«Книга драконов»

Книга драконов

Предисловие

Вне всякого сомнения, драконы — наиболее эффектные и самые известные среди всех мифических существ. В этом плане они лидируют, что называется, с изрядным отрывом. Драконы или подобные им создания фигурируют в мифологиях практически всех культур мира. Образ дракона столь вездесущ, а порождаемые им эмоции столь сильны, что, например, Карл Саган — и не только он — выдвинул предположение, что драконы пришли к нам из генетических воспоминаний о динозаврах как наследие очень ранних времен, когда наши отдаленные предки были крохотными обитателями древесных крон, питались насекомыми и съеживались от смертельного ужаса, когда через лес с треском ломились хищные гиганты вроде тираннозавра-рекса.

Правда это или нет, и если да, то насколько, а только истина состоит в том, что драконы — одни из немногих мифических существ, описывать которых без надобности. Как заметил однажды Авраам Дэвидсон: «Пусть вомбат вполне реален, а дракон — нет, никто толком не представляет себе, как выглядит вомбат, а вот как выглядит дракон, знают все».

Конечно, могут быть варианты. Иногда дракон предстает бескрылым, похожим более на гигантского червя. В других случаях он похож на огромного змея. Чаще всего это громадная крылатая ящерица. Порою она выдыхает огонь, порою лишена этой способности. Тем не менее в большинстве случаев вышеуказанное правило срабатывает. Почти все — за очень редкими исключениями — знают, как выглядит дракон. Именно поэтому он и является одним из основных символов жанра фэнтези. (Впрочем, что здесь причина, а что следствие — вопрос остается открытым.)

Восточный дракон (и в особенности китайский) обычно описывается как существо мудрое и благосклонное — божественное создание, связанное с жизнетворными дождями, — а то, что сказано ниже, относится в первую очередь к западному дракону. И стоит ли удивляться, что именно эта огнедышащая и свирепая тварь из сказочного фольклора подарила свои черты дракону западной литературы и изобразительного искусства. Этот-то тип дракона мы и будем чаще всего встречать в историях, собранных под обложкой книги, которую вы держите в руках (хотя надо сразу обмолвиться, что для разнообразия здесь найдется и некоторое количество доброжелательных драконов: одни выступают как наставники и защитники, другие подчиняются весьма расплывчатым законам морали или же не подчиняются им, третьи просто незлобивы).

Помимо общеизвестной склонности закусывать принцессами, западный дракон изначально корыстолюбив и очень часто охраняет несметные груды золота и самоцветных камней, награбленных у людей. Порою изображаемый всего лишь как нечто громадное и безмозглое, дракон столь же часто предстает наделенным речью. В этом случае он нередко обладает даром волшебства и, будучи сам магическим существом, активно пользуется магией. Зря ли некоторые утверждают, что драконья магия — древнейшая и наиболее могущественная?

Сила этой магии, равно как и способность завораживать и околдовывать, которую дракон отнюдь не утратил даже в наш трезвомыслящий и суетный век, в полный рост предстает на последующих страницах.

Мы попросили некоторых писателей из числа лучших современных авторов фэнтези — Сесилию Холланд, Наоми Новик, Джонатана Страуда, Кейдж Бейкер, Джейн Йолен, Адама Стемпла, Лиз Уильямс, Питера С. Бигла, Диану Гэблдон, Сэмюела Сайкса, Гарта Никса, Шона Уильямса, Тэда Уильямса, Гарри Тартлдава, Диану Винн Джонс, Грегори Магуайра, Брюса Ковилла, Танит Ли, Тамору Пирс, Мэри Розенблюм и Энди Дункана — написать по рассказу о драконах, этих могущественных архетипах фэнтези. Результатом стала книга, которую вы держите в руках. Здесь вы встретите драконов как древних, так и едва вылупившихся. Хищных, злобных — и исполненных мудрости и добра. Драконов, которых люди стремятся затравить насмерть, — и драконов, считающих людей своими ближайшими друзьями. Заколдованных драконов — и драконов, наделенных собственной магической силой. Драконов, существующих в современном мире, бродящих по нашим улицам и переулкам, — и драконов, предстающих в антураже Древнего Рима, царской России, средневековой Европы, наичернейшей Африки… не говоря уже о нескольких вымышленных мирах, существующих лишь в воображении автора. Вы прочтете даже рассказы, написанные от лица самого дракона, с его точки зрения, — и его взгляд на вещи наверняка вас удивит.

Надеемся, вы получите удовольствие.

Джек Данн, Гарднер Дозуа

Сесилия Холланд Драконья пучина

Сесилия Холланд — один из самых прославленных и известных в мире исторических романистов. Многие ставят ее в один ряд с такими гигантами жанра, как Мэри Рено и Ларри Макмертри. За сорок лет писательской карьеры она создала почти три десятка исторических повествований, в том числе «Firedrake», «Rakossy», «Two Ravens», «Ghost on the Steppe» и так далее. Ее перу принадлежит и известный научно-фантастический роман «Floating Worlds», номинированный в 1975 году на премию журнала «Локус». Последнее время писательница работала над сериалами фэнтези, в числе которых «The Soul Thief», «The Witches' Kitchen» и «The Serpent Dreamer».

На этих страницах она рассказывает пронзительную историю женщины, вырванной из привычной обстановки и принужденной выживать в очень непростых обстоятельствах. И все это время она страстно тоскует по дому — лишь для того, чтобы постичь древнюю истину, гласящую, что в одну реку нельзя войти дважды. Лучше даже не пытаться, целей будешь…

* * *

Жила-была девушка по имени Перла — Жемчужинка. Жила она в рыбацкой деревушке Святой Марии Под Горой, в герцогстве Астурия. Как-то летним днем она сидела во дворе со своей сестрой и укладывала в бочонки вяленую рыбу — съестной припас на всю зиму до самой весны. Вот тут-то сестра к ней и полезла с советами.

— Верно говорю: глупишь ты, Перла, что не идешь за Эркюля. Послушала бы меня! Мы небогаты, да и ты не блещешь ни красотой, ни умом. Вот и взяла бы, что ли, Эркюля! Все равно никто другой не позарится на тебя.

Перла покраснела, стиснула зубы и уставилась на свои руки, пересыпавшие солью сушеную рыбу. Ее сестрица вышла за самого здоровенного из деревенских олухов и уже родила ему двоих маленьких дочек. От обиды у Перлы перехватило горло, потом на языке вскипела пара-тройка жгучих высказываний, она вскинула глаза, приготовившись дать какой следует словесный отпор…

И увидела, что сестра смотрела мимо нее — на дорогу и рот у нее постепенно раскрывался от изумления.

— Господи всеблагий. — Сестра подхватилась на ноги и, размахивая руками, побежала прочь из тесного круга домиков к берегу, куда ушли их мужчины.

Оставшись одна, Перла медленно поднялась, неотрывно глядя на вереницу нарядных всадников, скакавших в ее сторону по дороге.

Вот один вырвался вперед, он размахивал палкой.

— Пади! — крикнул он. — Пади ниц, дура, на землю перед лицом герцога!

Перла упала на колени, продолжая снизу вверх таращить глаза. Всего здесь было с полсотни всадников, но она смотрела лишь на передних. Они были в кольчугах и длинных накидках, красиво расшитых золотом и серебром, в латных башмаках со шпорами, а великолепные кони под ними так и лоснились. У того, что ехал посередине, красовался на шлеме золотой обруч.

Всадник вытянул ее палкой по спине.

— Сказано тебе, наземь!

— Так я же на земле, — всхлипнула она и закрыла руками голову.

— Все вы там, падите ниц! — заорал глашатай.

Перла услышала голоса позади и поняла, что успели собраться жители деревни, а значит, она была уже не одна. Вот и хорошо.

Тут заговорил другой рыцарь, почти как священник, декламирующий наизусть:

— Слушайте, люди рыбы и моря! Жители деревни, названной по имени Святой Богоматери! Знайте же, что его высочество герцог обнаружил, что здесь живут лучшие рыбаки его страны. За последние годы в этой деревне вылавливали больше рыбы, чем где-либо еще.

Народ ответил приветственными кликами, но не слишком уверенно, и зычный голос продолжал вещать:

— А посему герцог решил отныне взимать с вас удвоенные налоги. И мы явились забрать то, что вы нам задолжали!

Приветствия сменились ошеломленным безмолвием. Перла, съежившаяся на земле, оторвала взгляд от собственных пяток и посмотрела на жителей, сгрудившихся позади. Большинство уже стояло на коленях, теперь их примеру последовали и все остальные. На обращенных вверх лицах читалась мольба.

Только брат Перлы, Марко, вышел вперед. Пройдя мимо сестры, он в одиночку встал перед герцогом и сказал:

— Государь, такое нам не по силам! Мы и так уже отдаем тебе большую часть улова. На что же мы жить-то будем?

Перла осторожно глянула из-под рук и увидела прямо перед собой герцога. Его конь беспокойно перебирал копытами. Стремена были отделаны узорчатым серебром, чепрак и поводья украшены бахромой, а за спиной толпилось столько всадников, что Перла и пересчитать не надеялась. Она стала прикидывать, куда ей бежать, когда все они ринулся вперед.

— Ну так ловите рыбы побольше, — проговорил герцог сквозь зубы и махнул рукой.

Его рыцари тронули коней и порысили вперед. Какое-то мгновение брат Перлы стоял в прежней позе — ноги широко расставлены, в одной руке шапка, другая вытянута в умоляющем жесте. Потом и он шарахнулся назад и упал на колени.

Рыцари рассеялись по деревне, и начался грабеж.

Перла, низко пригибаясь к земле, бросилась бежать в сторону ближнего леса.

Когда они удалились, увезя все подчистую, а сумевшие удрать женщины и девушки вернулись к своим разоренным домишкам, жители собрались все вместе, как обычно собирались по вечерам. Зажгли костер под защитой утеса и принялись готовить еду из того, что у них осталось.

Перла крепко обнимала сестру, которой не удалось сбежать от налетчиков. Люди герцога поймали ее и малышек, и, вымаливая им жизнь, она позволила себя обесчестить. Теперь она без конца повторяла, что спасла своих девочек. Те знай всхлипывали, утираясь юбчонками, а муж старательно обходил ее взглядом.

Эркюль, за которого прочила Перлу сестра, сидел с другими мужчинами позади Марко. Эркюль не сделал сегодня вообще ничего, даже не возвысил голос в бесполезной мольбе, как брат Перлы.

Она опустила глаза и еще теснее прижала к себе сестру.

Сгустились сумерки, и лишь свет костра отгонял тьму. Обычно, когда они вот так собирались, деревенские лакомились вином, беседовали и смеялись, пели старинные песни и вспоминали случаи из минувшего. На сей раз все было иначе. Люди хмуро жались к огню, обдумывая случившееся.

— Нельзя тут оставаться, — сказал кто-то, и ответом ему было одобрительное ворчание с разных сторон.

— А куда идти-то? — возразил другой голос. — Всюду сыщется кто-то навроде нашего герцога.

Перла стиснула плечи сестры, начиная сердиться. Не по чину женщине высказываться прежде, чем успеют выговориться мужчины, но сколько можно слушать всякие глупости? Одни предлагали спрятаться, другие — бежать неизвестно куда, третьи — сменить рыбацкий промысел на что-то другое. Старый Джунио, к примеру, вовсе заявил:

— А станем-ка мы пиратами.

И тогда поднялся Марко. Он был невысок ростом, но очень широкоплеч, а гребля и забрасывание сетей наделили его бычьей силой. Сердечко Перлы забилось чаще: как отважен ее брат! Как разумен! Сейчас он произнесет слово, которое положит конец всем пререканиям, даст на все вопросы ответ!

Когда он встал, все разговоры и вправду умолкли. Марко здесь уважали.

Он сказал:

— Надо нам взять еще один богатый улов, прежде чем наступит зима. В этом году герцог сюда не вернется. Он полагает, что обобрал нас до нитки. И если мы еще раз вытащим полные сети, все будет наше и этот улов поможет нам выжить.

— Рыба уже ушла, — проговорил кто-то из стариков. — В это время года рыба у наших берегов ловится плохо.

— Это у наших, — ровным голосом продолжал Марко. — И южнее, где рыбачат все остальные. Но на севере, где берег поворачивает к востоку, всегда ходят несметные косяки.

Люди принялись возбужденно переговариваться. Резкий возглас прервал общий гул:

— Слишком опасно!

— Не зря то место называется Драконьей пучиной, — сказал кто-то еще, и на сей раз голос был женским.

Перла удивленно оглянулась и увидела, как, придерживая юбку, поднялась одна из рыбачек.

Тут встал Эркюль.

— Другие рыбачьи флотилии вправду избегают соваться в те воды, — заявил он. — Но я слыхал, будто рыбы там и вправду полно. Хотя и рифов тоже хватает.

И он покосился на Перлу — убедиться, что она все видела и слышала. Даже грудь слегка выпятил.

— Тот мыс подвержен жестоким штормам, — хрипло выкрикнул зять Перлы. — А под утесами, сказывают, бушует водоворот. И течения там скверные. Поэтому в ту сторону никто и не суется!

— И небось не без причины на много миль от северного мыса нет ни одной деревни!

Марко стоял подбоченившись, ожидая, пока стихнет гвалт. Как только сделалось тихо, он сказал:

— Ну конечно, проще ведь взять рыбацкие ножи, багры и остроги, напасть на герцога и его рыцарей и отбить у них нашу рыбу.

Он пожал плечами и улыбнулся.

Никто ему не возразил. При свете костра Перла хорошо видела, как они переглядывались и опускали глаза. И рыбаки, и их жены. Потом воцарилась долгая-долгая тишина.

И Марко сказал:

— Стало быть, обловим Драконью пучину.

Зять Перлы воздел руки над головой и отступил прочь, назад из общего круга.

— Нет уж, — сказал он. — Это без меня. У меня жена и дети, знаете ли. Лучше уж я в лесу жить с ними стану.

Марко огляделся, его взгляд был точно сеть, раскинутая над головами.

— Ну? — спросил он. — Еще трусы есть? Кого еще пугают слухи и бабкины сказки?

Какое-то время люди молчали. Мужчины переглядывались, кто-то покачивал головой. И тогда Перла вскочила на ноги.

— Я с тобой, Марко! Если больше никто не отважится, с тобой пойду я!

Марко широко улыбнулся ей и протянул руку.

— Есть тут, — зычно спросил он, — кто-нибудь храбрее этой девчонки? А, мужики? Позволите девочке подавать вам пример?

— Я с тобой! — первым крикнул Эркюль.

После этого остальных как прорвало.

— Я! Я!

— Я с тобой!

— И я тоже иду!

Почти каждый — за очень небольшим исключением — рвался вперед. Но когда отгремел первый восторг, люди начали оглядываться и переминаться, а на лицах появилась печать заботы.

Марко с улыбкой оглядывался, положив руки на бедра.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Завтра и отплываем. Туда не меньше двух дней ходу.

— Красиво-то как, — пробормотала Перла, вздрагивая от холода.

Перед ними раскинулось побережье. В северной стороне вода густо синела. На мелководье синева становилась бледнее, а сам берег очерчивала дуга кремового песка. Ветер дул с запада, но мыс загораживал ему дорогу, и берега достигали лишь мелкие безобидные волны. В неглубокой сине-зеленой воде видны были скалы. Лодка как раз проходила над одной из таких. Угловатый камень густо оброс водорослями, они колыхались, а среди них так и сновали рыбешки.

А вот широкое лукоморье было совершенно пустынно. Ни деревеньки, ни единого домика, нигде ни дымка. Только с одной стороны, точно сторожевая башня, громоздился утесистый мыс. Со стороны суши к нему примыкали крутые зеленые склоны, а дальше вздымался увенчанный снегами горный хребет.

И по всей длине пляжа, там, куда прибой выносил обломки и мусор, валялись шпангоуты и бортовые доски разбитых лодок — деревянные останки, выбеленные солнцем и временем. Иные выглядели в придачу и обгоревшими. И взгляд, брошенный в прозрачно-синюю глубину, открыл Перле разбитую корму и обломок лодочной банки, выглядывавшие из песка.

И — полное безлюдье. Ни человека.

Кроме их, новоприбывших.

Над головами рыбаков с криком пронеслась чайка, и Перле на миг померещилось в ее крике что-то вроде предупреждения.

Марко между тем деловито распоряжался:

— Ты, Перла, ступай на берег устраивать лагерь. Надо было нам прихватить еще женщин тебе в помощь, но к вечеру мы вернемся и все доделаем, чего ты не успеешь! Эркюль, Джунио! Готовьте-ка сети!

Он прижал руки рупором ко рту, отдавая приказания другим лодкам. Перла ухватила его за плечо.

— Не пойду я на берег! — сказала она. — Я в такую даль ехала не затем, чтобы смотреть, как люди работают!

Рыбаки кругом них стали смеяться, подталкивать друг дружку локтями.

— Марко, — сказал старый Джунио, — надеюсь, с сетями ты лучше управляешься, чем с сестрой!

Люди заржали уже в открытую. Перла застыдилась и опустила глаза. Ей подумалось, что она поставила в глупое положение и Марко, и себя. Но брат взял ее за подбородок и заставил поднять голову.

Он улыбался. Потом сказал:

— Да, пожалуй, лучше будет тебе идти вместе с нами за рыбой. — И, оглянувшись через плечо на другие две лодки, успевшие подойти близко, добавил: — Не забуду, как ты всей деревне показала пример отваги.

Эти слова сразу отбили у остальных охоту смеяться. Эркюль и Джунио занялись бочками, где хранились рыболовные сети, а Люкко и тощий паренек по имени Греп сели на передние банки и спустили на воду весла. Перла помедлила, раздумывая, чем заняться. Марко взял ее за руку и повел с собой на корму, к рулю.

Другие две лодки пошли вровень с ними, пересекая залив с запада на восток. Сторожевой мыс высился позади, нависая над пустым лукоморьем. Марко окликнул гребцов, и те подняли весла. Теплое солнце играло в волнах. Глянув за борт, Перла увидела необозримые косяки рыб — и каждая в руку длиной, — неторопливо двигавшиеся в воде. Рыбаки растянули позади них сеть, и Марко медленно повел лодку, правя так, чтобы не пугать рыб ее тенью.

Громкий крик Джунио заставил всех подскочить. Старик отчаянно дергал сеть, а Эркюль рядом с ним тоже кричал:

— На помощь! На помощь!

Двое гребцов подхватились с банок и с ревом налегли на сеть, пытаясь вытащить добычу. У Марко вырвался восторженный вопль. Он сунул Перле румпель и тоже бросился помогать. Она схватила румпель обеими руками и оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчины обрушивают в кормовой трюм серебряную плещущую лавину.

Марко поспешно вернулся к сестре, сияя, его лицо лучилось азартом.

— Я знал — у нас все получится! — Сев на кормовое сиденье, он выхватил у Перлы румпель и возвысил голос, отдавая приказы: — На весла! На весла!

Перла оперлась ладоням и о планширь. Поодаль виднелись две другие лодки; там тоже вываливали в трюмы улов. Крохотные людские фигурки размахивали руками, ослабленные расстоянием голоса так и звенели.

Марко переложил руль.

— Вперед! Под самый мыс, где заветрие! На весла!

Лодка, отягощенная рыбой, шла теперь совсем по-другому, и даже Перла это чувствовала. Люди гребли мощно и радостно. Люкко в перерывах между ударами весел умудрился даже выпутаться из рубашки. Волны так и сверкали под солнцем, но, когда лодки приблизились к мысу, утесистый кряж встал на пути солнечных лучей, и тень покрыла пучину.

Марко отдал команду, и рыбаки, спрятав весла, занялись сетями. Другие лодки их быстро нагнали. Перла поднялась на ноги. В этот раз она тоже собиралась помогать вытаскивать сети.

Встав, она ощутила, как легонько покачнулась под ней лодка.

— Джунио, бросай! — крикнул Марко.

— Я… я… — Джунио балансировал на самой корме, держа свернутую сеть. Он обратил в сторону Марко побелевшее лицо.

И лодка принялась скользить в сторону.

Марко дико закричал, а Перла двумя руками вцепилась в планширь. Лодка уже неслась по краю водоворота. В центре его вода проваливалась куда-то вниз, и крутящаяся воронка все расширялась. Лодка прыгала и раскачивалась, она была теперь на полпути в глубину.

— Марко! — крикнула Перла. — Что делать?

И вот тогда-то из центра водоворота появился дракон.

Его рогатая голова поднялась высоко в воздух, длинная шея выгнулась дугой, плечи раздвигали несущиеся потоки воды. На какое-то мгновение мужчины в лодке Перлы застыли как изваяния, глядя вверх. Потом Марко кинулся к мачте, к которой был привязан острый багор.

— Перла, назад!

Она шарахнулась, но красная рогатая голова уже поворачивалась к ней, к их лодке. Длинные челюсти разомкнулись, и из глотки вырвалось зеленое пламя. Огненный шар ударил в передние банки, и те вспыхнули, как сухие дрова.

Перла прыгнула за борт.

Она поплыла прочь, но водоворот подхватил ее. Как она ни барахталась, ее неумолимо затягивало в воронку. Чудовище нависло прямо над ней, оно было неправдоподобно громадно, и по его чешуе стекала вода. Перла увидела, как голова на длинной шее метнулась вниз и снова вскинулась, держа в зубах человека. Она завизжала от ужаса: это был Люкко, рыбак с ее лодки. Дракон подбросил его, так что Люкко перевернулся вниз головой, и, поймав в воздухе, проглотил.

И снова опустилась громадная голова. Опять мимо Перлы. Она отчаянно боролась с сумасшедшим течением, пытаясь выбраться из водоворота, но ее упорно затягивало вниз, все ближе к дракону. Слуха девушки достиг страшный вопль, она увидела, как пошла вверх клиновидная голова и в зубах снова извивался человек.

Каприз водоворота подтащил Перлу вплотную к боку дракона. Ее пальцы прочертили по гладким красным чешуям, ища опоры. Она увидела над собой спинные шипы дракона, нависавшие подобно гигантским колючкам, и, дотянувшись, ухватилась за один из них.

А чудовище продолжало расти из воды, так что Перла, вцепившаяся в шипы, поднималась все выше. Всюду кругом бушевала вода, в ней барахтались рыбаки, кто-то с криком воздевал руки, кто-то силился уплыть. Дракон ловил их одного за другим, голова на длинной гибкой шее знай металась туда и сюда. Перла обвязала шип своим поясом, чтобы крепче держаться. Она увидела под собой Марко, плывшего по самому краю водоворота, и хотела крикнуть ему, но брата скрыло облако пара. Дракон снова дохнул огнем, и последнюю лодку охватило пламя.

Перла держалась за шип, благо тот был толще древесного сука и гладкий, точно полированное золото. Желудок скрутило узлом, руки и ноги сводило судорогой от страха. Она не сомневалась, что Марко был мертв… как и все остальные. Чудовище резко повернулось, и Перла так ударилась о шип головой, что перед глазами все поплыло, наверху закружилось небо. А дракон внезапно начал погружаться в пучину.

Это привело Перлу в себя, и она принялась лихорадочно отвязывать пояс, но мокрый узел никак не желал слушаться. Дракон нырнул, и, летя на его спине сквозь темно-зеленую воду, Перла все силилась стащить петлю пояса с гладкого шипа, но и это не получалось. Последний раз набрав в легкие воздуха, Перла погрузилась с головой.

Мимо понеслась вода, они уходили вниз, в кромешную темноту. Перла посмотрела вверх и увидела безвольное тело, качавшееся там, наверху, в быстро удалявшемся пятне света. Потом дракон свернул в сторону — должно быть, в подводную пещеру или тоннель.

Свет исчез окончательно. Несясь неведомо куда на драконьей спине, Перла даже не думала, куда она движется. Ей нужен был воздух. Ее легкие горели огнем. Темная вода вихрилась у ее лица. Она судорожно стискивала шип, ее тело пласталось в воде, увлекаемое движением могучей твари. Воздуха! Досчитаю до десяти, сказала себе Перла, и все. Она стала считать. Добралась до десяти… и начала заново. Легкие жгло. Она не видела ничего, совсем ничего. Перед глазами вспыхивали и гасли огни. К горлу подкатывала тошнота.

В это время дракон пошел вверх, поднимаясь к поверхности.

Перла продолжала считать про себя — в который раз, чтобы на счете «десять» уже точно сдаться и вдохнуть воду.

На счете «восемь» она вырвалась из воды к воздуху и свету.

Перла со стоном перевела дух и, держась за шип, принялась оглядываться кругом. Ее трясло. Они находились внутри скального мыса, в каком-то подводном проходе, соединявшемся с морем. И этот проход выводил в небольшую лагуну, стиснутую отвесными скалами. Дракон пересекал ее, направляясь к небольшому буроватому пляжу. Перла вцепилась в свой пояс и с облегчением обнаружила, что в бешеной подводной гонке он совсем истрепался. К тому времени, когда дракон достиг мелководья, Перла сумела разорвать пальцами ткань. Освободившись, она съехала с чешуйчатого красного бока и выбежала на песок.

Нависшие утесы сразу показались ей невозможно высокими и неприступными. Правда, повсюду виднелись расселины и пещеры. Перла нырнула в ближайшую нору и постаралась забиться как можно глубже. Увы, всего через несколько футов стены сошлись, образуя тупик.

Ну ладно, сказала она себе, здесь он меня вряд ли достанет.

И осторожно подобралась к выходу, чтобы видеть берег.

Дракон лежал прямо против нее. Его голова находилась едва ли в десятке футов от входа в пещерку. Было похоже, что ее присутствие от него не укрылось. Однако он лежал неподвижно, расслабленно вытянувшись на песке, — сытый и полусонный. Перла прислонилась к стенке пещеры и стала рассматривать чудовище.

Красная рогатая голова лежала к ней вполоборота. Глаза в золотых ободках были полузакрыты, широкие ноздри тоже мерцали золотом, и их рисунок показался ей не лишенным изящества. Длинная шея росла из мощнейших плеч, каждая чешуя на которых могла бы покрыть дом. Сонный дракон вытянул вперед лапы, выпустив изогнутые когти. Массивное тело покоилось поперек пляжа, хвост мокнул в воде, а на одном из спинных шипов задержался обрывок сети.

Перла наблюдала за чудовищем, пока позволял свет. В какой-то момент, не просыпаясь, дракон легонько рыгнул зеленоватым огнем, чуть разомкнул челюсти, и наружу выкатился небольшой круглый камешек. Потом высунулся длинный красный язык, облизал пасть… и дракон уютней зарылся в песок.

Солнце спустилось за скалы. Удеру ночью, подумала Перла и стала подбираться к выходу из пещерки. Как раз когда она оказалась в створе устья, ближний к ней глаз чудовища приоткрылся, светясь в темноте, и уставился на нее. Волосы у Перлы поднялись дыбом от ужаса, и она мигом исчезла в своей норе. Ей даже послышалось басовитое урчание за спиной.

Она расплакалась. Она лила слезы по Марко, Люкко и остальным… ну и по себе тоже, ибо понимала, что влипла, и влипла крепко. В конце концов она задремала и сумела чуть-чуть поспать. Когда она вновь открыла глаза, было утро. Голод и жажда вновь заставили Перлу высунуться наружу.

Дракон после вчерашнего не исчез. Он стоял на берегу, глядя куда-то в сторону, утренний свет озарял и подчеркивал ало-золотое великолепие его тела. Красные чешуи, чуть темневшие по краям, сверкающие шипы вдоль хребта. Потом голова с длинными узкими челюстями развернулась в ее сторону, покачиваясь на выгнутой шее. На широком лбу между глазами сиял золотой диск. Сами глаза были размером с бадьи для стирки. Они горели алым, переливаясь червонными искрами в своих золотых ободках.

И тут дракон подал голос. Он был до того низким и мощным, что Перла слышала его словно бы даже не ушами, а непосредственно сквозь кости черепа. Он сказал ей:

— Почему бы тебе не выйти оттуда, чтобы я мог тебя съесть?

— Пожалуйста, не надо меня есть, — ответила Перла.

— Почему нет? Ты там умрешь все равно. — Эти слова сопроводил холодный смешок. — К тому же так исхудаешь, что и выковыривать тебя будет невыгодно. Скажи лучше, что ты мне дашь, если я тебя не съем? Может, тебя кто-нибудь выкупит?

Она стояла возле устья пещерки. Руки у нее похолодели от страха, ладони взмокли, горло перехватило. Ни у кого в их деревне нет средств для выкупа… Если она вообще выживет — ее деревня, лишившаяся, почитай, всех мужчин. Перла принялась судорожно вспоминать, что она могла делать сама. Прясть и ткать, шить и готовить… воду таскать.

— Ты умеешь танцевать? Или петь?

— Я…

Дракон перебил:

— Расскажи мне что-нибудь занятное.

У нее пробежал по спине холодок.

— Занятное, — повторила она.

— Если твоя история мне понравится, я тебя есть не стану, — пообещал дракон и устроился на песке, по-кошачьи подвернув передние лапы. Он ждал.

Перла судорожно сглотнула. Все деревенские побасенки были старыми, говоренными-переговоренными по десятку раз. Например, бессмертная эпопея о глазе Пандана — про то, как старик лишился его, подглядывая сквозь замочную скважину за женщинами, мывшимися в бане. Перла вмиг ощутила, что подобное повествование не удовлетворит дракона, а стало быть, и жизнь ей не сохранит.

Он терпеливо ждал, устремив на нее взгляд чудных глаз. Тут до нее дошло, что с того момента, когда она услышала его голос, чудовище было для нее именно «он».

Это обстоятельство неожиданно подало ей расплывчатую идею. Она уселась в устье пещеры и, кое-как усмиряя колотящееся о ребра сердце, начала:

— Жил-был король. Это был очень злобный король… — «Ну да, вроде герцога». Ум Перлы судорожно перебирал возможные варианты. — Он старался отобрать у своих подданных все их добро и многих убил. Но у него было одно-единственное, что он любил: его прекрасная дочь…

И Перла принялась подробно описывать эту прекрасную дочь, давая себе время выдумать хоть какое-то продолжение. Дракон хранил полнейшее молчание. Его глаза неотступно следили за Перлой, длинная пасть едва заметно улыбалась.

— Король так ревниво оберегал свою дочь, что велел заточить ее в башню у моря…

Сюжет быстро обрастал подробностями у нее в голове, и в голосе Перлы прибавилось уверенности. Она во всех деталях обрисовала и башню, и свирепые морские шторма, и солнечный свет в ясные дни, и птиц, что прилетали к окошку заточенной принцессы и пели ей свои песенки.

— Так и жила она там одна-одинешенька, подпевала птицам и день ото дня все хорошела, но ни один мужчина не мог любоваться ее красотой, только отец. Однако потом настал день, когда возле башни появился принц!

Перла сделала этого принца похожим на Марко, таким же сильным, честным и мужественным. Наверное, теперь ее брат был мертв и его плоть переваривалась в брюхе дракона. Вот этого самого. От такой мысли голос Перлы дрогнул, но она совладала с собой. Она наделила принца рыжим боевым скакуном и рыжими волосами, и дракона это, похоже, позабавило.

Принц услышал, как пела королевская дочь, и вскарабкался по стене башни к самому ее окошку. Они сразу полюбили друг дружку, потому что она была прекрасна и чиста душой, а он — хорош собой, смел и правдив. Но принц не успел похитить ее и увезти на свободу, потому что в это время в комнату ворвался король.

Тут дракон чуть заметно завозился на песке, и Перла даже наклонилась в его сторону, видя, что он попался на крючок.

— Король вбежал с мечом наголо, принц же был безоружен. И хотя он отчаянно отбивался, король вскоре его победил.

Дракон зарычал. Перла продолжала ровным голосом, стараясь не обращать внимания на его рык:

— Нет, король его не убил. Вместо этого он сказал принцу: «Ты ловок, как ящерица: ты одолел стену неприступного замка. Значит, быть тебе величайшей из ящериц». И, сказав это, король превратил его в дракона и зашвырнул далеко в море!

Дракон вскинул голову и заревел. Не на Перлу, а так — в небеса. Потом снова припал к песку, его глаза горели огнем.

— А принцесса? — громыхнул его голос. — Что сталось с принцессой?

Перла приготовилась удирать в глубину пещеры, если следующий поворот истории ему вдруг не понравится. Глядя дракону прямо в глаза, она проговорила:

— Сердце принцессы было разбито. Она сбежала от своего отца.

— Ну и хорошо.

— И вот теперь она скитается по всему миру, разыскивая своего принца. Только любовь может превратить его из дракона обратно в человека. Но с каждым днем принцесса приближается к старости, а дракон… он все больше становится драконом, и в нем все меньше остается от принца.

Перла напружинилась всем телом, готовая отскочить назад, но глаза дракона так и сияли. Его губы растянулись, обнажив длинные кинжалы зубов, и он кивнул ей. Потом повернулся — и нырнул в воду лагуны.

Одолеваемая любопытством, Перла вышла на прибрежный песок. Там сбегал со скал ручеек, образуя небольшой водопад. Перла утолила жажду и стала искать выход из лагуны. Увы, скалы окружали ее сплошной отвесной стеной.

Между тем — по мнению Перлы, слишком скоро — заколебалась и закружилась вода, возник водоворот, и из него высунулась голова дракона. Чудовище подплыло к берегу и выбралось на песок. Дракон держал в зубах большого морского окуня, еще бившего хвостом. Он бросил рыбину наземь.

— Погоди… — Таким голосом могла бы заговорить ожившая бронза.

Дракон откинул голову и коротко ударил огнем, на несколько мгновений окутавшим окуня.

Перла пугливо подошла, опустилась на колени и тронула тушку рукой. Та оказалась запечена, причем как раз в меру. Перла ободрала кожу и стала есть горячее, распадающееся пластами белое мясо. Вкус был восхитительный, хотя и чуть резковатый.

Дракон устроился поблизости, он лежал по-собачьи, вскинув шею и плечи над вытянутыми передними лапами, и, выгнув длинную шею, наблюдал за девушкой. Когда, насытившись, она облизывала пальцы, он свернулся кругом нее в кольцо, уложив голову на лапы. То ли объятие, то ли живая тюрьма. Огромный глаз моргнул, переливаясь золотом и рубином.

— Расскажи еще.

После этого дракон позволил ей бродить по лагуне — с условием, что Перла по первому его требованию будет выдавать очередную занятную байку. И она неустанно сочиняла истории о драконах, принцессах и неправедных королях. Были там, конечно, и принцы — добрые, прекрасные, благородные. И честные, мужественные братья принцесс. Перла меняла персонажей местами, переносила тех же людей из одного повествования в другое. Она всячески старалась разнообразить сюжеты, но в ее собственных глазах они по сути своей были все одинаковы, ибо рассказывали об одном. О тоске по дому, о несбыточном желании быть среди тех, кого любишь, кому принадлежишь всей душой.

Однажды во второй половине дня Перла сидела на солнышке, мечтая о возвращении на родину, и так распереживалась, что по щекам ее полились слезы.

— Что случилось? — поинтересовался дракон.

— Ты съел моего брата, — с горечью проговорила она. — И всех моих домашних. Я тебя ненавижу.

Невозмутимый дракон ответил гортанным басовитым смешком.

— Вы же, — сказал он, — рыбу едите? Что-то я не видел, чтобы ты о братьях каждой рыбины горевала.

Перла отмела мысль о рыбе, которой питалась всю свою жизнь.

— А у тебя, — спросила она, — разве нет семьи? Родного племени? Откуда ты явился сюда?

Ей показалось, что вопрос его удивил. Громадные глаза вспыхнули алым, точно горящие головни.

— Я был здесь всегда, — сказал он. Однако взгляд все же отвел, а на длинной змеиной физиономии появилось выражение некоторого смущения и даже растерянности. — Ну… когда-то нас было больше. Но не намного.

И, отвернувшись, дракон соскользнул в воду лагуны, скрывшись из виду.

Как правило, в течение дня он отсыпался на солнышке или спускался в воды лагуны и надолго пропадал неведомо где. Нетрудно было догадаться, что он уплывал сквозь тоннель в открытое море. В эти часы Перла бродила по берегу и пила воду из водопада, что спрыгивал с вершины утеса и сверкающими потоками убегал в море. Под скальной стеной зрели ягоды, в песке можно было поймать краба, найти моллюсков и водоросли, и все это шло Перле в пищу. Гуляя, она сочиняла все новые истории, запоминая впрок отдельные повороты сюжета, которые не удавалось сразу пристроить на место. Иногда она встраивала их в одно великое повествование, которое, как понимала Перла, она никогда не расскажет дракону.

Это была повесть о девушке, которую похитил дракон и которую в итоге освободил доблестный принц.

Когда дракон возвращался, он всякий раз приносил ей рыбину и запекал ее своим огненным дыханием. Какой бы породы ни была его добыча — морской окунь, мелкий тунец или даже акула, — сочное мясо получалось неизменно пряным, чуть резковатым. Если охота дракона бывала удачна, он отрыгивал камни — от мелких, с горошину, до крупных, размером с кулак. Это были прозрачные куски окрашенного хрусталя, алые, синие и зеленые. Если же ему не удавалось как следует утолить голод, он жаловался, ворчал и, облизываясь, бросал на Перлу несытые взгляды. Красные глаза становились злыми, он принимался вслух рассуждать, а не слопать ли ему Перлу, длинный язык алчно обметал губы.

— И на что мне слушать тебя? — держась очень прямо, сказала ему девушка. И направилась к пещерке, какому-никакому убежищу.

— Попробуй только удрать, — пророкотал низкий голос у нее за спиной. — Вот тогда я точно тебя сожру.

Перла крутанулась ему навстречу.

— Но я так хочу вернуться домой! Отпустил бы ты меня, что ли.

На это он ответил свирепым облаком раскаленного пара и длинной струей зеленого пламени. Перла увернулась и бросилась к пещерке.

Прямо перед ней примяла песок громадная лапища. Едва она успела обернуться, как вторая лапища окончательно перекрыла ей путь.

— Еще не хватало! Никуда ты не уйдешь!

Он проревел это с такой силой, что Перла съежилась, закрывая уши ладонями. Земля у нее под ногами осязаемо содрогалась. Это, сворачиваясь вокруг нее кольцом, укладывался дракон. Она отважилась отнять от ушей ладони. Казалось, дракон успел успокоиться, но гибкая чешуйчатая туша окружала ее со всех сторон. И всего в нескольких футах от нее гигантский глаз ненадолго спрятался под веком, потом вновь засиял.

— Расскажи что-нибудь.

Надо бежать отсюда, поняла Перла. Целыми днями она обследовала расселины и водяные промоины, испещрявшие скалы, в надежде отыскать выход. Однако все трещины либо вскорости сходили на нет, либо оканчивались камнепадами. Как-то раз в темном закоулке за валуном Перла обнаружила скелет. На костях еще сохранялись остатки одежды. Плащ с меховой опушкой, полусгнившие, но не потерявшие изящества башмачки. И даже перстни, когда-то украшавшие пальцы.

Кости лежали непотревоженные. Кем бы ни был этот человек, что бы ни привело его сюда, из своего укрытия он так и не выбрался.

А она, Перла, уже не таилась в пещерке. Это наполнило ее душу некоторой гордостью.

Однажды вечером, поведав своему похитителю очередную историю о принце, превращенном в дракона, она хотела было уйти в свою норку, где обычно спала. Но не успела девушка добраться до скальной стены, как дракон легонько подхватил ее передней лапой. Она увидела гигантские изогнутые когти в каких-то дюймах от своего лица. Потом дракон отбросил ее от утеса. Перла вскочила и побежала прочь, теряясь в догадках, что же она не так сделала, но перед ней возникла вторая лапа — и снова отшвырнула назад. Перла закрутилась на месте, испуганно выставив перед собой руки, а дракон продолжал ею играть. Его голова нависала над девушкой, он забавлялся, с холодным любопытством глядя на нее сверху вниз. В какой-то миг до охваченной дурнотным ужасом Перлы дошло, что дракон просто играл. И вовсе не намеревался всерьез увечить ее. Когда она крепко схватилась за его чешуйчатую лапу, он остановился.

Остановился, но не выпустил Перлу. Наклонившись, он взял ее поперек тела своими страшными челюстями — нежно, словно она была хрупким яичком. Затаившая дыхание, от напряжения твердая как доска, Перла лежала между двумя рядами громадных зубов, обвитая его длинным языком. Дракон лег, выпрямился и очень осторожно поставил девушку наземь между вытянутыми передними лапами. Потом устроил голову таким образом, что Перла оказалась в ямке у него под горлом, и сладко заснул.

Прижатая к песку, девушка боялась пошевелиться. Их с драконом отношения приняли некий новый оборот, и во что все это выльется, она боялась даже загадывать. Что ему назавтра в голову взбредет?

Однако в ямке у него под горлом было тепло, и мало-помалу Перла задремала.

Наутро дракон нырнул в воду лагуны и исчез, а Перла опять принялась обыскивать скалы в поисках выхода. Она заново ощупала каждую трещину и расселину. Она пыталась взбираться враспорку по узким щелям. Она ползала по осыпям.

Все тщетно. Неприступные утесы висели у нее над головой, темные, холодные, ощутимо давящие.

Перла вновь спустилась на залитый солнцем песок и в который раз удивилась красоте этого места. Чистая голубая вода, ближе к центру наливавшаяся густой синевой. Мелкие волны, набегавшие на светлый песок. Безоблачное небо. И тысячефутовые обрывы, гладкие, как стекло.

Пока она стояла посреди пляжа, соображая, как быть, голубая вода завихрилась водоворотом — и посередине высунулась голова дракона. Он держал в зубах рыбину.

Заметив Перлу, он подплыл к ней, бросил добычу на песок, коротко и резко обдал огнем. И по обыкновению, стал наблюдать, как его пленница ест. Проголодавшаяся Перла быстро уничтожила белое волокнистое мясо. Правду сказать, близость дракона заставляла ее нервничать. Она успела придумать для него неплохую историю с длинной погоней через лес, в результате которой дракону предстояло спастись. Она старалась не смотреть на своего похитителя. Мало ли что отразится в его огромных алых глазах.

Как всегда, он молча и не шевелясь выслушал ежедневную сказку. Перла научилась оценивать напряженность его внимания и отчетливо понимала, что дракон весь был там, в описываемом ею мире.

Завершив рассказ, она поднялась на ноги.

Дракон ответил неуловимо быстрым, змеиным движением, и она снова оказалась у него в зубах. Он уложил ее на спину, устроив у себя между лапами. Отчаянно напрягшись всем телом, стискивая кулаки, Перла смотрела, как нависает над ней длинная клиновидная голова.

И тут он вдруг взялся ее облизывать. Всю сплошь.

Язык у него был гибкий, сильный и гладкий, как шелк. И длиннее всего ее тела, так что время от времени он охватывал всю ее с головы до пяток. Перла не смела пошевелиться. Движения драконьего языка постепенно собрали ее платье в ком под мышками.

Его прикосновения к обнаженному телу были мягкими, бережными, даже нежными. Вот он тронул ее груди, на мгновение замер, и Перла против своей воли судорожно вздохнула.

— Это всего лишь я, принц, — проговорил хриплый рокочущий голос, и дракон хохотнул. Его язык скользнул по ее боку, обвил бедра.

Перла как могла стискивала колени, но кончик языка проник между бедрами, коснувшись потаенных уголков ее плоти. Она закрыла глаза и снова напряглась всем телом, как если бы кожа могла послужить ей броней. Но конечно, против него ее сила просто не существовала.

Однако ничего больше не произошло. Спустя некоторое время дракон заснул, снова поместив ее в ямку под горлом. Перла тоже задремала, но некрепко. Ей снились кошмары.

Утром дракон, по обыкновению, уплыл на охоту, она же возобновила свой безнадежный поиск дороги к спасению. Добравшись до водопада, Перла встала под падающую струю и стала думать о прикосновениях драконьего языка. Что еще взбредет ему на ум?

Потом ей попалась на глаза неширокая щель, скрытая потоком воды. Перла шагнула вперед, втиснулась в расселину и увидела, что та ломаными зигзагами ведет в глубину скалы. Ерзая, Перла проникла в темноту. По дну щели струилась вода. Скоро исчезли последние проблески света, и пробираться вперед пришлось ощупью. Вода бежала по стенам, разбрызгиваясь о ее руки.

Потом Перла достигла места, где трещина раздваивалась. Один путь вел влево, другой — вправо. Тьма была кромешная. Девушка постояла в нерешительности, плохо соображая от страха. Потом до нее дошло, что пальцы правой ноги ощущали течение воды, а левая стояла на сухом. Она решила последовать за водой.

Стены щели сдвинулись так близко, что Перла временами обдирала себе и затылок, и нос. Проход поворачивал туда и сюда. Перла нащупывала путь, сердце неистово колотилось. Надо было ей захватить с собой питье. И еду. Надо было все хорошенько обдумать. Может, успела наступить ночь и снаружи окажется так же темно, как и здесь? Она понемногу продвигалась вперед, понимая, что обратный путь ей заказан. Дракон, должно быть, уже вернулся. И понял, что ее нигде нет.

Тоннель невозможным образом сузился и резко свернул. В самом тесном месте Перла какое-то время вообще не могла пошевелиться. Наверное, ей было суждено остаться здесь навсегда — погребенной в недрах скалы, зажатой в каменных челюстях. Перла чуть не завопила от ужаса, но пересилила себя и вынудила успокоиться. Ее босые пятки все так же щекотал ручеек. Надо просто следовать за водой.

Перла завозилась, на волосок сдвинув сперва ступню, потом колено, потом бедро. И обогнула каменный желвак, оказавшись по другую его сторону.

После этого тоннель стал расширяться. Более того, извилистый, погруженный во тьму проход стал забирать вверх. Пришлось Перле пустить в ход не только ноги, но и руки.

Но вот коридор уперся в глухую неприступную стену, по которой сочилась вода.

Перла ощупала ее всю, нашла место, где можно было подняться повыше, и полезла туда. Она шарила руками над головой, отыскивая опору, и крепко упиралась ногами. Если она отсюда свалится, то здорово расшибется. Может быть, даже и насмерть. Или сломает ногу и будет обречена на медленную смерть.

Но потом, подняв очередной раз руку вверх, Перла обнаружила, что видит свою ладонь.

Она рванулась вверх и вперед. Свет становился все ярче. Теперь она видела, куда ставит руки и ноги, да и камень начал постепенно теплеть. Вверху замаячил край скалы, небо над ним розовело: где-то там солнце как раз опускалось за горизонт.

Кое-как одолев последние несколько футов, Перла оказалась на зеленой траве возле пруда. Здесь силы вконец оставили ее, она легла, закрыла глаза и крепко заснула.

Никакой еды у нее с собой не было, но успела наступить весна. На лугах выросли ранние грибы, а на деревьях можно было найти птичьи гнезда, полные яиц. Перла шагала весь день и почти всю ночь, благо та выдалась лунная, и в итоге выбралась на большак, тянувшийся с горных перевалов в сторону побережья. Здесь не было ни души. Озираясь с высоких мест, Перла не могла увидеть морской берег. Только заметила густой столб черного дыма, поднимавшийся к небу со стороны океана. Может, это земледельцы выжигали траву на полях, готовя их к пахоте?

Перла шла все вперед и вперед, питаясь чем попало — кореньями, орехами, даже цветами и личинками жуков. На третий день она встретила путников, и те поделились с ней хлебом.

Их удивило то, что она шла в одиночестве.

— Будь осторожна, — посоветовали они ей. — На большаке неспокойно. Герцог уехал на юг, на какую-то войну, и на разбойников не стало управы.

— В том числе на морских, — добавил кто-то. — Так что смотри в оба!

Перла вняла совету и стала опасливо высматривать незнакомцев. Впрочем, по ее прикидкам, она находилась невдалеке от родной деревни; где-то тут от большака должна была отделяться ведущая к ней дорожка. Вот бы знать, что она там увидит? И увидит ли хоть что-то вообще?.. Она вытерла слезы, подумав о Марко.

Так она шла себе по большой дороге, одолевая усталость и боль в сбитых ногах, когда раздался громкий крик и с каменистой обочины к ней бросился худенький паренек.

— Перла! Перла!

Это был Греп. Тот, что был третьим гребцом на лодке Марко, когда они рыбачили у Драконьей пучины. От изумления Перла даже рассмеялась, начиная вправду на что-то надеяться.

Греп тоже хохотал и от радости прыгал кругом нее, восклицая:

— Ты живая! Вправду живая! Идем скорее, там Марко.

— Марко! — закричала она, бросаясь бегом следом за Грепом. — Так Марко не умер?

— Марко, Эркюль, Джунио и я — мы вернулись, — ответил парнишка. Они с Перлой замедлили шаг, чтобы пролезть под поваленным деревом. — Все остальные утонули во время шторма.

— Во время шторма, — с удивлением повторила она.

Он прижал палец к губам.

— Но ты-то живая! — И снова засмеялся, радуясь так, словно ничто иное не имело значения. — За мной!

И, пробежав вперед по круче, выскочил на плоскую макушку берегового утеса и заорал во все горло:

— Эй, смотрите-ка, кто пришел!..

Перла подошла к Грепу и стала оглядываться. Этот утес был знаком ей. Он высился за деревней. Теперь на его нешироком уступе лепились один к другому домишки. Вполовину меньше, чем было в старой деревне. И из каждой двери высовывались люди.

Перла звонко рассмеялась, протягивая к ним руки, и вот они уже бежали к ней — ее сестра, вся в слезах, а за ней — друзья и подруги.

— Перла! Перла! Вернулась!..

И она бросилась им в объятия, и на какое-то время весь остальной мир перестал существовать для нее.

— А где мужчины? — спросила она погодя, уже сидя в домике своей сестры.

Та поставила перед ней угощение — рыбу и ломоть хлеба, и Перла накинулась на еду, точно голодный ребенок.

— Они ушли, — уклончиво ответила сестра. Потом добавила: — Те немногие, что остались. Если бы не Марко…

Перла оглядела домик. Он был куда меньше прежнего, но выстроен надежно и прочно: каменное основание, плетеные стены, сходившиеся куполом над головой, соломенная кровля. В комнате виднелась всего одна постель, да и та слишком маленькая. Перла покосилась на дверь. Оттуда на нее таращило глаза с полдюжины детей.

Перла перевела взгляд на сестру.

— А… а твои?

— Моя маленькая дочка умерла зимой. Было так трудно.

— Ой, нет!.. А твой муж?

— Он умер. — Сестра взяла нож и отрезала еще хлеба. — Хочешь? Еды у нас хватает.

— Но… он же не ходил к Драконьей пучине, — сказала Перла.

— Он погиб, когда Марко повел мужчин на большак. — Сестра положила кусок на доску и отрезала новый. — Вот как мы теперь живем, Перла. Грабим путников на большой дороге. Ну, по крайней мере, нынче есть хоть какой-то достаток.

Перла содрогнулась от ужаса.

— Вот приедет герцог… — начала было она и осеклась, вспомнив недавно услышанное. Если герцог и вернется, то не слишком скоро.

— А почему бы нам и не грабить? — вновь заговорила сестра. — Нас самих до сих пор грабили все, кому только не лень. — Ее глаза сверкнули. — Если приедет герцог, Марко что-нибудь придумает. Марко всегда знает, что делать. — И она показала Перле краюху. — Он мне хлеба принес! Все мужчины слушаются его, а он следит, чтобы вдовы не оставались голодными. Просто надо делать, что говорит Марко, и все будет хорошо.

Перла взяла хлеб.

— Надеюсь, — сказала она, — что тут ты права.

К вечеру, когда вернулись мужчины, все собрались вместе. При виде Перлы мужчины разразились радостным криком, а Марко шагнул вперед и крепко обнял ее. Потом ей пришлось вытерпеть потные объятия Эркюля, и все выкрикивали ее имя.

— Как ты сумела добраться домой? Где вообще ты была?

Перла уселась внутри освещенного круга, чтобы начать свой рассказ. Ярко горел костер, бросая отсветы на лица.

— Помните, — начала она, — как мы собрались порыбачить на севере, у Драконьей пучины? А все потому, что явился герцог и без правды забрал все наши съестные припасы.

Все согласно закивали и начали переглядываться. Марко, сидевший рядом с сестрой, наклонился вперед. Он почему-то хмурился. Перла тщетно пыталась отогнать мысль, что все происходившее ему почему-то не нравилось.

— Вы, верно, помните и то, как мы добрались туда, и рыбы там было, как травинок на пышном лугу, и мы взяли небывалый улов.

— И тут-то налетел шторм, — перебил Марко.

Слушатели ответили громким согласным гудением.

— И лодки начали тонуть одна за другой! — выкрикнул Эркюль.

— И небо потемнело, как ночью, и засверкали молнии, — вставил Джунио.

— Нет, — изумилась Перла.

— Я сумел добраться до берега, — подал голос Греп. — Сам не знаю, как мне это удалось. Потом я увидел, как Марко вытаскивает Эркюля, а Джунио цепляется за них обоих, и побежал помогать.

— Нет, — повторила Перла.

— Ладно, хватит об этом, — довершил Марко, и опять все громко загалдели, соглашаясь.

Женщины размахивали руками и кивали, опять-таки выражая согласие. Перла, потерявшая дар речи, просто молча смотрела.

Люди начали петь песни, которые она помнила с младенчества, и, слушая их, Перла едва не расплакалась. Потом кто-то в тысячный раз поведал про старого Пандана, потерявшего глаз: а неча было подглядывать в замочную скважину за бабами в бане.

Наконец Перла подкараулила, чтобы Марко отошел в сторону, и поспешила к нему. Он снова заключил ее в объятия. Какие сильные у него были руки!

— Как здорово, что ты вернулась, сестренка. Я уж думал, ты погибла.

И он чмокнул ее в макушку.

— Марко, — сказала она, — что это за история про шторм?

Он улыбнулся в ответ.

— Наши лодки разметала внезапно налетевшая буря. Не представляю, как только ты выжила! По правде, я и сам не знаю, как выплыл.

— Марко, но ведь там был дракон!

Он рассмеялся.

— Да ладно тебе. Ты столько времени провела в одиночку, что это малость сбило тебя с толку. Вот и все. — И он поцеловал ее в лоб. — Погляди лучше, как Эркюль на тебя смотрит! Просто глаз не отводит! Ступай к нему, он по тебе очень скучал.

— Противен он мне, этот Эркюль! — вырвалось у нее.

— Вообще-то ты за него замуж пойдешь, — сказал Марко.

Он по-прежнему улыбался. Казалось, его ничто не тревожило.

Если он сумел себя убедить, что лодки утопил шторм, подумала Перла, теперь его, похоже, ничем не проймешь.

Она спросила его:

— А что слышно про герцога?

— Ха, — фыркнул Марко.

— Сестра рассказала мне, чем вы тут теперь занимаетесь.

Он повел бровями. Похоже, эти слова все же зацепили его, лицо утратило безмятежное выражение.

— У меня осталось всего четверо мужчин на двенадцать семей с детьми, — сказал он. — И случилось это по моей вине, Перла. Это ведь я повел их туда. И ты пропала, и Люкко. И все лодки, кроме одной. Все буря потопила. — Он глубоко вздохнул и вновь спрятался в раковину, которую сам для себя выстроил, скрывшись под неизменно улыбающейся личиной. — Ну я и сделал то, что следовало сделать. И ты, Перла, так же поступишь. Эркюль мне очень полезен. Я хочу, чтобы ты взяла его в мужья.

Наклонившись, он прижался щекой к ее щеке — и пошел прочь.

Вот тебе и принц, подумалось ей. Что-то больно уж смахивает на дракона. Слезы снова обожгли ей глаза. Она-то думала, что возвращается домой, а на самом деле…

Она вернулась в домик сестры, чтобы устроиться на ночлег.

Дни потянулись за днями. Перла с головой погрузилась в работу. Надо было построить себе жилище, то есть натаскать камней и прутьев для плетня из покинутой деревни на берегу. Тропа на утес была крутой, но хорошо выбитой множеством ног, а кроме того, другие женщины помогали Перле. Что до мужчин, они отсутствовали целыми днями. Перла боялась даже спрашивать, чем они занимались, но единственная уцелевшая лодка в море не выходила. Она стояла в маленьком эллинге, сложенном из камней, и раскиданные сети гнили в мокром песке.

Возвращаясь, мужчины приносили с большака новости, слухи и сплетни. И каждый вечер, приходя обратно в деревню, Эркюль начинал преследовать Перлу.

Несколько раз ей удавалось отбиться. Она пускала в ход кулаки и коленки и показывала такую ярость, что он робел и отступался. Но Марко — Перла это видела — переговорил с ним, и Эркюль осмелел. В первый же вечер после этого он силой принудил ее к поцелую. А в следующий раз, не удовольствовавшись поцелуем, стиснул ручищей ее грудь. Кое-как вывернувшись, Перла убежала в свой домик. Только-только минуло полнолуние, и сквозь щели в недоделанной крыше вовсю проникал свет. Перла увидела, как Эркюль вошел следом за ней. Увидела его лошадиные зубы, блестевшие в плотоядной улыбке. В этот раз она не сумела его остановить.

На другой день он снова отправился куда-то вместе с Марко, а Перла, сев на порог домика, горько расплакалась. Подошла сестра, присела подле нее, погладила ее по плечу. Потом вернулись мужчины и принесли с собой хлеб, мясо, теплые одеяла и бочонок вина, и Эркюль уселся рядом с Перлой, и она не смогла его отпихнуть.

Она боялась рассказывать истории, которые продолжали придумываться сами собой. И постепенно, не находя выхода, чудесные сказки перестали ее посещать.

Как-то под вечер со стороны большака прибежал Греп. Он вел за собой спотыкающегося, измученного странника.

— Он шел вдоль побережья, — сообщил парнишка. — Марко, по-моему, тебе стоит его выслушать!

Народ быстро собрался, и шатающийся путешественник встал посередине. Он был весь оборван, лицо измождено горем и жаждой. Одна из женщин поспешно принесла ему воды, усадила поудобнее. Остальные встали вокруг.

— Я их даже не видел, — проговорил человек. — Я спал, а когда проснулся, уже все горело. Все погибли… все.

Марко спросил:

— Где это было?

Незнакомец назвал деревню. Она была расположена на этом же берегу, совсем недалеко. Человек жадно поглощал хлеб и сыр, запивая молоком. Вдова, взявшая на себя заботу о нем, тем самым уже заявила свои права на него, хотя бы он о том и не догадывался.

— Я спрятался в выгребной яме, — продолжал он с набитым ртом. — Вся деревня сгорела дотла. Утром, когда я вылез наружу, все были либо мертвы, либо пропали.

Перла лихорадочно размышляла. Нет, это был не он. Точно не он. Он всегда охотился днем.

Тем не менее сердце у нее так и подпрыгнуло.

— Так ты их не видел?

— Только поэтому я и спасся, — ответил путник. — Если бы я их увидел, они бы меня тоже заметили!

— Это, — сказал Эркюль, — должно быть, поработала та самая банда, что разграбила Сан-Мале.

— Возможно, — кивнул Марко. — А когда все случилось?

— Два дня назад, — был ответ. — В полнолуние.

Марко коротко хмыкнул и повернулся к Эркюлю.

— По-моему, Сан-Мале тоже сожгли в полнолуние. Вот что, сходи-ка на большак, порасспрашивай, что слышно.

— Уже иду, — отозвался Эркюль.

Он всегда охотился днем, думала Перла. Но то было дома, на его привычных угодьях. Забравшись так далеко от лагуны, он, конечно, стал осторожнее. Ладони сделались влажными, а в памяти всплыло давнее предупреждение: «Попытайся только удрать! Вот тогда я точно тебя сожру».

— Еще, — продолжал Марко, — попытайся разузнать, где там герцог. Поговаривают, он возвращается с юга.

— Непременно, Марко, — пообещал Эркюль.

Перла судорожно сглотнула, заломила руки и стала смотреть со скалы на морской берег, туда, где стояла когда-то ее родная деревня. Развалины домиков еще живо напоминали о прежнем. Помимо воли у нее в голове начала складываться сказка, вот только слушать ее было теперь некому. Но если не рассказать ее, она, как и все прочие, со временем развеется, позабудется.

Перла смотрела на море, пылавшее под лучами закатного солнца.

— Что ты такая кислая ходишь? — спросил ее Эркюль. — Через пару дней я вернусь. — И показал разом все зубы. — И уж потискаю тебя на славу, будь спокойна!

Она ответила:

— Лучше уж бы мне съеденной оказаться!

Когда Эркюль вправду вернулся, новостям не было конца. К тому же у Перлы как раз начались месячные, и она — вот счастье-то — продолжала спать в своей постели одна. А еще через несколько дней к деревне на берегу выехал сам герцог.

Он сидел на вороном рыцарском скакуне, и поводья были отделаны серебром, и стремена тоже были все в серебре. Марко встретил его у начала тропы, взбиравшейся на утес. Остальные жители наблюдали сверху.

Голос герцога доносился ясно и громко.

— Я знаю, кто ты такой. Весть достигла меня даже на юге, где я бился против сарацин. Помоги мне разбить этих северных морских разбойников, и я сделаю тебя графом, чтобы ты управлял всей здешней округой. Тогда ты сможешь невозбранно продолжать грабить на большаке, только будешь отдавать мне половину.

Перла с ужасом следила за тем, как ее брат сгибается в поклоне, принимая предложение герцога. Тот развернул коня и уехал прочь, а Марко поднялся по тропке обратно в деревню.

Перла подошла к брату, как только увидела его одного, без Эркюля.

— Он же врет! — сказала она. — Он обманывает! Неужели ты не понимаешь?

Марко улыбнулся.

— Все в порядке, сестренка. — И поцеловал ее в щеку. — Я ему тоже соврал.

Драконы, одни драконы кругом.

— Они появляются в полнолуние, — сказал Марко. — Герцог согласен со мной, что в этом году было три нападения, все к северу от здешних мест, но разбойники продвигаются к югу. Они причаливают при полной луне, жгут деревню, захватывают всех жителей и исчезают прежде рассвета. Судя по всему — охотятся за рабами. Надо полагать, вскоре они пожалуют и сюда, если не в ближайшее полнолуние, то через одно — уж точно. И в особенности если все мы переберемся назад в старую деревню у берега.

Перла крепко сжала губы. На утесе-то они были в безопасности!

Если они останутся на утесе, они не смогут причинить вред дракону.

А Марко уже излагал свой план.

— Мы выкопаем ров чуть выше верхней точки прилива. Герцог приведет стрелков, и они засядут во рву, а рыцари будут дожидаться в деревне. Когда появятся морские разбойники, они окажутся между двух огней. Тут-то им и конец!

Перла закусила зубами палец.

— Ну? Что думаешь? — повернулся к ней Эркюль. И, подхватив, закружил Перлу. — Когда я стану вельможей, ты превратишься в знатную даму! Прикинь? Небось, сразу станешь поласковей.

Перла сердито стиснула зубы. Вот бы раздобыть где-нибудь нож да и сунуть его поганцу под ребра.

Последующие несколько недель мужчины трудились не покладая рук, копали ров, и Эркюлю большей частью было не до нее. Луна росла в небесах. Женщины вернулись к жизни на берегу, в остовах прежних домов. Стояло лето, было тепло, а вечером развалины приятно продувал морской бриз, и дети могли купаться сколько влезет и баловаться у воды. Пошли даже разговоры о том, чтобы вывести лодку в море да наловить рыбы, пока кто-то не заметил, что сети успели прийти в полную негодность.

За несколько дней до очередного полнолуния вновь пожаловал герцог и проскакал галопом по самому краю воды, неотрывно глядя в океанскую даль. Перла угрюмо проводила его глазами. Люди сказывали, война на юге не принесла ему особых успехов и он страстно желал хоть кого-нибудь победить. Потом Перла нашла взглядом Марко, усердно махавшего лопатой в конце рва. Ей было очевидно, что герцог бессовестно использовал ее брата. Тот должен был сделать за него всю работу, после чего герцог присвоит всю славу.

Позади герцога скакал его сын, молодой и пригожий. Он упражнялся с мечом — размахивал им так, словно вел бой в одиночку против сотен врагов.

Ну хоть бы один, с колотящимся сердцем думала Перла и смотрела в сторону моря. Или, может, она и это себе выдумала? Сочинила сказку да сама в нее и поверила? Может, на свете и не было никого, кроме таких, как Эркюль, герцог и Марко?..

К ней подошла сестра.

— Сегодня полнолуние, — сказала она. — Надо будет укрыться в лесу. Ты пойдешь?

Перла ответила:

— Я останусь.

— Люди поговаривают… — Сестра помялась, однако решила договорить. — Поговаривают, что, если герцог не доберется до морских разбойников, он намерен отыграться на Марко.

Перла повторила:

— Я остаюсь.

— Ай, ну что же ты за дурочка, Перла! Так и не поумнела с тех пор! Право, люди в здравом уме так себя не ведут.

Что ж, Перла уже знала: это Марко распустил про нее слух, что она, мол, малость того. Дурочка.

Если честно, она и сама уже не вполне понимала, где правда. Ведь если она верила в одно, а все остальные — во что-то другое, может, они и были, в конце концов, правы?

Солнце село, и большая круглая луна выплыла в небо. В прибрежной деревне из всех женщин осталась одна только Перла.

Среди домиков сидели за ужином рыцари герцога. Опасаясь их, Перла на всякий случай ушла к самой воде. Она обошла ров, где засели стрелки с полными колчанами стрел. В другом конце рва устроились Марко и все деревенские.

Выйдя на пляж, Перла забралась на скалу. Лунный свет отбрасывал резкие тени, все было черно-серебряным: мокрый песок, чернильный провал рва… В безветренной ночи тихо накатывалась океанская зыбь, волны чуть слышно шипели, выплескиваясь на песок. Перла сидела и думала. Рыцари в деревне ждали сигнала, чтобы напасть на морских разбойников… или на Марко. У Марко было всего пять человек. А у герцога — целая сотня.

Перла сидела в свете луны. Временами ее начинал одолевать сон. В какой-то миг ей приснился большой круглый глаз, светившийся алым, и низкий рокочущий голос, сдержанно громыхавший: «Расскажи что-нибудь!»

Вздрогнув, она открыла глаза. Луна клонилась к западу. И вот тут у Перлы зашевелились волосы. Далеко в море, среди мерно катившихся волн, понемногу зарождался водоворот.

Она замерла, забыв даже дышать.

— Эй, что там такое? — сонно окликнул кто-то на берегу.

— Перла! — крикнул Марко. — Ты что там забыла? Беги!

Она оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Марко и с ним остальные деревенские сорвались с места и стремительно понеслись в сторону утеса и тропинки наверх. Так вот, оказывается, что он задумал! На самом деле он не забывал про дракона. И вот теперь, не дожидаясь ее, вместе с Эркюлем и прочими он улепетывал прочь, оставляя людей герцога сражаться с чудовищем.

Рыцари не обратили на его побег никакого внимания. По их мнению, еще ничего особенного не произошло. Лишь несколько стрелков из числа сидевших во рву схватились за луки, и кто-то спросил:

— А стрелять-то во что?

— Там что-то движется! — прокричал часовой.

Герцог подъехал ко рву, стоя на стременах, чтобы лучше видеть. Сын следовал за ним, отчаянно борясь с зевотой. Водоворот в море все углублялся и рос — гладкая темная дыра в залитой лунным светом воде. Докатившиеся волны прошумели по берегу, и из воронки высунулась рогатая голова.

Перла спрыгнула со скалы и побежала по берегу.

— Нет! Нет! — закричала она. — Уходи, это ловушка! Ухо…

Что-то с силой ударило ее в спину, и она растянулась лицом вниз, едва не угодив в воду.

В следующий миг все звуки похоронил чудовищный рев. Перла ощутила, как на ее руки накатилась волна, и кое-как отползла на сухое. У нее отчаянно болела спина, по боку стекала кровь. Она осторожно завернула руку назад, но нащупала лишь мокрую ткань платья. Что бы это ни было, удар пришелся вскользь. Перла снова поникла, задыхаясь от боли. И увидела, как мимо нее промчался вырвавшийся из моря дракон.

Прямо на ходу он ударил зеленым огнем. Длинное пламя прошлось из конца в конец по всему рву, превратив в головешки все, что могло там находиться. Когда немногие уцелевшие стрелки попытались поднять луки, их сграбастали беспощадные челюсти. Кого-то он проглотил, других отшвырнул прочь и устремился за остальными. Один прыжок — и он пересек еще дымившийся ров.

Скрючившись под скалой, Перла слышала, как стрелы со звоном отскакивали от его чешуи.

В это время протрубил рог, и со стороны берега, выстроившись в одну линию, в атаку пошли рыцари. Герцог вел их с мечом наголо. Они взяли дракона в кольцо и пустили в ход мечи, шпорами и уздой удерживая рвущихся прочь коней.

Новая струя зеленого пламени отмела черное кольцо прочь. Дракон закричал и вскинулся на дыбы, в зубах у него был герцог. Невзирая на расстояние, Перла услышала, как хрустели сминаемые латы. Люди герцога со скорбными и испуганными воплями шарахнулись назад — прочь.

Вперед устремился сын герцога.

— Все ко мне! Сомкните ряды!

Дракон отшвырнул тело герцога и устремился на его сына. Тот мигом развернулся и дал шпоры коню, но могучие челюсти с лязгом сомкнулись на хвосте скакуна.

Рыцари кинулись врассыпную. Дракон подхватил кого-то еще и тотчас сожрал, только полетели прочь изжеванные латы и шлем.

Перла кое-как поднялась и, хромая, заковыляла к нему. У него текла кровь из доброй дюжины ран. Порез на шее, глубокая рана в груди… стрелы, торчащие в чешуе…

Перла протянула к нему руки.

— Как ты?

Дракон повернул голову, и рассветный луч озарил золотой диск у него между глазами.

— Я жестоко изранен, — хрипло прозвучал его голос. — На этот песок течет кровь из самого моего сердца. Если бы ты не предупредила меня, мне и вовсе пришел бы конец. Знаешь, я поклялся, что съем тебя, если только найду. Но ты спасла мне жизнь, да еще и поплатилась за это. — Он повернулся и тяжело двинулся к морю. — И я еще не забыл твои сказки.

Перла сказала:

— Возьми меня с собой!

Он остановился, выгнул шею и посмотрел на нее сверху вниз. Из его ран выкатывались тяжелые кровавые капли. Они падали на песок, вспыхивали огнем, и утренний ветер рассеивал струйки дыма.

— Я не забыл твои сказки, — повторил дракон. — И я не знаю, какую судьбу готовят мне море и эти вот раны.

— Все равно, — сказала Перла. — Я с тобой!

Громадная голова качнулась, оказавшись совсем рядом. Алые глаза сверкали подозрительно ярко, готовые пролиться слезами. Длинный язык с бесконечной нежностью прошелся по ее босым ногам. Перла взобралась ему на плечо, потом на спину и уселась верхом, крепко держась за могучий спинной шип.

Она едва успела как следует наполнить легкие воздухом, и дракон бросился в море.

Наоми Новик Вици

Вот вам пример того, что «Лови момент!» часто является полезным советом. Даже в том случае, если, следуя ему, вы оказываетесь вынуждены связаться с драконом, причем совершенно неожиданным образом!

Наоми Новик, автор бестселлеров, родилась и живет в Нью-Йорке с мужем — редактором фэнтези и шестью компьютерами. Она является американкой в первом поколении и воспитывалась на польском фольклоре. В ее детстве Баба-яга соседствовала с Толкином. Закончив компьютерный факультет Колумбийского университета, она участвовала в разработке игры «Neverwinter Nights: Shadows of Undrentide», после чего решила попробовать свои силы в писательстве. И это было очень правильное решение! Последовавший сериал «Отважный» («Temeraire»), включающий книги «Дракон его величества» («His Majesty's Dragon»), «Нефритовый трон» («Throne of Jade»), «Black Powder War», «Empire of Ivory», «Victory of Eagles» и «Tongues of Serpents», описывает альтернативную версию Наполеоновских войн, где в качестве живого оружия используются драконы. Этот сериал снискал необычайную популярность.

* * *

— Итак, Антоний, — сказал мировой судья, — ты, несомненно, являешь собой образец крайне распущенного и безнравственного юнца. Ты опозорил имя благородного рода патрициев и запятнал себя крайне недостойными склонностями и привычками. Более того, есть свидетельства, что ты не просто пьяница и игрок. На твоей совести еще и убийство.

Подобное предисловие могло означать только одно: старый стервятник всерьез вознамерился отправить его прямиком на плаху. Это настраивало на философский лад. Антоний передернул плечами. Он заранее знал, что его семья вряд ли наскребет денег на взятку, достаточную, чтобы его отпустили. Семья Клавдия в любом случае была неизмеримо богаче. Да и всерьез полагать, будто его отчим хотя бы почешется…

— Можешь что-нибудь сказать в свое оправдание? — между тем осведомился судья.

— Он был душным козлом и абсолютным ничтожеством. Пойдет? — жизнерадостно ответил Антоний.

Мировой судья зловеще нахмурился.

— Твои долги составляют почти две с половиной сотни талантов…

Антоний перебил:

— В самом деле? Ты точно уверен? Боги, я и не подозревал, что так много! И куда только деньги деваются?..

Мировой судья постучал пальцами по столу.

— Будь моя воля, — сказал он, — я бы с удовольствием отправил тебя на арену. Уж кто-кто, а ты этого более чем заслуживаешь.

— Я? Сын римского сенатора? — с преувеличенным ужасом и негодованием переспросил Антоний. — Только попробуй, мигом сам пойдешь на рынок рабов.

Судья продолжал, ничуть не смутившись:

— Полагаю, указанные обстоятельства могут быть признаны смягчающими. Так или иначе, твоя семья самым настойчивым образом просила о смягчении твоей участи. Поэтому тебя ждет не плаха, не арена, а нечто иное.

Вот это уже сулило некие перспективы.

— Ну и?.. — осведомился Антоний.

Судья зачитал приговор.

— Да ты что, из ума выжил? — воскликнул Антоний. — И вот это, по-твоему, называется смягчением участи? Чтобы убить дракона, даже самого маленького, нужно человек двенадцать, а тут…

— Они не просили сохранить тебе жизнь, — терпеливо продолжал мировой судья. — Это было бы им заведомо не по средствам. Схватка с драконом дарует почетную смерть, в большинстве случаев — быструю, насколько я в этом разбираюсь. Кроме того, по закону она полностью спишет все твои долги. Или, может быть, ты предпочитаешь самоубийство?

Антоний подумал о том, что дракона вообще-то можно убить. Ну, хотя бы чисто теоретически. А стражников — подкупить. Тогда как меч, всаженный в кишки, шансов не оставляет. Совсем никаких.

— Нет уж, спасибо большое, — сказал он судье. — Ладно, где она, эта тварь? Где мне предстоит судьбоносная встреча? В Германии? В Галлии?..

— Тебе даже не придется Италию покидать. — Бессердечный крючкотвор уже что-то царапал в бумагах. — Одно из этих созданий прибыло с севера примерно неделю назад и устроилось со своим кладом прямо над верховьями Тибра, недалеко от Плацентии.

Антоний нахмурился.

— Что-что там насчет клада?..

— Ну как же, где дракон, там и клад. Причем в данном случае, если верить соглядатаям, клад весьма примечателен. Так что если убьешь дракона, ты даже сможешь рассчитаться с долгами… какой бы умопомрачительной ни была сумма!

Можно подумать, Антоний уже приготовил ему эти денежки для выплаты, глупость какая. Он спросил:

— Какого возраста тварь, о которой мы говорим? Желательно поточнее!

Судья хмыкнул.

— Мы отправили человека с поручением пересчитать ее зубы, но, похоже, он решил заняться этим изнутри. В смысле, из брюха. Местные сообщают, что существо весит по меньшей мере как четыре слона, а скорее — все шесть. Выводы делай сам.

— Ты что, вправду рассчитываешь, будто я этакую махину в одиночку завалю? — спросил Антоний.

— На самом деле нет, — кивнул мировой судья. — Но противодраконное подразделение девятого легиона находится на расстоянии двух недель ускоренного марша, и население беспокоится. Надо же сделать красивый жест и как-то успокоить людей. — Он вновь поднял глаза. — Тебя проводит на место персональная стража, предоставляемая семейством Фульвия Клавдия Суллия. Ну как, не передумал?

— Да пусть лучше у меня печенка с селезенкой поссорятся, — горько выругался Антоний.

Затея на глазах утрачивала вменяемость. Даже чисто теоретическую.

— Так эта холера что, еще и огнем дышит? — ужаснулся Антоний.

Ближняя деревня представляла собой скопище обгорелых руин. Дома, деревья в садах — все было превращено в бесформенные головешки. Закопченный след тянулся в холмы, и оттуда к небесам поднималась тоненькая, но устойчивая дымная струйка.

— Похоже на то, — отозвался предводитель охранников.

Его звали Аддо. В голосе предводителя прозвучало, пожалуй, больше энтузиазма, чем диктовали приличия. Можно подумать, вчера он выиграл не половину денег на выпивку, а сразу весь кошелек. Между тем в округе и шлюхи-то было не найти, чтобы напоследок повеселиться.

Стражники провели Антония к самому входу в овраг. Это был единственный вход. И если на то пошло, единственный выход, потому что боги его явно покинули. Здесь с него сняли цепи.

— Не передумал? — посмеиваясь, спросил Аддо. Двое других приготовили для узника щит и копье. — Если да, то сейчас самое время.

— Поцелуй меня в задницу. — Антоний вооружился и бросил ему кошелек. — Покропи от меня алтарь Марса кровью да за выпивкой меня помяни. А я в преисподней вас всех подожду!

Они отсалютовали ему, ухмыляясь. Минуя первое колено извилистого оврага, Антоний помедлил и украдкой глянул через плечо… увы, педикаторы, неестественно верные долгу, никуда не ушли. Сидя на земле, они резались в кости — и весь мир мог катиться куда подальше.

Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Антоний углубился в овраг.

Чем дальше он пробирался, тем ощутимей становилась жара. К последнему повороту у него взмокла ладонь, сжимавшая древко копья. Волны жара катились навстречу, словно из пылающей печи, воздух дрожал. Дракон спал, развалившись в овраге, и — отходы богов! — был размером с амбар для зерна. Шкура у него была грязновато-зеленая, с разбросанными там и сям более светлыми пятнами и полосами. Такого окраса Антоний, признаться, не ожидал. Имелась даже одна большая пежина, этакая бледно-зеленая клякса, расположенная прямо на морде. Но это все чепуха; куда важней было то, что при вдохах спина вздымалась чуть не вровень со стенами оврага, а голова выглядела побольше крытой повозки.

Вот дракон потянул носом и бормотнул во сне, устраиваясь поудобней. Со склонов оврага посыпались камешки. Они падали и отскакивали от драконьих чешуй, — те напоминали панцири черепах, только более гладкие. Антоний увидел кучу костей, аккуратно сложенных в уголке площадки. Кости были очень чисто обглоданы. За ними на овражной круче виднелась неправильной формы пещера, и в ней призывно мерцало серебро. Несколько монеток выкатилось наружу.

Что толку с этого серебра!

— О милостивая Венера, в этот раз ты знатно меня прокатила, — едва ли не со смехом выговорил Антоний.

С подобной тварью, пожалуй, не управился бы и полноразмерный отряд. Да у нее в одной шее было десять локтей. Тут никаким копьем не дотянешься. Да еще и огнем пыхает.

Выманивать чудовище с лежки было в любом случае бессмысленно. Антоний отбросил заведомо бесполезный щит — деревяшка против огнедышащего дракона, ха-ха! — и шагнул было к дракону, но стук щита, брошенного на камни, разбудил монстра. Существо вскинуло голову и зашипело, щуря глаза. Антония приморозило к месту. Какая еще благородная отрешенность перед лицом неминуемого?.. Дракон поднялся на лапы, и Антоний беспомощно распластался по стене оврага.

Дракон сделал один шаг, потом другой — мимо него. Вытянул утыканную шипами голову и подозрительно обнюхал брошенный щит. Его туша заполняла целиком весь овраг. До чешуйчатого бока можно было дотянуться рукой. Дыхание приподнимало и опускало чешуи. Антоний обливался потом от невыносимого жара. Так, как если бы он шел в летний полдень по солнечной дороге с тяжелым грузом за спиной. И без воды.

Прямо перед его лицом было место, где присоединялась к туловищу дракона передняя лапа. Непосредственно в подмышке чудовища он увидел крупную, болезненного вида шишку. Чешуи на ней истончились и выглядели полупрозрачными. Все вместе походило на опухоль.

Дракон продолжал обследовать щит. Он трогал его носом, двигал туда-сюда по камням. Исполнившись окончательного фатализма, Антоний пожал плечами, поудобнее схватил двумя руками копье — и ударил что было силы, выбрав точку на теле дракона, которая показалась ему уязвимой.

Размягченные чешуи подались так легко, что копье погрузилось чуть не на всю длину. По крайней мере, кулаки Антония коснулись драконьего бока. Его сплошь залило кровью и гноем, и, милосердные боги, как же вонял этот гной!.. Дракон взвыл и вскинулся на дыбы. Антония оторвало от земли и подбросило на высоту его собственного роста. Потом копье выскочило из раны, и он свалился наземь. Упав на четвереньки, он попытался отползти к стене, плюясь и задыхаясь от жуткого запаха. Поднялись тучи пыли, полетели камни.

— О Юнона, царица богов… — вырвалось у него, когда валун размером с лошадиную тушу врезался в землю совсем рядом с его головой.

Перекатившись, он скорчился под обрывом и кое-как вытер лицо, с невольным благоговением наблюдая за бившимся и ревевшим чудовищем. Из его пасти вырывались сполохи огня, рана в боку обильно кровоточила. Целые ведра черной жидкости лились в овражную пыль, образуя ручей. Пока Антоний смотрел, голова дракона начала никнуть. Чудовище приподнимало ее, но она снова падала, и так раз за разом. Потом подогнулись задние лапы. Дракон медленно обрушился наземь, и воздух с шипением вырвался из его легких. Голова упала и безвольно перекатилась.

Антоний лежал под стеной еще какое-то время, наблюдая. Потом разбросал камни, наполовину засыпавшие его, и кое-как поднялся. Шатаясь, он подошел к голове чудища, заглянул в мутнеющие, глаза. Из пасти еще тянулся дымок вроде того, что источают гаснущие головни.

— Венера милосердная, прославленная среди богов, — проговорил он, подняв глаза к небу. — Никогда больше не усомнюсь в твоей благосклонности.

Антоний поднял копье и, хромая, сплошь залитый кровью, заковылял к выходу из оврага. Охранники бдели, держа мечи наготове. Они уставились на него так, словно им явился демон во плоти.

— Не волнуйтесь попусту, — жизнерадостно заверил их Антоний. — Моей крови тут нет. Слушайте, ни у кого не найдется промочить горло?.. А то вкус во рту — словами не передать.

— Во имя зловонного Гадеса, это еще что? — спросил Секунд, глядя, как третий стражник покидает пещеру, с трудом таща увесистый груз: гладкий, овальной формы булыжник.

— Это яйцо, безмозглый ты капупедитум, — сказал Аддо. — Грохни его о скалу, и дело с концом.

— Э, нет, так не пойдет, — вмешался Антоний. — Здравый смысл подсказывает, что у него тоже цена есть. Кладите в телегу!

Эту телегу они нашли в развалинах испепеленной деревни и выстлали дно кусками рваных мешков. Боги определенно благоволили Антонию: поблизости отыскался даже погреб, а в нем — несколько запечатанных кувшинов с вином.

— Друзья мои, — сказал Антоний, совершив подобающее возлияние Венере, в то время как стражники грузили остатки драконьего клада. — Отведайте этого вина! Завтра мы скупим всех блудниц Рима, но сегодня напьемся же до поросячьего визга!

Они с ухмылками приняли приглашение, а заодно наконец-то отвернулись от груды сокровищ, сваленных на телегу. Антоний ничуть не обманывался. Если бы не копье в его руке — то самое, черное от драконьей крови, — эти люди давно перерезали бы ему глотку и сейчас приближались бы к галльским границам.

Зато теперь игра шла по его правилам. Ведь он способен был перепить восьмерых, по очереди отправляя их под стол, и это при посредстве неразбавленного вина.

Вот и этих троих он оставил мирно похрапывать на земле, а сам свистнул мулам, и те бодрым шагом потащили телегу прочь по дороге: близкое соседство с тушей дракона животным очень не нравилось. Туша, правду сказать, была не цела. Антоний потратил немалую часть дня на то, чтобы отделить от нее голову, и теперь она гордо возвышалась поверх груды сокровищ. Плоть постепенно утрачивала упругость, и верхние зубы мало-помалу наезжали на нижнюю челюсть. Еще голова немилосердно воняла, но, когда повозка въехала в ближний городок, это только усилило произведенное впечатление.

Самое занятное заключалось в том, что теперь, когда золота у него было как грязи, Антонию ни за что не приходилось платить. Люди прямо-таки состязались за право угостить его выпивкой, и любая шлюха готова была уединиться с ним задарма. Ему даже проиграться не удавалось. Его кости неизменно выпадали нужной стороной кверху.

Он купил особняк в лучшей части города. С одной стороны его соседом стал напыщенный краснобай Катон, с другой — дядя Клавдия. Здесь Антоний закатывал вечеринки, ненавязчиво продолжавшиеся от заката до рассвета. В дневные часы он баловался со зверями на своем заднем дворе. Там по разные стороны сидели на цепях лев и жираф, чтобы фыркать и рычать друг на дружку. Был даже гиппопотам, которого притащил ему нубийский торговец.

Он велел установить посередине двора череп дракона. Перед черепом поместили яйцо. Здоровенную глыбу все равно никто покупать не хотел, но надо же было ей найти какое-то применение?

— Избавлю тебя от них, если дашь полсотни сестерциев, — поглядев на череп в паре с яйцом, предложил ему управитель цирка.

— Что? — возмутился Антоний. — Еще я тебе должен доплачивать? Да я лучше сам его разобью, и дело с концом!

Управитель цирка пожал плечами.

— Ты же не знаешь, как долго его высиживали. Может, из него еще что-нибудь вылупится. А они, между прочим, вылупляются готовыми к бою. — И предупредил: — Последний раз, когда мы собрали желающих посмотреть это зрелище, птенчик ухайдакал шестерых человек.

— Билеты-то окупились? — ехидно поинтересовался Антоний, но этот мерзавец и ухом не повел.

Так или иначе, яйцо придало завершенность оформлению его двора. Антоний повадился пересказывать услышанное от управителя кому-нибудь из гостей, когда тот, прислонившись к яйцу, поглаживал скорлупу. Забавно было наблюдать, как проворно люди отскакивали прочь. Сам Антоний полагал, что в яйце, скорее всего, никакой жизни не было и в помине. Полгода уже прошло, а оно каким было в самом начале, таким точно и оставалось.

Между тем самому Антонию нынешняя безбедная жизнь была определенно не в радость. Непостижимым образом он начал почти тосковать по былым денькам, когда он навсегда покинул дом своего отчима. Тогда ему, бывало, приходилось в один вечер бороться на потеху уличным зрителям с тремя соперниками подряд, зарабатывая себе денежку на еду. Просто потому, что никто ему за спасибо и черствой корки дать не желал. Бывало и такое, что он позволял какому-нибудь жирному развратнику… скажем так, распустить руки. Иначе ему приходилось бы ночевать под заборами.

Но вот что удивительно — кувшин краденого вина, выпитый после часовой гонки по переулкам со стражами порядка, был вдесятеро вкусней дорогих напитков, которыми он мог наслаждаться теперь. А прежние друзья превратились в подхалимов, лизоблюдов и льстецов. Кстати, до чего неуклюже они льстили ему.

Лев в конце концов сорвался с цепи и слопал жирафа. Потом пришлось избавиться от гиппопотама, ибо тот загадил сплошным слоем весь двор. Это уже подозрительно смахивало на знамение свыше. А когда Антоний, будучи в здравом уме и твердой памяти, потянулся за книгой, это уже не могло быть ничем иным, кроме знака полного отчаяния.

Он попробовал прибегнуть к сильнодействующим средствам. Закатил оргию на два дня и две ночи, в течение которых никому не было позволено спать. Оказалось, однако, что даже и его выносливости был отмерен предел, которого по ходу второй ночи Антоний и достиг. Последующие три дня он пролежал в затемненной комнате, баюкая готовую взорваться голову. В довершение всех бед, стоял август месяц, и дом напоминал пекарную печь. Простыни Антония промокли от пота, но двигаться было еще невыносимей, чем просто лежать.

В итоге он все-таки выполз наружу, велел рабам отскрести и вымыть себя и должным образом облачить. Самая простая домашняя одежда у него была теперь персидского шелка, расшитая золотом, иного он не держал. Выйдя затем из дома, он рухнул на диван под апельсиновыми деревьями.

— Разрази вас Юпитер! Все прочь, и чтобы мне была тишина! — зарычал он на рабов.

Лев поднял голову и зарычал в ответ. Антоний швырнул в него винным кувшином, откинулся к спинке дивана и прикрыл глаза от света рукой.

На какое-то время он задремал и проснулся от прикосновения к ноге.

— Кому сказано, оставьте меня в покое, блохастые псы!

Толчки прекратились на какое-то время, но затем снова возобновились.

— Ну вот что, сыны Диса, я велю вас пороть, пока вы не… — вскидываясь на диване, начал было Антоний.

И осекся на полуслове.

— А больше еды нету? — спросил дракончик.

Антоний вытаращил глаза. Их головы находились на одном уровне. Дракончик моргал ярко-зелеными глазами с черными щелями зрачков. Тело у него было в основном зеленое, как и у того, в овраге, только спинные шипы отливали синевой. Антоний оглядел двор. Всюду были раскиданы ошметки скорлупы. Что же касается льва…

— Проклятье, лев-то где? — вырвалось у Антония.

—. Мне кушать хотелось, — не очень-то виновато выговорил дракончик.

— Так ты что, слопал льва? — не веря собственным глазам, осведомился Антоний. И повторил почти благоговейно: — Ты слопал льва?

— Ну да. И хотелось бы еще чего-нибудь пожевать, — ответил дракончик.

— Клянусь титьками Гекаты, ты получишь все, чего только пожелаешь, — заверил Антоний, уже представляя себе, как рухнут гости, приглашенные на его следующую вечеринку. — Маракл! — заорал он. — Беги быстрей, ленивый, никчемный раб, и немедленно достань мне несколько коз!.. Проклятье, как это возможно, что ты умеешь говорить? — вновь обернулся он к дракончику.

— Ты-то умеешь, — был ответ. Как будто это все объясняло.

Антоний задумался — и передернул плечами. Может, и объясняло. Он осторожно протянул руку и погладил шею дракончика. Шкурка была мягкой и гладкой на ощупь.

— Что за чудесное создание, — проговорил он. — Буду звать тебя Винцитатом!

Когда трясущегося от ужаса конюшего Антония удалось вытащить во двор и заставить осмотреть новорожденного, оказалось, что дракончик был самочкой. Маленькая драконица сразу проявила недюжинное упрямство, наотрез отказавшись менять имя. Так и прилип к ней «Винцитат», или для краткости «Вици». Еще ей требовались три козы в день, с гарниром из чего-нибудь сладкого. И драгоценности. В этом смысле Вици не больно-то отличалась от других женщин, известных Антонию. Все боялись ее до дрожи в коленках. Половина рабов Антония немедленно разбежалась. Торговцы — после того, как он пригласил кого-то из них на задний двор, — перестали посещать его дом. А с ними и большинство приятелей.

Нет, что за дивное создание, в самом деле!

Последний по счету торговец, удиравший прочь без оглядки, очень не понравился Вици.

— И ожерелье, которое он принес, было бездарным, — сказала она. — Антоний, я хотела бы полетать!

— Я уже тебе объяснял, радость моя, что какой-нибудь тупой стражник, чего доброго, пустит в тебя стрелу, — ответил Антоний, обдирая апельсин.

До чего он докатился! Даже и это приходилось теперь делать самому; рабы перестали убегать только после того, как он клятвенно пообещал — иметь дело с драконицей им не придется.

— Не волнуйся, милая, — добавил он. — Скоро у тебя будет простора в достатке.

Двор и так уже очистили от украшавших его когда-то скульптур, но это была мера сугубо временная. Вици и так уже выросла втрое против своих первоначальных размеров, и это всего за две недели. По счастью, гибкий ум Антония успел отыскать достойное решение.

— Господин! — донесся из глубины дома опасливый голос Маракла. — Катон пришел!

— Вот и отлично, — отозвался Антоний. — Прошу! Входи, Катон, мой добрый сосед. — Он приподнялся с дивана при виде старика, замершего у входа во двор. — Благодарю за то, что согласился прийти. Я бы сам тебя навестил, но, понимаешь ли, слуги места себе не находят, когда я оставляю ее с ними одну.

— Я не принимал слухи на веру, но теперь вижу, что ты воистину пропил последний ум, — ответил Катон. — Спасибо за приглашение, но я, пожалуй, здесь постою. Пусть зверюга проглотит сперва тебя, но, надеюсь, винные пары из твоих внутренностей одурманят ее достаточно, чтобы я смог спастись.

— И вовсе не собираюсь я Антония есть, — обиделась Вици.

Глаза Катона полезли из орбит.

— Маракл, принесли кресло Катону и поставь его там, — распорядился Антоний. Растянулся на диване и стал гладить атласную шейку драконицы.

— А я и не знал, что они разговаривают, — сказал наконец Катон.

— Слышал бы ты, как она декламирует «Приапею», да с выражением, — усмехнулся Антоний. — Заслушаешься! Так вот, я пригласил тебя, чтобы…

— Не больно-то хороши эти стихи, — перебила Вици. — Мне больше понравились те, что ты читал в тот раз у себя дома. Про сражения.

— Что?.. — изумился Катон.

— Что?.. — изумился Антоний.

— Я слышала их вчера. Сквозь стену, — пояснила драконица. — Они были… такие волнительные. — Потом добавила: — И язык ни в какое сравнение не идет. Те, первые, про бесконечное прелюбодейство, а персонажей одного от другого не отличишь.

Антоний молча таращил на нее глаза. Это немножко смахивало на предательство.

— Ну, Антоний, — фыркнул Катон. — Ты, конечно, вполне спятил, иначе не решил бы завести у себя дракона. Но у твоей питомицы, по крайней мере, вкус лучше, чем у тебя.

— О да, она существо примечательное во всех отношениях, — сквозь зубы ответил Антоний. — Но, как видишь, в нынешних владениях нам становится тесновато, так что, боюсь…

Вици вновь перебила.

— А ты других стихов не знаешь? Вроде тех? — обратилась она к Катону.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я прямо здесь наизусть прочитал тебе Энниевы «Анналы»? — поинтересовался Катон.

— Да, если можно, — сказала она и свернулась поудобнее, приготовившись слушать.

— Э-э-э, — встрял Антоний. — Вот что, сердечко мое…

— Тихо, тихо, я стихи слушать буду, — сказала она.

Катон выглядел несколько ошарашенным. Однако потом он покосился на Антония — и улыбнулся. После чего приступил к декламации длиннейшей поэмы. От начала и до самого конца.

Примерно через полчаса Антония сморил сон. Когда он проснулся, они горячо обсуждали тонкости поэтического языка. Катон даже как-то сумел уговорить домашних слуг вынести ему столик — хлеб, вино, оливковое масло. Ради хозяина они на подобное давно уже не соглашались. Смелости не хватало.

Антоний поднялся на ноги.

— Хотелось бы все же перейти к делу, — проговорил он с нажимом, в упор глядя на драконицу.

Винцитат намека не поняла.

— Катон может остаться на ужин, — сказала она.

— Нет, он не может, — возразил Антоний.

— Так что ты хотел предложить мне, Антоний? — спросил Катон.

— Я хочу купить твой дом, — без обиняков заявил Антоний.

Он-то собирался постепенно подвести к этому разговор да еще полюбоваться физиономией Катона, когда до того дойдет суть происходившего. Однако сейчас он был слишком раздражен для хитрых многоходовых комбинаций.

— Этот дом выстроен моим прадедом, — ответил Катон. — И ты хочешь, чтобы я тебе его продал для оргий и всяких бесчинств?

Антоний подошел к столу, взял кусок хлеба и обмакнул его в масло. Кажется, напоследок ему все же удастся повеселиться.

— Боюсь, — сказал он, — других покупателей, кроме меня, тебе не найти. И гости к тебе скоро совсем перестанут ходить. Слухом, знаешь ли, земля полнится.

Катон в ответ фыркнул.

— Напротив, — сказал он. — Я думаю, мой дом сильно вырастет в цене, как только ты съедешь отсюда.

— Боюсь, я совсем не намереваюсь куда-то переезжать, — ответил Антоний.

— Бояться незачем, — сказал Катон. — Полагаю, сенат вознамерится вместо тебя.

— Катон говорит, в Галлии сейчас идет война, — вставила Винцитат. — Совсем как в поэме. Вот здорово было бы отправиться посмотреть настоящую войну!

— Что?.. — удивился Антоний.

— Итак, Антоний, — сказал мировой судья, — тебя можно поздравить.

— С тем, что выжил после того приговора? — поинтересовался Антоний.

— Нет, — сказал судья. — С самым необычным преступлением. Никогда раньше подобного не встречал.

— Что-то не припомню закона, который воспрещал бы держать дома дракона!

— Раньше не было, а теперь есть, — сказал мировой судья и уставился в бумаги. — Вопрос об установлении вины в данном случае не стоит. Следует только решить, что делать с этим созданием. Жрецы из храма Юпитера полагают, что подобное животное окажется очень значимым как жертвенное. Нужно лишь подыскать способ.

— Да я ее для начала выпущу прямо на форуме! — рявкнул Антоний. — Нет, погоди, я совсем не имел в виду… — Он перевел дух, заставил себя улыбнуться и наклонился к судье через стол. — Полагаю, мы можем договориться.

— Для этого у тебя даже сейчас денег не хватит, — ответил судья.

— Послушай, — сказал Антоний. — Я заберу ее на свою виллу в Стабии. — Судья вскинул бровь, и он поправился: — Или куплю кусок земли возле Арминии. Там полно места, она никому не будет мешать.

— Ну да, а потом у тебя кончатся деньги или пьянство вгонит в могилу, — сказал судья. — Ты хоть понимаешь, что эти твари по сто лет живут?

— В самом деле? — безучастно проговорил Антоний.

— Кроме того, осведомители сообщают, что она уже длинней Брундизийского дракона, который уничтожил почти половину отряда четырнадцатого легиона.

— Да она же кроткая, как ягненок, — сделал последнюю попытку Антоний.

Мировой судья молча смотрел на него.

— Остается Галлия? — спросил Антоний.

— Остается Галлия, — ответил судья.

Слуги весело упаковывали вещи Антония. Весьма постный вид был только у тех, кого он решил взять с собой.

— Ну? Теперь ты счастлива? — с горечью обратился он к Винцитат.

— О да, — ответила она, доедая очередную козу.

Антонию было велено отбыть в ночи и притом под стражей.

Но когда прибыл вооруженный эскорт — опытные солдаты в латах и с копьями, — обнаружилось неожиданное препятствие. Вици уже не помещалась на городской улице.

— Ладно, ладно, только без суеты, — замахал руками Антоний, отгоняя драконицу обратно во двор. Пока обошлось без разрушений, дом на той стороне лишь слегка покосился. — Пусть она перелетит в порт Аврелия и встретит нас на той стороне!

— Еще не хватало, чтобы эта тварь летала над городом, — ответил центурион. — Прикинь, вдруг возьмет да сграбастает с улицы знатную даму или почтенного торговца! А мы отвечай!

Он был за то, чтобы прикончить Винцитат прямо на месте, и безотлагательно. Антоний был за то, чтобы его самого пришибить, и недолго думая перешел от слов к делу. Солдаты оттащили его и, приперев к стене дома, вытащили мечи.

В этот момент Вици перегнулась к ним через стену и сказала:

— Антоний, мне кажется, я наконец поняла, как выдыхать пламя! Хочешь, покажу?

Солдаты мигом выпустили его и в ужасе отскочили подальше.

— Ты же вроде говорила — не можешь, — глядя вверх, прошипел Антоний.

Признаться, он был этим обстоятельством немало разочарован.

— А я и не могу, — сказала она. — Но я подумала, что так они верней отвяжутся от тебя.

Протянув — опять-таки через стену — изящную переднюю лапку, она взяла его и подняла над землей. Потом махнула другой — и подцепила отчаянно заверещавшего вьючного мула вместе с поклажей.

И прыжком взвилась в воздух.

— Юпитер прищеми тебе печенку, ты спятила! — крикнул Антоний и судорожно ухватился за ее когти. Земля под ним плавно кружилась, уходя все ниже.

— Теперь ты видишь, как это здорово? — спросила она. — Куда приятнее, чем тащиться по пыльной земле!

— Осторожнее!.. — заорал Антоний, заметив внезапно надвинувшийся храм Сатурна.

— Ой, — спохватилась Вици и заложила вираж. Откуда-то сзади донесся ослабленный расстоянием треск каменной кладки. — Она и так рассыпаться готова была, — сказала драконица и торопливо захлопала крыльями, забираясь повыше.

Пришлось Антонию согласиться, что путешествие по воздуху было в самом деле куда быстрей обычных способов передвижения. Кроме того, мул, захваченный Вици, был навьючен золотом. Другое дело, драконице очень не хотелось, чтобы он это золото тратил. Что ж, ему в любом случае приходилось оставлять ее самое малое за полмили от того места, где он собирался что-нибудь покупать. Спустя некоторое время такие предосторожности ему надоели, и он, наоборот, стал направлять Вици к самой симпатичной вилле или поместью из числа замеченных с воздуха — и там она спускалась с наибольшим шумом и переполохом, какой только могла произвести. После такой посадки Вици вволю лакомилась скотиной, Антоний же ночевал полным хозяином в доме, начисто покинутом прежними обитателями.

В самый первый вечер, сидя за чашей вина и краюхой хлеба, он начал раздумывать, а надо ли ему тащиться в эту богами забытую Галлию. Кто мог подумать, каким поистине стремительным оказалось воздушное путешествие!

— А может, нам просто в таком духе и продолжать? — лениво заметил он, обращаясь к драконице. — И пусть ловят нас сколько душе угодно! До конца дней не поймают.

— Мне это не кажется правильным, — ответила Винцитат. — Если вот так сломя голову носиться с места на место, ни одного яйца высидеть не удастся. И потом, я же собралась войну посмотреть!

Антоний без сожаления передернул плечами, допивая вино. Честно говоря, он и сам предвкушал, как явится в действующие войска. Во рожа будет у полководца, когда он приземлится у него во дворе верхом на драконе и закаленное воинство разбежится, точно стайка мышей! И если поразмыслить хорошенько, жизнь объявленного вне закона бродяги с драконом была вовсе не такой уж привлекательной. Где бы он, скажем, подружку на ночь себе раздобыл?..

Двумя неделями позже они выбрались из альпийских предгорий. Теперь внизу была уже Галлия. И только тут до Антония постепенно дошло, что он, собственно, даже отдаленно не представлял себе, где оно находилось — действующее римское войско.

На то, что ему любезно подскажет дорогу какая-нибудь галльская домохозяйка, рассчитывать не приходилось, и еще две недели они с Вици просто летали туда и сюда, опустошая местные дворы. Еда здесь была жуткая, а вино вовсе не заслуживало называться вином. В довершение всех бед какая-то сумасшедшая бабка не сочла нужным удирать от своего дома и, когда Антоний вошел, чуть не выпустила ему кишки кухонным ножом. Пришлось ему самому позорно бежать, уворачиваясь от нацеленных в спину горшков и бешеной ругани, и они с Винцитат поспешно взлетели.

— Неприветливые тут края, — сказала драконица, разглядывая тощего поросенка — свою единственную добычу. Все-таки она сжевала его и, хрустя косточками, добавила: — А что там за такое странное облако?

Это был дым. Девять или десять густых столбов. Антоний даже не представлял себе, что когда-нибудь так обрадуется виду бранного поля. Отчим нередко грозил отправить его на границу, и стремление избежать подобной судьбы отчасти предопределило его уход из дому. На самом деле хорошей драки он не боялся, равно как и крови — чужой ли, своей. Было бы за что ее проливать!

Веская причина для кровопролития, как он ее себе представлял, была связана с выгодой. Его, Антония, выгодой.

Бой на земле между тем был в самом разгаре, и скоро они с Вици услышали грохот и лязг — весьма немузыкальный, кстати сказать. Летя в ту сторону, драконица все наддавала и наддавала ходу, так что Антонию пришлось прижмурить глаза — ветер выжимал из них слезы. Потом — с порядочным запозданием — до него дошло, что Вици держала направление не на лагерь в тылу римского войска. Она неслась непосредственно на врага.

— Эй, какого ты… — начал было Антоний, но тут Вици спикировала вниз, да так круто, что у него дыхание оборвалось.

Он судорожно вцепился в веревку, обвязанную кругом ее шеи — эх, ни до чего лучшего не додумался, пока было время! — и, как мог, постарался влипнуть в ее шкуру.

Винцитат испустила яростный рев, и Антоний испытал миг удовлетворения при виде моря вскинутых лиц — на них были ужас и потрясение. Причем как с одной стороны, так и с другой. А в следующий миг Вици ворвалась в ряды галлов, как вихрь. Те шли в бой плотной толпой, и когти драконицы заработали на полную мощь, производя страшное опустошение.

Она приземлилась на бегу и, умерив скорость, развернулась так резко, что Антоний съехал со спины ей под шею и повис, вцепившись в веревку. Потом его пальцы, онемевшие в воздухе, разомкнулись, и он свалился на землю. Вици же снова взлетела, даже не заметив, что потеряла седока. Антоний кое-как встал на весьма нетвердые ноги, перед глазами все плыло. А когда он проморгался, то обнаружил, что на него смотрело все галльское войско.

— Гадес ме феллат, — вырвалось у него. Непосредственно у его ног валялось не менее десятка мертвецов — Винцитат стряхнула их с когтей, чтобы не мешали. Антоний подхватил чей-то меч и щит, оказавшийся лишь самую малость надколотым, и завопил вслед драконице: — Немедленно вернись и забери меня отсюда, ты, нечестивое порождение Этны!..

Но Винцитат была слишком увлечена дальнейшим разгромом неприятеля и не обратила на его крики никакого внимания. Покосившись через плечо, Антоний заметил толстое старое дерево и поспешно прижался к нему спиной, готовясь к последнему бою.

Войско галлов не было армией в правильном понимании этого слова. Их боевые порядки больше напоминали уличную банду, орудующую в лесу. Однако мечи у варваров были острые до безобразия. Сразу пятеро из них кинулись на Антония, ревя во всю силу легких. В одного он пинком запустил разбитый шлем, свалившийся с кого-то, павшего от когтей Вици. Когда налетели остальные четверо, Антоний припал к земле и, прикрываясь щитом, стал метить им по ногам.

Судя по ударам, сыпавшимся на щит, к первой четверке врагов подоспела подмога с секирами. Ох, эти секиры!.. Антоний пырнул кого-то в бедро, другому попал в живот, сумел подняться и даже на какое-то время отшвырнуть троих уцелевших. И улыбнулся сквозь зубы, размахивая мечом.

— Прямо игры в войнушку в Марсовых лагерях, а, ребята?

Галлы оказались начисто лишены юмора. Эти простаки лишь оскалились — и снова бросились на него.

Пот заливал Антонию глаза, он в какой-то мере утратил счет времени, у него текла кровь из ран на руке и ноге. Потом один из его противников зашатался и упал, в его спине торчала стрела. Двое оставшихся оглянулись. Антоний сделал выпад и попал одному в шею, а второго свалила метко пущенная стрела.

Третья стрела бухнула Антонию в щит.

— Смотри, чучело, куда целишь!.. — заорал он и живо укрылся за деревом. Иначе его просто затоптали бы галлы, удиравшие от ливня стрел и яростного драконьего рева.

— Антоний! — прямо рядом с ним приземлилась Винцитат. И небрежным взмахом крыла отшвырнула последних нескольких галлов, пробегавших слишком близко. — Вот ты где!

Какое-то время он смотрел на нее, тяжело переводя дух. Потом бросил меч и щит и сполз наземь, привалившись к боку драконицы.

— Ну нельзя же вот так без предупреждения спрыгивать, — глядя на него сверху вниз, укоризненно проговорила драконица. — Тебя же поранить могли!

Он был слишком обессилен, чтобы ответить как подобало. Смог лишь беспомощно погрозить ей кулаком.

— Да плевал я, хотя бы сам Юпитер желал видеть меня! — сказал Антоний. — Для начала я намерен сожрать половину быка… конечно, при условии, сердечко мое, что вторую половину скушаешь ты… после чего желаю принять хорошую ванну. Вот тогда, пожалуй, и посетителей можно будет принимать.

Улыбаясь, он облокотился о переднюю лапку Винцитат и стал любовно поглаживать коготь. Легионер неуверенно покосился на чудовищный изогнутый клинок и отступил еще дальше.

Польза войны состоит в том, что рабы здесь дешевы и очень, очень послушны. Пускай даже они совсем ничему не обучены. Невелика наука — наполнить водой лохань и принести, куда скажут. Под щедрыми прохладными потоками Антоний в охотку соскребал с себя грязь, после чего залез в эту самую лохань, и у него вырвался вздох наслаждения.

— Неделю бы отсюда не вылезал, — пробормотал он, опуская разом отяжелевшие веки.

— Ммм… — сонно отозвалась Винцитат и рыгнула со звуком, подобным отдаленному грому. Ей достались на обед две трофейные лошади.

— Эй, ты там! Еще вина. — Антоний не глядя щелкнул пальцами.

— Позволь, я налью, — прозвучал спокойный голос, принадлежавший, несомненно, патрицию. Антоний распахнул глаза и рывком сел, увидев плащ военачальника. — Нет-нет, отдыхай. — Рука, опустившаяся на плечо, остановила его движение. — Ты так уютно устроился, что жаль беспокоить. — Полководец уселся в кресло, которое принесли ему рабы, налил вина себе и Антонию и взмахом руки отослал прочь слуг. — Позволь небольшое замечание? Твое появление подкупило своей внезапностью, но кое-что можно было бы доработать.

Антоний взял кубок и поднял его приветственным жестом, представившись:

— Марк Антоний, к твоим услугам.

— Так-так, — отозвался военачальник. Природа была к нему не слишком щедра: узкое лицо, тощая шея и волосы надо лбом, которые вели отступление по всему фронту и готовились перейти к бегству. — Внук консула, как я понимаю?

— Точно, — кивнул Антоний.

— А я — Гай Юлий, также именуемый Цезарем, — ответил полководец и слегка поклонился. Потом добавил задумчиво: — Выходит, мы с тобой дальние родственники. По линии твоей матери.

— Ну да. Куда ни плюнь, полным-полно любящей родни, — усмехнулся Антоний.

Насколько ему было известно, дядя этого самого Цезаря ухайдакал его дедушку-консула где-то на позапрошлом витке гражданских разборок.

Гай Юлий, однако, следил за выражением его лица, и в уголке рта играла улыбка, ясно говорившая, что ему это было тоже известно.

Он сказал:

— А почему бы и нет?

Антоний громко расхохотался.

— И правда, почему бы и нет, — проговорил он, отсмеявшись. — Знаешь, мне вообще-то дали письмо для передачи тебе, но так уж получилось, что я забыл его в Риме. Там предписывается, чтобы мы… — И он жестом обозначил себя вместе с Вици. — Чтобы мы были тебе каким-то боком полезны.

— Будете. Еще как будете, — негромко отозвался Цезарь. — Слушай-ка, а ты не думал о том, чтобы разместить стрелков у нее на спине?..

Джонатан Страуд Боб Чой: последнее задание

Джонатан Страуд на сегодняшний день является одним из наиболее признанных и популярных авторов новой волны взрослого фэнтези. Самое известное его сочинение — трилогия о джинне Бартимеусе, его приключениях и злоключениях. Она включает книги «Амулет Самарканда», «Глаз голема» и «Врата Птолемея». Есть у Страуда и произведения вне сериалов, например «Победители чудовищ» («The Heroes of the Valley»), «Последняя осада» («The Last Siege»), «The Leap» и «Тайный огонь» («Buried Fire»). Его перу принадлежат также иллюстрированные книжки-игры для юных читателей, в том числе «The Viking Saga of Harri Bristlebeard» и «The Lost Treasure of Captain Blood». Им написана и научно-популярная книга «Древний Рим» для серии «Sightseers series». Писатель живет в Великобритании.

В захватывающем рассказе, предлагаемом вниманию читателя, он отправляет нас на опасное задание вместе с исполненным мрачной решимости охотником на драконов. По ходу дела этот последний обнаруживает, что предстоящее дело сулит оказаться гораздо рискованнее, чем он мог полагать.

* * *

От тела жертвы осталась лишь кучка обгорелых костей. Они были аккуратно сложены в мусорный мешок, приготовленный для выкидывания. В самом низу располагалась тазовая кость, поверх нее, крест-накрест, — кости рук и ног, служившие подставкой для черепа. Ребра, позвонки и мелкие косточки образовывали аккуратные слои кругом черепа. Когда Боб Чой открыл мешок, укладка рассыпалась.

Боб грустно и подавленно зашипел сквозь зубы. Сняв перчатку, он кончиками пальцев ощупал свод черепа, ощутив последние остатки гаснущего тепла. Значит, тварь кормилась примерно час назад, самое большее — два. Теперь ее, вероятно, клонит ко сну.

Боб низко пригнулся, так, что его длинный плащ зашуршал по переулочной грязи. Запах, сохраненный мешком, был свеж и силен. Разило флюолитом, медным купоросом, тонкой смесью других минеральных остатков. Стало быть, вылупился не вчера. Взрослая особь, умная и опытная. Боб Чой прищелкнул языком.

Выпрямившись, он сквозь завесу дождя оглядел жилое здание, высившееся перед ним. Сам Чой был худощавым, сутулым мужчиной с темными редеющими волосами. Капли влаги стекали по его лбу и щекам, но он их не смахивал — стоял неподвижно, вглядываясь и вслушиваясь в окружающее. Одутловатое, ничем не примечательное лицо, усталые глаза в сетке мелких морщин…

В окошке пятого этажа он заметил желто-оранжевое свечение. Возможно, простой фонарь, а возможно, и нет. Боб Чой тряхнул головой и надул щеки. Ну почему они не желают ограничиваться законно приобретаемым мясом? У них не было никакой необходимости убивать. Кому было бы хуже, если бы они вели себя потише? Их плащи и так отлично работали. Так нет же, твари оставались тварями, снедаемыми неуправляемым голодом. И каждый раз они заводились по полной. Иным, чтобы засветиться, требовались годы, но финал был неизменен. Рукой в перчатке Боб прошелся по карманам своего плаща, проверяя, на месте ли оружие. Финал был неизменен.

Он перехватил мешок и, не обращая внимания на стук и потрескивание костей, поволок его через переулок туда, где виднелась дверная арка, защищенная от дождя. Закинув мешок в угол, Боб устроился на ступеньке и стал наблюдать за домом. Прошло несколько минут. Дождь, сочившийся с серо-стального неба, постепенно иссяк. В сотне ярдов от него, на Брайс-стрит, шумела толпа — то громче, то тише. Сидя в тихом переулке, Боб позволил себе сунуть руку за пазуху и извлечь серебряную фляжку. Время было не самое подходящее, но холод и страх требовали скромного допинга. Все равно никто не узнает. Он поднес флягу ко рту.

— Мистер Чой?

Боб Чой подавился, закашлялся и рывком обернулся, бросая правую кисть под плащ. Перед ним — совсем рядом, рукой достать можно — стоял молодой человек. И выглядел в точности так же, как нынче утром и накануне: голубые глаза, очки без оправы, зачесанные назад светлые волосы. Безупречный, без единой морщинки костюм и лицо, начисто лишенное выражения. И как и в предыдущих случаях, в руке у него красовался бумажный пакет.

Боб торопливо спрятал флягу на место.

— Как только ты это делаешь? Мне бы полагалось услышать тебя.

— У тебя нет такой способности, — ответил молодой человек. Лоб над аккуратным носиком собрался морщинами. — Ты знаешь, что не должен был снимать перчатки, Боб Чой. Таковы правила. Ты нарушил пятый пункт протокола и тем самым подверг меня риску.

Боб вернул перчатку на руку. Он сказал:

— Ну и что там для меня, Парсонс?

— Сычуаньская лапша с имбирем и говядиной. И еще кофе. — Молодой человек развернул бумажный пакет и вытащил пластиковое корытце, обернутое пленкой.

— Отлично. А то я уже думал, что единственный из всех здесь так и останусь голодным.

Боб кивнул на мешок.

Парсонс оглядел содержимое мешка, морщась от отвращения.

— Никак агент по недвижимости?

— Похоже на то. Давай сюда харч, пока я от голода не околел!

Несмотря на то что его рука была надежно зачехлена в перчатку, молодой человек с видимой опаской передал Бобу подносик. И быстро отдернул руку, постаравшись, чтобы их руки не соприкоснулись. Боб на это ничего не сказал. Слегка наклонившись вперед, чтобы сырость не попала в лапшу, он взял пластиковую вилку и принялся за еду. Молодой человек стоял рядом, молча наблюдая за тем, как горячий пар, поднимавшийся от лапши, резко отклоняется в сторону, избегая соприкосновения с лицом Боба, быстро повторяет контуры его головы и уходит вверх. Кожу Боба окружал прозрачный слой холодного воздуха, непроницаемый для теплого пара.

Боб начал было говорить с набитым ртом, закашлялся, проглотил и продолжил:

— Так ты говорил что-то про кофе?

— Ну да.

Боб кивнул, продолжая стремительно накручивать лапшу на вилку и отправлять ее в рот.

— Вот и отлично.

— Я вернусь к девяти, — сказал молодой человек. — Где ты собираешься быть? Здесь — или снова на улицу выйдешь?

Покачав головой, Боб управился с остатками еды, подобрал соевый соус и отбросил корытце.

— Ждать незачем, — сказал он. — Я знаю, который из них тут отметился.

Молодой человек брезгливо нагнулся и поднял подносик. Потом вскинул глаза, взгляд сделался острым.

— В самом деле? И кто же?

— Старик в квартире четыре А. Он и сейчас там — отсыпается, точно сытый удав.

Морщины на бледном лбу сделались глубже.

— Мистер Янг? Ты что, видел, как он бросил здесь эти кости?

— Нет, я был за углом и упустил этот момент. Дай кофе, будь так любезен.

Молодой человек посмотрел на свои ботинки — черные, изящные. Переступил с ноги на ногу.

— Еще одна ошибка нам совсем ни к чему, Чой.

— Ошибки не будет, — ответил Чой. — Это точно Янг. Я проследил за ним сегодня на Брайс. Он шаркал этими своими шлепанцами, весь такой седенький и тщедушный. Ух ты! Горячо! — Боб утер ошпаренные губы. — Все дело, Парсонс, в его походке, вот в чем.

— Я тоже видел, как он ходит, — сказал молодой человек. — И ничего особенного не заметил.

— Все дело в походке, — повторил Боб Чой. — В том, как подергиваются тощие плечи, как изгибается хрупкая шея, когда он голову туда-сюда поворачивает. Ты же видал крокодилов в зоопарке, а, Парсонс? Ну, там, черепах? При случае проследи, как они движутся. Если пристально вглядываться и притом знать, что конкретно высматриваешь, кое-что можно подметить даже сквозь плащ.

Парсонс сказал:

— Не нравится мне все это. Если ты нрав, тут и другие запросто могут ошиваться. Под твое описание вполне подходит и Жу с шестого этажа. Тоже одиночка с трудно прослеживаемым прошлым. Все один к одному. А та женщина, Лау, из квартиры напротив Янга? Если верить записям, она находилась в Шанхае, когда там последний раз происходила охота. Обитала в том же пригородном районе, что и жертвы. А теперь она здесь. И в пользовании авиалиниями не замечена.

Боб Чой пожал плечами, глядя в свою чашку.

— Могла на корабле приехать. Или вовсе пешком прийти.

— Или, — сказал Парсонс, — сама прилетела. — Бледные пальцы аккуратно сложили бумажный пакет и поместили его на опустевший подносик. — Если подождешь до завтра, сюда прибудет Бернс. Его уже везут из Ханоя.

— Не буду я Бернса ждать. Кое-кто только что кормился. Янг сейчас сонливый и заторможенный.

— Когда прибудет Бернс, заторможенность у него еще не пройдет, — сказал молодой человек. — Если только это в самом деле он.

— Я же видел, как он ходит, — упрямо проговорил Боб Чой. — Не двое же их, действительно!

Очки Парсонса блеснули: он вскинул голову и оглядел фасад дома.

— Не буду пытаться переубедить тебя, Чой, все равно без толку, — сказал он со скукой в голосе. — Если это Янг, поди и прикончи его. Но если накосячишь, за помощью ко мне не беги.

Боб, запрокинув голову, допивал остатки кофе. Потом протянул ему чашку.

— Вот, держи. А то я знаю, что ты ни в чем косяков не терпишь.

Но переулок был уже пуст. И молодой человек, и мешок с костями бесследно исчезли.

В широком, ярко освещенном каньоне Брайс-стрит дождь стучал по сплошному морю зонтиков. Сотня алых и золотых дисков крутилась и подпрыгивала над тротуарами и пешеходными переходами, бесконечно множась в зеркальных витринах кафе и развлекательных баров. Шуршали юбки, постукивали трости. Под звуки беззаботного смеха Боб Чой одолел семь ступенек к парадной двери жилого дома — сутулый человечек в длинном черном плаще. Непокрытая голова, мешки под глазами, оставленные застарелой усталостью…

Затянутая в перчатку рука мягко тронула дверь. Экая незадача: она оказалась на электронном замке, открывавшемся из каждой квартиры. На стене красовалась целая панель звонков, каждый при табличке с номером комнаты и фамилией жильца. Одни — аккуратно отпечатанные, другие — кое-как нацарапанные от руки. Табличка, гласившая: «4А: Янг», была написана синими чернилами, наклонным змеящимся почерком с завитушками. Боб коротко оглядел надпись, потом перевел глаза на самую нижнюю табличку: «1С: Мюррей, управдом».

Тембр звонка оказался настырным и до крайности неприятным. Пока длилось ожидание, Боб Чой разглядывал сквозь пелену дождя стену здания. Она была облицована грубо обработанным рыжеватым песчаником. При необходимости не так уж сложно будет взобраться.

— Да? — отозвался голос в переговорном устройстве.

Боб пригнулся к микрофону.

— Доставка пакетов, сэр.

— А кто адресат?

— Вы, сэр.

— Я ничего не заказывал. — Голос прозвучал недовольно. — Ладно, погодите минутку.

Боб Чой ждал на ступеньках. Порывшись во внутреннем кармане, он вытащил авторучку и кусочек желтой бумаги. Потом снял перчатку с правой руки.

Наконец дверь распахнулась. На пороге возник человек в коричневом мятом костюме. Светлые волосы, румяные щеки, красные, налитые кровью глаза. Они взирали на Боба с неприкрытой враждебностью.

— Где пакет?

— В машине, сэр. Вот, распишитесь, пожалуйста. — И Боб Чой протянул управдому ручку с бумажкой.

Сквозь облако алкогольных паров, окутывавших этого человека, он обонял слабые следы серы и битума — обычный химический привкус, истекавший навстречу из полутемного вестибюля. В дальнем конце помещения просматривалась лестница вверх.

— А где машина? Не вижу никакой машины.

Тем не менее управдом взял бумажку и потянулся за ручкой, при этом его рука легонько задела кончики пальцев Боба Чоя. Он нахмурился — сперва оттого, что листок оказался пустым, потом — от ощущения холода, который разбежался по его жилам и стал быстро отуманивать мозг. Он еще не успел упасть, когда Боб Чой шагнул через порог. Подхватив управдома, он прикрыл за собой дверь и опустил бесчувственное тело на пол. Все это одним быстрым, гибким движением. И замер посреди вестибюля, прислушиваясь к звукам изнутри дома.

В трубах журчала вода, поскрипывали половицы, внутри перекрытий топотали лапками крысы. Мужчины и женщины дышали, перемещались, что-то ласково шептали и перекрикивались вздорными голосами. Боб Чой вслушивался.

Высоко наверху медленно-медленно шуршали чешуи. Тварь устраивалась поспать.

Боб еще постоял, припоминая рептильную походку старика, увиденного на улице. Еще ему вспомнился тот бой в Фукуоке, когда из кучи костей поднялся некто, замаскированный под маленькую девочку. И всадил Сэму Джонсу копье в грудь.

Фляжечка в нагрудном кармане…

Боб Чой коротко и печально вздохнул. Тронув оружие под плащом, он шагнул мимо распростертого тела и стал подниматься по лестнице.

Там было неприютно и пусто. Под ногами — истертый линолеум, по стенам — облупленные обои и овальные стеклянные светильники. На каждой площадке — по четыре закрытые квартирные двери и окошко в конце коридора. Боб шел медленно и осторожно, вслушиваясь в доносившиеся из комнат шумы, нюхая воздух.

С каждой ступенькой шуршание близилось, становясь все различимей. Химический привкус в воздухе крепнул, раздражая его обоняние.

На подходах к четвертому этажу Боб вытащил из-под плаща небольшой черный контейнер и окропил его содержимым ступеньки, площадку и стены кругом. Тонкодисперсный туман быстро рассеялся. Боб Чой продолжал подниматься, через каждые несколько шагов опрыскивая ступени.

Перед последним лестничным маршем он совсем замедлил шаг, но до самой площадки все было чисто. Впереди лежал коридор, в окно лился яркий свет и стучал дождь. Дверь в квартиру 4А располагалась по левую руку. Совсем рядом сухо зашуршало, как если бы нечто тяжелое проползло в опавшей листве. Боб Чой остановился и пальцами в перчатке почесал шею. Распахнул плащ, расстегнул пряжку. Левой рукой вытащил длинноствольный пистолет, заряженный дротиком с остро отточенной зазубренной головкой.

Глубоко перевел дух и огляделся кругом.

Против двери квартиры 4А виднелась дверь с номером 4С. Запертая. Внутри было очень тихо. Оттуда, как и из двух других комнат, не доносилось ни звука. Да и в 4А, обиталище почтенного мистера Янга, прекратилось шуршание. Тварь больше не двигалась, полностью отдавшись процессу пищеварения.

Вздохнув, Боб Чой быстро прошел по коридору, отвел правый кулак и ударил по двери, целясь в место около ручки, где находились замки. Дерево разлетелось щепками, дверную коробку перекосило. Еще удар — и Боб распахнул дверь.

Прежде чем шагнуть внутрь, он снова встряхнул все тот же контейнер, и на сей раз туман проявил тайные письмена, начертанные на пороге. Когда Боб наклонился пониже, надпись рассерженно вспыхнула изумрудно-зеленым. Когда он выпрямился, все погасло. Боб перепрыгнул руну проклятия, постаравшись не потревожить ее, и благополучно приземлился внутри.

Узенькая прихожая была сплошь завешана картинками, пол выстлан темным деревом. Слева виднелся письменный стол со стоявшим на нем китайским фонариком. Еще там лежали три письма, стоял телефон с адресной книгой при нем и валялось кольцо с ключами. По противоположной стене тянулся металлический поручень из тех, которыми пользуются немощные и пожилые.

Боб Чой спрятал контейнер и, сунув под плащ правую руку, вытащил палочку черного дерева — гладкую, с костяной ручкой, примерно в локоть длиной. И быстро двинулся к открытой внутренней двери.

За ней была комната, расположенная как раз в углу дома. Здесь имелось окно, выходившее в переулок. Сама комната была заставлена обшарпанной мебелью и всяким барахлом. Радиоприемник, телевизор на столике, газетница, потертый ковер поверх линолеума на полу, снабженные колесиками стариковские ходунки. Сильно пахло чистящим средством на основе карболки.

В кресле посередине ковра лицом к двери, удовлетворенно сложив руки на животе, сидел старик. Тощие ноги в нейлоновых спортивных штанах скрещены в щиколотках. Белые носки, парусиновые тапочки. Глаза были закрыты, на губах блуждала едва заметная улыбка. Трогательные седые завитки рассыпались по лбу и по салфетке, наброшенной на спинку кресла.

Старик спал. Никаких видимых причин, чтобы предположить обратное, не имелось.

Боб Чой присмотрелся к нему. Это всегда был самый тяжелый момент. Маскировочный плащ был уж больно хорош. Даже после того, как ты разглядел руну проклятия, даже несмотря на то, что ты знал.

Веки старца внезапно взлетели, рот приоткрылся от изумления.

— Вы… вы кто? Что вы тут делаете? — Такой дрожащий, слабенький голосок. — Вы ищете деньги? Но у меня их нету, я совсем небогат.

Боб Чой облизнул губы. Вот это маскировка! Но он различал запахи медного купороса и флюолита даже сквозь бьющую в ноздри карболку. И еще — запах крови. От него не укрылось, что пол в комнате был совсем недавно очень тщательно вымыт. Даже толком высохнуть не успел.

Возле арочного прохода на кухню виднелось ведерко с водой. Вода была грязно-бурая.

Боб Чой вскинул пистолет.

Старик начал привставать, его рот обмяк, слезящиеся глаза беспомощно заморгали.

— Пожалуйста, заберите мой телевизор, приемник, что угодно… только не трогайте меня!

Под тесной рубашкой неестественно круглился раздутый живот.

— Пощадите…

Боб Чой выстрелил ему прямо в грудь.

Зазубренный наконечник засел в деревянной спинке кресла, пригвоздив старика, только взлетели в воздух руки и ноги, как у отброшенной куклы. На какой-то миг в кресле забилось длинное тело, покрытое яркими чешуями. Когти в предсмертной муке полосовали воздух, щелкали зубы, подобные мясницким ножам. Потом снова возник старец. Он дергал металлический болт, торчавший из середины груди, выгибался, силился освободиться.

Боб Чой убрал под плащ пистолет. Взяв палку черного дерева, он нажал на ней кнопку, и из торца высунулось длинное лезвие. Оно было сварено из трех стальных полос и обладало достаточной прочностью, чтобы пронзать шейные чешуи. Боб шагнул в сторону кресла.

На рубашке старика совершенно не было крови. Его лицо было бесстрастно. Следя глазами за подходившим к нему Бобом, он все дергал дротик рукой, но тот сидел крепко. Потом его рот внезапно открылся. Раздавшийся голос еще напоминал дрожащую хрипотцу старика, но был гораздо более сильным и звучным.

— Погоди! — сказал он. — Послушай меня! Я дам тебе сокровище!

Боб, не отвечая, обогнул стол.

— Я могу показать клады, которые тебе и во сне даже не снились. Пещеры в Персии, набитые дорогими камнями — бриллианты, бирюза, лазурит, сердолик! Я дам тебе сапфиры величиной с кулак! Хочешь их получить? Запросто! Только вытащи эту железку.

Боб Чой подошел вплотную и встал над стариком, двумя руками перехватывая трость-шпагу.

Старик раскачивался взад-вперед, теребя дротик.

— Я тебя с ног до головы одену в шелка! Всех врагов твоих перебью! Сделаю тебя владыкой людей!

Прежде чем нанести удар, Боб отодвинул подальше телевизор, чтобы невзначай под руку не попал. И поднял трость.

Изо рта старика вырвался шестифутовый язык пламени. Оно окутало голову и верхнюю половину тела, Боба отбросило прочь. На потолке почернела штукатурка, плащ Боба начал дымиться, но защитный слой, нанесенный на кожу, уберег его от ожогов. Стоя посреди пламени, он смотрел на старика и отрицательно качал головой.

Сидевший в кресле с омерзением вскинул руки. Наклонил голову и, шумно вобрав воздух, втянул огненный язык обратно в себя.

— Лучше посиди тихо, — сказал Боб Чой. — Быстрее закончим.

Но пока он принимал стойку, необходимую для решительного удара, за спиной у него прошуршали чешуи и послышался тихий голос:

— Сэр, зачем вы обижаете моего дедушку?

Боб стоял с клинком, прижатым к шее старика, от его плаща еще шел дым. Оглянувшись, он увидел на пороге юную женщину. Она была маленькая и тоненькая, очень опрятно одетая на европейский манер. Широкоскулое личико, темные большие глаза… Их самки любили потешить свое тщеславие. Ни одной дурнушки среди них Боб еще не видал.

Он устало припомнил, о чем Парсонс предупреждал его в переулке. И о Бернсе, летевшем из Ханоя. Теперь вот разбирайся в одиночку сразу с двумя.

— Мисс Лау?

— Да, сейчас меня так зовут.

— А мистер Янг, значит, ваш дедушка?

Нежный ротик улыбнулся. У нее были прелестные мелкие зубки.

— По вашим меркам — не вполне, — сказала она. — Но нас связывают общность происхождения и узы чести, слишком изощренные, чтобы вы могли уразуметь. Короче, я совсем не хочу, чтобы он умер.

— Да он уже мертв, — ответил Боб Чой. — Его недавние преступления составили приговор, а я — лишь закономерное подтверждение. Ты же знаешь, как это бывает.

Она опять улыбнулась.

— Преступления? Это какие же?

От Боба не укрылось, что старик вполне успешно расшатал дротик и был близок к тому, чтобы освободиться. Ботинок Боба впечатался в раздутый живот, опрокидывая старика обратно в кресло. Даже сквозь кожаную подошву ощущался жар огненных камней, расположенных в глубине брюха. Старик зарычал и что-то произнес на неведомом Бобу языке.

— Три убийства, а может, даже четыре, — спокойно проговорил Боб. — Мужчина, две женщины и ребенок. Вот преступления, которые меня сюда привели. Полагаю, мне и тебя придется убить.

В ответ раздался упоительный серебристый смех.

— Убийства? С какой стати называть это убийством? Вы ведь, небось, свинину едите? И говядину.

Боб Чой закатил глаза.

— Ну вот, опять двадцать пять.

— Вас отдают под суд за смерть этих животных? — спросила мисс Лау. И воздела изящные руки, передернув хрупкими плечиками. — Так почему же нас преследуют за то, что мы тоже кем-то питаемся? Не вижу никакой разницы! Одним человеком больше, одним меньше. Мир велик!

— Мы не свиньи и не коровы, — сказал Боб Чой. — У нас есть право защищаться.

Она выгнула тонкие брови.

— Мы? Ты что, и себя к ним относишь?

— Вообще-то я человек.

— А ты уверен? Ты, вынюхивающий нас посреди кишащего запахами города? Ломающий двери голыми кулаками? Ты без вреда для себя выдерживаешь огненное дыхание, а твоя кожа содержит яд, не позволяющий тебе прикасаться к другим людям. Даже к женщинам — только через перчатки! С такими-то усовершенствованиями ты еще причисляешь себя к роду людскому? Вот уж не сказала бы, — довершила девушка, улыбаясь. — Может, ты и был им когда-то, но теперь… Теперь ты, как и мы, только внешне похож на человека!

Боб Чой скривил губы. На его лице проступила некоторая бледность. Он поудобнее перехватил трость-шпагу.

— Лучше тебе выйти, — проговорил он хрипло. — Пока еще можно. Другого шанса не будет!

Старик в кресле закивал, продолжая сражаться с дротиком.

— Он прав, внучка. Ступай, нечего тебе ввязываться в неприятности. Я тут сам разберусь.

— Ты не единственный, кто способен вынюхивать, — не обращая внимания на слова старика, сказала девушка. — Хочешь, расскажу, чем пахнешь ты сам? Не считая алкоголя, конечно. От тебя просто разит одиночеством. Оно клубится кругом тебя, как облачный пар вокруг горной вершины. Ты же вечно один, а, охотник? — Она вздохнула. — Невеселая судьба, что уж говорить. У меня вот есть дедушка, а у него есть я, и в других местах полным-полно нашей родни, спрятанной от постороннего глаза, так что, даже рассеянные среди людского множества, мы не одиноки. А вот ты…

— Послушай, внучка, неверный тон ты взяла, — раздраженно заметил старик. — Тыкать человека носом в его несчастную жизнь — едва ли не лучший способ рассердить его хуже прежнего. — И шепнул Бобу Чою как бы украдкой: — Так тебе недостает друзей, семьи или любовниц? Все это очень просто устроить. Вытащи дротик и убери свою трость. Я дам тебе сокровища, и ты сможешь купить себе все и всех, кого пожелаешь.

Боб Чой кашлянул, выгоняя из горла комок.

— Замолчите, вы оба!

Девушка рассмеялась.

— А теперь от тебя несет яростью.

— Молчи, говорю!

— Он не уверен в своих силах, — сказал старик. — Иначе он уже убил бы меня. И, внучка, его пистолет разряжен. Слушай же: я благословляю тебя. Когда он нанесет мне удар, обвей его кольцами и задуши, пока он не перезарядил его!

— Да не нанесет он удара, — сказала девушка. Потом спокойно обратилась к Бобу: — По крайней мере, мне так сдается. Ни один охотник не медлил бы, как ты. Сколько бы твои хозяева ни обрабатывали тебя, ты другой. Ты больше склонен задумываться о том, кто ты такой и чем занимаешься.

Боб Чой не ответил. Он смотрел на клинок, приставленный к шее старика.

— Возможно, — продолжала девушка, — ты все еще человек. В некотором роде. Не исключено, что я ошибалась. Кто знает, быть может, невзирая на свои многочисленные… изменения, однажды ты отринешь эту одинокую жизнь и свободным вольешься в уличную толпу. — И она кивнула в сторону окна.

Боб Чой машинально оглянулся туда же… и слишком поздно припомнил, что окно-то выходило в пустой переулок, а вовсе не на многолюдную Брайс-стрит. Напружинивая мышцы рук, он крутанулся обратно, чтобы обнаружить — девушка успела прыгнуть через всю комнату и стояла теперь совсем рядом. И ее гибкая светлокожая ручка уже устремилась ему в лицо. Он ощутил удар когтей, от которого заскрипели его усовершенствованные кости. Пролетев через всю комнату, он ударился о простенок, вынес его спиной и в облаке щепок и штукатурки остановился у кухонного холодильника.

Он чувствовал, как по лицу текла кровь. Помимо прочего, это означало, что теплозащитный слой оказался пробит. Поднимаясь и машинально перезаряжая пистолет, он увидел, как девушка выдернула дротик, пригвоздивший ее так называемого дедушку. Тот поднялся, сверкая сквозной рваной дырой. Рана была таких размеров, что маскировочный плащ уже не срабатывал. Его облик замерцал; человеческую личину то и дело сменяли извивы чешуйчатых, залитых кровью колец. Внучка обняла его, и плащ стабилизировался. Хромая, шаркая шлепанцами, он проследовал вместе с девушкой в коридор и скрылся из виду.

Боб Чой тихо выругался сквозь зубы, проломился сквозь уцелевшие ошметки стены, подобрал с ковра свою трость-шпагу и устремился в погоню. Широкий плащ развевался у него за спиной.

Дверь противоположной квартиры была открыта. Он увидел их обоих — рука в руке они шли через маленькую прихожую. Вот старик споткнулся и едва не упал. Спутница подхватила его, поддержала, что-то нашептывая, утешая.

А впереди них светился яркий прямоугольник: балконные двери, открытые прямо в небо.

Это было достаточно скверно, но он еще успевал их достать. Не сбавляя шага, Боб Чой поднял пистолет и прицелился девушке в шею. Случилось это непосредственно на входе в квартиру, и…

Боб наступил на руну проклятия, начертанную на пороге. Последовала вспышка зеленого огня. Боба приложило о потолок. Обратно на пол он свалился в обломках штукатурки, стекла и искрящих электрических проводов.

Вскочив, он со всей возможной скоростью бросился вперед. И как раз успел застать деда и внучку сидящими на балконных перилах; босоногие, они по-птичьи цеплялись за балюстраду. Девушка оглянулась на него, а уже в следующий миг они взлетели, уйдя прямо вверх, и дротик, выпущенный Бобом, пролетел мимо, никого не задев. Ввысь, ввысь, над золотом и багрянцем запруженной улицы, над серыми зданиями и мокрыми темными крышами — в небо, где понемногу рассеивались тучи. Кое-как дотащившись до балкона, Боб Чой провожал их глазами, пока мог хоть что-нибудь рассмотреть. Он увидел, как они свернули плащи — и засверкали золотые чешуи, а длинные крылья неторопливо понесли обоих в сторону солнца. Потом они окончательно пропали из виду. Боб Чой в одиночестве остался стоять на мокром балконе. Далеко внизу текла по бульварам людская река.

Спрятав пистолет и трость-шпагу в карманы плаща, Боб стал следить за ее потоками и перекатами. Шло время, его взгляд сделался рассеянным. Отвернувшись наконец, он заметил, что правая рука у него по-прежнему была без перчатки. Боб Чой не последовал правилу, требовавшему немедленно вынуть из внутреннего кармана запасную пару перчаток. Так без них и ушел обратно в квартиру.

Кейдж Бейкер Что, задолбали драконы?

А вас, позволительно будет спросить?.. Если да, то Кейдж Бейкер имеет вам сообщить: положение не так уж безнадежно.

Кейдж Бейкер — одна из наиболее плодовитых представительниц новой волны писателей, появившихся в конце девяностых. Она продала свое первое произведение в 1997 году. Его приобрел «Asimov's Science Fiction», и с тех пор она стала одним из наиболее часто публикуемых авторов этого журнала, выступая с лукавыми и захватывающими историями о приключениях и злоключениях путешествующих во времени агентов Компании. В последнее время она работает также над двумя взаимосвязанными сериалами. Ее произведения появлялись в «Realms of Fantasy», «Sci Fiction», «Amazing Stories» и других периодических изданиях. Ее первая история о Компании, «In The Garden of Iden», также вышла в 1997 году и немедленно заняла подобающее место в ряду лучших дебютов того времени. Вскоре последовали другие произведения из той же серии, в том числе «Sky Coyote», «Mendoza In Hollywood», «The Graveyard Game» и другие, а также повесть для газетного приложения — «Королева Марса» («The Empress of Mars»), позже (2009) переделанная в роман. Работала писательница и в жанре фэнтези, см., например, ее роман «Наковальня мира». Среди ее последних книг следует выделить «Or Else My Lady Keeps the Key» — о реальных пиратах Карибского моря и фэнтезийный роман «The House of the Stag».

Помимо писательской деятельности Бейкер пробовала себя в изобразительном и театральном искусстве, работала директором Центра живой истории и преподавала английский времен королевы Елизаветы в качестве второго языка. Она живет в Пизмо-Бич, в Калифорнии.

* * *

Там, наверху, торчало не менее дюжины этих проклятущих созданий.

Пятясь задом, Смит пересек гостиничный садик, зло поглядывая на крышу. Засевшее там небольшое сообщество вело шумную и хлопотливую жизнь. Оно прихорашивалось, шумно ссорилось из-за рыбьих голов, гадило, подставляло утреннему солнышку короткие крылья… И ведать не ведало о недоброжелательном внимании Смита.

Он же, продолжая пятиться, наткнулся на невысокую загородку, отделявшую овощные грядки. Налетев на нее, он споткнулся, зашатался, потерял равновесие и шумно бухнулся навзничь среди подпорок для демоновых дынь. В его сторону немедленно повернулась дюжина крохотных рептильих головок на гибких шейках, высунутых через край крыши. Драконы разглядывали Смита сияющими зачарованными глазами. Он беспомощно зарычал на них, барахтаясь, силясь встать. В ответ долетел взрыв пискливого смеха.

Ругаясь, Смит кое-как поднялся и начал отряхиваться. Миссис Смит, безмятежно покуривавшая на заднем крыльце, сощурила глаза.

— Не ушибся, Смит?

— С ними пора что-то делать, — сказал он, ткнув большим пальцем в сторону драконов. — Достали уже!

— Добро бы просто достали, — ответила миссис Смит. — Отвечать бы за их выходки не пришлось. Вчера вечером на террасе ужинала с друзьями леди… как там ее?.. ну та, у которой розовый дворец над Канатными Ступенями. Только я отправила мистера Крусибля отнести им заливное из щуки, как, представь, один из этих чертенят ныряет вниз с крыши и садится нашей гостье прямо на тарелку! Та, ясное дело, визжать, но остальные нашли происшествие очень забавным, кто-то даже назвал маленького безобразника «прелестным». Ну а он себе перепрыгивает с тарелки ей на плечо и давай сережку в ухе теребить! Наше счастье, у Крусибля хватило ума замахнуться на тварюшку граблями, и та улетела прочь, не успев причинить миледи никакого вреда. Вот только госпожа была не слишком довольна. Пришлось за счет заведения угощать всех гостей пудингом и выставить две бутылки черного габекрийского.

— Недешево, — поморщился Смит.

— Если бы головорезы миледи ворвались сюда и спалили гостиницу, вышло бы еще дороже. Или, прикинь, мелкая дрянь вытащила бы у нее сережку из уха да с ней и улетела? А, Смит?

— Вот тут нам точно пришел бы конец. — Смит поскреб подбородок. — Схожу-ка я лучше к Лидбитеру, может, какой отравы куплю.

Миссис Смит выпустила колечко дыма.

— А не проще истребителя пригласить?

— Еще чего! Они такую цену заломят, что останемся без штанов. А у Лидбитера было вроде какое-то средство. Он, помнится, клялся, будто оно свою цену отрабатывает с лихвой.

Миссис Смит все еще сомневалась.

— Знаешь, — сказала она, — давеча на рынке я видела одного малого, он продавал какую-то смолу. Прикинь, залез на постамент памятника Ракуту и давай оттуда кричать: «Что, вас задолбали ДРАКОНЫ? Так вот, мои секретные методы… я вам гарантирую…» Ну и так далее. Даже список благодарностей развернул в руку длиной. Все от благодарных клиентов, которых он от паразитов избавил.

— Ну да, — хмыкнул Смит. — Денежки слупит — и поминай как звали, а средство никчемным окажется.

Миссис Смит пожала плечами.

— Ладно, делай как хочешь, только в долгий ящик не откладывай. Пока на нас в суд кто-нибудь не подал!

«Лидбитер и сыновья» была старой и уважаемой фирмой. Три пыльных этажа всяких механических устройств — и бар в подвале. Изрядная часть мужского населения города, пребывавшая в соответствующем возрасте, время от времени исчезала за этими дверьми. Часть из них — на долгие часы, а кое-кто там практически жил.

Вне зависимости от того, что конкретно ему было нужно, Смит обычно перво-наперво взбирался на третий этаж проведать «патентованную улучшенную пружинно-приводную жатку Блюстила». Это было таинственное сооружение из блестящих колес, шестеренок, лезвий, передаточных ремней и мягкой обивки. На этой штуковине человек мог кататься в свое удовольствие, одновременно убирая за один присест пять акров пшеницы. Мистер Блюстил собрал свое удивительное устройство прямо здесь, много лет назад, для самого первого мистера Лидбитера. Здесь же оно оставалось и до сих пор, ибо было до того велико, что спустить его вниз по лестнице никто так и не смог, а разбирать крышу и вытаскивать жатку с помощью крана все же не стали.

Смит в охотку полюбовался шедевром механики, после чего двинулся дальше своим обычным маршрутом. Спустившись на второй этаж, он неторопливо порылся в крепеже: мало ли, вдруг появились какие-нибудь петли, задвижки, шурупы или гвозди, которые могли бы ему пригодиться. А также новые симпатичные ручки, мебельные и дверные. Покончив с этим, Смит спустился еще на этаж — отдохнуть душой среди роскошного изобилия всевозможного инструмента. От корзин, заваленных дешевыми молотками, до нешуточно дорогих приспособлений в запертых на замки стеклянных витринках. И наконец, опечаленный (не мог же он признаться себе, что ему была до зарезу нужна возвратно-поступательная пила с часовым механизмом, легко хрупавшая алмазными зубчиками железные брусья), Смит попетлял немного среди бочек красок и лаков и выбрался в отдел готовых смесей, где сидел за конторкой молодой мистер Лидбитер и что-то суммировал на вощеной табличке.

— Лидбитер-сын, — поздоровался Смит.

— А-а, Смит-из-гостиницы, — отозвался молодой человек. Правду сказать, в Салеше-у-Моря разных Смитов хватало. Он сунул за ухо стилус и поднялся. — Что для вас? Может, кровельной смолы? Или герметика для труб? Или вы за «кротом» для канализации?

Смит спросил:

— Есть у вас что-нибудь от драконов?

— Конечно! В наличии имеется великолепное средство. — Молодой Лидбитер жестом пригласил Смита с собой и боком протиснулся между рядами объемистых ведер. — Вот, пожалуйста. «Знаменитый геттемоль Тинплейта». Весьма остроумная разработка.

И он приподнял крышку ведра. Внутри переливались всеми цветами мириады ярких крохотных шариков.

— Выглядят восхитительно, — сказал Смит.

— Вот и ваши вредители будут в восторге, — пообещал молодой Лидбитер. — Небось, это сразу отвлечет их от охоты за рыбой. Тут же примутся набивать зоб этими штучками, а те их чпок! — и поминай как звали. Много этих дряней у вас развелось?

— Целая колония на крыше расположилась, чтоб им, — ответил Смит.

— Ну и отлично. Вам понадобится запас на неделю — я продам вам парочку ведер, чтобы все донести. Кроме того, к такой покупке мы даем в подарок статую Клибы и его молитву; устройте святыню на таком месте, где драконы смогут видеть ее, и они не вернутся на прежнее место. Очень эффективное средство. Ну и естественно, после искоренения колонии вам понадобится перекрыть крышу и устроить новые отливы.

— Это-то зачем? — оторопел Смит.

— Потому что, если их на вашей крыше такое количество, десять против одного — они отдирали свинцовые пластины, чтобы прятать под ними всякую всячину. А когда драконий помет попадает на стропила, то проедает их насквозь. Оно вам надо? Ужасающе едкий помет, можете мне поверить. И вонючий — если пропитает штукатурку, вы нипочем от него не избавитесь. Давно они вас донимают?

— Ну, парочка жила там всегда, — сказал Смит. — Мы ведь у моря, чтоб ему, так куда от них денешься? Но за последний месяц или два там прямо драконий базар какой-то образовался!

— Осмелюсь предположить: все дело в погоде. Очень многие к нам сейчас обращаются с точно такой же бедой. Ладно, давайте подберем вам парочку ведерок.

— Хорошо, только с кровельными причиндалами пока торопиться не будем, договорились? — Смит пошагал за Лидбитером в отдел емкостей. — Сперва залезу туда и посмотрю, насколько плохи дела. Да, а как ваше средство-то применять? Просто разбросать кругом или как? У нас там, знаете ли, маленький ребенок, чего доброго подберет да и в рот сунет.

— Нет-нет. У вас на участке растет большое дерево. Вот и повесьте ведерки на ветки, и все будет чисто и аккуратно. Твари очень любопытны по натуре, они заинтересуются, потом наедятся. И вам останется только пригласить изготовителей зонтиков, — улыбнулся Лидбитер.

— А это зачем? — Смит в первый момент удивился, но потом вспомнил о промышленном использовании драконьих крылышек. — Ах да. Так они что, приедут и соберут все мертвые тушки?

— И еще вам денег заплатят, — подмигнул молодой продавец.

Смит еле доволок домой два двухгаллонных ведра «Знаменитого геттемоля Тинплейта» и маленькую статую Клибы, второстепенного божества, ведавшего изгнаниями. Молитва на листке бумаги лежала у него в кармане. Приставив стремянку к стволу большой шатровой сосны, он самолично влез на самый верх и развесил ведерки в наиболее заметных местах. Воспользовавшись высотой дерева, он оглядел свою крышу и не увидел на ней зияющих дыр. Посвистывая, Смит слез со стремянки — и весь остаток дня рукодельничал, мастеря для Клибы святыню из старого винного кувшина.

На другой день, поднимая из погреба коробку маринованных овощей, Смит услышал, как его звала миссис Смит. В ее голосе явственно звучала гроза.

Он спросил:

— Что случилось?

— Не хочешь поглядеть, что перво-наперво подобрал наш малыш, когда я вывела его погреться на солнышке? — зловеще осведомилась она.

Полагая, что речь шла о дохлом драконе, Смит отправился в сад. Миссис Смит следовала за ним по пятам. Миновав заднюю дверь, Смит увидел, что весь сад, заднее крыльцо и терраса были усеяны тысячами шариков всех цветов радуги.

— Только я спустила малыша с рук, он так к ним и кинулся! «Ням-ням, сколько конфеток!..»

— Ох, нижние боги! — Смит вскинул голову и увидел свои ведерки. Пустые, они болтались на конце перегрызенной веревки. Чуть выше на ветках сидели драконы, пять или шесть штук. Крохотные глазки с щелочками зрачков светились злорадным весельем. Заметив взгляд Смита, они дружно опорожнили кишечники — и упорхнули назад на крышу гостиницы.

— Полагаю, ты немедленно пришлешь мистера Крусибля, чтобы он тут все подмел, — с ледяным высокомерием подытожила миссис Смит.

— Еще как пришлю, — сказал Смит. — После чего все как есть отнесу обратно Лидбитеру. Пускай денежки возвращает.

— А потом что предпримешь?

Смит почесал затылок и нахмурился.

— Наверное, к жрецу за посредничеством обращусь.

— Тоже мне, нашел средство! Да неужто какой-нибудь уважающий себя бог станет заниматься домашними паразитами, Смит? Нет уж, ступай и сделай то, что следовало сделать с самого начала, — профессионала найми! Того парня с рынка, помнишь, я говорила? Ну, который еще кричал: «Что, вас задолбали ДРАКОНЫ?» — и все такое прочее. Крупный такой малый в непромоканце. Одноглазый…

Разговор с отцом и сыном Лидбитерами вышел коротким и неприятным. Смит вышел из торгового центра, пересчитывая возвращенные деньги, потом спрятал кошелек и со вздохом огляделся кругом. Вон она, колонна герцога Ракута. Две улицы пересечь.

— Так — значит, так, — пробормотал он вслух. Миновал рыбацкие сети, растянутые для починки, и вышел на рынок, располагавшийся на площади Ракута.

Возле памятника наблюдался лишь тощий парнишка, сидевший на ступеньках. Рядом стояла ручная тачка, заставленная пустыми клетками. Вид у юнца был такой, словно его недавно побили. Он меланхолично кормил креветками откормленного маленького дракона, устроившегося у него на плече. Тот жадно чавкал угощением. Паренек смотрел на него прямо-таки с материнской нежностью и заботой.

— Не видел тут человека, который якобы помогает избавляться вот от них? — спросил Смит, указывая на дракончика. Ручных он, кстати, никогда прежде не видел.

— Это, в-в-верно, мой х-х-хозяин, — избегая смотреть Смиту в глаза, ответил парнишка.

— Ну и где он?

Вместо ответа юнец указал в сторону винной лавки на той стороне улицы.

— Скоро вернется?

Юноша кивнул. Смит тоже присел на ступеньки и стал ждать. Дракон, точно летучая мышь, перебрался с плеча парня на колено, посмотрел на Смита и пискнул. Нагнул головку, тряхнул крылышками, перепонки на которых напоминали тонкую ярко-красную замшу, и опять запищал.

Смит спросил:

— Что это он?

— Эт-то она п-п-подачку выпрашивает, — ответил паренек.

— Да? — Смит поскреб в голове. — Умненькая какая.

Парнишка кивнул. Дракончик с нетерпением ждал лакомства, но, убедившись, что Смит ничего ему не собирался давать, сердито пискнул и, цепляясь за хозяйскую рубашку, влез обратно тому на плечо. И принялся охорашиваться, время от времени бросая в сторону Смита взгляд, полный негодования.

Хлопнула дверь винной лавки, и наружу вышел человек. Смит присмотрелся к нему, пока он шагал через площадь. Это вправду был здоровяк в довольно необычном плаще, скроенном из непромокаемой ткани. И одноглазый. Утраченный глаз прикрывала кожаная повязка. Красное лицо лучилось добродушием, которое не удавалось полностью приписать посещению винной лавки.

— Х-х-хозяин, тут клиент, — сказал юнец.

Здоровяк расплылся в улыбке и потер руки.

— Это он про вас, сэр? Так вас задолбали…

— Ну да, драконы. Надеюсь, у вас цены не запредельные?

— Я их выведу под корень, причем совершенно бесплатно! — сообщил Смиту здоровяк. Голос у него был зычный и хриплый. Он сгреб ладонь Смита ручищей в толстой перчатке с крагой и душевно потряс.

— Бесплатно? И в чем тут подстава?

— Никакой подставы, друг мой! Эттерин Кранкхэндл к вашим услугам… каковые услуги позвольте вам незамедлительно перечислить. Ни о каких встречах договариваться нам не нужно. Я лично явлюсь в ваши владения и прямо на месте искореню всех и всяческих драконов, засоривших вашу недвижимость. Все паразиты ловятся гуманными ловушками, без использования опасных ядов и какой-либо иной химии. Далее я произведу самый пристальный осмотр вашей крыши, сараев и прочих строений на предмет обнаружения и изъятия всяких там ухоронок и гнезд, а также починки повреждений, нанесенных свинцовой, черепичной или шиферной кровле. Естественно, все обнаруженное в упомянутых ухоронках и гнездах переходит в мою собственность. Ну, в завершение ваша крыша, сарай, подсобка, что там еще — все будет опрыскано моим дивным репеллентом, гарантирующим от повторного заражения в течение целого года. И все это, напоминаю, совершенно задаром. Ну как, заинтересовались?

— И почему я не встретился с вами, прежде чем выкинуть уйму денег на этот никому не нужный геттемоль, — пропыхтел Смит, помогая Кранкхэндлу с помощником катить тачку с клетками.

Кранкхэндл тряхнул головой и расхохотался.

— Эх, добрый сэр, если бы мне давали золотой всякий раз, когда раздаются подобные слова, я давно бы разбогател!

— Ну так назначили бы хоть какую-то плату, — сказал Смит, уворачиваясь от дракончика на плече паренька: тот вытягивал шейку, силясь цапнуть его.

— Это ни к чему, — ответил Кранкхэндл. — Драконы сами по себе — отменная плата. Да и меня самого еще месяц назад здесь не было. Я в ваших краях человек новый.

— Путешествуете, стало быть?

— Точно, сэр, угадали. Приходится! Я ж ведь как очищу какой городок, так и с концами! И что мне после этого там делать?

— Ну да, наверное, — сказал Смит. — А вот мы и пришли!

И распахнул ворота, что вели в его сад. Сообща они вкатили тачку и расположили ее под шатровой сосной. Пока помощник Кранкхэндла совал под колеса башмаки, сам Кранкхэндл уставился на край крыши. Драконы, в свою очередь, уставились на него. Кранкхэндл расплылся в широченной улыбке. Смит заметил золотые коронки у него на зубах.

— Вот, значит, вы где, — проговорил ловец. — Эй, добрый дядя вам вкусненького принес! Налетай, малышня!

Смит сходил в дом принести пива. Когда он вернулся, парнишка сгружал с тачки клетки. Выстроив их в ряд, он распахнул дверки. Тем временем его хозяин сдвинул потайную дверцу в днище тачки и достал железный ящичек, что-то вроде переносного сейфа. Когда он его открыл, Смит заметил внутри плотное зеленоватое вещество, смахивавшее на мокрые утрамбованные опилки. Отломав порядочный кусок, Кранкхэндл прошелся вдоль клеток, раскладывая приманку. Дракончик на плече помощника ревниво следил за его действиями. В конце концов он запищал и принялся исполнять тот же танец с наклонами головки и трепетом крылышек, который Смит уже видел.

— На, на тебе, лакомка, — сказал Кранкхэндл, протягивая кусочек. Дракончик алчно схватил его и немедленно проглотил. — Вот и умница. Давай, Арвин, запускай ее!

Парнишка, Арвин, взял свою питомицу обеими руками, чмокнул в макушку — за это она попыталась его укусить — и подбросил ее в воздух, направляя в сторону крыши. Развернув крылышки, она взвилась вверх и вскоре опустилась среди тамошних обитателей. Те расшипелись было на новенькую, но очень скоро уловили запах лакомства, которым была перемазана ее мордочка. Тут вся колония бросилась к ней и чуть не затоптала ее, охотясь за крошками. Питомица Арвина испуганно заверещала, спрыгнула с крыши и бросилась назад к нему в руки. Схватив он прижал ее к груди и бросился прятаться за клетками, укрываясь от налетающей стаи.

Однако погоня уже заметила нечто куда более привлекательное — приманку, разложенную по клеткам. На какой-то миг стая зависла в воздухе, хлопая крыльями со звуком, напоминавшим шум ливня, и Смит успел разглядеть, что драконов было куда как поболее дюжины — почти два десятка. Потом тварюшки кинулись по клеткам и жадно накинулись на зеленое лакомство. Подойдя, Кранкхэндл одну за другой стал захлопывать ловушки. Арвин бросился ему помогать. Его питомица уже сидела у него на плече.

— Ну вот и дело с концом, — отряхивая краги, сказал Кранкхэндл. Питомица Арвина громко пищала, выклянчивая подачку. — Сейчас, сейчас, девочка наша! Заслужила, держи…

И Кранкхэндл вытащил из железной коробки последний кусочек приманки. Передав его Арвину, он спрятал коробку обратно в потайной ящичек и закрыл крышку.

— Ну вы даете, — сказал Смит.

Кранкхэндл, ухмыляясь, повернулся к нему и воздел палец.

— Погодите, я еще не завершил всеобъемлющее искоренение. Арвин, тащи стремянку!

— Тащу, хозяин, — отозвался парнишка.

Дракончик капризно закричал и цапнул его, досадуя, что от «пирожного» не осталось больше ни крошки. Арвин мимоходом промокнул кровь, сочившуюся из уха, и снял с боковины тачки раздвижную лестницу.

Кранкхэндл закинул за спину корзинку с инструментами и полез вверх, помогая себе одной рукой. Смит придерживал стремянку, стоя внизу, Арвин грузил клетки на тачку. Пленники в ярости бросались на решетки, стоял ужасающий шум, молодого работника укусили еще несколько раз. Не прерывая работы, Арвин наскоро перевязывал раны. Поставив все клетки, он набросил сверху сеть, чтобы они не рассыпались.

— Я, кажется, понял, — сказал Смит. Запустив Кранкхэндла на крышу, он подошел к тачке. — Небось, продает маленьких поганцев изготовителям зонтиков?

Арвин посмотрел на него с болью в глазах.

— Н-н-нет, что в-в-вы! — проговорил юноша укоризненно. — Он их в-в-выпускает. Отъедет п-п-подальше от побережья и в-в-выпускает. П-п-по неделям ин-ногда п-п-путешествует.

— А-а, — сказал Смит. — Ну да. Конечно.

Кранкхэндл довольно долго возился на крыше. Скреб, правил металл, что-то прибивал. Миссис Смит вышла полюбопытствовать и, выслушав отчет, осталась очень довольна. До такой степени, что даже отправилась на кухню готовить его любимое блюдо — жареного угря.

Приведя в порядок свинцовые черепицы, разыскав все гнезда и вычистив из отливов помет, Кранкхэндл наконец спустился наземь. Вид у него был очень довольный.

— Отличный улов, — сказал он, опуская корзинку и вытаскивая из-под тачки канистру с распылителем. Смит подошел и заглянул в корзинку. Среди обломков гнезд и плоских, высушенных солнцем драконьих трупиков что-то блестело.

— Ого, да тут золото! — Смит потянулся к корзинке.

Кранкхэндл обернулся, держа в руках канистру.

— Ха-ха, сэр, так ведь в этом все дело! Помните, я же сразу сказал про гнезда и ухоронки и все их содержимое? Которое в мою собственность переходит? Если что не так, я лучше сразу выпущу этих милашек обратно на свободу. Вы же не хотите этого? Тем более сейчас они жуть какие сердитые.

— Да я что, я ничего, — пожал плечами Смит, но все-таки разгреб мусор, чтобы присмотреться получше.

И вот тут челюсть у него натурально отвисла, потому что на дне корзинки обнаружилась добрая пригоршня золотых монет, золотой же ножной браслет, серебряное обручье со вставочками из лунного камня, длинный кусок золотой цепочки, три перстня с печатками, латунный нагубник от трубы, несколько разрозненных серег…

— Погодите-ка! — Смит выхватил из кучки драгоценностей золотую булавку для галстука, сделанную в виде черепа с рубиновыми глазами. — Так это ж моя! С умывального столика, помнится, пропала!

— Была ваша, уважаемый, стала наша, — покачал головой Кранкхэндл. — Условия помните? Эти безобразники любят утаскивать блестящие штучки, тут нет никакого секрета. А значит, там, где они гнездятся, со временем образуется клад. Понимаете теперь, почему я могу себе позволить плату за услуги не брать?

— Ну да, но… — Смит вертел знакомую булавку в руках. — Слушайте, мне ее подарили, да не кто-нибудь, а один из повелителей демонов, и мне очень не хотелось бы его оскорбить. Оставьте булавочку. Я вам за нее кое-что предложу.

— Например? — спросил Кранкхэндл, пристегивая канистру себе за спину.

— Моя хозяюшка — великолепнейший повар, — сказал ему Смит. — Честно, в путеводителе по городу наш ресторанчик, «Великолепный вид», отмечен аж пятью чашечками! Понимаете, что это значит? Нас постоянно посещают самые высокопоставленные дамы и господа, а уж какие напитки хранятся в нашем винном погребе, сами можете себе представить! Так вот, мы посадим вас за самый лучший столик и выставим блюда, которых вы в жизни своей больше нигде не отведаете. Ну и вина — какие только захотите и в любом количестве.

— Правда? — глаза Кранкхэндла заблестели. — Отлично, договорились! Накрывайте столик. Вот только работу закончу, а аппетит у меня сейчас уже — будьте здоровы.

Как выяснилось, он не шутил. Кранкхэндл в момент расправился с болотной куропаткой, начиненной рисом и земляным горохом, уничтожил «корону» из оленьих ребрышек под соусом из ежевичного вина, уплел уймищу жареных пирожков из шафранового краба, выхлебал два стакана абрикосового ликера и заполировал чуть не двумя квартами портера. Изображая гостеприимного хозяина, Смит подсел к нему со своей порцией жареного угря и с трепетом наблюдал, как мощно ел и пил его гость. Несколько раньше он распорядился послать тарелку угря Арвину — тот сидел покинутый в саду, караулил тачку и клетки.

Подливая Кранкхэндлу вина, Смит поинтересовался:

— Позволительно будет спросить, как вышло, что вы занялись своим ремеслом?

— Ха-ха! — Кранкхэндл рыгнул, заулыбался и немного неверным пальцем почесал нос. — Это целая история! Да, а что у вас на сладкое? Кекс с изюмом найдется?

Смит подозвал официанта и велел принести кекс.

— Спрашиваете, как я стал этим заниматься? Ну что вам сказать. Я с малолетства интересовался драконами. Я, знаете ли, вырос далеко от побережья, среди хлебных полей в верховьях реки. Там у нас, знаете ли, драконы куда крупней тутошних, раза в два примерно, ваши негодники против них совсем малыши. Стою, помнится, на запятках отцовой повозки и все смотрю, как они кружатся в небе. Парят, знаете ли, и парят, раскинув алые крылья. Ничего красивей в жизни не видел!

Официант принес кекс с изюмом — темный, плотный, добротно пропитанный, увесистый, как кирпич, и украшенный сахарной помадкой. Один вид его причинил Смиту легкое несварение. Поставив его на стол, официант приготовил десертную тарелочку, взялся за специальный нож и спросил:

— Какой кусочек для вашей милости — потолще, потоньше?

— Просто оставь его тут и ступай себе, — не без некоторого раздражения ответил Кранкхэндл.

Официант покосился на Смита, тот кивнул. Когда официант удалился, Кранкхэндл сам взялся за нож и нетвердой рукой откроил себе ломоть. Взял его в руки, поднес к свечке и с видимым удовольствием стал смотреть, как просвечивают алые, янтарные и зеленые изюмины.

— Нет, ты погляди только! Прямо как драгоценные камни. Что твои самоцветы из драконьей заначки. Да, драконы — кругом них просто не бывает ничего некрасивого.

Запихнув ломоть кекса в рот, он сразу отрезал себе другой.

— Вот так и вышло, что, подрастая, я захотел все-все о них вызнать. Каждого в своей деревне расспрашивал, только наши про них мало что знали. А еще я смотрел, как драконы за рыбой в речку ныряли. Помалу и разузнал, что они едят, когда не могут наловить рыбы, чем лечатся, когда заболеют… ну и всякое такое. Потом в один прекрасный день я выследил одного, полез на скалу, где у него было гнездо, и обнаружил там клад. Сколько золота! Это при том, что ни у кого в нашей деревне не было и пылинки золотой, будь уверен. Сунул я туда руку, схватил золотой кубок с рубинами… покусали меня крепко, конечно… и потащил кубок домой. Школьный учитель его посмотрел и сказал, что он очень старый. По-настоящему старый. Небось, из могилы какого-то древнего короля. А мэр сказал, что на кубке, скорее всего, проклятие, и сразу конфисковал его, ну, типа, чтобы меня от проклятия уберечь. Только я-то знал, какой он жадный мерзавец. Плесни-ка мне еще абрикосового…

Смит плеснул. Кранкхэндл вдруг заговорщицки улыбнулся, набрал в рот ликера и повернулся к свече. Проглотил, рыгнул — и свечное пламя длинным языком метнулось в сторону.

— Это драконы так?.. — спросил Смит.

— Нет. Все думают, что драконы могут метать огонь, но на самом деле это не так. Я-то уж знаю. Зря я, что ли, их всю жизнь изучал! Столько, сколько я, о драконах никто в мире больше не знает.

Кранкхэндл откромсал себе еще ломоть кекса, откусил сразу половину и принялся вдумчиво пережевывать.

— Что же ты интересного о них выяснил?

— Ну, например, что они очень смышленые. Они понятливые, и я наловчился их обучать. Сразу скажу, не больно-то это просто. — Кранкхэндл указал на повязку, прятавшую пустую глазницу. — Они норовистые, взбалмошные и шустрые. Надо решить для себя, что тебе дороже — они или там глаз, ухо, кончик пальца… Мальчик сейчас этому учится. Кроме того, можно научить их лучше делать только то, что им и без тебя делать хочется.

Взяв нож, он хотел было раскроить оставшуюся четвертушку кекса, но передумал, взял весь кусок и запустил в него зубы.

— Ну так вот. Я узнал про драконов все, что про них можно было узнать, понимаешь? Я открыл секрет, и не маги со священниками меня научили, а я сам дошел, своим умом, вот. Есть кое-что, что драконам жизненно необходимо. Что это такое, я тебе не скажу. Может, это особое мясо, или овощ, или минерал. Короче, если они этого не получают, они не могут расти. Вот поэтому здесь, в приморских краях, они такие тщедушные. Рыбы тут в достатке, но тайного вещества — днем с огнем. Вот я и выработал особую пищевую формулу для драконов, понимаешь, в чем дело? По чуть-чуть того и сего… и много-много моего тайного вещества. И получаем приманку. Даже мальчик не знает ее рецепта. Я готовлю ее сам, причем в запертой комнате. И крылатая мелюзга так ее лопает, просто оторваться не может! И тут надо смотреть в оба, чтобы не перекормить их, а то возьмутся расти, и тогда на клетках разориться недолго. Но как они мчатся к приманке — любо-дорого посмотреть!

— Значит, — сказал Смит, — ты ездишь туда и сюда со своей приманкой, вычищаешь колонии паразитов и забираешь все золото, которое они украли и спрятали? Небось, состояние уже накопил! И если это занятие такое опасное, почему бы тебе от дел не отойти?

— Рановато пока говорить о состоянии, — ответил Кранкхэндл, наливая себе еще ликера. — Еще хочу подкопить. У меня, можно сказать, свой собственный клад. А кроме того, настоящие деньги делаются не так.

— Правда?

— Правда. Все эти браслетки, булавки, колечки… тьфу! Здешние недокормыши только такую мелочовку и способны таскать. Ничего более тяжелого им попросту не поднять, силенки не те. Настоящий заработок — это когда пустишь большого промышлять для тебя.

— Промышлять?

— Высматривать золото. У них же это в крови. Большие драконы в моих родных местах могли указать, где лежит древнее золото. Могилы там, курганы… клады, припрятанные другими драконами. Видел бы ты их гнезда! Я тебе рассказывал, откуда у меня это?

И он закатал рукав непромоканца, показывая мускулистую руку, татуированную змеистыми узорами. На ней выделялся отчетливый U-образный шрам от укуса.

— Рассказывал, — кивнул Смит. — Ты вытаскивал кубок…

— Ну да. Тогда я и понял: надо ловить их, пока они маленькие, чтобы было легче справляться, и обучать. Скоро до них доходит: лучше делать то, чего ты от них хочешь, и получать за это лакомство. Да не простое, а такое, от которого вырастают. И тогда ты везешь их в глубь страны, где много древних мест, и там выпускаешь. Остается составить карту, где они поселились, и время от времени посещать каждое гнездо, проверяя, что они успели набрать для тебя. Они отлично помнят меня, своего доброго дядюшку, а я всякий раз им притаскиваю большой мешок того самого лакомства, и, пока они животы набивают, я себе роюсь в их ухоронках. Ни разу еще осечки не было!

— Так дело пойдет, ты у нас первым богатеем станешь, — проговорил Смит едва ли не благоговейно. — А потом, значит, на покой? Секрет мальчику передашь?

Кранкхэндл поморщился. Опорожнил стакан и мотнул головой.

— Нет. Между нами говоря, дурачок он, только тачку таскать. Для настоящей работы твердости в нем маловато. Понимаешь, он любит драконов, все равно как людей. А с этой работой — какая уж тут любовь.

Он поднес ко рту бутылку с остатками ликера, запрокинул голову и сунул в горлышко язык, вылавливая последние капли напитка.

— Знаешь, ты сам здорово на дракона похож, — сказал ему Смит.

Рыгнув, Кранкхэндл широко улыбнулся, сверкнув золотыми зубами в свете свечи.

— Вот за это спасибо, — ответил он.

В тот вечер Смит запрятал возвращенную булавку в ящик комода. Ему просто подумалось, что ученые драконы Кранкхэндла вполне могли делать и еще кое-что, не упоминавшееся в разговоре. А именно, залетать в открытые окна и воровать прямо из комнат. И чем больше он об этом размышлял, тем менее случайным казалось ему внезапное заражение «Великолепного вида».

Но как бы то ни было, драконы с крыши исчезли и не вернулись. Когда миледи из розового дворца в следующий раз заказывала вечеринку с ужином на террасе, она с нехорошей улыбкой поинтересовалась, не придется ли ей снова подвергнуться нападению. Смит заверил ее, что драконов искоренили наирадикальнейшим образом, и, кажется, это удовлетворило ее.

Шесть месяцев спустя Смит зашел по какому-то делу на площадь Ракута. Идя мимо, он взглянул на подножие монумента, но знакомой тачки там не было. Ему подумалось, что Кранкхэндл не иначе перебрался в другой какой-нибудь город.

Но, возвращаясь в «Великолепный вид», Смит с удивлением заметил парнишку Арвина, чинившего рыбачью сеть. Дракончик по-прежнему сидел у него на плече и подремывал, греясь на солнышке. Когда Смит подошел, питомица Арвина приоткрыла один глаз, чтобы на него посмотреть, но решила, что внимания он не стоит.

— Эй, привет! — сказал Смит. — Куда хозяин твой подевался?

Арвин поднял взгляд и грустно покачал головой.

— Он умер.

— Умер! То есть как?

— А так. Он в-вам рассказывал про п-п-приманку и как от нее др-раконы растут?

— Ну?

— Ну т-так они от нее еще и ум-мнеют.

Джейн Йолен и Адам Стемпл Государевы драконы

Джейн Йолен — один из наиболее выдающихся современных авторов фэнтези. Ее сравнивали с такими писателями, как Оскар Уайльд и Шарль Перро, и удостаивали наименования «Американский Ханс Кристиан Андерсен». Завоевав первоначальную известность своими произведениями для детей и юношества, Йолен порадовала читателей более чем тремя сотнями книг. Среди них — повести, сборники коротких рассказов, книги стихов, иллюстрированные издания, биографии, двенадцать песенников, две поваренные книги и сборник исследований по фольклору и волшебным сказкам. Среди ее наград — Всемирная премия фэнтези, «Золотой змей», медаль Калдекотта и три Мифопоэтические премии. Она выходила в финал Национальной книжной премии, дважды была удостоена премии «Небьюла» — за произведения «Lost Girls» и «Sister Emily's Lightship». Часть года писательница проводит в штате Массачусетс, часть — в Шотландии.

Адам Стемпл — автор относительно новый, его перу принадлежат четыре опубликованные повести (одна из которых удостоилась премии журнала «Локус»), дюжина книг о музыке для юных читателей и примерно столько же опубликованных коротких рассказов, часть из которых попала в списки лучших произведений года. Более двадцати лет Адам Стемпл был профессиональным музыкантом, являясь ведущим гитаристом таких массачусетских групп, как «Cats Laughing», «Boiled in Lead», и ирландской группы «The Tim Malloys». Наибольшую известность ему принесли повести в жанре фэнтези «Singer of Souls» и «Steward of Song», опубликованные издательством «Tor». В соавторстве с Джейн Йолен кроме предлагаемого рассказа им написаны также «Pay the Piper» и «Troll Bridge».

В «Государевых драконах» двое этих авторов объединяют усилия, чтобы показать нам несколько отчаявшихся людей, угодивших между молотом и наковальней, то бишь между царем и драконом.

* * *

Драконы вновь бесчинствовали в провинциях. Это происходило всякий раз, когда царь принимался решать еврейский вопрос. В таких случаях он выносил большой золотой ключ и самолично отпирал драконюшни. Делал он это, прямо скажем, не без театральных эффектов.

— Летите же! — восклицал он, торжественно указуя рукой.

А поскольку с чувством направления у него было туго, рука обыкновенно указывала на Москву. Будь драконы такими же олухами, не миновать бы несчастья. Но конечно, они были гораздо умней.

Они вылетали наружу и строились клином, и этот клин покрывал изрядную часть неба, так что на землю падала тень. И все, кто оказывался в этой тени, начинали быстренько повторять старинный заговор от драконов:

Пламя вверх и пламя вниз, На соседа обратись…

На местном диалекте звучало так и вообще складно.

Естественно, евреи пребывали в полной безопасности, поскольку в каждом их штетеле имелись дракометры — устройства раннего предупреждения, которые только они и способны были изобрести. Царю следовало прислушаться, когда я советовал ему собрать еврейских ученых всех вместе и заставить на него работать. Вдали от родных и друзей. С тем, чтобы помогли нам избавиться от остальных своих соплеменников. Да только кто ж меня слушал?

В итоге они сидели глубоко в своих норах и в ус не дули, попивая шнапс с чаем из стеклянных чашек со стеклянными ручками… по мне — довольно странное сочетание, но я-то ведь не еврей. У меня в родне до седьмого колена ни одного еврея. Если бы я не мог это доказать, думаете, взяли бы меня на государеву службу?

Лишенные таким образом своей естественной пищи, драконы в очередной раз взялись за провинции и стали жечь их огнем. В этот раз мы лишились действительно очень хорошего оперного театра, выстроенного в прошлом веке и сплошь раззолоченного, а также отличного спа-салона, оснащенного по последнему слову сантехники, и целой улицы домов времен Екатерины Великой. Не считая прислуги, находившейся внутри. Слава богу, стояло лето — все хозяева разъехались по дачам и, скажем так, пропустили веселье. Дым, правда, много дней висел в воздухе, а уж воняло!..

Все это я изложил его царственной милости — естественно, весьма тактично и осторожно. Незаменимых у нас, как известно, нет. Как выяснилось много позже, в число незаменимых не входят даже цари, так что уж говорить обо мне! Вот я и заботился о том, чтобы голова подольше оставалась у меня на плечах. Пусть уж лучше новая жена выпьет из меня все соки.

Итак, я низко поклонился и сказал:

— Не припоминаете ли, ваше величество, что я говорил вам касаемо еврейских ученых?

Царь погладил бороду, покачал головой, пробормотал что-то, обращаясь к безумному колдуну, который приплясывал подле царицы, — и удалился обдумывать очередной погром. Я-то знал, что это мероприятие будет столь же бесполезно, как и предыдущее. Однако царь попыток не оставлял.

Как мне это все надоело!

Я не забыл упомянуть, что еврейский вопрос у царя Николая на повестке дня был постоянно?

Вот что роднило меня с безумным колдуном: мы были оба весьма невысокого мнения об умственных достоинствах нашего самодержца. Которыми, собственно, диктовались его пожелания и предпочтения. Естественно, это не мешало нам обоим жить и кормиться при его дворе, при каждом удобном случае подыскивая себе новых жен, прелестных и молодых. Как наших собственных, так и чужих. Но были между нами и различия. Очень, очень глубокие.

В частности, Распи с чего-то вообразил, будто малость петрит в драконах. И вот тут, как по ходу дела выяснилось, он весьма, весьма заблуждался. Жуть как заблуждался, вот что я вам скажу!

Футах в двенадцати под промороженной поверхностью российской земли сидели у сине-белой изразцовой печки два человека. Они покуривали сигареты, попивая персиковый шнапс. Изразцы на печке были самые лучшие из имевшихся в магазинчике. Того крымского магазинчика давно и на свете-то нет, но двоим мужчинам в полутемном подземелье не было дела до сколов и трещин на рельефных плитках. Им и до самой печки-то не было дела — находись она здесь или, как когда-то, в летней кухне дома, располагавшегося наверху. Их занимали гораздо более важные материи. Драконы, персиковый шнапс и общее положение в государстве.

Один из двоих был долговяз и ссутулен от частого пребывания в подземелье, где ему приходилось не только прятаться от драконов. У него была седая борода лопатой. При его говорливости эта лопата, казалось, стремилась вывести из-под земли целый народ, чем, собственно, этот гражданин по жизни и занимался.

Второй был плотно сбитым коротышкой с тщательно ухоженной бородой и безысходной печалью в глазах.

Вот рослый подбросил в печку очередное полено. Жар, исходивший от голубых изразцов, тотчас усилился. Печь совсем не дымила — продуманная система вентиляции выводила дым прямо вверх сквозь десятифутовый слой плотной земли. На последних двух футах труба разделялась натрое таким образом, что, попадая в конце концов на мороз, дым оказывался еле-еле заметен. Волки, может, и сумели бы унюхать эти слабые струйки, но, когда на деревню обрушивались казаки или драконы, установить расположение убежищ по дыму им не удавалось.

— Ты обращал внимание, — проговорил долговязый Бронштейн, — что всякий раз, когда мы просим царя прекратить какую-нибудь войну…

— Он нас убивает, — дернув бородкой, довершил второй, Борух. — И в преизрядном количестве. — Бронштейн согласно кивнул и собрался развить свою мысль, но Борух продолжил на едином дыхании: — Когда он объявил поход на Японию, мы сказали ему: «Это всего лишь крохотный остров, где нет ничего, что следовало бы взять. Ну и пусть эти раскосые, видящие свое преимущество в якобы происхождении от солнечного божества, владеют им на здоровье. Россия и так велика, стоит ли добавлять к ней восемнадцать квадратных миль вулканов и рисовых полей?»

Бронштейн снял пенсне с овальными стеклами, весьма подходившее к его длинной и узкой физиономии, и рассеянно погонял пыль с одной линзы на другую.

— Так вот, я собирался сказать, что…

— А эта его последняя выходка! Старый пьяница Франц свалился в Сараево под стол, да так оттуда и не вылез. И на этом основании Германию объявляют скопищем бешеных собак, готовых перекусать весь остальной мир. — И Борух несколько раз щелкнул зубами в разные стороны, изображая бешеного пса. Длинная борода вскидывалась и моталась, едва не хлеща по глазам его самого. — Ну вот спрашивается, нам-то какой интерес? Германия поимела Францию? И пускай. Сто лет назад они уже спускали на нас этого своего карманного монстра. Теперь сами пусть кашу расхлебывают!

— Да, но… — снова начал Бронштейн, но Боруха было не остановить.

— Спрашивается, каких размеров должна стать страна, чтобы он успокоился? И что, интересно, он с ней делать намерен? Его драконы и так уже половину пожгли, а все, что осталось, подчистую разворовали его «кулаки».

— Лес и зерно, — все-таки сумел вставить Бронштейн.

«Единственное, что стоит больше самих драконов, — подумалось ему. — Лес — это дрова для зимы, а весной не обойтись без зерна. Других времен года в России не бывает. Девять совокупных дней, отводимых на лето и осень, попросту не считаются».

— Вот именно, — подхватил Борух. — И вот он отправляет нас драться и умирать за страну, по сути не стоящую ни гроша. Если мы некоторым чудом остаемся в живых, он нас загоняет в Сибирь отмораживать причиндалы. А если мы вздумаем всего лишь пожаловаться… — Борух нацелил на Бронштейна вытянутый палец. — Бабах!

Бронштейн немного помолчал, выжидая, не скажет ли чего еще его старший коллега, но тот уже хмурился в кружку со шнапсом, словно оспаривая свои же последние фразы.

— Ну да, вот об этом я и собирался поговорить с тобой, Пинхас.

Борух поднял глаза — очень печальные и лишь слегка затуманенные алкоголем.

— У меня есть кое-какая идея, — сказал Бронштейн.

На губах Боруха зародилась тихая улыбка, но в глазах по-прежнему плескалась печаль.

— У тебя всегда есть идея, Лева. Всегда.[1]

Сумасшедший монах был совсем не таким сумасшедшим, как думали люди. У него все было очень четко просчитано. Он умел дергать за ниточки, управляя людьми. А уж его искусство соблазна…

Стоя в покоях царицы, он задумчиво созерцал свое отражение в позолоченном зеркале. Его глаза тоже казались золотыми. Ну, почти.

«Как у дракона», — подумал он.

Вот тут он был не прав. Глаза у драконов были угольно-черные. Как сама чернота. Исключение являла только царица драконов. У нее глаза были зеленые, как океан, как зеленая подводная тьма, и светлели только к самому центру. Но безумный монах никогда не спускался на скотный двор и не рассматривал драконов, запертых в денниках. И с драконюхами не разговаривал. Не отваживался.

Если и существовало что-то на свете, чего боялся Распутин, так это были драконы. Причем все дело было в пророчестве. При всей своей расчетливости он оставался человеком глубоко суеверным. Крестьянское происхождение, знаете ли.

Если без драконов ты ни дня, Сам не упасешься от огня.

На его родном сибирском диалекте пророчество звучало еще убедительней.

«Вот только тут, в центре империи, не найдешь никого, кто бы понимал по-сибирски, — думал монах. — А мое место здесь. В центре».

Уж он-то знал с самого начала, что родился для более судьбоносной цели, чем добыча скудного пропитания в сибирских тундрах, по примеру родителей.

«И чем смерть в холодных водах Туры, где погибли мои брат и сестра…»

Усилием воли отогнав столь черные мысли, он быстрым движением поцеловал свое отражение в зеркале.

— Ну не очаровашка? — спросил он вслух.

Вид собственного лица неизменно поднимал ему настроение. А как радовались ему придворные дамы!

— Батюшка Григорий, — прозвучал тихий одышливый детский голосок где-то на уровне его бедра. — Возьми на ручки!

Безумный монах был не настолько безумен, чтобы отказать единственному сыну царя. Пусть этот мальчик был болен, пусть временами он был совсем плох — в один прекрасный и не столь уж далекий день наследник станет царем. Так было предначертано звездами. Это же предрекал и Господь Бог, посылавший отцу Григорию сны, в которых сплетались пламень и лед.

— Со всем моим удовольствием, — сказал он, нагибаясь и поднимая мальчика на руки.

Держать его приходилось со всей осторожностью. Надави чуть сильней — и на хрупком тельце появятся синяки свекольного цвета и со свеклу же размером. И пройдут только через много недель.

Мальчик доверчиво посмотрел на него и сказал:

— Пойдем проведаем маму!

На физиономии отца Григория возникла волчья ухмылка.

— Пойдем, — сказал он. — Со всем моим удовольствием.

И чуть ли не пританцовывая двинулся по длинному залу с царевичем на руках.

Я же, будучи в очередной раз лишен возможности намекнуть самодержцу на беспросветную глупость им задуманного, решил вернуться в свои покои — навестить молодую жену. Мы с ней встретились около года назад на белом балу. Помнится, на ней было девственно-белое платье, оставлявшее открытыми безупречные плечи, а бриллиантовое ожерелье охватывало точеную шейку, словно ограждая ее. Я был до того очарован, что снова женился, не выждав даже года со времени смерти моей прежней супруги. Лишь много позже я установил, что бриллианты вообще-то принадлежали ее сестре и лично мне почти совсем ничего не досталось.

Только-только миновал полдень, и она, вероятно, прилегла подремать. Или решила поразвлечься. Оставалось надеяться, что она не с кем-нибудь из своих обожателей. Когда берешь такую молоденькую жену, неизбежно возникает проблема — как улучить минутку с нею наедине. Ну, по ночам она, естественно, вся моя; но как знать, чем она занимается днем?

Я и не знал. И знать не хотел. Когда до меня дошло, что я ничего не хочу знать, я круто развернулся на ходу. Мой каблук прокрутился по паркету с визгом, чем-то напоминавшим визг рожающей свиноматки. Я знаю, о чем говорю, у меня за городом ферма, и я много раз все это видел.

В этот момент я принял решение. Быстрое такое решение. Вот за это царь и любит меня, ведь в его окружении пруд пруди нерешительных. Высокородное старичье вечно колеблется, не в силах выработать твердое мнение ни по какому вопросу. Прямо как сам государь. Надо думать, это у них в крови. В комплекте с многочисленными болячками. Вырождение, знаете ли. Из-за близкородственных браков.

А решение мое было таково. Вот пойду сейчас на скотный двор, навещу драконов. Попробую, не получится ли их постичь. Им присущ разум, странный и темный. Или не разум. Во всяком случае, не такой, каким мы, люди, его понимаем; скорее, это нечто наподобие хитрости. Если бы мы могли поставить эту хитрость себе на службу, примерно так, как обеспечили себе их верность, — многие столетия плена, знаете ли, да еще длинный поводок время от времени. Почти та же история, что и с казаками. Если мне повезет и я разрешу эту вековую загадку, царь, чего доброго, наконец удостоит меня графского титула. Его выродившейся аристократии не повредит свежая кровь. Вот тогда он начнет к моим советам прислушиваться. А я смогу навещать свою молодую жену Ниночку, когда пожелаю и ни о чем не тревожась.

Я шагал по дворцовому коридору и улыбался. Принятие решения всегда улучшало мне настроение. Я глубоко дышал, кровь в жилах ускоряла свой бег. Казалось, мне вновь было всего пятьдесят.

Вот тут я и заметил безумного монаха. Он шел мне навстречу по коридору, неся на руках юного престолонаследника. Он единственный, кто отваживается брать мальчика на руки, не закутав предварительно в мягкие овчинные одеяла. Кожа у этого ребенка — точно хрупкий старый фарфор, любое прикосновение может ее повредить.

— Батюшка Григорий, — сказал я, приветственным жестом поднося руку ко лбу.

Пусть он по рождению мужик мужиком и мозги у него, как многим кажется, набекрень, я-то не настолько спятил, чтобы не оказать ему почета, которого он к себе требует. Юный царевич во всем его слушается. И не только царевич, но и его матушка Александра. Абсолютно во всем — ну, вы понимаете, что я имею в виду. Слухи разные ходят.

Он глянул на меня, равнодушно произнеся мое имя. Монах никогда не упоминает моего титула. Однако потом он улыбнулся. Этой своей мягкой, чувственной улыбкой, от которой женщины, говорят, теряют рассудок. По мне, улыбка выглядела вполне змеиной.

— Представьте меня своей супруге.

И в этот миг я понял: случилось страшное. То, чего я подспудно страшился. Моя Ниночка подпала под его чары. Значит, придется убить его. В одиночку или с чьей-нибудь помощью. И ради Ниночки, и ради себя самого.

Но каким образом это сделать?..

Внутреннее чувство подсказывало мне: ответ ждал внизу. В драконюшнях.

И я зашагал вниз.

Запах драконов всегда ощущается гораздо раньше, чем вы их увидите. Мускус бьет в ноздри, пока во рту не появляется привкус старых ботинок. Впрочем, в нем ощущается и нечто гораздо большее. Это запах могущества, и со временем я мог бы привыкнуть к нему.

Дверь громко заскрипела, когда я ее открыл. Драконы откликнулись таким же скрипучим воем, решив, что сейчас их будут кормить.

Драконы всегда голодны. Это из-за жаркого дыхания, которое нуждается в топливе. По крайней мере, так мне объясняли.

Я зачерпнул из ведерка пригоршню коровьих мозгов и закинул в ближайший денник.

Там тотчас же зашуршали громадные перепончатые крылья. В каждом деннике помещаются три или четыре дракона, потому что при совместном содержании они ведут себя тише. Я вытер руки о полотенце, нарочно для этого висевшее на деревянном гвозде. Прежде чем возвращаться к себе, надо будет помыться. А то нынешней ночью Ниночка нипочем не позволит мне к себе прикоснуться.

Государевы драконы были стройней и изящней и в целом больше похожи на змей, нежели драконы великого хана, от которых государевы некогда произошли. Они были черными, точно угри. Длинные морды, обрамленные грубыми волосьями, выглядели так, словно твари собирались вот-вот заговорить на каком-нибудь нубийском языке. Казалось, из пастей должны были вырваться не пламя и дым, но арабская речь.

Я уставился прямо в зрачки самому крупному. Нельзя опускать перед ними глаза, нельзя отводить взгляд, тем самым показывая страх. Ваш страх приводит их в возбуждение, потому что вы начинаете вести себя как добыча. Глаза дракона были темны, словно Крым зимой, мне начало казаться, будто я плавал в этих глазах. А потом стал тонуть. Я уходил все глубже и глубже и не мог перевести дух. И вот тут-то мне навстречу ринулось будущее. Сплошной огонь. Здания, охваченные пламенем. Россия горела. Санкт-Петербург и Москва обращались в пепел и золу. Золотые листы на башенках Аничкова дворца и Успенского собора скручивались от жара.

— Довольно! — сказал я, мысленно отстраняясь, выдергивая себя на поверхность, вырываясь из колдовских чар. — Твой животный магнетизм меня не обманет!

Дракон отвернулся и начал подбирать с пола остатки коровьих мозгов.

Я ошибался. От этих существ мне никакой подмоги не будет. Ну, значит, и я не стану им помогать.

Когда драконы наконец убрались, дракометр просигналил «все чисто», издав звук наподобие пения цикад. Бронштейн и Борух выбрались из убежища под утреннее небо, в котором еще висела тяжелая пелена драконьего дыма. Щурясь и кашляя, они кивали своим соплеменникам, вылезавшим из таких же нор, — воспаленные глаза, покрытые копотью лица.

Никто особо не улыбался. Все остались живы и здоровы, но их дома были сожжены, все дела пошли кувырком, и даже укрытые снегом поля сгорели в огне. Прекрасная роща старых белых берез, давшая название городку, превратилась в скопище обугленных пней. Кто знает, вдруг в следующий раз дракометры не сработают и предупреждения не будет? Всегда есть такая вероятность. Дерьма в жизни хватает, как раввины говорят.

Старые бабушки не были так склонны к пессимизму, но и они без иллюзий смотрели на вещи. Зря ли они так часто рассказывали о прошлых временах, когда еще не были изобретены дракометры и в стране свирепствовали со своими армиями и драконами цари, носившие прозвища то Великий, то Грозный. Тогда евреям чуть не настал полный конец. И настал бы, не появись у них самый первый дракометр, прибор смешной и примитивный по современным стандартам. Он-то всех и спас. Как говаривала старенькая бабуля Боруха: наши-то, мол, времена еще ничего.

«По сравнению с чем?» — поддразнивая, спрашивал он ее.

Слушая бабкины сказки, маленькие дети представляли себе те бессмысленные разрушения и содрогались, а юноши фыркали и надували грудь: дескать, я бы… я бы не… если бы это на них вдруг обрушилась с неба ужасная и внезапная смерть.

Бронштейн не увлекался пустопорожним словесным геройством. Внимательно вслушиваясь в эти повествования, он все пытался представить себе, каково это было. Ни заблаговременных предупреждений, ни убежищ, в которые можно сразу юркнуть. Только ты — и драконы. И открытое поле. Зубы, когти. Жуткое палящее пламя. И беззащитные человеческие тела. Каким-то образом он всегда чувствовал то, чего не могла понять остальная молодежь. Технологии дают иногда осечку. Или на них находятся другие технологии, еще более изощренные. Ни на какое устройство нельзя полностью полагаться.

«Вот тут раввины правы, — думал он. — Дерьма в жизни хватает. Еще как хватает».

Полагаться можно было лишь на одно. И это одно уж точно не было устройством размером с овцу, которое питалось магией и магнетизмом и принималось реветь, точно лось во время гона, когда в радиусе десяти миль появлялся дракон.

Надежной защитой была только власть.

Те, кто обладал ею, стояли на спинах у тех, кто не обладал. И никакой изобретательный ум не мог помочь подняться из второй категории в первую. Власть можно было только взять силой. И требовалась еще большая сила, чтобы ее потом удержать.

«Мы, евреи, непривычны к силовым методам, — размышлял он, выводя Боруха из городка. Нахмурился и продолжил свою мысль: — Разве что к тем, которые против нас самих применяют».

Подъем на холмы, окружавшие штетеле, заставил обоих мужчин тяжело дышать. Пар от дыхания клубился в стылом декабрьском воздухе, точно драконий дым. Борух снял пальто, Бронштейн ослабил галстук. Они шли и шли вперед. Войдя около полудня в лес, они углубились под сень больших кедров и елей. Деревья здесь были такими высокими, что под ними не росло никакого подлеска. Даже снег почти не достигал земли.

Бронштейн уверенно прокладывал путь, хотя никакой тропы впереди не было видно. Каждый раз, приходя сюда, он выбирал новый маршрут. Впрочем, это не имело значения. То, к чему они шли, он улавливал так же безошибочно, как дракометр — биение драконьих крыл вдалеке.

«Если кто-нибудь откроет мой замысел и донесет царю прежде, чем я буду готов…»

О последствиях не хотелось даже и думать.

Остановившись на небольшой полянке, он указал своему спутнику на лежащее бревно.

— Садись. — Вытащил из-за пазухи ломоть хлеба и протянул его Боруху. — Ешь. А я пойду проверю, нет ли за нами хвоста.

— Знай я, что прогулка окажется такой длинной, я еще шнапса бы захватил, — сказал Борух.

Бронштейн с улыбкой запустил руку в карман и показал ему флягу.

— Только я ее тебе не оставлю, а то ты меня не дождешься.

— Не волнуйся, дождусь, — с набитым ртом ответил Борух.

Бронштейн и не волновался. Быстренько добежав до опушки, он посмотрел вниз с холма. Хорошо видно было штетеле, еще окутанное дымом. За ним полосами горели зерновые поля. В это время года на полях не работали, да, правду сказать, не много урожая с них и снималось. Если вообще снималось. Царские «кулаки», упомянутые Борухом, забирали и львиную долю, и почти все остальное. Хочешь — живи, хочешь — с голоду помирай. Крестьян обирали практически так же, лишь с той разницей, что царь на них драконов не насылал.

Убедившись, что никто не последовал за ними по склону холма, Бронштейн вернулся в лес.

«С полей — в лес, — сказал он себе. — Зерно и дрова».

— Вставай, — велел он Боруху и бросил ему флягу. — Мы почти на месте.

Теперь он двигался вперед очень быстрым шагом, и Боруху пришлось поспевать. Но как и было сказано, они почти пришли.

В снежных берегах бежал быстрый неглубокий ручей. Бронштейн направился вниз по течению и наконец остановился у старой сосны, давным-давно расколотой молнией. Отсчитав тридцать шагов к югу, прочь от ручья, он круто повернул и отсчитал еще тридцать. Здесь он опустился на землю и принялся разгребать кучу палых листьев и сосновых иголок.

— Зерно и дрова, Борух. Зерно и дрова! Две вещи из трех, дарующих власть в этой стране. — Он добрался до земли и стал ее разрывать. Ей полагалось быть твердой от мороза, но она легко поддавались его пальцам. — Но чтобы завладеть одним или другим, необходимо третье.

Он перестал копать и жестом подозвал к себе Боруха. Тот подошел и заглянул в неглубокую ямку, вырытую Бронштейном.

— Ох, Лева… — вырвалось у него.

В голосе Боруха мешались ужас и восхищение.

В ямке, чуть заметно мерцая внутренним жаром, переливалось алыми скорлупами штук двенадцать громадных яиц.

Это были яйца драконов.

— Есть и еще, — сказал Бронштейн.

Борух с трудом оторвал от них взгляд и осмотрелся кругом. Кучи листьев и хвои, только что казавшиеся естественными элементами лесной подстилки, вдруг стали выглядеть подозрительно рукотворными. Борух не стал их пересчитывать, отметил только, что их было много.

— Ох, Лева, — повторил он. — Ты что, весь мир сжечь собрался?

Монах принес мальчика в апартаменты его матери. Стражники были достаточно опытны, чтобы даже не пытаться преграждать ему путь. Когда он не мог слышать, они перешептывались, называя его выродком дьявола, антихристом и еще чем похуже. Но — исключительно шепотом, исключительно на диалекте, который далеко не все понимали, и только убедившись, что он был далеко.

Распутин прошел в двери, неся на руках уснувшего мальчика.

Пять придворных дам, сидевшие в покоях, кинулись врассыпную, точно косули при виде охотничьей собаки. Их тонкий визг и писк заставили его улыбнуться. Тут поневоле вспомнишь хлыстов с их оргиастическими бичеваниями. Эх, что бы он сейчас не отдал за добрую плетку-девятихвостку!.. Он окинул взглядом спину самой юной из них. Такая молоденькая, почти дитя, и шейка у нее лебединая, нежная, белая, влекущая.

— Скажите вашей хозяйке, — проговорил он, — что я ее сына принес. С ним все хорошо, просто уснул.

Как обычно, они вприпрыжку умчались исполнять его распоряжение, гуськом исчезнув за дверью, что вела во внутренние покои царицы. Когда пробежала самая последняя, дверь тихо закрылась, но ненадолго.

Очень скоро наружу вышла сама Александра. Ее некрасивое лицо так и расцвело при виде мальчика на руках у монаха.

— Вот видишь, — сказал он ей. — Ребятенку только сон нужен да чтобы не трогали. Ему ж доктора никакого покою не дают, задергали совсем, а на что? Ты бы, матушка, попридержала их, что ли.

В глубине души он был уверен, что лишь ему было под силу избавить царевича от болезни. И он знал, что царица тоже верила в это.

Он передал ей ребенка, и она приняла у него мальчика точно так, как сделала бы любая крестьянка, — с огромной любовью и без малейшего страха. Слишком многие аристократки передоверяли воспитание собственных людей чужим людям. Монах восхищался царицей, пожалуй, даже был к ней привязан. Но — что бы там ни болтали — вовсе не желал ее как женщину. Он-то знал, что ее верность целиком принадлежала царю, этому счастливчику, красивому и глуповатому. Глядя на нее сверху вниз, он с улыбкой сказал:

— Зови меня в любое время, матушка. Ты — мать русского народа, я всегда рад тебе послужить.

Он поклонился так низко, что длинное черное одеяние легло складками на пол, и одарил ее вполне драконьей улыбкой.

Она ничего особенного не заметила. Просто взялась укладывать малыша, и ни одной из придворных дам не было доверено ей помогать.

Распутин, пятясь, удалился и, делая это, невольно залюбовался фигурой царицы. Она не была ни полнотела, ни, в отличие от своих дочерей, излишне худа. Цафик, как выразились бы евреи. Высокая прическа, отчетливо напоминавшая драконье гнездо, позволяла созерцать крепкую шею и — на краткий миг — самый верх на диво широкой спины.

«Да у нее среди предков точно крестьяне где-то затесались, — невольно подумал Распутин, но тут же отмел неподобающие мысли. — Не все вынуждены лезть к Божией благодати из грязи. Иным она достается от рождения».

Прочие анатомические подробности императрицы были задрапированы просторными льняными и шелковыми одеяниями, которые диктовала последняя мода, но монах знал: если бы вновь вернулись корсеты, талия Александры выдержала бы самую тугую шнуровку. Еще ему было известно, что императрица редко поднимала глаза, скрывая таким образом суровый характер и упрямую решимость. Когда доходило до заботы о единственном сыне, эти качества проявлялись во всей красе.

Она обернулась и посмотрела на него.

— Что, батюшка Григорий? Тебе что-нибудь нужно?

Монах быстро сморгнул. Потом еще раз. Он, оказывается, стоял и пялился на нее. И пожалуй, заявочки насчет полного отсутствия вожделения были отчасти преувеличены.

— Просто хотел, матушка, еще раз тебя попросить: не подпускай ты к нему кровопийц этих, — кое-как проговорил он, маскируя неловкость поклоном.

Царица кивнула, и монах торопливо покинул ее покои.

«Где ж она, эта девочка с лебединой шейкой? — думалось ему. — Вот на ком выместить бы все лишние чувства».

Он потер руки, в который раз удивившись, какими мягкими стали его ладони за время жизни при дворе. Может, еще не поздно плетку где-нибудь отыскать?..

— Где ты их взял? Откуда они? Что ты собираешься с ними сделать?

На последней фразе голос Боруха отчетливо дрогнул.

Бронштейну захотелось дать ему оплеуху. Откуда было знать, что его друг окажется таким истеричным, ну точно баба какая.

— Успокойся, — сказал он. — Штетеле уже рядом.

Вместо ответа Борух торопливо глотнул еще шнапса.

— Если же ты, — начал Бронштейн, — хоть кому-нибудь проболтаешься… о том, что видел… о том, что я тебе показал…

Он не договорил, но произнесено все это было таким жестким, зловещим голосом, какого Борух доселе от него не слыхал. На всякий случай он отхлебнул еще шнапса, почти опустошив фляжку.

— Я никому ничего не скажу, Лева, — проговорил он негромко. И собрался было сделать очередной глоток, но только расплескал остатки выпивки по рубахе, потому что Бронштейн грубо сгреб его за плечи.

— Да, не скажешь! — почти прошипел он, его глаза, казалось, светились собственным светом. — Потому что если ты проболтаешься, Борух, клянусь, я…

Обозлившись, Борух стряхнул его руки.

— Да кому, по-твоему, мне рассказывать? Кто поверит старому еврею вроде меня? Старому еврею, у которого в этом мире с каждым днем все меньше друзей.

Он смотрел на Бронштейна и видел, как гаснут у того в глазах маниакальные огоньки. Однако он успел понять, что боится своего приятеля больше, чем любого дракона. От этой мысли с него разом слетел всякий хмель.

— Я… Прости, Пинхас. — Бронштейн снял пенсне и медленно стал стирать лесной мусор со стекол. — Честно, не знаю, что это на меня накатило.

— Говорят, — сказал Борух, — если берешься ухаживать за драконами, начинаешь и сам думать как они. А им всякий, кто выбирает что-то иное, кроме разрушения и огня, кажется слабаком.

Бронштейн покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не в том дело. Этот мир непригоден для обитания, и не стоит ждать, что он переменится. Его необходимо изменить силой. А такие вещи, — он нахмурился, — не происходят тихо и мирно.

Прежде чем отвечать, Борух набрал полную грудь воздуха, и слова вырвались наружу со вздохом:

— Что движется более тихо и мирно, чем время? Но оно есть сила, перед которой ничто не может устоять. Ни люди, ни каменные горы. Капля камень точит, если какое-то время ей не мешать.

— Тут ты прав, хотя и, по обыкновению, многословен, — отозвался Бронштейн. — Вот только он не согласится с тобой.

Борух скривился, как если бы шнапс у него во рту внезапно прокис.

— Его здесь нет.

— Но он вернется. Когда вылупятся драконы.

Борух даже остановился.

— Так ты и ему яйца показывал?

— Конечно показывал, — ответил Бронштейн.

— Если они вылупятся, Лева. Понимаешь ты, что это значит?

— Не глупи. Конечно, я понимаю, что это значит. Но они непременно вылупятся. И я их обучу.

Весь этот разговор происходил шепотом. Привычка говорить очень-очень тихо давно стала у местных евреев второй натурой. Правда, наши герои шептались так, что с равным успехом могли бы и кричать.

— Да много ли ты смыслишь в обучении драконов?

— А царь — много смыслит?

— Как же ты опрометчив, друг мой, — сказал Борух. Он выглядел трезвым как стеклышко, казалось, он не употребил ни единой капельки алкоголя. — Сам царь никогда драконов не обучал. За него поработали его денежки. Где ты, Лева Бронштейн, такие деньги найдешь?

Бронштейн тронул пальцем нос и рассмеялся. Правда, в его смехе не было ни капли веселья.

— Там, где евреи всегда их находят, — сказал он. — В чужих карманах.

Отвернувшись, он посмотрел на утреннее солнце. Скоро наступит полдень. Правда, зимой здесь, на севере России, особой разницы между днем и ночью не ощущалось. Сплошные серые сумерки.

— Он вернется, когда я напущу своих драконов на царские войска, чтобы они их уничтожили.

— Если он вернется, — выкрикнул Борух и швырнул фляжку на землю, — то, скорее всего, во главе германских колонн!

— Но он же тридцать лет сражался за революцию!

— Верно, но он сражался не здесь. На сегодняшний день Ульянов меньше знает об этой стране, чем немка царица!

— Все равно он не немец, а россиянин. И притом еврей на целую четверть! — обиженно возразил Бронштейн. — Кстати, почему ты не зовешь его тем именем, которое он сам себе выбрал?

— Так или иначе, — сказал Борух, — спасая эту страну, Ленин сожжет ее дотла. Просто чтобы доказать, что его прочтение Маркса верней моего!

Бронштейн замахнулся, словно желая дать ему затрещину. Борух не дрогнул, чем впоследствии и гордился. Но Бронштейн, так и не нанеся удара, быстрым шагом направился вниз по склону. Он не обернулся посмотреть, следовал ли за ним Борух. Как если бы его друга там и вообще не было.

— Войска уничтожать незачем, — уже ему в спину крикнул Борух. — Они и так со временем на нашу сторону перейдут!

Нагнувшись, он подобрал фляжку. Встряхнул и улыбнулся, услышав кое-какой плеск изнутри.

— Со временем, — повторил он уже тише.

Но Бронштейн успел уйти далеко и не услышал его.

Борух смотрел ему вслед, гадая, увидятся ли они еще. А впрочем, какая разница? Возвращаться в штетеле он не собирался. Прятаться в подземной норе, прихлебывая дешевое пойло, — нет уж, хватит.

— Если начнется эта драконья заваруха, — пробормотал он, — то, пожалуйста, без меня.

Надо будет начать срочные переговоры по продаже принадлежавших ему компаний. И скорее вывозить семью в Европу, может, даже в Берлин. Небось, там будет спокойней, когда драконий дым начнет затягивать здесь все горизонты, а царь с семейством окажется в не меньшей опасности, чем евреи.

Я бежал по лестнице, прыгая через ступеньку. Завернув за угол на этаже, где располагались мои комнаты, я сказал себе: с кем бы ни была сейчас Ниночка, это не имеет значения. Всех выгоню вон! А ее саму отошлю в ее покои. Я редко употреблял власть, но, если уж это происходило, она безошибочно чувствовала: лучше послушаться. Наверное, в моем голосе появлялись какие-то особые нотки. Итак, я засажу ее под замок, после чего незамедлительно созову к себе всех, кто, как мне было известно, уже был настроен против монаха. Шагая через зал, я загибал пальцы. Первым номером у меня числился, конечно же, архиепископ. Распутин слишком часто призывал крестьян игнорировать священнослужителей и отыскивать Бога лишь в собственных сердцах. Далее шел верховный командующий, потому что монах все время высказывался против войны, да еще и весьма страстно. Надо отдать должное царю Николаю: в этом плане он держал свои позиции твердо. Когда Распутин высказал желание благословить войска на фронте, царь взревел: «Посмей только ступить на эту святую землю, и я велю тебя тотчас повесить!» Подобной решимости и настоящего величия он не проявлял больше ни разу. Ни до того случая, ни, увы, после.

«Быть может, — думалось мне, — следует позвать князя Юсупова и великого князя Павловича: у этих двоих свои причины ненавидеть Распутина. Так, есть еще один-два человека… — И тут неожиданная мысль посетила меня: — Слишком обширный заговор неизбежно провалится. Нам не нужна сеть, нам требуется молот. Как говорят старые бабушки, „тяжкий млат, дробя стекло, кует булат“».

Еще я знал, что на моей стороне непременно окажется мой старый друг Владимир. Он уже бросил вызов Распутину во время заседания Думы, произнеся пламенную речь о том, что монах прибрал к рукам всех царских министров. Как бишь он выразился? Ну да, он сравнил их с марионетками. Отличная фигура речи. Кто бы мог ждать от него подобной решимости? Кстати, он и пистолетом неплохо владеет.

Однако нам придется соблюдать осторожность. По мнению крестьян, Распутина невозможно убить. Репутация неуязвимого особенно укрепилась после того, как та оборванка попыталась выпустить ему кишки, крича, что убивает антихриста. У нее была отличная возможность, но она ее упустила. Да, ее нож вспорол мягкие ткани, так что все кишки вывалились наружу, но какой-то местный врач сумел запихнуть перепутанную массу на место и заштопать ему брюхо.

«Да, похоже, этого черта будет чертовски трудно прикончить».

Сообразив, что самым нехарактерным для себя образом сотворил каламбур, я рассмеялся. Так, хихикая, я и вошел в свои апартаменты.

Моя Ниночка сидела одна, занимаясь шитьем. Она подняла глаза, светлые волосы обрамляли идеально красивое лицо в форме сердечка.

— Какая-то шутка, милый? — спросила она.

— О да, — сказал я. — Но вовсе не предназначенная для милых женских головок.

Протянув руку, я ласково коснулся ее подбородка. Она сморщила носик.

— Чем это от тебя пахнет, любовь моя?

Оказывается, я забыл вымыть руки после посещения драконов.

— Я разговаривал с каретными лошадьми, — сказал я ей. — Напоминал им, что за драгоценный груз они сегодня вечером повезут.

— Сегодня вечером?

Судя по выражению глаз, исходившая от меня вонь была уже забыта и прощена. Бальный сезон еще не начался, и она, естественно, очень соскучилась по развлечениям. Свожу ее в Мариинский театр. А потом — ужинать. После чего, будем надеяться, она меня отблагодарит.

— Я давно запланировал этот выезд, но хотел, чтобы он явился сюрпризом, — сказал я и сам удивился, как легко выговорилась ложь. — А теперь меня ждут дела. Прошу, дорогая, обожди в своих комнатах. Вместе с горничными.

— Дела, наверное, всё государственные? — спросила она так ласково и наивно, что у меня не осталось сомнений: моя жена пыталась выцепить хоть толику слухов, чтобы продать их тому, кто лучше заплатит. Оно и понятно; с одного моего жалованья по ювелирным салонам не очень-то разбежишься. Позже, в постели, я этак сонно поведаю ей какой-нибудь маленький секрет. Но не этот, конечно. Я патриот, в конце концов. Я служу царю. Хотя последнее время царь не очень-то платит мне добром.

И я улыбнулся в ответ.

— О да. Самые что ни на есть государственные.

Когда она удалилась к себе, я запер дверь снаружи. Потом сел за стол и принялся писать письма. Мне вполне удалось сделать нужные намеки, ни разу прямо не назвав истинный повод для встречи. Покончив с этим, я позвал своего доверенного человека и велел разнести письма адресатам, а также забронировать места в Мариинском и столик в ресторане «У Галуизы» — лучшем французском заведении нашего города. Я знал, что могу безраздельно доверять Алексею. Уж он-то меня нипочем моим врагам не продаст. Я ему три раза жизнь спасал.

Верность — вот что отличает мужчину от женщины.

Российскую весну Бронштейн уподобил бы про себя женской улыбке. Она будет опасливой и холодной, и ждать ее придется ох долго. Тем более что сейчас стояла самая глухая зима, темная и беспросветная. Снег равнодушно лежал на земле, словно зная, что ему еще долгие месяцы предстояло досаждать людям, как бедным, так и богатым.

«Бедным в особенности», — думал Бронштейн.

Так дело пойдет, и крестьяне — самый нижний слой российской кучи-малы — начнут снимать с крыш солому, чтобы прокормить скотину.

Он еще не раз навещал яйца, всякий раз выбирая новый маршрут через лес и неизменно самым тщательным образом заметая за собой следы. Он проводил возле яиц долгие часы, сидя среди сугробов на корточках и вслух рассуждая о своих планах, как если бы драконы могли слышать его. Все равно ему было больше некому о них рассказать. Борух сбежал в Берлин, и Бронштейн опасался, не выболтал ли старик его тайну перед отъездом. Однако никто так и не попытался его выследить, да и яйца лежали непотревоженными.

До сих пор.

В этот раз все изменилось.

Он еще издали увидел: что-то было не так. Под сосной, расколотой молнией, земля была взрыта, кучи листьев — раскиданы. Подбежав, Бронштейн с ужасом уставился на зияющую яму, в которой не было ни единого яйца.

«Майн Готт унд Маркс! — молча выругался он по-немецки. — Царские ищейки их разыскали».

И не было времени рвать на себе волосы или заливаться слезами. Он знал, что надо было бежать.

«К Боруху в Берлин. Если только он меня примет».

И Бронштейн повернулся было, собираясь удариться в бегство, но шуршание в кустах, раздавшееся за спиной, заставило его замереть.

«Солдаты!..» — мелькнула отчаянная мысль.

Бросив руку в карман, он выхватил маленький пистолет, носить который с собой вошло у него в привычку, и тотчас понял всю бесполезность этого поступка. Судя по шуршанию, его окружал немалый отряд.

Он завертел головой туда и сюда, говоря себе с мрачной обреченностью: «Так вот, значит, как это бывает».

И трясущейся рукой приставил пистолетик к виску.

— Да здравствует революция! — выкрикнул он напоследок и сморщился.

«Что за пошлость! Умирать с затертым лозунгом на устах».

Его палец уже коснулся спускового крючка… и тут замер. Из кустов вывалился дракончик. Величиной с новорожденного барашка. И точно так же неустойчиво стоявший на лапках.

— Гевальт!..

Дракон издал звук — нечто среднее между криком чайки и шипением — и заковылял прямо к Бронштейну. Тот невольно попятился. Только что вылупившийся младенчик был тем не менее страшен. Грубая шкура, несоразмерные перепончатые крылья. Ростом он был Бронштейну по колено. Глаза его отливали золотом, как у взрослого, их лишь слегка туманила еще не просохшая жидкость, от которой шкура дракона даже в лесных потемках ярко блестела. Бронштейн невольно задумался, изменится ли цвет его глаз. Он слышал, что у царевых драконов глаза были непроглядно-черными. С другой стороны, тот, кто ему об этом рассказал, мог и приврать для пущего страха. Жутким зубам, которые и придавали взрослым драконам их мрачно-угрожающий вид, еще предстояло вырасти, но «яичный зуб», венчавший клювик дракончика, тоже выглядел достаточно острым — понадобится, так и убьет. А когти, царапавшие лесную подстилку, даже и сейчас легко могли бы выпотрошить корову.

Тут Бронштейн припомнил совет Ленина.

«Драконы уважают лишь силу. С момента вылупления ты должен стать для них могущественным вожаком».

Поэтому он торопливо сунул в карман пистолет, который до сих пор так и держал прижатым к виску, и, шагнув вперед, опустил обе руки на влажную шкурку дракончика.

— Лежать, тварь, — сказал он твердым голосом и надавил.

Дракончик шлепнулся на бок и жалобно запищал. Бронштейн набрал пригоршню палых листьев и принялся обтирать малыша от слизи рождения.

— Лежать, тварь! — повторял он без конца. — Да тихо ты, чудище!

Дракончики один за другим выходили к нему из кустарника, привлеченные звуками человеческой речи.

«А что, если все эти месяцы они слышали меня сквозь скорлупу?» — подумал Бронштейн.

Зря или не зря происходили те монологи, а только он теперь о них отнюдь не жалел.

— Лежать! — велел он новым драконам, и те тотчас послушались.

Оттирая слизь, он видел, как проявлялся на шкурках будущий цвет. Его драконы были красными вместо черных.

«Красные, как пламя. Как кровь».

Некоторым образом это утешало его.

Безумный монах слышал разговоры о драконах. Люди все время болтали о них, но в последнее время тональность несколько изменилось, а он такие вещи всегда очень чутко улавливал.

Ходили смутные слухи о каком-то красном ужасе, что было несколько странно, ведь царские драконы были все черные. Он попытался нажать на своих информантов: судомойку, чистильщика ботинок, подростка, который выгуливал царских собак и спал с ними в конуре, — но ничего более определенного так и не добился.

Красный ужас. Иначе говоря, красный террор. Он пытался понять, что это значило. Тут могло быть и совсем ничего, и очень многое. Быть может, даже не связанное с драконами и покушениями на убийство. Дворец по самой своей природе естественная среда для заговоров. Он ими просто смердит, как плошка еды, забытая на столе и со временем завонявшая.

Но если заговор существует, он уже должен был бы пронюхать о нем. Более того — прибрать к рукам. И использовать в своих собственных целях.

— Разузнай мне побольше про этот, как его, красный террор, — шепнул он судомойке, тощей пигалице с кривым носом. — Тогда поговорим и о свадебке.

То, что сам он был уже женат, не имело никакого значения. Он просто собирался найти ей жениха, и она это знала.

— Разузнай мне побольше про красный террор, — сказал он чистильщику ботинок, — и я устрою так, чтобы тебя сделали ливрейным лакеем.

Тут он кривил душой. У мальчишки и для нынешней-то работы едва хватало мозгов. Ну что ж, он всегда сможет ему сказать: пытался, но не удалось.

Что касается псаря, ему он не стал вообще ничего говорить. Как внушала мать-старушка: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь». Подросток-псарь имел обыкновение разговаривать во сне. При этом он подергивался и скреб руками и ногами, как его четвероногие подопечные, когда им что-нибудь снилось. Это привлекало внимание, и речи псаря могли быть услышаны.

Правда, которую говорят крестьяне, не та правда, которую слышат знатные. Поднявшись из одного сословия в другое, безумный монах усвоил эту истину лучше многих.

— Разузнайте мне побольше про этот красный ужас, — бормотал он, заламывая руки и ни к кому конкретно не обращаясь.

Произнеся вслух мучивший его вопрос, он замкнулся в себе, стал беспокоен и молчалив. Гуляя по берегу замерзшей Невы, он пытался разложить по полочкам немногие крохи информации, которыми располагал. Впечатление было такое, словно Вселенная посылала ему очень хитро закодированные предупреждения. Обратившись к своему секретарю Симановичу, он попросил бумаги и написал письмо царю, где излагал таинственные знамения и пытался предупредить самодержца. Однако так и не отправил письмо, решив, что еще рано. Сначала он выяснит о красном ужасе что только возможно, а потом уж вручит письмо царю. Лично сам.

Красные драконы вели себя беспокойно. Они огрызались на своих проводников и дергали поводки. Бронштейн пытался сделать так, чтобы они двигались строем — он оставался единственным, кого они действительно слушались, — но сегодня даже и у него не все получалось.

— Почему они нынче такие? — спрашивали его.

— И почему ты их не приструнишь?

Говоривших звали Коба и Камо. Двое агентов, присланных Лениным понаблюдать за обучением драконов. Или «красного террора», как Ленин предпочитал их называть. Он, по своему обыкновению, не доверял никому, даже тем людям, которых сам выбрал. Он им ничего не сказал, только предупредил, что действовать предстояло в подполье. Они из этого сделали вывод, что придется шпионить. И собственно, не так уж ошиблись.

Бронштейн никак не мог отличить Кобу от Камо, и наоборот. И ему очень не нравилась их манера поведения. Высокомерная самонадеянность, помноженная на… на… Правильное слово все не приходило на ум.

— Драконы рождены для неба, — проговорил он с хитринкой. — Сидение под землей выводит их из себя. — Он пристально уставился на того, чьи усы выглядели погуще; кажется, это был Коба. — Попробуйте-ка их удержать!

Вероятный Коба некоторое время присматривался к драконам, словно вправду намереваясь попробовать. Видно было, что особых надежд он не питал. Но и страха не испытывал.

Бронштейн щелкнул пальцами. Ну да, конечно!.. Высокомерная самонадеянность, помноженная на слепое незнание. Они слишком мало знали и поэтому не боялись драконов. Равно как и Ленина.

«Равно как, — продолжил он эту мысль, — и меня».

— Прошу прощения, товарищ Бронштейн.

Впрочем, никакого раскаяния в голосе не было.

«Не человек, а полное собрание отрицательного», — подумал Бронштейн.

А вероятный Коба продолжал:

— Мы позволим вам и дальше заниматься вашей работой. Товарищ Ленин прибудет сюда через несколько дней. Тогда мы запустим красный террор, чтобы он очистил страну. Так сказал Ленин, и теперь я понимаю, что он имел в виду. Идем, Камо.

«Я угадал: это таки был Коба», — обрадовался Бронштейн, вслух же спросил:

— Очистит — от чего? От русских?

Он знал, что Коба (или Камо? Да ну их, все равно разницы нет!) некогда был грузинским социал-демократом и националистом и даже, по некоторым слухам, сепаратистом, но потом присоединился к Ленину и занялся освобождением всего рабочего класса. Кое-кто поговаривал, будто прежние наклонности и до сих пор имели над ним власть. От мыслей об отсутствии единства в революционном движении у Бронштейна неизменно начинала болеть голова. Вот и теперь, не осознавая того, он желтыми, прокуренными пальцами принялся тереть виски.

Коба смотрел на Бронштейна, и его лицо не отражало никаких чувств.

— От царя, конечно. От его последователей. Вам что, нехорошо?

Произнес он это так, словно из-за головной боли Бронштейн упал в его глазах окончательно.

По мнению Бронштейна, в этом самом Кобе ощущалась некая жесткость. Как будто начинка у этого человека состояла не из плоти и крови, а из железа и камня. Тем не менее люди за ним шли. Причем не задавая вопросов. Не то чтобы последователям Кобы вообще было свойственно задавать много вопросов. Может, они и дрались за рабочих, но Бронштейн про себя считал их бездельниками и никчемными лоботрясами. Это мягко говоря. На самом деле они сильно смахивали на воров и убийц, от них за версту разило антисемитизмом. Ничего не поделаешь — порой именно такие личности и бывают необходимы.

Грязное это занятие — революция.

Он мысленно одернул себя. Тирания была не чище.

— Я предоставлю драконов, Коба, а вы дадите людей. Вместе мы освободим эту страну.

— Товарищ Ленин скоро приедет. Он и распорядится, будет тут свобода или нет. Вы должны позаботиться, чтобы его драконы были готовы.

С этими словами Коба повернулся и вышел, и Камо последовал за ним по пятам.

«Его драконы? Драконы Ленина?.. — У Бронштейна задергалась кисть руки. — Он, что ли, с этими тварями ночами сидел? Приручал? С рук их кормил?..»

Шеи бы им свернуть, этим двоим. Хотя нет. Это не его путь.

Ко всему прочему, один из драконов выбрал именно этот момент, чтобы откусить палец юноше, чистившему его шкуру. Пришлось Бронштейну мчаться на помощь, пока дракон не успел проглотить работника целиком.

«Так значит, Ленин скоро приедет», — думал он, отвешивая дракону подзатыльник за подзатыльником по каменно-твердой башке.

Наконец тот разжал челюсти, Бронштейн заметил откушенный палец у него на языке и успел выхватить его прежде, чем пасть дракона снова захлопнулась. Он бросил палец его законному владельцу, плачущему и окровавленному. Может, доктор сумеет его обратно пришить, а может, и нет.

«Пальцы, драконы, революционеры… — Мысли в голове неслись кувырком. — И они еще хотят, чтобы мы к сроку успели?»

Должен признать, это был мастерски разработанный план. Особенно льстило то, что моя роль в нем была ведущей — поскольку в решительный момент мое присутствие было решительно необходимо. Такая вот игра слов. Я хихикнул, и Ниночка холодно глянула на меня. Ее лицо и волосы были напудрены одинаково густо, что удивительным образом старило мою молодую жену и придавало ей измученный вид.

— Что в моих словах позабавило тебя, муж мой?

За последние недели она ощутимо отдалилась от меня. Вероятно, причина крылась в тех долгих часах, которые я проводил, осторожно подтягивая ниточки своей интриги и постепенно сплетая их в сеть, вырваться из которой у батюшки Григория не будет надежды. Он не сможет ни отказаться от приглашения, ни выжить, отведав моего угощения.

И я всенепременно буду при этом присутствовать. Я должен увидеть выражение его лица, когда он поймет, кто вымостил для него путь к гибели, и нет на свете силы, способной мне помешать. Он что, полагает, будто может сделать меня рогоносцем — и не поплатиться за это?.. Служа царю, я ниспровергал противников и покрупнее его. А случалось, и убивал их по приказу государя. Ну, не собственными руками, конечно. Достаточно было шепнуть кому надо несколько слов и аккуратно передать толику денег. Моя работа в том и состоит, чтобы знать — как и кому. И похоже, я неплохо в этом разбираюсь. Пусть, пусть безумный монах неизменно смотрит сквозь меня, когда мы встречаемся во дворцовых покоях. Очень скоро я увижу, как эти глаза закроются навсегда.

— Нет, — ответил я Ниночке.

Я затеял заговор против Распутина, чтобы ее защитить, но бесконечные колкости супруги начали мне надоедать. Мужчине следует совершать все возможное, чтобы оградить свою половину, но, если она упорно отказывается ценить его усилия, он имеет право найти себе другую спутницу жизни. Более чуткую.

— Нет, — повторил я. — Последнее время ты не произносишь ровным счетом ничего, что позабавило бы меня.

И, сполна насладившись видом ее глаз, широко распахнутых от изумления, я этак лихо крутанулся на пятке и по-военному быстро зашагал прочь из гостиной. Мои каблуки стучали, как телеграфный ключ, выбивая ей послание, но услышала ли она?

А еще у меня имелась группа великолепно обученных людей, готовых действовать по первому моему слову. Так, чисто на всякий случай. Если отравленный борщ по какой-то причине не уложит Распутина наповал.

Неделей позже Распутин смотрелся в огромное зеркало в своих покоях. Ухмыльнувшись отражению, он отметил, какими белыми были его зубы — особенно если вспомнить улыбки крестьян, с которыми он водил когда-то знакомство. Пройдясь пятерней по бороде, он вытряс из нее хлебные крошки. «Всегда ходи в гости на сытый желудок, — поучала его матушка. — Голодный человек выглядит жадным». Ну так вот, у него не было ни малейшего желания выглядеть перед этими людьми жадным. Жестким — да. Могущественным — определенно. Но жадным — ни в коем случае. Тот, кто проявляет жадность, тем самым обнаруживает свою уязвимость.

«В петроградском доме князя Юсупова, в 9», — было написано в приглашении.

Он знал, что дворец Юсупова был великолепным зданием на берегу Невки,[2] хоть раньше его ни разу туда ужинать не приглашали. Они с князем давным-давно уже прекратили знакомство. Распутин слыхал, что во дворце был огромный зал в виде шестиугольника, с большой деревянной дверью в каждой стене. Нынче утром, получив приглашение, он разложил карты и увидел, что цифра «шесть» будет означать для него число перемен. Что ж, он был готов. Он всегда был готов. Разве не носил он на шее амулет, ограждавший его от смерти, наносимой рукой человека? Этот амулет он никогда не снимал, ни в постели, ни в бане. Когда у тебя столько врагов, нужно быть готовым ко многому.

«Юсупов, по сути, мальчишка, вырядившийся взрослым мужчиной, — думал Распутин. — Ему и место-то при дворе жена принесла. И он нуждается во мне больше, чем я в нем».

Тем не менее поездка в Юсуповский дворец сулила ему встречу с молодой княгиней, очаровательной Ириной, племянницей государя. Ах, ее глаза, смотревшие в самую душу!.. Он многое слышал о ней, и один слух был восхитительней другого. Сам Распутин быть знакомым с княгиней еще не сподобился.

«Ну что ж, — сказал он себе. — Сподобимся вместе».

А заехать за ним на государственном автомобиле собирался этот пес, Владимир Пуришкевич. Надо будет постараться как-то вытерпеть его присутствие, пока продлится поездка. Потом он просто плюнет на всех и магнетизирует княгиню прямо там и тогда. На глазах у мужа и мужниных приятелей. И пусть притворяются, будто это всего лишь игра. Но это будет не игра. Скажем так, не совсем игра.

«И в самом деле, — прислушался он к себе, — никто меня не в силах остановить».

Тут он стал смеяться. Началось с тихого смешка, а кончилось почти маниакальным ревом.

В дверь постучали, и он вернулся к реальности.

— Отец Григорий, — подал голос слуга. — Вам нехорошо? Вы задыхаетесь?

— Я смеюсь, дурачок, — ответил он, впрочем, беззлобно, поскольку этот человек был с ним со времен бичеваний у хлыстов. И являл такую беспримерную верность, какую поди-ка еще найди.

Дверь открылась, и слуга вошел, шаркая ногами. Он был очень сутул и двигался медленно.

— Прости, б-батюшка, — выговорил он, запинаясь. — Тут такое дело…

Он, оказывается, привел с собой одного из мальчишек-драконюхов. Тот был простужен и шмыгал заложенным носом.

Распутин ждал, но слуга ничего больше не сказал.

«И правда дурачок», — подумал безумный монах.

Мальчишка тоже молчал. Наверное, понял Распутин, ждал знака от старших. И по возрасту, и по положению.

Подняв бровь, Распутин наконец подтолкнул слугу:

— Так какое тут дело?

Заговорил мальчишка. Его трясло, из носа, грозя попасть в рот, потекли сопли.

— Святой батюшка, я… я эту нашел… красную жуть.

Распутин встал и жестом велел им проходить в свои покои.

— Живо, живо, — сказал он. — Сюда, здесь нас не подслушают. А теперь выкладывайте все как на духу!

— Это про драконов, батюшка, и еще есть такой мужик, Ленин зовут, который их выпустить хочет, только раньше конца месяца он все равно сюда не приедет. То есть от сегодняшнего дня через три. Когда полнолуние сделается. Только когда он будет здесь…

— Драконы… — Голос Распутина остался спокойным, но сердце стукнуло невпопад. Скоро, скоро он сможет обо всем поведать царю.

Собрать моих заговорщиков всех вместе оказалось затеей не из легких. Куда труднее, чем я себе представлял.

«Да у них на самом деле кишка тонка для таких дел, — сказал я себе. — Аристократы с готовностью произнесут приговор, но вот самим привести его в исполнение — это им далеко не всегда по плечу».

Не то чтобы сам я так уж рвался непременно запачкать руки. Просто если действительно хочешь воплотить что-нибудь в жизнь, очень часто приходится делать все самому. Спасибо и на том, что все эти люди желали отцу Григорию смерти почти так же сильно, как желал ее я.

И вот по прошествии недели они прятали за голенищами ножи, а за брючными ремнями — револьверы, чтобы кончить дело оружием, если потребуется. Но я не мог всерьез предполагать, что в решающую минуту они действительно пустят это оружие в ход. Лучше уж в полной мере подготовиться самому!

«Еще несколько часов — и безумный монах будет мертв», — думалось мне.

Я чуть не бегом проносился через дворцовые залы. Ох эти правительственные обязанности, с которыми невозможно разделаться до конца! Но все-таки я успею. Я буду там, когда Распутин умрет.

Но что это?! Вместо того чтобы хлебать свекольный отвар, щедро сдобренный ядом, этот сын сибирского крестьянина быстро шел через тот же зал, что и я! И был одет в свою лучшую вышитую рубаху, черные бархатные штаны и новенькие начищенные сапоги.

— Добрый вечер, отец Григорий, — сказал я настолько спокойно, насколько это было в моих силах.

«Что он тут делает? Неужели осмелился в открытую оскорбить людей, с которыми я его свел? Неужели он до такой степени самонадеян? Или… в самом деле настолько могуществен?..»

У меня затряслись руки. Я мобилизовал всю свою волю, принуждая их замереть.

Незаметно изменив направление, я встал у него на пути — так, чтобы он был вынужден либо остановиться, либо отшвырнуть меня силой. На какой-то миг мне показалось, что он был готов свалить меня и перешагнуть, но в самое последнее мгновение он все же остановился. И навис надо мной. Он был пугающе близко. От него пахло дешевым мылом. Я едва удержался, чтобы не сморщиться.

— С дороги, лакей, — сказал он. Какие холодные были у него глаза! Когда мать кормила его грудью, молоко у нее было, наверное, ледяное. — У меня важные известия для государя!

Тут я чуть не поддался панике. Что за такие известия сподвигли его пропустить званый ужин и в открытую нанести мне оскорбление? Не просочилось ли что-нибудь о моем заговоре против него?..

Я тихо-тихо пододвинул руку к борту пиджака. Мои пальцы сомкнулись на рукояти кинжала, который я там прятал.

«А ведь придется прямо тут зарезать его», — сказал я себе.

Я был не вполне уверен, что мне это удастся. Он был куда крупнее меня и наверняка гораздо сильней. Если мне не повезет с самым первым ударом, эти крестьянские лапищи, пожалуй, надвое меня разорвут.

— Так почему бы не дать мне пройти, батюшка? — спросил я, надеясь, что мой голос не показался ему таким пискливо-капризным, каким казался мне самому. — Судя по вашему костюму, вы, похоже, в гости собрались?

На самом деле я просто пытался выгадать время. Мне требовалось отступить на несколько шагов прочь — так, чтобы и кинжал суметь выхватить, и сразу разящим выпадом дотянуться. О том, как стану объяснять его величеству убийство доверенного советника царицы прямо за стеной его покоев, я пока не задумывался. Ладно, версию можно будет состряпать какую угодно. И улики соответствующие подготовить. Я был не бог весть какой дока с ножом, но вот что касается фальсификаций…

Однако в самом начале поработать придется именно ножу.

С этой мыслью я чуть подался назад, изготавливаясь выхватить свой кинжал.

Но к моему немалому удивлению, безумный монах на мгновение задумался, а потом сказал мне:

— Ты прав, сын мой. Да, я собирался кое-куда. На очень важную встречу. А царь, благослови его Боже, небось, уже закрылся у себя с царицей-красавицей. Стоит ли человека беспокоить в такое-то время? Я с ним утром переговорю, когда помолюсь.

Вот такая краткая речь. Разом и дерзкая, и содержательная. Сказав так, Распутин резко повернулся и зашагал прочь.

Я стоял и смотрел ему в спину, пока он не исчез за углом. Ладонь на рукояти кинжала вспотела так, что промокла ткань пиджака.

Моя машина следовала за автомобилем Распутина, но не вплотную, а на достаточном расстоянии. Спугнуть его, еще не хватало! А поскольку мы оба направлялись во дворец князя Юсупова, а я хорошо знал, где тот находится, — да кто ж не знал! — я мог себе позволить несколько кружной путь.

На самом деле в этом дворце прежде я не бывал. Князь являлся единственным наследником крупнейшего в России состояния, и я был человеком определенно не его круга. Но если при моей помощи случится этот небольшой переворот, надо думать, он щедро меня наградит. Распутин, его былой приятель по разгульным пирушкам, с которым он до женитьбы пропадал, бывало, по сомнительным ночным клубам, успел изрядно ему надоесть.

С год назад князь выразился совершенно определенно. «Неужели, — сказал он, — никто ради меня не убьет этого старца?»

Тогда я этого еще не знал, но, когда я рассказал о своем собственном плане Павловичу, все выстроилось окончательно. Павлович вел напряженную светскую жизнь, и единственный свободный вечер выдался у него сегодня, тридцать первого декабря. Мы не хотели, чтобы он что-нибудь отменил и тем навлек на себя подозрение.

Я был счастлив и горд, что мне удалось привести монаха прямо к ним. Должно быть, сорву аплодисменты. Эта мысль грела меня в холодной ночи. Я наклонился вперед и велел своему шоферу:

— Гони! Гони быстрее!

Снаружи царила кромешная темнота, рассекаемая лишь лучами фар, да и те освещали в основном вихрившийся снег. Шофер с силой придавил педаль, и скоро мы подъехали ко дворцу.

Как и планировалось, я прикинулся слугой и вошел с черного хода. Один из дворецких отвел меня в подвальный этаж, где должен был происходить ужин. Я выглянул из-за портьеры. В комнате пока еще никого не было.

Подвальная комната была вся из серого камня, с низким сводчатым потолком, пол — гранитный.

«Ах, — подумалось мне, — до чего похоже на усыпальницу».

Лишь резные деревянные стулья, небольшие столики под вышитыми скатертями да шкафчик черного дерева с инкрустацией указывали на то, что это был пока еще не мавзолей, а обиталище живых. Огонь в камине, шкура белого медведя, служившая ковром, — все это так же смягчало несколько кладбищенскую атмосферу.

В центре комнаты был накрыт стол на шесть персон. Предполагаюсь, что сюда сядут сам князь, монах, Павлович, еще двое заговорщиков — и княгиня, послужившая приманкой, чтобы завлечь Распутина во дворец. Распутин и не подозревал, что княгини Ирины здесь не было. Муж отправил ее к родителям в Крым.

Я невольно улыбнулся. Ну и заговор мы соорудили! Ну и паутину раскинули!

Посередине стола уже дымился самовар, кругом теснились тарелочки с пирожными и прочими лакомствами. На буфетной полке стояли бутылки с напитками (отравленными, конечно) и бокалы с краями, опять-таки смоченными ядом. Доктор Лазоверт лично рассказывал мне, что в каждом пирожном было достаточно цианистого калия, чтобы мгновенно прикончить несколько человек.

Несколько! А нам предстояло разделаться всего-то с одним!

Моя улыбка сделалась шире. Итак, было готово решительно все. Как только Распутин свалится мертвым, настанет мой черед позаботиться о его теле. Но если по какой-то причине он не поторопится умирать — что ж, на этот случай при мне был пистолет. И нож.

С верхнего этажа донеслась музыка. Думаю, это была та паршивая американская песенка «Янки дудль денди». Княгиня Ирина якобы давала небольшую вечеринку подругам, прежде чем присоединиться к мужу и его друзьям. Значит, настало время мне снова спрятаться. Сейчас сюда препроводят Распутина.

Мне совсем не хотелось оказаться обнаруженным за портьерой, и я устроился по другую сторону деревянной вспомогательной двери. В ней было окошечко, так что я имел полный обзор, меня же не мог видеть никто. Именно то, что требовалось.

А потом дверь распахнулась, и в комнату вошел собственной персоной безумный монах, сопровождаемый князем Юсуповым. Вид у молодого князя был весьма нервный.

«Ну нельзя же так потеть! — хотелось крикнуть ему. — Так ты, чего доброго, все дело провалишь!»

Но закричать я не мог. И в любом случае дело зашло уже слишком далеко. Теперь все пойдет так, как пойдет.

На какое-то время я отстранился от своего окошечка, набрал полную грудь воздуха и стал ждать.

Распутин вошел в комнату уверенным шагом, он улыбался. Кожу по всему телу, начиная со ступней, изнутри покалывали крохотные иголочки. Это был давний знак, неизменно предвещавший приближение крупных событий. Что, например, если княгиня Ирина в открытую объявит о своей страсти к нему?.. Или князю вздумается предложить ее ему как подарок?

Хотя нет. Не надо. Он предпочитал охоту. Медленное совращение. Хныканье побитого пса, то бишь князя. Нечего прыгать через забор, не подбежав вплотную. Так матушка всегда говорила, и народная мудрость, по обыкновению, оказывалась верна.

Он коснулся амулета, висевшего на шее. Князь, конечно, возненавидит его. Но вреда причинить не сможет.

— Вот заедочки. — Князь Юсупов указал на стол с самоваром. — Угощайтесь!

Его лоб сплошь усеивали капли пота, и от Распутина это не укрылось. В подвальной комнате вправду было очень тепло, даже жарко, но сам монах не потел.

— Все специально приготовлено, — сказал князь. — Специально для вас!

И в самом деле, это был его любимый сорт. Медовые пирожные, усыпанные толченым миндалем, «скороспелки», покрытые веточками свежего укропа, блины с икрой… да каких только лакомств там не было!

— Прошу вас, отведайте, — повторил князь. — Ирина сама все это готовила. Неужели мы обманем ее ожидания?

— Ни в коем случае, — ответил Распутин, умудрившись вложить в четыре простых слова бездну и очарования, и наглого оскорбления. Взял разом медовое пирожное и блин — и съел все вместе, смакуя вкус. К его некоторому удивлению, лакомства оказались несколько приторными и суховатыми. — Мадеры не найдется? — обратился он к Юсупову.

Князь сам отправился к буфету и, соблюдая величайшую осторожность, наполнил бокал.

Вино щедро полилось в глотку монаха, но слишком сладкого вкуса отбить не смогло. Забыв, что выглядеть жадным было не к лицу, он протянул бокал, чтобы ему снова налили.

Князь с готовностью исполнил его пожелание.

— Где же княгиня? — опустошив второй бокал, осведомился Распутин.

— Скоро подойдет. Ей надо проводить подруг и переодеться, — ответил Юсупов.

— Ах, женщины, Боже их благослови, — проговорил монах. — Моя матушка, помнится, все повторяла: «Жена не рукавица, на гвоздик не повесишь». Ха-ха. Ну а я бы выразился иначе: «Всякому овощу свое время».

Юсупов даже вздрогнул.

— Это вы о чем? Это вы к чему клоните?

И снова взялся обильно потеть.

Распутин похлопал его по плечу.

— К тому, что женщины, благослови их Господь, что твои овощи: каждая свое время знает, а мы, скудоумные, — куда уж нам. — И провел рукой по лбу. — Ну тут и натоплено!

— Да, изрядно, — сказал Юсупов и промокнул лоб платком.

— Тогда спой мне, чтобы скоротать время, пока придет твоя женушка, — сказал монах, указывая на гитару, стоявшую возле стены. — Я раньше часто слышал, как ты поешь… когда мы с тобой вместе бродили по темным закоулкам этого города. Не откажи — хочу снова послушать, ради тех прежних деньков! И ради твоей Ирины, прелестницы.

Юсупов кивнул. Дернул горлом. Снова кивнул. Нагнулся за гитарой. И запел, перебирая струны.

Я ушам своим поверить не мог. В комнате кто-то пел, немного фальшивя. Я вновь придвинулся к дверце и осторожно выглянул в окошечко. Распутин по-прежнему держался на ногах, хотя на столе определенно недоставало пирожных, но зато виднелся опустошенный бокал. А Юсупов, этот никчемный клоун из привилегированного класса, бренчал на гитаре и пел! Он что, от волнения растерял все мужество? Решил в последний момент все-таки не убивать старинного дружка? Я отвернулся от этого зрелища, взбежал по ступенькам черного хода — и на самом верху лестницы, что вела в подвальный этаж, встретил доктора Л., Пуришкевича и великого князя Дмитрия.

— Ради бога, что вообще происходит? — спросил я, осмеливаясь лишь шептать. — Берусь утверждать, он съел несколько пирожных! И бокал вина выпил!

— Как минимум два, — сказал доктор Л. — Мы слышали, как он просил налить ему еще. Он, — тут доктор тоже зашептал, — и не человек вовсе! Это сам дьявол! Там яду было — роту казаков уложить! Я-то уж знаю, я сам его подмешивал.

Вид у него был раздавленный. Произнеся эти слова, он прямо у нас на глазах погрузился в совершеннейший ступор.

Я взял его за руки, но это не подействовало. Пришлось влепить ему пощечину, чтобы хоть как-то привести в себя.

Пока мы шептались там наверху, нашего слуха достигал неверный фальцет Юсупова, выводивший песню за песней.

Я спросил:

— Ну что, идем вниз?

— Нет, нет, нет! — с жаром прошептал Пуришкевич. — Так все сразу раскроется!

— Как будто он еще не исполнился подозрений.

— Он же крестьянин, — сказал великий князь.

Можно подумать, это хоть что-нибудь объясняло.

Тут уже и меня стала пробирать дрожь. Чтобы вот так все завершилось? Это после всех наших усилий и тщательного планирования?.. Ну уж нет, сказал я себе. Это самое худшее, что только может произойти. Эх, знать бы, где упадешь…

И в это время дверь подвальной комнаты неожиданно отворилась. Мы все невольно подались назад, и, боюсь, я отскочил проворней других. Но нашим глазам предстал всего лишь бедолага Юсупов, говоривший через плечо:

— Скушай еще пирожное, батюшка. А я схожу посмотрю, что так задерживает мою жену!

В ответ изнутри донесся несколько охрипший голос Распутина:

— Любовь, как и яйца, лучше всего, когда свежие.

— Крестьянин, — повторил великий князь, а Юсупов поднялся к нам по лестнице.

Если меня дрожь, как я сказал, лишь пробирала, то Юсупов трясся как осиновый лист, пот с него лился ручьями.

— Что мне делать? — спрашивал он. — Что я вообще могу сделать?..

Пуришкевич лаконично ответил:

— Мы не можем позволить себе оставить его полумертвым.

Великий князь вручил Юсупову пистолет.

— Будь мужчиной! — сказал он, и Юсупов поплелся вниз по лестнице, держа оружие за спиной.

И вновь долетел голос Распутина:

— Бога ради, еще вина! — После чего он добавил: — Думы наши о Боге, но мужество облечено плотью.

В следующее мгновение мы услышали выстрел. И следом — визгливый крик.

— Идемте, — сказал великий князь. — Наверное, все уже кончено.

Я такой уверенности не испытывал, но в этой компании мое мнение не очень-то и спрашивали.

Мы плотной толпой сбежали вниз по лестнице. Первым — великий князь, следом доктор Л. Пуришкевич отстал.

Монах лежал лицом вверх на белом меховом ковре, его глаза были закрыты. Доктор Л. опустился подле него на колено, пощупал пульс и объявил:

— Мертв.

Но как выяснилось, это было преждевременное заявление. Мгновением позже Распутин открыл левый глаз, потом правый. И уставился на Юсупова зелеными глазищами, так похожими на драконьи. Еще миг — и их наполнила жгучая ненависть. У Юсупова вырвался вопль.

Я не мог пошевелиться. И бедный Юсупов тоже не мог. Великий князь матерился вполголоса. Что касается доктора Л., он явно был готов снова отрешиться от мира.

— Длинные усы не заменят мозгов, — сообщил Распутин потолку.

Пока он говорил, изо рта у него пошла пена. Неожиданно он вскочил и схватил Юсупова за горло, сорвав при этом у него с плеча эполет.

На счастье, все тело Юсупова было до такой степени залито потом, что рука монаха соскользнула с его горла, Юсупов вырвался, и это движение бросило Распутина на колени.

Выиграв таким образом время, Юсупов отскочил прочь, повернулся и бросился наверх по ступенькам. На бегу он призывал Пуришкевича скорее стрелять, выкрикивая:

— Он жив! Он еще жив!..

В его голосе не было ничего человеческого, на лестнице звучал полный ужаса вопль, равного которому я ни до, ни после не слышат.

Мы втроем смотрели на Распутина, который, исходя пеной и руганью, устремился за Юсуповым на четвереньках.

Князь бросился в покои своих родителей и запер за собой дверь на замок, но безумный монах, которого все случившееся уже напрочь лишило рассудка, выскочил прямо сквозь парадную дверь. Оставшаяся часть нашей компании побежала за ним — посмотреть, что он станет делать. Доктор Л. все бормотал, что перед нами был дьявол, что прямо сейчас он расправит багровые крылья и улетит прочь.

Но он не взлетел. Он бежал через заснеженный двор к железным воротам, выводившим на улицу.

— Феликс, Феликс! — кричал он. — Я императрице все расскажу.

Только тут Пуришкевич поднял пистолет и выстрелил.

В черной ночи заметалось бесконечное эхо, но пуля прошла мимо.

— Стреляйте же! — крикнул я.

Если Распутину удастся бежать, мы все погибли.

Пуришкевич выстрелил еще. Невероятно, но он снова промазал.

— Дурак! — вырвалось у великого князя, когда Пуришкевич закусил зубами свою левую руку, заставляя себя сосредоточиться.

Его третья пуля ударила Распутина между лопаток, и тот остановился, хотя и не упал.

— Говорю вам, это дьявол! — закричал доктор.

— Одни дураки кругом, — сказал великий князь, и я склонен был с ним согласиться.

Пуришкевич же выстрелил в очередной раз и попал Распутину в голову, отчего тот упал на колени. Пуришкевич подбежал к нему и с силой ударил ногой прямо в висок. После этого монах наконец-то распластался на снегу.

В это время откуда-то появился Юсупов с резиновой дубинкой в руках и в истерике принялся колотить ею Распутина.

Великий князь схватил Юсупова за плечи и увел прочь.

И только тогда я вытащил нож и всадил его глубоко в сердце Распутину. Мне хотелось что-то сказать, произнести какие-то слова…

Однако все уже было сказано.

Чуть позже слуга принес веревку, и, оттащив тело к замерзшей Неве, мы оставили его там.

— Может, его бы в прорубь столкнуть? — предложил я.

— Мир должен увидеть его тело, — сказал великий князь. — Мертвый, он мертвый и есть.

Я смотрел на безумного монаха, замершего на льду, и удивлению моему не было предела. По самым скромным меркам к тому времени, когда мой нож нанес решающий удар, его уже пятикратно должна была постигнуть смерть.

— Мертвый, он и есть мертвый, — согласился я с великим князем и не стал больше настаивать.

Вернувшись домой, я никак не мог избавиться от неприятного ощущения. Вот одна моя рука касается его спины, а другая всаживает нож глубоко в тело…

— Все кончено, — сказал я своему отражению в зеркале.

Я не знал, что на самом деле все лишь только начиналось.

Безумный монах лежал на льду. Спина, пропоротая ножом, отчаянно болела, он не мог пошевелиться.

— Будь ты проклят, — пробормотал он, по крайней мере — попытался.

Его губы, прихваченные ледком, не размыкались. Но это не имело особого значения, ведь он не знал, кого именно ему следовало проклясть, он не видел, кто всадил нож ему в спину. Поэтому монах обратил проклятие на былого собутыльника, оказавшегося предателем.

«Феликс, так потеряй же ты все, что тебе дорого!»

Плечо и затылок тоже болели, но не так сильно. И еще почему-то жгло в желудке и в горле. Он задумался и решил, что пирожные — сколько бишь он их съел? — оказались дрянными.

«Уж эти мне придворные… в пирожные тухлятины напихали… Моя матушка и та лучше управилась бы…»

Ему было холодно, но он знавал холода и похуже. Одному Богу было известно, как нужно заморозить сибирского мужика, чтобы его как следует проняло. И при нем по-прежнему был его амулет, а это значило, что люди его убить не могли. Ни мужчины, ни, как выяснилось, женщины. Та шлюха, что располосовала его от корешка до грудины, явила тому свидетельство.

Он выживет и теперь.

Вот только пошевелиться не получалось.

«Сколько еще до полнолуния? — спросил он себя. — Сколько осталось времени, прежде чем прибудет этот глупец Ленин и выпустит на волю драконов?»

Драконов, застигнутых в логовах, вполне можно убить. Утопить, заморить голодом, расстрелять, наконец. Много способов существует. Вот почему царские драконюшни охранялись лучше, чем собственный дом государя. Но, взлетев в небеса, драконы делались неудержимы. Стремительный огонь с ночных небес нес смерть каждому, кто отваживался противостоять. Всяким там евреям и революционерам.

Но не в этот раз.

«Эти дурни не сумели убить меня. Но если я не восстану прежде полнолуния, они неизбежно убьют Россию».

Он попробовал шевельнуть пальцем, моргнуть веком. Ничего не получилось.

«Мне надо отдохнуть. Я снова попробую… утром».

Над Невой неторопливо поднималась луна — почти идеально круглая.

«У меня еще двое суток, — подумал Распутин. Мозг работал удивительно ясно. — А может, и трое».

Красные драконы больше не беспокоились. Это оттого, что их впервые вывели ночью. Длинные носы задирались к небу, принюхиваясь. Крылья разворачивались и трепетали, ловя ночной ветерок. Летать им, правда, пока не позволяли. Пока. Ждали команды, которую отдаст Ленин.

Этот самый Ленин, приехавший вечером накануне, стоял поблизости и критически рассматривал драконов. Бронштейну было известно, что лидер большевиков никогда прежде этой минуты их не видал. Тем не менее в их присутствии он не выказывал ни благоговения, ни страха. Напротив, он очень придирчиво окидывал чудищ взглядом, одной рукой поглаживая бородку.

— Ты уверен, Леон, что они сработают правильно?

Под «Леоном» имелся в виду он, Бронштейн. Ленин настаивал на том, чтобы, обращаясь к нему, использовать его революционную кличку. До Бронштейна теперь только дошло, как, собственно, мало это значило для него самого. Дурацкое какое-то имя — Леон. А уж фамилия, Троцкий, вообще звучала словно название какого-нибудь польского города. Удастся ли ему вернуться когда-нибудь к имени, которым его нарекли при рождении?.. Еще Бронштейну подумалось, что принятие революционных кличек отдавало мальчишеством. Смахивало на игру.

«Глупость какая».

— Леон! — резко окликнул Ленин. — Так они сработают?

— Я… полной уверенности у меня нет, — ответил Бронштейн. Слишком быстро ответил. Он понимал, что ему следовало бы солгать, сказать, что он был абсолютно уверен. — Во всяком случае, они той же породы, что и царские. А те работают достаточно надежно.

В этом последнем Бронштейн был уверен вполне. Он расследовал все слухи об ином отродье, восходившем к драконам великого хана, со всем усердием ученого талмудиста. Выслеживал их по стариннейшим документам, разбирался то в запутанных договоренностях, то в хитросплетениях византийской торговли. И вышел наконец на определенное королевство в Северной Африке. Эту страну он пересекал то пешком, то на верблюде, пока не добрался до древнего города. Засуха опустошила его, когда египетские фараоны только-только восходили на трон. Он раздавал взятки, вычерчивал карты, молился об удаче. И напал наконец на кусочек земли, которого много веков не касалась ни единая капля дождя.

Там он начал копать.

И копал…

И снова копал…

Еще и еще.

Он начисто истер три лопаты и, кажется, непоправимо покалечил плечи и руки. Солнце прокалило его лицо, согнав с него российскую бледность и превратив кожу в шкуру дракона. А как он мерз ночами в пустыне! Так мерз, что ему, россиянину, даже стыдно было бы в этом признаться.

Он копал и копал, пока впервые за сто двадцать лет не обнаружил новые яйца драконов. Королева царских драконов уже сто лет не приносила яиц и, похоже, в ближайшее время не собиралась. И если даже она и сделает кладку, пройдут годы, прежде чем из них вылупятся детеныши.

Яйца драконов не похожи ни на какие другие. Им не нужно тепло, чтобы развивались зародыши. Они сами по себе были созданиями огня. Прохладное, влажное место — вот что требовалось им для развития.

А можно ли придумать что-нибудь более мокрое и холодное, чем весна в России?

И Бронштейн, погрузив яйца в огромные деревянные ящики, привез их домой. А по прибытии на место — зарыл на склонах холмов, возвышавшихся над его городком. И всю эту работу он опять проделал один.

Что еще делало драконьи яйца такими особенными — они могли спать годами, даже столетиями, сохраняя жизнеспособность, терпеливо дожидаясь нужных условий для рождения малышей.

— Можно только предположить, — сказал Бронштейн Ленину, — что они окажутся несколько сильнее. Это оттого, что они намного дольше пробыли в яйцах.

Некоторое время Ленин смотрел на него пустым взглядом, потом повернулся к Кобе.

— Твои люди готовы?

Коба усмехнулся. Его прямые зубы полыхнули оранжевым, отразив пламя фыркнувшего дракона. Вожатый успокоил животное, а Коба ответил:

— Готовы убивать по моей команде, товарищ.

Ленин сурово уставился на луну, словно порываясь приказать ей подниматься быстрей. Коба покосился на Бронштейна, и его улыбка сделалась шире.

Дракон кашлянул, выдав еще клуб огня, и глаза Кобы отразили его. Бронштейн посмотрел в эти пылающие глаза и понял: если позволить Кобе спустить его людей прежде, чем он, Бронштейн, спустит драконов, это будет означать его проигрыш. В новой России ему места не будет. Страной возьмутся править головорезы и воры родом из Грузии. Одну шайку сменит другая, а пролетариату придется еще хуже прежнего. Вот и весь рай, о котором он столько мечтал.

А евреи? Их, конечно же, во всем обвинят.

— Ленин, — проговорил Бронштейн со всей мыслимой твердостью. — Драконы готовы.

— В самом деле? — не оглядываясь, переспросил Ленин.

— Да, товарищ.

Ленин помедлил какую-то долю мгновения. Потом сказал:

— Тогда пусть летят.

Бронштейн кивнул ему в спину… и прыгнул к драконам.

— Вперед! — крикнул он. — Шлейки долой! Пусть летят!

Команду передали по цепочке. Мальчишки-драконюхи бесстрашно ныряли под широкие чешуйчатые животы и резали сетки, спутывавшие когти драконов.

— Вперед! — крикнул Бронштейн, и вожатые выхлестнули сворки, державшие на шеях драконов ошейники-строгачи с шипами внутри. И, выхлестнув, проворно отскочили назад, потому что теперь ничто не мешало драконам пустить в ход когти и зубы — каждый не меньше лезвия косы.

— Вперед! — и длинные кнуты щелкнули над головами драконов, но тех не было нужды понукать и подбадривать. Это была их родная стихия, и они с радостью в нее окунулись. Ночная высь, прохладный воздух… огонь из поднебесья…

— Вперед, — тихо повторил Бронштейн, глядя, как громадные крылья перекрывают луну. Красный террор уходил в небо.

В пятидесяти ярдах от него Ленин повернулся к Кобе.

— Позволь и своим людям выполнить необходимое, — сказал он.

Коба рассмеялся в ответ и махнул рукой.

Бронштейн увидел, как устремились прочь люди Кобы, и со всей определенностью понял: Россия пропала. Выпустить драконов было ошибкой. Выпустить людей Кобы — катастрофой.

Борух был прав от начала и до конца.

«Пройдут годы, прежде чем мы освободимся от этих ужасов-близнецов: один на земле, другой с неба. Я просто хотел все сделать как надо. Но похоже, не получилось».

Его начало знобить от холода.

«Согреться бы, — подумал он вдруг. Эта мысль вовсе не подразумевала ни натопленной печки, ни горячего чая, ни шнапса. — Хочу туда, где пальмы. Тихая музыка. Улыбчивые женщины. Хочу прожить долгую, веселую и счастливую жизнь. С любимой женой».

Он подумал о Греции. О Южной Италии. О Мексике…

К этому времени шум драконьих крыльев стал шепотом, еле различимым вдали. Затихли и крики людей.

В предрассветной черноте безумный монах сумел пошевелить левым указательным пальцем. Ноготь царапнул по льду, и еле слышный звук был громче победных фанфар.

Он пролежал без движения полных три дня.

На второй день в него взялся кидать камешками крестьянский мальчишка, любопытствовавший, не умер ли пьяница, упавший на лед. Сперва монах удивился, отчего мальчишка не спустится на лед и не обшарит его тело в поисках чего ценного. Потом до него дошло.

Лед начал таять.

Дни сделались теплей, и лед стал подтаивать. Скоро могучая Нева разорвет оковы зимы и свободно потечет к Балтийскому морю. Ледяная вода уже проникла в его нарядные сапоги и вымочила черные бархатные штаны. Она плескалась в левом ухе, прижатом ко льду. Ему казалось — он чувствовал, как она просачивалась сквозь кожу, чтобы оледенить самые кости.

Вместе с водой и холодом подкрался ужас. Он понял: убийцам не будет нужды его приканчивать. За них все сделает река. Она утопит его, как другая река утопила сестру. Или причинит ему лихорадку, от которой он истает, как истаял брат. Он уже теперь трясся бы либо от холода, либо от жара — если бы мог шевельнуться.

Настала ночь, и отец Григорий в самый первый раз ощутил страх, присущий смертным, для которых он совершал богослужения. Он почувствовал себя Иисусом на кресте, и его твердокаменная вера поколебалась.

«Почему Ты оставил меня?..»

Ночь не ответила. Только холодная вода еще выше залила его сапоги.

Но потом, ближе к рассвету, он сумел пошевелить пальцем.

И подумал: «Если шевельнулся палец, значит, сможет двигаться и все остальное».

Воплощая эту мысль в действие, очень скоро он пошевелил указательным пальцем на правой руке. Так, как если бы на теле совсем не было ран. Он стукнул им по льду раз, другой, третий. Когда солнце поднялось над горизонтом, надежда возродилась и возликовал дух. Сделав страшное усилие, монах согнулся в поясе и сумел сесть. Как же все болело! Как холодно ему было! Каждый вершок его тела невыносимо страдал.

Однако он был жив. И он мог двигаться!

Ко всему прочему, он чувствовал страшную усталость. Решив, что подниматься во весь рост пока еще рано, он повернулся к восходящему солнцу и стал ждать тепла.

— Когда я отогреюсь немножко, — сказал он, и голос был на удивление ясен и спокоен, притом что застывшие члены буквально скрипели, — я вылезу на берег и разберусь с Феликсом и остальными.

Когда солнце поднялось чуть выше и стало из красного золотым, он увидел, как его диск пересекла стая птиц. Сотни, многие сотни крупных птиц отбросили на лед длинные тени.

«Это еще что такое? — удивился он про себя. — Неужто белые цапли?»

Но какие цапли зимой в этих местах?

Да и птицы были слишком громадными. Это бросалось в глаза даже на большом расстоянии. И Распутин внезапно понял, что опоздал. Он пролежал на льду слишком долго. За это время подоспел Ленин — и обрушил на страну свой красный террор.

Расширенными от ужаса глазами он следил, как стая подлетала все ближе. Алые чешуи, кожистые крылья и дым, струившийся из ноздрей. Он негромко вскрикнул, точно кролик под ножом, и попытался подняться. Движение, которое недавно совершалось так свободно, стало теперь испытанием. Руки и ноги отчаянно жаловались и едва повиновались ему. Когда налетели драконы, он так и не успел выпрямиться во весь рост.

Головной дракон спикировал на него и небрежно отшвырнул ударом передней лапы. Распутина закружило по льду, треснули ребра. Он еще пытался ползти к берегу, сдирая ногти о лед, но слишком медленно. Наконец-то — да уж, слово «конец» тут было более чем уместно — его тело вернуло себе способность дрожать. Но не от холода, холода он больше не чувствовал, а от страха. Ужас разогревал его кровь и гнал ее быстрее по жилам.

Тень покрыла его, и, подняв голову, он встретил взгляд черных глаз дракона, зависшего над ним в воздухе. И прежде чем он успел что-либо сделать, к нему метнулись когтистые лапы. Один длинный коготь играючи прошил ему грудь, пригвоздив монаха ко льду. Казалось, дракон смеялся, раскрывая пасть, полную жутких зубов. Монах хотел закричать, но не хватило дыхания. С разорванными легкими он мог только беспомощно смотреть, как дракон замедляет биение крыл и усаживается рядом с ним на лед — легко и изящно, словно певчая птичка.

Вот только весил он не как канарейка, и лед под ним немедленно затрещал. На брюхо чудовища плеснула вода, дракон недовольно рявкнул и бешено забил крыльями, чтобы взлететь. Потом хлестнул огненной струей, оплавив лед кругом себя и под телом Распутина. Кое-как взлетев из воды, дракон отряхнулся, избавившись и от сырости, и от своей жертвы. Распутин свалился на лед, но ветер, поднятый крыльями дракона, был настолько силен, что отца Григория попросту сдуло за тающий край, в черную полынью.

«Мы продели веревку в ноздри Левиафана, — подумал он, когда волны уже смыкались над его головой. Сквозь поверхность он еще видел искаженные силуэты драконов, подобно чайкам кружившихся над полыньей. — Но он царствует над всеми сынами гордыни».

А потом он утонул. Как много лет назад утонула его сестренка Мария.

Я не стал будить Ниночку.

Все разваливалось. Пусть хоть поспит, пока еще можно.

Вскрыв старый письменный стол (ключ от ящика был давно потерян), я начал опустошать свою сокровищницу. Набил карманы золотыми монетами, взял свое истинное свидетельство о рождении, другие документы, несколько ниток драгоценных жемчужин, бриллианты моей матери, отцовские золотые часы на цепочке. Моя жена, которую я собирался оставить, пусть довольствуется своими собственными драгоценностями. Пригодятся, небось. Увы, царь навряд ли осыплет милостями меня и мою семью, когда выплывет история смерти безумного монаха. А ведь она выплывет. То, о чем не станут рассказывать господа, легко можно выколотить из их слуг. Так что оставлю-ка я Ниночку, и пусть ее красота купит ей не самую худшую участь.

Что касается меня самого, я решил перейти на другую сторону баррикад. Я отыщу тех, кто держал нынешние бразды ужаса. Как знать, чем обернутся для царя нынешние времена? Колесо крутится без остановок, а революции не делаются в белых перчатках. Лишь одно неизменно: любому режиму пригодится хороший функционер, управленец, целеустремленный человек, наконец. Я всегда знал, что отвечаю двум первым определениям. Теперь оказалось, что я способен быть жестким. Я могу убить. Моя рука не дрогнет на рукояти ножа. Да, я многое могу предложить, хоть мужику, хоть царю.

И вот еще что. Я одинаково хорошо работаю как с людьми, так и с драконами.

Лиз Уильямс Дайерфеллский дракон

Победа над драконом — задача не из простых. И может выясниться, что прямо в лоб она не очень-то решается. Да и дракон может оказаться едва ли не самой незначительной из ваших проблем!

Британская писательница Лиз Уильямс печаталась в «Interzone», «Azimov's Science Fiction», «Visionary Tongue», «Subterranean», «Terra Incognita», «The Mammoth Book of New Jules Verne Adventures», «Strange Horizons», «Realms of Fantasy» и других изданиях. Ее рассказы составили сборник «The Banquet of the Lords & Other Stories». В числе книг писательницы одобрительно встреченные критиками романы «The Ghost Sister», «Empire of Bones», «The Poison Master», «Nine Layers of Sky», «Расследование ведет в Ад» («Snake Agent»), «The Demon and the City», а также «Darkland». Самые свежие на сегодняшний день работы писательницы — «The Shadow Pavilion» и «Winterstrike». Лиз Уильямс живет в Брайтоне, Англия.

* * *

Он не выдыхал огня, не было видно и ужасных когтей. Он лежал, аккуратно обвив холм, так что длинная голова находилась у самой вершины. Забавно, но громадную тварь нелегко было рассмотреть в сумерках. Только общие очертания гибкого, как кнут, тела, сужавшегося к раздвоенному хвосту. Я с облегчением убедился, что мы находились ближе к хвосту, чем к голове. Стоило об этом подумать, как у вершины холма заблестел зеленый огонек глаза, подобный изумрудной звезде.

Я ткнул Парча локтем.

— Похоже, это и есть дракон, о котором ты говорил.

— Тише, государь Сигне, прошу тебя, тише! У этих дьяволов слух точно у охотничьих псов.

Я с толикой презрения отметил про себя, насколько взвинчен был Парч. Со своей стороны, я заранее позаботился произнести заклинание сокрытия — слишком мелкое и элементарное, чтобы привлечь внимание использующего магию существа. Соответственно, дракон не мог уловить наши голоса, но Парч слишком разволновался и не слушал меня. Его пухлое лицо пошло пятнами, глаза бегали, на лбу выступил пот. Я напомнил себе о необходимости снисхождения. Еще там, в особняке, мне стало ясно, что Джон Парч, дворецкий девятого герцога Дайерфеллского, человеком действия отнюдь не был.

Червь между тем завозился, вероятно заметив неосторожную дичь где-то в долине. Присмотревшись к движениям змеиной головы, я понял, что дичью были не мы. Мы-то пребывали в полной безопасности под охраной густых кустов и заклятия. Парч, однако, был до того перепуган, что я стал опасаться — не выкинул бы он какую-нибудь глупость. Соответственно, я предложил предпринять стратегическое отступление, и Парч с готовностью согласился.

Я приехал в Дайерфелл в конце лета, ночью, под луной, несшейся в облаках. Особняк с принадлежавшими ему деревнями располагался немного южнее моего собственного дома в Бернблэке, в нескольких днях пути. Когда, подъезжая к особняку, я перевалил гряду невысоких холмов, между снопами на полях мелькнули и спрятались духи зерна. Луна золотила их кожу, нечесаные волосы развевались за спинами. Живые изгороди были, точно звездами, усеяны розами, по склонам темнел буковый лес. Все названия что-нибудь означают. Название моего дома значило «черная гарь», Дайерфелл — «жуткий холм». Подъезжая к особняку, я невольно подумал о том, насколько все здесь не соответствовало названию.

Я никогда раньше не встречал девятого герцога, Ричарда Портлоиса. Только знал, что имение было пожаловано его предку королевой Луной, потомком которой была наша нынешняя государыня, Аойфе. Феи живут долго; между Луной и Аойфе правила всего одна королева, так что Аойфе, вполне возможно, помнила первого герцога. Тем более что он, по слухам, не единожды спускался в полости холмов Альбиона; рискованное мероприятие, на которое отваживаются лишь самые продвинутые волшебники. Или безрассудно отважные. Я задумался об этом, сидя в седле. Герцог нанял меня для какого-то дела, о котором прямо не говорилось — только намеками. С другой стороны, от Аойфе вот уже три месяца не было никакой весточки. Правда, и я в Лондоне целый год не бывал, но это дело обычное. У королевы была милая привычка надолго бросать меня в Бернблэке совсем одного, а потом щелкать зеленоватыми пальчиками — и ждать, чтобы я примчался бегом. Большинство придворных давно привыкли к этой манере, но я-то — ведущий волшебник не слишком знатного происхождения — придворным являлся постольку-поскольку. Я и теперь слышал голос Аойфе, звеневший, как льдинки на ветру: «Слишком много ты думаешь, государь мой Сигне!» — и ее смех, льдисто-веселый.

Может, оно и так. Но я выжил, когда очень многим вокруг меня выжить не удалось. Если это был результат привычки думать, я ее не намерен бросать.

Собственно дайерфеллский особняк оседлал ложбину между холмами — расползшееся во все стороны здание, которое последние пять веков без конца достраивали и расширяли. Подъехав поближе, я рассмотрел, что первоначальный дом был выстроен из кирпича — насколько удавалось рассмотреть сквозь окутавший его покров ползучего шиповника. На первый взгляд ничего уж такого жуткого. Другое дело, что в Альбионе, которым правят феи, вы либо быстренько учитесь проницать блистательную внешнюю оболочку… либо не учитесь вовсе.

Меня никто не встречал. Не наблюдалось и никаких признаков стражи, как магической, так и обычной. Ничего то есть общего с моим домом в Бернблэке, где наколдованные страшилища бдительно охраняют границы, готовые тонко нашинковать любого, кто вторгнется. Хмурясь, я привязал коня к какой-то колонне, которую венчал каменный ананас. Поднялся по ступенькам и постучал в дверь.

Она открылась не сразу. Когда же это все-таки произошло, передо мной оказался отнюдь не герцог Дайерфелл. Я увидел совсем юную девушку, не более пятнадцати лет. Личико у нее было бледное, точно молодая луна. И обрамленное водопадом золотых волос.

— Государь Сигне? — чуть ли не шепотом спросила она, присаживаясь в поклоне.

— Не кто иной как, — сказал я.

— Мой отец будет рад приветствовать тебя, — пролепетала она и упорхнула внутрь дома.

Тут мне подумалось, что герцог вполне мог держать на уме брачное предложение. Такое и раньше случалось. Ну, коли так, сия юная леди могла не опасаться тягот замужней жизни — по крайней мере, со мной. Хрупкие и бесплотные особы меня не слишком волнуют. С другой стороны, маги, в особенности знатного происхождения, обожают закладывать династии. Теряясь в догадках, я последовал за девушкой в гостиную. Там я и увидел девятого герцога: вытянув ноги, он наслаждался жаром ревевшего в камине огня. Хотя вечер стоял, в общем-то, теплый.

— Государь Портлоис? — спросил я, борясь с желанием вытащить носовой платок и промокнуть успевший взмокнуть лоб.

— Он самый. Государь Сигне? — Портлоис, девятый герцог Дайерфеллский, вяло поднялся и протянул мне руку. Безвольное пожатие, пудра, наряды… Если бы я повстречал его такого в Лондоне, при дворе королевы, я счел бы его пустопорожним хлыщом. С этим, однако, не очень вязалось и сельское обиталище герцога, и присутствие девушки, ибо он еще и добавил: — Это Роза, моя старшая дочь. Их у меня трое, и с ее сестрами ты еще познакомишься.

— А госпожа Портлоис?

— Моей первой супруги с нами больше нет, — со вздохом пояснил герцог. — Позже я представлю тебя мачехе моих девочек. Мы поместим тебя в Синем покое, надеюсь, комната тебе придется по вкусу. Быть может, с дороги не откажешься от стаканчика вина?

Я чуть не ответил: «От стаканчика — откажусь. А вот от стакана…» — и заверил его, что пригублю с большим удовольствием.

Роза тотчас выскользнула из гостиной, чтобы вскорости вернуться с бутылкой. Вино, когда его разлили, оказалось темным и густым и благоухало дикими ягодами и цветами. Совсем не то, что итальянские напитки, предпочитаемые при дворе.

— Это наше домашнее, — небрежно махнув рукой, сообщил мне Портлоис. — В основном из бузины.

— Очень необычное вино, — сказал я.

На самом деле бузина не очень в нем ощущалась, и, приняв во внимание жару в натопленной гостиной, я не столько пил, сколько притворялся, что пью. Много, знаете ли, есть способов захватить в плен мага-конкурента. С другой стороны, до сих пор у меня не было оснований видеть в Портлоисе мага.

— Итак, — начал я, усаживаясь как можно дальше от пламени, — ты прислал мне письмо, государь Портлоис.

— Верно, верно… — Мысли Портлоиса, казалось, витали где-то далеко. Я ждал, ощущая растущее раздражение. В конце концов он проговорил: — У нас тут, знаете ли, незадача.

— В самом деле? Какая же?

— У нас завелся дракон.

— Ну надо же.

— Лет двести все было тихо и мирно, но последнее время начались проблемы. Он ловит овец, пугает крестьян…

— То есть делает то, чем обычно драконы и занимаются. Какой он породы?

— Пресмыкающейся.

— Ага. Червь!

— По дороге сюда ты видел холмы?

— Видел.

Я в самом деле заметил на некоторых склонах что-то вроде извитых лабиринтов и даже задумался, каким образом они могли появиться.

— Лет триста назад у нас было бедствие из-за червей. Мой предок нанял иноземного рыцаря. Вон там, над лестницей, портрет мужчины с бородой, так это он и есть. Он неплохо справился с работой и всех их извел.

— Убийство драконов нынче не в моде, — проговорил я задумчиво.

— За отсутствием оных, — сказал герцог. — Впрочем, все меняется.

— Есть какие-то предположения, почему они вернулись?

— Никаких. Всем известно, что они заводятся в стоячих прудах, вырастая из камней, брошенных в грязь. Но с какой стати им понадобилось выводиться именно сейчас — понятия не имею.

Герцог явно придерживался одного из распространенных заблуждений касательно происхождения драконов, но я решил, что вдаваться в разъяснения было бы несвоевременно.

— Ну хорошо, — сказал я ему. — Посмотрим, чем тут можно помочь.

На следующее утро я проснулся очень рано и, отдернув занавески, залюбовался лесистым пейзажем. По первому впечатлению это была не та местность, которую обыкновенно предпочитают драконы, но внешний вид был обманчив. Черви стремятся к богатой поживе; их влекут коровы и овцы, упомянутые хозяином дома, они не отказываются от людской плоти, но главное — чуют дух изобилия, присущий подобным местам. И присасываются к его источнику, как пиявки.

Однако Портлоис ошибался. В отличие от лягушек черви зарождаются не в прудах. Они вызываются колдовством из Потустороннего царства, из лунной тьмы и теней, и вселяются в обычных ящериц и червей. И те разрастаются до чудовищной величины, наливаясь чужеродной силой и мощью.

Чтобы победить такого червя, надо сперва разыскать его хозяина. Тут, конечно, первейшим кандидатом был Портлоис. Тем более что другие маги в окрестностях Дайерфелла не проживали — мне, по крайней мере, о них ничего не было известно, а я предпочитаю следить за официальным регистром магов Альбиона. Но герцог не выглядел похожим на мага. И потом, стал бы он вызывать червя, чтобы тот разорял его собственные владения? Разве что здесь была какая-то тонкая интрига, в которой я еще не разобрался. Другую возможность составляла деятельность другого, неизвестного мне мага, и это вселяло беспокойство. Я также не мог понять, почему Портлоис не оснастил свой особняк какой следовало охраной, в то время как по окрестностям ползал дракон.

Подобные твари очень редко нападали на людские жилища, но это все же случалось. Простой здравый смысл подсказывал, что герцогу следовало бы обезопасить себя от случайностей.

Решив воспользоваться преимуществом, которое давало мне раннее утро, я оделся, покинул свою комнату и стал изучать дом. Он оказался вполне типичным старинным семейным гнездом. Дубовые панели, каменные плиты и общая атмосфера легкого запустения. Пожалуй, здесь недоставало женской руки. С другой стороны, мне еще предстояло познакомиться с двумя из трех дочерей и с их мачехой.

Выйдя на террасу, я с некоторым неудовольствием убедился, что в одиночку осмотреть ближайшие окрестности дома мне не удастся. Три девочки шли мне навстречу через лужайку, петляя среди разнообразных кустов фигурно подстриженного тиса. Они пели и смеялись на ходу, явно нимало не задумываясь о хищных драконах, быть может как раз выбравшихся на охоту.

— Мы утреннюю росу собирали! — поднимаясь по ступенькам, сообщила мне Роза. — А это мои младшие сестренки, Лили и Мэй.

Судя по именам, кто-то из родителей увлекался цветами. Девочки были очень похожи, все с длинными золотистыми волосами и бледными личиками. Такие вот три юных цветочка. Я предположил про себя, что дочки, верно, удались в мать, потому что у самого Портлоиса под напудренным париком скрывались темные волосы. Роза протянула мне ведерко росы, чтобы я им полюбовался, и я заметил, что ногти у нее тоже слегка отливали золотом. Очень необычно. И никак не скажешь, что непривлекательно.

Я спросил:

— Дракона-то не боитесь?

— Да нет, он от своего холма никуда, — отмахнулась Роза. Однако, говоря так, все же пугливо покосилась через плечо. — Наш отец обеспечил земли защитой!

— В самом деле? А я что-то ничего не заметил.

— Отец — человек утонченного искусства, — пояснила Лили, и у всех трех сестер отразилось на лицах восхищенное обожание.

Я ответил самой доброжелательной и мягкой улыбкой, какую только сумел изобразить.

— Как чудесно! Только я еще не повидал госпожу Портлоис.

Восторги мигом угасли.

— А, это вы про нее… — скривившись, протянула Мэй.

Вот такая, оказывается, любовь к новой избраннице родителя. Что ж, тоже встречается, и нередко.

— Девочки! — По ступеням неторопливо сошел герцог и хлопнул в ладоши. — Давайте бегите и оставьте в покое нашего гостя. Вам что, заняться нечем?

Три златовласки безропотно удалились в дом, а мы с Портлоисом провели следующий час за элем и хлебом, строя планы. Мне было не вполне очевидно, с какой стороны искать подходы к червю. Я никогда прежде не имел дела с драконами, но Портлоису об этом рассказывать не собирался. Будучи магом, привыкаешь с большим разбором говорить о своем опыте. И особенно о тех областях, которых он не охватывает.

— Перво-наперво следует изучить тварь, — сказал я герцогу.

— Вполне согласен. Как тебе наверняка известно, в течение дня они предпочитают прятаться под землей, появляясь лишь когда сумерки окутывают землю.

Тут он был прав. Сколько бы молва ни связывала драконов с огнем, это вовсе не солнечные существа. Они предпочитают тень, из которой была вызвана их бесплотная сущность. Я уже подумывал, чтобы найти гнездо дракона и сжечь его, подгадав к полудню. Однако сперва следовало понять, с чем именно мы имеем дело.

— Я отправлю с тобой моего дворецкого, Парча, — сказал герцог.

— А я пока что хотел бы повнимательней осмотреть твои владения, всю местность.

— Я об этом позабочусь.

Пока он заботился, я улучил время еще побродить по Дайерфелл-холлу. Отделанные дубом коридоры с наклонными столбами света из окон привели меня в заставленную книгами комнату, где на небольшом столе я увидел астролябию. Я коснулся ее рукой, и планеты послушно завертелись по своим орбитам.

На другом конце комнаты виднелись невысокая лестница, площадка и закрытая дверь. Все пахло пчелиным воском и стариной. Я уже хотел выйти и вернуться в гостиную, когда послышался голос:

— Кто здесь?

Он раздавался из-за двери. Я подошел и ответил:

— Меня зовут лорд Сигне.

— А-а, тот самый волшебник?

«Тот самый». Достаточно лестно.

— Так точно, — сказал я.

— Входи, государь Сигне.

Я открыл дверь, оказавшись в длинной комнате, и заморгал, ступив прямо в солнечный луч. Я наклонил голову, пряча глаза от яркого света, и, когда зрение восстановилось, увидел, что комната была вся в зеркалах, легонько покачивавшихся на сквозняке. Одно из этих зеркал и бросило слепящий блик мне в лицо. У дальней стены стояла кровать, а на ней я увидел невероятно тучную женщину.

— Я — леди Портлоис, — сообщила мне женщина. У нее был хорошо поставленный, даже гипнотический голос. Она протянула мне руку, и я подошел. — Я о тебе наслышана.

Я ответил:

— В хорошем смысле, надеюсь?

Госпожа Портлоис улыбнулась, и между обширными щеками сверкнули белые зубы. Я отчетливо видел, что при всей ее нынешней толщине когда-то это была очень красивая женщина. Большие ореховые глаза, привлекательная фигура, еще угадывавшаяся под слоями сала… Я задумался, на что ей были все эти зеркала.

— Более-менее, — сказала она. — Ты же фаворит ее величества?

«Фаворит» на самом деле не было точным определением.

— Ну, — сказал я, — королева Аойфе по доброте своей в самом деле оказала мне несколько незначительных милостей.

— А Ричард тебя пригласил по поводу нашего дракона?

Она была толстухой в домашнем чепце, не способной даже подняться с постели, но что-то в ней все более привлекало мой интерес.

Я спросил:

— А что тебе известно о драконах?

— Лишь самые обычные вещи. Они воруют скот и время от времени требуют себе девушек.

— Такие требования уже были?

— Нет еще. Мои падчерицы не любят меня, государь Сигне, да ты и сам уже заметил, наверное. Ты удивишься, но я-то их очень люблю. Их единственный грех передо мной, если это вообще можно назвать грехом, в том, что они никак не могут забыть свою мать. Ну и еще им, как многим юным, свойственна некоторая черствость.

— Да вы само прощение, — сказал я, припомнив кислое выражение личика Мэй, когда та упомянула о мачехе.

— Первая леди Портлоис была красавицей, — проговорила толстуха. — Зато и яда в ней было как в хорошей змее. Счастье Ричарда, что он так рано утратил ее. Девочки, правда, были в то время еще совсем малы. Они видели только красоту своей матери и ее ласку. Когда три года назад Ричард взял меня в жены, я была совсем не такой, как теперь. — Тут у нее вырвался угрюмый смешок. — Иногда мне кажется, будто я приняла на себя всю горечь этого несчастливого дома и от нее-то меня раздуло, как жабу.

Я согласился:

— Случается и такое. А ты, похоже, знакома была с прежней леди Портлоис?

— Еще бы мне ее не знать, я же ее двоюродная сестра! Она и в детстве была точно такой же, как потом. Первая предложит какую-нибудь каверзу, а когда взрослые все обнаружат — тотчас в слезы, и губки дрожат, и знай на других валит.

— Ты говоришь, что любишь падчериц, — сказал я. — Какая-нибудь из них пошла в свою мать?

Она мгновение помедлила. Потом ответила:

— Нет. По счастью, им досталась ее красота и обхождение, но не яд. Как и ее собственным сестрам. А теперь извини, государь Сигне. Сам видишь, я нездорова. Устаю быстро. — Она дотянулась и тронула мою руку пальцем, на котором блестело кольцо. — Я рада буду еще с тобой поговорить. Возможно, после того, как понаблюдаешь за нашим драконом.

Я понял, что меня выпроваживают. Я коснулся губами ее руки и увидел, что ее порадовал такой жест.

— До встречи, госпожа Портлоис.

И я откланялся, гадая про себя о природе болезни, приковавшей герцогиню к постели. И о том, с какой стати женщина, обитавшая на обставленной зеркалами постели в особняке посреди сельского захолустья, носила на пальце кольцо Великой коллегии магов — организации, с величайшим скрипом принимавшей в свои ряды женщин.

Позже в тот вечер мы с дворецким Парчем сидели в кустах, созерцая дракона. После нашего с ним несколько поспешного отступления я поразмыслил и пришел к выводу, что увиденная мной тварь действительно обладала всеми характеристиками пресмыкающегося червя. У дракона не было ни лап, ни огненного дыхания. Надо полагать, его вырастили из тритона или червя-ленивца. Вот только размер…

Он, правду сказать, меня порядком расстроил.

— Они всегда такие громадные?.. — вслух вырвалось у меня.

— Почем мне знать, — содрогнулся Парч. — Говорят, те, что ползали тут много лет назад, были все же помельче. Зато по крайней мере один из них точно был ядовитый.

— И насколько опасным он себя показал?

— Ну, он разделался с одним из рыцарей самой королевы.

Я понял, кого имел в виду Парч: рыцаря-человека, приближенного ко двору королевы. Аойфе нравилось окружать себя молодыми вельможами.

— Так ее величество прислала своего рыцаря? — спросил я.

Портлоис ни о чем таком не упоминал.

— Нет, — ответил дворецкий. — Его не королева послала. Этот молодой господин был из местной семьи. Они дальние родственники герцога, и он как раз к ним заехал. А узнав о драконе, счел своим долгом что-нибудь предпринять.

— Да, — кивнул я. — Молодые рыцари обычно так себя и ведут.

— Вот только кончилось все плохо, — вздохнул Парч. — Дракон облил его едкой слизью и сжег.

— Брр… Вот бы знать, этот, нынешний, такой же породы?

Судя по выражению лица (насколько можно было рассмотреть при свете луны), Парча мои биологические рассуждения не очень-то вдохновляли.

— Государь Сигне, — сказал он, — вот что я совершенно точно знаю, так это то, что нам давно пора назад в особняк!

И он нервно оглянулся в сторону твари на холме. Что ж, торчать здесь было все равно без толку. Присматриваясь к дракону, я не заметил признаков особенно сильного магического присутствия. Мне доводилось встречать таких, в природе которых главенствовало потустороннее. Они буквально сочились магией, содержа в себе не просто живую суть, извлеченную сквозь порталы из темного подвала нашего мира. В данном случае, однако, перед нами был просто крупный червяк.

«Очень большой… и очень голодный», — напомнил я себе, потому что в это время за холмом заревела корова… и как-то очень уж внезапно умолкла.

Пока мы шли домой, быстрым шагом удаляясь от дракона, Парч заметил какую-то тень, скользнувшую в хлебном поле по левую руку от нас, и выругался.

— Что такое? — спросил я.

— Да духи эти полевые, чтоб им, — проворчал дворецкий. — Весь хлеб потоптали!

— В самом деле много урона? — посочувствовал я.

У нас в Бернблэке хлебных полей было не много. Климат неподходящий.

— Не то слово! Они перекручивают зреющую пшеницу, все соки из нее высасывают. Начинаешь потом молоть, а вместо доброй муки пыль какая-то получается!

Да уж, картина вырисовывалась невеселая. Драконы жрут скот, полевые духи хлеб портят. Вот и трудись тут, дайерфеллский дворецкий.

— Вы как-нибудь с ними боретесь? — спросил я, и Парч поскучнел окончательно.

— Поля сторожат, известное дело, но, хоть я разбейся, они все равно как-то просачиваются.

— Надо будет помозговать на сей счет, — пообещал я безутешному управляющему. Перед нами уже открывался особняк. — Средство наверняка есть. И от полевиков, и от драконов.

Что касается Парча — честно говоря, я не слишком стремился подкреплять свои слова делом. Меня наняли разбираться с драконами, а не с расшалившимися полевыми духами. Соответственно, я и посвятил большую часть следующего дня подготовке, если можно так выразиться, глистогонного: заклятия против червя.

Вызывание дракона требует силы, но не великого ума. Что же касается развоплощения, низведения до изначального животного, — если не смог найти повелителя, используй опять-таки силу. Особая хитрость тут не нужна. Поскольку душа червя (если можно так назвать его жизненную сущность) извлекается из областей тьмы, то, искореняя дракона, нужно всего лишь повернуть вспять этот процесс. Лишившись искусственно подсаженной сути, дракон сам собою усохнет и снова превратится в тритона, опарыша или дождевого червя.

Именно это я и предложил сделать. А поскольку подготовка к подобной магической процедуре — дело очень утомительное и не терпящее суеты, я постарался как можно четче изложить Портлоису свои требования.

— Мне нужна комната — чем уединенней, тем лучше. Насчет оборудования можешь не беспокоиться, все необходимое я привез с собой. Понадобится только жаровня, древесный уголь для нее. И еще — черный петух.

Эта последняя составляющая была последним писком магической моды, пришедшим к нам из Франции. Я вообще-то не тот человек, чтобы в своих занятиях некромантией слепо следовать любому нововведению, но даже французы порою придумывают кое-что стоящее, и определенные эксперименты с недавно приобретенной книгой заклинаний континентального происхождения меня вполне в том убедили.

При упоминании о петухе Портлоис сделался чуть бледнее обычного.

— Ты… хочешь принести жертву? — спросил он, слегка запинаясь.

Вот что меня всегда изумляет: люди, привыкшие без колебаний резать скот — и если уж на то пошло, то и друг дружку в бою, — при упоминании о кровавой стороне эзотерики мигом превращаются в чувствительных барышень.

Я вздохнул.

— Нет. Полагаю, его жизнь не понадобится и, если все пойдет как надо, петушок наутро будет так же весело скрести пыль на твоем птичьем дворе, как и сейчас. Мне он нужен скорее как запасное средство спасения, чтобы отвести удар потусторонних сил от меня самого, если что вдруг не сложится. Быть может, господин мой, ты не желаешь рисковать домашней птицей и предпочтешь отдать на растерзание силам зла кого-то из своих домочадцев? Нет?.. Ну что ж, так я и думал.

В итоге черный петушок уже ждал меня, когда я вошел в отведенную мне комнату — небольшое чердачное помещение во флигеле. Я еще не вполне выучился ориентироваться в лабиринтах особняка, но, по моим прикидкам, комната помещалась не очень далеко от сумеречного, увешанного зеркалами обиталища госпожи Портлоис.

Что интересно: герцог так и не соизволил представить меня супруге. Соответственно, в разговорах с ним я не счел удобным упоминать, что мы уже познакомились. Такое вот невидимое присутствие и негласное влияние превосходящего ума.

Тогда я этого в полной мере не понимал.

Попав в свою комнату, я запер за собой дверь и магически запечатал ее у себя за спиной. Теперь никто не мог сюда войти, и, что важнее, ничто не могло выскользнуть наружу. Черный петушок, посаженный в железную клетку, нервно кудахтал. Я выглянул в маленькое окошко, а потом запечатал заклятием и его.

Долгий летний вечер был еще далек от завершения, пейзаж за окном кутали туманные сумерки. У подножия холмов расстилались хлебные поля — бледные прямоугольники на фоне темной массы буковых рощ. Между снопами мелькали движущиеся искры. Уже знакомые полевики? Или что-то еще более сокровенное и зловещее?..

Тонкий месяц лежал над ними навзничь — этакий улыбающийся серп. Не так давно миновало первое августа — Ламмас, праздник урожая, — и я ощущал на краю восприятия густые медлительные токи здешней земли. Крестьянская магия никогда не была моей стихией. Мой путь — церемониальная некромантия. И все равно в этом королевстве, где власть принадлежит феям, круговорот времен года игнорировать невозможно. Это иногда раздражает, но тем не менее. Их неизбежная смена и природа дней, которую приносит нам каждый сезон, накладывает свой отпечаток.

Отвернувшись от окна, я внимательнее оглядел комнату.

Чаша для вина. Черное стекло и старое золото. Волшебная палочка с янтарным наконечником. Небольшая бутылочка с кровью — моей собственной, для использования при исполнении заклинаний. Нож с обсидиановой рукоятью…

Я взял в руки нож и, пробормотав знакомую формулу, очертил в воздухе круг. Он засветился черновато-красным, и я стоял в его центре.

Понемногу капая кровью в стакан и насыщая его частицей своей собственной сущности, я с полной концентрацией начал вызывание двойника. Примерно через час он уже стоял передо мною в кругу, на глазах уплотняясь из призрачного тумана. В глазницах клиновидной головы светились алые огоньки. Вот двойник встряхнулся, как бы упорядочивая новообретенную материальность…

— Ступай, — сказал я ему. — Ступай и принеси мне чешуйку червя, обвившего холм.

На какое-то мгновение мне показалось, что двойник собрался ослушаться. Здесь, в отрыве от магического монолита моего собственного дома, даже внешность у него получилась далекая от обычной. Тем не менее двойник встряхнулся еще раз, по-собачьи выпрыгнул в окно — и был таков.

Я не был уверен, получится ли у него. Делать нечего, пришлось ждать. Я наблюдал его глазами, как он мчался по хлебным полям, разгоняя всякую призрачную мелюзгу — вперед, вперед, к холму, где лежал червь. В какой-то момент, когда он несся мимо живой изгороди, из кустов выскочил полевик и бросился было на него. Мелькнули крохотные желтые глаза, сверкнули мелкие острые зубы. На свое счастье, полевой дух передумал — и вновь спрятался среди зреющих колосьев.

Подобравшись к червю, двойник немного помедлил. Я ощутил, как он просчитывает различные варианты. Вот, пригибаясь низко к земле, он подкрался к хвосту дракона. Однако червь все же почувствовал: что-то не так! Он неуклюже зашевелился, его огромная голова нависла над головой незваного гостя. Я ощущал, как вздымались и западали бока моего двойника, давая ему нечто вроде дыхания. Он продолжал красться вперед, все ближе к червю. Я перевел взгляд вверх и снова увидел зеленый огонек драконьего глаза среди мерного коловращения летних светил.

Двойник прыгнул вперед.

Ему ведома была осторожность, но истинного страха он не знал. Он ведь не был настоящим живым существом; прекращение бытия для него — это как для нас исчезновение мимолетной тени. Вот он схватился за драконий хвост, и его челюсти самым вещественным образом вгрызлись в плоть твари. Я отшатнулся, насколько позволял круг, и локтем зацепил свечку, но, браня себя за неуклюжесть, успел подхватить ее и поставить как надо. Круг остался ненарушенным, но двойник, когда я снова с ним соприкоснулся, улепетывал во все лопатки. Он был уже далеко от холма и длинными прыжками, петляя, несся между стволами буков.

Я был далеко, в дайерфеллском особняке. И все равно я услышал, как зашипел червь. Такой звук могла бы издать гаснущая звезда. Магическая нить напряглась, выдернула двойника сквозь разделявшее нас пространство и поставила его передо мной. К его нижней челюсти прилипла одна-единственная чешуйка. Сине-зеленая, как загустевший блик на воде.

Вызывание двойника — незначительное усилие, низшая ступень магии, а я почему-то совсем выдохся, и это меня обеспокоило. Я даже себе самому не сразу в этом признался, вот что самое скверное. Мудрый человек непременно отдохнул бы и собрался с силами, прежде чем приступать к основной части ритуала. Увы — мудрые люди волшебниками не становятся, а меня еще и время подпирало. С последним ударом полночи я зажег свечу из черного жира, убедился, что клетка с петухом благополучно стоит внутри магического круга, и отправил драконью чешуйку себе на язык.

Как описать вам Потустороннее царство, этот мир за пределами нашей реальности, где витают на свободе живые сути драконов?.. Это царство весьма далеко и от земного, и от Иномирья, откуда происходят наши правители. Полые холмы, царство фей, все же часть нашего мира. В отличие от Потустороннего царства, где царит безбрежная тьма, пронизанная багровым сиянием, и клубятся чудовищные тучи, дарующие рождение солнцам. Я закружился среди звезд, скверно понимая, что передо мною: обычные созвездия — или глаза неведомых божеств?.. Мимо меня проплывали колоссальные сущности, превосходившие всякое понимание. Гигантские тени в море, где я был всего лишь ничтожной пылинкой.

Там существовали цвета, которым в наших языках нет определения. И чувства, которым мы не знаем названий. Например, ощущение, что твой дух предельно растянут в пространстве и вот-вот не выдержит напряжения. Я никогда не отваживался на слишком длительные путешествия в Потустороннем царстве, но сейчас мне обязательно требовалось отыскать, скажем так, точку возникновения червя. Остаточный элемент его живой сути, тот, что связывал червя с его родным миром и напитывал его силой. Чешуйка не подвела: она несла меня по спирали куда-то вниз, сквозь клубы нефрита и аквамарина, мимо сверкающих гранями драгоценных утесов и льющихся водопадов живого хрусталя. Пока у подножия одного из эфирных хребтов я не увидел крохотную точечку света и тянувшуюся от нее змеистую нить.

Я понял: дело было сделано. Найдя отправную точку, остается только подтягивать нить, примерно так, как подматывает леску рыболов, поймавший на крючок невероятную рыбину. Сущность червя не сможет противостоять зову Потустороннего царства. Она вернется, следуя за нитью, виток за витком. Останется лишь на привязь ее посадить…

В общем, все в лоб, точно по учебнику. Сделай так и вот так, получится то-то. Однако я не случайно помянул рыбаков. Маги — те же рыбаки. Точно так же любят приврать, особенно в том, что касается простоты достижения результата. И, не в силах противостоять искушению, я решил попытаться. Все еще держа чешуйку во рту своего астрального тела, я положил руку на отправную точку драконьей души и произнес слова, долженствовавшие призвать обратно эту самую душу.

Наверное, вы не слишком-то удивитесь, узнав: ничего у меня не получилось. Уж скорее наоборот. Искорка, что была остаточной частью драконьей души, прилипла к моей ладони и как следует дернула. И я полетел задом наперед через Потустороннее царство, всем существом чувствуя приближение тяжкой материальности царства земного. Силясь освободиться, я пробовал все заклинания, какие был способен припомнить, но без толку. На меня уже неслась стена, обозначавшая магические границы Альбиона, и внезапно я с пугающей ясностью осознал, что должно было произойти прямо сейчас. Я возникну в летних небесах — и свалюсь непосредственно в подставленную пасть червя. Его душа поймала меня на леску, и сорваться с крючка я не мог.

Когда я проломил эту стену, то завопил, точно новорожденное дитя, почувствовав, как в мои легкие ворвался воздух родного мира. Вот только выкатился я, против всех ожиданий, не на склон холма, где меня поджидал голодный дракон, а в уставленный зеркалами чертог госпожи Портлоис.

Увы мне и ах, но это был далеко не первый случай, когда я оказывался нежеланным гостем в дамском будуаре. Иногда дело улаживалось к взаимному — и немалому — удовольствию, иногда нет. В данном случае мое появление в покоях герцогини Портлоис было абсолютно и полностью непреднамеренным, и по этой-то причине я испытал мгновение полной и окончательной паники.

И — как сразу выяснилось — зря. Ее милость госпожа герцогиня не стала закатывать глаза в притворном испуге, не завизжала, не потребовала объяснений. Когда, с трудом поднявшись, я прислонился к стене, то увидел госпожу Портлоис сидящей в постели. Ее глаза и рот были широко распахнуты и лучились черновато-голубым светом, который, многократно отражаясь в зеркалах, придавал комнате вид внутренности грозовой тучи. Плотно стиснутые кулачки герцогини были прижаты к бокам, а чертог так и вибрировал магическими энергиями.

Готов сознаться безо всякого стыда: я попытался бежать. Однако мои усилия пропали втуне. Я был мухой, угодившей в паутину, и по нитям ловушки струились такие магические токи, что едва хватало воздуха для дыхания. Хрипя, я упал на колени, но волшебная сила оторвала меня от пола и уложила в сундук возле стены — дубовый, окованный железными полосами. Я свалился вовнутрь, и крышка захлопнулась над моей головой.

Я лежал, хватая ртом воздух, силясь отдышаться, а заклятия, посылаемые другим магом, с треском и грохотом рвали воздух над моей головой. Я ничего не мог понять.

Спустя некоторое время все прекратилось. В запертый сундук не проникал свет, так что я скорее почувствовал наступление рассвета, нежели увидел его. Истинный маг всегда способен назвать час дня или ночи, опираясь на особое ощущение того или иного созвездия, проходимого солнечным колесом в его суточном коловращении. Было три часа пополуночи, и все шло кувырком. Я все ждал, чтобы пленившая меня открыла крышку и как следует позлорадствовала, но этого не происходило. Она про меня словно забыла, и это хуже всего ранило мое самолюбие. Я даже заподозрил, что вовсе не являлся важным пленником, так, под ноги попался.

Сидя запертым в сундуке, я мысленно оценил размах ее магии и нашел его весьма, весьма необычным. Я и раньше встречал женщин-волшебниц. Некоторые обладали могуществом, другие брали хитростью. В любом случае, конечно, это была заемная, сугубо незаконная сила, ибо Коллегия не принимала на обучение женщин. Это был результат многих лет ревнивого правления женщин-фей, отлично знавших то, что временами ускользает от внимания смертных мужчин, — а именно, что среди людей одаренность слабого пола весьма превосходит мужскую. Ничего удивительного, если Аойфе и ее предшественницы боялись не выдержать конкуренции!

Я задумался о тщательно охраняемых секретах Великой коллегии. Государыня Портлоис носила кольцо мага, но каким образом оно к ней попало? От отца или от мужа? Ей самой оно по праву принадлежать никак не могло. Тем не менее я уже знал, что ее магия была самым непосредственным и глубоким образом связана с этим кольцом. Точно так, как моя собственная магия скреплена с надетой на средний палец старинной серебряной печаткой, изображающей черного пса. И было еще кое-что. Невероятное могущество, пребывавшее далеко за пределами доступного для простых смертных. Вот вам и немощная толстуха в домашнем чепце, прикованная к постели. Этот облик был лишь малой частью истинной герцогини Портлоис.

Никто не любит признавать, что встретил сильнейшего. И тем не менее, лежа в темном сундуке, среди запахов кедра и магии, я начал гадать, а не наступил ли мой черед совершить такое признание.

Так я провел еще несколько часов, чутко прислушиваясь к любому внешнему звуку. Моего уха достигали тяжелые скрипы, словно великаны шагали по старинным половицам. Я уже не раз успел перебрать в уме все заклинания, которые хранила моя память, но с таким же успехом мог бы припоминать наивные детские стишки. Ничто не срабатывало, даже хуже того. Впечатление было такое, как будто вся моя сила в одночасье подевалась неизвестно куда. Подобного я никогда еще не встречал. Даже сама владычица фей меня не лишала способностей до такой степени.

Вот так я там и припухал, то внутренне кипя от ярости, то соображая, что бы такое предпринять… когда мое внимание привлекло еле слышное постукивание по крышке. Говорить я не мог, ибо она лишила меня даже и этой возможности. Мне удалось лишь закряхтеть, но, по счастью, этого оказалось достаточно. Крышка приподнялась, впустив слепящий солнечный луч. Я беспомощно заморгал, но свою освободительницу все же узнал. Мне на помощь пришла Роза, старшая дочь герцога.

Заметив меня, она ахнула от ужаса.

— Государь Сигне!

— Он самый, — проворчал я.

Впечатление было такое, будто прикосновение солнечного луча вернуло мне силы, дар речи, по крайней мере. На пробу я слегка поиграл, скажем так, второстепенной магической мускулатурой. Все получилось. Я снова стал самим собой.

— Государь Сигне, что ты там делаешь? В сундуке?..

Я кое-как выкарабкался наружу. Боюсь, величавого достоинства при этом мне соблюсти не удалось.

Я спросил:

— Где мы?

Ибо находились мы отнюдь не в зеркальном чертоге госпожи Портлоис. Оглядевшись, я увидел покрытый паутиной подвал, а совсем рядом — большую подставку, где покоилось множество винных бутылей. Одну из них Роза и сжимала наподобие импровизированной дубинки.

— В винном погребе, — сказала она. — Отец послал меня сюда за бутылочкой портера к обеду. А мы-то диву давались, куда ты подевался.

— А как ты поняла, что сундук не пустой?

— Я… — Казалось, Роза несколько растерялась. — Просто сундук стоит не на месте. Он должен быть наверху. Сегодня утром мачеха попросила Парча переставить его. Признаться, я никак не ждала, что внутри кто-то может сидеть! Так просто, полюбопытствовала. И все-таки — что ты там делал, государь Сигне?

— Думаю, — ответил я мрачно, — самое время побеседовать по душам с твоим отцом.

Когда я пересказал герцогу Дайерфеллу свои приключения, он выглядел совершенно сбитым с толку.

— Что же все это значит? — спросил он озадаченно. — Выходит, ты искал дракона, а натолкнулся на мою жену?

— Я тебе скажу, в чем, на мой взгляд, состоит суть дела, — сказал я ему, наливая еще по стаканчику портера нам обоим. После всего, что я перенес, мне было необходимо промочить горло, а для Ричарда, как я понимал, испытания лишь начинались. — Итак, — продолжал я, — мне требовалось найти исходную точку путешествия драконьей души, чтобы утянуть ее назад в царство, которое мы называем Потусторонним, и позаботиться, чтобы она там впредь оставалась. Если добиться этого, тело, захваченное драконьей душой, начнет стремительно усыхать, пока вновь не станет тритоном или чем там еще. В обычном случае, — заметил я не без намека на обширный опыт, — это процедура довольно простая как по сути, так и по исполнению. Я уже объяснял твоему дворецкому, что, проскочи оттуда что-нибудь вместе со мной, оно вошло бы в тело черного петуха и убило его, вместо того чтобы вцепиться в меня. Но это в обычном случае. В нашем — что-то пошло наперекосяк, причем очень скверно! Я не только не смог запереть сущность дракона в его естественном обиталище — меня самого что-то выдернуло из убежища магического круга и зашвырнуло в покои твоей супруги!

— Моей супруге было очень плохо, — нахмурился Ричард. — У нее злокачественная водянка, справиться с которой доктора, похоже, не могут. Она даже с кровати подняться не может, а ведь мы чего только не перепробовали! Но, невзирая на свою немочь, моя жена остается женщиной великого мужества и высокого духа. Поверить не могу, что она некоторым образом является… кем, ты говоришь?

— Она носит кольцо мага, — сказал я ему.

— А-а, эту печатку! Так это досталось ей от покойного батюшки, умершего в паломничестве на Внешние острова.

Настал мой черед хмурить брови.

— Ее батюшка был верным почитателем островных богов?

— Именно так, — кивнул герцог. — Его предки были выходцами с крайнего севера Альбиона, морскими жрецами Мананна Мак Лира.

— Странная судьба для наследника подобной семьи — осесть здесь у нас, в середине страны, — сказал я. — Вряд ли еще где-нибудь в Альбионе сыщется место, отстоящее дальше от моря!

— Так говорит моя жена, и у меня нет причин подвергать сомнению ее правдивость, — сказал герцог. Некоторое время он с самым скорбным видом молчал, потом заговорил снова: — Видишь ли, она двоюродная сестра моей первой супруги.

— Вот как? — Я подтолкнул его, изобразив большой интерес, и он продолжил:

— Моя прекрасная Сара… Увы, несколько лет назад она умерла от морового поветрия, именуемого желтым поно… желтым истечением, и оставила меня одного с тремя маленькими дочерьми. Им нужна была мать, и тогда Илирис… нынешняя госпожа Портлоис… В общем, она была ближайшей родственницей.

— И ты на ней женился. Весьма практичное решение.

— Я сделал это не только ради блага дочурок, — запротестовал герцог. — В те времена Илирис, может, и не так блистала красотой, как ее покойная кузина, но все-таки была очень хороша собой. Не первой молодости, это верно, но многие ею восхищались. Ее нынешнее состояние явилось лишь следствием водянки.

— А о ее характере ты что можешь сказать?

— Твердый. Непреклонный, если дело касается принципиальных вещей. И еще она очень умна. О сверхъестественном мы мало с ней говорили, потому что подобные материи мне отвратительны. Полагаю, однако, что ее познания весьма глубоки и обширны. Еще бы, с таким-то происхождением.

— С происхождением, к которому имела отношение и первая госпожа Портлоис? — заметил я.

Мой ум уже деятельно перебирал всяческие возможности, рассматривая, отсеивая, цепляя одно за другое.

— Нет, — сказал герцог. — Морской жрец доводился отцом Илирис, а с Сарой они родственницы через мать. Очень старинный род, знаешь ли. Они много поколений прожили в наших краях, даже дольше моих собственных предков… Сигне! Что же нам делать? — Голос герцога отдавал слезами, и я не мог его за это винить. — Моя жена оказалась чудовищем, мои дети в опасности. Что делать, скажи?

Я поднялся и допил портер.

— Надо действовать, — сказал я. — Мне надо убить дракона.

Возвращение драконьей души к остаточной точке завершилось провалом столь блистательным, что в дальнейшем я решил действовать грубо, зато наверняка. Я поведал герцогу о своих планах, и он аж побелел.

— Но… но это же значит использовать ее как приманку!

— Вот именно, — сказал я. — Пойми, однако, что мы вынуждены пойти на крайние меры. И срочные к тому же. Случилось так, что твоя жена впитала в себя сущность дракона. И что бы она ни говорила, пока пребывала в здравом уме, очень скоро она изольет свой гнев на падчериц. Драконы, — продолжал я, — существа, ревнующие к своей территории. И ужасно ревнивые. Твоя жена руководствуется понятиями животного. Умного, хитрого, но — животного. И тварные инстинкты ей говорят: как только не станет этих детей, она сама сможет дать потомство.

— Ужас какой! — вырвалось у него.

— Истинная правда. Тем не менее сейчас нам к ней в ее комнате не подступиться. Твое замечание, что она не поднималась с постели с самого начала болезни, наводит на мысль, что именно там пребывает источник ее силы. Там она готова держать оборону — значит, нужно выманить ее оттуда. Используем вместе твою старшую дочь и меня, этого должно хватить. Попробую уверить Илирис, будто перешел на ее сторону и вознамерился отстаивать ее интересы.

— Ты собираешься сказать моей супруге, что будешь ей помогать? Думаешь, поверит?

— Волшебники жаждут могущества. Я ей объясню, что, убрав с дороги тебя и твоих наследниц, мы с ней сумеем завладеть Дайерфелл-холлом. И как только она покинет свои чертоги, где она всего могущественней, — подставит себя под удар.

Герцог неохотно кивнул.

— Риск немалый, — сказал он. — Но ты правильно заметил, что пришла пора для самых отчаянных мер. Только, пойми, я непременно должен буду находиться поблизости, чтобы в случае чего защитить Розу.

— Именно этих слов я и ждал от тебя, — кивнул я.

Роза с энтузиазмом согласилась сыграть свою роль. Ее негодование не знало пределов.

— Я всегда нутром это чувствовала, — поведала она мне. — Как она ненавидела мою любимую мамочку, как ревновала ее! И вот она втерлась в наш дом, чтобы без всякого на то права занять ее место! — Тут она понизила голос и добавила с еще большей горечью: — Не удивлюсь, если окажется, что она поспособствовала мамочкиной кончине, пустив в ход свое мерзостное искусство.

— Обстоятельства таковы, — заметил я, — что я уже решительно ничему не удивлюсь.

Мое заточение в сундуке оказалось довольно продолжительным — было уже почти три часа пополудни. Даже с учетом долгих летних вечеров нам определенно не стоило терять время. Я как можно бережнее связал Розе руки и отвел ее наверх. Ее отец следовал за нами по пятам, а поодаль, на безопасном расстоянии, — трясущийся Парч.

Я постучал в двери покоев госпожи Портлоис.

Ответа не последовало.

— Мадам! Вы у себя? — окликнул я резко и громко. — Какой бы облик вы ни приняли, я знаю, вы там! Так вот, у меня есть к вам предложение!

Отклика по-прежнему не было, и я озвучил то, что собирался ей предложить. Завершая свою речь, я украдкой покосился на Розу. Она что-то шептала, закрыв глаза. Несомненно, это была молитва. За дверью же еще какое-то мгновение царила тишина, потом с той стороны раздалось громкое шуршание. Еще миг — и дверь распахнулась, а через порог стремительно выскочила герцогиня Портлоис. При всей своей монументальной полноте двигалась она с ужасающей стремительностью. Ей не мешал даже длинный, толстый, чешуйчатый хвост, который я рассмотрел только теперь. Из ее глаз, занавешенных несообразным чепчиком, по-прежнему струился ярко-синий свет Потустороннего царства. И она шипела.

— Пора! — закричал я и, прыгнув вперед, вытолкнул Розу прямо под ноги мачехе.

Раздался протестующий вопль герцога, и я крутанулся как раз вовремя, чтобы отвести его меч, занесенный для удара.

Что касается Парча, тот явил весьма прискорбное отсутствие верности своему нанимателю и удрал вниз по ступенькам. Я же, выставив ногу, сделал Ричарду подножку, так что он беспомощно растянулся на полу.

Роза завизжала. Это был тонкий свистящий звук. Илирис повернулась к ней, открыла рот и исторгла луч синего света. Будучи опытным магом, я сумел расслышать сопровождавшее его заклинание, Ричард же, скорее всего, вообще ничего не понял.

Луч угодил Розе прямо в середину груди и растекся, точно жидкий огонь. Я смотрел, как он охватывал отчаянно кричавшую девушку — руки, ноги и, наконец, голову. Тут Илирис закрыла рот, вернее, захлопнула челюсти. Свет начал меркнуть, и вместе с ним начала прямо на глазах усыхать и съеживаться Роза. Золотая девочка превращалась в жуткое скелетоподобное существо — сплошные кости, когти и множество острых зубов. Не изменились только густые длинные волосы.

У Ричарда вырвался невнятный звук. Полевой дух небрежным движением разорвал путы на запястьях и с рыком бросился на меня. Я не удержал равновесия, и мы, сцепившись, покатились вниз по ступенькам. Когда лестница кончилась, меня с такой силой ударило о площадку, что перед глазами все поплыло. Я увидел над собой ощеренную зубастую пасть, заметил крохотные желтые глазки. А потом все смыл поток зеленой крови — это подоспевший герцог Дайерфеллский ударом меча срубил своей старшей дочери голову.

— Как давно ты догадалась? — спросил я Илирис.

Успело пройти немало времени, тело полевика уже вынесли в конюшню, а я наконец принял ванну, в которой отчаянно нуждался. Оставшиеся в живых дети Ричарда сидели взаперти, под строгим присмотром. Сам герцог удалился в свои покои, чтобы обо всем поразмыслить и погоревать в одиночестве.

Сбросив излишние размеры, которыми наградил ее позаимствованный дух, Илирис оказалась крупной, крепкой, уверенной в движениях женщиной. Она сидела против меня, крутя в длинных пальцах отцовское кольцо. На ее лице затаились морщины, оставленные запредельной усталостью.

— Еще в юности, — сказала она. — Моя мать вошла в эту семью после замужества. Клан принадлежал к морскому народу. Они плохо разбирались в духах земли, всех этих полевиках и феях жатвы. Правда, его жена — моя мать — не была причастна к фамильной тайне, она до последнего ногтя принадлежала к роду людскому. Но вот ее сестра, Сара, несла в себе даже больше от полевика, чем та тварь, с которой ты только что боролся. Мы ее и видели-то больше мельком. Она жила не дома, а в полях. Сара была отменно хороша собой, но, как я тебе уже рассказывала, в смысле личных качеств… как бы это выразиться… наводила тоску. Она умерла от естественных причин… это я говорю на случай, если ты сомневаешься. — Илирис потерла ладонью лоб. — И я не солгала тебе, говоря, что очень любила детей. Что бы там ни было, они же моя семья! Я счастлива была выйти замуж за Ричарда и присматривать за ними. Такие славные малышки… Но когда Розе стукнуло тринадцать, ее происхождение начало сказываться. Она стала проводить на улице все больше времени. Взяла привычку гулять по ночам и возвращаться лишь на рассвете, и дух дикости окутывал ее, словно плащ. Вот тогда начал страдать урожай, ведь некому было объяснить Розе, как правильно пользоваться доставшейся силой, и она брала от земли больше, чем та могла дать. Потом одного из телят нашли мертвым, у него было прокушено горло. Я пыталась поговорить с Розой, но ничего не добилась. Она лишь бросала мне, что я, мол, украла ее отца и должна буду поплатиться за это. Я пробовала завести разговор с Ричардом, но он меня вообще слушать не стал. Тогда я поняла — слишком поздно, время упущено, осталось действовать силой. К сожалению, Роза унаследовала магическую силу своей матери — способность к охранительным чарам, которыми полевики ограждают свою территорию. Она заперла меня в этих покоях, и я не могла из них выбраться. Как ты понимаешь, мне тоже перепали кое-какие способности, но их оказалось недостаточно. Я ведь, в конце концов, человек, а она человеком уже не была. Я пыталась отбить магию Розы с помощью зеркал, но это не сработало. Тогда я взялась за книгу заклинаний моего отца, ведь он как-никак был жрецом. Я прибегла к заклятию, которое позволило мне вызвать драконью сущность. Часть ее я поместила в себя, остальное досталось червячку на холме, и он вырос в дракона. Я управляла его движениями, следя, чтобы он охотился исключительно на полевых духов, ну, там, иногда на овец. Но на людей — ни под каким видом! Вообще-то я готовила его против Розы. Я планировала дать ему полностью вырасти, а потом привести сюда.

— Смелый план, — сказал я. — Но очень опасный!

Илирис устало кивнула.

— Так оно и оказалось, — проговорила она. — Моему телу не по силам оказалось вместить дух дракона. Даже частицу. Я убедила Ричарда, будто нажила водянку. Если бы ты вовремя не вмешался, я бы, вполне вероятно, превратилась в чудовище. Кстати, прими мои извинения за то, что тебе пришлось посидеть в сундуке. Я же думала, что ты тоже против меня.

— Поначалу так оно и было, — сказал я. — Но слишком многое оказалось неправильно, и мало-помалу я разобрался, что к чему.

— Я очень благодарна тебе. По всей видимости, ты спас жизнь и мне, и моему мужу.

Я спросил:

— А что будет с двумя младшими девочками?

— Ричард сказал, что свяжется с королевским двором и те пришлют мага, который поможет удержать их в домашних стенах.

Еще рано судить о том, изберут ли они тот же путь, что их старшая сестра, но и рисковать, позволяя им день-деньской бродить по полям, мы больше не можем.

— Всего доброго вам обоим, — весьма искренне пожелал я.

Покинув особняк, я поехал дальше — домой. Щедрое солнце лилось на хлебные поля, заливая их весомым, как золотая пшеница, теплом. Я не видел никаких теней, прятавшихся за снопами или исчезавших в зелени живых изгородей, но, вне всякого сомнения, они там присутствовали. Я приобрел здесь новых друзей и новых врагов — самое обычное дело для мага. Достигнув вершины холма, я остановил кобылу и оглянулся. Дайерфелл купался в солнечном свете, суровые линии особняка, казалось, смягчились. Драконий холм на той стороне долины выглядел немного помятым. Где-то там среди травы лежал крохотный червячок, он ничего не мог толком понять, лишь смутно помнил нечто великое. Чем не метафора человеческого существования, подумалось мне. Может, и так, но чем больше философствуешь, тем меньше хочется жить.

Я повернул лошадь, направив ее в сторону своего дома, и солнце освещало мой путь.

Питер С. Бигл Оклендский драконий блюз[3]

Поступая на службу, полицейский клянется служить и защищать. Однако, когда речь заходит о мифических существах, «защитная» составляющая становится, мягко говоря, проблематичной…

Питер С. Бигл родился в Нью-Йорке в 1939 году. Если судить по стандартам жанра, плодовитым его не назовешь, но все же он напечатал некоторое количество хорошо принятых произведений, по крайней мере два из которых, «Тихий уголок» («А Fine and Private Place») и «Последний единорог» («The Last Unicorn»), считаются теперь классикой жанра. В самом деле, Бигла можно считать самым успешным автором лиричной и будоражащей смутные воспоминания фэнтези со времен Брэдбери. Он удостаивался премий журнала «Локус» и Мифопоэтической премии фэнтези. Среди других книг Бигла следует назвать «Архаические развлечения» («The Folk of the Air»), «Песню трактирщика» («The Innkeeper's Song»), «Tamsin», а также автобиографический дневник путешественника, «I See By My Outfit».

Его короткие рассказы появлялись в столь различных изданиях, как «Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Atlantic Monthly» и «Seventeen». Они составили сборники «Giant Bones», «The Rhinoceros Who Quoted Nietzsche and Other Odd Acquaintances», «The Line Between», «Strange Roads», «We Never Talk about My Brother» и «Mirror Kingdoms». В 2006 году он был удостоен премии «Хьюго», а в 2007-м — «Небьюла» за рассказ «Два сердца» («Two Hearts»). Бигл писал сценарии для анимационных версий «Властелина колец» и «Последнего единорога». В ближайшее время у него должны выйти два новых романа, «Summerlong» и «I'm Afraid You've Got Dragons», а также несколько сборников и книг документального жанра.

* * *

— Счастлив доложить, — сказал офицер Левински офицеру Гуэрре, указывая на дракона, разлегшегося на перекрестке Телеграфной и Пятьдесят первой, — что этот — целиком твой. Моя смена кончилась ровно семь минут назад, пока я ждал, чтобы ты притащил сюда свою задницу. Пока, приятного дня!

Гуэрра присмотрелся, и его смуглое лицо явственно побледнело. Уличное движение со всех четырех сторон перекрестка было наглухо заблокировано. Рев автомобильных гудков, возмущенные вопли водителей (правда, Гуэрра сразу отметил про себя, что из машин они не очень-то вылезали), и это не считая бригады дорожных ремонтников, которых дракон смахнул легким движением хвоста. Заградительные барьеры, предупредительные знаки, отбойные молотки и пятеро здоровых мужиков — все полетело в разные стороны, и к вселенскому гаму добавились отборные матюги. Дракон вел себя так, будто всеобщий переполох его никоим образом не касался. Лежал себе, опустив голову на передние лапы, вооруженные внушительными когтями. Тем не менее он явно следил за двумя полисменами из-под полуопущенных век. И то и дело отрыгивал легкие язычки пламени.

Короче, выглядело все это не очень вдохновляюще.

— И давно он тут?.. — обреченно осведомился Гуэрра.

Левински снова посмотрел на часы.

— Тридцать одну минуту. Шлепнулся, паршивец, прямо с небес. Чудо, блин, что ничью машину не прихлопнул при этом и ни одного пешехода не раздавил! И с тех пор с места не двигается.

— Ну и что ты? Права ему зачитал? — спросил Гуэрра, гадая про себя, чем следовало руководствоваться полисмену в такой вот ситуации с драконом на перекрестке.

Левински посмотрел на него так, словно Гуэрра предложил ему поиграть в чехарду у открытого люка.

— Ты точно спятил, — сказал он. — Я всегда знал, что ты псих. Нет, я прав ему не зачитывал. И ты не станешь, если мозгов у тебя хотя бы чуть больше, чем у клопа! Просто избавься от него… а я, короче, пошел. Наслаждайся, Гуэрра!

Патрульная машина Левински была припаркована на дальней стороне перекрестка. Он опасливо обошел хвост дракона, забрался в автомобиль, включил сирену — для эмоциональной разрядки, как понял Гуэрра, — и был таков. Гуэрра остался в одиночестве почесывать затылок, который уже ломило от невыносимого шума. Предстояло разбираться с растущей уличной пробкой и сказочным чудовищем. Красные глаза этого последнего, испещренные бледно-желтыми прожилками, какие бывают у глубоких стариков, почти сонно наблюдали за полицейским. В них не было и намека на интерес к чему-либо, что Гуэрра мог сделать. И тем не менее глаза наблюдали.

Истошный рев клаксонов травмировал обычно невозмутимую психику Гуэрры, в общем, сильней, чем факт существования драконов. Он подошел к чудищу и с почтительного расстояния обратился к нему:

— Сэр, вы нам все движение перекрыли! Вынужден просить вас передвинуться. В случае неповиновения вас может ждать официальный вызов в суд!

Дракон никак не отреагировал, и Гуэрра повторил свое обращение по-испански. Потом набрал полную грудь воздуха и выдал то же самое по-русски, благо минувшей зимой прошел специальный курс, приноравливаясь к новой волне иммигрантов.

Стоило ему начать, как дракон перебил его, коротко икнув маслянистым пламенем, пахнущим серой. Голос у него был скрипучий, какой-то ржавый, а акцент — слабый, но такой, какого Гуэрра никогда еще не слыхал.

— Не начинай, — сказал дракон.

Рука Гуэрры чуть коснулась рукояти пистолета. Он гордился тем, что за восемь лет службы в полиции Окленда ни разу из него не стрелял, будучи при исполнении. Только на стрельбище и во время ежегодных переаттестаций в округе Дэвис-стрит.

— Сэр, — сказал он. — Я по отношению к вам ничего начинать и не собираюсь. Мне, знаете, поверить в ваше существование и то уже нелегко! Мне просто хотелось бы убедить вас покинуть этот перекресток, пока кто-нибудь не пострадал. Посмотрите, сколько народу столпилось, как автомобили сигналят! — У него в самом деле голова уже раскалывалась от шума. — Не могли бы вы, скажем, перейти вот сюда, за поребрик? Тут нам и разговаривать было бы удобней, и вообще для всех будет проще, вам так не кажется?

Дракон повернул голову и наградил его долгим задумчивым взглядом.

— Не знаю, — проговорил он. — Мне это место нравится не больше и не меньше, чем любое другое место этого мира, — то есть не слишком. С какой стати я должен тебе что-либо облегчать? До сих пор никто особо не заботился, чтобы что-то облегчить для меня.

Заветной мечтой Гуэрры как работника силовых структур было стать переговорщиком по освобождению заложников. Он изучал все соответствующие техники и на службе, и в свободное время. Как в теории, так и на практике. На специальных лекциях — и непосредственно во время спецопераций. Ну и конечно, читая все, что только можно было найти по интересовавшей его теме. Так вот: и преподаватели, и авторы книг уделяли немало внимания склонности лиц, берущих заложников, испытывать большую жалость к себе, любимым. И Гуэрра терпеливо проговорил, обращаясь к дракону:

— Так ведь именно это я и хочу сделать! Давайте, кстати, познакомимся для начала. Я — офицер Гуэрра, Майкл Гуэрра, но люди прозвали меня Майк-О, не знаю уж почему. А вас как зовут?

«Всегда надо начать звать друг друга по имени, — внушали наставники, — и чем раньше, тем лучше. Этим подчеркивается ваша общность как человеческих существ. Результат бывает изумительным».

Ага, вот бы заставить кого-нибудь из авторов пособий вести переговоры с огнедышащим хищником, явившимся прямым ходом из мифологии.

— Ты не смог бы произнести мое имя, — ответил дракон. — Даже попытка его выговорить изувечила бы тебя.

Тем не менее дракон поднялся на лапы, причем Гуэрре показалось, что для этого ему понадобилось немалое и даже мучительное усилие. Внутренне трепеща, полицейский повел сказочного монстра подальше от перекрестка, в боковую улицу, где стоял его сине-белый патрульный автомобиль. Движение немедленно возобновилось, и, хотя иные по-прежнему давили на гудки и ругались, многие высовывались из машин и аплодировали Гуэрре.

— Наручники на него надень! — жизнерадостно крикнул какой-то водитель.

— Оштрафуй за неправильную парковку! — посоветовал другой.

Дракон же наполовину шел, наполовину полз рядом с Гуэррой — послушно, как собака на поводке. И только красные, как у злой птицы, глаза время от времени косились в сторону полицейского, и тогда Гуэрра вздрагивал от чего-то, подозрительно напоминавшего наследную память.

«Эти ребята на нас когда-то охотились, как на кроликов. Охотились, я точно знаю».

Висевший на поясе телефон издал раздраженный звук и завибрировал, стукаясь в пряжку ремня. Гуэрра кивнул дракону и сказал извиняющимся тоном:

— Мой босс звонит, лучше снять трубку.

И точно, из динамика требовательно загнусавил голос лейтенанта Канкеля.

— Гуэрра, ты? Слушай, что за чертовщина у тебя там в вашей маленькой Эфиопии происходит?..

Лейтенант на полном серьезе ждал, что эритрейские повстанцы где-то в течение недели устроят в Окленде выступления со стрельбой.

— Просто здесь была ужасная пробка, лейтенант, — ответил Гуэрра, следя, чтобы голос звучал по возможности беззаботно, и одновременно присматривая за драконом, который презрительно обнюхивал его патрульный автомобиль. — Теперь все под контролем. Больше никаких проблем.

— Ну ладно, — отозвался лейтенант. — А то нас тут забомбили звонками: не то какой-то психованный дракон, не то НЛО, не то вообще неизвестно что. Можешь что-нибудь сказать по поводу всего этого дерьма?

— Ну… — начал Гуэрра. — Вообще-то нет, лейтенант, наверное, просто время такое, час пик, ну вы знаете. Пробки, народ психует, вот кое-кому и начинает мерещиться. Массовая истерия, общие галлюцинации, об этом в книжках написано.

Что касается общих галлюцинаций, мнение лейтенанта Канкеля по этому поводу сперва расслышать не удалось. Потом удалось, но довольно невнятно. Когда же речь лейтенанта обрела стопроцентную ясность, на Гуэрру обрушились столь несравненные по диапазону и выразительности языковые богатства, что он прижал телефон ухом к плечу, выхватил из кармана блокнот — и все равно не поспел записать даже доли отборнейших слов и речевых оборотов.

Гуэрра, надо отдать ему должное, считал необходимым совершенствоваться во множестве областей. Однако все имеет пределы.

Иссякнув наконец, лейтенант дал отбой. Гуэрра убрал блокнот, повесил на место телефон и сказал дракону:

— Хорошо, хорошо. Крутой мужик, уж что говорить! В общем, ты теперь отправляйся себе дальше, или домой, или куда ты там путь держал… и забудем, что тут вообще было. Всего тебе доброго… договорились?

Дракон не ответил. Прислонился к патрульной машине и задумчиво уставился на Гуэрру странными красно-желтыми глазами. Он был очень велик — Гуэрре для сравнения приходила на ум исключительно армейская бронетехника — и казался полицейскому очень старым. Чешуи на его теле были тусклого зелено-черного цвета, когти передних лап выглядели сточенными и тупыми, словно у черепахи. Невысокий пурпурный гребень, тянувшийся по спине дракона от ушей до кончика хвоста, был в нескольких местах порван и, вместо того чтобы гордо стоять дыбом, безвольно лежал на спине. Даже шипы на конце хвоста были обломаны.

И в промежутках между огненными выхлопами дыхание дракона хрипело и застревало, словно у него заржавели легкие. Что касается громадных пурпурных крыльев — оставалось предполагать, что они еще работали. В сложенном виде их состояние оценить было нелегко, но и они выглядели изрядно потрепанными. Вот именно, потрепанными. Лучшего словесного определения состоянию дракона дать было нельзя.

— А тебе, я вижу, последнее время нелегко приходилось, — помимо осознанной мысли выговорил Гуэрра.

— Видишь? — переспросил дракон. Его черные губы дернулись, и Гуэрре на миг показалось, что чудовище готово было заплакать. — В самом деле видишь, Майк-О? Ты хоть отдаленно можешь представить, как у меня спина болит? Все время, без передышки, вон там, за горбом. Как она устала от черных, жестких железных дорог этого мира! Можешь ты вообразить, с каким трудом я переношу смрад ваших улиц, да что там, ваших рек и ручьев, вашего побережья? Твои соплеменники на вкус точно часы, смазанные угольным маслом, а дети — горькие, как серебро. Дети когда-то были лучшим лакомством, куда вкуснее антилоп и диких гусей, а теперь я себя заставить не могу к ним прикоснуться! Я годами был вынужден ловить кошек, собак и гадостных белок! Я, привыкший обедать рыцарями… ах, этот рыцарь на половинке его скорлупы, обжаренный прямо в доспехах… в собственном соку, ах… извини, извини меня, просто я до ручки дошел.

И к полному и окончательному ужасу Гуэрры, дракон в самом деле заплакал! Плакал он тихо, зажмурив глаза и опустив голову, изумрудно-зеленые слезы едва уловимо пахли порохом.

— Эй, погоди, не плачь, — сказал Гуэрра. — Только не плачь, пожалуйста, хорошо?

Дракон шмыгнул носом, но все-таки поднял взгляд и с немым изумлением уставился на Гуэрру. После чего проговорил неожиданно сурово:

— Ты только что стал свидетелем редчайшего зрелища на этой земле. Ты увидел слезы дракона. И все, что ты имеешь по этому поводу сказать, — это «только не плачь, пожалуйста»?.. Не понимаю я вас, людей. — Тем не менее плакать он прекратил и даже издал звук, какой получается, когда ворошат головни. Гуэрра решил, что это мог быть смешок. Дракон же сказал ему: — Я, должно быть, смутил тебя, Майк-О?

— Послушай, — заново начал Гуэрра. — Тебе лучше всего убраться отсюда, и чем скорее, тем лучше. И так уже слухов будет невпроворот. Обещаю, что с лейтенантом я все улажу. Или с кем там еще, без разницы. Просто улетай, хорошо? — И, выждав секунду, добавил: — Пожалуйста.

Вид у дракона сделался несчастный, покинутый и одинокий. Раздвоенным языком он утер морду от слез и сказал:

— Я так устал, Майк-О. Ты себе даже отдаленно представить не можешь, как я устал! А ведь мне осталось в вашем долбаном мире исполнить всего одно дело, после чего я навеки мог бы с ним развязаться. Но мне уже никогда, никогда не отыскать пути обратно в мой собственный мир… так что какая, в сущности, разница? Вот потом — потом! — ты и твой босс можете меня стрелять, сажать в тюрьму или в зоопарк, делайте что хотите, мне безразлично. На все наплевать.

— Нет, — сказал Гуэрра. — Послушай меня, я тебе правду скажу. Я совершенно не хочу оказаться тем, кто засадит тебя. Хотя бы потому, что… ты знаешь, какая меня ждала бы по этому поводу писанина? По гроб жизни не кончить, а я ее, писанину эту, в обычных-то размерах не выношу. А кроме того… ну да, я после твоего ареста, наверное, прославился бы. На некоторое время. Минут на пятнадцать, как у нас говорят. «Коп, который дракона поймал»! Так и вижу газетные заголовки, всякие шоу по телевизору. Может, даже с парой-тройкой девушек познакомился бы. Но очень скоро все это уляжется, и я до конца своих дней останусь «тем парнем, у которого что-то там было с драконом на улице». Как тебе подобное резюме для человека, который хочет стать переговорщиком по заложникам? Да после этого меня точно никуда не возьмут.

Дракон слушал его очень внимательно, хотя и с несколько озадаченным видом. Гуэрра спросил:

— А что ты такое говорил насчет дороги в свой мир, которую тебе никогда не найти? Ты сюда-то, вообще, как угодил?

— Как угодил?.. — К изумлению и некоторой тревоге Гуэрры, Дракон одышливо зарокотал, изодранный гребень как мог развернулся, а голова вскинулась на шее, точно взведенный курок. Клыкастая пасть коротко дохнула огнем, и Гуэрра поспешно отскочил в сторону. — Как попал? — повторил дракон, и его когти пробороздили асфальт. — Очень просто! Меня здесь написали!

Гуэрра сперва решил, что ослышался.

— Тебя здесь… что? Написали?

— Да еще и стерли вдобавок, — с горечью проскрежетало чудовище. — Один писака поместил меня в свою книжку, в самое начало. А потом взял да и передумал. Вернулся к первой главе, все переделал… и — пшшшшш! — Из пасти вырвался новый сноп огня, от которого Гуэрра едва успел увернуться. — Был — и нету! Ни строчки! А они там неплохие попадались. Даже целые абзацы. Все стерто.

— Погоди, дай соображу, — сказал Гуэрра. — Значит, ты в книге?

— Был. Раньше я был в книге.

— А теперь нет. Но ты все равно вещественный. Движение перегораживаешь, огнем плюешься.

— Искусство — одна из знаменательных сил творения, — сказал дракон. — Я существую, потому что один тип придумал историю. — Дракон назвал фамилию автора, но Гуэрре она ничего не говорила. — А потом застрял в этом мире, потому что тот человек передумал и не стал писать про меня! — Чудовище обнажило двойной ряд сточенных, но все еще вполне готовых к бою зубов. Улыбка получилась не из самых приятных. — Но я реален, я здесь, и я его разыскиваю. Я годами за ним следовал, поскольку этот тип то и дело переезжает, и вот наконец выследил его здесь, в Окленде. Мне неизвестно в точности, где он обитает, но я его найду. И когда найду — будет на свете одним жареным писателем больше. — Он предвкушающее фыркнул, но Гуэрра заблаговременно спрятался за патрульной машиной. — Я уже говорил тебе, — продолжал дракон, — мне плевать, что со мной после этого будет. Я все равно не попаду домой, так какая разница?

На последних словах его голос задрожал, и Гуэрра слегка испугался, решив, что дракон вновь был близок к слезам. Он осторожно высунулся из-за машины и сказал ему:

— Ты точно не доберешься домой, если изжаришь единственного человека, который, возможно, способен тебе помочь. Ты об этом не думал?

Длинная шея проворно изогнулась, и на Гуэрру уставились два красно-желтых фонаря.

— Твой писатель живет в Окленде? — сказал полицейский. — Ладно, адрес раздобыть не проблема. Это у нас, полицейских, хорошо получается.

— И ты мне расскажешь?! — Громадное тело дракона сотрясла дрожь. — В самом деле расскажешь? Ты сделаешь это?!

— Нет, — отрезал Гуэрра. — Ни под каким видом. Потому что еще не успеет кончиться моя смена, а ты уже будешь сидеть там и ковыряться в зубах. Нет уж, подожди, пока я тут со всем разберусь, и мы пойдем к нему вместе. Договорились? — Дракона явно одолевали сомнения, и Гуэрра сказал ему: — Либо договорились, либо я не дам тебе его адреса, а вот ему сообщу, что ты здесь и его ищешь. И вот тогда он точно снова сбежит. Я на его месте сбежал бы. Так что подумай.

Дракон подумал. После чего глубоко вздохнул, выдав тучу смоченной слезами золы, и пророкотал:

— Очень хорошо. Я тебя подожду вон на том знаке.

Гуэрра завороженно следил, как развернулись потрепанные пурпурные крылья. Тупые когти проскребли по тротуару, чудовище взяло короткий разбег и поднялось в воздух. Еще несколько секунд — и оно уселось наверху большого рекламного щита, призывавшего идти смотреть новый фильм. Среди персонажей картины были русалка, вампир и гигантский осьминог. Дракон и просидел там до самого конца смены Гуэрры, удивительно органично вписываясь в рекламу. Он не двигался, а если и двигался, то так и тогда, что Гуэрра ни разу этого не заметил.

Дорожные ремонтники успели заново приступить к делу, и на перекрестке было не обойтись без регулировщика. Яма тянулась во все стороны, светофор не работал, и Гуэрра вертелся волчком, пропуская одни машины и придерживая другие, не допуская, чтобы кто-то угодил в тупик или оказался в незамеченной яме. Лихорадочная работа, как никакая другая, почти совершенно отвлекла его от дракона.

Тем не менее, выждав момент поспокойней, он пробил нынешний адрес писателя, столь безответственно создавшего живое существо — и забывшего про него.

«Прямо как Господь», — подумал Гуэрра и решил, что, пожалуй, не станет упоминать эту мысль, исповедуясь перед отцом Фабросом в воскресенье.

Его смена закончилась уже в сумерки. Поток машин к тому времени поредел, и он смог без особых угрызений совести оставить перекресток офицеру Коласанто, который едва успел отработать в полиции год. Возвращаясь к машине, Гуэрра махнул рукой дракону, и тот без промедления снялся с рекламного щита — чтобы взвиться в вечерние облака, явив изящество и мощь, которых не заподозрить было в облезлых крыльях и потускневшем от старости теле. И вновь откуда-то из спинного мозга наплыло видение таких вот созданий, падавших с небес со стремительностью, которой первобытные предки не могли постичь — а потом делалось слишком поздно.

Гуэрра содрогнулся и поспешно забрался в автомобиль.

Он заехал в участок, где обменялся с ребятами парой дружеских шуток насчет утреннего переполоха с драконом — благо ни лейтенанта Канкеля, ни офицера Левински не было видно, — после чего переоделся в цивильное и поспешил наружу, беспокоясь, не разволновался бы дракон. Того, однако, не было ни слуху ни духу, и Гуэрра решил, что дракон следит за ним, сам оставаясь невидимым. Он слишком жаждал отмщения, чтобы потерять Гуэрру из виду.

Подумав об этом, полицейский в который раз спросил себя, какого хрена ему понадобилось вставать на чью-то сторону в этой дурацкой истории. И если на то пошло, на чьей стороне он в итоге оказался?

Драконий автор обитал в Северном Беркли, за шикарными ресторанами «Гетто гурмэ», там, где стояли старые дома классической архитектуры. Сантехника в них была, как говорили, не очень, зато, по выражению торговцев недвижимостью, каждый дом обладал собственным неповторимым характером. Нужный дом Гуэрра нашел без труда. Два этажа, лысоватая лужайка, запущенный садик.

Сворачивая на подъездную дорожку, Гуэрра ждал, что разъяренный дракон, плюясь пламенем, приземлится подле него еще прежде, чем он вылезет из машины. Но нет — чудовище едва удалось разглядеть. Дракон с леденящим терпением кружил высоко в облаках.

Сработал датчик движения, и над головой полицейского вспыхнул прожектор. Гуэрра подошел к крыльцу и позвонил в дверь.

Писатель отозвался на удивление быстро. Это был человек среднего роста с ничем не выдающейся внешностью. Бородатый, в очках, одетый в джинсы, старый свитер и кроссовки, пережившие, судя по их виду, две-три гражданские войны.

— Привет, — удивленно моргая, сказал он Гуэрре. — Я могу вам чем-то помочь?

Тот показал ему полицейский значок.

— Сэр, я офицер Майкл Гуэрра, оклендская полиция. Мне необходимо с вами переговорить.

Он сам почувствовал, что необъяснимо краснеет. Спасибо и на том, что успел выключиться прожектор.

Писатель внимательно изучил его значок и опасливо проговорил:

— Но я уже оплатил тот штраф за парковку на площади Джека Лондона.

Гуэрра только хотел сказать ему: «Понимаете, это не вполне полицейское дело…», когда посреди несчастного садика пугающе беззвучно — единственным звуком был мягкий шорох ветра в складываемых крыльях — приземлился дракон. И прошипел:

— Помнишь меня, писака? Писец, писун, писатель несчастный — помнишь меня?!

Автор окаменел на пороге, будучи не в состоянии ни двинуться вперед, ни удрать в дом.

— Нет, — прошептал он. — Тебя не может здесь быть… тебя просто не может быть.

И, не в силах даже закрыть рот, обхватил себя руками, словно это могло его защитить.

Дракон ядовито усмехнулся, дохнув вонючим огнем.

— Подойди-ка поближе, колбаса волосатая, — сказал он. — Сейчас я тебя испепелю, но такой славный дом жечь что-то не хочется.

— Погоди минутку, — вмешался Гуэрра. — Всего минутку. Насчет испепелений у нас никакого уговора не было! Никаких испепелений мне тут!

Дракон обратил на него взгляд — в самый первый раз после своего приземления.

— А ты меня останови, — сказал он.

Пистолет Гуэрры остался в машине, но это не имело значения. Пуля дракону была все равно что шарик жеваной бумаги. У Гуэрры пересохло во рту, горло так и горело.

Что удивительно, писатель отважился сам за себя постоять. Он проговорил, обращаясь к дракону:

— Я не вымарывал тебя из книги. Я вообще тот замысел бросил, поняв, что получается чепуха, а как привести ее в порядок — не знаю. Там еще куча народа зависла, не ты один. Как же вышло, что только ты выслеживаешь меня и покушаешься на мою жизнь? Почему все оказалось завязано на тебя?

Дракон наклонил голову, так что их глаза оказались почти на одном уровне. Его дыхание даже опалило кончик писательской бороды. Тон дракона, в противоположность дыханию, был очень холодным.

— Потому, что ты успел дать мне достаточно жизни и остановился, когда останавливаться было нельзя, — сказал он. — Я заслуживаю завершения! Даже если бы ты меня в итоге ухлопал, это было бы хоть что-то! Когда же этого не последовало, я остался с ошметками жизни, но без мира, где мог бы ее прожить. Твой мир стал для меня западней. Это не мир, а сплошная куча дерьма, но другого-то у меня нет! И никаких чувств, которые я, может статься, испытал бы, — только жажда отмщения!

Тут он начал отводить голову назад, в точности как тогда, на перекрестке, и Гуэрра со всех ног бросился к машине, за бесполезным пистолетом. Но под ноги ему попался кирпич, выпавший из ветхой садовой ограды, и, споткнувшись, он растянулся во весь рост. Еще не успев встать, он услышал голос писателя, произносившего повелительным тоном:

— А ну стой! Стой, тебе говорят, и выслушай, прежде чем бросаться жаркое из людей делать! Ты, значит, сердишься, что я подходящим миром тебя не снабдил? Я правильно понимаю?

Дракон ответил не сразу. Гуэрра кое-как поднялся, в нерешительности оглядываясь то на дом, то на машину. По ту сторону улицы из дома вышла целая семья — поглазеть на дракона. Мужчина в банном халате, его жена — миниатюрная уроженка Индии, облаченная в сари, и малолетний сынишка в пижаме, имитировавшей костюм Человека-паука. Мужчина не очень решительно, но довольно громко окликнул:

— Эй, что там у вас?

Гуэрра задумался над ответом, но тут дракон заговорил опять, причем совсем другим тоном.

— Нет, — сказал он писателю. — Все наоборот. Я злюсь потому, что ты снабдил. Ты начал создавать волшебную сказку, в которой я был на своем месте. А потом все уничтожил и бросил меня в этом кошмарном месте, и я не могу выбраться из него. И не смогу. Только смерть станет для меня избавлением, но век у нас, драконов, до того долгий!.. Но если я отомщу за себя, воздав тебе по заслугам, — тут он коротко покосился на Гуэрру, — вот тогда полицейские вроде него меня рано или поздно убьют и придет желанный конец.

— Спецназ, — кивнул Гуэрра, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно более сурово и зловеще. — Целыми взводами. А еще подрывники, ФБР, военная авиация.

— Да постойте же! — Писатель почти кричал. — Вот, значит, что? Вот чего вам от меня надо? — Он вскинул руки, посмотрел на ладони и потер их одну о другую. — Дайте мне пять минут… нет, даже трех хватит… и я вернусь. Захвачу кое-что — и сразу назад.

И он двинулся было к дому, но небольшой огненный шар, метко выпущенный драконом, аккуратно опалил траву прямо у его ног.

— Ты останешься здесь, — сказал дракон. — Пускай сходит он!

Несколько мгновений писатель смотрел, как рассыпаются угольки, только что бывшие зеленой травой. Потом повернулся к Гуэрре.

— За дверью свернете сразу налево, потом направо и в дверь. Там мой кабинет. Возле компьютера лежит блокнот, на обложке написано «Бетти Грэбл», вы его сразу увидите. Хватайте его, хватайте пару шариковых ручек — и скорее обратно сюда, пока он весь пейзаж не испаскудил! Знали бы вы, сколько я выложил за дерн на этой лужайке.

Гуэрра уже мчался по направлению к кабинету. Схватил, как было велено, блокнот и несколько ручек, улучил мгновение полюбоваться книжными полками и электроникой, коробками с бумагой и картриджами для принтера, расставленными в алфавитном порядке папками с рукописями («Вот, значит, как они живут, писатели. Вот где они работают») и опрометью кинулся назад, на лужайку, где автор и его творение не сводили друг с дружки настороженных взглядов. С облегчением убедившись, что дракон оставил боевую стойку и держал шею расслабленной, Гуэрра тотчас испытал ужас, заметив, что соседская семья, к которой присоединился младший мальчик в пижамке, стилизованной под костюм Бэтмена, успела переместиться на самый край лужайки, а по подъездной дорожке уже ехала девушка на роликах и через дорогу решительно топал рослый мужчина с трубкой во рту, похожий на киношного полковника в отставке. Старший мальчишка с ученым видом объяснял младшему брату:

— Это дракон. Я точно такого видел по каналу «Дискавери».

«И что я не поменялся сменами с Левински, ведь был вчера разговор».

— Спасибо, — сказал писатель, забирая у Гуэрры блокнот и ручки. И, не обращая внимания ни на растущую вокруг толпу, ни на беспрестанное щелканье камер сотовых телефонов, уселся прямо на порог своего дома и разложил на коленях блокнот. — Как-то я занимался этим прямо на подоконнике Мэйси, — заметил он невозмутимо. — Не помню даже, для какого журнала писал.

Он потер подбородок, что-то пробормотал и начал писать, по ходу дела читая написанное вслух.

— «Жил-был в далекой стране король, чья дочь полюбила обыкновенного садовника. Король был так разгневан, что заточил принцессу в высокую башню и приставил лютого дракона ее сторожить…»

Дракон скользнул вперед, устраиваясь поближе, и выгнул шею, заглядывая писателю через плечо. А тот продолжал:

— «Но оказалось, что у свирепого дракона было любящее и нежное сердце — редкое исключение, если знать эту породу…»

— Не нравится мне это, — вмешался дракон. — Звучит как-то снисходительно. Почему обязательно «порода»? Почему не «семья», не «народ»? Так было бы куда лучше.

— Вот ведь критиков развелось, — буркнул писатель. — Ну ладно, пускай будет «народ».

Он внес в текст поправку.

Человек, похожий на отставного полковника, стоял рядом с мужчиной, напоминавшим похмельного Санта-Клауса. Мать-индианка держала своих мальчишек за плечи, чтобы они не лезли вперед.

Писатель продолжал строчить.

«Дракон не мог ослушаться короля и выпустить принцессу на свободу, но он делал для нее, что мог. Он был ей добрым товарищем, развлекая узницу разумной и веселой беседой, утешал ее, когда она грустила, а когда она впадала в отчаяние — даже песни ей пел. Она от этого всегда принималась смеяться, ведь драконы не лучшие из певцов…»

Написав это, он помедлил, словно ожидая от дракона новых поправок или раздраженного замечания, но тот лишь согласно кивнул.

— Верно подмечено. Музыку мы любим, но сами пением не увлекаемся. Продолжай.

Говорил он на удивление медленно и задумчиво и — по крайней мере, Гуэрре так показалось — отчасти даже мечтательно.

«Но из всех добрых дел, что творил для нее дракон, заточенная принцесса всего более ценила одно. Когда ее возлюбленному садовнику удавалось передать для нее письмо, дракон тотчас подлетал к ее забранному решеткой окошку и висел там, трепеща крыльями, словно бабочка или колибри. Передав ей письмо, он ждал, когда она в восторге напишет ответ, и без промедления нес его юноше…»

Тут писатель немного помедлил и обратился к дракону:

— Не возражаешь, если я сделаю тебя немножко поменьше? Чтобы ты мог действительно зависать?

Дракон ответил с учтивостью, которой Гуэрра нипочем в нем не заподозрил бы:

— Ты художник, тебе и решать. — Помолчал и немного застенчиво добавил: — Если ты не против, можно бы сделать что-нибудь с гребнем…

— Легко, — кивнул автор. — Еще я, пожалуй, тебе чуть-чуть чешую подправлю. Все мы не молодеем.

И он продолжал работать, временами вполголоса читая написанное. Не то для себя, не то для слушателей. Что больше всего поразило Гуэрру, так это царившая кругом тишина. В сгустившейся темноте раздавался лишь голос писателя. Только пискнул маленький мальчик:

— Драконы людей едят! Он сейчас тех дядей ам-ам!

И еще вздохнула девушка на роликовых коньках, обращаясь к своему парню:

— Во клево…

Сперва Гуэрра жестами пытался отодвинуть толпу хоть чуть подальше, но на него никто не обращал внимания. Люди, наоборот, потихоньку перемещались все ближе, завороженные темным силуэтом величественного и грозного существа, нависшего над человеком, который, все так же сидя в позе портного, рассказывал ему сказку о нем самом.

«А еще, когда король приходил проведать свою дочь, сидевшую под замком, — а делал он это, отдадим ему справедливость, достаточно часто, — дракон неизменно напускал на себя самый что ни есть устрашающий вид и принимался разгуливать кругом башни, показывая королю, сколь ревностно он исполняет свой долг…»

К полному изумлению Гуэрры, дракон теперь выглядел не только чуть меньше прежнего, но и заметно моложе. Прямо на глазах у полисмена его выцветшие зеленовато-черные чешуи медленно, но верно наливались темно-зеленым блеском, к изодранному гребню и тусклым, обтрепанным крыльям возвращалась гордая красота. Пробуя силы, дракон низко зарокотал — и пламя заплясало кругом его клыков (вернувших, как и когти, былую бритвенную остроту) темно-алыми языками, отороченными золотой бахромой. Налюбовавшись этой чудесной красотой, Гуэрра вновь обратил взгляд на шариковую ручку, бежавшую по странице блокнота. Он уже не жалел, что они так и не поменялись сменами с офицером Левински.

Однако, как выяснилось, главное чудо было еще впереди. Дракон начал утрачивать материальность. Его силуэт по краям стал утрачивать четкость, а потом начал делаться все более прозрачным — пока Гуэрра не смог рассмотреть сквозь него свой автомобиль, и огни в окнах домов на той стороне улицы, и восходившую луну. Тут он понял свою ошибку. Дома на самом деле были кучкой домишек с низко нахлобученными крышами, лепившихся в тени радужно-светлого замка, а то, что он принял за свой автомобиль, оказалось всего лишь раздолбанной телегой для сена. Иллюзия простиралась во всех направлениях. Куда бы ни повернулся Гуэрра, единственной реальностью оставались убогие домики, замок и темные леса за околицей. А в одной из замковых башен имелось единственное окошко, забранное решеткой, и там маячило бледное, словно светящееся лицо.

— Да, — сказал дракон. Его уже трудно было рассмотреть, но голос обрел силу и звучность горного водопада. — Да-да, именно так все и было. Так все и есть.

Гуэрра ощутил, как множество людей одновременно вдохнули — и выдохнули. Очарование мгновения нарушил тихий плачущий вскрик.

— Дракон ушел! — Маленький мальчик в пижаме Бэтмена вырвался у матери и побежал через дорогу, направляясь к писательской лужайке. — Дракон ушел.

Гуэрра попытался было перехватить его, но не успел и едва не попал под ноги его папаше. Следом уже несся Санта-Клаус, багровый от выпитого.

С решимостью и упорством кролика, удирающего в свою норку, мальчишка нырнул у кого-то под ногами, стремясь к величественной тени, быстро пропадавшей из виду. Споткнувшись наконец, он плюхнулся на пятую точку, глядя снизу вверх на гребнистую голову и могучие крылья, за которыми еще угадывались замки, звезды и лунные небеса.

— Дракон ушел?.. — спросил мальчишка в отчаянии.

Гордая голова медленно наклонилась к ребенку, смотревшему на дракона без всякого страха. Гуэрра — тень там или не тень — тотчас припомнил недавно услышанное о вкусовых качествах детей. Но тут подоспел папаша и, подхватив малыша, потащил его прочь, намекая на порку, которая кое-кого ждет.

А дракон тем временем и правда ушел.

Замка тоже не стало.

И соседи писательские спустя время тоже в основном разошлись — притихшие и недоумевающие. Некоторые, правда, задержались, сами не зная почему. Они подходили к дому, просто чтобы постоять немного на том самом месте, где только что был дракон. Иные из них застенчиво обращались к писателю. От Гуэрры не укрылось, как кто-то тайком срывал стебельки травы, и зеленые, и обугленные. На сувениры, наверное.

Когда наконец ушел последний сосед, писатель закрыл свой блокнот, надел на ручку колпачок, поднялся, со вкусом потянулся и сказал:

— Ну что, пойдем кофе пить?

Гуэрра потер пульсировавший болью лоб. Чувствовал он себя так, словно уснул и проснулся от ощущения падения, ступив во сне мимо ступеньки.

— Куда он подевался? — спросил он беспомощно.

— В свою сказку, — спокойно ответил писатель. — Которую я для него сочинил.

— Но ты же не закончил ее, — удивился Гуэрра.

— Он закончит. Это же его собственный сказочный мир, который он знает куда лучше меня. Я ему просто путь домой показал. — И к некоторой досаде Гуэрры, писатель сочувствующе улыбнулся. — Это очень трудно объяснить, если ты не… ну… никогда особо не задумывался о магии.

— Я вообще-то много о чем задумываюсь, — довольно резко ответил Гуэрра. — И вот прямо сейчас я думаю, кстати, о том, что сказка была на самом деле ненастоящая. Ни в какой книге ее нет, ты ее на ходу выдумывая. Черт возьми, спорю на что угодно, что ты ее и повторить-то не сможешь! Как ребенок, который забыл, что именно он врал и кому!

Писатель расхохотался, но заметил выражение лица Гуэрры и вновь стал серьезен.

— Извини, — сказал он. — Я смеялся вовсе не над тобой. Ты совершенно прав: мы, писатели, все точно маленькие врунишки — знай надеемся, что сумеем складно соврать и нам это сойдет с рук. Тот, кому не удается с помощью вранья вывернуться из неприятностей, не продержится долго в этой игре. Так что ты правильно угадал. — Он посмотрел на обугленный участок лужайки и покривился, словно от боли. — Но ты, офицер Гуэрра, делаешь ту же ошибку, что и большинство людей. Магия — она не в книгах. Ее не напечатаешь. Она в самом процессе рассказа. И так это происходит с древних, очень древних времен. — Он покосился на часы и зевнул. — Если на то пошло, из этой сказочки и книжка может произойти. Не знаю пока, надо будет подумать. Ну так что, кофе хлебнем?

— Я сейчас не при исполнении, — сказал Гуэрра. — Пивка не найдется?

— Я тоже не при исполнении, — рассмеялся писатель. — Заходи!

Диана Гэблдон и Сэмюел Сайкс Гуманный убийца

Диана Гэблдон, автор международных бестселлеров, является лауреатом премий «Перо» и «Рита», присуждаемых Обществом писателей-романистов Америки. Ее перу принадлежит весьма популярный сериал «Чужестранка» («Outlander»), посвященный путешественникам во времени. Он включает такие романы, как «Стрекоза в янтаре» («Dragonfly in Amber»), «Путешественница» («Voyager»), «Барабаны осени» («The Drums of Autumn»), «The Fiery Cross» и «А Breath of Snow and Ashes», «An Echo in the Bone» и др. произведения. Ее исторический цикл о приключениях лорда Джона включает такие работы, как «Lord John and the Private Matter», «Lord John and the Brotherhood of the Blade», роман, выходивший в периодике с продолжением — «Lord John and the Hellfire Club», а также сборник рассказов «Lord John and the Hand of Devils».

Существует и своего рода путеводитель по творчеству писательницы — «The Outlandish Companion».

Сэмюел Сайкс — автор относительно новый, в недавнем прошлом — выпускник Университета Северной Аризоны. «Гуманный убийца» — его первая заслуживающая упоминания опубликованная работа, которая, как он надеется, станет первой среди многих. Он родился в Финиксе, Аризона, и теперь живет в том же штате, в городе Флэгстафф.

Здесь эти два автора объединили усилия, чтобы описать уникальный и случайный союз весьма различных персонажей, которые обнаруживают, что должны решить одну общую проблему. Если, конечно, у них получится.

* * *

— Имя ему — сэр Леонард Саваэль!

Молодая женщина затаила дыхание и с облегчением убедилась, что толпа, по крайней мере на какое-то время, оставила свои дела. Множество глаз было устремлено на нее снизу. Мутных, раздражительных, воспаленных — в той или иной степени.

— И он, без сомнения, — немедля продолжила она, — величайший из непомазанных, являвшихся когда-либо во владения цивилизованных людей!

Толпа задвигалась. Губы, зачастую украшенные бородавками, кривились при упоминании о непомазанных. Женщина откашлялась, прикидывая, как они примут ее следующее заявление.

— И, не считая себя достаточно чистым, чтобы носить булаву, — ей пришлось повысить голос, чтобы быть услышанной среди гула разочарования, — он своим мечом обагрил языческой кровью больше песка, воды либо камня, чем кто-либо иной другим оружием, тупым или острым!

Она увидела, как там и здесь в толпе ей ответили суровыми кивками немолодые мужчины — должно быть, ветераны, — и это вселило в нее надежду. Собрав все силы, она еще повысила голос:

— Ни разу не входил он ни в один Божий храм… — Тут она даже вздрогнула от рассерженного рева толпы и почти прокричала: — Ибо там запеклось столько крови, что он не надеется отмыть от нее обувь свою! — Люди невольно захихикали, и это добавило ей смелости. — Он призывает Имя Божие со всем благочестием, присущим людям рясы и меча, но смирение его столь велико, что ни разу он не отваживался судить ближнего своего.

Если бы толпа была единой личностью, эта личность сейчас подняла бы бровь. Женщина прикусила нижнюю губу: вовсе не такие чувства она рассчитывала возбудить у этих людей. Что ж, сказала она себе, иди до конца! И продолжила ясно и звонко:

— Итак, я призываю вас, дорогие друзья, учесть его суждение! Ибо он столь возвышен и чист, что, услышав, как он свидетельствует о моей невиновности, вы просто не сможете меня и дальше винить!

Капеллан наклонил голову при этих словах. Напудренный парик и обвисшая кожа на лице — не очень-то приятная маска старости. Он покосился на алтарного мальчика-служку. Тот просто глазел на женщину, его глаза ничего не выражали. Наморщив белый лоб, капеллан повернулся к толпе и неспешно проговорил:

— А вы что скажете в ответ на эту страстную мольбу, добрые люди?

Старики в смятении посмотрели на женщин. Те смотрели на них с таким же смятением. Понятно, не на молодых же им было смотреть, принимая такое решение. У молодых мужчин крепкие сердца и умы, осененные Божией благодатью, и они смотрели бы только на нее. Ну, там, могли бы глубокомысленно покивать, заявляя, что дело требует раздумий и обсуждения. А то вовсе присмотрелись бы к ее лицу, столь прекрасному и не отмеченному ни единым шрамом, да и увели бы ее с собой в направлении ближайшей пивнушки.

Она огляделась и сказала себе: ну конечно, молодых мужчин в этой деревне почти не осталось. Вот стариков было множество. Молодые в большинстве своем, скорее всего, покоились на местном кладбище. А те, что оставались в живых, несомненно, отбыли на юг. В этот их ценнейший крестовый поход.

Так что оставались в основном женщины. А кто и когда прислушивался к мнению женщин?

Ну и чему удивляться, что голос и морщинистый кулак возвысил один из стариков.

— СЖЕЧЬ ЕЕ!

— СЖЕЧЬ ЕЕ! — подхватила толпа, включая маленьких детей. — СЖЕЧЬ ВЕДЬМУ!

— Да что же это такое! — отчаянно закричала в ответ Армеция. Будь ее воля, она начала бы швыряться в них вязанками хвороста, сваленными у ног. Наверное, поэтому ее и привязали к столбу. — Я ничего плохого не сделала!

— Не лги! — заорала одна из старух, скрюченная возрастом, словно оплывший свечной огарок. — Ты мою внучку своей черной магией извела!

И в качестве доказательства своих слов вытащила за руку светловолосую девочку и поставила ее перед собой. Та, не столько обозленная, сколько сбитая с толку, таращилась снизу вверх на Армецию. Личико у нее было чистое и гладкое, щеки цвели здоровым румянцем.

— Еще нынче утром она вся в оспинах была! А стоило мне на часок отвернуться — и получаю вот это! — Бабка схватила внучку за щеки и довольно грубо встряхнула. — Вот!!! Гладкие, точно ее попка, когда она только родилась! — И она наставила на Армецию палец, ощеривая остатки желтых зубов. — Ведьма! Язычница!!!

— Да ты в своем уме? Как ты можешь вменять мне в вину, что твоя внучка от болезни вылечилась? — Армеция так стиснула зубы, что они едва не раскрошились. — И с чего ты взяла, что именно я это сделала?

— А ты тут единственная чужестранка, — заявила женщина, протягивая руки к толпе. — Все остальные здесь — истовые верные Господа и Его ордена!

— Все, говоришь? — Не имея возможности указывать связанными руками, Армеция ткнула в ее сторону подбородком. — Ты вот когда последний раз в церкви была? Может, это ты какое колдовство над ней совершила, а теперь валишь все на меня?

У бабки так вытянулась физиономия, что Армеция едва удержалась от улыбки. Ей понадобились еще большие усилия, чтобы сдержать смешок, когда толпа пугливо отшатнулась прочь, а на ретивую обвинительницу обратились подозрительные взгляды.

— Глупости это все, — заворчала та, подбочениваясь.

— Ведовство, моя добрая Эндор, материя более чем серьезная, — проговорил капеллан, поглаживая оба свои подбородка. — Даже исцеление от ужасной болезни оказывается хитростью, призванной скрыть гораздо более страшный ущерб. Если мы допустим даже одну-единственную, — он воздел палец, — невесту дьявола в эту мирную голубятню Господних чад, последствия поразят не только детей.

— Вот и мы так думаем.

Толпа опустила головы. Армеция про себя уподобила их стае кур над горкой зерна, но вслух говорить об этом не стала.

Люди стали дружно осенять себя знаком дубинки, но и Армеция, и все остальные заметили, что добродетельная Эндор совершила святое знамение чуть медленнее других. Армеция мрачно улыбнулась. Толпа грозно нахмурилась.

— Вы много лет меня знаете! — Эндор выпрямилась с видом оскорбленной добродетели, насколько позволили ей обвислые груди и толстые ляжки. — Я вместе с вами в Божием храме молилась! Никакая я не колдунья!

— Все это болтовня! — Теперь уже Армеция расправила плечи, сражаясь с тугими веревками. — Любой знает, до чего искусно невесты дьявола одурманивают добрых людей!

— Это верно, — пробормотал капеллан, устремляя на Эндор настороженный взгляд. — Как и то, что ты не сочла обвинение сколько-нибудь серьезным.

— Да это же она старается добрых людей одурманить!

— Чем? Логикой? Красивыми словами? — Армеция откинулась к столбу и скривила губы. — Не будем забывать о бдительности, друзья! Если она может обвинять меня в ведовстве, уж я-то точно могу обвинить в том же самом ее! — И она пожала плечами с самым бесстрастным видом, какой сумела изобразить. — В конце-то концов, нет надежного способа уличить кого-либо в ведовстве!

Толпа призадумалась. Костлявые пальцы заскребли лысины. Кто-то пукнул — вероятно, от чрезмерного умственного усилия. Потом один из мужчин прокашлялся, выпрямился и заговорил.

— А может, — сказал он, — сжечь их обеих? Так просто, для верности.

— В этих словах есть смысл, — проговорил капеллан. — Если есть Божия воля на то, чтобы таким образом очистить нашу добропорядочную общину от заразы.

— Добропорядочную?.. — Армеция ушам своим не верила. — Да как ты только место свое получил?..

— Положение капеллана не женского ума дело, чтобы его обсуждать, — ответил он высокомерно и даже задрал длинный нос. — А кроме того, не годится полукровке выказывать такое пренебрежение своему самому милосердному заступнику.

— Вот это верно! — Эндор сердито наставила на нее палец. — Полукровка она! Наполовину язычница! Что и доказывает — ведьма она! Ведьма!

Армеции оставалось только принять этот словесный удар. От происхождения все равно никуда не денешься. Волосы у нее, правда, были темноватые, кожа смугловатая — но не настолько, чтобы внимание привлекать. А вот глаза… Один был прозрачный и синий, другой — чернее черного. Свидетельство ее рождения от союза, который никогда не должен был состояться.

Но Армеция, не дрогнув, приняла обвинение. Ей не впервой было сносить и такое, и еще что похуже. Народ матери закидывал ее камнями, а могилу отца — грязью и нечистотами. Что по сравнению с подобным какие-то там слова?

С другой стороны, жертвоприношения…

Она посмотрела на алтарного служку, что стоял рядом с ее еще не подожженным костром. Он стоял, раскрыв рот, и она с немалой тревогой отметила, что его рука была готова разжаться.

А в руке-то — горящий факел.

— Чего же ты ждешь, святой отче? — требовательно спросила женщина. — Пора поджигать! Пускай он бросит факел! Спалим ее!

— Фа-кел! Фа-кел! Фа-кел! — нараспев вторила ей толпа.

Голоса притихли, только когда капеллан поднял руку.

— Господь заповедал нам милосердие по отношению ко всем цивилизованным людям, — проговорил он и указал на Армецию. — Она же, как мы видим, по крайней мере наполовину цивилизована. И соответственно, заслуживает, чтобы мы хоть наполовину усомнились в ее виновности.

— Вот это действительно разумные речи, — пробормотала она.

— Ну так где же в таком случае ее заступник? — осведомилась добродетельная Эндор. — Где этот, как его, сэр Леонард, о котором она тут болтала?

— Законный вопрос. — Во взгляде капеллана появилось любопытство. — В самом деле, где же этот сэр Леонард Саваэль, который, как ты говоришь, должен очистить твое имя?

Армеция вздрогнула.

Она-то надеялась, что, услышав такую страстную речь, сэр Леонард галопом прискачет ей на выручку, разрежет ее путы, подхватит ее на седло — и увезет прочь.

Произнеся первые слова, она удовольствовалась бы и жаркой речью в свою защиту, которая непременно привела бы к полному ее оправданию под смиренные извинения всех собравшихся.

Под конец же Армеция в отчаянии ждала, чтобы сэр Леонард хоть как-то обнаружил себя.

Ибо он не был всадником на горячем коне. Сэр Леонард отнюдь не был красноречив. И особо искусным фехтовальщиком его тоже нельзя было назвать.

Это был мужчина, обросший неопрятной щетиной и облаченный в запыленную кольчугу. Он стоял в первых рядах толпы и пожевывал кусочки вяленой говядины, доставая их из мешочка. Глаза в красных прожилках отражали происходившее безобразие.

— Вот он! — Армеция вновь ткнула подбородком. — Вот он, сэр Леонард Саваэль!

— Где? — Капеллан прищурился, оглядывая толпу. — Укажи на него!

Она сжала губы, внушая себе, что из всех присутствующих только он один был настолько умопомрачительно туп.

— В первом ряду, — сказала она и сжала за спиной кулаки. — Можно ли попросить моего заступника встать и засвидетельствовать невиновность своей дамы?

Человек в первом ряду ничего не ответил. Армеция стиснула зубы.

— Неужели сэр Леонард не отзовется, когда справедливость взывает?

Его челюсти продолжали двигаться туда-сюда, как у пасущегося быка. Армеция зарычала.

— Ленни! Ради бога!..

Сказать, что при этих словах он проснулся и вытаращил глаза, — значит опередить события этак на три мгновения.

Его веки приподнялись со скоростью воротных решеток, которые не смазывали десятка три лет. Происходившее доходило до него с видимым трудом. Вот он оглянулся влево, вправо и наконец посмотрел на нее. При этом его шея поворачивалась со скоростью очень-очень сонного дерева. Когда веки и брови наконец достигли верхнего положения, он приставил палец к своей груди, а губы шевельнулись, беззвучно обозначая вопрос.

Армеция и вправду задумалась, а не проще ли было живьем сгореть на костре.

— Да-да, именно ты, сэр Леонард, — сказала она. — Если ты будешь так добр восстать против несправедливости и не дать мне погибнуть в огне.

— Верно, верно, — пробормотал он и, шаркая ногами, поднялся по ступеням на возвышение. — Это я так, просто перекусить отлучился. Ну и похоже, чуток лишку призадумался.

— Ты отлучился перекусить, — капеллан склонил голову набок, — во время суда над твоей дамой?..

— Ну, — тот пожал плечами, — куда ж она денется-то?

— И я не его дама, — поспешно добавила Армеция. — Я его летописец. Веду записи о его подвигах и приключениях.

— Это мы заметили.

Капеллан подозвал к себе служку. Тот с пугающим равнодушием уронил факел и вытащил из-под белого одеяния книгу, переплетенную в кожу. Капеллан дал мальчику подзатыльник, велел снова зажечь погасший факел и, взяв томик, показал его людям.

— Это и есть твои записи? — И он перелистал страницы, не щадя хрупкого папируса, отчего Армеция внутренне содрогнулась. — Ты пишешь языческими письменами.

— На языке хашуни, — поправила Армеция под негодующие выкрики из толпы. Торопливо прокашлявшись, она приняла смиренный вид, приличествовавший женщине у столба. — С тем, чтобы легче было перевести потом для язычников, да устрашатся они имени сэра Леонарда!

Сказав так, она затаила дух, ибо все собравшиеся посмотрели на этого последнего.

Означенный рыцарь не слишком напоминал поэтически-геральдический облик доблестного воителя, вернувшегося с победой из языческих стран. Он был долговязый, худой и… мешковатый — вот точное слово. Кольчуга висела на нем, как на вешалке. Обросшая щетиной челюсть тоже выглядела отвисшей. Бурые сальные волосы спадали на глаза в красных прожилках, а грязный коричневый плащ — с сутулой спины.

Но при всем том сэр Леонард был рыцарь. Скажем так: это был очень рослый мужчина, который носил меч и броню. То бишь большая часть составляющих понятия «рыцарь» была налицо.

Армеция на все лады повторяла про себя эту мысль, пытаясь черпать в ней утешение.

«Он выглядит… — Она силилась подобрать слова, которые помогли бы ей не расплакаться от безнадежности. — Да, именно так: он спокоен, сосредоточен… а в глазах — в этих налитых кровью глазах — отражаются годы опыта и пережитых тревог. Его одежда пропахла дымом костров… Господи всеблагий! И я надеялась, что это сработает?..»

— Не очень-то он внушительно выглядит, — хмыкнул кто-то в толпе.

«Это значит, — сказала себе Армеция, — что некоторое впечатление он на них все-таки произвел. Значит, я могу попытаться изобразить его как заслуживающего определенного уважения. Если только они не заметят, что он…»

— Да у него же горб! — заорал кто-то, указывая на выпуклость под плащом сэра Леонарда. — Что-то я не слыхал, чтобы рыцари горбунами бывали!

Капеллан опять заскреб свои подбородки.

— Верно, — сказал он. — Господь оказывает милость уродцам, но не призывает их в свое войско. — Тут он сузил глаза. — Погоди, но если это горб, почему ты не сгорблен?

— Потому, что это не горб, — ответил сэр Леонард.

«Хорошо, хорошо… — От Армеции не укрылись одобрительные кивки в толпе, хотя и не очень густые. — И не надо вам знать, что это такое. Незачем вам. Ты можешь сделать это, Ленни! Только не…»

Но Ленни именно это и сотворил.

Завернув за спину руку, он пошарил в складках плаща, вытянул длинную гибкую трубку и сунул нагубник себе в рот. Армеция воочию увидела, как умирает надежда, и перестала дышать. Ленни же, наоборот, набрал полную грудь воздуха, и под плащом забулькал кальян.

Вверх одно за другим стали подниматься колечки едкого дыма, определенно отдававшего запахом скунса. С каждым новым колечком некоторая, мягко говоря, необычность сэра Леонарда становилась для горожан все очевидней.

Толпа шарахнулась прочь, пораженная таким ужасом, словно дым кальяна был злым духом, явившимся забрать их жизни и души. Капеллан проявил чуть большую выдержку. Он лишь вытаращил глаза несколько больше, нежели полагалось при его звании, и закрыл собой мальчика-служку.

Сэр Леонард облизнул губы, посмотрел туда-сюда и моргнул.

— Что такое?.. — Он слегка кашлянул. — Погодите, эти не очень здорово получились, я и получше могу. — И он вновь сунул трубку в рот, бормоча между затяжками: — Если все хорошо рассчитать, я могу выдуть облачко, жуть как похожее на голого мужика. Сейчас, погодите.

— Спасибо, Ленни, — вздохнула Армеция, коротко оглядела толпу и с обреченным видом прищелкнула языком. — Ну что ж, значит, быть по сему. — И повернулась к служке: — Где там твой факел? Давайте уже, что ли, со всем этим покончим.

— Эй! — Моргание в исполнении сэра Леонарда было тяжеловесным и длительным актом. Кажется, он только теперь как следует огляделся. — А что тут вообще происходит?

— Сэр Леонард! — В голосе капеллана схлестнулись сдерживаемое возмущение и неудержимое омерзение. — Мне претит делать тебе замечание, но то, что ты принес сюда зелье дьявольское, мало способствует суду над твоим летописцем.

Ленни снова моргнул.

— Какой еще суд?

— Неужели опять по новой? — простонала Армеция.

— Вот тут она права! — Добродетельная Эндор наставила на нее мясистый указательный палец. — Этот так называемый рыцарь — сущее посрамление и для церкви, и для господина, которому он служит! А книга — в ней совершенно точно заклинания ведьминские! Какие еще улики нужны? Пора поджигать!

— Сжечь ее! — загудела толпа. — И ее, и книгу демонскую!

— ДОВОЛЬНО!

Толпа мигом умолкла. Может, потому, что внезапный рык сэра Леонарда был как бы подкреплен завитками дыма, продолжавшего истекать у него изо рта. А может, повлияли его глаза, которые вдруг так налились краснотой, что, казалось, начали светиться сквозь неряшливые пряди.

А скорее всего, решила Армеция, оттого, что его меч вылетел из ножен и ярко вспыхнул на солнце.

— Ленни, — тихо попросила она, — только не убивай никого!

— Я из числа непомазанных, — не обратив на ее слова никакого внимания, громко продолжал рыцарь. — У меня нет земель и нет господина, а вот грехов я не лишен. — Тут он как бы встряхнулся, явив завидный рост и мускулистую стать; куда подевалась вся его мешковатость? — Если ты, дамочка, не утратишь решимости, давай вместе бросимся на этот вот меч и посмотрим, кто первый окажется на небесах!

— Ленни! — резче окликнула Армеция. — Никакого смертоубийства!

— А если вы хотите огня… — Он улыбнулся, сверкнув желтыми зубами, широко и непередаваемо жутко. — Посмотрим еще, кто будет гореть.

— ЛЕННИ!

Этот окрик вынудил сэра Леонарда умолкнуть. Он обмяк, снова сделавшись мешок мешком, глаза потухли, рука с мечом безвольно повисла. Он огляделся вокруг с таким видом, словно только сейчас вышел из-за угла.

— Чепуха какая, — проговорил он и опять моргнул. — А в чем, собственно, ее обвиняют?

— В ведовстве, — ответил капеллан голосом, которым впору было злых собак усмирять. — Закон, однако, обязывает нас перед сожжением ведьмы хотя бы выслушать свидетельства в ее защиту!

— Так вы что, сжечь ее собрались?

— Собрались. — Капеллан пожал плечами.

— А что еще нам тут делать-то? — с неторопливым кивком добавил служка.

— Твоя дама, — сказал капеллан, — воззвала к тебе как к своему заступнику и главному свидетелю ее невиновности.

— Моя кто? Дама? — Сэр Леонард рассмеялся так легкомысленно, что Армецию пробрала дрожь. — И вовсе она не моя дама.

Капеллан поднял бровь.

— Не твоя дама?

— Конечно нет! Она моя хозяюшка.

Это слово можно было толковать очень по-разному.

— Что же это за рыцарь такой, — взвыла добродетельная Эндор, и толпа поддержала ее, — который спутался с распутной полукровкой-язычницей?

— Чего-чего? Не, на самом деле все не так, — покачал головой сэр Леонард. — Она и есть хозяюшка: помыкает мною как хочет и покурить дает, понятно?

— То есть как? Ты — рыцарь, а она, говоришь, помыкает?

Армеция напряглась. Капеллан поглаживал подбородки, и ход его мыслей читался ясней ясного. Конечно, ему было известно о матриархате у хашуни. У тех самых хашуни, против которых велся крестовый поход. Впрочем, эта мысль лишь мимолетно посетила Армецию. Она успела смириться с неизбежным исходом.

— Я был рыцарем, верно, — кивнул между тем сэр Леонард. — Но я вроде как отошел немножко от дел, когда встретил Армецию. — Он поскреб заросшую челюсть. — Когда, бишь, это случилось-то? Года три назад? Или лет тридцать?.. — Его лоб собрался напряженными складками. — Погодите… что-то плохо мне двузначные числа даются… погодите, хорошо? В общем-то, я большей частью поклажу таскаю. — Тут он расхохотался так неожиданно, что многие вздрогнули. — Если не считать того случая, когда она велела мне…

— Да сожгите меня уже!.. — закричала Армеция.

— Она смирилась со своей участью! — завизжала добродетельная Эндор. — Ясное дело! Что бы ни натворил этот рыцарь, она заклятие на него наложила, чтобы он все сделал, как она велит! Сжечь ведьму!

— Не, не, так дело не пойдет, — нахмурился сэр Леонард. — Я к тому, что не дело кричать «ведьма» и потом кого-нибудь жечь! — И он оглянулся на служку. — Или у вас тут так принято?

— Она очистила лицо моей внучки от оспин! — крикнула Эндор.

— Ну и?

— Ну и… не должно быть такого!

— Но все-таки приятная была неожиданность?

Толпа молчала, и, похоже, это надо было понимать как знак согласия. Добродетельная Эндор, удрученная отсутствием поддержки, хищно оскалилась:

— Она полукровка! У нее кровь язычников и ведьм по жилам бежит!

— По мне, это еще не причина кого-то отправлять на костер, — ответил сэр Леонард. — По крайней мере, чтобы кого-то сжигать целиком. Вот взять бы вам да и сжечь ту ее половину, которая вам не нравится, но…

— Что мы тут вообще еще обсуждаем? — завизжала женщина. — Этот рыцарь, который нагло курит зелье дьявольское на глазах у Господа и Небес, который объявляет полукровку-язычницу-ведьму своей хозяюшкой… да он же над нами смеется! Изгаляется, гад, над нами и нашим образом жизни, а мы ему потакаем!

— Ну, это уж ты, дамочка, палку перегибаешь, — ответил рыцарь. — В смысле, я и не думал воздвигать на вас, добрый сэр, никакого злословия.

Последовало мгновение напряженного молчания. Армеция могла бы поклясться, что обоняла дым, с треском поваливший у Эндор из ушей.

— Я… я… — зарычала та, — я дама!

— Словесные выкрутасы мы обсудим потом, — сказал сэр Леонард и прежде, чем Эндор успела ответить, махнул рукой в сторону толпы. — Так вот, что бы мы ни думали и ни чувствовали насчет людей смешанной крови и вообще о человеческом размножении, все упрется в один и тот же тупик. — И он улыбнулся им, как родным, что плохо вязалось с клинком у него в руке. — В смысле, меч-то у меня.

Армеция к тому времени успела исчерпать и ярость, и страх. Поэтому она лишь закатила глаза. После всех обвинений — в ереси, язычестве, ведовстве, прелюбодеянии, незаконном появлении на свет и потворстве запрещенному зелью — угроза насилия выглядела не предпосылкой к сожжению, а скорее препятствием.

И толпа, кажется, была с этим согласна.

— Этак мы навсегда тут останемся! — выкрикнул кто-то из мужчин. — Будет нам костер или нет?

Капеллан лишь тер подбородки, не спеша принимать окончательное решение.

— Может, и будет, — пробормотал он погодя. Его одеяния всколыхнулись, когда он повернулся к толпе. — Сэр Леонард Саваэль привел один важный довод. — Капеллан вскинул руки, призывая к тишине, его ладони, точно два мясистых щита, перекрыли поток оскорблений, летевших в сторону помоста. — Над всеми полукровками, какие бы дикари и язычники ни были у них в родне, простерта милость Господня.

— И печать дьявола! — выкрикнул кто-то, и толпа одобрительно зашумела.

— Но как бы то ни было, — продолжал капеллан, — мы не можем отмахиваться от тяжких обвинений, выдвинутых против этой женщины. — Он подозрительно посмотрел на сэра Леонарда. — Равно как и от столь нагло явленных прискорбных грехов. Их следует признать неискупимыми…

Армеция усмотрела в его глазах злобный блеск. Куда более злобный, чем пристало святому человеку.

— …Разве что путем самого тяжкого искупления, — договорил капеллан.

Вот когда, в самый первый раз с начала этого действа, Армеция испугалась по-настоящему. Горожане задвигались, стали переминаться, сливаясь в какой-то гадостной гармонии. По лицам распространился тот же злой отсвет, желтозубые рты кривились в одинаковых жестоких улыбках, исторгая слитный шепот, хриплый, шипящий:

— Зейгфрейд…

Ленни явно не увидел того, что увиделось ей. Он лишь чуть склонил голову с видом доброжелательного любопытства и сказал:

— Так мы пришли к согласию?

— В некотором роде, — сказал капеллан. — Правда, я скорее назвал бы это ультиматумом. Если ты согласишься убить Зейгфрейда, мы рады будем предоставить тебе такую возможность. Скажу даже так: если ты разделаешься с ним, воздав ему по заслугам, мы поставим это тебе в заслугу перед Господом.

— Ну никак не получается обойтись без убийства, — рассмеялся Леонард. — Ладно, это дело нетрудное. Я в прежние времена народ тыщами убивал, знаете ли. — Он чуть помедлил, оглядываясь на Армецию. — Ну, это я округляю, конечно.

— Зейгфрейд — это тебе не язычник какой, — с определенной театральностью проговорил капеллан. — Нет, он есть сущая грязь, исторгнутая из чрева дьяволовой невесты! Он источает дым и сеет нечистые семена! — Свиные глазки превратились в две черные щелки. — Он… он… это ДРАКОН!

— Ух ты, — закашлялся Леонард. — Целый дракон. — На лице капеллана отразилось сущее потрясение, и рыцарь вскинул ладони. — Нет-нет, не то чтобы я вовсе не оробел, оробел, конечно. Я просто думал, что после такого завлекательного начала, про чрево и грязь ты скажешь что-нибудь более…

— Если ты считаешь, что это превосходит твои возможности, мы немедленно приступим к сожжению.

— Нет-нет, меня все устраивает. Ну что, пошли, всадим меч дьяволу в чрево… или куда там еще!

С этими словами сэр Леонард повернулся на каблуке и зашагал прочь с помоста, едва сообразив остановиться, когда рядом с ним кашлянула Армеция.

— Ты разве ничего не забыл? — спросила она.

— А… ну да. — Рыцарь вновь повернулся и бдительно уставился на капеллана. — А почем тебе знать, что мы просто не удерем с концами, как только ты отпустишь ее?

— Верно подмечено. — Капеллан подозвал служку и кивнул на книгу, которую держал в руках паренек. — Мы придержим книгу заклинаний и попытаемся разобраться, что там написано. Так что, даже окажись она ведьмой, ее чары не будут иметь силы!

— Эй, погодите! — запротестовала Армеция. — Это просто журнал путевых записей! Летопись! Никаких чар с помощью этой книги я творить не могу!

— Погоди, — вмешался рыцарь, — был же случай, когда ты…

— Ленни, заткнись! — И она с мольбой повернулась к капеллану. — Она ценности не имеет. Верните ее мне, а я вам предложу в залог нечто другое. — Она обвела глазами помост и посмотрела на рыцаря. — Вот его!

— Если бы эта книга не имела никакой ценности, ты так не стремилась бы вернуть ее. — Капеллан снова прищурился. — И это вселяет в меня подозрения… впрочем, недостаточные, чтобы упустить возможность очистить землю от скверны. — Он гордо выпрямился. — Логово Зейгфрейда вы найдете на севере, только поторопитесь. Скверна живет вечно, а вот книжные страницы — определенно нет.

— Во-первых и в-главных, дьявол — обманщик.

Хотя под конец этого заявления у отца Шайцена чуть покривились губы, его голос ни в коем случае нельзя было назвать мягким. Об этом позаботилась сама его церковь. Ее залы являли собой гигантскую гранитную глотку, ее двери были пастью с зубами из дерева и стали. Если он шептал, церковь требовала. Если он провозглашал, она постановляла. Если же он возвышал голос до рева — церковь сотрясала землю и небеса.

Язычники и пьяницы временами поговаривали, что священник всем своим успехом был обязан архитектурным особенностям своего храма. Естественно, такие речи велись на весьма, весьма значительном удалении от высоких, остроконечных, увенчанных шпилями церковных ушей.

— Он может принять любой облик, — продолжал священник, и край его ризы с гневным шуршанием мел по полу. — Он есть желание и искушение, таящееся во взгляде благородного человека. Он — слабость наших рук, ржавчина на лезвиях наших мечей, дыры в наших доспехах!

Отец Шайцен возвел глаза. Послеполуденное солнце, вливавшееся сквозь витраж, заливало багрянцем его лицо, даруя глазам гневную черноту.

— Он — язычник на юге, — продолжал священник. — Он — варвар на севере. Все они суть влияние дьявола, его хитрость, его обман, его ложь…

Он неудачно повернул голову, и шейные позвонки заскрипели, как несмазанное железо.

— Ибо он, во злобе своей, не способен творить, но лишь искажать творение. Кто есть язычник, если не обычный человек с неогражденным слухом, воспринявшим сладостные речи дьявола? А если так, то следует ли нам с привычной легкостью его осуждать? Отмахнемся ли мы от молений об искуплении? Нет, поступить так значило бы отрешиться от милосердия как такового.

Пурпурный свет окутывал его плечи, играл на коже выбритой головы. В этот момент трудно было рассмотреть его лицо: бесчисленные морщины делали черты сплошным скопищем теней.

— Мы… я… я — человек, не вовсе лишенный милосердия. — Он спокойно смотрел на стоявшего перед ним. — Или как?

Первой мыслью Нитца было: а ведь милосердные люди обычно не носят на кушаках здоровенных, усеянных шипами булав.

Священник вообще выглядел впечатляюще. Испещренный шрамами череп, желваки на скулах, мощные руки. Однако все это положительно терялось в присутствии столь смертоносного оружия. Кстати, его багряный цвет не объяснялся одним лишь сиянием витража. Эта булава потеряла счет проломленным черепам язычников, перебитым костям варваров, смятым лицам ложных священников.

Замучаешься, небось, кровь с нее отчищать.

— Или как? — повторил отец Шайцен.

— Ни в коем случае, святой отец, — ответил Нитц, очень постаравшись скрыть дрожь в голосе.

Кто угодно, даже взрослый мужчина, затрясся бы, как студень, коснись его даже краешком тень отца Шайцена, прославленного и знатного крестоносца. Половины этой тени хватило бы, чтобы человек вроде Нитца пропал в ней «с ручками». Ему потребовалось все его мужество, чтобы коленки не начали стучать одна о другую.

— Ни в коем случае, — кивнул отец Шайцен, и его шея вновь заскрипела. — И ты тоже. — Он глянул поверх головы Нитца, на силуэт, высившийся у него за спиной. — И она, я полагаю.

Нитц тоже оглянулся на свою спутницу. Тень отца Шайцена все же не простиралась так далеко, чтобы поглотить и Мадлен. Нитц даже задумался, жил ли на свете человек достаточно высокого роста для этого. Что до Мадлен, она вроде бы не отбрасывала тени, а сама была ею — окутанная зловещей чернотой своего монашеского облачения, почти достающая головой до факела на колонне, возле которой стояла.

— Мэдди… — начал Нитц и спохватился: — Сестра Мадлен ни в коем разе не лишена милосердия, святой отче. — Он попытался улыбнуться и тотчас представил себе, как, наверное, блеснули его зубы в церковном полумраке. — Она, между прочим, жизнью обязана милосердию других людей. Кто, кроме церкви, принял бы… такое существо, как она?

Мадлен шагнула вперед, и Нитц испытал тайное наслаждение, увидев, как содрогнулся отец Шайцен.

Факельный свет ни в коей мере не льстил ей. По-мужски широкий подбородок, рваный шрам по щеке, молочно-бесцветный шарик в правой глазнице и угрюмо-черный провал правой. Неровная желтизна обнаженных в улыбке зубов была чем-то вроде вздоха, чем-то вроде запятой на конце жестокой шутки, которую представляло собой это женское лицо.

— А-а, шрамолицая сестра. Полагаю, ты, сам не ожидая того, нашел решение проблемы, давно уже портившей жизнь нашему ордену, — приблизив губы к самому уху Нитца, пробормотал отец Шайцен. — Ходят слухи и даже жалобы на не слишком достойных мужчин, сопровождаемых не слишком достойными женщинами, однако полагающих себя и друг друга достойными слугами Божьими. На деле же слабость одного питает слабость другого, и у мужчин рождаются дети от монахинь, утративших непорочность. — Он оглянулся на стоявшую поодаль женщину и чуть заметно поморщился. — Полагаю, вас со спутницей подобные искушения не обуревают.

Прежде чем ответить, Нитц мгновение помедлил, позволив означенному искушению стать зримой картиной. О да, он видел, что таилось под слоями черных одежд. Бугры мышц, шрамы на белой, незагорелой коже. Руки, простое объятие которых с легкостью могло сокрушить ребра. Ему и в голову не пришло бы поддаться подобному «искушению» — вплоть до нынешнего момента. Да он, пожалуй, даже от предварительных ласк по косточкам рассыпался бы.

— Конечно же нет, святой отче, — сказал он, поморщившись должным образом. — Мы посвятили себя Господу и Его святой войне. Ее… неудобозримая внешность на самом деле благословение, оберегающее чистоту наших помыслов.

— Именно этого я от вас и ждал, — ответил отец Шайцен, — но я призвал вас в свою церковь не для того, чтобы обсуждать твой выбор спутницы. — Он нахмурился, лицо сделалось жестким. — Я призвал тебя по двум причинам. Это дьявол и твой отец.

При упоминании об этом последнем Нитц едва сдержал вздох.

— Я слышал, святой отче, их пути не единожды пересекались.

— Точно подмечено, — кивнул священник. — Несомненно, ты премного наслышан о бесчисленных победах, которые твой родитель одержал во славу Божию. Их подвиги — его и его возлюбленной булавы по имени Фраумвильт — стали легендой. Его оружие сокрушило языческих черепов больше, нежели любое другое, вздымаемое с именем Господа. — И он погладил рукоять своей булавы с чем-то вроде покаянного вожделения. — Моя собственная стальная невеста, Кренцвульд, в сравнении с нею всего лишь прогулочная трость.

— Не мне судить о достоинствах разных булав, святой отче, — сказал Нитц.

— И это верно.

Отец Шайцен неодобрительно покосился на секиру, пристегнутую у Нитца за плечами, и нахмурился, причем даже дважды. Первый раз — при виде варварского оружия как такового. А второй — оттого, что размеры секиры грозили молодого человека попросту опрокинуть.

— Мне рассказывали, — с нескрываемым недоверием в голосе начал священник, — что эта твоя… подружка пролила немало языческой крови. Скажи мне, как ее зовут?

Его ожидающий взгляд заставил Нитца вздрогнуть. У него округлились глаза, губы силились что-то произнести. Вот он и оказался между молотом и наковальней. Спереди хмурится отец Шайцен, затылок буравит ревнивый взгляд сзади…

— Вольфрайц, — неожиданно прогудел низкий голос из-за спины.

Нитц оглянулся, и сестра Мадлен кивнула ему.

— Моя спутница не ошиблась, — сказал Нитц. — Вольфрайц. Иной раз мне бывает трудно выговорить это имя. Оно внушает мне тот же страх, что и язычникам.

— Хорошее, боговдохновенное имя, — кивнул отец Шайцен. — Твой отец одобрил бы если не происхождение секиры, так ее титул. Он был истинным воином Божьим: происхождение значило для него куда меньше того милосердия, которое можно было привнести в мир. — Его губы чуть тронула улыбка. — Сам он немало милосердных дел совершил. И все же он не был Господом Богом. Оставался один враг, победить которого ему не было дано. — Запустив руку в недра своего одеяния, отец Шайцен вытащил свиток, обветшавший по краям, скрепленный алой печатью. — Я имею в виду самого дьявола!

— Надеюсь, — сказал Нитц, — святого отца не оскорбит мое недоумение. Мой родитель, при всем своем воинском величии, не мог надеяться победить извечного врага… — Нитц помедлил, сглотнул и продолжил: — Или у тебя, святой отче, юмор такой?

Тут ему пришлось очень тщательно следить за выражением своего лица, потому что глаза отца Шайцена сузились, а рука поползла к рукояти булавы. Впрочем, к такой реакции Нитц давным-давно привык. Крестоносцы часто так поступали, если слышали незнакомое слово.

— Да, — сказал наконец отец Шайцен, — это я так шучу.

Нитц отважился тихонько перевести дух.

— Как бы то ни было, — продолжал отец Шайцен, — сейчас я говорю о дьяволе, лишенном возможности хитрить, лгать и обманывать. — И он погладил свиток с той же любовью, с какой касался бы одного из своих шрамов. — О созданиях, напрочь лишенных какого-либо лукавства. Которые суть зло в его чистейшей, самой, так сказать, честной форме. Если только зло способно на столь откровенную честность. — Его глаза были двумя холодными камешками. — Это драконы.

— Драконы, святой отец?

Свою следующую мысль — о том, что драконы были мифическими созданиями, порождениями то ли страха, то ли беспробудного пьянства. — Нитц предпочел оставить сугубо при себе. Крестоносцы очень не любили, когда их слова подвергали сомнению.

— Я говорю об одном из них. Конкретно — о Зейгфрейде.

— О Зейгфрейде?

— Ты меня позлить решил? Каждое слово переспрашиваешь!

— Нет-нет, святой отче, я ничего такого… Прошу тебя, продолжай!

— И продолжу. — Отец Шайцен сунул Нитцу свиток. — Это существо, называемое Зейгфрейдом… — он сделал паузу и пристально посмотрел на Нитца, потом заговорил снова: — являет собой одного из множества провозвестников дьявола на земле. Видел ли ты когда-либо такого, юный вассал?

— Зейгфрейда? Именно его, святой отче?

— Я смотрю, твой так называемый юмор весьма напоминает любимое оружие твоего отца, — зарычал крестоносец. — Такое же тупое, только людей по головам бить. Нет, в вашем фамильном древе что-то определенно не так.

— А по мне, — сказал Нитц, — остроумие моего отца было отточено, как меч, носить который было прениже его чистоты.

— Я видел однажды дракона, вассал, — продолжал отец Шайцен. — Шкура цвета крови, крылья, затмевавшие солнце, адское пламя из пасти… И ему, точно самому дьяволу, было без разницы, кого поразить на поле битвы — язычника или крестоносца!

— Премерзостная картина, святой отче, — потихоньку ощупывая свиток, сказал Нитц. — Значит, ты хочешь, чтобы я передал это послание в храм, который достоин разделаться с подобной тварью?

— Таково было распоряжение, ниспосланное Советом трех нашего ордена, — изрек отец Шайцен. — Но, как я уже говорил, мне отнюдь не чуждо милосердие. А посему я передаю этот свиток тебе лично.

— Мне, святой отче?

— Именно так, вассал. Если окажется, что Зейгфрейд для тебя слишком силен, что ж, мы с ним разберемся. Однако теперь я считаю правильным предоставить тебе шанс заслужить Фраумвильт… почтив таким образом память твоего отца и сразив прислужника зла, справиться с которым у него не хватило сил.

Нитц трудно сглотнул. Он не особенно понимал, что за послание только что вручил ему отец Шайцен, и тем более — как ему следовало реагировать. Его и в вассалы-то произвели всего год назад, вместе с прочими молодыми, успевшими доказать, что годятся на нечто большее, нежели исполнение обязанностей оруженосца. Он и предполагал в дальнейшем заниматься тем, чем обычно занимались вассалы, — скакать по полям сражений, доставляя послания из одной церкви в другую. Борьбы с провозвестниками зла на этом пути не предполагалось.

Мысленно закатив глаза, он напомнил себе: «Впрочем, я и того не предвидел, что мне дадут в напарницы такую вот жуть, да еще и уродину».

Он непроизвольно покосился через плечо. Зрячий глаз Мадлен был ясен и ярок, ее улыбка, как всегда, страшновата. Шрам подергивался, заставляя всю щеку плясать. Вот ее рука скользнула под облачение, длинные пальцы подрагивали в сдерживаемом предвкушении.

— Сей свиток, — сказал отец Шайцен, вновь переключив на себя внимание Нитца, — содержит все, что нам известно о Зейгфрейде. Здесь написано, где он был последний раз замечен, куда в тот момент направлялся и каковы последние сведения о его кладе сокровищ.

Нитц услышал, как Мадлен за его спиной прямо-таки всхлипнула от волнения.

— Сокровищ, святой отче?

— А ты разве не знал, что, являясь живыми орудиями дьявола, драконы неутолимо алчут золота?

— Знал, но…

— Естественно, подразумевается, что после того, как ты сразишь чудовище, весь его клад переходит к святой церкви и будет использован для продолжения битвы против язычников.

— Конечно, святой отче. Куда же крестоносцам без золота.

— Крестоносцам никуда только без Бога, — прорычал отец Шайцен. — Однако жадные купцы и оружейники требуют золота за сталь, которой мы поражаем неверных! — Он сделал резкий вздох, справляясь со своими чувствами. — Так вот, чтобы справиться с Зейгфрейдом, тебе понадобится Господь — и добрая сталь. — С этими словами он посмотрел поверх головы Нитца на чудовищную секиру, которую тот таскал за спиной. — Полагаю, ты действительно умеешь с ней управляться?

— С ней?.. — Нитц как бы заново ощутил вес оружия за плечами. Ему приходилось определенным образом прогибать позвоночник и вообще следить за равновесием, чтобы эта штуковина его на пол не уложила. — Ну да, конечно, я непременно сумею пустить в ход… э-э-э…

— Вольфрайц, — прогудела сзади Мадлен.

— Пустить в ход Вольфрайц. Да-да, конечно. Спасибо, сестра, — прокашлялся Нитц. — Не сомневайся же, отче: я пущу ее в ход, да таким образом, что после ее размаха в гуще врагов останется чистое поле!

Отец Шайцен что-то проворчал в ответ, и Нитц заподозрил, что священник не вполне поверил ему. Может, это из-за того, что он никак не мог запомнить имя секиры? Или все дело было в том, что внешним своим обликом Нитц напоминал не могучего воина, а недоразвитую девчонку-молочницу?

— Это, конечно, не булава крестоносца, — проговорил между тем отец Шайцен, — ну да ведь и ты сам не крестоносец… пока еще. После того как ты исполнишь свой долг перед Господом Богом, многое может перемениться.

Такие слова вновь заставили Нитца сглотнуть комок в горле. Он сам подумал, насколько кстати это пришлось. По крайней мере, он больше ничего не наговорил. Это при том, что на языке у него так и кипело множество вопросов. Что конкретно имел в виду священник? Нитца собирались послать в Святую землю — продолжать дело отца? Каким образом, интересно, у него это получилось бы? Путем проламывания двадцати тысяч и еще двух черепов?

А может, спросил он себя, просто взять да и вывалить отцу Шайцену всю правду? Хватит уже таиться и лгать, хватит притворяться таким наследником, о котором мечтал его родитель! Ведь вся языческая кровь, якобы пролитая им ради славной памяти отца, на самом деле была добыта не его собственной мощью — но той, что стояла сейчас у него за спиной.

Его очень подмывало все рассказать. Но такие качества, как правдивость и честность, давно в нем выгорели. Суровая жизненная закалка оставила только два несокрушимых качества. Долг и стихи.

— Да простит Господь тот ад, который я оставляю после себя, — произнес он заученную формулу, и церковь повторила каждое слово.

— Так мы все говорим, — прозвучало в ответ.

Фраумвильт, как показалось Нитцу, с изрядным презрением покачивала ребристой каменной головой, оглядывая пейзаж, раскинувшийся внизу. Великую булаву, вероятно, до кончика рукояти тошнило от зрелища тростниковых и соломенных крыш, зеленых и бурых полей до самого горизонта, мужчин с пастушьими посохами вместо булав… и женщин, стоявших на коленях не перед алтарями, а возле дойных коров.

Обиталищем войны была Святая земля. Кровь следовало проливать там, где ее мог видеть Господь. Здесь, в королевствах, мужчины и женщины умирали нечасто, причем самым мирным образом и в основном во сне. И никто не обращал внимания на их уход, разве что сыновья и дочери, столь же незначительные, как и они сами.

— Отца бы наизнанку вывернуло, если бы он мог это увидеть, — пробормотал Нитц.

— Что? — Мэдди шагнула вперед, и ее тень укрыла его.

Вот отчего отца вывернуло бы точно, так это от вида различий в их телесных размерах. Какое счастье, что Господь оказался благосклонен к Калинцу Великому, он же Кровавый, и, метнув с небес молнию, забрал отца к Себе задолго до того, как великий рыцарь смог узреть, каким недомерком вырос его единственный сын. Более того, Калинцу не пришлось увидеть своего коротышку сына в обществе столь титанической женщины.

Увы, Нитцу не досталось особой благосклонности свыше. Забрав папеньку, Господь вернул его на землю в виде памятника. Гору каменных черепов попирали ноги в латной обувке, выше процветавшей совершенно ужасающим каменным цветком. Единственным его не то лепестком, не то колючкой и была Фраумвильт. Возрожденная в камне, она взирала на Нитца со своей вышины еще с большей ненавистью, чем на мирный пейзаж.

— Этот человек внушал робость, — вглядываясь в лицо статуи, произнесла Мэдди.

Глухой шлем статуи был изваян со всем мыслимым тщанием, повторяя облик самого первого черепа, некогда проломленного Калинцем. Нитцу померещилось, будто каменный лик под ним недовольно нахмурился.

— Поневоле задумаешься, что там, внутри, — продолжала монахиня.

Нитц прямо чувствовал, как ее зрячий глаз буравил его собственный череп, желая вскрыть его и прочесть ответ среди трепещущих бугорков внутри.

— Мне знать неоткуда, — проговорил он тихо. — Отец никогда не снимал шлема.

— Никогда?

— По крайней мере, в моем присутствии. — Нитц со вздохом повел плечами. — И в присутствии моей матери. Если, конечно, можно ей верить.

— В самом деле?

— Ну, все говорят, что мать была честная женщина.

— Вот как. — Мэдди снова уставилась на громаду монумента. — Поди разберись, как они вообще полюбили друг друга. Всем вопросам вопрос.

— А они не любили. — Горло Нитца защекотал невольный смешок. — Господь требует от своих верных лишь плодиться, ибо для святой войны необходима свежая кровь. При чем тут любовь!

— А на севере принято, чтобы мужчина добыл зверья стоимостью не менее чем на двенадцать лап, и только потом он может сделать женщине предложение. — Мэдди хмыкнула. — Женщина обязана смастерить ему превосходное оружие, и только тогда начнется ухаживание. Само изделие или добыча, то есть мясо либо сталь. Правда, довольно-таки символично? Главное — проявить преданность и стремление. И не к Богу, а между женщиной и мужчиной, и наоборот.

Нитц облизнул губы.

— Вот поэтому, — сказал он, — вы все там такие дикари.

— Что до меня, я смастерила такое оружие, которое позволило мне выбрать любого мужчину в нашей деревне.

Эти слова сопроводил тоскливый вздох, видимо соответствовавший ходу ее мыслей. Нитц беспокойно переступил с ноги на ногу. Он не привык к таким проявлениям с ее стороны. Вот когда она посмеивалась, шагая по скрипучей гальке, заваленной мертвыми телами, — это были привычные и удобные звуки. Теперь в ее голосе пробивалась ностальгия, и это его беспокоило.

— Можешь взять его обратно, — сказал он. Сунул руку под камзол и принялся расстегивать замысловатые пряжки и лямки, удерживавшие секиру у него на спине. — Мы ушли достаточно далеко, теперь церковь отца Шайцена не услышит, как она упадет.

Сказав так, он отчаянно сморщился. Секира полетела на камни, издав ужасающий звон, отчетливо похожий на погребальный.

— Камни не слышат, — проворчала Мэдди, наклоняясь и могучей рукой подбирая секиру. — А если бы слышали, они уловили бы, как ты обгаживаешь собственные штаны. Потому что если ты еще раз проявишь неуважение к моему оружию, я кишки тебе выпущу.

— Ну, не обижайся, Вольфрайц.

— Вульф, — мрачно перебила Мэдди. — Мой топор зовется Вульф! Только вы, благочестивые недоноски, называете его Вольфрайц.

— Вульф, — повторил он. — Это оружие могучее и непреклонное, с легкостью способное вытерпеть несколько мгновений земных объятий. — И он жизнерадостно подмигнул северянке. — Ведь этот топор сработали самые искусные руки на всем Севере.

— Ну-у-у… — проворчала она. Ее зрячий глаз неустанно обозревал все кругом. — Мы ведь теперь далеко?

— Да, — кивнул он. — А что? — И тотчас съежился, потому что свободной рукой она подхватила свое облачение. — Ой, господи, только не делай это прямо у меня на глазах! Может, спрячешься хоть за кустик или еще куда?

— Чешется, — бесхитростно ответила Мэдди.

Он хотел возразить еще, но все заглушил треск рвущейся ткани. В мгновение ока Мэдди сдернула одеяния и скомкала его в кулаке. Нитц пытался отвернуться, но и того не смог, по обыкновению завороженный открывшимся зрелищем.

Грубая кожаная одежда, призванная облекать ее тело, давным-давно потерпела поражение, оставшись висеть тонкими, неслыханно упрямыми полосками. Видимые части обнаженного тела — а видно было немало — сплошь испещряли шрамы, свежие синяки и сине-черные татуировки, прихотливо змеившиеся по ее бокам и от плеч до самых запястий. Это было сущее торжество мышц, равно как и зримое свидетельство того, сколько крови, языческой и не только, ей довелось пролить.

На этом монументе физической мощи положительно терялись жалкие следы его, Нитца, рукоделия: повязки, наложенные здесь и там, и рваные шрамы в местах, где расползлись неудачно сделанные им швы. Выглядело все это не результатом лекарских усилий, а просто-таки надругательством над совершенством.

Впрочем, хорошенько задуматься на эту тему Нитцу не удалось. Глаза его заполонила чернота — это Мэдди швырнула ему свое одеяние.

— Штопать пора, — сказала она.

Он выпутался из широченных полотнищ как раз вовремя, чтобы увидеть, как она сдергивает головной убор монахини, вываливая на спину обильную гриву спутанных каштановых волос. Нитц поймал шапочку удачнее, чем облачение, и возблагодарил про себя неведомого святого, присматривавшего за портными: капор был крепкий, и она его не порвала. А то был уже случай, когда он его несколько месяцев потом восстанавливал.

— Тебе не приходило в голову купить хоть рубашку или что-то такое? — спросил он, сворачивая одеяние и засовывая под мышку. — Меньше внимания привлекало бы.

— А с чего бы мне стараться привлекать меньше внимания?

— Ну, драться меньше пришлось бы.

Она только моргнула, не слишком понимая, в чем дело.

— Я хотел сказать — мне пришлось бы драться поменьше. А кроме того, здесь, в королевстве, женщины одеваются в соответствии с цивилизованными приличиями.

— «Цивилизованность» — понятие относительное.

— В смысле?

— В смысле, у кого лучше оружие, тот и начинает всем объяснять, что такое цивилизация.

— А-а…

— Рубашка может загореться, — ответила она, поудобнее перехватывая топор. — Если мы идем убивать дракона, мокрая кожа лучше защитит от огня.

— Мы? Какие еще «мы»?

— Так ты что, не идешь?

— Иду, как же иначе, но я думал, что драться будешь в основном ты. — Нитц кашлянул. — Ну, как обычно.

— Прячешься за спиной женщины, — хмыкнула Мэдди. — То-то твой папаша гордился бы.

— Может, и гордился бы, — сказал Нитц. — Если бы видел, за каким чудищем, ошибочно называемым женщиной…

Спускаясь с холма, Нитц подумал, что эти последние слова были не так уж верны. Папенька уж точно не обрадовался бы, увидев, как он поспевает за размашисто шагающей северянкой. Впрочем, возможная ругань Нитца не особенно беспокоила. Он успел обрасти достаточно толстой шкурой. И больше не обращал внимания на оскорбления и насмешки, густо сыпавшиеся на него от встречных всякий раз, когда Мэдди не слышала. И не могла тотчас дотянуться.

Другое дело, что отец обыкновенно выражал свое недовольство отнюдь не словами.

— Ну так и где последний раз видели этого дракона?

— На западе, если карта не врет, — сказал Нитц.

— Отлично, пошли.

— Так мы все говорим.

Дорога перед ними тянулась вдаль без конца. Через холмы и леса, покрывавшие покинутую богом страну. Позади простирала свою тень церковь отца Шайцена, пряча от Божьего ока постыдно мирные земли. А сверху за Нитцем следил немигающим каменным взглядом его отец.

— Слушай, я понимаю, что вроде как накосячил, но это было добросовестное заблуждение.

Армеция не слушала.

— Ну нельзя же меня за это винить!

Армеция его за это винила.

— Во имя Божьей любви! — простонал Леонард. — Позволь хоть положить этот проклятый валун!

Она обратила на него взгляд, в котором мешались лед и адская сера. Леонард, скрючившись, удерживал на себе обломок скалы. Презрительно фыркнув, Армеция отвернулась и небрежно махнула рукой.

— Разрешаю, — сказала она. — Но только до тех пор, пока не подыщу что-нибудь потяжелее! — И пальчиком указала вниз. — Ленни, положи.

Валун гулко бухнулся наземь. Рыцарь выпрямился, и позвонки щелкнули, становясь на места. Армеция нахмурилась, но причина была не в нем, а в ней самой. Она понимала, что продолжает это делать без какой-либо внятной причины. Он уже успел превзойти всякую боль.

«Ты способна воскресить человека из мертвых, но не можешь вылечить больную спину, — ругнула она себя. — Вполне заслуживаешь костра. — Она потерла плечо. — Ну по крайней мере, хорошего подзатыльника».

— Честно, я вообще не пойму, что ты так разволновалась, — сказал Леонард. Он повел шеей, и та затрещала еще громче спины. — Я всего лишь твоим приказаниям следовал! — Он воздел палец, подчеркивая сказанное. — Закон первый: защищать полукровку.

— А второй?

— Следует за первым.

— Закон второй, — с тихим бешенством повторила она, — гласит: защищай книгу! Поскольку упомянутая полукровка к ней некоторым образом неравнодушна! Кто знает, что они там теперь с ней делают?!

Мысль о том, что нежные страницы сейчас, возможно, листают чьи-то грязные лапы, а крысиные глазки кощунственно обозревают каллиграфически выписанный текст, заставила ее содрогнуться.

«Это в лучшем случае, — напомнила она себе. — Если книгу вообще не сожгли».

— Значит, — сказал Леонард, — надо было тебе проявить больше прозорливости.

— И ты туда же! Готов от меня отвернуться!

— Я-то не отвернусь. Я просто к тому, что это была твоя ошибка.

— Моя ошибка? — Она надула губы. — Значит, я виновата, что меня хотели сжечь на костре?

— Начнем с того, что тебя все-таки не сожгли, — откашлялся Леонард. И показал ей два пальца. — А кроме того, сделала ты или не сделала с их ребенком то, в чем тебя обвиняли?

— Ей предстояло либо умереть, либо кончить свои дни в обители шрамолицых сестер, — задрала носик Армеция. — Извини, Ленни, за то, что обеспокоилась будущим девочки.

— Ладно, извиняю.

— Нет! — Она прикрыла ладошкой глаза. — Это был сарказм, а не приказание!

— Тебе над этим следовало бы поработать.

— Судя по всему, не только над этим. — Армеция безнадежно вздохнула. — Например, над выбором слуги. Знаешь, вообще-то я могла бы взять себе и получше.

— Знаю, — сказал Леонард. — Сложно не знать, когда ты каждые полчаса мне об этом напоминаешь. — Он сунул руку в карман, чтобы извлечь кусочек высохшего пергамента и маленький кожаный кошелек. — На счастье, у меня есть свои способы позабыть.

— Никак опять? — Армеция смотрела, как он сыплет зеленый травяной порошок на пергамент. Получалась ровная линия. — Не можешь прекратить хоть ненадолго?

— Похоже, что нет. — Он облизал край пергамента, сворачивая его наподобие короткой корявой сигары. — Вот если бы ты все проделала надо мной хоть вполовину так, как следовало, у нас не было бы этой проблемы. — Он сунул трубочку в рот и оперся на плечо Армеции. — Помоги.

— Помочь тебе с этим зловредным пристрастием?

— Но ведь это ты его выбрала.

Армеция вынуждена была признать его правоту. Конечно, про себя, а не вслух. Вздохнув, она подняла руку и щелкнула пальцами. Сверкнула короткая искра, взвился дымок. Когда он рассеялся, на кончике ее среднего пальца заплясал мерцающий огонек. Леонард наклонился к нему, сделал несколько затяжек и глубоко перевел дух.

— Вот так-то лучше. — Его выдох породил облако едкого дыма. — Знаешь, я не то чтобы не согласен с твоим выбором якорей, но ты могла бы позволить мне хоть спички с собой носить.

Эта идея давно уже искушала ее, и Армеция не раз над нею задумывалась. Спички, конечно, не так бросаются в глаза, как вызываемый прямо из пальца огонь. Не говоря уже о том, что кое-кто, вероятно, сразу станет гораздо меньше жаловаться и хныкать.

Затруднение состояло вот в чем: все напоминавшее ему о прежней жизни давало ему еще и свободу воли. Каковую в людях можно только приветствовать. В людях, способных ответственно пользоваться ею.

Человек, некогда бывший сэром Леонардом, к их числу определенно не относился.

Эта мысль придавала ей решимости раз за разом отказывать ему в этой просьбе. И еще — удовольствие понимать, что таким образом она не давала воскреснуть тому, что его прежние господа в прежней жизни называли успехами и торжеством.

Однако при всем при том управлять им становилось все тяжелее. В доказательство стоило вспомнить, как он выхватил меч, не имея на то распоряжения с ее стороны. Армеция без всякого раскаяния вспомнила, как согрела ее тогда мысль о горожанах, оказавшихся в шаге от уничтожения. А чего еще, спрашивается, они заслужили, если вздумали так-то отблагодарить ее за спасенную жизнь девочки?

Да, бог у них точно был какой-то неправильный.

Кстати, возьмись тогда Леонард драться с горожанами, кто-нибудь неминуемо дал бы ему сдачи. Сбегал бы на кухню или в сарай и притащил мясницкий нож либо вилы, если не завалявшийся меч. И воткнул ему в шею, руку, ляжку или плечо.

Вот тогда они и заметили бы, что он не кровоточит.

— Ну так я к тому, — не заметив ее внутренней борьбы, продолжал Леонард, — что тут на несколько миль кругом не видать никаких городов. — И он неопределенно повел рукой. — Может, лучше мы доберемся куда-нибудь до заката и заночуем, а потом смоемся, пока еще кто-нибудь не придумал тащить тебя на костер?

— Ни в какой город мы не пойдем! — сказала Армеция.

— В самом деле? — скривился он. — Ох, терпеть не могу спать под открытым небом. В смысле, раньше терпеть не мог и теперь не смог бы, если бы по-прежнему спал.

— Вот и хорошо. Потому что ночевать под открытым небом мы тоже не будем.

— Но тогда… — Его заросшая физиономия собралась морщинами уже вся целиком. — Ох, только не это.

— Если все выйдет по-моему, — сказала она, — нам вообще спать не придется.

— Но ты ведь не…

— Я тут кое-что придумала. По-моему, план неплохой! — Она помедлила, сосредоточенно похлопывая по щеке пальчиком. — В любом случае другого плана у меня нет, так что придется удовольствоваться и этим. Итак, для начала ты будешь нападать на безмозглую тварь, пока не сумеешь ткнуть ее… ну, где там у них уязвимое место. — Она оглянулась через плечо. — Надо будет разузнать, где именно оно находится. Короче, так или иначе дракона ты убьешь. Может, не сразу, но непременно. Он ведь, полагаю, не сможет причинить тебе вреда.

— Армеция.

— Если тебе известен лучший способ справиться с драконом, я рада буду послушать.

— Все это ради книги.

Он едва успел выговорить это, как Армеция замерла. И телом, и мыслями. Она стояла неподвижно и напряженно, едва уловимо дыша, между тем как ее тень стала вдруг очень длинной и очень холодной и, дотянувшись, окутала рыцаря, шагавшего сзади.

Леонард же отметил про себя, причем далеко не в первый раз, что, даже если через дорогу, подхватывая пыль и палые листья, со свистом перелетал ветерок, черные волосы Армеции продолжали свисать совсем недвижимо.

— Это тебе не просто какая-то книга!

Ее голос породил неизвестно откуда взявшееся эхо. Оно отдалось в ветвях деревьев и заставило смолкнуть птиц, сбивая их на лету.

Ничего особенно нового Леонард не услышал. Вещи, которые не были «просто книгами», требовали особых законов, а где они, эти законы? Насколько все теперь было бы проще, если бы он взял да и перебил тех горожан. С кучей трупов гораздо проще управиться, чем с драконом. Трупы, по крайней мере, не двигались. И огнем не дышали.

Вот и пускай пеняет теперь на себя за то, что остановила его. Он чуть не высказался об этом вслух, но вовремя посмотрел на ее напряженную спину, на желвак, свирепо вздувшийся под скулой… и счел за лучшее промолчать.

— А кроме того, — сказала она, немного отпуская страшное напряжение, — у драконов есть клады.

— Помимо всего прочего.

— Ну да. У них огненное дыхание — и драгоценные клады.

— Если честно, я слышал, что огненное дыхание всего лишь выдумка.

— Учитывая, что они сами считаются выдуманными существами. Как бы то ни было, — она воздела палец, в зародыше убивая возможные возражения, — клад означает золото.

— Ну да. — Леонард задумчиво посасывал самокрутку. — Трансцендентальная смазка.

— Верно, трансцен… — Крутанувшись, она уставилась на него во все глаза. — Что ты сказал?

— Похоже, золото любят все. — Он выпустил колечко дыма, судя по выражению лица сожалея, что не имел возможности сделать это раньше. — И незаконные торговцы не исключение.

— Если хоть малая толика слухов о драконах правдива, нам хватит и горстки этого золота, чтобы на много лет обеспечить тебя необходимым, — с гордостью улыбнулась Армеция. — Остальное поможет нам вернуться домой.

— Блистательная идея, — криво усмехнулся Леонард. — Иди, значит, побеждай дракона, а если мы умудримся как-нибудь выжить, можешь отправляться обратно туда, где кишмя кишат крестоносцы, насильники и убийцы.

— Чья бы корова мычала, — сварливо ответствовала она. — Ты, помнится, был и одним, и другим, и третьим!

— И почивал бы на прежних лаврах, если бы ты не подвалила.

Ее ответ был прост:

— Третий закон!

— Ну конечно, — вздохнул он. — Когда сэр Леонард Саваэль больше не будет нужен, его вернут туда, откуда взяли.

— Вот именно. И это еще один шаг к тому, чтобы оказаться больше не нужным. — Она повела плечами. — Мой покойный отец оставил после себя кучу долгов. Победа над драконом позволит рассчитаться хотя бы с теми из них, которые могут быть оплачены золотом.

— А что с остальными?

Она нахмурилась, и ее тень удлинилась самое меньшее на фут.

— Остальные мы оплатим иным способом.

— Погоди… так ведь это же… — Нитц поскреб подбородок, болезненно сознавая, как трудно изображать благородную задумчивость в отсутствие бороды. — Это же…

— Логово, — докончила за него Мэдди.

Он кивнул. Это было и впрямь логово.

Назвать то, что они увидели, пещерой значило бы признать ее за естественное образование в земле. Наименование жилища подразумевало некий уют и удобство и было, таким образом, не слишком заслуженно. Слово «гнездо» просто никоим боком не подходило. Гнездо, гнездышко — это что-то такое миленькое и маленькое из веточек-перышек. А тут…

— Во грязища-то, — проворчала Мэдди.

— Точно подмечено. Эта пещера… это логово, оно просто отвратительно!

Вход чем-то напоминал пасть. Громадная, раззявленная и премерзкая. Вот только вместо языка из чернильных глубин высовывалась длинная россыпь всяческой мертвечины. На разных стадиях разложения и почти до неузнаваемости обгоревшая. А в качестве зубов свисали черепа различных существ, некогда ходивших кто на двух ногах, кто на четырех лапах. Теперь они украшали переплетенные стебли плюща, обвившего каменистую кромку.

Надо отдать должное этому Зейгфрейду, сказал себе Нитц. По крайней мере, эти черепа были выскоблены до безукоризненно опрятной белизны.

— Ну и что нам со всем этим делать? — проворчала Мэдди.

Логово явно произвело на нее куда меньшее впечатление, чем на него.

— Да уж, — глубокомысленно проговорил Нитц. — Без стратегии тут не обойдешься.

— Без стратегии? — Мэдди поправила на плече Вульф. — Я-то думала, мы все сделаем как обычно.

— А именно?

— Я вхожу, отрубаю ему башку, потом выхожу и начинаю искать тряпку, чтобы тебе блевотину утереть.

— Это вполне подошло бы, окажись перед нами язычники или разбойники, — ответил он, спрашивая себя, достаточно ли оскорбленно звучит его голос. — Но тут как-никак дракон в темной пещере. Пока ты будешь там шарить, я новые штаны успею связать. — И он улыбнулся с показной скромностью. — Ну, может, ты надеешься, что он умрет от смущения, если ты нечаянно обнимешь его в темноте? Если нет, нам нужен хороший план.

— М-да. — Мэдди поскребла подбородок, приглядываясь к раскиданной тухлятине. — Если только это не его мамочка набросала, он производит впечатление вполне плотоядного! Давай-ка раздобудем корову, привяжем ее и загоним внутрь.

— Сделаем удочку для дракона?

— Бывало, делались и более странные вещи.

Нитц моргнул.

— Нет, — сказал он. — Более странных точно не делалось. — Он вновь посмотрел на темный провал. — Это как-никак животное. А раз так, ему рано или поздно понадобится отлить. Подождем, пока он выйдет наружу, и тогда…

— А кто тебе сказал, что он отливает? — перебила воительница. — Вы же считаете его прислужником вашего… как там его… дьявола? Не удивлюсь, если он писает маслом и поджигает его! — И она даже хлопнула в ладоши, пораженная внезапной догадкой. — Так вот, значит, как они мечут огонь.

— Сомнительно что-то, — сказал Нитц.

— В любом случае, — она пожала плечами, — не больно-то хорошо убивать вышедшего по нужде.

Нитц чуть не высказался о неуместности этики, когда речь шла о борениях с тварями ада, но вовремя представил себе, в каком споре они могут погрязнуть, выясняя, кого считать тварью и что это слово в точности значит. Нитц понимал, что, скорее всего, проиграет этот спор, да еще и, очень возможно, заработает башмаком в пах.

Всего лишь десять лет, со вздохом напомнил он себе. Всего лишь десять лет назад эти самые северяне были исключены из категории «тварей» просто потому, что их почти всех перебили, а оставшихся обратили в истинную веру.

Подумав об этом, он решил ограничиться ободряющей улыбкой.

— Значит, будем думать.

Лишь обернувшись ко входу в логово, он заметил, что его спутница смотрела куда-то совсем в другую сторону. В гущу подлеска, окружавшего крохотную поляну.

— Видно, — пробормотал он, — мозговать придется мне одному. Хотя вообще-то не повредило бы, если бы ты…

— Заткнись, — прошипела она и подкрепила свои слова жестом. — За нами следят!

— Что?.. — Непроизвольно и испытывая куда меньший, чем следовало бы, стыд, Нитц юркнул за ее широкую спину. — С чего ты взяла?

— Там что-то, — ее ноздри дрогнули, — воняет.

— Ну, может, они просто мимо идут, — тихо предположил он. — Не убивай их.

— Ладно. — Мэдди помедлила, и ее зрячий глаз вдруг округлился. — Ты что, серьезно?

— Вполне.

— Значит, — сказала она, — тебя ждет разочарование.

— Проклятье, — пробормотала Армеция. — Нас, похоже, заметили!

Полуодетая великанша и в самом деле сверлила единственным черным глазом подлесок. Глаз был сощурен так свирепо, как если бы она силилась продырявить взглядом дерево у них за спиной. Дерево, на фоне которого пыльная кольчуга Леонарда выделялась куда как отчетливо.

Это не говоря уже о длинных султанах дыма, также весьма мало способствовавших скрытности.

— С чего ты взяла? — спросил он, затягиваясь поглубже.

И тут что-то мелькнуло в воздухе, вспыхнуло серебро, зашелестела листва.

Армеция даже не услышала собственного вопля — топор пронесся над ее головой, рассек сучья и гулко врубился в древесный ствол.

Стремительно обернувшись, она опять завопила.

Топор аккуратно отделил одну руку Леонарда от всего остального. Теперь она висела на единственной струне сухожилия, тянувшейся из подмышки. Рыцарь, казалось, ничего не замечал, пока эта струна не лопнула и отрубленная конечность не свалилась в листву.

Если взгляд Армеции был полон ужаса, то его — так и остался пустым. Леонард присмотрелся к оставшемуся обрубку, пошевелил им вверх-вниз, потом по кругу и наконец причмокнул губами:

— Хммм.

— Господи! — Армеция не знала, на что смотреть, и переводила взгляд то на Леонарда, то на отделенную руку, то на сверкающее лезвие топора. — Я не… я не… мне надо подумать… придумать… Ленни, слышишь, только не двигайся!

— А по-моему, как раз следовало бы, — сказал он.

— Но что? Почему?

Ответ пришел в треске веток — сквозь подлесок в их сторону ломилось нечто громадное.

Там, где только что находилась физиономия Леонарда, внезапно возникла мускулистая нога в тяжелом кожаном башмаке. Ее лишь с большой натяжкой можно было бы признать женской.

Армеция собралась вновь завопить, но на это у нее не хватило дыхания, и она с молчаливым ужасом вслушивалась в треск, потом хлюпанье и наконец — звук тяжелого падения. Леонард вытянулся на земле.

Улучив мгновение, чтобы коротко хмыкнуть над поверженным телом, громадная варвариянка повернулась к девушке и уставилась на нее единственным глазом. Во взгляде не было ни задумчивости, ни презрения. Великанша просто признала существование Армеции, словно та была какой-нибудь птичкой или белкой.

Армеция в эти мгновения рада была бы вправду оказаться мелким грызуном, вот только женщина зачем-то нагнулась и подобрала с земли большой сук.

Дальше Армецией руководили чисто животные побуждения. Правда, она сохранила достаточную ясность рассудка, чтобы с гордостью осознать: все-таки ни одно животное не было так хорошо защищено, как она.

Эта-то ясность рассудка и позволила ей, зажмурив черный глаз, обратить на великаншу льдистый взгляд синего.

Она стиснула зубы и ощутила мгновенный бросок силы от сердца непосредственно в голову. Ее зрачок исторг морозное облако, на ресницах повисли сосульки, и тонкий синий луч уперся в торс варвариянки.

Она с торжеством отметила, как та шатнулась назад, а ее живот начал покрываться тонкой корочкой льда. Морозный холод впился в мышцы с жадностью, неведомой самому голодному зверю. Армеция удерживала заклинание, сколько могла вытерпеть. То есть пока ей не показалось, будто глаз вот-вот выпадет из глазницы и покатится по земле.

Тогда она моргнула. А в следующий миг все ее торжество рассеялось без следа. Великанша дрожала от холода, но продолжала стоять. И смотрела на Армецию очень-очень нехорошо.

— Колдовство? — проговорила она. Это, впрочем, было не обвинение, случившееся скорее позабавило ее. — Занятный прием, — сказала женщина, без особой спешки отряхивая иней с посиневшего живота. — Скажи, как называется.

— Глаз… — изумленно выговорила Армеция. — Глаз Аджида.

— Чудное название. — Женщина поудобнее перехватила увесистый сук и расплылась в улыбке. — А не назвать ли мне эту дубину Морисом?

Сук в ее руке взлетел — и с треском обрушился.

«Ну что ж, — плавая в бесконечной и непроглядной тьме, сказала себе Армеция, — все не так уж и плохо».

Ей почему-то казалось, будто смерть непременно должна оказаться более значительным и пышным событием. По крайней мере, об этом говорили все ее жизненные убеждения.

Отец рассказывал ей, что Божьих воинов препровождают к подножию Его трона сонмища крестоносцев в безупречных одеждах. Там они навеки входят в мир, не ведающий насилия и войны. И это награда за кровопролитие, творимое во имя Его.

Мать, напротив, утверждала, будто никакой загробной жизни не существует вообще. Будет лишь малозаметная пауза между двумя вздохами — и бессмертная душа перельется из треснувшего сосуда плоти в другой, обреченный влачить ту же нечестивую жизнь, что и в предыдущую тысячу воплощений.

А люди королевств то и дело кричали, что где-то там ее ждало огненное озеро, огражденное докрасна раскаленным железом. И она, израненная, обгорающая, будет вечно пытаться выбраться из него по скользким стенам, но тяжелые цепи станут раз за разом утаскивать ее обратно на дно.

При этом они так часто хватались за факелы и веревки, будто дождаться не могли, когда же это случится.

По сравнению с пылающим озером вечность в темноте выглядела не самой разочаровывающей перспективой. Армеции подумалось, что, возможно, такое посмертие предназначалось для людей вроде нее — полукровок, хранивших своих друзей в виде книг и неупокоенных тел. Наверное, в страну вечного блаженства ее не пускали грехи. Но и зла, достойного великолепной казни в огненном озере, она тоже вроде бы не сотворила.

— А не слишком сильно ты ее треснула?

Скрипучий пронзительный голос болезненно отдался в голове. Кажется, ее посмертная судьба все-таки была сопряжена с наказанием. Неужели ей веки вечные будут задавать глупые вопросы, да еще и таким противным голосом?

— Угрожала? Тебе? Вот эта тростиночка?..

Глупые вопросы. Совершенно бессмысленные.

Ко всему прочему, голоса постепенно делались громче. Может, они были предварительной пыткой по дороге к пылающему озеру? Тьма, окружавшая Армецию, словно бы в подтверждение этой мысли начала постепенно редеть, словно где-то там, впереди, брезжил огненный свет.

— Впрочем, ранена она вроде не сильно. И пульс есть. Так просто, удар по голове.

Тут Армеция ощутила боль. С нее как бы спадало покрывало бесчувствия, жертвуя ее тело всевозможным видам страдания. Ее веки затрепетали, силясь разомкнуться.

Совершенно неожиданно им это удалось, и тьма обернулась алым огнем. В голове загремели громы, ее наполнила боль, которая, как она полагала, была бы достойной казнью для людоедов, пожиравших детей… или маленьких щенков.

Каких бы грехов ни натворила Армеция, для вечного пламени их было явно недостаточно! Она потерла глаза, ощутила на пальцах что-то липкое и теплое, подняла взгляд на Божий лик над собой…

И была премного разочарована.

Угловатая физиономия, сидевшая на длинной шее. И уж забота, плескавшаяся в глазах молодого человека, не имела ничего общего с благодатью Всевышнего. Это была не та забота, с которой взирает на роженицу повитуха. Так смотрит коновал на больное животное, соображая, а не избавить ли его от страданий одним коротким ударом.

Армеция заморгала. Моргать тоже было больно. Почему, кстати?

Тут она наконец увидела свои руки, густо замаранные красным. Это заставило ее оглядеть землю, на которой она лежала. И здесь краснота! Когда она увидела в руках у юноши платок, опять-таки густо пропитанный красным, ей захотелось кричать.

— Я бы на твоем месте не стал, — сказал он. От него не укрылось, как начал приоткрываться ее рот. — Ты потеряла порядочно крови, и направлять все остатки к языку — плохая идея.

— Что… что случилось?

Армеция медленно приподнялась, держась рукой за голову, словно в попытке запихнуть ускользающие воспоминания обратно сквозь рану. Там, куда пришелся удар, все было мокрое и горело от прикосновения. И все-таки, окажись ее череп вправду расколот, болело бы определенно сильней. Ну, но крайней мере, она так полагала.

Без особых рассуждений она воскресила в памяти одно заклинание и послала часть силы в ладони. Это было просто, потому что сегодня она один раз уже такое проделала. Надобно думать, заклинание, отогнавшее от ребенка болезнь, голову ей самой уж как-нибудь да починит.

Тут чья-то рука подперла ей спину, и она замерла, а все мысли разлетелись в разные стороны.

— Осторожнее, — предостерег молодой человек. — Двигаться тоже идея не из лучших. Жаль, сразу не сказал. — Так вышло, что Армеция оказалась лицом к зияющему отверстию в земле, а юноша проговорил: — Я уж молчу о том, что сразу лупить незнакомцев по головам тоже не самое умное, что можно придумать.

Армеция проследила, куда он смотрел, и заметила стоявшую поблизости гигантскую фигуру, едва прикрытую остатками кожаной одежды. Несмотря на боль, лоб Армеции покрылся недовольными морщинами. Она вспомнила великаншу.

Правда, она не взялась бы определенно сказать, помнила ли ее варвариянка. Ибо та лишь неопределенно повела плечами, и к чему это относилось, оставалось только гадать.

— Лучше перебдеть, чем недобдеть и потом жалеть, — сказала она. — Моя любимая поговорка.

— Что-то никогда не слыхал ее от тебя, — возразил юноша.

— Ну, можно выразиться и по-другому. Сперва бей, это лучше, чем безнадежно промедлить с ударом! Вот это я точно много раз повторяла.

— А могла бы и извиниться, — пробурчала Армеция, не слишком-то веря, впрочем, что дождется извинений.

— А ты могла бы спасибо сказать, что не кончила как он!

И великанша длинным, как нож, пальцем указала на землю подле Армеции. Та повернулась — и снова сморщилась.

Зрелище раненого сэра Леонарда было слишком непривычно, чтобы заходиться по этому поводу визгом. Армеция ощутила даже не ужас, а скорее мучительное разочарование. На его лице отпечаталась подошва башмака, со скулы свисал лоскут кожи, он прижимал отсеченную руку к груди, словно пострадавшую куклу.

Ох, подумала она, это ж сколько его придется лечить.

— Во имя Господне, что ты над ним сотворила? — спросила она тоном кузнеца, которому принесли безобразно исковерканный меч. А он-то над ним трудился, трудился.

— Все очевидно, — за себя и за спутницу ответил молодой человек. — Правду сказать, я предполагал однажды узнать, что сэра Леонарда убили в бою или что его растерзала толпа обозленных хашуни. — Он кашлянул и преувеличенно замахал рукой перед носом. — А вот что его разберет на части дикарка монахиня, да при этом от него еще и зельем будет разить… Нет, такого я, честно, не предполагал!

— Так ты его знаешь? — Армеция повернулась к молодому человеку, и тут до нее дошло кое-что еще. — Погоди, ты сказал… ты сказал — хашуни?

— Но ведь именно так они называются? — Вдруг он зажал рот ладонью, а в глазах отразилось искреннее сожаление. — Извини. Я должен был сказать — язычники. — И он позволил себе застенчиво улыбнуться. — Кстати, правильнее будет выразиться: я его встречал. Раньше.

Поднявшись, он сцепил руки за спиной и, хмурясь, стал разглядывать тело рыцаря.

— В те времена он предпочитал называть себя Бичом Саваэля. Это из-за тысяч хашу… прости, язычников, которых он поубивал. — И продолжил, приподняв бровь: — Так что поистине удивительно встретить его странствующим с одной из них… ну, наполовину.

Он говорил так спокойно, что Армецию это сбивало с толку. Она слишком привыкла к тому, что ее смешанное происхождение мгновенно становилось поводом для презрения и всяческих обвинений, вплоть до костра. А тут — простая констатация факта. Есть чего испугаться.

Ей подумалось, что он, может быть, просто человек широких взглядов, но эту мысль она тотчас отбросила. Он был одним из них. Жителей королевств. Тех, которые книги сжигают. Его народ не мыслил себе иной жизни, кроме как в постоянной войне с народом ее матери, — по причинам, которые ведал один лишь Господь. А Он, как известно, не слишком-то разговорчив. Словом, перед Армецией стоял враг. Который мог желать ей лишь смерти.

«Но почему тогда… Почему он до сих пор меня не убил?»

— Но гораздо удивительней, — продолжал молодой человек, — то обстоятельство, что он до сих пор еще дышит!

«О Всевышний!»

Сердце, колотившееся в груди, осязаемо поползло вверх, к горлу.

А может, все к лучшему, решила она наконец. Она все равно не сумела бы объяснить так, чтобы понял ученый, северянин, даже хашуни… какое там сжигатель книг! — чтобы понял и не отвернулся немедленно.

«Они и так уже знают, что ты умеешь колдовать, — сказала она себе. — Что ты ведьма. Еще не хватало им сообразить, что ты подняла этого человека из мертвых! — Она почувствовала, как задергался левый глаз. — А может, мне еще удастся опередить их, повалить… и вытащить отсюда Ленни… ну хоть самой спастись».

Это был плохой план. Армеции хватило одного взгляда на великаншу, придвинувшуюся чуть ближе. На мускулистом животе ее держалась синева, оставленная заклятием, но варвариянка лишь время от времени раздраженно почесывала больное место, и все. Глаз Аджида оказался бессилен остановить ее. Так что заклинаниями, сделала вывод Армеция, здесь ничего не добьешься.

«Это знак, — решила она. — Знак, что пора все прекратить. Это Господь мне указывает: больше не нужно. И он больше не нужен».

Она смотрела на сэра Леонарда, распростертого на земле. Его тело слегка подергивалось — это могло сойти за дыхание. Прежде Армеция испытывала к нему лишь гнев и презрение. Теперь к этим привычным чувствам примешивалась непрошеная, царапающая жалость. Вот ведь удивительное дело!

Ибо он тоже был из их числа. Она никогда не считала его хорошим человеком, но другие, подобные ему, считали. Он участвовал в той нескончаемой войне, пролил вполне достаточно крови и был наконец убит — вполне честно и более чем по заслугам. Пусть он лучше останется здесь и уснет вечным сном. Так, как он спал, когда она его нашла, — с копьем, всаженным в грудь.

«Кончай с ним, — велела она себе. — Хватит лгать. Найдешь другой способ расплатиться с долгами отца. Способ, не связанный с колдовством. Ведь это правильно — поступить так? Правильно!»

Ага, но не для нее. Для кого-то другого. Армеция единым духом вскочила на ноги.

— ЛЕННИ! — на пределе голоса закричала она. — ПРОСНИСЬ!

Молодой человек шарахнулся прочь от распростертого на земле рыцаря, и даже великанша варвариянка опасливо шагнула назад. Неизвестно, чего они ждали, но уж точно не того, что сэр Леонард действительно сядет, да еще и примется скрести в затылке отрубленной рукой, моргая заспанными глазами!

— Что случилось? — поинтересовался он. Потом, с превеликой задержкой, осознал, что чуть ниже плеча его рука оканчивалась пеньком. Он невозмутимо оглядел этот пенек, свою отсеченную руку, и в последнюю очередь — нависшую над ним могучую женщину. — А-а, это… ну да.

После чего, явив быстроту, которая заставила великаншу изумленно застыть, он вскочил на ноги и замахнулся куском собственной плоти, словно дубиной. И эта дубина с удивительной силой врезалась в ее челюсть, так, что варвариянка пошатнулась и отступила, а изо рта у нее хлынула кровь.

Может, Армеция, а с нею и молодой человек были до отвращения потрясены происшедшим, но на великаншу это не распространялось. Оправившись от удара, она улыбнулась. Ее зубы, и без того неровные, были окрашены кровью. Она перехватила топор, похрустела шеей — и кинулась давать сэру Леонарду, Бичу Саваэля, достойный отпор.

— Проклятье, — тихо выругалась Армеция, глядя, как эти двое тяжелой поступью идут на сближение, два посрамления естества, облаченные в грязную броню и собственную испятнанную шрамами кожу. — Проклятье, проклятье, проклятье! И с чего я взяла, что это должно кончиться хорошо?!

— Хороший вопрос, — задумчиво ответил молодой человек, явно полагавший, что волноваться им незачем. — Судя по тому, как ухмыляется Мэдди, она собралась как следует повеселиться. — И он протянул Армеции мешочек. — Хочешь вяленого?

— Что? — Она изумленно заморгала. — Я только что… послала человека в бой с твоей могучей подружкой, а ты вяленым мясом меня угощаешь?..

— Вообще-то тут у меня вкуснейшее разнообразие разных сортов. Впрочем… похоже, мы с тобой, наверное, тоже могли бы схватиться? — Он пожал плечами. — Если тебе угодно, конечно. Честно говоря, я с гораздо большей охотой выяснил бы, чего ради колдунья-полукровка путешествует в обществе грязного зомби, который бьется с моей подружкой-великаншей на самом пороге драконьего логова. — И он вытащил из мешочка кусочек вяленого мяса. — Кстати… я — Нитц.

Армеция моргнула, проследила взглядом за тем, как колено варвариянки впечаталось Ленни в пах, и, дотянувшись, взяла кусочек мяса.

— А я — Армеция.

Удар сопроводил раскат грома, дождем посыпались щепки — и вот, когда улеглась пыль, сэр Леонард выглядывал непосредственно сквозь расщеп в древесном стволе. Его шея и плечи были крепко зажаты. Мэдди рассмеялась тихо и ласково. Этот род смеха она приберегала для любовных утех. И еще для тех случаев, когда ей выпадало пробивать чьими-то головами древесные стволы.

— Вот так-то. — И она пристукнула по земле древком секиры. — Всего один раз его расчленили, а он уже выдохся!

— Погоди немножко, — проворчал он, силясь вывернуться из расщепа. — Отдохну чуток, и продолжим.

— Почему они все так говорят? — спросила Мэдди. Нагнулась поправить башмак и, стоя в таком положении, устремила взгляд своего зрячего глаза чуть пониже рыцарской спины. — И почему я готова продолжать прямо сейчас, без всякого отдыха?

На том конце поляны Нитц перестал жевать и поморщился. Посыпались зеленые и коричневые ошметки, Леонард вывалился из расколотого ствола и перекатился по земле, как тряпичная кукла. Тем не менее он снова поднялся, держа наготове свою импровизированную дубинку. Мэдди прогулочной походкой двинулась навстречу.

— А у него кровь не идет, — тотчас подметил молодой человек.

В самом деле, рыцарь был избит и изранен, но на нем не было видно ни единого кровавого пятнышка. Это, впрочем, совершенно не означало, будто выглядел он куда как хорошо. Когда Нитц увидел большую зазубренную щепку, вращавшуюся в глазнице Леонарда, вяленое мясо едва не вылетело наружу. Судя по всему, рыцарь едва замечал воткнувшуюся деревяшку, но Нитц счел должным вмешаться.

— Может, ему помочь? — сказал он.

Армеция сунула руку в мешочек с угощением. Задумчиво жуя, она прислушалась к боевому кличу Леонарда, слишком уж жизнеутверждающему для человека, у которого вместо глаза торчала деревянная щепка, и покачала головой.

— Он вполне способен сам о себе позаботиться.

— Пока что, — заметил Нитц, — у него не особенно хорошо получается.

— Ну, я хочу сказать, что побить ее он вряд ли сумеет, — сказала Армеция. — Однако со временем может и измотать.

— Полагаю, тут ты права. — Нитц вынудил себя сглотнуть. — Он, похоже, совершенно не устает. И кажется, не особо замечает увечья.

— Хмм. Это, значит, отрубленная рука его выдала? — Армеция улыбнулась, показывая застрявшие в зубах волокна говядины, и подмигнула синим глазом. — Он ведь назж-назж. С ним все будет хорошо.

— Назж-назж, вот как? — Он прожевал, проглотил, моргнул. — Так ты вернула с того света сэра Леонарда, Бич Саваэля, истребителя женщин и детей, и превратила его в сосуд дьявольщины?

— Для начала скажи мне, откуда ты знаешь об этом?

— Я читал.

— Стало быть, грамотный. Поздравляю.

— Я хотел сказать, что читал анналы Несожженной библиотеки, — ответил он с чуть заметной поспешностью. — Многие тома, посвященные мифам хашуни и их колдовству. И решил, как прочел, что эти книги точно следовало бы сжечь.

— Их оставили в неприкосновенности ради изучения язычников и язычества. — Армеция закатила глаза. — Премного наслышана. Но раз ты читал про назж-назж, должен знать, что это не такая уж великая вещь.

— Вещь?.. — Он указал туда, где еще продолжалось сражение. — Тело, поднятое из могилы, в него вселяется демон, пристегнутый якорями к земному миру… нет, это не просто вещь! Человек, который не кровоточит, но зато колошматит женщин своей же отсеченной рукой, — это не вещь, это скорее тянет на святотатство!

— Слушай, — сказала Армеция. — Если тебе угодно пользоваться столь мрачными формулировками, тебя, знаешь ли, самого можно выставить не слабым злодеем и святотатцем.

— Но ведь это был сэр Леонард!.. Друг моего отца!

— Но не твой собственный.

Он не нашел достойных слов для ответа. И не ощутил в себе праведного гнева, который мог бы прозвучать в его голосе.

Она сказала правду. Сэр Леонард был другом его отца.

И тому имелись причины. Если легенды были правдивы, сэр Леонард являл собою настоящий бич Божий. И особенно ярко это проявилось под Саваэлем — городом на границе между королевствами и языческими странами. После того как там побывал сэр Леонард, этот город попросту перестал существовать. Все великие крестоносцы получали имена по тем местам, которые они стерли с лица земли.

У ее собственного отца имелась целая гирлянда таких титулов. Составить их все вместе, и получилась бы небольшая страна.

— И потом, — сказала Армеция, — там ведь не настоящий сэр Леонард.

Нитц обернулся, и у него округлились глаза. За не столь уж долгое время их разговора с колдуньей чаша весов, похоже, начала склоняться в пользу сэра Леонарда. В данный момент он сидел на Мэдди верхом, прижав коленями ее руки к бокам, и знай молотил ее своей многострадальной рукой по покрытой шрамами физиономии, совершая святую месть.

Святая или нет, а только легенды не упоминали, чтобы сэр Леонард когда-либо бил женщин. Своей отсеченной конечностью, по крайней мере.

— То есть как… не сэр Леонард? — вырвалось у Нитца.

— Я имею в виду, что тело, конечно, его. — Армеция откусила еще мяса. — Ну и часть его мозгов, вероятно, еще болтается в черепе.

— А все остальное принадлежит демону, — хмуро подытожил Нитц.

— Точнее, духу.

— В чем различие?

— В том, что твои соплеменники подразумевают под словом «демон» любых тонких существ, которые им почему-то не особенно нравятся. Я могу понять, отчего так поступает невежественный и богопротивный народ сжигателей книг. Но и ты пойми, что подобная категория слишком расплывчата и не может точно определить то, что одушевляет Ленни!

Тут ей пришлось невольно скривиться, ибо Мэдди выпростала одну руку, вцепилась рыцарю в горло и сбросила его наземь. Поднимаясь, она всем весом оперлась на колено, поставленное ему на грудь, после чего зарычала и с размаху пнула своего противника в бок.

— Я уж вовсе молчу про то, — сказала Армеция, — что демон дрался бы не в пример лучше.

— Ну так останови его уже наконец! — потребовал Нитц, с болью осознавая, что его голос готов постыдно сорваться всякий раз, стоит ему попытаться употребить хоть какую-то власть. — Ты ведь приказываешь ему?

— Только не сейчас, потому что он не покурил. — И, заметив его непонимание, она закатила глаза. — Вижу, ты продвинулся в своем чтении недостаточно далеко. Вселяя демона…

— Духа?

— Я солгала. Никакой разницы нет, — отмахнулась Армеция. — В общем, это существо неземного происхождения, так что оно не может существовать в живом теле… в таком, которое когда-то было живым… без того, что называется якорями.

— Ага. Без чего-то, что привязывает его к этому миру, — кивнул Нитц. — До этой главы я добрался. Ведьмы используют языческие мощи, ставя духов себе на службу.

— Ага, если у них на это денег хватает. Мне, когда я нашла его тело, пришлось чем попало довольствоваться!

— И ты пустила в ход… зелье дьявольское?

— Ну, — вздохнула она. — Саваэль был славен тремя вещами: травкой для курения, женщинами и песнями. К тому времени, когда я обнаружила Ленни с копьем меж ребер, на одно он был уже не способен, на другое тоже. — Армеция поежилась. — Что к чему относилось, додумывай сам.

— Поди угонись за твоей мыслью. — Нитц потер подбородок. Сложно выглядеть философом, когда у тебя на лице, хоть тресни, не произрастает ни волоска. — Книги в один голос твердят, что дух обретает осмысление и долг лишь в присутствии каких-либо мощей. Только это может принудить его к повиновению.

— Для большинства назж-назж это и впрямь верно. Впрочем, ведьмы в основном используют демонов гордости.

— Значит… значит, существуют разновидности демонов?

— А без этого было бы не так интересно, — с набитым ртом проговорила Армеция. — Демоны гордости, они же, по терминологии древних рукописей, духи металла, без цели повиноваться не будут. Им требуются мощи, чтобы обрести долг и что-то, чем можно было бы гордиться, — как вытекает из самого их имени. Иначе у тебя получится безжизненная скорлупа, особо ни на что не пригодная.

— Тогда как сэру Леонарду…

— Дает движение демон гнева, — объяснила она. — Дух бури. Этому нужно что-то такое, что бы его немного смягчало. Иначе будет прямо противоположное тому, что случается с демонами гордости.

— Он сам себя разнесет?

— Нет. Он разнесет меня.

— И вот поэтому…

— Вот поэтому я и даю ему травку. — Она просияла, явно довольная собой. — И знаешь, это работает! Чем больше он курит, тем разумнее его поведение и тем проще им управлять. Но существует проблема.

— Оживлять мертвые тела, да еще чтобы проблем не было? Мы хотим слишком многого, — сказал Нитц.

— Вот и я о том же. — Она ткнула его в плечо кулаком, пропустив сарказм мимо ушей. — Демоны гнева очень не любят, когда их сажают на цепь. Они все время пытаются сами управлять телом хозяина. Так вот, проблема в том, что тело дает сдачи! То есть чем больше он курит, тем меньше дерется.

— А чем меньше он дерется, тем больше бьется хозяин?

— Вот именно. Так вот, если победит демон, он начнет им управлять и убьет меня. А если у демона не получится, управлять начнет сэр Леонард.

— И тоже тебя убьет.

— А разве не так всегда все кончается?

— В книгах — всегда.

— А ведь там шла речь об опытных ведьмах, притом чистокровных, а не полукровках, как я.

— Ну так не проще ли было бы отделаться от него? Для начала, возможно, вообще не стоило его оживлять, но раз уж…

— Нет, — сказала Армеция. — На данный момент он мне еще нужен. Надо лишь бдительно следить, чтобы он вовремя покурил.

— Нужен тебе? Но зачем?

Она тотчас опустила голову и отвела взгляд. И сама как будто сделалась меньше, съежившись, точно щенок, которого отругали.

«Нет, — мысленно поправился Нитц. — Как дитя. Испуганное дитя. Испуганное дитя, при всем том обладающее огромной, смертельно опасной, уродливой однорукой куклой».

В голове у него роились всевозможные обвинения, которые ему следовало бросить ей в лицо. Какое там, он был просто обязан камнями ее закидать. Схватиться за факел.

А вместо этого он сидел и молчал, не в силах выговорить ни слова.

И еще. Ее поза была странным образом знакома ему. Точно в зеркале, он увидел в этой женщине себя самого. Он и сам точно так же съеживался, вянул и никнул, как растение, лишенное света в чьей-то громадной, всепоглощающей тени. И вот теперь он и ее увидел в такой же тени. И ему захотелось улыбнуться ей, ободряюще улыбнуться — подарить ту улыбку, которой он сам в свое время не дождался из окружавшего его мрака.

Из тени, отбросить которую был способен только отец.

— Он необходим мне очень для многого, — ответила она, не заметив бесконечно долгого молчания, прервавшего их разговор. — И одна из причин — он должен убить для меня дракона.

— Дракона? Зейгфрейда?

— Ты тоже слышал о нем? — Моргнув, она стукнула сама себя по голове. — Ну конечно же слышал! А иначе что бы ты тут делал!

— Ну-у-у… — Он покосился на зловещее убранство устья логова. — Может, видами любуюсь!

— Если честно, я бы не удивилась. Но дело обстоит так, что я вынуждена возражать против твоего присутствия здесь. — Она поднялась, отряхнула юбку и приняла позу, изобразив, насколько он мог понять, очень грозный вид. — Потому что Зейгфрейда должны убить мы!

— Что-что? — фыркнул Нитц и указал ей на ту сторону поляны, где Мэдди увлеченно принуждала сэра Леонарда страстно целовать большой камень. — Тот твой приемчик с морозным глазом даже не задержал Мэдди.

— У меня есть и другие, более могущественные. — Армеция ответила фырканьем на фырканье. — И потом, это же дракон, а не какая-то сумасшедшая варвариянка.

— Она… — Нитц глянул на свою одноглазую воительницу и поморщился. — Она просто в какой-то мере чужда утонченности. Кстати, а зачем тебе, собственно, Зейгфрейда убивать?

— Ради книги.

— Ради книги?

— А что, у тебя причина более веская?

— Господь и страна, — ответил он, стараясь подобрать правильные слова. — Повеление свыше, приказ ордена. Зейгфрейд есть порождение дьявола, зло в чистейшей форме, а потому должен быть уничтожен.

Армеция вскинула бровь — чуть-чуть, чтобы он не счел это оскорблением, но понял, что она не особенно верит. А может, подумалось ему, просто увидела, как он пыжится и надувает грудь, еле удерживаясь от смеха.

— Не верю я тебе, — сказала она.

При этих словах он почувствовал облегчение. Которого не должен был бы чувствовать.

— Почему, собственно? Я на самом деле очень даже неплохой крестоносец-вассал.

— Я видывала многих из ваших, — сказала она. — И слышала все, что касалось «повелений свыше» и необходимости убивать язычников. Ваши люди говорили об этом с таким убеждением. — Армеция протянула руку и, ткнув пальчиком, заставила разом сдуться его напыженную грудь. — Но ты… ты не такой. Не в такой мере.

И он уступил, всячески пытаясь себя убедить, что ее слова были причиной неожиданной боли в груди, там, где сердце. Он ощутил ее пристальный взгляд, только не знал, которым глазом она сейчас на него смотрела. Он отвернулся. Оба ее глаза одинаково бередили.

Ощутив ее руку у себя на плече, он поднял взгляд и увидел, что она улыбалась ему. Он подумал, что улыбка у нее была хорошая. На удивление белозубая, но при смуглой коже, темных волосах и разных глазах, и это смотрелось красиво.

— Я даже не упоминаю о том, — сказала она, — что ты меня не убил, пока я была без сознания. Не хочу показаться неблагодарной, но настоящий крестоносец, хотя бы и вассал, вряд ли упустил бы возможность лишить жизни язычницу. Хотя бы и полукровку.

Ее прикосновение и эти слова неожиданным образом подарили ему утешение. Ну да, язычница. Враг Божий. Язычники проливали кровь крестоносцев и убивали этих святых людей. А еще она была богомерзкой колдуньей. И стояла за матриархат и вообще за все, против чего всякий добрый житель королевств должен был бороться не щадя живота.

Она была врагом. Она была его врагом. Самым что ни на есть вражьим врагом.

Но вот она спросила его:

— За что же ты бьешься, Нитц?

И он не смог удержаться и не ответить ей. Он со вздохом проговорил:

— За Фраумвильт.

— Как-как?

— За Фраумвильт, — повторил он. — Это булава моего отца.

— Ты готов рисковать жизнью ради оружия?

— Это как сказать. На самом деле жизнью будет рисковать Мэдди. И речь идет не просто об оружии, это ведь Фраумвильт.

— Слушай, — сказала она. — Не знаю, что у вас тут болтают про хашуни, но, Богом клянусь, врожденной способности понимать слово, если его тысячу раз повторят, у нас нет! Кто был твой отец и почему его булава столько для тебя значит?

Нитц скривился, как от боли. Он-то надеялся утаить от нее некоторые обстоятельства. Уж всяко не стоило говорить об отце с этой язычницей, вполне способной лишить его жизни. Ибо эта Армеция, напомнил он себе, была как-никак язычницей, а будучи таковой, не могла не быть премного наслышана о деяниях его отца.

И снова он не смог удержать в себе правду.

— Его звали Калинц, — сказал он и затаил дыхание, ожидая, что будет.

Она моргнула, и он перевел дух. Он вообще-то ждал худшего.

— Калинц, — повторила она.

— Калинц.

— Тот самый Калинц?

— Да, тот самый.

— Калинц по прозвищу Блаженный Убивец?

— Да.

— Калинц, которого называли Божьим Бичом Юга?

— Ну да.

— Калинц, который…

— Божественный Разрушитель и Славный Мясник, он же Смиренный Убийца и Скромнейший Палач, — Нитц прокашлялся, — равно как и Насильник Свыше, особенно в последние годы.

Он ждал, что она вот-вот обрушит на него всю свою магию. Заморозит его, сожжет, превратит в жабу. Или сделает так, что из его яичек проклюнутся желтенькие цыплята. Во всяком случае, хотя бы отзовет сэра Леонарда из его нынешнего сражения и просто велит по-быстрому свернуть ему шею.

Вот чего он совершенно не ждал, так это того, что она почешет затылок, проглотит остатки вяленого мяса… а потом — пукнет.

— Вот это да, — сказала она.

— Так ты меня не… — Он прикусил язык, не ведая, как продолжить и верить ли нежданному счастью. — В смысле, ты на меня не слишком разозлилась? Ведь ты же полу…

— О чем мне и напоминают ежедневно и ежечасно все, кому только не лень. — Усмешка Армеции обрела горький оттенок. — Причем с обеих сторон. У родни со стороны отца, по крайней мере, был повод меня презирать. — И она вновь улыбнулась Нитцу. — Довольно будет сказать, что принадлежность к семье не всегда является тем благословением, которого мы ждем.

— А я, кажется, начинаю понимать, каким образом книга может стоить схватки с драконом.

Армеция вновь потянулась за кусочком вяленого мяса.

— По-моему, — сказала она, — я выразилась изящней.

— Да, наверное.

— Однако послушай, — начала Армеция. — Дракон, он ведь большой. Его можно разделить на много кусочков поменьше. По крайней мере, мы оба сможем доказать, что именно мы убили его.

— Если только мы вообще сумеем сразиться с ним, — сказал Нитц и посмотрел на вход в логово. — Не туда же за ним лезть, право слово!

— Да, там уж больно темно, — согласилась Армеция.

— А он, похоже, совсем не намерен вылезать, — сказал Нитц и вздохнул, потому что Мэдди с Леонардом, продолжая волтузить друг дружку, вновь выкатились на видное место. — Хотя мог бы и вылезти. Неужели не любопытно взглянуть, что тут за шум такой?

— Да, пожалуй.

Армеция в задумчивости поскребла подбородок, и в сердце Нитца шевельнулась тень ревности. Ну почему у нее при этом был настолько более умный вид? Вот что интересно было бы знать.

— Кажется, я что-то придумала, — сказала она. Повернулась к дерущимся и рявкнула приказным тоном: — Ленни, прекрати драться!

Едва прозвучали эти слова, как рыцарь опустил отсеченную руку, недоуменно уставившись на хозяйку. Оскорбленное достоинство, впрочем, немедленно сменилось ненавистью, ибо обмотанный кожей кулак Мэдди тотчас врезался ему в челюсть, распластав рыцаря на земле. Она уже занесла топор, но тут Нитц, стряхнув изумление, выкрикнул:

— Мэдди, стой! Не смей его убивать!

— По мне, так у нас с тобой разные мнения о том, кто тут командует, — не спеша опускать топор, отозвалась воительница. — Почему бы мне его, собственно, не убить? Хотя бы для смеха?

— Он нам пригодится, чтобы повергнуть дракона, — сказал Нитц и посмотрел на Армецию. — Ты ведь примерно это хотела сказать?

— Верно.

— Слышишь, Мэдди? — спросил Нитц. — Между прочим, он совсем не чувствует боли. Он неживой!

Выражение ее лица мигом переменилось. Путаница шрамов словно бы оплыла, точно у готового заплакать ребенка. Вздохнув, она уложила топор на плечо, отвернулась и пнула землю.

— Какой же тогда смысл…

Нитц про себя улыбнулся. Обычно требовалось куда больше усилий, чтобы ее остановить. Тут ему пришло в голову кое-что еще, и он резко обернулся к Армеции.

— Погоди, — проворчал он. — Ты, помнится, только что говорила, что сейчас не можешь им управлять, поскольку он не покурил.

— Ну, приврала немножко, и что с того? Так уж совпало.

— Это не совпадение! Это значит, что ты…

— Как я только что говорила, — перебила она, — нам необходимо заставить дракона выйти наружу. Приманки для этого у нас нет. И в достаточной мере раздразнить его тоже вряд ли получится.

— В вежливой беседе такого обычно не говорят, но, скажи на милость, что нам следует предпринять?

Ее зубы опять сверкнули в улыбке, и Нитц отметил, что на сей раз улыбка получилась не слишком приятной.

Армеция сказала:

— А мы его выкурим.

Чуть позже она рассматривала несколько мешков, кое-как скрепленных вместе и набитых куревом, что придавало им вид каких-то уродливых овец зеленовато-джутовой масти. Куда больше Нитца привыкшая к едкому запаху, Армеция обратила на сэра Леонарда свирепо-подозрительный взгляд.

— Говоришь, это все?

Рыцарь ответил очень неохотно — в самый первый раз с тех пор, как Армеция поставила его себе на службу. Глаза у него были удивительно ясные и вменяемые, и это не могло не беспокоить ее. Он еще и стоял пугающе прямо. Свежеприращенная рука дрожала от сдерживаемого гнева.

— Ленни, — проговорила она, для вида отступая на шаг, — это весь твой запас?

— Это все, чем я могу поделиться, — отрезал он. — Впрочем, если хочешь меня как следует разозлить, что же, забирай последний кисет.

— Я бы не отказалась посмотреть на тебя обозленного, — с весьма несимпатичной улыбкой заметила Мэдди.

— Не сейчас, — покосившись на нее, прорычал Нитц. Он внимательно смотрел на Армецию, избегая раздраженного взгляда рыцаря. — Дракон, он очень большой. Нам понадобятся все силы до капли.

— Ты же понимаешь, мне не очень хотелось бы сейчас его принуждать. — Колдунья вздохнула, но тем не менее повернулась к своему спутнику и, морщась, проговорила: — Да, Ленни. Он нам нужен.

Ответ рыцаря можно было разделить надвое. Для начала он обвел всю троицу долгим яростным взглядом. И Нитц не без робости признался себе, что взгляд этого человека, когда его не застилало сплетение багровых вен, мог с кого угодно сбить спесь. Ясный, свирепый, пугающе синий. У всех без исключения пробежал по спине холодок. Попятилась даже Мэдди, впрочем, варвариянка тотчас притворилась, будто всего лишь топчется.

Напряжение его взгляда было физически ощутимо, заставляя воображать картины того, что вполне могло произойти. А что, если, подумали разом Нитц и Армеция, возбуждение битвы и отсутствие курева доведут его до предела и один из двух вполне кровожадных духов, борющихся за его тело, одержит верх и подчинит его себе полностью? Вот он потянулся к поясному ремню. Что, если его рука передвинется чуть дальше — и вместо кисета достанет из ножен меч?

И в этот самый момент сэр Леонард скинул штаны.

Они не успели отвести взгляды — слишком сильно они к нему прикипели. Сунув себе между ног руку в перчатке, рыцарь принялся шарить в промежности. Вытащил мешочек, наскоро отряхнул, торопливо заначил щепотку зеленоватого порошка… И, свирепо оскалившись, бросил кисет в общую кучу.

— Вот. — И, не обращая внимания на то, что нижняя часть его тела продолжала сверкать наготой, он вытащил мятую бумажку и принялся сворачивать самокрутку. — Последний запас. — Сунув импровизированную сигару в рот, он наклонился к Армеции. — Пока не зажжешь, штанов не надену!

— Ну да. Да, конечно.

Она привычно щелкнула пальцами, вызывая огонек. Дала рыцарю прикурить и без промедления обратила палец в сторону кучи. Ее глаза сузились, а огонек превратился в длинный язык пламени, который сорвался с ее руки и поджег сухое зелье, запустив в воздух клубы удушливого дыма. Нитц едва успел прикрыть рукой рот, колдунья же взмахнула кистью, сотворив порыв ветра, который вогнал дымную тучу прямо в устье пещеры. Такой вот достаточно вонючий призрак охотничьей собаки, которую послали в нору за кроликом. Весьма крупным и вполне огнедышащим.

— И что теперь? — не очень-то спеша исполнять обещание, поинтересовался сэр Ленни.

— Теперь мы…

— Теперь мы будем ждать, — перебила Нитца Армеция. — Когда зверь выйдет наружу, ты, Ленни, станешь его отвлекать, а Мэдди его убьет. Или я. Потом мы отрубим ему голову, выручим мою книгу и эту, как ее, палицу…

— Фраумвильт.

— Да-да. Потом распрощаемся — и бегом пополнять твои травяные запасы.

— Что, прямо так и… — поднял бровь Нитц.

— А ты думал, обниматься над его телом начнем?

— Вообще-то… — Нитц торопливо откашлялся. — Вообще-то я собирался спросить: а я-то что буду делать?

— А ты можешь книжку почитать или еще что, — пожала плечами Армеция. — Сам смотри. Может, обед нам приготовишь, небось, проголодаемся, дравшись.

— Но я тоже драться могу! — сказал он, и Всевышний, похоже, вздумал над ним подшутить, только шутка вышла жестокая, ибо голос сорвался как раз в этот момент. Прочистив горло, он продолжил: — Что до нас с Мэдди, она — сила. А я из нас двоих — думающий мужчина.

— Во-первых, — сказала Армеция, — мужчиной тебя называть пока еще рановато. А во-вторых, ключевым в твоем утверждении было слово «двое». Так вот, замысел был мой, мне его и в жизнь воплощать. — Она легонько постучала себя по виску. — Не говоря уже о том, что я лед из зрачка испускать могу. У тебя с этим как?

— Я…

— Умеешь или нет?

— Нет, не умею.

— Тогда делай то, в чем ты мастак, — произнесла она тоном, не терпящим возражений. И указала подбородком в сторону ближайшей скалы. — Если что пойдет не так, позаботься о тех, кто сумеет туда дохромать.

Нитц собрался ответить, но обнаружил, что не может подыскать слов. Армеция, конечно, вела грубые и резкие речи, но он не мог не признать: кое в чем она была права. Он то планы строил, то иголкой орудовал. А вот мозги вышибать и время от времени делать ожерелья из выбитых зубов — это была вотчина Мэдди. Армеция, похоже, занималась примерно тем же, что и он, только с поправкой на магию. Вот такой пирожок с начинкой. Смуглокожий такой. И довольно опасный.

Он попытался утешиться мыслью, что мог бы доказать свою ценность как человека изобретательного — если бы сумел изобрести что-нибудь получше, чем предложила Армеция. На худой конец, мог бы поставить себя как человека остроумного, сразив ее наповал убийственным ответом. Желательно таким, чтобы у нее подогнулись коленки, чтобы она упала к его ногам в обморок… а он подхватил бы ее одной рукой, а второй — сразил бы дракона.

«Да, именно так все и должно было бы произойти, — сказал он себе, усаживаясь на скалу. — Ладно, мечтать так мечтать: вот бы мне гаремом обзавестись».

— Ты думаешь, это сработает?

Армеция подняла голову и встретила устремленный на нее взгляд единственного глаза воительницы. Колдунья нахмурилась, будучи не в состоянии уловить в этом взгляде никаких чувств.

«А ведь людям кажется, что уцелевший глаз должен обладать выразительностью обоих».

Вслух Армеция сказала совершенно другое:

— Полагаю, это может сработать. В особенности если ты как надо сработаешь своим топором!

Мэдди передернула плечами:

— Твой дружок — ходячее свидетельство тому, хорошо ли я им владею.

Армецию так и подмывало оглянуться на Леонарда, но она подавила этот порыв. Она понятия не имела, откуда и каким образом к ней пришло инстинктивное знание о том, спущены ли у него штаны, но теперь оставалось только возблагодарить судьбу за такую способность. В любом случае она оглянулась через другое плечо — туда, где на камне с отрешенным видом восседал Нитц.

— Расстроился, — заметила она. При этом в ее голос нечаянно прокралось куда больше сочувствия, чем она считала должным.

— А чему ты удивляешься? — удивилась Мэдди. — Ты ж ему только что объяснила, насколько он бесполезен.

— Благодарствую, — пробормотала Армеция. — Я-то думала, ты поддержишь меня.

— Ну еще бы. — Мэдди выставила в улыбке желтые неровные зубы. — Я же тут всеобщая нянька. Всем сопли утираю.

— Да нет, на няньку ты не слишком похожа, — наморщила лоб Армеция. — И это побуждает задать тебе вопрос: почему вообще ты с ним держишься, интересно бы знать?

— Есть же люди, которым не хватает своих собственных дел, и они суют нос в чужие дела, не задумываясь, что носы-то им однажды прищемят. — Мэдди пожала плечами. — Я ему кое-чем обязана. А он — мне. Когда здесь все отгремит, мы расплатимся по счетам и каждый отправится дальше своей дорожкой, понятно?

— Долги, долги… — У Армеции вырвался невольный смешок. — Ты знаешь, именно так я…

— Честно, мне наплевать.

— Ну ладно. Как хочешь.

Вонь горящего зелья густо висела в воздухе. Пламя поглощаю и мешковину, и травяной порошок, превращая их сперва в серые завитки, потом — в черный прах, и все это, подгоняемое искусственным ветром, втягивалось в пещеру дракона. Черепа потихоньку раскачивались, стукаясь один о другой. Сэр Леонард шумно втягивал воздух, стараясь уловить толику дурмана.

И только в пещере ровным счетом ничего не происходило. Ничто не шевелилось в непроглядной глубине.

— Итак. — Армеция поковыряла ногой землю. — С чего вы взяли, что его зовут Зейгфрейд?

— Потому что это его имя, — ответила Мэдди.

— Верно, — сказала колдунья. — Но кто его ему дал? Он сам так назвался? Или соседи назвали?

— Если бы от этого что-то зависело, я бы… — Голос Мэдди прервался, а единственный глаз полез вон из орбиты. — Ох, мать твою!

Она услышала бестию задолго до того, как та сделалась видна. Рев дракона начался с почти неуловимого звука, с содрогания земли под ногами, с дрожи древесных ветвей. И лишь потом сделался слышен низкий рык, от которого птицы снялись с деревьев, а из-под корней во все стороны кинулись удирать грызуны.

Когда рев достиг достаточной силы, чтобы облако дыма серой волной вылетело назад из пещеры, он уже был способен кого угодно насмерть перепугать.

Армеция так и села прямо на землю: у нее внезапно подломились коленки. Туча одуряющего дыма, чудовищной силы рев. Армеция кое-как вскинулась на четвереньки, будучи не слишком уверена, что это именно ее руки и ноги. Она собственного сердца-то как следует не слышала — все заполонила ядовитая мгла, содрогавшаяся от жуткого рыка.

Армеция хотела закричать, но голос наружу не пошел. Кажется, слух ее тоже оставил — она звала на помощь своих спутников, но ничего в ответ не услышала. Она пыталась отмахиваться от дыма, силясь найти хоть кого-то, хоть что-то спасительное. Когда ей и этого не удалось, она повернулась и поползла прочь, надеясь, что рано или поздно во что-нибудь упрется.

И уперлась.

Но это что-то сразу начало мощно вздыматься, так что она отлетела прочь и растянулась на травке. С трудом проморгавшись, Армеция различила перед собой толстенный палец, закованный в красную чешую и увенчанный могучим острием черного когтя. Потом откуда-то налетел ураганной силы шквал, тучу дыма мигом унесло в сторону, и Армеция увидела нависший над ней чешуйчатый холм.

Да-а-а, Всевышний определенно был не на ее стороне.

Между тем Зейгфрейд — для существа, способного размазать человека по земле не то что одной лапой, а вообще одним коготком, и притом еще вдохнувшего больше зелья, чем целое племя хашуни, — вел себя не слишком-то возбужденно. С длинной красной морды смотрели два огромных золотых глаза. Он — если предположить, что драконы таки делились на самок и самцов, а не как-нибудь по-другому и перед Армецией был действительно «он», — так вот, он взирал на нее этими золотыми глазами совершенно бесстрастно.

Армеция подобного позволить себе не могла.

Она не могла позволить себе и ограничиться одним поверхностным взглядом. Вместо этого она принялась внимательно рассматривать дракона во всех подробностью. Громадные перепончатые крылья. Тяжелые извитые рога. Лоснящиеся алые чешуи и змеящийся хвост.

Кажется, она поступила правильно. Сосредотачиваясь на мелких подробностях, она таким образом удерживала свой разум от краха при виде столь огромного и сокрушительно запредельного гиганта.

Но вот наступил момент, когда она увидела зубы Зейгфрейда.

Последние остатки дыма, еще витавшие кругом, исчезли бесследно, когда дракон наклонил голову, приоткрыл пасть и испустил рев, от которого волосы Армеции заметались, а опавшие листья понеслись к небесам, точно золотые ангелы, внезапно призванные назад в рай.

После чего в мире осталась только Армеция — и зубы дракона.

Она поползла прочь задом наперед, точно ушибленный краб, бросаясь вправо и влево в попытке уйти от разинутой пасти страшилища. Уйти не удавалось. Зейгфрейд шагал медленно, но расстояние, которое она за это время успевала проползти, покрывал всего один его шаг. Армеция чувствовала, как содрогалась земля.

Она все пыталась как следует наполнить воздухом легкие и обрести голос, но эти глаза цвета расплавленного золота поглощали все. Чешуйчатые губы и розовый раздвоенный язык придвигались ближе и ближе.

«Я даже предсмертного вопля как следует издать не смогу, — поняла вдруг Армеция. — Самым последним звуком, который я в этом мире издам, будет хруст моих косточек. Ну, может, дракон позже еще воздух испортит, если меня окажется трудно переварить».

Когда ее спина уперлась в ствол дерева, внезапный толчок помог ей пронзительно завизжать:

— ЛЕННИ! ЗАЩИТИ МЕНЯ!

Как ни удивительно, рыцарь тотчас явился на зов. Несколько стремительных прыжков, и он встал над нею с мечом в руке, с самокруткой в зубах, а штаны его пребывали в местах, простым смертным неведомых. Вот он повернулся навстречу Зейгфрейду, обратив к Армеции незагорелые «щеки» ягодиц. Такие вот два щита, все, что прикрывало ее от дракона.

— Так это он и есть? — пробормотал сэр Леонард. Дракон явно не произвел на него того сокрушительного впечатления, что на Армецию. — Я-то ждал, что он побольше окажется.

— Какой уж есть, другого нету, — сказала Армеция. — Слушай, давай переходи к делу! Лупи, колоти, волтузь!

— Волтузь? Какое слово смешное.

Он оглянулся, и Армецию охватил ужас. Его глаза были сплошь в багровых жилках блаженства.

— Слышь, — сказал он, — ну так кто, по-твоему, обозвал его Зейгфрейдом? Народ по соседству или его толстая, уродливая, тупая ма…

Конец фразы — как и весь остальной сэр Леонард — затерялся между двумя тяжелыми плитами алой чешуйчатой плоти. Зейгфрейд свел вместе передние лапы и прихлопнул рыцаря между подушечками лап. Почувствовал ли что-нибудь сэр Леонард?.. Армеция только увидела, как мелькнуло в полете его тело, небрежно запущенное драконом куда-то назад, через плечо.

— Проклятье, проклятье, проклятье, проклятье, проклятье… — бесконечно бормотала Армеция, просто не находя других слов, более подходивших для случая.

Возможно, тут кстати оказалась бы молитва. Предсмертное покаяние в грехах, что-то в этом роде. Армеция, однако, нашла в себе силы только пронзительно выкрикнуть всего одно имя.

— НИТЦ!

Ой, на самом деле она имела в виду совсем не его.

Но как бы то ни было, потрясенную Армецию действительно обняли руки, которым она с радостью пожелала бы гораздо большей силы. Схватив ее в охапку, Нитц съежился вместе с нею под деревом, твердо вознамерившись разделить ее участь.

Глупейший поступок, что уж тут говорить. Тем не менее Армеции смутно польстило, что он не кинулся удирать. Потом ей подумалось, что лучше бы он как-то отвлек чудище и дал ей время спастись.

«Нет, — сказала она себе, плотнее прижимаясь к Нитцу. — Так лучше всего. На миру и смерть красна. — Она почувствовала, как губы растягивает улыбка. — Так отец говорил».

Умереть не в одиночку — уже хорошо. С улыбкой на устах — еще лучше.

Зейгфрейд, кажется, тоже был с этим согласен. Уголки его пасти тронуло нечто подозрительно напоминавшее улыбку. Вытянув шею, он явно без большой спешки приближался к мужчине и женщине под деревом. Прямо перед лицом Армеции поблескивали ряды устрашающих зубов, но улыбка колдуньи становилась все шире. По мере того как дракон опускал голову, все виднее становились блестящая сталь и незагорелая плоть: тот, кто из них состоял, потихоньку переползал все выше по шее дракона.

А потом Мэдди мгновенным прыжком перелетела с лопатки дракона прямо ему на голову и схватилась за его рог левой рукой. Мощные бедра обхватили и стиснули шею чудовища, топор взлетел высоко в воздух.

Еще миг — и Зейгфрейд завизжал. Хрустнули кости, это Вульф глубоко впился ему в череп. Мэдди выдернула топор — во все стороны брызнула алая кровь — и вновь замахнулась. Дракон пошатнулся и рухнул, золотые глаза помутнели, жизнь истекала из его тела.

— Видали? — проворчала воительница, слезая с шеи поверженного. — Ничего такого особенного. Треснешь по башке хорошенько — и смотришь, как оно умирает. Все жизненные проблемы разрешаются примерно одинаково.

И она подмигнула Нитцу с Армецией здоровым глазом. Ее лицо было сплошь забрызгано кровью.

— Поблагодарить можете позже, — сказала она. Уложила топор на плечо и подбоченилась. — Так какая часть лучше подходит для предъявления отцу Шайцену? Лапа? Крыло?

— Голова… — выдохнул Нитц.

— Я тоже так думала, но, похоже, она чуток великовата.

— Голова!

— Как скажешь, но тащить ее будешь сам.

— МЭДДИ! ГОЛОВА!!!

Воительница изумленно вскинула брови. И скрылась за стеной зубов — пасть Зейгфрейда опустилась на нее и с лязгом захлопнулась. Дракон был уже на ногах, он бил крыльями и хвостом, щерил зубы в подобии жуткой улыбке. Зримым свидетельством былой мощи Мэдди оставался лишь Вульф. Но лишь до тех пор, пока дракон не шагнул вперед и не сокрушил его ногой.

— Немного разочаровывает? — чуть ли не смеясь, спросила Армеция. — Мне-то всегда казалось, что я умру от огня.

— Может, он еще им дохнет, — хмуро ответил Нитц, глядя на приближавшегося дракона. — Зря ли говорят, что они это умеют?

— Врут, полагаю.

— Мэдди… — У молодого человека точно горло рукой сдавило. — Мэдди всегда хотела погибнуть, убивая жителей королевств.

— А в итоге погибла, защищая одного из них. Но это был ее выбор.

— Жаль только, что она погибла напрасно.

Зейгфрейд совершил очередной тяжелый шаг и стал постукивать по земле пальцами. Происходило это так близко от скорчившихся людей, что они явственно ощущали дрожь земли, производимую каждым ударом.

— А ведь еще не все кончено, — проговорила Армеция, хотя, если судить по тому, в какие тиски превратились объятия Нитца, именно так все и обстояло. — Ты у нас умный. Мужчина с идеями. Придумай же что-нибудь!

Зейгфрейд между тем занес над ними красную необъятную лапу, полностью заслонившую солнце.

— Что, например? — спросил Нитц.

— ДА ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!!!

«Думай, думай, — вновь и вновь приказывал он себе. — Думай».

Лапища Зейгфрейда пошла вниз.

«ДУМАЙ!!!»

— Твой глаз… — выговорил он.

Армеция ахнула, напряглась — и метнула в дракона всю мощь глаза Аджида. Навстречу опускавшейся погибели рванулся ледяной смерч.

И последним, что им довелось услышать, было хихиканье дракона.

— Щекотно, — произнес мощный голос.

И лапа опустилась.

Хвостовой шип дракона был идеально гладким, и свет, проникавший сквозь витражи, заставлял его переливаться радужными бликами. А если учесть его величину… В общем, радуга заполняла всю церковь. Та не видела ничего подобного с тех самых пор, как ее высекли в глухой серой скале и погрузили во тьму, закрыв толстые деревянные двери.

Впрочем, отец Шайцен был не слишком восприимчив к поэтической красоте.

Внимание священника занимал не столько переливчатый шип, сколько величина хвоста. Гребнистый, чешуйчатый, он тянулся через весь алтарь и дальше вниз по ступенькам, достигая ковра.

— Почему же ты голову не принес?

Вопрос был адресован Нитцу.

Юноша стоял выпрямившись и расправив плечи со всей гордостью, какую мог выжать из себя смиренный вассал в изорванной рубашке и грязных штанах, неистребимо провонявший паленым зельем. Прокашлявшись, он убрал с лица прядь светлых волос и ответил с подобающей краткостью:

— Слишком уж велика она была, отче.

— Надобно думать, — глядя на хвост, ответил крестоносец. — А ты уверен, что дракон с отсеченным хвостом уже не способен жить?

Нитц невозмутимо ответил:

— Если святой отец сомневается в моих словах, я рад буду проводить его к логову твари, где он и увидит все, что я от нее оставил.

— И увижу, — кивнул отец Шайцен, — когда мы туда поедем за золотом. — И он вперил в молодого человека пристальный взгляд. — Назови мне уважительную причину, помешавшую тебе привезти клад!

— Это золото дьявола, святой отче. Нужен особый ритуал, чтобы человек, стремящийся к святости, мог его невозбранно коснуться.

Отец Шайцен несколько напрягся. Нитц страшным усилием подавил ухмылку.

— А чем ты объяснишь отсутствие твоей спутницы и оружия?

— Этот греховный мир — опасное место для женщин, святой отче. Даже для шрамолицых сестер. Что же касается Вольфрайца… — Он передернул плечами. — Я счел за лучшее оставить это языческое оружие там, где оно сейчас пребывает, — в черепе дракона.

Отец Шайцен кивнул. Еще немного — и Нитц сможет вздохнуть с облегчением.

— Ну а запах? — последовал очередной вопрос.

— Дым, святой отче. Глотка этой твари исторгала адскую вонь.

— Да уж.

Отец Шайцен улыбнулся. В самый первый раз за все время, что Нитц его знал. Улыбка была угрюмая и неприятная.

— Правду сказать, я не слишком верил в твое возвращение, юноша. — Повернувшись, он ушел на другую сторону алтаря, обходя кровавый трофей. — А посему мне очень не хотелось вынимать это из святого хранилища, где ему следовало бы пребывать до тех пор, пока последний язычник не исчезнет с лика земли. — Он наклонился и поднял нечто тяжелое. — Но что хорошего в убийце, который не убивает?

И Нитц затаил дыхание, потому что на скудный церковный свет явилась сама Фраумвильт. И если драконий шип переливался и сиял в этом свете, великая булава столь же энергично впитывала и глушила его. Ее металл был темно-серым до черноты. Свет поглощало все — и обтянутая кожей рукоять, и длинное толстое древко. Радуга меркла, свет исчезал — пока Фраумвильт не осталась одна, точно ревнивая актриса, не желающая делить сцену с кем-то еще. Ее шипастая, навеки пропитанная кровью голова улыбалась так зловеще, как отцу Шайцену даже и не снилось.

— А ты, Нитц, убивец, — подходя к юноше, сказал священник. — Божественный Убивец, точно такой, каким был твой отец.

Он продолжал улыбаться. Кажется, он пытался изобразить сочувствие, но получалось еще страшнее прежнего. Уложив булаву на ладони, он протянул ее Нитцу.

— Отец гордился бы тобой.

— Ты сказал, святой отче.

— Так говорим мы все, — докончил священник.

Монеты позванивали под вечереющим небом, строго по счету укладываясь в деревянный сундук. Нитц следил за ними с особенным тщанием, подмечая любую щербинку, любой изъян в золоте и внимательно слушая монотонный голос торговца оружием, чьи пухлые руки роняли и роняли монеты. Торговец отсчитывал их с охотой, которую в людях его профессии встретишь не часто.

— Сто девяносто восемь, — произносил он, — сто девяносто девять. Двести! — Последнюю монетку он уронил с таким видом, словно навеки попрощался с любимой. — Две сотни золотых Божьих невест.

— Богу золото без надобности, — сказал Нитц, бережно закрывая сундук.

— Ему теперь, похоже, и оружие тоже без надобности. — Торговец оглянулся в сторону своей повозки, где его немытые помощники пеленали великую булаву в кожу и укладывали в расписной сундучок. — Хотелось бы, однако, поинтересоваться: что Всевышний намерен делать в отсутствие прославленной Фраумвильт?

— Больше добрых дел, чем ты — в ее присутствии. Надеюсь, по крайней мере, — произнес Нитц.

— Что до меня, — сказал торговец, — то я полагаю отвезти ее в Святую землю, где священники заплатят двойную цену, лишь бы она вернулась к сражениям.

Нитц кивнул ему и, крякнув от напряжения, поднял сундук.

— Скажи им, что снял ее с мертвого тела. Если станешь рассказывать, каким образом она к тебе в действительности попала, ничем хорошим это не кончится. Ни для кого.

Торговец кивнул.

— Так мы все говорим.

— Вот именно.

Подъем на холм под звук колес повозки торговца, двигавшейся сзади, оказался легче, чем ожидал Нитц. Сундук весил немало, но молодой человек вполне с ним справлялся. Он одолеет кряж, потом спустится в долину…

И все же, ставя сундук на землю возле большой красной чешуйчатой лапы, Нитц вздохнул с искренним облегчением.

— Вот, держи, — сказал он, отряхиваясь от пыли. — Две сотни монет, как договаривались. — И он поднял взгляд вверх, где мерцали расплавленным золотом драконьи глаза. — Теперь твой черед держать слово. Выплюнь ее!

Зейгфрейд ответил пристальным взглядом и не преминул задать довольно-таки бездушный вопрос: а что, собственно, принуждало его держать данное слово? Тем не менее он повел широкими чешуйчатыми плечами, распахнул рот и сделал рвотное движение, издав соответствующий звук.

Затаивший дыхание Нитц увидел, как нечто липкое и зеленое выпало наземь и осталось лежать неподвижно. Он отважился перевести дух, лишь когда это «нечто» зашевелилось и под слоями густой слюны изумленно раскрылся единственный глаз.

— Батюшки! — прозвучал тонкий крик. — Что ж ты с ней сделал!..

С одеялом в руках к ним уже спешила Армеция. Леонард следовал за нею по пятам. Все вместе они принялись оттирать великаншу и кутать ее в одеяло.

Зейгфрейд снова передернул плечами.

— Что сделал, что сделал… Съел я ее, вот что! — отдаленным громом пророкотал его голос. — А потом отрыгнул!

— Понятия не имел, что драконы на такое способны, — попыхивая самокруткой, задумчиво произнес сэр Леонард. И добавил: — Как причащусь славной травки, аж голод чувствовать начинаю.

— Если будешь наблюдательнее, ты о драконах еще и не такое узнаешь, — с пакостной усмешкой проговорил Зейгфрейд. — Например, убедишься, что четверым двуногим козявкам не так-то просто убить одного из нас.

— А также, что драконы умеют сбрасывать хвосты, — пробормотал Нитц, морщась при виде тупой шишки в конце шипастой красной спины, за крыльями. — Больно было?

— Отрастет, — сказал дракон. — Все отрастает.

— У драконов?

— У людей тоже, — ответило чудовище. — Как и все то, что они успевают разрушить за время своей короткой и бессмысленной жизни.

Подхватив одной лапой сундук, дракон с тяжеловесным величием повернулся и, прихрамывая, двинулся прочь по грунтовой дороге, к далеким холмам, прямо в закат. Его поступь больше не сотрясала земли, птицы не летели при каждом шаге, не убегали прочь грызуны.

Еще несколько мгновений — и Зейгфрейд растворился на фоне солнечного диска, красный на красном.

Нитц смутно позавидовал ему. Без всякой внятной причины.

— Ну вот все и кончилось. — Он вздохнул и оглянулся через плечо как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мэдди, вполне отчищенная и предельно раздраженная, выхватывает Вульф из рук у сэра Леонарда. — Итак, здесь мы расстаемся.

— И это после того, как мы вместе убивали дракона? — подняла бровь Армеция. — Как-то оно не по правилам получается.

— Не убивали, а подкупали. И не «мы», а я! — И Нитц, подчеркивая сказанное, ткнул себя пальцем в грудь. — Я! Нитц, и никто иной! Я продал святое оружие, чтобы расплатиться с драконом, которого должен был убить! Я один ответил за всех, так не смейте меня осуждать, если я не желаю никуда больше с вами идти!

— А почему, собственно? — выдохнул ядовитое облачко сэр Леонард. — Мне-то казалось, мы отлично поладили. — И он покосился на Мэдди. — Ну не вышло убить, дальше-то что?

— Потому что и суток не пройдет, — ответил Нитц, — как отец Шайцен доберется до логова Зейгфрейда и не найдет там ни клада, ни трупа. А завтра-послезавтра Фраумвильт будет замечена в чьих-нибудь руках, и тогда он вычислит все остальное.

— Но ты же предупредил торговца оружием.

— Я сказал ему, что священники рады-радешеньки будут заполучить булаву обратно. Я забыл упомянуть, что они вознесут благодарственные молитвы уже после того, как проломят ему голову за то, что он ее украл.

— Но ведь он ее не…

— Ленни, я тебя умоляю! — Армеция ткнула его локтем под ребра, заставив умолкнуть, и посмотрела на Нитца. — Так куда ты намерен отправиться?

— В Святую землю, скорее всего. — Юноша передернул плечами. — А где еще болтаются всякие разные вероотступники и язычники?

— Неплохое место, чтобы погибнуть, — заметила Мэдди.

— Все равно надо куда-то двигаться.

— Без Фраумвильт?

— Но ведь я…

— Ты только что сказал, что день-два или около того у нас есть, — криво улыбнулась варвариянка. — С избытком хватит, чтобы отыскать долбаного торговца, расплющить ему яйца и стырить эту глупую палицу.

— А без расплющивания обойтись можно? — сморщился сэр Леонард.

— Какое тебе дело? — спросила Армеция. — Ты-то своих даже не чувствуешь!

— Это не мешает мне испытывать мужскую солидарность.

— Никто ничего никому плющить не будет! — рявкнул Нитц. — Я отправляюсь в Святую землю! А вы можете катиться на все четыре стороны!

И он двинулся прочь, но едва успел сделать второй шаг, когда мощная рука сгребла его за шиворот и вернула в исходную точку, пришлепнув к обширному мускулистому телу, рядом с которым ощущались два других, помельче.

— Ну до чего же они все одинаковые, — сказала Армеция. — Мне, кстати, тоже не помешало бы в Святой земле побывать. А это значит, что и у Ленни там дела есть.

— Точно, — кивнул рыцарь. — Уйма дел. А почему бы и нет?

— Ты мне кое-что задолжал. — И Мэдди грубовато пихнула его вперед.

— И мне, — сказала Армеция.

— Тебе? — Нитц не поверил собственным ушам. — И тебе тоже? Это еще как понимать? Это после того, как я один за всех отдувался?

— Значит, отдуешься еще раз, когда будешь помогать мне выручить мой путевой дневник, — сказала Армеция. — У тебя не так уж плохо получается действовать именем Божьим.

— Но я же отступник!

— Уйму хороших людей так называли, — невозмутимо ответил сэр Леонард. — Конкретно ни одного не вспомню, знаю только, что им уж точно яйца отрывали, да еще и заставляли их лопать. — И он с ободряющей улыбкой похлопал юношу по спине. — Вот видишь!

— Повезло, — пробормотал Нитц.

— Суть дела в том, — сказала Мэдди, — что вот тут есть трое людей, которые предпочли бы видеть тебя живым, пока ты им не поможешь.

— Ох, не понравилось бы все это отцу, — вздохнул Нитц.

— Ага, — кивнула Армеция. — Моему тоже. Но, ниспровергая давно умерших предков, стоит ли ограничиваться продажей их любимых боевых зубочисток? — И она подмигнула ему. — Вот когда ты выкопаешь его мощи и их тоже выставишь на продажу, тогда и сможешь сказать: не зря жизнь прошла.

Болезненный смешок, желтозубый оскал, отрешенный вздох, зловоние дьяволовой травы. Вот так они и шли по дороге, грязные, оборванные, перемазанные всякими гадкими жидкостями.

Еще немного — и они стали всего лишь кучкой теней, затерявшихся в ночной темноте.

Гарт Никс Остановись!

Вот вам жутковатая и увлекательная история, которая свидетельствует: даже очень древнее существо может новым фокусам обучиться.

Гарт Никс, австралийский автор бестселлеров, успел поработать специалистом по книжной рекламе, редактором, маркетинговым консультантом, специалистом по связям с общественностью и литературным агентом — все это без отрыва от создания сериала «Старое королевство» («The Old Kingdom»), ставшего бестселлером. В этот сериал входят романы «Сабриэль» («Sabriel»), «Лираэль» («Lirael»), «Аборсен» («Abhorsen») и «Тварь в коробке» («The Creature in the Case»). Среди других его работ — сериалы «Семь башен» («The Seventh Tower») и «Ключи от королевства» («The Keys to the Kingdom»). В последний входят романы «Мистер Понедельник» («Mister Monday»), «Мрачный Вторник» («Grim Tuesday»), «Drowned Wednesday», «Sir Thursday» и «Lady Friday», «Superior Saturday», «Lord Sunday». Особняком стоят романы «Тряпичная ведьма» («The Ragwitch») и «Shade's Children». Короткие произведения Гарта Никса составили сборник «За стеной» («Across the Wall: A Tale of the Abhorsen and Other Stories»).

Писатель родился в Мельбурне, а теперь живет в Сиднее, Австралия.

* * *

Его обнаружили примерно через час после рассвета, когда два джипа катили по дороге через холмы. Первым его заметил Андерсон, ехавший в головном джипе. Это обстоятельство содержало своего рода иронию, ибо Андерсон был единственным из всего экипажа, кто носил очки. Да к тому же исцарапанные песком и в толстенной черной оправе. Андерсон закричал, требуя остановиться, и Каллен так ударил по тормозам, что джип занесло на неплотно утрамбованном гравии и он едва не перевернулся. Да еще и Брекенридж, сидевший за рулем второго джипа, едва не врезался им в корму, ибо тоже тормознул слишком резко.

Когда наконец обе машины остановились и пыль чуть-чуть улеглась, они высадились, как предписывал стандартный порядок действий в такой ситуации, и сформировали нечто вроде цепочки поперек дороги, причем сержант Караджан знай орал, матерясь, чтобы ничего, блин, не делали без приказа и в особенности чтобы держали долбаные пальцы подальше от гребаных спусковых крючков, если только он, сержант Караджан, офигительно ясно не прикажет им поступать именно так!

Когда пыль улеглась совсем, увиденный Андерсоном человек по-прежнему шел им навстречу. Просто шел себе и шел прямо через пустыню, как будто это парк был какой или квартал по соседству, куда он в гости собрался. А еще на нем было коричневое одеяние вроде тех, что носят мексиканские старики монахи, державшие школу для сирот возле границы. Только дотуда было добрых миль восемьдесят, так что, если сюда вправду притопал один из тех монахов, Божий человек оказался очень неплохим ходоком.

— Эй, святой батюшка, или кто ты там такой, ну-ка, стой! — окликнул его Караджан. — Читать не умеешь?

Он вообще-то имел в виду обозначение испытательного полигона, оно означало, что, если вы вторгнетесь, армейские будут в праве вас застрелить и это им ничем не грозит. Мужчина никак не мог миновать те знаки, их не заметив. Кроме того, он должен был перелезть как минимум через три забора, последний из которых еще виднелся у него за спиной. Такая, знаете, мерцающая стальная полоса, колеблемая потоками жаркого воздуха и здорово напоминающая мираж, только миражом она отнюдь не была — двенадцати футов высотой, со спиралями колючей проволоки вдоль всего верха. Каким-то образом этот человек его перелез. Или подлез под него — что выглядело более вероятным, ибо земля там чуть-чуть осела из-за недавних испытаний.

— Стой, говорят тебе! — снова крикнул Караджан. Снял с предохранителя свой А5 и вскинул пистолет, целясь поверх головы незнакомца.

Но человек был то ли глухой, то ли головкой ударенный, потому что он продолжал упорно идти. И даже после того, как сержант вправду выстрелил поверх его головы. А потом еще раз.

Караджан выругался, оглянулся на своих людей, снова посмотрел на приближавшегося олуха. Вот так и пожалеешь, что вернулся на службу после Кореи. С другой стороны, поди угадай, что может назавтра случиться в этой долбаной, гребаной и так далее армии. Оглянуться не успеешь, и придется стрелять в священника, монаха или кого там еще. А ведь матушка вырастила его в православной строгости, она нипочем не простит его, если…

— Стой, или я стреляю на поражение! — крикнул Караджан.

Этого недоумка теперь отделяло от него каких-то двадцать футов, и он по-прежнему шел себе да шел, опустив голову. Караджан даже лица его не мог рассмотреть, впрочем, это было, может, и к лучшему. Он тщательно прицелился и — бац, бац! — всадил две пули человеку прямо в грудь.

Однако тот не упал.

— Вот дерьмо! Андерсон! Короткой очередью — огонь! — рявкнул Караджан и сам выстрелил еще дважды, на сей раз в голову.

М1 Андерсона заговорила на более высоких и резких тонах — бам-бам-бам-бам! Четвертая пуля была трассирующая, и они рассмотрели, что она попала как раз в человека, прямо на уровне груди, так что никаких сомнений быть не могло.

Караджан ощутил, что начинает паниковать. Воображение перенесло его в Котори,[4] и китайцы уже захлестнули передовые позиции — освещенная луной людская волна, которую не мог остановить автоматный огонь и не остановила даже артиллерия, и он прекрасно понимал, что его винтовка со штыком вообще ничто при таких обстоятельствах, но сказалась подготовка, и он чисто механически продолжал заряжать и стрелять, заряжать и стрелять, и пока взводный сержант отводил их назад группу за группой, Караджан продолжал выполнять приказы и каким-то образом выжил.

Вот и теперь сказалась подготовка.

Он сообразил, что с пуленепробиваемым незнакомцем следовало поступать точно с танком, который гуляет сам по себе. То есть срочно убираться с его дороги.

И он торопливо указал своим людям на джипы.

— Патруль! Отступить к головному джипу! Соблюдать порядок!

Убедившись, что они вправду отступали в порядке, держа строй и не превращаясь в бестолковую толпу, он вновь закричал:

— Стрелять по готовности! Целиться не спеша, следить за флангами!

Под градом пуль пешеход продолжал неуклонно двигаться вперед. Пять М1 и один А5 стреляли спокойно и метко — мечта любого сержанта — до тех самых пор, пока человек не подошел слишком близко к заднему джипу и Караджан не велел прекратить огонь.

В наступившей тишине они услышали еще один звук. Прежде его заглушала стрельба. И это был звук, услышать который им хотелось бы менее всего. В джипе пронзительно верещал, буквально заливался новехонький гейгеровский счетчик. Его тревожный голосок казался еще ужаснее оттого, что счетчик возили включенным на минимальную громкость. Чтобы фоновое попискивание не мотало нервы патрульным в дальних поездках.

— Все назад! — внезапно охрипнув, приказал Караджан. — Не двигаться!

Человек по-прежнему не останавливался. Все так же шагал в направлении внутренней заставы и очередного забора, тянувшегося в двух милях восточнее. Пули изодрали его ризу, или как там называлось это бурое одеяние. Насколько удалось рассмотреть, никакой другой одежды под облачением не было, тело сплошной коростой покрывала не то пыль, не то грязь, не то еще что-то неясное. Караджан спрятал пистолет в кобуру, нащупал бинокль, поднес к глазам и принялся крутить колесико фокусировки. Руки тряслись так, что перед глазами все плыло, пока он не догадался прижать локти к телу. Тогда удалось рассмотреть тощую, костлявую ногу, мелькавшую в складках подола. Нога была красная, но, похоже, вовсе не от запекшейся грязи.

Караджан опустил бинокль. Люди смотрели на него, счетчик понемногу прекращал истерически вопить, но звук оставался по-прежнему громким, а это сулило скверные новости.

— Отодвигаемся на двадцать ярдов вон в ту сторону, — распорядился Караджан, указывая вдоль дороги. Подальше от джипов. Подальше от траектории того, что находилось внутри одеяния. — Смотреть в оба! Этот тип мог быть не один.

— Не один?.. — пробормотал кто-то, кажется Брекенридж.

— Заткнуться и исполнять!

Караджан прикурил сигарету и закашлялся. В горле у него было совсем сухо. В пустыне всегда царила сушь, но сегодня она донимала особенно сильно.

— Что делать будем, сержант?

— Ловить гада, — сказал Караджан.

Он бросил недокуренную сигарету и побежал к головному джипу. Там тоже надрывался гейгер на заднем сиденье, хоть и не так громко, как в другой машине. Сержант схватил полевую рацию и поспешил обратно, а по здравом размышлении отвел людей еще на сто ярдов прочь. Просто ради того, чтобы писк счетчиков не отдавался в ушах настолько пугающе. А то как бы со страху в штаны не наложить прямо на глазах у парней. Пришлось резко вобрать воздух и срочно переключить мысли на что-то еще.

Караджан работал в службе безопасности полигона вот уже три года. Ему доводилось разговаривать с учеными, особенно с теми, кому плохо спалось по ночам, и они гуляли по городку, радуясь собеседнику. Он рассказывал им о Корее и о том, как им тогда не хватало бомб. Желательно побольше и помощнее. Потому что против них там стояли многие миллионы китайцев и русских, и ничто иное было просто не способно остановить их. Но беседы охранников и ученых этим не ограничивались, так что все были наслышаны о радиационном отравлении и о том, как от него умирают. И еще о том, что все, ранее допустившие неосторожность с облучением, были уже мертвы. Либо мечтали о смерти.

Радио, как выяснилось, работало, на что Караджан вообще-то не слишком надеялся. Про себя он полагал, что рация во втором джипе успела поджариться, но, собственно, на этот случай они двойной комплект с собой и возили. Так было принято в армии. Правда, на исправность аппаратуры особо рассчитывать не приходилось. Двойной комплект вполне мог оказаться удвоенной кучей бесполезного хлама, и все.

Караджан вышел на связь и доложил обстановку, сам понимая, насколько невероятным было его сообщение. На том конце определенно решили, что он был пьян, или у него с сердцем что-то случилось, или еще что нехорошее произошло. Поэтому он подозвал Андерсона, надежного парня из колледжа, и тот им все повторил, но они там подумали, что Андерсон тоже напился. Кончилось тем, что все ребята, один за другим, выступили в жанре коллективного бреда. Сперва перед лейтенантом, потом перед капитаном и наконец — перед полковником.

И все это время хренов супермен шагал себе и шагал в глубь полигона, и никто ничего по этому поводу не предпринимал.

Рация сдохла, когда полковник еще продолжал задавать тупые вопросы. Караджан отложил ее, и они снова стали пятиться в сторонку от джипов, пока он не решил, что трех сотен ярдов, пожалуй, будет достаточно. Здесь Караджан велел занять круговую оборону, что они и сделали — маленький зеленый кружок посреди каменистой пустыни, — и долго сидели так, покуривая и наблюдая. Разговоры Караджан решительно пресекал. Разговоры только помогли бы подогреть страх, который каждый по отдельности пока что держал в узде.

Примерно через полчаса над ними на малой высоте прошел вертолет. «Шауни СН-21» направлялся к месту испытаний. Еще две минуты, и они услышали, как заработали его пулеметы. Поднявшийся Караджан видел в бинокль, как винтокрылая машина выписала восьмерку и зависла. Пулеметы продолжали греметь.

А потом двигатели вертолета внезапно заглохли. Высота была слишком малой для спуска на авторотации, так что вертолет просто грохнулся наземь и взорвался. Пока он падал, пулеметчики все продолжали строчить. Все произошло до того быстро, что они, вероятно, вообще ничего понять не сумели.

Где-то через час после гибели вертолета, когда столб маслянистого дыма над местом аварии успел превратиться в завиток над трубой крематория, Караджан рассмотрел конвой, приближавшийся к ним по дороге. Пять джипов, два из них — с установленными пулеметами, и два грузовика с прицепами. В них, похоже, сидел весь личный состав базы, худо-бедно годный под ружье. Вплоть до поваров и лабораторного персонала.

Опережая военную технику на добрых полмили, катилась машина, которой Караджан обрадовался куда больше, — синий «шеви бель эйр» пятьдесят седьмого года со складной крышей, принадлежавший профессору Аарону Вайсу, главному ученому полигона. Вот кто способен все понять намного качественней и быстрей, чем Белый Потёк Говна, как вся база за глаза называла полковника Уайта. Если подозревали, что полковник мог случайно услышать, говорили просто Потёк. Ему слышалось «Поток», и он думал, что подобное прозвище, вроде бы подразумевавшее стремительную мощь, было свидетельством уважения со стороны личного состава.

Караджан замахал руками, останавливая машину Вайса на почтительном удалении от джипов. Профессор явно слышал переговоры по радио, потому что наружу он вылез облаченный в перчатки и бахилы, держа в руках счетчик Гейгера, оснащенный длинным щупом. Этим щупом он тотчас обследовал всего Караджана, держа его в четырех дюймах от кожи и внимательно следя за показаниями прибора.

— Фонишь чуток, сержант, — проговорил он наконец. — Нет, ничего страшного. Сюда уже везут передвижные установки для дезактивации, так что можно будет одну прямо здесь и развернуть. Раздевайтесь и складывайте наземь все шмотки, действительно все, их надо будет захоронить. Значит, говоришь, тот тип в облачении пошел вон туда, мимо твоего джипа? И вся ваша стрельба была ему что божья роса?

— Так точно, сэр, он прошел мимо заднего джипа. Двигался строго по прямой, держа курс откуда-то из пустыни в сторону испытательного центра. Я лично шесть пуль в него всадил, и еще ребята не менее полусотни. Все мы видели, как трассер навылет прошел, а он топает себе! Топает и топает!..

Караджан понял, что опасно близок к истерике, и постарался взять себя в руки. До него лишь теперь начало доходить, что он пережил нечто бывшее вполне способным его убить. А может, и не пережил. Потому что «фонишь чуток… ничего страшного» могло не соответствовать истине. Может, профессор его попросту утешал перед неизбежным концом.

— Не приближайтесь ни к кому, кроме команды по дезактивации, — сказал Вайс. — Полковника я беру на себя. Когда, кстати, все это произошло?

— В семь ноль восемь, — ответил Караджан.

— И он шел с обычной скоростью пешехода?

— Полагаю, что так, сэр. Он не замедлял шага. И не ускорял.

— Значит, почти достиг испытательной площадки, — сказал Вайс. — Если, конечно, двигался в прежнем темпе.

Несколько мгновений оба молчали. Обоим было известно, что испытание должно было произойти в полдень. Для взрыва все было уже приготовлено, и единственную задержку мог привнести ветер, теоретически способный резко переменить направление и задуть в сторону населенных мест.

— Пули не причиняли ему вреда, — сказал Караджан. — Они проходили прямо навылет. У него была темно-красная кожа, вся как запекшаяся кровь, матерь божья, она была…

— Довольно, сержант! — рявкнул Вайс и оглянулся через плечо.

Конвой приближался. Это значило, что Белый Потек уже совсем скоро распространит на всю округу свою военную власть. Обычая думать при этом за ним не водилось.

— Приготовь своих ребят для дезактивации, — велел профессор и пошел в сторону второго джипа, выставив гейгеровский щуп и присматриваясь к шкале.

По мере приближения к автомобилю стрелка дрогнула и пошла вверх, когда же он оказался у задних колес — резко прыгнула и зашкалила. Всего год назад профессор шарахнулся бы прочь, словно таракан, попавший в луч света. Но потом случилась та неприятность в лаборатории Линдстрема, и, доживая отпущенное время, профессор особо ни о чем больше не беспокоился.

Он несколько раз прошелся взад и вперед, убеждаясь, что главным источником радиации действительно был след человека, прошедшего здесь несколько часов назад. Сами отпечатки вообще фонили невозможным образом. Казалось, под каждым едва видимым углублением лежало в земле по килограмму урана.

Вайс забрался назад в свой «шевроле», как раз когда сзади подкатил джип полковника Уайта. Белый Потек выпрыгнул из него на ходу и подбежал к окошку, когда Вайс начал потихоньку нажимать на газ, но еще как следует не притопил педаль.

— Профессор, вы куда? — крикнул полковник.

— На испытательную площадку, — улыбнулся ученый. — Не позволяйте людям сюда подходить. Здесь цепочка опасных радиоактивных следов. Лучше протяните телефонную линию, я приеду на место и оттуда вам позвоню.

— Что? Но вы не можете ехать один! Мы уже потеряли вертолет. И никто в точности не знает, где теперь эта штука! Идиоты с озера Грум-лейк нипочем не желают сознаваться, что это их фокусы, но, говорю вам, мы пришибем ее чертовой атомной бомбой, если…

— До свидания, полковник, — сказал Вайс.

Он надавил на педаль, и «шеви», набирая скорость, покатил прочь. Автоматическая коробка плавно переключала передачи. Вайс объехал джипы и покинул дорогу. На рыхлом гравии обочины из-под задних колес фонтанами взвилась пыль, потом машина выбралась на каменистую поверхность пустыни и пошла ровнее.

Крутя руль, Вайс напевал «Е lucevan le stelle» Пуччини. При этом в голове у него, вне зависимости от музыкальной фразы, крутилось соло кларнета. Умирать ему не хотелось, но от его желания ничто не зависело. Все решало лишь время. Он знал: смерть будет мучительной и ужасной. Возможно, она наступит всего через несколько часов. А если нет, то через несколько недель.

Во внутренней ограде не было видно сколько-нибудь заметной дыры или перелаза, которым мог бы воспользоваться пешеход. Вайс развернул машину и задним ходом проломился на ту сторону, болезненно поморщившись, когда колючая проволока проскрежетала по гладкому синему лаку и превратила в лохмотья опрятно сложенную мягкую крышу. Сам он низко пригнулся, избегая острых шипов, и рваный завиток проволоки лишь прошелся задом наперед по кромке ветрового стекла.

Приближаясь к испытательной площадке, он задумался о том, кого или что преследовал. До первого испытания, в далеком сорок пятом году, он был атеистом. С тех пор он так и не выработал четких религиозных убеждений, но твердо уверовал в существование материй, познать которые с приборами в руках было, мягко говоря, затруднительно. Какая научная теория могла объяснить безвредность пуль и радиоактивный след этого существа? Никакая. Но это еще не означало, что такой теории вообще быть не могло. Соответственно, профессора снедало жгучее любопытство. Он хотел знать. Хотел разобраться. Вне зависимости от результата.

Полковник Уайт, похоже, считал, что их посетил инопланетянин, ибо в Грум-лейк занимались изучением труднообъяснимых и, возможно, не вполне земных артефактов. Однако там имели дело лишь с мертвыми останками, а не с чем-то живым и ходячим. Либо следовало предположить, что военно-воздушные силы кое-что прятали даже от атомщиков, помогавших им на ранних этапах исследования. А что? Вполне вероятно.

Человек в буром облачении не заставил долго себя ждать. Он как раз поднимался на вышку, где помещалось устройство «Паскаль-Ф». Бомба в десять килотонн, подвешенная на штатное место и полностью подготовленная для взрыва. Вайс посмотрел на часы. Оставалось сорок девять минут. Если только он не позвонит куда надо и не остановит отсчет.

Профессор задним ходом подогнал «шеви» к одному из стендов с приборами. Двигатель выключать он не стал. Машина стояла носом на запад, и это значило, что минут за десять он мог достичь наблюдательного бункера. Или, на худой конец, траншей, вырытых морскими пехотинцами — подопытными последнего испытания.

Правда, он сам не был уверен, что обеспокоится бегством. Он в который раз посмотрел на шкалу счетчика. След незнакомца сделался еще активней, чем прежде. Подойти к нему близко значило без вариантов схватить летальную дозу. Особенно с этой пылью, которую ветерок отправлял прямиком ему в легкие.

— Эй, ты там! — подобравшись к подножию вышки, окликнул ученый. Он не слишком рассчитывал, что незнакомец окажется разговорчив, после того как в него столько раз стреляли. С другой стороны, раз уж стрельба не остановила его, может, он и пойдет на контакт? Особенно теперь, когда он, похоже, добрался куда хотел. — Не возражаешь, если я к тебе поднимусь?

В последующие несколько мгновений Вайсу начало казаться — ответа не будет. Однако ответ прозвучал. Профессор услышал хриплый гортанный голос, сдобренный незнакомым акцентом.

— Поднимайся, если охота. Полагаю, ты знаешь, что моя физическая природа прямо противоположна твоей?

— Да, — сказал Вайс. Поставил ногу на нижнюю ступеньку и схватился за скобы. — Догадываюсь. А ты, случайно, не в курсе, насколько быстро это меня убьет?

— Если ты коснешься меня, смерть будет мгновенной, — сказал человек. — Но если будешь на расстоянии вытянутой руки, вероятно, увидишь смену времен года.

— Моя фамилия Вайс, — выбираясь на платформу, сказал профессор. Он старался держаться подальше от незнакомца, причем так, чтобы между ними оставался корпус бомбы. — Профессор Вайс. Можно спросить, кто ты такой?

— Грешник, — сказал человек. — Грешник, стремящийся подвести последний итог.

Он выпрямился и откинул с головы капюшон. Вайс увидел темно-красную кожу, покрытую крупными чешуями, и голубые, почти человеческие глаза, странно выглядевшие в глазницах рептилии.

— Понятно, — выговорил ученый. — А с какой планеты… с какой далекой звезды ты прибыл сюда?

— Я прибыл не со звезды и не с другой планеты, — был ответ. — Скажем так, я с дальней стороны этого мира.

— С дальней стороны этого мира — повторил Вайс.

Он пристально вглядывался в незнакомца. Неужели мутант? Нет. Быть настолько радиоактивным и продолжать жить? Невозможно.

— Много-много веков я ждал чего-то подобного, — кивнув на бомбу, сказал чешуйчатый человек. — Я мечтал о ней, как мечтал когда-то о любви, о вине. И тем не менее я медлю даже теперь, когда одним прикосновением могу высвободить…

— Так тебе известно, что это такое? — удивился Вайс. — Это же атомная бомба. Скоро произойдет взрыв, и она убьет…

— Верно, — перебил незнакомец. — Это сбывшаяся мечта. Я о ней услышал от женщины, заглянувшей в мою пещеру в Каппадокии. От одной из многих, приходивших ради целительной силы моего внутреннего огня. Она умерла, но это была неторопливая смерть, и женщина многое поведала мне, даже научила языку, на котором мы сейчас говорим. Я уже учил его когда-то давно, но позже забыл.

— Каппадокия? — переспросил Вайс. — Это ведь в Турции? Ты, значит, из Турции?

Он невольно улыбнулся, уж больно странным получался их разговор. Возможно, это излучение как-то повлияло на его мозг. А может, сказывался морфин, который ему уже начинали давать, облегчая последние страдания от плутониевого заражения.

— Да, теперь эта страна так называется, — сказал человек. Облизнул запыленные губы длинным раздвоенным языком и вздохнул. — Но я не турок. Некогда я был добрым христианином на службе у своего императора. Ах, как хотел бы я избавиться от этого гнусного облика и присоединиться к своему властителю на небесах.

— Твой… гнусный облик? — переспросил Вайс. — Так ты, значит, не всегда был таким?

— Таким? Всегда? О, нет-нет. Когда-то я был хорош собой и не прятался от людских глаз… но это было страшно давно. Я утратил былые черты, но прошло столько лет, что мне уже их и не вспомнить.

— Но как ты стал… таким, каким стал? — спросил Вайс и снова посмотрел на часы.

Тридцать три минуты до детонации. Быть может, он рановато махнул рукой на свои жизненные перспективы. Еще оставалось время украсить свою карьеру чудесным и величественным открытием, чем-то в самом деле значительным. Не простым развитием работ других, более даровитых ученых. Вот бы изучить этого измененного человека, выведать секрет радиоактивной жизни. Его работу придется продолжить другим, но если бы ему удалось опубликовать хоть предварительные результаты, он оставил бы по себе немеркнущую память в науке. А может… может, он даже сообразил бы, как выжить, очистив свою кровь и костный мозг от плутониевого осадка.

— Как я стал таким? — повторил человек. — Я неоднократно об этом рассказывал, но, похоже, никто не выжил, чтобы другим передать.

— Сдается, я некогда слышал о ком-то вроде тебя, — проговорил Вайс. — Может, спустимся, чтобы было удобнее разговаривать? История, наверное, долгая.

— Да, история долгая, но я изложу ее очень кратко. А поскольку она завершается здесь, уходить отсюда негоже.

— Как тебе будет угодно, — кивнул Вайс. На часах было одиннадцать двадцать девять. — Я слушаю.

— Я был высокопоставленным полководцем империи, — начал человек. — Я происходил из именитой семьи, верно служил императору и был успешен на войне. Это было во дни правления Ираклейоса… ну да, вы называете его Гераклитом. Я был простым малым и мечтал лишь честно исполнить свой долг, обзавестись семьей и вырастить сыновей, чтобы они достигли еще большей славы, чем я. Только этому не суждено было случиться. Странное дело — то, о чем я тебе рассказываю, произошло так давно, но я все вижу с удивительной ясностью, в отличие от более близких времен, успевших подернуться для меня дымкой. Спроси меня, чем я занимался последнюю сотню лет, и я не сумею внятно ответить.

Минутная стрелка на часах Вайса подползла к цифре шесть.

— Стояло лето, долгое и засушливое, и оно близилось к исходу. Спасаясь от жары, я поехал в горы охотиться. Дни были долгие, а вечера — такие ласковые, каких с той поры ни разу не выдавалось. Со снежных вершин тянуло прохладой, а земля хранила солнечное тепло. В один из таких вечеров я увидел падающую звезду. Мне показалось, что она упала совсем близко, прямо за озером, где на дубовых сваях стоял мой охотничий домик. Я велел своим домашним рабам снарядить лодку, и гребцы отвезли меня к дальнему берегу. Там горели тростники, а среди них виднелась большая лодка, выкованная из сверкающего серебра. Перепуганные рабы забили веслами как попало, лодка качнулась, и я упал в воду. Я приказывал гребцам вернуться и подобрать меня, но они струсили. Это рассердило меня и придало мне храбрости. Я подплыл к берегу и, увидев в боку серебряной лодки дверь с петлями, открыл ее и вошел. Внутри металлического корабля было холодно. Куда холодней, чем морозными ночами на горных плато, когда негде укрыться от ветра и снега и не спасают никакие костры. Но гнев гнал меня вперед, и к тому же мне померещился свет, игравший на золоте. Обуянный жадностью, я проникал все дальше в глубину корабля…

— И что же ты там обнаружил? — взволнованно спросил Вайс.

До взрыва оставалось двадцать восемь минут, а для того, чтобы добраться к стационарному телефону, требовалось как минимум пять. Теперь, когда смерть придвинулась совсем близко, ему как никогда хотелось отсрочить ее. И это странное, проклятое, говорливое создание могло послужить средством.

— Золота я там не нашел. Я обнаружил в корабле существо. Большое, странное, похожее на ящерицу, оно не могло выбраться из своих разрушенных покоев. Ростом оно превосходило эту вышку, и лишь одна огромная, оснащенная когтями рука оставалась свободной, но хватило и этого. Существо оказалось проворным, как те мелкие ящерицы, что шныряют в нагретых солнцем камнях. Я отшатнулся, но оно схватило меня и втащило к себе. Его лапа обжигала меня, моя плоть кипела от прикосновения, а боль… Боль милосердно оборвалась — я лишился чувств. И вот пока я лежал без сознания, оно поработало надо мной.

— Погоди немножко! — воскликнул Вайс. Слушать дальше уже не было времени, стрелка неумолимо кружила по циферблату. — Я должен… мне нужно отправить послание. Я сбегаю вниз и сразу вернусь.

Он уже перекинул ноги через край платформы и нащупывал скобы, когда запястья обожгла ужасная боль и его силой втащили обратно наверх. Странный пешеход усадил его в самом центре платформы и прекратил его вопли, постучав пальцем по лбу.

— Оно поработало надо мной, — сказал он, обращаясь уже к мертвому телу. — Постаралось сделать из меня свое подобие, чтобы я послужил его целям. Но мне не хотелось превращаться в дракона, и, милостию Божьей, в полной мере совершить задуманное оно не смогло. Так я и остался человеком, по крайней мере наполовину.

Нагнувшись, он поцеловал Вайса в обе щеки, оставив на его лице два пылающих клейма.

— Получеловеком, который не может прикоснуться к возлюбленной, которого невозможно ни утопить, ни заколоть, которого вообще смерть не берет. По крайней мере, так я полагал, пока миссис Гаррисон не сообщила мне, что мои молитвы услышаны и появилось средство уничтожить дракона.

Часы Вайса показывали одиннадцать сорок четыре. Детонация предстояла в полдень, по команде электронных часов, которая будет передана по трем раздельным управляющим кабелям. Но когда дракон заключил бомбу в объятия и крепко стиснул ее…

На расстоянии девяти миль, в молчании оттираясь под струями дезактивационного душа, Караджан почувствовал, как под ногами ходуном заходил пол. Это продолжалось несколько секунд. Поток воды из душевой головки замедлился, прекратился совсем, потом сам собою восстановился. Ударная волна оказалась гораздо сильней, чем полагалось для обычного десятикилотонного взрыва.

— Эй, сержант! — окликнул Андерсон. — А ведь тот тип полез прямо туда, к бомбе!

— Какой еще тип? — спросил Караджан. — Не было никакого типа.

И он был прав. Через пять минут, еще толком не высохнув после душа, они подписали документы, в которых именно это и говорилось. Грибовидное облако медленно оседало у горизонта.

Шон Уильямс Неласковое пламя

Шон Уильямс снискал международную известность и удостоился премий в первую очередь за романы в жанре космической оперы, действие которых происходит во вселенной «Звездных войн». Многие из них созданы в соавторстве с Шейн Дикс. В их число входят подсерии «Astropolis», «Evergence» и «Geodesica», а также литературная версия компьютерной игры «The Force Unleashed», высоко оцененная обозревателями «Нью-Йорк таймс». Рассказы писателя составили несколько сборников, в том числе «New Adventures in Sci-Fi», «Light Bodies Falling» и «Magic Dirt». Он также является автором десяти взаимосвязанных фэнтезийных романов, идея которых пришла из детских воспоминаний о пейзажах засушливых равнин Южной Австралии, где он по-прежнему живет с супругой и прочими домочадцами.

Действие его последнего сериала «Broken Land» происходит в том же мире, что и в книгах, перечисленных выше. Предлагаемый на этих страницах рассказ напрямую связан с событиями из этого сериала.

В нем автор вовлекает нас в опасное путешествие вместе с воином, который должен сделать окончательный выбор — кому же все-таки принадлежит его верность. Как выясняется, оба варианта могут оказаться гибельными.

Разлука для любви — что ветер для пламени.

Слабое погаснет, сильное — лишь разгорится…

Роже де Рабутэн

На двадцать третий день путешествия молодой человек заметил след ворчуна. Резко осадив механического скакуна и бросив его влево, он остановился в тени желтой стены каньона и легко соскочил наземь. Из-под ног фонтанчиками взвивалась пыль, каждый шаг оставлял глубокие отпечатки. А вот то, что он рассмотрел впереди, отпечатками назвать было трудно. По земле как будто проскребли костяными иголками, оставив длинные, тонкие полосы. Собственные следы странника были единственными человеческими проявлениями, попавшимися ему на глаза за последнюю неделю этого путешествия на запад.

Он опустился на корточки, притворившись, будто рассматривает царапины, но на самом деле больше прислушиваясь. И очень скоро сквозь шум безымянного ветра, постоянно дувшего по эту сторону Щели, ему удалось различить сухое постукивание, примерно такое, какое издают игральные кости, когда их трясут в чашке. Он выпрямился и посмотрел вправо вверх.

На высоте в четыре человеческих роста на выступе древней скалы сидел громадный, песочного цвета паук. И смотрел на странника множеством глаз, похожих на темные камешки. Тот застыл, глядя на паука. Ворчун был не самый крупный, видали и покрупнее, но все равно — ширины необъятной. Если прыгнет, у него будет лишь доля мгновения, чтобы выхватить нож или вызвать из Щели огонь. А если паук был здесь еще и не один…

С другой стороны каньона долетел резкий перестук. Второй, а потом и третий ворчун пластались по камням — уродливые шрамы на лике этого мира. Четвертого ворчуна странник запеленговал только по стуку жвал, настолько полно тот сливался с камнями.

Он-то и заговорил — медленно, так, чтобы человек его понял.

— Мы знаем тебя. Ты — Рослин из Гехеба.

Рос не спеша наклонился и подобрал два камешка, похожих на кремни. Взял один в левую руку, другой — в правую и отстучал короткий ответ. Мастер Пакье преподал ему язык ворчунов в самом начале ученичества, вот только, если можно так выразиться, говорить на этом языке случаев у него было не много.

— Он самый, — сообщил он ворчунам. — И что с того?

— Ты у нас кое-что взял.

Это была сущая правда. Давным-давно, еще подростком, он спас от ворчунов девочку по имени Ади. Отсюда дотуда был примерно месяц пути, но, похоже, слухи успели распространиться.

Он выпрямился во весь рост.

Годы постоянных тренировок наделили его силой и раздвинули широко плечи. Темные волосы густым хвостом свисали до середины спины. В воздухе заметались отдельные вьющиеся пряди — по приказу Роса началось превращение, и ровное дуновение ветра стало порывистым.

— Вы пропустите меня, — отстучал он камешками.

— Ты не можешь, — сообщил ему ворчун. — Путь впереди перекрыт.

— Ну так я его открою.

— Ты не можешь, — повторил ворчун. — Поверни обратно.

— Это угроза или предупреждение?

— Понимай как хочешь, Рослин из Гехеба.

И, легко развернувшись на восьми ногах, ворчун уполз в расщелину камня. За ним последовали двое других.

— Погоди.

Рос успел пожалеть, что изначально пошел на конфликт. Как-никак, а ворчуны были первые живые существа, встреченные им на пути. И они знали Щель гораздо лучше, чем он. Не исключено, они были в силах ему помочь. В особенности если он будет говорить побыстрей.

Ворчун, которого он заметил раньше других, тоже собирался нырнуть в трещину камня.

— Я здесь кое-что разыскиваю, — как можно проворнее отстучал Рос. — Скажем так, дракона. Ты, случайно, не…

Но паук скрылся из виду, ничего не ответив. Рос остался хмуриться в одиночестве, овеваемый по-прежнему неспокойным ветром каньона. Флюгера его покинутого скакуна ходили туда-сюда, собирая энергию ветра и отправляя ее в керамические фляги, в два ряда укрепленные вдоль деревянного бока. Сто двенадцать крохотных ног пребывали в полной готовности для движения, ожидая, чтобы всадник вернулся и продолжил поездку. Это был, конечно, не самый могучий и выносливый из скакунов. Он едва выдерживал совокупный вес Роса и его поклажи, зато в скорости не уступал верблюду. А защищен был даже и лучше.

«Ты не можешь. Поверни обратно».

Рос не считал себя тонким знатоком языка ворчунов. Может, ему пытались сказать прямо противоположное: «Ты не можешь повернуть обратно».

На сей счет он и сам не сомневался, но каким образом ворчуны угадали?..

Теребя пальцами серебряный медальон, висевший на кожаном шнурке у него на шее, Рос выбил еще три фонтанчика пыли и запрыгнул в седло. Дернул повод — деревянную ручку, присоединенную двумя ремешками к замысловатой коробке передач механического скакуна, — и послал машину вперед. Деревянное устройство запыхтело, зашипело и двинулось с места. Тиканье заводного механизма отдавалось эхом от обрывистых стен.

На запад, все время на запад! Щель, прорезавшая красную кожу земли, сворачивала то на юг, то на север, но общее направление в сторону заката оставалось неизменным. Рос уже приспособился разбивать лагерь таким образом, чтобы на рассвете ловить прямые солнечные лучи. Это хоть как-то смягчало постоянное давление двух параллельных каменных стен, между которыми ему приходилось день за днем ехать. Дно каньона оставалось совершенно безжизненным. Однообразие желтых и коричневых красок утомляло глаза. Даже небо над головой казалось каким-то вылинявшим.

Вскоре после встречи с ворчунами внимание Роса привлекло одинокое облачко, перемещавшееся у дальнего горизонта. Оно было белое-белое, пухлое посередине и истончавшееся по краю. Хоть какое-то разнообразие, есть на чем остановить взгляд! Дней за десять до этого Рос миновал руины давно разрушенного города Лаура, куда его ровесники прилетали из Висячих гор — торговать и обмениваться информацией. Теперь он попытался представить себе, как это — купаться в тумане, летая кругом такого вот облачка на хрупком с виду воздушном змее. Что-то он сомневался, что там, наверху, воздух был таким спокойным, как отсюда казалось.

Интересно, кстати, как Ади оценила бы столь опасное и взбалмошное предприятие.

«Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии, — написала она ему вскоре после его отбытия. Помнится, такое казенное приветствие расстроило его и заставило усомниться, что он знал Ади как следует. — Надеюсь также, что чувства твои не переменились. Что до меня, я по-прежнему держусь обещания, которое мы с тобой дали друг дружке пять лет назад. Если ко времени получения этого письма ты ни в чем не усомнишься, я буду рада. Со своей стороны, будь уверен, что у меня все как прежде.

Пуще всего я надеюсь, что это письмо сумеет тебя разыскать. От тебя давно нет известий, что делает понятным мое беспокойство. Я еще держу того странного серо-розового попугая, которого ты мне подарил, хотя заклинание, вероятно, уже успело развеяться. Я все надеюсь, что однажды он сообщит мне что-нибудь новое. Расскажет, что ты получил это письмо или что ты вовсе направляешься обратно домой, удовлетворив зов своего сердца.

Могу же я немного помечтать?»

В этой фразе сквозь ходульные формулировки письма прорвался наконец ее живой голос, даруя хоть слабенькое ощущение, что к нему обращался не чужой человек.

«Делай что должно, Рос, а потом возвращайся, я тебя жду. Талисман, который я посылаю, укажет тебе верный путь. Верь своему сердцу, как я верила все эти годы. Пусть ничто не собьет тебя с дороги теперь, когда так близка наша встреча».

Письмо было туго обернуто вокруг серебряной подвески, которая висела у Роса на шее. Он уже понял, что медальон был пустотелым, но не пустым. Наверное, Ади вложила туда кусочек собственной кожи. Или осколок зуба. Само письмо хранило побуревшие следы ее крови и было связано шнурком, сплетенным из ее черных волос. Бережно распутав этот шнурок, он повязал его себе на левую руку.

Кожаный ремешок медальона временами тер ему шею. Наверное, это происходило из-за его беспокойства, из-за весомости того, что несла в себе серебряная подвеска.

«Только не забывай обещание, которое мне дал, — узнав о содержании письма, предупредил его мастер Пакье. — Помнишь, я согласился тебя обучать, только если ты за это выполнишь для меня кое-что?»

«Помню и никогда не забуду, — ответил тогда Рос и наклонил голову, хотя его движения мастер видеть не мог. Они тогда летели на малой высоте над мелководной чашей Девяти Звезд, разминая менее человеческое из двух обличий мастера Пакье. Рос, помнится, распустил волосы, и густая грива билась на ветру, хлеща его по спине и помогая вообразить себя одним из тех существ, чьи мощные крылья мчали их по воздуху. Он добавил: — Тем более что ты каждый день об этом напоминаешь».

«Потому что одно дело — помнить обещание, а вот исполнить его — совсем другое дело».

«Я все непременно исполню, как только ты скажешь мне, что от меня требуется».

«Я тебе скажу, когда полностью уверюсь, что ты готов».

На чем зиждились выводы мастера о его полной и окончательной готовности, Рос так и не понял, но довольно скоро ему пришлось отправиться в путь.

Медальон постоянно дергал и тянул ремешок, побуждая его ехать на север, туда, где Ади постигала отцовскую науку, учась управлять фургоном своего клана. Она хотела, чтобы подарок добрался к нему, миновав все препятствия, вот почему она обязала его плотью, волосами и кровью. Что ж, в урочный час, когда его долг перед мастером Пакье будет исполнен, талисман приведет его к ней кратчайшим путем. Не очень, кстати, спрашивая, хочется ему того или нет.

Что ж, как сказали ворчуны, обратной дороги все равно нет.

Позволив себе отвлечься на созерцание облачка и воспоминания о былом, он совершенно упустил из виду то, о чем еще предупреждали его ворчуны. Но потом Щель сделала очередной поворот, и он увидел, что путь впереди был действительно перекрыт.

От края до края Щели простиралась громадная паутина. Там, где на нее падало солнце, она сверкала и переливалась, в тени же была почти не видна. Шелковые струны колыхались под незримыми пальцами ветра. Для обычных пауков сеть была, пожалуй, великовата. И ворчуны сплести ее не могли, потому что они ловчих нитей не вырабатывали вообще. Что-то иное соорудило ее. Или вырастило. Или еще как-то материализовало. И Рос не мог проехать дальше, не нарушив ее.

Он остановил механического скакуна, не торопясь, впрочем, покинуть седло. Таких препятствий, как эта паутина, он до сих пор не встречал. Если он двинется напролом, возможно, она растянется, а потом порвется, как самая обычная паучья сеть. Но что, если в невесомых с виду нитях кроется нечто более зловещее? Яд, например? Или окажется, что напряженные струны обладают бритвенной остротой? А что, если при малейшем прикосновении вся сеть упадет ему на голову?..

Главнейшая истина, которую Рос усвоил в отношении Щели, гласила: не верь глазам своим. Всегда лучше помедлить и поразмыслить. Не то можно ввалиться в такую ловушку, что косточек не соберешь.

Вглядываясь с высоты седла, он внимательно искал малейшие признаки враждебности. Сеть пересекала каньон там, где тот немного сужался. С той стороны бутылочного горлышка, где находился Рос, виднелась лужа стоячей воды, тошнотворно-темная с виду. На дальней скале желтую беспредельность нарушало пятно оранжевого камня. Ну и, как обычно, нигде ни малейших следов человеческого присутствия. И не только их. Здесь не было даже ворчунов и насекомых. Лишь ветер, выгибавший сеть, точно парус.

Солнце спряталось за облачко. День близился к вечеру, и Рос решил отказаться от поспешных действий, могущих оказаться небезопасными. Он двинул скакуна вперед, припарковал его под нависшим выступом утеса и только потом спешился. Палатки у него с собой не было, лишь свернутая постель да небогатый набор для приготовления пищи. Ему всегда нравилась стихия огня. В детстве он вызывал огонь как попало и временами сильно рисковал, потом, благодаря обучению, вполне им овладел. Сегодня, правда, Рос решил обойтись без костра: мало ли какое внимание тот способен привлечь. Зачерпнув из лужи, он опасливо попробовал воду. Она показалась ему маслянистой и горькой для питья. Что ж, запаса в его бурдюках должно было вполне хватить до следующего источника. Имелось и вяленое мясо, которым он пробавлялся за неимением лучшего.

Усевшись на свернутую постель лицом к паутине, он вычертил кругом себя в песке вереницу охранительных символов. Теперь, если что-нибудь вздумает подкрадываться к нему в ночи, он должен был непременно услышать. Сделав это, Рос улегся, закинул руки за голову и стал смотреть на закат. Сперва небо пылало золотыми и алыми красками, а перед тем как окончательно погаснуть, позеленело. С первыми звездами Рос задремал. Ему приснилась Ади; она звала его по имени тихим, неуверенным голосом. Откликаться почему-то не хотелось, он сам не знал почему. Разве не этого момента он дожидался все время своего ученичества? Откуда это острое, как нож, чувство стыда, ведь он вроде ничем перед нею не провинился?.. Или его вина была в том, что он как раз не сделал чего-то?..

В самую полночь что-то рывком выдернуло его из сна. Он не сразу понял, что именно.

Луна висела прямо над головой, ярким серебром заливая запретное царство Щели. Охранительные знаки на песке не были потревожены. Рос сел и начал оглядываться, подмечая малейшие подробности, выглядевшие разительно иначе, нежели при дневном свете. Механический скакун предстал скопищем угловатых теней, отрицавших всяческую симметрию. Лужа застойной воды казалась бездонной дырой, и Рос поневоле задумался, а не таилось ли там нечто живое. Рыба — вряд ли, а вот особо живучая лягушка — пожалуй. Выбоины в поверхности скал были распахнутыми ртами и зрачками безумных глаз, устремленных на Роса. Что же до паутины…

Он ахнул и вскочил на ноги. И бегом одолел дюжину шагов, вглядываясь и прикрывая глаза от слишком яркого света, чтобы убедиться — ему не привиделось.

Сеть при луне прямо-таки светилась. Теперь можно было разглядеть ее всю целиком, и Росу бросилось в глаза, что на ней не было естественного расходящегося узора, какой выплетают пауки, устраивая свою охотничью снасть между деревьями или камнями. Не было здесь и бессмысленного хаоса линий. В сплетении шелковых нитей проглядывали очертания существа столь громадного, что кончики его крыльев касались противоположных обрывов.

Перед Росом был дракон. Дракон, некоторым образом заключенный в паутину.

«Не верь глазам своим», — напомнил он себе, подходя вплотную к подножию сети.

Под таким углом зрения дракон выглядел еще сверхъестественней прежнего. У него были четыре когтистые лапы и птичий клюв. Абрис, схваченный в полете, был столь убедителен, что Рос с некоторым изумлением рассмотрел далекие звезды там, где полагалось быть плоти. А эти крылья, которым впору бы заслонить половину неба над ним!..

Рос подошел так близко, что паутины можно было коснуться рукой. Теперь искаженная перспектива почти не давала рассмотреть выплетенный силуэт. Он различал лишь одну лапу, шириной примерно в свой рост, вытянутую словно бы в попытке схватить и сплющить его, чудесным образом превратив в звездную пыль. Некоторое время он не спускал глаз с этой лапы, но она и не думала шевелиться.

Нити паутины были до того тонкими, что при слишком пристальном разглядывании исчезали из виду. Стараясь дышать в сторону, Рос опустился на колени и рассмотрел одну из них, соединявшуюся с землей. Она крепилась там, как настоящая оттяжка настоящей паутины, то есть без колышка, без грузика и без клея. Рос невольно подумал о том, что струны, расположенные выше и державшие полный вес сети, наверняка были потолще. Нижние, вероятно, просто не давали паутине полоскаться на ветру.

Тем не менее Рос не стал ее трогать. Вместо этого он, поднявшись, обследовал еще четыре такие же оттяжки поблизости. Живой мир на дне Щели был весьма небогат, но птицы здесь время от времени пролетали. Если сеть хоть одну из них поймала и так или иначе убила, под нижним краем должны обнаружиться кости и перышки.

Там не было видно даже дохлого мотылька.

Короче, по всем приметам, кроме одной, это была вполне обычная сеть. Необычной приметой являлось только изображение дракона, и оно вселяло сомнение, но Рос не мог сомневаться всю ночь.

Настанет утро, и разглядеть дракона вновь сделается невозможно. На это нельзя было полагаться. Не верь глазам своим! В том числе и тому, чего они не видят!

Стало быть, требовались какие-то действия. Немедленные и решительные.

Отступив на два шага прочь, Рос подобрал плоский камешек из-под ног. Его тупым кончиком он начертал на песке новую последовательность символов и обвел их двойной линией. Когда заклятие начало действовать, ночные тени сделались резче, и Рос предостерег себя от самодовольства. «Защита привлекает внимание», — говаривал мастер. Возможно, именно поэтому сеть не подавала никаких признаков превращения. Если там вправду было нечто, а не просто иллюзия, это нечто становилось видимым только при определенном освещении и под определенным углом зрения. Иначе его наверняка рассмотрели бы и до Роса. Оно успешно пряталось и без всяких заклятий.

До нынешнего момента.

Рос тщательно прицелился, изготовил каждую свою мышцу для мгновенного бегства — и одной рукой бросил камешек в ближайшую нить.

Тот отскочил со звуком спущенной тетивы, а по сети от сотрясения разбежались мелкие волны. Дракон вроде как дернул лапой, по нему пошла дрожь. Рос вглядывался и вслушивался, испытывая все возрастающее удивление. Вместо того чтобы вскоре умолкнуть, пение тетивы все нарастало, превращалось в слитное гудение отдельных нитей, продолжавших вибрировать. И вот в этом гудении прорезался голос, вопрошавший:

— Почему ты здесь?

«Там живет дракон, — сказал Росу мастер Пакье, отправляя его в путешествие, означавшее конец ученичества. — В Щели обитает дракон, и я хочу, чтобы ты нашел его для меня».

«Легко отделался», — подумал Рос, а вслух спросил:

«Это все?»

«Не будь так уверен в себе, мальчик. Он умеет скрываться не хуже меня, только иначе, и хитростей у него не перечесть. Задание же у тебя троякое. Во-первых, ты должен найти его. Во-вторых, убить. И наконец, ты должен мне доказать, что все исполнил, как велено».

«Тебе его голову притащить?»

Улыбка мастера Пакье дышала лукавством.

«Если она у него есть — голова. В таком случае я буду вполне удовлетворен».

Вспоминая теперь эту улыбку, Рос поневоле гадал — неужели мастер всю дорогу знал, с чем ему придется столкнуться?

— А почему бы мне здесь и не быть? — ответил он вопросом на вопрос, но гул успел смолкнуть. Дракон снова затих.

Внутри защитного круга валялось еще несколько камешков. Рос выбрал самый большой и, размахнувшись сильней прежнего, запустил им в паутину.

— Я здесь никому не мешаю, — долетел призрачный шепот, и Рос убедился, что слух его не обманывал. — Почему бы тебе не оставить меня в покое?

— Ты — дракон!

— А ты — человек.

— Оба мы такие, какие есть, и ничего с этим поделать не можем.

— Но являемся ли мы рабами своей природы? Вот в чем вопрос!

— Несомненно, ты обидел бы меня, если бы мог.

— А не грех бы и усомниться. По крайней мере, сейчас я такого желания не испытываю. Если бы обстояло иначе, ты уже это почувствовал бы.

У Роса кончались камешки.

— Значит, ты не томишься в плену и это не ловушка?

— Зачем спрашивать, если ты все равно не намерен верить ответу?

— Просто чтобы проверить мою теорию, что все драконы — лжецы.

— Лгу я или нет, судить обо всех по мне одному было бы неверно.

— Видишь ли, — сказал Рос, — ты не единственный дракон, с которым я познакомился.

В ответ прозвучал лишь бессловесный гул, казалось, дракон размышлял. Когда настала тишина, Рос обнаружил, что камешки кончились.

Налетевший порыв ветра натянул паутину и подбросил песок. Только тут Рос обратил внимание на холод ночной пустыни, обжигавший кожу. Надо что-то делать, сказал он себе. Не всю же ночь в защитном круге стоять.

«Делай что должно, Рос, а потом возвращайся, я тебя жду».

Он стер подошвой левой ноги вязь охранительных символов, и ночь вновь обрела обычные вкусы и запахи. Обоняния коснулась затхлая вонь лужи, издалека долетел перестук — это ворчуны торопились куда-то по своим делам. Только луна светила не так ярко, как прежде. На нее наползло облако, и она то разгоралась, то меркла, подспудно вселяя тревогу.

Рос выбрался из нарушенного круга. Ничто не спешило нападать на него, ни вещественным образом, ни путем превращения. Существовало лишь его собственное волеизъявление.

Очень-очень осторожно он взялся за ближайшую нить и слегка дернул ее.

— Вот видишь, — отозвался дракон. — Я вовсе не хочу тебе зла.

— Это ничего не доказывает.

— А какие доказательства тебе требуются?

Это напомнило Росу о третьем условии мастера Пакье.

— Скажи мне, почему ты здесь прячешься, и, может статься, я поверю тебе.

— И тогда ты уйдешь?

— Я ничего тебе не могу обещать.

— Полагаю, чтобы не выставлять себя лжецом.

— Ну, типа того.

— Не типа того, а именно так. С тех самых пор, как ты меня разбудил, мы не сказали друг другу ни одного правдивого слова. Мы танцевали вокруг правды, ограждая свои секреты, словно какие сокровища. Ты вот рассуждаешь о доказательствах, лжи и обещаниях так, словно это препятствия между тобой и тем, к чему ты стремишься. Но я тебе вот что скажу: никакими разговорами ты ведь не удовлетворишься. Чего ты так отчаянно хочешь, что явился сюда посреди ночи и пробудил меня от сна?

Рос подумал об Ади. О своей свободе. Вспомнил обещание, данное мастеру Пакье.

— Ты, похоже, в ловушке, — сказал он. — И я тоже некоторым образом.

— Запутался в словесной паутине, — фыркнул дракон. — Прямо как я в этом паучьем шелку.

— Полагаю, впрочем, что твои путы легче порвать.

— Можешь думать что угодно. Попробуй, и выяснишь.

Рос уже согнул указательный палец, чтобы последовать совету дракона, но в последний миг удержался. Дракон над ним словно бы кивал на ветру, призывая его к действию.

Нет, он не будет это делать. По крайней мере, пока не разузнает побольше. Что, в свою очередь, как он подсознательно догадался, означало, что придется открыть дракону еще частицу себя.

— Меня сюда послали, — сказал он, — чтобы я тебя убил. Ну? Что скажешь?

— А вот что скажу. Кто тебя послал?

— Какая разница?

— Огромная. Сам ты мне явно не враг, лишь инструмент, которым мой враг пользуется. Именно с ним я должен поговорить, но сделать это могу лишь при твоем посредстве.

— Он меня сюда не на переговоры послал.

— Как бы то ни было, ты здесь. Так почему не сделать дело и не покончить с заданием? Давай убей меня и живи дальше. Кстати, ты мне еще не сказал, какое такое желание погнало тебя в путь.

— А я хотел бы знать, почему ты заслужил смерти.

— Разве тот, кто тебя послал, об этом не рассказывал? Какое упущение с его стороны.

— Он рассказывает лишь то, что мне необходимо знать.

— Ты доверяешь ему?

— Он мой… Он был моим наставником. Мастером, у которого я учился.

— Тогда тебе определенно стоит верить ему.

— Я и сам себе это внушаю.

— Но?

Но я знаю: мастер Пакье никогда ничего не делает без причины, сказал себе Рос. А когда причина скрыта, это тоже, в свою очередь, имеет причину. Что, если этот дракон совершенно не заслужил смерти? Что, если меня обманом заставляют совершить ужасное преступление?

«Было время, — рассказывал ему мастер, — когда этот мир кишел созданиями вроде меня. Теперь нас осталось не много, да и то в большинстве своем мы чураемся твоего племени. Это оттого, что мы видим страх в ваших глазах, когда вы на нас смотрите. А ведь мы принадлежим этому миру точно так же, как вы. Он был нашим задолго до вашего появления, так что мы знаем его чуточку лучше.

Вот поэтому мы скрываемся самыми различными способами. Иные нашли пристанище в небе, появляясь в виде облачка или таинственного свечения. Кто-то ушел под землю, чтобы питаться расплавленным камнем. Кто-то расправляет крылья под сенью лесов, за густой завесой плюща, где можно спать непотревоженным целую вечность. А иные отыскивают способ существовать среди вас неузнанными — вот как я, например».

Теперь Рос понимал: один из драконов принял облик гигантской паутины и так плыл по течению дней. Рос сообщил ему о возможности близкой кончины, желая посмотреть, что из этого выйдет, но был вынужден признать: дракон совсем не встревожился.

Он сказал:

— Смерть может быть разной.

— Весьма и весьма, — ответил дракон. — Например, может погибнуть надежда. Тело еще будет существовать. Но то, что внутри, осыплется пылью. Любви, кстати, тоже вечной жизни не суждено.

Рос резко вскинул глаза. Что угадал дракон относительно двигавших им побуждений? Что он разузнал — или думал, что сумел разузнать? Рос перебирал струны, словно арфист, но, может, скорее это дракон играл на его струнах?

Он вновь согнул указательный палец, но вместо того, чтобы дернуть нить, тянул ее, пока она не лопнула.

Паутина содрогнулась, выплетенный дракон отшатнулся.

— Видишь теперь? — прошептал он, пока сеть еще вибрировала. — Я беспомощен перед тобой.

Это казалось невероятным.

— Значит, кто угодно мог в любой день явиться сюда и покончить с тобой?

— Прости, если это лишает тебя чувства собственной значимости.

— Меня вроде бы отправили в путешествие ради вызова, испытания, достижения цели.

— Полагаю, это действительно так, причем для нас обоих. Если кто угодно мог это сделать, почему пришел ты? И почему именно теперь?

— Понятия не имею.

— А о чем ты вообще имеешь понятие?

Рос мотнул головой. Его раздирали противоречивые чувства. Если ради обретения свободы он должен был всего-то порвать несколько струн и прекратить земные дни немощного старого дракона — спрашивается, что его останавливало? Что?

Может, в этом и заключается мое испытание, сказал он себе. Преодолеть момент нерешительности. И тогда я буду свободен.

Но такой ход рассуждений лишь привел его в еще большее замешательство. А что, если путь к независимости как раз и лежал через неподчинение приказу мастера Пакье? Если его проверяли на способность вместо слепого подчинения делать то, что он сам находил правильным?

Тройное задание. Ладно, дракона он отыскал. Уже что-то. Но удастся ли обойти два оставшихся условия и все-таки заслужить ту жизнь, о которой он так долго мечтал?..

— Скажи, почему ты прячешься?

— Потому что мир изменился, — ответил дракон. — И продолжает меняться. Это отражается в каждой существующей вещи точно так же, как любая вещь отражает в себе состояние мира. Мы неразделимы. Стало быть, изменяется и наше предназначение.

— Какое же предназначение ты исполняешь теперь?

— Я вижу сны.

— Но не все драконы уснули!

— Пойми правильно. Спать и видеть сны не одно и то же.

— Не все драконы сны смотрят.

— Да-да. Ты сказал, что знаком с кем-то еще. Причем считаешь его лжецом. Кому он лжет — тебе или себе? Если последнее, это тоже можно считать разновидностью сновидений.

— Возможно, то и другое.

— Тогда это весьма опасный дракон. Ты и его пытался убить?

— Нет. Он тот, кто меня сюда прислал.

— В самом деле?

— Да.

Дракон не выказал ни удивления, ни злобы, вообще никакого чувства, понятного человеку.

— Хочу убедиться, — сказал он, — что правильно тебя понимаю. Тот другой дракон, с которым ты знаком и которого считаешь лжецом, послал тебя сюда с заданием меня убить, и ты слушаешься его, поскольку считаешь своим наставником, мастером?

— Да.

— Нет, ты мне не это сказал. Ты поправился. Ты сказал, что он был твоим мастером и учителем.

— Мое ученичество оканчивается с исполнением этого поручения.

— С моим убийством.

— И я должен предъявить ему доказательство.

— Естественно. Я бы и сам того же потребовал.

— Кто-то из твоих посягает на твою жизнь, а тебя это совершенно не беспокоит?

— Но он ведь не сам совершает убийство. Это делаешь ты, причем вполне добровольно. Меня больше занимает то, что дракон взял в ученики человека. Как тебя зовут, мальчик? Следует нам разговаривать как равным, если уж твой наставник считает нас таковыми.

— Рослин, — ответил юноша, оставляя при себе свое тайное имя. — Рослин из Гехеба. А тебя как зовут?

— У меня было много имен, — сказал дракон. — Если хочешь, можешь звать меня Зилантом. А какое имя предпочитает твой мастер?

Рос счел за благо уклониться от прямого ответа.

— На что тебе это знать?

— Я хотел бы знать, Рослин из Гехеба, под каким именем он известен твоим соплеменникам. Он придерживается того же обличья, что я, или скрывается как-то иначе?

— Он носит вполне человеческую внешность, — ответил Рос. — Когда желает того.

— И приберегает свой истинный вид до времени, когда ему надоедает быть человеком. Нам, драконам, присуща такая особенность, хотя мы не всегда ею пользуемся. Только по своему выбору.

— Наставник говорил, что умение сделать выбор — самое трудное. Обрести могущество довольно легко, гораздо важней знать, когда им необходимо воспользоваться!

— А ты могуществен, Рослин из Гехеба?

— Говорят, бываю иногда.

— Боюсь, мое убийство особых сил не потребует, так что не разочаруйся.

Рос протянул руку и оборвал еще одну нить.

— Не надейся вызвать у меня жалость, дракон. Если хочешь жить, назови причину, по которой мне следовало бы тебя пощадить. И все.

Зилант дергался и корчился в паутине, но зубастая пасть ни дать ни взять складывалась в улыбку.

— Ну да, конечно. Я знаю, что не сумею переманить тебя на свою сторону. И тут дракон и там дракон.

— Если ты намекаешь, чтобы я обратился против наставника, так знай: этому не бывать.

— Намекаешь здесь один ты. Помни, однако: изреченная мысль есть отсроченное деяние.

— Хватит!

— Как по-твоему, что произойдет, если ты ослушаешься этого своего лживого мастера? Он что, с неба спустится, чтобы тебя заклевать?.. Если ищешь причины, спроси себя, чего ради твой наставник тебя обучал. Уж точно не для того, чтобы ты погиб в его же когтях. Он слишком много в тебя вложил, чтобы этим все кончилось. Теперь тебе решать самому. Теперь ты сам себе мастер и господин. Или твой наставник не имел намерения отпустить тебя на свободу? Может, это чудовищное задание — первое из многих, которые он для тебя уготовил? Стыд и чувство вины лишь крепче привяжут тебя к нему. Ты был ему учеником, а станешь слугой, угодишь в вечное рабство.

— Хватит, я сказал!

В ярости Рос сгреб целый пучок нитей и оборвал все. Куски шелковинок падали ему на голову, прилипая к лицу. Дракон над ним забился и заревел, гул паутины сорвался на визг.

— Кто хозяин, а кто слуга, Рослин из Гехеба?

Рос ухватил еще пучок и разделался с ним, хотя часть рассудка и задавалась вопросом, отчего он так обозлился. Разве дракон не высказал ему как раз то, что он и сам успел заподозрить, — это бессмысленное задание было ловушкой, призванной либо унизить его, либо повязать навсегда. Тогда как нарушенное слово освободило бы его разом и от обязательств, и от угроз.

Нет уж. Рисковать он не собирался. Зилант в его жизни присутствовал всего лишь какие-то минуты. А мастер Пакье растил его целых пять лет. Рос был обязан ему гораздо больше, чем какому-то чужаку. А себе самому — больше всех. Он останется верен данному слову. Может, Зилант и заслуживал спокойного сна до самого конца вечности, но так уж получилось, что он встал между Росом и свободой, обещанной мастером Пакье. Между Росом и тем будущим, о котором они с Ади столько мечтали.

Но вот заслужил ли он, Рос, это будущее и эту свободу? Он уже сомневался в своих чувствах к Ади и готов был заподозрить наставника в самом гнусном обмане. Он совершил мысленное предательство. Значит, он и сам был недостоин ни веры, ни любви.

Рос пустился бежать по дну Щели, загребая руками нити, распуская дракона на ленточки. Они бились на ветру, звезды сверкали подобно слезам, отражаясь в оборванных концах и от его рук, облепленных паутиной.

Добравшись до противоположного края каньона, он полез наверх по камням, прыгая от одного пучка нитей к другому, двигаясь точно ворчун, обрывая и перекусывая нити зубами. Потом, вспомнив про нож, он выхватил его и принялся резать, тем более что наверху нити действительно сделались толще и порвать их руками удавалось не всегда.

Он сам не знал, много ли минуло времени. Луна совсем скрылась за тучей, он больше не мог отслеживать ее путь в небесах, да, в общем, и не пытался. Он продолжал свое дело, не обращая внимания ни на боль в мышцах, ни на облепившие его густые слои паутины. Он лез все выше, он перехватывал и кромсал.

На самом верху он немного помедлил, но лишь затем, чтобы примериться для добивающего удара. Осталась последняя нить, вернее, толстый провисший канат, пересекавший каньон. С него свисало все оставшееся от дракона. Рос влез на него, зажав нож в зубах, перебирая руками, выбрался на середину и приготовился совершить необходимое.

— Даю тебе последний шанс, Зилант, — сказал он. — Скажи хоть что-нибудь такое, чтобы я передумал!

— Нет, — прошипел дракон. — Ты не можешь повернуть обратно.

Услышав точно те же слова, что и от ворчунов, Рос едва не удержал занесенную руку. Усталость успела выжечь в нем гнев, так что расправу он продолжал больше из упрямства. Это в каком смысле он не мог повернуть? В судьбу он верил не более, чем в богиню, о которой некоторые толковали. Его жизненный путь выстраивали обязательства, обещания и долги. Это от них он получал подножки, а не от какого-то вселенского картографа, все расчертившего изначально.

Вися на одной руке, он занес нож, а потом с силой ударил.

Канат лопнул. Дракон распался надвое, точно занавес, и Рос полетел вниз вместе с ним. Они с величавой медлительностью валились на дно каньона. Ожидая удара, Рос напряг мышцы и удачно перекатился, должным образом отводя от себя клинок. Из легких вышибло воздух, его окутала упавшая паутина, но в остальном он нисколько не пострадал.

Небо на востоке уже начинало бледнеть, так что Рос смог обозреть дело рук своих.

Узнать дракона сделалось невозможно. Там, где совсем недавно простирало крыла летучее существо, теперь невесомо болтались прозрачные клочья. Ни величия, ни голоса, ни даже бессловесного гула. Лишь ветер вздыхал по каменным закоулкам.

В глаза Росу ударил солнечный луч. Солнце поднималось из-за дальнего горизонта. Золотой свет облил трясшиеся от усталости руки. Сил едва хватило на то, чтобы отодрать от лица липкую паутину.

Он все-таки сделал, что было должно. Убил дракона. Все, что ему теперь оставалось, — это предъявить мастеру Пакье свидетельства своего деяния. Он посмотрел на раскиданные обрывки сети. Мастер определенно знал, что его здесь ожидало. Ему хватит одного взгляда на Роса, сплошь покрытого паутиной. Уйдут дни, прежде чем он до конца вычешет ее из волос.

Он хрипло расхохотался, и стены каньона ответили чем-то напоминавшим рыдание. Он был похож на закуклившуюся гусеницу. Что вылупится из нее, когда вскроется кокон? Примет ли его Ади — его, убийцу беззащитных драконов?

В этот миг предельной ясности он ощутил, что его смутное нежелание сдержать обещание, данное Ади, обрело форму страха. Путешествие завело его в небывалую западню, и как справляться с ней, он не знал.

Перестук, издаваемый ворчунами, отвлек его от горестных размышлений. Сразу шесть штук подобрались к краю каньона, и за передовыми виднелись другие. Их трескучая речь звучала бессвязно от возбуждения. Он еще не слыхал, чтобы они так стрекотали. Ворчуны потоком хлынули вниз по откосу и дальше через ошметки паутины. Потрясло ли их то, что они здесь увидели? Рос не взялся бы судить. Они десятками спускались в Щель, и он попятился прочь от многоногого прилива.

Сзади плеснула вода, и он крутанулся, хватаясь за нож. Поверхность стоячей лужи форменным образом бушевала, как будто там, в глубине, металось нечто большое.

Ветер хлестал по камням, делаясь все сильнее, пока не превратился в пыльный смерч.

Со стен каньона сыпались камни.

В небе змеились странные облака.

Нет, не облака, осознал он с растущей тревогой. Это была та самая тучка, которую он видел вчера, когда подъезжал к паутине. Та, что потом заслоняла луну. Она простояла на одном месте весь день и всю ночь, не обращая особого внимания на погоду и ветер.

«Иные нашли пристанище в небе».

Облачко разворачивало просторные белые крылья, вытягивало длинную шею. Из лужи ударил вверх водяной столб — и тоже распахнул крылья. Ворчуны ловко карабкались друг на дружку, с жутковатой точностью образуя глаза, клюв, когти и хвост, а каменные осыпи под стенами Щели становились ногами, руками, спинным горбом. Пыльный смерч также обретал форму, раскачиваясь в вышине. Рос едва услышал, как взорвался его механический скакун: энергетические фляги рванули все разом, освобождая запертый внутри воздух.

Дракон воздуха.

Дракон пыли.

Дракон камня.

Дракон воды.

Дракон облака…

Он попятился, начиная как следует понимать, что пробудил. Даже ворчуны, невероятным образом переплетенные лапами, сложились во вполне узнаваемую фигуру.

«Почему бы тебе не оставить меня в покое?» — спрашивал его Зилант.

Надо было послушать его. А теперь, убив одного, он разворошил целое их гнездо. Вот, оказывается, какая его свободе цена.

Изнеможение и страх придали ему сил. Сам он не был драконом, но как-никак ходил у дракона в учениках. И мастер Пакье неплохо его натаскал. Превращение хлынуло сквозь него, как океан — в устье реки. Нет уж, в этот раз он не будет тратить время на разговоры. Одного дракона он уже убил. Что ему еще шестеро, если на кону стояла вся его будущность?..

Драконы ревели, наступая на него со всех сторон. Земля содрогалась, но Рос отступать не собирался. Все равно они не смогут броситься на него разом. Огонь испарит воду, обратит песок в стекло. Пауки разбегутся сами, а облачный пар рассеется в небесах.

Вскинув руки, он призвал пламя, которое так хорошо знал.

Его тело окуталось ярким сиянием, как если бы на дне Щели зажглось еще одно солнце. Кожу охватил жар, стало больно глазам.

Но дело было вовсе не в солнце. Сияние исходило от паутины, сплошь облекавшей его тело. Ее поджег огонь, сорвавшийся с ладоней. Свет и жар все разрастались, пока Рос внезапно не вспыхнул весь целиком.

Он закричал, и воздух, вырвавшийся из легких, еще подстегнул пламя. Громадные языки взвились по бокам, сзади и спереди. Его подняло в воздух, волосы скрутило от жара, одежда обуглилась и опала.

Развернулись огненные крылья, и он полетел.

Дракон огня мчался вперед и нес Роса с собой, в себе, в своем брюхе. Позади них оставался широкий обугленный след.

— Дыши легче, мальчик, — сказал Зилант. — Осталось недолго.

Рос узнал этот голос. Он принадлежал дракону, которого он только что порешил. Нельзя сказать, чтобы это подействовало на него успокаивающе.

— Что со мной происходит?

— Ничего не происходит, — ответил Зилант. — К тебе это вообще не имеет особого отношения. Все дело в нас семерых; твой наставник среди нас самый младший. Он еще поплатится за то, что отправил человека исполнять драконью работу. Однако он добился, чего хотел, — пробудил нас на время, напомнил нам, что наша кровь еще способна кипеть. Все как обычно: где оказалось недостаточно уговоров, сработало оскорбление.

Боль почти лишила Роса способности думать.

«Ничего не происходит» — ага, как же!

— Летим со мной, — вновь заговорил Зилант из клубящегося кругом огня. — Навестим нашего брата.

И Рос пылал вместе с драконом, пока, казалось, уже нечему осталось пылать. Сперва распалась его плоть, затем память и наконец вся та личность, которую он пытался из себя вылепить: ученик, мужчина, влюбленный…

Не желал гореть только серебряный медальон, что дала ему Ади. Его не расплавил даже огонь, клокотавший в брюхе дракона. Рос вцепился в него изо всех сил, моля об освобождении.

«Если бы не ты, я бы погибла, — сказала она ему когда-то. — Я сбежала бы и угодила ворчунам в лапы!»

Пять лет назад все выглядело куда проще. Поток жизни свел их вместе, но при малейшей возможности был готов разлучить навсегда. Принять решение оказалось легче легкого.

«Обещаю, что непременно вернусь!»

«А я обещаю, что непременно дождусь, — ответила она. — Только ты, пожалуйста, смотри не погибни, чтобы мне не пришлось ждать тебя вечно. Скучновато покажется».

«Я даже попробую тебе написать», — сказал он и действительно временами старался. Правда, в основном посредством превращений: присылал ей говорящих попугаев и другие такие же «письма».

«Да уж, пожалуйста, — сказала она. — Только вряд ли у меня получится тебе отвечать, ведь Пакье вроде как хочет все сохранить в тайне».

Так или иначе, она нашла способ. Туго свернутые странички, свидетельство ее упорства, хранились в его сумке с вещами. Слишком юные для женитьбы, Рос и Ади все же обменялись обетами, которые должны были связать их, уже повзрослевших. Оба со всей серьезностью относились к данному обещанию. Но могли ли они предвидеть, какой тяжкий груз на себя взваливают!

«Я дал слово вернуться, — сказал он ей. — И я вернусь».

Погоня длилась недолго. Шесть драконов против одного, к тому же хорошо им знакомого, и при нужде они готовы были следовать за ним на самый край света. Пакье, дракон плоти, умудренный и изощренный в земных делах, но столь отягощенный земными заботами, что начал посвящать людей в заветные тайны, — взвился в небеса, как только его родичи возникли на горизонте. Они кипели, пылали и пузырились, вещая на языках стихий. Пакье мчался со всей быстротой, на которую были способны его крылья, они неслись следом, рассекая небесный свод, точно падающие звезды, а под ними сотрясалась земля.

Когда сознание Роса окончательно прояснилось, он обнаружил, что лежит на спине, раскинув руки и ноги, причем полностью одетый. На жесткой коже штанов высохла вода, в рубашку набился песок… но, кажется, особого ущерба ему нанесено не было. Он откинул с лица спутанные волосы, продрал заспанные глаза и начал оглядываться.

Солнце успело подняться, и он увидел, что снова оказался в Щели, там, где все началось. И даже более того. Стоячая лужа, рыжее пятно на желтой скале, облачко, ровный ветер… даже паутина, лениво колыхавшаяся на ветру, — все вернулось на места, как будто все приключения Роса происходили во сне.

Нет, неужто и вправду?.. Нахмурившись, он принялся восстанавливать в памяти отрывочные мгновения погони. Распахнутые челюсти, распростертые когти, хлещущие хвосты, биение крыл… И он сам в слиянии с Зилантом, ибо на какое-то время между ними действительно исчезла всякая грань.

При дневном свете дракона в паутине нельзя было различить. Сеть была просто сетью, качавшейся на ветерке.

Рос протянул дрожащую руку, собираясь тронуть шелковую струну.

Кожа у него на руке была сплошь в шрамах. Тончайшие линии скрещивались на ней тысячами, напоминая дорожную карту Призрачного города.

«Нет, — подумалось ему, — только не это».

Кое-как поднявшись, он стал мысленно взвешивать разные варианты.

Было похоже на то, что драконье гнездо снова погрузилось в сон. На противоположных стенах каньона замерли несколько ворчунов. Они следили за Росом, но никакого превосходящего разума в их глазах не читалось. Поодаль валялись останки механического скакуна. Сто двенадцать ног выглядели не особенно поврежденными, но воздушные фляги, хранилище его движущей энергии, были уничтожены безвозвратно.

Ну и что он должен был теперь делать?.. Он не собирался уходить, не разобравшись, что же с ним произошло. Приснилось или было наяву? Был он теперь свободен — или во что-то влез до конца своих дней?

Или вообще все зависело от того, с какой стороны на вещи смотреть?..

Тут поблизости зашевелился черный, обгорелый комок, который Рос посчитал камнем. Зашевелился, поднял голову и посмотрел на него.

— Я отпускаю тебя, — сказал мастер Пакье. — Ты мне больше не служишь.

Рос кинулся к нему. Кожа поверженного дракона была вся сожжена, но глаз, устремленный на ученика, горел знакомым пронзительным светом.

— Как ты?.. Кто это сделал с тобой?..

— Ты, по-моему.

— Нет, мастер, что ты, я никогда…

Выражение лица юноши заставило Пакье издать хриплый квакающий смешок.

— Ну ладно, не ты. Зилант. — Обожженные крылья дрогнули. — Тебе от этого легче?

Рос отшатнулся, не понимая, дружеская это, или презрительная насмешка, или некая смесь того и другого.

— Не понимаю, — выговорил он. — Я все сделал точно так, как ты мне велел.

— Да, сделал.

— Я нашел дракона и порвал паутину.

— Да, я знаю, ты его убил. Потом набросились остальные, и ты пытался их сжечь. Паутина загорелась, и Зилант вернулся.

Рос кивнул.

— Каким образом такое возможно?..

— Он сгорает и восстает. Как — не спрашивай. Мы ведь драконы. Мы от вас отличаемся. У нас свои способы выживать в этом мире. Ты оказался посреди чужой заварушки, но теперь все кончилось — и ты свободен. Теперь тебе придется выживать самому, а жизнь — это такое пламя, что с ним поди совладай.

Рос опустился на корточки, потом сел наземь. Пакье дышал с видимым трудом. Под лохмотьями сожженной кожи просвечивала розовая голая плоть.

— Ты ведь предвидел такой исход, — сказал Рос, имея в виду не только раны дракона. — Это и было доказательство, которого ты ждал.

— Доказательство, испытание, наказание… Объясни разницу — и я сам к тебе в ученики попрошусь.

— Ты послал меня к ним, чтобы я их расшевелил, напомнил им… но что? Что они еще живы? Что вы действительно были?

— Одиночество вредит душе. — Сгорбленная спина приподнялась и опала. — Может, я боялся, что после твоего ухода мне будет одиноко. Может, хотел хоть немного с родными побыть.

Рос смотрел на покалеченного дракона, отчаянно жалея и его, и себя… пока опять не послышался тот же скрипучий, болезненный звук. Пакье над ним смеялся. Опять!

И наверное, поделом.

— Перекинься в человеческий облик, — сказал ему Рос. — Я отнесу тебя обратно в Лаур, там о тебе позаботятся.

— В этом нет нужды.

— Но я не могу просто так тебя здесь покинуть!

— Почему? Я немного посплю и проснусь бодрым и свежим. Бороться огнем против огня — значит обрести только пепел. И еще запомни самое главное… — Пакье тяжело закашлялся, извергая сажу из легких. — Запомни: никогда не связывайся с драконом, когда он смотрит сны.

Рос поднялся, припоминая цвета, окрасившие их с Зилантом невероятный полет. Это было все равно что с головой окунуться в живой закат. Ощущение было веселым и жутким, яростным и пронзительным. В те мгновения он сам был огнем. Наверное, это никогда больше не повторится.

Вот только шрамы на его руках остались не от ожогов. Их оставила паутина — повсюду, где она касалась и прилипала. Может, он и не был таким уж убийцей драконов, каким возомнил было себя минувшей ночью, но могли произойти и вещи похуже. Например, когда тебя уродует чужой сон.

Тут он впервые отважился посмотреть в лицо своему главному страху. А что, если у Ади тоже были сомнения? Письмо, которое она прислала ему, не было простым свидетельством ее решимости и упорства. Оно так и дышало неуверенностью. Вспоминая слова, которые она подбирала, он теперь со всей ясностью видел — она тоже внутренне металась. Оттого и пряталась за истертыми фразами, столь чуждыми им обоим.

Это откровение разом перепугало и подбодрило его. Он наконец понял, что все его духовные борения за время этой поездки коренились в чувстве любви, а не в ее отсутствии. Он и Зиланту не стал говорить о своем заветном желании, поскольку боялся его истинного значения. Страх, нежелание, нерешительность, опаска — все это было частью его опыта, равно как и радость, изумление, благоговение и восторг. Надо будет допустить к себе эти чувства и свыкнуться с ними — теперь, когда он обрел свободу, а с нею и отсутствие предопределенности в решениях.

Пакье в самом деле был весьма опасным драконом. Но он знал куда лучше Роса, кто в итоге являлся хозяином, мастером, господином. Что толку отгораживаться от людей, которых ты сам сделал такими значимыми для своей жизни. Сам в нее пригласил. Что хорошего, если они начнут на каждом шагу подозревать ложь, обман, двойную игру — просто оттого, что тебя снедают сомнения, признаться в которых ты едва решаешься даже себе самому?

Рос поднял голову и посмотрел на ворчунов.

«Ты не можешь повернуть назад, — сказали ему вчера эти чудовищные обитатели Щели. — Понимай как знаешь».

Он так и сделал. И чуть не вляпался в сети, из которых было бы уже не вырваться — просто потому, что вырываться-то ему как раз не хотелось.

«Мы близки как никогда», — писала Ади.

Жвала ворчунов застрекотали, отбивая все то же короткое послание:

— Мы знаем тебя, Рослин из Гехеба.

— Даже лучше, чем я сам себя знаю, — отстучал он в ответ.

— Ладно, ступай уже, — раздраженно проговорил Пакье. — Живи. Будь мудрым. Не попадай в неприятности.

— Постараюсь, — сказал Рос. — А ты точно уверен?

— Уверен. Иди давай. Дорогу ты знаешь.

И Пакье прикрыл глаза, снова делаясь похожим больше на камень, чем на живое существо.

Рос снял с шеи медальон. Положил его на песок возле клюва раненого дракона и сказал:

— Спасибо, учитель. Кажется, теперь действительно знаю.

Рос нагнулся, вытащил из руин разбитого скакуна свой заплечный мешок и подошел к северному откосу каньона. Ему предстоял долгий подъем.

Тэд Уильямс Жил на свете рыцарь вредный

А вот и лукавый прикол на тему о том, что получилось бы, если бы историю этого мира писали не победители…

Тэд Уильямс снискал международную известность своим самым первым романом — «Хвосттрубой» («Tailchaser's Song»). Отличные тексты и преданность читателей — все это позволяет писателю с тех пор оставаться на самом верху списков бестселлеров, составляемых «Нью-Йорк таймс» и «Лондон санди таймс». Среди других его работ — романы «Трон из костей дракона» («The Dragonbone Chair»), «Скала Прощания» («The Stone of Farewell») и «Башня зеленого ангела», а также книги серии «Иноземье» — «Город золотых теней» («City of Golden Shadow»), «Река голубого пламени» («River of Blue Fire»), «Гора из черного стекла» («Mountain of Black Glass»), «Море серебряного света» («Sea of Silver Light»), равно как и «Война цветов» («The War of the Flowers») и «Марш теней» («Shadowmarch»). В последнее время вышли сборник «Rite» и роман «Игра теней», являющийся продолжением «Марша теней».

Писатель живет с семьей неподалеку от Сан-Франциско.

* * *

— Мам, ну, мам! — пищал Александракс из влажных глубин выстланного соломой гнезда. — Мы никак не можем бай-бай! Расскажи сказку! Про старину!

— Тихо, деточка, совсем маму оглушишь, — заворчала чешуйчатая родительница. — Посчитай овечек, если не спится.

— Я не только овечек считал, и пастухов тоже, — отозвался птенчик. — А они такие вку-у-усные, никак не бай-бай… Мам, ням-ням охота…

— Ням-ням? А кому я говорила, чтобы так быстро не заглатывал того грязнулю с фермы? Кому без конца повторяю — жуй как следует, жуй как следует? Ты, деточка, на самом деле кушать не хочешь, ты просто обманул свой животик, потому что слишком жадно глотал. Скажи спасибо, у тебя только одной голове не спится, а не нескольким, как у некоторых из наших предков. Так что полезай-ка обратно и быстренько на боковую…

— Мам, а мы все равно ну никак не бай-бай! В животике бурчит, и крылышки хлоп-хлоп хотят! Ну расскажи сказочку, м-м-м-ма-а-ам! Чтобы нам ай и ой, а потом бай-бай! Про те времена, когда еще водились такие длинные, такие страшные рыцари…

— Рыцари? Чтобы ты с перепугу вовсе сон потерял? Да вымерли они все давным-давно. А вот некоторым летунчикам, которые никак в две дырочки сопеть не хотят, сейчас ка-ак будет…

— Ну, мам, хоть одну сказочку, самую ма-аленькую… Про прадедушку Александракса! Он ведь жил в те ужасные времена, когда те жуткие рыцари…

— Жить-то жил, только он был умный и посиживал в своей уютной пещерке, а не якшался со всякими лязгающими монстрами. Хотя тут ты прав, мой птенчик-дракончик, был один случай…

— Расскажи! Расскажи!

Мама вздохнула, выпустив тучу искр.

— Ну ладно, маленький. Свернись в клубочек и слушай внимательно, а сам знай помалкивай и не вздумай перебивать.

Так вот, как я не раз уже с гордостью повторяла, твоего прадедушку все вокруг хвалили за осмотрительность и здравый ум. Он не безобразничал, как другие, и в особенности не повторял ошибок некоторых распутников, похищавших принцесс. Ибо твой прадедушка знал, что это верный путь к неприятностям. Обязательно явится какой-нибудь рыцарь, одетый в блестящие скорлупы и с острой стальной царапалкой в кулаке.

О, то были воистину жестокие дни, когда за любым холмом, за любым поворотом дороги можно было напороться на рыцаря, готового выскочить с копьем наперевес и ни за что ни про что пырнуть им какого-нибудь маминого сыночка! Вот поэтому твой мудрый прадедушка и довольствовался работницами да крестьянками… ну, еще время от времени пухленькими священниками, валявшимися с перепою в воскресный вечер у церкви, после усердной службы. Не то чтобы он совсем не поглядывал на принцесс и всяких знатных девиц, но приходилось учитывать, что пролетарии в те времена были дешевы — в одном месте можно было взять хоть с десяток, и только потом дракону приходилось искать новое пастбище. И твой прадедушка это очень хорошо знал. Он не делал ошибок. Он даже при скудном свете звезд с первого взгляда отличал разодетую купчиху от герцогини, из-за которой можно угодить в большую беду, и, хватая первую, далеко облетал вторую. Тем не менее он, как и все мы, задумывался, что же делало человеческую принцессу такой привлекательной и такой вкусной. Почему их защищали так отчаянно и упорно? Может, они были особо сливочными и сочными или хрустели как-то по-особенному? Может, у них особый «букет», как выражаются наши французские соплеменники? Или неповторимый цветочный аромат, которым не могут похвалиться пропахшие дымом селянки? Или, думалось ему, тут вообще нечто совершенно иное, чего не постигнешь, пока самолично не сжуешь хоть одну?..

Но даже в такие моменты слабоволия и блудомыслия папа твоего дедушки понимал, что идти на поводу у жадности слишком опасно, поскольку лакомые принцессочки надежно оберегались в каменных замках и других сохранных местах. Вот ему и оставалось лишь мечтательно поглаживать брюшко, поскольку осмотрительным и осторожным редко перепадают счастливые, они же глупые, случаи.

Только, мой ящереночек, лучше было бы твоему прадедушке вовсе выкинуть подобные мысли из котелка и не позволять ему варить лишнего, потому что в один не самый прекрасный день Вожделение и Случай все-таки встретились, поженились и родили приплод, имя которому было — Прискорбие.

Я к тому, что дедуле твоего папы все-таки попалась однажды принцесса, за которой не усмотрели.

Дочка короля голокожих была костлявой и безмозглой, об этом без толку говорить, это подразумевается. И еще она слишком гордилась своей белой и чистой кожей, что в итоге и стало причиной ее падения (вообще-то, как ты вскоре убедишься, это был скорей взлет). У нее была одна придурь — она любила ночами покидать теплую постельку и вылезать из окна прямо на крышу замка. Там она принимала лунные ванны, подставляя ночному светилу свои тощие прелести. Эта дурочка полагала, будто такие процедуры полезны для кожи — придают-де гладкость. (Может, конечно, оно и так, хотя, во имя Когтистого, кому в здравом уме нужна гладкая кожа?.. После этого уже не удивляет, что в наши дни люди стали так редко встречаться. Здравого ума им определенно недоставало!)

Как бы то ни было, в ту ночь она только-только растянулась на крыше в одной ночнушке, и надо ж было случиться, что как раз в это время твой прадедушка крыланил домой, промахнувшись по кабатчику из ближнего городка и оставшись, таким образом, без тартара на ужин. И надо же — как раз увидел внизу эту самую принцессу, разлегшуюся на крыше, точно лакомая мясная тушка на прилавке мясника! Тут-то и оставило его все здравомыслие. Он живо спикировал вниз, подхватил принцессу и живо помчался домой, в родную пещеру, мысленно уже составляя меню — всякие там панировки из хлебных крошек и нежный запеченный гарнир… И тут, можешь себе представить, принцесса как-то высвободила ногу и, не переставая ругаться нехорошими словами, ка-а-ак пнула твоего прадедушку прямо в животик! Сделала ему бо-бо. А если бы попала чуть ниже… Да-да, глупенький, у драконов в те времена все было точно так же устроено. Нет, малыш, постоянного ущерба твой прадедушка не претерпел. Откуда я знаю? А откуда еще, по-твоему, дедушка мог появиться?..

Ну ладно. Суть в том, что прадедушка был так потрясен и обижен столь неожиданным покушением на святое, что выпустил безмозглую принцессу, и она полетела прямо вниз, а там было за сотню воздушных саженей, и внизу — сосновый лес. Так что приземлилась она, понятное дело, в несколько потрепанном виде. И весьма мертвой.

Твоему прадедушке, однако, подумалось, что из охлажденной принцессы может получиться деликатес не хуже, чем из парной. Он подобрал тушку и благополучно донес до пещеры, где обитал. В те времена он был холост и совсем одинок, потому что твоя прабабуля еще оставалась делом весьма далекого будущего. Некому было приветствовать его там, некому было разделить с ним… Впрочем, именно это ему и нравилось, старому самовлюбленному скряге… Да, таким он был даже в те давно заплесневевшие времена… Словом, он прибыл домой, заранее обливаясь слюнями и предвкушая, как сейчас отведает самую первую в своей жизни принцессу… И вот тут у его порога — бубух, бабах, треск, блям и гром! А потом кто-то его окликает таким страшным голосом, что поврежденная часть прадедушкиного тела совсем съежилась, прячась внутри!

«Эй, ты, там, зловредная тварь! — кричал этот голос. — Похититель принцесс, истребитель девственниц, проклятие нашего королевства! Выходи, подлый трус! Выходи и сразись с сэром Либограном Неуклонным!»

Да, деточка, это был рыцарь. И крупный притом.

От его ужасного крика твой бедный прадедушка похолодел до самого кончика хвоста, точно задница ледяного дракона. Он всячески старался избегать неприятностей, но даже и ему доводилось слышать об этом самом Либогране, рыцаре могучем, ужасном и неописуемо вредном. Ибо тот был, пожалуй, величайшим убийцей драконов своего времени. И к тому же — невероятным занудой.

«Да-да, это я — Либогран! — ревет вредный рыцарь, и на твоего прадедушку нападает дрожь. — Я убил Аласалакса Железночешуйного и Бирбанга Летучемышекрылого, я истребил дурнославного Черного Червя с Нехорошего луга, я расстроил все непотребные планы Фубарга Огнеметателя…»

И так далее без конца, в том же духе. Такой некролог драконов зачитал, что твой прадедушка положительно готов был погибнуть если не от ужаса, то от скуки — уж точно. Но каким образом он мог заставить его замолчать?.. И вот тут его взяла врасплох совершенно неожиданная идея. (Не забудем, малыш: он был совсем молодым драконом и не слишком привык думать; такая привычка в те времена считалась очень опасной.) Он тихонько наведался в дальний уголок пещеры и принес принцессу, которая, будучи, как мы знаем, несколько потрепана при падении, все же выглядела вполне прилично для мертвой двуногой. И выставил ее на свет, сам прячась в тени и управляя ею, точно куклой, так, чтобы рыцарь мог видеть.

«Принцесса! — вскричал Либогран. — Твой отец прислал меня спасти тебя из лап поганого монстра! Не пострадала ли ты?»

«О нет! — пропищал твой прадедушка самым тонким и пронзительным, совсем принцессиным голосом. — Ни в коем случае! Этот благородный дракон вел себя как истинный джентльмен, и я сюда явилась по своей собственной воле. Так что теперь я тут поживу, дошло? Короче, не вздумай никого убивать, канай в темпе домой и доложи папане, что я тут устроилась, как хорошо присосавшийся чешуйный клещ…»

Тут надо сказать, что рожа у рыцаря была широкая, как свиной окорок, и точно так же не омраченная никакой хитростью и коварством.

«Ваше высочество, ты точно в этом уверена? — спросил он, уставившись на принцессу. — Что-то вид у тебя немножко помятый и грязный, как будто ты сквозь сосновые ветки летела…»

«Какую чепуху ты несешь, сэр глупый рыцарь! Что ты вообще себе позволяешь? — немножечко нервно пропищал твой прадедушка. — Да, я немножко полазила по деревьям, я от этого тащусь. Там-то я и повстречала этого учтивого и со всех сторон клевого дракона — так вышло, что мы с ним качались на ветках одного и того же дерева, тра-ля-ля-ля! И вот он любезно пригласил меня к себе домой, в этот пещерный чертог, куда я и проследовала без всякого принуждения, по своей собственной воле, где и оттягиваюсь…»

Так и продолжался их разговор, мой малыш. Твой прадедушка из шкуры вон лез, отвечая на бесконечные вопросы вредного истребителя драконов. Он, может, даже и добился бы отбытия ужасного рыцаря, но, увы, самую чуточку переусердствовал, описывая от имени принцессы, как она собиралась повеселиться. В какой-то момент он так ее тряхнул, что у нее голова отвалилась.

Из нее получилась очень скверная марионетка. Твой прадедушка чуть не помер от натуги, устраивая, чтобы эта кукла поймала свой набалдашник и приделала его обратно на шею, — не забудь, что при этом он должен был еще и оставаться невидимым!

«Ой, ой, хи-хи-хи! — заверещал он как можно более тонким и легкомысленным голоском, ловя подставку для короны, норовившую укатиться. — Я всегда говорила, ее надо приделать покрепче, а то однажды она всенепременно отвалится, и вот вам пожалуйста — взяла и спрыгнула со стебелька. Надо будет поосторожней причесываться…»

Сэр Либогран Неуклонный только буркалы вытаращил при виде столь странного зрелища.

«Ваше высочество, — проговорил он наконец, — а ведь сдается мне, кто-то тут не вполне честен со мной…»

«Что-что? — быстренько, по-драконьи, соврал твой прадедушка. — По-твоему, принцесса уже и голову случайно потерять не моги без того, чтобы тотчас не подвергнуться оболваниванию и остракизму?»

«Вот теперь я вижу, — пророкотал сэр Либогран тоном оскорбленного в лучших чувствах, — что передо мною не та, которую я прибыл освободить. Скорее уж здесь бывшая принцесса, да притом в весьма плачевной кондиции. И я незамедлительно войду, дабы искоренить повинного в этом червя, отбить тело несчастной и увезти его ради честного погребения!»

При этих словах, малыш, твой прадедушка уразумел, что его обман накрылся медным тазом. Он тогда бросил костлявые останки на скалистый склон и заскулил самым тоненьким, отчаянным, повинным голоском:

«Ой, добрый сэр рыцарь, только не трогай нас, ну пожалуйста! Верно, ваша принцесса самую чуточку мертвенькая, только мы в этом не виноватые! Она померла от ужасненькой болезни, которую так легко подхватить в драконьих пещерах. Бедняжечка подцепила ее, померла и чуть без головы не осталась, и все это в считаные мгновения. И я, добрый сэр рыцарь, пошел на хитрость только ради того, чтобы такой здоровский парень, то бишь ты, не погиб от той же заразы!»

Некоторое время рыцарь перемалывал сказанное твоим прадедушкой в убогой мельнице, которую приматы называют рассудком, а потом сказал:

«Что-то не верится мне в такие болезни, от которых у принцесс отваливаются головы, а к ночным рубашкам липнут сосновые иголки и смолистые ветки. Отважусь предположить, дракон, что это ты запорол ее насмерть вечнозелеными сучьями, а теперь пытаешься отвадить меня, запугав опасностью для моей собственной жизни. Но к несчастью для тебя, подлый убийца, я готов шагнуть в самые челюсти смерти, дабы исполнить свой долг и поквитаться с тобой за сосновую погибель этой несчастной. Итак, невзирая на опасность для себя лично, я твердо намерен исцарапать твои чешуи. Готовься же к встрече с моим бесскверным клинком…»

И так далее без передыху.

«Во имя Когтистого, — сказал себе твой прадедушка, — вот уж зануда так зануда! Кого угодно насмерть языком уболтает…»

И при всем том он не сомневался, что сэр Либогран, этот самовлюбленный болтун, словами не ограничится, но очень даже скоро перейдет к делу. Собственная шкурка, любимая и такая родная, отнюдь не успела ему надоесть, и, желая еще некоторое время удержать ее на себе, папа папы твоего папы решился еще на один изобретательный ход.

«Ну хорошо, — сказал он рыцарю, — ты прижал меня к стенке. Самая что ни есть правдивая истинная первопричина, по которой я не могу допустить тебя в свою пещеристую нору, состоит в том, что иначе, хочу я того или нет, мне придется исполнить три ужасно ценных твоих желания! Ибо я — уникальнейшее и незапамятнейшее существо, волшебный дракон желаний. Скажу тебе даже больше: твоя принцесса и оказалась-то вся в иголках, покуда карабкалась сюда ко мне, ради того чтобы вытребовать у меня исполнения тех самых желаний, а я из последних печенок удерживал дверь, в которую она со всей дури ломилась. Она и башку-то себе повредила, когда, не слушая моих уверений, что я, типа, весь вымотался от долгого перелета и не гожусь для исполнения всяких разных желаний, — так она хвать, понимаешь, свою корону и ну меня бить, чтобы я был посговорчивее. Грубая, короче, принцесса попалась, вроде бы тощенькая, а силы!.. Да и корона, похоже, туговато сидела, вот она шейку себе и поломала, пока ее стаскивала, отсюда и безжизненность, и прискорбная безголовость…»

Выкатив такую зубодробительную версию, деточка, твой прадедушка сам увлекся собственной выдумкой и продолжил:

«Тем не менее, хоть я и отбивался от венценосной охотницы до желаний, во имя чести моих червемагических собратьев, коли уж тебе удалось взять меня тепленьким, сэр Либогран, прямо в моем логове, — что ж, знать, придется исполнить тройку вышеупомянутых желаний, только не ее, а твоих. Но законы магии требуют, чтобы, прошептав оные желания мне на ушко, ты убрался бы как можно подальше, самое лучшее — в другую страну, и не приставал ко мне больше, дабы я мог невозбранно предаться неторопливой магии претворения, а она порой столь медлительна, что произнесение и воплощение желаний разделяют иногда целые годы…»

Либогран долго-долго стоял, погруженный в раздумья, и в итоге сказал:

«Надо мне убедиться, что я вполне правильно тебя понял, червь. Стало быть, ты утверждаешь, будто являешься волшебным драконом желаний и, алкая исполнения неких желаний, несчастная принцесса утратила свою жизнь? Я же, значит, должен шепнуть тебе свои три желания и убраться, желательно в тридевятое королевство, чтобы ты мог наилучшим образом их исполнить?»

«Твоя проницательная прозорливость сравнима лишь с державным блеском твоей брони и телесной мощью, присущей тебе, о сэр, — с готовностью ответствовал твой прадедушка, мой малыш, ибо ему подумалось, что он таки отвертится от участи шашлыка на копье этого безжалостного ездока. — Тебе остается лишь назвать оные желания, и я со всей возможной быстротой облеку их плотью реальности…»

Но сэр Либогран медленно покачал пивным котлом, сидевшим у него на плечах.

«Ты в самом деле за дурака меня держишь, тварь?»

«Ну, не за всамделишного дурака, — отвечал папенька твоего дедули, мой птенчик, ибо все еще пытался отделаться веселым чириканьем. — Конечно, твой вид не столь продвинут, как мы, Draco Pulcher, но я первым готов утверждать, что, будучи пусть и второстепенным творением Когтистого, вы все же…»

«Выходи наружу, дракон, выходи, подлый трус, и я тебе покажу, в чем мое желание состоит!»

Но твой прадедушка, конечно же, не торопился.

«Выйти? — осведомился он. — Наружу? Это с какой еще стати?»

«Потому, — ответствовал двуногий носитель лязгающих доспехов, — что я словами объяснять не очень умею, я лучше делом тебе покажу…»

И твой прадедушка, делать нечего, выполз из своих пещерных глубин, надеясь так или иначе отвадить вредного рыцаря. Еще он надеялся, что, лишившись вкуснейшего ужина всей своей жизни, все-таки сумеет разыскать на полу пещеры хоть несколько кусочков принцессы и употребить их как чипсы или тосты. Но стоило ему выползти из логова на дневной свет, как жестокий сэр Либогран ухватил твоего предка огромной латной рукавицей за самое горлышко и своим ужасным мечом смахнул бедному, ни в чем таком не повинному дракону головушку.

Вжик! Нет, не так.

Вжжжжик!

И, совершив столь вражественное предательство, рыцарь подобрал ободранный о ветки торс принцессы и укатившийся череп, а потом — тыдых-тыдых! — ускакал в сторону замка, где горевали ее королевственные папа и мама, не знавшие, что скоро им придется горевать еще куда как побольше…

— Но как такое могёт быть, мамочка? — всхлипнул маленький Александракс. — Как же так, если он насовсем убил прадедулю? Как тогда появились дедуля и папа, ну и я тоже?

— Тише, тише, закрой ротик и не гундось, мой малявочка. Я разве говорила что-нибудь про убийство? Сэр Либогран всего лишь голову снес твоему прадедуле, а убить его не убил. Ты разве не помнишь, что твой предок был из породы двухголовых драконов?

Так вот, когда происходил весь этот ужас, одна из двух его голов, так уж вышло, чувствовала себя нехорошо, и он всю ночь и полдня держал ее под крылом, чтобы она вернее поправилась. Таким образом, Либогран Неуклонный даже не подозревал о существовании этого добавочного отростка. Иначе он и ее отделил бы от шейных позвонков, как и первую. Ну а так уцелевшая голова вскоре очнулась и стала как новенькая. (Надо отметить, что и отрубленная голова со временем выросла заново, только осталась чуть-чуть маловатой, временами глупо улыбалась и несла махровую чушь типа: «Говорю вам, все кончится хорошо!» и «Даже быть номинированным — уже почетно!» и всякое такое.)

Во главе своей последующей жизни — ох, ему больно отдалась бы такая фраза в те дни, когда он, покалеченный, отращивал себе новую голову! — он поставил нерушимые ценности. Он не отказывал себе в былом веселье, любил погонять пахарей или подхватить пастуха… Но никогда более не заглядывался на девственниц, вылезавших на крыши, и вообще на что-либо, хоть отдаленно разившее тлетворным ароматом аппетитной принцессы. Он сделался истинной опорой общества, женился на твоей прабабке… Ах, что за церемония была, говорят! Чтобы должным образом попотчевать всех гостей, три окрестных графства лишились крестьянского населения. После чего они с прабабушкой жили долго и счастливо…

— Мам, мам! Ну а что с этим, как его… ужасно вредным рыцарем, сэром Либограном, этим маньяком-драконоубийцей? Он что, тоже потом жил долго и счастливо и жертва кровавого преступления не преследовала его по ночам?

— В те времена, мой маленький змееныш, для нас существовала только та справедливость, которую наводили мы сами. Сэру Либограну никогда не предъявили бы претензий никакой король и никакой суд.

— Так неужели он умер ненаказанным?

— Ну не то чтобы… Однажды вечером твой прадедушка возвращался домой после свидания с твоей будущей прабабушкой и, пролетая мимо какого-то замка, присмотрелся к флагам на его башнях и понял, что под ним не просто так замок, а обиталище сэра Либограна. Он тихо спустился на крышу и некоторое время сидел на каминной трубе, желая обогреть мягкое место (там, далеко внизу, горел в очаге огонь, посылая вверх по трубе наиприятнейший жар). А потом влез в трубу и спустился по ней в главный камин замка.

— Закрыв выход дыму!

— Именно так, ящереночек. И все домочадцы Либограна, сколько их было, вывалились наружу, в холодную ночь, плача, кашляя и отмахиваясь от едкого дыма, а твой прадедушка, захлебываясь смехом, незамеченным улетел прочь. Замок Либограна пришлось опустошить и проветривать много недель — и это в самое морозное время года, а сам рыцарь провел остаток своих дней в беспощадной войне с замковыми голубями, ибо так и не уразумел, что за выходку учинил твой прадедушка в его камине, и обвинил птичек в заговоре против своей персоны: они-де собрали все свое гуано и вывалили в трубу, пытаясь его извести. И всего через несколько лет, гоняясь по крыше замка за голубем с ловчей сетью и охотничьим копьем, сэр Либогран поскользнулся и загремел оттуда прямо в сад. Напоровшись в полете на собственный шампур, он так и провисел на нем несколько дней — понимаешь ли, прислуга решила, что хозяин соорудил новое пугало…

— Ура, мамочка, гип-гип ура! Так он, наверное, был самым последним из охотников на драконов? Это оттого, что он на своей колючке повис, нам их не нужно больше бояться?

— Нет, роднулечка. Мы больше их не боимся оттого, что они нас видеть не могут. За века, минувшие с тех времен, их постигла ужасная чума, именуемая цивилизацией. Эта всеобщая зараза лишила их способности видеть половину живых существ этого мира и до неузнаваемости исказила их воспоминания о былом. Дай-ка я тебе открою самый страшный секрет… — И она наклонилась, чтобы шепнуть в нежное ушко отпрыска: — Сегодня, когда мы выхватываем из их среды толстого купца или тощую, но зато пряную старую деву, люди даже заподозрить не могут, что плачевную судьбу исчезнувших следует возложить на нас, на драконов. Вместо нас они обвиняют какое-то страшилище, которое пугает их даже больше, нежели мы…

— Что за страшилище, мамочка? — на всякий случай захныкал Александракс. — Ой, ой, я ужасно боюсь, но ты все равно мне скажи! Что, по-твоему, их тогда убивает? Кошмарный людоед? Прожорливая человекоядная мантикора?..

— Нет, ящереночек, эта тварь еще хуже. Ни один дракон ее никогда не видал, но люди дали ей имя, и это имя — Статистика!

— Да сохранит нас Когтистый от такого жуткого ужаса… — испуганно пропищал чешуйчатый птенчик.

— Ну, это всего лишь бессмысленная человеческая выдумка, как и прочий их вздор, — успокаивающе промурлыкала мать. — Пустая, как выеденные доспехи давно разгрызенного и переваренного рыцаря. Не бойся, ее не надо бояться… Вот и показала сказка свой хвостик, спи теперь, усни, мой нежнокрылый сыночек, баюшки-баю!

— Я попробую, — сказал он, сворачиваясь в клубок, и зевнул. — Только бы рыцари не приснились… Не приснятся ведь, мам?

— Ни в коем случае, мой маленький выползок. Тебе не надо больше бояться этих ходячих громыхалок и лязгалок. Спи, родной, все хорошо, я за тобой присмотрю…

Ее желтые глаза с любовью смотрели на отпрыска. Скоро пещеру огласило нежное погромыхивание драконьего храпа…

Гарри Тартлдав Разуй глаза

Хоть он и работает в иных направлениях фантастики, а в фэнтези — лишь постольку-поскольку, Гарри Тартлдав по праву считается на сегодняшний день одним из наиболее выдающихся авторов жанра альтернативной истории, возможно наиболее влиятельным со времен Л. Спрэга де Кампа. Можно даже сказать, что жанр альтернативной истории во многом обязан своей популярностью именно бестселлерам Гарри Тартлдава, каждый выпуск которых расходится, как горячие пирожки.

Перу Тартлдава принадлежат такие альтернативно-исторические романы, как «The Guns of the South», где описывается совершенно иной исход американской Гражданской войны — здесь она результат деятельности вооруженных путешественников во времени. Следует назвать также сериал «Мировая война» («World War»), где в ход Второй мировой войны вмешиваются воинственные пришельцы; сериал о Василии Аргиросе, описывающий приключения в альтернативной Византийской империи («Агент Византии»); сериал о Симе, где европейские путешественники открывают Северную Америку, населенную вместо индейцев гуманоидами (сборник «Different Flesh»), роман «The Two Georges» в соавторстве с Ричардом Дрейфусом о мире, в котором Война за независимость так и не произошла, и еще немало увлекательных альтернативно-исторических сценариев. Тартлдав также является автором двух многотомных сериалов в этом жанре — Видесского цикла и сериала о Криспе. Он издавал книги «Лучшее в альтернативной истории XX века», «Лучшая военная фантастика XX века» и много чего еще.

В 1994 году писатель был удостоен премии «Хьюго» за произведение «В Низине» («Down in the Bottomlands»). Тартлдав родился в Калифорнии, получил степень доктора философии в области византийской истории и опубликовал научный перевод одной из византийских хроник девятого века. Он проживает с супругой и домочадцами в Канога-парке, штат Калифорния.

А здесь он показывает нам, как можно умудриться не заметить нечто важное буквально под носом. Хуже — можно вообще отказаться смотреть…

* * *

Киости глядел на юг. Туда же, куда глядели все прочие волшебники и ученые Муссалмийской империи. Сквозь прогалину между деревьями — на горы, отмечавшие, так сказать, спинной хребет жаркого континента. Даже теперь, когда в здешних низинах царило душное и потное лето, на высочайших пиках этих гор лежал снег. И две белые вершины, расположенные поблизости одна от другой, курились паром. Или это был дым?.. Киости покачал головой. Далекие вершины казались близкими соседками, но в действительности их разделяло множество миль.

В прежние дни муссалмийские карты горной страны содержали предостерегающую пометку: «ЗДЕСЬ МОГУТ ВОДИТЬСЯ ДРАКОНЫ!» Киости, бывший тогда учеником, видел множество таких карт. Некоторые были оригиналами, другие — копиями, воспроизведенными согласно закону подобия, с тем чтобы обеспечить доступ к ним широкой ученой общественности. Но пометка всюду оставалась одной и той же. Сослагательное наклонение никогда не менялось на изъявительное.

Ныне, однако, наступила иная эпоха. Если в здешних тропических горах и впрямь водились драконы, муссалмийцы желали об этом знать. А если не водились — империя желала в том убедиться. Если нынешняя экспедиция не обнаружит вообще ничего или даже выяснится, что там никогда ничего и не было, барды, без сомнения, все равно наплодят сказок. Киости до этого не было особого дела: пусть их, если охота. Барды и легенды о древних временах — это одно. А вот беспокойство военачальников, тревоги высших сановников — совсем другое…

Киости не особенно верил, что исследователи вправду обнаружат драконов. Он полагал, что драконы являлись всего лишь фигурой поэтической речи, заимствованной из богатой мифологии бледных, тощеньких коротышек — коренного населения континента. Тем не менее право на ошибку Киости за собой оставлял. Но даже если он был прав и там отродясь не водилось огнедышащих громадных червей — почем знать, что именно отыщет там экспедиция?

Один из проводников-туземцев указал вперед, на далекие горы.

— Драконы ли ваша это ищете там? — спросил он на ломаном языке, почесывая под набедренной повязкой. Другой одежды у него не имелось. Это обстоятельство, вкупе с неправильным, чуждым грамматике муссалмийским, заставляло Киости полагать, что туземец был не слишком умен.

— Да, Штоджей, мы собираемся искать там драконов, — ответил волшебник примерно так, как ответил бы слабоумному ребенку.

Штоджей не обиделся, по крайней мере, ничем этого не показал. Туземцы давно успели понять — если выдать имперцам свой гнев, может произойти что-нибудь нехорошее. И маленький бледный человек лишь сказал:

— Ваша это иди горы, ваша это находи там драконы.

— Поглядим, — снисходительно отозвался Киости.

Спрашивается, что знал обитатель джунглей о горах? Что вообще он мог о них знать?

Штоджей проговорил что-то еще, но Киости не очень расслышал, что именно. Мимо неторопливо прошла туземная девушка или молодая женщина, ее нагие груди болтались, подпрыгивая на каждом шагу. Здешние женщины не отличались в лучшую сторону от своих мужчин. Оно и понятно, особенно если учесть гадостный климат. Тем не менее Киости не был единственным муссалмийцем, у которого от вида туземцев глаза лезли на лоб. Отнюдь, отнюдь.

По имперским стандартам местные женщины считались весьма доступными. Помнится, кто-то намекал на это Киости еще до плавания на юг. Кто именно, волшебник теперь припомнить не мог, но тот человек явно знал, о чем толкует. Киости улыбнулся, вспомнив об этом.

— Ну что? Мы готовы?

Это говорил барон Тойво, отвечавший за всю экспедицию. Он состоял в Имперской академии в Тампере, недалеко от столицы, и был близок к императорской семье. Но даже без учета этих обстоятельств перечить ему определенно не стоило. Он был рослым, очень сильным и обладал весьма крутым нравом. Киости нисколько не удивлялся тому, что барону очень редко говорили «нет».

Тойво снял широкополую соломенную шляпу и помахал ею из стороны в сторону.

— Тогда вперед!

И они двинулись вперед, готовые или не очень — какая разница?

Муссалмийская власть простиралась до самого подножия гор. Это совсем не означало, что имперцы попадались в джунглях на каждом шагу. Большинство муссалмийцев, которые вообще туда отправлялись, либо пускались в путь с пустыми руками, в надежде что-то приобрести, либо успевали в чем-нибудь напортачить — и весьма успешно сами обращались в ничто.

Экспедицию, двигавшуюся на юг, передавали с рук на руки — от племени к племени, от одного клана к другому. Несколько медяков, горстка стеклянных бус, парочка дешевых заклинаний — вот и вся плата. Была ли она достаточной? Здесь, в тропических лесах, все перечисленное считалось богатством.

Киости успел испытать нужду в целительном заклинании, чтобы избавиться от болезненной и раздражающей хвори, которая привязалась к нему через несколько дней путешествия, после того как он переспал с одной из полуодетых местных красоток. Не все местные болезни легко поддавались заклинаниям, разработанным имперцами, но эта скоро отступила, и Киости вздохнул с облегчением.

Чем дальше путешественники продвигались на юг, тем реже попадались туземцы, понимавшие муссалмийский. Один из волшебников, хитроумный лингвист по имени Сунила, соорудил колдовской словарь, до некоторой степени работоспособный. По крайней мере, с его помощью объясняться было легче, чем жестами. Барон Тойво, конечно, бранился, поскольку словарь действовал не идеально, но бранился вполсилы, а значит, не так уж сильно сердился.

— Сегодня ночью берегитесь цалдариса, — сообщила одна из последних групп туземцев, которую они встретили. Самое главное слово сообщения магический словарь не расшифровал.

— Объясните мне, что такое этот… цалдарис? — терпеливо переспросил Киости, сам чувствуя, как изуродовал незнакомое слово. — На что он похож? Что он делает?

Туземец, с которым он беседовал, охотно пустился объяснять. При этом он не избегал кровавых подробностей. Вскоре Киости усвоил, что цалдарис был какой-то разновидностью вампира. Среди муссалмийцев немедленно начались разговоры, для которых словарь Сунилы вовсе не требовался.

По крайней мере половина считала, что маленький светловолосый человечек в клочке ткани на бедрах всего лишь старался их запугать либо просто делился собственными суевериями. Благо дома, в империи, вампиры были существами столь же легендарными — даже мифическими, как выразились бы скептики, — сколь и драконы.

Те же, кому по душе были тайные знания, выуживали из кладовых памяти средства, способные остановить вампира. Называли чеснок, розы, солнечный свет. Туземец, предупредивший путешественников, охотно согласился с этим последним. О розах ему ничего не было известно. На тропическом континенте росли цветы всех оттенков радуги, но обыкновенных роз здесь не видали. И о чесноке туземец слыхом не слыхивал. Его соплеменники пользовались иными специями. Один из поваров дал ему понюхать пряности, привезенные имперцами. Судя по жуткой гримасе, которую скорчил беловолосый, он предпочел бы вампира.

Муссалмийцы его мнения не разделяли. Кое-кто, прежде чем забраться под одеяло и натянуть сетку от комаров, натерся измельченным чесноком. Киости принадлежал к числу тех, кто от этого воздержался. Он не слишком верил в вампиров. Но даже если они вправду существовали, он полагал, что северная пряность действительно остановит тропического кровососа…

На другое утро его разбудили солнечные лучи. Никто не потревожил его во сне. И туземных носильщиков. И его соотечественников, натершихся чесноком. И тех, кто не натирался… За исключением одного картографа по имени Реландер. У него обнаружились два прокола на горле, а на лице застыло странное выражение спокойного удовлетворения. Из всех трупов, которые когда-либо видел Киости, Реландер выглядел самым довольным…

Возможно, это оттого, что он все еще лежал в тени. Когда наконец до него добралось солнце, его черты исказились, а кожа начала съеживаться. Подобное следовало бы назвать невозможным, но Киости наблюдал это собственными глазами, с трудом сдерживая рвоту. И он понимал: Реландер, может, и был трупом, но умер не до конца.

Чтобы убедиться в окончательности его смерти и утвердить Реландера в качестве мертвеца, муссалмийцы вбили ему в сердце деревянный кол. Повар сунул зубчик чеснока ему под язык. А потом, оставленное на свирепом тропическом солнцепеке, его тело разложилось с неестественной — или, правильнее сказать, сверхъестественной? — быстротой.

— Да умиротворят его боги, — сказал барон Тойво.

— Да будет так, — хором отозвались прочие муссалмийцы.

Туземцы наблюдали за тем, что они проделывали над несчастным Реландером и его бренными останками. Киости никак не мог истолковать выражение лиц светловолосых людей. Вот тот, кто предупредил исследователей о цалдарисе, что-то сказал соплеменникам на своем языке. Словарь Сунилы в этот момент не работал, но Киости и так догадался, что говорил коротышка. Что-то вроде: «Я же им говорил!», если только муссалмийский волшебник правильно его понял.

Все без исключения, как туземные носильщики, так и северные исследователи, только рады были покинуть место лагеря, в котором несчастный Реландер встретил свою безвременную кончину.

— Допускаю, что вампир не станет преследовать нас, — с надеждой проговорил барон Тойво. — Допускаю также, что мы не встретим больше этих гнусных созданий…

Надежда — это, конечно, неплохо. По мнению Киости, куда лучше была надежда, помноженная на знание. Призвав на помощь Сунилу, он перевел сказанное бароном для одного из носильщиков.

— Может быть, и так, — ответил тот, и голос его был серьезен. — Но цалдарис успел понять, что вы, чужестранцы, — легкая добыча. Почему бы ему не навестить вас снова, когда придет время кормиться?

Муссалмийцы в целом считали коренное население тропического материка взбалмошным и глуповатым народцем. Но по мнению Киости, этот почти голый носильщик высказывался логично, словно школьный наставник. Пускай он и работал за медяки и побрякушки, но глупцом не был уж точно.

Шагая через джунгли к далеким горам, где могли таиться, а могли и не таиться драконы, Киости все время оглядывался через плечо… Вампир никак не мог и не должен был передвигаться при дневном свете, но тем не менее… После того как они вброд пересекли речку, он почувствовал себя немного уверенней. Текучая вода тоже считалась неодолимым препятствием для кровопийц, ведь правда же?..

Когда все выбрались на сушу, Сунила обнаружил пиявку, повисшую у него на ноге и успевшую раздуться от крови.

— В этой проклятой стране что ни тварь, то кровосос, — зарычал маг, прижигая пиявку горящей веткой, чтобы отвалилась, и перевязывая сочившуюся ранку на ноге.

— Пиявки и в империи водятся, — сказал ему Киости.

— Там и других охотников до крови полным-полно, — ответил Сунила. — Доводилось тебе встречать сборщиков налогов, разгуливающих при дневном свете?

Киости рассмеялся. Впрочем, если судить по выражению лица мага-лингвиста, тот отнюдь не шутил.

Солнце опустилось за горизонт. Исследователи разбили лагерь, не дожидаясь заката. Тропические сумерки быстро сменила темнота. После ужина Киости натерся чесночным порошком, от которого отказался накануне. Он хотел надеяться — он молился, чтобы это помогло. В колбасках, которые они ели на ужин, тоже было полно чеснока. Набив ими желудок, он почувствовал некоторое облегчение.

Однако все его надежды рассеялись как дым, когда, проснувшись посреди ночи, он при ярком лунном свете увидел прямо над собою цалдариса. Луна здесь светила куда ярче, чем где-либо еще в Муссалмийской империи, но глаза неупокоенного существа были двумя темными провалами, не источавшими ни блика, ни искорки… Впрочем… разве не угадывались там, в черной глубине, две багрово светившиеся точки? Они казались страшно далекими — вероятно, так выглядит адское пламя, увиденное с небес.

— Ты мой, — раздался шепот вампира.

Магический словарь Сунилы сейчас не работал, но Киости понял. Хотя тварь говорила вовсе не по-муссалмийски.

— Я твой, — согласился волшебник, выдыхая чесночные пары прямо в нависшую над ним физиономию.

Черты цалдариса исказились — почти как у мертвого Реландера, когда до него добралось солнце. Стало быть, чеснок ему очень не нравился. Но не настолько, чтобы остановить. И если свет в глазах был призрачным, едва различимым, то клыки сверкнули в лунном серебре весьма даже материально. Киости прекрасно знал, куда именно они были нацелены. И он ждал, прямо дождаться не мог этой секунды…

«Дерись! Беги! Рази его заклинанием!» — призывал крохотный уголок его разума, избежавший совращения. Весь остальной рассудок с охотой принимал то, что должно было сейчас произойти. Киости даже вспомнил, каким довольным и спокойным выглядел Реландер, когда его обнаружили.

От цалдариса ощутимо разило могилой. Интересно, где он прятался от рассвета и до заката? Почему туземцы давным-давно не отловили его и не предали окончательной смерти? Самое время задуматься об этом, в то время как длинные клыки придвигались все ближе…

А потом, ни с того ни с сего, клыки мгновенно исчезли. И страшные глаза вместе с ними. И все лицо, отмеченное аскетической красотой… Правда, теперь, когда Киости больше не мог видеть его, оно сразу перестало казаться ему красивым. Наоборот, ничего страшнее он совершенно точно в жизни своей не видал. Все дело было в заклятии, которое это существо на него наложило, — а ведь он сам был магом!

— Помоги нам! Прокляни его! — раздался хриплый голос Сунилы.

Киости запоздало сообразил, что заклятие цалдариса рассеялось не вполне. И глаза его скрылись из виду не потому, что оно куда-то убралось. Их просто закрыл большой черный мешок, который Сунила и один из светловолосых коротышек накинули вампиру на голову. И теперь они сражались, точно два демона, пытаясь удержать своего жуткого пленника, не давая ему вырваться и бежать. Или, хуже того, вырваться, пустить в ход свое странное могущество и поквитаться.

Когда разум Киости вернулся к своему обычному состоянию, маг тут же произнес собственное заклятие. А он попал в эту экспедицию не в последнюю очередь потому, что являлся отличным фиксатором — одним из ведущих в империи. Живые образцы, которые он фиксировал своими чарами, оставались совершенно свежими и почти живыми долгие годы, десятилетия, а может быть, и века. Имея при себе такого специалиста, участники экспедиции были избавлены от необходимости таскать увесистые и неудобные для переноски кувшины с формалином (который был еще и дьявольски дорог) или крепким спиртом (который не отличался дороговизной, но слишком уж часто использовался для целей, весьма далеких от фиксации образцов).

Киости еще не приходилось метать заклинание, которое наталкивалось бы на подобное сопротивление! Правда, он до сих пор ни разу еще не пытался заморозить существо, живое либо неупокоенное, которое обладало бы собственной разумной волей. И мало ли какие побасенки ходили о фиксаторах и о девушках, которые отваживались их отвергать! Киости всегда считал подобные россказни чепухой, а теперь вполне в том убедился. Все могущество волшебника ушло на то, чтобы хотя бы замедлить посягательства на него вампира!

Впрочем, этого оказалось достаточно. Заклинание дало возможность Суниле и туземцу — а с ними и Киости, выпутавшемуся наконец из одеял, — сперва не дать цалдарису сбросить с головы мешок, а потом и спутать его, чтобы не удрал.

Невзирая на заклятие и веревки, он продолжал отчаянно биться, силясь вырваться на свободу. Это было довольно жуткое зрелище. Он двигался словно человек в глубокой воде. Или в пучине кошмарного сна. Киости продолжал смотреть. Это… создание как-никак едва его не убило, и он, в свою очередь, желал увидеть его конец. Киости был не единственным зрителем. Вместе с ним за судорогами цалдариса наблюдали ученые из экспедиции. Совершенно бесстрастно, чисто из научного интереса. По крайней мере, так они утверждали.

Мало-помалу небо на востоке стало бледнеть, потом его окрасил рассвет, а звезды начали гаснуть. Золотую луну точно выбелило мелом. Цалдарис в своем непроницаемом мешке начал кричать. Это был громкий, тонкий, отчаянный крик. Он не мог видеть света, но явно знал, что вскоре должно было произойти. И он боялся.

И вот наконец, по прошествии времени, которое казалось одновременно и незначительным, и нескончаемо долгим, из-за восточного горизонта выбралось солнце. Его лучи озарили вершины деревьев и пустились в путь вниз по стволам, чтобы наконец коснуться земли и связанного вампира. Тот вновь закричал и стал двигаться чуть быстрее, но все же недостаточно быстро.

Первый луч коснулся стянутой веревкой руки… И рука не просто сморщилась и пожухла, как лицо убиенного Реландера. Она вспыхнула самым настоящим огнем. Миг — и вампира целиком охватило пламя. Яростное и очень горячее, словно на хороших сухих дровах. Жар был такой, что Киости пришлось отвернуться. А запах… Киости заливался слюной, и в то же самое время его едва не тошнило, вот так.

Все завершилось очень скоро. Огонь почти не оставил золы, да и та в основном была от мешка и веревок. Поднялся утренний ветерок и унес прочь все до последней крупицы. Казалось, цалдарис и вовсе никогда не существовал… Но если так, почему тогда умер Реландер?

— Ладно, — грубым голосом сказал барон Тойво. — Двигаемся дальше на юг.

По мере того как местность поднималась к предгорьям спинного хребта тропического континента, густые джунгли сменились более разреженными лесами, а те, в свою очередь, — саваннами. Дни стояли по-прежнему жаркие, спасибо и на том, что отступила надоевшая сырость. Ночи больше не были душными. Они стали сперва прохладными, а потом и откровенно зябкими. Мухи еще донимали путешественников, а вот комарье пропало. Киости по ним отнюдь не скучал.

Не многие муссалмийцы прежде них забирались так далеко на юг. Магический словарь Сунилы трудился без отдыха. Как и прежде, он неплохо выручал путешественников, но его возможностей хватало далеко не всегда.

Одно туземное племя, заметив рослых смуглых чужаков, пересекавших его территорию, даже не стало тратить время на расспросы и переговоры, предпочтя немедля напасть. О чем практически сразу и пожалело. Копья, стрелы и примитивные заговоры голых колдунов были далеко не ровня магии и оружию муссалмийцев. Горстка спасшихся светловолосых разбойников удрала во все лопатки, завывая от ужаса, а с неба уже неторопливо спускались голошеие стервятники, готовые заняться теми, кто пал…

Стервятники? Да. Но Киости вглядывался в ярко-синий небосвод, высматривая гостей покрупнее. Некоторые легенды гласили, что драконы были от четырех до десяти раз крупнее самого большого пернатого трупоеда. Другие сказания наделяли драконов еще более крупными размерами. А были еще и третьи, которые… Ну, Киости даже не пытался усматривать в них хоть какую-то истинность. У некоторых сказителей воображения было явно в избытке. Столько, что они сами с ним не справлялись.

Тем не менее туземцы умудрились ранить двоих муссалмийцев. Успех невеликий, но барон Тойво был раздражен и разгневан. Барон в принципе не возражал против утраты ученого, укушенного ядовитым гадом или съеденного полосатым хищником, превосходившим домашнюю кошку, примерно как вымышленные драконы превосходили стервятников. По мнению Тойво, дикие животные были естественным источником опасностей, поджидавшим исследователя неведомых земель. Но чтобы какие-то южные дикари даже при самых благоприятных условиях сумели пролить кровь муссалмийцев?! Этого он перенести не мог.

Воображаемые драконы… Они снились Киости по ночам, он бредил ими и наяву. Тем более что на глаза постоянно попадались то стервятники, то ястребы, то вороны, то еще какие-то длинношеие птицы, бегавшие на двух ногах и ростом превосходившие даже муссалмийцев. Какой-то ученый нахал в насмешку поименовал этих последних «воробышками». Кто именно, Киости так и не выяснил. Тем не менее хватило одного дня, чтобы название успело прилипнуть.

Мясистые «воробышки» стали очень неплохим источником пищи. Плоть у них была красная, точно говядина, которую напоминала на вкус. А яйца они откладывали такие, что всего две штуки обеспечивали едой всю экспедицию, если, конечно, у поваров хватало терпения их готовить.

С уважением созерцая разбитую скорлупу, Киости сказал:

— Вот так посмотришь, и кажется, что из подобного яйца вполне мог бы вылупиться дракон…

— Если что-то легко вообразить, это ничего еще не говорит об истинности, — хмыкнул в ответ Сунила. — Я тоже думаю, что мы здесь преследуем тени. Если нам вообще суждено хоть что-то найти, думаю, мы обнаружим какую-то большую змею. Или гигантскую ящерицу. Поживем — увидим… А все остальное сделают пересуды тех, кто и близко к твари не подходил!

— Иные утверждают, будто примерно таким образом люди выдумали богов, — сказал Киости, указывая на курящиеся вершины далеко впереди. — По-твоему, что это такое, если не дыхание богов?

— И правда, что бы это могло быть? — сухо отвечал маг-языковед. — На самом деле я такой же точки зрения держусь, не при жрецах будь сказано. И, согласен, с драконами точно та же история.

Киости кивнул.

— Не удивлюсь, если в итоге именно так все и окажется. Зато сколько нового мы узнали! Встретили гадкого вампира, вкусных «воробышков»… Как знать, на что мы еще натолкнемся, пока наверх будем лезть? Ничего из этого мы бы так и не увидели, если бы продолжали сидеть дома, в империи.

— И ты не оказался бы на волосок от смерти, если бы мы остались в империи, — напомнил Сунила.

Это была святая правда, но Киости предпочитал поменьше думать о ней.

— Как там выразился, — сказал он, — тот старинный поэт? «Человек ищет себе богов и, ища, находит…» — ну или как-то похоже сказано. Главное — это то новое, что мы в нашей экспедиции почерпнем.

— Полагаю, ты прав, — проговорил Сунила с видом человека, идущего на существенные уступки. Однако потом он улыбнулся. — За то время, что мы здесь, я настолько улучшил свой волшебный словарь! Он же создан побеждать по-настоящему чужестранные языки, такие, которых внутри империи больше не водится. Там у нас давно уже все по-муссалмийски болтают, а родные языки скорее так, на вторых ролях.

— Сомневаюсь, чтобы мои прадедушка с прабабушкой очень хорошо его знали, — сказал Киости. — А я, со своей стороны, ни бум-бум в их клановом диалекте. И даже не хочу в нем разбираться. Когда все на одном языке говорят, оно даже как-то и проще…

— Здраво мыслишь, — похвалил Сунила.

Надо полагать, он сходным образом смотрел на вопрос.

— Сижу вот и гадаю, — поделился Киости, — во что следующее мы влипнем?

— Если бы дело шло к полнолунию, я предположил бы, что появятся оборотни, — ответил Сунила.

— Какие-то твари и так по ночам хрустят костями и так завывают в траве, что поневоле задумаешься насчет оборотней. Или о целом племени буйнопомешанных, — ответил Киости. — По-моему, ни они, ни те большие полосатые кошки еще никем не описаны.

— Хоть ради бедного Антти стоит надеяться, что боги на небесах все-таки есть, — вздохнул Сунила. Антти был ученым, которого убила гигантская полосатая кошка. — Но я, — продолжал маг-лингвист, — вполне понимаю разницу между тем, на что я надеюсь, и тем, во что я действительно верю. Так вот, я надеюсь, что драконов мы все же разыщем… — Он развернул ладони. Дома, в империи, маги вели спокойную и удобную жизнь, но и у него, и у Киости ладони были бугристые от мозолей. — Неважно, на что я в данном случае надеюсь. Важно, во что я верю…

Чем выше в предгорья, тем тоньше был слой плодородной земли на сплошном зеленовато-сером камне. Трава и кусты упорно цеплялись корнями, где только могли. Среди редкой растительности шныряло мелкое зверье. Одни животные напоминали кроликов, другие — очень мелких оленей. На высоких местах сидели своего рода часовые, принимавшиеся пронзительно верещать при виде опасности.

Временами, однако, опасность подкрадывалась незамеченной, и зверьки попадали на обед то ястребу, то змее. Киости представил среди удачливых охотников дракона, бросающегося с небес, и покачал головой. Голодному дракону эти мохнатые комочки были что ягодки крыжовника. Даже если сказители порядком-таки привирали относительно их размеров.

Внезапно сторожевые зверьки запищали все разом и буквально посыпались со своих пригорков. Не заметив кругом ничего необычного, Киости задумался о причине, но в следующий момент и сам издал встревоженный крик, ибо под ногами содрогнулась земля. Он успел подумать о том, не примерещилось ли ему, и еще, что мог угодить в неловкое положение… Однако одновременно с Киости закричало пол-экспедиции, и смущаться ему не пришлось.

Сколько продолжалось землетрясение? Вероятно, не долго. И особенно сильным его назвать было нельзя. Людям, впрочем, показалось, что длилось оно бесконечно. Рядом обрушилось несколько скал, а с западной стороны донеслось низкое громыхание — там произошел оползень. Птицы с пронзительными криками взвились в воздух. Удушливой тучей заклубилась пыль…

К тому времени, когда Киости худо-бедно прокашлялся и протер от пыли глаза, туземные носильщики успели побросать поклажу и со всех ног бежали вниз по склону к большой ровной площадке. Не то чтобы Киости им не сочувствовал. Вполне даже сочувствовал. Вот только замену им в этих бесплодных местах муссалмийцам взять было негде.

Поэтому Киости вместе с Сунилой и бароном Тойво сделал все, чтобы уговорить туземцев вернуться. Те не желали ничего слушать. И тогда Тойво заявил со всей прямотой:

— А теперь вспомните, что мы сделали с племенем, которое напало на нас. Вздумаете удрать — значит, поведете себя как наши враги. И мы будем с вами поступать как с врагами.

Иные из светловолосых коротышек угрюмо направились обратно, к только что брошенным ящикам и узлам. С остальными оказалось непросто совладать даже барону. Во главе упрямцев оказался мужчина со шрамом на лице, звали его Гальванаускас. Он что-то произнес на своем непонятном наречии.

— Когда пранис шевелится во сне, дела людей утрачивают значимость, — истолковал волшебный переводчик Сунилы.

Нельзя сказать, чтобы это внесло полную и окончательную ясность.

— Что такое пранис? — являя, как ему самому казалось, необычайное терпение, поинтересовался Киости.

«Бестолковый чужеземец», — внятно говорил взгляд Гальванаускаса. Киости как-то больше привык сам бросать на туземцев подобные взгляды, а не получать их от дикарей. Как выяснилось, пранисом шрамолицый называл дракона. Чтобы бестолковые чужеземцы верней его поняли, Гальванаускас указал пальцем вперед, туда, где вулканический кратер все так же курился тоненькой струйкой дыма, и объявил:

— Ноздря праниса!

Киости, Сунила и барон Тойво дружно расхохотались. Гальванаускас смотрел на них с видом оскорбленного достоинства, но имперцам не было особого дела.

«А я-то гадал, во сколько раз преувеличивают сказители, — подумал Киости. — Тут же сущее дыхание бога! Ну не совсем, но почти…»

Барон Тойво, по своему обыкновению, сразу перешел к делу.

— Слушай сюда, — рявкнул он, обращаясь к туземцам. — Если вы, трусливые лодыри, немедленно не вернетесь к работе, вы у меня мечтать будете, чтобы на вас свалился дракон! Дошло?

Дошло, конечно. Благодаря словарю Сунилы. Упорство Гальванаускаса и его дружков было сломлено, но прежде, чем окончательно сдаться, они еще для вида поспорили.

— Пусти в ход свое заклятие еще раз, хорошо? — попросил Киости Сунилу.

Коллега-волшебник кивнул, и фиксатор подошел к Гальванаускасу, который возвращался к брошенной поклаже с самым отрешенным видом, опустив голову. Поймав его взгляд, Киости указал ему на вторую гору, дымившую вдалеке. Теперь, когда экспедиция подобралась к хребту, от первой вершины ее отделяла добрая четверть горизонта.

— Полагаю, — сказал он, — ты станешь утверждать, будто это вторая ноздря дракона?

На сей раз, судя по взгляду, шрамолицый усмотрел у него долю здравого рассудка. Не полный дурак, так, полудурок. Вслух Гальванаускас ответил:

— Да. Именно так.

Когда муссалмийцы, сопровождаемые вконец помрачневшими носильщиками, забрались еще выше, они заметили впереди каких-то белоснежных животных, ловко прыгавших по кручам.

«Горные козы», — подумал Киости.

Действительно, в горах на территории империи водились подобные козы. Однако у этих созданий не имелось пары рогов, расположенных вблизи глаз. Зато у каждого посередине лба торчал единственный рог. А хвосты вместо коротких и вздернутых были длинными, струящимися. Единороги! Иное название этим существам подобрать было трудно.

Как и драконы, единороги в империи проходили скорее по ведомству воображения и фантазий. Однако здесь, на тропическом континенте, единороги ничуть не стеснялись показываться на глаза… в отличие от драконов — по крайней мере, на сегодняшний день. Один из ученых, Улуотс, принес Киости нечто бесформенное, завернутое в тряпку.

— Не окажешь ли любезность зафиксировать это для меня, чтобы я мог исследовать его не торопясь и там, где у меня будут инструменты получше?

— Конечно, я ведь ради этого сюда и приехал, — ответил Киости. Но, не удержавшись, в свою очередь поинтересовался: — Э-э, а что это такое?

— Помет единорога, — не без гордости пояснил Улуотс. И добавил: — Еще не остывший!

— Какая прелесть, — пробормотал Киости.

— И правда, — сказал Улуотс. — Благодаря тебе я буду уверен, что работаю со свежим образцом. Я к тебе бегом прибежал, как только нашел…

— Какая прелесть, — повторил Киости.

Он давно уже постановил себе никого не судить за излишний энтузиазм. Это давало некоторую надежду, что и другие в случае чего не станут его судить. Он метнул заклятие, которое требовалось ученому, и Улуотс ушел осчастливленный.

Собирать какашки единорогов было несложно. Заполучить одного из производителей этих какашек оказалось не в пример тяжелее. Это были чуткие и осторожные существа, так что ни муссалмийцам, ни туземцам не удавалось подобраться вплотную.

— Должно быть, белобрысые паршивцы охотятся на них при малейшей возможности, — сказал барон Тойво. — Иначе бы эти твари так от нас не шарахались!

Его явно раздражало, что ничтожные местные, по всей видимости, утоляли голод мясом единорогов. Гнев барона можно было понять, ведь это обстоятельство мешало гораздо менее ничтожным (по крайней мере, сами они так считали) имперцам заполучить образец.

— Кабы не потребовалась девственница для приманки, — сказал Сунила.

По крайней мере, дома, в империи, существовало такое поверье.

— Правое ухо барона не подойдет? — предположил Киости, благо Тойво стоял достаточно далеко и вдобавок спиной к ним. А значит, не разберется, кто над ним подсмеивался. Глядя, как налился кровью затылок барона, Киости понял, что его расчет оправдался.

После этого в игру включились другие ученые. Кто-то предложил левое ухо Тойво вместо правого. Еще один, явно видевший, какое добро собирал для науки Улуотс, упомянул иную часть анатомии барона. Это предложение сразу отклонили, усомнившись в наличии девственности. Затем всякая сдержанность была отброшена, и премудрые ученые муссалмийцы принялись хихикать, точно стайка напроказивших школьниц.

Гальванаускас и другие туземцы-носильщики только таращили глаза на своих работодателей, понимая едва ли половину происходившего. О единорогах им было известно намного больше, чем муссалмийцам. Если бы дело обстояло иначе, им не избежать бы беды. Притом что пустопорожних сказаний, которые не грех и забыть, у них не водилось…

Киости именно на сей счет и задумался, пока его соотечественники состязались в изобретении непристойных шуток. Размышления навели его на выводы, для осознания которых понадобилось некоторое время. Лишь на следующий день Киости обратился к Суниле:

— Поможешь переговорить с Гальванаускасом кое о чем?

— Словарь я сейчас запущу, — кивнул маг-лингвист. — Но лишь богам известно, получится ли у вас разговор…

— Ну-у… есть такое дело, — согласился Киости. — Что ж, ты, главное, сделай, что сможешь…

И они вместе направились туда, где расположился предводитель носильщиков.

— Если бы ты решил добыть единорога, — обратился к нему Киости, — что бы ты предпринял?

Гальванаускас задумался. По крайней мере, у Киости создалось такое впечатление. Глаза туземца оставались незамутненными, точно голубое небо. И такими же непроницаемыми. В конце концов Гальванаускас проговорил:

— Я бы посадил несколько охотников в засаду. А потом спугнул единорога таким образом, чтобы он пробежал мимо них и они смогли его подстрелить.

— Неплохо, — также после некоторого раздумья сказал Киости. Вытащил из поясного кошеля крупный медяк, на котором красовались оба подбородка позапрошлого императора, и вручил Гальванаускасу. — Спасибо.

У Гальванаускаса поясного кошеля не имелось. Как, собственно, и пояса. Он засунул медяк куда-то в набедренную повязку. Киости не удержался от мысли, что монетка должна была неминуемо выпасть, но туземца это, похоже, не беспокоило. Гальванаускас произнес фразу, истолкованную магическим словарем как «весьма щедро». Киости лишь много позже задумался, а не было ли иронии в этих словах.

Но издевался Гальванаускас или нет, а только придуманный им охотничий план был явно лучше всего, что успели на тот момент изобрести муссалмийцы. Барон Тойво тоже этому удивился, когда Киости ему рассказал.

— А эти белобрысые, оказывается, хитрованы, — сказал предводитель экспедиции.

Потом, правда, оказалось, что «лучший план» еще не значит «хороший». Спугнуть единорога было легко. Спугнуть единорога таким образом, чтобы он ринулся мимо определенного места, где засядут несколько муссалмийцев, оказалось попросту нереально. Единороги вприпрыжку убегали куда хотели, а вовсе не туда, куда их направляли охотники.

— Нас сюда послали драконов разыскивать, — с чопорным видом заявил барон Тойво. — А не время попусту тратить, гоняясь за единорогами!

— Но единороги, но крайней мере, точно здесь есть, господин, — сказал Киости. — В то время как драконы… — И он кивнул в сторону вершины, дымившей впереди. Теперь, в непосредственной близости, она уходила в небеса существенно выше, чем казалось при первом взгляде из джунглей. — Говорят, это нос одного из них. То есть даже не весь нос, а одна ноздря…

— Так ты не веришь, что мы в самом деле что-то найдем? — ощетинился Тойво.

Его неудовольствие было почти зримым, словно иглы у дикобраза.

— Важна не находка, а поиск, — снова процитировал Киости древнего поэта. — Сам посмотри, сколько нового мы обнаружили, отправившись за драконами! Тропического вампира и полосатых котов, потом «воробышков», а теперь еще и единорогов! Да люди, не попавшие к нам в экспедицию, до конца дней своих будут об этом жалеть…

— Мы приехали сюда искать не что попало, а конкретно драконов, — сказал барон Тойво. — Ты их здесь где-нибудь видишь?

— Нет, господин. Но я уже увидел уйму всего важного и интересного и знаю, что ничего из этого не встретил бы, не отправься мы сюда искать драконов, — ответил Киости. — Как по мне, ради познания чего-то нового любой предлог хорош…

— Мне. Нужен. Дракон, — глядя вверх, в сторону тихо курившегося кратера, отчеканил барон. — Настоящий дракон, чтоб ему! А не байки голых туземцев, которым не до конца потухший вулкан сойдет за драконью ноздрю!

Киости тоже не отказался бы заполучить настоящего живого дракона, но пренебрегать ради этой цели всем тем, что он реально мог получить, ему не хотелось. Как и самому барону Тойво, конечно. Разница между ними состояла лишь в том, что барон склонен был жаловаться, не получая желаемого. А Киости просто постигал ранее неведомое — драконов или нет, не так уж важно — и тем был счастлив. И по его мнению, настойчивость барона, вполне соответствовавшая размаху его мечтаний, была так же глупа, как и болтовня дикарей о драконьих ноздрях.

Примерно через неделю одуряюще безрезультатных попыток заставить единорогов бежать куда надо, муссалмийцы всего за полтора дня добыли целых четыре животных. Это привело к еще более жарким, чем прежде, спорам среди ученых. Например, о том, следовало ли причислять единорогов к роду лошадей или они были все-таки ближе к козам? Самцы оказались непарнокопытными, самочки же — парнокопытными, что, конечно, отнюдь не способствовало выяснению истины. Когда же кто-то из исследователей вскрыл тушу убитого единорога, сделанные при этом открытия породили новую волну дискуссий.

— А может, единороги вовсе не лошади и не козы, — предположил Киости, обращаясь к Суниле. — Может, они суть нечто совершенно своеобычное: просто единороги…

Лингвист закатил глаза.

— Что за нелепое замечание! — сказал он. — Попробуй выскажи его тем, кому положено в таких вещах разбираться, и обе стороны тебя в клочки разорвут.

— Скажи мне что-нибудь такое, чего я и так не знаю, — усмехнулся Киости.

Специалисты его профиля тоже не дураки были схватиться в непримиримой вражде, и это, конечно же, относилось и к коллегам Сунилы. Однако наблюдать, как представители другой науки дерутся, точно крабы в ведерке, без смеха он не мог.

Сам он без дела никоим образом не сидел. Сторонники обеих гипотез, как «лошадники», так и «козлятники», то и дело обращались к нему с просьбами магически зафиксировать кусочки добытых единорогов, чтобы отвезти их в империю и там как следует изучить. Обе стороны были совершенно уверены, что окончательная истина окажется на их стороне, а члены противоборствующей научной группировки непременно выставят себя кучкой безмозглых недоучек.

Что до Киости, то он познакомился с единорогами еще и с другой стороны. Не все мясо убитых единорогов было зафиксировано для науки, кое-что пошло и в походный котел. Киости на своем веку едал и козлятину, и конину. И полагал про себя, что лучшим поваром на свете был голод. И козлятину, и конину он когда-то ел с голодухи, и тем не менее оба вида мяса особо вкусными ему не показались. Так вот, в этом плане мясо единорога определенно превосходило мясо предполагаемых родственников. Киости никак не мог решить, на что оно больше походило: на телятину или на мясо ягненка. В любом случае, оно ему очень понравилось. А когда тебе нравится то, что ты ешь в экспедиции, это уже следует признать счастливой случайностью. Вероятность примерно такая же, как и возможность выжить после нападения вампира.

Взбираясь все выше по направлению к дымившемуся пику, члены экспедиции по-прежнему убивали единорогов. К искусству Киости прибегали все реже и реже; и «лошадники», и «козлятники» набрали уже все образцы, в которых нуждались. А вот мясо единорогов — тушеное, жареное, запеченное — было постоянно на столе и у тех и у других.

Расправившись с порцией жареных ребрышек и ковыряя в зубах, Киости обратился к Улуотсу:

— Как думаешь, кто ими питается, когда в здешних местах не шныряют муссалмийские экспедиции?

— Это ты о чем? — удивился Улуотс.

Киости отмахнулся.

— Здесь, в горах, живет не так уж много туземцев, да и те довольно жалкий народец. Те носильщики, которых мы привели из саванны, против них сущие молодцы. Так что не убеждай меня, будто местные успешно охотятся на единорогов, все равно не поверю. Но кто-то — или что-то — это ведь делает? Не то единороги давно уже обглодали бы последний куст и вымерли с голоду!

— А-а, теперь вижу, куда ты клонишь… Умно! — кивнул Улуотс. Задумался и предположил: — Не иначе драконы их ловят!

— Может быть, — кивнул Киости. Сказать, что он сам не думал об этом, значило бы гнусно солгать. — Только мы что-то не замечали драконов, бросающихся на них с небес…

— Да, не замечали пока, — согласился Улуотс. — Думаю, повыше надо забраться.

По мнению Киости, Улуотс нес заведомую чушь. Если бы драконы бросались на единорогов с небес, муссалмийцы давно уже засекли бы их парящими в этих самых небесах. Киости в этом сомневался не больше, чем в собственном имени. Однако кто сказал, что драконы должны непременно летать? Может, они были слишком крупными и тяжелыми, чтобы покидать земную твердь? Сунила ведь уже задумывался о змеях и ящерицах-переростках. А коли так, рептилии вполне могли таиться в пещерах или потаенных долинах этих практически не исследованных, безлюдных гор.

Может, именно так все и обстояло. А может, и не так. Но если драконы не питались единорогами, тогда кто?.. Такой хищник просто обязан был существовать, потому что иначе единороги либо переполнили бы этот край, либо вовсе исчезли. Но ни того ни другого не произошло. Значит, кто-то их ел.

Итак, возможно, драконы все же таились где-то выше на склонах. Возможно. Киости, однако, все равно трудно было поверить в их существование.

Через пару дней Улуотс притащил Киости очередной тряпочный сверток.

— А я знаю, кто питается единорогами, — не без гордости объявил ученый.

— Ну и кто же? — морща нос, поинтересовался Киости.

Сверток вонял еще хуже, чем тот, который Улуотс просил его зафиксировать раньше.

— Тот, кто производит вот это!

И, явив гораздо большую театральность, чем, по мнению Киости, заслуживали какашки, Улуотс развернул ткань. Глазам Киости предстала гигантская, чудовищно зловонная колбаса. Фиксатор сразу разучился дышать, но Улуотс явно испытывал лишь научный восторг. Не замечая реакции Киости, он продолжал:

— Я там нашел зубы единорога и остатки его же пережеванных костей. Так что никаких сомнений — это оно!

— Удачный денек, — пробормотал Киости. — Зафиксировать это для тебя?

— Конечно, — кивнул исследователь.

— Сейчас. — Киости испытывал странные смешанные чувства. Ему разом хотелось и не хотелось фиксировать принесенное Улуотсом. Первое — хотя бы потому, что фиксация разом прекратила бы вонь. Второе же… Ну ничего себе применение для его магического таланта — сохранение чьих-то смердящих отходов. Исполнив свои обязанности, он спросил: — Ну и кто же, по-твоему, это сделал? Кто-нибудь вроде тех больших полосатых кошек, что мы видели в саваннах?

— Нет, если только следы, которые я там видел, имеют отношение к любителю единорогов, — ответил Улуотс. — Это не кошачьи следы, и не потому, что слишком большие. У существа, которое их оставило, тощие трехпалые ноги и на каждом пальце по когтю. Большие такие когти, особенно на среднем. Отважусь также предположить, что тварь передвигается не на четырех ногах, а на двух.

— В жизни своей ничего такого не видел, — сказал Киости.

— Вот и я о том же, — ответил Улуотс. Похоже, не только навоз был способен пробудить его научный энтузиазм. — Слушай, а не драконам ли принадлежат эти следы?

— Но это же… — начал было Киости и замолчал, так и не выговорив слова «бессмыслица». С чего он, собственно, взял, что это была бессмыслица? Разве в самой Муссалмийской империи людям не доводилось откапывать кости, предположительно принадлежавшие драконам? Иные скелеты удавалось составить, и получались действительно двуногие существа. И — по здравом-то размышлении — разве не было у некоторых из этих существ тощих костлявых ног с когтями на пальцах? Насчет количества пальцев Киости не был уверен. Три? Не три?.. И поэтому, едва заметно запнувшись, он докончил фразу не словом «бессмыслица», но совершенно иным:

— Весьма интересно.

— Еще как интересно, — отозвался Улуотс. — Дает пищу для размышлений! Вот бы еще изловить хоть одну из этих тварей. По-твоему, это возможно?

— Надо сделать приманку — что-нибудь, что покажется им вкусным, — сказал Киости. — Живого единорога у нас, правда, нет, но, может, сгодится кто-нибудь из туземцев?

На самом деле он шутил… Но как говорится, в любой шутке есть доля шутки… Убийство человека — дороговатая плата за поимку животного. С этим трудно не согласиться. Однако на дело можно взглянуть и по-другому. Вот так, например: пожертвовать никчемным дикарем ради бесценных знаний о чудесном, баснословном животном…

И чаши весов сразу утрачивают первоначальное равновесие.

Тем не менее ни он, ни Улуотс с немедленными предложениями к барону Тойво не побежали. Почему этого не сделал Улуотс, Киости оставалось только догадываться. Что до него самого, он боялся, что предводитель экспедиции именно так и поступит.

В итоге муссалмийцы пожертвовали следующего добытого единорога во имя науки. Самые меткие стрелки экспедиции засели с подветренной стороны туши, готовые расстрелять любое животное, которое заинтересуется падалью. Киости тихо надеялся, что так и произойдет, прежде чем туша начнет откровенно смердеть. Он и так уже познакомился со стервятниками гораздо ближе, чем ему бы хотелось.

Время шло, но ничего не происходило. Время шло, шло и шло…

А потом с зеленовато-серых скал спрыгнули два зеленовато-серых создания и побежали к мертвому единорогу. Пока они не начали двигаться, никто из исследователей об их присутствии даже не подозревал. Как долго они выжидали, наблюдая, прикидывая, соображая? Почем знать…

Догадка Улуотса оказалась верна: они бежали на двух ногах. Если бы существа выпрямились, они превзошли бы ростом людей. Но они не выпрямлялись. Они бежали, наклонившись вперед, так, что длинные чешуйчатые хвосты уравновешивали торсы и головы.

Торопясь в сторону туши, они шипели друг на дружку и огрызались. Точно уличные собаки, готовые подраться из-за добычи. Киости даже слегка удивился, когда они достигли единорога и без драки приступили к пиршеству. Громадные зубастые челюсти отрывали куски плоти. Оба были так заняты едой, что позабыли про ссору.

Тут и сделали свое дело стрелки. Один из… драконов — но следовало ли их так называть? — испуганно подскочил высоко в воздух, и заряды с треском пронеслись мимо. Потом животное бросилось наутек, прыгая и бросаясь из стороны в сторону. Киости счел бы такую ловкость и гибкость совершенно невероятными, если бы не увидел этой сцены собственными глазами.

Второе животное, несомненно, тоже удрало бы, но лишь беспомощно билось на земле. Одна лапа у него была перебита.

— Попался! Попался!.. — закричали охотники, бросаясь вперед с сетью наготове, чтобы обездвижить раненое животное.

Киости устремился следом, спеша навеки успокоить его фиксирующим заклятием. Шипение твари заставляло думать о раскаленном железе, которое бросили в холодное море.

Накрытое сетью существо забилось и зашипело с удвоенной силой. Грузы по сторонам сети не давали пленнику освободиться. Чем больше он вырывался, тем вернее запутывался.

Один из ученых нагнулся к нему, желая поподробнее рассмотреть голову. Сделал он это вроде бы с безопасного расстояния в три или четыре фута, причем между ним и ужасными челюстями были еще и прочные веревки сети. Киости, тяжело дыша, подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как желтые кошачьи глаза пойманного существа вперили убийственный взгляд в ближайшего из своих мучителей.

И тут… что-то словно бы выстрелило из пасти животного. Ученый отчаянно закричал и шарахнулся прочь, прижимая обе руки к лицу.

— Жжет!.. — завизжал он. — Жжет!..

— Фиксируй! — проорал барон Тойво, обращаясь к Киости. — Живо фиксируй, не то этот демон снова сделает… то, что он только что сделал!

— Верно, — сквозь зубы отозвался Киости.

Барон Тойво был, без сомнения, прав.

Киости старательно отгородился от всего происходившего и метнул заклинание, как если бы крики и плач обожженного не отдавались у него в ушах. Колдуя, он ощутил отчетливое сопротивление своей магической силе. Не такое мощное, как от цалдариса в джунглях, но все-таки гораздо сильнее, чем показало бы обыкновенное животное. Это означало, что накрытое сетью создание обыкновенным животным не было. Но и духовной силы противостоять заклинанию оно не имело. Вот оборвалось последнее шипение, и тварь застыла навеки.

Тогда Киости смог отвернуться от нее и спросить о том, что его действительно волновало:

— Как там старина Пиип? Что с ним?

Один из стражников, склонившихся над пострадавшим ученым, поднял глаза и покачал головой.

— Ничего хорошего, — ответил он Киости. — Эта штука в него плюнула чем-то вроде купороса. Глаза… Лицо… — Он снова покачал головой, потом поднялся на ноги и подошел к Киости. И сказал, понизив голос, чтобы не услышал Пиип: — Если он выживет, то до конца дней своих останется жутким уродом. Хорошо хоть сам себя в зеркале не увидит…

Киости успел рассмотреть, как между пальцами Пиипа, словно мягкий творог, вытекало его собственное лицо. Это зрелище фиксатор с радостью позабыл бы, да только боги выбора ему не оставили.

— Бедолага, — так же тихо ответил он стражнику. — Кто бы мог подумать…

— Вот Пиип и не подумал, — вздохнул тот. — Больше ему такой оплошности уже не совершить.

— Эти твари, эти жуткие ящеры, вероятно, и породили легенду о драконах, обитающих в здешних горах, — сказал барон Тойво. Сунила, по сути, говорил то же самое. Тойво, как выяснилось, думал обо всей экспедиции, когда все остальные могли думать только о Пиипе. Неудержимый, точно валун, катящийся по склону, барон продолжал: — Они выглядят как раз так, как, по слухам, должны выглядеть драконы. И они, опять же как нам говорили, плюются огнем… или чем-то очень похожим на огонь, в чем мы только что, к своему горю, и убедились.

Больше всех горевал, понятно, Пиип, продолжавший кричать. Его голос звучал ужасающе странно, как если бы его рот… Желудок Киости начал подниматься к горлу. Лучше бы эта мысль не посещала его. Во всяком случае, подробностей он точно знать не хотел.

А барон Тойво, чуждый тонкостей, продолжал вещать:

— И вот теперь мы наконец-то схватили и зафиксировали одно из существ, разыскать которых поручил нам император. Господа, наша миссия завершилась успехом!

Кажется, он даже обиделся, когда в ответ на эти слова не последовало аплодисментов. Киости задумался, считал ли Пиип их экспедицию столь успешной. Однако спрашивать его было теперь бесполезно, ну а мысли Тойво двигались строго по прямой, и подобный вопрос ему даже в голову не пришел.

Пиип умер четырьмя днями позже. И насколько понимал Киости, смерть стала для него избавлением. Пиип не мог ни есть, ни пить. А к тому времени, когда он впал в последнее забытье, от него уже и попахивало.

Его похоронили в каменистой горной земле и навалили на могилу тяжелых обломков скал, чтобы не добрались драконы. Сразу после погребения экспедиция, увозя с собой зафиксированный образец, двинулась вниз по склону в обратный путь. Домой…

Через пару дней после этого они теперь пересекали предгорья. Один из метких стрелков добыл единорога, но не для науки, а просто на ужин. Когда в воздухе уже разливался чудесный аромат жареного мяса, Киости разыскал Сунилу.

— Хочу переговорить с Гальванаускасом, — сказал он. — Поможешь?

— О чем ты собрался с ним говорить? — удивился лингвист. — И зачем бы? Это всего лишь дикарь…

— Вот именно по этой причине, — сказал Киости. — Хочу его на место поставить. Пошли!

Языковед издал скрипучий вздох и кое-как поднялся.

— Ты же все равно не отвяжешься, — проговорил он отрешенно.

Так жена в тысячный раз покоряется мужу, с которым живет много лет. Просто потому, что иначе он станет невыносимым.

Гальванаускас и носильщики, которых он возглавлял, ели то же, что и муссалмийцы, но держались отдельно. Они вообще старательно соблюдали дистанцию, разве что им требовалось зачем-либо обратиться к одному из имперцев. Маленькие светловолосые люди, сидевшие на корточках, при виде Киости и Сунилы удивленно вскинули головы.

— Чего ты хочешь? — спросил Гальванаускас, когда над ним нависли имперцы.

Он поднялся, но они продолжали нависать, поскольку каждый был на голову выше его.

— Хочу кое-что показать, — через Сунилу ответил Киости.

— И все?

Предводитель носильщиков выглядел встревоженным. Без волшебного словаря Киости не понял бы слов, но тревога улавливалась отчетливо.

— Во имя богов, это все, — сказал фиксатор и даже поднял руку, ни дать ни взять принося клятву в имперском суде.

Гальванаускас вздохнул почти так же, как незадолго перед этим — Сунила.

— Ну что ж, — проговорил он. — Тогда пошли.

Они прошли едва половину пути, когда вновь произошел подземный толчок. Хотя Киости стоял на открытом месте, где с ним вряд ли могло произойти что-то серьезное, страху он все равно натерпелся более чем достаточно. Дома, в Муссалмийской империи, землетрясения происходили нечасто. Соответственно, когда они все же случались, опустошения бывали немалые. Каменные и кирпичные здания обращались в руины, кого-то убивая, кого-то заживо хороня под завалами. Потом начинались пожары, причинявшие едва ли не больше ущерба, чем сами толчки.

— Пранис снова зашевелился, — пробормотал Гальванаускас, когда все успокоилось. — А ведь настанет день, когда он проснется…

Слова туземца некоторым образом вернули Киости мужество.

— Это как раз имеет отношение к тому, что я собирался тебе показать, — сказал муссалмиец. — Идем.

Гальванаускас снова вздохнул.

— Я уже многое вытерпел, — пробормотал дикарь, как бы напоминая о чем-то себе самому. — Значит, выдержу и еще чуть-чуть.

— Ой, как здорово, — преувеличенно восхитился Киости, только Гальванаускасу его сарказм был как с гуся вода.

Он остановился перед зафиксированным драконом. Хотя заклятие и лишило тварь способности двигаться, ловчую сеть с нее так и не сняли. Ни у одного из муссалмийцев как-то не возникло даже ни намека на такое желание. Возможно, потому, что ворожба Киости сработала даже лучше, чем требовалось. В золотых глазах пленника так и застыло абсолютно живое выражение яростной ненависти.

— Вот пранис, — сказал Киости, указывая на тварь. И добавил, обращаясь к Суниле: — Проследи, чтобы твой словарь как можно точней это перевел!

— Словарь делает… что может, — ответил лингвист. Он улучшал и улучшал магический разговорник, но все равно оставался им недоволен. Киости вполне понимал его неудовлетворенность. Сунила же продолжал: — Ну, ты использовал слово из их языка, так что, полагаю, смысл всяко дойдет.

Гальванаускас посмотрел на дракона. Прошло время, прежде чем дикарь осознал: Киости ждал от него какого-то ответа.

— Ты сказал, — проговорил он.

Это могло означать все, что угодно. Или вообще ничего не значить.

— Вот пранис, — несколько громче повторил Киости. Чтобы втолковать хоть что-нибудь этим тропическим дикарям, вечно приходилось повторять и повторять без конца. И, постепенно доходя до крика, каждый раз срывать голос. — Это животное, — продолжал Киости. — Это всего лишь животное. Сейчас оно мертво, потому что заклятие сделало его безжизненным. Оно больше и тяжелее, чем я, но не так уж намного. Ты и твои люди его несли — кому это знать, если не вам! Высоко в горах еще много таких же. Но даже если они все разом начнут биться и топать ногами, землетрясения не произойдет. Ты должен это понимать!

Гальванаускас вновь посмотрел на дракона. Потом перевел взгляд на Киости.

— Ты сказал, — повторил он и зашагал прочь, не оглядываясь.

— Вот что, ты… — ринулся было за ним Киости.

Сунила остановил его, придержав за плечо.

— Что толку? — спросил он. — Ты попытался, и вот тебе результат. Если кто не желает разуть глаза, он хуже слепого.

— Мм… — то ли заворчал, то ли попросту зарычал не на шутку раздосадованный Киости. Однако ярость скоро оставила его, и он вздохнул. — Ты прав, Сунила, лучше не скажешь. Но меня просто тошнит от того, как упорно эти туземцы держатся за свои дикарские суеверия. Их суешь грязными носами прямо в вещественное доказательство, а они все цепляются за свою ерунду!

— Вот это и делает их дикарями, — мудро заметил Сунила.

— Знаю. Знаю, — кивнул Киости. — Как только выберемся на равнину, сменим эту артель на другую. А потом еще и еще, пока джунгли будем пересекать…

— А там вампиры, — напомнил Сунила.

— На этот раз мы как следует подготовимся к встрече, — сказал Киости. — И тогда… — Он смотрел на север, как пылкий влюбленный смотрит туда, где скрылась любимая. — И тогда… — повторил он, наслаждаясь тем, как звучали эти слова. — В гавани нас будет ждать судно. И мы поднимемся на борт. И сгрузим все образцы в трюм. И поплывем обратно к цивилизации…

— К цивилизации, — эхом отозвался Сунила. — Сам жду не дождусь! Подумай, там я смогу изложить все, чему здесь научился! А потом, может быть, опубликовать! И если повезет, немножко прославиться. Хотя бы на краткое время. Вот было бы здорово…

— Кто бы говорил, — улыбнулся Киости. — А мне бы еще горячую ванну. Бокал ласкового вина. Кусочек выдержанного сыра. Чистые простыни, мягкий матрас. И, демоны меня разорви, — женщину, способную говорить на моем языке…

Сунила с энтузиазмом кивнул.

— Как представлю себе такую благодать…

— Благодать, — согласился Киости.

Земля опять содрогнулась у него под ногами. Киости напрягся, но это был лишь запоздалый отголосок недавнего землетрясения — несильный и очень короткий. Киости глянул через плечо на медленно дымившую гору, уже оставленную исследователями позади. Ему показалось, что султанчик дыма был чуть-чуть гуще прежнего. Но может быть, это была всего лишь игра воображения…

Он фыркнул, подумав об этом. Пусть волю своему воображению дают дикие носильщики во главе с такими, как Гальванаускас. Он, Киости, был цивилизованным, трезвомыслящим муссалмийцем. И не уставал благодарить за это судьбу. А лучше всего было то обстоятельство, что он направлялся домой. Скоро экспедиция покинет эти места, и тогда пусть гора взрывается сколько угодно. Пускай ее хоть вообще начисто разнесет. Тут живут драконы, единороги, туземцы — вот они пусть и беспокоятся, а он, Киости, едет домой.

«Я еду домой!»

Он вновь и вновь повторял про себя эту фразу, наслаждаясь ее звучанием.

…Дракон едва заметно шевельнулся во сне. И чуть слышно всхрапнул. Он спал, растянувшись поперек тропического континента, под лучами теплого солнца. Проходили века, века и века… Последний раз, когда он просыпался, чтобы залить все кругом потоками огненного дыхания, в мире господствовали большие чешуйчатые существа, одни на двух ногах, другие на четырех. То есть это они думали, что господствуют, — вернее, думали бы, умей они думать. А тварюшки, похожие на землероек и мышей, — далекие предки нынешних созданий, именовавших себя муссалмийцами, а также их близких родственников, всяческих туземцев и дикарей, — едва смели дышать в тени чешуйчатых исполинов. Но после того как исполинов поразил вездесущий огонь, мелочи уже ничто не мешало подняться к величию и господству…

Когда-нибудь в недалеком будущем дракон проснется опять. Это знание тихо плыло сквозь его тысячелетние сны. Он проснется. Он скоро проснется. И тогда…

«Скоро» для дракона значит совсем не то же самое, что для человека. Недалекое будущее может наступить еще через двадцать тысяч лет. Или через десять тысяч. А может, через двадцать лет. Или через десять. Но все может случиться и в следующем году. Или завтра. Или вообще нынешним вечером…

Диана Винн Джонс Джо-бой

Юность — это время, когда мы заглядываем в себя, силясь разобраться, кто же мы на самом деле такие. Иногда, правда, лучше нам этого вовсе не знать…

Диана Винн Джонс выросла в Англии, в Эссексе, в деревне Тэкстед. Сколько она себя помнит, ей была присуща непреодолимая тяга к сочинительству. Эта-то тяга в итоге и сделала ее автором более чем сорока книг и принесла ей престижную награду — Международную премию фэнтези «За заслуги перед жанром», присуждаемую по совокупности достижений творческой жизни. Вероятно, наибольшую известность приобрел ее сериал «Ходячий замок» («Howl's Moving Castle»), кроме одноименной книги (по которой японский режиссер Хаяо Миядзаки снял знаменитый анимационный фильм) включающий романы «Воздушный замок» («Castle in the Air») и «House of Many Ways». Популярен и ее шеститомный сериал «Миры Крестоманси» («The Chrestomanci»), в который входят романы «Заколдованная жизнь» («Charmed Life»), «Волшебники из Капроны» («The Magicians of Caprona»), «Ведьмина неделя» («Witch Week»), «Девять жизней Кристофера Чанта» («The Lives of Christopher Chant»), «Conrad's Fate» и «The Pinhoe Egg». Следует также упомянуть два тома «Магидов» («The Magids») и три книги «Деркхольма» («The Derkholm»), равно как и более двадцати книг, выходивших вне сериалов. Многочисленные рассказы писательницы составили сборники «Кудесник на колесах» («Warlock at the Wheel»), «Stopping for a Spell», «Minor Arcana», «Believing Is Seeing: Seven Stories» и «Unexpected Magic: Collected Stories». С художественными произведениями Дианы Винн Джонс почти на равных конкурирует ее «The Tough Guide to Fantasyland: The Essential Guide to Fantasy Travel». Перу писательницы принадлежит и документальная книга «The Skiver's Guide».

В данное время она проживает в Англии, в Бристоле. Ее муж преподает английский язык в Бристольском университете.

* * *

Хотите знать, что на самом деле вызвало полосу разрушений южнее Лондона?..

Его полное имя было Джонатан Пэтик, но его отец, Пол, всегда звал его Джо-бой. Мать, Лидия, никогда не звала его так, пока не скончался отец. Пол Пэтик, дитя англичанки и азиата, был рослым, крупным, общительным человеком, страстно любившим готовить и есть карри. Он был очень привержен своей азиатской половине, притом что жил в Суррее, как самый типичный англичанин, и там же работал врачом-терапевтом. Лидия, трудившаяся у Пола в регистратуре, предпочитала быть англичанкой. Мужнино карри она ела по принципу «чуть-чуть поклевать», каждое воскресенье готовила жаркое — и по ее инициативе Джо-бой получил самое английское образование, какое только возможно.

Когда Джо-бой думал об отце, во рту неизменно возникал вкус горячего, пряного, ароматного карри.

Пол умер загадочной смертью. Однажды после обеда он отправился навестить лежачего пациента. «Я сказала ему, — говорила впоследствии Лидия, — что в наши дни доктора по домам не ходят. Время больно дорого, чтобы вот так его тратить. А он лишь рассмеялся…»

Через два дня тело Пола было обнаружено на дне карьера неподалеку. Его машина лежала на боку в зарослях утесника у края карьера. Все говорило о самоубийстве, вот только никто не мог понять, отчего тело Пола казалось высохшим и бесплотным, словно он довел себя до смерти голодовкой. Этот вопрос так и остался без ответа…

То, что от отца остались буквально кожа да кости, очень мучило Джо-боя. Пол всегда был человеком полнокровным, «полным жизненных соков», как сформулировал для себя сын. Что произошло, ведь у Пола просто не было времени так страшно исхудать? Джо-бой никак не мог это уразуметь.

Лидия как могла справилась с несчастьем, постигшим семью. Продала вместительный дом медицинскому сообществу, сохранив за собой работу в регистратуре, и переехала с сыном в домик поменьше, расположенный поблизости. Так что в старших классах Джо-бой довольствовался мрачноватой комнаткой наверху этого дома. Оттуда были видны пыльное худосочное дерево и клочок неба, перечеркнутый телевизионными антеннами. Жилось Джо-бою не особенно счастливо, что, однако, не помешало ему еще до окончания школы перерасти покойного отца и стать даже шире в плечах.

— Ты, конечно же, пойдешь по его стопам, — сказала Лидия сыну.

И вскоре Джо-бой уже был студентом-медиком в той же учебной больнице, где некогда проходил практику Пол. В белом халате и со стетоскопом. На обходах в сопровождении консультанта. Джо-бой не возражал против такой участи. Он полагал, что, возможно, со временем отыщет причину, вызвавшую столь быстротечное истощение и трагическую гибель отца.

Завершался первый год обучения, когда Джо-бой слег. Его свалила болезнь не менее загадочная, чем кончина отца. Врачи полагали, что это была разновидность железистой лихорадки. Как бы то ни было, Джо-бой оказался в качестве пациента в больнице, где совсем недавно практиковался, и его изучали другие студенты. Там он провалялся целых шесть месяцев. Под конец он был слаб, как котенок, и истощен, почти как тело его отца, найденное в карьере.

— Лучше бы они тебя домой отпустили, — навещая сына, всякий раз вздыхала Лидия.

К весне ее желание исполнилось: Джо-боя действительно выписали из больницы просто потому, что медицина оказалась бессильна с ним разобраться. По прибытии домой Лидии приходилось помогать ему подниматься по лестнице, а по утрам — спускаться.

Суставы Джо-боя скрипели при каждом движении, а мышцы превратились в сущий кисель. Но по его мнению, самым скверным были изменения в сознании. Собственный мозг казался молодому человеку застойным, отупевшим, неспособным к сколько-нибудь серьезным раздумьям.

«Надо с этим что-то делать», — беспомощно твердил он себе.

Лидия старалась надолго не оставлять его одного. Она приходила домой в середине дня и готовила сыну на обед карри. Но поскольку она вовремя не научилась от мужа, у нее получалась безвкусная желтая жижа, в которой плавали разбухшие изюмины. Недели две Джо-бой безропотно глотал материно варево, но потом его терпение кончилось.

— Я сам буду обедать, — сказал он матери. — Мне всегда нравились бутерброды с сыром…

Лидия ничуть не расстроилась, наоборот, почувствовала облегчение.

— Ну, если ты точно уверен, — сказала она, — я в обеденный перерыв буду делать покупки…

Все-таки она аккуратно разложила на кухонном столе ингредиенты для карри. Джо-бой их игнорировал. Вместо готовки он днями напролет читал медицинские книги отца, силясь оживить мыслительные процессы в мозгу, а вечерами послушно ел карри, которое Лидия варила на ужин. Несколько раз, когда мать помогала ему затаскивать собственное ослабшее тело на второй этаж, Джо-бой пытался задавать ей вопросы врачебного свойства.

— Деточка, — всякий раз отвечала мать, — но ты же не думаешь, будто я в этом хоть что-нибудь смыслю?

В итоге Джо-бой сделал вывод, что выпутываться придется самому.

Он лежал на диване в гостиной и думал, насколько это реально. Было похоже, что загадочная хворь успела проникнуть в каждую клеточку его тела. Пытаясь рассуждать логически, он решил: раз я чувствую себя таким слабым и постоянно разбитым, значит, начать надо с попытки насытить тело энергией. Джо-бою понадобились все остатки сил, чтобы оглядеться в поисках, скажем так, высокооктанового источника. Камин оказался пуст, и, чтобы разжечь его, требовались силы — которых у него не было. Тем не менее он нутром чувствовал: огонь был ему необходим. По здравом размышлении он решил, что требовалась еще и вода. Нечто стихийное. Где бы только силы взять, чтобы добыть одно и другое?

В большое окно щедро вливался солнечный свет. Джо-бой кое-как доковылял туда и лег на пол.

И это сработало. Молодому человеку показалось, будто солнечный свет некоторым образом напитывал его тело. Пролежав на солнышке целых три дня, Джо-бой окреп достаточно, чтобы вспомнить: среди его личных вещей, распиханных в комнате наверху в присущем школьникам беспорядке, имелась старая бунзеновская горелка. С великим трудом преодолев лестницу, Джо-бой взялся за поиски. Горелка, замотанная в черный пластиковый мешок, обнаружилась в рукомойнике — Джо-бой за все время ни разу им не воспользовался. Вытащив горелку, он посмотрел на краны и проговорил вслух:

— Вода. Вот теперь у меня есть огонь и вода.

Вновь преодолев ступеньки, он присоединил горелку к неиспользуемому подводу возле камина и зажег. Потом проковылял в кухню и на всю катушку открыл кран холодной воды. Рухнул на диван — и попытался воссоздать самого себя.

Дело шло очень медленно. До того медленно, что Джо-бой временами приходил в отчаяние и тратил драгоценные крохи энергии на бесполезные вспышки ярости. А еще он не мог позволить себе так уж безраздельно углубляться в собственные клеточные структуры — еще не хватало, чтобы Лидия вернулась домой и обнаружила его энергетические источники — один пылающим, другой хлещущим во всю мочь. Это наверняка расстроило бы ее, она могла решить, что сыночек свихнулся. А еще она ужаснулась бы, заранее вообразив счета за воду и газ. Поэтому Джо-бой заводил будильник ко времени ее возвращения с работы и успевал торопливо выключить горелку и завернуть кран, прежде чем в замке входной двери поворачивался ключ.

Весь остаток года он занимался тем, что по очереди визуализировал и с тщательным трудом строил заново каждую частицу себя. Сперва приходилось перебирать клетку за клеткой, и процесс показался ему бесконечным. Однако к Рождеству оказалось, что он был способен работать с более крупными участками в один присест. Тогда же он восстановил печень и, соответственно, сразу почувствовал себя лучше. Однако начали проявляться странные побочные эффекты. И самый значительный из них состоял в том, что ему все время казалось — тело, которое он строил, находилось отдельно от него, где-то вовне. Он воображал его висящим в воздухе возле дивана.

Другой побочный эффект был еще круче. Выяснилось, что он может выключать бунзеновскую горелку и перекрывать кран на кухне, не покидая лежанки. При всей своей странности это обстоятельство позволило Джо-бою не вскакивать с дивана перед приходом Лидии с работы.

К тому времени Лидия стала каждый день повторять ему:

— Деточка, ты определенно выглядишь лучше, но все равно такой бледненький! Может, выйдешь на улицу свежим воздухом подышать?

Сперва Джо-бой в ответ только стонал. Но затем, более-менее приведя в порядок ненадежные ноги, он завернулся в просторное пальто и действительно выбрался в придорожный лесок.

Там пахло английской зимой. Деревья стояли голые, их ветви расчерчивали небо, напоминая вены в свежепеределанных глазных яблоках Джо-боя. Задрав голову к небу, он дышал полной грудью, отправляя в сплетение ветвей облачка пара и вбирая в себя дыхание леса. Спустя некоторое время юноше даже показалось, что он набрел на источник энергии, превосходивший и воду, и огонь. Он ушел оттуда домой, чувствуя едва ли не прилив сил. Даже ноги — и не только ноги, каждая косточка в его теле — поскрипывали как-то непривычно. Они словно бы сделались разом и легче, и крепче.

— Вот, стало быть, как надо кормить новое тело, — пробормотал он, идя по подъездной дорожке к дому матери. В лопатках таилось какое-то странное ощущение, словно там росла паутина.

С того дня Джо-бой повадился ежедневно ходить в лес. Ему стало казаться, будто у него необычайно обострилось чутье. Он с удивительной остротой вбирал мягкость дождя и еще острее — укус заморозка. А как пахли ярко-желтые цветки чистотела, распустившиеся у древесных корней!

Раньше он и не знал, что у них тоже есть запах…

К тому времени походы в лес перестали быть тяжким трудом, превратившись скорее в прогулку. И с каждой такой прогулкой ощущение паутины на лопатках делалось все сильнее. Однажды, когда он засмотрелся на цветущий куст, чьи желто-зеленые сережки наводили его на мысль о китайских рисунках, он вдруг осознал, что его лопатки вибрируют. Все мышцы там были странно напряжены. Джо-бою не понравилось это ощущение, и он расправил крылья. Они были большими, перепончатыми и еще очень слабыми, но обманываться далее было невозможно. Он менялся. Он превращался во что-то.

— Нет, точно надо поскорей заняться мозгами, — бормотал он по дороге домой. — Надо наконец во всем разобраться…

И он воссоздал свой мозг на следующий же день. Только это не особенно помогло. В голову ворвалось столько всего сразу — образы, чувства, непривычные ощущения, — что Джо-бой был повергнут в полное смятение. И не только в переносном смысле. Кое-как справившись с собой, он обнаружил, что катается по полу.

Когда ему удалось подняться, он сразу отправился в ванную комнату, разделся там догола и принялся изучать себя в зеркале. Истощенное долговязое тело было определенно человеческим. Страшная худоба волей-неволей заставила его вспомнить, как выглядел умерший отец. Джо-бой потянулся за одеждой, повернувшись к зеркалу боком, и периферическим зрением уловил в нем широкий темно-серый силуэт существа, в которое начал превращаться. У него были крылья и длинная, усеянная шипами морда. Оно ходило на четырех лапах. Шипы на голове переходили в спинной гребень и продолжались на хвосте, достигая стреловидного кончика. На Джо-боя смотрели огненные глаза, смотрели как бы сквозь глаза, принадлежавшие человеку…

И тогда Джо-бой повернул большую шипастую голову, чтобы длинная клыкастая пасть дохнула на зеркало. Наружу вырвался пар… а может быть, дым? Зеркало окутало розоватое облачко.

Вопрос о том, во что именно превращался Джо-бой, более не стоял…

В ту ночь Лидия несколько раз выходила из своей спальни и уговаривала сына прекратить расхаживать по дому.

— Кое-кому из нас завтра утром на работу, — упрекала она.

— Прости, мама, — говорил он.

К рассвету ему стало казаться, что он разгадал тайну смерти отца. У Пола, как и у его сына, было два тела. И одно из них принадлежало дракону. Вот, наверное, почему он так любил огненно-острый карри. Когда дракон пускался в полет, он на время оставлял изможденное и безжизненное человеческое тело без присмотра. Тело Пола обнаружили прежде, чем успел вернуться дракон. Это означало, что отец Джо-боя был до сих пор жив. Только не имел человеческой оболочки, чтобы вернуться в нее.

Джо-бой так вымотался, что проспал почти весь следующий день. А вечером отправился на поиски отца. Он оставил свое свежевоссозданное человеческое тело спать в постели, а сам, ступая на четырех лапах, отправился по дорожке в лес. Почему именно туда? Он решил, что лесные энергетические потоки сумеют указать ему местонахождение Пола.

В ту ночь энергетические потоки обладали необычайной силой. Они щедро лились сквозь Джо-боя, заставляя его иссиня-серую драконью оболочку едва заметно мерцать. Он стоял, попирая когтями влажные ветки, развернув крылья и испуская призывные, вопрошающие драконьи кличи. Около полуночи он уловил далекий ответ. Это был голос дракона. Кто-то еле слышно звал на помощь. Голос долетал издалека, с юго-востока…

Ветки полетели в разные стороны — Джо-бой галопом вырвался из леса, ища простор, чтобы разогнаться для взлета. Огромные перепончатые крылья разворачивались во всю ширь, но, похоже, до конца они еще не сформировались — никак не могли поднять его в воздух. Он захлопал ими что было сил, так, что от ветра затрещали деревья, но от земли оторваться так и не смог. Только хвост в бессильной ярости хлестал по асфальту.

В это время к шуму деревьев примешался звук соседской машины — кто-то возвращался домой из театра. Джо-бой не успел убраться с дороги. Сперва его окатил слепящий свет фар, потом — прежде чем он успел двинуться с места — машина, не сбавляя скорости, пронеслась сквозь него. И преспокойно свернула на подъездную дорожку к своему дому.

Никто не кричал, не поднимал переполоха, не бежал посмотреть на странное существо на дороге… Джо-бой шевельнулся и понял, что нисколько не пострадал. Он вообще ничего не почувствовал, когда налетела машина.

«Да я же невидим, — подумалось ему. — Я сделан из тумана!..»

Он ползком вернулся домой, прикидывая выгоды от невидимости. Значит, Пола было необязательно разыскивать исключительно по ночам.

Ему совершенно не хотелось спать, так что предрассветные часы он посвятил развитию крыльев. Странное это было чувство — трудиться над частью себя, которая как бы даже не существовала. Тем не менее Джо-бою все удавалось. Завершив работу, он уснул на диване.

— Деточка, — сказала Лидия, торопливо собираясь утром на работу. — Тебе стало хуже или ты просто ленишься?

Кажется, она не очень рассчитывала на ответ.

Джо-бой неторопливо позавтракал, а потом его драконья форма вышла из дома. Сначала он двигался очень осторожно, не будучи вполне уверен в своей невидимости. Но его не замечали, что называется, в упор, и, осмелев, он помчался по дороге, усердно работая крыльями, пока наконец, к его превеликой радости, земля не пошла вниз и под ним не замелькали одетые весенней зеленью деревья. Джо-бой развернулся над лесом и полетел туда, откуда прошлой ночью звали на помощь.

Сперва лететь оказалось трудно. Потом он наловчился улавливать попутные ветры и восходящие потоки воздуха — и парил, почти не шевеля крыльями. К тому же разглядывать поля и рощи внизу оказалось необычайно интересно. Всюду была зелень, всюду была жизнь!

Спустя какое-то время он заметил кирпичное строение с конической крышей, похожее на сушильню для хмеля, и решил, что, наверное, его занесло в Кент.

Тогда он решился закричать по-драконьи.

Ответ раздался практически сразу.

— На помощь! На помощь! Ой, слава богу! Скорее, я здесь!..

Голос показался ему женским.

Весьма озадаченный, Джо-бой спустился на восхитительно ароматную весеннюю травку. Кажется, в старину здесь простиралось общинное поле. Сбоку виднелась сушильня, явно перестроенная под жилье. Живые изгороди, плодовые деревья, симпатичные коттеджи…

— Где ты? — окликнул Джо-бой.

Прямо из-под его большой когтистой пятерни раздалось жалобное:

— Я здесь, внизу! Выпусти меня!

Джо-бой посмотрел вниз. В траве, непосредственно между его когтями, прятался некрупный валун. Джо-бой нерешительно тронул вросший в землю камень. Ощущение было странным, как если бы камень представлял собою не просто обломок скалы. Ему показалось, что здесь не обошлось без участия магии.

— Просто отвали камень! — умолял голос из-под земли. — Я так давно здесь сижу!

Джо-бой еще шире расставил громадные когти и обхватил ими камень. Глубоко запустил когти в землю и потянул на себя. Скорее всего, ему не удалось бы вывернуть валун, но в это время поблизости с пронзительным свистом пролетел высокоскоростной поезд, торопившийся к туннелю во Францию.

«Ага, — обрадовался Джо-бой, — еще источник энергии!»

И позволил мощи поезда влиться в свое тело.

Его передние лапы засветились, как пронизанный солнцем туман. Он подналег, и камень перекатился на сторону.

Из открывшегося углубления в земле немедленно повалил синеватый дым. Компактные клубы скоро приняли форму драконицы чуть поменьше самого Джо-боя. Драконица немедленно вскинула мордочку, вбирая силу быстро удалявшегося состава. Напитавшись ею, она на глазах стала крупнее и слегка засветилась.

— Ох, как здорово! — сказала она. — Я знала, что в мире появилась уйма энергии, но никак не могла использовать ее, чтобы справиться с заклятием. Спасибо тебе большое! — Драконица помолчала, собираясь с силами, и затем спросила: — А ты кто? Ты, верно, из новеньких?

— Я — Джо-бой, — представился Джо-бой. — Я… ну… мне, знаешь ли… типа, пришлось самому себя сделать…

— А, понятно, — ответила голубая драконица. — Мы все через это прошли. Не многим из людей такое удается… Я оказалась единственной во всем Кенте, и это произошло так давно, что моя человеческая часть давно скончалась. — Она помолчала немного и добавила: — Люди, конечно, меня жутко боялись. Ну и я со своей стороны немножко глупила, забирая силу у скота и так далее. Вот они и наняли колдуна, чтобы меня под землю загнал… — Синие переливчатые глаза внимательно смотрели на Джо-боя. — Тебя никто еще не заметил?

— Нет, — сказал он. — А как тебя зовут?

Она передернула крыльями, как человек мог бы пожать плечами.

— Зови меня Кент.

Он обрадованно спросил:

— А других драконов ты знаешь? Я думаю, мой отец…

— Если он новенький вроде тебя, — сказала Кент, — то он не дракон. — И она пристально оглядела его. — Прости меня, но тут кое-что странное… Что это за нить тянется от тебя, уходя вдаль?

Джо-бой оглянулся через крыло, высматривая то, на что кивнула Кент. И в самом деле увидел туманную нить, состоявшую неведомо из чего. Она начиналась у самой середины его чешуйчатой груди и пропадала вдали.

— Надо полагать, — сказал он, — эта штука связывает меня с моим человеческим телом.

— Все не так, — сказала Кент. — На самом деле ты и есть твое человеческое тело. Извини, конечно, но больше похоже на то, что кто-то присосался и тянет из тебя соки!

— Значит, со мной что-то не так, — предположил Джо-бой.

— Нет, не думаю, — сказала Кент. — Примерно так все выглядело, когда в прежние времена я брала силу у коровы. Или, может, ты сейчас забираешь у кого-то энергию?

— Если бы я знал, — ответил Джо-бой. — У поезда ее было более чем достаточно…

— Тогда, — сказала Кент, — если ты не против, давай полетим и посмотрим, в чем дело. Знаешь, после того как я столько просидела взаперти под землей, мне претит мысль о том, что дракон может оказаться жертвой…

Она развернула полупрозрачные голубые крылья и легко вознеслась в небо. Джо-бой поднялся куда менее изящно, с тяжеловатым разбегом и хлопаньем. Драконица ждала его, кружась в воздухе и смеясь так, что разлетались облачка легкого пара.

— Как здорово! — сказала она, когда Джо-бой наконец к ней присоединился. — Ты не представляешь, как я тосковала по небу, по возможности снова летать!.. А сколько энергии, она же повсюду, только бери! Тут — железная дорога, там — шоссе, а еще вон то здание, где, похоже, что-то производят… Поверить не могу, чтобы в нынешние времена кому-то пришло в голову присосаться к живому для пропитания!

— Я, наверное, что-то не так понял, — сказал Джо-бой.

— А мы просто отследим нить и посмотрим, — ответила Кент.

И они полетели. Ветер стремительно обтекал их крылья, и нить, тянувшаяся от груди Джо-боя, сама собой укорачивалась. Драконы проследили ее до самого Лондона и даже дальше на юг. Джо-бой про себя полагал, что нить приведет их к домику, где осталось лежать его человеческое тело, но, к его удивлению, вскоре под ними оказался большой дом, где он родился. Просочившись сквозь крышу и верхний этаж, они оказались в царстве свежей краски и обеззараживания.

«Если машина преспокойно может пройти сквозь меня, значит, и я сам вполне способен пройти сквозь дом», — подумал Джо-бой, когда они спланировали прямо в помещение, бывшее когда-то столовой. Там сидела длинная очередь людей, выглядевших не слишком счастливыми. Кажется, никто из них не заметил драконов, появившихся в комнате. Против них виднелась лакированная стойка с надписью «Регистратура». Там сидела Лидия и раздраженным голосом разговаривала по телефону.

Нить из груди Джо-боя тянулась прямиком к ней.

— Ну? Что я тебе говорила? — спросила Кент, сворачиваясь между стульями. — Не знаю, кто она такая, но она к тебе присосалась. Тебе никогда не доводилось чувствовать слабость?

— Доводилось, — ответил Джо-бой. — Последние полтора года…

Лидия между тем сердито выговаривала в телефон:

— Если у ребенка в самом деле конвульсии, везите его в больницу, а докторов звонками не беспокойте… — И после паузы: — Если ваша машина сломалась, вызовите «скорую помощь» и не отнимайте у нас время…

Она бросила трубку на рычаг, но почти срезу телефон опять зазвонил.

— Хирургия доктора Грейлинга…

Джо-бой ощутил, как напряглась и запульсировала связывавшая их нить: Лидия собиралась с силами, чтобы отшить очередного пациента.

— Нет, — сказала она затем. — Если у вас не назначено, на прием к доктору вы не попадете.

— Поверить не могу, — чувствуя себя очень несчастным, вздохнул Джо-бой.

— Очень противная тетка, — сказала Кент. — Давай-ка глянем, в чем дело…

Она вытянула длинную мордочку прямо сквозь телефонный провод и аккуратно коснулась груди Лидии. Та сделалась прозрачной, и Джо-бой не поверил собственным глазам. Его взгляду предстали внутренние органы Лидии — и черный, скрюченный, уродливый дракон, который в них корчился. Он ерзал и ворочался, вытягивая из Джо-боя энергию по связывавшей их пуповине.

— Так вот оно что, — печально проговорила Кент. — Это случается с уймой людей, которые не желают признать своих драконов. Ты же понимаешь, драконы сами по себе не живут. Она, наверное, еще до твоего рождения этим занималась…

Джо-бой ощутил, как им овладевает внезапная и неудержимая ярость. Теперь он точно знал, что случилось с отцом. Из него самым натуральным образом выпили все соки, причем досуха. Он понял, что должен уничтожить этого скрюченного внутреннего дракона. Сверкая чешуей, он рванулся вперед, сквозь конторку, сквозь Лидию…

— Нет! Погоди! — окликнула Кент.

Но Джо-бой был слишком рассержен, чтобы услышать. Он сгреб когтистыми лапами корчившееся существо и дохнул огнем. Он ревел и источал жар, пока не уверился, что черный дракон уничтожен.

Он совершенно не предполагал, что тем самым убьет и Лидию…

Что может быть опасней разъяренного дракона? Только дракон, ошалевший от горя. Следует поблагодарить Кент хоть за то, что разрушения в том регионе не оказались еще хуже…

Грегори Магуайр Паз_зло

А вот вам рассказик-головоломка, который просто показывает, какие опасности может таить самый вроде обычный дождливый вечер…

Грегори Магуайр, автор бестселлеров, является создателем произведения, ставшего международной сенсацией, — «Ведьма. Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз» («Wicked: The Life and Times of the Wicked Witch of the West»), позже легшего в основу мюзикла «Ведьма», прогремевшего на Бродвее. Среди прочих книг писателя — «Mirror Mirror», «Confessions of an Ugly Stepsister», «Son of a Witch» (продолжение «Ведьмы») и др.

Писатель живет в Конкорде, штат Массачусетс.

* * *

— И можешь не смотреть на меня так. Это не я все подстроила, — сказала ее мать. Когда-то в подобном случае она глубоко затянулась бы сигаретой, а потом, ради усиления впечатления, выпустила сквозь щель улыбки длинный султан углекислого перегара. Теперь она всего лишь дважды стукнула плечом о дверной косяк комнаты Элени. Чуть передохнула — и стукнула еще дважды. Она держала руки скрещенными на груди, что отчетливо напоминало заколоченную досками дверь. — Так что прибереги свой тон для синоптиков. Или для погоды. А лучше — для своего папочки и его «маленького, но смелого эксперимента»…

Этот последний оборот в устах Марты Лестер обозначал новую семью ее бывшего мужа. Хохотушку жену и уже готового сына.

— Да я вообще молчу, — ответила Элени. — Я хоть слово сказала?

Гром тотчас высказался за обеих. Марта Лестер подождала, пока он стихнет, и добавила:

— Я тебе не виновата, что дождь льет уже полных пять дней. Если непременно охота кого-нибудь обвинить, вини нашего мистера Взбалмошного — за то, что не умеет планировать. Они, говорит он, вчера поздно начали, кто их знает уж почему. Они вчера открыли для себя что-то принципиально новое, прямо неожиданный поворот в жизни… короче, как завалились в кроватку, так и не могли из нее вылезти, пока все сроки не прошли. А потом федеральная автострада на севере оказалась наглухо забита машинами. Объездную, оказывается, перекрыли из-за аварии — это его предположение, — так что все вылезли на федеральную, и пришлось еле-еле ползти, а то и вовсе стоять. В общем, до темноты им сюда уже не добраться, и потом, дождь обещают до самого конца выходных… Короче — извините, ребята. Не получилось.

— Мне-то от его извинений…

— А почему бы тебе было не подойти к телефону и самой ему это не высказать? Ты должна была снять трубку!

— Ну а что бы я ему сказала? — спросила Элени. — Кстати, когда раздался звонок, я сразу поняла, что это папа собирается дать отбой. Да и как его за это винить…

— А следовало бы! Хоть разок для разнообразия! Не все же меня! Элени, я не заказывала ненастье на всю эту неделю, что мы проводим на озере. Я же знаю, как ты хотела повидаться со своим новым… — Марта прикусила губу, не зная, как выразиться: братом?.. сводным братом?.. приемным братом?.. — Со своим новым родственником, — произнесла она наконец. — Как там его зовут, кажется, Тайлер?

— Тэйлор. И я с ним почти не знакома, только собиралась его получше узнать. Ты же знаешь.

— Ну хоть не «мама мия», и то хлеб. Ладно… Знаешь, я, конечно, извращенка, но я и сама имела в виду немножко развлечься…

Дождь между тем молотил в маленькие окна с такой яростью, что Элени почти ждала — вот сейчас видавшие виды рамы не выдержат и на крашеный пол посыплются осколки стекла. Ко всему прочему, за окнами почти ничего не было видно. Сгущались серые сумерки, с поверхности исхлестанного дождем озера поднимался серый туман…

— Так если никто не приедет, — с некоторой надеждой спросила Элени, — может, и нам здесь больше торчать незачем?

— Деточка, ты отлично знаешь, что в субботу будет ярмарка графства Бристер. У меня там бартерные сделки, как и в других подобных местах. Ты думаешь, я для собственного удовольствия каждый день к кому-то еду и лазаю по всем этим захламленным гаражам, чердакам и подвалам? И как я в них от пыли много лет назад не загнулась! Но это мой заработок! Должен кто-то в этом доме на еду зарабатывать?

Элени смотрела на ее сердито оттопыренную губу и не могла понять, кто был виноват больше: сама Элени, за то, что с аппетитом ела, или ее отец, оставивший и семью, и свое обычное место на кухне.

— Но тут все равно нечего делать, пока дождь, — сказала Элени. — Мне уже надоело порядок наводить, точно в тюремной камере. — Она обвела рукой свою комнату, располагавшуюся наверху дома. У комнаты была форма как у палатки: крыша без потолка и окна только в торцах. — Это вообще-то каникулы…

— Это вообще-то семья, — парировала ее мать. — Неполноценная, но тем не менее. И у тебя тоже есть обязанности, мисс Душистый Горошек! — Марта повернулась к выходу, но у лестницы снова остановилась. — Пойду попробую изобразить какой-никакой ужин, — сказала она. — Я на самом деле рассчитывала, что они с собой что-нибудь вкусное привезут, раз едут из города… Это называется испытанием, Элени. Когда-нибудь ты поймешь…

— Тут даже почитать нечего, — сказала дочь. — А все библиотечные я уже прочитала…

— Ты знаешь, что я тебе на это отвечу, — сказала Марта.

И Элени действительно знала. К примеру, взять что-нибудь из кучи детских книжек, что плесневели на крыльце, под синим брезентовым тентом. Вместе с кучей всякой дребедени, которую Марта надеялась всучить обывателям на барахолке.

Спускаясь по лестнице, мать оглянулась через плечо.

— Ты их уже просматривала раз или два, — сказала она. — Но я только вчера привезла с церковной распродажи кое-что новенькое. Вот и займись.

Оставшись одна, Элени какое-то время просто сидела и думала о Тэйлоре. Не то чтобы он ей особенно нравился, просто, если бы он приехал, она для разнообразия раздражала бы кого-то еще, не только мать. Хотя… Дружба с нечаянным «братом» из новой семьи отца вовсе не такая уж абсолютно невозможная штука…

Внизу ее мать стучала дверцами кухонных шкафчиков и ругалась самыми что ни есть неподобающими словами. Знала ли она, что звукоизоляция между этажами отсутствовала?.. Доски, составлявшие потолок кухни, были полом комнаты, где обитала Элени. Старый домик содержался далеко не лучшим образом. Элени во всех подробностях представляла, как ее мать мечется по кухне туда и сюда. Вот она пытается зажечь конфорку, вот она режет руку, открывая жестянку с помидорами…

Спасаясь и от скуки, и от кухонных трагедий, Элени тихонько спустилась по лестнице и выбралась на крыльцо. Брезгливо, двумя пальцами отвернула уголок тента и сморщила нос. Пахло сыростью и старьем.

Элени не впервые видела старые книги, еле выжившие когда-то в руках детей. Те давно выросшие дети, возможно, кое-как выживали теперь с помощью социального страхования. Книги были толщиной почти с последние томики о приключениях Гарри Поттера, но толстые страницы казались кремовыми, а жирный шрифт так и бросался в глаза. Каждой главе сопутствовали черно-белые иллюстрации. Встречались и цветные вставки, прикрытые защитными листками прозрачной кальки. Пафосное оформление картинок, однако, мало соответствовало содержанию. Даже если попадалось что-нибудь интересное — злодейская армия, морской змей или устрашающего вида дух, — четверо (почему-то их неизменно бывало четверо) малолетних героев, отважно противостоявших врагу, выглядели слишком хорошенькими, чтобы в них возможно было поверить. Девочки красовались в сарафанчиках, фартучках, ленточках. Мальчики выглядели так, как если бы их звали Седриками, Сесилами, Сирилами… если не вообще Синтиями. Единственным ребенком, который гулял по страницам этих старых книжек сам по себе, была туго накрахмаленная Алиса, путешествовавшая по Стране чудес более-менее сама по себе. Да и той пририсовали голову, наводившую на мысли о гидроэнцефалите. То бишь крыша у Алисы потихоньку съезжала. Бедняжка…

Элени рылась в старых книгах, стараясь не производить лишнего шума, но ее возня не осталась незамеченной матерью.

— Там в куче есть несколько пазлов, — сказала Марта. — Я еще не рассортировала вчерашние приобретения. Можешь поиграть, только кусочки не растеряй!

Продолжая рыться, Элени в самом деле нашла несколько пазлов. Все коробки были одинакового размера и все, похоже, от одного производителя. Когда-то они были туго обтянуты целлофаном, но обертка состарилась и расползалась на полосы прямо в руках. Смахнув пыль с верхней коробки, Элени вгляделась в картинку. Ей удалось различить вроде бы голову дракона. Морда была опущена, но глаза обращены вверх. Казалось, дракон смотрит на зрителя, примерно как щенок, написавший на ковер. Только щенок бы виновато съежился, а дракон — просто ждал.

— Ужин будет через полчаса, если до тех пор не сгорит, — окликнула мать.

Потом донеслось характерное бульканье, какое издает бутылка, когда ее переворачивают кверху дном и выливают остатки содержимого в жадно подставленный стакан.

Элени не ответила — просто сунула драконий пазл под мышку и быстро убежала наверх, в свой пыльный, плоховато освещенный «курятник».

Вообще-то она считала составление пазлов занятием для идиотов. Ну какой в нем смысл? Конечный результат показывает картинка на обложке, так что подгонка кусочков одного к другому становится просто способом убить время. С таким же успехом можно отдирать обои с боковой стены (благо они там и так уже отклеиваются) и рвать на мелкие части, а потом приделывать обратно. Составив пазл, ты не будешь знать ничего нового по сравнению с началом работы. И винить будет некого, кроме себя самого.

Но внизу сперва звякнул лед о стекло стакана, потом на пол свалилась деревянная ложка, которую после этого так и не ополоснули… Элени доводилось слышать, что узники в тюрьмах иной раз выучивались вязать крючком. Завершив какую-нибудь работу, они тут же ее распускали и все начинали сначала. Принцип был тот же, что и занятия с пазлом…

У нее в комнате был карточный столик и напольная лампа. Элени придвинула столик к стене, чтобы прислонить к ней крышку с рисунком. Потом взялась за дело, точно математик или другой ученый перед лицом научной проблемы. Для начала она перевернула все фрагменты головоломки окрашенными сторонами вверх. Они были медно-оранжевыми, сиренево-серыми и еще янтарными — для зубов и когтей. Должным образом повернула каждый и нашла четыре угловых кусочка.

Картинка на обложке содержала хорошо проработанный фон. Озеро, лесистый холм, зловещие облака… Спасибо и на том, что не просматривалось ни прыщавого школьника с мечом, ни шепелявой девчушки с букетиком либо кнутиком в пухлой ручонке. Еще было похоже, что содержимое коробки отпечатали под самый занавес выпуска. Краски на кусочках пазла выглядели куда бледней, чем на крышке. Значит, трудней будет отыскивать нужные. За это Элени, пожалуй, была даже благодарна.

— Эти мне гадюки из Миссулы, Монтана! — выругалась внизу мать. Раздался лязг сковородки, брошенной в раковину, и только тут Элени ощутила запах горелого.

— Ничего, мам, я и хлебца с арахисовым маслом поем… — фальшиво жизнерадостным голосом крикнула она и, закатив глаза, добавила очень тихо: — В очередной раз.

Мать в ответ рявкнула:

— Будешь есть, что я приготовлю, и скажешь спасибо!

Элени вновь склонилась над пазлом…

Сплошное несчастье, сказала она себе. Сплошное? Как занавески, сквозь которые ничего не видать?..

Нет. И совсем я не несчастна. Мне просто ужас как нравится день-деньской составлять пазлы.

Самое простое — это выложить края, и Элени довольно быстро с ними покончила. Ничего неожиданного. Периметр пазла был темным, на фоне карточного стола казался рамой окна, из которого текла нефть. Текла изо всех дырочек, пока еще не закрытых кусочками пазла…

Дальше Элени начала выкладывать дракона. Перво-наперво она взялась за его шипастый хребет, занимавший большую часть картинки. Дракон чем-то напоминал кота, круто выгнувшего спину. Его чешуи походили на оранжево-медные волны, плавно катившиеся от головы к хвосту. Их было нетрудно выкладывать, и скоро дракон занял свое место внутри рамы, с которой, впрочем, его еще не связывала ни единая перемычка.

Занеся руку над столом, Элени несколько призадумалась над тем местом, где задняя лапа дракона переходила в бедро, и уже собралась взять один из золотистых кусочков, когда ее заставило подскочить резкое буханье наружной двери. Это Марта Лестер вышла под дождь, силясь удержаться и не закурить «спасительную» сигарету из пачки, которая, как отлично знала Элени, хранилась у нее в сумочке.

Да укурись ты хоть до смерти, подумала Элени и несколько театрально передернула плечами, хотя никто здесь не мог ее видеть. Вернулась к работе и вглядывалась в нее, соображая, каким должен быть следующий кусочек…

И вдруг обратила внимание, что ее ладони, зависшей над столом, становится то холодно, то тепло.

Это еще что такое?..

Может, свет лампы, отраженный более светлыми кусочками картона, нес больше тепла, чем отброшенный темными?

Решив проверить свое предположение, она случайным образом выбрала кусочек пазла там, где тепло ощущалось наиболее отчетливо. И точно, картонный фрагмент отливал белесым золотом. Это был не тот, который она хотела было выбрать. Он был не с бедра дракона, а с кончика его колючей вытянутой морды, там, где из широкой ноздри вырывался завиток дыма.

— Во дела, — сказала Элени вслух.

Она знала, что мать ее не услышит за шумом дождя и собственных шагов по крыльцу. В таком случае — с кем же она разговаривала?

— Тихо сам с собою, — вздохнула Элени. — Всего неделя в одиночке — и у меня уже шифер шуршит…

Она еще раз попробовала выбрать фрагмент пазла, ориентируясь на источаемое им тепло. И вновь это оказался кусочек с оранжевым отливом — драконья коленка, которую она искала вначале.

Уже можно было разглядеть изгиб драконьей спины. Правда, поза казалась некоторым образом агрессивней, чем на картинке. Как если бы рисунок на коробке был сделан по моментальному эскизу художника, после чего реальный дракон продолжил движение. Его передняя левая лапа успела выдвинуться вперед, а голова — если, конечно, это глаз… да, это точно глаз! — голова круче наклонилась к земле. Ни дать ни взять заостренные уши дракона уловили шорох карандаша по бумаге, и голова поворачивалась на звук.

…И что это был за глаз! Словно кристаллизованная горечь драгоценного камня. Черный зрачок — не круглый, но и не щелевой, а скорее треугольный… приблизительно по форме черепа. А радужка — фиолетово-льдистая…

— Ну и на что мы смотрим? — спросила Элени.

Ее переполняла какая-то глупая храбрость — пока она не нашла и не установила на место второй глаз и дракон не уставился на нее сразу обоими.

— Это же не я в восьми футах от тебя торчу с блокнотом и карандашом «Фабер и Фабер» номер два! — сказала она дракону. — Так что можешь не таращиться!

На самом деле ей было жутковато, и она разговаривала с пазлом, просто чтобы меньше трусить. Она попробовала отвлечься, занявшись фоном. Но если дракон лишь чуть отличался от изображенного на обложке, пейзаж, как выяснилось, был передан куда менее точно. На коробке можно было различить завитки тумана, поднимавшегося над сельским пейзажем, и перемешанные с ним клочки драконьего дыма. В самом пазле задний план был куда менее проявлен и даже, как с удивлением поняла Элени, несколько противоречив. Вот она выбрала фрагмент, на котором, словно двойная скобка — ((— вились две дуги дыма. Но к тому времени, когда она уложила кусочек, одна «скобка» успела перевернуться, а вторая исчезла совсем. Было похоже, что дым продолжал невесомо подниматься и плыть по дуновению ветра…

Элени предпочла думать, что у нее всего лишь устали глаза. Она потерла их левой рукой и сунула фрагмент на предназначенное для него место.

Он вполне подошел. Причем оказалось, что единственная уцелевшая «скобка» оказалась весьма по делу — она продолжалась на фрагментах выше и ниже.

На этом Элени решила, что пора сделать перерыв и поужинать. Однако мать, невзирая на дождь, деловито грузила вещи в машину. Готовилась к поездке на ярмарку графства Бристер. Надо же ей было, действительно, хоть чем-то себя занять, чтобы существование не казалось совсем уж бессмысленным. Элени вполне представляла, как чувствовала себя Марта.

Еще два кусочка, сказала она себе. Потом решила уложить еще два… И наконец ее полностью захватило волнующее таинство — как устроить, чтобы все блестящие обломки когтя собрались вместе. Можно подумать, что пазл содержал не одного дракона, а дюжину! Или что художник не с блокнотом сидел, а сделал серию снимков дракона, запечатлев один и тот же коготь в процессе движения. Однако фрагменты все же совпали, и, когда лапы оказались завершены, кинжалов цвета слоновой кости оказалось совсем не так много, как показалось вначале.

— Ну ладно, хватит пока, — опять же не без некоторой театральности, равно как и не без напускной отваги, проговорила Элени.

Можно подумать, дракон хотел схватить ее в эти самые когти, а она собиралась купить его дешевой уловкой — погоди, мол, хватать, мне в туалет надо!

При всем том работы над пазлом оставалось не так много. Не более двадцати фрагментов. Велико было искушение доделать дракона — чтобы с чувством глубокого удовлетворения высыпать все обратно в коробку.

Как раз над кончиком его хвоста виднелось световое пятно. Там сквозь облака пробивалась луна. Правда, когда Элени добралась до этого места, луна успела спрятаться и свечение прекратилось.

— Вредная ты старая картонка, — сказала она дракону.

Тому было все равно. Он знай хлопал ресницами, причем веки двигались не вверх-вниз, а с боков к центру и обратно, как дверки лифта, и с интересом поглядывал на Элени.

Она спросила:

— И ты думаешь, что я до смерти напугаюсь от таких дешевых эффектов?

Из его ноздри с шипением вырвался завиток дыма и ушел вверх, смешиваясь с туманом. Так вот почему на заднем плане волновался туман! Дракон грел, как печка, его дым был очень горячим.

— Да какое мне дело, — сказала Элени.

Оставалось уложить четырнадцать фрагментов.

Девять.

Шесть…

Цоканье когтя по камню. Или даже сразу нескольких когтей: цок-цок-цок…

Осталось пять кусочков…

Потом три…

Элени уже держала в руке последний фрагмент, уже наклонилась, чтобы поставить его на место — деталь колена задней ноги. Но последний кусочек на самом деле оказался не последним, потому что Элени заметила: самый кончик хвоста, которому полагалось бы лежать свернутым прямо под закрытой пастью дракона, делся куда-то.

— Неудивительно, что кто-то решил от этого избавиться, — сказала Элени. — От всех трех, если уж на то пошло, правда, дракон?

Как бы то ни было, коробка была в заводской упаковке, плотно обтянута пленкой. Каким образом мог затеряться кусочек пазла?

Элени осмотрела пол, потрясла коробку и даже, опустившись на колени, проверила под своей кроватью и шкафом — вдруг она, сама того не заметив, оттолкнула ногой упавший туда фрагмент?

Нигде ничего.

Она посмотрела на собранный пазл. Дракон презрительно усмехался, или это воображение шутило с ней шутки?

— Милая шуточка, — сказала ему Элени. — Впрочем, ты не можешь обладать никакой силой, пока тебя полностью не составят. Так каким образом тебе удалось?

Послышалось царапанье, словно мышь бежала вдоль плинтуса. А может, где-то скрежетал коготь по камню.

— Спрятал, значит, кусочек?

Дракон не ответил. Только ноздри раздулись, выпустив струю белого пара. Струя пошла вверх, изгибаясь, становясь удивительно похожей на вопросительный знак.

— Значит, тебе любопытно, сумею ли я его отыскать? А вот и найду! Обязательно найду!

Элени заново обшарила пол и коробку, даже ощупала ее изнутри в надежде, что фрагмент где-то там зацепился, но все без толку. Тогда она стала водить руками по поверхности почти завершенного пазла, подумав, что кусочек мог оказаться под ним. Морда дракона была теплей всего остального, спинной гребень кололся, Элени даже смутно ощущала, как перекатывались его мышцы. Когда ее пальцы добрались до его носа, ей показалось, дракон затаил дух. А может, даже подавил желание замурлыкать.

— Куда же он подевался? Кончик, кончик, ну найдись…

Возможно, изготовитель пазла был шутником. Возможно, утраченный кусочек был точно такой же формы, как один из уже использованных, и дело было в том, что его — единственный во всем комплекте — напечатали с двух сторон сразу. Когда Элени выкладывала кусочки мозаики на столе, ей и в голову не пришло их переворачивать для проверки. Поэтому двухсторонний фрагмент и не попался ей на глаза.

— Учти, мне терпения не занимать, — сказала она. — Кстати, а что ты собираешься со мной сделать?

Элени была девочкой основательной. И в любом случае — что ей оставалось делать в такую-то погоду? Времени, таким образом, было хоть отбавляй. Она стала вынимать и переворачивать фрагменты — все по очереди, в строгом порядке, начиная с левого верхнего угла и кончая правым нижним. Ряд за рядом. Вынуть — осмотреть — поставить на место. Один, другой, третий. Пятнадцатый, восемнадцатый, двадцать первый. Тридцатый, сороковой, пятидесятый…

Девяносто девятый.

И опять ничего! Двухстороннего кусочка так и не обнаружилось. Элени только обратила внимание, что, когда она вынимала фрагмент с кончиком носа, откуда шел пар, рукам было почти до невозможности горячо.

— Ну ты даешь, — сказала она.

Дракон замурлыкал. Звук был похож на далекое журчание текущего кипятка.

— Так тебе нравится, когда тебя хвалят, — догадалась Элени. — Очень похоже! Да и кому бы не понравилось? Что ж, ты вообще-то классный…

Его глаза сузились. Подход оказался неверным.

— Классный-потрясный, — быстро поправилась Элени. — Классный-ужасный…

Это ему явно больше понравилось. Из ноздрей выкатилось облачко пара и расплылось, как расплывается высвобожденный крахмал, когда пасту бросают в горячую подсоленную воду.

— Если я все-таки отыщу тот кусочек, ты исполнишь мое пожелание? — спросила Элени.

Дракон раздул ноздри, пар пошел белее и гуще. Элени следила за прихотливыми изгибами струек. Вот сформировалось что-то вроде крючка, чтобы захватить кого-то и стащить вниз… («Дракон» — это не от слова «драка», случайно?) В сгустившихся сумерках его глаза мерцали и переливались…

Элени поняла, в чем проблема. Дракону хотелось двигаться, но отсутствие последнего фрагмента — кончика хвоста — лишало его этой возможности. Элени видела, как напрягались и бессильно опадали его плечевые мышцы, по телу пробегали волны, вздрагивала чешуя… Задние лапы и хвост оставались пригвождены к месту.

— Я вообще-то понимаю, каково тебе, — сказала Элени. И коснулась рукой носа дракона. — Если ты поднатужишься как следует, то, пожалуй, вырвешься!

Он посмотрел на нее, и она поняла: необходимо что-то еще. Может быть — вопросительный знак, — достанет всего лишь правильно заданного вопроса…

— Ты ведь знаешь, куда девался недостающий кусочек? — спросила она.

Дракон не сподобился на столь определенный ответ, как согласный кивок, но все его выражение говорило: он знает.

— Так мое задание состоит в том, чтобы его найти? — спросила Элени. И едва набралась смелости, чтобы продолжить: — И что ты за это мне дашь?

И вновь дракон не дал явного ответа, хотя вопросы выслушивал с явным интересом.

И тут Элени внезапно догадалась. Она знала, что спросить. Может, у нее были всего три вопроса, так вот этот точно был правильным:

— Ты покажешь мне, где он находится?

Дракон выдул еще одно роскошное белое облачко, его глаза блестели хитро и весело. Потом он раскрыл рот.

Ни золотого пламени, ни факельно-багровых отсветов изнутри. Лишь длинный гибкий язык, который зазмеился вперед. На нем-то и лежал последний кусочек пазла.

— Ого! — сказала Элени. — Да ты, похоже, сам себе хвост откусил. Ну ладно, что делать…

Она потерла руки, после чего движением бывалого хирурга наклонилась вперед и взяла фрагмент за обращенную к ней сторону. Потом поднесла его к свету, чтобы посмотреть, пострадал ли он от пребывания в брюхе дракона. Оказалось — не пострадал, по крайней мере, она никакого ущерба рассмотреть не могла. Обычный кусочек самого обычного дешевого пазла с выемками и выступами во всех положенных местах.

Элени нагнулась, чтобы установить его на позицию. Дракон затаил дыхание и уставился на нее острым взглядом. Что было в нем? Восхищение? Скепсис? Почем знать.

— И это ты сомневаешься — во мне? — осведомилась Элени.

Она поворачивала фрагмент в руке, приводя его в надлежащее положение.

— Эй, тебе что там, уши дождем залило? Я тебе уже пятнадцать минут снизу ору!

Элени обернулась. Ее мать стояла в дверях.

— Я там на сто лимонных долек рвусь, чтобы хоть какое-то жорево на стол выставить, а ты даже не можешь оторваться от… — Она посмотрела на дочку и спросила: — От чего? От чего? От чего?

— Мне всего один кусочек остался…

В это время Марта Лестер увидела пазл. Сделав всего один шаг, она пересекла комнату и выхватила фрагмент из рук у Элени. Обращалась она с ним, как с куском динамита или со смертельно ядовитой змеей. Она крутанулась прочь и стала дико оглядываться, словно ища не замеченный прежде камин, чтобы швырнуть туда картонный квадратик.

Элени вскочила из-за карточного столика — изумленная, ничего не понимающая, словно разбуженная посреди сна. Глаза матери сузились… Она сунула фрагмент пазла себе в рот, сделала усилие и проглотила его.

— Мама! — воскликнула Элени. — Что вообще происходит?

Марта передернула плечами, провела ладонью по волосам и выпрямилась.

— Ох, деточка, — сказала она. — А я-то надеялась, что ты вырастешь и отправишься учиться в колледж, прежде чем что-то из этого выплывет…

— Что выплывет? Из чего?..

— Да вся эта петрушка. Великая битва зла и добра, правды и кривды… Как по мне — скукотища и занудство, но мы, аватары добра, должны все равно делать, что можем.

— Мам, ты там что, джину лишку хлебнула?

— Не хотелось бы упоминать, но тем, кто при исполнении, не рекомендуется употреблять джин. Он может спутать мыслительный процесс и существенно замедлить реакцию. Так что благодари свои счастливые звезды за то, что джин я не пила.

— Не догоняю я что-то, — сказала Элени. — Слишком многих кусочков недостает. Так ты, значит, эта… как там ее?

— Ведьма, наверное. — Мать многоопытно вскинула бровь. — По крайней мере, твой отец часто меня так называл. Да не все ли равно, каким термином пользоваться?

— Не, мам, — сказала Элени. — Давай-ка вытряхивай информацию. Как я пазл сложу, если кусочков недостает?

— Ну тогда слушай, — начала мать. Взяв крышку коробки, она посмотрела на дракона. — Раз уж они пытаются использовать тебя, чтобы до меня добраться, полагаю, тебе в самом деле пора кое-что узнать… Пошли, кстати, поужинаем. Я спагетти сделала, за едой и поболтаем. Рановато, конечно, да что теперь поделаешь… Опять же, все равно делать больше нечего. Я-то знаю, что подобная погода — очень-очень надолго. Никто и представить себе не может, до чего надолго…

Брюс Ковилл После третьего поцелуя

Привыкнуть можно ко всему. Даже к самому чудовищному и ужасному. Более того, со временем вы можете начать скучать по нему…

Брюс Ковилл — автор более чем девяноста книг для детей и молодых читателей, общий тираж его произведений перевалил за шестнадцать миллионов экземпляров. Среди них — международный бестселлер «Мой учитель — инопланетянин» («My Teacher Is an Alien») и популярнейшая серия «Хроники единорога» («Unicorn Chronicles»). В разные периоды жизни Брюс работал учителем, изготовителем игрушек, журнальным редактором, могильщиком на кладбище и продавцом кухонного оборудования. Он также известен как талантливый оратор и рассказчик. Симфонический оркестр города Сиракузы не раз обращался к нему за оригинальными историями, которые могли бы исполняться на концертах в сопровождении оркестра. Брюс Ковилл является основателем «Full Cast Audio» — удостоенной наград компании по выпуску аудиокниг. Она известна выпуском полных версий инсценировок, предназначенных для семейного прослушивания. Детские книги писателя были премированы более чем в двенадцати штатах, среди которых Вермонт, Коннектикут, Невада и Калифорния.

Брюс Ковилл проживает в городе Сиракузы, штат Нью-Йорк.

* * *

Я с отчаянной надеждой смотрела на брата.

— Ну пожалуйсссста, — выговорила я с мольбой. — Ещщщще вссссего один поцелуй…

Винд, содрогнувшись, отвернулся прочь, туда, где уходило за западный горизонт солнце.

Меня охватил ужас, ведь я могла утратить свой шанс. Я вытянула длинную шею, коснувшись его сильного плеча, и повернула голову так, чтобы ему было не избежать моего янтарного взгляда.

— Ну пожалуйсссста, Винд, — прошипела я снова. — Сейчас сядет ссссолнце, и мне уже не отделаться будет от этого облика. У нас осссстались минуты…

Сердце у меня так отчаянно колотилось, что вполне могло разорваться еще прежде, чем скроется солнце. Винд поцеловал меня уже дважды, совершив, без сомнения, подвиг. В данный момент я была чудовищно безобразна, а мое дыхание источало огненный жар. Но под покровом чешуй, за личиной клыков, яда и огня я оставалась все той же Мэй Маргрет — младшей сестренкой, которую он покинул через месяц после кончины нашей с ним матери. Вооружившись мечом и горячностью юности, он отправился завоевывать мир, меня же оставил по мере сил разбираться с новой супругой отца.

Которая меня в итоге и прокляла, заперев в отвратительном и ужасном обличье.

Я никогда не смогу забыть муки, сопровождавшие превращение. Мое тело едва смогло вынести боль, ведь каждой косточке в нем приходилось вытягиваться и насильственно выгибаться. Моя кожа так и горела, каждый внутренний орган, казалось, вымачивали в кислоте… Но эта пытка не шла ни в какое сравнение с истязанием духа, когда я увидела длинное, вьющееся кольцами драконье тело — свою собственную новую оболочку.

А как описать мое отчаяние и ужас, когда через час после превращения ко мне заглянула моя фрейлина Гленна и от смертельного страха выскочила с воплями вон!

Позже подобное повторялось тысячекратно, стоило только кому-нибудь увидеть меня.

Но как выяснилось, это было всего лишь начало моих злоключений. Менее чем через сутки после трансформации я обнаружила, что обладаю аппетитом вполне под стать своим новым размерам. Голод жег меня изнутри неутолимым огнем. Я расправила крылья и взлетела, ничто живое не могло спастись от меня…

Я честно старалась ограничиваться овцами и коровами. Это мне удавалось почти всегда.

Как же меня боялись!.. Как ненавидели!.. Как одиноко и больно мне было по вечерам, когда я обвивала кольцами Веретенный камень — гигантский каменный столб, высившийся среди утесов на морском берегу. Вскоре я объявила его своим насестом, своим домом. Или, быть может, это он призвал и принял меня, ибо я питала к нему особое чувство. Отсюда было удобно обозревать прибрежные земли — вдруг появится что-то, на что можно будет напасть. Но что гораздо важнее — с Веретенного камня я могла смотреть в море, на западный горизонт, в надежде, что мой брат вот-вот вернется и освободит меня от проклятия. Ибо, как сообщила мне мачеха, единственный способ расколдовать меня состоял в том, чтобы королевич Винд по своей собственной воле трижды поцеловал меня до заката в день своего возвращения.

Минуло время, и Винд наконец-то вернулся. Как выяснилось, его побудило к возвращению именно мое хищничество, и не мудрено, ведь я в таких количествах расправлялась с овцами и крупным скотом. Поэтому весть о моем разбое пересекла западное море, и Винд узнал, что в его родных местах завелся прожорливый дракон. И он вернулся, приготовив к бою свой меч и понятия не имея, что ужасное чудовище на самом деле было сестренкой, с которой он играл в детстве. Той самой, которую он когда-то клялся хранить и защищать до конца своих дней.

Между прочим, ко времени его возвращения я разбойничала уже не так люто, как в былые дни. За это следовало благодарить одну деревенскую ведунью, звали ее Нелл. Эта мудрая женщина посоветовала отчаявшимся селянам: мол, оставляйте драконице молоко от семи коров каждое утро и вечер — и ее голод будет утолен. Она оказалась права, так что Винд по возвращении должен был встретить довольно-таки мирную картину. Правда, королева заблаговременно проведала о том, что пасынок ехал домой, и, конечно, страшно прогневалась. Я издалека чувствовала ее ярость. Как, впрочем, и любая живая душа в королевстве. От этой ярости шипели камни, а на деревьях сворачивалась листва. Правда, о причинах ее гнева я сперва не догадывалась. Я просто сидела на своем каменном насесте — и ждала.

И вот настал миг, когда я разглядела на горизонте корабль. Я вскинула голову, ощущая странное беспокойство. Что-то подсказывало мне, что я должна спуститься к воде и не дать кораблю причалить. Я почувствовала себя стражем, охраняющим от него королевство.

Еще прежде, чем это ощущение согнало меня с камня, моя мачеха наслала целое войско бесенят с наказом устроить бурю и отогнать корабль от берегов. Однако мой славный брат оказался куда умней, чем на то рассчитывала королева. Как я позже узнала, Винд заподозрил возможность колдовства и велел отделать свой корабль рябиновым деревом — надежным оберегом от злых чар королевы.

Я с восторгом и тревогой следила за тем, как орды визжащих бесенят бились в борт корабля, отскакивали, падали в воду и барахтались в ней, взывая к своей хозяйке о помощи и защите. Зрелище их поражения — ведь это были слуги моей ненавистной мачехи — наполняло меня восторгом. А тревога происходила оттого, что я ведь понятия не имела, кто был на том корабле, и побуждение оборонять наши берега делалось все сильнее.

Когда бесенята наконец оказались повержены, я в смущении спустилась к воде и поняла, что выбора нет: я должна была напасть на корабль. Я подлетела к нему, обвила своими кольцами и попыталась утянуть под воду.

В тот момент я очень плохо соображала и, совершенно не владея собой, по-прежнему не знала, кто же был на борту. Но рябиновая отделка выручила и тут: Винд вырвал его из моих когтей, и корабль быстро скрылся из виду. У него были отменные гребцы, и, прежде чем королева разобралась, что к чему, он благополучно высадился в бухте по соседству.

Вот тогда-то и произошло настоящее чудо. Как только мой брат, истинный наследник короны замка Арльсборо, сошел на берег, пали страшные чары, наведенные мачехой, и она больше не имела надо мной власти. Так что когда Винд приблизился ко мне с мечом в руках, готовый отрубить мне голову, я смогла обратиться к нему на человеческом языке. Наверное, странно и жутко звучал девичий голос, исторгаемый могучей грудью драконицы.

— Опуссссти меч, милый братец, — прошипела-прошептала я, — и оссставь мыссссль об убийссстве. Ибо я — сссестра твоя, Мэй Маргрет, и спассссет меня только твой поцелуй…

Сперва Винд уставился на меня в немом удивлении. Потом обозвал меня лгуньей и дьяволицей. Но когда я поведала ему общие тайны нашего детства, которые могла знать только его сестра, и никто, кроме нее, он понял, что я говорила сущую правду.

— Что же я должен сделать, чтобы разрушить заклятие? — спросил мой доблестный брат.

— Трижды поцелуй меня до ссссегодняшнего заката, и я вновь сссстану твоей ссссестрой…

Тут Винд побледнел, и кто бы его осудил за это! Я достаточно гляделась в зеркала прудов и тихих ручьев и вполне представляла собственное безобразие. Зубы как кинжалы, огненно-алые чешуи размером с воинский щит, сверкающие глаза… не говоря уже о голове, вдвое большей рыбачьей лодки-куругла. Но самым страшным был ужасающий жар моего дыхания. Как ни старалась я его сдерживать, оно все равно обжигало брату кожу. Винд был храбрецом, он забыл о боли и сразу поцеловал меня. Как мал был его рот по сравнению с моей чудовищной пастью!

И ничего не произошло, он только нажил себе волдырей.

Я снова обратилась к нему с мольбой, и он поцеловал меня во второй раз. Волдырей стало еще больше, он вскрикнул от боли…

Солнце между тем садилось, и с ним проваливались в небытие мои надежды. Винд опять повернулся ко мне, и тут уже я чуть не вскрикнула от вида его обожженной кожи. Меня удержала лишь мысль о том, что сотворит с ним огненный выхлоп из моих легких, если я закричу.

— Пожалуйста, братец… — прошептала я в последний раз.

У него чернела кожа, от волос шел дым, из глаз от боли текли слезы. Все-таки он подался ко мне и поцеловал меня в третий раз…

И тогда ужасная боль обрушилась уже на меня, ибо кости, кожа, каждая пядь моего тела внутри и снаружи опять претерпевали мучительную трансформацию, только в обратном порядке. Я съеживалась и уменьшалась, вновь становясь юной девушкой, которой когда-то была.

Еще несколько мгновений — и я, совершенно нагая, стояла перед своим братом. Он закутал меня в свой плащ, поднял на руки и понес в замок…

Но нам с ним некогда было отдыхать и лечиться, ибо еще одно дело оставалось незавершенным. Винд все проделал с легкостью и благородством, и волдыри не помешали ему. Взяв рябиновый жезл, он поднялся по винтовой лестнице в башню, где ожидала неизбежной расплаты наша с ним мачеха. Ему не потребовались заклятия, чтобы восстановить справедливость. Он всего лишь один раз ударил ее рябиновым жезлом. В эти мгновения я держала его за руку и ощутила такой странный рывок, как если бы из меня что-то выдернули. Позже я узнала, что меня таким образом покидала магия трансформации.

Глаза нашей мачехи страшно выкатились. Она вскрикнула — и сама начала преображаться. Рот расширился, кожа проросла бородавками, она стала уменьшаться… И вот перед нами сидела самая большая и мерзкая жаба, какую я когда-либо видела.

Мне захотелось схватить книгу потолще и немедленно пришибить гадкую тварь, но Винд удержал мою занесенную руку. Теперь я ему благодарна за это.

Жаба ускакала вниз по лестнице и скрылась из глаз…

Казалось бы, тут и сказке конец.

Но…

Представьте, мне стало недоставать огня, что жил во мне раньше.

Конечно, это произошло не сразу. И возможно, вообще не случилось бы, не реши Винд остаться и взойти на трон. Но вышло так, что вскоре после моего спасения наш престарелый и больной отец узнал о заклятии мачехи — как ни старались мы с Виндом оградить его от горестной правды. Осознав наконец, какую страшную женщину взял он когда-то в жены, отец так и не смог отрешиться от постоянных раздумий о жестокости, учиненной супругой над его дочерью, и постепенно разум несчастного помутился.

Нам с Виндом больно было наблюдать за его старческим угасанием. Мы ведь помнили, как во времена нашего детства он вел жесточайшую войну против соседнего королевства и вышел из нее победителем. Теперь от него осталась лишь тень. Как ни пытались мы взбодрить и утешить отца, через месяц он слег. А еще через несколько дней его не стало.

Винд, которого после смерти отца уже не называли королевичем, оставил былые мечты о путешествиях по всему миру. Он сделал то, что было его правом и его долгом, — принял корону.

Как я была счастлива!

На первых порах между нами водилась лишь дружба и родственная любовь, как тому и следовало быть, ибо мы были очень близки с самых первых дней жизни. Наши дни омрачало только одно. Его лицо — а прежде он был очень красив — так и осталось изуродовано шрамами от ужасных ожогов. Винд никогда, ни единого разу, не заговаривал об этом и меня не винил. Но я-то вздрагивала всякий раз, когда его видела. Не потому, что меня ранило его уродство, просто эти ожоги причинила ему я — и никто другой.

Как бы в насмешку, окружающие только и говорили, что о моей красоте. По их мнению, я лишь расцвела. Люди хвалили мои искрящиеся глаза, чистую розовую кожу и длинные, блестящие, темно-медные волосы. И лишь я знала, что все это были лишь внешние признаки той жизненной силы, которую я ощущала внутри. Такой вот неожиданный прощальный подарок от сброшенной драконьей личины.

Я вовсю пользовалась обаянием своей красоты, чтобы вернуть любовь и доверие замковых слуг. Гленна, моя фрейлина, первой перестала бояться. За ней вскорости последовали и остальные.

Прошел год, в течение которого Винд показал себя мудрым и справедливым правителем. Страна процветала, и жители королевства стали надеяться, что мой брат вскоре обзаведется невестой. Я полагаю, ни одна из окрестных принцесс не ответила бы ему отказом, невзирая на шрамы. Винд был обходителен, благороден, добр и — на мой взгляд — все такой же красавец, как и раньше. Однако женщины сведущи в жизни человеческих сердец куда более мужчин, и мой бедный брат, полагая свое изуродованное лицо необоримой препоной в делах любви, так и не понял, что у его ног было поистине все.

А еще женщинам отлично известно, о чем шепчутся на задних дворах. И до меня дошли слухи, что Винд якобы пробовал себя с разными женщинами, но ни одной так и не дал ребенка. А дело-де было в драконьем дыхании, лишившем его мужества.

Гленна пыталась оградить меня от людских пересудов, но я знала все, и эти слухи были мне как ножи в сердце.

Неженатый, бездетный, Винд обратил все свое внимание на меня… О, только не подумайте чего нехорошего! Мой брат просто решил, что, раз уж ему не суждено счастье супружества, я должна непременно его испытать. Королевству был необходим законный наследник. Однако, зная мою историю, ни один мужчина не отваживался сделать мне предложение. Мало ли — вдруг я снова стану драконицей! Конечно, вслух об этом не говорилось, поскольку Винд мог прогневаться. Но я-то понимала, отчего за мной никто не ухаживал.

Разочаровавшись и отчаявшись, мой брат, мой спаситель, мало-помалу превратился в моего палача. Я не думаю, чтобы он в полной мере осознавал, что творит, и подавно не задумывался о причинах собственного поведения. Он просто взялся ежедневно пилить меня, указывая, как и в какую сторону я должна измениться, чтобы наконец привлечь мужское внимание.

Я, управлявшаяся с замковым хозяйством со времени смерти нашей с ним матери! Я, хранившая все ключи, пока отец не привел мачеху! Я, несшая в себе огонь, постичь который ни одному мужику не дано…

Я, впрочем, подозревала, что никто не сумел бы выдержать это пламя в брачную ночь…

Желание постепенно вызревало во мне.

Сперва я ощущала его лишь по ночам, когда мне снилось, будто я вновь распахивала крыла и парила над землею и морем, и небо надо мной полыхало мириадами звезд, уходя в непредставимую вышину… В этих сновидениях я то взмывала до самой луны, то стремительно бросалась вниз, чтобы подхватить овцу либо корову, и тогда у меня на зубах упоительно хрустели их кости, а в горло лилась горячая кровь…

Я просыпалась, запутавшись в мокрых от пота простынях, с трудом понимая, что было реальностью, а что — сном.

Это тянулось несколько месяцев, обретая особую силу в мои урочные дни. Если верить Гленне, в такие периоды я становилась решительно невыносима.

Мы с Виндом уже не раз цапались то по одному поводу, то по другому, но пламя вспыхнуло в тот день, когда, усаживаясь завтракать, он мне сказал:

— Я наконец-то нашел тебе мужа, Мэй Маргрет. Весной ты выйдешь замуж за государя Данбара.

— Брат, — сражаясь с внутренним жаром, ответила я. — Мне не требуется никакого мужа. И кто дал тебе право распоряжаться моей рукой?

Он холодно ответил:

— Я распоряжаюсь ею по праву твоего родича и твоего короля, и никто мне не указ.

— А я за тобой такого права не признаю!

Голос Винда задрожал:

— Королевству нужен наследник, Мэй Маргрет. Поскольку мне зачать его не дано, продолжение рода должно быть возложено на тебя.

Каждое его слово было полно вины и стыда за то, что сам он наследника так и не породил. На мгновение это отняло у меня дар речи, а сердце наполнилось болью за брата. Но потом он заговорил снова, и вот что он мне сказал:

— Или ты забыла, сестрица, кто избавил тебя от личины драконицы?

Вот тут меня охватила такая ярость, что на время я даже разучилась дышать. Могла ли я думать, что однажды он использует свой подвиг как оружие против меня же! Мое сердце затопила раскаленная ярость, я вскочила на ноги и бросила в него чашу с вином, которую держала в руке.

Что было потом, я просто не помню. Я потеряла сознание. И не пресловутая женская слабость была тому виной. Наоборот, мне кровь бросилась в голову, слишком стремительно, слишком горячо.

Как выяснилось, побывав в шкуре драконицы, очень трудно стать обычной девицей…

Последующие несколько недель оказались очень тяжелыми. Мы с Виндом только и делали, что сражались из-за моего замужества. Я без конца напоминала ему, как дружно мы невзлюбили Данбара, когда были детьми и тот приехал к нам в гости, сопровождая отца. Мы оба тогда сочли его глупым, вредным и донельзя избалованным.

Но Винду было все равно. День тянулся за днем, я бушевала и уговаривала, молила и торговалась — в общем, билась как могла. Одного только я ни под каким видом не пускала в ход — не пыталась добиться своего с помощью слез.

Что бы я ни делала, мой брат оставался тверд, точно Веретенный камень, мой прежний насест.

Еще я весь тот месяц старательно давила в себе драконьи желания. Но всякий раз, когда я выходила из себя — а происходило это, понятно, нередко, и каждая новая вспышка ярости оказывалась хуже предыдущей, — эти желания вновь просыпались во мне, обретая небывалую силу и глубину.

И в итоге я сделала то, о чем долгое время даже не помышляла. Я отправилась проведать Нелл. Деревенскую ведунью, ту самую, что когда-то посоветовала односельчанам умерить мой голод ежедневными приношениями молока.

Дождавшись ночи, я завернулась в крестьянский плащ, что по моей просьбе принесла мне верная Гленна, и выскользнула из замка. Мне очень хотелось взять Гленну с собой, но тайну, о которой мне хотелось посоветоваться, я не могла доверить ни единой живой душе. Кроме старухи Нелл.

И я пустилась в путь в одиночестве.

В прежние времена такое ночное путешествие не на шутку испугало бы меня. Но, побывав драконицей, я обнаруживала в себе немыслимую прежде отвагу.

Старая Нелл обитала в замшелом низеньком домике на опушке королевского леса. Она была морщинистой, сгорбленной и одноглазой в придачу. Как бы то ни было, она тотчас увидела и не просто узнала меня, но сразу обо всем догадалась.

— Добро пожаловать, Мэй Маргрет, — сказала она. Голос у нее был скрипучий, как у многих, кто большей частью молчит. — А я-то гадаю, не случится ли, что ты ко мне однажды заглянешь…

Тогда я со стыдом поняла, что мне давно уже следовало бы ее посетить и должным образом отблагодарить за мудрый совет, когда-то данный крестьянам. И ответила, покраснев:

— Я поистине осрамила свой дом и свой титул, придя к тебе так не скоро.

Нелл прикрыла зрячий глаз и тихо проговорила:

— Полагаю, ты посетила меня не затем, чтобы спасибо сказать.

Румянец стыда стал свекольным. Я сказала:

— Прости меня, добрая женщина. Я здесь, чтобы вновь обратиться к твоей мудрости.

Ее глаз раскрылся и блеснул жадностью.

— И ты готова мне заплатить?

— Конечно, — ответила я.

Я, похоже, сотворила ужасную глупость, не посетив ее гораздо раньше, но уж совсем беспросветной дурой я не была! Я принесла ей серебряную чашу, извлеченную из моего приданого. Это было легко, ведь мои мечты лежали отнюдь не в области замужества.

Я развернула чашу, и Нелл счастливо вздохнула.

— Входи же, входи, — прокаркала она. — Садись у огня.

В маленьком домике было темновато. Нелл делила свое жилище с кошкой — некрупной и опять-таки темной. Со стропил свисали пучки сушеных трав. Другие сушились на единственном столике. Их тонкий аромат наполнял воздух, отчего в домике пахло куда приятней, чем я рассчитывала.

Старуха неуклюже проковыляла к очагу. Я старалась не пялиться на нее, но ее хромота от меня не укрылась.

— Деревянная, — невесело усмехнулась она и постучала по своей правой ноге.

Она предложила мне табурет, на другой села сама. И не стала извиняться передо мной за бедность обстановки.

Какое-то время длилось неловкое молчание — я тщетно подыскивала слова, не зная, с чего начать. В итоге первой заговорила Нелл. Окинув меня пронзительным взглядом, она осведомилась:

— Так значит, огонь горит в крови, госпожа?

Я даже вздрогнула. Откуда она могла знать, что со мной происходит? Я так и спросила ее:

— Как ты догадалась?

Бабка довольно грубо фыркнула.

— Да тут и гадать не о чем, дорогуша. Я с самого первоначала боялась, что так оно и случится. Нельзя примерить шкуру дракона и сбросить ее, чтобы совсем следа не осталось. А ты в ней ходила куда дольше, чем следовало бы. Теперь ты вновь в человеческой коже, но кровь… Кровь у тебя нынче совсем не та, что раньше была!

— И что же мне с этим делать?

Она поднялась с табурета. Каждое движение причиняло ей явную боль, но при всем том старуха вдруг показалась мне выше ростом и куда могущественней прежнего.

— Только в игры не играй со мной, девочка, — сказала она. — Ты же совсем не об этом хотела спросить старую Нелл.

Я даже отшатнулась — ошеломленная и слегка напуганная.

Она пригвоздила меня к месту своим единственным глазом.

— Ну?

Я покачала головой и опустила глаза, не в силах выдерживать ее взгляд.

— Ну хорошо, — сказала она. — Начнем все сначала и не забудем, что правду говорить на самом деле легко. Так зачем ты пришла?

Я помедлила, подыскивая самые правильные слова. Но я знала со всей определенностью, что именно меня сюда привело. Знала и то, как мне следовало поступить.

— Я думаю… — прошептала я. — Мне кажется, что я хочу опять стать драконицей…

— Это уже что-то, — с удовлетворением сказала она. — Но уверена ли ты, девочка? «Я думаю», «мне кажется» — этого недостаточно. В этот раз обратной дороги уже не будет. Если превратишься — останешься драконицей навсегда!

Эти слова несказанно смутили меня. В последнее время мое желание так захватило меня, что я и думать не думала о возвращении в человеческий облик.

Нелл правильно истолковала мое смущение.

— Ступай домой и подумай еще, Мэй Маргрет, — сказала она. — Если через месяц будешь чувствовать себя так же, возвращайся, побеседуем снова.

Я поставила серебряную чашу на пол возле своего табурета. Нелл одобрительно кивнула, потом наклонила голову и произнесла:

— Сделай еще одно доброе дело, девочка. Не велишь ли прислать мне немного муки и масла из кладовых замка? То-то пригодились бы…

— Конечно, — ответила я.

Она улыбнулась.

— И пусть их сюда принесет тот мальчик, Уильям.

Я удивилась:

— Уильям?..

— Он красавчик, глазу приятно, — пояснила старуха и захихикала так, что у меня мурашки по коже пошли.

Она вытолкала меня за дверь.

На другой день я разыскала Уильяма. Я, конечно, знала его. Он начал работать у нас после того, как его батюшка, государь Макраэ, впал в немилость и лишился земель во время войны. Уильям в самом деле был красивым парнем и, кажется, был очень благодарен нашей семье за великодушие. Я рассказала ему о просьбе старухи, надеясь про себя, что не ввергну его тем самым в неловкое положение. Уильям, однако, с радостью пообещал исполнить мое поручение, и я перестала о чем-либо беспокоиться.

У меня других заноз было навалом.

Меня, в частности, так и подмывало рассказать Винду о том, что было у меня на уме, но я не смела, ибо предвидела, что он меня не поймет. И эти его шрамы! Всякий раз, когда я косилась на брата, я ощущала себя предательницей, ведь я мечтала вернуть себе облик, от которого он меня освободил такой страшной ценой. Но что я могла поделать со сновидениями, которые возвращались каждую ночь, делаясь все более яркими и манящими?

Сколько раз я просыпалась — какое там на мокрых подушках! — стоя на парапете замковой башни, словно собираясь взмыть в небо. Вот как!

Только крыльев у меня больше не было.

Я на всем серьезе задумывалась, как бы выдержать дни, оставшиеся до срока, назначенного Нелл.

Как бы во сне не выпрыгнуть с башни да не разбиться о камни под обращенной к морю стеной!..

Винд, конечно, замечал, что я была сама не своя. Трудно было не заметить. Он и так и этак заговаривал со мной, но я по-прежнему не решалась открыться ему. И это стало еще одной стеной между нами, отъединяя меня от самого близкого и дорогого человека всей моей жизни.

Но самое худшее, что подготовка к свадьбе уже началась. Пережить замужество я не надеялась, и возвращение драконьего облика казалось мне единственной лазейкой к спасению.

Пора было кончать! Я сделала выбор!

По крайней мере, я так думала. Но тут к нам припожаловал государь Данбар, и я увидела, что несносный мальчишка из нашего детства успел превратиться в видного молодого мужчину. У него были льняные волосы и синие глаза, а лицо такое чистое и хорошее, какое на моей памяти было только у Винда. Прежде, чем я его изуродовала.

А каким он обладал обаянием! Он пробыл у нас неделю и все это время шутил со мной и поддразнивал, и мое странное прошлое, казалось, его нисколько не волновало. На прощание он даже сорвал с моих губ поцелуй… Честно сознаться, я не очень-то и противилась. Более того, я обнаружила, что плотски желаю его. Желаю со страстью и яростью. Это удивило меня, хотя чему тут дивиться, ведь со времени трансформации все мои желания обрели многократную силу.

Вот уж действительно — огонь в крови разгорелся!

Плохо лишь то, что Данбар был не единственной моей мечтой. Мою душу раздирало на части.

И вот истек месяц, и я снова пришла к домику старухи Нелл, но не потому, что сумела однозначно выбрать свой путь. Я просто решила, что только ей смогу исповедоваться в своих противоречивых желаниях.

— А я уж и не надеялась, что вновь увижу тебя, — открывая дверь, сказала ведунья. Отвела с лица длинные седые пряди и, пронзительно взглянув на меня единственным глазом, добавила: — Чую, уверенности ты так и не обрела. Не разобралась, по какой дорожке направляет тебя сердце. Ну ладно, заходи, поболтаем…

Когда мы уселись у очага, Нелл сказала:

— Я могу сварить тебе снадобье, которое снова сделает тебя драконицей, но не навсегда, а лишь на время, так что нет нужды делать окончательный выбор прямо сейчас. — Пожала плечами и добавила: — Кто знает, может, на том твое сердечко и успокоится…

— Да! — обрадовалась я. — Пожалуйста, свари его для меня!

Она отвела глаза, потом проговорила извиняющимся тоном:

— У меня есть почти все, что для этого требуется…

Я переспросила:

— Почти?

Бабка вздохнула.

— Последнюю составляющую ты сама должна будешь мне принести…

— Что же это такое? — спросила я, начиная бояться: мне очень не понравилось, как она произнесла финальную фразу.

Нелл заломила руки и виновато сказала:

— Поскольку изначальное заклятие было наложено твоей мачехой, мне нужно кое-что от нее для нового зелья…

— Полагаю, — сказала я с облегчением, — в ее комнате в башне еще валяется какая-нибудь одежда…

— Ты неверно поняла меня, — сказала старуха. — Мне нужно что-нибудь от нее самой.

До меня не сразу дошло, что она имела в виду. Я ведь привыкла думать о мачехе как об умершей, хотя на самом деле это было не так.

— Но она ведь в жабу превратилась, — вырвалось у меня.

— Наслышана, — сухо ответила Нелл. — Однако это ничего не меняет. Без частицы ее плоти снадобье не будет завершено. Тебе известно, где она обретается?

— Откуда же мне знать? Когда Винд стукнул ее рябиновым жезлом, она ускакала прочь, и с тех пор никто ее не видал…

— Все одно, если хочешь превратиться, надо тебе ее разыскать.

— А если найду… Что именно тебе принести?

Нелл улыбнулась, показывая два или три оставшихся зуба.

— Подойдет любая частица. Конечно, навряд ли она добровольно расстанется с лапкой или даже с одним пальчиком. Ты, конечно, сможешь поторговаться, но вряд ли сумеешь предложить достаточно высокую цену…

Должно быть, на моем лице отразилось отчаяние, ибо старуха расхохоталась.

— К счастью, милочка, — сказала она, — тебе и пальчик у ней отрывать не придется. Хватит будет и тряпки, которой ты проведешь у нее по спине. Я и оттуда смогу извлечь достаточно сути, чтобы сварить мое снадобье… — Она помолчала, потом заговорила вновь. — И вот еще что…

— Да?

— Смотри сама не коснись ее. Не то все волшебство спутается.

Я брела назад в замок Арльборо, чувствуя себя потерянной и одинокой. Исполнение требования Нелл выглядело невозможным, я ведь понятия не имела, куда делась изгнанная королева. Правда, у меня была надежда: я рассчитывала на замковых слуг. Я достаточно была с ними знакома, чтобы знать: слухи для них были что хлеб насущный. Если королеву-жабу вообще возможно было найти, с какой-либо информацией только слуги способны были помочь.

И следующим же вечером, когда по завершении всех дневных забот замок начал успокаиваться, я засела на кухне с главной кухаркой и поварятами.

Какое-то время я просто слушала их разговоры, выжидая случая упомянуть о королеве. Сперва кухонная болтовня касалась лишь домашних делишек. Какую-то служаночку застукали с парнем, которому она слишком много позволила… ну и далее в том же духе. Однако потом подала голос одна из молодых кухарок. Ее звали Ханна, в детстве мы нередко вместе играли.

Ханна упомянула о происшествии, случившемся, когда «госпожа была еще драконицей» — так она выразилась. Сказав так, девушка запнулась, и в кухне воцарилась неловкая тишина. Но я просто рассмеялась и ободрила ее:

— С тех прошли уже месяцы, Ханна. Впрочем, раз уж ты упомянула о том времени… Знаете, одна вещь не дает мне покоя!

— И что же это, госпожа? — спросила Ханна, явно обрадованная, что я не вменила ей в вину некстати вырвавшиеся слова.

— Я все гадаю, куда скрылась старая королева, когда Винд обратил ее в жабу?

Кухня вновь погрузилась в глубокую тишину. Женщины украдкой переглядывались.

— Да ладно вам, — сказала я, постаравшись, чтобы голос прозвучал ровно и весело. — По глазам вижу, что все-то вы знаете! Ну и где она?

Мне ответила главная стряпуха.

— Она бродит в глубоких погребах замка, госпожа. Это всем известно.

В ту ночь я очень плохо спала. У меня сердце сжималось от мысли, что все это время мачеха была совсем рядом с нами.

Как выяснилось, королева-жаба обреталась не так уж и близко, как утверждала кухарка. В тот вечер, когда я наконец набралась храбрости и отправилась разыскивать ее в подземелья, я вполне в том убедилась.

Готовясь к вылазке, я перво-наперво приготовила фонарь и к нему — четыре свечи с фитилями из сердцевины камыша. Одну я зажгу сразу, а три остальные будут висеть у меня на поясе про запас. Еще я на всякий случай захватила с собой рябиновый жезл, я ведь не знала, какими остатками могущества располагала бывшая королева. В дополнение я еще и опоясалась кушаком, сплетенным из тонких рябиновых веточек. Я надела его под одежду, чтобы мачеха сразу не увидела мой оберег.

Дождавшись, чтобы все заснули, я пробралась на кухню. Оттуда вел ход на нижние уровни. Сначала я попала в погреба, где хранился эль, корнеплоды и солонина в бочках. Ниже этих погребов располагалась темница. Там-то, как я подозревала, и таилась венценосная жаба.

Ступени лестницы, уводившей в темницу, оказались влажными, словно на них лежала роса. Стена — не кирпичная, но вырубленная в скальном массиве — была сырой и прохладной на ощупь. В темноте не раздавалось ни звука, лишь потрескивал фитилек в моем фонаре. Я шла бесшумно — это умение тоже досталось мне с драконьих времен.

Когда я достигла подземной тюрьмы, по коже у меня побежали мурашки. Неверный свет фонаря озарял цепи, свисавшие со стен. Я увидела жуткие орудия пыток, аккуратно разложенные на полусгнившей деревянной подставке. В очаге, на котором некогда калили железо, лежали давным-давно остывшие угли.

Это зрелище пробудило во мне очень неприятные воспоминания. Я вспомнила один вечер, когда мне было лет десять и мы с Виндом прокрались вниз вот по этим самым ступенькам, подначивая и беря друг дружку на «слабо». Спускаясь, мы услышали чье-то всхлипывание, полное такой боли, что я чуть не повернула обратно. Винд оказался покрепче, и я — чтобы не давать ему повода позже дразнить меня трусихой — осталась с ним. Мы вместе одолели ступени и заглянули за угол.

Там нас ждало зрелище до того кошмарное, что мы тут же повернулись и опрометью рванули обратно.

Мы никогда потом об этом даже не заговаривали…

Даже странно, что такого рода пытка проводилась в дневное время. Казалось бы, это должно было быть тайное, сугубо ночное предприятие. С другой стороны, в подземельях замка царила вечная тьма, так какая разница, ночь или день стоял на дворе?

Мой фонарик отбрасывал дрожащие тени, и так легко было заново услышать вопли предателей и вражьих подсылов, попадавших сюда во время войны.

Так легко было увидеть их тени, таившиеся по темным углам и только ждавшие случая напасть на меня.

И ведь именно эти углы я должна была обшарить, если вправду надеялась отыскать королеву.

Пахло здесь сыростью и грибами и еще чем-то, куда более мерзким. Я начала поиски… Спустя час, к моему большому разочарованию, о королеве-жабе по прежнему не было ни слуху ни духу. Зато я обнаружила еще одну дверь. Я было собралась открыть ее, но тут свеча в моем фонаре затрещала и собралась погаснуть. Я быстро сняла с пояса вторую и зажгла ее от огарка. Когда она как следует разгорелась, я открыла дверь.

Глупо, если подумать. Жаба все равно не смогла бы эту дверь одолеть. Но и уйти, не обследовав каждый дюйм подземелья, я не могла.

«А может, кто-нибудь открыл ей дверь», — подумала я с содроганием.

Мне захотелось бросить поиски и уйти, эта мысль грызла меня, точно голод. Но другая и более сильная часть моего разума призывала продолжить.

Гадая про себя, на какую глубину простирался подземный мир замка, я шагнула через порог и оказалась на узкой винтовой лестнице. Она изгибалась до того круто, что в поле зрения было всего лишь несколько футов. Сырость так густо покрывала ступени, что я то и дело оскальзывалась и вынуждена была идти очень медленно.

Минуло, казалось бы, всего несколько минут, но вот и вторая моя свеча подозрительно затрещала.

— Только не теперь! — яростно прошипела я и встряхнула фонарь.

Пламя вроде выправилось, но прежней силы не обрело. Я нахмурилась. Было похоже, что эта свеча догорит куда быстрей первой.

Напомнив себе, что я потратила уйму времени на обыск темницы, тогда как просто пересечь ее займет всего несколько мгновений, я зажгла третью свечку и продолжила путь.

Когда лестница наконец завершилась, я увидела, что стою на берегу водоема. Был это крохотный пруд или большое подземное озеро, сказать я затруднялась. Свет фонаря все равно далеко не распространялся.

Подняв его повыше, я рассмотрела у себя под ногами каменный карниз футов пять шириной. По обе стороны простиралась водная гладь. Сперва я двинулась вправо, но карниз скоро кончился. Я повернулась и пошла обратно. Минуя вход на лестницу, я сообразила, что его легко будет проскочить при возвращении. Сняв башмаки, я оставила их у входа.

Одолев шагов тридцать по мокрому камню, холодившему мои босые ступни, я увидела лодочку. Кто пригнал ее сюда? И откуда? Следует ли мне с ее помощью пересечь водоем?..

Я пошла было дальше, но скоро опять достигла места, где вода подходила к самой стене. Тогда я вернулась и забралась в лодку. Я только молилась, чтобы мой фонарь подольше не гас, и уверяла себя, что в случае чего вполне смогу одолеть обратный путь и впотьмах. Укрепив фонарь на носу, я села грести. В детстве мы с Виндом частенько баловались на ближайшем озере, так что обращаться с веслами я научилась — к превеликому возмущению нашей матери, когда она об этом узнала.

Сделав всего несколько взмахов, я начисто перестала видеть скалу, от которой отчалила. Я оглянулась через плечо…

Там простиралась черная пустота, показавшаяся мне бескрайней.

Все остатки здравого смысла во мне буквально криком кричали, призывая немедленно повернуть назад. Но меня гнала вперед жгучая страсть, делавшая невозможным возвращение с середины пути. Я гребла и гребла вперед. Мой фонарь продолжал ровно гореть. Это и радовало меня, и вселяло тревогу, ведь я была отнюдь не уверена, что последняя оставшаяся свеча продержится так же долго.

И вот как раз когда я уже подумывала, а не прислушаться ли к слабому голосу разума, убеждавшему меня повернуть, я оглянулась и увидела впереди огонек. До него было не особенно далеко. Руки уже начинали болеть, но я удвоила усилия, пересекая черную гладь. Я забралась гораздо дальше, чем рассчитывала, и боялась даже думать о том, как стану возвращаться обратно, но цель была слишком близка, чтобы так вот все бросить. Я то и дело косилась через плечо, убеждаясь, что огонек действительно приближался. И вот наконец мои весла прочертили по скалистому дну, а еще через мгновение киль лодочки со скрипом въехал на камень.

И в этот же миг моя свечка погасла.

Наверное, я могла бы зажечь последнюю, огарок еще тлел. Я, однако, не стала это делать, надеясь в случае чего воспользоваться огоньком, манившим меня вперед. И вообще, может, даже лучше было преодолеть некоторую часть пути в темноте. Незачем лишнее внимание к себе привлекать.

Я уложила в лодочку весла, потом поддернула подол и ступила через борт в холодную мелкую воду. Бесшумно и осторожно втащила лодочку на берег. Футах в десяти от меня виднелась скальная стена, но в ней имелся проход. Оттуда-то и исходило сияние, которое я заметила с озера.

Я приблизилась, пустив в ход всю свою драконью скрытность, прижалась к стене, заглянула в расщелину и с облегчением перевела дух. Я увидела перед собой королеву.

Бурая раздутая жаба величиной с мою голову сидела на плоском камне фута два высотой. Вот она, моя мачеха!

И ее окружало нечто вроде двора. Человекоподобные существа ростом с камень, на котором она восседала, стояли и сидели кругом королевы. Все — голые. Кожа у них была бледно-серая, глаза — очень большие, а кисти и ступни — странно вытянутой формы.

А привлекший меня свет исходил от небольшого костра, что горел в каменном углублении.

Я попятилась, мужество меня оставило… Поздно! Один из бесенят уже заметил меня. Он пронзительно закричал, и несколько его собратьев бросились к расщелине. Схватив, они вытащили меня на свет и поставили перед королевой. Я уже хотела отбиваться рябиновым жезлом, который прятала в рукаве, но показывать мачехе свое тайное оружие мне не хотелось. Поэтому я не сопротивлялась.

Бесенята бросили меня к подножию каменного столба, служившего троном королеве. Когда я поднялась на ноги, она сказала мне:

— Вот ведь радость нечаянная! Соскучилась, стало быть, по любящей мачехе, а, Мэй Маргрет?

И безобразная морда расплылась в улыбке, сделавшей ее еще страшнее.

— О да, — ответила я. — Я не прекращала скучать по тебе с того самого дня, как ты нас оставила.

Она перестала улыбаться.

— Не груби мне, Мэй Маргрет. Зачем ты пришла? Неужели тебе не довольно того, что ты и твой никчемный брат заточили меня в этом мерзостном теле?

— Не более мерзостном, чем то, в котором держала меня ты, — ответила я.

— Ну, положим, — негромко проговорила она, — это было совсем другое.

И я с изумлением поняла, что она не кривила душой. Она действительно в это верила.

— Ты со своей красотой была угрозой для моего правления, — продолжала она. Я хотела было возразить, но она отмахнулась. — Да ладно, Мэй Маргрет, ты не можешь это отрицать. Мужчины ведь, по сути, такие глупцы… А мне необходима была власть, ибо твой отец уже не мог как следует править.

— Не смей так говорить! — выкрикнула я, в глубине души понимая, впрочем, что она говорила правду.

— Пустое, Мэй Маргрет, ты сама знаешь, что я не лгу. И ты не настолько наивна, чтобы не подозревать о жадных соседях, только и ждавших удобного момента у наших границ. Мне нужна была вся полнота власти, чтобы отстоять замок и земли. Твой брат отправился за море, и теперь только ты стояла у меня на дороге. Я с очень тяжелым сердцем принесла тебя в жертву, милая. Я сделала это лишь для блага страны.

Я смотрела на нее в немом изумлении…

Она вздохнула.

— Ты воистину невинное дитя, Мэй Маргрет. Но ты далеко не глупа. Наверняка ты заметила опасности, существующие и по сей день. Если, конечно, мои лазутчики правду мне говорят.

— О чем ты?

— Твой брат намеревается сбыть тебя с рук? Выдать за наследника Данбарского замка?

Я не ответила, и она кивнула.

— Твое молчание весьма красноречиво, дитя. Я уверена, твой брат старается действовать во имя твоего блага. Увы, он глубоко заблуждается. Молодой Данбар мечтает о тебе, это так. Но еще горячее он мечтает о твоих землях…

Эти слова вошли в мое сердце, точно кривой нож. Неужели это правда? Неужели обворожительный Данбар, так очаровавший меня, в самом деле стремился лишь завладеть нашими землями? Или, быть может, ненавистная мачеха вновь пыталась использовать меня в своих целях?

— Откуда тебе все это известно? — спросила я, постаравшись не выдать своих истинных чувств.

— Ты имеешь в виду, много ли я способна увидеть из этого подземелья? — усмехнулась она. — На самом деле все просто. У меня почти не осталось могущества, зато есть друзья, которые верны мне по-прежнему…

При этих словах странные существа, составлявшие ее «двор», разом поднялись на ноги и поклонились. Потом опять-таки одновременно повернулись ко мне голыми спинами и хлопнули себя по ягодицам.

— Ну-ка, прекратите, — прикрикнула на них мачеха.

Они послушно уселись. Их ухмыляющиеся рожи сводили меня с ума.

— И эти друзья, — продолжала она, — путешествуют ради меня по дорогам страны, собирая всяческие сведения, сообщая мне, кто что делает — и с кем.

Прозвучало это грубо, и я залилась краской.

Какое-то время она молча смотрела на меня, потом медленно проговорила:

— Мы могли бы поладить с тобой. Я очень-очень многое знаю, а ты вполне способна учиться, хотя и чуточку туповата. И может быть, вместе мы еще оградим твой семейный надел от посягательства твоего жениха…

Некоторое время я просто ничего не могла вымолвить.

— Ты хочешь поладить со мной? — спросила я затем. — После всего, что ты со мной сделала? После всего, что ты сделала с Виндом?..

— Только не надо путать политику и личные привязанности, Мэй Маргрет. То, о чем ты толкуешь, — детские игры. Пора уже повзрослеть наконец! Я делала то, что считала наилучшим в тех обстоятельствах. И кстати, твоего любимого братца рубцами наградила вовсе не я.

Это была глубокая рана. Глубокая и такая болезненная, что мне захотелось ударить ее. Я удержалась только потому, что понимала — этим я ничего не достигну. Хуже того, я чувствовала, что ее слова содержали зерно истины. И это еще больше рассердило меня. Ну почему отец сотворил подобную глупость? Он был уже немолод, сказала я себе, и слишком устал от войны. Все так. Но тем не менее — почему он за меня не заступился? Почему не сделал большего, отстаивая наш дом и страну? Я любила его. Я очень его любила. Но и понимала при этом, что он всех нас попросту бросил.

— Кажется, я наговорила лишнего, — пробормотала венценосная жаба. — Кстати, ты так мне и не ответила. Зачем ты разыскала меня? Я ведь больше не представляю для тебя угрозы, так почему бы не оставить меня мирно жить здесь, внизу?

Я никак не могла придумать, что ей сказать. Правду? Что мне нужна была толика ее сути для возвращения к драконьему облику? Ни в коем случае.

Как бы уловив ход моих мыслей, ее бесенята принялись распевать хором:

— Скажи правду, скажи правду, скажи правду…

— А-а, — сказала мачеха. — Вижу, ты что-то от меня скрываешь, Мэй Маргрет. Дай-ка попробую догадаться…

Я почувствовала себя совершенно беспомощной — она ни дать ни взять оплетала меня заклятием слов.

— Скажи правду, скажи правду, скажи правду… — продолжали распевать бесенята.

— Тихо! — рявкнула королева. — Будете так шуметь, она вообще ничего нам не расскажет!

Ее приближенные мигом умолкли. Мачеха же обратила на меня взгляд огромных выпуклых глаз и тихо сказала:

— Почему бы не последовать их совету, Мэй Маргрет? Давай скажи все как есть.

И я ощутила почти необоримый позыв исповедаться ей в самом что ни есть сокровенном. Я в последний момент прикусила язык, вовремя сообразив, что тут не обошлось без магического воздействия. Как бы ненароком положив руки на пояс, я прибегла к оберегающей силе рябиновой опояски. Позыв говорить немедля рассеялся.

— Просто до меня слухи дошли… — начала я, стараясь не произносить откровенной лжи, на которой мачеха могла бы меня поймать. — Слухи, что ты еще жива. Вот я и решила проверить, не замышляешь ли ты чего против нас.

Она долго разглядывала меня, потом сказала:

— Вряд ли одно только это подвигло тебя на путешествие в подземелье.

— Меня замуж хотят выдать…

— Я знаю.

— А я не уверена, хочу ли я под венец.

— Я знаю.

— Есть заклятие, способное помочь мне, — продолжала я. — Но чтобы оно возымело силу, мне от тебя кое-что нужно.

Она смотрела на меня, недоуменно моргая.

— И что же тебе от меня требуется?

— Всего лишь провести тряпочкой по твоей спине, — сказала я наконец.

Она рассмеялась.

— А что ты мне за это дашь?

— А чего бы тебе хотелось?

— Вынеси меня на поверхность.

— Разве ты сама выйти не можешь?

— На мое возвращение наложен… запрет. Он утратит силу, если ты меня вынесешь.

Это было не совсем то, на что я рассчитывала, но, по крайней мере, передо мной была возможность получить желаемое. Мне нужно было только завернуть королеву-жабу в большой платок, который я с собой захватила, и выйти с ней на верхние уровни. Пока я соображала, что стану делать с ней, когда мы поднимемся выше, она сказала мне:

— Только поклянись, что не швырнешь меня с лестницы вниз и вообще никоим образом не обидишь.

Я открыла рот для ответа, но прежде, чем я успела выговорить хоть слово, она резко произнесла:

— Пойми, Мэй Маргрет, дракона обязывает данное им слово. Может, ты и вернулась к человеческому облику, но это свойство по-прежнему при тебе. Так что если дашь клятву, даже и не думай о том, чтобы ее преступить!

Я перевела дух, гадая, говорила она правду или просто подстраховывалась на случай, если я замыслю что нехорошее. Я решила на запрет ответить запретом. Я сказала:

— Я поклянусь, если ты также дашь клятву, что твои бесенята останутся здесь и больше не станут проказничать наверху!

Она нахмурилась, и я внутренне возликовала, поняв, что она, должно быть, собиралась вызвать их в какой-то момент. Тем и хорош был ответный запрет, что, вздумай она жульничать, я тотчас освобождалась от своего слова.

— Клянусь оставить их здесь, — сказала она наконец.

— А я клянусь не причинять тебе вреда, пока они смирно сидят внизу, — ответила я.

Вытянув из-за пазухи платок, я принялась заворачивать в него королеву. Памятуя о предупреждении Нелл, я очень старалась не прикоснуться к ней руками. Бесенята стонали, завывали и плакали, покуда королева вновь не отругала их, призывая к молчанию. Я хорошенько обмотала ее и подняла на руки. Тело у нее было мягкое и податливое — я словно бы держала на руках большой пласт хлебного теста. Подавляя дрожь, я отнесла ее к лодке и устроила на носу, после чего вернулась к костерку, чтобы разжечь последнюю свечку. Бесенята провожали меня непристойными звуками и грубыми жестами, но я не обращала внимания.

Пока я гребла обратно к своему берегу, мачеха рассказывала мне о политике и о тех опасностях, которые, по ее мнению, со всех сторон нас окружали.

Перебравшись через подземное озеро, я — делать нечего — снова взяла ее на руки, да еще и прижала к груди, потому что одна рука мне была нужна для фонаря. Я очень боялась остаться в темноте и быстро поднималась по винтовой лестнице, невзирая на боль в усталых ногах, и успела добраться до темницы, прежде чем моя свечка иссякла. Я не думала, что испугаюсь темноты, но тут на меня внезапно накатил такой страх, что перехватило горло. Несмотря на быстрый подъем, я с трудом могла дышать.

— Что с тобой? — спросила королева. — Почему мы остановились?

— У меня свечка погасла.

— Так разверни меня, и я тебе посвечу.

Я осторожно приоткрыла платок, по-прежнему остерегаясь прикосновения. Королева что-то пробормотала, и над ее головой возник светящийся шарик. Это был неяркий ведьминский огонек такого тошнотворно-зеленого цвета, что меня замутило.

Как бы то ни было — все лучше, чем темнота.

Когда королева увидела, где мы находимся, у нее вырвался негромкий вскрик.

— Скорее вперед! — сказала она мне. — Давай покинем это недоброе место!

Вскоре после этого мы выбрались обратно в кухню, и тут до меня дошло, что, стремясь получить необходимое, я вовсе не подумала о том, что будет дальше.

— Куда мне тебя отнести? — спросила я мачеху.

— В твою комнату.

— Я не хочу, чтобы ты там находилась. Может, болото лучше тебе подойдет?

— Не глупи, падчерица, — сказала она. — Пусти меня в болото — и через день я вернусь, творя неведомо что! Но если ты поместишь меня в своей комнате и станешь заботиться обо мне, ты сможешь присматривать за мной, а я буду давать тебе советы, что бы ни произошло!

Я была не слишком уверена, что действительно нуждаюсь в этих самых советах. Но мысль о том, что у себя в комнате я, по крайней мере, буду знать, что она замышляет, мне понравилась…

На следующий день я вновь отправилась к старухе Нелл, неся с собой платок, в который накануне заворачивала свою мачеху-жабу. Равно как и еще три серебряные чаши в дополнение к той первой. Бабка тепло приветствовала меня. Она казалась довольной и слегка удивленной тем, что я таки выполнила задуманное. Полюбовавшись чашами, она забрала у меня платок и выставила меня за порог — дожидаться, пока она сварит обещанное снадобье.

Уже вечерело, когда она снова позвала меня внутрь. Пристально уставившись на меня единственным глазом, Нелл вручила мне зеленую бутылочку, сказав:

— Тебе нужно лишь выпить это, и к тебе вернется облик, который ты когда-то носила. Но помни, дитя: если сделаешь — обратной дороги уже не будет…

Я отдала Нелл чаши, и она принялась жадно гладить их узловатыми пальцами. Я с неменьшей жадностью выхватила у нее заветную бутылочку и побежала домой, ощущая величайшее успокоение. Мысль о том, что теперь я могу стать драконицей, когда только захочу, согревала меня.

А еще я крепко надеялась, что само обладание вожделенным средством умерит мое желание воспользоваться им.

Последующие недели были едва ли не самым странным периодом моей жизни. Даже более странным, чем время, проведенное в шкуре драконицы. По настоянию королевы-жабы я приготовила ей местечко в своем платяном шкафу — уютное гнездо с блюдечком воды и большим плоским камнем во мху, который я ежедневно смачивала. Здесь ее даже Гленна не смогла бы заметить. По ночам я открывала шкаф и кормила мачеху мясом и вином, прихваченным с кухни. Мне только было слишком противно смотреть, как она ела, и на это время я находила себе дела за пределами комнаты. Насытившись, она окликала меня. Я водворяла ее в шкаф, и она расспрашивала меня о событиях дня, попутно высказывая свое мнение.

Удивительное это было чувство — мачеха, которая по всем ее делам должна была числиться моей врагиней, давала мне советы о том, как справляться с грядущим! И тем не менее ее слова казались мне мудрыми. Настолько, что я даже задумывалась: что, если она в самом деле заботилась в первую очередь о стране? Теперь я уже ничего не могла понять. Когда мачеха предупреждала меня о замыслах моего будущего жениха, это был разумный совет — или попытка подтолкнуть меня к скоропалительным действиям и конечной погибели? Когда она объясняла, почему Винд задумал мой брак, являла она истинное понимание человеческого сердца или просто подливала черного огня в мое, оставшееся человеческим едва ли наполовину?..

И вот, невзирая на всю мою ненависть к ней, желание верить мачехе все росло во мне и росло. Я ведь так отчаянно нуждалась в умудренном наставнике, который помог бы мне уразуметь все творившееся вокруг и в особенности — мою собственную, уже недалекую свадьбу.

По ночам, закрыв дверцы шкафа, я лежала без сна, силясь привести в порядок свое раздираемое противоречиями сердце. Как я ни сердилась на Винда, я продолжала верно любить его и ни на миг не забывала, чем была обязана брату. Красавец Данбар был само очарование, и моя девичья половина весьма благосклонно взирала на будущий брак. Но стоило мне заговорить с королевой о женихе, как она принималась тревожиться и даже сердиться.

— Не обольщайся внешностью, Мэй Маргрет, — квакала она. — Уж кому, как не тебе, следовало бы это знать!

А вот о чем я ей никогда не рассказывала, так это о том, что на самом дне моей души хранилось заветное воспоминание о драконьем обличье, мечта вернуться в которое ни на мгновение не оставляла меня. Однако, видя, что я не поддаюсь на ее доводы в отношении свадьбы, она как-то раз выдвинула еще одну мысль, буквально сшибшую меня с ног.

— Совершенно не представляю, что за дети могут родиться у вас, — сказала она.

После этого я ни ночью, ни днем не могла найти себе места, терзаемая желаниями и страхами. Какая-то часть меня стремилась выйти замуж и вести самую обычную жизнь. Другая часть тосковала о пламенной мощи и крыльях драконицы. И все в целом замирало от ужаса при мысли, что действительно будет, если я стану мужней женой, а в свой срок — и матерью.

Я почти не могла спать, я то и дело покидала постель и бежала к парапету башни, силясь как-то примирить снедавшие меня чувства. Между тем времени оставалось все меньше, ибо государственные дела — а свадьба сестры короля, без сомнения, была государственным делом — обладают собственным могуществом и близятся с неотвратимостью морского прилива.

И вот настал день венчания. Как ни отговаривала меня мачеха, я решила — а будь что будет, сопротивляться не стану. Пускай все идет своим чередом. По крайней мере, именно к этому склонялась большая часть моего сердца. Большая — но не все целиком. И мне казалось, что по отношению к Данбару это было очень несправедливо.

В то утро я облачилась в рубиново-алое платье, ибо этот цвет почитался у нас как знак плодородия и был подходящим для свадьбы. Мысль о будущих детях по-прежнему пугала меня, и я положила себе считать алый символом пламени, что бушевало у меня внутри. Мои рыжие волосы заплели в косы и уложили короной. На шее у меня красовалась подвеска с рубином…

И конечно же, под всей одеждой мою талию охватывала опояска из тонких рябиновых прутьев.

Гленна повела меня в часовню, исполняя роль подружки невесты. Мы дружили с ней много лет, я полностью доверяла своей фрейлине… Но даже и она не догадывалась, что именно скрывалось в корзинке с цветами, нести которую я ее попросила.

Часовня располагалась на замковых землях. Это было простое каменное здание, тем не менее в нем хранились священные предметы удивительной красоты. В часовне уже собрались гости, приехавшие из сопредельных королевств. В задних комнатах ждали наши самые доверенные слуги. Я немало удивилась, заметив среди них старую Нелл.

В передней части часовни готовился к таинству невысокий толстенький священник, служивший здесь столько, сколько я себя помнила. Рядом с ним стоял мой брат — рослый, крепкий и стройный, по мне — редкостный красавец, шрамы там или не шрамы. А рядом с Виндом я увидела своего жениха. О, это пригожее лицо, эти широкие плечи…

В то мгновение я желала его всем сердцем, всей силой плоти.

Дрожа от восторга и страха, я заняла свое место, и церемония началась. И все шло хорошо, пока священник не задал один из главных вопросов:

— Известна ли кому-нибудь из присутствующих какая-либо причина, делающая брак невозможным?

Вопрос вообще-то подразумевал некие неисполненные обязанности перед законом. Отсутствие приданого, невыплаченный выкуп за невесту или, к примеру, доказательство, что я утратила девственность. Все перечисленное пребывало в образцовом порядке, и я совсем не ждала, чтобы кто-нибудь подал голос.

Каково же было мое изумление, когда вперед вышла старуха Нелл и прокаркала:

— Никакой свадьбы сегодня не будет!

Все мои вожделения и мечты тотчас сковало лютым холодом, как ручьи под пятой мороза.

Люди в часовне разразились недоуменными криками, Нелл же, хромая, двинулась по проходу вперед.

— Это еще что такое? — спросил побагровевший священник.

Нелл отбросила с лица неряшливые пряди, вечно мешавшие как следует ее рассмотреть, и быстрым движением скрепила их на затылке. Мне сразу показалось, что черты у нее были совсем не старушечьи… А она сорвала с себя и отшвырнула прочь бесформенный драный плащ, который обычно носила.

И под ним обнаружилась мужская одежда.

Винд так и замер на месте…

Я услышала тихое шипение извлекаемых из ножен мечей, быстро оглядела часовню и поняла, что это схватились за оружие наши гости. И числом их здесь было куда больше, нежели нас.

Так называемая Нелл, хромая, подошла вплотную ко мне.

— Ты не выйдешь сегодня замуж, Мэй Маргрет! Ни сегодня, ни когда-либо в будущем!

Человек, которого я знала как Нелл, почти прорычал эти слова.

— Кто ты? — севшим от волнения голосом выговорилая. — Зачем ты со мной так?..

— Это мой отец, — выходя из толпы слуг, отозвался Уильям. — Мой отец, государь Макраэ, верный вассал твоего батюшки, которого беспощадно пытали в подземельях замка Арльсборо без всякой вины…

Государь Макраэ взял меня за подбородок, чуть повернулся и… заговорил голосом старухи Нелл.

— Я ведь не родился женщиной, Мэй Маргрет. Но после того… заботливого приема, что оказал мне покойный король, я навсегда перестал быть мужчиной… — Он плюнул на пол и рявкнул уже мужским голосом: — Взгляни на меня, девочка! И ты взгляни, Винд! Вот что сотворило со мной злодейство старого короля, вашего батюшки! Я всегда верно служил ему, а за это…

Он так выговорил слово «батюшки», что мне сделалось дурно.

— …А за это, — продолжал он, — по ложному навету меня объявили вражьим подсылом и поволокли в подземелье на пытки! В той адской дыре я оставил глаз… — С этими словами государь Макраэ приблизил свое лицо к моему и оттянул щеку вниз, принудив меня смотреть в пустую глазницу. — Там я лишился зубов! — Он оттопырил нижнюю губу, показывая пустые десны. — Там я получил множество ран, которые никто не лечил. Раны стали гнить, и мне отняли ногу!

Уильям подоспел к нему при этих словах, и Макраэ оперся на его плечо.

— А еще, — продолжал он, — там я в немыслимых муках лишился своей мужественности. Я молил о милосердии, но кто меня слушал! Вам не представить и сотой доли того, что я вынес, а ведь я ни в чем не был виновен!

Я задыхалась от отчаяния и стыда… Уж не его ли стоны и крики услышали мы с Виндом в тот день, когда ребяческая игра завела нас в подземелья? Его — или иного страдальца, столь же безвинного? Какая разница! Мы никогда ни о чем не расспрашивали и не пытались дознаться. Мы даже между собой ни разу не говорили о том, что нам довелось ненароком увидеть.

— В конце концов добрый друг помог мне бежать, — говорил между тем Макраэ. — Это был благородный человек, способный распознать зло, когда оно попадалось ему на глаза, и не привыкший спокойно проходить мимо творящейся несправедливости. Пока я лечил раны, лежа пластом в лесной хижине, я дал клятву пресечь этот злой род и положить конец проклятой династии!

— И мы уже думали, что нам все удалось, когда я стала женой твоего отца, а тебя превратила в драконицу, — раздался голосок из корзинки, которую держала добрая Гленна.

Фрейлина испуганно вскрикнула и выронила корзинку. Цветы разлетелись по полу, а следом покатилась зеленая бутылочка, которую я старалась всегда держать при себе, — вроде как доказательство, что облик драконицы может вернуться ко мне в любую минуту, стоит только захотеть.

Ну а за бутылочкой выпрыгнула и моя мачеха-жаба.

— Мы, конечно, предпочли бы, чтобы Винд остался за морем, но и его возвращение не оказалось особой препоной, — продолжала она. — Ибо мое заклятие содержало в себе одну хитрость: жар твоего дыхания должен был навсегда сделать его бездетным.

Как же вскрикнул бедный Винд при этих словах! А государь Макраэ добавил с горьким удовлетворением:

— Ты лишила его полноценного мужества, Мэй Маргрет. Почти так же, как поступил со мной твой отец.

Винд наконец подал голос.

— Наш отец, — сказал он, — мог и не знать, что творилось в темницах.

Макраэ повернулся к нему и презрительно бросил:

— Никто не может уйти от вины, заявляя, будто ведать не ведал, какие дела совершались от его имени. Винд, твой отец знал все. А если не знал — это еще худший позор! Хорош правитель, который понятия не имеет, что делается в его собственном замке!

Это его долг — знать!.. И ведь дело касается не меня одного, мальчик. Там были прикованы многие десятки таких же, как я! Я провел в подземельях несчетные ночи и дни, я видел узников, я слышал крики несчастных, которых терзали и мучили с беспримерной жестокостью! Я знаю! Я видел и слышал! Я — живой свидетель злодейства!

В часовне поднялся ропот. Не очень громкий, но я некоторым образом поняла: многие среди собравшихся имели непосредственное отношение к тем «многим десяткам». У кого-то замучили брата. У кого-то — дядю, сына, отца…

— Дело обрело бы должное завершение, не вздумай ты выдать замуж сестру, — сказала венценосная жаба. — Ваш род просто тихо прекратился бы, вот и все. А мы только этого и хотим. Хотим, чтобы наследие зла навсегда исчезло с этой земли…

Я крикнула в отчаянии:

— А ты-то здесь каким боком замешана?

— Так я ведь дочь государя Макраэ, — ответила жаба. — Когда я выходила за твоего отца, мне были нужны вовсе не почести. Если у девушки есть в голове хоть капля мозгов, за десять лет она может здорово поднатореть в магии… Кому бы знать, как не тебе! Я весьма ценю, что ты вынесла меня из подземелий, Мэй Маргрет. Уильям отворил мне дверь, когда я спускалась, но магия, связавшая меня, была такова, что лишь ты могла меня возвратить…

— Мой сын оказался хорошим посыльным, — рассмеялся государь Макраэ. — Знай себе таскал весточки от меня к сестре и обратно!

К этому времени меня начала разбирать ярость, огонь в крови тлел, грозя вспышкой.

— Сделай же что-нибудь! — прошипела я, обращаясь к Данбару.

Но мой жених лишь с ужасом смотрел на меня. Вот он замотал головой и отшатнулся назад…

— Трус! — крикнула я и, с яростным воплем метнувшись вперед, наклонилась и подхватила бутылочку.

Я вообще-то ждала, чтобы Макраэ или королева-жаба велели Уильяму остановить меня. Однако они промолчали. Под взглядами всех собравшихся я попыталась вытащить пробку. Это не удалось мне, и тогда я стиснула ее зубами и что было мочи рванула.

Она вылетела из горлышка.

Я запрокинула голову и одним глотком выпила снадобье, заранее ожидая, как вот сейчас встрепенется во мне драконий огонь.

Но ничего не произошло.

Я ахнула от ярости и изумления. Я-то держала зелье при себе, полагая, что смогу с его помощью вновь стать драконицей! И все впустую! Мне солгали, меня обманули! Ярость, охватившую меня, невозможно передать никакими словами. И жуткий стыд за деяния отца, спустя столько лет выплывшие наружу, — деяния, которых не должен был бы совершить ни один человек! — лишь подстегивал пламя моего гнева.

— Неужто ты думала, будто мы вернем тебе подобную мощь, особенно теперь, когда ты все знаешь? — рассмеялась свергнутая королева. — Мэй Маргрет, в этом снадобье силы не больше, чем в обычном вине!

Ох, не надо было ей так смеяться… Моя ярость превзошла все мыслимые пределы. Я шарахнула бутылочку об пол, и она разлетелась мириадами блестящих осколков.

А я бросилась к жабе.

— Нет!.. — отчаянно крикнул Макраэ.

Он опоздал.

— Скажи мне! — взревела я, хватая нежное, податливое тело и вздергивая его с пола. — Скажи мне! У меня должен быть способ вернуться! Я знаю — он есть!

Но ей и не понадобилось давать мне ответы. В тот самый миг, когда я схватила ее, мое тело ожило и попыталось измениться, по жилам помчались искры огня, а в запертые двери сердца ткнулась драконья сила…

Что-то мешало начаться готовому превращению, но вот что?..

Теперь-то я вполне понимала, почему «старуха Нелл» так усердно твердила мне, чтобы я ни в коем случае не касалась мачехи, вынося ее из подвалов! Никаких зелий — само это соприкосновение было тайным ключом к моему возвращению в обличье драконицы!

Чего же недоставало?

И вдруг я сообразила чего. Взвизгнув от боли и торжества, я выронила мачеху, рванула корсаж, раздирая алое подвенечное платье, и сдернула с себя опояску из рябиновых веточек.

Теперь ничто не мешало магической силе, и трансформация пошла своим чередом. И по мере того, как я превращалась в драконицу, моя мачеха-жаба корчилась на полу, увеличиваясь в размерах. Пока мы с ней в один голос завывали от боли, ее тело все вытягивалось, становясь прежним — человеческим.

В часовне стоял всеобщий крик, люди визжали и вопили, разбегаясь кто куда. И не только потому, что я была уж очень страшна. Просто вьющиеся кольца моего возвращенного тела быстро заполняли небольшую часовню, грозя совсем ее разнести. Церковные скамьи и так уже скользили по полу, с треском ломались, разлетались в щепки. Мой хвост метался туда и сюда, круша витражи.

Мне, впрочем, было все равно. Огонь и боль поглотили меня, и я менялась, менялась…

Вот моя мачеха приподнялась на четвереньки, потом вскочила, попыталась бежать… Моя голова на длинной шее метнулась следом, я схватила ее огромными челюстями…

И вдруг замерла.

С какой стати? Почему я остановилась, вместо того чтобы одним махом разорвать ее и проглотить? Неужели меня удержала клятва не причинять ей вреда, произнесенная в подземелье? Слово, связывающее дракона?..

Не исключено.

Я, однако, предпочитаю думать, что в тот миг меня посетило драконье ясновидение. Я отчетливо поняла: если убью ее, это не станет концом черной сказки о предательстве, боли и смерти. В лучшем случае — концом главы. А потом все пойдет по заведенному кругу. Месть, война, злоба, смерть — и так во веки веков.

Я распахнула зубастую пасть и бросила на пол нагое женское тело. Она смотрела на меня снизу вверх, не двигаясь. И я с изумлением увидела у нее на глазах слезы.

— Мы хотели наказать не тебя, Мэй Маргрет, — сказала она. — Мы стремились покарать только твоего отца…

Я вскинула голову и заревела, выдохнув язык пламени такой чудовищной мощи, что крыша, выложенная сланцевыми плитками, просто перестала существовать. Вниз посыпались камни, но я прикрыла мачеху своим телом, а ему булыжники были нипочем.

Убедившись, что больше ей ничто не грозило, я рванулась в пролом, раскидала последние остатки крыши и взвилась в небо…

Теперь я провожу свои дни на Веретенном камне. Я часто размышляю об одной фразе, которую толстячок священник нередко повторял нам в часовне: «Грехи отцов падут на головы детям».

Мне никогда не нравилась эта строка, мне казалось, что справедливый Боженька не должен наказывать детей за прегрешения родителей… С тех пор я кое-что успела понять. Священный стих вовсе не имеет в виду деяния Божии, он лишь намекает на вековой закон мироздания. Верша зло, причиняя боль, ты тем самым порождаешь врага. И не просто врага. На тебя могут ополчиться все, кто любил пострадавшего от твоей руки человека.

Наш отец сотворил зло. А расплачиваться довелось Винду и мне.

Но в наших силах сделать так, чтобы все завершилось здесь и сейчас, не продлившись в грядущее. Моя мачеха исцелила шрамы на лице молодого короля. Теперь она — его советница. А поскольку у Винда никогда не будет детей, наследником провозгласили юного Уильяма. Так что когда мой брат завершит свои земные дни, дело обойдется без драки.

Ну а я что же?

Я стала хранительницей королевства.

Я присматриваю за побережьем.

Я зорко оглядываю леса и холмы.

Чтобы ни один враг не вторгся в наши пределы…

Но не только этим я занимаюсь. Я еще и слушаю. Я выслушиваю людей, которые доставляют мне новости. Я внимаю всему, что делается в стране.

Вот почему я большей частью сижу здесь, обвившись вокруг Веретенного камня и глядя то в море, то на просторы земли, которые я так люблю.

Я — хранительница своей страны.

И пока я жива, в ней не зародится новое зло.

Танит Ли Зима — имя войны

Танит Ли — один из наиболее известных и плодовитых писателей, сочиняющих фэнтези. На ее счету — более сотни книг. Среди множества прочих — «Восставшая из пепла» («The Birthgrave»), «Drinking Sapphire Wine», «Don't Bite the Sun», «Владыка ночи» («Night's Master»), «Повелитель гроз» («The Storm Lord»), «Song in Shadow», «Volkhavaar», «Анакир» («Anackire»), «Чары тьмы» («Night's Sorceries»), «The Black Unicorn», «Days of Grass», «The Blood of Roses», «Vivia», «Reigning Cats and Dogs», «When the Lights Go Out», «Пиратика» («Piratica»), имеющая два продолжения, и т. д. Многочисленные рассказы писательницы вошли в состав сборников «Red As Blood, Or, Tales From The Sisters», «Tamastara, Or, The Indian Nights», «The Gorgon And Other Beastly Tales», «Dreams of Dark and Light» и др. Ее рассказ «The Gorgon» был удостоен Всемирной премии фэнтези за 1983 год, а рассказ «Elle Est Trois („La Mort“)» принес ей ту же премию в 1984 году.

Писательница живет вместе с мужем на юге Англии.

В предлагаемом вам рассказе она уводит нас в самое сердце морозной, беспощадной и вдобавок бесконечной зимы, рассказывая мрачноватую историю одержимости, которая будет длиться до последнего удара сердца, а возможно, и дольше…

Часть первая

Кулвок явственно слышал биение сердца, еще пока они бежали к деревне. Чем ближе они подбирались, тем громче оно стучало. На самом деле он слышал его еще с прошлого заката, но теперь от него все внутри сотрясалось, как будто в недрах его собственного тела бил барабан. Для шамана вроде его, значение происходившего было чудовищно. А будь Кулвок новичком, он и вовсе удирал бы сейчас в противоположном направлении. Да только новичком он, к сожалению, больше не являлся. А значит, и выбора у него не было. Только вперед!

Вот они выбрались на длинный заснеженный гребень высотой футов пятьдесят или шестьдесят. Здесь вождь Ненкру велел своим людям остановиться.

Полуденное солнце висело низко, как и полагалось в это время года. Долина внизу раскинулась голубым фартуком льда, где особо не на чем было задержаться глазу. И как они и предвидели — больше никаких признаков деревни.

Так всегда обычно и происходило, когда они следовали за Улкиокетом.

Опасность неминуемой гибели наверняка уже миновала. Но повышенная осторожность еще какое-то время вовсе не помешает.

Ненкру тронул Кулвока за плечо.

— Ты его еще слышишь?

— Он стал громче…

— Что же это может быть? — задумался Ненкру.

— Это то, о чем я тебе говорил, — раздраженно отозвался Кулвок.

— Сердце? Но какое? Только наши сердца способны звучать. Или… это его сердце?

— Нет. Это не его сердце. Я ни разу не слышал, чтобы сердце Улкиокета стучало. Может, оно на самом деле и не стучит. Может, у него и сердца-то нету…

Мужчины опустились на корточки, приготовившись к ожиданию. Они не могли устроить костер. Неразумно разводить огонь в такой близости от Улкиокета.

Посмотрев за край гребня, Кулвок кое-что все-таки разглядел, но в том, чтобы обнаружить какие-то знаки в более гибких участках льда, не было ничего необычного. Жуткая красота увиденного вызвала у него отвращение. Это происходило всякий раз, когда он их замечал. В отличие от остальных членов ватаги он не испытывал к этим знакам ни почтения, ни религиозного чувства. На самом деле и тот образ жизни, который вела их ватага, был совершенно мерзок, и шаман Кулвок это понимал, тогда как прочие понимать отказывались.

Жить — этим…

— Смотрите, смотрите! — выдохнув струйку серебристого пара, прошептал Эрук.

Можно подумать, раньше они ничего подобного не видали. Другое дело — очень немногие, увидев раз, доживали до следующей возможности.

За много миль от их гребня, там, где прочь от долины тянулись покрытые белым снегом холмы, что-то заклубилось, задвигалось, засверкало. Как волна незамерзшего моря, светящаяся, непостижимая…

Если только заранее не знать, что это такое.

— Улкиокет, — хором выдохнули мужчины.

Зима, подумал Кулвок. Они называют его «зима».

И сразу после этого: а что я сержусь? Ничто ведь не изменилось. Для нас это теперь и есть его имя.

Но, несмотря на то что Улкиокет удалился, сердце все продолжало гулко стучать. Когда же за пеленой снегов угасло последнее вихрящееся мерцание, он поднялся на ноги и побежал вперед. К истребленной деревне.

Ватага Ненкру — они были падальщиками.

Подобных им многие племена называли одинаково: «кимолаки». Это значило «люди-лисы». Белая лиса воровата и трусовата. Она подкрадывалась в надежде найти пропитание там, где пировали более могущественные звери.

Так поступало и их племя.

Как же они дошли до такой жизни?

Кулвок предпочитал не вспоминать. Самым обычным образом дошли, что тут еще скажешь. Довели нищета, голод и смерти. И эта зима. Бесконечная зима, древнее проклятие Севера. На зиму можно было свалить все, что угодно. Она прогоняла короткое лето, длившееся всего-то три месяца, дочерна обжигала последние плоды на кустах, превращала море в мрамор и приковывала солнце к самому горизонту, так что оно поднималось всего на одну восьмую пути до зенита огромного, морозно-синего неба.

В самом начале они просто пытались избежать смерти. Большинство людей инстинктивно поступили бы так же, не говоря уже о животных — тюленях и рыбах, волках и огромных медведях.

Но в какой-то момент, вместо того чтобы прятаться или убегать от смерти, от Улкиокета, они поняли свою выгоду.

С того вечера, когда им это открылось, кимолаки Ненкру редко голодали и еще реже скитались без убежища и огня. У них было даже оружие и одежда и — с ума сойти! — украшения. Все разломанное и небрежно разбросанное Улкиокетом становилось для них желанной добычей.

Так что теперь они молились Улкиокету и ставили ему маленькие алтари. Кулвок полагал, что другие падальщики поступали так же. Поклонялись нечистому, отвратительному, кошмарному существу…

Кулвок нимало не сомневался, что истинные боги и духи Севера давно уже прокляли их ватагу и предначертали им жуткие страдания после смерти. А самая страшная казнь, без сомнения, ожидала Кулвока, ведь он был волшебником и обязан был понимать, что к чему.

Но пока еще он не умер, не пал, убитый зимой, или Улкиокетом, чудовищем, которое называют «зима», или просто другим человеком, — Кулвок о своем наказании мог только догадываться.

Он огляделся на бегу.

И сам Кулвок, и все остальные были очень схожи между собой. Рослые, поджарые, закаленные, бронзовокожие от морозного загара, черноглазые и черноволосые, как все их племя. Никто из них ни разу не встречал мужчин или женщин, которые бы от них отличались…

Почему же привычное сходство вдруг так бросилось Кулвоку в глаза?

Умп-умп, билось сердце. Умпа-умпа-умп…

Ему было лет восемь, когда он увидел дракона. Кулвок был сыном старшей жены шамана. Поэтому его не выпустили играть с другими мальчишками под красноватой зимней луной. Вместо этого его отправили собирать плавник в ближнем океанском заливе. Прошлой ночью его отец увидел странные знаки в волшебном горшке с углями, то есть сегодня горшок необходимо было заново растеплить, чтобы узнать больше. Для этого годился только один сорт дерева, тот, который горел синим огнем.

Работа вместо игр успела уже войти у Кулвока в привычку.

Свой колдовской дар он еще не успел осознать. Ему просто нравилось постигать шаманскую премудрость. Ну и отец ему тоже более-менее нравился…

Он один стоял на мерзлом морском берегу, когда в воздухе перед его глазами в самый первый раз задрожали странные металлические искры.

Понятия не имея, что все это значило, он просто стоял и смотрел на макушки обледенелых утесов, вздымавшихся над бухтой.

Багровая луна висела на западе, и все, что ловило ее свет, приобретало медный оттенок. Это не относилось лишь к той металлической штуке, которая плыла над утесами: вместо красноватой она была скорее серебристой, словно отражала лишь звездный свет взамен лунного.

Кулвок понял: надо было что-то решать. Собирать ли ему, как было велено, плавник, столь важный для гадания, или вместо этого влезть по ледяному откосу и выяснить наконец, что же там двигалось?

Он выбрал второе.

На самом деле от его решения ничего не зависело. В итоге все кончилось бы одним и тем же.

К тому времени, когда он докарабкался до вершины, таинственное мерцающее существо оттуда уже убралось.

Восьмилетний Кулвок стоял наверху и озадаченно озирался.

Вот тут-то он и увидел отметины.

Даже тогда они показались ему очень красивыми. Правда, этого слова он к ним бы скорее всего не применил. Отметины влекли его. Он нагнулся и очертил одну из них пальцем в теплой перчатке.

Понятное дело, промороженный лед всегда был очень холодным. Кулвок знал, что почувствует холод даже сквозь тюленью кожу перчатки. Но здесь обитал холод совсем иного свойства! Кулвок вскрикнул, отдергивая руку.

И с ужасом увидел, что кончик перчаточного пальца сгорел и отвалился. А кончик его собственного пальца почернел. Как если бы Кулвок сунул его прямо в огонь.

Кулвок испугался. А ведь он давно был привычен к шаманским занятиям отца, порою очень небезопасным.

Он вскочил, прижимая пострадавшую руку здоровой.

И сразу увидел все, что находилось внизу. Там, где обрывались тени утесов и царствовал кроваво-красный свет луны. Там, где посреди снежной равнины стояла его деревня. Кулвок отлично знал, как она выглядела. Как она должна была выглядеть. Он ведь родился и вырос в этой деревне. Тесаные стены белых башенок в один или два этажа, сложенные из кирпичей плотного снега, дымки очагов, на которых готовилась пища. Внутри, дожидаясь кормежки, лежали домашние волки. Женщины склонялись над вкусно пахнувшими каменными горшками, установленными над огнем. Мужчины, занятые починкой, обычно сидели внизу и работали в желтом свете каменных ламп. По стенам развешаны шкуры, а к ним костяными и железными булавками приколоты образа благих помощников-богов, изваянные из китового зуба…

Все это Кулвок успел вообразить, пока длился тот короткий взгляд. Может быть, его постигло предчувствие.

Ничего толком не осознавая, не ведая, что должно было произойти, он непонятным образом уже знал: то, что сейчас двигалось между ним и его привычным мирком безопасности и тепла, сейчас просто прекратит этот мирок. Задует его, точно огонек лампы.

Вот тогда Кулвок закричал. Тонким, отчаянным детским голоском. Но его крик тотчас поглотил ветер.

Летящая тень была прекрасна. Только он не думал о ней как о чем-то красивом — и никогда так думать не будет. А еще она была непредставимо громадна. Она напоминала низкую тучу, впрочем, совсем не была ею — утесы поднимались выше. Переливаясь лунно-алым и серебристым, тень гибко плыла вперед, как туманное зеркало, как чешуи черного льда, обрамлявшие зимнюю воду. Ибо существо было ледяным, с ледяными чешуями, и шипы, похожие на копья с кремневыми наконечниками, поднимавшиеся гребнем на его голове, спине и змеистом хвосте, тоже были живым льдом. Потом оно чуть повернуло голову, и ребенок смог рассмотреть его глаз. Огромный и непередаваемо страшный, он был очень похож на человеческий. Кристально чистый белок и непроглядная тьма радужки и зрачка. Этот глаз сидел в длинной голове, напоминавшей волчью. Только узкие, чуть раскосые веки тоже были как у человека.

Увидев глаз дракона, Кулвок упал на колени. Нет, не из почтения. Просто ноги у него обратились в разжиженный снег.

Вот так он и стоял на коленях, не в силах рвануться и убежать, стоял и смотрел на то, что дракон сделал потом…

Когда они добрались до деревни, там было все как всегда. Как всегда в тех местах, где побывал Улкиокет.

В давно прошедшие времена кто-нибудь из ватаги Ненкру мог бы и пропустить знаки. Теперь люди-лисы очень хорошо знали, на что обращать внимание. Признаки были разнообразны и не всегда повторялись, а иногда вообще появлялось что-то совсем новое. Так вышло и теперь.

Они увидели старую женщину, лежавшую как раз за пределами области поражения. Смертоносное дуновение коснулось ее и, убив, не скрыло от глаз. Ее еще можно было рассмотреть. Теплая одежда из кожи и меха, ожерелье из акульих зубов, может быть еще в молодости подаренное любящим мужем… Лицо, вмороженное, как и все тело, в прозрачный лед, оставалось вполне видимым. Старуха выглядела удивленной и слегка испуганной, как если бы кто-то внезапно вскрикнул у нее за спиной. Дуновение превратило ее волосы в железо, а все тело проморозило так, что, когда она падала, один палец в перчатке от удара о землю попросту отломился…

Этот обломанный палец напомнил Кулвоку о его собственном, некогда обмороженном. У него с тех пор так и остался шрам — серое пятно на кончике пальца, напрочь лишенное чувствительности.

За тем местом, где лежала старуха, начиналась деревня.

Надо было только знать, на что смотреть.

Холмик ледяных обломков, в который буквально в мгновение ока превратилась деревня, все-таки отличался от природных образований. В основном он был молочно-белого цвета, но в некоторых местах молочность оказалась нарушена, и это позволяло заглянуть внутрь.

Люди-лисы стали искать такие места и смотреть в них.

Самое лучшее место позволяло даже заглянуть вовнутрь ледяной башенки, в стене которой страшный мороз проделал большую трещину.

Там, внутри, казалось, еще продолжалась самая обычная жизнь. Люди так и застыли в тех позах, которые, ни о чем не подозревая, они приняли за несколько секунд до нападения Улкиокета.

Мужчина занимался починкой ножа. Двое маленьких детей играли на разостланной медвежьей шкуре, под боком у двух домашних волков. Один волк спал, другой, похоже, сел и насторожился в самый момент дуновения. Женщина выходила из кухни, неся горшок горячей ухи…

Все как в жизни, только волосы и одежда были каменно-твердыми, а живая плоть обрела неподвижность изваяния. И еще — там, внутри, не было огня. Все озарялось только вечереющим светом снаружи. Ни пламени в лампах, ни отблеска в глазах людей…

— Никогда к этому не привыкну, — угрюмо выговорил Ненкру.

Апла хихикнула и сказала:

— Попробую разогреть этот суп…

— На сей раз наш повелитель, хозяин зимы, был к нам добр! — добавил Эрук. — Видите те меха? Просто отличные! А вяленая тюленина вон там, на крюках?

Но человек по имени Иноро, стоявший позади Кулвока, выразился иначе.

— Еще один закат, и они уйдут, — сказал он. — Улкиокет и его племя. А потом кончится и зима. Будет двенадцать месяцев лета, с редкими-редкими холодными ночами.

— Тихо, дурень, — буркнул Етук и ткнул Иноро локтем под ребра. — Ты что, удачу отпугнуть хочешь? По мне, похоже больше на то, что зима станет еще крепче и всех нас пожрет.

После этого они вытащили топоры и принялись прорубаться сквозь пласты морозного льда, выбирая места, где он был менее прочен.

Кулвок стоял в стороне.

Он только диву давался, как ему удавалось слышать их разговоры, стук топоров, треск льда, — незримое сердце уже не стучало, а попросту грохотало у него в голове.

Ему даже подумалось, а не означал ли этот звук, что он утрачивал рассудок? Зря ли всякий раз при виде очередной замерзшей деревни у него вставало перед глазами его родное селение, точно так же погибшее десять лет назад. Сегодня воспоминания были особенно яркими, должно быть, из-за сцены, увиденной внутри ледяной башни. Тогда, восьмилетним мальчишкой, Кулвок оказался не единственным, кого нападение дракона застало вне дома. Сколько-то мужчин племени охотилось вдоль кромки льда. Когда они вернулись, они нашли Кулвока. А потом увидели замерзшую деревню.

Никто из них не знал, чем был вызван представший их глазам ужас. Что до Кулвока, какое-то время он совсем не мог говорить. Мужчины восприняли ледяную смерть как еще одну злую шутку зимы, и один из них, срывая голос, запел старинную песнь, рисовавшую зиму жестоким и враждебным правителем. Кто-то схватил Кулвока и принялся трясти, приводя в чувство. А потом они точно так же, как сегодня, принялись врубаться в лед. Это оказалось немыслимо трудно, к тому же у них при себе было только два топора, причем один сразу соскочил с топорища. Тогда они разложили костер и принялись плавить лед, и поддерживали свирепое пламя, пока солнце не одолело восьмую часть пути до зенита. Мало-помалу внешняя корка льда начала таять, и им удалось продвинуться вглубь. Правда, не особенно далеко.

Тем не менее Кулвок сумел рассмотреть своего отца-шамана. Зрелище оказалось жутким и удивительным. Дуновение сбило его с ног, как многих других, — и заморозило прямо в полете. Так он и повис — черные волосы разметались, магический жезл в руке и глаза, превращенные в застывшие угли…

В точности как глаза тех, кого Кулвок увидел сегодня. В последней из деревень, куда наведался Улкиокет.

Восьмилетний Кулвок ушел прочь вместе с мужчинами, которые его обнаружили. Они путешествовали в течение семнадцати солнц и в итоге достигли другой деревни, которая была еще жива. Тамошние жители приняли их к себе с полным великодушием и не задавая вопросов. Негоже отказывать в помощи тем, кому причинила вред зима. Может наступить час, когда помощь может понадобиться тебе самому!

Эти люди были очень добры к маленькому Кулвоку. Он грелся среди мехов и прижимался к теплым пушистым волкам, здесь пахло безопасностью и едой, всюду горели огни и яркие лампы, — и мало-помалу к нему начал возвращаться дар речи. И тогда он рассказал о том, что ему довелось увидеть, ему одному. О драконе. Он не мог назвать его по имени и едва способен был описать и только твердил о неземном мерцании, которое тот источал. Ночами зимнее небо порой испускало призрачное сияние, и поэтому Кулвок сумел найти подходящие слова.

Однако жители той деревни поверили его рассказу.

Дело в том, что они и прежде слышали о подобном. Об огромном животном с четырьмя лапами и головой вроде волчьей, с шипастым хребтом и хвостом длинным, точно река летом. Один человек даже сказал, что его знакомый видел подобное чудище — под самый конец зимы, когда солнце ходило уже достаточно высоко. Существо показалось ему белым, со свинцово-голубоватым отблеском неба. Оно отражало небо, потому что само состояло из гладкого льда, точно зимнее море. И еще у него были черные, совсем человеческие глаза. Тот человек утверждал, что ледяных драконов было целое племя.

Он не говорил только о том, что они с людьми делали.

Кулвок прожил в той деревне четыре года. Там он сделался мужчиной. Там он выучился натаскивать волчьи упряжки и править санями, охотиться и ловить рыбу летом. А еще он пошел в обучение к деревенскому колдуну и заново открыл с его помощью свой талант к магии. Многие годы Кулвока преследовал страх — всякий раз, уходя из деревни, он боялся, что по возвращении найдет ее замороженной, как свою родную. Однако годы шли, а этого не происходило, и спустя время страх оставил его. И тем не менее — в восемь лет он видел, что сотворил дракон, и то, как он это проделал.

Когда он чуть повернул голову — тогда-то Кулвок увидел его человеческие глаза, — он вновь посмотрел на его деревню, а потом глубоко вобрал в себя воздух. В этом не было никакого сомнения, Кулвок видел, как раздулись его бока — точно меха, которыми женщины порой раздували огонь. Мальчик слышал и шипение того вдоха, даже при том, что ночью дул ветер и уносил прочь все звуки. Вдох… А потом выдох.

Вот только в отличие от мехов дракон исторг из себя не воздух. И даже не огонь. Он испустил лед. Лед из самого сердца зимы. Его дыхание заморозило деревню вместе со всем, что там находилось.

Совершив это, дракон рванулся прочь, пересекая равнину, и исчез среди теней, отброшенных клонившейся к закату луной.

Вначале Кулвока снедал постоянный страх: что, если приютившая его деревня тоже окажется заморожена? Но время шло, ничего ужасного не происходило, и страхи мальчика мало-помалу рассеялись. Кулвоку между тем исполнилось двенадцать, его назвали мужчиной, и тогда он приступил с расспросами к деревенскому колдуну. Он хотел знать, за что ледяной дракон так ненавидит людей.

— Все оттого, — сказал ему колдун, — что дракон состоит в услужении у самой зимы, которая есть наш первейший враг, ибо с нею мы ведем вечную битву.

— Так почему бы нам не сразиться с драконом? — спросил двенадцатилетний Кулвок.

— Потому, что это сражение проиграет даже величайший шаман. Даже самый могущественный волшебник…

Но Кулвок успел наслушаться достаточно сказаний о героях, которые люди любили вспоминать у огня. И он спросил:

— А почему бы не явиться герою? Такому, который способен победить великого белого медведя, добыть двадцать моржей и оседлать кита?

— Даже герой потерпит неудачу в таком бою. В прежние годы уже находились смельчаки, которым хватало решимости подняться против дракона. Дело в том, что мы всего лишь люди, зима же — враг вечный и непреходящий, чьим слугой и воплощением является дракон. Плоть и кровь не могут противостоять льду. В итоге он все равно нас поглощает. Всякий герой — а в былые времена они рождались во множестве, — выходя на битву с драконом, обрекал себя смерти. Дракону хватало всего одного леденящего дуновения. Всего одного! Мне не доводилось видеть то, что увидел ты, Кулвок. Осмысли же увиденное! Всего одно леденящее дуновение, подумай об этом…

А потом, когда ему уже было почти тринадцать, Кулвок однажды взял саночки и отправился на охоту, и в тот день ему повезло. Он возвращался домой счастливый, бесстрашный и гордый, таща уйму мяса для своей новой родни, и думал о том, чтобы повидать девочку, которая ему нравилась.

Приблизился и увидел, что деревня исчезла.

Ее, в точности как и его родное поселение, сгубило всего одно ледяное дыхание. Замерзли все жители. В том числе и охотники из его прежней деревни, которые в тот раз нашли его и привели сюда.

Прошло еще несколько лет. Наконец он встретил Ненкру и Аплу. К тому времени Кулвок успел превратиться в шамана кривого пути. Он использовал свои способности, чтобы забавлять людей, и тем зарабатывал себе пропитание. Он не утруждал себя ни предсказаниями, ни целительством. Он никому не доверял и никого не любил.

Ибо знал, каково раз за разом терять всех, кому веришь, кого любишь.

Умпа-умп… умп-умпа…

Сердце стучало теперь непосредственно в его мозгу. В его внутренностях. В его собственном сердце.

Пошатываясь, вышел он на открытое место. Здесь стоял тотемный столб, вырезанный из кости. Кулвок рассмотрел знаки: жители этой деревни принадлежали к племени Лута. Его родичи из той, прежней жизни были из народа Тэйнда. Все это больше не имело никакого значения.

Всюду — колотый лед. Кулвок снова споткнулся. Никого из людей-лис поблизости не было видно. Он побежал вперед, ковыляя на неверных ногах и мало что видя из-за сердцебиения, продолжавшего грохотать в голове.

Он натыкался на ледяные стены, на тело замерзшего волка, на трупик мальчика…

А потом… внезапно… Умпа-умпа-умпа…

И вдруг чуждое сердцебиение стихло. Он продолжал слышать его, но так, словно оно раздавалось на расстоянии многих миль. Примерно как в самом начале.

И он знал, что это означало. Вернее, знала его шаманская сущность. Источник сердцебиения был рядом. Совсем близко.

К тому времени Кулвок успел добраться до непотревоженных пластов драконьего льда, по которым еще не прошлись топоры. Где-то позади раздавались выкрики Ненкру и прочих — они вламывались в ледяные башенки, разбирали меха, снимали со стен съестные припасы, сдергивали с замерзших поясные и шейные украшения.

— Золото!.. — долетел восторженный возглас Эрука.

Раньше, когда лето было длиннее, людям хватало сил копать землю и плавить металлы. Теперь они стали большой редкостью.

Исполнившись окончательного отвращения и к мародерству, и к своему в нем участию, Кулвок прислонился к стене одной из жилых башенок. Ему попалась на глаза нога женщины в башмаке из моржовой кожи, торчавшая из толщи драконьего льда.

Он приблизил лицо к поверхности льда и сощурился, напрягая зрение. Каменно-твердый лед так и дышал смертью, но оказался прозрачным.

Женщина, чью ногу он рассмотрел, лежала внутри. Замороженная, конечно. В точности как та старуха с отломанным пальцем. Только эта женщина была молода. И ее живот округлым холмиком высился под одеждой. Она носила дитя, ей вот-вот предстояло рожать.

Умп, тихо отозвалось сердце. Умпа-умпа-умпа…

И Кулвок понял, откуда доносилось биение. Оно шло из чрева замороженной женщины. Убитой одним-единственным леденящим вздохом дракона.

Надо пробиться туда, понял Кулвок.

И принялся, как безумный, колошматить кулаками в перчатках по толстому льду. Как ни странно, лед сперва треснул, а потом и рассыпался.

Биение стихло совсем, оставив после себя непривычную тишину. Произошло это в тот самый миг, когда рухнула ледяная стена. Кулвок ощутил внезапную и необъяснимую надежду на продолжение жизни.

Мы проломили этот лед вместе, подумал он. Мы двое.

Я.

И он.

Когда много лет назад он присоединился к ватаге кимолаки, возглавляемой Ненкру, они как раз потеряли своего шамана. Тот погиб, провалившись в трещину ледника. И вот что странно: стоило Кулвоку присоединиться к этим стервятникам, как он перестал разменивать свой дар по пустякам и его способности к волшебству начали быстро расти. Очень часто ему удавалось делать удачные предсказания, он даже угадывал пути, которые мог избрать Улкиокет. И он исцелял.

Он и теперь собирался исцелить ребенка, извлеченного из замерзшего чрева.

Однако вскоре увидел, что в этом не было нужды.

Пока он сокрушал кулаками последние остатки стены, с телом беременной женщины произошло нечто странное и неудобозримое. Она тоже рассыпалась. Как старинное стекло, за которым не уследили.

Рассыпалась — и попросту исчезла.

Осталось только дитя, лежавшее на белой земле.

Какое-то время Кулвок не мог даже пошевелиться — стоял столбом и смотрел.

Один за другим к нему стали крадучись приближаться другие члены ватаги. И даже побросали добычу, ради которой, собственно, они следовали за ледяным драконом от деревни к деревне.

Чудо, представшее их глазам, превосходило даже черное диво ледяного дыхания.

— Он… он тоже мертвый? — спросил кто-то.

— Нет. Смотри — дышит…

К тому времени Кулвок уже простер руки вперед, исторгая тепло из самых недр своего тела и волшебным коконом окутывая малыша. И он по-прежнему чувствовал биение сердца. Они все чувствовали. Биение было разлито в самом воздухе, а тонкие пластинки льда начали таять и сочиться водой.

Но все это не оказывало воздействия на дитя. Совсем никакого.

Мальчишка лежал себе, потихоньку ворочаясь, двигая покрытой тонкими волосиками головой, дергая ножками и медленно поводя ручками. Его глаза были открыты. Они очень внимательно смотрели на столпившихся в проломе мужчин. У новорожденных младенцев не бывает подобного взгляда. А этот к тому же еще и не плакал, не кричал. Его ротик, всего-то с бусину размером, оставался плотно закрыт.

— Ничего не выйдет, Кулвок, — сказали шаману. — Каким образом он до сих пор жив? Все равно вот-вот умрет…

— Гляньте, какого он цвета! Да он уже мертв, это на самом деле просто судороги какие-то…

— Нет, он глазами двигает! Смотрите — моргает!

— Мало ли как может дернуться мертвое тело?

Жар, произведенный руками Кулвока, между тем остывал. К его ладоням и пальцам в перчатках подбирался холод. И только в кончике пальца, где было пятно давнего шрама, внезапно пробудилась чувствительность. Его словно заново обожгло.

Это ощущение длилось очень недолго и сразу пропало.

Однако Кулвок знал, что ребенок продолжал жить. И даже понимал, почему он живет. Для него это было более чем очевидно.

У мальчика была серебристо-белая кожа, немного темневшая на веках, на губах, в складках ушей и в паху. И волосики на голове были белыми-белыми, точно тень от дымка на снегу.

А глаза оказались зеленовато-синими. Цвета ледяных глубин айсберга, плывущего в океане.

Драконье дуновение застигло его на самом пороге рождения. Оно убило всех остальных, не исключая и его мать. Но успел вмешаться какой-то бог или дух, мимолетно вздумавший позаботиться о человечестве. И защитил его, устроив так, что драконий мороз не убил это тельце, но лишь претворил каждую его частицу.

Кулвок отступил прочь и произнес тихо, но со всей твердостью:

— Мальчик не умер. И не собирается умирать. Он будет жить. Он ниспослан нам, он нам доверен. Хотя я отчаиваюсь понять, почему избрали именно нас. Может, чтобы мы могли отработать свои преступления и грехи… — Кимолаки слушали своего шамана, утратив дар речи. Кулвок же продолжал, возвысив голос: — Или вы не видите, кто перед вами? Сегодня родился герой! Тот самый герой!

Часть вторая

За время короткого лета низкорослые деревца и кусты украсились бледно-золотым пухом. На них созрели плоды цвета огня и закатных небес.

В ручьях и озерах можно было вволю черпать каменного окуня и лосося.

Трава и лишайники покрыли землю зелено-бурым нарядом.

Как обычно, ватага Ненкру откочевала к травяным луговинам у великого озера Слез, поставила шатры из оленьих шкур и поселилась в окружении женщин и детей. Женщины собирали горькие семена трав и пекли хлеб, что удавалось делать лишь летом. Срывали плоды, делали уксус и мариновали в нем другие плоды. И вволю питались олениной и тюленьей печенкой.

Благодать длилась неполных три месяца. Ей предшествовал подъем солнца по небосклону да ледолом, происходивший с оглушительным гулом и грохотом. А завершить лето могла всего одна-единственная ночь ледяных ветров и внезапного снегопада.

Кулвоку временами казалось, что он переживал приятное сновидение. Хотя, конечно, и глупое.

Прежде он в определенной степени не любил лето. Оно казалось ему чем-то вроде ложного обещания ветреной женщины. Такой, которая внезапно обрушивает на тебя оглушительное счастье и ведет себя точно влюбленная. А потом без особого предупреждения вдруг предает и бросает тебя. Ты же, недоумок, все ждешь ее возвращения и радуешься ему. Уже не веришь ее клятвам и сладким речам — а все равно ждешь…

Теперь у Кулвока был Анлут, так назвали мальчишку. И что для Анлута значило лето, Кулвок толком не знал. Что значило для него человечество, в том числе сам Кулвок?.. Так или иначе, Кулвок нечаянным образом стал Анлуту отцом, а жена шамана, Нуямат, была удостоена звания матери. Ибо Анлуту, только-только появившемуся на свет, нужны были родители. Всякому ребенку необходима женщина, чтобы о нем заботиться, и отец, который отправится ради него на охоту. Нужны ли они были Анлуту? Ему ведь не потребовалось ни исцеления, ни теплого молока.

Может, он вполне обошелся бы и без пророческих слов, которыми Кулвок сопроводил его вступление в приемную семью людей-лис. Герой. Герой…

С тех пор минули несчетные тысячи ночей пятнадцати зим и близилось к концу шестнадцатое лето. Новорожденный стал подростком, потом юношей и наконец мужчиной. Героем, родившемся от плоти и льда.

Он был рослым, как самые высокие мужчины племени, прямым и поджарым, крепким, как камень, и гибким, точно ивовый прут. Как положено мужчине, он выучился охотиться и рыбачить, чинить оружие и снасти, рубить ледяные кирпичи и строить из них башенки для жилья, возводить два этажа и подвешивать прочные лесенки из моржовых канатов, чтобы подниматься в спальные помещения.

Анлута отличала неизменная вежливость. С женщинами, будь они молоды или стары, он разговаривал как умный и добрый сын — с матерью. К мужчинам он обращался почтительно, как к старшим братьям. Даже к самым глубоким старикам. Может, это было не самое подобающее обращение, но и придирок не вызывало.

Кулвок, как приемный отец, нарек парня Анлутом, что попросту означало «человек из племени Лута».

В самый первый раз увидев младенца, Нуямат пронзительно завизжала. Но визг тут же прекратился, ибо Кулвок сурово заявил ей:

— Он был послан нам, чтобы мы его вырастили. Поступай с ним, как женщины поступают со всяким новорожденным. Только перчаток не снимай, прикасаясь к нему. Жена Иноро еще кормит молоком своего последнего малыша. Она будет наливать немного в кувшин, и ты станешь кормить мальчика через трубочку, которую я тебе смастерю. Если в чем-либо усомнишься, спроси меня. Если меня не будет дома, пусть все идет своим чередом. Он выживет даже и без должной заботы. Так, по крайней мере, я думаю. Он ведь блаженствовал, лежа голым на льду.

— Но что он такое? — испуганным шепотом осведомилась Нуямат.

— Ребенок, — коротко ответил Кулвок.

— Но…

Однако он уже рассказал ей все, что от нее требовалось, и повторяться не собирался. Он просто положил младенца — а тот по-прежнему не кричал и не бился, но зато выглядел странно собранным и осмысленным — на меховое покрывало нижнего ложа, ибо тогда они еще жили в одноэтажной ледяной башенке, и отрезал:

— Делай, что сказано!

Так что особого выбора у Нуямат не было. Да она никогда позже и не возражала.

Можно ли сказать, что они в полной мере привыкли к Анлуту? Нет, нельзя. Лучше выразиться так: они стали привыкать к его непривычности. А когда он вырос, повзрослел и должен был приступить к мужским наукам, его стали учить вместе с другими мальчишками.

Домашние волки и те относились к нему не так, как к прочим людям, впрочем, без видимого неприятия. Для них он был как будто особенной частью снаряжения, которую они обязаны оберегать. Анлут, со своей стороны, не делал даже попыток выучиться обращению с нартами. Подрастая, он стал бегать за нартами других — неутомимо и быстро, и никто не помнил, чтобы он отставал.

И вот Кулвок смотрел, как Анлут легкой рысью пересекал луговину, держа в руке острогу, а на плече — кукан с серебристой добычей, и, как обычно, от этого зрелища у шамана перехватило дыхание. Ибо летний солнечный свет — точно так же, как сияние зимних звезд и багровой луны, — отражался от бледной кожи Анлута, казавшейся серебряным панцирем. Лицо же у парня было безупречно гладким, без единой отметины. Точно лед. По нему метались голубые отблески и серые тени, а белые волосы отливали золотом в лучах заходящего солнца.

— Я двадцать семь рыбин поймал, Кулвок, — сказал шаману его ледяной пасынок. Голос казался холодным, но вполне человеческим. И синие с прозеленью глаза моргнули тоже совершенно по-человечески.

— Будет что пожевать, — ответил шаман.

Он знал: Анлут тоже будет есть, правда, куда меньше, чем полагалось бы мужчине в его возрасте. Еще он знал, что рыба, принесенная Анлутом, будет не то чтобы мерзлой, но основательно подмороженной, и еще: когда ее сварят и люди потянутся к котлу, они будут очень стараться не коснуться обнаженной руки Анлута. Не то чтобы она обжигала морозом — рука просто была очень холодна, холодней свежевыпавшего снега. Нельзя было выдержать соприкосновение с ней. Кулвок гадал про себя, каково было Анлуту прикасаться к другим людям. Если он кого-то из них и полюбит, то не сможет выразить это физически. Он не сможет жениться и зачать своих собственных детей…

Впрочем, Кулвок не думал, чтобы Анлут кого-то любил. Анлута спасла и претворила какая-то незримая сила, уготовившая ему совсем другую судьбу.

О чем ему, естественно, с самого начала и говорили.

В ту ночь лето приблизилось к завершению. Звезды скрылись за тучами, а далеко в небесах зародилось переливчатое мерцание. Нет, вовсе не Улкиокет производил его. Это всего лишь пробовали силу зимние сполохи.

После вечерней еды Анлут сел у входа в шатер и стал смотреть на мерцающие огни. Другие молодые ребята весело смеялись, забавляясь игрой в кости, ребятишки шумно гоняли тряпочный мяч, а женщины солили мясо и сплетничали за работой. Даже самые юные из них никогда не засматривались на Анлута. Лишь огонь, казалось, обращал на него внимание, пуская завораживающие блики по его лицу и рукам.

Анлут, как все люди, вполне мог приближаться к огню. Тот не причинял ему никакого вреда, но и не согревал. Однажды, еще в детстве, Кулвок спросил его об огне. Анлут ответил, что не ощущал жара и не нуждался в нем для защиты от холода. Тем не менее огонь всегда ему нравился. Его цвет, его размеренная пляска в очаге и на фитилях масляных ламп. Когда молодые женщины принимались танцевать, Анлут с удовольствием наблюдал за ними, но неизменно — с отстраненной серьезностью. Как бы просто отдавая дань вежливости.

Кулвок чувствовал свой возраст. Ему было тридцать четыре, почти старик. Годы ссутулили его спину, в черных волосах появилась седина. У него нигде на свете не было сыновей (по крайней мере, чтобы он о них знал), и уж точно ни одного — в этой деревне. Он очень хорошо понимал, как сожалела об этом Нуямат. Что еще хуже, вместо нормального ребенка на ее попечении оказалось это чудовище. Демон, который способен был нагишом сидеть на ледяном ветру — и ничего ему от этого не делалось.

Кулвок не мог с уверенностью сказать, беспокоило ли Анлута хоть в малейшей степени то, что другие жители деревни держались от него в стороне. На самом деле, если речь шла об Анлуте, шаман ни в чем не был уверен. Только одно не вызывало сомнения — всевышняя цель Анлутовой жизни.

— Анлут, — окликнул Кулвок.

Парень поднял глаза.

— Да?

— Пойдем в мою другую палатку. Моя шаманская сила говорит, что сегодня настал срок нам с тобой побеседовать.

Анлут поднялся. Двигался он очень красиво, хотя и не вполне по-человечески. Кулвоку его движения отчетливо напоминали о льдинах, колеблемых морскими волнами, о полете облака на ветру. О полярном сиянии и о пляске огня.

О мерцании ледяного дракона…

Какой-то миг они молча стояли друг против друга. Никто больше в их сторону не смотрел.

Кулвок только заметил краем глаза, как Етук склонился над маленькой переносной божницей Улкиокета, которая неизменно стояла у порога его шатра или зимней ледяной башенки. Все кимолаки из ватаги Ненкру по-прежнему держались этого обыкновения. И все минувшие годы повзрослевший Анлут ходил вместе с мужчинами в их странствия по следу дракона — брать добро в деревнях, разоренных ледяным дуновением. За это время Анлут успел даже несколько раз увидеть Улкиокета, правда, всегда издали, потому что самоубийственных попыток подобраться поближе люди-лисы не предпринимали. Анлут не спрашивал, куда они идут и зачем, не отказывался участвовать в вылазках и никогда о них не рассказывал.

Шаман очень рано рассказал Анлуту о его происхождении и о том, что в будущем он должен был стать героем, а именно — победителем дракона. Тем не менее Анлут ни разу не высказал сомнений и не захотел узнать больше. И никогда не заявлял ни о том, будто уже готов свершить предначертанное, ни подавно о своей неготовности.

Когда Кулвок и Анлут покинули стойбище и направились к другой палатке шамана, где он занимался колдовством, лишь Етук проводил их прищуренным взглядом, после чего заново смазал идола мясным жиром.

— Я тут ни при чем, — сказал он Улкиокету. — Я никогда не соглашался давать приют этому выродку. И никто из нас не соглашался. Это все шаман, так и знай, господин. Мы-то лишь благодарим тебя, повелитель. Ты — бог наш!

В другой палатке было темно, огонь здесь не горел.

Кулвок разжег единственную маленькую лампу. Пламя из нее было всего в фут высотой, но зато белоснежное.

— Ты можешь сесть или стоять, — сказал Кулвок.

Сам он остался стоять, и Анлут последовал его примеру.

Неужели он — просто зеркало? Его кожа и волосы отражают свет — может ли быть, что это и есть главное свойство ледяного героя? Он приспособился к нашей жизни путем подражания, а не посредством врожденного или приобретенного чувства. Он поступает как я. Как мое собственное отражение в старинном куске полированного металла — если бы таковой имелся у меня в шатре.

В итоге Кулвок решил, что неприятные мысли были порождены присутствием пасынка. Впрочем, весь прошлый год он ощущал, как шла на убыль его шаманская сила. Почти так же, как в восемь лет, после утраты отца.

— С тех самых пор, как ты стал способен слушать и понимать, — начал Кулвок, — я тебе рассказывал о твоем рождении и о том, для чего тебя предназначил какой-то бог или дух.

— Верно, Кулвок, — прозвучал в ответ спокойный голос Анлута.

— И что же ты думаешь о подобном предназначении?

Анлут долго молчал, после чего ответил:

— Ну, что оно — мое.

Кулвок нахмурился, глядя в бирюзовые глаза, обладавшие, казалось, собственным ледяным свечением.

— В таком случае, — сказал он, — ты должен разыскать ледяного дракона и сразить его. Ибо только ты, как и сам он, являешься порождением льда, а стало быть, можешь противостоять ему. Тебя не сожгут его морозные следы, ты сможешь прикоснуться к его шкуре, и его леденящее дыхание не заморозит тебя. И ты уничтожишь его, а потом перебьешь всех подобных ему, какие тебе попадутся. Улкиокет, — медленно выговорил Кулвок. — Произнеси это имя!

— Улкиокет.

— А теперь скажи свое имя.

— Анлут.

— Ради этого тебя создали боги. За день до того, как дракон напал на вашу деревню, когда ты был комочком горячей плоти у своей матери в животе, я услышал биение твоего сердца. Мы бежали вперед, чтобы найти тебя, оказавшегося на пути у дракона…

— И вот теперь, — сказал Анлут (а он редко подавал голос, если его не спрашивали), — я стал холодом этого мира, и уже он оказался у меня на пути.

Кулвок сперва опешил от неожиданности, потом удовлетворенно хмыкнул. Его поразило это утверждение, это заявление героя о будущем подвиге. У него даже поднялось настроение. А пламя маленькой лампы вдруг выросло почти до двух футов, и в его сиянии кожа Анлута на миг стала бронзовой, как у настоящего правильного человека. Однако мгновение минуло, и пламя снова пригасло.

Снаружи женщины завели песню об окончании лета. Больше всего она напоминала волчий вой.

— Время пришло, — сказал Кулвок. — Иди к нему. Он там, на краю лета и зимы, он сейчас пробуждается от летней спячки, он шевелится и разминается, совсем как люди, ощутившие близость тепла. Магия открыла мне, где он находится. Я укажу тебе направление…

— В этом нет нужды, — сказал Анлут. — Идти надо на восток.

— Но как… откуда ты знаешь?

— Я ведь выслеживал его прежде, вместе с кимолаки, Кулвок. Я знаю его привычки. А может, это он меня зовет, ибо время вправду настало. Ты первым меня окликнул, но в ином случае я бы сегодня сам к тебе подошел.

Кулвок выслушал эти слова, онемев от полного изумления. Анлут, оказывается, в одночасье успел измениться!

Однако ритуал проводов следовало завершить.

— Ступай же, Анлут, — сказал шаман. — Мой народ наделил тебя всем, чем мог. Я больше ничего не могу дать тебе, ибо ничто мое тебе больше не нужно. Да и не было никогда нужно.

— Это верно, — ответил юный мужчина, герой, ледяное создание, невозмутимое и бессердечное, хотя это его сердце криком кричало шестнадцать лет назад, призывая Кулвока. — Прощай же, Кулвок. Прощай и ты, ватага Ненкру.

И, не добавив более ни слова, Анлут вышел наружу. Он чуть помешкал только затем, чтобы заглянуть в домашний шатер и взять там нож и копье. Потом он покинул стойбище. Никто не обратил внимания на его уход — люди подумали, что он в одиночку отправился на ночную охоту. Нуямат пела вместе с другими женщинами. Она даже не подняла глаз вслед приемному сыну.

А волки грызли косточки и ничем другим не интересовались.

Что до Кулвока, он вновь скрылся в своей другой палатке. И разжег угли в горшке, но не затем, чтобы попытаться в них что-то увидеть. Он ощущал уход Анлута так, словно из его тела стала вытягиваться странная серебристая нить. Она разматывалась все дальше, истончаясь над бурыми луговинами у озера, названного по своей форме, напоминавшей слезинку. Кулвок полагал, что сходным образом должна была ощущаться смерть. Еще он полагал, что навряд ли проживет долго — раз уж он теперь знал, как ощущается смерть.

Часть третья

Анлут путешествовал на восток.

Он двигался вперед неторопливой размеренной рысью, без устали поглощавшей милю за милей, и останавливался только на закате да на рассвете. Тогда он укладывался поспать прямо в тундре — и всякий раз спал менее часа.

Солнечные дни миновали один за другим — светлые бусины на черной нитке ночи, которая раз за разом становилась все темнее, дольше и холодней.

Потом начались снежные бури, и черноту ночей заполонили вихри белого снега.

Землю сковывал лед. Порой ему делалось тесно, и тогда он лопался с оглушительным треском.

Анлут то и дело озирался на бегу. Он давным-давно привык делать так по обычаю людей-лис, привыкших высматривать на пути коварные ямы, отличать надежный лед от слишком тонкого и улавливать присутствие хищников более опасных, чем они сами.

Раз или два Анлут замечал стада оленей, кочевавших вдоль берега. Он видел одиноких волков и — далеко, в тумане — белого медведя, а возле самого горизонта угадывались айсберги, похожие на медведей, только в толщах льда светились синие звезды.

Солнце теперь поднималось в небе всего на одну восьмую пути.

Вступала в свои права зима.

Время ледяного дракона. Улкиокета.

Людям свойственно думать. Даже когда они преследуют дичь или врага или ищут источник таинственного сердцебиения.

Думал ли Анлут? Размышлял? Вспоминал ли?..

Шестнадцать лет он рос среди человеческих мужчин и женщин, и они воспитывали его самым лучшим образом, как только умели. Правда, без любви (а чего вы хотели!) и временами — со страхом. Взять хоть Нуямат, которая руками в перчатках совала ему в рот костяную трубочку с молоком. Большей частью Анлута сопровождала боязливая нелюбовь. К нему редко подходили, его избегали касаться… ну и всякое такое. И все же эти люди сполна научили его всем умениям, которыми обладали сами. Они думали, что в ином случае он просто не выживет, а их обычай велел непременно учить всему, что необходимо для выживания.

Анлут, однако, был слишком на них не похож. Как с самого начала и думал шаман, он вполне уцелел бы и без их помощи, и без науки.

И вот сейчас, в погоне за драконом и за собственной судьбой, Анлут думал только о дороге, которую ему следует выбрать. Внутреннее знание указывало ему направление, так что размышления касались лишь сиюминутного — например, когда именно следует вытащить и сжевать кусочек вяленой солонины.

Что же до воспоминаний… Они представляли собой этакую железную, туманную пустоту, напоминая пейзаж, который окружал его в пути. Анлута не задевало и не беспокоило отношение к нему человечества, будь то их нелюбовь или вынужденная забота. В его глазах это были некие призрачные создания. Даже Кулвок, хотя он и казался ему значительнее остальных. Впрочем, Кулвок для Анлута был скорее не человеческим существом, а духовным указателем времени. В тот вечер, когда в небе снова зажглись радужные огни, Анлут услышал беззвучный перезвон, словно где-то сталкивались хрупкие ледяные звезды. Тогда он и понял: пора. И тут же об этом ему объявил Кулвок.

Так началась новая стадия его жизни, важная и неотвратимая, точно рождение.

И в этом своем новом рождении Анлут наконец-то начал по-настоящему жить. Жить и становиться тем, кем должен был стать.

Он всегда был одиночкой среди людей. Теперь он был один в холодном и пустом мире. Но если люди заслонялись от этого мира стенами и огнем своих ламп, то Анлут ни в каком убежище не нуждался, а необходимый свет ему давали то низкое солнце, то луна, то созвездия. Даже если небо закрывали тучи или все заволакивало туманом, Анлут ни в чем не нуждался. Когда под ногами начинал хрустеть тонкий лед, он отскакивал прочь с легкостью, неведомой обычному человеку. Однажды на рассвете, пробуждаясь после короткого отдыха на снегу, он обнаружил, что за время его сна лед передвинулся. Оказывается, он соскользнул в трещину высотой в два его роста. Анлут тогда попросту уперся руками и ногами в противоположные стены и быстро выбрался из трещины. Ни одному человеку не удалось бы проделать подобное без подмоги. Любой был бы обречен здесь на смерть. Анлут это вполне понимал, осознавая — без малейшей гордости и зазнайства — свое физическое превосходство.

Его это происшествие не напугало и даже не удивило.

Быть может, ничто на этом свете не могло его остановить.

А еще в его голове постоянно присутствовал дракон. Даже во сне. Хотя и не снился ему. И Анлут не думал о нем, не размышлял, не вспоминал.

Дело в том, что Улкиокет, изначально названный Анлуту в качестве причины его существования, успел прорасти внутрь ледяного героя, войти в его кости, в его особую, холодную кровь. Он сделался частью разума Анлута. Не образом, не стремлением, даже не целью. Нельзя же, действительно, считать целью собственную судьбу. Это было просто предназначение — вроде направления на восток, куда Анлут бежал и бежал, торопясь к встрече.

Зимние месяцы тянулись один за другим, едва разделяясь на дни. А потом появились следы, впечатанные в морозную землю. Следы Улкиокета.

Они были прекрасны. Когда-то они и Кулвоку показались красивыми. Герой находил их таковыми всегда. По форме они напоминали длинные и широкие листья, жестко торчавшие летом на некоторых кустах. Их венчали оттиски шипов-когтей — одни вдавлены глубже, другие мельче. Это менялось от следа к следу и объяснялось, конечно, не увечьем Улкиокета, а разной плотностью снега или льда, попадавшегося ему под ноги. Каждый отпечаток был около трех футов в длину и полстолько в ширину. Как пламя, бьющее из каменной лампы.

Того, кто их оставил, поблизости не было видно. Только следы и позволяли как-то оценить его величину.

Может, его спинные шипы и не царапали небесный свод, но уж футов двадцать или двадцать пять в нем было точно, и это не считая головы на поднятой шее.

Его длинный змеящийся хвост не всегда касался земли, а когда касался, то нередко сметал целые участки следов, но и сам оставлял четко видимый отпечаток. Больше всего он напоминал узкий след жестокого шквала. Можно было различить, где он цеплял выпуклости земного льда, царапая и разнося все кругом…

Найдя первые признаки близости Улкиокета, Анлут оставался там некоторое время, пристально изучая следы. Как когда-то Кулвок, но совсем по-другому прижал он голую ладонь к одной из отметин…

След драконьего мороза показался ему чем-то вроде молнии, но не обжег. Анлут присмотрелся к своей ладони и пальцам, но никакой разницы не заметил. Правда, потом почти целый час кожу покалывало и щипало. Примерно так, как — ему рассказывали — щиплет кожу человека, побелевшую на морозе и потом оказавшуюся близ огня.

В тот вечер Анлут набрел на груды замерзших руин, выглядевших точно остатки оползня. Прежде это была деревня, и здесь успел побывать дракон.

Еще два солнца спустя герой увидел впереди свою цель.

Стояла ясная ночь, звезды были кляксами стали и серебра, рассеянными в вышине. Анлуту была без надобности луна — мир и так виделся ему ярким, словно в солнечное утро на исходе зимы.

Он только что поднялся на вершину утеса. Впереди расстилался ледяной простор тундры. И он тоже казался выкованным из стали и серебра.

И по нему брело нечто черновато-синее, и оно было тем не менее само расплавленным светом, и его шипастый гребень задевал своды небес.

Анлут и прежде, пускай издалека, видел дракона. Дракон неизменно присутствовал в его разуме, в его теле и жизни. И все равно Анлут затаил дыхание. Он неподвижно стоял на макушке утеса, его сознание на миг затуманилось.

И точно так же, как и с шаманом много лет назад, в это мгновение Улкиокет повернул голову.

Его движение даже чуть напоминало то, что никогда не было даровано Анлуту, — кокетливый девичий взгляд через плечо.

Герою предстал человеческий глаз Улкиокета: черный зрачок в отсвечивающем звездами белке, его раскосые веки. Анлут сморгнул бирюзовыми, не вполне человеческими глазами, выдохнул и снова вдохнул. Его дыхание не произвело пара — оно было для этого слишком холодным.

Он стоял на скале и смотрел, пока дракон не отвернулся и не зашагал прочь через тундру.

Тогда Анлут торопливо спустился вниз и продолжил свой бег, только не рысцой, а во все лопатки. Он бежал, следуя за прерывистой цепочкой следов и штормовыми отметинами хвоста.

Теперь он почти не оглядывался по сторонам. Он пристально смотрел вперед. На Улкиокета.

Дракон был полночно-синим, и звездный свет омывал его, словно потоки летней воды. Равнина тянулась и тянулась вперед, и несколько часов Анлут имел возможность подробно разглядывать дракона. Никогда прежде герой не испытывал страха, но теперь ему было боязно. Он боялся, что какая-нибудь складка местности заставит его потерять Улкиокета из виду. Или даже совсем его потерять. Анлут все ускорял и ускорял бег, так, что даже его дыхание участилось, а в ушах зазвучал перестук сердца — умп-умпа-умпа-умпа…

А еще на бегу его посетило воспоминание. Из ниоткуда выплыла полная луна, и вместе с ней всплыло воспоминание. Он вспомнил свое пребывание в горячей материнской утробе и как он толкался там и пытался кричать, не осознавая, что делает. Наверное, он хотел родиться, просился наружу.

А потом — холодное дыхание, как удар. Только холод не показался ему ужасающим. И не испугал его.

Воспоминание привело за собой мысль. Он подумал, что, похоже, своим криком требовал холода, звал его, и это именно холод позволил ему родиться, а без него он бы, скорее всего, умер, потому что женщина, носившая его в животе, не сумела бы его произвести на свет, она была для этого слишком слаба.

За памятью и мыслью последовало размышление.

Анлут задумался о своем длинном остром ноже, о верном копье, о собственной исполинской силе. О своем героизме и о судьбе.

Как раз в это время местность стала меняться, впереди показались горы, покрытые снегом и льдом, и дракон скрылся за ними.

Исчез.

Льды пересекала тень, и отбрасывало ее вовсе не плечо горы, которое поспешно огибал Анлут. Луна клонилась к закату. Она пылала, точно бледный древний рубин, вися над вздыбленным гребнем дракона. Тот сидел почти по-волчьи, вытянув передние лапы и глядя на Анлута человеческими глазами. Вблизи эти глаза казались особенно огромными. А чешуйчатые когтистые передние лапы приминали снег едва ли на расстоянии тридцати футов.

Между любыми двумя отливающими сталью когтями свободно прошла бы ладонь.

Было ясно, что дракон увидел Анлута. И теперь взирал на него.

Сам Анлут взирал на дракона.

Вот он, Улкиокет. Зима. Враг.

Герой чувствовал, что противник наблюдает за ним, думает, что-то прикидывает. И даже, может быть, вспоминает. Вспоминает других людей, подмеченных в самые мгновения убийства.

Анлут ждал.

Но ждал и Улкиокет. Не исключено, что он с самого начала засел здесь, поджидая пришельца.

Анлут поднял нож и копье, показывая Улкиокету, с какой целью пришел. После чего запел. Голос у него был скудный, с металлическим отзвуком. Он пел одну из стариннейших песен племени. О зиме и о постоянной войне, что вел против нее человек. Если у дракона есть хоть малейшие сомнения насчет того, зачем Анлут пришел сюда, пусть он во всем доподлинно убедится. Таким образом Анлут оказывал ему честь.

Этот человек, он от заката до восхода И от восхода до заката бьется с железной кровью И огненным сердцем, Чтобы выиграть каждое сражение Этой бесконечной войны, Имя которой — зима, Пока жизнь не упокоится под грудой камней И снег не заметет все следы Песен и слез.

Пока длилась песня, дракон сидел неподвижно и, казалось, внимал.

Ветер подпевал Анлуту то высоким посвистом, то тихим рокотом барабана.

Когда Анлут довершил песню, звезды начали редеть в небесах, а луна превратилась в медную кляксу. Гигантская тень покрывала все видимое. Улкиокет казался искристо-черным, а сам Анлут — сумеречно-серым.

Потом мир заполнила тишина.

И вот дракон поднялся на ноги. Да, наверное, его громадная голова все-таки царапало небо, ибо звезды вдруг все как одна сдвинулись с места и посыпались вниз, беззвучно шипя и угасая на лету.

Анлут увидел, как расширились бока дракона — громадные меха легких втягивали воздух, производя единственный звук в наступившем беззвучии. Улкиокет набирал воздух, чтобы вскорости обрушить на героя морозный заряд. Тот, что мгновенно убивал всех живых существ, замораживал и погребал — только не под камнями, а во льду.

Гадал ли Анлут, сможет ли он ему противостоять? Он, сам родившийся от такого же леденящего дуновения?

Нет, не гадал. Правильнее сказать — ему это и в голову не пришло.

Он следил за действиями Улкиокета в немом изумлении, граничившим с религиозным благоговением.

Потом был момент неподвижности, когда дракон до отказа наполнил легкие воздухом.

А затем…

Улкиокет выдохнул.

Это не имело ничего общего с бураном или самой свирепой пургой. Не напоминало хватку зимнего моря или оскал трещины, из которой недавно выбирался Анлут. Нет-нет!

Дуновение прошло над головой Анлута и насквозь пронизало его. И кожу, и внутренности. Оно опьянило и обожгло ему ноздри, проникло в легкие и желудок, вошло в кровь. Его одежда тотчас обратилась в стекло и, обретя хрупкость, осыпалась, точно звезды, сметенные с неба гребнем дракона. Его копье обросло толщей льда и сразу сломалось, а нож… нож расплавился, словно заново угодив в плавильную печь. Лезвие скрутилось винтом, и капли металла вмерзли в новые — ледяные — ножны.

Самого же Анлута переполнил такой восторг, что из груди вырвался крик. Ему не потребовалось усилий, чтобы подать голос. Или вскинуть руки. И когда в безлунной темноте он пустился в радостный пляс, его тело вполне повиновалось ему. Он смеялся и прыгал перед самым носом у ледяного дракона. Тот наблюдал за ним, сидя с вытянутыми лапами, только чуть опустил голову на длинной шее — возможно, чтобы лучше рассмотреть его.

И вот наконец Анлут бросился вперед и вскочил, балансируя, на переднюю лапу Улкиокета. Он стоял на ней, нагой, смеющийся, и ветер нес его белые волосы, а потом задрал голову и крикнул в мудрое, спокойное драконье лицо с человеческими глазами:

— Это ты создал меня! Породив меня, ты породил свою смерть! Вот он я, и убить меня ты бессилен! Теперь мне осталось лишь найти способ уничтожить тебя, Улкиокет. Дохни на меня еще, дракон, мне понравилось! Мне твой лед — что огонь очага! Он греет меня!

Чуть погодя дракон шевельнулся. Анлут, словно по договоренности с ним, спрыгнул с его лапы. Никак не ответив ему, дракон встал.

Анлут поднял глаза, оценивая вблизи всю его мощь. Небо к тому времени совсем почернело, звезды уходили за горизонт. Без всякого предупреждения Улкиокет повернулся и возобновил свое шествие по миру. Всего пятьдесят ударов сердца — и он уже вскарабкался высоко-высоко к ледяным пикам. А еще через тридцать — Анлут уже следовал за ним своей неутомимой, пожирающей расстояние рысцой.

Голый, босоногий, безоружный, а теперь еще и неспящий, герой гнался за драконом. Ночь успела превратиться в день, потом солнце зашло — и так раз за разом без конца…

Теперь Анлуту совсем не о чем было размышлять, разве что подыскивать способ разделаться с Улкиокетом. Само по себе бесконечное путешествие без одежды и укрытия нисколько не смущало его. Должно быть, прежде он носил одежду и оружие, лишь бездумно следуя обычаю, — еще одна людская наука, на поверку оказавшаяся для него бесполезной. Не нуждался он теперь и в еде; это отдаленно удивило его, когда он вспомнил.

Ничто теперь не имело значения — только погоня. Погоня! И еще найти бы какое-нибудь оружие, способное выдержать ледяное дуновение, и пробить чешуи дракона!

То, что оружие и одежда Анлута оказались уничтожены либо безнадежно испорчены — чего никогда не случалось у других жертв дракона, — объяснялось, видимо, его собственной неподвластностью морозному дуновению. Оружие и одежда оказались между двумя силами, его и дракона, и неизбежно погибли. Как древесина в огне.

И вновь закаты и восходы понемногу слились в долгие месяцы. Местность менялась, временами напоминая однажды уже виденную. В конце концов в мозгу Анлута, где безраздельно властвовал дракон, осталась одна-единственная мысль.

Они с Улкиокетом были на равных.

Что же из этого следует? Какой ответ?

Когда дракон останавливался передохнуть, Анлут отдыхал тоже. Он укладывался в сотне футов от него, а то и поближе. Однако он не спал, и, по всей видимости, не спал и дракон. Тем не менее иногда — при всем том, что он бодрствовал, — Анлут словно бы покидал свое холодное, твердое тело и подходил вплотную к Улкиокету. Это было что-то наподобие транса, в котором герой изучал свою добычу.

И пока это длилось, сверкающие, непостижимые, человеческие глаза Улкиокета, в свою очередь, наблюдали за Анлутом или за фантомом Анлута, расхаживавшим кругом. Вот только ледяного дуновения против преследователя дракон больше не применял.

И еще — он явно не стремился оторваться от него сколько-нибудь далеко.

Стояла середина зимы.

В небе ярко сияли северные огни — пурпурные, бронзовые, отливающие желтизной волчьего глаза.

Взобравшись вслед за драконом на вершину холма, Анлут увидел впереди деревню, стоявшую возле берега застывшего моря.

Вот когда у него чуть сердце не остановилось.

А потом буквально закричало внутри: умпа-умпа-умпа!..

Улкиокет, казалось, замедлил шаг. Его хвост струился за ним, как сверкающий ручеек.

Анлут же отыскал в себе новый запас скорости. Он понесся, он полетел…

Под гору, через лед. Он догнал хвост дракона и вынужден был то и дело прыгать через него, чтобы тот не сбил его с ног.

Потом он сравнялся с огромными лапами Улкиокета. Вот его грудь, похожая на башню, вот шея и голова… Анлут миновал его и помчался через равнину вперед. Туда, где примерно в полумиле от деревни была большая площадка ровного снега.

Здесь Анлут повернулся, полной грудью вобрал прозрачный ночной мороз.

— Не смей подходить! — крикнул он дракону, который приближался, переваливаясь и раскачиваясь. Раскинув руки, Анлут взревел так, что под куполом северного сияния отозвалось эхо: — Оставь их! Не тронь!

Его голос прозвучал громко и уверенно. Наверное, его услышали даже вдалеке, в окутанной туманом деревне, где над очагами курился дым, женщины варили еду, мужчины сидели за починкой, ездовые волки дожидались костей и мясных обрезков, а дети гоняли тряпочный мячик. Даже там должны были услышать некий странный звук. Но где же догадаться, что он кричал, пытаясь спасти их!

Дракон остановился.

Он пристально смотрел на Анлута, и герой в самый первый раз заметил в его глазах что-то странное. Тень великого разума. Искру сострадания… жалости.

Громадное тело между тем раздувалось — дракон наполнял легкие воздухом, как Анлут только что наполнил свои.

И вот для ледяного дуновения все было готово. Сейчас дракон испустит его. И тогда деревня умрет, замерзнет в считаные мгновения. Все эти жизни.

Анлут рванулся вперед. Он собирался голыми руками выдернуть дракону язык. Вышибить зубы. Выдавить полные жалости глаза…

И тогда ударил выдох.

Его сила была такова, что Анлута попросту унесло куда-то вверх. Так высоко, что ему даже показалось, будто он врезался спиной в светящуюся дугу сполохов. У него оборвалось дыхание, он стремглав полетел вниз, чтобы приземлиться к самым ногам дракона. К нему наклонилась громадная голова, рядом с которой он сразу почувствовал себя карликом.

Анлут не мог даже двинуться. Он просто лежал, смотрел и думал о том, не случится ли ему — против всего прежнего опыта — сейчас умереть. Однако его не заморозило, лишь вышибло дух. По мере того как его зрение прояснялось, он смог рассмотреть муаровый рисунок чешуй на лбу Улкиокета. От дракона пахло льдом и безграничным простором. В правом глазу мелькала золотая искорка мысли — без сомнения, отблеск небесных огней.

Потом Улкиокет сделал несколько шагов назад, сразу оказавшись далеко-далеко.

Анлут кое-как поднялся на ноги и отряхнулся. Он не был ранен, даже не получил синяков. Лишь холодная кровь кипела ключом от разочарования и ярости, от ужаса и отчаяния, равных которым он никогда в жизни еще не переживал.

И он проклял дракона, воспользовавшись полузабытым проклятием, которым пользовались племена тундры. У него вырвалось что-то вроде жалобы, почти бессловесной.

— Да, я проиграл! Я так и не нашел средства убить тебя! Ты снова — на сей раз у меня на глазах — уничтожил моих собратьев-людей!

Никогда прежде он с такой остротой не ощущал своей связи с людьми, своей к ним принадлежности. А ведь его корни были там, среди смертных. Почему же в человеческих глазах дракона светилась такая явная жалость?

Тогда герой отвернулся от Улкиокета и невыполнимой расправы над ним, чтобы устремить взгляд в сторону замороженной деревни у заледенелого берега моря…

И его сердце снова остановилось.

Неужели над очагами по-прежнему клубился дымок? Или это туман да северное сияние шутили с ним шутки? И жилые башенки по-прежнему можно было разглядеть? И там… там происходило движение, кто-то бежал! Что такое? Маленькие саночки, крохотный человечек внутри… упряжка из шести пушистых белых волков… вполне резвых и живых…

Оглянувшись, Анлут обнаружил, что Улкиокет исчез. Растворился, ускользнул, как туман, оставил его. Анлут проследил взглядом отпечатки лап — до того места, где они исчезали на прочном льду.

Анлут поискал там и сям, но больше ничего не нашел. Сполохи в небе были так похожи на мерцание самого дракона — вероятно, они-то и укрыли Улкиокета…

Почти сходя с ума, ощущая свое полное и окончательное поражение, герой побрел к деревне. Саночки между тем скрылись — несомненно, их создало его распаленное воображение.

Но… дымки-то вились… или все же туман?

И жилые башенки все стояли… хотя там, наверное, уже не было ничего, кроме льда…

Неужели Анлуту все-таки удалось отвести или принять на себя смертельный удар? Вообще-то он так не думал, хотя и сделал все от него зависевшее. И даже невзирая на бурю, клокотавшую у него в душе, чувствовал упоительный жар морозного дуновения, подхватившего его тело. Это было как обещание. Как право рождения…

Когда он приблизился, деревенские волки принялись взлаивать, обозначая появление чужака. Повсюду кругом виднелись явственные следы драконьего дуновения. Морозный лед вздымался торосами, образуя иззубренные незавершенные палисады. Дальше виднелась невысокая стена, сложенная из самых обыкновенных ледяных кирпичей. Анлут рассмотрел пятерку сторожевых волков, бежавших навстречу.

Да, они были белыми. Но не просто белыми. Пышный мех переливался и мерцал, искрясь теми же красками, что играли в небе, летя полосами на запад. И глаза у волков вместо желтых были льдисто-голубыми, точно крошки из самых сердцевин айсбергов.

А потом к стене подошла девушка. Она несла в руке небольшой горшочек с углями, и огонь в нем — как иногда бывало во время шаманских занятий — отливал опять-таки аквамарином. Ее одежда, как сразу понял Анлут, была данью скромности, а вовсе не защитой от холода. Это была легкая летная одежда из нерпичьей кожи. Кожа и волосы у девушки были гладкие, белые, на них играли розовые и рыжие отсветы с неба. А глаза светились ледяной зеленью еще ярче, чем у самого Анлута. Он взирал на нее в бессловесном изумлении. Ни разу еще он не встречал человека, хоть в самой малости подобного ему самому!

— Добро пожаловать, брат, — сказала она на языке, которым пользовались люди. — Оставь страх. Я тоже боялась, когда впервые попала сюда. Я боялась встречи с себе подобными… Ты тоже через это пройдешь!

Он ответил ей, чувствуя себя дурак дураком:

— Я Анлут из племени Лута.

— А я — Сетмарак из народа Телу, — сказала она. Кивнула и пригласила его войти сквозь ворота в стене.

Он последовал за ней, как во сне, и оказался в деревне.

Они прошли по утоптанному снегу между жилых башенок в один и в два этажа. Насколько Анлут мог судить, всего здесь жило около сотни людей. Вот только людьми в полном смысле слова они не были. Он увидел жителей деревни, и они увидели его. Никто не вздрогнул, не вскрикнул, не испугался. Его коротко приветствовали, точно старинного знакомого. Они были похожи на него, как близнецы, — все сразу и каждый по отдельности.

Даже волки обладали с ним некоторым сходством. И другие животные, которых он замечал там и сям, шагая через деревню. Вот две лисы в зеркальных шубках из голубого янтаря. Три оленя, переливавшиеся красками дневного неба. Их кроткие глаза были цвета индиго.

Сетмарак отвела его в небольшую башенку, сквозь входной тоннель — в комнату с высокими потолками. Здесь тихонько тлела лампа, которая при их появлении выдала трехфутовое пламя. Наверное, эта девушка шаманка, подумалось Анлуту. Нигде не было видно ни очага, ни еды. Отсутствовали шкуры, меха и оружие — лишь каменный нож да железные иглы на полочке. Надо же чем-то подстригать волосы и шить одеяния!

Сетмарак предложила Анлуту сесть и сама уселась напротив.

Им было так легко и просто друг с другом, словно они прожили вместе много-много лет. Скоро внутрь пробрались пара волков и улеглись на полу. Не затем, чтобы пожаловаться, обшарить углы или попросить пищи. Нигде не валялось никаких костей на поживу жадным зверям. Не доносилось запахов вареного мяса, лишь едва уловимый дух людей и животных. Странным образом все это успокоило Анлута, ибо он до сих пор не мог взять в толк, что же с ним случилось и куда его занесло.

Они с Сетмарак долго-долго просто сидели и не разговаривали ни о чем. Потом девушка вытащила дудочку, сработанную из твердого плавника. Она стала наигрывать тихую и торжественную мелодию, звучавшую, словно дыхание ветра.

Пока Анлут слушал эту мелодию, ему в голову пришли сразу все вопросы, которые он хотел бы задать Сетмарак. А потом — разлетелись прочь. Ибо на каждый тотчас находился ответ. Эти существа? Как и он сам, они были зародышами в чревах самых обычных смертных женщин. Возможно, по разным причинам обреченные на смерть. Но потом их матери угодили в морозное дуновение дракона, которое губило очень многое, но кое-что попросту изменяло. Претворяло. Как и Анлута, их по-настоящему порождал Улкиокет. Или кто-то из племени улкиокетов. Дети дракона — вот как их следовало называть.

Они не могли причинить вред дракону, а дракон не мог причинить вред им. И зима не могла нанести им ущерб, какой наносила всем прочим живым существам. Это касалось и животных, которые здесь обитали. Так или иначе, дыхание Улкиокета подарило им жизнь, а не смерть. И теперь ничто не могло им повредить, будь то дракон, человек или жестокий холод зимы.

Так сознавали ли они хоть временами, чего достигли, эти ледяные драконы? Вне сомнения! Иначе с какой бы стати они приводили сюда свои порождения, преуспевшие в жизни? Зачем бы еще дракону Анлута было сперва звать его, а затем отводить к пределам деревни?

Они просидели вдвоем целую ночь — мужчина и женщина. Потом солнце выглянуло из-за восточной стены и забралось по небу на одну восьмую пути.

Я не герой, думал Анлут. Я всего лишь человек новой расы. Я больше не воюю…

И в это время в дом вбежал маленький ребенок — белые волосы, кожа что зеркало, глаза цвета зеленого янтаря. При виде Анлута он рассмеялся без всякой причины, как смеются порой бесстрашные дети при виде взрослого человека. Потом мальчик повернулся и вихрем умчался наружу.

— Сынишка моей сестры, — сказала Сетмарак.

Вот, значит, как. Они рожали детей. Но…

— Они тут все твои сестры, — просто сказал Анлут.

— И все мои братья, — кивнула она.

— Ты и меня назвала братом.

— Ну, или мужем. Может, мне лучше так тебя называть?

Он кивнул. Говорить было больше не о чем. Его сердце гулко стучало, переполнившись нежностью. Шестнадцать лет несправедливости таяли и опадали с него в одуряющем тепле снежного домика Сетмарак, где не было ни огня, ни еды, ни смерти, ни сна.

Тамора Пирс Сказка драконицы

Автор бестселлеров Тамора Пирс — создатель вселенной Торталла, где происходит действие сериала «Song of the Lioness», состоящего из четырех книг: «Alanna: The First Adventure», «In the Hand of the Goddess», «The Woman Who Rides Like a Man» и «Lioness Rampant», и сериала «The Immortals», который включает четыре книги: «Wild Magic», «Wolf-Speaker», «Emperor Mage» и «The Realms of the Gods», а также продолжений и связанных с ними книг «Tetrier», «Выбор Шутника» («Trickster's Choice») и «Королева Шутника» («Trickster's Queen»). Другой крупный сериал писательницы — «Circle of Magic», насчитывающий несколько книг. Тамора Пирс является автором четырехтомного сериала «Protector of the Small». Вместе с Хосефой Шерман Тамора Пирс выпустила сборник «Young Warriors: Stories of Strength».

Писательница живет в городе Сиракузы, штат Нью-Йорк.

Мудрая сказка, действие которой происходит во вселенной Торталла, рассказывает о драконице, которая из кожи вон лезет, чтобы совершить нечто правильное, и попутно выясняет, как скверно не уметь говорить, когда необходимо сказать нечто важное…

* * *

Скучно. Мне было скучно, скучно, скучно… Имей я способность говорить подобно двуногим, я сделала бы песню из одного этого слова. Но как ни горько, говорить я не умела. Ни с людьми, ни с животными. Я даже не могла говорить без слов, прикасаясь разумом к разуму, как делает мама Дайне, когда обращается со звериным народом. Многие люди называли меня бессмысленным животным и даже чудовищем. От этого мне хотелось разодрать их когтями от макушек до пяток, хотя подобное мне вообще-то не свойственно. Если бы я могла поговорить с ними, они поняли бы, что я и умна, и дружелюбна. Я бы пошла к ним и объяснилась. Увы, вместо этого мне приходилось сидеть на верхотуре, дожидаясь, пока мои приемные родители представят меня еще одной деревне, полной двуногих, никогда прежде не встречавших дракона.

А ведь я могла бы остаться в царствах богов, с человеческими детьми Нумэра и Дайне и их дедушками-бабушками, вместо того чтобы пускаться в это путешествие. Я могла бы проводить эти долгие дни, играя с ними и с божественными животными. Я даже свою родню могла бы посетить. Но я предпочла вместе с приемными родителями посетить Картак. Увидеть его дворцы, новые и старинные, — разве не интересно?! Все же люди создают замечательные строения, а жители Картака еще и творят удивительные мозаики. А еще — корабли, статуи, фейерверки, магические представления, ну и, конечно, император с императрицей. Мне понравилась бывшая принцесса Каласин, которая была теперь императрицей Картака.

А потом император Каддар решил объехать какую-то часть своей страны вместе с Нумэром и Дайне. Каласин должна была остаться в новом дворце и править страной, пока Каддар будет в отъезде. Я же вместе с Дайне, Нумэром и Каддаром отправилась на восток. Каддар останавливался в каждом оазисе или городке, чтобы побеседовать с жителями. Деревня Имун казалась самой обычной остановкой на нашем пути. Небольшое такое гнездо человеческих домишек между рекой Луйя и горами Демай.

Мы прибыли туда во второй половине дня. Солдаты помогли поставить шатер Нумэра и Дайне на самом высоком месте лагеря, выбрав место, откуда были видны остальные палатки. Когда они справились с этим, я забралась на плоскую возвышенную скалу, чтобы провести там остаток дня. Не знаю даже, что толкнуло меня так поступить. В двадцати деревушках перед этим происходило ровно то же самое. Солдаты воздвигли помост, покрыли его коврами, украсили подушками и подушечками. Там попозже будут беседовать с Каддаром главные люди деревни. Другие солдаты расположили кругом помоста магические световые шары, установленные на столбах, чтобы все было видно даже после наступления темноты. Деревенские жители сложили поблизости костры, чтобы после захода солнца никому не было холодно.

Я никогда не наблюдала эти приготовления вблизи. Я давным-давно уже уяснила, что вечно оказываюсь на дороге у тех, кто ставит помост и делает что-то еще, — в особенности когда стараюсь никому не мешать. Стражники станут жаловаться на меня папе Нумэру, а деревенские с визгом разбегутся. В общем, Каддар деликатно попросил меня держаться подальше. Он был, конечно, не виноват, что его подданные еще не встречали таких, как я.

Что до солдат, они все больше привыкали ко мне. Некоторые из них еще обращались со мной так, как если бы я была домашним любимцем Дайне и Нумэра, хотя мои люди много раз им повторяли: я ничуть не глупее любого двуногого. Кое-кто уже успел убедиться, что я в самом деле понимала их речь.

Я лежала на камне и предавалась невеселым размышлениям, однако не забывала слушать, что делалось в окружающем мире. Вскоре я услышала, как к моему насесту приближалась лошадь. Я даже не глядя узнала ее — по звуку дыхания. Когда Пегий добрался до меня, я указала ему на длинную коновязь, где уже стояли другие наши лошади, очень довольные, что их работа на сегодня была закончена. Потом я сжала кулак и погрозила ему. Не то чтобы я сердилась, я просто напоминала ему, что сделают конюхи, когда обнаружат личного мерина Нумэра, опять отправившегося погулять. Конюхам еще повезло, что нас отказалась сопровождать лошадка Дайне, Облачко. Путешествие включало плавание на корабле, а Облачко терпеть этого не могла. Вот если бы она здесь была, конюхи сбились бы с ног, потому что Пегий с Облачком вечно затевали вдвоем какую-нибудь каверзу.

Да и пусть их сердятся, сказал мне Пегий. В общении с животными я нема, точно безмозглый булыжник, но они-то могут со мной говорить. Дайне меня оборонит! Она знает, что мне необходимо оглядеться. А кто, кроме меня, способен удержать Нумэра в седле?

Тут он был совершенно прав. Минули годы с тех пор, как Пегий выучился подхватывать Нумэра, когда тот бросал повод или терял равновесие. Кроме того, Пегий очень успешно оттаскивал моего приемного отца от скальных обрывов и иных опасных мест, которые Нумэр необычайно талантливо находил.

Когда-то Пегий ничем не отличался от других лошадей, разве что был терпеливей и благонравней многих, потому что ездил на нем не кто-нибудь, а Нумэр. Тогдашнего Пегого я помню плохо. Как и любое создание, достаточно долго прожившее рядом с моей приемной матерью, Дайне, Пегий с тех пор существенно поумнел — в том смысле, в каком понимают «ум» люди. Нумэр называет это «эффектом Дайне». Со временем Пегий начал помогать моим приемным родителям в их работе. Он и за мной присматривал, пока я была маленькой. Тогда-то мы с ним и придумали способ разговаривать с помощью звуков и жестов.

— Как думаешь, надолго мы здесь? — спросил Пегий. — По-моему, не слишком интересное место.

Я пожала плечами. Откуда мне знать, сколько дней мы здесь проведем. К тому же никто никогда не спрашивал меня, чего хотелось бы мне. Пегий ткнул меня носом и свесил нижнюю губу.

Я мрачно покосилась на него. И с чего он взял, будто я дуюсь?

— Кит, — послышалось снизу. — У нас в шатре слышно, как ты камни царапаешь! — Дайне шла к нам по склону, завязывая каштановые кудри в хвост. — Ну и шум! Я думала, ты скалы грызешь… Эй, Пегий! Вижу, ты опять отвязался! Разве ты не знаешь, что люди нервничать начинают, когда ты так поступаешь? — Она наклонила голову к плечу, слушая безмолвный ответ Пегого. Потом перекинула повод ему на спину, чтобы никто не споткнулся. — Да, я знаю, что Котенок царапает камень, потому что ей невесело…

Дайне села рядом со мной и похлопала рукой по скале. Я проследила ее взгляд. Оказывается, наблюдая за тем, как люди готовились к своей говорильне, я так рассердилась, что несколько раз глубоко всадила когти в скалу.

— Ты его точно нарезать хотела. Ломтиками, как хлеб, — сказала мне Дайне.

Я издала трель, означавшую «провинилась», и прижалась к ней. Как бы мне хотелось не только такими вот звуками с ней поговорить! Пегий обошел Дайне и потерся мордой о мой затылок.

— Совсем соскучилась, бедная малышка, — проговорила Дайне. — Пегий хотя бы может поболтать с другими конями… Кстати! — И она повернулась к мерину. — А ну-ка быстренько в общий строй, беглая волшебная лошадь! Солдаты и так боятся, что их накажут, если кто-нибудь из вас пропадет!

Пегий недовольно зафыркал, но все-таки медленно пошел назад к коновязи.

А я все не могла оправиться от впечатления, произведенного словами Дайне. И как она всегда так безошибочно угадывала мое состояние?

— Дома ты неизменно находишь себе занятие, — сказала она, щекоча мой нос прохладными пальцами. — Мы могли бы оставить тебя в столице, но там лишь императрица Каласин хорошо тебя знает. А она вряд ли сможет с тобой на прогулки ходить…

Я согласно свистнула. Каласин должна империей управлять — дел по уши.

— Я же думала, мы много всякого разного посмотрим, — сказала Дайне. — Но, Кит, как чудесно, что Каддар встречается со своим народом! Обычно он путешествует с ужасными церемониями, и простые люди боятся ему словечко сказать. А сейчас его охрана состоит из нас с Нумэром и всего сотни солдат вместо обычных тысяч, так что он доступен народу. Люди смогут поговорить с ним, сказать ему правду…

Я издала самый грубый звук, на какой была способна. Люди никогда чистой правды не говорили. Лишь в той или иной мере разбавленную всяческим враньем и отговорками.

Дайне отвела взгляд.

— Ну ладно, ладно, — сказала она. — Некоторую часть правды, которую люди склонны говорить своему императору. Знаешь, Котенок, все же неплохо, что говорим только я и Нумэр. Дипломатия — определенно не твоя стезя.

Я ответила менее грубым звуком. Драконы и вправду не занимаются дипломатией. Мы в этом деле не слишком сильны.

Я услышала новых посетителей прежде, чем смогла их увидеть. Тогда мы с Дайне посмотрели вниз. К ней подходили двадцать мышей с пушистыми хвостиками. Подобное неизменно происходило повсюду, где появлялась Дайне. И это очень нравилось мне.

— Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас?

Дайне уже открывала поясной кошель. Она всегда носит там лакомства для мелких зверюшек. Мыши уцепились за юбку Дайне и полезли ей на руки, на колени, на плечи. Она кормила их подсолнечными семечками и изюмом, попутно касаясь их умов, спрашивая о здоровье семей, о видах на зиму — достаточно ли припасов?

Самые храбрые мыши забрались даже на меня, и я была счастлива. Таким, как они, я слишком часто напоминаю не то кошку, не то змею.

Мыши в конце концов распрощались и исчезли среди камней. Морщась, Дайне распрямила спину и посмотрела на небо. Темнело, солдаты внизу зажигали костры. И помост был уже завершен. Я обоняла всякие вкусности, которых наготовили и деревенские жители, и императорские повара.

— Я прослежу, чтобы в наш шатер принесли для тебя блюдо, — сказала мне Дайне.

Я каркнула. Я терпеть не могла шатры, и Дайне отлично знала об этом!

— Ты же знаешь: мы слишком поздно приехали сюда, у нас не было времени всюду поводить тебя и познакомить с людьми, — сказала Дайне. — Представляешь, что будет, если двуногие внезапно заметят тебя, да еще в темноте? Не сердись, маленькая. Всего одна ночь в шатре, а завтра я тебя представлю деревне.

Она была, конечно, права, но что мне делать в шатре? Я горестно свистнула и побрела прочь. Я уже все пересмотрела в магических наборах Нумэра и Дайне. И даже книги, которые они с собой везли, все прочитала.

Люди все-таки были невероятно глупы. Они были готовы уподобить меня крокодилу или гигантской ящерице, даже не задумываясь, что у этих существ не было ни серебряных когтей, ни зачаточных крыльев, о способности менять цвет я уж вовсе молчу.

А еще они не умели садиться на задние лапы и ободряюще чирикать, показывая тем самым свое дружелюбие. И можно ли было сравнивать мою точеную мордочку с физиономией крокодила? У него зубы торчат наружу, а у меня — нет.

Я была стройной и тонкокостной. В те дни моя длина составляла всего сорок пять дюймов, причем пятнадцать из них приходились на хвост. И представьте — всегда находились люди, смертельно пугавшиеся моего вида. Вот в угоду этим олухам меня и держали в шатре приемных родителей, когда представить мою персону очередной деревне времени не находилось.

Сидеть внутри было просто невыносимо. Я слышала музыку, смех и приветствия, предварявшие длинные скучные речи. Один из солдат императора — мы с ним дружили — принес мне большую миску тушеного мяса с овощами. Я весело зачирикала: он, оказывается, не забыл, как нравились мне булочки с орехами и медом, и захватил две для меня. Но потом он ушел, и я осталась одна. Вскоре скука так одолела меня, что я готова была завопить, если немедленно не найду себе дело. Однако Дайне предпочитала, чтобы я вопила только в бою. И я решила, что поступлю правильно, если пойду прогуляться.

Извиваясь, я проскользнула под заднюю стенку шатра. По ту сторону возвышались горы; свет месяца резко очерчивал пики и хребты. Небольшое стадо винторогих антилоп пробиралось на верхние пастбища, подальше от шума. Свет луны мне не был нужен — мои драконьи глаза и так отлично их различали.

Когда они скрылись из виду, я сосредоточилась на своих чешуях. Я меняла цвет в зависимости от настроения. Мои родители знали об этом, но не догадывались, что за время долгого скучного путешествия я выучилась изменять цвет по своему желанию. Я испустила магическую силу и позволила ей окутать себя, собирая оттенки ночного песка, красноватого известняка, черных лавовых скал, серо-зеленого кустарника и воздуха, напоенного луной. Потом я притянула эти оттенки к себе и пятнами расположила их на чешуях.

После чего направилась к деревне.

Я уже собиралась войти в ворота, когда моего слуха отчетливо коснулись голоса перешептывавшихся юных двуногих. Любопытство никогда не покидает меня, и поэтому я прокралась на звук с внешней стороны стены, удалившись от места, где беседовали император и его народ. Голоса вскоре стали яснее. Разговаривали мальчишки, и — очень взволнованно.

— Смотри! Она опять за это взялась!

— Ничему не научилась…

— Камни есть у вас? Дайте и мне…

В тени развалившегося сарая, пригнувшись, таилась четверка мальчишек. Все босые, в штопаных-перештопаных одежках. Я остановилась, будучи невидимой в своей пятнистой раскраске, и стала высматривать, что же их привлекло. Ярдах в девяти от них зияла яма деревенской помойки. Там возилась молодая женщина — она подбирала кусочки пищи и складывала их в корзинку, висевшую на руке. Действовала она при скудном свете луны в основном ощупью. В сердце у нее полыхала магия — то, что люди называют даром и ставят себе на службу, точно слугу. Зачем же она собирала объедки? Неужели не могла обратить дар себе на пользу, заработать денег и купить еду, как делают многие маги?

Самый тощий из мальчишек тем временем подобрался поближе и запустил в нее камнем, промахнувшись примерно на фут.

Трое остальных выбежали вперед и тоже принялись кидаться камнями. Один попал ей в ногу, другой — в плечо, третий промазал. Женщина уронила овощ, который держала в руках, но не издала ни звука. Мальчишки бросили еще по камню, и теперь все попали в нее. Женщина только отвернулась от них, и камни прошлись по ее плечам и спине. Потом она сама подхватила один и резким движением бросила в мальчишек, крепко попав тощему по животу. Остальные склонились над ним. Женщина тем временем поднялась на ноги и убежала, не обращая внимания на их гневные крики.

Мальчишки устремились в погоню. Я побежала следом, пытаясь придумать, как бы остановить их, не причинив особых увечий. В бою никто не осуждал меня, если я раскалывала чей-нибудь череп или своим свистом дробила кости врагу. Еще я умею метать огонь, но это тоже средство смертельное. А ведь передо мной были дети двуногих! Если я их поубиваю, на меня все рассердятся. И Дайне, и Нумэр, и Каддар…

В мутном свете впереди показалась открытая площадка. Здесь горы протягивали на равнину длинные каменные пальцы и впивались ими в бледную землю, создавая более светлые подобия бухт, заросших кустарником. Туда-то, прижимая к груди корзинку, и бежала та женщина. Мальчишки преследовали ее по пятам. Они обзывали ее всякими нехорошими словами и то и дело выкрикивали, что она не имеет никакого права рыться в их мусоре. Хотела бы я расспросить их или эту женщину, что тут вообще происходило! Может, все дело было в каком-то местном обычае? Ведь повсюду, где мне довелось побывать, мусор состоял из предметов, в которых люди более не нуждались.

Погоня неожиданно завершилась. Женщина проскочила между двумя черными каменными пальцами, и я потеряла ее из виду, а мальчишки повели себя очень странно. Они разделились и стали бегать туда и сюда, огибая отдельные места, словно там нельзя было пройти. И не покидая при этом открытого места между помойкой и скалами.

Наконец они снова собрались вместе — запыхавшиеся, выдохшиеся. Я распласталась по земле, внимательно вслушиваясь.

— Все камни обыскали, но она скрылась! — сказал тощий.

— Каждый раз, когда нам кажется, что мы загнали ее в угол, эта Афра ныряет в лабиринт, — сказал другой, чье лицо было отмечено длинным шрамом.

Лабиринт?.. — удивилась я. Я-то никакого лабиринта не видела, а вот парни видели точно. Зря ли они кругами и петлями носились по ровному месту.

— Можно подумать, ее сама скала прячет, — проворчал третий.

И вся четверка осенила себя знаками, отвращающими зло.

— Говорю же вам, Афра — ведьма, — сказал одетый чуть получше остальных. — Ведьмы так делают. Исчезают прямо у тебя на глазах!

Ну, это уже была полная чепуха. Нумэр — один из величайших магов этого мира, но и ему этого не сделать, если он заранее не заготовит заклятия. А ведь эта женщина, Афра, никаких заклятий не употребляла. Я бы заметила. Я отчетливо видела и ее дар, и то, что она им не воспользовалась. И амулетов на ней никаких не было.

— Надо предупредить императора! — сказал тот, что со шрамом. — Афра может покушаться на него своим колдовством!

И трое молодых негодяев побежали назад, собираясь рассказать человеку, которого охраняли мои приемные родители, что деревенская ведьма, оказавшаяся слишком великодушной, чтобы спалить малолетних обидчиков, вздумала злоумышлять против него!.. Как большинство двуногих, они не могли взять в толк, что император ни за что не уехал бы так далеко от своих дворцов, не будь при нем надежной охраны. Еще мне пришло в голову, что они, вероятно, успели увидеть Нумэра и принять его за недалекого человека. Многие совершают такую ошибку…

Ну а я последовала за Афрой в скальный закоулок, где она скрылась. Мне хотелось выведать, знала ли она сама о той силе, которая не только позволила ей скрыть следы, но и внушила деревенским подросткам, будто они забрели в лабиринт?

До ближнего каменного пальца оставалось футов десять, когда я ощутила присутствие магии неведомого мне вида. Я и тогда уже была далеко не новичком в волшебных делах, но тут весь мой опыт оказался бессилен. Ничего подобного я не встречала ни в державах богов, ни во время путешествия в страну драконов, не говоря уже про общение с двуногими, все равно, обладали они истинным даром или просто родились с какими-то способностями. Даже духи гор, деревьев, ручьев ничем сходным не обладали!

Если верить Нумэру, способность ощущать магию есть чувство, присущее драконам, в точности как обоняние или слух. Так вот это самое чувство теперь говорило мне о чем-то до того новом и странном, что у меня аж чешуи закололо!

Поясню: когда я называю эту силу новой, я имею в виду, что новой она была только лишь для меня. На самом деле, когда она коснулась моей мордочки и мой язык дрогнул, норовя облизнуться, я сразу поняла, что магия была очень древней. Может, даже старше моего дедушки, Алмазопламеня, а на его счету несколько тысячелетий. Откуда же произошла эта сила? И кто расположил ее здесь?

Я вдохнула поглубже… Запах силы проник в мой нос и защипал так, что на глазах выступили слезы. Я снова вдохнула, на сей раз не так глубоко, и возблагодарила драконьих богов за то, что Афра тащила с собой тронутую тлением пищу. Теперь эта вонь смягчала острый запах магии. Я сделала три осторожных шага вперед. Странная сила упиралась и толкала меня, стараясь не пропустить. Я легонько свистнула на нее, давая сдачи с помощью моей собственной магии, которую переносил воздух. Она уравновесила древнюю силу, и я пошла вперед.

Когда до камня осталось три фута, я натолкнулась на сплошную стену магии, и она метнула мне в глаза горячий белый огонь. Мой тихий свист не произвел на нее ни малейшего впечатления. У меня не хватило терпения перебирать способы свиста, постепенно наращивая их мощь. Я сразу попробовала средний вопль, годившийся сносить подъемные мосты. Он справился и с этим препятствием — стена растаяла. Я двинулась дальше и скоро обнаружила третий заслон. Магия изливалась между двумя скалами, образуя сверкающий водопад — зеленый с алыми и синими искрами. Он потоком мчался навстречу, грозя захлестнуть и не оставляя мне времени на размышления. Я взвыла во всю силу легких, боясь даже думать о том, что будет, если у меня не получится.

Однако поток послушно исчез.

Откуда-то издалека раздавались крики людей, вопрошавших, что происходит (позже моих ушей достигли слухи о появлении леопарда). На востоке, высоко в горах, за пределами человеческого восприятия, случился оползень. Я невольно съежилась. Если Дайне уподобила свои уши ушам какого-нибудь животного, обладающего острым слухом, мало мне не покажется.

Однако покамест ничего не происходило, люди не появлялись, и я направилась туда, куда вело меня обоняние. Запах гниющего мусора истекал из пещеры, зиявшей в залежи оранжевого камня. Устье пещеры пряталось за соседними черными скалами, тропинка, поднимавшаяся туда, делала поворот… в общем, не знавши, не догадаешься. Перед пещерой лежали плоские камни, чтобы ее обитателей не выдали отпечатки ног. Где-то в глубине угадывался свет лампы или свечи. Должно быть, Афра чувствовала себя там в безопасности.

Я сунулась внутрь.

Она ахнула, потом закричала:

— Чудовище! Убирайся отсюда!

А после с удивительной быстротой схватила камень и метнула в меня. Ох, как быстро… как больно саданул он по моей голове. Я шарахнулась прочь и замерла снаружи, прижимая лапками шишку на лбу. Выждав немного, я окуталась пеленой защитных заклятий и снова заглянула в пещеру. Афра завизжала и шарахнула по мне яркой вспышкой своего дара. Я вновь отскочила. Ее дар меня не коснулся, но я поняла, отчего она так испугалась. И почему ей так была необходима любая крошка съестного.

В пещере плакал ее ребенок…

Я поняла, что настало время обдумать все хорошенько. Крутя так и этак в голове все то новое, что мне выпало узнать, я вернулась в лагерь императора. Мне было необходимо кое-что взять там.

Я только успела вернуться из своей «мусорной» вылазки, когда послышались голоса Нумэра и Дайне. Говорильня наконец завершилась, и они возвращались в шатер. Я быстренько разгладила слой ограждающих заклинаний над вещицами, которые приготовила. Когда мои родители-маги посмотрят на мое гнездо из одеял, они увидят за ним лишь стену палатки. Дайне и Нумэра вообще-то сложно было провести, но я справилась.

Если бы я им поведала про Афру, они только рады были бы помочь. Они всегда помогали, но как раз этого я и не хотела. Я собиралась все сделать сама. Во-первых, мне было скучно. А во-вторых, я хотела доказать им — да что там, самой себе! — что у меня и так все получится. Должно же у меня было быть собственное дело. Вот если мне не удастся приручить Афру за время нашего пребывания в этой деревне, тогда я все им и выложу.

К тому моменту, когда они вошли в шатер, я свернулась на одеялах и притворилась спящей. Они тихо разговаривали, укладываясь в постель, и я поняла, что деревенские жители рассказали императору Каддару о многих своих затруднениях. Справиться своими силами они не могли, но император со спутниками, конечно, легко со всем совладают. Если захотят. Для начала Каддару и его людям предстояло выследить шайку грабителей, орудовавших на востоке, на горной тропе. Дайне изведет хворь, прицепившуюся к здешним стадам, ну а Нумэр очистит рукав реки, совсем задушенный сорными водорослями. Стало быть, мы проторчим здесь еще неделю, а то и две.

Значит, у меня будет полно времени, чтобы столковаться с Афрой.

Утром, когда рассвет только-только коснулся горных вершин, а мои родители еще не проснулись, я увязала вещи в небольшой узелок. Потом придала себе цвета скудно освещенных камней и земли и вернулась туда, где жестокие мальчишки блуждали в невидимом лабиринте.

На сей раз, когда вокруг меня затрещала чуждая магия, я была готова к приему. В бледном свете утра я воспринимала ее как некое помутнение воздуха, лишавшее четкости предметы впереди. Песок, ветви колючих кустов, черный камень гор — все как бы смягчалось, и местность уже не выглядела такой суровой.

Когда я коснулась магии, она пробежала по моим чешуям. Я сразу почувствовала разницу — магия была не та, что вчера. Сейчас меня от носа до кончика хвоста словно бы ощупывали тысячи крохотных рук. Я прогнала от себя эту мысль. Дедушка Алмазопламень и Нумэр отругали бы меня за то, что я позволила воображению встрять в мои наблюдения. Я медленно двинулась вперед, преодолевая растущее сопротивление. Справа можно было видеть следы мальчишек и отпечатки моих собственных лап.

Потом меня встретила вторая, более основательная стена. Я не увидела ее, просто уткнулась в нее, и она слегка подалась. Здесь опять было что-то новенькое. Казалось, магия медлила, желая вначале посмотреть, что буду делать я… Эту мысль я тоже выкинула из головы, признав в ней наследие шестнадцати лет, проведенных среди людей.

Я не зря целую ночь размышляла о своем первом опыте общения с этой силой. Я вообще-то избегаю пользоваться боевыми звуками при свете дня, чтобы привлекать поменьше внимания. Если деревенские как следует испугаются, они призовут на помощь Каддара, а тот выпустит вперед моего приемного отца. Нумэр сразу обнаружит эту удивительную магию, и мне уже не доведется самостоятельно распутать загадку. В том, что Нумэр играючи разнес бы эти заслоны, я нимало не сомневалась.

Упершись лапой во вторую стену, я призвала заранее подготовленное заклятие и выдохнула его. Единственным звуком, который я при этом издала, было тихое длительное шипение. Магия истекла между моими зубами и разъела стену, подобно кислоте. Та исчезла, даже не дожидаясь, пока заклятие ее уничтожит, и я пошла дальше, неся свой узелок.

Мысленно я приготовилась к третьему защитному барьеру — магическому потопу, — но он так и не появился. Неужели ночью я заставила его исчерпать свою силу? Хотела бы я знать, кто наставил тут этих стен. Впрочем, кто бы он ни был, он наверняка давно уже умер. Может, он даже был исандиром — представителем расы, чей расцвет пришелся на время зарождения человечества. Это объяснило бы и древность магии, и ее странность.

Но чем объяснить способность Афры так легко просачиваться сквозь все ее препоны?..

Разделавшись с магическими защитами, я выбрала укромное место возле входа в пещеру и положила там свой узелок. После чего тщательно пересмотрела свой план. Минувшая ночь научила меня, что нельзя полностью полагаться на хитроумные штуки, срабатывавшие даже с теми, кто очень хорошо меня знал.

Для начала требовалось все как следует разведать. Я окуталась заклятием тишины и полезла по скатам к Африной пещере. Она не должна была услышать ни царапанья когтей, ни шороха чешуи. Устроившись над самым входом, я принялась слушать. Лежать там было до того славно! В отличие от черных скал этот оранжевый камень был мелкозернистым и теплым — куда теплее, чем полагаюсь бы обычному камню перед рассветом. Мне даже причудилось невозможное — этот камень ни дать ни взять дышал! Да уж, дедуля Алмазопламень точно взгрел бы меня за подобные фантазии. И все же я никак не могла удержаться — знай поглаживала скалу лапкой, словно любимого зверька. А сама прислушивалась к тому, чем занималась Афра в глубине своего убежища.

Из пещеры тянулся легкий дымок, и я обоняла запах мятного чая. Были и другие запахи, забивавшие вонь мусора: чеснок, лук, имбирь… Присутствовало и еще кое-что, памятное мне по тем временам, когда Дайне рожала моих человеческих братца и сестричку, — запах материнского молока. Афра кормила грудью ребенка. Значит, прямо сейчас она никуда из пещеры не двинется.

Я попятилась прочь от входа, потом остановилась. Мне не хотелось оттуда уходить — хотелось лежать и лежать на теплом, дышащем камне. Я ничего не могла понять. Я что, ящерица какая, чтобы проводить жизнь в дремоте на обогретом солнышком валуне?

Сделав усилие, я велела себе прекратить «валять дурочку» (излюбленное выражение Дайне) и вернулась к своему узелку. Забрала из него кое-какую еду и отнесла ко входу в пещеру. Мое приношение состояло из небольшой головки козьего сыра, оливок, фиников и нескольких хлебцев.

Сделав это, я забралась в укрытие, под козырек холодного черного камня. Отсюда было не так хорошо слышно, что делалось в пещере, но черный камень, по крайней мере, странных мыслей мне не навевал. Я укрепила свое заклятие защитных цветов и принялась ждать.

Довольно скоро послышались шаги, и Афра подошла к устью пещеры. Оставаясь невидимой, я приподняла голову. Вот молодая женщина вышла на свет, уверенная, что никто не проник в тайну ее убежища среди скал. Она шагала так уверенно, что чуть не наступила на мой подарок и заметила его лишь в последний момент. А заметив — отскочила внутрь пещеры и вновь исчезла в тени.

Я ждала. И Афра вернулась — крадучись, словно напуганное животное. В обоих кулаках у нее было по камню. Она поводила головой из стороны в сторону, ловя малейшие звуки.

В отдалении слышался топоток деревенских коз и овец, которых пастухи выводили на пастбища. Вот вспомнил о своих утренних обязанностях голосистый петух. Он громко выкрикнул свое имя, и целый хор других петухов ответил ему.

Взгляд Афры все чаще обращался к узелку со съестным. Я спрашивала себя, было ли ее обоняние столь же убогим, как у большинства людей, или она, по крайней мере, чувствовала аромат сыра?

Мысленно я обругала себя за то, что не додумалась принести горячего мяса. Уж его-то она бы точно учуяла!

Но вот Афра облизнулась. Ага! Значит, запах сыра коснулся-таки ее ноздрей!

Медленно-медленно она опустила наземь свои камни. Потерла одну о другую ладони, посылая свой дар в кончики пальцев… Стало быть, пускать в ход магию без определенных движений она не могла. Значит, для сколько-нибудь серьезных деяний должна будет вычерчивать в воздухе знаки. А для еще более внушительной магии ей потребуются особые травы, масла или камни. Имелись ли они у нее? Вот бы знать…

Я не ошиблась: Афра вычертила перед своим лицом охранительный знак, и я наконец-то сумела разглядеть цвет ее дара. То, что я увидела, едва не заставило меня изумленно присвистнуть. Знак Афры лучился бледно-голубым светом с явственной зеленой каймой! Ни один из моих человеческих друзей двуцветной магией не располагал — за единственным исключением папы. Книги Нумэра рассказывали о подобных людях, но сам он ни одного не встречал. То-то он обрадуется встрече с Афрой — когда я ее приручу!

Тут я задумалась, а не позаимствовала ли она силу у своего малыша? Это, кстати, вполне объясняло, почему она так легко проскакивала магические заслоны, непроницаемые для деревенских мальчишек.

Довершив заклинание, Афра отправила его в полет. Оно накрыло еду и расползлось по поверхности, чтобы сразу впитаться и пропасть из виду. У меня аж чешуи на загривке поднялись дыбом! Оставалось только надеяться, что заклятие не испортит еду! Сыр, по крайней мере, некоторые виды волшебства переносил с большим трудом.

Афра выжидала, с прежней настороженностью озираясь кругом. Потом стремительно метнулась вперед, схватила съестное и тотчас удрала обратно в пещеру. Видимо, спокойное исчезновение охранительного заклятия убедило ее, что в свертке не было заключено никаких враждебных воздействий. Я больше не могла ее видеть, но слух явственно донес мне, как она жадно сунула горсть пищи себе в рот и принялась жевать. Она продолжала торопливо есть, я же вытащила из своего узелка остатки похищенного. Нам с Дайне приходилось заботиться об изголодавшихся живых существах, поэтому я, к сожалению, знала, что сейчас будет. Если честно, я очень надеялась, что у Афры хватит ума не набивать живот всем сразу, но, увы, я ошибалась. Я втянула когти на задних лапках, чтобы ни единым звуком не выдать себя, положила у входа свое следующее приношение и быстренько смылась.

Я успела как раз вовремя.

Афра выскочила из пещеры, закрывая ладонью рот. Бросилась к забитой песком каменной складке у выхода — и метнула туда все только что проглоченное. Я молча выругала себя за скудоумие. Надо было для начала дать ей еды, что называется, на один укус. Бедняжка привыкла питаться всякой дрянью с помойки, а я ей принесла добрых фруктов и сыру.

Она стояла ко мне спиной, судорожно опорожняя желудок. Я отчетливо видела кости, выпиравшие под кожей в тех местах, где ее не покрывала одежда. И как только она своего ребенка умудрялась кормить? Небось, все ему отдавала, почти ничего не оставляя себе.

Тут меня пронзило болью — очень не по-драконьи, надо сказать. Дедушка Алмазопламень говорит, что проявление чувств есть слабость. Ну, значит, я слишком долго жила среди людей. Или слишком крепко запомнила, как мать, родившая меня, все отдавала ради меня.

Наконец Афра выпрямилась, утирая рот тыльной стороной ладони. Потом опустилась на колени и засыпала загрязненное место песком, а я спросила себя, ограждает ли ее магия от волков — если, конечно, они водились в здешних местах. Леопарды, по крайней мере, здесь обитали. Может, она только ночью от них ограждалась? Или ее странная сила удерживала крупных хищников на расстоянии — как и людей?

Пошатываясь от слабости, Афра двинулась обратно к пещере. Увидела мой новый подарок — и замерла. Потом стала озираться. Конечно, она догадалась, что я была очень близко, иначе я не успела бы его положить. Может, странный даритель до сих пор таился поблизости, наблюдая за ней? Она зорко оглядывала землю под ногами и скалы вокруг, но я хорошо позаботилась о том, чтобы не оставить следов.

Я, со своей стороны, воспользовалась шансом получше ее рассмотреть. У нее была бронзовая кожа, присущая северным картакам, живые черные глаза и жесткие черные волосы, которые она связывала на затылке обрывком материи. Она была молодой и очень стройной, с крепкими мышцами, выделявшимися под кожей. И ее продолжало трясти — я не могла понять, то ли от длительной голодовки, то ли от недавнего приступа рвоты.

Совсем неожиданно Афра нагнулась и подобрала второй узелок с едой. И поспешила с ним в пещеру.

Я с облегчением перевела дух. В свертке лежали два пирожка с курятиной и миндалем, похищенные, как и все прочее, у императорских поваров. Это была достаточно легкая пища — если Афра не торопясь ее съест, ничего случиться с ней не должно.

Ей были совершенно необходимы свежие овощи, фрукты и мясо. Надо будет сообразить, как незаметно принести ей еще. И учесть, что ей не пошел впрок сыр. Помнится, повитуха, опекавшая Дайне, очень строго внушала ей насчет важности сыра и молока для кормящей. Она говорила, что это была самая важная пища, и особенно настаивала на полезности козьего молока.

Интересно, получится ли у меня похитить козу?..

Возвращаясь к шатру, я натолкнулась на Дайне.

— Котеночек, где же ты была? — воскликнула она, бросаясь навстречу. — Я тебя обыскалась! Мы же собирались в деревню, забыла?

Я с самым невинным видом села на задние лапки, округлила глаза и недоуменно чирикнула.

— Ты мне дурочку не валяй, — строго выговорила Дайне. — Наверняка напроказничала! Маму не проведешь, помнишь?

Она была права, и настроение у меня сразу упало. Я вздохнула, серьезно посмотрела на нее и покаянно сложила передние лапки.

— Значит, расскажешь мне, когда сможешь, — велела моя приемная мать. — Надеюсь, ты с местными не поссорилась?

Афра в деревне не жила. Местные мальчишки прогнали ее прочь, швыряясь камнями. Она не принадлежала к деревенской общине и не была здесь желанной. Так что я с чистой совестью помотала головой. Что касается козы — отпереться будет сложней, но козу я пока еще не украла, так что, по сути, я не врала.

Нагнувшись, Дайне взяла меня на руки.

— Могу я что-нибудь для тебя сделать? — спросила она, неся меня к шатру.

Я вновь покачала головой. Это было мое открытие, только мое.

Мы позавтракали вместе с Нумэром, а потом к моим родителям пришли деревенские. Когда мы все втроем вышли наружу, посетители попятились при виде меня и принялись осенять себя знаком.

Дайне выпрямилась.

— Это Небопеснь, наша драконица, — напряженным голосом сказала она. — Когда наш дом подвергся нападению, маги, открывшие проход в царства богов, забрали оттуда ее мать, как раз собиравшуюся рожать… — Упоминать о том, что за нападением стоял прежний император, по мнению Дайне, не стоило. — Я помогла Огнекрылой благополучно родить дочь, но сама Огнекрылая погибла, встав на нашу защиту. Она препоручила свое дитя нашим заботам. Мы зовем девочку Котенком, ибо на свете нет существа ласковей и дружелюбней. Она спасла от смерти множество людей и животных!

— А рожа-то, рожа… чистый крокодил! — проворчала какая-то морщинистая старуха.

Дайне так и вскинулась. Нумэр успокаивающе положил руку ей на плечо.

— Котенок — драконица, — сказал он невежливой бабке. — А драконы превосходят разумностью даже людей. Она понимает каждое слово, которое ты произносишь.

— Тогда почему она не отвечает? — спросил один из мужчин.

— Она еще слишком юна, — ответил Нумэр. — Вы успеете несколько веков провести в могилах, когда она достаточно повзрослеет, чтобы заговорить.

Услышав такое, они начали перешептываться. Вот чего я никогда понять не могла — почему сроки нашей жизни внушали им подобное благоговение, притом что они находили мою наружность отталкивающей? Да и откуда им вообще было знать, не лгал ли Нумэр? Тем не менее они сразу приняли на веру его утверждение о том, что я переживу их всех на века, — что, кстати, вполне соответствовало истине, если предположить, что никто меня не убьет.

— Если хотите, чтобы я посмотрела вашу скотину, придется вам привыкнуть к Котенку, — сообщила им Дайне. — Мы с ней одна без другой никуда, и потом, она способна помочь вашим животным даже лучше меня!

Если честно, мне не больно-то хотелось кому-то помогать в этой деревне, где с Афрой обошлись так жестоко.

— Что ж, господин Нумэр, мы готовы проводить тебя вверх по реке, если ты еще не раздумал ехать, — сказал мужчина, выглядевший предводителем. — Только, прости, верхом не получится. Берега уж очень скалистые, особенно в горах. Даже мулы там не пройдут.

Бедняга Пегий, подумала я. И он здесь застрял! Я невольно оглянулась в сторону коновязи, проверяя, как у него дела. Там недоставало многих солдатских лошадей, включая и любимого скакуна императора. Они уехали выслеживать разбойников. Пегий был занят беседой с одним из упряжных коней. Ладно, это на некоторое время избавит его от скуки. К полудню, пожалуй, опять уйдет с привязи…

Нумэр и мужчины деревни отправились в путь пешком. Женщины долго рассматривали Дайне и меня, но потом, кажется, пришли к молчаливому соглашению.

— Не соблаговолишь ли пойти с нами? — спросила та бабка, что заговорила с ней первой.

И мы зашагали в деревню. Старуха держалась по левую руку Дайне, еще две женщины шагали сзади. Я шла справа от Дайне.

— Два дня назад расхворались куры Тахат, — рассказывала старуха. — Мы закрыли их в курятнике, да что толку-то, если окажется, что на деревне проклятие. А оно вполне может быть: сдается нам, что в округе орудует ведьма.

При этих словах я насторожила уши. Уж не Афру ли она имела в виду? Я покосилась на Дайне и даже фыркнула — так были поджаты ее губы и сужены ноздри. Надо же было такому случиться, что в этой деревне, где бабы начали с того, что оскорбили меня, Дайне для начала попросили подлечить именно кур! Куры ее дедушки, которых она растила с большой заботой и со знанием дела, были самыми хитрыми и пакостными тварями, которых она в своей жизни встречала. Даже и теперь, познакомившись со множеством милейших представителей куриного племени, Дайне так и не смогла заставить себя их полюбить. В глубине души она полагала, что покладистость некоторых курочек была всего лишь военной хитростью, и не более.

Я бы проявила больше понимания и сочувствия, если бы она ненавидела гусей. Вот кто мне массу горестей успел доставить!

Пока Дайне выслушивала историю злоключений деревенских кур, я позволила детям Тахат осторожно подобраться ко мне и потрогать меня кончиками пальцев. Когда соседский мальчишка вознамерился ткнуть меня палкой, я попросту выдернула ее у него из руки и зашипела. Это рассмешило женщин, не занятых с Дайне, и, кажется, внушило им некоторую симпатию ко мне. А Тахат, у которой боязнь за свой птичий двор начисто перебила всякий страх, даже вынесла мне блюдечко молока.

Это не укрылось от Дайне, и моя приемная мать немедля растаяла.

— Никакого проклятия, обычная куриная оспа, — сказала она. — Ты совершенно правильно поступила, закрыв их в курятнике, иначе зараза могла бы распространиться. Я могу ее уничтожить. — И она повернулась к женщине, явно уважаемой остальными. — Поможешь?

Я даже не очень заметила, когда один из мальчишек постарше дернул меня за хвост. Кур в деревне было великое множество. Я повсюду слышала их. Если Дайне плотно займется их хворями, ей некогда будет пристально следить, чем я занята.

А ей для начала предстояло подружиться с главным деревенским колдуном. Пока они с этим человеком пили чай, я успела кое-что припрятать: кружочек сыра, четыре яйца, женское платье, две бараньи колбаски и немного фруктов. Потом окуталась заклятиями незаметности — и огородами, огородами перетаскала добытое за ворота, где и сложила под забором. Я позаботилась как следует защитить съестное, сделав его не просто невидимым, но превратив в гнездо гадюк — от собак. Еще не хватало, чтобы они слопали добытое такими трудами!

Самым последним мне попался на глаза пустой мешок от зерна. Я свернула его и отнесла туда же, где лежало все остальное. Там я завернула яйца в платье. Если вдруг разобьются, платье можно будет отстирать. У Афры, должно быть, имелся доступ к воде, иначе она бы в своей пещере просто не выжила.

Уложив добычу в мешок, я вдруг поняла, что меня вело тщеславие вместо здравого смысла. Я натаскала столько, что не могла унести, я для этого была слишком мала. А путь отсюда к нашему лагерю, как и большая часть дороги к убежищу Афры, пролегал по открытому месту. Если я потащу мешок волоком — на это, невзирая на малый рост, у меня хватило бы сил, — люди без труда заметят след, оставленный мешком на земле.

Я даже тихонько свистнула от досады. У меня было одно заклятие, которое я выплела из дыхания и воли, и оно позволяло в таких вот случаях заметать все следы. Одна беда — требовалось предельное сосредоточение. Последний раз я использовала его, когда мы с Дайне скакали на лошади, это было легко. Если мне придется одновременно высматривать людей, удерживать покровительственную магию над собой и мешком да в придачу еще и волочь его по земле — придется мне туго. Значит, надо как можно быстрее достигнуть скал, которые я со своего места очень хорошо видела, а вот люди их рассмотреть не могли.

Я в который раз задумалась над тем, каким образом Афра обнаружила свою пещеру. Что, если ее двойной дар давал ей возможность проницать взглядом древние заслоны в ее окрестностях? Могло ли быть, что удивительная магия ей и принадлежала?

Я только покачала головой, завязывая мешок обрывком веревки. Если она использовала свой дар для создания невидимого лабиринта, при свете дня я смогу различить присущие ему цвета. Более того, я сумею вообще разнести его этак средним воплем. А кроме того, мальчишки вели себя так, словно лабиринт существовал там всегда и они привыкли на него натыкаться.

Крепко стиснув зубами горловину мешка, я кое-как, извиваясь всем телом, закинула его на плечо. Кругом не было ни души — ни внутри ворот, ни вовне. Я пустилась в путь, бдительно поглядывая кругом. Слева, весьма далеко, в прохладце занимались ежедневными делами солдаты, оставленные охранять императорский лагерь. Они, в частности, успели перенести коновязь и перевести лошадей под деревья, поближе к реке. Вот и хорошо: еще не хватало, чтобы мой друг Пегий пекся на солнце, как я теперь!

Я удалялась от ворот, и, по счастью, дело пока обходилось без погони. Двигаться было нелегко, тяжелый мешок то и дело соскальзывал, я то несла его, то волочила, оставляя на земле безошибочно узнаваемый след.

Ненадолго остановившись, я набрала полную грудь воздуха, после чего выдула его в сложенную чашечкой переднюю лапку. Поймав, я закрутила его, в итоге получив смерчик высотой примерно в мой рост. Хорошенько разогнав, я волевым усилием отправила его назад, стирая борозду в песке, оставленную мешком. Смерч послушно прошелся несколько раз туда и сюда, затем покрутился на месте, пока пыль на земле не приняла вполне естественный вид. Тогда я продолжила путь, удерживая вихрь подле себя. Так он и покачивался позади, заметая мой след, пока я не перевалила невысокую гряду и не оказалась на той стороне. Здесь, где меня уже нельзя было заметить с дороги, я освободила пойманный ветер, и он унесся прочь.

Я же без сил рухнула наземь и даже сняла заклятие покровительственной окраски, давая себе отдых. Каким образом Нумэру и Дайне удавалось творить по два и больше видов магии одновременно, интересно бы знать. Я вот произвела всего два — и то чуть не померла от натуги. Правда, я еще и волокла неподъемный мешок.

Как же скверно, что я была такой маленькой и молоденькой! Что мое детство будет тянуться куда дольше, чем у человеческого ребенка!..

Ох! Надо было подниматься. Пока на меня, чего доброго, не наткнулся кто-нибудь из деревенских. Это не считая безжалостного картакского солнца, впивавшегося лучами в мои чешуи. Я встала, заново оплела себя заклятием незаметности и подставила плечо под тяжесть мешка.

Преодолев жалкие сто ярдов, я начала втихомолку считать себя жалкой пародией на дракона, когда сзади меня окликнула лошадь. Я крутанулась. За мной, держа в зубах привязь, шагал Пегий. Я положила мешок, сбросила заклятие и проворковала искреннее приветствие. Как же я была рада видеть приятеля!

Он рысцой подоспел ко мне.

«Я шел по твоему запаху! — отдался у меня в голове его неторопливый, улыбчивый голос. — Так я и знал, что ты обязательно во что-нибудь вляпаешься. Давай сюда мешок!»

Я была только рада повиноваться. Пегий взял мою поклажу и с легкостью поднял. Тяжесть, от которой я мало не надорвалась, была ему вроде сумки с книгами, которую он частенько таскал для Нумэра. Тьфу, да и только.

«И почему ты в это ввязалась, а меня не позвала? — спросил Пегий. — Кому же заниматься такой работой, если не мне!»

Я покаянно опустила голову. Потом свернула лапку кулачком, погрозила ему и указала пальцем в сторону лагеря. Я по-прежнему не хотела, чтобы он нажил себе неприятностей. Потом я ткнула себя в грудь коготком и кивнула на деревенский забор.

«Не слабый путь для маленькой драконицы», — сказал Пегий.

Он всегда меня очень хорошо понимал.

«Повторюсь, но скажу, — продолжал мерин. — Если люди вздумают обидеть меня, я сумею с ними разобраться. Пора уже им уяснить, что не всякую лошадь можно шпынять как заблагорассудится!»

Я заметила в его глазах воинственный блеск и покачала головой. Последнее время у Пегого появлялись какие-то странные мысли. Я пискнула, извиняясь, и взяла в лапку повод. Он легонько ткнул меня носом — дескать, не возражаю, веди. Я повела его вперед, к скалам. Как легко и быстро я шла, избавившись от хребтоломного груза!

Когда мы коснулись странной магии первого заслона, Пегий шарахнулся, дернув повод. Рывок подбросил меня в воздух, и я упала довольно тяжело и неуклюже. Пегий положил мешок и виновато коснулся меня носом.

«Прости, пожалуйста, — прозвучал у меня в голове его мысленный голос. — Я же не знал, что тут волшебство».

И он снова взял в зубы мешок.

Я показала ему два коготка.

«Два магических барьера, — понял Пегий. — Просто отлично!»

Я засвистела, создавая щит, укрывавший его от носа до кончика хвоста, и этот умница позволил мне провести его сквозь первую магическую препону. А потом стоял не шевелясь, пока я выплетала заклятие против второй. И оба раза невозмутимо шагал вперед, когда я приглашающее чирикала.

Только тут я по-настоящему поняла, до какой степени он в действительности мне доверял.

Пробившись сквозь магические преграды, мы поспешили к пещере Афры. Я предвидела, что цокот копыт по камням мог ее испугать, но лучшего способа доставить мешок к устью пещеры не было.

Оставив его там, мы отступили на боковую тропинку и стали ждать, что будет.

«Что там у тебя?» — спросил Пегий.

Я пустила в ход язык тела, объясняя ему, что в пещере обитала человеческая женщина с малышом.

«Проще было бы доставить сюда Дайне или Нумэра, — напомнил мне Пегий. — Ну так ты ведь у нас легких путей не ищешь. Как по мне, пусть бы люди с людьми и возились».

Я только шмыгнула носом. Пегий всегда говорил, что предпочитает скучную, безмятежную жизнь. Правда, он неизменно оказывался рядом, когда я что-нибудь затевала.

Спустя некоторое время ребенок расплакался. Он хныкал то громче, то тише. Я вцепилась в камень когтями, желая всей душой, чтобы плач прекратился. Вот младенец примолк, и я было обрадовалась, но тут он заверещал с новой силой — как раз в то время, когда Афра вышла наружу и подобрала мешок.

Она живо затащила его в пещеру, после чего закричала оттуда:

— Кто ты? Почему нам помогаешь? Если ты в самом деле друг мне — покажись!

Я рассудила, что Афра вряд ли ждала, что вчерашнее «чудовище» принесло ей поесть. Так с какой бы стати ей желать увидеть меня? И что хорошего будет, если я выполню ее просьбу? Я подняла глаза на Пегого. Он подергал кожей на холке. Это был жест, подсмотренный им у людей, когда те пожимали плечами. Он тоже не знал, как следовало поступить.

Я подумала о том, что вряд ли стоило тратить время на попытку установить дружеские отношения. Младенцу позарез требовалось материнское молоко. Для этого его матери необходимо было поесть, и в первую очередь — самой вволю напиться молока. То есть я по-прежнему должна была достать им козу. Нет, лишнего времени терять определенно не стоило. Я лишь убедилась, что она взяла мешок, вот и все.

— Я знаю, ты еще здесь! — крикнула Афра. — Я слышу, как топочет твой конь!

«Кракен тебя съешь», — подумала я.

Пегий нагнулся и подтолкнул меня носом в спину.

«Да сделай уже, что она просит! Зря мы тебя воспитывали вежливой и благонравной?»

Ему легко было говорить! Небось не ему засветили камнем по голове и не его чудовищем обозвали!

Я снова показала ему кулак, подразумевая, что добром это не кончится. Он снова толкнул меня, заставив опуститься на четвереньки. Я ответила яростным взглядом.

«Я серьезно, Котенок! — сказал мне Пегий. — Ступай!»

И так пихнул меня пониже спины, что я чуть землю носом не пропахала.

В общем, я не столько устремилась к пещере, сколько прочь от него. Упрямый конь последовал за мной, убежденный, что Афра должна непременно увидеть меня. Уж если Пегий кого любил, то он готов был все сделать для любимого существа. В том числе принимался так вот командовать, если считал это необходимым.

Первым Афра увидела Пегого, потому что он был гораздо крупней. От ее быстрого взгляда не ускользнуло ни отсутствие седла, ни болтавшаяся привязь.

Потом она увидела меня.

— Опять ты!.. — вырвалось у нее, и она выбросила руку вперед.

С ее пальцев сорвался крученый жгут магии, состоявший из двух шнуров, бледно-зеленого и бледно-голубого. Любого простого смертного они тотчас обратили бы в пепел.

Но я не была простым смертным, и выпад Афры пронесся надо мной, лишь чуточку пощекотав. Потом срикошетил вверх, ударился о волшебный барьер и рассыпался золотыми искрами. Я хотела поймать несколько искр, но Афра, оказывается, еще не полностью высказалась.

С ее руки сорвался витой двухцветный огонь ярче прежнего. Я на расстоянии ощутила его силу и поняла — если он в меня попадет, будет по-настоящему больно. Я пустила в ход свою силу, быстренько соорудив щит для Пегого и себя. Ее дар расплескался и разбрызгался по нему, снова уйдя вверх, и там ярко полыхнуло золотом.

Земля дрогнула, как перепуганный конь, готовый вырваться из узды.

«Вот это да, — сказал Пегий. — Ты почувствовала?»

Я посмотрела на Афру. Она торопливо сооружала очередное заклятие. Но тут земля содрогнулась уже как следует, сбив ее с ног. Камни возле устья пещеры угрожающе зашевелились. Если так и дальше пойдет, здесь станет небезопасно!

Мы с Пегим рванулись вперед, даже не переглянувшись. Мы были старыми боевыми товарищами и отлично знали, что в подобных случаях следует делать. Земля под ногами вновь закачалась. Прямо на Афру посыпались булыжники. Кое-как найдя опору копытам, Пегий сделал бросок и зубами сгреб женщину за одежду. Я проскочила у него под ногами и метнулась в пещеру. Афра пронзительно закричала. Сверху обрушился порядочный обломок скалы, наполовину перекрыв вход…

Я же, оказавшись внутри, на мгновение замерла. Здесь, в пещере, меня окутало удивительное тепло. Ощущение было почти таким же, как на руках у Дайне. Мне даже показалось, будто я расслышала едва уловимую песню на языке, который я еще чуть-чуть — и поняла бы. Смущенная, растерянная, я тронула лапкой стену пещеры. Она была теплой и гладкой, точно стекло, и словно бы состояла из мириад маленьких бусин. Мне захотелось остаться здесь и никогда более не покидать это чудесное место.

Но вот заверещал ребенок, и этот звук привел меня в чувство. Кое-как я вырвалась из ласковых объятий, суливших любовь и защиту, и углубилась в пещеру. Новый толчок подстегнул меня — я побежала, пустив в ход ночное зрение на случай возможных опасностей.

В глубине пещеры, там, где Афра устроила себе дом, тлел костерок. От греха подальше я закидала его песком, чтобы случайный камень не разбросал угли по всему полу. Здесь же лежал и спеленатый младенец, уложенный в большую корзину. Я засвистела, вызывая поднимающее заклятие, и просунула лапки в лямки корзины. Земля под ногами опять задрожала, потом заходила ходуном, и я побежала к выходу — вернее, заковыляла, согнувшись в три погибели.

Кто бы мог знать, до чего тяжеленным окажется маленький ребенок в соломенной корзине! Я всячески старалась выбраться наружу, пока потолок пещеры не свалился мне на голову, — и это при том, что мне до смерти хотелось самой почувствовать себя младенцем и свернуться под теплым боком у материнского духа, обитавшего в камне. Всякий раз, когда я останавливалась чуточку отдышаться, мне требовалось отчаянное усилие, чтобы двигаться дальше. Скорее бы избавиться от этой тяжести, грозившей сломать мне хребет, сплющить бока!

К тому времени, когда я достигла выхода из пещеры, корзина съехала мне на шею и немилосердно мотала меня из стороны в сторону. Скала, свалившаяся в самом начале, заставила меня вывернуться из лямок. Выбираться пришлось задом наперед, таща за собой корзину с ребенком. В самом узком месте она безнадежно застряла. Я запищала, отчаянно матерясь, и тут надо мной прозвучал голос Афры:

— Прости, что называла тебя чудовищем… Дай мне, я сама!

Я с большим облегчением скатилась с завала. Афра подняла корзину и вынесла своего малыша на открытое место. У меня отваливалась спина и жестоко болели все мышцы в передних лапках. Мне очень хотелось вернуться в пещеру и пожаловаться добрым, теплым камням, но я понимала, что землетрясение не лучшее время, чтобы лезть в подземную нору.

Подошел Пегий и стал трогать меня мягкими губами. Я подняла на него глаза и застонала. Он подтолкнул меня чуть сильнее.

«Нечего жаловаться! Все равно никакой крови не вижу!»

Афра уже вынула младенца из корзинки и держала на руках, укачивая и тихо увещевая. Спустя некоторое время громкий плач прекратился.

— Надо бы убраться отсюда, — сказала женщина. — Вдруг еще будут толчки?

Я кивнула.

— Есть хорошее местечко у родника, где я беру воду, — продолжала она. — Только как мне бросить еду, которую вы принесли? — Она посмотрела на устье пещеры и прикусила губу. Решилась — и положила младенчика наземь возле меня. — Присмотри за ним, пожалуйста, если вдруг что…

Мотнула головой и бросилась в пещеру. Ужом проскользнула мимо завала — и была такова.

Я только и успела, что возмущенно чирикнуть. Лучше было бы мне слазить туда! Я оглянулась на Пегого, думая про себя, что о ребенке вполне мог позаботиться и он.

«Она же тебя попросила за ним присмотреть, — сказал мерин. — Если ты полезешь за ней в пещеру, она же перепугается! Решит, что ее чадо здесь одно-одинешенько у безмозглой лошади под ногами…»

Пришлось повиноваться.

«И то хлеб, — сказала я себе, — что до Афры наконец дошло — я не чудовище».

То есть Пегий был прав. Он часто оказывался кругом прав.

А Пегий между тем подошел к малышу и стал щекотать и подталкивать его носом, покачивая туда и сюда. Ребеночку это очень понравилось. Он даже рассмеялся — можно подумать, его каждый день лошади носами тетешкали. Потом он посмотрел на меня. Я даже дернулась прочь, ожидая, что он испугается и завопит, но он только смотрел круглыми большими глазами, поворачиваясь с боку на бок.

Афра вернулась, таща мой мешок. Судя по тому, как она его несла, тот стал тяжелее — должно быть, она сунула внутрь какие-то свои пожитки. Она положила мешок наземь и стала смотреть, как Пегий забавлял ее малыша.

— Вы двое ведь не в няньки наниматься пришли? — сказала она затем. — Давайте-ка я сама Удая понесу! — Она подняла сынишку и уложила его в корзину, спрашивая: — А тебе ведь понравилось, Удайчик?

И устроила корзину со смеющимся ребенком у себя на плечах. Пока она возилась с лямками, Пегий всячески гримасничал, развлекая Удая. Я пихнула мерина локтем в переднюю ногу — дескать, хватит выделываться!

Афра подняла тяжелый мешок и вновь посмотрела на меня.

— Родник совсем недалеко, — сказала она. — Твой друг не обидится, если я это ему на спину положу? Без седла неудобно, конечно, но я буду придерживать.

Пегий согласно кивнул.

Афра уставилась на него, потом опять на меня.

— Что вы такое? — спросила она, и губы у нее задрожали, а глаза подозрительно заблестели.

Поспешно отвернувшись, она водрузила мешок на спину Пегому. Я сразу забеспокоилась, как выдержат поездку яйца, замотанные в тряпье. Ох несладко им там придется.

— Я вообще-то не плакса, — точно защищаясь, проговорила Афра. — Но нам было так трудно. Все против нас. И тут появляетесь вы… Ведь это ты принесла ту первую еду, правильно? — Она посмотрела на меня успевшими просохнуть глазами, и я кивнула. — Почему? — спросила она. — Кто вы? Что вы такое? И почему вы это делаете?

Я изобразила передними лапками, будто качаю младенца.

— Ах да, — сказала Афра. — Мой сын.

Я забежала вперед и сделала жест, словно швыряясь в нее камнями. Потом забегала туда-сюда, как в путанице лабиринта, и напустила на себя озадаченный вид.

Она нахмурилась, но потом вспомнила.

— Так ты видела, как за мной гнались мальчишки?

Я кивнула.

— Вы такие добрые, вы оба… Идемте, родник вон там!

Она стала было указывать Пегому путь, но скоро обнаружила, что можно было лишь голосом называть направление, а остальное он сделает сам. Так она после и поступала, тем более что мешок, елозивший по его спине туда и сюда, требовал внимания и обеих рук.

Мы свернули в ту самую теснину, где я и Пегий недавно ожидали, чтобы она взяла принесенный нами мешок. Здесь тропинка делала поворот, огибая большой камень, прикрывавший устье пещеры. За ним открывалось тихое, укромное место, где росли деревья и журчал родничок, наполнявший небольшой пруд. Одна из трех скальных стен являлась продолжением камня, составлявшего стены пещеры. В отличие от черно-бурых, грубо изломанных окружающих скал, этот камень был красно-оранжевым и мелкозернистым. В расщелинах пышно зеленели растения, при нашем приближении на деревья взвилась стайка пестро окрашенных птиц…

Дождавшись, чтобы Афра избавила его от мешка, Пегий потянулся к воде.

«С этой водой все в порядке? Пить можно? — принюхиваясь, спросил он меня. — Полагаю, что да, раз уж она ее пьет, но береженого, знаешь ли…»

Я проверила воду, пустив в ход капельку магии. Вода засверкала и чуточку заволновалась — знак, что она была очень хорошей. Пегий потрогал ее губами и принялся пить. Я тоже ощутила жажду — и утоляла ее, пока не забулькало в брюхе.

Пока мы наслаждались, Афра устраивала стоянку. Она поместила корзинку с Удаем так, чтобы он мог наблюдать за происходившим, потом разгрузила мешок. Тут сбылись мои худшие опасения — яйца оказались раздавлены. В складках похищенного платья колыхалась студенистая жижа пополам с ошметками скорлупы. Афра прикрыла рот ладошкой, чтобы не расхохотаться. Потом все же не удержалась — и Удай отозвался на ее смех.

Я обратила внимание, как меняло Афру веселье.

Пегий взял у нее испачканное платье и принес мне. Мы удрученно качали над ним головами, когда подошла Афра и забрала его у нас.

— Жаль яички, конечно, — сказала она. — Но вы принесли мне две колбаски и целый кирпич вяленых фиников. Как бы не растолстеть…

Говоря это, она улыбалась. Потом взяла платье и пошла с ним туда, где из родникового пруда вытекал ручей. Я последовала за Афрой, а Пегий принялся пощипывать сочную травку, косясь на Удая.

Опустившись на колени возле ручья, Афра стала отстирывать платье.

— Я видела его на жене их старейшины, — сказала она мне. — Если узнает, что оно у меня, завизжит небось так, что облака с неба посыплются… — И добавила, искоса поглядев на меня: — Будь я получше, я бы его вернула. Но по ночам здесь так холодно…

Я втянула когти, взяла другой испачканный край, замочила его в ручье, потом попробовала отскрести пятно.

— Конь очень странный, но, по крайней мере, это конь, — сказала Афра. — А вот ты… На свете не бывает бледно-голубых крокодилов или варанов, и потом, крокодил первым делом съел бы Удая. Ты, наверное, происходишь из какого-то чудесного, волшебного места. Не то чтобы я много путешествовала по миру — я знаю только города и деревеньки, расположенные в горах. — Прополоскав оттертое место, она перешла к новому пятну и посмотрела на меня. Я скребла как могла, надеясь, что Афра расскажет о себе еще что-нибудь. — Мой дом — во-он там… — И она махнула рукой, указывая на восток. — У моей семьи есть дар. Мать могла заговаривать металлы, мой отец лечил зверье. Сестра ворожила на все понемножку. Они считали, что никакой силы нет только у меня. Но потом я стала женщиной, и мой дар пробудился.

Я кивнула. Мне было известно, что примерно так оно и происходит в одном случае из десяти. По крайней мере, Нумэр так говорил. Бывало, впрочем, что ребенка с неожиданно пробудившимся даром подстерегали неприятные сюрпризы.

Мы продолжали вместе стирать.

— Ты видела, каков мой дар, — сказала мне Афра. — Никто не знал, что с ним делать и как обучать девочку, чья магия оказалась двуцветной. Меня отвели к нашему повелителю. Он дал им три золотые монеты и велел отправляться домой. Так я стала невольницей.

Я так и вскинулась на задние лапы, а потом зашипела. Прежний император, доводившийся дядей Каддару, когда-то пытался обратить в рабство мою приемную мать. Меня саму посадили в клетку и сковали заклятиями. Собственно, по этой причине в столице пришлось выстроить новый дворец. Старый — после того, как над ним потрудились Дайне и наши друзья, — восстанавливать было уже бесполезно.

Афра криво улыбнулась.

— А-а, так ты знаешь, что это такое… Ну, я сначала терпела, благо там меня неплохо кормили. Но я так и не сумела поставить свою магию им на службу, поэтому меня начали бить и морить голодом. — Она собрала платье и принялась выжимать. — Я бы сделала все, что они мне приказывали, но управлять своим даром я почти не умела. А они продолжали задавать мне колотушек и не давали есть, и я решила, что с меня хватит. Тут кстати выяснилось, что, если я по-настоящему захочу избавиться от пут и оков, моя магия их быстренько уберет. — Афра передернула плечами. — Я украла кое-что из необходимого и сбежала. Какое-то время я путешествовала с караваном, танцуя за деньги… — Она разложила платье сохнуть на плоских камнях и покачала головой. — Вместе с нами странствовал один мужчина. К сожалению, потом оказалось, что где-то в городе у него была жена. Я узнала об этом, только когда Удай уже начал шевелиться у меня в животе.

Я внимательно слушала ее, не сводя глаз. Она очень хорошо говорила. Вероятно, научилась выражать свои мысли, пока жила в доме знатного господина. Я попыталась не раздумывать о том, как ее накормить и что, собственно, делать с ее магией, и попробовала оценить ее возраст. Ну, как если бы она была просто человеком, подругой Дайне.

Она сидела на камушке, глядя на меня, и ее лицо впервые не было искажено ни страхом, ни злобой.

— Я пристала к другому каравану, но мой живот стал уже таким, что я больше не могла танцевать… Да, я вижу — ты понимаешь каждое слово. Во имя рек и ручьев — ты понимаешь! На мордах ящериц и змей невозможно прочитать никаких чувств, но я вижу по тебе — ты печалишься. Не грусти обо мне! Я крала, я себя продавала, я обкрадывала даже тех, кто из жалости давал мне кров и работу. — И она ткнула пальцем в направлении деревни, оставшейся по ту сторону скал. — Думаешь, почему те мальчишки с таким рвением закидывали меня камнями? Да потому, что меня застукали на горячем и выкинули вон. Деревенские предупреждали меня о каменном лабиринте, но я его даже не увидела. Зато разыскала пещеру. Там оказалось до того безопасно и хорошо, что я как-то умудрилась благополучно разродиться Удаем…

Она смотрела на свои потертые соломенные сандалии. Я наконец пришла к выводу, что ей было вряд ли больше пятнадцати лет. Примерно как мне. Сущая девчонка, иными словами — почти ребенок. Я вообще-то знала, что человеческие женщины, бывало, обзаводились семьей лет в шестнадцать и даже в четырнадцать, но мне это никогда правильным не казалось.

Еще я понимала, что больше не могу играть с Афрой в игры, тая ее от других. Надо, чтобы она начала как следует мне доверять, и тогда я отведу ее к своим родителям. Уж они-то разберутся, как с ней поступить. Нумэр точно будет рад и ей, и ее столь редкому дару. И Дайне ей обрадуется, ведь она и сама когда-то была девочкой. С моими родителями Афра с малышом будут в безопасности, точно так же, как и я.

— Мне бы надо поспать, — неожиданно сказала мне Афра. — Я выучилась драться с помощью своего дара, но это очень обессиливает меня. А может, все дело в том, что я еще и нянчусь с ребенком. Многовато для меня — и одно и другое.

Она подошла к упакованному в корзинку Удаю и свернулась возле него клубочком на голой земле — даже без одеяла. Я посмотрела на Пегого, думая о том, сколько лишних одеял лежало в шатре Нумэра и Дайне.

Когда Афра уснула, мы с Пегим потихоньку ушли. Пожалуй, Афре пригодился бы и какой-нибудь шарф Дайне, ну и еще кое-что. Когда они узнают всю правду, они меня не станут ругать. Я была в этом совершенно уверена.

Пока я собирала вещи, которые решила позаимствовать у Нумэра и Дайне, Пегий прятался за шатром. Когда все было готово, я ему свистнула, и он появился у входа. На сей раз я использовала несколько кушаков и шарфов Дайне, чтобы укрепить тючок у него на спине. При этом мой добрый друг любезно опустился на колени, иначе я бы не смогла дотянуться. Я как раз завязывала последний узел, когда мы услышали на склоне холма мужские шаги.

«Это один из конюхов, — сказал мне Пегий. — Тот, который считает, что меня все время нужно держать на привязи. Он полагает, будто знает мои нужды лучше, чем Нумэр с Дайне, вместе взятые. Слушай, мне надоело быть с ним учтивым! Может, уберешь наконец с меня эту его веревку?»

Тут надо сказать, что с самого начала путешествия я наблюдала постоянные препирательства Пегого с безмозглым двуногим, не способным понять, что Пегий вполне мог сам о себе позаботиться. То есть я лишь рада была уничтожить веревку. И не только веревку.

— Ага, вот ты где, — сказал Пегому солдат. Лицо у него было решительное. — Я тебя, непослушная тварь, с раннего утра ищу, даже днем поесть не успел! — Аркан был у него под рукой, и он уже раскручивал над головой петлю. — Не знаю, как ты ухитрился отвязаться, но, клянусь, в другой раз у тебя не получится!

На последних словах он метнул аркан, но Пегий уже шарахнулся прочь с тропинки. Конюх промахнулся, и тут я взвизгнула. Это был совсем новый визг, я ему только что обучилась. Вышло неплохо — и петля, и вся веревка до последнего витка обратилась в золу. Солдат с руганью прижал к груди обожженную руку. В это время к нему подскочил Пегий и со всей дури долбанул головой. Конюх отлетел прочь и, не устояв на ногах, упал, а там и покатился по крутому склону в сторону императорского лагеря. Ну а мы с Пегим бросились наутек.

Оглянувшись и убедившись, что солдата больше не было видно, я снова вызвала небольшой смерч и хорошенько подмела склон. Я удерживала воздушный вихрь, пока не догнала Пегого, убежавшего вперед. Он терпеливо ждал меня возле края первой препоны.

Я отпустила смерч и прислонилась к передней ноге своего друга. Между прочим, вьючок по-прежнему лежал у него на спине.

Пегий нежно тронул меня носом.

«Спасибо тебе! Надо будет попросить Дайне поговорить с этим типом еще, и чтобы она убедилась, что на сей раз до него дошло! Другие солдаты все уже поняли, но этот, видимо, слишком глуп…»

Я согласно заворковала и потянулась вперед, ощупывая преграду. Она подалась под лапками, легонько покалывая.

Пегий сделал шаг вперед.

«Это что вообще такое? — спросил он. Кожа у него так и подергивалась, но, как оказалось, он мог двигаться сквозь эту магию — только хлестал хвостом, словно отгоняя назойливых мух. — Я ведь не маг, Котенок! Значит, что-то изменило эту преграду».

Второй заслон, впрочем, его остановил. Я потрогала препону и убедилась, что она также не была прежней. Она стекала по моей протянутой лапе, как прохладная жидкость. Никаких крохотных ручек, ощупывавших мою плоть. Признаться, мне их некоторым образом не хватало. Решив разобраться попозже, я соорудила для Пегого щит и, повернувшись к барьеру, зашипела, творя заклинание. Мое дыхание едва успело коснуться преграды, как та исчезла.

Я шла за Пегим сквозь нагромождения скал, тщетно силясь что-то понять. Эти защитные барьеры были старыми. Древними, можно сказать. С какой же стати они вдруг начали изменяться?

Афра еще спала, но Удай успел проснуться. Малыш забавлялся, играя с волшебными шариками — темно-розовыми, бледно-зелеными и ярко-желтыми. Они клубились, переливались, вихрились, играя цветами. Стало быть, сын Афры обладал еще более странной магией, чем мать. И если Афра до сих пор не подозревала о даре Удая, уж точно не я ей расскажу о нем. Эта мысль принесла мне облегчение. Ее дар до сих пор не принес ей ничего, кроме несчастья; вряд ли Афра обрадуется неожиданным способностям своего сына. Разве что Нумэр сумеет ее обучить, как обращать дар себе на пользу и в радость.

Пегий остался присматривать за спящими, я же полезла наверх, туда, где громоздилась оранжевая скала. Я хотела послушать, не слышно ли коз. Мне повезло. Стадо паслось как раз неподалеку, по ту сторону скал, за первым барьером. Я живо пробежала по оранжевому камню, вновь отметив, какой он теплый и, без преувеличения, добрый. Этот камень что-то делал со мной, странным образом изменяя мое восприятие мира. Перед глазами у меня пронеслись и пропали зеленые, оранжевые, красные, синие и бурые вспышки. Горы и долы кругом не то чтобы изменились, нет, они были, по существу, теми же, просто там, где не торчали голые скалы, мне вдруг привиделись густые леса и кустарники, среди которых расхаживали гигантские звери. Я заметила невероятно огромную корову, вдобавок мохнатую. Ну вот скажите, с чего бы мне воображать такую корову?.. Еще я увидела зебр — совсем таких, каких содержали в своих зверинцах император Каддар и король Джонатан. Ну, это была уже и вовсе бессмыслица. Зебрам нечего было делать в здешних пустынях. Но, повторяю, я вдруг увидела эту землю пышно-зеленой, цветущей, а значит, пропитания зебрам было бы вдоволь.

Уворачиваясь от крупной летучей мыши (тоже, конечно, воображаемой), я свалилась в желоб оранжевой скалы. На мое счастье, желоб был длинный, внизу скопилось немало земли и росли кусты. Мне повезло еще и в том, что здесь некому было полюбоваться моим падением, кроме разве что семейки травоядных даманов. Они вправду от души расхохотались при виде меня, но я ощерила на них зубы, и даманов как ветром сдуло. Я тут же почувствовала себя склочной, мелочной и — дура дурой.

У подножия скалы простиралась открытая поляна, где как раз кончался магический барьер. Проникая сквозь него, я едва ощутила покалывание на своих чешуях. Снаружи раскинулись черные склоны, сложенные застывшей лавой и едва оживленные зелеными кустиками. И еще там были козы. Козы! Я снова была в реальном мире и разыскивала коз.

Спустившись, я прислушалась, и скоро моего слуха достиг звон колокольчика, доносившийся из-за гряды. Я перебежала в ту сторону и полезла на черные камни. Потом остановилась. Колокольчик приближался, и с ним — звуки человеческих голосов. Я торопливо окрасилась в защитные цвета камней и мелкой растительности и ползком двинулась вперед — посмотреть, послушать.

— Еще не хватало жертвовать вечерней пастьбой, чтобы эта тетка-волшебница могла взглянуть на животных, — ныл мальчишеский голос. — Ей надо, пусть сюда и… — Последовал звук оплеухи. — Ой, мам!

— Эта тетка — друг императора! Ты еще потребуй, чтобы его величество самолично к тебе пришел! Боги всевышние, и за что вы наказали меня сыном, у которого мозги в голове болтаются, как семечки в тыкве? — заголосила женщина.

Очень скоро пастушонок и его мамка перевалили гряду и стали спускаться мимо того места, где я притаилась. За ними следовало стадо коз. Они шли невероятно послушно, и я могла бы ручаться — тут не обошлось без заклятия. А если знать коз так хорошо, как знала их я, можно было догадаться: они уже знали, что я вознамерилась одну из них похитить, и в восторге подрагивали хвостами, трусцой продвигаясь в направлении деревенских ворот.

Пастушонок оглянулся убедиться, что все стадо следовало за ним в целости и сохранности, и аж подавился:

— Мам, мам, смотри!

Его мать, крупная женщина в тюрбане и развевающемся платье, повернулась, уже занося руку для новой затрещины. Однако ее рука замерла в воздухе. Лишь долгая боевая выучка и опыт сражений помогли мне удержаться на месте, надеясь, что я не ошиблась с раскраской. Только они смотрели не на меня. Их взгляды были прикованы к оранжевому камню и к открытой поляне перед ним. Волнение людей закономерно передалось козам, они вертелись на месте и возбужденно блеяли. Потом в блеянии послышался страх.

— Этого здесь не было раньше! — сказала женщина и вычертила у себя на груди ограждающий знак.

Мальчишка повторил ее жест.

— Там, на площадке, раньше был каменный лабиринт, — сказал он. — И никакой оранжевой скалы!

И он сделал шаг вперед, вытянув руку с посохом перед собой.

— Осторожней! — крикнула мать. — Это магия, незачем с ней связываться!

Мальчишка остановился в каких-то пяти ярдах от меня и стал размахивать посохом, ожидая чего-то. Я успела подумать, что этак он вот-вот уткнется в магический барьер, но этого все не происходило. Когда его посох ткнулся в оранжевый камень, ему полагалось бы углубиться в препону уже футов на шесть.

Мать пастушка не могла больше выносить напряжения.

— Пусть его! — крикнула она. — Мы же не маги! Для этого есть наши колдуны, да, и те волшебных дел мастера, которых привез с собой император! Уходи оттуда, олух, пока тебя не пришибло!

Пастушонок отчаянно потел, видимо, ждал, что вот-вот стукнется в невидимую скалу и, чего доброго, пальцы на ногах пришибет. Когда мать позвала его, он подоспел к ней бегом. И, сопровождаемые козами, они во весь дух понеслись к деревенским воротам.

Когда они благополучно скрылись из виду, я избавилась от заклятия покровительственной окраски и спустилась вниз по черному камню. Оказавшись на песке, я подошла к закругленному углу оранжевой скалы. И правда — магический барьер исчез без следа. Я даже поводила в воздухе передними лапками, ища его силу. Я же чувствовала ее — не в полной мере, но чувствовала! — когда шла сюда искать коз! Куда все подевалось? И ведь заклятий, достаточно мощных, чтобы уничтожить весь барьер, никто не творил. Я бы почувствовала.

Вспомнив о внутренней преграде, я взбежала вверх по скале, которая ощутимо подрагивала под моими лапками, словно ежась. Это снова начала содрогаться земля. Выбравшись наверх, я оглядела черные лавовые камни и деревню, расположенную на юге. Теперь, когда не стало барьера, меня, поди, любой прохожий сумеет здесь рассмотреть! Наверное, раз уж те люди впервые заметили оранжевую скалу. Я вновь окуталась заклятием покровительственной окраски и двинулась вперед, ища второй барьер. Скала подо мной сотрясалась. Я и думать не думала о второй преграде, когда пробегала здесь прошлый раз, вся в удивительных видениях зеленого и пышного мира. И все-таки — что? Что разрушало барьеры?

Наконец я добралась до Африной полянки с родником. Молодая женщина как раз потрошила вьючок, снятый со спины Пегого. Я увидела у нее в руке горшочек заживляющей мази, которую готовила Дайне. При моем появлении Афра опустила горшочек. По ее щекам пролегли дорожки слез.

— Ты слишком далеко заходишь, — сказала она мне. — Деревенские колдуны не пытались разрушить магию этого места, потому что не подозревали о ней. Для них здесь был только лишь камень. Но ты принесла сюда такие дорогие вещи! Если великие маги узнают, куда они подевались, они разнесут все заклятия, которые нас здесь укрывают! — И Афра дрожащей рукой вытерла лицо, мокрое от пота и слез. — И то, что ты сделала это, когда земля под ногами пляшет…

Если бы деревенские колдуны были способны провидеть иллюзию каменного лабиринта, они сделали бы это в самый первый раз, когда Афру заметили на помойке. Она была права: колдуны даже не подозревали о магии. Нумэр — дело другое. Хорошо бы теперь, когда пали барьеры, Нумэр поскорей здесь оказался, и Дайне с ним! А лучше всего было бы нам двигаться к моим родителям, пока земля здесь не пошла трещинами и не поглотила нас. Афре больше нельзя было здесь оставаться. Козий пастушок и его мамка наверняка раззвонили по всей деревне о переменах, случившихся в одночасье с окружающей местностью. Если бы не страх подземных толчков, уже сейчас здесь кишел бы народ!

Я разгладила одеяла, которые использовала для вьючка, и стала складывать посередине Африны пожитки.

«Котенок, ты что делаешь? Зачем узел складываешь?»

Пегий удивленно рыл землю копытом. Он-то знал, как я себя веду, когда чувствую себя в безопасности, и как — если чую угрозу.

Я зашипела на него, издав звук, обозначавший: «Беда!» — и указала в направлении, откуда пришла.

Пегий с отвращением фыркнул.

«Ну почему этому понадобилось случиться, как только мне начало нравиться это местечко?»

И он принялся помогать мне собираться, подтаскивая вещи, которые казались ему необходимыми.

Афра таращила на нас глаза, ничего не понимая.

— Что происходит? Надо уходить? — Она все держала баночку с мазью. — Пожалуйста! Я и так до смерти боюсь землетрясения, но тут ведь самое надежное место! Никаких скал, которые на нас могут посыпаться. Не надо, пожалуйста! Не пугайте ни меня, ни Удая!..

Я подбежала к ней и крепко ухватила за руку, потом указала в сторону тропинки к пещере и дальше, туда, где раскинулся императорский лагерь. Я даже открыла рот, силясь изобразить толпу любопытствующих, которая могла в любой момент нахлынуть сюда. Эх, и почему я не могла говорить?

— Обратно туда? — спросила Афра, высвобождая руку. — Там столько каменных пальцев торчит, нас точно раздавит!

Я замотала головой. Я чуть не визжала от отчаяния, последними словами проклиная свою немоту. Шлепнувшись наземь, я сгребла к себе две кучки камней — одни черные, другие оранжевые. Оранжевые я определила в середину и выложила кругом них ломаную линию. Не только Афру приводило в ужас землетрясение, но, в отличие от людей, мы, драконы, умеем собой владеть. Ну, так считается…

Афра кивнула.

— Да, — сказала она. — Наш магический заслон.

Пегий между тем кончил собирать вещи и ловко заворачивал их в одеяла.

Я разбросала линию камешков, изображавшую волшебный барьер. Воткнула в землю коготь и уставилась на Афру.

Та вытерла пот, заструившийся по верхней губе.

— Нет, я тебе не верю, — сказала она. — Деревенские говорили, что каменный лабиринт всегда был здесь на людской памяти.

Я вновь всадила коготь в землю. Афра еще мотала головой, когда начал плакать Удай.

— Малыша покормить надо, — прошептала она и ушла к нему.

Я разметала свои камешки и побросала их в пруд. Мне и самой охота было сигануть следом за ними. Нет, топиться я не собиралась! Всего лишь остыть, снять бессильное возбуждение. Вот ведь какой крайний случай настал — а я говорить не умею! Мне сейчас бы рассказать ей про Нумэра и Дайне, про то, что никто лучше их не поможет ей и ее ребенку. И вместо того чтобы здесь торчать, мы были бы уже на пути к спасению!

— Мне, может, сбегать за Дайне? — спросил Пегий.

Я хотела кивнуть, но тут земля начала вставать на дыбы. И я замотала головой, ткнула пальцем в сторону Афры и Удая, потом изобразила когтями бегущие движения. Все вместе должно было означать: надо скорее забирать их отсюда!

И Пегий взялся за дело — принялся пихать Афру в сторону тропинки. Она уворачивалась от его носа и возвращалась к пруду, но Пегий не отставал. Он был очень упрямым. Мне часто хотелось ему сказать, что где-то в родне у него совершенно точно был мул. Я все время придумывала разные шутки. Вот только не могла их озвучить.

Я обошла пруд, стараясь что-то придумать, но ничего, кроме немедленного бегства, в голову не приходило. Земля тряслась так, что из пруда выплескивалась вода. Повсюду кругом сверху сыпались камни. Я простерла свою силу глубоко в недра земли, разыскивая трещины, но ни одной не нашла. Это на самом деле ничего не означало. Я читала в книгах Нумэра, что самые скверные разломы могли приключиться на глубине, измерявшейся множеством миль.

Когда я вернулась, оказалось, что Афра вновь выпотрошила вьюк, собранный Пегим, и расстелила одеяла, чтобы Удай мог по ним ползать.

Вот тут я завизжала, заверещала и стала браниться. Я отлучилась просто затем, чтобы взять себя в лапы, а не в знак того, что надумала уступить! Пегий встал со мной рядом, показывая Афре, что мы были с ним заодно. Его бурая с белыми пятнами холка потемнела от пота. Я посмотрела, как он ставил ноги и косился на скалы, и поняла, до чего ему было страшно. Меня обдало раскаянием. Я так углубилась в собственные чувства, что даже не поинтересовалась самочувствием друга!

Афра заслонила Удая и сказала нам:

— Волшебный заслон охранял меня куда дольше, чем длится наше знакомство. Здесь, на поляне, нам будет безопаснее, чем в бегстве через каньоны. Уходите, если хотите, но мы с Удаем останемся здесь!

У меня чуть слезы не хлынули. Эти двуногие! До чего же они бестолковые!..

Мы их, конечно, не бросили. Я ушла за пруд и там принялась свистеть на камни, кроша их в мелкие дребезги, чтобы выпустить пар. Потом мы с Пегим собирали хворост для костра, сообща ворочая тяжелые сучья. Когда мы вернулись, Удай при виде меня заулыбался, принялся агукать и размахивать ручками, что меня глубоко тронуло. Афра, собиравшаяся его пеленать, кивнула мне, но взгляд оставался опасливым.

Я только-только разожгла костер, когда мы услышали лай собак. Афра так и взвилась на ноги, но очередной толчок бросил ее наземь. Она оглянулась на меня и прошептала:

— Кажется, лают совсем близко.

Я прижала коготь к губам, призывая к молчанию. Потом вскарабкалась на оранжевые валуны — посмотреть, насколько близко подобрались деревенские. Камень подо мной раскачивался, потом все прекратилось. Я понеслась вперед, не дожидаясь следующего толчка. И наконец увидела гряду, за которой прежде был волшебный заслон.

В этот раз я не свалилась в канаву к даманам — если они там еще находились. Пригнувшись, я воззвала к своей магии и окружила себя огнем. Когда камень подо мной стала покрывать сажа, я поднялась на задние лапки и стала взбираться на последний склон.

Жители деревни стояли у подножия оранжевой скалы. Их возглавляли три колдуна, и у каждого в ладонях горел его дар, готовый к немедленному использованию. Колдунов окружали мужчины и женщины с собаками на поводках. Собаки лаяли и скулили. Они знали, что им предстояло охотиться, непонятно только на что. Им хотелось, чтобы их спустили с поводков и дали сделать дело. Позади колдунов и псарей стояли остальные деревенские, вооруженные луками и копьями. Судя по тому, как они отреагировали на мое появление, они вовсе не ждали, чтобы их здесь кто-нибудь встретил.

Тут я стала красной от ярости. Когда такое говорит о себе человек, подразумевается, что у него багровеет лицо. Когда краснею я, этот цвет обретают все мои чешуи, а обычный голубой с золотом пропадает. Я дала гневу напитать мою силу так, что весь воздух кругом меня пронизало алым свечением. Кое-кто из людей повернулся и побежал. Я вытянулась на задних ногах, как только могла, вскинула голову — и выдула длиннющий язык волшебного дыхания, выглядевший струей палящего пламени.

Еще больше народа обратилось в бегство, но не те из них, от кого я хотела бы избавиться.

— Это иллюзия, созданная ведьмой! — крикнул главный колдун, тот, что утром разговаривал с Дайне. — А ну-ка, все вместе!

И они разом метнули в меня по магическому шару величиной с кулак. Моя сила пожрала их в полете, но больно было все равно, да еще как! Я проскрежетала разрушающее заклятие, переломав оружие в руках у всех, кто не побежал. После чего в бегство обратились почти все.

— Иллюзии не пользуются магией, — сказал кто-то из колдунов.

— Давайте еще раз! — крикнул главный. Ему, похоже, было все равно.

Второго раза я дожидаться не стала. И не то чтобы я боялась ни, ее вполне можно было бы выдержать. Но вот если моя магия пожрет еще порцию враждебной энергии, как бы она меня саму не поджарила.

Развернувшись, я галопом понеслась к стоянке Афры. Я все время спотыкалась и с трудом удерживала равновесие. Земля, совсем было успокоившаяся во время моей стычки с деревенскими, теперь положительно сходила с ума. Я кувырком скатилась по склону, который в это время взбрыкнул, подобно необъезженному жеребцу, так что меня зашвырнуло прямиком в пруд. Раскаленная магия тотчас же испарилась. Холодная вода поглотила жар, возникший из-за неумеренного использования магии. Какой-то миг я блаженно висела в толще воды. Потом вспомнила, что не умею плавать.

Я барахталась в придонной грязи, стараясь выползти на берег, когда две сильные руки ухватили мою переднюю лапку и стали тянуть. Я что было силы оттолкнулась задними, и Афра вытащила меня на сушу — мокрую, облепленную илом и липкими водорослями.

Присев подле меня, Афра помогла мне избавиться от растений и грязи.

— Зачем они тебе, если ты летать не умеешь? — спросила она, бережно погладив мои крохотные, недоразвитые крылья.

Я затрясла головой, обрызгав Афру водой, и приложила к уху ладошку. Афра прислушалась и уловила в отдалении крики людей.

— Так ты была права? — вырвалось у нее. — Волшебный барьер и правда пропал?

Она даже не стала ждать ответа — сразу вскочила на ноги и побежала грузить вьючок с пожитками на спину Пегому. Пусть она с первого раза и не поверила мне о падении заслона — осторожность взяла свое, и собачий лай заставил ее собрать вещички.

«А она быстро работает, когда напугана, — с ободрением заметил Пегий. — Небось, хорошо покажет себя в войске всадников королевы, особенно когда ей не надо будет беспокоиться насчет Удая!»

Земля содрогнулась так, что он чуть не упал. Я поискала глазами малыша. Тот был уже спеленат и лежал в заплечной корзинке.

А деревенские между тем приближались. Судя по отголоскам их споров, своих колдунов они боялись больше, чем падающих скал. По крайней мере, пока.

Афра уже устраивала корзинку с Удаем у себя на спине, когда я услышала новые голоса. Они раздавались в каньонах между нами и лагерем императора. Мужской жалобный голос требовал сугубо надежной защиты от валящихся сверху камней. Другой на чем свет стоит клял «поганую вороватую клячу» и «мерзкого дракончика». Это шел по следу Пегого тот солдат, что безуспешно пытался остановить его у шатра. И шел не один, а в сопровождении других солдат и по крайней мере одного мага. Неужели новые неприятности мне на хвост?

Афра повела Пегого вдоль ручья, вытекавшего из пруда. Я схватила ее за руку и указала в направлении тропинки, по которой мы явились сюда.

— Нет, — прошептала она, стараясь высвободить руку. — Это же дорожка к деревне!

Я перехватила ее руку и потянула сильней.

— Они убьют меня! — выкрикнула она и выдернула руку.

Я не знала никакого символа, означавшего «маг». Да она бы мне и не поверила. Как бы обозначить императора, чтобы она поняла? Я торопливо нарисовала на земле корону.

Судорога земли заставила ее неловко переступить и схватиться за гриву Пегого.

— Король? Ты что, спятила? У нас нет королей! Только… Ой, нет, нет, нет! — Афра замотала головой, глаза у нее были дикие. — Император — верховный судья всего Картака! Он вернет меня господину, от которого я сбежала! Или вовсе казнить велит за все мои кражи!

Время было безвозвратно упущено. Главный деревенский колдун первым одолел оранжевую скалу.

— Вон она, ведьма! — закричал он, указывая рукой. — Воровка! Вон она!

Я успела заслонить Афру собой и выставить свой самый надежный щит — в который и влепились копья желтого огня, сорвавшиеся с его пальцев. Они ударились о панцирь моей силы и унеслись куда-то вверх. К главному колдуну присоединились двое других — и остальные, кого я не разогнала. Собак, правда, не было видно. Разбежались, наверное, как и подобало здравомыслящим существам.

У каждого колдуна мерцал и вспыхивал в руках дар. У главного он был намного ярче, чем у его собратьев. Я поустойчивей расставила задние лапы. Потом воззвала к своей магии, и она, точно молния, затрещала у меня на чешуях. Меня почти ослепила ярость, происходящая от вызова слишком большой силы. Эта ярость побуждала меня изжарить ненавистных двуногих там, где они стояли.

— Котенок! — расслышала я потрясенный вскрик Дайне. — Как не совестно!

Я оглянулась через плечо и испустила свою магию просто в воздух. У меня за спиной стояла Дайне. Очень сердитая. Они с Нумэром прибыли во главе имперских солдат, чьи голоса я услышала. Нумэр держал над всем отрядом защитный покров, уберегая солдатские головы от случайных камней. Для меня этот покров был черным огнем, по которому проносились белые искры.

Дайне, нахмурившись, смотрела то на меня, то на деревенских.

— Котенок, — сказала она затем. — Ты же знаешь, что грозить людям нехорошо. Но хотела бы я знать, с какой стати эти люди вздумали нападать на тебя и твоих друзей?

Нумэр обвел нас глазами.

— Прости, дорогая, но от напряжения магических энергий у меня в ушах звенит, — проговорил он, по обыкновению мягко. — И по-моему, внутри этих камней вот-вот произойдет нечто очень серьезное.

Эти слова заставили меня насторожить уши. Магия? Но ведь землетрясения к ней никакого отношения не имеют.

— Может, нам стоит вернуться в лагерь императора и уже там обсудить все дела? — поинтересовался Нумэр. — Я не сомневаюсь, что Котенок перешла к столь решительным действиям не без веской причины.

Его дар плавно истек вперед, окутывая Афру, Удая, Пегого и меня, но не деревенских. Мой приемный отец, без сомнения, понял, кто тут на кого нападал.

Афра начала было поднимать руку, магия замерцала в воздухе у ее пальцев, но я схватила ее за запястье. Двуцветная, не двуцветная — попробуй она содеять что-то против Нумэра, костей ведь не соберет.

Она вытаращила на меня круглые от страха глаза и прошептала:

— Это… император?

Мы с Пегим покачали головами.

— Отойдите от них! — срываясь на визг, закричал главный колдун. — Эта женщина — ведьма и воровка! Мы пришли казнить ее! Отзовите свое чудище!

Брови Дайне грозно сдвинулись к переносице.

— Котенок — такое же чудище, как и вы, — крикнула она в ответ. — Правду сказать, по мне, вы сами сейчас на монстров больше похожи!

Колдун вроде что-то ответил, но его никто не услышал. Оранжевая скала под ним дрогнула, вздыбилась и раскололась. Колдуна и остальных деревенских сбросило в пруд, в точности как меня. С оранжевой скалы посыпались огромные каменные ломти.

Жители деревни, выбравшиеся из пруда, кинулись было в каньон, куда утекал ручей, но его успели загромоздить валуны.

К нам подходить никто не отваживался. Люди так и торчали по ту сторону пруда.

Оранжевые глыбы продолжали валиться, и под ними обнаруживался камень более темного оттенка. Там, внутри, была бурая скала, похожая на оплавленное стекло. Освобождаясь от оранжевой скорлупы, она стала дергаться и словно бы распрямляться. Внутри каменного массива двигалось нечто огромное и угловатое. Непонятная груда шевелилась, поворачиваясь в нашу сторону. Одна часть ее опустилась на песок как раз против Нумэра.

Я в изумлении уставилась на гигантскую переднюю лапу, по форме как у ящерицы, только состоявшую из гладкого бурого камня, в котором переливались многоцветные мириады крохотных огоньков.

А самый верх «скалы» изогнулся буквой «U», и дракон — а это был именно дракон! — выдернул свою заднюю часть из глубокого подземного плена. Потом высвободил хвост, заключенный в другой части скалы. Передняя лапа поднялась, упираясь в камни. Раздался жуткий грохот раздираемых валунов — и дракон предстал перед нами во всей красе.

Он отряхивал с себя последние камни и пыль и переливался опаловым блеском. Потом к нам наклонилась огромная голова, в которой горели алые глаза. Зрачки, такие же вертикальные, как у меня, мерцали глубокой зеленью изумрудов. Освободившись из каменного плена, дракон оказался не таким гигантским, как я ожидала вначале. Рост Нумэра составлял шесть футов и шесть дюймов, и он был дракону примерно по плечо. А от головы до задних лап в нем было около шестнадцати футов. Хвост я не сумела оценить даже приблизительно. Дракон свернул его петлями и закинул себе на спину. Другая столь же заметная странность заключалась в отсутствии крыльев.

Потом дракон что-то сказал. Что-то такое, что попросту распластало меня по земле. Я пискнула — вслух или только мысленно, даже не знаю. Я пыталась перехватить его взгляд. Дракон заговорил снова, употребив совсем другие слова и выговаривая их медленно-медленно. Я затрясла головой, словно пытаясь прочистить уши, хотя дело было не в них. Дракон говорил прямо у меня в голове, явно ожидая, что я пойму. Но я не понимала его. Это был язык, совершенно мне неизвестный.

Подбежавшая Дайне подхватила меня на руки.

— Прекрати! — яростно крикнула она дракону. — Она не может тебя понять! Она еще совсем дитя!

Я вырвалась у нее с рук. Мне никого не хотелось обидеть, но я из шкуры вон лезла, силясь понять нависшее надо мной существо. Был ли это мой родственник? Или не упоминали старые драконы о нашей дальней родне, о драконах, созданных из камня, огня и воды? Они говорили о них на собрании, которое я посетила, когда мне было девять. Я тогда думала больше о том, как бы поиграть с двоюродными братцами и сестричками, но не все из того, о чем говорили взрослые, пролетело у меня мимо ушей.

Дракон посмотрел на Дайне, потом опять на меня. Он снова попытался заговорить, и вновь по-другому, очень спокойно и ласково. И я наконец-то выхватила знакомое слово: «спать». И что было сил подумала в ответ: «Пробуждаться!»

Дракон покосился на деревенского колдуна, все старавшегося подобраться поближе. Колдун сразу отскочил прочь, его руки так и горели сиянием дара. Дракон повернул голову на длинной шее и легонько дунул на колдуна. Дар тотчас исчез с его рук. Колдун ахнул и поспешно погрузил руки в пруд.

Опаловый дракон снова повернулся ко мне и произнес внутри моей головы: «Дитя?»

«Драконье дитя», — метнула я ответную мысль. И поняла, что передо мной был не дракон, а драконица. Достаточно было прислушаться, как она произнесла слово «дитя». Так может говорить только мать, нянчившаяся с несколькими детьми. Она любила их, временами ругала, видела, как они подрастают, и наконец отпускала устраивать свои собственные жизни. И все это я увидела и узнала, лишь вслушавшись, как она мысленно произнесла одно-единственное слово.

Драконица приподняла переднюю лапу, указывая на людей, которые нас окружали.

«Эти? Кто? Скажи».

Я принялась объяснять про императора Каддара и его путешествие в здешние края. Потом перешла к мальчишкам, закидывавшим Афру камнями. И как я по ее следу добралась до пещеры, укрытой магическими заслонами. Я уже начала было объяснять, как приручала Афру с помощью еды, но драконица остановила меня: «Довольно, дитя. Этого мне хватает, чтобы постичь ваш язык».

Я смотрела на нее, тщетно силясь что-то понять.

Прошла уйма времени с тех пор, как я последний раз слышала речь своих крылатых собратьев. Я успела совсем позабыть ее. Опаловая драконица внимательно созерцала людей.

«Я смотрю, очень многое стало другим».

Что-то изменилось в ее голосе, и я поняла, что сейчас она обратится к остальным. Так и произошло.

«Зловредные твари, — проговорила она. — Неужто вы нисколько не поумнели?»

Деревенские жители попадали на колени, разразившись плачем и криками. Последним преклонил колена их верховный колдун. Его трясло, он явно не мог совладать с собой. Афра плотно прижималась к Пегому. Я почему-то испытала гордость оттого, что она продолжала стоять.

Что до Пегого, он показал зубы драконице.

«Ну-ка, потягайся со мной, ящерица-переросток! — сказал он. — Я дрался с великанами и штормокрылами, оперенными сталью! Я и от семьи Котенка не бегал! Никакой дракон, даже каменный, не заставит меня уступить!»

«Да я вижу», — ответила драконица.

Солдаты императора тоже стояли на коленях. Не пошевелились только Дайне с Нумэром. Мои родители, как и Пегий, видывали драконов и покрупнее.

Потом Нумэр вышел вперед.

— Смотря с какой стороны посмотреть, величественная, — негромко сказал он драконице, отвечая на ее вопрос насчет «зловредных» людей. — Я, к примеру, встречал и вполне пустоголовых драконов, и весьма умудренных барсуков.

Драконица посмотрела на него, потом на Дайне.

«А вот маги точно стали лучше», — сказала она.

— Не окажешь ли честь кое-что объяснить нам? — по обыкновению учтиво, осведомился Нумэр. — Мы совсем не ощущали твоего присутствия. Иначе мы бы ни за что не стали беспокоить тебя.

«А вы меня и не беспокоили, — сказала ему драконица. Ее алые глаза обратились на Афру. — И не ты меня потревожила, маленькая мать. Я выплела слои своих защитных заклятий таким образом, чтобы меня не смог найти никто из моих соплеменников. Они веками надоедали мне бесконечными требованиями и вопросами, и в конце концов я решила скрыться от них. Мне просто хотелось поспать — долго и сладко. Но я так заговорила свои препоны, чтобы за ними могла надежно укрыться преследуемая мать или беременная. Малышка, я даже спящая была рада тебе».

И ее голова на длинной шее мягко обтекла Афру, чтобы поближе присмотреться к Удаю. Не очень понимая, как быть, Афра чуть отодвинулась, чтобы драконице было удобней разглядывать ее сына.

«Ты само очарование, маленький человечек», — сказала драконица.

Удай заагукал в полном восторге, как будто правда что понял.

Потом драконица выпрямилась, чтобы заново обвести глазами всех нас.

«На самом деле, — сказала она, — меня разбудила эта юная драконица. Когда она в самый первый раз проникла сквозь мои магические барьеры, я начала пробуждаться. Я стала разоружать свои старые щиты и понемногу разрушать скорлупы, в которые заковало меня время. Успело миновать две тысячи солнечных циклов с тех пор, как ее род разговаривал с моим. Более того, она так молода! Я опасалась, не пленили ли ее вы, двуногие существа. В прошлом вы себя уже запятнали этим».

Ее взгляд был так суров, что жители деревни, начавшие было мало-помалу подниматься с колен, снова попадали. Солдаты за спинами Нумэра и Дайне стучали зубами.

«И никакая я не пленница, — сказала я ей. — Дайне и Нумэр… — Мысленно я сопроводила их имена образами и голосами, чтобы опаловая узнала, кто где. — Дайне и Нумэр — мои родители! В смысле, приемные! С разрешения моего племени! Дайне пыталась спасти мою мать-драконицу, и та, умирая, оставила меня на ее попечении. Мне очень неплохо живется среди людей, так что не беспокойся!»

Прекрасное, величественное существо обратило на меня взгляд изумрудно-рубиновых глаз.

«В мое время драконьи недоросли не бывали такими нахальными». — Ее мысленный голос потрескивал, как воздух в грозу.

«А я не те драконьи недоросли, которых ты знала, — ответила я. — Ты сама говоришь, что целых две тысячи лет не разговаривала с драконами моего племени!»

Мне показалось, я расслышала ее вздох. Она подобрала осколок оранжевого камня фута три толщиной и задумчиво посмотрела на него.

«Похоже, я проспала несколько дольше, чем рассчитывала. Но я ничему уже не рада была от усталости и скуки», — сказала она.

«Тогда пошли с нами, — предложила я ей. — Вот уж точно скучно не будет!»

— Котенок… то есть Небопеснь, имеет в виду, что это ей скучно не будет, — заметил Нумэр. — А впрочем, после такого-то долгого сна, может, тебе и правда самое время немного размяться?

— Нумэр!.. — Дайне дернула его за рукав. — Люди в городе… да вообще всякие люди! Если с нами будет дракон… настоящий большой дракон… если люди все время будут видеть ее…

Я так и поникла. Драконица успела понравиться мне. Ну и что, что старая и высокомерная. Она была такая красивая. И даже смешная немного. И тем не менее Дайне была права. Если уж народ даже от меня с визгом шарахался… Что будет, если увидят ее?

«Мои дети перестали нуждаться в моей заботе задолго до того, как я отправилась спать, — сказала драконица. — Помнишь, как я показала тебе картины иного времени, крылатая малышка? Когда эта земля была вся в зелени и по ней бродили огромные звери? В то время я последний раз была счастлива… — Я некоторым образом ощутила, что она обращалась ко мне одной. — Я не хочу и ни за что не стану отбирать тебя у этих двуногих, которых ты называешь родителями. Но я с радостью отправлюсь путешествовать вместе с вами, если вы не будете против».

Я с писком бросилась к ней и обвила ее передние лапы. Оплавленный камень ее тела источал дивную прохладу. Она смотрела на Дайне и Нумэра.

«Умения каменного дракона зависят от того, с каким камнем он в родстве, — сказала она, снова обращаясь ко всем. — Мы, опаловые, — властелины кажимости, иллюзии и невидимости. Вот почему мои волшебные барьеры продержались так долго».

Я вдруг обнаружила, что, продолжая ощущать ее, больше не могу ее видеть. Никто больше не видел ее! А потом я и осязать ее перестала. Я заверещала, рассылая во все стороны свою силу, пытаясь ее отыскать.

Она появилась столь же внезапно, как и исчезла, только уже не рядом со мной, а подле Афры и Пегого. Афра так и подпрыгнула, Удай разревелся. Пегий воинственно заложил уши. А деревенские сообразили: пришло время удирать без оглядки.

— Вот так чудо из чудес, — с улыбкой проговорила Дайне. — Исчезать среди бела дня, ну и ну! — И посмотрела на Афру. — Так как, говоришь, тебя зовут?

— Я… Афра. А это Удай, — одним глазом поглядывая на драконицу, ответила женщина. — Твоя маленькая питомица, она… она заботилась о нас. — Она указала на меня, потом на Пегого. — И лошадка…

— Котенок — драконица, — подходя к ней, пояснила Дайне. — Мать назвала ее Небопеснью, но до этого имени ей еще расти и расти. Лошадку зовут Пегий, он возит Нумэра… Вижу, Котенок решила, что тебе подойдет кое-что из моих вещей. Вот ведь проказница… — Она приобняла Афру за плечи, потом повернулась к драконице. — А как зовут тебя, величественная?

Драконица посмотрела на Дайне, потом на меня и спросила о том, что ей показалось более важным:

«Почему это дитя не говорит с тобой мысленной речью, как со мной?»

— Она для этого слишком юна, — ответила Дайне. — Так сказали нам ее родичи. Бедняжка с ума сходит от своей немоты. Мне даже кажется, это единственное, что не устраивает ее в жизни среди людей. Ей так хочется побеседовать с нами, а она не может!

Драконица — называть ли мне ее родственницей? Считать ли предком? — повернулась к каменной выемке, что две тысячи лет служила ей постелью, и стала рыться в камнях, разбрасывая валуны.

«На языке моего народа меня называют Кавит… Ага, вот оно. Съешь-ка это, маленькая Небопеснь».

Она повернулась ко мне, и я увидела, что Кавит протягивала мне одну из своих отпавших чешуек, поблескивавшую на солнце.

«Такая красивая, — возразила я. — Жалко ее есть!»

«Ешь!» — велела Кавит.

Я повиновалась.

— Не научишь ли меня, как ты это проделала? — спросила Дайне, обращаясь к Кавит.

Я жевала чешуйку. Она хрустела на зубах, пузырилась и покалывала мне рот. Я проглотила последний кусочек.

«Вералидайне, я должна воздать тебе хвалу за то, что ты вырастила Небопеснь, — сказала Кавит. — Это храбрая малышка, которая ни перед чем не остановится, выручая друзей».

И она кивнула на Афру.

— Откуда ты узнала мое полное имя?.. — изумилась Дайне.

«Да оно повсюду во мне, — ответила я. — Моя родная мама сплошь пометила меня именем Дайне, чтобы всякий дракон, бог или бессмертный тотчас мог понять, кто теперь моя мать. Пожалуйста, скажи ей это, Кавит!»

— С ума сойти! — Дайне даже опустилась на камушек.

«Ты сама только что ей сказала», — пояснила Кавит.

«Так ты меня слышишь!!! — мысленно заверещала я, кинулась к маме и запрыгнула к ней на колени. — Ты слышишь меня! Теперь мы можем с тобой говорить! Мне не надо будет делать всякие глупые жесты, бекать и мекать, чтобы ты меня поняла!»

Дайне крепко меня обняла. Мы с ней чуть-чуть посекретничали, и я посмотрела на Пегого.

«Эй! Ты тоже слышишь меня?»

«Слышу так хорошо, как будто ты принадлежишь к звериным народам, — ответил мне Пегий, пощипывая травку. — Я очень рад, что ты счастлива. Но у тебя и прежде здорово получалось».

«Зато теперь я буду понимать все твои шутки, — сказалая ему. — Раньше-то я их больше угадывала! — И посмотрела на Нумэра. — Папа! Слушай, папа, у Афры магия двух цветов. А у ее сынишки, Удая, аж трех! Надо, чтобы Афра была в безопасности, чтобы ее хорошо кормили и не пытались сделать рабыней».

— Ты что, секреты мои выдаешь? — оглянулась Афра.

Она умудрилась не заметить, как разбежались деревенские жители и даже солдаты, пришедшие с Нумэром и Дайне.

— Она только нам говорит, — улыбнулся Нумэр. — Нам можно, потому что мы с Дайне маги. Жаль, что Котенок тебя к нам раньше не привела.

— Подозреваю, она хотела самостоятельно позаботиться об Афре, — сказала ему Дайне. — Все дело в том, что мы ее никаким делом не заняли!

Я так смутилась, что стала бледно-желтого цвета. Вот что получается, когда родители видят тебя насквозь!

«Теперь у нее дел будет полно, — сказала Кавит. — Я совсем ничего не знаю об этом изменившемся мире. Она может стать моим проводником и подругой. По крайней мере, я на это очень надеюсь».

Я попыталась сосредоточиться, с тем чтобы лишь Кавит услышала меня.

«Я буду очень рада подружиться с тобой, — сказала я ей. — Правда, я совсем маленькая…»

«А мне это и нравится, — ответила Кавит. — С тобой я вроде как и сама молодею».

Дайне спустила меня наземь и подошла к Афре.

— Можно посмотреть твоего малыша?

Афра медленно повернулась таким образом, чтобы Дайне могла вынуть Удая из ее заплечной корзинки.

— У меня своих двое, но они сейчас с дедушкой и бабушкой, — сказала ей Дайне. — Поедем с нами! Мы пришлем солдат, чтобы они забрали твое имущество.

Держа Удая, она взяла за руку его мать и повела в сторону тропинки.

— Но драконица… Небопеснь… — все-таки засомневалась Афра. — Она нарисовала корону. Там с вами… император?

— Император — очень милый молодой человек, — сказал подошедший Нумэр. — Котенок говорит, у тебя двуцветная магия? Позволь спросить, как ты удерживаешь оба аспекта и не даешь одному возобладать над другим? Моя магия тоже двух цветов, но они всегда были объединены.

И он показал ей клубок своего черного пламени, в котором дрожали белоснежные искры.

«Ой, нет, только не это», — подумала я.

Если Нумэр сейчас примется задавать ей вопросы, я никаких ответов точно уже не добьюсь.

«Папа, когда мы поедем домой? — спросила я, хватая его за штанину. Он уже шагал по тропинке вместе с Дайне и Афрой, а впереди трусил Пегий. — Кавит, идем с нами! Папа, ты им реку поправил? Мама, мама, теперь куры поправятся? А ты отругаешь как следует тех колдунов за то, что нападали на нас? Скажешь солдатам, чтобы оставили Пегого с Кавит и со мной и больше не привязывали его?..»

Не сомневайтесь — это было только начало. Я столько всего должна была им сказать, задать столько вопросов…

Мэри Розенблюм Драконья буря

Всегда хорошо иметь друзей. Но как показывает напряженный сюжет этой истории, если вы презираемый пария, от которого все шарахаются, наличие друга иной раз определяет разницу между жизнью и смертью. Особенно если друг — дракон!

Мэри Розенблюм — один из самых плодотворно работающих авторов из числа появившихся в девяностые годы. Она продала свой первый рассказ в 1990 году в журнал «Asimov's Science Fiction», чтобы со временем превратиться в одного из основных и наиболее часто печатающихся в этом журнале авторов, опубликовавшего здесь более тридцати работ. Она также печаталась в журналах «Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Science Fiction Age», «Pulp-house», «New Legends» и многих других изданиях.

Перу писательницы принадлежат несколько наиболее красочных, захватывающих и эмоционально насыщенных произведений девяностых годов, таких как «The Stone Garden», «Synthesis», «Flight», «California Dreamer» и множество других, снискавших ей любовь множества преданных поклонников. Ее новелла «Gas Fish» выиграла приз читательских симпатий журнала «Asimov's Science Fiction» за 1997 год и стала финалистом премии «Хьюго» в том же году. Ее первая повесть, «The Drylands», появившаяся в 1993 году и получившая очень положительные отзывы критиков, завоевала престижную премию Комптона Крука за лучшую дебютную повесть этого года. В ней писательница рисует масштабную картину общественных потрясений, спровоцированных катастрофическим изменением климата. Другие ее произведения, действие которых происходит в посткатастрофическом мире, рисуют американский Запад практически обезлюдевшим из-за чудовищной засухи — к сожалению, весьма злободневный ныне сюжет. Под псевдонимом Мэри Фримен ею также создана трилогия мистических произведений.

Мэри Розенблюм — выпускница курсов писательского мастерства «Кларион-Уэст». В настоящее время живет в Портленде, штат Орегон.

* * *

Стоя на корме узкой лодочки при свете мутно-желтого лика Старухи, Талья ахнула — ее неожиданно обдало солеными брызгами.

— Красуля, ну зачем же ты так!

Маленькая драконица прибоя бросила буксирный конец, до половины высунулась из воды и пронзительно застрекотала, вскинув узкую мордочку и щеря острые иголки зубов. Ее приятель повел сине-зелеными глазами, подмигнул и облил подругу водой. Та возмущенно кинулась на него — и секунду спустя два дракона уже неслись под звездами прочь по макушкам волн, сбивая с них пенные гребни своими крыльями-плавниками. Еще немного — и они скрылись из глаз.

— Приехали! — Кир поднялся на ноги, легко балансируя в лодке, переваливавшей через очередной гребень. — И что нам теперь, обратно всю дорогу грести? Так нам утреннего рынка точно не видать.

— Может, они еще вернутся. — Талья покачала головой, сматывая буксирные концы, брошенные драконами. — Не знаю даже, что на нее нашло. Морские драконы, они… ну… в общем, очень легко отвлекаются.

— Мне-то почем было знать? — хмыкнул Кир. — Это ты одна умеешь с ними разговаривать… или как это должно называться. Ладно, в любом случае нам пора назад. — Он посмотрел на север. — Я вообще-то сбежал без спросу, и, если к рассвету не вернусь и мой старик это заметит, мне не поздоровится. Он пообещал меня пришибить, если я еще раз сбегу на ночную рыбалку.

На самом деле папаша Кира имел в виду не просто «еще раз», а «еще раз вместе с Тальей». Он не одобрял дружбу сына с золотоглазой девкой, якобы приносившей несчастье. В особенности после того, как кто-то увидел драконов прибоя, тащивших ее каноэ, и рассказал всем. Люди еще терпели паучьих драконов, но в основном потому, что большие злобные пауки, жившие на деревьях в роще, были куда хуже злосчастья, сопутствовавшего драконам.

— Извини, — вздохнула Талья и стала разматывать рыболовную леску. — Почему бы нам и не порыбачить, пока будем грести? Может, клюнет рыба-драгоценность. Они поднимаются на поверхность, когда в небе Старуха. А если мы сможем заставить ее тянуть в нужном направлении, она нас еще и подтащит…

Рассуждая таким образом, Талья насаживала на крючки древесного краба и бросала их за борт. Потом нагнулась, вглядываясь в воду за кормой. Золото, обрамлявшее чешуи рыбы-драгоценности, могло растопить сердце даже папаши Кира. Потом луч Старухи высветил поверхность моря на расстоянии в несколько корпусов лодки.

— Кир, смотри, там вроде что-то на поверхности плавает!

И она схватила весло.

— Где? — Кир завертел головой. — Ничего не вижу!

— Такой ворох пузырьков.

Талья уже подводила лодочку к плавающему предмету. Он был высотой примерно в половину ее роста и в самом деле напоминал клубок пены, которую штормовые ветры сбивают на гребнях волн. Только здесь каждый хрустальный пузырь переливался сам по себе, рождая в желтоватом свете Старухи маленькую дрожащую радугу.

— Да он плотный! — Она осторожно потрогала странную пену.

Ее рука медленно погрузилась в густую массу, после чего натолкнулась на что-то теплое и гладкое.

— Эй, поосторожнее! — Кир резким ударом весла отогнал лодочку прочь. — Мало ли что там внутри!

— Прекрати. — Талья держала крепко, и плавучая масса переместилась следом за каноэ. — Ты посмотри только! — Она вытащила один из теплых предметов из переливчатой пены и стала рассматривать. — Явно чье-то яйцо. Их там несколько.

Яйцо было довольно большое — пальцами не обхватить. Скорлупа выглядела такой же радужной, как и покрывающие ее пузырьки. На ощупь она казалась мягкой и твердой одновременно. И еще яйцо еле заметно пульсировало в руке.

— Вроде крупноваты для птичьих. — Кир наклонил голову, сузив небесного цвета глаза. — Ладно, давай хоть их на рынок свезем. Если они не протухли, конечно. — И он протянул руку. — Давай разобьем и посмотрим!

— Нет, ни за что!

Талья отдернула яйцо прочь, но движение оказалось недостаточно осторожным. Скорлупа разбилась, вернее сказать, лопнула. Бледные края завернулись в стороны — и наружу проклюнулась длинная, узкая головка дракона. Она была тускло-серой, как море в шторм.

— Так это яйца драконов прибоя, — разочарованно протянул Кир. — Люди вечно гадают, где они яйца откладывают. А мы теперь знаем!

— Ну да. — Талья сложила ладони, поддерживая дракончика, который деловито выцарапывался из скорлупы. — Правда, этот малыш странновато выглядит для дракона прибоя, а если они вправду так кладут свои яйца, почему мы их по всему берегу не находим? Ой! Кусается!..

И она отдернула руку, едва не уронив дракончика на дно лодки.

— Да выкинь ты его за борт, — посоветовал Кир, перебираясь обратно на нос.

Дракончик бился и барахтался у Тальи в руках. По левому запястью текла кровь, там виднелись отметины, оставленные двойным рядом зубов.

— Ну и зубки, — сказала она. — Нет, Кир, я его не выброшу. Он, может, решил, что я съесть его собираюсь, и я могу это понять… Эй, малыш, успокойся! Я не питаюсь драконами, — произнесла она ласково. И кивнула в сторону пенного кома. — Смотри, они все вылупляются!

Из радужных пузырей под бледный свет Старухи и в самом деле высовывались все новые крохотные головки.

— Кетрелы!

Голос Кира заставил Талью отвлечься от новорожденных дракончиков. И правда, высоко наверху уже ходили кругами темные силуэты. Широкие крылья перекрывали свет звезд.

— Слетелись к гнезду, — сказала Талья. — Они их сожрут!

— Лучше их, чем нас. Талья, греби!

И Кир всадил в воду весло, увлекая каноэ прочь от пузырчатого гнезда.

Он был прав. Талья тоже подхватила весло. Дракончик перестал с ней воевать и вместо этого крепко обвил ее руку.

— Держись, маленький! — Талья с силой ударила веслом. — Я тебя им не отдам!

На самом деле им всем очень повезет, если птицы их не разорвут. Многие жители рощ простились с жизнью, застигнутые голодной стаей в ночи посреди океана. На лик Старухи весьма кстати наползло облачко, погрузив их в спасительную темноту. У Тальи непроизвольно подергивалась кожа на спине, она ждала, что в нее вот-вот вопьются бритвенно острые когти. Кир молча гнал каноэ вперед…

Им повезло, громадные птицы не обратили на лодку с людьми никакого внимания. Они потрошили гнездо, и крик там стоял такой, что Талья то и дело вздрагивала. Хлопанье крыльев, визг, вопли… Когда Старуха выглянула из-за облака, Талья рискнула оглянуться через плечо. Казалось, мутноватый свет сфокусировался на несчастном гнезде. Стая рвала его когтями, клювастые головы на длинных шеях вонзались в месиво пузырей. Когда они выныривали наружу, в клювах извивались дракончики. Слезы обожгли Талье глаза. Она продолжала яростно грести. У малышей не было ни малейшей надежды уцелеть. Каноэ мчалось сквозь тьму, и звуки пиршества за спиной постепенно отдалялись. Когда впереди показался большой плавучий остров, юноша и девушка подогнали каноэ к его берегу и вскоре, найдя пещеру в массе переплетенных корней, загнали лодку в это естественное укрытие.

— Будем надеяться, здесь они нас не заметят, — сказал Кир.

— Красуля! — Талья опустила весло. Голубая драконица вырвалась из воды и с возбужденным писком заметалась вдоль края водорослей. В следующий момент к ней присоединился зеленый самец. — Буксирный конец, Кир! Кидай им скорее! Ловите, вы двое! Вперед! Быстро, быстро, быстро!..

Талья никогда не знала в точности, многое ли из человеческой речи понимали драконы прибоя, но в этот раз напряженность момента им совершенно точно передалась. Они разом всунули узкие головы в ошейники, которые она сплела для них из травяных жил, и так заработали крыльями-плавниками, что Талью и Кира мгновенно вымочило брызгами.

— Надо будет воду вычерпывать, — прокричал Кир. Каноэ так и летело вперед, вода пенными крыльями распадалась у его носа. — Вот это я понимаю поездочка!

— Они тоже кетрелов боятся, — сказала Талья и оглянулась.

Гнезда больше не было видно в темноте. Она содрогнулась.

Кетрелы обычно держались карков и пировали, когда люди с материка выбрасывали за борт изможденных рабов. Поговаривали, будто они даже приводили мародеров к поселениям людей рощ.

Что-то защекотало ее запястье. Она опустила глаза.

Дракончик вылизывал место покуса, убирая с ее кожи самомалейшие следы крови.

— Спасибо, малыш!

Талья подставила руку, и дракончик перебрался ей на ладонь, придерживаясь хвостом. Оказывается, это была самочка, длинная, очень изящная, с перепончатыми лапками, серебристо-синими плавниками, туго сложенными у боков, и мускулистым хвостом.

«Прямо как у морских драконов», — подумала Талья.

Их плавники разворачивались и твердели в воде.

— Может, ты у нас все-таки дракон прибоя? — пробормотала она.

Ощущение отрицательного ответа было столь явственным, как будто ей шепнули на ухо: «Нет».

— Так это ты мне ответила?

Она нагнулась к маленькой драконице, и та, подняв мордочку, посмотрела ей прямо в глаза. В серебряном взгляде светился разум, которого Талья никогда не видела в глазах морских драконов и их паучьих собратьев.

— Что же ты у нас такое? — вполголоса спросила она. — Посмотри, Кир! — И она показала ему недавно укушенную руку. — Видишь, что она сделала?

— Опять тебя цапнула? — В глазах Кира еще металась тень страха. — Сказал же, выкинь птицам, поделом будет.

— Нет! Наоборот, покус совсем зажил! Видишь?

— Странно. — Он осмотрел ее руку, на которой лишь бледные пятнышки отмечали места, где кожу пропороли острые зубы. — Я и не знал, что драконы прибоя это умеют!

— Не думаю, чтобы они умели. А еще я не думаю, что это дракон прибоя.

— А кто же еще? Впрочем, без разницы. От драконов все равно никому никакой пользы, кроме тебя! — Кир посмотрел вперед, где Красуля с приятелем резво рассекали волну. — Вот бы они и мою лодку взялись таскать.

Талья пожала плечами.

— Достаточно просто попросить их, — сказала она.

— Так они меня и послушались!

— Значит, недостаточно вежливо просишь.

Талья смотрела вперед. Небо на востоке понемногу начинало светлеть, и она уже могла различить макушки деревенской рощи — плотную мешанину зеленых ветвей, опиравшихся на несколько могучих стволов, которые держались корнями непосредственно за океанское дно. Чешуйчатая рыбья кожа, которой были покрыты жилые купола, уже мерцала золотом: ее касался первый свет утра.

— Надеюсь, — сказала она, — тебе все-таки не влетит.

— Уже поздно скрываться, — вздохнул Кир. — Папаня всегда с зарей просыпается.

— А если сегодня он не пойдет проверять, в постели ли ты? — проговорила Талья с надеждой.

Уже вблизи рощи им на крючок попался мордастик. Эти рыбы питались всякой падалью, а потому и водились вблизи обитаемых рощ, подчищая помои и мусор, который жители бросали в воду. Этот мордастик был невелик, и, как только Талья сняла его с крючка, маленькая драконица с жадностью набросилась на трепещущую добычу. Зубы-иголки так и рвали белую рыбью плоть.

— Эй! — нахмурился Кир. — Рыба вообще-то наша!

— Твоя мама вряд ли станет есть мордастика, — сказала Талья. — А этой малышке надо чем-то питаться… Ух ты, вот это аппетит!

Маленькая драконица действительно в считаные минуты превратила мордастика в скелет. Ее брюшко смешно раздулось, из него раздавалось негромкое бурчание. Драконица уютно устроилась на коленях у Тальи и обвила хвост вокруг ее пояса.

— Она же растет, — сказала девушка, бережно поглаживая гладкий, шелковистый бочок. — Смотри, она уже сейчас заметно больше, чем когда только что вылупилась.

— Вот счастье-то. — Кир надел на крючок новый кусок наживки и выпустил леску за борт. — Только этого нам и недоставало. Не просто драконье злосчастье в деревню, а еще и большое. Таль, у тебя и так полно неприятностей. Оно тебе надо?

— Ну, она, может, отправится своим путем, когда выучится летать, или плавать, или что там свойственно ее породе…

«А зачем бы мне отправляться куда-то?» Талья аж заморгала, такой четкой и ясной была эта мгновенная связь.

«Это ты заговорила со мной?»

Кончиком пальца она осторожно погладила паутинно-тонкие складки перепонок на свернутых крыльях.

— Думается, тут у нас пловчиха, — сказала она. «Ну конечно, я плавала! Кстати, меня зовут Кзин!»

— Она? — Кир смотрел подозрительно. — С чего ты взяла, что это «она»?

— Она сама мне сказала.

— Да откуда ей знать наш язык? — не поверил Кир. — Хватит уже меня дурачить!

Кзин обратила в его сторону большой серебристый глаз. «Если твой дружок говорит обо мне, скажи ему, что это ты владеешь нашей речью. Немногим твоим соплеменникам это дано».

— Откуда ты что-то знаешь о нашем племени? — Талья приподняла драконицу, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. — Ты же только что вылупилась!

— Эй, что вообще происходит? — прищурился Кир. — Не притворяйся, будто в самом деле беседуешь с этим созданием!

— Ну… оно так и есть, — ответила Талья. — Она говорит, ее зовут Кзин.

— Честно, иногда я просто не знаю, верить тебе или нет! — сказал Кир, помолчав.

Талья скорчила ему рожу, хотя Кир, по сути, был прав. Потом она запрокинула голову, глядя на возносившиеся высоко вверх деревья обитаемой рощи. На девушку и так уже косились из-за ее необычных глаз, хотя, по сути, кому какое дело, что драконы прибоя ловили для нее рыбу. Добавить к этой картине нового и непонятного дракона — и хорошо, если жители деревни вовсе не выгонят Талью из своей рощи.

— Клюет! — воскликнул Кир, подхватывая натянувшуюся лесу. — Только чтобы в этот раз до нее не добрался этот твой дракон!

«Да не хочу я ни до чего „добираться“, — зевнула Кзин, демонстрируя двойной ряд блестящих зубов и ярко-красный язык. — Полна под завязку!»

На крючке билась крупная, жирная нерка. Талья сразу сказала, чтобы Кир отнес ее домой, матери. Она ей точно обрадуется и, может быть, заступится за Кира перед отцом. Отец Кира был процветающим кузнецом, он выделывал морское золото и крепко верил в удачу. Равно как и в неудачу.

Талья, поблагодарив, отослала драконов прочь — они уже входили в тень рощи, где между мощными стволами еще господствовала ночь. Здесь Талья подняла противовес каноэ, чтобы он не мешал маневрировать в узких местах, и умело провела лодочку среди множества лодок, привязанных у небольших причалов, чтобы наконец остановиться у пристани подле ствола, поддерживавшего дом семьи Кира.

Он помахал ей рукой и быстро полез вверх по сетчатой лестнице, закинув за спину нерку. Вода с мокрой добычи стекала по его спине. Талье почудилось откуда-то сверху хриплое карканье, похожее на крик кетрела. Однако переплетенные ветви надежно прятали небо, и хищник никак не мог рассмотреть маленькую драконицу здесь, далеко внизу.

Стояло время отлива, и Талья быстро наполнила небольшую сетку съедобными моллюсками в пурпурных раковинах — те как раз покинули воду, чтобы в потемках полакомиться древесным мхом на стволах.

На всякий случай Талья спрятала Кзин у себя на животе под рубашкой, подальше от лишних глаз. Привязала каноэ и быстро вскарабкалась на первый уровень, где от ствола во все стороны отходили нижние сучья. Переплетаясь с сучьями соседних деревьев, они образовывали прочный, пружинящий пол. В каждой роще было несколько таких уровней. Здешняя насчитывала несколько веков возраста, и уровней в ней было целых четыре. На самом нижнем, куда не достигали штормовые ветра, но могли захлестнуть нагонные волны, происходила торговля. Процветающие ремесленники вроде семьи Кира и самые успешные рыбаки обитали на втором уровне — самом безопасном.

Талья с матерью жила на самой верхотуре. То есть раньше жила, пока той осенью не нагрянули мародеры. С тех пор домом ей служило каноэ. Либо заросли папоротников на стволах, которые она делила с паучьими драконами. Еще одним вариантом был купол странствующего целителя, когда тот заглядывал в рощу.

Кзин сонно ворочалась на теле, щекоча Талье коготками кожу. Девушка гладила маленькую драконицу, пока та окончательно не успокоилась, и шагнула с лестницы на древесный сук. На этом уровне ветви соединялись дорожками, сплетенными из высушенных водорослей — морских лент. Переходя с одной на другую, Талья вскоре добралась до главного рынка, теснившегося между двух громадных стволов. Сейчас, утром, было лучшее время для торга, и жизнь у лотков кипела вовсю. Здесь можно было купить все, что угодно, — от свежего улова до изделий ремесленников вроде блюд, наконечников для копий и стрел и украшений из рыбьего золота, которые делал Киров отец.

В прохладном воздухе носились ароматы, от них у Тальи заурчало в животе, и она остановилась у одного из своих любимых лотков.

— Меняю сладких моллюсков на рыбку и кружку чая, — сказала она и продемонстрировала свою сетку старухе, возившейся у жаровни.

— А они у тебя свежие? — Старуха заглянула в сетку, вытащила одну из раковин, понюхала, попробовала на вкус. — Ну, не плохо. — И она улыбнулась Талье, отчего продубленное непогодами лицо собралось сотнями морщинок. — Одна рыбка!

И она сняла с огня самую маленькую рыбешку, надетую на прутик.

— Я их только что собрала, — сказала Талья. — Ты их точно продашь все до одной! — И она покачала головой, указывая на другую рыбку, побольше. — Мне вон ту. И еще чай!

— Никакого чая, — замотала головой старуха.

— Ладно, пойду продам их Далид.

И Талья выдернула у нее мешок.

— Ну шут с тобой. Дам чаю. — Лоточница снова завладела мешком и поскорей спрятала. — Вот тебе чай.

Наполнив небольшую ракушку-чашку золотым чаем, она протянула ее Талье вместе с жареной рыбкой.

— Эй, с чего ты взяла, что тебе позволено красть тут еду? Я к тебе обращаюсь, несчастье золотоглазое!

Издевательский голос заставил Талью замереть. Потом она нарочито не торопясь откусила сочный кусок, разжевала и проглотила.

— Что, Андир, — сказала она затем, — никого из малышей поблизости не видно, чтобы помыкать ими?

И она отпила чаю.

— Я не желаю тебя тут видеть, — останавливаясь напротив, проговорил Андир, голубые глаза смотрели жестко. Он был старшим сыном главы совета, и за спиной у него виднелись двое его двоюродных братьев. — Хочешь здесь что-нибудь покупать — убедись сперва, что меня поблизости нет!

— Что, тебя избрали на место отца? — осведомилась Талья. Она стояла спокойно, потягивая чай. — Должно быть, я важные новости мимо ушей пропустила.

— Должен же кто-то тебя научить почтению к вышестоящим, — хмыкнул Андир. — Ты всего лишь бродяжка, и твоя мать такой же была. Небось, тоже подумываешь, как бы продаться людям с материка? Им твои глаза точно понравятся.

Талья выплеснула чай ему в лицо. Андир громко взвыл, протирая глаза.

— Ах ты, мерзкая…

И он бросился вперед. Он был тяжеловесный, точно рыба-кит. И такой же неповоротливый.

Талья отшагнула в сторону, и он схватил пустоту. Его кузены держались в сторонке и заранее посмеивались, предвкушая, как Андир задаст ей взбучку. Она увернулась и во второй раз, но один из его братьев пихнул ее в спину, и пальцы Андира сгребли ее рубашку. Кзин завозилась, стараясь освободиться.

Неожиданный порыв ветра пронесся по рынку, завертев палые листья и ошметки древесного мха.

Андир отвлекся, решив посмотреть, что происходит, и Талья, вырвавшись, огрела его недоеденной рыбой прямо по роже. Жирные крошки разлетелись по его рубашке из дорогого тонкого полотна, он зарычал и бросился на нее, вложив в бросок целиком вес своего тела. Талья, не двигаясь, стояла на самом краю плетеной дорожки. Двоюродные закричали, предупреждая его, но ярость ослепила Андира. К тому же он был совершенно уверен, что сейчас поймает дерзкую девку.

Но в самый последний миг Талья отпрыгнула в сторону. Нырнув ногами вперед в отверстие между ветвями, она повисла на руках, раскачалась и снова запрыгнула на дорожку — все это одним быстрым гибким движением. Где-то у нее за спиной пронзительно завизжал Андир. Его нога провалилась между сучьями, он упал и сломал лодыжку. Было слышно, как хрустнула кость.

— Я тебя убью за это, злосчастье ходячее! — орал Андир. — Держите ее!

Люди начали собираться к месту происшествия, но Талья не стала ждать, надумает ли кто вмешиваться. Легко перепрыгивая с ветки на ветку, она устремилась к другому стволу. В отличие от нее Андировы кузены боялись упасть вниз, в воду, и держались тропинки. Талья первой добралась до соседнего ствола и нырнула в густые заросли папоротников. Там прятались два паучьих дракона, она ощутила их интерес, пробираясь все выше, к обломанной ветке, которую давно превратила в свой личный насест.

— Давай прячься, несчастье! — крикнул ей вслед один из кузенов. Его лицо в сумерках казалось мутным пятном. — Надеюсь, пауки тебя слопают!

Один из паучьих драконов в это время возник у ее плеча, сделал выпад и с хрустом сгреб древесного паука размером в ладонь. Второй паук таился неподалеку, красные глаза ядовитой твари светились в потемках. Талья обломила засохший лист папоротника и смахнула паука вниз. Там кто-то закричал, послышался топот бегущих… Талья поняла, что попала если не в цель, то, по крайней мере, близко. Второй паучий дракон слопал еще одного паука, потом сунул нос под край ее рубашки.

Кзин выглянула через шейный вырез одежды и что-то прошипела. Паучий дракон на миг распластался по стволу, его серебристый язык то прятался, то высовывался наружу. Потом улегся у бедра Тальи, устроившейся на лежаке, сплетенном из папоротниковых стеблей.

«Тот тип хотел обидеть тебя, — отдался у нее в голове ворчливый голосок Кзин. — Мне бы…»

Что конкретно ей требовалось, осталось за гранью понятного.

— Да ну его, — вздохнула Талья. — Он тут, типа, крутой. Постараемся не попадаться ему на дороге, и все. А может, пора уже переселиться на плавучий островок.

В это время года редко шел дождь, так что могло получиться очень даже неплохо.

Маленькая драконица уютно свернулась у нее на шее, и Талья уже засыпала, когда тихий голос, окликнувший ее по имени, отогнал сон.

— Слэйн? — Она приподнялась на колени и высунула голову сквозь папоротники, придерживая ладонью встревожившуюся драконицу. — Это ты, Слэйн?

— Я.

На нее снизу вверх смотрел почтенный целитель.

— Спускайся, — сказал он ей. — Я знаю, ты думаешь, что паучьи драконы тебя охраняют, но, по мне, лучше бы тебе в безопасном месте нынче поспать. А, девочка?

— Когда ты вернулся? — Талья снова засунула Кзин под рубашку и стала спускаться по стволу. Паучьи драконы ловко бежали впереди, высматривая пауков. — Тебя так давно не было!

— Да, я долго странствовал, но как раз нынче утром прибыл обратно. Соскучился, знаешь ли… — Слэйн улыбался ей с высоты своего роста, его морщинистое лицо напоминало карту прожитых лет и пережитых ненастий. — Ко мне, кстати, Андира принесли. Он лодыжку сломал.

Талья приподняла подбородок.

— Я слышала, как хрустнуло, — сказала она. — Поделом ему!

— Надеюсь, — усмехнулся Слэйн. — Знаешь, я ни на миг не поверил тому, что рассказывали мальчишки. — Тут его лицо посерьезнело. — Однако другие могут поверить. Ты нажила себе могущественного врага, Талья. Андир — взрослый парень, хотя еще считается мальчишкой. А ты его у всех на глазах выставила дураком. Теперь он тебе навредит, как только сумеет. А отец прикроет его. И Андир это знает.

Талья отвела глаза.

— Да я знаю…

— Так вот пошли-ка спать ко мне в купол, — повторил Слэйн и положил руку ей на плечо. — У меня там, кстати, не водятся пауки. И вообще, полагаю, пора уже тебе сопровождать меня в путешествиях.

Сопровождать? Его? В путешествиях? Талья спускалась вниз, сама не своя от волнения. Потом ей подумалось, что предложение Слэйна означало расставание с Киром. Хмурясь, она шла за целителем по плетеным дорожкам, а он здоровался с жителями деревни, спешившими по своим утренним делам. Кое-кто из них весьма косо поглядывал на Талью, но она не обращала внимания. Только думала про себя, что история драки — в изложении Андира — действительно успела распространиться.

Целитель обитал в небольшом куполе, расположенном на втором ярусе. Они поднялись по веревочной сетке, натянутой у одного из больших стволов, и пошли по плетеной дорожке мимо плотно сдвинутых куполов — каждый окружало снабженное поручнями крылечко. На подходах к своему куполу — его легко было отличить по укрытой от непогоды площадке для ожидающих посетителей — целитель помедлил. Сквозь неплотно задернутую дверную занавеску проникал свет.

— Я не зажигал огня, когда уходил, — проговорил он. — Подожди здесь, хорошо?

И он осторожно потянулся к занавеске, но прежде, чем успел к ней прикоснуться, ее отбросили изнутри.

— Ты ее нашел! Она в порядке? — И выскочивший Кир крепко обнял Талью. — Как же я за тебя волновался.

— Да что мне будет! — Она ответила объятием на объятие. — Смотри, неприятностей себе заработаешь.

— Ну да. — Он широко улыбнулся. — Заработаю, а как же.

И повел всех внутрь, словно это был его собственный купол.

Улыбаясь и качая головой, Слэйн растеплил масляную печку и поставил греться воду для чая. Свет масляной лампы бросал тени на его лицо и освещал пучки сушеных морских трав, рыбешек и растений материка, подвешенных к потолку. На полках теснились кувшинчики с целебными вытяжками и мазями. Их не было лишь на маленьком столике и узкой постели Слэйна.

— Ты в самом деле Андиру ногу сломала? — Кир устроился на краешке стола, его светлые глаза так и мерцали. — Эх, жаль, меня там не было! Вот уж напросился так напросился!

— Он сам упал и ногу подвернул, — без улыбки ответила Талья.

Маленькая драконица возилась у нее под рубашкой, и в конце концов девушка расстегнула пояс. Кзин тут же выскочила на свободу, запрыгнула на столешницу и встала столбиком. Серебряные глаза ярко блестели в ламповом свете.

— А она правда заметно больше стала. — У Кира так и округлились глаза. — Вот это я понимаю, рост!

Слэйн опустил кувшин с водой, который держал.

— Это еще что такое? И откуда оно?

Драконица наклонила головку. Талья подавила улыбку.

— Это не оно, а она. И она называет себя — Кзин!

Седые брови Слэйна поползли вверх, спрятавшись под волосами.

— Она с тобой говорит?

— Она кусается, — сказал Кир и сразу отшатнулся, потому что Кзин на него зашипела.

— Я знаю о твоей необычной связи с паучьими драконами и драконами прибоя. Да-да, я видел, как они таскали твою лодочку. — Целитель опустился на табуретку и осторожно протянул драконице ладонь. Та сперва зашипела, но потом потянулась навстречу, обнюхивая его пальцы. — Но они ведь не говорят с тобой? Или как?

— Не так, как она, — ответила Талья.

Вода для чая уже кипела вовсю, но Слэйн явно про нее позабыл. Поднявшись, Талья зачерпнула ложечкой сушеных цветов, бросила их в чайник и залила кипятком. Драконица прижималась к ее плечу, нюхая поднимавшийся пар.

— Кир думал, это детеныш дракона прибоя, — сказала Талья и сморщилась, отмахиваясь от возмущенной Кзин. — Ладно, ладно, это же не я тебя так обозвала!

— Да, это точно не дракон прибоя, — рассеянно проговорил Слэйн. — По крайней мере, я так не думаю. И она тоже явно так не думает.

Он вновь протянул руку, и Кзин, чуть поколебавшись, ступила ему на ладонь и прошлась по руке до самого плеча. Сунула мордочку ему в волосы, обследовала ухо…

— Талья, — сказал целитель. — Известно ли тебе, почему жителям рощи кажется, будто твои глаза приносят беду?

Талья поставила перед ним дымящуюся кружку, но взгляда не подняла.

— Это оттого, что они думают… будто моя мать… спала с карком… ну, с человеком с материка, — хриплым шепотом выговорила она.

Кир отвернулся, чтобы она не увидела жалости у него на лице.

— И Андир тоже так говорит?

Слэйн произнес это так резко, что она вскинула глаза.

— А у кого еще бывают такие золотые глаза? Только у карков!

— Все было так давно, что мы успели позабыть. — Он вздохнул. — А не стоило бы… — Драконица запустила ему в волосы коготок, добравшись до кожи, и Слэйн вздрогнул. — Эй, малышка, больно же! — И вновь повернулся к Талье. — Тебе известна история морских драконов?

Она пожала плечами.

— Конечно. Они своей магией защищали людей рощ и удерживали карков на материке. Но потом однажды их позвала Старуха, и они улетели, чтобы жить на Луне. Это же детская сказка, Слэйн!

— Сказки часто основаны на реальности, — ответил он, с улыбкой наблюдая, как маленькая драконица, хлопая неразвитыми крылышками, спрыгивает с его плеча и шлепается на столешницу. Там она осторожно пробралась между чайником и кружками, царапая по дереву коготками, потом снова забралась Талье на плечо и обвила длинный гребнистый хвост вокруг ее шеи.

Слэйн подул в свою кружку.

— Морские драконы защищали жителей рощ, потому что у них была связь с некоторыми из них, с теми, кто мог разговаривать с ними. В те времена магией не только карки владели. Если человек, умевший разговаривать с драконом, умирал, тот больше не защищал его рощу. Драконья преданность, видите ли, имеет свои границы.

Кир фыркнул. Драконица показала ему язык.

— А я даже не знала, что им свойственна преданность, — сказала Талья. Ей сразу вспомнилось множество случаев, когда она бывала вынуждена грести всю дорогу обратно, потому что «ее» драконы на что-то отвлекались и удирали прочь, бросая ее. — Ну, то есть где-то как-то… но не особенно, так, что ли?

«А вот и нет! Мы очень верные! — Маленькая драконица ткнулась мордочкой ей в ухо. — И твои глаза мне очень-очень нравятся».

— Ой! Ага… ну да… в общем, спасибо, — отозвалась Талья и сама почувствовала, как покраснела: Слэйн и Кир смотрели на нее во все глаза.

— Полагаю, она согласна со мной, — отхлебнув чаю, задумчиво проговорил Слэйн. — Карки смекнули: для того чтобы извести драконов, следовало перебить тех людей, кто был с ними связан. Так они и поступили. — Он поставил кружку. — Карки стали засылать убийц, чтобы те отыскивали и уничтожали всех, кто по крови был связан с драконами. А когда дракон уходил, они налетали на поселение в роще и вырезали всех до последнего человека. Просто для того, чтобы наверняка пресечь такую наследственность. Видишь ли, Талья, способность говорить с драконами — она наследуется, ей не научишься. И у большинства тех, кто мог общаться с драконами, были золотые глаза.

Вот тебе и золотой зрак, он же дурной! Талья смотрела на целителя, не отводя глаз. Драконица у нее на плече шипела, вытягивала шейку, ее серебряные глаза метали гневные молнии, маленькие крылья вздрагивали, силясь раскрыться.

По куполу даже пронесся несильный порыв ветра, от которого посыпались на пол свитки, сделанные из широколиственных водорослей.

Целитель кивнул.

— Теперь ты понимаешь, что карки предоставили нам делать всю работу за них. — В его голосе звучала горечь. — Во многих рощах золотоглазого ребенка… предоставляют воле волн уже при самом рождении. Вот поэтому твоя мать и пришла жить в эту рощу. Это я ее сюда привел. Потому что знал: здесь, в этой роще, ее дитя будет в безопасности. О той роще, где выросла она сама, этого никак нельзя было сказать. Правда, от мародеров я ее спасти не сумел… — Он замолчал, его глаза были устремлены во тьму прошлого. — Но теперь… — И он кивнул на все еще настороженную драконицу у Тальи на плече. — Теперь тебя нашел морской дракон, Талья.

— Да не находил он ее! Это мы нашли гнездо! С кладкой яиц! — вскочил на ноги Кир. — Так он… то есть она… способна отогнать карков?

— Она говорит, что не помнит, как это делается, но она их отгонит. — Талья погладила шелковистые чешуйки малышки и ощутила невысказанный вопрос.

«Ты у нас морской дракон», — подумала она.

«Ну да, а что?» — как бы передернула плечиками Кзин.

— Налетели кетрелы и сожрали всех остальных, — объяснила Слэйну Талья. — Она оказалась единственной, кто выжил. Для начала она меня цапнула… — Талья показала ему руку. — Но потом стала лизать ее и исцелила.

«Должна же я была убедиться, что я тебя знаю, — коснулось ее разума ворчливое замечание Кзин. — А как иначе я могла убедиться, не попробовав твоей крови?»

— Убедиться? Что знаешь меня? — Талья смотрела на нее в изумлении. — Но откуда, ведь ты только что вылупилась?..

«Я тебя знаю!» — со всей определенностью ответила малышка.

— Кетрелы? — очень серьезно переспросил Слэйн. — Говоришь, кетрелы обнаружили кладку?

— Появились точно из ниоткуда, — поежился Кир. — Я уж боялся, как бы и нас до кучи не слопали.

Талья содрогнулась, а драконица испустила негромкий крик, полный пронзительного горя.

— Да, всех остальных они сразу убили…

Целитель наклонился вперед.

— Они вас видели? Они пытались на вас нападать?

Талья замотала головой.

— Нет, мы очень быстро смылись оттуда.

— Кетрелы — сообщники карков. Они все время выискивают гнезда с яйцами морских драконов и стараются перебить новорожденных, прежде чем те найдут людей для союза. Может, именно поэтому нам никогда не удается найти кладку… — Потом его лицо прояснилось. — Я-то думал, что морские драконы совсем исчезли из этого мира, но, похоже, время от времени они его еще посещают, чтобы отложить здесь яйца. Кладка, которая вам попалась, наверняка не единственная!

Талья моргнула, подумала и сказала:

— Кзин говорит, они не ушли, они просто… — Она нахмурилась. — Я не особенно понимаю, что именно она имеет в виду. Они здесь и как бы не здесь.

— Когда мы общались с морскими драконами, люди рощ были сильны. — Взгляд Слэйна был обращен куда-то вдаль. — Мы противостояли каркам на равных. Их магия могла одолеть нас, но не морских драконов, которые не допускали к рощам охотников за рабами. Но потом карки открыли, что могут убрать с дороги драконов, под корень истребив всех способных с ними общаться…

Кир снова вскочил.

— Так ведь и Талья наверняка не единственная! Должны быть и другие!

— Они есть. Не очень много, но есть. — Лицо Слэйна озарила медленная улыбка. — Собственно, Талья, я и хотел, чтобы ты кое с кем из них встретилась. Они рассеяны по некоторым рощам, где их согласны терпеть. Мы, целители, за ними приглядываем. Мы… мы надеялись, что морские драконы, быть может, однажды вернутся.

— Так оно и случилось. — Талья погладила нежные крылышки. — Если ты и вправду принадлежишь к этому племени!

«Я есть то, что я есть!» — Кзин затрепетала крыльями, и новый порыв ветра зашуршал свитками на полу.

— Эй, ты смотри не очень зли ее, Тал! — слегка занервничал Кир. — Говорят, морские драконы жутко опасны! Ну, в смысле, если уж они карков могли побить…

— Я думаю, Кир, тебе ничто не грозит. — Целитель посмеивался, но взгляд оставался озабоченным. — Тебе лучше прятать ее, Талья. Чтобы никто не знал и не видел. Если кетрелы так быстро обнаружили кладку, значит, они специально выискивали яйца. Из чего, в свою очередь, следует, что у карков могут быть повсюду подсылы, которые выведывают, не вступил ли кто из нас в союз с морским драконом. Вот почему мы, целители, прячем золотоглазых детей по маленьким рощам, подальше от больших рощ-городов. В небольших поселениях приходится опасаться мародеров, но, с другой стороны, каркам здесь труднее их отыскать.

— Если кто заметит ее и обратит внимание, я скажу, что это дракон прибоя, — пообещала Талья и тут же подпрыгнула — Кзин чувствительно цапнула ее за ухо. — Да не говорит никто, что ты дракон прибоя! Нам просто нужно, чтобы люди так думали, поняла?.. — Она потерла ухо. — Ну ты даешь!..

— Она знает, как добраться до места, где живут другие морские драконы? — Кир наклонился поближе. — Может, она могла бы привести их сюда?

«Я не помню. — Кзин ударила тонким хвостом. — Но я постараюсь».

Талья пересказала ее ответ, и Кир нахмурился.

— Не особенно понимаю… Как можно «вспомнить» что-то, чего не знаешь?

— Что ж, будем надеяться, — сказал Слэйн, но и целитель выглядел отчасти разочарованным. — Хочешь, я пошлю весточку твоему отцу, Кир? Передам, что мне нужна была твоя помощь?

— Это было бы здорово. — Он скорчил рожу, глядя, как целитель выбирает кусочек бумага и составляет записку. — А то как бы папаша шкуру с меня не спустил. Хорошо бы она вспомнила, как других морских драконов сюда позвать!

И, выскочив за дверь, мигом исчез в глубоких тенях.

— Будем надеяться, — повторил Слэйн серьезным тоном, но глаза его улыбались. — Кир — верный друг. — И повернулся к Талье. — Если наша маленькая морская драконица проголодается, у меня тут свежей рыбки припасено. А для тебя найдутся пирожки со съедобными моллюсками. Сейчас еще местечко тебе расчищу прилечь…

Кзин ничтоже сумняшеся сообщила Талье, что — да, свежей рыбке она очень даже нашла бы применение. В большом количестве!

Пирожки со сладкими моллюсками оказались свежими, пряными, ароматными. Только запустив зубы в первый из них, Талья осознала, до какой степени проголодалась. К тому времени, когда она утолила голод, целитель успел приготовить ей уютную лежанку в углу, отгороженную кипами свитков и всяких сушеных припасов. Там она и свернулась калачиком под одеялом, сплетенным из мха, вместе с Кзин, привычно устроившейся у живота. Облизала с подбородка последние крошки — и тотчас заснула.

В последующие несколько недель Талья старалась пореже показываться в деревне. В основном она проводила свои дни на травяных островах, которые длинными неровными полосами тянулись в море с подветренной стороны рощи. Уже скоро эти острова сорвутся со своих длинных корней, державших их наподобие якорей, и пустятся в странствие, увлекаемые зимними штормами, унося свои семена и животные мирки на другой конец Мирового океана. Пока, впрочем, здесь было достаточно уютно, в том числе и ночами. Кир притащил Талье маленькую масляную печь, которой его семья пользовалась только в холодный сезон, и Талья варила вкусных, сочных донных крабов на всю компанию. Кзин только рада была за ними нырять, ведь они так нравились Талье. Драконице это не составляло труда, ведь она давно переросла драконов прибоя — и продолжала быстро расти.

Крабы считались редким деликатесом. Кир таскал избытки на рынок и там продавал от своего имени. Время от времени на островах появлялся целитель. Слэйн приходил навестить Талью и, как она про себя подозревала, за ней присмотреть. Он больше не заговаривал о совместном путешествии, но оба знали, что это было лишь вопросом времени.

Талья так и не решилась рассказать Киру. Не могла подобрать слов…

Большей частью она плавала вместе с Кзин. Драконица двигалась в воде так, что рыбы по сравнению с ней выглядели медлительными и неповоротливыми. А Кир прибегал их проведать всякий раз, когда ему удавалось улизнуть из дому.

— А что ты будешь делать, когда придет осень и острова начнут отрываться? — спросил он как-то, сидя на бахромчатом берегу и подергивая в воде леску в надежде выловить что-нибудь матери на обед. — Андир все еще с палочкой ходит. Лодыжка у него срослась, но неправильно, и он во всем винит тебя.

— Он, небось, продолжал на нее опираться, пока она заживала, — ответила Талья. Она лежала рядом на животе и всячески старалась увести разговор в сторону от осени и надвигавшихся перемен. — Или опять мои глаза виноваты?

Кир скривился.

— Ну ты же знаешь Андира… А где Кзин?

— Уплыла пообедать. Она ест, точно целая дюжина рыбаков! — расхохоталась Талья. — Хорошо, что она способна сама прокормиться, не то я целыми днями только тем и занималась бы, что ловила для нее рыбу!

— Есть! Клюет! — вскинулся Кир и быстро заработал руками, выбирая лесу. — Да там что-то большое! Во мама обрадуется…

— Кир, — напряженным голосом окликнула Талья.

Из-за густых зарослей на соседних островках выдвинулся нос лодки.

Кир поднял голову — и отпустил лесу.

— Это лодка Джирата, он двоюродный брат Андира. Живо делай ноги! — Он вскочил и сжал кулаки. — Я им скажу, что ты прячешься где-то поблизости. У тебя будет время уйти подальше.

— Ага, пока они котлету из тебя делают! — Талья смотрела, как в поле зрения одно за другим появляются три каноэ с противовесами, в каждом — по два гребца. — К тому же они нас уже заметили.

Ощущая странную, очень спокойную легкость, она следила взглядом за тем, как лодки тыкались носами в их островок и шестерка парней выбиралась наружу.

Кир не ошибся — это был Андир с кузенами и еще тремя прихвостнями. Андир, прихрамывая, сразу пошел вперед, остальные рассыпались широким полукругом, отрезая Талью и Кира от лодок. Андир улыбался, но в глазах тлели такие гнусные огоньки, что у Тальи побежали по спине мурашки.

— Ты меня без ноги оставила, ведьма! — Он остановился в двух шагах, он продолжал улыбаться, его тон казался легкомысленным, почти дружелюбным. — Целитель говорит, кость срослась криво и я до конца дней останусь хромым. А все твой дурной глаз! Это ты не дала ноге зажить правильно!

— Это тебе надо было слушаться советов целителя и не торопиться вставать, — ровным голосом ответила Талья.

— Все знают, что вы с ним приятели! Вот твое злосчастье на него и перешло!

— Лучше бы у тебя хватило ума послушать, что он тебе говорил!

Он ударил без предупреждения. Талью развернуло, она растянулась на жестких просоленных стеблях, обдирая ладони. Схватив Талью за руку, Андир грубым рывком поставил ее на ноги. Она услышала, как закричал Кир. Он хотел вмешаться, но братья Андира перехватили его и держали, заломив за спину руки.

Андир, усмехаясь, снова занес кулак.

— Давно пора преподать тебе урок, ведьма!

Талья съежилась в его хватке, пряча лицо. Надо было видеть его самодовольную улыбку — тупица уже решил, что она полностью побеждена. Пока он смаковал свою победу, Талья поудобнее поставила ноги и крепкой босой стопой вмазала ему чуть пониже ремня.

Андир выпустил ее и с воплем согнулся.

— Беги! — крикнул Кир. — Убегай!..

Жестокий удар в живот вынудил его замолчать.

Талья подхватила толстый кусок стебля и с разворота огрела им по роже Андирова кузена, который держал Кира. Пустотелая дубина сразу сломалась, но парень разжал руки и взвыл, хватаясь за лицо, на котором уже надувался рубец. Второй братец тоже выпустил Кира и бросился на нее.

— Вставай! — Талья пыталась поставить Кира на ноги.

Слишком поздно. И его, и ее уже схватили сильные руки. Талья снова упала, царапаясь, отбиваясь. Что-то резко ударило ее по затылку, так, что мир перед глазами на мгновение расплылся и потемнел. Когда она вновь осознала происходившее, она уже лежала на спине. Трое приятелей Андира держали ее. Где-то рядом — где именно, она не видела — тяжело, со всхлипами дышал Кир.

Андир стоял прямо над Тальей, и выражение его лица заставило ее похолодеть. Он не торопясь наклонился и вытащил у нее из-за пояса ее же рыбацкий нож.

— Эти твои золотые зенки, дурной глаз! Ты просто не способна понять, что ты здесь не нужна!

Нагнувшись, он взялся за ворот ее рубашки. Ткань подалась с треском. Андир рассмеялся. Короткий смешок прозвучал на удивление гнусно.

— Андир, ты что, спятил? — Голос Кира так и звенел от бессильного ужаса. — Что у тебя на уме?

Андир ответил:

— А мы просто выбрались на рыбалку — и надо же, увидели, как ты топишь своего приятеля между островками.

И он неторопливо провел лезвием ножа по ее груди — от плеча к середине. Холодок лезвия мгновенно сменился обжигающей болью. Талья ощутила, как по ребрам потекло что-то горячее. Андир выпрямился, его губы кривились в улыбке, но взгляд был жутким.

Он продолжал:

— Мы пытались остановить тебя и помочь ему, но ты напала на нас. Пришлось тебя убить, вот жалость-то. Самооборона, понимаете ли, простая самооборона. Как еще прикажете поступать с сумасшедшей?

— Андир, хватит! — Голос Кира упал до шепота. — Ты думаешь вообще, что творишь?

— Я думаю о том, что наконец-то от вас обоих избавлюсь. — Андир смеялся, по-прежнему глядя Талье в лицо. — Не надо было тебе со мной связываться. Ну что, не надумала просить о пощаде? Или пускай твой бесхребетный дружок за тебя просит?

— Андир, ты точно свихнулся! — Кир извивался и бился. — Кто-нибудь все равно расскажет, как было дело! Всегда найдется свидетель!

Андир с презрением покосился в его сторону.

— Свяжите его по рукам и ногам, — велел он прихвостням. — Дорн! Тащи сюда каменный якорь, который мы прихватили. На дне его, небось, никто не найдет!

— Андир, смотри! Что там такое? — В голосе Дорна звучало смутное недоумение. — Вроде дракон прибоя, но уж больно здоровый.

— Ну и хорошо. Люблю насаживать на копье драконов прибоя.

Андир снова склонился над Тальей и поудобнее перехватил нож.

Она напряглась в предчувствии боли…

Но в это время один из юнцов завопил от ужаса, и руки, державшие Талью, внезапно куда-то подевались. Она кое-как вскочила, и весьма вовремя — Андир полоснул ножом. Лезвие распороло ей руку, оставив кровавый и очень болезненный след. Талья отскочила, Андир ринулся за ней, но плохо сросшаяся лодыжка подвела — он заорал от ярости и рухнул врастяжку. Подскочивший Кир поймал и вывернул его руку, не дав подхватить выпавший нож. Теперь лезвие блестело у Кира в окровавленном кулаке, но победное выражение тотчас пропало с его лица.

— Талья… — выговорил он, указывая рукой.

В нескольких шагах от кромки островка из воды поднималась Кзин, и ее глаза багрово светились. Ее крылья-плавники бешено вращались, размазываясь в воздухе. Взбитая в пену вода так и кипела кругом, а потом ударил ветер, да такой, что державших Кира юнцов тотчас бросило на колени. Все три лодки мгновенно сорвались со швартовых, а вокруг драконицы зародился водяной смерч. Еще несколько мгновений — и крутящийся столб с оглушительным ревом навис над островком. Туча брызг повалила Талью и Кира, они что было силы цеплялись за стебли, чтобы их не всосало в воронку.

А на самой вершине смерча грозным кровавым пламенем полыхали глаза Кзин.

Одна из лодок, перевернувшись, взлетела в воздух и ударилась об островок. Талья распласталась, прикрывая руками голову, и заставила лечь Кира. Она услышала вопли Андировых кузенов, которых утаскивал водяной вихрь. Тот, которого звали Дорн, пытался зарыться в травяную путаницу, из которой состоял островок.

Один Андир стоял во весь рост и знай скалил зубы, глаза у него были вправду безумные.

— Твоя работа, дурной глаз! — Его хриплый визг перекрыл даже рев смерча. — Во всем ты виновата!

Серебряный столб несущихся брызг склонился над островком, еще миг — и Андир исчез. Смерч же начал двигаться прочь, вспенивая воду и быстро уходя в сторону горизонта.

Наступила поистине оглушительная тишина.

Какое-то время никто не отваживался пошевелиться. Потом Дорн выбрался из импровизированной норы, спотыкаясь, добрел до берега островка — и нырнул в воду. Вот его голова вновь показалась на поверхности, и парень со всей возможной быстротой поплыл в сторону рощи. Два других прихвостня без промедления последовали за ним.

— Утонут же, — сказала Талья, поднимаясь на ноги. Ее так и трясло. — И наши каноэ тоже пропали.

— Этот смерч весь островок ободрал, — прикрыв ладонью глаза, отозвался Кир. — Смотри, сколько всего плавает: найдут небось, за что уцепиться. Выплывут. — Он повернулся к Талье, лицо у него было совсем белое. — Это была твоя… Что это вообще было?

— Полагаю, теперь… теперь мы знаем, на что способны морские драконы. — Талья смотрела на далекий горизонт. Смерча больше не было видно. Она невольно содрогнулась и взяла Кира за руку. — Слушай, он тебя здорово порезал.

На ладони у Кира в самом деле зиял довольно скверный порез. Морщась от боли, он пошевелил пальцами, сжал и разжал кулак.

— Ничего, действовать будет. Я-то ладно, ты сама вся в крови! И ведь никуда не денешься, надо плыть домой, а то они такого всем наплетут… — Он смотрел на Талью, всю больше мрачнея. — Ты как, плыть-то сможешь? Тебя вон как трясет…

— Да ничего. — Она кое-как перевела дух, постаравшись, чтобы зубы перестали стучать. — Доплыву.

Кир повел плечами.

— А у него точно крышу снесло, — сказал он, имея в виду Андира. — Я к тому, что он всегда был придурком, но такое… — Юноша содрогнулся. — Вот что, давай свяжем плотик, чтобы в случае чего передохнуть, хорошо? — И он улыбнулся, только улыбка вышла кривая. — Мне так точно отдых может понадобиться.

Конечно, он беспокоился не о себе, а о ней, и Талья вполне это понимала, но мысль все равно показалась ей неплохой. Глубоких ран она не получила, но сил, чтобы доплыть отсюда до рощи, все равно могло не хватить.

Кое-как они связали небольшой плотик и оттолкнулись от островка. Заходившее солнце светило им в спины. Но не успели они отплыть сколько-нибудь далеко, как прямо перед ними возникло большое грузовое каноэ.

— Слэйн! — хватаясь за плотик, обрадовано воскликнула Талья. — Как здорово, что ты подоспел! У Кира рука сильно поранена.

— Талья, что произошло? — Целитель ловко подвел к ним широкодонную лодку и перегнулся через борт, чтобы помочь им забраться. — Андировы прихвостни явились все в слезах и в соплях и рассказывают о каком-то чудовище. А куда подевались Андир, Елор и Квейт? И как ты умудрился так располосовать руку, Кир?..

Он был явно очень обеспокоен.

— Ножик отбирал у Андира, — выжимая воду из волос, ответила Талья. — Андир собирался меня зарезать, а Кира утопить. Те, остальные, отлично знают, как все было на самом деле. Они в этом участвовали.

И она вывалила пораженному ужасом целителю историю о нападении Андира и о страшноватом преображении Кзин.

— Ну, не знаю… Парни совсем другое рассказывают. — Слэйн оглянулся на рощу, озаренную предзакатным сиянием. — Правда, их речи связными ну никак не назвать.

Он сидел сгорбившись и не смотрел на нее.

— Слэйн, — сказала она. — Отвези меня, пожалуйста, на мой островок. Там у меня все есть для жизни. А Кир пускай возвращается в деревню. Он-то тут ни при чем.

— Еще чего! — Кир схватил ее за рубашку, разворачивая к себе лицом. — Ты о чем вообще думаешь? — Злые слезы закипали у него в глазах. — Я что тебе, пустое место? Я тоже там был! И я всю правду расскажу о том, что произошло! Мы вместе расскажем! Нечего отсиживаться на островке, пока эти подонки всю деревню против тебя настраивают!

Талья отвела взгляд.

— Мне бы уехать куда-нибудь.

— Я тебя тресну сейчас! — Кир обошел ее, так что она была вынуждена посмотреть ему в глаза. — Мы друзья! Тебе, может, и все равно, а мне — нет!

Талья глубоко вздохнула.

— Ну ладно, — сказала она. — Мне тоже не все равно, Кир. Прости. — Она опустила голову. — Только не надо меня бить, у тебя и так опять кровь пошла.

— Ну да, точно. — Кир посмотрел на свой кулак, с которого на дно каноэ канала кровь.

— Вы оба сейчас пойдете ко мне. — Слэйн распрямился, взял весло и яростными гребками погнал каноэ в сторону рощи. — В мой купол никто без разрешения войти не посмеет. Как-нибудь разберемся.

Вот только до купола они не дошли. Добравшись уже в потемках до рощи, они увидели около причалов силуэты множества лодок. Повсюду горели масляные лампы. Казалось, на широкой плавучей пристани, укрепленной между стволами, собралось все население деревни.

— Целитель, ты их нашел? — прокричал кто-то. — Кто там с тобой?

Голос принадлежал Сидону, главе совета рощи. Отцу Андира.

— Ты отыскал Кира? — прозвучал другой голос. — Или она его тоже убила?

— Отец, она никого не убивала! — Кир вскочил на ноги на носу каноэ, а Слэйн принялся табанить. — Это Андир ее пытался убить! Зарезать ножом! — И он поднял для обозрения свою располосованную ладонь. — Он спятил, отец! А эти — они ему помогали! Всей оравой!

— Вранье! — Это отозвался один из трясущейся троицы, стоявшей посередине причала в окружении членов деревенского совета. Самый высокий из них, Зоав, протолкался вперед. — Это все она! Она вызвала демона! А он ее покрывает!

— Надо отделить правду от лжи! — возвысил голос Слэйн, но толпа напирала вперед так, что от причала побежали волны и выкрики «дурной глаз» и «ведьма» становились все громче.

— Надо во всем разобраться! — Слэйн опустил весло в воду, уводя каноэ прочь от причала, но к ним уже спешило множество лодок, отрезая пути отхода.

— Она должна ответить за убийства! — прорезал гул толпы низкий голос Сидона. — Никто не тронет ее прежде, чем мы определим ее участь!

Но на край пристани выскочила женщина, лицо у нее было перекошено.

— Нет! — выкрикнула она. — Убить ее, прежде чем она снова вызовет своего демона! Пока мы тут спорим, она вызовет его и напустит на нас! — Волосы у нее стояли дыбом, а рука, выброшенная вперед, напоминала копье, нацеленное Талье прямо в грудь. — Пусть поплатится за смерть моего сына! Пусть умрет, пока не убила других наших детей! Чего вы ждете? — Ее голос сорвался на визг. — Говорю вам, вы медлите, а она там колдует!

— Нет! — закричала Талья, но ее голос затерялся в шуме толпы.

Кто-то спешил запрыгнуть в каноэ, другие пытались удержать их от расправы. Сидон что-то кричал, но и его мало кто слышал.

Слэйн решительно всадил весло в воду, но к нему уже неслось с полдюжины лодок, не давая уйти. В самом переднем стоял угрюмый человек с рыбацкой острогой в занесенной руке, закатный свет окрашивал кровью длинный зазубренный наконечник. Следом спешил отец Кира, на его лице мешались ярость и страх.

— Нет! — Кир заслонил Талью собой. — Все не так! Не делай этого, отец!

В борт каноэ ударило копье, а за ним и другое. Слэйн вскрикнул — ему в плечо воткнулась стрела. Он уронил весло и тщетно пытался достать его здоровой рукой. В нос каноэ врезалась лодка отца Кира. Толчок бросил Талью на колени, она схватилась за борт, чтобы не вывалиться наружу. Кир как-то удержался на ногах, он стоял, широко раскинув руки, его лицо светилось отчаянным мужеством.

— Да выслушайте же нас! Мы правду вам говорим!..

Человек с острогой отвел руку назад. Талья не могла оторвать взгляд от хищных зазубрин. Ей хотелось броситься в сторону, выпрыгнуть за борт, но тело отказывалось повиноваться.

Вопли, раздавшиеся позади, рассеяли пелену предсмертного страха. Человек с острогой промедлил и оглянулся. Потом с криком бросил острогу. Талья проследила направление его взгляда. Там, в густеющих сумерках, вздымалась из волн длинная змеиная шея. Кзин пронзительно закричала, ее глаза светились алым ярче закатного солнца. Она поднималась над водой все выше и выше, ее крылья разворачивались и работали все быстрей, заставляя волны кипеть белой пеной. Вода кругом нее начала закручиваться воронкой. Смерч подхватил каноэ отца Кира и поволок его к водовороту.

Вода уже поднималась белой крутящейся башней. Стремительные брызги обожгли Талье лицо. Девушка вцепилась в борт закачавшейся лодки.

— Нет!!! — Кир прыжком бросился в воду, хватаясь за нос отцовского каноэ. — Останови ее, Талья!

Поблизости находилось около дюжины каноэ. Волны, поднятые Кзин, захлестывали пристань, смывая людей, и они с криками падали в воду.

— Кзин, нет! — Талья вскочила на ноги, балансируя в кренившемся каноэ. — Перестань!

«Они хотят убить тебя».

И Кзин снова злобно уставилась на деревенские каноэ и барахтавшихся людей.

— Нет!.. — Талья вложила в этот крик всю силу души, все свое отчаяние и ужас. — Не надо, Кзин! Улетай к остальным! Улетай!

«Улетать? — В беззвучном голосе Кзин звенела обида. — К остальным?»

— Да. — Талья зажмурилась. — Уходи. Прямо сейчас.

«Только мы не улетаем», — сказала Кзин и нырнула.

И вода тотчас же успокоилась.

Все. Кзин больше не было. Ее отсутствие породило в душе Тальи физически ощутимую, болезненную пустоту.

Какое-то время внезапную тишину нарушал только плеск воды о причал и кору могучих стволов. Потом снова зазвучали голоса — жители рощи вытаскивали из воды не утонувших земляков. Каноэ со всех сторон собрались к лодке целителя, делая бегство окончательно невозможным. Отец Кира успел затащить сына к себе в каноэ и вез его в сторону пристани. Кир сидел на корме и что-то кричал Талье, но она видела только, как двигались его губы.

Потом ее схватило множество рук, вцепившись крепко — до синяков.

Однако чуть позже все руки неожиданно разжались. Деревенские каноэ поспешно отходили от лодки целителя, а люди на причале пронзительно закричали.

Талья напрягала зрение, то вглядываясь в густеющие сумерки, то щурясь против последних лучей солнца. Она все пыталась высмотреть где-нибудь свою драконицу.

— Карки! — Голос целителя сорвался.

Он свесился за борт, опасно накренив лодку, и здоровой рукой все-таки подхватил плававшее весло.

Талья дико озиралась, сердце в груди превратилось в холодный булыжник. Ее глазам предстали три корабля с высокими мачтами, едва видимые в последнем свете угасавшего дня, — магия капитанов до последнего прятала корабли от всех взглядов. А теперь с них уже спускали маленькие, узкие, быстрые лодки, и они мчались к деревне, оставляя за собой хвосты белой пены.

Каждой лодке давала движение жизненная сила пленника, забираемая без остатка, чтобы придать магии должную силу.

— Талья, греби! — негромко, но властно приказал Слэйн. — Живо! Назад к островку! Пока они занимаются рощей и ловят пленников.

— Кир… — Талья смотрела в сторону деревни, но каноэ его отца уже скрылось из виду. Жители поспешно вооружались, вытаскивали лодки, лезли вверх по стволам. — Как же я брошу Кира?

— А вот так и бросишь, — хрипло выговорил целитель. — Ничто не имеет значения. Ты — важнее всего!

Она схватилась за борт, намереваясь прыгнуть в воду.

В этот самый миг что-то ударило ее по затылку, перед глазами взорвалась алая вспышка, а потом все затопила темнота.

Когда Талья очнулась, над ней лучилось синее небо, а в голове пульсировала противная боль.

— Мне очень жаль. — На фоне неба возникло лицо Слэйна. — Я не хотел так крепко ударить. Вот, выпей. — И он обнял ее за плечи, помогая приподняться, а другой рукой поднес к ее губам чашку. — Это поможет.

Питье оказалось до того горьким, что Талья сморщилась, но головная боль вскоре унялась, и она села.

— Кир… — проговорила она и попыталась подняться, но Слэйн удержал ее, положив руку на плечо.

Три корабля карков дрейфовали чуть в стороне от рощи, темные лодки продолжали сновать туда и обратно. В направлении рощи они уходили пустыми, обратно же прибывали набитые связанными пленниками. Насколько можно было судить, в основном это были дети. Талья остолбенело следила за тем, как одна из лодок причалила к своему кораблю и первого из пленников подцепили за связанные руки, чтобы поднять лебедкой на борт. С этого расстояния она едва различала бледные силуэты рабов, прикованных вдоль поручней. Это их жизненная сила питала магию, дававшую движение кораблям. Питала в течение какого-то времени — пока не кончалась.

Парень, которого поднимали наверх, между тем яростно извивался, невзирая на спутанные руки и ноги. Был ли это Кир?.. Талья прищурилась, но в глазах стояли слезы, и она толком не могла ничего рассмотреть. Может, и Кир. Когда он перевалился через фальшборт, один из мародеров тотчас склонился над ним, замахиваясь дубинкой. Талья видела, как блестели от пота его загорелые плечи. Она отвернулась, горло перехватил такой спазм, что воздух с трудом достигал легких.

— Они ведь из-за меня явились, — прошептала она. — Мне показалось, один из кетрелов видел, как мы увезли Кзин. Должно быть, он выследил нас.

— Никто теперь не скажет наверняка. — Слэйн погладил ее по голове, отвел с лица волосы. — Уже не имеет значения, каким образом они выведали про деревню. Выведали — и все. Так что не высовывайся. — И он снова удержал Талью, порывавшуюся подняться. — У меня лодка припрятана на другой стороне островка. Как только стемнеет, мы уберемся отсюда. У меня должно хватить пресной воды, чтобы добраться до другой рощи. А если не хватит — что ж, будем рыбу ловить.

— Дурной глаз… злосчастье ходячее, — пробормотала Талья, глядя на темные корабли, на быстрые лодки, опустошавшие рощу. — И все это, значит, я принесу в другую деревню?

— Прекрати! — Слэйн рывком развернул ее к себе лицом, его глаза горели. — Ты — наша надежда, неужели ты еще этого не усвоила? Ты должна позвать свою драконицу обратно! Морские драконы когда-то никому не давали в обиду населенные рощи! И мы можем это вернуть! Мы ведь не позволили под корень извести породу людей, способных общаться с драконами! Ты — наш ключ, наша надежда на их возвращение.

— Кзин ушла насовсем, — глядя на переплетение стеблей под собой, сказала Талья. — Я ее отослала… ну… туда, где живет ее племя.

Слэйн смотрел на нее, не находя слов, не в силах поверить.

— Так ты не можешь ее обратно позвать?..

Талья покачала головой. Она больше не чувствовала драконицу. Пустота была такая, словно Кзин, как в древних легендах, улетела прямиком на луну.

— Ну что ж, — тяжело выговорил Слэйн. — Все равно мы уедем. Мы просто обязаны. Может… может, она еще вернется к тебе.

Талья с ним больше не спорила, лишь кивала, заранее со всем соглашаясь. Солнце понемногу клонилось, а лодки все шастали и шастали туда и обратно. Правда, больше они пленников не возили. Наверное, набрали уже довольно, чтобы двигать свои корабли. Хватит до следующего налета.

Теперь лодки возвращались нагруженные узлами с добром и бурдюками из рыбьей кожи, полными масла…

На закате Слэйн дал Талье сушеного рыбьего мяса и чашку воды, и она как-то заставила себя все это проглотить.

— Поспи немного, — шепнул он ей в гаснувших сумерках. — Вот выйдет на прогулку Старуха, тогда и двинемся в путь.

Луна, кстати, уже поднималась, озаряя волны слабым светом желтоватой лампады. Стоял штиль, под луной лениво перекатывались маслянистые волны — ни дать ни взять само море скорбело об уничтожении рощи. Талья долго прислушивалась, но все же дождалась — дыхание Слэйна стало меняться, делаясь спокойней и глубже. Он спал. Тогда Талья тихо-тихо стащила одежду, оставив только пояс с ножом, переползла на край островка и беззвучно соскользнула в прохладную воду.

Можно было подумать — Старуха направляла свет своей лампы, озаряя Талье путь, прокладывая золотистую дорожку, тянувшуюся к ближайшему кораблю. Вскоре он навис прямо над ее головой — темный, невероятно высокий и молчаливый, если не считать плеска воды вдоль длинного борта. Должно быть, все сидят внизу, подумалось ей. Все, кроме стражи. Должна же там быть стража?

Старуха осветила поручни у нее над головой, придав блеск каменным ракушкам, которыми кое-где обросли гладкие доски. Сколько таких же Талья отдирала от своей лодки — если не уследить, мигом покроют все борта до самого верха.

Однако сейчас свет Старухи превратил торчащие ракушки в настоящую лестницу. Вытянувшись, Талья крепко ухватила ближайший нарост, упираясь ногами в скользкие доски. Мышцы у нее на плечах начали гореть от напряжения, но все же она поднималась от ракушки к ракушке — медленно, мучительно, боясь лишний раз посмотреть как вверх, так и вниз.

А потом, как-то неожиданно, она перевалила фальшборт и оказалась на палубе. В голове у нее все плыло от отчаянного усилия, она видела только поручни и темноту за ними. Благо Старуха укрыла свою лампу за облачком и все погрузилось во мрак.

По палубе прошлепали чьи-то ноги. Талья вжалась в фальшборт, и карк прошел мимо, не заметив ее. Стражник? Она вслушалась в удалявшиеся шаги. Потом приподнялась на четвереньки, силясь отдышаться. Старуха выглянула из-за облачка, и Талья чуть не вскрикнула от испуга: оказывается, она сидела между двух скрюченных тел. Лунный свет озарял остекленевшие, незрячие глаза и кожу, бледную, как рыбье брюхо.

Пленники! Те, чья порабощенная сила приводила в движение корабли! У Тальи живот подвело от ужаса. Мертвенно-бледная кожа буквально висела на костях, в золотых глазах, словно бы смотревших сквозь девушку, не было заметно ни малейшей искры рассудка.

На какой-то жуткий миг Талье подумалось, что эта женщина могла быть ее матерью.

Горло пленницы охватывало неяркое кольцо рубинового свечения. Она была прикована к палубе за лодыжки. И это была совсем не мать Тальи.

Рубиновый ошейник неровно пульсировал, точно больное сердце. Прямо на глазах у Тальи ритм замедлился, ошейник замерцал и померк. Несчастная как бы обмякла, подалась вперед, ее челюсть отвисла…

Талья поспешно отползла прочь и снова с трудом подавила вскрик, ткнувшись в другого пленника. На сей раз это был мужчина. Еще не настолько изношенный, как та первая. Он выглядел почти здоровым, и глаза у него были небесного цвета, присущего людям рощ. Правда, взгляд у них был такой же — пустой и незрячий. Его ошейник пульсировал сильно и ровно.

За спиной умершей пленницы послышались голоса. Они приближались. Кто-то хрипло рассмеялся, раздался звук удара. Старуха облила палубу желтым светом, и Талья увидела, как над мертвой склонился среброволосый, золотоглазый карк. Он что-то сказал — резко, с явным отвращением в голосе. Зазвенел металл — он размыкал кандалы. Сняв померкший ошейник, он поднял бездыханное тело с такой легкостью, словно оно совсем ничего не весило. Талья с содроганием следила, как он выбросил женщину за борт, точно мусор. Карк проследил глазами ее полет, кивнул, когда тело с плеском рухнуло в воду, и, глядя через плечо, нетерпеливым голосом пролаял приказ.

Еще один карк возник из теней, таща кого-то заметно меньше себя. Руки парня были стянуты за спиной, лицо сплошь покрывала запекшаяся кровь, но даже связанными ногами он еще пытался лягаться.

Это был Кир.

Тащивший его карк остановился и отвел было кулак, но среброволосый зарычал на него, и он, нагнувшись, сгреб Кира за лодыжки, швырнул лицом вниз и поволок к освободившимся кандалам. Карк, державший ошейник, схватил Кира за волосы и изготовился замкнуть кольцо на его шее.

Талья прыгнула на него, занося нож. Лезвие пришлось как раз в спину пригнувшемуся карку, тому, что волок Кира, но лишь проскользило по ребрам. Он взвыл и отлетел прочь, Талья же полоснула другому карку прямо по глазам. Тот уронил ошейник и шарахнулся назад, вопя во всю силу легких.

Тут повсюду поднялся шум, и благая Старуха вновь спрятала свой светоч. Талья бросилась на палубу, нащупывая под собой корчившегося Кира.

— Это я, я…

Она нашла веревки, сплетенные из морской травы, и поддела их ножом, чтобы освободить ему руки. Кто-то уже хватал ее сзади, царапая спину ногтями, и она почти вслепую отмахнулась ножом. Нападавший охнул и отскочил. Кто-то выкрикнул команду, и Кира вдруг выдернули у нее из рук. Как он закричал!

А над Тальей нависла непроглядная тень, и она отскочила, избегая захвата. Вскочив на поручни, она пробежала по ним несколько шагов. Зажглись масляные лампы и озарили целую дюжину мародеров. Они ухмылялись, стремясь окружить ее со всех сторон. Старуха выплыла из-за облачной завесы, и Талья увидела под собой, на воде, длинные лодки. Значит, и там спастись не удастся.

Время, казалось, застыло. Лампа Старухи медленно ползла по спинам темных медлительных волн — идеально ровный круг желтого света.

Они улетели к луне. Так, кажется, говорила легенда.

«Мы не улетаем», — отдался у нее в голове голос Кзин, полный обиды и боли.

Талья с силой оттолкнулась ногами — и сиганула с фальшборта вниз, метя прямо в луну. Карки улюлюкали и хохотали ей вслед.

Ее напряженно сомкнутые пальцы пробили поверхность воды точно в центре лунного круга…

Она заработала ногами, плывя вниз сквозь тоннель желтого света. Легкие скоро начали гореть, ну и что? Талья плыла и плыла вниз… хотя нет… она плыла вверх!

Вода расступилась, и она очутилась под синим солнечным небом. Белые птицы кружили в вышине. Вот одна из них камнем упала вниз и почти сразу вновь взмыла, радостно хлопая крыльями, — ее когти сжимали серебристую рыбину.

А еще через мгновение из воды вырвался такой знакомый силуэт. Изгибалась длинная змеиная шея, серебряные глаза ощупывали Талью, солнце ярко сверкало на чешуях.

«Ну наконец-то! — Голос Кзин ворвался в ее сознание, полный справедливого возмущения. — Почему тебя так долго не было? Ты, кстати, меня очень обидела».

— Я не знала, как тебя разыскать. Ты мне очень-очень нужна, — задыхаясь и отчаянно борясь со слезами, выговорила Талья. — Как же я рада тебя видеть! — И она обняла Кзин за шею. — Там карки…

Она содрогнулась — драконица властно ворвалась в ее мысли. Собственное сознание вдруг показалось Талье одним из свитков целителя, который драконица разворачивала и вертела, читая все, что случилось после того, как Талья отослала ее.

Потом в душе Кзин стала расти густая багровая ярость. Она физически обжигала.

«А я их помню. И я их здорово не люблю…»

Талья заморгала, не понимая.

— Как же ты можешь их помнить?

«Мы почти ничего не знаем, когда вылупляемся из яиц, но по мере взросления все-все вспоминаем. Вот и я вспоминаю больше и больше. И я их здорово не люблю. — Драконица обнажила ряды загнутых серебристых зубов в очень нехорошей ухмылке. — Ладно, пошли спасать твоего дружка. Знаешь, а мне нравится есть карков. — Ее ухмылка сделалась еще шире, зубы так и сверкали. — Я помню: они жесткие, умаешься, пока разжуешь, но на вкус неплохо».

Талья вскарабкалась ей на плечо и обхватила ногами шею драконицы. Кзин была теперь намного больше ее, даже больше, чем ее лодка. Талья только успела поглубже вдохнуть, и Кзин нырнула. Верх и низ снова поменялись местами, и они всплыли в столбе золотистого света.

Кругом были лодки карков — времени здесь явно успело минуть не много.

Карк в ближайшей лодке что-то выкрикнул и вскочил, легко держа равновесие, в руке у него был зазубренный гарпун, от которого тянулась веревка. Драконица вырвалась из воды, ее крылья яростно заработали, взбивая воду в белую пену. Ударил бешеный ветер, и лодка перевернулась, а гарпунер полетел в воду. Голова драконицы с невероятной быстротой метнулась вперед, и вопль карка оборвался, когда она сомкнула челюсти.

После этого страшная сила подняла океан на дыбы.

Талья цеплялась за шею Кзин, ничего не видя из-за несущихся брызг, ей едва удавалось дышать. Ревущий хаос длился целую вечность, она смутно ощущала стремительное движение, но не решалась открыть глаза, лишь что было сил держалась за шею драконицы, боясь, что, если ее руки вдруг соскользнут, бушующий водоворот тотчас поглотит ее.

Время длилось, и руки Тальи в самом деле стали дрожать от напряжения. Однако потом рев начал стихать. Дрожа, девушка выпрямилась, моргая на слабый свет Старухи. Кзин отряхивала крылья и плотно укладывала их к бокам. Три корабля еще держались на плаву, но сильно кренились, и на их палубах никого не было видно.

И нигде — ни единого карка.

Талья убрала с глаз мокрые волосы.

— Что с ними случилось?

Драконица изогнула благородную шею и кончиком носа поправила складку крыла.

«Я их всех отправила в другое место».

Талья вдруг испугалась:

— А Кир? Что с ним?

«Я действовала осторожно! — Кзин с укоризной оглянулась на Талью. — Смотри, вон он тебе машет рукой. — И драконица издала звук, словно всплывала рыба-пузырь. — У твоих соплеменников такое плохое зрение».

— Кзин, милая, но ведь темно!

Однако Кир и вправду стоял там, цепляясь за фальшборт ближайшего корабля, и махал ей. У него за спиной из корабельного трюма осторожно, опасливо выбирались какие-то тени. Кир, вопя по-дикарски, спрыгнул в воду навстречу подплывшей драконице и тоже забрался на спину Кзин.

— Ух ты! Как тебе это удалось? — Он смеялся, глаза были круглые. — Здесь кругом ну точно зимний шторм бушевал! Карки с палубы так и разлетались! А я ничего особенного и не почувствовал — так, ветерком обдувало.

«Ну конечно, — чопорно отозвалась драконица. — Я достаточно искусна, чтобы тебя не задеть, дружочек».

— Я слышал ее!.. — Кир от неожиданности чуть не свалился и еле успел в последний момент схватиться за пояс Тальи. — Она вправду говорит! А я-то не верил.

Кзин фыркнула так, что они оба подпрыгнули.

«Просто раньше я не хотела обращаться к тебе. Ты тоже можешь говорить с нами, если пожелаешь. Это не всем дано. — И Кзин снова фыркнула. — Однажды, малыш, и ты сможешь найти себе дракона и побрататься с ним».

В роще тоже мелькали человеческие силуэты. Уцелевшие жители деревни, которым повезло удрать или спрятаться, спускались на пристань, все еще полные страха, как и пленники на кораблях, очищенных от карков.

Наклонившись вперед, Талья обратилась к драконице:

— Как думаешь, ты сможешь убедить остальных драконов вернуться сюда?

«Не исключено. — Кзин в задумчивости выгнула шею. — Если тут найдутся люди, готовые говорить с нами, как в старые времена».

Она быстро плыла к роще, и спасенные жители пятились прочь с изумлением и страхом в глазах.

Энди Дункан Невеста драгамана

Энди Дункан написал свой дебютный рассказ для журнала «Asimov's Science Fiction» в 1995 году. За первой публикацией вскоре последовали и другие — в журналах «Starlight», «Sci Fiction», «Dying For It», «Realms of Fantasy» и «Weird Tales», равно как и еще несколько в журнале Азимова. С началом нового века к писателю пришла известность — его стали считать одним из самых узнаваемых, причудливых и обладающих изюминкой авторов нового поколения. Его рассказ «Executioners' Guild» стал финалистом премии «Небьюла» за 2000 год (всего Дункан номинировался на эту премию шесть раз), а в 2001 году он дважды удостоился Всемирной премии фэнтези — за рассказ «The Pottawatomie Giant» и за отличный первый сборник «Beluthahatchie and Other Stories». Он также завоевал Мемориальную премию Теодора Старджона 2002 года за новеллу «The Chief Designer». В числе других его книг — антология, изданная совместно с Ф. Бреттом Коксом, — «Crossroads: Tales of the Southern Literary Fantastic», и познавательный путеводитель «Alabama Curiosities». Дункан — выпускник «Кларион-Уэст» (Сиэтл). Он вырос в Бэйтсбурге, Северная Каролина, а сейчас вместе с женой Сидни живет во Фростбурге, штат Мэриленд, и является старшим преподавателем на факультете английского языка местного университета. Его блог можно найти в Интернете по адресу http:/beluthahatchie.blogspot.com.

В предлагаемом ниже тревожащем, жутковатом и вместе с тем смешном рассказе он приглашает нас в 1930-е годы, в горы Виргинии, и дает в спутницы отважную юную девушку, у которой хватает мудрости понять: если садишься ужинать с дьяволом — или даже с его зятем, — нужно запастись ложкой подлиннее. А еще этот рассказ про то, что главное все же любовь, а уж кого любить — не так важно…

Пролог

Он заметил ее около получаса назад. Шериф одолевал трудный подъем, и сосны становились все меньше, как будто вырастал он сам. Так что когда он выбрался на безлесую макушку, впору было почувствовать себя великаном. Ветер, поддувавший из лощины Пропавших Очков, швырял ему в лицо дождь. Девушка не умчалась во всю прыть по противоположному склону (он и надеялся на это, и в то же время боялся). Вместо этого она продвигалась на запад по скалистому гребню Подковы, по старой козьей тропе, состоявшей из сплошных валунов и галечных осыпей. Шерифа отделяло от нее около сотни ярдов. Ее обнаженные руки светились на фоне серого неба и серых скал. Она шла с непокрытой головой, но ярко-рыжие волосы, позволившие легко заметить ее на склоне, успели потемнеть и слипнуться под дождем. Промокшее платье облепило все ее формы… Но это шериф больше додумывал, чем действительно видел.

— Спускайся, детка, — крикнул он ей. — Там дальше тупик!

Как будто он в самом деле мог сообщить единственной дочке Эша Харрела что-то новенькое про гору Подкова. Она знала здесь все. А у него болели колени, он весь промок и никак не мог отдышаться, и пробираться по верхотуре бочком, да в потемках, да по щебню, осыпающемуся из-под ног, у него не было никакого желания. Он оглянулся на пройденный склон и увидел далеко внизу свет фонаря. Эта бестолочь, называвшаяся его помощником, следовала за шерифом весьма «через ножку», надеясь, что начальство сдастся и бросит преследование.

— Только трусишки боятся доктора! — снова закричал шериф. — Я-то думал, ты уже большая девочка! Пойдем со мной, солнышко! Там горячая печка и полная миска тушеной крольчатины.

Но Элли Харрел — яркое пятнышко среди серых камней — не остановилась и даже не повернула головы. Сквозь ветер и дождь только долетел голос:

— Сами ешьте!

— Ах ты, сучонка, — вполголоса буркнул шериф.

Ему показалось, что от очередного раската грома содрогнулась вся гора. Вот бы выпороть паршивку, чтобы визжала, как поросенок! Перехватив фонарь левой рукой, правой он нащупал в скале трещину и, слегка подтянувшись, ступил на ту же тропу, по которой ушла девушка.

Вспышка молнии озарила тупик: изломанную, запятнанную мхом кварцитовую скалу, на добрых тридцать пять футов вздымавшуюся над западной оконечностью гребня. Ее называли Канюковой скалой, хотя канюки ее, пожалуй, скорее избегали. Дочка Харрела стояла на груде валунов у основания каменной башни. Господи всеблагий, да неужто она прыгать собралась? Кто бы мог подумать, что перспектива попасть в государственную больницу до такой степени пугала ее?

Дождь к тому времени немного унялся. Еще несколько шагов, и он сможет завести с Элли разговор. Больше не придется орать во все горло, он будет говорить с ней успокаивающим тоном. Пытаясь отвлечь девушку и тем самым выгадать время, он направил свет фонаря ей в лицо. Она сощурилась… и вдруг улыбнулась ему.

— Давай-ка спускайся оттуда, — сказал шериф. Шагнув вперед, он ступил было на большой плоский камень, но тот пугающе накренился, и шериф отступил на более надежную почву, продолжая светить Элли в лицо. — Я совсем не хочу, чтобы ты оттуда свалилась и расквасила себе нос, ты же такая хорошенькая…

Правду сказать, в данный момент девчонка больше напоминала крысу-утопленницу (шериф понимал, что и сам выглядел примерно так же). И все равно она была хороша. Даже по-настоящему красива.

Словно подслушав его мысли, Элли убрала за ухо промокшую прядь. Вот чертовка! Можно подумать, он ее потанцевать приглашал на празднике кукурузы, а не с обрыва пытался снять посреди бури. Бочком, бочком шериф подбирался все ближе, хотя неверные камни так и выскальзывали у него из-под ног.

— Я просто хотела поговорить с вами наедине, шериф, — сказала Элли. — Поднимайтесь сюда, что-то скажу.

Невзирая на всю окружающую сырость, он почувствовал, как пересохло во рту.

Где-то далеко сзади прозвучал голос помощника Ларсена, как обычно не вовремя:

— Держитесь, шериф Стайлс, я уже иду.

— Стой где стоишь! — рявкнул шериф.

— Это еще почему?

— А потому! — Галька под его левой ногой поехала в сторону, и под сапогом вдруг разверзлась пустота. Он судорожно обхватил руками валун, чтобы не улететь шут знает как далеко вниз. — Помолчи, дурень, я тут переговоры веду!

Небо снова распорол раскат грома. По мере того как ослабевал дождь, гром, казалось, становился все оглушительней. И все же — так ли он вздрогнул бы, если бы не собирался произнести голимую ложь? Притом что она была всего-то нищей девчонкой, а он — взрослым и уважаемым человеком? Когда гром укатился на другую сторону небосвода, шериф услышал кое-что другое, и от этого звука у него шевельнулись волосы на затылке.

Элли Харрел негромко смеялась.

— Переговоры! — сказала она. — Вот, значит, как это в городе называют, верно, шериф? У нас тут в горах другое слово в ходу.

Шериф неохотно отклеился от валуна, заставив себя его обогнуть. Теперь он стоял прямо против девушки, только ниже. Он снова нашел лучом фонаря ее лицо. Ему очень не понравилось то, что он увидел, и он перевел луч ниже. Элли стояла, облокотившись на громадную каменную плиту, косо торчавшую между ними. Получалось что-то вроде естественной кафедры, и она была проповедником.

— Девочка, — сказал он, вернее, прокаркал. Облизнув губы, он начал заново: — Девочка, ну зачем мне туда к тебе лезть?

Она опять рассмеялась.

— И правда, зачем?

— Шериф! Вы там нормально?

Этой короткой фразой помощник Ларсен едва не отправил его в могилу. Шериф повернул голову, чтобы ответить, и как раз в это время наклонная скала, которую Элли Харрел знай себе толкала вперед и одновременно подкапывала ногами, стала почти беззвучно клониться вперед. Лишь шорох гравия предупредил шерифа об опасности, и он успел податься назад, оказавшись на одном из предательски раскачивавшихся камней. Тут у него подвернулась нога, и он спиной полетел в пустоту, выронив фонарь и размахивая руками. Опрокинутая плита рухнула как раз на то место, где он только что находился. Вниз по осыпи потекли ручейки гальки и дождевой воды из потревоженных луж.

— Шериф!.. — заорал помощник Ларсен.

— Да здесь я, — отозвался тот.

Он лежал на камнях десятью футами ниже, ноги выше головы. Попробовав пошевелиться, он вздрогнул от боли. Правая рука, похоже, сломана, да и на ноге он сухожилия точно рванул. Придется Ларсену бежать за подмогой, понадобятся носилки.

Потом он увидел, что Элли Харрел стояла прямо над ним, держа над головой булыжник с дыню величиной. На ее жилистых руках вздулись мышцы.

Э-э, но как он сумел все это разглядеть? Что это там мерцало, светилось?..

— Не надо, — выговорил шериф.

— Вы думали, что уболтаете меня языком и я соглашусь в эту живодерскую больницу поехать? — сказала она. — Нет уж, я лучше помру!

— Ты не должна никуда ехать, — сказал шериф. — Это была ошибка.

— Ага, щас! — проговорила она. Подняла камень повыше и шагнула вперед. — Больше вы не будете похищать девушек с гор!

В это время у нее за спиной, озаренный все тем же потусторонним светом, вырос помощник Ларсен. Он держал в руке пистолет и целился девчонке в затылок. Он ухмылялся.

Его палец коснулся спускового крючка.

— Не-е-ет! — заорал шериф.

И вот тогда прогремел небывалый гром, то есть совсем даже не гром, и шериф снова закричал, на сей раз из-за огня, который опалил ему руку и лицо, охватив вершину горы и все небо, и помощник Ларсен, оплывая и искря, как сальная свечка, бросился с обрыва мимо него. Он страшно кричал, размахивая руками, и шериф потерял сознание.

Ему потребуется несколько недель, чтобы как следует припомнить увиденное. И еще больше времени, чтобы попытаться поверить.

1

Мое имя — Перлин Санди. Обычно меня зовут Перл. А рассказ этот про то, как я последовала за старым огненным драгаманом в глубокую дыру, куда одна девушка проникла прежде меня, и как одна из нас сумела оттуда подняться. Тут будет и кольцо, исполняющее желания, и похитители, и рассерженная толпа, и погоня на машинах (машина, правда, была всего одна), и перестрелка, и, конечно, несколько привидений, которых я, кажется, притягивала. Все это случилось со мной, происходило кругом меня и помимо моей воли в виргинских горах, где, стоя на гребне, вы очень ясно видите перед собой еще один гребень, и так далее, еще и еще, все менее четко, вплоть до бледно-голубой линии на горизонте, потому что этот последний гребень отделяет от вас не только расстояние, но и время. Там, далеко-далеко, вы пытаетесь рассмотреть далекое прошлое этих гор.

Так вот, эта история произошла несколько гребней назад, когда до горцев доходили слухи об очередях за хлебом в городах, о запертых дверях рухнувших банков, о тюремных сроках за распитие пива. Слушая такое, горцы радовались, что у них были ружья, и индюки во дворах, и золотые монеты, спрятанные в перинах, и домашнее виски, такое замечательно разное от двора к двору и от родника к роднику.

Как-то осенним вечером я сидела на поляне на склоне горы Подкова на плоском камне, быть может некогда служившем порогом давно разрушенной хижины, и закусывала сыром и сухим печеньем из магазинчика в Катобе, а заодно размышляла о тревожных новостях, услышанных там. Шляпу и куртку я положила на камни, потому что мне хотелось подставить руки ласковому солнышку, а волосы — дать потрепать ветерку, благо тут никто не мог меня видеть. Я любовалась красочной панорамой, открывавшейся с поляны. Мириады алых и золотых листьев казались мне мириадами жизненных радостей и огорчений. А если на какой-нибудь трепещущий листок смотреть слишком долго, он готов был вспыхнуть огоньком сам по себе. Чтобы этого не произошло, я нигде не задерживала взгляд надолго.

Я видела, как в небесах кружил ястреб, между камнями сновал бурундук, а по ту сторону леса поднимались клубы темного дыма. Такого дыма не увидишь над домашней трубой. Клубы поднимались размеренно и с силой, словно их выдували из большущих мехов. Источник дыма постепенно смещался к востоку, и я решила, что это, должно быть, паровоз катился по Северо-Западной железной дороге.

Нет. Не паровоз. От него дым был бы другим. Я сорвала травинку и успела сжевать ее, прежде чем до меня дошло, в чем тут дело. Во-первых, будь это поезд, я давно услышала бы пыхтение локомотива и стук колес, а дым двигался совершенно бесшумно. Во-вторых и в-главных, я пересекла железную дорогу примерно милю назад, когда поднималась в гору. Так что она должна была находиться не впереди меня, а за спиной.

В общем, мне не оставалось ничего другого, кроме как слезть с облюбованного камня, подобрать шляпу, сумку и куртку и осторожно пробраться между деревьями, чтобы наконец выглянуть из-за лаврового куста и доподлинно рассмотреть, что же производило такой странный дым.

Можете себе представить — вдоль гребня шел человек и курил трубку! Другое дело, что трубка была величиной с бочку, а человек был великаном. Брови выдавались на морщинистом лице, как два рулона колючей проволоки, и без конца цеплялись за дубовые сучья, так что листья и ошметки коры так и сыпались великану на отвороты его высоких ботинок, каждый — с гребную лодку размером.

Он мурлыкал песенку, шагая вперед. Я следила за ним глазами, затаив дыхание. Еще бы! Даже в те времена всякий, кому случалось встретить в горах старого огненного драгамана, понимал, что увидел нечто уже уходящее из этого мира, а значит, стоящее того, чтобы дать ему уйти в тишине.

Пока я смотрела, великан остановился, сделал последнюю затяжку и стал выколачивать трубку о валун. Бух! Бух! — гулко, словно где-то кололи дрова. С каждым «бух!» из трубки вываливалось достаточно золы, чтобы сделать из нее мою статую в натуральную величину и подходящего веса. Потом драгаман надул щеки и с силой выдохнул, рассеивая горячую золу по долине, чтобы искры остыли в полете и не устроили лесного пожара. Сделав это, он вытащил из кармана что-то, что я сперва приняла за переметные сумы для лошади, но в итоге это оказалось кисетом. Драгаман извлек из него «щепотку» трубочного табака размером со стог, сунул в трубку и утрамбовал пальцем. Хорошенько откашлялся — и я увидела огненный шар с теленка величиной. Он запрыгал по чашечке трубки, поджигая табак. Излишки пламени упали в подлесок, и драгаман затоптал их ногой, с сожалением вздохнув, словно ему жалко было попусту переводить такой хороший огонь.

Наконец он подтянул штаны и сел наземь, и земля вздрогнула, словно глубоко в шахте подорвали хорошую порцию динамита. Я тоже присела — больше вынужденно, просто потому, что содрогание склона сшибло меня с ног. Приземление вышло неудачным, и я растянулась под тем самым лавровым кустом. Я как раз потирала ушибленный бок, когда драгаман вдруг запел. Это была песенка про кукушку:

На еловом на насесте Прокукует нам она, Донесет благие вести И разоблачит вруна…

Певец из него, прямо скажем, был еще тот. Он словно камней в рот набрал и ни проглотить, ни выплюнуть их не мог. Тем не менее он помнил уйму куплетов этой старой песенки. Я услышала массу вариантов тех, которые знала, и сколько-то совсем незнакомых.

Наверху горы Подкова Я брожу совсем один. Я противный, право слово, Ты ко мне не подходи! Ем, когда пустеет брюхо, Пью, чтоб жажду утолить. Если камнем не пристукнет, Я до смерти буду жить…

Напевая, он смотрел вдаль по долине, как совсем недавно смотрела я, и я спрашивала себя, сколько листопадов он видел на своем веку. Иные ведь говорят, будто драгаманы помнят времена, когда здесь не было не то что листьев — даже самих гор.

Я в глубоком подземелье Возведу из бревен дом, Чтобы маленькая Элли Не грустила ни о ком. На вершине, там, где ветер, Ястреб, солнце, вышина, Весь свой век до самой смерти Буду Элли вспоминать.

Он пел и пел, а я, надо сказать, до песен всегда была сама не своя. Так что течение времени я просто не замечала. Солнце между тем клонилось к закату, воздух становился ощутимо прохладным. И вот, как раз когда солнечный диск коснулся дальнего гребня, драгаман вдруг повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза.

Хорошенькая ведьма На холмике сидит. Она не улетает, Она за мной следит…

Я вздрогнула и покраснела, мне стало неловко. Чем старше волшебник, тем легче он замечает других чародеев, ну а драгаман был тут старше всех, за исключением разве что скал. В общем, надо было мне предвидеть, что он меня обнаружит. Ладно! Я расправила плечи, продралась сквозь лавровые ветки и пошла вниз, к драгаману, который продолжал петь:

Ученостью кичится, На все найдет ответ. Но повернет страницу Всего лишь сотня лет…

Довольно резкая отповедь, впрочем, драгаман совсем не казался рассерженным. Более того — в его глазах мерцали огоньки. Можете себе представить эти огоньки, учитывая, что глаза были каждый с большущую сковородку.

— Здравствуйте, дедушка, — сказала я ему, потому что именно таково вежливое обращение к древнейшим созданиям, даже если они вам и не родственники.

— Нечего называть меня дедушкой, мисс букашка, — отозвался драгаман. — Твои чары на меня не подействуют, я для этого слишком злой. — И он похлопал ладонью по склону горы, отчего из-под меня чуть снова не выскочила земля. — Иди погрейся, малышка! Правда, посидеть на коленях не приглашаю, — тут он подмигнул, — потому что я, видишь ли, уже не свободен.

— А я бы и так к тебе не села, — отрезала я, устраиваясь рядом на травке и удивляясь про себя тому, какое тепло, оказывается, источал драгаман. Казалось, внутри его кипел паровой котел, словно на корабле. — Кстати, ты не представился!

— Верно сказано, мисс курноска, — произнес драгаман, однако исправить свою оплошность не поспешил.

Драгаманы, правду сказать, очень редко торопятся. Для начала он глубоко затянулся, выпустил из широченных ноздрей целое облако дыма и дал ему рассеяться в вечернем небе. Солнце успело скрыться — этак внезапно, как обычно происходит в горах, так что единственным источником света осталась рдеющая чашечка его трубки. Поскольку размером она была, как я уже говорила, с бочку, света хватало вполне.

— Так вот, — выговорил он наконец, — мое имя Пайк. Кайтер Пайк. И учти: когда я говорю «мое имя», я имею в виду всего лишь то, которым меня называли последнюю сотню-другую лет на твоем языке.

— А меня зовут Перлин Санди, и это единственное имя, которое я когда-либо носила.

— Со временем ты заслужишь и другие, — сказал Кайтер Пайк. — Ты еще пока сущее недоразумение, по-другому не назовешь.

Я не нашла что возразить. Мир волшебства очень сложно устроен. В физическом плане мне было едва девятнадцать, но беспристрастная аптекарская хронология, повелевавшая вычитать год рождения из номера текущего года, давала добрых шестьдесят. Сама же себя я ощущала по настроению — то на двенадцать лет, то старше Мафусаила. Юность волшебника длится долгие годы, и по этой причине я не стану рекомендовать такую жизнь никому, у кого есть выбор.

У меня-то его не было.

— Так объясни мне, Перлин Санди, — сказал Кайтер Пайк, — на что тебе усы?

— Они не настоящие, — поспешно ответила я. — Это такая уловка, притворство ради гламура. Как и плечи, и короткая стрижка, и щетина на подбородке.

Я потерла означенную часть, рука ощутила лишь гладкую кожу, но до слуха донеслось жесткое шуршание, стало быть, заклятие еще работало. Способность притворяться мужчиной была одним из самых полезных моих умений.

— Времена нынче неспокойные, — пояснила я. — Мужчина, путешествующий в одиночку, наживет меньше неприятностей, чем женщина.

Так называемые неспокойные времена продолжались всю мою жизнь с самого рождения и в обозримом будущем кончаться не собирались, но поди объясни драгаману все тяготы женского бытия!

Соответственно, я не стала рассказывать ему и о том, как раздражали мою верхнюю губу вышеупомянутые усы.

— Стыд и срам прятать такую красоту, — сказал Кайтер Пайк. — Однако, по-видимому, тебе видней. Я-то все твои уловки вижу насквозь…

Он вновь затянулся, разгоревшаяся трубка осветила его лицо, и я поняла по его выражению, что он видел насквозь не только мою магическую маскировку, но и вообще все, что было на мне. Я поплотней запахнула курточку и обхватила себя руками. Драгаман расхохотался. Его смех породил эхо в горах, точно пушечная канонада.

— Так что тебя привело в мои горы, мисс Вся-Такая-Правильная?

— Если эти горы в самом деле твои, — ответила я, чувствуя себя уязвленной, — то ты должен сам знать! — Тем не менее я тут же рассказала ему, что еще обучаюсь волшебному мастерству и с этой целью путешествую по стране, исследуя магию, творимую в различных местах, в разные времена, разными людьми. — Путешествуя здесь, к примеру, я штудирую книгу Хохмана «Давно потерянный друг». Ее написал голландский переселенец из Пенсильвании, она состоит примерно поровну из ворожбы, сглаза и христианской магии. Не попадалась тебе?

— Да я вообще-то не большой любитель книжки читать, — отозвался Кайтер Пайк. — Они, пожалуй, на что-то сгодились бы, не будь сделаны из бумаги.

Он ткнул древесный ствол указательным пальцем, обширным, точно каменная плита, подержал несколько секунд, потом отнял. На дереве осталась обугленная, дымящаяся отметина.

— Все ясно, — сказала я ему, гадая про себя, смогла бы лично я вынести хоть неделю без чтения, куда там — бесконечно долгий век драгамана. — Мистер Пайк, знаете, сегодня пополудни я кое-что услышала в магазине Катобы, и это не дает мне покоя. Известно ли вам что-нибудь о…

Я не закончила фразу. Он вскинулся и присел, упираясь в землю руками, — громадный сгорбленный силуэт на фоне темно-синего неба. Насторожившись, он пристально смотрел вниз по склону.

Я тоже посмотрела в ту сторону и заметила вдалеке движущийся, слегка подскакивающий огонек. Фонарь. И не один. Я услышала мужские голоса, они приближались.

Кайтер Пайк принюхался, потом еще раз. Больше всего он в этот миг напоминал вспугнутого оленя.

— Надо мне убираться, мисс Жемчужинка. Приходи как-нибудь вечерком на Канюкову скалу, поужинаешь с нами.

Повернулся — и, не добавив больше ни слова, просто исчез.

Тут надо заметить, что у большинства его соплеменников переход от человеческой ипостаси в крылатую занимает примерно столько времени, сколько нам с вами надо, чтобы намазать булочку маслом. Однако Кайтер Пайк не замешкался даже и на эти мгновения. Он сделал кое-что другое.

Как многие горные существа, и в особенности древние, драгаманы — «повертыши». Это значит, что они умеют поворачиваться к миру этак боком и исчезать из виду. Нипочем не найдешь, если не знаешь, что искать. И притом быстро.

Что до меня, то я поискала и нашла тень драгамана — узенькую полоску, черной змеей переползавшую по земле. Еще миг — и она совсем скрылась из глаз, словно всосавшись в трещину камня.

Я обдумывала возможность укрыться подобным же образом, но любопытство одержало верх. И я, проверив свое мужское обличье, двинулась вниз по склону прямо навстречу охотникам, которые с треском проломились сквозь заросли лавра, держа наготове ружья.

— Кто здесь? — закричали они при виде меня.

— Ты один?

— Покажи руки, мистер! Живо покажи руки!

Я послушно подняла руки, моргая против яркого света: кто-то направил фонарь мне прямо в лицо. Еще кто-то довольно неласково обыскал меня на предмет спрятанного оружия. Однако маскировка работала на совесть, и его ладони не ощутили ничего лишнего — только мужское грубое и жесткое тело.

— А где значок, сынок? — спросил человек с фонарем.

— Нету у меня никакого значка, сэр, — ответила я. — Я же не сборщик налогов. Я тут человек чужой и никому зла не желаю. — То, что слышала я сама, было обычным голоском девушки по имени Перл, который все казался мне излишне детским, если не считать легкой хрипотцы, подхваченной в странствиях, — мне как будто все время требовалось откашляться. Мужчины, напротив, слышали вполне мужской голос, соответствовавший физическому облику и одежде, то бишь образу, который я внедряла в умы окружающих. — Вы, ребята, тут что, на опоссумов охотитесь? А почему без собак?

Луч фонаря убрался из моих глаз, и я смогла рассмотреть лысую голову и тяжелый подбородок старика, который держал фонарь. Его лицо было мне знакомо, и, если бы я решила явить свой истинный облик, этот человек тоже узнал бы меня — мы с ним виделись в тот день около полудня в магазинчике Катобы. Он громко разглагольствовал с продавцом, пока я обходила полки, наполняла свою корзинку и внимательно слушала.

«Закон — это тьфу! — вещал дед. — И неча мне грузить, что его слушаться надо! — Вытащив карманный нож, он разрубил им яблоко и, вместо того чтобы счистить кожицу, как делают терпеливые люди, принялся ее срезать, только сыпались на пол красненькие ошметки. — И потом, в каком законе написано, что они вольны забирать наших детей?»

«Уймись, Эш Харрел, — сказал ему продавец. Он смотрел на горку очистков, явно предвидя, кто вынужден будет ее убирать, и эта мысль не доставляла ему удовольствия. — Она вернется, и с ней будет все хорошо. Как и с остальными».

«Ты хочешь сказать — взрезанными, как свиньи? — вскричал старик, которого называли Эшем Харрелом. — Да лучше бы ей…»

Но вместо того чтобы договорить, он швырнул ободранное яблоко в ящик с песком, стоявший у печки, и, громко топая, устремился наружу. Выходя, он так хлопнул дверью, что завалился набок знак «Местный хлеб».

«Вам помочь, мисс? — спросил продавец, испытывая явное облегчение от возможности поговорить с кем-то кроме Эша Харрела. Тем не менее, когда я поинтересовалась, из-за чего был такой сыр-бор, он лишь покачал головой и ответил: — Лучше вам в это не мешаться, мисс, уж вы мне поверьте».

Вот об этом я и размышляла, сидя на плоском теплом камне на поляне в горах: кто сбежал от старика Харрела, кого вскрыли, точно свинью, и почему катили бочку на закон.

И вот я снова оказалась нос к носу с мистером Харрелом. Настроение у него с тех пор явно не улучшилось, и смотреть на него было, прямо скажем, страшновато.

— Охотимся, но не на опоссумов, — ответил он мне, только не плюясь от презрения. Свет падал на его лицо снизу вверх, делая из него махрового головореза. — Ты, мистер, никого тут не встречал? Выше по склону?

— Нет, сэр, — ответила я.

Ложь — самое простое волшебство из всех существующих. Если все произнести правильным образом, слова меняют реальность. Старик не то чтобы вполне мне поверил, но вместо ответа запустил руку в старческих пятнах в карман плаща.

— Мистер Эш, — сказал один из его спутников. — Мистер Эш, надо идти!

Остальные четверо охотников были куда моложе своего вожака. Старик был суров, точно фанатичный священник, но парни определенно выглядели напуганными. Они озирались так, словно с любой ветки на них вот-вот должен был спрыгнуть тот-кто-за-спиной, а каждый шорох ветра в высокой траве означал, что там прячется кто-то, готовый перекусить горло. Если их когда-то и учили тому, что на охоте следует держать ружья дулами вниз, они со страха давно об этом забыли. Мне очень не понравилось, как они размахивали двустволками. Сдвоенные дула показались мне жестокими черными глазами, ищущими, кому бы заглянуть в лицо.

Старик между тем выволок из кармана помятую и потрескавшуюся фотографию. Он протянул ее мне. Его пальцы подрагивали и разжались так медленно, словно ему до смерти не хотелось выпускать ее из руки. Он поднял фонарь. С фотографии на меня смотрела прелестная рыжеволосая девушка.

— Идемте, мистер Эш…

— Заткнись, — рассеянно огрызнулся мистер Эш, примерно так, как велят замолчать брехливой собаке. — Ты нигде не встречал эту девушку, парень? Мою дочь?

— Нет, сэр, не встречал.

— Здесь на картинке не видно, но у нее между передними зубами такая щелка, и она смеется во весь рот, как мальчишка. Так ты ее точно не видел? Может, в соседнем округе? — Он помолчал. — Или, скажем, в Роаноке, среди… всех тамошних работающих девиц?

— Нет, сэр. Мне очень жаль, но я ее точно не видел. А давно она пропала?

— В эту пятницу будет три месяца, — ответил старик.

Он выхватил у меня снимок и сунул обратно в карман, даже не посмотрев, словно это был чек из магазина.

— Мистер Эш, мы можем разминуться с ними.

— Ни под каким видом, — ответил он. — Они объедут отрог и будут подниматься по склону, а мы пойдем напрямки. Мы минут на десять их опередим, если не больше!

— Если только кое-кто не предупредит их, — произнес у меня над ухом чей-то новый и весьма грубый голос. Обладатель голоса ткнул меня сзади коленом, и я пошатнулась.

Старик мгновение поразмыслил, после чего махнул ружьем.

— Верно рассуждаешь, Сайлас, — сказал он. — Вот что, мистер, пошли-ка с нами!

— Куда? — спросила я.

Сайлас так сгреб меня за плечо, словно собирался продавить его до костей. Я охнула, отреагировав не столько на боль, сколько на ярость, которую источал этот человек. Особое зрение не самая сильная моя сторона, но, когда меня вот так грабастают, я начинаю считывать мысли помимо собственной воли. Вслух, впрочем, я задала вопрос, на который его свирепая хватка уже послужила ответом:

— Слушайте, ребята, вы чем тут вообще занимаетесь?

— На монстров охотимся, — ответил старик.

Пока мы неровной цепочкой выбирались на двухполосную дорогу по другую сторону хребта, старик хранил молчание, но я внимательно слушала, как перешептывались остальные.

— Кого они взяли на этот раз?

— Я слышал, что Полли, и еще Берта, младшего сынишку Лансфорда, и близнецов Мэйнеров.

— Не мели чепухи! Полли сидела в качалке у себя на крыльце, когда я там проходил. У них не Полли, а ее сестра Лула.

— У них — это у кого? — поинтересовалась я.

— У шерифа, конечно. И у его помощников, чтоб им всем повылазило!

— А почему? Они и есть монстры, о которых мистер Эш говорил?

— Заткнись, — велел Сайлас, подкрепив свои слова затрещиной. — Даже девки столько вопросов не задают!

— Я одно знаю: они не затащат в свою проклятую операционную ни одной нашей девчонки, если только от меня хоть что-то будет зависеть!

— Тихо вы там! — распорядился старик.

Мы опять спускались по склону. В свете его фонаря уже вспыхивали «кошачьи глаза» отражателей на повороте дороги внизу. Мы шагали в молчании, но, если сопоставить все услышанное с хваткой Сайласа, не отпускавшего мое плечо, выводы напрашивались неутешительные.

Вот уже несколько месяцев по всему графству пропадали молодые парни и девушки, чьи семьи обитали в долинах и на склонах хребтов. Они исчезали то ночью, то днем, иной раз по одному, но порой — по полдюжины сразу. Люди находили мотыги, удочки, корзинки для ягод, лежавшие там, где их роняли подростки. Ребят, достигших возраста, когда уже начинают интересоваться противоположным полом, всячески предостерегали, увещевая не удаляться от дома или, по крайней мере, держаться группами, но молодежь не слушала предупреждений — по свойству юных и влюбленных у всех народов и во все времена. Поэтому исчезновения продолжались.

Однако потом пропавшие начали возвращаться. Родители, успевавшие в течение нескольких недель перейти от паники к глухому и безнадежному горю, вдруг слышали лай собак, выскакивали на крыльцо — и вот вам пожалуйста, чудо из чудес, по подъездной дорожке топает их Вассар или Хэзел, чуточку не в себе, чуточку заторможенный, сбитый с толку…

История, которую рассказывали ребята, была всегда одна и та же. Шериф Стайлс или его помощники задерживали их в горах. Служители закона утверждали при этом, что у них имелся ордер, выданный по суду. Задержанных отвозили в государственную больницу — чаще на легковой машине, но иногда и на грузовике. Использовались больницы в Стэнтоне, реже — в Линчбурге, но кое-кого увозили совсем далеко — в Мэрион, Петербург, Вильямсбург. Там их всячески ощупывали и осматривали, но, впрочем, ни в коей мере не обижали. Их добротно кормили, делали стрижки… После чего — по версии девочек — доктор объяснял им, что необходимо удалить аппендикс, в результате чего на животе появлялся небольшой шрам. Доктор уверял, что вскоре от него останется лишь светленькая полоска, видите, мама и папа?

У мальчишек тоже оставались шрамы, менее заметные, но зато более тревожащие. Правда, ребята вскорости убеждались, что подвергшееся вмешательству «оборудование» по-прежнему функционирует лучше некуда, а потому многие из них предпочитали попросту отмахнуться от странного приключения и забыть о нем как можно скорее. Благо в горах можно было наслушаться кое о чем куда более странном — к примеру, о красноглазых собаках, перебегающих вам дорогу в ночи, о воронах, вещающих человеческими голосами, или о фермерах, которые вдруг исчезают из вида прямо посреди поля, уходя на неворотимую сторону.

Но чем больше молодежи оказывалось силком загнано в больницу, тем неуклонней росло среди горцев понятное недовольство. Самые здравомыслящие даже начали подозревать, что операции их детям делали отнюдь не по поводу аппендицита. А потом дочка Эша Харрела не вернулась совсем, и тогда старик с соседями решили установить свои собственные законы.

— Вон они, — вдруг сказал Эш.

На просеке действительно возникли автомобильные фары, огибавшие последний поворот перед тем, где мы расположились. Ночью на горных серпантинах приближающуюся машину видно и слышно издалека, особенно если занять удобную точку для наблюдения. Звук мотора свидетельствовал, что к нам подъезжал грузовик. Его тормоза громко скрипели на крутом повороте. Кто-то явно торопился спуститься с горы, пользуясь темнотой.

Сайлас все не выпускал моего плеча. Мысли его неслись кувырком — как я поняла, в основном от страха. Однако его интерес к дочке Харрела чисто братским назвать было нельзя, и еще я поняла, что пироги с персиками нравились ему больше всего.

Прямо под нами старик устроился за камнем и приготовил ружье. Трое других продолжали двигаться вперед. Пробравшись между скалами, они пересекли гравийную обочину и вышли на самую середину дороги, размахивая фонарями из стороны в сторону.

Звук мотора все приближался.

Как раз когда грузовик шерифа вынырнул из-за поворота, я сняла заклятие, скрывавшее мой истинный облик. Сайлас почувствовал, как под его рукой крепкое мужское плечо вдруг сменилось девичьим. Он посмотрел на меня и увидел, что я на добрый фут уменьшилась в росте и из парня превратилась в девчонку. Ахнув, он выпустил мое плечо и проворно отскочил прочь.

Я же повернулась и задала стрекача. Но не к дороге, а поперек склона, в ту же сторону, куда двигался грузовик.

А тот, истошно сигналя, заложил резкий вираж, объезжая молодых людей, которые пытались, но так и не сумели его остановить.

Мчась со всех ног в потемках и без тропы, я произнесла про себя одно из заклятий из книги мистера Хохмана, помогавшее не споткнуться:

Он — голова моя, Сам я — лишь ноги, Ибо Иисус в спутниках у меня.

Христианской магией я никогда особо не увлекалась, но решила, что в данном случае это не повредит.

Ниже меня и чуть позади грузовик с ревом выскочил на противоположную обочину и едва не прочертил по скале, но водитель как-то умудрился вернуть его на асфальт, благополучно минуя засаду, и вновь ударил по газам. Вернулся на правую полосу и поравнялся со мной. Сзади грянули ружья, и правая задняя шина разлетелась в клочья. В это время грузовик проезжал как раз подо мной, и я, набрав полную грудь воздуха, спрыгнула ему на крышу.

Бубух!..

— Держаться! — заорала я вслух и на случай, если это заклятье вдруг не сработает, двумя руками вцепилась в поручни багажника наверху.

Отчаянно визжа тормозами и хлопая обрывками резины, грузовик входил в очередной поворот. Меня рвануло в сторону, да так, что ноги повисли в пустоте, но я удержалась.

Теперь перед нами был спуск, прямой, длинный и ровный. До сих пор водитель справлялся отлично и аварии не произошло, но что будет дальше? Лишившись одного колеса, грузовик так и вилял по дороге. Резко пахло палеными тормозами.

Я рылась в памяти, припоминая хоть какие-то умения, чтобы взять под контроль теряющий управление грузовик. Всплыло только заклятие, призванное останавливать разъяренных собак. Машина между тем неотвратимо набирала скорость, а внизу ждал очень неприятный крутой поворот, за краем которого был бездонный обрыв. Делать нечего, за неимением лучшего я решила использовать то, что мне вспомнилось. Не отпуская багажник, я наставила оба указательных пальца на точку примерно посередине спуска и завопила:

Тихо, собачка, свой нос опусти и не лай! Боженька создал тебя и меня, так и знай!

Я снова и снова повторяла эти слова, не отрывая глаз от намеченной точки, быстро мчавшейся навстречу. По ходу дела мне вспомнилось, что заклятие против злобных собак в идеале полагалось накладывать прежде, чем они тебя увидят. Но — адские пламена! — сидевшие в грузовике меня еще не видели.

Налетев на заговоренное место, грузовик вильнул, его занесло, он едва не перевернулся, но как-то устоял на колесах. И наконец застыл.

— Во дела, — вырвалось у меня. Но тут же пришлось отползать по крыше назад, потому что прямо подо мной распахнулись передние дверцы.

— Это кто там на крыше? — окликнули снизу, впрочем не показываясь на глаза. Ну конечно. Они думали, что у меня тут оружие, а значит, дураков не было высовывать голову.

Я как можно тише соскользнула через задний край крыши и спустилась на землю. За спиной у меня поднимался крутой лесистый склон. Впереди фары грузовика выхватывали из темноты скалу, мокрую и блестящую от сбегающей влаги. Я бросилась было к лесу, но потом спохватилась и заставила себя сначала остановиться, а потом, мысленно бранясь, вернуться к грузовику. Оказавшись у него за кормой, я обеими руками сделала пасс над засовом.

Никогда еще вскрытие двери не доставляло мне подобного удовольствия.

— Открыто! — крикнула я. — Бегите!

Двери кузова распахнулись до невозможности резко, едва не наставив мне синяков, и наружу с воплями и улюлюканьем выскочила добрая дюжина девушек и парней — насколько мне удалось рассмотреть, в основном от пятнадцати до девятнадцати лет. Они без промедления ринулись в лес. Я хотела последовать за ними, но кто-то наподдал мне сзади, и я врастяжку полетела наземь совсем рядом с дорогой, шлепнувшись так, что из легких вышибло воздух.

Я выплюнула изо рта листья и кое-как приподнялась на колени, но меня уже схватили в охапку сильные мужские руки — поди вырвись.

— Господи всеблагий, так я и знал, что это ты! — прозвучал голос над ухом. — Я знал, что ты где-то там прячешься, Элли Харрел!

Перед моим мысленным взором пронеслась вспышка молнии, мелькнула похожая на башню скала… и меня обожгло такой болью, что я вскрикнула. Однако потом мужчина швырнул меня наземь, и вереница чужих воспоминаний оборвалась.

— Нет, — сказал он, — ты не Элли. И тебя не было среди тех, кого мы везли. Что за чертовщина?

Я перевернулась лицом вверх. Надо мной стоял широкоплечий мужчина со значком на груди, отражавшим красные огни кормовых фонарей. Я только успела заметить, что у него был какой-то непорядок с лицом, когда он взял меня за ворот и вздернул на ноги с такой легкостью, словно я была рыбкой, попавшейся на крючок. Да, рот у него был кривой, кожа — тонкой, блестящей, словно натянутой, волосы торчали неровной щетиной, а одного уха все равно что не было — оно словно приплавилось к голове.

Глаза у него горели двумя темными углями.

— У вас ожоги, — выговорила я.

— Ценю твою наблюдательность, — буркнул он и свободной рукой задрал низ моей фланелевой рубашки, осматривая живот. — Еще не исправлена, — сказал он затем.

Я спросила его:

— Зачем вы все это делаете? Почему не хотите, чтобы у горцев рождались дети? Чем вам помешало следующее поколение?

— Кто-то тебе голову забил всякой чепухой, — ответил шериф. — В этом графстве, мисс, мы стоим на страже закона. А закон штата Виргиния запрещает иметь детей бездеятельным и слабоумным, то есть таким, как вся здешняя деревенщина. Короче, я действую не по своему произволу, а от имени государства!

Я сказала:

— Вы совершаете преступление.

— А вот Верховный суд США с тобой не согласен. Цитирую согласно вердикту: «Три поколения умственно отсталых, не более».

Я возразила:

— Элли Харрел вовсе не слабоумная…

Он влепил мне затрещину, но я все равно докончила:

— …и вам отлично об этом известно.

С вершины склона раздался выстрел, и пуля разнесла ходовой фонарь совсем рядом с шерифом. Он даже не оглянулся, просто уволок меня за шиворот под прикрытие автомобиля. Там уже сидели с револьверами наготове двое его помощников со значками.

— Они идут сюда, шериф!

— Как увидите — сразу стреляйте, — ответил шрамолицый. Он по-прежнему смотрел не на них, а на меня.

— Высматривай огнемет, — сказал один помощник другому. — Вот так они достали бедного Ларсена и…

Он кивнул на шерифа.

Тот спросил:

— Подкрепление-то когда подойдет?

Последовала долгая пауза. Потом говорливый помощник осторожно спросил:

— Стало быть, вы хотите, чтобы мы по радио вызвали подкрепление?

Стрелок между тем погасил одну из фар.

По-прежнему не сводя с меня глаз, шериф покачал головой и пробормотал:

— Молчит, точно кусок дерьма. — Отвернулся наконец и сказал: — Ну конечно, живо вызывай подмогу, болван! Наверняка эти шуты хотят просто нас задержать, пока тот… мусор… делает ноги, но как бы не поубивали случайно.

Тут его голос прервался — он обнаружил, что держит порожнюю куртку. Пока он орал на помощника, я успела проделать значительный путь вверх по склону. Мне всего-то нужно было для этого, чтобы он хоть на миг перестал смотреть на меня. Я пустила в ход отвлекающее заклятие, но в гораздо большей степени меня выручила быстрота. Мне даже удалось сохранить при себе шляпу, сумку и остальную одежду, так что о потере куртки я даже и не жалела. Придется, конечно, стоптать ноги по колено, подыскивая другую, чтобы так же хорошо сидела на мне, какой бы облик я ни приняла… Ну да ладно. Я во всю прыть мчалась вниз по склону, туда, где подмигивали огни городка, и раздумывала о четырех вещах сразу.

Во-первых, шериф тоже не знал, куда подевалась Элли Харрел. А во-вторых, в-третьих и в-четвертых, старый огненный драгаман спел мне песенку о девушке по имени Элли. И он говорил, что не свободен.

И я была приглашена отужинать.

2

На другой день, ближе к вечеру, я без особого труда отыскала Канюкову скалу. Это было ничуть не сложней, чем, к примеру, в Северной Каролине найти утес под названием Дымоход. Взберись как можно выше, оглядись кругом — и вот он торчит, каменный палец, вознесенный над гребнем. Всего-то делов.

Пока я карабкалась по каменистой тропе, мне пришла на ум башня из Книги Бытия, та, что выстроил Нимрод. И еще зловещая башня Всадников — огонь, молнии и две низвергающиеся фигуры, одна в плаще с куколем, другая в короне. Я была готова поклясться, что Канюкова скала одна из руин Господних, — да вот только руины обычно остаются от построек, возведенных руками людей.

У основания утеса громоздились валуны, едва дававшие место для ноги. И ничего похожего ни на жилище, ни на ведущую куда-либо дверь. Совершенно дикое место без каких-либо признаков уютной бревенчатой хижины из песенки драгамана. День вообще-то стоял теплый и солнечный, но здесь, наверху, дул пронизывающий ветер, а куртка моя, как вы помните, осталась у шерифа. Я хлопала себя по бокам и пинала мелкие камешки, потом перешла к более крупным валунам, сдвинуть которые было не так-то легко. Похоже, оставалось лишь спуститься. Я устроилась с подветренной стороны каменной башни, порылась в своей сумке, вытащила моток веревки и отрезала от него два куска, каждый по футу длиной. Потом взяла в рот два конца, некогда бывшие единым целым, и хорошенько смочила слюной, чтобы они узнали меня. Затем одним из кусков я обвязала свое левое запястье и сказала:

— На спуск! — причем не только по-английски.

Второй кусок я положила на плоскую вершину камня высотой примерно мне по плечо, прижала и произнесла на том же древнем наречии:

— Привязь!

А потом обошла против часовой стрелки площадку у основания Канюковой скалы, описывая самый широкий круг, какой можно было вычертить между каменными завалами и отвесным обрывом.

Только не пытайтесь повторить это дома! Хочу сразу вас предупредить: ритуал, позволяющий открыть незримый портал и спуститься в него, срабатывает не всегда. Здесь приводится в действие очень сложная магия, и последствия могут быть соответствующими. Иногда вообще ничего не происходит, иногда незримый портал, наоборот, захлопывается, да еще и уносит с собой некоторый кусок мира — объясняй потом соседям, куда что подевалось.

Однако в тот вечер у Канюковой скалы я крепко надеялась на удачу. Дело в том, что у меня была могущественная подмога, а именно — приглашение Кайтера Пайка. Надо вам знать, что приглашение, произнесенное драгаманом, — отменный ключ ко множеству магических замков, которые в ином случае просто никуда не пустили бы обычных людей, а меня могли бы заставить бродить здесь по кругу, пока уже за мной не явились бы из лечебницы.

А еще я все прокручивала в голове конкретные слова, произнесенные Кайтером Пайком. Можно ли было истолковать их только в том смысле, что меня приглашали разделить ужин? Или кто-то там собирался поужинать мной? Я старательно уговаривала себя в пользу первого варианта, и, кажется, мне это удалось.

Скоро я поняла, что удача была на моей стороне. Обойдя первый круг (правду сказать, больше напоминавший изрядно сплющенное яйцо), я зашла на второй — и по колено погрузилась в скалу, а на третьем круге скрылась в камне уже по бедра. Ощущалось это отнюдь не как натужная ходьба сквозь скалу. Мое тело двигалось словно бы сквозь густой туман, имевший цвет и форму камней. Когда моя голова должна была вот-вот оказаться ниже поверхности — каюсь, я вдохнула поглубже, хотя нужды в этом и не было. Однако «туман» стал прозрачным, и я увидела, что нахожусь в глубоком колодце с гладкими стенами, словно высверленными гигантским буром. Я шла вдоль этих стен, спускаясь, словно по лестнице, хотя ее, конечно, здесь не было.

По ходу спуска делалось все теплее, скоро я взмокла и перестала тосковать по своей курточке. А потом внизу появился каменный пол, да так внезапно, что я споткнулась и вынуждена была припасть на колени, словно в неожиданно остановившемся лифте. Итак, я была на дне. По крайней мере, так глубоко, как Перл хотела бы и могла погрузиться.

Я прошла под каменной аркой, явно рассчитанной на рост драгамана, и оказалась в пещере настолько обширной, что ни потолка, ни дальних стен нельзя было рассмотреть. Лишь футов на двадцать кругом меня пространство освещаюсь неярким красноватым сиянием, источник которого увидеть не удавалось.

По камням у меня под ногами с журчанием бежал ручеек, где-то верещали и чирикали летучие мыши — мне даже показалось, что в темноте наверху мелькнули светящиеся звездочки глаз. Я невольно содрогнулась: никогда не питала особой любви к летучим мышам — при всем том, что в колдовских делах они зачастую помощники из первейших.

Я двинулась вперед, и пятно волшебного света последовало за мной. Я посмотрела на свою руку и наконец-то увидела его источник. Ни дать ни взять, я захватила с собой в темную бездну толику солнечного света, задержавшегося на коже!

Вглядевшись, я заметила вдалеке еще один огонек, на удивление естественный в столь противоестественном месте. Я пошла вверх по течению ручья и почувствовала, что вроде бы огонек стал ближе. И я продолжала идти сквозь густые «заросли» сталагмитов, пока впереди не показалась самая настоящая бревенчатая хижина, да притом прехорошая!

Она была крыта дранкой, перед окнами красовались ящики с цветами, распахнутые ставни как бы говорили: «Добро пожаловать, друг!» Ну, по крайней мере, так все выглядело бы, стой эта избушка в какой-нибудь лощине среди гор.

Однако она находилась в самых что ни есть недрах земли, а потому и впечатление производила, скажем так, куда более сложное. Хотя бы оттого, что цветы в ящиках покачивались без всякого ветерка, а сам домик стоял в кругу послеполуденного света, неведомо откуда здесь взявшегося.

Как бы то ни было, я пошла прямо к крыльцу — и, приблизившись, услышала изнутри песню. И это было не антимузыкальное мурлыкание драгамана, а, наоборот, приятный девичий голосок, неплохо управляющийся с мелодией.

Я в Англии картежничал, Я вынес весь Мадрид. Давай десятку — сможешь ли В игре меня побить?

Сочтя вежливое обращение подобающим под землей так же, как и на земле, я остановилась перед дверью, шагах в двадцати, и окликнула:

— Привет! Есть кто в доме?

Эхо под потолком раза два или три повторило мой голос.

Пение сразу прекратилось, и в окне появилась девушка. Она держала в руках блюдо и тряпку. Девушка оказалась гораздо красивее, чем я ожидала, даже рыжие волосы были гораздо длинней, чем на снимке. Но когда она улыбнулась, между передними зубами обнаружилась та самая щелка, о которой, наставив на меня ружье, рассказывал ее отец прошлой ночью на склоне Подковы.

— Ой, здравствуйте! — воскликнула девушка. — Вы, наверное, Перл!

— Точно, мэм. А вы, не иначе Элли Харрел, — откликнулась я.

— Милый, слышишь? Перл Санди ужинать пришла! — сказала Элли, обращаясь к кому-то в доме у себя за спиной.

Этот кто-то пророкотал ответ, который я толком не разобрала, но из каменной трубы хижины вырвался сноп пламени вроде тех, что вспыхивают над сталелитейными заводами Алабамы. Он был вполне узнаваем.

— Батюшки-светы, это ж в какую даль вы забрались! Скорее заходите в дом и садитесь, в ногах правды нет! Только не обращайте внимания на цветы, хорошо? Я думала, вырастут виргинские традесканции, но что взошло, то взошло. У меня тут и сидр подогретый, и цикорий сейчас закипит… ой, да, и бисквиты, конечно! Я такая беспамятная, свою голову и то где-нибудь позабыла бы, не сиди она на плечах…

Цветы в оконных ящиках были длинные, вьющиеся, с бутонами на макушках, и эти бутоны то открывались, то закрывались. Когда я шагнула на порог, они потянулись ко мне с обеих сторон, точно гуси, намеренные ущипнуть вас сквозь щели в заборе.

Внутри домик оказался гораздо просторней, чем снаружи, но по сравнению с пустым и темным пространством пещеры здесь было царство уюта. Дверь, сквозь которую я вошла, по своим размерам подходила Элли и Перл, но в титаническом камине могли жариться два быка сразу, и если труба была ему под стать, то, значит, вот каким образом входил-выходил Кайтер Пайк. Кресло-качалка у очага могло вместить целое семейство, но, насколько я могла судить, драгаману было в нем тесновато и неудобно. Он чуть не упирался подбородком в колени, а сгорбленные плечи норовили разнести потолок — хотя тот был повыше, чем на среднем железнодорожном вокзале.

Другое дело, что явное неудобство очень мало волновало его. Он смотрел на рыжеволосую девушку, сновавшую по кухне туда и сюда, и лицо у него было такое, с каким, должно быть, когда-то в Акадии Габриэль взирал на Евангелину.[5]

Потом он взглянул на меня.

— Вот что, Перл, — сказал Кайтер Пайк. — Все не так, как ты думаешь.

— Я, в общем-то, думаю только о том, какого труда стоило выстроить этот домик в драгаманской пещере и всяких припасов сюда натаскать! — ответила я.

— Как я люблю эту избушку! — вмешалась Элли. — Могла ли я думать, что когда-нибудь у меня будет такой прелестный домик, на Подкове или в ее недрах — какая разница!

И она водрузила кувшин точно на середину длинного, покрытого клеенкой стола, тянувшегося вдоль дальней стены. По обеим сторонам его виднелись скамейки. Стол был накрыт на двенадцать персон.

— Дай я тебе помогу, — сказала я. — А что, еще кто-то в гости придет?

— Ты просто сиди спокойно, — ответила она. — А кто придет… ну, как придут, так сразу и увидишь. — Она слегка стеснялась, в точности как когда предупреждала меня о цветах. — Я уверена, они тебе понравятся. Они такие… занятные. Кайтер, милый, ты ведь именно это слово употребил бы — «занятные»?

— Еще какие занятные, — прогудел великан.

Элли снова принялась петь, гремя чашками и тарелками, а я украдкой обратилась к драгаману:

— О чем ты только думаешь, Кайтер Пайк, играя в семью и любовь с едва повзрослевшим подростком? Ее папа там с ума сходит от горя! Ты что, всю жизнь ее держать здесь собрался? Она ведь седой старухой стать успеет, а ты останешься точно таким, как сейчас.

— Ей куда лучше здесь, чем там, наверху, — ответил драгаман. Выплюнул в очаг огненный шар, и пламя с ревом устремилось в трубу. — Дай я открою тебе кое-какую правду, Перлин Санди, чтобы ты уместила ее у себя в голове наравне с другими уроками, которые ты затвердила. На свете есть уймища зла, которое вполне обходится без волшебства, будь то черная магия, или такая, как у тебя, или подгорная магия вроде моей. И когда это зло берется за дело, всей на свете магии не хватит, чтобы остановить его. Ну вот что я, к примеру, могу поделать, если полиция знай себе хватает невинных людей — и в Виргинии, и повсюду? Ничегошеньки, мэм, совсем ничегошеньки! Но вот выдернуть из облавы всего одно существо и дать этой девочке покой и безопасность — вот это, мэм, я вполне даже могу, и так я и поступил. Вот почему Элли живет в этой хижине под сводом пещеры, и я нипочем не намерен жалеть о сделанном. Причем, Перл, в то мгновение, когда я ее забирал, я еще и не дал ей совершить поступок, о котором она сожалела бы до конца своих дней.

— Вольно же тебе о днях рассуждать, здесь, в пещере, где нет ни ночи, ни дня, а цветы выращены из змеиных шкурок, — сказала я. — Неужели это ей на пользу? По мне, девочка выглядит осунувшейся.

— Э-э, Перл, — парировал он с кривоватой усмешкой, — да никак ты ревнуешь.

Пока я придумывала достойный ответ, он зашевелился в качалке и сказал:

— Элли, золотко, я пойду перед ужином крылья слегка разомну, хорошо? А заодно, может, и высмотрю наших гостей.

— Скажи им, пусть поторапливаются, — нарезая зеленый лук, отозвалась Элли. — А то у меня тут говядина перестоит и хлеб зачерствеет!

— Делается, мэм! — сказал Кайтер Пайк.

В тесной хижине ему было не встать во весь рост, но он сполз из качалки, встав на колени, и засунул плечи и голову прямо в камин.

— Ух ты, щекотно! — рассмеялся он и заскользил вверх по трубе.

Пламя обняло поджарое тело, окутав его, точно одеялами. Как раз когда его ноги исчезали из виду, вниз вдруг свесился зеленый кончик хвоста, размерами и формой напоминавший лопату. Он пошуровал в горячих углях, затем втянулся в трубу.

Я никогда прежде так близко не видела момента трансформации драгамана. Я подбежала к двери, чтобы посмотреть вверх, но пятно света распространялось недостаточно далеко. Я лишь заметила далеко вверху длинную россыпь искр, как след метеора, да расслышала звук, словно где-то выколачивали гигантский ковер, — бух, бух, бух.

— А вот и они! — воскликнула за моей спиной Элли. — Ребята, привет! Честное слово, я так никогда и не привыкну к этой вашей манере выходить прямо из стенки!

3

Когда все расселись, занятыми оказалось одиннадцать мест. Элли нипочем не желала сказать, кому же предназначалось двенадцатое — как раз по левую руку от меня.

— Увидишь, — только и сказала она. — Не бери в голову.

Первыми гостями, явившимися к ужину, были призраки четырех из восьми горняков, погибших в шахте «Грино слоп» в декабре девятьсот десятого года, когда из-за неисправного фонарика рванул газовый карман. Чей это был фонарик, они спорили до сих пор.

— Ну нет, только не мой, — сказал самый молоденький и маленький, выглядевший лет на пятнадцать. — У меня росту не хватило бы, чтобы достать до кармана!

— Газ где угодно вырваться может, — сказал тощий. — Не только под потолком. А ты у нас большой любитель соваться в каждую щель, это все знают.

— Бедолаги, — шепнула мне на ухо Элли. — Всегда с радостью откликаются на приглашение, но как доберутся сюда — все разговоры только о деле.

Между прочим, она приготовила большую коробку еды для их четверых товарищей, трудившихся в ночную смену. Они так и не бросали работы, хотя их призрачные руки не могли копать, угля там не было, да и сам штрек перекрыли уже лет десять назад. Тем не менее они не уходили оттуда, ведь это было все, что они умели и знали.

Тяжело было думать об этом.

— Тихо вы, — подал голос один из них, самый широкоплечий. — Я тут бригадир, забыли? Если в мою смену что-то случилось, значит, виноват я. И хватит об этом!

Тут все заговорили разом, даже венгр, едва способный связать по-английски два слова. Они дружно накинулись на бригадира, оспаривая его право принять на себя их общую оплошность, приведшую к несчастью. Садясь за стол, они сняли горняцкие каски, но то, что это были шахтеры, угадывалось без труда — они никогда не смотрели прямо один на другого, привычно опасаясь ослепить собеседника светом налобного фонаря. Безостановочно болтая, они тем не менее с аппетитом уплетали еду. На то, как это делают призраки, я успела насмотреться еще в доме с привидениями, где прошла часть моего детства. Еда попросту исчезала из стоявших перед ними тарелок — кусок за куском, хотя проследить за этим не удавалось. Каждое съеденное блюдо делало призраков все менее прозрачными, впрочем, к концу трапезы газету сквозь них все равно можно было читать.

Как вы уже поняли, к соседству с призраками мне было не привыкать, но вот четверо бесенят, расположившихся в дальнем конце стола, составили некоторую проблему. И дело было не в том, что они сидели совсем голые, а их красные толстенькие тела были безволосыми, как у пупсов из магазина. И даже не в том, что они разговаривали до того быстро и такими высокими голосами, что ничего нельзя было разобрать. Меня доставали их древние, лишенные выражения лица, глубоко посаженные глаза без зрачков и, конечно, застольные манеры этой четверки. В этом смысле они почти сравнялись с Кайтером Пайком, который уплетал тушеную говядину, зачерпывая ее лопатой из чашки размером с котел. Драгаманы живут очень долго и поэтому, как я уже говорила, почти никогда не торопятся. Еда — одно из немногочисленных исключений. Даже когда съедаемое не сопротивляется.

Глотая и чавкая, Кайтер Пайк еще и мастерски поддерживал светский разговор с бесенятами.

— Нет, увольте… Ах, поди ж ты!.. Нет, в самом деле?..

Шахтеры продолжали ссориться из-за фонаря, бесенята трещали, словно сверчки, и нам с Элли ничто не мешало вдоволь наговориться.

Я спросила ее, как ей нравится такая жизнь в подземелье.

— Да тут все замечательно, — сказала она. — А Кайтер Пайк просто очарование, — «Очарование» в этот момент извлекало цельную морковку оттуда, куда она улетела с лопаты, — у себя из-за уха. — Он вплел эту зеленую ленточку мне в волосы и сказал, что когда-нибудь возьмет меня полетать. Высоко-высоко — так, что я увижу сразу всю долину Нью-ривер…

Говоря так, она смотрела не на меня, а на баночку с маринованными овощами, причем так, словно надеялась прочесть там свою судьбу. Я вынула баночку у нее из руки и поставила на стол.

— Элли, — сказала я, — очень не хочется это говорить, но… ты, часом, не выдаешь желаемое за действительное, живя тут на положении домохозяйки? Не стараешься притвориться, будто все идет нормальным порядком? Милая, тебя ведь утащили сквозь дырку в земле, и проделало это существо из древнего мифа. После твоего исчезновения шериф совсем спятил, и вашим соседям уже пришлось пострадать.

— Да, — пробормотала она. — Кайтер тоже так говорит. Шериф Стайлс хочет заполучить меня, а на остальных только злость вымещает.

— А твой бедный папа, — продолжала я, — все эти три месяца только и делает, что разыскивает тебя. Неужели ты не хотела бы его повидать?

Она вздохнула.

— Еще как хотела бы, — сказала она, словно объясняя очевидное бестолковому малышу.

— Так почему ты не навестишь его? Может, поднимешься наверх вместе со мной?

— Я боюсь.

— Чего, солнышко? Что тебя поймает шериф? Или что Кайтер Пайк тебя не отпустит?

— Нет, — сказала она. — Кайтер мне много раз говорил, что я вольна идти, куда пожелаю. Я боюсь, что потом не сумею вернуться. Я… Посмотри кругом! Тут действительно здорово, но это ведь вроде как невозможно? — Она посмотрела на тот конец стола и кивнула Кайтеру Пайку, и он в ответ подмигнул. — Он создал для меня целый маленький мир. Что случится, если я вдруг уйду? Вот я и боюсь, что типа как проснусь от сна, который никогда потом уже не повторится. Я, он, все такое… Ты понимаешь?

— Думаю, да, — сказала я. — Хотя, правду сказать, я о подобном ни разу в жизни не слышала. Элли Харрел, да ты никак влюбилась в этого старого драгамана!

— Да, — ответила она. — Именно так.

— Господи спаси и помилуй, — проговорила я с большим чувствам.

В это-то время и начался грохот.

Бум! Бум! Бум!

Раскат за раскатом, все ближе, и каждый порождал в пещере гулкое эхо. Если бы дело происходило в горах, я задумалась бы о приближении грозы. Но мы-то были не в горах, а глубоко под ними.

Бум! Бум! Бум!

Сидр и молоко выплескивались из кружек, стол каждый раз подпрыгивал и приземлялся на добрый дюйм дальше от меня.

— Что, взрывы сегодня? — спросил юный шахтер.

Бригадир посмотрел на карманные часы и покачал головой:

— Нет, сейчас никаких взрывов быть не должно.

— Следует ли предположить?.. — начал тощий.

— Девайкодас! — воскликнул четвертый и перекрестился.

Бесенята так и окаменели, их глаза мигом ушли еще глубже внутрь черепов. Один из них даже выговорил вполне внятно:

— О черт!

И при следующем «бум» они бросились врассыпную, стараясь — и весьма успешно — забиться в трещины бревен. Четыре гладкие ярко-красные задницы все уплощались, болтающиеся ножки становились похожими на куриные лапки и наконец — паф-паф-паф-паф! — полностью исчезли из виду.

Призрачные шахтеры без особых затей растаяли в воздухе. Лишь бригадир чуть-чуть задержался, чтобы вежливо поблагодарить:

— Спасибо за угощение, мисс Элли.

При этом «мисс Элли», в отличие от «спасибо», прозвучало уже издалека.

И вот наконец снаружи утих последний раскат, и я на пределе слуха уловила слабенькое, испуганное попискивание, словно где-то потревожили гнездо с маленькими мышатами. Это визжали от страха цветы в ящиках под окошками.

— Эй, в доме, приветствую! — прозвучал голос, показавшийся мне знакомым.

Припозднившийся гость шагнул через порог, и я зло покосилась на Элли, поняв наконец, почему она так упорно держала рот на замке относительно того, кому предназначался двенадцатый прибор. Пити Уитстроу, зять самого дьявола, был облачен в красную куртку и белые галифе с высокими начищенными сапогами, словно важная шишка из Шарлоттсвилла, выехавшая на псовую охоту. Довольно необычный по тем временам прикид для чернокожего.

— Очень надеюсь, что умершие и проклятые оставили рабочему человеку чем перекусить, ибо, друзья мои, я чертовски проголодался, — сказал Уитстроу. — Нет-нет, только не надо вставать, пожалуйста, сидите себе и кушайте на здоровье, — добавил он, хотя никто из нас даже не двинулся с места. — Перл, ну не дуйся ты так, — сказал он, садясь верхом на скамью рядом со мной. — Нехорошо. Кому-нибудь может прийти идея поцеловать твои надутые губки.

Свой ответ я здесь пересказывать не буду, потому что мне стыдно.

— Какие красочные выражения, — похвалил Уитстроу. — Сразу чувствуется, что с моряками водилась. Кстати, о языке, — позволь дать тебе маленький совет, Перл. Когда находишься в такой близости от владений моего тестя, «Господи спаси и помилуй» совсем не то, что следовало бы произносить.

Всуе упоминать Пити Уитстроу — значит накликать беду, но я знала его долгие годы, с тех еще пор, когда я была моложе Элли Харрел и только обучалась жизни волшебницы. Пити тогда возымел ко мне интерес, и не только от имени своего тестя. Он стал моим первым спутником в путешествиях по стране, и кончилось это, понятное дело, нехорошо, так что я его здорово ненавидела. Но вот он отставил тарелку и принялся врать, повествуя, чем он последнее время занимался и с кем, и я поневоле задумалась, что этот тип, как ни крути, оставался моей единственной ниточкой в детство, в те времена, когда в Чаттануге закрылся Музей десятицентовиков, когда умерла вдова Винчестер и ее особняк в Калифорнии сделали достопримечательностью для туристов, и я в очередной раз пожалела, что Уитстроу был негодяем и подлецом, с которым никакой каши не сваришь.

— Пити, — сказала я.

— Питер, — поправил он.

— Пити, — сказала я, — что там за колечко у тебя на пальце? Совсем новенькое?

На вид это была простенькая железная полоска, почти как хомутик, который сантехник, устанавливая раковину, иной раз надевает на палец, чтобы не потерять.

— Это последнее нововведение, над которым мы бьемся в Старом концерне, — ответил Пити. — Колечко желаний. Смысл в том, что у любого надевшего тотчас исполнятся три желания, и никто ему не будет задавать вопросы.

Я поинтересовалась:

— А в чем подстава?

— Проблема есть, но к технологии она отношения не имеет, — ответил Пити. — Может возникнуть ошибка пользователя. Большинство людей полагают, что желание есть сознательный акт, в то время как обычный человек только и делает, что беспрерывно желает — каждодневно и ежечасно, всю свою жизнь, осознавая это или не осознавая. Вот, к примеру, дамочка только надевает колечко на пальчик, отчаянно переживая, что бы такое в первую очередь загадать, а кольцо уже знает: ей хочется, чтобы в суставе унялась поселившаяся с утра боль, чтобы перестал орать соседский ребенок, а посуда вымылась сама собой. В результате кольцо, едва одолев второй сустав, превращается в простой косный металл, растратив всю свою силу на эти три пожелания, два из которых столь ничтожны, что едва заслуживают упоминания. Зато что касается ребенка — вот беда-то, вот, право, беда… Передай мне, пожалуйста, сидр!

— Можно колечко посмотреть, мистер Уитстроу? — подала голос Элли.

— Конечно!

— И чего же ты хотела бы пожелать, Элли, такого, чего у тебя прямо сейчас нет? — не без некоторой ревности спросил Кайтер Пайк.

Она ответила:

— Я бы пожелала, чтобы здесь оказался мой отец. Чтобы посмотрел, как мы живем, и увидел, как я счастлива. Еще я хотела бы, чтобы сюда попал наш шериф, — вот уж я бы все ему высказала! А третье желание… — И она расхохоталась во весь рот, действительно как мальчишка. — Ну, голубая традесканция мне бы очень кстати пришлась.

— Надень колечко, — сказала я ей.

Все уставились на меня.

— А кто сказал, что эти желания в самом деле исполнятся? — спросила Элли. — Чего доброго, еще натворю дел, как те глупые тетки, о которых рассказывал мистер Уитстроу.

— Я думаю, ты лучше всех других знаешь, что творится у тебя в голове, — сказала я ей. — Смелее вперед!

— Но… — сказал Пити.

— Что «но»? — спросила я, изо всех сил пиная его под столом.

Он сморщился.

— Да нет, ничего. Просто газы в животе, знаете ли.

— Ну ладно, — сказала Элли. Подняла кольцо, повертела, даже посмотрела в него, как в замочную скважину. — Поверим волшебнице! — И она вновь рассмеялась. — Опля!

И надела кольцо.

— Элли! — прокричал голос снаружи.

— Элли Харрел! — прокричал другой.

Мы все дружно ринулись к входной двери — за исключением, конечно, Кайтера Пайка, стремительно вознесшегося по трубе. И увидели, как перед домом отчаянно волтузили один другого Эш Харрел и шериф Стайлс. А под ногами у них расстилалось поле голубых цветов, простиравшееся во все стороны, сколько хватал глаз.

— А ну прекратите! — сбегая по ступенькам, крикнула Элли. — Прекратите, кому сказано!

Шериф к тому времени оказался повержен на землю. Эш Харрел наградил его последним пинком и, пошатываясь, заключил Элли в объятия.

— Моя девочка, моя доченька, — твердил он без конца. — А я уже думал, ты погибла или еще хуже… маленькая моя, родная.

— У меня все в порядке, папа, честное слово!

Тут Эш Харрел посмотрел через ее плечо, и при виде разодетого Пити Уитстроу челюсть у старика натурально упала.

— Блин, а ты еще кто такой? — вырвалось у него.

— Это тебе страшный сон снится, — ответил Пити.

— Где он?! — заорал шериф, и пещера многократно повторила его вопрос.

Во мраке над нашими головами хлопали крылья.

— Если она здесь, значит, ты тоже здесь, поганая ящерица! — Успевший вскочить шериф сжал кулаки и брызгал слюной. — Покажись, трус! Заверши начатое!

Сверху раздался пронзительный вопль, от которого мы все попадали на колени, зажимая уши руками, — все, кроме шерифа. Он пошатнулся, заморгал, в покойницкой улыбке оскалил зубы и бросил:

— Подумаешь!

Сдвинув каблуки, он раскинул руки и стоял так, похожий на пугало в мире, где не было птиц. Нас тряхнуло еще одним криком, а потом наверху словно бы зашумел водопад — это летучие мыши, населявшие пещеру, все разом снялись с мест.

— Заверши начатое! — кричал шериф, в то время как по его изуродованному лицу проносились сотни маленьких теней. Еще миг — и пол-акра традесканций у него за спиной взорвались пламенем. Дымящийся пепел осыпал рукава его куртки.

— Нет! — завопила я.

— Нет, — прошептала Элли.

Что-то громадное пронеслось над головами, слишком стремительное, чтобы кто-нибудь успел рассмотреть. А потом прямо из огня вышел Кайтер Пайк — и навис над шерифом, точно гора. Он хрипло дышал, сжимая кулаки величиной с валуны, и пот катился по его лбу, словно расплавленная сталь. На его лицо жутко было смотреть, но шериф так и не двинулся с места. И драгаман остановил занесенную было руку.

— Повторюсь, но скажу, Перл: я впечатлен, — помогая мне подняться, проговорил Пити. — Это надо же, утихомирить драгамана! Сказал бы мне кто, не поверил бы.

— Это не я утихомирила драгамана, — сказала я, кивая на Элли.

Та как раз подбежала к своему покровителю и обхватила его ногу, правда, руки так и не сошлись с другой стороны. Его лицо сразу смягчилось. Вот он погладил ее по головке пальцами-бревнами. Полетели искры.

— Это что, ад? — спросил шериф.

— Нет, не ад, со знанием дела вам говорю, — ответил Пити.

Шериф опустил разведенные руки, его плечи обмякли.

— Я знал, что, если снова увижу Элли, то увижу и драгамана. И тогда мне придет конец.

— Это я тебе с удовольствием обеспечу, — сказал Эш Харрел, бросаясь вперед и выхватывая у шерифа пистолет из кобуры.

Прежде чем кто-либо успел пошевелиться, он приставил дуло к виску шерифа и надавил на спуск.

Металлический щелчок породил неправдоподобно громкое эхо.

— Не получится, Эш Харрел, — сказала я. — В логове драгамана огнестрельное оружие не работает.

— Ну что ж, — сказал тот, бросая пистолет в голубые цветы. — Довершу дело, когда мы вернемся!

— Нет, ты этого не сделаешь, — сказала Элли.

— Но почему? О чем ты, девочка? Это после всего, что он натворил?

— Потому что если ты это сделаешь, мы с тобой больше никогда не увидимся. Один хороший человек три месяца назад не дал мне совершить нечто подобное. А теперь мой черед остановить тебя, папа.

Теперь уже у Эша Харрела обмякли плечи. Они с шерифом стояли бок о бок, точно грустные братья.

— Ну ладно, Элли, — проговорил наконец Харрел. — Пусть будет по-твоему. Но что ты скажешь обо всех тех, кого шериф отлавливал и увозил? Кто это-то остановит?

— Как жаль, что она истратила последнее желание, — сказал Пити. — Разменяла его на целое поле синеньких цветочков!

— Оно бы все равно не сработало, — сказала я. — Остановить зло, творимое страной, — задача не для нее, а для шерифа.

Шериф Стайлс все еще смотрел на Элли, по-прежнему прижимавшуюся к Кайтеру Пайку.

— Я видел столько девушек с гор, состарившихся до времени из-за бесконечных беременностей и родов. Я не хотел, Элли, чтобы твоя судьба оказалась такой. Не хотел.

Она покачала головой.

— Когда я сказала тебе «нет», шериф Стайлс, я именно это и имела в виду. А дети, которых мне рожать или не рожать, — это мое дело, а не твое!

Он повесил голову.

— Мне жаль, что я этим занимался. Больше я не буду принимать в этом участие.

— Ах, какая искренность, — вздохнул Пити. — Почем нам знать, правду ли он говорит?

— А ты к его лицу приглядись, — посоветовала я.

Можете себе представить — туго натянутые шрамы отваливались и отпадали, рот выпрямился, сгоревшее ухо отлепилось от черепа и расправилось, как цветок.

— Чудо! — ахнул Эш Харрел.

— Возражаю, — сказал Пити.

Я взяла шерифа пальцем за подбородок и заставила поднять голову, чтобы приглядеться получше. Он подвигал челюстью, потом бровями. Все слушалось.

— Ох!.. — вырвалось у него.

Я сказала ему:

— Хуже всего нас уродует не огонь, а мы сами.

— Всех угощаю яблочной водкой! — закричал драгаман.

Пока Кайтер Пайк потрошил бочонок, Пити взял меня за локоть и отвел в сторону.

— Перлин Санди, — сказал он мне. — Нам обоим с тобой отлично известно, что данное конкретное кольцо желаний давно выгорело, израсходовалось и стало практически неработоспособным. Сужу по тому, что оно принесло мне всего лишь одну мемфисскую телку по имени Люсинда, а ее сестричек заныкало. Из этого следует, что транспортация сюда Эша Харрела, шерифа и всех этих несносных цветочков есть дело твоих рук, моя дорогая, и я не отказался бы выяснить, как это тебе удалось!

Я рассмеялась.

— А ты все такой же! Все выдумываешь, так что помолчи лучше. — Я отвернулась, чтобы он не увидел, как я вздрагиваю и морщусь. Следующие день-два боль еще усугубится, так что с неделю я буду думать только о том, где бы прилечь. Магия перемещения всегда рвет что-то внутри. Но Пити я этого не скажу. Не доставлю ему такого удовольствия. А кроме того, если не считать боли, чувствовала я себя действительно здорово. — Пити, глянь-ка вон туда!

Драгаман уже не возвышался над всеми, потому что стоял перед Эшем Харрелом на коленях. Элли держалась чуть позади. Шериф стоял еще дальше, на ступеньках крыльца, и обеими руками ощупывал голову. Кожистые цветы принюхивались к его шее.

— Как по мне, он просит ее руки, — сказал Пити. — Понятия не имел, что этот тип до такой степени старомоден! Сгораю от любопытства, каким будет ответ?

— Я думаю, и не гадая все ясно. Тем более что тайное скоро станет явным.

— Тайное что?

Я не ответила.

— Ты имеешь в виду…

Я опять промолчала. Он глубоко задумался, потом у него вырвалось:

— Господи спаси и…

Он не договорил, потому что я обеими руками захлопнула ему рот. Я чувствовала себя как в Рождество. А значит, даже Пити Уитстроу стоил того, чтобы его спасти.

4

Позже мне рассказали: когда шериф спустился с горы, он отправился прямиком в суд, сдал значок, вымарал свое имя из списков населения графства — и навсегда уехал в другие места. Состоялись внеочередные выборы, и новым шерифом стал один из его бывших помощников, чья мать приходилась старому Эшу кузиной. Новый шериф перво-наперво заявил, что если стэнтонские доктора надумают здесь кого-нибудь резать, пусть приезжают с веревками или сачками и сами ловят, кого найдут нужным. Ибо он с помощниками был слишком занят, гоняя бристольских бутлегеров. А кроме того, единственные слабоумные граждане, вызывавшие лично у него беспокойство, проживали вовсе не здесь, а в Ричмонде и еще в Вашингтоне.

Вот так в тех краях завершилась история принудительных стерилизаций. Правда, к Виргинии в целом это не относилось. Как и ко всей стране. Можете справиться в учебниках истории.

Все это происходило давным-давно, но многие, помнящие те времена, до сих пор с нами. А в горах по-прежнему полно огня и чудес — надо только зорче смотреть. К Канюковой скале так и не подобрался ни один городок, правда, безлюдными ее окрестности больше не назовешь. В хорошую погоду множество людей ходит туда в пешие походы. Для них даже проложена дорожка, получившая название Аппалачской тропы. Нужно лишь свернуть с 311-го шоссе, проехать главный магазин в городе Катоба… Правда, указателя «Канюкова скала» вы там не увидите. Эту природную достопримечательность теперь называют Зубом Дракона. Я думаю, вы уже догадываетесь почему.

Только не рассчитывайте меня там встретить. В отличие от некоторых я брожу по Аппалачской тропе в любую погоду, когда мне заблагорассудится, только меня никто не видит, за исключением близких друзей. Например, тех, что живут вблизи Зуба. В частности, я люблю навещать одну пожилую пару и узнавать, как дела у их сына. Парень уродился крупным, но, по выражению горцев, «несет это с честью». Он гордый и смелый и знает, чего хочет от жизни, — и это тоже он несет с честью.

Примечания

1

Для тех, кто сразу не разгадал реальных имен участников этого псевдоисторического диалога: один, Лев Бронштейн, — это Троцкий. Другой, Пинхас Борух, — лидер меньшевиков, более известный под партийным именем Павел Аксельрод. (Прим. ред.)

(обратно)

2

В английском оригинале — Невски. На самом деле особняк Юсуповых, где убивали Распутина, располагался на берегу Мойки. (Прим. перев.)

(обратно)

3

Название рассказа («Oakland Dragon Blues») допускает разные толкования. Может иметься в виду и блюз, и намек на синюю полицейскую форму. Этот прием использовался и другими авторами произведений о полицейских. (Прим. перев.)

(обратно)

4

Здесь и ниже герой рассказа вспоминает события Корейской войны 1950–1953 гг. (Прим. ред.)

(обратно)

5

Герои поэмы Г. Лонгфелло (1807–1882) «Евангелина» (1847) о первых французских поселенцах в Америке. (Прим. ред.)

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Сесилия Холланд Драконья пучина

Наоми Новик Вици

Джонатан Страуд Боб Чой: последнее задание

Кейдж Бейкер Что, задолбали драконы?

Джейн Йолен и Адам Стемпл Государевы драконы

Лиз Уильямс Дайерфеллский дракон

Питер С. Бигл Оклендский драконий блюз[3]

Диана Гэблдон и Сэмюел Сайкс Гуманный убийца

Гарт Никс Остановись!

Шон Уильямс Неласковое пламя

Тэд Уильямс Жил на свете рыцарь вредный

Гарри Тартлдав Разуй глаза

Диана Винн Джонс Джо-бой

Грегори Магуайр Паз_зло

Брюс Ковилл После третьего поцелуя

Танит Ли Зима — имя войны

  Часть первая

  Часть вторая

  Часть третья

Тамора Пирс Сказка драконицы

Мэри Розенблюм Драконья буря

Энди Дункан Невеста драгамана Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg