«Потерянный шпион»

Вячеслав Афончиков Потерянный шпион

Вместо предисловия (от переводчика)

Работая в архивах и библиотеках и изучая историю погибших империй, мне неоднократно приходилось находить документы, которые вряд ли заинтересовали бы профессионального историка. Оно и понятно: с точки зрения ученого, основной интерес представляют судьбы и жизнеописания великих полководцев и политиков, монархов, вождей и трибунов. Вероятнее всего, для исторической науки такой интерес абсолютно оправдан. В то же время, изучая историю подобным, академическим образом, ученые так и не смогли прийти к единому мнению по основному волнующему нас вопросу – отчего же эти, Великие и Могучие Государства, казавшиеся своим современникам незыблемыми и вечными, рано или поздно рухнули, рассыпавшись подобно карточным домикам? Конечно, великие катаклизмы истории, такие как засуха, моровые болезни и нашествия воинственных завоевателей, могли разрушить и разрушали целые города и страны. Однако, как это ни покажется невероятным, в год распада каждой из изучавшихся мною империй никаких подобных катаклизмов не происходило.

Мне, как исследователю, представилось весьма возможным, что процессы, приведшие к гибели империй, происходили в основном не снаружи, а внутри самих государств, причем, если можно так выразиться, – «совсем внутри» – в умах и сердцах их подданных. Это заставило меня обратить пристальное внимание на ту часть исторических документов, которая относилась к делам и судьбам простых людей, бывших современниками и участниками Эпохи Больших Перемен.

История Империи Рутении интересна тем, что в ней практически не было каких-либо уникальных, присущих только этой Империи событий. Напротив, история этой великой державы оказалась настолько типичной, что могла стать эталоном для истории других государств. Документы, которые мне посчастливилось обнаружить, были написаны на имперском языке. В отличие от староимперского, этот язык несложен для перевода, особенно для меня, овладевшего им еще в раннем детстве.

Единственной трудностью, но трудностью и в самом деле серьезной, стала попытка перевода на русский язык имперских воинских, полицейских, морских и статских званий. Я нашел выход из этой ситуации, который в равной степени можно считать как сомнительным, так и остроумным. Все полицейские и статские звания были приведены мною в немецкой, морские – в английской, а пехотные и кавалерийские – в русской транскрипции. В этом варианте они совершенно несозвучны их прочтению на имперском, однако, по моему глубокому убеждению, наилучшим образом отражают их сущность. Тем не менее я приношу читателям свои глубочайшие извинения за возможные неудобства при чтении и интерпретации этих званий.

Эпоха Больших Перемен в Империи пришлась на то романтическое в истории человечества время, когда порох и свинец уже в полный голос заявили о себе, однако не смогли еще вытеснить со сцены стрелу и клинок, а основными способами передвижения по воде все еще оставались весло и парус. В наших школьных учебниках этот период примерно соответствует эпохе позднего Средневековья. Поскольку в Империи с древних времен существовало свое летосчисление, указывать конкретные годы, к которым относятся описываемые события, я счел бессмысленным.

Итак, Империя Рутения, Эпоха Больших Перемен…

Пролог

Существует пять разновидностей шпионов:

местный шпион, внутренний шпион,

обратный шпион, шпион, который должен жить,

и шпион, который должен умереть.

Сунь-Цзы

Западные склоны гор, уже обильно поросшие свежей весенней травой и зеленеющим кустарником, все еще были ярко освещены лучами апрельского солнца. В конце апреля в этих краях на солнечной стороне может быть даже жарко, хотя в низинах, особенно за большими валунами в тени еще лежат куски пожухлого сероватого зимнего не то льда, не то спрессовавшегося снега. Странник приоткрыл глаза, впрочем, уверенно открыть удалось только правый. Да, очевидно, он еще жив, хотя ему и было еще не ясно, каким образом. Хотелось пошевелиться, ощупать себя и понять, насколько велики его шансы, но он решил этого не делать, по крайней мере – пока не стемнеет. Те, кто сбросил его с обрыва, почти наверняка были профессионалами и могли либо наблюдать за ним сверху, либо спуститься и проверить свою работу. Странно, что они выбрали такой ненадежный способ его прикончить, ведь их так много, этих способов. Старый Гризли, его учитель в Обители, часто любил говорить, что на каждый известный способ лечения человека люди придумали не менее десяти способов его убивать. Старый Гризли был, по своей первой (и неглавной) профессии, врачом и знал, что говорил. Несмотря на крайнюю неопределенность своего положения, Странник все-таки позволил себе грустно улыбнуться. Он улыбался так всегда, улыбался одними уголками рта, улыбался, когда вспоминал эту забавную древнюю легенду, которую впервые услышал еще в раннем детстве от своей матери.

Нет, все же всему на свете должно быть рациональное объяснение. Как ни трудно было соображать после такого падения, он подумал, что, скорее всего, по сценарию, который незнакомые и совершенно чужие люди написали для него (а в сущности – за него) месяца два назад, все должно было выглядеть как несчастный случай в горах. Конец апреля для этого – время прекрасно подходящее: грязь, слякоть на горных тропинках, нестаявший лед. Тогда это неплохо, тогда они вряд ли станут спускаться вниз и проверять, действительно ли он умер, оставляя на склонах следы своих тяжелых кованых сапог, которые на этой почве будет невозможно потом скрыть. Они ведь могли сначала прикончить его, а затем уже сбросить вниз, однако они этого не сделали. Почему? Странник нашел этому внятное объяснение – они были высокими профессионалами, а высоким профессионалам в любом деле свойственен определенный артистизм, то есть не просто стремление выполнить, а обязательно – красиво, изящно выполнить!

«Как приятно работать с настоящими профессионалами», – подумал он и снова чуть усмехнулся. Да, несомненно, он жив, хотя это все еще и кажется маловероятным. Мертвые не усмехаются.

Судя по темно-бурому, почти черному цвету его крови, обильно разбрызганной на листьях кустарника и камнях, он пролежал без сознания не менее двадцати минут. Его сильно познабливало, и он благодарил Господа, что с него не сняли его темную куртку толстой, грубо выделанной кожи, которая теперь щедро прогревалась солнцем. Вероятно, до сумерек удастся продержаться, а это уже реальный шанс в очередной раз выжить. Правой ноги ниже колена он вообще не чувствовал; наверное, это было и к лучшему.

Он снова закрыл глаза и впал в состояние, представлявшее собой нечто среднее между обмороком, крепким сном и зимней спячкой некоторых животных. Медведей, например. Он не мог ничего изменить и хотел хотя бы сэкономить силы – даст Бог, они ему понадобятся ночью. По-видимому, он не чувствовал в это время боли. Что же, и это тоже большая удача.

Странник очнулся оттого, что все его тело колотила мощная, неукротимая дрожь. Уже стемнело, и с того момента, как солнце закатилось за горизонт, воздух стал остывать; с каждой минутой становилось заметно холоднее. Несмотря на то что он был тепло одет, холод он ощущал уже не кожей, а костями. Что-то подобное он уже испытывал однажды, когда выполнял задание в одном из районов Крайнего Севера. По-видимому, давала о себе знать серьезная потеря крови. Странник понимал, что единственный способ согреться, да и вообще выжить – это начать двигаться, чего бы это ни стоило. Он попытался встать на четвереньки и был удивлен тем, что это ему удалось. Он чувствовал неимоверную слабость и медленно, стараясь не упасть, встал на ноги. Пробираясь по лощине, в которой он оказался, на юго-восток, он, если ему повезет, мог дойти до дороги, спускавшейся по восточному склону до поселения, которое, кажется, называлось Грюненберг или что-то в этом роде. Если бы он был в обычной своей форме, он мог бы дойти до него часов за двадцать, но сейчас это потребует двух-трех суток. Конечно же, он не собирался появляться в селении, особенно в таком виде. В этих захолустных местах жизнь течет очень медленно и размеренно, и можно сказать, что здесь практически никогда ничего интересного не происходит. Появление в селении человека с разбитым лицом, сильно хромающего на правую ногу, в разорванной кожаной куртке и без вещей, спустившегося с гор, то есть, скорее всего, пришедшего с Запада, стало бы основной темой для разговоров сельских сплетников минимум на полгода. Если учесть, что большинство жителей этого Грюненберга, или как его там, занимались овцеводством и пасли свои стада черт знает где, информация о нем распространилась бы уже через неделю в радиусе минимум ста верст. Это никак не входило в планы Странника. То, что его, по-видимому, считают погибшим, было, пожалуй, самой приятной мыслью изо всех, приходивших сейчас ему в голову.

Медленно, с каждой минутой все сильнее и сильнее ощущая боль в правой ноге, Странник пошел, обходя валуны и пробиваясь через заросли кустарника. Страшно хотелось пить, и (он на это очень надеялся) здесь, в низине он найдет какой-нибудь источник. Его ожидания оправдались приблизительно через час, когда он набрел на небольшой горный ручей, громко и весело журчащий среди камней в ночной тишине.

Существует более двадцати разновидностей воды – вспомнил он занятия по курсу выживания, которые посещал во время своего обучения в Обители, – и каждая из них по-разному действует на человеческий организм. Вода может оживить, но вода может и убить. Самой лучшей, самой живительной и целебной водой для человеческого организма является талая вода из горных ледников в течение пяти-семи суток после того, как она растаяла. Что же, именно это ему сейчас и нужно – жизнь и исцеление. Он помнил, что воду нельзя глотать жадно, чтобы она проваливалась прямо в желудок, а нужно подолгу держать во рту небольшие ее порции, так как в этом случае она совершенно по-иному действует на организм, нужно всасывать ее языком и щеками, деснами и нёбом. Перед этим нужно обязательно тщательно прополоскать рот, ни в коем случае не глотая первые порции. Нужно впитывать воду как ученическая промокашка, а не заливаться ею как бочонок. Он все это хорошо помнил, как и многое другое из того Важного, чему его научили в Обители мудрый Старый Гризли и другие учителя.

Вода, выпитая по правилам, была очень чистой и мучительно холодной, а его все еще знобило и потряхивало, однако она все же сделала свое дело – ему стало заметно легче, и он решил, что еще, пожалуй, верст пять он вполне пройдет. Он разорвал, вернее, дорвал то, что еще не было разорвано, и осмотрел свою ногу. Больших размеров рваная рана на передней поверхности голени, вся в запекшейся крови, его не испугала. В своей бурной жизни ему приходилось видеть вещи и похуже. Такую рану можно в принципе зашить, тогда она заживает быстрее, не кровоточит и, что менее всего важно, оставляет маленький аккуратный рубец. Но он помнил слова Старого Гризли; если рана получена в полевых условиях и ее сразу зашили, шансы потерять потом всю ногу примерно пятьдесят на пятьдесят. Это не устраивало Странника, и он просто промыл рану и тщательно ощупал, несмотря на боль, кости голени.

«Вроде бы не сломаны», – подумал он и в очередной раз изумился тому, что падал с такой высоты, а они вот не сломаны.

Наверное, следует благодарить те заросли кустарника, которые разодрали ему в кровь лицо и руки и едва не выкололи глаза – что ж, обмен получился выгодным для него. Еще ему было тяжело и больно делать глубокий вдох, каждая такая попытка отзывалась резкой болью в правом боку – скорее всего, у него были сломаны пара ребер, и он знал, что если легкое не задето, то это пустяки и заживет само без всякой помощи, а если задето – то это конец и здесь, в горах, никто уже помочь ему не сможет. В любом случае он уже ничего изменить не мог. Он разделся и, сняв с себя нательную белую рубашку (вернее было бы сказать: когда-то белую), оторвал от нее рукав. Его вполне хватило для того, чтобы перевязать рану на голени, наложив на нее чистый, промытый в этом же ручье лист подорожника. Он тщательно умылся и ощупал раны на голове – ничего особенно страшного, можно пока обойтись без повязки. С трудом и болью разлепил веки левого глаза и закрыл правый – левый глаз неплохо видел, насколько это было возможно в наступивших сумерках.

«Что же, можно сказать – отделался легким испугом», – подумал Странник, надевая на себя остатки нательного белья и куртку. Теперь – в путь. Он еще не знал, как ему вести себя дальше, просто до сих пор еще не было понятно, будет ли вообще у него это «дальше», однако внутренний голос, которому он привык доверять, говорил ему, что еще случится много удивительных событий перед тем, как все это закончится. Прихрамывая и стараясь не делать глубоких вдохов, он двинулся вперед. В четырех верстах к западу от Грюненберга, в стороне от дороги, он это помнил, находилась пастушья хижина, заброшенная и давно уже никем не используемая. Лучшего места для того, чтобы отлежаться и как-то привести себя в порядок, он придумать не мог.

Глава 1

Весеннее солнце ярко освещало умытые утренним холодным дождем улицы Рутенбурга. Из окна кабинета была видна площадь и огромный дворец Крон-Регента, обнесенный высокой стеной с башенками. На одной из башен, ближней к окну, часы показывали без четверти полдень. Положение солнца на небе соответствовало показаниям часов, что, как утверждал «Независимый Государственный Листок Новостей», свидетельствовало о безупречной работе чиновников Департамента Астрологии Неба.

Зихерхайтскапитан Шмидт отошел от окна и присел в массивное дубовое кресло. До совещания в конференц-зале оставалось 15 минут, время слишком незначительное, чтобы занимать его какими-либо существенными делами, и Шмидт, как это часто бывало в последнее время, предался своим размышлениям.

Его размышления носили преимущественно грустный характер, так как касались его собственных перспектив в жизни и служебной карьере. В настоящее время он занимал пост руководителя специальной следственной группы Департамента Государственной Стражи. С точки зрения простого обывателя это означало колоссальный уровень власти и великолепное жалованье – семьдесят золотых в месяц в стране, где средний уровень дохода едва превышал десятку. Для большинства жителей даже столичного Рутенбурга это могло быть не более чем несбыточной надеждой. К сожалению, все относительно – в самом Департаменте он занимал положение, при котором многие десятки людей могли пренебрежительно смотреть (если вообще смотрели) в его сторону и не отвечать на приветствия, которые он четко отдавал при встрече с ними, в полном соответствии с Уставом внутренней службы. Когда он, молодой рутенбургский парнишка из хорошей семьи и с незапятнанной репутацией поступал на учебу в Академию Государственной Стражи, он, как и большинство его товарищей-однокашников, выдержавших весьма строгие государственные экзамены, мечтал о блестящей карьере. При этом ему наивно представлялось, что залогом успеха служит прилежная учеба, честность, верность Присяге и Родине, ну и, конечно же, – удача, эта капризная Строгая Леди, благосклонность которой позволит ему совершить что-то важное для национальной безопасности. К сожалению для него, прошло слишком много времени, прежде чем он понял, что самым важным для национальной безопасности является родство с кем-то из Высших Чиновников администрации Крон-Регента. Когда его однокурсник, который на экзамене по военной топографии проложил путь пехотной полусотне через выкрашенное светло-синей краской на карте пространство, а на занятиях по применению ядов и противоядий упорно утверждавший, что сильнейшим из известных ему растительных ядов является зверобой, так как он убивает не только людей, но и большинство зверей; однокурсник, выведший ночью учебную разведгруппу на центральную площадь небольшого провинциального городка, так как был убежден в том, что Полярная – самая яркая (как он говорил – «большая») звезда неба, но бывший при этом родным племянником начальника Департамента Недр закончил академию с отличием и был в связи с этим сразу назначен на должность начальника отдела Департамента, тень сомнения уже шевельнулась в душе молодого зихерхайтслейтенанта Шмидта. Однако хорошее воспитание и твердые убеждения не дали тогда этому сомнению вырасти во что-либо большее. Теперь он отчетливо понимал, что его юношеские убеждения сыграли с ним очень коварную и злую шутку: пытаясь идти по жизни в соответствии с ними, он безнадежно застрял на должности начальника группы, причем его здравый ум не позволял ему уже мечтать о чем-либо большем. Его непосредственный начальник в чине зихерхайтсдиректора был на четыре года его моложе. Он слабо помнил этого молодого курсанта академии, бывшего первокурсником в течение того года, когда пятикурсник Шмидт исполнял обязанности сержанта в его учебной сотне. Слабо помнил, несмотря на свою вообще-то прекрасную память на лица, незаменимую в его профессии, потому что молодой ученик никакими особенными способностями себе не проявлял. Его способности в деле защиты национальной безопасности проявились несколько позже, когда он, будучи уже зихерхайтслейтенантом, которому грозило откомандирование в дикие и неспокойные районы Предгорья, молниеносно женился на полноватой, некрасивой и на удивление глупой дочери культурдиректора, тогдашнего заместителя начальника Департамента Культуры. Наивный Шмидт, никогда ранее не предполагавший, какое огромное значение имеет женитьба для Государственных Интересов, все свободное время тратил тогда на ухаживания за очаровательной кудрявой блондинкой, дочерью булочника из пригорода, обладавшей великолепной фигурой и, как показала жизнь, абсолютно неперспективным генеалогическим древом.

Старый человек, умудренный большим жизненным опытом, такой убежденный ортодокс, как его дед, прошедший всю Большую Войну от начала и до конца в тяжелой кавалерии под командованием самого темника Берга Великолепного и много повидавший на своем веку, мог бы, будь он жив, сказать ему, что это не так уж и плохо – не сделать головокружительной карьеры, но зато – сохранить свои убеждения. К сожалению, дед давно уже покинул наш суетный мир, но дело было не в этом. Штука вся была именно в том, что, по мере того как жизнь подбрасывала ему все новые и новые несоответствия реальности с Идеалами, убеждениям все труднее и труднее было сохраняться в его душе. Ощущение было такое, что его идеалы находятся на льдине, которая неумолимо тает под лучами весеннего солнца и они, как и полагается в подобной ситуации утопающим, находящимся на тающей льдине, цепляясь за ее края и отчаянно сопротивляясь, все же, нехотя и неумолимо, идут ко дну. Результат был плачевен, хотя и ожидаем, – интуитивно предпочтя карьере идеалы, зихерхайтскапитан Шмидт в настоящее время не мог похвастаться ни тем ни другим. Это заполняло его душу невнятной и почти неуловимой, но в то же время отвратительно непрекращающейся тоской, значительно ухудшавшей качество его жизни. Впрочем, несмотря ни на что, ему все еще нравилась его работа, он ощущал себя высоким профессионалом и фактически таковым и являлся, что вынуждены были (разумеется – с должной долей пренебрежения) признавать даже его недоброжелатели.

Предстоящее совещание в конференц-зале не было чем-то из ряда вон выходящим: подобные совещания проводились в среднем раз в месяц, и Шмидт уже не испытывал былого юношеского трепета, появляясь на них. Тогда, в те далекие теперь уже годы, ему казалось, что каждое такое совещание может стать началом какого-то большого, героического дела, которое он, уж будьте уверены, доведет до победного конца. В настоящее время зихерхайтскапитан уже давно уяснил для себя простую истину, к пониманию которой рано или поздно приходит каждый профессионал – в жизни никогда нет места подвигу. Подвиги совершаются только дилетантами, при этом каждому подвигу должна предшествовать катастрофа, виной чему чаще всего являются также дилетанты, а финалом подвига – какая-нибудь трагедия, которая если и не уменьшает общее число дилетантов (ибо их не счесть), то, по крайней мере, позволяет поддерживать их количество в социуме на допустимом, неопасном уровне. У профессионалов же подвига нет, и его не может быть в принципе. Профессионал никогда не произнесет фразы «мы воевали в Предгорье» или «мы сражались в Предгорье», он просто скажет: «Последние два месяца работали в районе Предгорья». Чаще всего за этим следовала фраза, которую Шмидт периодически слышал на утренних докладах в Департаменте: «Легкораненых в подчиненной мне полусотне трое, убитых нет». У тех же, кто «воюет» или «сражается», Шмидт хорошо знал это по рассказам деда, да и по опыту собственных командировок в районы боевых действий, через два месяца от полусотни остается человек семь-восемь, не более.

Конечно, такое представление абсолютно не соответствовало тому, что говорилось о подвигах в школьных книгах и «Независимом Государственном Листке Новостей», но ведь они писались в соответствии с нормативами Правды, а Департамент Государственной Стражи, хотите вы этого или нет, был особой службой и в своей работе должен был опираться на Фактическую Правду. Естественно, что к Фактической Правде допуск имело лишь ограниченное число лиц, что, как это прекрасно понимал Шмидт, было одним из высших проявлений заботы правительства о людях. Знание Фактической Правды для людей с неуравновешенной психикой, да и вообще для тех, кто не прошел спецподготовку, неминуемо причиняло ущерб их здоровью и могло закончиться где-нибудь в приюте для душевнобольных. В то же время информация, соответствующая критериям Правды, прекрасно воспринималась обывателями и в конечном счете помогала им выполнять их работу, получать от нее определенный доход и уплачивать справедливые налоги и подати.

Зихерхайтскапитан вспомнил, что мудрое выделение трех уровней Правды – это относительно недавнее изобретение, хотя сам по себе принцип подобной сортировки информации известен был издревле, и без него не могло существовать ни одно правительство. В то же время именно ученые Центральной Империи Рутении, его Родины, первыми осмыслили многовековой опыт и пришли к выводу, что существуют три уровня, научно обосновав их строгие критерии. Первый уровень, или Фактическая Правда, был собственно информацией в ее необработанном состоянии. Подача такой информации населению, справедливо утверждали ученые, является в высшей мере проявлением неуважения к нему, так как подобна подаче на обеденный стол нечищеного и не обработанного кулинарными способами картофеля или свеклы. Никакой культурный человек не станет питаться сырым нечищеным картофелем, ведь даже восточные варвары – горцы пекут его в золе костра. Пользоваться такой информацией могут только специально обученные люди, своего рода – кулинары, причем с определенным уровнем опыта и мастерства. Теоретически, на государственном уровне, такой информацией могли пользоваться лишь руководители Департамента Государственной Стражи и Высший Совет Крон-Регента. Фактически же и зихерхайтскапитан это отчетливо осознавал, единственным сборщиком такого рода информации является только его Департамент. В силу огромного объема этой информации (его сортировкой занимался специальный отдел с начальником в чине зихерхайтсдиректора, занимавший в департаменте целый флигель), его главный руководитель, господин зихерхайтспрезидент при всем желании не может сообщать Высшему Совету всю информацию. Это означает, что верховные правители государства получают уже обработанную информацию, так как именно господин зихерхайтспрезидент решает, какая новость существенна, а какая незначительна.

Второй уровень, или Частичная Фактическая Правда, предназначался для относительно многочисленной армии чиновников департаментов, ответственных за разнообразные стороны жизни государства. Например, чиновникам Департамента Сельского Хозяйства все-таки приходилось сообщать фактические цифры урожая пшеницы в этом году и объемы ее продаж за границу (в миллионах пудов). Хотя данная информация не всегда носила позитивный, эмоционально-положительный характер и могла приводить к патологическим размышлениям, все же без нее работа данного департамента приобрела бы уж слишком мистический характер. В то же время, и на это справедливо обращали внимание те же ученые, данная информация сообщалась не абы кому, а Средним и Высшим чиновникам, прошедшим специальную подготовку в Академии Государственного Правления и имевшим чин не ниже агрокультурмайора.

Третий уровень, или просто Правда, сообщалась населению через независимую прессу, представленную «Независимым Государственным Листком Новостей», печатавшимся на сносного качества бумаге, и Службой Государственных Глашатаев, в обязанности которых вменялось прочтение вслух «Листка» еженедельно на всех центральных площадях городов до волостного центра включительно, а в столице – порайонно. Этот уровень правды, как уже было сказано выше, предназначался для простых обывателей и был ориентирован на заботу об их здоровье, хорошем настроении и Чистоте Помыслов, что формировало необходимую Общенациональную Позитивную Психологическую Атмосферу и улучшало качество жизни каждого отдельного человека.

Шмидт еще раз взглянул на часы. Было без трех минут полдень. Пора. Нельзя опаздывать на совещания к зихерхайтсдиректору, однако и приходить раньше, без дела шатаясь под закрытой дверью конференц-зала, означало показать себя смешным. Он встал, вышел из своего кабинета, запер дверь и пошел по просторному, с высоким потолком коридору к центральной лестнице, которая вела на третий этаж. Он проходил мимо рядов запертых дверей таких же, как и у него, кабинетов начальников групп, обитых кожей, под которой располагался толстый слой хлопковой ваты. Могло показаться, что в учреждении, в котором он служит, существует некий Культ Сохранения Тепла. На самом деле в кабинетах было чаще прохладно, они хорошо проветривались, так как по рекомендации отдела организации службы именно такой микроклимат и создавал наилучшие условия для умственной работы. Шмидт знал, что «теплозащитные» двери на самом деле существуют для того, чтобы исключить возможность подслушивания снаружи. Кто мог бы себе позволить подслушивать у двери начальника группы Департамента Государственной Стражи, в то время как на каждом конце коридора стоял бдительный зихерхайтскапрал и внимательно следил за происходящим в коридоре, Шмидт не мог себе представить; но двери были одной из добрых традиций его Департамента, имевшего уже более чем вековую историю, традиций, которые всегда почтительно соблюдались. «Каждый Департамент силен своими традициями» – вспомнил он старую поговорку…

Глава 2

Полусотник Корпуса Пограничной Стражи Гюнтер Фишер совершал обычный инспекционный обход своего участка границы в секторе ответственности Айзенвальдской пограничной заставы. Он шел пешком в сопровождении двух бойцов, так как это было положено по уставу, хотя здесь, в горах северо-запада подобная предосторожность и воспринималась им как обычная перестраховка. За десять лет службы в Корпусе Фишер успел побывать на таких участках границы, где и полусотня не всегда могла справиться с отрядами прорывавшихся с юго-востока бандитов. Здесь же, в этом спокойном и тихом захолустье, самым тяжким правонарушением считалось пересечение границы группой из двух-трех невооруженных контрабандистов, как правило – местных крестьян с небольшими котомками товара за плечами.

Фишер не без основания считал себя опытным командиром. Его медленный рост по службе, а точнее сказать – отсутствие какого бы то ни было роста за последние шесть лет объяснялось не профессиональными качествами, но прямолинейностью характера и укоренившейся с юных лет привычкой докладывать командованию реальное положение дел. Подобное качество было его несомненным недостатком в системе, где уже в течение многих лет руководство предпочитало узнавать от подчиненных лишь то, что хотелось от них услышать.

Несмотря на спокойное патрулирование, полусотник старался не терять времени даром и, раз уж судьба давала такую возможность, тренировать взятых с собой молодых бойцов в оперативном и розыскном искусстве. Патрулирование с полусотником Фишером среди начинающих пограничных стражников всегда считалось трудным, но интересным, и он по праву пользовался среди низших чинов заслуженным уважением.

– Вот посмотрите на эту тропинку, – сказал он молодым стражникам, поворачивая на северо-восток и поднимаясь по склону горы. – Что вы, Вейль, можете мне о ней сказать?

Рядовой Вейль, вспоминая прежние уроки и пытаясь в своей манере говорить и рассуждать походить на командира, неспешно осмотрелся и ответил:

– Герр Фишер, по этой тропинке два-три дня назад проходил человек!

– Недурно, Вейль, недурно для начинающего, – ответил полусотник. – А вы, Шнайдер, тоже так полагаете?

Шнайдер, худощавый молодой боец среднего роста, с очень серьезным взглядом серых глаз, осмотрев тропинку и окружающие ее кусты еще раз, ответил:

– Полагаю, герр командир, что это были два-три человека, никак не менее!

– Это уже лучше, ваш ответ принимается, Шнайдер, их действительно было трое, а как давно это было?

– Судя по подсыханию слома и увяданию молодых листиков на этой ветке, это было три дня назад, герр командир! – все так же четко ответил боец.

– Вы правы, Шнайдер, вы подаете большие надежды, – похвалил своего подчиненного Фишер. – Действительно, с чего бы это одному человеку ломать ветки и справа и слева от тропинки, когда ширина ее здесь составляет более трех ярдов? Судя по следам, их было трое, возможно – четверо, они прошли здесь компактной группой около трех дней назад. Как вы думаете, кто это мог быть?

– Пастухи сюда редко поднимаются, и пастухи никогда не ходят втроем или вчетвером, – поспешил загладить свою неточность рядовой Вейль. – Торговцы вряд ли забрались бы с товаром в такую глушь, тем более что в слякотную погоду эти тропинки небезопасны. Купцы, имеющие официальные разрешения властей торговать в этих приграничных районах и переходить границу, наверняка направились бы по большой дороге через перевал. Следовательно, можно предположить, что мы имеем дело с мелкой шайкой контрабандистов, герр Фишер.

Эти рассуждения также понравились полусотнику и удостоились его похвалой, потому что сам он пришел к таким же выводам.

– И что же нам делать с ней, с этой шайкой? – спросил он бойцов, пытаясь подловить их на скоропалительном и неправильном решении.

– А ничего с ними уже не сделать, герр командир, – уверенно воскликнул Шнайдер. – Если они и были здесь три дня назад, то теперь благополучно сидят у себя по домам и радуются провернутой сделке!

– Молодец, Шнайдер, вы не поддаетесь эмоциональным порывам! – еще раз похвалил подчиненного полусотник. – Действительно, гнаться за ними сейчас было бы верхом нелепости. Ничего, они все равно попадутся. Каждая успешно проделанная ими контрабандная операция будет внушать им уверенность в собственной ловкости и безнаказанности, так что рано или поздно, но они ошибутся, и мы их схватим. Многим кажется, что можно провернуть какое-либо криминальное дельце и уйти навсегда на дно, но это удавалось лишь единицам. И дело здесь не в нашей эффективности, хотя наш Корпус действует достаточно эффективно. Дело здесь в их собственной психологии, психологии игрока, который, выиграв случайно один раз, будет возвращаться к игре вновь и вновь, пока не продуется до нитки. Слишком велик соблазн, слишком слаб человек. Именно поэтому мы за ними и не гоняемся – они сами приходят к нам в руки. Кстати, пройдя чуть дальше, мы узнаем, сколько в точности их было – тропинка спускается вниз и через три сотни ярдов превращается в размокшее глиняное месиво, прекрасно сохраняющее следы. Пойдем, проверим свои выводы? – то ли спросил, то ли распорядился Фишер.

Бойцы, согласно кивнув, двинулись за ним.

Тропинка, как и сказал полусотник, извиваясь то вправо, то влево, уходила вниз, почва постепенно из каменистой становилась песчано-глиняной и через три сотни ярдов представляла собой сплошной слой влажной глины, обильно смоченной апрельскими дождями. Фишер внимательно осмотрел ее на протяжении двадцати ярдов, но не заметил ни одного следа. Это было странно. Очевидно, что группа предполагаемых контрабандистов шла по этой тропинке и именно в эту сторону, однако следов здесь они не оставили. Полусотник задумался и принялся осматривать края и ближайшие окрестности этого участка пути. По-видимому, люди, прошедшие здесь три дня назад, для того чтобы преодолеть глинистый участок, вскарабкались на круто возвышавшийся слева край скалы и, цепляясь за его выступы, продолжили свое движение вперед. Об этом свидетельствовали несколько небольших камешков, скатившихся с этого склона и застрявших в глинистой почве относительно недавно, после последнего в этих местах дождя.

Поведение неизвестных показалось Фишеру весьма странным, так как такое передвижение было несомненно сопряжено с риском для жизни – сорвавшись со скалы, они вполне могли не удержаться на тропинке и полететь в пропасть. В то же время Фишеру трудно было себе представить, как контрабандисты, очевидно имевшие при себе какой-либо груз, могли совершать с ним такие поистине акробатические упражнения. Он поделился своими сомнениями с бойцами, и те согласно кивнули – такое поведение контрабандистов выходило далеко за рамки обычного.

– Считаю необходимым осмотреть всю тропу на протяжении трех-четырех верст и выяснить направление движения неизвестных, – подытожил общие сомнения командир. Люди, рискующие жизнью ради того, чтобы не оставлять следов, – это уже вряд ли просто мелкие контрабандисты, дело может быть и посерьезнее…

Они шли вперед еще около мили, то поднимаясь, то спускаясь вниз, следуя причудливым изгибам извилистой горной тропы. Незнакомцы, прошедшие здесь трое суток назад, были людьми аккуратными – на протяжении всей мили лишь в двух местах наметанный глаз Фишера заметил примятый кустарник и вывернутый из своего глинистого ложа небольшой камешек. Далее, он хорошо знал эти места, следовал подъем, затем тропинка проходила у края почти отвесного обрыва и начинала плавно спускаться в долину. Патруль проследовал вперед, внимательно оглядываясь по сторонам. Через пятнадцать минут полусотник со своими бойцами были уже на вершине скалы, откуда открывался прекрасный вид на лесистые холмы Северо-Запада. Впрочем, не красота окрестностей привлекла внимание стражников – их взгляды были устремлены на глинистую почву, окружавшую поворот тропы.

– Ну надо же, вы только взгляните на это! – вырвалось из уст Фишера. – Стоило им так стараться и маскироваться, чтобы вот так вот наследить!

По сравнению со всей предыдущей частью горной тропы, можно было сказать, что этот пятачок на краю отвесной скалы просто истоптан – казалось, что человек десять танцевали здесь какой-то непонятный танец. Полусотник и его бойцы стали внимательно изучать это хитросплетение следов. «Следы – это увлекательная книга, которую обязательно надо научиться читать» – вспомнил Фишер высказывание одного из своих учителей. Тысячу раз верно! Отойдя чуть в сторону и давая молодым стражникам полный простор для исследования, полусотник наблюдал, как его подчиненные аккуратно ходят вперед и назад, опускаются на колени и поднимают с земли маленькие камушки и комочки почвы.

«Неплохие парни, – подумал Фишер и вспомнил свою молодость, проведенную в частях Корпуса на Юго-Востоке. – Немного подучить, дать им необходимые знания и то, что не менее важно, чем знания – уверенность в себе, и эти Вейль и Шнайдер со временем смогут самостоятельно патрулировать, принимая ответственные решения на месте и действуя по обстановке. Что бы ни происходило в Империи, всегда нужны люди, которые смогут защитить ее границы. Так было издревле и так будет всегда».

– Итак, молодые люди, – прервал свои размышления командир патруля, – я хотел бы услышать вашу оценку обстановки.

– Их было трое, – начал с уверенностью в голосе Шнайдер, – и в этом месте они сильно повздорили. Настолько сильно, что стали бороться друг с другом – вот здесь и здесь на земле кроме следов ботинок отпечатки локтей, здесь ладонь – один из них упал и поднялся, опираясь на руку. Далее, двое пошли по тропинке, а третий – видимо, остался?

– Ну если он так здесь и остался, то покажите мне его, и пусть он сам нам обо всем расскажет! – усмехнулся Фишер. – Итак, куда же он делся, этот третий?

– Полагаю, – подал голос Вейль, – что он либо сорвался, либо был сброшен вниз этими двумя – спуститься благополучно с этого обрыва невозможно, а следов третьего вперед или назад мы не видим.

– А что у него была за обувь? – серьезно спросил полусотник, мысленно одобрив рассуждения подчиненных и согласившись с ними.

– Форменные ботинки горных егерей имперской армии, размер четвертый, – четко и без тени сомнения ответил Вейль.

– Итак, мы не можем догнать двух контрабандистов, если конечно они – контрабандисты, но мы можем взглянуть, что осталось от их третьего попутчика, – заключил вслух Фишер. – Для этого нам придется пройти вперед по тропе, спуститься вниз и подойти к обрыву снизу – это всего четыре версты пешком. Как гласит народная поговорка – волка ноги кормят, и к нам с вами она имеет самое прямое отношение! Вперед!

Когда стражники подошли к основанию скалы, уже вечерело, однако солнце все еще ярко освещало густо заросшую кустарником лощину. Оставалось еще около двух часов светлого времени суток, и им предстояло обследовать довольно большой участок зарослей – нужно было торопиться. Через полчаса Фишер услышал радостный возглас Шнайдера:

– Герр командир, это здесь!

Полусотник подошел и увидел сломанные ветки кустов и несколько крупных камней, один из которых был забрызган темно-бурыми пятнами. Но поскреб одно из них – кровь. Вместе с бойцами они обыскали окрестности, но тела незнакомца, свалившегося три дня назад с обрыва, не нашли. Пора было возвращаться на заставу.

Уже стемнело, когда усталые бойцы Корпуса Пограничной Стражи вошли в помещение Айзенвальдской заставы, где их ждал сытный ужин и заслуженный отдых. Фишер, лишь чуть утолив голод холодной телятиной с кружкой светлого пива, поставил на стол лампу и, достав из казенного шкафчика письменные принадлежности, принялся писать отчет. Больше всего ему сейчас хотелось спать, но он был с малых лет воспитан педантом – порядок прежде всего. «Орднунг унд дисциплин!» – это было даже не поговоркой, не лозунгом, в значительной степени это было смыслом жизни его деда и его отца, также служивших в свое время в частях Корпуса. Стоит ли удивляться тому, что этот жизненный принцип навсегда передался и их сыну и внуку?

Его отчет, забранный следующим утром фельдкурьером, был доставлен в Районное Управление Пограничной Стражи, где пролежал без движения трое суток – клерк, ответственный за сортировку бумаг, не носящих грифа «срочно, совершенно секретно» был болен. Затем карета спецпочты отвезла бумагу в Рутенбург, в Главное Управление Корпуса, для передачи ее в архив. В соответствии с действующими циркулярами, с отчета полусотника Фишера было снято две копии, одна из которых незамедлительно отправилась по адресу Кайзераллее, 2, где располагался Департамент Государственной Стражи. Когда-то, довольно давно, Корпус был одним из подразделений этого Департамента, но и сейчас, несмотря на формальное административное их размежевание, поддерживал с ним тесные деловые связи. Иначе ведь и быть не могло.

Вторая копия отправилась по адресу Нойнбург, 18, из которого следовало, что адресат может находиться как в древнем городе Нойнбурге, так и в десяти тысячах верст от него. Эта копия, доставленная спецпочтой, была внимательно прочитана и оживленно обсуждена группой из четырех мужчин, одетых в серые накидки с капюшонами, какие носят монахи некоторых орденов. Они сидели вокруг большого стола, на котором лежала папка из плотного картона. На папке крупными буквами было выведено: «Дело П-329 „Странник“». Когда обсуждение было закончено, один из сидевших за столом пододвинул к себе папку и достал из-под стола небольшой сундучок, в котором хранились разнообразные печати. Он извлек одну из них, прямоугольную, продолговатую, на которой было вырезано «умкоммен», и на минуту задумался. Затем, убрав первую печать обратно в сундучок, он уверенной рукой достал другую и тотчас сделал на обложке папки отчетливый оттиск. «Ферлоренгехен» – пропавший без вести…

Глава 3

Поднявшись по центральной лестнице в конференц-зал, Шмидт нашел себе кресло в восьмом ряду и удобно в нем расположился. «И все-таки что-то сегодня не так», – сказал он самому себе, взглянув на президиум. Во главе президиума сидел господин зихерхайтспрезидент.

Конечно же, у него было имя, имя, которым в детстве его называли родители, имя, как и у любого другого человека, но в Империи уже давно не было людей, которые могли бы себе позволить вольность называть его по имени. Как и каждый Высший Чиновник, зихерхайтспрезидент всю свою жизнь посвятил тому, чтобы отличаться от простых людей, отличаться одеждой, лошадью (сейчас – спецкаретой), внешностью, речью (не мог же он себе позволить говорить на том простом языке, на котором он разговаривал со своими друзьями во дворе, когда они играли в кегли!), манерами. Каждый, кто просто видел господина зихерхайтспрезидента, должен был ощущать ту колоссальную пропасть, которая их разделяет. В сущности, именно достижению этого, а не вопросам национальной безопасности была посвящена вся его жизнь.

«Да и зачем ему заниматься национальной безопасностью, – подумал Шмидт, – когда у него есть десятки шмидтов, профессионалов, которым можно даже не обещать денег и продвижений по службе, потому что настоящий профессионал даже если захочет, то просто не сумеет сделать свою работу плохо».

Достигнув своей Высокой Цели и став фактически чиновником номер один в Империи, чиновником, власть которого даже превышала во многом власть Крон-Регента, господин зихерхайтспрезидент все же должен был пожертвовать ради этого чем-то несущественным. В частности, это было имя, которым его называла мать.

Справа от него, за столом в президиуме, расположился орднунгполицайпрезидент, глава Департамента Общественного Порядка. Формально, по табели о рангах, утвержденной еще императором Максимусом IV, он был на одном уровне с господином зихерхайтспрезидентом, однако сама по себе эта мысль не могла не вызывать смеха. В частности, Шмидт ни разу не слышал, чтобы кому-нибудь пришло в голову назвать его «господин». Лицо орднунгполицайпрезидента, как и лица многих Высших Чиновников Империи, расплылось от жира до просто-таки неимоверных размеров. Глядя на его лицо, на котором с большим трудом угадывались мелкие бусинки глаз, тревожно озиравшихся по сторонам, Шмидт ни к селу ни к городу вспомнил заметку, читанную им на прошлой неделе в «Независимом Листке». Заметка была посвящена успехам отечественного животноводства, и в ней сообщалось, что по результатам прошлого года экспорт сала составил более полумиллиона пудов и что, если дело пойдет так и дальше, то благодаря мудрой политике Крон-Регента мы сможем занять лидирующее положение на мировом рынке сала, потеснив нашего юго-западного соседа, Верхнеземелье, для которого доминирование на этом рынке традиционно. Глядя на орднунгполицайпрезидента, Шмидт не мог не согласиться с автором этой статьи – успехи в этой области и впрямь были колоссальные.

Слева от господина зихерхайтспрезидента расположились начальники отделов Департамента, знакомые Шмидту по повседневной работе, в том числе и его непосредственный начальник, зихерхайтсдиректор Фукс.

В общем, в зале не было никого и не происходило ничего такого, что бы ни случалось раньше, но Шмидт все-таки чувствовал, чувствовал тем неуловимым, иррациональным чутьем, которое приобретает с годами каждый контрразведчик, что сегодня что-то не так. Он решил быть повнимательнее и ничего не упускать даже в том случае, если объявят, что темой совещания является очередной юбилей Крон-Регента или успехи в области продажи угля странам зарубежья. Такие совещания случались частенько во всех департаментах, так как ученые доказали, что они увеличивают степень Чистоты Помыслов и улучшают производительность труда.

Дежурный офицер, стоявший у входной двери закрыл ее, и трижды звякнул в висевший рядом с ним колокольчик. В зале воцарилась мертвая тишина. Совещание началось.

Первым, как и полагается по правилам, заговорил господин зихерхайтспрезидент. Выражение его лица всегда было одинаково. Шмидт часто видел его на подобных совещаниях, прежде и теперь, и практически никогда это выражение не менялось. Вернее – не так. Менялась лишь одна его эмоциональная составляющая – он мог быть доволен, недоволен или (промежуточное положение) спокоен. Эта составляющая занимала не более трети от общего выражения его лица. Остальные две трети состояли из безмерного высокомерия и презрения ко всем окружающим, где бы он ни находился. Тех, кто помнил его в молодости, когда он, младший кавалерийский интендант, делая первые шаги своей головокружительной карьеры, угодливо улыбался и всячески угождал каждому оберинтендантмайору, не говоря уж об остальном, высшем для него тогда начальстве, осталось совсем немного. В то же время именно в те далекие молодые годы он и сделал для себя главное жизненное наблюдение, ставшее вскоре его основной философией: смысл жизни – это власть, смысл власти – унижение. Каждый, кто хочет власти, должен принять эти несложные правила игры. Приняв их, ты можешь унижать своих подчиненных (иначе вообще игра теряет свой смысл) и должен охотно, с заметным для постороннего наблюдателя удовольствием, унижаться перед вышестоящим начальством, показывая тем самым, что ты честный игрок и правила тобою соблюдены.

– Сегодня мы собрали вас здесь, – сказал зихерхайтспрезидент, – для того чтобы обсудить нынешнее положение дел в общественной и национальной безопасности. Для этого нами был приглашен профессор (тут он сделал небольшую паузу, вспоминая имя ученого: человек такого, как он, масштаба не может позволить себе забивать свою память всяким мусором)… эээ, Гольденкампфа, который по нашей просьбе подготовил интересный обзор. Просим вас, профессор!

Профессор Гольденкопф, моложавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, с густыми седыми волосами, безупречно выбритый и в черном сюртуке великолепного сукна, вышел на трибуну спокойной, чуть с ленцой походкой. Весь его вид говорил о том, что этот человек знает себе цену и все время немного любуется собой; при этом его хорошее воспитание и прекрасные манеры, – скорее всего продукт уже наследственный, полученный им уже при рождении даже не от родителей, а от дедов и прадедов. Такой человек, хотя внутренне и ощущает свое значительное превосходство над окружающими его людьми, никогда не даст им этого понять грубо, остро, а сделает это настолько деликатно, что ты и не почувствуешь. Общение с ним никогда не оставит в душе ощущения униженности и опустошения, а напротив – приятное чувство знакомства с очень умным человеком, как бы равным тебе. Человек туповатый и грубый даже скажет потом – вот, дескать, этот профессор – нормальный, свойский мужик, а еще говорят, что все профессора надменные и заносчивые. Человек же умный, напротив, все поймет и будет благодарен ему за то, что он мог его несколько принизить, но ведь не стал же этого делать! Наверное, похожее чувство испытывает какой-нибудь лесной барсучонок, мимо которого вальяжно проходит сытый матерый волчара, лениво смотрит в его сторону, что-то невнятно и неагрессивно проурчит и двинется дальше по своим волчьим делам. Это приятно отличало профессора от многочисленных его коллег нуворишей, профессуры первого поколения, расплодившейся в последнее время в Рутенбурге в неимоверном количестве ввиду острой моды на науку и образование. От профессора веяло приятной добротностью массивной, красного дерева мебели вековой давности. Шмидту он сразу понравился.

– Я любезно приглашен вашим руководством (тут он почтительно кивнул в сторону стола, за которым сидел господин зихерхайтспрезидент), чтобы сделать для вас краткий политологический обзор современного состояния общества нашей державы и актуальнейших проблем поддержания лояльности населения. Я прошу вас извинить меня за возможную академичность моего выступления, но я профессор, далек от практики и привык раскладывать все, что называется, по полочкам. Поэтому я хочу начать с краткого исторического экскурса, ибо так мне будет проще объяснить вам мои основные идеи. Он снова посмотрел, теперь уже вопросительно, в сторону зихерхайтспрезидента.

– Просим вас, профессор, говорите, – с обычной мерой снисходительности сказал председательствующий.

– Проблема лояльности населения всегда волновала ученых, занятых изучением таких наук, как социология и политология, – начал уверенно профессор, глядя в центр зала. – Уже около двухсот лет назад выдающийся ученый прошлого, профессор Заменгоф, выдвинул постулат, который справедлив и по настоящее время. В своих работах он убедительно доказал, что эффективность государственного управления прямо пропорциональна степени лояльности населения и обратно пропорциональна общим потребностям населения, подразумевая при этом под термином «общие потребности» совокупность потребностей духовных и материальных. Из этого было сделано предположение, впоследствии блестяще подтвердившееся, что степень лояльности зависит от разности между совокупными потребностями и способностью государства их удовлетворять. Полагаю, что это представляется очевидным. – Он окинул взглядом зал. Никто и не пытался с этим спорить. – Гениальный Заменгоф открыл нам, в сущности, очень простую истину – для достижения определенного уровня лояльности можно либо поднимать материальное благосостояние, либо развивать духовное начало, при этом эффективность того и другого пути примерно одинакова. Иначе говоря, плебсу, которому недостает хлеба, можно компенсировать это зрелищами, а плебсу, получившему некоторый избыток питания, зрелища можно сократить. К сожалению, политология тех лет находилась в младенческом, если так можно сказать о науке, периоде, и профессор Заменгоф, работая в информационном пространстве своей эпохи, подошел к данной проблеме несколько однобоко. Повторяю, мы не вправе судить гения за то, что он не был знаком с разработками, появившимися почти век спустя. Заменгоф рассматривал в качестве основного способа улучшения качества государственного управления усиление степени удовлетворения потребностей, что хотя и соответствовало ошибочным, псевдогуманистическим взглядам его эпохи, однако, как мы теперь понимаем, было тупиковым путем развития государственности. Дело в том, что удовлетворение духовных и материальных потребностей сегодняшнего социума неизбежно приводит к патологическому, просто-таки безудержному росту этих потребностей в дальнейшем. Таким образом, государство, пытающееся достичь совершенства своего устройства таким путем, обречено на вечное движение по трудной дороге, у которой в принципе нет конца.

Этот недостаток теории Заменгофа был блестяще устранен в трудах профессоров Шварцмана и Цейса, относящихся к началу прошлого века. Именно эти профессора, не без гордости напомню вам – наши соотечественники, разработали теорию оптимизации общих потребностей. Суть этой теории состоит в том, что снижение общих потребностей при том же уровне удовлетворения их государством приводит к повышению уровня лояльности, что блестяще следует из формулы Заменгофа. При этом очевидно, что снижение уровня материальных потребностей, хотя и возможно, крайне ограничено и может создавать критические исторические точки, характеризующиеся резкими снижениями уровня лояльности. Действительно, довольно трудно убедить даже очень разумное население, что для его же блага следует снизить потребление, скажем, мяса или овощей. Гораздо более перспективным представляется иной путь.

Профессор сделал краткую паузу и продолжил:

– Уникальные возможности заключаются в планомерном снижении духовных потребностей населения, которые не так остро ощутимы и для которых вообще нехарактерно формирование критических исторических точек. Уже из расчетов Шварцмана и Цейса выходило, что идеальное снижение духовных потребностей позволяет повысить уровень лояльности на 35–40 %. Они поскромничали, я могу сейчас утверждать это совершенно определенно. Наши новейшие расчеты дают с высокой степенью вероятности повышение до 60 %!

В зале послышался отчетливый одобрительный гул. Профессор благосклонно улыбнулся. Для большинства сидевших в этом зале лояльность населения была основным показателем их работы; многие начинали работу начальниками районных отделов в глубинке и прекрасно помнили, что и за 2–3 %, указанные в годовом отчете, в Центре хвалили и премировали, а за 5 % порой и награждали, как во времена Большой Войны, хотя в большинстве случаев цифры были липовые. Впрочем, медали ведь дают за мужество, а это еще вопрос, кому нужно больше мужества – кавалеристу, ведущему свою полусотню против вчетверо превосходящего противника в голой степи или какому-нибудь зихерхайтскапитану, осмелившемуся нагло (5 %!) врать столичному Департаменту. Мужество, оно и есть мужество.

Профессор выдержал паузу, ровно столько, чтобы все сидящие в зале осознали важность его слов, и продолжил:

– Профессор Цейс смело предположил, что снижения духовных потребностей можно добиться через оптимизацию искусства, как основной питательной среды для духовного начала человека. Идея просто запретить искусство была сразу отброшена как нелепая, ибо единственной возможностью полностью его ликвидировать является физическое уничтожение всех людей, что пагубно для Государства, так как ведет к прекращению поступления налогов. Социологические наблюдения над заключенными тюрем, полностью лишенными какого-либо общения с внешним миром и изолированными таким образом от искусства, показали, что в течение относительно короткого промежутка времени в тюрьме формировалось свое, очень примитивное, но все же искусство, проявлявшееся в формах изобразительных (фрески на стенах, татуировки), фольклорных (песни, легенды), музыкальных (тюремные блюзы) скульптурных (изделия из прессованного хлеба) и других. Последнее наблюдение профессора Цейса, я имею в виду – изделия из хлеба, наиболее показательно, так как заключенные имели весьма скудный паек и все же жертвовали им во имя прекрасного, разумеется – в их убогом понимании. Поняв, что полное лишение людей искусства невозможно, профессор Шварцман предложил другое, весьма оригинальное решение. Раз искусство нельзя устранить вовсе, можно хотя бы видоизменить его таким образом, чтобы вместо роста духовных потребностей оно приводило к их неуклонному снижению. Эксперимент, поставленный профессором Шварцманом в двадцатые годы прошлого века уникален по своему замыслу, изящности исполнения и, конечно же, полученным великолепным результатам. Взяв в качестве области исследования изобразительное искусство, он нашел психически неуравновешенного человека, согласившегося за небольшую плату стать художником. При этом предварительные апробации этого человека в Академии художеств позволили категорически утверждать, что каких-либо способностей к рисованию у данного участника эксперимента не имеется. Вы, возможно, спросите меня, почему для такого важного эксперимента был необходим человек с измененной психикой и почему нельзя было пригласить обычного обывателя, хорошо ему заплатив. Для психолога ответ очевиден. Каждый нормальный человек, которого тем или иным способом принуждают выполнять работу, которую он в силу своих физических или умственных способностей не может выполнить качественно, начинает страдать от комплекса собственной неполноценности, и в его труде все большую и большую роль начинает играть скрытая депрессия. Идиот же охотно берется за любую работу, будучи абсолютно уверенным, что раз она ему поручена, значит, он на нее способен. Нетрудно заметить, что именно такой человек и был нужен Шварцману, если далее вникнуть в суть его эксперимента. Его подопечный был объявлен художником, причем не просто художником, ведь таких тысячи, а родоначальником нового изобразительного искусства. Поскольку даже при покраске заборов этот родоначальник испытывал определенные технические трудности, ему был выдан трафарет треугольной формы, через который он наносил на куски дешевого холста треугольные фигуры зеленого цвета.

– Черного! – донесся чей-то негромкий голос из притихшего зала.

Профессор ответил своей великолепной обаятельной улыбкой:

– Я вижу, что говорю со знатоками Большого искусства!

В зале произошло некоторое веселое оживление, кое-кто даже обернулся посмотреть на молодого зихерхайтслейтенанта, обронившего эту неосторожную реплику.

– Да, – ответил, все еще улыбаясь, профессор, – вы абсолютно правы. Действительно, сейчас эта всемирно известная картина называется «Черный треугольник» и ее подлинники украшают более ста пятидесяти богатейших собраний искусства в мире. Дело в том, что по условиям эксперимента предполагалось тиражирование картины практически миллионами. Выбранная же Шварцманом для эксперимента зеленая краска, наилучшая с точки зрения психологически умиротворяющего влияния на человека, содержала пигмент, который не производился на территории Империи и поставлявшийся из Нового Света по весьма высокой цене, так как содержал соли хрома. Это чуть было не сорвало блестяще задуманный эксперимент, однако был найден выход – вместо зеленого цвета был использован дешевый черный краситель на основе угольной пыли, которая, как вы, вероятно, знаете, является отходом многих видов производства и практически ничего не стоит. Эксперимент дал блестящие результаты. Обыватели, приходящие в галереи живописи, вместо полотен старых мастеров могли теперь часами наслаждаться созерцанием черных треугольников, причем, в интересах населения, в дальнейшем предполагалось появление и других геометрических фигур. Все социологические, психологические и прочие тесты показывали достоверное снижение духовных потребностей обывателей в городе, где был проведен этот смелый эксперимент. В частности, по такому важному параметру, как «посещаемость населением картинных галерей», уровень духовных потребностей снизился в 105 раз! Следует отметить, что и другие параметры также показывали несомненное торжество науки. Сейчас, как я полагаю, многие из вас задают себе молчаливый вопрос – почему же эксперимент не был доведен до конца?

По выражению лиц присутствовавших в зале профессор увидел, что да, именно этот вопрос они себе и задавали.

– Здесь сыграло свою роль стечение целого комплекса обстоятельств.

Профессор тяжело вздохнул и развел руками, всем своим видом показывая, что он скорбит об этой неудаче ничуть не меньше всех присутствующих.

– Профессора Цейс и Шварцман были истинными учеными в самом высоком смысле этого слова и вели очень педантичное исследование. Впрочем, им помогала значительная группа талантливых молодых естествоиспытателей. Один из них, некто Шранке, исследуя побочные эффекты эксперимента, который длился более десятилетия, обнаружил абсолютно необъяснимый феномен, в сущности, не объясненный наукой и по сей день и именуемый с тех пор «Феноменом Шранке». Суть его состояла в том, что мастера производства, в особенности так называемых высокотехнологичных его областей, что в переводе на человеческий язык означает производство оружия, подвергшись воздействию оптимизированного искусства, заметно снизили качество своей работы. Причем, что особенно характерно, страдало не столько производство оружия, уже поставленного на конвейер до начала эксперимента, сколько разработка и внедрение новых видов вооружения. Не мне вам напоминать, что первая половина прошлого века, в особенности период правления императора Максимуса IV, знаменовалась перевооружением армии и флота и принятием на вооружение бомбард и пищалей, требовавших особенно тщательной технологической доводки. Каким образом оптимизация духовных потребностей могла повлиять на культуру производства, нам до сих пор неясно, но Генеральный Штаб жестко вмешался и потребовал прекратить эксперимент. Если учесть, что Максимус IV 80 % государственного бюджета расходовал на развитие вооруженных сил и прислушивался к мнению военных, потому что других в его окружении практически и не было, эксперимент был прекращен. Дальнейшая судьба профессоров Цейса и Шварцмана тесно переплетается с историей вашего Департамента. Не могу не отметить важную ошибку данных ученых, а именно – выбор в качестве точки приложения изобразительного искусства. Это было слишком громоздко и дорого, и в конечном счете не очень-то и эффективно.

Профессор налил себе полстакана воды из графина и неторопливо, с расстановкой выпил ее. Пить он не хотел, но как опытный оратор и педагог он таким образом отметил завершение первой части доклада и переход ко второй его части.

– Накопленный опыт и знания наших предшественников не были нами забыты и легли в основу исследования, которым ваш покорный слуга занимается уже без малого двадцать лет. Осмыслив ошибки Шварцмана и Цейса, мы выбрали в качестве основной точки приложения нашего проекта музыку и вокальное искусство. Это было сделано неслучайно. Данные виды искусства значительно лучше подходят для решения стоящих перед нами задач, чем живопись. Дело в том, что они обладают уникальным свойством самотиражирования. Представьте себе человека, который, увидев на выставке картину или скульптуру, возвращается домой и пытается нарисовать или вылепить нечто подобное. Представили? Вот и мне трудно поверить, что такое бывает в жизни. А теперь представьте себе человека, который, возвращаясь с концерта, насвистывает понравившуюся ему мелодию, а придя домой, если у него, конечно, есть способности и инструмент, пытается наиграть ее, ну скажем на мандолине.

По залу прокатилась волна улыбок.

– Вижу, вижу, вы это себе очень даже живо представили. Поди, ведь сами любите насвистывать?

Теперь уже улыбался практически весь зал, попытался это сделать даже орднунгполицайпрезидент, хотя вряд ли кто-нибудь смог бы узнать в данной гримасе улыбку.

Гольденкопф ответил присутствующим еще одной своей улыбкой, как бы говорящей аудитории «Ну что уж там, и я не без греха!», и снова продолжил:

– Выбор музыки был, таким образом, абсолютно оправдан, и он был сделан, однако мы столкнулись с новыми трудностями. В отличие от картин, где решение напрашивалось само собой, довольно долго мы не могли понять, что же надо сделать с музыкой и вокалом, чтобы они начали оказывать необходимый, оптимизирующий духовность эффект. Примитивизация текстов песен, изменение ритма музыки, максимальное упрощение ее и даже разработка новых, значительно упрощенных музыкальных инструментов не давали желаемого эффекта. В большинстве случаев, после временного и неуверенного снижения духовности, отмечался ее рост, часто даже превосходящий исходный уровень. Вот вам яркий пример – в музыку были массово внедрены барабаны, использовавшиеся первобытными племенами Крайнего Юга для подачи сигналов боевой тревоги. Надо заметить, что за приобретение этих барабанов мы дорого заплатили – помимо материальных расходов на организацию экспедиций, наша исследовательская группа потеряла двух молодых перспективных ученых, съеденных каннибалами. И что мы получили в результате? Через пять лет на площадях наших городов, вы это должны помнить, уже выступали многочисленные группы виртуозов барабанщиков, исполнявших на этих дикарских инструментах настолько сложные композиции, что не любой оркестр бы с ними сравнился. И как результат – очередной скачок всех параметров духовных потребностей населения. Порой нас просто охватывало отчаяние и казалось, что проблема не имеет решения. Однако мы не сдались. Мне принадлежит честь быть открывателем новой, совершенно неожиданной методики. Впрочем, конечно же, это результат труда большого и дружного коллектива и лишь под нажимом своих коллег я согласился, что бы это открытие было названо в специальной литературе «Правилом Гольденкопфа».

Поняв, что решение проблемы надо искать не в количественных, а в очень тонких качественных свойствах музыкальной культуры, да и, впрочем, культуры вообще, так как мое правило справедливо для всех его разновидностей, я постарался расчленить воздействие музыки и вокала на душу простого человека. Результат удивил меня, хотя, как и все большие находки в науке, лежал на поверхности. Основной составляющей музыки и, в особенности, вокала на душу человека является сексуальность! Любая музыка в значительной степени действует сексуально, а что касается вокала, то здесь степень сексуальности его воздействия на человека оказалась более 90 %! Это было доказано в ходе простого, но очень убедительного эксперимента, который любой из вас может, если только пожелает, проделать над собой. Сравните свое восприятие какой-нибудь иностранной певицы и какого-нибудь иностранного певца, поющих на языке, который вы не знаете. Понятно, что это необходимо для того, чтобы исключить фактор смыслового воздействия слов песни. Здесь важно не что поется, а как поется. Представили себе? То-то же! Так было просто найдено решение, которое ученые искали более двух столетий. Тернисты и непредсказуемы пути настоящей науки.

Профессор посмотрел вдаль, поверх голов всех присутствующих, как бы глядя на эти самые пути, далекие, тернистые, и в то же время в значительной мере уже им исхоженные. Пауза несколько затянулась, и один из слушателей, зихерхайтсмайор, сидевший в первом ряду, не выдержал и спросил:

– Ну так, профессор, и какое же это решение?

Профессор оторвался от своих мыслей и, вновь посмотрев в зал, сказал:

– А, ну так, Господи, простое же решение! Необходимо изменить, а правильнее, извратить сексуальность исполнителей музыки и певцов, и мы получим желаемый и искомый нами обратный культурный эффект, подобно тому, как, развернув повозку, мы поедем именно в обратную сторону. Все очень просто: певцами и музыкантами необходимо определять сексуальных извращенцев, что, поверьте мне, не так уж и сложно и не требует от государства значительных материальных затрат. А зато – какой потрясающий эффект! Что там ваши черные треугольники! Мы перешли к повсеместному внедрению нашей методики всего десятилетие назад, а результаты огромны. Духовные потребности населения уже снижены более чем на треть, а вслед за этим следует неминуемо ждать резкого, я бы сказал, качественного повышения лояльности. А повышение уровня лояльности, в свою очередь, снижает внутреннюю угрозу национальной безопасности и ту титаническую нагрузку, которая лежит сейчас на ваших плечах. Возможно, недалек тот день, когда снижение уровня угрозы позволит вам чуть-чуть расслабиться и чаще видеться и общаться со своими родными и любимыми, женами и детьми. Я лично верю, что когда-нибудь, в далеком будущем, культура и лояльность населения позволят вообще исключить внутреннюю угрозу и ваш Департамент станет не нужен. Ну разве это не здорово?

Профессор снова мило улыбнулся. Все присутствующие также улыбнулись, оценив качество его юмора. Каждый из сидящих здесь, в этом зале, прекрасно понимал, что времени, когда Департамент станет не нужен, не может быть в принципе. Да, Департамент Государственной Стражи существует, пока существует угроза национальной безопасности. Но, и это прекрасно понимали образованные и умные офицеры, присутствовавшие на совещании, и угроза национальной безопасности будет существовать до тех пор, пока существует Департамент. Так учили их в Академии, где все они прошли курс красивой, хотя и непростой в освоении науки под названием «диалектика».

– Однако, – продолжил профессор, выдержав необходимую паузу, – праздновать победу пока еще рано. К сожалению, целый ряд факторов объективно мешают процессу повышения уровня лояльности. Несмотря на очевидные успехи, достигнутые на пути оптимизации культуры, есть еще один фронт, на котором мы, очевидно, отстаем – это формирование правильных патриотических убеждений у населения. Здесь следует признать наши очевидные промахи в деле воспитания молодежи и формирования школьных программ.

Профессор сделал серьезное лицо, всем присутствовавшим в зале стало очевидно, что не он допустил эти промахи, но он ощущает свою личную ответственность за дело, которое ему доверено, и готов их устранять.

– В сущности, в основе патриотического воспитания лежит развитие в каждом ребенке или подростке любви к собственной Родине. Особых усилий это не требует, так как известно, что любовь к Родине является естественным, органическим чувством каждого человека. Именно это и привело к тому, что в течение долгого времени процесс был пущен на самотек, и игнорировалось различное толкование понятия «Родина», что породило формирование в социуме как минимум трех моделей патриотизма. Первая модель, или Истинный Патриотизм, который и следует максимально развивать в людях, подразумевает любовь к Государственному аппарату и его главе, господину Крон-Регенту. Проявлениями данной формы патриотизма должно быть вывешивание повсеместно государственных флагов и государственных гербов, портретов Крон-Регента в каждом кабинете и присутственном месте и, в идеале – в домах обывателей, исполнение государственного гимна, своевременная уплата справедливых налогов и активное сотрудничество с Департаментами Государственной Стражи и Общественного Порядка. Другая форма патриотизма, в целом нейтральная и порой пригодная для использования в государственных интересах, – это патриотизм как любовь к родному краю, как правило – в природных его проявлениях: наши великие реки, высокие горы и глубокие озера, растительность (березы, тополя, колосья ржи и пр.). К сожалению, существует еще и третья, извращенная форма патриотизма, или, как мы, ученые, называем ее – псевдопатриотизм. Это любовь к собственному народу, к своим соплеменникам. Те, кто исповедует эту преступную идеологию, считают, что в случае принятия государственным аппаратом решений, создающих временные неудобства для коренного населения, патриотичным является тайное или явное противостояние этой власти. Порочность данных взглядов очевидна, и мы единодушно классифицируем такие взгляды как нацизм. Тем, что среди нашего населения все еще есть некоторое количество людей, исповедующих эту преступную идеологию, охотно пользуются различные экстремистские группировки, вовлекая в свои сети неустойчивых и слабохарактерных граждан.

Очевидным просчетом было временное допущение пропаганды псевдопатриотизма в эпоху правления императора Максимуса IV, в период Большой Войны. Тогда это было сделано ввиду критического положения на фронтах и отчаяния, которое охватило государственный аппарат. Считалось, что внедрение этой формы патриотизма может помочь достижению победы над врагом. Конечно, мы сейчас понимаем, что победа была достигнута правильным государственным администрированием, собственно – как и все другие победы нашей Родины. Но даже если допустить, что данный пропагандистский просчет и сыграл свою незначительную роль, то уж никак нельзя понять, каким образом пропаганда такого, с позволения сказать, патриотизма не была отменена тотчас после победы. Вы вероятно помните эту историю: извращенный патриотизм пропагандировался на государственном уровне еще в течение 8 лет!

Да, Шмидт хорошо помнил эту историю. Его отец, бывший в те годы преподавателем математики в одной из рутенбургских школ рассказывал ему, что, когда просчет был замечен, в Департаменте Культуры разразился грандиозный скандал и его глава, культурпрезидент был разжалован до унизительного звания культурлейтенанта и отправлен на должность директора одной из провинциальных школ, где, столкнувшись с необходимостью фактически работать, вскоре спился и умер. Помимо него полетели и многие другие головы – в типичном случае культурдиректоров разжаловали до культурфельдфебелей.

– Несмотря на проведенные экстренно кадровые перестановки в Департаменте Культуры, – продолжил Гольденкопф, – последствия этого сурового просчета мы пожинаем и по сей день. И сегодня экстремисты еще имеют опору среди отдельной части нашего населения. Конечно же, мы принимаем необходимые меры и регулярно корригируем школьную учебную программу. Так, в частности, не без участия нашей исследовательской группы уже в конце этого года будет издана новая, двенадцатая редакция учебника «Улучшенной Истории». В то же время, и особенно это сказывается в провинции, процесс реорганизации школьного воспитания наталкивается на объективные и субъективные трудности. В частности, значительные сложности создают оставшиеся в живых ветераны Большой Войны, которые, причем многие, – в силу обыкновенной неграмотности, не считают нужным ознакомиться с последним изданием учебника и ложно трактуют в своих рассказах историю исходя из своих собственных, субъективных воспоминаний. Процесс формирования правильного патриотизма тормозит также и низкая степень энтузиазма преподавателей, ошибочно считающих уровень оплаты своего труда недостаточным, а также острый дефицит портретов Крон-Регента в глубинке. Давайте смотреть правде в глаза – в ближайшие десять лет степень внутренней угрозы национальной безопасности будет оставаться высокой.

В завершение своего обзора я хотел бы сказать, что только слаженная и совместная работа вас, практиков, и нас, ученых, сможет позволить нам достигнуть благополучия и процветания нашего общества. Благодарю за внимание.

В зале зааплодировали. Доклад профессора всем присутствовавшим понравился – он был понятным, простым, и в то же время как бы отвечал на многие вопросы, которые уже неоднократно задавали сами себе офицеры Департамента. Да, несомненно, Гольденкопф был прекрасным оратором и специалистом.

– Ну что же, – сказал господин зихерхайтспрезидент, – мне остается только поблагодарить от нашего имени уважаемого профессора. Все свободны, прошу приступить к выполнению своих обязанностей.

«Странно, – подумал Шмидт, – все вроде бы как обычно». Все время совещания его все-таки не оставляло ощущение чего-то особенного, необычного. Да, он прослушал интересный, но в то же время – обычный, рутинный обзор внутренней обстановки, которые проводились периодически. Он встал и вместе со всеми двинулся к выходу из конференц-зала. У выхода он увидел адъютанта главы Департамента в чине зихерхайтсмайора. Когда он проходил мимо него, тот аккуратно тронул его за рукав и произнес:

– Зихерхайтскапитан, пройдите в кабинет господина зихерхайтсдиректора…

Глава 4

Странник спускался по восточным склонам, заросшим густым хвойным лесом. Все больше и больше давали о себе знать страшная усталость и чувство голода, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что впереди ему предстоит еще суровая борьба – борьба за выживание. Он любил свою жизнь и считал, что за это стоит побороться. Хотя Странник родился и вырос в большом городе, в лесу он не чувствовал себя чужим. Напротив, весь его жизненный опыт подсказывал, что, несмотря на трудности, именно здесь, в глухом и неосвоенном уголке дикой природы он находится в максимальной безопасности. Главные проблемы ждут его после, когда он вернется в мир людей, самых опасных существ на земле.

Выйдя к небольшой горной речушке, Странник решил сделать привал и попытаться добыть себе пропитание. Способов было множество, но он выбрал из них тот, который требовал наименьшей затраты сил – соорудив из тонких и гибких ивовых прутьев вершу, он установил ее в реке и прилег на берегу в ожидании удачи. Удача улыбнулась ему примерно через час, когда он достал из самодельной снасти две небольшие форельки, чуть меньше двадцати дюймов длиной. Если бы у него были соль, перец, укроп и сутки в запасе, он приготовил бы из них блюдо, достойное и стола Крон-Регента, однако ничего из этого у Странника, разумеется, не было, и он просто выпотрошил пойманных рыб, вспоров им брюхо найденным на берегу острым отломком камня и прополоскал в ледяной проточной воде. Ел он с удовольствием, как и всякий голодный человек, а поев, почувствовал себя значительно лучше. Соорудив себе спальное место из еловых веток, он решил, что теперь имеет право на три-четыре часа сна. Даже если бы он и решил иначе, то вряд ли бы смог двигаться дальше, учитывая свое нынешнее состояние. Заснул он сразу, провалившись в блаженное небытие, как только удалось удобно устроиться на импровизированной постели и согреться, высоко подняв ворот кожаной куртки таким образом, что все ее внутреннее пространство теперь согревалось его дыханием. Слава богу, последние три дня не было дождя и в лесу было довольно сухо. Проснувшись, как он и планировал, часа через четыре, Странник почувствовал значительный прилив сил, а вместе с ним и вернувшийся голод. Можно было бы задержаться у речки, повторив свой опыт с ловлей форели, причем с большими шансами на успех, однако в его положении не следовало долго задерживаться на одном месте. Он встал и, переправившись через речку по одному из лежавших поперек ее деревьев, по-видимому поваленному недавним ураганом, часто случавшимся в этих краях весной, пошел на восток. Раненая нога давала о себе знать томительной тянущей болью, рана, судя по ощущениям, несколько воспалилась, однако идти было можно. Дышать стало значительно легче, и Странник решил, что сможет дойти до заброшенной пастушьей хижины. Вскоре он вышел к дороге, которая спускалась в долину и которую он неплохо знал – это была одна из многих дорог, ведущих к Большому Перевалу, отсюда был день пути до небольшого городка Айзенштайн, волостного центра на Северо-Западе. Никем не встреченный на своем пути и, по-видимому, никем не замеченный, он без труда нашел сложенную из больших камней хижину с крышей из старой дранки, зиявшей многими прорехами. Был уже поздний вечер, и через прорехи в крыше были отчетливо видны звезды. Он вспомнил, как его учитель, Старый Гризли, говорил ему: «Для того чтобы ориентироваться по звездам, достаточно уметь находить только одну звезду – Полярную. Тот, кто подходит к изучению звездного неба с этих позиций, не использует и десятой части того, что оно может дать человеку, особенно – человеку нашей профессии». Странник тогда поинтересовался – а что же еще можно получить от знания звездного неба? Старый Гризли улыбнулся и посмотрел на него задумчиво, а затем, как всегда неторопливо и обстоятельно, объяснил: «Видишь ли, сынок, представитель нашей профессии практически всегда работает один. Именно так мы вас и готовим – для работы в одиночестве, когда тебе практически не с кем посоветоваться и не на кого опереться. Научись разговаривать со звездами – это может тебе очень пригодиться. У звезд есть три очень важных достоинства – они всегда с тобой, если конечно ночь безоблачна, они остаются теми же даже на чужбине, далеко от Родины, и хотя выглядят там заметно иначе, но ты всегда их узнаешь, и, пожалуй главное, – они тебя никогда не предадут. О многих ли людях ты можешь сказать то же самое? Так вот, я рассказываю вам про звезды для того, чтобы познакомить вас с ними, чтобы вы могли с ними разговаривать, как с хорошими товарищами. Для этого, очевидно, вам надо выучить их имена – ведь не можешь же ты общаться с приятелем, не зная его имени. А то, что я преподаю вам это на занятиях по топографии и ориентированию – так это пустая формальность, не более того…». Странник выучил имена многих звезд и теперь совершенно по-другому смотрел на раскинувшийся над ним бархатный купол с россыпью мелких бриллиантов. Вот Сириус, яркая голубоватая звезда, самый дорогой и роскошный бриллиант в этой ночной коллекции; вот Мицар, звезда мистическая, непонятная и переменчивая, вот пояс Ориона – три звездочки в ряд и рассыпанная вокруг них звездная мелочь, аккуратное серебристое облачко Плеяд. Учитель был прав, ему многое следовало сейчас обсудить и решить для себя, а доверять в сложившейся ситуации он мог только звездам.

На следующее утро, выспавшийся, посвежевший и очень голодный, Странник двинулся в путь и к вечеру, пробираясь окольными путями и избегая встречи с прохожими, он вышел на центральную рыночную площадь провинциального городка Айзенштайна. Его внешний вид, несколько необычный и несомненно подозрительный, появись он в крупном городе, здесь ни у кого не вызывал удивления. Население маленьких провинциальных городков Империи жило очень бедно, и люди носили те вещи, которые могли себе позволить. В особенности это касалось крестьян из окрестных деревень. Денег у него с собой не было, однако это не очень беспокоило Странника – он по роду своей деятельности привык к ситуациям, которые обычному обывателю могли бы показаться абсолютно безысходными. Единственной вещью, которой он обладал и которая представляла определенную ценность, были ботинки – прекрасные горные темно-коричневые ботинки с высоким берцем и кожаными ремнями с бронзовыми пряжками; ботинки, изначально придуманные как экипировка горных егерей и бойцов пограничной стражи, но в силу высокой склонности военных интендантов к компромиссам широко распространенные среди мирного населения и пользовавшиеся неизменной популярностью. Перед тем как войти в городок, Странник тщательно очистил их от грязи и пополоскал в ручье – они были как новые и могли прослужить своему владельцу еще не менее пяти лет. На центральном рынке Рутенбурга за такие просили от десяти золотых, иногда и больше. Пройдя вдоль рядов рыночных продавцов, многие из которых ввиду позднего времени уже сворачивали свою торговлю, он нашел лоток торговца обувью, пожилого северянина с хитро прищуренными глазками.

– Сколько дашь за мои ботинки? – спросил он его, стараясь, как его учили, следовать интонациям и особенностям местного диалекта.

– Три золотых, – небрежно бросил торговец и сделал вид, что его это совершенно не интересует, хотя Странник понял, что день у него, судя по выражению лица, был совершенно неприбыльный, или, как это принято было говорить у торговцев, «пустой» и появление незнакомца давало шанс хоть как-то исправить его неутешительные итоги.

Торговля покупателя с продавцом – это искусство, требующее высокого профессионализма, знания таких наук, как психология и философия, тактика и стратегия, владение навыками актера и оратора. Если учиться этому в Университете – жизни не хватит, поэтому есть только один возможный способ владения этим искусством – с ним надо родиться. Странник не был прирожденным торговцем, хотя и обладал многими из перечисленных навыков. Это позволило ему получить за свою обувь пять золотых, один из которых он тут же превратил в простенькие ичиги местной выделки, сшитые из бараньих шкур, кожаные, мягкие, незамысловатые, но удобные и очень теплые. Появиться в них в столице означало бы вызвать презрительные взгляды и насмешки надменных рутенбуржцев, всегда свысока относившихся к провинциалам. Здесь же, в Айзенштайне, человек в ичигах выглядел гармонично и ничем не отличался от сотен других местных жителей. Общение с торговцем обувью, помимо наличных денег, дало возможность Страннику собрать массу полезной информации. Он узнал, вернее – убедился, что сегодня действительно суббота, что завтра рыночный день, что за семь-восемь серебряных монет можно снять на несколько дней комнату на втором этаже над местным трактиром, что удобно, так как там неплохо кормят; что торгуют на рынке преимущественно крестьяне из близлежащих деревень, но торговля идет вяло, так как до нового урожая, понятное дело, еще далеко, а запасы с зимы невелики. Он узнал также, что крайнее справа в первом ряду место на рынке по воскресеньям занимает местный нотариус, который, будучи грамотным, составляет всяческие прошения, петиции и прочие бумаги за умеренную плату; но что завтра он вряд ли будет на месте, так как уже восьмой день пребывает в глубоком запое по причине меланхолии, что вообще весьма свойственно людям грамотным и культурным. Эта информация очень порадовала Странника. Он зашел в трактир, где без труда и за разумную плату решил сразу несколько очень важных проблем: плотно поужинал, стараясь при этом все же не переусердствовать и с большим трудом подавляя в себе неистовое желание заказать сразу по четыре порции всего, что было в заведении, снял на три дня комнату на втором этаже и договорился с хозяйкой, что к утру она вычистит, по возможности – зашьет и приведет в порядок его верхнюю одежду. Последнее, что он сделал перед тем, как провалился в бездонную пропасть глубокого сна – он узнал: где и как утром можно будет достать бумагу, пергамент, чернила, тушь и перья. Он заснул еще до того, как его голова опустилась на мягкую пуховую подушку. Мысль о том, что такой глубокий сон есть пренебрежение элементарными мерами безопасности, даже не пришла ему в голову – об этом он подумает завтра. Сейчас – сон.

Глава 5

В кабинете у зихерхайтсдиректора кроме него находился глава Департамента, господин зихерхайтспрезидент и директор аналитического отдела. По их лицам Шмидт понял, что они только что обсуждали что-то очень важное и его приход помешал им.

– Зихерхайтскапитан Шмидт явился по вашему распоряжению – четко, в соответствии с уставом отрапортовал Шмидт.

– Присаживайтесь, капитан, – снисходительно предложил господин зихерхайтспрезидент.

Шмидт обратил внимание на папку, которая лежала на столе его начальника. Разумеется, папка была закрыта, но и в закрытом виде представляла большой интерес. Это была великолепной выделки папка темно-коричневого цвета, из натуральной кожи. Сама по себе, без документов, такая папка стоила четверть его месячного оклада. Он знал, что в таких папках в архиве Департамента хранятся дела особой важности и секретности и что доступ к документам, хранимым в этих папках, имеют всего три-четыре человека из числа высшего руководства. Эти папки никогда и ни под каким предлогом не могли покидать территорию Департамента, но даже в его пределах вынесены из спецхранилища они могли быть только по личному и письменному приказу господина зихерхайтспрезидента. У дел особой важности, хранящихся в этих папках, не было своих обычных номеров, они маркировались литерами. Вот и на этой папке Шмидт увидел вытесненные на коже литеры «КД». Он никогда ничего не слышал о деле с таким названием, что, впрочем, нисколько его не удивило. Прослужив в Департаменте Государственной Стражи более пятнадцати лет, он прекрасно понимал, что каждый сотрудник должен владеть только тем минимумом информации, который абсолютно необходим для сегодняшней работы. Было бы идеально, если бы по окончании работы, по завершении той или иной операции сотрудники, ее осуществлявшие, полностью забывали бы все, что с этой операцией связано. К сожалению, это было невозможно, хотя в особо важных случаях ставшую ненужной информацию приходилось стирать вместе с сотрудниками. Эта мысль немного обеспокоила Шмидта. Если сейчас его ознакомят с содержимым этой литерной папки, то тогда его грустные мысли выйти на пенсию отставным капитаном могут стать несбыточными розовыми мечтами.

– Вы, капитан, являетесь руководителем особой следственной группы, – начал неторопливо господин зихерхайтспрезидент. – Это значит, что вам подчинена кавалерийская полусотня специального назначения.

Поскольку в интонации главы Департамента прозвучал вопросительный оттенок, Шмидт кивнул головой и ответил:

– Так точно, в особый период я становлюсь командиром Специальной Кавалерийской Полусотни Департамента Государственной Стражи.

– Да, в особый период, – пробормотал господин зихерхайтспрезидент. Все присутствующие привыкли к лексикону военных, которые во всех документах так и писали – «особый период». Особый период означал войну.

– Так вот, капитан, для вас этот период наступил. По поступившим к нам вчера вечером достоверным сведениям, в столице нашей Родины, городе Рутенбурге, готовится крупная провокация. Ее подготавливают враги нашего строя, экстремистская организация под названием «Волхвы». В состав этой организации входят в основном бывшие и действующие офицеры армии и флота, недовольные мудрой политикой Крон-Регента и считающие его предателем, изменившим национальным интересам и неспособным обеспечить благоденствие нашей страны. Это фанатики, игнорирующие курс справедливых реформ и отрицающие благотворную суть национальных проектов. К сожалению, еще далеко не все члены этой преступной организации выявлены нашим Департаментом, однако их верхушка находится под пристальным контролем. Вчера, в четыре часа пополудни в загородном имении руководителя организации состоялось тайное совещание, на котором было принято решение об организации крупной провокации в течение ближайших 5–6 месяцев. В качестве объекта для провокации была избрана столица нашего государства, город Рутенбург. Для осуществления преступного замысла экстремистами в ближайшие дни будет отправлена группа из 6–7 человек, возглавляемая неким кавалерийским полусотником, судя по всему – действующим офицером одного из кавалерийских полков, расквартированных в столице. Его имя или название полка установить не удалось. Этот отряд должен выехать в район Северо-Западных гор не позднее следующего понедельника, возможно, что они уже выехали. Как бы то ни было, все члены этой преступной группы должны быть ликвидированы и все их имущество уничтожено. Ни один из них не должен вернуться в Рутенбург. На время выполнения этого задания вы освобождаетесь от всех текущих дел. Успешное выполнение задания откроет вам, капитан, прекрасные перспективы служебного роста.

Шмидт слегка улыбнулся. Со стороны могло показаться, что он обрадовался замаячившим для него на горизонте карьерным перспективам. На самом деле он был достаточно опытным профессионалом, чтобы осознавать, что руководителем этой операции (в день подведения итогов) он будет только в случае ее провала. В случае же удачного ее завершения всегда найдется достаточное количество чьих-либо сынков, зятьев и племяшей, которые получат ордена и звания за его работу. Но не это его смущало – к этому-то он как раз уже давно привык. Его насторожил сам факт того, что господин зихерхайтспрезидент стал что-то ему обещать, потратив на это частицу своего времени и усилий.

«По-видимому, и впрямь случилось что-то экстраординарное и они не на шутку обеспокоены», – подумал Шмидт.

– Если у вас есть вопросы, капитан, вы можете их задать, – любезно предложил ему глава Департамента.

– Да, господин зихерхайтспрезидент, – сказал Шмидт. – Во-первых, я хотел бы уточнить, означает ли вышесказанное, что операция имеет ССУ-1?

ССУ, или степень соблюдения условностей, была одним из важнейших характеристик любой проводимой операции. Состоящую из четырех степеней градацию ввели в обиход департаментов Государственной Стражи и Общественного Порядка еще в эпоху правления Максимуса IV. Дело в том, что возможности человека если и небезграничны, то уж во всяком случае – огромны. Единственное, что мешает нам их реализовывать, так это невероятное количество условностей, которыми человек опутан от рождения и до смерти. Для обычных обывателей это неплохо, так как эти условности позволяют им с наилучшими результатами осуществлять производительный труд и уплачивать справедливые налоги. В то же время для решения задач национальной безопасности просто преступно руководствоваться условностями, которые суть не более чем предрассудки. Однако в прежние времена было все-таки непонятно, в каком случае и до какой степени сотрудник Департамента может этими предрассудками пренебречь. Конец этой путанице положил секретный приказ Максимуса IV, который установил четыре уровня условностей. Шмидт хорошо помнил это еще по учебе в Академии. Четвертый, максимальный уровень степени соблюдения условностей подразумевал, что нельзя причинять задействованным в операции подданным имущественного вреда. По-видимому, этот уровень носил какой-то либо научный, либо теоретический характер и был необходим юристам-правоведам для формулировки остальных трех уровней. Никакими другими мотивами появление этого уровня в учебниках и научных трудах по правоведению объяснить было нельзя, ибо фактически эти нормы на территории Империи никогда не соблюдались даже орднунгполицайкапралами как в столице, так и в глухой провинции.

Третий уровень соблюдения условностей означал возможность причинения имущественного ущерба и лишения свободы, но в то же время запрещал нанесение каких-либо телесных повреждений. В мирное время в исключительных случаях этот уровень применялся в операциях Департаментов, чаще всего тогда, когда необходимо было продемонстрировать торжество Закона в присутствии каких-либо заморских гостей. Этот уровень настолько затруднял защиту национальной безопасности и делал работу следственного отдела по получению искренних и правдивых показаний от подозреваемых до такой степени малоэффективной, что Шмидт, как профессионал, не мог не возмущаться его применением. Ну не глупо ли беспокоиться о здоровье одного человека, когда существует угроза для целой нации? Да и нация ведь состоит из этих самых отдельных людей, так что все, что делается, делается для их же блага, разве не так?

Второй уровень ССУ означал, что задержанного или подозреваемого нельзя убивать насмерть. Это правило, как полагал Шмидт, было весьма разумным и правильным в мирное время. Во-первых, оно соответствовало принципам гуманности, до сих пор вяло проповедуемым церковью; во-вторых, несоблюдение этого правила приводило бы к таким перегибам на периферии, что терялось бы значительное количество важной и ценной информации, терялось бы вместе с ее носителями, безвозвратно. Именно поэтому, понимал зихерхайтскапитан, этот уровень и получил наибольшее распространение или, если можно было бы так выразиться, завоевал наибольшую популярность среди его коллег по всей Империи. Это было вполне понятно, но первый уровень?! Первый уровень, хотите вы того или нет, означал войну. Впрочем, это не очень волновало Шмидта. В отличие от большинства непосвященных, он прекрасно понимал, что война шла, идет и будет продолжаться всегда, а сами понятия мира и войны – не более чем условности дипломатического лексикона.

– У вас есть еще вопросы, капитан? – усталым голосом спросил его господин зихерхайтспрезидент.

– Так точно! – ответил Шмидт. Что нам известно о целях выезда экстремистов к горам Северо-Запада и какого рода провокацию они готовят?

Господин зихерхайтспрезидент недовольно поморщился.

– Вы должны слушать свои задания внимательнее, капитан. Я уже сказал вам, что их план нам в точности неизвестен. Единственное, что от вас требуется, это найти их и уничтожить, вместе со всем их имуществом, какое бы оно ни было. Это, надеюсь, вам понятно?

– Так точно, господин зихерхайтспрезидент! – четко ответил ему Шмидт.

– Можете приступать к выполнению, – вальяжно разрешил ему глава Департамента. Шмидт встал и, отсалютовав по уставу, покинул кабинет зихерхайтсдиректора.

Вернувшись к себе, он сел за свой рабочий стол и постарался неторопливо проанализировать сложившуюся ситуацию. Задание было не то чтобы исключительно сложным, но крайне необычным, можно даже сказать – уникальным. Располагая полусотней специально подобранных и обученных кавалеристов, ликвидировать 6–7 даже очень опытных бойцов представлялось делом простым и понятным. Гораздо труднее было их найти. «Поди туда, не знаю куда» – вспомнилась ему народная присказка. Здесь пригодилась бы любая, пусть даже самая незначительная информация о целях и задачах заговорщиков. Шмидт отчетливо понимал, что его начальники не могли не знать о целях этой экспедиции. Это вытекало из самой поставленной перед ним задачи. Никогда прежде не бывало, и вряд ли когда-нибудь впредь его Департамент позволит кому-либо из своих сотрудников убивать людей, знающих нечто важное, что было бы неизвестно Департаменту. Наоборот, гибель субъекта операции всегда рассматривалась как практический ее провал, за это наказывали, порою очень сурово. «Умрите, но доставьте их сюда живыми» – вот как должно было звучать его задание, если бы господин зихерхайтспрезидент и вправду не знал, зачем эти люди едут на Северо-Запад. Шмидт вдруг, уже в который раз, с ужасом для себя осознал, что причины, по которым его не сочли нужным информировать о подробностях, так сейчас необходимых ему для организации операции перехвата заговорщиков, далеки от таких понятий, как секретность и национальная безопасность. Нет, дело было не в степени доверия к нему, одному из офицеров, имеющих максимальный допуск секретности. Дело было в информации как в одном из основополагающих элементов власти. Он прекрасно понимал, что с незапамятных времен доступ к информации был одной из тех привилегий, которые являются краеугольными камнями высшей бюрократии, ничуть не менее важной, чем участие в распределении бюджетных средств, проживание в государственных замках и т. д. Несмотря на то что, по-видимому, действительно появилась некая серьезная угроза для национальной безопасности, угроза в том числе (и даже, пожалуй – прежде всего) – для их собственной безопасности, власти и благополучия (ибо уже много лет только это и считалось «национальными интересами»), они все же не сочли возможным поделиться с ним, простым исполнителем, малой толикой этой привилегии. Это было так же невозможно, как предложить ему, простому зихерхайтскапитану, на время проведения операции воспользоваться спецкаретой господина зихерхайтспрезидента. Вся жизнь, весь смысл жизни этих людей состоял в том, чтобы получить от этой самой жизни некие привилегии, которые были бы доступны только им и никому более. Ради этого они всю свою жизнь унижались, лгали, изворачивались, опять унижались, предавали друзей и теряли свое человеческое обличье, снова унижались и так до бесконечности. Поделиться мизерной частицей привилегии с человеком, который ничего из перечисленного для этого никогда не делал, означало бы в корне и полностью обессмыслить свою жизнь. Кто из нас смог бы решиться на такое? И уже в который раз опытный зихерхайтскапитан спросил себя – а действительно ли он служит своей Родине и национальной безопасности?

Грустные рассуждения такого порядка, впрочем, не снимали с него суровой ответственности за выполнение поставленного перед ним задания. Что же, бывало и хуже. Будем руководствоваться той скупой информацией, которой мы располагаем, и полагаться на собственный опыт и то неощутимое, но очень существенное, что есть в арсенале каждого профессионала – чутье. Итак: шесть (возможно, семь) заговорщиков и кавалерийский полусотник во главе. Необходимо поставить себя на место полусотника и постараться логично и рационально спланировать операцию с точки зрения мятежника. Шмидт вспомнил своего учителя, легендарного контрразведчика, зихерхайтсоберста Майдля, ставшего легендой Департамента еще лейтенантом во времена Максимуса IV, когда он раскрыл крупную шпионскую сеть стран Запада. Он говорил своему ученику, молодому курсанту Шмидту:

– Поставь себя на место противника, тщательно все спланируй и обдумай, затем – наметь наиболее слабые точки в его плане и спокойно расставляй в засады группы захвата – враг пойман!

– Так просто?! – спросил тогда восхищенный Шмидт.

– Да, – коротко и просто ответил ему зихерхайтсоберст.

– Но тогда зачем же организация сбора оперативной информации, внедрение контрагентов, разработка – все то, чему нас так долго здесь учат? – поинтересовался курсант.

Отставной разведчик, ставший профессором, улыбнулся ему:

– Видите ли, Шмидт, для того чтобы хорошо, эффективно поставить себя на место противника и рассчитать его путь, необходимо знать его характер и темперамент, образование и воспитание, образ мыслей и убеждения; необходимо знать, какое мясо он предпочитает на ужин и с каким вином, а может, он вообще трезвенник? Необходимо знать также его вероисповедание и национальность его родителей, какой тип женщин ему нравится, а какой вызывает неприязнь и еще с полсотни всяких «мелочей», вплоть до того, хорошо ли он спал и что съел сегодня на завтрак. И чем больше ты знаешь, тем точнее предсказанный тобою путь врага совпадет с его фактическим путем. А для того чтобы знать все это, необходим сбор оперативной информации, внедрение контрагентов, разработка фигуранта и что вы там еще называли?

Итак – цель задания – поездка к горам Северо-Запада. Необходимо выбрать для этого транспорт – пешком такое путешествие займет порядка двух месяцев, если учитывать, что кавалеристы – не егеря и даже не пехотинцы, и у большинства из них нет привычки к дальним пешим переходам. Более того, Шмидт был уверен, что даже очень умному кавалеристу (настолько умному, насколько позволяло живое воображение зихерхайтскапитана) вообще никогда не придет в голову мысль передвигаться пешком. Если бы Шмидт входил в число заговорщиков и подобная операция была бы поручена ему, он наверняка переоделся бы купцом, снарядил воз какого-нибудь ходового для Северо-Запада товара и неспешно двинулся бы в нужном направлении, растворившись среди тысяч таких же точно мелких торговцев, как капля в море или дерево в лесу. Но, – резонно предположил он, – кавалерист предпочтет ехать верхом на хорошей лошади, так как порученное ему задание он будет стремиться выполнить как можно быстрее. Это ведь у них в крови, у кавалеристов, с детства (если предполагать учебу в кавалеристском кадетском корпусе) воспитывается скорость – залог победы, скорость и маневр. Итак, попробуем: будем считать, что слабая точка их маршрута – это лошади, причем не просто лошади, а с седлами, седельными сумками, вьючными мешками – лошади, приготовленные к походу. Это уже что-то более конкретное.

Конечно же, в уме его промелькнул соблазнительный по своей безответственности вариант масштабной полицейской операции – с перекрытием дорог, поднятием по тревоге дежурного полка орднунгполицаев, повальной проверкой документов у всех, чье выражение лица не соответствует плакатному «Вступай добровольцем в инфантерию!», бессмысленным хождением патрулей по улицам городов и прочесыванием какого-нибудь наугад выбранного леса. В случае неизбежного провала подобной операции всегда можно было бы оправдываться, что задействовано 2356 нижних чинов, проведено 78 обысков и 120 задержаний, арестованы 5 карманных воров и 2 конокрада… такие цифры всегда баюкали разум высшего начальства и воспринимались крайне положительно, однако…

Однако, во-первых, заговорщики, скорее всего, уже покинули город и были более суток в пути, во-вторых, такие шумные операции действительно годились только для ловли конокрадов и мелких мошенников, а в-третьих, как он недвусмысленно понял из разговора с зихерхайтспрезидентом, операция должна была быть проведена тихо, без лишнего шума.

Шмидт вышел из своего кабинета и отправился через внутренний двор в стоявший несколько особняком северный флигель его Департамента. Там, в отделе документации он встретил своего старого знакомого и коллегу, зихерхайтсмайора Таубе, начальника службы документации. Очень мало было в мире документов, которые этот пожилой человек с хитровато прищуренными глазами не держал бы в руках, и еще меньше таких, которые он не смог бы изготовить за 15–20 минут. Он хотя и был на 15 лет старше Шмидта, но тоже был высоким профессионалом и уважал это качество в своем молодом коллеге.

– Что, новое ответственное задание? – хитро подмигнув, спросил его Таубе.

Шмидт улыбнулся:

– Напомни мне об этом через пятьдесят лет, я обязательно тебе расскажу!

Они оба рассмеялись. Всем было известно, что на особо важные дела Департамента распространяется срок секретности – 50 лет. На самом деле это было не совсем так, ибо дела по-настоящему секретные оставались таковыми всегда.

– Я к вам с просьбой, герр зихерхайтсмайор, – сказал ему Шмидт. – Мне нужно удостоверение интендантского оберинспектора с правом проверки документации и имущества воинских частей столичного гарнизона.

– Только-то и всего? – разочарованно переспросил Таубе. – Я мог бы тебе сделать документы адмирал-инспектора океанской эскадры Нового Света, например?

Шмидт еще раз вежливо улыбнулся:

– Это в следующий раз, дружище! Так я загляну через пятнадцать минут?

– О чем речь, конечно! – ответил ему ветеран.

Глава 6

Большой каменный дом в двадцати верстах к югу от Рутенбурга можно было смело назвать особняком, виллой или крепостью – в зависимости от того, к чему вы больше привыкли или тяготеете. Это было сооружение, сложенное из крупных, грубо отесанных каменных блоков такой толщины и массивности, что, вероятно, в случае осады могло бы выдержать попадания ядер, выпущенных из трехфунтовой пушки. В просторном холле первого этажа, возле разожженного камина сидели в креслах два человека. Они курили трубки, и запах дорогого изысканного табака, наверняка привезенного из-за океана, заполнял помещение и располагал к спокойной, неторопливой беседе. Оба собеседника были одеты в дорогого сукна, хотя и ношенные уже камзолы, в которых обычно ходят преуспевающие купцы или аристократы средней руки. Несмотря на штатскую или, как сейчас модно было говорить в Рутенбурге, партикулярную одежду, по тому, как они сидели, разговаривали, смотрели друг на друга, в общем – по тому неуловимому, что есть в каждом человеке и что очень трудно описать словами, но очень легко почувствовать, опытный наблюдатель сразу понял бы, что эти двое – профессиональные военные, причем оба – с юных лет. Впрочем, никакого опытного стороннего наблюдателя рядом не было, да и не могло быть – имение было огорожено высоким каменным забором, а ворота охранялись суровым привратником, по виду – отставным вахмистром, шести футов ростом с пышными черными, чуть с сединой усами и взглядом, мгновенно убивавшим в собеседнике какое-либо желание о чем-то спорить или что-то обсуждать.

Разговор продолжал хозяин имения:

– Видишь ли, дорогой Рэм, ты, конечно же, абсолютно прав в своей оценке горестных перспектив нашей Родины. Никогда еще за всю ее историю правительство не вело такую откровенно циничную антинародную политику. Ты прав также и в том, что, в отличие от эпохи Максимуса IV, эта антинародная политика проводится на фоне неслыханного развала всех структур власти, то есть, иными словами говоря, власть как никогда слаба и государственный аппарат являет собою сейчас не что иное, как карточный домик, который рухнет при малейшем дуновении ветра. Таким дуновением может стать падение цен на хлопок, выращиваемый у нас на Юге, или на уголь, добываемый на шахтах Севера. Это абсолютно справедливая точка зрения, и я с тобой соглашаюсь. Другое дело, что после неизбежного падения этого домика нынешняя элита благополучно убежит, унося с собой все наше золото, а мы останемся барахтаться в этом хаосе и крови. Это понимаем мы с тобой. Возможно, это понимают и многие другие простые люди, однако это нисколько не приближает нас к решению данной проблемы. Дело ведь не в том, а вернее – не только в том, чтобы все люди нашей Родины понимали, что страна катится в пропасть и необходимо что-то менять. Важно, чтобы они были единодушны в убеждении – как это менять! А здесь, увы, мы не имеем никакого единодушия, так как каждый наш соотечественник имеет свою, отличную от других точку зрения о том, как надо правильно жить дальше. Такое положение, кстати, выгодно как нашей нынешней власти, так и внешним врагам Империи, которые не жалеют денег для того, чтобы его поддерживать. Если рассматривать каждого подданного как кирпичик Великой Империи, а именно так нас и воспитывали с раннего детства, то нетрудно продолжить эту аллегорию и понять, что грозная крепость Империи скоро превратится в жалкую кучу битого кирпича. Именно ощущение неизбежности этой катастрофы и побудило нас, как ты, конечно же, помнишь, создать нашу Организацию.

Рэм это прекрасно помнил. Семь лет назад он, тогда еще только назначенный командиром флагманского фрегата Северной эскадры, молодой крузер-коммандер, неожиданно для себя получил письмо от своего старого друга, темника Сноу с приглашением посетить его родовое имение, расположенное к северу от столицы. В письме не указывались причины приглашения, и, будь оно прочитано посторонним, оно не могло быть понято иначе, как приглашение на светский ужин, которые бесконечно устраивали богатые рутенбургские бездельники. Крузер-коммандер, впрочем, сразу понял, что это не простой светский ужин – он слишком давно и хорошо знал темника и разделял его глубокое презрение к людям, способным без толку убивать время. Письмо могло означать только одно – он нужен Сноу для какого-то очень важного дела, причем дела неотложного. В противном случае тогдашний заместитель начальника штаба имперской Армии не стал бы зря тратить чернила.

Он немедленно приехал в этот большой и мрачноватый то ли дом, то ли крепость, и этот день стал одним из поворотных дней в его жизни. Темник тогда поинтересовался, как идут дела у молодого и перспективного старшего офицера Флота, доволен ли он своей службой и как он видит будущее – свое, Флота и Родины. Сноу был одним из тех немногих людей, в общении с которыми Рэм мог не стесняться и называть вещи своими именами. Он честно сказал, что своей судьбы отдельно от Флота он не мыслит, а в силу своего положения на карте его Родина без настоящего боеспособного Флота долго не продержится. Еще он сказал, что сейчас Флот, которому он посвятил себя и всю свою жизнь, медленно гниет и умирает, а даже те немногие средства, которые Крон-Регент формально выделяет на его реконструкцию, беспощадно разворовываются чиновниками всех уровней. Он напомнил недавнюю нашумевшую гибель фрегата «Нойнбург» во время летнего учебного похода, наделавшую много шума, и гибель еще одного фрегата и корвета, никакого шума не наделавших, поскольку властям благополучно удалось эти потери скрыть. Он сказал, что свой долг он всегда готов выполнить до конца, но он совершенно не уверен в том, что сидеть и смотреть, как какие-то крысы разваливают и разворовывают потихоньку твою Империю, – это и есть его офицерский долг. Темник Сноу выслушал его с грустной улыбкой, не перебивая, и лишь временами коротко кивал, как бы соглашаясь со своим собеседником. Затем, когда Рэм замолчал, он внимательно посмотрел ему в глаза и сказал:

– Крузер-коммандер, вы не одиноки в своих сомнениях. Похожие мысли высказывают сейчас многие из моих знакомых по службе, от артиллеристов до интендантов. Последние, впрочем, реже первых, так как среди них вообще трудно встретить честного человека.

Он рассказал Рэму о том, что в Империи существует тайная организация, состоящая в основном из военных и потомков старинных аристократических родов, которым небезразлична судьба Родины и которые готовы на решительные действия для того, что бы ее изменить. Он также сказал тогда, что организации нужны верные люди на военном флоте, что он обсудил кандидатуру крузер-коммандера с Координационным Советом и что Совет ее вполне одобрил. Если он согласен на борьбу, он может вступить в организацию сейчас или забыть об этом разговоре навсегда. В соответствии с древними традициями и легендами организация называлась «Волхвы».

Тогда Рэм горячо поблагодарил темника за доверие и поклялся в верности Организации и Родине.

В течение прошедших лет была проделана колоссальная работа. Организация, разбивавшаяся на тройки, достигала по своей численности несколько тысяч человек, при этом каждый из ее членов лично знал лишь еще трех заговорщиков. В организацию входили многие старшие офицеры практически всех родов войск. И все-таки этого было мало. До конца не был решен главный вопрос – как в решающий день добиться всеобщего единодушия и направить даже не десятки, а сотни тысяч людей в бой для решения Великой Цели. Координационный Совет многократно обсуждал различные варианты действий, но все они казались нереальными. Без единодушной поддержки народа и низших армейских чинов их выступление стало бы просто очередным путчем, что уже не раз случалось в многовековой бурной истории Империи – путчем, который был бы более или менее успешным или же неудачным, но который бы ничего в стране не изменил.

Темник Сноу разложил на столе какие-то свитки, весьма старые и потрепанные, и с интересом посмотрел на Рэма.

– А что ты скажешь об этом, мой дорогой друг?

– Что это? – спросил его моряк.

– Ты слышал что-нибудь о Крови Дракона?

Рэм осторожно поднял глаза на своего собеседника. Темник Сноу не был похож на человека, который склонен к розыгрышам, да и тема их разговора к шуткам особенно не располагала. В то же время он ни в коем случае не был похож на сумасшедшего.

– Это ведь просто древняя легенда, даже, скорее, сказка, а не легенда, – удивленно ответил он. Он хорошо помнил эту легенду с раннего детства.

Давным-давно, далеко в северных горах жил Одинокий Дракон. Больше всего на свете он любил горы, в которых он родился и вырос, где жили его предки и сверстники, другие драконы. Они охотились в горах, жили в удобных пещерах, никогда не покидая родных краев и никогда не нападая на соседей. Все, чего они хотели, это мирно жить в своих горах до скончания веков. Однажды в горы пришли люди, которые стали сразу вести себя, как хозяева гор. Они вырубали кустарники, валили деревья, оставляли в местах, где они устраивали свои стоянки, невообразимые кучи мусора и запустение. Драконы попытались договориться с людьми – они сказали, что это их горы от начала времен, что они, драконы, здесь родились и выросли и что если люди хотят ходить по их горам, им следует соблюдать ряд несложных правил. Предводитель людского племени в ответ рассмеялся и сказал, что жить в горах его племя будет так, как оно пожелает, ибо они убежали из своей земли и по человеческим законам являются Убежанцами, то есть Людьми, Которые Ведут Себя Как Захотят! И он был абсолютно прав – никто не вправе требовать уважения к чужой Земле от людей, которые в трудную минуту бросили и предали свою собственную родную Землю. Драконы попытались убедить их, что это не совсем справедливо, так как горы – это родина их предков. Кроме того, драконы являются самыми чистоплотными существами на земле, и мусор и зловония могут их просто убить. Узнав об этом, предводитель людей очень обрадовался, и с этого дня его соплеменники с удвоенной силой стали засорять горы, превращая их в одну невероятную свалку отбросов. Драконов было слишком мало, многие из них умерли от грязи и смрада, пришедшего в их горы, значительно раньше, чем поняли, что надо сражаться за свою землю. Одинокий Дракон, собрав немногих из оставшихся в живых друзей, предпринял отчаянную попытку сопротивления. Возможно, он и имел шанс на успех, но Убежанцев единодушно поддержали люди из других племен, живших по окраинам гор. Они ненавидели драконов, хотя история их жизни в предгорьях не знала случая, чтобы драконы когда-нибудь на них напали или причинили им какой-либо вред. Они ненавидели драконов за то, что те были сильными и благородными животными, не причинявшими им зла. Если бы люди обладали силой драконов, а драконы – слабостью людей, то люди давно уничтожили бы драконов всех до единого, но драконы так не поступали в силу своего благородства. И это благородство настолько явно оттеняло людскую подлость, а сила и размеры драконов настолько подчеркивали людскую мелочность, что не было на свете ненависти сильнее этой.

Силы были неравными, товарищи Одинокого Дракона гибли каждый день, и настал час, когда он остался один. Смертельно раненный, он заполз в одну из тайных пещер, которых драконы знали великое множество, а люди до сих пор не нашли и десятой части, и, истекая кровью, умер. Крови было так много, что она собралась в подземное озеро. Это озеро существует до сих пор. Вода в нем рубинового цвета, и каждый, кто выпьет хоть каплю воды из этого озера, на всю жизнь будет одержим тремя главными чувствами, с которыми умирал Одинокий Дракон – отчаянной храбростью, беззаветной любовью к родной Земле и ненавистью к пришельцам.

– Это очень красивая, но все же легенда, – повторил после минутного раздумья Рэм.

– Да, дружище? В таком случае прочитай-ка вот этот документ. – Он подал ему один из свитков. – Документ, как видишь, составлен в одна тысяча… ну то есть через два года после победы в Большой Войне. – Рэм с интересом развернул свиток.

«Совершенно секретно.

Для крайне ограниченного круга лиц.

(далее следовал перечень из семи имен, первым из которых был император Максимус IV)

Департамент Обороны.

Отдел разведывательных операций.

В соответствии с указаниями Верховного Главнокомандующего о проведении расследования по делу „КД“, почтительно докладываю:

1. Во время допросов, проведенных моей следственной группой, высшие чины штаба Мерсье показали, что в процессе подготовки к вторжению сил Запада на территорию Империи в пищу бойцам добавлялась неизвестная жидкость красного цвета в незначительных концентрациях (в разведении 1:500 приблизительно), что, по их профессиональному мнению, повысило боевой дух и боеспособность войск в 1,5–2 раза.

2. Исследование запасов провианта, захваченных нашими передовыми частями в окруженной Северной группировке противника, проведенное с участием флагманских алхимиков Департамента Обороны, показало, что пища содержит добавки, ранее не известные и не входящие в рацион бойцов противника (по данным трофейной интендантской документации).

3. Выявлен круг лиц, причастных к доставке неизвестного вещества частям противника. Все они являлись офицерами V (особого) отдела Службы Военных Капелланов армии Запада. Предпринимаются меры по их нахождению и задержанию.

4. При анализе трофейной секретной документации обнаружен приказ маршала Мерсье о необходимости немедленного и полного уничтожения любой документации по „КД“ ввиду отступления его армии.

Начальник отдела разведки Пятой Гвардейской Кавалерийской тьмы,Тысячник Зальцман».

– Но ведь в легенде говорилось о драконах, которые были миролюбивы и ни на кого не нападали, – удивленно то ли спросил, то ли сказал Рэм.

– Друг мой, – с улыбкой ответил ему Сноу, – ну ведь ты же сам справедливо заметил, что это всего лишь легенда или сказка! В действительности, если сказать человеку, выпившему Кровь Дракона, что в интересах его Родины надо немедленно оккупировать какой-нибудь островок в пяти тысячах миль отсюда, то он, несомненно, запишется добровольцем в морскую пехоту; ведь так велят ему интересы Родины! Проблема нравственной чистоты того, что делают солдаты, никогда не должна обременять самих солдат – для этого существует главнокомандующий. Все, что произойдет, когда он будет командовать такими солдатами, останется только на его совести.

– Но ведь наши ученые доказали, что драконов никогда не существовало! – совсем уж невпопад вставил пораженный увиденным и услышанным крузер-коммандер.

– Ты умный человек, Рэм, – серьезно ответил ему темник. – Конечно, ученые – это очень уважаемые и авторитетные люди. Они вполне могут доказать, что что-то когда-то где-то было. Но как они могут доказать, что чего-то никогда и нигде не было? И потом, обрати внимание на даты – через два года после окончания Войны были засекречены все материалы по теме «КД», а буквально через год наши имперские ученые вдруг ни с того ни с сего начинают во всеуслышание заявлять, что «драконов никогда не было»! Разве это тебе, опытному штабисту, ничего не напоминает?

– Мероприятия по обеспечению легенды? – удивленно воскликнул Рэм.

– Скорее – антилегенды! – отозвался темник. – Мероприятия по искоренению самой легенды об Одиноком Драконе из памяти людей, целого народа. Чтобы такое и в голову никому больше не приходило!

– Так что же такое на самом деле «КД»? – спросил Рэм.

– А вот этого так до сих пор никто и не знает, – ответил ему Сноу. – Определенно можно утверждать лишь то, что подземное озеро, наполненное какой-то жидкостью красного цвета, влияющей на людей так, как говорится об этом в легенде, действительно существует. Вот два свитка – это подробная карта района Северо-Западных гор и легенда для этой карты. История этих документов очень интересна. Их обнаружил в ходе своего расследования тысячник Зальцман, но не успел отправить в Рутенбург. Он при очень странных обстоятельствах погиб со всей своей разведгруппой примерно через год после того, как написал только что прочитанный тобою доклад. Официально было объявлено, что они попали в горах в засаду и погибли, столкнувшись с отрядом западных горных егерей, не соблюдавших общего решения о капитуляции и продолжавших сражаться, что неудивительно, если допустить, что они тоже пили Кровь Дракона. Таких мелких групп в горах в те годы было предостаточно, и история выглядела бы достоверно, если не учитывать, что Зальцман и его группа были очень опытными разведчиками и скорее могли сами организовать засаду, чем попасть в нее. Сам Зальцман еще во время Большой Войны составил наставления по боевым действиям в горах, по которым молодежь учится до сих пор. Скорее всего, его группа и он сам были ликвидированы Департаментом Государственной Стражи после принятия решения о закрытии всех материалов по «КД». Здесь, как мне кажется, Департамент перехитрил самого себя – Зальцман был честным служакой и обязательно переправил бы найденные им документы в Рутенбург, если бы успел. Каким-то чудом эти свитки уцелели и оказались в руках его сына, с которым я хорошо знаком. Неделю назад он принес их мне, и вот они перед нами.

– И что мы теперь будем делать? – спросил темника Рэм.

– А теперь, – ответил Сноу, – у нас появился шанс, какого никогда ранее не было и никогда потом не будет. Теперь нам любой ценой необходимо получить хотя бы два галлона этой жидкости, и мы сможем изменить судьбу Империи! Я планирую собрать Координационный Совет через час – и мы составим план действий. У нас есть надежные люди, которых можно будет отправить в горы Северо-Запада.

– А что могу сделать я? – спросил его Рэм.

– Можешь, дружище, и очень многое. Во-первых, я хочу, чтобы ты забрал все эти документы и сохранил их в надежном месте – для себя я уже приготовил копии карты и легенды. Во-вторых, я хочу, чтобы ты покинул мой дом до сбора Координационного Совета и чтобы никто, кроме меня, тебя не видел и не знал. В-третьих – я дам тебе список Организации и пароли, при помощи которых ты сможешь, если это потребуется, возглавить наше дело в решающий момент.

– Вы подозреваете кого-то в измене? – удивленно спросил крузер-коммандер. – Кого-то из членов Совета?

Темник ответил ему не сразу.

– Видишь ли, друг, для того чтобы подозревать, нужны основания и доказательства, а у меня это просто предчувствия. Но я им доверяю – за всю мою жизнь они еще ни разу меня не подводили. В то же время, семь лет назад, когда организация была еще в зародыше, когда число ее членов измерялось десятками, можно было быть уверенными. Сейчас нас тысячи, но кто поручится за каждого? Департамент Государственной Стражи уже просто обязан иметь о нас хоть какую-то информацию. И то, что они не предприняли против нас никаких решительных шагов, не может меня не настораживать – они ведут себя так спокойно, как будто чувствуют, что ситуация под контролем и мы не опасны. Такая уверенность может быть у них только в том случае, если они получают информацию непосредственно из нашего Координационного Совета. В то же время кого-то конкретно в качестве источника утечки информации я назвать не могу. Как видишь – это только предчувствия. Рэм не мог не признать опасения темника обоснованными. Он аккуратно собрал со стола бумаги, и они тепло простились.

– Успехов тебе, дружище, – сказал ему Сноу на прощание. – Бог даст – скоро свидимся!

Проводив друга и оставшись в одиночестве, темник удобно устроился в кресле, закурил трубку и задумался…

Отца своего он практически не помнил. За три месяца до начала Большой Войны тот отправился на западную границу, чтобы принять под свое командование сотню легкой кавалерии. Маленькому Сноу в это время исполнилось только четыре года.

Когда силы стран Запада внезапно и вероломно обрушились на Империю, большое количество разрозненных воинских формирований неорганизованно отступали на восток. Сотник Сноу собирал под свое командование разрозненные части и по возможности превращал это, называя своими именами, в сущности – паническое бегство в организованное по законам военной науки отступление. Так продолжалось две или три недели, когда его отряд, увеличившийся до полутысячи за счет влившихся в него за эти дни бойцов всех родов войск, подошел к крепости Обердорф, охранявшей стратегически важный мост через глубокий и полноводный Лухс. Крепость была покинута гарнизоном, по-видимому, в панике отступившим. Сотник Сноу был хорошим воином и талантливым командиром, при этом он отчетливо представлял себе значение, которое имеет этот мост для наступающего противника. Он собрал своих бойцов и обратился к ним с речью.

Поскольку этот эпизод Большой Войны давно стал хрестоматийным, то его слова, обращенные к солдатам, вошли во все учебники истории. Он сказал, что важнейшим для каждого из них является долг и верность Великому Императору и его правительству, под мудрым руководством которых Империя непременно выиграет войну, что они будут стоять здесь насмерть и сражаться до последнего вздоха и умрут все до единого с именем Максимуса IV на устах…

Конечно же, ничего подобного он не говорил. Рядом с ним были солдаты, с которыми он рука об руку сражался последние недели, переживал азарт боев, горечь и позор отступления, ел скудную походную пищу из одного котла. Он, как старший командир, действительно должен был сказать все это, но сделать он этого никак не мог, потому что он очень уважал собравшихся рядом с ним. Он обратился к ним и сказал, что все они воины и мужчины и что каждому человеку в этой жизни суждено когда-то умереть, а умереть в бою – не такой уж и плохой путь ко Всевышнему, во всяком случае это гораздо лучше, чем смерть от голода или болезней. Он сказал, что сейчас, когда они заняли оборону в этой крепости, в их власти оказалось очень много других, не принадлежащих им жизней. Это жизни друзей, которых они спасут, задержав здесь противника, и жизни врагов, которые они заберут, защищая эту крепость. В сущности, цена каждой человеческой жизни как раз и может быть измерена жизнями других людей. Сейчас у них есть прекрасный шанс сделать свои жизни очень дорогими – стоит попробовать, вы согласны, Друзья? И все пятьсот бойцов, кто голосом, а кто простым кивком головы ответили ему: «Да!» И он получил над ними власть, которую он никогда не имел, будучи офицером и командиром, ибо до этого момента они были солдатами, а теперь – добровольцами.

Объединенные силы Запада были огромны и хорошо организованы. Когда их военачальнику, маршалу Мерсье, доложили о том, что на пути его авангарда находится крепость с гарнизоном, готовым к обороне, он дал командиру авангардного полка один час на захват крепости. «Час – это очень щедро, полковник, час – это с запасом, на такую крепость жалко тратить более сорока минут. Главное – мост!» Крепость держалась восемь суток, несмотря на повторные попытки штурма и постоянный обстрел ее из многочисленных мортир, подтянутых из резервов к третьему дню. Видя, что численность гарнизона неуклонно убывает, на восьмую ночь сотник Сноу сжег мост. Потерявшие восемь суток и катастрофически теряющие темп наступления, а с ним и инициативу враги вынуждены были подняться на три мили вверх по течению, где река широко разливалась, но мелела, и где разведотряды Мерсье наконец-то отыскали броды. Они даже прекратили попытки штурма крепости. Черт с ней, с крепостью, без моста она не представляла абсолютно никакой ценности. Переправа огромной армии вброд, даже если брод мелок, а дно твердое, из гальки и песчаника, значительно отличается от преодоления водной преграды через мост. А вы когда-нибудь пробовали перетащить шестифунтовую пушку через реку вброд, когда ее колеса утопают в илистом дне почти на два фута, а холодная речная вода плещется у вашего горла? Первыми, как это водится, переправились кавалеристы, выдвигаясь вперед и развивая наступление на левом берегу. Это нарушило целостность вражеской армии как единой структуры. Дело в том, что любая армия, как бы многочисленна она ни была, сильна не своим числом, а слаженностью взаимодействия всех своих подразделений, и кашевар для победы значит ничуть не меньше, чем лихой кавалерист. В какой-то момент армия Запада, вернее – ее кавалерийский авангард оказался оторванным от артиллерийской поддержки и тылового обеспечения. Именно этого момента и дожидался темник Берг, после этого сражения известный как Берг Великолепный. В течение последних трех суток он сумел скрытно подтянуть значительные силы и сосредоточить их южнее и севернее бродов для классического флангового удара. Удар оказался тем более сокрушительным, что его сила была помножена на его абсолютную для противника внезапность, а бесславный финал западной кавалерии предопределила остроумно организованная система артиллерийских засад. Выйдя к левому берегу реки, кавалеристы Берга застали значительную часть артиллерии Мерсье переправляющейся или только что переправившейся, с замоченными стволами и неспособной оказать какое-либо эффективное сопротивление. Дальнейший молниеносный бросок через броды на правый берег напоминал скорее бойню, чем сражение, ибо нет ничего более беззащитного, чем артиллерия в походном порядке против легкой кавалерии. Утром следующего дня разгоряченные победой имперские кавалеристы во главе с темником Бергом вошли в крепость. От пятисот ее защитников оставалось менее тридцати.

– Кто командир гарнизона? – громко спросил Берг у вышедших ему навстречу бойцов.

Его проводили к сотнику Сноу. Он лежал за грудой камней, бывших некогда частью крепостной стены у разбитого западного бастиона. Его глаза смотрели в небо, и в них еще угадывалась жизнь. Над ним склонился боец в изодранной и обильно забрызганной своей и чужой кровью куртке с бронзовым значком – жезлом Меркурия – на левой половине груди. Темник Берг вопросительно посмотрел в глаза военного медика. Тот, не произнося ни слова, показал ему растопыренную ладонь. Жест был понятен для всех присутствовавших – командиру оставалось жить от силы пять минут. Берг склонился над умирающим.

– Спасибо вам, тысячник Сноу, – сказал он ему.

– Сотник Сноу, герр командующий, – тихим голосом поправил его умирающий.

– Я лучше знаю звания моих офицеров, – ответил Берг. Затем он снял со своей куртки Золотые Мечи и приколол их к груди Сноу.

– Мне очень жаль, тысячник Сноу, что вас не будет со мной на банкете в честь великой победы. Когда мы выиграем эту войну… – Он на минуту замолчал, а затем вполголоса добавил: – В сущности, вы, Сноу, ее для нас уже выиграли…

Он обернулся и громко позвал:

– Тысячник Шмидт!

К нему тут же подошел невысокий, коренастый кирасир с густой темной бородой.

– Зачислите всех защитников крепости в свою тысячу, накормите, обеспечьте амуницией. Да, и позаботьтесь о раненых.

– Слушаюсь, герр командующий! – радостно ответил Шмидт, хотя радость на его угрюмом лице и выглядела несколько необычно; и добавил: – Огромная честь для любого подразделения принять в свои ряды этих бойцов. Благодарю вас, темник!

Темник Сноу знал очень много о своем отце – из воспоминаний его сослуживцев, переживших Большую Войну, рассказов матери, книг. В то же время он никак не мог, как ни старался, вспомнить и представить себе его лицо – не то лицо, что смотрело на него с портретов, а настоящее, простое и открытое лицо отца. В то же время ему всегда казалось, что, вспомнив его, он поймет что-то очень важное, что-то такое, без чего очень трудно идти по жизни, как будто ты все время бредешь в потемках…

Он прислушался. С улицы доносился шум двух или трех подъехавших карет. Это собирались его соратники, организаторы и руководители общества «Волхвы», созданного им десять лет назад. Общества, которое, как ему казалось, способно остановить судьбу Империи на краю пропасти и повернуть ее вспять, как это удалось сделать однажды его отцу, сотнику Сноу.

Глава 7

Это было невообразимо давно, еще тогда, в той, давно канувшей в бездну времени прошлой жизни. Прошло, наверное, более пятнадцати лет, но дело не только в сроках – все очень сильно изменилось с тех пор, и в первую очередь – он сам.

Когда в просторный и большой лекционный зал Петерштадтского университета собрали студентов второго курса юридического факультета, он не знал, что это один из тех дней, которые переворачивают судьбу человека, направляя его жизнь в совершенно новое, неизведанное русло. Его судьбу и его жизнь.

Пришедший в зал высокий статный незнакомец, с военной выправкой и прекрасной манерой четко излагать свои мысли, не допускающей даже самой возможности для слушателей истолковать их неправильно, как бы они (слушатели) этого ни хотели, рассказал собравшимся о том, что, как известно, на юго-восточных границах Империи происходят конфликты и беспорядки, как их называют в газетах, что никакие это не конфликты и беспорядки, а обыкновенная и весьма беспощадная война, война культур и цивилизаций. Он сказал собравшимся, что все они, выросшие в этом городе и в этой стране, воспитаны на культуре, суть которой корнями уходит к одной древней легенде, которая известна всем с раннего детства. Незнакомец также сообщил собравшимся, что если кто-то и думает, что можно достигнуть мира на Юго-Востоке, то это означает, что он, в сущности, не понимает сути культуры горцев. Их несомненной и единственной целью является завладение материальными ценностями окружающих их цивилизаций путем их ограбления и истребления, и дело тут не в том, хотят они этого или нет, а в том, что у них нет иного выбора, так как самостоятельно создавать какие-либо материальные ценности их культура просто не в состоянии, а потреблять их – естественная насущная потребность. Он сказал также, что Корпус Пограничной Стражи, который он сейчас представляет, понес в последние годы серьезные потери и испытывает острый дефицит младшего командного звена. Служба в частях Корпуса является исключительно добровольным делом, и он никого не просит в него вступать, потому хотя бы, что он вообще не любит кого-либо о чем-либо просить. Он не обещает больших денег, льгот и почестей и даже не может обещать горячую пищу каждый день. И разумеется, он не может обещать того, что все, кто подпишут сегодня стандартный трехгодичный контракт, вернутся сюда живыми. Он вообще ничего не обещает, кроме того, что три года отсутствия в университете не станут поводом для отчисления из него и все вернувшиеся смогут продолжить учебу на следующем курсе. Он пришел не для этого. Он просто пришел сообщить им, молодым и умным ребятам, студентам старейшего в Империи университета, что сегодня, пятнадцатого мая, они могут записаться добровольцами в Корпус Пограничной Стражи и получить звание обер-фенриха с перспективой через полгода стать полусотником. Вот, собственно, и все, что незнакомец хотел им сказать…

Родители всегда хотели видеть его юристом: нотариусом или, того лучше, адвокатом. Особенно мечтал об этом его отец, известный петерштадтский мастер-оружейник. Он не часто встречался в своей жизни с юристами, однако они произвели на него неизгладимое впечатление своим умом, важностью, с которой они совершали, казалось бы, простые дела и той кажущейся необычайной легкостью, с которой к ним приходили большие деньги. Отец с детства трудился и знал истинную цену деньгам, он никогда не был жаден, но всегда рачителен и бережлив. Мама просто хотела видеть своего единственного сына счастливым и при этом вполне доверяла мужу, который говорил о юриспруденции так лестно и восторженно. День, когда он сдал экзамены и был принят на обучение на юридический факультет самого престижного в стране университета, стал самым праздничным и радостным днем для всей его семьи. Он еще даже не представлял себе, как он скажет своим родителям о том, что уедет на три года на юго-восточную границу, откуда (это знал каждый) можно вообще не вернуться. Он не знал, да и старался не думать о том, как посмотрит в глаза отцу, много работавшему для того, чтобы оплатить его образование. Он еще многого не знал, но свое решение он уже принял.

Двумя годами позже на западном склоне хребта Остенштайн, в тридцати верстах от ближайшей заставы он, молодой полусотник, внимательно рассматривал в подзорную трубу небольшую деревушку района Предгорья, только что разграбленную бандой горцев. До селения было чуть больше версты, и он не мог слышать криков и плача местных жителей, однако поднимавшиеся к небу столбы дыма от многих домов и лежащие на дороге, посреди деревни, неподвижные тела селян не оставляли сомнений в том, что здесь произошло. За два года службы в районе Предгорья он слишком часто видел подобные картины и слишком хорошо выучил их незамысловатый зловещий сценарий. Горцы обычно нападали на селения утром, с первыми лучами солнца, когда спящие мирные жители, и без того не имевшие средств сопротивляться, были наиболее беззащитны. Основной целью был, как всегда, грабеж, при этом поражала широта интересов налетчиков – они стремились забрать все, что только можно забрать. Как правило, основной ценностью селян были запасы зерна и плотницкие инструменты, по крайней мере, их хищение являлось обязательным правилом. Убивали только тех, кто пытался оказать какое-либо сопротивление; впрочем, если учесть, что семьи, лишенные зерна, были обречены на голодную смерть, сопротивление в той или иной степени оказывали все взрослые мужчины селения, как правило – с самыми печальными для себя последствиями.

Он вспомнил, что во время учебы в университете одна преподавательница – некрасивая, сухонькая близорукая женщина с абсолютно сумасшедшим взглядом пыталась навязать им, студентам, слушателям курса социологии, якобы свою мысль о том, что для того, чтобы горцы не разоряли своими набегами районы Предгорья, необходимо регулярно и бесплатно (за счет имперской казны) снабжать их зерном. Эта женщина никогда не бывала в Предгорье, а свои мысли черпала из семинаров, широко проводимых странами Запада для преподавателей университетов Империи. Он печально улыбнулся, улыбнулся чуть-чуть, одними губами. Он всегда так улыбался, когда вспоминал эту древнюю легенду.

За полгода он неплохо изучил психологию горцев и тактику их действий. Судя по всему, они покинули разграбленную деревню не более чем полчаса назад, хотя бы потому что в последние дни стояла сухая солнечная погода, а в такую погоду деревянный сельский дом сгорает менее чем за пятнадцать минут. Они наверняка двинулись к себе с добычей, а «к себе» означало – через перевал. Они не могли не заметить его отряда стражников, так как имели преимущество более чем в пятьсот футов по высоте и двигались сейчас вверх. В подобной ситуации бойцы Корпуса Пограничной Стражи спешили к селянам, пытаясь оказать им посильную помощь и потушить остатки деревянных строений, что, как правило, давало горцам около двух часов для отступления и делало погоню неэффективной. Он понимал, что командир горцев сейчас просчитывает его действия и ждет от него подобного поведения. Он развернулся и посмотрел на свою полусотню. Это были опытные, хорошо обученные бойцы, с которыми он уже несколько раз побывал в бою и которым он имел все основания доверять. Большинство из них были вооружены боевыми арбалетами, хотя у нескольких уже были мушкеты. Не все разделяли пристрастия к этому модному виду оружия, по крайней мере, странно звучали суждения отдельных умников, утверждавших, что за таким вооружением будущее всей армии и всего военного искусства. Утверждение более чем нелепое – мушкет или пищаль готовится к выстрелу более минуты, его не то что перекинуть из руки в руку – повернуть опасно, боится сырости, необыкновенно тяжел, с седла прицелиться точно практически невозможно. Да, дальность стрельбы несколько больше, но если сравнивать дальность не стрельбы вообще, а прицельной стрельбы – тут у арбалета несомненное преимущество. Это еще не говоря о грохоте и тех облаках дыма, которые поднимаются при стрельбе порохом! Для деликатных, бесшумных операций такое оружие никогда не будет пригодным. Конечно, пороховое оружие совершило переворот в войне на море и обороне крепостей, но это ведь совершенно другая история…

Месяц назад кто-то из младших офицеров рассказывал ему за ужином о том, что петерштадтские мастера создали какой-то, не то колесный, не то колесцовый замок для ружья, отличающийся крайней надежностью и удобством, но он полагал, что это пустые слухи.

Он убрал подзорную трубу в чехол и мысленно представил себе рельефную карту горного перевала. Горцы, отступая на своих нагруженных лошадях к перевалу, должны двигаться сейчас по дороге, сильно уклоняясь к югу. Затем, перейдя горный хребет, они повернут по дороге к северу и через шесть верст войдут в ущелье, пройдя которое окажутся на просторе загорских степей, раскинувшихся к востоку более чем на полсотни верст. Если немедленно начать преследование, его отряд налегке настигнет их в самом начале степи, где ни укрыться, ни уйти от погони они не смогут. В отряде горцев никогда не бывало больше тридцати человек – что бы они сами ни рассказывали о себе как об опытных воинах, он прекрасно понимал, что полное отвращение к какой-либо дисциплине попросту не позволяет большему по численности отряду удержаться как устойчивой группе. Кроме того, и это было важно, при грабеже деревушек, подобных этой, собирать отряд более 20–30 человек означало неизбежный конфликт при дележе добычи – на большее число бандитов делить было бы уже нечего. У него пятьдесят бойцов, что при открытом бое в степи означает неизбежное для горцев поражение. Задача показалась ему несложной, по крайней мере – с точки зрения противника. Он представил себя командиром их отряда. Увидев, что стражники не стали задерживаться в селении, а немедленно организовали преследование, у командира горцев есть три решения задачи – продолжить отступление и уйти в степи (оценка «два» – неизбежное поражение), развернуться и атаковать пограничников, рассчитывая на внезапность (оценка «три» – шансы на победу во встречном бою невелики), и, наконец, устроить засаду в ущелье (оценка «пять»). Еще раз все взвесив, он принял решение. Он искренне надеялся, что командир его врагов – отличник.

Он подозвал к себе сержанта. Это был старый, лет сорока боец, воевавший в горах тогда, когда он еще был младенцем.

– Возьмите тридцать всадников, сержант. Возьмите также двадцать оставшихся лошадей, чтобы иметь возможность их менять, если это понадобится. Немедленно организуйте преследование противника, только не очень быстро.

Сержант удивленно поднял брови, не поняв смысла последнего распоряжения.

– Необходимо, чтобы противник видел ваше преследование и чтобы у него было время организовать вам засаду в ущелье. Я с двадцатью оставшимися бойцами постараюсь перейти через хребет здесь. – Он указал рукой на ближайший к нему западный склон горы. – Здесь есть тропки, но не для лошади – при хорошем темпе мы подойдем к ущелью к завтрашнему рассвету. Будет очень жаль, если вы появитесь там раньше нас, – жаль вас, сержант, и ваших бойцов.

Сержант улыбнулся и понимающе кивнул головой.

– А как же селяне? – вдруг спросил он.

– Мне очень жаль, сержант, но единственное, чем мы можем им действительно помочь, – это уничтожить бандитов. Мы не вернем жизни мертвым, но сделаем чуть безопаснее жизнь живых.

Они расстались, каждый со своим отрядом двинулся в нужную сторону. Идти по заросшим соснами склонам горы было несложно, однако постоянный подъем утомлял даже хорошо тренированных бойцов. Все двадцать спешившихся пограничников были вооружены арбалетами, из провизии они взяли только фляги с водой (здесь, в горах, богатых ручьями и родниками, ее запас был практически неограничен), немного хлеба и сала, впрочем, по опыту они знали, что на такой пище можно продержаться на марше от трех до пяти дней, не испытывая острого чувства голода; и изрядный запас стрел. К полуночи они поднялись на вершину горы и сделали короткий, минут на двадцать, привал. Дальше идти было легче, потому что вниз, и труднее, потому что стало совсем темно и двигаться на этом склоне необходимо было абсолютно бесшумно. Рассвет застал их, умело спрятавшихся и замаскировавшихся за камнями, у верхней кромки западного склона ущелья. Он достал из чехла подзорную трубу и стал внимательно рассматривать окрестности. С его точки зрения, здесь было самое удачное место для засады. Потратив на осмотр местности около получаса, он с радостью обнаружил, что командир горцев был того же мнения. Бандиты, умело маскируясь за камнями и кустарником, ожидали отряд Корпуса Пограничной Стражи у самого входа в ущелье. Теперь главной задачей было расположиться выше горцев, со спины и против восходящего солнца. Он не придумывал ничего нового – именно так его учили на курсах подготовки младших командиров Пограничной Стражи в соответствии с «Наставлениями по действиям разведгруппы в горах», составленными еще в годы Большой Войны тысячником Зальцманом.

Сержант со своим отрядом появился примерно через час, бойцы осторожно подтягивались ко входу в ущелье. Горцы могли их свободно сосчитать, но, по-видимому, нехватка двадцати бойцов в полусотне их сильно не озадачила – должен же был кто-то остаться для тушения устроенных ими пожаров.

Первая стрела, пущенная из арбалета кем-то из горцев, просвистела в воздухе и ранила в плечо одного из всадников сержанта. Тотчас утренняя горная тишина была взорвана криками людей, свистом стрел и грохотом мушкетных выстрелов. Прошло более трех минут, прежде чем горцы заметили, что стрелы, убивающие их товарищей, летят не только со стороны входа в ущелье, но и сзади, со спины. Эти три минуты стали для отряда бандитов роковыми – из двадцати шести их бойцов в живых оставалось пятнадцать, причем четверо из них были серьезно ранены. Командир горцев был жив и попытался изменить ход боя, подняв оставшихся бойцов и атаковав закрепившихся у него за спиной пеших стражников. В какой-то момент, пользуясь причудливым ландшафтом ущелья, они оказались вне зоны огня всадников сержанта. Одиннадцать бандитов против двадцати его бойцов. Он встал на колено, опираясь на него локтем, и приложил приклад своего арбалета к щеке. В горах всегда побеждает тот, кто выше, неважно, чем он вооружен, арбалетом, мушкетом, пищалью или просто ножом. Даже если происходит встречный наступательный бой с использованием холодного оружия, все равно одни перед этим карабкались триста футов вверх, а другие прыгали на них сверху вниз. Арбалет же в горах, для стреляющего сверху, дает не менее ста футов преимущества – это то расстояние, которое враг должен преодолеть в зоне твоего прицельного огня, пока ты еще не находишься в его прицельной зоне. Не лишним оказалось и то, что расположение пограничников на склоне позволяло им использовать солнечный свет: они видели сейчас одиннадцать прекрасно освещенных мишеней, а их противники – яркое утреннее солнце. В течение последующих тридцати секунд семеро горцев упали на заросший кустами ежевики склон, некоторые тихо, а иные с громкими стонами. Четверо все еще продолжали яростно карабкаться по склону. По-видимому, они если и не понимали, то чувствовали своим первобытным чутьем, что попытка сдаться в плен в подобной ситуации не будет рассматриваться пограничниками как что-то заслуживающее внимания. Он спокойно взял новую стрелу и взвел арбалет. У бегущего на него противника такой возможности не было. Он сейчас отчетливо видел лицо этого молодого, несмотря на его густую бороду и усы, парня, в глазах которого отчаяние и страх были смешаны с ненавистью и желанием убивать. Он не любил убивать людей, даже таких, как этот, но горец, если его сейчас не убить, постарается забрать у него его жизнь. С этим он был категорически не согласен. Единственное, что он мог сейчас сделать для этого парня – это убить его по возможности безболезненно. Он тщательно прицелился и спустил тетиву. Его стрела, попав в глаз бандиту (как он и хотел), легко прошла в череп, пробив его насквозь. Если стрелять с такого близкого расстояния, это было неудивительно. Горец упал на песчаный склон без единого звука, наверное и вправду не почувствовав боли. Он грустно улыбнулся, улыбнулся только одними уголками рта, улыбнулся так, как он всегда улыбался, вспоминая эту древнюю легенду. Наверное, его маме не понравилось бы, что он улыбается, только что убив человека. Маме этого горца, вероятно, тоже…

Через трое суток в кабинете у начальника Стражи Сектора Границы он подробно докладывал о ходе проведенной операции. Кроме самого начальника и начальника штаба, в кабинете находился еще один, незнакомый ему человек, одетый весьма аскетично и неприметно во что-то серое с глубоким капюшоном, как ходят монахи многих орденов. Когда он закончил свой доклад, незнакомец повернулся к начальнику Сектора и спросил:

– Могу я поговорить с этим молодым человеком наедине?

Старшие офицеры Корпуса вежливо кивнули головами и почтительно удалились.

– Насколько мне известно, вы учились в университете? – скорее сказал, чем спросил незнакомец. – Вы хотели бы учиться дальше?

– На юриста? – попытался уточнить он, хотя его внутренний голос уже подсказывал ему ответ, и ответ был отрицательный.

– Не совсем, – мягко ответил незнакомец. – Видите ли, мне кажется, что юриспруденция, или, как вы ее еще называете, правоведение – не та область, где вам удастся полностью раскрыть свои способности. Она для вас, как бы это получше выразиться, маловата. Я предлагаю вам обучение в ином учебном заведении, там учатся гораздо больше и гораздо напряженнее, но уж поверьте мне – практически все ваши способности будут там выявлены, и многие из них – необходимые для дела – развиты. Дело сугубо добровольное, но, решаясь на это, надо четко понимать – вы навсегда резко меняете всю свою жизнь. Мы не даем время на обдумывание, так как специфика нашей работы такова, что мы имеем дело исключительно с умными людьми. Я говорил долго и уверен, что вы все уже обдумали. Итак, вы согласны?

Странник проснулся. За окном уже переливалось солнечными лучами прохладное апрельское утро. Этот сон он видел много раз. Много раз с того момента, как впервые познакомился с Большим Гризли и попал в Обитель, с того момента, как он перестал быть тем, кем был до этого и стал Странником…

Он потянулся и быстрым движением соскочил с постели. Сегодня будет большой день – сказал он себе – важный и трудный…

Около десяти часов утра Странник вышел на рыночную площадь. Многие торговцы уже заняли свои места и бойко торговали, в особенности это касалось торговцев рыбой и молочными продуктами – для них особенно важно было скорее продать свои скоропортящиеся товары. Место нотариуса, как он и предполагал, было пустым. Трудно, впрочем, было предполагать, что он сможет встать рано в воскресенье утром после длительного запоя – есть в жизни подвиги, на которые способны лишь сказочные герои. Странник знал, что рынок большого села или маленького городка существует на основах обычного права, то есть права, основанного на древних народных традициях. В частности, это право гласило, что пользоваться местом на рынке в течение дня имеет тот, кто это место занял первым. Правда, для того чтобы занять место юриста, необходимо было иметь соответствующую грамоту, но Странник справедливо решил, что три серебряных монеты, аккуратно положенные им в карман старосты рынка, вполне ее заменяют. Он не ошибся.

Вскоре к нему стали подходить люди. В основном это были крестьяне из окрестных сел и мелкие городские торговцы со своими жалобами и прошениями. Для многих из них основной трудностью в составлении бумаги было элементарное неумение грамотно писать. Некоторые из них писали вполне сносно, и вся работа странника состояла лишь в том, чтобы в начале жалобы написать «…в соответствии с п.п.24,25 уложения о правах подданных…», а в конце добавить «…прошу Вас, рассмотрев мою жалобу, принять меры административного воздействия». Странник подумал, что научить этому людей мог бы любой учитель начальной школы, классе в третьем, на уроках чистописания. В то же время он понимал, что школьная программа, составленная Департаментом культуры, как раз и предусматривала незнание выпускниками школ этих простых правил, что позволяло властям на местах подходить к существующим в Империи правам и вольностям не в форме тупого им следования, а творчески. Это порождало определенную общественную гармонию, которую надлежало беречь и сохранять.

Платили Страннику мало, по столичным меркам, по 2–3 серебряных монеты с одного документа, но он понимал, что для этих бедных людей это очень серьезные деньги. Он также понимал и то, что в столице или крупном городе, переполненном другими юристами, за час к нему, дай Бог, обратился бы один клиент, а здесь подходил десяток. Не имея возможности брать высокие гонорары, он наверстывал объемом работы. Ему помогало и то обстоятельство, что за время запоя местного юриста у местного населения накопились юридические проблемы и они торопились их решить.

К концу дня у него накопилось около пятнадцати золотых – деньги, на которые в этой провинции можно прожить месяц. Впрочем, это никак не входило в его планы. Проходя мимо обувного прилавка, он улыбнулся – его ботинки все еще стояли никем не купленные.

– Сколько хочешь за эти ботинки? – спросил он торговца.

Торговец, в течение рыночного дня с интересом наблюдавший за работой Странника, улыбнулся ему в ответ:

– Десять золотых!

Они поторговались минут десять, и Странник получил свои ботинки обратно за восемь золотых, притом что он вернул торговцу ичиги. Последний пункт их торгового договора очень развеселил торговца обувью, ибо Странник попросил его найти старый каблук от какого-нибудь ботинка.

«Все-таки все эти образованные люди – народ немного чокнутый, но веселый! – подумал торговец, доставая из-под прилавка давно завалявшийся там стоптанный каблук. – Это же надо такое придумать – смех, да и только!»

Вернувшись в трактир, в котором снял комнату, он попросил хозяйку принести ему пару восковых свечей и сварить на ужин три куриных яйца, обязательно – вкрутую. Разложив на столе остатки неиспользованной туши, чернил, бумаги и пергамента и выторгованный старый каблук, Странник задумался. Сейчас ему необходимо было исчезнуть, отсидеться где-нибудь, подальше от Северо-Западных гор и границы, отсидеться месяца два-три, в которые его, вероятно, будут разыскивать. Можно было бы остаться здесь, развивая свою блестяще начавшуюся карьеру юриста, но он сразу отказался от этой мысли. Рано или поздно местный юрист выйдет из запоя, и когда поймет, что его место занято каким-то незнакомцем, пришедшим с Запада, то обязательно напишет на него донос в местное управление Департамента Государственной Стражи. Такой поступок со стороны человека интеллигентного представлялся Страннику вполне логичным и обоснованным, тем более уж что-что, а писать доносы юрист должен уметь в совершенстве.

Ну что же, легенда юриста, просуществовав день, принесла ему немало пользы, однако с ней пора прощаться. Хозяйка принесла ему вареные яйца и свечи. Он пододвинул к себе лист пергамента и взял перо.

Через сорок минут перед ним лежали две хорошего качества, не старые и не новые, потертые по краям и чуть выцветшие грамоты, с подписями и печатями соответствующих департаментов. Одна из них удостоверяла личность Иоганна Стромберга, торговца плотницким инструментом. Вторая гласила, что предъявитель ее – Якоб Шабес, подлекарь…

Глава 8

Гвардейский кавалерийский полусотник Валери был стройным, молодым, лет двадцати семи, красивым, как и все гвардейские кавалерийские полусотники. Он был потомком старинного дворянского рода, в котором служба в гвардейских частях была для мужчины не просто естественным, а скорее – единственно возможным выбором. Но дело было не только в семейных традициях, хотя, конечно же, воспитание в такой семье сыграло огромную роль в формировании его личности. Он с детства хотел быть героем и считал, что только сражаясь за Империю, можно совершить в этой жизни что-то достойное. Он навсегда запомнил историю, рассказанную ему учителем в гимназии, когда ему было всего семь лет. Учитель спросил тогда, кем хотят стать его ученики, когда они вырастут. Не задумываясь и на секунду, маленький Валери громко воскликнул: «Я буду героем!»

– Героем? – улыбнулся учитель. – Что ж, это очень здорово, Валери, а ты знаешь, что значит «быть героем»?

Он опешил – разве учитель не понимает очевидных вещей? – однако не нашелся, что ответить.

– Быть героем, – продолжил учитель, – это означает идти до конца к поставленной цели, при том, разумеется, условии, что эта цель Высока и Благородна. Идти к своей цели, как шел к ней капитан Вайс. Ты знаешь историю капитана Вайса, малыш?

Он тогда еще не знал этой истории, поэтому он отрицательно покачал головой. Тогда учитель рассказал ему и другим детям историю капитана Вайса и шкипера Шварца.

История капитана Вайса и шкипера Шварца

Однажды, это было довольно давно, в одной из заморских территорий, принадлежавших Империи, поднялся жестокий мятеж. Бунтовщики, поднявшие его, подстрекаемые странами Запада, надеялись отторгнуть эти территории от Империи и организовать там свою бандитскую республику, что-то вроде государства пиратов, где не властны были бы имперские законы и где можно было бы не беспокоиться об ответственности за свое прошлое и неограниченно отягощать его своим будущим.

Единственный форпост Империи, который мятежники не смогли сразу захватить, это был старый форт в устье большой реки, но именно этот форт и был в тех краях ключевым укреплением, так как единственными дорогами там были море и реки. Защитники форта были опытными и храбрыми солдатами, готовыми сражаться до конца. К большому сожалению, обстоятельством, которое делало их положение угрожающим, был недостаток боеприпасов и еды, но, как это часто случалось в военной истории, именно это обстоятельство и должно было решить исход обороны, если не подоспеет помощь.

Начальнику ближайшего имперского порта было приказано немедленно организовать доставку в форт боеприпасов и провизии, но в гавани было только два корабля, способных вскоре выйти в море – фрегат капитана Вайса и шхуна шкипера Шварца. Капитан Вайс был отважным военным моряком и, не задумываясь, отправился в плавание. Шкипер Шварц испугался непогоды и опасностей и больше суток тянул с выходом в море, непрестанно торгуясь с начальником порта из-за денег, которые он должен будет получить за этот опасный рейс. В море фрегат капитана Вайса попал в шторм, один из тех ужасных штормов, что внезапно обрушиваются на корабли осенью у северных берегов Восточного моря. Вайс и его команда мужественно встретили стихию. Волны смывали матросов за борт, несколько человек погибли, ибо не было никакой возможности оказать им помощь в подобной обстановке. Грот-стеньга сломалась под натиском шквального ветра, ее обломки падали на верхнюю палубу, раня и калеча тех, кто продолжал мужественно исполнять свой долг. Обшивка корпуса в нескольких местах разошлась, и вода стала поступать в трюмы фрегата. В правом борту зияла большая пробоина. Капитан Вайс лично возглавил борьбу за живучесть вверенного ему корабля, и каким-то чудом, несмотря на смертоносный разгул стихии, им все же удалось завести пластырь и остановить течь. И все-таки они не повернули назад – они продолжали идти к намеченной цели. Утром четвертого дня они подошли к осажденному мятежниками форту и поняли, что для того, чтобы встать под разгрузку, им необходимо пройти вдоль противоположного берега в опасной близости от врагов. Офицеры уговаривали Вайса дождаться ночи и идти в темноте, однако он понимал, что шторм отнял у них и так много времени и что каждая минута дорога. Они двинулись вдоль берега и были встречены яростным огнем неприятеля, однако и здесь капитан Вайс проявил присущую ему смелость и настойчивость и не отступил. К сожалению, в этом неравном бою фрегат, еще не оправившийся от разрушительного шторма, получил несколько десятков попаданий и, подойдя к форту, затонул. Собрав остатки своей команды, отважный моряк присоединился к защитникам форта и принял активное участие в его обороне. Во время одного из отчаянных штурмов он был смертельно ранен и вскоре умер. Мятеж был подавлен, и мир снова воцарился на этой отдаленной заморской территории.

За мужество и настойчивость, проявленные при исполнении своего долга, капитан Вайс был посмертно награжден высшей наградой Империи – Золотыми Мечами, а в порту, откуда он вышел в свой последний поход, был установлен памятник, который стоит там и по сей день. Шкипер Шварц привел свою шхуну в форт с опозданием на два дня, и никто бы сейчас не вспоминал про этого трусливого и жадного человека, если бы его судьба причудливо не пересеклась с судьбой нашего Героя.

Учитель внимательно посмотрел в глаза мальчику:

– Если ты действительно хочешь быть героем, будь таким, каким был капитан Вайс!

Маленькому Валери очень понравилась история, рассказанная учителем, и он сохранил ее не только в своей памяти, но и в своем сердце. Да, если быть, то быть настоящим, целеустремленным, сильным и мужественным, и он обязательно будет таким. Ему не повезло с эпохой, в которую он родился. Вместо войн и сражений, в которых он мог бы проявить себя, ему досталась скучная рутина повседневной гарнизонной жизни, пусть элитного, гвардейского, но в остальном – обычного полка. Он видел, как его Империя, не подвергаясь нападению внешних врагов, медленно и неуклонно разрушается изнутри врагами внутренними, первыми из которых были чиновники и интенданты. Существовал интересный парадокс, над которым он в последнее время все чаще и чаще задумывался – служба в интендантстве считалась в среде людей достойных и благородных, таких – как он сам и его предки, чем-то постыдным, трусливо-подловатым. Заявить о желании быть интендантом означало публичное признание в том, что ты хочешь отсидеться в военное время за чужими спинами, обогащаясь при этом за счет лишений и страданий других. Стоило ли удивляться тому, что при таком общественном мнении в отношении тыловых служб в них шли служить люди, для которых кристальная честность не была само собой разумеющимся качеством. То же самое, только в еще более уродливых формах наблюдалось среди чиновников. Средним имперским чиновником практически всегда становился человек, не желающий трудиться физически, не способный проявить себя в науке и не имеющий смелости рисковать в торговле. Таким образом, в Империи существовало три основных разновидности чиновников: Ленивый Тупой Трус, Трусливый Ленивый Тупица и Тупой Трусливый Лентяй. Валери затруднялся ответить на вопрос, какая из перечисленных разновидностей ему симпатичнее. Ему следовало бы находить утешение в старом, еще рыцарских времен, правиле, которое гласило: «Делай, что должен, и будь что будет»; однако он не мог. Он все еще помнил слова своего учителя, который говорил: «…при том, разумеется условии, что эта цель Высока и Благородна». Нет ничего благороднее, чем посвятить свою жизнь служению своей Империи – в этом Валери никогда и на секунду не сомневался; однако в последние несколько лет он все более и более отчетливо осознавал, что его, гвардейского полусотника Валери, служба – это служба не Империи, а какой-то кучке неизвестно откуда пришедших людей, которых его отец, потомственный дворянин и старший офицер, учитывая их происхождение и образ мыслей, даже не пустил бы на порог своего замка.

Впрочем, прошлой осенью он по-новому взглянул на свою службу и на саму свою жизнь. Это началось тогда, когда начальник штаба его полка, с которым он поддерживал теплые доверительные отношения и который служил еще вместе с его отцом, пригласил его на охоту. В загородном охотничьем домике он встретился со знаменитым темником, имя которого уже вошло в учебники военной истории, узнал о существовании организации «Волхвы» и присягнул ей на верность. Он никогда не думал об этом как о государственной измене, – напротив, для него с каждым днем все очевиднее становилось, что его прежняя верная служба режиму как раз и была изменой, изменой Родине и идеалам – той Родине и тем идеалам, на которых он с детства был воспитан. Он понял также, что мужество может быть проявлено не только на поле боя – нет, гораздо большее мужество требуется, чтобы защитить свое отечество в мирное время, защитить, не следуя приказам сверху, а вопреки им.

В значительной степени на его выбор повлияло и то обстоятельство, что люди, входившие в организацию, по крайней мере, те из них, кого он знал, всегда были для него примерами чести и благородства.

Задание, которое поручил ему темник, не казалось ему особенно сложным. Такую поездку с друзьями в район Северных Гор он в иное время мог бы предпринять и просто для своего развлечения, испросив в полку для себя месячный отпуск. Однако от него не скрылось, что темник придает этой поездке какое-то особенное, судьбоносное значение. Он запомнил его слова: «Тебе суждено везти в своих руках судьбу целой нации, Империи и культуры. Будь мудрым и осторожным». Может быть, старый полководец просто хочет проверить его верность их общему Делу? Так или иначе, он выполнит задание и доставит темнику то, что он попросил, каким бы удивительным это со стороны ни выглядело. У него есть шестеро надежных друзей в полку, и они, конечно же, ему помогут…

Глава 9

Здание районной лечебницы ничем не отличалось от многих сотен подобных заведений, разбросанных по просторам Империи. Это было старое, значительно обветшавшее и давно не ремонтируемое трехэтажное строение, вмещавшее в себя хирургию, родильное и детское отделения, а также отделение общей практики, которое занималось всеми страждущими, которые не подходили ни под одну из вышеперечисленных категорий. Практически для большинства жителей этого северо-западного района эта лечебница была первой и последней медицинской инстанцией – здесь рождались, лечились и умирали подданные Рутении. Главный лекарь Браун выглянул из окна своего кабинета, на потолке которого уже весело играли апрельские солнечные зайчики, отражавшиеся в огромных весенних лужах на проезжей части главной улицы районного центра.

Главный лекарь Браун был потомственным медиком, представителем известной династии. Несколько поколений его предков занимались лечением больных, а его отец был известным ученым, преподававшим медицину в университете Петерштадта. Это позволило Брауну не столько выучиться, сколько вырасти врачом, с детских лет впитывавшим в себя то неуловимое, но в то же время исключительно важное, чему очень сложно научить и что практически невозможно навязать человеку; то, что вдыхается с воздухом, передается по каким-то невидимым каналам и в целом составляет некое состояние, которое в старинных книгах называлось «внутренней культурой». Это Нечто заставляло Брауна быть все время недовольным собой и результатами своей работы, хотя он и считался очень хорошим лекарем. Нельзя сказать, что эта самая «внутренняя культура» помогала ему в жизни, скорее даже наоборот: он значительно отставал в карьере и служебном росте не только от своих сверстников и однокашников по университету, но и от коллег моложе его, не обремененных этим качеством. Даже его должность главного лекаря была не столько признанием его профессиональных качеств, сколько констатацией того простого факта, что в этой глуши никто вообще не хотел работать.

В последние месяцы в душе у Брауна происходило что-то непонятное, что-то такое, что и сам он не смог бы объяснить, если бы кто-нибудь спросил его об этом. На занятиях по философии, обязательных для всех учившихся в университете, старенький забавный профессор как-то рассказывал о законе перехода количества в качество. Браун не очень хорошо помнил точную формулировку закона, но суть его состояла в том, что накапливающиеся неприятности, мелкие по своей природе, рано или поздно приводят к критическому, катастрофическому по своей сути обвалу. Здесь вполне уместна аналогия со снежной лавиной в горах – иногда для ее схождения хватает и одного снежка.

Несмотря на то что «Независимый Государственный Листок Новостей», регулярно доставляемый из столицы и в эту глубинку, и сообщал о значительном улучшении положения в больницах Империи (это была часть реализуемой Крон-Регентом программы улучшения здоровья населения), лечить страждущих с каждым днем становилось все труднее и труднее. Последние месяцы в лечебницу практически не поставляли марлю, бинты, в качестве перевязочного материала все чаще приходилось использовать сушеный мох. Кстати, нет худа без добра – сушеный мох оказался лучшим, чем марля, материалом – раны быстрее очищались и лучше заживали, о чем главный лекарь даже написал заметку в столичный «Медицинский вестник», которую, впрочем, не опубликовали, сочтя ее несвоевременной. В соответствии с программой укрепления национального здоровья значительные суммы денег уже были распределены между поставщиками, являвшимися родственниками гезундпрезидента, главы Департамента Здоровья, и замена марли на мох могла подорвать эту, с таким трудом достигнутую государственную гармонию.

Было бы неправильно думать, что такие трудности пугали Брауна, скорее даже наоборот: он родился и вырос в этой стране, и трудности подобного рода окружали его всегда. Приди Браун сегодня в клинику, где есть абсолютно все – от лекарственных трав и микстур до нового комплекта хирургического инструментария и свежего белья для больных, он, скорее всего, встал бы, посреди коридора в растерянности и не знал бы что делать. Всю свою жизнь он, для того чтобы вылечить больного, три четверти своего времени тратил на «организацию» и «доставание» чего-либо.

Нет, дело было в другом. День ото дня, месяц за месяцем в нем накапливалась какая-то неимоверная усталость, подобная усталости металлических несущих конструкций моста, которая абсолютно невидима со стороны и в то же время рано или поздно служит причиной его падения. Он не мог устать от своей непосредственной работы, потому что любил ее и предавался ей с той страстью, с которой нумизмат собирает редкие старинные монеты, а заядлый картежник садится за игровой стол. Он устал от чувства безысходности и постоянного ощущения безнадежности сложившегося положения. Все чаще и чаще Браун попадал в ситуацию, когда он знал, как помочь тому или иному больному, но не знал, чем ему помочь.

Перелом в его душе произошел три недели назад, когда в лечебницу привезли семилетнего ребенка, укушенного гадюкой. В это время года гадюки, как и все гюрзовые змеи, просыпаются от спячки, необычайно голодны, активны, агрессивны и особенно ядовиты. Ребенка привезли поздно вечером, с момента укуса прошло более двух часов, и вряд ли Браун, вызванный из дому дежурным подлекарем, смог бы ему помочь. В лечебнице на этот момент практически отсутствовали лекарства и перевязочный материал. Ребенок умирал долго и мучительно – последние часы своей жизни он бессвязно бредил, моча приобрела темно-бурый оттенок и практически не отделялась, из каждой царапины на его теле безостановочно сочилась кровь. Наблюдать за тем, как умирает ребенок, вообще очень тяжело, но чувства Брауна были значительно глубже. Он не просто наблюдал за его гибелью, он был высококлассным, прекрасно обученным специалистом, знавшим, что нужно делать в этом случае и лишенным возможности что-либо предпринять. Разум и профессиональный опыт подсказывали ему, что даже и при наличии полного изобилия лекарств ничего изменить было нельзя – случай исходно был слишком тяжелым, но это не утешало Брауна. Лекарства в данном случае нужны были не несчастному ребенку, а самому главному лекарю, нужны для того, чтобы заполнить время действием и очистить, таким образом, свою совесть. Именно этого-то и не случилось.

С этого дня в душе Брауна сломалась какая-то маленькая пружинка, и он уже не просто не мог работать, в сущности – он уже не мог жить дальше по-прежнему. Впрочем, повторимся и отметим, что внешне это практически никак не проявлялось. С раннего детства он был воспитан сдерживать свои чувства, никак не выплескивая их наружу, – это было скорее даже уже наследственное, родовое качество.

Браун продолжал смотреть на главную улицу этого провинциального городка, когда к подъезду его больницы подъехали и остановились две подводы, груженные сеном. С первой подводы соскочил бойкий, среднего роста молодой человек и направился прямо к дверям. В руках у него были какие-то бумаги, и это удивило главного лекаря – по всему это были поставщики, доставившие товар, но больница никогда не заказывала сено, потому что в нем не нуждалась. Вероятнее всего, это было какое-то недоразумение, одно из тех тысяч досадных и нелепых недоразумений, которыми полна наша жизнь и которые вроде бы и не причиняют нам никакого вреда, однако же крадут у нас уйму времени; времени, которого отпущено нам в жизни так мало, да и ко всему еще никто не знает – сколько именно. Браун недовольно поднялся из своего кресла и спустился на первый этаж по широкой старомодной лестнице, традиционно располагавшейся в центре лечебницы.

– Вы, что ли, главный лекарь? – нагловатым тоном, глядя на него безо всякого почтения, спросил молодой человек. – Подпишите акт приемки!

– Акт приемки чего? – вежливо и с оттенком иронии, с той ее долей, которая требуется воспитанному человеку, чтобы показать собеседнику, что он-то как раз человек невоспитанный, спросил Браун.

– Известно чего, – все так же нагло, не меняя тона, ответил молодой человек, – лекарственных трав на текущий год!

Браун не поверил своим ушам. Он вышел на улицу, подошел к подводам и даже зачем-то отщипнул пучок сена и поднес его к своему носу. Сено было несвежим, прелым, прошлогодним, с характерным удушливо-сладковатым запахом. Собственно, в апреле месяце другого сена в природе и существовать-то не могло. Он недоуменно посмотрел на возницу. Тот неприязненно наблюдал за всеми манипуляциями Брауна, затем достал из вороха несвежих и помятых бумажек одну и протянул ее главному лекарю.

– Вы, должно быть, человек грамотный, так читайте.

«…Полном соответствии с мудрыми указаниями Крон-Регента об укреплении национального здоровья по плану, утвержденному Департаментом Здоровья, приказываю доставить годовой запас лекарственных трав из хранилища торгового дома „Эскулап“…»

В конце бумаги стояла замысловатая, с большим количеством завитушек, подпись начальника районного отдела Департамента гезундмайора Шайзенштайна.

– Простите, но здесь говорится о лекарственных травах, а вы привезли сено… – неуверенно пробормотал Браун.

– Так какое ж это сено, когда в накладной ясно сказано – лекарственные травы! – раздраженно ответил молодой человек. – Вот вам полный их перечень.

– «…Наперстянка пурпурная, ромашка аптечная, ландыш, корень солодки…» – пробежал глазами по списку Браун. – Но этого же ничего здесь фактически нет!

– Послушайте вы, шибко умный лекарь, – уже с оттенком угрозы в голосе заговорил молодой человек, – прекратите морочить мне мозги! Этот список утвержден и принят вашим непосредственным начальником, господином гезундмайором, так что от вас требуется только подписать его, всего и делов, а вы у меня отнимаете кучу времени! Подписывайте и показывайте, куда разгрузить товар!

– Я не буду подписывать этот список, – неожиданно для самого себя твердым и спокойным голосом сказал Браун, – и я этого так не оставлю, а сено вы можете отвезти обратно на склад вашего этого торгового дома, как он там называется?

– Наш торговый дом называется «Эскулап» и занимается поставками лекарств и материалов для лечебниц, – спокойно, теперь уже со своим, новым оттенком иронии заговорил молодой человек, – а главным учредителем этого дома является сам господин Шайзенштайн, так что если вы хотите сохранить свою должность и продолжить работу в районном центре…

– Убирайтесь вон! – четко и громко произнес Браун и, развернувшись, пошел обратно в лечебницу.

– Вы долго будете жалеть об этом, – ядовито бросил ему вслед поставщик лекарственных трав.

Браун сел в кресло и попытался как-то успокоиться. Его трясло от бессильной ярости, это была мощнейшая, разрушительная энергия, которая, если не дать ей выхода, разрывает человека на куски. Некоторые люди, не умеющие в совершенстве владеть собой, в подобной ситуации могут бить посуду, крушить мебель или наброситься на какого-нибудь непричастного к делу человека с кулаками. С точки зрения окружающих их поведение абсолютно безумно, однако не каждому дано удержать в себе энергию бессильной ненависти. Браун понимал как врач, что те малокультурные люди, которые позволяют этой энергии выплескиваться наружу, ведут, в сущности, более здоровый образ жизни. Их разрушительная энергия выплескивается на окружающих, не причиняя их собственному здоровью существенного вреда. Такой роскоши Браун позволить себе не мог в силу своего воспитания, хотя порой он очень завидовал этим простым людям.

Он надел свой парадный сюртук и застегнул его на все пуговицы, посмотрел на себя в зеркало. Он не оставит этого просто так. Он сейчас же пойдет к гезундмайору, и если тот не примет мер и не обеспечит его лечебницу всем необходимым, что же, он имперский служащий и имеет право обратиться непосредственно в Департамент Здоровья. В конце концов он поедет в Рутенбург, дойдет хоть до самого господина гезундпрезидента, но добьется справедливости. Он вышел из кабинета и закрыл за собою дверь. В приемной, перед своим кабинетом, он увидел посетителя, подошедшего, по-видимому, минут пять назад и терпеливо его ждущего. Это был молодой человек лет тридцати двух – тридцати пяти, с чуть вьющимися каштановыми волосами и серо-голубыми глазами. Смотрел он на главного лекаря мягко и проницательно, при этом чуть улыбаясь, так что по краям его рта образовывались маленькие ямочки.

– Вы ко мне? – спросил его Браун, вероятно чуть резче, чем следовало.

– К вам, герр главный лекарь, – ответил незнакомец, – но если вы заняты, то я могу подождать.

– Будьте так любезны, зайдите через час, – ответил Браун. – Я и впрямь сейчас очень занят.

Явившись в здание городской управы, Браун подошел к кабинету начальника Городской Службы Здоровья и постучался. Ему не ответили, и он открыл дверь кабинета.

Хозяин кабинета недовольно поморщился.

«Все-таки насколько же тяжело в этой глухой провинции работать с такими вот штатскими подчиненными», – подумал Шайзенштайн. Это было абсолютной правдой. У штатских людей, он это знал абсолютно точно, ибо весь его жизненный опыт был тому подтверждением, вообще отсутствовала какая-либо культура. В частности – культура штабная. Вот и сейчас этот идиот, который наверняка в глубине души кичится своим университетским образованием, этот главный лекарь (как его, Грау, кажется), ничуть не смущаясь, взял и ворвался к нему без доклада! И это в то время, когда он, Шайзенштайн, был занят важными размышлениями о сохранении здоровья доверенного ему населения.

Гезундмайор родился на глухом хуторе около границы с Верхнеземельем, что на всю жизнь обеспечило его характерным южным говором и неутолимой жаждой материального приумножения. Закончив срочную службу в инфантерии, куда он, как и все молодые люди, был призван на три года, он понял, что армия – это неисчерпаемый источник материального, по крайней мере, для того, кто умеет этим источником пользоваться. Он подал прошение и был зачислен как отличный пехотинец в интендантскую академию. Потом были двадцать лет тревожной и опасной службы – тревожной проверками и опасной ревизиями. Уйдя в отставку в относительно молодом возрасте, он был направлен в Академию Государственного Правления на переподготовку для того, чтобы и дальше приносить пользу Империи. К сожалению, отсутствие родственных связей не позволило ему осесть в столице, и по окончании этой, второй в его жизни академии он был направлен сюда. Эта мысль его очень огорчала.

– Ну что там у вас еще? – усталым голосом человека, десять часов без перерыва добывавшего уголь в шурфе, спросил он Брауна.

– Я по поводу лекарственных трав, – сказал главный лекарь. – Они не соответствуют нашей заявке, собственно, они никакой заявке соответствовать не могут, ибо это простое сено. Необходимо срочно закупить настоящие лекарственные средства!

Шайзенштайн отвернулся от собеседника и скучающим взглядом посмотрел в окно. На улице апрельское солнце играло в огромных лужах, образовавшихся в выбоинах и ямах проезжей части. Было пустынно и тоскливо.

«Правильно учили в Академии Государственного Правления», – подумал гезундмайор. Он вспомнил изречение кого-то из великих правителей прошлого, кажется – самого Максимуса IV, которое их на лекции заставляли записывать под диктовку. Оно гласило: «Успех государственного дела или начинания полностью и всецело зависит от правильного выбора и расстановки кадров». Кажется так, по крайней мере, смысл был таков. «Абсолютно верно! – подумал Шайзенштайн. – Ну как вот прикажете работать с такими кадрами. По всем законам руководить лечебницей должен был человек, имеющий звание гезундлейтенанта, не ниже. И уж гезундлейтенант, вы поверьте, не стал бы вот так врываться в кабинет майора и беспокоить его по пустякам».

– В сущности, мы выдали вам то, что гарантировала администрация, а если вы хотите приобретать дополнительные снадобья для своих страждущих – что же, изыщите средства сами, я совершенно не против. Единственное, что требует от вас закон – это производить все закупки через торговый дом «Эскулап», так как он выиграл конкурс на снабжение медикаментами больниц нашего района.

– Значит, вы отказываете нашей больнице в снабжении? – взволнованным голосом переспросил его Браун.

«Какие же все они придурки, эти штатские, – устало подумал Шайзенштайн. – Впрочем, чего можно хотеть от людей, не получивших воспитания в военной академии, – им просто неоткуда было взять культуру».

Ему стало даже немного жаль этого растерянного главного лекаря.

– Я вас более не задерживаю, вы можете быть свободны, – сказал он Брауну.

– Что ж, – ответил ему Браун суровым официальным тоном, – тогда я прошу вас предоставить мне двухмесячный отпуск в соответствии с Законом об отпусках.

Ага, он хочет ехать в департамент и жаловаться на него, на Шайзенштайна, своего начальника! – тотчас же, проявляя качества истинного стратега, разгадал замысел противника гезундмайор – получишь ты у меня отпуск, как же!

– Главный лекарь, несомненно, вы имеете право на подобный отпуск. Для этого, как вам известно, закон требует, чтобы вы нашли себе замену на эти два месяца, лекаря или при его отсутствии – подлекаря. Найдите его и отдыхайте, я тоже вижу, что вы переутомились.

«Попробуй найти в этой глуши лекаря или подлекаря себе на замену!» – мстительно подумал начальник службы здоровья.

Браун, опустошенный и подавленный, возвращался к себе в лечебницу. Не то чтобы он очень рассчитывал на помощь гезундмайора – своего начальника он знал давно и не питал в отношении его никаких иллюзий. Его удручала полная безысходность, в трясину которой год от года затягивало и его самого, и дело, которому он служил. В приемной около своего кабинета он вновь увидел молодого человека.

– Извините, что заставил себя ждать, – сказал ему Браун. – Кто вы и по какому вопросу?

– Якоб Шабес, подлекарь, – представился молодой человек…

Глава 10

С раннего утра Шмидт начал свои поиски. Он обошел казармы Первого Гвардейского Кирасирского полка, который был ближе всего к его Департаменту и в котором служил еще его дед. Безрезультатно. Он нашел главного интенданта полка и, представившись и предъявив свои документы интендантского обер-инспектора, осмотрел склады и конюшни. Все лошади были на месте, и вся упряжь в наличии. Начальник тыла полка несколько удивился столь раннему визиту ревизора, но Шмидт отвел его в сторонку и под большим секретом, взяв с него торжественную клятву, что тот никому ничего не расскажет, сообщил, что на пути в район Предгорья сотрудники Департамента Государственной Стражи перехватили большой обоз с оружием и амуницией, в том числе и с кавалерийской упряжью штатного армейского образца, по-видимому, предназначавшийся для горских повстанцев. Вполне понятно, продолжил Шмидт, что теперь срочно проверяются все армейские склады и все места, откуда эта амуниция могла быть похищена.

– Только, я прошу вас, никому об этом ни слова, – заключил свой рассказ мнимый ревизор. Шмидт прекрасно понимал, что интендант сразу же после его ухода начнет «под большим секретом» рассказывать об этом своим полковым друзьям, добавляя к рассказу самые немыслимые подробности. Поскольку он планировал воспользоваться этой легендой и в других полках, он с определенным злорадством предвкушал, как на стол его коллеги, начальника районного отдела Департамента Государственной Стражи, самое позднее через неделю лягут докладные от тайных осведомителей, гласящие, что: «По данным, полученным из источников, достоверность которых сейчас проверяется…»; и ему, районному начальнику, хочет он того или нет, придется эту муть расследовать. Он знал, что такое развитие событий неизбежно вытекает из свойств самой Информации.

Информация является одним из материальных воплощений Власти. Степень доступа к Информации в основном определяет положение человека на определенном уровне вертикали власти. Демонстрация своей информированности для большинства людей является, таким образом, демонстрацией своего высокого социального статуса и сопричастности к Власти. Иначе говоря, демонстрация своей информированности есть один из сильнейших способов удовлетворения человеческого тщеславия. Так нувориш, скопивший первые деньги и сумевший купить себе дорогие карманные часы с боем, «как у аристократов», вдруг становится необычайно педантичным и начинает смотреть время каждые пятнадцать минут, демонстрируя окружающим, что он «может себе позволить такие часы». Собирая как сможет вокруг себя крупицы малодостоверной «конфиденциальной» информации, человек стремится продемонстрировать ее окружающим. Беда в том, что крупицы – это слишком мало. Здесь есть два решения – либо придумать остальную информацию, облепив случайно полученную крупицу какими-то подробностями, либо напустить на себя солидный вид и сообщить собеседнику, что ему-то, к сожалению, он всего рассказать сейчас не может. В этом случае труд сочинения недостающих подробностей полностью перекладывается с плеч рассказчика на плечи слушателя. Именно таким образом рождаются слухи, заполняя подобно сорнякам все окружающее нас информационное пространство.

Информация, которую Шмидт сообщал своим собеседникам, была придумана им от начала и до конца в рамках легенды, под которой он сейчас работал. В то же время он чувствовал, что интенданту было очень приятно выслушать все это, и он сразу же завоевал его расположение. Шмидт щедро дарил ему частички престижа, которыми тот не преминет воспользоваться. К сожалению, при этом он не достиг главного – он не обнаружил шести-семи отсутствующих лошадей и комплектов упряжи.

Точно такая же история повторилась и в Пятом Отдельном Лухском Кавалерийском полку (прославившемся в битве на реке Лухс), и в Третьем Лейб-гвардии Уланском. Удача улыбнулась ему через час после полудня, когда он вместе со старшим интендантом обходили конюшни гвардейских драгун.

Найдя главного полкового интенданта и представившись ему, Шмидт предъявил свои документы и «под большим секретом» рассказал свою легенду. Он скорее почувствовал, чем увидел, что интендант, выслушав его историю, обрадовался и испытал определенное облегчение. Из этого Шмидт заключил, что с лошадьми и упряжью в полку все нормально, а будь он и вправду обер-инспектор, проверять первым делом следовало фураж и провиант. Они прошли в конюшни. Шмидт почувствовал волнение и какой-то, хорошо знакомый ему по роду его работы внутренний азарт – ощущение охотничьей собаки, напавшей на след. Семь стойл были пустыми.

– Лошади, наверное, на прогулке? – простодушно, скрывая свое волнение, спросил зихерхайтскапитан.

– У нас в кавалерии это называется выезд, герр обер-инспектор, – с улыбкой ответил ему интендант, – но в данном случае вы ошиблись – это лошади драгун, уехавших в отпуск.

– Разве сейчас сезон отпусков? – удивленно спросил Шмидт.

– Нет, конечно же, но гвардейские драгуны имеют право на отпуск за свой счет по личным обстоятельствам. В данном случае у полусотника Валери где-то на Севере или Северо-Западе тяжело заболел какой-то родственник, дядя, что ли, и он подал рапорт с прошением о таком отпуске, а друзья из его полусотни согласились его сопровождать. Это обычная практика в нашем полку, да и в других гвардейских частях тоже. Соответственно они забрали своих коней и свою упряжь, так что семи комплектов упряжи вы тоже не найдете. Их отпускные документы находятся в канцелярии полка, где вы можете все это проверить…

– Я вам, конечно же доверяю, герр интендант, – ответил ему Шмидт, – однако поймите меня правильно, мое начальство требует от меня подробного отчета, так что если вы не возражаете, то я посмотрю эти документы и перепишу номера приказов о предоставлении отпусков…

– Конечно, конечно же, смотрите, – радостно согласился полковой интендант на процедуру, которая ему абсолютно ничем не грозила. – Позвольте, я провожу вас в канцелярию…

Шмидт вспомнил своего учителя, зихерхайтсоберста Майдля. Однажды, на одной из его лекций по оперативной контрразведке, молодой курсант Шмидт спросил:

– А как же все-таки найти врага среди тысяч и тысяч таких же, как он, людей? Ведь это то же самое, что искать иголку в стоге сена!

Майдль улыбнулся и ответил:

– Видите ли, курсант, приведенная вами поговорка про стог сена очень популярна и очень характерна. Но так ли уж сложно найти иголку и от чего это зависит? В первую очередь, и даже в основном, это зависит от цены вопроса, или, иначе говоря, от того, чем вы готовы пожертвовать, чтобы эту иголку получить. Сожгите сено, просейте пепел над магнитом, причем делайте это не сами, а поручите трем солдатам и одному сержанту – через полчаса, самое большее, иголка будет у вас в руках. Это в том случае, если вам не жалко сена. Иногда это правило срабатывает и в контрразведке – вы знаете, что один из пятерых враг и вам обязательно надо его ликвидировать, ибо цена вопроса – национальная безопасность, то есть благополучие миллионов…

Что же, иголка, которую он искал, обрела облик, словесный портрет, звание и имя.

– Полусотник Валери, нам с вами обязательно надо познакомиться, – сказал себе Шмидт…

Вечером того же дня он выехал со своим отрядом на северо-запад. Рядом с ним ехал его верный помощник, сержант Шульце. Это был крепкого телосложения парень лет двадцати пяти, с умным лицом и внимательным взглядом. Он нравился Шмидту – возможно, он напоминал ему его самого в молодости. Вместе с сержантом они два часа назад, склонившись над картой, выбирали маршрут. К горам Северо-Запада можно было добраться двумя дорогами. Первая из них, которая им обоим показалась более перспективной, проходила в пятидесяти милях к югу от Нойнбурга, затем поворачивала на север и заканчивалась в районе предгорья у города Айзенвальд. Другая, более длинная, но более комфортная, так как она проходила южнее и имела на своем протяжении множество городков, гарантировавших путешественнику ночлег, горячую еду и фураж, также заканчивалась в Айзенвальде. Шмидт, зная, что они отстают от заговорщиков на трое суток, не пытался их догнать, а планировал перехватить их в момент возвращения. Айзенвальд, таким образом, был для этого идеальным местом, и именно туда они сейчас и направлялись. На второй день пути зихерхайтскапитан, кратко опрашивавший трактирщиков и владельцев постоялых дворов, попадавшихся им на пути, убедился, что сделал правильный выбор. Семь всадников, одетых в штатское, но с военной выправкой, проезжали по этой дороге три дня назад. Что же, и ему должно иногда везти в этой жизни, подумал Шмидт, хотя он и понимал, что дело не столько в везении, сколько в грамотном планировании операции и оперативном чутье. На седьмой день пути бойцы Департамента Государственной Стражи увидели на дороге знак, украшенный старинным гербом – рыцарским щитом, на котором на золотом фоне были изображены три покрытые голубым инеем ели. «Три версты» – значилось под гербом.

Глава 11

Они быстро договорились. Подлекарь Шабес будет замещать Брауна на то время, пока он ездит в Рутенбург и обратно, пытаясь отыскать там столичную правду. Странник скептически отнесся к его затее, так как реально представлял себе шансы на ее успех, однако ничего ему не сказал. Браун собрал свои вещи и через день, оплатив место в попутной почтовой карете, выехал на юго-восток. Выезжая из города через ворота, на которых красовался его древний герб – рыцарский щит с тремя покрытыми голубым инеем елями на золотом фоне, он высунулся в окошко кареты и оглянулся назад. Вдали, почти на горизонте, возвышались покрытые дымкой тумана, заросшие лесом горы Северо-Запада. Браун вспомнил отца. В детстве, когда маленький Браун ложился спать, отец часто рассказывал ему одну сказку.

Далеко-далеко, за горами Северо-Запада, лежит прекрасная страна. В этой стране живут замечательные ученые, познавшие почти все тайны нашего мира, почти, потому что все тайны мира познать невозможно, и именно это делает наш мир таким прекрасным. Они прилежно трудятся и всю жизнь учатся, потому что всю жизнь учиться – это величайшее счастье для каждого человека. И дети там тоже любят учиться и очень радуют своими успехами взрослых. В этой стране людей уважают за знания и трудолюбие, ибо без Трудолюбия нет и настоящего Знания. И еще, добавлял отец, немного помолчав, там есть Любовь и Справедливость…

Браун задумался. Его карета неспешно двигалась вперед, и очертания гор на горизонте постепенно, но неизбежно таяли и растворялись. Правильной ли дорогой он движется? – спрашивал он себя и не знал ответа…

Подлекарь Шабес быстро втянулся в работу лечебницы. Большинству персонала он сразу понравился – молодой, обаятельный медик, не пугающийся работы, с чувством юмора, да к тому же умеющий в свободное от работы время играть на мандолине популярные лирические мелодии – это не могло остаться незамеченным. Некоторые сестры милосердия очень интересовались, женат ли он и есть ли у него дети; по-видимому, у них были для него интересные предложения, но он не любил говорить на эту тему.

В один из теплых майских дней Якоб Шабес остался на дежурстве в лечебнице. Дежурить, ввиду нехватки персонала, приходилось часто, но его эта работа не тяготила. Старый Гризли был прав, когда говорил, что Обитель развивает разносторонние способности человека – курса оказания медицинской помощи, который ему там преподавали, было вполне достаточно, чтобы здесь, в провинциальной лечебнице, он чувствовал себя не менее уверенно, чем другие местные подлекари. Не следует также забывать, что он был учеником Старого Гризли, который по своей первой специальности был врачом. Он мог обработать раны, накладывать лубочные шины и делать гипсовые лонгеты, назначал сушеную малину, ивовую кору и липовый мед лихорадящим, давал простуженным и кашляющим детям дышать чесночным соком и делал еще массу полезного и нужного, что и составляло его работу как заместителя уехавшего Брауна.

В детском отделении лежал семилетний мальчик по имени Карл, который четыре дня назад сломал себе голень (закрытый перелом, Странник сам накладывал ему гипсовую повязку), играя со сверстниками. Первые три дня его беспокоили сильные боли, сейчас боль стихла, и малышу было просто очень грустно – на дворе май, друзья все на улице, а он здесь. Странник, который сейчас не был ничем занят, решил его навестить и зашел к нему в палату.

– Здравствуйте, дядюшка Якоб! – радостно приветствовал его маленький Карл. – Расскажите мне что-нибудь интересное, а то очень грустно лежать!

– Хорошо, малыш, а о чем тебе рассказать? – спросил его Странник.

– Расскажите мне историю о героях, я их очень люблю! – попросил его малыш.

– О героях? – задумчиво протянул подлекарь. – Что же, я могу рассказать тебе историю капитана Вайса и шкипера Шварца. Ты знаешь эту историю?

– Нет, дядюшка Якоб, расскажите мне ее, пожалуйста!

– Ну слушай, – начал Странник…

История капитана Вайса и шкипера Шварца

Однажды, давным-давно, в одной из отдаленных заморских провинций нашей Империи вспыхнул мятеж. Это было неудивительно, ведь туда ссылали воров и других преступников, их там накопилось довольно много, вот они и взбунтовались. Основной причиной бунта было то, что им приходилось работать, а по их убеждениям, единственным достойным занятием для человека было воровать и торговать краденым. Правда, для того чтобы украсть или продать что-либо, необходимо это что-либо сделать, а это обратно же означает необходимость трудиться, но их убеждения легко обходили это обстоятельство – пусть трудятся другие!

Единственным местом, которое мятежники не смогли сразу захватить, был старый форт в устье реки, в том месте, где она впадала в море. Фортом командовал старый и опытный капитан, бывалый морской пехотинец, однако в его форте было очень мало пороха и боеприпасов. Необходима была срочная помощь. Начальник ближайшего к месту этих событий морского имперского порта получил приказ немедленно организовать доставку в форт всего необходимого. Отправиться в путь могли два корабля – фрегат капитана Вайса и шхуна шкипера Шварца. Капитан Вайс, получив приказ, четко, по-военному козырнул начальнику и немедленно начал погрузку. Вечером того же дня его фрегат вышел в море. Шкипер Шварц в это время сидел на оконечности каменного мола, недалеко от портового маяка и курил свою трубку – ароматный и сладкий табак, привезенный из Нового Света. Начальник порта подошел к нему и сообщил приказ. Шкипер Шварц посмотрел на солнце, садившееся на западе у кромки горизонта в кроваво-красных разливах, на облачка, раскиданные по небу, словно кто-то отрывал маленькие кусочки ваты и бросал их один за другим. Он посмотрел на вышагивавших по песчаному пляжу чаек, заглянул с мола в воду, где обычно плавали медузы и копошилась всякая морская мелюзга, и ответил:

– Выйдем в море послезавтра, – и снова затянулся, пуская клубы ароматного дыма.

– Вы с ума сошли, шкипер, немедленно! – заорал на него начальник порта.

– Завтра будет шторм, причем, поверьте мне, нешуточный, – ответил он медленно, с расстановкой начальнику порта. – Если мои люди, шхуна и груз погибнут, это вряд ли поможет защитникам форта. – Видя, что моряка не заставить и не переубедить, начальник тихо выругался и сплюнул.

– Да, и вот еще что, – продолжил шкипер, – дело это рискованное, придется идти в район боевых действий. Большинство моих матросов – люди семейные, у многих дети. В контракт должен быть добавлен пункт о компенсации семьям, если кто-нибудь из них погибнет.

Это никак не входило в планы начальника порта. В бюджетах порта и Департамента Обороны не было предусмотрено средств на компенсации для каких-то там матросских семей. Он сказал об этом шкиперу.

– Это как вам будет угодно, господин начальник, только без этого пункта ни я, ни мои люди в море не выйдем! – все так же спокойно ответил шкипер, покуривая свою трубку.

– Фрегат капитана Вайса попал в ужасный шторм, который разразился на следующий день. Многих из его команды смыло за борт волнами и покалечило обломками мачт, в трюмы набиралась вода. Надо тебе заметить, что порох очень гигроскопичен.

– Очень что? – переспросил его маленький Карл.

– Прости, малыш, я хотел сказать, что порох очень легко впитывает воду, намокает, а намокнув, из грозного оружия превращается в обычную грязь. Его, конечно же, можно просушить, но на это потребуется много дней, и то не в том случае, если он намок от соленой морской воды, – ответил Странник и продолжил: – Несмотря на шторм, Вайс все-таки привел свой фрегат к форту, однако подойти к нему со стороны моря уже не мог, так как набравший в трюм воды корабль очень глубоко осел (у моряков это так и называется – осадка) и мог пройти только руслом реки, где и был обстрелян из пушек мятежниками. Хотя он и довел свой корабль до цели, но фрегат затонул у самого форта и выгрузить ядра и картечь, которые не пострадали от воды, было практически невозможно. Тогда капитан Вайс собрал свою команду, вернее – тех, кто выжил после шторма и обстрела и имел возможность держать оружие, и отправился на защиту форта. Опытные моряки оказались весьма посредственными пехотинцами – ведь очень заблуждаются те, кто думает, что труд пехотинца настолько примитивен, что доступен каждому и нет нужды в учебе и опыте для этого труда. Большинство из команды Вайса и сам он погибли при обороне форта.

– А что же шкипер? – спросил маленький Карл.

– Шкипер Шварц со своей шхуной и командой подошли на двое суток позже. Они не попали в шторм: настоящий моряк не тот, кто идет навстречу буре, а тот, кто умеет ее предвидеть и обойти. Они подошли к форту вечером, когда смеркалось. Зайдя со стороны моря и оставив минимум парусов, шкипер Шварц бесшумно под покровом южной ночи пришвартовал свою шхуну к причалу старого форта. К утру на его бастионах появилось достаточно сухого пороха и картечи. Этого не знали мятежники, готовившиеся этим утром к штурму и легкой победе. По их расчетам, боеприпасы у защитников форта должны были закончиться еще вчера вечером. Расчетам правильным, если не учитывать Шварца. Утром опытный комендант крепости подпустил орущую и победно улюлюкающую толпу бандитов на расстояние ста ярдов и дал залп картечью изо всех орудий, разрывая в клочья и мятежников, и их мечту о независимой воровской республике. Всего этого не видел шкипер Шварц – забрав из форта раненых, он с первыми лучами солнца двинулся в обратный путь.

За доблесть и мужество, проявленные при выполнении задания, капитан Вайс был посмертно награжден высшим орденом империи – Золотыми Мечами, а в порту, откуда он вышел в свой последний поход, стоит бронзовый памятник, на котором написано: «Храброму капитану Вайсу».

– А как же наградили шкипера Шварца? – спросил его Карл.

– Ну конечно же – никак! – ответил Странник. – Кто же станет награждать того, кто не прошел через бурю, не побывал под артиллерийским обстрелом и вернулся назад, не потеряв ни одного человека? И уж тем более никому и в голову не придет ставить такому человеку памятник. Собственно и денег, положенных ему за выход в район боевых действий, ему сполна не заплатили – как шутили в те времена моряки, «эти деньги им простили».

– Так, выходит, дядюшка Якоб, он совсем ничего не получил?

– Да, малыш, кроме одного. К маленькому мальчику, сыну рулевого со шхуны шкипера Шварца, его, кстати, тоже звали Карл, с этой войны вернулся отец. И еще к двадцати восьми детям тоже. Это ведь очень важно для маленького мальчика, чтобы рядом был сильный и добрый отец, правда?

– Да, дядюшка Якоб, – согласился маленький Карл.

– Ну, малыш, а теперь давай спать. Чем больше ты будешь есть и спать, тем быстрее ты поправишься.

Странник уже выходил из палаты, когда Карл окликнул его:

– Дядюшка Якоб!

– Что, малыш? – спросил его Странник.

– Дядюшка Якоб, когда я вырасту, я хочу быть таким же, как вы!

Странник на секунду задумался и чуть усмехнулся: быть таким, как он, – не лучшая судьба для этого славного мальчугана. Впрочем, он ведь имел в виду подлекаря Шабеса.

– Когда ты вырастешь, малыш, – ответил он ему, – ты сможешь стать, кем сам захочешь – лекарем, торговцем, моряком, военным. Главное, чтобы ты стал настоящим Профессионалом!

– Таким, как шкипер Шварц? – догадался Карл.

– Да, таким, каким был шкипер Шварц.

Глава 12

Да, разумеется, он не стал въезжать в Айзенвальд всем своим отрядом. В таком захолустном месте появление даже десяти незнакомцев одновременно вызвало бы продолжительные слухи и пересуды, а он хотел этого избежать. Кавалерийская полусотня Шмидта расположилась в двух милях от городка, искусно замаскировавшись в легендарном ледяном лесу, который сейчас, в мае, выглядел как никогда приветливо и уютно. В город он отправился сам, взяв с собой лишь зихерхайтссержанта Шульце. Сержант нравился Шмидту, возможно, хотя он и не признавался себе в этом, за то, что был похож на него самого в годы его юности. Шульце закончил двухлетнюю зихерхайтсдинстшулле с отличием, однако было видно, что потенциал к обучению у него огромен и даже учеба в академии для него – не предел. Он был очень смышлен и в то же время – исключительно исполнителен – качества, которые, к сожалению, не часто уживаются в одном человеке. За два года совместной службы Шмидт и Шульце научились понимать друг друга практически без слов; зихерхайтскапитан обычно доверял ему наиболее сложные миссии.

В город они вошли под видом купцов, направляющихся на запад, что было типично для этих мест и в это время года и не должно было вызвать удивления. Так же естественно было и то, что они зашли в трактир в центре города и заказали себе обед; при этом младший компаньон стал жадно поглощать еду, а старший позволил себе перед обедом поговорить с трактирщиком, выясняя самую актуальную для торговца информацию – много ли других купцов до него проехало через город в сторону Северо-Западных гор и что они были за люди. Разговорчивый трактирщик вывалил на него огромный поток информации, который включал в себя и рассказ о странной группе всадников, назвавшихся купцами и обедавших в его заведении.

– О, герр торговец, ну это же естественно, что в моем трактире – а где же в этом захолустье еще можно поесть уважающему себя человеку? Плюньте в глаза тому, кто посоветует вам питаться в этом свинарнике на Норденштрассе – там в каждой тарелке супа по таракану плавает, клянусь вам! – так вот, эти люди говорили, что они купцы! Наверное, они принимали старого Йозефа за кретина! Я-то уж насмотрелся за свою жизнь, и, поверьте мне, герр купец, я отличаю военного человека от штатского. Вы бы видели их лошадей – на таких ездят только на столичных парадах. А выправка, а походка – нет, меня не обманешь! Приятного вам аппетита, добрый господин!

Поблагодарив разговорчивого трактирщика, Шмидт собрался было уже сесть к столу и насладиться трапезой, тем более что, судя по запаху, доносившемуся из тарелок, готовили в заведении трактирщика Йозефа и впрямь неплохо. Впрочем, после утомительной дороги Шмидт съел бы и суп с тараканом, предварительно его оттуда удалив. Он еще раз взглянул на лицо приветливого старика и поразился той перемене, которая вдруг с ним приключилась. Лицо старого Йозефа вдруг сделалось каменно-равнодушным, и он с отсутствующим видом принялся протирать влажной тряпкой барную стойку. В поисках причины такой резкой перемены Шмидт обернулся ко входной двери и увидел входивших в заведение людей в мятых мундирах с засаленными лацканами и обшлагами – местных орднунгполицаев. Оба они были полными мужчинами средних лет с обрюзгшими лицами и заплывшими от пьянства глазами. Старший из них, обладавший нашивками орднунгполицайлейтенанта, нашивками такого вида, как будто ими протирали посуду перед тем, как ее мыть, подошел к стойке и обратился к владельцу заведения:

– Что-то я не вижу, что ты нам рад, Йозеф! Дай-ка нам шнапса!

Трактирщик покорно достал бутылку и наполнил два больших стакана.

– Восемьдесят пфеннигов, – пробормотал старик, стараясь не поднимать глаз.

Эти слова привели служителя порядка в ярость, и он, перегнувшись через барную стойку и схватив Йозефа за его камзол, рванул его на себя так, что одежда затрещала.

– Ты, скотина, смеешь говорить мне о деньгах? Ты, который продал нам третьего дня плохой шнапс, смеешь заикаться о деньгах?

Старик побледнел и попытался высвободиться, но орднунгполицай держал его крепко.

– В тот раз вы тоже не заплатили, хотя шнапс был отличного качества, – пролепетал он.

– Отличного качества, говоришь? – все больше разъярялся полицейский. – А известно ли тебе, что мы с моим боевым товарищем (он кивнул в сторону второго орднунгполицая) от него чуть не умерли?

– Если выпить по два литра на человека, то и от хорошего шнапса можно умереть, герр полицейский, – пытался защищаться трактирщик.

Шмидт, который должен был следовать легенде и вести себя как проезжий купец, все это время равнодушно наблюдал за происходившим, подавляя в себе острое желание поставить полицая на место. Впрочем, было уже поздно – второй орднунгполицай в это время подошел к стойке слева от Шмидта и, грубо повернув его к себе лицом и дыхнув на него смесью запахов перегара, чеснока и лежалого сала, спросил:

– А ты, собственно, кто такой? Я тебя раньше здесь не видел! А ну-ка покажи мне свои документы!

Первым, наиболее соблазнительным желанием Шмидта было показать ему свой жетон капитана Департамента. После этого можно было бы приказать этим выродкам встать на колени и начать целовать его капитанские сапоги, что, он был в этом абсолютно уверен, было бы выполнено незамедлительно. Подобная сцена, вероятно, доставила бы ему большое эстетическое наслаждение, но разрушила бы напрочь легенду, нужную для проводимой операции, поэтому он сдержался. Он засунул руку во внутренний карман своего потертого камзола и достал оттуда пергамент, свидетельствовавший, что его предъявитель – Карл Штраус, торговец зерном. Полицейский долго читал документ, шевеля при этом сальными губами. Затем, подняв глаза на Шмидта-Штрауса, он мрачно разглядывал его в течение примерно минуты.

– Документ недействителен, ты пойдешь с нами в участок, – заключил он.

Документ, сделанный зихерхайтсмайором Таубе, не мог быть недействительным по определению, ведь именно отдел Таубе и решал в последние полстолетия, какие документы должны быть у подданных Империи. Шмидт был опытным контрразведчиком, но гротескность сложившейся ситуации настолько повлияла на него, что он совершил одну ошибку – потянулся правой рукой к своему документу, чтобы забрать его у орднунгполицая. В следующий момент оказавшийся теперь у него за спиной орднунгполицайлейтенант, отпустивший к этому времени несчастного трактирщика, со всего размаха ударил его кулаком по затылку. Не удержавшись на ногах, Шмидт рухнул на пол. Его взгляд упал на Шульце, прервавшего еду и привставшего из-за своего столика. Он отчетливо представил себе, что будет дальше. На глазах у зихерхайтссержанта кто-то только что напал на его командира. Учитывая прекрасную спецподготовку парня, орднунгполицаям оставалось жить секунд тридцать, это если им повезет. Слава о двух купцах-компаньонах, убивших двух полицаев, разнесется даже не по окрестностям, а по всей стране подобно молнии и войдет в сказки, саги и легенды. Они станут народными героями, правда – ценой проваленного задания. Этого нельзя было допустить, и, превозмогая боль в затылке, Шмидт два раза быстро махнул Шульце кистью правой руки. Это означало – не вмешиваться и сохранять спокойствие. Шульце понял и опустился обратно на стул, готовый снова вскочить при первой же необходимости. Впрочем, его попытка встать не осталась незамеченной полицейскими.

– Все видели, как эти двое пытались напасть на сотрудников Департамента Охраны Порядка, – не столько спросил, сколько утвердил орднунгполицайлейтенант. – Они задержаны до установления их личностей!

Посетители трактира молчали, опустив глаза.

Орднунгполицаи выволокли Шмидта и Шульце из трактира и повели их в участок, расположенный неподалеку. Сидевший в углу трактира и с аппетитом поедавший порцию подкопченных сосисок подлекарь из местной лечебницы проводил их долгим задумчивым взглядом.

В участке орднунгполицаи вознамерились обыскать задержанных. Шмидт, потирая ушибленный затылок и морщась от боли, не стал сопротивляться, сказав только:

– Начните со внутреннего кармана куртки!

Орднунгполицай хотел как-то злобно и язвительно ответить задержанному на его нелепое предложение, но уровень его умственного развития позволил ему только рявкнуть «Молчать!» и, последовав совету, залезть в этот карман. В течение примерно минуты он тупо, вытаращив глаза, рассматривал серебряный жетон офицера Департамента Государственной Стражи, и до него порциями стал доходить весь ужас случившегося. Шульце, которому освободили руки, тут же достал и свой жетон.

– Герр зихерхайтскапитан! – воскликнул полицейский, понимая, что необходимо извиняться, каяться и умолять, как-то умолять этого столичного начальника, чтобы хоть как-нибудь загладить свою вину. Это оказалось делом неимоверной сложности, так как последние двадцать лет он никогда и ни перед кем не извинялся даже мысленно, и отсутствие практики привело его сейчас практически на грань краха. Он лишь смог повторить: – Герр зихерхайтскапитан! – и стал медленно опускаться на колени.

– Встать! – коротко скомандовал Шмидт. Этот окрик несколько взбодрил полицейского, и он, как говорят юристы, попытался выстроить линию защиты.

– Мы же не знали, герр зихерхайтскапитан, что вы – это вы! Нам очень трудно приходится – нас только двое, а обстановка, сами знаете – горцы, бандиты, а нас…

– Да, – ответил даже не им, а себе вслух Шмидт, – могу себе представить, что бы творилось в этом городке, если бы вас было не двое, а тридцать или сорок…

– Но, герр зихерхайтскапитан, горцы, мы ведь ловим экстремистов…

– Сколько? – резко, повернув лицо орднунгполицайлейтенанта к себе, спросил его Шмидт.

– Сколько чего? – трясясь от страха переспросил страж порядка.

– Сколько лет вы их ловите и сколько вы их за эти годы поймали таким способом? – уточнил свой вопрос зихерхайтскапитан.

– Двадцать, – опустив глаза, ответил орднунгполицайлейтенант.

– Я так понимаю ваш ответ, что двадцать лет вы их ловите и до сих пор ни одного не поймали? – уточнил Шмидт.

Орднунгполицайлейтенант униженно кивнул.

– Я не спрашиваю, сколько за эти годы вы избили, обобрали, а возможно, и убили проезжих купцов. Уверен, что такой статистики никто в Империи не ведет.

Он вдруг отчетливо осознал, что для простого подданного его Родины опасность пострадать от бандита или повстанца в сотни раз меньше, чем от слуг закона. От этой мысли он поморщился.

– Значит так, – продолжил он, – мы с сержантом выполняем в этом городке задание особой важности. Все, кто узнают о нашем сюда прибытии, должны быть ликвидированы. – Он пристально посмотрел на полицейских и добавил: – Вместе с ближайшими родственниками. – По глазам их, наполнившимся ужасом, он понял, что они ему поверили. С точки зрения менталитета и мировоззрения этих сотрудников Охраны Порядка уничтожение людей с их семьями, включая детей, было делом вполне естественным и понятным. – Для начала вы будете заперты на неделю у себя в участке, а дальше посмотрим… На двери участка рукою старшего напишите: «Уехали в горы на патрулирование, будем через семь дней». А будете вы через семь дней или уедете навсегда – это мы еще посмотрим.

Он уже собрался запереть орднунгполицаев в комнате задержанных, как поймал вопросительный взгляд зихерхайтссержанта Шульце. Взгляд этот отдался болью в затылке, и он, улыбнувшись, сказал:

– Да, я ведь чуть не забыл, – и утвердительно кивнул ему, снимая с него запрет, данный в трактире.

Щульце радостно улыбнулся.

Шмидт вспомнил, что на одном из занятий в Академии зихерхайтсоберст Майдль говорил: неотреагированные эмоции – путь к неврозу и другим болезням. На глазах у его сержанта ударили по голове командира – Шмидту совершенно не хотелось, чтобы его любимый заместитель стал неврастеником.

Первый удар носком кованого ботинка зихерхайтссержанта пришелся ровно под нижний край правой коленной чашечки начальника участка. Считается, что люди от боли кричат. Это не совсем так – на самом деле люди кричат от несильной боли. Орднунгполицайлейтенант издал свистящий звук, напоминающий свист пара из чайника – свист, смешанный с шипением и клокотанием. Полицейский стал медленно оседать на землю, двигаясь навстречу второму удару того же ботинка, пришедшегося ему в пах. Орднунгполицайлейтенант сложился при этом пополам, как хороший складной нож.

«Хорошо, если он теперь не сможет размножаться», – подумал Шмидт. Мысль о том, что этот выродок может производить себе подобных, его не на шутку обеспокоила. Третий, завершающий удар носком ботинка пришелся по тому месту, которое у нормальных людей называется лицом. «Складной нож» вновь разложился в исходное состояние, и, судя по характерному хрусту, сломалась нижняя челюсть.

«Будет теперь пить не закусывая», – пронеслось в голове у Шмидта. Он вместе с сержантом оттащил орднунгполицайлейтенанта в комнату для задержанных, оборудованную решетками и массивной дубовой дверью. Младший полицейский уже сидел там.

– Чтоб ни звука! – пригрозил им Шмидт, и тот понимающе закивал. – И позаботьтесь о своем начальнике – ему сейчас очень не хватает Любви и Справедливости, – язвительно сказал зихерхайтскапитан, покидая полицейский участок.

Глава 13

После десяти вечера сумерки медленно стали спускаться, окутывая все окружающее и сокращая видимый мир до каких-нибудь двадцати-тридцати ярдов, за которыми все увереннее царила непроницаемая тьма. Шорох листьев почти не нарушал вечерней тишины – на земле наступало царство покоя, царство Ночи, с древних времен производившее на человека огромное впечатление своей глубиной и неизбежностью. На небе все ярче и ярче горели звезды, выстраивавшиеся в строгий, заведенный от начала мироздания порядок, для того чтобы, прошествовав парадным кругом по границам небесной сферы, кануть в небытие еще на один день. Зихерхайтссержант, командир Специальной группы, поморщился. Погода была отвратительная. Отвратительная для того, что им предстояло выполнить. Он, конечно же, предпочел бы дождь, ветер, грозу и небо, сплошь затянутое тучами. Что же, он не властен над погодой, единственное, что он мог ей противопоставить, это был профессионализм его бойцов. За них он был спокоен – одиннадцать (сам он – двенадцатый) прекрасно подготовленных солдат, подготовленных именно для таких операций. Он молча кивнул двоим из своих подчиненных и ладонью показал на каменную изгородь высотой около восьми футов. Пора.

Бойцы Специальной группы абсолютно бесшумно подошли к изгороди. Двое из них встали, опершись на нее руками, а другая пара, те, на кого указал сержант, пользуясь плечами товарищей как ступенями, забрались на ограду и легли на ней плашмя. Около минуты они лежали не двигаясь, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Все было тихо. «А если все-таки есть собаки?» – подумал зихерхайтссержант. Он двое суток наблюдал за усадьбой, разглядывая ее с разных ракурсов через прекрасную оптику, но никаких признаков собак не заметил. Впрочем, если собаки и окажутся, его группа готова и к этому, и он обоснованно рассчитывал, что и в этом случае элемент внезапности в операции не будет утрачен.

Время течет неравномерно. Порой оно летит, как бурная весенняя река, а иногда капает редкими капельками. При этом совершенно справедливо, что его сравнивают с жидкостью – оно действительно течет, хотя порой и очень причудливо. Река-Время.

Эта минута показалась зихерхайтссержанту особенно долгой, но и она в конце концов прошла. Бойцы бесшумно спустились в сад, а их место на вершине изгороди заняли еще двое.

«Если бы хозяин имения имел какие-либо представления о том, что такое „безопасность“, он украсил бы свою ограду стальными шипами или, на худой конец, битым бутылочным стеклом», – подумал командир Специальной группы. Впрочем, он понимал это, в данной ситуации это бы все равно его не спасло.

Первая пара бойцов, проникших на территорию имения, маскируясь за кустами, уже приблизилась к парадному входу в особняк. Дверь особняка отворилась, и на порог вышел пожилой и рослый слуга, по виду и выправке – отставной вахмистр, одетый в потертый камзол старомодного покроя, какой в этих краях в богатых имениях носят привратники. Слуга пошел по освещенной светом из открытой двери дорожке, ведущей к воротам. Он шел для того, чтобы проверить, заперты ли на ночь ворота, шел так, как он ходил несчетное количество раз до этого, каждый вечер в течение многих лет. Внезапно на дорожке перед ним появился человек, одетый во все черное, в ботинках с высоким берцем, в темном платке, повязанном поверх волос и с лицом, измазанным сажей. Слуга, отставной вахмистр, много лет прослуживший со своим хозяином в кавалерии и побывавший в разных переделках, скорее удивился, чем испугался, и решительно двинулся навстречу незваному гостю. Вернее было бы сказать – попытался двинуться. Сзади его рот был внезапно зажат чьей-то рукой, и последнее, что он почувствовал, покидая этот мир, была острая резкая боль по всей передней поверхности шеи – от левого до правого угла челюсти. Впрочем, сознание покинуло его настолько быстро, что и боль эта не стала по-настоящему сильной. Второй боец аккуратно, чтобы не нашуметь, уложил тело слуги на газонную траву, стараясь при этом не испачкаться кровью, все еще обильно льющейся из его шеи. Он не любил крови. Если бы перед ним был обыкновенный пехотинец средней комплекции, он просто свернул бы ему шею – аккуратно, бесшумно и чисто. Но старый отставной вахмистр был очень высоким и коренастым мужчиной, и боец из Специальной группы решил не рисковать.

Первый боец, осуществивший отвлекающий маневр, поднял над головой правую руку и выставил большой палец. Остальные, уже перебравшиеся через каменную изгородь бойцы устремились в дом.

В холле, у камина, сидел владелец имения. Он слегка раскачивался в кресле-качалке и курил свою трубку, с которой не расставался со времен службы. В помещении распространялся вкусный запах ароматного табака из Нового Света. Он спокойно повернул голову и посмотрел на ворвавшихся к нему бойцов Департамента Государственной Стражи.

– А, это уже вы? Что ж, молодцы, довольно скоро. Я ждал вас дня через два… – Он замолчал и стал снова рассматривать поленья, горевшие в камине.

Командир Специальной группы вышел вперед и громко сказал:

– Темник Сноу, вы арестованы за подготовку государственного переворота!

– Только-то и всего? – улыбнулся ему Сноу. С улицы раздался шум подъезжающих к дому карет…

Двумя часами позже, глубокой ночью, Сноу был доставлен во внутреннюю тюрьму Департамента Государственной Стражи. В комнате следователей двое сотрудников Департамента задали ему много формальных вопросов о его имени, фамилии, родственниках и многом другом. Все это, по справедливому предположению темника, они о нем и так знали, и он не счел нужным что-нибудь скрывать, лениво и чуть снисходительно отвечая на все их вопросы. Следователи, казалось, были довольны. Один из них, тот, который в ходе формального допроса всячески демонстрировал свое хорошее расположение к арестанту, повернулся и как бы невзначай спросил:

– Ну а где же списки организации?

– Какой организации? – с ироническим удивлением переспросил Сноу.

– Слушайте, бывший темник, не валяйте дурака! – тотчас заговорил другой. – Организации «Волхвы», которую вы возглавляете! И где бумаги, которые вам передал младший Зальцман?

– Боюсь, господа, мне вас нечем порадовать, – спокойно ответил им Сноу, – ни того ни другого у меня нет.

– Да, – сказал следователь, – во время обыска у вас ничего не найдено. Но мы знаем, что вы знаете, где эти бумаги. И вы знаете, что мы это узнаем. Не стройте иллюзий, бывший темник, – вы во внутренней тюрьме Департамента и отсюда никогда не выйдете. А перед тем, как вы отсюда не выйдете, вы все, поверьте мне, все нам расскажете. Есть люди слабые и сильные – да, это действительно так. Однако большое заблуждение думать, что слабые люди на допросах раскалываются, а сильные молчат. Слабые раскалываются в течение получаса, самые сильные – в течение двух недель. Мы все равно будем все знать.

– Хорошо, – ответил Сноу, – искренне желаю вам успеха. Спросите меня об этом завтра, сейчас я хочу спать.

Его отвели в одиночную камеру, тщательно перед этим обыскав, отобрав брючный ремень и кожаные шнурки от ботинок. Оставшись один, темник сел на койку, прислонившись спиной к холодной каменной стене, запрокинув назад голову и закрыв глаза. Видимо, у него осталось немного времени и он хотел поразмышлять о чем-то очень для него важном.

Через пять минут он снова открыл глаза.

«Все-таки Департамент уже не тот, – подумал он с грустной улыбкой, – не тот, что при Максимусе IV. Нет той педантичности и профессионализма». Его время истекало, ему пора было уходить. Он с грустью подумал, что так и не увидит, чем же все это закончится. Впрочем, его отец ведь тоже не видел Победы, ради которой он отдал свою жизнь. Он сделал все, что мог, и ему не в чем было себя упрекать – Бог даст – другие докончат то, что он начал. Он взялся двумя пальцами за вторую сверху пуговицу камзола и стал аккуратно ее крутить, пока она не оторвалась и не легла в его ладонь. С виду это была обыкновенная медная пуговица, такая же, как и все остальные. Сняв с нее медную накладку, Сноу положил оловянное основание пуговицы в рот и стал ее разминать зубами. Вскоре серый порошок, заполнявший пуговицу изнутри, заполнил его рот горечью, язык тотчас занемел. Темник чуть поморщился и улыбнулся – он всегда улыбался, прощаясь…

Глава 14

Полусотник Валери был в великолепном расположении духа. Он со своими товарищами спускался по извивающейся горной дороге среди восточных склонов Северо-Западных гор. Задание, полученное от темника Сноу, было блестящим образом выполнено – он нашел указанное в старинной карте тайное место и забрал оттуда то, о чем его просил лидер тайной организации «Волхвы» – замечательного союза честных офицеров-патриотов, которому, по его глубокому убеждению, было суждено изменить путь его Родины. Выполнение этого задания оказалось весьма несложным и даже приятным занятием – в сущности, это была прогулка в горах в то время, когда погода крайне благоприятствует таким прогулкам – ветра не сильны, а солнце поздней весны щедро греет путника, но не палит и не обжигает его. Если бы Валери учился в другом заведении, например – в Академии Государственной Стражи или в Обители, он знал бы, что в данный момент его задание еще не выполнено и наполовину; однако логика кавалериста подсказывала ему, что победа уже одержана, и это наполняло его беззаботным весельем. Он даже попробовал насвистывать негромко какой-то незамысловатый мотивчик, однако вскоре прекратил это занятие, осознавая, что музыкальность никогда не относилась к числу его многочисленных талантов. За поворотом дороги должен был показаться хутор, стоявший в трех милях от Айзенвальда и встречавший всех путников, возвращавшихся с гор. Там жила большая крестьянская семья, которую Валери видел издалека по дороге в горы. Несколько человек разного возраста, женщин и мужчин, усердно трудились на картофельном поле, закладывая фундамент своего сельского благополучия на текущую зиму.

Дорога резко повернула влево, и из-за поворота всадники увидели тот же хутор, что и три дня назад. В середине его, на небольшой ровной площадке утоптанной земли, в десяти ярдах от проезжей дороги на земле, раскинув руки и глядя в небо, лежал мужчина лет сорока, одетый в простую крестьянскую рубаху серого грубого домотканого сукна, теперь уже не серую, а бурую от забрызгавшей ее крови. Над ним, плача навзрыд, склонилась миниатюрная хорошенькая девушка лет двадцати пяти, вероятнее всего – дочь раненого или убитого фермера. Из окон их дома валил густой белый дым. Несколько в стороне от дома, скорчившись и стоя на коленях, громко стонал худощавый парень. Всадники спешились. Девушка, подняв к ним свое заплаканное лицо, то ли застонала, то ли закричала, протяжно и жалобно:

– Дети, ради всего святого, в доме дети!..

Трое друзей-кавалеристов немедленно бросились к двери дома, оказавшейся запертой, и, подняв с земли валявшийся на ней чурбак длиной около двух ярдов, решительно принялись ее выбивать. Один из кавалеристов подошел к девушке, для того чтобы как-то ее успокоить и попытаться оказать помощь ее отцу, если он, конечно, еще жив. Валери на минуту замер около лошадей, пытаясь понять, что же здесь произошло и как еще можно помочь. В этот момент дверь, не выдержав ударов тарана, с треском повалилась.

«Странно, – подумалось Валери, – из двери горящего дома совсем не шел дым». Все, что произошло далее, показалось ему настолько скоротечным, что слилось в какую-то молниеносно меняющуюся и в то же время – почти застывшую в пространстве картину. Смертельно раненный хозяин хутора взмахнул рукой, и его товарищ, склонившийся над ним, беззвучно опустился на землю, слегка согнувшись и последним движением своих, уже не слушавшихся его рук схватившийся за рукоятку стилета, прошедшего через верхнюю часть живота и пронзившего сердце. Из дверного проема горящего дома раздались три выстрела, и кавалеристы, все еще державшие в руках бревно, рухнули на траву, так и не успев выхватить свое оружие. Из-за скотного двора выбегали бойцы Департамента Государственной Стражи – двое его товарищей, еще остававшиеся в живых, повернулись к ним и выхватили свои кавалерийские палаши; мушкеты оставались в седельных кобурах – таких близких и в то же время теперь безнадежно далеких. Бойцы Шмидта не были романтиками и не стали упражняться в фехтовании: передний ряд бегущих немедленно опустился на колено, а задние прицелились из мушкетов в положении «стоя».

– Пли! – негромко, и с сожалением вздохнув, скомандовал зихерхайтскапитан. Он мог бы и не командовать – план операции «Засада» был отработан и выучен бойцами его отряда до мелочей. Юноша, до этого сгорбившийся и схватившийся за живот, в это время выпрямился и поднял заряженный боевой арбалет. В последние секунды своей жизни у Валери мелькнула мысль о том, что если рвануться вправо, то лошадь закроет его от этих бойцов, у него будет две или три секунды, чтобы устремиться к зарослям кустов, дальше горы, в горах всегда есть шанс, есть надежда уйти, оторваться, до границы всего пятьдесят верст… Но он видел, как юноша в крестьянской рубашке поднимает арбалет, направленный на вьючный мешок на крупе его лошади, мешок с грузом, который он должен был доставить своему командиру. Чувство долга, всегда бывшее главным в его жизни и судьбе, возобладало над разумом, и он метнулся влево, закрывая собой бесценный груз. Стрела из арбалета с хрустом вошла в его спину между лопаток, чуть левее середины. Великолепное владение всеми видами оружия было одной из самых сильных сторон подготовки в рутенбургской зихерхайтсдинстшулле…

Полусотник Валери умер уже больше минуты назад, а зихерхайтскапитан Шмидт все еще долго, не мигая, задумчиво смотрел в его сторону. Неспешно подойдя к телу юноши, он наклонился над ним и негромко произнес:

– Ну вот, полусотник Валери, мы с вами и познакомились…

Девушка, мнимая дочка мнимого хуторянина, встала, тщательно отряхнув свою длинную юбку, и, кокетливо улыбаясь, подошла к Шмидту.

– Ну как, герр зихерхайтскапитан, по-моему – великолепно!

Шмидт, несмотря на специфику своей профессии, никогда не считавший, что убийство людей может быть великолепным, слегка поморщился. Тонким женским чутьем уловив его настроение, девушка, а точнее – внештатный сотрудник (по официальным документам они проходили в Департаменте как ХиВи – добровольные помощники) Грета сразу же изменила тон и добавила с деланным сожалением:

– Конечно, жаль этих ребят, они были такие молодые и симпатичные, но ведь они же все изменники, не так ли? И потом, кроме них есть еще немало симпатичных мужчин. – Она кокетливо сощурилась и бросила на Шмидта недвусмысленный взгляд.

Грета была женой одного из местных орднунгполицай-офицеров и имела все возможности вести тихую размеренную жизнь доброй фрау, занимаясь хозяйством, воспитывая детей и ходя в церковь по воскресеньям. Ее семья жила не богато, но по местным меркам – вполне зажиточно, и не только и не столько деньги были основным мотивом, побудившим ее сотрудничать с Департаментом. Ее буйный темперамент требовал постоянного участия в каких-либо авантюрах, а сотрудничество с Государственной Стражей давало ей такую возможность. Скорее всего, подумал Шмидт, она находила в сотрудничестве с Департаментом что-то сексуальное, что-то такое, что приводило ее в экстаз. Такие сотрудники совершенно не годятся для длительной оперативной работы, например – для многодневного или даже многомесячного наблюдения за подозрительным объектом, они не в состоянии более трех-четырех дней следовать одной легенде. В то же время они прекрасны для проведения кратковременных эффектных операций, где артистизм и некоторая истероидность идут только на пользу. Он сам завербовал Грету пять лет назад, во время одной из своих многочисленных командировок в этот район и несколько раз с успехом привлекал ее для выполнения подобных заданий. За последнее он, как и прежде, заплатил ей двадцать золотых, и хотя она всем своим видом демонстрировала ему, что форма оплаты могла бы быть и иной, более компромиссной, ему сейчас было не до этого. Он все еще, раз за разом, прокручивал в своем воображении последний эпизод этого скоротечного боя. Его бойцы вынесли из дома ведра, наполненные горящими углями и сырой стружкой, и заливали жар водой, набранной из колодца.

– Скажи селянам, что через час они могут вернуться, и отдай им вот это. – Он протянул Шульце, «деревенскому парню» с арбалетом в руках, кожаный кошелек с десятью золотыми. – Снимите вьючный мешок и отнесите его в дом. Сами пока приготовьте костер и соберите все их вещи. Скажите хуторянину, что к рассвету все тела должны быть похоронены. Если он сболтнет лишнее…

– Он это сам прекрасно понимает, – ответил Шульце и отправился выполнять поручение, провожаемый заинтересованным взглядом Греты.

Шмидт вошел в дом и сел на скамью возле большого стола из грубо оструганных досок толщиной в дюйм. Вроде бы все было сделано как надо, как и было запланировано, однако одно обстоятельство никак не выходило у него из головы. Он отчетливо видел, как молодой кавалерист, по всем приметам – командир этого маленького отряда полусотник Валери всем своим телом устремился навстречу стреле, выпущенной из арбалета, стреле, принесшей ему смерть. Конечно, если бы он был задержан и препровожден во внутреннюю тюрьму Департамента, вряд ли его судьба сложилась бы счастливо, но все его бойцы были переодеты и мало отличались от каких-нибудь местных бандитов.

– А сильно ли мы вообще от них отличаемся? – грустно усмехнулся Шмидт. – Нет, так не годится, этот неопытный юноша не мог за несколько секунд боя просчитать меня и моих людей, значит, он так до конца и не понял, с кем имеет дело. Самоубийственный порыв категорически отпадает. Скорее он пытался защитить кого-то. Кого-то или что-то. Но за ним ведь была только лошадь! Конечно, кавалерийские офицеры любят своих лошадей, но закрыть ее собой от стрелы – нет, это пожалуй слишком. Что же тогда? Вьючный мешок, в котором хранятся какие-то необыкновенные ценности? Что ж, такое возможно, такое в жизни бывает.

Он развязал мешок и выложил на стол все его содержимое. Оловянная кружка и тарелка, походная ложка, сверток плотной шерстяной ткани – в походе вещь просто универсальная – можно на ней спать, можно ею укрываться, можно положить себе под голову… большая полная кожаная фляга, в каких местные фермеры хранят красное столовое вино, смена белья из тонкой шерсти… Определенно, в мешке не было ничего такого, за что можно было бы отдать свою жизнь. Зихерхайтскапитан стоял перед загадкой, которая его все больше и больше мучила. Времени на решение очень мало. По приказу зихерхайтспрезидента он должен был немедленно уничтожить все имущество мятежников. Конечно, он доверял своим бойцам, но он помнил также, что по нормам, установленным еще при Максимусе IV, на сорок сотрудников подразделения Департамента полагался один штатный спецосведомитель, а у него пятьдесят бойцов. Из этих пятидесяти он более всего симпатизировал сержанту Шульце и был с ним наиболее откровенен – с другой стороны, ведь именно поэтому Шульце и мог бы быть идеальным спецосведомителем. Он или любой другой из полусотни…

Думай, думай, думай! Подойди к проблеме с другой стороны, ты же ученик самого Майдля! Если ты не видишь, что могло быть бесценно для полусотника, посмотри, а что вообще-то могла необратимо повредить стрела, выпущенная из арбалета? Кусок сукна? Оловянную тарелку?

Нет, воля ваша, а остается только фляга с вином. Только она, будучи пробита стрелой, была бы безвозвратно утрачена. С вином? А кто сказал, что в этой фляге вино?

Шмидт открутил крышку и налил жидкость в оловянную кружку. Жидкость была красного, кровавого цвета, практически без запаха. В Академии учили никогда не пробовать на вкус неизвестные жидкости – а вдруг это смертельный яд? Определенно – это не вино, по крайней мере, ни одно из известных Шмидту вин, а ведь он слыл в Департаменте их знатоком и тонким ценителем. Он еще раз задумался и принял наконец решение. Повинуясь скорее наитию, чем здравому смыслу, он впервые за многие годы безупречной службы грубо нарушил приказ. Решительно отстегнув от пояса оловянную флягу с прекрасным коньяком, с которой он никогда не расставался в походах, он безжалостно вылил дорогой напиток на пол и наполнил ее неизвестной жидкостью. Внутренний голос, к которому он всегда внимательно прислушивался, подсказывал ему, что в этом деле необходимо разобраться до конца и что оно напрямую определит и его, Шмидта, судьбу. За эти секунды у него в голове окончательно созрел план дальнейших действий. Один из друзей его юности, с которым они учились в гимназии…

Шмидт вышел на улицу, где его бойцы уже развели большой костер.

– Сжечь все, убедиться, что сгорело дотла, пепел развеять, – коротко и отрывисто приказал он, показав рукой на вещи мятежников. – Лошадей забрать с собой!

Он взглянул на запад, где вдали, за перевалом Шварценберг, освещенные солнцем сияли, покрытые снегом, величественные вершины гор Северо-Запада. Шмидт вспомнил сказку, которую его дед любил рассказывать ему в детстве.

Далеко-далеко, за горами Северо-Запада лежит прекрасная страна. В этой стране живет народ замечательных воинов – сильных, храбрых и искусных, воинов, которым нет равных в мире, и поэтому в этой стране всегда мирная и счастливая жизнь, потому что никакие враги никогда даже и не помышляют о том, чтобы нарушить этот мир и покой. А еще, говорил дед, жители этой прекрасной страны счастливы, потому что служат своей Родине и защищают ее, а это самое лучшее занятие и предназначение для любого человека. И еще, всегда добавлял он в конце, немного помолчав, там есть Любовь и Справедливость.

Отряд Шмидта уже был в седлах и готовился двинуться на восток, и зихерхайтскапитан уже в который раз спросил себя – а правильной ли дорогой он движется?

Глава 15

Солнце, пройдя свою верхнюю точку на небосклоне, клонилось к западу. В гавани Петерштадта, на мелкой прибрежной волне лениво покачивались пять кораблей северной эскадры – остатки некогда одного из мощнейших в мире океанских флотов, чьи флаги хорошо знали во всех частях света. Флагман эскадры, линейный корабль «Рутенбург», вооруженный 120 пушками и спущенный на воду всего пять лет назад, выглядел великолепно и считался самым боеспособным во всем флоте Империи. Утлегарь парусника неспешно выводил в воздухе замысловатые кривые, словно писал на невидимой воздушной бумаге письмо своей матери или возлюбленной. На кораблях только что пробили пять склянок – шла обыкновенная, размеренная и неторопливая жизнь.

В капитанской каюте флагмана бэттлшип-коммандер Мустоффель посмотрел на часы, затем задумчиво перевел взгляд на кучку пепла, лежавшую перед ним на серебряном подносе. Час назад он прочитал и тут же сжег письмо, полученное от специального курьера из столицы. Провал. Полный и чудовищный провал, который потерпела их организация, провал, который он должен был теперь проанализировать и осмыслить.

Сноу больше нет. Не стало верного и преданного друга, Учителя, Человека, который всегда был для Рэма образцом чести и служения Родине. По-видимому, темник был прав, подозревая кого-то из членов Координационного Совета. К сожалению, это предчувствие никак ему не помогло. Возможно также, что провал Организации произошел из-за каких-то ошибок, допущенных этим кавалерийским полусотником, как его там, Валери, кажется, звали? Если он был задержан Департаментом Государственной Стражи и раскололся на допросах, что практически неизбежно, учитывая методы, используемые Стражниками, то от него ниточка потянулась бы к Сноу и другим руководителям. Хотя последняя версия маловероятна – слишком мало времени прошло от момента исчезновения молодого кавалериста до момента ареста темника Сноу. В любом случае в настоящее время для Рэма было два варианта развития событий: либо о нем уже стало известно Департаменту, и тогда его арест – дело часов или суток. Если же Департаменту ничего не известно о нем, тогда дело приобретает интересный оборот – тогда игра еще не проиграна, тогда проигран только ее первый раунд. Если среди членов Координационного Совета был провокатор, то он не должен был знать о нем, бэттлшип-коммандере Рэме Мустоффеле. Именно в этом и состоял замысел темника Сноу, передавшего ему все рычаги управления Организацией и рассчитывавшего на него как на возможный резервный, запасной вариант. Теперь этот вариант становился основным.

В чем же была их ошибка? Вероятнее всего, ошибкой было послать за кровью дракона человека смелого, беззаветно преданного делу, честного, но совершенно не подходившего для подобной операции. Рэм отчетливо осознавал сейчас, что это была полноценная разведывательная операция, осуществить которую качественно мог только специально подготовленный и опытный разведчик. Разведчик, которому Рэм мог бы доверять. Бэттлшип-коммандер задумался – среди его друзей вряд ли найдется человек, обладающий столь специфическими знаниями и навыками. Хотя…

Они познакомились пятнадцать лет назад, во время Фаландского кризиса.

Фаландский архипелаг по итогам Большой Войны был объявлен демилитаризованной зоной и зоной свободного судоходства. Для Империи это имело огромное значение, ибо Фаландские проливы были основными морскими воротами севера, через которые имперские военные корабли и торговые суда могли выходить на просторы Северного моря, Западного океана и далее, вплоть до Нового Света включительно. Став зоной свободной торговли, эти острова бурно развивались за счет работы крупного морского порта Зееборг.

Запад, проигравший Большую Войну, вынужден был тогда пойти на эту уступку, однако всегда ждал случая, чтобы пересмотреть Фаландский договор хотя бы и в одностороннем порядке. Это дало бы уникальную возможность контролировать внешнюю торговлю Империи более чем на 60 %, диктуя ей свои, западные условия. Пятнадцать лет назад, когда Империя переживала тяжелый экономический кризис, Западу показалось, что время для изменения статуса архипелага настало. Безо всякого предупреждения в гавань Зееборга вошла соединенная эскадра Западных стран, в составе которой было 16 линейных кораблей, около двадцати фрегатов и еще до полусотни вымпелов, рангов от корвета и меньше. Этой армаде Империя могла противопоставить лишь восемь линейных кораблей и еще десять фрегатов, из которых только шесть были готовыми немедленно выйти в море, а остальные находились на той или иной стадии ремонта. Запад, традиционно исповедующий принципы гуманизма и справедливости, основанные на подавляющем военном преимуществе, предложил Имперскому правительству пересмотреть статус архипелага, отдав его под международную юрисдикцию трех Западных стран. В Петерштадте, крупнейшем морском городе на Севере, был собран специальный комитет по решению Фаландского кризиса, который возглавил тогдашний заместитель начальника генерального штаба, темник Сноу.

Рэм Мустоффель, тогда еще молодой корвет-коммандер, был одним из офицеров штаба флота, включенных в этот комитет. Представители Департамента Государственной Стражи представили свой подробный доклад о положении дел в Зееборге и на островах, однако, в силу специфики работы Департамента, в этом отчете акцент делался в большей степени на лояльность населения архипелага, их политические убеждения и ориентации, существующие там общественные организации и союзы и т. д. Это было очень интересно, но вряд ли могло помочь решить кризис.

После доклада, когда представители Департамента ушли, руководитель комитета встал и предложил собравшимся выслушать еще одно небольшое сообщение. Докладчика он не представил. Судя по виду, по манере держаться и говорить, он не имел отношения ни к армии, ни к государственной страже. Это был средних лет мужчина в сером одеянии с большим капюшоном, более чем наполовину скрывавшим его лицо, таким, как носят монахи некоторых орденов. Он встал и, подойдя к карте архипелага, заговорил негромким приятным баритоном:

– В настоящее время в гавани Зееборга сконцентрированы колоссальные военно-морские силы. В то же время с суши этот город практически не защищен. Для этого у строителей города не было никаких оснований: последние триста лет архипелаг не знал ни одной войны и ни разу не подвергался нападениям. Город практически открыт, если не считать деревянных ворот, запираемых на ночь, около которых ночью (только ночью) дежурят два вооруженных алебардами охранника, состоящих на жалованье городской управы. Вопрос только в том, как перебросить на остров значительные сухопутные силы, избежав при этом их уничтожения на этапе перехода морем. Это и впрямь серьезная проблема. Серьезная, но не неразрешимая. Мы предлагаем…

Далее в течение двадцати минут он кратко и четко объяснил собравшимся, что именно он предлагает. План был интересен, хотя и необычен. Многие высказывали сомнения, однако Сноу подытожил дискуссию, встав из-за стола и сказав:

– Что же, пожалуй, это может сработать! У кого-нибудь есть вопросы к выступавшему?

– У меня вопрос, – сказал один из штабных офицеров в чине тысячника. – Вы сказали «мы предлагаем», а «мы» – это, собственно говоря, кто? Кого вы здесь представляете?

– Департамент Культуры, – с улыбкой ответил незнакомец и добавил: – В хорошем смысле этого слова.

Все присутствующие засмеялись.

Потом они провели еще трое суток, практически без сна, склонившись над картами архипелага и прорабатывая детали предстоящей операции.

Через десять дней в одном из трактиров Зееборга, которые любили посещать моряки всех национальностей, заходившие в этот порт, произошло досадное происшествие. Вечером здесь ужинали трое моряков с грузового судна «Диана», принадлежавшего одной из крупных судовладельческих компаний Нового Света. Завтра им предстояло отправиться на родину с грузом меда, воска и пеньки. Рейс, если будет на то воля Всевышнего, обещал быть коммерчески очень успешным.

За соседним столиком сидели пятеро местных рыбаков в старых засаленных куртках, пропахших рыбьим жиром. Они уже изрядно выпили и пытались распевать старую морскую песню про галерного гребца, который уже не мог грести, но начальник гребцов не отпускал его, советуя, если он болен, обратиться к судовому лекарю. Гребец, закончив грести, вышел на верхнюю палубу и скончался, команда его хоронит по морскому обычаю и прощается с ним, и так далее. Очень старую и очень грустную песню. Песня у них не получалась, ибо алкоголь еще никому не прибавлял ни голоса, ни чувства ритма, а лишь желания петь.

– Эй вы, там, справа по борту, а вы чего не поете? – сердито спросил один из рыбаков.

Моряки из Нового Света не сочли нужным даже повернуть головы в ответ на это нелепое обращение – столь же нелепое, сколь и типичное для портового трактира.

– Смотрите-ка, ребята, а им не нравятся наши песни! – обратился рыбак-меломан к друзьям. – Может, и мы сами им не нравимся? Может, мы для этих заморских франтов неподходящая компания?

То, что произошло в дальнейшие пять минут в трактире, дежурный полицейский инспектор доложил на следующее утро своему начальнику как «драка в трактире „Морской черт“ трех офицеров судна „Диана“ с пятью неизвестными, скрывшимися до прибытия патруля». При этом из трех офицеров штурман и боцман отделались царапинами, а корабельный лекарь был доставлен в портовую больницу.

Шкипер «Дианы» был в ярости. Необходимо выходить в море, причем немедленно, если хочешь получить бонус за досрочную доставку груза, а этот проклятый лекарь в больнице. Доклад штурмана и боцмана о том, что на них напали первыми, его ничуть не успокоил.

«И кто только придумал брать этих лекарей в море», – сердито подумал он. Проку от них все равно никакого нет. Они бездельничают весь рейс, укачиваются, все время блюют, хорошо, если за борт, и всегда всем недовольны. Раньше (так рассказывал его дед) лекарь мог стать судовым и быть включенным в команду только после того, как сдавал экзамен на вахтенного офицера. Они как миленькие стояли вахты, в том числе и собачьи, и от них была хоть какая-то польза. Угораздило же Конгресс его страны принять закон, по которому любое судно, при наличии в команде тридцати человек и более, должно иметь на борту медика. Он мог бы выйти в море и без него (меньше осадка, резвее ход!), но прекрасно понимал, что администрация его родного порта, заметив несоблюдение Закона, обязательно оштрафует судовладельца, а это означало потерю бонуса, это в лучшем случае, а то и вычетов из его шкиперского жалованья.

Он отправился в портовую больницу в надежде, что его лекарь уже поправляется. В больнице подлекарь, который курировал его медика, лишил его надежд, сказав, что травма тяжелая и раньше трех недель он на ноги не встанет.

– Это, кстати, если он выживет, – добавил задумчиво подлекарь.

– И как я теперь выйду в море? – раздраженно спросил шкипер не то подлекаря, не то самого себя.

– Возможно, я мог бы вам помочь, – задумчиво начал подлекарь. – У меня есть один друг, мой однокурсник по медицинской школе, он сейчас не работает, несколько, знаете ли, на мели и согласился бы на должность судового лекаря. Поверьте мне, он очень хороший лекарь…

– Ну это меня как раз волнует меньше всего! – отозвался шкипер. – И вы действительно можете прислать его ко мне на судно? – с надеждой в голосе спросил он.

– Ну конечно же, сегодня же днем, как сменюсь с дежурства…

– Позвольте мне отблагодарить вас, – сказал шкипер, доставая из кармана несколько серебряных монет.

– Ну что вы, это совершенно лишнее, – заверил его подлекарь. Это и впрямь было лишнее. За эту беседу со шкипером он уже получил десять золотых монет. Этого было вполне достаточно, чтобы на голове у судового лекаря, получившего во вчерашней драке лишь небольшие царапины, красовалась огромная повязка из белоснежной марли, а изнутри его нежно баюкала настойка опия. «Никак не меньше трех недель», – повторил про себя подлекарь слова вчерашнего незнакомца, проявившего в равной степени щедрость и отеческую заботу о пострадавшем.

Через четыре часа по трапу торгового парусника «Диана» на борт поднялся коренастый человек средних лет и, обратившись к вахтенному матросу, сказал:

– Как мне поговорить со шкипером? – и был проведен в его каюту. Они довольно быстро обо всем договорились – пришедшего вполне устраивал и типовой контракт, и обычные в таком случае принципы оплаты его труда.

«Труда, – горько подумал про себя шкипер. – Знала бы эта балластина, что такое настоящий матросский труд.

– Мы планируем выйти в море сегодня поздно вечером, с приливом, – сказал он только что принятому в команду офицеру.

– В таком случае, сэр, я потороплюсь ознакомиться с судном, осмотрю баталёрку и камбуз – если вы не возражаете, сэр! – ответил судовой врач. Это было что-то новенькое. Все судовые врачи, которых шкипер до этого встречал в своей жизни, интересовались своей каютой, немедленно шли спать и требовали, чтобы их не забыли позвать в кают-компанию к ужину, для чего требовалось отдать соответствующие распоряжения вестовому.

За час до выхода в море шкиперу довелось вновь пообщаться с новым членом его команды. Он постучался в дверь капитанской каюты и спросил:

– Сэр, разрешите обратиться?

– Что там у вас еще? – спросил шкипер, занятый подготовкой к выходу.

– Сэр, извините за беспокойство, но судно не может выходить в дальний переход с таким провиантом. Солонина никуда не годная, сэр, да и крупы оставляют желать лучшего. Это не говоря о сухарях. Сэр, я специально посмотрел – корабельные крысы не стали их есть, полагаю, что это из-за их низкого качества, сэр!

– Крысы, говорите? – приходя в ярость, пробормотал шкипер. – Одну из них я сейчас вижу перед собой! Послушай, док! Тебя взяли на эту посудину не для того, чтобы ты кормил моих, я подчеркиваю – моих крыс моими сухарями. Тебя взяли сюда даже не для того, чтобы ты кого-то здесь лечил, потому что моряки – народ здоровый, а хлюпикам и хроникам в море места нет. Тебя взяли сюда потому, что этого требуют наши нелепые законы, а я вынужден их соблюдать. Поэтому я рекомендую вам, док, сейчас отправиться к себе в каюту и хорошенько подумать о том, как бы не укачаться в течение ближайшего месяца. Вам все понятно?

– Да, сэр, спасибо, сэр! Разрешите идти, сэр? – ответил судовой врач.

На третьи сутки плавания лекарь, как обычно, зашел на камбуз, чтобы снять пробу – одна из самых интересных обязанностей судового врача с тех пор, как мореплаватели стали брать их с собой в море. Кок, средних лет моряк, действительно знавший свое дело, уже привык к лекарю и не обращал на него внимания. В тот момент, когда он наклонился в свой рундучок за какой-то пряной приправой, лекарь небрежным движением руки провел над котлом с обеденной похлебкой для всей команды и высыпал в кипящую воду пару унций какого-то белого порошка. Кок, ничего не заметивший, выпрямился, достал с полки тарелку и, щедро зачерпнув похлебку из котла, предложил лекарю – угощайтесь, сэр! Лекарь неторопливо присел за стол, деловито взял тарелку и ложку и с видом дегустатора попробовал. Затем он некоторое время, секунд двадцать, задумчиво жевал и причмокивал, поморщился и заключил:

– Похлебка-то у тебя, братец, несвежая какая-то, недоброкачественная. Ты что ж команду тухлятиной-то кормишь?

Кок, знавший свое дело и любивший готовить, страшно оскорбился и даже позволил себе вспылить:

– Не нравится, не кушайте! – Конечно, перед ним был офицер, но, во-первых, медик – тот еще офицер, а во-вторых, здесь вам не военный флот, чтобы знатный кок терпел такие оскорбления.

– Вот именно, голубчик, что не нравится, и запись в журнале я не сделаю, ну и есть, стало быть, тоже не буду, – ответил ему капризный лекарь. Когда через полчаса вахтенный офицер доложил об инциденте шкиперу, тот только отмахнулся – на небе появились серьезные тучи, и ветер стал посильнее – как бы не попасть в шторм. Он вспомнил о нем позже, часа через четыре, когда обнаружил, что у гальюна на его судне выстроилась большая очередь и многие занятые на вахтах матросы маются и норовят улизнуть «на минуточку», причем это распространяется даже на рулевого. Он вызвал к себе лекаря.

– Что происходит на судне, док? – строго спросил шкипер.

– Точно еще не могу сказать, сэр, но в лучшем случае это дизентерия, а в худшем – холера. Я опасаюсь худшего, сэр!

– Какого черта, док! – прорычал шкипер. – Все мои матросы были здоровы!

– Я докладывал вам перед выходом в море, сэр. Все дело в некачественных продуктах. Если мои опасения верны, сэр, мы можем потерять от трети до половины команды. Кстати, о матросах, сэр, – не только матросы. Двое офицеров тоже вызывают у меня серьезные опасения. Будет лучше, если мы вернемся в Зееборг и отправим команду в карантинный госпиталь. Разрешите мне вернуться к исполнению своих обязанностей, сэр?

Шкипер задумался, однако возвращение в порт и последующий карантин означали такое опоздание, за которым неизбежно последовали бы штрафные санкции. Судовладелец ему этого никогда не забудет. И он решил продолжить свой путь.

Он изменил свое мнение на следующий день, когда стало ясно, что треть команды не в силах выйти на верхнюю палубу и управлять парусами, а расход пресной воды увеличился в три раза, что грозило полным исчерпанием ее запасов на неделю раньше возвращения на родину. Ругаясь на чем свет стоит и проклиная всю медицину со всеми ее болезнями, шкипер вызвал штурмана и приказал ему ложиться на обратный курс. Штурман был бледен и сильно осунулся, однако в точности выполнил приказ шкипера. Лекарю было приказано тщательно следить за приготовлением пищи и контролировать ее на всех этапах, что позволило ему без каких-либо трудностей расстаться еще с шестью унциями своего порошка. Болезнь команды угрожающе прогрессировала. Глядя на лица моряков, вернувшихся в Зееборг на восьмой день после неудачного выхода, можно было подумать, что это команда «Летучего Голландца» или какого нибудь другого легендарного корабля-призрака. Все как один были бледны, слабы, по их лицам периодически пробегали непроизвольные судороги, глаза у многих запали, что делало сходство с призраками особенно явным. Обеспокоенный начальник порта, через лоцмана выяснивший суть случившегося, немедленно определил «Диане» место на карантинной пристани, а вся команда была отправлена в госпиталь. Лекарь «Дианы» тоже выглядел не лучшим образом, так как последние четыре дня ничего не ел, однако был признан здоровым и отпущен в город для решения каких-то организационных вопросов.

Вечером того же дня, в одном из относительно приличных трактиров Зееборга он утолял свой голод двойным ужином и разговаривал с двумя людьми, пришедшими в трактир вскоре после него и подсевшими к нему за столик.

– Пора начинать вторую часть нашего плана, – сказал он своим собеседникам, дожевав солидный кусок тартарфляйша. – Вы навели необходимые справки?

Один из собеседников кивнул:

– Вот адрес, я думаю, что он нам поможет. Надо ведь быть полным идиотом, чтобы отказаться от нашего предложения, правда?

Судовой лекарь кивнул – он тоже так считал.

На следующее утро он был в управлении порта и разговаривал с заместителем его начальника. Он представился как офицер торгового судна «Диана», единственный офицер, не попавший в карантин и поэтому в настоящий момент являющийся старшим и полномочным решать все вопросы, не так ли, сэр? Портовый чиновник не знал его, но ему было хорошо знакомо судно, часто приходившее в его порт, и он хорошо знал судовладельца – очень богатого человека из Нового Света, человека, привыкшего все вопросы решать быстро и правильно. Он проверил по спискам экипажа, заявленным к последнему выходу «Дианы» в море, – да, такой офицер там числился. – И чем же я могу вам помочь? – поинтересовался портовый чиновник.

– Видите ли, судовладелец очень огорчится, когда узнает, что одно из лучших его судов простаивает более двух недель. В сущности, с учетом времени, потраченного на неудачный выход, получается вообще около месяца, а это ужасно. В то же время я уполномочен судовладельцем изменить направление рейса и взять новый груз и новую команду. Ведь вашему порту и городу будет только лучше, если карантинное судно, подозреваемое в том, что является очагом холеры, уйдет из вашего порта? Организацию всех карантинных и лечебных мероприятий я возьму на себя, ни в какой порт мы раньше двух недель, пока кончится карантин, не придем, так что никто не пострадает и никто не будет возмущаться. Если вы хотите обсудить это со шкипером…

Нет, портовому чиновнику совершенно не хотелось обсуждать что-либо со шкипером, находящимся сейчас в карантинном холерном бараке. Он внимательно посмотрел на офицера с «Дианы» и задумчиво сказал:

– Но ведь существуют строгие правила…

Незнакомец достал из кармана своего камзола кожаный мешочек приятного объема и тяжести.

– Судовладелец хотел бы передать вам…

– Да, конечно же! – удовлетворенно воскликнул чиновник. – Правила – правилами, но мы, моряки, должны всегда помогать друг другу.

Бумажные формальности были улажены в течение пяти минут. Незнакомец получил бумагу, согласно которой он имел право набрать в Зееборге команду для шхуны «Диана», принадлежащей судовладельцу (имярек) и немедленно выходить в море.

Через два часа судовой лекарь сидел в просторной и уютной приемной владельца торгового дома «Северное море» господина Левитана. Господин Левитан был пожилым человеком лет семидесяти, достаточно крепким для своего возраста, с морщинистым лицом и очень живыми маленькими глазами. Он слушал своего собеседника и все время хитровато улыбался, как бы давая понять, что уж его-то не провести. В то же время он был не на шутку озадачен. Предложение, сделанное ему этим, неизвестно откуда появившимся молодым человеком (для господина Левитана все, кому было меньше шестидесяти, были «молодыми людьми»), было не просто выгодным – оно было баснословно выгодным. В этом-то и была загвоздка. Господин Левитан занимался торговлей с десяти лет, когда стал помогать торговать в лавке у своего двоюродного дяди, тоже, разумеется, господина Левитана. Он видел в своей жизни многое, и если бы кто-нибудь поручил ему написать книгу по истории торговли города Зееборга за последние сто лет, он написал бы десятитомник и не пропустил бы в нем ни одной существенной сделки. В то же время он ни разу не слышал, чтобы за такой товар и на таких условиях предлагали такую сумму денег. Его визитер совсем не походил на сумасшедшего, да и не бывает таких форм сумасшествия, при которых больной человек стремится расстаться с деньгами. Клептомания бывает, а наоборот – никогда. Все эти размышления приводили к тому, что последние пятнадцать минут господин Левитан жестоко страдал. Так иногда бывает в жизни – кто-то на твоих глазах продает обычный речной песок по цене золотого, а кто-то его покупает, и оба довольны сделкой, а ты стоишь рядом, понимаешь, что на твоих глазах создаются огромные состояния, но не понимаешь – как. И надо бежать куда-то, на речку, например, песок собирать, но ты абсолютно не понимаешь – как и зачем. Ум подсказывает тебе, что речной песок не может стоить столько, а в сердце твоем сидит змея и нашептывает: а вдруг он вчера подорожал, а тебе об этом просто забыли сообщить? Нет на свете муки мучительнее этой.

Однако и отказаться от предложенной сделки господин Левитан никак не мог: отказаться – это значит обречь себя еще на большие муки, на муки нескончаемые, до самой смерти, ибо если он сейчас откажется от того, что ему предлагают, то этого он уже никогда себе простить не сможет. Он еще шире (и хитрее) улыбнулся и заговорил:

– Видите ли, молодой человек. Я готов принять ваши условия, так как нахожу их выгодными. Однако не кажется ли вам самому эта сделка несколько странной?

– Конечно, – ответил незнакомец, весело посмотрев ему в глаза. – Она не может не казаться странной, если не знать ее предыстории. Чтобы вы, почтеннейший господин Левитан, не волновались, я расскажу вам, почему я иду на нее. Дело в том, что я и начальник порта там, в Новом Свете, – закадычные враги. Он ненавидит меня очень давно, и я не вижу причин относиться к нему с любовью. Он неоднократно заявлял во всеуслышание, что посадит меня в тюрьму за контрабанду каких-то там растений – трав, скажем. Посмотрите на меня, господин Левитан, разве я похож на человека, способного на контрабанду?

С точки зрения Левитана, его гость производил впечатление человека, способного легко отрезать кому-нибудь голову, но он вежливо ответил:

– Ну что вы, конечно же нет. Едва только вы вошли ко мне, как я сразу же себе сказал: «Вот молодой человек из очень порядочной семьи».

Незнакомец еще раз ему улыбнулся:

– Вот именно, а этот негодяй, начальник порта, смеет грозить мне тюрьмой. Он уверен, что в этот рейс я отправился за контрабандным товаром. Вот я и подумал проучить его – нагружу судно камнями в ящиках и строительной известкой в мешках, рейс-то все равно порожний, он никогда не поверит, что это настоящий груз, и станет все это перебирать и пересыпать на пристани – опозорит себя на все Восточное побережье, сделавшись героем анекдотов. Ради такого удовольствия мне и денег не жалко! Мужчина, в нашем с вами возрасте, должен платить за свои удовольствия, вы согласны со мной, господин Левитан?

Визитеру было от силы тридцать лет, и Левитан оценил его юмор.

«Он конечно же врет, – подумал торговец, – никто не станет тратить такие огромные деньги на простую шутку». Но каким-то образом рассказ посетителя успокоил его, и он перестал страдать.

– Когда доставить груз к вам на судно? – спросил он посетителя.

– Завтра, если это возможно, – ответил судовой лекарь.

– Нет проблем, молодой человек, завтра он будет у вас…

Двумя днями позже, в половине шестого утра, когда первые лучи восходящего солнца заиграли веселыми отблесками на гребнях невысоких волн, в море в пяти милях от Зееборга дежурный корвет охранял вход в морской канал города. Природа позаботилась о том, чтобы Зееборг был прекрасным портом – на протяжении трех морских миль в продолжении русла большой реки две каменные гряды защищали фарватер с северо-востока и юго-запада, превращая его в прекрасный канал, где корабли могли спокойно проходить в гавань практически в любую погоду. В течение последних двух сотен лет трудолюбивые горожане улучшали созданное природой творение таким образом, что получился Большой Морской канал Зееборга – предмет гордости его жителей и основа их процветания за счет морской торговли. Сейчас, когда объединенная эскадра Запада стояла в гавани, вход и выход из морского канала строго контролировался западными моряками. Командир корвета, капитан-лейтенант Тардье был разбужен вестовым матросом.

– Вас зовет на верхнюю палубу вахтенный, господин капитан, – услышал он сквозь остатки сна. Он поднялся, присел на койке и потянулся, затем, надев свой китель и застегнув его на все пуговицы (дисциплина есть дисциплина, хотя бы и в пять утра), вышел на палубу.

– Что новенького, вахтенный? – привычно спросил он матроса.

– Господин капитан, посмотрите сюда, – ответил ему вахтенный и показал рукой на морской канал. Там и вправду происходило что-то необычное. Какое-то торговое судно, судя по флагу на грот-мачте – из Нового Света, остановившись посреди канала, медленно разворачивалось лагом к фарватеру, при этом на его палубе отчетливо наблюдалась паническая беготня, и из открытого люка, через который в трюм загружаются товары, валил густой дым.

– Поднимите аварийную партию и приготовьте к спуску шлюпки, – распорядился Тардье. Эти заморские пижоны никогда не были настоящими моряками, однако спасать их все равно придется – таков его долг. Он увидел, как на мачте аварийного торговца взвились, ярко освещаемые утренним солнцем, два флага – один в синюю клетку на белом фоне (или в белую на синем – это как вам больше нравится), и другой, пониже – сине-бело-красно-бело-сине-полосатый. «N» и «C» – международный сигнал бедствия. Вдруг это произошло как-то очень быстро, торговое судно приобрело ощутимый дифферент на нос. Было видно, как команда аварийного парусника торопливо спускает на воду шлюпки и грузит в них какие-то сундуки.

«Купцы всегда останутся купцами», – подумал Тардье. На его глазах торговый парусник все больше и больше заваливался на нос и оседал. Он все еще не осознавал, что происходит, – просто терпящее бедствие судно уходит под воду недалеко от выхода из морского канала…

– Аварийной партии – отбой тревоги, приготовиться к принятию потерпевших кораблекрушение, – скомандовал Тардье и малым ходом двинулся навстречу шлюпкам. Поднятые на борт торговые моряки производили жалкое впечатление, впрочем, торговые моряки всегда производят жалкое впечатление, если поставить их рядом с моряками военными, – подумал капитан-лейтенант. На талях в это время поднимали на борт второй сундук. К нему подошел человек в камзоле офицера торгового флота.

– Шкипер Хаукинс, сэр! – представился он. – Мы очень признательны вам, сэр, за помощь и спасение. У нас на борту был груз пальмового волокна для манильских канатов, по-видимому, произошло самовозгорание. Слава богу, что мы не успели выйти далеко в море. Еще раз благодарю вас, сэр!

– А что у вас в сундуках? – поинтересовался Тардье.

– О, сэр, это самое ценное, что у нас есть, – ответил шкипер и подозвал к себе четырех своих матросов. – Сейчас я вам покажу, сэр. – С этими словами он с помощью матросов открыл ключом замки на обоих сундуках и распахнул их. В сундуках лежали мушкеты, судя по всему – заряженные, которые торговый шкипер, назвавшийся Хаукинсом, и его матросы немедленно разобрали и направили на команду корвета.

– Что это, черт возьми, значит? – возмутился Тардье, начиная вдруг понимать смысл происходящего.

– Я сейчас все вам объясню, сэр, – улыбнулся ему Хаукинс, – для вас это значит, что если вы не будете сопротивляться, сдадите оружие и пройдете со своей командой в трюм, то, клянусь, никто из вас не пострадает. Для вашего флота это значит, что ближайшую неделю как минимум он проведет в гостеприимной гавани Зееборга, так как я вам немного соврал – у нас в трюмах камни и строительная известь, и убрать наше судно с фарватера будет теперь очень нелегко. Негружёный корвет, возможно, и выйдет приливом, если обрубить наши мачты, а вот фрегатам и линейным кораблям придется подождать. Ну как, вы настроены оказать нам сопротивление?

Понимание того, что же все-таки произошло, подействовало на Тардье ошеломляюще, и он практически не сопротивлялся. Через десять минут команда корвета находилась в трюме, на оружейной комнате и крюйт-камере висели замки, снятые до этого с сундуков, а команда погибшей «Дианы» поднимала паруса – курс на зюйд!

Дальнейшие события вошли в учебники истории. Ко входу в морской канал Зееборга подошли два имперских линейных корабля и фрегат – с этой позиции они могли легко расстрелять из пушек каждого, кто попробовал бы поднять со дна моря «Диану» или каким-то другим способом очистить фарватер. Побережья островов Фаландского архипелага представляли собой несколько сотен миль прекрасных пляжей – море, солнце, песок, сосны – идеальное место для высадки не только морской пехоты, но и сухопутных частей, конницы и артиллерии. Именно это и сделал темник Сноу, мобилизовав для этого все имевшиеся в наличии плавсредства – от рыбачьей лодки до линейного корабля. Для того чтобы организовать оборону побережья, Западу потребовались бы две-три пехотных тьмы – их у него на островах не было. Возникла реальная угроза блокады Зееборга с суши и его захвата вместе с кораблями Объединенной Западной эскадры. Запад сел за стол переговоров с Империей и, апеллируя к своему миролюбию, гуманизму и почитанию норм международного права, договорился о сохранении статуса демилитаризованной зоны и зоны свободной торговли для островов Фаландского архипелага. В своей заключительной речи, произнесенной на этих переговорах, лидер западных держав отметил, что независимость и нейтралитет Фаландов – это и есть та основная цель, ради которой они собрали эскадру и которой они всегда добивались, и что он вполне удовлетворен.

Темник Сноу за эту блестящую операцию был награжден высшим орденом Империи – Золотыми Мечами, как и его отец. Рэм Мустоффель также был отмечен медалью, ведь именно его трудами вся операция была спланирована и функционировала, как хорошие часы. Неизвестный из Департамента Культуры так и остался неизвестным для истории. Впрочем, он тоже оставил свой след в документах того времени – для финансовой службы ему пришлось написать отчет об израсходованных на операцию средствах. Бухгалтер долго рассматривал эту бумагу и тяжело вздохнул: взятка портовому чиновнику, оплата лечения корабельного лекаря – все эти расходы не подтверждались никакими справками.

– И зачем вам понадобилось покупать восемь унций сернокислой магнезии? – с видом человека, который знает, что такое сернокислая магнезия, спросил бухгалтер. – Даже не представляю, как я буду закрывать вам эту командировку…

Прощаясь с Рэмом, они крепко пожали друг другу руки и по традиции обнялись.

– Корабельный лекарь, шкипер Хаукинс, как мне все же тебя называть и откуда ты? – с улыбкой спросил его Рэм.

– Для близких друзей, таких как ты, Рэм, я – Старый Гризли из Нойнбурга, – улыбнувшись ему в ответ, сказал разведчик…

Он не знал о нем практически ничего – только прозвище и город, откуда тот был родом. Найти Старого Гризли было неимоверно сложно, но неимоверно сложно – не означает невозможно. Рэм еще раз задумался – у него родилась на этот счет одна интересная идея…

Глава 16

Совещания Высшего Совета Крон-Регента проводились в его дворце еженедельно, по четвергам. На этих совещаниях присутствовали главы всех департаментов Империи и решались насущные вопросы, главными из которых были вопросы распределения денег. В последние три года холодные зимы и возросшая потребность в выплавке железа в странах Запада подстегнули безудержный скачок цен на уголь, добывавшийся на шахтах Севера. Рост цен был настолько ошеломителен, что даже шахтерам, добывавшим этот уголь, было несколько повышено жалованье – случай в истории Империи беспрецедентный. Доходы от торговли углем росли, как тесто на дрожжах, и если еще десять лет назад основным вопросом совещаний Совета было – где деньги взять, то теперь со всей суровостью встал вопрос – куда их тратить. Человеку несведущему и неискушенному могло бы показаться, что нет ничего проще, как взять и потратить эти волею судьбы свалившиеся на Империю деньги на развитие школ, больниц, дорог, восстановление торгового и военного флота и другие насущные нужды, однако так рассуждать мог бы только человек недалекий и не способный мыслить государственно. Именно поэтому такой приземленный человек никогда и не попадал в состав Высшего Совета, где заседать могли лишь самые мудрые, самые опытные и испытанные в деле государственные чиновники. Мало знать – на что потратить, важно знать – как потратить!

Для того чтобы ни один золотой государственного бюджета не пропал зря, был объявлен конкурс Государственных Национальных Проектов, причем главы основных департаментов должны были предлагать и обосновывать свои проекты, а Совет либо утверждал, либо отвергал их.

Однако сегодняшнее заседание началось не с обсуждения проектов, так всех волновавших, – первым с докладом выступал господин зихерхайтспрезидент. Он, как это было принято по дворцовому этикету, встал и, захватив с собой свою папку дорогой телячьей кожи с золотым тиснением, папку, в которой всегда хранились документы для доклада Крон-Регенту, вышел на трибуну и заговорил. В зале стояла абсолютная тишина.

– Господин Крон-Регент, господа главы департаментов, – торжественно начал он, – я с радостью хочу доложить вам, что в результате прекрасно спланированной и проводившейся в течение двух лет Департаментом Государственной Стражи операции были выявлены и обезврежены члены экстремистской изменнической организации, именовавшей себя «Волхвы». В состав данной организации входили высшие офицеры армии, готовившие вооруженный переворот в Империи и установление в ней своей преступной диктатуры. Руководил организацией бывший начальник имперского генерального штаба темник Сноу.

Присутствующие внимательно посмотрели на главу Департамента Обороны, который в это время сидел за столом, опустив голову в плечи. Это был очень тяжелый удар. У него под носом действовала преступная организация, состоявшая из его подчиненных, а он ничего об этом не знал и никаких мер не принимал. Это грозило ему в лучшем случае отставкой. Ему показалось, что сидящие вокруг высшие государственные чиновники отодвигаются от него вместе со своими стульями, образуя вокруг его места пустоту. Впрочем, стулья были весьма массивными и стояли они на толстом и пушистом ковре, так что, скорее всего, это ему только лишь показалось.

– Руководил этой замечательной операцией зихерхайтсоберст Штраух, – продолжил господин зихерхайтспрезидент. – И я ходатайствую о присвоении ему внеочередного генеральского звания и награждении его высшим орденом Империи – Золотыми Мечами.

Все присутствующие чиновники радостно закивали головами, а по залу пробежал шепот, достаточно громкий, чтобы его мог услышать Крон-Регент, но и достаточно тихий, чтобы его авторов никто не мог бы упрекнуть в непочтительности к руководителю этого совещания: «Да, толковый парень», «что, вы, просто умница, такой способный», «я всегда знал, что он себя проявит» – и т. д. Всем присутствующим было доподлинно известно, что молодой Штраух был племянником самого Крон-Регента и его протеже. На лице молодого и перспективного контрразведчика отчетливо угадывалось выражение, которое в руководстве по болезням нервов и мозга издания петерштадтского университета (самом полном и подробном среди всех других в Империи) иллюстрировало главу, посвященную болезни Нидера. Он стал руководителем операции пять дней назад, после ареста Сноу и гибели полусотника Валери – и теперь ожидал за свои труды справедливой государственной награды. Впрочем, для того чтобы стать руководителем операции, ему пришлось подписать целый ряд бумаг, что при его умственном развитии и впрямь являлось подвигом.

Когда господин зихерхайтспрезидент спускался с трибуны, он был встречен аплодисментами – в стройном хоре чиновных ладоней уверенно доминировали здоровенные ручищи главы Департамента Обороны. Он был искренне признателен господину зихерхайтспрезиденту за то, что тот ни словом о нем не обмолвился, – если сидеть тихо, то, глядишь, и пронесет.

Произнесенный доклад, благосклонный кивок Крон-Регента и одобрительные аплодисменты означали, что дело «Волхвы» может быть закрыто и сдано в архив. Ну это, конечно же, работа не для Штрауха. Подведение итогов, приведение всех бумаг в надлежащий порядок и закрытие дела будет поручено какому-нибудь зихерхайтсмайору или капитану – глава Департамента Государственной Стражи думал не об этом, он размышлял о том, какое новое дело, расследование которого покажет с выгодной стороны работу его ведомства, он подготовит для доклада в следующий раз.

Крон-Регент посмотрел на чиновников и сказал:

– Теперь мы должны заслушать доклад главы Департамента Здоровья.

Это был, несмотря на убогость этого департамента, очень важный доклад, доклад, имевший очевидное государственное значение.

Дело в том, что наличие в бюджете любого государства большого количества свободных, или, как любили говорить чиновники, неосвоенных денег всегда опасно – это может подтвердить вам любой политик или финансист. Деньги непременно должны быть освоены, иначе развитие Империи может остановиться или даже повернуть вспять. Еще в древние времена мудрые правители понимали эту экономическую истину, переводя бюджетные деньги на свои личные счета и спасая таким образом интересы державы. В то же время исторический анализ той эпохи, проведенный в последние годы, показывает, что такая, с экономической точки зрения – разумная, политика приводила правящие династии либо к изгнанию, либо к насильственной смерти. Политология – молодая, но бурно развивающаяся в Империи наука, уже отмеченная такими яркими учеными, как профессора Гольденкопф и Альтмайер, изучив эту проблему, показала, что перевод денежных средств из перегруженной государственной казны в безопасный экономический сектор должен происходить не прямо, а через последовательность нескольких обязательных ступеней, что, при аналогичном благотворном экономическом результате, позволит совершенно избежать социального взрыва. Все дело было в ощущениях. Народ, или, выражаясь научным языком, плебс, никогда не способен принимать решения на основании рассуждений логики и разума. Напротив, для плебса характерно преобладание чувственной сферы в мотивациях и поступках. Поэтому, например, если правитель внешне – красивый и стройный мужчина, то ему обеспечена поддержка как минимум половины населения страны – женской половины даже в том случае, если в эпоху его правления будут процветать коррупция, воровство, казнокрадство и беззаконие. Такой правитель всегда может рассчитывать на то, что, соберись он отречься от своего трона, тысячи женщин, первыми из которых обязательно будут доярки и ткачихи, бросятся на улицы с криком: «Милый Вы Наш, Дорогой Вы Наш, Любимый Вы Наш, не уходите, не бросайте нас!» Почему первыми всегда оказываются доярки и ткачихи – этого не знал даже великий Гольденкопф, однако, в соответствии с его остроумной теорией, предполагалось, что в представительницах этих профессий женское начало представлено наиболее ярко и, если так можно выразиться, в наиболее чистом виде. К таким умозаключениям великий политолог пришел, проводя научный сравнительный (так называемый рандомизированный) анализ размеров бюста у представительниц данных профессий, и еще один очень интересный показатель, который сам профессор назвал «коэффициентом эксцеребрации глазных яблок»; причем контрольной группой выступала остальная популяция. Понравиться мужской части плебса в принципе тоже было несложно – для этого достаточно включить в свою речь несколько крепких выражений, что неизменно будет пользоваться успехом. Однако и здесь необходимо не ошибиться и не переборщить, так как слишком уж нецензурные фразы способны оттолкнуть от харизматичного лидера нации первую (женскую) половину. Поэтому опытный лидер строит свою речь таким образом, чтобы эти слова подразумевались, но вслух не произносились. Этого легко достигнуть, используя всем известные с детства рифмы. Таким образом, мужской части населения приятно додумать то, на что намекнул лидер, а слух женской части остается неоскорбленным, а лидерство правителя в свою очередь – поистине всенародным.

Если же говорить о плебсе применительно к распределению государственных денег, то здесь необходимо было создать у него иллюзию сопричастности. Свою замечательную монографию, предназначенную для узкого круга высших государственных чинов, Гольденкопф так и озаглавил – «Иллюзия сопричастности». Смысл ее сводился к тому, что при общем правильном направлении движения денежных средств необходимо было принять ряд остроумных мероприятий, которые стоили не более чем 10 % от общей суммы, но при этом создавали у народа приятное ощущение, что именно он, народ, распорядился деньгами подобным образом и что деньги эти потрачены именно на его, народа, нужды. Эти научные труды профессоров Гольденкопфа и Альтмайера как раз и легли в основу разработки так называемой «Великой программы национальных проектов», среди которых одним из самых значимых был проект «Здоровье нации».

Крон-Регент открыл лежавшую на его столе папку, на которой золотыми буквами было вытеснено: «Национальный проект „Розовый Восход“. Проект был посвящен улучшению здоровья нации и гласил:

Преамбула

Улучшение здоровья нации может быть достигнуто различными путями. Так, ранее считалось, что для улучшения здоровья необходимо строить повсеместно больницы, фельдшерско-акушерские пункты, врачебные кабинеты и др. В эпоху правления императора Максимуса IV государство действовало именно таким, ошибочным по сути своей путем. При этом было построено невообразимое количество лечебниц и врачебных амбулаторий, которые теперь неподъемным грузом висят на шее у государственной казны. Ошибочность такого пути очевидна, хотя и сейчас встречаются отдельные люди, мнящие себя специалистами, а фактически являющиеся слабоумными или откровенными вредителями, которые предлагают за государственный счет ремонтировать, переоснащать и вообще – всячески улучшать эту устаревшую сеть. Сделать это означает просто выкинуть деньги на ветер. Дело в том, что ни одна, самая современная и сверхоснащенная лечебница не в состоянии повлиять на причины болезней, а занимается только их последствиями. Таким образом, сколько ни вкладывай средств в устранение последствий, при неустраненных причинах это абсолютно бессмысленно. В то же время если направить все средства не на лечение болезней, а на устранение причин, которые их вызывают, то именно так и можно наилучшим образом достигнуть эффекта оздоровления всей нации. Профилактика всегда лучше, чем лечение, – это понимали даже древние ученые (в частности, эта мысль высказывалась еще в трудах великого античного врача Домкрата), и странно, что это не очевидно для всех наших современников.

Но что вызывает болезни? Где та основная причина, которая приводит человека на больничную койку или под нож хирурга? От чего происходят все недуги и где их первоисточник? Современная медицинская наука дает на это определенный и однозначный ответ – корень любой болезни кроется в нашем подсознании, в наших эмоциях. Отрицательные эмоции и плохое настроение, приходя к нам изо дня в день и накапливаясь, постепенно разъедают наш внутренний мир, подобно едкой агрессивной кислоте, месяцы и годы, день ото дня, и рано или поздно где-то, будь то сердце, легкие или желудок, образуются дырки, которые суть и есть болезни в нашем нынешнем их понимании. Но что определяет наше настроение, что является тем инструментом, задающим нам основной настрой и определяющий наше настроение на предстоящий нам долгий день? Факторов, влияющих на наше настроение, – тысячи, однако среди них есть один, самый древний и самый сильный, который мы обоснованно определяем как главный. Это – восход солнца. Древние люди, не знавшие письменности и не умевшие еще толком разговаривать, каждое утро поворачивали свои нечесаные, лохматые головы на восток и завороженно смотрели на восход солнца и рождение нового дня. Сотни тысяч лет именно это зрелище было для человека основным событием, определявшим его настроение и эмоциональную атмосферу. Восход может быть розово-нежным и прекрасным, может быть кроваво-красным, тревожным и зловещим, он может быть радостно ярким и скучно-блеклым, он может быть очень разным, но именно он и настраивает нашу душу на новый день, подобно тому как музыкант перед концертом настраивает свою скрипку. Восход солнца – вот тот инструмент, который способен улучшить духовный и эмоциональный мир целой нации и привести ее к Здоровью и Процветанию.

Национальный проект

На основании вышеизложенного мы, группа экспертов Департамента Здоровья, предлагаем:

1. Объединить Департамент Здоровья и Департамент Астрологии Неба в один департамент, который впредь следует именовать: «Департамент Здоровья и Астрологии Неба».

2. Экспертам Департамента Астрологии Неба в трехмесячный срок разработать комплекс мероприятий, направленных на улучшение качества восходов солнца.

3. Выделить из государственной казны пять миллионов золотых на научные исследования и разработку проекта «Розовый Восход».

4. Повсеместно, в масштабе Империи, создать сеть государственных центров контроля за восходом солнца, определив их штаты и бюджет.

5. Выделить из государственной казны на создание сети государственных центров контроля семь миллионов золотых.

6. Израсходовать на улучшение качества восхода солнца в текущем году не менее двух, а в ближайшие пять лет – не менее двадцати миллионов золотых.

Группа экспертов Департамента Здоровья.Рутенбург.

Крон-Регент чуть улыбнулся и закрыл папку, нежно погладив ее пальцами. Эксперты этого Департамента были классными специалистами и знали свое дело. Национальный проект был взвешенным, разумным и вполне обоснованным. Департамент Астрологии Неба возглавлялся герром Швальбе, родным братом супруги самого Крон-Регента, что успокаивало и вселяло в сердце правителя уверенность, что ни одна монетка из государственных денег не пропадет зря. Он поднял голову и посмотрел на чиновников, застывших в ожидании за длинным столом зала заседаний Высшего Совета.

– Вы все ознакомились с содержанием проекта – давайте приступим к голосованию!

Во времена правления императора Максимуса IV члены Высшего Совета тоже голосовали для принятия важных государственных решений. История Империи показывает, что все они почти всегда были единодушны и всегда голосовали «За!». В те суровые времена это было абсолютно понятно – чиновники, не проникшиеся государственным единодушием, просто-напросто исчезали. Сейчас было другое время, и чиновник, проголосовавший «против», жизнью уже не рисковал. Единственное, что могло грозить ему – это потеря места в государственном аппарате и необходимость фактически работать. Считалось, что это признак либерализации политического режима, хотя на самом деле это было не так – если бы кто-нибудь из политологов обошел бы госслужащих с одним вопросом: «Что бы вы предпочли – смерть или необходимость фактически работать?», подавляющее большинство из них выбрало бы смерть. В сущности, для большинства из них необходимость работать и была смертью, только смертью исключительно медленной и бесчеловечно мучительной. Поэтому, как это ни парадоксально, но во времена Максимуса IV в его окружении были люди, способные в критический для страны момент сказать императору «Нет!». В окружении нынешнего правителя таких людей по определению быть не могло. Проект был принят единогласно…

Глава 17

На приведение всех бумаг в порядок и закрытие дела «Волхвы» руководство выделило зихерхайтскапитану Шмидту две недели. Это была неслыханная щедрость, впрочем, это было все, чем командование наградило его за участие в этой операции. Узнав об этом, а также и о том, как был награжден и повышен в должности зихерхайтсоберст Штраух, Шмидт совершенно не расстроился, а лишь покачал головой. С его профессиональной точки зрения, дело было провалено вчистую: Сноу мертв, Валери мертв, списки организации и их планы не найдены, а арестованные члены Координационного Совета дают разрозненные и путаные признательные показания, из которых можно выделить отдельные имена и продолжать аресты, но нельзя составить общей картины заговора. Он прекрасно понимал, что сейчас от него требуется лишь формальное складывание имевшихся в его распоряжении бумаг в папки, их нумерация и отправка в архив. Скорее всего, он так и поступил бы, будь эта работа поручена ему год или два назад, однако сейчас все было по-другому. Внутреннее чутье все настойчивее и увереннее говорило ему, что это дело еще далеко до своего завершения и от того, как оно разрешится, зависит и его, зихерхайтскапитана Шмидта, жизнь и судьба. Именно это ощущение, это чувство грядущих перемен и заставили его отнестись к делу неформально, творчески, используя весь свой талант и профессионализм контрразведчика.

Он раскладывал бумаги на своем столе, перемещал их так и сяк, как будто пытался собрать какой-то неимоверно сложный карточный пасьянс, чертил на чистых листах бумаги какие-то схемы. Он ставил себя на место Сноу и пробовал от его лица организовать в Империи заговор, подготовить и осуществить военный переворот. Каждая попытка заканчивалась неудачей – имевшихся средств было явно недостаточно, и потом… не хватало чего-то очень важного, чего-то такого, без чего заговор не имел бы смысла. Чего же? Шмидт задумчиво посмотрел на списки заговорщиков. Здесь были офицеры кавалерии, пехоты, артиллерии, несколько человек из интендантского управления, саперы… Шмидт еще раз просмотрел бумаги – не было арестовано или выявлено ни одного заговорщика-моряка. Может быть, военные моряки все как один остались верны Крон-Регенту, а вовлекать их в свой заговор сухопутные мятежники не стали из-за существовавшей всегда кастовой неприязни? Что же, такое вполне могло быть, офицеры флота любой державы всегда составляют весьма замкнутую профессиональную касту, так повелось уже со старинных времен. С другой стороны, нужны ли были флотские офицеры тем, кто планировал мятеж в материковой Империи? Формально говоря – не особенно, но это – если не учитывать одно важное обстоятельство. В случае кризиса, Шмидт знал это по долгу своей службы, золотой запас Империи или, правильнее сказать, – золотой запас администрации Крон-Регента предполагалось вывезти морем в Новый Свет, где он был бы сразу же размещен в нейтрально настроенных к Крон-Регенту крупных банках. Организаторы переворота не могли не понимать, что захват власти в стране, из которой полностью вывезен золотой запас, является не чем иным, как пирровой победой. Скорее всего, Сноу, длительное время занимавший пост начальника генерального штаба, должен был знать об этих планах или, по крайней мере, мог о них знать. Предотвратить вывоз золота из страны «Волхвы» смогли бы, только блокировав три основных порта Северо-Запада, а здесь без флота не обойтись. «В то же время, – думал Шмидт, ставя себя на место темника Сноу, – если бы я задумал создать внутри организации некую подорганизацию, некий запасной командный центр, который бы начинал действовать в случае провала Координационного Совета, то лучше всего было бы создавать его именно из офицеров флота, в силу все той же их кастовой замкнутости. Но такой центр не создается из людей случайных. Это должны быть люди, проверенные в деле, надежные люди, которым Сноу мог бы доверять!» Он вышел из кабинета и приказал дежурному:

– Пригласите ко мне зихерхайтссержанта Шульце!

Шульце явился через пять минут, радуя своего командира бодростью и выправкой. Шмидт поделился с ним своими сомнениями:

– Понимаешь, мы должны проверить всю биографию этого темника Сноу, все эпизоды его жизни, когда он сталкивался с флотскими офицерами. Ведь что, в сущности, мы о нем знаем? – Он открыл папку личного дела покойного заговорщика и прочитал:

– Родился в таком-то году, сын известного героя Большой Войны, потомственный военный, закончил гимназию, затем – высшую военную академию в Рутенбурге, командовал кавалерийской сотней, затем тысячей, назначен заместителем начальника Имперского генерального штаба… кавалер орденов: «Золотые Мечи», «За заслуги перед Империей» I и II степеней, «За личное мужество»… Автор книги «Управление глубинной наступательной кавалерийской операцией»… Вот, собственно, и все. Для архива Департамента Обороны – более чем достаточно, для нас – недопустимо мало! Вот, например, за что он был награжден Золотыми Мечами – это же все-таки высшая награда Империи?

– Ну на этот вопрос я могу ответить, герр зихерхайтскапитан, – с удовольствием отозвался Шульце, слывший среди своих сверстников в Департаменте знатоком военной истории, – темник Сноу был награжден орденом «Золотые Мечи» за успешную организацию Фаландской десантной операции!

– Фаландской? – переспросил его Шмидт. – Так ведь это на островах Фаландского архипелага! Эту операцию невозможно было провести без участия флота – это ведь был морской десант. Вот что, Шульце, под мою ответственность, отложите все текущие дела и отправляйтесь сейчас же в архив Департамента Обороны: соберите мне все документы по этой операции, сделав особенный упор на ее участников, непосредственно контактировавших со Сноу. Может быть, – сказал он, глядя на груду бумаг у себя на столе, – этот клубок и не так сложно будет распутать, как это кажется в первый момент…

Утром следующего дня, на часах дворца Крон-Регента еще не пробило десяти, в кабинет Шмидта вошел довольный Шульце, неся под мышкой толстый парусиновый портфель с бумагами. По выражению его лица зихерхайтскапитан понимал, что вчерашний поход в архив Департамента Обороны удался на славу. Он освободил стол, и сержант стал деловито раскладывать на столе найденные документы.

– Пока я не посмотрел бумаги, доложи мне свое общее впечатление, – сказал Шмидт Шульце. Он всегда требовал от подчиненных собственной оценки обстановки, так как справедливо полагал, что это развивает в них способность самостоятельно мыслить и анализировать. Зихерхайтссержанту он откровенно симпатизировал, считая его одним из самых способных молодых сотрудников Департамента, но именно поэтому он и был с ним предельно строг и требователен.

– Во-первых, – четко начал Шульце, – темник Сноу действительно работал в этот период с несколькими флотскими офицерами, которые были на время кризиса прикомандированы к его штабу. По-видимому, наибольший интерес представляет для нас корвет-коммандер Мустоффель, который (я это сразу же проверил там, в архиве) сейчас в чине бэттлшип-коммандера командует флагманским линкором «Рутенбург» Петерштадтского отряда кораблей Северной эскадры. Вообще-то в этом армейском архиве такая неразбериха! – с интонацией явного превосходства в голосе добавил зихерхайтссержант, как бы говоря этим, что вот у них-то, в Департаменте Государственной Стражи, в архиве порядок. В значительной степени это было справедливым – по сравнению с Департаментом Обороны хранение и систематизация документов у стражников были на высоте. – Там попадались самые различные бумаги, порой – самые нелепые! Вот, например, одна из бумаг вообще относилась к Департаменту Культуры – я нашел это очень забавным и захватил ее с собой. – Он весело посмотрел в глаза своему командиру, надеясь, что тот разделяет с ним комизм положения, но, увидев, как изменилось при этих словах выражение лица Шмидта, тут же замолчал.

– Что-то не так, герр зихерхайтскапитан? – спросил он, но не услышал ответа.

– Черт возьми, я должен был об этом подумать раньше! – пробормотал Шмидт. – Департамент Культуры – значит, они были связаны с Обителью… Дело становится очень серьезным!

– С обителью? – недоуменно переспросил Шульце.

– Послушай, Шульце! – заговорил наконец с ним Шмидт. – Я много раз уже говорил тебе и не устану повторять, что необычные факты, события и документы частенько являются не загадкой, а разгадкой. Правда, для этого надо обладать определенным опытом и знаниями. Вот тебе яркий пример – документ из Департамента Культуры. – Он взял в руки пожелтевший листок бумаги, на котором был написан какой-то бухгалтерский отчет. – Сернокислая магнезия, – пробормотал он, пробегая листок взглядом. – Что ты, Шульце, знаешь об Обители?

– Практически ничего, – смущенно ответил тот, – в зихерхайтсдинстшулле об этом ничего не рассказывали.

– В вашей шулле и не могли об этом рассказывать, – заметил Шмидт. – Обитель была создана при Максимусе IV. Дело в том, что в течение многих десятилетий разведкой в Империи занимался наш Департамент, что было правильно и оправданно. В то же время положение, при котором вся информация поступает из одного источника, очень беспокоило Великого Императора, стремившегося к абсолютной власти. Он, как никто из его предшественников и наследников, понимал, что именно информация и является овеществленной Властью, и в ситуации, когда вся информация поступает к правителю из одного источника, его власть полностью зависит от тех, кто эту информацию добывает и обрабатывает. Быть же зависимым от третьих лиц было не в правилах Максимуса IV, тем более что весь период его правления сопровождался бесконечными заговорами, как мнимыми, так и реальными. И тогда была создана Обитель. Это была специальная школа, которая готовила разведчиков особенного рода и особого уровня, личных разведчиков Императора, независимых от Департамента. Чтобы Департамент Государственной Стражи не смог со временем взять Обитель под свой контроль, формально она была организована под эгидой Департамента Культуры и финансировалась из его средств, что и видно по этой, найденной тобою бумаге. Фактически же эта так называемая Школа Всестороннего Спецобучения, или Обитель, подчинялась только Императору напрямую, а культурпрезидент даже не имел права заходить на ее территорию. Обитель – это одно из немногих мест в Империи, куда не имеем свободного доступа и мы, государственные стражники. Мы можем отправлять запросы и получать информацию, однако – только через начальника школы, именуемого Настоятелем. Хорошо, если он не замешан в заговоре – ведь Обитель, созданная для устранения риска внутреннего заговора, сама по себе является уже готовой тайной организацией, способной захватить власть. Наш господин зихерхайтспрезидент неоднократно просил Крон-Регента распустить эту школу, но всегда получал отказ. В руках высшего правителя Обитель – слишком хорошее оружие, чтобы хватило сил от него отказаться…

Ну что же, сержант, нам предстоит работа сложная и интересная – если, распутывая этот клубок, мы с тобой останемся живы, поздравим друг друга и крепко выпьем, за мой счет, разумеется! – Он отпустил сержанта и пошел переодеваться – сегодня у него была одна очень важная встреча.

Если перед главными воротами дворца Крон-Регента повернуть направо и пройти по узенькой улице, спускающейся вниз с холма вдоль стены старого монастыря, то попадешь в Старый Город. Здесь, совсем недалеко от здания Департамента Государственной Стражи есть небольшая круглая площадь, мощенная тесаным булыжником. В центре этой площади высится большой гранитный постамент. В год, когда Империя одержала победу в Большой Войне, на нем была установлена отлитая из бронзы статуя Императора Максимуса IV, одновременно грозная и величественная. Заложив руки за спину, одетый в повседневный генеральский камзол, великий Император мрачно смотрел на Запад, откуда вот уже более полутысячи лет исходила угроза и откуда на просторы Империи регулярно рвались орды новых и новых завоевателей. Император смотрел на Запад, и во взоре его было грозное предостережение всем тем, кто впредь будет мечтать о легкой дороге на Восток. Талантливому скульптору удалось на удивление точно выразить в своем творении душу полководца, и все, кто видел статую, в один голос утверждали, что человека, простоявшего рядом с ней более минуты, начинало познабливать. Особенно тяжело было выдержать взор его бронзовых, почти черных глаз; тяжело выдержать, но еще тяжелее – отвести от них свой взгляд. Постамент, созданный известным архитектором, гармонично дополнял статую. После установления в Империи системы крон-регентского правления по многочисленным просьбам высших и средних чиновников государственной администрации статуя была снята с постамента и вывезена за город. По единодушному мнению служащих Имперских Департаментов, им очень трудно становилось делать свои ежедневные рутинные департаментские дела (или, как они еще говорили, работать и решать вопросы), дважды в день, утром и вечером, встречаясь взглядом с великим Императором. Нет, конечно же, они продолжали делать свое нужное и важное дело по освоению государственных денег, но при этом, что ни говори, испытывали какой-то ужасный дискомфорт, а это очень мешало, создавая в департаментах нездоровую психологическую атмосферу. То, что памятник был убран, встречено было всеобщей радостью, однако ее все же омрачало одно обстоятельство. Над массивным постаментом теперь царила явная пустота, пустота, резавшая глаз своей неестественностью, и в то же время эта пустота была настолько материальной, что ощущалась физически. Казалось, что над постаментом сгустилось само Время и душа Императора витает над ним. Многие чиновники полушепотом, с трепетом в голосе рассказывали своим коллегам, что вечером, в предзакатных кровавых сумерках, они не раз видели Его глаза, глаза, смотревшие не куда-нибудь, а прямо на них, и даже не на них самих, а заглядывающие им в душу, заглядывающие грозно и беспощадно. Такие рассказы порождали некие мистические слухи о том, что, дескать, в соответствии с древним преданием, Великий Император вскоре должен вернуться на эту землю, и уж Он-то, будьте покойны, наведет здесь порядок. Чем ниже стоял рассказчик этих вредных слухов на социальной лестнице и чем меньше он имел доступа к бюджетным деньгам, тем более радостными нотками голоса он окрашивал пересказываемую древнюю легенду. Это нездоровое положение дел необходимо было немедленно исправить, тем более что о таких настроениях господин зихерхайтспрезидент уже не единожды докладывал на заседаниях Высшего Совета. Решение было найдено простое и красивое – на постаменте необходимо было установить новый памятник. Модному иностранному скульптору Сюрриелли был дан заказ и выделена крупная сумма денег, что привело к появлению на круглой площади скульптурной композиции под названием «Рождество Христа». Если верить замыслу прославившегося на всю Империю скульптора, Иисус Христос появился на свет в результате какой-то чудовищной аварии на доменной печи. Потоки застывшего железа, перемешавшиеся с металлическими ломами, подковами и скобами наводили на мысль о том, что после взрыва домны расплавленный металл прорвался в цех готовой продукции и наполовину затопил его. Как и в какой момент этой трагедии явился миру Сын Божий, было непонятно, хотя каждый разглядывавший композицию человек понимал, что его появление было для металлургов как нельзя кстати.

Было около шести часов вечера, когда Шмидт, одетый как простой торговец средней руки, в потертом сюртуке и стоптанных сапогах, подошел к монументу. Сегодня у него была назначена встреча с другом его детства, замечательным алхимиком, большим, как и сам Шмидт, поклонником темного пива и истинным ученым Мишелем Блитштейном. Способности Мишеля к науке, в особенности – к алхимии, проявились еще в детстве, когда его бабушка в гневе прибегала в гимназию на родительские дни и спрашивала у директора, почему после выполнения домашних заданий треть всей ее кухонной посуды пахнет серой так, что не отмыть, треть меняет на глазах свой цвет, а еще треть взрывается в руках. Маленький Шмидт тоже любил участвовать в захватывающих алхимических опытах его друга, однако он, по совести, сам всегда признавался себе, что совершенно неспособен поспевать за полетом мысли своего однокашника и большинство из них так и остаются для него загадкой. Сейчас, в зрелом возрасте, Мишель работал в отделе алхимии Рутенбургского университета, причем в последние два года он был включен в группу разработчиков проекта государственной важности. В соответствии с Великим Планом Развития Империи было запланировано в течение пяти лет утроить внутренний совокупный продукт, или ВСП. Расчеты ученых показывали, что наиболее правильным направлением реализации этого великого проекта была скорейшая разработка философского камня, для чего ведущим университетским кафедрам алхимии были выделены значительные суммы казенных денег, и сейчас у алхимика Блитштейна в распоряжении была одна из наиболее оснащенных в Империи лабораторий.

Он увидел старого друга издали, когда тот еще только начал спускаться вдоль монастырской стены. Все та же неуклюжая походка и всклокоченная копна черных волос на голове, можно было бы сказать, что старина Мишель совершенно тот же, если бы не густые черные усы и борода, в одночасье превращавшие его из забавного паренька в солидного ученого мужа. Они тепло поздоровались и по традиции обнялись.

– Давненько тебя не видел, дружище! – практически в один голос воскликнули оба.

Шмидт предложил выпить за встречу по кружечке хорошего темного пива, предложение, от которого Мишель никогда в жизни не отказывался, если оно исходило от старых друзей. Они зашли в ближайший трактир и сели за свободный столик. Посетителей в этот час было мало. После десятиминутной беседы о родственниках, общих друзьях, делах на службе (о последнем, разумеется, говорил только Мишель) и прочих, обычных для старых друзей вещах Шмидт решил перейти к делу. Он послал кельнера за второй порцией пива и заговорил, чуть изменив тон. Чуть – незаметно для окружающих, но абсолютно понятно для того, с кем прошло детство, – Мишель понял, что друг пришел к нему с каким-то серьезным делом.

– Ты знаешь, Мишель, где я служу, – заговорил Шмидт, отхлебнув большой глоток доброго темного пива.

Мишель несколько напрягся при этом напоминании и кивнул.

– Ты понимаешь, что я не могу рассказывать тебе многого, как бы я этого ни хотел, но мне очень нужна твоя помощь. Мне нужна помощь высококлассного алхимика-профессионала, но помощь исключительно конфиденциальная. В наших лабораториях тоже работают неплохие алхимики…

Шмидт сделал паузу, и по тому, как Мишель кивнул, как бы соглашаясь с этим утверждением, понял, что его друг на самом деле не очень высокого мнения об алхимиках Департамента Государственной Стражи. Что же, подумал Шмидт, это замечательно! Теперь совсем несложно будет сыграть на профессиональных амбициях друга его детства. Эти ученые в сущности своей – просто большие и капризные дети.

– Так вот, наши алхимики неплохие, но я не вполне доверяю им, так как дело уж больно сложное. Не мог бы ты в свободное время, как сможешь, разумеется, провести анализ одной жидкости и сказать мне, что это такое? Я полагаю, что, скорее всего, это какое-нибудь поддельное или некачественное красное вино или что-то в этом роде, но для полной уверенности мне нужно твое заключение. Если для этого анализа необходимо что-то купить или достать (это был еще один рывок за веревочку профессиональной гордости, и он блестяще сработал)…

Мишель снисходительно посмотрел на своего друга и тоном профессора, разговаривающего со студентом-троечником, сказал:

– Ты что, полагаешь, что можешь достать какие-то реактивы или химикалии, которых бы не было в моей лаборатории?!

Шмидт примирительно поднял обе руки вверх, демонстрируя свою полную и безоговорочную капитуляцию. Затем он достал свою походную флягу и протянул ее другу:

– Вот эта жидкость.

Со стороны могло показаться, что два собутыльника не смогли удовлетворить себя пивом и один из них предлагает другому усилить эффект за счет крепкого вина из фляги – сцена настолько типичная для имперских кабаков, что никто не обратил на нее никакого внимания. Мишель взял флягу и убрал ее в свою сумку.

– Разумеется, если ты сможешь определить, что это такое… – нанес Шмидт свой последний, решающий удар по профессиональной гордости друга.

Мишель громко фыркнул и ответил:

– Встретимся здесь через неделю!

– Отлично, альтер камерад! – обрадовался зихерхайтскапитан. – Пиво – за мой счет!

Глава 18

Странник жил в Айзенвальде уже третий месяц. За это время он еще и еще раз неторопливо и обстоятельно обдумывал сложившуюся ситуацию и свой дальнейший путь. О нем забыли, это очевидно, по крайней мере, нет никаких признаков того, что ведутся его поиски. Лишь один раз, вскоре после того, как через город проехали несколько странных всадников, явно военных кавалеристов, переодетых штатскими, в трактире у старого Йозефа он увидел двоих, которые его насторожили. Один из них, помоложе, сидел за столом и обедал, а старший выспрашивал что-то у трактирщика, стоя возле барной стойки. Они были очень похожи на проезжих купцов, даже если можно так выразиться – слишком похожи. Ему показалось, что эти двое могут быть сотрудниками Департамента Государственной Стражи, приехавшими по его душу, но последующая их драка с орднунгполицаями рассеяла его сомнения – никогда полицейские не подняли бы руки на стражников. Да, скорее всего, о нем начали забывать. Для того чтобы решить, как ему поступить дальше, он нуждался в информации – хотя бы в тех ее незначительных крупицах, из которых опытный разведчик всегда мог составить подлинную картину происходящего. Был только один человек, который мог помочь ему, – это его учитель, Старый Гризли. Конечно же, вступить с ним в контакт было неимоверно сложно, и дело даже не только в том, что его трудно будет разыскать, – сам по себе такой контакт был необычайно опасен и для него, и для его учителя. Вне зависимости от того, был он объявлен предателем или погибшим героем, о его появлении Старый Гризли будет обязан сообщить руководству или, в случае недонесения, – сам станет государственным преступником. В то же время, какими бы доверительными ни были их отношения раньше, сам Гризли не мог быть стопроцентно уверен в том, что визит его пропавшего ученика не провокация, имеющая своей целью проверить его лояльность. Все эти обстоятельства Странник взвешивал на незримых весах своего воображения еще и еще раз, однако он не нашел другого пути – необходимо было двигаться в Нойнбург и искать Старого Гризли.

Он написал заявление, в котором указывалось, что податель сего, Якоб Шабес, подлекарь, просит освободить его от исполнения обязанностей в местной больнице в силу личных обстоятельств. Такое заявление было настолько типичным для молодого специалиста, разочарованного в провинциальной медицине и ищущего путей в столицу, что ни у кого не вызвало не то чтобы удивления, а вообще никаких эмоций – сотни ушли до него, сотни уйдут после.

Вечером того же дня он трогательно простился со своей хозяйкой, у которой он снимал комнату и которой оказался очень симпатичен. Хельга, красивая, крупная, необычайно привлекательная женщина лет сорока, вышла провожать его на крыльцо, едва сдерживая слезы. Ей нечего было сказать ему – они ничего не обещали друг другу и не строили никаких планов. Она нежно обняла Странника и тихим голосом спросила:

– Ты вернешься, Якоб?

Он не стал ей врать, тем более что он и впрямь не знал, что будет с ним уже завтра.

– Не знаю, милая Хельга, если я буду жив… ничего не могу тебе обещать.

Странник поцеловал ее и тронулся в путь по дороге, идущей на юго-восток к Нойнбургу, а она отвернулась, чтобы он не увидел ее плачущей. Хельга подняла свои прекрасные заплаканные глаза и посмотрела на запад – там, за горными склонами, в багрово-красных разливах садилось вечернее солнце. Она вспомнила свое детство. Мать любила рассказывать маленькой Хельге перед сном сказку о прекрасной стране, раскинувшейся за этими далекими горами; стране, где живут маленькие прилежные и послушные девочки, которые слушаются своих родителей и, вырастая, превращаются в прекрасных девушек – добрых, заботливых и трудолюбивых. И еще, говорила мать, там живут мужественные рыцари, смелые, добрые и сильные, которые женятся на этих девушках, причем каждая находит себе такого из них, который ей больше по сердцу. И потом у них рождаются замечательные дети, которые тоже становятся смелыми рыцарями и прекрасными девушками, и так от начала веков и до скончания времен, и все живут в мире и добре, потому что человек вообще-то и был сотворен для того, чтобы жить в мире и добре. И еще, добавляла всегда мать, там есть Любовь и Справедливость. Именно этого ей сейчас и хотелось и именно этого недоставало – Любви и Справедливости, которые она почувствовала сердцем в этом незнакомце, так неожиданно появившемся в ее жизни и так непонятно ушедшем…

Путь до Нойнбурга занял около недели, при этом Странника несколько раз подвозили на большее или меньшее расстояние ехавшие на своих телегах по каким-то хозяйственным нуждам местные словоохотливые крестьяне, которым он в благодарность рассказывал новости из городской жизни, всегда очень смешные и практически полностью им самим тут же придуманные, чем неизменно завоевывал их расположение.

Издревле известно, что длинная дорога коротка, если есть хороший попутчик. Остальное расстояние он прошел пешком. Остановившись в Нойнбурге на постоялом дворе, который полностью соответствовал его одежде и внешности своей стоимостью и в котором он тут же растворился почти без следа среди полусотни таких же постояльцев, он приступил к поискам.

Для того чтобы найти нужного человека в крупном городе, а Нойнбург насчитывал более пятидесяти тысяч жителей, существовало много способов. Можно было просто ходить по городу, появляться в людных местах: на рынке, в церкви на воскресной службе, на центральной площади в час глашатаев, в трактирах. На то, чтобы найти человека в таком городе таким способом уйдет около месяца при условии, что этот человек выходит из дома и ведет обычную жизнь городского бюргера, что для его учителя было совсем необязательным. В то же время такой путь означал бы привлечение к себе чрезмерного внимания местных жителей, многие из которых должны были быть тайными осведомителями. Даже в таком крупном городе, как Нойнбург, к незнакомцам и неместным относились с некоторой осторожностью. Если бы у его учителя было бы какое-нибудь увлечение, например – собирание древних монет (по-научному – нумизматика), то можно было бы войти в круг этих коллекционеров, сказавшись новичком, ищущим редкую монету, и, проявив определенную эрудицию, завоевать их доверие. Они бы привели его к учителю за три дня, но Старый Гризли, к сожалению, старинными монетами не интересовался. Странник постарался вспомнить все, что он знал о своем учителе. Очень мало. Он был настоящим разведчиком и их учил быть такими же, и поэтому он не оставлял следов, по которым его можно было бы найти – даже в памяти тех, с кем он общался. Более всего Старый Гризли был увлечен астрологией. Странник помнил, как оживлялся их обычно спокойный преподаватель, когда речь заходила о звездах. Однажды один из учеников сказал ему, что, по мнению современных ученых, астрология не является настоящей наукой, так как звезды на самом деле не могут влиять на судьбы и жизнь людей. Старый Гризли тогда весело рассмеялся и ответил: «А никто и не говорит, что они влияют!» Это заявление верного последователя астрологического учения настолько всех обескуражило, что в учебном классе на минуту воцарилась гробовая тишина. Старый Гризли посмотрел на своих притихших учеников и совершенно серьезно сказал:

– Звезды не могут влиять, звезды могут показывать. Каждая звезда, каждое небесное тело движется по небосводу с определенной угловой скоростью и оказывается в том или ином месте неба с четкой цикличностью. Таким образом, каждая звезда на небосклоне является своего рода стрелкой гигантских часов. Если вам надо предсказать то или иное событие, то единственное, что вам надо узнать – в соответствии с какой цикличностью, или – с какой стрелкой-звездой оно совершается. Я полагаю, что все из вас согласны с тем, что события вокруг нас совершаются с определенной цикличностью? – Все присутствовавшие утвердительно закивали. – Тогда ответьте мне на такой вопрос – можете ли вы по расположению стрелок часов на городской башне предсказать наступление восхода солнца? – Все снова утвердительно закивали – это мог сделать каждый. – Тогда, молодой человек, – обратился Старый Гризли к ученику, выразившему свое сомнение в астрологии, – следуя вашей логике, следует предположить, что стрелки часов на старой башне каким-то мистическим образом влияют на движение солнца! И что же, если эти часы остановятся, ну допустим, что старый служитель напился и забыл их завести, – солнце никогда не взойдет? – Присутствующие в классе рассмеялись. – Конечно же нет! Часы по имени Звездное Небо – это те же часы, но с невероятным количеством стрелок, и Служитель, который их заводит, никогда не напивается и никогда не спит. Научитесь пользоваться этими часами и вы познаете законы течения самого Времени. Вот что такое астрология, для тех, разумеется, кто понимает, что такое Время…

Странник хорошо помнил этот урок, у него была вообще очень хорошая память, а уж уроки Старого Гризли великолепно запоминались учениками на всю жизнь. Что-то он еще говорил тогда, что-то о звездах и их движении… Странник вдруг почувствовал, что если он сейчас вспомнит, что говорил учитель, то сможет затем легко его отыскать. Так что же он тогда сказал, ну-ка напряжем свою память…

Он рассказывал, что в детстве темными летними ночами он выходил в полночь на балкон дома, в котором живет, и любовался звездным небом… это очень лирично, но ничего нам не дает, и потом… потом он говорил… он говорил, что над лесистым холмом на том берегу озера, над самыми верхушками елей ему загадочно подмигивал Мицар! Но озеро очень большое, и видеть противоположный берег, да еще в полночь, невозможно. Невозможно, если не смотреть на озеро со стороны Окуневой бухты, узкой и глубоко вдающейся в берег на северо-западе Нойнбурга! Темные летние полночи – это, конечно же, в августе, в июне ночи светлые, и звезды видно плохо, а июль – месяц дождей и облаков. Сейчас конец июня, сегодня ночью он посмотрит, где расположена Большая Медведица, вернее, даже не это. Он посмотрит, откуда, из какой точки города можно наблюдать ее над верхушками елей на том берегу. И рассчитает поправку на полтора месяца вперед. И найдет дом с балконом на озеро…

Глава 19

В один из летних дней, когда на небе нет ни облачка и Рутенбург, казалось, вот-вот готов расплавиться от полуденной жары, когда мысли о вечерней прохладе заполняют всего человека и не дают ему думать о чем-либо еще, не исключая и его служебные заботы, в этот мучительный для любого чиновника день в приемную Департамента Здоровья вошел человек лет сорока пяти – пятидесяти, среднего роста, с заметной сединой на висках и близоруким прищуром глаз и обратился к дежурному секретарю. Секретарь – полноватый, лет двадцати семи молодой человек с отечным от длительного отсутствия движения и мимики лицом, вяло открыл глаза при звуках его приближающихся шагов и посмотрел на посетителя. Он лениво отметил про себя, что посетитель явно из далекой провинции, что, очевидно, следовало из его запыленного, старомодного покроя, ношенного не один год сюртука (в столице такие уже давно не носили, появиться в такой одежде в людном, а тем более – присутственном месте означало для столичного жителя стать всеобщим посмешищем; и только провинциалы могли себе это позволить, так как им решительно нечего было терять) и высоких стоптанных сапог, сапог из неплохой выделки кожи, но – очень провинциальных сапог. Жители столицы, которая еще со времен Максимуса IV была вымощена брусчаткой, носили модные в этом году остроносые ботинки. Секретарь украдкой кинул взгляд под стол и еще раз полюбовался на свои новенькие модные штиблеты – черные, остроносые, блестящие, с раннего утра намазанные свиным салом, они стоили ему половину его месячного жалованья, и хотя он понимал, что в следующем году они уже выйдут из моды, но он знал также, что войти в высший свет можно только в такой обуви. Не следует думать, что кто-то собирался пускать этого мелкого чиновника не силового и не денежного Департамента в высший свет, однако именно это и было основной мечтой его жизни, и он хотел, чтобы хоть что-то в нем соответствовало этой мечте. Отнимите у человека мечту, и что тогда от него останется? В любом случае его положение дежурного секретаря Департамента и, не в меньшей степени, его штиблеты давали ему исключительную возможность презирать пришедшего посетителя, так что когда он спросил его: «Что вам угодно?», в его голосе были интонации высокомерия, презрения и жалости в пропорции 3:2:1. Посетитель, нисколько не смутившись, внимательно взглянул в его маленькие, уже начинающие заплывать жиром и чуть отечные, как у любого солидного чиновника, глазки и представился:

– Главный лекарь Айзенвальдской районной лечебницы доктор Браун. Прошу записать меня на прием к господину гезундпрезиденту!

Дежурный секретарь усмехнулся. У посетителя, назвавшегося Брауном, была правильная речь и интонации, характерные для коренного петерштадтца.

«Скорее всего, этот доктор – выпускник Петерштадтского университета!» – подумал секретарь. Он много повидал на своем веку этих умников из так называемой «культурной столицы Империи», и они всегда вызывали у него усмешку. Не имея за душой и полусотни золотых, они мнили себя умными и культурными людьми – это выглядело со стороны весьма забавно! Но и амбиции же у них – поди ж ты – на прием не к кому бы то ни было, а к самому господину гезундпрезиденту! Умереть можно со смеху – к главе департамента на прием в таких сапогах! Этак они, чего доброго, и в ичигах или лаптях прийти додумаются! Однако, несмотря на весь этот поток забавных мыслей, молодой человек подавил в себе насмешку и совершенно серьезным, ответственным голосом заговорил с посетителем. Он сказал:

– Господин президент не сможет принять вас в течение ближайших двух недель, так как он в настоящее время очень занят! В то же время, если вы благоволите сообщить мне суть вашего визита, я мог бы записать вас на прием к одному из его заместителей. Он мог бы принять вас в течение трех дней. Итак?

Главный лекарь Браун задумчиво огляделся по сторонам, хотя они и были в приемной одни, и ответил:

– Что же, возможно, вы и правы, возможно, заместитель может мне помочь. Я пришел по вопросу неадекватного снабжения моей лечебницы медикаментами…

Секретарь болезненно поморщился, как будто ему только что напомнили какой-то постыдный эпизод из его биографии, который сам он мучительно старался забыть.

«Опять эти медикаменты! – возмущенно подумал он. – Дались они этим лекарям! Что ни неделя, приходят, приезжают из таких далеких мест, о которых порядочному столичному человеку и знать бы не следовало. И все хотят одного и того же – дай им снабжение, дай им медикаменты. И ведь ничего-то сами не смыслят в организации Народного Здоровья, а туда же – лезут решать глобальные вопросы. Уже вот одна эта фраза – „моей лечебницы“ говорит о многом. Ну какая же она твоя, эта лечебница, когда состоит она на балансе Департамента, а значит, и принадлежит Департаменту Здоровья. Вот из-за таких вот идиотов, которые до сих пор считают, что „лечебница моя“, уже который год не удается рационализировать и оптимизировать врачебную помощь в масштабе Империи!» Секретарь устало вздохнул – эти размышления в жаркий летний день так утомили его, что он не на шутку вспотел, и ему казалось, что последние восемь часов он провел на угольной шахте.

– Я запишу вас на прием к гезунддиректору Эйерманну, послезавтра, в полдень…

– Премного вам благодарен, – с достоинством ответил ему посетитель.

Двумя днями позже, ровно в полдень, в кабинет гезунддиректора Эйерманна вошел посетитель, который поклонился ему и представился:

– Главный лекарь Браун, Айзенвальдская городская лечебница.

Хозяин кабинета посмотрел на лекаря и кивнул, показывая на кресло напротив своего стола:

– Присаживайтесь, герр Браун.

Гезунддиректор Эйерманн был необычным чиновником и несколько выделялся среди своих коллег по департаменту. Это был здоровый подтянутый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, с густыми, чуть седоватыми волосами и живым, приятным выражением лица. Он заметно отличался от других гезунддиректоров Департамента своим кажущимся пренебрежением к соблюдению формальностей и вежливым и даже скорее приветливым отношением к посетителям. Эйерманн был человеком своей эпохи. Он начинал свою карьеру за три года до распада Великой Империи и превращения ее в просто Империю. В то трудное время в воздухе витали мысли крамольные, нелепые и опасные, но каждый человек дышал этим воздухом, так как вообще человек не может не дышать. Тревожное время порождало такие нелепые идеи, как, например, идею отказа от спецкарет и передвижение чиновников по Рутенбургу пешком. Каждому очевидно, что отказ от привилегии для государственного чиновника есть разрушение фундамента самой государственности Империи, так как именно на привилегиях и строится вся система управления государством. Тем не менее Эйерманн позволял себе приезжать в Департамент на простом извозчике, хуже того – он иногда приходил на службу пешком, идя в толпе и смешиваясь в ней с простыми людьми. Конечно же, это была глупость, столь присущая молодости, и нынешний Эйерманн уже давно соблюдал все писаные и неписаные правила государственной службы – иначе он не достиг бы поста заместителя (правда – одного из десяти и не главного) самого господина гезундпрезидента; однако он все же сохранил в своей манере общения с людьми те маленькие тонкости, которые приятно напоминали ему о годах его юности. Так многие, приехавшие к красивому и ласковому южному морю, стремятся увезти с собой на память несколько причудливых морских камешков.

– Итак, коллега, что привело вас ко мне? – вежливо и внимательно спросил он Брауна.

Главный лекарь, воодушевленный таким приемом, начал подробно излагать суть своей проблемы – потребности его лечебницы в лекарствах, мошенничества торгового дома «Эскулап», отсутствие уже в течение полувека ремонта… Эйерманн внимательно слушал Брауна, не перебивая его. Ему было жаль этого чудака из глухой провинции.

«В сущности, – думал гезунддиректор, – этот, как его, Грюн, что ли, ни в чем не виноват. Он даже не заканчивал Академию Государственного Правления, и наверняка у него за плечами только какой-нибудь университет. Судя по его манере говорить, скорее всего – петерштадтский. Такой человек не может быть руководителем, так как он не понимает основных задач и смысла Государственной Службы Здоровья». Сам Эйерманн прекрасно помнил учебник профессора Гольденкопфа, который они все конспектировали во время учебы в Академии. Книга называлась «Иллюзия Заботы» и была посвящена смыслу и задачам работы их Департамента. Великий теоретик государственности, Гольденкопф мудро указывал, что населению великой страны не требуется большого количества хорошо оснащенных больниц, дорогих лекарств и высококачественных лекарей. Напротив, если пойти именно этим путем, то Департамент станет разорительной дырой, высасывающей огромные средства из имперского бюджета. А есть ли в этом острая необходимость? Проанализировав потребности и настроения населения, Гольденкопф понял, что основной потребностью простых людей является не качество лечения, которое они, в силу отсутствия у них специальных знаний, никогда не смогут оценить по достоинству, а ощущение заботы о себе со стороны Государства. Такое ощущение, или, по определению профессора, иллюзия заботы, может быть создано государством при незначительном расходовании денежных средств и будет восприниматься населением крайне позитивно, ибо люди получат именно то, что они и хотят получить. Именно это мудрое направление, интуитивно ощущавшееся и при других правителях, было благодаря гению профессора научно обосновано, узаконено и принято Департаментом Здоровья как единственно верное. Для реализации этого направления оставалась только одна преграда – лекари старой генерации, такие как Браун. Испорченные еще на этапе детского воспитания, в семьях каких-то столичных умников, с сознанием, засоренным ложными представлениями о врачебном долге и высоком предназначении, которые (дикая мысль!) должны быть выше Имперских Интересов, эти ископаемые существа все еще составляли значительный процент служащих Департамента на периферии и мешали Делу.

Эйерманн внимательно посмотрел на говорившего посетителя и еще раз печально вздохнул – ему было жаль этого, как его, Гельба, что ли, искренне, по-человечески жаль, как жаль нам умалишенного, которому мы не в силах помочь…

Эйерманн вежливо кивнул Брауну и сказал:

– Я понял вас, уважаемый, вы абсолютно правы. Это очень серьезная и, я бы даже сказал, наболевшая проблема! И, поверьте мне, не только в вашем городке, как вы сказали – Грюненфельде? вы посмотрите, что делается в районных лечебницах – это же просто ужас! – Слово «ужас» чиновник произнес таким голосом, как будто только что видел на деревенском кладбище восставшего из могилы покойника и рассказывал об этом событии друзьям. – Да, любезный, вы абсолютно правы, – продолжил он, и у меня для вас хорошие новости! Строго между нами, Крон-Регент третьего дня подписал указ об утверждении национального проекта по улучшению здоровья населения Империи. Держитесь, коллега, скоро все изменится! Последние слова гезунддиректор произнес, аккуратно провожая посетителя к дверям.

– Вы правда считаете, что скоро все изменится? – произнес Браун, несколько потрясенный такой сердечной и эмоциональной реакцией крупного государственного чиновника. – А как же мне все-таки быть с пациентами – ведь лекарства нужны им уже вчера?

– А вы думаете, мне легко? – открывая дверь своего кабинета и провожая посетителя, голосом, полным искренней грусти, спросил его Эйерманн.

Выйдя из здания Департамента на свежий воздух, Браун постепенно пришел в себя. Он добился того, о чем мечтал в Айзенвальде месяц назад, – он попал на прием к заместителю главы Департамента и изложил ему свои проблемы. Его радушно приняли и утешили – гезунддиректор Эйерманн понравился главному лекарю. Не было только одного – медикаментов. И он вдруг вспомнил. Он вспомнил, как в детстве он с матерью ходил в церковь и слушал проповеди, в которых говорилось о Любви и Справедливости и о помощи ближнему и страждущему.

«Церковь – вот где следует искать помощи», – подумал Браун и принял решение – завтра же он запишется на прием к епископу.

Глава 20

Рутенбургский университет, крупнейший в Империи, занимает целый квартал на юго-востоке столицы. Это ряд трех– и четырехэтажных зданий, в которых расположены администрация университета, факультеты, лаборатории. За ними идет ряд двухэтажных домиков, в которых живут профессора и преподаватели, а также общежития студентов младших курсов. Старшекурсники по традиции снимают в городе недорогое жилье. Особняком от них, за просторным парком расположена университетская лечебница, где практикуют и учатся медики. Крайний слева корпус в ряду факультетских зданий занимает алхимический факультет, где в числе других располагалась лаборатория, руководимая Мишелем Блитштейном. В этот солнечный полдень руководитель лаборатории сидел у окна и смотрел вдаль, на холмы, простиравшиеся к юго-востоку от столицы, и на небо над ними. Вид, открывавшийся из окна университетского корпуса в этот безоблачный день, был достоин кисти живописца – эти сочетания лесной зелени, золота солнца и бархата полей просились быть нарисованными маслом. Мишель не видел этой красоты – в сущности, он смотрел не на холмы, а сквозь них. Хорошо, что он сидел спиной к помещению лаборатории и его подчиненные не видели выражения его лица. Это было лицо человека, неимоверно уставшего жить.

Когда неделю назад его старый гимназический приятель Шмидт попросил его сделать анализ и определить состав какой-то жидкости красного цвета, он не ощутил ничего, кроме профессионального азарта, – уж кто как не он в этой стране умеет разгадывать такие загадки! Вчера вечером, задержавшись сверх обычного, он еще и еще раз проверял себя, в нелепой надежде на то, что он ошибся. Нет. Каждый раз, снова и снова, реактивы окрашивали бесцветное содержимое колбы в темно-фиолетовый, а затем – в пурпурный цвет. Все было очевидно, и лишь какие-то защитные замочки, установленные в его сознании в раннем детстве, все время щелкали, не позволяя чудовищной истине достигнуть его разума. Это Кровь Дракона. Для него, в отличие от большинства подданных Империи, эти слова означали слишком многое.

Его предки долгое время жили на Западе, в крупном портовом городе Канте на севере Фриландии, где вели успешную торговлю и процветали. Когда к власти пришел маршал Мерсье, его деду было четырнадцать. В тот злополучный день отец отправил его на торговую шхуну, чтобы молодой Блитштейн привыкал к ведению семейного дела и проследил сам за погрузкой товара. Прадед придерживался той точки зрения, что никакая теория не заменяет в обучении практики. Это был день, когда маршал Мерсье, окончательно решившийся на поход на Восток, выкатил на улицы города бочки с вином и распорядился угощать бесплатно красным вином всех горожан. Вечером дед Мишеля собирался сойти на берег и отправиться домой, но старый шкипер задержал его. Он внимательно смотрел на берег, с каждым часом все тревожнее, а когда молодой Блитштейн попросил у него шлюпку, угрюмо сказал:

– Знаешь, парень, давай-ка подождем, когда с берега вернутся мои матросы.

Матросы вернулись через час, и по их мрачному выражению лиц стало ясно, что в городе происходит что-то недоброе. Поговорив вполголоса с вернувшимися, шкипер подошел к Блитштейну и сказал:

– Вот что, приятель, на берег тебе лучше не сходить.

– Сегодня? – недоуменно переспросил молодой человек.

Шкипер печально посмотрел в его глаза и через минуту коротко ответил:

– Всегда! – Он, не вдаваясь в подробности, сказал, что послезавтра шхуна уходит в Зееборг, где тот сможет спокойно сойти на берег, и что до этого времени ему будет лучше побыть в большой бочке из-под оливкового масла. Именно так дед и поступил, что позволило ему к восемнадцати годам добраться до Рутенбурга и обосноваться здесь. Его родители, прадед и прабабка Мишеля, считались пропавшими без вести, хотя их судьба и была всем очевидна – в тот вечер, когда дед Мишеля беседовал со шкипером, они под наблюдением солдат Мерсье рыли недалеко от Канта глубокий ров, который наутро и стал их последним пристанищем. До конца своей жизни дед не мог простить себе, что он в тот день не сошел на берег, а маленький Мишель никак не мог понять, как это может быть, чтобы человек не мог себе простить того, что спасся. И еще, дед никогда не ел оливок и в их доме никогда ничего не готовили на оливковом масле. Эта боль, которую, конечно же, нужно было унести с собой, была передана им внуку, передана как что-то настолько ощутимое и реальное, что была теперь для Мишеля реальнее окружающего его мира. Но все же до вчерашнего вечера эта реальность была под каким-то запретом, и Мишель не позволял ей вырываться наружу. Вчерашний вечер перевернул всю его жизнь – ужас, который он чувствовал еще в детстве, детский кошмар обрел свое грубое материальное воплощение – вот она, эта красная жидкость в колбе Эйзенмейера, стоит на его лабораторном столе. Вероятно, он сможет объяснить другу своего детства, что это за жидкость, но как он сможет объяснить, передать ему те чувства, которые он испытывает?

И вот теперь он, Мишель Блитштейн, одинокий и совершенно потерянный, сидел у окна своей лаборатории и тоскливо смотрел вдаль – сквозь лесистые холмы, сквозь зелень леса, смотрел в свое и не свое прошлое…

Вечером, часы на башне дворца Крон-Регента пробили уже шесть часов пополудни, он вновь встретился со Шмидтом в том же трактире, как они заранее и договаривались. По лицу своего друга зихерхайтскапитан понял, что его просьба, исследование, о котором он просил Мишеля, имело очень серьезные результаты; поэтому, вместо предполагавшихся по нормам приличия разговоров-прелюдий о делах, здоровье и погоде, он решил сразу же перейти к сути дела. Мишель посмотрел на него долгим взглядом и, оглянувшись вокруг и убеждаясь, что их никто не может слышать, сказал:

– Это Кровь Дракона! Откуда она у тебя?

– Видишь ли, альтер камерад, я не могу рассказать тебе всего подробно, так как это связано с моей службой. Могу лишь сказать тебе, что из-за этой жидкости погибли несколько человек.

– Нет, дружище, тут ты как раз ошибаешься, – ответил ему Мишель.

Шмидт недоуменно посмотрел на него.

– Из-за этой жидкости погибли миллионы людей, причем – миллионы ни в чем не повинных людей!

Шмидт вспомнил папку, лежавшую на столе перед господином зихерхайтспрезидентом, – так вот что означали литеры «КД»! Все сходилось. Он посмотрел в печальные глаза своего друга и попросил его:

– Расскажи мне все, что ты об этом знаешь. К сожалению, я не могу тебе сейчас этого объяснить, но это важно не только для меня – это важно и для тебя, и для всех нас, для Империи, в конце концов, как бы банально это ни звучало.

Мишель внимательно взглянул в глаза своего старого друга и, помолчав с минуту, заговорил:

– Современной науке до настоящего времени точно не известны механизмы воздействия Крови Дракона на человеческое сознание. Более того, до конца не ясно, является ли эта жидкость веществом минерального или органического происхождения. Большинство исследователей, если эта фраза вообще-то приемлема к тому узкому кругу исследователей, кто занимался этой проблемой, считают, что Кровь является минералом горного, вулканического происхождения, в состав которого входят роданистые соединения и который стал жидкостью в результате таяния горных ледников. Впрочем, это не более чем предположение.

«По крайней мере, это вполне соответствует маршруту этого Валери и его людей», – подумал Шмидт, но вслух этого, разумеется, не произнес.

– Алхимической науке издревле известны соединения, способные влиять на сознание и душевное состояние человека, – продолжил Мишель, – и они очень пристально изучаются, так как мы обоснованно предполагаем, что через воздействие этих веществ на человека можно достигнуть исцеления от многих болезней, сделать человека счастливым и в перспективе – бессмертным. В то же время действие Крови Дракона на сознание настолько отличается от эффектов других веществ, что практически невозможно отнести ее к той или иной известной группе. Посуди сам: настойка опийного мака успокаивает, создает временное ощущение блаженства и, затуманивая разум, – усыпляет. Зерна кофе и листья коки – напротив, повышают остроту восприятия и подавляют чувства усталости и сна, особенно – при совместном их использовании, однако – создают состояние, которое мы определяем как «скачку мыслей» – человек мыслит настолько быстро, что не в состоянии ухватиться ни за одну из идей, со свистом пролетающих через его мозг. Листья конопли и экстракты нескольких грибов вообще нарушают рассудок, делая поведение человека абсолютно иррациональным и неуправляемым. Ничто из перечисленного не свойственно Крови. Под ее воздействием разум человека остается как никогда ясным, настолько, что он в состоянии решать сложнейшие математические и технические задачи, что блестяще доказали ученые и оружейники Запада эпохи Мерсье. Эта жидкость укрепляет волю, подавляя, вероятнее всего, лишь отдельные уголки сознания, которые контролируют такие чувства, как гуманизм, широту восприятия противоположных мнений и личную ответственность за последствия своих поступков. В то же время особым свойством Крови следует признать длительность ее эффекта, часто сопоставимую с продолжительностью жизни человека вообще. Если опий, грибы и другие снадобья покидают организм человека через трое-пятеро суток и он в целом освобождается от их действия, хотя и не совсем без последствий, то наблюдение за военнопленными армии Мерсье (а мне ли рассказывать тебе, старый товарищ, что далеко не все военнопленные были после Большой Войны возвращены домой) показало, что практически все они до конца сохраняли фанатическую преданность своим «идеалам». Как видишь, с научной точки зрения в проблеме Крови Дракона вопросов гораздо больше, чем ответов.

– И все же, – продолжил Шмидт, не удовлетворившись полученной информацией, если вы, ученые, не знаете, что это за вещество, то, возможно, вы все-таки знаете, как оно действует?

– Ты прав, дружище! – печально усмехнулся Мишель. – О действии этой жидкости известно довольно много. Когда Запад избрал своим главнокомандующим и лидером маршала Мерсье, у него в голове уже крутилась идея великого похода на Восток. Для этого, впрочем, у него тогда не было ни достаточного количества денег, ни достаточной по численности и боеспособности армии, ни хорошего оружия. Все это ему предстояло создать за каких-нибудь пять-семь лет. Но один человек не в состоянии сделать все – для этого необходим был порыв целой нации, причем порыв одновременный и однонаправленный. Нацию необходимо было сплотить. Историки до настоящего времени спорят, кто стоял за Мерсье, и никак не могут прийти к единому мнению. Я, разумеется, тоже этого не знаю, но я абсолютно уверен в том, что этот кто-то был и именно он дал в руки маршала Кровь Дракона и научил ею пользоваться. В одном закрытом трактате по истории двадцатилетней давности, найденном мною в нашей университетской библиотеке, говорилось, что за маршалом стояла тайная религиозно-мистическая организация «Мэджи». Впрочем, это ведь тоже не более чем версия…

– «Мэджи» – а это на каком языке и что это означает? – переспросил крайне заинтригованный всем услышанным зихерхайтскапитан.

– Слово «Мэджи», скорее всего, – из языка древних вельтов, и означает оно «маги», что, согласись, созвучно нашему, потому что наше слово имеет то же происхождение; или, точнее – «волхвы».

Последняя фраза неприятно резанула по ушам Шмидта, однако он никак ее не прокомментировал. Вместо этого он спросил:

– Ты сказал, что они научили Мерсье пользоваться Кровью Дракона. Нельзя ли об этом поподробнее?

– Ну что ж, – задумчиво протянул Мишель, – это как раз более или менее известно. Каждый, кто выпил эту жидкость, становится необычайно восприимчив к харизматическим влияниям и тяготеет к объединению в группу.

– Только-то и всего? – не сдержавшись, недоуменно воскликнул Шмидт. – Ты хочешь сказать, что восприимчивость к харизме и тяготение к группировке превращают аморфное стадо обывателей в прекрасно вооруженную и обученную армию?! Извини, но при всем уважении к тебе мне в это трудно поверить.

– А ты не торопись с выводами и суждениями, это тебе, помнится, еще наш учитель метафизики добрый дядюшка Отто советовал, – мягко улыбнулся ему в ответ Мишель. Ведь что самое важное для любого человека?

– Ну для обывателя, наверное, важнее всего деньги? – неуверенно предположил зихерхайтскапитан.

– Это верно, но лишь отчасти, – ответил ему друг детства, в голосе которого все больше и больше звучали менторские профессорские интонации.

«Профессиональный рефлекс преподавателя университета», – подумал Шмидт. Это было именно то, что ему нужно, – спровоцировать своего друга на подробную лекцию на заданную тему, лишь изредка подправляя направление его мысли.

– В деятельности каждого человека основным является мотивация – то есть понимание того, для чего он совершает ту или иную работу. Деньги – самая очевидная, но и самая мелкая из мотиваций. В конечном счете деньги нужны простому обывателю для того, чтобы накормить и одеть семью и поставить на ноги своих детей. Харизматичный лидер предлагает ему взамен другой, более мощный мотив – захватить соседние земли и тем самым обеспечить себя, детей, внуков и праправнуков, обеспечить и поставить на ноги раз и навсегда. Навечно, просто – по праву рождения. Разве это не заманчиво? Какая сумма денег может это заменить?

– Но ведь это же не более чем иллюзия? – возразил ему зихерхайтскапитан. – Неужели человек пойдет на войну, будет рисковать своей жизнью и благополучием своей семьи ради иллюзии?

– А вот возьми, например, молодую хорошенькую девушку, – с усмешкой парировал его возражение Мишель. – За ней ухаживают двое: богатый и щедрый любовник и нищий жених. Любовник дарит ей золото и наряды, то есть реальные блага, а жених норовит взять у нее взаймы, потому что он должен за пиво в ближайшем трактире. И что же – девушка выбирает из двоих нищего!

Шмидт ничего не сказал на эту реплику, а только весело рассмеялся – история и впрямь типичная, но что же она доказывает?

– Этот случай доказывает, – как бы угадав мысли друга и отвечая на них, продолжил Мишель, – что вполне нормальная девушка предпочитает иллюзию мнимого счастья и благополучия с нищим женихом где-то там, в будущем, реальным материальным благам, которые дает ей любовник. И это по-своему замечательно!

– Замечательно, да, не спорю, – постарался направить разговор в нужное русло стражник, но все же как с Кровью Дракона связана харизматичность лидера?

– Очень даже просто! Выпив Крови Дракона, люди становятся восприимчивыми к идеям такого лидера, однако если лидера нет, то и движения в обществе не начнется. Лидер должен указать дорогу, куда следует идти. Лучше всего, если он сделает это через полчаса-час после приема жидкости – тогда никакие другие идеи и идеалы уже просто не смогут завладеть человеческой массой. И здесь мы подходим еще к одному важному условию использования Крови – обязательная массовость ее употребления. Если это зелье выпьют десять или двадцать человек, то ее эффект будет неуверенным и нестойким – этих людей еще можно будет переубедить и переориентировать.

«А еще проще – выявить и уничтожить», – подумал Шмидт.

– Если же Кровь выпьют много тысяч людей, то присутствие вокруг тысячи единомышленников будет подогревать уверенность каждого индивидуума в правоте его устремлений, и процесс изменения сознания, как для отдельного человека, так и для народа в целом, принимает лавинообразный характер. В этих условиях можно указать толпе любого врага и обвинить его в чем угодно – и люди пойдут в бой, причем – слаженно и организованно. Мерсье, чтобы проверить действие Крови и сплотить свою нацию, объявил, что голод в стране вызван тем, что зерно спекулятивно перепродается купцами из древнеземелья. Результат печально известен…

Мишель грустно опустил глаза, вновь предавшись горестным воспоминаниям.

– Кровь Дракона и харизматичный лидер, – пробормотал зихерхайтскапитан, – ну это еще не все, им еще надо достать оружие, причем – в немалых количествах…

Оказывается, грустный или нет, но Мишель внимательно к нему прислушивался и уловил каждое его слово. Он тревожно поднял глаза и спросил:

– И все-таки тебе что-то известно, и откуда у тебя эта жидкость? Если у нас повторится то же, что было на Западе…

– Ну нет, дружище, не волнуйся! Я ведь для того и служу, сам знаешь, в каком Департаменте, чтобы у нас это никогда не повторилось!

Мишель кивнул ему, но как-то очень неуверенно.

– И ты действительно веришь, что это не легенда? – спросил его Шмидт, спросил просто так, сам понимая нелепость своего вопроса, но чувствуя необходимость как-то завершить разговор.

Мишель горько усмехнулся:

– Знаешь, друг, когда эта красная жидкость уже стоит у меня на столе или плещется в твоей фляге – это что, все еще легенда? Ты сам-то понимаешь смысл своего вопроса?

Шмидт тоже усмехнулся:

– Ты прав, старина, я сказал глупость, прости. Ну что же, спасибо тебе, ты мне очень помог. И «очень» – это весьма слабо сказано! Теперь я многое понял и могу решить, что мне делать дальше.

– А мне что делать дальше? – таким же грустным голосом спросил его Блитштейн.

Шмидт улыбнулся:

– Ну во-первых – никому ни о чем не рассказывать. У тебя осталась еще эта жидкость?

– Нет, вся ушла на исследования, мы же договаривались, что…

– Вот и прекрасно! – прервал его Шмидт. – Ничего более делать не надо, а если вдруг появятся какие-нибудь вопросы или проблемы, ты знаешь, как меня найти.

Мишель кивнул и собрался уходить. К поставленным перед ним на стол кружкам прекрасного холодного темного пива он даже не притронулся.

Зихерхайтскапитан обнял друга своего детства и на прощание сказал ему:

– Но в одном, дружище, ты, на мой взгляд, не прав!

– Это в чем же? – заинтересованно переспросил его Мишель.

– А насчет невинных людей, – ответил ему Шмидт. – В этом мире только дети и животные невиновны по-настоящему. Каждый взрослый человек в ответе за тот мир, который его окружает, при этом тот, кто делал, отвечает за свои деяния, а тот, кто не делал – за свое бездействие. Мы все в ответе за то, что с нами есть и будет. Попробуй подумать над этим, дружище, и, может быть, тебе станет чуть легче. И еще – извини меня, старого друга, за то, что я, по-видимому, серьезно испортил тебе настроение. Я и вправду не знал, что в этой фляге. Рад был тебя увидеть, и еще раз – огромное тебе спасибо!

Друзья расстались, тепло попрощавшись и не зная еще тогда, что больше им не суждено встретиться. Человек не знает своей судьбы – да так оно и к лучшему…

Глава 21

Надо взять по фунту куриных сердец, печени и желудков. По фунту, и не менее, ибо иначе вы не сможете в полной мере распробовать это замечательное лакомство. И телячьи языки. Без телячьих языков тоже, конечно, можно готовить, но можно ведь две-три недели сидеть только на хлебе и воде или есть одну пшеничку, и ничего – с голоду не помрете. Нет, если вы действительно хотите почувствовать наслаждение от еды, то телячьи языки следует взять непременно. Затем необходимо очистить желудки от их содержимого и снять слизистые – они очень легко снимаются, как толстые пленки. Сердца можно просто промыть холодной водой, а вот печень необходимо тщательно отделить от желчных пузырей и отмыть от желчи. Затем все это надо измельчить большим поварским ножом. Почему большим? Ну это же гораздо удобнее и проще, измельчать потрошки и языки большим ножом. А потом их надо жарить – долго жарить на сковородах с беконом и луком. Бекон должен быть хорошим, таким, чтобы слой сала чередовался в нем со слоем мяса в пропорции один к одному. Лучок, разумеется, репчатый. Ну и специи – в процессе жаренья необходимо добавлять специи: молотый черный перец, базилик, эстрагон и другие. Когда блюдо готово, оно безо всякого гарнира подается к столу, на котором уже расставлены большие литровые кружки темного пива. Не портера, а просто – темного пива, такого холодного, что поверхность кружек сразу же запотевает. Не спрашивайте у меня, какой сорт пива вкуснее – здесь каждый решает сам для себя. Я же только замечу, что в любом пиве самое вкусное – это первый глоток.

Рэм до сих пор не мог забыть тот вечер – тот вечер, когда они со Старым Гризли, только что завершившие замечательную операцию по освобождению Фаландских островов, ужинали в столовой оперативного штаба какой-то там гречневой кашей с тушеной говядиной, которая казалась им, не евшим уже более суток, такой вкусной, и новый друг рассказывал ему, как готовится его любимое блюдо – рассказывал так, что слюна текла сама собой, приятно ныло под ложечкой, и есть хотелось еще больше. Вот, пожалуй, лишь одна деталь, которую он знал о Старом Гризли с большой степенью достоверности – он знал о его кулинарных привязанностях. Скорее всего, с годами они не изменились. По крайней мере – стоит попробовать. Он поедет в Нойнбург и пройдется по тамошним ресторанам и трактирам. Он будет искать тот из них, где вкусное темное пиво соседствует с жареными потрошками – рецептом для Империи редким, почти диковинным. Если он найдет такой трактир, он станет ходить туда ежедневно к завтракам, обедам и ужинам. Ему положен отпуск – он проведет его так. Никто не заподозрит морского офицера в измене, если он проведет две-три недели в кабаках – в этом нет ничего противоестественного: заработанные нелегким трудом «морские» деньги надо куда-то тратить, пивная – вполне приличное для этого место. Он не может передоверить это кому бы то ни было – со Старым Гризли из «Волхвов» был лично знаком только он.

Через две недели он уже мог бы составить приличный путеводитель по питейным заведениям Нойнбурга. Он перепробовал большое количество сортов местного пива, многие из которых показались ему весьма вкусными, но только к концу второй недели он наконец отыскал трактир, где ему были предложены на закуску «потрошки по-нойнбургски». Он заказал себе порцию и, присев за столик у окна, стал внимательно изучать содержимое большой деревянной тарелки, которую перед ним поставили. Он не ошибся – в блюдо были добавлены кусочки говяжьего языка. Он подозвал хозяина заведения, стоявшего за стойкой и наливавшего пиво в большие глиняные кружки.

– Послушайте, любезнейший, какой изумительный вкус! Ведь здесь не только потрошки, здесь есть еще что-то, сейчас, дайте мне сообразить, телячья вырезка?

– Нет, герр Гурман, не угадали – телячьи языки! Это фирменное блюдо нашего заведения, трактира «Королевский ужин», это наша гордость! И стоила мне эта гордость ни много ни мало – пять золотых!

– Как интересно, расскажите мне об этом поподробнее, – попросил его Рэм, предчувствуя удачу.

– Так-то вот, дело было пять лет назад, – продолжил свой рассказ словоохотливый трактирщик, – зашел ко мне один посетитель из местных, тоже, значит, гурман вроде вас, и заказывает потрошки. Ну я, понятное дело, готовлю их ему по обычному рецепту, ну то есть из желудков, сердец и печени. Он пробует, этак, знаете ли, морщится и говорит мне: «Можно бы и лучше приготовить!»

А я, да будет вам известно, добрый господин, три раза выигрывал конкурс на лучшую закуску во время нойнбургских пивных фестивалей, и мне еще никто не смел говорить, будто я плохо готовлю. Так вот, слово за слово, мы и побились с ним об заклад, что если он приготовит это блюдо лучше меня, то я, стало быть, плачу ему пять золотых. И что вы думаете – на следующий день он приходит ко мне на кухню, в руках – корзина с продуктами с рынка, надевает на себя фартук и начинает вместе со мной готовить у плиты, да еще с таким видом, будто сам он знатный кулинар. Ну я, понятное дело, от него не отстаю. С жюри решили просто – это были наши посетители, которым вместо порции моих потрошков приносили две полпорции – мою и его.

Трактирщик сделал приличествующую сюжету паузу и продолжил, наполнив голос трагическими нотками:

– Я проиграл! Я заплатил ему пять золотых, все честь по чести, но рецепт перешел ко мне – так мы с ним вначале уговорились. Надо вам заметить, что я внакладе не остался – теперь мое блюдо славится на весь город, да вы и сами поглядите – посетителей и вправду было хоть отбавляй.

– А что же, этот таинственный кулинар после исчез? – с интересом спросил Мустоффель.

– Какое там! Каждую среду приходит ко мне, чтобы выпить темного пива со своими потрошками, вернее, теперь – с моими потрошками, так что эти пять золотых он мне давно уже сполна вернул, – довольно ухмыльнулся трактирщик.

Рэм тоже довольно улыбнулся хозяину заведения – все складывалось как нельзя лучше. Завтра была среда…

Рэм так представлял себе их встречу: он входит в трактир, садится за свободный столик, заказывает себе любимое блюдо… Рэм подойдет к нему, выразит свое восхищение его кулинарной фантазией, сделает вид, что хочет познакомиться, подсядет за столик, заговорит…

Кто-то аккуратно тронул его за плечо и сказал:

– Здравствуй, старый товарищ, приехал в отпуск насладиться нойнбургской кухней?

Рэм оглянулся. Несмотря на прошедшие годы, Старый Гризли изменился мало – несколько пополнел, поседел, но выглядел для своих лет по-прежнему отлично.

– Вот приехал в отпуск отдохнуть, – начал было Рэм, но его старый товарищ обезоруживающе улыбнулся и кивнул ему:

– Конечно же, и посмотреть на наш кафедральный собор и крепость трехсотлетней давности! А поскольку городские власти не предоставили путешественнику гида, ты уже более двух недель разыскиваешь меня!

– Ты что, следил за мной? – со смешанным чувством удивления и восхищения спросил Рэм.

– Ну как ни крути, при всех твоих морских заслугах, разведчик-то все-таки я, – ответил ему Старый Гризли. – Рассказывай, какое дело привело тебя ко мне.

Рэм замялся, не зная, с чего начать.

– Сноу больше нет, – сказал он печально.

– Хорошо, однако же, что мы с тобой еще есть, – ответил ему старый разведчик. – Либо они там совсем разучились работать, либо они считают нас особо важными фигурами и ведут, вместо того чтобы задерживать и допрашивать.

– А в чем нас можно заподозрить? – спросил Рэм, пораженный рассуждениями товарища.

– А ни в чем нас подозревать и не надо – мы были с ним связаны на определенном этапе его карьеры, и они просто обязаны нас проверить.

Рэм задумался. Он до сих пор так до конца и не решил для себя, насколько можно быть откровенным с Гризли.

– Ты знаешь, в чем обвинили Сноу? – спросил он после небольшой паузы.

– Конечно же, не знаю, это ведь закрытая информация, особенно для меня, пенсионера Департамента Культуры. Однако раз ты приехал, то, видимо, тебе это хорошо должно быть известно. Полагаю также, что тебе нужна моя помощь, но могу я тебе помочь или нет, я смогу ответить только после того, как ты введешь меня в суть проблемы. Я понимаю твои сомнения – после исчезновения Сноу тебе надо быть предельно осторожным.

«А понимает ли он сам мои сомнения? – подумал Старый Гризли. – Понимает ли он, что в сложившейся ситуации сам он вполне может быть провокатором, подосланным ко мне Департаментом Государственной Стражи? Для них доказать участие кого бы то ни было из Обители в заговоре против Крон-Регента или в шпионаже в пользу Запада было бы величайшей победой. Рэм Мустоффель рискует, скорее всего, это так, но понимает ли он, как я сейчас рискую, разговаривая с ним? Это с одной стороны. С другой стороны – я отошедший от дел одинокий пенсионер, и терять мне особенно нечего. В силу сложившихся обстоятельств, я, так или иначе, рано или поздно все равно могу попасть и попаду под удар. Выбирать мне сейчас приходится не между спокойной жизнью и риском, а между пассивным ожиданием своей участи или активным в ней участием». Всю свою жизнь Старый Гризли выбирал второе. Именно так он и решил поступить на этот раз.

«Слишком уж охотно он идет на контакт, слишком уж бодро и охотно, – думал Мустоффель, наблюдая, как его старый боевой товарищ поглощает темное пиво с большой шапкой пены над кружкой. – Не исключено, что именно его ведомству и поручено расследование по делу „Волхвов“ – тогда его интерес понятен. Не бывает бывших разведчиков – они знакомы, и ему могли поручить разработку именно его, Рэма Мустоффеля. Правда, он ведь сам приехал в Нойнбург…» Рэм мучительно сомневался, однако все же решил рассказать Старому Гризли суть проблемы – выбора у него все равно не было, и он решил идти до конца.

– Видишь ли, альтер камерад, мне нужен толковый и смышленый человек для выполнения одной очень деликатной и весьма конфиденциальной миссии, – сказал он, когда в его кружке оставалось меньше половины. – Есть люди, готовые хорошо заплатить за то, чтобы…

Глава 22

Старый Гризли задумчиво и неспешно шел по улицам родного Нойнбурга, направляясь к дому. С того дня, когда он встретил в трактире своего старого товарища, Рэма Мустоффеля, прошло около двух недель. Он все еще обдумывал, не является ли его появление провокацией со стороны Департамента Государственной Стражи, однако склонялся к мысли, что это маловероятно. В то же время, думая о том, как помочь Рэму, он пока что не придумал ничего толкового. Сам Гризли уже не мог участвовать в подобной авантюре, не столько даже в силу своего возраста (он был еще весьма в хорошей форме), сколько в силу своего положения – разведчики его уровня даже на пенсии находились под негласным тайным контролем, что было вполне понятно: за ту информацию, которая хранилась в их поседевших с годами тайной войны головах, многие заплатили бы целое состояние. Подойдя к своему дому и неспешно поднимаясь по ступенькам крыльца, Старый Гризли привычно осмотрел входную дверь – в его отсутствие ее не открывали. Он вошел в прихожую, снял с себя уличные сапоги и переоделся в просторный домашний халат. Лето было жарким, и, чтобы сохранять в комнатах прохладу, перед уходом нужно было тщательно зашторивать окна – в комнатах стоял приятный полумрак. В гостиной он скорее почувствовал, чем понял: что-то не так. Старый Гризли жил один, годы службы в Обители сделали его убежденным мизантропом. Кресло. Одно из двух добротных, плетенных из ивового прута кресел, стоявших у камина, стояло не так. Желая повнимательнее рассмотреть те изменения, которые произошли в гостиной, он подошел к окну и стал отодвигать шторы, когда за его спиной раздался знакомый голос:

– Здравствуйте, Учитель, пожалуйста, не надо открывать окно!

Гризли удивленно оглянулся и увидел в противоположном углу своего ученика по имени Странник. По-видимому, он только что вышел из-за платяного шкафа, где искусно прятался, когда Гризли вошел в гостиную. Гризли кивнул ему головой приветственно и жестом указал на кресло. Дождавшись, когда Учитель сядет в одно из кресел, Странник удобно расположился в противоположном.

– Эта комната ведь у вас гостиная, Учитель? Вот я и пришел к вам в гости! Ради бога, извините меня за то, что я потревожил вас таким образом, и тем более – за тот риск, которому я вас подвергаю. Общение со мной, как я обоснованно предполагаю, может навлечь на человека крупные неприятности. Тем не менее выбора у меня не было – мне нужен совет по двум вопросам. Впрочем, если вы мне в этом откажете, я все пойму и нисколько не обижусь – я все равно всегда буду вам благодарен как своему Учителю!

Гризли задумался на минуту и улыбнулся своим мыслям. За эту минуту он просчитал следующие варианты: появление Мустоффеля и Странника – звенья одной операции Департамента Государственной Стражи, направленной против него (что вряд ли) или против Обители (что весьма возможно!); появление Странника не связано с Мустоффелем, а является операцией Обители по проверке его, Старого Гризли, лояльности – Странник исчез, затем появился через несколько месяцев – маловероятно, чтобы ради его скромной персоны проводили такую длительную и дорогостоящую операцию; Странник перевербован Западом и хочет завербовать его, Гризли, – он ведь лично знаком с большим числом тайных агентов, в том числе и в странах Запада – звучит фантастично, однако – чем черт не шутит! Еще никто не написал руководства о том, как должен вести себя шпион, когда свои же пытались его убить, а он выжил. И еще одна, может быть – самая невероятная версия: Странник действительно случайно выжил и ему действительно нужна его, Гризли, помощь.

Трудно сейчас объяснить почему, но своим чутьем, тем сверхъестественным чувством, которое не раз в трудную минуту приходило на помощь старому разведчику, Гризли склонился именно к этой, весьма фантастичной последней версии.

– Я готов помочь тебе, – просто ответил он Страннику, – и мне это тем более легко, что я сейчас – простой пенсионер Департамента Культуры. – Он не стал уточнять, что на пенсию раньше положенного срока он был отправлен именно по результатам его, Странника, последней операции и исчезновения. – Какие вопросы тебя интересуют?

– Два вопроса, Учитель, – сказал Странник. – Первый, по сути своей – праздный, волнует меня постольку, поскольку имеет ко мне отношение, – я погибший герой или предатель Родины?

– Секретным приказом за измену Родине заочно приговорен к смертной казни через повешение, объявлен в имперский розыск, – ответил ему Учитель, хитро прищурившись, – а разве лучше было бы быть мертвым героем?

– Да, вы правы. Тогда у меня второй вопрос – что мне делать сейчас? Мне нужен ваш мудрый совет, Учитель.

– Ты достаточно мудр и зрел, чтобы и это решить самостоятельно, однако я тебе отвечу: на мой взгляд, у тебя есть три варианта. Во-первых, ты можешь перейти границу и уйти на Запад, где, с твоими способностями и знаниями, ты, конечно же, не пропадешь. Во-вторых, ты достаточно хорошо владеешь искусством перевоплощения, да и по курсу подделки документов у тебя ведь всегда было только «отлично»; ты можешь придумать себе новую судьбу и жизнь и прожить ее, не покидая Империи, и у тебя это, я уверен, получится. Конечно, для того чтобы начинать новую жизнь, всегда нужны и новые деньги, впрочем, это ведь тоже не слишком большая проблема? – Старый Гризли замолчал, испытующе глядя на Странника.

– Учитель, вы сказали, что у меня три варианта, а назвали только два из них, – деликатно напомнил ему Странник.

– Ах да, конечно, – как бы отрываясь от своих мыслей, спохватился Старый Гризли, – есть еще и третий вариант. Если ты не хочешь меняться сам, измени окружающую тебя жизнь! В городе Петерштадте, откуда ты, насколько я помню, родом, в порту стоит Северная эскадра. Флагманский линейный корабль называется «Рутенбург» и командует им бэттлшип-коммандер Рэм Мустоффель. Если добраться до этого командира и сказать ему: «Поклон вам от шкипера „Дианы“, тогда…

Через полчаса, покинув дом Старого Гризли через заднее крыльцо, Странник шел на север Нойнбурга, откуда с Северной площади регулярно отправлялись почтовые дилижансы в Петерштадт. На ближайшем от дома Старого Гризли перекрестке он, как и следовало, повернул налево.

На перекрестке с раннего утра, надеясь заработать несколько серебряных монет, сидел молодой чистильщик обуви: смуглый, с черными вьющимися волосами паренек лет восемнадцати – типичный южной наружности чистильщик, каких много было в имперских городах. У такого чистильщика можно было привести в порядок свою запачканную или запыленную обувь, за отдельную плату смазав ее салом и сделав на время непромокаемой; купить себе новые шнурки или баночку гуталина. Впрочем, сегодня, по-видимому, его дело пребывало в упадке – мало кто покупал гуталин и чистил свою обувь в сухую летнюю погоду.

Проводив Странника долгим взглядом, пока тот удалялся от него вверх по улице, ведущей на север, чистильщик встал с маленькой, грубо оструганной лавочки, на которой сидел все время, собрал свой нехитрый скарб и куда-то заторопился…

Глава 23

Утренним почтовым дилижансом Странник приехал в Петерштадт. На въезде в город, у шлагбаума, сонный и ленивый орднунгполицайсержант невнимательно проверил документы у всех прибывших. Появление в городе некоего Иоганна Стромберга, торговца плотницким инструментом, приехавшего в Петерштадт по делам коммерции, его совершенно не заинтересовало – ежедневно в этот портовый город приезжали по делам и уезжали тысячи подобных Иоганнов – это было до тошноты обыденно, хотелось спать и еще при этом не опоздать в казармы к завтраку.

Странник не был в родном городе уже более десяти лет. Он не опасался, что кто-либо может узнать его – родители давно умерли, а для старых школьных товарищей он изменился до неузнаваемости. В сущности, того молодого петерштадтского паренька уже давно не было на свете – с того самого дня, как на этом же свете появился Странник, воспитанник Обители, ученик Старого Гризли. Он с удовольствием, впрочем – внешне совершенно незаметным, шел пешком по мостовым города своего детства, позволив себе предаться воспоминаниям. Главная радость ждала его впереди, когда он вышел на мост через широкую и полноводную реку, делившую город на две части. С моста открывался изумительный вид на старинную крепость, собор и дворец, и Странник остановился на минуту, чтобы полюбоваться ими. Для него это был некий особый, его личный ритуал: всегда, когда он покидал свой город, хотя бы ненадолго, он приходил на это место и здоровался с ним; на этот раз разлука вышла особенно долгой. Он посмотрел на северо-запад. Там, за строениями торгового порта высились мачты многочисленных военных кораблей Северной эскадры, кораблей, которые и были конечной целью его нынешнего путешествия. Прогулка пешком до порта, которая могла бы кого-либо и утомить, лишь взбодрила Странника и прибавила ему сил. Он неспешно прогуливался по набережной, любопытно разглядывая военные корабли, что было для приезжего вполне естественным делом, – сотни зевак на той же набережной занимались точно тем же. Во всех странах мира и во все времена военные парусники были одним из самых великолепных зрелищ и привлекали внимание всех – от мальчишек до седовласых старцев. Он отметил про себя, что часть набережной, к которой швартуются корабли, огорожена и охраняется, что у каждого трапа стоит вахтенный матрос и что пробраться на корабль незамеченным с набережной практически невозможно. Устав корабельной службы в эскадре Рэма Мустоффеля соблюдался великолепно. Можно, конечно же, было подойти к вахтенному матросу флагмана, представиться как-нибудь и попросить аудиенции у командира. Вахтенный вызвал бы офицера, тот проверил бы документы (почти подлинные), долго бы расспрашивал его о причинах визита (которые несложно придумать), занес бы его в вахтенный журнал и наверняка запомнил бы его внешность. Это совершенно не устраивало Странника, и он принял иное решение.

Вечером того же дня, когда уже начавшие сгущаться сумерки середины августа опускались на город и бухту, Странник сидел на корме небольшого ялика; портовый лодочник, всю свою жизнь зарабатывавший тем, что кого-то куда-то развозил в пределах гавани, и очень довольный этим вечером, так как в его кармане лежал целый золотой, тихо подвел его к корме флагманского линейного корабля «Рутенбург».

– Вот мы и у цели, герр Богач! – весело воскликнул лодочник. – Надеюсь, вам хорошо удастся разыграть своего друга-офицера! Мне вас ждать обратно?

– Подожди меня минут пять, – весело улыбнувшись лодочнику, ответил Странник, – и, если меня не выкинут из окна за борт, можешь идти обратно!

Лодочник рассмеялся – ему очень понравилась шутка остроумного незнакомца. Странник аккуратно встал на транец ялика, держась руками за перо руля флагмана, и полез наверх, туда, где по его убеждению должно было быть окно капитанской каюты. Окно это, по счастью, в этот жаркий летний вечер было открыто. Он резким рывком перекинул свое тело внутрь каюты и осмотрелся – в каюте никого не было. Странник правильно рассчитал время и еще раз мысленно поблагодарил своего учителя, Старого Гризли, заставлявшего их в Обители учить корабельный устав – вдруг да пригодится. Единственное время, когда командира корабля абсолютно не может быть в своей каюте, – это время подъема и спуска флага. Он услышал сигнал горниста «к спуску флага» и громкое «на флаг и гюйс…» и удобно устроился в командирском кресле – в сущности, он был полноправным гостем командира, хотя и получившим это приглашение весьма странным образом. Прошло около двадцати минут, прежде чем дверь каюты отворилась и в нее вошли два старших флотских офицера – в одном из них Странник узнал по описанию Мустоффеля. Опережая гневно-удивленный взгляд хозяина каюты, брошенный им на незнакомца, Странник встал, приветливо улыбнулся и сказал:

– Поклон вам от шкипера «Дианы»! – условный пароль, о котором они договаривались со Старым Гризли.

Рэм Мустоффель понимающе кивнул и сказал, повернув голову ко второму офицеру:

– Все в порядке, Шик, это как раз по делу, которое мы с тобой вчера обсуждали. – Он подошел к Страннику и протянул ему руку: – Бэттлшип-коммандер Мустоффель, а это мой товарищ, крузер-командер Шик, начальник мариненахрихтендинст.

Странник понимающе кивнул – так называемая морская информационная служба выполняла функции разведки флота, начальником которой и был представленный ему незнакомец.

Они устроились на креслах вокруг небольшого столика, и хозяин каюты сразу перешел к делу.

– Нам нужен человек, который сможет отправиться в горы Северо-Запада, найти в этих горах определенное место, достать там то, что нам надо, и привезти сюда. Вы могли бы взяться за такое поручение? Естественно, об оплате мы договоримся.

Странник посмотрел на Мустоффеля и улыбнулся.

«Военные всегда остаются военными», – подумал он и ответил:

– Извините, но я не совсем понимаю, зачем вам тратить столько денег? Такое поручение с легкостью мог бы выполнить любой из офицеров вашей эскадры. Или – не смог бы?

Рэм внимательно взглянул на незнакомца и ответил:

– Дело в том, что необходимо сделать все абсолютно незаметно – это раз. Второе – весьма вероятно, что вам будут противостоять сотрудники Департамента Государственной Стражи, причем это может выражаться как в организации погони за вами, так и в устройстве засад.

– Что же, это уже интереснее, – ответил Странник. «Интереснее и значительно дороже», – подумал он про себя. – Если засада будет организована в том месте в горах Северо-Запада, куда вы меня направляете, то проще будет сдать меня сейчас местным стражникам – быстрее и дешевле, вы не находите?

– Нет, – улыбнулся Мустоффель, – не нахожу. Мы абсолютно убеждены, что это место Департаменту Государственной Стражи совершенно неизвестно.

– Тогда откуда же у вас такая уверенность в том, что за мной будут следить? – последовал вопрос его собеседника.

– Дело в том, что мы уже отправляли определенное время назад своего человека, и он не вернулся – пропал вместе со всеми своими товарищами.

– Ну а если эта вещь, которую следует привезти из гор, такая ценная – не могли они просто податься с ней через западную границу – такое объяснение ведь вполне напрашивается?

– Нет, – уверенно ответил Мустоффель, – не могли. Наш посланник был офицером, человеком чести и не мог так поступить. Он скорее погиб бы, чем совершил такую подлость. Скорее всего, именно так и произошло, – печально добавил Рэм.

– Ну что же, – сказал Странник, задумавшись на минуту, – пожалуй, я смогу вам помочь. Рассказывайте мне, в чем суть вашего дела, какую вещь необходимо привезти и где ее достать, и, что особенно важно, расскажите мне все, что вы знаете про этого офицера, моего предшественника. Для меня очень важно знать, в чем причина его провала – тогда, вероятно, я смогу избежать повторения его ошибок.

Рэм Мустоффель открыл свой стол, достал из него несколько старинных свитков и разложил их на столе перед Странником.

– История эта началась еще в годы Большой Войны, – начал он обстоятельно. – Тысячник Зальцман…

В течение получаса Странник внимательно и не перебивая слушал своего собеседника. Умение слушать – одно из основных искусств, которому его учили в Обители. Старый Гризли любил говорить, что у человека один рот и два уха – так Господь дает нам понять, что слушать надо в два раза больше, чем говорить. Если бы Господь создавал разведчика, то ушей у него был бы добрый десяток. По ходу рассказа Странник отметил про себя, что миссия этого Валери была сущим экспромтом; что никто не утруждал себя разработкой легенды, не говоря уж о мероприятиях по ее обеспечению, никто не разрабатывал основного и запасного маршрута, по ходу основного маршрута не были намечены контрольные точки, позволявшие заговорщикам судить о поэтапном ходе операции; в сущности – ничего не было сделано. При упоминании Рэмом в четвертый раз о том, что Валери был верным и опытным кавалерийским офицером, Странник позволил себе деликатно улыбнуться. Эта улыбка не ускользнула от внимательных глаз Мустоффеля.

– Вы улыбаетесь, потому что сомневаетесь в способностях армейского офицера? – с оттенком неудовольствия спросил он. – Вы считаете, что опытный офицер не способен выполнить такое задание?

«Ох уж это извечное самопротивопоставление армейских и штатских! – подумал Странник. – Оно дано нам с момента сотворения мира от начала времен и исчезнет только тогда, когда канет в небытие и этот самый мир…» Странник посмотрел в глаза Рэму и спокойно ответил, давая понять, что не принимает вызова, звучавшего в интонациях собеседника.

– Во-первых, это утверждаю не я, а вы сами, иначе почему бы вы пригласили именно меня? И потом, скажите, герр Мустоффель, а сколько часов в Высшей Академии Кавалерии отведено для изучения конспирации, умения адаптироваться и маскироваться в социальной, профессиональной и этнической среде, как кавалеристов учат выявлять слежку и уходить от нее?

Мустоффель не нашелся, что ответить, однако раздражение, вызванное у него улыбкой Странника, прошло, и он продолжал свой рассказ. Когда он закончил говорить, за столом воцарилось молчание. Молчание продолжалось около минуты, при этом все присутствующие ощутили, как это много – целая минута. Нарушил молчание Странник.

– Хорошо, герр Мустоффель, я возьмусь за ваше дело. Для организации всего необходимо двести золотых. Еще пятьсот золотых – это мой задаток. В день, когда я доставлю вам эту жидкость, вы заплатите мне еще две тысячи – вас такие условия устраивают?

– Вполне, – коротко, утвердительно кивнув при этом головой, ответил Мустоффель. – Я хотел бы, чтобы вы рассказали нам вкратце, как вы намерены действовать.

– Что же, это вполне разумно, – сказал Странник. – Я достану себе документы какого-нибудь торговца, отправляющегося на Северо-Запад с каким-либо товаром. Я найду себе компаньона, мы закупим товар, возьмем телегу и лошадей. Оказавшись на месте, я под благовидным предлогом оторвусь от компаньона на пару дней, заберу Кровь Дракона и вернусь, сказав ему, что это местное красное вино, которое я планирую продать в Петерштадте. Вернувшись сюда, я так и сделаю – продам вам два галлона красного вина по очень хорошей цене, так что это даже не будет ложью. Вот вкратце мой план. Маршрут я выберу сам, товар – тоже. Чем меньше людей будет знать подробности о моей поездке, тем больше шансов на ее успешное завершение.

– А зачем вам компаньон? – поинтересовался крузер-коммандер Шик. – Ведь это лишний свидетель!

– Совершенно верно, герр Шик, это так. Однако для того, чтобы такая поездка на Северо-Запад была оправдана с коммерческой точки зрения, необходимо вложить в дело около полутысячи золотых – иначе предприятие просто-напросто себя не окупает. У меня будет двести золотых, и мне нужен будет компаньон.

– Послушайте, – возразил ему Шик, – деньги для нас – не проблема! Мы можем дать вам начальный капитал размером хоть в тысячу золотых – лишь бы был результат!

– Это очень здорово, что для вас деньги – не проблема, – ответил с улыбкой Странник. – Деньги будут большой проблемой для меня. Дело в том, что в Империи тысячи торговцев, имеющих начальный капитал в одну-две сотни золотых. Никто не может знать их количества, никто не знает их имен, никто не запоминает их лиц – это толпа. В то же время купцов, оперирующих тысячами, в Империи сотни, а в одном отдельном городе – десятки, так что появление нового богатого игрока на рынке торговли, скажем, шерстью или еще чем угодно – всегда заметное событие. Появление такого человека вызывает всеобщий интерес, причем первый и главный вопрос, который будут задавать себе все, от торговца тыквенными семечками на рынке до бургомистра в ратуше: «Откуда у него взялись эти деньги?» Привлекать к себе внимание в моем случае – верный способ познакомиться с местным управлением Государственной Стражи. И потом – компаньон, не задействованный в основном деле – прекрасное обеспечение легенды. Это человек простодушный, ничего не знающий и потому уже внушающий доверие. На основании всего сказанного я считаю, что компаньон необходим. Так делает большинство купцов, а быть невидимым можно, только растворяясь в большинстве.

В течение последующего часа они договорились о деталях, способах связи и паролях; Странник получил увесистый мешочек с семьюдесятью золотыми десятками и собрался уходить. Шик лично спустил по правому борту ялик с веслами, на котором он смог добраться до берега. В кромешной темноте августовской ночи этого никто не мог заметить. Пришвартовав ялик в условленном месте, он пошел искать себе постоялый двор, чтобы в остаток уходящей ночи немного выспаться.

Утром следующего дня боцман флагмана Северной эскадры был в отвратительнейшем расположении духа. Его день начался не с подъема флага, как у всех добропорядочных моряков, а с чудовищного нагоняя, полученного им от командира в связи с тем, что корабельное имущество, вместо положенного ему места, болтается по гавани черт знает где! В ответ на его заверения о том, что все на месте и в полном порядке, командир, язвительно улыбаясь, отвел его на ют, откуда грациозным движением своей командирской руки указал на пришвартованный к какому-то грязному торговому пирсу новенький ялик с флагмана.

– Вы считаете, там его место, боцман? – презрительно прищурившись, спросил командир. – Подумайте над этим, боцман, серьезно подумайте!

Если бы в последующие полчаса рядом с боцманом кто-нибудь сообразил бы поместить ученого-филолога и этот ученый удосужился бы записать мысли боцмана по поводу сохранности корабельного имущества, на свете появился бы прекрасный словарь идиоматических выражений с хорошей претензией на академичность…

Глава 24

Зихерхайтскапитан Шмидт уже несколько дней сидел в своем кабинете, при этом его стол был завален разнообразными бумагами. Он, по распоряжению своего непосредственного начальника, зихерхайтсдиректора Фукса приводил в порядок материалы по делу «Волхвы» для того, чтобы закрыть его и сдать в архив. Он был категорически не согласен с тем, что это дело закончено, однако его мнения в Департаменте никто не удосужился спросить, а сам он, исходя из своего жизненного опыта, был абсолютно уверен, что инициативы проявлять не следует. Из всех типов офицеров, служивших в Департаменте Государственной Стражи, наименьшей любовью у руководства пользовались офицеры умные и инициативные. Более того, этот тип офицеров вызывал наибольшее раздражение, что вполне понятно – если человек выступает с инициативой, значит, он обоснованно полагает, что у него есть идеи более остроумные и рациональные, чем у его руководства. Если же офицер и вправду полагает, что в его голову могут приходить мысли более остроумные, чем в головы старших по должности и званию командиров и начальников, следовательно он не испытывает должного уважения к этим самым начальникам, то есть фактически нарушает п.п. 12 и 13 устава внутренней службы, которые гласят: «Сотрудник Департамента обязан с должным уважением относиться к своим командирам и начальникам, старшим по званию, старшим…» Здесь следует справедливо заметить, что в любой армии или полиции мира офицер, не соблюдающий устава внутренней службы, является плохим офицером, и любая армия или полиция стремится от такого офицера скорее избавиться. Понимая, что ничего изменить он не может, Шмидт тем не менее добросовестно выполнял поставленную перед ним задачу и усердно сортировал, нумеровал и подшивал документы по закрываемому делу.

В его руках вновь оказалась папка из спецхранилища, которую можно было выносить оттуда только по специальному письменному разрешению господина зихерхайтспрезидента, но которую все же принесли к нему в кабинет, так как распоряжение касалось всех документов по данному делу. На обложке этой папки стоял гриф «Совершенно секретно» и было написано: «Личное дело, секретный сотрудник Р-028 „Аристократ“. Шмидт открыл папку и внимательно пролистал документы, которые в ней хранились. Агент «Аристократ» был внедрен в координационный совет организации «Волхвы» три года назад и, судя по содержанию его донесений, пользовался полным доверием у руководства заговорщиков. «Аристократом» был граф Герхард фон Шлак, потомственный дворянин из древнего рода фон Шлаков. Ничего особенного не было в личном деле этого осведомителя, таком же, как и личные дела десятков тысяч других осведомителей, снабжавших Департамент Государственной Стражи деликатной информацией вот уже более полувека. Шмидта заинтересовало не это – ему вдруг очень захотелось понять, почему этот Герхард фон Шлак стал секретным осведомителем. За время своей службы в Департаменте зихерхайтскапитан видел сотни таких специальных агентов, десятки из них были завербованы лично Шмидтом. Он выделял из них тех, кто шел на сотрудничество ради денег, и тех, кому в жизни не хватало острых ощущений, кто был от природы ущербен и сотрудничеством с Департаментом самоутверждался в этой жизни и кто банально пытался свести счеты со своими недругами и соседями; но здесь – здесь было что-то иное. Граф фон Шлак-младший был образованным и материально обеспеченным человеком, скорее всего, он не должен был страдать комплексом неполноценности. Вряд ли причиной сотрудничества был поиск острых ощущений – у графа было достаточно денег для путешествий, занятия конным спортом, охотой.

Шмидт подумал, что ключ к пониманию мотивов поведения фон Шлака лежит в самой истории имперского дворянства. В течение многих веков в Империи правила сформировавшаяся дворянская элита, однако, как это часто бывает в истории, эта элита имела неуклонную тенденцию к вырождению. Если какие-нибудь пять-семь сотен лет назад понятия «дворянин» и «воин» (точнее – «всадник») обозначали одно и то же, то к началу прошлого века имперское дворянство занималось чем угодно, но только не защитой отечества, при этом две трети этого дворянства жили в абсолютной праздности. Те немногие представители тогдашней политической элиты, кто все еще следовал традициям и отправлял своих сыновей служить в армию, тем не менее отправлял их в один из специальных придворных элитных полков, служба в которых никакого отношения к защите отечества не имела, но была квинтэссенцией все той же праздности, только в красивом парадном мундире. Такое состояние правящей политической элиты не могло не привести Империю к глубокому духовному и экономическому кризису. Пришедший в результате дворцового переворота к власти император Максимус IV понимал, что требуются решительные меры, и, с присущим ему радикализмом, приступил к уничтожению старой элиты и к выращиванию новой. Это его решение историки до сих пор считают одним из самых спорных и неоднозначных, однако ни один из этих историков не нашел ответа на простой вопрос – а куда еще можно было бы пристроить полностью выродившуюся политическую элиту? Имперское дворянство в эти годы раскололось на три части: одна из них, примерно равная половине от их общего числа, захватив с собой свои сбережения, бежала в страны Запада для того, чтобы затем, в значительной своей массе, встать в ряды армии Мерсье. Другая, наименьшая и возможно – самая достойная, еще не выродившаяся духовно часть организовала попытки сопротивления новой власти, и именно эта часть, а не все дворянство, как писали некоторые исследователи, и была уничтожена. И наконец, была третья часть – те, для кого привилегии и положение были основной и единственной целью всей их жизни. Именно в привилегиях, положении в высшем свете и ренте они видели смысл своего существования. Единственно возможный путь не только для своего спасения, но и для сохранения своего положения они видели в активном сотрудничестве с Департаментом Государственной Стражи. Шмидт хорошо помнил запыленные папки из спецхранилища, папки, в каждой из которых было полно спецдонесений на своих же товарищей-дворян и многих других подданных, недворянского происхождения, иногда – просто людей, оказавшихся в ненужное время в ненужном месте.

Так или иначе, но в имперской дворянской элите середины прошлого века произошел противоестественный отбор, в результате которого в Империи из дворян выжили только те роды, представители которых отличались максимальной нечистоплотностью и беспринципностью. Их отцы сотрудничали с Департаментом в деле истребления себе подобных, и это была та цена, которую они заплатили за свою жизнь и привилегии. Их сыновья, конечно же, не отвечали за поступки отцов, однако выросли и были воспитаны именно в этой среде и в большинстве своем имели те же жизненные приоритеты.

Несмотря на все это, в сегодняшней Империи существовала определенная мода на «дворянство». Многие крупные чиновники старались обзавестись красивой родословной и гербом, хотя все знали, что их предки, а чаще всего – они сами, приехали в столицу из какого-нибудь хутора Южного Верхнеземелья. Тем не менее желание обрести дворянские корни было вполне объяснимым и даже, можно сказать, естественным. Шмидт помнил, как в Академии, на занятиях по политологии старенький профессор объяснял им смысл понятия «легитимности власти». Для человека, шагнувшего из свинопасов в главы крупного имперского департамента, очень важно было избавиться от ощущения собственной неполноценности и понять, почувствовать, что власть, которая свалилась в его руки, есть не случайность, но историческая предопределенность.

Одновременно в обществе сложилось представление о дворянстве как о некоей светлой и прогрессивной силе общества, к сожалению все же утраченной. Это представление вытекало из общечеловеческого желания верить добрым сказкам и полагать, что раньше небеса были синее, а вода – мокрее. Именно то, что большая часть былого имперского дворянства была полностью истреблена Максимусом IV и в настоящее время у народа не было возможности наблюдать ее в реальной жизни, и порождало легенды о некоей особенной порядочности и государственности этих людей. Именно эти легенды, впитанные сознанием с детства, и побудили заговорщиков из организации «Волхвы» принять в свои ряды потомственного дворянина Герхарда фон Шлака. Но что заставило его самого сотрудничать с Департаментом?

Подумав над этим, зихерхайтскапитан пришел к выводу, что фон Шлак не просто был внедренным агентом Департамента в тайной организации. Скорее всего, он вел тонкую и сложную двойную игру. Поскольку основной ценностью для него в этой жизни было сохранение его собственных привилегий, он, скорее всего, вошел в Координационный Совет мятежников для того, чтобы обезопасить себя на все случаи жизни. В случае провала организации он оставался героем для власти нынешней и вправе был рассчитывать на значительные награды. В случае победы «Волхвов» он также автоматически входил в верхушку новой политической элиты Империи. Конечно, всегда оставался минимальный риск разоблачения, но ставки были высоки, и рисковать стоило.

В кабинет Шмидта вошел зихерхайтссержант Шульце, который принес пачку свежих сообщений из региональных управлений Государственной Стражи.

– Для нас есть что-нибудь интересное? – спросил Шмидт, кивнув головой в сторону бумаг. Без помощи сержанта он не справился бы с текущей ежедневной документацией и за неделю, так что помощь зихерхайтссержанта была для него очень важна.

– Вот эти два донесения должны вас заинтересовать, – ответил Шульце и выложил на стол бланки расшифрованных сообщений, доставленных сегодня утром фельдкурьерской службой Департамента.

«Департамент Государственной Стражи

Зихерхайтскапитану Шмидту

Лично, секретно.

Почтительно докладываю:

В соответствии с Вашей ориентировкой 12-Н-42 по делу „Волхвы“, довожу до Вашего сведения, что, по информации, переданной нам осведомителем Департамента М-453 (агент „Лодочник“), вечером 20 августа сего года им был доставлен на флагманский линейный корабль „Рутенбург“ неизвестный мужчина, возраст около 35 лет, рост средний, телосложение нормостеническое, волосы светло-коричневые, чуть вьющиеся, лицо овальное, усов и бороды нет; цвет глаз не оценен из-за темного времени суток. Незнакомец пробыл на борту около двух часов, после чего с борта линейного корабля был спущен ялик, на котором тот вернулся на берег, пришвартовавшись у торгового пирса № 4, далее незнакомец отправился на постоялый двор „Медведь“, где и пробыл до утра. Принимаем меры по обеспечению дальнейшего наружного наблюдения.

Начальник Западного районного управления Государственной Стражи города Петерштадта,зихерхайтсмайор Штольц».

Вторая бумага, расшифровка сообщения, пришедшего из Нойнбурга, гласила:

«Департамент Государственной Стражи

Зихерхайтскапитану Шмидту

Лично, секретно.

Почтительно докладываю, что семнадцатого августа сего года, в четыре часа пополудни из дома фигуранта „Педагог“ вышел неизвестный мужчина средних лет, рост шесть футов три дюйма, волосы светло-коричневые, чуть вьющиеся, глаза серые, лицо овальное, нос прямой, ровный, телосложение нормостеническое. Каким образом неизвестный проник в дом фигуранта, установить не удалось. Прямо из дома „Педагога“ наблюдаемый проследовал на Северную площадь, где приобрел для себя место в почтовом дилижансе, направляющемся в Петерштадт (информация получена от агента Н-104 „Южанин“). По дороге от дома фигуранта до дилижанса наблюдаемый ни с кем контактов не имел. Продолжаем наружное наблюдение за домом фигуранта „Педагог“.

Начальник городского управления Государственной Стражи города Нойнбурга,зихерхайтсмайор Герлах».

– Дело все больше ускоряется! – сказал Шмидт Шульце. – Видите, сержант, как нарастает поток информации по делу, которым мы занимаемся? Это верный и объективный признак того, что дело движется к развязке. Исходя из своего профессионального опыта, я позволю дать прогноз – до конца этого дела остается не более месяца!

Произнося эти слова, зихерхайтскапитан Шмидт даже не представлял себе, насколько он окажется прав…

Глава 25

Этот трактир в центре Нойнбурга был одновременно прекрасной пивной, биржей, клубом местных и приезжих купцов и центром торгово-деловой активности чуть ли не всего Северо-Запада. Сюда приходили поесть, выпить хорошего пива, поделиться новостями или узнать их, найти продавца или покупателя практически для любого товара, компаньона для любого коммерческого предприятия. Здесь можно было узнать цены на что угодно, курс практически любой валюты, виды на урожай и прогнозы на добычу полезных ископаемых на текущий год и многое другое из того необходимо-повседневного, что и составляет понятие «деловая жизнь». Странник вполне обоснованно надеялся, что здесь он без особых усилий сможет найти себе торгового компаньона для поездки в горы Северо-Запада. Он нашел для себя свободный столик и заказал кельнеру две кружки светлого пива и порцию охотничьих колбасок, жаренных на сосновых шишках. Пиво, принесенное через пять минут, и вправду было изумительным. Он вспомнил свою юность – тогда они со своим школьным другом, Большим Ник-Ником, после школьных занятий бежали в пивную к старому Гюнтеру и брали у него большой кувшин светлого пива; а старый Гюнтер улыбался им и укоризненно качал головой – такие молодые, гимназисты, а уже пьют пиво, но пиво неизменно наливал, и они забирались на крышу дома, где ласково грело майское петерштадтское солнце и откуда была видна ослепительная в своей красоте и лучах весеннего светила излучина большой реки и величественный кафедральный собор на их берегу; они сидели на крыше, пили прохладное пиво и щурились яркому свету, любовались окружающей их красотой и по-детски не понимали, да и не могли тогда понять, что эти мгновения – самые счастливые в их жизни. Как же давно это было…

Странник поднял голову и увидел, что через зал, наполненный посетителями, от стойки бара, держа в руках две запотевшие от холода кружки светлого пива, к его столику приближается человек лет двадцати восьми – тридцати, высокий шатен спортивного телосложения с приятным и открытым лицом и веселыми глазами. Он подошел к Страннику и спросил:

– Извините меня, добрый господин, нельзя ли присесть за ваш столик? Сегодня здесь просто какое-то столпотворение – ни одного свободного места! Можно подумать, что сейчас в городе ярмарка или пивной фестиваль, хотя до них еще не меньше трех месяцев. Получив утвердительный кивок Странника, он присел и поблагодарил: – Спасибо вам, дружище, выручили меня! Я уж было подумал, что пиво придется пить стоя, а это нелепо, особенно учитывая качество здешнего напитка. Вы тоже предпочитаете светлое? Я всегда пью только светлые сорта, если мне предстоит после этого заниматься какими-то делами, – темное пиво делает человека расслабленным и безвольным, что в коммерции, конечно же, недопустимо.

По манере собеседника держаться и говорить Странник безошибочно узнал в незнакомце петерштадтца – выходцев из этого города ни с кем невозможно было спутать. Среди имперских ученых бытовало даже мнение, что петерштадтский говор является наиболее правильным, эталонным. Впрочем, сам он считал, что подобное утверждение более чем спорное – в любой большой империи есть Север и Юг, на севере вынужденно развивается промышленность и наука, а юг естественным образом – сельскохозяйственный, крестьянский. Южный говор практически в любой стране мира воспринимается снобами как признак бескультурья, хотя на самом деле правильнее говорить об относительно низком уровне образованности. В то же время если рассматривать истоки того или иного языка, то они, несомненно, находятся в деревне, а не в городе, ибо город вырастает из деревни, как дерево из земли. Тем не менее здесь, в Нойнбурге, Страннику особенно приятно было встретить земляка.

– Вы из Петерштадта, если я правильно понял? – спросил он незнакомца.

– Да, да, и вы, судя по радостному выражению ваших глаз, оттуда, – ответил собеседник. – Позвольте мне представиться – Большой Майк из Петерштадта, торговец.

– Торговец чем? – деликатно поинтересовался Странник.

– Видите ли, дружище, да практически всем! – нисколько не смутившись от такого вопроса, ответил Большой Майк. Я пробовал торговать зерном, сукном, обувью… Вот какой я сделал вывод – торговать можно чем угодно, лишь бы угадать с местом и сезоном, ну и еще – чтобы конкуренты не мешали. Сейчас я пока ничем не торгую, но хотел бы подыскать себе компаньона и поехать куда-нибудь с товаром. У меня есть двести золотых – сумма недостаточная, чтобы поездка окупилась, если ехать одному, а вдвоем – в самый раз. А вы чем намерены здесь заниматься, вы ведь тоже нездешний?

– Да, – ответил ему Странник, – я коренной петерштадтец, Иоганн Стромберг, торговец плотницким инструментом. И, кстати, тоже подыскиваю себе компаньона.

– Здорово! – обрадовался Большой Майк. – Плотницким инструментом я еще никогда не торговал. Это трудно?

– Не труднее торговли зерном или обувью, хотя, конечно же, своя специфика имеется. Хотите попробовать себя в этом деле?

Через три минуты они обо всем договорились и стали торговыми компаньонами из расчета пятьдесят на пятьдесят. Были заказаны еще четыре кружки пива, чтобы отметить начинание, и через полчаса компаньоны были уже на «ты».

– А где ты жил в Петерштадте? – спросил Странник Большого Майка, отпивая очередной глоток пива.

– На правом берегу, напротив кафедрального собора, у излучины реки, – ответил тот, жуя жареную колбаску.

– А я на левом, за собором, – удовлетворенно улыбнулся Странник. – Но если ты жил напротив собора, значит ты должен был ходить в Хэмпфордскую гимназию! Повезло же тебе, приятель, это одна из лучших гимназий города, я всегда завидовал ребятам, которые там учились.

– Да, я там учился, – ответил Большой Майк, эта гимназия дала мне очень много, и я до сих пор благодарен своим учителям.

– Еще бы, я тебя хорошо понимаю, – отозвался Странник, в очередной раз с наслаждением погружаясь в воспоминания детства – какая у вас там была сильная команда по игре в кегли! Во дворе вашей гимназии мы три раза играли – сборная правого берега против сборной левого – и всегда проигрывали! Ваш центровой, его, кажется, звали Клаус – ему не было равных! Он швырял шар через весь двор с максимальной дистанции, и нам казалось, что это ядро, выпущенное из пушки, – бабах! И все кегли разлетелись – тотус, и так – четыре раза подряд! Состязаться с вашими парнями было практически невозможно! Ты тоже играл в кегли?

– Нет, – скромно ответил Большой Майк, – я в большей степени увлекался алхимией и словесностью.

– Да, судя по манере говорить, словесностью ты овладел в совершенстве. Еще бы – в вашей гимназии словесность преподавал Стивен Крогг, лучший учитель города! Я ходил к нему в литературный кружок, в юности я даже пытался сочинять стихи – для любимой девушки, и все такое…

– Да, помню старика Крогга, он был строгим, но очень нас любил, – мечтательно заметил Большой Майк; очевидно было, что и ему приятно совершить увлекательную экскурсию в раннюю юность. Они вышли из трактира около десяти вечера, причем от выпитого пива и приятных воспоминаний были в великолепном веселом расположении духа.

– Ты где остановился, Иоганн? – спросил Странника его новый приятель.

– На постоялом дворе, а где же еще, не в ратуше же, – ответил ему тот, кого он знал как Стромберга. Это замечание очень развеселило обоих компаньонов, и они долго и заразительно хохотали, обращая на себя внимание запоздалых прохожих, впрочем – внимание не особенно пристальное: для купеческого Нойнбурга такого рода сцены были в порядке вещей.

– Знаешь что, Иоганн, пойдем ночевать ко мне?

– Пойдем, – радостно согласился торговец плотницким инструментом, и они двинулись в темноте к северо-восточной окраине города…

На следующий день, с утра, друзья принялись готовиться к задуманному ими коммерческому предприятию. Для начала они выбрали себе и приобрели не слишком новую, но в хорошем состоянии телегу, запрягаемую парой лошадей и двух лошадей местной породы, прекрасно подходивших для условий Северо-Запада – выносливых, трудолюбивых и способных по двое суток идти без фуража. Затем настала очередь товара. Для торговли в лесных краях, на западных склонах гор Северо-Запада, за перевалом Шварценберг, издревле славившимся своими лесорубами и плотниками, они приобрели небольшие партии петерштадтских топоров, считавшихся в Империи лучшими, тесла, пилы, рубанки. Все это было надежно упаковано в деревянные ящики и погружено на телегу. Странник объяснил Майку, что наилучшим временем для торговли будет сентябрьская ярмарка в местечке Штофплатц, что на западном склоне.

Далее в местном муниципалитете без особых проволочек (пять золотых клерку) была оформлена подорожная грамота, в которой говорилось, что торговцы Иоганн Стромберг и Майк Шумахер едут с коммерческими целями на Северо-Запад, что документы у них проверены и что соответствующие налоги и справедливые подати ими уплачены. В последнюю очередь компаньоны решили обзавестись едой на тот случай, если в дороге они не найдут подходящего места для ужина и ночлега. Для себя они взяли также два кортика с длиной клинка около фута, двадцать ярдов крепкой пеньки, походную лампу с запасом свечей и две большие кожаные фляги, каждая емкостью по галлону. Странник объяснил Большому Майку, что в тех местах можно купить в это время года великолепное красное вино местного производства – зачем же возвращаться совсем уж порожняком?

На свои вложенные в предприятие на паях четыреста золотых они рассчитывали получить не менее семисот золотых назад, иначе говоря, за месяц, потраченный на дорогу и торговлю, каждый из них планировал заработать примерно по сто пятьдесят золотых. Для мелких торговцев это было бы очень неплохим результатом, и Большой Майк, воодушевленный их начинанием, пребывал в прекрасном расположении духа.

– Ну что же, Иоганн, нам пора в дорогу, – бодро сказал Майк на следующее утро.

Странник задумчиво посмотрел на него и через несколько мгновений ответил:

– Да, дружище, ты прав. Нам обоим пора двигаться вперед.

Странник подумал, что человеку, в сущности, всегда нужно двигаться вперед, и счастлив тот, кто четко определил себе конечную цель этого движения. Но даже если ты абсолютно не понимаешь, куда тебе следует идти, то все равно – идти надо. Идущий в неправильном направлении все равно лучше того, кто стоит. Он еще раз взглядом, в котором оттенок печали был растворен в мудрости понимания, посмотрел на своего компаньона, и они тронулись в путь…

Глава 26

Дорога бывает разной. Иногда это прямая и ровная линия, проложенная твердой рукой и несгибаемой человеческой волей; такая дорога идет через леса и овраги, перешагивает мостами через полноводные реки, причем сами по себе эти мосты в силу своей красоты, надежности и инженерного изящества уже могут служить символом торжества человеческой мысли. Такая дорога не сворачивает при встрече с горами, а прорубает их насквозь, и при этом кажется, что строителям этой дороги абсолютно наплевать на то, во сколько времени, труда и человеческих жизней она обходится. Цена такой дороги огромна, а выгода от нее практически вечна. Иная дорога петляет на местности, спускается в низины и ищет брода, на котором можно организовать переправу шаткую, ненадежную и зависимую от милостей погоды. Такая дорога строится из расчета наименьшего сопротивления и не идет кратчайшим путем, она недолговечна и быстро зарастает травой и труднопроходимым кустарником, после каждого дождя грунт на ней оседает внушительного размера ямами, в которых долго не пересыхают грязные лужи. Такая дорога легка для строителя, но трудна для путника. В чем-то эти дороги напоминают и человеческие судьбы: большинство людей строят себе путь простой, огибающий складки жизни, но лишь единицы из них избирают себе путь прямой и трудный, путь, не подстраивающийся под капризы судьбы, но изменяющий ее и формирующий. Подобно этому, и дороги Империи были преимущественно простого, извилистого типа.

Странник и Большой Майк двигались по дороге, проходившей через густые хвойные леса Северо-Запада уже третий день. Первая ночевка была вполне успешной – они нашли постоялый двор с типичным для этих мест названием «Добрый медведь»; причем вывеску заведения украшала значительных размеров, писанная маслом картина на деревянном щите, изображавшая этого самого медведя с кружкой пива в правой лапе. Внутри они нашли уютную комнату на двоих и добротный ужин, причем Странник отметил про себя, что в этих местах еще не разучились готовить его любимый напиток под названием «Святая Мария».

Кажется, что с древних времен людям было понятно, что для приготовления этого великолепного напитка необходимо в большую рюмку, наполовину наполненную холодным шнапсом, медленно, по краешку вливать томатный сок. Некоторые народы делали наоборот и аккуратно наслаивали шнапс сверху над томатным соком, однако Странник считал такой подход крайне нерациональным – получался тот же результат при гораздо больших усилиях. Далее необходимо было напиток посолить, причем для этого годилась лишь соль крупная, самого грубого помола, привозимая с соляных копей Зальцбурга. Именно такая соль наполовину ложилась на границе шнапса и томатного сока, а наполовину (самые крупные кристаллы) оседала на дно рюмки. Затем следовало бросить сверху очень маленькую (ни в коем случае не маленькую – этим ведь можно все испортить!) щепотку молотого черного перца, при этом перец должен быть молотым на ручной мельнице самого тонкого помола, что позволяло ему тонкой пленочкой покрыть поверхность напитка, весьма негусто. Затем, и это ключевой момент в приготовлении, надлежало сверху капнуть одну малюсенькую капельку заморского соуса «Тобаско», привозимого из Нового Света купцами, и немедленно пить, пока шнапс не согрелся, а кристаллы соли не растворились. Пить необходимо залпом, до самого дна, при этом пьющий сперва ощущал вкус черного перца, затем (мимолетом) холодного шнапса, затем обжигающего «Тобаско», потом мягкого, ласкающего язык томатного сока, и вот наконец кульминация этой вкусовой симфонии – кристаллы соли, которые надлежит вытряхнуть из рюмки себе в рот и растереть между языком и небом. Эти секунды в своей жизни Странник не без основания относил к категории упоительных, с чем трудно было не согласиться. В такую гармоничную и веками отточенную рецептуру, ставшую из рецепта уже скорее ритуалом, невозможно внести сколько-нибудь заметных дополнений, не потеряв при этом качества напитка. Однако в последние годы, когда общий уровень человеческой культуры в Империи (да, надо признаться, и за ее пределами) стал катастрофически падать, это коснулось и «Святой Марии». Во многих трактирах, особенно в столице, этот напиток стали делать совершенно несуразным способом: перемешивать шнапс с томатным соком, добавлять в него черт знает что, включая даже дольки лимона и кусочки льда и т. д. Странник, любивший этот напиток, воспринимал эти перемены очень болезненно, а профессионализм не позволял ему подойти к кельнеру и научить его, как правильно надо готовить, – где бы он ни появлялся, он старался не оставлять о себе лишних воспоминаний. А в этом провинциальном придорожном постоялом дворе «Святую Марию» готовили именно так, как следует, и компаньоны выпили перед сном по три порции. На вторую ночевку им пришлось остаться в лесу, завернув свой воз с дороги на какую-то более или менее проходимую лесную тропинку, и, расположившись под вековой елью, укрыться дорожными плащами. В отсутствие дождя эта ночевка тоже оказалась приятной – воздух был чист и пронзительно свеж, как это бывает только в хвойных лесах, наполнен запахом хвои, хотя наличие в воздухе комаров и указывало, что неподалеку можно встретить болота. Проснулись путники с первыми лучами восходящего солнца, пробивавшегося через еловые ветки, и снова двинулись в путь.

К концу третьего дня пути воздух стал прохладным, северо-восточный ветер нагнал туч, с неба стал накрапывать мелкий дождик. Друзья всерьез задумались о проблеме третьей ночевки и сошлись во мнении, что следует найти пригорок, встать на нем и спать под возом, однако, въехав на вершину холма, они увидели в одной версте к западу по дороге небольшую деревушку, судя по жиденькому дыму из нескольких труб – обитаемую; решили добраться до нее, чтобы заночевать с комфортом и накормить лошадей. Деревушка была маленькая, и компаньоны, подъехав к ней поближе, насчитали в ней лишь восемь дворов. Это были типичные для богатого лесом края бревенчатые одноэтажные строения с загонами для домашнего скота, бревенчатыми колодцами, хозяйственными постройками, заборами из длинных деревянных прутьев. Некоторые из домов явно пустовали, над крышами других вился дымок, и в них, по-видимому, готовилась вечерняя пища, однако и над этими, обитаемыми домами витал дух запустения. Постучавшись в две или три избы, путники пообщались с весьма неприветливыми и подозрительными хозяевами, с которыми не то чтобы договориться о ночлеге, но и поговорить-то толком не получилось. Тем не менее перспектива снова ночевать в лесу, сыром и неуютном от непрекращающегося дождя, не радовала ни Странника, ни Большого Майка, и они продолжили попытки. В шестом по счету доме, если считать от дороги, к ним на крыльцо вышел небритый и давно не причесывавшийся мужчина средних лет, неопределенного, впрочем, возраста, с отечным лицом землистого цвета. Он угрюмо посмотрел на пришельцев, которые просились на ночлег, предлагая за кров и корм для лошадей один золотой – плату для этих мест более чем щедрую, и равнодушно кивнул головой:

– Да ради бога, мне все равно, оставайтесь!

Большой Майк распряг лошадей, насыпав им сена и пожалев, что не может дать зерна, а Странник тем временем переносил в дом вещи. Телегу с товаром они оставили на дворе под окнами.

Хозяин небрежно выставил на грубый деревянный стол ужин, состоявший преимущественно из вареной картошки в чугунке и квашеной капусты из бочки. В этих краях картошка, привезенная около века назад из Нового Света, была основным продуктом питания. Поблагодарив крестьянина и сев за стол ужинать, компаньоны переглянулись и подмигнули друг другу. Каждый из них знал, что лучший способ завоевать доверие хозяина дома в этих местах – это выпить с ним шнапса таким образом, чтобы этот шнапс исходил от гостей. Большой Майк достал из своей походной сумки флягу и предложил хозяину:

– Не желаете ли, за знакомство, у меня прекрасный нойнбургский шнапс двойной перегонки.

«Нойнбургский двойной» считался в Империи одним из самых качественных сортов шнапса. Несмотря на общую угрюмость, казалось, что в глазах хозяина дома сверкнула живая искорка, и он сказал:

– А что же, почему бы и не выпить.

Первые три рюмки прошли в относительной тишине. Однако они в какой-то мере растопили лед недоверия, и за столом завязалась беседа, правда, носившая все же печальный оттенок.

– Дожди, – задумчиво, посмотрев куда-то вдаль, промолвил крестьянин.

– Да, мы тоже попали под дождь, – поддержал беседу Большой Майк, полагая, что разговор о погоде – вполне приличное начало застольного общения.

– Вы попали, – все так же задумчиво и с глубокой печалью продолжил крестьянин, – а у меня на огороде неделями вода стоит, вся картошка сгниет, к зиме без еды останемся, вот что! – и обреченно махнув рукой, он резко опрокинул себе в рот очередную рюмку.

Странник был городским жителем, он родился и вырос в Петерштадте и никоим образом не считал себя знатоком земледелия. В то же время, подъезжая к деревне, он видел, что стоит она на высоком, около тридцати ярдов, песчаном берегу реки, скорее всего, – одного из правых притоков полноводного Лухса, и огороды хозяина дома стояли у самого обрыва. Выкопать две-три канавы и осушить огород заняло бы, при наличии лопаты или заступа, не более полусуток. Он поинтересовался у хозяина дома:

– А может быть, огород можно осушить?

Крестьянин посмотрел на него, кривовато усмехнулся – мол, и эти туда же, и снова махнул рукой:

– Какое там, где ж его осушишь!

Эта простая констатация вселенской обреченности сельского хозяйства потребовала немедленного удовлетворения, что и было достигнуто очередной рюмкой шнапса, виртуозно опустошенной земледельцем. Спать они легли поздно, впрочем, после товарищеского ужина уснули в теплом доме мгновенно. Утром Странник проснулся, как обычно, вместе с восходом солнца и, с удивлением для себя, обнаружил, что Большой Майк опередил его – со двора раздавался скрип колодезного ворота и плеск воды. Выйдя на крыльцо, Странник увидел, как его товарищ, раздевшись до пояса, умывается холодной колодезной водой. За все время своего существования человечество не изобрело еще лучшего способа проснуться и взбодриться. Странник поежился – утро было холодным – и после нескольких секунд размышления присоединился к Майку. Они поливали друг друга около пяти минут, пока не прогнали напрочь желание спать и ту мутную пелену, что оставалась в их головах после вчерашнего ужина. Большой Майк выпрямился во весь свой большой рост и стал тщательно растираться предусмотрительно захваченным с собой из дома полотенцем. Странник увидел, что на правой половине груди у товарища наколота весьма искусно выполненная татуировка, изображавшая горностая, сидящего на ветке ели и приготовившегося к прыжку. Мастер, изобразивший этот рисунок, был высококлассным профессионалом – зверек казался живым, особенно когда хозяин татуировки напрягал свои мускулы, а ветка при этом качалась, и была видна каждая ее иголочка.

– Прекрасный рисунок! – похвалил Странник, указывая пальцем на татуировку.

– Воспоминания юности, – застенчиво улыбнулся Майк. – Тогда среди друзей было принято, как у древних язычников, чтобы у каждого из нашей молодежной компании был свой тотем – как правило, это должен был быть какой-нибудь дикий зверек.

– И ты, конечно же, был горностаем? – весело рассмеялся Странник.

– Нет, не совсем так, – чуть смутился его компаньон. – Горностаем была Она, ее звали Клара, впрочем, это все было чертовски давно…

Хозяин дома все еще спал, и товарищи решили не будить его. Оставив на столе золотую монету, они впрягли лошадей в повозку и поехали дальше, по той же дороге, извивавшейся и петлявшей по лесу и через болотистые низины.

Теперь, на четвертый день пути они ехали по низинам, простиравшимся вплоть до самых подножий гор Северо-Запада. Ветер, дувший им в лицо, приносил острый запах брусничных зарослей, простиравшихся на болотистой почве на мили к югу и северу от них. Было прохладно и сыро, под колесами повозки хлюпала вода. Дорога петляла в случайных направлениях, с трудом выдерживая при этом генеральное – на северо-запад.

За одним из поворотов дороги путники увидели довольно обширный овраг с темневшей в нем, покрытой зеленой пленкой водой, через который вел старый деревянный мост. Мост был около двадцати ярдов длиной и производил впечатление самой ветхой деревянной конструкции прошлого века, какую только можно себе представить. Дощатое покрытие его лежало неровно и взгорбленно, несколько досок вообще отсутствовало. Было очевидно, что за мостом и дорогой уже много лет никто не приглядывал. Большой Майк усомнился, смогут ли они переехать на другую сторону, и Странник с ним согласился. Они разгрузили воз, вытащив из него деревянные ящики с товаром, и принялись по одному переносить их на противоположный берег. Эта часть переправы удалась им вполне, хотя мост под их ногами предательски шатался и скрипел. Затем они распрягли повозку и осторожно, по одной перевели лошадей. Оставалась самая трудная часть – перекатить повозку. Они выехали на мост и, толкая и придерживая ее с двух сторон, стали медленно катить ее вперед. До противоположного берега оставалось менее пяти ярдов, когда две доски настила одновременно громко хрустнули, и Странник полетел вниз через образовавшуюся в мосту огромную дыру. Он с головой ушел под воду, однако тут же вынырнул. Положение его было очень неприятным – овраг был заполнен не водой, а грязной жижей, в основе которой был торф. Это месиво стало медленно, но верно засасывать его, и он лишь беспомощно ловил руками воздух, не в силах что-либо предпринять. Дважды Большой Майк, метнувшийся к краю моста, пытался кинуть ему в руки вожжи, но оба раза промахивался. Казалось, что Странник доживает свои последние минуты, но Большой Майк не потерял своего хладнокровия и сообразительности. Привязав конец вожжей к одному из опорных бревен моста, он обвязал другим концом себя за пояс и прыгнул вниз. Барахтаясь вместе в буро-коричневой жиже, им удалось схватиться руками и, подтянув конец вожжей, начать выбираться наверх. Это заняло не менее получаса. Обессиленные, они скорее доползли, чем дошли до противоположного берега и повалились на землю. Прошло не менее десяти минут, прежде чем Странник, переведя дыхание и все еще лежа на земле, сказал:

– Спасибо, дружище, ты спас мне жизнь! – и, дотянувшись до руки Майка, крепко ее пожал. Товарищи не помнили, как вытащили телегу с моста на землю, как загрузили обратно весь свой товар и ехали вперед, пока не достигли одинокой хижины, скорее всего – охотничьего домика, стоявшего в лесу в пятидесяти ярдах справа от дороги.

Найдя ручей, торговцы плотницким инструментом умылись и тщательно очистили свою одежду от болотной грязи. Большой Майк пошел в дом, чтобы развести огонь и приготовить еду, а Странник, отойдя от ручья на несколько шагов, стал что-то пристально высматривать в траве. Вскоре на поляне чуть севернее ручья он нашел то, что искал. Засучив правую штанину, он посмотрел на свою рану, полученную в апреле в горах и, поморщившись, сильно натер ее чистотелом…

На следующее утро, когда компаньоны встали с первыми лучами солнца, Странник хромал и практически не мог вставать на правую ногу. Озабоченный этим Большой Майк спросил его:

– В чем дело, что у тебя с ногой? – и, получив в ответ лишь пренебрежительный взмах рукой, – мол, пустяки, не обращай внимания! – не удовлетворился этим и поднял штанину своего товарища. То, что он увидел, весьма его огорчило: нога была воспаленная, ярко красная и горячая.

– Дело серьезное, Иоганн, тебе лучше будет полежать несколько дней!

– Даже и не заикайся! – серьезно ответил ему Странник. – Опоздаем на ярмарку в Штофплатц, и вся поездка будет зря!

Но, несмотря на свое упрямство и решимость продолжать путь, ходить Иоганну Стромбергу становилось все труднее и труднее, и он уже не мог сдерживать гримасу боли.

– Знаешь что, дружище, – сказал ему наконец Большой Майк, – мы уже практически приехали, так что я один смогу доехать до этого Штофплатца, здесь уже менее шести часов пути. Оставайся, и самое позднее – через два дня я вернусь за тобой, и мы вместе поедем домой.

– Но это же непорядочно с моей стороны, так поступать с тобой, ведь мы же компаньоны и все должны делать вместе! – отозвался Иоганн.

– Нет, дружище, – просто ответил Майк, – непорядочным будет взять тебя в таком состоянии с собой.

Он сходил на ручей, где набрал запас воды своему компаньону дня на три, с учетом того, что больной пьет больше, чем здоровый. Затем он разложил на столе запас провианта и оставил Страннику часть его вещей.

Интересы дела требовали движения вперед; Большой Майк отправился в путь, пожелав Иоганну скорейшего выздоровления.

Глава 27

Канцелярия архиепископа Рутенбургского располагалась к северу от дворца Крон-Регента, по адресу Кирхенштрассе, 16. Это было массивное четырехэтажное здание, отличавшееся, как утверждали опытные специалисты, большим количеством архитектурных излишеств. Секретарь архиепископа, преподобный отец Гюнтер, находился сейчас в своем кабинете на первом этаже, недалеко от арки главного входа. Отец Гюнтер был ответственен за прием посетителей, но сейчас он был один и предавался благочестивым размышлениям. Поразмышлять было о чем: церковь переживала сейчас непростые времена и подвергалась несправедливым нападкам со стороны безбожников и откровенных еретиков. Началось это еще пять лет назад, когда злые люди из таможенного департамента, обуреваемые гордыней и алчностью, стали требовать от Святой Церкви уплаты таможенных пошлин на ввозимые в Империю товары. Никакие доводы самого Святейшества архиепископа и даже апелляции его к самому Крон-Регенту не давали должного результата. Притеснители все равно, несмотря на самые проникновенные увещевания, отказывались признавать табак и крепкие сорта алкоголя, ввозимые из-за границы, церковной утварью. Безбожники, не опасаясь Высшей Кары, безжалостно стали арестовывать и конфисковать имущество Святой Церкви, причиняя ей тем самым серьезный урон. Сам отец Гюнтер терял на этом от трех до пяти тысяч золотых ежегодно, и когда ему доводилось размышлять об этом, то на его челе лежала печать тяжелой нравственной муки. Беда, как известно, никогда не приходит одна. Подлые гонители истинной веры в этом году вновь показали свое безбожное естество, попытавшись получить государственный контракт на поставки вина для праздника Независимости. Испокон веку вино для всенародных празднеств и гуляний поставлялось в Империи церковью. Это было специально сделанное для этого случая церковное вино, которое, в отличие от обычного, обладало чудодейственной силой причастия и очищало души мирян. Богоугодный процесс пития этого вина прихожанами создавал тот особый, труднообъяснимый духовный контакт между человеком и Церковью. В сложившейся невыносимой ситуации архиепископу с большим трудом удалось отвоевать у администрации Крон-Регента лишь половину от прежних контрактов на поставки. Лично для отца Гюнтера это означало потерю еще восьмисот шестидесяти пяти золотых, и приступы отчаяния сменялись в его душе волнами смятения и тоски. Он не раз прибегал к испытанному средству – молитве, помогающей человеку смириться с земными горестями и обрести благодать, но и молитва помогала плохо, когда речь заходила о таких значительных суммах. Размышления подобного рода настолько поглотили святого отца, что он совершенно не заметил, как в его кабинет вошел посетитель.

Это был человек лет сорока пяти – пятидесяти, среднего роста, с чуть седоватыми волосами. Одет он был как простой мирянин – в ношенный уже не первый год сюртук, штаны из плотного сукна и стоптанные, но тем не менее – тщательно вычищенные сапоги из телячьей кожи. Свою запыленную шляпу он почтительно снял перед входом и держал сейчас в руках. Отцу Гюнтеру не понравилось, что простой мирянин прерывает его серьезные размышления о Вечном и Сокровенном, но Господь учил нас смирению, и он, благочестиво улыбнувшись, мягким голосом спросил:

– Кто ты и что привело тебя ко мне, Сын Мой?

– Святой Отец! – обратился к нему посетитель, предварительно склонив голову. – Я главный лекарь айзенвальдской лечебницы, и зовут меня Браун. Я обращаюсь к вам, так как исчерпал уже все иные возможности, и мне не у кого больше искать помощи. Я пришел просить не для себя, поверьте, мне ничего абсолютно не надо, кроме благословения Божия, но я пришел просить за страждущих, которых мне приходится врачевать. Положение дел в моей лечебнице просто чудовищное – у нас не осталось лекарств и материалов, чтобы лечить людей. Если бы Церковь смогла выделить хотя бы пять сотен золотых, разумеется – не мне на руки, а закупив лекарственные травы, микстуры, кое-что из инструментов – самый необходимый минимум – это облегчило бы страдания сотен людей! – Посетитель старался говорить спокойно, без эмоций, но периодически его голос начинал дрожать и срывался.

«Господь посылает мне еще одно испытание, на сей раз – в виде этого безумного посетителя-еретика! Господи! Дай мне силы вытерпеть все эти издевательства и не ослабеть в Вере своей!» – пронеслось в голове у отца Гюнтера. Он тем не менее не позволил гневу овладеть собой, а все тем же мягким и приятным голосом заговорил:

– Сын мой! Болезни, которые ты, как ты сам утверждаешь, лечишь в своей лечебнице, есть не что иное, как испытания, посылаемые нам Господом, дабы мы укрепились в Вере своей!

Отец Гюнтер при этих словах вспомнил про обострение геморроя, случившееся у него месяц назад и доставившее ему немало мучений, и подумал – насколько же глубока и правильна вот эта мысль, которую он только что высказал своему назойливому посетителю. Он продолжал:

– Не в лекарствах и инструментах лежит путь к исцелению тела, но в совершенствовании души человеческой. Только укрепившись в Вере, страждущие обретут здоровье и благодать. Для этого ни в коем случае не следует делать упор на различные отвары, микстуры и снадобья, которые готовятся к тому же аптекарями неясной веры. Нет! Обратите взоры свои к небу и там найдете ответы на вопросы, которые вас тяготят. Когда ваших больных в последний раз причащали?

Браун стыдливо потупил глаза и ответил, что в последний раз причащали страждущих в январе, что приход священника местной церкви для соборования и причастия стоит сто золотых, а это полумесячный бюджет его лечебницы.

– Вот видите! – назидательно сказал отец Гюнтер. – Вы ослабели в Вере и хотите при этом, чтобы вам явилось чудо исцеления! А так не бывает! Не бывает! Не зря Господь шлет все новые и новые болезни мирянам вашего прихода – он по-отечески дает вам знак, напоминание, чтобы вы одумались!

Браун вспомнил мальчугана, умершего этой весной от укуса змеи. Ребенок был при жизни добрым и благопорядочным, регулярно ходил в церковь и посещал церковную приходскую школу. При всей своей вере и всем воспитании Браун не мог поверить, что его ужасная смерть была «отеческим напоминанием». Он печально посмотрел на отца Гюнтера и тихо сказал:

– Простите, Святой Отец, что отвлек вас от важных дел и благочестивых мыслей. – Затем он, в нарушение общепринятой субординации и почтительности, надел на голову шляпу и вышел из канцелярии, так и не получив обязательного в таких случаях благословения…

Глава 28

Проводив Большого Майка, Странник некоторое время стоял на пороге хижины, наблюдая за тем, как воз, запряженный парой лошадей, удалялся на запад. Все еще отчаянно прихрамывая (рана на ноге все-таки была воспалена и болела), он направился вверх к ручью, где в течение двадцати минут промывал свою голень холодной и чистой водой. Затем, завязав ногу куском фланели, он вернулся в дом и начал деловито собираться в дорогу. Он взял с собой около двадцати ярдов крепкой пеньки, огниво и лампу с запасом свечей, походную торбу и две пустые кожаные фляги емкостью в галлон каждая. Идти предстояло недолго, менее суток, поэтому он не стал брать с собой запаса еды, ограничившись флягой чистой родниковой воды, – он был уверен, что в горах всегда сумеет пополнить ее запас. Еще раз выглянув на дорогу и не заметив ничего подозрительного, Странник двинулся в путь. Идти приходилось все время наверх, порой он преодолевал заросли кустарника и низкорослых елей, чьи ветви причудливо переплетались, однако он не торопился, и прогулка по лесу была скорее приятной, нежели утомительной. Лес практически не был еще затронут увяданием ранней осени – желтые листья на деревьях нигде не встречались, и только ночи, ставшие заметно холоднее, говорили о том, что сейчас на дворе начало сентября.

Ко второй половине дня он без труда нашел тропинку, указанную в документах Мустоффеля, и вышел по ней к заброшенному колодцу. С виду это был обыкновенный сельский колодец, сложенный из небольших валунов, скрепленных между собой глиной, как это было принято в этих краях. Конструкция была надежная, можно даже сказать – вечная. Странник заглянул внутрь и убедился, что в глубине колодца темнела вода – тот, кому пришла бы в голову мысль набрать здесь воды, мог бы сделать это без труда, так и не обнаружив секрета. Впрочем, в этих глухих местах колодцем на лесной поляне пользовались крайне редко. Странник обошел колодец вокруг и осмотрел его – как и было сказано в легенде, прилагавшейся к карте, рядом с колодцем было каменное кольцо, вросшее с годами в землю и, по-видимому, крепившееся к каменному же основанию. Внимательно осмотрев кольцо, Странник решил для себя, что им пользовались не менее двух месяцев назад – мох во многих местах был сорван и еще не успел вновь зарасти; было видно, что кольцо поднимали из грунта, чтобы привязать к нему веревку. Странник предположил, что это дело рук его предшественника, этого незадачливого кавалерийского офицера. Ему предстояло сейчас сделать то же самое. Подняв из земли кольцо, он крепко привязал к нему конец пеньки двойным узлом. Свободный конец был брошен в колодец. Поставив на край колодца лампу, Странник зажег в ней свечу и, взяв кожаный ремешок, за который лампа обычно подвешивалась под потолком, в зубы, начал аккуратно спускаться вниз.

Он спустился более чем на пять ярдов, прежде чем нашел то, что искал, узкий боковой тоннель диаметром около четырех футов. По этому тоннелю нельзя было идти, но можно было свободно передвигаться на четвереньках. Упираясь ногами в каменные стенки колодца, Странник аккуратно перебрался в тоннель и двинулся по нему вперед. Лампа, которую он взял с собой, давала мало света, однако он умело передвигался в окружающей его полутьме. Это тоже была заслуга его учителя, Старого Гризли, более того – это была одна из его революционных идей в подготовке учеников Обители. Еще будучи врачом, Гризли обратил внимание на то, что люди, страдающие дефектом какого-либо органа чувств, имеют необычайно развитые другие чувства, что в значительной степени помогает им компенсировать свой дефект. Так, слепые, как правило, имеют очень тонкий слух, а у глухих, напротив, очень хорошо развито зрение. Им было также замечено и проверено на практике, что первичная адаптация развивается и в том и в другом случае примерно в течение двух недель. Это наблюдение легло в основу созданной им системы подготовки шпионов: его ученики ежегодно в течение двух недель с утра до вечера ходили по Обители с завязанными глазами и еще в течение двух недель (в другое полугодие) – с заткнутыми ушами. Первое время остальные преподаватели и ученики из других групп потешались над ними – и впрямь, со стороны это выглядело весьма комично. Однако вскоре пришло время подводить итоги, тогда-то и оказалось, что ученики Гризли в тактической подготовке на голову выше всех остальных. Системой Старого Гризли заинтересовались наверху, и она была введена как обязательная для всех в Обители. Конечно же, для того чтобы поддерживать полученный эффект, необходимы были ежегодные тренировки, но даже и в их отсутствие навыки пребывания в полной темноте давали агенту значительные преимущества.

Ползти по тоннелю, неся с собой пустые кожаные фляги в торбе, было нетрудно, и Странник уже через четверть часа добрался до его конца. В конце тоннель резко расширялся, переходя в значительных размеров пещеру или грот, с потолка которого свисали сталактиты. В конце пещеры темнел узкий проход, через который человек среднего телосложения мог спокойно пройти, даже не наклоняя головы. Проход продолжался около десяти ярдов и вел в соседнюю пещеру. Войдя в нее, Странник невольно замер, потрясенный увиденным.

В центре огромной пещеры раскинулось озеро овальной формы, наполненное кроваво-красной жидкостью. Лампа здесь была уже не нужна – от жидкости исходило неравномерное багровое свечение, освещавшее всю пещеру и окрашивавшее ее стены во всевозможные оттенки красного. Глядя на стены пещеры, казалось, что все они сложены из огромных тлеющих углей. Потолка у пещеры не было видно, и странник подумал, что, возможно, где-то вверху есть отверстие, через которое в пещеру, на середину озера падают лучи причудливо преломляемого льдом солнечного света. Впрочем, так оно это или нет, проверить он все равно не мог. Странник опустился на колени и аккуратно, чтобы не замочить рук, наполнил странной жидкостью обе фляги.

«Вот теперь моя миссия выполнена на одну треть», – подумал он. Это была самая простая часть его миссии. Теперь ему предстояло самое трудное – вернуться и выжить.

Обратный путь через малую пещеру и тоннель хотя и не составил большого труда, однако занял вдвое больше времени, так как передвигаться приходилось с большими увесистыми флягами. Вскоре перед Странником замаячил слабый свет колодца. Привязав к пеньковой веревке торбу с флягами, Странник аккуратно опустил их вниз, до самого уровня воды, а затем, держась руками за веревку и отталкиваясь ногами от выступов каменной кладки колодца, стал подниматься наверх. Выбравшись наружу, он внимательно осмотрелся вокруг и несколько минут, сидя на краю колодца, вслушивался в звуки окружавшего его леса. Ничего подозрительного он не увидел и не услышал – лес жил своей размеренной лесной жизнью, шелестя листвой и хвоей, перекликаясь птичьими голосами, журча водой ручьев и отмеряя счет времени тоскливыми криками кукушки. Перекинув ногу и спрыгнув с края колодца, Странник стал аккуратно выбирать веревку, поднимая на поверхность свой груз. Два галлона неизвестной жидкости весили чуть меньше двадцати фунтов, так что поднимать их было не так уж и сложно. Торба, в которой лежали фляги, конечно же намокла, однако он решил не ждать, когда она просохнет, и, закинув ее за спину, двинулся в обратный путь. Значительным плюсом было то, что теперь идти приходилось под гору, а минусом – темное время суток: над лесом уже спустились сумерки, и темная сентябрьская ночь вступала в свои права. Странника это нисколько не смущало – он прекрасно ориентировался в лесу и в светлое и в темное время суток и неплохо запомнил дорогу, пока шел сюда утром.

Так или иначе, но к рассвету, который в этих местах наступал после шестого часа утра, Странник вернулся к хижине. Предусмотрительно спрятав торбу в лесу, он подошел к бревенчатому домику и тихо обошел его со всех сторон. Ничего подозрительного. Он заглянул в окно, а затем вошел внутрь жилища. Внутри все оставалось нетронутым, таким же, как и в тот момент, когда он покидал его сутки назад. Странник был утомлен и, наспех перекусив хлебом и сыром, смоченными несколькими глотками сухого красного вина из фляги, лег спать – он заслужил несколько часов крепкого сна.

Утром следующего дня, когда Странник, выспавшийся и отдохнувший, вышел из домика и умывался у холодного лесного ручья, он услышал скрип колес телеги и фырканье лошадей, а затем и веселый окрик его товарища – это вернулся Большой Майк. Приехавший радостно спрыгнул с воза, подошел к Страннику и воскликнул:

– Старина Иоганн, как я рад тебя снова видеть! Его лицо расплылось в широкой улыбке. – Ну как твоя нога? Надеюсь, рана заживает? Я смотрю, ты уже неплохо ходишь – это замечательно! Знаешь, я всю дорогу обратно ехал и думал – как бы тебе об этом сказать, да вот толком и не придумал, так что скажу – как умею. Ты, Иоганн, гениальный коммерсант! Ты просто самим Богом создан для того, чтобы торговать плотницким инструментом! Я ведь всегда говорил, что для того чтобы иметь успех в коммерции, нужно знать, когда, где и что продавать и чтоб не было конкурентов. В данном случае ты все четыре раза попал точно в цель: в этом городишке Штофенплатц, на западном склоне, я был единственным торговцем инструментом на всем рынке, и там как раз проходила эта осенняя ярмарка, про которую ты мне толковал, и наш товар уходил нарасхват, и я заработал ни много ни мало восемьсот пятьдесят золотых! За вычетом наших расходов и вложений это составит нам по двести двадцать пять монет чистоганом! Еще раз говорю тебе – ты гений коммерции, Иоганн, и я хочу всю оставшуюся жизнь быть твоим компаньоном!

Странник слушал его и печально улыбался. Он подумал о том, что, к сожалению, ему придется выполнить это пожелание своего товарища. Пока Большой Майк произносил свою восторженную тираду, он медленно, сильно прихрамывая, подошел к нему и встал рядом, чуть справа. Аккуратно и быстро, невидимой Большим Майком левой рукой, он достал из голенища сапога кортик в ножнах и большим пальцем отстегнул замок. Ножны беззвучно упали в густую траву, обнажив стальное лезвие. Затем, чуть повернувшись, Странник коротким ударом вогнал это лезвие по самую рукоятку в верхнюю часть живота своего компаньона, в то место, где правые и левые ребра образуют тупой угол. Майк посмотрел на него ошеломленно и стал медленно оседать на траву. Правильнее всего было бы просто молча отойти, чтобы дать ему спокойно покинуть этот мир; однако в глазах Большого Майка, смотревших на Странника, было столько недоуменной тоски, что он все же заговорил.

– Мне очень жаль, – сказал Странник, но никакой ярмарки в Штофенплатце никогда не проводилось с того момента, как этот городок появился на свете. Лесорубов и плотников там всего десяток, да и люди они весьма бедные, так что, даже если бы и сговорились заранее, никогда не смогли бы за день купить весь наш товар. Но и не это самое важное. Хэмпфордская гимназия – действительно одна из самых лучших в Петерштадте, возможно даже – самая лучшая. У нее есть только один, впрочем, существенный недостаток – ее здание очень плотно зажато между набережной и Шуллештрассе, так что там просто нет школьного двора – согласись, это большое огорчение для детворы, любящей поиграть в кегли. Да, и еще – я сам проучился в этой гимназии четыре года, и там никогда не было учителя словесности по имени Стивен Крогг…

Глаза Большого Майка стали угасать, и Странник отошел от него, тоскливо глядя поверх высоких елей, над которыми блестели покрытые льдом вершины гор Северо-Запада, окружавшие перевал Шварценберг. Он вспомнил детство и своего отца, который любил рассказывать ему сказки…

– Там, далеко за горами Северо-Запада, – говорил отец, – лежит прекрасная страна. Ее населяют умелые и трудолюбивые мастера, которые создают прекрасные вещи, потому что каждому человеку нужны не просто вещи, а вещи прекрасные, сделанные умелыми и любящими свое дело руками, вещи, в которые вложена душа Мастера. Люди той страны счастливы, ибо самое большое счастье для человека – это творить и создавать, вкладывая в свои творения душу и принося тем самым радость другим людям, и жить так все время, от начала и до скончания времен. И еще, – говорил отец, немного помолчав, – там есть Любовь и есть Справедливость.

«Мы все начинаем свой путь в этом мире из одной точки и движемся в одном направлении, – подумал Странник и посмотрел на остывающий труп своего бывшего компаньона, – и разве не удивительно, в какие странные места нас заводит эта дорога?»

Впрочем, такой роскоши, как погрустить и подумать о смысле своего пути, Странник сейчас себе не мог позволить. Ему предстояло самое трудное – дорога назад.

Глава 29

Для того чтобы вернуться в Петерштадт, у Странника было несколько путей. От того, насколько правильно выберет он сейчас дорогу, зависела его судьба, и он это прекрасно понимал. Возвращение обратно той же дорогой не сулило ему ничего хорошего. Для того чтобы понять замысел своих противников, Странник тщательно обдумал все этапы своего пути и выделил два пункта, где он мог быть замечен стражниками: это были либо дом его учителя, Старого Гризли, вероятно находившийся под наблюдением, либо линейный корабль «Рутенбург».

Эти рассуждения привели его к мысли о том, что засады на него, Странника, разумно организовывать в Петерштадте и Нойнбурге; в любом из пунктов их с Большим Майком пути на Северо-Запад и в особенности на дороге, ведущей с перевала Шварценберг, на той самой дороге, на которой он сейчас стоял. Соблазнительно, конечно, было сложить все свои пожитки на воз и поехать на нем, управляя парой лошадей, но разум и опыт разведчика подсказывали ему, что этот воз непременно привезет его в подвал дома по адресу Кайзераллее, 2, где располагался Департамент Государственной Стражи. Поэтому, спрятав в лесу воз и отпустив лошадей, Странник взвалил на плечи торбу с флягами и из других вещей взял с собой только деньги – самую лучшую экипировку путешественника с тех пор, как человечество их придумало. Он двинулся строго на север, для того, чтобы через два дня, избегая дорог и минуя населенные районы, выйти к деревушке Фишердорф, расположенной на берегу озера Моритцзее. Путь его пролегал через заросшие лесом и густым кустарником склоны гор; несколько раз Страннику пришлось переправляться через лесные ручьи, очень холодные в это время года, однако полезные для того, чтобы запутать следы на тот случай, если его в течение ближайших трех-четырех дней будут преследовать со специально обученными собаками. Этот путь был самым трудным из возможных, и именно поэтому Странник и предполагал, что на нем маловероятна засада. В сущности, для того чтобы организовать засаду на этих лесистых склонах, Департаменту Государственной Стражи пришлось бы проводить войсковую операцию с привлечением не менее тысячи воинов.

Путь до Фишердорфа пешком и с грузом оказался утомительным, но на удивление спокойным. К концу второго дня пути Странник доел остатки хлеба и сала – самой портативной походной пищи, придуманной человечеством, и единственное, что оставалось у него в изобилии – это чистая родниковая вода. Проблема голода не особенно его пугала – самое позднее через сутки он предполагал появиться в рыбацкой деревне, где наверняка нашел бы кров, пропитание и возможности двигаться дальше. Его надежды оправдались на следующий день, в шесть часов пополудни, когда он, спускаясь с очередного склона, вышел из леса на берег большого и живописного озера Моритцзее, по праву называвшегося жемчужиной Северной Рутении. Своим названием озеро было обязано сказочному герою Моритцу, сражавшемуся в окрестностях озера со сказочным же чудовищем и победившему его. В полумиле от того места, где Странник вышел из леса, на берегу виднелись многочисленные рыбачьи лодки. Озеро славилось своей форелью, щуками, зеркальными карпами и сигами; окуней и плотву здесь никто за рыбу вообще не считал. Войдя в деревню, Странник представился бродячим торговцем Клаусом Штейнбергом, справедливо предположив, что никто не станет здесь проверять его документы. Так и вышло – уже через полчаса, потратив всего один золотой (большие деньги в этих местах!), он имел место для ночлега, застеленную свежими простынями постель и, сидя за простым деревянным столом, ел из такой же простой деревянной посуды уху, равной которой по вкусу он не встречал и в лучших трактирах Рутенбурга.

Это была двойная уха: сперва сваренная в котле на рыбной мелочи, которая затем выбрасывалась или отдавалась деревенским котам, затем – на судаках и сигах, и они-то уже оставались в котле; уха с репчатым луком и чесноком, добавленными в самом конце, за пять минут до готовности, с должным количеством соли и небольшим перца; уха, в которую за мгновение до снятия ее с огня влили рюмку шнапса и в которой потушили тлеющую головню от костра. Это была уха, поедая которую всякий человек мог себе с уверенностью сказать: «Да, жизнь прожита не зря!»

Утомленный и насытившийся, Странник провалился в блаженный сон и проспал целых семь часов кряду – роскошь, которую он считал одной из самых прекрасных и которую по роду своей деятельности он мог позволить себе так редко.

Утром следующего дня, солнце уже взошло над озером и блестело в его неподвижном зеркале, Странник проснулся и, поблагодарив гостеприимных хозяев, стал готовиться в путь. Походив по деревне около часа и разговаривая с рыбаками, он нашел такого из них, кто делал себе новую лодку и согласился отдать старую всего за тридцать золотых. При этом во время сделки и покупатель и продавец не переставали хитро и довольно прищуриваться. Старый рыбак прищуривался и улыбался оттого, что продавал за тридцать золотых лодку, которую никто из местных жителей не купил бы у него и за пятнадцать. Странник тоже улыбался, так как понимал, отчего улыбается старый рыбак, и ни капельки не возражал против того, чтобы быть таким образом облапошенным. Разумеется, кроме лодки были приобретены также и весла, и запас провизии дней на семь. Приобретая провизию на местном базарчике, Странник обратил внимание на стоявший с краю лоток торговца игрушками. Помимо обычных для этих мест глиняных свистулек в виде петушков, колокольчиков и вырезанных из дерева зверьков, на лотке лежала кукла. Это была довольно большая деревянная кукла с пучком соломы на голове, обозначавшим волосы, одетая в яркое ситцевое лоскутное платьице. Длиной кукла была более фута, а ценой – три серебряных монеты: это была самая дорогая игрушка, в связи с чем, по-видимому, ее никто до сих пор и не приобрел. Кукла понравилась Страннику, и он, не торгуясь, купил ее, сразу же спрятав в свою большую походную торбу.

Пройдя на веслах вдоль берега озера около пяти миль на восток, Странник нашел место, где из Моритцзее брала начало широкая и полноводная река Флюсс, несшая свои воды к морю и впадавшая в него десятью милями западнее Петерштадта. Удобно устроившись и не спеша выгребая на середину реки, пользуясь ее быстрым течением, он намеревался в течение пяти дней добраться до своего родного города. На его пути не было городов и больших деревень – берега Флюсса на большом протяжении представляли собой заболоченные низины, труднопроходимые и малопригодные как для жилья, так и для организации засад и постов. Прохладный воздух ранней осени уже прогнал комаров, бывших еще две недели назад проклятием здешних мест; в плавнях у берега плескалась большая рыба, а прибрежные заросли тростника были идеальным местом для обитания уток. Любой рыболов или охотник многое бы отдал, чтобы оказаться в этих местах на неделю, отрешившись от повседневных забот. К сожалению, у Странника эти заботы все еще были. Для того чтобы добраться до Петерштадта так, как они договаривались с Мустоффелем, ему оставалось еще десять дней…

Рэм Мустоффель вышел на ют флагманского линейного корабля. Утро было безоблачным и холодным, с запада дул легкий бриз, покрывая поверхность петерштадтской бухты мелкой рябью. Рэм задумчиво осмотрелся. Городской порт жил своей обычной жизнью, по набережной деловито прохаживались во всех направлениях портовые рабочие и мелкие чиновники, моряки торговые и военные. Утренняя набережная постепенно наполнялась деловитым гулом. Внимание Рэма привлекло какое-то яркое пятно у стенки набережной, ярдах в ста от кормы его корабля. Взяв подзорную трубу и направив ее на заинтересовавшее его пятно, Мустоффель увидел, что это деревянная кукла в пестром ситцевом платьице. Кукла была привязана тонкой бечевкой к одному из столбиков ограждения набережной, что не давало ветру и волнам отнести ее в сторону. Кукла покачивалась на волнах, ее волосы, сделанные из пучка соломы, намокли и растрепались. По-видимому, какой-то ребенок, играя на набережной, уронил свою игрушку в воду и не смог достать ее обратно, а веревка, на которой она была привязана, зацепилась за выступ ограждения. Рэм Мустоффель достал из кармана трубку и кисет с душистым табаком; тщательно набив трубку, раскурил ее, задумался.

Он уже давно не принадлежал себе. Особенно остро он ощущал это с того дня, как не стало Сноу и его соратников. Их гибель особым бременем легла на его, Рэма, плечи – ведь смыслом их жизни были «Волхвы», да и смыслом их гибели – тем более. Это означало, что смысл всей жизни его старших товарищей был сейчас в его руках, в руках бэттлшип-коммандера Рэма Мустоффеля. Теперь только от него зависело, и только он мог решить – бесцельно ли или же ради Великого Дела погибли люди, которых он так любил и уважал.

Рэм докурил свою трубку и позвал вестового – матрос появился перед ним секунд через десять.

– Крузер-коммандера Шика ко мне, срочно! – коротко скомандовал Мустоффель.

Матрос бросился исполнять приказ. Через две минуты начальник мариненахрихтендинст был рядом с ним. Рем молча передал ему подзорную трубу и пальцем указал в ту сторону, где качалась на волнах деревянная кукла. Посмотрев в указанном направлении, Шик не столько спросил, сколько сказал:

– Ну что же, пора. – Он взглянул в глаза своего командира и, получив утвердительный кивок головой, удалился…

Боцман с флагманского корабля уважал крузер-коммандера Шика. Во-первых, стоять вахтенным офицером по уставу положено всем членам команды, кроме, разумеется, командира. Однако в последнее время на имперском флоте появилась нехорошая, с точки зрения боцмана, тенденция – старшие офицеры всячески избегали подобной рутины, перекладывая ее исключительно на плечи офицеров младших. В то же время (думал боцман) именно пример старших офицеров и есть тот стержень, тот фундамент, на котором воспитывается и вырастает весь офицерский корпус. Среди немногих старших офицеров, изредка стоявших вахты на флагмане, был Шик. Более того – вахту ведь тоже можно стоять по-разному! Вот, например, сейчас – они едут на береговую базу с дюжиной матросов для того, чтобы получить провиант на неделю, – никто из вахтенных, оставив за себя подвахтенного, никогда не утруждается самостоятельно съездить и принять продовольствие, а эти тыловые крысы только и норовят подсунуть какую-нибудь тухлятину! И одно дело, если скандал по этому поводу устроит он, боцман, тоже, ясное дело, не последний человек; но совсем иначе, когда свое неудовольствие выкажет крузер-коммандер! Вот герр Шик – это да, это настоящий флотский офицер, несмотря на свое высокое положение, он едет сейчас с боцманом на береговую базу, и, берегитесь сволочи-интенданты, если что-нибудь будет не так!

– Тпрруу! Герр крузер-коммандер, вы просили притормозить на минуточку у этого дома!

– Спасибо, боцман, я на минутку загляну, мне обещали привезти хорошее вино для кают-компании, – ответил Шик и слез с повозки.

– Вот вам и еще пример, – продолжил свои размышления боцман, почтительно кивнув головой старшему офицеру. – Все ведь, ну буквально – все так и норовят что-нибудь утащить для себя, а герр крузер-коммандер – напротив, старается для всех, вот и вино для кают-компании наверняка же покупает на свое жалованье! А оно у него, конечно же, не в пример боцманскому, однако же и не бессчетное…

Шик прошел вдоль дома, около которого остановилась их повозка. Во втором от угла здания окне первого этажа он увидел то, что хотел увидеть, – высокую, зеленого аптечного стекла бутылку четырехгранной формы с вынутой из горлышка пробкой. Пробка лежала рядом и была выполнена искусными стеклодувами таким образом, что представляла собой мерную рюмку для дозировки содержавшегося в бутылке лекарства. Очевидно, что нерадивый пациент, выпив с утра прописанную ему лекарем и изготовленную аптекарем микстуру, забыл закрыть бутылку крышкой. Это был непорядок, так как каждому ясно, что микстура от такого хранения выдохнется или испортится.

Шик подошел к двери дома и постучался. Ему открыла хозяйка, пожилая, благообразной внешности фрау, которая тотчас же кивнула ему и сказала:

– Добрый день, господин моряк, ваш друг Клаус приехал вчера и ждет вас.

Шик поблагодарил хозяйку и вошел в прихожую. Он сам снял комнату в этом доме для незнакомца, назвавшего себя Клаусом, как и было между ними заранее оговорено.

Шик прошел в комнату, провожаемый вежливой и приветливой домохозяйкой. В кресле у стены, противоположной окну, сидел Странник. Он посмотрел на крузер-коммандера взглядом, который почему-то показался Шику безразличным, и сказал:

– Добрый день, старый товарищ, рад тебя видеть.

Хозяйка дома деликатно удалилась.

– Ну как твои успехи? – с деланным равнодушием спросил Шик.

Вместо ответа Странник достал из-за кресла свою большую походную торбу и вынул из нее две полные кожаные фляги, каждая емкостью по галлону. Шик улыбнулся и, в свою очередь, поставил перед Странником кожаный мешок, который приятно тяжело звякнул, когда коснулся пола. Это был особый звук, звук большого золота, звук, который ни с чем невозможно спутать.

– Здесь двести золотых червонцев, – сказал крузер-коммандер, заглядывая в одну из фляг и убеждаясь в том, что жидкость в ней соответствует описанию, данному в бумагах покойного Зальцмана, – но это еще не все. Нам, нашему Делу и нашей Организации, очень нужны талантливые и опытные люди вроде вас. Поверьте мне, в Империи начинается новая эпоха, Эпоха, которая потребует для себя Новых Людей. В этой новой жизни вы наверняка найдете себе достойное место и применение и достигнете очень многого. Короче, Клаус, если вы все еще Клаус, мы предлагаем вам сотрудничество. Поверьте, мы не обманем, и вы не пожалеете!

Странник посмотрел на Шика долгим взглядом и чуть улыбнулся, улыбнулся одними углами губ. Он всегда так улыбался, когда вспоминал эту древнюю легенду.

Когда-то давным-давно на свете жил человек, который был добр и хотел, чтобы и все люди вокруг него были добрыми и не творили зла. Он стал убеждать всех окружающих, что все люди на свете – братья. За это он был окружающими его людьми задержан, приговорен и убит. Странник ясно понимал теперь его ошибку – да, действительно, все люди одинаковы – у каждого две руки и две ноги, у каждого примерно одинаковые мысли и желания, горести и радости. Но у них нет того, что могло бы сделать их братьями, – у них нет и, наверное, не может быть общей Правды. Правда у каждого своя. Он всю жизнь служил тому, что считал Высшей Правдой; наверняка тому же самому служил и его покойный компаньон, Большой Майк. И если бы Странник не убил Майка, то Майк наверняка рано или поздно убил бы его, Странника. Убил в полном соответствии со своими представлениями о Правде и Справедливости…

– Спасибо, крузер-коммандер, я вам, конечно же, верю, но не могу принять вашего лестного предложения. Извините, но я очень устал. – Он не врал Шику: единственным чувством, которое владело им сейчас, была неимоверная усталость и опустошение.

– Жаль, – искренне огорчился начальник морской информационной службы Северной эскадры. – Мы бы с вами многое смогли…

Он подошел к Страннику и, прощаясь, крепко пожал его руку:

– Прощайте, Клаус, и да сопутствует вам удача…

Глава 30

Шмидт только что вернулся в свой кабинет от зихерхайтсдиректора Фукса. Распоряжение непосредственного начальника было кратким и однозначным – в течение трех суток закончить оформление всех бумаг и сдать дело о заговоре «Волхвов» в архив. Мелкими участниками заговора пусть занимаются территориальные отделы департамента. Сейчас много другой работы. В частности, сегодня и завтра он, с его полусотней, остается дежурным по городу на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств – великий праздник, День Независимости, отмечался в столице широко и помпезно. Он не стал тратить время на то, чтобы объяснить этому дилетанту, что ими была захвачена и замечена только верхушка айсберга, что организация еще не разгромлена и не перестала быть опасной – он все равно этого не поймет.

– Да и знает ли эта бездарь, что такое айсберг? – горько усмехнулся зихерхайтскапитан. Он сел за стол и стал разбирать бумаги, пришедшие за последние сутки. Сводка происшествий по городу, донесения из районных управлений, сводка орднунгполиции. Бумаг как всегда было великое множество, и он уже в который раз сказал себе, что практически невозможно тщательно обрабатывать и выявлять значимое из огромной кучи несущественного. Он устало пробежал глазами несколько сообщений из районов Северо-Запада, и вдруг его словно обожгло огнем. Он схватил бумагу и несколько раз перечитал написанное, постепенно осмысляя масштаб случившегося. Документ гласил:

«Департамент Государственной Стражи

Управление Государственной Стражи по Северо-Западу

Начальник Управления зихерхайтсоберст Штраус почтительно докладывает:

Четырнадцатого сентября сего года сотрудниками районного отделения орднунгполиции в предгорье в двадцати верстах к западу от Айзенвальда, в двухстах ярдах от дороги на перевал Шварценберг, был обнаружен труп мужчины средних лет, рост шесть футов и восемь дюймов, с характерной татуировкой на левой половине груди. Смерть неизвестного предположительно наступила пять или шесть суток назад от колото-резаного ранения в верхней части живота. Посланные к месту обнаружения трупа офицеры Управления по специальным приметам опознали труп и обоснованно полагают, что он принадлежит агенту П-112 „Горностай“, ориентировка и сопроводительное письмо на которого были получены нами от сотрудника Центрального аппарата Департамента зихерхайтскапитана Шмидта двадцать первого августа сего года, в связи с предполагаемым выездом данного агента в подведомственный нам район, с целью выполнения специального задания. Мною, зихерхайтсоберстом Штраусом, принимаются меры по расследованию данного происшествия. Прошу Вас информировать меня о необходимости проведения каких-либо дополнительных действий оперативного или розыскного характера.

16 сентября сего года.Зихерхайтсоберст Штраус».

– Четырнадцатое сентября минус пять или шесть суток, – пробормотал Шмидт. – Черт возьми, теперь уже слишком поздно! – Он открыл дверь кабинета и громко скомандовал в коридор: – Сержанта Шульце ко мне, срочно!

Шульце появился минуты через две. Шмидт молча показал ему сообщение Штрауса.

– И что мы теперь должны делать? – поинтересовался Шульце.

– Теперь мы утратили главное, то, что возможно имели месяца два назад – инициативу! – ответил ему зихерхайтскапитан. – Теперь нам остается только ждать его (или их) здесь, в столице. Ждать, не зная, когда и где они нанесут свой главный удар. Вот что, Шульце! Я освобождаю вас от всех остальных дел под мою ответственность; теперь вы должны делать только одно – следить за всеми, я подчеркиваю, всеми необычными или непонятными событиями, которые произойдут в ближайшие дни в Рутенбурге. И, разумеется, немедленно мне о них докладывайте. Есть небольшой шанс, что мы успеем разгадать их замысел и опередить их. Действуйте, Шульце, волею судьбы – вы сейчас ключевая фигура этой операции.

Озадаченный сержант вышел из кабинета своего командира. Шмидт снова задумался – очень хотелось курить. Он не стал раскуривать свою трубку у себя в кабинете, так как не хотел его потом проветривать – на улице было сыро и слякотно. Он вышел из кабинета и спустился во двор, где под большим деревянным навесом собирались, словно это был какой-то особый клуб, курильщики со всего Департамента. Ему хотелось побыть одному и поразмыслить хорошенько над сложившейся ситуацией, но под навесом уже курил его знакомый, молодой зихерхайтслейтенант из отдела финансовых преступлений. Шмидт поморщился – зихерхайтслейтенант был очень разговорчив. Вот и теперь, хитро прищурившись, он заговорщически подмигнул Шмидту и заговорил:

– Вы уже слышали про скандал с церковным вином? У нас весь отдел третий день говорит только об этом! – Поскольку Шмидт ничего не ответил, его младший коллега воодушевился и продолжал. Он рассказал о том, что в канун праздника вышел грандиозный скандал, связанный с закупками вина. По традиции (День Независимости праздновался уже восемь лет) в праздничный вечер на всех площадях столицы открывались большие бочки с бесплатным вином для простолюдинов. Закупка вина происходила за счет имперской казны, что позволяло выручать на этом огромные деньги. В прежние годы единственным поставщиком вина для праздника была церковь, выбившая себе эту привилегию на том основании, что она уже триста лет спаивала население Империи и считала эту традицию исконной. Это было вино сорта «ВЦБР», или вино церковное, богоугодно разбавленное. Разбавление этого вина водой было делом и впрямь богоугодным, так как, если учесть качество его и технологию производства, спасало от отравления многие невинные души. В этом же году на рынке поставок вина дешевых сортов у Церкви появился злой конкурент – торговый дом «Лоза», владельцем которого был брат жены господина зихерхайтспрезидента. Архиепископ, узнав об этом, пришел в неистовство, что не очень соответствовало его сану, и пригрозил конкурентам анафемой и отлучением от церкви. Конкурент технично и по-деловому ответил Владыке финансовой проверкой, выявившей в церковной бухгалтерии такие злоупотребления с таможенными пошлинами, что впору было примерять перед зеркалом мученический венец. Помирил их сам Крон-Регент, установивший квоты на поставки вина на праздник – пятьдесят на пятьдесят.

Шмидт слушал собеседника вполуха, при этом внимательно глядя ему в глаза. «И откуда только берутся эти болтуны», – печально подумал он. И это в его-то департаменте, Департаменте, призванном сохранять Тайну. Он вдруг вспомнил виденный им когда-то в архиве плакат времен Большой Войны. На переднем плане был изображен офицер Департамента в парадной форме и со строгим лицом, а на заднем – виселица, на которой висел (судя по обмундированию и знакам различия) штабс-сержант – шифровальщик. Текст на плакате гласил: «Вчера он болтал, сегодня – болтается!» Разгильдяй – штабс-сержант с того старинного плаката почему-то остро напомнил сейчас Шмидту его говорливого собеседника, не дающего ему сосредоточиться. Тем не менее, докурив трубку, зихерхайтскапитан рассмеялся и заметил:

– Да, и вправду забавная история!

Глава 31

Криминальполицай-инспектор Готт сидел в полицейском участке Восточного района столицы. Было шесть часов вечера пятницы, ничего необычного не происходило – дежурство по району было как две капли воды похоже на предыдущие сотни дежурств, которые он уже отдежурил, и на неопределенное их количество, которое предстояло отдежурить в будущем. Готт был высоким стройным мужчиной лет сорока, чуть лысоватым, с проницательными серыми глазами. В свое время он, молодой выпускник юридического факультета Рутенбургского университета, спокойной и перспективной карьере адвоката, нотариуса или юрисконсульта предпочел тревожную, хлопотную, а порой и опасную службу в криминальной полиции. Виною всему был, по-видимому, его темперамент, которому претило тихое и спокойное существование, – ему хотелось борьбы и противостояния. Если бы кто-нибудь из преподавателей удосужился объяснить ему, что перечисленные качества, то есть борьба, противостояние и поиск, составляют не более пяти процентов от всей работы полицейского инспектора, а все остальное – рутинная и невыносимая писанина, он, вероятнее всего, крепко бы задумался, идти ему в криминальную полицию или нет. Задумался бы, но все равно пошел – как ни странно это казалось ему сейчас, но его работа до сих пор ему нравилась. Конечно же – кроме этих нелепых и пустых дежурств по району. Он вынужден был в течение суток десятки раз выходить из участка и отправляться на место происшествия, хотя в девяти случаях из десяти происшествия были исключительно в компетенции орднунгполиции – ничего серьезного и интересного. Но тут уж ничего не поделаешь – все инспектора обязаны были по очереди дежурить по району, и сегодня как раз была его очередь. Он старался использовать такие дежурства для приведения в порядок огромной кипы бумажек, составлявших его обыденную текущую документацию. Он позвал дежурного вахмистра и попросил приготовить ему крепкого чая – нужно было прогнать подступавший исподволь сон.

В комнату дежурного, громко стуча по полуковаными форменными сапогами и обдав Готта волной холодного воздуха с улицы, вошел орднунгполицайсержант и, ехидно усмехнувшись, сказал:

– Господин инспектор, вас вызывают святые отцы с церковного склада. По-видимому – кража!

Ухмылка сержанта не ускользнула от внимания Готта и была им правильно понята – орднунгполицаи недолюбливали криминальных инспекторов, считая их белоручками и кабинетными работниками, в то время как им приходилось сутками торчать на улице в дождь и мороз. То простое обстоятельство, что ни один из орднунгполицаев не смог бы быть «кабинетным работником» уже хотя бы в силу того, что практически все они были абсолютно безграмотными, как это обычно бывает в таких случаях, ускользало от их внимания. Готт встал из-за стола и, прихватив с собой свой инспекторский саквояж, пошел вслед за сержантом на место происшествия.

Идти пришлось около двадцати минут. Они прошли к старому монастырю, за стеной которого рядком стояли большие амбары церковного хранилища. Навстречу им вышел церковный сторож и, явно волнуясь, заговорил:

– Мир вам, добрые люди! Я служу сторожем монастыря уже двадцать лет, и никогда ничего особенного здесь не случалось. Честно говоря – здесь нет таких ценностей, которые могли бы представлять какой-либо серьезный интерес для злоумышленников. И вот представьте себе мое изумление и испуг, когда я сегодня, в три часа пополудни, обнаружил сорванные замки на втором амбаре. Я тут же побежал за викарием, мы осмотрели двери и решили туда не заходить, опасаясь, что злоумышленники могут быть внутри. Мы послали одного из наших прихожан за господином сержантом, который обычно дежурит на перекрестке в квартале отсюда, а сами стали караулить у ворот. – Пока он все это рассказывал, они подошли к злополучному амбару, и Готт был представлен господину викарию.

– Что хранится в амбаре? – спросил его инспектор.

– Церковное вино, сорта «ЦВБР», добрый господин инспектор, – ответил викарий. – В сущности, это вино уже не принадлежит Церкви – оно куплено городскими властями для завтрашнего праздника и уже оплачено, так что даже если его похитили – это уже кража не церковного, а городского имущества. – Викарий произносил эти слова с оттенком удовлетворения, и Готт подумал, что с точки зрения служителя церкви, кража у горожан это гораздо меньший грех.

– Подождите-ка, – сообразил вдруг инспектор, – если это вино для завтрашнего праздника, оно же должно быть в этих огромных бочках? – Каждый раз, когда праздновался День Независимости, на центральной площади и главных перекрестках столицы выставлялись огромные бочки с бесплатным вином, которым власть угощала свой народ. Такую бочку, когда она полная, едва ли подняли бы и четыре цирковых силача, обычно поражающие зрителей своими упражнениями с огромными гирями. Перевозить подобные бочки можно было только четверкой лошадей, запряженных в специальную телегу. – Неужели кто-то мог похитить хоть одну из этих бочек? – с искренним изумлением спросил инспектор.

– Давайте скорее пойдем и посмотрим, – воскликнул викарий с тревогой в голосе, – кто-то ведь сломал замки на двери амбара!

Они вошли в сухое и темное каменное помещение, которое могло быть использовано и как лабаз, и как склад товаров или вина, и увидели ряды огромных винных бочек, выставленных вдоль стен.

– Пересчитайте и проверьте их, – распорядился инспектор, а сам, для порядку, да и просто для того, чтобы занять время, стал разглядывать сломанный замок. Это был добротный, большой и надежный замок, сделанный петерштадтскими мастерами. За время своей службы в криминальной полиции Готт видел огромное множество замков, вскрытых преступниками. Среди них были разбитые вдребезги и изуродованные до такой степени, как будто деревенский кузнец пытался перековать их в какие-то диковинные скобяные изделия, были аккуратно распиленные, разорванные мощным рычагом. Попадались, правда, к счастью – весьма редко и такие, по которым вообще нельзя было сказать, что их касалась рука преступника. Это были замки, вскрытые самыми высокими профессионалами, элитой преступного мира. С двумя такими мастерами своего дела Готту в свое время посчастливилось лично познакомиться, и он обоснованно полагал, что во всей Империи их не больше десяти.

Замок церковного склада был распилен, скорее всего, это было сделано аккуратно и бесшумно в течение предыдущей ночи. Такая работа требовала около получаса времени, и вряд ли злоумышленники стали бы это делать днем при наличии сторожа. Заметил он взлом только в три часа дня, что неудивительно, так как распиленный замок был аккуратно пристроен на свое место, а сторож уже в силу своего возраста не отличался острым зрением. В целом складывалось впечатление, что здесь поработал профессионал средней руки. Он вновь вошел в помещение амбара и обратился к викарию:

– Ну как, святой отец, много ли вина у вас пропало?

Викарий недоуменно развел руками:

– Я в смятении, сын мой, но все бочки целы и все вино на месте!

– Странно, не правда ли, – спросил скорее себя, чем викария криминальполицай-инспектор. – Злоумышленники проникают на склад, тратят при этом не менее получаса изнурительного труда на замок и ничем себя не вознаграждают за свои старания? Подумайте внимательно, викарий, может быть здесь хранилось что-либо еще, нечто более ценное и портативное, нежели ваш святой напиток?

Готт знал, что через границы Империи контрабандисты провозят товары на многие сотни тысяч золотых, и он знал также, что по сравнению с потоком, организованным Святой Церковью, эти контрабандистские сотни тысяч – как жиденький ручеек рядом с полноводной рекой. Вполне возможно, что здесь хранилось нечто, что по таможенным документам было грубой шерстяной тканью, фактически же было тончайшим шелком в рулонах или ароматным табаком в тюках.

Викарий удивленно посмотрел на инспектора и ответил:

– Господь с вами, ничего здесь более не было. Что же касается необъяснимости поведения злоумышленников, то оно необъяснимо лишь на первый взгляд – они задумали грешное, злое дело, но вспомнили, что находятся на священной церковной земле и могут быть прокляты. Они устыдились задуманного и в страхе удалились.

– Наверно, вы правы, святой отец, – вежливо улыбнувшись ему, ответил Готт, – или, вот еще версия, они ожидали увидеть здесь дорогие товары, а нашли бочки с дешевым вином, которые при всем желании не смогли бы украсть из-за их размеров и массы. Вы будете подавать заявление о краже?

– Да простит Господь этих несчастных заблудших, нам ли мстить им, – благочестиво проговорил викарий, подняв глаза к небу.

«Ох, как бы ты возопил, если бы они, эти заблудшие, украли десятку из твоего кармана», – подумал злорадно криминальполицай-инспектор, но вслух этого, разумеется, не сказал.

На самом деле отсутствие заявления более чем устраивало Готта. Дело в том, что он уже вел двенадцать дел одновременно, а по сложившейся в криминальной полиции практике инспектор, первым выезжавший на место происшествия, принимал дело и начинал его расследовать при наличии формального повода для его возбуждения. Формальным поводом для возбуждения дела о краже было заявление потерпевшего.

Готт любил свою работу, но система, в которой он служил, делала все, чтобы он не смог выполнять ее профессионально. Существует определенный объем работы, предел, за которым любое дальнейшее увеличение количества возможно лишь за счет потери качества. Практика показывала, что инспектор криминальной полиции способен одновременно вести четыре дела. Каждое новое дело, добавляемое ему сверх этого, значительно снижало качество и профессионализм его работы, вне зависимости от его знаний, опыта и усердия. В такой обстановке разумным было бы выделить два-три важных дела и заниматься ими всерьез, отнеся другие к категории второстепенных. По крайней мере, от четверти до трети работы было бы выполнено тогда весьма качественно. Так армейский хирург, принимающий раненых с поля крупного сражения, из ста доставленных должен сразу выделить шестьдесят тех, кому его помощь, слава богу, не нужна, двадцать тех, кому его помощь, увы, не нужна, и всего себя посвятить двадцати оставшимся, для которых именно его вмешательство и определяет судьбу. Готт не был армейским хирургом, и бюрократическая Система, в которой он служил, была слишком совершенна для того, чтобы в ней могли прорасти хотя бы зачатки здравого смысла. Вне зависимости от важности того или иного дела, по каждому из них Система требовала от инспектора еженедельных отчетов, планов, утвержденных там-то и там-то, каких-то справок и докладных записок. Ни один, самый плодовитый писатель или философ не тратил за год столько чернил, сколько криминальполицай-инспектор изводил за неделю.

Готт посмотрел на викария и сторожа и, вспомнив, что в комнате участка до сих пор накурено и душновато, спросил:

– Скажите, а где у вас можно написать отчет?

– Пройдите со мной в домик смотрителя, добрый господин, там очень удобно, – охотно пригласил его святой отец, угодливо забегая вперед и показывая дорогу.

Готт удобно устроился за столом и, взяв в руки предложенные ему церковные письменные принадлежности, задумался на мгновение – нет, все-таки это какая-то странная история! Он пожал плечами и написал: «Господину криминальполицайдиректору от инспектора Готта. Почтительно докладываю…»

Через два с половиной часа его коллега, криминальполицай-инспектор Вернике, так же пожал плечами и так же начал свой рапорт по поводу необъяснимого взлома винного склада торгового дома «Лоза», что находится в Южном районе столицы…

Глава 32

Это было три дня назад, на следующий день после того, как вернулся Странник. Рэм Мустоффель пригласил к себе в каюту крузер-коммандера Шика, начальника отдела разведки штаба Северной эскадры. Шик был его давним и верным товарищем, так же как и сам Мустоффель, входившим в состав тайной организации «Волхвы» и предусмотрительно выведенный покойным Сноу в глубоко законспирированный резерв. На столе бэттлшип-коммандера были расставлены аптечные флаконы зеленого стекла, емкостью по четыре унции каждый. Флаконы были типичного для аптечной тары зеленоватого стекла, чуть мутного, однако на просвет в них угадывалась темная жидкость красного цвета. Шик был посвящен в замысел своего командира с самого начала миссии Странника, поэтому он ничего не спросил и ничего не сказал, а лишь понимающе кивнул и присел в предложенное ему Мустоффелем кресло.

– Ну что ж, альтер камерад, – вполголоса заговорил Мустоффель, убедившись, что дверь в их каюту плотно закрыта. – Мы в полушаге от намеченной нами великой цели. Как жаль, что темник Сноу не дожил до этого дня… – Он тяжело вздохнул и грустно взглянул на Шика.

– Каковы теперь мои действия? – спросил его соратник.

– Действия твои простые, но исключительно важные, – ответил ему лидер «Волхвов». – Сегодня я уезжаю в Рутенбург. В соответствии с нашим планом я должен быть там через пять дней, утром, за два дня до Праздника Независимости. Через три дня после моего отъезда, ровно в четыре часа, как пробьют склянки, ты вызовешь к себе верных нам офицеров с каждого корабля и раздашь им эти флаконы. Они должны будут по твоему приказу приготовить для личного состава грог. Грог, как ты знаешь, выдается низшим чинам по воскресеньям и праздникам, так что пусть они объявят, что исполняется пятьдесят лет со дня формирования нашей эскадры – вполне достойный юбилей и повод выпить. Я проверил по документам – примерно так и выходит, а несоответствие дат никто не заметит, да и не станет оспаривать – какой же военный моряк, да и просто человек откажется от дополнительного праздника? Затем, через час после того, как грог будет выпит, тебе следует…

Шик был прекрасным офицером и неплохим разведчиком и слово в слово запомнил инструкции своего командира. Он еще раз посмотрел на сверток, лежавший сейчас на койке в его каюте. Пришло время действовать.

Вестовые, отправленные на все двадцать три вымпела эскадры, вернулись на ялах, сопровождаемые вахтенными офицерами. Шик позаботился о том, чтобы сегодня и в это время все вахтенные офицеры были «волхвами» – это стоило ему бессонной ночи над графиком вахт. Он собрал всех прибывших в каюте Мустоффеля, которую занимал, как его заместитель, на время отъезда, и объяснил им задачу. Вопросов практически не возникло, кроме одного, однако этот вопрос заставил Шика серьезно задуматься. Один из молодых корвет-коммандеров спросил:

– Герр крузер-коммандер, а нам самим следует пить этот грог?

Об этом он раньше как-то не задумывался, впрочем, через десяток секунд ответ был найден, как всегда прямой и честный. Шик посмотрел на своих единомышленников и сказал:

– Друзья мои! Мы все доверяем друг другу и преданы нашему Делу, поэтому для нас, строго говоря, нет необходимости пить этот напиток. Я считаю, что каждый из нас должен решить для себя этот вопрос сам, причем я заранее одобряю любое ваше решение. Еще вопросы есть?

Вопросов больше не было. Вахтенные офицеры на шлюпках возвращались на свои корабли, чтобы реализовать великое Дело и начать таким образом новый отсчет времени в судьбе Империи.

Крузер-коммандер вызвал к себе боцмана флагманского линейного корабля «Рутенбург». Он знал этого моряка давно, настолько давно, что соблюдение субординации в отношениях старшего офицера и старшины приобрели формальный и даже, можно сказать, несколько театральный характер. Вошедший в каюту боцман отдал честь (Герр командир, я хорошо помню корабельный устав и никогда им не пренебрегаю!), и Шик лениво и небрежно ему ответил (А ты все кривляешься, главный старшина, и никак не уймешься!). Крузер-коммандер протянул ему бутылочку с красной жидкостью:

– Пора, главный старшина, проследите лично за приготовлением грога для всего личного состава.

– По какому поводу сегодня выпивка, герр командир? – весело спросил боцман.

– Ну, скажем, по случаю пятидесятилетия нашей доблестной эскадры, – ответил ему Шик.

– Отлично, герр командир, – весело ответил ему главный старшина.

– Через час зайди ко мне, надо будет сделать еще несколько дел, – добавил Шик.

И боцман отправился на камбуз, где как раз сейчас готовили ужин. По дороге, лично заглянув в баталерку, он распорядился принести коку хорошего черного чая и ящик рома – к приготовлению грога старый моряк всегда относился весьма серьезно.

Через час после ужина корабль жил своей обычной жизнью, но крузер-коммандер, вышедший из своей каюты для того, чтобы лично проверить несение вахт, скорее почувствовал, чем понял, что жизнь эта изменилась самым коренным образом и, по-видимому, безвозвратно. Все вахтенные были на местах, в чистых и идеально отглаженных робах, вахты неслись исключительно прилежно, как это и должно быть на флагмане эскадры, но в глазах матросов появился какой-то едва уловимый блеск – блеск, который был озорным и пугающим одновременно. Так бывает, когда большая группа людей знает какую-то приятную новость, но, по предварительному сговору, не хочет произносить ее вслух. Вернувшись, Шик хотел было послать вестового за боцманом, но тот явился сам, что, впрочем, неудивительно, – с момента раздачи команде грога прошел ровно час.

– Главный старшина! Доставьте ко мне вахтенного офицера с корвета «Мардер», постройте личный состав на юте, поднимите флаг. – Последнее распоряжение чуть удивило боцмана – флаг еще не был спущен, и он позволил себе переспросить:

– Какой флаг, герр командир?

– Вот этот, – ответил ему крузер-коммандер Шик и развернул сверток, лежавший у него на койке. На кроваво-красном полотнище, в самом его центре, черной краской была изображена руна, обозначавшая у древних народов восходящее солнце. Шик вышел из командирской каюты и повернулся лицом к рядам матросов, строившихся вдоль борта. В начале строя стояли усатые старшины, с каждым из которых он был лично давно знаком и с каждым из которых было связано что-то из его, Шика, жизни. Он внимательно посмотрел в их глаза и громко скомандовал:

– Команда, смирно! Слушать приказ адмирала Мустоффеля!

Эта новость никого не удивила, на лицах появились лишь радостные улыбки. «Скорее всего, – подумал Шик, – они согласились бы с этим приказом и без грога, но рисковать было нельзя». Прибывшему командиру «Мардера» крузер-коммандер вполголоса отдал распоряжения и тот, радостно козырнув, поспешил на свой корабль, который вскоре после этого отдал швартовы и двинулся к выходу из Петерштадтской бухты. В вечерних огнях, светивших с берега и отражавшихся в темной воде, моряки видели, как бухту покидает крупная торговая шхуна, принадлежавшая какой-нибудь судовладельческой корпорации Нового Света. Это был последний корабль, покинувший Петерштадт – через десять минут после его выхода бухта была блокирована корветом.

В пассажирской каюте торговой шхуны «Элизабет», за столом, накрытым изысканным ужином с дорогим вином, сидели два человека и о чем-то неторопливо беседовали. Один из них, полный и лысоватый мужчина лет пятидесяти пяти, являвшийся совладельцем этой шхуны, господином Розенталем, подлив в бокал своего собеседника красное полусладкое вино урожая восьмилетней давности, говорил:

– Нет, Мишель, я решительно не понимаю твоих сомнений. Я долгое время, по делам своей коммерции, путешествую по миру и уверяю тебя, что знаю кое-какой толк в этом! Только Новый Свет может дать деловому человеку те возможности, которые ему необходимы. Там все вопросы решаются быстро и эффективно. Я, конечно же, не специалист в области алхимии, но думаю, однако, что и ученому там будет значительно лучше, особенно – такому ученому, как ты. Там тоже много наших соплеменников, и ты никогда не будешь чувствовать себя одиноким – тем более, ты не женат, так что у тебя вся жизнь впереди! Что ты теряешь здесь, в этой Империи? Эта земля никогда не принимала нас радушно, ты же сам это прекрасно знаешь!

Мишель вздохнул – он думал несколько иначе, однако промолчал, глядя сквозь окно на набережную Петерштадта, корабли Северной эскадры, один из которых двигался сейчас им вслед, бухту и медленно удаляющийся берег, который он с детства привык считать своей Родиной. Непроизвольно на его глаза навернулась непрошеная слеза, причудливо преломившая багровые лучи заходящего солнца, и ему показалось, что на флагштоке головного корабля Северной эскадры развевается багрово-красный флаг с черной руной посередине. Он зажмурился и замотал головой – что только не привидится вечером, когда на воде играют алые блики и в душе пляшут бесы сомнения и тревоги. Мишель отвернулся от окна и выпил половину предложенного ему бокала.

Шхуна везла в Новый Свет разные товары, однако основным грузом были двести ящиков прекрасного красного вина урожая восьмилетней давности в бутылках, купленных господином Розенталем на винном аукционе неделю назад. Пятьдесят золотых, на которые увеличился семейный бюджет таможенного чиновника Петерштадского порта, сделали процедуру проверки приятной и необременительной. Именно поэтому торговец Розенталь не стал возражать против того, чтобы его старый приятель, принявший наконец одно из поступавших к нему многочисленных приглашений из университетов Нового Света, гениальный алхимик Мишель Блитштейн, отправившийся в путь на его шхуне, на место той бутылки, которую они сейчас распивали, поставил в ящик другую, точно такую же. Жидкость в этой бутылке также была красного цвета и напоминала вино, так что даже придирчивый таможенный контроль вряд ли заметил бы эту подмену. В бутылке была жидкость из фляги друга его юности, зихерхайтскапитана Шмидта, и Мишель в глубине души надеялся, что вместе с учеными Нового Света он не только изучит ее состав, но и найдет от нее противоядие. Для анализов, проделанных им в лаборатории Рутенбургского университета, он истратил чуть больше полутора унций.

Мишель и вправду был гениальным алхимиком…

Глава 33

Утром зихерхайтскапитан Шмидт прошел обычный в таких случаях инструктаж и заступил на дежурство по столице. В этот день, который всей Империей праздновался как День Независимости, его полусотня находилась на территории Департамента в полной готовности выступить в любую минуту в случае возникновения непредвиденных обстоятельств, например – беспорядков в городе. Впрочем, такая возможность оценивалась аналитиками Департамента как маловероятная. Дело в том, что этот праздник, который отмечался вот уже восемь лет, проходил всегда на удивление спокойно.

Сам по себе этот праздник был весьма необычным. В истории было много примеров, когда великие империи в силу внешних, или, что бывало значительно чаще – внутренних обстоятельств разваливались на части, рушились и гибли, оставляя под своими обломками миллионы барахтающихся судеб своих подданных. Для каждого простого человека такое крушение, как правило, означало существенное снижение уровня его жизни, будь то житель центральной метрополии, утративший свое влияние на окраины, или же обитатель этих самых окраин, который, как показывает исторический опыт, практически всегда платил за иллюзию национального суверенитета своим семейным бюджетом. Правители Рутении первыми сообразили, что день распада Великой Империи можно сделать всенародным праздником – до них эта простая и удивительно прогрессивная мысль никому и в голову не приходила. Теперь каждый год в этот день устраивались народные гуляния, раздавалось бесплатное вино, и с выстроенных специально для этого праздника трибун всенародно любимые артисты, отобранные строго в соответствии с теорией гениального Гольденкопфа, развлекали народ своими песнями. Народ пользовался теми удовольствиями, которые предлагала ему администрация Крон-Регента, однако как-то вяло, без огонька. Следует особо заметить, что этот праздник пользовался особой популярностью у государственных чиновников, и вот по какой причине: всенародные гуляния были наиболее либеральной статьей государственных расходов, практически неподконтрольной ни одному финансовому инспектору. Ну как, например, проверить мероприятия Департамента Астрологии Неба, которые в финансовой документации обозначались в графе «обеспечение безоблачности»? Нет, поистине, этот день имел все основания называться всенародным праздником, так как он и был в той или иной мере праздником для всех.

Шмидт уже дежурил пару раз по столице в дни праздничных торжеств и не ждал от этого дня чего-то особенного. В большей степени его занимали сейчас мысли об организации «Волхвы» и о тех нитях заговора, которые он, похоже, все-таки упускал. Эти мысли преследовали его неотступно, не давая ему думать о чем-либо другом или заниматься чем-либо другим.

В три часа пополудни к нему в кабинет заглянул зихерхайтссержант Шульце с папкой бумаг под мышкой. Настроение у молодого стражника было хорошее, и Шмидт невольно позавидовал ему – такая способность сохранять хорошее настроение дается нам в молодости, а затем мы всю жизнь занимаемся тем, что тратим безоглядно этот бесценный капитал – хорошо тому, у кого остается чуть-чуть на старость. Шмидт вопросительно взглянул на сержанта, и он доложил:

– Герр зихерхайтскапитан, вы просили докладывать вам обо всем необычном, что произойдет в городе.

– Ну и что ты нашел? – заинтересованно спросил Шмидт.

– Вот две сводки от криминальполицай-инспекторов, дежуривших по городу вчера. Обе посвящены взломам на винных складах – в одном случае – церковном, а во втором – на складе торгового дома «Лоза».

– Ну и что же в этом необычного? – скучнеющим голосом спросил зихерхайтскапитан. – Наше население воровало, ворует и будет воровать, причем, как показывает полицейская статистика, в восьми случаях из десяти украденные вещи продают для того, чтобы купить себе выпивку. Эти же злоумышленники пошли более простым путем и решили украсть выпивку сразу. Что же здесь особенного?

– Именно это-то меня и насторожило, герр зихерхайтскапитан! В обоих отчетах указывается, что никакого вина похищено не было! Вы сами учили меня обращать внимание на события необычные – помните, вы тогда еще говорили, что в необычности события может быть заложена не загадка, а ключ к разгадке…

Шмидт почувствовал, как на его плечи опустилась неимоверная тяжесть. Он ощущал усталость, какую, наверное, ощущает человек, многие мили несший на себе неподъемный груз, донесший его до цели и, опустивши его наземь, не имеющий уже сил даже пошевелить рукой. Он взялся руками за голову и, глядя на крышку собственного стола, пробормотал:

– Господи, ну как же все просто! Я должен был догадаться об этом раньше! День Независимости, бесплатное вино… – Он вспомнил вчерашний разговор в курилке и рассказ его болтливого коллеги из отдела финансовых преступлений. Подняв глаза, он увидел недоуменный взгляд сержанта.

– Помните, Шульце, я говорил вам как-то, что вы далеко пойдете? Я склонен полагать, что доживу до тех времен, когда к вам будут обращаться «герр зихерхайтсоберст»!

Молодой сотрудник просиял.

«Это, конечно, в том случае, парень, если ты выживешь в той каше, которая начнется в стране», – подумал еще Шмидт, но вслух этого не сказал, не желая огорчать парня, который был ему симпатичен. Теперь предстояло действовать.

Первым, практически рефлекторным стремлением Шмидта было поднять по тревоге вверенную ему полусотню и немедленно доложить о происходящем непосредственно господину зихерхайтспрезиденту – так велел ему его долг. Однако он прекрасно понимал, что поступить так не может. Для того чтобы доложить главе департамента о случившемся, необходимо было бы сообщить ему, что он, простой зихерхайтскапитан, самовольно, нарушив десятки служебных инструкций и приказов, проводил расследование, что он утаил от Департамента флягу неизвестной жидкости, послал своего агента, который впоследствии погиб при неясных обстоятельствах…

Всего этого десять раз хватило бы для трибунала и смертной казни через повешение. Более того, для принятия экстренных мер оставался от силы один час, а для того, чтобы добиться приема у господина зихерхайтспрезидента (даже в том случае, если бы Шмидт решился на этот самоубийственный шаг), при существовавшей бюрократической системе потребовалось бы не менее полусуток. Система уже в который раз перехитрила саму себя – человек, призванный оберегать Систему, знал о смертельной для нее опасности и не мог принять никаких мер к ее защите. Не мог… Шмидт задумался и честно признался себе, что защищать эту систему он сейчас не только не может, но и не особенно хочет.

С площади перед дворцом Крон-Регента доносился шум, там в полном разгаре шли народные гулянья, но тонкий слух Шмидта уловил что-то необычное. Он подошел к окну своего кабинета и распахнул его. Холодный воздух конца сентября ворвался в помещение, а вместе с ним ворвались слова песни, доносившиеся с площади. По плану празднества это должны были быть визгливые вопли какого-нибудь модного в этом сезоне неопределенного пола существа, однако зихерхайтскапитан услышал совсем иное:

Когда Родина вновь позовет нас в поход, Когда враг будет снова у наших ворот, Нам давно те дороги знакомы, Нас не надо учить, Как врагов наших бить, Без победы домой не придем мы!

Это была старинная солдатская песня, которую Шмидт помнил еще с детских лет – его дед, ветеран Большой Войны, любил напевать ее. Эту песню, слова которой отчетливо доносились с площади, пел не профессиональный певец – ее распевал народ. Шмидт принял наконец решение. Он повернулся к Шульце и приказал:

– Полусотне боевая тревога! Всем построиться во дворе через пять минут в конном строю, оружие и припасы – как для трехдневной командировки в район боевых действий. Выполнять!

Зихерхайтссержанта как ветром сдуло. Шмидт запер свой кабинет.

«Придется ли сюда когда-нибудь вернуться?» – подумал он мимоходом и спустился на первый этаж, в отдел документов особой важности. Там он резко открыл дверь и вошел в помещение, вызвав некоторое замешательство у дежурного зихерхайтслейтенанта.

– Я старший дежурный по городу зихерхайтскапитан Шмидт, – коротко представился он (дежурный, несомненно, должен был это знать). – Господину зихерхайтспрезиденту срочно требуется дело агента «Аристократ», мне поручено немедленно доставить его к нему!

Дежурный смутился:

– Но, герр зихерхайтскапитан, вы же знаете, что эти папки выдаются только по письменному…

– Конечно, я это знаю, лейтенант! – оборвал его Шмидт. – Однако сейчас господин зихерхайтспрезидент на докладе у Крон-Регента (лейтенант должен был знать и это – в данный момент во дворце проходило торжественное совещание, посвященное празднику), ему потребовалась эта папка, и он прислал меня. Мне что, доложить ему, а заодно и Крон-Регенту, что вы, зихерхайтслейтенант, возражаете?

Дежурный побледнел. Каждый государственный служащий знал, что руководители всех рангов пишут строгие инструкции и законы и тщательно следят за их исполнением – таким образом, собственно, только и может поддерживаться правопорядок в стране, но каждый знал также, что нет большего оскорбления для руководителя, чем попытка применения этих инструкций и законов к нему самому. Зихерхайтслейтенант задумался – ситуация была непростой и могла сильно повредить его карьере. Шмидт охотно пришел ему на помощь:

– Ну же, лейтенант, давай, соображай быстрее! У тебя есть журнал регистрации выдачи папок – я сделаю в нем запись, что папка выдана под мою личную ответственность!

Упоминание о чьей-то, но не его ответственности произвело на дежурного благоприятное воздействие – он тут же достал из своего стола журнал и, раскрыв его на нужном месте, протянул зихерхайтскапитану перо:

– Пишите!

Шмидт легко подписался, получив взамен с полки уже знакомую ему папку. Времени было очень мало, и он торопливо вышел во двор, где его бойцы, построенные зихерхайтссержантом Шульце, уже были наготове и ждали его приказа.

– Друзья! – несколько необычно обратился к отряду Шмидт, хотя это никого и не удивило – уже много лет они все были боевыми друзьями, побывавшими не в одной опасной переделке. – Сегодня особенный день. День, который станет переломным в судьбе Империи и в вашей судьбе. Мы прошли с вами много и многое пережили. Я верю, что и сейчас мы будем вместе и победим. Я прошу вас, друзья, как и прежде, доверять мне, ибо я хочу от вас не слепого подчинения, а доверия ко мне как к вашему командиру. Некоторые из сегодняшних моих приказов могут показаться странными, однако я прошу вас мне верить – тогда у нас все получится. Поработаем, бойцы? – закончил он свою речь традиционной фразой командиров специальных отрядов.

– Поработаем, герр зихерхайтскапитан! – радостно, в один голос отозвались его всадники.

– Тогда, – Шмидт был уже в седле, – за мной, рысью – марш!

Всадники выехали через раскрытые караульными ворота на улицы Рутенбурга. С виду это был все тот же столичный город, но каждый из них отчетливо ощутил, что он изменился практически до неузнаваемости. Горожане, спешившие на площадь ко дворцу Крон-Регента, в обычные времена почтительно сторонящиеся и пропускающие бойцов Департамента, теперь делали это с явной неохотой, окидывая всадников злорадно-насмешливыми взглядами. Торговцы-южане, в обычное время крикливые и хамоватые, поспешно собирали свой товар и уходили с улиц, стараясь быть незамеченными. Вокруг раздавались куплеты старинных солдатских песен, радостно подхватываемые сотнями голосов. Изменился сам воздух, сделавшись густым и насыщенным какой-то особенной свежестью, что редко случается осенью. Выехав на площадь, Шмидт увидел, что она практически полностью заполнена горожанами. Он замедлил шаг лошади и вместе со своим отрядом стал аккуратно пробираться к тому месту, где на специальных деревянных помостах стояли огромные бочки с бесплатным красным вином. Он не знал в точности, церковное ли это вино или напиток торгового дома «Лоза», да это и не имело значения. Окружающая его толпа при его приближении смолкала и провожала Шмидта и его людей весьма недобрыми взглядами. Подъехав к бочкам вплотную, он развернул лошадь и, обращаясь к полусотне, громко скомандовал:

– Отряду пить вино и веселиться!

Шульце с испугом взглянул на своего командира, словно пытаясь понять, не тронулся ли тот умом от недель напряженной работы и, приблизившись к нему, вполголоса скороговоркой сказал:

– Герр зихерхайтскапитан, если вы хотели отпраздновать с отрядом День Независимости, то у меня есть два ящика прекрасного полусладкого вина трехлетней выдержки… Зачем же пить эту гадость, только скажите, и я немедленно…

Шмидт усмехнулся и похлопал своего подчиненного по плечу. Он знал, что Шульце имеет тесные дружеские связи с таможенной службой, и по части умения доставать (а порой и реализовывать) высококачественное спиртное ему не было равных в Департаменте.

– Нет, дружище, сегодня мы выпьем именно этого вина. Поверьте мне, Шульце, это очень важно для всех нас. И, кстати, – сказал он, посерьезнев, – это мой приказ!

Зихерхайтскапитан спешился и в наступившей вокруг полной тишине ясно услышал у себя за спиной, где-то в толпе, щелчок замка взводимого арбалета. Этот звук отозвался неприятным холодком в затылке: времени уже совсем не осталось, следовало торопиться. Шмидт взобрался на помост и, зачерпнув ковшом вина из бочки, громко произнес:

– С праздником вас, дорогие земляки, – и залпом выпил содержимое. Вслед за ним последовали бойцы его полусотни, все еще недоумевающие, но дисциплинированные и преданные своему командиру. По площади прокатился вздох всеобщего удивления. Через толпу к Шмидту приближался незнакомец среднего роста, крепкого телосложения, одетый в длинный черный плащ с капюшоном, скрывавшим его лицо. По тому, как почтительно расступались люди, чтобы пропустить его, было ясно, что он является для этой толпы несомненным лидером.

– Надеюсь, капитан, вы отдаете себе отчет в том, что делаете, – сказал неизвестный, приблизившись.

Шмидт внимательно посмотрел на незнакомца в плаще и ответил:

– Абсолютно ясно представляю, герр Мустоффель… Полагаю – адмирал Мустоффель?

Незнакомец улыбнулся и откинул назад свой капюшон.

– Вы, судя по всему, неплохой стражник, капитан!

– Это, вероятнее всего, так, – с достоинством ответил ему Шмидт, – но не это главное. Я – полезный вам стражник, адмирал.

– Ну это еще надо доказать, – усмехнулся Мустоффель.

– Вам мало того, что мы всем отрядом выпили вашего вина? – удивленно переспросил Шмидт.

– Да, – ответил адмирал, вино – это здорово, но все же…

Шмидт достал из седельной сумки папку и протянул ее Мустоффелю:

– Возможно, это будет для вас интересным чтением на досуге, герр адмирал!

Рэм с интересом раскрыл папку и бегло просмотрел несколько хранившихся в ней документов.

– Что же, – пробормотал он вполголоса, – я так и предполагал. Теперь понятно, как он избежал ареста.

– Если хотите, мои ребята могут ликвидировать этого графа фон Шлака быстро и без лишнего шума, – предложил Шмидт Мустоффелю.

Адмирал посмотрел на зихерхайтскапитана и вновь усмехнулся:

– Вы хороший стражник, капитан, но никудышный политик! Нашей новой имперской администрации понадобятся верные и преданные функционеры, зачем же их убивать?

– Верные и преданные? – недоумевая, переспросил Шмидт; ему показалось, что он ослышался.

– Да, друг мой, именно так – верные и преданные. Дело в том, что любая революция порождает необходимость в выполнении большого объема определенной работы, которую можно определить как «грязную». Это наиболее ответственные задачи, и поручить их можно только людям, в преданности и исполнительности которых ты можешь быть уверен абсолютно. А здесь одного вина мало. А вот человек, про которого имеется такая папка, будет предан до конца, предан не идеалами, которые с годами могут поутихнуть и вообще измениться, а предан одним сознанием того, что эта папка лежит у нас на полке. Спасибо, капитан, это действительно ценный подарок! Кстати, а чем еще вы можете быть полезны нашему Делу?

Шмидт задумчиво осмотрелся вокруг и, поразмыслив с полминуты, спросил:

– А что бы вы сказали, адмирал, если бы мои бойцы без лишнего кровопролития арестовали преступную администрацию Крон-Регента?

Мустоффель заинтересованно посмотрел в глаза Шмидту и ответил:

– Тогда, я уверен, я стал бы обращаться к вам «герр зихерхайтсоберст»!

Шмидт удовлетворенно кивнул головой и скомандовал:

– Полусотня, по коням!

Рэм провожал взглядом отряд капитана, когда один из людей на площади пробился к нему и деликатно тронул его за руку. Это был мужчина зрелого возраста, с сединой на висках и задумчивым выражением лица, одетый в поношенный, но чистый и аккуратный сюртук и стоптанные сапоги из телячьей кожи.

– Простите, что беспокою вас, – начал он, – но как мне кажется, вы здесь главный, не так ли?

– В известном смысле слова это так, – с улыбкой ответил Мустоффель, – а что вам угодно?

– Видите ли, – торопливо заговорил незнакомец, – я главный лекарь айзенвальдской лечебницы, меня зовут Браун. Я обращаюсь к вам, потому что мне, в сущности, не к кому больше обратиться. У меня в лечебнице закончились лекарства, перевязочные материалы, инструменты – в сущности – все закончилось! Я обращался во все инстанции, но меня нигде толком даже и не выслушали – а ведь у меня в лечебнице больше сотни больных, среди них дети…

Рэм понимающе кивнул Брауну и ответил:

– Вы правы, лекарь, это еще одно из преступлений администрации Крон-Регента, и они, будьте спокойны, ответят за него сполна!

– Спасибо, – улыбнулся Браун, – спасибо за добрые новости, но я был бы спокойнее, если бы у моих пациентов был хотя бы минимальный набор лекарств…

– Да, – ответил ему адмирал, – в обновленной Империи мы будем внимательнее следить за нуждами людей!

Браун хотел уточнить, когда же наступит это светлое время, но толпа уже оттеснила его от своего лидера и понесла по площади вместе с бурным людским потоком.

Через пять минут отряд Шмидта был уже у ворот дворца. Охранявшие их гвардейцы одного из элитных столичных полков, одетые в парадные мундиры, чувствовали себя весьма неуютно. Их много лет готовили для столичной караульной службы; за это время они изучили все придворные тонкости: как следует салютовать Крон-Регенту, когда он движется через ворота пешком, и как – когда едет верхом; как приветствовать карету Крон-Регента и как встречать глав департаментов и заморских гостей, как осуществляется ритуал смены караула и как караулы разных полков должны передавать друг другу дежурство, и многое-многое другое. Единственное, чему их забыли обучить, так это тому, как следует вести себя, когда вас у ворот всего четверо, а перед вами на площади находится многотысячная толпа, настроенная весьма враждебно и практически не скрывающая того, что вооружена. В такой ситуации людям свойственно подчиняться лидеру, который демонстрирует своим видом понимание момента, а своей решимостью внушает уверенность в наличии у него единственного правильного на данный момент выхода из положения. Именно на это и рассчитывал Шмидт, спешившись и подходя к охранникам дворца.

– Зихерхайтскапитан Шмидт, командир специальной кавалерийской полусотни Департамента Государственной Стражи, прислан по особому и тайному распоряжению господина зихерхайтспрезидента!

Его звание было и так видно по нашивкам на его куртке, полусотня спешивалась за ним, а проверить наличие «приказа» у гвардейцев не было ни малейшей возможности, так что вралось Шмидту легко и весело.

– Немедленно вызовите ко мне начальника караула, – распорядился он в полном соответствии с караульным уставом.

Один из гвардейцев мгновенно бросился во внутренний двор и привел молодого щеголеватого гвардейского пехотного лейтенанта. Шмидт отвел лейтенанта чуть в сторону и, понизив голос, с доверительными интонациями заговорил:

– Лейтенант, вы видите, что творится на площади?

Лейтенант наблюдал это уже более часа, и то, что он видел, ему очень не нравилось.

– Лейтенант, вы, как я вижу, умный и опытный человек, – Шмидт искусно сдержал улыбку, – и понимаете – от нас сейчас зависит судьба Империи! Это заговор, через полчаса планируется штурм дворца!

Лейтенант заметно побледнел.

– Нам стало известно о заговоре в последний момент, – продолжил зихерхайтскапитан, – и сейчас уже посланы фельдкурьеры во все верные администрации полки. Они развернутся и подойдут через час-полтора, но эти час-полтора нам с вами предстоит удерживать дворец. Какое помещение на территории дворца, на ваш взгляд, наиболее пригодно для организации круговой обороны?

Шмидт прекрасно знал ответ на этот вопрос и молил Бога, чтобы и лейтенант сообразил это. Лейтенант на минуту задумался, а затем просиял:

– Так вот же, здание кордегардии! – Это было одноэтажное, отдельно стоящее здание с толстыми стенами и решетками на окнах, здание двухсотлетней давности, добротное, как и все, что строилось в старину.

– Блестяще, лейтенант, вы прекрасный тактик, я бы не сообразил! – с максимальной искренностью, на которую был способен, воскликнул Шмидт.

Лейтенант самодовольно усмехнулся.

– Сделаем так – мои люди займут место у ворот и парадного входа во дворец, а вы соберите своих бойцов в кордегардии и готовьтесь встретить мятежников огнем из окон, если они прорвутся.

Шмидт видел, что этот план очень понравился лейтенанту, вероятнее всего тем, что не ему и не его людям предстояло стоять по ту сторону ворот.

– Действуйте, лейтенант, и немедленно, а я поднимусь и доложу обо всем господину зихерхайтспрезиденту.

Лейтенант бросился реализовывать их прекрасный тактический план, а Шмидт поднялся по ступеням главного подъезда дворца Крон-Регента, сопровождаемый десятком своих бойцов. Перед самым входом, у дверей дворца он оглянулся и увидел, как Шульце аккуратно и тихо закрыл массивные дубовые двери кордегардии за последним вбежавшим туда гвардейцем и повесил на них большой амбарный замок.

Поднявшись на второй этаж дворца, Шмидт оказался рядом с высокими дверями, за которыми находился зал совещаний Высшего Совета Крон-Регента. Он решительно толкнул двери плечом и вошел в него. Посреди огромного зала, ярко освещенного тысячами горящих свечей, был установлен длинный, красного дерева, исключительно тонкой резьбы стол, покрытый пунцовым бархатом. За столом сидели главы департаментов, многих из которых он не знал вовсе; впрочем, во главе стола возвышался сам Крон-Регент, худощавый мужчина небольшого роста, что компенсировалось его креслом, установленным выше других почти на целый фут. Рядом с ним сидел хорошо знакомый Шмидту господин зихерхайтспрезидент. В момент, когда зихерхайтскапитан открыл дверь, чиновники о чем-то разговаривали, но с его появлением в зале воцарилась полная тишина. Разглядев Шмидта и увидев, что на нем форма Департамента Государственной Стражи, все повернули свои головы и вопросительно посмотрели на зихерхайтспрезидента, ожидая, что он объяснит им, что же все-таки происходит. Почувствовав это всеобщее ожидание, господин зихерхайтспрезидент презрительно посмотрел на Шмидта и надменно спросил:

– Что все это означает, капитан? – В его вопросе, взгляде, в нем самом не было ничего, кроме смеси презрения, гнева и брезгливости.

Шмидт вспомнил, как в годы юности, когда он еще учился в Академии Государственной Стражи, его друг Мишель Блитштейн, тогда – студент Рутенбургского университета, рассказывал ему про одну забавную теорию, выдвинутую неким профессором. Суть этой теории сводилась к тому, что звезды, которые мы видим на небе, находятся так далеко, что можно наблюдать их свет даже после того, как они совсем погаснут, причем – в течение довольно длительного времени. Молодой Шмидт тогда хохотал до упаду – нет, определенно, все эти ученые профессора – чокнутые люди. Мыслимое ли дело, чтобы мы видели свет звезды, которая погасла? Сейчас ему пришло в голову, что тот профессор, может быть, и не был таким уж сумасшедшим. В данный момент он наблюдал то же самое – надменный и презрительный взгляд господина зихерхайтспрезидента был светом того мира, мира бюрократии Крон-Регента, мира, который умер час назад. Шмидт позволил себе полюбоваться этим светом еще несколько секунд, а затем, подойдя вплотную к главе своего департамента, резко, наотмашь ударил его прикладом кавалерийского штуцера по лицу. Что-то хрустнуло, ухнуло и всхлипнуло, господин зихерхайтспрезидент опрокинулся назад и, зашипев нечто невнятное, повалился на пушистый ковер. Его лицо не выражало ни боли, ни испуга, все его чувства в этот момент можно было описать одной лишь фразой: «Этого не может быть!»

– Администрацию Крон-Регента и его Высший совет объявляю арестованными! – четко и громко в наступившей в зале гробовой тишине разнесся голос Шмидта. – Кто еще хочет удостовериться в моих полномочиях – прошу поднять руки!

Рук никто не поднял, и зихерхайтскапитан Департамента Государственной Стражи Густав Шмидт впервые за много месяцев засмеялся легко и непринужденно; так искренне, как могут в нашей жизни смеяться только дети, с нею еще совсем незнакомые…

Эпилог

Прошло шесть месяцев. Весна, наступившая в этом году необычно рано, уже полностью обрела свои права. Веселая зелень травы и щебетание птиц убеждали каждого, что жизнь прекрасна, что она сулит много нового и интересного, что вновь у каждого из нас есть шанс узнать, увидеть, почувствовать что-то новое, необычное; порадоваться и полюбить.

Странник стоял около перекрестка двух оживленных дорог и размышлял, в какую сторону отправиться дальше. На нем был походный плащ – накидка из простой грубоватой ткани с глубоким капюшоном, скрывавшим верхнюю часть его лица. Чем-то он был похож на странствующего монаха, впрочем – в определенные периоды времени все воспитанники Обители бывали на них похожи. Он отошел с дороги для того, чтобы пропустить маршировавшую по ней сотню новобранцев, возглавляемую лихим усатым сержантом. На лицах молодых солдат был уже легкий весенний загар, что неудивительно – в последнюю неделю солнечная погода радовала всех своим постоянством. Новобранцы пели старинную солдатскую строевую песню, и было видно, что они по-своему рады – рады солнцу, освещавшему их лица, рады легкому прохладному бризу, дувшему с северо-запада и освежавшему марширующих, рады песне, которая хорошо ложилась на строевой шаг и ладилась. Правофланговый в первой шеренге показался Страннику знакомым, и он пригляделся к нему повнимательнее. Это был тот самый мужчина, у которого они с Большим Майком останавливались на ночлег в деревне, полгода назад. Но как же он изменился! В сущности, это был не взрослый мужчина, а парень; теперь стало хорошо видно, что он молод и от природы весьма здоров. Его лицо потеряло одутловатость и приобрело здоровый, чуть коричневатый оттенок – это было лицо человека, много работающего на свежем воздухе. Нет сомнения, что он, впрочем, как и все остальные, тоже пил Кровь Дракона. Казалось, что жидкость, доставленная Странником из предгорья, подарила ему другую жизнь. Странник чуть усмехнулся – на самом деле это было не совсем так – скорее Кровь Дракона просто подарила ему иную смерть.

Если бы марширующим солдатам сказали сейчас, что всех их вместе свела, поставила в строй и отправила в поход воля этого неприметного, среднего роста человека в сером плаще с капюшоном, скромно стоящего у обочины, то они, несомненно, расхохотались бы во всю силу своих молодых глоток. Сам Странник сейчас тоже уже был не уверен в том, что все было именно так.

– Тони, Тони, ну подожди же! – услышал он откуда-то справа молодой звонкий голос и обернулся. За строем новобранцев быстро бежала симпатичная стройная девушка с узелком в руках. Она догнала строй и, обняв одного из бойцов, крепко расцеловала его и всунула ему в руки свои гостинцы.

«Тони, – подумал Странник. – Энтони. Энтони Томпсон – так звали молодого петерштадтского паренька, который предпочел службу на границе спокойной карьере юриста. Паренька, которого уже много лет не существовало на свете…»

У него было сейчас все необходимое для того, чтобы обрести покой. Он не испытывал недостатка в деньгах, хотя и не представлял себе, куда их можно истратить. Странник подумал, что, наверное, правильнее всего было бы отдать большую их часть тому милому чудаку-идеалисту, главному лекарю по имени Браун; по крайней мере, в этом случае можно было бы быть уверенным, что они не пропадут зря. Ну да где его сейчас найдешь, в этой суматохе…

Далее о судьбе Странника ничего не известно. Высшее счастье для солдата – это с победой вернуться живым домой. Счастье разведчика в ином.

Он растворился в дорожной пыли и лесной хвое, плеске озерной волны и синеве весеннего неба и растаял, как утренний туман над горами Северо-Запада, за которыми, я теперь это точно знаю, лежит прекрасная страна, где есть Любовь и есть Справедливость и куда все мы, маленькие и большие, веселые и грустные, идем; идем всю свою жизнь, от рождения и до самой смерти.

Все идем, идем и никак не можем дойти…

Оглавление

Вместо предисловия (от переводчика)

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Эпилог

Реклама на сайте