрогу:

– А где же орки? Ты, должно быть, обогнал их – так торопился защитить ее?

– Орки? – удивился Андрог. – Ну, дурак! Разбойник, называется! У разбойников нет законов, что хотим, то и творим. Займись своими делами, Нейтан, и не лезь в наши.

– Я и не собираюсь, – ответил Турин. – Но сегодня наши пути пересеклись. Оставь женщину мне, а не то отправишься вслед за Форвегом.

– Ах, вот оно что! – расхохотался Андрог. – Так бы сразу и говорил. Я с тобой в одиночку спорить не собираюсь, – а вот что ребята скажут про это убийство?

Девушка поднялась и взяла Турина за локоть. Она взглянула на убитого, потом на Турина, и в глазах ее вспыхнула радость.

– Убей его, господин! – попросила она. – Убей этого тоже, и идем к нам. Если ты принесешь их головы, мой отец, Ларнах, обрадуется. Он хорошо награждает за головы Волков.

Но Турин не ответил и спросил у Андрога:

– Далеко она живет?

– Где-то в миле отсюда, – ответил тот, – в доме с частоколом. Она бродила по лесу.

– Тогда беги домой, – сказал Турин девушке, – и скажи отцу, чтобы получше смотрел за тобой. А рубить головы своим товарищам я не стану – ни ради дружбы твоего отца, ни ради чего другого.

Он убрал меч в ножны.

– Идем к нашим, – сказал он Андрогу. – А если хочешь похоронить своего атамана, тебе придется заняться этим самому. Да поторапливайся – вдруг за нами погонятся. Оружие с него сними!

И Турин ушел. Андрог проводил его взглядом, и долго морщил лоб, словно загадку разгадывал.

Вернувшись к биваку, Турин увидел, что разбойники беспокоятся: они слишком долго задержались здесь, на одном месте, вблизи охраняемых поселений, и теперь злились на Форвега.

– Он там развлекается, а расплачиваться придется нам, – ворчали они.

– Так выберите нового главаря! – сказал Турин, появившись перед ними. – Форвегу вас больше не вести – он мертв.

– Откуда ты знаешь? – спросил Улрад. – Вы что, полезли за медом в один улей, а его пчелки покусали?

– Нет, – ответил Турин. – Хватило и одного укуса. Это я его убил. Но Андрога я не тронул, он скоро придет.

И Турин рассказал разбойникам все, что произошло, и назвал подлецами тех, кто творит такие дела. Он еще не кончил рассказа, как из леса появился Андрог. Он нес оружие Форвега.

– Эй, Нейтан! – крикнул он. – Тревогу так и не подняли. Она, верно, надеется еще раз с тобой повидаться.

– Если будешь издеваться надо мной, – пригрозил Турин, – я, пожалуй, пожалею, что не отдал ей твою голову. Рассказывай все, да покороче.

И Андрог рассказал все как было.

– Не знаю, что там понадобилось Нейтану. Во всяком случае, не то, что нам. Когда я прибежал, Форвег был уже мертв. Девчонке это понравилось, и она позвала Нейтана с собой и попросила наши головы вместо свадебного подарка. Но он отказался и отправил ее к отцу. Не могу понять, что он не поделил с предводителем. Однако мою голову он на плечах оставил, и за это я ему очень признателен, хотя озадачен изрядно.

– Значит, это ложь, что ты из народа Хадора, – сказал Турин. – Ты, должно быть, из рода Улдора Проклятого, тебе бы в Ангбанде служить. Слушайте все! – воскликнул он. – Выбирайте: отныне в братстве распоряжаюсь я – или ухожу прочь из шайки. А хотите убить меня – попробуйте! Будем драться, пока вы меня не убьете – или пока я вас не перебью.

Тут многие схватились за оружие, но Андрог воскликнул:

– Стойте! В голове, что он оставил на плечах, есть капелька ума. Если мы станем драться с ним, многие погибнут зря, а добьемся мы только того, что прикончим лучшего среди нас.

И Андрог рассмеялся:

– Все повторяется, теперь, как тогда, когда он пришел к нам. Он убивает, чтобы расчистить себе место. В тот раз это пошло нам на пользу – думаю, что и теперь выйдет не хуже: может, с ним мы добьемся лучшей участи, чем рыться по чужим помойкам.

А старый Алгунд добавил:

– Лучший среди нас… Было время, когда любой из нас сделал бы то же самое, если бы духу хватило. Но мы многое забыли. Может, в конце концов он сумеет привести нас домой…

И тут пришло Турину на ум, что этот маленький отряд мог бы помочь ему создать собственное свободное владение. И взглянул он на Алгунда с Андрогом, и молвил:

– Домой, говорите? Высоки и холодны Горы Тени, что преграждают нам путь туда. А за ними – народ Улдора, а вокруг – орды Ангбанда. Если такие преграды не страшат вас, семижды семь воинов, то я могу повести вас к дому. Только далеко ли мы уйдем, прежде чем повстречаем свою смерть?

Все молчали. Турин заговорил снова.

– Так согласны вы, чтобы я стал вашим вождем? Для начала я уведу вас в глушь, туда, где никто не живет. Может, там нам повезет, а может, и нет, – но нас хотя бы не будут так ненавидеть свои же сородичи.

И тогда все люди из народа Хадора собрались вокруг него и провозгласили его вождем; и прочие согласились, хотя и не столь охотно. И Турин тотчас увел их из тех мест[44].

Многих гонцов разослал Тингол на поиски Турина по Дориату и приграничным землям; но в тот год, когда он бежал, напрасно искали его, ибо никто не знал и не подозревал, что он среди изгоев, врагов людей. Когда наступила зима, все посланцы вернулись к королю – кроме Белега. Все прочие ушли, но он в одиночку продолжал поиски.

А тем временем в Димбаре и на северных границах Дориата стало неспокойно. Драконий Шлем не являлся более в битвах, и Могучий Лук тоже исчез; прислужники Моргота осмелели и умножились. Зима наступила и прошла, а по весне натиск возобновился: Димбар был захвачен, и люди Бретиля были в страхе, ибо враги бродили вдоль всех их границ, кроме южной.

Минул почти год с тех пор, как Турин бежал из Дориата, а Белег все искал его, начиная терять надежду. В своих скитаниях он забрел на север до самой Переправы Тейглина. Там до Белега дошли дурные вести о набегах орков из Таур-ну-Фуина, и он повернул назад; и вышло так, что он набрел на дома лесных жителей вскоре после того, как Турин покинул те края. И там услышал он странную историю. Появился в лесах высокий благородный воин – эльфийский воин, говорили иные, – и убил одного из гаурвайт, и спас дочь Ларнаха, за которой они гнались.

– Он был очень гордый, – говорила Белегу дочь Ларнаха, – глаза такие светлые, на меня и не взглянул. Но он назвал Волков своими товарищами и не захотел убить того, что стоял рядом – и тот человек знал, как его зовут. Он назвал его Нейтаном.

– Можешь ли ты разгадать эту загадку? – спросил Ларнах у эльфа.

– Увы, да, – ответил Белег. – Этот человек, о котором вы рассказываете, – тот самый, кого я ищу.

Он больше ничего не сказал лесным жителям о Турине, но предупредил их, что на севере собираются тучи.

– Скоро в этот край явятся свирепые банды орков, – сказал он, – и вам с ними не справиться, их будет слишком много. В этом году вам придется наконец выбирать между вольностью и жизнью. Уходите в Бретиль, пока не поздно!

И Белег поспешно отправился разыскивать логова изгоев и следы, по которым их можно было бы найти. Белег скоро нашел их бивак; но Турин опередил его на несколько дней, и шел он очень быстро, боясь, что лесные жители станут преследовать их; и он пустил в ход все свое искусство, чтобы замести следы и запутать любого, кто попытался бы их догнать. Изгои редко проводили две ночи на одном месте и почти не оставляли следов. Так и вышло, что даже сам Белег напрасно пытался отыскать их. Иногда он находил едва приметные знаки или узнавал о прошедших людях от лесных тварей, чей язык он знал, и тогда он почти настигал их, но, придя на место их становища, неизменно находил его опустевшим: разбойники день и ночь были начеку и, едва заметив, что кто-то приближается к ним, сразу снимались и уходили.

– Увы! – говорил Белег. – Слишком хорошо научил я этого сына людей искусству следопыта! Можно подумать, здесь прошел отряд эльфов.

Но и изгои заметили, что их преследует какой-то неутомимый охотник, который ни разу не попался им на глаза, но оторваться от него было невозможно; и они забеспокоились[45].

Вскоре, как и опасался Белег, орки перешли Бритиах. Хандир из Бретиля встретил их со всем войском, какое мог собрать, и потому они ушли на юг, за Переправу Тейглина, ища добычи. Многие из лесных жителей послушались совета Белега и отослали своих женщин и детей в Бретиль, прося убежища. Этим удалось спастись, ибо они миновали Переправу вовремя; но вооруженные воины, которые вышли позднее, встретились с орками и потерпели поражение. Некоторым удалось пробиться в Бретиль, но многие погибли или попали в плен; а орки напали на хутора, разграбили и сожгли их. После этого они сразу же повернули на запад, к Дороге, ибо теперь хотели как можно скорее вернуться на Север с награбленным добром и пленными.

Но разведчики изгоев скоро заметили их; им было мало дела до пленных, но добыча орков, что они награбили у лесных жителей, разожгла алчность разбойников. Турину казалось опасным выдавать оркам свое присутствие, пока не стало известно, сколько их; но изгои не хотели его слушать: в глуши они терпели нужду во многом и уже начали жалеть, что выбрали Турина главарем. Поэтому Турин взял себе в напарники некоего Орлега, и отправился вдвоем с ним на разведку; он передал начальство над шайкой Андрогу и велел затаиться и сидеть тихо, пока он не вернется.

Надо сказать, что орков было гораздо больше, чем изгоев, но они находились в тех краях, куда орки редко осмеливались забредать, и к тому же им было известно, что за Дорогой лежит Талат-Дирнен, Хранимая равнина, которую стерегут разведчики и соглядатаи из Нарготронда; поэтому орки боялись нападения и держались начеку, и в лесах вдоль дороги по обеим сторонам движущегося войска крались лазутчики. Так и вышло, что Турина и Орлега заметили: три разведчика наткнулись на них в кустах. Двоих они убили; но третий ускользнул и бросился бежать, вопя: «Голуг! Голуг!» – так они называли нолдор. И орки тотчас принялись бесшумно прочесывать лес. Тогда Турин, видя, что уйти незаметно вряд ли удастся, решил хотя бы сбить их со следа и увести подальше от своих людей. Услышав крики «Голуг!», он понял, что орки боялись соглядатаев из Нарготронда, и бросился на запад вместе с Орлегом. Погоня устремилась за ними, и, как они ни петляли, их в конце концов выгнали из леса; тут их заметили и, когда беглецы пытались пересечь дорогу, Орлег упал, пронзенный множеством стрел. Но Турина спасла эльфийская кольчуга, и он скрылся в пустынных землях за дорогой; он был быстроног и ловок, и ему удалось оторваться от врагов, хотя пришлось забраться далеко в незнакомые земли. Тогда орки, боясь, что их заметят эльфы из Нарготронда, перебили пленных и поспешно ушли на север.

Прошло три дня, а Турина и Орлега все не было. Некоторые из изгоев стали говорить, что пора уйти из пещеры, где они прячутся; но Андрог был против. Спор был в разгаре, как вдруг перед разбойниками появилась серая фигура. Белег наконец нашел их. Он приблизился к ним безоружным, протянув пустые ладони; но изгои в страхе вскочили, и Андрог, подкравшись сзади, накинул на эльфа петлю и стянул ему руки.

– Стеречь надо лучше, если не любите гостей, – сказал Белег. – Что вы на меня набросились? Я пришел как друг, и ищу друга. Я слышал, что вы зовете его Нейтаном.

– Его нет, – сказал Улрад. – А откуда ты знаешь, как мы его зовем? Должно быть, давно следил за нами?

– Он за нами давно следил, – подтвердил Андрог. – Так вот кто нас преследовал все это время! Ну что ж, теперь-то мы, должно быть, узнаем, что ему надо.

И он велел привязать Белега к дереву у пещеры; эльфа связали по рукам и ногам и стали допрашивать. Но Белег на все вопросы отвечал лишь одно:

– Я был другом этому Нейтану с тех пор, как мы впервые встретились в лесу, – он тогда был еще ребенком. Я пришел к нему с добром, и принес ему добрые вести.

– Давайте убьем его и избавимся от этого соглядатая, – предложил разгневанный Андрог. Андрог с завистью поглядывал на большой лук Белега: он сам был стрелком. Но некоторые изгои, более милосердные, воспротивились этому, и Алгунд сказал:

– Может, предводитель еще вернется; и когда он узнает, что лишился и друга, и добрых вестей, ты об этом сильно пожалеешь.

– Не верю я этому эльфу, – сказал Андрог. – Это лазутчик дориатского короля. А если ему в самом деле есть что сказать, пусть скажет нам; а мы посмотрим, стоят ли эти вести того, чтобы оставлять его в живых.

– Я дождусь вашего главаря, – ответил Белег.

– Тогда стой тут, пока у тебя язык не развяжется, – сказал Андрог.

И, по наущению Андрога, изгои оставили Белега стоять у дерева без пищи и воды, а сами сидели перед ним, пили и ели; но Белег молчал. Так прошло два дня и две ночи. Разбойники забеспокоились и разозлились. Они решили уйти; и теперь большинство было за то, чтобы убить эльфа. Когда стемнело, все разбойники собрались вокруг дерева, и Улрад принес головню из костерка, что горел у входа в пещеру. Но тут вернулся Турин. Он подошел неслышно, как всегда, остановился в тени за спиной у разбойников и увидел при свете факела изможденное лицо Белега.

Его словно громом поразило, и глаза его, давно уже сухие, наполнились слезами, точно в его сердце вдруг растаял лед. Турин бросился к дереву.

– Белег! Белег! Как ты попал сюда? Кто посмел связать тебя?

Он в мгновение ока рассек веревки, и Белег рухнул ему на руки.

Когда Турину рассказали, как было дело, он разгневался и опечалился;

но поначалу он думал только о Белеге. Хлопоча над другом, он вспоминал свою жизнь в лесу, и гнев его обратился на себя самого. Сколько раз разбойники убивали чужаков, пойманных вблизи стоянки или на дороге, – а он не препятствовал им! И сам он не раз дурно отзывался о короле Тинголе и о Серых эльфах – и если с ними обращаются как с врагами, в этом есть и его вина. И он повернулся к своим людям и с горечью сказал:

– Как же вы жестоки! И жестоки без нужды. Не случалось раньше, чтобы мы мучили пленных. Живем мы как орки – что ж удивляться, если и ведем мы себя по-орочьи? Беззаконны и бессмысленны были все дела наши, ибо служили мы лишь самим себе, и разжигали ненависть в сердце своем.

Но Андрог возразил:

– Кому же нам служить, как не самим себе? Кого нам любить, если нас все ненавидят?

– По крайней мере, я больше не подниму руки ни на эльфа, ни на человека, – ответил Турин. – У Ангбанда и без меня довольно прислужников. Если другие не согласны дать такую же клятву, я стану жить один.

Тут Белег открыл глаза и приподнял голову.

– Не один! – сказал он. – Выслушай наконец мои вести. Ты не изгнанник, и напрасно носишь ты имя Нейтан. Все твои вины прощены. Тебя искали целый год, чтобы с честью призвать тебя вернуться на службу к королю. Нам очень не хватает Драконьего Шлема.

Но Турин не очень обрадовался этим вестям, и долго сидел молча: когда он услышал слова Белега, на него снова пала тень.

– Подождем до завтра, – вымолвил он наконец. – Тогда я решу. Как бы то ни было, завтра надо уходить отсюда – не все, кто ищет нас, желают нам добра.

– Добра нам никто не желает, – проворчал Андрог и косо глянул на Белега.

К утру Белег уже пришел в себя – в те времена эльфы выздоравливали быстро. Он отвел Турина в сторону.

– Я думал, ты обрадуешься, – сказал он. – Ты ведь вернешься в Дориат?

И Белег принялся уговаривать Турина вернуться. Но чем больше он настаивал, тем больше упрямился Турин. Тем не менее он подробно расспросил Белега обо всем, что было на суде. Белег рассказал все, что знал. Наконец, Турин спросил:

– Значит, я не ошибался, считая Маблунга своим другом?

– Скажи лучше, другом истины, – ответил Белег, – и это вышло к лучшему. Но почему же ты не сказал ему, что Саэрос первым напал на тебя? Все могло бы выйти по-другому. И теперь ты бы с честью носил свой шлем, а то опустился до такого, – добавил он, покосившись на разбойников, развалившихся у входа в пещеру.

– Быть может – если для тебя это значит «опуститься», – сказал Турин. – Быть может. Но вышло так. У меня слова застряли на губах. Он еще ни о чем меня не спросил, а в глазах у него читался укор за то, чего я не совершал. Да, прав был король эльфов – я высоко возомнил о себе. И не откажусь от этого, Белег Куталион. И гордость не позволит мне вернуться в Менегрот, где все будут смотреть на меня с жалостью и снисхождением, как на нашалившего и повинившегося мальчишку. Меня прощать не за что, это мне подобает прощать. И я уже не мальчик, я мужчина, для человека я уже взрослый; а судьба сделала меня твердым.

Белег встревожился.

– Чего же ты хочешь? – спросил он.

– Быть свободным, – ответил Турин. – «Будь свободен», – пожелал мне Маблунг на прощанье. Думается мне, что Тингол не будет настолько великодушен, чтобы принять моих товарищей по несчастью; а я с ними теперь не расстанусь, пока они не пожелают расстаться со мной. Я люблю их по-своему, даже самых отпетых, и то люблю. Они мои сородичи, и в каждом есть семя добра, которое еще может прорасти. Я думаю, они останутся со мной.

– Значит, твоим глазам доступно то, чего я не вижу, – заметил Белег. – Если ты попытаешься отвратить их от зла, они подведут тебя. Не доверяю я им, особенно одному.

– Как может эльф судить о людях?

– Как и обо всех остальных – по делам, – ответил Белег. Больше он ничего не сказал. Он не стал рассказывать Турину о том, что с ним так дурно обошлись из-за Андрога. Он боялся, что Турин не поверит ему, и порвется их былая дружба, боялся снова толкнуть Турина на недобрый путь.

– Ты говоришь, «быть свободным», друг мой Турин, – сказал он. – Что ты имеешь в виду?

– Я хочу стоять во главе своих людей и вести собственную войну, – ответил Турин. – Если я раскаиваюсь, то лишь в одном: что сражался не только с Врагом людей и эльфов. И больше всего на свете я хотел бы, чтобы ты был рядом со мной. Останься!

– Если я останусь, я послушаюсь любви, а не мудрости, – возразил Белег. – Сердце предостерегает меня, что нам нужно вернуться в Дориат.

– И все-таки я не вернусь, – ответил Турин.

Белег еще раз попытался уговорить его возвратиться на службу к Тинголу. Он говорил, что на северных границах Дориата очень нужны сила и отвага Турина, что орки снова не дают покоя – они приходят в Димбар из Таур-ну-Фуина через Анахский перевал. Но все его уговоры были напрасны. И тогда он сказал:

– Ты назвал себя твердым, Турин. Ты не просто тверд, ты упрям. Что ж, буду и я упрямым. Если хочешь быть рядом с Могучим Луком, ищи меня в Димбаре – я возвращаюсь туда.

Турин долго сидел молча, борясь с гордыней, что не позволяла ему вернуться; и перед взором его проходили былые годы. Внезапно он очнулся от задумчивости и спросил Белега:

– Послушай, та эльфийская дева, о которой ты говорил, – я ей очень обязан за своевременное вмешательство, но я совершенно ее не помню. Почему она следила за мной?

Белег странно посмотрел на него.

– Почему? – переспросил он. – Турин, неужели ты так всю жизнь и прожил, как во сне, не замечая ничего вокруг себя? Когда ты был мальчиком, Неллас бродила с тобой по лесам Дориата.

– Это было так давно… – сказал Турин. – По крайней мере, мне кажется, что мое детство было давным-давно, и все такое смутное… Я отчетливо помню только отцовский дом в Дор-ломине. А почему я бродил по лесам с эльфийской девой?

– Наверно, она учила тебя тому, что знала сама, – ответил Белег. – Ах, сын человеческий! Много в Средиземье печалей, кроме твоих собственных, и не только оружие наносит раны. Знаешь, я начинаю думать, что эльфам и людям лучше бы никогда не встречаться.

Турин ничего не ответил. Он только долго смотрел в глаза Белегу, словно пытался разгадать, что означают его слова. Но Неллас из Дориата больше ни разу не встречалась с Турином, и в конце концов его тень оставила ее[46].

О гноме Миме

Когда Белег ушел (а было это на второе лето после бегства Турина из Дориата)[47], для изгоев наступили дурные времена. Дожди лили не по-летнему, и с Севера и из-за Тейглина, по старому Южному тракту, приходили все новые и новые орки, наводняя леса вдоль западных границ Дориата. Отряд не ведал ни покоя, ни отдыха – им чаще приходилось быть преследуемыми, чем преследователями.

Однажды ночью, когда изгои прикорнули во тьме, не разводя костра, Турин лежал и думал о своей жизни, и пришло ему на ум, что могла бы она быть и получше. «Надо поискать какое-нибудь надежное убежище, – думал он, – и запастись едой на зиму, на голодное время». И на следующий день он повел своих людей далеко, дальше, чем они когда-либо уходили от Тейглина и границ Дориата. После трехдневного перехода они остановились на западной окраине лесов долины Сириона. Земля там была суше и каменистее – местность поднималась вверх, к вересковым пустошам.

Вскоре случилось так, что в сумерках дождливого серого дня Турин и его люди укрылись в зарослях падуба, а перед зарослями была прогалина, усеянная множеством стоячих и поваленных камней. Все было тихо, только с листьев капало. Вдруг часовой подал сигнал, все вскочили и увидели три фигурки в серых капюшонах, осторожно пробиравшиеся меж камнями. Каждый тащил большой мешок, но шли они быстро.

Турин крикнул им: «Стой!», и его люди бросились за ними, как борзые, но те не остановились; Андрог выпустил им вслед две стрелы, но двое все же скрылись в сумерках. Один отстал – то ли он был не таким расторопным, то ли мешок его оказался тяжелее прочих. Его догнали, повалили на землю, в него вцепилось множество крепких рук, хотя пойманный отбивался изо всех сил и кусался как звереныш. Но Турин, подойдя, прикрикнул на своих людей.

– Кто у вас там? Можно бы и поосторожнее. Он же старый и маленький. Что он нам сделает?

– Он кусается, – сказал Андрог, показав окровавленную руку. – Это орк или орочье отродье. Убить его надо!

– Он это заслужил – за то, что обманул наши надежды, – сказал другой, успевший порыться в мешке. – Тут одни корешки и камушки.

– Нет, – сказал Турин. – У него борода. По-моему, это всего-навсего гном. Дайте ему подняться, и пусть говорит.

Вот так в «Повести о детях Хурина» появился Мим. Он на коленях подполз к Турину и принялся молить о пощаде.

– Я старый, я бедный, – хныкал он. – Всего лишь гном, как ты изволил сказать, а вовсе не орк. Мое имя Мим. Не дай им убить меня ни за что ни про что, господин, ведь вы же не орки.

Тогда в душе Турина проснулась жалость к гному, но он сказал:

– Ты, Мим, и в самом деле кажешься бедным, хоть это и странно для гнома; но мы еще беднее: нет у нас ни дома, ни друзей. Если я скажу, что мы в великой нужде и из одной только жалости никого не щадим, что ты предложишь как выкуп?

– Я не знаю, чего ты желаешь, господин, – осторожно ответил Мим.

– Сейчас – совсем немного! – горько воскликнул Турин, оглядываясь и вытирая капли дождя, заливавшие глаза. – Спать в тепле, в безопасном месте, а не в сыром лесу. У тебя-то, наверно, есть такое убежище?

– Есть, – ответил Мим, – но я не могу отдать его в выкуп. Я слишком стар, чтобы жить под открытым небом.

– А тебе не обязательно становиться старше, – проворчал Андрог, подступая к гному с ножом в здоровой руке. – Я тебя от этого охотно избавлю.

– Господин! – возопил Мим в великом страхе. – Если я лишусь жизни, ты лишишься убежища – без Мима ты его не найдешь. Я не могу отдать его тебе, но могу разделить его с тобой. Там теперь просторнее, чем в былые годы: слишком многие ушли навсегда.

Он заплакал.

– Твоя жизнь в безопасности, Мим, – сказал Турин.

– По крайней мере, пока не доберемся до его логова, – хмыкнул Андрог.

Но Турин обернулся к нему и сказал:

– Если Мим без обмана приведет нас в свой дом, и дом окажется хорошим, его жизнь выкуплена; и никто из моих людей не убьет его. Я клянусь в этом.

Тогда Мим обнял колени Турина, говоря:

– Мим будет тебе другом, господин. Сперва я по твоей речи и голосу принял тебя за эльфа; но ты человек, это лучше. Мим не любит эльфов.

– Где этот твой дом? – перебил Андрог. – Он должен быть очень хорошим, чтобы Андрог согласился делить его с гномом. Потому что Андрог не любит гномов. На востоке, откуда пришел его народ, об этой породе рассказывают мало хорошего.

– Суди о моем доме, когда увидишь его, – ответил Мим. – Но вы, неуклюжие люди, сможете пробраться туда только при дневном свете. Когда можно будет отправиться в путь, я вернусь и отведу вас.

– Ну уж нет! – воскликнул Андрог. – Ведь ты не позволишь этого, предводитель? А то мы этого старого плута больше не увидим.

– Темнеет уже, – сказал Турин. – Пусть оставит какой-нибудь залог. Что ты скажешь, Мим, если твоя ноша останется у нас?

Но гном снова упал на колени – он казался ужасно обеспокоенным.

– Если бы Мим решил не возвращаться, разве вернется он из-за какого-то мешка с кореньями? – сказал он. – Я вернусь, вернусь! Отпустите меня!

– Не отпущу, – сказал Турин. – Не хочешь расставаться с мешком – оставайся вместе с ним. Просидишь ночь в мокром лесу – может, пожалеешь нас.

Но он, как и прочие, заметил, что Мим гораздо больше дорожит мешком, чем тот стоит с виду.

Они отвели старого гнома в свое унылое становище. По дороге он что-то бормотал на непонятном языке, в котором слышались отзвуки застарелой ненависти; но когда ему связали ноги, он внезапно притих. Часовые видели, что он всю ночь просидел молча, неподвижно, как камень, и лишь бессонные глаза сверкали в темноте.

К утру дождь перестал, и в вершинах зашумел ветер. Рассвет был ясный, впервые за много дней, и легкий южный ветерок расчистил светлое небо. Мим все сидел неподвижно и казался мертвым, ибо теперь он прикрыл тяжелые веки, и в утреннем свете выглядел дряхлым и иссохшим. Турин встал и взглянул на него.

– Уже светло, – сказал он.

Мим открыл глаза и указал на путы; когда его освободили, он яростно выпалил:

– Запомните, глупцы: не смейте связывать гнома! Он этого не простит. Мне не хочется умирать, но из-за того, что вы сделали, сердце мое горит. Теперь я жалею о своем обещании.

– А я нет, – сказал Турин. – Ты отведешь меня в свой дом. И до тех пор не будем говорить о смерти. Такова моя воля!

Он смотрел прямо в глаза гному, и Мим не выдержал: немногие могли вынести взгляд Турина, когда он хотел утвердить свою волю или был в гневе. Скоро гном отвернулся и встал.

– Следуй за мной, господин, – сказал он.

– Отлично! – сказал Турин. – А теперь выслушай вот что: я понимаю твою гордость. Может быть, ты умрешь, но связывать тебя больше не станут.

Мим отвел их к тому месту, где его схватили, и указал на запад.

– Вон мой дом! – сказал он. – Я думаю, вы часто его видели, он ведь высокий. «Шарбхунд» звали мы его, пока эльфы не переделали все имена.

Он показывал на Амон-Руд, Лысую гору – ее обнаженная вершина была видна на пустошах за много лиг.

– Видели мы его, но близко не подходили, – сказал Ангрод. – Где же там укрыться? Ни воды, ничего. Я так и думал, что он нас надуть хочет. Кто же на вершине прячется?

– Зато с Амон-Руда видно далеко, – возразил Турин. – Так может быть безопаснее, чем сидеть в лесу. Ладно, Мим, я пойду посмотреть, что ты хочешь предложить нам. Долго ли придется идти туда нам, неуклюжим людям?

– Весь день до вечера, – ответил Мим.

Отряд отправился на запад. Турин шел впереди вместе с Мимом. Выйдя из леса, они все время держались начеку, но кругом было тихо и пустынно. Они прошли через россыпи камней и стали взбираться наверх: Амон-Руд стоял на восточном краю нагорья, поросшего вереском, что разделяло долины Сириона и Нарога; более чем на тысячу футов вздымалась его вершина над каменистыми вересковыми пустошами у подножия. С востока к отрогам горы вел неровный склон, по которому там и сям росли купы берез и рябин и старые могучие боярышники, цеплявшиеся за камень. Нижние склоны Амон-Руда были покрыты зарослями аэглоса; но высокая серая вершина оставалась голой – камень был одет лишь алым серегоном[48].

Приближался вечер, когда изгои подошли к подножию горы. Они вышли к ней с севера – так вел их Мим. Заходящее солнце озаряло вершину Амон-Руда, и серегон был в цвету.

– Смотрите! – воскликнул Андрог. – Там, на вершине – кровь!

– Пока еще нет, – отозвался Турин.

Солнце садилось, и во впадинах становилось темно. Гора нависала впереди, и изгои никак не могли понять, зачем в такое заметное место нужно идти с проводником. Но когда Мим привел их к горе и они начали взбираться к самой вершине, разбойники заметили, что гном ведет их какой-то тропой, то ли следуя тайным знакам, то ли просто по памяти. Он поворачивал то туда, то сюда, и, глядя по сторонам, они видели, что там сплошные трещины и провалы или крутые склоны, усеянные валунами и ямами, скрытыми под ежевикой и терновником. Без проводника они не нашли бы дороги и за несколько дней.

Наконец они поднялись к более крутым, но и более ровным склонам. Они прошли под старыми рябинами и очутились под сенью высокого аэглоса – там царили сумерки, напоенные сладким ароматом[49]. Внезапно они увидели перед собой каменную стену, ровную и отвесную, которая уходила ввысь и терялась в полутьме.

– Это и есть двери твоего дома? – спросил Турин. – Говорят, гномы любят камень.

И он придвинулся к Миму, боясь, как бы тот не выкинул напоследок какую-нибудь штуку.

– Это не двери дома, это врата города, – ответил Мим.

Он повернул направо вдоль стены и шагов через двадцать вдруг остановился. Турин увидел, что прихотью природы или искусства утес был высечен так, что концы стены заходили друг за друга, и между ними налево шел проход. Вход был укрыт ползучими растениями, гнездившимися в трещинах скалы, но внутри виднелась крутая каменистая тропа, уходившая во тьму. По ней тек небольшой ручеек, и в проходе было сыро. Изгои друг за другом вошли в проход. Наконец тропа повернула направо, к югу, и через заросли терновника вывела их на зеленую лужайку, пересекла ее и исчезла в темноте. Они пришли в дом Мима, Бар-эн-Нибин-ноэг[50], о котором говорилось лишь в самых древних преданиях Дориата и Нарготронда, и которого не видел никто из людей. Но тогда наступала ночь, на востоке уже зажглись звезды, и изгои не могли разглядеть, как устроено то удивительное место.

Вершина Амон-Руда была увенчана чем-то вроде короны: огромная плосковерхая каменная шапка. С севера к ней примыкал уступ, плоский, почти квадратный; снизу его было не видно: позади него возвышалась, как стена, вершина горы, а на востоке и на западе края уступа обрывались отвесными утесами. Подняться туда можно было лишь с севера, как шли изгои, да и то, если знать дорогу[51]. От расселины шла тропа, проходившая через рощицу карликовых берез, окружавших прозрачный водоем в каменной чаше. Водоем этот питался от источника, бившего у подножия стены за рощицей, и вода выбегала из него по желобу и белой струйкой ниспадала по западной стене уступа. За деревьями, близ источника, меж двух высоких выступов скалы, был вход в пещеру. Она казалась всего лишь неглубокой нишей с низкой полуразрушенной аркой; но неторопливые руки Мелких гномов расширили и провели ее глубоко в гору за долгие годы, что прожили они здесь, не тревожимые лесными Серыми эльфами.

В сгущающихся сумерках Мим провел их мимо заводи, в которой теперь отражались неяркие звезды меж березовых ветвей. У входа в пещеру он повернулся и поклонился Турину.

– Войди же в Бар-эн-Данвед, Дом Выкупа, – сказал он, – ибо так будет зваться он отныне.

– Может быть, – ответил Турин. – Сперва надо взглянуть.

И он вошел вместе с Мимом, а за ним, видя, что он не боится, последовали и остальные, даже Андрог, который больше всех не доверял гному. Они очутились в кромешной тьме, но Мим хлопнул в ладоши, и из-за угла появился огонек: из прохода в задней стене пещеры выступил другой гном с маленьким факелом.

– А! Значит, я промахнулся – жаль! – сказал Андрог.

Но Мим перебросился с другим гномом несколькими словами на своем грубом языке и, словно встревоженный или разгневанный тем, что услышал, бросился в проход и исчез. Теперь Андрог первый настаивал на том, чтобы идти вперед.

– Нападем первыми! – требовал он. – Их тут, наверное, целое гнездо, но они ведь маленькие!

– Похоже, всего лишь трое, – сказал Турин, и пошел вперед, а остальные пробирались сзади, держась за неровные стены. Проход несколько раз резко поворачивал то влево, то вправо; но наконец впереди показался отблеск света, и они вступили в небольшой, но высокий зал, освещенный неяркими лампами, подвешенными к потолку на тонких цепочках. Мима там не было, но Турин слышал его голос, и он вывел его к двери в конце зала, которая вела в комнату. Заглянув туда, Турин увидел, что Мим стоит на коленях на полу. Рядом молча стоял гном с факелом; а на каменном ложе у стены лежал другой гном. Мим рвал на себе бороду, причитая:

– Кхим, Кхим, Кхим!

– Не все твои стрелы пролетели мимо цели, – сказал Турин Андрогу. – Но лучше бы ты промахнулся. Стреляешь ты стремительно, но, может быть, ты не проживешь достаточно долго, чтобы успеть научиться мудрости.

Турин бесшумно вошел и остановился позади Мима.

– Что случилось, Мим? – спросил он. – Я кое-что смыслю в искусстве целения. Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Мим обернулся – глаза его горели красным огнем.

– Нет, – разве что ты сумеешь повернуть время вспять и обрубить руки твоим безжалостным людям, – ответил он. – Это мой сын, стрела пронзила его. Теперь его уже не дозваться. Он умер на закате. Если бы не ваши путы, я мог бы исцелить его.

И снова давно забытая жалость пробудилась в сердце Турина, как источник в скале.

– Увы! – воскликнул он. – Как бы я хотел остановить эту стрелу! Отныне не напрасно место сие будет зваться Бар-эн-Данвед, Дом Выкупа. Ибо, останемся мы здесь или нет, я считаю себя твоим должником; и, если доведется мне обрести сокровище, я в знак скорби уплачу выкуп за твоего сына, полновесным золотом уплачу я, хотя и не развеселит оно более твоего сердца.

Тогда Мим встал и пристально посмотрел на Турина.

– Я слышу тебя, – сказал он. – Ты говоришь как гномий государь былых времен, и дивлюсь я этому. Ныне остыло мое сердце, хоть и нет в нем радости. И потому я уплачу выкуп за себя: можешь остаться здесь, если желаешь. Но вот что скажу я к этому: тот, кто выпустил стрелу, должен сломать свой лук и стрелы и положить их к ногам моего сына; и не должен он более брать в руки стрелы или ходить с луком. Если он сделает это, он умрет от лука и стрел. Такое проклятие налагаю я на него.

Андрог устрашился, услышав это проклятие; и, хотя и с великой неохотой, сломал он свой лук и стрелы и положил их к ногам мертвого гнома. Но, выходя из комнаты, он злобно покосился на Мима и проворчал:

– Говорят, проклятие гнома живет вечно; но и проклятье человека может попасть в цель. Чтоб ему умереть со стрелой в горле![52]

Ту ночь они провели в зале. Им не давали спать причитания Мима и Ибуна, его второго сына. Они не заметили, когда гномы замолчали; но когда изгои наконец проснулись, гномы исчезли, и дверь в комнату была завалена камнем. Утро снова было ясное; изгои умылись в пруду, радуясь солнцу, и приготовили еду из того, что у них было; и, когда они ели, перед ними вдруг появился Мим.

Он поклонился Турину.

– Он ушел, и все сделано как надо, – сказал гном. – Он покоится со своими отцами. А мы остались жить – обратимся же к жизни, хоть, быть может, и немного нам осталось. Нравится ли тебе дом Мима? Считаешь ли ты, что выкуп уплачен и принят?

– Это так, – ответил Турин.

– Тогда можешь устраиваться как тебе угодно, все здесь твое, кроме той запертой комнаты: в нее не должен входить никто, кроме меня.

– Мы слышали тебя, – ответил Турин. – Но что до нашей жизни здесь: мы в безопасности – или так кажется; но ведь нам нужно добывать пищу и многое другое. Как же нам выходить отсюда – или, тем более, как нам возвращаться обратно?

Мим расхохотался гортанным смехом, и изгоям это не слишком понравилось.

– Боитесь, что попали в паутину к пауку? – сказал он. – Мим людей не ест! Да и пауку не справиться с тридцатью осами за раз! Смотрите, вы все при оружии, а я стою перед вами беззащитный. Нет, нам с вами придется делиться всем: и жильем, и пищей, и огнем, а может быть, и другой добычей. Думается мне, что дом этот вы будете стеречь и хранить в тайне ради своего же блага, даже когда узнаете дорогу внутрь и наружу. Вы ее запомните со временем. А пока что Миму или его сыну Ибуну придется вас провожать.

Турин кивнул и поблагодарил Мима; большинство людей Турина тоже порадовались: в лучах утреннего солнца, в разгар лета, пещера казалась приятным жилищем. Только Андрог был недоволен.

– Поскорее бы нам запомнить все входы-выходы, – ворчал он. – Не случалось нам прежде быть в плену у собственного пленника!

Весь день они отдыхали, чистили оружие и чинили доспехи – у них еще оставалось еды на пару дней, а Мим добавил им из своих запасов. Он одолжил им три больших котла и дров и принес мешок.

– Дрянь, мусор, – сказал он. – Воровать не стоит. Так, корешочки.

Но когда изгои сварили эти коренья, они оказались вкусными, похожими на хлеб, – изгои обрадовались им: они давно соскучились по хлебу, а добыть его они могли только воровством.

– Дикие эльфы их не знают, Серые эльфы их не нашли, а гордецы из-за Моря чересчур горды, чтобы рыться в земле, – сказал Мим.

– А как они называются? – спросил Турин.

Мим глянул на него исподлобья.

– Название у них есть только на гномьем языке, а ему мы не учим, – сказал он. – И мы не станем учить людей искать их: люди жадные и расточительные, они будут копать, пока все не погубят; а теперь они шляются по глуши, а про корешки ничего не знают. От меня ты больше ничего не узнаешь; но я буду давать вам сколько надо, если вы учтиво попросите и не станете подглядывать и воровать.

Он снова рассмеялся гортанным смехом.

– Это великое сокровище, – сказал он. – Голодной зимой они дороже золота: их можно запасать, как белка запасает орехи, и мы уже собираем первый урожай. Но дураки же вы, если думаете, что я не расстался бы с мешком этого добра даже ради спасения собственной жизни.

– Так-то оно так, – сказал Улрад (это он заглянул в мешок, отобранный у Мима), – однако ты все же не захотел расстаться с ним, и после твоих слов я дивлюсь этому еще больше.

Мим обернулся и мрачно посмотрел на него.

– Ты из тех дурней, о ком по весне никто не пожалеет, если они не переживут зиму, – сказал он. – Я ведь дал слово и вернулся бы волей-неволей, с закладом или без заклада, – и пусть себе человек, не знающий ни закона, ни совести, думает, что хочет! Но я не люблю расставаться со своим добром по чьей-то злой воле, будь то хотя бы шнурок. Думаешь, я забыл, что ты был среди тех, кто наложил на меня путы и удержал меня, так что мне не пришлось проститься с сыном? Когда я буду раздавать земляной хлеб, тебе я не дам – пусть твои товарищи делятся с тобой, если хотят, а я не стану.

И Мим удалился; но Улрад, оробевший при виде разгневанного гнома, сказал ему в спину:

– Ишь, гордый какой! Однако же у старого мошенника в мешке было что-то потверже и потяжелее, хоть с виду точно такое. Может, в глуши можно найти не только земляной хлеб, но и кое-что другое, чего эльфы тоже не нашли, а людям знать не положено![53]

– Может быть, – сказал Турин. – Но в одном гном не солгал – это когда назвал тебя дурнем. Зачем тебе говорить вслух все, что думаешь? Молчал бы, раз уж любезные речи не идут у тебя с языка – так было бы лучше для всех нас.

День прошел спокойно. Никому из изгоев не хотелось выходить из убежища. Турин шагал взад-вперед по лужайке на уступе; он смотрел на восток, на запад и на север и дивился, как далеко отсюда видно в ясную погоду. На севере различал он Бретильский лес, взбирающийся по склонам горы Амон-Обель, что стояла посреди него; и глаза Турина все время обращались туда – он не знал, отчего: сердце влекло его скорее на северо-запад, где, как казалось ему, он мог за многие и многие лиги различить вдали, на краю света, Горы Тени, ограждавшие его дом. Но вечером, когда алое солнце опускалось в дымку над дальними берегами, Турин устремил свой взор на закат, туда, где скрывалась в глубокой тени Долина Нарога.

Так Турин сын Хурина поселился в чертогах Мима, в Бар-эн-Данведе, в Доме Выкупа.

* * *

Историю Турина от прихода в Бар-эн-Данвед до падения Нарготронда см. в «Сильмариллионе», а также в приложении к «Нарн и Хин Хурин», см. ниже.

Возвращение Турина в Дор-ломин

Наконец, измученный спешкой и дальней дорогой (ибо он без отдыха прошел более сорока лиг), Турин в первый морозный день достиг заводей Иврина, где некогда был он исцелен. Но теперь на месте озера была лишь замерзшая грязь, и Турин не смог снова напиться из него.

Оттуда вышел он к перевалам, ведущим в Дор-ломин[54]; с Севера налетела жестокая метель, и дороги завалило снегом, и пути стали опасны. Двадцать лет и три года минуло с тех пор, как Турин шел этой дорогой, но он отчетливо помнил каждый шаг – так велика была печаль расставания с Морвен. И вот наконец вернулся он в земли, где прошло его детство. Все было пусто и голо; жители той земли оказались малочисленными и неотесанными, и говорили они на грубом языке истерлингов, а былое наречие сделалось языком угнетенных – или врагов.

Поэтому Турин пробирался осторожно, пряча лицо и ни с кем не заговаривая; и наконец нашел он тот дом, что искал. Дом стоял пустым и темным, и поблизости не было ни души: Морвен ушла, и Бродда-Пришелец (тот, что силой взял в жены Аэрин, родственницу Хурина) разграбил ее дом и взял себе все, что осталось из ее имущества, и всех ее слуг. Дом Бродды был ближе всех к старому дому Хурина, и туда-то и отправился Турин, измученный скитаниями и горем, и попросился на ночлег; и его впустили, ибо Аэрин все еще поддерживала в этом доме некоторые добрые старые обычаи. Его усадили у огня со слугами и несколькими бродягами, почти такими же мрачными и измученными, как он сам; и Турин спросил, что нового слышно в этих краях.

Услышав его, все умолкли, и кое-кто отодвинулся подальше, косо глядя на чужака. Но один старый бродяга с клюкой сказал ему:

– Если уж говоришь на старом языке, господин, так говори потише и не спрашивай о новостях. Ты хочешь, чтобы тебя избили, как вора, или вздернули, как соглядатая? С виду ты сойдешь и за того, и за другого. Хотя это значит всего лишь, – продолжал он, придвинувшись поближе и понизив голос, – что ты похож на человека из добрых старых времен, на одного из тех, кто пришел с Хадором в золотые дни, когда люди еще не обросли волчьей шерстью. Здесь еще остался кое-кто из таких, только теперь все они либо нищие, либо рабы; кабы не госпожа Аэрин, не видать бы им ни очага, ни похлебки. Откуда ты, и что за новости хочешь узнать?

– Была здесь знатная женщина по имени Морвен, – ответил Турин. – Давным-давно я жил у нее в доме. После долгих скитаний пришел я туда, надеясь на радушный прием, но нет там ни огня, ни людей.

– Уже больше года нету, – ответил старик. – Тот дом со времен страшной войны был скуден и огнем, и людьми; она ведь была из прежних – да ты знаешь, должно быть, – вдова нашего владыки, Хурина сына Галдора. Однако они не смели тронуть ее – боялись: была она гордая и прекрасная, как королева, пока горе не согнуло ее. Ее звали ведьмой и обходили стороной. «Ведьма» – на нынешнем языке это значит всего лишь «друг эльфов». Однако ж ее ограбили. Пришлось бы ей с дочкой голодать, кабы не госпожа Аэрин. Говорят, она тайком помогала им, и этот хам Бродда, ее муж поневоле, часто бивал ее за это.

– А что же в этом году? – спросил Турин. – Что они, умерли, или их сделали рабынями? А может, орки на них напали?

– Наверное никто не знает, – ответил старик. – Но она исчезла вместе с дочерью. А этот Бродда ограбил ее дом и растащил все, что еще оставалось. Все забрал, до последней собаки, а людей ее сделали рабами – кроме нескольких, кого, как меня, выгнали побираться. Я ведь много лет служил ей, а до нее – великому Владыке; зовут меня Садор Одноногий: будь проклят тот топор – кабы не он, лежать бы мне теперь в Великом Кургане. Как сейчас помню тот день, когда отослали Хуринова мальчика, – как же он плакал! – и она плакала, когда он ушел. Говорят, его отправили в Сокрытое королевство.

Тут старик прервал свою речь и с подозрением покосился на Турина.

– Я всего лишь старый болтун, – сказал он. – Не слушай меня! Приятно поговорить на старом наречии с тем, кто говорит на нем чисто, как в былые годы, но времена теперь дурные, и надо быть осторожным. Не все, кто говорит на светлом наречии, светлы душою.

– Это правда, – ответил Турин. – Моя душа мрачна. Но если ты принимаешь меня за шпиона с Севера или с Востока, немного же мудрости прибавили тебе годы, Садор Лабадал!

Старик, остолбенев, уставился на него; потом проговорил, весь дрожа:

– Выйдем на улицу! Там холодней, зато безопасней. Для дома истерлинга ты говоришь слишком громко, а я слишком много.

Когда они вышли во двор, Садор вцепился в плащ Турина:

– Ты говоришь, давным-давно ты жил в этом доме… Господин мой, Турин сын Хурина, зачем ты вернулся? Наконец-то мои глаза и уши открылись: ведь у тебя голос отцовский. Лабадал – только маленький Турин называл меня так. Он не хотел меня обидеть, – мы тогда были добрыми друзьями. Что же он ищет здесь теперь? Мало нас осталось, и все мы стары и безоружны. Те, что лежат в Великом Кургане, счастливее нас.

– Я не сражаться пришел, – сказал Турин, – хотя после твоих слов, Лабадал, мне захотелось драться. Но это потом. Я пришел за владычицей Морвен и Ниэнор. Что ты знаешь о них? Говори скорее!

– Почти ничего, господин мой, – ответил Садор. – Они ушли втайне. Ходили слухи, что их призвал к себе владыка Турин: мы ведь были уверены, что за эти годы он стал могучим владыкой, может, даже королем где-то в южных странах. Но, похоже, это не так.

– Не совсем, – ответил Турин. – Был я владыкой в южной стране, это теперь я сделался бродягой. Но я не звал их к себе.

– Тогда не знаю, что и сказать тебе. Но госпожа Аэрин должна знать, я думаю. Ей были ведомы все замыслы твоей матери.

– Как же мне поговорить с ней?

– Вот этого не знаю. Плохо пришлось бы ей, если бы застали ее у дверей, в тайной беседе с бродягой из изничтоженного народа, не говоря уж о том, что вряд ли получится ее вызвать. А такому оборванцу, как ты, не дадут пройти в тот конец палаты, к высокому столу – истерлинги схватят и изобьют, если не хуже.

И вскричал Турин во гневе:

– Ах, значит, мне нельзя ходить по палате Бродды, а не то изобьют? Пойдём, и увидишь!

И с этими словами Турин вбежал в палату, откинул капюшон и, расталкивая всех, кто стоял на пути, зашагал к столу, где сидел хозяин дома со своей женой и прочими знатными истерлингами. Слуги подбежали схватить его, но он отшвырнул их и воскликнул:

– Есть ли главный в этом доме, или это орочье логово? Где хозяин?

Бродда вскочил в гневе.

– Я главный в этом доме! – воскликнул он.

Но прежде, чем он успел добавить что-то еще, Турин сказал:

– Видно, не перенял ты учтивых нравов, что царили в этой земле до вас. Неужто ныне вошло в обычай дозволять прислужникам оскорблять родичей жены хозяина? Ибо я родич госпожи Аэрин, и у меня к ней дело. Дозволят ли мне пройти, или я пройду по своей воле?

– Проходи, – хмуро проворчал Бродда, Аэрин же побледнела.

Тогда Турин прошел к высокому столу, остановился перед ним и поклонился.

– Прошу прощения, госпожа Аэрин, что вламываюсь к тебе таким образом, – произнес он, – но дело мое не терпит отлагательств, и я пришел за этим издалека. Я ищу Морвен, владычицу Дор-ломина, и дочь ее Ниэнор. Но дом ее пуст и разграблен. Что ты можешь поведать мне?

– Ничего, – ответила Аэрин в великом страхе – Бродда пристально смотрел на нее. – Я знаю только, что она ушла.

– Не верю, – сказал Турин.

Тут Бродда выскочил из-за стола, – лицо его побагровело от пьяного гнева.

– Ну, хватит! – заорал он. – Чтоб моей жене перечил какой-то оборванец, что бормочет на языке рабов? Нет в Дор-ломине никакой владычицы. А эта Морвен, она была из племени рабов и сбежала, как рабыня из-под стражи. И ты давай беги отсюда, да поживее, а не то велю повесить на первом дереве!

Тут Турин бросился на него, обнажил свой черный меч, схватил Бродду за волосы и откинул ему голову.

– Ни с места, – сказал он всем, – а не то быть ему без головы! Госпожа Аэрин, я попросил бы у тебя прощения еще раз, но, по-моему, этот мужлан причинял тебе лишь зло. Но теперь говори и не отрицай истины! Не Турин ли я, владыка Дор-ломина? Могу ли я приказывать тебе?

– Приказывай! – ответила она.

– Кто разграбил дом Морвен?

– Бродда, – ответила она.

– Когда она бежала и куда?

– Год и три месяца прошло с тех пор, – ответила Аэрин. – Хозяин Бродда и прочие пришельцы с Востока, что живут поблизости, жестоко притесняли ее. Когда-то, давным-давно, ее приглашали в Сокрытое королевство; и вот наконец она отправилась в путь. В то время земли ненадолго освободились от напастей, – говорят, благодаря доблести Черного Меча из южных краев; но теперь опять все по-старому. Она думала, что ее сын живет там и ждет ее. Но, если ты и вправду Турин, боюсь, все пошло вкривь и вкось.

Турин горько расхохотался.

– Вкривь и вкось? – воскликнул он. – Воистину так, ведь пути Моргота всегда кривы!

И внезапно порыв черного гнева охватил его: ибо глаза его открылись, и спали с него последние нити чар Глаурунга, и познал он ложь, опутавшую его.

– Так значит, меня одурачили и отправили сюда на позорную смерть, когда я мог бы с честью пасть у врат Нарготронда?

И показалось ему, что в ночи за стенами дома раздаются крики Финдуилас.

– Не первым умру я здесь! – воскликнул Турин.

И он схватил Бродду, и в порыве отчаяния и гнева, прибавившем ему сил, поднял его в воздух и встряхнул, как собачонку.

– Морвен из племени рабов, говоришь? Ах ты, подлец, сын подлецов, вор, раб рабов!

И швырнул Бродду через стол, навстречу истерлингу, который вскочил, собираясь броситься на Турина.

Бродда упал и сломал себе шею; Турин же, швырнув Бродду, прыгнул сам в ту же сторону и убил еще троих, что пытались спрятаться, ибо при них не было оружия. В палате зашумели. Истерлинги, сидевшие поблизости, набросились бы на Турина, но было там немало людей из прежнего народа Дор-ломина: долго оставались они покорными слугами, но ныне они с криками подняли мятеж. Скоро в палате завязался бой и, хотя у рабов были лишь ножи да то, что попалось под руку, а истерлинги были вооружены мечами и кинжалами, многие с той и с другой стороны были убиты, а тут Турин бросился в гущу битвы и перебил всех истерлингов, что оставались в палате.

Турин отдыхал, прислонясь к столбу, и пламя гнева его угасло и рассыпалось пеплом. И подполз к нему старый Садор, и обнял его колени, ибо был смертельно ранен.

– Трижды семь лет и больше – долго ждал я этого часа, – сказал он. – А теперь уходи, уходи, господин! Уходи и не возвращайся, пока не наберешь могучего войска. Они поднимут против тебя всю страну. Многим удалось бежать из чертога. Уходи, а то погибнешь здесь. Прощай!

И он осел на пол и умер.

– Умирающие говорят правду, – произнесла Аэрин. – Ты узнал, что хотел. Теперь уходи поскорее! И для начала – отправляйся к Морвен и утешь ее, а не то трудно будет мне простить все, что ты натворил здесь. Как ни тяжела была моя жизнь, ты своим насилием обрек меня на смерть. Пришельцы отомстят за эту ночь всем, кто был здесь. Опрометчивы твои деяния, сын Хурина, словно ты так и остался тем ребенком, которого я знала.

– А твой дух, Аэрин дочь Индора, слаб, как в те времена, когда я звал тебя тетей, и ты боялась всякой цепной собаки, – ответил Турин. – Да, ты была создана для лучшего мира. Идем же со мной! Я отведу тебя к Морвен.

– Глубок снег на дорогах, но еще глубже – на моей голове, – отвечала она. – С тобой в глуши меня ждет такая же верная смерть, как здесь, с дикими истерлингами. Того, что ты наделал, тебе не исправить. Уходи! Остаться – значит только ухудшить положение и причинить Морвен еще большее горе. Уходи, умоляю!

И Турин поклонился ей в пояс, повернулся и оставил дом Бродды; но все мятежники, кто был в силах, последовали за ним. Они направились к горам, ибо среди них были люди, хорошо знавшие горные тропы, и беглецы благословляли снег, заметавший их следы. И потому, хотя охота началась быстро – много там было людей и псов, и слышалось ржанье коней, – им удалось уйти на юг, в горы. Оглянувшись, они увидели за собой алое зарево.

– Они подожгли дом, – сказал Турин. – Зачем бы это?

– Они? Да нет, господин, – я думаю, что это она, – сказал человек по имени Асгон. – Воины часто ошибаются в тихих и терпеливых. Она сделала нам много добра, и ей это дорого обходилось. Не слаба она была духом, и всякому терпению есть предел.

Тогда некоторые, самые выносливые, кто мог выдержать зимнюю стужу, остались при Турине и провели его неведомыми тропами в убежище в горах, в пещеру, хорошо известную изгоям и бродягам; в ней был небольшой запас еды. Там они переждали метель, а потом Турина снабдили припасами и вывели к малоизвестному перевалу, что вел на юг, в долину Сириона, где снега не было. У начала спуска провожатые простились с Турином.

– Прощай, владыка Дор-ломина, – сказал Асгон. – Но не забывай нас. На нас теперь станут охотиться; и Волчий народ станет еще злее из-за твоего прихода. Уходи же и не возвращайся, разве что соберешь войско, которое сможет освободить нас. Прощай!

Приход Турина в Бретиль

И вот Турин спустился к Сириону, и душа его рвалась надвое. Ибо казалось ему, что если прежде должен он был избрать один из двух тяжких путей, то теперь путей оказалось три, и звал Турина его угнетенный народ, которому он принес лишь новые беды. Одно было у него утешение: что Морвен и Ниэнор, несомненно, давно уже в Дориате, и дорога их стала безопасна лишь благодаря доблести Черного Меча. И говорил он себе:

– Где же еще мог бы я найти им лучшее убежище, даже приди я раньше? Если падет Завеса Мелиан, тогда уж всему конец. Нет, пусть лучше все остается как есть; ведь я своим безудержным гневом и опрометчивыми деяниями бросаю тень всюду, куда ни явлюсь. Пусть хранит их Мелиан! А я оставлю их – пусть насладятся покоем, до поры ничем не омраченным.

Бросился Турин разыскивать Финдуилас – но было поздно; долго бродил он по лесам вдоль подножий Эред-Ветрина, чуткий и осторожный, как дикий зверь; и устраивал он засады на всех дорогах, что вели на север, к Теснине Сириона. Слишком поздно. Все следы смыло дождями, замело метелями. Но в своих странствиях Турин, держа путь вниз по Тейглину, наткнулся на нескольких людей из народа Халет, из Бретильского леса. Из-за войн их осталось совсем мало, и большинство из них жили в тайном поселении, обнесенном частоколом, на Амон-Обеле в чаще леса. Место то звалось Эффель-Брандир; ибо Брандир сын Хандира правил ими с тех пор, как погиб его отец. Брандир был не воин – он в детстве сломал ногу и охромел; к тому же он по природе отличался мягким нравом, любил дерево больше железа и знание всего, что растет на земле, предпочитал всем прочим наукам.

Но некоторые лесные жители продолжали охотиться на орков на границах; и так Турин и повстречался с ними, заслышав вдалеке звуки сражения. Он бросился на шум и, прокравшись меж деревьями, увидел небольшой отряд людей, окруженных орками. Лесные жители отчаянно защищались, прикрывая тыл небольшой купой деревьев, росшей посреди поляны; но орков оказалось слишком много, и видно было, что, если людям не помочь, им придется плохо. Поэтому Турин, прячась в подлеске, принялся топать и ломать ветви, а потом громко закричал, словно призывая большой отряд:

– А! Вот они! Все за мной! Вперед! Бей, круши!

Орки принялись беспокойно озираться, а тут из чащи вылетел Турин, размахивая руками, словно призывал отставших товарищей, и края Гуртанга у него в руке горели пламенем. Оркам этот клинок был слишком хорошо известен, и не успел Турин приблизиться к ним, как многие уже разбежались. Лесные жители бросились ему навстречу, и они вместе загнали врагов в реку – лишь немногим удалось выбраться на тот берег.

Наконец люди остановились на берегу, и Дорлас, предводитель лесных жителей, сказал:

– Проворный ты охотник, господин мой; вот только люди твои что-то не очень расторопны.

– Да что ты! – ответил Турин. – Наоборот, мы никогда не расстаемся и ходим все как один.

Тогда люди Бретиля расхохотались и сказали:

– Да, один такой воин стоит многих. Мы тебе очень обязаны. Но кто ты, и что ты здесь делаешь?

– Свое дело делаю, орков бью, – ответил Турин. – А живу я там, где есть для меня работа. Я Лесной Дикарь.

– Так живи у нас, – сказали они. – Мы живем в лесах, и такие мастера нам нужны. Тебе будут рады!

Турин странно посмотрел на них и сказал:

– Неужто есть еще люди, что дозволят мне омрачать их жилища? Но, друзья мои, есть у меня одно печальное дело: найти Финдуилас, дочь Ородрета Нарготрондского, или хотя бы узнать о ее судьбе. Увы! Много недель прошло с тех пор, как увели ее из Нарготронда, – но я все же должен искать.

Люди поглядели на него с жалостью, и Дорлас сказал:

– Не ищи больше. Орочье войско отправилось из Нарготронда к Переправе Тейглина, и мы задолго прознали о нем: орки шли очень медленно, оттого что вели с собой много пленных. Тогда мы решили нанести свой удар, хоть и слабый, и устроили оркам засаду – там были все наши лучники. Мы надеялись спасти хоть часть пленников. Но, увы! Как только мы напали, поганые орки первым делом перебили всех женщин; а дочь Ородрета они пригвоздили копьем к дереву.

Турин стоял, словно громом пораженный.

– Откуда вы знаете? – спросил он.

– Она говорила со мной, прежде чем умерла, – ответил Дорлас. – Она обвела нас взглядом, словно искала кого-то, и проговорила: «Мормегиль. Скажите Мормегилю, что Финдуилас здесь». Больше она ничего не сказала. Но из-за ее последних слов мы положили ее там, где она умерла. Она лежит в кургане у Тейглина. Это было месяц тому назад.

– Отведите меня туда, – сказал Турин; и они отвели его к холму у Переправы Тейглина. Там он лег ничком, и тьма объяла его, так что люди подумали, что он умер. Но Дорлас взглянул на лежащего, обернулся к своим людям и сказал:

– Опоздал! Печально вышло. Но смотрите: ведь это же сам Мормегиль, великий воин из Нарготронда. Как же мы не признали его по мечу? Орки-то догадались!

Сказал он так, ибо слава Черного Меча разлетелась даже по самым глухим лесам.

И потому они подняли его и с почетом отнесли в Эффель-Брандир; Брандир вышел им навстречу и удивился, увидев носилки. Откинув покрывало, взглянул он в лицо Турину сыну Хурина, и мрачная тень пала ему на сердце.

– О жестокие люди Халет! – воскликнул он. – Зачем не дали вы умереть этому человеку? Много трудов положили вы, чтобы принести сюда последнее проклятие нашего народа!

Но лесные жители ответили:

– Да нет, это же Мормегиль из Нарготронда[55], могучий истребитель орков; он очень поможет нам, если выживет. Да если бы даже и не так, не могли же мы оставить убитого горем человека валяться, как падаль у дороги?

– Не могли, это верно, – ответил Брандир. – Судьба не хотела этого.

И он взял Турина к себе в дом и усердно выхаживал его.

Но когда Турин наконец стряхнул с себя тьму, снова наступала весна; он очнулся и увидел зеленые почки, озаренные солнцем. Тогда пробудилась в нем отвага дома Хадора, и он встал и сказал в сердце своем: «Все мои деяния и былые дни были темны и исполнены зла. Но вот настал новый день. Стану я жить здесь в мире, и отрекусь от своего имени и рода; и так оставлю я свою тень позади, или хотя бы не брошу ее на тех, кого люблю».

И потому взял он себе новое имя и назвался Турамбар, что на наречии Высших эльфов означает Властелин Судьбы; и поселился он среди лесных жителей, и они любили его, и он требовал забыть его прежнее имя и считать его коренным жителем Бретиля. Но, сменив имя, не мог он сменить свой былой нрав и забыть обиды, что претерпел от прислужников Моргота; и часто отправлялся он охотиться на орков вместе с несколькими товарищами сходного образа мыслей, хотя Брандир этого не одобрял. Ибо он рассчитывал уберечь свой народ скорее скрытностью и молчанием.

– Мормегиля больше нет, – говорил он, – но смотри, как бы отвага Турамбара не навлекла подобной же мести на Бретиль!

И потому Турамбар оставил свой черный меч, и более не носил его в битве, и сражался чаще с луком и с копьем. Но он не дозволял оркам переходить Переправу Тейглина и приближаться к кургану, где покоилась Финдуилас. Хауд-эн-Эллет назвали его, Курган Эльфийской Девы, и вскоре орки научились бояться того места и чурались его. И сказал Дорлас Турамбару:

– Ты отказался от имени, но все равно ты Черный Меч; а не правду ли говорит молва, что он будто бы был сыном Хурина из Дор-ломина, владыки дома Хадора?

И ответил Турамбар:

– Я слышал об этом. Но умоляю, не разглашай этого, ведь ты же мне Друг.

Поездка Морвен и Ниэнор в Нарготронд

Когда отступила Жестокая зима, в Дориат пришли новые вести о Нарготронде. Ибо многие из тех, кому удалось вырваться из побоища и пережить зиму в глуши, явились наконец к Тинголу, прося убежища, и стражи границ привели их к королю. Одни из беглецов говорили, что все враги ушли на север, а другие – что Глаурунг до сих пор живет в чертогах Фелагунда; одни говорили, что Мормегиль убит, а другие – что Дракон оплел его чарами, и он и посейчас стоит там, словно обратясь в камень. Но все сходились на том, что в Нарготронде незадолго до разорения стало известно: Черный Меч был не кто иной, как Турин, сын Хурина из Дор-ломина.

Великий страх и печаль охватили Морвен и Ниэнор; и сказала Морвен:

– Воистину, подобные сомнения насланы Морготом! Не лучше ли нам узнать правду и увериться в худшем, что предстоит пережить?

А Тингол и сам очень хотел побольше узнать о судьбе Нарготронда и уже подумывал о том, чтобы выслать разведчиков, которые пробрались бы туда; но король считал, что Турин в самом деле либо убит, либо ему нельзя помочь, и не хотелось Тинголу, чтобы пришел час, когда Морвен будет знать это наверное. Поэтому он сказал ей:

– Опасное это дело, о владычица Дор-ломина, его надобно взвесить и обдумать. Быть может, подобные сомнения и впрямь насланы Морготом, чтобы толкнуть нас на какое-нибудь безрассудство.

Но Морвен в отчаянии вскричала:

– Безрассудство, государь? Если мой сын скитается по лесам и голодает, если он томится в оковах, если тело его лежит непогребенным, я буду безрассудной! Я не хочу терять и часа, но тотчас отправлюсь на поиски.

– О владычица Дор-ломина, – ответил Тингол, – здесь сын Хурина непременно был бы против. Он бы счел, что тут, под покровительством Мелиан, тебе лучше, чем где бы то ни было. Ради Хурина и Турина не хотел бы я отпускать тебя отсюда в эти дни, полные черных напастей.

– Турина ты отпустил навстречу опасностям, а меня к нему не пускаешь! – воскликнула Морвен. – Под покровительством Мелиан! Да, в плену за Завесой. Долго раздумывала я, прежде чем вступить сюда, и теперь жалею, что пришла.

– Нет, владычица Дор-ломина, – возразил Тингол, – если ты говоришь так, то знай: Завеса открыта. Свободной пришла ты сюда, и свободна ты остаться – или уйти.

И тут Мелиан, до сих пор молчавшая, произнесла:

– Не уходи, Морвен. Верно сказала ты: сомнения эти – от Моргота. Если ты уйдешь, ты уйдешь по его воле.

– Страх перед Морготом не удержит меня от зова родной крови, – отвечала Морвен. – Но если ты боишься за меня, государь, дай мне провожатых из твоего народа.

– Над тобой я не властен, – ответил Тингол. – Но мой народ – он мой. Я пошлю их, если сочту нужным.

Морвен больше ничего не сказала, только заплакала; и удалилась она с глаз короля. Тяжело было на сердце у Тингола, ибо казалось ему, что Морвен охвачена безумием[56]; и спросил он Мелиан, не может ли та удержать Морвен своей властью.

– Я сумею противостоять натиску зла извне, – ответила она. – Но с теми, кто хочет уйти, я ничего поделать не могу. Это твое дело. Если ее следует удержать, тебе придется удержать ее силой. Однако это может сломить ее дух.

И вот Морвен пришла к Ниэнор и сказала:

– Прощай, дочь Хурина. Я отправляюсь искать своего сына или верные вести о нем, ибо здесь не хотят ничего сделать, и станут тянуть, пока не будет поздно. Жди меня здесь, – может, я и вернусь.

Тогда Ниэнор в ужасе и скорби принялась отговаривать ее, но Морвен ничего не ответила и ушла в свои покои; и когда наступило утро, она взяла коня и уехала.

Тингол же повелел, чтобы никто не останавливал ее и не чинил никаких препятствий. Но когда она уехала, он созвал отряд самых закаленных и искусных стражей границ и поставил над ними Маблунга.

– Догоните ее, – сказал он, – но пусть она вас не видит. Но когда она окажется в глуши и ей будет угрожать опасность, придите на помощь; и если она не согласится вернуться, охраняйте ее, как сможете. И еще мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас пробрался так далеко, как только получится, и узнал все, что сумеет.

Так и вышло, что Тингол отправил больший отряд, чем собирался сначала, и среди них было десять всадников с запасными конями. Они последовали за Морвен; она же отправилась на юг через Рэгион, и оказалась на берегах Сириона выше Полусветных озер; тут она остановилась, ибо Сирион был широким и быстрым, и она не знала переправы. Поэтому стражникам пришлось объявиться; и сказала Морвен:

– Что, Тингол все же решил задержать меня? Или он наконец посылает мне помощь, в которой отказал поначалу?

– И то, и другое, – ответил Маблунг. – Может, вернешься?

– Нет! – сказала она.

– Тогда придется мне помочь тебе, – сказал Маблунг, – хоть и не по сердцу мне это. Сирион здесь широк и глубок, и опасно переплывать его и зверю, и человеку.

– Тогда переправьте меня тем путем, каким переправляются эльфы, – сказала Морвен, – а не то я отправлюсь вплавь.

Поэтому Маблунг отвел ее к Полусветным озерам. Там, в заводях, скрытых в тростнике, на восточном берегу под охраной стояли тайные паромы; здесь переправлялись посланцы, державшие связь между Тинголом и его родичами в Нарготронде[57]. Вот переждали они, пока в небе не начали гаснуть звезды, и переправились в предрассветном белом тумане. И когда алое солнце поднялось над Синими горами и сильный утренний ветер разогнал туманы, стражники ступили на западный берег и вышли за пределы Завесы Мелиан. То были высокие эльфы из Дориата в серых плащах поверх кольчуг. Морвен наблюдала за ними с парома, пока они молча спускались на берег, и вдруг вскрикнула, указывая на последнего, проходившего мимо.

– Откуда он? – воскликнула она. – Вас было трижды десять, когда вы явились ко мне. Трижды десять и один сходят на берег!

Тут обернулись остальные и увидели, как вспыхнули на солнце золотые волосы: ибо то была Ниэнор, и ветер сорвал с нее капюшон. Так стало известно, что она последовала за отрядом и присоединилась к ним в темноте, перед самой переправой. Все были очень встревожены, а Морвен – больше всех.

– Уходи! Уходи, я велю! – вскричала она.

– Если супруга Хурина может отправиться в путь по зову родной крови вопреки всем советам, – отвечала Ниэнор, – то и дочь Хурина на это способна. «Скорбью» назвала ты меня, но не хочу я в одиночестве скорбеть по отцу, брату и матери. Из троих я знаю одну тебя, и тебя люблю я больше всех. И я не боюсь ничего, чего не боишься ты.

И в самом деле, не было заметно особого страха ни в ее лице, ни в поведении. Статной и сильной казалась она; ибо люди дома Хадора были высоки ростом, и сейчас, в эльфийском одеянии, она почти не отличалась от стражников, уступая лишь самым могучим.

– Что ты собираешься делать? – спросила Морвен.

– Идти туда же, куда и ты, – ответила Ниэнор. – Вот твой выбор. Либо ты отведешь меня назад и укроешь за Завесой Мелиан – ведь мудрый не отвергнет ее советов. Либо же знай, что я отправлюсь с тобой навстречу любым опасностям.

Ибо на самом деле Ниэнор отправилась в путь в первую очередь потому, что надеялась, что из страха и из любви к ней мать вернется. Морвен и в самом деле разрывалась надвое.

– Одно дело отвергнуть совет, – сказала она. – Другое дело – ослушаться матери. Отправляйся назад!

– Нет, – ответила Ниэнор. – Я уже давно не ребенок. У меня есть своя воля и свой разум, просто до сих пор моя воля не расходилась с твоей. Я пойду с тобой. Лучше бы в Дориат, из уважения к его правителям; но если нет, значит, на запад. На самом деле, если кому из нас двоих и следует продолжать путь, так скорее уж мне, я ведь в расцвете сил.

И Морвен увидела в серых глазах Ниэнор упорство Хурина, и ее охватила нерешительность; но не могла она побороть свою гордыню: не хотелось ей, чтобы собственная дочь (говоря начистоту) привела ее назад, словно выжившую из ума старуху.

– Я поеду дальше, как и собиралась, – сказала она. – Поезжай и ты, но нет на то моей воли.

– Да будет так, – ответила Ниэнор.

Тогда Маблунг сказал своим:

– Воистину, не отваги, но благоразумия недостает роду Хурина – тем-то и приносят они горе всем, кто рядом! Таков был Турин, – но не такими были его отцы. Но теперь все они одержимы безумием. Не нравится мне все это. Это поручение короля страшит меня более охоты на Волка. Что же мне делать?

Но Морвен, что уже вышла на берег и приблизилась к Маблунгу, расслышала его последние слова.

– Делай то, что велел тебе король, – молвила она. – Отправляйся за вестями о Нарготронде и о Турине. За этим мы все и едем.

– Но путь долог и опасен, – возразил Маблунг. – Если вы отправитесь с нами, вы обе должны ехать верхом вместе со всадниками и ни на шаг от них не отходить.

Так и вышло, что, когда стало совсем светло, они тронулись в путь и наконец, все время держась начеку, выбрались из зарослей тростника и низкорослых ив и очутились в сумрачных лесах, покрывавших большую часть южной равнины, что примыкала к Нарготронду. Весь день они шли на запад, и видели лишь запустение, и не слышали ни звука: кругом царило безмолвие, и Маблунгу казалось, что все застыло в страхе. Они пробирались тем же путем, что и Верен много лет назад; тогда лес был полон незримых охотников, но теперь народ Нарога исчез, а орки, похоже, еще не забредали так далеко на юг. Ту ночь они провели в сумрачном лесу, не разводя костра.

Так шли они еще два дня, и к вечеру третьего дня после переправы они пересекли равнину и приближались уже к восточному берегу Нарога. Тут Маблунга охватило такое беспокойство, что он принялся умолять Морвен не ходить дальше. Но она лишь рассмеялась и сказала ему:

– Тебе хочется поскорее избавиться от нас, да это и понятно. Но придется тебе повозиться с нами еще немного. Мы уже слишком близко, чтобы отступать из трусости.

Тогда вскричал Маблунг:

– Безумны вы обе, и отвага ваша безумна! Разве поможете вы разведчикам? Только помешаете! Слушайте же меня! Мне было велено не задерживать вас силой; но велено мне также беречь вас, как только можно. Теперь приходится мне выбирать одно из двух. И я предпочитаю сберечь вас. С утра я отведу вас на Амон-Этир, Дозорный холм – это здесь неподалеку; там я и оставлю вас с охраной, и дальше вы шагу не ступите, пока я здесь главный.

Амон-Этиром назывался курган, огромный, как гора; много лет назад с великими трудами сложили его по велению Фелагунда на равнине перед его Вратами, в лиге к востоку от Нарога. Курган тот порос лесом, но на вершине его деревьев не было, и оттуда были видны все дороги, что вели к большому нарготрондскому мосту, и все земли вокруг Нарготронда. Всадники подъехали к этому холму ближе к полудню и поднялись на него с восточной стороны. Маблунг взглянул на Высокий Фарот, что вздымался за рекой, бурый и нагой[58], и увидел своим эльфийским взором террасы Нарготронда на крутом западном берегу и зияющие Врата Фелагунда – черное отверстие в склоне горы. Но он не услышал ни звука и не увидел никаких признаков присутствия врагов или самого Дракона – кроме пятна гари у Врат, что выжег он в день побоища. Все было тихо, светило бледное солнце.

Поэтому Маблунг, как и говорил, велел своим десяти всадникам остаться на вершине с Морвен и Ниэнор и не уходить, пока он не вернется, разве что появится какая-нибудь грозная опасность; в этом случае всадники должны были окружить Морвен и Ниэнор и скакать во весь опор на восток, к Дориату, отправив вперед гонца с вестями и за помощью.

Потом Маблунг взял остальных двадцать воинов, и они спустились с холма; пробравшись на западную равнину, где деревьев было мало, они рассыпались и отправились к Нарогу каждый своим путем, смело, но осторожно. Сам Маблунг пошел посередине, прямо к мосту, и, выйдя к нему, увидел, что мост совершенно разрушен; меж обвалившихся камней ревела и пенилась глубокая и бурная река, разбухшая от дождей далеко на севере.

Но Глаурунг был тут. Он лежал, укрывшись в проходе, что вел вглубь дворца от разрушенных Врат, и давно уже заметил соглядатаев, хотя немногие в Средиземье различили бы их на таком расстоянии. Но жуткий взгляд Дракона был острее орлиного, и видел он дальше зорких эльфов; он даже знал, что часть их осталась позади, на голой вершине Амон-Этира.

И вот, когда Маблунг пробирался среди скал, ища, как бы перейти реку по камням, оставшимся от моста, Глаурунг выполз наружу, полыхнув пламенем, и спустился в реку. Послышалось шипение, и к небу поднялись клубы пара; Маблунга и его спутников, что прятались поблизости, окутало слепящей мглой и жутким зловонием; и большинство из них бросились бежать в сторону Дозорного холма. Но Маблунг отполз в сторону и притаился за скалой, пережидая, пока Глаурунг переберется через реку, и остался там – у него было еще одно дело. Теперь он знал, что Глаурунг действительно живет в Нарготронде; но ему было велено, по возможности, также разузнать о судьбе сына Хурина; и потому он, набравшись мужества, решил перейти реку, когда Глаурунг уползет, и осмотреть чертоги Фелагунда. Он ведь думал, что сделал все, чтобы сберечь Морвен и Ниэнор: Глаурунга заметят издалека и, должно быть, всадники уже мчатся к Дориату.

Глаурунг прополз мимо – огромный силуэт в тумане; Змей полз быстро – он был могуч, но очень гибок и проворен. Маблунг с великой опасностью переправился через Нарог; а в это время наблюдатели на Амон-Этире увидели Дракона и ужасно испугались. Они велели Морвен и Ниэнор тотчас, без пререканий, садиться в седло, и собирались бежать на восток, как было велено. Но не успели они спуститься на равнину, как порыв недоброго ветра принес пар и вонь, какой ни один конь не вынесет. Кони, ослепленные мглой, взбесились от запаха Дракона, сделались неуправляемыми и заметались. Стражники рассеялись и потеряли друг друга; многих кони сильно расшибли о стволы деревьев. Ржанье коней и крики всадников достигли ушей Глаурунга; и он был весьма доволен.

Один из эльфов, борясь с конем, видел, как мимо пронеслась во мгле владычица Морвен, серая тень на бешеном скакуне; но она скрылась в тумане, крича «Ниэнор!», и больше они ее не видели.

Когда нахлынул слепой ужас, конь Ниэнор помчался, не разбирая дороги, споткнулся, и она вылетела из седла. Она удачно упала на траву и не ушиблась, но, встав на ноги, обнаружила, что осталась одна: совсем одна в тумане, без коня и без спутников. Однако она не растерялась, поразмыслила и решила, что не стоит бежать на крики: крики слышались со всех сторон, но постепенно удалялись. Ей показалось, что лучше всего снова подняться на холм: ведь Маблунг непременно должен будет прийти туда, прежде чем отправиться обратно, хотя бы затем, чтобы убедиться, что никого из его отряда там не осталось.

Девушка пошла наугад, все в гору, и нашла холм – он и в самом деле был неподалеку. Она стала медленно взбираться наверх по тропинке, что вела на холм с востока. Наверху мгла становилась все реже, и вот наконец она вышла к вершине, освещенной солнцем. Она шагнула вперед и посмотрела на запад. И прямо перед ней воздвиглась огромная голова Глаурунга, который как раз вполз на холм с другой стороны; она не успела понять в чем дело, как Дракон поймал ее взгляд; а глаза Дракона были ужасны, в них горел злобный дух Моргота, его хозяина.

Ниэнор попыталась бороться с Глаурунгом – у нее была сильная воля; но и змей обладал великой мощью.

– Чего ты ищешь здесь? – спросил он.

И она против воли ответила:

– Я ищу некоего Турина, он одно время жил здесь. Но он, наверно, умер.

– Не знаю, не знаю, – ответил Глаурунг. – Его оставили защищать женщин и раненых; но когда явился я, он бросил их и сбежал. Хвастлив, но, похоже, трусоват. Зачем тебе понадобился такой ничтожный человечишка?

– Лжешь! – сказала Ниэнор. – Дети Хурина – кто угодно, только не трусы. Мы тебя не боимся.

И Глаурунг расхохотался, ибо так хитрость помогла ему узнать Ниэнор.

– Тогда глупцы вы оба, и ты, и твой братец, – прошипел он. – И похвальба ваша окажется пустыми словами. Ибо я – Глаурунг!

И змей впился взглядом в ее глаза, и воля ее угасла. Ей показалось, что солнце померкло и все вокруг сделалось расплывчатым; и постепенно ее охватила глубокая тьма, и во тьме не было ничего: она ничего не знала, ничего не слышала, ничего не помнила.

Маблунг долго обшаривал подземелья Нарготронда. Он осмотрел все, что мог, как ни мешали ему тьма и зловоние; но ничего живого не нашел: вокруг были одни недвижные кости, и на крики никто не отзывался. Наконец, не выдержав жути, что наполняла эти подземелья, и боясь, что вернется Глаурунг, Маблунг возвратился ко Вратам. Солнце опускалось к западу, и черные тени Фарота лежали на террасах и на бурной реке внизу; но вдалеке, у Амон-Этира, ему почудился жуткий силуэт Дракона. Переправляться назад было труднее и опаснее, потому что Маблунг боялся Дракона и торопился; не успел он ступить на восточный берег и спрятаться под обрывом, как появился Глаурунг. Но теперь он полз медленно и бесшумно, потому что его пламя угасло: он потратил много сил, и теперь ему хотелось отдохнуть и подремать в темноте. Вот он, извиваясь, пересек реку и пополз к Вратам, как огромная змея. Он был пепельно-серый и оставлял за собой слизистый след.

Но прежде, чем скрыться в пещере, он обернулся и посмотрел на восток, и из его пасти раздался хохот Моргота, глухой, но жуткий, как отзвук темной злобы, таящейся в черной бездне. А потом прозвучал голос, холодный и низкий:

– Вон ты прячешься под обрывом, как мышонок, Маблунг могучий! Плохо исполняешь ты поручения Тингола. Беги к холму и полюбуйся, что стало с твоей подопечной!

И Глаурунг уполз в свое логово. Солнце село, спустились серые сумерки, стало холодно. Маблунг бросился к Амон-Этиру; на востоке зажигались первые звезды, когда он поднялся на вершину. И на фоне звезд он увидел черную безмолвную фигуру, подобную каменной статуе. То была Ниэнор. Она стояла, и не слышала ни слова, и не отвечала ему. Но когда Маблунг наконец взял ее за руку, она шевельнулась и позволила увести себя; пока он вел ее, она шла, но, стоило отпустить ее руку, она застывала на месте.

Маблунг был в великом горе и растерянности; но ему ничего не оставалось делать, кроме как вести Ниэнор за руку на восток всю дорогу, без помощи и без спутников. Так они и шли, как во сне, через ночную равнину. А когда рассвело, Ниэнор споткнулась и упала, и осталась лежать без движения; Маблунг же сел рядом и предался отчаянию.

– Не напрасно я боялся этого поручения! – сказал он. – Похоже, что оно будет для меня последним. Пропаду я в глуши с этим несчастным чадом людей, и имя мое покроется позором в Дориате – если только о нашей судьбе вообще узнают. Верно, остальные все погибли, а ее Дракон пощадил – но не из жалости.

Так и нашли их три спутника, которые бежали от Нарога, завидев Глаурунга; они долго блуждали, и наконец, когда мгла рассеялась, вышли назад к холму. Там они никого не нашли, и отправились искать дорогу домой. Тут вернулась к Маблунгу надежда; и они пошли дальше, забирая к северо-востоку, потому что на юге дороги к Дориату не было, а паромщикам после того, как пал Нарготронд, было запрещено перевозить идущих с запада.

Медленно шли они, словно вели усталого ребенка. Но по мере того, как они удалялись от Нарготронда и приближались к Дориату, к Ниэнор мало-помалу возвращались силы, и когда ее вели за руку, она послушно шла час за часом. Но ее широко распахнутые глаза по-прежнему ничего не видели, уши не слышали ни слова, и уста были безмолвны.

И вот наконец после долгих дней пути они приблизились к западной границе Дориата, к югу от Тейглина: они собирались войти в небольшие владения Тингола за Сирионом и выйти к охраняемому мосту при устье Эсгалдуина. Там они остановились на ночлег; Ниэнор уложили на ложе из травы, и она прикрыла глаза, чего раньше не бывало, и вроде бы уснула. Тогда и эльфы прилегли отдохнуть, и не выставили часовых, ибо очень устали. И так их застала врасплох шайка орков – много их бродило теперь по тем краям, почти у самых границ Дориата. Во время схватки Ниэнор вдруг вскочила с ложа, словно разбуженный по тревоге среди ночи, и с криком бросилась в лес. Орки рванулись за ней, а эльфы – за орками. Но с Ниэнор произошла странная перемена – она теперь мчалась быстрее всех, летя меж стволов, как олень, и ее волосы развевались на бегу. Орков Маблунг с товарищами скоро догнали, перебили всех до единого и бросились дальше. Но Ниэнор и след простыл; она исчезла, как призрак, и эльфы не смогли найти ее, хотя искали много дней.

Наконец Маблунг вернулся в Дориат, согбенный горем и стыдом.

– Ищи себе нового предводителя охотников, государь, – сказал он королю. – Ибо я покрыл себя позором.

Но Мелиан сказала:

– Это не так, Маблунг. Ты сделал все, что мог, и никто из слуг короля не смог бы сделать столь много. Но злая судьба столкнула тебя с силой, что слишком велика для тебя, и не только: для любого из живущих ныне в Средиземье.

– Я послал тебя на разведку, и ты узнал все, что было нужно, – добавил Тингол. – Не твоя вина, что те, для кого эти вести важнее всего, ныне не могут их услышать. Воистину прискорбна гибель рода Хурина, но не на тебе лежит вина за это.

Ибо не только Ниэнор обезумела и убежала в глушь, но и Морвен также пропала. Ни тогда, ни после не узнали наверное о ее судьбе ни в Дориате, ни в Дор-ломине. Однако Маблунг все не мог успокоиться, и с небольшим отрядом отправился в леса и три года скитался в глуши, от Эред-Ветрина до самых Устьев Сириона, ища следов пропавших или вестей о них.

Ниэнор в Бретиле

Что до Ниэнор, она мчалась через лес, слыша позади крики погони; и на бегу сорвала она с себя одежды и бежала нагая; она бежала весь день, как зверь, которого вот-вот загонят насмерть, и он мчит, не смея остановиться и перевести дыхание. Но к вечеру безумие вдруг оставило ее. Она постояла минутку, словно в изумлении, а потом, сраженная смертельной усталостью, рухнула, как подкошенная, в заросли папоротника. И там, в гуще старого папоротника и упругих весенних завитков, она лежала и спала, ничего вокруг не замечая.

Утром она проснулась и обрадовалась солнцу, словно впервые увидела его; и все вокруг казалось ей новым и незнакомым, и она не знала имен вещей. Ибо позади нее была лишь темная пустота, не пропускавшая ни единого воспоминания, ни единого слова. Лишь тень страха помнила она, и оттого была пуглива и все время искала, куда бы спрятаться: стоило какому-нибудь шороху или тени потревожить ее, она тут же взлетала на дерево или ныряла в кусты, проворно, словно белка или лиса, и долго выглядывала из-за листьев, прежде чем выйти из убежища.

Она пошла дальше в ту же сторону, куда бежала, и вышла к реке Тейглин, и утолила жажду; но еды она не могла найти, ибо не знала, как это делается, и ей было голодно и холодно. Деревья за рекой казались гуще и темнее (так оно и было, ибо там начинался Бретильский лес), и потому она наконец перебралась на тот берег, набрела на зеленый курган и бросилась наземь: у нее не осталось сил, и казалось ей, что тьма, лежащая позади, вновь настигает ее, и солнце затмевается.

Но на самом деле то была большая гроза, что пришла с юга и принесла с собой молнии и ливень; и девушка вжалась в землю, напуганная ударами грома, и черный дождь хлестал ее нагое тело.

И случилось так, что несколько жителей Бретиля проходили мимо в тот час, возвращаясь с охоты на орков, торопясь к убежищу, что было неподалеку, за Переправой Тейглина; и вот полыхнула молния, и Хауд-эн-Эллет озарился белым пламенем. И Турамбар, который вел людей, отшатнулся и зажмурился, содрогнувшись; ибо показалось ему, что он видит на могиле Финдуилас призрак убиенной девы.

Но один из его людей бросился к кургану и окликнул предводителя:

– Сюда, господин! Тут молодая женщина, она жива!

И Турамбар подошел и поднял ее, и с ее мокрых волос заструилась вода; девушка же прикрыла глаза, дрожала и не сопротивлялась. Турамбар, дивясь, что она лежит здесь совсем нагая, укрыл ее своим плащом и отнес в охотничью избушку в лесу. Там они разожгли огонь и закутали ее в одеяла, и девушка открыла глаза и посмотрела на них; и как только ее взгляд упал на Турамбара, лицо ее просияло, и она потянулась к нему, ибо ей показалось, что она наконец обрела нечто, что искала во тьме, и она успокоилась. А Турамбар взял ее за руку, улыбнулся и сказал:

– Ну что, госпожа моя, не скажешь ли ты нам, как твое имя и какого ты рода, и какая беда приключилась с тобой?

Она ничего не ответила, только покачала головой и заплакала; и они больше не тревожили ее, пока она не поела, – она с жадностью съела все, что ей дали. Наевшись, она вздохнула и снова вложила свою руку в руку Турамбара; и он сказал:

– У нас ты в безопасности. Переночуй здесь, а утром мы отведем тебя к себе домой, на гору в лесу. Но мы хотели бы знать твое имя и твоих родичей – быть может, мы могли бы отыскать их и сообщить им о тебе. Назови же их.

Но она снова ничего не ответила и расплакалась.

– Не тревожься! – сказал Турамбар. – Наверно, повесть твоя слишком печальна, чтобы рассказывать ее теперь. Но я дам тебе имя и буду звать тебя Ниниэль, «слезная дева».

Услышав это, она подняла глаза и покачала головой, но повторила:

– Ниниэль…

Это было первое слово, что произнесла она после забытья; с тех пор лесные жители так ее и звали.

Утром они понесли Ниниэль в Эффель-Брандир; а наверх, к Амон-Обелю, вела крутая дорога, вплоть до места, где она пересекала бурный поток Келеброс. Через него был переброшен деревянный мост, а под мостом поток срывался с источенного каменного порога и ниспадал многоступенчатым каскадом в каменную чашу далеко внизу; и в воздухе дождем висели брызги. Над водопадом была зеленая лужайка, и вокруг росли березы; а с моста были хорошо видны теснины Тейглина, милях в двух к западу. Там всегда бывало прохладно, и в летнюю жару путники отдыхали там и пили холодную воду. Димрост, Дождевая Лестница, звался тот водопад, но с того дня прозвали его Нен-Гирит, Вода Дрожи; ибо Турамбар со своими людьми остановился там передохнуть, и Ниниэль сразу же продрогла и ее охватила дрожь, так что они никак не могли согреть и успокоить ее[59]. Поэтому они поспешили дальше; но не успели они достичь Эффель-Брандира, как Ниниэль уже металась в жару.

Она долго пролежала больная, и Брандиру понадобилось все его искусство, чтобы выходить ее, и женщины лесных жителей сидели над нею день и ночь. Но лишь когда Турамбар был рядом, она лежала спокойно и спала тихо; и вот что замечали все, кто ходил за ней: в самом глубоком бреду, как бы ни мучил ее жар, ни разу не произнесла она ни слова ни на каком языке, эльфийском или человеческом. И когда силы мало-помалу стали возвращаться к ней, и она снова начала есть и ходить, бретильским женщинам пришлось заново учить ее говорить, словно ребенка. Но она легко училась и радовалась, словно человек, вновь обретающий затерявшиеся сокровища, великие и малые; и когда она наконец выучила достаточно слов, чтобы говорить с друзьями, она стала спрашивать:

– Как называется эта вещь? Я потеряла ее имя во тьме.

И когда она снова смогла ходить, она часто посещала дом Брандира: ей больше всего хотелось узнать имена всего живого, а Брандир хорошо разбирался в таких вещах; и они часто бродили вместе по садам и полянам.

И Брандир полюбил ее; когда Ниниэль набралась сил, она часто подавала хромому руку, чтобы он мог опереться на нее, и называла его братом; но сердце ее было отдано Турамбару, и лишь ему улыбалась она, и смеялась лишь его шуткам.

Однажды вечером, в пору золотой осени, сидели они рядом, а склон холма и дома Эффель-Брандира светились, залитые лучами заката, и было тихо-тихо. И спросила у него Ниниэль:

– Теперь я знаю, как называются все вещи, только твоего имени я не знаю. Как тебя зовут?

– Турамбар, – ответил он.

Она замерла, словно прислушиваясь к какому-то отзвуку; потом спросила:

– А что это значит? Или это просто тебя так зовут?

– Это значит «Властелин Черной Тени», – ответил он. – Ибо и у меня за спиной лежит тьма, Ниниэль, и она поглотила многое, что было мне дорого; но теперь я, по всей видимости, взял над ней верх.

– Значит ты тоже убежал от нее? Бежал, бежал – и прибежал в эти прекрасные леса? – спросила она. – А когда тебе удалось спастись, Турамбар?

– Да, – ответил он, – я бежал много лет. А спасся я вместе с тобой. Пока ты не пришла, Ниниэль, было темно, но с тех пор стало светло. И мне кажется, что я обрел то, что тщетно искал много лет.

И, возвращаясь в сумерках домой, он говорил себе:

– Хауд-эн-Эллет! Она явилась с зеленого кургана. Что это – знамение? Как же понять его?

И вот благодатный год прошел, и наступила мягкая зима, а за ней – еще одно красное лето. В Бретиле было мирно, лесные жители держались тихо и не покидали границ своих земель, и из соседних краев никаких вестей не приходило. Ибо орки, что в те времена стекались на юг, в мрачные владения Глаурунга, или приходили как соглядатаи к границам Дориата, чурались Переправы Тейглина и обходили ту реку далеко с запада.

А Ниниэль теперь вполне выздоровела, набралась сил, и красота ее расцвела; и Турамбар, не таясь более, попросил ее руки. Ниниэль была очень рада; но когда об этом узнал Брандир, у него на сердце сделалось неспокойно, и он сказал ей:

– Не спеши! Не думай, что я желаю тебе зла, но я посоветовал бы тебе подождать.

– Ты всегда желаешь лишь добра, – ответила она. – Но почему ты советуешь мне подождать, о мудрый мой брат?

– Мудрый брат? – переспросил он. – Скажи лучше, хромой брат, нелюбимый и немилый. Даже не знаю, почему. Но на этом человеке лежит тень, и мне страшно.

– Была тень, – возразила Ниниэль, – он мне сам говорил. Но он спасся от нее, как и я. А разве недостоин он любви? Теперь он держится скромно, но ведь раньше он был великим вождем, все наши враги бежали бы, едва завидев его, разве нет?

– Кто тебе это сказал? – спросил Брандир.

– Дорлас, – ответила она. – Разве он сказал неправду?

– Правду, – сказал Брандир, но ему это не понравилось – Дорлас был предводителем тех, кто стоял за войну с орками. Брандиру все же хотелось как-то удержать Ниниэль, и поэтому он сказал:

– Правду, но не всю: он был военачальником в Нарготронде, а сам он с севера; говорят, он был сыном Хурина из Дор-ломина, из воинственного дома Хадора.

Когда Ниниэль услышала это имя, по лицу ее пробежала тень. Брандир это заметил, но неправильно понял ее, а потому добавил:

– Да, Ниниэль, очень похоже, что такой человек вскоре опять уйдет на войну, и, может быть, далеко отсюда. А если такое случится, каково придется тебе? Берегись, ибо я предвижу, что, если Турамбар снова отправится в битву, не он, но Тень одержит победу.

– Плохо мне придется, – ответила Ниниэль, – но незамужней не лучше, чем жене. А жена, быть может, сумеет лучше удержать его, и спасти от тени.

Однако слова Брандира смутили ее, и она попросила Турамбара подождать еще немного. Турамбар удивился и опечалился; а когда он узнал от Ниниэли, что это Брандир посоветовал ей подождать, ему это очень не понравилось.

Но когда наступила следующая весна, он сказал Ниниэли:

– Время идет. Мы долго ждали, больше ждать я не стану. Делай то, что велит тебе сердце, Ниниэль, любовь моя, но знай: я выберу одно из двух. Либо я снова уйду в глушь, на войну, либо женюсь на тебе – и никогда не пойду воевать, разве затем, чтобы защищать тебя, если зло будет грозить нашему дому.

Ниниэль была действительно счастлива. Они заключили помолвку, и поженились в середине лета; лесные жители устроили большой пир и выстроили молодым красивый дом на Амон-Обеле. Там они зажили счастливо, но Брандир все был неспокоен, и в душе его сгущалась тень.

Появление Глаурунга

А Глаурунг с каждым днем набирал мощь и коварство; он сделался тучен, и собрал к себе орков, и правил ими, словно некий король, и подчинил себе все былые земли королевства Нарготронд. И еще до конца того года, третьего с тех пор, как Турамбар поселился среди лесных жителей, Дракон начал досаждать их владениям, в которых на краткий срок воцарился было мир; ибо на самом деле Глаурунгу и его Хозяину было отлично известно, что в Бретиле еще живут вольные люди, последние из Трех Племен, что до сих пор не покорились власти Севера. А этого они не могли стерпеть; ибо Моргот стремился покорить весь Белерианд и обшарить его до последнего уголка, чтобы не осталось ни одной норки или щелки, где жил бы кто-то, кто не был его рабом. Так что догадывался ли Глаурунг, где прячется Турин, или (как думают иные) Турину и впрямь удалось на время укрыться от очей Зла, что преследовало его – разница невелика. Ибо в конце концов мудрость Брандира оказалась тщетной, и Турамбару не осталось иного выбора, кроме как сидеть сложа руки и ждать, пока его не разыщут и не выкурят, как крысу, либо отправиться в бой и выдать себя.

Но когда в Эффель-Брандир впервые пришли вести об орках, Турамбар остался дома, уступив уговорам Ниниэли. Ибо она говорила ему:

– Но ведь нашему дому пока никто не угрожает, – а помнишь, что ты мне обещал? Орков, говорят, совсем немного. И Дорлас рассказывал, что до твоего прихода такие нападения случались нередко, и лесные жители всегда отражали их.

Но лесных жителей стали одолевать. Эти орки были опасной породы, злобные и коварные, и они пришли не как прежде – случайно, по дороге в другие земли, или малыми шайками, – нет, они явились именно затем, чтобы захватить Бретильский лес. Поэтому Дорласу и его людям пришлось отступить с потерями, и орки перешли Тейглин и забрались далеко в леса. И Дорлас пришел к Турамбару, показал свои раны и сказал:

– Смотри, господин, после ложного затишья настал час нашей нужды, как я и предвидел. Разве не просил ты, чтобы тебя считали не чужестранцем, но одним из нас? Разве эта опасность не грозит также и тебе? Ибо дома наши недолго останутся сокрытыми, если дать оркам глубже проникнуть в наши земли.

Потому воспрял Турамбар, и снова взял меч свой Гуртанг, и отправился в битву; и лесные жители, узнав об этом, немало воодушевились и собрались к нему, и вот уже под его началом оказалось несколько сотен. Тогда они прочесали лес и перебили всех орков, что пробрались туда, и повесили их на деревьях у Переправы Тейглина. А когда явились новые враги, лесные жители устроили засаду и застали их врасплох, и орки, не ожидавшие встретить такого большого войска и устрашенные возвращением Черного Меча, обратились в бегство, и многие были убиты. Тогда лесные жители сложили большие костры, свалили трупы солдат Моргота в кучу и сожгли, и дым от пламени мести черной тучей поднялся в небеса, и ветер унес его на запад. Однако кое-кто из орков все же остался в живых, и принес вести об этом в Нарготронд.

Вот тогда-то Глаурунг разгневался по-настоящему; но некоторое время он лежал недвижно, размышляя об услышанном. Оттого зима прошла спокойно, и люди говорили:

– Слава Черному Мечу Бретиля – вот, все наши враги повержены.

И Ниниэль успокоилась и радовалась славе Турамбара; но он был в задумчивости и говорил в сердце своем: «Жребий брошен. Настал час испытания, когда станет известно, правду ли говорил я или хвастался впустую. Не стану я больше убегать. Пусть буду я воистину Турамбаром, ибо хочу собственной волей и отвагой одолеть свой рок – или погибнуть. Но суждено ли мне погибнуть или победить, а Глаурунга я все-таки убью».

Тем не менее на сердце у него было неспокойно, и он разослал самых отважных людей на разведку в дальние земли. Открыто этого не обсуждали, но само собой вышло, что Турамбар теперь распоряжался как хотел, словно это он был владыкой Бретиля, а с Брандиром никто не считался.

Пришла весна, полная надежд, и люди пели за работой. Но в ту весну Ниниэль понесла, и сделалась бледной и слабой, и радость ее угасла. А люди, которые ходили за Тейглин, вскоре принесли странные вести – что на равнине, в той стороне, где Нарготронд, горят леса; и люди не знали, что бы это могло быть.

Немного спустя пришли новые известия: пожары распространяются на север, и палит леса сам Глаурунг. Ибо он оставил Нарготронд и снова куда-то двинулся. Те, кто поглупее, а также склонные к надежде, говорили:

– Вот, его воинство разбито, и теперь он наконец образумился и решил вернуться, откуда явился.

Другие говорили:

– Будем надеяться, что он проползет мимо.

Но Турамбар знал, что на это надеяться нечего, и Глаурунг ищет его. И потому он втайне от Ниниэли день и ночь раздумывал, что же ему предпринять; а тем временем весна сменилась летом.

И вот наступил день, когда двое разведчиков в ужасе прибежали в Эффель-Брандир: они видели самого Большого Змея.

– Воистину, господин, – говорили они Турамбару, – он приближается к Тейглину и ползет напрямик. Он лежал посреди большого пожарища, и деревья дымились вокруг него. Смрад от него идет нестерпимый. И его мерзкий след тянется на много лиг, от самого Нарготронда, и похоже, что он нигде не сворачивает, но метит прямо к нам. Что же делать?

– Немногое можно сделать, – ответил Турамбар, – но я уже поразмыслил об этом немногом. Ваши вести принесли скорее надежду, чем угрозу; ибо если он и впрямь, как вы говорите, ползет прямо, никуда не сворачивая, тогда у меня есть замысел, что по плечу сильным духом.

Люди дивились его словам, – больше он пока ничего не сказал; но, видя его твердость, все приободрились[60].

Надо сказать, что река Тейглин выглядела так: она сбегала с Эред-Ветрина, такая же быстрая, как Нарог, но поначалу текла по равнине, пока, наконец, ниже Переправы, набрав силу от других потоков, не пробивала себе путь через подножие высокого нагорья, на котором был расположен Бретильский лес. И там она бежала по глубоким ущельям со склонами, подобными каменным стенам, а воды, зажатые на дне, гремели и бурлили. И точно на пути Глаурунга, к северу от устья Келеброса, лежала одна из таких теснин, отнюдь не самая глубокая, но самая узкая. Поэтому Турамбар выслал на холм трех смельчаков следить за действиями Дракона; сам же он решил отправиться к высокому водопаду Нен-Гирит, где он мог быстро узнать новости и сам видеть земли далеко вокруг.

Но сперва он собрал лесных жителей в Эффель-Брандире, и обратился к ним, и сказал:

– Люди Бретиля, нам угрожает смертельная опасность, которую способно отвратить лишь великое дерзание. Но числом здесь не возьмешь: нам поможет лишь хитрость, да надежда на удачу. Если мы выйдем на Дракона всем своим войском, как на отряд орков, мы лишь вернее погибнем и оставим своих жен и детей беззащитными. Поэтому я говорю вам: оставайтесь здесь и готовьтесь к бегству. Ибо если Глаурунг явится, вам следует оставить это место и рассыпаться по лесу; тогда хоть кому-то удастся уйти и выжить. Ибо он, несомненно, постарается добраться до нашей крепости, разрушить ее и уничтожить все, что ему попадется; но надолго он здесь не останется. Все его сокровища – в Нарготронде, и там есть глубокие пещеры, где он может спокойно лежать и набирать силу.

Тогда люди испугались и пали духом, ибо верили в Турамбара и надеялись на более утешительные слова. Но Турамбар сказал:

– Да, готовьтесь к самому худшему. Но до этого не дойдет, если только мой замысел верен и удача будет на моей стороне. Ибо не верю я, что Дракон этот непобедим, хотя его мощь и коварство и растут с годами. Я о нем кое-что знаю. Сила его – скорее в злобном духе, что живет в нем, чем в мощи тела, хоть он и велик. Вот что рассказывали мне некоторые из воинов, что сражались в битве Нирнаэт, когда и я, и большинство внимающих мне были еще детьми: на поле битвы гномы сразились с ним, и Азагхал из Белегоста ранил его так глубоко, что Змей бежал в Ангбанд. А у меня найдется шип подлиннее и поострее ножа Азагхала.

И Турамбар выхватил Гуртанг из ножен и взмахнул им над головой, и показалось смотревшим на него, что из руки Турамбара в небо на много футов взметнулся язык пламени. И все вскричали:

– Черный Шип Бретиля!

– Черный Шип Бретиля, – воскликнул Турамбар, – да убоится его Дракон! Ибо надо вам знать: такова судьба Дракона (и, говорят, всего его племени), что, как ни могуча его роговая броня, будь она хоть прочней железа, брюхо у него все равно змеиное. И потому, люди Бретиля, я пойду и постараюсь любыми средствами добраться до брюха Глаурунга. Кто пойдет со мной? Мне нужно всего несколько воинов с могучими руками и твердым сердцем.

Тогда выступил вперед Дорлас и сказал:

– Я пойду с тобой, господин, – я предпочитаю идти навстречу врагу, чем дожидаться его.

Но остальные не спешили откликнуться на призыв, ибо страх пред Глаурунгом овладел ими, а рассказы разведчиков, видевших Дракона, разнеслись по селению и были сильно преувеличены. Тогда вскричал Дорлас:

– Слушайте, люди Бретиля! Теперь видно, что в нынешние злые времена мудрость Брандира оказалась тщетна. Прятаться некуда. Неужто никто из вас не пойдет с нами вместо сына Хандира, чтобы не опозорить дом Халет?

Так оскорбил он Брандира, который хоть и сидел на почетном месте главы собрания, но никто не обращал внимания на него. Горечью наполнилось его сердце; ибо Турамбар не одернул Дорласа. Но некий Хунтор, родич Брандира, встал и сказал:

– Дурно поступаешь ты, Дорлас, что так позоришь своего владыку, – ведь тело его, по несчастью, не способно подчиняться воле его сердца. Берегись, как бы с тобой не вышло наоборот! И как можно говорить, что мудрость его оказалась тщетна, если советов его никто не слушал? Ты сам, его вассал, вечно пренебрегал ими. А я тебе скажу, что Глаурунг теперь явился к нам, как и в Нарготронд, потому что мы выдали себя своими деяниями, чего и боялся Брандир. Но раз беда на пороге, то я, с твоего дозволения, сын Хандира, отправлюсь в бой дома Халет.

Тогда сказал Турамбар:

– Троих довольно! Я беру вас двоих. Поверь, владыка, я не презираю тебя. Понимаешь, нам надо спешить, и наше дело требует силы. Мне думается, что твое место – с твоим народом. Ты ведь мудр, и ты целитель; а, быть может, вскоре здесь будет великая нужда и в мудрости, и в исцелении.

Но эти слова, хоть и учтивые, лишь еще сильнее обидели Брандира, и сказал он Хунтору:

– Ступай, но без моего дозволения. Ибо на этом человеке лежит тень, и он погубит тебя.

Турамбар торопился уйти; но когда он пришел к Ниниэли попрощаться, она разрыдалась и вцепилась в него.

– Не ходи, Турамбар, молю тебя! – твердила она. – Не бросай вызов тени, от которой ты бежал! Не надо, не надо, лучше беги снова и возьми с собой меня, уведи меня, далеко-далеко!

– Милая, милая Ниниэль, – ответил он, – нам с тобой некуда больше бежать. Мы окружены в этих землях. Даже если бы я решился уйти и бросить народ, что приютил нас, мне пришлось бы увести тебя в бесприютную глушь, где ты погибла бы вместе с нашим ребенком. Отсюда до любой земли, что еще недоступна Тени, не меньше сотни лиг. Мужайся, Ниниэль. Я говорю тебе: ни тебя, ни меня не убьет ни этот Дракон, ни другой враг с Севера.

Тогда Ниниэль перестала плакать и замолчала, но ее прощальный поцелуй был холоден.

Потом Турамбар с Дорласом и Хунтором со всех ног пустились к Нен-Гириту, и пришли туда, когда солнце уже клонилось к западу и тени удлинились; их ждали там последние двое разведчиков.

– Ты как раз вовремя, господин, – сказали они. – Дракон все полз и полз; когда мы уходили, он уже добрался до Тейглина и смотрел на другой берег. Он движется по ночам, так что еще до завтрашнего утра можно ожидать нападения.

Турамбар посмотрел в сторону водопада Келеброса и увидел заходящее солнце и струи черного дыма у реки.

– Нельзя терять времени, – сказал он, – но вести эти хорошие. Я боялся, что он поползет в обход, – если бы он отправился на север, к Переправе и на старую дорогу в низине, все было бы потеряно. Но теперь он в каком-то порыве гордыни и злобы прет напролом.

Но, говоря так, он помыслил про себя: «Или… Неужто столь злобная и жестокая тварь страшится Переправы, как и жалкие орки? Хауд-эн-Эллет! Быть может, Финдуилас все еще стоит меж мной и моим роком?»

Он обернулся к своим товарищам и сказал:

– Вот что нам надо сделать теперь. Нам придется немного подождать: в этом деле что слишком рано, что слишком поздно – все худо. Когда стемнеет, спустимся вниз к Тейглину, и как можно осторожнее. Берегитесь! Глаурунг слышит не хуже, чем видит – заметь он нас, и все пропало. Если доберемся до реки незамеченными, надо спуститься в ущелье, перейти реку и подняться туда, где он поползет, когда двинется дальше.

– Да как же он там переберется? – спросил Дорлас. – Может, он и гибкий, но он же огромный, – как же он спустится и поднимется, ему же вдвое сложиться придется? А потом, если у него это и выйдет, нам-то какая польза, что мы будем внизу, у бешеного потока?

– Может, у него это и выйдет, – ответил Турамбар. – Если так случится, тогда нам придется худо. Но, судя по тому, что мы узнали о нем, и по тому, где он остановился, я надеюсь, что он задумал иное. Он ведь приполз к Кабед-эн-Арасу – вы говорили, там однажды олень перепрыгнул реку, спасаясь от охотников Халет. Дракон сделался теперь так велик, что, как мне думается, он попробует перекинуться через ущелье. Вот в этом и есть наша надежда, и придется нам положиться на это.

Когда Дорлас услыхал это, сердце у него упало: он знал земли Бретиля лучше любого другого, и Кабед-эн-Арас был воистину мрачным местом. С востока был обрыв футов сорок высотой, весь голый, только наверху росли деревья; на другой стороне берег был не такой крутой и высокий, и за склон цеплялись деревца и кустарники; а меж скалами по камням несся бурный поток, – днем ловкий и отважный человек мог перейти его вброд, но ночью это было очень опасно. Но таков был замысел Турамбара – и бесполезно было с ним спорить.

И вот в сумерках они тронулись в путь; они не пошли прямиком в сторону Дракона, а сперва отправились к Переправе; не доходя до нее, свернули к югу по узкой тропе и вошли под сень леса, что рос над Тейглином[61]. По мере того, как они шаг за шагом приближались к Кабед-эн-Арасу, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, в воздухе все явственнее ощущалась гарь и тошнотворная вонь. Но при этом стояла мертвая тишина, даже ветер улегся. Позади, на востоке, зажглись первые звезды, и на фоне угасающего запада вверх поднимались ровные струйки дыма.

Когда Турамбар ушел, Ниниэль осталась стоять недвижно, как камень; но Брандир подошел и сказал:

– Ниниэль, не бойся худшего, пока оно не случилось. Но разве не советовал я тебе подождать?

– Советовал, – ответила она. – Но теперь-то что в этом толку? Любовь может жить и причинять страдания и вне брака.

– Знаю, – сказал Брандир. – Но в браке все же тяжелее.

– Я третий месяц ношу его ребенка, – сказала Ниниэль. – Но не похоже, чтобы я больше боялась потерять его именно поэтому. Я тебя не понимаю.

– Я сам себя не понимаю, – сказал он. – Но все же мне страшно.

– Да, ты утешишь! – воскликнула она. – Но Брандир, друг мой, будь я женой или невестой, матерью или девой, а страх мой нестерпим. Властелин Судьбы отправился бросить вызов своей судьбе, – как же могу я оставаться здесь, ожидая запоздалых вестей, добрых или дурных? Быть может, в эту ночь он встретится с Драконом, и не могу я ни стоять, ни сидеть – как же мне провести эти ужасные часы?

– Не знаю, – ответил Брандир, – но как-то надо провести их и тебе, и женам тех, кто отправился с ним.

– Пусть они поступают, как велит им их сердце! – воскликнула она. – Но что до меня – я пойду к нему. Я не могу быть за много миль от моего господина, когда он в опасности. Я отправлюсь навстречу вестям!

Услышав это, Брандир исполнился черного ужаса и вскричал:

– Ты не сделаешь этого, пока я в силах помешать тебе! Ведь ты же погубишь весь замысел. А если случится худшее, эти мили дадут нам время спастись.

– Если случится худшее, я не стану спасаться, – сказала она. – Тщетны твои советы, и ты не сможешь мне помешать.

И она явилась к людям, что все еще толпились на площади в Эффеле, и воскликнула:

– Люди Бретиля! Не стану я дожидаться здесь. Если господин мой погибнет, тогда конец всякой надежде. Ваши земли и леса сгорят дотла, и дома ваши обратятся в прах, и никому, никому не спастись! Так чего же мы ждем здесь? Вот, я отправляюсь навстречу вестям и тому, что пошлет мне судьба. Пусть же все, кто думает так же, идут со мной!

И многие решили идти с нею: жены Дорласа и Хунтора – потому что их возлюбленные отправились с Турамбаром; иные – из жалости к Ниниэли, оттого что хотели быть рядом с ней; многих же просто влекли вести о Драконе, и они в своей отваге или в своем неразумии (ибо мало знали о том, что им угрожает) думали узреть небывалые и достославные деяния. Ибо так высоко ставили они Черного Меча, что большинству казалось, будто даже Глаурунгу с ним не справиться. И потому они поспешили вперед, и немалой толпой, навстречу опасности, которой сами не ведали; они шли почти без отдыха, и к ночи, усталые, вышли наконец к Нен-Гириту вскоре после того, как Турамбар ушел оттуда. Но ночь остудила горячие головы, и многие теперь сами дивились своему безрассудству; когда же они услышали от разведчиков, что остались у водопада, как близко отсюда Глаурунг и какой отчаянный план задумал Турамбар, сердце у них застыло, и они не посмели отправиться дальше. Иные беспокойно поглядывали вперед, в сторону Кабед-эн-Араса, но ничего было не видно и не слышно – лишь холодный шум водопада. Ниниэль же сидела в стороне, и ее трясло, как в лихорадке.

Когда Ниниэль со своими спутниками ушла, Брандир сказал тем, кто остался:

– Смотрите, как меня опозорили! Всеми моими советами пренебрегают! Пусть же Турамбар будет вашим владыкой по имени, раз он уже присвоил все мои права. Ибо я отрекаюсь от своей власти и от своего народа. Пусть никто более не приходит ко мне за советом и исцелением! – и сломал свой жезл. А про себя подумал: «Теперь ничего у меня не осталось, кроме любви к Ниниэли, – и оттого, куда бы она ни пошла, в разуме или в безумии, я последую за нею. В этот черный час ничего наперед не скажешь; но может случиться, что даже мне удастся спасти ее от какого-нибудь несчастья, если я буду рядом».

И потому опоясался он коротким мечом, что редко делал прежде, взял свою клюку, вышел из ворот Эффеля и, стараясь идти как можно быстрее, захромал вслед за остальными по длинной дороге, что вела к западной границе Бретиля.

Смерть Глаурунга

Наконец, к тому времени, как совсем стемнело, Турамбар с товарищами вышли к Кабед-эн-Арасу; они были рады шуму воды – правда, он предвещал опасную переправу, но зато заглушал все прочие звуки. Дорлас провел их немного в сторону, к югу, и они спустились по расселине вниз, к подножию утесов; но тут сердце у Дорласа упало: река неслась по огромным валунам и обломкам скал, и воды грохотали, скрежеща камнями.

– Это же верный путь к гибели! – воскликнул Дорлас.

– К гибели или к жизни, другого пути нет, – ответил Турамбар, – и от промедления он безопаснее не станет. Так что – за мной!

И он спустился первым, и его ловкость и отвага, – а быть может, и его судьба, – помогли ему перебраться через реку. Он обернулся посмотреть, кто идет за ним. Рядом стояла темная фигура.

– Дорлас? – спросил он.

– Да нет, это я, – ответил Хунтор. – Дорласу не хватило духу перейти реку. Человек может любить войну, но бояться многого другого. Наверно, до сих пор сидит и трясется на том берегу. Позор ему, что он так отозвался о моем родиче.

Тут Турамбар с Хунтором немного отдохнули, но ночь была холодная, и они скоро замерзли, потому что оба промокли на переправе; они встали и начали пробираться вдоль реки на север, туда, где лежал Глаурунг. Там расселина сделалась темнее и уже; пробираясь наощупь, они время от времени замечали наверху отблеск, как от тлеющих углей, и чутко спящий Большой Змей взрыкивал во сне. Потом они полезли наверх, к краю обрыва – вся их надежда была на то, что удастся незаметно подобраться к врагу. Но вонь и гарь стала такой нестерпимой, что у них кружилась голова. Они спотыкались и падали, цеплялись за деревца, их тошнило, и так им было плохо, что они уже ничего не боялись и думали лишь о том, как бы не свалиться в пасть Тейглину.

И сказал Турамбар Хунтору:

– Мы напрасно тратим силы, а их и так осталось немного. Пока мы не будем точно знать, где поползет Дракон, дальше карабкаться бесполезно.

– Когда узнаем, – ответил Хунтор, – поздно будет искать дорогу наверх.

– Это верно, – сказал Турамбар. – Но приходится довериться случаю там, где все зависит от него.

Потому они остановились и стали ждать. Из темной расселины было видно, как белая звезда далеко вверху взбиралась по бледной полоске неба. Постепенно Турамбар погрузился в сон – ему снилось, что он вцепился во что-то и всеми силами старается удержаться, а темная волна тянет его и рвет его тело.

Внезапно раздался грохот, и стены ущелья задрожали и отозвались эхом. Турамбар вскочил и сказал Хунтору:

– Он шевелится. Час настал. Бей изо всех сил – теперь ведь двоим придется разить за троих!

И двинулся Глаурунг на Бретиль; и все вышло почти так, как надеялся Турамбар. Ибо Дракон медленно и тяжко пополз к обрыву; он не свернул в сторону – он собрался перекинуть на тот берег огромные передние лапы и перетащить свое тулово. Ужасен был вид его: он полз не прямо на них, а чуть севернее, и снизу им была видна его громадная голова, заслонившая звезды; семь огненных языков полыхали в разверстой пасти. Дракон дохнул пламенем, так что вся расселина озарилась алым светом, и между скал заметались черные тени; а деревья на склоне пожухли и задымились, и в реку посыпались камни. И тут Змей перекинулся вперед, вцепился мощными когтями в противоположный берег и стал перетягиваться на ту сторону.

Тут нужна была отвага и быстрота: Турамбар с Хунтором не пострадали от пламени, ибо стояли не на самой дороге у Глаурунга, но им нужно было добраться до него, пока Змей не переползет ущелье, иначе все погибло. Турамбар, не думая об опасности, пробирался вдоль потока под брюхо к Дракону; но от Дракона исходила такая удушающая жара и вонь, что Турамбар пошатнулся и упал бы, если бы Хунтор, который твердо следовал за ним, не поддержал его под локоть.

– Великая душа! – молвил Турамбар. – Повезло мне с помощником! Но в этот самый миг сверху сорвался большой камень, и прямо на голову Хунтору, и тот упал в реку и так погиб – не последний из храбрецов дома Халет. И воскликнул Турамбар:

– Увы! Горе тем, на кого падет моя тень! И зачем я искал помощи? Вот ты и остался один, Властелин Судьбы, – ты ведь знал, что так должно быть. Так ступай же один и одержи победу!

И призвал он на помощь всю свою волю и всю ненависть к Дракону и его Хозяину, и пробудилась в нем небывалая прежде мощь тела и духа; и бросился он наверх, с камня на камень, от корня к корню, и вот наконец схватился он за тоненькое деревцо, что росло под самым обрывом, – крона его обгорела, но корни крепко сидели в земле. И как только Турамбар прочно уселся в развилке ветвей деревца, над ним показалось брюхо Дракона, – Глаурунг еще не подтянулся к другому берегу, и его тулово провисло так низко, что едва не касалось головы Турамбара. Брюхо у Дракона было белесое и морщинистое, измазанное серой слизью и облепленное всякой дрянью; и от него несло смертью. И Турамбар выхватил Черный Меч Белега и ударил, вложив в этот удар всю свою силу и ненависть, и убийственный клинок, длинный и кровожадный, вошел в чрево по самую рукоять.

Тут Глаурунг, почуяв смертную муку, взвыл так, что весь лес загудел, а те, кто ждал у Нен-Гирита, застыли в ужасе. Турамбар пошатнулся, как от удара, поскользнулся и выпустил меч, который так и застрял в брюхе у Дракона. Ибо Глаурунг судорожно изогнул свое трепещущее тулово, и метнулся на ту сторону, и забился в агонии, завывая, мечась и извиваясь, снося все вокруг себя – он вымел большую площадку и наконец затих, лежа средь дымящихся обломков.

Турамбар цеплялся за корни деревца, оглушенный, почти без сознания. Но он преодолел себя, встал на ноги и спустился – почти скатился – к реке; снова перебрался через страшный поток – на этот раз на четвереньках, хватаясь за камни, ослепленный брызгами, – но наконец очутился на том берегу и устало взобрался на обрыв, с которого они спустились. И вот в конце концов он вышел туда, где лежал издыхающий Дракон; и без жалости взглянул он на поверженного врага, и возрадовался.

Глаурунг лежал, разинув пасть; но пламя его выгорело, и злобные глаза были закрыты. Он лежал на боку, растянувшись во весь рост, и из брюха торчала рукоять Гуртанга. Турамбар воспрянул духом и, хотя Дракон еще дышал, решил взять свой меч. И раньше ценил он его, но теперь не отдал бы и за все сокровища Нарготронда. Верно было предсказано в час, когда был откован тот меч, что ни одна тварь, ни большая, ни малая, не выживет, будучи ранена этим клинком.

И вот подошел он к врагу, и, упершись ногой ему в брюхо, ухватился за рукоять Гуртанга, и изо всех сил потянул, чтобы вытащить меч. И воскликнул он, передразнивая то, что сказал ему Глаурунг в Нарготронде:

– Привет тебе, Змей Моргота! Вот приятная встреча! Подыхай теперь и отправляйся к себе во тьму! Так отомстил за себя Турин сын Хурина.

И вырвал он меч, но черная кровь брызнула из раны и попала ему на руку, и его обожгло ядом, так что Турамбар вскрикнул от боли. Тогда шевельнулся Глаурунг, и приоткрыл свои жуткие глаза, и взглянул на Турамбара с такой злобой, что тому показалось, будто его пронзило стрелой; и от этого, да еще от боли в руке Турамбар потерял сознание и упал как мертвый подле Дракона, и меч его оказался под ним.

Вой Глаурунга долетел до людей, что ждали у Нен-Гирита, и те исполнились ужаса; а когда они завидели вдали, как издыхающий Дракон мечется, выжигая и вытаптывая все вокруг, они решили, что он расправляется с теми, кто посмел напасть на него. Тут-то им захотелось быть за много миль отсюда; но теперь они не решались уйти с холма, где находились, помня слова Турамбара, что Глаурунг, одержав победу, тотчас поползет к Эффель-Брандиру. И потому они в страхе ожидали, куда двинется Дракон, но ни у кого не хватило духу спуститься на поле битвы и посмотреть, что происходит. А Ниниэль сидела неподвижно, только все время дрожала и никак не могла успокоиться: когда она услышала голос Глаурунга, сердце окаменело у нее в груди, и она почувствовала, что ее вновь захлестывает тьма.

Так и застал ее Брандир. Ибо он все-таки добрался до моста через Келеброс. Он шел медленно и очень устал: ведь он со своей клюкой отмерил не меньше пяти лиг. Его подстегивал страх за Ниниэль; и вести, что ему сообщили, были не хуже того, чего он ожидал.

– Дракон перебрался через реку, – сказали ему, – и Черный Меч погиб наверняка, и те двое, что пошли с ним, тоже.

Брандир подошел к Ниниэли. Он чувствовал, как ей плохо, и ему было до слез жаль ее; но он все же подумал: «Черный Меч погиб, а Ниниэль жива». Он передернул плечами – ему вдруг показалось, что от водопада веет холодом, и он набросил свой плащ на Ниниэль. Он не знал, что сказать; и Ниниэль молчала.

Время шло, а Брандир все стоял молча подле нее, вглядываясь во тьму и прислушиваясь; но ничего было не видно, слышался лишь грохот вод Нен-Гирита, и Брандир подумал: «Глаурунг, должно быть, уже в Бретиле». Но теперь ему было не жаль своего народа – этих глупцов, что смеялись над его советами и презирали его. «Пусть Дракон ползет на Амон-Обель – будет время скрыться, увести Ниниэль». Куда – Брандир представлял смутно: он ни разу не покидал пределов Бретиля.

Наконец, он наклонился, коснулся руки Ниниэли и сказал:

– Время идет, Ниниэль! Нам пора! Позволь, я поведу тебя.

Она молча встала, приняла его руку, и они перешли мост и пошли по дороге, что вела к Переправе Тейглина. Те, кто видел их – две тени во мраке, – не знали, кто это, да и не думали об этом. Брандир и Ниниэль некоторое время шли через безмолвный лес, и тут луна поднялась над Амон-Обелем, и лесные поляны озарились тусклым светом. Тогда Ниниэль остановилась и сказала Брандиру:

– Разве это та дорога?

И он ответил:

– Какая дорога? В Бретиле все погибло, надеяться не на что. У нас теперь одна дорога: бежать от Дракона, бежать, пока еще не поздно.

Ниниэль удивленно посмотрела на него и сказала:

– Как? Разве ты не обещал отвести меня к нему? Ты что, хотел обмануть меня? Черный Меч был моим возлюбленным, моим супругом, и я иду лишь затем, чтобы быть рядом с ним. А ты что подумал? Делай как знаешь, а мне надо спешить.

Брандир на миг застыл в изумлении, а она бросилась прочь; он звал ее, крича:

– Ниниэль, Ниниэль, подожди! Не ходи одна! Ты ведь не знаешь, что там! Подожди, я с тобой!

Но она не обратила внимания и бросилась бежать, точно кровь у нее кипела, хотя только что была холодна как лед; Брандир поспевал за ней как мог, но она быстро скрылась из виду. Проклял он тогда свою судьбу и свое увечье; но назад не повернул.

Белая, почти полная луна поднималась все выше и выше, и когда Ниниэль спустилась с холма на приречную равнину, ей показалось, что она узнает это место, и ей стало страшно. Ибо она вышла к Переправе Тейглина, и перед ней возвышался Хауд-эн-Эллет, озаренный бледным сиянием луны, отбрасывающий косую черную тень; и от кургана веяло ужасом.

Она вскрикнула и бросилась бежать на юг вдоль реки; на бегу она сбросила с себя плащ, словно пытаясь стряхнуть наползающую тьму; и ее белые одежды сияли в лунном свете, мелькая меж стволов. Поэтому Брандир увидел ее с холма и повернул ей наперерез, пытаясь перехватить ее; ему посчастливилось найти тропинку, по которой спустился Турамбар – она оставляла нахоженную дорогу и круто спускалась на юг, к реке; так что Брандир опять почти догнал Ниниэль. Он окликнул ее, но она словно не слышала, и скоро снова оказалась далеко впереди; и так вышли они к лесам у Кабед-эн-Араса и к тому месту, где бился издыхающий Глаурунг.

Небо было ясное, и с юга сияла луна, озаряя все вокруг холодным светом. Ниниэль выбежала на выжженное место и увидела лежащего Дракона, его белесое брюхо, освещенное луной. Но рядом с ним лежал человек, и Ниниэль забыла страх. Она бросилась через тлеющее пожарище к Турамбару. Он лежал на боку, и меч был под ним, но лицо его при свете луны казалось мертвенно-бледным. Ниниэль, рыдая, упала к нему на грудь и поцеловала его, и показалось ей, что он еще дышит, но она решила, что надежда обманывает ее, ибо он был совсем холодный, не шевелился и не отвечал ей. Лаская его, Ниниэль вдруг увидела, что рука его почернела, как обожженная, и Ниниэль омыла ее слезами и, оторвав полосу от платья, перевязала его. Но Турамбар по-прежнему лежал недвижно. Ниниэль снова припала к нему и воскликнула:

– Турамбар, Турамбар, вернись! Слышишь? Очнись! Это я, Ниниэль! Дракон мертв, мертв, и я здесь, с тобой!

Но Турамбар не ответил.

Брандир вышел из леса и услышал ее крики; он хотел было подойти к Ниниэли – и застыл. Ибо Глаурунг тоже услышал крики Ниниэли и в последний раз зашевелился. По его тулову пробежала дрожь, он приоткрыл свои жуткие глаза, – лунный свет блеснул в них, – и, задыхаясь, проговорил:

– Привет тебе, Ниэнор дочь Хурина. Вот мы и снова встретились перед смертью. Должен тебя обрадовать: ты наконец нашла своего брата. Вот он какой: убивает во тьме, подл с врагами, предает друзей, – проклятие своего рода, Турин сын Хурина! Но худшее из его деяний ты носишь в себе.

Ниэнор сидела, словно громом пораженная; Глаурунг же издох. И в миг его смерти завеса, сплетенная его коварством, пала, и Ниэнор вспомнила всю свою жизнь, день за днем; не забыла она и того, что произошло с ней с тех пор, как ее нашли на Хауд-эн-Эллете. Она вся дрожала от боли и ужаса. Брандир тоже все слышал и, потрясенный, привалился к дереву: у него подкосились ноги.

Внезапно Ниэнор вскочила – в лунном свете она казалась бледным призраком, – и, глядя на Турина, вскричала:

– Прощай, о дважды любимый! А Турин Турамбар турун' амбартанен – Властелин Судьбы, судьбою побежденный! Счастлив ты, что уже умер!

И, обезумев от горя и ужаса, она стремглав помчалась прочь; Брандир же заковылял за ней, крича:

– Ниниэль, Ниниэль, подожди!

Она на миг остановилась, глядя на него расширенными глазами.

– Подождать? – воскликнула она – Подождать? Да, ты все время советовал мне подождать. Ах, если бы я послушалась! Но теперь – поздно! И нечего мне больше ждать в Средиземье.

И она помчалась дальше, а он за ней[62].

Она выбежала на обрыв Кабед-эн-Арас, остановилась и, глядя в бурные воды, вскричала:

– Река, река! Прими Ниниэль Ниэнор, дочь Хурина; Скорбную, Скорбную дочь Морвен! Прими меня, унеси меня к Морю!

И бросилась с обрыва: черная пропасть поглотила белый сполох, последний крик растаял в реве реки.

Воды Тейглина струились по-прежнему, но Кабед-эн-Араса больше не было: «Кабед-Наэрамарт» нарекли его люди; ибо ни один олень не перескочил его с тех пор, и все живое чуралось того места, и никто из людей не ходил туда. Последним из людей заглянул в то темное ущелье Брандир сын Хандира; и отшатнулся в ужасе, ибо дрогнуло его сердце, и, хотя и ненавидел он жизнь, не смог он принять там смерть, которой желал[63]. Тут обратился он мыслями к Турину Турамбару и воскликнул:

– Чего ты достоин, ненависти или жалости? Но ты мертв теперь. Я не обязан тебе благодарностью, ибо ты отнял у меня все, чем я владел или желал владеть. Но мой народ в долгу перед тобой. Кому же, как не мне, поведать им обо всем?

И он, содрогнувшись, обошел Дракона и заковылял назад к Нен-Гириту. На крутой тропе он повстречал человека – тот осторожно выглянул из-за дерева и, заметив Брандира, шарахнулся назад. Но свет заходящей луны на миг озарил лицо встречного, и Брандир признал его.

– Эй, Дорлас! – окликнул он. – Что там было? Как вышло, что ты остался жив? И что с моим родичем?

– Не знаю, – огрызнулся Дорлас.

– Странно, – сказал Брандир.

– Ну, если хочешь знать, – запальчиво ответил Дорлас, – Черный Меч заставил нас перебираться через Тейглин вброд, и в темноте. Чего странного, если я отказался? Секирой я владею лучше многих, но я же не горный козел!

– Значит, они пошли на Дракона, а ты остался? Но как же он оказался на этой стороне? Ты ведь, наверно, был тут неподалеку, и все видел?

Но Дорлас промолчал – он смотрел на Брандира исподлобья, и глаза его горели ненавистью. И Брандир вдруг понял, что этот человек бросил товарищей, от стыда утратил мужество и спрятался в лесу.

– Позор тебе, Дорлас! – воскликнул Брандир. – Из-за тебя все наши беды: ты подзадоривал Черного Меча, ты навлек Дракона на нашу голову, ты опозорил меня, ты погубил Хунтора, – а сам струсил и удрал в кусты!

Тут ему пришла новая мысль, и он гневно вскричал:

– Ведь ты мог бы хоть прийти и рассказать обо всем! Этим ты отчасти искупил бы свою вину. Принеси ты вести, госпожа Ниниэль не пришла бы сюда, не встретилась бы с Драконом, она бы теперь была жива! Дорлас, я тебя ненавижу!

– Ненавижу! Подумаешь! – фыркнул Дорлас. – Твоя ненависть бессильна, как твои советы. Да если бы не я, орки давно бы повесили тебя вместо пугала в твоем же огороде. Сам ты трус, понял?

Дорлас сгорал от стыда, и потому был еще вспыльчивей обычного. Он замахнулся на Брандира огромным кулачищем – и умер, не успев как следует удивиться: Брандир выхватил меч и зарубил Дорласа на месте. Он стоял и дрожал – ему стало дурно от вида крови. Потом Брандир отшвырнул меч и потащился дальше, тяжело опираясь на клюку.

Когда Брандир вышел к Нен-Гириту, бледная луна уже села, и ночь близилась к рассвету: восток светлел. Люди, что прятались у моста, увидели серый силуэт Брандира в слабом предутреннем свете. Кто-то изумленно окликнул его:

– Где ты был? Ты видел ее? Госпожа Ниниэль ушла, ты знаешь?

– Да, – ответил Брандир. – Она ушла. Она ушла, она не вернется! Но я принес вам вести. Слушай меня, народ Бретиля – никогда не слышал ты подобной повести! Дракон лежит мертвый, и рядом с ним лежит Турамбар. Оба они мертвы, и это добрые вести – и та, и другая.

Люди зашушукались, дивясь его речам. Иные стали говорить, что Брандир сошел с ума, но он воскликнул:

– Выслушайте меня! Я еще не все сказал. Ниниэль тоже мертва, Ниниэль прекрасная, Ниниэль, которую вы любили, которую я любил больше всего на свете! Она бросилась с обрыва Олений Прыжок[64] в клыки Тейглину. Она возненавидела свет солнца и ушла, ибо перед смертью узнала, что они были братом и сестрой, детьми Хурина. Его звали Мормегилем, а сам себя он назвал Турамбаром, скрывая свое прошлое, но имя ему – Турин сын Хурина. Ниниэлью звали мы ее, не ведая ее прошлого, но то была Ниэнор, дочь Хурина. В Бретиль принесли они тень своей черной судьбы. Здесь настиг их рок, и край сей вовек не освободится от этой скорби. Не Бретиль ему имя отныне, и не край халетрим: зовите его Сарх-ниа-Хин-Хурин, «Могила детей Хурина»!

Люди горько зарыдали, хотя все еще не могли понять, как это вышло. И многие говорили:

– Ниниэль прекрасная нашла могилу в Тейглине, пора упокоиться в могиле и Турамбару, отважнейшему из людей. Нельзя оставить нашего спасителя непогребенным. Идем, позаботимся о нем.

Смерть Турина

Когда Ниниэль бросилась прочь, Турин шевельнулся – сквозь непроглядный мрак ему послышался далекий зов возлюбленной. Но когда Глаурунг издох, тьма рассеялась, и Турин глубоко вздохнул и уснул крепким сном, ибо безмерно устал. Но ближе к рассвету сильно похолодало. Турин заворочался во сне, рукоять Гуртанга впилась ему в бок, и он очнулся. Светало. Дул предрассветный ветерок. Турин вскочил на ноги. Он вспомнил, как убил Дракона, и как ему на руку брызнул жгучий яд. Турин поглядел на руку и удивился: рука была перевязана белым лоскутком, еще влажным, и ожог почти не болел.

«Странно, – сказал себе Турин. – Почему меня перевязали, а потом оставили здесь одного, в холодную ночь, на пожарище, рядом с вонючим Драконом? Что за странные дела творятся?»

Он крикнул – никто не отозвался. Вокруг было черно и страшно, и пахло смертью. Турин наклонился и подобрал свой меч – тот остался цел, и клинок сиял, как и прежде.

– Кровь Глаурунга ядовита, – сказал Турин, – но ты, Гуртанг, сильнее меня. Ты выпьешь любую кровь. Ты победил. Ладно! Теперь мне надо найти людей – я устал и промерз до костей.

И Турин пошел прочь, оставив Глаурунга гнить. Но каждый новый шаг давался уходящему все тяжелее.

«Может быть, кто-нибудь из разведчиков остался у Нен-Гирита и ждет меня, – думал Турин. – Поскорей бы очутиться дома – там меня ждет нежная Ниниэль и благой целитель Брандир!»

И вот наконец с первыми бледными лучами рассвета, опираясь на Гуртанг, он дотащился до Нен-Гирита. Люди как раз собирались отправиться за телом Турина, когда он сам вышел им навстречу.

Они в ужасе шарахнулись назад, решив, что это бродит беспокойный дух мертвеца. Женщины спрятали лица и зарыдали. Но Турин сказал:

– О чем вы плачете? Радуйтесь! Смотрите, я ведь жив! И я убил Дракона, которого вы так боялись!

Тут все набросились на Брандира:

– Дурень, что за сказки ты нам рассказывал? «Мертвый, мертвый»! Должно быть, ты и впрямь сошел с ума!

Брандир же стоял, как громом пораженный, ничего не отвечал и с ужасом смотрел на Турина.

Турин же сказал Брандиру:

– Так это ты побывал там и перевязал мне руку? Спасибо тебе. Однако какой же ты лекарь, если не можешь отличить обморок от смерти. Глупцы! – сказал он бывшим рядом. – За что вы браните его? Кто из вас отважился на большее? Он хотя бы побывал на поле битвы, пока вы тут сидели и стенали!

– Послушай, сын Хандира! – продолжал Турин. – Объясни мне, что делаешь здесь ты и все эти люди? Я ведь велел вам ждать в Эффеле. Раз уж я рискую жизнью ради вас, быть может, я имею право требовать, чтобы мне повиновались? А где Ниниэль? Надеюсь, ее-то вы сюда не привели? Она дома, под охраной надежных людей, не так ли?

Никто не ответил.

– Ну же, где Ниниэль, отвечайте! – вскричал Турин. – Она первая, кого я хочу видеть; ей первой поведаю я о деяниях этой ночи.

Все отвернулись. Наконец Брандир выдавил:

– Ниниэли здесь нет.

– Это хорошо, – сказал Турин. – Тогда я пойду домой. Нет ли здесь лошади? Или, лучше, носилок – я еле на ногах стою от усталости.

– Да нет же! – простонал Брандир. – Пуст твой дом. Ее там нет. Она мертва.

Но одна из женщин, жена Дорласа, – она недолюбливала Брандира, – завопила:

– Не верь ему, не верь ему, господин мой! Он свихнулся. Притащился и кричит, что ты, мол, умер, и это добрые вести. А ты ведь жив. Значит, и про Ниниэль все вранье, что она будто умерла, и еще похуже!

– Ах вот как? Значит, это добрые вести, что я умер? – воскликнул Турин, надвигаясь на Брандира. – Я всегда знал, что ты ревнуешь. А теперь она умерла, говоришь? И еще похуже? Что ты еще выдумал в своей злобе, косолапый? Не можешь разить оружием – так хочешь убивать ложью?

Тогда жалость сменилась гневом в сердце Брандира, и он вскричал:

– Я свихнулся? Это ты свихнулся, Черный Меч с черной судьбой! Ты, и все эти безумцы! Я не солгал! Ниниэль мертва, мертва, мертва! Ищи ее в Тейглине.

Турин похолодел.

– Откуда ты знаешь? – тихо спросил он. – Что, это твоих рук дело?

– Я видел, как она прыгнула, – ответил Брандир. – Но это дело твоих рук, Турин сын Хурина. Она бежала от тебя и бросилась в Кабед-эн-Арас, чтобы больше не видеть тебя. Ниниэль! Она не Ниниэль! То была Ниэнор, дочь Хурина.

И в этих словах Турину послышалась поступь настигающего рока, но сердце его ужаснулось и вспыхнуло яростью, не желая признавать поражения, – так смертельно раненный зверь убивает всех, кто попадется на пути, – и Турин схватил Брандира и встряхнул его:

– Да, я Турин сын Хурина! – заорал он. – Ты давно догадался об этом. Но про мою сестру Ниэнор ты ничего не знаешь. Ничего! Она живет в Сокрытом королевстве, она в безопасности! Это ты все выдумал, подлая душонка, это ты довел до безумия мою жену, – а теперь и меня хочешь свести с ума? Ты решил затравить нас до смерти, хромой негодяй?

Брандир вырвался.

– Не трогай меня! – сказал он. – И уймись. Та, кого ты зовешь своей женой, – она пришла и перевязала тебя, и она звала тебя – а ты не отозвался. Вместо тебя отозвался другой. Дракон Глаурунг. Должно быть, это он околдовал вас. Вот что он сказал перед смертью: «Ниэнор дочь Хурина, вот твой брат: он подл с врагами, предает друзей, – проклятие своего рода, Турин сын Хурина».

И Брандир вдруг расхохотался безумным смехом.

– Говорят, на смертном ложе люди не лгут. Видно, драконы тоже! Турин сын Хурина, – проклят твой род и все, кто приютит тебя!

Турин выхватил Гуртанг – глаза его горели страшным огнем.

– Что же сказать о тебе, косолапый? – процедил он. – Кто за моей спиной выдал ей мое настоящее имя? Кто привел ее к Дракону? Кто стоял рядом и позволил ей умереть? А потом явился сюда, чтобы поскорей рассказать об этом ужасе? Кто собирался посмеяться надо мной? Значит, перед смертью все говорят правду? Что ж, говори, да побыстрее!

Брандир увидел по лицу Турина, что тот сейчас убьет его. Брандир не дрогнул, хотя у него не было оружия, кроме клюки, – он выпрямился и сказал:

– Как все это вышло – долго рассказывать, а я уже устал от тебя. Но знай, сын Хурина, ты клевещешь на меня. Оболгал ли тебя Глаурунг? Если ты убьешь меня, ясно будет, что нет. Но я не боюсь смерти – я отправлюсь искать Ниниэль, мою возлюбленную, и, быть может, найду ее – там, за Морем.

– Ниниэль! – вскричал Турин. – Глаурунга, Глаурунга ты найдешь там, ибо ему ты подобен! Лжец со лжецом, вместе со Змеем, в единой тьме сгниете вы оба!

И он взмахнул Гуртангом и нанес Брандиру смертельный удар. Люди отвернулись и спрятали глаза от ужаса. Турин пошел прочь, и люди в страхе разбежались с его пути.

Турин, точно одержимый, бродил по глухому лесу, не разбирая дороги. Он то проклинал жизнь и все Средиземье, то призывал Ниниэль. Но наконец безумное отчаяние немного рассеялось. Турин сел и задумался о своих деяниях. Он вспомнил, как сказал: «Она в Сокрытом королевстве, она в безопасности!» Теперь жизнь его рухнула – но ему следует отправиться в Дориат. Ведь это обманы и наваждения Глаурунга мешали ему вернуться туда! И вот Турин встал и пошел к Переправе Тейглина. Проходя мимо Хауд-эн-Эллета, он воскликнул:

– О Финдуилас! Дорого поплатился я за то, что внял словам Дракона! Помоги же мне советом!

Но едва он сказал это, как увидел на переправе двенадцать эльфов-охотников во всеоружии. Когда эльфы подошли ближе, Турин признал одного из них – то был Маблунг, предводитель охотников Тингола.

– Турин! – воскликнул Маблунг. – Наконец-то свиделись! Я ищу тебя, и рад, что ты жив. Но, видно, тяжкими были для тебя эти годы.

– Тяжкими? – сказал Турин. – Да, тяжкими, как стопы Моргота. Но ты, кажется, единственный во всем Средиземье, кто рад, что я жив. Чему ты рад?

– Ты ведь дорог нам, – ответил Маблунг. – Тебе удалось избежать многих опасностей, но я все же боялся за тебя. Я видел, как Глаурунг покинул Нарготронд, – я думал, что он завершил свои злодейства и возвращается к Хозяину. Но он повернул к Бретилю, а я вскоре услышал от странников, что там объявился Черный Меч Нарготронда, и орки теперь как огня боятся тех мест. Мне стало страшно – я сказал себе: «Глаурунг ползет туда, куда не решаются сунуться его орки. Он ищет Турина». И вот я бросился сюда – предупредить тебя и помочь.

– Ты опоздал, – сказал Турин. – Глаурунг убит.

Эльфы взглянули на него с изумлением.

– Ты убил Большого Змея?! Имя твое навеки прославится меж эльфов и людей!

– Мне все равно, – устало ответил Турин. – Мое сердце тоже убито. Но вы ведь из Дориата? Скажите, что с моими родичами? В Дор-ломине мне сказали, что они бежали в Сокрытое королевство.

Эльфы не ответили. Наконец Маблунг проговорил:

– Да. Бежали. За год до того, как явился Дракон. Но, увы, теперь их там нет!

У Турина замерло сердце – он снова заслышал поступь рока, рока, что преследует до конца.

– Говори! – воскликнул он. – Да побыстрее!

– Они отправились в глушь, разыскивать тебя, – продолжал Маблунг. – Их все отговаривали, но стало известно, что Черный Меч – это ты, и они поехали в Нарготронд, а Глаурунг выполз и разогнал всю их охрану. Морвен с того дня никто не видел, а на Ниэнор пало заклятье немоты, и она умчалась на север, как лесной олень, и пропала.

К изумлению эльфов, Турин расхохотался во все горло.

– Ну разве не забавно? – вскричал он. – Милая моя Ниэнор! Из Дориата к Дракону, а от Дракона ко мне! Что за подарок судьбы! Смуглая и темноволосая, невысокая и хрупкая, словно эльфийское дитя, – ни с кем не спутаешь мою Ниэнор!

– Да что ты, Турин! – удивленно возразил Маблунг. – Она была высокая, синеглазая, златовласая – обликом подобна своему отцу Хурину. Ты не мог ее видеть!

– Не мог, говоришь? Почему же не мог? Хотя да, я ведь слеп! А ты не знал? Слепец, слепец, с детства застила мне глаза темная мгла Моргота! Оставьте меня! Уходите прочь! Ступайте, ступайте в Дориат – пусть зимняя стужа оледенит его! Проклятье Менегроту! Проклятье вам! Только этого недоставало – теперь наступает ночь!

И Турин помчался прочь, как ветер. Эльфов охватило недоумение и страх. Но Маблунг воскликнул:

– Что-то небывалое и страшное случилось в этих местах! За ним! Поможем ему, как сумеем – он обезумел и близок к смерти!

Но Турин обогнал их, и прибежал к Кабед-эн-Арасу, и застыл над обрывом. Он услышал рев воды и увидел, что все деревья вокруг увяли, и жухлая листва печально опадает на землю, словно зима пришла в начале лета.

– Кабед-эн-Арас, Кабед-Наэрамарт! – воскликнул Турин. – Не стану я осквернять воды, что омыли Ниниэль. Зло за злом творил я, и злее всего – последнее из моих деяний.

И он выхватил меч и воскликнул:

– Привет тебе, Гуртанг, Смертное Железо! Один ты у меня остался! Но ты не ведаешь ни повелителя, ни верности – верен ты лишь руке, что владеет тобой. Чья кровь устрашит тебя? Примешь ли ты Турина Турамбара? Дашь ли ты мне скорую смерть?

И ответил клинок ледяным голосом:

– Да, я выпью твою кровь, чтобы забыть кровь Белега, моего хозяина, и кровь невинно убиенного Брандира. Я дам тебе скорую смерть.

И Турин воткнул рукоять в землю и бросился на меч, и черный клинок отнял у него жизнь.

Тут прибежал Маблунг, увидел огромную тушу мертвого Глаурунга и Турина рядом с ним; и опустил он голову, вспомнив Хурина, каким видел его в Нирнаэт Арноэдиад, и помыслив о страшной судьбе его рода. В это время пришли туда люди от Нен-Гирита посмотреть на Дракона, и зарыдали они, увидев, как погиб Турин Турамбар, эльфы же, узнав, что означали слова Турина, ужаснулись.

– И я замешан в судьбе детей Хурина, – горько молвил Маблунг. – И вот я неосторожным словом погубил того, кто был дорог мне.

Они подняли Турина и увидели, что меч его сломан. Так погибло все, чем владел Турин.

Тогда многие взялись за работу: принесли дров, обложили ими Дракона и сожгли его, так что от него остался лишь черный пепел, и кости его растолкли в прах. То место навсегда осталось голым и черным. А над Турамбаром насыпали высокий курган там, где он погиб, и с ним положили обломки Гуртанга. Когда все было сделано, эльфийские и людские менестрели сложили плач по Турину и Ниниэли, поведав о его доблести и ее красоте, а на кургане поставили большой серый камень, и эльфы вырезали надпись дориатскими рунами:

ТУРИН ТУРАМБАР ДАГНИР ГЛАУРУНГА

А ниже добавили:

НИЭНОР НИНИЭЛЬ

Но ее нет там, и никто не ведает, куда умчали ее холодные воды Тейглина.

Так кончается «Повесть о детях Хурина», самая длинная из песней Белерианда.

Примечания

Во введении, существующем в различных вариантах, сказано, что, хотя «Нарн и Хин Хурин» написана на эльфийском языке и содержит немало эльфийских преданий, особенно преданий Дориата, создана она человеком, Дирхавелем, жившим в Гаванях Сириона во дни Эарендиля и собиравшим все сведения о доме Хадора, какие он мог получить от людей и эльфов, беженцев из Дор-ломина, из Нарготронда, из Гондолина и из Дориата. В одном варианте введения сказано, что Дирхавель сам принадлежал к дому Хадора. Эта поэма, самая длинная из песней Белерианда, была его единственным творением, но эльдар высоко ценили ее, ибо Дирхавель писал на наречии Серых эльфов, которым владел весьма хорошо. Он использовал эльфийский размер, который называется «минламад тент/эстент»[65], – этим размером издревле слагали «нарны» (повести в стихах, предназначенные не для пения, а для рассказывания). Дирхавель погиб во время нападения на Гавани сынов Феанора.

Приложение

С того места, где Турин со своими людьми поселился в древнем жилище Мелких гномов на Амон-Руде, и до путешествия Турина на север после падения Нарготронда, где снова начинается «Нарн», детально разработанного повествования не существует. Однако из множества пробных набросков и заметок можно извлечь некоторые сведения, которых нет в кратком изложении «Сильмариллиона», и даже отрывки связного повествования в том же масштабе, что и «Нарн».

В одном отрывке описывается жизнь изгоев на Амон-Руде после того, как они поселились там, и устройство Бар-эн-Данведа.

Поначалу изгои оставались довольны своей жизнью. Еды было вдоволь, и у них имелось хорошее убежище: теплое, сухое, и места в нем хватало всем, даже с избытком: они обнаружили, что в этих пещерах при нужде можно расселить сотню человек, а то и больше. За первым залом располагался другой, поменьше. У стены был очаг, а над ним – дымоход; он шел через скалу, и его выход был искусно спрятан в какой-то расселине на склоне горы. Были там и другие комнаты, куда вели двери из больших залов или из коридора, что соединял их. Там были спальни, мастерские, кладовые. Делать запасы Мим умел куда лучше изгоев, и у него было множество сосудов и сундуков, каменных и деревянных, очень древних на вид. Но большинство комнат теперь опустели: секиры и прочее оружие, что висело в оружейнях, заржавело и запылилось, полки стояли голые, и праздны были кузни. Лишь в одной шла работа – в маленькой мастерской, что примыкала к дальнему залу и имела общий дымоход с его очагом. Мим иногда работал там, но никого другого туда не пускал.

До конца года они больше не совершали набегов, а на охоту или собирать пищу выходили обычно маленькими группами. Но они долго не могли научиться находить дорогу обратно, и, кроме самого Турина да еще полудюжины людей, остальные так и не привыкли к ней. Однако видя, что человек, искусный в таких делах, может отыскать их логово и без помощи Мима, они днем и ночью держали стражу вблизи расселины в северной стене. С юга им ничто не угрожало: взобраться на Амон-Руд с той стороны было невозможно; но днем на вершине обычно стоял часовой – оттуда было далеко видно. Склоны вершины были очень крутыми, но туда все же можно было подняться – к востоку от входа в пещеру были высечены грубые ступени, ведущие наверх, до того места, где склоны становились более пологими.

Так шло время, без тревог и опасностей. Но с наступлением осени пруд сделался серым и холодным, березы облетели, начались ливни, так что приходилось больше времени сидеть в пещере. И вскоре изгои устали от темных подземелий и тусклого сумрака залов; и большинству казалось, что жизнь стала бы куда приятней, если бы рядом не было Мима. Слишком часто возникал он из какого-нибудь темного угла или боковой двери, когда они думали, что он совсем в другом месте; а при Миме разговор не клеился. Разбойники приучились разговаривать не иначе как шепотом.

Однако с Турином было иначе, хоть его люди и дивились этому. Он все больше сходился со старым гномом и все чаще внимал его советам. Когда пришла зима, он, бывало, часами сиживал с Мимом, слушая его рассказы о своей жизни и гномьи предания; и, когда гному случалось дурно отозваться об эльдар, Турин не одергивал его. Мим, казалось, был весьма доволен этим и платил Турину искренним расположением; лишь его пускал он по временам в свою кузницу, и они подолгу беседовали там наедине. Людям же это не очень нравилось, и Андрог ревниво косился на эту дружбу.

Текст, что следует далее в «Сильмариллионе», не сообщает, каким образом Белег нашел дорогу в Бар-эн-Данвед: он «внезапно появился среди них» «в тусклых сумерках зимнего дня». В других коротких набросках говорится, что из-за беспечности изгоев в Бар-эн-Данведе в разгар зимы иссякли запасы, а Мим неохотно делился съедобными кореньями; поэтому в начале года они вышли из крепости на охоту. Белег вышел к Амон-Руду, наткнулся на их следы, и то ли разыскал лагерь, который им пришлось раскинуть, ибо их застала метель, то ли прокрался вслед за ними в Бар-эн-Данвед.

В это же время Андрог, разыскивая тайную кладовую Мима, заблудился в пещерах и нашел потайную лестницу, что вела наверх, на плоскую вершину Амон-Руда (именно по этой лестнице несколько изгоев бежали из Бар-эн-Данведа во время нападения орков – «Сильмариллион», гл. 21, стр. 224). И то ли во время упомянутой вылазки, то ли позднее Андрог, несмотря на проклятие Мима, вновь взялся за лук, и был ранен отравленной стрелой – только в одном из нескольких упоминаний об этом событии сказано, что стрела была орочья.

Андрога вылечил Белег, – но, похоже, недоверие и нелюбовь Андрога к эльфу от этого не уменьшились; Мим же еще сильнее возненавидел Белега, ибо он посмел «снять» проклятие, наложенное Мимом на Андрога.

– Оно еще исполнится, – сказал гном.

Миму пришло на ум, что если он тоже отведает лембас Мелиан, он вновь обретет юность и силу; украсть их ему не удалось, и тогда он притворился больным и попросил лембас у своего недруга. Белег отказал ему, и ненависть Мима стала непримиримой, особенно оттого, что Турин любил эльфа.

Можно также упомянуть, что, когда Белег достал из мешка лембас (см. «Сильмариллион», гл. 21, стр. 222, 223), Турин сперва отказался от них:

Серебристые листья отливали красным в свете пламени; когда Турин увидел печать, глаза его потемнели.

– Что у тебя там? – спросил он.

– Величайший дар, какой может дать тебе та, кто по-прежнему любит тебя, – ответил Белег. – Это лембас, дорожный хлеб эльдар, и доселе ни одному человеку не случалось отведать его.

– Шлем моих отцов я приму от тебя с благодарностью, – сказал Турин, – но не стану я брать даров из Дориата.

– Ну, так верни свой меч и доспехи, – возразил Белег. – Верни и то, чему тебя учили, и хлеб, что ел ты в юности. А твои люди пусть перемрут от голода в утеху твоей гордыне. Однако хлеб этот был подарен не тебе, а мне, и я могу делать с ним, что хочу. Можешь не есть, если он нейдет тебе в горло; но, быть может, другие более голодны и менее горды.

Тут Турин устыдился, и в этом деле поступился гордостью.

Есть еще несколько коротких упоминаний о Дор-Куартоле, Земле Лука и Шлема к югу от Тейглина, которой Белег с Турином правили из своей крепости на Амон-Руде, сделавшись на время предводителями могучего воинства («Сильмариллион», гл. 21, стр. 224).

Турин радушно принимал всех, кто приходил к нему, но, по совету Белега, не пускал новоприбывших в убежище на Амон-Руде (которое теперь называли Эхад-и-Седрин, «Стан Верных»); путь на гору знали только люди из Старого Отряда, и никого другого туда не пускали. Но вокруг устроили другие становища и крепости: и в лесу на востоке, и на холмах, и на болотах на юге, от Метед-эн-глада («Конца Леса») до Бар-эриба в нескольких лигах к югу от Амон-Руда; вершина Амон-Руда была видна отовсюду, и можно было сигналами сообщать новости и отдавать приказы.

Таким образом еще до конца лета войско Турина сделалось большой силой; и орды Ангбанда были отброшены. Вести об этом долетели даже в Нарготронд, и многие эльфы Нарготронда забеспокоились, говоря, что если какой-то изгой сумел нанести такой ущерб Врагу, то что же медлит владыка Нарога? Но Ородрет не хотел изменять своему образу действий. Он во всем следовал советам Тингола – они обменивались посланиями по тайным тропам; и Ородрет был мудрым владыкой, если считать мудрым того, кто заботится в первую очередь о своих подданных и о том, как долго им удастся сохранить свою жизнь и свое добро от лап алчного Севера. И потому он не отпустил к Турину никого из своего народа и отправил к нему посланцев, сказать, что что бы он, Турин, ни сделал и ни задумал в своей войне, он не должен ни вступать на земли Нарготронда, ни загонять туда орков. Он отказался помочь Двум Вождям оружием, но предложил им всяческую иную помощь, буде случится в том нужда (и, по-видимому, на это его подвигли Тингол и Мелиан).

Неоднократно подчеркивается, что Белег все это время был против великих замыслов Турина, хотя и поддерживал его; что Белегу казалось, что Драконий Шлем произвел на Турина действие, противоположное тому, на которое он, Белег, надеялся; и что эльф был в смятении, ибо предвидел, что принесут грядущие дни. Сохранились отрывки его бесед с Турином по этому поводу. В одном из них они сидят вдвоем в крепости Эхад-и-Седрин, и Турин говорит Белегу:

– Отчего ты так печален и задумчив? Ведь все идет хорошо с тех пор, как ты вернулся ко мне, разве нет? Мой замысел оказался хорош, не так ли?

– Пока все хорошо, – ответил Белег. – Наши враги все еще не опомнились, никак не могут прийти в себя. Да, впереди еще будут хорошие дни; но не так уж много.

– А потом?

– Зима. А потом – следующий год, для тех, кто доживет.

– А потом?

– Ярость Ангбанда. Мы просто обожгли кончики пальцев Черной Руки, вот и все. Она не отдернется.

– Но разве не было нашей целью и радостью навлечь на себя ярость Ангбанда? – сказал Турин. – Чего же ты еще от меня хочешь?

– Ты сам отлично знаешь, – ответил Белег. – Но об этом ты мне запретил упоминать. Но выслушай меня. У предводителя большого войска немало нужд. Ему нужно надежное убежище; и ему нужно богатство и много людей, которые занимаются не войной. Многим людям нужно много еды, лес их не прокормит. И остаться незамеченными они тоже не могут. Амон-Руд хорош для небольшого отряда: у него есть и глаза, и уши. Но он стоит на равнине, и его видно издалека; и не требуется большого войска, чтобы окружить его.

– И все же я хочу, чтобы у меня было свое войско, – сказал Турин. – Ну, а если я погибну – что ж! Вот, я встал на дороге у Моргота, и пока я стою здесь, нет ему дороги на юг. За это Нарготронд обязан нам благодарностью; может, помогут и в нужде.

В другом коротком отрывке Турин отвечает на предупреждения Белега о ненадежности его силы так:

– Я хочу править страной; но не этой страной. Здесь я только собираю силы. К землям моего отца в Дор-ломине тянется мое сердце, и туда отправлюсь я, как только смогу.

Утверждается также, что Моргот до времени не наносил удара и предпринимал лишь ложные нападения, «чтобы легкими победами вселить самоуверенность в этих мятежников; так оно и вышло».

Андрог снова появляется в описании штурма Амон-Руда. Только тогда сообщил он Турину о существовании внутренней лестницы; и он был одним из тех, кто выбрался на вершину. Сказано, что он сражался отважнее многих, но наконец пал, смертельно раненный стрелой; и так сбылось проклятие Мима.

К изложенной в «Сильмариллионе» истории похода Белега на помощь Турину, его встречи с Гвиндором в Таур-ну-Фуине, спасения Турина и смерти Белега от руки Турина добавить нечего. О том, что у Гвиндора была одна из «Феаноровых ламп», излучавших голубой свет, и о роли этого светильника в одной из версий истории см. выше.

Можно также отметить, что отец собирался продолжить историю Драконьего Шлема Дор-ломина до периода пребывания Турина в Нарготронде, и даже дальше; но в повествования она так и не вошла. В существующих версиях Драконий Шлем исчезает во время падения Дор-Куартола, во время разорения крепости изгоев на Амон-Руде; но он должен был каким-то образом снова оказаться у Турина в Нарготронде. Он мог появиться там лишь в том случае, если его захватили орки, которые увели Турина в Ангбанд; но если бы Белегу и Гвиндору пришлось добывать его у орков во время спасения Турина, это потребовало бы некоторого развития повествования.

В отдельном отрывке сказано, что в Нарготронде Турин не хотел носить Шлем, «чтобы не выдать себя», но, отправляясь на битву в Тумхаладе, надел его («Сильмариллион», гл. 21, стр. 232 – там сказано, что на Турине была гномья маска, которую он нашел в оружейнях Нарготронда). Далее в отрывке сказано:

Все враги избегали его, страшась этого шлема, – так и вышло, что он вернулся из той страшной битвы целым и невредимым. Он так и пришел в Нарготронд в этом Драконьем Шлеме, и Глаурунг, желая лишить Турина его помощи и защиты (ибо даже Дракон боялся этого шлема), стал насмехаться над Турином, говоря, что Турин, должно быть, признал себя его воином и вассалом, раз носит на шлеме изображение своего хозяина.

Но Турин ответил:

– Ты лжешь, и сам то ведаешь. Ибо образ этот создан как вызов тебе; и доколе есть человек, что способен носить его, вечно пребывать тебе в сомнении, страшась гибели от его руки.

– Что ж, тогда придется ему дождаться хозяина с другим именем, – сказал Глаурунг, – ибо Турина сына Хурина я не страшусь. Скорее, напротив. Ведь это у него недостает дерзости открыто взглянуть мне в лицо.

И, воистину, Дракон был столь ужасен, что Турин не решался смотреть ему в глаза, и, говоря с ним, опустил забрало, защищая лицо, и не поднимал глаз выше лап Глаурунга. Но, слыша такие насмешки, он в своей гордыне и опрометчивости поднял забрало и посмотрел в глаза Глаурунгу.

В другом месте сказано, что именно тогда, когда Морвен услышала в Дориате, что в битве в Тумхаладе появился Драконий Шлем, она поняла, что верно говорят, будто Мормегиль был действительно ее сын, Турин.

Наконец, существует предположение, что Шлем был на Турине, когда он убил Глаурунга, и перед тем, как Глаурунг издох, Турин в насмешку припомнил Дракону его слова насчет «хозяина с другим именем»; но нигде не указано, как должно было быть выстроено повествование, чтобы это стало возможным.

Есть еще рассказ о том, в чем состояла суть разногласий Гвиндора и Турина в Нарготронде (в «Сильмариллионе» об этом лишь упоминается – гл. 21, стр. 231). Отец так и не составил связного повествования, но то, что есть, можно изложить так:

Гвиндор всегда противоречил Турину на королевских советах, говоря, что он сам был в Ангбанде и кое-что знает о мощи Моргота и о его замыслах.

– Мелкие победы в конце концов окажутся бесплодными, – говорил он, – ибо они лишь дают знать Морготу, где живут самые отважные его враги, и тогда он собирает войско, достаточно большое, чтобы уничтожить их. Всех сил объединенных эльдар и эдайн едва хватало на то, чтобы сдерживать его и хранить мир во время осады. Долгим был тот мир, но не дольше, чем понадобилось Морготу на то, чтобы прорвать кольцо; и никогда впредь не сможем мы создать подобного союза. Теперь вся надежда лишь на то, чтобы скрываться, пока не явятся валар.

– Валар! – воскликнул Турин. – Они бросили вас, людьми же они пренебрегают. Что толку смотреть на Запад за бескрайнее Море? Нам приходится иметь дело лишь с одним валой – с Морготом; возможно, нам не суждено его победить, но мы можем хотя бы вредить ему и препятствовать его замыслам. Ибо победа есть победа, как бы ничтожна она ни была; и ценность ее не только в ее последствиях. Но есть польза и от малых побед: если не делать ничего, чтобы задержать Врага, не пройдет и нескольких лет, как тень его накроет весь Белерианд, и он выкурит вас из ваших подземелий поодиночке. А что потом? Жалкие остатки бросятся на юг и на запад и будут жаться на побережье Моря, меж Морготом и Оссе. Лучше уж добыть себе славу, пусть и будет ее век краток – ведь конец один. Ты говоришь – вся надежда на то, чтобы скрываться; но даже если вы сможете переловить всех лазутчиков и соглядатаев Моргота, всех до последнего, так, чтобы ни один не вернулся в Ангбанд и не принес вестей, это само по себе даст Морготу знать, что вы еще живы, и позволит догадаться, где вы укрываетесь. И вот что еще скажу я вам: пусть век смертных людей краток по сравнению с жизнью эльфов, люди готовы скорее погибнуть в бою, чем бежать или сдаться. Вызов Хурина Талиона – великое дело; Моргот может убить того, кто это сделал, но не под силу ему сделать бывшее небывшим. Даже Западные Владыки почтили бы его; и разве не записано это в истории Арды, ее же не перечеркнуть ни Морготу, ни Манве?

– Ты рассуждаешь о высоких материях, – ответил Гвиндор. – Видно, что ты жил среди эльдар. Но, видно, тьма в твоей душе, если ты ставишь рядом Моргота и Манве и говоришь о валар как о врагах эльфов или людей; ибо валар не пренебрегают ничем, и менее всего – Детьми Илуватара. И не все надежды эльдар ведомы тебе. Было нам пророчество, что однажды посланец из Средиземья преодолеет тени и достигнет Валинора, и Манве услышит его, и смягчится Мандос. И разве не стоит попытаться сохранить до тех времен семя нолдор, а также и эдайн? Кирдан живет на юге и строит там корабли – а что ты знаешь о кораблях и о Море? Ты думаешь только о себе и о своей славе и хочешь, чтобы все мы тебе в том уподобились, но должно нам думать и о других – ведь не все могут сражаться и пасть в битве, и мы должны уберечь их от войн и гибели, насколько это возможно.

– Так отошлите их на свои корабли, пока есть время, – сказал Турин.

– Не захотят они расстаться с нами, даже если Кирдан и смог бы принять их, – возразил Гвиндор. – Нам надо жить вместе, пока это возможно, а не играть со смертью.

– Обо всем этом я уже говорил, – сказал Турин. – Отважно защищать границы и наносить мощные удары прежде, чем враг соберет силы, – вот в чем надежда на то, что вы проживете здесь как можно дольше. И разве тем, о ком ты говоришь, любезнее трусы, что прячутся в лесах и выслеживают добычу, уподобляясь волкам, чем воин, что носит шлем и узорный щит и разгоняет врагов, хотя бы они намного превосходили числом его войско? По крайней мере, женщины эдайн не такие. Они не удерживали мужчин от Нирнаэт Арноэдиад.

– Но меньше горя претерпели бы они, если бы не было той битвы, – сказал Гвиндор.

Кроме того, отец собирался подробнее рассказать о любви Финдуилас к Турину:

Финдуилас, дочь Ородрета, была златовласой, как весь дом Финарфина, и Турину нравилось встречаться с нею и бывать в ее обществе: она напоминала ему родичей и женщин Дор-ломина из отцовского дома. Поначалу он виделся с нею лишь в присутствии Гвиндора; но вскоре она сама стала искать его общества, и они иногда встречались наедине, хотя казалось, что это выходит случайно. Она расспрашивала его об эдайн – ей очень редко доводилось видеть их, – о его стране, о его родичах.

И Турин охотно рассказывал ей обо всем этом, хотя не называл ни своей родины, ни имен своих родных; и однажды он сказал ей:

– Была у меня сестренка, Лалайт – то есть это я ее так называл; и ты мне очень ее напоминаешь. Но Лалайт была дитя, золотистый цветочек в зеленой весенней траве; а будь она жива, быть может, ныне лик ее затмился бы скорбью. Ты же царственна и подобна златому древу – хотел бы я иметь столь прекрасную сестру.

– Ты и сам царственен, – ответила она, – ты подобен владыкам из рода Финголфина – хотела бы я иметь столь доблестного брата. И думается мне, что Агарваэн – не настоящее твое имя; не подходит оно тебе, Аданедель. Я называю тебя Тхурин, «Скрытный».

Турин вздрогнул, но ответил так:

– Нет, меня зовут иначе; и я не король – короли наши из эльдар, а я человек.

Турин стал замечать, что Гвиндор относится к нему все прохладнее; дивился он и тому, что, хотя поначалу горе и муки Ангбанда вроде бы оставили Гвиндора, но теперь его, казалось, сызнова захлестывают печали и заботы. Может, это из-за того, что я противостою ему на советах, думал Турин, может, он обижается, что я беру верх над ним – да разве я хотел этого? Ибо Турин любил Гвиндора, своего провожатого и исцелителя, и к тому же жалел его. Но в те дни сияние Финдуилас также затмилось, шаги ее стали медленны, и лик задумчив; Турин же заметил это и решил, что речи Гвиндора вселили в нее страх перед грядущими несчастьями.

На самом же деле Финдуилас разрывалась надвое. Она уважала Гвиндора и испытывала жалость к нему, и не хотела бы она, чтобы из-за нее хоть единая слезинка прибавилась к его страданиям; но ее любовь к Турину росла день ото дня помимо ее воли, и она все время вспоминала о Берене и Лутиэн. Только вот Турин не был похож на Берена! Он отнюдь не пренебрегал ею, он радовался встречам с ней; но она знала, что он не любит ее так, как ей хотелось бы. Далеко блуждали его мысль и душа, у дальних рек давно минувших весен.

Однажды Турин заговорил с Финдуилас и сказал ей:

– Пусть речи Гвиндора не тревожат тебя. Он много пережил во мраке Ангбанда; и тяжко столь доблестному мужу сделаться калекой и поневоле держаться в стороне. Он очень нуждается в утешении, и ему может потребоваться много времени, чтобы исцелиться.

– Я это прекрасно знаю, – ответила она.

– Но мы дадим ему время исцелиться! – воскликнул Турин. – Нарготронд выстоит! Моргот Трусливый никогда больше не выйдет из Ангбанда, поневоле придется ему полагаться на своих прислужников – так говорит Мелиан из Дориата. Его прислужники – пальцы на его руках; а мы будем дробить их, обрубать их, пока он не втянет когти. Нарготронд выстоит!

– Быть может, – произнесла Финдуилас. – Выстоит, если тебе это удастся. Только будь осторожнее, Аданедель: тяжко у меня на сердце, когда ты уходишь в бой, ибо боюсь я, что Нарготронд осиротеет.

А потом Турин разыскал Гвиндора и сказал ему:

– Гвиндор, друг милый, снова ты печалишься – не надо! Здесь, в доме родичей твоих, в сиянии красоты Финдуилас обретешь ты исцеление.

Гвиндор молча взглянул на Турина, но промолчал, лицо же его омрачилось.

– Что ты так на меня смотришь? – удивился Турин. – Странен стал взгляд твой в последнее время. Чем я тебя обидел? Да, я спорил с тобой; но ведь надо говорить то, что думаешь, и не умалчивать о том, что считаешь истиной, из каких бы то ни было личных побуждений. Хотел бы я, чтобы мы были одного мнения – я ведь в большом долгу перед тобой, и я этого никогда не забуду.

– Не забудешь, говоришь? – ответил Гвиндор. – Однако твои деяния и твои советы переменили мой дом и моих родичей. Твоя тень пала на них. Чему же радоваться мне – я ведь все потерял из-за тебя!

Но Турин не понял, о чем он говорит – он решил, что Гвиндор просто завидует его положению при короле.

В следующем отрывке говорится о том, как Гвиндор предостерег Финдуилас от любви к Турину, рассказав ей, кто такой Турин – этот отрывок почти полностью основан на тексте «Сильмариллиона» (гл. 21, стр. 230). Но ответ Финдуилас более развернутый, чем в «Сильмариллионе»:

– Глаза твои обманываются, Гвиндор, – сказала она. – Ты не видишь или не понимаешь, что происходит. Что же мне теперь, принять двойной стыд, рассказав тебе всю правду? Ибо я люблю тебя, Гвиндор, и мне стыдно, что я не могу любить тебя больше, ибо полюбила другого еще сильнее, и никуда мне не деться от этой любви. Я не искала ее, я долго ее отвергала. Но если я имею жалость к твоим ранам, сжалься же и ты над моими. Турин не любит меня, и не полюбит никогда.

– Ты это говоришь, чтобы оправдать того, кого ты любишь, – сказал Гвиндор. – Зачем же тогда он встречается с тобой, подолгу сидит с тобой и уходит от тебя радостный?

– Он ведь тоже нуждается в утешении, – ответила Финдуилас, – а родичи его далеко. Оба вы нуждаетесь в заботе. А кто позаботится о Финдуилас? Мало того, что я вынуждена признаться тебе, что меня не любят, – так ты еще обвиняешь меня, будто я тебя обманываю!

– Да нет. Женщины редко обманываются в подобных вещах, – сказал Гвиндор. – И немного найдется таких, что станут отрицать, что любимы, если их действительно любят.

– Если кто из нас троих вероломен, то это, конечно, я; но ведь не по своей же воле! Но как быть с твоей судьбой и слухами об Ангбанде? Как быть со смертью и разорением? Ибо Аданедель могуч в повести Мира, и в грядущие дни суждено ему добраться и до самого Моргота.

– Он горд, – заметил Гвиндор.

– Но и милосерден, – возразила Финдуилас. – Он еще не пробудился, но сердце его всегда доступно жалости, и он никогда не отвергнет ее. Быть может, жалость – единственный путь к его сердцу. Но меня он не жалеет. Он относится ко мне с почтением, словно я его мать и королева одновременно!

Возможно, Финдуилас говорила правду – взор эльдар проницателен. Турин же, не ведая о том, что произошло меж Гвиндором и Финдуилас, делался все нежнее с ней, ибо она делалась все печальней. Но однажды Финдуилас сказала ему:

– Тхурин Аданедель, зачем же ты скрывал от меня свое имя? Знай я, кто ты такой, я бы не меньше уважала тебя, но лучше поняла бы твою печаль.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – За кого ты меня принимаешь?

– Ты Турин, сын Хурина Талиона, вождя людей Севера.

Затем Турин упрекает Гвиндора за то, что тот открыл его истинное имя, как об этом рассказано в «Сильмариллионе» (гл. 21, стр. 230).

И еще один отрывок этой части повествования существует в более полной форме, чем в «Сильмариллионе» (других описаний битвы в Тумхаладе и разорения Нарготронда не имеется; в то время как речи Турина и Дракона настолько полно изложены в «Сильмариллионе», что вряд ли отец мог расширить их). В этом отрывке содержится значительно более полный рассказ о приходе в Нарготронд в год его падения эльфов Гельмира и Арминаса («Сильмариллион», гл. 21, стр. 231–232); об их встрече с Туором в Дор-ломине, о которой здесь упоминается, см. выше.

По весне явились туда двое эльфов, и назвались Гельмиром и Арминасом из народа Финарфина, и сказали, что у них послание к владыке Нарготронда. Их привели к Турину; но Гельмир сказал:

– Мы хотим говорить с Ородретом сыном Финарфина[66].

И когда вышел к ним Ородрет, сказал ему Гельмир:

– Государь, мы принадлежали к народу Ангрода, и много скитались после Дагор Браголлах; но в последнее время жили мы средь подданных Кирдана у Устьев Сириона. И вот однажды призвал он нас и повелел нам отправиться к тебе; ибо явился ему сам Улмо, Владыка Вод, и предупредил его о великой опасности, грозящей Нарготронду. Но Ородрет был настороже и ответил так:

– Почему же вы тогда пришли сюда с севера? Или, быть может, были у вас и другие дела?

Арминас же ответил:

– Государь, с самой Нирнаэт разыскивал я сокрытое королевство Тургона и не нашел его; и, боюсь, из-за этих поисков я запоздал со своим посланием. Ибо Кирдан отправил нас морем, ради секретности и для скорости, и нас высадили на берег в Дренгисте. А среди живших у моря были такие, кто несколько лет назад явился туда посланцами от Тургона, и их недомолвки навели меня на мысль, что Тургон, быть может, до сих пор живет на севере, а не на юге, как считает большинство. Но мы не нашли и следов того, что искали, никаких слухов о Тургоне.

– А зачем вы его искали? – спросил Ородрет.

– Сказано, что его королевство дольше всех устоит пред натиском Моргота, – ответил Арминас.

И слова эти показались Ородрету дурным предзнаменованием, и он возмутился.

– Тогда не стоит вам задерживаться в Нарготронде, – сказал он, – здесь вы о Тургоне ничего не узнаете. И незачем напоминать мне, что Нарготронд в опасности.

– Не гневайся, государь, если мы правдиво отвечаем на твои вопросы, – сказал Гельмир. – И не напрасно уклонились мы от прямого пути сюда, ибо мы побывали дальше твоих разведчиков: мы обошли Дорломин и все земли у подножия Эред-Ветрина, мы осмотрели Теснину Сириона и разведали замыслы Врага. В тех краях собираются орки и прочие злые твари, и у Сауронова Острова готовится войско.

– Это мне известно, – сказал Турин. – Запоздали ваши новости. Если послание Кирдана было важным, стоило бы доставить его побыстрее.

– Что ж, государь, выслушай послание хотя бы теперь, – сказал Гельмир Ородрету. – Внемли же слову Владыки Вод! Так сказал он Кирдану Корабелу: «Зло с Севера осквернило Истоки Сириона, и власть моя ускользает из пальцев струящихся вод. Но впереди ждет худшее. И потому передай владыке Нарготронда: „Затвори врата крепости и не покидай ее стен. Повергни в бурную реку камни гордыни твоей, дабы ползучее зло не подобралось к вратам“».

Речи эти показались Ородрету невнятными, и он, как всегда, обратился за советом к Турину. Турин же не поверил посланцам и презрительно бросил:

– Что может Кирдан знать о наших войнах, о делах тех, кто живет рядом с Врагом? Пусть мореход заботится о своих кораблях! Но если Владыка Вод и впрямь желает дать нам совет, пусть говорит яснее. Ибо в нашем положении представляется более разумным собрать все силы и отважно выйти навстречу врагам, покуда они не подобрались чересчур близко.

Тогда Гельмир поклонился Ородрету и сказал:

– Государь, я передал то, что мне было велено, – и повернулся, чтобы уйти. Арминас же сказал Турину:

– Верно ли говорят, что ты, будто бы, принадлежишь к дому Хадора?

– Здесь меня называют Агарваэн, Черный Меч Нарготронда, – сказал Турин. – Ты, друг Арминас, видно, умеешь разбирать недомолвки; добро Тургону, что его тайна неведома тебе, а не то ее скоро узнали бы и в Ангбанде. Имя человека – это его достояние; и коли случится сыну Хурина узнать, что ты выдал его, когда он хотел остаться неузнанным, пусть Моргот заберет тебя и выжжет тебе язык!

Арминас устрашился черной ярости Турина; Гельмир же возразил:

– Нет, Агарваэн, мы его не выдадим. Ведь мы же на тайном совете за закрытыми дверьми – так разве нельзя здесь выражаться яснее? Наверно, Арминас спросил тебя об этом потому, что всем, кто живет у Моря, известно, что Улмо питает любовь к дому Хадора, и есть такие, кто говорит, будто Хурин и брат его Хуор некогда побывали в Сокрытом королевстве.

– Будь это правдой, не стал бы он рассказывать об этом никому, ни из великих, ни из малых, тем более маленькому сыну, – ответил Турин. – И потому не верю я, что Арминас спросил меня оттого, что надеялся разузнать о Тургоне. Не доверяю я таким посланцам с дурными вестями!

– Ну и не доверяй! – воскликнул разгневанный Арминас. – Гельмир меня не понял. Я потому тебя спросил, что усомнился в том, чему здесь, похоже, верят: мало похож ты на родичей Хадора, как бы тебя ни звали.

– Да что ты о них знаешь? – сказал Турин.

– Я видел Хурина, – ответил Арминас, – видел и его отцов. А в глуши Дор-ломина встретился я с Туором, сыном Хуора, брата Хурина, – и Туор подобен отцам своим, а вот ты – нет.

– Быть может, – сказал Турин, – хотя о Туоре я до сих пор ни разу не слышал. Но не стыжусь я того, что волосы у меня черные, а не золотые. Ибо я не первый из сынов, кто похож на мать; а мать моя – Морвен Эледвен из дома Беора, из родичей Берена Камлоста.

– Я говорил не о цвете волос, – возразил Арминас. – Другие люди из дома Хадора держат себя по-иному, и Туор в том числе. Ибо они учтивы, охотно прислушиваются к добрым советам и чтут Западных Владык. А ты, похоже, советуешься лишь со своим собственным разумом, а чаще – со своим мечом; и речи твои высокомерны. И я говорю тебе, Агарваэн Мормегиль, что если ты будешь вести себя таким образом, твоя судьба будет не такой, на какую мог бы рассчитывать потомок домов Хадора и Беора.

– Она всегда была не такой, – ответил Турин. – И если меня, похоже, преследует ненависть Моргота из-за доблести моего отца, должен ли я сносить также насмешки и дурные предсказания от какого-то бродяги, пусть даже он хвалится родством с королями? Вот вам мой совет: убирайтесь-ка вы обратно к Морю, там безопаснее.

И Гельмир с Арминасом ушли и вернулись обратно на юг; несмотря на оскорбления Турина, они с радостью бы остались среди своих сородичей и дождались битвы, если бы Кирдан по велению Улмо не приказал им принести ему вести о Нарготронде и о том, как они исполнили поручение. И Ородрет был немало обеспокоен словами посланцев; но Турин лишь сделался еще отчаяннее и никак не хотел прислушаться к их советам; и уж, конечно, не потерпел бы он, чтобы разрушили большой мост. Ибо, по крайней мере, эта часть послания Улмо была понята верно.

Нигде не объясняется, почему Гельмира и Арминаса со срочным посланием в Нарготронд отправили морем вдоль всего побережья Белерианда к заливу Дренгист. Арминас сказал, что это было сделано ради секретности и для скорости; но большей секретности можно было бы достичь, если отправить посланцев с юга вверх по Нарогу. Можно предположить, что Кирдан поступил так, повинуясь велению Улмо (чтобы они повстречались в Дор-ломине с Туором и провели его через Врата нолдор), но об этом нигде не упоминается.

Часть вторая Вторая эпоха

I Описание острова Нуменор

Перевод – Н. Некрасова

Нижеследующее описание острова Нуменор составлено по рукописям и простейшим картам, которые много веков хранились в архивах королей Гондора. Но это лишь жалкие остатки того, что некогда было написано учеными людьми Нуменора по естественной истории и географии. Эти труды, как и почти все произведения искусства и научные достижения Нуменора эпохи его высшего расцвета, погибли во время Низвержения.

Даже те документы, которые хранились в Гондоре или Имладрисе (ибо оставшиеся сокровища северных королей дунедайн были отданы на попечение Эльронду), зачастую терялись или портились от небрежения. Ибо несмотря на то, что нуменорцы, оставшиеся в Средиземье, «тянулись душой», как они говорили, к Акаллабет, Низвергнутой земле, и даже много столетий спустя считали себя в какой-то мере изгнанниками, когда сделалось очевидно, что Дарованная земля отнята у них и Нуменор погиб навеки, все, кроме немногих, стали считать изучение того, что сохранилось от его истории, пустым делом, не сулящим ничего, кроме бесполезных сожалений. История Ар-Фаразона и его нечестивого похода – вот, почитай, и все, что осталось в памяти последующих поколений.

* * *

Нуменор очертаниями своими напоминал звезду о пяти лучах или пятиугольник со срединной частью в двести пятьдесят миль в поперечнике с севера на юг и с запада на восток, от которой отходили пять больших полуостровов. Эти полуострова считались отдельными областями и звались Форостар (Северные земли), Андустар (Западные земли), Хьярнустар (Юго-западные земли), Хьярростар (Юго-восточные земли) и Орростар (Восточные земли). Центральная область звалась Митталмар (Срединные земли) и не имела выхода к морю, кроме как в глубине залива в окрестностях Роменны. Небольшая часть Митталмара, однако, считалась самостоятельной и именовалась Арандор, Королевская земля. В Арандоре находились гавань Роменна, Менельтарма и Арменелос, Град Королей. Этот край всегда был самой многолюдной частью Нуменора.

Митталмар был наиболее высокой частью острова (если, конечно, не считать гор и возвышенностей, что имелись на полуостровах). Это был край лугов и пологих холмов. Деревьев там росло мало. Почти в середине Митталмара находилась гора, именуемая Менельтарма, Столп Небесный. Она была священным местом, где поклонялись Эру Илуватару. Подступы к горе были пологими, поросшими травой, но чем выше, тем круче становились склоны, а вершина была неприступной. Но по склонам вилась дорога, что начиналась у подножия с южной стороны и кончалась у северной кромки вершины. Сама вершина была плоской и немного вогнутой, там могло поместиться великое множество народу. Но за всю историю Нуменора рука человеческая не касалась этой вершины. Никто и никогда не воздвигал там ни алтаря, ни храма, даже простой груды камней не сложили там. У нуменорцев вообще не было никакого подобия храма до тех пор, пока благодать не оставила их, до появления Саурона. Никогда не приносили сюда ни орудия, ни оружия, и никто, кроме самого короля, не смел нарушать царящего здесь безмолвия. Лишь трижды в год говорил здесь государь, вознося молитвы в день Эрукьерме, праздника начала года, в первые дни весны, воздавая хвалу Эру Илуватару в день Эрулайтале в середине лета и принося благодарение ему в день Эрухантале в конце осени. В эти дни государь поднимался на гору пешим, а за ним в молчании следовала огромная толпа людей – все в белом, в венках из цветов. В любое другое время каждый мог подняться на вершину в одиночестве или со спутниками, но говорят, что тишина там стояла такая, что, даже попади туда чужестранец, который не ведал ничего о святынях Нуменора, и то не осмелился бы он заговорить вслух. Туда не залетали птицы, кроме орлов. Если кто-нибудь приближался к вершине, тут же появлялись три орла и садились на три скалы, что возвышались у западного края вершины. Однако во время Трех Молений они не опускались, а кружили в небе над толпой. Их называли Свидетелями Манве, и люди верили, что он посылает их из Амана, дабы наблюдать за Священной горой и всею страною.

Основание Менельтармы плавно переходило в окружающую равнину, однако к пяти полуостровам Нуменора от нее, словно корни, тянулись пять длинных невысоких гребней, которые назывались Тармасундар, Корни Столпа. По вершине юго-западного гребня к горе шла дорога, а между юго-западным и юго-восточным гребнем лежала неглубокая долина. Она именовалась Нойринан, Долина Гробниц, поскольку в глубине ее в скалах у подножия Горы были высечены гробницы, где покоились короли и королевы Нуменора.

Но по большей части Митталмар был краем пастбищ. На юго-западе пологие холмы поросли травой, и именно там, в Эмерие, жило большинство Пастухов.

Форостар был наименее плодородной из всех земель Нуменора. Почва там была каменистая, деревьев росло мало. Лишь на западных склонах высоких вересковых нагорий зеленели еловые и лиственничные леса. Ближе к Северному мысу поднимались крутые скалы, и прямо из моря отвесно вздымал свои утесы огромный пик Соронтиль. Здесь обитало множество орлов, и именно в этих краях Тар-Менельдур Элентирмо построил высокую башню, с которой наблюдал движение звезд.

Андустар в своей северной части также был скалист, и его высокие хвойные леса выходили к морю. На западе три небольших залива врезались в прибрежные нагорья, но здесь утесы во многих местах не подступали прямо к морю, и у их подножий простирался ровный берег. Самый северный залив назывался заливом Андуние, поскольку в нем находилась огромная гавань Андуние (Закатная). Рядом с ней на побережье стоял город того же названия, а за ним взбирались вверх по крутым склонам гор множество других поселений. Но большая часть южного Андустара была плодородной, к тому же там росло много лесов, на возвышенностях – березы и буки, а в долинах – дубы и вязы. Между полуостровами Андустар и Хьярнустар раскинулся огромный залив, именуемый Эльданна, поскольку он открывался в сторону Эрессеа. Земли вокруг него, защищенные горами с севера и выходящие к западным морям, были теплыми, здесь выпадало больше всего дождей. В середине излучины залива Эльданна лежала прекраснейшая изо всех гаваней Нуменора – Эльдалонде Зеленая, и в ранние дни Нуменора именно сюда чаще всего приплывали быстрые белые корабли эльдар с Эрессеа.

Повсюду вокруг гавани – и по склонам приморских холмов, и дальше вглубь страны – росли вечнозеленые благоуханные деревья, которые эльфы привезли с Запада, и так пышно они там разрослись, что эльдар говорили, будто бы этот край почти так же красив, как гавань Эрессеа. Эти деревья нуменорцы очень любили и долго воспевали их во многих песнях уже после того, как сами деревья исчезли навеки (ибо лишь немногие из них расцветали к востоку от Дарованной земли): ойолайре и лайрелоссе, нессамельда, вардарианна, таниквелассе и йаваннамире с круглыми алыми плодами. Цветы, листья и кора этих деревьев источали сладостное благоухание, и весь край заполнял тонкий смешанный аромат, и потому его называли Нисималдар, Благоуханные Деревья. Многие из них были посажены и прижились в других местах Нуменора, хотя и не в таком изобилии. Но могучий золотой малинорне, дерево, которое за пять сотен лет достигало высоты едва ли не такой же, как на самом Эрессеа, произрастал только там. Кора малинорне была гладкой, серебристой, а сучья слегка поднимались, как у бука, но ствол этого дерева никогда не раздваивался. Листья у него были вроде буковых, только больше, бледно-зеленые сверху и серебристые снизу, и блестели на солнце. По осени листья не опадали, а становились бледно-золотыми. По весне на ветвях распускались золотые бутоны в соцветиях как у вишни, и цвели они все лето напролет. Как только открывались бутоны, листья опадали, и потому и весной, и летом золотой была сень рощи малинорне, золотом она была устлана, и подобно серебристым колоннам возвышались стволы деревьев[67]. Плод малинорне представлял собой орех с серебристою скорлупою. Несколько таких орехов были подарены Тар-Алдарионом, шестым королем Нуменора, королю Гиль-галаду, что жил в Линдоне. В той земле они не прижились, но Гиль-галад дал несколько орехов своей родственнице Галадриэли, и благодаря ее чарам деревья малинорне росли и цвели в хранимом краю Лотлориэн у реки Андуин, покуда Высшие эльфы не покинули Средиземье; но они не были ни столь высоки, ни столь могучи, как в рощах Нуменора.

Рядом с Эльдалонде впадала в море река Нундуине. По пути к морю она разливалась небольшим озером Нисинен, которое называли так из-за обилия росших по его берегам благоуханных кустарников и цветов.

Западная часть Хьярнустара была гористой, и высокие утесы вздымались на западном и южном его побережье, но восточнее, в теплом плодородном краю, простирались огромные виноградники. Полуострова Хьярнустар и Хьярростар отстояли далеко друг от друга, и на длинном побережье между ними земля и море постепенно переходили друг в друга – нигде больше в Нуменоре такого не было. Здесь струился Сириль, главная река страны (поскольку все остальные, не считая Нундуине на западе, были короткими бурными потоками, поспешно стремящимися к морю), что брала начало из ключей у подножия Менельтармы в долине Нойринан и текла через весь Митталмар к югу, становясь в нижнем течении своем медленным извилистым потоком. В конце пути Сириль впадал в море среди обширных болот и тростниковых равнин, распадаясь на множество мелких проток, что постоянно меняли свои русла, прокладывая себе путь через обширные прибрежные пески. На много миль по обе стороны от дельты простирались белые пески и серая галька взморья. Там, среди болот и озер, на клочках сухой земли в небольших деревеньках жили рыбаки. Главным поселением в тех краях был Ниндамос.

В Хьярростаре росло множество разнообразных деревьев, среди них лауринкве, которое любили из-за его цветов, поскольку больше ни для чего это дерево не использовалось. А называли его так из-за длинных гроздьев желтых цветов, и некоторые люди, слышавшие от эльдар о Лаурелин, Золотом Древе Валинора, верили, что лауринкве происходит от него, и что его семена привезли сюда эльдар, но это было не так. Начиная со времен Тар-Алдариона в этих краях сажали корабельный лес.

Орростар был более холодным краем, но от суровых северо-восточных ветров его прикрывали горы, что высились ближе к оконечности полуострова, и во внутренней части Орростара в изобилии росли хлеба, особенно вблизи пределов Арандора.

Весь остров Нуменор выглядел так, будто он взметнулся вверх со дна моря и немного накренился к югу и востоку. Почти повсюду, кроме юга, скалистые берега его были круты и обрывисты. Морские птицы, что плавают и ныряют в волнах, водились в Нуменоре в бесчисленных количествах. И моряки говорили, что, будь они даже слепыми, по птичьему гомону узнали бы они, что Нуменор уже близко. И когда корабль приближался, с берега поднимались огромные стаи морских птиц и носились над кораблем с радостными приветственными криками, поскольку никто и никогда намеренно не причинял им вреда и не обижал их. Иногда птицы сопровождали в странствиях корабли, даже те, что направлялись в Средиземье. Да и в самом Нуменоре птиц водилось без числа – от киринков, что были не больше крапивника, но с алым оперением и с голоском таким тоненьким, что человеческое ухо едва улавливало его, до огромных орлов, которых считали священными птицами Манве и никогда не обижали, доколе не настали злые дни и не отреклись люди от валар. Две тысячи лет, со дней Эльроса Тар-Миньятура до дней Тар-Анкалимона, сына Тар-Атанамира, на вершине башни королевского дворца в Арменелосе было орлиное гнездо, и пара орлов всегда жила щедротами государя.

В Нуменоре все путешествовали по стране верхом, поскольку и мужчины, и женщины любили верховую езду и коней, почитали их и содержали достойно. Кони те были обучены слышать призыв хозяина издалека и откликаться на него, и в старых преданиях говорится, что если любимый скакун и его хозяин или хозяйка были очень привязаны друг к другу, то конь в случае необходимости мог откликнуться и на мысленный зов. Потому дороги в Нуменоре по большей части не мостили – их устраивали для верховой езды и поддерживали в порядке. Повозки и экипажи в ранние годы Нуменора использовались мало, а тяжелые грузы перевозились морем. Основная и самая старая дорога, пригодная для колеса, тянулась от крупнейшего порта, Роменны, на востоке, до королевского града Арменелоса, а оттуда к Долине Гробниц и Менельтарме. Потом ее продлили до Ондосто в Форостаре, а оттуда на запад, в Андуние. По ней возили на телегах камень из Северных земель, который очень высоко ценился в строительстве, и древесину, которой были так богаты Западные земли.

Эдайн еще до прибытия в Нуменор владели многими ремеслами, и среди них было немало мастеров, что учились у эльдар, а кроме того, сохранились и собственные знания и предания. Однако материалов с собой они смогли захватить немного – они привезли лишь орудия своего ремесла, – а потому долгое время в Нуменоре любые металлы считались драгоценными. С собой эдайн привезли немало золота, серебра и драгоценных камней, которых в Нуменоре не было. Драгоценности любили за их красоту, и эта любовь впервые породила в нуменорцах алчность во времена позднейшие, когда Тень пала на них, и когда они возгордились и стали неправедно обходиться с младшими народами Средиземья. Во времена дружбы с эльфами Эрессеа получали они от них в дар украшения золотые и серебряные, и драгоценные камни. Но вещицы такие были редки и высоко ценились в ранние времена, пока власть королей не распространилась на берега земель на Востоке.

Кое-какие металлы в Нуменоре все же были, и, поскольку мастерство нуменорцев в горном, плавильном и кузнечном деле быстро росло, железные и медные изделия все больше входили в обиход. Среди мастеров эдайн были оружейники, и встарь под руководством нолдор они достигли великого искусства в изготовлении мечей, топоров, копий и кинжалов. Хотя большей частью Гильдия Оружейников делала орудия для мирного труда, они продолжали изготавливать и мечи, ради сохранения мастерства. Король и большинство великих вождей владели наследными мечами своих предков[68], но порой они дарили мечи и своим наследникам. Новый меч ковали для королевского наследника и вручали ему в день, когда ему жаловался этот титул. Но в Нуменоре никто не носил меча, и долгие годы в стране действительно почти не ковалось боевого оружия. У нуменорцев были топоры, копья и луки, и любимейшим их развлечением было стрелять из лука, стоя на земле или с коня на скаку. Позже, во времена войн в Средиземье, враги больше всего боялись нуменорских луков. «Морской народ, – говорили они, – пускает впереди себя великую тучу, и из нее дождем падают змеи или черные градины со стальными жалами». В ту пору огромные когорты королевских лучников использовали полые[69] стальные луки и стрелы с черным оперением, длиной в руку.

Но поначалу команды огромных нуменорских кораблей долгое время сходили на берег и приходили к людям Средиземья без оружия; и хотя были у них на борту и топоры для рубки леса, и луки для охоты ради пропитания на диких безлюдных берегах, нуменорцы не носили их, когда искали встречи с людьми этих краев. И велико было их сожаление, когда Тень пала на берега, и люди, с которыми они подружились, стали их бояться или проявлять злобу, обращая железное оружие против тех, кто им его дал.

Но больше всего сильных мужей Нуменора влекло Море. Они любили плавать, нырять, устраивать гонки на веслах или под парусами. Самыми закаленными моряками были рыбаки – по всем берегам рыба водилась в изобилии, и она всегда была основной пищей в Нуменоре, да и все густонаселенные города располагались на побережье. По большей части именно из рыбаков набирали Мореходов, которые с течением времени приобрели большое влияние и стали пользоваться великим почетом. Говорят, когда эдайн впервые отправились по Морю следом за Звездой, к берегам Нуменора, их несли эльфийские корабли, и вели их эльфы, назначенные Кирданом. Потом эльфийские кормчие уплыли и забрали с собой большую часть кораблей, и много времени прошло, прежде чем нуменорцы отважились сами выйти в открытое море. Но среди них были корабелы, учившиеся у эльдар. Набираясь опыта и изобретая новое, они отточили свое искусство настолько, что осмеливались заплывать все дальше и дальше в открытое море. Когда прошло шесть сотен лет с начала Второй эпохи, Веантур, кормчий королевских кораблей при Тар-Элендиле, впервые совершил плавание в Средиземье. Он привел свой корабль «Энтулессе», что значит «Возвращение», в Митлонд, и паруса его наполняли весенние западные ветра, а вернулся он осенью следующего года. С тех пор мореплавание стало главным делом отважных и стойких мужей Нуменора. Алдарион, сын Менельдура, чьей супругой была дочь Веантура, основал Гильдию Морестранников, которая объединяла всех опытных моряков Нуменора, как о том рассказывается в следующем предании.

II Алдарион и Эрендис

Перевод – С. Таскаева

Жена морехода

Менельдур был сыном Тар-Элендиля, четвертого короля Нуменора, – третьим по счету ребенком, ибо было у него две сестры, Сильмариэн и Исильме. Старшая из них стала женой Элатана из Андуние, а сыном их был Валандиль Андунийский, от которого много позже произошел род королей Гондора и Арнора в Средиземье.

Менельдур был человеком нрава кроткого, негордого, и предпочитал упражнять скорее ум, нежели тело. Всей душой любил он землю Нуменор и все, что в ней есть, но о море, окружавшем ее со всех сторон, помышлял мало; ибо разум его был обращен к пределам более дальним, нежели Средиземье: он возлюбил небеса и звезды. Он изучал все, что мог собрать из познаний эльдар и эдайн касательно Эа и бескрайних пространств, которые раскинулись вокруг королевства Арда. Величайшей радостью для него было наблюдать за звездами. Он возвел башню в Форостаре (северной области острова), где воздух был особенно прозрачен, и с башни этой ночами озирал небеса и следил за движением светил небесного свода[70].

Когда Менельдур принял скипетр, ему пришлось покинуть Форостар и поселиться в великолепном дворце королей в Арменелосе. Правил он мудро и великодушно, хотя неизменно тосковал по тем дням, когда мог пополнять свои познания о небесных сферах. Женой его стала женщина редкостной красоты по имени Алмариан. Она была дочерью Веантура, главного кормчего королевского флота при Тар-Элендиле; и хотя сама она любила корабли и море не больше, чем большинство женщин острова, сын ее пошел скорее в Веантура, ее отца, нежели в Менельдура.

Сыном Менельдура и Алмариан был Анардиль, впоследствии известный среди королей Нуменора как Тар-Алдарион. У него было две сестры, обе – младше годами: Айлинель и Алмиэль, из коих старшая стала женой Орхалдора, потомка дома Хадора, отец которого Хатолдир приходился близким другом Менельдуру; а сыном Орхалдора и Айлинели был Соронто, о котором позже пойдет речь в этом предании[71].

Алдарион, ибо так прозывается он во всех преданиях, рос быстро и вскорости превратился в мужа высокого и статного, сильного и неутомимого и умом и телом. Златоволосый, подобно матери, он был скор на радость и великодушен, но куда более горд, нежели отец его, и еще более упрям и своеволен. С самого детства полюбил он море, и мысли его склонялись к ремеслу кораблестроения. Не лежала душа его к северным краям, и все свое время, – сколько дозволял отец, – он проводил на побережье Нуменора, особенно же близ Роменны, где находилась главная гавань острова, и крупнейшие верфи, и самые искусные корабельщики. На протяжении многих лет отец и не думал ему препятствовать, ибо отрадно ему было, что Алдарион закаляет себя трудами и упражняет мысль и руку.

Веантур, отец его матери, горячо любил внука, и Алдарион часто живал в доме Веантура на южном берегу залива Роменна. У дома того был свой причал, где всегда стояли пришвартованными немало лодок, ибо Веантур никогда не путешествовал посуху, ежели можно было добраться до места по воде; там ребенком Алдарион научился грести, а позже – управляться с парусами. Еще не достигнув зрелости, он уже мог взять на себя командование кораблем с большим экипажем и провести его из гавани в гавань.

И однажды молвил Веантур внуку:

– Анардилья, близится весна, а с нею – и день твоего совершеннолетия.

Ибо в апреле Алдариону исполнялось двадцать пять лет от роду.

– И замыслил я отметить это событие должным образом. Сам я куда старше, и думается мне, что впредь вряд ли хватит мне духу надолго покинуть свой прекрасный дом и благословенные берега Нуменора; но хочу я хотя бы еще один раз пересечь Великое море навстречу восточному и северному ветрам. И в этом году ты отправишься со мною. Мы побываем в Митлонде и увидим высокие синие горы Средиземья и зеленые края эльдар у подножия их. Добрый прием ждет тебя у Кирдана Корабела и у короля Гиль-галада. Поговори о том с отцом[72].

Когда Алдарион поведал отцу об этом замысле и испросил дозволения отбыть, как только задуют благоприятные весенние ветра, Менельдуру сие пришлось не по душе. Его пробрало холодом, словно сердце его чуяло, что за этим плаванием стоит нечто куда большее, нежели то может предвидеть разум. Но, взглянув на лицо сына, охваченного нетерпеливым предвкушением, Менельдур ничем не выдал своих чувств.

– Поступай так, как велит тебе сердце, онья[73], – молвил он. – Мне будет очень тебя не хватать; но под началом Веантура и с милостью валар я могу уповать на то, что ты благополучно возвратишься. Однако не пленяйся Великими землями, – ведь в будущем тебе предстоит стать королем и отцом сего острова!

Вот так и вышло, что однажды утром, когда ясно светило солнце и дул благоприятный ветер, погожей весной семьсот двадцать пятого года Второй эпохи сын королевского наследника Нуменора[74] отчалил от берега; и еще до исхода дня он увидел, как мерцающий остров погружается в море, а последним – пик Менельтармы, точно темный перст на фоне заката.

Рассказывают, что Алдарион оставил собственноручно написанные повествования обо всех своих путешествиях в Средиземье, и долго хранились они в Роменне, но впоследствии все были утрачены. О первом его путешествии известно мало: только то, что он заручился дружбой Кирдана и Гиль-галада, много путешествовал по Линдону и западу Эриадора и дивился всему, что видел. Он пробыл в отлучке более двух лет, и Менельдур пребывал в сильной тревоге. Говорят, Алдарион медлил с возвращением потому, что не терпелось ему научиться у Кирдана всему, чему можно: и строить корабли, и управлять ими, и возводить стены, способные противостоять алчности моря.

Велика была радость в Роменне и Арменелосе, когда завидели люди, как приближается к берегу огромный корабль «Нумеррамар» (что значит «Западные крылья»), и золотые его паруса алеют в закатном зареве. Лето было на исходе, близился праздник Эрухантале[75]. Менельдур явился приветствовать сына в дом Веантура, и показалось ему, что Алдарион вырос и возмужал, а глаза его сияют ярче прежнего, но устремлены куда-то вдаль.

– И что же из увиденного в заморских странствиях больше всего запало тебе в душу, онья?

Но молчал Алдарион, глядя на восток, навстречу ночи. Наконец ответил он, но тихо, точно рассуждая сам с собою:

– Прекрасный народ эльфов? Зеленые берега? Горы, венчанные облаками? Непознанные края теней и туманов? Не знаю.

Он умолк, и понял Менельдур: сын его не высказал всего, что на сердце. Ибо Алдарион возлюбил Великое море, и корабль, что мчится по волнам в одиночестве, вдали от земли, гонимый ветрами, одетый пеной, к неведомым берегам и гаваням; и эта любовь и стремление к Морю не оставляли его до самой смерти.

Веантур более не покидал Нуменора; «Нумеррамар» же он отдал в дар Алдариону. Не прошло и трех лет, как Алдарион снова испросил разрешения отплыть и отправился в Линдон. Три года пробыл он вдали от острова, а вскорости после того уплыл снова, на сей раз на четыре года, ибо рассказывают, что теперь мало ему было плаваний в Митлонд, и принялся он исследовать берега к югу, за устьями Барандуина, и Гватло, и Ангрена, и обогнул он темный мыс Рас-Мортиль, и узрел огромный залив Бельфалас и горы страны Амрота, где и поныне живут эльфы-нандор[76].

На тридцать девятом году своей жизни Алдарион возвратился в Нуменор и привез отцу дары от Гиль-галада; ибо на следующий год, как было объявлено задолго до того, Тар-Элендиль передал скипетр сыну, и Тар-Менельдур стал королем. Тогда Алдарион смирил свое сердце и некоторое время оставался дома, на радость отцу; и в те дни он пустил в ход свои познания в корабельном деле, полученные от Кирдана, многое изобретая заново по собственному своему разумению; и еще привлек он людей к обновлению и улучшению гаваней и причалов, ибо снедало его желание строить корабли все более могучие. Но вновь и вновь охватывала Алдариона тоска по морю, и опять и опять уплывал он из Нуменора. И теперь мысли его обратились к опасным начинаниям, каковые команде одного корабля не под силу. Потому основал он Гильдию Морестранников, что столь прославилась впоследствии; и к этому братству примкнули все самые закаленные мореходы, влюбленные в Море. В нее стремились вступить юноши даже из земель, далеких от моря; а Алдариона называли они Великим Кормчим. В то время он, не желая жить на суше в Арменелосе, приказал построить корабль, что служил бы ему жилищем; потому назвал он его «Эамбар»; иногда Алдарион плавал на этом корабле от одной нуменорской гавани к другой, но по большей части корабль стоял на якоре у Тол-Уинена: то был небольшой островок в заливе Роменна, воздвигнутый там самой Уинен, Владычицей Морей[77]. На борту «Эамбара» находился дом Гильдии Морестранников, и там же хранились записи об их великих странствиях[78]; ибо Тар-Менельдур относился к затеям своего сына холодно и не желал слушать рассказов о его путешествиях, полагая, что Алдарион сеет семена непокоя и стремления владеть все новыми землями.

В те дни между Алдарионом и отцом его возникло отчуждение, и перестал Алдарион говорить открыто о замыслах своих и устремлениях, но королева Алмариан во всем поддерживала сына, так что Менельдур волей-неволей оставлял все как есть. Ибо число морестранников росло, росло и уважение к ним в глазах людей; и называли их «Уинендили», «любящие Уинен»; и упрекать или обуздывать их Кормчего становилось все труднее. В те дни нуменорцы принялись строить корабли еще более крупные и с большим водоизмещением; такие могли отправляться в дальние плавания, неся на себе множество людей и большие грузы. И теперь Алдарион часто покидал Нуменор. Тар-Менельдур неизменно препятствовал сыну и наложил ограничение на вырубку деревьев в Нуменоре для нужд судостроения; и потому пришло Алдариону на ум, что в Средиземье найдет он довольно древесины и обретет гавань для починки кораблей. Странствуя вдоль побережий, с изумлением и восторгом взирал он на огромные леса; и в устье реки, что нуменорцы называли Гватхир, Тенистая река, основал он Виньялонде, Новую гавань[79].

Но когда от начала Второй эпохи минуло без малого восемь сотен лет, Тар-Менельдур повелел сыну отныне оставаться в Нуменоре и на время отказаться от плаваний на восток; ибо король желал провозгласить Алдариона королевским наследником, как делали все короли Нуменора до него, когда их наследник достигал того же возраста. Менельдур помирился с сыном, и до поры царило между ними согласие. Был устроен праздничный пир, и на сотом году его жизни Алдариона провозгласили королевским наследником. Тогда же он получил от отца титул и полномочия Владыки кораблей и гаваней Нуменора. На празднества в Арменелос приехал некий Берегар, живший в западной части острова, а с ним – Эрендис, дочь его. И королева Алмариан обратила внимание на то, как прекрасна Эрендис – той красотой, какая редко встречалась в Нуменоре: род Берегара восходил к древнему дому Беора, хотя и не принадлежал к королевской ветви Эльроса, а потому Эрендис была темноволосой, хрупкой и грациозной, с ясными серыми глазами, как у всех ее родичей[80]. Эрендис же узрела Алдариона, проезжавшего мимо, и красота и величие королевского наследника так поразили деву, что она более не замечала почти ничего вокруг. Впоследствии Эрендис вошла в свиту королевы и снискала также благосклонность короля; однако Алдариона она видела редко: тот, не покладая рук, занимался насаждением лесов, стремясь, чтобы в грядущие дни Нуменор не испытывал недостатка в древесине. Очень скоро мореходы Гильдии Морестранников сделались беспокойны, ибо не по душе им было выходить в море нечасто и ненадолго, под началом младших капитанов; когда же миновало шесть лет со дня провозглашения королевского наследника, Алдарион вознамерился вновь отплыть в Средиземье. Король дал ему дозволение с крайней неохотою, ибо он желал, чтобы Алдарион остался в Нуменоре и нашел себе супругу, а Алдарион не внял отцовским уговорам; и по весне поднял он паруса. Но, придя попрощаться с матерью, увидел он среди свиты королевы Эрендис; и, любуясь ее красотой, угадал в ней скрытую силу. И сказала ему Алмариан:

– Так ли тебе необходимо уезжать снова, Алдарион, сын мой? Неужто ничто не способно удержать тебя в прекраснейшей из смертных земель?

– Пока нет, – ответствовал он, – однако есть в Арменелосе сокровища более прекрасные, нежели можно отыскать в иных краях, пусть даже в землях эльдар. Но мореходы в разладе сами с собою, и в мыслях у них раскол; и по-прежнему владеет мною тоска по Морю.

Эрендис же сочла, что слова эти предназначаются и ей тоже; и с того дня и впредь сердце ее всецело обратилось к Алдариону, хотя и не питала она никаких надежд. В те дни ничто – ни закон, ни обычай, – не повелевало, чтобы потомки королевского дома, будь то даже королевский наследник, сочетались браком лишь с потомками Эльроса Тар-Миньятура; однако Эрендис казалось, что Алдарион для нее недосягаем. И все же с тех пор ни на кого из мужей не глядела она благосклонно и отсылала от себя всех, кто искал ее руки.

Минуло семь лет, прежде чем Алдарион возвратился назад и привез с собою золотую и серебряную руду; и принялся он рассказывать отцу о своем плавании и деяниях своих. Но отвечал Менельдур:

– Я предпочел бы иметь тебя при себе, нежели получать дары и вести из Темных земель. Это удел торговцев и путешественников, но не королевского наследника. Зачем нужно нам лишнее серебро и золото? Разве что, в утеху собственной гордыне, использовать их там, где подошли бы и другие металлы? Королевскому дому нужен человек, который знает и любит эту землю и народ ее, коим предстоит ему править.

– Разве не постигаю я людей каждодневно? – отозвался Алдарион. – Я могу вести их за собою и управлять ими по воле своей.

– Скажи лучше, некоторых людей, – тех, что схожи с тобою образом мыслей, – отвечал король. – А ведь в Нуменоре есть и жены, и не меньше их, чем мужей; а что знаешь ты о них, ежели не считать матери, которой ты и впрямь управляешь по воле своей? А ведь рано или поздно придется тебе жениться.

– Рано или поздно! – воскликнул Алдарион. – Да, но не раньше, чем придется; и скорее позже, чем раньше, если меня станут принуждать к браку. Много других дел предстоит мне свершить, куда более насущных, ибо к ним склоняется моя душа. «Постылая жизнь у жены морехода», а мореход, который стремится лишь к одному и не прикован к берегу, плавает дальше и искуснее повелевает морем.

– Плавает он дальше, да только пользы от этого меньше, – отвечал Менельдур. – И ты не «повелеваешь морем», сын мой Алдарион. Не позабыл ли ты, что эдайн живут здесь под покровительством Западных Владык, что Уинен добра к нам и Оссе сдерживает свой нрав? Наши корабли – под защитой, и не наши руки их направляют. Так умерь свою гордыню, не то благодать может иссякнуть; и не рассчитывай, что покровительство сие распространится и на тех, кто без нужды рискует жизнью у чужих скалистых побережий или в землях людей тьмы.

– Для чего же тогда хранимы корабли наши, ежели не должно им плавать к дальним берегам на поиски пока еще неведомого? – возразил Алдарион.

И более не заговаривал он об этом с отцом своим, но все свое время проводил на «Эамбаре» в обществе морестранников и на постройке корабля, размерами превосходящего все прежние; и назвал его Алдарион «Паларран», «Далекостранствующий». Однако теперь часто виделся он с Эрендис (благодаря ухищрениям королевы); и король, прознав про их встречи, весьма обеспокоился, хотя и не огорчился.

– Великодушнее было бы исцелить Алдариона от непоседливости, прежде чем он завоюет сердце какой-либо девы, – сказал Менельдур.

– Как еще исцелить его, если не любовью? – возразила королева.

– Эрендис еще очень молода, – отозвался Менельдур.

Но ответила Алмариан:

– Людям из рода Эрендис отпущена жизнь не столь долгая, как потомкам Эльроса, а сердце ее уже завоевано[81].

Когда же завершилась постройка огромного корабля «Паларран», Алдарион пожелал снова пуститься в плавание. Весьма разгневался Менельдур, хотя по настоянию королевы не стал удерживать сына властью короля. Здесь должно поведать про такой обычай: когда корабль отплывал из Нуменора за Великое море в Средиземье, то женщина, – чаще всего кто-то из родни капитана, – прикрепляла на носу корабля зеленую Ветвь Возвращения; а срезали ее с дерева ойолайре, что означает «вечное лето». Дерево это нуменорцам подарили эльдар[82], говоря, что украшают им свои собственные корабли в знак дружбы с Оссе и Уинен. Листва этого дерева была вечнозеленой, глянцевой и благоуханной; и морской воздух шел ему только на пользу. Однако Менельдур запретил королеве и сестрам Алдариона отнести ветвь ойолайре в Роменну, где стоял у причала «Паларран», говоря, что отказывает в благословении сыну, который отправляется в путь вопреки его воле; Алдарион же, услышав это, молвил:

– Ежели придется мне плыть без благословения и ветви, что ж, пусть так.

Тогда опечалилась королева, но сказала ей Эрендис:

– Таринья, если ты срежешь ветвь с эльфийского дерева, я отвезу ее в гавань, буде на то дозволение твое; ибо мне король этого не запрещал.

Мореходы сочли дурным предзнаменованием, что капитану их придется отправиться в путь таким образом; однако, когда все было готово и собрались уже поднимать якорь, явилась Эрендис, хоть и немилы ей были шум и суматоха огромной гавани и крики чаек. С изумлением и радостью приветствовал ее Алдарион, и сказала она:

– Я принесла тебе Ветвь Возвращения, господин, – от королевы.

– От королевы? – переспросил Алдарион, изменившись в лице.

– Да, господин, – отозвалась она, – однако я испросила на то ее дозволения. Не только родня твоя будет рада, когда ты возвратишься, и чем скорее, тем лучше.

И тогда Алдарион впервые взглянул на Эрендис с любовью; и когда «Паларран» отошел от причала, он долго стоял на корме, глядя назад. Рассказывают, что Алдарион на этот раз поспешил вернуться и пробыл за Морем не так долго, как рассчитывал; и, вернувшись, привез он дары королеве и дамам из ее свиты; а самый дорогой дар привез он Эрендис, и то был диамант. Холодна была встреча короля с сыном; и Менельдур упрекнул Алдариона, говоря, что не подобает королевскому наследнику вручать подобные дары иначе, как в знак помолвки; и потребовал король, чтобы Алдарион объяснил, что у него на уме.

– Дар мой – дань признательности сердцу, дарящему тепло, в то время как прочие холодны, – ответствовал наследник.

– Холодные сердца не согреют иных, чтобы те дарили им тепло при встречах и расставаниях, – ответил Менельдур. И принялся вновь уговаривать Алдариона подумать о женитьбе, хотя про Эрендис не поминал. Но Алдарион и слышать о том не желал, ибо всегда и во всем тем более противился он, чем более принуждали его близкие. Он стал холоднее относиться к Эрендис и решил покинуть Нуменор и приняться за воплощение в жизнь своих замыслов в Виньялонде. Постыла ему жизнь на суше, ибо на борту своего корабля ничьей воле он не подчинялся, а морестранники, его спутники, питали к Великому Кормчему лишь любовь и восхищение. Но на сей раз Менельдур запретил сыну покидать остров; Алдарион же еще до исхода зимы отплыл с флотилией из семи кораблей и большинством морестранников, не посчитавшись с королевской волей. Королева не посмела навлечь на себя гнев Менельдура; однако ночью явилась в гавань женщина, закутанная в плащ, с ветвью в руках, и вручила она ветвь Алдариону, сказав: «Это – от Госпожи из Западных земель» (ибо так называли Эрендис), и исчезла во тьме.

За открытое неповиновение король лишил Алдариона должности Владыки кораблей и гаваней Нуменора, повелел закрыть дом Гильдии Морестранников на «Эамбаре» и верфи Роменны и вовсе запретил вырубку деревьев для нужд кораблестроения. Минуло пять лет; и Алдарион возвратился с девятью кораблями, ибо два выстроены были в Виньялонде; и были они нагружены отменной древесиной из прибрежных лесов Средиземья. Узнав о том, что было сделано в его отсутствие, Алдарион весьма разгневался и сказал отцу так:

– Если нежеланный я гость в Нуменоре, и нет тут работы для моих рук, и ежели не дозволено обновлять корабли мои в здешних гаванях, так уплыву я снова, и вскорости; ибо ветра дули суровые[83], и корабли нуждаются в починке. Неужто нечего больше делать королевскому сыну, кроме как разглядывать женские лица, выискивая себе жену? А что до лесов – не я ли взялся насаждать леса и трудился над этим столь ревностно, что до конца моих дней в Нуменоре будет больше древесины, чем при твоем правлении?

И, верный своему слову, в том же самом году Алдарион уплыл опять, – с тремя кораблями и самыми крепкими и закаленными из морестранников, – уплыл без благословения и ветви, ибо Менельдур наложил запрет на всех женщин своего дома и родню морестранников, а вокруг Роменны выставил стражу.

В этот раз Алдарион отсутствовал столь долго, что начали уже бояться за него; обеспокоился и сам Менельдур, несмотря на благодать валар, что от века хранила нуменорские корабли[84]. Когда минуло десять лет со дня его отплытия, Эрендис отчаялась; и, полагая, что с Алдарионом приключилось несчастье либо вознамерился он поселиться в Средиземье, а также ради того, чтобы избавиться от докучливых поклонников, она, испросив дозволения королевы, покинула Арменелос и возвратилась к родне своей в Западные земли. Однако спустя еще четыре года Алдарион наконец-то возвратился; и корабли его были разбиты и потрепаны штормами. Сперва доплыл он до гавани Виньялонде, а оттуда вдоль берега двинулся в долгий путь на юг, – много дальше тех мест, куда нуменорские корабли доплывали прежде; однако, возвращаясь на север, столкнулся он с неблагоприятными ветрами и великими бурями, и едва не потерпел крушение у берегов Харада, и обнаружил, что гавань Виньялонде разорена штормами и разграблена враждебными племенами. Трижды не давали ему пересечь Великое море ураганы с Запада, а в корабль, на котором плыл он сам, ударила молния и сокрушила мачту; и лишь ценою немалых трудов и лишений в открытом море добрался он наконец до нуменорской гавани. Весьма утешило Менельдура возвращение сына, однако он упрекнул Алдариона за то, что восстал он против короля и отца, тем самым отринув покровительство валар и рискуя навлечь ярость Оссе не только на себя, но и на тех, кто ему предан. В ту пору Алдарион обуздал свой нрав, и Менельдур даровал ему прощение, и возвратил титул Владыки кораблей и гаваней, и прибавил к тому титул Управителя лесов.

Узнав, что Эрендис покинула Арменелос, Алдарион огорчился, но гордость не позволяла ему отправиться к ней; и к тому же неудобно ему было поступить так иначе, как для того, чтобы просить ее руки; а он по-прежнему не желал себя связывать. И принялся он исправлять последствия небрежения, в каковом пребывало корабельное дело за время долгого его отсутствия, ибо почти двадцать лет пробыл он вдали от острова; и в то время начались большие работы по строительству гаваней, особенно в Роменне. Обнаружил Алдарион, что без числа валили деревья на нужды строительства и всяческих ремесел, однако делалось то без должной оглядки на будущее и мало насаждалось взамен вырубленного; и принялся он путешествовать по Нуменору, осматривая те леса, что остались.

И однажды, проезжая через леса Западных земель, увидел он женщину, чьи темные волосы струились по ветру, а зеленый плащ скреплялся на груди сияющим драгоценным камнем; и принял ее Алдарион за деву из народа эльдар, ведь эльфы порою бывали в этой части Острова. Но вот приблизилась она, и Алдарион узнал в ней Эрендис и увидел, что камень – тот самый, который некогда подарил ей он сам; и внезапно постиг Алдарион, что любит ее, и почувствовал, как пусты его дни. Завидев его, побледнела Эрендис и направила было коня прочь, но Алдарион оказался проворнее и молвил:

– Вполне заслужил я, чтобы при виде меня ты обращалась в бегство, – не я ли сам бежал столь часто и столь далеко? Но ныне прости меня и останься.

Вместе приехали они в дом Берегара, ее отца, и там Алдарион открыто объявил о своем желании обручиться с Эрендис; но на сей раз воспротивилась Эрендис, хотя, согласно обычаю и сроку жизни, отпущенному ее родне, ей в самую пору было вступить в брак. Ее любовь к Алдариону не стала меньше, и отказала она не из лукавства; но теперь опасалась она в сердце своем, что в войне между нею и Морем за владение Алдарионом победа останется не за нею. А Эрендис никогда не примирилась бы на меньшем ради того, чтобы не утратить всего; и, страшась Моря и вменяя кораблям в вину порубку столь любимых ею деревьев, твердо вознамерилась она либо полностью восторжествовать над кораблями и Морем, либо окончательно потерпеть поражение.

Но Алдарион упорно добивался ее руки, и куда бы Эрендис ни отправилась, он спешил следом; он забросил гавани и верфи и все дела и заботы Гильдии Морестранников; не рубил он более деревьев, но лишь с усердием насаждал новые. И в те дни был он счастливее, нежели когда-либо еще в своей жизни, хотя и не подозревал о том до тех пор, пока, уже в старости, не обратился взглядом в прошлое. Наконец принялся он уговаривать Эрендис отправиться вместе с ним в плавание вокруг Острова на корабле «Эамбар», ибо с тех пор, как Алдарион основал Гильдию Морестранников, минуло ровно сто лет, и во всех гаванях Нуменора устраивались празднества. На это Эрендис ответила согласием, скрыв свое недовольство и страх, и покинули они Роменну, и прибыли в Андуние в западной части Острова. Там Валандиль, правитель Андуние и близкий родич Алдариона[85], задал великое пиршество, и на том пиру он провозгласил тост за Эрендис, нарекая ее Уинениэль, Дочерью Уинен и новой Владычицей Моря. Но Эрендис, сидевшая рядом с женою Валандиля, громко воскликнула:

– Не называй меня подобными именами! Я – не дочь Уинен; она скорее враг мне.

После этого Эрендис на время вновь овладели сомнения, ибо Алдарион опять обратил свои помыслы к работам в Роменне и занялся строительством огромных волноломов и возведением высокой башни на Тол-Уинене: Калминдон, Башня Света нарекли ее. Но, покончив с этими делами, Алдарион возвратился к Эрендис и принялся уговаривать ее обручиться, но она все еще медлила, говоря:

– Я путешествовала с тобой на корабле, господин. Прежде, чем я дам ответ, не отправишься ли со мною в путешествие по суше, к тем местам, что любимы мною? Слишком мало знаешь ты об этой земле для того, кому предстоит стать ее королем.

И вот отправились они вместе в путь, и приехали в Эмерие, и оказались среди поросших травою холмов – там раскинулись главные овечьи пастбища Нуменора, – и увидели они белые домики поселян и пастухов, и услышали блеяние стад.

Тогда обратилась Эрендис к Алдариону и молвила:

– Здесь дышалось бы мне свободно и вольготно!

– Как жена королевского наследника ты поселишься, где тебе угодно, – отвечал Алдарион. – А королеве отведут немало прекрасных чертогов – любых, каких пожелаешь.

– Пока ты станешь королем, я уже состарюсь, – возразила Эрендис. – Но где между тем станет жить королевский наследник?

– Там же, где и его жена, когда позволят его труды, ежели она не сможет разделить их, – отвечал Алдарион.

– Я не стану делить мужа с Владычицей Уинен, – молвила Эрендис.

– Лукавое то речение, – отозвался Алдарион. – Так же и я могу сказать, что не стану делить жену с Ороме, Владыкой Лесов, потому что любит она деревья, растущие сами по себе.

– Воистину, не станешь, – отвечала Эрендис, – ибо, ежели придет тебе в голову, ты любой лес вырубишь в дар Уинен.

– Назови любое дерево, что дорого тебе, и стоять ему до самой смерти, – молвил Алдарион.

– Я люблю все, что растет на Острове, – отозвалась Эрендис.

И далее долго ехали они молча, а после того дня расстались, и Эрендис возвратилась в дом своего отца. Отцу ничего она не открыла, но матери своей Нунет пересказала весь разговор с Алдарионом.

– Ты хочешь все или ничего, Эрендис, – молвила Нунет. – Такова же ты была и ребенком. Но ты любишь его, а он – великий человек, не говоря уже о его положении, и любовь эту ты не вырвешь из сердца так просто, не причинив себе страшной боли. Женщине должно разделять любовь мужа к трудам его и пламя его духа, иначе превратит она его в существо, любви недостойное. Но вряд ли ты поймешь подобный совет. И все же горестно мне, ибо тебе давно пора вступить в брак, и, родив прекрасное дитя, надеялась я увидеть и прекрасных внуков; и не стала бы я огорчаться, коли расти им в королевском дворце.

Этот совет и впрямь не изменил мыслей Эрендис; и все же обнаружила она, что сердце с волей не в ладу, и дни ее были пусты, – еще более пусты, нежели в те годы, когда Алдарион был в плавании. Ибо он по-прежнему жил в Нуменоре, однако дни шли, а в Западных землях он больше не объявлялся.

Но вот королева Алмариан, узнав от Нунет обо всем, что случилось, и опасаясь, что Алдарион снова станет искать утешения в странствиях (ведь он уже долго пробыл на берегу), послала к Эрендис, прося ее возвратиться в Арменелос; и Эрендис, понуждаемая матерью и собственным сердцем, поступила как велено. В Арменелосе примирилась она с Алдарионом, и весной того же года, когда настало время Эрукьерме, они вместе со свитой короля поднялись на вершину Менельтармы, Священной горы нуменорцев[86]. Когда же все прочие начали спускаться, Алдарион и Эрендис отстали; и взглянули они вниз с вершины, и весь Западный остров, зеленеющий по весне, лежал перед ними, как на ладони, и увидели они отблеск света на Западе, там, где в дальней дали высился Аваллоне[87], и тени, что легли на гладь Великого моря на востоке; а над ними лучился ясной синевой Менель. Оба молчали, ибо никто кроме короля не смел говорить вслух на вершине Менельтармы; когда же они сошли вниз, Эрендис задержалась на миг, глядя в сторону Эмерие и дальше, туда, где зеленели леса ее дома.

– Неужто не любишь ты Йозайан? – молвила она.

– Воистину, люблю, – отозвался Алдарион, – хотя, сдается мне, ты в том сомневаешься. Ибо думаю я и о том, каким станет Остров в грядущие времена, и о надежде и величии его народа; и мнится мне, что дару не должно лежать без пользы в сокровищнице.

Однако Эрендис возразила ему, говоря:

– Те дары, что приходят от валар, а через них – от Единого, должно любить ради них самих и ныне, и во все времена. Не для того даны они, чтобы менять их на большие и лучшие. Эдайн остаются смертными, Алдарион, при всем их величии; и не дано нам жить в грядущие времена, иначе утратим мы «сейчас» во имя призрака наших же замыслов.

И, внезапно сняв драгоценный камень, что носила на груди, вопросила она:

– Захочешь ли ты, чтобы я продала его, дабы купить себе иные, приглянувшиеся мне вещи?

– Нет! – ответил Алдарион. – Но ты не прячешь его в сокровищнице. Однако ж, сдается мне, слишком высоко ты его ставишь; ибо меркнет камень в свете твоих очей.

Тогда поцеловал он Эрендис в глаза, и в тот миг отринула она страхи и приняла его; и обручились они на крутой тропе Менельтармы.

Затем возвратились они в Арменелос, и Алдарион перед лицом короля назвал Эрендис нареченной невестой королевского наследника, и возрадовался король, и веселые празднества устроены были в городе и по всему Острову. В честь помолвки Менельдур отдал Эрендис в дар обширные земли в Эмерие; там король выстроил для нее дом из белого камня. Алдарион же сказал невесте:

– В моих сокровищницах немало и других драгоценных камней, дары от королей далеких земель, коим принесли помощь корабли Нуменора. Есть у меня самоцветы зеленые, точно солнечный свет среди листвы дерев, столь тебе любезных.

– Нет! – возразила Эрендис. – Я уже получила дар в честь помолвки, пусть и заранее. То – единственный драгоценный камень, коим я владею и хочу владеть, и других мне не надо; однако ж вознесу я его еще выше.

И увидел Алдарион, что она загодя повелела укрепить прозрачный камень в виде звезды на серебряной ленте; и по просьбе Эрендис увенчал Алдарион ее чело этим камнем. Так и носила его Эрендис в течение многих лет, пока не пришло горе, и потому повсюду знали ее как Тар-Элестирне, владычицу, увенчанную звездой[88]. И до поры мир и радость воцарились в королевском дворце в Арменелосе и повсюду на Острове, и записано в древних книгах, будто великим изобилием было отмечено золотое лето того года – года восемьсот пятьдесят восьмого Второй эпохи.

Народ был счастлив – одни только мореходы Гильдии Морестранников остались недовольны. Вот уже пятнадцать лет Алдарион жил в Нуменоре и не возглавлял дальних походов; и хотя были на острове доблестные кормчие, прошедшие выучку под его началом, без поддержки богатства и власти королевского сына плавали они меньше и на более короткий срок и редко забирались дальше земель Гиль-галада. Более того, на верфях возникла нехватка древесины, ибо Алдарион забросил леса; и морестранники воззвали к нему с просьбою, чтобы вернулся он к прежним трудам. Алдарион не остался глух к их молению, и поначалу Эрендис отправлялась в леса вместе с ним; но немало огорчалась она, видя, как валят деревья в самом расцвете, а потом в ход идут топоры и пилы. Потому вскорости Алдарион снова стал ездить один, и они меньше времени проводили вместе.

И вот настал год, что, как всем казалось, должен был завершиться свадьбой королевского наследника, ибо не принято было затягивать помолвку долее трех лет. И однажды утром по весне Алдарион выехал из гавани Андуние, чтобы отправиться в дом Берегара, ибо собирался там погостить. Эрендис оказалась там раньше него, поскольку ехала посуху из Арменелоса. И, поднявшись на вершину огромного утеса, что воздвигся над землей, закрывая гавань с севера, Алдарион обернулся и посмотрел на море. Дул западный ветер, – частый в то время года, – столь милый сердцу тех, кто надумал плыть в Средиземье, и белопенные волны строем наступали на берег. И тут внезапно овладела им тоска по морю, точно горло вдруг сдавила гигантская рука, и гулко заколотилось сердце, и перехватило дыхание. Он с трудом взял себя в руки, и наконец развернулся спиной к морю и продолжил путь; и намеренно поехал он через лес, где некогда встретил Эрендис и принял ее за одну из дев эльдар. Пятнадцать лет минуло с той поры. Алдарион почти ждал, что и на сей раз ее увидит; но Эрендис не было, и, охваченный желанием снова увидеть ее лицо, он поторопил коня и прибыл в дом Берегара еще засветло.

Там радостно приветствовала его Эрендис, и повеселел он, но ни слова не сказал касательно свадьбы, хотя все думали, что он отчасти за этим и приехал в Западные земли. По мере того, как шли дни, подмечала Эрендис, что гость часто умолкает, в то время как прочие ликуют; а если она нежданно поднимала на него глаза, то видела: Алдарион неотрывно смотрит на нее. И сжалось у нее сердце, ибо синие глаза Алдариона вдруг показались ей холодными и серыми; однако различала она в его взгляде неуемную тоску. Слишком часто видела она это выражение прежде, и теперь устрашилась при мысли о том, что предвещает оно; однако не сказала ни слова. Этим Нунет, подмечавшая все, что происходит, осталась весьма довольна, ибо, как говорила она, «слова бередят раны». Вскорости Алдарион и Эрендис уехали обратно в Арменелос; и когда удалились они от моря, Алдарион снова повеселел. Однако по-прежнему ничего не сказал он ей о своей заботе; ибо воистину был он не в ладу с самим собою и не знал, на что решиться. Так тянулся год, и Алдарион не заговаривал ни о море, ни о свадьбе, зато стал часто бывать в Роменне и в обществе морестранников. Наконец, когда год сменился следующим, король призвал сына в свои покои; и легко им было друг с другом, ибо взаимную их любовь ныне ничто не омрачало.

– Сын мой, – молвил Тар-Менельдур, – когда же подаришь ты мне дочь, о которой мечтаю я столь давно? Минуло уже более трех лет, – срок более чем достаточный. Дивлюсь я, как можешь ты выносить отсрочку столь долгую.

Алдарион долго молчал, но наконец молвил:

– Со мною опять то же, атаринья[89]. Восемнадцать лет – долгий срок воздержания. Мне не спится и не сидится в седле, и твердая каменистая земля ранит мне ноги.

Весьма огорчился Менельдур и преисполнился сочувствия к сыну; но горестей его король понять не мог, ибо сам кораблей никогда не любил. И молвил он так:

– Увы! Но ты ведь помолвлен. А по законам Нуменора и по справедливым обычаям эльдар и эдайн не должно мужчине брать двух жен. Ты не можешь сочетаться браком с Морем, ибо ты обручен с Эрендис.

Тогда Алдарион ожесточился сердцем, ибо эти слова напомнили ему о разговоре с Эрендис, когда проезжали они через Эмерие, и подумал он, будто невеста сговорилась с его отцом (хотя на самом деле это было не так). А нрав Алдариона был таков, что ежели казалось ему, будто прочие объединились, дабы направить его на некий избранный ими путь, он всегда поступал наперекор.

– Кузнецам можно ковать металл, а конникам – разъезжать верхом и рудокопам – рыть землю, даже если помолвлены они, – возразил он. – Так почему бы и мореходам не плавать по морю?

– Если бы кузнецы проводили у наковальни по пять лет, немногие выходили бы замуж за кузнецов, – отвечал король. – Вот и жен мореходов немного, и терпеливо сносят они, что назначено, ибо таков их хлеб насущный и такова неизбежность. Но королевский наследник – не мореход по роду занятий и надобностью не понуждаем.

– Не одной лишь мыслью о хлебе насущном побуждаем человек, – отвечал Алдарион. – И лет впереди еще много.

– Нет же, нет! – возразил Менельдур. – Ты принимаешь свой дар как должное, но Эрендис не может надеяться на столь долгий век, как ты, и годы ее убывают быстрее. Она – не из рода Эльроса, и любит тебя вот уже много лет.

– Она колебалась почти что двенадцать лет, когда я стремился к браку, – молвил Алдарион. – Я не прошу и о трети этого срока.

– В ту пору Эрендис не была помолвлена, – отозвался Менельдур. – Но сейчас оба вы – несвободны. А если и колебалась она, так, несомненно, из страха перед тем, что вот-вот случится, ежели не сумеешь ты себя обуздать. Тебе, видно, каким-то образом удалось успокоить ее страхи, и хотя напрямую ты, возможно, ничего и не говорил, я сужу, что ты связан обязательством.

И отвечал Алдарион в гневе:

– Лучше мне самому объясниться с моей нареченной, а не вести переговоры через посредника.

И он покинул отца. А вскорости после того поведал Эрендис о своем желании снова отправиться в дальнее странствие по открытому морю, говоря, что лишился и сна, и покоя. Эрендис же слушала его, побледнев и не говоря ни слова. Наконец она вымолвила:

– Я-то думала, ты пришел поговорить о нашей свадьбе.

– Свадьба будет, – молвил Алдарион. – Мы отпразднуем свадьбу сразу же по моем возвращении, если ты согласишься подождать.

Но видя, какое горе отразилось на ее лице, он преисполнился жалости, и в голову ему пришла иная мысль.

– Мы сыграем свадьбу прямо сейчас, – объявил он. – Еще до исхода года. А потом я снаряжу такой корабль, какого морестранники еще не строили, – плавучий дворец для королевы. И ты поплывешь вместе со мною, Эрендис, хранимая милостью валар, Иаванны и Ороме, тобою любимых; ты поплывешь в земли, где я покажу тебе такие леса, каких ты в жизни своей не видывала; там до сих пор звучат песни эльдар; покажу тебе чащи обширнее, чем Нуменор, чащи вольные и дикие с самого начала времен, – там и по сей день слышен могучий рог владыки Ороме.

Но Эрендис разрыдалась.

– Нет, Алдарион, – ответила она, – отрадно мне думать, что есть еще в мире чудеса, о каких ты рассказываешь; да только мне их не увидеть. Ибо не стремлюсь я к тому; сердце мое отдано лесам Нуменора. И, увы мне! – ежели из любви к тебе взойду я на корабль, назад я не вернусь. Недостанет у меня сил вынести подобное путешествие; не видя земли, я умру. Море ненавидит меня; а теперь вполне отомщено за то, что я удерживала тебя вдали от него, и все-таки бежала тебя. Ступай, господин! Но сжалься надо мною и не отбирай так много лет, как я потеряла прежде.

И устыдился Алдарион, ибо сам он говорил с отцом в слепом гневе, Эрендис же говорила с любовью. В тот год он не отплыл; однако не ведал ни покоя, ни радости.

– Не видя земли, она умрет! – говорил он. – Я же умру, видя землю и далее. Так что, ежели суждено нам провести хоть сколько-то лет вместе, должно мне отплыть одному, и поскорее.

И вот наконец приготовился он отчалить по весне; и радовались тому морестранники – но никто другой на Острове, из тех, кто знал о происходящем, не разделял их веселья. Снарядили три корабля, и подняли они якорь в месяц вирессе. Эрендис своими руками укрепила зеленую ветвь ойолайре на бушприте «Паларрана» и скрывала слезы до тех пор, пока корабль не вышел за огромные новые стены гавани в открытое море.

Прошло шесть лет и более, прежде чем Алдарион возвратился в Нуменор. Даже королева Алмариан встретила его холоднее, чем прежде, а морестранники утратили всеобщее уважение, ибо сочли люди, что глава их дурно обошелся с Эрендис. Но на самом деле он пробыл в отлучке дольше, нежели рассчитывал; ибо гавань Виньялонде нашел он в развалинах, и могучие волны свели на нет все его усилия восстановить ее. Прибрежные жители испытывали все больший страх перед нуменорцами или сделались открыто враждебны; и дошли до Алдариона слухи о некоем владыке в Средиземье, что ненавидит людей с кораблей. А когда собрался он уже повернуть к дому, с юга налетел ураган и отнес корабли далеко на север. Он переждал в Митлонде; но когда корабли его вновь вышли в море, их опять отбросило к северу, в пределы, где им угрожали льды, и люди страдали от жестокого холода. Наконец ярость моря и ветра пошла на убыль. Но когда Алдарион стоял на носу «Паларрана» и с тоской смотрел вперед, и уже показалась вдалеке вершина Менельтармы, взор его вдруг упал на зеленую ветвь, и увидел Алдарион, что она увяла. И преисполнился он страха, ибо никогда прежде не случалось такого с ветвью ойолайре, пока орошали ее морские брызги.

– Она замерзла, капитан, – сказал один из стоявших рядом мореходов. – Слишком уж суров был холод. И рад же я снова увидеть Столп!

Когда же Алдарион встретился с Эрендис, она пристально вгляделась в его лицо, но не бросилась ему навстречу. Он же застыл на месте, не находя слов, что обычно было ему несвойственно.

– Присядь, господин мой, – молвила Эрендис, – и сперва поведай мне о своих деяниях. Немало, верно, свершил ты и повидал за эти долгие годы!

И Алдарион, запинаясь, начал рассказывать, она же сидела и молча слушала обо всех его злоключениях и задержках; когда же закончил он, молвила Эрендис:

– Я благодарю валар, чьей милостью ты наконец возвратился. Однако благодарю я их и за то, что не поплыла с тобою; ибо я увяла бы раньше любой зеленой ветви.

– Не нарочно мы подвергли твою зеленую ветвь таким испытаниям, – отвечал Алдарион. – Но прогони меня теперь, ежели желаешь, и думается мне, что люди тебя не осудят. И все же дерзну ли я надеяться, что любовь твоя окажется более стойкой, чем даже прекрасная ветвь ойолайре?

– Воистину, так и есть, – молвила Эрендис. – Любовь мою еще не заледенило до смерти, Алдарион. Увы! Как могу я тебя отвергнуть, если вижу тебя снова, и вернулся ты, и прекрасен, точно солнце после зимы!

– Так пусть наступят ныне весна и лето! – проговорил он.

– И пусть вовеки не возвращается зима, – отозвалась Эрендис.

Тогда, к вящей радости Менельдура и Алмариан, на следующую же весну назначена была свадьба королевского наследника; так все и случилось. Б году восемьсот семидесятом Второй эпохи Алдарион и Эрендис сочетались браком в Арменелосе, и в каждом доме играла музыка, и на всех улицах пели мужи и жены. А после того королевский наследник с молодой женой не спеша проехали через весь Остров и к середине лета прибыли в Андуние, где Валандиль, владыка города, задал пышный пир – последний в череде многих; и собрались там все люди Западных земель, ибо любили они Эрендис и гордились тем, что королева Нуменора – из их числа.

Утром накануне пира Алдарион глянул в окно спальни, что выходило на запад, на море.

– Смотри, Эрендис! – воскликнул он. – К гавани на всех парусах идет корабль, и не нуменорский, а такой, на который вовеки не взойти ни тебе, ни мне, даже если бы мы того и пожелали.

Эрендис посмотрела вдаль и увидела огромный белый корабль, а вокруг него в солнечном свете кружили белые птицы; и паруса его искрились серебром, в то время как, взрезая форштевнем пену, летел он к причалу. Это эльдар почтили своим присутствием свадьбу Эрендис из любви к людям Западных земель, с которыми связывала их дружба особенно тесная[90]. Корабль их был нагружен цветами для украшения празднества, так что все, кто собрался там с наступлением вечера, увенчали чело эланором[91] и душистым лиссуином, благоухание которого дарит душе мир и покой. Прибыли с ними и менестрели – певцы, что помнили эльфийские и людские песни, которые пелись в давно минувшие дни Нарготронда и Гондолина; и немало эльдар, высоких и прекрасных, сидели за столами бок о бок с людьми. Но жители Андуние, глядя на счастливое собрание, говорили, что не было там никого прекраснее Эрендис; и уверяли, что глаза невесты сияли столь же ярко, как встарь – очи Морвен Эледвен[92], или даже дев и жен Аваллоне.

Немало даров привезли с собою эльдар. Алдариону вручили они саженец дерева с белоснежной корою; и ствол его был прям, упруг и гибок, точно стальной, листва же еще не распустилась.

– Я благодарю вас, – молвил Алдарион эльфам. – Древесина такого дерева должна быть воистину драгоценна.

– Возможно; нам про то неведомо, – отвечали эльфы. – Ни одного из таких деревьев топор еще не касался. Летом оно дарит прохладу, а зимой цветы. За то мы его и ценим.

Эрендис подарили они пару птиц, – серых, с золотыми клювиками и лапками. Они мелодично пели друг другу на множество ладов, и переливы нот на протяжении всей долгой трели не повторялись ни разу; но ежели разлучить их, птицы сей же миг летели друг к дружке, и врозь не пели.

– Как мне держать их? – спросила Эрендис.

– Пусть летают на воле, – ответили эльдар. – Мы говорили с ними и назвали тебя; так что птицы останутся с тобой, где бы ты ни поселилась.

Они сходятся вместе на всю жизнь, а живут они долго. Быть может, в садах ваших детей будет петь немало таких птиц.

В ту ночь проснулась Эрендис: нежное благоухание струилось сквозь решетку, и было светло, ибо полная луна склонялась к западу. Тогда, поднявшись с брачного ложа, глянула Эрендис в окно: вся земля спала, одетая серебряной дымкой, а две птицы устроились рядышком на ее подоконнике.

По завершении празднеств Алдарион и Эрендис отправились погостить в ее дом; и снова птицы слетели на ночь к ее окну. Наконец новобрачные распрощались с Берегаром и Нунет и поехали назад в Арменелос, ибо там, по велению короля, предстояло жить королевскому наследнику, и уже был готов для них дом с садом. Там посадили эльфийское деревце, и эльфийские птицы запели в его ветвях.

Два года спустя Эрендис понесла, а весною следующего года родила Алдариону дочь. С самого рождения дитя отличалось редкой красотою, что возрастала с каждым днем; и говорится в древних преданиях, что женщины более прекрасной не рождалось в роду Эльроса, за исключением одной лишь Ар-Зимрафели, последней королевы. Когда настал срок первого имянаречения, назвали ее Анкалиме. И радовалась Эрендис в душе, думая: «Теперь уж, наверно, Алдарион возмечтает о сыне и наследнике, и долго еще пробудет со мною». Ибо втайне она по-прежнему страшилась Моря и его власти над мужниным сердцем; и хотя пыталась она скрывать свои страхи и часто говорила с Алдарионом о его былых странствиях, о его надеждах и замыслах, однако ж следила за ним ревнивым взором, ежели отправлялся он на свой корабль-дом или много времени проводил с морестранниками. Однажды предложил ей Алдарион подняться на «Эамбар» вместе с ним, однако сразу увидел по глазам жены, что она к этому отнюдь не стремится, и более не настаивал. Опасения Эрендис оказались не беспричинны. Ибо, пробыв пять лет на берегу, Алдарион вновь вернулся к заботам Управителя лесов и нередко покидал дом на много дней. В ту пору в Нуменоре в лесе недостатка не было (и это – главным образом благодаря его разумной рачительности); однако, поскольку народ острова умножился, древесина постоянно требовалась на строительство и на прочие нужды. Ибо в те давние дни, хотя многие весьма искусны были в работе по камню и по металлу (поскольку эдайн древности многому научились у нолдор), нуменорцы любили изделия из дерева, будь то для повседневного обихода или ради красоты резной работы. В ту пору Алдарион вновь стал заботиться прежде всего о будущем: насаждал взамен вырубленного и велел взращивать новые леса там, где было для того место, – на свободной земле, пригодной для деревьев разных пород. Тогда-то он и стал повсюду известен как Алдарион; под этим именем он и числится среди тех, кто владел скипетром в Нуменоре. Однако не только Эрендис, но и многим другим казалось, что он не особенно любит деревья сами по себе и видит в них скорее древесину, потребную для его собственных замыслов.

И с Морем все обстояло примерно так же. Ибо, как говорила Нунет дочери своей Эрендис задолго до того: «Корабли он, может, и любит, дочь моя, ибо создают их руки и разум человеческие; однако думается мне, что не ветра и не бескрайние воды так жгут его сердце, и не вид чужих земель, но некий внутренний пыл, некая мечта, что его преследует». И, надо полагать, Нунет была недалека от истины. Ибо дальновиден был Алдарион и прозревал те дни, когда людям потребуется больше простора и богатств, и, сознавал ли это он сам или нет, но мечтал он о славе Нуменора и о могуществе его королей; и стремился он создать оплоты, откуда смогут они шагнуть к владениям более обширным. Так что не прошло много времени, как вновь обратился Алдарион от лесничества к строительству кораблей, и явилось ему видение могучего судна, подобного крепости, – с высокими мачтами и парусами как тучи, – на борту которого разместится столько людей и груза, что достало бы для целого города. И вот на верфях Роменны вновь застучали молотки, завизжали пилы, и среди меньших кораблей мало-помалу начал расти гигантский ребристый остов, и дивились люди, на него глядя. «Туруфанто», «Деревянный Кит» прозвали его, хотя имя кораблю назначалось иное.

Обо всем об этом узнала и Эрендис, хотя Алдарион ни словом не помянул ей о происходящем, и не на шутку встревожилась. А потому однажды сказала она мужу:

– Что бы значили все эти хлопоты вокруг кораблей, о Владыка гаваней? Разве не хватит с нас? Сколько прекрасных деревьев до срока лишил ты жизни в этом году?

И улыбнулась Эрендис, так что слова ее прозвучали шуткой.

– Мужчине нужно дело, которым можно занять себя, даже если у него есть красавица-жена. Деревья растут, деревья падают. Я сажаю больше, нежели приказываю срубить, – ответил Алдарион таким же шутливым тоном. Но в лицо жене он не глядел; и более они о том не заговаривали.

И незадолго до того, как Анкалиме должно было исполниться четыре года, Алдарион наконец-то открыто объявил Эрендис о том, что намерен снова уплыть из Нуменора. Эрендис выслушала его молча, ибо ничего нового не сказал ей Алдарион, и слова тут были тщетны. Он дождался дня рождения дочери, и в тот день только ею и занимался. Девочка смеялась и радовалась, в отличие от прочих домочадцев; и, уже укладываясь спать, спросила отца:

– А куда ты повезешь меня этим летом, татанья? Мне бы так хотелось поглядеть на белый домик в земле овечек, про который рассказывает мамиль[93].

Алдарион не ответил, а на следующий день уехал из дома и отсутствовал несколько дней. Когда же все было готово, он возвратился попрощаться с Эрендис. Тогда, вопреки ее воле, на глазах у нее выступили слезы. Огорчился Алдарион, видя это, но и рассердился, ибо решение его было твердо; и ожесточил он свое сердце.

– Довольно, Эрендис! – молвил он. – Восемь лет пробыл я на острове. Не можешь же ты навечно связать шелковыми узами королевского сына, в жилах которого течет кровь Туора и Эарендиля! И ведь не на смерть иду я. Я скоро вернусь.

– Скоро? – отозвалась она. – Но годы безжалостны, и назад с собою ты их не привезешь. А ведь мне отпущен более краткий срок, чем тебе. Молодость моя уходит; а где мои дети, где твой наследник? Слишком часто и подолгу оставалось мое ложе холодным в последнее время[94].

– Часто в последнее время казалось мне, что такова твоя воля, – отвечал Алдарион. – Но давай оставим гнев, даже если нет промеж нас согласия. Поглядись в зеркало, Эрендис. Ты прекрасна, и тень старости тебя еще не коснулась. И можешь ты пожертвовать немного времени моей великой надобности. Два года! Два года – вот все, что я прошу!

– Скажи лучше: «Два года отберу я, хочешь ты того или нет», – откликнулась Эрендис. – Так возьми эти два года! Но не больше. Королевский сын, в жилах которого течет кровь Эарендиля, должен держать свое слово.

На следующее утро Алдарион заторопился в дорогу. Он поднял на руки Анкалиме, поцеловал ее, но, хотя девочка льнула к нему, он поспешно опустил ее наземь и ускакал прочь. И вскорости огромный корабль отплыл из Роменны. «Хирилонде», «Ищущим Гавань» нарек его Алдарион; однако отплыл он из Нуменора без благословения Тар-Менельдура; и не пришла Эрендис в гавань, дабы укрепить зеленую Ветвь Возвращения, и никого взамен себя не прислала. Алдарион стоял на носу «Хирилонде», где жена капитана укрепила пышную ветвь ойолайре; лицо его было мрачным и встревоженным, однако ни разу не оглянулся он, пока Менельтарма не скрылась в сумерках.

Весь день Эрендис просидела в своих покоях одна, предаваясь горю; но в глубине души ощутила она новую боль ледяного гнева, и любовь ее к Алдариону получила незаживающую рану. Эрендис ненавидела Море, а теперь и на деревья, некогда столь ей милые, глядеть не желала, ибо они напоминали ей мачты огромных кораблей. Так что вскорости покинула она Арменелос и перебралась в Эмерие в самом сердце Острова, где ветер отовсюду доносил неумолчное блеяние овец.

– Этот звук отраднее моему слуху, чем чаячий плач, – говорила она, стоя на пороге своего белого домика, подаренного королем. Дом тот находился на склоне, окнами смотрел на запад, а вокруг раскинулись обширные лужайки, незаметно переходящие в пастбища, – не разделяли их ни стены, ни изгороди. Туда увезла она Анкалиме; и не было у них иного общества, кроме друг друга. Ибо Эрендис соглашалась терпеть в доме только прислугу, и непременно женскую; и тщилась воспитать дочь на свой лад, внушая ей собственную горькую озлобленность на всех мужчин. Анкалиме же мужчин почти не видела, ибо Эрендис двора не держала, а немногие ее работники и пастухи обосновались на подворье поодаль. Другие мужчины туда не заглядывали, разве что редкие посланцы от короля; да и те стремились побыстрее уехать, ибо мужчины ощущали в доме словно бы ледяной холод, обращающий их в бегство, и, находясь там, поневоле понижали голос до полушепота.

Однажды утром, вскорости после того, как Эрендис перебралась в Эмерие, пробудилась она от птичьего пения: у нее на подоконнике сидели эльфийские птички – долго жили они в ее саду в Арменелосе, но, уезжая, Эрендис совсем про них позабыла.

– Летите прочь, сладкоголосые глупцы! – молвила она. – Не место тут для вашей радости!

Птички умолкли, взвились над деревьями, сделали три круга над крышей, а затем унеслись на запад. В тот же вечер они устроились на ночлег на окне тех самых покоев в доме отца Эрендис, где она некогда разделяла ложе с Алдарионом по пути с празднества в Андуние; там Нунет и Берегар и увидели их утром следующего дня. Но едва Нунет протянула к ним руки, птички взмыли вверх и полетели прочь, уносясь к морю, назад, к родной земле; она же провожала их глазами до тех пор, пока те не стали двумя пылинками в солнечном свете.

– Значит, он снова уехал и оставил ее, – молвила Нунет.

– Тогда почему она не дала нам знать? – возразил Берегар. – Почему сама не вернулась домой?

– Она дала знать, – отвечала Нунет. – Ибо она отослала эльфийских птиц, и дурное то деяние. Недоброе предвещает оно. Почему, дочь моя, почему? Неужто не знала ты, что тебя ждет? Но оставь ее, Берегар, где бы она ни была. Не здесь ныне ее дом, и не обретет она здесь исцеления. Он еще вернется. И тогда да пошлют ей валар мудрости – или хотя бы хитрости!

Когда же пошел второй год со времени отплытия Алдариона, Эрендис, по желанию короля, приказала убрать и украсить дворец; сама же к возвращению не готовилась. Королю прислала она ответ, говоря: «Я приеду, ежели ты мне велишь, атар аранья[95]. Но должно ли мне ныне торопиться? Или не довольно будет времени, когда покажется парус его на востоке?» Про себя же говорила она: «Неужто король заставит меня дожидаться на пристани, подобно моряцкой подружке? Мне бы и хотелось, да только я уже не та. Эту чашу испила я до дна».

Но год истек, а парус так и не показался; настал и третий год, и лето сменилось осенью. И тогда Эрендис ожесточилась и замкнулась в себе. Она приказала запереть дворец в Арменелосе и отныне не удалялась из дома в Эмерие больше чем на расстояние нескольких часов езды. Всю свою любовь отдала она дочери; только ею и жила, и не отпускала от себя Анкалиме ни на шаг, – даже в гости к Нунет и родне своей в Западных землях. Мать стала единственной наставницей девочки; и Анкалиме быстро выучилась писать и читать, и говорила с Эрендис на эльфийском языке – по обычаю нуменорской знати. Ибо в Западных землях наречие эльфов использовалось для повседневного общения в таких домах, как у Берегара, и Эрендис редко переходила на нуменорский язык, что Алдариону нравился больше. Многое узнала Анкалиме также и о Нуменоре и древних днях из хранящихся в доме книг и свитков, что были ей по разумению; а иного рода познания, о людях и о земле, время от времени постигала она из речей прислуги, хотя об этом Эрендис не ведала. Но женщины старались не говорить ребенку лишнего, опасаясь госпожи; так что мало выпадало смеха на долю Анкалиме в белоснежном доме в Эмерие. Тишина царила там, и не звучала музыка, словно кто-то умер под этим кровом совсем недавно; ибо в Нуменоре в те времена игра на музыкальных инструментах почиталась мужским занятием, и в детстве Анкалиме слышала лишь, как женщины поют за работой – вне дома, подальше от Белой владычицы Эмерие. Но теперь Анкалиме исполнилось семь лет от роду, и часто – всякий раз, когда удавалось испросить разрешения, – она уходила в бескрайние холмы, где могла бегать и резвиться на воле; а иногда отправлялась она вместе с пастушками, ходила за овцами и обедала под открытым небом.

Однажды, летом того же года, в дом явился с поручением мальчик постарше нее с одного из дальних хуторов; и Анкалиме столкнулась с ним во внутреннем дворе за домом, – гонец жевал хлеб и запивал его молоком. Мальчик зыркнул на нее безо всякого почтения и снова принялся за молоко. А затем отставил кружку.

– Ну гляди, гляди, глазастая, ежели любо! – молвил он. – Красивая ты, да уж больно тоща! Поесть хочешь?

И он вытащил из сумки краюху хлеба.

– Ибал, а ну, пошел вон! – прикрикнула старуха, появляясь в дверях маслодельни. – Давай, беги со всех своих длинных ног, а то забудешь, что я велела тебе передать матушке, до дома не успев добраться!

– Где вы живете, там цепного пса не нужно, матушка Замин! – крикнул в ответ мальчик, с громким воплем и лаем перепрыгнул через калитку и бегом помчался вниз по холму. Замин была старая крестьянка, в речах не особо церемонилась, и даже перед Белой владычицей не слишком-то робела.

– Это еще что за шумное существо? – спросила Анкалиме.

– Мальчишка, – отвечала Замин, – ежели ты, конечно, знаешь, что это такое. Да впрочем, откуда тебе? Им все бы лопать да ломать чего-нибудь! Этот вечно набивает себе рот – впрочем, ему на пользу! Славного сына увидит отец по возвращении; однако, ежели не поспешит назад, так, чего доброго, парень его и не узнает. Впрочем, это можно сказать и о других.

– Значит, у мальчишки тоже есть отец? – спросила Анкалиме.

– А то как же! – отвечала Замин. – Это Улбар, из числа пастухов владыки, чьи земли дальше на юг, – мы прозвали его Овечьим Владыкой; он – родич короля.

– Тогда почему отец мальчика не дома?

– Да как же, хэринке[96], все потому, что наслушался он про этих морестранников, вздумал водить с ними дружбу, да и уплыл с твоим отцом, владыкой Алдарионом; а куда и зачем – то ведомо одним валар, – отвечала Замин.

Тем же вечером Анкалиме неожиданно спросила у матери:

– Правда, что отца моего называют также владыкой Алдарионом?

– Называли, – ответила Эрендис. – Но почему ты спрашиваешь?

Голос ее звучал негромко и сдержанно, однако изумилась она и встревожилась, ибо прежде ни разу не заходила промеж них речь об Алдарионе.

– А когда он вернется? – молвила Анкалиме, не отвечая на вопрос матери.

– Меня не спрашивай! – отозвалась Эрендис. – Я не знаю. Возможно, что и никогда. Но не беспокойся ни о чем; ибо есть у тебя мать, и она тебя не бросит, пока ты ее любишь.

Более Анкалиме об отце не заговаривала.

Дни шли, неся с собой новый год, а затем и еще один; той весной Анкалиме исполнилось девять. Родились и подросли ягнята; настало и минуло время стрижки; жаркое лето выжгло траву. Зарядили осенние дожди. И тогда с Востока, на крыльях облачного ветра, из-за сумрачных морей возвратился «Хирилонде», неся Алдариона в Роменну. Послали гонца в Эмерие, но Эрендис ни с кем не поделилась вестями. Никто не приветствовал Алдариона на причале. Под дождем поскакал он в Арменелос и нашел дворец свой запертым. Встревожился Алдарион, но никого не стал расспрашивать о случившемся; сперва отправился он к королю, полагая, что должно им поговорить о многом.

Встретили его ничуть не теплее, чем Алдарион ожидал; и Менельдур обратился к нему как король к капитану, коего есть за что призвать к ответу.

– Долго ты пробыл в отлучке, – холодно молвил он. – Более трех лет минуло с того срока, что назначил ты для возвращения.

– Увы! – отвечал Алдарион. – Даже я устал от моря, и уже давно сердце мое стремилось на запад. Но задержался я против воли; многое должно было сделать. А в мое отсутствие все идет прахом.

– Не сомневаюсь, – ответствовал Менельдур. – Боюсь, ты убедишься, что и в твоих собственных землях дело обстоит так же.

– Эту беду я надеюсь поправить, – молвил Алдарион. – Но мир вновь меняется. За пределами Нуменора минула без малого тысяча лет с тех пор, как Владыки Запада выслали свою мощь против Ангбанда; и среди людей Средиземья дни те позабыты либо вспоминаются лишь как смутная легенда. Люди вновь неспокойны; их одолевает страх. Необходимо мне посовещаться с тобою, поведать о своих деяниях и мыслях касательно того, что должно делать.

– Так тому и быть, – отозвался Менельдур. – Воистину, иного я и не жду. Но есть и другие дела, кои я почитаю куда более насущными. «Пусть король сперва научится мудро управлять собственным домом, прежде чем указывать другим», – гласит пословица. И это справедливо в отношении любого. Вот мой тебе совет, сын Менельдура. У тебя есть и своя жизнь. И половиной себя самого ты неизменно пренебрегал. И ныне говорю я тебе: ступай домой!

Алдарион внезапно застыл; лицо его посуровело.

– Если ты знаешь, ответь: где мой дом? – молвил он.

– Там, где твоя жена, – отвечал Менельдур. – Ты нарушил данное ей слово, будь то вольно или невольно. Ныне живет она в Эмерие, в своем собственном доме, вдали от моря. Скачи туда немедля.

– Если бы ждало меня известие, куда направиться, я поскакал бы туда прямиком из гавани, – молвил Алдарион. – Но, по меньшей мере, не придется мне теперь расспрашивать чужих.

Он повернулся, чтобы уйти, но остановился и сказал:

– Капитан Алдарион позабыл нечто, что принадлежит второй его половине и что он, в своеволии своем, также почитает насущным. Есть при нем письмо, что поручили ему доставить королю в Арменелос.

И, вручив послание Менельдуру, он поклонился и вышел за дверь; не прошло и часа, как оседлал он коня и ускакал прочь, хотя уже надвигалась ночь. И взял он с собою только двух спутников, мореходов со своего корабля: Хендерха из Западных земель и Улбара родом из Эмерие.

Гоня коней во весь опор, они добрались до Эмерие к ночи следующего дня; устали и кони, и всадники. Холодной белизною блистал дом на холме в последних лучах заката, пробившихся из-под облаков. И, едва завидев его вдалеке, Алдарион протрубил в рог.

Спешившись во дворе, увидел он Эрендис: облаченная в белое, стояла она на ступеньках крыльца, что вели к самым столбам у двери. Она держалась с гордым достоинством, но, подойдя ближе, Алдарион заметил, что она бледна, а глаза у нее блестят чересчур ярко.

– Ты припозднился, господин мой, – молвила она. – Я давно перестала ждать тебя. Боюсь, не обрести тебе приема столь радушного, какой приготовила я, когда подошел срок твоего возвращения.

– Мореходам угодить нетрудно, – отозвался он.

– Это хорошо, – отозвалась она и ушла в дом, оставив его дожидаться. Тут появились две женщины, а вслед за ними по ступеням спустилась старуха. И уже в дверях услышал Алдарион, как объявила она его спутникам, – громко, так, чтобы и до его слуха долетели эти слова:

– Здесь вам ночлег заказан! Отправляйтесь на подворье под холмом!

– Нет уж, Замин, – сказал Улбар. – Я здесь не останусь. Я еду домой, с позволения владыки Алдариона. Все ли там ладно?

– Изрядно, – отвечала она. – Сынок твой так отъелся, что ты его и не признаешь. Но поезжай и сам сыщи ответы на свои вопросы! Небось там тебя встретят потеплее, чем тут твоего кормчего!

Эрендис не вышла к столу, и ужин для припозднившегося гостя прислужницы накрыли в отдельном покое. Но еще не закончилась трапеза, как вошла она и объявила в присутствии женщин:

– Ты, верно, притомился, господин мой, после такой спешки! Комната для гостей готова и ждет тебя. Мои служанки позаботятся о тебе. Ежели будет холодно, прикажи развести огонь.

Алдарион не ответил ни слова. Он рано отправился в спальню и, поскольку и в самом деле смертельно устал, бросился на постель и вскорости перестал думать о тенях Средиземья и Нуменора, забывшись глубоким сном. Но на рассвете пробудился он в великом беспокойстве и гневе. Он быстро встал, надеясь без лишнего шума уехать из дома; он собирался отыскать своего спутника Хендерха и лошадей и отправиться к своему родичу Халлатану, «Овечьему Владыке» Хьярасторни. А позже намеревался он повелеть Эрендис привезти его дочь в Арменелос, дабы не иметь с женой никакого дела в ее собственных владениях. Но когда он направлялся к двери, Эрендис вышла ему навстречу. В ту ночь она вовсе не ложилась; и встала она на пороге, преграждая мужу путь.

– Ты уезжаешь поспешнее, чем появился, господин мой, – молвила она. – Неужто тебе, мореходу, так быстро опостылела эта обитель женщин, что ты собрался уехать, не исполнив того, зачем приехал? Да и зачем ты приезжал? Дозволено ли мне узнать о том, прежде чем ты нас покинешь?

– В Арменелосе мне сообщили, будто здесь моя жена и будто сюда перевезла она мою дочь, – ответствовал Алдарион. – Что до жены, тут я, верно, заблуждался; но разве нет у меня дочери?

– Была когда-то, – отозвалась она. – Но моя дочь еще не встала.

– Так пусть встанет, пока я схожу за конем, – молвил Алдарион.

На этот раз Эрендис охотно воспрепятствовала бы встрече Анкалиме с отцом; но так далеко заходить она не дерзнула, опасаясь утратить благоволение короля; к тому же и Совет[97] давно уже выражал недовольство тем, что дитя воспитывается не в городе. Потому, когда Алдарион прискакал назад в сопровождении Хендерха, Анкалиме уже стояла на пороге рядом с матерью. Держалась она чопорно и отчужденно, под стать Эрендис, и не выказала должного почтения, когда Алдарион спешился и взошел на крыльцо.

– Кто ты такой? – молвила Анкалиме. – И зачем заставил меня подняться в такую рань, пока весь дом еще спит?

Алдарион пристально посмотрел на девочку, и, хотя лицо его оставалось суровым, про себя он улыбнулся: ибо увидел, что дитя пошло скорее в него, нежели в Эрендис, невзирая на все ее воспитание.

– Некогда мы были знакомы, госпожа Анкалиме, – отозвался он, – но это неважно. Нынче я всего лишь посланник из Арменелоса, и явился я напомнить тебе, что ты – дочь королевского наследника; и (как я теперь вижу) придется тебе в свой черед стать его наследницей. Не вечно тебе жить здесь. А сейчас возвращайся в постель, госпожа, буде на то твоя воля, – до тех пор, пока не поднимется твоя прислужница. Я же тороплюсь к королю. Прощай!

Алдарион поцеловал девочке руку, сбежал по ступеням, вскочил в седло и ускакал, махнув ей на прощанье.

Эрендис же, сидя у окна в одиночестве, провожала его глазами, пока мчался тот вниз по холму. И увидела она, что Алдарион направился не в сторону Арменелоса, а в Хьярасторни. Тогда разрыдалась она, от горя, но более – от гнева. Она-то ждала хоть каких-то свидетельств раскаяния, дабы, отчитав, даровать прощение, ежели о нем смиренно попросят; но Алдарион обошелся с нею так, словно это она его оскорбила, и выказал к ней пренебрежение на глазах у дочери. Слишком поздно вспомнила она давние слова Аунет; теперь увидела она, что Алдарион могуч и неукротим, движим исступленной волей, и чем холоднее, тем опаснее. И встала Эрендис, и отвернулась от окна, думая о своих обидах.

– Опасен? – молвила она. – Ну, а я – из стали, и сломать меня непросто. И он убедится в этом, будь он хоть королем Нуменора.

Алдарион же держал путь в Хьярасторни, к дому родича своего Халлатана; ибо задумал отдохнуть там некоторое время и все обдумать. Когда же подъехал он ближе, заслышал он музыку и увидел, что пастухи затеяли веселье в честь возвращения Улбара, привезшего с собою немало удивительных историй и немало подарков; и жена Улбара в венке из цветов танцевала с ним под пение свирелей. Сперва никто не заметил всадника; Алдарион, не сходя с коня, с улыбкой наблюдал за происходящим; но внезапно Улбар воскликнул: «Великий Кормчий!», – и сын его Ибал подбежал к стремени Алдариона.

– Господин Кормчий! – горячо начал он.

– Что еще такое? Я тороплюсь, – отозвался Алдарион, ибо теперь настроение его изменилось, и на него нахлынули гнев и горечь.

– Я лишь хотел спросить, – молвил мальчик, – сколько лет должно исполниться человеку, чтобы он смог поплыть на корабле за моря, как мой отец?

– Он должен быть стар, как горы, дабы не осталось у него в жизни иной надежды, – отвечал Алдарион. – Либо пусть плывет, когда вздумается! Но где твоя мать, сын Улбара? Неужто не поприветствует она меня?

Тут вышла вперед жена Улбара, и Алдарион взял ее за руку.

– Примешь ли от меня дар? – молвил он. – Невеликое то возмещение за шесть лет помощи достойного мужа, что ты мне подарила.

И извлек он из мешочка, что носил за пазухой, драгоценный камень, алый, как пламя, на золотой ленте и вложил женщине в руку.

– Это дар короля эльфов, – сказал Алдарион. – Но он сочтет, что подарком его распорядились как должно, когда я расскажу ему все.

И, распрощавшись с бывшими там людьми, Алдарион уехал прочь, ибо раздумал задерживаться в том доме. Весьма дивился Халлатан, прослышав о странном его появлении и отъезде, пока округу не облетели новые вести.

Отъехав немного от Хьярасторни, Алдарион придержал коня и обратился к Хендерху, своему спутнику:

– Какой бы прием ни ждал тебя на западе, друг, не стану тебя задерживать. Благодарю тебя – и скачи домой. Дальше я поеду один.

– Так не подобает, господин Кормчий, – молвил Хендерх.

– Не подобает, – отозвался Алдарион. – Но уж как есть, так есть. Прощай!

И поскакал он в Арменелос один, и более никогда не появлялся в Эмерие.

Когда же Алдарион вышел из комнаты, Менельдур, дивясь, принялся разглядывать письмо, врученное ему сыном, ибо видел, что оно от короля Гиль-галада из Линдона. Послание было запечатано, и на нем красовался королевский герб: белые звезды в синем кругу[98]. Снаружи значилось:

Дано в Митлонде в руки владыке Алдариону, королевскому наследнику Нуменоре, для вручения верховному королю в Арменелосе лично.

Менельдур сломал печать и прочел:

От Эрейниона Гиль-галада сына Фингона Тар-Менельдуру из рода Эарендиля привет. Да хранят тебя валар, да не падет вовеки тень на Остров Королей.

Давно был я обязан тебе благодарностью за то, что столько раз присылал ты ко мне своего сына Анардиля Алдариона. Большего друга эльфов, сдается мне, нет ныне среди людей. Прошу простить меня, если на этот раз задержал я его у себя на службе слишком долго: очень нуждался я в знании людей и их языков, а знанием сим владеет он один. Много опасностей преодолел он ради того, чтобы подать мне совет. О моей заботе поведает он тебе сам; но он и не догадывается, сколь велика она, ибо молод он и полон надежд. А потому сие предназначено лишь для глаз короля Нуменора.

Новая тень поднимается на Востоке. То не тирания недобрых людей, как мнится твоему сыну; то воспрял один из прислужников Моргота, и опять пробуждаются злые твари. С каждым годом тень набирает силу, ибо большинство людей готовы следовать ее велениям. Недалек тот день, сдается мне, когда зло окажется слишком могучим, чтобы эльдар смогли противостоять ему одни, без поддержки. Потому всякий раз, как вижу я высокий корабль Королей Людей, на сердце у меня делается легче. И ныне дерзаю я просить тебя о помощи. Ежели можешь ты выделить мне хоть сколько-нибудь людей, прошу тебя, не откажи моей мольбе.

Сын твой перескажет тебе, буде на то твоя воля, все наши соображения. Но вкратце совет его таков (а советы его всегда мудры): как только на нас нападут, – а рано или поздно это неминуемо случится, – мы попытаемся удержать Западные земли, где и по сей день живут эльдар и ваши сородичи, сердца которых еще не затронуты тьмой. По меньшей мере, нужно нам будет оборонить Эриадор, области по берегам больших рек к западу от гор, кои именуем мы Хитаэглир – то наш главный заслон. Но на юге, в земле Каленардон, в сей стене гор зияет брешь; этим-то путем и двинется нашествие с Востока. Враги уже стягиваются туда вдоль побережья. Но можно было бы отстоять тот край и воспрепятствовать вторжению, будь у нас оплот на ближнем берегу.

Сие давно предвидел владыка Алдарион. В Виньялонде, близ устья реки Гватло, долго тщится он возвести такую гавань, защищенную и с суши, и с моря; но все великие труды его доселе пропадали втуне. Он весьма сведущ в подобных вещах, ибо многому научился он у Кирдана и лучше, чем кто-либо, понимает надобности ваших огромных кораблей. Однако недостает ему людей; у Кирдана же нет лишних плотников и каменщиков.

Королю лучше знать, что ему нужно; но ежели благосклонно выслушает он владыку Алдариона и по мере сил окажет ему поддержку, надежды в мире прибавится. Воспоминания о Первой эпохе померкли, и холод выстудил Средиземье. Пусть же не иссякнет давняя дружба эльдар и дунедайн.

Се! Надвигающаяся тьма исполнена ненависти к нам, но и вас ненавидит не меньше. Даже Великое море будет недостаточно широким для ее крыльев, ежели не обуздать ее роста.

Манве да сохранит тебя в воле Единого и да пошлет попутный ветер твоим парусам.

Менельдур уронил пергамент на колени. Ветер пригнал с Востока тяжелые тучи, так что стемнело рано, и высокие свечи рядом с ним словно бы уменьшились в полумраке, затопившем комнату.

– Да призовет меня Эру раньше, чем наступит это время! – вслух воскликнул он. И добавил про себя: – Увы! Зачем его гордыня и моя холодность столь долго разобщали наши помыслы! Но ныне мудрость велит передать ему скипетр раньше, нежели я думал! Ибо эти заботы мне не по силам.

Когда валар вручили нам Дарованную землю, не назначали они нас своими наместниками; нам доверили королевство Нуменор, а не весь мир. Владыки – они. Здесь должно нам было отречься от ненависти и войны; ибо война завершилась и Моргота изгнали из Арды. Так мнилось мне; так меня наставляли.

Однако, ежели над миром снова сгущается тьма, Владыкам о том ведомо; но никакого знака они мне не послали. Разве что это и есть – знак? Что тогда? Наших отцов вознаградили за помощь, оказанную ими в низвержении Великой Тени. Неужто сынам их стоять в стороне, ежели зло отрастило новую голову?

Слишком тяжки мои сомнения, чтобы править и дальше. Готовиться или оставить все, как есть? Снаряжаться к войне, которая до поры лишь в домыслах; во дни мира обучать ремесленников и пахарей кровопролитию и сражению; вложить металл в руки алчных предводителей, которые возлюбят лишь завоевания и сочтут убиенных умножением своей славы? Скажут ли они Эру: «Зато враги твои были среди них»? Или ждать, сложа руки, пока безвинно гибнут друзья; пусть люди живут в мире, точно слепые, пока насильник не подступится к самым воротам? И как им быть тогда: голыми руками противостоять металлу и вотще умереть, или же обратиться в бегство, оставляя позади стенания женщин? Скажут ли они Эру: «Зато крови я не пролил»?

Ежели оба пути ведут ко злу, многого ли стоит выбор? Пусть правят валар под началом Эру! Я передам скипетр Алдариону. Однако ж и это – выбор, ибо хорошо мне ведомо, какую дорогу он изберет. Разве что Эрендис…

Тут тревожные мысли Менельдура обратились к Эрендис, живущей в Эмерие.

– Здесь надежды мало (ежели слово «надежда» хоть сколько-то уместно). В делах столь великой важности он не уступит. А ее выбор я предвижу – даже если даст она себе труд выслушать и понять. Ибо сердце ее крылато лишь в пределах Нуменора, и о цене она не догадывается. Если бы выбор привел ее к смерти до срока, храбро встретила бы она смерть. Но что станет она делать с жизнью и с волей других? Сами валар, в точности как и я, узнают о том лишь со временем.

На четвертый день после того, как «Хирилонде» вошел в гавань, Алдарион возвратился в Роменну. Измученный, с ног до головы покрытый дорожной грязью, он первым делом отправился на «Эамбар», где отныне вознамерился поселиться. К тому времени, как обнаружил он к вящей своей досаде, в Граде на всех углах болтали да сплетничали. На следующий день он собрал своих людей в Роменне и привел их в Арменелос. Там одним приказал он срубить в его саду все деревья, кроме одного, и доставить их на верфи; другим повелел разрушить свой дворец до основания. Лишь белое эльфийское древо пощадил он; и когда разошлись дровосеки и осталось оно одно среди всеобщего запустения, взглянул на него Алдарион и впервые увидел, что дерево прекрасно само по себе. Неспешно, на эльфийский лад, росло оно и ныне достигало лишь двенадцати футов: стройное, хрупкое, юное, – и ветви его, простертые к небесам, были усыпаны бутонами зимних цветов. Деревце напомнило Алдариону дочь, и молвил он:

– Тебя я тоже назову Анкалиме. Пусть и она, и ты так и стоят всю свою долгую жизнь, – не склоняясь ни перед ветром, ни перед чужой волей, и не зная принуждения!

На третий день после своего возвращения из Эмерие Алдарион отправился к королю. Тар-Менельдур неподвижно сидел в своем кресле и ждал. Он взглянул на сына, и ему стало страшно, ибо Алдариона было не узнать: посеревшее лицо его сделалось холодным и враждебным, точно море, когда солнце внезапно затянет тусклая туча. Стоя перед отцом, медленно заговорил он, и в голосе его звучало скорее презрение, чем гнев:

– Что за роль ты во всем этом сыграл, тебе лучше знать. Однако королю должно считаться с тем, сколько человек в силах вынести, пусть речь идет всего лишь о подданном, да хоть бы и о сыне. Если ты задумал приковать меня к Острову, ты выбрал не ту цепь. Ныне не осталось у меня ни жены, ни любви к этой земле. Я отправляюсь прочь от этого заколдованного острова грез наяву, где женщины в надменности своей тщатся поставить мужчин на колени. Я употреблю дни свои во имя какой-нибудь цели и в иных краях, где меня не презирают, а, напротив, привечают с почетом. На роль домашнего слуги подыщи себе другого наследника. Из наследия же моего потребую я лишь вот что: корабль «Хирилонде» и столько людей, сколько поднимет он. Забрал бы я и дочь, будь она старше годами; но ее поручу я моей матери. И, разве что ты души не чаешь в овцах, не будешь ты тому препятствовать и не допустишь, чтобы ребенок рос ущербным, среди безгласных женщин, в холодной надменности и презрении к родне своей. Она – из рода Эльроса, и иного потомка через своего сына ты не обретешь. Я сказал. А теперь пойду, займусь делами более разумными.

До сих пор Менельдур терпеливо слушал, потупив взгляд и не подавая никакого знака. Но теперь вздохнул он и поднял глаза.

– Алдарион, сын мой, – печально проговорил он. – Король сказал бы, что и ты тоже выказываешь холодную надменность и презрение к родне своей, и сам выносишь приговор, не выслушав прежде; но твой отец, который любит тебя и скорбит за тебя, простит тебе это. Не одного меня следует укорять в том, что доселе я не понимал твоих замыслов. Но что до горестей твоих (о которых, увы! – ныне толкуют слишком многие): здесь я неповинен. Эрендис всегда любил я; и, поскольку сердца наши склоняются к одному и тому же, думал я и думаю, что слишком тяжка ее участь. Ныне же устремления твои мне ясны; хотя, ежели склонен ты выслушать не только слова похвалы, скажу я, что поначалу вело тебя и собственное удовольствие. И, может статься, все сложилось бы иначе, ежели бы в былые дни поговорил ты со мною более откровенно.

– Королю, возможно, и есть на что сетовать, – воскликнул Алдарион, разгорячившись, – но не той, о ком ты помянул! С ней, по крайней мере, говорил я долго и часто, но встречал лишь равнодушие и непонимание! С тем же успехом мальчик-шалун может толковать о том, как славно лазать по деревьям, няньке, озабоченной лишь тем, чтобы одежда была цела, да к столу ее подопечный не опаздывал! Я люблю ее, иначе что мне было бы за дело? Прошлое сохраню я в сердце; будущее – мертво. Она не любит ни меня, ни что другое. Любит она себя одну, да так, чтобы Нуменор служил ей оправой, а я – ручным псом, что дремал бы у очага, покуда не надумает она прогуляться по своим полям. Но раз псы ныне кажутся слишком грубыми, она предпочтет, чтобы у нее в клетке щебетала Анкалиме. Но довольно об этом. Дает ли мне король дозволение отплыть? Или есть ему что приказать?

– Король немало размышлял обо всем за те показавшиеся долгими дни, что минули с последнего твоего приезда в Арменелос, – отвечал Тар-Менельдур. – Он прочел письмо Гиль-галада; речь в нем идет о вещах серьезных и важных. Увы! Его просьбам и твоим желаниям король Нуменора вынужден ответить «нет». Не может он поступить иначе, согласно собственному разумению, ибо видит он опасность обоих путей: как готовиться к войне, так и не готовиться.

Алдарион пожал плечами и шагнул было к двери. Но Менельдур воздел руку, призывая ко вниманию, и продолжил:

– Однако ж король, хотя ныне прошло уже сто сорок два года, как правит он землею Нуменор, не уверен, что он смыслит в этом деле достаточно для того, чтобы принять справедливое решение в вопросах столь великой важности и перед лицом столь грозной опасности.

Он помолчал и, взяв пергамент, написанный собственной его рукой, прочел внятно и отчетливо:

Засим, во-первых, дабы почтить своего возлюбленного сына, и, во-вторых, ради лучшего управления королевством в тех обстоятельствах, что сын его разумеет яснее, король постановил: незамедлительно передать скипетр сыну, каковой отныне становится королем Тар-Алдарионом.

– Когда сие будет оглашено во всеуслышание, – молвил Менельдур, – всем станет известно, что я думаю о нынешних событиях. Это вознесет тебя выше порицаний; благодаря этому ты обретешь свободу действовать, так что прочие утраты перенести будет легче. Что до письма Гиль-галада, ты, став королем, ответишь на него так, как покажется подобающим держателю скипетра.

На мгновение потрясенный Алдарион словно окаменел. Он-то готовился встретить гнев короля, каковой в своеволии своем намеренно распалял. А теперь он словно опешил. Но вот, точно сбитый с ног порывом ветра, налетевшим нежданно-негаданно, пал Алдарион на колени перед отцом; а спустя мгновение поднял склоненную голову и рассмеялся, – так вел он себя всегда, услышав о деянии беспримерного великодушия, ибо радовалось тогда его сердце.

– Отец, – молвил Алдарион, – упроси короля простить мою надменность. Ибо он – великий король, и смирением своим вознесен куда выше моей гордыни. Я побежден; я безоговорочно покоряюсь. Нельзя и помыслить, чтобы такой король передал скипетр, покуда исполнен он силы и мудрости.

– Однако ж так решено, – отозвался Менельдур. – Совет будет созван безотлагательно.

Когда спустя семь дней сошелся Совет, Тар-Менельдур известил собравшихся о своем решении и положил перед ними свиток. Все были потрясены, ибо до поры не ведали, о каких обстоятельствах говорит король; и все запротестовали, умоляя короля отложить решение, – все, кроме Халлатана из Хьярасторни. Ибо Халлатан давно уже относился с уважением к родичу своему Алдариону, хотя собственный его образ жизни и пристрастия были совсем иными; и счел он деяние короля благородным и возвышенным, и уместным во благовременьи, если угодно.

Что до остальных, кои и так и этак пытались разубедить короля, им Менельдур ответил:

– Отнюдь не сгоряча пришел я к этому решению, и в мыслях моих обдумал все доводы, что вы столь разумно приводите. Сейчас и не позже – время, наиболее подходящее для объявления моей воли, в силу причин, о которых ни один здесь не помянул вслух, хотя все вы, надо думать, о них догадываетесь. Засим да будет сей указ оглашен незамедлительно. Однако, ежели на то ваша воля, в силу он вступит только весной, после праздника Эрукьерме. До тех пор скипетр останется в моих руках.

Когда вести об оглашении указа дошли до Эмерие, Эрендис не на шутку встревожилась, ибо прочла в том порицание короля, на благоволение которого всегда полагалась. Здесь она не ошиблась; однако мысль о том, что за деянием сим кроется нечто куда более важное, даже не пришла ей в голову. Вскорости после того доставили послание от Тар-Менельдура – не что иное, как приказ, пусть и облеченный в учтивые слова. Ей вменялось в обязанность прибыть в Арменелос, и привезти с собою госпожу Анкалиме, и оставаться в столице, по меньшей мере, до Эрукьерме и до провозглашения нового короля.

«Он не замедлил с ударом, – думала Эрендис. – Я должна была это предвидеть. Он намерен отнять у меня все. Но мною распоряжаться ему не удастся, даже через отца».

Потому отвечала она Тар-Менельдуру:

«Король и отец мой, дочь моя Анкалиме, воистину, не может не прибыть, ежели таково ваше повеление. Молю лишь принять в расчет ее юный возраст и позаботиться, чтобы разместили ее вдали от суматохи и шума.

Что до меня, то простите великодушно. Дошли до меня известия, что дворец мой в Арменелосе уничтожен, а ныне нет у меня охоты оказаться на положении гостьи, менее всего – на жилом корабле среди мореходов. Дозвольте мне остаться здесь, в уединении, разве что королю угодно будет отобрать и этот дом тоже».

Письмо сие Тар-Менельдур прочел с участием, однако сердца его оно не затронуло. Он показал послание Алдариону, которому оно, по всему судя, главным образом и предназначалось. Алдарион пробежал глазами строки, и король, глядя на выражение его лица, молвил:

– Вне сомнения, ты опечален. Но на что иное ты рассчитывал?

– Никак не на это, – отозвался Алдарион. – Я-то ждал от нее большего! Она измельчала; и если это дело моих рук, то черна моя вина. Но разве великие умаляются в несчастье? Не такой путь следовало избрать, даже в ненависти и мести! Ей должно было потребовать, чтобы приготовили для нее великолепный дворец, призвать достойный королевы эскорт и возвратиться в Арменелос по-королевски, в сиянии разубранной красоты, со звездой на челе; тогда бы почитай что весь остров Нуменор околдовала бы она и склонила на свою сторону, а я бы выглядел безумцем и мужланом. Валар мне свидетели, я бы предпочел такой исход: чтобы красавица королева перечила мне и надо мною насмехалась, нежели возможность править свободно, в то время госпожа Элестирне угасает в сумерках, сотканных своими же руками.

И, горько рассмеявшись, Алдарион вернул письмо королю.

– Ну что ж, что есть, то есть, – молвил он. – Но ежели одной претит жизнь на корабле среди мореходов, другого можно извинить за то, что не мило ему прозябание на овечьем хуторе среди женской прислуги. Однако дочь свою воспитывать в сходном духе я не дам. По крайней мере, выбирать она будет не вслепую.

С этими словами Алдарион поднялся на ноги и попросил разрешения удалиться.

Дальнейшее разбитие повествования

После того момента, когда Алдарион читает письмо Эрендис с отказом вернуться в Арменелос, сюжет можно проследить только по разрозненным, обрывочным заметкам. Но даже эти наброски и записи не являются фрагментами последовательного повествования, поскольку создавались в разное время и зачастую противоречат друг другу.

Насколько можно судить, Алдарион, став королем Нуменора в 883 году, вскоре принял решение вновь посетить Средиземье и отплыл в Митлонд в том же году или годом позже. Указано, что на нос «Хирилонде» он водрузил не ветвь ойолайре, а орла с золотым клювом и глазами из драгоценных камней, подаренного Кирданом.

И красовался там орел, волею искусного мастера раскинув крыла и словно изготовившись устремить полет прямо к далекой цели. «Сей знак приведет нас туда, куда мы стремимся, – молвил он. – Что же до нашего возвращения, пусть позаботятся о нем валар, – ежели деяния наши им угодны».

Также указано, что «записей о позднейших путешествиях Алдариона не сохранилось», но «известно, что он странствовал и сушей, и морем, и поднялся по реке Гватло до Тарбада, и встретился там с Галадриэлью». Больше об этой встрече нигде не упоминается; однако в то время Галадриэль и Келеборн жили в Эрегионе, не очень далеко от Тарбада (см. ниже).

Но все труды Алдариона пошли прахом. Работы, возобновленные им в Виньялонде, так и не были завершены, и море источило постройки[99]. И все же Алдарион заложил основу для свершений Тар-Минастира, достигнутых многие годы спустя, во время первой войны с Сауроном, и если бы не возведенные Алдарионом укрепления, флотилии Нуменора не смогли бы высадить войско в нужное время в нужном месте – как то и предвидел Алдарион. Враждебность к нуменорцам все возрастала, и темные люди с гор проникали в Энедвайт. Но во дни Алдариона нуменорцы еще не жаждали все новых земель, и его морестранники оставались горсткой людей, которыми восхищались, но которым не спешили подражать.

Какие бы то ни было дальнейшие упоминания о союзе с Гиль-галадом или о том, что помощь, запрошенная Гиль-галадом в письме к Тар-Менельдуру, была-таки послана, отсутствуют; напротив, говорится, что

Алдарион пришел слишком поздно, или же слишком рано. Слишком поздно: ведь сила, ненавидевшая Нуменор, уже пробудилась. Слишком рано: ведь не настала еще пора Нуменору явить свою мощь или же вновь сразиться за мир.

Когда Тар-Алдарион вознамерился вернуться в Средиземье в 883 или в 884 году, в Нуменоре обеспокоились, поскольку прежде не бывало, чтобы король покидал Остров, и для Совета это было беспрецедентное событие. Насколько можно понять, Менельдуру предложили регентство, но он отказался, и регентом стал Халлатан из Хьярасторни, который был назначен на эту должность то ли Советом, то ли самим Тар-Алдарионом.

Рассказ о жизни Анкалиме в годы ее отрочества и юности так и не оформился в отдельную повесть. Однако почти не приходится сомневаться в несколько двойственном характере Анкалиме и в том влиянии, которое оказывала на нее мать. Анкалиме была не такой суровой, как Эрендис, и от природы любила блистать в обществе, любила драгоценности, музыку, восхищение окружающих и оказываемые ей почести; однако все это радовало ее «под настроение», а не постоянно, и она часто покидала двор под тем предлогом, что желает посетить мать и ее белый домик в Эмерие. Насколько можно судить, она одобряла обхождение Эрендис с Алдарионом после его запоздалого возвращения, но также и гнев Алдариона, отсутствие раскаяния и то, как безжалостно изгнал он Эрендис из сердца и мыслей. Анкалиме питала глубокую неприязнь к браку по обязанности, а в браке – к любому противодействию ее воле. Мать постоянно настраивала ее против мужчин; сохранился следующий примечательный образчик наставлений Эрендис:

Мужчины Нуменора – наполовину эльфы (говаривала Эрендис), в особенности же высокородные; они ни то и ни другое. Дарованная им долгая жизнь морочит их, и ищут они в мире, чем бы потешиться, – сущие дети разумом, покуда не настигнет их старость, – а тогда многие из них всего лишь уходят играть с улицы в дом. Они обращают свои забавы в дела великой важности, а дела великой важности – в забаву. Им хотелось бы быть сразу и мастерами, и мудрецами, и героями; и женщины для них, что огонь в очаге – пусть его поддерживают другие, покуда не устанут они к вечеру от игр. Все создано, чтобы служить им: холмы – чтобы добывать камень, реки – чтобы давать воду или крутить колеса, деревья – на доски, женщины – для телесных нужд, а ежели хороши собой, то пусть украшают стол и очаг; дети же нужны, чтобы возиться с ними от нечего делать – однако с неменьшей охотой поиграли бы они со щенками своих гончих. Ко всем они милостивы и добры, веселы как жаворонки поутру (если светит солнце), ибо никогда они не гневаются, если без того можно обойтись. Они полагают, что мужам должно быть веселыми, щедрыми, как богачи, раздающие то, что им самим не надобно. И в ярость они впадают лишь тогда, когда внезапно осознают, что помимо их воли в мире есть и другие. И тогда, если кто-то осмелится противостоять им, они делаются безжалостны, словно морской ветер.

Вот как все обстоит, Анкалиме, и не нам это изменить. Ибо мужчины создали Нуменор: мужи, те самые, воспеваемые ими герои древности, – а о женах героев мы слышим реже, разве лишь то, что оплакивали они гибель своих мужей. Нуменору было назначено стать местом отдыха после войны. Но, устав от покоя и мирных забав, мужчины вскоре вернутся к своей великой игре: кровопролитию и войне. Вот как все обстоит; и мы живем среди них. Но нам нет нужды принимать все как есть. Если и мы любим Нуменор, будем же радоваться ему, пока мужчины не погубили Острова. И мы дочери великих, и у нас есть собственные воля и отвага. А потому не гнись, Анкалиме. Стоит тебе поддаться, и тебя заставят склониться долу. Пусти корни в камень и смело встречай ветер, пусть даже он оборвет все твои листья.

Впридачу, что более важно, Эрендис приучила дочь к женскому обществу, к спокойной, мирной и тихой жизни Эмерие, безо всяких неожиданностей или тревог. Мальчишки, вроде Ибала, горланили во весь голос. Мужчины приезжали верхами в неурочные часы, трубя в рог, и их кормили с величайшим шумом. Мужчины зачинали детей и оставляли их на женщин, когда те причиняли беспокойство. И хотя деторождение несло с собой меньше опасностей и болезней, Нуменор все же не был «земным раем», и вслед за родами, как и за любым трудом, приходила усталость.

Анкалиме, как и Алдарион, была непоколебима, следуя своим путем; подобно отцу, она отличалась упрямством и поступала вопреки советам. Она отчасти унаследовала холодность Эрендис и ее чувство личной обиды; и глубоко в ее сердце, почти, но не до конца забытая, таилась память о том, как твердо Алдарион разжал ее руки и поставил дочь на землю, торопясь отправиться в путь. Она всей душой любила холмистый край, ставший ей домом, и никогда в жизни (как говорила сама Анкалиме) не могла уснуть спокойно, не слыша блеяния овец. Однако от прав наследования Анкалиме не отказалась и твердо решила, что придет день, и она станет могущественной правящей королевой; а уж тогда будет жить там и так, где и как ей угодно.

Судя по всему, в первые восемнадцать лет правления Алдарион часто покидал Нуменор; в то время Анкалиме жила и в Эмерие, и в Арменелосе, поскольку королева Алмариан горячо полюбила ее и баловала Анкалиме так же, как в юности баловала Алдариона. В Арменелосе все, и не менее прочих – Алдарион, обращались с Анкалиме почтительно; и хотя сначала ей было не по себе – Анкалиме тосковала по просторам своего родного края, – со временем она перестала робеть и осознала, что люди дивятся ее красоте, достигшей полного расцвета. Становясь старше, она делалась все своевольней, и общество Эрендис, которая держалась как вдова и королевой быть не желала, начало ей докучать; однако Анкалиме продолжала ездить в Эмерие – и для того, чтобы отдохнуть от Арменелоса, и потому, что желала таким образом досадить Алдариону. Анкалиме, будучи умна и злонравна, усматривала возможность поразвлечься, чувствуя себя трофеем, из-за которого сражаются ее отец и мать.

В 892 году, когда Анкалиме исполнилось девятнадцать лет, она была объявлена королевской наследницей (в гораздо более юном возрасте, чем было принято ранее, см. выше); и тогда же Тар-Алдарион повелел изменить закон о наследовании в Нуменоре. Специально оговорено, что Тар-Алдарион сделал это «скорее по причинам личного порядка, нежели из государственных соображений», в силу «давней своей решимости одержать верх над Эрендис». Об изменении закона упомянуто в ВК, приложение A (I, i):

У шестого короля [Тар-Алдариона] был только один ребенок, дочь. Она стала первой королевой [т. е., правящей королевой]; ибо в ту пору был принят закон, что в королевском доме скипетр наследует старший отпрыск короля, будь то мужчина или женщина.

Но в других текстах новый закон формулируется иначе. В наиболее полном и обстоятельном изложении говорится, во-первых, что «старый закон», как его впоследствии называли, был на самом деле не нуменорским «законом», а унаследованным обычаем, который обстоятельства еще не ставили под вопрос; и согласно этому обычаю скипетр наследовал старший сын правителя. Подразумевалось, что при отсутствии сына наследником становился ближайший родич мужского пола, происходивший от Эльроса Тар-Миньятура по мужской линии. Так что, если бы у Тар-Менельдура не было бы сына, наследником стал бы не его племянник Валандиль (сын его сестры Сильмариэн), а его двоюродный племянник Малантур (внук Эарендура, младшего брата Тар-Элендиля). Но согласно «новому закону» дочь правителя (старшая) наследовала скипетр при отсутствии сына (что, конечно, противоречит сказанному в ВК). По предложению Совета было добавлено, что дочь вправе отказаться[100]. В этом случае, согласно «новому закону», наследником правителя становился ближайший родич мужского пола вне зависимости от того, происходит ли он от Эльроса по мужской или по женской линии. Таким образом, если бы Анкалиме отказалась от скипетра, наследником Тар-Алдариона стал бы Соронто, сын его сестры Айлинели; и если бы Анкалиме уступила бы скипетр или умерла бы бездетной, ее наследником также был бы Соронто.

Также по настоянию Совета было предписано, что наследница должна уступить скипетр, если она остается незамужней дольше определенного срока; и к этим уложениям Тар-Алдарион прибавил, что королевскому наследнику надлежит вступать в брак только с теми, кто принадлежит к роду Эльроса, и всякий, кто поступит вопреки этому, утрачивает право быть наследником. Говорится, что этот указ имел своей непосредственной причиной неудачный брак Алдариона и Эрендис и размышления Алдариона по этому поводу; ведь Эрендис не принадлежала к роду Эльроса и срок ее жизни был короче, и поэтому Алдарион полагал, что именно здесь корень всех их бед.

Без сомнения, эти положения «нового закона» были записаны так подробно, поскольку им предстояло иметь самое непосредственное отношение к дальнейшей истории этих царствований; однако, к сожалению, сейчас о ней мало что можно сказать.

Несколько позднее Тар-Алдарион отменил закон о том, что правящая королева должна выйти замуж или передать скипетр (несомненно, это было сделано из-за того, что Анкалиме не желала делать ни первого, ни второго); однако то, что наследник должен выбирать себе супругу или супруга среди отпрысков рода Эльроса, с тех пор и впредь вошло в обычай[101].

Как бы то ни было, вскоре в Эмерие начали появляться претенденты на руку Анкалиме, и не только из-за перемены в ее положении, – ибо по стране прошла молва о ее красоте, отчужденности, надменности, и о том, в каких необычных обстоятельствах она выросла. В ту пору люди стали называть ее Эмервен-Аранель, «принцесса-пастушка». Чтобы избегнуть докучливых женихов, Анкалиме с помощью старухи Замин скрылась на хуторе у границы земель Халлатана из Хьярасторни и некоторое время жила там пастушкой. Разные версии (сделанные на скорую руку наброски, не более) по-разному описывают отношение родителей Анкалиме к этому поступку. Согласно одной из версий, Эрендис знала, куда бежала Анкалиме, и одобряла соображения дочери, в то время как Алдарион запретил Совету разыскивать Анкалиме, поскольку ему пришлось по душе, что дочь ведет себя так независимо. Однако согласно другой версии, Эрендис была обеспокоена побегом Анкалиме, а король разгневался; и в то время Эрендис попыталась хоть как-то примириться с ним хотя бы в том, что касалось Анкалиме. Тем не менее Алдарион остался непоколебим, заявив, что у короля нет жены, но есть дочь и наследница, и что он не верит, будто Эрендис не знает, где та скрывается.

Со всей определенностью известно следующее: Анкалиме случайно познакомилась с пастухом, который пас овец в тех же краях, и этот человек назвался ей Мамандилем. Анкалиме была совершенно непривычна к подобному обществу; ей понравилось пение юноши, в котором тот оказался весьма искусен; и пел он Анкалиме песни, дошедшие из далеких дней, когда эдайн пасли свои стада в Эриадоре, еще до встречи с эльдар. Молодые люди вновь и вновь встречались на пастбищах, и теперь юноша переиначивал напевы влюбленных древности, вставляя в песни имена Эмервен и Мамандиля; но Анкалиме притворялась, будто не понимает, к чему тот клонит. Наконец юноша открыто объяснился ей в любви; и Анкалиме, отпрянув, отказала ему, ответив, что между ними стоит ее судьба, ибо она – королевская наследница. Но Мамандиль не смутился, а рассмеялся и открыл Анкалиме, что его настоящее имя – Халлакар, сын Халлатана Хьярасторнийского из рода Эльроса Тар-Миньятура. «А как иначе смог бы поклонник разыскать тебя?» – молвил он.

Тогда Анкалиме рассердилась, ибо Халлакар обманул ее, с самого начала зная, кто она; однако молодой человек ответствовал: «Это верно лишь отчасти. Я и в самом деле искал встречи с девой, образ жизни которой столь странен, что мне любопытно сделалось поглядеть на нее поближе. Но затем я полюбил Эмервен, и теперь мне нет дела до того, кто она. Не думай, что я посягаю на твое высокое положение; ибо предпочел бы я, чтобы ты была всего лишь Эмервен. И радуюсь я лишь тому, что я тоже из рода Эльроса, потому что иначе, мнится мне, мы не могли бы пожениться».

«Могли бы, – сказала Анкалиме, – если бы я хоть сколько-нибудь того желала. Я могу отказаться от королевского достоинства и обрести свободу. Но, поступи я так, я была бы свободна выйти замуж за того, за кого желаю; и то был бы Унер (сиречь „Никто“) – вот кого я предпочитаю всем другим».

Однако в конце концов Анкалиме вышла замуж именно за Халлакара. По одной версии Халлакар, несмотря на отказ Анкалиме, продолжал упорно ухаживать за ней, а Совет настаивал, чтобы ради спокойствия в королевстве Анкалиме избрала мужа; и в результате через несколько лет после их встречи среди стад Эмерие Анкалиме с Халлакаром поженились. Но в другом месте сказано, что Анкалиме оставалась незамужней так долго, что ее двоюродный брат Соронто, опираясь на положения нового закона, потребовал от нее отказаться от титула наследницы, и тогда Анкалиме вышла за Халлакара назло Соронто. Но в еще одной короткой заметке подразумевается, что Анкалиме сочеталась браком с Халлакаром уже после того, как Алдарион отменил пресловутое условие, – затем, чтобы положить конец надеждам Соронто стать королем, ежели Анкалиме умрет бездетной.

Как бы то ни было, очевидно, что Анкалиме не желала ни любви, ни сына, говоря: «Неужто уподоблюсь я королеве Алмариан и буду любить его до безумия?» Их жизнь с Халлакаром была несчастливой, Анкалиме ревновала к мужу своего сына Анариона, и впоследствии между ними возникла вражда. Анкалиме пыталась подчинить мужа, заявляя, что земли его принадлежат ей, и запрещала ему там жить, поскольку она, по ее собственным словам, не желала терпеть в мужьях управителя скотного двора. К этому времени относится последний из рассказов, повествующих об этих злополучных событиях. Ибо Анкалиме не дозволяла женщинам из своей свиты выходить замуж, и большинство их повиновались из страха перед госпожой, однако ж они происходили из здешних мест и были у них возлюбленные, с которыми хотели они вступить в брак. Халлакар же втайне подготовил все к свадьбе; он объявил, что собирается дать последний пир в собственном доме, прежде чем покинуть его. На этот пир он пригласил Анкалиме, сказав, что это дом его семьи и что с ним надо проститься учтиво.

Анкалиме приехала в сопровождении всех своих женщин, ибо не хотела, чтобы ей прислуживали мужчины. И обнаружила она, что дом ярко освещен и украшен, словно бы для великого пира, и домочадцы увенчаны цветами, словно женихи, и у каждого в руках по венку для невесты. «Входите! – сказал Халлакар. – К свадьбе все готово, и убраны брачные покои. Но поскольку и помыслить невозможно о том, дабы просить госпожу Анкалиме, королевскую наследницу, разделить ложе с управителем скотного двора, то, увы! – придется ей сегодня почивать в одиночестве». И Анкалиме волей-неволей пришлось остаться, ибо обратный путь был слишком долог, и уезжать без сопровождения она не желала. Ни мужчины, ни женщины не прятали улыбок; Анкалиме отказалась присоединиться к пирующим и лежала в постели, прислушиваясь к смеху вдалеке и думая, что потешаются над ней. На следующий день она уехала в ледяной ярости, и Халлакар отправил с нею троих мужчин. Так он был отомщен, поскольку Анкалиме никогда больше не возвращалась в Эмерие, где даже овцы, казалось, насмехались над ней. Но с тех пор Анкалиме постоянно преследовала Халлакара своей ненавистью.

О последних годах правления Тар-Алдариона мало что можно сказать, кроме того, что он, по всей видимости, продолжал плавать в Средиземье и не раз оставлял Анкалиме в качестве регента. Его последнее путешествие состоялось в конце первого тысячелетия Второй эпохи; и в 1075 году Анкалиме стала первой правящей королевой Нуменора. Говорится также, что после смерти Тар-Алдариона в 1098 году Тар-Анкалиме забросила дела отца и не оказывала никакой помощи Гиль-галаду и Линдону. У сына Анкалиме Анариона, который впоследствии стал восьмым правителем Нуменора, сначала родилось две дочери. Они не любили королеву и боялись ее; отказавшись от титула наследниц, они остались незамужними, поскольку королева в отместку не позволяла им выйти замуж[102]. Сын Анариона Сурион был третьим ребенком и стал девятым правителем Нуменора.

Об Эрендис говорится, что, когда ее настигла старость, забытая Анкалиме, томясь одиночеством, Эрендис вновь затосковала об Алдарионе; и узнав, что он отправился из Нуменора в свое, как впоследствии выяснилось, последнее путешествие, но скоро должен вернуться, она наконец покинула Эмерие и отправилась втайне, неузнанной, в гавань Роменны. Там, кажется, она встретила свою смерть; но о том, как это могло случиться, сказано только «Эрендис погибла в воде в год 985».

Примечания

Хронология

Анардиль (Алдарион) родился в 700 году Второй эпохи, и его первое путешествие в Средиземье состоялось в 725–727 годах. Его отец Менельдур стал королем Нуменора в 740 году. Гильдия Морестранников была основана в 750 году, а королевским наследником Алдарион был объявлен в 800 году. Эрендис родилась в 771 году. Семилетнее путешествие Алдариона приходится на 806–813 годы, первое путешествие «Паларрана» – на 816–820 годы, путешествие на семи кораблях, предпринятое вопреки воле Тар-Менельдура – на 824–829 годы; плавание, продлившееся четырнадцать лет, последовало сразу же за предыдущим и приходится на 829–843 годы.

Помолвка Алдариона и Эрендис состоялась в 858 году; плавание, в которое Алдарион отправился после помолвки, приходится на 863–869 годы, а свадьба состоялась в 870 году. Анкалиме родилась весной 873 года. «Хирилонде» вышел в море весной 877 года; возвращение Алдариона и последовавший за ним разрыв с Эрендис имели место в 882 году; Алдарион принял скипетр Нуменора в 883 году.

III Род Эльроса: короли Нуменора От основания града Арменелоса до Низвержения

Перевод – В. Соловова

Начало королевства Нуменор считается от тридцать второго года Второй эпохи, когда Эльрос сын Эарендиля взошел на трон в граде Арменелосе, будучи тогда девяноста лет от роду. Впоследствии в «Скрижали королей» он был вписан под именем Тар-Миньятура, ибо в обычае королей было брать себе официальные имена на квенье или Высоком наречии, благороднейшем из языков мира, и этот обычай соблюдался до дней Ар-Адунахора (Тар-Херунумена). Эльрос Тар-Миньятур правил нуменорцами в продолжение четырехсот и десяти лет, ибо дарован был нуменорцам долгий век, и не уставали они от мира в продолжение трех сроков жизни смертных людей в Средиземье; а сыну Эарендиля был отпущен срок жизни более долгий, чем кому-либо из людей, потомкам же его был дан век более короткий, но все же больший, чем прочим, пусть даже и нуменорцам, и было так до прихода Тени, когда годы нуменорцев начали таять[103].

I Эльрос Тар-Миньятур

Он родился за пятьдесят восемь лет до начала Второй эпохи. Он ощутил усталость лишь на пятисотом году жизни, и тогда, в год 442, отказался от жизни, правил же он до того 410 лет.

II Вардамир Нолимон

Он родился в год 61 Второй эпохи и умер в год 471. Его прозвали Нолимон, ибо больше всего любил он древние предания, каковые и собирал среди эльфов и людей. После ухода Эльроса, будучи тогда 381 года от роду, Вардамир не взошел на трон, но передал скипетр своему сыну. Тем не менее он признан вторым из королей и считается, что он правил в течение одного года[104]. С тех пор и до дней Тар-Атанамира существовал обычай, чтобы король передавал скипетр преемнику до своей смерти, и короли умирали по доброй воле, еще не утратив ясности ума.

III Tap-Амандилъ

Он был сыном Вардамира Нолимона и родился в год 192. Он правил в течение 148 лет[105] и передал скипетр в год 590. Умер он в год 603.

IV Тар-Элендилъ

Он был сыном Тар-Амандиля и родился в год 350. Он правил в течение 150 лет и передал скипетр в год 740; умер он в год 751. Называли его также Пармайте, ибо он своей рукой переписал множество книг и преданий, собранных его дедом. Женился он поздно, и его старшим ребенком была дочь Сильмариэн, родившаяся в 521 году[106], чьим сыном был Валандиль. От Валандиля же пошел род князей Андуние, последним из которых был Амандиль, отец Элендиля Высокого, пришедшего в Средиземье после Низвержения. В годы правления Тар-Элендиля корабли нуменорцев впервые вернулись в Средиземье.

V Тар-Менельдур

Он был единственным сыном и третьим ребенком Тар-Элендиля, и родился в год 543. Он правил в течение 143 лет и передал скипетр в год 883; умер он в год 942. Его «истинное имя» было Иримон; Менельдуром он назвался потому, что любил науку о звездах. Он взял в жены Алмариан, дочь Веантура, бывшего Великим Кормчим во времена Тар-Элендиля. Тар-Менельдур был мудр, но мягок и терпелив. Он передал власть своему сыну неожиданно, задолго до должного срока. То был политический шаг, вызванный тревогой, возникшей из-за дурных предчувствий Гиль-галада Линдонского, когда тот впервые узнал, что в Средиземье зашевелился злобный дух, враждебный эльдар и дунедайн.

VI Тар-Алдарион

Он был старшим ребенком и единственным сыном Тар-Менельдура и родился в год 700. Он правил в продолжение 192 лет и передал скипетр дочери в год 1075; умер он в год 1098. Его «истинное имя» было Анардиль, но он стал рано известен под именем Алдариона, ибо очень заботился о деревьях и сажал их великое множество, ради снабжения верфей корабельным лесом. Он был великим мореплавателем и кораблестроителем и часто сам бывал в Средиземье, где стал другом и советником Гиль-галада. Его супруга Эрендис была разгневана длительными отлучками мужа, и в год 882 они расстались. Его единственным ребенком была дочь, Анкалиме, славившаяся редкой красотой. Ради нее Алдарион изменил закон о престолонаследовании, так что дочь короля (старшая) должна была наследовать ему в случае отсутствия сыновей. Это изменение пришлось не по душе потомкам Эльроса и особенно наследнику по старому закону Соронто, племяннику Алдариона, сыну его старшей сестры Айлинели[107].

VII Тар-Анкалиме

Она была единственным ребенком Тар-Алдариона и первой правящей королевой Нуменора. Она родилась в год 873 и правила в продолжение 205 лет, дольше, чем любой правитель после Эльроса; она передала скипетр в год 1280 и умерла в год 1285. Она долго оставалась незамужней, но, принуждаемая Соронто к передаче власти, в год 1000 назло ему вышла замуж за Халлакара, сына Халлатана, потомка Вардамира[108]. После рождения сына Анариона между Анкалиме и Халлакаром начались раздоры. Анкалиме была гордой и властной. После смерти Алдариона она презрела все его начинания и не оказывала помощи Гиль-галаду.

VIII Тар-Анарион

Он был сыном Тар-Анкалиме и родился в год 1003. Он правил в продолжение 114 лет и передал скипетр в год 1394; умер он в год 1404.

IX Тар-Сурион

Он был третьим ребенком Тар-Анариона; его сестры отказались от скипетра[109]. Он родился в год 1174 и правил в продолжение 162 лет; он передал скипетр в год 1556 и умер в год 1574.

X Тар-Тельпериэн

Она была второй правящей королевой Нуменора. Она жила долго (ибо нуменорские женщины жили дольше – или отказывались от жизни менее легко) и не пожелала ни за кого выйти замуж. Потому после ее смерти скипетр перешел к Минастиру; он был сыном Исильмо, второго из детей Тар-Суриона[110]. Тар-Тельпериэн родилась в год 1320; она правила в продолжение 175 лет, до года 1731, и умерла в тот же год[111].

XI Тар-Минастир

Это имя он получил потому, что построил высокую башню на холме Оромет близ Андуние и западного побережья и проводил там большую часть своего времени, глядя на Запад; ибо тоска росла в сердцах нуменорцев. Он любил эльдар, но завидовал им. Именно он послал великий флот на помощь Гиль-галаду в первой войне против Саурона. Он родился в год 1474 и правил в продолжение 138 лет; он передал скипетр в год 1869 и умер в год 1873.

XII Тар-Кирьятан

Он родился в год 1634 и правил в продолжение 160 лет; он передал скипетр в год 2029 и умер в год 2035. Он был могуществен, но жаден до богатства; построил великое множество королевских кораблей, и его слуги привозили в Нуменор много металлов и драгоценных камней и угнетали жителей Средиземья. Он презирал тоску своего отца и находил выход непокою своего сердца, плавая на восток, и на север, и на юг, пока не получил скипетра. Говорят, что он принудил отца передать ему скипетр прежде, чем тот намеревался сделать это по своей воле. Полагают, что в этом можно узреть первые признаки Тени, омрачившей благоденствие Нуменора.

XIII Тар-Атанамир Великий

Он родился в год 1800 и правил в продолжение 192 лет, до года 2221, который и был годом его смерти. Много сказано об этом короле в тех хрониках, что сохранились доныне, пережив Низвержение. Ибо был он, подобно своему отцу, горд и жаден до богатства, и нуменорцы, служившие ему, налагали тяжкую дань на жителей побережий Средиземья. Во времена его правления Тень пала на Нуменор, и король и следовавшие ему открыто выступали против запрета валар, и их сердца обратились против валар и эльдар; но еще сохраняли они мудрость, и боялись Западных Владык, и не смели бросить им вызов. Атанамира называют также Непожелавшим, ибо он был первым из королей, кто не пожелал передать скипетр или отказаться от жизни; и он жил до тех пор, пока смерть не взяла его против воли, впавшего в слабоумие[112].

XIV Тар-Анкалимон

Он родился в год 1986 и правил в продолжение 165 лет, пока не умер в год 2386. Во времена его правления разрыв между Людьми Короля (большинством нуменорцев) и теми, кто сохранял древнюю дружбу с эльдар, стал шириться. Многие из Людей Короля начали отказываться от использования эльфийских языков и не учили им более своих детей. Но короли по-прежнему носили официальные имена на квенье – скорее по древнему обычаю, чем из любви к эльдар, ибо нуменорцы опасались, как бы нарушение старой традиции не принесло беды.

XV Тар-Телеммайте

Он родился в год 2136 и правил в продолжение 140 лет, пока не умер в год 2526. С того времени официальное правление королей начиналось со дня смерти отца и продолжалось до дня их собственной смерти, хотя реальная власть нередко переходила к их сыновьям или советникам; и дни потомков Эльроса таяли под Тенью. Этого короля прозвали Телеммайте из-за его любви к серебру; он повелел своим слугам неустанно искать митриль.

XVI Тар-Ванимельде

Она была третьей правящей королевой; она родилась в год 2277 и правила в продолжение 111 лет, пока не умерла в год 2637. Она мало заботилась о делах государственных, более любя музыку и танцы, и власть была в руках ее мужа Херукалмо, более молодого, чем она, потомка Тар-Атанамира в том же колене. По смерти своей жены Херукалмо принял скипетр и назвался Тар-Андукал, отказывая в правлении своему сыну Алкарину; все же некоторые не считают его семнадцатым в перечне королей и сразу переходят в счете к Алкарину. Тар-Андукал родился в год 2286 и умер в год 2657.

XVII Тар-Алкарин

Он родился в год 2406 и правил в продолжение 80 лет, пока не умер в год 2737, будучи королем по праву в течение ста лет.

XVIII Тар-Калмакиль

Он родился в год 2516 и правил в продолжение 88 лет, пока не умер в год 2825. Это имя он взял, ибо в молодости своей был великим военачальником и завоевал обширные земли по берегам Средиземья. Этим он пробудил ненависть Саурона, который, тем не менее, отступил и растил свою мощь на востоке, вдали от побережья, ожидая своего часа. В дни Тар-Калмакиля впервые имя короля было произнесено на адунаике, и Люди Короля звали его Ар-Бельзагаром.

XIX Тар-Ардамин

Он родился в год 2618 и правил в продолжение 74 лет, пока не умер в год 2899. Его имя на адунаике было Ар-Абаттарик[113].

XX Ар-Адунахор (Тар-Херунумен)

Он родился в год 2709 и правил в продолжение 63 лет, вплоть до самой своей смерти в году 2962. Он был первым королем, принявшим скипетр под именем на адунаике, хотя из опасения (как было сказано выше) в «Скрижали» его имя было занесено на квенье. Но имена эти Верные считали нечестивыми, ибо они означали «Владыка Запада», каковым титулом они имели обыкновение именовать лишь одного из великих валар, в первую очередь Манве. В годы правления этого короля эльфийские языки более не использовались и не позволялось учить и учиться им, но Верные тайно сохраняли это знание; отныне корабли с Эрессеа приплывали к западным берегам Нуменора лишь изредка и втайне.

XXI Ар-Зимратон (Тар-Хостамир)

Он родился в год 2798 и правил в продолжение 71 года, пока не умер в год 3033.

XXII Ар-Сакалтор (Тар-Фалассион)

Он родился в год 2876 и правил в продолжение 69 лет, пока не умер в год 3102.

XXIII Ар-Гимильзор (Тар-Телемнар)

Он родился в год 2960 и правил в продолжение 75 лет, пока не умер в год 3177. Он был непримиримейшим из всех бывших дотоле врагов Верных; он окончательно запретил использование эльдарских языков, и не позволял никому из эльдар прибывать на его землю, и карал тех, кто привечал их. Он ничего не почитал и никогда не посещал святилище Эру. Он взял в жены Инзильбет, происходившую от Тар-Калмакиля[114]; но она втайне была одной из Верных, ибо ее матерью была Линдорие из дома владык Андуние. Между королем и королевой было мало любви, и вражда разделяла их сыновей. Ибо Инзиладун[115], старший, был любимцем матери и разделял ее образ мыслей, а Гимильхад, младший, был истинным сыном своего отца, и именно его Ар-Гимильзор с радостью избрал бы своим наследником, если бы законы это позволяли. Гимильхад родился в год 3044 и умер в год 3243[116].

XXIV Тар-Палантир (Ар-Инзиладун)

Он родился в год 3035 и правил в продолжение 78 лет, пока не умер в год 3255. Тар-Палантир сожалел о деяниях королей, предшествовавших ему, и с радостью вернулся бы к дружбе с эльдар и Владыками Запада. Свое имя Инзиладун принял, ибо зорки были и глаз его, и сердце, и даже те, кто ненавидел его, боялись речей ясновидца. Он также проводил много времени в Андуние, поскольку Линдорие, мать его матери, была из рода тамошних владык – сестра Эарендура, пятнадцатого владыки Андуние, приходившегося дедом Нумендилю, бывшему владыкой Андуние во дни Тар-Палантира, своего двоюродного брата; и Тар-Палантир часто поднимался на древнюю башню короля Минастира и с тоской смотрел на Запад, надеясь увидеть, быть может, какой-нибудь парус, плывущий с Эрессеа. Но ни один корабль не появлялся больше с Запада – из-за высокомерия королей и из-за того, что сердца большинства нуменорцев по-прежнему были ожесточены. Ибо Гимильхад продолжал деяния Ар-Гимильзора, и сделался предводителем Сторонников Короля, и открыто противился воле Тар-Палантира, насколько осмеливался, а втайне – еще более. Но какое-то время Верные жили в мире; и король всегда в положенное время поднимался к святилищу на Менельтарме, и Белое Древо опять было ухожено и почитаемо. Ибо Тар-Палантир предрек, что когда умрет Древо, тогда погибнет и род королей.

Тар-Палантир женился поздно, и у него не было сына. Дочери своей он дал эльфийское имя Мириэль. Но когда король умер, ее взял в жены Фаразон, сын Гимильхада (который к тому времени также уже умер), вопреки ее воле и вопреки законам Нуменора, ибо она была дочерью брата его отца. И когда он захватил власть в свои руки, нарекшись Ар-Фаразоном (Тар-Калионом), Мириэль была названа Ар-Зимрафелью[117].

XXV Ар-Фаразон (Тар-Калион)

Могущественнейший и последний король Нуменора. Он родился в год 3118 и погиб при Низвержении в год 3319; он правил в продолжение 64 лет, узурпировав скипетр, который должен был принадлежать.

Тар-Мириэли (Ар-Зимрафели)

Она родилась в год 3117 и погибла при Низвержении.

О деяниях Ар-Фаразона, его величии и безумии подробнее рассказано в повести о Низвержении Нуменора, которую написал Элендиль и которая хранилась в Гондоре[118].

IV История Галадриэли и Келеборна и Амрота, короля Лориэна

Перевод – А. Хромова

Из всех преданий Средиземья история Галадриэли и Келеборна – пожалуй, самое сложное и запутанное. Приходится примириться с тем, что в ней есть множество крупных противоречий, «принадлежащих традиции». Если взглянуть на это с другой точки зрения, можно сказать, что роль и значение Галадриэли стали ясны не сразу, и поэтому ее история постоянно пересматривалась.

Очевидно, в первоначальном варианте сюжета Галадриэль ушла из Белерианда за горы одна, еще в Первую эпоху, и повстречалась с Келеборном в его стране Лориэне; об этом прямо говорится в одной из неопубликованных работ, и это же подразумевают слова Галадриэли, обращенные к Фродо в «Братстве Кольца», II, 7: «Он [Келеборн] живет на Западе с тех пор, как взошло Солнце, и я прожила с ним бессчетные годы: я перешла горы еще до гибели Нарготронда и Гондолина, и много веков мы вместе вели эту безнадежную войну». По всей вероятности, в этом варианте Келеборн был одним из нандор (т. е. тех телери, которые отказались перейти Мглистые горы во время Великого Похода от Куивиэнена).

С другой стороны, в приложении В к ВК появляется более поздняя версия: там сказано, что в начале Второй эпохи «в Линдоне к югу от Льюна некоторое время жил Келеборн, родич Тингола; женой его была Галадриэль, самая прославленная из эльфийских женщин». И в примечаниях к «Бежит дорога…» сказано, что Галадриэль «вместе со своим мужем Келеборном (из синдар) перешла горы Эред-Луин и поселилась в Эрегионе».

В «Сильмариллионе» упоминается о том, что Галадриэль и Келеборн познакомились в Дориате, о том, что Келеборн приходился родичем Тинголу (гл. 13, стр. 112), и о том, что Галадриэль с Келеборном были в числе тех эльдар, что остались в Средиземье, когда окончилась Первая эпоха (гл. 24, стр. 283–284).

По-разному объясняется, почему Галадриэль осталась в Средиземье. В процитированном выше отрывке из «Бежит дорога…» прямо сказано: «В конце Первой эпохи, после того, как Моргот был повержен, Галадриэли возвратиться не разрешили, а она гордо ответила, что и не стремится возвращаться». Во ВК об этом не говорится, но в одном письме от 1967 г. отец заявляет:

Изгнанникам было дозволено вернуться – всем, кроме нескольких зачинщиков мятежа, из которых во времена ВК в живых оставалась одна Галадриэль. В то время, когда Галадриэль сложила свой «Плач», она думала, что ее изгнание продлится вечно, пока стоит Земля. Поэтому она завершает свою песнь пожеланием или просьбой, чтобы Фродо, в виде особой милости, было даровано дозволение поселиться для очищения (а не в наказание) на Эрессеа, одиноком острове, откуда видны берега Амана, тогда как для нее путь закрыт. Просьба Галадриэли была исполнена; но и ее вечное изгнание было отменено, в награду за ее борьбу с Сауроном, и, прежде всего, за то, что она преодолела искушение принять Кольцо, которое ей предложили. Поэтому в конце книги мы видим, как она уплывает за Море.

Это утверждение, само по себе очень определенное, не позволяет, однако, считать, что мысль о том, что Галадриэли было запрещено вернуться на Запад, уже существовала намного раньше, во время написания главы «Прощание с Лориэном»; и я склонен думать, что тогда она еще не появилась (см. ниже).

В очень позднем филологическом эссе, которое, несомненно, написано уже после публикации «Бежит дорога…», история заметно меняется:

Галадриэль и ее брат Финрод были детьми Финарфина, второго сына Индис. Финарфин был и духом, и обликом подобен родичам своей матери, ваньяр: у него были золотые волосы, благородный и мягкий характер, и он был всей душой предан валар. Он старался не принимать участия в распре своих братьев, и его печалило, что они отвернулись от валар. Финарфин часто искал покоя среди телери, чей язык он изучал. Он женился на Эарвен, дочери короля Олве Алквалондского; поэтому дети Финарфина приходились родичами Элу Тинголу, королю Дориата в Белерианде: Элу был братом Олве; это родство повлияло на их решение присоединиться к изгнанникам и сыграло важную роль впоследствии, в Белерианде. Финрод походил на отца: он тоже был златовлас и прекрасен, и сердце его было столь же благородным и великодушным, отвагой же он не уступал прочим нолдор, и в юности был так же пылок и беспокоен, как они; а от матери из рода телери ему передалась любовь к морю и мечты о далеких землях, которых он никогда не видел. Галадриэль же была величайшей и славнейшей среди нолдор, кроме, возможно, Феанора; но она превосходила его мудростью, и мудрость ее росла с годами.

Мать дала ей имя Нэрвен («дева-муж»[119]); она была самой высокой из нолдорских женщин, которые все отличались немалым ростом; умом она не уступала величайшим мудрецам эльдар, а силой – их лучшим атлетам. Даже среди эльдар она славилась дивной красотой, а волосы ее почитались чудом несравненным: они были золотыми, как у ее отца и его матери Индис, но более густыми и лучились необычайным светом, ибо отливали звездным серебром, как волосы ее матери; эльдар говорили, что в пряди волос Галадриэли вплетен свет Двух Деревьев, Лаурелин и Тельпериона. Многие думали, что именно эти разговоры подали Феанору мысль уловить и сохранить смешанный свет Деревьев, и тогда он создал Сильмарили. Ибо Феанор взирал на волосы Галадриэли с изумлением и восхищением. Он три раза просил подарить ему одну прядь, но Галадриэль не дала ему ни единого волоска. Эти два рода, величайшие среди валинорских эльдар, никогда не питали друг к другу особой любви.

Галадриэль родилась во времена расцвета Валинора, но вскоре (вскоре по счету Благословенного королевства) его сияние потускнело; и тогда Галадриэль потеряла покой. Среди тяжких испытаний и распрей нолдор Галадриэль разрывалась надвое: она была гордой, сильной и своевольной, как все потомки Финве (кроме Финарфина), и, подобно своему брату Финроду, который из всех родичей был ближе всего ее сердцу, мечтала о дальних краях и о собственных владениях, которые можно обустраивать по своей воле, а не под присмотром наставников. Но в глубине души Галадриэли жил благородный дух ваньяр и верность валар, от которой она не могла отречься. Она с юных лет обладала даром читать в чужих сердцах, но умела сострадать и понимать других, и не питала неприязни ни к кому, кроме Феанора. В его душе она прозревала тьму, и ненавидела и боялась ее, не видя, что тень того же зла пала на всех нолдор, не исключая ее самой.

Так и вышло, что, когда свет Валинора угас, – навеки, как казалось нолдор, – Галадриэль присоединилась к мятежу против валар, которые велели нолдор остаться; ступив же однажды на путь изгнания, Галадриэль не захотела отречься от него и, отвергнув последнее послание валар, навлекла на себя Приговор Мандоса. Даже после того, как нолдор безжалостно напали на телери и захватили их корабли, она не повернула назад, хотя отчаянно сражалась с воинами Феанора, защищая родичей своей матери. Гордость не позволяла ей возвратиться побежденной, с мольбой о прощении; к тому же она жаждала настичь Феанора, в какие бы земли он ни направился, чтобы противостоять ему во всем. Гордость говорила в ней и в конце Предначальных дней, после окончательного падения Моргота, когда она отвергла прощение валар, дарованное всем, кто боролся с Темным Властелином, и осталась в Средиземье. Только когда минули еще две долгих эпохи, и она обрела все, чего желала в юности, – и Кольцо Власти, и владения в Средиземье, о которых она мечтала, – только тогда достигла она высшей мудрости, и отвергла все это, и, пройдя последнее испытание, навсегда оставила Средиземье.

Последняя фраза соотносится с той сценой в Лотлориэне, где Фродо предлагает Галадриэли Единое Кольцо («Братство Кольца», II, 7): «И вот оно! Ты отдашь мне Кольцо добровольно! На место Темного Властелина ты поставишь Королеву».

В «Сильмариллионе» (гл. 9, стр. 77) сказано, что во время мятежа нолдор в Валиноре Галадриэль

тоже стремилась уйти. Она не давала клятвы, но слова Феанора о Средиземье воспламенили и ее сердце, ибо ей страстно хотелось увидеть безграничные просторы и найти себе край, где можно править по собственной воле.

Однако в вышеприведенном рассказе есть некоторые подробности, которых в «Сильмариллионе» нет: то, что родство детей Финарфина с Тинголом повлияло на их решение присоединиться к мятежу Феанора; то, что Галадриэль с самого начала недолюбливала Феанора и не доверяла ему; то, как относился к ней сам Феанор; наконец, то, что в Алквалонде нолдор сражались друг с другом, – Ангрод сказал Тинголу в Менегроте только, что дети Финарфина неповинны в убийстве телери («Сильмариллион», гл. 15, стр. 129). Но наиболее примечательно в этом отрывке прямое утверждение, что Галадриэль «отвергла прощение валар» в конце Первой эпохи.

Далее в этом эссе сказано, что, хотя мать звала ее Нэрвен, а отец – Артанис («Благородная женщина»), среди синдар она называла себя Галадриэлью, «ибо то было прекраснейшее из ее имен, данное ей ее возлюбленным, Тэлепорно из телери, женой которого она стала впоследствии в Белерианде». Тэлепорно – это Келеборн, здесь имеется в виду другой вариант сюжета, обсуждаемый ниже; относительно самого имени см. приложение Е.

В очень позднем наброске, частично не поддающемся прочтению, о поведении Галадриэли во время мятежа нолдор рассказывается совершенно по-иному. Это была последняя из работ отца, относящихся к Галадриэли и Келеборну, и, вероятно, вообще последняя из работ о Средиземье и Валиноре, датируемая последним месяцем его жизни. В ней отец подчеркивает, что Галадриэль уже в Валиноре пользовалась не меньшим влиянием, чем Феанор, и не уступала ему талантами, хотя ее таланты были иными; там говорится также, что она не только не участвовала в мятеже Феанора, но и во всем противостояла ему. Она действительно хотела уйти из Валинора на просторы Средиземья, чтобы проявить себя: «энергичная, обладающая блестящим умом, она быстро постигла все ей доступное из тех знаний, которые валар считали возможным давать эльдар», и ей было тесно в Амане, под опекой валар. По-видимому, это желание Галадриэли было ведомо Манве, и он не препятствовал ей; но официального разрешения уйти она не получила. Ища способ добраться до Средиземья, она вспомнила о кораблях телери и отправилась пожить в Алквалонде, к родичам матери. Там она встретила Келеборна. В этом варианте Келеборн снова телерский принц, внук Олве Алквалондского, и, значит, ее близкий родственник. Они решили вместе построить корабль и уплыть на нем в Средиземье; они как раз собирались испросить на то дозволения валар, когда Мелькор бежал из Валинора и, вернувшись с Унголиант, погубил свет Деревьев. В мятеже Феанора, последовавшем за затмением Валинора, Галадриэль участия не принимала; напротив, они с Келеборном героически сражались, защищая Алквалонде от нападения нолдор, и корабль Келеборна удалось отстоять. И тогда Галадриэль, не надеясь более на Валинор и приведенная в ужас неистовством и жестокостью Феанора, уплыла во тьму, не дожидаясь разрешения Манве, ибо он, несомненно, не дал бы его в тот час, сколь бы законным ни было ее желание само по себе. Таким образом, Галадриэль тоже нарушила запрет, и Валинор оказался закрыт для нее. Но они с Келеборном прибыли в Средиземье несколько раньше Феанора и приплыли в ту гавань, где правил Кирдан. Кирдан, узнав, что они – родичи короля Эльве (Тингола), встретил их с радостью. В последующие годы Галадриэль и Келеборн не принимали участия в войне с Ангбандом, ибо считали, что эта война безнадежна, пока валар не снимут свой запрет и не придут на помощь, и говорили, что нужно уйти из Белерианда и скапливать силы на востоке (они боялись, что Моргот получит оттуда подкрепление), а для этого необходимо искать дружбы Темных эльфов и людей, живущих в тех краях, и просвещать их. Но так как не было надежды, что эльфы Белерианда последуют этому совету, Галадриэль и Келеборн еще в Первую эпоху ушли за Эред-Линдон; а получив разрешение валар вернуться на Запад, они отвергли его.

Этот рассказ коренным образом отличается от всего, что говорится в других работах. Здесь отрицается какое бы то ни было участие Галадриэли в мятеже Феанора: она даже покидает Аман отдельно от прочих нолдор. Повествование это основано не столько на «исторических», сколько на «философских» соображениях. В нем объясняется, с одной стороны, почему и в чем именно Галадриэль проявила неповиновение, а с другой – почему она обладала таким могуществом в Средиземье. Очевидно, принятие этой версии повлекло бы за собой множество изменений в «Сильмариллионе»; но отец, несомненно, намеревался их внести. Следует заметить, что в первоначальном повествовании о мятеже и бегстве нолдор Галадриэли не было (поскольку это повествование родилось гораздо раньше нее); и что после того, как Галадриэль вошла в предания Первой эпохи, ее история могла неоднократно меняться, так как «Сильмариллион» не был опубликован. Но в изданную книгу вошли только завершенные повествования, и я не мог принимать в расчет изменения, которые были лишь задуманы.

С другой стороны, превращение Келеборна в телери из Амана противоречит не только «Сильмариллиону», но и процитированному выше отрывку из «Бежит дорога…», и приложению В к ВК, где сказано, что Келеборн был синда из Белерианда. Что касается причин этого существенного изменения в истории, можно предположить, что оно вызвано тем, что Галадриэль в новом варианте должна была оставить Валинор отдельно от восставших нолдор; но Келеборн уже был телери в отрывке, процитированном выше, где Галадриэль принимает участие в мятеже и исходе Феанора, и где не уточняется, как попал в Средиземье Келеборн.

Первоначальный вариант, на котором основано повествование в «Сильмариллионе», «Бежит дорога…» и приложении В к ВК, совершенно ясен (если не считать вопроса о запрете и прощении): Галадриэль, придя в Средиземье в числе вождей второго воинства нолдор, встретилась в Дориате с Келеборном и впоследствии стала его женой; Келеборн приходился внуком брату Тингола Эльмо; Эльмо – это темная фигура, о нем говорится только, что он был младшим братом Эльве (Тингола) и Олве, и что «Эльве очень любил его, и Эльмо остался с ним». Сына Эльмо звали Галадон, у него было два сына: Келеборн и Галатиль; Галатиль был отцом Нимлот, жены Диора Наследника Тингола и матери Эльвинг[120]. Согласно этой генеалогии Келеборн тоже был родичем Галадриэли, внучки Олве Алквалондского, но не столь близким, как когда он сам был внуком Олве. Естественно предположить, что Келеборн и Галадриэль присутствовали при гибели Дориата (в одном месте сказано, что Келеборну «удалось бежать во время разорения Дориата») и, возможно, помогали Эльвинг бежать в Гавани Сириона с Сильмарилем, – но об этом нигде не говорится. О Келеборне в приложении В к ВК сказано, что он некоторое время жил в Линдоне к югу от Льюна[121]; но они с Галадриэлью ушли за горы, в Эриадор, еще в начале Второй эпохи. Их дальнейшая история, какой она была, так сказать, на том же этапе творчества отца, изложена в следующем небольшом повествовании.

О Галадриэли и Келеборне

Так озаглавлен короткий и торопливый набросок, очень небрежно написанный. Тем не менее это почти что единственный источник сведений о том, что происходило на западе Средиземья до 1701 года Второй эпохи, когда Саурон был разгромлен и изгнан из Эриадора. Кроме этого наброска существуют лишь краткие и отрывочные записи в «Повести лет» и очень обобщенный и избирательный рассказ в «О Кольцах Власти и Третьей эпохе» (опубликовано в «Сильмариллионе»). Данная работа, несомненно, написана после публикации ВК: во-первых, там имеются ссылки на книгу, а во-вторых, там сказано, что Галадриэль была дочерью Финарфина и сестрой Финрода Фелагунда, а это их поздние имена, включенные лишь в исправленное издание (см. прим. ниже). В тексте имеется множество изменений, и не всегда можно понять, какие относятся ко времени написания, а какие были внесены гораздо позднее. Именно так обстоит дело с упоминаниями об Амроте как сыне Галадриэли и Келеборна; но, когда бы они ни были включены в текст, можно считать бесспорным, что эта мысль возникла уже после выхода ВК: если бы во время создания романа Амрот считался их сыном, об этом непременно было бы упомянуто в книге.

Весьма примечательно, что нигде в этом тексте не говорится, что Галадриэли было запрещено вернуться на Запад. Более того, начало позволяет предположить, что сама мысль об этом отсутствовала, а дальше сказано, что Галадриэль осталась в Средиземье после разгрома Саурона в Эриадоре потому, что считала себя не вправе уйти, пока Саурон не повержен окончательно. Это главное доказательство изложенной выше достаточно сомнительной гипотезы, что мысль о запрете относится к более позднему времени, чем ВК; ср. также историю Элессара, ниже.

Нижеследующий текст составлен по этому наброску и снабжен несколькими комментариями, которые заключены в квадратные скобки.

Галадриэль была дочерью Финарфина и сестрой Финрода Фелагунда. В Дориате ее привечали, потому что мать Галадриэли, Эарвен, дочь Олве, была из телери и приходилась племянницей королю Тинголу, а также потому, что родичи Финарфина не запятнали себя братоубийством в Алквалонде. В Дориате Галадриэль подружилась с Мелиан. Там же встретила она Келеборна, внука Эльмо – брата Тингола. Из любви к Келеборну, не желавшему оставлять Средиземье (и, вероятно, из гордости – ведь она была среди тех, кто больше всего туда стремился), она после падения Моргота не вернулась на Запад, а ушла вместе с Келеборном за Эред-Линдон, в Эриадор. Вместе с ними в Эриадор пришло много нолдор, Серых эльфов и Зеленых эльфов; на некоторое время они поселились у озера Ненуиал (озеро Сумеречное к северу от Шира). Келеборн и Галадриэль считались владыками всех эльдар Эриадора, в том числе и бродячих эльфов нандорского происхождения, которые не переходили Эред-Линдон и не бывали в Оссирианде [«Сильмариллион», гл. 10, стр. 89–90]. Когда они жили у озера Ненуиал, у них родился сын Амрот (где-то между 350 и 400 годами). [Когда и где родилась Келебриан – там же, или позднее, в Эрегионе, или еще позднее, в Лориэне, – не говорится].

Но со временем Галадриэль обнаружила, что Саурону снова, как в древние дни пленения Мелькора [см. «Сильмариллион», гл. 3, стр. 41], удалось ускользнуть. Хотя вернее будет сказать, что Галадриэль почувствовала некую злую силу, таящуюся на востоке, за Мглистыми горами, ибо Саурон имел тогда не одно имя, и никто еще не знал, что все эти злые дела исходят от одного враждебного духа, первого из слуг Моргота.

Поэтому приблизительно в 700 году Второй эпохи Келеборн и Галадриэль отправились на восток и основали в Эрегионе государство нолдор. (Они были главными, но не единственными его основателями). Быть может, Галадриэль выбрала это место потому, что знала о гномах Кхазад-дума (Мории). Гномы жили и продолжали жить и на восточных склонах Эред-Линдона[122], неподалеку от Ненуиала, где когда-то находились очень древние города Ногрод и Белегост; но большинство гномов переселилось в Кхазад-дум. Келеборн недолюбливал гномов, к какому бы племени они ни принадлежали (как он дал понять Гимли в Лотлориэне): он не мог простить им разорения Дориата; однако, на самом деле, в нападении на Дориат участвовали лишь ногродские гномы[123], и все они полегли в битве у Сарн-Атрада [см. «Сильмариллион», гл. 22, стр. 260–261]. Гномы Белегоста не одобряли этого похода и были напуганы его последствиями, и вскоре ушли на восток, в Кхазад-дум[124]. Так что можно считать, что морийские гномы неповинны в гибели Дориата, и не враги эльфам. Как бы то ни было, Галадриэль оказалась дальновиднее Келеборна; она с самого начала чувствовала, что Средиземье может спастись от «тени зла», оставленной на земле Морготом, только если все народы, противостоящие этому злу по мере своих сил, объединятся. К тому же Галадриэль смотрела на гномов как военачальник, а для войны с орками нет лучших бойцов. И наконец, Галадриэль, будучи из нолдор, понимала души гномов и их страстную любовь к ремеслам лучше, чем большинство эльдар: ведь гномы – «дети Ауле», а она, как и другие нолдор, была в Валиноре ученицей Ауле и Йаванны.

Вместе с Галадриэлью и Келеборном поселился искусный нолдорский мастер по имени Келебримбор. [Здесь сказано, что Келебримбор был из гондолинских беженцев и считался одним из лучших мастеров короля Тургона; позднее это вычеркнуто и заменено новой версией, согласно которой Келебримбор – потомок Феанора; об этом упоминается в приложении В к ВК; подробнее об этом сказано в «Сильмариллионе» – там говорится, что он был сыном Куруфина, пятого сына Феанора, и когда Келегорм и Куруфин были изгнаны из Нарготронда, Келебримбор не последовал за своим отцом и остался в Нарготронде]. Келебримбор был «не меньше гномов одержим своим ремеслом»; вскоре он стал главным мастером Эрегиона и близко сошелся с гномами Кхазад-дума; особенно подружился он с гномом Нарви. [В надписи на Западных вратах Мории Гэндальф прочел: «Им Нарви хайн эхант: Келебримбор о Эрегион тейтант и тив хин:» – «Я, Нарви, их сделал. Келебримбор из Падуби начертал письмена сии» («Братство Кольца», II, 4)]. Эта дружба пошла на пользу и эльфам, и гномам: Эрегион стал гораздо мощнее, чем был бы без помощи гномов, а Кхазад-дум гораздо красивее, чем был бы без помощи эльфов.

[Этот рассказ о возникновении Эрегиона согласуется с тем, что сказано в главе «О Кольцах Власти» («Сильмариллион»), но ни в «Сильмариллионе», ни в кратких упоминаниях об Эрегионе в приложении В к ВК не говорится о присутствии Галадриэли и Келеборна; более того, во ВК владыкой Эрегиона назван Келебримбор].

Строительство главного города Эрегиона, Ост-ин-Эдиля, началось около 750 года Второй эпохи [в «Повести лет» это дата основания Эрегиона]. Вести об этом достигли ушей Саурона и еще более усилили страхи, пробудившиеся в нем, когда нуменорцы приплыли в Линдон и в земли к югу от Линдона и заключили союз с Гиль-галадом; дошли до Саурона и вести о том, что Алдарион, сын Тар-Менельдура, короля Нуменора, строит множество кораблей и плавает далеко в Харад. Поэтому Саурон на время оставил Эриадор в покое и избрал своим оплотом против нуменорцев край, позже названный Мордором. [В «Повести лет» сказано, что это произошло около 1000 года]. Почувствовав себя в безопасности, он послал в Эриадор лазутчиков и, наконец, около 1200 года Второй эпохи явился сам, облекшись в прекраснейшую личину, какую только мог создать.

Но к тому времени власть Галадриэли и Келеборна упрочилась, и Галадриэль наладила связи с нандорским королевством Лоринанд, расположенным по другую сторону Мглистых гор[125], в чем ей помогла дружба с морийскими гномами. В Лоринанде жили эльфы, которые оставили Великий Поход эльдар от Куивиэнена и поселились в лесах долины Андуина [«Сильмариллион», гл. 10, стр. 90]; он был расположен в лесах по обоим берегам Великой реки, включая и ту область, где позднее находился Дол-Гулдур. У этих эльфов не было ни князей, ни правителей; до сих пор они жили, не зная забот, так как вся мощь Моргота была сосредоточена на северо-западе Средиземья[126]; «но среди них поселилось много синдар и нолдор, и началась их „синдаризация“ под влиянием белериандской культуры». [Когда началось это переселение в Лоринанд, не ясно; возможно, они пришли из Эрегиона через Кхазад-дум, воспользовавшись покровительством Галадриэли]. Галадриэль стремилась противостоять замыслам Саурона, и в Лоринанде ей это удалось; одновременно с этим Гиль-галад изгнал из Линдона посланцев Саурона, и даже его самого. [Об этом подробнее рассказано в главе «О Кольцах Власти» («Сильмариллион», стр. 316–317)]. Но с нолдор Эрегиона Саурон преуспел больше, и прежде всего – с Келебримбором, ибо тот втайне мечтал сравняться с Феанором в искусстве и славе. [О том, как Саурон обманул кузнецов Эрегиона, назвавшись Аннатаром, Дарителем, рассказано в главе «О Кольцах Власти»; но Галадриэль там не упоминается].

В Эрегионе Саурон называл себя посланцем валар и говорил («предвосхищая этим истари»), что он прислан ими в Средиземье или что ему приказали остаться здесь, чтобы помогать эльфам. Он тотчас почувствовал, что Галадриэль будет его главным противником, и потому всячески старался задобрить ее и терпеливо сносил ее пренебрежение. [В этом торопливом наброске не объясняется, почему Галадриэль относилась к Саурону с пренебрежением. Возможно, она догадывалась, кто он такой; но тогда непонятно, почему она вообще позволила ему остаться в Эрегионе[127]]. Саурон пустил в ход все свое коварство, чтобы подчинить своему влиянию Келебримбора и его товарищей-кузнецов, создавших нечто вроде братства, Гвайт-и-Мирдайн, которое имело большое влияние в Эрегионе; он действовал втайне, и Галадриэли с Келеборном об этом ничего известно не было. Вскоре это ему удалось, так как он очень помогал мастерам своими советами, которые касались секретов их ремесла[128]. Его влияние на Мирдайн было так велико, что он наконец убедил их взбунтоваться против Галадриэли и Келеборна и захватить власть в Эрегионе; это произошло где-то между 1350 и 1400 годами Второй эпохи. Галадриэль оставила Эрегион и вместе с Амротом и Келебриан ушла через Кхазад-дум в Лоринанд; Келеборн же не захотел спускаться в пещеры гномов и остался в Эрегионе; Келебримбор с ним не считался. В Лоринанде Галадриэль взяла в свои руки правление и борьбу с Сауроном.

Сам Саурон ушел из Эрегиона около 1500 года, после того, как Мирдайн начали ковать Кольца Власти. Келебримбор не был совращен Сауроном, он просто принимал Саурона за того, кем тот представлялся; и когда Келебримбор наконец узнал о существовании Единого Кольца, он восстал против Саурона и отправился в Лоринанд, чтобы снова посоветоваться с Галадриэлью. Им бы следовало тогда же уничтожить все Кольца Власти, «но им не хватило сил». Галадриэль посоветовала Келебримбору никогда не пользоваться Тремя эльфийскими Кольцами и укрыть их в разных местах, подальше от Эрегиона, где их станет искать Саурон. Именно тогда Келебримбор отдал ей Ненью, Белое Кольцо, и благодаря этому Кольцу умножилась мощь и красота Лоринанда; но на Галадриэль Кольцо повлияло странным и непредвиденным образом: оно пробудило дремавшее в ней стремление к Морю и к возвращению на Запад, и Средиземье более не доставляло ей прежней радости[129]. Келебримбор последовал ее совету отослать из Эрегиона Кольцо Воздуха и Кольцо Огня и доверил их Гиль-галаду. (Здесь говорится, что Гиль-галад тогда же отдал Нарью, Красное Кольцо, Кирдану Владыке Гаваней, но ниже на полях есть заметка, что Гиль-галад хранил его у себя, пока не отправился на войну Последнего Союза).

Когда Саурон узнал, что Келебримбор раскаялся и восстал против него, он сбросил личину и явил свой гнев. Собрав огромное войско, он в 1695 году вторгся через Каленардон (Рохан) в Эриадор. Когда вести о нашествии достигли Гиль-галада, он выслал навстречу войско под началом Эльронда Полуэльфа; но Эльронду предстоял далекий путь, а Саурон повернул на север и двинулся прямо на Эрегион. Разведчики и передовые отряды Сауронова войска уже приближались, когда навстречу вышел Келеборн и отбросил их назад; но, хотя ему удалось соединиться с отрядом Эльронда, они не смогли вернуться в Эрегион, потому что воинство Саурона было столь велико, что он был в состоянии одновременно отражать их натиск и осаждать Эрегион. В конце концов враги прорвались в Эрегион, разрушая все на своем пути, и захватили главную цель похода Саурона, Дом Мирдайн, где находились их кузницы и сокровищницы. Келебримбор, в отчаянии, сам сражался с Сауроном на ступенях главного входа в Дом Мирдайн; но его схватили и взяли в плен, а Дом разграбили. Там Саурон захватил Девять Колец и другие, менее ценные творения Мирдайн; но Трех и Семи он найти не сумел. Тогда Келебримбора подвергли пыткам, и Саурону удалось выведать у него, где находятся Семь Колец. Это Келебримбор открыл ему, потому что Семью и Девятью он дорожил меньше, чем Тремя: Семь и Девять были сделаны с помощью Саурона, а Три Келебримбор выковал сам, с иной целью, и сила в них была иная. [Здесь не сказано напрямую, что Саурон именно тогда завладел Семью Кольцами, хотя логично будет предположить, что так оно и было. В приложении А (III) к ВК сказано, что гномы народа Дурина верили, будто Дурин III, царь Кхазад-дума, получил свое Кольцо не от Саурона, а от самих эльфов-кузнецов; но в данном тексте о том, как Семь Колец достались гномам, ничего не сказано]. О Трех Кольцах Саурон ничего от Келебримбора не узнал; и он приказал убить Келебримбора. Но Саурон догадывался, что Кольца находятся у эльфийских хранителей (то есть у Галадриэли и Гиль-галада).

Охваченный черным гневом, вернулся он в битву, и перед ним несли на шесте, как знамя, тело Келебримбора, пронзенное орочьими стрелами. Саурон обрушился на войско Эльронда. Эльронд собрал к себе тех немногих эльфов, которым удалось бежать из Эрегиона, но силы его все равно были слишком малы, чтобы выдержать натиск. Он неминуемо был бы разгромлен, но тут на Саурона напали с тыла: Дурин выслал из Кхазад-дума армию гномов, и с ними шли лоринандские эльфы под началом Амрота. Так Эльронду удалось спастись; но он был вынужден отступить на север, и именно тогда [в 1697 году, согласно «Повести лет»] он основал убежище и крепость в Имладрисе (Ривенделле). Саурон решил не преследовать Эльронда, обратился на гномов и эльфов Лоринанда и отбросил их назад; но Врата Мории захлопнулись, и войти внутрь Саурон не смог. С тех пор он навсегда возненавидел Морию, и оркам было велено всячески преследовать гномов.

Однако на данный момент Саурон стремился овладеть Эриадором; Лоринанд мог подождать. Но пока Саурон разорял Эриадор, убивая и разгоняя немногочисленных людей и охотясь за выжившими эльфами, многие из них бежали на север и пополнили собой войско Эльронда. Сейчас Саурону нужно было, прежде всего, завоевать Линдон, где он надеялся захватить одно (а может, и не одно) из Трех Колец; поэтому он вновь собрал свои рассеявшиеся силы и направился на запад, к владениям Гиль-галада, разоряя все на своем пути. Но войско Саурона уменьшилось, так как ему пришлось выделить большой отряд, чтобы сдерживать Эльронда и помешать ему напасть с тыла.

А надо сказать, что нуменорцы уже много лет приплывали в Серые Гавани, и их там привечали. Поэтому Гиль-галад, как только возникла угроза нападения Саурона на Эриадор, отправил посланцев в Нуменор; и нуменорцы начали собирать войска и припасы на берегах Линдона. В 1695 году, когда Саурон захватил Эриадор, Гиль-галад послал в Нуменор за помощью. Король Тар-Минастир выслал большой флот; но он задержался в пути и достиг берегов Средиземья только в 1700 году. К тому времени Саурон уже овладел всем Эриадором, кроме Имладриса, который был осажден, и добрался до реки Лун. Он призвал новые силы; они шли с юго-востока, и находились уже в Энедвайте у Тарбадской переправы, которая была защищена слабо. Гиль-галад и нуменорцы из последних сил удерживали Лун, обороняя Серые Гавани, когда в самый критический момент прибыло огромное войско Тар-Минастира; Саурон потерпел сокрушительное поражение и был отброшен назад. Нуменорский флотоводец Кирьятур послал часть своих кораблей дальше на юг, чтобы произвести высадку там.

Саурона отбросили на юго-восток после кровавой битвы у Сарнского брода (переправы через Барандуин); у Тарбада ему удалось соединиться со своими подкреплениями, но внезапно в тылу у него вновь появилось войско нуменорцев – это был отряд Кирьятура, высадившийся в устье Гватло, «где находилась небольшая нуменорская гавань». [Виньялонде Тар-Алдариона, впоследствии названная Лонд-Даэр; см. приложение D.]. В битве при Гватло войско Саурона было окончательно разгромлено, и ему самому едва удалось уйти. Тот небольшой отряд, что у него оставался, окружили на востоке Каленардона, и Саурон бежал с кучкой телохранителей в те места, что впоследствии получили название Дагорлад («поле битвы»). Оттуда, поверженный и униженный, вернулся он в Мордор, поклявшись отомстить Нуменору. Армия, осаждавшая Имладрис, оказалась зажата между Эльрондом и Гиль-галадом и была разбита наголову. Эриадор очистили от врагов, но большая его часть лежала в руинах.

В это время был созван первый Совет[130], и на нем решили, что оплотом эльфов на востоке Эриадора должен быть не Эрегион, а Имладрис. Тогда же Гиль-галад отдал Вилью, Синее Кольцо, Эльронду, и назначил его своим наместником в Эриадоре; но Красное Кольцо он оставил у себя и, только выступая из Линдона во дни Последнего Союза, отдал его Кирдану[131]. В Западных землях на много лет воцарился мир, и им хватило времени залечить свои раны. Но нуменорцы уже вкусили власти над Средиземьем. С этих пор они стали основывать постоянные поселения на западном побережье [около 1800 года, по «Повести лет»], и мощь их возросла настолько, что Саурон долго не осмеливался показаться к западу от Мордора.

Под конец повествование возвращается к Галадриэли; говорится, будто тоска по Морю так истомила ее, что, хотя она считала себя не вправе вернуться, пока Саурон не повержен окончательно, она решила оставить Лоринанд и переселиться к морю. Она передала правление Лоринандом в руки Амрота и, снова пройдя через Морию вместе с Келебриан, пришла в Имладрис, ища Келеборна. Там она, по-видимому, нашла его, и они долго жили все вместе в Имладрисе; тогда Эльронд впервые увидел Келебриан и полюбил ее, хотя и молчал об этом. Именно во время пребывания Галадриэли в Имладрисе был созван Совет, о котором говорилось выше. Но позднее [дата не указана] Галадриэль и Келеборн вместе с Келебриан оставили Имладрис и отправились в малонаселенные земли между устьем Гватло и Этир-Андуином. Они поселились в Бельфаласе, в том месте, которое позднее было названо Дол-Амрот; там их иногда навещал их сын Амрот. Вместе с ними поселилось немало нандор из Лоринанда. В Лоринанд Галадриэль вернулась только в Третью эпоху, в 1981 году, когда Амрот погиб и Лоринанд был в опасности. Здесь кончается текст «О Галадриэли и Келеборне».

* * *

Здесь следует заметить, что отсутствие во ВК указаний на противное, естественно, заставило комментаторов предположить, что Галадриэль и Келеборн провели конец Второй эпохи и всю Третью эпоху в Лотлориэне; но это не так, хотя их история впоследствии значительно изменилась по сравнению с тем, как она очерчена в тексте «О Галадриэли и Келеборне». См. ниже.

Амрот и Нимроделъ

Выше я говорил, что, если бы Амрот действительно считался сыном Галадриэли и Келеборна в период работы над ВК, вряд ли такая важная родственная связь оказалась бы не упомянута. Но, так это или нет, впоследствии эта мысль была отвергнута. Ниже я привожу короткий рассказ (написанный в 1969 г. или еще позднее), озаглавленный «Краткий пересказ части легенды об Амроте и Нимродели».

Амрот стал королем Лориэна, когда его отец Амдир погиб в битве на Дагорладе [в 3434 году Второй эпохи]. После поражения Саурона страна Амрота много лет жила в мире. Амрот был синда по происхождению, но вел такую же жизнь, как Лесные эльфы, и жил в ветвях высоких деревьев на большом зеленом холме, который с тех пор назывался Керин-Амрот. Он жил так из любви к Нимродели. Он любил ее много лет, и не был женат, потому что она не соглашалась стать его женой. На самом деле она любила его, ибо он был прекрасен даже по меркам эльдар, доблестен и мудр; но Нимродель была из Лесных эльфов, и сожалела о приходе эльфов с Запада, которые, по ее словам, принесли с собой войны и нарушили былой мир. Она говорила только на языке Лесных эльфов, даже когда он вышел из употребления в Лориэне[132]; жила она в одиночестве у водопада реки Нимродель, которая названа в ее честь. Но когда в Мории пробудился ужас, и гномы были изгнаны оттуда, а вместо них туда проникли орки, Нимродель в страхе бежала на юг, в незаселенные земли [в 1981 году Третьей эпохи]. Амрот поспешил за ней, и наконец нашел ее – на окраинах Фангорна, что в те дни подступали гораздо ближе к Лориэну[133]. Она не смела войти в лес, потому что ей казалось, будто деревья грозят ей, а некоторые передвигаются, чтобы отрезать ей путь.

Амрот и Нимродель долго спорили, но в конце концов она обещала ему стать его женой.

– Я буду верна своему слову, – сказала она, – мы поженимся, когда ты приведешь меня в страну, где царит мир.

Амрот поклялся, что ради нее оставит свой народ, несмотря на то, что для него наступили тяжкие времена, и вместе с ней пойдет искать такую страну.

– Но в Средиземье нам ее не найти, – сказал он, – для эльфов ее здесь нет и не будет. Нам придется уплыть за Великое море на древний Запад.

И он рассказал ей о южной гавани, куда давным-давно ушли многие его соплеменники.

– Теперь их стало меньше, потому что большинство уплыли на Запад, но кое-кто еще остался. Они строят корабли для своих сородичей, которые приходят к ним, устав от Средиземья. Говорят, что право уйти за Море, полученное нами от валар, теперь даровано всем, кто принимал участие в Великом Походе, даже если они в былые века не дошли до Моря и не видели еще Благословенной земли.

Не имеет смысла рассказывать здесь об их путешествии через земли Гондора. Это было во дни короля Эарниля Второго, предпоследнего короля Южного королевства, и в его землях было неспокойно. [Эарниль II правил в Гондоре с 1945 по 2043 год]. В другом месте рассказано [ни в одной из дошедших до нас работ этого рассказа нет], как они потеряли друг друга, и как Амрот, напрасно проискав Нимродель много дней, пришел в эльфийскую гавань. Он обнаружил, что почти все уже уплыли. Оставшихся было меньше корабельной команды, и у них был только один корабль, пригодный для такого плавания. Они обрадовались Амроту, потому что им не хватало матросов, но Нимродель они ждать не хотели, потому что были почти уверены, что она не придет.

– Если бы она шла через населенные земли Гондора, – говорили они, – ей никто не причинил бы вреда, и даже помогли бы; ибо люди Гондора добры, и правят ими потомки древних Друзей эльфов, которые все еще помнят наш язык; но в горах много враждебных людей и злых тварей.

Год клонился к осени, и наступала пора сильных ветров, которые вблизи Средиземья опасны даже эльфийским кораблям. Но, видя великое горе Амрота, эльфы все же отложили отплытие на много недель. Жили они на корабле, так как их дома на берегу стояли пустые. И вот однажды осенней ночью случился страшный ураган, один из самых сильных в истории Гондора. Он прилетел с холодных Северных пустошей и промчался через Эриадор в земли Гондора, нанеся большой ущерб. Даже Белые горы не были защитой от него; и немало людских кораблей унесло в залив Бельфалас, и все они погибли. Легкий эльфийский корабль сорвало со швартовов и понесло в открытое море в сторону берегов Умбара. Никто в Средиземье больше не слышал о нем; но эльфийские корабли, предназначенные для этого путешествия, не тонут, и он, несомненно, оставил Круги Мира и в конце концов достиг Эрессеа. Но Амрота не было на нем. Буря налетела на берега Гондора, когда сквозь бегущие облака проглядывал рассвет; но когда Амрот проснулся, корабль был уже далеко от берега. Вскрикнув в отчаянии: «Нимродель!», Амрот бросился в море и поплыл к удаляющейся земле. Зорким эльфийским морякам долго было видно, как он борется с волнами, и вставшее солнце мелькнуло сквозь тучи и блеснуло на его светлых волосах, как золотая искра далеко в волнах. Ни эльфы, ни люди не видели его более в Средиземье. О том, что стало с Нимроделью, здесь не говорится, но о ее судьбе сложено немало легенд.

Следующий рассказ представляет собой отрывок из этимологического эссе о происхождении названий некоторых рек Средиземья. Здесь идет речь о реке Гильрайн, которая протекала через Лебеннин в Гондоре и впадала в залив Бельфалас к западу от Этир-Андуина. Объясняя элемент – rain, отец сообщает новые подробности легенды о Нимродели. Этот элемент, вероятно, происходит от корня ran – «блуждать, скитаться, идти, не зная куда» (в имени «Митрандир» или в названии Луны «Рана»):

Такое название не подходит ни одной из гондорских рек; но названия рек часто относятся не ко всей реке, а только к верховьям, или низовьям, или происходят от какой-то случайной черты, поразившей того, кто давал название. Однако в данном случае объяснение могут дать отрывки легенды об Амроте и Нимродели. Гильрайн, как и другие реки этой области, была быстрым потоком, бегущим с гор; но там, где кончался отрог Эред-Нимрайса, который отделял Гильрайн от Келоса [см. карту к тому III BK], она протекала через широкую неглубокую впадину, образуя несколько излучин, и разливалась у южного края впадины небольшим озерцом, а потом находила себе путь сквозь скалы и мчалась дальше, чтобы слиться с Серии. Говорят, когда Нимродель, бежав из Лориэна, по пути к морю заблудилась в Белых горах, она в конце концов (какой дорогой, не говорится) вышла к реке, которая напомнила Нимродели ее светлый поток в Лориэне. На сердце у нее полегчало, и она присела у озера, глядя на звезды, что отражались в его темных водах, и слушая шум водопадов на уступах, по которым река спускалась дальше к морю. И там Нимродель крепко заснула от усталости, и проспала так долго, что опоздала в Бельфалас; корабль Амрота тем временем унесло в море, а сам Амрот погиб, пытаясь вплавь вернуться на берег. В Дор-эн-Эрниль (Земле Князя[134]) хорошо знали эту легенду, и, несомненно, дали название реке именно в память об этом.

Далее коротко объясняется, как Галадриэль и Келеборн стали правителями Лориэна при том, что королем там был Амрот:

Народ Лориэна уже тогда [т. е. во времена гибели Амрота] был почти таким же, как в конце Третьей эпохи: он состоял в основном из Лесных эльфов, но правили ими князья синдарского происхождения (то же было и в королевстве Трандуиля в северной части Лихолесья; но был ли Трандуиль родичем Амрота, ныне неизвестно)[135]. Однако в Лориэне поселилось немало нолдор (говоривших по-синдарски); это были те, кто бежал через Морию после того, как Саурон в 1697 году Второй эпохи разгромил Эрегион. В это же время Эльронд отправился на запад [sic; вероятно, здесь просто имеется в виду, что он не переходил Мглистых гор] и основал убежище в Имладрисе; Келеборн же сперва отправился в Лориэн, чтобы упрочить его оборону: он опасался, что Саурон снова попытается пересечь Андуин. Однако когда Саурон укрылся в Мордоре и, по слухам, занялся исключительно завоеваниями на востоке, Келеборн возвратился в Линдон к Галадриэли.

После этого Лориэн в течение многих лет жил тихо и незаметно под властью своего короля Амдира, пока не пал Нуменор и Саурон не вернулся в Средиземье. Амдир ответил на призыв Гиль-галада и привел на войну Последнего Союза всех воинов, каких только мог собрать. Он погиб в битве на Дагорладе вместе с большей частью своего войска. Амрот, его сын, стал королем.

Конечно, этот рассказ сильно отличается от того, о чем говорится в тексте «О Галадриэли и Келеборне». Амрот здесь уже не сын Галадриэли и Келеборна, его отец – Амдир, князь синдарского происхождения. Прежняя история взаимоотношений Галадриэли и Келеборна с Эрегионом и Лориэном, видимо, была переработана во многих важных деталях, но невозможно сказать, какие из этих изменений вошли бы в окончательное повествование. Первое появление Келеборна в Лориэне отодвигается на много лет назад (в тексте «О Галадриэли и Келеборне» он вообще не бывал в Лориэне во Вторую эпоху). Мы узнаем также, что многие нолдор пришли через Морию в Лориэн после гибели Эрегиона. В более ранней версии об этом ничего не говорится, а переселение «белериандских» эльфов в Лориэн происходит в мирное время, за много лет до войны с Сауроном. Данный отрывок подразумевает, что после падения Эрегиона Келеборн руководил этим переселением в Лориэн, а Галадриэль жила в Линдоне у Гиль-галада; но в другой работе, написанной в тот же период, что и эта, утверждается, что в то время они оба «прошли через Морию вместе с многими нолдор-изгнанниками и на много лет поселились в Лориэне». В этих поздних работах не утверждается и не отрицается, что Галадриэль или Келеборн бывали в Лориэне до 1697 года, и нигде, кроме текста «О Галадриэли и Келеборне», не упоминается ни о мятеже Келебримбора в Эрегионе (где-то между 1350 и 1400 годами), ни о том, что Галадриэль в это время ушла в Лориэн и стала править там, а Келеборн остался в Эрегионе. В поздних трудах также не уточняется, где Галадриэль и Келеборн провели годы от разгрома Саурона в Эриадоре до конца Второй эпохи; во всяком случае, об их многовековом пребывании в Бельфаласе нигде более не упоминается.

Повествование об Амроте продолжается:

Но во время Третьей эпохи Галадриэль начали беспокоить дурные предчувствия, и потому они с Келеборном отправились в Лориэн и долго жили в гостях у Амрота, усердно собирая все новости и слухи о растущей тени в Лихолесье и о черной крепости в Дол-Гулдуре. Однако народ Амрота был доволен своим правителем: Амрот был доблестен и мудр, и его маленькое королевство пока что по-прежнему процветало. Поэтому Келеборн и Галадриэль, обойдя в поисках сведений весь Рованион, от Гондора и границ Мордора до королевства Трандуиля на севере, ушли затем за горы в Имладрис и на много лет поселились там (ведь Эльронд был их родичем: он в самом начале Третьей эпохи [в 109 году, согласно «Повести лет»] женился на их дочери Келебриан).

После катастрофы в Мории [в 1980 году] и печальных событий в Лориэне, который теперь остался без правителя (ибо Амрот утонул в море в заливе Бельфалас и наследника не оставил), Келеборн и Галадриэль вернулись в Лориэн, и народ встретил их с радостью. Там они прожили до конца Третьей эпохи, но так и не приняли королевских титулов: они называли себя всего лишь хранителями этого небольшого, но прекрасного края, последнего оплота эльдар на востоке.

Об их переселениях в те годы упоминается еще в одной работе:

До войны Последнего Союза и конца Второй эпохи Келеборн и Галадриэль бывали в Лориэне дважды. В Третью эпоху, когда возникла угроза возвращения Саурона, они снова надолго поселились там. Галадриэль была мудра и предвидела, что Лориэну суждено стать оплотом и крепостью, преграждающей Тени путь через Андуин в войне, которая неминуемо должна была разгореться снова, прежде чем Тень будет окончательно повержена (если только это сбудется); но для этого Лориэну требовался более могущественный и мудрый правитель. Тем не менее только после трагедии в Мории, когда мощь Саурона внезапно перекинулась на западный берег Андуина таким образом, какого не ожидала даже Галадриэль, и Лориэн оказался в великой опасности, король его погиб, а народ начал разбегаться и едва не оставил свою землю оркам, – только тогда Галадриэль и Келеборн окончательно переселились в Лориэн и стали править им. Но они не приняли королевских титулов и оставались лишь хранителями Лориэна – и в конце концов сберегли его во время войны Кольца.

В другом этимологическом эссе того же периода объясняется, что имя «Амрот» – это прозвище, которое он получил потому, что жил на высоком «талане», или «настиле», деревянной платформе на вершине дерева, какие строили галадрим Лотлориэна (см. «Братство Кольца», II, 6); это имя означает «верхолаз»[136]. Здесь говорится, что далеко не у всех Лесных эльфов было принято жить на деревьях, но в Лориэне этот обычай распространился из-за природных условий: Лориэн располагался на равнине, и камень, пригодный для строительства, добывали только в горах на западе и доставляли по Серебрянке с немалыми трудностями. Главным богатством Лориэна были деревья, остатки гигантских лесов Предначальных дней. Но и в Лориэне не все жили на деревьях, и «телайн» (мн. ч. от «талан») или «настилы» первоначально служили только убежищами на случай опасности или, чаще, сторожевыми постами (особенно те, что находились на вершинах высоких деревьев). С них зорким эльфам была видна вся страна и все, что происходит вблизи ее границ. Ибо Лориэн с конца первого тысячелетия Третьей эпохи находился в состоянии неусыпной тревожной бдительности и, вероятно, беспокойство Амрота непрерывно росло с тех пор, как в Лихолесье был построен Дол-Гулдур.

Тот настил, на котором ночевал Фродо, был одним из таких сторожевых постов на северной границе. Жилище Келеборна в Карас-Галадоне было того же происхождения: самый высокий настил на этом дереве (Хранители туда не поднимались) являлся высочайшей точкой страны. До того, как его построили, самым высоким считался сооруженный немалыми трудами настил Амрота на вершине холма или кургана Керин-Амрот. Он предназначался прежде всего для наблюдения за Дол-Гулдуром на другом берегу Андуина. В постоянные жилища эти телайн превратились позднее, и только в Карас-Галадоне таких жилищ было много. Но Карас-Галадон и сам был крепостью, и там жила лишь малая часть галадрим. Амрот, вероятно, первым построил на талане дом и, несомненно, поначалу это бросалось в глаза. Скорее всего, именно потому он и получил это имя – единственное, которое сохранилось в легендах.

Примечание к словам «Амрот, вероятно, первым построил на талане дом»:

Хотя, возможно, он научился у Нимродели. Она жила на настиле потому, что любила водопад быстрой реки Нимродель и не хотела разлучаться с нею надолго; но времена наступали мрачные, а река была совсем недалеко от северных границ, и народу в тех местах жило мало. Так что, возможно, именно Нимродель подала Амроту мысль поселиться на настиле[137].

Вернемся теперь к вышеприведенной легенде об Амроте и Нимродели и попробуем выяснить, что это за «южная гавань», где Амрот ждал Нимродель, и куда, как он ей сказал, «давным-давно ушли многие его соплеменники». Эта гавань два раза упоминается во ВК. В «Братстве Кольца», II, 6 Леголас, спев песню об Амроте и Нимродели, говорит о «заливе Бельфалас, откуда уплывали лориэнские эльфы». И в «Возвращении короля», V, 9 Леголас, увидев князя Имрахиля из Дол-Амрота, «понял, что в нем есть эльфийская кровь» и сказал ему: «Народ Нимродели давно покинул лориэнские леса, но, как видно, не все отплыли на запад за море из гавани Амрота». И князь Имрахиль ответил ему: «Так говорится в преданиях моего народа».

Несколько обрывочных замечаний из поздних работ отчасти объясняют эти упоминания. Так, в эссе о языковых и политических отношениях в Средиземье (написанном в 1969 г. или еще позднее) мимоходом сказано, что в те времена, когда возникали первые поселения нуменорцев, берега залива Бельфалас все еще оставались почти необитаемыми, и только к югу от слияния Мортонда и Рингло (т. е. к северу от Дол-Амрота) находилась небольшая эльфийская гавань и поселение эльфов.

Согласно преданиям Дол-Амрота, это поселение было основано синдарскими моряками из западных гаваней Белерианда. Эти эльфы бежали оттуда на трех небольших кораблях, когда эльдар и атани были разгромлены Морготом. Позднее это поселение пополнилось пришедшими по Андуину искателями приключений из числа Лесных эльфов, стремившимися к Морю.

Далее сказано, что в душах Лесных эльфов «всегда жили беспокойство и стремление к Морю, которые время от времени заставляли их сниматься с насиженных мест и пускаться в странствия». Сопоставив слова о «трех небольших кораблях» с преданиями «Сильмариллиона», можно предположить, что речь идет об эльфах, которым удалось спастись из Бритомбара или Эглареста (Гаваней Фаласа на западном побережье Белерианда), когда те были разгромлены после Нирнаэт Арноэдиад («Сильмариллион», гл. 20, стр. 212); Кирдан и Гиль-галад основали убежище на острове Балар, но эти три корабля, по-видимому, уплыли вдоль берегов дальше на юг, в Бельфалас.

Но в неоконченной заметке о происхождении названия «Бельфалас» изложена совершенно иная версия, относящая появление эльфийской гавани к гораздо более позднему времени. В этой заметке говорится, что элемент bel – явно донуменорский, и притом синдарского происхождения. Заметка обрывается, и об элементе bel – ничего более не сказано, но его синдарское происхождение объясняется тем, что «в Гондоре была небольшая, но немаловажная, причем совершенно исключительная община – поселение эльдар». После падения Тангородрима те эльфы Белерианда, что не уплыли за Великое море и не остались в Линдоне, перешли через Синие горы на восток, в Эриадор; но, по-видимому, была еще группа синдар, которые в начале Второй эпохи отправились на юг. Они принадлежали к народу Дориата и все еще не могли забыть своей вражды с нолдор; прожив некоторое время в Серых Гаванях и научившись там строить корабли, «они со временем отправились искать себе собственный дом, и в конце концов поселились в устье Мортонда. Там уже стояла крохотная рыбацкая гавань, но рыбаки, испугавшись эльдар, бежали в горы»[138].

В заметке, написанной в декабре 1972 г. или еще позднее, одной из последних работ отца по истории Средиземья, говорится о том, что люди-потомки эльфов выделялись тем, что были безбородыми (у эльфов бороды не бывает); и о княжеском роде Дол-Амрота сказано, что «в этом роду, по их собственным преданиям, была своя струя эльфийской крови» (здесь дается ссылка на диалог между Леголасом и Имрахилем в «Возвращении короля», процитированный выше).

Из слов Леголаса ясно, что неподалеку от Дол-Амрота в давние времена располагался древний эльфийский порт и небольшое поселение Лесных эльфов из Лориэна. В роду князя существовало предание, что некогда один из его предков женился на эльфийской деве; в некоторых версиях утверждается даже, что то была сама Нимродель, но такое явно невозможно. Согласно другим преданиям, более правдоподобным, это была одна из спутниц Нимродели, заблудившаяся в горных долинах.

Последняя версия легенды более подробно изложена в примечании к неопубликованной генеалогии княжеского рода Дол-Амрота, начинающейся от Ангелимира[139], двадцатого князя, отца Адрахиля, отца Имрахиля, что был князем Дол-Амрота во времена войны Кольца:

Согласно семейным преданиям, Ангелимир был двадцатым прямым потомком Галадора, первого владыки Дол-Амрота (около 2004–2129 годов Третьей эпохи). Согласно тем же преданиям, Галадор был сыном Имразора-Нуменорца, жителя Бельфаласа, и эльфийской девы Митреллас. Митреллас, подруга Нимродели, как и многие эльфы, бежала к морю около 1980 года Третьей эпохи, когда в Мории пробудилось зло. Нимродель и ее подруги заблудились в лесистых горах и пропали. Но в этом предании говорится, что Имразор приютил Митреллас и взял ее в жены. Она родила ему сына, Галадора, и дочь, Гильмит; но однажды ночью она выскользнула из дома, и больше Имразор ее не видел. Хотя Митреллас принадлежала к младшему народу Лесных эльфов (а не к Высшим или Серым эльфам), тем не менее род владык Дол-Амрота слыл знатным и потомки Митреллас были прекрасны обликом и духом.

Элессар

Кроме вышеприведенных, в неопубликованных трудах мало других материалов, имеющих отношение к Галадриэли и Келеборну. Один из них – это очень небрежная рукопись в четыре страницы, озаглавленная «Элессар». Эта работа осталась на стадии первоначального наброска, но в ней есть несколько карандашных исправлений; других версий не существует. Она приводится здесь как есть, если не считать нескольких мелких издательских поправок.

Жил в Гондолине златокузнец по имени Энердиль, и после смерти Феанора не знал он себе равных в искусстве изготовления самоцветов. Энердиль любил все, что растет и зеленеет, и не было для него большей радости, чем смотреть на солнечные лучи, играющие в листве. И вот задумал Энердиль сделать камень, наполненный солнечным светом и зеленый, как листок. И сделал он такой камень, и даже нолдор дивились ему. Ибо говорят, что сквозь этот камень все увядшее и истлевшее виделось исцеленным или таким, каким было во цвете юности, а руки владельца камня приносили исцеление всем, к кому прикасались. Энердиль подарил этот самоцвет Идрили, дочери короля, и она носила камень на груди, и так он был спасен во время пожара Гондолина. А перед тем, как взойти на корабль, Идриль отдала камень своему сыну Эарендилю и сказала ему:

– Элессар я оставляю тебе, ибо немало ран нанесено Средиземью и, может быть, он поможет тебе исцелять их. Но никому другому его не отдавай.

В Гаванях Сириона и в самом деле было много людей и эльфов, что нуждались в исцелении, и даже зверей, что бежали туда от ужасов Севера; и, пока Эарендиль жил среди них, все находили исцеление, и были здоровы и счастливы, и на время весь тот край расцвел и дивно преобразился. Но в великих путешествиях Эарендиля за Море Элессар всегда был с ним, потому что во всех скитаниях Эарендиля не оставляла надежда найти Идриль, а первое, что он запомнил в Средиземье, был зеленый камень, что сиял у нее на груди, когда она пела над его колыбелью во дни расцвета Гондолина. И так Элессар покинул Средиземье, ибо Эарендиль не вернулся туда.

Много веков спустя появился еще один камень, именуемый Элессар. Об этом одни говорят так, а другие иначе, и только Мудрые знали, которая из двух историй верна, а они все ушли. Одни говорят, что второй Элессар – это тот же самый камень, возвращенный милостью валар, и что Олорин (которого в Средиземье знали под именем Митрандир) привез его с собой с Запада. И однажды Олорин пришел к Галадриэли, жившей тогда под сенью Великого Зеленолесья; и они долго беседовали между собой. Ибо годы изгнания начали тяготить владычицу нолдор; она жаждала вестей о родичах и о благословенном крае, где появилась на свет, но все еще не хотела оставить Средиземье. [Эта фраза изменена на: «но пока не было ей дозволено оставить Средиземье»]. И когда Олорин поведал ей вести с Запада, она вздохнула и сказала:

– Печаль гнетет меня в Средиземье, ибо листья опадают и цветы вянут; и сердце мое томится, когда я вспоминаю деревья и травы, не знающие смерти. Ах, если бы они росли у меня дома!

И Олорин спросил:

– Так ты хотела бы владеть Элессаром?

– Где ныне Камень Эарендиля? – отвечала Галадриэль. – И Энердиль, создавший его, тоже ушел.

– Кто знает! – заметил Олорин.

– Сомнений нет, – возразила Галадриэль. – Они ушли за Море, и с ними – почти все, что было прекрасного в Средиземье. Но неужели Средиземье должно лишь вянуть и гибнуть?

– Такова его судьба, – ответил Олорин. – Но если бы Элессар вернулся, увядание можно было бы приостановить – ненадолго, пока не наступила эпоха людей.

– Если бы! Но разве это возможно? – вздохнула Галадриэль. – Наверное, валар отвернулись от нас и не помышляют более о Средиземье, и на всех, кто еще цепляется за него, легла тень.

– Это не так, – ответил Олорин. – Не затмился их взор, и сердца их не ожесточились. И вот тебе знак, что это правда!

И он показал ей Элессар, и Галадриэль взирала на него в изумлении и восхищении. А Олорин сказал:

– Это тебе от Иаванны. Воспользуйся им, как сумеешь, и на время твоя земля станет прекраснейшим краем Средиземья. Но я отдаю его тебе не навеки. Храни его до времени. Ибо прежде, чем ты устанешь и решишь наконец покинуть Средиземье, явится тот, кому назначено получить этот камень, и имя его будет таким же, как у камня: Элессаром наречется он[140].

А в другой истории говорится так:

Давным-давно, до того, как Саурон обманул кузнецов Эрегиона, Галадриэль пришла туда и сказала Келебримбору, главе эльфов-кузнецов:

– Средиземье печалит меня, ибо опадают листья и вянут цветы, которые я любила, и моя земля наполнена сожалением, которого ни одна Весна не исцелит.

– Что же еще остается эльдар, пока они цепляются за Средиземье? – ответил Келебримбор. – Или ты решила уйти за Море?

– О нет! – ответила она. – Ангрод ушел, и Аэгнор ушел, и Фелагунда больше нет. Одна я осталась из детей Финарфина[141]. Но гордость еще не утихла в моем сердце. Что дурного сделал золотой род Финарфина, что я должна просить прощения у валар и довольствоваться островком посреди моря, я, рожденная в Амане Благословенном? Здесь я властвую.

– Так чего же ты хочешь? – спросил Келебримбор.

– Я хочу, чтобы деревья и травы, не знающие смерти, росли здесь, в моей стране, – ответила она. – Что стало с искусством эльдар?

– Где ныне Камень Эарендиля? – вздохнул Келебримбор. – И Энердиль, создавший его, тоже ушел…

– Они ушли за Море, – сказала Галадриэль, – и с ними – почти все, что было прекрасного в Средиземье. Но неужели Средиземье должно лишь вянуть и гибнуть?

– Такова его судьба, мне кажется, – ответил Келебримбор. – Но ты знаешь, что я люблю тебя, хотя ты и предпочла мне Келеборна Лесного, и ради любви к тебе я сделаю, что смогу, если моему искусству по силам облегчить твою печаль.

Но он не сказал Галадриэли, что сам некогда жил в Гондолине и был другом Энердиля, хотя его друг во многом превосходил его. Но если бы не Энердиль, Келебримбор добился бы большей славы. Поэтому, поразмыслив, он взялся за долгую и тонкую работу, и в конце концов создал для Галадриэли величайшее из своих творений (не считая Трех Колец). И говорят, что зеленый самоцвет, созданный Келебримбором, был прозрачнее и нежнее, чем камень Энердиля, но в свете его было меньше силы. Ибо Энердиль создал свой камень, когда Солнце было еще юным, а когда Келебримбор взялся за свой труд, прошло уже много лет, и не найти было в Средиземье света столь ясного, как прежде, ибо, хотя Моргот был низвержен в Пустоту и не мог вернуться, его отдаленная тень лежала на мире. И все же Элессар Келебримбора источал дивное сияние; и Келебримбор оправил его в большую серебряную брошь в виде орла с распростертыми крыльями[142]. И благодаря тому, что Галадриэль владела Элессаром, все вокруг становилось прекрасным, пока в Лес не явилась Тень. Но позже, когда Келебримбор прислал Галадриэли Ненью, главное из Трех Колец[143], она решила, что Элессар ей больше не нужен, и отдала его своей дочери Келебриан, а от той он перешел к Арвен, и к Арагорну, которого прозвали Элессаром.

В конце приписано:

Элессар был сделан Келебримбором в Гондолине и подарен Идрили, а от нее он достался Эарендилю. Но этот камень ушел из Средиземья. Второй Элессар сделал тоже Келебримбор, по просьбе владычицы Галадриэли (которую он любил). Этот камень был неподвластен Единому Кольцу, потому что Келебримбор создал его до возвращения Саурона.

Некоторые детали этого повествования совпадают с текстом «О Галадриэли и Келеборне». Вероятно, оно написано приблизительно в то же время или чуть раньше. Келебримбор здесь снова гондолинский златокузнец, а не потомок Феанора; о Галадриэли сказано, что она не хотела оставлять Средиземье – хотя позднее текст исправлен и введено упоминание о запрете, а в конце Галадриэль говорит о прощении валар.

Энердиль больше нигде не упоминается; заключительные слова показывают, что вместо него творцом гондолинского камня должен был стать Келебримбор. О любви Келебримбора к Галадриэли тоже больше нигде не говорится. В тексте «О Галадриэли и Келеборне» подразумевается, что Келебримбор пришел в Эрегион вместе с ними; но по этому тексту, как и по «Сильмариллиону», Галадриэль повстречала Келеборна в Дориате, и трудно понять, что означают слова Келебримбора «…хотя ты и предпочла мне Келеборна Лесного». Не очень понятно и упоминание о том, что Галадриэль жила «под сенью Великого Зеленолесья». Это можно понять как расширенное (и нигде более не применяющееся) обозначение, где имеются в виду и леса Лориэна на западном берегу Андуина; но слова «в Лес явилась Тень», несомненно, относятся к появлению Саурона в Дол-Гулдуре – в приложении А к ВК сказано: «Завеса Тьмы накрыла Лес». Это может означать, что власть Галадриэли одно время распространялась и на южную часть Великого Зеленолесья; подтверждение этому можно найти в тексте «О Галадриэли и Келеборне», где сказано, что королевство Лоринанд (Лориэн) было расположено «в лесах по обоим берегам Великой реки, включая и те места, где позднее находился Дол-Гулдур». Возможно, та же концепция лежит в основе того места вводной статьи к «Повести лет» Второй эпохи в первом издании ВК, где сказано, что «многие синдар ушли на восток и основали королевства в дальних лесах. Главой их на севере Великого Зеленолесья был Трандуиль, а на юге – Келеборн». В исправленном издании это замечание о Келеборне снято, и вместо него появилось упоминание о том, что Келеборн жил в Линдоне (цитата выше).

В заключение можно заметить, что в то время, как здесь целительная сила, присутствовавшая в Гаванях Сириона, исходила от Элессара, в тексте «Сильмариллиона» (гл. 24, стр. 274) она приписана Сильмарилю.

Приложения

Приложение А

Лесные эльфы и их язык

Согласно «Сильмариллиону» (гл. 10, стр. 90), некоторые нандор, телери, отказавшиеся от Похода эльдар и оставшиеся на восточной стороне Мглистых гор, «много веков прожили в лесах Долины Великой реки» (в то время как другие спустились к ее устью, а третьи пришли в Эриадор – от последних произошли Зеленые эльфы Оссирианда).

В одной из поздних работ, где идет речь об этимологии имен «Галадриэль», «Келеборн» и «Лориэн», сказано, что Лесные эльфы Лихолесья и Лориэна были потомками телери, оставшихся в Долине Андуина:

Лесные эльфы (таварвайт) были по происхождению телери, а значит, отдаленной родней синдар, хотя отделились от них еще раньше, чем телери Валинора. Они были потомками тех телери, что во время Великого Похода устрашились Мглистых гор и остались жить в Долине Андуина, не достигнув ни Моря, ни даже границ Белерианда. Они были близкими родичами нандор Оссирианда (или, иначе, Зеленых эльфов), но те в конце концов перешли за горы в Белерианд.

Лесные эльфы жили скрытно и незаметно в лесных чащобах у подножия Мглистых гор и со временем разделились на малочисленные и разрозненные племена, мало чем отличавшиеся от авари;

но они не забывали, что изначально принадлежали к числу эльдар, к Третьему Клану, и приветливо встречали нолдор, а тем более синдар, которые [как в начале Второй эпохи] не ушли за Море, а отправились на восток. Под предводительством синдар Лесные эльфы снова стали объединяться и создавать государства, и мудрость их росла. Трандуиль, отец Леголаса из отряда Девяти Хранителей, был синда, и если не во всем королевстве, то в доме короля говорили по-синдарски.

В Лориэне многие жители были по происхождению синдар или нолдор, бежавшими из разоренного Эрегиона (см. выше); поэтому там синдарский язык стал общеупотребительным. Лориэнский вариант синдарина отличался от белериандского: Фродо в «Братстве Кольца», II, 6 говорит, что речь Лесного народа была непохожа на ту, что он слышал на западе; но чем именно они различались, теперь, конечно, неизвестно. Вероятно, разница состояла только в том, что мы сейчас назвали бы «акцентом» – в многочисленных особенностях произношения гласных и различиях интонаций, способных сбить с толку того, кто, подобно Фродо, был не слишком хорошо знаком с более чистым синдарином. Возможно также, что в их языке встречалось множество местных слов и других черт, возникших, в основном, под влиянием субстрата языка Лесных эльфов. Лориэн в течение долгого времени был очень изолирован от внешнего мира. Конечно, многие древние имена, такие, как «Амрот» и «Нимродель», не могут быть полностью объяснены с помощью синдарского языка, хотя и являются синдарскими по форме. «Карас», по-видимому, старое слово, означающее «крепость, окруженная рвом», и в синдарине его нет. Слово «Лориэн», вероятно, возникло в результате изменения более древнего и ныне забытого названия [хотя ранее утверждалось, что нандорское название было «Лоринанд»; см. выше].

Ср. с этими замечаниями приложение F (I) к ВК, примечание в разделе «Об эльфах» (имеется только в исправленном издании).

Еще одно общее замечание о Лесных эльфах содержится в лингвистико-историческом эссе, относящемся к тому же позднему периоду, что и предыдущая работа:

Хотя к тому времени, когда Лесные эльфы вновь повстречались со своими сородичами после долгой разлуки, их наречия настолько разошлись с синдарином, что Лесные эльфы и синдар с трудом понимали друг друга, все же нетрудно было определить, что наречия Лесных эльфов родственны эльдарским языкам. Ученые, особенно нолдор, очень интересовались сходствами и различиями Лесных наречий со своим собственным языком, но, несмотря на это, о языке Лесных эльфов теперь известно очень мало. У Лесных эльфов не было своей письменности, а те, кто учился этому искусству у синдар, старались, как умели, писать по-синдарски. К концу Третьей эпохи языки Лесных эльфов, по-видимому, уже вышли из употребления, – по крайней мере, в тех двух областях, которые принимали участие в войне Кольца (т. е. в Лориэне и в королевстве Трандуиля в северном Лихолесье). В записях сохранилось лишь несколько слов из этих языков, не считая имен и названий.

Приложение В

Синдарские князья лесных эльфов

Во введении к «Повести лет» Второй эпохи (приложение В к ВК) сказано, что «до того, как был построен Барад-дур, многие синдар ушли на восток, и некоторые из них основали в дальних лесах королевства. Подданными этих королевств были, в основном, Лесные эльфы. Одним из таких королевств было государство Трандуиля на севере Великого Зеленолесья».

Из поздних филологических работ отца можно почерпнуть дополнительные сведения об этих синдарских правителях Лесных эльфов. Так, в одной из работ сказано, что

до прихода гномов, изгнанных из Мории, и появления дракона власть Трандуиля распространялась и на те леса, что росли вокруг Одинокой горы и вдоль западного берега Долгого озера. Подданные королевства Трандуиля пришли туда с юга и были сородичами и бывшими соседями лориэнских эльфов: они жили в Великом Зеленолесье к востоку от Андуина. Во Вторую эпоху их король Орофер [отец Трандуиля, отца Леголаса] переселился на север, за Ирисную низину, чтобы не иметь дела с гномами Мории, которая к тому времени стала величайшим из гномьих царств, известных в истории; кроме того, в Лориэне поселились Келеборн и Галадриэль, и Ороферу новые соседи не понравились. Но в те времена земли между Зеленолесьем и Горами все еще были сравнительно безопасны, и связь между народом Орофера и их сородичами за Рекой не прерывалась до самой войны Последнего Союза.

Несмотря на то, что Лесные эльфы старались как можно меньше вмешиваться в дела нолдор и синдар, а также всех прочих народов, будь то гномы, люди или орки, Орофер все же был достаточно мудр, чтобы понимать, что, пока Саурон не повержен, мира не будет. Поэтому он собрал большую армию (ибо народ его к тому времени стал весьма многочисленным) и, объединившись с меньшей армией Малгалада из Лориэна, повел войско Лесных эльфов в битву. Лесные эльфы были стойки и доблестны, но плохо вооружены по сравнению с западными эльдар; кроме того, они были независимы и не хотели подчиняться приказам главнокомандующего Гиль-галада. Поэтому они понесли большие потери, чем того требовала война, даже такая кровавая. Малгалад и больше половины его воинов погибли в битве на Дагорладе: их отрезали от основного войска и загнали в Мертвецкие болота. Орофер пал при первом штурме Мордора: он бросился вперед во главе своих самых могучих воинов прежде, чем Гиль-галад подал сигнал к атаке. Трандуиль, сын Орофера, остался жив, но когда война окончилась и Саурон (как все думали) был убит, Трандуиль увел домой едва ли треть того войска, что отправилось на войну.

Малгалад из Лориэна нигде более не появляется, и здесь не сказано, что он был отцом Амрота. Но, с другой стороны, об Амдире, отце Амрота, дважды говорится (см. выше), что он погиб в битве на Дагорладе. Так что, похоже, Малгалад и Амдир – это одно и то же лицо; какое имя было окончательным, я не знаю. Текст продолжается:

Затем последовали долгие годы мира, и народ Лесных эльфов снова стал многочисленным; но беспокойство и тревога не оставляли их: эльфы предчувствовали перемены в мире, что несла с собой Третья эпоха. Людей становилось все больше, и мощь их росла. Владения нуменорских королей Гондора достигали границ Лориэна и Зеленолесья. Вольные Люди Севера (эльфы называли их так потому, что этот народ не признавал власти дунедайн и, по большей части, не склонялся и перед Сауроном и его прислужниками) расселялись к югу: в основном к востоку от Зеленолесья, но некоторые селились по опушкам леса и на равнинах Долин Андуина. А с дальнего Востока приходили вести пострашнее: Дикари опять зашевелились. Прежде они служили и поклонялись Саурону, и теперь, избавившись от его владычества, не избавились от зла и тьмы, что посеял он в их душах. Дикари непрерывно воевали друг с другом, и некоторые племена, спасаясь от войн, бежали на запад. Дикари питали в сердце ненависть ко всем народам Запада, видя в них лишь врагов, которых надо убивать и грабить. Но душу Трандуиля тяготила еще более мрачная тень. Он видел ужасы Мордора и не мог их забыть. Стоило ему взглянуть на юг, и воспоминание о них затмевало ему Солнце; он знал, что ныне Мордор разбит и опустошен, и короли людей стерегут его, но страх подсказывал Трандуилю, что Черный край еще не до конца побежден и когда-нибудь поднимется вновь.

В другом отрывке, написанном в то же время, что и предыдущий, сказано, что, когда прошло первое тысячелетие Третьей эпохи и на Великое Зеленолесье пала Тень, лесные эльфы Трандуиля

отступали перед ней по мере того, как она расползалась к северу, пока, наконец, под властью Трандуиля не осталась лишь северо-восточная часть леса. Там он устроил себе подземную крепость-дворец. Орофер был синда по происхождению и, несомненно, его сын Трандуиль следовал примеру короля Тингола Дориатского. Хотя, конечно, его дворец был не чета Менегроту: Трандуиль сильно уступал Тинголу и богатством, и искусностью, да и гномы ему не помогали; и Лесной народ был диким и невежественным по сравнению с эльфами Дориата. Орофер пришел туда лишь с малой горсткой синдар, да и те вскоре смешались с Лесными эльфами: они переняли язык Лесных эльфов и переменили свои имена на лесные по форме и по смыслу. Они поступили так намеренно: синдар Трандуиля (как и другие, подобные им бродяги, о которых в легендах почти не упоминается) ушли из Дориата после его гибели и не желали ни покинуть Средиземье, ни жить вместе с другими синдар Белерианда, потому что теми правили изгнанники-нолдор, а народ Дориата особой любви к нолдор не питал. Эти синдар хотели на самом деле стать частью Лесного народа и вернуться, как они говорили, к простой жизни, какой жили эльфы до того, как их смутил призыв валар.

По-моему, нигде не объясняется, как связать то, что, как здесь утверждается, синдарские правители Лесных эльфов Лихолесья переняли Лесное наречие, с утверждением выше, что к концу Третьей эпохи Лесное наречие в королевстве Трандуиля из употребления вышло.

См. к этому прим. к «Поражению в Ирисной низине».

Приложение С

Границы Лориэна

Вприложении A (I, iv) к ВК сказано, что королевство Гондор во времена своего наивысшего могущества при короле Хьярмендакиле I (1015–1149 годы Третьей эпохи) простиралось на север «до Келебранта и южных окраин Лихолесья». Отец не раз говорил, что это ошибка: следует читать «до Поля Келебранта». Согласно его поздней работе о взаимоотношениях языков Средиземья,

река Келебрант (Серебрянка) находилась в границах Лориэна, и настоящей северной границей Гондора (к западу от Андуина) была река Светлимка. Луга между Серебрянкой, Светлимкой и лесами Лориэна к югу от Серебрянки (первоначально гораздо более обширными) назывались в Лориэне Парт-Келебрант (т. е. «поле, или луг, Серебрянки») и считались частью Лориэна, хотя эльфы жили только в лесах. Позднее гондорцы построили мост в верховьях Светлимки и часто занимали узкую полоску земли между нижним течением Светлимки и Андуином, потому что рассматривали это место как часть своих восточных рубежей: в больших излучинах Андуина (на равнинах между Лориэном и ущельем Эмин-Муиля) было много перекатов и широких отмелей, где отважный и хорошо снаряженный неприятель легко мог переправиться на плотах или навести плавучий мост, особенно в двух западных излучинах, которые назывались Северная и Южная отмели. Именно эта область и звалась в Гондоре Парт-Келебрант; отсюда и пошло употребление этого названия для обозначения древней северной границы. Во времена войны Кольца, когда все земли к северу от Белых гор вплоть до Светлимки (кроме Анориэна) были частью Роханского королевства, название Парт-Келебрант употреблялось лишь применительно к великой битве, в которой Эорл Юный разгромил врагов, вторгшихся в Гондор [см. ниже].

В другой работе отец отмечал, что в то время, как на востоке и на западе Лориэн был ограничен Андуином и горами (он не говорит, что королевство включало в себя земли за Андуином, см. выше), его северные и южные границы не были четко определены.

Издревле галадрим считали своими леса вплоть до водопада Серебрянки, где купался Фродо; к югу Лориэн простирался далеко за Серебрянку. Там росли менее густые леса, смыкавшиеся с Фангорном. Но сердцем королевства всегда был угол между Серебрянкой и Андуином, где находился Карас-Галадон. Границы между Лориэном и Фангорном были расплывчатыми, но ни энты, ни галадрим никогда их не нарушали. Легенда гласит, что когда-то, давным-давно, Фангорн встретился с королем галадрим и сказал ему:

– Я знаю свои земли, ты знаешь свои; не будем досаждать друг другу. Но если кто-нибудь из эльфов захочет побродить по нашим лесам – милости просим; не пугайтесь и вы, если встретите энта в своих краях.

Однако прошло много лет, прежде чем эльфам или энтам довелось ступить на земли соседей.

Приложение D

Гавань Лонд-Даэр

В тексте «О Галадриэли и Келеборне» сказано, что во время войны с Сауроном в Эриадоре в конце семнадцатого века Второй эпохи нуменорский флотоводец Кирьятур высадил большое войско в устье Гватло (Сероструя), где находилась «небольшая нуменорская гавань». По-видимому, это первое упоминание об этой гавани, о которой много говорится в более поздних работах.

Наиболее подробный рассказ о ней содержится в филологическом эссе о названиях рек, которое я уже цитировал в связи с легендой об Амроте и Нимродели (см. выше). О названии Гватло в этом эссе говорится:

Название «Гватло» переводится как «Сероструй», но по-синдарски gwath означает «тень», сумерки, какие бывают в тумане, или в пасмурный день, или в глубоком ущелье. На первый взгляд, такое название не соответствует данной местности. Земли, через которые протекала Гватло, разделявшая их на области, именуемые нуменорцами Минхириат («Междуречье» Барандуина и Гватло) и Энедвайт («срединный народ»), были по большей части равнинными, и никаких гор и ущелий там не имелось. Местность, где сливались Гландуин и Митейтель [Седой Исток], была ровная, течение там было медленное, и кое-где река разливалась болотом[144]. Правда, в нескольких сотнях миль ниже Тарбада перепад высоты делался больше, но течение Гватло все равно оставалось медленным, и суда мелкой осадки под парусом или на веслах легко доходили до самого Тарбада.

Объяснение названия «Гватло» нужно искать в истории. Во времена войны Кольца в тех местах кое-где еще оставались леса, особенно в Минхириате и на юге Энедвайта; но большая часть тех равнин была покрыта лугами. Со времен Великого мора в 1636 году Третьей эпохи Минхириат почти полностью обезлюдел, хотя в лесах еще жили охотничьи племена, скрытные и немногочисленные. Остатки дунлендингов Энедвайта жили на востоке, в предгорьях Мглистых гор; между устьями Гватло и Ангрена (Изена) жил довольно многочисленный, но дикий народ рыбаков.

Но в былые времена, когда нуменорцы впервые пришли в те края, все было совсем по-другому. В Минхириате и Энедвайте росли обширные, почти сплошные леса, их не было только в центральной части равнины, на Великих болотах. Леса начали исчезать в результате деятельности Тар-Алдариона, короля-морехода, который подружился с Гиль-галадом и заключил с ним союз. Алдарион очень нуждался в древесине: он хотел сделать Нуменор великой морской державой; но когда он принялся валить леса в Нуменоре, это вызвало там большое недовольство. Приплыв к берегам Средиземья, Алдарион был поражен его бескрайними лесами. Он решил построить в устье Гватло гавань, которая принадлежала бы только нуменорцам (Гондора, само собой, еще не существовало). И Алдарион начал там большое строительство, которое продолжилось и даже расширилось после его смерти. Этот опорный пункт в Эриадоре сыграл позже важную роль в войне с Сауроном (1693–1701 годы Второй эпохи); но первоначально он был задуман как склад древесины и кораблестроительная верфь. Местные жители были весьма многочисленны и воинственны, но они жили в лесах разрозненными общинами, не имея общего вождя. Нуменорцев они опасались, но не враждовали с ними – до тех пор, пока порубки не приняли угрожающих размеров. Тогда местные жители стали при любой возможности устраивать нуменорцам засады, и нуменорцы начали относиться к ним как к врагам и принялись безжалостно вырубать леса, забыв о бережливости и не заботясь о восстановлении. Леса вырубались прежде всего по берегам Гватло, и древесину сплавляли по реке к гавани (Лонд-Даэр); но позднее нуменорцы проложили в лесах дороги к северу и к югу от Гватло, и оставшиеся местные жители бежали из Минхириата в дремучие леса мыса Эрин-Ворн, расположенного к югу от устья Барандуина; переправиться через Барандуин они бы не решились, даже если бы могли, потому что боялись эльфов. Из Энедвайта люди перебрались в горы на востоке, там, где позднее находился Дунланд; они не осмелились перейти Изен и поселиться на большом полуострове между Изеном и Лефнуи, образующем северный берег залива Бельфалас [Рас-Мортиль или Андраст; см. выше] из-за «бесов»… [продолжение этого отрывка см. в главе «Друэдайн»].

Нуменорцы произвели неизмеримые опустошения. В течение многих лет эти леса были главным источником древесины, – не только для верфей в Лонд-Даэре и в других местах, но и для самого Нуменора. Бесчисленные корабли, нагруженные лесом, отправлялись на запад за море. Во время войны в Эриадоре эти земли подверглись еще большим опустошениям: изгнанные местные жители радовались возвращению Саурона и надеялись, что он прогонит Морской народ. Саурон знал, как важны для его врагов Большая гавань и верфи, и использовал местных жителей, ненавидевших нуменорцев, как шпионов и проводников. У него не хватило бы сил взять приступом крепости в Гавани и по берегам Гватло, но мелкие отряды Саурона наносили большой ущерб, поджигая леса и склады древесины.

Когда Саурон был наконец разгромлен и бежал из Эриадора на восток, большая часть древних лесов оказалась уничтожена. Берега Гватло превратились в обширную пустыню, голую и невозделанную. Но в те дни, когда отважные путешественники с корабля Тар-Алдариона, поднявшиеся на шлюпках вверх по реке, дали ей имя, этот край был совсем другим. Оставив позади соленые ветра морских берегов, путешественники попадали в дремучий лес. Хотя река была широкой, гигантские деревья, нависавшие над ней, почти закрывали небо, и лодки бесшумно скользили в полумраке, углубляясь в неведомую страну. Поэтому сперва мореходы назвали эту реку «Тенистая река», Gwath-hir, «Гватхир». Позднее они поднялись к северу, туда, где начинались большие болота (тогда у нуменорцев еще не было ни сил, ни средств для осушения болот и строительства дамб. Этим они занялись позднее, и возвели на осушенных землях большой порт на том месте, где во времена Двух королевств стоял Тарбад; но вначале в этом не было необходимости). Болота нуменорцы называли синдарским словом lô (раннее loga [от корня log – со значением «мокрый, влажный, топкий»]); и поначалу они думали, что лесная река вытекает из этих болот, так как Митейтель с его притоком Бруиненом [Гремучей] и полноводный Гландуин, сбегавшие с северных гор, были им еще не известны. Поэтому название «Гватхир» изменили на «Гватло», «тенистая река, вытекающая из болот».

Гватло – одно из немногих географических названий Средиземья, которые были известны не только мореходам, но и всем остальным нуменорцам. Оно было переведено на адунаик: на этом языке река Гватло называлась «Агатуруш».

Об истории Лонд-Даэра и Тарбада говорится в том же эссе в связи с названием «Гландуин»:

«Гландуин» значит «пограничная река». Это название река получила во Вторую эпоху, так как была южной границей Эрегиона, за которой жили до-нуменорские, в основном враждебные племена, такие, как предки дунлендингов. Позднее эта река, вместе с рекой Гватло, которая возникала из слияния Гландуина с Митейтелем, стала южной границей Северного королевства. Земли южнее Гландуина, между Гватло и Изеном (Сир-Ангрен), назывались Энедвайт («срединный народ»); они не принадлежали ни Северному, ни Южному королевству, и постоянных поселений людей нуменорского происхождения там не было. Но через эти земли от Тарбада к Изенским бродам (Этрайд-Энгрин) шел Великий Северно-Южный тракт, главный путь, соединявший Два королевства (не считая морского). До того, как Северное королевство пришло в упадок, а на Гондор начали сыпаться бедствия, то есть до Великого мора 1636 года Третьей эпохи, оба королевства осваивали эту область и вместе построили и содержали в порядке Тарбадский мост и гати по обе стороны Гватло и Митейтеля. По этим гатям шли дороги через болотистые равнины Минхириата и Энедвайта[145]. Вплоть до семнадцатого столетия Третьей эпохи там стоял значительный гарнизон из солдат, матросов и строителей. Но после Великого мора эта область быстро пришла в упадок и задолго до времен ВК снова стала диким краем болот и пустошей. Когда Боромир пробирался из Гондора в Ривенделл – роман не дает представления о том, какое мужество и выносливость требовались для подобного путешествия, – от Северно-Южного тракта оставались лишь полуразрушенные гати, по которым (с опасностью для жизни) можно было добраться до Тарбада, где путника встречали только руины на насыпях, готовых сравняться с землей, да опасная переправа – обломки разрушенного моста. Переправиться там позволяло лишь то, что река в том месте была медленной и мелкой, хотя и широкой.

Если название «Гландуин» и помнили, то лишь в Ривенделле; но так называли только верховья реки, где она текла быстро; выбежав на равнину, она терялась в болотах: это была сеть топей, мелких озер и островков, где жили лишь бесчисленные стаи лебедей и других водоплавающих птиц. Если эта часть реки и имела название, то только на языке дунлендингов. В «Возвращении короля» эта часть Гландуина называется Лебединой рекой, потому что она протекала через Лебедянь (Нинин-Эйльф, «лебединые топи»)[146].

Отец намеревался включить в исправленную карту к ВК «Гландуин» как название верховий реки и обозначить болота «Нин-ин-Эйльф» (или «Лебедянь»). Но его неправильно поняли: на карте Паулины Бэйнс низовья Гландуина названы «р. Лебедянь», а на карте к роману эти названия вообще относятся к другой реке, как уже говорилось выше.

Можно также отметить, что в «Братстве Кольца», II, 3 Тарбад назван «разрушенным городом», и что Боромир в Лотлориэне говорил, что потерял коня в Тарбаде, на переправе через Сероструй (там же, II, 8). В «Повести лет» сказано, что Тарбад был разрушен и оставлен в 2912 году Третьей эпохи, когда Минхириат и Энедвайт разорили большие наводнения.

Итак, мы видим, что представление о нуменорской гавани в устье Гватло сильно изменилось со времени создания «О Галадриэли и Келеборне», и «небольшая нуменорская гавань» превратилась в Лонд-Даэр, Большую гавань. Конечно, это та же самая гавань, которая в «Алдарионе и Эрендис» называется Виньялонде, Новая гавань, хотя в данном тексте это название не встречается. В «Алдарионе и Эрендис» сказано, что работы, которые Алдарион возобновил в Виньялонде, когда стал королем, «так и не были завершены». Вероятнее всего, это означает только, что ему не удалось их завершить: дальнейшая история Лонд-Даэра предполагает, что гавань была наконец восстановлена и защищена укреплениями с моря; в том же месте в «Алдарионе и Эрендис» говорится, что Алдарион «заложил основу для свершений Тар-Минастира, достигнутых многие годы спустя, во время первой войны с Сауроном, и, если бы не возведенные Алдарионом укрепления, флотилии Нуменора не смогли бы высадить войско в нужное время в нужном месте – как то и предвидел Алдарион».

В работе о названии «Гландуин» сказано, что этот порт назывался «Лонд-Даэр-Энед», «Большая Срединная гавань», так как располагался между гаванями Линдона на севере и Пеларгиром на Андуине. Очевидно, это название относится к более поздним временам, чем участие нуменорцев в войне с Сауроном в Эриадоре: согласно «Повести лет», Пеларгир, главный порт Верных нуменорцев, был построен только в 2350 году Второй эпохи.

Приложение Е

Имена Келеборна и Галадриэли

В эссе об обычаях имянаречения у валинорских эльфов сказано, что в детстве ребенок получал два «данных имени» (esse, мн. ч. essi); первое давалось отцом при рождении; оно обычно было схоже с именем отца по форме или по значению; часто это бывало то же имя, что и у отца, а когда ребенок вырастал, к этому имени иногда добавлялась какая-нибудь частица, чтобы избежать путаницы. Второе имя давала мать, иногда вскоре после рождения, а иногда много позже; материнские имена считались очень важными, ибо матери в народе эльдар предвидели характер и способности детей, а многие из них обладали еще и пророческим даром. Кроме того, многие эльфы получали (не обязательно от родичей) epessё, «добавочное имя» – прозвище, которое давалось чаще всего в знак любви и уважения. Часто именно эпессе героя сохранялось в песнях и преданиях (так, например, было с Эрейнионом, прозванным Гиль-галадом).

Таким эпессе было и имя «Алатариэль» (о его этимологии см. приложение к «Сильмариллиону», статья кал– );согласно поздней версии истории любви Келеборна и Галадриэли, Келеборн дал ей это прозвище в Амане, и в Средиземье она предпочитала это прозвище (в его синдарском варианте, «Галадриэль») «отцовскому имени» Артанис и «материнскому имени» Нэрвен.

Разумеется, имя «Тэлепорно», принадлежащее языку Высших эльфов, а не синдарину, Келеборн носит только в поздней версии. Там сказано, что это имя было телерским по форме: исконный корень эльфийского слова, обозначающего серебро, был kyelep-, в синдарине он перешел в celeb, в телерине – в telep-, telpe, а в квенье – в tyelep-, tyelpe. Но и в квенье под влиянием телерского распространилась форма telpe, ибо телери ценили серебро выше золота, и их искусству среброкузнецов завидовали даже нолдор. Поэтому и Белое Древо Валинора чаще называли не Тельперион, а Тэльперион. («Алатариэль» – тоже телерское слово; на квенье оно звучало бы «Алтариэль»).

Когда имя «Келеборн» появилось впервые, оно означало «Серебряное древо»; так называлось и Древо на Тол-Эрессеа («Сильмариллион», гл. 5, стр. 50). У всех близких родичей Келеборна были «древесные» имена: его отца звали Галадон, брата – Галатиль, а племянницу – Нимлот (так же звалось и Белое Древо Нуменора). Однако в более поздних работах отец отказался от значения «Серебряное древо»: второй элемент имени «Келеборн» связан не с существительным ornё – «дерево», а с древним прилагательным ornā – «высокий, вздымающийся», от которого происходит это существительное. (Слово ornё первоначально обозначало только стройные и более тонкие деревья, такие как березы, а более могучие и раскидистые, вроде дуба или бука, назывались на древнем языке galadā, «могучее растение»; но это различие не всегда соблюдалось даже в квенье, а в синдарине оно исчезло вовсе, и все деревья стали называться galadh, а оrn вышло из употребления, оставшись только в стихах и песнях, а также во многих именах эльфов, людей и деревьев). О том, что Келеборн был высокого роста, говорится в примечании к рассказу о нуменорских мерах длины.

Существует ошибочное мнение, что имя «Галадриэль» происходит от слова galadh. Отец писал:

Когда Келеборн и Галадриэль стали владыками лориэнских эльфов (а большинство из них были по происхождению Лесными эльфами и называли себя галадрим), имя «Галадриэль» стали тоже связывать с деревьями, отчасти еще и потому, что в имени ее мужа был корень со значением «дерево». Поэтому за пределами Лориэна, там, где воспоминания о древности потускнели и история Галадриэли подзабылась, ее имя часто произносили как Galadhriel. Но не в самом Лориэне.

Попутно можно заметить, что имя лориэнских эльфов («галадрим») на самом деле пишется Galadhrim, а название их города («Карас-Галадон») – Caras Galadhon. Отец первоначально заменил в эльфийских именах звонкий th (как в современном английском «then») на d, поскольку (как он сам писал), написание dh непривычно для глаза англичан и выглядит коряво. Позднее он передумал, но написания Galadrim и Caras Galadon так и остались неисправленными (в более поздних изданиях соответствующие изменения внесены). В приложении к «Сильмариллиону», в статье алда, эти названия написаны неправильно[147].

Часть третья Третья эпоха

I Поражение в Ирисной низине

Перевод – М. Авдонина, А. Хромова

После падения Саурона Исильдур, сын и наследник Элендиля, вернулся в Гондор. Там он принял Элендильмир[148] как король Арнора и провозгласил себя верховным владыкой Северного и Южного королевств дунедайн, ибо велики были его гордость и сила. Он задержался на год в Гондоре, восстанавливая порядок и определяя границы[149], но большая часть арнорской армии возвратилась в Эриадор по нуменорской дороге, что шла от Бродов Изена до Форноста.

Едва освободившись от забот, Исильдур решил вернуться в свое королевство. Но сначала он хотел побывать в Имладрисе, ибо оставил там жену и младшего сына[150]; кроме того, ему нужно было срочно посоветоваться с Эльрондом. Посему он решил направить свой путь на север от Осгилиата, вверх по Долинам Андуина к Кирит-Форн-эн-Андрату, расположенному на севере высокогорному перевалу, ведущему в Имладрис[151]. Исильдур хорошо знал те земли, ибо часто путешествовал там до войны Союза и шел этой дорогой на войну вместе с Эльрондом, ведя войско восточного Арнора[152].

Дорога предстояла неблизкая, но другой путь – на запад, потом на север до перекрестка дорог в Арноре и затем на восток в Имладрис – был много длиннее[153]. Возможно, всадники преодолели бы его столь же быстро, но у Исильдура не было верховых лошадей[154]. Возможно, там путника подстерегало меньше опасностей – в прежние дни, но ныне Саурон был побежден, а жители Долин были союзниками победителей. Так что бояться было нечего, кроме непогоды и усталости, но этого не избежать никому из тех, кто должен странствовать по Средиземью[155].

И вот, как говорят легенды поздних дней, второй год Третьей эпохи был на исходе, когда Исильдур покинул Осгилиат в начале месяца иваннет[156], предполагая дойти до Имладриса за сорок дней, к середине нарбелета, прежде, чем на севере наступит зима. Ясным утром у Восточных врат Моста простился с ним Менельдиль[157].

– Да сопутствует вам удача, – сказал он Исильдуру, – и пусть солнце, что озаряет начало вашего пути, не померкнет над вами!

С Исильдуром шли три его сына, Элендур, Аратан и Кирьон[158], и его дружина из двухсот рыцарей и воинов, суровых и закаленных в боях арнорцев. О том, что было с ними по дороге, пока они не миновали Дагорлад и не оказались в обширных диких землях к югу от Великого Зеленолесья, в преданиях не говорится. На двадцатый день пути, когда они завидели впереди холмы, поросшие лесом, что горел багрянцем и золотом иваннета, небеса покрылись тучами и темный ветер принес с моря Рун дождь. Дождь лил четыре дня, так что когда они подошли к проходу в Долины, между Лориэном и Амон-Ланком[159], Исильдур не стал спускаться к Андуину, потому что река разлилась, а поднялся на крутые склоны на восточном берегу и пошел дальше древними тропами Лесных эльфов, ведущими вдоль опушек Леса.

Так и вышло, что ближе к вечеру тридцатого дня похода они достигли северной границы Ирисной низины[160], шагая по дороге, которая вела в королевство Трандуиля (каким оно было тогда)[161]. Ясный день клонился к закату; над дальними горами собирались тучи, окрашенные в алый цвет неярким солнцем, готовым скрыться в них; в глубине долины уже залегли серые тени. Дунедайн пели, ибо их дневной переход близился к концу, и три четверти долгой дороги до Имладриса остались позади. Справа на крутом склоне, теснившем дорогу, темнел лес, а ниже спуск на дно долины был более отлогим.

Внезапно, как только солнце скрылось в тучах, дунедайн услышали жуткие вопли орков. Орки высыпали из Леса и мчались на них, издавая боевые кличи[162]. В сумеречном свете сосчитать орков было невозможно, но видно было, что они намного – пожалуй, раз в десять – превосходят числом дунедайн. Исильдур приказал построиться в тангайл[163] – две сомкнутых щитом к щиту шеренги, которые могли изгибаться, обращаясь лицом к врагу, если он заходил с фланга, и, в крайнем случае, смыкались в кольцо, образуя круговую оборону. Если бы местность была ровной или склон прикрывал их со спины, Исильдур построил бы дружину в дирнайт и атаковал бы орков, положившись на силу и оружие дунедайн – тогда можно было бы надеяться разметать строй врагов; но сейчас это было невозможно. Тень тяжелого предчувствия легла на его сердце.

– Быть может, Саурон мертв, но месть его жива, – сказал Исильдур Элендуру, стоявшему подле него. – Это нападение неглупо задумано! У нас нет надежды на помощь: Мория и Лориэн остались далеко позади, а Трандуиль в четырех днях пути.

– А у нас с собой поистине бесценная ноша, – промолвил Элендур, ибо он был посвящен в тайну отца.

Орки приближались. Исильдур обратился к своему оруженосцу.

– Охтар[164], – сказал он, – я поручаю это тебе.

И Исильдур передал ему ножны и обломки Нарсиля, меча Элендиля.

– Сбереги это, любой ценой не дай ему попасть во вражьи руки; пусть даже тебя сочтут трусом, бросившим меня. Возьми с собой товарища и беги! Ступай! Это приказ!

Охтар преклонил колени и поцеловал ему руку. И два молодых воина скрылись в темной долине[165].

Если даже остроглазые орки и заметили беглецов, они не обратили на них внимания. Они на миг остановились, готовясь к атаке. Вначале враги осыпали людей градом стрел, а потом они построились клином – как сделал бы на их месте и сам Исильдур, – и с громким криком бросились вниз по склону на дунедайн, рассчитывая массой своих отборных воинов проломить стену щитов. Но она стояла несокрушимо. Стрелы были бессильны против нуменорских доспехов. Люди были выше самых рослых орков, а их мечи и копья – куда длиннее оружия врагов. Атака захлебнулась, сломалась и откатилась назад, оставив груды трупов перед обороняющимися, недрогнувшими и почти не пострадавшими.

Исильдуру показалось, что враг отступает к Лесу. Он оглянулся назад. Красный краешек солнца выглядывал из-за туч и вот-вот должен был спрятаться за горами; близилась ночь. Он отдал приказ продолжать путь, но спустился ниже, на более ровное место, чтобы уменьшить преимущество орков[166]. Вероятно, он думал, что после такого отпора орки дадут отряду пройти, но вышлют разведчиков, которые будут преследовать его всю ночь и следить за лагерем. Обычно орки поступали именно так, потому что они не любили охотиться за добычей, которая может обернуться и укусить.

Но Исильдур ошибался. Эту атаку вел не только коварный замысел, но и лютая, неутолимая ненависть. Орками с Гор командовали свирепые воины из Барад-дура, которых давным-давно послали сюда стеречь дороги[167], и, хотя они не ведали о Кольце, сорванном два года назад с черной руки, оно по-прежнему было полно злобной волей Саурона и призывало на помощь всех его слуг. Дунедайн не прошли и мили, как орки появились вновь. На этот раз они не стали атаковать, а собрали все силы и окружили дунедайн широким строем, изогнутым полумесяцем. Вскоре этот строй сомкнулся вокруг дунедайн сплошным кольцом. Теперь орки молчали и держались вне досягаемости страшных стальных луков нуменорцев[168], хотя все равно быстро темнело, и к тому же у Исильдура было всего несколько стрелков[169]. Он остановился.

Последовало затишье, но самые зоркие из дунедайн говорили, что орки незаметно, шаг за шагом, стягивают кольцо. Элендур подошел к отцу, угрюмо и задумчиво стоявшему в одиночестве.

– Атаринья, – спросил Элендур, – а как же сила, что может подчинить эти мерзкие создания и приказать им повиноваться тебе? Разве нельзя воспользоваться ею?

– Увы, нет, сенья[170]. Я не могу использовать его. Даже дотронуться до него, и то больно[171]. Мне все еще не хватает сил, чтобы подчинить его своей воле. Теперь я знаю, что ему нужен более могучий властелин, чем я. Гордость моя сломлена. Его следует передать Хранителям Трех.

В этот миг внезапно взревели рога, и орки ринулись на дунедайн с безрассудной яростью, со всех сторон одновременно. Наступила ночь, и надежда угасла. Люди гибли один за другим: более рослые орки бросались по двое на каждого дунадана и, живые или мертвые, валили их с ног своей тяжестью, и тогда другие цепкие лапы уволакивали человека, чтобы убить. Орки могли заплатить пятью жизнями за одну, и это было для них дешево. Так убили Кирьона, а Аратана смертельно ранили при попытке спасти его.

Элендур был еще не ранен. Он бросился искать Исильдура. Тот возглавлял людей на восточном фланге, где натиск был мощнее всего. Ибо орки все еще страшились блеска Элендильмира на челе Исильдура и избегали его. Элендур тронул отца за плечо, и Исильдур резко обернулся, думая, что какой-то орк подобрался сзади.

– Государь, – сказал Элендур, – Кирьон убит, Аратан умирает. Твой последний советник должен посоветовать – нет, приказать тебе, как ты приказал Охтару: беги! Возьми свою ношу и доставь ее Хранителям любой ценой – пусть даже тебе придется оставить свою дружину и меня!

– Принц, – ответил Исильдур, – я знал, что должен сделать это; но я боялся боли. И я не мог уйти без твоего дозволения. Прости меня, прости мне мою гордость, что навлекла на тебя эту злую судьбу[172].

Элендур поцеловал его.

– Беги! Беги же! – воскликнул он.

Исильдур повернулся к западу и достал Кольцо, висевшее у него на шее в футляре на цепочке. Он надел Кольцо, вскрикнув от боли, и с тех пор никто в Средиземье его не видел. Но Элендильмир Запада нельзя было скрыть: он внезапно вспыхнул ярым алым светом, подобно огненной звезде. Люди и орки расступились в страхе; и Исильдур, накинув на голову капюшон, скрылся в ночи[173].

О дальнейшей участи дунедайн известно только, что вскоре все они погибли, кроме одного, юного оруженосца, который был оглушен и завален мертвыми телами. Так пал Элендур, который должен был стать королем, и все, кто знал его, предсказывали, что это был бы один из достойнейших и прекраснейших владык из рода Элендиля, ибо он был могуч, мудр, величествен, но не горд, и из потомков Элендиля больше всех походил на него[174].

А об Исильдуре говорится, что, несмотря на жестокую боль и страшные душевные муки, он поначалу бежал, словно олень от борзых. Оказавшись на дне долины, он остановился, чтобы убедиться, что его не преследуют: оркам не обязательно было видеть беглеца, чтобы найти его в темноте по запаху. Потом он пошел дальше, но осторожнее, потому что перед ним лежала широкая низина, неровная и нехоженая, и в темноте легко было оступиться.

Глубокой ночью вышел он, наконец, на берег Андуина. Он устал, ибо преодолел расстояние, которое никто из дунедайн не смог бы пройти по такой местности быстрее, даже двигаясь без остановок при свете дня[175]. Впереди бурлили быстрые темные воды. Исильдур ненадолго застыл, борясь с отчаянием. Потом он поспешно снял все свои доспехи и оружие, оставив только короткий меч на поясе[176], и бросился в воду. Он был силен и вынослив – равных ему нашлось бы мало даже среди дунедайн той эпохи, – но и у него почти не было надежды достичь другого берега. Проплыв немного, ему пришлось грести почти на север, против течения, но его все равно сносило к зарослям Присной низины. Они оказались ближе, чем он думал[177]; и когда Исильдур почувствовал, что течение стало медленнее, и понял, что берег близко, он запутался в камышах и цепких водорослях. И вдруг Исильдур заметил, что Кольцо исчезло. Если это был случай, то оно сумело им воспользоваться: оно соскользнуло с руки, и теперь нечего было надеяться разыскать его. Сперва эта потеря так ошеломила Исильдура, что он перестал бороться с течением, решив, что лучше утонуть. Но это настроение прошло так же быстро, как появилось. Боль исчезла. Тяжкая ноша оставила его. Он почувствовал дно под ногами и, увязая в тине, пробрался через тростники на топкий островок у западного берега. Он вышел из воды: простой смертный, маленький, одинокий, затерянный в просторах Средиземья. Но сидевшие в засаде орки узрели в ночи огромную страшную тень с пронзительным оком, подобным звезде. Они выпустили в эту тень свои отравленные стрелы и бросились бежать. Но бежали они напрасно: на Исильдуре не было доспехов; одна стрела впилась ему в горло, другая пронзила сердце, и он без единого стона рухнул обратно в воду. Ни эльфы, ни люди не нашли его останков. Это была первая жертва коварного Кольца, потерявшего хозяина: Исильдур, второй верховный король Арнора и Гондора, владыка всех дунедайн Средиземья, последний в эту эпоху.

Источники преданий о гибели Исильдура

У происшедшего были очевидцы. Охтар и его товарищ спаслись, сохранив обломки Нарсиля. В истории упоминается юноша, уцелевший в побоище; то был оруженосец Элендура по имени Эстельмо. Он упал одним из последних, его оглушили палицей, но он остался жив, и его нашли под телом Элендура. Он слышал прощальный разговор Исильдура и Элендура. Помощь пришла, хотя и слишком поздно; но оркам помешали надругаться над мертвыми – лесные жители послали гонцов к Трандуилю, а сами собрали отряд и устроили оркам засаду; однако те проведали о ней и разбежались: они хоть и одержали победу, но понесли при этом большие потери, и почти все крупные орки были перебиты; прошло много лет, прежде чем они снова отважились на подобную вылазку.

Рассказ о последних часах Исильдура и его смерти построен на догадках, но хорошо обоснован. Полностью предание сложилось только в Четвертую эпоху, при короле Элессаре, когда стали известны многие новые подробности. До тех пор было известно, во-первых, что у Исильдура было Кольцо и он бежал по направлению к Реке; во-вторых, что его кольчуга, шлем, щит и длинный меч (но ничего более) нашлись на берегу неподалеку от Ирисной низины; в-третьих, что орки оставили на западном берегу дозорных, вооруженных луками, чтобы не дать уйти тем, кто может уцелеть в битве и бежать к Реке (были обнаружены следы орочьих засад, и одна из них находилась на границе Ирисной низины); и, в-четвертых, что Исильдур и Кольцо, вместе или по отдельности, видимо, утонули в Реке, ибо если бы Исильдур достиг западного берега с Кольцом на руке, он ускользнул бы от дозорных, и вряд ли человеку столь выносливому не удалось бы добраться потом до Лориэна или до Мории. До них было неблизко, но каждый из дунедайн носил на поясе в запечатанном кошеле бутылочку с эликсиром и дорожные хлебцы, на которых можно было продержаться в течение многих дней, – не мирувор[178] и лембас эльдар, но нечто подобное, ибо медицина и другие искусства процветали в Нуменоре, и дунедайн еще не забыли их. Среди вещей, оставленных Исильдуром, ни пояса, ни кошеля не оказалось.

Много веков спустя, когда Третья эпоха Эльфийского Мира клонилась к закату и близилась война Кольца, Совету Эльронда стало известно, что Кольцо было найдено на дне Реки у края Ирисной низины, вблизи западного берега; однако никаких следов тела Исильдура не обнаружили. Тогда же было замечено, что Саруман предпринял секретные поиски в тех местах; Кольца он не нашел (его выловили задолго до того), но не обнаружил ли он чего другого – оставалось только гадать.

Но когда король Элессар принял корону Гондора, он принялся наводить порядок в своем королевстве, и одним из первых его дел было восстановление Ортанка, где он решил установить палантир, некогда захваченный Саруманом и обретенный вновь. Тогда и раскрылись все тайны этой башни. Там нашлось немало сокровищ, самоцветов и родовых реликвий Эорлингов, похищенных из Эдораса с помощью Змеиного Языка во дни угасания короля Теодена, а также других подобных вещей, еще более древних и прекрасных, наворованных по курганам и могилам. Саруман в своем падении уподобился не дракону, но сороке. Напоследок за потайной дверцей, которую им не удалось бы ни найти, ни открыть без помощи гнома Гимли, был обнаружен стальной шкаф. Возможно, он предназначался для хранения Кольца; теперь он был почти пуст. Но в шкатулке на верхней полке лежали две вещи: маленький золотой футляр на тонкой цепочке, пустой, без надписей и каких-либо других знаков, но, несомненно, это был тот самый, в котором Исильдур некогда носил Кольцо; а рядом – бесценное сокровище, которое дунедайн давно оплакивали как безвозвратно утраченное: не что иное, как Элендильмир, ясная звезда, эльфийский диамант на митрильной[179] ленте, что передавался по наследству от Сильмариэн до Элендиля и был утвержден им как знак королевской власти в Северном королевстве[180]. Все короли и вожди Арнора вплоть до самого Элессара носили Элендильмир; но, хотя это был прекрасный камень, созданный в Имладрисе эльфийскими мастерами для Валандиля, сына Исильдура, он все же не обладал ни древностью, ни могуществом того камня, что исчез в ночи вместе с Исильдуром.

Элессар взял Элендильмир с благоговением, и когда он вернулся на север и воссел на престол Арнора, Арвен увенчала его древним камнем; и люди умолкли в изумлении, дивясь его великолепию. Но Элессар не хотел снова подвергать камень опасности и надевал только по большим праздникам. В другие же дни он носил вместе с королевским облачением тот Элендильмир, что достался ему от предков.

– Он тоже заслуживает почтения, – говорил король, – и его носили многие достойнее меня: ведь он сиял на челе сорока владык[181].

Поразмыслив над этой находкой, люди ужаснулись: все говорило о том, что эти вещи, особенно Элендильмир, могли быть найдены только в том случае, если они были на Исильдуре, когда он утонул; но если бы он утонул на глубине, где быстрое течение, их со временем унесло бы водой. Значит, Исильдур, по-видимому, погиб не в стремнине, а на мелководье, где можно было достать дно. Почему же тогда за целую эпоху не обнаружились его останки? Быть может, Саруман нашел их и надругался над ними – сжег их с бесчестием в одной из своих печей? Если так, это было позорное деяние – но еще не худшее из его дел.

Приложение

Нуменорские меры длины

Эта заметка относится к тому месту в «Поражении в Ирисной низине», где идет речь о разных дорогах из Осгилиата в Имладрис.

Меры длины, по возможности, обозначены современными терминами. Слово «лига» употребляется потому, что это наибольшая мера длины: по десятичному нуменорскому счету пять тысяч «ранг» (шагов) составляют «лар», что приблизительно равно трем милям [4,8 км]. «Лар» (lár ) значит «остановка», потому что в походе, пройдя это расстояние, обычно устраивали короткий привал, если только не очень спешили [см. прим. выше]. Нуменорская «ранга» (ranga, мн. ч. rangar) была чуть больше английского ярда, приблизительно 38 дюймов [96,5 см], потому что нуменорцы были высокого роста. Поэтому пять тысяч ранг почти равны английской лиге, в которой 5280 ярдов: 5277 ярдов, два фута, четыре дюйма [т. е. 4829,11 м], если считать, что соответствие точное. Но точно это определить нельзя, потому что приходится опираться на то, что говорится в истории о расстояниях и размерах различных предметов, сравнивая их с современными. Следует принимать в расчет как высокий рост нуменорцев (поскольку, вероятнее всего, поначалу мерами длины служили пальцы, пяди, стопы и шаги), так и колебания в определении средних или нормальных величин в процессе создания единой системы измерения, применимой как в повседневной жизни, так и для точных расчетов. Так, две ранги часто назывались «человеческий рост», что дает средний рост шесть футов четыре дюйма [193 см]; но это более поздняя единица, относящаяся в тому времени, когда дунедайн, по-видимому, измельчали; кроме того, это был не средний рост взрослого мужчины, а просто приблизительная мера длины, связанная с хорошо известной единицей «ранга». («Ранга» определялась как длина шага от пятки задней ноги до носка передней взрослого мужчины, идущего быстро, но без напряжения; полный шаг «равняется примерно полутора рангам»). Но о великих людях былых времен говорится, что они были выше «человеческого роста». Говорят, Элендиль был «почти на полранги выше человеческого роста»; но он считался самым высоким из тех, кто спасся во время Низвержения [и прозывался Элендиль Высокий]. Эльдар Предначальных дней тоже были очень высокого роста. О Галадриэли, «самой высокой из женщин эльдар, о которых говорится в преданиях», говорили, что она была высотой в человеческий рост, «по мерке дунедайн и людей былых времен», то есть около шести футов четырех дюймов.

Рохиррим, в большинстве своем, были ниже ростом, потому что их далекие предки смешались с более широкоплечими и коренастыми людьми. Об Эомере говорится, что он был высокого роста, почти такой же, как Арагорн; но Эомер был из потомков короля Тенгела, а они унаследовали высокий рост (а кое-кто из них и более темные волосы) от жены Тенгела, Морвен из Гондора, принадлежавшей к знатному нуменорскому роду.

Примечание к предыдущему тексту сообщает кое-что о Морвен в дополнение к тому, что сказано в ВК (приложение А, «Короли Марки»):

Ее называли «Морвен из Лоссарнаха», потому что она жила в тех краях; но род ее был не оттуда. Ее отец полюбил цветущие долины Лоссарнаха и переселился туда из Бельфаласа; он был потомком одного из князей этой области, а значит, в родстве с князем Имрахилем. Имрахиль знал о том, что Эомер Роханский – его родич, хотя и дальний, и они стали большими друзьями. Эомер женился на дочери Имрахиля [Лотириэли], и их сын, Эльфвине Прекрасный, был поразительно похож на отца своей матери.

В другом примечании сказано о Келеборне, что он был «линда из Валинора» (то есть один из телери, которые называли себя «линдар», «певцы»), и что

среди них он считался высоким, как указывает его имя («серебряно-высокий»); но телери вообще были более хрупкими и меньше ростом, чем нолдор.

Это поздняя версия происхождения Келеборна и значения его имени.

В другом месте отец писал о росте хоббитов в сравнении с нуменорцами и о происхождении названия «полурослики»:

Сведения [о росте хоббитов] в прологе к «Властелину Колец» чересчур туманны и противоречивы из-за того, что там говорится и о потомках этого народа, живших в позднейшие времена; но в том, что касается эпохи «Властелина Колец», они сводятся к следующему: ширские хоббиты бывали от трех до четырех футов ростом, никак не меньше и редко когда больше. Сами себя они, разумеется, полуросликами не называли; так их прозвали нуменорцы. Очевидно, имелся в виду их рост в сравнении с ростом нуменорцев, и в те времена, когда было дано это название, оно почти соответствовало истине. Первоначально оно относилось только к харфутам, о которых правителям Арнора стало известно в XI веке [см. 1050 год в «Повести лет»], а потом перешло и на феллохайдов и стуров. В то время, и даже много позже, связь между Северным и Южным королевствами все еще была достаточно оживленной, и все, что происходило в одном из Королевств, быстро становилось известно в другом, а тем более вести о переселении народов. Поэтому, хотя, насколько можно судить, до Перегрина Тука ни один «полурослик» в Гондоре не бывал, на юге знали, что в королевстве Артедайн появился народ, называемый «полуросликами», или, по-синдарски, перианами (perian). Как только Боромир увидел Фродо [на совете Эльронда], он тотчас признал в нем представителя этого народа. Вероятно, до тех пор Боромир считал полуросликов тем, что мы назвали бы «сказочными» или «фольклорными» персонажами. Прием, оказанный Пиппину в Гондоре, не оставляет сомнений, что «полуросликов» там не забыли.

В другом варианте этого примечания подробнее говорится об измельчании полуросликов и нуменорцев:

Измельчание дунедайн не было естественной тенденцией, свойственной и тем народам, чьим домом было Средиземье; оно связано с тем, что они утратили свою древнюю родину на Западе, из всех смертных земель ближайшую к Бессмертному королевству. Измельчание хоббитов произошло гораздо позднее и, скорее всего, было связано с изменением их образа жизни: они сделались пугливым и скрытным народцем, вынужденным укрываться в глуши лесов от людей, Громадин, которых становилось все больше, и которые захватили все самые лучшие и плодородные земли. Теперь это племя нищих скитальцев, постепенно забывающее все свои искусства и ремесла, ведущее жизнь, полную опасностей и заботящееся только о пропитании и о том, чтобы его не заметили.

II Кирион и Эорл и дружба Гондора и Рохана

Перевод – И. Емельянова

I

Северяне и кибитники

«Хроника Кириона и Эорла»[182] начинается только с первой встречи Кириона, наместника Гондора, и Эорла, вождя народа эотеод, произошедшей после того, как закончилась битва на Поле Келебранта и враги Гондора были разгромлены. Но и в Гондоре, и в Рохане существовали песни и легенды о великом походе рохиррим с Севера. Именно из них взяты повествования об этом народе, содержащиеся в позднейших хрониках[183], а также многие иные сведения, касающиеся народа эотеод. Здесь они кратко изложены в форме хроники.

Эотеод впервые стали известны под этим именем во дни гондорского короля Калимехтара (скончавшегося в 1936 году Третьей эпохи). В то время этот небольшой народ жил в Долинах Андуина между Карроком и Ирисной низиной, в основном на западном берегу реки. То были остатки северян, некогда могущественного союза многочисленных народов, живших на обширных равнинах между Лихолесьем и рекой Бегущей, знаменитых коневодов и всадников, славившихся своей ловкостью и выносливостью. Их постоянные поселения находились на опушках Леса, особенно в Восточной Луке, которая и возникла в основном из-за их порубок[184].

Эти северяне были потомками того же народа, что и люди, которые в Первую эпоху пришли на запад Средиземья и стали союзниками эльдар в их войнах с Морготом[185]. Таким образом, они приходились отдаленной родней дунедайн или нуменорцам, и крепкая дружба связывала их с народом Гондора. Северяне служили Гондору надежной защитой, охраняя от вторжений его северные и восточные границы. Короли Гондора не сознавали всего значения этой защиты до тех пор, пока она не ослабла и не была в конце концов разрушена. Закат северян Рованиона начался с Великого мора, который вспыхнул в их землях зимой 1635 года, а вскоре перекинулся и в Гондор. В Гондоре смертность была велика, особенно среди жителей городов. Но в Рованионе она была еще больше, ибо, хотя северяне жили в основном на открытых пространствах и не строили крупных городов, мор начался зимой, в холода, когда и люди, и лошади забились под крышу, и их невысокие деревянные дома и конюшни оказались переполнены. Кроме того, северяне были мало сведущи в искусствах целения и врачевания, о которых в Гондоре было известно немало, ибо там все еще хранились крупицы познаний Нуменора. Говорят, что к тому времени, как мор миновал, вымерло более половины народа Рованиона, и они лишились половины своих табунов.

Силы их восстанавливались медленно, но в течение длительного времени их слабость не подвергалась испытаниям. Несомненно, народы, обитавшие на востоке, тоже пострадали от мора, так что враги тревожили Гондор главным образом с юга и с моря. Но когда начались вторжения кибитников и Гондор оказался втянут в ряд войн, продолжавшихся без малого сто лет, северяне приняли на себя первые удары. Король Нармакиль II повел большую армию на север, на равнины к югу от Лихолесья, и собрал все рассеянные остатки северян, какие сумел, но был побежден, и сам пал в бою. Остатки его армии отступили через Дагорлад в Итилиэн. Гондор потерял все земли к востоку от Андуина, кроме Итилиэна[186]. Что же касается северян, то, как рассказывают, часть из них переправилась через Кельдуин (реку Бегущую) и смешалась с жителями Дэйла у подножия Эребора (с которыми они были в родстве); часть укрылась в Гондоре, а остальных собрал Мархвини, сын Мархари, погибшего, прикрывая отступление армии после битвы на Равнинах[187]. Они отправились на север, пройдя между Лихолесьем и Андуином, и поселились в Долинах Андуина, где к ним присоединились многие беглецы, которые пришли через Лес. Так возник народ эотеод[188], хотя в Гондоре о них в течение многих лет ничего не знали. Большинство северян были обращены в рабство, и все их прежние земли захватили кибитники[189].

Но со временем король Калимехтар, сын Нармакиля II, справившись со всеми прочими врагами[190], решил отплатить за поражение в битве на Равнинах. К нему явились вестники от Мархвини с предупреждением о том, что кибитники собираются вторгнуться в Каленардон через Отмели[191]; но они сообщили также, что готовится восстание порабощенных северян, которое начнется, если кибитники ввяжутся в войну. А потому Калимехтар при первой же возможности вывел войско из Итилиэна, позаботившись, чтобы врагам стало известно о его приближении. Кибитники пришли со всеми силами, какие у них были; и Калимехтар отступил перед ними, уводя кибитников от их поселений. В конце концов на Дагорладе разразилась битва, и долгое время исход ее был неясен. Но в разгар битвы всадники, посланные Калимехтаром через Отмели (которые враги оставили без охраны), вместе с большим эоредом[192], ведомым Мархвини, нанесли кибитникам удар с фланга и с тыла. Гондор одержал победу, полную – но не решающую. Когда враги были разбиты и в беспорядке бежали к себе на север, Калимехтар не стал их преследовать, проявив этим большое благоразумие. Почти треть войска кибитников осталась гнить на Дагорладе, среди праха других, более благородных сражений прошлого. Но всадники Мархвини настигли беглецов и перебили изрядное их количество, пока те спасались бегством через равнины. Только когда вдали показалось Лихолесье, всадники оставили беглецов, насмешливо крича: «Не спешите на север, Сауроново племя! Бегите лучше на восток! Смотрите, дома, что вы украли, в огне!» Ибо в небо поднимались огромные клубы дыма.

Восстание, которое задумал и поддержал Мархвини, в самом деле вспыхнуло. Отчаянные изгои вышли из Леса, подняли рабов, и общими усилиями им удалось поджечь множество жилищ кибитников, их амбары и укрепленные лагеря, составленные из повозок. Но большинство их при этом погибло, потому что они были плохо вооружены, а враги не оставили свои дома без охраны: к подросткам и старикам присоединились женщины помоложе, ибо женщин этого народа тоже обучали владеть оружием, и они яростно сражались, защищая свои дома и детей. И потому в конце концов Мархвини пришлось отступить в свои земли на Андуине, и северяне, его соплеменники, так и не возвратились в свои прежние дома. Калимехтар же вернулся в Гондор, и его страна на некоторое время (с 1899 по 1944 год) получила передышку перед большой войной, в которой едва не пришел конец роду гондорских королей.

Тем не менее союз Калимехтара и Мархвини не был напрасен. Если бы войска кибитников Рованиона не были разбиты, эта война началась бы раньше, и враги оказались бы сильнее, так что гондорское королевство могло бы и вовсе погибнуть. Но самые главные последствия этого союза проявились в далеком будущем, которого никто не мог предвидеть. То были два великих похода рохиррим на помощь Гондору: появление Эорла на Поле Келебранта и пение рогов войска Теодена над Пеленнором, – а без последнего напрасным было бы возвращение короля[193].

Тем временем кибитники зализывали раны и строили планы мести. Вне досягаемости оружия Гондора, в землях к востоку от моря Рун, откуда никаких известий к гондорским королям не доходило, расселялись и множились родичи кибитников. Они мечтали о победоносных войнах и богатой добыче и были полны ненависти к Гондору, стоявшему у них на пути. Однако прошло много времени, прежде чем они зашевелились. С одной стороны, они побаивались могущества Гондора и, не зная, что происходит к западу от Андуина, считали это королевство куда более сильным, а народ его – куда более многочисленным, чем было на самом деле. С другой стороны, восточные кибитники расселились на юг, за Мордор, где столкнулись с народами Ханда и их соседями, проживающими дальше к югу. Но в конце концов эти враги Гондора заключили мир и договорились о союзе, и приготовились нанести удар одновременно и с севера, и с юга.

Конечно, в Гондоре ничего или почти ничего не знали об этих переселениях и замыслах. То, что здесь сказано, было много позднее выведено историками из последовавших событий. Историкам также сделалось очевидно, что ненависть к Гондору, союзы и согласованные действия его врагов (для которых у них самих не хватило бы ни ума, ни воли) были результатом козней Саурона. На самом деле, Фортвини, сын Мархвини, предупреждал короля Ондохера (который в 1936 году унаследовал трон после своего отца Калимехтара), что кибитники Рованиона оправляются от слабости и страха. Фортвини подозревал, что они получают помощь с востока, потому что кибитники часто устраивали набеги на южную часть его земель, приходя то вдоль реки, то через Стяжку[194]. Но Гондор в то время мог сделать только одно: собрать и обучить настолько большую армию, насколько это было возможно. Таким образом, когда в конце концов Гондор подвергся нападению, королевство не оказалось застигнуто врасплох, хотя сил у него было меньше, чем требовалось.

Ондохер знал, что его южные враги готовятся к войне, и у него хватило мудрости разделить свои войска на северную и южную армии. Вторая уступала первой в численности, потому что опасность, грозящая с юга, казалась меньшей[195]. Ею командовал Эарниль, который, будучи потомком короля Телумехтара, отца Нармакиля II, принадлежал к королевскому роду. Его ставка находилась в Пеларгире. Северной же армией командовал сам Ондохер. В Гондоре всегда существовал обычай, что король мог, если желал того, вести войско в сражение, но только если у него имелся наследник, обладающий неоспоримым правом на трон. Ондохер принадлежал к воинственному роду, его любили и уважали в войсках, и у него было два сына, оба уже достаточно взрослые, чтобы носить оружие: Артамир, старший, и Фарамир, примерно тремя годами моложе.

В девятый день месяца кермие 1944 года в Пеларгир пришли вести о приближении врага. Эарниль уже составил свои планы: он перешел Андуин с половиной своей армии и, преднамеренно оставив Броды Пороса без защиты, встал лагерем примерно в сорока милях севернее, в Южном Итилиэне. Король Ондохер намеревался провести свое войско на север через Итилиэн и встретить кибитников на Дагорладе, поле, которое всегда служило дурным предзнаменованием для врагов Гондора. (В то время все крепости вдоль Андуина к северу от Сарн-Гебира, построенные Нармакилем I, еще поддерживались в хорошем состоянии, и в них стояло достаточно воинов из Каленардона, чтобы предотвратить любую попытку врага перейти реку у Отмелей). Но весть о нападении на севере дошла до Ондохера только утром двенадцатого дня месяца кермие, а к этому времени враги были уже близко, тогда как армия Гондора двигалась медленнее, чем могла бы, если бы Ондохера предупредили раньше, и его авангард еще не достиг Врат Мордора. Главную часть войска вел король со своей стражей, за ними следовали отряды правого и левого крыла, которые должны были занять свои места, выйдя из Итилиэна к границам Дагорлада. Они ожидали, что удар будет нанесен с севера или с северо-востока, как уже случалось раньше в битве на Равнинах и при победе Калимехтара на Дагорладе.

Но вышло иначе. Кибитники собрали огромное войско на южных берегах внутреннего моря Рун. К нему присоединились воины из числа их родичей из Рованиона и их новых союзников из Ханда. Когда все было готово, они двинулись на Гондор со всей возможной быстротой. Войска кибитников шли вдоль подножия Эред-Литуи, так что их приближение оставалось незамеченным, пока не стало слишком поздно. Так и случилось, что едва передовые части армии Гондора достигли Врат Мордора (Мораннона), огромное облако пыли, принесенное ветром с востока, выдало приближение вражеского авангарда[196]. Он состоял не только из боевых колесниц кибитников – там была и конница, и притом куда более многочисленная, чем кто-либо ожидал. Ондохер едва успел развернуть свое войско, и встретить атаку силами правого, ближайшего к Мораннону фланга, и послать сообщение Минохтару, командиру идущего позади правого крыла, приказывая тому как можно быстрее прикрыть левый фланг, как в смешавшийся гондорский строй врезались колесницы и конница. До Гондора отчетливых сведений о последовавшем разгроме почти не дошло.

Ондохер был совершенно не готов встретить натиск такого множества всадников и боевых колесниц. Он поспешно занял позицию на невысоком холме вместе со своей стражей и знаменем, но это его не спасло[197]. К знамени устремились основные вражеские силы, и оно было захвачено, королевская стража почти полностью перебита, сам король погиб, и сын его Артамир пал рядом с ним. Их тел так и не нашли. Вражеская атака прокатилась поверх холма и по обе стороны от него, врезавшись в беспорядочные ряды гондорцев и отбросив стоявших впереди на тех, кто находился за ними.

Гондорское войско рассеялось, и многих загнали на запад, в Мертвецкие болота.

Минохтар принял командование на себя. Он был отважным человеком и опытным воином. Первый яростный натиск выдохся, хотя враги понесли куда меньше потерь и добились куда большего успеха, чем сами рассчитывали. Теперь конница и колесницы отступили, потому что приближались основные силы кибитников. Пользуясь короткой передышкой, Минохтар поднял свое собственное знамя и собрал оставшихся воинов главного отряда и своих людей, оказавшихся поблизости. Он сразу послал вестников к Адрахилю из Дол-Амрота[198], командиру левого крыла, с приказом отступать как можно скорее, отводя своих людей и тех из арьергарда правого крыла, кто еще не ввязался в схватку. С этими силами Адрахиль должен был занять оборонительную позицию между Каир-Андросом (на котором были войска) и грядой Эффель-Дуат – в этом месте Андуин забирал к востоку, и равнина была наиболее узкой, – и как можно дольше прикрывать подступы к Минас-Тириту. Сам Минохтар, чтобы выиграть время для этого маневра, хотел собрать арьергард и попытаться задержать продвижение основных сил кибитников. Адрахилю было приказано также немедленно послать вестников с поручением разыскать, если удастся, Эарниля и сообщить ему о разгроме у Мораннона и о положении отступающей северной армии.

Когда основные силы кибитников приготовились атаковать, было около двух часов пополудни, и Минохтар отвел свои войска к началу большого Северного Итилиэнского тракта, в полумиле от того места, где тракт поворачивал на восток к Сторожевым башням Мораннона. Первоначальный успех кибитников превратился теперь в начало их поражения. Не зная ни численности, ни расположения армии защитников Гондора, они атаковали слишком быстро – раньше, чем большая часть их противников успела выйти из тесного Итилиэна, – и потому их колесницы и конница смогли нанести удар куда более сокрушительный и одержали победу куда более скорую, чем предполагали. А главный удар они оттягивали слишком долго, и теперь не могли в полной мере воспользоваться своим численным превосходством в соответствии с ранее намеченной тактикой, поскольку привыкли воевать на просторе. Можно также предположить, что, ободренные гибелью короля и разгромом большей части противостоявшего им главного отряда, кочевники вообразили, будто гондорское войско уже разбито, и их основным силам осталось только ворваться в Гондор и занять его. Если так, то они просчитались.

Кибитники беспорядочно наступали, все еще ликуя и распевая победные песни, не видя никого, кто мог бы противостоять им, пока не обнаружили, что дорога на Гондор поворачивает к югу и идет через узкую лесистую полосу земли в тени мрачного Эффель-Дуата, где армия могла двигаться, сохраняя строй и порядок, только по широкому тракту. Впереди тракт уходил в глубокую ложбину…

Здесь текст резко обрывается, а записи и наброски, касающиеся продолжения, по большей части не поддаются прочтению. Однако можно разобрать, что люди из народа эотеод сражались вместе с Ондохером; а также, что второму сыну Ондохера Фарамиру было приказано остаться в Минас-Тирите в качестве регента, ибо закон не позволял обоим сыновьям короля одновременно участвовать в сражении (похожее замечание приведено в данном повествовании ранее). Но Фарамир ослушался; он отправился на войну переодетым и погиб. В этом месте запись почти невозможно разобрать, но, похоже, Фарамир присоединился к эотеод и попал в окружение вместе с каким-то отрядом, когда они отступали к Мертвецким болотам. Вождь эотеод (его имя разобрать невозможно, но первый элемент «Марх-») пришел им на помощь, но Фарамир умер у него на руках. И только осматривая тело, вождь эотеод обнаружил знаки, свидетельствующие, что это принц. Тогда он отправился к Минохтару, который находился в Итилиэне у начала Северной дороги и как раз в этот момент отдавал приказ отправить послание в Минас-Тирит принцу, ставшему отныне королем. И тут вождь эотеод сообщил ему, что принц переодетым отправился на войну и погиб.

Упоминание о народе эотеод и о роли, сыгранной их вождем, объясняет, почему в этот текст, очевидно, являющийся повествованием об истоках дружбы Гондора и рохиррим, включен столь подробный рассказ о войне Гондора с кибитниками.

Завершающий фрагмент переписанного набело текста создает впечатление, что армия кибитников должна была поплатиться за свое преждевременное ликование, когда вошла по тракту в ложбину; но заметки в конце показывают, что арьергард Минохтара задержал их ненадолго. «Кибитники неумолимо хлынули в Итилиэн», и «на закате тринадцатого кермие они одержали победу над Минохтаром», который был убит стрелой. Здесь сообщается, что он был сыном сестры короля Ондохера. «Его люди вынесли его из боя, а все, кто еще уцелел из арьергарда, бежали на юг, к Адрахилю». Тогда главный предводитель кибитников приостановил наступление и устроил пир. Больше ничего разобрать не удается, но краткая заметка в приложении А к ВК повествует о том, как Эарниль пришел с юга и разгромил их:

В 1944 году король Ондохер и оба его сына, Артамир и Фарамир, пали в битве к северу от Мораннона, и враги вторглись в Итилиэн. Но Эарниль, предводитель южной армии, одержал великую победу в Южном Итилиэне и разгромил армию Харада, что пересекла реку Порос. Затем он спешно направился на север, собирая всех тех, кто остался от северной армии, и подошел к главному лагерю кибитников, пока они пировали и веселились, уверенные, что Гондор повержен и им осталось только собирать добычу. Эарниль взял лагерь приступом, поджег кибитки и изгнал обратившихся в бегство врагов из Итилиэна. Большая часть беглецов сгинула в Мертвецких болотах.

В «Повести лет» победа Эарниля именуется «битвой в Лагере». После того, как Ондохер и оба его сына погибли у Мораннона, Арведуи, последний король Северного королевства, заявил о своих правах на корону Гондора; но его требования были отклонены, и на следующий год после битвы в Лагере Эарниль стал королем. Сыном Эарниля был Эарнур, который погиб в Минас-Моргуле, приняв вызов предводителя назгулов. Эарнур был последним королем Южного королевства.

II

Поход Эорла

В те времена, когда эотеод еще жили в своих прежних землях[199], в Гондоре их хорошо знали как людей надежных и получали от них известия обо всем, что происходило в тех краях. То были остатки северян, которые считались древними родичами дунедайн и во дни великих королей были их союзниками и нередко смешивали свою кровь с кровью гондорцев. Так что в Гондоре были весьма озабочены тем, что во дни Эарниля II, предпоследнего короля Южного королевства[200], эотеод ушли далеко на север.

Новые земли народа эотеод располагались к северу от Лихолесья, между Мглистыми горами на западе и рекой Лесной на востоке. К югу они простирались до слияния двух коротких рек, которые эотеод называли Грейлин, «серый водопад», и Лангвелл, «долгий исток». Грейлин сбегал с Эред-Митрина, Серых гор, а Лангвелл брал начало в Мглистых горах и назывался так потому, что был истоком Андуина, который после слияния Лангвелла и Грейлина именовался у эотеод Лангфлод – «долгий поток»[201].

После переселения эотеод какое-то время обменивались гонцами с Гондором; но от устья Светлимки до слияния Грейлина и Лангвелла (где располагалось их единственное укрепленное «городище», «бург») было около четырехсот пятидесяти миль по прямой, как летают птицы, а для идущих по земле – намного больше; а всего до Минас-Тирита – около восьмисот миль.

«Хроника Кириона и Эорла» не сообщает ничего о событиях, предшествовавших битве на Поле Келебранта, но из других источников выясняется примерно следующее.

Широкие степи, расположенные к югу от Лихолесья, от Бурых равнин до моря Рун, на которых до самого Андуина не было ничего, что могло бы послужить препятствием против вторжения с востока, являлись главным источником забот и тревог для гондорских правителей. Но во время Бдительного Мира[202] крепости вдоль Андуина, особенно по западным берегам Отмелей, обезлюдели и были заброшены[203]. Впоследствии на Гондор нападали то орки из Мордора (который давно уже не охранялся), то умбарские корсары, и у государства не было ни войск, ни возможности охранять Андуин к северу от Эмин-Муиля.

Кирион стал наместником Гондора в 2489 году. Он никогда не забывал об угрозе с севера и немало думал о том, как можно было бы противостоять опасности вторжения с этой стороны теперь, когда силы Гондора подорваны. Он отправил некоторое количество людей в старые крепости – охранять Отмели, – и послал разведчиков и соглядатаев в земли между Лихолесьем и Дагорладом. Благодаря этому Кирион вскоре узнал, что с востока, из-за моря Рун, надвигаются новые опасные враги. Враги убивали или оттесняли на север к реке Бегущей и в Лес остатки северян, друзей Гондора, все еще живших к востоку от Лихолесья[204]. Но Кирион ничем не мог им помочь, а собирать вести становилось все опаснее и опаснее: слишком многие из его разведчиков так и не вернулись.

Именно поэтому Кириону только к концу зимы 2509 года стало известно, что готовится большой поход против Гондора: вдоль южных окраин Лихолесья собирались войска. Вооружение у кочевников было достаточно грубое, и верховых лошадей у них имелось мало – они использовали лошадей в основном в запряжке, у них было много больших повозок, как у кибитников (с которыми они, без сомнения, были в родстве), что воевали с Гондором в последние дни королей. Но то, что кочевники проигрывали в снаряжении, они, по всей видимости, с лихвой искупали своей численностью.

Перед лицом подобной опасности Кирион в конце концов обратился мыслями к эотеод и решил отправить к ним посланников. Но для того, чтобы попасть в Долины Андуина, посланникам нужно было миновать Каленардон и Отмели, а за ними – земли, которые уже стерегли балхот[205]. Это означало, что предстоит проехать около четырехсот пятидесяти миль до Отмелей, и оттуда еще более пятисот миль до земель эотеод, и при этом от Отмелей гонцам пришлось бы пробираться тайком, по ночам, пока они не минуют тень Дол-Гулдура. Кирион почти не надеялся, что кто-нибудь из посланных прорвется. Он призвал добровольцев и выбрал из них шестерых выносливых и отважных воинов. Кирион отправил их в путь по двое, с интервалом в день. Каждый вез послание, заученное наизусть, а также маленький камень, который нужно было вручить владыке эотеод лично, если посланцу удастся достигнуть тех земель. На камне была выгравирована печать наместников[206]. Послание было адресовано Эорлу сыну Леода, поскольку Кирион знал, что несколько лет тому назад Эорл унаследовал своему отцу. Было ему тогда около шестнадцати, и хотя сейчас Эорлу едва сравнялось двадцать пять, во всех вестях, которые доходили до Гондора с севера, о нем говорилось как о человеке большого мужества и мудром не по летам. Однако Кирион почти не надеялся получить ответ на свое послание, даже если оно и будет доставлено. Он не имел никакого права – кроме, разве что, права старинной дружбы – требовать от эотеод вести столь далеко достаточно большое войско, чтобы от него был хоть какой-то прок. Быть может, известие о том, что на юге балхот изничтожают последних их сородичей, могло бы добавить веса его просьбе – но, возможно, эотеод и так уже знали об этом, и, кроме того, им самим тоже грозила опасность. Больше Кирион ничего не сказал[207], и отдал приказ встречать бурю теми силами, что имеются в наличии. Он собрал столько войска, сколько смог, и, сам приняв над ним командование, приготовился как можно быстрее вести его на север, в Каленардон. Своего сына Халласа он оставил распоряжаться в Минас-Тирите.

Первые двое посланцев отправились в путь в десятый день месяца сулиме, и в конце концов именно один из них, единственный из шести, сумел добраться до земель эотеод. То был Борондир, великолепный наездник, – он принадлежал к роду, который, по семейному преданию, восходил к некоему военачальнику северян, в давние времена состоявшему на службе у одного из королей Гондора[208]. О прочих же никто больше не слыхал – кроме товарища Борондира: того застрелили из засады, когда гонцы проезжали мимо Дол-Гулдура. Борондиру удалось спастись благодаря удаче и резвости своего коня. За ним гнались до самой Присной низины, а люди, выходившие из Леса, часто устраивали на него засады, и это вынудило Борондира сильно отклониться от кратчайшего пути. Наконец, через пятнадцать дней, он добрался до земель эотеод, причем припасы у него кончились за два дня до того; и он был так измучен, что едва смог передать Эорлу послание.

Шел двадцать пятый день месяца сулиме. Эорл погрузился в раздумья; но размышлял он недолго. Вскоре он встал и сказал:

– Я приду. Если Мундбург падет, где укрыться нам от Тьмы?

И он протянул Борондиру руку в знак данного обещания.

Эорл сразу же собрал совет старейшин и начал приготовления к великому походу. Но они заняли много дней: надо было созвать войско, устроить смотр и подумать о том, как распределить людей и защитить собственные земли. В то время люди эотеод жили в мире и война им не угрожала – однако, когда станет известно, что их владыка уехал сражаться далеко на юг, все могло обернуться по-другому. Тем не менее Эорл прекрасно понимал, что идти на эту войну иначе, кроме как со всем войском, бесполезно, и придется рискнуть – либо сразу отступить, отказавшись от своего обещания.

Наконец войско было собрано; всего несколько сотен воинов остались, чтобы защищать тех, кто был слишком юн или слишком стар для такого отчаянного дела. Шел шестой день месяца вирессе. В тот день огромный эохере в молчании выступил в поход, отринув страх и неся в сердцах мало надежды, ибо не ведали они, что ждет их на пути – или в конце пути. Рассказывают, что Эорл повел в поход около семи тысяч всадников в полном вооружении и несколько сот конных лучников. По правую руку от него ехал Борондир, который должен был, по возможности, служить проводником, поскольку он недавно проезжал через эти земли. Однако за время долгого пути через Долины Андуина это огромное войско никто не тревожил и не пытался на него напасть. Все существа, и добрые, и злые, едва завидев его, уступали дорогу, устрашась его мощи и величия. Войско шло все дальше на юг, и уже проходило мимо южного Лихолесья (за большой Восточной Лукой), где теперь кишели балхот, но и здесь они не встречали людей, ни больших отрядов, ни разведчиков, которые пытались бы преградить войску путь или следить за ним. Отчасти причиной тому были еще неизвестные им события, которые произошли после отъезда Борондира; но, кроме этого, в дело вмешались и иные силы. Ибо когда войско наконец приблизилось к Дол-Гулдуру, Эорл повернул на запад, устрашась его темной тени и туч, что ползли оттуда, и далее ехал, держась берега Андуина. Многие всадники обращали взор за реку, и боясь, и надеясь узреть далекий отблеск Двимордене, гибельного края, о котором в легендах их народа говорилось, что по весне он сияет как золото. Но сейчас он, казалось, был затянут мерцающим туманом; и, к их ужасу, туман этот перетек через реку и теперь струился по земле впереди них.

Эорл не остановился.

– Вперед! – приказал он. – Другой дороги нет. Неужели после столь долгого пути повернем мы назад и не придем на поле брани из-за речного тумана?

Подъехав ближе, они увидели, что белый туман оттесняет мглу Дол-Гулдура. Вскоре всадники въехали в него, и поначалу двигались медленно и осторожно; но оказалось, что под покровом тумана все освещено ясным светом без теней, а слева и справа их охраняли будто бы непроницаемые белые стены.

– Похоже, владычица Золотого леса на нашей стороне, – сказал Борондир.

– Быть может, – ответил Эорл. – По крайней мере, я доверюсь мудрости Феларофа[209]. Он не чует зла. Он воспрянул сердцем и забыл усталость; он рвется вперед. Пусть так! Ибо никогда еще я не нуждался столь сильно в скрытности и скорости.

И Фелароф устремился вперед, и все войско понеслось следом, подобно могучему ветру, но в странной тишине, как будто копыта коней не касались земли. Так мчались они, столь же бодрые и полные сил, как в утро начала похода, весь тот день и весь следующий; но когда они пробудились на рассвете третьего дня, туман внезапно рассеялся и они увидели, что находятся посреди большой равнины. Справа, неподалеку от них, тек Андуин, но они уже почти миновали большую восточную излучину[210], и впереди виднелись Отмели. То было утро пятнадцатого дня вирессе, и они добрались в эти края куда быстрее, чем можно было надеяться[211].

Здесь этот текст кончается, с примечанием, что далее последует описание битвы на Поле Келебранта. В приложении А (II) к ВК имеется краткий рассказ об этой битве:

Огромное войско диких людей с северо-востока опустошило Рованион, пересекло Бурые равнины и на плотах переправилось через Андуин. В это же время, случайно или повинуясь некоему замыслу, орки (которые в то время, до войны с гномами, были сильны и многочисленны) спустились с Гор. Пришельцы захватили Каленардон, и Кирион, наместник Гондора, послал на север за помощью…

Когда Эорл и его всадники пришли на Поле Келебранта,

северная армия Гондора находилась в отчаянном положении. Потерпев поражение в Уолде и будучи отрезана с юга, она была вынуждена переправиться через Светлимку, где ее внезапно атаковало орочье войско. Гондорцев теснили к Андуину. И последняя надежда уже угасла, когда с севера нежданно подошли Всадники и ударили в тыл противнику. Это коренным образом переменило ход битвы, и враги были разбиты наголову и отброшены за Светлимку. Эорл повел своих людей в погоню, и так велик был страх перед северными конниками, что захватчики в Уолде тоже ударились в панику, и Всадники преследовали их на равнинах Каленардона.

Похожий, но более короткий рассказ приведен в другом месте в приложении A (I, iv). К сожалению, ход битвы не описывается достаточно подробно ни в том, ни в другом месте, но, по всей видимости, Всадники, переправившись через Андуин у Отмелей, пересекли затем Светлимку (см. прим. выше) и ударили в тыл врагу на Поле Келебранта; а фраза «враги были разбиты наголову и отброшены за Светлимку» означает, что балхот оттеснили обратно на юг, в Уолд.

III

Кирион и Эорл

Этот рассказ предваряется заметкой о Халифириене, самом западном из маяков Гондора, расположенных вдоль гряды гор Эред-Нимрайс.

Халифириен[212] был самым высоким из маяков и, как и Эйленах, второй после него по высоте, одиноко возвышался над лесом; позади него находилась темная долина Фириен, глубокое ущелье, рассекавшее длинный северный отрог гор Эред-Нимрайс, высочайшей точкой которого являлся Халифириен. Халифириен вздымался над ущельем подобно отвесной стене, но прочие его склоны, в особенности северные, были длинными и пологими и почти до самой вершины поросли лесом. Ближе к подножию, особенно вдоль речки Меринг (бравшей начало в ущелье) и к северу, к равнине, по которой эта речка несла свои воды к Энтовой Купели, лес становился гуще. Большой Западный тракт шел через лес по длинной просеке, огибая заболоченные земли у его северной опушки; но дорогу эту проложили в давние времена[213], и со времен ухода Исильдура никто не срубил в лесу Фириен ни единого дерева – никто, кроме смотрителей маяка, обязанностью которых было поддерживать в порядке большую дорогу и тропу, ведущую на вершину горы. Тропа эта ответвлялась от тракта неподалеку от того места, где он входил в Лес, и вилась наверх по склону. После того, как деревья заканчивались, тропа переходила в древнюю каменную лестницу, ведущую к самому сигнальному маяку – широкому кругу, выровненному теми, кто строил эту лестницу. Смотрители маяка были единственными обитателями Леса, если не считать диких зверей. Они жили в сторожках в лесу у самой вершины. Смотрители дежурили посменно и надолго там не задерживались, разве что смена запаздывала из-за непогоды. Большинство из них рады бывали вернуться домой. Не потому, что в Лесу им угрожали дикие звери или на нем лежала какая-либо злая тень, оставшаяся от древних дней. Но в Лесу стояла тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума ветра, голосов птиц и зверей и, временами, стука копыт на дороге, и люди невольно начинали говорить шепотом, словно ожидая услышать эхо величественного голоса, звучащего сквозь даль и время.

Название «Халифириен» на языке рохиррим означало «Священная гора»[214]. До их прихода она называлась на синдарине Амон-Анвар, «холм Благоговения», а почему – никто в Гондоре не знал, кроме (как выяснилось позже) короля или наместника. Тем немногим, кто отваживался свернуть с тракта и побродить под деревьями, казалось, что дело в самом лесе: на Всеобщем языке он назывался «Шепчущий лес». Во дни величия Гондора на горе не было маяка: до тех пор, пока палантиры поддерживали связь между Осгилиатом и тремя башнями королевства[215], в гонцах и сигналах не было нужды. Позднее население Каленардона сократилось, и помощи с севера ждать уже не приходилось, да и туда войск не посылали: Минас-Тириту все труднее и труднее становилось поддерживать даже линию обороны вдоль Андуина и охранять свои южные побережья. В Анориэне тогда еще было довольно много жителей. В их обязанности входила охрана подступов к столице от непрошеных гостей с севера, что могли прийти из Каленардона или переправиться через Андуин у Каир-Андроса. Для связи с ними были построены и содержались в порядке три самых древних маяка (Амон-Дин, Эйленах и Мин-Риммон)[216]; но хотя вдоль речки Меринг, от непроходимых болот около ее впадения в Энтову Купель до моста, где тракт пересекал Меринг на западной опушке леса Фириен, была возведена оборонительная линия, на Амон-Анваре ни укрепления, ни маяка устроить не разрешили.

Во дни наместника Кириона на Гондор напали балхот, которые в союзе с орками переправились через Андуин, вторглись в Уолд и принялись завоевывать Каленардон. От этой смертельной опасности, что могла бы погубить Гондор, королевство спас приход Эорла Юного и рохиррим.

Когда война кончилась, люди гадали, чем наместник намеревается вознаградить Эорла. Все ожидали, что в Минас-Тирите будет устроен великий пир, на котором все и выяснится. Но Кирион был человеком себе на уме. Когда поредевшая армия Гондора двинулась на юг, к нему присоединились Эорл и эоред[217] Всадников Севера. Когда они приблизились к речке Меринг, Кирион обратился к Эорлу и, ко всеобщему изумлению, сказал:

– Теперь прощай, Эорл сын Леода. Я вернусь к себе домой, где мне многое нужно привести в порядок. Каленардон на это время я поручаю тебе, если ты не торопишься вернуться в свои земли. Через три месяца мы снова увидимся с тобой на этом же месте и станем держать совет.

– Я приду, – ответил Эорл.

И на этом они расстались.

Как только Кирион приехал в Минас-Тирит, он призвал нескольких наиболее доверенных слуг.

– Поезжайте в Шепчущий лес, – велел он. – Вы должны восстановить древнюю тропу к Амон-Анвару. Она давно заросла; но прежнее начало ее отмечено камнем, который по-прежнему стоит у тракта, в том месте, где тракт входит в Лес в северной его части. Тропа петляет, но на каждом повороте стоит камень. Следуя по ней от камня к камню, вы в конце концов придете к месту, где деревья кончаются. Там вы увидите каменную лестницу, ведущую наверх. Туда я вам повелеваю не ходить. Сделайте эту работу как можно быстрее и возвращайтесь. Деревьев не валите – только расчистите тропку, по которой могли бы пройти пешком несколько человек. Вход на тропу оставьте нерасчищенным, чтобы никто, проезжая по тракту, не поддался искушению свернуть на тропу, пока я сам туда не приду. Никому не говорите, куда вы идете или что вы делали. Если спросят, скажите, что господин наместник желает подготовить место для встречи с вождем Всадников.

В назначенное время Кирион отправился в путь со своим сыном Халласом, владыкой Дол-Амрота и еще двумя членами совета; и он встретился с Эорлом у переправы через речку Меринг. С Эорлом были трое из его военачальников.

– Отправимся ныне в то место, что я приготовил, – сказал Кирион.

И они оставили у моста стражу из Всадников, повернули назад на тракт, проходящий под сенью леса, и доехали до стоячего камня. Там они оставили лошадей и еще один большой отряд стражи из воинов Гондора; и Кирион, встав у камня, обратился к своим спутникам и сказал так:

– Я отправляюсь на холм Благоговения. Идите за мной, если хотите. Со мной пойдет оруженосец, и еще один – с Эорлом, они понесут наше оружие; остальные пойдут безоружными, как свидетели всего, что мы скажем и сделаем на вершине. Тропа подготовлена, хотя по ней никто не ходил с тех пор, как я был здесь со своим отцом.

Затем Кирион повел Эорла в лес, и прочие последовали за ними в должном порядке. И когда они миновали первый из камней, расположенных дальше по тропе, все невольно умолкли и шли осторожно, словно бы не желая нарушать тишину. Так добрались они наконец до верхних склонов горы, миновали кольцо белых берез и увидели каменную лестницу, ведущую на вершину. После сумрака Леса солнце слепило и припекало, ибо шел месяц уриме; однако вершина горы была зеленой, словно все еще стоял лотессе.

У подножия лестницы располагалась небольшая площадка или просто уступ, вырубленный в склоне горы, с низкими дерновыми скамьями. Там все они немного посидели, а потом Кирион поднялся и взял у своего оруженосца белый жезл – знак должности – и белую мантию наместников Гондора. Взойдя на первую ступень лестницы, он нарушил молчание, произнеся негромко, но отчетливо:

– Ныне я объявляю, какую награду я решил предложить, по праву королевского наместника, Эорлу сыну Леода, вождю народа эотеод, в признательность за доблесть его народа и за помощь превыше всех надежд, которую оказал он Гондору в час крайней нужды. Я отдам Эорлу, как свободный дар, все земли Каленардона от Андуина до Изена. И будет он, если того пожелает, королем той земли, и его потомки после него, и его народ будут свободно жить там, пока продолжается правление наместников и пока не вернется великий король[218]. Не будет на них наложено никаких обязательств помимо их собственных законов и воли, кроме одного: они будут жить в вечной дружбе с Гондором, и враги его будут их врагами, пока стоят оба государства. Но такое же обязательство будет наложено и на народ Гондора.

Тогда поднялся Эорл, но заговорил он не сразу. Ибо был он изумлен великой щедростью дара и благородством условий, на которых этот дар был предложен; и он видел, сколь мудро поступает Кирион – и как правитель Гондора, желающий защитить то, что осталось от его государства, и как друг народа эотеод, о нуждах которого он осведомлен. Ибо народ эотеод стал теперь слишком многочислен, и ему сделалось тесно в его землях на севере. Они стремились вернуться на юг, в свой прежний дом, но их удерживал страх перед Дол-Гулдуром. В Каленардоне же они обретали куда больше места, чем им мечталось, и к тому же этот край лежал далеко от теней Лихолесья.

Но превыше мудрости и политических соображений Кирионом и Эорлом двигала тогда великая дружба, что связала их народы, и любовь, что возникла между этими достойными мужами. Со стороны Кириона то была любовь мудрого отца, состарившегося среди мирских тревог, к сыну, полному сил и надежд юности; Эорл же видел в Кирионе высочайшего и благороднейшего в мире человека, мудрейшего из тех, кого Эорл знал, и на нем пребывало величие королей людей давних времен.

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Эорла, и наконец он заговорил, сказав так:

– Наместник великого короля, я принимаю дар, предложенный тобой, для себя и для своего народа. Он превосходит любую награду, какую мы могли заслужить своими делами – но и сами эти дела были свободным даром дружбы. Теперь же я скреплю эту дружбу клятвой, что не будет забыта никогда.

– Тогда поднимемся же на вершину, – сказал Кирион, – и при свидетелях принесем те клятвы, какие сочтем подобающими.

Кирион с Эорлом поднялись по лестнице, и остальные последовали за ними; и на вершине они увидели широкую и ровную овальную площадку, поросшую травой. Она была не огорожена, но с восточной ее стороны поднимался невысокий холмик, на котором росли белые цветы алфирина[219], и клонящееся к западу солнце тронуло их золотом. Тогда владыка Дол-Амрота, знатнейший среди спутников Кириона, подошел ближе и увидел черный камень, что лежал в траве перед холмиком, и все же не зарос сорняками и не был источен непогодой; и на камне были выбиты три знака. И спросил владыка у Кириона:

– Так это могила? Но кто из великих людей древности покоится здесь?

– Разве не прочел ты знаков? – спросил в ответ Кирион.

– Прочел, – сказал князь[220], – потому и удивлен; ибо знаки эти – ламбе, андо, ламбе, – но не может же эта могила быть могилой Элендиля, а ведь с тех времен ни один человек не осмеливался носить это имя[221].

– И все же это его могила, – сказал Кирион, – и отсюда исходит тот благоговейный страх, который царит на этой горе и в лесах у ее подножия. Волею Исильдура все короли, начиная от Менельдиля, занявшего его место, а также и все наместники, включая меня, хранили в тайне это место. Ибо сказал Исильдур: «Здесь – центр Южного королевства[222], и здесь пребудет гробница Элендиля Верного, хранимая валар, пока стоит Королевство. Эта гора будет святыней, и пусть ни один человек не нарушает ее покоя и тишины, кроме наследников Элендиля». Я привел вас сюда, чтобы клятвы, произнесенные здесь, были нерушимейшими для нас и всех наших потомков.

Все присутствующие немного постояли в молчании, склонив головы. Наконец Кирион сказал Эорлу:

– Если ты готов, принеси теперь такую клятву, какая кажется тебе подобающей, в согласии с обычаями твоего народа.

Тогда Эорл шагнул вперед, и, взяв у своего оруженосца копье, воткнул его в землю стоймя. Затем, обнажив свой меч, он подбросил его, и клинок сверкнул на солнце. И, поймав его, Эорл шагнул вперед и положил клинок на курган, не отпустив, однако, рукояти. Затем он во всеуслышание произнес Клятву Эорла. Изрек он ее на языке эотеод, а в переводе на Всеобщий язык она звучит так[223]:

Услышьте ныне, все народы, что не склонились пред Тенью с Востока: мы примем дар владыки Мундбурга и придем жить в земле, которую он называет Каленардон. И потому я клянусь от своего собственного имени и от имени народа эотеод с Севера, что между нами и Великим Народом Запада будет дружба навеки. Их враги будут нашими врагами, их нужды будут нашими нуждами, и какое бы зло, или опасность, или нападение ни грозило им, мы явимся им на помощь и будем с ними, пока наши силы не иссякнут. Клятва эта перейдет к моим потомкам, ко всем, кто произойдет от меня на наших новых землях. И пусть они хранят ее в верности нерушимой, иначе падет на них Тень и будут они прокляты.

Затем Эорл вложил меч в ножны, поклонился и вернулся к своим спутникам.

Тогда Кирион произнес ответную клятву. Выпрямившись во весь рост, он положил левую ладонь на камень, а правой рукой воздел белый жезл наместников, и произнес слова, услышав которые, все преисполнились благоговения. Ибо, когда встал он, пламенное солнце спускалось к Западу, и казалось, будто белые одежды наместника охвачены огнем; и, поклявшись в том, что Гондор отныне будет связан подобными же обязательствами дружбы и помощи во всех делах, он возвысил голос и сказал на квенье:

Ванда сина термарува Эленна-норео алкар эньялиэн ар Элендиль Ворондо воронве. Най тирувантес и харар махалмассен ми Нумен ар и Эру и ор илье махалмар эа теннойо[224].

И повторил – на Всеобщем языке:

Клятва сия нерушимою пребудет в память величья Земли-под-Звездою и верности Элендиля Верного. Да хранят ее те, что восседают на тронах Запада, и Единый, кто превыше всех тронов во веки веков.

Такой клятвы не слыхали в Средиземье с тех пор, как сам Элендиль заключал союз с Гиль-галадом, королем эльдар[225].

Когда все было завершено и уже сгущались вечерние сумерки, Кирион и Эорл со своими спутниками спустились с горы, в молчании прошли через темнеющий лес и вернулись на стоянку у речки Меринг, где для них были приготовлены шатры. После вечерней трапезы Кирион и Эорл с князем Дол-Амрота и Эомундом, главным военачальником войска эотеод, собрались вместе и определили границы владений короля эотеод и наместника Гондора.

Границами королевства Эорла должны были стать: на западе река Ангрен от места слияния с Адорном, и оттуда на север до внешних укреплений Ангреноста, и к северо-западу вдоль границ Фангорна до реки Светлимки; эта река сделалась его северной границей, ибо на земли за ней Гондор никогда не претендовал[226]. На востоке границами служили Андуин и западные склоны Эмин-Муиля до болот около устья Онодло, а за той рекой – речка Гланхир, которая бежала через лес Анвар к Онодло; а на юге его границами были горы Эред-Нимрайс до конца северного отрога, но все те долины и ущелья, что открывались на север, отходили к эотеод, а также земли к югу от Хитаэглира, лежащие меж рек Ангрен и Адорн[227].

Из всех этих земель под властью Гондора оставалась только крепость Ангреност, внутри которой находилась третья Башня Гондора, неприступный Ортанк, где хранился четвертый палантир южного королевства. Во дни Кириона в Ангреносте все еще стоял гондорский гарнизон, но к тому времени он превратился в небольшую обособленную группу постоянных поселенцев под командованием начальника, чья должность передавалась по наследству, а ключи от Ортанка хранились у наместника Гондора. «Внешние укрепления», упомянутые в описании границ государства Эорла, представляли собой стену со рвом, проходящую примерно в двух милях к югу от ворот Ангреноста, между холмами, которыми заканчивались Мглистые горы; за ней находились пахотные земли людей, живших в крепости.

Также было договорено, что Большой тракт, некогда проходивший через Анориэн и Каленардон к Атрад-Ангрену (Бродам Изена)[228], и оттуда на север к Арнору, в мирное время должен быть открыт для всех путешественников обоих народов без изъятия, и заботы о его содержании, от речки Меринг до Бродов Изена, передавались народу эотеод.

По этому соглашению только небольшая часть леса Анвар, к западу от речки Меринг, принадлежала королевству Эорла; но Кирион объявил, что гора Анвар теперь является святыней для обоих народов, и что отныне и эорлинги, и наместники должны разделять труды по ее содержанию и охране. Однако в поздние дни, когда силы и численность рохиррим росли, в то время как Гондор приходил в упадок и постоянно подвергался нападениям с востока и с моря, смотрителями горы Анвар назначались исключительно люди Истфолда, и Лес по обычаю стал частью королевских владений Марки. Гору рохиррим называли Халифириен, а Лес – Фириенхолт[229].

В позднейшие времена день принятия клятвы стал считаться первым днем существования нового королевства и днем, когда Эорл принял титул короля Марки Всадников. Но на самом деле рохиррим заселили эту землю далеко не сразу, и при жизни Эорл носил титулы владыки эотеод и короля Каленардона. Слово «Марка» означало «порубежье», пограничные земли, особенно те, которые служат защитой внутренним землям королевства. Синдарские названия «Рохан» для Марки и «рохиррим» для ее народа придумал Халлас, сын и наследник Кириона, но их часто употребляли не только жители Гондора, но и сами эотеод[230].

На следующий день после принесения клятвы Кирион и Эорл обнялись и с неохотой расстались. Ибо Эорл сказал:

– Меня ждет немало спешных дел, господин наместник. Эта земля теперь свободна от врагов; но они не разгромлены окончательно, и мы не знаем, какие еще опасности таятся за Андуином и под сенью Лихолесья. Вчера на закате я послал на север трех вестников, опытных и отважных всадников, надеясь, что хотя бы один достигнет моего дома раньше меня. Ибо ныне сам я должен вернуться, и вернуться с войсками: в моих землях остались немногие, те, кто слишком молод или слишком стар; там остались наши женщины и дети, наше имущество; на долгом пути сюда их нужно будет охранять, и последуют они только за самим вождем эотеод. Я оставлю здесь все войска, какие смогу – почти половину тех сил, что находятся в Каленардоне сейчас. Среди них – несколько отрядов конных лучников, которые быстро придут на помощь, если в этих землях обнаружатся еще какие-нибудь вражеские отряды; но главные силы останутся на северо-востоке – охранять то место, где балхот, выйдя с Бурых равнин, переправились через Андуин; ибо главная опасность по-прежнему угрожает оттуда, и именно там я, если вернусь, надеюсь провести мой народ в его новые земли с наименьшими тяготами и потерями. Если вернусь, сказал я – но будь уверен, что я сдержу свою клятву и вернусь, если только злой рок не постигнет нас, и я не сгину в долгом пути вместе с моим народом. Ибо путь наш лежит по восточному берегу Андуина, все время под угрозой, исходящей из Лихолесья, а в конце проходит через долину, омраченную тенью холма, который вы называете Дол-Гулдур. На западном же берегу не найти дороги ни для конницы, ни для больших отрядов, ни для повозок – даже если бы горы не кишели орками; а через Двимордене, где живет Белая Владычица, плетущая сети, которые не преодолеть ни одному смертному, не пройти никому, ни большим числом, ни малым[231]. Я пойду восточной дорогой, которой пришел к Келебранту; и да хранят нас те, кого мы призвали в свидетели наших клятв. Расстанемся теперь с надеждой! Отпустишь ли ты меня?

– Да, я отпущу тебя, – ответил Кирион, – ибо теперь вижу, что по-иному быть не может. Я понимаю, что в нашей беде я слишком мало думал об опасностях, с которыми ты столкнулся, и о том, каким чудом был твой приход после долгого пути с Севера, приход, на который мы и не надеялись. Награда, которую я предложил тебе от всего сердца, полного радостью избавления, кажется теперь малой. Но я верю, что слова моей клятвы, о которых не думал я до того, как произнес их, не вотще были вложены мне в уста. Так простимся же, храня надежду.

Если учитывать манеру хронистов, можно предположить, что многие из тех речей, что якобы были произнесены Эорлом и Кирионом при расставании, на самом деле были сказаны и обсуждены накануне вечером, на совете; но что касается прощальных слов Кириона относительно вдохновения, посетившего его во время произнесения клятвы, то этому верить можно, потому что он был человек негордый, отважный и великодушный – благороднейший из наместников Гондора.

IV

Завет Исильдура

Говорят, что после войны Последнего Союза Исильдур некоторое время пребывал в Гондоре, наводил порядок в королевстве и наставлял своего племянника Менельдиля перед тем, как отбыть, чтобы принять королевскую власть в Арноре. С Менельдилем и несколькими друзьями, которым он доверял, Исильдур совершил путешествие вдоль границ всех земель, которые Гондор объявил своими. И вот, возвращаясь с северных границ в Анориэн, они прибыли к высокой горе, которая тогда называлась Эйленаэр, а потом стала именоваться Амон-Анвар, «холм Благоговения»[232]. Эта гора находилась вблизи центра гондорских земель. Исильдур и его спутники проложили тропу через густой лес на северном склоне горы и поднялись на зеленую вершину, на которой деревьев не было. Там они выровняли площадку, и на восточном ее краю возвели курган. Внутрь кургана Исильдур положил ларец, который принес с собой. И сказал Исильдур:

– Это могила и гробница Элендиля Верного. Да пребудет она в центре Южного королевства, хранимая валар, до тех пор, пока стоит королевство; и это место будет святыней, которую никто не осквернит. И пусть ни один человек не нарушает ее тишины и покоя, кроме наследников Элендиля.

Они построили каменную лестницу, ведущую от опушки леса к вершине горы, и Исильдур сказал:

– Пусть не восходит по этой лестнице никто, кроме короля и тех, кого он привел с собой, если он велит им последовать за ним.

И все присутствующие поклялись хранить тайну; и сказал Исильдур Менельдилю, что королю следует время от времени навещать святыню, особенно когда он почувствует нужду в мудрости во дни опасностей и несчастий; и когда наследник его достигнет совершеннолетия, король должен привести его в это место и поведать ему о создании святыни, а также обо всех тайнах королевства и прочих делах, которые следует знать наследнику.

Менельдиль последовал совету Исильдура, и так же поступали все короли, наследовавшие ему, до Ромендакиля I (пятого после Менельдиля). В его время на Гондор впервые напали истерлинги[233], и, чтобы традиция не прервалась из-за войны, внезапной кончины или другого несчастья, он велел, чтобы «Завет Исильдура» был записан в манускрипте вместе с прочими сведениями, которые должен знать новый король; и этот свиток должен был храниться запечатанным и вручаться королю наместником перед коронацией[234]. И с тех пор и впредь этот свиток всегда вручался новому королю, хотя обычай посещать вместе с наследником святыню на Амон-Анваре соблюдался почти всеми королями Гондора.

Когда дни королей закончились и Гондором начали править наместники, ведущие свой род от Хурина, наместника короля Минардиля, было установлено, что им принадлежат все права и обязанности королей «до тех пор, пока не вернется великий король». Но вопрос о том, как быть с «Заветом Исильдура», могли решать только сами наместники, потому что, кроме них, о нем никто не знал. И они рассудили, что, говоря о «наследнике Элендиля», Исильдур имел в виду наследника престола, потомка королевского рода, происходящего от Элендиля; но при этом Исильдур не предвидел правления наместников. Тогда, если Мардиль осуществлял полномочия короля в его отсутствие[235], наследники Мардиля, унаследовавшие должность наместника, имеют те же права и обязанности, пока король не вернется; а потому каждый наместник имеет право посещать святыню в любое время и приводить с собой тех, кого сочтет нужным. Касательно же слов «пока стоит королевство» они говорили, что Гондор остается «королевством», управляемым вице-регентом, и что слова эти надо понимать как «пока стоит государство Гондор».

Тем не менее наместники, отчасти из благоговения, отчасти из-за государственных забот, навещали святыню на горе Анвар очень редко – преимущественно для того, чтобы отвести на вершину своего наследника согласно обычаю королей. Случалось, что туда никто не приходил в течение многих лет; но валар хранили святыню, как и просил Исильдур, ибо, хотя лес разросся и стал непроходим, и люди избегали его из-за гнетущей тишины, так что тропа к вершине исчезла, все же, когда тропу расчистили, святыня оказалась неповрежденной и неоскверненной; всегда зеленая, она покоилась в мире под небесами до тех пор, пока гондорское королевство не изменилось.

Ибо случилось так, что Кирион, двенадцатый из правящих наместников, столкнулся с новой грозной опасностью: всем землям Гондора к северу от Белых гор угрожало иноземное завоевание. Если бы это произошло, вслед за этим неизбежно пало бы и все королевство. Как известно из истории, эту опасность удалось предотвратить только с помощью рохиррим; и Кирион в своей великой мудрости отдал им все северные земли Гондора, кроме Анориэна, чтобы они жили там по своим законам и с собственным королем во главе, хотя и в вечном союзе с Гондором. В королевстве теперь оставалось слишком мало людей для того, чтобы заселить северные районы, и даже для того, чтобы держать крепости вдоль Андуина, которые некогда защищали восточные границы Гондора. Кирион долго раздумывал над этим, прежде чем отдать Каленардон Всадникам Севера; и он решил, что с его даром смысл «Завета Исильдура» по отношению к святыне Амон-Анвар должен полностью измениться. На это место привел он вождя рохиррим, и там, у гробницы Элендиля, он с величайшей торжественностью принял Клятву Эорла, и ответил Клятвой Кириона, утвердив нерушимый союз королевств рохиррим и Гондора. Но когда это было сделано и Эорл вернулся на север, чтобы привести своих людей на новые земли, Кирион перенес могилу Элендиля. Ибо он счел, что «Завет Исильдура» утратил свой смысл. Теперь это место находилось уже не «в центре Южного королевства», а на границе с другим государством; более того, слова «пока стоит королевство» относились к королевству, каким оно было при Исильдуре, ибо он сказал это, исследовав и утвердив его границы. Правда, с тех времен были потеряны и другие части королевства: Минас-Итиль оказался в руках назгулов, и Итилиэн был оставлен; но Гондор не отказывался от своих прав на эти земли. От Каленардона же он отказался навсегда, что было подтверждено клятвой. А потому ларец, который Исильдур поместил в курган, Кирион увез в Усыпальницы в Минас-Тирите; но зеленый курган остался, как памятник памятнику. Тем не менее, даже сделавшись огромным маяком, гора Анвар осталась почитаемой и в Гондоре и в Рохане, и рохиррим на своем языке назвали ее Халифириен, Священная гора.

III Поход к Эребору

Перевод – С. Лопухова

Для того, чтобы как следует понять нижеприведенное повествование, следует обратиться к рассказу в приложении А к ВК (III, «Народ Дурина»). Его основное содержание сводится к следующему.

Гномам Трору и его сыну Траину (а также сыну Траина Торину, позднее прозванному Дубощитом) во время нападения дракона Смауга удалось бежать из Одинокой горы (Эребора) через потайную дверь. Отдав Траину последнее из Семи Гномьих Колец, Трор возвратился в Морию, где был убит орком Азогом, который выжег свое имя на лбу Трора. Это привело к войне между гномами и орками, завершившейся великой битвой в Азанулбизаре (Нандухирионе) у Восточных врат Мории в 2799 году. После этой войны Траин и Торин Дубощит жили в горах Эред-Луин, однако в 2841 году Траин ушел оттуда, желая вернуться в Одинокую гору. Когда он блуждал в землях к востоку от Андуина, его захватили в плен и отвезли в Дол-Гулдур. Там у него отобрали кольцо. В 2850 году Гэндальф побывал в Дол-Гулдуре и обнаружил, что его хозяин – не кто иной, как Саурон; там же он нашел и умирающего Траина.

Существует несколько вариантов «Похода к Эребору», о чем подробнее говорится в приложении к тексту. Там приводятся также наиболее существенные фрагменты из ранних версий.

Мне не удалось обнаружить никаких текстов, предшествующих начальным словам данной работы («В тот день он больше ничего не сказал»). «Он» в первом предложении означает «Гэндальф», «мы» – это Фродо, Перегрин, Мериадок и Гимли, «я» – Фродо, который записывает беседу; действие происходит в доме в Минас-Тирите, после коронации короля Элессара (см. ниже).

В тот день он больше ничего не сказал. Но позже мы вновь заговорили об этом, и он поведал нам эту странную историю целиком: как вышло, что он взялся устраивать поход к Эребору, почему он подумал о Бильбо и как убедил гордого Торина Дубощита взять хоббита в свой отряд. Всего, что он рассказывал, я теперь не помню, но, насколько мы поняли, поначалу Гэндальф думал только о том, как защитить Запад от Тени.

– В то время я был очень обеспокоен, – говорил он, – поскольку Саруман препятствовал всем моим планам. Я знал, что Саурон вновь восстал и скоро заявит о себе. И что он готовится к большой войне. С чего он начнет? Попытается ли он сначала вернуть себе Мордор, или же прежде всего нападет на главные оплоты своих врагов? Тогда я полагал, а сейчас уверен в том, что вначале Саурон намеревался атаковать Лориэн и Ривенделл, как только у него будет достаточно сил для этого. Так было бы значительно лучше для него и гораздо хуже для нас.

Вы можете подумать, что до Ривенделла ему было не добраться, но я так не считал. На севере дела были очень плохи. Царства под Горой и могущественного народа Дэйла более не существовало. На пути войска, которое Саурон мог бы отправить отвоевывать северные перевалы и прежние земли Ангмара, оказались бы лишь гномы Железных гор. А за ними находились разоренные земли, где обитал дракон. Дракона Саурон мог использовать, и последствия этого были бы ужасны. Я часто говорил себе: «Надо что-то сделать со Смаугом. Однако еще нужнее нанести прямой удар по Дол-Гулдуру. Мы должны расстроить планы Саурона. Необходимо заставить Совет понять это».

Все это крутилось у меня в голове, пока я не спеша ехал по дороге. Я устал и собирался в Шир, чтобы немного отдохнуть. Я не бывал там более двадцати лет. Мне казалось, что, если я выкину все эти мысли из головы, хотя бы ненадолго, то, может быть, найду какой-нибудь выход. Выкинуть их из головы мне не удалось, но выход я действительно нашел.

Дело в том, что у самого Бри меня догнал Торин Дубощит[236], который жил тогда в изгнании к северо-западу от Шира. К моему удивлению, он заговорил со мной; и с этого времени все пошло иначе.

Он был очень расстроен, так расстроен, что даже попросил у меня совета. Поэтому я отправился вместе с ним в его жилище в Синих горах и выслушал его долгий рассказ. Вскоре я понял, что душа у него горит от тяжких раздумий над постигшими его несчастьями и от утраты сокровищ праотцев, и к тому же над ним тяготеет долг мести Смаугу, доставшийся от предков. Гномы к подобным вещам относятся очень серьезно.

Я пообещал помочь ему, если смогу. Я не меньше его стремился покончить со Смаугом, однако Торин думал только о войне, как будто он действительно являлся государем Торином Вторым. Это мне казалось делом безнадежным. Так что я оставил его и отправился в Шир, подбирая по дороге обрывки новостей. Странное дело: я лишь следовал «случаю» и совершил по пути множество ошибок.

Бильбо отчего-то давно нравился мне, еще с тех пор, когда он был ребенком, а затем молодым хоббитом: в последний раз, когда я видел его, он не успел еще войти в возраст. Почему-то он запал мне в душу: неугомонный, с блестящими глазами, любящий сказки и вечно расспрашивавший меня об огромном мире. Добравшись до Шира, я сразу же услышал о нем. Похоже, сплетничали о Бильбо немало. Его отец и мать умерли, когда им было около восьмидесяти, довольно рано по меркам народа Шира, а сам он так и не женился. Говорили, что в последнее время он сделался немного странным, и часто целыми днями бродит где-то сам по себе. Многие видели, как он разговаривал с чужестранцами, даже с гномами.

«Даже с гномами!» И внезапно все совпало: с одной стороны – огромный жадный дракон с острым слухом и нюхом; с другой – могучие, неуклюжие гномы с их застарелой горячей ненавистью; и с третьей – шустрый, легконогий хоббит, в глубине души (как я подозревал) жаждущий повидать Большой Мир. Я посмеялся над собой, однако решил немедля отправиться поглядеть, сильно ли он переменился за двадцать лет, и правда ли от него можно ожидать столь многого, как утверждают слухи. Но Бильбо не было дома. В Хоббитоне, когда я принялся расспрашивать о нем, только головой покачали. «Снова ушел», – сказал один хоббит. По-моему, это был Холман, садовник[237]. «Снова ушел. Ох, и доходится он в один прекрасный день, если не поостережется! Я тут его спрашиваю, далеко ли собрался и когда вернется, а он отвечает „Не знаю“, и глядит так странно. „Это, Холман, зависит от того, повстречаю ли я кого-нибудь. Завтра ведь эльфийский Новый год![238]“ Жаль-жаль. А ведь неплохой малый. От Холмов до Реки никого лучше не сыщешь!»

«Все лучше и лучше! – подумал я. – Полагаю, рискнуть стоит». Времени было в обрез. В августе, самое позднее, я должен был присутствовать на Белом Совете, иначе Саруман настоит на своем и опять ничего не будет сделано. А это, помимо событий более значимых, могло оказаться гибельным и для похода: хозяин Дол-Гулдура не допустит никаких действий у Эребора, если его не отвлечь.

И я помчался обратно к Торину, чтобы взяться за трудное дело: убедить его отложить свои грандиозные планы и предпринять тайный поход, – и взять с собой Бильбо. Я так спешил, что даже не повидался заранее с Бильбо, и это чуть не погубило все дело. Потому что Бильбо, конечно, изменился. Прежде всего, он сделался скуповат и грузноват, а его старые мечты превратились в своего рода тихий, полузабытый сон. И Бильбо ужасно испугался, обнаружив, что сон может стать реальностью! Он был совершенно сбит с толку и вел себя как последний дурак. Торин был в ярости. Он бы тут же бросил все и ушел, если бы не еще один странный случай, о котором я сейчас расскажу.

Вы знаете, как все обернулось, – по крайней мере, с точки зрения Бильбо. История звучала бы немного по-другому, если бы ее записывал я. Прежде всего, Бильбо совершенно не понимал, насколько глупо выглядел он в глазах гномов, и как сердиты они были на меня. Торин возмутился куда сильнее, чем мог себе представить Бильбо. Он с самого начала исполнился презрения к хоббиту и решил, что я задумал все это лишь для того, чтобы посмеяться над ним. Только карта и ключ спасли дело.

А ведь я не думал о них много лет. Только когда я добрался до Шира и у меня появилось время поразмыслить над рассказом Торина, я внезапно вспомнил те странные обстоятельства, при каких они попали мне в руки; и теперь мне стало казаться, что это не простая случайность. Я вспомнил, как девяносто один год тому назад проник переодетым в страшный Дол-Гулдур и нашел там в подвалах несчастного умирающего гнома. Я понятия не имел, кто бы это мог быть. У него была карта, принадлежавшая народу Дурина из Мории, и ключ, который вроде бы имел какое-то отношение к карте, хотя гном был уже слишком плох, чтобы объяснить, что к чему. И он сказал, что владел великим Кольцом.

В бреду он почти все время говорил только об этом. «Последнее из Семи», – повторял он снова и снова. Но я ведь не знал, как к нему попали эти вещи. Он мог быть гонцом, пойманным по дороге, или даже вором, попавшимся в ловушку к большему вору. Однако он отдал карту и ключ мне. «Моему сыну», – сказал он, и умер. Вскоре после этого мне удалось выбраться оттуда. Я припрятал ключ и карту, и по какому-то наитию всегда держал их при себе, чтобы они были в сохранности, хотя вскоре совершенно забыл о них. В Дол-Гулдуре у меня были иные дела, важнее и опаснее всех сокровищ Эребора.

А теперь я снова вспомнил о гноме с ключом и картой, и мне стало ясно, что я слышал последние слова Траина Второго[239], хотя он не назвал ни себя, ни своего сына. Торин, конечно, не знал, что стало с его отцом, и никогда не упоминал «последнее из Семи Колец». Я оказался обладателем плана и ключа от тайного входа в Эребор, через который, согласно рассказу Торина, бежали Трор и Траин. И я хранил их, хотя и безо всякого умысла, до того момента, когда они оказались наиболее полезны.

По счастью, их я использовал так, как следовало. Я держал их в рукаве, как говорят у вас в Шире, покуда дело не зашло в тупик. Увидев ключ и карту, Торин решил принять мой план, по крайней мере, в том, что касалось тайного похода. Что бы он ни думал о Бильбо, сам он все же решился идти. Существование потайной двери, которую могли найти только гномы, давало Торину шанс хотя бы разведать кое-что о деяниях дракона и, вдобавок, может быть, даже вернуть себе немного золота или какие-нибудь фамильные сокровища, дабы успокоить сердце.

Но для меня этого было недостаточно. В глубине души я знал, что Бильбо должен был отправиться с ним, иначе весь поход закончился бы ничем. Или, как сказал бы я теперь, по пути не произошли бы куда более важные события. Поэтому мне еще предстояло убедить Торина взять его. Для меня это была самая сложная часть всего предприятия, хотя потом, в пути, нам встретилось немало трудностей. Я проспорил с Торином далеко за полночь, после того, как Бильбо заснул, но окончательно это было решено только под утро.

Торин был исполнен презрения и подозрений.

– Он какой-то рыхлый, – фыркал он. – Рыхлый, как земля его Шира, и глупый. Его матушка умерла слишком рано. Ты ведешь какую-то свою хитрую игру, мастер Гэндальф. Я уверен, что ты взялся за это не только затем, чтобы помочь мне. У тебя какие-то свои замыслы.

– Ты совершенно прав, – ответил я. – Если бы у меня не было других замыслов, я бы тебе вообще помогать не стал. Насколько бы важными и значительными ни казались тебе твои дела, они лишь малая нить в большом полотне. Я же забочусь о многих нитях. Но это делает мой совет лишь более весомым.

Наконец я разгорячился и сказал:

– Послушай меня, Торин Дубощит! Если этот хоббит пойдет с вами, тебя ждет удача. Если нет – она отвернется от тебя. И это я провижу, и предостерегаю тебя.

– Твоя слава мне известна, – ответил Торин. – Надеюсь, она заслужена. Но из-за этого дурацкого хоббита я уже сомневаюсь, вправду ли дело в провидении, или ты скорее бредишь, чем пророчествуешь. От множества забот твой разум мог расстроиться.

– Забот у меня и впрямь довольно для того, чтобы спятить, – сказал я. – И худшей из них я считаю одного надменного гнома, который сначала ищет у меня совета, хотя, насколько я знаю, я ему ничем не обязан, а потом, вместо благодарности, ведет себя нагло. Иди своей дорогой, Торин Дубощит, если желаешь того. Но если ты отвергнешь мой совет, не миновать тебе беды. И больше не дождешься ты от меня ни поддержки, ни помощи, покуда Тень не падет на тебя. Обуздай свою гордость и свою алчность, иначе ты падешь в конце пути, какой бы из путей ты ни выбрал, хотя руки твои будут полны золота!

При этих словах он немного отступил; но в его глазах вспыхнул огонь.

– Не запугивай меня! – сказал он. – В этом деле я решаю сам, как и во всем, что касается меня.

– Тогда решай! – ответил я. – Мне нечего больше сказать, кроме одного: я не дарю свою дружбу или уважение кому попало, Торин; но этот хоббит мне нравится, и я желаю ему добра. Обращайся с ним хорошо, и я останусь твоим другом до конца твоих дней.

Я сказал это, уже не пытаясь убедить его; но ничего лучше я не мог бы придумать. Гномы понимают, что такое привязанность к друзьям и благодарность тем, кто тебе помогает.

– Ну хорошо, – сказал наконец Торин, помолчав. – Он отправится с моим отрядом, если осмелится – в чем я сомневаюсь. Но если ты настаиваешь на том, чтобы взвалить его на меня, то ступай с нами и сам присматривай за своим любимчиком.

– Хорошо! – согласился я. – Я пойду, и останусь с тобой до тех пор, пока смогу; по крайней мере, пока ты не узнаешь его истинную цену.

В конце концов, это оказалось полезным, но тогда я был обеспокоен, поскольку у меня на руках были важные дела Белого Совета.

Так начался поход к Эребору. На мой взгляд, поначалу Торин не особенно надеялся уничтожить Смауга. Надежды не было. Однако Смауг был уничтожен. Увы! Торин не дожил до того, чтобы насладиться победой и своими сокровищами. Гордость и жадность одолели его, несмотря на мое предостережение.

– Но ведь он все равно мог бы пасть в сражении, – сказал я. – Орки напали бы в любом случае, как бы щедр он ни был.

– Это верно, – сказал Гэндальф. – Бедный Торин! Несмотря на все свои недостатки, он все же был великим гномом из великого рода. И хотя в конце пути он пал, Царство под Горой возродилось во многом благодаря ему, чего я и добивался. Но Дайн Железностоп оказался достойным преемником. А теперь пришла весть, что он пал, вновь сражаясь под Эребором, в то самое время, как мы сражались здесь. Я назвал бы это тяжелой потерей, но здесь стоит не столько печалиться, сколько дивиться тому, что в свои древние лета[240] он все еще столь доблестно орудовал топором, защищая тело короля Бранда пред вратами Эребора, покуда не стемнело.

А ведь все могло бы обернуться иначе, совсем иначе. Главный удар обратился на юг, это верно; и все равно, Саурон сумел бы дотянуться правой рукой до Севера и натворить там бед, покуда мы защищали Гондор – если бы на его пути не встали король Бранд и царь Дайн. Так что когда думаете о великой Пеленнорской битве, не забывайте о битве в Дэйле. Подумайте о том, что могло бы случиться. Драконье пламя и вражеские мечи в Эриадоре! В Гондоре могло бы не быть королевы. После победы здесь, на юге, нам пришлось бы возвратиться на руины, к пепелищу. Но этого удалось избежать – потому, что однажды вечером в начале весны я встретился с Торином Дубощитом на дороге к Бри. Случайная встреча, как говорят у нас в Средиземье.

Приложение

О текстах «Похода к Эребору»

Ситуация, сложившаяся с текстами этой части, является довольно сложной, и разобраться в ней нелегко. Наиболее ранняя версия представляет собой завершенный, но очень небрежно написанный и много раз правленный текст. В данном издании я буду называть его «А». Озаглавлен он «История взаимоотношений Гэндальфа с Траином и Торином Дубощитом». С этого текста сделана машинописная копия, текст «В», в которую также внесены многочисленные, хотя большей частью мелкие, изменения. Текст называется «Поход к Эребору», а также «Рассказ Гэндальфа о том, как он пришел к мысли устроить поход к Эребору и отправить с гномами Бильбо». Несколько пространных выдержек из этого машинописного текста приводится ниже.

Помимо текстов «А» и «В» («ранних версий»), существует еще одна, никак не озаглавленная рукопись, текст «С», где то же повествование изложено более коротко и сжато. Там опущено многое из первой версии и введены некоторые новые элементы. В то же время в отдельных частях, особенно ближе к концу, текст этот во многом сохранился практически в первоначальном виде. Мне представляется очевидным, что текст «С» написан позже, чем текст «В», и именно первый приведен выше в данной главе. Хотя, по всей вероятности, начало текста, в котором сообщалось, что Гэндальф предается этим воспоминаниям в Минас-Тирите, утрачено.

Начальные абзацы текста «В», которые приведены ниже, практически идентичны отрывку из приложения А к ВК (III, «Народ Дурина») и, очевидно, связаны с текстом о Троре и Траине, который предшествует этому отрывку в приложении А. Завершающий фрагмент «Похода к Эребору» также почти дословно воспроизведен в приложении А (III). И в приложении А, и в «Походе к Эребору» эти слова принадлежат Гэндальфу, беседующему с Фродо и Гимли в Минас-Тирите. В свете письма, которое процитировано во введении к настоящей книге, очевидно, что отец написал «Поход к Эребору» как часть повествования о «Народе Дурина» из приложения А.

Отрывки из раннего варианта

Машинописный текст «В» начинается следующими словами:

Так Торин Дубощит стал наследником Дурина, но без надежды на наследство. Во время разорения Эребора он был еще слишком юн, чтобы носить оружие, однако в Азанулбизаре сражался во главе атакующих. Когда Траин пропал, Торину исполнилось девяносто пять лет, и был он достойным гномом славного рода. Кольца у него не было, и, возможно, именно поэтому его, по всей видимости, устраивала жизнь в Эриадоре. Там он много трудился и копил богатства, насколько мог. Количество его подданных возросло благодаря тем скитальцам из числа народа Дурина, что прослышали про его обитель и пришли к нему. Они выстроили себе великолепные чертоги в горах и припасли немало всякого добра, и дни их не казались им более столь тягостными. Но в песнях продолжали они вспоминать о далекой Одинокой горе и о богатстве и блеске Великого Чертога, сиявшего в свете Аркенстоуна.

Шли годы, и гнев, что тлел в сердце Торина, подобно углям, разгорался вновь. Его одолевали тяжкие думы об обидах, что претерпели его предки, и о мести дракону, которая перешла к нему по наследству. И под грохот молота в кузне Торин размышлял об оружии, и об армиях, и о союзах. Но армии были разбиты, союзы распались, и немногочисленны были топоры его народа. И великий гнев, гнев без надежды, сжигал Торина, когда бил он по раскаленному железу на наковальне.

До сих пор Гэндальф не принимал участия в судьбах дома Дурина. Он не так уж часто имел дело с гномами; однако он был другом всем, кто стремился к добру, и хорошо относился к изгнанникам из народа Дурина, что обитали на западе. И вот в один прекрасный день, проезжая через Эриадор (Гэндальф направлялся в Шир, где не был уже несколько лет), он встретился с Торином Дубощитом, и они побеседовали по дороге, а затем остановились на ночлег в Бри.

Утром Торин сказал Гэндальфу:

– Великие заботы снедают меня, а говорят, что ты мудр, и больше прочих знаешь о том, что творится в мире. Не соблаговолишь ли ты отправиться ко мне домой, выслушать меня и дать мне совет?

Гэндальф согласился. Они вместе отправились в чертоги Торина, и там Гэндальф долго сидел и слушал повесть Торина о его обидах.

Вследствие той встречи случилось множество дел и событий великой важности: благодаря этому было найдено Единое Кольцо, Кольцо попало в Шир, и Фродо был избран его Хранителем. А потому многие думают, что Гэндальф заранее предугадал все это, и нарочно выбрал то время для встречи с Торином. Однако мы полагаем, что это не так. Ибо в свое повествование о войне Кольца Фродо Хранитель Кольца вставил запись слов самого Гэндальфа, где идет речь как раз об этом деле. Вот что он пишет:

Вместо слов «Вот что он пишет» в тексте «А», самой ранней рукописи, сказано: «Этот отрывок был изъят из повествования, поскольку он казался слишком длинным, но большую его часть мы ныне помещаем здесь».

После коронации мы вместе с Гэндальфом на некоторое время поселились в чудесном доме в Минас-Тирите. Гэндальф был очень весел, и, хотя мы расспрашивали его обо всем, что только приходило нам в голову, его терпение казалось столь же безграничным, как и его познания. Большую часть того, о чем он нам рассказывал, я сейчас уже не припомню, а зачастую мы его просто не понимали. Но этот разговор я помню отчетливо. Тогда с нами был Гимли, и он сказал Перегрину:

– Надо будет мне как-нибудь сделать одно дело: сходить посмотреть на этот ваш Шир[241]. И вовсе не для того, чтобы лишний раз взглянуть на хоббитов! Вряд ли я узнаю о них еще что-нибудь новое. Но какому гному из дома Дурина не дорога эта земля? Разве не оттуда пошло возрождение Царства под Горой? И не оттуда ли пришла смерть Смауга? Я уж не говорю о падении Барад-дура, хотя все эти события странным образом переплелись. Странным, очень странным, – сказал он и умолк.

Затем, пристально взглянув на Гэндальфа, он продолжал:

– Но кто же соткал это полотно? Почему-то прежде мне это никогда не приходило в голову. Ты рассчитал все заранее, Гэндальф? А если нет, то зачем ты привел Торина к такой неподходящей на вид двери? Найти Кольцо и унести его далеко на запад, чтобы спрятать там, а потом выбрать Хранителя Кольца – и еще возродить Царство под Горой, так, мимоходом? Не таков ли был твой замысел?

Гэндальф ответил не сразу. Он встал и выглянул в окно, выходящее на запад, к морю. Солнце садилось, и лицо Гэндальфа озарили лучи заката. Он долго стоял так, не говоря ни слова. Наконец он обернулся к Гимли и сказал:

– Я не знаю ответа. Ибо с тех пор я изменился, и тяжкая ноша Средиземья более не давит меня, как тогда. В те дни я ответил бы тебе так же, как ответил Фродо не далее, чем прошлой весной. Всего лишь прошлой весной! Но такие мерки тут неприменимы. Тогда, давным-давно, я сказал маленькому испуганному хоббиту: «Бильбо было предназначено найти Кольцо – и задумал это вовсе не создатель Кольца. А потому и тебе было предназначено хранить его». И еще я мог бы добавить, что мне было предназначено вести вас обоих к вашей цели, каждого – к своей.

И для этого разум мой прибегал лишь к тем способам, что были мне доступны. Я делал то, что мог, руководствуясь теми причинами, что у меня были. Но то, что я знал в глубине души, или еще до того, как ступил на эти серые берега – это совсем другое дело. Олорином был я на Западе, что ныне забыт; и лишь с теми, кто пребывает там, стану я говорить более прямо.

В тексте «А» в этом месте сказано: «И лишь с теми, кто пребывает там – или с теми, кто, быть может, вернется туда со мной, – стану я говорить более прямо».

Тогда я сказал:

– Теперь, Гэндальф, я понимаю тебя немного лучше, чем раньше. Хотя мне кажется, что, даже если Бильбо и было это предназначено, он мог просто отказаться уходить из дома, да и я тоже. Ты не смог бы заставить нас. Тебе было не дозволено даже попытаться сделать это. Однако мне все равно любопытно узнать, почему ты сделал то, что сделал – тот, каким ты был в те дни, когда казался седым стариком.

Затем Гэндальф рассказывает им о своих тогдашних тревогах по поводу первого хода Саурона и опасениях за судьбу Лориэна и Ривенделла. В этом варианте, сказав, что необходимость нанести удар Саурону была тогда еще более насущным делом, чем вопрос о Смауге, он продолжает:

Вот почему (забегая вперед), убедившись, что поход против Смауга успешно начался, я ушел и убедил Совет напасть на Дол-Гулдур прежде, чем он нападет на Лориэн. Мы так и поступили, и Саурон бежал. Но он всегда опережал нас в своих планах. Надо признаться, тогда я решил, что он и впрямь снова отступил, и что нам, быть может, вновь удастся хотя бы на время восстановить бдительный мир. Однако этот мир продлился совсем недолго. Саурон решил сделать следующий шаг. Он тут же вернулся в Мордор и через десять лет заявил о себе.

Тогда сгустилась тьма. И все же его изначальный план был не таков, и в конечном счете оказалось, что Саурон совершил ошибку. У тех, кто противостоял ему, сохранились точки опоры, где можно было принимать решения, не боясь Тени. Как бы удалось уцелеть Хранителю Кольца, не будь Лориэна или Ривенделла? А ведь мне думается, что они могли бы пасть, если бы Саурон первым обрушился на них всей своей мощью, а не истратил бы более половины ее в борьбе с Гондором.

Вот, собственно, и все. Такова была основная причина моих действий. Однако одно дело видеть, что нужно сделать, а другое – найти способ исполнить необходимое. Я начинал всерьез беспокоиться о том, что творится на Севере, когда, в один прекрасный день, повстречался с Торином Дубощитом – кажется, где-то в середине марта 2941 года. Я выслушал его рассказ и подумал: «Ну, вот, по крайней мере, враг Смауга! И ему стоит помочь. Я должен сделать все, что смогу. И почему я раньше не подумал о гномах?»

Кроме того, был еще народ Шира. Я проникся к обитателям Шира теплыми чувствами во времена Долгой Зимы, которую никто из вас не помнит[242]. В тот год им и вправду пришлось тяжко, очень тяжко – вначале они умирали от холода, а потом наступил неурожай и страшный голод. Но именно тогда они проявили мужество, и стойкость, и умение сострадать друг другу. И выжить они сумели не только благодаря своему мужеству, терпению и стойкости, но и благодаря состраданию. Мне хотелось, чтобы они выжили и на этот раз, ибо я видел, что вскоре в Западных землях вновь наступят тяжелые времена: на этот раз не холод и голод, но беспощадная война. И чтобы пережить эту войну, им требовалось нечто большее, чем то, что у них уже есть, – так мне казалось. Что именно требовалось им – я не знал. Может быть, им следовало чуточку больше знать и чуточку получше разбираться в том, что происходит вокруг, и в том, какая роль уготована им самим.

Они уже начали забывать – забывать свои корни и старинные легенды, забывать то немногое, что было известно им об огромном мире. Знание это, память о славных делах и о великих опасностях, еще не совсем погибло, но хоронить его уже начали. Но быстро обучить целый народ таким вещам невозможно, да и времени на это просто не оставалось. Однако нужно было начать хоть с чего-нибудь, хоть с кого-нибудь. Осмелюсь предположить, что он уже был «избран», тогда как я был только избран, чтобы выбрать его; но, так или иначе, я остановился на Бильбо.

– Вот об этом-то мне и хотелось узнать, – сказал Перегрин. – Почему именно на нем?

– А как бы ты стал выбирать хоббита, подходящего для такого дела? – спросил Гэндальф. – Времени на то, чтобы перебрать всех, у меня не было. Однако в те дни я уже довольно хорошо знал Шир, хотя к тому моменту, как я встретился с Торином, я не бывал там более двадцати лет, поскольку был занят другими, менее приятными делами. Так что я, естественно, задумался о тех хоббитах, которых знал. Я сказал себе: «Мне нужно немножко бесшабашности Туков», – но не слишком много, мастер Перегрин, – «на крепкой основе из какого-нибудь более солидного рода, например, Бэггинсов». А это сразу привело мне на ум Бильбо. Когда-то я неплохо его знал, почти что до того времени, как он вошел в возраст, – лучше, чем он знал меня. Тогда он мне нравился. К тому же обнаружилось, что он «ничем не связан» – но это снова забегая вперед, поскольку я ничего о нем не слышал, пока не вернулся в Шир. А по возвращении мне стало известно, что он так и не женился. Это показалось мне странным, хотя я и догадывался, почему так получилось. Причина этого заключалась не в том, что думали большинство хоббитов. Они полагали, что все дело в том, что Бильбо рано остался один – при хороших деньгах и сам себе хозяин. Но я-то догадывался, что он не хотел «связывать себя» по другой причине, скрытой столь глубоко, что он и сам о ней не подозревал – а может быть, не хотел себе признаваться, потому что это его тревожило. И тем не менее Бильбо хотел иметь возможность уйти – когда подвернется случай или когда он сам соберется с духом. Я вспомнил, как подростком он без конца расспрашивал меня о хоббитах, которые «взяли и ушли», как говорилось в Шире. По крайней мере двое из его дядюшек со стороны Туков именно так и сделали.

Дядюшками этими были Хильдифонс Тук, который «отправился в путешествие и так и не вернулся», и Изенгар Тук (младший из двенадцати детей Старого Тука), о котором «говорили, что он, еще будучи молодым, „ушел к морю“» (ВК, приложение С, родовое древо Туков из Великих Смиалов).

Когда Гэндальф принял предложение Торина навестить его дом в Синих горах, то по пути

мы побывали в Шире, однако Торин не согласился задержаться даже ненадолго, так что никакой пользы от этого посещения не было. На самом деле, высокомерие и пренебрежение, с каким Торин относился к хоббитам, так меня раздражали, что, думается, именно это впервые натолкнуло меня на мысль заставить Торина связаться с ними. Он не желал о них знать ничего, кроме того, что хоббиты – это такие землепашцы, которые обрабатывают поля по обеим сторонам древнего гномьего тракта, ведущего к Горам.

В этом раннем варианте Гэндальф долго рассказывает о том, как, побывав в Шире, он вернулся к Торину и убедил его «отложить свои грандиозные планы и предпринять тайный поход, – и взять с собой Бильбо». Это предложение – единственное, что осталось от всего повествования в более поздней версии (см. выше).

Наконец я принял решение и вернулся к Торину. Я застал его за советом с некоторыми из его родичей. Там были Балин и Глоин, и еще кое-кто.

– Ну, что ты можешь сказать? – спросил меня Торин, едва я вошел.

– Для начала, вот что, – ответил я. – Ты рассуждаешь как царь, Торин Дубощит. Но царство твое погибло. Если суждено ему быть восстановленным, в чем я сомневаюсь, основываться придется на малом. Не знаю, вполне ли осознаешь ты, сидя здесь, насколько могуч далекий Дракон. И это еще не все – в мире есть быстро растущая Тень, которая гораздо ужаснее. И они будут помогать друг другу.

Так бы оно и вышло, если бы я в то же самое время не организовал нападение на Дол-Гулдур.

– Открытая война будет совершенно бесполезна; к тому же тебе и не по силам ее начать. Тебе придется предпринять деяние более простое, но требующее большей отваги – отчаянной отваги.

– Все это звучит туманно и тревожно, – сказал Торин. – Говори яснее!

– Ну, во-первых, – сказал я, – тебе следует отправиться в этот поход самому, и тебе придется отправиться тайно. Никаких посланников, герольдов или вызовов, Торин Дубощит. В лучшем случае ты можешь взять с собой несколько родичей или преданных соратников. Однако тебе потребуется кое-что еще, о чем ты даже не думал.

– Назови же это! – сказал Торин.

– Минуточку! – сказал я. – Ты намереваешься иметь дело с драконом. И не просто очень большим драконом, но еще и очень старым и хитрым. Поэтому с самого начала своего похода ты должен принимать в расчет две вещи: его память и его чутье.

– Ну разумеется, – сказал Торин. – Гномам чаще прочих доводилось иметь дело с драконами, так что сейчас ты учишь ученого.

– Это хорошо, – ответил я. – Однако, как мне кажется, в твоих собственных планах это не учитывалось. Мой же план рассчитан на хитрость. На уловку[243]. Смауг не просто дремлет на своем драгоценном ложе, Торин Дубощит. Он видит сны. И снятся ему гномы. Можешь не сомневаться, что он день за днем и ночь за ночью рыщет по своему залу, покуда не убедится, что поблизости нет ни малейшего намека на их присутствие. Н лишь затем он погружается в сон – чуткую дрему, в которой он постоянно прислушивается: не слыхать ли гномьих шагов?

– Ты говоришь об этой твоей «уловке» так, будто она – дело не менее трудное и безнадежное, чем открытая атака, – сказал Балин. – Просто невыполнимое!

– Да, трудное, – ответил я, – Но не невыполнимое – иначе я бы не стал попусту тратить время. Я сказал бы, что дело это выглядит трудным до нелепости. А потому и решение я собираюсь предложить нелепое. Захватите с собой хоббита! Скорее всего, Смауг никогда о них не слышал, и уж наверняка ему не знаком их запах.

– Как?! – воскликнул Глоин. – Одного из этих простаков из Шира? Да они ни на что на свете не годны – и в темноте тоже! Как бы он там ни пах, он никогда не осмелится подойти даже к только что вылупившемуся из яйца драконышу настолько близко, чтобы тот мог его почуять!

– Ну, ну, – сказал я, – ты к ним несправедлив. Ты мало знаешь народ Шира, Глоин. Думаю, ты считаешь их простаками, потому что они щедры и не торгуются, и полагаешь, что они мягкотелы, потому что они никогда не покупали у тебя оружия. Ты ошибаешься. Как бы то ни было, у меня есть на примете один хоббит, который годится тебе в спутники, Торин. Он ловкий и умный, при этом очень трезво мыслящий, и не ринется в пропасть очертя голову. И, как мне кажется, он отважен. Очень отважен, по меркам своего народа. Они, если можно так выразиться, «храбры по необходимости». Чтобы узнать, на что на самом деле способен хоббит, его надо загнать в угол.

– Ну, это не проверишь, – ответил Торин. – Насколько мне доводилось видеть, они делают все возможное, чтобы избежать углов.

– Что верно, то верно, – сказал я. – Они народ очень благоразумный. Но этот хоббит довольно необычный. Думаю, его можно было бы убедить полазить по таким углам. Я убежден, что в глубине души он жаждет, как он бы выразился, приключений.

– Только не за мой счет! – сердито сказал Торин, встав и принявшись расхаживать взад-вперед. – Это не совет, а сплошное надувательство! Не вижу я, что такого может сделать хоббит, даже самый лучший, чтобы оплатить мне хотя бы его однодневное содержание! Это если его вообще удастся уговорить отправиться с нами.

– И не увидишь! Точнее, не услышишь, – ответил я. – Хоббиты без труда способны ходить так тихо, как не умеет ходить ни один гном на свете, даже под страхом смерти. Я полагаю, что они самые легконогие из всех смертных созданий. Уж этого-то ты, Торин Дубощит, точно не мог заметить, когда топал через Шир с таким шумом, что его жители наверняка слышали тебя за милю. Когда я говорил, что тебе потребуется уловка, я имел в виду, что тебе потребуется и ловкач – профессиональный ловкач.

– Профессиональный ловкач? – воскликнул Балин. который понял мои слова не совсем так, как я рассчитывал. – Ты имеешь в виду опытного добытчика сокровищ? Так их все еще можно найти?

Я колебался. Это был неожиданный поворот событий, и я не знал, как поступить.

– Думаю, что да, – наконец ответил я. – За вознаграждение они отправятся туда, куда вы не осмеливаетесь, или же не можете пойти сами, и добудут вам то, что требуется.

Глаза Торина разгорались все ярче по мере того, как перед его мысленным взором разворачивались картины утраченных сокровищ, однако он презрительно фыркнул.

– А, так ты имел в виду наемного вора! Об этом можно подумать, если только он запросит не слишком дорого. Однако какое это имеет отношение к тем деревенщинам? Они едят из глиняной посуды и не отличат драгоценного камня от стеклянной бусины.

– Жаль, что ты всегда рассуждаешь столь уверенно, не зная сути дела! – отрезал я. – Эти «деревенщины» обитают в Шире примерно четырнадцать столетий, и они многому научились за это время. Они имели дело с эльфами и гномами за тысячу лет до того, как в Эребор явился Смауг. Никого из них нельзя счесть богатым – в том смысле, какой вкладывали в это слово твои предки – однако в некоторых их жилищах попадаются вещи красивее тех, какими ты, Торин, можешь похвастаться здесь. У того хоббита, о котором я говорю, имеются золотые украшения, и ест он серебряными приборами, а вино пьет из хрустальных бокалов.

– А, ну вот теперь я понял, к чему ты клонишь, – сказал Балин. – Так он вор? Потому ты его и рекомендуешь?

Боюсь, что тут я потерял терпение и осторожность. В тот момент примириться с твердым убеждением гномов в том, что никто кроме них самих не может ни иметь, ни делать ничего «ценного», и что все красивые вещи, которые находятся в данный момент в чужих руках, на самом деле изготовлены гномами, а может быть, и просто когда-то у них украдены, было свыше моих сил.

– Вор? – со смехом переспросил я. – Ну да, почему бы и нет? Разумеется, опытный вор! Как же еще может хоббит раздобыть себе серебряную ложку? Я нарисую на его двери воровской знак, и вы ее легко найдете.

Охваченный гневом, я встал и сказал с жаром, который меня самого удивил:

– Ты должен найти эту дверь, Торин Дубощит! Я говорю это всерьез!

И внезапно я почувствовал, что дело действительно серьезное. Эта моя странная затея – не шутка. Она правильная. И ее нужно выполнить во что бы то ни стало. Гномам пора склонить свои упрямые головы.

– Слушайте меня, народ Дурина! – воскликнул я. – Если вы убедите этого хоббита отправиться с вами, вы победите. Если нет – потерпите поражение. Если же вы и пытаться не станете, я расстанусь с вами, и не получите вы от меня ни совета, ни помощи, покуда не падет на вас Тень!

Торин обернулся и посмотрел на меня с изумлением – что и неудивительно.

– Сильно сказано! – проворчал он. – Ладно, я пойду. Ты говорил сейчас так, будто на тебя снизошло предвидение. Хотя, возможно, ты просто окончательно свихнулся.

– Хорошо! – сказал я. – Но ты должен прийти к нему по доброй воле, а не в надежде выставить меня дураком. Тебе следует быть терпеливым, и не отступаться сразу же, если ни храбрость, ни жажда приключений, о которых я говорил тебе, не станут очевидны с первого взгляда. Он будет все отрицать. И он попытается пойти на попятный – но ты не должен допустить этого.

– Ну, торг ему не поможет, если ты об этом, – сказал Торин. – Я пообещаю ему справедливую награду за все, что он добудет, но не более того.

Я имел в виду совсем другое, но подумал, что говорить об этом бесполезно.

– И еще одно, – продолжил я. – Вам следует закончить ваши планы и сборы заранее. Приготовьте все. Добившись раз его согласия, вам нельзя давать ему время передумать. Вам необходимо будет сразу же отправиться из Шира на восток, в ваш поход.

– Похоже, он очень странное существо, этот твой вор, – сказал молодой гном по имени Фили (как я позднее узнал, он приходился Торину племянником). – Как его имя, или как он себя называет?

– У хоббитов в ходу их подлинные имена, – сказал я. – Единственное имя, которым он себя называет – Бильбо Бэггинс.

– Ну и имечко! – сказал Фили и рассмеялся.

– Ему оно кажется весьма почтенным, – сказал я. – И оно подходит холостяку средних лет, склонному к полноте и некоторой рыхлости. Пожалуй, сейчас его больше всего интересует еда. Поговаривают, что у него очень хорошая кладовка – а может, и не одна. По крайней мере, угостят вас как следует.

– Довольно! – сказал Торин. – Не дай я слова, я уже отказался бы идти. Я не намерен позволять дурачить себя. Потому что я также говорю серьезно. Очень серьезно, ибо сердце мое пылает у меня в груди.

Я пропустил его слова мимо ушей.

– Послушай, Торин, – сказал я. – Кончается апрель, наступила весна. Приготовь все как можно скорее. У меня есть еще одно дело, но через неделю я вернусь. А когда я приеду обратно, если все будет уже готово, я поскачу вперед и подготовлю почву. А на следующий день мы навестим его все вместе.

С этими словами я уехал: Торину, как и Бильбо, не стоило давать времени передумать. Остальное вам хорошо известно – со слов Бильбо. Если бы эту историю записывал я, она звучала бы несколько по-другому. Бильбо знал далеко не все – к примеру, он не подозревал, сколько усилий мне пришлось потратить, чтобы слухи о том, что с проезжего тракта в Байвотер свернул большой отряд гномов, не дошли до него раньше времени.

Во вторник, 25 апреля 2941 года, я зашел повидать Бильбо. Я более или менее знал, чего следует ожидать, однако должен признаться, что уверенность моя пошатнулась. Я увидел, что дело будет значительно более трудным, чем мне думалось. Однако я был упорен. На следующий день, в среду, 26 апреля, я привел Торина и его спутников в Бэг-Энд, – с превеликими трудностями, потому что Торин под конец снова уперся. И, разумеется, Бильбо совершенно потерял голову и вел себя как дурак. На самом деле, все с самого начала пошло для меня неудачно, и эта ерунда насчет «опытного вора», которую вбили себе в головы гномы, только ухудшила дело. По счастью, я сказал Торину, что нам следует заночевать в Бэг-Энде, потому что нам нужно время для того, чтобы обсудить дальнейшие действия. Это дало мне последний шанс. Если бы Торин ушел из Бэг-Энда до того, как мне удалось поговорить с ним наедине, весь мой план рухнул бы.

Можно видеть, что отдельные элементы этой беседы в более поздней версии вошли в спор Гэндальфа и Торина в Бэг-Энде.

С этого места позднейшая версия повествования практически дословно следует более раннему тексту. Поэтому последний здесь не приводится. Исключение составляет отрывок из конца текста. В более раннем варианте, когда Гэндальф закончил говорить, Фродо отмечает, что Гимли рассмеялся.

– И все же это звучит нелепо, – сказал он. – Даже теперь, когда все обернулось к лучшему. Конечно, я знал Торина. Жаль, что меня там не случилось, но во время твоего первого посещения я был в отъезде. А в поход меня не взяли – сказали, что слишком юн, хотя сам я полагал, что в свои шестьдесят два года я уже гожусь на любое дело. Ну да ладно, я рад, что теперь-то услышал всю историю. Если, конечно, это и вправду вся история. На самом деле, я думаю, что ты и теперь рассказал не все, что знаешь.

– Конечно, нет, – сказал Гэндальф.

И после этого Мериадок продолжает расспрашивать Гэндальфа о карте Траина и ключе. Отвечая на эти расспросы (большая часть ответа оставлена в более поздней версии, но в другом месте), Гэндальф говорит:

Я обнаружил Траина спустя девять лет после того, как он покинул свой народ. К тому времени он не менее пяти лет провел в подвалах Дол-Гулдура. Я не знаю ни того, как он сумел протянуть так долго, ни того, как удалось ему сохранить эти вещи в годы мучений. Думаю, что Темной Силе не требовалось от него ничего, кроме его Кольца, и, получив его, Враг перестал интересоваться судьбой сломленного пленника. Его просто бросили умирать в подвалах. Маленький недосмотр. Однако он решил исход войны. Такое часто случается.

IV Охота за кольцом

Перевод – О. Степашкина

I

Рассказ Гэндальфа Фродо о пути Черных Всадников

В 3017 году Голлум был схвачен в Мордоре и доставлен в Барад-дур, где его допросили под пытками. Когда из него вытянули все, что было можно, Саурон отпустил его и отправил за пределы Мордора. Он не доверял Голлуму, потому что чувствовал в нем некое непокорство, которое даже Тень Ужаса могла бы преодолеть, только уничтожив самого Голлума. Но Саурон видел, как сильно Голлум ненавидит тех, кто его «ограбил», и рассчитывал, что Голлум отправится искать их, чтобы отомстить, и таким образом приведет его соглядатаев к Кольцу.

Но, однако, Голлум был вскоре после этого пойман Арагорном и доставлен в Северное Лихолесье; и, хотя лазутчики Саурона последовали за ним, они не сумели освободить Голлума, и тот был передан в надежные руки. А надо сказать, что до сих пор Саурон никогда не обращал внимания на «полуросликов», даже если и слышал о них, и пока еще не знал, где находится их страна. От Голлума он не смог получить отчетливых сведений даже при помощи пыток, – как потому, что Голлум действительно не знал ничего определенного, так и потому, что он искажал то, что знал. В глубине души Голлум, как и догадывался Саурон, оставался непокорным, и сломить его могла только смерть – отчасти в силу его хоббичьей натуры, а отчасти – по причине, которую Саурон полностью постичь не мог, ибо его и самого снедала тяга к Кольцу. Ненависть Голлума к Саурону пересилила ужас перед ним, потому что Голлум почувствовал в нем своего величайшего врага и соперника. Именно поэтому Голлум посмел притвориться, будто уверен, что земля полуросликов находится поблизости от тех мест, где некогда жил он сам, у берегов Ирисной реки.

И теперь Саурон, узнав, что Голлум попал в руки к предводителям его врагов, испугался и понял, что надо спешить. Однако все его обычные шпионы и лазутчики не могли принести ему никаких известий – как благодаря бдительности дунедайн, так и из-за измены Сарумана, чьи слуги перехватывали слуг Саурона или сбивали их с пути. Саурон проведал об этом, но его рука пока еще была не настолько длинна, чтобы дотянуться до Сарумана, засевшего в Изенгарде. Поэтому он скрыл, что ему известно о двурушничестве Сарумана, и сдержал свой гнев, выжидая время и готовя большую войну, в которой он намеревался сбросить всех своих врагов в западное море. Наконец он решил, что в этом деле ему не поможет никто, кроме Призраков Кольца, могущественнейших из его слуг; они не имели своей воли, ибо каждый из них был полностью порабощен Кольцом, которым владел Саурон.

Надо сказать, что немногие могли противостоять даже одному из этих жутких созданий, и Саурон полагал, что никому не под силу противостоять им, когда они собраны вместе под предводительством их ужасного вождя, владыки Моргула. Но они обладали одним свойством, которое для нынешней цели Саурона могло оказаться помехой: так велик был ужас, сопровождающий назгулов, даже незримых и необлаченных, что их появление могло вскоре быть обнаружено, и Мудрые могли догадаться о цели их похода.

Поэтому Саурон подготовил два удара – в них многие потом видели начало войны Кольца. Они были нанесены одновременно. На королевство Трандуиля напали орки, получившие приказ снова поймать Голлума; а владыка Моргула был открыто послан на битву с Гондором. Все это произошло в конце июня 3018 года. Так Саурон испытал силы Денетора и его готовность к войне, и обнаружил, что Гондор сильнее, чем он рассчитывал. Но это мало его беспокоило, поскольку в этом нападении были задействованы незначительные силы, и главной целью Саурона в тот момент было сделать вид, что появление назгулов связано лишь с войной против Гондора.

Поэтому, когда Осгилиат был взят и мост разрушен, Саурон остановил наступление, и назгулы получили приказ начать поиски Кольца. Но Саурон не мог не брать в расчет бдительность и могущество Мудрых, и назгулам велено было действовать как можно более скрытно. А надо сказать, что в то время предводитель Призраков Кольца и еще шестеро назгулов обитали в Минас-Моргуле, а второй по старшинству назгул, Хамул Тень Востока, был наместником Саурона в Дол-Гулдуре, и при нем находился еще один назгул, исполнявший обязанности его посланца[244].

Поэтому владыка Моргула повел своих товарищей через Андуин необлаченными, пешими и незримыми для глаз, – но даже так они внушали ужас всему живому, что оказывалось поблизости. Выступили они, вероятно, в первый день июля. Назгулы продвигались медленно и втайне, через Анориэн и через Энтов Брод в Уолд, а впереди, обгоняя их, распространялись темные слухи и непонятный страх. Они вышли к западному берегу Андуина чуть севернее Сарн-Гебира, где у них была назначена встреча; там они получили коней и одежду, которые были втайне переправлены через реку. Это произошло, как полагают, около семнадцатого июля. Затем они направились на север – разыскивать Шир, страну полуросликов.

Около двадцать второго июля они встретились на Поле Келебранта с назгулами из Дол-Гулдура. Там они узнали, что Голлум ускользнул как от отбивших его орков, так и от бросившихся в погоню эльфов, и исчез[245]. Хамул сообщил также, что никаких поселений полуросликов в Долинах Андуина не обнаружено, а деревни стуров у Ирисной реки давно заброшены. Но владыка Моргула, не видя лучшего выхода, решился все же продолжить поиски на севере. Возможно, он надеялся либо натолкнуться на Голлума, либо найти Шир. Ему казалось весьма вероятным, что эта страна расположена где-нибудь неподалеку от ненавистных ему земель Лориэна, а то и вовсе в пределах защитного пояса Галадриэли. Но владыка Моргула не мог не считаться с силой Белого Кольца и был пока не в силах ворваться в Лориэн. Поэтому, пройдя между Лориэном и Мглистыми горами, Девять направились дальше на север. Ужас опережал их и оставался там, где они прошли, но они не нашли того, что искали, и не узнали ничего, что помогло бы им в поисках.

Наконец они вернулись; но лето уже шло к концу, а гнев и страх Саурона все возрастали. К тому времени, как назгулы снова оказались в Уолде, наступил сентябрь. В Уолде их встретили посланцы из Барад-дура, передавшие угрозы их Властелина, которые повергли в ужас даже моргульского владыку. К этому времени Саурон уже знал о словах услышанного в Гондоре пророчества, об уходе Боромира на север, о деяниях Сарумана и о пленении Гэндальфа. Исходя из этого, Саурон решил, что пока ни Саруман, ни кто-либо из Мудрых не завладел Кольцом, но Саруман, по крайней мере, знает, где оно может быть спрятано. Теперь Саурону могла помочь лишь быстрота, и скрытность была отброшена.

А потому назгулам было приказано отправляться прямиком в Изенгард. Они стремительно пронеслись через Рохан, и сопровождавший их ужас был столь велик, что многие люди бежали из обжитых земель куда глаза глядят, на север или на запад, думая, что следом за черными конями с востока идет война.

Через два дня после того, как Гэндальфу удалось выбраться из Ортанка, перед вратами Изенгарда появился владыка Моргула. Тогда Саруман, который к тому моменту и так был разгневан и напуган бегством Гэндальфа, осознал, что может оказаться между двумя врагами, равно считающими его предателем. Страх его был велик, ибо все надежды обмануть Саурона или хотя бы воспользоваться его благосклонностью в случае победы пошли прахом. Теперь ему оставалось либо заполучить Кольцо, либо погибнуть. Но Саруман все еще был хитер и осторожен, и готовил Изенгард именно для такого крайнего случая. Круг Изенгарда был столь мощным, что даже владыка Моргула в сопровождении остальных назгулов не мог бы взять его, не располагая могучим войском. А потому на требование владыки Моргула выйти ответил лишь голос Сарумана. Благодаря какому-то хитрому устройству казалось, будто голос исходил из самых ворот.

«Это не та страна, которая вам нужна, – сказал голос. – Я знаю, что вы ищете, хоть вы этого и не говорили. У меня его нет – хотя, конечно, его слугам это и без того известно. Будь оно у меня, вы бы склонились предо мной и назвали меня властелином. И если бы я знал, где спрятана эта вещь, я не сидел бы здесь, а давно уже поспешил бы туда, чтобы завладеть им раньше вас. И, насколько я могу догадываться, тайна эта известна лишь одному – Митрандиру, врагу Саурона. Он ушел из Изенгарда всего два дня назад. Ищите его где-нибудь поблизости».

И голос Сарумана все еще обладал такой силой, что даже предводитель назгулов не усомнился в сказанном и не задумался, правда это, ложь или полуправда. Он направил коня прочь от Врат Изенгарда и принялся разыскивать Гэндальфа в Рохане. Так и вышло, что вечером следующего дня Черные Всадники наткнулись на Гриму Змеиного Языка, который спешил к Саруману с известием о том, что Гэндальф явился в Эдорас и предупредил короля Теодена о коварных замыслах Изенгарда. Грима едва не умер от страха. Но он был привычен к предательству и выложил бы все, что знал, и под меньшим давлением.

«О да, господин, я готов поведать все! – сказал Грима. – Я подслушал их беседу в Изенгарде. Страна полуросликов. Это оттуда Гэндальф пришел и туда хочет вернуться. Сейчас он ищет себе коня.

Пощадите! Я не могу говорить быстрее! Это туда, на запад – через Врата Рохана, а там на север и немного к западу, до следующей большой реки. Она зовется Сероструй. Оттуда через переправу у Тарбада идет старая дорога, что ведет прямо к их границам. Эта страна называется „Шир“.

Да, конечно, Саруман ее знает. Из этой страны по старой дороге ему возили всякие товары. Пощадите, господин! Воистину, я никому не скажу о нашей встрече, сколько жив буду!»

И предводитель назгулов сохранил жизнь Змеиному Языку, но не из жалости. Он решил, что тот перепуган насмерть, и никогда не посмеет рассказать о своей встрече с назгулами (и действительно, так оно и вышло). И к тому же Король-Колдун увидел, что Змеиный Язык – злая тварь, и что он, по всей вероятности, еще принесет Саруману немало вреда, если будет жив. Поэтому он оставил Гриму валяться на земле, а сам поскакал дальше, не потрудившись вернуться в Изенгард. Месть Саурона могла подождать.

Теперь Король-Колдун разделил свой отряд на четыре двойки, и они поехали отдельно. Сам же он помчался вперед с самыми быстрыми из них. Так Призраки Кольца пересекли западную границу Рохана, исследовали пустоши Энедвайта и наконец добрались до Тарбада. Оттуда назгулы поскакали через Минхириат, и хотя они двигались по отдельности, вокруг них распространялись страшные слухи, и звери попрятались, а немногочисленные люди разбежались. Но назгулы схватили по пути нескольких беглецов, и к радости их предводителя двое из пленников оказались соглядатаями и слугами Сарумана. Один из них занимался в основном торговлей между Изенгардом и Широм, и хотя сам он бывал только в Южной четверти, у него нашлась сделанная Саруманом подробная карта Шира. Назгулы забрали эту карту, а лазутчику приказали отправиться в Бри и продолжать шпионить. Его предупредили, что отныне он находится на службе у Мордора, а если попытается вернуться в Изенгард, то умрет мучительной смертью.

На рассвете двадцать второго дня сентября назгулы, снова собравшиеся вместе, добрались до Сарнского брода и южных границ Шира. Они обнаружили, что граница охраняется, – путь им преградили Следопыты. Но дунедайн оказалось не под силу остановить назгулов. Быть может, они не выстояли бы, даже будь с ними их предводитель, Арагорн. Но Арагорн был на севере, на Восточном тракте близ Бри; и сердца дунедайн дрогнули. Некоторые бежали на север, надеясь принести вести Арагорну, но назгулы пустились в погоню и убили их или загнали в глухомань. Другие все же решились защищать переправу и удерживали ее в течение дня, но ночью владыка Моргула смел их с пути, и Черные Всадники вступили в Шир. И ранним утром двадцать третьего сентября, еще до того, как пропели петухи, часть назгулов направилась через Шир на север, в то время, как Гэндальф с Тенегривом все еще были далеко позади, в Рохане.

II

Другие варианты рассказа

Я решил дать вначале вышеприведенную версию, поскольку она является наиболее законченным вариантом повествования. Однако существует много других текстов, имеющих отношение к этим событиям, в которых добавлены или изменены важные подробности. Эти рукописи очень сбивают с толку, и взаимосвязь их неясна, хотя все они, несомненно, относятся к одному и тому же периоду. Достаточно отметить, что, помимо вышеприведенного текста (назовем его для удобства «А»), существует еще два основных наброска. Второй текст («В») по большей части совпадает с «А». Третий текст («С») представляет собой набросок сюжета, начинающийся с более позднего момента, чем «А» и «В». Он вносит в повествование некоторые существенные изменения, и именно его я склонен считать позднейшим вариантом. Кроме того, существуют еще отрывки («D»), в которых более подробно разбирается роль Голлума в событиях, а также другие записи, имеющие отношение к этому моменту истории.

В «D» говорится, что Голлум рассказал о Кольце и о месте, где оно было найдено, достаточно, чтобы Саурон мог убедиться в том, что это действительно Единое Кольцо. Но относительно нынешнего местонахождения Кольца Саурону удалось узнать только, что оно было украдено в Мглистых горах существом по имени «Бэггинс», и что этот Бэггинс явился из страны, именуемой «Шир». Страхи Саурона значительно поутихли, когда он понял из рассказа Голлума, что этот Бэггинс, по всей видимости, был существом, подобным самому Голлуму.

Голлум вполне мог не знать слова «хоббит». Это было местное слово, известное далеко не всем, кто говорил на вестроне. Слово «полурослик» он, вероятно, тоже не употреблял, поскольку сам был из них, а хоббиты не любили этого прозвища. Вот поэтому Черные Всадники узнали лишь два слова, которые могли навести их на след: «Шир» и «Бэггинс».

Судя по всему, Голлум знал, по меньшей мере, в какой стороне лежит Шир. Но хотя из Голлума, несомненно, можно было бы выжать пытками куда больше сведений, Саурону просто в голову не пришло, что Бэггинс мог явиться из мест, значительно удаленных от Мглистых гор, или что Голлум знает, где именно находится это место. И Саурон предположил, что Бэггинса надо искать в Долинах Андуина, в тех краях, где некогда жил сам Голлум.

Это была небольшая и вполне естественная ошибка – но, возможно, она оказалась главным промахом Саурона в этом деле. Если бы не это, Черные Всадники добрались бы до Шира на пару месяцев раньше.

В тексте «В» подробнее рассказывается о путешествии Арагорна с пойманным Голлумом на север, к владениям Трандуиля, и подробнее описываются сомнения Саурона по поводу того, стоит ли использовать Призраков Кольца для поисков Единого Кольца.

[Вскоре после того, как он был отпущен из Мордора], Голлум скрылся в Мертвецких болотах, куда лазутчики Саурона не смогли или не решились за ним последовать. Прочие же шпионы Саурона не сумели доставить ему новых известий. (Вероятно, власть Саурона в Эриадоре была еще недостаточно велика, и его прислужников там было не так уж много. А тех, кого он посылал, часто перехватывали или сбивали с пути слуги Сарумана). И потому Саурон наконец решил использовать Призраков Кольца. Саурон не хотел поручать им это дело, пока не узнает точного местонахождения Кольца, по нескольким причинам. Назгулы были намного сильнее прочих слуг Саурона и прекрасно подходили для выполнения этой задачи, поскольку были полностью порабощены Девятью Кольцами, которыми Саурон теперь владел безраздельно. Призраки Кольца были совершенно не способны действовать вопреки воле Саурона, и если бы кто-либо из них, пусть даже сам Король-Колдун, их предводитель, отыскал Кольцо, он принес бы его обратно своему Властелину. Но имелись у них и свои недостатки, особенно в условиях мирного времени (а к открытой войне Саурон еще не был готов). Все они, кроме Короля-Колдуна, при дневном свете могли сбиться с пути. И все они (опять же, за исключением Короля-Колдуна), боялись воды и неохотно, лишь в случае крайней необходимости, входили в воду или переправлялись через реки иначе как по мосту, где можно было бы пройти, не замочив ног[246]. Кроме того, главным оружием назгулов был ужас. Он еще более возрастал, когда они были не облачены и незримы, а также когда они собирались вместе. Поэтому задание, порученное им, трудно было сохранить в тайне. К тому же переправа через Андуин и другие реки превращалась в серьезное препятствие. Вот потому-то Саурон долго колебался: он не хотел, чтобы его главным врагам стало известно, что ищут его слуги. Следует предположить, что поначалу Саурон не знал, что кому-либо, кроме Голлума и «вора Бэггинса», известно о Кольце. Ведь Голлум до того, как Гэндальф пришел его допрашивать[247], не только не знал, что Гэндальф как-то связан с Бильбо, но и вообще не подозревал о существовании Гэндальфа.

Но когда Саурон проведал, что Голлум в плену у его врагов, ситуация резко изменилась. Конечно же, когда и как это случилось, точно не известно. Вероятно, много позже самого пленения. По рассказу Арагорна, он поймал Голлума в ночь на первое февраля. Надеясь незаметно проскользнуть мимо шпионов Саурона, он провел Голлума через северную часть Эмин-Муиля и переправился через Андуин чуть выше Сарн-Гебира. На отмели у восточного берега выносило немало плавника, так что Арагорн нашел бревно, привязал к нему Голлума, переплыл через реку вместе с ним и отправился дальше на север, стараясь держаться как можно западнее, вдоль опушек Фангорна, через Светлимку, Нимродель и Серебрянку, вдоль границ Лориэна[248], потом, обойдя стороной Морию и Темноводную долину, переправился через Присную реку и вышел к Андуину близ скалы Каррок. Там Арагорн с помощью беорнингов снова пересек Андуин и вошел в Лес. Это был путь длиной почти в девятьсот миль, тяжкий даже для Арагорна, который проделал его пешком за пятьдесят дней, добравшись до Трандуиля двадцать первого марта[249].

Так что, вероятнее всего, первые вести о Голлуме донеслись до слуг Дол-Гулдура после того, как Арагорн вошел в Лес – ибо, хотя и считалось, что власть Дол-Гулдура распространяется не дальше Старой Лесной дороги, в лесу было много его лазутчиков. Очевидно, эти новости не сразу стали известны назгулу, распоряжавшемуся в то время в Дол-Гулдуре, и, вероятно, он не сразу сообщил их в Барад-дур, а сперва попытался поточнее узнать о нынешнем местонахождении Голлума. Так что скорее всего Саурон услышал о том, что Голлума снова видели, причем вместе с каким-то человеком, который, по-видимому, взял его в плен, не раньше конца апреля. Это известие могло оказаться не столь уж важным. Ни Саурон, ни его слуги еще не подозревали о существовании Арагорна и о том, кто он такой. Но, очевидно, позднее (поскольку за землями Трандуиля теперь должны были наблюдать весьма пристально), – возможно, через месяц, – Саурон получил тревожную весть о том, что Мудрые знают о Голлуме, и что в королевство Трандуиля прибыл Гэндальф.

Тогда Саурона, должно быть, охватили гнев и тревога. Он решился использовать Призраков Кольца, и как можно быстрее, ибо теперь скорость была важнее скрытности. Надеясь встревожить своих врагов и спутать их планы угрозой войны (которую он на самом деле намеревался начать несколько позже), Саурон почти одновременно напал на владения Трандуиля и на Гондор[250]. При этом Саурон стремился достичь еще двух целей: поймать или убить Голлума, или хотя бы вырвать его из рук своих врагов, и захватить мост Осгилиата, чтобы назгулы могли пересечь реку, испытав заодно силы Гондора.

В результате Голлум улизнул. Но мосты были захвачены. Вероятно, при этом Саурон использовал куда меньше сил, чем полагали гондорцы. В панике первого приступа, когда Королю-Колдуну было позволено ненадолго явиться во всем своем ужасе[251], назгулы ночью перешли реку по мосту и, рассеявшись, устремились на север. Нисколько не умаляя доблести гондорцев, которая оказалась выше, чем рассчитывал Саурон, следует, однако, заметить, что Боромир и Фарамир сумели отбросить врагов и разрушить мост только потому, что к тому моменту главная цель нападения уже была достигнута.

Отец нигде не объясняет, почему Призраки Кольца боялись воды. Если исходить из вышеприведенного отрывка, именно этот страх был главной причиной нападения Саурона на Осгилиат. Он же снова упоминается в подробном описании передвижений Черных Всадников по Ширу. Так, о Всаднике, появившемся у парома в Баклбери сразу после того, как хоббиты переправились через реку («Братство Кольца», I, 5; это был Хамул из Дол-Гулдура.), говорится, что «он отчетливо ощущал, что Кольцо пересекло реку; но река не давала назгулу следить за дальнейшими передвижениями Кольца». Также говорится, что назгулы не прикасались к «эльфийским» водам Барандуина. Но остается неясным, каким образом они переправлялись через другие реки, лежавшие у них на пути, хотя бы через тот же Сероструй, где был только «опасный брод, образовавшийся на месте разрушенного моста». Отец сам отмечал, что обосновать эту идею весьма сложно.

Описание бесполезного путешествия назгулов по долине Андуина в основном совпадает с вышеприведенным вариантом «А». Но, согласно варианту «В», поселения стуров на Андуине в то время еще не были заброшены, и проживавшие там стуры были перебиты назгулами или разбежались[252]. Все варианты незначительно отличаются как друг от друга, так и от «Повести лет» в том, что касается датировки. Этими различиями я здесь пренебрег.

В тексте «D» рассказывается о том, что происходило с Голлумом в промежутке между его бегством от дол-гулдурских орков и вступлением Братства в Западные врата Мории. Этот отрывок существовал только в черновике и потребовал некоторого редактирования.

Представляется очевидным, что Голлум, которого преследовали и эльфы, и орки, переправился через Андуин – вероятно, вплавь, – и таким образом ускользнул от ищеек Саурона. Но эльфы продолжали преследовать его, и, не решаясь приближаться к Лориэну (впоследствии его к этому вынудила лишь тяга к самому Кольцу), Голлум спрятался в Мории[253]. Видимо, это произошло осенью того же года, после чего следы Голлума теряются.

Что происходило с Голлумом после этого, узнать в точности, конечно, невозможно. Он был прекрасно приспособлен к жизни в подобных условиях, пусть даже это было сопряжено с большими лишениями. Но ему постоянно угрожала опасность быть обнаруженным слугами Саурона, рыскавшими по Мории[254], тем более, что ту скудную пищу, без которой Голлум никак не мог обойтись, ему приходилось добывать воровством, с риском для жизни. Несомненно, Голлум пробрался в Морию лишь затем, чтобы тайком проникнуть на запад, потому что его целью было отыскать Шир, и как можно скорее. Но он заблудился в Мории, и очень нескоро сумел как следует изучить пещеры. Так что, вероятно, Голлум успел добраться до Западных врат лишь незадолго до того, как туда пришли Девять Хранителей. Конечно, Голлум не знал, как открываются эти врата. Ему должно было казаться, что эту огромную дверь с места не сдвинешь. И хотя у Западных врат не было ни замка, ни засова, и изнутри они открывались простым толчком, Голлум так этого и не обнаружил. Кроме того, он забрался слишком далеко от тех мест, где можно было найти еду, поскольку орки жили в основном в восточной части Мории, и потому ослабел и отчаялся, так что если бы даже он знал, как открывается дверь, у него не хватило бы сил отворить ее[255]. Таким образом, Голлуму несказанно повезло, что Хранители пришли в Морию именно тогда.

Приведенное в текстах «А» и «В» повествование о приезде Черных Всадников в Изенгард в сентябре 3018 года и о последующей их встрече с Гримой Змеиным Языком в варианте «С», который начинается только с того момента, когда назгулы пересекли Светлимку, возвращаясь на юг, сильно изменено. В вариантах «А» и «В» назгулы появились у Изенгарда через два дня после побега Гэндальфа из Ортанка. Саруман сказал назгулам, что Гэндальфа здесь уже нет, но скрыл, что знает что-либо о Шире[256]. Однако на следующий день его выдал Грима, который спешил в Изенгард с новостями о появлении Гэндальфа в Эдорасе и попал в руки назгулам. В варианте «С» Черные Всадники появились у врат Изенгарда, когда Гэндальф все еще был заключен в башне. Саруман, в страхе и отчаянии, представляя себе весь ужас службы Мордору, внезапно решил сдаться на милость Гэндальфа и молить его о прощении и помощи. В разговоре у ворот он старался выиграть время, и потому признался, что Гэндальф здесь, у него, и сказал, что поднимется наверх и постарается выяснить, что ему известно; если же узнать ничего не удастся, он выдаст Гэндальфа им, назгулам. Саруман поспешил на вершину Ортанка – и обнаружил, что Гэндальф исчез. Саруман посмотрел на юг и на фоне заходящей луны увидел огромного орла, летящего к Эдорасу.

Теперь дела Сарумана стали совсем плохи. Раз Гэндальф бежал, появилась вероятность, что Саурон так и не получит Кольцо и будет побежден. В глубине души Саруман признавал, что Гэндальф обладает великой силой и ему сопутствует какая-то странная «удачливость». Но теперь Саруману пришлось в одиночку иметь дело со всей Девяткой. Настроение Сарумана переменилось. Гордыня его нашла себе новую пищу в гневе, вызванном бегством Гэндальфа из неприступного Изенгарда, и во вспышке зависти. Саруман вернулся к вратам и солгал, что заставил Гэндальфа все рассказать. Он скрыл, что добывал эти сведения сам, не зная, как много Саурону известно о его подлинных мыслях и стремлениях.

– Я сам сообщу об этом Владыке Барад-дура, – надменно заявил он. – Я издалека обсуждаю с ним важные дела, которые касаются только нас двоих. Все, что вам нужно знать для порученного вам дела – это где находится «Шир». Так вот, Митрандир говорит, что Шир расположен милях в шестистах к северо-западу отсюда, у границ приморской страны эльфов.[257]

Саруман с удовольствием отметил, что это пришлось не по вкусу даже Королю-Колдуну.

– Вам нужно переправиться через Изен на Бродах, потом обогнуть Мглистые горы и в Тарбаде переправиться через Сероструй. Поезжайте скорее, а я сообщу вашему Властелину, что вы отправились на север.

Эта искусная речь даже Короля-Колдуна на некоторое время убедила в том, что Саруман – верный союзник Саурона, осведомленный о его тайных замыслах. Всадники тотчас повернули коней и поскакали к Бродам Изена. Сразу же после этого Саруман отправил орков и волков в погоню за Гэндальфом – но тщетно. Однако этим он преследовал и другие цели: показать назгулам свою силу, а также, возможно, отбить у них охоту задерживаться в его владениях. И, кроме того, разгневанный Саруман хотел причинить какой-нибудь вред Рохану и усилить страх перед собой, который его прислужник Змеиный Язык взращивал в сердце Теодена. Змеиный Язык побывал в Изенгарде незадолго перед этим и теперь как раз возвращался в Эдорас. Некоторые из преследователей везли для него послания.

Выпроводив Всадников, Саруман вернулся в Ортанк и погрузился в мрачные размышления. Похоже, что он решил еще немного потянуть время, надеясь все же завладеть Кольцом. А то, что он указал всадникам дорогу к Ширу, думал Саруман, скорее помешает им, чем поможет: он знал, что границы Шира стерегут Следопыты. И он также полагал (зная о пророческом сне и о путешествии Боромира), что Кольцо уже находится не в Шире, а на пути в Ривенделл. А потому Саруман отправил в Эриадор всех своих шпионов, птиц-соглядатаев и лазутчиков, каких только мог собрать.

Таким образом, в этом варианте отсутствует рассказ о том, как Грима был схвачен Призраками Кольца и предал Сарумана. Ибо, разумеется, при такой последовательности событий Гэндальф не мог успеть добраться до Эдораса и попытаться предостеречь Теодена, а Грима – отправиться в Изенгард предупредить Сарумана, за то время, пока Черные Всадники еще не покинули Рохан[258]. Они поняли, что Саруман солгал им, когда обнаружили у пойманного ими Саруманова лазутчика карты Шира; здесь подробнее рассказывается об этом человеке и о сношениях Сарумана с Широм.

Когда Черные Всадники уже почти пересекли Энедвайт и подъезжали к Тарбаду, произошло событие, которое для них было подарком судьбы, для Сарумана – губительным[259], а для Фродо – смертельно опасным.

Саруман давно уже заинтересовался Широм – поскольку им интересовался Гэндальф, к которому Саруман относился с подозрением; а также потому, что Саруман (опять-таки, втайне подражая Гэндальфу) пристрастился к «зелью полуросликов» и нуждался в пополнении запасов, но из гордыни (поскольку сам часто насмехался над Гэндальфом за то, что тот курит какую-то траву) делал из этого великую тайну. Позже к этому добавились другие побуждения. Саруману нравилось расширять свое влияние, особенно в том, что считалось вотчиной Гэндальфа, и он обнаружил, что деньги, которые он платит за «зелье», дают ему такое влияние и развращают некоторых хоббитов, особенно Брейсгедлов, владевших большими плантациями, и Саквиль-Бэггинсов[260]. Но, помимо того, постепенно Саруман уверился, что для Гэндальфа Шир и Кольцо каким-то образом связаны. Иначе почему его так бдительно охраняют? И Саруман начал собирать подробные сведения о Шире, о наиболее влиятельных семействах и отдельных хоббитах, о ширских дорогах и о прочем. Для этого он использовал хоббитов, живших в самом Шире и работавших на Брейсгедлов и Саквиль-Бэггинсов. Посланниками ему служили люди из дунлендингов. Когда Гэндальф отказался иметь какие бы то ни было дела с Саруманом, тот удвоил свои усилия. У Следопытов возникли подозрения, но они не задерживали слуг Сарумана, потому что у Гэндальфа не было возможности предупредить Следопытов, а когда он отправлялся в Изенгард, Саруман все еще считался союзником.

За некоторое время до того один из наиболее доверенных слуг Сарумана (изрядный головорез, изгнанный из Дунланда, где многие поговаривали, что в нем есть орочья кровь) вернулся от границ Шира, где вел переговоры о закупках «зелья» и других товаров. Саруман начал создавать в Изенгарде запасы на случай войны. Этот человек теперь возвращался к границам Шира, чтобы продолжить торговлю и договориться о перевозке большого количества товаров до конца осени[261]. Ему было также приказано пробраться в самый Шир, буде это окажется возможным, и разузнать, не исчез ли за последнее время кто-либо из известных хоббитов. Саруман снабдил его картами, списком имен и записями о Шире.

У тарбадской переправы этого дунлендинга настигли несколько Черных Всадников. Перепуганного насмерть человека доставили к Королю-Колдуну и допросили. Чтобы спастись, он предал Сарумана. Таким образом Королю-Колдуну стало известно, что Саруман давно уже знает, где находится Шир, и располагает множеством сведений о Шире, которые он мог и должен был сообщить слугам Саурона, если бы действительно был на его стороне. Кроме того, Король-Колдун многое разузнал о Шире, включая некоторые сведения о единственном имени, которое его действительно интересовало: Бэггинс. Потому-то Хоббитон и оказался одним из тех мест, которые было решено посетить и обследовать в первую очередь.

Теперь Король-Колдун лучше представлял себе, что нужно делать. Он немного знал эти места, еще со времен своих войн с дунедайн. Особенно хорошо ему был известен Тирн-Гортад в Кардолане, нынешние Упокоища, чьи злые духи были посланы туда им самим[262]. Помня, что его Властелин подозревал о существовании сношений между Широм и Ривенделлом, Король-Колдун обратил внимание и на Бри (местонахождение которого ему было известно), как на место, важное хотя бы для получения новых сведений[263]. Поэтому он наложил на дунлендинга Тень Ужаса и отправил его в Бри, шпионить. Это и был тот самый косоглазый южанин, которого хоббиты видели в трактире[264].

В варианте «В» говорится, что предводитель Черных Всадников не знал, находится ли Кольцо в Шире и поныне; это ему предстояло выяснить. Шир был слишком велик, чтобы пускать в ход силу, как в поселке стуров; пришлось действовать как можно более скрытно, стараясь не пугать местных жителей, и при этом следить за восточными границами Шира. Поэтому Король-Колдун отправил нескольких Всадников в Шир, приказав им действовать поодиночке. Хамул был послан в Хоббитон (см. прим. выше), где, согласно записям Сарумана, жил «Бэггинс». Сам Король-Колдун обосновался в Андрате, там, где Зеленый путь проходит через теснину между Упокоищами и Южными холмами[265]. Оттуда он отправил еще нескольких Всадников следить за восточными границами Шира, а сам побывал в Упокоищах. В записях о передвижениях Черных Всадников в это время говорится, что предводитель назгулов пробыл там несколько дней, и Умертвия пробудились, и все твари Старого леса и Упокоищ, враждебные эльфам и людям, исполнились злобы и насторожились.

III

О Гэндальфе, Сарумане и Шире

Другая группа текстов, относящихся к тому же периоду, состоит из большого количества неоконченных повествований о более ранних взаимоотношениях Сарумана с Широм, и, в частности, о «зелье полуросликов» – теме, затронутой в связи с «косоглазым южанином» (см. выше). Приведенный ниже отрывок – один из нескольких. Он короче некоторых из них, но зато самый законченный.

Вскоре Саруман начал завидовать Гэндальфу, и в конце концов его ревность обратилась в ненависть, еще более глубокую оттого, что ее приходилось скрывать, и тем горшую, что в глубине души Саруман знал: Серый Странник обладает большей силой и большим влиянием на жителей Средиземья, несмотря на то, что скрывает свою мощь и не стремится внушать ни страха, ни благоговения. Сам Саруман не испытывал благоговения перед Гэндальфом, но все больше страшился его. Он никогда не знал, насколько отчетливо Гэндальф прозревает его тайные помыслы, и молчание Гэндальфа тревожило его еще больше, чем то, что Гэндальф говорил вслух. Поэтому напоказ Саруман относился к Гэндальфу с меньшим уважением, чем другие Мудрые, и всегда противоречил ему и насмехался над его советами, но втайне примечал и обдумывал все, что говорил Гэндальф, и следил, насколько мог, за всеми его путешествиями.

Вот так-то мысли Сарумана и обратились к полуросликам и Ширу – в противном случае он счел бы их недостойными своего внимания. Сперва ему не приходило в голову, что интерес его соперника к этому народцу как-либо связан с великими делами, волнующими Совет, и менее всего – с Кольцами Власти. На самом деле, поначалу Кольцо и впрямь было здесь ни при чем, и Гэндальфа связывала с Широм лишь любовь к маленькому народцу; разве что сердце его предчувствовало что-то, еще недоступное разуму. В течение многих лет Гэндальф посещал Шир, совершенно не таясь, и говорил о хоббитах с любым, кто хотел его слушать; Саруман посмеивался над этим, как над побасенками старого бродяги, но тем не менее принимал все к сведению.

Потом, видя, что Гэндальф считает Шир заслуживающим посещения, Саруман и сам начал бывать там, но переодетым и с наивозможнейшей скрытностью. В конце концов он изучил и запомнил все дороги и земли этой страны и счел, что узнал о ней все, что стоит знать. И даже тогда, когда ему уже не казалось ни разумным, ни выгодным бывать там, Саруман продолжал отправлять своих шпионов в пределы Шира или к его границам. Ибо его по-прежнему терзали подозрения. Саруман настолько низко пал, что полагал, будто каждый из членов Совета тоже ведет тайную, тонко рассчитанную игру, направленную на собственное возвышение, и все их поступки должны иметь какое-то отношение к этой игре. Поэтому когда он, уже много позднее, проведал кое-что о Кольце, найденном Голлумом и находящемся у полурослика, он, конечно же, решил, что Гэндальф давно уже знал обо всем этом. И это задело Сарумана больше всего, поскольку все, касающееся Колец, он считал своей личной вотчиной. То, что недоверие Гэндальфа к нему было вполне заслуженным, нисколько не уменьшило гнев Сарумана.

Однако поначалу Саруман на самом деле шпионил и скрытничал не из злых побуждений, а всего лишь по глупости, порожденной гордыней. Всякие мелочи, вроде бы не заслуживающие внимания, могут в свое время оказаться важными. Так вот, по правде говоря, Саруман, видя любовь Гэндальфа к траве, которую тот называл «трубочным зельем» (Гэндальф говорил, что маленький народец заслуживает всяческого уважения уже за то, что додумался курить эту траву), насмехался над ним, но и сам тайком попробовал «зелье» и вскоре пристрастился к нему; по этой причине Шир оказался важен для него. Однако Саруман страшился, что если об этом станет известно, его издевки обернутся против него самого, и над ним станут потешаться за то, что он подражает Гэндальфу, и презирать его за то, что он делает это тайком. Именно поэтому он и держал свои дела с Широм в тайне с самого начала, еще до того, как у него возникли подозрения насчет Кольца, когда Шир слабо охранялся и туда мог свободно попасть любой желающий. По этой же причине Саруман перестал бывать там собственной персоной: ему стало известно, что он не остался незамеченным остроглазыми полуросликами, и некоторые, видя старика в сером или кирпично-красном одеянии, который крадучись пробирался по лесу или брел в сумерках по дороге, принимали его за Гэндальфа.

И Саруман прекратил наведываться в Шир, опасаясь, что слухи об этом могут достичь ушей Гэндальфа. Но Гэндальф уже знал об этих визитах, догадывался об их причине и посмеивался, думая, что это самый безобидный из секретов Сарумана; но Гэндальф не рассказывал об этом другим, поскольку никогда не стремился выставить кого-либо на посмешище. Тем не менее Гэндальф не слишком огорчился, когда Саруман перестал посещать Шир, поскольку Саруман уже начал внушать ему подозрения, – хотя Гэндальфу даже в голову не приходило, что наступит момент, когда знания Сарумана о Шире станут опасны и окажут величайшую услугу Врагу, так что все повиснет на волоске.

В другом тексте описан тот случай, когда Саруман открыто насмехался над Гэндальфом за его пристрастие к «трубочному зелью».

Позднее Саруман из-за своей неприязни и страха сторонился Гэндальфа, и они встречались редко, в основном на Белом Совете. Впервые «зелье полуросликов» было упомянуто на большом Совете 2851 года. Всех прочих это лишь позабавило, и только позднее они, вспомнив об этом, увидели все в ином свете. Совет собрался в Ривенделле. Саруман выступал против Гэндальфа и настаивал на том, что Дол-Гулдур, вопреки совету Гэндальфа, трогать пока не стоит, а Гэндальф сидел в сторонке, помалкивал и нещадно дымил (прежде в подобных обстоятельствах он никогда этого не делал). И молчание Гэндальфа, и его трубка раздражали Сарумана, и перед тем, как Совет разошелся, Саруман сказал Гэндальфу:

– Митрандир, здесь решаются важные дела, и меня несколько удивляет, что ты играешь в свои игры с огнем и дымом, в то время как другие говорят о серьезных вещах.

Гэндальф же рассмеялся и ответил:

– Если бы ты сам курил эту траву, то не удивлялся бы. Ты бы обнаружил, что табачный дым здорово прочищает мозги. Во всяком случае, он прибавляет терпения и помогает не впадать в гнев при виде чужих заблуждений. Только это не моя игра. Это искусство маленького народца, живущего к западу от этих мест; то веселый и достойный народ, хотя, возможно, он и не имеет большого значения для твоих высоких замыслов.

Этот ответ пришелся Саруману не по вкусу (он терпеть не мог, когда над ним подсмеивались, пусть даже по-доброму), и он холодно сказал:

– Ты, как всегда, шутишь, друг Митрандир. Мне хорошо известно, что ты интересуешься всякой чепухой: сорняками, дикими тварями и ребячливым народцем. Ты можешь тратить время, на что хочешь, раз уж не находишь себе занятия достойнее, и выбирать в друзья, кого тебе угодно. Но, по моему мнению, сейчас слишком тревожное время, чтобы слушать байки странников, и мне некогда возиться с деревенскими травками.

На этот раз Гэндальф не засмеялся. Он ничего не сказал, только затянулся и, пристально глядя в лицо Саруману, выпустил большое кольцо дыма и еще несколько маленьких вдогонку. Потом Гэндальф поднял руку, словно собираясь их схватить, но колечки растаяли. Вслед за этим Гэндальф встал и вышел, так и не произнеся ни слова, а Саруман еще некоторое время стоял молча, и лицо его было мрачным, озадаченным и недовольным.

Эта история описана в полудюжине разных рукописей, и в одной из них говорится, что Саруман проникся подозрениями,

размышляя, правильно ли он понял, что хотел сказать Гэндальф этой своей выходкой с кольцами дыма (главным образом, не указывает ли это на какую-либо связь между полуросликами и Кольцами Власти, хотя это и казалось невероятным); ему не верилось, что кто-либо из великих может интересоваться таким народом, как полурослики, просто ради них самих.

В другом отрывке (позднее вычеркнутом) намерения Гэндальфа описаны совершенно недвусмысленно:

По странной случайности Гэндальф, разгневанный наглостью Сарумана, выбрал этот способ, дабы дать тому понять, что он подозревает, что к изучению Колец Сарумана подталкивает жажда завладеть ими, которая оказывает влияние на его деятельность, и дабы предостеречь Сарумана, что Кольца ускользнут от него. При этом не может быть никаких сомнений, что Гэндальфу пока и в голову не приходило, что полурослики (а тем более – их курево) могут быть как-то связаны с Кольцами[266]. Если бы у него появилась подобная мысль, он, конечно же, никогда бы так не поступил. Однако позже, когда полурослики действительно оказались вовлечены в великие события, Саруман наверняка решил, что Гэндальф знал или предвидел это и утаил свои мысли от него и от Совета. И Саруман не видел этому иной причины, кроме как желание опередить его, Сарумана, и завладеть Кольцом.

В «Повести лет» под 2851 годом упоминается Белый Совет, на котором Гэндальф говорил о необходимости нападения на Дол-Гулдур, но Саруман выступил против и настоял на своем. В примечании к этой записи говорится: «Впоследствии стало ясно, что Саруман тогда начал стремиться к тому, чтобы самому завладеть Единым Кольцом, и надеялся, что Кольцо проявится, ища своего хозяина, если Саурона на некоторое время оставят в покое». Приведенный выше отрывок показывает, что во время Совета 2851 года Гэндальф уже заподозрил Сарумана в корыстных намерениях; хотя впоследствии отец замечал, что, судя по тому, что Гэндальф рассказывал на совете у Эльронда о своей встрече с Радагастом, всерьез он не подозревал Сарумана в предательстве (или стремлении завладеть Единым Кольцом) до того самого момента, пока не оказался заточен в Ортанке.

V Битвы у бродов Изена

Перевод – О. Степашкина

Главным препятствием к легкому завоеванию Рохана для Сарумана оказались Теодред и Эомер, люди сильные и преданные королю. Король был очень привязан к ним, – ведь это были его единственный сын и сын его сестры. И они изо всех сил старались противостоять тому влиянию, которое приобрел Грима, когда здоровье короля пошатнулось. Это произошло в начале 3014 года, когда Теодену уже исполнилось шестьдесят шесть лет; так что он вполне мог занемочь по естественным причинам, хотя обычно рохиррим жили лет до восьмидесяти. Но не исключено, что болезнь короля была вызвана или усилена неким тайнодействующим ядом, который подсыпал ему Грима. В любом случае, то, что Теоден чувствовал себя таким беспомощным и все больше впадал в зависимость от Гримы, в значительной степени было обусловлено коварством королевского советника, искусно наводившего короля на выгодные для себя мысли. Грима стремился добиться, чтобы его главные противники оказались в немилости у Теодена, а если получится, то и вовсе избавиться от них. Но восстановить их друг против друга оказалось очень трудно: до «болезни» Теоден был горячо любим и своими родственниками, и всем народом, и верность Теодреда и Эомера своему королю оставалась нерушимой, несмотря на то, что Теоден, по всей видимости, впал в старческое слабоумие. Кроме того, Эомер не был честолюбив и относился к Теодреду (который был на тринадцать лет старше его) почти с такой же любовью и уважением, как и к своему приемному отцу[267]. Поэтому Грима пытался хотя бы сделать так, чтобы Теодену казалось, будто его сын и племянник не ладят между собой, и наговаривал на Эомера, утверждая, что тот стремится усилить свое влияние и действует, не советуясь ни с королем, ни с его наследником. В этом Грима достиг некоторых успехов, и эти успехи принесли свои плоды, когда Саруману наконец удалось погубить Теодреда.

Когда в Рохане стала известна вся правда о сражениях на Бродах, всем сделалось очевидно, что Саруман специально распорядился во что бы то ни стало убить Теодреда. В ходе первого сражения самые свирепые воины Сарумана очертя голову атаковали Теодреда и его личную стражу, не обращая внимания на общий ход битвы – в противном случае потери рохиррим были бы куда серьезнее. Когда же наконец Теодред пал, командующий войсками Сарумана (несомненно, в соответствии с полученным им приказом), по всей видимости, счел, что этого довольно. И Саруман допустил ошибку – роковую для него, как оказалось позже. Он не послал сразу вслед за этим подкрепления своим войскам и не начал массированного вторжения в Вестфолд[268] – хотя отчасти причиной его медлительности была доблесть Гримболда и Эльфхельма. Если бы вторжение в Вестфолд началось пятью днями раньше, то тогда, несомненно, подкрепление из Эдораса не успело бы дойти до Хельмова ущелья. Их бы окружили и разгромили где-нибудь на равнине. А возможно, и сам Эдорас был бы осажден и пал до того, как Гэндальф успел бы туда добраться[269].

Как уже было сказано, доблесть Гримболда и Эльфхельма помешала продвижению войск Сарумана, что оказалось гибельным для него. Однако сказать только это – значит недооценить значение их деяний.

Изен брал начало немного выше Изенгарда, и в верхнем течении был быстрым, но на равнине Врат Рохана он замедлял свой бег до тех пор, пока не поворачивал на запад; дальше Изен тек по землям, которые постепенно понижались и переходили в низинное побережье дальнего Гондора и Энедвайта, и снова становился быстрым и глубоким. Чуть выше того места, где река сворачивала к западу, находились Броды Изена. Здесь Изен широко разливался и делался мелким. Река разделялась на два рукава, огибающих большую отмель, что образовалась на выступе скалы из камней и гальки, принесенных рекой с севера. Это было единственное место южнее Изенгарда, где через реку мог переправиться большой отряд, особенно тяжело вооруженный или конный. Это давало Саруману определенные преимущества: он имел возможность послать свои войска по обоим берегам Изена и напасть на защитников Бродов одновременно с двух сторон. К тому же все его войска к западу от Изена могли при необходимости отойти к Изенгарду. С другой стороны, Теодред мог послать своих людей за Броды в нужном количестве, чтобы противостоять отрядам Сарумана либо с достаточными силами защищать подход к Бродам с запада. Но если бы роханцы были побеждены, единственный путь отступления лежал обратно через Броды. При этом враги преследовали бы их по пятам, а возможно, и поджидали бы на восточном берегу. На юг и на запад вдоль Изена пути домой не было[270] – разве что у них хватило бы провианта на долгий путь до западных земель Гондора.

Нападение Сарумана не было непредвиденным, но произошло раньше, чем его ожидали. Разведчики Теодреда предупреждали его, что у врат Изенгарда собираются войска, – в основном (по всей видимости) на западном берегу Изена. Теодред выставил на подступах к Бродам, как восточных, так и западных, крепких пехотинцев из вестфолдского ополчения. Оставив на восточном берегу три отряда всадников и табунщиков с запасными верховыми лошадьми, сам Теодред с главными силами своей конницы переправился через реку. У него было восемь отрядов всадников и отряд лучников. Теодред собирался нанести упреждающий удар по войскам Сарумана, пока те еще не полностью приготовились к войне.

Но Саруман не обнаруживал своих намерений и сокрыл большую часть своих сил. Когда Теодред двинулся в путь, армия Сарумана уже выступила в поход. Примерно в двадцати милях севернее Бродов Теодред столкнулся с передовым отрядом этой армии и рассеял его, нанеся врагу потери. Но когда он атаковал главные силы, сопротивление возросло. Враги заняли заранее подготовленные позиции, обнесенные рвом и защищаемые копейщиками. Передовой эоред, в котором находился и сам Теодред, был вынужден остановиться и едва не попал в окружение – с запада ему во фланг зашли новые силы из Изенгарда.

Его выручила атака шедших следом отрядов всадников; но когда Теодред бросил взгляд на восток, его охватило беспокойство. Утро было пасмурным и туманным, но сейчас ветер, дувший с запада через Врата, мало-помалу разогнал туман, и на восточном берегу, за рекой, Теодред увидел другие отряды Сарумана, которые быстро двигались в сторону Бродов. Определить их численность было невозможно. Теодред немедленно приказал отступать. Всадники Рохана, отлично умеющие действовать в конном строю, отступили в полном порядке и без особых потерь. Но им не удалось оторваться от врагов или намного опередить их, потому что роханскому арьергарду, которым командовал Гримболд, постоянно приходилось разворачиваться и отгонять наиболее настойчивых преследователей, и это сильно замедляло отступление.

Теодред добрался к Бродам лишь на исходе дня. Он оставил Гримболда командовать гарнизоном на западном берегу, дав ему подкрепление из пятидесяти спешившихся воинов. Остальных всадников – за исключением собственного отряда, – и всех лошадей Теодред переправил на другой берег. Сам он вместе со своим спешившимся отрядом закрепился на отмели, чтобы прикрывать отступление Гримболда, если тот вынужден будет отойти. Едва это было сделано, как случилась беда: по восточному берегу неожиданно быстро подошли войска Сарумана. Они существенно уступали численностью войскам, находившимся на западном берегу, но были более опасны. Их авангард состоял из дунландских конников и большого отряда жутких орков верхом на волках, которых боялись лошади[271]. За ними шли два отряда свирепых уруков. Они были тяжело вооружены, но приучены быстро преодолевать большие расстояния. Конники и орки на волках напали на табун и лошадей, привязанных к колышкам, и перебили либо разогнали их. Уруки же внезапным ударом смели не ожидавший нападения гарнизон, оставленный на восточном берегу, а всадники, только что переправившиеся через реку с западного берега, были захвачены врасплох, и хотя они яростно сопротивлялись, уруки оттеснили их от Бродов вниз по течению Изена и продолжали преследовать.

Как только враги захватили восточную сторону Бродов, к ним присоединился отряд не то людей, не то полуорков (очевидно, специально высланный для подкрепления), свирепых, одетых в кольчуги и вооруженных топорами. Они бросились к отмели и атаковали ее с двух сторон. В то же время на отряд Гримболда напали войска Сарумана, шедшие по западному берегу. Когда Гримболд, встревоженный шумом битвы и ужасными победными воплями орков, посмотрел на восточный берег, то увидел, что полуорки теснят воинов Теодреда к невысокому пригорку в центре отмели, и услышал зычный голос Теодреда, призывающего: «Ко мне, эорлинги!» Гримболд тотчас взял с собой несколько находившихся рядом с ним бойцов и бросился к отмели. Они так яростно ударили в тыл нападавшим, что Гримболд, человек сильный и высокий, сумел расчистить себе путь и вместе с еще двумя воинами прорубился к холму, где находился окруженный врагами Теодред. Но поздно. Не успели они подойти вплотную, как огромный полуорк зарубил Теодреда. Гримболд убил полуорка и встал над телом Теодреда, думая, что тот мертв. Не миновать бы смерти и самому Гримболду, не подоспей тогда Эльфхельм.

Эльфхельм мчался на помощь Теодреду по проезжей дороге из Эдораса, ведя с собой четыре отряда; он ожидал битвы, но думал, что она состоится на несколько дней позже. Но неподалеку от того места, где проезжая дорога пересекалась с дорогой, идущей из Ущелья[272], его передовой разъезд, двигавшийся по правому флангу, сообщил, что в полях замечены два орка верхом на волках. Почуяв неладное, Эльфхельм не стал, как он прежде намеревался, сворачивать на ночевку в Хельмово ущелье, а вместо этого со всей возможной быстротой поскакал к Бродам. После перекрестка проезжая дорога уходила на северо-запад, а потом резко сворачивала на запад, к Бродам, – от этого поворота до Бродов тянулся прямой отрезок пути длиной примерно в две мили. Таким образом, Эльфхельм ничего не знал о сражении между отступающим гарнизоном и уруками, произошедшим к югу от Бродов. Когда он подъехал к последнему повороту, солнце уже село, и начинало темнеть. И тут ему встретились обезумевшие лошади без всадников и несколько беглецов, которые рассказали Эльфхельму о произошедшем несчастье. И хотя его люди и лошади к этому времени уже устали, Эльфхельм погнал коней во весь опор по этому прямому участку дороги, и, едва завидев впереди восточный берег, приказал своим воинам атаковать врага.

Теперь врасплох оказались захвачены уже изенгардцы. Они услышали топот копыт и увидели на фоне темнеющего неба черные тени огромного воинства (во всяком случае, так им показалось). Во главе этого воинства скакал Эльфхельм, а рядом с ним реяло белое знамя, как ориентир для тех, кто мчался следом. Мало у кого из изенгардцев хватило духу сопротивляться. Большая их часть бежала на север, преследуемая двумя из четырех отрядов Эльфхельма. Прочим же Эльфхельм приказал спешиться и охранять восточный берег, а сам он вместе с воинами своего отряда сразу же бросился к отмели. Теперь полуорки оказались зажаты между уцелевшими защитниками отмели и атакующим отрядом Эльфхельма, а оба берега реки при этом удерживались роханцами. Враги упорно сражались, но были уничтожены все до единого. Сам же Эльфхельм бросился к холму и обнаружил, что Гримболд сражается против двух здоровенных полуорков с топорами, защищая тело Теодреда. Одного из них сразу же сразил Эльфхельм, а второй пал под ударами Гримболда.

Они наклонились, чтобы поднять тело Теодреда, и обнаружили, что тот еще дышит; но прожил он ровно столько, чтобы успеть произнести последние слова: «Положите меня здесь – хранить Броды, пока не придет Эомер!» Спустилась ночь. Раздался хриплый зов рога, а потом все стихло. Схватка на западном берегу прекратилась, и враги скрылись во тьме. Рохиррим удержали Броды Изена, но потеряли при этом множество воинов и не меньше лошадей. Сын короля погиб. Воины остались без вождя и не знали, чего ждать дальше.

Когда после холодной, бессонной ночи забрезжил рассвет, оказалось, что вокруг не осталось ни следа изенгардцев – не считая тех, которые лежали мертвыми на поле битвы. Вдали завывали волки, ожидая, пока живые уйдут. Многие рохиррим, рассеявшиеся при внезапном нападении изенгардцев, начали возвращаться обратно. Некоторым удалось остаться верхом, другие вели в поводу сбежавших лошадей. В то же утро, но несколько позднее, вернулась большая часть всадников Теодреда, которые отступили на юг, вниз по реке, под натиском отряда черных уруков. Они были утомлены, но держались хорошо. С ними произошло почти то же самое. Эти всадники заняли позицию на невысоком холмике и приготовились защищаться. Они оттянули на себя часть сил Изенгарда, но в конечном счете отступление на юг при отсутствии припасов было делом безнадежным. Уруки пресекали все их попытки прорваться на восток и теснили всадников к ныне враждебному краю – «западному порубежью» Дунланда. Но когда всадники, уже после наступления ночи, приготовились отразить натиск уруков, протрубил рог; и вскоре рохиррим обнаружили, что их враги ушли. У рохиррим осталось слишком мало лошадей, чтобы преследовать врагов, или хотя бы провести разведку, насколько вообще имело смысл проводить разведку ночью. Через некоторое время они принялись осторожно продвигаться обратно на север, и не встретили никакого сопротивления. Всадники решили, что уруки вернулись к Бродам, чтобы окончательно прибрать их к рукам. Они ожидали, что им снова придется вступить в бой, и очень удивились, обнаружив, что Броды по-прежнему в руках рохиррим. О том, куда подевались уруки, они узнали лишь позднее.

Так закончилась первая битва на Бродах Изена. Что же касается второй битвы, ее подробное описание так и не было составлено, поскольку сразу же вслед за ней развернулись куда более значительные события. На следующий день после первой битвы, когда в Хорнбург дошло известие о гибели Теодреда, Эркенбранд Вестфолдский принял на себя управление Западной маркой. Он послал в Эдорас гонцов, дабы сообщить о произошедшем и передать Теодену последние слова его сына. Сам же Эркенбранд просил, чтобы к ним как можно быстрее прислали на помощь Эомера со всем войском, какое только удастся собрать[273]. «Лучше защищать Эдорас здесь, на западе, – сказал он, – а не ждать, пока враг подойдет к его стенам». Слова его были резки, и Грима, воспользовавшись этим, принялся чинить всяческие проволочки. В результате до тех пор, пока Грима не был разоблачен Гэндальфом, никаких конкретных действий так и не предприняли. Подкрепления, возглавляемые Эомером и самим королем, выступили второго марта, после полудня, но в ту ночь вторая битва на Бродах Изена уже произошла, и была проиграна, и враги вступили на землю Рохана.

Сам Эркенбранд не сразу вышел на поле боя. Вокруг царила неразбериха. Эркенбранд не знал, какие силы он сможет собрать за короткое время; не мог он пока что и подсчитать потери, понесенные войсками Теодреда. Он справедливо предположил, что вторжение неминуемо, но Саруман не посмеет двинуться на восток, на Эдорас, оставив у себя в тылу непокоренный Хорнбург, если в крепости будет довольно воинов и припасов. Этим Эркенбранд и занимался на протяжении следующих трех дней: готовил Хорнбург к осаде и собирал всех воинов, каких только можно было собрать в Вестфолде. Командование боевыми действиями он передал Гримболду до тех пор, пока не получит возможности взять это на себя; однако Эльфхельмом и его всадниками, входившими в состав войска Эдораса, Эркенбранд командовать не имел права. Впрочем, Гримболд и Эльфхельм были друзьями, а кроме того – людьми мудрыми и верными, так что между ними не возникло разлада, и войска свои они расположили на основании компромисса, ибо мнения их расходились. Эльфхельм полагал, что Броды больше не имеют значения, и могут оказаться ловушкой для воинов, которых лучше было бы разместить где-нибудь в другом месте, поскольку Саруман явно может посылать войска по любому берегу Изена, в зависимости от того, чего он хочет; а сейчас он, несомненно, прежде всего захочет разорить Вестфолд и захватить Хорнбург, прежде чем успеет подойти помощь из Эдораса. А значит, его армия, или, по крайней мере, большая ее часть, пойдет по восточному берегу Изена; ибо хотя местность там более пересеченная, и без дорог, что замедлит ее продвижение, но зато им не придется тратить силы на бой с защитниками Бродов. Потому Эльфхельм предлагал оставить Броды и разместить всех имеющихся пеших бойцов на восточном берегу, там, где они могли бы воспрепятствовать продвижению врага. Для этой цели хорошо подходила длинная гряда холмов, протянувшаяся с востока на запад в нескольких милях севернее Бродов. А конницу, по мнению Эльфхельма, следовало расположить восточнее этой гряды, чтобы, когда наступающие вражеские войска вступят в бой с пехотинцами, атаковать врагов с фланга и сбросить их в реку. «Пусть Изен станет ловушкой для них, а не для нас!»

Гримболд же не желал оставлять Броды. Отчасти причиной тому были традиции Вестфолда, в которых воспитывались Гримболд и Эркенбранд, – но в них было разумное зерно. «Мы не знаем, – говорил Гримболд, – какими силами сейчас располагает Саруман. Но если он действительно намеревается разорить Вестфолд, загнать его защитников в Хельмово ущелье и там запереть, его силы, должно быть, весьма велики. И вряд ли он пустит их в ход все сразу. Как только Саруман догадается или разведает, где мы расположили свои войска, он наверняка быстро перебросит по изенгардской дороге крупный отряд. И если мы сосредоточим все свои силы севернее, этот отряд беспрепятственно переправится через Броды и зайдет нам в тыл».

В конце концов Гримболд разместил большую часть своих пеших воинов на западной стороне Бродов; там они заняли выгодную позицию на земляных укреплениях, прикрывающих подступы к реке. Сам же Гримболд вместе с остальными своими людьми, в число которых входили и остатки конницы Теодреда, встал на восточном берегу. Отмель он оставил без прикрытия[274]. Эльфхельм же отвел своих всадников и разместил их там, где считал нужным расположить основную линию обороны; его целью было как можно раньше обнаружить любое вражеское войско, движущееся по восточному берегу реки, и рассеять его прежде, чем оно успеет добраться до Бродов.

Дальнейшие события обернулись весьма скверно, и, скорее всего, так вышло бы в любом случае – слишком уж велики были силы Сарумана. К утру он начал наступление, и в полдень второго марта по изенгардской дороге подошел крупный отряд его отборных воинов и напал на укрепления, расположенные к западу от Бродов. На самом деле, этот отряд был лишь малой частью его войск – Саруман считал, что его вполне хватит, чтобы сломить сопротивление ослабевших защитников. Но стоящие на Бродах воины упорно оборонялись, несмотря на большое численное превосходство противника. Однако в конце концов оба укрепления оказались связаны жестоким боем, и тогда отряд уруков прошел между ними и начал переправляться через Броды. Гримболд, понадеявшись, что Эльфхельм прикроет его от нападения с восточного берега, перешел реку со всеми оставшимися у него воинами и отбросил врагов – на время. Но затем вражеский командир бросил в сражение свежие силы и прорвал оборону. Гримболд вынужден был отступить за Изен. Это произошло уже почти на закате. Отряд Гримболда понес большие потери, но потери врагов (в основном орков) были еще больше, и пока что Гримболд надежно удерживал восточный берег. Враги не стали форсировать Броды и с боем прокладывать себе путь по крутым склонам, чтобы оттеснить Гримболда – пока что не стали.

Эльфхельм же не мог принять участие в этом сражении. В сумерках он отвел своих воинов по направлению к лагерю Гримболда и расположил их группами в некотором отдалении от лагеря, так, чтобы они служили прикрытием против нападения с севера и с востока. С юга же они не ожидали никаких неприятностей, а напротив, надеялись, что оттуда подойдет помощь. Сразу после того, как Гримболд отступил за Броды, он отправил гонцов к Эркенбранду и в Эдорас, чтобы сообщить о своем бедственном положении. Защитники боялись – более того, были уверены, – что, если, паче чаяния, в ближайшее время не подоспеет помощь, то очень скоро им придется еще туже, но тем не менее готовились до последнего сдерживать натиск Сарумановых войск, пока их не сметут[275]. Большинство воинов бодрствовали с оружием в руках, и лишь немногие пытались воспользоваться кратким затишьем и поспать, пока можно. Гримболд и Эльфхельм не спали, ожидая рассвета и страшась того, что он может с собой принести.

Но до рассвета ждать не пришлось. Еще до полуночи на севере показались красные огни, движущиеся по западному берегу реки в сторону Бродов. Это был авангард оставшихся войск Сарумана, которые он теперь отправил на завоевание Вестфолда[276]. Они наступали очень быстро, и внезапно все войско словно вспыхнуло. От тех огней, что несли в первых рядах, были зажжены сотни факелов; войско вобрало в себя отряды, что уже стояли на западном берегу, и хлынуло через Броды, словно огненная река, кипящая ненавистью. Большой отряд лучников мог бы заставить Сарумановых солдат горько пожалеть об этих факелах, но у Гримболда было мало стрелков. Он не мог удержать восточный берег, и потому отступил, оградив свой лагерь стеной щитов. Вскоре лагерь был окружен, и нападающие принялись швырять свои факелы в защитников, а некоторые перебрасывали их далеко за щиты, рассчитывая поджечь припасы и напугать лошадей, еще остававшихся у Гримболда. Но стена щитов стояла. Тогда против обороняющихся были брошены свирепые горцы-дунлендинги, поскольку от орков в таком бою было мало толку из-за их невысокого роста. Но дунлендинги, при всей своей ненависти к роханцам, все же боялись сталкиваться с ними лицом к лицу; а кроме того, они были менее искусны в военном деле и хуже вооружены[277]. Стена щитов продолжала стоять.

Гримболд тщетно ожидал помощи от Эльфхельма. Помощь все не шла. В конце концов Гримболд решил привести в исполнение свой план, задуманный как раз на случай, если он окажется в таком отчаянном положении. Он наконец-то убедился в мудрости Эльфхельма и понял, что хотя его воины готовы сражаться до самой смерти, и что так они и поступят, если он прикажет, эта доблесть ничем не поможет Эркенбранду: любой боец, которому удастся вырваться из окружения и бежать на юг, будет куда более полезен, хотя такое отступление и может показаться постыдным.

Ночь была пасмурной и темной, но теперь меж плывущих облаков начал пробиваться свет прибывающей луны. С востока дул ветер – предвестник великой бури, что назавтра пронесется над Роханом и следующей ночью разразится над Хельмовым ущельем. Гримболд внезапно осознал, что большинство факелов погасло, и ярость атакующих поутихла[278]. А потому он тут же приказал тем всадникам, для кого нашлись лошади, – таких набралось лишь чуть больше половины эореда, – немедленно сесть на коней, и передал их под командование Дунхере[279]. Стена щитов разомкнулась с восточной стороны, и всадники выехали наружу, отбросив нападающих; потом они разделились и напали на врагов к северу и к югу от лагеря. Этот неожиданный маневр оказался удачен. Враги были сбиты с толку и испуганы; многие сперва подумали, что с востока подошел большой отряд всадников. Сам Гримболд остался в арьергарде вместе с отборными воинами, назначенными заранее. Они вместе со всадниками Дунхере держали заслон, пока остальные быстро отступали. Но вскоре военачальник Сарумана понял, что стена щитов разорвана и защитники лагеря спасаются бегством. К счастью, в это время луна спряталась за тучи, и снова стало темно, а он спешил. И теперь, когда Броды уже были захвачены, он не позволил своим войскам долго преследовать беглецов в темноте. Он собрал все свои силы, кого только смог, и двинулся по дороге на юг. Благодаря этому большинство воинов Гримболда остались в живых. Они рассеялись в темноте, но, повинуясь приказу Гримболда, все они пробирались прочь от дороги, на восток от поворота, где она сворачивала на запад, к Изену. Беглецы радовались и удивлялись, не встречая врагов. Они не знали, что большая вражеская армия уже несколько часов как прошла на юг, и что теперь Изенгард охраняет в основном мощь его стен и врат[280].

Именно поэтому отряд Гримболда так и не дождался помощи от Эльфхельма. Больше половины своих войск Саруман действительно отправил по восточному берегу Изена. Они продвигались значительно медленнее, чем те, кто шел по западному берегу, поскольку дорог здесь не было, а местность была пересеченной; кроме того, они не зажигали огней. Но перед этим войском быстро и бесшумно двигались несколько отрядов страшных орков на волках. И прежде, чем Эльфхельм успел заметить, что по его стороне реки идут враги, орки на волках уже отрезали его от лагеря Гримболда; кроме того, они пытались окружить каждый из его мелких отрядов по отдельности. Было темно, воины Эльфхельма были рассеяны по местности. Эльфхельм собрал всех, кого сумел, в единый отряд, но ему пришлось отступить на восток. Он не мог прорваться к Гримболду, хотя и знал, что тот находится в затруднительном положении, и как раз собирался отправиться ему на помощь, когда на его отряд напали орки на волках. Но Эльфхельм к тому же догадывался (и справедливо), что всадники на волках – это лишь передовые части большого войска, движущегося на юг, слишком большого, чтобы его отряду удалось остановить врагов. Медленно тянулась ночь, а Эльфхельму оставалось лишь ждать рассвета.

Дальнейшие события известны хуже, поскольку все о них знал один лишь Гэндальф. Он получил известия об этом разгроме лишь к вечеру третьего марта[281]. Король в тот момент находился немного восточнее перекрестка, откуда отходила дорога на Хорнбург. По прямой оттуда до Изенгарда около девяноста миль; и Гэндальф, по-видимому, помчался туда со всей скоростью, на какую только был способен Тенегрив. Он добрался до Изенгарда, когда начинало темнеть[282], и уехал оттуда не более чем через двадцать минут. Он, должно быть, встретил Гримболда и Эльфхельма и по дороге к Изенгарду, когда его кратчайший маршрут пролегал вплотную к Бродам, и на обратном пути, когда он отправился на юг, чтобы разыскать Эркенбранда. Гримболд и Эльфхельм поверили, что Гэндальф действует в интересах короля – не только потому, что он появился перед ними верхом на Тенегриве, но и потому, что Гэндальфу было известно имя их гонца, Кеорла, и содержание послания, которое тот нес. Потому они приняли советы Гэндальфа как приказы[283]. Воинов Гримболда он отправил на юг, на соединение с Эркенбрандом…

Приложения

(I)

В рукописях, связанных с данным текстом, есть несколько фрагментов, повествующих о маршалах Марки в 3019 году и во времена, последовавшие за окончанием войны Кольца:

Маршал Марки (или «Риддермарка») – это высшее воинское звание, и в то же время титул королевских военачальников (изначально их было трое), командиров королевского войска, куда входили полностью экипированные и хорошо обученные всадники. В ведении первого маршала был Эдорас и соседствующие со столицей королевские земли (включая Харроудейл). Он командовал всадниками войска Эдораса, которое набиралось в этом уделе, и в некоторых районах Восточной и Западной марки[284], для которых Эдорас был самым удобным местом сбора. Второму и третьему маршалу поручали командование определенными отрядами в зависимости от конкретной необходимости. В начале 3019 года главной опасностью была угроза со стороны Сарумана, и потому второй маршал – сын короля, Теодред, – командовал Западной маркой, и ставка его располагалась в Хельмовом ущелье, а третьему маршалу, племяннику короля Эомеру, поручено было командовать Восточной маркой, и он обосновался в своем родном Алдбурге в Фолде[285].

Во дни Теодена пост первого маршала оставался незанятым. Теоден был достаточно молод, когда взошел на трон (ему тогда исполнилось тридцать два года). Он был силен, воинствен, и великолепно ездил верхом. В случае войны он сам возглавил бы войско Эдораса; но его королевство много лет пребывало в мире, и король собирал своих витязей и войско лишь для учений и праздничных смотров, несмотря на то, что за время его жизни тень воспрянувшего Мордора разрасталась все сильнее и сильнее. В это мирное время всадниками и прочими воинами эдорасского гарнизона командовал военачальник, находившийся в ранге маршала (в 3012–3019 годах это был Эльфхельм). Когда Теоден начал, как казалось, преждевременно стареть, это положение сохранилось, и войска Рохана фактически остались без главнокомандующего. Королевский советник, Грима, старательно поддерживал такое положение дел. Король одряхлел и редко выходил из дома, а потому завел привычку передавать приказы Хаме, командиру своей личной дружины, Эльфхельму и даже маршалам Марки через Гриму Змеиного Языка. Это было оскорбительно, но все же королевские приказы исполнялись – по крайней мере, в Эдорасе. Но когда дошло до битвы, когда началась война с Саруманом, Теодред без приказа принял на себя верховное командование. Он объявил сбор эдорасского войска и увел с собой большой отряд эдорасских всадников под командованием Эльфхельма, чтобы усилить вестфолдское войско и помочь ему отразить вторжение.

В времена войны или смуты у каждого маршала Марки под его непосредственным командованием находился, как часть его «дружины» (то есть отряда, стоящего при оружии в ставке маршала), полностью готовый к бою эоред, и при необходимости маршал мог использовать его по своему усмотрению. Именно так и поступил Эомер[286]; обвинение против него, выдвинутое по наущению Гримы, состояло в том, что он, вопреки приказу короля, увел из недостаточно защищенного Эдораса часть сил Восточной марки, пока что не задействованных в войне, в том, что он знал о поражении на Бродах Изена и гибели Теодреда еще до того, как бросился в погоню за орками в отдаленный Уолд, и в том, что он нарушил обязательный для всех приказ и отпустил чужаков на свободу, и к тому же дал им лошадей.

После гибели Теодреда командование Западной маркой (опять-таки, не дожидаясь приказа из Эдораса) взял на себя Эркенбранд, владыка Ущельной долины и многих других земель Вестфолда. В молодости он, как и многие другие представители знати, возглавлял отряд королевской конницы, но к тому времени уже покинул этот пост. Но, тем не менее, Эркенбранд был самым могущественным из властителей Западной марки, и, поскольку его народу угрожала опасность, его правом и обязанностью было собрать всех местных жителей, способных носить оружие, и организовать оборону. Таким образом, он принял командование и над всадниками войска Западной марки; но отряд всадников из войска Эдораса, вызванный Теодредом на помощь, по-прежнему оставался в распоряжении Эльфхельма.

После того, как Гэндальф исцелил Теодена, ситуация изменилась. Командование снова перешло к королю. Эомер был восстановлен в своих правах и, фактически, стал первым маршалом – он готов был принять командование в том случае, если король погибнет, или если силы покинут его; но титулом этим Эомер не звался, и в присутствии короля во всеоружии он мог лишь советовать, а не приказывать. Таким образом, Эомер играл ту же роль, что и Арагорн: доблестнейший из королевских поборников[287].

После того, как в Харроудейле было собрано все войско, и был обсужден и, по возможности, определен маршрут и планы битвы[288], Эомер остался на этой должности. Он ехал вместе с королем – как командир передового эореда, Королевского отряда, – и выполнял обязанности его главного советника. Эльфхельм, ставший маршалом Марки, повел первый эоред войска Восточной марки. Гримболд, не упоминавшийся прежде в повествовании, исполнял обязанности третьего маршала, возглавляя войско Западной марки, но звания маршала Марки он не носил[289]. Гримболд пал в битве на Пеленнорских полях, а Эльфхельм сделался военачальником Эомера, когда тот стал королем. Именно Эльфхельму было поручено командовать теми роханскими войсками, что остались в Гондоре, когда Эомер отправился к Черным Вратам, и это он разбил вражескую армию, вторгшуюся в Анориэн («Возвращение короля», V, конец 9 главы – начало 10). Он назван в числе главных свидетелей коронации Арагорна (там же, VI, 5).

Известно, что после погребения Теодена, когда Эомер приводил королевство в порядок, он сделал Эркенбранда маршалом Западной марки, а Эльфхельма – маршалом Восточной марки. Эти титулы были введены взамен титулов второго и третьего маршала, и они были равны по старшинству. На время войны вводилась специальная должность – королевского наместника. Он должен был править государством, если король отправлялся с войском, либо вести войско, если король по каким-либо причинам оставался дома. В мирное время кто-либо назначался на эту должность лишь в том случае, если король из-за болезни или преклонного возраста желал передать бразды правления наместнику; вполне естественно, что эту должность занимал наследник престола, если он был достаточно взрослым. Но на совете решено было, что во время войны престарелый король не должен посылать своего наследника в бой, если у него нет еще хотя бы одного сына.

(II)

Здесь приводится пространное примечание к тому месту, где Эльфхельм и Гримболд спорят, насколько сейчас важны Броды Изена. В первой его части в основном повторяются сведения, изложенные и в других местах этой книги, но я счел за лучшее все же привести его полностью.

В древние дни южная и восточная границы Северного королевства проходили по Серострую; западной границей Южного королевства был Изен. В землях между Сероструем и Изеном (они назывались Энедвайт, «срединный край») нуменорцы бывали редко, и никогда там не селились. Во дни королей они считались частью Гондорского королевства[290], но Гондор мало интересовался этой территорией, и ограничивался тем, что охранял и содержал в порядке большой Королевский тракт.

Этот тракт тянулся от Осгилиата и Минас-Тирита до Форноста на севере; он пересекал Броды Изена и шел через Энедвайт, придерживаясь возвышенностей, что расположены в центральной и северо-восточной части этого края, пока не приходилось поворачивать на запад, в низины у нижнего течения Сероструя. Сероструй тракт пересекал по насыпи, ведущей к большому мосту в Тарбаде. В те дни этот край был мало заселен. В болотистых землях, расположенных между устьями Сероструя и Изена, обитали несколько племен «дикарей», рыбаков и охотников, по облику и языку родственных друэдайн лесов Анориена[291]. У подножия западных склонов Мглистых гор жили остатки народа, который рохиррим позже называли дунлендингами: угрюмый народ, родичи древних обитателей долин Белых гор – тех самых, кого проклял Исильдур[292]. Они не питали любви к Гондору, но при всей их отваге и дерзости были слишком малочисленны, и слишком боялись мощи королей, чтобы причинить гондорцам крупные неприятности или заставить их отвлечься от Востока, откуда исходили главные опасности. Дунлендинги, подобно всем жителям Арнора и Гондора, пострадали от Великого мора, случившегося в 1636–1637 годах Третьей эпохи, но все же меньше прочих, поскольку жили обособленно и мало общались с другими народами. Когда дни королей окончились (1975–2050) и Гондор начал клониться к упадку, они фактически перестали быть подданными Гондора; никто теперь не следил за Королевским трактом в Энедвайте, а мост в Тарбаде разрушился, и на его месте остался лишь опасный брод. Границей Гондора стал Изен и Врата Каленардона (как тогда называлось это место). Врата стерегли две крепости – Агларонд (Хорнбург) и Ангреност (Изенгард), и Броды Изена – единственный легкодоступный проход в Гондор – всегда охранялись, чтобы не допускать набегов из «Диких земель».

Но во время Бдительного мира (2063–2460 гг.) население Каленардона уменьшилось; год за годом самые сильные уходили на восток, чтобы держать оборону по Андуину; те же, кто остался, постепенно переходили ко все более грубой жизни, и их мало заботили интересы Минас-Тирита. Гарнизоны крепостей больше не получали пополнения и оказались предоставлены заботам местных наследственных вождей, среди подданных которых становилось все больше людей со смешанной кровью. Ибо дунленлинги упорно перебирались за Изен, и остановить их было некому. Так обстояли дела, когда возобновились нападения на Гондор с Востока. Орки и истерлинги наводнили Каленардон и осадили крепости, и ясно было, что те долго не продержатся. Но тут пришли рохиррим, и после победы Эорла на Поле Келебранта в 2510 году его многочисленный и воинственный народ коневодов хлынул в Каленардон, изгоняя либо уничтожая непрошеных гостей с востока. Наместник Кирион отдал им Каленардон, который с тех пор стал именоваться Риддермарк, или по-гондорски – Роханд (позднее Рохан). Рохиррим сразу же начали обустраиваться в этих землях, хотя во времена правления Эорла их восточные границы, проходившие по Эмин-Муилю и Андуину, все еще подвергались нападениям. Но уже при Брего и Алдоре дунлендингов изгнали обратно за Изен, и Броды Изена снова стали охраняться. Тем самым рохиррим навлекли на себя ненависть дунлендингов, и ненависть эта не утихала до самого возвращения короля, которое тогда было еще в отдаленном будущем. Как только рохиррим ослабевали или у них возникали трудности, дунлендинги возобновляли атаки на них.

Не было среди людей союза более крепкого, чем союз Гондора и Рохана, скрепленный клятвой Кириона и Эорла; не было для бескрайних лугов Рохана хранителей более подходящих, чем Всадники Марки. И тем не менее в их обороне было одно слабое место, как стало очевидно во время войны Кольца, когда эта слабость едва не погубила и Рохан, и Гондор. Причин тому было много. Прежде всего, внимание Гондора всегда было приковано к востоку, откуда исходила главная угроза; а враждебность «диких» дунлендингов казалась наместникам делом маловажным. Еще одна причина состояла в том, что башня Ортанк и Кольцо Изенгарда (Ангреноста) оставались под властью наместников; ключи от Ортанка были отосланы в Минас-Тирит, башня стояла запертой, и в Кольце Изенгарда остался лишь командир из числа гондорской знати (эта должность стала наследственной) и небольшое количество его подчиненных. Туда же перевели прежних потомственных стражей Агларонда. Гондорцы прислали своих каменщиков, чтобы отремонтировать Агларонд, а потом передали эту крепость роханцам[293]. Отсюда и набирали стражу для Бродов Изена. Рохиррим расселились в основном у подножия Белых гор и в южных долинах. У северных границ Вестфолда они появлялись редко, лишь при необходимости – их страшили окраины Фангорна (Энтова Леса) и угрюмые стены Изенгарда. Они старались не иметь дела с «владыкой Изенгарда» и его скрытным народом, поскольку считали, что те знаются с темным колдовством. Посланцы из Минас-Тирита прибывали в Изенгард все реже, а потом и вовсе перестали появляться; похоже было, что поглощенные своими заботами наместники позабыли о Башне, хотя и хранили ключи от нее.

Однако Изенгард естественным образом был ключом к западному порубежью и границе, проходящей по Изену, и, очевидно, короли Гондора хорошо это понимали. Изен, берущий начало в горах, протекал вдоль восточной стены Кольца и тек дальше на юг. Поначалу он оставался небольшой рекой, не представляющей серьезного препятствия для вражеского вторжения, хотя течение его было весьма быстрым, и воды очень холодными. Но Великие врата Ангреноста открывались к западу от Изена, и если бы в крепости было достаточно воинов, идущим с запада врагам потребовались бы значительные силы, чтобы проникнуть в Вестфолд. Более того, Ангреност стоял вдвое ближе к Бродам, чем Агларонд, и от его врат к Бродам вела широкая проезжая дорога, причем почти на всем протяжении она шла по ровной местности. Трепет, внушаемый огромной башней, и страх перед мрачными дебрями раскинувшегося позади Фангорна отчасти защищали крепость, но если за ней не следить должным образом, и не пополнять гарнизон, как это и произошло в поздние времена правления наместников, этой защиты надолго не хватило бы.

Так и вышло. В годы правления короля Деора (2699–2718) рохиррим обнаружили, что охранять Броды недостаточно. Поскольку этот глухой угол мало интересовал как Рохан, так и Гондор, то они далеко не сразу узнали о том, что здесь произошло. Род гондорских вождей Ангреноста захирел, и управление крепостью перешло в руки семьи из местных жителей. А, как говорилось выше, в жилах здешних жителей давно уже текла смешанная кровь, и они куда лучше относились к дунлендингам, чем к «диким северянам», захватившим эти земли. А уж далекий Минас-Тирит их тем более не интересовал. После смерти короля Алдора, изгнавшего последних дунлендингов и даже устраивавшего набеги на их земли в Энедвайте в качестве ответного удара, дунлендинги – незаметно для Рохана, но при попустительстве Изенгарда – принялись снова проникать в северный Вестфолд и селиться в горных долинах к западу и востоку от Изенгарда, и даже на южных опушках Фангорна. В правление Деора они начали открыто проявлять свою враждебность и тревожить живших в Вестфолде рохиррим, устраивая набеги на табуны и конюшни. Вскоре роханцам стало ясно, что нападающие переходят Изен не на Бродах, и не где-либо далеко к югу от Изенгарда, поскольку Броды охранялись[294]. Тогда Деор отправился походом на север и столкнулся там с войском дунлендингов. Деор одолел это войско, но к своему неприятному удивлению обнаружил, что Изенгард тоже сделался враждебен. Думая, что освободил Изенгард от вражеской осады, король отправил к вратам своих посланцев с предложением помощи. Но врата захлопнулись у них перед носом, и единственным ответом им был выстрел из лука. Как стало известно позднее, дунлендинги, которых там считали друзьями, захватили Кольцо Изенгарда и перебили тех немногочисленных потомков древних стражей, которые, в отличие от большинства, не пожелали слиться с народом дунлендингов. Деор сразу же сообщил об этом в Минас-Тирит, наместнику (в то время, в 2710 году, это был Эгалмот), но тот не мог прислать помощь, и дунлендинги продолжали удерживать Изенгард. И так тянулось до самой Долгой Зимы (2758–2759 годы), во время которой многие из них умерли от голода, а оставшиеся сдались Фреалафу (впоследствии он стал первым королем второй ветви). У Деора же недоставало сил на то, чтобы осадить Изенгард или взять его приступом, и потому рохиррим много лет приходилось держать на севере Вестфолда большой отряд всадников. Это тянулось до великого нашествия 2758 года[295].

Если принять во внимание все вышесказанное, становится понятным, почему, когда Саруман предложил взять на себя управление Изенгардом, привести его в порядок и снова сделать частью оборонительных укреплений Запада, и король Фреалаф, и наместник Верен приняли это предложение с радостью. Так что когда Саруман поселился в Изенгарде и Верен отдал ему ключи от Ортанка, рохиррим снова сосредоточили свое внимание на охране Бродов Изена – самого уязвимого участка их западной границы.

Можно не сомневаться, что предложение Сарумана было вполне искренним, или, по крайней мере, что он искренне желал оборонять Запад, до тех пор, пока он останется в этом деле самым значительным лицом и главой Совета. Он был мудр и прекрасно понимал, что Изенгард с его удачным расположением и мощными укреплениями – как природными, так и созданными искусным трудом, – чрезвычайно важен. Изен на участке между молотом Изенгарда и наковальней Хорнбурга представлял собой настоящий бастион против вторжения с востока (будь оно устроено и возглавлено Сауроном или кем-либо другим), целью которого будет окружить Гондор или захватить Эриадор. Но в конце концов Саруман обратился ко злу и стал врагом; но все же рохиррим, хотя и знали о возрастающей враждебности Сарумана, продолжали держать свои основные силы к западу от Бродов, пока Саруман не развязал открытую войну и не доказал им, что без Изенгарда Броды – ненадежная защита, а от самого Изенгарда они и вовсе не могут защитить.

Часть четвертая

I Друэдайн

Перевод – А. Хромова

Люди народа Халет отличались от прочих атани и говорили на языке, непохожем на языки других двух домов; союз с эльдар объединил их с остальными атани, но они все равно держались наособицу. Между собой они продолжали говорить на своем языке, и хотя им пришлось выучить синдарин, чтобы общаться с эльдар и другими атани, большинство из них изъяснялись на нем плохо, а многие из тех, кто редко покидал свои леса, и вовсе им не пользовались. Они не любили никаких новшеств и сохраняли многие обычаи, казавшиеся странными эльдар и прочим атани, с которыми халадины встречались в основном во время войн. Тем не менее, их уважали, как верных союзников и доблестных воинов, хотя те отряды, что они высылали для сражений за пределы своих земель, были невелики. Халадины всегда были малочисленным народом и заботились прежде всего о безопасности своих лесов. В лесных войнах они не знали себе равных. Очень долго даже те орки, что были специально натасканы для этого, не смели показываться вблизи их границ. Говорят, что у них был странный обычай: среди их воинов было много женщин, хотя они редко участвовали в больших битвах за пределами своей страны. По-видимому, так повелось исстари[296]: их правительница Халет была прославленной амазонкой, и ее сопровождал отряд женщин-телохранительниц[297].

Самым удивительным из всех обычаев халадинов было то, что среди них жили люди совсем иного племени[298], подобных которым ни эльдар Белерианда, ни другие атани никогда прежде не встречали. Их насчитывалось немного, возможно, несколько сотен, и селились они отдельными семьями или небольшими группами, но держались друг друга, словно члены одной общины[299]. Народ Халет называл их друхами (drug – это было слово из их языка). Эльфам и людям других племен они казались некрасивыми: друхи были приземистыми (фута четыре ростом), но очень коренастыми, толстозадыми, с короткими толстыми ногами. Их широкие плосконосые лица были неподвижными, шевелились лишь толстые губы; а глубоко посаженные глаза, такие черные, что зрачков не разглядеть, прятались под нависающими бровями, и их движение можно было заметить только вблизи, но в гневе они вспыхивали красным огнем. Растительности у них на лице не было; только у некоторых мужчин (гордившихся таким отличием) на подбородке рос жидкий хвостик черных волос. Голоса их звучали низко, гортанно, но их смех был удивительно звонким, и раскатистым, и необыкновенно заразительным для всех, кто его слышал, будь то эльфы или люди, потому что в нем слышалось чистое веселье, не отравленное ни насмешкой, ни злобой[300]. Б мирное время они часто смеялись за работой или за игрой, так, как другие люди поют. Но враги они были беспощадные, и, будучи пробужден, их гнев долго не остывал, хотя заметить его можно было только по огню в их глазах: сражались они молча и не праздновали побед, даже побед над орками, единственными существами, которых они ненавидели по-настоящему.

Эльдар звали их друэдайн, признавая их атани[301], потому что все их любили. Но век их, к сожалению, был краток; их всегда было немного, и к тому же они несли большие потери в войнах с орками, потому что орки платили им ненавистью за ненависть и не упускали случая взять их в плен, чтобы замучить. Когда Моргот сокрушил все королевства и твердыни эльфов и людей в Белерианде, от друэдайн, как говорят, осталось всего несколько семей, в основном женщины и дети. Некоторые из них укрылись в последних убежищах в Устьях Сириона[302].

Друэдайн были очень полезны тем, с кем жили, и многие звали их к себе; но они редко соглашались покинуть земли народа Халет[303]. Они не знали себе равных в выслеживании любых живых тварей и, как могли, обучали этому искусству своих друзей, но ученикам было далеко до них: у друэдайн чутье было не хуже, чем у собаки, да к тому же они были еще и зоркими. Они хвалились, что с наветренной стороны учуют орка раньше, чем другие люди его увидят, а по следу найдут его и через несколько недель, если только он шел не по проточной воде. Во всем, что растет, они разбирались немногим хуже эльфов, хотя и не учились у них; и говорят, что, едва успев переселиться в новые земли, они уже знали все местные растения, большие и малые, какие из них ядовиты, какие съедобны, и давали имена тем, что были им прежде неизвестны[304].

Друэдайн, как и остальные атани, не имели письменности до встречи с эльдар; но и руны и письмена эльдар они тоже никогда не изучали. Сами они не изобрели никаких алфавитов, если не считать нескольких знаков, по большей части довольно простых, служивших для обозначения дорог и передачи сообщений или предупреждений. Видимо, у них уже в далеком прошлом существовали кремневые орудия, которыми можно было скоблить или резать, и друэдайн продолжали пользоваться ими, хотя атани успели познакомиться с металлами и, отчасти, с кузнечным ремеслом еще до того, как пришли в Белерианд[305], потому что металлы были труднодоступны и металлическое оружие и инструменты стоили очень дорого. Но когда в Белерианде благодаря общению с эльдар и торговле с гномами Эред-Линдона эти вещи стали доступнее, друэдайн выказали большой талант в резьбе по дереву и по камню. Они уже были знакомы с красителями, которые получали в основном из растений, и рисовали на дереве или плоских камнях различные картинки и узоры; иногда они выцарапывали на древесных наростах лица, которые могли также раскрашивать. И когда у них появились более острые и надежные инструменты, друэдайн с удовольствием стали вырезать изображения людей и животных, как игрушки и орнаменты, так и большие скульптуры, и у самых искусных они выходили совсем как живые. Иногда эти скульптуры бывали причудливыми и фантастическими, или даже жуткими: временами они, в качестве мрачной шутки, вырезали изображения орков, удирающих, вопя от ужаса, – друэдайн ставили их вдоль границ. Еще они делали свои собственные изображения и ставили их на перекрестках и поворотах лесных дорог. Эти статуи назывались «дозорные камни»; самыми примечательными из них были те, что стояли у Перекрестий Тейглина: каждая изображала друадана, ростом больше настоящего, восседающего на убитом орке. Эти изображения водружались не просто как вызов врагам: орки боялись их и верили, что в них живет злобный дух огхор-хай (так они называли друэдайн) и что они каким-то образом передают вести своим создателям. Поэтому орки редко осмеливались прикасаться к ним или пытаться разбить их, и, если орков было не слишком много, они поворачивали назад у «дозорного камня» и далее идти не решались.

Но удивительнее всего, пожалуй, была способность этих людей к полному молчанию и полной неподвижности: иногда они просиживали по нескольку дней, скрестив ноги, положив руки на колени или сложив их на животе, закрыв глаза или глядя в землю, и не шевелясь. Среди народа Халет ходила такая история:

Однажды один из самых искусных друаданских камнерезов сделал статую своего покойного отца и поставил ее у тропы неподалеку от своего жилища. Потом он уселся рядом и погрузился в воспоминания. Случилось так, что вскоре после этого мимо проходил лесной житель, направлявшийся в дальнюю деревню; увидев двух друхов, он поклонился и поздоровался. Ответа он не получил. Лесной житель постоял немного, изумленно присматриваясь к ним, и пошел дальше, говоря себе: «Друхи все искусные камнерезы, но эти две статуи совсем как живые». Через три дня он возвращался обратно и присел отдохнуть, прислонившись к одной из статуй. Плащ он повесил на статую сушиться, потому что в дороге попал под дождь, а теперь припекало солнце. Так он и заснул; но вскоре его разбудил голос статуи, к которой он прислонился:

– Я надеюсь, ты уже отдохнул, но если ты желаешь спать дальше, пересядь, пожалуйста, к другому. Ему уже не захочется поразмять ноги; а в твоем плаще на солнце слишком жарко.

Говорят, что друэдайн часто садились и застывали так, когда оплакивали свои беды или утраты; но иногда они просто предавались раздумьям или строили планы. Еще они пользовались своей неподвижностью, стоя на страже: они сидели или стояли, укрывшись в тени, и, хотя казалось, что их глаза закрыты или устремлены в пустоту, ничто, происходящее поблизости, не ускользало от них. Их незримое бдение было таким напряженным, что незваные гости ощущали его как некую угрозу и спешили отступить еще прежде, чем их окликнут; но если мимо проходила какая-либо злая тварь, друэдайн подавали сигнал: пронзительный свист, невыносимый вблизи и слышный издалека. В беспокойные времена стражники из друэдайн очень ценились среди народа Халет; а если таких стражников заполучить не удавалось, халадины ставили у своих домов их скульптурные изображения, веря, что они тоже отчасти обладают грозной бдительностью своих создателей (друэдайн их для того и делали).

На самом деле, хотя люди народа Халет любили друэдайн и доверяли им, многие из них считали, что друэдайн обладают некой сверхъестественной, магической силой; и среди их преданий о чудесах было несколько историй о подобных вещах. Вот одна из них:

Преданный камень

Жил однажды друх по имени Агхан, известный как хороший лекарь. Он был большим другом Бараха, лесного жителя из народа Халет, жившего на хуторе в лесу, милях в двух от ближайшей деревни. Семья Агхана жила поближе, и он почти все свое время проводил с Барахом и его женой, и их дети очень любили его. Но вот наступили беспокойные времена: банда отчаянных орков пробралась в окрестные леса, и теперь орки бродили по двое и по трое, подстерегая одиноких путников и нападая по ночам на отдельно стоящие хутора. Домашние Бараха не слишком беспокоились, потому что Агхан оставался у них на ночь и стерег дом. Но однажды утром он пришел к Бараху и сказал ему:

– Друг, я получил дурные вести от своих родичей, и, боюсь, мне придется на время оставить тебя. Мой брат ранен, и теперь лежит больной и зовет меня, потому что я умею залечивать раны, нанесенные орками. Я вернусь, как только смогу.

Барах был сильно обеспокоен, а его жена и дети заплакали, но Агхан добавил:

– Я сделаю, что сумею. Я распорядился принести сюда дозорный камень и поставил его у вашего дома.

Барах пошел с Агханом, и тот показал ему дозорный камень. Он был большой и тяжелый и стоял под кустами недалеко от дверей. Агхан положил на него руку и немного погодя сказал:

– Вот, я оставил в нем часть своей силы. Пусть он хранит тебя от беды!

Две ночи все было спокойно, но на третью ночь Барах услышал пронзительный предупреждающий свист друэдайн – или, скорее, свист ему приснился, потому что больше никто не проснулся. Встав с постели, он снял со стены свой лук и подошел к узкому оконцу; и увидел, что двое орков обкладывают дом хворостом, собираясь его поджечь. Барах задрожал от страха, потому что орки носили с собой то ли серу, то ли еще какое дьявольское снадобье, которое мгновенно вспыхивает и не тушится водой. Придя в себя, он натянул лук, но в этот миг, когда пламя уже занялось, он вдруг увидел друха, бегущего на орков. Одного друх свалил ударом кулака, другой удрал, а друх бросился в огонь и стал прямо босыми ногами разбрасывать сучья и затаптывать орочье пламя, расползавшееся по земле. Барах кинулся к дверям, но когда он отодвинул засов и выскочил наружу, друх уже исчез. Орка, который упал, тоже не было видно. Огонь угас, оставив только чад и вонь.

Барах вернулся в дом, чтобы успокоить семью, разбуженную шумом и запахом гари; но когда рассвело, он снова вышел из дома и осмотрелся. Он заметил, что дозорный камень исчез, но промолчал об этом. «Сегодня ночью придется сторожить мне», – подумал он, но днем возвратился Агхан, и все очень обрадовались ему. На Агхане были сандалии с толстыми подошвами, какие друхи иногда носили в каменистых местах или там, где много колючек, и он выглядел усталым, но довольным и, улыбаясь, сказал:

– Я принес хорошие новости. Мой брат выздоравливает: я вовремя успел остановить действие яда. А еще я знаю, что разбойников перебили или разогнали. У вас все в порядке?

– Все живы, – ответил Барах. – Пойдем со мной, я тебе все покажу и расскажу.

Он привел Агхана на место пожара и поведал о ночном нападении.

– Дозорный камень исчез – должно быть, орки постарались. Что ты об этом скажешь?

– Скажу, когда посмотрю и подумаю еще, – ответил Агхан и принялся осматривать все вокруг. Барах следовал за ним. Наконец Агхан привел его в кусты на краю вырубки, где стоял дом. Там они нашли дозорный камень, сидящий на убитом орке; ноги изваяния почернели и растрескались, а одна ступня отвалилась и лежала рядом. Лицо Агхана помрачнело, но он сказал:

– Неплохо! Он сделал, что мог. И хорошо, что затаптывать орочье пламя пришлось ему, а не мне.

Он сел на землю, снял сандалии, и Барах увидел, что ноги у него перевязаны. Агхан снял повязки.

– Уже подживает, – сказал он. – Я две ночи сидел с братом, а прошлой ночью уснул. Под утро я проснулся от боли и увидел, что ноги у меня покрылись волдырями. Тогда я догадался, что случилось. Что поделаешь! Если часть твоей силы переходит в сделанную тобою вещь, приходится терпеть боль от ран, которые ей наносят[306].

Дополнительные сведения о друэдайн

Отец очень старался подчеркнуть, что друэдайн в корне отличаются от хоббитов. Они совсем иначе сложены и выглядят иначе. Друэдайн были выше ростом, крепче сбиты и гораздо массивнее. Лица у них были некрасивые (с точки зрения прочих людей); и в то время, как у хоббитов волосы росли густые (но при этом короткие и курчавые), у друэдайн волосы были жидкие и прямые, и на ногах у них волосы не росли. Им случалось бывать такими же веселыми, как хоббиты, но в общем характер у них был скорее мрачный, и они бывали ядовито-насмешливыми, и даже безжалостными. Они обладали некими необычайными, магическими способностями (по крайней мере, им их приписывали). Кроме того, они отличались умеренностью, ели мало, даже когда всего было вдоволь, и пили одну лишь воду. Кое-чем они напоминали скорее гномов: ростом, сложением, выносливостью, и своим искусством в обработке камня, и мрачностью характера, и странными способностями. Но «магия», которую приписывали гномам, была совершенно иной; кроме того, гномы были гораздо угрюмее, и, наконец, гномы были долгожителями, а друэдайн, наоборот, жили меньше прочих людей.

Только в одной отдельной записи говорится о связи между друэдайн, которые в Первую эпоху жили в Белерианде и охраняли дома народа Халет в Бретильском лесу, и далекими предками Гхан-бури-Гхана, который провел рохиррим Каменоломной долиной к Минас-Тириту («Возвращение короля», V, 5), или создателями статуй на дороге в Дунхарроу (там же, V, 3)[307]. В записи сказано:

Часть друэдайн ушла вместе с народом Халет в конце Первой эпохи и поселилась вместе с ним в [Бретильском] лесу. Но большинство их осталось жить в Белых горах, несмотря на то, что пришедшие туда позднее люди, вновь предавшиеся Тьме, преследовали их.

Здесь сказано также, что в Гондоре всегда признавали сходство между статуями Дунхарроу и остатками друат (Мериадок Брендибак отметил его, как только увидел Гхан-бури-Гхана), хотя в те времена, когда Исильдур основал королевство нуменорцев, друэдайн выжили только в Друаданском лесу и в Друвайт-Йауре (см. ниже).

Таким образом, мы, при желании, можем дополнить древнее предание о приходе эдайн («Сильмариллион», гл. 17, стр. 141–146) рассказом о друэдайн, спустившихся с Эред-Линдона в Оссирианд вместе с халадинами (народом Халет). Согласно другой заметке, историки Гондора полагали, что первыми людьми, переправившимися через Андуин, были именно друэдайн. Считалось, что они вышли из земель, лежащих к югу от Мордора, но, не доходя до берегов Харадвайта, повернули на север в Итилиэн и, отыскав переправу через Андуин (вероятно, вблизи Каир-Андроса), в конце концов поселились в долинах Белых гор и в лесах у их северного подножия. «Они были скрытным народом и с недоверием относились к прочим людям, которые преследовали и изводили их с тех пор, как они себя помнили, и поэтому друэдайн отправились на запад, ища страну, где они могли бы укрыться от врагов и жить в покое». Но об истории их дружбы с народом Халет ни здесь, ни в других записях ничего не говорится.

В одном эссе о названиях рек Средиземья, уже цитированном ранее, упоминается о друэдайн Второй эпохи. Там сказано, что коренные жители Энедвайта, бежавшие от опустошений, произведенных нуменорцами по берегам Гватло,

не осмелились перейти Изен и искать приюта на большом полуострове между Изеном и Лефнуи, образующем северный берег залива Бельфалас, из-за «бесов», скрытного и свирепого народа, неутомимых и безмолвных охотников, стреляющих отравленными стрелами. Они говорили, что всегда жили в тех местах, а прежде еще и в Белых горах. В древности они не обращали внимания на Великого Черного (Моргота), и позже не были союзниками Саурону, ненавидя всех пришельцев с востока. Они говорили, что с востока пришли высокие люди, злые сердцем, которые изгнали их из Белых гор. Может быть, еще во времена войны Кольца остатки друхов обитали и в горах Андраста, западного отрога Белых гор, но гондорцы знали только о тех, кто жил в лесах Анориэна.

Область между Изеном и Лефнуи называлась «Друвайт-Йаур», и в другом отрывке сказано, что слово «йаур» – «старый» – означает здесь не «первоначальный», а «бывший»:

В Первую эпоху «бесы» расселились по обоим склонам Белых гор. Когда во Вторую эпоху нуменорцы начали завоевывать побережье, друэдайн укрылись в горах полуострова [Андраст], который нуменорцы не заселяли. Другая часть выживших друэдайн обитала у восточного конца хребта, [в Анориэне]. Считалось, что к концу Третьей эпохи выжили только те друэдайн, что обитали в Анориэне, и их осталось очень немного. Поэтому другая область получила название «Старая пустошь бесов» («Друвайт-Иаур»). Она так и осталась «пустошью», никто из гондорцев и роханцев там не селился и мало кто из них бывал в тех краях; но жители Анфаласа считали, что часть древних «дикарей» все еще обитает там, таясь от людей[308].

Но роханцы не замечали сходства между статуями в Дунхарроу, которые они называли «Бесовы камни», и «дикарями» Друаданского леса, и вообще не считали последних за людей, поэтому Гхан-бури-Гхан и говорил о том, что раньше рохиррим преследовали «дикарей» [«оставь дикарей в покое в их лесах, и больше не трави, как зверей»]. Так как Гхан-бури-Гхан старался говорить на Всеобщем наречии, он (не без иронии) называл свой народ «дикарями»; разумеется, сами себя они называли иначе[309].

II Истари

Перевод – О. Степашкина

Наиболее полный вариант «Истари» был записан, по всей видимости, в 1954 г. (о происхождении этого текста см. введение). Здесь я привожу его целиком, и далее буду именовать его «эссе об истари».

«Волшебник»[310] – это перевод квенийского слова «истар» (синдарское «итрон»): один из членов «ордена» (как его называли), претендующий на то, что он владеет выдающимися познаниями об истории и природе мира, и действительно демонстрирующий такие познания. Этот перевод отчасти верен, поскольку слово «волшебник» родственно древнему слову «волхв», обозначающему человека, владеющего тайным знанием, но все же не вполне удачен, поскольку «Херен истарион» или «Орден волшебников» очень сильно отличался от «волхвов» и «волшебников» более поздних легенд; они всецело принадлежали Третьей эпохе и ушли вместе с ней, и никто – за исключением разве что Эльронда, Кирдана и Галадриэли – не знал, чем они были и откуда пришли.

Люди, которым доводилось иметь с ними дело, поначалу думали, что истари – тоже люди, обретшие мудрость, знания и необычайные способности путем длительных тайных изысканий. Впервые истари появились в Средиземье примерно в 1000 году Третьей эпохи, но долгое время они бродили по миру в скромном облике. Они выглядели как люди, уже старые годами, но крепкие телом, странники, собиравшие знания о Средиземье и обо всех, кто в нем обитает, и никому не открывавшие ни своих способностей, ни своих целей. В те времена люди редко видели их и не обращали на них особого внимания. Но когда тень Саурона начала расти и снова обретать зримый облик, волшебники стали более деятельны и принялись искать возможность противостоять росту Тени и помогать эльфам и людям осознать грозящую им опасность. Тогда среди людей, по городам и весям, поползли слухи о странствиях волшебников и об их вмешательстве во многие дела; и люди заметили, что волшебники не умирают и пребывают неизменными (разве что становятся чуть старше на вид), в то время как у людей сменяется поколение за поколением. Поэтому люди начали побаиваться их – даже те, кто их любил, – и причислять их к народу эльфов (с которыми волшебники и вправду общались довольно часто).

Но волшебники не были эльфами. Они пришли из-за моря, с Заокраинного Запада, хотя долгое время об этом знал лишь Кирдан, хранитель Третьего Кольца, владыка Серых Гаваней, который видел, как они прибыли к западным берегам. Они были посланцами Владык Запада, валар, которые по-прежнему заботились о Средиземье, – и когда снова пробудилась тень Саурона, валар избрали этот способ, дабы противостоять ему. С дозволения Эру они отправили посланцев, принадлежащих к их собственному высокому чину, но облаченных в человеческие тела, – не просто зримые обличья, но настоящие тела, подверженные и страху, и боли, и земной усталости, способные испытывать голод и жажду, и даже погибнуть; однако благодаря обитающему в их телах благородному духу они не умирали, а лишь старились от многолетних трудов и забот. Валар поступили так потому, что желали исправить ошибки прошлого – особенно то, что они пытались хранить и опекать эльдар, являясь во всей своей мощи и славе; теперь же их посланцам запрещено было являть свое величие или пытаться управлять волей людей и эльфов, открыто проявляя свою силу. Они явились в обличье слабых и смиренных существ, и им велено было давать людям и эльфам советы и склонять их к добру, и стараться объединить в любви и понимании всех тех, кого Саурон, буде он возвратится, постарается подчинить себе и развратить.

Число входивших в этот орден неизвестно; но что касается тех, кто пришел на север Средиземья, где было больше надежды на победу (поскольку именно здесь жили остатки дунедайн и эльдар), главных из них было пятеро. Первый из пришедших отличался благородством облика и манер. У него были волосы цвета воронова крыла и дивный голос, и одевался он в белое. Искусны были его руки, и почти все, даже эльдар, считали его главой Ордена[311]. Следом явились и другие: двое носили одежды синие, как море, а один – бурую, словно земля; и последним пришел тот, кто выглядел наименее внушительно. Ростом он был ниже прочих и выглядел более старым. Волосы его были седыми, а одежда – серой, и он опирался на посох. Однако Кирдан с первой же их встречи в Серых Гаванях распознал в нем наиболее великий и мудрый дух; он приветствовал этого волшебника с почтением и передал ему Третье Кольцо – Нарью, Красное.

– Ибо великие труды и опасности ждут тебя, – сказал Кирдан. – Прими же это Кольцо – пусть оно станет тебе помощью и поддержкой, дабы дело твое не оказалось непосильным. Мне оно было доверено лишь для того, чтобы хранить его в тайне, и здесь, на западных берегах, оно праздно; но думается мне, что в ближайшее время оно должно перейти в более благородные руки, к тому, кто сможет с его помощью воспламенять сердца мужеством[312].

И Серый Посланец принял это Кольцо, и хранил его в тайне; однако Белый Посланец (который был весьма искусен в раскрытии всяческих секретов) через некоторое время догадался об этом даре, и позавидовал ему, и это положило начало его скрытой неприязни, обращенной против Серого Посланца, которая впоследствии сделалась явной.

Позднее Белый Посланец стал известен среди эльфов под именем Курунир, Искусник, или на языке людей Севера – Саруман; но это было уже после того, как он вернулся из своих длительных странствий, пришел в королевство Гондор и поселился там. О Синих волшебниках на Западе знали мало, и у них не было иных имен, кроме Итрин Луин, «Синие волшебники»; ибо они ушли на Восток вместе с Куруниром, но обратно так и не вернулись. Остались ли они на Востоке, заниматься тем, ради чего были посланы, или погибли, или же, как полагают некоторые, Саурону удалось завлечь их в тенета и сделать своими слугами – о том ныне неведомо[313]. И то, и другое, и третье вполне вероятно, поскольку, хотя это и может показаться воистину странным, истари, будучи облачены в средиземские тела, могли, как и люди или эльфы, изменить своим целям, и в поисках силы, нужной, чтобы творить добро, начать творить зло, позабыв о самом добре.

Отдельный отрывок, написанный на полях, явно относится сюда же:

Ибо, на самом деле, говорят, что, поскольку истари были воплощены, многое им приходилось постигать заново, медленно и постепенно, на собственном опыте, и хотя они знали, откуда пришли, память о Благословенном королевстве была для них отдаленным видением, о котором они безмерно тосковали (до тех пор, пока оставались верны своему делу). Таким образом, терпя по доброй воле боль изгнания и козни Саурона, они могли исцелять бедствия того времени.

В действительности изо всех истари лишь один до конца остался верен своему делу, и это был тот, который пришел последним. Ибо Радагаст, четвертый, возлюбил многочисленных зверей и птиц, обитающих в Средиземье, и покинул эльфов и людей, и проводил свои дни среди диких животных. За это он и получил свое имя, которое, как говорят, на старом нуменорском наречии означает «пастырь животных»[314]. А Курунир Лан, Саруман Белый, пал, позабыв о своем высоком предназначении; он сделался горд и нетерпелив и, возлюбив власть, принялся стремиться к тому, чтобы силой утвердить свою собственную волю и вытеснить Саурона; но этот темный дух, более могущественный, чем Саруман, завлек его в свои тенета.

Последнего же из пришедших звали среди эльфов Митрандиром, Серым Странником, поскольку он не оставался надолго на одном месте и не стремился приобрести ни богатства, ни сторонников, а лишь бродил по западным землям от Гондора до Ангмара и от Линдона до Лориэна, и помогал всем, кто в этом нуждался. Дух его был горячим и пылким (а Кольцо Нарья еще и усилило эту горячность), ибо он был врагом Саурона и противостоял огню, который истребляет и опустошает, силою огня, что воспламеняет и помогает в отчаяньи и бедствии; но его радость и быстро вспыхивающий гнев были скрыты одеянием, серым как пепел, и лишь те, кто хорошо его знал, могли различить проблески этого внутреннего пламени. Он мог быть весел и добродушен с юными и простодушными, и в то же время не скупился на резкие слова и на отповедь глупцу; но он не был заносчив и никогда не искал ни власти, ни славы, а потому его повсюду любили все, кто сам не страдал гордыней. По большей части он, не зная устали, путешествовал пешком, опираясь на посох, и потому среди людей Севера его прозвали Гэндальфом, что означало «эльф с жезлом». Люди считали (ошибочно, как уже говорилось), что он из эльфов, поскольку он временами показывал им удивительные вещи, более всего любя красоту огня; однако он творил эти чудеса по большей части ради радости и веселья, а не для того, чтобы внушать окружающим трепет или заставлять их из страха принять его советы. В другом месте рассказано о том, как в то время, когда Саурон снова воспрянул, Митрандир тоже воспрянул и отчасти явил свою силу, и, встав во главе тех, кто противостоял Саурону, в конце концов одержал победу и ценой бдительности и тяжких трудов добился того исхода, который замыслили валар под рукой Единого, что превыше их. Но сказано также, что, когда близился конец трудов, ради которых явился Митрандир, он испытал тяжкие страдания, и был убит, и на краткий срок возвращен из мертвых, и на это время он облачился в белое и сделался сияющим пламенем (хотя по-прежнему скрывал его, обнаруживая лишь при крайней необходимости). А когда все закончилось, и Тень Саурона была изгнана, Митрандир навсегда ушел за Море. Курунир же был повержен, принижен, и в конце концов погиб от руки угнетенного раба; и дух его удалился туда, куда ему было предназначено (где бы это место ни находилось), и в Средиземье, будь то обнаженным или во плоти, никогда более не возвращался.

В ВК об истари в целом упоминается лишь один-единственный раз – в приложении В, во вступлении к «Повести лет» Третьей эпохи:

Когда прошло около тысячи лет и на Великое Зеленолесье впервые пала тень, в Средиземье появились истари, или волшебники. Впоследствии говорили, что они пришли с Дальнего Запада, и что их послали, дабы противостоять силе Саурона и объединять всех, у кого хватает воли сопротивляться ему; но им запрещено было противопоставлять мощи Саурона свою мощь или пытаться силой или страхом подчинять себе эльфов или людей.

А потому они пришли в облике людей. Они никогда не были молодыми, но старели очень медленно, и велика была сила их рук и ума. Свои истинные имена они открывали немногим, и звались теми именами, которые им давали. Двоих самых могущественных волшебников (говорят, что всего в ордене их было пятеро) эльдар прозвали Куруниром, «Искусником», и Митрандиром, «Серым Странником», а люди Севера звали их Саруманом и Гэндальфом. Курунир часто путешествовал на Восток, но в конце концов обосновался в Изенгарде. Митрандир же теснее всего дружил с эльфами, странствовал большей частью по западным землям и никогда не устраивал себе постоянного жилища.

Ниже приводится повествование о хранителях Трех эльфийских Колец, в котором сказано, что Кирдан отдал Красное Кольцо Гэндальфу, когда тот прибыл в Серые Гавани из-за моря («ибо Кирдан прозревал дальше и глубже, чем кто-либо в Средиземье»).

Таким образом, приведенное выше эссе об истари содержит много сведений о них и об их происхождении, не вошедших во ВК (а также некоторые чрезвычайно любопытные упоминания о валар, о том, что они продолжали заботиться о Средиземье, и о том, что они признали совершенную в древности ошибку, – но обсуждать все это здесь не представляется возможным). Наиболее примечательно в эссе упоминание о том, что истари «принадлежали к их высокому чину» (чину валар), и об их телесном воплощении[315]. Но стоит обратить внимание также и на то, что истари пришли в Средиземье не одновременно; что Кирдан угадал в Гэндальфе величайшего из волшебников; что Саруман знал о том, что Гэндальф владеет Красным Кольцом, и завидовал этому; мысль о том, что Радагаст не исполнил своего долга; на еще двух безымянных «Синих волшебников», ушедших вместе с Саруманом на восток, но, в отличие от него, так и не вернувшихся в Западные земли; на количество членов ордена истари (сказано, что оно неизвестно, но из тех, кто пришел на север Средиземья, «главных» было пятеро); на объяснение значения имен Гэндальфа и Радагаста, и на синдарское слово ithron, мн. ч. ithryn.

Касающийся истари отрывок в главе «О Кольцах Власти» («Сильмариллион», стр. 332) на самом деле очень схож по содержанию с процитированным выше отрывком из приложения В к ВК, и местами чуть ли не дословно с ним совпадает; но, кроме того, в него входит следующая фраза, согласующаяся с эссе об истари:

Курунир был старейшим из них, и пришел первым, следом за ним – Митрандир и Радагаст, и другие истари, что ушли на Восток Средиземья и не упоминаются в этой истории.

К сожалению, большинство прочих текстов, касающихся истари, представляют собой всего лишь сделанные наспех наброски, зачастую не поддающиеся прочтению. Тем не менее исключительный интерес представляет краткий, очень торопливый черновик повествования о совете валар, созванном, по всей видимости, Манве («и, возможно, он обращался за советом к Эру?»), на котором было решено отправить в Средиземье трех посланцев. «Но кто же пойдет туда? Они должны быть могущественны, под стать Саурону, но им следует отречься от могущества и облечься в плоть, чтобы уравнять себя с эльфами и людьми и завоевать их доверие. Но тем самым они сделаются уязвимы для опасностей, их мудрость и знания умалятся, а страхи, заботы и усталость, порождаемые плотью, станут сбивать их с пути». И вперед выступили лишь двое – Курумо, которого избрал Ауле, и Алатар, которого послал Ороме. Тогда Манве осведомился, где Олорин. А Олорин, облаченный в серое, только что вернулся из путешествия и присел в отдалении. Он спросил, что хочет от него Манве. Манве ответил, что он желает, чтобы Олорин стал третьим посланцем (в скобках замечено, что «Олорин любил эльфов, оставшихся в Средиземье», – видимо, чтобы объяснить выбор Манве). Но Олорин возразил, что он слишком слаб для такого поручения, и что он боится Саурона. Тогда Манве сказал, что тем больше для него причин идти, и что он приказывает Олорину отправиться в Средиземье (далее следует неразборчивый фрагмент, в котором вроде бы присутствует слово «третьим»). Но Барда подняла глаза и сказала: «Не третьим», – и Курумо запомнил эти слова.

Текст заканчивается упоминанием о том, что Курумо (Саруман) взял с собой Айвендиля (Радагаста), потому что за него просила Йаванна, а Алатар взял себе в товарищи Палландо[316].

В другом наброске, явно относящемся к тому же периоду, сказано, что «Курумо пришлось взять с собой Айвендиля, чтобы угодить Йаванне, супруге Ауле». Там же имеется табличка, сопоставляющая имена истари с именами валар: Олорин в ней соотносится с Манве и Бардой, Курумо – с Ауле, Айвендиль – с Йаванной, Алатар – с Ороме, и Палландо – тоже с Ороме (позднее вместо Ороме вписаны Мандос и Ниэнна).

Если принять во внимание процитированный выше отрывок, становится ясно: эти соотношения между истари и валар означают, что каждый из истари был выбран кем-то из валар в соответствии с его врожденными свойствами – возможно даже, что они принадлежали к «народам» этих валар, в том же самом смысле, в каком о Сауроне в «Валаквенте» («Сильмариллион», стр. 20) сказано, что «изначально он был одним из майяр Ауле, и всегда оставался весьма сведущ в мудрости этого народа». Таким образом, весьма примечательно, что Курумо (Саруман) был избран Ауле. Здесь никак не объясняется, почему явное желание Йаванны видеть в числе истари кого-нибудь из тех, кто особенно любит ее творения, могло быть исполнено лишь за счет навязывания в спутники Саруману Радагаста; в то же время высказанное в эссе об истари предположение, что неумеренная привязанность Радагаста к животным Средиземья привела к тому, что он забыл, ради чего был послан туда, похоже, не очень-то согласуется с мыслью о том, что он был избран самой Йаванной. Кроме того, и в эссе об истари, и в главе «О Кольцах Власти» говорится, что Саруман пришел первым, и что он пришел один. Но, с другой стороны, намек на то, что общество Радагаста было навязано Саруману против его воли, можно усмотреть в чрезвычайно презрительном отношении Сарумана к Радагасту, о котором упоминает Гэндальф на совете у Эльронда:

– Радагаст Бурый! – расхохотался Саруман, не скрывая более своего презрения. – Радагаст-Укротитель Пташек! Радагаст-Простак! Радагаст-Дурак! У него хватило ума как раз на то, чтобы сыграть роль, которую я ему отвел.

При том, что в эссе об истари говорится, что у двоих, ушедших на Восток, не было иных имен, кроме Итрин Луин – «Синие волшебники» (конечно же, имеется в виду, что у них не было имен, известных на западе Средиземья), здесь они названы по именам – Алатар и Палландо, и сказано об их связи с Ороме, хотя и не указывается, что именно их связывает. Возможно – хотя это не более, чем предположение, – что Ороме лучше всех прочих валар знал отдаленные области Средиземья, и Синим волшебникам изначально было предназначено отправиться в те края и остаться там.

За исключением того факта, что эти наброски об избрании истари явно написаны после завершения ВК, у меня нет никаких сведений о том, как они соотносятся по времени создания с эссе об истари.[317]

Ни о каких других рукописях, касающихся истари, мне не известно – если не считать нескольких совершенно не проработанных, местами неразборчивых набросков, явно написанных намного позже предыдущих и, возможно, относящихся к 1972 г.:

Приходится предположить, что все они [истари] были майяр, существами «ангельского» чина, хотя и не обязательно одного ранга. Майяр были «духами», но способны были воплощаться, и могли принимать «человекоподобный» (в особенности эльфийский) облик. О Сарумане говорили (например, сам Гэндальф), что он был главой истари – то есть в Валиноре он был более значительной фигурой, чем остальные. Очевидно, следующим по рангу был Гэндальф. Радагаст изображен как личность, значительно уступающая им в силе и мудрости. О двух других в опубликованных работах не говорится ничего, за исключением упоминания о пяти магах в перебранке Гэндальфа и Сарумана («Две твердыни», III, 10). Это были майяр, посланные валар в решающий момент истории Средиземья на помощь эльфам Запада, чьи силы слабели, и людям Запада, оставшимся несовращенными, которые сильно уступали в численности людям Востока и Юга. Насколько можно видеть, каждый из них волен был выполнять эту задачу по своему усмотрению; они не получали приказа действовать совместно, единым фронтом, объединив свои силы и мудрость; каждый из них обладал разными способностями и склонностями, и валар избрали их именно с расчетом на это.

Прочие тексты касаются одного лишь Гэндальфа (Олорина, Митрандира). На обороте одной из страниц повествования о том, как валар избирали истари, записано следующее в высшей степени любопытное примечание:

Элендиль и Гиль-галад были союзниками, но то был Последний Союз эльфов и людей. Во время окончательного ниспровержения Саурона эльфы не принимали особенно активного участия в действиях. Возможно, из Девяти Хранителей Леголас сделал меньше всех. Сила Галадриэли, величайшей из выживших в Средиземье эльдар, заключалась в основном в мудрости и добре. Галадриэль могла советовать, могла руководить борьбой, она была непобедима в сопротивлении (особенно в сопротивлении разума и духа), но она не была способна на карательные действия. В отношении к активному действию она в некотором смысле слова уподобилась Манве – конечно, на своем уровне. Впрочем, Манве даже после Низвержения Нуменора и крушения прежнего мира, даже в Третью эпоху, когда Благословенное королевство оказалось удалено из «Кругов Мира», не оставался безучастным наблюдателем. Несомненно, именно из Валинора явились посланцы, именовавшиеся истари, или волшебниками, и в их числе Гэндальф, который в конце концов возглавил борьбу и руководил одновременно и нападением, и защитой.

Кем же был этот «Гэндальф»? Говорят, что в более поздние годы (когда над Королевством снова поднялась тень зла) многие Верные тех времен считали, будто «Гэндальф» был последним воплощением самого Манве, который еще раз явился в мир, прежде чем окончательно удалиться на свою сторожевую башню Таникветиль. (Гэндальф говорил, что «на Западе» его звали Олорин, но, по их представлениям, это было всего лишь прозвище, взятое ради сохранения инкогнито). Мне, конечно, неизвестна истина, а если бы она и была мне известна, то с моей стороны было бы ошибкой высказываться более определенно, чем сам Гэндальф. Но я думаю, что эта идея не соответствует действительности. Манве не спустится с Таникветили до самого Конца, до Дагор Дагорат и возвращения Мелькора[318]. Чтобы повергнуть Моргота, Манве послал своего герольда, Эонве. Разве не следует из этого, что против Саурона послан был некий уступающий Эонве (но все же могущественный) дух из народа ангелов, несомненно, изначально равный Саурону по происхождению, но не превосходящий его? Он звался Олорин. Но мы никогда не узнаем об Олорине ничего сверх того, что он явил нам в Гэндальфе.

Далее следуют шестнадцать строчек, написанных аллитерационным стихом:

Поведать ли вам преданье древнее О Пяти, что из дальнего прибыли края? Вернулся – один. Другим же боле Не бродить в Средиземье средь смертных людей До Дагор Дагорат дня рокового. Слышал ли ты совет сокровенный Владык Запада в земле Аман? Дороги долгие в ту даль утеряны, Не беседует Манве боле со смертными. Весть занес ветер с Запада былого, В тиши полуночной, в час, когда спящему Виденья являются, днем недоступные, Из земель позабытых, из веков позаброшенных, Из-за моря годов умам ищущим. Нет, Владыка Верховный не забыл Средиземье. Узрел он Саурона – угрозу растущую…[319]

В этих стихах речь идет в основном о более глобальном вопросе влияния Манве и валар на судьбы Средиземья во времена после Низвержения Нуменора, но этот вопрос выходит за рамки данной книги.

После слов «но мы никогда не узнаем об Олорине ничего сверх того, что он явил нам в Гэндальфе» отец позднее добавил:

…за исключением того, что Олорин – имя из Высокого эльфийского наречия и, следовательно, оно было дано ему валинорскими эльфами, или «переведено» так, чтобы быть понятным для них. Но в любом случае, будь это имя данным или избранным, каково же его значение? Слово «олор» часто переводится как «грезы», но имеются в виду не обычные человеческие грезы, и уж, во всяком случае, не сны. Эльдар обозначали этим словом яркие видения, содержащиеся в их памяти или созданные их воображением – то есть отчетливые мысленные картины того, чего в реальности рядом нет. Но это не просто мысль о чем-то, а полное воссоздание предмета вплоть до мельчайших подробностей.

В отдельном этимологическом примечании дается сходное толкование этого слова:

olo-s – помимо этого творения, но которые эльдар способны ~ видение, «фантазия»: общее эльфийское наименование для «мысленных творений», которые в действительности не существуют в Эа помимо этого творения, но которые эльдар способны при помощи Искусства (Karmё) сделать зримыми и ощутимыми. Словом «олос» обычно называют прекрасные творения, созданные исключительно как произведение искусства (т. е. не для того, чтобы кого-то обмануть или добиться власти).

Далее приводятся слова, образованные от этого корня: квенийское olos – «греза, видение», мн. число – olozi/olori; ōla – (безличный) – «грезиться»; olosta – «грезящий». Этот корень входит и в имя «Олофантур» – раннюю форму «истинного» имени Лориэна, валы, который являлся «владыкой видений и снов». Позднее, в «Сильмариллионе», оно было заменено на «Ирмо» (точно так же, как «Нуруфантур» было заменено именем «Намо» (Мандос) – хотя в «Валаквенте» сохранилась множественная форма «Феантури» для наименования двух этих «братьев»).

Это обсуждение слова olos, olor явно связано с тем местом в «Валаквенте» («Сильмариллион», стр. 18–19), где говорится, что в Валиноре Олорин обитал в Лориэне, и что

…хотя он любил эльфов, он бродил меж них незримым или приняв облик одного из них, и они не знали, откуда приходят дивные видения или мудрые мысли, что он вкладывал в их сердца.

В более раннем варианте этого отрывка говорится, что Олорин был «советником Ирмо», и что в сердцах тех, кто прислушивался к нему, пробуждались мысли о «прекрасных творениях, которых пока что не существовало, но которые можно было сотворить, дабы украсить Арду».

Существует длинное примечание, поясняющее тот отрывок из «Двух твердынь», где Фарамир в Хеннет-Аннуне повторяет слова Гэндальфа:

В разных странах меня зовут разными именами. Среди эльфов я Митрандир, среди гномов – Тхаркун; Олорином звался я во дни моей юности на Западе, что ныне забыт[320]; на Юге я Инканус, на Севере – Гэндальф; а на Восток я не хожу.

Это примечание написано до появления второго издания ВК, вышедшего в 1966 г., и гласит следующее:

Время появления Гэндальфа неизвестно. Он пришел из-за Моря, видимо, в то же самое время, когда были замечены первые признаки нового возрождения «Тени» – появление и распространение злых тварей. Но Гэндальф редко упоминается в каких-либо анналах или хрониках, относящихся ко второму тысячелетию Третьей эпохи. Вероятно, он долго странствовал (в разных обличьях), не вмешиваясь в происходящие события, а лишь изучая сердца эльфов и людей, которые некогда противостояли Саурону, и на которых можно было надеяться в грядущей борьбе с ним. Сохранилось его собственное утверждение (или вариант такового – но, в любом случае, оно было понятно не до конца), гласящее, что в юности, на Западе, он звался Олорином, но эльфы прозвали его Митрандиром (Серым Скитальцем), гномы – Тхаркуном (говорят, что это означает «человек с посохом»), на Юге – Инканусом, на Севере – Гэндальфом, а на Восток, по его словам, он не ходил.

Под Западом здесь явно понимается Дальний, Заокраинный Запад, а не часть Средиземья; имя Олорин – из Высокого эльфийского наречия. «Север» – это, по-видимому, северо-запад Средиземья, где большая часть обитателей или говорящих народов были и остались свободными от влияния Моргота и Саурона. Жители этих земель должны были сильнее всего сопротивляться злу, оставшемуся от Врага, или его слуге, Саурону, буде он вновь объявится. Границы этого края, естественно, довольно неопределенны; его восточной границей условно считается река Карнен до ее впадения в Кельдуин (река Бегущая), и далее до моря Нурнен, и оттуда на юг, до древних границ южного Гондора (изначально в него входил и Мордор: Саурон занял его, несмотря на то, что этот край находился за пределами его изначальных владений «на Востоке», ибо задумал превратить Мордор в угрозу для Запада и нуменорцев). Таким образом, в понятие «Север» входит весьма большая территория – от залива Льюн на западе примерно до Нурнена на востоке, и от Карн-Дума на севере до южной границы древнего Гондора с Ближним Харадом. Восточнее Нурнена Гэндальф никогда не заходил.

В этом отрывке содержится единственное уцелевшее свидетельство о том, что Гэндальф путешествовал и дальше на юг. Арагорн утверждал, что бывал «в дальних краях Руна и Харада, где светят незнакомые звезды» («Братство Кольца», II, 2)[321]. Но нет оснований предполагать, что Гэндальф тоже забредал столь далеко. Действие всех этих легенд происходит на Севере – поскольку мы принимаем как исторический факт, что борьба против Моргота и его слуг велась в основном на севере, и в первую очередь на северо-западе Средиземья, ибо эльфы, а впоследствии и люди, бежавшие от Моргота, неизменно стремились на запад, в сторону Благословенного Королевства, – а точнее, на северо-запад, потому что именно там берега Средиземья были ближе всего к Аману. Таким образом, термин «Харад» – «Юг» – весьма расплывчат, и хотя до падения нуменорцы исследовали берега Средиземья, заплывая далеко на юг, их поселения, расположенные южнее Умбара, либо растворились среди местных жителей, либо, будучи основаны теми нуменорцами, что еще в Нуменоре были совращены Сауроном, превратились в часть владений Саурона и сделались враждебными. Но что касается тех южных земель, что граничили с Гондором (гондорцы называли их просто Харадом, «Югом», Ближним или Дальним), то, с одной стороны, там было больше вероятности организовать «Сопротивление», а с другой – именно там наиболее активно действовал Саурон в Третью эпоху, поскольку эти земли были для него источником людской силы, которую весьма удобно было использовать против Гондора. Поэтому Гэндальф вполне мог побывать там в ранние дни своих трудов.

Но главным для него всегда оставался «Север» и, прежде всего, его северо-западная часть: Линдон, Эриадор и Долины Андуина. Его главными союзниками были Эльронд и северные дунедайн (Следопыты). Гэндальф выделялся также своей любовью и интересом к «полуросликам» – его мудрое сердце предчувствовало, что в свое время им предстоит сыграть важную роль, и в то же время он прозревал их скрытые достоинства. Гондор привлекал его внимание меньше – по той самой причине, по которой он особенно интересовал Сарумана: это было сосредоточение знания и власти. Правители Гондора в силу своего происхождения и в силу всех местных традиций были непримиримыми противниками Саурона, – по крайней мере, с государственной точки зрения: их королевство возникло как вызов Саурону, и могло существовать лишь постольку, поскольку имело возможность противостоять ему силой оружия. Гэндальф не имел особой возможности направлять гордых гондорских правителей или наставлять их, и лишь во времена упадка их могущества, когда мужество и стойкость в отстаивании дела, казавшегося безнадежным, облагородили владык Гондора, Гэндальф начал всерьез заботиться о них.

Имя «Инканус», очевидно, «иностранное» – то есть не из Всеобщего наречия, и не из эльфийских языков (синдарина или квеньи), и не из сохранившихся языков людей Севера. В примечаниях к «Книге тана» сказано, что это приспособленная к квенье форма слова, на харадском языке означающего просто «северный шпион» (Inkā – nūs) [322].

Слово «Гэндальф» – это замена, введенная в английский текст на основании того же принципа, что хоббитские и гномьи имена. На самом деле это древненорвежское слово (в «Прорицании вельвы» это имя одного из карликов)[323]. Я использовал его, поскольку в нем, по всей видимости, содержится слово gandr, посох, жезл, в особенности «магический», и потому можно предположить, что оно означает «эльфийское существо с (волшебным) посохом». Гэндальф не был эльфом, но люди могли ассоциировать его с эльфами, зная о его союзе и дружбе с этим народом. Поскольку он говорит, что этим именем его называют «на Севере» в целом, слово «Гэндальф», видимо, заменяет собой слово из вестрона, состоящее из корней, которые произошли не из эльфийских языков.

Совершенно иной взгляд на значение слов Гэндальфа о том, что на Юге он – Инканус, и на этимологию этого имени содержится в примечании, написанном в 1967 г.:

Что имеется в виду под «Югом» – неясно. Гэндальф заявил, что никогда не бывает «на Востоке», но на самом деле он, по всей видимости, ограничил свои странствия и свои заботы западными землями, где жили эльфы и люди, в целом враждебно относящиеся к Саурону. Во всяком случае, не похоже, чтобы он когда-нибудь странствовал по Хараду (тем более Дальнему Хараду) или оставался там на долгий срок, достаточный для того, чтобы получить имя на каком-либо из непонятных языков тех малоизученных краев. В таком случае, под Югом должен пониматься Гондор (в широком смысле слова – те земли, которые находились под властью Гондора в годы его наивысшего могущества). Однако в те времена, когда разворачивается действие данной повести, Гэндальфа называют в Гондоре исключительно Митрандиром (так к нему обращаются высокопоставленные лица или люди нуменорского происхождения – такие как Денетор, Фарамир, и т. д.). Это слово синдарское, и об этом имени сказано, что так Гэндальфа называли эльфы; но знатные гондорцы знали этот язык и говорили на нем. «Общеизвестное» его имя на вестроне или Всеобщем наречии явно означает «Серый плащ», но поскольку оно было дано в давние времена, теперь оно звучало архаично. Его можно перевести словом Greyhame («Серая Хламида»), которое использовал Эомер в Рохане.

Далее отец приходит к выводу, что под «Югом» здесь понимается Гондор, и что Инканус, как и Олорин – квенийское имя, но оно было придумано в Гондоре в более ранние времена, когда наречие квенья все еще употреблялось учеными людьми и оставалось языком многих исторических записей, подобно тому, как это было принято в Нуменоре.

Как сказано в «Повести лет», Гэндальф появился на Западе в начале одиннадцатого века Третьей эпохи. Если предположить, что вначале он достаточно часто посещал Гондор и оставался там на достаточно длительное время, чтобы получить какое-нибудь имя (возможно, даже не одно) – скажем, в царствование Атанатара Алкарина, правившего примерно за 1800 лет до войны Кольца, – то вполне возможно, что Инканус – это данное ему квенийское имя, которое позднее устарело, и его помнили лишь ученые люди.

В соответствии с этим предполагается, что данное слово состоит из квенийских элементов in(id) – «разум, мысль» и kan – «правитель», встречающегося, в частности, в слове cano, canu – «правитель, вождь» (второй элемент в именах «Тургон» и «Фингон»). В данном примечании отец упоминает об латинском слове incanus («седовласый») таким образом, который заставляет предположить, что именно от него и произошло это имя Гэндальфа во времена написания ВК; если это правда, то это весьма странно. И в конце данного рассуждения отец замечает, что сходство квенийского имени и латинского слова следует считать «случайностью», точно так же, как синдарское Orthanc – «раздвоенная вершина» – совпадает по звучанию с англосаксонским словом orthanc – «коварный ум», что и означает это слово в языке рохиррим.

III Палантиры

Перевод – А. Хромова

Несомненно, палантиры никогда не были чем-то общеизвестным и общедоступным, даже в Нуменоре. В Средиземье они хранились под стражей на вершинах могучих башен, доступ к ним имели только короли, правители и доверенные хранители, ими никогда не пользовались открыто, и народу их не показывали. Но во времена королей палантиры не являлись некой зловещей тайной. Иметь с ними дело было вполне безопасно, и любой из королей или из тех, кому было поручено следить за Камнями, без колебаний сообщил бы, что известия о действиях или мнениях правителей соседних стран и областей получены им через Камни[324].

После того, как окончились дни королей и пал Минас-Итиль, об открытом и официальном использовании палантиров более не упоминается. С тех пор, как Арведуи Последний Король погиб в кораблекрушении в 1975 году[325], на севере не осталось ни одного Камня, который мог бы отозваться южным Камням. В 2002 году был потерян итильский Камень. Таким образом, остались только анорский Камень в Минас-Тирите и Камень Ортанка[326].

Камнями перестали пользоваться, и они почти исчезли из памяти людской. Тому было две причины. Во-первых, оставалась неизвестной судьба итильского Камня; разумно было предположить, что защитники Минас-Итиля уничтожили его, прежде чем крепость захватили и разграбили[327]; но не исключалось, что Камень попал в руки Саурона, и более мудрые и дальновидные могли принять это в расчет. Похоже, что об этом действительно подумали, и было решено, что с помощью одного Камня Саурон не сумеет причинить большого вреда Гондору, если не вступит в контакт с другим Камнем, на него настроенным[328]. Можно предположить, что именно поэтому анорский Камень, о котором молчат все летописи наместников вплоть до самой войны Кольца, хранился в глубокой тайне; доступ к нему имели только правители-наместники, и никто из них, кажется, не пользовался им, кроме Денетора II.

Во-вторых, Гондор пришел в упадок, и почти все, в том числе и знатные люди королевства утратили интерес к истории и продолжали изучать только свои генеалогии, имена своих предков и родичей. Когда прервался род королей, в Гондоре наступило «средневековье»: науки забывались, ремесла становились все примитивнее. Послания отправлялись с нарочными и гонцами, срочные вести передавались сигнальными огнями, и если Камни Анора и Ортанка еще хранились как древние реликвии, хоть об их существовании и мало кто знал, то история Семи Камней древности была напрочь забыта; и если стихи о них еще помнили, то никто их не понимал; рассказы об их действии превратились в сказки о древних королях, от взгляда которых ничто не могло укрыться, которые владели эльфийской магией и повелевали быстрокрылыми духами, собиравшими для них вести и носившими послания.

Видимо, ортанкским Камнем наместники долгое время пренебрегали: он был бесполезен для них, и ему ничто не угрожало в этой неприступной башне. Даже если бы сомнения, связанные с итильским Камнем, не распространялись и на него тоже, он находился в области, которой Гондор интересовался все меньше и меньше. Каленардон всегда был малонаселенной провинцией, а Черный мор 1636 года окончательно опустошил его. Выжившее население нуменорской крови постепенно перебралось в Итилиэн и поближе к Андуину. Изенгард оставался личным владением наместников, но Ортанк стоял пустым; в конце концов его заперли, а ключи отправили в Минас-Тирит. Если наместник Верен, передавая ключи Саруману, и вспомнил о Камне, то он, вероятно, подумал, что более надежного хранителя, чем сам глава Совета, противостоящего Саурону, ему не найти.

Несомненно, Саруман во время своих исследований[329] основательно изучил все сведения о Камнях (которые не могли не привлечь его внимания) и убедился, что ортанкский Камень и поныне пребывает в башне, целый и невредимый. Ключи от Ортанка Саруман получил в 2759 году, официально как хранитель Башни и наместник правителя Гондора. В то время ортанкский Камень вряд ли мог заинтересовать Белый Совет. Только Саруман, которому удалось расположить к себе наместников, успел достаточно изучить летописи Гондора, чтобы оценить значение палантиров и придумать, как можно использовать оставшиеся; но своим соратникам он об этом ничего не сказал. Из-за своей зависти и ненависти к Гэндальфу он прекратил сотрудничать с Советом, который в последний раз собирался в 2953 году. Саруман превратил Изенгард в свое владение (хотя и не заявлял об этом открыто) и перестал считаться с правителями Гондора. Разумеется, Совет не мог одобрить этого; но Саруман был независимым посланником и имел право, если хотел, действовать в борьбе с Сауроном самостоятельно, в соответствии со своим собственным замыслом[330].

Вообще-то Совет наверняка и без Сарумана знал о Камнях и об их первоначальном расположении; но Камни не представлялись чем-то насущно важным: это была часть истории королевств дунедайн, удивительная и прекрасная, но теперь большинство Камней были утрачены, а оставшиеся сделались почти бесполезны. Не следует забывать, что первоначально Камни были «безобидными», то есть не служили злу. Это Саурон сделал из них зловещие орудия обмана и подавления воли.

Возможно, Совет, предупрежденный Гэндальфом, и начал сомневаться в намерениях Сарумана относительно Колец, но даже Гэндальф не знал, что Саруман стал союзником (или прислужником) Саурона. Это Гэндальф обнаружил только в июле 3018 года. Но несмотря на то, что за последние годы Гэндальф расширил свои познания в истории Гондора, изучая его архивы, и передал эти сведения Совету, и он, и весь Совет прежде всего интересовались Кольцом, а кроющиеся в Камнях возможности так и не были оценены. Очевидно, во времена войны Кольца Совет не так давно осознал, что судьба итильского Камня остается неизвестной, и никто не задумался, что может произойти с тем, кто воспользуется одним из оставшихся Камней, если итильский Камень действительно находится в руках Саурона (эта оплошность простительна даже таким умам, как Эльронд, Галадриэль и Гэндальф, если принять во внимание, какие заботы их одолевали). Только происшествие с Перегрином на Дол-Баране вдруг открыло, что «связь» между Изенгардом и Барад-дуром (а о том, что связь была, догадались, когда стало известно, что во время нападения на Хранителей на Парт-Галене солдаты Изенгарда действовали заодно с Сауроновыми) поддерживалась через Камень Ортанка – и другой палантир.

Рассказывая Перегрину о палантирах по дороге в Минас-Тирит («Две твердыни», III, 11), Гэндальф хотел только дать хоббиту некоторое представление об истории палантиров, дабы тот мог понять, с какой серьезной, древней и могущественной вещью он связался. Гэндальф не стал раскрывать весь ход своих умозаключений и изысканий, а сразу перешел к главному: объяснил, как Саурону удалось овладеть Камнями, так что любому, даже самым могущественным, стало опасно иметь с ними дело. Но одновременно Гэндальф не переставал всерьез размышлять о Камнях и о том, какой свет проливает происшествие на Дол-Баране на многое, что он давно замечал, а понять не мог: например, на необыкновенную осведомленность Денетора о том, что творится в дальних краях, и на его преждевременную старость, которая впервые проявилась, когда Денетору было немногим более шестидесяти, хотя он принадлежал к народу и семейству, что и поныне отличались более долгим сроком жизни, чем другие люди. Должно быть, на пути в Минас-Тирит Гэндальфа подгоняла не только нехватка времени и надвигающаяся война, но и внезапный страх: вдруг Денетор тоже пользовался палантиром, анорским Камнем, – а также желание выяснить, как это на него подействовало: не окажется ли, что Денетору, как и Саруману, нельзя доверять в решающем испытании безнадежной войны, и что он может покориться Мордору. Эти сомнения Гэндальфа во многом объясняют обращение Гэндальфа с Денетором после приезда в Минас-Тирит и в последующие дни, а также все, что они говорили друг другу[331].

Следовательно, Гэндальф всерьез начал принимать в расчет палантир Минас-Тирита только после происшествия с Перегрином на Дол-Баране. Хотя, разумеется, он и раньше знал или догадывался о его существовании. О жизни Гэндальфа до конца Бдительного мира (2460) и основания Белого Совета (2463) известно мало, и, по всей видимости, Гондор стал вызывать у него особый интерес лишь после того, как Бильбо нашел Кольцо (2941), а Саурон открыто вернулся в Мордор (2951)[332]. В тот момент Гэндальф (как и Саруман) сосредоточил внимание на Кольце Исильдура, но можно предположить, что из архивов Мирас-Тирита он почерпнул немало сведений о гондорских палантирах, хотя и не сумел оценить их значение так же быстро, как Саруман, который, в противоположность Гэндальфу, всегда больше интересовался всякими машинами и приспособлениями, дающими власть над людьми, чем самими людьми. Однако Гэндальф, возможно, уже тогда знал о происхождении и свойствах Камней больше Сарумана, потому что тщательно изучал все, что касалось древнего королевства Арнор и более поздней истории тех земель, и был в дружбе с Эльрондом.

Но к тому времени анорский Камень уже хранился в тайне; о его судьбе после падения Минас-Итиля нигде в летописях или документах наместников не упоминается. Было известно, что ни Ортанк, ни Белая Башня Минас-Тирита ни разу не попадали в руки врага, и это позволяло предположить, что Камни, скорее всего, находятся там, где пребывали с самого начала; но не было полной уверенности, что правители оставили их на месте, а не «схоронили»[333] в тайной сокровищнице, – быть может, даже не в крепости, а в каком-нибудь секретном убежище в горах, подобном Дунхарроу.

В романе Гэндальфу следовало сказать, что он думает, что Денетор не трогал палантир, пока его мудрость не начала сдавать[334]. Он не мог говорить об этом как об установленном факте, потому что ответ на вопрос, когда и почему Денетор решился воспользоваться Камнем, так и остался в области догадок. Что бы ни думал Гэндальф по этому поводу, то, что известно о Денеторе, позволяет предположить, что он стал заглядывать в анорский Камень за много лет до 3019 года, и даже раньше, чем Саруман отважился или счел нужным воспользоваться Камнем Ортанка. Денетор унаследовал пост наместника в 2984 году, в пятьдесят четыре года; это был властный человек, очень мудрый, и для своего времени весьма ученый; он обладал могучей волей, верил в свои силы и ничего не боялся. Люди впервые обратили внимание на его «мрачность» в 2988 году, когда умерла его жена Финдуилас, но, вероятнее всего, он стал прибегать к помощи Камня тотчас же, как получил власть: он долго изучал предания о палантирах и их использовании в личных архивах наместников, доступных только правителю и его наследнику. Надо думать, Денетор жаждал воспользоваться Камнем уже в последние годы правления Эктелиона II, своего отца, потому что в Гондоре опять наступили беспокойные времена, а личное положение Денетора в государстве было поколеблено славой «Торонгиля»[335] и расположением, которое выказывал ему Эктелион. Так что по крайней мере одним из мотивов действий Денетора была зависть к Торонгилю и нелюбовь к Гэндальфу, которого его отец привечал, следуя советам Торонгиля: Денетор хотел превзойти этих «узурпаторов» знаниями и осведомленностью и, по возможности, следить за ними, когда их не было в городе.

Следует различать борьбу Денетора с Сауроном, которая сломила его, и то усилие, которое всегда приходилось совершать, имея дело с Камнем[336]. Касательно последнего, Денетор полагал, что оно ему по силам, и не без оснований; а с Сауроном он, скорее всего, не сталкивался в течение многих лет и, по всей вероятности, поначалу даже не брал в расчет возможность такой встречи. О пользовании палантирами и различии между «видением» с помощью одного Камня и передачей мыслей с помощью двух сообщающихся Камней см. ниже. Научившись обращаться с Камнем, Денетор мог узнавать многое о том, что происходит в мире, с помощью одного лишь анорского Камня, и, даже когда Саурон заметил это, Денетор мог продолжать самостоятельные наблюдения, пока у него хватало сил управлять Камнем по своей воле и противостоять Саурону, который все время пытался «подчинить» себе анорский Камень. Не следует также забывать, что Камни были лишь малой частью обширных замыслов и интриг Саурона: он пользовался палантирами, чтобы обманывать двоих из своих противников и влиять на них, но при всем желании не мог бы постоянно наблюдать за итильским Камнем. Саурон не имел обыкновения поручать своим подчиненным использовать столь ценные инструменты; да и не было среди его прислужников никого, кто мог бы померяться умом и волей с Саруманом или хотя бы с Денетором.

Денетору помогало – несмотря на то, что ему приходилось иметь дело с самим Сауроном, – еще и то, что Камни куда легче повиновались тем, кто пользовался ими по праву: в первую очередь истинным «наследникам Элендиля» (например, Арагорну), но также и тем, кто, подобно Денетору, унаследовал право на них, – чем Саруману или Саурону. Недаром и последствия были разные. Саруман подпал под власть Саурона и стал желать ему победы, или, по крайней мере, перестал противостоять ему. Денетор же остался неколебимым врагом Саурона, но поверил, что его победа неизбежна, и потому впал в отчаяние. Несомненно, причины этого различия коренятся прежде всего в том, что Денетор был человеком могучей воли и оставался самим собой до тех пор, пока его не сразил последний удар: смертельная (по-видимому) рана единственного оставшегося в живых сына. Он был горд, но ни в коем случае не себялюбив; он любил Гондор и свой народ и считал, что сама судьба предназначила ему управлять страной в это страшное время. Но дело еще и в том, что анорский Камень принадлежал ему по праву, и ничто (кроме благоразумия) не препятствовало ему воспользоваться им в час нужды. Он, должно быть, догадывался, что итильский Камень оказался в руках Врага, но не боялся встречи с ним, полагаясь на свои силы. И нельзя сказать, что эта уверенность оказалась совершенно беспочвенной. Саурону не удалось подчинить его своей воле, он мог влиять на Денетора, только отводя ему глаза. Вероятно, сперва Денетор не обращал взгляд в сторону Мордора и довольствовался «дальним обзором» через Камень; отсюда его удивительная осведомленность о событиях в дальних краях. Вступал ли он в контакт с Камнем Ортанка и Саруманом, нигде не говорится; вероятно, вступал, и с немалой пользой для себя. Саурон не имел возможности вмешаться в их беседы: «подслушивать» мог только тот, кто смотрел в главный Камень Осгилиата. Когда два Камня «выходили на связь», третьему они не отзывались[337].

Должно быть, короли и наместники сохранили в Гондоре немало сведений о палантирах и передавали их своим наследникам, хотя Камнями более не пользовались. Камни были дарованы Элендилю и являлись неотъемлемой собственностью его наследников, единственных людей, которым они принадлежали по праву; но это не значит, что с ними мог иметь дело только один из этих «наследников». Камнями на законном основании мог пользоваться любой, кому они были поручены «наследником Анариона» или «наследником Исильдура», т. е. законным королем Гондора или Арнора. На самом деле ими в основном и пользовались такие доверенные лица. У каждого Камня был хранитель, в обязанности которого входило «смотреть в Камень» через определенные промежутки времени, или по приказу, или при необходимости. Другим лицам также могло быть поручено пользоваться Камнями, и королевские министры, отвечающие за «разведывательную деятельность», смотрели в них в установленные часы либо при необходимости, передавая полученные сведения королю и Совету, либо королю лично, в зависимости от обстоятельств. Позднее, когда в Гондоре возросло значение должности наместника и она стала наследственной, так что у короля был как бы постоянный «дублер», способный при необходимости подменить его, Камни, по-видимому, почти полностью перешли в руки наместников, и с тех пор предания о свойствах и использовании палантиров хранились и передавались в их роду. Поскольку должность наместника стала наследственной с 1998 года[338], право пользоваться Камнями и дозволять пользоваться ими другим Денетор унаследовал по закону и оно принадлежало ему в полной мере[339].

Однако стоит заметить, ссылаясь на «Властелин Колец», что, помимо и сверх такой доверенности, даже полученной по наследству, любой «наследник Элендиля» (т. е. его признанный потомок, по праву рождения владеющий престолом или княжеской властью в одном из нуменорских королевств) имел право пользоваться любым палантиром. Так, Арагорн предъявил права на ортанкский Камень потому, что этот палантир в данное время не имел владельца или хранителя, а также потому, что Арагорн с юридической точки зрения являлся законным королем Гондора и Арнора и мог, буде пожелает, с полным правом потребовать обратно все то, что было передано и пожаловано его предшественниками.

«Предание о Камнях» ныне забыто, и может быть восстановлено лишь частично, по догадкам и по сохранившимся записям. Камни представляли собой идеальные шары. Когда они пребывали в бездействии, казалось, что они сделаны из сплошного черного стекла или хрусталя. Меньшие Камни имели около фута в диаметре, а большие, например, камни Осгилиата или Амон-Сула, были так велики, что их нельзя было поднять в одиночку. Первоначально палантиры держали в помещениях, соответствующих их размеру и предполагаемому использованию; их размещали на специальных подставках, невысоких круглых столах из черного мрамора с чашей или углублением посередине, на которых их можно было вращать руками. Эти очень тяжелые, но абсолютно гладкие камни нельзя было разбить, уронив или сбросив со стола – ни случайно, ни по злому умыслу. Их вообще нельзя было уничтожить никакими средствами, доступными людям в те времена, хотя некоторые считали, что сильный жар, – например, пламя Ородруина, – может расплавить их, и предполагали, что именно это произошло с итильским Камнем при падении Барад-дура.

Палантиры имели постоянные «полюса», хотя никакими знаками они не обозначались, и на своих подставках Камни устанавливались «вертикально», так, чтобы линия, соединяющая полюса, была направлена к центру Земли, и нижний полюс находился внизу. «Видящая» поверхность Камня располагалась вдоль «экватора». Она воспринимала изображение и передавала его наблюдателю, находящемуся на противоположной стороне, так что тот, кто хотел посмотреть на запад, должен был встать к востоку от Камня, а если он хотел потом взглянуть на север, он должен был перейти налево, к югу. Но второстепенные Камни, например, ортанкский, итильский, анорский и, вероятно, Камень Аннуминаса, имели фиксированное направление, так что, к примеру, западная сторона смотрела только на запад, а в другом направлении ничего не показывала. Если Камень смещался, его возвращали в прежнее положение методом проб, вращая его в разные стороны. Но если палантир был снят с подставки, как это произошло с ортанкским Камнем, найти нужное положение было не так-то просто. Так что это оказалась «чистая случайность», как называют это люди (сказал бы Гэндальф), что Перегрин, возясь с Камнем, установил его на земле более или менее «вертикально» и, сидя к западу от Камня, посмотрел сквозь него на восток в нужном направлении. Главные Камни не были так строго зафиксированы: их можно было вращать вокруг вертикальной оси как угодно, и они могли «видеть» в любом направлении[340].

Поодиночке палантиры только «смотрели» – звук они не передавали. Пока ими не управляла чья-нибудь воля, изображения в них были (или казались) случайными. С высоты они видели вдаль на большое расстояние, но изображение было расплывчатым и искаженным по бокам, сверху и снизу, и передний план смешивался с тем, что находилось позади и по мере удаления теряло отчетливость. Кроме того, обзору могла воспрепятствовать случайность, темнота или «затемнение» (см. ниже). Материальные препятствия взгляду не мешали – одна лишь темнота: палантиры могли видеть то, что находится за горой или за каким-то неосвещенным пространством, но внутри они видели только то, на что падал хоть какой-то свет. Они могли видеть сквозь стены, но не видели ничего внутри помещений, пещер или подвалов, если там не было хотя бы минимального освещения. Сами они создавать или передавать освещение не могли. От их взгляда можно было укрыться с помощью так называемого «затемнения», благодаря которому отдельные предметы или места виделись в Камне только как пятна тени или густого тумана. Как это делали (те, кто знал о Камнях и подозревал, что за ним наблюдают) – остается одной из утерянных загадок палантиров[341].

Наблюдатель мог усилием воли заставить палантир сосредоточиться на какой-либо точке, лежащей в том направлении, куда смотрел Камень[342]. Неуправляемые изображения были очень маленькими, особенно в малых Камнях, но они казались больше, если встать на некотором расстоянии от палантира (лучше всего футах в трех). Но если наблюдатель был опытен и обладал сильной волей, он мог приблизить и увеличить отдаленные предметы, сделать их более четкими и удалить «задний план». Например, человек, находящийся на значительном расстоянии, в палантире виделся крошечной фигуркой, размером в полдюйма, и его трудно было разглядеть на фоне ландшафта или в толпе; но усилием воли изображение можно было сделать четким и увеличить до фута, так что человек становился виден отчетливо, как на картинке, и наблюдатель мог узнать его в лицо. С помощью большего усилия можно было даже увеличить отдельные детали, интересующие наблюдателя: к примеру, посмотреть, нет ли у него на руке кольца.

Но такие усилия воли были очень утомительны и могли довести до полного изнеможения. Поэтому к ним прибегали только тогда, когда необходимо было срочно получить какую-то информацию, и только если случай (а также информация, полученная из других источников) позволял наблюдателю выделить из беспорядочного нагромождения видений нужные в данный момент детали. Например, когда Денетор, озабоченный событиями в Рохане, находился у анорского Камня и размышлял, не следует ли немедленно приказать зажечь сигнальные огни и послать «стрелу», он мог встать к юго-востоку от палантира и обратить взгляд на северо-запад, к Рохану, в сторону Эдораса и Изенских бродов. В это время там можно было увидеть движущиеся группы людей. Денетор мог приглядеться к одной из этих групп, разглядеть, что это Всадники, и, наконец, обнаружить кого-то знакомого: например, Гэндальфа, который ехал с подкреплениями к Хельмову ущелью и вдруг повернул коня и ускакал на север[343].

С помощью палантиров нельзя было проникать в мысли людей незаметно для них или вопреки их желанию: передача мыслей зависела от воли обоих собеседников, и мысль (воспринимаемая как речь[344]) могла быть передана только с помощью двух сообщающихся Камней.

От переводчиков

Собственно, все, что следовало сказать о самой книге, сказал в своем введении Кристофер Толкин. В нашем же послесловии речь пойдет исключительно о тонкостях перевода. А посему читатель, который раскрыл эту книгу только затем, чтобы узнать «что-нибудь еще о Средиземье», может послесловия не читать. Потому что обычного читателя, не филолога, не переводчика и не любителя лингвистическо-стилистических изысков, все эти тонкости не волнуют, да и с какой стати? Если, к примеру, автовладелец, вместо того, чтобы ездить на своей машине, день-деньской лежит у нее под брюхом с гаечным ключом, значит, машина плохая. А если средний читатель вместо того, чтобы вникать в суть книги, медитирует над проблемами перевода, – значит, перевод плохой, так нам кажется. Единственное, что может оказаться важным для читателей, знакомых с Толкином только по переводам, это следующее. Как известно, часть имен и названий в книгах Толкина являются «говорящими» и нуждаются в переводе. В первую очередь это имена хоббитов и географические названия, которые «переведены» со Всеобщего наречия на английский. В разных переводах они, естественно, переводятся по-разному, а переводов этих издано уже штук восемь, и, скорее всего, будут и другие. В связи с этим мы решили хоббитские имена и названия не переводить вообще (о причинах этого будет сказано ниже), а прочие названия отчасти перевели сами, отчасти же взяли из других переводов те, которые ближе всего по значению к оригиналу. А потому, если в книге вам встретились незнакомые имена или названия, не поленитесь, пожалуйста, заглянуть в алфавитный указатель, приведенный в конце книги. В этом указателе, во-первых, даны краткие пояснения ко всем словам, а во-вторых, после большинства слов, которые могут переводиться по-разному, приводится в скобках список вариантов их перевода. К примеру: «Бэггинс (Baggins; ВВ – Беббинс; КК – Бэггинс; ГГ – Сумникс, МК, ВАМ – Торбинс)». Все это не относится к эльфийским именам и названиям, которые сам профессор Толкин завещал не переводить, а только транслитерировать.

Но некоторые эльфийские имена были «затранслитерированы» до полной неузнаваемости. Из них в данной книге встречаются, в первую очередь, «Кирдан», «Келеборн» и «Глорфиндель». Глорфинделя в переводе Кистяковского и Муравьева зовут «Всеславуром», а в новой редакции этого перевода – «Гориславом». Келеборна те же переводчики окрестили «Селербэрном». Что же до Кирдана, это имя уродовали всяк на свой лад, так что мы сочли нужным привести при нем список вариантов перевода в указателе. И вообще, не ленитесь заглядывать в указатель. Это не просто список слов с номерами страниц, а краткий справочник «Кто есть кто и что есть что?» Часть информации, содержащейся в нем, вы не найдете больше нигде.

Дальше, как уже было сказано, речь пойдет о вещах, интересных только специалистам.

Если отбросить все неточности перевода имен и названий у Толкина, порожденные исключительно невежеством, небрежностью либо своеволием переводчиков (к примеру, «Эовейн», «Цирдан», «Дориаф» или тот же «Селербэрн»), останется ряд проблем, не имеющих однозначного решения. Две из этих проблем, рассмотренных ниже, являются более или менее глобальными, остальные же касаются отдельных имен или названий. И, поскольку на титульном листе нашей книги значится «Издано при участии ТТТ» («Неформального творческого объединения „TolkienTextsTranslation“»), но проблемы эти мы решаем иначе, чем принято в ТТТ, мы сочли нужным объясниться.

Глобальные проблемы можно условно назвать «проблемой буквы „э“» и «проблемой гномов». Обе они отличаются тем, что первоначально были порождены сравнительно частными для творчества Толкина случаями, но разрослись до масштаба глобального.

Для того, чтобы разобраться в проблеме буквы «э», нам придется вспомнить особенности русской фонетики. Как известно, в русском языке согласные бывают твердыми и мягкими. И мягкость согласного перед гласным обозначается последующей гласной, для чего в русской письменности существует ряд специальных гласных букв. К примеру, наличие после согласной буквы гласной «ю» означает только то, что этот согласный звук мягкий, то есть в словах «лук» и «люк» гласный звук один и тот же ([у]), а вот согласные разные, в первом – твердый, во втором – мягкий. Гласный же [е] в этом смысле отличается тем, что в исконно русских словах перед ним согласный всегда мягкий, а потому в середине слова буква «э» встречается исключительно в заимствованных словах. Что касается заимствованных слов, то в большинстве иностранных языков согласные по твердости и мягкости не различаются, а потому, в сущности, безразлично, что написать по-русски, «э» или «е». К примеру, имя «Сэм» пишется через «э», а слово «бизнесмен» – через «е», хотя гласные в словах «Sam» и «man» абсолютно одинаковые, и предыдущий согласный в обоих случаях твердый. При этом слово «бизнесмен» одни произносят «бизнесмен» (с мягким «м»), другие – «бизнесмэн» (с твердым), и никому это не мешает. Пишут же «е» потому, что «е» в середине слова русскому глазу вообще привычнее. Не возникло бы такой проблемы и при транслитерации эльфийских имен и названий, если бы Толкин не счел нужным ввести в эльфийские языки два противопоставления по твердости-мягкости. В квенье существуют звуки [t'] и [h'], обозначаемые, соответственно, сочетаниями «ту» и «hy» («tyelpe», «hyarmen»). Насколько нам известно, в текстах это различие имеет существенное значение всего один раз, и именно в «Неоконченных преданиях». В одном из приложений к главе «История Галадриэли и Келеборна» говорится следующее: «Исконный корень эльфийского слова, обозначающего серебро, был kyelep-, в синдарине он перешел в celeb, в телерине – в telep-, telpe, а в квенье – в tyelep-, tyelpe. Но и в квенье, под влиянием телерского, распространилась форма telpe, ибо телери ценили серебро выше золота, и их искусству среброкузнецов завидовали даже нолдор. Поэтому и Белое Древо Валинора чаще называли не Тельперион, а Тэльперион». И вот, фактически, из-за этого-то единственного места и возникла проблема с буквой «э». Поскольку, таким образом, в эльфийских языках наличествует противопоставление твердых и мягких согласных, тонкие пуристы сочли необходимым писать по-русски в эльфийских именах букву «э» всюду, где в оригинале имеется звук [е] после твердого согласного – то есть практически везде. Так и родились имена «Бэрэн», «Кэлэбримбор», название «Нумэнор», и т. п. И все бы ничего; беда только в том, что буква «э» в русском языке не вполне стилистически нейтральна, и в таком количестве в середине слов встречается только в транслитерациях монгольских или тюрских имен, либо же в имитациях «восточного» акцента. В любом случае, ее обилие рождает у читателя ассоциации, которых Толкин, скорее всего, не одобрил бы. А потому мы от этого отказались, можно сказать, с легким сердцем.

Проблема гномов, увы, несколько сложнее. Возникла она благодаря тому, что Толкин в ранних своих текстах (вплоть до «Хоббита» и первых черновиков ВК) называл нолдор словом Gnomes, которое, по его словам, обозначает «мысль, знание». От слова этого он позднее отказался, нолдор окончательно сделались Noldor; ранние тексты, в которых это слово упоминается на каждом шагу, Толкин публиковать явно не собирался, а если бы вдруг собрался, то отредактировал бы. Но Толкин умер, и тексты эти опубликовал Кристофер Толкин в серии «История Средиземья», в том виде, как его отец их оставил. Проблема эта по-прежнему не стояла, поскольку в английском слово gnome, помимо «гнома, афоризм, сентенция, поговорка», означает только «садового гномика», гипсовую фигурку, какие ставят у себя в садиках (теперь, кажется, и у нас в России тоже) люди, не отягощенные избытком хорошего вкуса. Однако не так давно до этих ранних текстов добрались русские переводчики – и вот тут-то проблема встала в полный рост[345]. Перевести на русский слово «Gnome» иначе, как «гном», не представлялось возможным. Однако же слово «гном» уже было зарезервировано для перевода английского «dwarf»! Причем зарезервировали его отнюдь не переводчики Толкина. Эти существа назывались «гномами» еще в переводах сказок братьев Гримм и прочих западноевропейских сказок. Хорошо полякам, у которых имеется слово «krasnolud», – а что же делать бедным русским? И переводчики «Утраченных сказаний» нашли выход. Слово dwarf имеет в английском языке также значение «карлик». И вот они назвали dwarves «карлами». Для «Утраченных сказаний» это был неплохой вариант. Dwarves «Утраченных сказаний» – это не сказочные «гномики» из «Белоснежки», однако же и не угрюмые, но доблестные и благородные по-своему гномы «Сильмариллиона» и ВК. Они ближе к злобным карликам из «Эдды». Так что название «карлы» им вполне подходит. Но при этом из «Утраченных сказаний» вытекают соответствующие предания «Сильмариллиона», порой весьма далекие от «Утраченных» по духу, однако часто достаточно близкие к последним по сюжету (та же история Наугламира). А из «Сильмариллиона», в свою очередь, вытекают «Хоббит» и ВК. И если в «Утраченных сказаниях» «карлы», как мы уже сказали, весьма уместны, то от словосочетаний «карла Гимли» или «карла Балин» большинство читателей передергивает. Кроме того, в большинстве существующих переводов «Сильмариллиона» и ВК, не говоря уже о «Хоббите», dwarves названы именно гномами. И, судя по всему, переводы «Сильмариллиона» и ВК, в которых они назывались бы «карлами», появятся очень и очень нескоро. А поскольку данная книга по духу и стилю все же ближе к двум последним, нежели к «Утраченным сказаниям» и прочим текстам, где встречается слово Gnomes, а с ним и необходимость различения Gnomes и dwarves в переводе, мы, скрепя сердце, позволили себе отказаться от последовательности в переводе «Утраченных сказаний» и более поздних текстов в пользу понятности для широкого круга читателей, и назвать dwarves все-таки «гномами».

Кроме вышеописанных проблем, существуют еще три отдельных слова, за которые нам хотелось бы извиниться перед читателями. Это имя «Гэндальф», название «Ривенделл» и название народа «истерлинги». О «Ривенделле» и «истерлингах» мы упомянем чуть ниже, когда речь пойдет о «говорящих» именах и названиях. Что касается имени «Гэндальф», существует ряд доводов в пользу его написания как «Гандальв». Прежде всего, оно заимствовано из «Старшей Эдды», и там оно звучит именно так. Кроме того, Толкин недвусмысленно указывает, что f в конце слова читается как [в] (см. ниже приложение Е к ВК). Однако сам Толкин в записях произносит его скорее как «Гэндальф» (указано Д. Туганбаевым). В пользу написания «Гэндальф», помимо уже сложившейся традиции, говорит еще и то, что это имя (в отличие от имен гномов) перешло во Всеобщий из северного языка (к которому принадлежали имена гномов, и это имя тоже) столь давно, что наверняка успело адаптироваться ко Всеобщему, а потому, по всей видимости, произношение его должно подчиняться не тем правилам, что произношение имен гномов, а тем, что произношение имен хоббитов; последние же мы транслитерируем в согласии с русскими традициями транслитерации английских слов. Сам Толкин говорит о нем, что «слово „Гэндальф“ – это замена, введенная в английский текст на основании того же принципа, что хоббитские и гномьи имена [см. приложение F к ВК, II „О переводе“ – КК.]… Слово „Гэндальф“, видимо, заменяет собой слово из вестрона, состоящее из корней, которые произошли не из эльфийских языков», а слова из вестрона переводятся на английский, соответственно, и звучат как английские.

Теперь о говорящих именах и названиях. С одной стороны, Толкин утверждал, что все эти слова нуждаются в переводе, и даже сам составил справочник для будущих переводчиков. Однако популярность Толкина в России оказала ему дурную услугу. Существует несколько переводов Толкина на русский язык, и в каждом из переводов большинство имен переводится по-разному, более или менее удачно. И нет такого, в котором все слова были бы переведены наилучшим образом. К примеру, прозвище Арагорна «Strider» удачнее всего перевели Кистяковский и Муравьев: слово «Бродяжник» передает как смысл прозвища, так и несколько пренебрежительный оттенок, который оно имеет в оригинале. А вот имя коня Гэндальфа, «Shadowfax», в их переводе – «Светозар» – звучит очень красиво и выразительно, но не имеет ничего общего с оригиналом. И вообще, это имя ни один из переводчиков не перевел адекватно, несмотря на то, что значение его совершенно прозрачно (Тенегрив – ср. Бобырь – Быстрокрыл, В. А. М. – Серосвет, Каменкович и Каррик – Скадуфакс; Григорьева и Грушецкий – Сполох). И так же дело обстоит со многими именами. В каждом из переводов есть несколько имен, которые переведены просто идеально, а все остальные заставляют только развести руками: и откуда что взялось? Поэтому с «говорящими» словами, именами и названиями мы решили поступить следующим образом. Переводя имена и названия из Всеобщего языка, мы заимствовали из существующих переводов те варианты, которые представлялись нам идеальными, а в случае отсутствия таковых (как с «Shadowfax») мы давали свой вариант. Что же касается хоббитских имен и названий, то это проблема отдельная. Во-первых, значения этих имен не всегда настолько однозначны, как у прочих слов «из Всеобщего». Во-вторых, помимо того, что имена и названия эти говорящие, они зачастую еще и являются реально существующими английскими фамилиями или географическими названиями (к примеру, «Брокхауз» или «Бэг-Энд»), либо напоминают таковые. В-третьих, вследствие этого хоббитские имена и названия каждый переводчик переводит на свой лад, пытаясь примирить необходимость сохранить значение имени, сделать его достаточно благозвучным, и при этом еще добиться, чтобы оно звучало не слишком уж по-русски. Так что главного героя ВК Кистяковский и Муравьев, а также В. А. М. называют Торбинсом, Григорьева и Грушецкий – Сумниксом, и так далее. Если учесть, что многие хоббиты активного участия в повествовании не принимают, а имена их упоминаются в книге мельком, один-два раза, путаница выходит несусветная. Кроме того, отношение самого Толкина к переводу хоббитских имен было достаточно противоречивым. С одной стороны, в его рекомендациях переводчикам даются указания относительно того, как следует переводить те или иные хоббитские имена, с другой же, в письме 190 (см. «Письма») он высказывается категорически против того, чтобы их переводить, ибо они являются «„пародией“ на топонимию сельской Англии» и создают «местный колорит», и утверждает, что, будучи переведены на другой язык, они делаются «бездомными». В свете всего вышесказанного, а также потому, что в «Неоконченных преданиях», в отличие от ВК, «говорящих» хоббитских имен встречается сравнительно немного, и только в одной или двух главах хоббиты находятся в центре повествования, мы решили не создавать собственных вариантов перевода, а попросту транслитерировать хоббитские имена и названия. Транслитерация, по крайней мере, позволяет выполнить хотя бы одну задачу: передать тот самый «местный колорит», «английскость» хоббитов, столь милую сердцу профессора Толкина.

Слово «Ривенделл» (Rivendell) – «рассеченная долина», перевод синдарского «Имладрис» на Всеобщий, – в принципе, следовало бы перевести. Но, увы, мы не сумели подобрать подходящего перевода. Все варианты перевода (КК – Двоедол; ГГ – Дольн; КК – Раздвоенная Долина; КМ – Раздол; Э – Светлояр) казались нам либо недостаточно выразительными, либо чересчур далекими от оригинала. Лучше всех, на наш субъективный взгляд, перевод Кистяковского и Муравьева «Раздол», ибо КМ сумели, по крайней мере, передать тот колокольный звон, что слышится в оригинальном слове, но по смыслу слово «Раздол» ассоциируется скорее с «раздольем», нежели с тесной и потаенной горной долиной. Так что мы сочли за лучшее оставить это слово непереведенным.

Что же до слова «истерлинги», оно тоже является своеобразным переводческим провалом. Означает оно буквально «люди с востока», точнее – «народы востока». Но все попытки перевести его на русский окончились ничем. Увы, такова специфика русского языка, что в то время, как слова «северяне» или «южане» однозначно воспринимаются как «люди с севера» или «люди с юга», слово «востокане» ассоциируется скорее со стаканом, нежели с востоком, слово «вастаки» с востоком и подавно не ассоциируется, а за словами со всеми прочими суффиксами зарезервированы другие значения (к примеру, «восточники» – люди, изучающие языки и культуру Востока или занимающиеся восточными единоборствами). Поэтому и это слово мы также оставили непереведенным.

Нумерация страниц в нашем издании соответствует нумерации страниц в английском издании J. R. R. Tolkien «Unfinished Tales of Numenor and Middle-earth» Unwin Paperbacks, London Sydney Wellington, 1989. Это издание было взято за основу потому, что именно на него (или на аналогичное) даются постраничные ссылки в томах «Истории Средиземья», с которых делаются русские переводы ТТТ. Текст нашего издания тоже практически совпадает с оригиналом, за исключением следующих деталей. Во-первых, мы позволили себе исправить некоторые мелкие опечатки, допущенные в оригинале и повторяющиеся из издания в издание. Их мы исправляли, не указывая на это. Во-вторых, в томах ИС встречаются указания Кристофера Толкина на допущенные им ошибки или просчеты в тексте «Неоконченных преданий» – тоже достаточно незначительные, но тем не менее досадные (к примеру, искажения имен, например «Ангелимар» вместо «Ангелимир». Их мы тоже позволили себе исправить, руководствуясь указаниями К. Толкина. Все подобные исправления отмечены в тексте, и в примечаниях переводчика приведены ссылки на тома ИС, где К. Толкин указывает на ошибку. В-третьих, кое-где мы ввели примечания с пояснениями английских реалий для русского читателя (например, пояснение относительно имени эльфа «Пак», которое для английского читателя столь же привычно, как для нашего – Баба-Яга), а также относительно перевода тех или иных слов или произношения тех или иных звуков и сочетаний букв. В-четвертых, мы переработали указатель, опять же для удобства читателя, о чем уже говорилось выше. И, в-пятых, мы ввели в книгу это послесловие и ту часть приложения Е к ВК, где идет речь о чтении имен и названий.

Ссылки на ВК, как и в английском тексте, даются на название тома, книгу и главу (к примеру, «„Возвращение короля“, V, 1»). Перевод цитат из ВК местами основывается на переводе КМ, но, поскольку точного перевода ВК до сих пор не существует, в целом перевод цитат из него, как правило, наш.

Постраничные ссылки на «Сильмариллион» даются на старое издание в переводе Н. Эстель, ибо, по нашим наблюдениям, оно до сих пор остается наиболее распространенным. В двух изданиях этого перевода в мягкой обложке нумерация страниц идентична. Для тех, у кого имеется «Сильмариллион» в другом переводе, указаны также главы книги. Хотелось бы обратить внимание читателя на то, что перевод цитат из «Сильмариллиона» основывается на переводе Н. Эстель, но не совпадает с ним (там, где в переводе Н. Эстель имеются неточности и расхождения с текстом оригинала). Кроме того, у Н. Эстель принята совершенно другая система транслитерации (которая к тому же не везде соблюдается последовательно).

Ссылки на «Историю Средиземья» по необходимости даются только на том. По идее, следовало бы давать постраничные ссылки на издание в твердом переплете (поскольку именно по его образцу ТТТ будет делать переводы следующих томов), но работа над изданием ТТТ пока еще не закончена, а у тех, кто имеет доступ к ИС в оригинале, как правило, наличествуют разные издания в мягкой обложке, с совершенно иной нумерацией страниц.

Ну и, напоследок, хотелось бы перечислить имена тех, благодаря кому появилась на свет эта книга. Над переводом работали: А. Хромова, О. Степашкина, Н. Некрасова, С. Лихачева, С. Таскаева, В. Соловова, М. Авдонина, И. Емельянова, С. Лопухова. Основную редактуру осуществляли А. Хромова и О. Степашкина. Участвовали в редактировании также Е. Дрибинская и С. Лопухова. С. Лихачева любезно согласилась вычитать готовый текст и указать на ошибки, так что ее тоже можно считать одним из основных редакторов, если учесть, сколько труда она в это вложила. Сводный указатель переводов толкиновских имен и названий, использованный в работе над алфавитным указателем к этой книге, составила Н. Семенова. Исправления и уточнения, внесенные К. Толкином, собрал по томам «Истории Средиземья» Д. Туганбаев. Неоценимую помощь советами и комментариями в работе над этой книгой оказал также коллектив ТТТ. Корректор – Н. Антонова. Игорь Хазанов был и продолжает являться организатором и движущей силой всего проекта по переводу черновиков Дж. P. P. Толкина, и без его участия появление этой книги едва ли было бы возможно. Извините, если кого-то забыли.

А. Хромова

В книге используются следующие сокращения:

ВК – «Властелин Колец». Римскими цифрами обозначаются книги (не тома, а именно книги, с I по VT), арабскими – главы.

ИС – «История Средиземья». Тома обозначаются римскими цифрами.

НП – «Неоконченные предания».

Сокращенные обозначения переводов на русский язык см. во вступительной статье к указателю имен и названий.

Отрывок из приложения Е к «Властелину Колец»

Перевод – А. Хромова

Как читать имена и названия

От переводчика

Приступая к чтению приложения о прочтении и написании имен и названий, следует помнить, что этот раздел приложений предназначался для английского читателя. Одной из особенностей английской орфографии является то, что многие буквы могут обозначать самые различные звуки, а звуки, которых нет в английском языке, могут обозначаться сочетаниями букв. Достоинством такой орфографии является то, что благодаря этому можно обозначать и такие звуки, которые в английском отсутствуют; но есть у нее и существенные недостатки: в частности, если вы, подобно профессору Толкину, выдумали свой собственный язык, либо вводите в текст слова из другого языка, где есть звуки, которых в английском не имеется, и орфография отличается от традиционной английской, вам следует приготовиться к тому, что правильно произносить придуманные вами имена будут только те читатели, у которых хватит добросовестности прочитать соответствующее приложение. Увы, зачастую этих приложений не читают даже переводчики – о чем красноречиво свидетельствуют имена «Цирдан», «Йовин» и прочие.

Русская орфография от английской отличается значительно большей жесткостью. Она не позволяет вводить новые буквы или сочетания букв, которые обозначали бы звуки, не существующие в русском языке. Именно поэтому, как бы ни хотел того переводчик, передать кириллицей такие звуки, как [θ] или [w], совершенно невозможно. Русская орфография отчаянно сопротивляется введению каких бы то ни было новых букв или надстрочных знаков, а сочетания букв читаются именно как сочетания букв, и никак иначе. Поэтому сообщать русскому читателю, что звук [θ] обозначается буквой т' либо сочетанием <тх>, совершенно бесполезно: большинство читателей будут спотыкаться на каждой букве т' и читать <тх> как [тх]. Русская кириллица способна передать только те звуки, на которые была рассчитана изначально. А потому русский читатель, в отличие от английского, целиком и полностью зависит не от собственной добросовестности, а от добросовестности переводчика: напишет переводчик «Араторн» – читатель прочтет «Араторн», взбредет переводчику в голову написать «Арафорн» или «Арахорн» – читатель именно это и прочтет, и никакие приложения ему не помогут. Соответственно, для русского читателя приложение о правилах чтения имен и названий представляет интерес чисто академический. Однако мы все же решили опубликовать его здесь, поскольку по опыту знаем, что существуют люди, которые способны худо-бедно читать ВК по-английски, но при этом разобраться в данном приложении выше их сил.

Данное приложение не везде соответствует английскому тексту. Во-первых, мы добавили в него немало примечаний, призванных облегчить его понимание русскоязычному читателю (к примеру, далеко не все читатели учили в школе и немецкий, и французский, а потому далеко не все знают, как произносится немецкое Bach или французское lune). Кроме того, те, кто учил в школе английский, наверняка еще помнят, что такое транскрипция и как ею пользоваться. Поэтому там, где речь идет о звуках, мы пишем звуки в квадратных скобках ([k], [g] и т. п.), там же, где речь идет о чтении букв и буквосочетаний, мы заключаем эти буквы в угловые скобки, как это принято делать в учебниках по фонетике (<k>, <g> и т. п.). Русские буквы пишутся в кавычках («б»).

От автора

Все слова из вестрона переведены на английский. Соответственно, все хоббитские имена и местные слова произносятся как английские: например, в имени Bolger <g> произносится как в слове bulge, а слово mathom рифмуется с fathom.

Что касается слов из древних языков, я старался как можно точнее передать произношение (насколько его вообще можно определить), и при этом сделать так, чтобы имена и названия не казались неуклюжими глазу современного читателя. Написание квенийских имен я максимально, насколько позволяют звуки этого языка, приблизил к латинскому. Именно поэтому в обоих эльфийских языках пишется <c>, а не <k>.

Те, кто интересуется такими деталями, могут обратить внимание на следующее:

Согласные:

<С> всегда произносится как [k], в т. ч. и перед <е>, <i>: celeb (серебро) читается [keleb].

<СН> всегда обозначает тот же звук, что в немецком Bach[346], а не тот, что в английском church. В произношении гондорцев этот звук всюду, кроме конца слова и положения перед <t>, переходил в [h] (см. ниже). Это изменение присутствует в таких названиях, как, например, Rohan, Rohirrim (Imrahil – нуменорское имя).

<DH> обозначает звонкое <th> [ð] (как в английском these clothes). Он обычно соотносится со звуком [d]: ср. синд. galadh и квен. alda (дерево); но иногда происходит из сочетания <n+r>, как, например, Caradhras («Багровый Рог») из caran-rass.

<F> обозначает звук [f] всюду, кроме конца слова, где <f> обозначает [v] (как в англ. of): Nindalf Ниндалв, Fladrif Фладрив.

<G> всегда произносится как <g>[347] в словах give, get: gil «звезда» в Gildor, Gilraen, Osgiliath начинается как англ. gild.

<Н> само по себе обозначает звук [h], как в англ. house[348]. Квенийское сочетание <ht> обозначает <cht>, как в немецком acht, echt[349] (например, в Telumehtar, Телумехтар – Орион[350]). См. также <СН>, <DH>, <L>, <R>, <ТН>, <W>, <Y>.

<I> в начале слова перед другим гласным в синдарине (и только в синдарине) обозначает согласный звук, такой, как у в you, yore: Ioreth – Йорет, Iarwain – Йарвайн. См. <Y>[351].

<К> (вместо <С>) употребляется только в словах из не-эльфийских языков, обозначает тоже [k]. <КН> обозначает тот же звук, что и <СН>, например, в орочьем Grishnakh – Гришнах или в адунаике (нуменорском) Adunakhor – Адунахор. О гномьем языке (кхуздуле) см. примечание в конце.

<L> приблизительно соответствует англ. <l> в let[352] Но между <е>, <i> и согласным или после <е>, <i> в конце слова <1> смягчается[353] (эльдар, вероятно, записали бы англ. bell, fill как beol, fiol). <LH> – это глухой <l>[354] (обычно происходит из начального сочетания <sl->). В ранней квенье этот звук обозначался <hl>. В Третью Эпоху обычно произносился как [l].

<NG> представляет собой ng, как в англ. finger, но в конце слова – звук [ŋ], как в англ. sing. Последний в квенье встречался также в начале слова, но позднее стал передаваться на письме знаком п в соответствии с произношением Третьей Эпохи: Noldo – нолдо.

<РН> – тот же звук, что и <F>. Употребляется: а) в словах, где на конце слова [f]: alph («алф») – лебедь; b) в словах, где звук [f] происходит от [р] или соотносится с ним: i-Pheriannath («и-ферианнат») – полурослики, ср. perian; с) в середине тех немногих слов, где это сочетание обозначает [ff] (из [рр]): Ephel («Эффель») – внешняя ограда; d) в словах из адунаика: Ar-Pharazon (Ар-Фаразон; pharaz – золото).

<QU> обозначает звук [kw]. Он часто встречается в квенье, но в синдарине его нет.

<R> в любом положении обозначает вибрирующее [r][355]. Он не исчезает перед согласными, как англ. [r] (в слове part). Говорят, что орки, а также некоторые гномы произносили заднее, или увулярное [r][356], что эльфам казалось отвратительным. <RH> – глухое <r> (обычно происходящее из начального <sr->). В квенье писался как <hr>. Ср. <L>.

<S> никогда не озвончается, подобно английскому s в so, geese; звук [z] в современных квенье и синдарине не встречался. <SH> встречается во Всеобщем Языке, гномьем и орочьем и обозначает тот же звук, что и английское <sh> («ш»).

<ТН> обозначает глухой звук [θ], как в англ. thin cloth. В квенийском произношении этот звук перешел в [s], хотя по-прежнему обозначался другой буквой: ср. квен. Isil («Исиль»), синд. Ithil («Итиль») – Луна.

<TY> – скорее всего, звук, подобный англ. <t> в слове tune[357]. Он чаще всего происходит от [k] или сочетания [t+j] (<t+y>). Говорящие на Всеобщем Наречии часто произносили этот звук как англ. <ch> ([ч]). Ср. <HY> в <Y>.

<V> – звук [v], но в конце слов не употребляется (см. <F>).

<W> – звук [w][358] <HW> – глухой <w>[359], как в англ. white (в шотландском произношении). Часто встречается в квенье, хотя во «Властелине Колец» слов с этим звуком нет. Хотя в латыни буквы <w> нет, в транскрипции эльфийских языков используются и <v>, и <w>, так как в эльфийских языках встречались оба звука.

<Y> обозначает в квенье согласный <у> ([j]), как в англ. you. В синдарине этой буквой обозначается гласный (см. ниже). <HY> относится к <Y>, как <HW> к <W>, и обозначает звук, который слышится в англ. hew, huge[360]; тот же звук в квенийских сочетаниях eht, iht. Говорящие на Всеобщем Наречии часто произносили вместо этого звука англ. <sh> («ш»), который часто встречается в Вестроне (ср. выше <TY>). <HY> обычно происходит от <sy-> или <khy->; в синдарине в обоих случаях этому звуку соответствует начальное [h]: квен. Hyarmen, синд. Harad (юг).

Обратите внимание, что двумя знаками: <tt>, <ll>, <ss>, <nn> – обозначаются долгие или двойные согласные. В конце неодносложных слов они, как правило, сокращаются: Rohan < Rochann (< архаич. Rochand).

В синдарине сочетания [ng], [nd], [mb], которые в древности очень часто встречались в эльдарских языках, претерпели различные изменения, [mb] во всех случаях перешло в [m], но при определении места ударения считалось долгим согласным (см. ниже), поэтому в тех случаях, когда может быть трудно определить место ударения, пишется mm[361] лишь в начале и в конце слова – там оно перешло в носовой [ŋ] (как в англ. sing), [nd], как правило, переходило в [nn]: Ennor – «Средиземье» < квен. Endore, но сохранялось на конце односложных слов с полным ударением: thond – «корень» (в «Мортонд» – «Чернокорень») и перед [r]: «Андрос» – «долгая пена», [nd] встречается также в некоторых древних именах: Нарготронд, Гондолин, Белерианд. В Третью Эпоху в конце неодносложных слов [nn]<[nd] стянулось в [n]: Итилиэн, Рохан, Анориэн.

Гласные:

Гласные обозначаются знаками <i>, <e>, <a>, <o>, <u> и <у> (последняя – только в синдарине). Насколько можно судить, эти звуки (кроме <у>) были стандартны, хотя, конечно, определить оттенки местного произношения невозможно. То есть это были примерно те же гласные, что в англ. словах machine, were, father, for, brute (если не принимать во внимание долготу). Гласные могли быть краткими и долгими. В синдарине долгие [е:], [а:], [о:] ничем, кроме долготы, от кратких не отличались (они и произошли от кратких, и сравнительно недавно; старые долгие [е:], [а:], [о:] изменились). В квенье [е:] и [о:] были более закрытыми и напряженными, чем соответствующие краткие гласные (в правильном произношении, у эльдар)[362].

В синдарском языке существовало также переднее, палатальное <у> ([у]), похожее на французское и в слове lune[363]. Оно возникло в результате изменения [о] и [и] или из дифтонгов [eu, iu]. Этот звук обозначается буквой <у>, как в древнеанглийском: lyg, змея, квен. leuca, или emyn, мн. ч. От amon, гора. В Гондоре это <у> обычно произносили как [i].

Долгие гласные обычно отмечаются знаком «острого ударения», или «акутом» (знак ′), как и в некоторых вариантах Феанорова алфавита. В синдарине долгие гласные в односложных словах с ударением отмечаются «облеченным ударением», т. е. «циркумфлексом» или «крышечкой» (знак ˆ), так как в таких словах гласный обычно был особенно долгим[364]: ср. dûn и Dúnadan. В других языках, например в гномьем или в адунаике, циркумфлекс (так же, как и буква k) пишется просто затем, чтобы подчеркнуть их чуждость.

Конечное <е> всегда произносится, а не просто отмечает долготу, как в английском. Чтобы напомнить об этом, <е> на конце иногда пишется <ё>[365].

Сочетания <er>, <ir>, <ur> (в конце слов или перед согласным) произносятся не как англ. fern, fir, fur, а как сочетания «ер», «ир», «ур».

Квэнийские сочетания <ui>, <oi>, <ai>, <iu>, <eu>, <au> обозначают дифтонги (т. е. произносятся в один слог). Все остальные сочетания гласных – двусложные (на это иногда указывает написание: <ёа> (<Ёа>), <ёо> <оё>. В синдарине были дифтонги <ае>, <ai>, <ei>, <oe>, <ui>, <au>. Другие сочетания – не дифтонги. В конце слова <au> пишется как <aw>, по правилам английской орфографии, но такое написание встречалось и в Феаноровом алфавите. Все эти дифтонги были нисходящими[366], т. е. ударение падало на первую часть, а вторая была как бы призвуком. Дифтонги возникли в результате слияния отдельных гласных. <ai>, <ei>, <oi>, <ui> произносятся, соответственно, как гласные в англ. rye (а не ray), grey, boy, ruin («ай», «эй», «ой» и «уй»); a <au> (<aw>) как в loud, how, а не как в laud, haw («ay»). В английском языке нет звуков, соответствующих <ае>, <oe>, <eu>; <ae>, <oe> можно произносить как [aj], [oj].

Ударение:

Ударение не отмечается, потому что в эльфийских языках место ударения зависит от формы слова. В двусложных словах ударение почти всегда падает на первый слог. В многосложных ударение падает на второй слог от конца, если он долгий, т. е. содержит долгий гласный, дифтонг, или за гласным следуют два и более согласных. Если же в предпоследнем слоге краткий гласный, за которым следует только один согласный или другой гласный, ударение падает на третий слог от конца. Такие слова очень часто встречались в эльдарских языках, особенно в квенье.

В следующих словах ударный гласный выделен: исИльдур, Ороме, эрЕссеа, фЕанор, анкАлима, элентАри ([а:]), дЕнетор, периАннат, эктЕлион, пелАргир, силИврен. Слова типа Elentári (с долгими [е:], [а:], [о:]) в квенье встречались редко; обычно это были сложные слова (как и в данном случае); слова с [i:], [u:] встречались чаще: Andúne – закат, запад. В синдарине они бывают только в сложных словах. Здесь следует напомнить, что в синдарских словах сочетания <dh>, <th>, <ch> обозначают каждое один звук, который в эльфийских алфавитах обозначается одной буквой.

Примечание

В словах из не-эльдарских языков значения букв те же самые (кроме случаев, описанных выше). Исключением является гномий язык. В гномьем не было звуков [θ], [kh], и сочетания <th>, <kh> обозначают придыхательные согласные: «тх», «кх».

Буква <z> обозначает звук [z] («з»). <gh> (в Черном Наречии, орочьем и языке друаданов): ghash, agh и drughu (самоназвание друаданов) обозначает [г] щелевой[367] (т. е. относится к <г> как <dh> к <d>).

«Внешние», человеческие имена гномов принадлежат северному языку, но читаются по вышеизложенным правилам. То же относится к роханским именам и названиям; следует отметить, что <éа>, <éо> – дифтонги [еа], [ео] (нисходящие, т. е. с ударением на первой части!), а <у> – гласный [у], такой же, как в синдарине. Некоторые роханские названия осовременены, т. е. переведены на современный английский; их легко узнать, и читаются они как в современном английском. Это в основном географические названия: Dunharrow (< Dunharg), а также имена Shadowfax и Wormtongue.

Указатель

В настоящем указателе, как о том уже говорилось во введении, даны ссылки не только на основные тексты, но и на примечания и приложения, поскольку в них также содержится немалая часть фактического материала. В результате многие ссылки получились достаточно малоинформативными; но я счел, что будет полезнее, да и проще, постараться сделать указатель как можно более исчерпывающим. Исключение – не считая моих недосмотров, – составляют всего несколько случаев (таких, как «Моргот», «Нуменор» и т. п.), когда я местами писал просто «везде»; а также отсутствие ссылок на такие слова, как «эльфы», «люди», «орки» и «Средиземье». Во многих случаях ссылки даются на страницы, где персонаж или место упомянуто, но не названо (например, в статье «Митлонд» имеется ссылка, где говорится о «гавани, где правил Кирдан»). Звездочками обозначены имена и названия (примерно четверть от общего числа), которые не встречаются в ранее опубликованных работах отца (то есть «Хоббите», ВК и «Сильмариллионе» – прим. переводчика.). Краткие определения не ограничиваются сведениями, содержащимися в данной книге; местами я также добавлял примечания о значении имен, которые прежде не переводились.

Конечно, этот указатель – отнюдь не образец последовательности; но оправданием мне отчасти может послужить то, что имена и названия то и дело переплетаются и пересекаются: к примеру, одно и то же название может быть переведено по-разному, или переведено лишь наполовину, разные названия могут обозначать одно и то же, но переводиться по-разному, и т. д.; в результате добиться последовательности в некоторых случаях невозможно – скажем, с таким рядом названий, как «Эйленаэр», «Халифириен», «Амон-Анвар», «Анвар», «гора Анвар», «холм Благоговения», «лес Анвар», «Фириенхолт», «лес Фириен», «Шепчущий лес». Как правило, я включал переводы эльфийских названий в статью, в которой дается эльфийский вариант (к примеру, «Прибрежье» – в статье «Анфалас»), и давал перекрестные ссылки; но в некоторых случаях, когда «перевод» названия является куда более известным и распространенным (как, например, «Лихолесье» или «Изенгард»), я поступал наоборот.

От переводчика

После каждого слова в скобках дается написание этого слова латиницей (как в оригинале). Это сделано потому, что русская орфография не позволяет передать всех тонкостей произношения (к примеру, звуков, обозначаемых буквой w или сочетаниями букв th или dh). Те, кого такие подробности не интересуют, могут не обращать на них внимания. NB! Знаки ударения в словах, написанных латиницей, обозначают не ударение, а долготу гласного! Например, в слове «Lótessë» ударение не «лóтессе», а «лотéссе». Кроме того, мы расставили ударения в соответствии с тем, что сказано в приложении Е к ВК. Если указано два варианта ударения, значит, это сомнительный случай, относительно которого специалисты расходятся во мнениях. В словах из гномьего языка (кхуздула), орочьего языка, языка друздайн и адунаика ударения не указываются, потому что сведений о правилах расстановки ударений в этих языках Толкин не сообщает (в приложении Е к ВК речь идет об зльфийских языках).

Для удобства читателей, знакомых с персонажами Толкина по разным переводам, мы включили в статьи с говорящими именами варианты из известных нам переводов с указанием, из какого перевода они взяты (к примеру: «Бэггинс (Baggins; ВВ – Беббинс; КК – Бзггинс; ГГ – Сумникс, КМ, ВАМ – Торбинс)» и т. д.) Список сокращений (издания не указаны, поскольку большинство переводов переиздавалось неоднократно):

КМ – перевод А. Кистяковского и В. Муравьева («Властелин Колец»)

ВАМ – переводы В. А. М. («Хоббит», «Властелин Колец»)

ГГ – переводы Н. Григорьевой, В. Грушецкого («Властелин Колец», «Сильмариллион»)

Э – перевод Н. Эстель («Сильмариллион»)

Б – пересказ З. И. Бобырь («Повесть о Кольце»)

КК – перевод М. Каменкович, В. Каррика («Властелин Колец»)

ВВ – перевод В. Волковского, В. Воседого («Властелин Колец»)

Следует указать также, что, в силу различия русской и английской стилистики, в русском тексте имена и названия могут появляться и там, где в оригинале стоят местоимения. Но, поскольку в указатель включены ссылки и на те упоминания об объектах, где эти объекты не названы по имени, серьезных расхождений возникнуть не должно.

Несмотря на то, что в оригинале ссылки на прилагательные, образованные от названий, даются отдельно, мы не сочли нужным это делать по причинам чисто техническим, поскольку в переводе зачастую существительное превращается в прилагательное или, реже, наоборот. Поэтому ссылки на прилагательные даются вместе со ссылками на существительные (иногда без указаний на наличие прилагательных).

* * *

Аваллóне (Avallónë) – гавань эльдар на Тол-Эрессеа.

áвари (Avari) – эльфы, которые отказались присоединиться к Великому походу от Куивиэнена. См. Дикие эльфы.

Агáрваэн (Agarwaen) – «запятнанный кровью», имя, которым назвался Турин, придя в Нарготронд.

Агатуруш* (Agathurush) – перевод на адунаик названия Гватло.

Áгларонд (Aglarond) – «Сверкающие пещеры» Хельмова ущелья в отроге Эред-Нимрайса; иногда так называют и крепость, расположенную у входа в Хельмово ущелье; более правильное ее название – Хорнбург. См. Глемшраву.

Агхан* (Aghan) – друх (друадан) – в повести «Преданный камень».

Адáнедель (Adanedhel) – «человек-эльф», имя, данное Турину в Нарготронде.

Áдорн (Adorn) – приток реки Изен, образующий вместе с последней западную границу Рохана (название «похоже на синдарское, но не имеет значения в этом языке. Предполагается, что это слово – донуменорского происхождения, адаптированное к синдарину»).

Áдрахиль* (1) (Adrahil) – один из гондорских военачальников в войне с кибитниками в 1944 году Третьей Эпохи; назван Адрахиль из Дол-Амрота, предположительно – предок Адрахиля (2).

Áдрахиль (2) (Adrahil) – князь Дол-Амрота, отец Имрахиля.

адунаик (Adûnaic) – язык Нуменора. См. Нуменорский язык.

Азагхал (Azaghâl) – владыка гномов Белегоста; ранил Глаурунга в Нирнаэт Арноэдиад и был убит им.

Азанулбизар (Azanulbizar) – долина у Восточных врат Мории, где в 2799 году Третьей эпохи произошла великая битва, решившая исход войны гномов и орков. См. Нандухирион.

Азог (Azog) – орк из Мории; убийца Трора. Был убит Данном Железностопом в битве в Азанулбизаре.

Áйвëндиль* (Aiwendil) – «любящий птиц», квенийское имя волшебника Радагаста.

Áйлинель* (Ailinel) – старшая из сестер Тар-Алдариона.

Акаллабет (Akallabêth) – «Низвергнутая [земля]», Нуменор. 165. Ссылки на упоминания о тексте, озаглавленном «Акаллабет» («Низвержение Нуменора») здесь не даются.

Ал(а)тáриэль (Al(a)táriel)-«дева, увенчанная сияющим венцом» (см. приложение к «Сильмариллиону», корень кал-) – квенийская и телерская формы имени Галадриэль.

Áлатар* (Alatar) – один из Синих волшебников (Итрин Ауин).

Áлгунд* (Algund) – человек из Дор-ломина, один из шайки изгоев (гаурвайт), к которой примкнул Турин.

Алдáрион (Aldarion) – см. Тар-Алдарион.

Áлдбург* (Aldburg) – жилище Эомера в Фолде (Рохан), где прежде был дом Эорла Юного.

Áлдор (Aldor) – третий король Рохана, сын Брего, сына Эорла Юного.

Алквалóнде (Alqualondë)– «Лебединая Гавань», главный город и гавань телери на побережье Амана.

Алмáриан* (Almarian) – дочь нуменорского морехода Веантура, супруга короля Тар-Менельдура и мать Тар-Алдариона.

Áлмиэль* (Almiel) – младшая из сестер Тар-Алдариона.

áлфирин (alfirin) – маленький белый цветок, зовется также уилос (uilos) и симбельмине (simbelmyne), «вечная память». О применении этого названия к другому цветку см. выше.

Áман (Aman) – «благословенный, свободный от зла», земли валар на дальнем Западе. См. Благословенное королевство, Благословенная земля. См. Бессмертные земли.

Амáндиль (1) (Amandil) – см. Тар-Амандиль.

Амáндиль (2) (Amandil) – последний князь Андуние, отец Элендиля Высокого.

Áмдир* (Amdír) – король Лориэна, погиб в битве на Дагорладе; отец Амрота. См. Малгалад.

Áмон-Áнвар* (Amon Anwar) – так назвался на синдарине Халифириен, седьмой из маяков Гондора в горах Эред-Нимрайс. Переводится как холм Благоговения, а также, частично, как гора Анвар. Также просто Анвар. См. Эйленаэр, Халифириен, лес Анвар.

Áмон-Дápmup* (Amon Darthir) – гора в цепи Эред-Ветрин на юге Дор-ломина.

Áмон-Дин (Amon Din) – «Безмолвная гора», первый из маяков Гондора в горах Эред-Нимрайс.

Áмон-Ланк* (Amon Lanc) – «Голая гора», расположенная на юге Великого Зеленолесья, впоследствии звалась Дол-Гулдур (см.).

Áмон-Óбель (Amon Obel) – холм в лесу Бретиль, на котором стоял Эффель-Брандир.

Áмон-Руд (Amon Rûdh) – «Лысая гора», одинокая вершина в землях к югу от Бретиля, обиталище Мима и логово шайки изгоев Турина. См. Шарбхунд.

Áмон-Сул (Amon Sûl) – «Ветреная гора», округлая нагая вершина на южной оконечности Непогодных холмов в Эриадоре. В Бри называлась Заверть.

Áмон-Уилос (Amon Uilos) – название Ойолоссе (см.) на синдарине.

Áмон-Эреб (Amon Ereb) – «Одинокая гора», в Восточном Белерианде.

Áмон-Этир (Amon Ethir) – огромное земляное укрепление, возведенное Финродом Фелагундом к востоку от врат Нарготронда. Переводится как Дозорный холм.

Áмрот (Amroth) – эльф-синда, король Лориэна, возлюбленный Нимродели; утонул в заливе Бельфалас. Страна Амрота (побережье Бельфаласа возле Дол-Амрота). Гавань Амрота – см. Эделлонд.

Áнар (Anar) – название Солнца на квенье.

Анáрдиль* (Anardil) – имя Тар-Алдариона, данное ему при рождении, с ласкательным суффиксом – Анардилья. [Шестой король Гондора также носил имя Анардиль].

Анáрион (1) (Anarion) – см. Тар-Анарион.

Анáрион (2) (Anarion) – младший сын Элендиля, который вместе с отцом и братом Исильдуром спасся во время Низвержения Нуменора и основал в Средиземье нуменорские королевства в изгнании; владыка Минас-Анора; погиб во время осады Барад-дура. Наследник Анариона.

Áнах (Anach) – перевал, ведущий от Таур-ну-Фуина (Дортонион) к западной оконечности Эред-Горгорота.

Áнвар* (Anwar) – см. Амон-Анвар.

Áнвар, лес* (Wood of Anwar) – см. Фириен, лес; Амон-Анвар.

Áнгбанд (Angband) – великая твердыня Моргота на северо-западе Средиземья. См. Осада Ангбанда.

Ангéлимир* (Angelimir) – двадцатый князь Дол-Амрота, дед Имрахиля.

Áнглахель (Anglachel) – меч Белега. См. Гуртанг.

Áнгмар (Angmar) – колдовское королевство у северной оконечности Мглистых гор, которым правил предводитель назгулов.

Áнгрен* (Angren) – название Изена на синдарине (см.; также Сир-Ангрен). См. Атрад-Ангрен.

Áнгреност (Angrenost) – название Изенгарда (см.) на синдарине.

Áнгрод (Angrod) – принц нолдор, третий сын Финарфина; погиб в Дагор Браголлах.

Áндраст* (Andrast) – «Долгий мыс», гористый мыс между реками Изен и Лефнуи. См. Рас-Мортиль, Друвайт-Йаур.

Áндрат* (Andrath) – «Долгий подъем», теснина между Упокоищами и Южными холмами, по которой шел Южный тракт (Зеленый путь).

Áндрог* (Andróg) – человек из Дор-ломина, один из шайки изгоев (гаурвайт), к которой примкнул Турин.

Áндрот (Androth) – пещеры в горах Митрима, где Туор жил на воспитании у Серых эльфов, а потом – одиноким отшельником.

Áндуин (Anduin) – «Длинная река», протекающая к востоку от Мглистых гор, также Великая Река и Река. Часто встречается в сочетании Долина/ы Андуина. См. Этир-Андуин, Лангфлод.

Андýние (Andúnië)– «Закатная», город и гавань на западном побережье Нуменора. См. Залив Андуние, Князь(-я), владыка/и Андуние.

Андýстар* (Andustar) – западный полуостров Нуменора. Переводится как Западные земли. Госпожа из Западных земель – Эрендис.

Анкáлиме (Ancalimë) – см. Тар-Анкалиме. Это же имя Алдарион дал дереву с Эрессеа, которое он посадил в Арменелосе.

Áннатар (Annatar) – «владыка даров», имя, которым называл себя Саурон во Вторую эпоху. См. Артано, Аулендиль.

Áннаэль (Annael) – Серый эльф из Митрима, приемный отец Туора.

Áннон-ин-Гéлид (Annon-in-Gelydh) – вход в промытые подземными водами пещеры в горах на западе Дор-ломина, ведущие в Кирит-Нинниах. Переводится как Врата нолдор.

Аннýминас (Annúminas) – «Западная твердыня», древняя столица королей Арнора у озера Ненуиал; впоследствии восстановлена королем Элессаром.

Анóриэн (Anórien) – область Гондора, расположенная к северу от Эред-Нимрайса.

áнорский Камень, Камень Áнора (Anor-stone, Stone of Anor) – палантир Минас-Анора.

Áнфалас (Anfalas) – владения Гондора; прибрежная область между устьями рек Лефнуи и Мортонд… На вестрон переводится как Прибрежье.

Анфáуглит (Anfauglith) – название, данное равнине Ард-гален после того, как она была опустошена Морготом в битве Внезапного Пламени.

Ар-Абаттарик* (Ar-Abattârik) – имя Тар-Ардамина на адунаике.

Áрагорн (Aragorn) – тридцать девятый наследник Исильдура по прямой; король воссоединенных королевств Арнор и Гондор после войны Кольца; взял в супруги Арвен, дочь Эльронда. См. Элессар, Эльфийский Камень, Бродяжник, Торонгиль.

Ар-Адунахор (Ar-Adûnakhôr) – двадцатый правитель Нуменора; его имя на квенье Тар-Херунумен.

Арáнве (Aranwë) – эльф из Гондолина, отец Воронве. Аранвион, сын Аранве.

Арáндор* (Arandor) – «Королевская земля» в Нуменоре.

арáндур* (arandur) – «королевский слуга, советник» (квен.), титул наместников Гондора.

Арáнрут (Aranrúth) – «гнев короля», меч Тингола.

Áратан (Aratan) – второй сын Исильдура. Убит в Ирисной низине.

Ар-Бельзагар* (Ar-Belzagar) – имя Тар-Калмакиля на адунаике.

Áрведуи (Arvedui) – «Последний Король» Артедайна, утонул в заливе Форохель.

Áрвен (Arwen) – дочь Эльронда и Келебриан; вышла замуж за Арагорна; королева Гондора.

Ар-Гимильзор (Ar-Gimilzôr) – двадцать третий правитель Нуменора; его имя на квенья было Тар-Телемнар.

Áрда (Arda) – «Царство», название Земли как Королевства Манве.

Áредель (Aredhel) – сестра Тургона, мать Маэглина.

Ар-Зимратон (Ar-Zimrathôn) – двадцать первый правитель Нуменора; на квенье звался Тар-Хостамир.

Ар-Зимрафель (Ar-Zimraphel) – имя Тар-Мириэли на адунаике.

Ар-Инзиладун (Ar-Inziladûn) – имя Тар-Палантира на адунаике.

Áркенстоун (Arkenstone) – знаменитый самоцвет Одинокой горы.

Армéнелос (Armenelos) – Град Королей в Нуменоре.

Áрминас (Arminas) – эльф-нолдо, который вместе с Гельмиром встретился с Туором у Аннон-ин-Гелида, а потом пришел в Нарготронд, чтобы предупредить Ородрета об опасности.

Áрнор (Arnor) – северное королевство нуменорцев в Средиземье. См. Северное королевство.

Áрос (Aros) – река на юге Дориата.

Áррох* (Arroch) – конь Хурина из Дор-ломина.

Ар-Сакалтор (Ar-Sakalthôr) – двадцать второй правитель Нуменора, на квенье звался Тар-Фалассион.

Áртамир (Artamir) – старший сын Ондохера, короля Гондора; погиб в битве с кибитниками.

Áртанис* (Artanis) – имя, которое дал Галадриэли ее отец.

Áртано* (Artano) – «благородный кузнец», имя, которым называл себя Саурон во Вторую эпоху. См. Аннатар, Аулендиль.

Áртедайн (Arthedain) – одно из трех королевств, на которые распался Арнор в девятом веке Третьей эпохи; его границы проходили по рекам Барандуин и Лун, на востоке оно простиралось до Непогодных холмов, главным городом был Форност.

Артóриэн* (Arthorien) – область между реками Арос и Келон на востоке Дориата.

Ар-Фаразон (Ar-Pharazôn) – двадцать пятый и последний правитель Нуменора, сгинул при Низвержении; на квенье звался Тар-Калион.

Áсгон* (Asgon) – человек из Дор-ломина, который помог Турину бежать после того, как тот убил Бродду.

Атанáмир (Atanamir) – см. Тар-Атанамир.

Атáнатар Áлкарин (Atanatar Alcarin)– «Великолепный», шестнадцатый король Гондора.

áтани (Atani) – люди Трех домов Друзей эльфов (на синдарине – эдайн, см.).

Áтрад-Áнгрен* (Athrad Angren) – название Бродов Изена (см.) на синдарине; также в форме множественного числа Этрайд-Энгрин.

Áуле (Aulë) – один из великих валар, кузнец и владыка ремесел, супруг Йаванны. См. Дети Ауле, гномы.

Аулéндиль* (Aulendil) – «слуга Ауле», имя, которым называл себя Саурон во Вторую эпоху. См. Аннатар, Артано.

áэглос* (1) (aeglos) – «снежный терн» («snowthorn»), трава, которая росла на Амон-Руде.

Áэглос (2) (Aeglos) – копье Гиль-галада (значение слова-то же, что и у предыдущего).

Áэгнор (Aegnor) – один из принцев нолдор, четвертый сын Финарфина; погиб в Дагор Браголлах.

Áэлин-уиал (Aelin-uial) – заболоченная местность со множеством озер у слияния Ароса и Сириона… Переводится как Полусветные озера.

Áэрин (Aerin) – родственница Хурина из Дор-ломина; была взята в жены Броддой-Истерлингом; помогала Морвен после Нирнаэт Арноэдиад.

Багровое Око (Red Eye) – знак Саурона.

Байвотер (Bywater; КМ, ВАМ, Э, КК – Приречье; ГГ – Уводье) – деревня в Шире в нескольких милях к юго-востоку от Хоббитона.

Баклбери, паром (Bucklebury Ferry) – паромная переправа через Бренди-вайн между Баклбери и Мэришем.

Бáлар, залив (Balar, Bay of) – большой залив к югу от Белерианда, в который впадала река Сирион.

Бáлар, остров (Balar, Isle of) – остров в заливе Балар, где поселились Кир-дан и Гиль-галад после Нирнаэт Арноэдиад.

Бáлин (Balin) – гном из дома Дурина; спутник Торина Дубощита; позднее на некоторое время сделался владыкой Мории.

бáлроги (Balrogs) – см. Готмог.

бáлхот (Balchoth) – народ истерлингов, родственный кибитникам, который вторгся в Каленардон в 2510 году Третьей эпохи и был разгромлен в битве на Поле Келебранта.

Бар-эн-Дáнвед (Bar-en-Danwed) – «Дом Выкупа», название, которое Мим дал своему жилищу на Амон-Руде, передавая его во владение Турина. См. Эхад-и-Седрин.

Бар-эн-Нúбин-нóэг* (Bar-en-Nibin-noeg) – «Дом Мелких гномов», жилище Мима на Амон-Руде.

Бар-Эриб* (Bar Erib) – твердыня в Дор-Куартоле, к югу от Амон-Руда.

Бáрагунд (Baragund) – отец Морвен, жены Хурина; племянник Барахира и один из его двенадцати товарищей по Дортониону.

Бáрад-дур (Barad-dur) – «Темная твердыня» Саурона в Мордоре. См. Владыка Бараддура, Саурон.

Бáрад-Эйтель (Barad-Eithel) – «твердыня у истоков», крепость нолдор у Эйтель-Сириона.

Барáндуин (Baranduin) – «длинная золотисто-коричневая река» в Эриадоре; в Шире называлась Брендивайн. См. Брендивайн, Брендивайнский мост; Река.

Бáрах* (Barach) – лесной житель из народа Халет, в повести «Преданный камень».

Бáрахир (Barahir) – отец Берена; спас Финрода Фелагунда в Дагор Браголлах и получил от него кольцо; убит в Дортонионе. См. Кольцо Барахира.

Бáуглир (Bauglir) – «Душитель», прозвище Моргота.

Башенные холмы (Tower Hills) – см. Эмин-Берайд.

Бдительный мир (Watchful Peace) – период с 2063 года Третьей эпохи, когда Саурон оставил Дол-Гулдур, до 2460, когда он вернулся.

Бегущаярека (Running, River) – см. Кельдуин.

БелаяВладычица (White Lady) (i) см. Галадриэль; (ii) Белая владычица Эмерие, см. Эрендис.

Бéлег (Beleg) – эльф из Дориата; великий лучник, предводитель приграничных стражей королевства Тингола; друг и спутник Турина, от руки которого он и погиб. Прозвище – Куталион, переводится как Могучий Лук.

Бéлегаэр (Belegaer) – Великое море на Западе, разделяющее Средиземье и Аман. См. Великое море; во многих других случаях называется просто Море.

Бéлегост (Belegost) – один из двух главных городов гномов в Синих горах.

Бéлегунд (Belegund) – отец Риан, жены Хуора; племянник Барахира и один из его двенадцати товарищей по Дортониону.

Белéрианд (Beleriand) – земли, в Предначальные дни лежавшие к западу от Синих гор. См. Восточный Белëрианд (отделенный от Западного Белерианда рекой Сирион), Белериандский язык – см. синдарин. Первая битва Белерианда.

Бéлет* (Beleth) – сестра Барагунда и Белегунда, прародительница Эрендис.

Белое Древо (White Tree) – (i) в Валиноре – см. Тельперион; (ii) на Тол-Эрессеа – см. Келеборн (1); (iii) в Нуменоре – см. Нимлот (1).

Белое Кольцо (White Ring) – см. Ненья.

Белые горы (White Mountains) – см. Эред-Нимрайс.

Белый Посланец* (White Messenger) – Саруман.

Белый Совет (White Council) – встречи Мудрых (см.), проходившие от случая к случаю в период с 2463 по 2953 годы Третьей эпохи; обычно называется просто Совет. О значительно более раннем совете Мудрых, также называвшемся Белым Советом, см.

Бéльфалас (Belfalas) – владения Гондора; земли на побережье одноименного залива. См. Залив Бельфалас.

Бéор (Bëor) – вождь первых людей, появившихся в Белерианде, прародитель Первого дома здайн. См. Дом Беора, народ Беора, беоринги.

бéорнинги (Beornings) – люди, жившие в верховьях Долин Андуина.

Бéрегар* (Beregar) – человек из Западных земель Нуменора, потомок дома Беора; отец Эрендис.

Бéрен (1) (Beren) – человек из дома Беора, который вырезал Сильмариль из короны Моргота и, единственный из смертных людей, возвратился из мертвых. После возвращения из Ангбанда получил прозвище Эрхамион, переводится как Однорукий; и Камлост («Пустая рука»).

Бéрен (2) (Вегеп) – девятнадцатый правящий наместник Гондора; передал ключи от Ортанка Саруману.

Берýтиэль (Berúthiel) – супруга Тараннона Фаластура, двенадцатого короля Гондора.

Бессмертные земли (Undying Lands) – Аман и Эрессеа. См. Бессмертное королевство.

«бесы» (Púkel-men) – название, которое роханцы дали друаданским статуям, стоящим вдоль дороги в Дунхарроу, но использовавшееся также для обозначения друэдайн (см.) вообще. См. Старые земли бесов.

Бильбо Бэггинс (Bilbo Baggins) – хоббит из Шира, нашедший Единое Кольцо. См. Бэггинс.

битва в Азанулбизаре (Battle of Azanulbizar) – См. Азанулбизар.

битва в Дэйле (Battle of Dale) – одна из битв войны Кольца, в которой северная армия Саурона разгромила людей Дэйла и гномов Эребора.

битва в Лагере (Battle of the Camp) – победа Эарниля II из Гондора над кибитниками в Итилизне в 1944 году Третьей эпохи.

битвавТумхаладе (Battle of Tumhalad) – см. Тумхалад.

битванаДагорладе (Battle of Dagorlad) – см. Дагорлад.

битванаПеленнорскихполях (Battle of the Pelennor (Fields)) – См. Пеленнор.

битванаПолеКелебранта (Battle of the Field of Celebrant) – См. Поле Келебранта.

битва на Равнинах* (Battle of the Plains) – битва, в которой Нармакиль II, король Гондора, потерпел поражение от кибитников в землях к югу от Лихолесья в 1856 году Третьей эпохи.

битва при Гватло* (Battle of the Gwathlo) – битва, в которой Саурон был разбит нуменорцами. Произошла в 1700 году Второй эпохи.

битва при Хорнбурге (Battle of the Hornburg) – нападение армии Сарумана на Хорнбург во время войны Кольца.

битвы у Бродов Изена (Battles of the Fords of Isen) – два сражения между Всадниками Рохана и войсками Сарумана, вышедшими из Изенгарда. Произошли во время войны Кольца. Первая битва, и вторая битва (см.).

Благоговения, холм* (Hill of Awe) – см. Амон-Анвар.

Благословенное королевство (Blessed Realm) – см. Аман.

Ближний Хáрад (Near Harad) – см. Харад.

Большая гавань* (Great Haven) – см. Лонд-Даэр.

Большая Срединная гавань* (Great Middle Haven) – см. Л онд-Даэр.

Большой Змей (Great Worm) – см. Глаурунг.

Большой остров* (Great Isle) – см. Нуменор.

Большой тракт (Great Road) – см. дороги.

Бóромир (Boromir) – старший сын Денетора II, наместника Гондора; один из Братства Кольца.

Борóндир* (Borondir) – прозван Удáлраф («без стремян»); гонец из Минас-Тирита, принесший Эорлу послание Кириона с просьбой о помощи.

Брагóллах (Bragollach) – см. Дагор Браголлах.

Бранд (Brand) – третий король Дэйла, внук Барда Лучника; убит в битве в Дэйле.

Брáндир (Brandir) – человек, правивший народом Халет в Бретиле в те времена, когда туда явился Турин Турамбар; погиб от руки Турина.

Брéго (Brego) – второй король Рохана, сын Эорла Юного.

Брéголас (Bregolas) – брат Барахира, отец Барагунда и Белегунда.

Брéгор (Bregor) – отец Барахира и Бреголаса. См. Лук Брегора, хранившийся в Нуменоре.

Брéйсгедлы (Bracegirdles; KK – Перестегинсы; ГГ – Помочь-Лямкинсы; КМ – Толстобрюхлы; ВАМ – Тугобрюхи) – семейство ширских хоббитов. См. Лобелия Брейсгедл.

Брéндивайн (Brandywine) – см. Барандуин.

Брéтиль (Brethil) – лес, располагавшийся между реками Тейглином и Сирионом в Белерианде, место где жил народ Халет. См. Люди Бретиля, народ Брemuля; см. также Лесные жители. Черный Шип Бретиля – см. Гуртанг.

Бри (Bree; Б, КК – Бри; ГГ – Брыль; КМ, ВАМ – Пригорье) – главная деревня края Бри, расположенная у перекрестка нуменорских дорог в Эриадоре.

Брúтиах (Brithiach) – брод на Сирионе к северу от леса Бретиль.

Бритóмбар (Brithombar) – северная гавань Фаласа на побережье Белерианда.

Брúтон (Brithon) – река, впадавшая в Великое море у Бритомбара.

Брóдда (Brodda) – истерлинг, поселившийся в Хитлуме после Нирназт Арноздиад, взявший в жены Азрин, родственницу Хурина; убит Турином. Был прозван Пришелец (см).

Броды Изена (Fords of Isen) – переправа, по которой Изен пересекал большой нуменорский тракт, соединяющий Гондор и Арнор; на синдарине называлась Атрад-Ангрен либо Этрайд-Энгрин (см.); см. также битвы у Бродов Изена.

Броды Пороса (Fords of Poros) – переправа, по которой Харадский тракт пересекал реку Порос.

Бродяжник (Strider; КК – Бродяга, Бродяга-Шире-Шаг; КМ, ВАМ, Э, ВВ Бродяжник; ГГ – Колоброд; Б – Странник) – прозвище, которое дали Арагорну в Бри.

Брýинен (Bruinen) – река в Эриадоре, один из притоков Гватло (наряду с Митейтелем); переводится как Гремучая. См. Бруиненский брод, ниже Ривенделла.

Бурые равнины (Brown Lands; ГГ – Бурые Земли; КМ – Бурые Равнины; КК – Бурые Увалы; ВАМ – Бурятье) – разоренные земли между Лихолесьем и Эмин-Муилем.

Бэг-Энд (Bag-End; ВВ – Бебень, Бебень-на-Бугре; ГГ – Засумки; КК – Котомка; КМ, ВАМ – Торба-на-Круче) – жилище в Хоббитоне в Шире, принадлежавшее Бильбо Бэггинсу, а позднее – Фродо Бзггинсу и Сэмвайзу Гзмджи.

Бэггинс (Baggins; BB – Беббинс; КК – Бэггинс; ГГ – Сумникс; КМ, ВАМ – Торбинс) – семейство ширских хоббитов. См. Бильбо Бэггинс.

Вáлакар (Valacar) – двадцатый король Гондора, чья женитьба на северянке Видумави повлекла за собой гражданскую войну, называемую Братоубийственной.

Валáндиль (1) (Valandil) – сын Сильмариэн; первый владыка Андуние. См. Жена Валандиля.

Валáндиль (2) (Valandil) – младший сын Исильдура; третий король Арнора.

вáлар (Valar, ед. ч. вала, Vala) – владыки, правящие Ардой. См. Владыки Запада, Западные Владыки; Власти.

Вáлинор (Valinor) – земли валар в Амане. См. Затмение Валинора.

Вáлмар (Valmar) – город валар в Валиноре.

вáньяр (Vanyar) – первый из Трех Родов эльдар, отправившихся в Великий поход от Куивиэнена; все они покинули Средиземье и остались в Амане.

Вáрда (Varda) – величайшая из валиэр («королев валар»), создательница Звезд, супруга Манве.

Вáрдамир (Vardamir) – прозван Нолимон (см.) за любовь к древней мудрости; сын Эльроса Тар-Миньятура; считается вторым из правителей Нуменора, хотя и отказался от трона.

вардариáнна* (vardarianna) – благоуханное вечнозеленое дерево, привезенное в Нуменор эльдар с Эрессеа.

Веáнтур* (Vëantur) – кормчий королевских кораблей при Тар-Элендиле; дед Тар-Алдариона; капитан первого нуменорского корабля, вернувшегося в Средиземье.

Великая река (Great River) – см. Андуин. Долина Великой реки.

Великие земли (Great Lands) – см. Средиземье.

Великий Кормчий* (Great Captain) – см. Тар-Алдарион.

Великий Курган* (Great Mound) – см. Хауд-эн-Нденгин.

Великий мор (Great Plague) – мор, пришедший из Рованиона в Гондор и Эриадор в 1636 году Третьей эпохи. См. Черный мор.

Великий поход (Great Journey) – поход эльдар на Запад от Куивиэнена.

Великое море (Great Sea) – см. Белегаэр.

Верные (Faithful, The) – (i) те нуменорцы, что не отреклись от эльдар и продолжали чтить валар во дни Тар-Анкалимона и последующих королей. (ii) См. «Верные» Четвертой эпохи.

Верховный Король (Elder King) – см. Манве. (На этот титул претендует также Моргот).

вестрон (Westron) – язык, бывший всеобщим для северо-запада Средиземья, описанный в приложении F к ВК, представленный современным английским. См. Всеобщий язык, Всеобщее наречие.

Вестфолд (Westfold) – область Рохана, склоны и поля между Трайхирном (тройным пиком над Хорнбургом) и Эдорасом. См. Вестфолдское войско.

Ветвь Возвращения* (Bough of Return) – см. ойолайре.

Вздыбленный Лед (Grinding Ice) – см. Хелькараксе.

Вúдугавия (Vidugavia) – «лесной житель», северянин, которого называли «королем Рованиона».

Вúдумави (Vidumavi) – «лесная дева», дочь Видугавии; вышла замуж за Валакара, короля Гондора.

Вúлья (Vilya) – одно из Трех Колец эльфов, хранившееся у Гиль-галада, а позднее у Эльронда. Именуется также Кольцо Воздуха, Синее Кольцо (см.).

Виньялóнде* (Vinyalondë) – «Новая гавань», нуменорская гавань, основанная Тар-Алдарионом в устье реки Гватло; позднее называлась Л онд-Даэр (см.).

Вúньямар (Vinyamar) – «новый дом», жилище Тургона в Неврасте.

вирéссе (Viressë) – квенийское название четвертого месяца по нуменорскому календарю, соответствующего апрелю.

ВладыкаВод (Lord of Waters) – см. Улмо.

владыкаДор – ломина (Lord of Dor-1ómin) – Хурин, Турин; см. Дор – ломин.

владыкиАндуние (Lords of Andunie) – см. Андуние.

Владыки Запада, Западные Владыки (Lords of the West) – см. валар.

владычица Дор-ломина (Lady of Dor-lomin) – Морвен; см. Дор – ломин.

владычицаЗолотоголеса (Lady of the Golden Wood) – см. Галадриэль.

владычицанолдор* (Lady of Noldor) – см. Галадриэль.

ВластелинСудьбы (Master of Doom) – см. Турамбар.

война (Последнего) Союза (War of the (Last) Alliance) – см. ПоследнийСоюз.

войнагномовиорков (War of the Dwarves and the Orcs).

войнаКольца (War of the Ring) – см. Кольца Власти.

война Самоцветов (War of the Jewels) – войны в Белерианде, которые вели нолдор ради того, чтобы вернуть себе Сильмарили.

Волк (Wolf, The) – Кархарот, Волк Ангбанда.

Волчий народ* (Wolf-folk) – прозвище, данное истерлингам в Дор-ломине.

волшебники (Wizards) – ст. истари, «Херен истарион», «Орден волшебников».

Вольные люди Севера* (Free Men of the North) – см. северяне.

Ворóнве (1) (Voronwë) – эльф из Гондолина, единственный моряк, спасшийся с семи кораблей, отправленных на Запад после Нирнаэт Арноэдиад; встретился с Туором в Виньямаре и привел его в Гондолин.

Ворóнве (2) (Voronwë) – прозвище Мардиля, наместника Гондора.

Восточная Лука* (East Bight) – обширная выемка на восточном краю Лихолесья. См. Стяжка.

Восточная марка (East-mark) – восточная половина Рохана в военной организации рохиррим, отделенная от Западной марки реками Снежница и Энтова Купель. См. Маршал Восточной марки.

Восточный тракт, Восточно-Западный тракт (East Road, East-West Road) – см. дороги.

Враг (Enemy, The) – прозвище, данное Морготу (см.) и Саурону.

ВратаМордора* (Gate of Mordor) – см. Мораннон.

ВратаНолдор (Gate of the Noldor) – см. Аннон-ин-Гелид.

Врата Рохана (Gap of Rohan) – проход шириной около 20 миль, расположенный между оконечностью Мглистых гор и северным отрогом Белых гор, через который текла река Изен. См. Врата Каленардона.

Всадники (Riders) – (i) см. эотеод. (ii) всадники Рохана – см. рохиррим. (iii) Черные Всадники, см. назгулы.

Всеобщее наречие, Всеобщий язык (Common Speech) – см. вестрон.

Вудхолл (Woodhall; ГГ – Задоры; КК – Лесной Приют; КМ – Лесной Чертог; ВАМ – Шатровые Поляны, Шатры) – деревня в Шире, у подножия склонов Вуди-Энда.

Высокий перевал (High Pass) – см. Кирит-Форн-эн-Андрат.

Высокий Фáрот (High Faroth) – см. Таур-эн-Фарот.

Высокое наречие (High Speech) – см. квенья.

Высокое эльфийское наречие (High-elven) – см. квенья.

Высшие эльфы (High Elves) – эльфы Амана и все эльфы, когда-либо жившие в Амане. Именуются также Высший народ Запада (см.).

Гавани (Havens, The) – (i) Бритомбар и Эгларест на побережье Белерианда: Гавани Кирдана; Гавани Корабелов; Гавани Фаласа; западные гавани Белерианда. (ii) у Устий Сириона в конце Первой эпохи: Гавани Сириона; гавани на юге, южные гавани.

Гáладон* (Galadhon) – отец Келеборна.

Гáладор* (Galador) – первый владыка Дол-Амрота, сын Имразора-Нуменорца и эльфийки Митреллас.

галáдрим (Galadhrim) – лориэнские эльфы.

Галáдриэль (Galadriel) – дочь Финарфина; одна из вождей мятежа нолдор против валар; жена Келеборна, вместе с которым она осталась в Средиземье после конца Первой эпохи; владычица Лотлориэна. Именуется также владычицей нолдор, владычицей Золотого леса, Белой Владычицей; см. также Ал(а)тариэль, Артанис, Нэрвен.

Гáлатиль* (Galathil) – брат Келеборна, отец Нимлот, матери Эльвинг.

Гáлдор (Galdor) – прозван Высокий; сын Хадора Златовласого, ставший после него владыкой Дор-ломина; отец Хурина и Хуора; убит в Эйтель-Сирионе.

Гамиль-Зирак* (Gamil Zirak) – прозван Древний; гномий кузнец, учитель Тельхара из Ногрода.

гáурвайт* (Gaurwaith) – шайка изгоев, промышлявшая у западных границ Дориата, к которой примкнул Турин, со временем ставший ее предводителем. Переводится как люди-волки (см.).

Гвайт-и-Мúрдайн (Gwaith-i-Mírdain) – «народ ювелиров», прозвище братства мастеров Эрегиона, прославленнейшим из которых был Келебримбор; также именуются просто Мирдайн. См. Дом Мирдайн.

Гвáтло (Gwathló) – река, образуемая слиянием Митейтеля и Гландуина, граница между Минхириатом и Энедвайтом. На вестроне называлась Сероструй. См. битва при Гватло; Гватхир, Агатуруш.

Гвáтхир* (Gwathir) – «Тенистая река», раннее название Гватло.

гвáэрон (Gwaeron) – синдарское название третьего месяца «по счету эдайн». (Ср. имя орла Гваихир «Владыка ветров»). См. сулиме.

Гвúндор (Gwindor) – эльф из Нарготронда; был рабом в Ангбанде, но бежал, и помог Белегу спасти Турина; привел Турина в Нарготронд; был влюблен в Финдуилас, дочь Ородрета; погиб в битве в Тумхаладе.

Гéльмир (Gelmir) – эльф-нолдо, который вместе с Арминасом встретился с Туором у Аннон-ин-Гелида, а потом пришел в Нарготронд, чтобы предупредить Ородрета об опасности.

Гéтрон* (Gethron) – человек, слуга Хурина, который вместе с Гритниром сопровождал Турина в Дориат, а потом вернулся в Дор-ломин.

Гиль-гáлад (Gil-galad)-«сияющая звезда», прозвище, под которым был известен Эрейнион сын Фингона. После гибели Тургона он стал верховным королем нолдор Средиземья и после окончания Первой эпохи остался в Линдоне; вместе с Элендилем был предводителем воинств Последнего Союза эльфов и людей, и погиб вместе с ним в битве с Сауроном. Именуется также король эльфов (см.) Земля Гиль-галада, Линдон. См. Эрейнион.

Гильдия Морестранников* (Guild of Venturers) – см. Морестранники.

Гильдия Оружейников* (Guild of Weaponsmiths, в Нуменоре).

Гйльмит* (Gilmith) – сестра Галадора, первого владыки Дол-Амрота.

Гйльрайн (Gilrain) – одна из рек Лебеннина в Гондоре, впадающая в залив Бельфалас к западу от Этир-Андуина.

Гимильзагар* (Gimilzagar) – второй сын Тар-Калмакиля.

Гимильхад (Gimilkhâd) – младший сын Ар-Гимильзора и Инзильбет; отец Ар-Фаразона, последнего короля Нуменора.

Гúмли (Gimli) – гном из дома Дурина, сын Глоина; один из Братства Кольца.

Глáмдринг (Glamdring) – меч Гэндальфа.

глáмхот (Glamhoth) – название орков на синдарине.

Глáндуин (Glanduin) – «пограничная река», текущая с Мглистых гор на запад; во Вторую эпоху служила южной границей Эрегиона, а в Третью – частью южной границы Арнора. См. Нин-ин-Эйльф.

Глáнхир* (Glanhir)-«пограничный поток», синдарское название речки Мерит (см.).

Глáурунг (Glaurung) – первый из драконов Моргота; участвовал в Дагор Браголлах, в Нирнаэт Арноэдиад и в разорении Нарготронда; наложил чары на Турина и Ниэнор; убит Турином в Кабед-эн-Арасе. В многих случаях называется просто Дракон. Змей, Большой Змей; Большой Змей Ангбанда; Змей Моргота; золотой змей Ашбанда.

Глéмшраву* (Gǣmscrafu) – «Сияющие пещеры», роханское название Агларонда (см.).

Глúтуи* (Glithui) – река, стекавшая с Эред-Ветрина, приток Тейглина.

Глóин (Gloin) – гном из дома Дурина, спутник Торина Дубощита; отец Гимли.

Глóредель (Gloredhel) – дочь Хадора Златовласого из Дор-ломина, сестра Галдора.

Глóрнан* (Glornan) – см. Лориэн (2).

Глорфúндель (Glorfmdel) – эльф из Ривенделла.

Гномий тракт (Dwarf-road) – (i) дорога, которая вела из Ногрода и Белегоста в Белерианд и пересекала Гелион на Сарн-Атраде.; (ii) перевод Мен-и-Наугрим, названия Старой Лесной дороги (см. дороги).

гномы (Dwarves) См. Мелкие гномы.

ГодСкорби (Year of Lamentation) – год Нирнаэт Арноэдиад.

Голлум (Gollum) – См. Смеагол.

гóлуг* (Golug) – орочье название нолдор.

Гóндолин (Gondolin) – сокрытый город короля Тургона, разрушенный Морготом. Именуется также сокрытый град, Сокрытое королевство, (см.).

гондолúндрим (Gondolindrim) – народ Гондолина. Названы Сокрытый народ (см.).

Гóндор (Gondor) – южное королевство нуменорцев в Средиземье. Южное королевство (см.).

Гóргорот (Gorgoroth) – Эред-Горгорот, «горы ужаса» к северу от Нан-Дунгортеба.

ГорыТени (Mountains of Shadow) – см. Эред-Ветрин.

Госпожа из Западных земель* (Lady of the Westlands) – см. Эрендис.

Гóтмог (Gothmog) – предводитель балрогов, главный военачальник Ангбанда, убийца Феанора, Фингона и Эктелиона.

Грéйлин* (Greylin) – название, которое дали эотеод реке, стекавшей с Эред-Митрина и впадавшей в Андуин вблизи его истоков. (Второй корень названия, судя по всему, англосаксонское hlynn «поток», буквальное значение, по-видимому, «шумный»).

Гремучая (Loudwater; КМ – Бесноватая; ВАМ – Гремучая; ГГ – Гремячая; КК – Шумливая; Б – Шумящий поток) – см. Бруинен.

Грúма (Grima) – советник короля Теодена, пособник Сарумана. Именуется также Змеиный Язык.

Грúмболд (Grimbold) – всадник Рохана, из Вестфолда; вместе с Эльфхельмом был предводителем рохиррим во второй битве у Бродов Изена; погиб на Пеленнорских полях.

Грúтнир* (Grithnir) – человек, слуга Хурина, вместе с Гетроном сопровождавший Турина в Дориат, где Гритнир и умер.

Гýртанг (Gurthang) – «Смертное железо»; так стали называть меч Белега, Англахель, после того, как его перековали для Турина в Нарготронде. Из-за этого меча Турина прозвали Мормегиль, Черный Меч. Именуется также Черный Шип Бретиля.

Гхан-бури-Гхан (Ghân-buri-Ghân) – вождь друэдайн или «дикарей» Друаданского леса. См. Гхан.

Гэмджи (Gamgee; Б – Гамджи; КК – Гэмги; ВАМ, ГГ – Гэмджи; КМ – Скромби) – семейство хоббитов в Шире. См. Эланор, Хэмфаст, Сэмвайз.

Гэндальф (Gandalf) – один из истари (волшебников), член Братства Кольца. Тэндальф («эльф с магическим жезлом») – это было его имя на языке северных людей. См. Олорин, Митрандир, Инканус, Тхаркун, Серая Хламида.

Дáгор Брагóллах (Dagor Bragollach)– «битва Внезапного Пламени» (также просто Браголлах), четвертая из великих битв в войнах Белерианда; ею завершилась Осада Ангбанда.

Дáгор Дáгорат* (Dagor Dagorath).

Дагóрлад (Dagorlad) – «поле битвы», к востоку от Эмин-Муиля, вблизи Мертвецких болот, место, где произошла великая битва между Сауроном и Последним Союзом эльфов и людей в конце Второй эпохи. Битвы на Дагорладе, произошедшие позднее: победа короля Калимехтара над кибитниками в 1899 году Третьей эпохи; поражение и гибель короля Ондохера в 1944 году Третьей эпохи.

Дáйн Железностоп (Dam Ironfoot) – владыка гномов Железных гор, позднее – Царь под Горой; убит в битве в Дэйле.

Дальний Харад (Far Harad) – см. Харад.

Дарованная земля* (Land of Gift) – см. Ну тенор, Йозайан.

Дáэрон (Daeron) – менестрель из Дориата; был влюблен в Лутиэн и дважды предал ее; друг (или родич) Саэроса.

ДваДреваВалинора (Two Trees of Valinor) – См. Ааурелин, Тельперион.

Два королевства (Two Kingdoms) – Арнор и Гондор.

Двúмордене (Dwimordene) – «долина мороков», рохирримское название Лориэна.

Дéагол (Déagol) – стур из Долин Андуина, нашедший Единое Кольцо.

Девять Хранителей (Nine Walkers) – Братство Кольца.

Девять, Девятка (Nine, The) – см. назгулы.

Дéнетор (1) (Denethor) – предводитель тех эльфов-нандор, которые перешли Синие горы и поселились в Оссирианде; погиб на Амон-Эребе в Первой битве Белерианда.

Дéнетор (2) (Denethor) – двадцать шестой и последний правящий наместник Гондора, второй, носивший это имя; правил Минас-Тиритом во времена войны Кольца; отец Боромира и Фарамира.

Дéор (Déor) – седьмой король Рохана.

ДетиАуле (Children of Aulë) – гномы.

ДетиЗемли (Children of Earth) – эльфы и люди.

Дети Илуватара (Children of Ilúvatar) – эльфы и люди. См. Старшие Дети, эльфы.

Дети Мира (Children of the World) – эльфы и люди.

Дивный народ (Fair Folk) – эльдар.

дикари (Wild Men) – (i) друэдайн (см.); (ii) общее название для истерлингов, живущих за Андуином.

Дикие земли (Wild Lands) – так в Рохане называли земли к западу от Врат Рохана.

Дикие эльфы* (Wild Elves) – так Мим назвал эльфов (авари).

Дúмбар (Dimbar) – земли между реками Сирион и Миндеб.

Дúмрост (Dimrost) – водопад на Келебросе в лесу Бретиль, позднее названный Нен-Гирит (см.); переводится как Дождевая Лестница.

Диор Наследник Тингола (Dior Thingol’s Heir) – сын Берена и Лутиэн, ставший королем Дориата после Тингола; владел Сильмарилем; убит сыновьями Феанора.

дирнайт * (dírnaith) – клиновидное боевое построение, использовавшееся дунедайн.

Дúрхавель (Dírhavel) – человек из Дор-ломина, автор «Нарн и Хин Хурин».

Дозорный холм (Spyhill) – см. Амон-Этир.

Дол-Áмрот (Dol Amroth) – крепость на мысу в Бельфаласе, названная в честь Амрота, короля Лориэна. В связи с владыками или князьями Дол-Амрота см. Ангелимир, Адрахиль, Имрахиль.

Дол-Бáран (Dol Baran) – «золотисто-коричневый холм», холм у южной оконечности Мглистых гор, на котором Перегрин Тук заглянул в палантир Ортанка.

Дол-Гýлдур (Dol Guldur) – «Колдовской холм», голая вершина на юго-западе Лихолесья. Там стояла крепость, в которой обитал Некромант до того, как стало известно, что это возвратившийся Саурон. См. Амон-Ланк.

Долгая Зима (Long Winter) – зима 2758–2759 годов Третьей эпохи.

Долгое озеро (Long Lake) – озеро к югу от Эребора, в которое впадали Лесная река и река Бегущая, и на котором стоял город Эсгарот («озерный город»).

ДолинаГробниц* (Valley of the Tombs) – см. Нойринан.

Дóриат (Doriath) – «Земля за Оградой» (Dor Iath); имеется в виду Завеса Мелиан; королевство Тингола и Мелиан в лесах Нельдорет и Рэгион, которым они правили из Менегрота на реке Эсгалдуин. Назывался также Сокрытое королевство, и Хранимое королевство.

Дор-Куáртол (Dor-Cúarthol) – «Земля Лука и Шлема», название края, который обороняли Белег и Турин из своего убежища на Амон-Руде.

Дор-ломин (Dor-lómin) – область на юге Хитлума, земли Фингона, отданные во владение дому Хадора; дом Хурина и Морвен. См. Владыка Дор-ломина, Хурин, Турин, владычица Дор-ломина, Морвен. Горы Дор-ломина, часть Эред-Ветрина, образовывавшая южную границу Хитлума. Дракон Дор-ломина – см. Драконий Шлем.

Дóрлас (Dorlas) – человек из Бретиля; отправился вместе в Турином и Хунтором на бой с Глаурунгом, но струсил и отступил; убит Брандиром. Жена Дорласа.

дороги – 1) в Белерианде в Предначальные дни: (i) большой тракт от Тол-Сириона к Нарготронду через Переправу Тейглина; именуется также старый Южный тракт; (ii) Восточный тракт, шедший от горы Тарас на западе, пересекавший Сирион по броду Бритиах и Арос – по броду Ароссиах, вел, вероятно, к Химрингу. (iii) см. Гномий тракт (i). 2) к востоку от Синих гор: (i) большой нуменорский тракт, соединявший два королевства, шедший через Тарбад и Броды Изена; назывался Северно-Южный тракт, а также (к востоку от Бродов Изена) Западный тракт; также Большой тракт, Королевский тракт, проезжая дорога, Зеленый путь (см.); другие упоминания; (ii) ответвление от (i), идущее к Хорнбургу; (iii) дорога от Изенгарда к Бродам Изена; (iv) нуменорский тракт от Серых Гаваней к Ривенделлу, шедший через Шир; назывался Восточно-Западный тракт, Восточный тракт; другие упоминания; (v) дорога, спускавшаяся с Имладрисского перевала, пересекавшая Андуин по Старому броду и шедшая через Лихолесье; названа Старая Лесная дорога, Лесная дорога и Мен-и-Наугрим, Гномий тракт (см.); (vi) нуменорские дороги к востоку от Андуина: дорога через Итилиэн, названная Северный тракт; дороги на восток и на север от Мораннона.

Дортóнион (Dorthonion)– «земля сосен», обширные нагорья, поросшие лесом, на северных границах Белерианда, позднее названы Таур-ну-Фуин (см.).

Дор-эн-Эрниль (Dor-en-Ernil)– «Земля князя», расположенная в Гондоре, к западу от реки Гильрайн.

Дракон (Dragon, The) – см. Глаурунг, Смауг.

Драконий Шлем Дор-ломина (Dragon-helm of Dor-lómin) – наследное сокровище дома Хадора, которое носил Турин. Дракон Дор-ломина; Драконья Голова Севера; Шлем Хадора.

Драмбóрлег* (Dramborleg) – огромный боевой топор Туора, хранившийся впоследствии в Нуменоре.

ДревоТол – Эрессеа (Tree of Tol Eressëa) – см. Келеборн (1).

Древобрад (Treebeard; КМ – Древень; ВАМ – Древесник; ГГ, КК – Древобород) – см. Фангорн.

Дрéнгист, залив (Drengist, Firth of Drengist) – длинный узкий залив (фьорд), вдававшийся в Эред-Ломин и разделявший Ламмот и Невраст.

Друаданский лес (Drúadan Forest) – лес в Анориэне, у восточной оконечности Эред-Нимрайса, где в Третью эпоху еще жили остатки друэдайн или «дикарей». См. Тавар-ин-Друэдайн.

дрýат* (Druath) – друэдайн. (Ед. ч. дру (Drû), мн. ч. также друин (Drúin); синдарские формы, произошедшие от их самоназвания друху (Drughu)). См. рог, ру.

Дрýвайт-Йаур (Drúwaith Iaur) – «Старая пустошь народа друхов» на гористом полуострове Андраст. Называется также Старая пустошь бесов, и Старые земли бесов.

Друзья эльфов (Elf-friends) – см. атани, эдайн.

друх, народ друхов (Drûg(s), Drû(g)-folk) – друэдайн.

дрýэдайн* (Drúedain) – синдарское название (от дру+адан (Drû+adan), мн. ч. эдайн (edain)) «дикарей» из Эред-Нимрайса (а также Бретильского леса в Первую эпоху). Их называли также дикари; уозы; см. также «бесы».

Дунгóртеб (Dungortheb) – имеется в виду Нан-Дунг ортеб, «Долина Ужасной Смерти», между пропастями Эред-Горгорота и Завесой Мелиан.

дýнедайн (Dúnedain), ед. ч. дунадан (Dúnadan) – «Западные эдайн», нуменорцы. См. Звезда Дунедайн.

Дýнланд (Dunland) – страна, расположенная у западных склонов южной оконечности Мглистых гор, населенная дунлендингами.

дунлéндинги (Dunlendings) – жители Дунланда, остатки древнего народа людей, который некогда обитал в долинах Эред-Нимрайса; родичи Мертвых Дунхарроу и жителей Бри. Дунлендинг, шпион Сарумана, «косоглазый южанин» в трактире в Бри.

Дунхарроу (Dunharrow) – укрепленное убежище в горах Эред-Нимрайс над Харроудейлом; туда вела извилистая дорога, на каждом повороте которой стояли статуи, называвшиеся «Бесовы камни». Мертвые Дунхарроу – люди из Эред-Нимрайса, которые были прокляты Исильдуром за то, что нарушили данную ему клятву верности.

Дýнхере (Dúnhere) – роханский Всадник, владыка Харроудейла; сражался у бродов Изена и на Пеленнорских полях, где и погиб.

Дýрин I (Durin I) – старший из Семи Праотцев гномов. Наследник Дурина, Торин Дубощит. Народ Дурина; дом Дурина.

Дýрин III (Durin III) – царь народа Дурина; правил в Кхазад-думе во времена нападения Саурона на Эрегион.

Дэйл (Dale; КМ – Дол) – страна Бардингов у подножия горы Эребор, союзная царству гномов под Горой. См. битва в Дэйле.

Железные горы (Iron Hills) – хребет, расположенный к востоку от Одинокой горы, к северу от моря Рун.

Жестокая зима (Fell Winter) – зима 495 года от восхода Луны, наступившая после падения Нарготронда.

Живущийвглубинах* (Dweller in the Deep, of the Deep) – см. Улмо.

Заверть (Weathertop) – см. Амон-Сул.

Замин* (Zamîn) – старая служанка Эрендис.

Западная земля (Westernesse) – перевод слова Нуменор (см.).

Западная марка* (West-mark) – западная половина Рохана в применении к организации войска рохиррим (см. Восточная марка). Войско Западной марки; маршал Западной марки.

Западные земли (Westlands) – (i) в Нуменоре – см. Андустар; (ii) в Средиземье – очень общий термин, обозначающий земли к западу от Андуина.

Западныйостров (Isle of Westernesse) – см. Нуменор.

Западный тракт (West Road) – см. дороги.

Зачарованные острова (Enchanted Isles) – острова, созданные валар в Великом море, к востоку от Тол-Эрессеа, во времена Сокрытия Валино ра. См. Тенистые острова.

Звезда (Эарендиля) (Star (of Earendil)) – см. Эарендиль; Земля-под-Звездою – см. Нуменор.

Звезда Элендиля, Звезда Севера (Северного королевства) (Star of Elendil, Star of the North (Kingdom)) – см. Элендильмир.

Зеленолесье (Великое) (Greenwood (the Great)) – перевод Эрин-Гален (см.); старое название Лихолесья.

Зеленые эльфы (Green-elves) – эльфы-нандор Оссирианда.

Зеленый путь (Greenway) – в конце Третьей эпохи жители Бри называли так мало использовавшийся Северно-Южный тракт, особенно ту его часть, которая проходила вблизи Бри. См. дороги.

Земля-под-Звездою (Land of the Star) – Нуменор; перевод квенийского Эленна-норе из Клятвы Кириона.

Злое Поветрие* (Evil Breath) – ветер, прилетевший из Ангбанда и принесший в Дор-ломин болезнь, от которой умерла сестра Турина Урвен (Лалайт).

Змеиный Язык (Wormtongue) – см. Грима.

ЗолотоеДрево (Валинора) (Golden Tree (of Valinor)) – см. Лаурелин.

Золотой лес (Golden Wood) – см. Лориэн (2).

Зычныегоры (Echoing Mountains) – см. Эред-Ломин.

Ибал* (Ibal) – мальчик из Эмерие в Нуменоре, сын Улбара, моряка Тар-Алдариона.

Ибун* (Ibun) – один из сыновей Мима Мелкого гнома.

ивáннет (Ivanneth) – синдарское название девятого месяца. См. йаванние.

Иврин (Ivrin) – озеро и водопад у подножий Эред-Ветрина, исток Нарога.

Идриль (Келебриндал) (Idril (Celerindal)) – дочь Тургона Гондолинского, жена Туора, мать Эарендиля.

Изгнанники (Exiles, The) – нолдор-мятежники, вернувшиеся из Амана в Средиземье.

Изен (Isen) – река, текущая с Мглистых гор через Нан-Курунир (Колдовскую долину) и Врата Рохана; перевод (представляющий роханский язык) синдарского Ангрен (см.). См. Броды Изена.

Изенгар Тук (Isengar Took) – один из дядьев Бильбо Бэггинса.

Изенгард (Isengard) – нуменорская крепость в долине у южной оконечности Мглистых гор, которую после того, как там поселился волшебник Курунир (Саруман), прозвали Нан-Курунир; перевод (представляющий роханский язык) синдарского Ангреност (см.). Кольцо Изенгарда, Круг Изенгарда – имеется в виду огромное кольцо стен, окружавшее равнину, в центре которой возвышался Ортанк. Изенгардцы.

Илýватар (Ilúvatar) – «Отец всего», Эру. (Эру Илуватар). См. Дети Илуватара.

Имлáдрис (Imladris) – название Ривенделла (см.) на синдарине. Имладрисский перевал, см. Кирит-Форн-эн-Андрат.

Имразор* (Imrazôr) – по прозвищу «Нуменорец»; взял в супруги эльфийку Митреллас; отец Галадора, первого владыки Дол-Амрота.

Имрахиль (Imrahil) – владыка Дол-Амрота во времена войны Кольца.

Инглор* (Inglor) – отвергнутое имя Финрода.

Индис (Indis) – эльфийка из ваньяр; вторая жена Финве, мать Финголфина и Финарфина.

Индор* (Indor) – человек из Дор-ломина, отец Аэрин.

Инзиладун (Inziladûn) – см. Ар-Инзиладун. Как подпись под рисунком; см. Нумеллоте.

Инзильбет (Inzilbêth) – супруга короля Ар-Гимильзора; происходит из дома владык Андуние; мать Инзиладуна (Тар-Палантира).

Инкáнус (Incánus) – имя, которое дали Гэндальфу «на Юге».

Иримон* (Írimon) – имя Тар-Менельдура, данное ему при рождении.

Ирисная (река) (Gladden) – река, стекающая с Мглистых гор и впадающая в Андуин в Ирисной низине; перевод синдарского Сир-Нинглор (см.).

Ирисная низина (Gladden Fields) – частичный перевод синдарского Лоэг-Нинглорон (см.); огромные заросли тростника и ирисов, находящиеся в том месте, где Ирисная река впадает в Андуин; см.

Ирмо (Irmo) – вала, «владыка видений и снов», обычно именуемый Лориэн, по названию его жилища в Валиноре. См. Феантури, Олофантур.

Исúльдур (Isildur) – старший сын Элендиля; вместе с отцом и братом Анарионом спасся во время Низвержения Нуменора и основал в Средиземье нуменорские королевства в изгнании; владыка Минас-Итиля; отрубил с руки Саурона палец с Главным Кольцом; убит орками при переправе через Андуин, когда Кольцо соскользнуло у него с пальца. Наследник Исильдура; Кольцо Исильдура; свиток Исильдура; «Завет Исильдура»; жена Исильдура.

Исúльме* (Isilmë) – дочь Тар-Элендиля, сестра Сильмариэн.

Исúльмо* (Isilmo) – сын Тар-Суриона; отец Тар-Минастира.

úстари (Istari) – майяр, в Третью эпоху посланные из Амана, чтобы противостоять Саурону; на синдарине – итрин (Ithryn; см. Итрин Луин). Переводится как волшебники. См. «Херенис тарион».

úстерлинги (Easterlings; КМ, ГГ, Э – вастаки; ВАМ – востоканы; КК Дикие Племена Востока) – (i) в Первую эпоху – люди, появившиеся в Белерианде по времена после Дагор Браголлах; сражались в Нирнаэт Арноэдиад на обеих сторонах; после нее Моргот отдал им Хитлум, где они угнетали народ Хадора. В Хитлуме их называли Пришельцы. (ii) в Третью эпоху – общее название нескольких волн людских племен, накатывавших на Гондор из восточных областей Средиземья (см. кибитники, балхот).

Истфолд (Eastfold) – часть Рохана, расположенная на северных склонах Эред-Нимрайса, к востоку от Эдораса. (fold – от англо-саксонского folde «земля, край, область», как и в названии Фолде).

Итилиэн (Ithilien) – земли Гондора к востоку от Андуина; в первые годы существования Гондора были владением Исильдура и управлялись из Минас-Итиля. Северный Итилиэн; Южный Итилиэн.

Итúльбор (Ithilbor) – эльф-нандо, отец Саэроса.

итильский Камень (Ithil-stone, Stone of Ithil) – палантир Минас-Итиля.

Итрин Луин (Ithryn Luin) – двое истари, которые отправились на восток Средиземья и так и не вернулись (ед. ч. итрон, Ithron). Переводится как Синие волшебники. См. Алатар, Палландо.

Йавáнна (Yavanna) – одна из валиэр («королев валар»), супруга Ауле.

йаваннамире* (yavannamírë) – «самоцвет Йаванны», благоуханное вечнозеленое дерево с алыми плодами, привезенное в Нуменор эльдар с Эрессеа.

йавáнние (Yavannië) – квенийское название девятого месяца по нуменорскому календарю, соответствующего сентябрю. См. иваннет.

йéстаре (yestarë) – первый день эльфийского солнечного года (лоа).

Йозайан* (Yôzâyan) – адунаикское название Нуменора, «Дарованная земля».

Кáбед-Нáэрамарт (Cabed Naeramarth) – «прыжок ужасного рока», название, данное Кабед-эн-Арасу после того, как в него бросилась Ниэнор.

Кáбед-эн-Áрас (Cabed-en-Aras) – глубокое ущелье, через которое текла река Тейглин. Там Турин убил Глаурунга, и там же Ниэнор покончила жизнь самоубийством, бросившись в реку. Переводится как Олений Прыжок См. Кабед-Наэрамарт.

Кáир-Áндрос (Cair Andros) – остров на реке Андуин к северу от Минас-Тирита, где стояла гондорская крепость, защищавшая Анориэн.

Каленáрдон (Calenardhon) – «зеленая провинция»; так назывался Рохан в те времена, когда это была северная часть Гондора. См. Врата Каленардона; король Каленардона, Эорл. См. Рохан, Врата Рохана.

Калéнхад (Calenhad) – шестой из маяков Гондора в горах Эред-Нимрайс. (Это название, вероятно, означало «зеленое пространство» – имелась в виду плоская, покрытая зеленым дерном вершина горы: had произошло от sad «место, площадка» в результате фонетических изменений, обычных в данной позиции).

Калимéхтар (Calimehtar) – тридцатый король Гондора; одержал победу на кибитниками на Дагорладе в 1899 году Третьей эпохи.

Калмúндон* (Calmindon) – «Башня Света» на Тол-Уинене в заливе Роменна.

Каменоломная долина (Stonewain Valley) – долина в Друаданском лесу у восточной оконечности Эред-Нимрайса. (Это название – перевод названия Имрат-Гондрайх*; imrath означает «длинная узкая долина, по дну которой идет дорога либо течет река»).

КаменьЭарендиля (Stone of Earendil) – см. Элессар (1).

Кáмлост (Camlost) – см. Берен (1).

Камни (Stones, The) – см. палантиры.

Карáдрас, перевал (Caradhras, Pass of) – перевал в Мглистых горах, именуемый «Врата Красного Рога», под горой Карадрас (Красный Рог, Баразинбар), одной из Морийских гор.

Кáрас-Гáладон (Caras Galadhon) – «город деревьев» (о значении слова caras см. выше), главное поселение лориэнских эльфов.

Кáрдолан (Cardolan) – одно из трех королевств, на которые распался Арнор в девятом веке Третьей эпохи; западной его границей был Барандуин, северной – Восточный тракт.

Карн-Дум (Carn Dûm) – главная твердыня Ангмара.

Кáрнен (Carnen) – «красная вода», река, стекавшая с Железных гор и впадавшая в реку Бегущую.

Кáррок (Carrock, The) – скалистый островок в верхнем течении Андуина. См. Каррок, брод.

Кáррок, брод (Ford of Carrock) – брод на Андуине между Карроком и восточным берегом реки; но здесь, вероятно, идет речь о Старом броде, там, где Старая Лесная дорога пересекала Андуин, к югу от брода Каррок.

квéнди (Quendi) – первоначальное эльфийское название всех эльфов.

квéнья, квенийский язык (Quenya) – древний язык, общий для всех эльфов, в той форме, которую он приобрел в Валиноре; принесен в Средиземье нолдор-изгнанниками, но в повседневном общении использовался ими только в Гондолине; о его употреблении в Нуменоре см. См. Высокое наречие нолдор, Высокое наречие Запада, наречие, язык Высших эльфов.

Кéлеборн (1) (Celeborn) – «Серебряное древо», Древо, росшее на Тол-Эрессеа.

Кéлеборн (2) (Celeborn) – родич Тингола; супруг Галадриэли; владыка Лотлориэна. См. Тэлепорно.

Келéбрант (Celebrant) – река, вытекающая из Зеркального озера и текущая через Лориэн к Андуину. Переводится как Серебрянка. См. Поле Келебранта.

Келебрúан (Celebrían) – дочь Келеборна и Галадриэли, супруга Эльронда.

Келебрúмбор (Celebrimbor) – «серебряная рука», величайший из кузнецов Эрегиона, создатель Трех Эльфийских Колец; убит Сауроном.

Келéброс (Celebros) – «серебряная пена» или «серебряный дождь», поток в Бретиле, впадавший в Тейглин неподалеку от Переправы.

Кéлегорм (Celegorm) – третий сын Феанора.

Кéлон (Celon) – река в Восточном Белерианде, стекавшая с холма Химринг.

Кéлос (Celos) – одна из рек Лебеннина в Гондоре; приток Сирита. (Название, должно быть, происходит от корня kelu– «быстро течь» и образовано с помощью суффикса – sse, – ssa, который хорошо виден в квенийском helusse «ключ, вода, быстро текущая из горного источника»).

Кéльдуин (Celduin) – река, текшая от Одинокой горы к морю Рун. Переводится как Бегущая река (см.).

Кéорл (Ceorl) – роханский всадник, принесший вести о второй битве у Бродов Изена.

Кéрин-Áмрот (Cerin Amroth) – «холм Амрота» в Лориэне.

кéрмие (Cermië) – квенийское название седьмого месяца нуменорского календаря, соответствует июлю.

кибитники (Wainriders) – народ истерлингов, неоднократно вторгавшийся в Гондор в девятнадцатом-двадцатом веках Третьей эпохи.

Кúрдан (Círdan; ВАМ, КК – Кирдан; ГГ – Кирдэн; КМ – Сэрдан; Э – Цирдан) – называемый также «Корабел»; эльф из телери, «Владыка Гаваней» Фаласа; когда они были разорены после Нирнаэт Арноэдиад, бежал вместе с Гиль-галадом на остров Балар; во Вторую и Третью эпохи – хранитель Серых Гаваней в заливе Лун; когда явился Митрандир, Кирдан доверил ему Нарью, Кольцо Огня.

кúринки* (kirinki) – крошечные алоперые птички, обитавшие в Нуменоре.

Кúрион (Cirion) – двенадцатый правящий наместник Гондора; после битвы на Поле Келебранта в 2150 году Третьей эпохи пожаловал Каленардон рохиррим. См. «Хроника Кириона и Эорла», «Повесть о Кирионе и Эорле» См. Клятва Кириона.

Кúрит-Дýат* (Cirith Duath) – «сумрачная расселина», прежнее название Кирит-Унгола, (см.).

Кúрит-Нúнниах (Cirith Ninniach) – «радужная расселина», название, которое Туор дал ущелью, ведущему от западных гор Дор-ломина к заливу Дренгист.

Кúрит-Унгол (Cirith Ungol) – «Паучья расселина», перевал в горах Эффель-Дуат над Минас-Моргулом. См. Кирит-Дуат.

Кúрит-Форн-эн-Áндрат* (Cirith Forn en Andrath) – «северный перевал с долгим подъемом» в Мглистых горах, к востоку от Ривенделла. См. Называется также Высокий перевал см., и Имладрисский перевал.

Кúрьон (Ciryon) – третий сын Исильдура; погиб в Ирисной низине.

Кúрьятур* (Ciryatur) – нуменорский флотоводец; командовал флотом, который Тар-Минастир послал на помощь Гиль-галаду против Саурона.

Клык-башни (Towers of the Teeth) – сторожевые башни, стоявшие к востоку и западу от Мораннона (см.).

«Книга королей» (Book of the Kings) – одна из гондорских хроник…

«Книга наместников» (Book of the Stewards) – см. наместники Тондора.

«Книга тана» (Thain's Book) – копия «Алой книги Западных пределов», сделанная по просьбе короля Элессара и привезенная ему таном Перегрином Туком, когда тот ушел на покой и переселился в Гондор; позднее в Минас-Тирите она была снабжена обширными комментариями…

Кольца Власти (Rings of Power) – Кольца, Кольца Власти. См. Кольцо, Единое Кольцо, Главное Кольцо, Кольцо Власти; Кольцо Исильдура; Девять Колец людей, Девять людских Колец; Семь Колец гномов, последнее из Семи; Три Кольца эльфов, см. также Нарья, Пенья, Вилья. Братство Кольца; война Кольца; Хранитель Кольца.

Королевские земли (King's Lands) – (i) в Рохане. (ii) Королевская земля в Нуменоре, см. Арандор.

Королевский тракт* (Royal Road) – см. дороги.

Короли людей (Kings of Men) – см. нуменорцы.

Король-Колдун (Witch-king) – см. предводитель назгулов, Ангмар.

корсары (Corsaires) – См. Умбар.

Коттон, фермер (Cotton, Farmer) – Толмен Коттон, хоббит из Байвотера.

Край Ив (Land of Willows) – см. Нан-татрен.

Красная Стрела (Red Arrow) – «стрела войны», которую посылали из Гондора в Рохан в знак того, что Минас-Тирит нуждается в помощи.

Красное Кольцо (Red Ring) – см. Нарья.

Криссáэгрим (Crissaegrim) – горные пики к югу от Гондолина, где гнездился народ Торондора.

Круги Мира (Circles of the World).

Куивиэнен (Cuiviénen) – «Воды Пробуждения», озеро в Средиземье, на берегах которого пробудились первые эльфы.

Курган Эльфийской Девы (Mound of the Elf-maid) – см. Хауд-эн-Эллет.

Кýрумо* (Curumo) – квенийский вариант имени Курунира (Сарумана).

Кýрунир (Curunír) – «хитроумный искусник», имя Сарумана (см.) на синдарине; также Курунир Лан, Саруман Белый. См. Курумо.

Кýруфин (Curufm) – пятый сын Феанора, отец Келебримбора.

Кутáлион (Cuthalion) – «Могучий Лук», см. Белег.

Кхазад-дум (Khazad-dum) – гномье название Мории (см.).

Кхим (Khîm) – один из сыновей Мима Мелкого гнома, убит Андрогом.

Лáбадал* (Labadal) – прозвище, которое Турин в детстве дал Садору; переводится как «одноножка».

Лáдрос (Ladros) – земли к северо-востоку от Дортониона, пожалованные королями нолдор людям дома Беора.

лайрелóссе* (lairelossë) – «летнее-белоснежное», душистое вечнозеленое дерево, привезенное в Нуменор эльдар с Эрессеа.

Лáлайт (Lalaith) – «Смешинка», прозвище, которое дали Урвен, дочери Хурина, в честь ручейка, протекавшего у дома Хурина. См. Нен-Лалайт.

Лáмедон (Lamedon) – область у верховий рек Кириль и Рингло, у южных подножий Эред-Нимрайса.

Лáммот (Lammoth) – земли к северу от залива Дренгист, между Эред-Ломином и Морем.

Лáнгвелл* (Langwell) – «исток Лангфлода», название, которое дали эотеод реке, бравшей начало в северной части Мглистых гор, которую после слияния с Грейлином они называли Лангфлод (Андуин).

Лáнгфлод* (Langflood) – название Андуина у эотеод.

лар* (lár) – лига (примерно три мили, около 4,8 км).

Лáрнах* (Larnach) – один из лесных жителей, населявших земли к югу от Тейглина. См. Дочь Ларнаха.

Лáурелин (Laurelin) – «Золотая песня», младшее из Двух Деревьев Валинора. Именуется также Солнечное Древо, Золотое Древо (Валинора) (см.).

Лаурелиндóринан (Laurelindórinan) – «Долина Поющего Золота», см. Лориэн (2).

Лауренáнде (Laurenandë) – см. Лориэн (2).

лаурúнкве* (laurinquë) – дерево с золотистыми цветами, росшее в Хьярростаре в Нуменоре.

Лебедянь (Swanfleet) – см. Нин-ин-Эйльф.

Лебéннин (Lebennin) – «пятиречье» (а именно: Эруи, Сирит, Келос, Серии и Гильрайн), земля между Эред-Нимрайсом и Этир-Андуином; одно из «верных вассальных владений» Гондора.

Лéголас (Legolas) – эльф-синда из Северного Лихолесья, сын Трандуиля; один из Братства Кольца.

лéмбас (lembas; КМ – путлибы) – синдарское название дорожных хлебцев эльдар. См. Дорожные хлебцы (эльфов).

Лéод (Léod) – владыка эотеод, отец Эорла Юного.

Лесная дорога (Forest Road) – см. дороги.

Лесная река (Forest River; KK – Лесная Речка) – река, текущая с Эред-Митрина через северное Лихолесье и впадающая в Долгое озеро.

Лесной Дикарь (Wildman of the Woods) – так назвался Турин при первой встрече с людьми Бретиля.

Лесные жители (Woodmen) – (i) люди, жившие в лесах к югу от Тейглина, которым досаждали гаурвайт; (ii) люди Бретиля; (iii) жители Великого Зеленолесья.

Лесные эльфы (Silvan Elves) – эльфы-нандор, которые так и не перевалили через Мглистые горы на запад и остались жить в Долине Андуина и Великом Зеленолесье. См. Язык Лесных эльфов, Лесное наречие. См. таварвайт.

Лéфнуи (Lefnui) – река, текущая к морю с западной оконечности Эред-Нимрайса. (Название означает «пятая», т. е. пятая после Эруи, Сирита, Серии и Мортонда, гондорских рек, впадавших в Андуин или залив Бельфалас).

Линáэвен (Linaewen) – «птичье озеро», большое озеро посреди болот в Неврасте.

лúндар (Lindar) – «певцы», самоназвание телери.

Лúндон (Lindon) – в Первую эпоху – название Оссирианда; позднее это название сохранилось за землями к западу от Синих гор (Эред-Линдон), не ушедшими на дно Моря. См. Зеленые края эльдар; земли Гиль-галада.

Линдóрие (Lindórië) – сестра Эарендура, пятнадцатого владыки Андуние, мать Инзильбет, матери Тар-Палантира.

Линдóринанд* (Lindórinand) – см. Лориэн (2).

Лúсгард* (Lisgardh) – тростниковые заросли в Устьях Сириона.

лúссуин* (lissuin) – благоуханный цветок с Тол-Эрессеа.

Лихолесскиегоры (Mountains of Mirkwood). См. Эмин-Дуир, Эмин-ну-Фуин.

Лихолесье (Mirkwood) – большой лес к востоку от Мглистых гор, ранее называвшийся Эрин-Гален, Великое Зеленолесье (см.) Таур-ну-Фуин, Таур-э-Ндаэделос, Эрин-Ласгален; Лихолесские горы.

лóа (1оа) – эльфийский солнечный год.

Лонд-Дáэр* (Lond Daer) – нуменорская гавань и верфь в Эриадоре, в устье Гватло, основанная Тар-Алдарионом, который назвал ее Виньялонде (см.). Переводится как Большая гавань; названа также Лонд-Даэр-Энед «большая срединная гавань».

Лóрган (Lorgan) – предводитель истерлингов Хитлума во времена после Нирнаэт Арноэдиад, у которого был в рабстве Туор.

Лóринанд* (Lorinand) – см. Аориэн (2).

Лóриэн (1) (Lórien) – в Валиноре, обиталище валы, чье истинное имя – Ирмо, но кого обычно и самого называют Лориэном.

Лóриэн (2) (Lórien) – земля галадрим между Келебрантом и Андуином. Известно много других форм этого названия: нандорское Лоринанд (квенийское Лауренанде, синдарское Глорнан, Нан-Лаур ), произошедших от более древнего Линдоринанд «Долина Страны певцов»; Лаурелиндоринан «Долина поющего золота». Именуется также Золотым лесом; см. также Двимордене, Лотлориэн.

Лоссáрнах (Lossarnach) – область на северо-востоке Лебеннина, в верховьях реки Эруи. (Сказано, что это название означает «Цветущий Арнах», где «Арнах» – до-нуменорское название).

лотéссе (Lótessë) – квенийское название пятого месяца по нуменорскому календарю, соответствующего маю. См. лотрон.

Лотúриэль (Lothíriel) – дочь Имрахиля Дол-Амротского; жена короля Эомера Роханского, мать Эльфвине Прекрасного.

Лотлóриэн (Lothlórien) – название «Лориэн» с предшествующим синдарским loth «цветок».

лóтрон (Lothron) – синдарское название пятого месяца. См. лотессе.

Лóэг-Нúнглорон (Loeg Ningloron) – «заводи с золотистыми водяными цветами», название Ирисной низины (см.) на синдарине.

Лун (Lhûn) – река на западе Эриадора, впадающая в залив Лун. См. Залив Лун. Часто – в англизированной форме Льюн, Lune (см.).

Лýтиэн (Lúthien) – дочь Тингола и Мелиан, которая после завершения Похода за Сильмарилем и смерти Берена избрала долю смертных, чтобы разделить участь Берена. Носила прозвание Тинувиэль – «Соловей».

Льюн (Lune) – вариант написания Лун (см.).

Люди Короля (King's Men) – нуменорцы, враждебные эльдар. См. Сторонники Короля.

люди-волки* (Wolf-men) – см. гаурвайт.

Мáблунг (Mablung) – именуется также Охотник; эльф из Дориата, главный военачальник Тингола, друг Турина.

мáйяр (ед. ч. майя) (Maiar, sg. Maia) – айнур, менее могущественные, чем валар.

Малáнтур* (Malantur) – нуменорец, потомок Тар-Элендиля.

Мáлгалад* (Malgalad) – король Лориэна, погибший в битве на Дагорладе; вероятно, то же лицо, что и Амдир (см.).

Мáлдуин (Malduin) – приток Тейглина.

маленький народец (Little People) – см. хоббиты.

малинóрне* (malinornë) – квенийская форма синдарского маллорн (см.).

мáллорн (mallorn; ГГ – меллорн; КМ, ВАМ – мэллорн) – название огромных деревьев с золотистыми цветами, привезенных с Тол-Эрессеа в Эльдалонде в Нуменоре, и позднее выращенных в Лотлориэне. См. Квенийское малинорне, мн. ч. малинорни.

мáллос (mallos) – золотистый цветок в Лебеннине.

Мамáндиль* (Mámandil) – имя, которым называл себя Халлакар, впервые начав встречаться с Анкалиме.

Мáнве (Manwë) – главный из валар… Именуется также Верховный Владыка, Верховный Король. См. Свидетели Манве.

Мáндос (Mandos) – в Амане, жилище валы, чье истинное имя – Намо, но кого обычно и самого называют Мандосом. См. Проклятие Мандоса; Приговор Мандоса; Второе Пророчество Мандоса.

Мáрдиль (Mardil) – первый правящий наместник Гондора. Именуется также Воронве «Верный» и Верный Наместник.

Марка (Mark, The) – рохирримское название Рохана. См. Риддермарк; Марка Всадников; маршалы Марки. См. Восточная марка, Западная марка.

Мáрхари* (Marhari) – предводитель северян в битве на Равнинах, где он и погиб; отец Мархвини.

Мáрхвини* (Marhwini) – «друг коней», предводитель северян (эотеод), которые после битвы на Равнинах поселились в Долинах Андуина, союзник Гондора в войне с кибитниками.

Мáэглин (Maeglin) – сын Эола и Аредели, сестры Тургона; достиг высокого положения в Гондолине и предал его Морготу; убит Туором во время разорения города.

Мáэдрос (Maedhros) – старший сын Феанора.

МаякиГондора (Beacons of Gondor).

Мглистые горы, (Misty Mountains) – огромный горный хребет в Средиземье, идущий с севера на юг, восточная граница Эриадора; по-синдарски называется Хитаэглир (см.) Во многих из нижеследующих ссылок название гор не упоминается.

мéарас (mearas) – роханские кони.

Мéлиан (Melian) – майя, супруга короля Тингола Дориатского, окружившая Дориат завесой чар; мать Лутиэн, прародительница Эльронда и Эльроса. См. Завеса Мелиан.

Мелкие гномы (Petty-dwarves) – народ гномов в Белерианде, описанный в «Сильмариллионе», гл. 21, стр. 221–222. См. нибин-ноэг, ноэгит-нибин.

Мéлькор (Melkor) – могущественный мятежный вала, породитель зла, изначально – могущественнейший из айнур; позднее прозван Моргот (см.).

Мен-и-Нáугрим* (Men-i-Naugrim)-«Гномий тракт», название Старой Лесной дороги. См. Переводится как Гномий тракт.

Менéгрот (Menegroth) – «Тысяча пещер», тайные чертоги Тингола и Мелиан у реки Эсгалдуин в Дориате.

Мéнель (Menel) – высокая область небес, где находятся звезды.

Менéльдиль (Meneldil) – сын Анариона, третий король Гондора.

Менéльдур (Meneldur) – см. Тар-Менельдур.

Менельтáрма (Meneltarma) – гора в центре Нуменора, вершина которой была святилищем Эру Илуватара (см. Эру). (не названа, во сне Туора). Переводится как Столп Небесный (Столп ). Именуется также Священная гора.

Мéриадок Брéндибак (Meriadoc Brandybuck; ВАМ – Брендибак; КК – Брендибэк; КМ – Брендизайк; ГГ – Брендискок) – хоббит из Шира, один из Братства Кольца.

Мéринг, речка (Mering Stream) – «пограничная река», стекавшая с Эред-Нимрайса и впадавшая в Энтову Купель, служившая границей между Роханом и Гондором; по-синдарски называлась Гланхир (см.).

Мертвецкие болота (Dead Marshes; Б – Болота Смерти; ВАМ, Э, ГГ – Гиблые Болота; ВАМ Мертвые Топи; КМ – Мертвецкие Болота; КК – Мертвые Болота) – обширные гнилые болота к юго-востоку от Эмин-Муиля, в которых видны были убитые в битве на Дагорладе.

МертвыеДунхарроу (Dead Men of Dunharrow) – см. Дунхарроу.

Мéтед-эн-Глад* (Methed-en-Glad) – «Конец Леса», крепость в Дор-Куартоле, расположенная на опушке леса к югу от Тейглина.

Мим (Mîm) – Мелкий гном, в чьем доме (Бар-эн-Данвед) на Амон-Руде жил Турин с шайкой изгоев; Мим и выдал их логово оркам; убит Хурином в Нарготронде.

Мин-Рúммон (Min-Rimmon) – «пик Риммон» (группа утесов), пятый из маяков Гондора в горах Эред-Нимрайс.

Минáлкар (Minalcar) – см. Ромендакиль II.

Минáрдиль (Minardil) – двадцать пятый король Гондора.

Мúнас-Áнор (Minas Anor) – «твердыня Солнца», позднее названная Минас-Тиритом; город Анариона у подножия горы Миндоллуин. См. анорский Камень.

Мúнас-Итиль (Minas Ithil) – «твердыня Луны», позднее названная Минас-Моргулом; город Исильдура, возведенный на уступе Эффель-Дуата. См. итильский Камень.

Мúнас-Мóргул (Minas Morgul) – «твердыня злого чародейства», название Минас-Итиля после того, как он был захвачен Призраками Кольца. См. владыка Моргула.

Мúнас-Тúрит (1) (Minas Tirith)-«сторожевая твердыня», построенная Финродом Фелагундом на Тол-Сирионе. См. Минас короля Финрода.

Мúнас-Тúрит (2) (Minas Tirith) – позднее название Минас-Анора. См. Белая Башня Минас-Тирита; Усыпальницы Минас-Тирита. См. Мундбург.

Минáстир (Minastir) – см. Тар-Минастир.

Минóхтар* (Minohtar) – племянник короля Ондохера; погиб в Итилиэне в 1944 году Третьей эпохи, в битве с кибитниками.

Минхúриат (Minhiriath) – «междуречье», область Эриадора между Барандуином и Гватло.

Мúрдайн (Mírdain) – см. Гвайт-и-Мирдайн.

Мúриэль (Míriel) – см. Тар-Мириэль.

мúрувор (miruvor) – подкрепляющее снадобье эльдар.

Митéйтель (Mitheithel) – река в Эриадоре, вытекающая из Эттендейла и впадающая в Бруинен (Гремучую). Переводится как Седой Исток.

Мúтлонд (Mithlond) – гавани эльдар в заливе Лун, владыкой которых был Кирдан. Переводится как Серые Гавани.

Митрáндир (Mithrandir) – имя, которое дали Гэндальфу средиземские эльфы. Переводится как Серый Странник, Серый Скиталец; ср. также Серый Посланец.

Митрéллас* (Mithrellas) – эльфийская дева из Лориэна: спутница Нимродели; была взята в жены Имразором-Нуменорцем; мать Галадора, первого владыки Дол-Амрота.

мúтриль (mithril; ВАМ – митрил; Б – митриль; КМ, ГГ, КК – мифрил) – металл, называемый еще «морийским серебром»; добывался также в Нуменоре.

Мúтрим (Mithrim) – большое озеро в восточной части Хитлума, а также земли вокруг этого озера и горы на западе, отделяющие Митрим от Дор-ломина.

Миттáлмар* (Mittalmar) – центральная область Нуменора, переводится как Внутренние земли.

Могучий Лук (Strongbow) – см. Белег.

Морáннон (Morannon) – главный (северный) проход в Мордор. Переводится как Черные Врата; именуются также Врата Мордора. Сторожевые башни (Мораннона); см. Клыкбашни.

Мóрвен (1) (Morwen) – дочь Барагунда (племянника Барахира, отца Берена), жена Хурина и мать Турина и Ниэнор. См. Эледвен, владычица Дор-ломина (статья Дор-ломин).

Мóрвен (2) (Morwen) – прозванная Морвен из Лоссарнаха, знатная дама из Гондора, родственница князя Имрахиля; жена Тенгела, короля Рохана.

Мóргай (Morgai) – «черная ограда», внутренний горный хребет, менее высокий, чем Эффель-Дуат, и отделенный от него глубокой котловиной; внутреннее кольцо укреплений Мордора.

Мóргот (Morgoth) – позднее имя Мелькора (см.). Именуется также Бауглир; Враг; Темный Властелин; Черный Король; друэдайн называли его Великий Черный.

Мóргула, владыка (Lord of Morgul) – см. предводитель назгулов, Минас-Моргул.

Мóрдор (Mordor) – земли, находившиеся в полной власти Саурона, лежащие к востоку от Эффель-Дуата.

Морестранники, Гильдия Морестранников* (Venturers, Guild of) – братство мореходов, основанное Тар-Алдарионом. См. Уинендили.

Мóрия (Moria) – «Черная Бездна», позднее название огромных пещер, вырытых гномами рода Дурина в Мглистых горах. См. Восточные врата Мории; Западные врата. См. Кхазад-дум.

Мóрмегиль (Mormegil) – прозвище, которое дали Турину в Нарготронде, когда он был предводителем нарготрондского войска, в честь его меча (см. Гуртанг); этим прозвищем называли его и позднее, в Бретиле. Переводится как Черный Меч.

Морской народ (Men of the Sea) – см. нуменорцы.

Мóртонд (Morthond) – «черный корень», река, берущая начало в темной горной долине, расположенной точно на юг от Эдораса и называющейся Морнан*, – не только потому, что она лежала меж двух высоких гор, но еще и потому, что через нее проходила дорога к Вратам Мертвых, и живые люди туда не ходили.

Мудрые (Wise, The) – истари и величайшие из эльдар Средиземья. См. Белый Совет.

Мýндбург (Mundburg) – «сторожевая крепость», роханское название Минас-Тирита.

Мэггот, фермер (Maggot, Farmer; KM – Бирюк; ВАМ – Мотыль; ГГ, КК – Мэггот) – хоббит из Шира, владевший фермой в Мэрише, близ парома Баклбери.

назгулы (Nazgûl) – рабы Девяти людских Колец, главные слуги Саурона. См. Призраки Кольца; (Черные) Всадники; Девять, Девятка. См. предводитель назгулов.

Найт Лориэна (Naith of Lorien) – «треугольник» или «сердцевина» Лориэна, угол между Келебрантом и Андуином.

наместники Гондора (Stewards of Gondor) – См. «Книга наместников». См. арандур.

Нáмо (Námo) – вала, обычно называемый Мандосом по названию своего жилища. См. Феантури, Нуруфантур.

Нан-Лáур* (Nan Laur) – см. Лориэн (2).

Нан-тáтрен (Nan-tathren) – «долина ив», где река Нарог впадала в Сирион… Переводится как Край Ив.

нáндор (Nandor) – эльфы из народа телери, которые во время Великого похода от Куивиэнена отказались преодолевать Мглистые горы; много позднее часть их под предводительством Денетора перешла Синие горы и поселилась в Оссирианде (Зеленые эльфы, см.); о тех, кто остался к востоку от Мглистых гор, см. Лесные эльфы.

Нандухúрион (Nanduhirion) – горная долина над озером Зеркальным, между отрогами Мглистых гор, в которую открывались Великие врата Мории; переводится как Темноводная долина. См. Битва в Нандухирионе; см. Азанулбизар.

нáрбелет (Narbeleth) – синдарское название десятого месяца. См. нарквелие.

Нáрви (Narvi) – гном из Кхазад-дума, создатель Западных врат, близкий друг Келебримбора Эрегионского.

Наргóтронд (Nargothrond) – «большая подземная крепость на реке Нарог», основанная Финродом Фелагундом и разрушенная Глаурунгом; также королевство Нарготронд, лежавшее к востоку и к западу от Нарога. См. Нарог.

Нáрдол (Nardol) – «огненная голова», третий из маяков Гондора в горах Эред-Нимрайс.

нарквéлие (Narquelië) – «угасание Солнца», квенийское название десятого месяца по нуменорскому календарю, соответствующего октябрю. См. нарбелет.

Нáрмакиль I (Narmacil I) – семнадцатый король Гондора.

Нáрмакиль II (Narmacil II) – двадцать девятый король Гондора, погиб в битве на Равнинах.

Нáрог (Narog) – крупнейшая река Западного Белерианда, бравшая начало в озере Иврин у подножия Эред-Ветрина и впадавшая в Сирион в Нантатрене. См. Владыка Нарога; долина Нарога; Истоки Нарога; народ Нарога.

Нáрсиль (Narsil) – меч Элендиля, который сломался, когда Элендиль погиб в бою с Сауроном; был заново перекован из обломков для Арагорна и назван Андуриль.

Нáрья (Narya) – одно из Трех Колец эльфов, которым владел Кирдан, а позднее – Митрандир. Также именуется Кольцо Огня; Красное Кольцо; Третье Кольцо.

наследник, королевский наследник (Нуменора) (King's Heir (of Numenor)).

настил (flet) – flet – древнеанглийское слово, означающее «пол»; перевод слова талан (talan) (см.).

Нéвраст (Nevrast) – земли к юго-западу от Дор-ломина, где жил Тургон до того, как переселился в Гондолин.

незабвенники, вечная память (Evermind) – см. симбельмине.

Нéйтан (Neithan) – «невинно осужденный», имя, которое взял себе Турин среди изгоев.

Нéллас* (Nellas) – эльфийская дева из Дориата, подруга детства Турина; выступила свидетелем против Саэроса на суде над Турином.

Нен-Гúрит (Nen Girith) – «Вода Дрожи», название, которое дали Димросту (см.), водопаду на Келебросе в лесу Бретиль.

Нен-Лáлайт* (Nen Lalaith) – ручей, бравший начало у подножия Амон-Дартира в Эред-Ветрине и протекавший мимо дома Хурина в Дор-ломине. См. Лалайт.

нéниме (Nénimë) – квенийское название второго месяца по нуменорскому календарю, соответствующего февралю. См. нинуи.

Нéннинг (Nenning) – река в Западном Белерианде, в устье которой была построена гавань Эгларест.

Нéнуиал (Nenuial) – «озеро сумерек», лежавшее между отрогов Сумеречных холмов (Эмин-Уиал*) к северу от Шира; рядом с ним находилась древнейшая нуменорская столица, Аннуминас. Переводится как Сумеречное.

Нéнья (Nenya) – одно из Трех Колец эльфов, то, которое носила Галадриэль. Именуется также Белое Кольцо.

Непогодные холмы (Weather Hills) – гряда холмов в Эриадоре, южной оконечностью которых была гора Амон-Сул (Заверть).

нессамéльда* (nessamelda) – благоуханное вечнозеленое дерево, привезенное в Нуменор эльдар с Эрессеа. (Название, вероятно, означает «любимое Нессой», одной из вализр; ср. вардарианна, йаваннамире).

нúбин-нóэг, нúбин-нóгрим* (Nibin-noeg, Nibin-nogrim) – Мелкие гномы. Бар-эн-Нибин-ноэг; нагорье Нибин-ноэг. См. ноэгит нибин.

Ниэнна (Nienna) – одна из валиэр («королев валар»), владычица жалости и скорби.

Низвержение (Нуменора) (Downfall (of Numenor)).

Нúмлот (1) (Nimloth) – «белоцвет», Древо Нуменора. См. Белое Древо.

Нúмлот (2) (Nimloth) – эльфийская дева из Дориата, вышедшая замуж за Диора Наследника Тингола; мать Эльвинг.

Нúмродель (1) (Nimrodel)– «владычица белого грота», эльфийская дева из Лориэна, возлюбленная Амрота; жила у водопада Нимродели, пока не отправилась на юг и не пропала в горах Эред-Нимрайс.

Нúмродель (2) (Nimrodel) – горный поток, впадавший в Келебрант (Серебрянку), названный в честь эльфийки Нимродели, которая жила на его берегах.

Нин-ин-Эйльф* (Nin-in-Eilph) – «лебединые заводи», обширные болота в нижнем течении реки, которая в верхнем течении называлась Гландуин. Переводится как Лебедянь.

Нúндамос* (Nindamos) – главное поселение рыбаков на южном побережье Нуменора, в дельте Сириля.

Нúниэль (Níniel) – «слезная дева», имя, которое Турин дал своей сестре Ниэнор (см.), не ведая о своем родстве с ней.

нúнуи (Ninui) – синдарское название второго месяца. См. нениме.

Нúрнаэт Арнóэдиад (Nirnaeth Arnoediad) – битва «Бессчетных слез», описанная в «Сильмариллионе», гл. 20; также называется просто Нúрнаэт.

Нисимáлдар* (Nísimaldar) – земли у гавани Эльдалонде в западном Нуменоре; в тексте переведено как Благоуханные Деревья.

Нúсинен* (Nísinen) – озеро на реке Нундуине в западном Нуменоре.

Нúэнор (Nienor) – дочь Хурина и Морвен, сестра Турина; была околдована Глаурунгом в Нарготронде и, не ведая своего прошлого, под именем Ниниэль (см.) вышла замуж за Турина в Бретиле. Переводится как Скорбь, Скорбная.

ногóтрим (Nogothrim) – гномы. (См. приложение к «Сильмариллиону», статья науг ).

Нóгрод (Nogrod) – один из двух городов гномов в Синих горах.

Нóйринан* (Noirinan) – долина у южного подножия Менельтармы, в глубине которой находились гробницы королей и королев Нуменора. Переводится как Долина Гробниц.

нóлдор (ед. ч. нолдо) (noldor, sg. noldo) – именуются также Владеющие знаниями; второй из Трех Родов эльдар, отправившихся в Великий поход от Куивиэнена; их история составляет основное содержание «Сильмариллиона». См. Верховным король нолдор, владычица нолдор – см. Галадриэль; Врата нолдор – см. Аннон-ин-Гелид; высокое наречие нолдор – см. квенья; светильники нолдор, см. также Феанор.

Нóлимон* (Nólimon) – прозвище, данное Вардамиру, сыну Эльроса (его значение см. в приложении к «Сильмариллиону», статья гул ).

нóэгит нúбин (Noegyth Nibin) – Мелкие гномы. См. нибин ноэг.

Нýат, леса* (Núath, Woods of) – леса, тянувшиеся на запад от верховий Нарога.

Нумеллóте* (Númellótë) – «Цветок Запада» = Инзиладун.

Нумéндиль* (Númendil) – семнадцатый владыка Андуние.

Нýменор (Númenor, в полной квенийской форме – Нуменóре (Numenórë)), – «Западная земля», огромный остров, созданный валар как жилище для эдайн после конца Первой эпохи. Именуется также Большой остров, Остров Королей, Западный остров, Дарованная земля, Земля-под-Звездою; см. также Акаллабет, Эленна-норе, Йозайан. Упоминания о Низвержении Нуменора вынесены в отдельную статью.

нуменорцы (Númenóreans) – народ Нуменора. См. Короли Людей; Морской народ; см. также дунедайн. Нуменорский язык, наречие – см. адунаик.

«Нумеррáмар»* (Númerrámar) – «Западные крылья», корабль Веантура, на котором Алдарион совершил свое первое путешествие в Средиземье.

Нундýине* (Nunduinë) – река на западе Нуменора, впадавшая в море у Эльдалонде.

Нýнет* (Núneth) – мать Эрендис.

Нýрнен (Núrnen) – «печальные воды», внутреннее море на юге Мордора.

Нуруфáнтур* (Nurufantur) – один из Феантури (см.); раннее «истинное имя» Мандоса, позднее замененное на «Намо»… См. Олофантур.

Нэрвен* (Nerwen) – имя, данное Галадриэли матерью.

óгхор-хай* (Oghor-hai) – имя, которым орки называли друэдайн.

Одинокая гора (Lonely Mountain) – см. Эребор, Царь под Горой.

ойолáйре* (oiolairë) – «вечное лето», вечнозеленое дерево, привезенное в Нуменор эльдар Эрессеа; с этого дерева срезалась Ветвь Возвращения, которую прикрепляли на носу нуменорских кораблей. (Короллайре, Зеленый холм, на котором росли Два Древа Валинора, также назывался Корон-Ойолайре, см. приложение к «Сильмариллиону», статья корон ). См. Ветвь Возвращения.

Ойолóссе (Oiolossë) – «вечно-белоснежная», Гора Манве в Амане. См. Амон-Уилос, Таникветиль.

Окружные горы (Encircling Mountains) – см. Эхориат.

Óлве (Olwë) – король телери Алквалонде на побережье Амана.

Олений Прыжок (Deer's Leap) – см. Кабед-эн-Арас.

Олóрин (Olórin) – имя Гэндальфа в Валиноре.

Олофáнтур* (Olofantur) – один из Феантури (см.); раннее «истинное имя» Лориэна, позднее замененное на «Ирмо». См. Нуруфантур.

Ондóсто* (Ondosto) – местность в Форостаре (Северных землях) Нуменора; вероятно, именно там находились каменоломни, которыми славилась эта область (квенийское ondo «камень»).

Óндохер (Ondoher) – тридцать первый король Гондора; погиб в битве с кибитниками в 1944 году Третьей эпохи.

Онóдло* (Onodlo) – название реки Энтова Купель (см.) на синдарине.

онóдрим (Onodrim) – название энтов на синдарине. См. энид.

«Орден волшебников» (Order of Wizards) – См. «Херен истарион».

орки (Orcs) – везде; см. Полуорки Изенгарда орки на волках (Wolfriders).

Óрлег* (Orleg) – человек из шайки Турина, убит орками на нарготрондской дороге.

орлы (Eagles) – Криссаэгрима, См. Нуменора, (см. Свидетели Манве). Упоминание о Гваихире, спасшем Гэндальфа из Ортанка.

Орóдрет (Orodreth) – второй сын Финарфина; после гибели Финрода Фелагунда – король Нарготронда; отец Финдуилас. См. Владыка Нарога.

Орóдруин (Orodruin) – «гора полыхающего пламени» в Мордоре, в которой Саурон выковал Главное Кольцо.

Óроме (Oromë) – один из великих валар, прозван Владыка Лесов.

Óромет (Oromet) – холм близ Андуние в западной части Нуменора, на котором была построена башня Тар-Минастира.

Óрофер* (Oropher) – король Лесных эльфов Великого Зеленолесья; погиб в войне Последнего Союза; отец Трандуиля.

Оррóстар (Orrostar) – «Восточные земли», восточный полуостров Нуменора.

Óртанк (Orthanc) – огромная нуменорская башня в Кольце Изенгарда, позднее – жилище Сарумана. См. Ортанкский Камень, Камень Ортанка, палантир Ортанка.

Óрфалх-Эхор (Orfalch Echor) – огромная расселина в Окружных горах, через которую шел путь в Гондолин; также просто Орфалх.

Орхáлдор* (Orchaldor) – нуменорец, муж Айлинели, сестры Тар-Алдариона; отец Соронто.

Осгúлиат (Osgiliath) – в древности – главный город Гондора, расположенный по обоим берегам Андуина. См. Камень Осгилиата, палантир.

Óссе (Ossë) – майя Моря, вассал Улмо.

Оссúрианд (Ossiriand) – «Край семи рек», располагавшийся в Предначальные дни между рекой Гелионом и Синими горами. См. Аиндон.

Ост-ин-Эдиль (Ost-in-Edhil) – столица эльфов Эрегиона. 236 Óстохер (Ostoher) – седьмой король Гондора.

Остров Королей (Isle of Kings) – см. Нуменор.

Отмели* (Undeeps) – две больших западных излучины Андуина, называемые Северная Отмель и Южная Отмель, между Бурыми землями и роханским Уолдом.

Óхтар (Ohtar) – оруженосец Исильдура; принес в Имладрис обломки Нарсиля.

Падубь (Hollin; ГГ – Благодатные Кущи; ВАМ – Дубайн; КМ – Дуброва; КК – Остролистия; Э – Падубь; Б – Холлин) – см. Эрегион.

палáнтúры (palantíri, sg. palantír) – семь Видящих Камней, привезенных из Нуменора Элендилем и его сыновьями; созданы Феанором в Амане. (зачастую называются просто Камень/Камни).

«Палáрран»* (Palarran) – «Далекостранствующий», большой корабль, построенный Тар-Алдарионом.

Паллáндо* (Pallando) – один из Синих волшебников (Итрин Луин).

Пармáйте* (Parmaitë) – прозвище Тар-Элендиля. (Квенийское parma «книга»; второй элемент, несомненно, – maite «-рукий», ср. Тар-Телеммайте).

Парт-Гáлен (Parth Galen) – «зеленая лужайка», травянистая полоса земли на северном склоне Амон-Хена, у берега Нен-Хитоэля.

Парт-Келéбрант (Parth Celebrant) – «поле (луг) Серебрянки»; синдарское название, которое обычно переводится как Поле Келебранта (см.).

Пелáргир (Pelargir) – город и гавань в дельте Андуина.

Пелéндур (Pelendur) – наместник Гондора.

Пелéннор (Пеленнорские поля) (Pelennor (Fields)) – «огражденная земля», «пригородные земли» Минас-Тирита, обнесенные стеной Раммас-Эхор; место, где произошла величайшая из битв войны Кольца.

Пелóри (Pelóri) – горы на побережье Амана.

Пéрегрин Тук (Peregrin Took) – хоббит из Шира, один из Братства Кольца. Именуется также Пиппин.

Переправа (Crossings, The; Э – Перекрестье) – см. Тейглин.

Пересохшая река (Dry River) – русло пересохшей реки, которая некогда вытекала из Окружных гор и впадала в Сирион; служило входом в Гондолин.

пéриан (Perian) – синдарское слово, переводится как полурослик (см.); мн. ч. periannath.

Пúппин (Pippin) – см. Перегрин Тук.

Подгорное царство (Mountain Kingdom) – см. Царь под Горой.

ПолеБитвы (Battle Plain) – см. Дагорлад.

Поле Келéбранта (Field of Celebrant) – частичный перевод названия Парт-Келебрант (см.). Луга между реками Серебрянка (Келебрант) и Светлимка; в Гондоре это название имело более узкое значение – так называли земли между низовьями Светлимки и Андуином. Название Поле Келебранта часто используется в словосочетании битва на Поле Келебранта, победа Кириона и Эорла над балхот в 2510 году Третьей эпохи, ссылки на упоминания о которой приводятся здесь. См. Келебрант.

полурослики (Halflings; Б – коротыши; КК – невелички; КМ, ВАМ – невысоклики; ГГ – полурослики) – хоббиты; перевод синдарского перианнат.

Полусветные озера (Twilit Meres) – см. Аэлин-уиал.

Пóрос (Poros) – река, текущая с Эффель-Дуата и впадающая в Андуин немного выше его дельты. См. Броды Пороса.

Последний Союз (Last Alliance) – союз, заключенный Элендилем и Гиль-галадом в конце Второй эпохи для борьбы с Сауроном; также просто Союз; война (Последнего) Союза.

предводитель назгулов (Lord of the Nazgul). Именуется также предводитель Призраков Кольца, владыка Моргула, Король-Колдун.

Прибрежье (Langstrand) – см. Анфалас.

Призраки Кольца (Ringwraiths; КК – Кольценосные Призраки, Кольцепризраки; ВАМ, ГГ – Кольценосцы; КМ, ГГ – Призраки Кольца; ГГ, Б – Рабы Кольца) – см. назгулы.

Пришельцы* (Incomers) – см. истерлинги, Бродда.

Рáгнир* (Ragnir) – слепой слуга в доме Хурина в Дор-ломине.

Рáдагаст (Radagast) – один из истари (волшебников). См. Айвендиль.

Рáна (Rána) – «Скиталец», название Луны.

рáнга* (ranga) – нуменорская мера длины, полный шаг, немного больше ярда (около 96,5 см).

Рас-Мóртиль* (Ras Morthil) – название Андраста (см.).

Рат-Дúнен (Rath Dínen) – «Улица Безмолвия» в Минас-Тирите.

Рúан (Rían) – жена Хуора, мать Туора.

Ривенделл (Rivendell; ГГ – Дольн; КК – Двоедол, Раздвоенная Долина; КМ – Раздол; ВАМ – Райвендел; КК – Ривенделл; Б – Ривенделль) – «рассеченная долина», перевод синдарского Имладрис, «глубокая долина между утесов» (см.); жилище Эльронда в глубокой долине в Мглистых горах.

Рúвиль (Rivil) – поток, текший из Дортониона на север и впадавший в Сирион у топей Серех.

Рúддермарк (Riddermark) – см. Марка.

Рúнгло (Ringló) – река в Гондоре, впадающая в Мортонд к северо-востоку от Дол-Амрота. (Говорится, что Рингло «брал начало в высокогорных ледниках, питавших горное озеро. Если это озеро в сезон таяния снегов разливалось, затопляя берега, это объясняет название реки – оно, как и названия многих других рек, говорит о ее истоках». См. рассказ о названии Гватло ).

Ровáнион (Rhovanion) – обширные дикие земли к востоку от Мглистых гор. См. Король Рованиона, Видугавия.

рог* (Róg, мн. ч. рогин, Rógin) – настоящее название друэдайн в языке рохиррим, представленное английским переводом уозы (Woses).

Ромéндакиль I (Rómendacil I) – Таростар, восьмой король Гондора, взявший себе титул «Ромендакиль», «победитель Востока», после того, как отразил первые нападения истерлингов на Гондор.

Ромéндакиль II (Rómendacil II) – Миналкар, в течение многих лет бывший регентом, а позднее ставший девятнадцатым королем Гондора; после большой победы над истерлингами в 1248 году Третьей эпохи принял титул «Ромендакиль».

Ромéнна (Rómenna) – «(обращенная) на восток», большая гавань на востоке Нуменора. См. Залив Роменна.

Рóсгобель (Rhosgobel) – жилище Радагаста, находившееся на границе Лихолесья, близ Каррока. (Говорится, что это название означает «красновато-бурый „город“ (т. е. огражденное жилище)»).

Рóхан (Rohan) – употреблявшаяся в Гондоре форма синдарского названия Рохан(д), «страна коней», обширные равнины, поросшие травой, первоначально – северная часть Гондора, называвшаяся тогда Каленардон (см.) (О происхождении названия). См. Марка, Врата Рохана, рохиррим.

Рóханд* (Rochan(d)) – см. Рохан.

рохúррим (Rohirrim) – «владыки коней», жители Рохана. См. Всадники Рохана. См. эорлинги, эотеод.

«Рóхон Метéстель»* (Rochon Methestel)-«Всадник последней надежды», название песни, сложенной о Борондире Удалрафе (см.).

ру, рýатан* (Rú, Rúatan) – квенийские формы названия, происходящего от слова drughu, соответствуют синдарским Эру, друадан.

Рýдаур (Rhudaur) – одно из трех королевств, на которые распался Арнор в девятом веке Третьей эпохи, находившееся между Мглистыми горами, Эттенмуром и Непогодными холмами.

Рун (Rhûn) – «восток», общее название земель на востоке Средиземья. См. Море Рун.

Рэгион (Region) – густая чаща, южная часть Дориата.

Сáдор* (Sador) – слуга в доме Хурина в Дор-ломине, друг детства Турина, который прозвал его Лабадал (см.); также именуется Одноногий.

Саквúль-Бэггинс (Sackville-Baggins; ГГ – Дерикуль-Сумникс; КМ – Лякошель-Торбинс; КК – Саквилль-Бзггинс; ВАМ – Сумкин-Торбинс) – семейство хоббитов в Шире. См. Отто Саквиль-Бэггинс, Лотто.

Сарн-Áтрад (Sarn Athrad) – «каменистый брод» на реке Гелион, через который шел Гномий тракт из Ногрода и Белегоста.

Сарн-Гéбир (Sarn Gebir)– «каменные шипы», название быстрины на Андуине выше Аргоната, названной так потому, что у ее начала были острые скалы, похожие на шипы.

Сарнский брод (Sarn Ford) – частичный перевод названия Сарн-Атрад («каменистый брод»), брод через Барандуин на южной границе Шира.

Сáруман (Saruman) – «искусник», имя, которое люди дали Куруниру (перевод последнего), один из истари (волшебников), глава их ордена. См. Курумо, Курунир, Белый Посланец.

Сарх-нúа-Хин-Хýрин* (Sarch nia Hîn Húrin) «могила детей Хурина» (Бретиль).

Сáурон (Sauron) – «отвратительный», могущественнейший из слуг Моргота, изначально – майя Ауле. Назван Темный Властелин, Темная Сила, см. также Аннатар, Артано, Аулендиль. Сауронов Остров – см. Толин-Гаурхот.

Сáэрос (Saeros) – эльф-нандо, советник короля Тингола; оскорбил Турина в Менегроте; Турин загнал его насмерть.

Светлимка (Limlight) – река, текущая из леса Фангорн к Андуину, северная граница Рохана. (Вопрос происхождения этого названия и путаница с его формами (Limlaith, Limlich, Limliht, Limlint)).

Свидетели Манве* (Witnesses of Manwe) – орлы, жившие на Менельтарме.

Священная гора* (Holy Mountain) – см. Менельтарма (в «Сильмариллионе» «Священной горой» называется Таникветиль).

Северно-Южный тракт (North-South Road) – см. дороги.

Северноекоролевство (North(ern) Kingdom, Northern Realm) – см. Арнор.

Северные земли* (Northlands) Нуменора – см. Форостар.

Северные пустоши (Northern Waste) – холодные земли на дальнем севере Средиземья (называются также Фородвайт, см. введение).

Северные холмы (North Downs) – холмы в Эриадоре к северу от Шира, где был построен Форност.

Северный мыс (North Cape) – оконечность Форостара, северного полуострова Нуменора.

северяне (Northmen) – коневоды Рованиона, союзники Гондора, имевшие общих предков с эдайн; их потомками были эотеод (см.); в применении к рохиррим. См. Вольные Люди Севера.

Седой Исток (Hoarwell; КМ – Буйная; ГГ – Седонна; ВАМ – Хмурая; КК – Хойра) – см. Митейтель.

Серая Хламида (Greyhame) – роханское прозвище Гэндальфа.

Серебрянка (Silverlode) – см. Келебрант.

сéрегон (seregon) – «кровь камня», растение с густо-алыми цветами, росшее на Амон-Руде.

Сéрех (Serech) – обширные топи к северу от ущелья Сириона, где протекал Ривиль, сбегавший с Дортониона.

Сéрни (Serni) – одна из рек Лебеннина в Гондоре. (Название – производное от синдарского sern «мелкий камешек, галька», родственного квенийскому sarnie «галька, галечный пляж». «Хотя Серии был короче Гильрайн, река, образовавшаяся в результате его слияния с Гильрайн, называлась Серии. Ее устье было забито галькой, и корабли, идущие к Андуину, в Пеларгир, всегда, по крайней мере, в более поздние времена, огибали Тол-Фалас с востока и входили в проход к морю, прорытый нуменорцами посреди Дельты Андуина»).

Сероструй (Greyflood) – см. Гватло.

Серые Гавани (Grey Havens) – см. Митлонд.

Серые горы (Grey Mountains) – см. Эред-Митрин.

Серые эльфы (Grey-elves) – см. синдар. Наречие Серых эльфов, см. синдарин.

Серый Посланец (Grey Messenger) – см. Митрандир.

Серый Странник, Серый Скиталец (Grey Pilgrim, Grey Wanderer) – см. Митрандир.

Сúльмарили (Silmarils) – три драгоценных камня, созданные Феанором до гибели Двух Деревьев Валинора и наполненные светом Деревьев. См. война Самоцветов.

Сильмáриэн (Silmarien) – дочь Тар-Элендиля; мать Валандиля, первого владыки Андуние, праматерь Элендиля Высокого.

сúмбельмине (simbelmyne) – маленький белый цветок, называемый также алфирин и уилос (см.). Переводится как «вечная память».

сúндар (Sindar, ед. ч. синда, Sinda) – Серые эльфы; общее название всех эльфов телерского происхождения, которых вернувшиеся нолдор нашли в Белерианде, кроме Зеленых эльфов Оссирианда. См. Серые эльфы сúндарин, синдарский язык (Sindarin). См. Язык, наречие Белерианда, наречие Серых эльфов.

Синее Кольцо (Blue Ring) – см. Вилья.

Синие волшебники (Blue Wizards) – см. Итрин Луин.

Синие горы (Blue Mountains) – см. Эред-Аиндон и Эред-Луин.

Сир-Ангрен* (Sîr-Angren) – см. Ангрен.

Сир-Нúнглор* (Sîr-Ninglor) – название Ирисной реки (см.) на синдарине.

Сúриль* (Siril) – главная река Нуменора, которая текла от подножия Менельтармы на юг.

Сúрион (Sirion) – главная река Белерианда. См. Топи Сириона; Гавани Сириона – см. Гавани; Устья Сириона. Теснина Сириона; Истоки Сириона 160; долина Сириона.

Следопыты (Rangers; Б – Бродяги; ГГ – Скитальцы, Следопыты) – дунедайн Севера, выжившие после гибели Северного королевства, тайные хранители Эриадора.

Смáуг (Smaug) – большой дракон Эребора. Часто называется просто Дракон.

Смéагол (Smeagol) – Голлум.

Снежница (Snowbourn) – река, бравшая начало под Старкхорном и протекавшая через Харроудейл и мимо Эдораса.

Совет (Council, The) – в различных упоминаниях: Совет скипетра (королевский Совет в Нуменоре, см. особ.); Совет Гондора; Белый Совет (см.).

Совет Эльронда (Council of Elrond) – совет, состоявшийся в Ривенделле перед тем, как Братство Кольца отправилось в путь.

Сокрытое королевство (Hidden Kingdom) – так называли и Гондолин, и Дориат; см. соотв. статьи. Сокрытый король, см. Тургон.

Сокрытый град (Hidden City) – см. Гондолин.

Сокрытый народ, Сокрытое королевство (Hidden People, Hidden Realm) – см. гондолиндрим, Гондолин.

соломенноголовые* (Strawheads) – презрительная кличка, которую дали народу Хадора истерлинги, пришедшие в Хитлум.

Сорóнтиль* (Sorontil) – «орлиный пик», высокая вершина на побережье северного полуострова Нуменора.

Сорóнто* (Soronto) – нуменорец, сын Айлинели, сестры Тар-Алдариона, двоюродный брат Тар-Анкалиме.

Средиземье (Middle-earth) – везде. Именуется также Великие земли, Темные земли.

Старая Лесная дорога (Old Forest Road) – см. дороги.

СтаршиеДети (Elder Children) – см. Д етиИлуватара.

Старыеземлибесов, Стараяпустошьбесов* (Old Pukel-land, Old Pukel-wilderness) – см. Друвайт-Йаур.

Старый брод (Old Ford) – брод, по которому пересекала Андуин Старая Лесная дорога. См. Каррок, брод.

Старый лес (Old Forest; KM – Вековечный Лес; ГГ – Древлепуща; ВАМ, КК – Старый Лес) – древний лес, тянувшийся на восток от границ Бакленда.

Старый Отряд* (Old Company) – так называли членов первоначальной шайки Турина в Дор-Куартоле.

Старый Тук (Old Took) – Геронтий Тук, хоббит из Шира, дед Бильбо Бэггинса и прапрадед Перегрина Тука.

Сток (Stock) – деревня в Шире в северном конце Мэриша.

Столп (Pillar, The) – см. Менельтарма.

стуры (Stoors) – один из трех народов, на которые делились хоббиты; см. феллохайды.

Стяжка* (Narrows of the Forest) – узкий «перехват» на юге Лихолесья, образованный Восточной Лукой.

сýлиме (Súlimë) – квенийское название третьего месяца по нуменорскому календарю, соответствующего марту. См. гваэрон.

Сумеречное (озеро) (Evendim) – см. Ненуиал.

Сýрион (Súrion) – см. Тар-Сурион.

Сутбург* (Súthburg) – старое название Хорнбурга.

Сэм(вайз) Гэмджи (Sam(wise) Gamgee; Б – Сэм (Сэмвиз); ГГ – Сэм (Сэмиус); ВАМ – Сэм (Сэмми); КМ – Сэм (Сэммиум); КК – Сэм (Сэмуайз); варианты перевода фамилии см. Гэмджи) – хоббит из Шира, один из Братства Кольца, спутник Фродо в Мордоре. См. Господин Сэмвайз.

Тáвар-ин-Дрýэдайн* (Tawar-in-Drúedain) – Друаданский лес (см.).

тавáрвайт* (Tawarwaith) – «лесной народ», Лесные эльфы (см.).

тáлан (мн. ч. тéлайн) (talan, pl. telain) – деревянные платформы на деревьях в Лотлориене, служившие жилищами галадрим. См. настил.

Тáлат-Дúрнен (Talath Dirnen) – равнина к северу от Нарготронда, называвшаяся Хранимая равнина.

Тмлион (Thalion) – см. Хурин.

тáнгайл* (thangail) – «стена щитов», боевое построение дунедайн.

Тангорóдрим (Thangorodrim)-«горы насилия», возведенные Морготом над Ангбандом; разрушены во время Великой битвы в конце Первой эпохи.

таниквелáссе* (taniquelassë) – благоуханное вечнозеленое дерево, привезенное в Нуменор эльфами с Эрессеа.

Танúкветиль (Taniquetil) – Гора Манве в Амане. См. Амон-Уилос, Ойолоссе.

Тар-Алдáрион (Tar-Aldarion) – шестой правитель Нуменора, Король-Мореход; моряки из Гильдии Морестранников называли его (Великий) Кормчий. См. Анардиль.

Тар-Áлкарин (Tar-Alcarin) – семнадцатый правитель Нуменора.

Тар-Амáндиль (Tar-Amandil) – третий правитель Нуменора, внук Эльроса Тар-Миньятура.

Тар-Анáрион (Tar-Anarion) – восьмой правитель Нуменора, сын Тар-Анкалиме и Халлакара из Хьярасторни. См. Дочери Тар-Анариона.

Тар-Áндукал* (Tar-Anducal) – имя, которое принял, став правителем Нуменора, Херукалмо, узурпировавший трон по смерти своей жены, Тар-Ванимельде.

Тар-Анкáлиме (Tar-Ancalimë) – седьмая правительница Нуменора, первая правящая королева, дочь Тар-Алдариона и Эрендис. См. Эмервен.

Тар-Анкáлимон (Tar-Ancalimon) – четырнадцатый правитель Нуменора.

Тарáннон (Tarannon) – двенадцатый король Гондора. См. Фаластур.

Тар-Áрдамин* (Tar-Ardamin) – девятнадцатый правитель Нуменора, имя которого на адунаике было Ар-Абаттарик.

Тáрас (Taras) – гора на полуострове Невраста, под которой был построен Виньямар, древний город Тургона.

Тáрас, мыс (Taras-ness) – мыс, на котором стояла гора Тарас.

Тар-Атáнамир (Tar-Atanamir) – тринадцатый правитель Нуменора, прозванный Великий и Непожелавший.

Тáрбад (Tharbad) – речной порт и город в том месте, где Северно-Южный тракт пересекал реку Гватло, во времена войны Кольца был разорен и заброшен. Тарбадский мост.

Тар-Ванимéльде (Tar-Vanimeldë) – шестнадцатая правительница Нуменора, третья правящая королева.

Тар-Кáлион (Tar-Calion) – квенийское имя Ар-Фаразона.

Тар-Кáлмакиль (Tar-Calmacil) – восемнадцатый правитель Нуменора, на адунаике звавшийся Ар-Бельзагар.

Тар-Кúрьятан (Tar-Ciryatan) – двенадцатый правитель Нуменора.

Тармасýндар (Tarmasundar) – «Корни Столпа», пять отрогов, отходивших от подножия Менельтармы.

Тар-Менéльдур (Tar-Meneldur) – пятый правитель Нуменора, астроном, отец Тар-Алдариона. См. Элентирмо, Иримон.

Тар-Минáстир (Tar-Minastir) – одиннадцатый правитель Нуменора; выслал флот против Саурона.

Тар-Мúньятур (Tar-Minyatur) – имя, которое принял Эльрос, став первым правителем Нуменора.

Тар-Мúриэль (Tar-Míriel) – дочь Тар-Палантира; против своей воли была взята в жены Ар-Фаразоном, и в качестве его королевы получила адунаикское имя Ар-Зимрафель.

Tapócmap (Tarostar) – данное имя Ромендакиля I (см.).

Тар-Палáнтир (Tar-Palantir) – двадцать четвертый правитель Нуменора, который раскаялся в деяниях королей и взял себе имя на квенья, означающее «далекозрящий»; его имя на адунаике (Ар-)Инзиладун.

Тар-Сýрион (Tar-Súrion) – девятый правитель Нуменора.

Тар-Телеммáйте (Tar-Telemmaitë) – пятнадцатый правитель Нуменора, прозванный так («серебрянорукий») за свою любовь к серебру.

Тар-Телéмнар* (Tar-Telemnar) – квенийское имя Ар-Гимильзора.

Тар-Тельпéриэн (Tar-Telperien) – десятая правительница Нуменора, вторая правящая королева.

Тар-Фалáссион* (Tar-Falassion) – квенийское имя Ар-Сакалтора.

Тар-Херунýмен* (Tar-Herunúmen) – квенийское имя Ар-Адунахора.

Тар-Хóстамир* (Tar-Hostamir) – квенийское имя Ар-Зимратона.

Тар-Элéндиль (Tar-Elendil) – четвертый правитель Нуменора, отец Сильмариэн и Менельдура. См. Пармайте.

Тар-Элестúрне* (Tar-Elestirnë) – «владычица, увенчанная звездой», прозвище, данное Эрендис.

Тáур-ну-Фуин (Taur-nu-Fuin)-«Лес-под-Ночью». (i) позднее название Дортониона (см.). (ii) название Аихолесья (см.). См. Таур-э-Ндаэделос.

Тáур-э-Ндáэделос (Taur-e-Ndaedelos) – «лес великого страха», синдарское название Лихолесья (см.). См. Таур-ну-Фуин.

Тáур-эн-Фáрот (Taur-en-Faroth) – лесистые нагорья к западу от реки Нарог, над Нарготрондом. См. Фарот; Высокий Фарот.

Тéйглин (Teiglin) – приток Сириона, бравший начало в Эред-Ветрине и огибавший с юга лес Бретиль. См. Переправа Тейглина, Переправа, место, где реку пересекала дорога из Нарготронда.

тéлери (Teleri) – третий из Трех Родов эльдар, отправившихся в Великий поход от Куивиэнена; к их числу принадлежали эльфы, жившие в Алквалонде в Амане, а также синдар и нандор Средиземья. См. Третий Клан. См. линдар.

тéлерин, телерский (Telerin) – о языке телери.

Телумéхтар (Telumehtar) – двадцать восьмой король Гондора; прозван Умбардакилем, «победителем Умбара», после победы над корсарами в 1810 году Третьей эпохи.

Тельпéрион (Telperion) – старшее из Двух Деревьев, Белое Древо Валинора. См. о различии квенийского и телерского варианта.

Тéльхар (Telchar) – знаменитый гномий кузнец из Ногрода.

Темная Сила (Dark Power) – см. Саурон.

Темноводная долина (Dimrill Dale; KK – Димрилл, Долина Темных Вод; ВАМ – Долина Димрилла; ГГ – Росная Долина; Б – Сумеречная долина; КМ – Черноречье) – см. Нандухирион.

Темные годы (Dark Years) – годы владычества Саурона во Вторую эпоху.

Темные земли* (Dark Lands) – нуменорское название Средиземья.

Темные эльфы (Dark Elves) – см. авари.

Темный Властелин (Dark Lord) – Моргот; Саурон.

Тéнгел (Thengel) – шестнадцатый король Рохана, отец Теодена.

Тенегрив (Shadowfax; Б – Быстрокрыл; КМ – Светозар; ВАМ – Серосвет; КК – Скадуфакс; ГГ – Сполох) – знаменитый роханский конь, на котором ездил Гэндальф во время войны Кольца.

Тенистыегоры (Shadowy Mountains) – см. Эред-Ветрин.

Тенистые острова* (Shadowy Isles) – вероятно, название Зачарованных островов (см.).

Тéодвин (Theodwyn) – дочь Тенгела, короля Рохана, мать Эомера и Эовин.

Тéоден (Theoden) – семнадцатый король Рохана; погиб в битве на Пеленнорских полях.

Тéодред (Theodred) – сын Теодена, короля Рохана; погиб в первой битве у Бродов Изена.

Тúнгол (Thingol)– «серый плащ» (квенийское Синголло), имя, под которым Эльве (синдарское Элу), возглавлявший вместе со своим братом Олве народ телери в походе от Куивиэнена, а позднее ставший королем Дориата, был известен в Белерианде. См. Элу, Эльве.

Тинýвиэль (Tinuviel) – см. Аутиэн.

Тирн-Гóртад (Tyrn Gorthad) – название Упокоищ (см.) на синдарине.

Тол-ин-Гáурхот (Tol-in-Gaurhoth) – «остров волколаков», позднее название Тол-Сириона, острова в Теснине Сириона, на котором Финрод построил крепость Минас-Тирит. См. Сауронов Остров.

Тол-Уинен (Tol Uinen) – остров в заливе Роменна на восточном побережье Нуменора.

Тол-Фáлас (Tol Falas) – остров в заливе Бельфалас, вблизи Этир-Андуина.

Тол-Эрéссеа (Tol Eressëa) – см. Эрессеа.

Тóрин Дубощит (Thorin Oakenshield) – гном из дома Дурина, Царь в изгнании, возглавлял поход к Эребору; погиб в битве Пяти Воинств.

Торóнгиль (Thorongil) – «орел со звездой», имя, под которым Арагорн жил в Гондоре, на службе у Эктелиона II.

Торóндор (Thorondor) – владыка орлов Криссаэгрима.

Трáин I (Thrain I) – гном из дома Дурина, первый Царь под Горой.

Трáин II (Thrain II) – гном из дома Дурина, Царь в изгнании, отец Торина Дубощита; умер в темницах Дол-Гулдура.

Трáндуиль (Thranduil) – эльф-синда, король Лесных эльфов северного Лихолесья; отец Леголаса.

Трор (Thrór) – гном из дома Дурина, бывший Царем под Горой в те времена, когда явился Смауг; отец Траина II; убит в Мории орком Азогом.

тýиле (tuilë) – первый сезон («весна») лоа (см.).

Тук (Took; КМ – Крол; ВАМ, ГГ – Тук; КК – Тукк) – семейство ширских хоббитов, живших в Западной четверти. См. Перегрин, Хильдифонс, Изенгар, Старый Тук.

Тýмхалад (Tumhalad) – долина в Западном Белерианде, между реками Гинглит и Нарог, где было разгромлено войско Нарготронда.

Тýор (Tuor) – сын Хуора и Риан; вместе с Воронве пришел в Гондолин, принеся послание от Улмо; взял в супруги Идриль, дочь Тургона, и вместе с нею и с сыном Эарендилем спасся во время разорения города. Боевой топор Туора – см. Драмборлег.

Турáмбар (Turambar) – имя, которое взял себе Турин, поселившись в лесу Бретиль. См. Переводится как Властелин Судьбы; сам Турин переводит его как Властелин Черной Тени.

Тýргон (Turgon) – второй сын Финголфина; жил в Виньямаре в Неврасте, затем переселился втайне в Гондолин, которым и правил, пока не погиб при разорении города; отец Идрили, матери Эарендиля. Именуется также Сокрытый король.

Тýрин (Turin) – сын Хурина и Морвен, главный герой поэмы «Нарн и Хин Хурин». Другие его имена и прозвища – см. Нейтан, Агарваэн, Тхурин, Мормегиль, Лесной Дикарь, Турамбар.

«Туруфáнто»* (Turufanto) – переводится как «Деревянный кит», прозвище, которое дали кораблю Алдариона «Хирилонде» во время его постройки.

Тхаркун (Tharkûn) – «человек с посохом», имя, которое дали Гэндальфу гномы.

Тхýрин* (Thurin) – прозвище, которое дала Турину Финдуилас из Нарготронда; переводится как Скрытный.

Тэлепóрно* (Teleporno) – имя Келеборна (2) на высоком эльфийском наречии.

Удáлраф* (Udalraf) – см. Борондир.

ýилос* (uilos) – маленький белый цветок, называемый также алфирин и симбельмине («вечная память») (см.).

Уинен (Uinen) – майя, Владычица Морей, супруга Оссе.

Уинéндили* (Uinendili)-«любящие Уинен», прозвище, данное нуменорской Гильдии Морестранников.

Уинéниэль* (Uineniel) – «дочь Уинен», прозвище, данное Эрендис Валандилем, владыкой Андуние.

Улбар* (Ulbar) – нуменорец, бывший пастухом на службе у Халлатана из Хьярасторни и ставший моряком Тар-Алдариона. См. Жена Улбара.

Улдор (Uldor) – прозван Проклятым; вождь истерлингов, убитый в Нирнаэт Арноэдиад.

Улмо (Ulmo) – один из великих валар, Владыка Вод. Именуется также Живущий в глубинах, Владыка Вод.

Улрад* (Ulrad) – один из шайки изгоев (гаурвайт), к которой примкнул Турин.

Умбар (Umbar) – большая природная гавань и нуменорская крепость к югу от залива Бельфалас; большую часть Третьей эпохи принадлежала людям чужеземного происхождения, враждебным Гондору, известным как корсары Умбара (см.).

Умбáрдакиль (Umbardacil) – см. Телумехтар.

Умертвил (Barrow-wights; КК – Навьи; ГГ – Нежить; КМ, ВАМ – Умертвил) – злые духи, обитавшие в погребальных курганах Упокоищ.

Унгóлиант (Ungoliant) – огромная Паучиха, вместе с Мелькором уничтожившая Деревья Валинора.

Унер* (Uner) – «Никто» см.

уóзы (Woses) – см. друэдайн.

Уóлд (Wold) – область Рохана, северная часть Истемнета (англосаксонское emnet «равнина»).

Упокоища (Barrow-downs; КК – Курганы; КМ, ВАМ – Могильники; ГГ – Упокоища) – холмы, расположенные к востоку от Старого леса, на которых находились большие погребальные курганы. Говорили, что эти курганы были возведены в Первую эпоху праотцами эдайн еще до того, как они пришли в Белерианд. См. Тирн-Гортад.

Урвен* (Urwen) – «данное» имя Лалайт, дочери Хурина и Морвен, умершей в раннем детстве.

ýриме (Úrimë) – квенийское название восьмого месяца по нуменорскому календарю, соответствующего августу.

уруки (Uruks) – русифицированная форма слова «урук-хай» из Черного наречия; порода орков, отличающаяся большим ростом и силой.

Ущелье* (Deeping) – по всей видимости, синоним Ущельной долины.

Ущельная долина (Deeping-coomb) – долина, ведущая в Хельмово ущелье.

Ущельная река (Deeping-stream) – небольшая речка, текущая из Хельмова ущелья в Вестфолд.

Фáлас (Falas) – западное побережье Белерианда к югу от Невраста. См. Гавани Фаласа.

Фалáстур (Falastur) – «владыка побережий», имя Тараннона, двенадцатого короля Гондора.

фалáтрим (Falathrim) – эльфы-телери, жившие в Фаласе, владыкой которых был Кирдан.

Фáнгорн (Fangorn) – (i) старейший из энтов, хранитель леса Фангорн. 261. Переводится как Древобрад. (И) лес Фангорн, расположенный у юго-восточной оконечности Мглистых гор, в верховьях рек Энтова Купель и Светлимка… См. Энтов лес.

Фáрамир (1) (Faramir) – младший сын Ондохера, короля Гондора; пал в битве с кибитниками.

Фáрамир (2) (Faramir) – младший сын Денетора II, наместника Гондора; командир итилиэнских Следопытов; после войны Кольца – князь Итилиэна и наместник Гондора.

Фáрот (Faroth) – см. Таур-эн-Фарот.

Фаэлúврин (Faelivrin) – прозвище, которое Гвиндор дал Финдуилас.

Фéанор (Fëanor) – старший сын Финве, сводный брат Финголфина и Финарфина; возглавлял мятеж нолдор против валар; создатель Сильмарилей и палантиров. См. Сыны Феанора. Феаноровы лампы.

Феáнтури (Fëanturi) – «Владыки душ», валар Намо (Мандос) и Ирмо (Лориэн). См. Нуруфантур, Олофантур.

Фéлагунд (Felagund) – имя, под которым был известен Финрод после основания Нарготронда; упоминания см. Финрод. Врата Фелагунда.

Фéлароф (Felarof) – конь Эорла Юного.

фéллохайды (Fallohides) – один из трех народов, на которые делились хоббиты, описанных в прологе к ВК.

Фéнмарх (Fenmarch) – область Рохана, расположенная к западу от речки Меринг.

Фéрни (Ferny) – семейство людей из Бри. Вилл Ферни.

Фúли (Fili) – гном из дома Дурина; племянник и спутник Торина Дубощита; погиб в битве Пяти Воинств.

Финáрфин (Finarfm) – третий сын Финве, младший из сводных братьев Феанора; после Исхода нолдор остался в Амане и стал править остатками своего народа в Тирионе; отец Финрода, Ородрета, Ангрода, Аэгнора и Галадриэли; во всех прочих упоминаниях идет речь о доме, роде, народе или детях Финарфина.

Фúнве (Finwë) – король нолдор в Амане; отец Феанора, Финголфина и Финарфина; убит Морготом в Форменосе.

Фингóлфин (Fingolfm) – второй сын Финве, старший из сводных братьев Феанора; верховный король нолдор Белерианда, жил в Хитлуме; погиб в поединке с Морготом; отец Фингона, Тургона и Аредели. См. Дом Финголфина, народ Финголфина; сын Финголфина, Тургон.

Фúнгон (Fingon) – старший сын Финголфина; после смерти своего отца был верховным королем нолдор в Белерианде; убит Готмогом в Нирнаэт Арноэдиад; отец Гиль-галада. См. Сын Фингона, Гиль-галад.

Финдýилас (1) (Finduilas) – дочь Ородрета, возлюбленная Гвиндора; попала в плен во время разорения Нарготронда, была убита орками у Переправы Тейглина и погребена в Хауд-эн-Эллете.

Финдýилас (2) (Finduilas) – дочь Адрахиля, князя Дол-Амрота; жена Денетора II, наместника Гондора, мать Боромира и Фарамира.

Финрод (Finrod) – старший сын Финарфина; основатель и король Нарготронда, откуда происходит и его имя Фелагунд, «вырубающий пещеры»; погиб, защищая Берена в темнице Тол-ин-Гаурхота. См. Финрод Фелагунд; Фелагунд [Отвергнутое имя Финарфина].

Фúриен, лес (Firien Wood) – полное название лес Халифириен, в горах Эред-Нимрайс, вокруг речки Меринг и на склонах горы Халифириен. Назван также Фириенхолт (см.); Шепчущий лес; и лес Анвар.

Фúриен-дэйл* (Firien-dale) – расселина, в которой браланачало речка Меринг.

Фúриенхолт* (Firienholt) – другое название леса Фириен, означающее то же самое.

Фóлде (Folde) – область Рохана, расположенная вокруг Эдораса, часть Королевских земель.

Фóлквине (Folcwine) – четырнадцатый король Рохана, прадед Теодена; отвоевал западное порубежье Рохана между Адорном и Изеном.

Фóрвег* (Forweg) – человек из Дор-ломина, главарь шайки изгоев (гаурвайт), к которым примкнул Турин; убит Турином.

Фóрпост (Fornost)-«Северная твердыня», полное название Форност-Эрайн – «северная крепость королей», более поздняя столица королей Арнора – туда перенесли престол после того, как Аннуминас был оставлен. Располагалась на Северных холмах.

Форóстар* (Forostar) – северный полуостров Нуменора. Переводится как Северные земли, северные края.

Фóртвини* (Forthwini) – сын Мархвини; вождь эотеод во времена короля Ондохера Гондорского.

Фрéалаф (Frealaf) – десятый король Рохана, племянник короля Хельма Молоторукого.

Фрéка (Freca) – вассал короля Хельма Молоторукого, убитый им.

Фрóдо (Frodo) – Фродо Бэггинс, хоббит из Шира; Хранитель Кольца во времена войны Кольца.

Фрýмгар (Frumgar) – предводитель переселения эотеод из Долин Андуина на север.

Хáдор (Hador) – прозван Златовласый; владыка Дор-ломина, вассал Финголфина, отец Галдора, отца Хурина; погиб в Эйтель-Сирионе во время Дагор Браголлах. См. Дом, народ, род Хадора. См. сын Хадора, Галдор; наследник (дома) Хадора, Турин. Шлем Хадора, см. Драконий Шлем Дор-ломина.

хáладины (Haladin) – второй народ людей, пришедших в Белерианд; позднее прозваны народом Халет (см. Халет).

Хáлдир (Haldir) – сын Халмира из Бретиля; женился на Глоредели, дочери Хадора Дор-ломинского; погиб в Нирнаэт Арноэдиад.

Хáлет (Haleth) – прозвана владычицей Халет; привела халадинов из Таргелиона в земли к западу от Сириона. См. Дом, народ, люди Халет. См. Бретиль, халетрим.

халëтрим* (Halethrim) – народ Халет.

хáлимат (Halimath) – девятый месяц по ширскому календарю. См. йаванние, иваннет.

Хáлифириен (Halifirien) – «Священная гора», роханское название Амон-Анвара (см.) Лес Халифириен. См. Эйленаэр.

Хáллакар* (Hallacar) – сын Халлатана из Хьярасторни; супруг Тар-Анкалиме, первой правящей королевы Нуменора, с которой он был в раздоре. См. Мамандиль.

Хáллас (Hallas) – сын Кириона; тринадцатый правящий наместник Гондора; придумал названия «Рохан» и «рохиррим».

Хáллатан* (Hallatan) – владыка Хьярасторни в Митталмаре (Внутренних землях) Нуменора; родич Тар-Алдариона. См. Прозван Овечий Владыка.

Хáлмир (Halmir) – владыка халадинов, отец Халдира.

Хáма (Наша) – командир дружины короля Теодена.

Хамул* (Khamul) – назгул, второй по старшинству после их предводителя; обитал в Дол-Гулдуре после того, как эта крепость была отвоевана в 2951 году Третьей эпохи. Именуется также Тень Востока, Черный Истерлинг.

Ханд (Khand, во всех прочих переводах – Кханд, но см. приложение Е к ВК) – земли к юго-востоку от Мордора.

Хáндир (Handir) – владыка халадинов, сын Халдира и Глоредели. См. Сын Хандира, Брандир Хромой.

Хáрад (Harad) – «Юг», расплывчатое обозначение стран, лежащих к югу от Гондора и Мордора. См. Ближний Харад, Дальний Харад.

Харáдвайт (Haradwaith) – «южный народ», Харад.

харáдрим (Haradrim) – жители Харада.

Xápem (Hareth) – дочь Халмира Бретильского, супруга Галдора из Дорломина; мать Хурина и Хуора.

Харлúндон (Harlindon) – часть Линдона, расположенная к югу от залива Лун.

Хáрроудейл (Harrowdale) – долина в верховьях Снежницы, под стенами Дунхарроу.

хáрфуты (Harfoots) – один из трех народов, на которые делились хоббиты (см. феллохайды).

Хатóлдир* (Hatholdir) – человек из Нуменора, друг Тар-Менельдура; отец Орхалдора.

Хáуд-эн-Ндéнгин (Haudh-en-Ndengin) – «курган убитых» в пустыне Анфауглит, куда были свалены тела эльфов и людей, погибших в Нирнаэт Арноэдиад. См. Великий Курган.

Хáуд-эн-Нúрнаэт (Haudh-en-Nirnaeth)– «курган слез», другое название Хауд-эн-Нденгина (см.).

Хáуд-эн-Эллет (Haudh-en-Elleth) – курган близ Переправы Тейглина, в котором была похоронена Финдуилас из Нарготронда. (Неясно, какое отношение слово Elleth, которое переводится как «эльфийская дева» и всегда пишется именно так, имеет к слову Eledh «эльда», например, в имени Морвен «Эледвен»). Переведено Курган Эльфийской Девы.

Хелькарáксе (Helcaraxë) – узкий пролив между Араманом и Средиземьем. Именуется также Вздыбленный Лед.

Хельм (Helm) – король Хельм Молоторукий, девятый король Рохана. См. Хельмово ущелье.

Хельмово ущелье (Helm's Deep) – глубокое ущелье, расположенное ближе к северо-западному концу Эред-Нимрайса, у входа в которое стоял Хорнбург; названо в честь короля Хельма, который скрывался там от врагов Долгой Зимой 2758–2759 годов Третьей эпохи.

Хéндерх* (Henderch) – человек из Западных земель Нуменора, один из моряков Тар-Алдариона.

Хéннет-Аннун (Henneth Annûn) – «Закатное Окно», название пещеры за водопадом в Итилиэне.

«Хéрен истáрион»* (Heren Istarion) – «Орден волшебников».

Херукáлмо* (Herucalmo) – супруг Тар-Ванимельде, третьей правящей королевы Нуменора; после ее смерти узурпировал трон, взяв имя Тар-Андукал.

Херýнумен (Herunúmen) – см. Тар-Херу ну мен.

Хúльдифонс Тук (Hildifons Took) – один из дядьев Бильбо Бэггинса.

«Хирилóнде»* (Hirilondë) – «Ищущий Гавань», огромный корабль, построенный Тар-Алдарионом. См. «Туруфанто».

Хúрилорн (Hírilorn) – росший в Дориате огромный бук о трех стволах, на котором держали в заточении Лутиэн.

хúсиме (Hísimë) – квенийское название одиннадцатого месяца нуменорского календаря, соответствует ноябрю. См. хитуи.

Хитáэглир (Hithaeglir) – название Мглистых гор (см.) на синдарине.

Хúтлум (Hithlum) – область, ограниченная с юга и востока Эред-Ветрином, а с запада – Эред-Ломином.

хúтуи (Hithui) – синдарское название одиннадцатого месяца. См. хисиме.

Хóббитон (Hobbiton; КМ – Норгорд; ГГ, Э, Б, КК – Хоббитон; ВАМ – Хоббиттаун) – село в Западной четверти Шира, где жил Бильбо Бэггинс.

хóббиты (Hobbits). Именуются также маленький народец; см. также полурослики, периан, народ Шира.

Хóлман Зеленые Руки (Holman Greenhand; KM – Норн; ВАМ – Холман; КК – Ямкинс, ГГ – Хаткинс) – хоббит из Шира, садовник Бильбо Бэггинса.

Холмы (Downs, The) – имеются в виду Белые холмы в Западной четверти Шира.

Хóрнбург (Hornburg) – крепость в Рохане, у входа в Хельмово ущелье… См. битва при Хорнбурге; Агларонд, Сутбург.

Хранимая равнина (Guarded Plain) – см. Талат-Дирнен.

Хранимое королевство (Guarded Realm) – см. Дориат.

Хýнтор (Hunthor) – человек из Бретиля; был спутником Турина в походе на Глаурунга в Кабед-эн-Арасе. См. Жена Хунтора.

Хýор (Huor) – сын Галдора из Дор-ломина, муж Риан и отец Туора; побывал в Гондолине вместе со своим братом Хурином; погиб в Нирнаэт Арноэдиад.

хýорны (Huorns) – «деревья», явившиеся на битву при Хорнбурге и устроившие засаду оркам. (Название, несомненно, на синдарине, содержит корень orn – «дерево». Ср. слова Мериадока в «Двух твердынях», III, 9: «У них все еще есть голоса, и они могут беседовать с энтами – Древобрад говорит, потому они и называются хуорнами»).

Хýрин (1) (Hurin) – прозван Талион, переводится как Стойкий; сын Галдора из Дор-ломина, муж Морвен и отец Турина и Ниэнор; владыка Дор-ломина, вассал Фингона; побывал в Гондолине вместе со своим братом Хуором; попал в плен к Морготу в Нирнаэт Арноэдиад, бросил Морготу вызов, и Моргот посадил его на Тангородриме, где Хурин провел много лет; после того, как Хурин был отпущен на волю, он убил в Нарготронде Мима и принес Наугламир королю Тинголу. (во многих случаях Хурин упоминается только как отец или родич). См. «Повесть о детях Хурина».

Хýрин (2) (Hurin) – Хурин из Эмин-Арнена, наместник короля Минардиля; от него пошел род наместников Гондора.

Хьярастóрни* (Hyarastorni) – земли в Митталмаре (Внутренних землях) Нуменора, владения Халлатана.

Хьярмéндакиль I (Hyarmendacil I) – «победитель Юга», пятнадцатый король Гондора.

Хьярнýстар* (Hyarnustar) – «Юго-западные земли», юго-западный полуостров Нуменора.

Хьяррóстар* (Hyarrostar) – «Юго-восточные земли», юго-восточный полуостров Нуменора.

Хэмфаст Гэмджи, Папаша (Hamfast Gamgee, Gaffer; KM Хэмбридж, Жихарь; Э – Хэмфаст; ВАМ – Хэмфаст, Дед; Б – Хэмфаст, Старик; КК – Хэмфаст, Старикан; ГГ – Хэмфаст, Старичина) – отец Сэма Гэмджи. (Имя «Хэмфаст» – от англо-саксонского ham-fast, буквально – «привязанный к дому, домосед». Англ. gaffer – от godfather, «крестный отец», т. е. первоначально «кум», позднее – просто обращение к пожилому человеку). Именуется также Папаша Гэмджи, Папаша.

Царь под Горой (King under the Mountain; ВАМ – Король Подгорного Королевства; КК – Король-Под-Горой; ГГ – Подгорный Король; КМ – Царь Подгорного Царства) – владыка гномов Эребора. См. Царство под Горой; Подгорное царство.

Черные Врата (Black Gate) – см. Мораннон.

Черные Всадники (Black Riders) – см. назгулы.

Черный Истерлинг* (Black Easterling) – см. Хамул.

Черный Король* (Black King) – см. Моргот.

Черный Меч (Blacksword, Black Sword) – см. Гуртанг, Мормегиль.

Черный мор (Dark Plague) – см. Великий мор.

Шарбхунд* (Sharbhund) – так Мелкие гномы называли Амон-Руд (см.).

Шепчущийлес* (Wispering Wood) – см. Фириен, лес.

Шир (Shire, The) – страна на западе Эриадора, где проживало большинство хоббитов. См. Ширский календарь, ширское счисление. Народ Шира.

Шлем Хадора (Helm of Hador) – см. Драконий Шлем Дор-ломина.

Эа (Eä) – Мир, материальная Вселенная; слово «Eä» означает по-эльфийски «оно есть» или «да будет»; оно было произнесено Илуватаром, когда Мир начал свое существование.

«Эáмбар»* (Eambar) – корабль, который Тар-Алдарион построил для себя вместо дома; на этом корабле находился дом Гильдии Морестранников. (Название, несомненно, означает «Морской дом»).

Эáрвен (Eärwen) – дочь короля Олве Алквалондского, жена Финарфина, мать Финрода, Ородрета, Ангрода, Аэгнора и Галадриэли.

Эарéндиль (Eärendil) – сын Туора и Идрили, дочери Тургона, рожденный в Гондолине; женился на Эльвинг, дочери Диора Наследника Тингола; отец Эльронда и Эльроса; доплыл вместе с Эльвинг до Амана, чтобы молить о помощи в войне с Морготом (см.); поднялся на небеса на своем корабле «Вингилот», неся с собой Сильмариль Лутиэн (Звезда ). См. Камень Эарендиля, Элессар.

Эарéндур* (1) (Eärendur) – младший брат Тар-Элендиля; родился в год 361 Второй эпохи.

Эарéндур* (2) (Eärendur) – пятнадцатый владыка Андуние, брат Линдорие, бабки Тар-Палантира.

Эáрниль II (Eärnil II) – тридцать второй король Гондора; в 1944 году Третьей эпохи одержал победу над харадрим и кибитниками.

Эáрнур (Eärnur) – тридцать третий и последний король Гондора; сгинул в Минас-Моргуле.

Эгáлмот (Egalmoth) – восемнадцатый правящий наместник Гондора.

Эгларест (Eglarest) – южная гавань Фаласа на побережье Белерианда.

эдайн (Edain, ед. ч. адан (Adan)). – люди Трех домов Друзей эльфов (квенийское атани (см.)). См. Аданедель, друэдайн, дунедайн.

Эдéллонд* (Edhellond) – «эльфийская гавань» в Бельфаласе, близ слияния рек Мортонд и Рингло, к северу от Дол-Амрота. Упоминается также как гавань Амрота; другие упоминания см.

эдéльрим, элëдрим* (Edhelrim, Eledhrim)-«эльфы»; синдарское edhel, eledh и окончание множественного собирательного – rim (см. приложение к «Сильмариллиону», статья эль, элен).

Эдорас (Edoras)– «дворы», название (на языке Марки) столицы Рохана, расположенной у северной оконечности Эред-Нимрайса.

Эйленах (Eilenach) – второй из маяков Гондора в горах Эред-Нимрайс, самая высокая точка Друаданского леса.

Эйленаэр* (Eilenaer) – донуменорское название (родственное слову Эйленах) Амон-Анвара (Халифириена), см.

Эйтель-Сйрион (Eithel Sirion)– «исток Сириона»; располагался на восточных склонах Эред-Ветрина; упоминается в связи с расположенной там нолдорской крепостью (Барад-Эйтель).

экет* (eket) – короткий меч с широким клинком.

Эктéлион (1) (Ecthelion) – эльф из Гондолина, именуемый Владыкой Фонтанов и Хранителем Великих врат.

Эктéлион (2) (Ecthelion) – двадцать пятый правящий наместник Гондора, второй, носивший это имя; отец Денетора II.

эланор (1) (elanor) – маленький золотистый цветок в форме звездочки, росший на Тол-Эрессеа и в Лотлориэне.

Эланор (2) (Elanor) – дочь Сэмвайза Гэмджи, названная в честь цветка.

Элатан из Андуние* (Elatan of Andiinie) – нуменорец, муж Сильмариэн, отец Валандиля, первого владыки Андуние.

Элéдвен (Eledhwen) – прозвище Морвен.

элéдрим* (Eledhrim) – см. эдельрим.

Элéммакиль* (Elemmakil) – эльф из Гондолина, командир стражи внешних врат.

Элéнве (Elenwë) – жена Тургона; погибла во время перехода через Хелькараксе.

Элéндиль (Elendil) – сын Амандиля, последнего владыки Андуние, потомок Эарендиля и Эльвинг, но, в отличие от королей Нуменора, происходил от них не по прямой линии; спасся вместе со своими сыновьями Исильдуром и Анарионом во время гибели Нуменора и основал в Средиземье нуменорские королевства; погиб вместе с Гиль-галадом в последнем бою с Сауроном в конце Второй эпохи. Прозван Высокий и Верный (Воронда ). См. Наследник Элендиля, дом Элендиля. Звезда Элендиля – см. Элендильмир. Камень Элендиля, палантир Эмин-Берайда.

Элендúльмир (Elendilmir) – прозрачный камень, который короли Арнора носили на челе как знак королевской власти (см. о двух камнях с этим названием). См. Звезда Элендиля; Звезда Севера, Северного королевства.

Элéндур (Elendur) – старший сын Исильдура; погиб в Ирисной низине.

Эленна-нóре* (Elenna'nórë) – «Земля по имени Обращенная к Звезде», Нуменор; более полная форма названия «Эленна», встречающегося в «Сильмариллионе» и ВК.

Элентúрмо* (Elentirmo)-«наблюдающий за звездами», прозвище Тар-Менельдура.

Элéссар (1) (Elessar) – большой зеленый камень, обладавший целительной силой, созданный в Гондолине для Идрили, дочери Тургона, которая отдала его своему сыну Эарендилю; Элессар, который вручила Арагорну Галадриэль, был либо камнем Эарендиля, возвращенным в Средиземье, либо другим. См. Камень Эарендиля; Эльфийский Камень.

Элéссар (2) (Elessar) – имя, предсказанное Арагорну Олорином; под этим именем Арагорн стал королем возрожденного королевства. См. Эльфийский Камень.

Элестúрне* (Elestirnë) – см. Тар-Элестирне.

Элостúрион (Elostirion) – высочайшая из Белых башен на Эмин-Берайде; в ней хранился палантир, именуемый Камнем Элендиля.

Элу Тúнгол (Elu Thingol) – синдарская форма имени Эльве Синголло. См. Тингол.

Эльве (Elwë); см. Тингол.

Эльвинг (Elwing) – дочь Диора Наследника Тингола; при разорении Дориата бежала с Сильмарилем к Устьям Сириона, вышла там замуж за Эарендиля и отправилась вместе с ним в Аман; мать Эльронда и Эльроса.

Эльдалóнде* (Eldalondë) – «гавань эльдар» в заливе Эльданна, у устья реки Нундуине в Нуменоре; прозвана «Зеленая».

Эльдáнна* (Eldanna) – большой залив на западе Нуменора, называвшийся так, «поскольку он открывался в сторону Эрессеа» (т. е. Elda(r)+ суффикс – (n)na, обозначающий движение к чему-то, ср. Эленна, Роменна).

эльдар (Eldar) – эльфы Трех народов (ваньяр, нолдор и телери). См. Эльфы Белерианда. Эльфы Эрессеа; во многих других местах слово эльфы подразумевает эльдар. Эльдарские языки.

Эльмо* (Elmo) – эльф из Дориата, младший брат Эльве (Тингола) и Олве Алквалондского; согласно одной из версий – дед Келеборна.

Эльронд (Elrond) – сын Эарендиля и Эльвинг, брат Эльроса Тар-Миньятура; в конце Первой эпохи избрал судьбу Перворожденных и остался в Средиземье до конца Третьей эпохи; владыка Имладриса, хранитель Вильи, Кольца Воздуха, которое он получил от Гиль-галада. Прозван Полуэльф. См. Совет Эльронда.

Эльрос (Elros) – сын Эарендиля и Эльвинг, брат Эльронда; в конце Первой эпохи пожелал быть причисленным к людям и стал первым королем Нуменора, получив имя Тар-Миньятур, см. Род Эльроса, потомки Эльроса.

Эльфвине Прекрасный (Elfwine the Fair) – сын Эомера, короля Рохана, и Лотириэли, дочери Имрахиля, князя Дол-Амрота.

Эльфийский Камень (Elfstone) – см. Элессар (1) и (2).

эльфийский Новый Год (Elves' New Year).

Эльфхельм (Elfhelm) – Всадник Рохана; вместе с Гримболдом был предводителем рохиррим во второй битве у Бродов Изена; очищал Анориэн от вторгшихся врагов; при короле Эомере стал маршалом Восточной марки.

Эмéрвен-(Áранель)* (Emerwen (Aranel)) – «(Принцесса) – Пастушка», прозвище, данное в юности Тар-Анкалиме.

Эмéрие* (Emerië) – область овечьих пастбищ в Митталмаре (Внутренних землях) Нуменора. См. Белая владычица Эмерие, Эрендис.

Эмин-Бéрайд (Emyn Beraid) – холмы на западе Эриадора, где были выстроены Белые башни. Переводится как Башенные холмы. См. Элостирион.

Эмин-Дýир* (Emyn Duir) – «темные горы», Лихолесские горы. См. Эмин-ну-Фуин.

Эмин-Муиль (Emyn Muil) – «мрачные горы», труднопроходимое, скалистое и безжизненное (особенно в восточной части) нагорье вокруг озера Нен-Хитоэль («туманно-прохладная вода») над водопадом Раурос.

Эмин-ну-Фýин* (Emyn-nu-Fuin) – «горы-под-ночью», более позднее название Лихолесских гор. См. Эмин-Дуир.

Энéдвайт (Enedwaith) – «Срединный народ», территория между реками Сероструй (Гватло) и Изен.

Энéрдиль* (Enerdhil) – эльфийский златокузнец из Гондолина.

энид (Enyd) – синдарское название энтов (мн. ч. от онод (Onod), см. Онодло, онодрим).

Энтов Брод (Entwade; KK – Энтфорд) – брод через Энтову Купель.

Энтов Лес (Entwood) – роханское название леса Фангорн.

Энтова Купель (Entwash; КМ – Онтава, Чистолесица; ВАМ – Река Энтов; КК – Энтвейя; ГГ – Энтова Купель) – река, которая текла через Рохан из леса Фангорн в Ниндалф. См. Онодло.

«Энтулéссе» (Entulessë) – «Возвращение», корабль, на котором нуменорец Веантур впервые совершил путешествие в Средиземье.

энты (Ents). См. энид, онодрим.

Эовин (Éowyn) – сестра Эомера, жена Фарамира; убила предводителя назгулов в битве на Пеленнорских полях.

Эовор* (Eofor) – третий сын Брего, второго короля Рохана; предок Эомера.

Эол (Eöl) – «Темный Эльф», живший в Нан-Эльмоте; отец Маэглина.

Эомер (Éomer) – племянник и приемный сын короля Теодена; во времена войны Кольца – третий маршал Марки; после гибели Теодена – восемнадцатый король Рохана; друг короля Элессара.

Эомунд* (1) (Éomund) – главный военачальник войска эотеод во времена Похода Эорла.

Эомунд (2) (Éomund) – главный маршал Роханской Марки; был женат на Теодвин, сестре Теодена; отец Эомера и Эовин.

Эóнве (Eönwë) – один из могущественнейших майяр, называемый Вестником Манве; предводитель воинства валар в войне против Моргота в конце Первой эпохи.

эоред (éored) – отряд всадников эотеод (см. подробное объяснение значения этого слова в Рохане).

Эорл Юный (Eorl the Young) – владыка эотеод; явился из своих земель далеко на севере, чтобы оказать помощь Гондору во время вторжения балхот; получил Каленардон в дар от Кириона, наместника Гондора; первый король Рохана. Именуется также владыка эотеод, владыка Всадников, владыка рохиррим, король Каленардона, король Марки Всадников, См. Клятва Эорла; слова клятвы; «Хроника Кириона и Эорла», «Повесть о Кирионе и Эорле».

эорлинги (Eorlings) – народ Эорла, рохиррим.

эотеод (Éothéod) – название народа, который позднее назывался рохиррим, а также земель этого народа. См. Всадники Севера, северные конники.

эохере* (éoherë) – термин, которым рохиррим обозначали свое конное войско в целом.

эпéссе* (epessë) – «добавочное имя», прозвище, полученное кем-либо из эльдар в дополнение к «данным именам» (эсси).

Эребор (Erebor) – одиноко стоящая гора, расположенная к востоку от северной части Лихолесья; в ней находилось Подгорное царство гномов и логово Смауга. См. Одинокая гора.

Эрéгион (Eregion, КМ – Остранна) – «земля падубов», людьми называемая Падубь; нолдорское государство, основанное во Вторую эпоху Галадриэлью и Келеборном; поддерживало тесные связи с Кхазад-думом; уничтожено Сауроном. См. Падубь.

Эред-Вéтрин (Ered Wethrin) – большой изогнутый горный хребет, северная часть которого служила западной границей Анфауглита (Ардгалена), а южная разделяла Хитлум и Западный Белерианд. Переводится как Горы Тени и Тенистые горы.

Эред-Лúндон (Ered Lindon) – «горы Линдона», второе название Эред-Луина (см.).

Эред-Лúтуи (Ered Lithui) – «Пепельные горы», образующие северную границу Мордора.

Эред-Лóмин (Ered Lómin) – «Зычные горы», ограждавшие Хитлум с запада. См. Зычные горы Ламмот.

Эред-Лýин (Ered Luin) – большая горная цель (называемая также Эред-Линдон, см.), в Предначальные дни отделявшая Белерианд от Эриадора, а после разрушения Белерианда в конце Первой эпохи образовавшая северо-западное побережье Средиземья. Переводится как Синие горы, назывались также Западные горы.

Эред-Мúтрин (Ered Mithrin) – «Серые горы», идущие с востока на запад к северу от Лихолесья.

Эред-Нúмрайс (Ered Nimrais) – «Белорогие горы», большой хребет, тянущийся с востока на запад к югу от Мглистых гор. См. Белые горы.

Эрéйнион (Ereinion) – «отпрыск королей», данное имя Гиль-галада.

Эрелас (Erelas) – четвертый из маяков Гондора в горах Эред-Нимрайс. (Название, вероятно, до-нуменорское; выглядит оно как синдарское, но не имеет значения в этом языке, подходящего для того, что обозначает. «Это был зеленый холм, лишенный деревьев, и ни слово er– („одинокий“), ни слово las(s) („лист“) не имеют к нему отношения»).

Эрéндис* (Erendis) – жена Тар-Алдариона («Жена Морехода»); поначалу между ними была великая любовь, которая потом обратилась в ненависть. Эрендис – мать Тар-Анкалиме. Именуется также Госпожа из Западных земель, и Белая владычица Эмерие.; см. также Тар-Элестирне и Уинениэль.

Эрéссеа (Eressëa) – «Одинокий остров» в заливе Эльдамар. См. Тол-Эрессеа.

Эрúадор (Eriador) – земли между Мглистыми и Синими горами.

Эрин-Ворн* (Eryn Vorn) – «темный лес», большой мыс на побережье Минхириата к югу от устья Барандуина.

Эрин-Гáлен* (Eryn Galen) – большой лес, который больше известен под переводным названием Великое Зеленолесье (см.).

Эрин-Лáсгален (Eryn Lasgalen) – «Лес Зеленых листьев», название, данное Лихолесью после войны Кольца.

Эркенбранд (Erkenbrand) – Всадник Рохана, владыка Вестфолда и Хорнбурга; при короле Эомере – маршал Западной марки.

Эру (Eru)-«Единый», «Тот, что пребывает Один»: Илуватар. (Эру Илуватар), См. Единый; святилище Эру на Менельтарме.

Эрукьëрме* (Erukyermë) – «Моление к Эру», весенний праздник в Нуменоре.

Эрулáйтале* (Erulaitalë) – «Восхваление Эру», праздник середины лета в Нуменоре.

Эрухáнтале* (Eruhantalë) – «Благодарение Эру», осенний праздник в Нуменоре.

Эрхáмион (Erchamion) – см. Берен (1).

Эсгáлдуин (Esgalduin) – река в Дориате, разделявшая леса Нельдорет и Регион и впадавшая в Сирион.

Эстéльмо* (Estelmo) – оруженосец Элендура, выживший в битве в Ирисной низине.

Эстолад (Estolad) – земли к югу от Нан-Эльмота в Восточном Белерианде, где поселились люди из народов Беора и Мараха после того, как перешли Синие горы.

Этир-Áндуин (Ethir Anduin) – «устье Андуина», дельта Великой реки в заливе Бельфалас.

Этрайд-Энгрин* (Ethraid Engrin) – название Бродов Изена (см.) на синдарине (также в ед. ч., Атрад-Ангрен).

Эффель-Брáндир (Ephel Brandir) – «окружная ограда Брандира», поселение людей Бретиля на Амон-Обеле. См. Эффель.

Эффель-Дýат (Ephel Dúath) – «ограда Тени», горная гряда, расположенная между Гондором и Мордором.

Эхад-и-Сéдрин* (Echad-i-Sedryn) – «Лагерь Верных», название, которое было дано убежищу Турина и Белега на Амон-Руде.

Эхóриат (Echoriath) – горы, окружавшие Тумладен, долину Гондолина. См. Эред-эн-Эхориат; Окружные горы; горы Тургона.

Южная четверть (Southfarthing) – одна из областей Шира.

Южноекоролевство (Kingdom of the South) – см. Гондор. Королевства дунедайн – Арнор и Гондор.

Южноекоролевство (South Kingdom, Southern Realm) – см. Гондор.

Южные холмы (South Downs) – холмы в Эриадоре к югу от Бри.

Примечания

1

Теперь я практически не сомневаюсь, что водоем, обозначенный на моей первоначальной карте как «ледяной залив Форохель», на самом деле является лишь небольшой частью залива (в приложении А (I, III) к ВК он назван «необъятным»), который тянется далеко на северо-запад: его северные и западные берега образованы огромным полуостровом Форохель, оконечность которого видна на изначальной карте, но там она не подписана. На одном из набросков карты, выполненных моим отцом, показано, что северное побережье Средиземъя по большой дуге уходит на северо-восток от мыса Форохель, и крайняя северная точка находится в семистах милях севернее Карн-Дума.

(обратно)

2

Название «Фородвайт» встречается во «Властелине Колец» лишь один раз (приложение A, I, iii), в применении к древним обитателям Северных земель, последними из которых были Снежные люди Форохеля. Но синдарское слово (g)waithобозначает одновременно и местность, и проживающих там людей (ср. «Энедвайт»). На одном из отцовских набросков «Фородвайт», похоже, является синонимом «Северной пустоши», в другом же месте оно переводится как «Северные земли».

(обратно)

3

В «Сильмариллионе» (гл. 20, стр. 212) сказано, что когда через год после Нирнаэт Арноэдиад гавани Бритомбар и Эгларест были разрушены, Кирдан и остальные выжившие эльфы Фаласа отправились на остров Балар «и основали там убежище для всех, кто мог добраться туда; для этого они сохранили за собой опорный пункт в Устьях Сириона, и немало легких и быстрых кораблей прятались там в тростниках, густых, как лесная чаща».

(обратно)

4

Голубые светильники эльфов-нолдор не упоминаются в опубликованном тексте «Сильмариллиона», но в ранних версиях повести о Турине у Гвиндора, нарготрондского эльфа, бежавшего из Ангбанда и повстречавшегося с Белегом в лесу Таур-ну-Фуин, был такой светильник (его можно видеть на рисунке моего отца, где изображена эта встреча, см. «Рисунки Дж. Р. Р. Толкина» 1979, номер 37); и Турин увидел лицо убитого им Белега именно при свете этого светильника, когда Гвиндор уронил и открыл его. В примечании к истории Гвиндора они названы «Феаноровы лампы», и там говорится, что их тайна была неизвестна даже самим нолдор; это были «кристаллы, оплетенные сетью тончайших цепочек, вечно светившиеся собственным голубым сиянием».

(обратно)

5

«Солнце озарит твой путь». – В кратком варианте этой истории, рассказанном в «Сильмариллионе», не сказано, как Туор нашел Врата нолдор, и эльфы Гельмир и Арминас не упоминаются. Однако они появляются в повести о Турине («Сильмариллион», гл. 21, стр. 231–232) как гонцы, принесшие в Нарготронд предостережение Улмо; и там говорится, что они были из народа Ангрода сына Финарфина, и после Дагор Браголлах поселились на юге, у Кирдана Корабела. В расширенном варианте рассказа об их приходе в Нарготронд Арминас, сравнивая Турина с его родичем (не в пользу первого), говорит, что встретил Туора «в глуши Дор-ломина» (см. ниже).

(обратно)

6

В «Сильмариллионе» (гл. 9, стр. 73) говорится, что когда Моргот и Унголиант сражались в том краю за Сильмарили, «Моргот испустил ужасающий вопль, что эхом отозвался в горах. Потому и назван был этот край Ламмот – отзвуки его голоса навсегда поселились в нем, и каждый громкий крик в том краю пробуждал их, и вся пустошь между горами и морем полнилась словно бы воплями яростной муки». Но здесь, видимо, подразумевается, что любой звук сам по себе отдавался там многократным эхом; эта мысль, очевидно, присутствует также и в начале 13-й главы «Сильмариллиона», где в отрывке, очень похожем на этот, сказано, что «как только нолдор ступили на берег, их голоса загремели в горах многоголосым эхом, словно крики бесчисленного войска разнеслись по северным берегам». Похоже, согласно одному «преданию», Ламмот и Эред-Ломин (Зычные горы) назывались так потому, что хранили отзвуки ужасного вопля Моргота, опутанного сетью Унголиант, а согласно другому – просто потому, что там было очень гулкое эхо.

(обратно)

7

Ср. «Сильмариллион» (гл. 21, стр. 235): «Турин же в спешке шел на север по пустынным ныне землям меж Нарогом и Тейглином, а навстречу ему спешила Жестокая зима, ибо снег в том году выпал прежде, чем кончилась осень, а весна была поздняя и холодная».

(обратно)

8

В «Сильмариллионе» сказано, что когда Улмо явился Тургону в Виньямаре и повелел ему отправиться в Гондолин, он сказал так (гл. 15, стр. 124–125): «Может случиться так, что проклятие нолдор отыщет и тебя тоже, и измена пробудится в стенах твоих. Тогда им будет грозить огонь. Но если опасность эта станет воистину близка, придет из Невраста некто и предупредит тебя, и через него, превыше гибели и пламени, родится надежда эльфов и людей. Посему оставь в этом доме меч и доспехи, дабы в грядущие дни он мог найти их; по ним ты узнаешь его и не обманешься». И Улмо объяснил Тургону, какими должны быть оставляемые доспехи.

(обратно)

9

Туор был отцом Эарендиля, отца Эльроса Тар-Миньятура, первого короля Нуменора.

(обратно)

10

Видимо, речь идет о предупреждении Улмо, принесенном в Нарготронд Гельмиром и Арминасом; см. ниже.

(обратно)

11

Тенистые острова – это, скорее всего, Зачарованные острова, о которых говорится в конце 11-й главы «Сильмариллиона». Они были «раскинуты сетью по Тенистым морям от севера до юга» во время Сокрытия Валинора.

(обратно)

12

Ср. «Сильмариллион» (гл. 20, стр. 212): «По просьбе Тургона [после Нирнаэт Арноэдиад] выстроил Кирдан семь быстрых кораблей, и они отплыли на запад; но не пришли вести на Балар ни об одном из них, кроме последнего. Корабль этот долго скитался в море; когда же моряки, впав в отчаянье, решили, наконец, вернуться, то погибли в ужасной буре у самых берегов Средиземья. Но одного морехода Улмо спас от гнева Оссе, и волны выбросили его на берег в Неврасте. Звался он Воронве, и был одним из тех, кого Тургон отправил гонцами из Гондолина». Ср. также «Сильмариллион», гл. 23, стр. 264.

(обратно)

13

Эти слова, сказанные Улмо Тургону, звучат в 15-й главе «Сильмариллиона» так: «Но помни, что истинная надежда нолдор лежит на Западе и грядет с Моря» и «Но если опасность эта станет воистину близка, придет из Невраста некто и предупредит тебя».

(обратно)

14

О дальнейшей судьбе Воронве после того, как он вернулся в Гондолин с Туором, в «Сильмариллионе» ничего не говорится, но в первоначальной истории («О Туоре и изгнанниках Гондолина») он был среди тех, кому удалось спастись во время разорения города; и из слов Туора можно предположить то же самое.

(обратно)

15

Ср. «Сильмариллион» (гл. 18, стр. 166): «[Тургон] считал, что конец Осады означает начало гибели нолдор, – если только им не придут на помощь; и вот он тайно отправил отряды гондолиндрим к Устьям Сириона и на остров Балар. Там они строили корабли и по приказанию Тургона отплывали на Заокраинный Запад, чтобы отыскать Валинор и молить у валар прощения и помощи; и заклинали морских птиц указать им дорогу. Но моря сделались бескрайни и пустынны, чародейские тени сомкнулись над ними, и Валинор сокрылся. Потому никто из посланцев Тургона не достиг Запада, многие сгинули и немногие вернулись».

В одном из текстов, принадлежащих к «корпусу» «Сильмариллиона», сказано, что нолдор «не владели искусством кораблестроения, и все корабли, которые они строили, разбивались, либо же ветра пригоняли их обратно», но после Дагор Браголлах «Тургон основал постоянное убежище на острове Балар», и когда Кирдан с остатками своего народа бежал после Нирнаэт Арноэдиад из Бритомбара и Эглареста на Балар, «они присоединились к поселенцам из Гондолина». Но эта деталь была отвергнута, и в опубликованном тексте «Сильмариллиона» упоминаний о поселении гондолинских эльфов на Баларе нет.

(обратно)

16

Леса Нуат не упоминаются в «Сильмариллионе» и не обозначены на карте к нему. Они тянулись к западу от верховий Нарога до истоков реки Неннинг.

(обратно)

17

Ср. «Сильмариллион» (гл. 21, стр. 229): «Финдуилас, дочь короля Ородрета, узнала [Гвиндора] и приветствовала его, ибо любила его еще до Нирнаэт; Гвиндор же так пленен был ее красотой, что называл ее Фаэливрин, „солнечный блик на водах Иврина“».

(обратно)

18

Река Глитуи не упоминается в «Сильмариллионе», но на карте обозначена, хотя и не названа: это был приток Тейглина, впадавший в него немного севернее слияния с Малдуином.

(обратно)

19

Эта дорога упоминается в «Сильмариллионе» (гл. 21, стр. 223): «Древняя дорога,… что вела через длинную Теснину Сириона, мимо острова, где встарь стоял Минас-Тирит Финрода, а затем через земли между Малдуином и Сирионом, и по краю Бретиля к Переправе Тейглина».

(обратно)

20

«Смерть Гламхот!» Хотя слово «Гламхот» не встречается ни в «Сильмариллионе», ни в ВК, оно было собирательным названием орков в синдарине. Оно означает «шумная орда», «буйное войско»; ср. название меча Гэндальфа «Гламдринг» и «Тол-ин-Гаурхот», «Остров (войска) оборотней».

(обратно)

21

Эхориат – Окружные горы, ограждавшие Гондолин; «эред э'мбар нин» – «горы моего дома».

(обратно)

22

В «Сильмариллионе» (гл. 21, стр. 217) Белег из Дориата говорит Турину (за несколько лет до этих событий), что орки проложили дорогу через перевал Анах, «и до Димбара, где раньше все было спокойно, дотянулась Черная Рука».

(обратно)

23

Этой дорогой пришли в Гондолин Маэглин и Аредель, преследуемые Эолом («Сильмариллион», гл. 16); позднее по ней проехали Келегорм и Куруфин, изгнанные из Нарготронда (там же, гл. 19, стр. 187). О том, что эта дорога тянулась дальше на запад, до древних чертогов Тургона в Виньямаре у подножия горы Тарас, упоминается только здесь; и на карте она обозначена только до северо-западной оконечности Бретиля, до места ее пересечения со старой дорогой, ведущей на юг, к Нарготронду.

(обратно)

24

В слове «Бритиах» – корень brith-, «галька»; тот же корень – в названии реки «Бритон» и гавани «Бритомбар».

(обратно)

25

В параллельной версии текста, которая явно была отвергнута в пользу приводимой, путники переправились через Сирион не по Бритиахскому броду – они вышли к реке несколькими лигами севернее. «Они с трудом пробрались к берегу, и Воронве вскричал:

– Смотри, вот чудо! Это сулит нам и доброе, и злое. Сирион замерз – такого не упомнят ни в одном предании с тех пор, как эльдар пришли сюда с Востока. И теперь мы можем перейти через реку прямо здесь и сократить путь на много миль, на которые у нас могло бы и не хватить сил. Но здесь и другие могли перейти реку, до нас или следом за нами.

Они беспрепятственно перешли реку по льду, и так мудрость Улмо обратила замыслы Врага во вред ему же, ибо благодаря этому их путь сократился, и, когда их силы были уже на исходе и надежда угасала, Туор с Воронве наконец-то вышли к Пересохшей реке в том месте, где она покидала подножия гор».

(обратно)

26

Ср. «Сильмариллион» (гл. 15, стр. 124): «Но был там глубинный путь, пробитый в подгорной тьме водами, что стремились к струям Сириона; и Тургон отыскал тот путь и вышел на зеленую равнину меж гор, и увидел остров-холм из твердого и гладкого камня – долина эта в древние дни была огромным озером».

(обратно)

27

В «Сильмариллионе» нет упоминаний о том, что большие орлы когда-либо жили на Тангородриме. В гл. 13 (стр. 107) Манве «послал племя орлов, повелев им жить в горах Севера и следить за Морготом»; а в гл. 18 (стр. 159) Торондор «примчался с заоблачных вершин Криссаэгрима», чтобы унести тело Финголфина от врат Ангбанда. Ср. также «Возвращение короля», VI, 4: «Древний Торондор, что обитал некогда на неприступных вершинах Окружных гор, в те времена, когда Средиземье было еще юным». По всей вероятности, мысль о том, что Торондор первоначально жил на Тангородриме (она встречается и в ранних текстах «Сильмариллиона»), позднее была отвергнута.

(обратно)

28

В «Сильмариллионе» о языке гондолинских эльфов ничего не говорится; но это место дает основание предполагать, что хотя бы для некоторых из них Высокое наречие (квенья) оставалось разговорным языком. В поздней лингвистической заметке утверждается, что в доме Тургона говорили на квенье, и она была первым языком Эарендиля; «но для большинства гондолинцев она сделалась книжным языком, а в обиходе они, как и другие нолдор, употребляли синдарин». Ср. «Сильмариллион» (гл. 15, стр. 130): после повеления Тингола «Изгои приняли язык синдар для своих повседневных нужд, и Высокое наречие Запада звучало лишь среди владык нолдор. Однако повсюду, где жил тот народ, наречие это оставалось языком знаний».

(обратно)

29

Это те самые цветы, что в изобилии цвели на могильных курганах роханских королей вблизи Эдораса; Гэндальф назвал их рохирримским (т. е. древнеанглийским) словом simbelmyne, что значит «незабвенники» (букв. – «вечная память»), «ибо они цветут зимой и летом и растут там, где покоятся мертвые» («Две твердыни», III, 6). Эльфийское название «уилос» упоминается только здесь, но слово «уилос» встречается также в названии «Амон-Уилос», синдарский перевод квенийского «Ойолоссе» («вечно-белоснежная», гора Манве). В «Кирионе и Эорле» этот цветок назван другим эльфийским словом, «алфирин» (см. ниже).

(обратно)

30

В «Сильмариллионе» (гл. 10, стр. 88) сказано, что Тингол расплатился с белегостскими гномами множеством жемчужин: «Он получил их от Кирдана, ибо их во множестве добывали на мелководье у острова Балар».

(обратно)

31

Эктелион Фонтанный дважды упоминается в «Сильмариллионе»: как один из военачальников Тургона, прикрывавших фланги гондолинского войска, когда оно отступало вниз по Сириону после Нирнаэт Арноэдиад, и как тот, кто во время разорения Гондолина убил Готмога, предводителя балрогов, и сам погиб вместе с ним.

(обратно)

32

Здесь завершается аккуратная, хотя и сильно правленная рукопись. Остальное торопливо нацарапано на клочке бумаги.

(обратно)

33

Здесь повествование обрывается; далее следуют лишь несколько торопливых замечаний, указывающих на дальнейшее развитие событий:

Туор спрашивает, как называется город, и ему сообщают семь имен города (примечательно, что название «Гондолин», несомненно, преднамеренно, упоминается лишь в самом конце: до того Гондолин именуется Сокрытым королевством или сокрытым градом). Эктелион велит дать сигнал, и с башен Великих врат трубят трубы, чей звук эхом отдается в горах. Вскоре слышен ответный сигнал со стен города. Приводят коней (Туору – серого), и все скачут в Гондолин.

Далее – описание Гондолина, лестницы, ведущие на вершину, огромные врата; курганы (слово плохо читается), поросшие маллорнами, березами и вечнозелеными деревьями; Фонтанная площадь, Королевская башня, опирающаяся на могучую колоннаду, королевский дворец и знамя Финголфина. Появляется Тургон, «самый высокий средь Детей Мира, не считая Тингола», с бело-золотым мечом в ножнах моржовой кости, и приветствует Туора. Маэглин стоит по правую руку от трона, а по левую руку восседает Идриль, дочь короля; и Туор произносит послание Улмо либо «во всеуслышание», либо «в зале совета».

Отдельные примечания указывают на то, что следовало описать Гондолин, каким увидел его Туор издали; что плащ Улмо должен был исчезнуть, когда Туор начал излагать Тургону порученное послание; что следует объяснить, почему в Гондолине не было королевы; что в тот момент, когда Туор впервые увидел Идриль, или чуть раньше, следует подчеркнуть, что до тех пор он почти не видел женщин (народ Аннаэля, живший в Митриме, отправил большинство своих женщин и всех детей на юг; а за годы рабства Туору приходилось встречаться лишь с надменными и грубыми женщинами истерлингов, которые относились к нему как к скоту, или с несчастными рабынями, с детства изнуренными непосильным трудом и вызывавшими у него лишь жалость).

Можно заметить, во-первых, что более поздние упоминания о том, что маллорны росли в Нуменоре, Линдоне и Лотлориэне, не предполагают (хотя и не отрицают) того, что эти деревья росли в Гондолине в Предначальные дни (см. ниже); и во-вторых, что жена Тургона, Эленве, погибла за много лет до описываемых событий, когда воинство Финголфина преодолевало Хелькараксе («Сильмариллион», гл. 9, стр. 85).

(обратно)

34

Здесь в тексте «Нарн» имеется отрывок, повествующий о пребывании Хурина и Хуора в Гондолине. Он очень близок к тому, что говорится в одном из текстов, относящихся к «корпусу» «Сильмариллиона», – настолько близок, что его можно считать не более чем вариантом, поэтому здесь я его не привожу. См. «Сильмариллион», гл. 18, стр. 164–166.

(обратно)

35

В ИС, XI указано, что первоначально в данной части слова Хурина и Моргота были нарочито архаизированными; но позднее автор убрал слишком архаичную лексику и обороты. – прим. переводчика.

(обратно)

36

Здесь в тексте «Нарн» имеется отрывок с описанием Нирнаэт Арноэдиад – я опустил его по причинам, изложенным в прим. 1.

(обратно)

37

В другом варианте текста прямо говорится, что Морвен действительно общалась с эльфами, которые жили в тайных убежищах в горах неподалеку от ее дома. «Но они ничего не могли сообщить ей. Никто не видел, как пал Хурин.

– С Фингоном его не было, – говорили они, – его оттеснили на юг вместе с Тургоном, но если кто из его людей и спасся, они ушли с войском Гондолина. Кто знает? Орки свалили всех убитых в одну кучу, и даже если бы кто и решился отправиться к Хауд-эн-Нирнаэту, поиски были бы напрасны».

(обратно)

38

Ср. с описанием шлема Хадора «большие маски, ужасные на вид», которые были на гномах Белегоста в Нирнаэт Арноэдиад и «помогли им выстоять против драконов» («Сильмариллион», гл. 20, стр. 208). Позднее, в Нарготронде, Турин, отправляясь в битву, надевал гномью маску, «и враги бежали пред ним» («Сильмариллион», гл. 21, стр. 229). См. ниже приложение к «Нарн».

(обратно)

39

Нападение орков на Восточный Белерианд, во время которого Маэдрос спас Азагхала, нигде более не упоминается.

(обратно)

40

В другом месте отец отмечает, что речь Дориата, как самого короля, так и его подданных, уже во дни Турина была более архаичной, чем язык других местностей; и что Мим говорил (хотя в существующих работах, где говорится о Миме, об этом не упоминается), что, несмотря на то, что Турин ожесточился против всего дориатского, единственное, от чего он не мог избавиться, это манера речи, приобретенная им во время воспитания в Дориате.

(обратно)

41

В одном из текстов есть примечание на полях: «Он искал во всех женщинах лицо Лалайт».

(обратно)

42

В одном из вариантов этого отрывка повествования сказано, что Саэрос был родичем Даэрона, в другом – что он был его братом; опубликованный вариант, вероятно, является позднейшим.

(обратно)

43

«Лесной дикарь» – woodwose; об этом слове см. прим. к главе «Друэдайн».

(обратно)

44

В другом варианте этой части повествования Турин открыл изгоям свое настоящее имя и объявил, что, будучи законным владыкой и судьей народа Хадора, он убил Форвега по праву, ибо тот был из Дор-ломина. Тогда Алгунд, старый изгой, что бежал вниз по Сириону из Нирнаэт Арноэдиад, сказал, что глаза Турина давно напоминали ему кого-то, только он не мог вспомнить, кого именно, и теперь он признает в нем сына Хурина.

«– Но Хурин был ниже ростом, невысоким для своего народа, хоть и пылок нравом; и волосы у него были цвета червонного золота. Ты же высок и темноволос. Теперь, приглядевшись, я вижу, что ты похож на мать, – она была из народа Беора. Хотел бы я знать, какая судьба постигла ее.

– Не знаю, – ответил Турин. – С Севера давно нет вестей».

В этом варианте изгои из Дор-ломина выбрали Нейтана вожаком именно потому, что узнали, что это Турин сын Хурина.

(обратно)

45

Все поздние варианты этой части повествования сходятся на том, что когда Турин сделался вожаком разбойников, он увел их от жилищ лесных жителей, располагавшихся в лесах к югу от Тейглина, и что Белег пришел туда вскоре после их ухода; но география весьма расплывчата, и описания перемещений изгоев противоречивы. Ввиду дальнейшего развития повествования приходится предположить, что они остались в долине Сириона и во время нападения орков на жилища лесных жителей находились неподалеку от своих прежних стоянок. В одном пробном варианте они отправились на юг и пришли в земли «выше Аэлин-уиала и Топей Сириона»; но в этом «неприютном краю» люди начали проявлять недовольство и уговорили Турина увести их обратно в леса к югу от Тейглина, где он впервые повстречался с ними. Это соответствует требованиям повествования.

(обратно)

46

В «Сильмариллионе» (гл. 21, стр. 218–219) далее следует прощание Белега с Турином, странное предвидение Турина, что судьба приведет его на Амон-Руд, приход Белега в Менегрот (где он получает от Тингола меч Англахель, а от Мелиан – лембас) и его возвращение в Димбар, к войне с орками. Текстов, дополняющих эти сведения, не имеется, поэтому этот отрывок здесь опущен.

(обратно)

47

Турин бежал из Дориата летом; осень и зиму он провел с изгоями, а убил Форвега и сделался их вожаком весной следующего года. Описанные здесь события имели место следующим летом.

(обратно)

48

Аэглос – «снежный терн»; о нем сказано, что он был похож на дрок (утесник), но повыше, и с белыми цветами. «Аэглосом» звалось также копье Гиль-галада. Серегон, «кровь камня» – растение вроде того, что называется «камнеломкой», с темно-красными цветами.

(обратно)

49

Утесник с желтыми цветами, через который пробирались в Итилиэне Фродо, Сэм и Голлум, тоже был «высокий, старый и тощий понизу, но вверху густо ветвился», так что они шли, не пригибаясь, «по длинным сухим колоннадам», и кусты были усеяны «желтыми искорками-цветками с легким нежным запахом» («Две твердыни», IV, 7).

(обратно)

50

В других местах синдарское название Мелких гномов – «ноэгит нибин» («Сильмариллион», гл. 21, стр. 222) или «нибин ногрим». О «нагорье, поросшем вереском, что разделяло долины Сириона и Нарога», к северо-востоку от Нарготронда (см. выше), не раз упоминается как о нагорье Нибин-ноэг (или с другими вариантами этого названия).

(обратно)

51

Утес, через который Мим провел их расселиной, что он назвал «вратами города», был, похоже, северным склоном уступа – восточный и западный склоны были гораздо круче.

(обратно)

52

Встречается другой вариант проклятия Андрога: «Пусть у него под рукой в час нужды не окажется лука». Мим в конце концов принял смерть от меча Хурина пред Вратами Нарготронда («Сильмариллион», гл. 22, стр. 255).

(обратно)

53

Тайна содержимого мешка Мима так и осталась нераскрытой. Единственное, что сказано на эту тему, – это торопливо нацарапанная заметка, где говорится, что, возможно, там были слитки золота, замаскированные под коренья, – Мим разыскивал «старую гномью сокровищницу под „плоскими камнями“». Это, несомненно, упомянутое в тексте «множество стоячих и поваленных камней», меж которых поймали Мима. Но нигде не указано, какую роль эти сокровища должны были играть в истории Бар-эн-Данведа.

(обратно)

54

Выше сказано, что перевал через Амон-Дартир был единственным «от топей Серех до прохода в Невраст далеко на западе».

(обратно)

55

В «Сильмариллионе» (гл. 21, стр. 238) сказано, что мрачное предчувствие посетило Брандира, когда он услышал «весть, принесенную Дорласом», т. е., похоже, после того, как он узнал, что человек на носилках – это Черный Меч Нарготронда, о котором говорили, что это Турин сын Хурина, правителя Дор-Ломина.

(обратно)

56

В оригинале – непереводимое германское слово fey, буквально означающее: «ослеплена безумием и обречена на смерть» – прим. переводчика.

(обратно)

57

См. ниже упоминание о том, что Ородрет с Тинголом «обменивались посланиями по тайным тропам».

(обратно)

58

В «Сильмариллионе» (гл. 14, стр. 121) Высокий Фарот, или Таур-эн-Фарот, назван «лесистыми нагорьями». «Бурым и нагим» он назван, вероятно, потому, что тогда было начало весны, и деревья стояли без листьев.

(обратно)

59

Можно предположить, что только после всех этих событий, когда Турин и Ниэнор погибли, люди вспомнили этот ее приступ дрожи и поняли, отчего он напал на нее, и тогда-то Димрост и переименовали в Нен-Гирит; но в легенде всюду употребляется название Нен-Гирит.

(обратно)

60

Если бы Глаурунг действительно собирался вернуться в Ангбанд, можно было предположить, что он поползет по старой дороге к Переправе Тейглина, и этот путь не слишком отличается от того, который вывел его к Кабед-эн-Арасу. Видимо, предполагалось, что он будет возвращаться в Ангбанд тем же путем, каким он приполз на юг, в Нарготронд, вверх по Нарогу к Иврину. Ср. также слова Маблунга: «Я видел, как Глаурунг покинул Нарготронд, – я думал, что он… возвращается к Хозяину. Но он повернул к Бретилю…»

Когда Турамбар выражал надежду, что Глаурунг поползет прямо, не сворачивая, он имел в виду, что Дракон мог бы проползти вдоль Тейглина к Переправе и попасть в Бретиль, не перебираясь через теснину, где на него можно было напасть: ср. то, что он сказал своим людям у Нен-Гирита.

(обратно)

61

У меня не нашлось карты, чтобы проиллюстрировать детали расположения местности, но вот этот набросок, по крайней мере, соответствует указаниям текста:

В ИС, XI сказано, что один из читателей предположил, что тропа, ведущая к Тейглину, должна в конце снова поворачивать к западу, поскольку в тексте сказано: «Позади, на востоке, зажглись первые звезды». Данная схема сориентирована не вполне верно: Амон-Обель находился к востоку, а не к северо-востоку от Переправы. – прим. переводчика.

(обратно)

62

Фразы «стремглав помчалась прочь» и «помчалась дальше» предполагают, что то место, где лежал Турин рядом с Глаурунгом, и край ущелья разделяло довольно значительное расстояние. Возможно, Дракон в агонии откатился довольно далеко от обрыва.

(обратно)

63

Ниже сам Турин перед смертью назвал это место «Кабед-Наэрамарт», и можно предположить, что позднейшее название возникло из предания о его последних словах.

Кажущееся противоречие, состоящее в том, что хотя сказано (и здесь, и в «Сильмариллионе», гл. 21, стр. 247), будто Брандир был последним человеком, который смотрел на Кабед-эн-Арас, к нему потом подходил и Турин, и эльфы, и те, кто воздвигал курган над Турином, наверно, можно объяснить, если понять слова «Нарн» в более узком смысле: Брандир последним «заглянул в то темное ущелье». На самом деле, отец собирался изменить повествование: Турин должен был покончить с собой не у Кабед-эн-Араса, а на кургане Финдуилас у Переправы Тейглина; но этот вариант так и не был написан.

(обратно)

64

Видимо, отсюда следует, что «Олений Прыжок» – первоначальное название этого места, и словосочетание «Кабед-эн-Арас» означает именно это.

(обратно)

65

В ИС, XI сказано, что в более позднем варианте «Нарн» это имя пишется «Дирхавал». Там же указано, что размер, которым слагались нарны, назывался «минламад тент/эстент», хотя в тексте НП ошибочно значится «минламед». – прим. переводчика.

(обратно)

66

ИС, XI: «Следует отметить, что некоторые имена в тексте „Гельмир и Арминас“ были исправлены при редактировании в угоду последовательности. На самом деле как в рукописи, так и в машинописном тексте Гельмир называет Ородрета „сыном Финрода“ – исправлено на „сын Финарфина“; „Иарваэт“ исправлено на „Агарваэн“ (более поздний вариант этого имени); а имя „Эледвен“ было взято из рукописи вместо „Эдельвен“, имеющегося в машинописном тексте». – прим. переводчика.

(обратно)

67

Описание маллорна очень похоже на то, которое дает своим спутникам Леголас на подходе к Лотлориэну («Братство Кольца», II, 6).

(обратно)

68

Меч королей Нуменора – не что иное, как Аранрут, меч Элу Тингола, владыки Дориата в Белерианде. Меч этот достался Эльросу в наследство от его матери Эльвинг. Остальными наследными сокровищами королевского дома были: кольцо Барахира, громадный боевой топор Туора, отца Эарендиля, и лук Брегора из дома Беора. Низвержение пережило только кольцо Барахира, отца Берена Однорукого, поскольку Тар-Элендиль отдал его своей дочери Сильмариэн, и оно хранилось в роду владык Андуние, последним из которых был Элендиль Верный, что спасся в Средиземье во время гибели Нуменора. – прим. автора.

О кольце Барахира рассказывается в «Сильмариллионе», в главе 19, а дальнейшая его история изложена в ВК, приложение А. О «громадном боевом топоре Туора» упоминаний в «Сильмариллионе» нет, однако о нем рассказывается в первоначальном варианте «Падения Гондолина» (1916–1917 гг.), где говорится, что в Гондолине Туор чаще носил боевой топор, чем меч, и что на языке гондолинцев топор этот назывался Драмборлег. В прилагаемом списке названий «Драмборлег» переводится как «Тяжкоострый»: «ибо он проламывал шлемы, подобно палице, и рассекал любые доспехи, подобно мечу».

(обратно)

69

Так у автора. Что имеется в виду, неясно. – прим. переводчика.

(обратно)

70

В «Описании Нуменора» он назван Тар-Менельдур Элентирмо («Звездочет»). См. также соответствующий раздел в главе «Род Эльроса».

(обратно)

71

Сейчас о том, какую роль предстояло Соронто сыграть в этой истории, можно только догадываться.

(обратно)

72

Как сказано в «Описании Нуменора», первым, в 600 году Второй эпохи, достиг берегов Средиземья Веантур (родившийся в 451 году). В «Повести лет» в приложении В к ВК под 600 годом значится следующее: «Первые корабли нуменорцев появляются у берегов».

В позднем филологическом эссе мы находим описание той первой встречи нуменорцев с людьми Эриадора: «Минуло шесть сотен лет с тех пор, как оставшиеся в живых атани [эдайн] уплыли за море в Нуменор, когда в Средиземье с Запада впервые вновь пришел корабль и поднялся по заливу Лун. Капитана и моряков радушно принял Гиль-галад; и так было положено начало дружбе и союзу нуменорцев с эльдар Линдона. Новости разлетелись быстро, и люди Эриадора исполнились изумления. Хотя в Первую эпоху они жили на востоке, слухи об ужасной войне „за Западными горами“ [т. е. за Эред-Луином] дошли и до них; однако в их памяти не сохранилось внятных преданий о той войне, и они полагали, будто все люди, жившие за горами, погибли или утонули во время великого буйства огня и нахлынувших морей. Однако, поскольку все еще говорилось промеж них, что те люди в незапамятные времена приходились им родней, они послали вестников к Гиль-галаду, дабы испросить у него позволения встретиться с мореходами, „возвратившимися из могилы в глубинах Моря“. Вот так случилось, что сошлись они на Башенных холмах; и на ту встречу с нуменорцами явились лишь двенадцать людей Эриадора, высоких духом и храбрых, ибо большая часть их народа опасалась, что пришельцы – опасные духи мертвых. Но едва двенадцать взглянули на мореходов, страх оставил их, хотя некоторое время они стояли молча, исполнясь благоговения: ибо хотя и сами они почитались могучими в своем народе, мореходы статью и облачением походили более на эльфийских владык, нежели на смертных людей. Однако не усомнились они в древнем родстве; также и мореходы взирали на людей Средиземья с радостным изумлением, ибо думали в Нуменоре, что оставшиеся в Средиземье происходят от злых людей, которых в последние дни войны Моргот призвал с востока. Но ныне видели нуменорцы лица, Тенью не отмеченные, и людей, которых, отправься они в Нуменор, никто не принял бы за чужаков, если закрыть глаза на одежду их и оружие. И тогда, нежданно прервав молчание, и нуменорцы, и люди Эриадора приветствовали друг друга на своих собственных наречиях, словно обращаясь к друзьям и родичам после долгой разлуки*. Сперва были они разочарованы, ибо ни одна из сторон не могла понять другую; но, сдружившись, они обнаружили, что в языках их немало общих слов, по-прежнему легко узнаваемых, а о значении иных можно догадаться, если вслушиваться со вниманием, и удавалось им беседовать, хотя и с запинками, на обыденные темы». В том же эссе объясняется, что эти люди жили возле Сумеречного озера, на Северных холмах и Непогодных холмах, а также в землях между ними, вплоть до Брендивайна, к западу от которого они часто странствовали, хотя и не селились там. Эти люди относились к эльфам дружелюбно, хотя и побаивались их; и страшились они моря и не соглашались даже взглянуть на него. Скорее всего, по происхождению они вели свой род от тех же корней, что и народы Беора и Хадора, только в Первую эпоху их предки остались за Синими горами и до Белерианда не дошли.

* В ИС, XII сказано, что к этим словам было дано следующее примечание:

Атани изучили синдарский язык в Белерианде, и большинство из них, в особенности знать и ученые люди, свободно говорили на нем, даже между собой, но он всегда оставался вторым языком, изучавшимся в раннем детстве; родным же их языком оставался адунаик, человеческий язык народа Хадора (не считая отдельных районов на западе страны, где в деревнях оставался в ходу беорский диалект). А потому синдарин, на котором говорили нуменорцы, сохранялся неизменным на протяжении жизней многих поколений людей.

– прим. переводчика.

(обратно)

73

Сын мой (квен.) – прим. переводчика.

(обратно)

74

Сын королевского наследника – Алдарион, сын Менельдура. Тар-Элендиль передал скипетр Менельдуру только пятнадцать лет спустя.

(обратно)

75

Эрухантале: «Благодарение Эру», осеннее празднество в Нуменоре; см. «Описание Нуменора».

(обратно)

76

(Сир) – Ангрен было эльфийским названием реки Изен. Название «Рас-Мортиль» больше нигде не встречается; должно быть, это огромный мыс к северу от залива Бельфалас, также называвшийся «Андраст» («долгий мыс»).

Упоминание о «стране Амрота, где до сих пор живут эльфы-нандор», возможно, подразумевает, что повесть об Алдарионе и Эрендис была записана в Гондоре до отплытия последнего корабля из гавани Лесных эльфов возле Дол-Амрота в 1981 году Третьей эпохи; см. далее.

(обратно)

77

Относительно Уинен, супруги Оссе (майяр моря) см. «Сильмариллион», «Валаквента», стр. 18. Там сказано, что «нуменорцы долго жили под ее покровительством и почитали ее наравне с валар».

(обратно)

78

Говорится, что дом Гильдии Морестранников «был конфискован королями и переведен в западную гавань Андуние; все его архивы погибли» (т. е. во время Низвержения), включая все подробные карты Нуменора. Но когда был конфискован «Эамбар», не сказано.

(обратно)

79

Впоследствии эта река называлась Гватло или Сероструй, а гавань – Лонд-Даэр; см. далее.

(обратно)

80

Ср. «Сильмариллион», гл. 17, стр. 152: «у людей того дома [т. е. дома Беора] были черные или темно-русые волосы и серые глаза». Согласно генеалогическому древу дома Беора, Эрендис происходила от Белет*, сестры Барагунда и Белегунда, приходившейся, таким образом, теткой Морвен, матери Турина Турамбара, и Риан, матери Туора.

* В английском тексте НП здесь и ниже «Берет», но в ИС, XI уточняется, что это ошибка издателя. – прим. переводчика.

(обратно)

81

Относительно различных сроков жизни нуменорцев см. примечание 1 к главе «Род Эльроса».

(обратно)

82

Относительно дерева ойолайре см. «Описание Нуменора».

(обратно)

83

Это следует понимать как предзнаменование.

(обратно)

84

Ср. «Акаллабет» («Сильмариллион», стр. 307), где сказано, что во времена Ар-Фаразона все чаще «величественные нуменорские корабли тонули и не возвращались в гавань, хотя такой беды не случалось с ними прежде с тех самых пор, как взошла Звезда».

(обратно)

85

Валандиль приходился Алдариону двоюродным братом, поскольку он был сыном Сильмариэн, дочери Тар-Элендиля и сестры Тар-Менельдура. Валандиль, первый из владык Андуние, был предком Элендиля Высокого, отца Исильдура и Анариона.

(обратно)

86

Эрукьерме: «Моление к Эру», весеннее празднество в Нуменоре; см. «Описание Нуменора».

(обратно)

87

В «Акаллабет» («Сильмариллион», стр. 289) говорится, что «временами, когда воздух был прозрачен и чист, а солнце светило с востока, они вглядывались вдаль и различали на западе сияющий белизной град на дальнем бреге, величественную гавань и башню. Ибо в те дни нуменорцы видели далеко; однако лишь самые зоркие из них зрели видение – с Менельтармы ли, с высокого ли корабля, что отплыл от западных берегов… Но мудрые среди них ведали, что на самом деле сия далекая земля – не Благословенное королевство Валинор, а Аваллоне, гавань эльдар Эрессеа, самой восточной из Бессмертных земель».

(обратно)

88

Отсюда, как говорят, пошел обычай королей и королев носить на челе прозрачный драгоценный камень, подобный звезде; короны же у них не было. – прим. автора.

(обратно)

89

Отец мой (квен.) – прим. переводчика.

(обратно)

90

В Западных землях и в Андуние на эльфийском [синдарине] говорили люди любого звания. Это был родной язык Эрендис; Алдарион же говорил по-нуменорски, хотя, как и все нуменорцы высокого происхождения, он знал также наречие Белерианда. – прим. автора. – В другом месте, в заметке касательно языков Нуменора, сказано, что повсеместное распространение синдарина на северо-западе Острова объясняется тем, что те края населяли, по большей части, потомки народа Беора; а народ Беора в Белерианде довольно рано отказался от собственного языка и перешел на синдарин. В «Сильмариллионе» об этом не упоминается, хотя там сказано (гл. 17, стр. 151), что в Дор-ломине во времена Финголфина народ Хадора не забыл своего языка, «и от него произошел общепринятый язык Нуменора». В других областях Нуменора родным языком был адунаик, хотя синдарином, в той или иной мере, владели все; в королевском доме и в большинстве домов знати или ученых родным языком обычно бывал синдарин, – вплоть до окончания царствования Тар-Атанамира. (В данном повествовании далее говорится, что Алдарион, на самом деле, предпочитал нуменорский язык; возможно, в этом он был исключением). Далее в той же заметке утверждается, что хотя синдарин, в течение долгого времени бывший языком смертных, имел тенденцию постепенно распадаться на диалекты, в Нуменоре этот процесс шел медленно, по крайней мере, среди знати и образованных людей, благодаря их общению с эльдар Эрессеа и Линдона. Язык квенья в качестве разговорного в Нуменоре не использовался. Его знали только ученые и члены семей высокого происхождения – их обучали квенье в ранней юности. На этом языке писались официальные документы, предназначенные для долгого хранения, к примеру – законы, а также «Перечень королей» и летописи (ср. «Акаллабет»: «в „Перечень королей“ имя Херунумена было вписано на языке Высших эльфов»), и довольно часто – ученые труды повышенной сложности, на непосвященных не рассчитанные. На этом же языке давались названия: официальные наименования всех мест, областей, географических объектов (хотя наряду с ними обычно существовали и местные названия, чаще всего с тем же значением, на синдарине или адунаике). Личные имена, в особенности официальные и общеупотребительные имена всех членов королевского дома и рода Эльроса в целом, тоже давались на квенье.

В приложении F (I) к ВК (раздел «О людях») место синдарина среди языков Нуменора определяется несколько иначе: «дунедайн единственные из всех людей знали эльфийский язык и говорили на нем; ибо их праотцы встарь выучили синдарин и передавали его своим детям как часть древней мудрости, отчего язык мало изменялся с течением лет».

(обратно)

91

Эланор – маленький золотистый цветок в форме звездочки; он рос также на кургане Керин-Амрот в Лотлориэне («Братство Кольца», II, 6). Именем этого цветка Сэм Гэмджи по совету Фродо назвал свою дочь («Возвращение Короля», VI, 9).

(обратно)

92

См. выше примечание относительно происхождения Эрендис от Белет, сестры Барагунда, отца Морвен.

(обратно)

93

«Татанья»-«папочка», букв. «папа мой»; «мамиль»-«мамочка» (квен.) – прим. переводчика.

(обратно)

94

Сказано, что нуменорцы, как и эльдар, избегали зачинать детей, если предвидели, что муж и жена могут расстаться после зачатия ребенка и до тех пор, пока ребенок не подрастет. Согласно представлениям нуменорцев о том, как должно поступать, после рождения дочери Алдарион пробыл дома слишком мало.

(обратно)

95

Отец и король мой (квен.) – прим. переводчика.

(обратно)

96

Маленькая госпожа (квен.) – прим. переводчика.

(обратно)

97

В заметке относительно тогдашней роли «Совета скипетра» в нуменорской истории сказано, что этот Совет не имел власти над королем, а мог лишь давать ему советы; да о такой власти до времени никто и не помышлял, и нужды в ней не видели. Совет состоял из представителей всех областей Нуменора; членом Совета становился и официально назначенный королевский наследник, дабы иметь возможность научиться управлять страной; также король мог призвать или просить избрать в Совет людей, разбиравшихся в вопросах, которые на данный момент обсуждались в Совете. В то время всего два члена Совета (не считая Алдариона) происходили из рода Эльроса: Валандиль Андунийский от Андустара и Халлатан из Хьярасторни от Митталмара; но своими местами в Совете они были обязаны не своему происхождению или богатству, но тому уважению и любви, что к ним питали в их землях. (В «Акаллабет» говорится, что «владыки Андуние всегда числились среди главных советников скипетра»).

(обратно)

98

Существует запись о том, что Эрейниону дали имя Гиль-галад, «Сияющая Звезда», «потому что его шлем, кольчуга и щит, посеребренные и украшенные белыми звездами, светились издалека подобно звезде в свете Солнца и в свете Луны, и, стоя на возвышении, зоркие эльфы видели его издалека».

(обратно)

99

См. ниже.

(обратно)

100

С другой стороны, законный наследник мужского пола не мог отказаться от своего титула; но, поскольку король имел право передать скипетр в любой момент, наследник-мужчина вполне мог, получив скипетр, сразу же вручить его собственному наследнику. Тогда считалось, что он правил по меньшей мере год; и именно так поступил Вардамир, сын Эльроса, единственный из всех королей, который не взошел на престол, но передал скипетр своему сыну Амандилю.

(обратно)

101

В другом месте говорится, что этот обычай «королевского брака» никогда не рассматривался как закон, но был возведен в правило из гордыни: «признак возрастания Тени, ибо обычай сей стал соблюдаться неукоснительно только тогда, когда разница в сроке жизни, жизненной силе и способностях между родом Эльроса и другими родами уменьшилась и почти исчезла».

(обратно)

102

Что странно, поскольку при жизни Анкалиме титул наследника носил Анарион. В «Роде Эльроса» сказано только, что дочери Анариона «отказались от скипетра».

(обратно)

103

Помимо упоминаний о большем сроке жизни потомков Эльроса по сравнению с другими нуменорцами, встречающихся в истории Алдариона и Эрендис, указания на это имеются и в других текстах. Так, в «Акаллабет» («Сильмариллион», стр. 288) говорится, что все потомки Эльроса «жили долго даже по нуменорскому счету»; в отдельной заметке разница в продолжительности жизни указана точно: «силы» потомков Эльроса «начинали иссякать» (прежде, чем начал таять срок их жизни) примерно на четырехсотый год или немного раньше, в то время как у тех, кто не принадлежал к этому роду, силы иссякали около двухсотого года жизни или немного позже. Можно отметить, что почти все короли, начиная с Вардамира и кончая Тар-Анкалимоном, жили до четырехсот лет или немного дольше, а трое не доживших умерли всего на год или на два раньше этого срока.

Но в последних записях на эту тему (принадлежащих, тем не менее, к тому же периоду, что и наиболее поздние материалы к «Алдариону и Эрендис») разница в продолжительности жизни значительно уменьшена. Нуменорцам в целом приписывается срок жизни примерно в пять раз больший, чем у других людей (хотя это противоречит утверждению в ВК, приложение A (I, i), что нуменорцам вначале был дарован срок жизни «втрое больший, чем остальным людям», каковое утверждение повторяется в предисловии к настоящему тексту); и это отличие рода Эльроса от других есть скорее тенденция к долгожительству по сравнению с прочими нуменорцами, чем особая отличительная черта. Хотя упоминается случай с Эрендис и несколько более краткие сроки жизни «Беорингов» Запада, здесь, в отличие от истории Алдариона и Эрендис, не подразумевается, что разница продолжительности их жизней была очень велика, являлась частью их судеб и осознавалась как таковая.

В таком случае необыкновенная продолжительность жизни была дарована только Эльросу. И здесь сказано, что в том, что касается тела, он и его брат Эльронд были наделены одинаковыми возможностями, но поскольку Эльрос пожелал остаться среди людей, он приобрел основную черту людей, противопоставляющую их квенди – «стремление к иному», как называли это эльдар, «усталость» или желание уйти из мира. Дальше разъясняется, что увеличение срока жизни нуменорцев произошло благодаря тому, что они приняли эльфийский образ жизни; однако их специально предостерегали о том, что они не превратились в эльдар, но остались смертными людьми – им было даровано лишь увеличение срока, в продолжение которого они будут сильны духом и телом. Таким образом, они, подобно эльдар, взрослели примерно с той же скоростью, что все прочие люди, но, достигнув расцвета, старели, или «изнашивались», намного медленнее. Приближение «усталости от мира» было для них знаком, что время их силы подходит к концу. Когда же оно кончалось, то, если нуменорцы упорно не желали отказываться от жизни, старость, как и расцвет, приходила к ним не медленнее, чем к другим людям. И так нуменорец быстро, за каких-нибудь десять лет, из здорового человека в расцвете сил и разума превращался в дряхлого, выжившего из ума старца. Ранние поколения не «цеплялись за жизнь», но добровольно отказывались от нее. «Цепляние за жизнь» и последующая смерть, но уже не добровольная, были одним из изменений, вызванных Тенью и бунтом нуменорцев. Оно также сопровождалось сокращением их естественного срока жизни.

(обратно)

104

См. выше.

(обратно)

105

Здесь указано 148 лет (а не 147), поскольку, должно быть, имеется в виду, сколько лет Тар-Амандиль правил на самом деле, и то, что первый год формально считается годом правления Вардамира, не учитывается.

(обратно)

106

Не может быть никаких сомнений в том, что Сильмариэн была старшей из детей Тар-Элендиля. Датой ее рождения в нескольких местах назван год 521 Второй эпохи, в то время как год рождения ее брата Тар-Менельдура везде 543. Тем не менее в «Повести лет» (приложение В к ВК) годом рождения Сильмариэн назван 548. Эта дата восходит к самым ранним наброскам данного текста. Я думаю, что, скорее всего, это расхождение должно было быть исправлено, но осталось незамеченным.

(обратно)

107

Это не согласуется с описанием ранних и поздних законов о наследовании, изложенным ниже, согласно которому Соронто становился наследником Анкалиме (если она умирала бездетной) только благодаря новому закону, ибо он был потомком по женской линии. «Его старшая сестра», без сомнения, значит «старшая из его двух сестер».

(обратно)

108

См. выше.

(обратно)

109

См. выше.

(обратно)

110

Интересно, что скипетр перешел к Тар-Тельпериэн, несмотря на то, что у Тар-Суриона имелся сын Исильмо. Может быть, в данном случае порядок наследования определяется формулировкой нового закона, приведенной в ВК. Согласно ей, наследником считался старший из детей независимо от пола (см. выше), и старшая дочь могла наследовать трон не только в том случае, если у правителя не было сына.

(обратно)

111

Дата 1731, приводимая здесь как год окончания правления Тар-Тельпериэн и восшествия на трон Тар-Минастира, противоречит датировке первой войны с Сауроном, указанной во многих текстах; ибо огромный нуменорский флот, посланный Тар-Минастиром, прибыл в Средиземье в год 1700. Я никак не могу объяснить это несоответствие.

(обратно)

112

В «Повести лет» (приложение В к ВК) имеется следующая запись: «2251. Тар-Атанамир получает скипетр. Начинается открытое неповиновение и разделение нуменорцев». Это полностью противоречит данному тексту, согласно которому Тар-Атанамир умер в год 2221. Дата 2221, тем не менее, вписана вместо даты 2251, и в другом месте сказано, что Тар-Атанамир умер в 2251 году. Таким образом, один и тот же год в разных местах указан то как дата его восхождения на трон, то как дата его смерти. Вся структура хронологии показывает, что первое неверно. Более того, в «Акаллабет» («Сильмариллион», стр. 293) говорится, что народ Нуменора разделился во времена Анкалимона, сына Атанамира. Поэтому я почти не сомневаюсь в том, что эта запись в «Повести лет» ошибочна и должна читаться следующим образом: «2251. Смерть Тар-Атанамира. Тар-Анкалимон получает скипетр. Начинается открытое неповиновение и разделение нуменорцев.» Но если так, то по-прежнему остается странным тот факт, что дата смерти Атанамира была изменена в «Роде Эльроса», несмотря на то, что она зафиксирована в «Повести лет».

(обратно)

113

В списке королей и королев Нуменора в приложении А к ВК правителем, следующим за Тар-Калмакилем (восемнадцатым), назван Ар-Адунахор (девятнадцатый). В «Повести лет» в приложении В сказано, что Ар-Адунахор получил скипетр в год 2899; и на этом основании Роберт Фостер в «Полном путеводителе по Средиземью» приводит дату смерти Тар-Калмакиля как 2899 год. С другой стороны, ниже в рассказе о правителях Нуменора в приложении А Ар-Адунахор назван двадцатым королем; и в 1964 году отец, отвечая на письмо, в котором об этом спрашивалось, писал: «Согласно генеалогии, его можно назвать шестнадцатым королем и девятнадцатым правителем. „Девятнадцать“ может быть прочитано как „двадцать“, но возможно также, что одно имя было пропущено». Он объяснял, что не может сказать это точно, поскольку во время написания данного письма его материалы по этой теме были ему недоступны.

Редактируя «Акаллабет», я изменил текст «Двадцатый король принял скипетр своих предков и взошел на престол под именем Адунахор» на «Девятнадцатый король…» («Сильмариллион», стр. 295) и, соответственно, «двадцать и четыре» на «двадцать и три» (там же, стр. 298). В то время я не обратил внимания на то, что в «Роде Эльроса» правителем, следовавшим за Тар-Калмакилем, был не Ар-Адунахор, а Тар-Ардамин; но сейчас из того факта, что здесь год смерти Тар-Ардамина приводится как 2899, совершенно ясно, что в списке в ВК он был пропущен по ошибке.

С другой стороны, все предания единодушно утверждают, что Ар-Адунахор был первым королем, принявшим скипетр под именем на адунаике (это сказано в приложении А, в «Акаллабет» и в «Роде Эльроса»). Если предположить, что Тар-Ардамин выпал из списка в приложении А просто по ошибке, странно, что изменение языка королевских имен приписано первому правителю после Тар-Калмакиля. Может быть, в основе этого отрывка лежит не простая ошибка, а некая более сложная текстовая коллизия.

(обратно)

114

В двух генеалогических таблицах ее отцом назван Гимильзагар, второй сын Тар-Калмакиля, родившийся в 2630, но это совершенно невозможно: Инзильбет должна была происходить от Тар-Калмакиля в более позднем поколении.

(обратно)

115

Существует орнамент, нарисованный отцом, похожий по стилю на № 45, справа внизу, в книге «Рисунки Дж. Р. Р. Толкина» (1979 г.), носящий название «Инзиладун»; под ним подписано, как Феаноровым письмом, так и латиницей, «Нумеллоте» («Цветок Запада»).

(обратно)

116

Согласно «Акаллабет» («Сильмариллион», стр. 298) Гимильхад «умер, не дожив двух лет до двухсотлетнего возраста, а для отпрыска рода Эльроса, даже во дни его угасания, это была ранняя смерть».

(обратно)

117

Как отмечено в приложении А к ВК, Мириэль должна была стать четвертой правящей королевой.

Последнее разногласие между «Родом Эльроса» и «Повестью лет» возникает, когда заходит речь о датах правления Тар-Палантира. В «Акаллабет» (стр. 297) говорится, что «когда Инзиладун принял скипетр, он вновь взял титул на эльфийском языке, как встарь, назвав себя Тар-Палантиром»; и в «Повести лет» имеется запись: «3175. Раскаяние Тар-Палантира. Гражданская война в Нуменоре». Из этих утверждений достаточно очевидно следует, что 3175 год является годом его восшествия на трон; и это подтверждено тем фактом, что в «Роде Эльроса» годом смерти его отца Ар-Гимильзора вначале был назван 3175, только позже переправленный на 3177. Что же касается года смерти Тар-Атанамира (прим. 10), трудно понять, почему было внесено это мелкое изменение, противоречащее «Повести лет».

(обратно)

118

Утверждение, что Элендиль является автором «Акаллабет», встречается только здесь. В другом месте сказано также, что история Алдариона и Эрендис, «одно из немногих подробных преданий, сохранившихся от Нуменора», сохранилась благодаря тому, что представляла интерес для Элендиля.

(обратно)

119

Cm. приложение Е.

(обратно)

120

Согласно другому варианту, упомянутому в ИС, XI, Нимлот была сестрой Келеборна. – прим. переводчика.

(обратно)

121

В примечании к одной из неопубликованных работ сказано, что эльфы Харлиндона (части Линдона к югу от Льюна) были, в основном, синдарского происхождения, и этой областью владел и правил Келеборн. Естественно связать это со сказанным в приложении В; но, возможно, это примечание относится к более позднему времени, потому что вопрос о путешествиях и местожительстве Келеборна и Галадриэли после падения Эрегиона в 1697 году крайне неясен.

(обратно)

122

Ср. «Братство Кольца», I, 2: «Древний путь с востока на запад вел через Шир в Серые Гавани; гномы же издавна хаживали этим трактом в свои копи в Синих горах».

(обратно)

123

В ИС, XI уточняется, что Толкин скорее предполагал, чем утверждал это. – прим. переводчика.

(обратно)

124

В приложении А к ВК сказано, что древние города Ногрод и Белегост были разрушены при падении Тангородрима; но в «Повести лет» в приложении В (около 40 года Второй эпохи) говорится: «Многие гномы оставляют свои древние города на Эред-Луине и пополняют население Мории».

(обратно)

125

В примечании к тексту объясняется, что «Лоринанд» – нандорское название того края, который позднее назывался «Лориэн» и «Лотлориэн»; это название происходит от эльфийского слова «золотой свет» и означает «золотая долина». По-квенийски было бы «Лауренанде», по-синдарски «Глорнан» или «Нан-Лаур». Как здесь, так и в других работах сказано, что это название обязано своим происхождением золотым маллорнам Лотлориэна; но маллорны принесла туда Галадриэль (о появлении маллорнов см. выше), и в другой, более поздней работе говорится, что название «Лоринанд» возникло после появления маллорнов, будучи переделкой другого, еще более древнего названия «Линдоринанд»– «Долина Страны певцов». Местные эльфы были по происхождению телери, и в этом названии, несомненно, присутствует самоназвание телери – «линдар», «певцы». Из многих других работ, которые объясняют названия Лориэна (и кое в чем противоречат друг другу), можно сделать вывод, что все позднейшие названия созданы, вероятно, самой Галадриэлью и содержат элементы laurё – «золото», nan(d) – «долина», – ndor – «страна, край», lin– – «петь», а в слове «Лаурелиндоринан»– «Долина поющего золота» (по словам Древобрада, первоначальное название) слышится имя Золотого Древа, что росло в Валиноре, и это не случайно: «очевидно, Галадриэль с каждым годом все сильнее тосковала по родине, и в конце концов ее охватило непреодолимое сожаление».

Само слово «Лориэн» изначально было квенийским названием одной из областей Валинора и часто употреблялось как имя валы (Ирмо), которому принадлежал этот край – «тихое место с тенистыми рощами и ручьями, убежище от забот и печалей». «Лоринанд»– «золотая долина» – превратился в «Лориэн», «должно быть, волей самой Галадриэли», потому что «такое совпадение не может быть случайным. Она стремилась превратить Лориэн в убежище, в островок покоя и красоты, в память об ушедших днях. Но душа ее была полна сожалений и дурных предчувствий: Галадриэль знала, что золотому сну суждено окончиться унылым пробуждением. Можно отметить, что Древобрад перевел „Лотлориэн“ как „Дремоцвет“».

В главе «О Галадриэли и Келеборне» я везде сохранил название «Лоринанд», хотя, когда он был написан, слово «Лоринанд» все еще считалось исконным нандорским названием этого края и истории о том, как Галадриэль вырастила там маллорны, еще не существовало.

(обратно)

126

Это позднейшее исправление; первоначально там было сказано, что Лоринандом правили местные князья.

(обратно)

127

В отдельной заметке, не поддающейся датировке, говорится, что, хотя имя «Саурон» употребляется во всей «Повести лет», на самом деле только в 1600 году Второй эпохи, когда было выковано Единое Кольцо, стало известно, что таинственной силой, враждебной эльфам и эдайн, был не кто иной, как великий наместник Моргота, о котором говорится в «Сильмариллионе». Влияние этой силы стало ощущаться уже с 500 года, а первым из нуменорцев его заметил Алдарион в конце восьмого века (приблизительно тогда же, когда он основал гавань в Виньялонде), но откуда исходит эта сила – оставалось неизвестным. Саурон старался не смешивать две свои ипостаси, врага и соблазнителя. Придя к нолдор, он облекся в прекрасную личину (как бы предвосхищая истари, которые должны были прийти позднее) и назвался красивым именем: «Артано» – «благородный кузнец», или «Аулендиль» – «слуга Ауле». (В главе «О Кольцах Власти», стр. 317, говорится, что Саурон в то время называл себя Аннатар, «владыка даров»; но это имя здесь не упоминается). Далее в заметке сказано, что Галадриэль не поддалась обману Саурона и всегда утверждала, что среди слуг Ауле в Валиноре этого Аулендиля не было; «но это еще ни о чем не говорит – ведь Ауле существовал прежде Арды, – и вполне возможно, что Саурон в самом деле был одним из майяр Ауле, „еще до начала Арды“ совращенных Мелькором». Ср. первые слова «О Кольцах Власти»: «Был некогда майя Саурон… В начале Арды Мелькор переманил его к себе на службу».

(обратно)

128

В письме, написанном в сентябре 1954 г., отец говорил: «В начале Второй эпохи он [Саурон] был все еще прекрасен с виду или мог принимать прекрасный облик, – и еще не окончательно предался злу, если только не считать, что все „реформаторы“, рвущиеся „перестраивать“ и „реорганизовывать“, с самого начала, еще до того, как гордыня и стремление утверждать свою волю захлестнут их с головой, служат злу. Та часть Высших эльфов, о которой идет речь, нолдор или Владеющие знаниями, всегда была особенно уязвима со стороны, как мы бы сказали, „науки и техники“: они искали знания, которым Саурон действительно обладал, и нолдор Эрегиона не вняли предупреждениям Гиль-галада и Эльронда. „Жажда знаний“ эрегионских эльфов – „аллегория“ любви к машинам, технике, если хотите, – символизируется также тесной дружбой эрегионцев с морийскими гномами».

(обратно)

129

Вряд ли Галадриэль пользовалась Неньей до того, как исчезло Главное Кольцо; но следует признать, что данный текст этого совсем не подразумевает (хотя только что было сказано, что она советовала Келебримбору никогда не пользоваться эльфийскими Кольцами).

(обратно)

130

Исправлено на «первый Белый Совет». В «Повести лет» создание Белого Совета датировано 2463 годом Третьей эпохи; но, может быть, Совету Третьей эпохи не случайно было дано название того, первого Совета, тем более, что некоторые члены Совета Третьей эпохи участвовали и в первом Совете.

(обратно)

131

Выше сказано, что Гиль-галад отдал Нарью, Красное Кольцо, Кирдану, как только получил это Кольцо от Келебримбора, и это согласуется с приложением В к ВК и с текстом «О Кольцах Власти», где говорится, что оно с самого начала хранилось у Кирдана. То, что сказано здесь, противоречит другим источникам и записано на полях.

(обратно)

132

О Лесных эльфах и их языке см. приложение А.

(обратно)

133

См. приложение С «О границах Лориэна».

(обратно)

134

О происхождении названия «Дор-эн-Эрниль» нигде ничего не говорится; кроме данного текста оно встречается только на большой карте Рохана, Гондора и Мордора в ВК. Там это место отделено от Дол-Амрота горами, но его употребление в данном тексте заставляет думать, что «Эрниль» – это князь Дол-Амрота (хотя это можно было предположить в любом случае).

(обратно)

135

См. приложение В «Синдарские князья Лесных эльфов».

(обратно)

136

Это объяснение предполагает, что первый элемент в имени «Амрот» – тот же эльфийский корень, что и в квенийском amba – «вверх» (он встречается также в синдарском «амон»– «гора или холм с крутыми склонами»), а второй элемент – производное от корня rath– со значением «взбираться»; откуда существительное «рат», каковое в нуменорском варианте синдарина, на котором в Гондоре давались имена и названия, употреблялось в названиях длинных улиц в Минас-Тирите (они почти все шли под уклон), например, Рат-Динен, Улица Безмолвия, что вела из Цитадели к Усыпальницам.

(обратно)

137

В «Кратком пересказе» легенды об Амроте и Нимродели сказано, что Амрот жил на дереве на Керин-Амроте «из любви к Нимродели».

(обратно)

138

Место, где находилась эльфийская гавань Бельфаласа, обозначено названием «Эделлонд» («эльфийская гавань», см. приложение к «Сильмариллиону», слова эдель и лонд ) на цветной карте Средиземья Паулины Бэйнс; больше я этого названия нигде не нашел. См. приложение D. Ср. предисловие к «Приключениям Тома Бомбадила»: «На Прибрежье и в Дол-Амроте сохранилось много преданий о древних поселениях эльфов и о гавани в устье Мортонда, откуда „западные корабли“ уплывали со времен падения Эрегиона во Вторую эпоху».

(обратно)

139

В английском тексте НП здесь «Ангелимар», но в ИС, XII уточняется, что это ошибка издателя. – прим. переводчика.

(обратно)

140

Это соответствует тому месту в «Братстве Кольца», II, 8, где Галадриэль, вручая Арагорну зеленый камень, говорит: «В этот час прими предсказанное тебе имя, Элессар, Эльфийский Камень из рода Элендиля!»

(обратно)

141

В тексте здесь и немного ниже стоит «Финрод», но я исправил на «Финарфин», чтобы избежать путаницы. В 1966 г., перед публикацией исправленного издания ВК, отец изменил «Финрод» на «Финарфин», а сын Финрода-Финарфина, который до того носил имя Инглор Фелагунд, стал Финродом Фелагундом. В исправленное издание в двух местах, в приложениях В и F, были внесены соответствующие изменения. Примечательно, что здесь Галадриэль не называет Ородрета, который правил в Нарготронде после Финрода Фелагунда, среди своих братьев. По неизвестным мне причинам отец переместил второго короля Нарготронда в следующее поколение той же семьи; но это изменение генеалогии, как и другие, связанные с ним, не было включено в текст «Сильмариллиона».

(обратно)

142

Ср. описание Эльфийского Камня в «Братстве Кольца», II, 8: «Тогда [Галадриэль] взяла лежавший у нее на коленях большой ярко-зеленый камень, вделанный в серебряную брошь в виде орла с распростертыми крыльями; и камень излучал свет, подобный лучам солнца, играющим в весенней листве».

(обратно)

143

Однако в «Возвращении короля», VI, 9, где описывается Синее Кольцо, Вилья, бывшее на пальце у Эльронда, сказано, что именно это Кольцо было «самым могущественным из Трех».

(обратно)

144

Гландуин («пограничная река») сбегал с Мглистых гор к югу от Мории и впадал в Митейтель выше Тарбада. На первоначальной карте к ВК это название не обозначено (в книге оно появляется только один раз, в приложении A (I, iii). По-видимому, в 1969 г. отец сообщил мисс Паулине Бэйнс еще несколько названий, которые следовало обозначить на ее цветной карте Средиземья: «Эделлонд» (о нем говорится выше), «Андраст», «Друвайт-Йаур»– «Старые земли бесов», – «Лонд-Даэр» (развалины), «Эрин-Ворн», «р. Адорн», «Лебедянь» и «р. Гландуин». Последние три названия были затем нанесены и на карту, прилагавшуюся к книге, но почему, я так и не выяснил; «р. Адорн» находится на своем месте, но названия «Лебедянь» и «р. Гландин» [sic] ошибочно поставлены у верховий Изена. О правильном употреблении названий «Гландуин» и «Лебедянь» см. ниже.

(обратно)

145

В первые века существования королевств только крупные соединения войск перемещались из одного королевства в другое по суше. Обычно же путники плыли морем до древней гавани в устье Гватло, а оттуда до речного порта в Тарбаде, и оттуда уже ехали по тракту. Древний морской порт и его пристани лежали в руинах, но в Тарбаде после долгих трудов был построен порт, способный принимать морские суда, а для охраны некогда прославленного Тарбадского моста на обоих берегах возвели две крепости на огромных дамбах. Древний морской порт был одной из первых нуменорских гаваней. Его заложил знаменитый король-мореход Тар-Алдарион, а позднее порт был расширен и укреплен. Он назывался «Лонд-Даэр-Энед», «Большая Срединная гавань» (так как был расположен между Линдоном на севере и Пеларгиром на Андуине). – прим. автора.]

(обратно)

146

Синдарское alph, «лебедь», мн. ч. eilph; квенийское alqua, как в «Алквалонде». В телерской ветви эльдарских языков исконное kwперешло в p (но исконное p осталось неизменным). Синдарский язык Средиземья претерпел большие изменения; в частности, взрывные после l и r перешли в щелевые. Так исконное alkwaв телерине перешло в alpa, а в синдарине – в alf(пишется alph).

(обратно)

147

В более поздних изданиях «Сильмариллиона» эта ошибка исправлена. – прим. переводчика.

(обратно)

148

Элендильмир упоминается в сноске в приложении А (I, ш) к ВК: короли Арнора «носили на челе не корону, а Элендильмир, Звезду Элендиля, сияющий алмаз на серебряной ленте». В примечании даются ссылки на другие упоминания о «Звезде Элендиля» в романе. На самом деле, существовало два камня с таким названием.

(обратно)

149

Как рассказывается в «Повести о Кирионе и Эорле», которая, объясняя события, связанные с Клятвой Эорла и союзом Гондора и рохиррим, опирается на более древние предания, ныне по большей части утерянные. – (прим. авт )

(обратно)

150

Младшим сыном Исильдура был Валандиль, третий король Арнора: см. «О Кольцах Власти» в «Сильмариллионе», стр. 327. В приложении А (I, ii) к ВК сказано, что он родился в Имладрисе.

(обратно)

151

Эльфийское название этого перевала упоминается только здесь. Гном Глоин много лет спустя, в Ривенделле, говорил о нем как о Высоком перевале: «Если бы не беорнинги, из Дэйла в Ривенделл давно уже было бы не добраться. Это отважный народ, и они постоянно охраняют и Высокий перевал, и брод Каррок». («Братство Кольца», II, 1). Это тот самый перевал, где Торин Дубощит и его отряд были захвачены в плен орками («Хоббит», гл. 4). «Андрат», несомненно, означает «Долгий подъем»: см. выше.

(обратно)

152

Ср. «О Кольцах Власти» в «Сильмариллионе», стр. 327: «[Исильдур] двинулся [из Гондора] на север тем путем, которым пришел Элендиль».

(обратно)

153

Триста лиг и более [именно столько составлял бы предполагаемый путь Исильдура], и большая часть этого пути пролегала по бездорожью. К тому времени нуменорцы успели проложить только две дороги: большой тракт, соединявший Гондор с Арнором – через Каленардон, оттуда на север с переправой через Гватло в Тарбаде, и оттуда в Форност, и Восточно-Западный тракт между Серыми Гаванями и Имладрисом. Они пересекались в точке [Бри] к западу от Амон-Сула [Заверти] и, по нуменорскому счислению, от Осгилиата до перекрестка было 392 лиги, а оттуда на восток до Имладриса еще 116; всего 508 лиг. – прим. автора. – См. приложение «Нуменорские меры длины» ниже.

(обратно)

154

У себя на родине нуменорцы разводили лошадей, которые очень ценились [см. «Описание острова Нуменор»]. Но их не использовали на войне, потому что нуменорцы воевали только за морем. К тому же нуменорцы были очень высокими и могучими, и их солдаты в полном вооружении носили тяжелое оружие и доспехи. В своих поселениях на берегах Средиземья нуменорцы держали и разводили лошадей, но верхом ездили редко, в основном для развлечения. На войне верхом ездили только курьеры и отряды легковооруженных лучников (часто не нуменорского происхождения). Во время войны Союза нуменорцы потеряли большую часть своих лошадей, и в Осгилиате их почти не было. – прим. автора.

(обратно)

155

Они шли через необитаемые земли, поэтому провизию и все необходимое нужно было нести с собой. Ближайшие поселения, которые должны были встретиться им по дороге, находились в королевстве Трандуиля, почти в конце пути. В дороге каждый нес с собой двухдневный запас провизии (не считая «неприкосновенного запаса», упомянутого в тексте.); остальную провизию и вещи везли малорослые крепкие лошадки, из тех, что, говорят, паслись на воле в степях к югу и к востоку от Зеленолесья. Они были приручены; они могли нести тяжелый груз, если шли шагом, но садиться на себя верхом никому не позволяли. Таких лошадок у них было всего десять. – прим. автора.

(обратно)

156

Пятого йаванние, согласно нуменорскому «королевскому счислению» (оно сохранялось и в ширском календаре, хотя и с некоторыми изменениями). Йаванние (иваннет) соответствовал ширскому халимату, нашему сентябрю, а нарбелет – октябрю. Сорока дней (до пятнадцатого нарбелета) оказалось бы достаточно, если бы все шло хорошо. Впереди было по меньшей мере триста восемь лиг, но воины дунедайн – высокие, сильные и выносливые люди, – привыкли проходить в полном вооружении по восемь лиг в день «легким маршем»: с короткими привалами через каждую лигу (lár, синдарское daur, первоначально означавшее «остановка, перерыв») и часовым отдыхом около полудня. Это составляло «переход» в десять с половиной часов, восемь из которых они шли. Таким темпом они могли идти много дней подряд, если провизии было достаточно. При необходимости нуменорцы могли двигаться быстрее, проходя по двенадцать лиг в день (или даже больше, если очень спешили), но не так долго. В день гибели отряда на широте Имладриса (которой они почти достигли) световой день на открытой местности длился одиннадцать часов, а в середине зимы – менее восьми. Однако в мирное время в северных землях обычно не пускались в длительные путешествия с начала хитуи (хисиме, ноября) до конца нинуи (нениме, февраля). – прим. автора. – Подробные сведения о календарях Средиземья содержатся в приложении D к ВК.

(обратно)

157

Менельдиль был племянником Исильдура, сыном его младшего брата Анариона, погибшего при осаде Барад-дура. Исильдур передал Менельдилю королевскую власть в Гондоре. Менельдиль был человеком учтивым, но предусмотрительным и себе на уме. По правде говоря, он был рад, что Исильдур и его сыновья уходят, и надеялся, что дела на севере займут их надолго. – прим. автора. – Как сказано в неопубликованных анналах, повествующих о наследниках Элендиля, Менельдиль был четвертым из детей Анариона. Он появился на свет в 3318 году Второй эпохи и был последним человеком, рожденным в Нуменоре. Вышеприведенное примечание – единственное место, где говорится о его характере.

(обратно)

158

Все трое сражались в войне Союза, но Аратан и Кирьон не участвовали во вторжении в Мордор и осаде Барад-Дура, потому что Исильдур оставил их держать крепость Минас-Итиль, на случай, если Саурон ускользнет от Гиль-галада и Эльронда и попытается уйти через Кирит-Дуат (будущий Кирит-Унгол) и отомстить дунедайн прежде, чем удастся его одолеть. Элендур, наследник и любимый сын Исильдура, на протяжении всей войны находился рядом с отцом (кроме последнего боя на Ородруине) и был посвящен по все дела Исильдура. – прим. автора. – Как сказано в анналах, упомянутых в предыдущем примечании, старший сын Исильдура родился в Нуменоре в 3299 году Второй эпохи (сам Исильдур родился в 3209 году).

(обратно)

159

Амон-Ланк, «Голая гора», был самой высокой точкой нагорья в юго-западной части Зеленолесья и назывался так потому, что на его вершине не росли деревья. Позднее там был возведен Дол-Гулдур, первый оплот Саурона после его возвращения. – прим. автора.

(обратно)

160

Ирисная низина (Лоэг-Нинглорон). В Предначальные дни, когда Лесные эльфы впервые поселились в тех местах, она представляла собой озеро, образовавшееся в глубокой ложбине, куда с севера впадал Андуин (к северу от Ирисной низины местность была неровной, и на протяжении семидесяти миль течение Андуина было очень быстрым). В это же озеро впадала Ирисная река (Сир-Нинглор), бежавшая с Гор. К западу от Андуина озеро было шире, так как восточная сторона долины была более крутой, но, вероятно, на востоке оно все же достигало подножия склонов, поднимавшихся к Лесу (в те времена на них тоже росли деревья), а его берега, поросшие тростником, были более пологими (вдоль них вела тропа, по которой шел отряд Исильдура). Позднее это озеро превратилось в большое болото, лабиринт островков, зарослей камыша, тростника и желтых ирисов в человеческий рост, по которому блуждала река. Именно эти ирисы и дали название и долине, и реке, что текла с Гор – вдоль ее нижнего течения ирисы росли особенно густо. Потом восточная часть болота пересохла, и на его месте были теперь заливные луга, поросшие травой и низким камышом и вполне проходимые. – прим. автора.

(обратно)

161

Задолго до войны Союза Орофер, король Лесных эльфов, живших к востоку от Андуина, будучи встревожен слухами о растущей мощи Саурона, покинул свои древние поселения у Амон-Ланка, находившиеся напротив Лориэна, по другую сторону реки. Он трижды переселялся все дальше на север, и к концу Второй эпохи обосновался в западных долинах на склонах Эмин-Дуира, а его многочисленный народ жил и бродил в лесах и долинах к западу от Эмин-Дуира до самого Андуина и к северу от древнего Гномьего тракта (Мен-и-Наугрим). Орофер присоединился к Союзу и погиб при штурме Врат Мордора. Трандуиль, его сын, вернулся домой с остатками войска Лесных эльфов за год до похода Исильдура.

Эмин-Дуир («Темные горы») – это было высокое нагорье на северо-востоке Леса, а называлось оно так потому, что на его склонах росли дремучие еловые леса; но это название первоначально не имело дурного смысла. Позднее, когда на Великое Зеленолесье пала тень Саурона и его переименовали из Эрин-Гален в Таурну-Фуин (в переводе «Лихолесье»), горы Эмин-Дуир сделались обиталищем множества самых жутких Сауроновых тварей и стали называться Эмин-ну-Фуин, Лихолесские горы. – прим. автора. – Об Орофере см. приложение В к «Истории Галадриэли и Келеборна»; в одном из процитированных там отрывков переселение Орофера на север Зеленолесья объясняется тем, что он не хотел иметь дела с гномами Кхазад-дума и с Келеборном и Галадриэлью.

Эльфийское название Лихолесских гор больше нигде не встречается. В приложении F (II) к ВК эльфийское название Лихолесья – Таур-э-Ндаэделос, «лес великого ужаса»; название, приведенное здесь, Таур-ну-Фуин, «лес ночного мрака», было поздним названием Дортониона, лесистого нагорья, расположенного на северных границах Белерианда в Предначальные дни. Совпадение названия, Таур-ну-Фуин, данного Лихолесью и Дортониону, особенно примечательно, если учесть, как похожи их изображения, нарисованные отцом; см. «Рисунки Дж. Р. Р. Толкина», 1979 г., прим. к № 37. – После окончания войны Кольца Трандуиль и Келеборн переименовали Лихолесье еще раз, назвав его Эрин-Ласгален, Лес Зеленых Листьев (приложение В к ВК).

Мен-и-Наугрим, Гномий тракт, – это Старая Лесная дорога, описанная в «Хоббите», в главе 7. В более раннем наброске к этому месту данного повествования есть примечание, в котором сказано о «древней Лесной дороге, что спускалась с Имладрисского перевала и пересекала Андуин по мосту (который был расширен и укреплен для перехода войск Союза), а оттуда вела через восточную долину Андуина в Лихолесье. Ниже по течению построить мост через Андуин было уже невозможно – в нескольких милях южнее Лесной дороги местность делалась неровной и течение становилось очень быстрым до самой Ирисной низины. Ниже Ирисной низины река снова ускоряла свой бег и становилась очень широкой, потому что в нее впадало множество других потоков, названия которых по большей части теперь забыты, за исключением самых крупных: Ирисная (Сир-Нинглор), Серебрянка (Келебрант) и Светлимка (Лимлайт)». В «Хоббите» Лесная дорога пересекает реку по Старому броду, и о том, что там когда-то был мост, не упоминается.

(обратно)

162

Другой вариант предания изложен в кратком пересказе в главе «О Кольцах Власти» («Сильмариллион», стр. 327): «Исильдур был застигнут врасплох бандой орков, что засела в Мглистых горах; орки неожиданно напали на стан отряда меж Зеленолесьем и Великой рекой у Лоэг-Нинглорона, Ирисной низины – Исильдур был столь беспечен, что не выставил стражи, считая, что все его враги побеждены».

(обратно)

163

Тангайл (thangail), «стена щитов» – так это построение называлось на синдарском языке, что у народа Элендиля использовался для повседневного общения; квенийское, «официальное» название было «сандастан», «щитовая преграда», от * thandā – «щит» и stama– – «преграждать путь». В синдарском слове второй элемент был другим: cail – «ограда, утыканная шипами, или частокол из заостренных бревен». Это слово, первоначальное *keglē, произошло от основы keg– – «шип, сучок»; этот же корень в *kegyā – «изгородь», откуда синдарское cai (ср. «Моргай» в Мордоре).

Дирнайт (dirnaith), квенийское «нернехта» (nernehta), «живой клин», был строем для атаки на короткой дистанции против врага, который еще не успел построиться в боевой порядок, или против оборонительного строя на открытой местности. Квенийское слово «нехте» (nehte), синдарское «найт» (naith) обозначало любой сужающийся к концу предмет: клин, наконечник копья, узкий мыс (корень nek– – «узкий»); ср. Найт в Лориэне – мыс между Келебрантом и Андуином, который у самого слияния рек был таким узким и длинным, что его нельзя показать на мелкомасштабной карте. – прим. автора.

(обратно)

164

хтар – единственное имя этого воина, которое упоминается в преданиях; но, вероятно, это было только воинское звание, и Исильдур употребил его в ту трагическую минуту потому, что хотел скрыть свои чувства под маской официальности. Звание «охтар» – «воин, солдат» – носили опытные и обученные воины, которых еще не возвели в ранг роквенов, «рыцарей, дружинников». Но Охтар был родичем Исильдура, и Исильдур любил его. – прим. автора.

(обратно)

165

В более раннем варианте Исильдур приказал Охтару взять с собой двух товарищей. В главе «О Кольцах Власти» («Сильмариллион», стр. 327) и в «Братстве Кольца», II, 2 сказано, что «лишь трое его воинов пришли из-за гор». Из данного текста следует, что третьим был Эстельмо, оруженосец Элендура, выживший в битве.

(обратно)

166

Они миновали глубокую впадину Ирисной низины, за которой восточный берег Андуина (текущего в глубоком русле) был тверже и суше, потому что там был другой рельеф местности. К северу берег поднимался все выше, и у Лесной дороги и границ страны Трандуиля он был почти на одном уровне с Лесом. Исильдур это хорошо знал. – прим. автора.

(обратно)

167

Несомненно, Саурон, зная о Союзе, выслал навстречу как можно больше отрядов орков Багрового Ока, чтобы помешать проходу тех войск, которые решат срезать путь, перейдя через Горы. Но через перевалы у Имладриса и Карадраса шли основные силы Гиль-галада и Исильдур с частью арнорского войска, и орки испугались и попрятались. Однако они остались на страже, решив нападать на отряды эльфов и людей, которые будут уступать им численностью. Трандуиля они пропустили: хотя его армия сильно уменьшилась, она все же была слишком велика для них; но они выжидали, таясь в лесах и высылая разведчиков к реке. Вряд ли они знали о падении Саурона: Мордор был плотно осажден, и все его войска были уничтожены. Те немногие, кому удалось ускользнуть, бежали далеко на восток вместе с Призраками Кольца. Об этом незначительном отряде на севере попросту забыли. Возможно, орки решили, что Саурон одержал победу, и Трандуиль со своей поредевшей армией отступает, чтобы укрыться в лесных твердынях. Поэтому они осмелели и решили заслужить похвалу своего хозяина, хотя и не участвовали в главных битвах. Но если бы кто-нибудь из них дожил до его возвращения, вряд ли он дождался бы его благодарности. Нет таких пыток, которые он бы счел достаточно жестокими для лопоухих идиотов, упустивших величайшее сокровище в Средиземье; нужды нет, что они и не слыхали о Едином Кольце: кроме самого Саурона, о нем знали только Девять Кольценосцев, рабы этого Кольца. Но многие считают, что нападение на отряд Исильдура было столь беспощадным и решительным отчасти из-за Кольца. Прошло немногим более двух лет с тех пор, как оно оставило своего властелина, и хотя Кольцо быстро остывало, оно все еще было полно его злой волей и изо всех сил стремилось вернуться к нему (как и тогда, когда он восстал и воплотился снова). И, по-видимому, вожаки орков жаждали уничтожить дунедайн и взять в плен их предводителя, сами не зная почему. Но все же в конце концов оказалось, что война Кольца была проиграна в Ирисной низине. – прим. автора.

(обратно)

168

О луках нуменорцев см. «Описание острова Нуменор».

(обратно)

169

Как говорят, не более двадцати; никто не предполагал, что они понадобятся. – прим. автора.

(обратно)

170

«Сенья» – «сын мой» (квен.) – прим. переводчика.

(обратно)

171

Ср. рассказ Гэндальфа на совете Эльронда в Ривенделле о том, что Исильдур написал о Кольце прежде, чем уйти из Гондора в свое последнее путешествие: «Когда я впервые взял его, оно было горячим, горячим, как раскаленный уголь. Оно обожгло мне руку, и не знаю, оставит ли меня когда-нибудь эта боль. Но теперь, когда я пишу это, оно остывает и словно бы уменьшается…» («Братство Кольца», II, 2).

(обратно)

172

Та гордость, что заставила его сохранить Кольцо вопреки совету Эльронда и Кирдана – уничтожить Кольцо в огне Ородруина («Братство Кольца», II, 2 и «О Кольцах Власти», «Сильмариллион», стр. 326).

(обратно)

173

Это довольно примечательное место. Здесь, по-видимому, имеется в виду, что свет Элендильмира преодолевал невидимость, сообщаемую Кольцом, если его свет был виден, когда Кольца на руке не было; но когда Исильдур накинул капюшон, свет погас.

(обратно)

174

Говорят, что много лет спустя тех, кто, подобно Эльронду, помнил Элендура, поражало то, как походил на него обликом и духом король Элессар, одержавший победу в войне Кольца, когда навеки пришел конец и Кольцу, и Саурону. Согласно летописям дунедайн, Элессар был потомком Валандиля, брата Элендура, в тридцать восьмом колене. Да, много лет прошло прежде, чем был отомщен Элендур. – прим. автора.

(обратно)

175

Семь или более лиг от места битвы. Когда он бежал, уже стемнело; он достиг Андуина к полуночи или около того. – прим. автора.

(обратно)

176

Такие мечи назывались «экет» (eket): короткий широкий обоюдоострый колющий меч длиной от одного до полутора футов. – прим. автора.

(обратно)

177

Место их последней битвы находилось в миле или более от ее северного края; но, возможно, в темноте Исильдур направился под уклон и свернул к югу. – прим. автора.

(обратно)

178

Мирувор, «живительный напиток Имладриса». Флягу этого напитка дал с собой Эльронд Гэндальфу, когда Хранители уходили из Ривенделла («Братство Кольца», II, 3); см. также «Бежит дорога…»

(обратно)

179

Ибо этот металл добывался в Нуменоре. – прим. автора. В «Роде Эльроса» говорится, что Тар-Телеммайте, пятнадцатого правителя Нуменора, прозвали Телеммайте («Среброрукий»), потому что он очень любил серебро, и «повелел своим слугам неустанно искать митриль». Но Гэндальф говорит, что Мория – «единственное в мире место, где встречается митриль». («Братство Кольца», II, 4).

(обратно)

180

Как сказано в повести «Алдарион и Эрендис», Эрендис приказала, чтобы алмаз, который Алдарион привез для нее из Средиземья, «укрепили… в виде звезды на серебряной ленте; и по просьбе Эрендис увенчал Алдарион ее чело этим камнем». Поэтому она была известна как Тар-Элестирне, «владычица, увенчанная звездой», и «отсюда, как говорят, пошел обычай королей и королев носить на челе прозрачный драгоценный камень, подобный звезде; короны же у них не было». Конечно, эта традиция связана с Элендильмиром, самоцветом, подобным звезде, знаком королевской власти в Арноре; но первый Элендильмир, каково бы ни было его происхождение, существовал в Нуменоре раньше, чем алмаз Эрендис, привезенный из Средиземья Алдарионом, поскольку Элендильмир носила еще Сильмариэн; так что это не может быть один и тот же камень.

(обратно)

181

Точнее, тридцать восемь, поскольку второй Элендильмир был сделан для Валандиля (ср. выше). – В «Повести лет» (приложение В к ВК) записано, что в 16 году Четвертой эпохи (1436 год по ширскому счислению), когда король Элессар прибыл к Брендивайнскому мосту, чтобы встретиться с друзьями, он подарил Звезду Дунедайн господину Сэмвайзу, чья дочь Эланор стала придворной дамой королевы Арвен. Основываясь на этой записи, мистер Роберт Фостер пишет в «Полном путеводителе по Средиземью», что «Звезду [Элендиля] носили короли Северного королевства, пока в 16 году Четвертой эпохи Элессар не отдал ее Сэму Гэмджи».

Но из данного текста вытекает, что Элендильмир, сделанный для Валандиля, на неопределенно долгий срок остался у короля Элессара; и, в любом случае, мне представляется сомнительным, чтобы король мог подарить его мэру Шира, при всем своем уважении к Сэму Гэмджи. Элендильмир называли несколькими именами: Звезда Элендиля, Звезда Севера, Звезда Северного королевства; в «Путеводителе» Фостера и «Толкиновском справочнике» Дж. Э. А. Тайлера предполагается, что название «Звезда Дунедайн» (упомянутое только в этой записи в «Повести лет») тоже относится к нему. Я не нашел других ссылок на это; и я почти уверен, что Звезда Дунедайн – это не Элендильмир, и что господин Сэмвайз получил какой-то другой, более уместный дар. В ИС, VIII к этому месту дается примечание, в котором сказано, что после публикации НП двое читателей независимо друг от друга предположили, что «Звезда Дунедайн» – не что иное, как фибула в виде звезды, которую носили Следопыты; возможно также, что это была та самая звезда, которую носил Арагорн, служа в Гондоре (приложение А к ВК, I, iv).

(обратно)

182

Рукопись под этим названием не сохранилась, но, без сомнения, повествование, составляющее третью главу («Кирион и Эорл»), является ее фрагментом.

(обратно)

183

Таких, как «Книга королей». – прим. автора. – В начале приложения А к ВК первоначально была ссылка на эту работу – там говорилось, что она (вместе с «Книгой наместников» и «Акаллабет») была в числе гондорских летописей, которые король Элессар показывал Фродо и Перегрину. Но в исправленном издании эта ссылка опущена.

(обратно)

184

Восточная Лука, более нигде не упоминаемая, – это обширная выемка на восточном краю Лихолесья, которую можно видеть на карте к ВК.

(обратно)

185

По всей видимости, ближайшей родней северян был третий, наиболее многочисленный из народов Друзей эльфов, которым правил дом Хадора. – прим. автора.

(обратно)

186

Спасением от полного уничтожения армия Гондора отчасти была обязана мужеству и верности всадников северян под командованием Мархари (потомка Видугавии, «короля Рованиона»), сражавшихся в арьергарде. Но гондорские войска нанесли кибитникам настолько серьезный ущерб, что у кочевников не было сил развивать вторжение, пока они не получили подкреплений с востока, и пока что они удовлетворились тем, что завершили завоевание Рованиона. – прим. автора. – В приложении А к ВК сказано, что Видугавия, называвший себя королем Рованиона, был самым могущественным из князей северян; ему благоволил король Гондора Ромендакиль II (умер в 1366), которому Видугавия помогал в войне с истерлингами, а женитьба Валакара, сына Ромендакиля, на Видумави, дочери Видугавии, привела к разрушительной междоусобной войне в Гондоре в XV веке.

(обратно)

187

Весьма интересный факт, который, кажется, ни в одной из рукописей отца не обсуждается: имена древних королей и князей северян и эотеод – готские, а не древнеанглийские (англосаксонские), в отличие от имен Леода, Эорла и рохиррим более поздних времен: «Видугавия» (Vidugavia) – латинизированное написание гот ского Widugauja («лесной житель», реальное готское имя), аналогично «Видумави» (Vidumavi) – готское Widumawi («лесная дева»); в именах «Мархвини» и «Мархари» имеется готское слово marh – «конь», – соответствующее древнеанглийскому mearh, мн. ч. – mearas (так в ВК называются роханские кони); «вини» (wini) – «друг» – соответствует древнеанглийскому wine, присутствующему в именах некоторых королей Марки. Поскольку, как сказано в приложении F (II), «язык Рохана представлен древнеанглийским», предки рохиррим носят имена на самом древнем из дошедших до нас германских языков.

(обратно)

188

Хотя такую форму это слово приобрело позднее. – прим. автора. – Это древнеанглийское слово, означающее «конный народ»; см. ниже.

(обратно)

189

Предшествующее повествование не противоречит изложенному в приложении A (I, iv и II) к ВК, хотя оно гораздо короче. Здесь ничего не сказано ни о войне, которую в тринадцатом столетии вел с истерлингами Миналкар (принявший имя Ромендакиля II), ни о том, что этот король принял в гондорскую армию многих северян, ни о браке его сына Валакара с княжной северян, ни о гражданской войне в Гондоре, воспоследовавшей в результате этого брака; но здесь приведены некоторые факты, не упомянутые в ВК: что причиной угасания северян Рованиона был Великий мор; что то сражение, в котором в 1856 году был убит король Нармакиль, и о котором в приложении А говорится только, что оно произошло «за Андуином», произошло на широкой равнине к югу от Лихолесья и было известно как битва на Равнинах; и что огромная армия Гондора была спасена от уничтожения благодаря тому, что ее отход прикрывал отряд Мархари, потомка Видугавии. Здесь также более отчетливо показано, что именно после битвы на Равнинах эотеод, остатки северян, стали отдельным народом, обитавшим в Долинах Андуина между Карроком и Ирисной низиной.

(обратно)

190

Его дед Телумехтар захватил Умбар и сломил мощь корсаров, а народы Харада были в это время заняты своими собственными войнами и междоусобицами. – прим. автора. – Взятие Умбара Телумехтаром Умбардакилем произошло в 1810 году.

(обратно)

191

Огромные западные излучины Андуина к востоку от Фангорна; см. первую цитату в приложении С к «Истории Галадриэли и Келеборна».

(обратно)

192

По поводу слова «эоред» см. ниже.

(обратно)

193

Этот рассказ значительно подробнее, нежели краткое изложение в приложении A (I, iv) к ВК: «Калимехтар, сын Нармакиля II, с помощью тех, кто поднял восстание в Рованионе, в 1899 году сумел одержать великую победу над истерлингами на Дагорладе, отомстив за гибель своего отца, и на время опасность миновала».

(обратно)

194

Название «Стяжка» относится, видимо, к узкому «перехвату» на юге Лихолесья, образованному Восточной Лукой.

(обратно)

195

И не без оснований. Ибо нападению из Ближнего Харада – если бы его не поддержал Умбар, что на тот момент было маловероятно, – противостоять было куда проще. Вторгшееся войско не могло переправиться через Андуин, а продвигаясь на север, оно оказалось бы зажато на тесной полоске земли между рекой и горами. – прим. автора.

(обратно)

196

В отдельной заметке, связанной с этим текстом, сообщается, что в этот период Гондор все еще контролировал Мораннон, и в двух Сторожевых башнях к востоку и к западу от Врат Мордора (Клык-башнях) до сих пор стоял гондорский гарнизон. Дорога через Итилиэн тогда еще поддерживалась в хорошем состоянии до самого Мораннона; там она сходилась с дорогой, идущей на север к Дагорладу, и с другой, ведущей на восток вдоль гряды Эред-Литуи (на карте к ВК ни та, ни другая не отмечены). Восточная дорога доходила до точки, расположенной точно на север от Барад-дура; дальше она так и не была проложена, и то, что было сделано, к этому времени давно забросили. Тем не менее ее первые пятьдесят миль, которые когда-то были построены полностью, очень ускорили приближение кибитников.

(обратно)

197

Историки предполагают, что это был тот самый холм, на котором стоял король Элессар во время последней битвы с Сауроном, каковой завершилась Третья эпоха. Но даже если и так, при Нармакиле это было всего лишь небольшое естественное возвышение, которое никак не могло послужить препятствием для всадников. Это позднее орки насыпали на его месте довольно высокий холм. – прим. автора. – Во фрагменте из ВК («Возвращение короля», V, 10), который имеет в виду автор, сказано, что «Арагорн выстроил войско наилучшим образом из возможных: его отряды заняли оборону на двух холмах из битого камня и земли, которые многолетними трудами насыпали орки», и что на одном из них стояли Арагорн и Гэндальф, а на другом были подняты знамена Рохана и Дол-Амрота.

(обратно)

198

О присутствии Адрахиля из Дол-Амрота см. ниже.

(обратно)

199

Их прежние земли: в Долинах Андуина между Карроком и Ирисной низиной.

(обратно)

200

Причины того, что эотеод переселились на север, объясняются в приложении А к ВК: «[Предки Эорла] любили равнины и более всего ценили коней и верховую езду; но в те дни население средней части долины Андуина было слишком многочисленным, и к тому же тень Дол-Гулдура все разрасталась; так что, когда до них дошла весть о поражении Короля-Колдуна [в 1975 году], они отправились на север искать для себя места попросторнее, и изгнали остатки народа Ангмара, жившие к востоку от Гор. Но во дни Леода, отца Эорла, они стали многочисленным народом, и им опять сделалось тесно в родных краях». Возглавлял переселение эотеод Фрумгар; в «Повести лет» сказано, что это произошло в 1977 году.

(обратно)

201

Эти реки отмечены на карте к ВК, но без названий. Как там показано, Грейлин, в свою очередь, был образован слиянием двух рек.

(обратно)

202

Бдительный Мир продолжался с 2063 по 2460 год, пока Саурона не было в Дол-Гулдуре.

(обратно)

203

О крепостях вдоль Андуина и об Отмелях см. выше.

(обратно)

204

Из приведенного выше отрывка создается впечатление, что после победы Калимехтара над кибитниками на Дагорладе в 1899 году северян к востоку от Лихолесья не осталось.

(обратно)

205

Так этот народ называли в Гондоре: первая часть слова взята из простонародной речи, от вестронского balc «ужасный», вторая – от синдарского слова both «орда», используемого по отношению к таким народам, как орки. – прим. автора. – См. статью хот в приложении к «Сильмариллиону».

(обратно)

206

Буквы Р-НД-Р, увенчанные тремя звездами, означающие arandur («слуга короля»), наместник. – прим. автора.

(обратно)

207

Наместник не высказал вслух еще одну мысль: что народу эотеод, как он слышал, не сидится на месте, оттого что их северные земли сделались слишком тесны и недостаточно плодородны, чтобы прокормить разросшееся население. – прим. автора.

(обратно)

208

Его имя осталось жить в песне «Рохон Метестель» («Всадник последней надежды»). Его прозвали Борондир Удалраф (Борондир-Без-Стремян). Он вернулся с эохере, по правую руку от Эорла, первым пересек Светлимку и мечом проложил себе путь, спеша на помощь Кириону. В конце концов он пал на Поле Келебранта, защищая своего господина, к великой печали Гондора и эотеод, и был позднее похоронен в Усыпальницах Минас-Тирита. – прим. автора.

(обратно)

209

Конь Эорла. В приложении А (II) к ВК сказано, что отец Эорла, Леод, любивший укрощать диких коней, был сброшен Феларофом, когда попытался сесть на него верхом, и так встретил свою смерть. Позже Эорл потребовал от этого коня, чтобы он отказался от своей свободы до конца жизни в качестве виры за смерть Леода; и Фелароф подчинился, но не позволял садиться на себя никому, кроме Эорла. Он понимал человеческую речь и прожил человеческий век, как и все его потомки – меарас, «которые не носили никого, кроме короля Марки и его сыновей, до времен Тенегрива». «Фелароф» – слово из англосаксонского поэтического словаря, хотя в сохранившихся текстах оно не встречается: «многодоблестный».

(обратно)

210

Между устьем Светлимки и Отмелями. – прим. автора. – Это замечание противоречит первой цитате в приложении С к «Истории Галадриэли и Келеборна», где «Северная и Южная отмели» – «две западных излучины Андуина», и Светлимка впадала в Северную отмель.

(обратно)

211

За девять дней они покрыли более пятисот миль по прямой, а по дороге, возможно, и более шестисот. Хотя на восточном берегу Андуина не имелось крупных естественных препятствий, большая часть земель была разорена, и дороги или тропы для всадников, ведущие на юг, были заброшены и заросли; армия Эорла могла двигаться быстро только в течение очень недолгого времени, и к тому же им самим и лошадям приходилось беречь силы, потому что им, едва достигнув Отмелей, предстояло вступить в бой. – прим. автора.

(обратно)

212

Халифириен дважды упомянут в ВК. В «Возвращении короля», V, 1, когда Пиппин, который ехал с Гэндальфом на Тенегриве в Минас-Тирит, говорит, что видит огни, и Гэндальф отвечает: «То маяки Гондора – их огни призывают на помощь. Война вспыхнула. Смотри, огонь на Амон-Дине, и пламя на Эйленахе; вот они спешат на запад: Нардол, Эрелас, Мин-Риммон, Каленхад, и Халифириен на границе Рохана». А в V, 3 Всадники Рохана на пути в Минас-Тирит проезжают Фенмарх, «где по правую руку от них огромные дубовые леса взбирались по склонам холмов под сенью мрачного Халифириена у границ Гондора». См. крупномасштабную карту Гондора и Рохана во ВК.

(обратно)

213

Это был крупный тракт, построенный нуменорцами и соединявший Два королевства. Он пересекал Изен на Бродах, Сероструй – у Тарбада, и потом шел на север к Форносту; в других местах называется Северно-Южный тракт.

(обратно)

214

Это – модернизированное написание англосаксонского hálig-firgen; аналогично Фириен-дэйл вместо firgen-dœl и Фириен-Вуд (лес Фириен) вместо firgen-wudu. – прим. автора. – «G» в англосаксонском firgen («гора») в современном языке перешло в [j].

(обратно)

215

Минас-Итиль, Минас-Анор и Ортанк.

(обратно)

216

В пояснении к названиям маяков сказано, что «вся система маяков, еще действовавшая во время войны Кольца, не могла быть построена раньше, чем за пятьсот лет до этой войны, когда рохиррим заселили Каленардон; ибо ее создали, чтобы сообщать рохиррим о том, что Гондор в опасности, или (гораздо реже) сообщать Гондору о том, что в опасности Рохан».

(обратно)

217

Согласно примечанию об организации войска рохиррим, эоред не имел строго определенной численности, но в Рохане это слово применялось только по отношению к отряду всадников, полностью обученных военному делу: тех, кто в течение определенного срока, а иногда и постоянно, служил в королевском войске. Любое значительное число таких воинов, составлявших боевую единицу в ходе войны или обучения, называлось эоредом. Однако после восстановления численности рохиррим и реорганизации их войска во дни короля Фолквине, за сто лет до войны Кольца, считалось, что полный эоред в боевом порядке состоит не менее чем из 120 человек (включая командира) и является сотой частью полного войска всадников Рохана, не считая воинов из королевской дружины. [В эореде, с которым Эомер преследовал орков («Две твердыни», III, 2), было 120 всадников: Леголас насчитал 105, еще когда они были вдалеке, а потом Эомер сказал, что пятнадцать человек погибло в схватке с орками]. Конечно, такая огромная армия никогда не отправлялась на войну за пределы Марки; но утверждение Теодена, что в нынешней великой опасности он может выставить войско из десяти тысяч всадников («Возвращение короля», V, 3), без сомнения, соответствовало действительности. Со времен Фолквине число рохиррим увеличилось, и до нападений Сарумана полное войско, возможно, включало гораздо больше двенадцати тысяч всадников, так что даже в случае ухода ста эоредов Рохан не остался бы беззащитным. На самом же деле из-за потерь, понесенных в западной войне, спешности сборов и угрозы нападения с севера и востока войско Теодена состояло всего из шести тысяч копий. Но все равно, это был самый большой поход рохиррим со времен прихода Эорла.

Все конное войско в целом называлось «эохере» (см. прим. ниже). Эти слова, как и название народа, «эотеод», разумеется, англосаксонские, поскольку подлинный язык Рохана везде передается именно так (см. прим. выше); их первый элемент – корень eoh– «конь». Éored/éorod – англосаксонское слово, встречающееся в источниках; его второй элемент происходит от rád «верховая езда»; в éohere второй элемент here – «войско, армия». Слово Éothéod включает théod – «народ» или «земля», и используется как название и народа Всадников, и их страны (англосаксонское eorl в имени Эорла Юного происходит от другого корня).

(обратно)

218

Во дни наместников эта фраза звучала в любом официальном заявлении, хотя ко временам Кириона (двенадцатого правящего наместника) эти слова стали всего лишь формулой, и немногие верили, что это когда-нибудь сбудется. – прим. автора.

(обратно)

219

«Алфирин»– это «симбельмине», что росли на королевских курганах близ Эдораса, и «уилос», который Туор видел в огромной расселине Гондолина в Предначальные дни (см. выше). Алфирин (но, видимо, речь идет о другом цветке) упоминается в песне, которую Леголас поет в Минас-Тирите («Возвращение короля», V, 9): «Золотые колокольчики маллоса и алфирина/Звенят на зеленых лугах Лебеннина».

(обратно)

220

Владыка Дол-Амрота носил титул князя. Этот титул дал его предкам Элендиль, с которым они были в родстве. Это была семья Верных, которые покинули Нуменор еще до Низвержения и поселились в Бельфаласе, между устьями Рингло и Гильрайн, построив крепость на мысу Дол-Амрот (названном именем последнего короля Лориэна). – прим. автора. – В другом тексте (см. «Историю Галадриэли и Келеборна») сказано, что, согласно преданиям этого рода, первым владыкой Дол-Амрота был Галадор (около 2004–2129 годов Третьей эпохи), сын Имразора-Нуменорца, жившего в Бельфаласе, и эльфийской девы Митреллас, одной из спутниц Нимродели. Приведенное здесь замечание, видимо, предполагает, что эта семья Верных поселилась в Бельфаласе и выстроила крепость на Дол-Амроте еще до Низвержения Нуменора; если так, то эти два утверждения можно примирить, лишь предположив, что род князей (а также место их жительства) берет начало более чем за две тысячи лет до дней Галадора, и что Галадор именовался первым владыкой Дол-Амрота потому, что это место было названо так только в его время (Амрот утонул в 1981 году). Еще одна проблема – присутствие Адрахиля из Дол-Амрота (очевидно, предка Адрахиля, отца Имрахиля, бывшего князем Дол-Амрота во время войны Кольца) в качестве одного из командующих войска Гондора во время битвы с кибитниками в 1944 году; но можно предположить, что этот первый Адрахиль в то время не именовался «из Дол-Амрота».

Хотя такие объяснения, позволяющие сохранять последовательность, вполне приемлемы, они кажутся мне менее похожими на правду, чем предположение о двух различных, независимых преданиях о происхождении князей Дол-Амрота.

(обратно)

221

Это были буквы Л-НД-Л: имя Элендиля без обозначения гласных, которое он использовал как личный знак и надпись на печатях. – прим. автора.

(обратно)

222

На самом деле, Амон-Анвар был ближайшей к середине линии от устья Светлимки до южного мыса Тол-Фалас возвышенностью; и расстояние от него до Бродов Изена было таким же, как расстояние от него до Минас-Тирита. – прим. автора.

(обратно)

223

Однако перевод этот неточен, потому что она была произнесена в древних традициях, стихами в возвышенном стиле, в котором Эорл был весьма искусен. – прим. автора. – Насколько мне известно, других версий Клятвы Эорла, кроме приведенного здесь текста на Всеобщем языке, не существует.

(обратно)

224

Vanda – «клятва, обет, торжественное обещание». Ter-maruva: ter– «через», mar– «пребывать, быть установленным или закрепленным»; будущее время. Elennanóreo – родительный падеж, относится к alcar, от Elenna-nórё «Земля по имени Обращенная к Звезде». Alcar – «слава». Enyalien: en– «опять», yal– «призывать», в форме инфинитива или отглагольного существительного en-yaliё, здесь – в дательном падеже («для вос-поминания»), но управляет прямым дополнением, alcar: таким образом, «чтобы вновь призывать (или „вос-поминать“) славу». Vorondo – родительный падеж от voronda «стойкий в верности, в хранении клятвы или обещания, верный»; прилагательные, употребляемые как титул или постоянный эпитет, ставятся после имени, и, если два склоняемых слова находятся рядом, склоняется только последнее, как вообще свойственно квенье (в другом варианте клятвы дается прилагательное vórimo, родительный падеж от vórima, с тем же значением, что и voronda). Voronwё – «стойкость, верность, преданность», дополнение к enyalien.

Nai – «да будет так, пусть будет так»; nai tiruvantes – «да будет так, что они будут хранить ее», т. е. «пусть они хранят ее» (-nte – суффикс 3 л. мн. ч., употребляемый, если до того во фразе не встречается подлежащего). I hárar – «те, что восседают на». Mahalmassen – местный падеж множественного числа от mahalma – «трон». Mi – «в, на». Númen – «Запад». IEru i – «Единый, который». Еä – «есть». Tennoio: tenna – «вплоть до, до тех пор, пока», oio «бесконечный период времени»; tennoio – «навеки». – прим. автора.

(обратно)

225

И она больше ни разу не звучала, пока не вернулся король Элессар, который на том же самом месте подтвердил завет с королем рохиррим, Эомером, восемнадцатым по счету потомком Эорла. Призывать в свидетели Эру имел право лишь король Нуменора, и то только в самых важных и ответственных случаях. Род королей оборвался на Ар-Фаразоне, который погиб при Низвержении Нуменора; но Элендиль Воронда был потомком Тар-Элендиля, четвертого короля, и считался законным владыкой Верных, которые не принимали участия в бунте королей и спаслись от гибели. Кирион был наместником королей, ведущих свой род от Элендиля, и в том, что касалось Гондора, обладал всеми их правами – до тех пор, пока не вернется король. Тем не менее его клятва потрясла тех, кто слышал ее, и наполнила их благоговейным ужасом. Одной этой клятвы (не считая чтимой могилы) было бы достаточно, чтобы освятить то место, где она была произнесена. – прим. автора. – Прозвище Элендиля «Воронда», «Верный», которое звучит также и в клятве Кириона, было в этом примечании сначало записано как «Воронве», а в Клятве это существительное, означающее «верность, стойкость». Но в приложении А (I, п) к ВК Мардиль, первый правящий наместник Гондора, именуется «Мардиль Воронве», «стойкий»; и в Первую эпоху эльф из Гондолина, который привел Туора из Виньямара в Гондолин, звался Воронве; и в указателе к «Сильмариллиону» я тоже перевел это имя как «стойкий».

(обратно)

226

См. первую цитату в приложении С к «Истории Галадриэли и Келеборна».

(обратно)

227

Эти названия даны на синдарине, на гондорский манер; но многие из этих мест народ эотеод назвал по-своему: либо переделали синдарские названия на свой лад, либо перевели их с синдарского на свой язык, либо придумали новые названия. В тексте ВК в основном употребляются названия на языке рохиррим. Так, Ангрен = Изен; Ангреност = Изенгард; Фангорн (это слово также встречается в ВК) = Энтов Лес; Онодло = Энтова Купель; Гланхир = речка Меринг (и то и другое означает «пограничная река»). – прим. автора. – Название реки Лимлайт – сложный вопрос. Существуют две версии текста и примечания, связанные с этим; из одной вытекает, что название на синдарине было Limlich, в языке Рохана превратившееся в Limliht («осовремененное» как Limlight). В другой (более поздней) версии Limlich, как ни странно, было в тексте изменено на Limliht, так что эта форма становится синдарской. В другом тексте синдарское название этой реки дано как Limlaith. Ввиду этой неопределенности я даю здесь в тексте Limlight (Светлимка). Каким бы ни было первоначальное синдарское название, ясно одно: роханская форма была его изменением, а не переводом, и значение этого слова неизвестно (хотя в примечании, написанном намного раньше, чем все приведенное здесь, сказано, что название «Лимлайт» является частичным переводом эльфийского Limlint «быстрая и светлая»). Синдарские названия Энтовой Купели и речки Меринг приведены только здесь; с Онодло можно сопоставить онодрим, энид (Onodrim, Enyd) – энты (ВК, приложение F, «Прочие народы»).

(обратно)

228

Атрад-Ангрен: см. выше, где синдарское название Бродов Изена – Этрайд-Энгрин. Видимо, название этих бродов употреблялось как в единственном, так и во множественном числе.

(обратно)

229

В других местах этот лес всегда именуется лес Фириен (сокращение от лес Халифириен). Фириенхолт – слово, встречающееся в англосаксонской поэзии (firgenholt) – означает то же самое: «горный лес». См. прим. выше.

(обратно)

230

Собственно, Rochand и Rochir-rim, и в летописях Гондора они писались как Rochand (Роханд), или Rochan (Рохан), и Rochirrim (рохиррим). В этих словах содержится синдарский корень roch «конь», которым переводится элемент éо– в слове «эотеод» и во многих роханских именах собственных. В слове Rochand присутствует синдарский суффикс – nd (-and, – end, – ond); он обычно употреблялся в названиях областей и стран, но – d в речи, как правило, опускалось, особенно в длинных названиях, таких как «Каленардон», «Итилиэн», «Ламедон» и т. д. Слово Rochirrim было создано по образцу слова éо-here, употреблявшегося эотеод для обозначения всего их конного войска, отправляющегося на войну; образовано от roch + синдарское hír «хозяин, господин» (последнее не имеет ничего общего с [англосаксонским словом] here ). В названиях народов синдарское – rim «большое количество» (квенийское rimbё ) обычно употреблялось для образования собирательного множественного числа, как в Eledhrim (Edhelrim) «все эльфы», Onodrim «народ энтов», Nogothrim «все гномы, народ гномов». В языке рохиррим имелся звук, который обозначается как ch (заднеязычный щелевой, такой же, как ch в валлийском*; и, хотя этот звук нечасто встречался в середине слова между гласными, никаких затруднений он для рохиррим не представлял. Но во Всеобщем языке его не было, и в разговорном синдарине (в котором он встречался очень часто) гондорцы, за исключением самых образованных, вместо него произносили «h» в середине слов и «к» в конце (поскольку в конце слова при правильном синдарском произношении этот звук произносится особенно отчетливо). Так возникли названия Rohan и Rohirrim, которые мы видим во ВК. – прим. автора.

* Собственно, русское «х». – прим. переводчика.

(обратно)

231

Видимо, доказательства благоволения Белой Владычицы Эорла не убедили; см. выше.

(обратно)

232

Эйленаэр – слово до-нуменорского происхождения, очевидно, родственное слову «Эйленах». – прим. автора. – Согласно заметке о маяках, название «Эйленах» было, «видимо, чужим: не синдарским, не нуменорским, и не из Всеобщего языка… И Эйленах, и Эйленаэр были заметны издалека. Эйленах являлся самой высокой точкой Друаданского леса. Он был виден далеко на запад, и во времена маяков передавал сообщения с Амон-Дина; но большого сигнального огня на нем развести было нельзя, так как на его острой вершине не хватало места. Отсюда название „Нардол“ („огненная вершина“) следующего к западу маяка; он находился на конце высокого гребня, изначально расположенного в Друаданском лесу, но лес там давно вырубили каменотесы, которые работали в Каменоломной долине. На Нардоле стоял гарнизон, который заодно охранял каменоломни; на горе всегда хранился большой запас топлива, и в случае необходимости можно было зажечь большой костер, который в ясную ночь был виден даже с последнего маяка (Халифириен) примерно в ста двадцати милях к западу».

В той же заметке утверждается, что Амон-Дин, «Безмолвная гора», «был, возможно, самым старым из маяков и играл роль укрепленного форпоста Минас-Тирита, из которого был виден этот маяк. Амон-Дин стерег проход с Дагорлада в Северный Итилиэн и должен был предотвращать попытки неприятеля переправиться через Андуин у Каир-Андроса. Почему его так назвали, неизвестно. Возможно, потому, что он был достаточно приметный: скалистая и бесплодная гора, стоящая посреди равнины, отдельно от лесистых холмов Друаданского леса (Тавар-ин-Друэдайн), где редко бывали люди, звери или птицы».

(обратно)

233

Согласно приложению A (I, iv) к ВК, дикие люди с Востока впервые напали на Гондор во дни Остохера, четвертого короля после Менельдиля. «Но Таростар, его сын, одолел их и отбросил назад, и взял себе имя „Ромендакиль“ – „победитель истерлингов“».

(обратно)

234

Именно Ромендакиль I учредил должность наместника («арандур» – «слуга короля»), но тогда он избирался королем, как человек надежный и наделенный мудростью, обычно в преклонных годах, ибо ему не дозволялось ни участвовать в войнах, ни покидать пределы королевства. Наместников всегда избирали не из членов королевского дома. – прим. автора.

(обратно)

235

Мардиль стал первым правящим наместником Гондора. Он был наместником последнего короля, Эарнура, который сгинул в Минас-Моргуле в 2050 году. «В Гондоре считали, что вероломный враг заманил короля в ловушку, и что он умер в муках в Минас-Моргуле, но, поскольку свидетелей его смерти не было, Мардиль Верный Наместник в течение многих лет правил Гондором от его имени». (ВК, приложение A(I, iv)).

(обратно)

236

Встреча Гэндальфа с Торином упоминается также в приложении А (III) к ВК. Там указана дата – 15 марта 2941 года. Эти два рассказа несколько различаются, потому что в приложении А говорится, что встреча состоялась в трактире в Бри, а не на дороге. Гэндальф последний раз побывал в Шире за двадцать лет до этого, т. е. в 2921 году, когда Бильбо был 31 год. Позднее Гэндальф говорил, что виделся с Бильбо, когда тот не успел еще войти в возраст (т. е. ему еще не исполнилось 33 года).

(обратно)

237

Холман-садовник – речь идет о Холмане Зеленые Руки, учеником которого был Хэмфаст Гэмджи (Папаша Гэмджи, отец Сэма). См. «Братство Кольца», I, 1 и приложение С.

(обратно)

238

Эльфийский солнечный год (лоа) начинался в день йестаре, предшествующий первому дню весны (туиле). По календарю Ривенделла йестаре «более или менее соответствует шестому апреля по календарю Шира». (ВК, приложение D).

(обратно)

239

Траин Второй. Траин Первый, дальний предок Торина, спасся из Мории в 1981 году и стал первым Царем под Горой. (ВК, приложение А (III)).

(обратно)

240

Даин II Железностоп родился в 2767 году. В битве в Азанулбизаре (Нандухирионе) в 2799 году он сразил перед Восточными вратами Мории могущественного орка Азога, отомстив за Трора, деда Торина. Погиб Даин в битве в Дэйле, в 3019 году. (ВК, приложение А (III) и В). От Глоина в Ривенделле Фродо узнает, что «Даин все еще Царь под Горой. Ему исполнился уже двести пятидесятый год, и он стал весьма почтенным старцем, и, к тому же, сказочно богатым» («Братство Кольца», II, 1).

(обратно)

241

На самом деле Гимли должен был хотя бы один раз побывать в Шире, по дороге из своего родного дома в Синих горах (см. ниже).

(обратно)

242

Рассказ об ущербе, который Долгая Зима 2758–2759 годов нанесла Рохану, имеется в приложении А (III) к ВК. В записи в «Повести лет» упоминается о том, что «Гэндальф пришел на помощь народу Шира».

(обратно)

243

В этом месте одно предложение из текста «А» в машинописной копии пропущено – по всей вероятности, случайно. Оно связано с нижеследующим замечанием Гэндальфа о том, что Смауг не знал запаха хоббитов: «И еще на неизвестный запах. Запах, которого Смауг, враг гномов, не узнает».

(обратно)

244

Согласно записи за 2951 год в «Повести лет», Саурон отправил отвоевывать Дол-Гулдур троих, а не двоих назгулов. Эти два утверждения можно примирить, если предположить, что один из назгулов Дол-Гулдура впоследствии вернулся в Минас-Моргул, но я считаю более вероятным, что идея, содержащаяся в этом тексте, была отвергнута при составлении «Повести лет». Можно также заметить, что в отвергнутом варианте этого отрывка говорится о том, что в Дол-Гулдуре был только один назгул (имя «Хамул» не упоминается, его называют просто «вторым предводителем, или Черным Истерлингом»), и о том, что еще один назгул оставался при Сауроне и служил его главным посланцем. – Из подробного описания передвижений Черных Всадников по Ширу явствует, что именно Хамул приезжал в Хоббитон, разговаривал с Папашей Гэмджи, следовал за хоббитами по дороге в Сток и едва не догнал их у парома в Баклбери (см. выше). Всадник, который сопровождал Хамула, которого он призвал с холма над Вудхоллом, и с которым они заезжали к фермеру Мэгготу, был «его товарищ из Дол-Гулдура». О Хамуле там говорится, что изо всех назгулов он лучше всех, кроме самого Короля-Колдуна, чувствовал присутствие Кольца, но при этом его силы более, чем у других, ослабевали при свете дня.

(обратно)

245

На самом деле он спрятался в Мории из страха перед назгулами. – прим. автора.

(обратно)

246

У брода через Бруинен только Король-Колдун и еще двое назгулов посмели войти в воду – и это при том, что до Кольца, которое манило и притягивало их, было рукой подать; остальных загнали туда Глорфиндель и Арагорн. – прим. автора.

(обратно)

247

Гэндальф, согласно его рассказу на совете у Эльронда, допрашивал Голлума, когда тот находился в плену у эльфов Трандуиля.

(обратно)

248

Гэндальф говорил на совете у Эльронда, что после того, как он покинул Минас-Тирит, он «получил весть из Лориэна, что Арагорн проходил там, и что он изловил существо по имени Голлум».

(обратно)

249

Гэндальф прибыл два дня спустя и ушел рано утром 29 марта. У Каррока он сел на лошадь, но ему еще надо было перевалить через горы. В Ривенделле Гэндальф сменил коня и, торопясь изо всех сил, к вечеру 12 апреля добрался в Хоббитон, проделав путь почти в 800 миль.

(обратно)

250

И здесь, и в «Повести лет» нападение на Осгилиат датируется 20 июня.

(обратно)

251

Это утверждение, несомненно, относится к словам Боромира на совете у Эльронда – когда он рассказывает о битве в Осгилиате: «Там присутствовала сила, с которой мы никогда прежде не сталкивались. Некоторые говорили, что она являлась в зримом облике, как огромный черный всадник, темная тень в свете луны».

(обратно)

252

В письме, написанном в 1959 г., отец говорил: «В промежутке между 2463 годом [когда, согласно „Повести лет“, стур Деагол нашел Единое Кольцо] и тем временем, когда Гэндальф взялся за поиски сведений о Кольце (примерно на 500 лет позже), они [стуры], похоже, действительно все вымерли (кроме Смеагола, разумеется), либо бежали, спасаясь от тени Дол-Гулдура».

(обратно)

253

Согласно вышеприведенному примечанию автора, Голлум спрятался в Мории из страха перед назгулами; см. также предположение выше о том, что одной из целей владыки Моргула во время путешествия на север, за Ирисную реку, были поиски Голлума.

(обратно)

254

На самом деле их, по всей видимости, было не так уж много; однако достаточно, чтобы не пускать в Морию пришельцев, вооруженных и подготовленных не лучше отряда Балина, и не слишком многочисленных. – прим. автора.

(обратно)

255

Как рассказывают гномы, обычно эту дверь открывали вдвоем; только очень сильный гном мог открыть врата в одиночку. До того, как Мория опустела, у Западных Врат всегда стояли привратники – по крайней мере один. Таким образом, в одиночку никто (будь то незваный гость или некто, пытающийся бежать), не сумел бы выйти без позволения. – прим. автора.

(обратно)

256

В варианте «А» Саруман говорил, что ничего не знает о том, где спрятано Кольцо; в варианте «В» – что «ничего не знает о земле, которую они ищут». Невозможно, это всего лишь различные формулировки.

(обратно)

257

Выше в этом варианте говорится, что Саурон – с помощью палантиров – в конце концов принялся запугивать Сарумана и, в любом случае, часто мог читать его мысли, даже когда Саруман пытался что-либо утаить. Так Саурон понял, что Саруман догадывается о том, где находится Кольцо; и Саруман не сумел скрыть, что захватил в плен Гэндальфа, который знает намного больше.

(обратно)

258

Запись в «Повести лет» от 18 сентября 3018 года гласит: «Рано утром Гэндальф бежит из Ортанка. Черные Всадники минуют Броды Изена». В этой лаконичной записи нет ни малейшего намека на то, что Черные Всадники побывали в Изенгарде. Но тем не менее она, по всей видимости, основана на варианте «С».

(обратно)

259

Ни в одном из этих текстов нет никаких указаний на то, что же именно произошло между Сауроном и Саруманом после этого разоблачения.

(обратно)

260

Лобелия Брейсгедл вышла замуж за Отто Саквиль-Бэггинса; их сыном был Лотто, который захватил власть в Шире во время войны Кольца, и был известен под именем Вождь. Фермер Коттон в разговоре с Фродо упоминал о табачных плантациях в Южной четверти, которыми владел Лотто. («Возвращение короля», VI, 8).

(обратно)

261

Обычно товары везли через Тарбад в Дунланд (а не прямиком в Изенгард), а уже оттуда их тайно переправляли к Саруману. – прим. автора.

(обратно)

262

Ср. ВК, приложение А («Северные княжества и дунедайн»): «Тогда же (во время Великого мора, охватившего Гондор в 1636 году) пришел конец дунедайн Кардолана, и злые духи из Ангмара и Рудаура пробрались в покинутые могильники и поселились там».

(обратно)

263

Раз уж предводитель назгулов знал так много, странно, что он совершенно не представлял себе, где находится Шир, земля полуросликов; согласно «Повести лет», в начале четырнадцатого века Третьей эпохи, когда Король-Колдун явился на север, в Ангмар, хоббиты уже поселились в Бри.

(обратно)

264

См. «Братство Кольца», I, 9. Когда Бродяжник и хоббиты покидали Бри (там же, I, 11), Фродо заметил дунландца («желтоватое лицо с хитрыми раскосыми глазами»), следившего за ними из дома Билла Ферни, и сказал: «Он больше смахивает на гоблина».

(обратно)

265

Ср. со словами Гэндальфа на совете Эльронда: «Их предводитель втайне оставался к югу от Бри».

(обратно)

266

Как показывает заключительная фраза этой цитаты, «Гэндальфу пока что и в голову не приходило, что в будущем полурослики окажутся как-то связаны с Кольцами». Белый Совет 2851 года проходил за девяносто лет до того, как Бильбо нашел Кольцо.

(обратно)

267

Эомер был сыном Теодвин, сестры Теодена, и Эомунда из Истфолда, главного маршала Марки. Эомунд погиб в бою с орками в 3002 году. Вскоре после этого умерла и Теодвин. Король Теоден взял их детей, Эомера и Эовин, в свой дом, и они росли вместе с Теодредом, единственным ребенком короля. (ВК, приложение А (II)).

(обратно)

268

Никто, кроме Гэндальфа, не принимал в расчет энтов. Но Рохан бы энты не спасли – разве что Гэндальф сумел бы расшевелить их на несколько дней раньше, а это, судя по повествованию, было невозможно. Энты могли бы разрушить Изенгард и даже поймать Сарумана – если бы он не последовал за своей победоносной армией. Энты и хуорны при помощи всадников Восточной марки, еще не задействованных в войне, могли уничтожить вторгшиеся в Рохан войска Сарумана, но в конечном итоге Марка все равно оказалась бы в руинах и лишилась вождя. И даже если бы Красная Стрела нашла того, кто имел право принять ее, призыв Гондора остался бы без ответа – либо, в лучшем случае, к Минас-Тириту прибыли бы всего несколько отрядов усталых воинов, которые смогли бы лишь погибнуть вместе с гондорцами. – прим. автора. – О Красной Стреле см. «Возвращение короля», V, 3. Гондорский гонец привез ее Теодену как знак бедственного положения, в котором оказался Минас-Тирит.

(обратно)

269

Первая битва на Бродах Изена, в которой погиб Теодред, произошла 25 февраля. Гэндальф добрался до Эдораса на семь дней позже, 2 марта. (ВК, приложение В, 3019 год).

(обратно)

270

Земли, расположенные за Вратами Рохана, между Изеном и Адорном, номинально являлись частью роханского королевства; но, хотя Фолквине вернул этот край, изгнав захвативших его дунленлингов, в жилах большинства здешних жителей текла смешанная кровь, и они были не слишком-то преданы Эдорасу; они все еще не забыли, как король Хельм убил их владыку, Фреку. На самом деле, к этому времени здешние жители скорее склонялись на сторону Сарумана, и многие их воины присоединились к Саруманову войску. В любом случае, пробраться в эту землю с запада могли лишь весьма отчаянные пловцы. – прим. автора. – В клятве Кириона и Эорла земли между Изеном и Адорном названы частью королевства Эорла; см. выше.

В 2754 году Хельм Молоторукий, король Марки, убил ударом кулака своего заносчивого вассала Фреку, владыку земель, лежащих по обоим берегам Адорна; см. ВК, приложение А (II).

(обратно)

271

Они перемещались очень быстро и искусно избегали лобовых стычек с организованными отрядами. По большей части их использовали для уничтожения небольших групп людей и для преследования беглецов. Но при необходимости они с безрассудной свирепостью бросались в малейшую брешь в конном строю и вспарывали животы лошадям. – прим. автора.

(обратно)

272

The Deeping: this is so written and is clearly correct, since it occurs again later. My father noted elsewhere that the Deeping-coomb (and Deeping-stream) should be so spelt, rather than Deeping Coomb, 'since Deeping is not a verbal ending but one indicating relationship: the coomb or deep valley belonging to the Deep (Helm's Deep) to which it led up' (Здесь – примечание относительно соотношения названий «Хельмово ущелье», «Ущельная река» и «Ущельная долина», интересное в основном переводчику. Мы печатаем его для тех, кто интересуется такими подробностями, но не имеет возможности добыть оригинал НП. – прим. переводчика.).

(обратно)

273

Это послание попало в Эдорас лишь 27 февраля, около полудня. Гэндальф добрался туда же лишь ранним утром 2 марта (в феврале было тридцать дней!): таким образом, действительно, не прошло еще и полных пяти дней с того момента, как король получил известие о смерти Теодреда. – прим. автора. – См. «Две твердыни», III, 6.

(обратно)

274

Говорят, что Гримболд приказал насадить на колья головы убитых там полуорков и расставить их вокруг отмели, а над наспех насыпанным в середине отмели курганом Теодреда было водружено его знамя. «Этой защиты будет довольно», – сказал Гримболд. – прим. автора.

(обратно)

275

Как рассказывают, такое решение принял Гримболд. Эльфхельм не мог его бросить, но, будь командиром он сам, он оставил бы Броды, воспользовавшись ночной темнотой, и отошел на юг, на соединение с Эркенбрандом, чтобы пополнить силы, необходимые для защиты Хорнбурга и Ущельной долины. – прим. автора.

(обратно)

276

Это было то самое огромное войско, которое Мерри видел покидающим Изенгард. Об этом он впоследствии рассказывал Арагорну, Леголасу и Гимли («Две твердыни», III, 9): «Я видел, как они шли: бесконечные ряды пеших орков, и целые отряды орков верхом на огромных волках. И отряды людей там тоже были. Многие из них несли факелы, я видел их лица в отсветах пламени… Они шли через ворота целый час. Часть из них двинулась по дороге к Бродам, а часть свернула и направилась на восток. Примерно в миле отсюда, там, где река течет по глубокой и узкой расщелине, построен мост».

(обратно)

277

Они не носили доспехов, и лишь у немногих были кольчуги, добытые воровством или грабежом. Рохиррим находились в более выгодном положении – они получали доспехи из Гондора. В Изенгарде же изготавливались лишь тяжелые и грубые орочьи доспехи, и делали их для себя сами орки. – прим. автора.

(обратно)

278

По-видимому, доблестная оборона Гримболда все же принесла некоторую пользу. Враги не ожидали такого отпора, и командир Саруманова войска задержался на несколько часов, в то время как предполагалось, что он молниеносно переправится через Броды, сметет немногочисленных защитников и, не тратя времени на погоню за ними, поспешит на юг, чтобы присоединиться к штурмующим Хельмово ущелье. Теперь же его охватили сомнения. Возможно, он ожидал какого-то сигнала от другой армии, двигавшейся по восточному берегу Изена. – прим. автора.

(обратно)

279

Это был отважный командир, племянник Эркенбранда. Благодаря своему мужеству и воинскому искусству он уцелел в сражении при Бродах, но пал в Пеленнорской битве, к великому горю всего Вестфолда. – прим. автора. – Дунхере был владыкой Харроудейла («Возвращение короля», V, 3).

(обратно)

280

Это место не очень понятно, но в свете нижесказанного представляется, что здесь идет речь о той части огромной изенгардской армии, которая прошла по восточному берегу Изена.

(обратно)

281

Эту весть принес всадник по имени Кеорл, который, возвращаясь от Бродов, встретился с Гэндальфом, Теоденом и Эомером, когда они скакали с запада, с подкреплением из Эдораса («Две твердыни», III, 7).

(обратно)

282

Повествование предполагает, что Гэндальф, должно быть, к этому моменту уже как-то связался с Древобрадом и знал, что терпение энтов лопнуло; кроме того, он понял значение слов Леголаса («Две твердыни», III, 7, самое начало главы): Изенгард скрыт завесой непроницаемых теней, энты уже окружили его. – прим. автора.

(обратно)

283

Когда Гэндальф после битвы при Хорнбурге приехал вместе с Теоденом и Эомером к Бродам Изена, он объяснил им: «Одних я отправил вместе с Гримболдом из Вестфолда на помощь Эркенбранду. Другим поручил похоронить павших. Теперь они присоединились к твоему маршалу, Эльфхельму. Я отправил его вместе с отрядом всадников в Эдорас» («Две твердыни», III, 8). Данный текст заканчивается следующей фразой, оборванной на середине.

(обратно)

284

Термины «Восточная» и «Западная марка» использовались, лишь когда речь шла об организации войска. Их граница проходила по реке Снежница до ее слияния с Энтовой Купелью, и далее на север по Энтовой Купели. – прим. автора.

(обратно)

285

Здесь некогда находился дом Эорла. После того, как Брего, сын Эорла, переселился в Эдорас, Алдбург перешел к Эовору, третьему сыну Брего, от которого вел свой род Эомунд, отец Эомера. Фолде был частью Королевских земель, но Алдбург оставался самым удобным местом для сбора войска Восточной марки. – прим. автора.

(обратно)

286

Имеется в виду тот момент, когда Эомер отправился в погоню за орками, спустившимися в Рохан с Эмин-Муиля, теми самыми, которые захватили в плен Мериадока и Перегрина. Эомер сказал об этом Арагорну так: «Я повел свой эоред, воинов из моей дружины» («Две твердыни», III, 2).

(обратно)

287

Те, кто не знал о событиях при дворе, вполне резонно полагали, что подкреплением, посланным на запад, должен командовать Эомер как единственный оставшийся маршал Марки. – прим. автора. – Имеются в виду слова Кеорла, всадника, который встретился с подкреплениями, идущими из Эдораса, и рассказал им, что произошло во время второй битвы на Бродах Изена («Две твердыни», III, 7).

(обратно)

288

Теоден сразу же созвал «совет маршалов и военачальников», – еще до того, как приступить к трапезе; но этот совет не описан в книге, поскольку Мериадок на нем не присутствовал («Интересно, о чем они все там говорят?») – прим. автора. – Об этом упоминается в «Возвращении короля», V, 3.

(обратно)

289

Гримболд был одним из младших маршалов всадников Западной марки, находившихся под командованием Теодреда, и этот пост доверили ему как человеку, доблестно сражавшемуся в обеих битвах при Бродах, поскольку Эркенбранд был старше его возрастом, а король нуждался в достойном и уважаемом человеке, которому он мог бы доверить командование войсками, оставленными для защиты Рохана. – прим. автора. – Гримболд упоминается в ВК только в сцене последнего распределения отрядов рохиррим на подходе к Минас-Тириту («Возвращение короля», V, 5).

(обратно)

290

Утверждение, что Энедвайт во дни королей считался частью Гондорского королевства, противоречит предыдущему утверждению, гласящему, что «западной границей Южного королевства был Изен». В другом месте (см. выше) сказано, что Энедвайт «не принадлежал ни одному из королевств».

(обратно)

291

Ср. выше, где говорится, что «между устьями Гватло и Ангрена (Изена) жил довольно многочисленный, но дикий народ рыбаков». Там не упоминается о какой-либо связи этого народа с друэдайн, хотя сказано, что последние (в том числе и в Третью эпоху) обитали также на мысе Андраст, южнее устья Изена (см. ниже).

(обратно)

292

Ср. ВК, приложение F («О людях»): «Дунлендинги были остатками племен, что некогда жили в долинах Белых гор. Мертвые Дунхарроу – тоже их родня. Но в Темные годы часть этого народа переселилась в южные долины Мглистых гор, а оттуда некоторые перебрались в пустующие земли к северу вплоть до Упокоищ. Именно от них происходят жители Бри; но они давно уже стали подданными Северного королевства Арнор и переняли Всеобщее наречие. Лишь в Дунланде люди этого племени все еще держались прежнего языка и обычаев. Это был весьма скрытный народ. Дунедайн они не любили, а роханцев и вовсе ненавидели».

(обратно)

293

Рохиррим называли пещеры «Глемшраву», а саму крепость – Сутбург. Но после времен короля Хельма она стала зваться Хорнбургом. – прим. автора. – «Глемшраву» (Glœmscrafu) – англосаксонское слово. Означает то же самое, что и «Агларонд» – «сияющие пещеры».

(обратно)

294

Гарнизон, расположенный на западной стороне Бродов, часто подвергался нападениям, но нападения эти были не слишком упорны. На самом деле они предпринимались лишь для того, чтобы отвлечь внимание рохиррим от севера. – прим. автора.

(обратно)

295

Описание этого нашествия на Гондор и Рохан приведено в ВК, приложение A (I, iv и II).

(обратно)

296

Этот обычай возник не в результате особого положения, в котором они находились в Белерианде, и являлся скорее причиной, чем следствием их малочисленности. Они множились медленнее других атани, прироста населения едва хватало, чтобы восполнить военные потери; но при этом многие женщины (а женщин у них было меньше, чем мужчин) так и не выходили замуж. – прим. автора.

(обратно)

297

В «Сильмариллионе» Беор говорил Фелагунду о халадинах (позднее названных народом Халет), что это «племя, чье наречие отлично» от его собственного (гл. 17, стр. 144). Еще о них говорится, что «они держались особняком» и что они были меньше ростом, чем люди из дома Беора; «говорили они мало, и избегали больших сборищ; многие из них любили одиночество и вольно бродили по зеленым лесам, пока чудеса земель эльдар были еще новы для них» (гл. 17, стр. 152). В «Сильмариллионе» ничего не говорится о том, что среди них было много амазонок, – там сказано только, что владычица Халет была воительницей и вождем своего народа; о том, что они сохранили свой язык в Белерианде, там тоже не упоминается.

(обратно)

298

Хотя они говорили на том же языке (на свой лад). Тем не менее они сохранили несколько слов из своего древнего языка. – прим. автора.

(обратно)

299

Так же, как в Третью эпоху жили вместе люди и хоббиты в Бри; но между друхами и хоббитами нет родства. – прим. автора.

(обратно)

300

Те, кто плохо знал и не любил их, часто говорили, что Моргот, должно быть, вывел орков из этого или подобного племени, но эльдар отвечали им: «Моргот не может создавать живых существ, и поэтому он, несомненно, вывел орков из каких-то людей; но друэдайн неподвластны его тени, ибо их смех отличается от хохота орков не меньше, чем свет Амана от тьмы Ангбанда». Но тем не менее многие думали, что отдаленное родство между ними все-таки есть, потому что орки и друхи особенно ненавидели друг друга, словно считали друг друга предателями. – прим. автора.

В «Сильмариллионе» говорится, что Мелькор вывел орков из эльфов, пойманных им в начале их дней (гл. 3, стр. 39; ср. гл. 10, стр. 89); но это лишь одна из нескольких гипотез о происхождении орков. Можно отметить, что в «Возвращении короля», V, 5 смех Гхан-бури-Гхана описан так: «Тут старый Гхан издал чудной булькающий звук – надо полагать, смеялся». Там еще сказано, что у него была жидкая бороденка, которая «свисала с его мясистого подбородка, точно чахлый мох», и черные, непроницаемые глаза.

(обратно)

301

В отдельных записях говорится, что сами себя они называли drughu (здесь gh обозначает заднеязычный щелевой*). У синдар Белерианда, которые заимствовали это слово, оно превратилось в drû (мн. ч. drúin, drúath); но когда эльдар увидели, что друхи – непримиримые враги Моргота, и в особенности орков, они дали им «титул» «адан», и друхи стали называться «друэдайн» (Drúedain). Это имя обозначало как их принадлежность к роду человеческому и дружбу с эльдар, так и их отличие от людей из Трех домов эдайн. Слово «дру» осталось только в сложных словах, таких как «друнос» («семья друхов») и «Друвайт» – «пустошь друхов». В квенийском drughu перешло в rú, и rúatan, мн. ч. ruatani Об их других именах в позднейшие времена (дикари, уозы, бесы) см. выше.

* Похожий на украинское «г». – (прим. перев.)

(обратно)

302

В анналах Нуменора сказано, что эти беженцы получили дозволение уплыть за море вместе с атани, и в новом, мирном краю они стали множиться и процветать, но в войнах больше не участвовали, поскольку боялись моря. Об их дальнейшей судьбе говорится только в одном из немногих преданий, переживших Низвержение, известном под названием «Жена морехода» и повествующем о первых плаваниях нуменорцев обратно в Средиземье. В списке этого предания, сделанном и сохранившемся в Гондоре, есть примечание писца к тому месту, где упоминаются друэдайн, состоявшие на службе у короля Алдариона Морехода: в нем говорится, что друэдайн, всегда отличавшиеся необыкновенной прозорливостью, испугались, узнав о его путешествиях, предвидя, что они принесут зло, и принялись умолять Алдариона не плавать больше. Но они ничего не добились – ведь ни отец, ни жена не могли заставить его отказаться от странствий, – и друэдайн ушли ни с чем. С тех пор нуменорские друэдайн не знали покоя и, несмотря на свой страх перед морем, они поодиночке, по двое, по трое приходили к большим кораблям, отплывающим на северо-запад Средиземья, и просили взять их с собой. Когда их спрашивали, куда и зачем они плывут, друэдайн отвечали:

– Большой остров отныне ненадежен, и мы хотим вернуться в те земли, откуда пришли.

Поэтому на протяжении многих лет их постепенно становилось все меньше и меньше, а когда Элендиль спасся во время Низвержения, не оставалось уже ни одного: последние бежали из страны, когда туда привезли Саурона. – прим. автора.

Ни в материалах, относящихся к истории Алдариона и Эрендис, ни в других работах нет никаких следов присутствия в Нуменоре друэдайн, кроме вышеприведенного примечания, и еще одной самостоятельной записи, где сказано, что среди эдайн, отплывших за море в Нуменор после войны Самоцветов, было очень немного людей народа Халет, и те несколько друэдайн, что отправились с ними, вымерли задолго до Низвержения.

(обратно)

303

Несколько друэдайн жили в доме Хурина из рода Хадора, потому что он в юности жил среди народа Халет и приходился родичем его вождю. – прим. автора.

О родстве Хурина с народом Халет см. «Сильмариллион», гл. 18, стр. 164. Отец собирался сделать друхом Садора, старого слугу в доме Хурина в Дор-ломине.

(обратно)

304

Их законы запрещали использовать яд против любых живых тварей, даже тех, что вредили им, – за исключением орков, на чьи отравленные стрелы они отвечали своими, еще более смертоносными. – прим. автора.

Эльфхельм говорил Мериадоку Брендибаку, что дикари стреляют отравленными стрелами («Возвращение короля», V, 5), и так же думали обитатели Энедвайта во Вторую эпоху. Далее в этом эссе говорится о жилищах друэдайн. Живя среди народа Халет, лесных жителей, «они довольствовались шатрами или легкими шалашами, выстроенными вокруг стволов больших деревьев: друэдайн были народ выносливый. По их рассказам, в былые времена они часто занимали пещеры в горах, но те служили им в основном кладовыми, а жили в них только в морозы. Такие убежища были и в Белерианде, и там они все, кроме самых выносливых, укрывались во время бурь или жестоких морозов; но эти убежища охранялись, и даже самых близких друзей из народа Халет туда не водили».

(обратно)

305

По их преданиям, они заимствовали это искусство у гномов. – прим. автора.

(обратно)

306

По поводу этой истории отец заметил: «Такие рассказы, как „Преданный камень“, повествующие о передаче части собственной „силы“ своим творениям, напоминают то, как Саурон вложил часть своей силы в основание Барад-дура и Правящее Кольцо».

(обратно)

307

«На каждом повороте торчали изваяния огромных неуклюжих людей, сидевших, скрестив ноги и сложив на толстых животах короткие ручки. Время стерло их лица, оставив лишь дыры глазниц, печально взирающие на проходящих».

(обратно)

308

Название «Друвайт-Йаур» («Старые земли бесов») есть на цветной карте мисс Паулины Бэйнс (см. выше); оно находится значительно севернее гор полуострова Андраст, но отец утверждал, что название указано им самим и находится на нужном месте.

На полях приписано, что после сражений у Бродов Изена обнаружилось, что в Друвайт-Йауре действительно осталось немало друэдайн: они вышли из пещер, где жили, и напали на остатки Сарумановых войск, бежавшие на юг.

В отрывке, процитированном выше, есть упоминание о племени «дикарей», рыбаков и охотников, живших на берегах Энедвайта, родственных по языку и происхождению анориэнским друэдайн.

(обратно)

309

Во ВК один раз упоминается название «уозы» («Woses»): Эльфхельм говорит Мериадоку Брендибаку: «Это голоса уозов, лесных дикарей». «Wose» – это модернизация (форма, которую это слово имело бы в современном английском языке, если бы оно сохранилось) англосаксонского «уаза» (wása), встречающегося только в сложном слове wudu-wása, «лесной дикарь» (Саэрос, эльф из Дориата, обозвал Турина «wood-wose», см. выше). Это слово долго сохранялось в английском языке, и наконец превратилось в «wood-house» – «лесной дом»). В одном месте упоминается слово, которое употребляли рохиррим на самом деле: «рог», мн. ч. «рогин»; «уоз» – это английский перевод этого слова.

По-видимому, название «Púkel»* (снова перевод: англосаксонское «púcel» – «гоблин, демон», родственное слову «púca», от которого произошло имя «Пак»**) употреблялось в Рохане только для обозначения статуй в Дунхарроу.

* Здесь переводится как «бес». – (прим. перев.)

** Имя эльфа в английском фольклоре и литературе; см. «Сон в летнюю ночь» Шекспира. – прим. переводчика.

(обратно)

310

Английское wizard – от слова wise, «мудрый». – (прим. перев.)

(обратно)

311

В «Двух твердынях» (III, 8) сказано, что «многие считали Сарумана главой волшебников», а на Совете Эльронда («Братство Кольца», II, 2) Гэндальф прямо говорит: «Саруман Белый – величайший в нашем ордене».

(обратно)

312

Другой вариант того, что сказал Кирдан Гэндальфу, вручая ему в Серых Гаванях Кольцо Огня, приводится в главе «О Кольцах Власти» («Сильмариллион», стр. 338). Почти с теми же словами обращается Кирдан к Гэндальфу и в приложении В к ВК (в кратком введении к «Повести лет» Третьей эпохи).

(обратно)

313

В письме, датированном 1958 г., отец писал, что он ничего толком не знает о «двух остальных», поскольку они не связаны с историей северо-запада Средиземья. «Я полагаю, – писал он, – что они отправились посланцами в отдаленные края, на Юг и на Восток, за пределы тех мест, на которые распространялось влияние нуменорцев, чем-то вроде миссионеров в земли, захваченные врагом. Многого ли они сумели добиться, мне неизвестно; но я боюсь, что они пали, как и Саруман, хотя, несомненно, это произошло иначе, чем с ним; и я подозреваю, что именно они были основателями тайных культов и „магических“ традиций, переживших падение Саурона».

(обратно)

314

В очень позднем примечании, касающемся имен истари, о Радагасте говорится, что это имя происходит из наречия людей, живущих в Долинах Андуина, и что «теперь трудно точно установить его смысл». В «Братстве Кольца», II, 3 говорится, что Росгобель, «давнее жилище Радагаста», располагалось «в лесу между Карроком и Старой Лесной дорогой».

(обратно)

315

На самом деле, судя по упоминанию об Олорине в «Валаквенте» («Сильмариллион», стр. 18–19), представляется очевидным, что истари – майяр, поскольку Олорин – это и есть Гэндальф.

(обратно)

316

Видимо, Курумо – это квенийское имя Сарумана. Оно нигде больше не встречается. Курунир – синдарская форма этого имени. «Саруман», имя, которым его звали люди Севера, содержит англосаксонское слово searu, saru – «умение, хитрость, коварство». «Айвендиль», должно быть, означает «любящий птиц»; ср. «Линаэвен» – «птичье озеро», расположенное в Неврасте (см. приложение к «Сильмариллиону», раздел лин (I)). Что касается значения имени «Радагаст» – см. выше. Имя «Палландо», несмотря на написание, возможно, содержит основу palan – «вдаль», встречающуюся также в словах «палантир» и «Паларран» – «Далекостранствующий» (название корабля Алдариона).

(обратно)

317

В письме, написанном в 1956 г., отец говорит, что «в ВК практически не встречается упоминаний о том, чего не существует на самом деле, на том же уровне бытия, что и прочие события романа (т. е. на уровне вторичной или „со-творческой“ реальности)», и в примечании к этой фразе добавляет: «Кошки королевы Берутиэли и имена двух остальных магов (пятеро минус Саруман, Гэндальф и Радагаст) – вот и все, что мне удалось припомнить». (В Мории Арагорн говорит о Гэндальфе, что «Он и в могильной темноте отыщет дорогу домой вернее кошек королевы Берутиэли» («Братство Кольца», II, 4).

Но, однако, на самом деле история королевы Берутиэли все же существует, хотя и в самом что ни на есть черновом наброске, часть которого совершенно неразборчива. Берутиэль была злой, замкнутой, нелюбящей и нелюбимой женой Тараннона, двенадцатого короля Гондора (830–913 годы Третьей эпохи), первого из «Морских королей», который принял корону под именем Фаластур, Владыка побережий, и был первым бездетным королем (ВК, приложение А, I, ii и iv). Берутиэль жила в Осгилиате, в Королевском дворце. Она ненавидела шум и запах моря и дом, построенный Таранноном под Пеларгиром – дом этот «стоял на арках, опоры которых были погружены в широко разлившиеся воды Этир-Андуина». Она ненавидела все искусные изделия, яркие краски и изящные украшения; одевалась она исключительно в черное с серебром и жила в пустых покоях, а сады ее дома в Осгилиате были заполнены странными извращенными скульптурами, стоявшими среди тисов и кипарисов. У королевы было девять черных кошек и одна белая – ее рабыни, с которыми она разговаривала или читала их воспоминания, и которых посылала вынюхивать все темные тайны Гондора, так что королеве было известно немало таких вещей, «которые люди сильнее всего желают скрыть». А белую кошку она отправляла следить за черными, и мучала их. Ни один человек в Гондоре не решился бы тронуть их – все боялись этих кошек, и лишь посылали проклятия им вслед. Далее единственная имеющаяся рукопись становится полностью неразборчивой – за исключением конца, где говорится, что имя Берутиэли было вычеркнуто из «Книги королей» («но память людская хранится не только в книгах, и кошки королевы Берутиэли навсегда вошли в поговорку»), и что король Тараннон велел посадить королеву на корабль вместе с ее кошками и пустил этот корабль по воле волн, когда дул северный ветер. Последний раз этот корабль видели, когда он, освещенный серпом луны, проплывал мимо Умбара. Одна кошка сидела на верхушке мачты, а вторая – на носу корабля, словно изваяние.

(обратно)

318

Здесь идет речь о так называемом Втором Пророчестве Мандоса, которое не упоминается в «Сильмариллионе». Разъяснять его здесь не представляется возможным, поскольку для этого пришлось бы углубиться в историю мифологии и ее связь с опубликованной версией.

(обратно)

319

Стихи в переводе А. Хромовой

(обратно)

320

Гэндальф еще раз повторяет: «Олорином звался я на Западе, что ныне забыт», когда разговаривает с хоббитами и Гимли в Минас-Тирите, после коронации короля Элессара: см. «Поход к Эребору».

(обратно)

321

Упоминание о «незнакомых звездах» явно относится только к Хараду и, вероятно, означает, что Арагорн добирался в своих странствиях до южного полушария. – прим. автора.

(обратно)

322

Знак над последней буквой слова Inkā-nūs заставляет предположить, что, возможно, последняя согласная здесь – «ш».

(обратно)

323

Одна из поэм, входящих в очень древний сборник древненорвежской поэзии, известный под названием «Поэтическая Эдда», или «Старшая Эдда».

(обратно)

324

Несомненно, они использовались в переговорах между Арнором и Гондором в 1944 году относительно наследования короны. Передача «посланий» о бедственном положении Северного королевства, полученных в Гондоре в 1973 году, была, возможно, последним случаем их использования до времен войны Кольца. – прим. автора.

(обратно)

325

Вместе с Арведуи погибли Камни Аннуминаса и Амон-Сула (Заверти). Третий палантир Севера находился в башне Элостирион на Эмин-Берайде, но он был не таким, как другие.

(обратно)

326

Камень Осгилиата погиб в водах Андуина в 1437 году, во время междоусобной войны.

(обратно)

327

Об уничтожении палантиров см. ниже. В «Повести лет» (2002 год) и в приложении A (I, iv) о том, что палантир после падения Минас-Итиля попал в руки Саурона, говорится как об установленном факте; но отец пояснял, что эти анналы созданы после войны Кольца, и что это утверждение было хотя и верной, но догадкой. Итильский Камень так и не нашелся; вероятнее всего, он погиб вместе с Барад-дуром.

(обратно)

328

В одиночку Камни могли только «смотреть». В них было видно то, что происходило где-то вдали или в прошлом. Понять, что означают эти сцены, было довольно трудно; и наблюдателям, особенно в поздние эпохи, было не так-то просто заставить Камень показывать именно то, что нужно. Но когда два наблюдателя одновременно управляли двумя сообщающимися Камнями, они могли вступать в контакт и обмениваться мыслями (которые воспринимались как речь), и то, что видел и знал один из собеседников, становилось известно и другому. Первоначально этим пользовались главным образом для совещаний, обмена важными для управления государством новостями, мнениями и советами; реже просто для дружеских бесед, поздравлений или выражения соболезнований. Подавлять с помощью Камня волю более слабых собеседников, навязывать им свои повеления и заставлять их выдавать свои тайные мысли додумался только Саурон. – прим. автора.

(обратно)

329

На Совете Эльронда Гэндальф упомянул о том, что Саруман долго изучал свитки и книги, хранящиеся в архивах Минас-Тирита.

(обратно)

330

С точки зрения «практической» политики и военной стратегии Изенгард был расположен идеально: он являлся ключом к Вратам Рохана. Они всегда были слабым местом в обороне Запада, особенно с тех пор, как Гондор пришел в упадок. Через них могли тайно проникать вражеские разведчики и шпионы, а иногда, как во Вторую эпоху, и целые армии. В течение многих лет Изенгард хорошо охранялся, и Совет, по-видимому, не обращал внимания на то, что происходит в его стенах. Саруману удавалось хранить в тайне то, что он использовал орков и, вероятно, специально разводил их. К тому же, скорее всего, это не могло начаться намного раньше 2990 года. Он, кажется, ни разу не использовал свои орочьи армии за пределами Изенгарда до нападения на Рохан. Если бы в Совете узнали об этом прежде, они бы, конечно, сразу поняли, что Саруман обратился ко злу. – прим. автора.

(обратно)

331

Денетор явно догадывался о подозрениях Гэндальфа. Его это и раздражало, и забавляло. При первой встрече в Минас-Тирите он сказал Гэндальфу: «Я уже знаю обо всем этом – знаю достаточно, столько, сколько надо, дабы по-прежнему противостоять угрозе с Востока», и насмешливо добавил: «Да-да, хотя Камней, говорят, больше нет на свете, однако властителям Гондора зоркости по-прежнему не занимать, и многими путями доходят до них вести». («Возвращение Короля», V, 1). Денетор и без палантиров обладал могучим духом и умел читать в сердцах и мыслях людей, но не исключено, что он действительно видел с помощью анорского Камня все, что произошло в Рохане и Изенгарде. – прим. автора.

(обратно)

332

Ср. то место в «Двух твердынях», IV, 5, где Фарамир (родившийся в 2983 году) вспоминает, что в первый раз видел Гэндальфа в Минас-Тирите, еще будучи ребенком, и еще два или три раза с тех пор, и говорит, что Гэндальф приходил туда, чтобы изучать архивы. В последний раз Гэндальф, по-видимому, был там в 3017 году, когда нашел свиток Исильдура. – прим. автора.

(обратно)

333

Ссылка на слова Гэндальфа Перегрину по дороге в Минас-Тирит («Две твердыни», III, 11): «Кто знает, куда подевались пропавшие арнорские и гондорские Камни? В земле они схоронены или зарылись в ил на речном дне?»

(обратно)

334

Ссылка на слова Гэндальфа после гибели Денетора («Возвращение короля», V, 7, конец главы). Основываясь на данном рассуждении, отец добавил во фразу «У Денетора хватало мудрости не трогать палантир» слово «наверно», но это изменение (вероятно, по чистой случайности) не было включено в исправленное издание. См. введение.

(обратно)

335

«Торонгиль» («Звездный орел») – прозвище, которое дали Арагорну в Гондоре, когда он инкогнито находился на службе у Эктелиона II; см. ВК, приложение А (I, iv, «Наместники»).

(обратно)

336

Управление палантирами требовало большого напряжения воли, особенно от людей поздних времен, не приученных к подобным упражнениям, и, несомненно, это напряжение, помимо всех прочих забот и тревог, было одной из причин «мрачности» Денетора. Возможно, его жена почувствовала это раньше других, и это усилило тоску, которая свела ее в могилу. – прим. автора.

(обратно)

337

В примечании на полях говорится, что «личность Сарумана разъедали гордыня и жажда самоутверждения. Причиной тому было его изучение свойств Колец, ибо он в своей гордыне счел, что мог бы воспользоваться ими, или Им, вопреки чьей бы то ни было воле. Решив не служить никому и ничему, кроме себя самого, он оказался беззащитен перед чужой, более могучей волей, перед ее угрозами или демонстрацией силы». И, кроме того, он не имел права владеть Камнем Ортанка.

(обратно)

338

1998 – год смерти Пелендура, наместника Гондора. «После Пелендура наместничество стало наследственным, как и королевская власть; оно так же передавалось от отца к сыну или ближайшему родственнику». ВК, приложение A, (I, iv, «Наместники»).

(обратно)

339

В Арноре было по-другому. Король (который обычно пользовался Камнем Аннуминаса) являлся законным владельцем всех Камней, но государство распалось, и правители разных королевств оспаривали верховную власть друг у друга. Короли Артедайна, чьи претензии были наиболее законными, назначали хранителя Камня Амон-Сула, главного из северных палантиров. Он был самым большим и самым мощным, и связь с Гондором осуществлялась в основном через него. Когда Ангмар в 1409 году разрушил башню на Амон-Суле, оба Камня перенесли в Форност, резиденцию королей Артедайна. Эти Камни погибли вместе с королем Арведуи во время кораблекрушения, и не осталось никого, кто имел бы прямое или наследственное право владеть Камнями. На севере остался только Камень Элендиля на Эмин-Берайде, но он был не таким, как другие, и для связи не годился. Наследственное право владения им принадлежало «наследнику Исильдура», признанному вождю дунедайн и потомку Арведуи. Но заглядывал ли кто-нибудь из них, включая Арагорна, в этот Камень, чтобы увидеть утраченный Запад, – неизвестно. Этот Камень и башню, в которой он находился, берегли и охраняли Кирдан и эльфы Линдона. – прим. автора. В приложении А (I, iii) к ВК сказано, что палантир Эмин-Берайда «не был похож на другие и с ними не сообщался, он смотрел только на Море. Элендиль расположил его так, что он смотрел назад „прямым зрением“, и в него был виден Эрессеа на исчезнувшем Западе; но Нуменор навеки сокрылся под изогнувшимися водами Моря». О том, что Элендиль видел Эрессеа в палантире Эмин-Берайда, говорится также в «О Кольцах Власти» («Сильмариллион», стр. 323): «Многие верят, что иногда мог он даже узреть вдали Башню Аваллоне, что на Эрессеа – там обитал и обитает ныне Верховный Камень». Примечательно, что в данном отрывке Верховный Камень не упоминается.

(обратно)

340

В более поздней отдельной записи отрицается, что палантиры имели полюса или были как-то ориентированы; но никаких пояснений не дается.

(обратно)

341

Позднейшая запись, о которой говорится выше, рассказывает об этих свойствах палантиров немного по-другому; в частности, под «затемнением» там понимается не это. В этой записи, очень торопливой и местами непонятной, сказано следующее: «Они хранили в себе увиденные образы, так что в каждом накапливалось много сцен и картин, иногда из отдаленных эпох. Они не „видели“ в темноте, т. е. того, что не было освещено, они не запоминали. Их обычно хранили в темноте, потому что так легче было видеть то, что они показывают, и с ходом лет они меньше „перегружались“ всякими посторонними изображениями. Каким образом удавалось их так „затемнять“ – это хранилось в тайне, и ныне неизвестно. Физические препятствия, стена, гора или лес, не мешали им, лишь бы то, что находится за препятствием, было освещено. Позднейшие комментаторы предполагают, что Камни хранились на своих местах под замком в круглых футлярах, чтобы преградить доступ к ним непосвященным; но эти футляры также затемняли их и сохраняли в неподвижности. Видимо, эти футляры были сделаны из какого-то металла или неизвестного ныне вещества». Часть заметок не поддается прочтению, но из того, что можно разобрать, следует, что образы прошедшего были тем отчетливее, чем древнее, а что касается наблюдений за отдаленными объектами, то у каждого Камня имелось свое «идеальное расстояние», на котором видимость была наилучшей. Большие палантиры видели дальше малых; для малых «идеальное расстояние» составляло около пятисот миль (это приблизительное расстояние между Ортанком и Минас-Анором). «Минас-Итиль был слишком близко, но его Камень употреблялся в основном для (неразборчиво), а не для связи с Минас-Анором».

(обратно)

342

Лучше всего было видно в том направлении, куда был направлен взгляд наблюдателя; так, например, для того, кто сидел к юго-востоку от палантира, таким направлением был северо-запад; но это, разумеется, не означает, что поле обзора было разделено на отдельные сектора – нет, оно было непрерывным. – прим. автора.

(обратно)

343

См. «Две твердыни», III, 7.

(обратно)

344

В отдельной записи это объясняется подробнее: «Те, кто одновременно управлял двумя сообщающимися Камнями, могли разговаривать, но не вслух – звука Камни не передавали. Они могли обмениваться „мыслями“, глядя друг на друга – не тем, что было у них в голове: ощущениями, намерениями и т. п., а „безмолвными речами“, теми мыслями, которые они хотели передать (уже облеченными в слова или даже высказываемыми вслух), и собеседник воспринимал это как „речь“; только это и могло передаваться».

(обратно)

345

Возможно, небезынтересно будет упомянуть, что с проблемой этой столкнулись не только русскоязычные переводчики: она уже вставала в связи с переводом на испанский язык (см. «Письма», письмо 239). Поскольку в ту пору речь шла всего-навсего о «Хоббите», профессор велел переводчику в одном месте писать вместо Gnomes High Elves of the West («Высшие эльфы Запада»), а в другом – просто выбросить Gnomes. Позднее, в 1966 г., Толкин убрал Gnomes и в английском издании.

(обратно)

346

Русское [х]. – прим. переводчика.

(обратно)

347

Т.е. произносится как русское г [g], и никогда не читается как [дж]. Это замечание предназначено в основном для английских читателей. – прим. переводчика.

(обратно)

348

а) Звук [h] мы издаем, когда дышим на стекло, чтобы оно запотело. В русском языке такого звука нет, нет и буквы для него: в современных переводах с языков, где он есть, он обозначается буквой «х».

b) Б положении между гласными [h] не выпадал: Imrahil читается Имрахиль, а не Имраиль. – прим. переводчика.

(обратно)

349

Т.е. как русское [хт]. – прим. переводчика.

(обратно)

350

По-синдарски обычно назывался «Менельвагор», квен. «Менельмакар».

(обратно)

351

Звук[j] – в русском чаще всего обозначается буквой «й». – прим. переводчика.

(обратно)

352

Т.е. представляет собой звук, средний между русс. [л] и [л'] – прим. переводчика.

(обратно)

353

Т.е. приближается к русс. [л']. Поэтому, очевидно, следует писать «Эарендиль», но «Эриол». – прим. переводчика.

(обратно)

354

Его можно представить себе, попытавшись произнести «л» шепотом. – прим. переводчика.

(обратно)

355

Как в русском. – прим. переводчика.

(обратно)

356

Как во французском. – прим. переводчика.

(обратно)

357

Мягкое [t'] («ть»). – прим. переводчика.

(обратно)

358

Губно-губной «в». – прим. переводчика.

(обратно)

359

Звучит приблизительно как «пфф» (описывается как звук, который мы издаем, задувая свечу). – прим. переводчика.

(обратно)

360

Мягкий [h'], он же глухой [j]; в русском встречается редко – его можно слышать, например, в конце слова «отдай!», когда оно произносится с особым напряжением. – прим. переводчика.

(обратно)

361

Как в galadhremmin Ennorath– «леса Средиземья». Слово Remmirath состоит из rem – «сеть» (квен. rembe) + mir – «самоцвет». – прим. автора.

(обратно)

362

Носители Всеобщего наречия довольно часто в квенийских именах и названиях вместо [е:], [о:] произносили [ej], [ow] – на это указывают написания типа ei, ou в рукописях того времени. Но такое произношение считалось неправильным или простонародным. Разумеется, в Шире оно было более чем обычным. Поэтому англичане, которые произносят уéni unótime («годы бессчетные») как «йейни уноутиме», делают ту же ошибку, что Бильбо, Мериадок и Перегрин. Что касается Фродо, то о нем сказано, что он «хорошо выговаривал по-иноземному». – прим. автора.

(обратно)

363

Этот звук слегка похож на наше «ю»; чтобы его произнести, нужно вытянуть губы, как будто собираешься сказать «у», и произнести «и». В системе транслитерации, принятой в данной книге, этот звук обозначается «и». – прим. переводчика.

(обратно)

364

Также в Annûn, Amrûn – под влиянием родственных dûn, «запад» и rûn, «восток». – прим. автора.

(обратно)

365

К русскому «ё» это никакого отношения не имеет.

(обратно)

366

Первоначально; в Третью Эпоху квенийский дифтонг обычно произносился как восходящий, т. е. как <уи> в англ. yule (русс. «ю». – прим. переводчика.). – прим. автора.

(обратно)

367

Как украинское «г». – прим. переводчика.

(обратно)

Оглавление

Введение

Часть первая Первая эпоха

  I О Туоре и его приходе в Гондолин

  II Нарн и Хин Хурин

  Примечания

  Приложение

Часть вторая Вторая эпоха

  I Описание острова Нуменор

  II Алдарион и Эрендис

  Примечания

  III Род Эльроса: короли Нуменора От основания града Арменелоса до Низвержения

  IV История Галадриэли и Келеборна и Амрота, короля Лориэна

  Приложения

Часть третья Третья эпоха

  I Поражение в Ирисной низине

  Приложение

  II Кирион и Эорл и дружба Гондора и Рохана

  III Поход к Эребору

  Приложение

  IV Охота за кольцом

  V Битвы у бродов Изена

  Приложения

Часть четвертая

  I Друэдайн

  II Истари

  III Палантиры

От переводчиков

Отрывок из приложения Е к «Властелину Колец»

Указатель Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg