«Заложники Рока»

Джеральд Старк Заложники Рока ( Конан. Сирвента о наследниках – 5)

Авторы: Марина Кижина, Кирилл Стариков [под псевдонимом Джеральд Старк].

ПРОЛОГ. Зловещее сокровище

Дашеар – так назывался поселок, затерянный среди лесистых отрогов Рабирийских холмов. Сотня домов, шесть сотен обитателей… впрочем, после разразившейся колдовской грозы число жителей сократилось до трети прежнего количества. Выжившие (в основном дети и подростки) перебрались в соседнюю общину, угнав с собой часть домашней скотины и унеся то, что посчитали нужным в дороге. Теперь Дашеар стоял опустевшим, с наспех заколоченными дверями и окнами, закрытыми ставнями, дожидаясь возвращения хозяев либо участи, неизменной для любого покинутого жилья – постепенного разрушения. На полуночной околице городка высилась груда давно прогоревших бревен: здесь складывали погребальный костер для тех, под чьей жизнью этим несчастливым летом была подведена окончательная черта.

Однако незадолго до полудня могильное уныние брошенного поселка было нарушено.

Четверо верховых один за другим вынырнули из рощи на вершине холма, соседствовавшего с Дашеаром. Некоторое время они подозрительно изучали оставленное поселение, прежде чем спуститься вниз по склону и пересечь незримую черту, отделяющую людские владения от кромки леса. Всадники, судя по всему, относились к числу местных уроженцев. По человеческим меркам, возраст пришлецов колебался от шестнадцати до двадцати пяти лет, хотя в действительности каждый из них встретил, по меньшей мере, полсотни весен. В традициях гулей, живущих куда долее людского племени, такой срок означал крайнюю молодость, склонную к безрассудным поступкам и необдуманным решениям.

Предводитель маленького отряда определялся без труда – казавшийся несколько старше остальных молодой человек с выразительным и жестоким лицом, похожий на хищника, опасного и красивого. Он носил диковинное украшение: венец из переплетенных золотых и серебряных веточек, украшенный ярко сияющей каплей драгоценного камня – сапфира чистой воды из тех, что зовутся «звездчатыми».

Добравшись до главной улицы поселения, всадники придержали коней, настороженно озираясь по сторонам. Трое спрыгнули на землю, закружили между опустевшими жилищами, явно разыскивая что-то определенное, но при этом больше всего опасаясь наткнуться на кого-нибудь из уцелевших или вернувшихся местных жителей. В особенности их внимание привлекло множество следов подкованных конских копыт – память о наведывавшихся в поселок разъездах пуантенской легкой кавалерии. На лицах разведчиков появилось одинаковое выражение отвращения пополам с гневом, и один из них, пробормотав проклятие, сплюнул в пыль.

Человек, вернувшийся после долгой отлучки и обнаруживший свой дом разграбленным и изгаженным бандой грабителей, испытывал бы сходные чувства.

– Здесь, – один из лазутчиков указал своему напарнику на большой дом, стоящий наособицу на опушке соснового леса. Двухэтажное рубленое строение, обнесенное низким каменным забором, выглядело богатым, но словно окутанным невидимым облаком зловещего предостережения незваным гостям. Возможно, такое впечатление создавалось обилием резных узоров, оплетавших узкие окна, выступы, наличники и гребень крыши дома. Искусный орнамент складывался в изображения растений и сказочных животных, то ли сражающихся между собой, то ли затаившихся в ожидании доверчивой жертвы. – Бегите оба к Князю, передайте: мы нашли нужное место.

– А если он солгал, и тут ничего нет? – засомневался второй, опасливо косясь на молчаливое здание. – Или местные, уходя, забрали Его с собой?

– Твое дело доложить, Хайре, – рявкнул рабириец. – Или ты ждешь, пока Князь рассердится?

Судя по поспешности, с которой Хайре и его спутник бросились исполнять приказание, гнев Князя мог быть нешуточным. Оставшись в одиночестве, разведчик прошел через палисадник и поднялся на крыльцо загадочного дома. Внушительного вида дверь из дубовых досок, соединенных медными полосами, похоже, не так давно слетела с петель после страшного удара. Однако чьи-то руки водворили створку на место, мало того – проем крест-накрест пересекали две толстые доски, намертво приколоченные длинными гвоздями прямо к резной ободверине. Доски закрывали и окна первого этажа. Кто-то позаботился о том, чтобы сделать дом как можно более недоступным.

Гуль хмыкнул, поколупал ногтем блестящую шляпку гвоздя и взялся за топор.

Когда явились остальные, одна доска уже валялась в стороне, другая держалась на последнем гвозде, с пронзительным визгом уступившем, наконец, стали. Рабириец, взламывавший дверь, ударил ногой в створку. Тяжелая дубовая пластина рухнула внутрь. Перед распахнувшимся темным проемом, из которого повеяло скопившейся пылью, ароматом высушенной на солнце мяты и чем-то приторно-сладким, визитеры заколебались, оглядываясь на своего вожака.

– Ну, чего ждете? Моего благословения? – бросил тот с ленивой угрозой в голосе, присаживаясь на нагретые солнцем камни ограды. – Ищите, что вам велено. Найдете, позовите меня. Да не хватайте эту штуку руками, ежели руки дороги.

Лазутчики один за другим скрылись в недрах дома. Внутри что-то с грохотом упало, заставив лошадей встревожено застричь ушами. По ступенькам пронесся быстрый топот, заглушенный стенами голос вопросительно окликнул сотоварищей. Хлопнуло открывшееся наверху окно, кто-то с натянутым смешком посетовал, что в доме так темно – хоть перекидывайся летучей мышью. Внезапно из двери высунулась голова старшего из разведчиков, крикнувшего:

– Там кого-то прикончили! На втором этаже весь пол залит кровью, и…

Он не договорил – тишина лесного поселка огласилась пронзительным протяжным воплем, заставившим рабирийца ринуться внутрь, выкрикивая неразборчивые приказания. Предводитель в диковинной короне не двинулся с места.

Все-таки я почти утвержденный в своем праве Князь Забытых Лесов, думал Блейри да Греттайро, слушая крики и шумную возню внутри святилища и отрешенно жмурясь на теплое полуденное солнце. Несообразно мне вздрагивать от каждого шороха. Управятся ребята втроем, надеюсь… а коли не управятся, так им и четвертый не поможет. Интересно бы знать, размышлял он, что там творится? Если сами виноваты – не жалуйтесь, будто вас не предупреждали. А вот ежели Хранитель умолчал о чем-нибудь этаком… Не завидую я тогда Хранителю, лениво усмехнулся Князь. То-то обрадуется Раона.

Вопли притихли, превратившись в тонкий скулеж. В дверном проеме возникла шатающаяся фигура, кубарем скатилась с крыльца и бросилась прямиком к журчавшему в камнях прозрачному ручейку. Один из разведчиков, самый молодой из пятерых – глаза, белые от боли, распахнуты в пол-лица. Дрожа всем телом и подвывая, парень сунул обе руки в ледяную воду.

– Ага, – насмешливо сказал Князь, поднимаясь. – Отыскали, значит. Я что говорил насчет рук? Ну и как оно?

– Б-больно, – простонал мальчишка, стуча зубами. Прямо на глазах кожа от кончиков пальцев до локтей у него съеживалась и отваливалась лохмотьями, обнажая красное мертвое мясо. Хорошо, если ограничится только кожей, подумал Блейри – без всякой, впрочем, жалости. – Я только п-поднять… В сундук п-положить… Он в угол закатился…

Он говорил что-то еще, но дальнейшая судьба бедолаги уже ничуть не интересовала Блейри да Греттайро, потому что из недр общинного дома вывалились остальные двое. Кряхтя и отдуваясь, они тащили за фигурные ручки небольшой с виду, но кажущийся чрезвычайно тяжелым сундучок, отлитый из бронзы и украшенный фигурками зверей. Находку установили перед Блейри, и старшина лазутчиков картинным плавным движением откинул крышку.

Содержимое ларца выглядело до крайности загадочно – меж обтянутых серебристым бархатом стенок возлежал матово-черный шар размерами чуть меньше ядра для осадной катапульты. Беспечный солнечный зайчик, отразившись от поверхности ручейка, коснулся круглого черного бока – и исчез, словно впитавшись в гладкий металл. Блейри да Греттайро, новоявленный Князь Забытых Лесов, склонился ближе, придерживая на лбу ставшую вдруг очень тяжелой корону. На мгновение вспыхнула безумная надежда – если он и есть Избранный, если и вправду… – но проклятый шар шевельнулся на своем бархатном ложе и еле заметно подался вверх, наливаясь зловещим нутряным багрянцем.

Боль была жуткая – словно в череп разом вогнали дюжину раскаленных добела гвоздей. С коротким воплем Блейри рванул с головы княжеский венец, ухитрившись другой рукой захлопнуть бронзовую крышку. Изнутри сундука он ощутил мягкий требовательный толчок. Но Алдрен уже просовывал дужку замка в скобу трясущимися руками, его подчиненный пялился на ящик в немом испуге, да у ручья тихо причитал покалеченный.

– О том, что здесь видели – никому ни слова, – сказал Блейри, покачнувшись. В ушах звенело, собственный голос и стоны ошпаренного парня доносились словно сквозь толстое одеяло. Корона Рабиров блестела в траве, да Греттайро с трудом заставил себя ее подобрать. – Кто проболтается – шкуру спущу живьем. Вы меня знаете. Заприте сундук покрепче и навьючьте на коня. Пора убираться отсюда, во имя Темного Творения.

Более причин задерживаться в Дашеаре у отряда не имелось.

ЧАСТЬ 1 СЕТИ. ОБМАНА

Глава первая. Оседлавший смерть

20 – 22 дни Первой летней луны

1313 года по основанию Аквилонии.

Среди людей, особенно тех, кому довелось родиться или жить в краях, окружающих Рабиры, уже которую тысячу лет ходило зловещее поверье. Якобы в ночь нарождающейся луны в холмах иногда можно увидеть лошадь без всадника – кобылу вороной масти, с глазами, словно рдеющие угольки. Там, где она проскачет, остаются выжженные на камне и на земле оттиски копыт, вянет трава, осыпаются посевы. Не приведи боги оказаться на ее пути, не говоря уж о том, чтобы пытаться ее преследовать или ловить – вороная будет рада любому всаднику. Она позволит забраться на свою спину, а с рассветом исчезнет вместе со своей добычей, потерявшей разум и заплутавшей в дебрях пугающих сновидений. Порой эта лошадь беспрепятственно забегает в обнесенные неприступными стенами города, и тогда люди в каменных домах просыпаются, крича от страха, не имеющего ни формы, ни имени.

Говорят, вороная кобыла и есть ночной кошмар, сотканное рабирийской магией наваждение… Гули же утверждают, якобы никто и никогда не сравнится с людским племенем в умении пугать самих себя, шарахаясь от воображаемых чудовищ.

И пусть никакой полуночной кобылы на самом деле не существовало, но Блейри да Греттайро никак не мог отделаться от мысли, что его жизнь в последнее время крайне напоминает смертельные скачки на призрачной вороной лошади. Иногда он даже видел во сне лошадь с горящими багрянцем зрачками, несущуюся галопом по лесной дороге, и себя самого, судорожно вцепившегося в разметанную гриву. Ему казалось, будто он различает стоящие на обочине полупрозрачные силуэты тех, чьей смерти он способствовал – прямо или косвенно, в Рабирах, Мессантии, Кордаве или Ианте. Он твердо знал: стоит лошади хоть немного замедлить бег, и его настигнут – если не мстительные фантомы, то вполне живые сообщники, наконец смекнувшие, в сколь глубоком и непроходимом болоте завязли, следуя за своим вожаком.

Потому скачка должна продолжаться – пока вороная кобыла и ее наездник не доберутся до финальной черты, где бы та ни пролегала. Или не погибнут.

Блейри затруднялся в точности ответить, когда он обнаружил себя на спине угольно-черной твари. Может быть, он оседлал призрачного скакуна еще в детские годы, только не осознавал этого? Или чуть позже, когда на свет явились дуэргар, «Непримиримые», сколоченные его усилиями из кучки близких друзей и единомышленников? Блейри несказанно удивился, с какой легкостью ему удалось убедить рабирийскую молодежь совершить сначала первую, а затем и последующие дерзкие вылазки в людские города. Все шло отлично, если не считать язвительных насмешек со стороны покойного ныне Князя Забытых Лесов и его окружения, полагавших действия дуэргар сумасбродными выходками горстки скучающих юнцов.

После нескольких весьма удачных охот перетрусившие обыватели Мессантии наконец-то спохватились. Блейри предпочитал не вспоминать лишний раз о провалившемся замысле, обернувшемся гибелью для доброй дюжины его соратников. Однако втайне он гордился содеянным: та безумная ночь запечатлелась в людской памяти весьма и весьма надолго. И пусть минуло почти три десятка лет, однако по столице Аргоса до сих пор разгуливали ужасающие в своих подробностях, передаваемые шепотом слухи о крови, щедро оросившей феерию Обручения с Морем, и том кошмаре, что творился от заката до рассвета в кварталах, примыкавших к дворцу дожей.

Уцелевшим дуэргар пришлось спешно бежать под защиту пугающей репутации Рабиров. Драго тогда всецело насладился их поражением, устроив отпрыску семьи Греттайро выволочку, достойную занесения в Летописи Забытого Края. В ответ Блейри самоуверенно заявил, что не откажется от своих идей, даже если Князь швырнет виновника треволнений в Мессантии людям.

До выдачи дело не дошло: вмешались родственники провинившихся, упросив Князя проявить снисходительность к неразумным подросткам. Однако между старым Драго да Кадена и вожаком дуэргар возникла стойкая, год от году крепнущая неприязнь. Блейри и его компания продолжали тревожить кровавыми набегами Аргос и Зингару – но теперь проделывали это не чаще трех-четырех раз в год, осмотрительно намечая в качестве жертв маленькие поселки в уединенной местности и исчезая при первых признаках опасности. Иногда они решались нанести визит в более отдаленные края – однажды изрядно пошумели в Гхазе Шемской, а лет пять назад почтили своим сомнительным присутствием несколько городов в окрестностях Ианты.

В свою очередь, Князь пошел на вовсе неслыханное: стал налаживать торговые и дипломатические отношения с Кордавой и новыми пуантенскими управителями – сперва с герцогом Троцеро, а затем с его наследником, известным всему Полудню под горделивым прозвищем Золотого Леопарда. Краем уха Блейри слышал, якобы в Аквилонии переменилась власть и рухнула династия прежних королей. Новость его не заинтересовала – какое, спрашивается, дело Детям Ночи до смертных, чей век исчисляется несколькими торопливыми десятилетиями? Людские правители умирают раньше, чем в Рабирах успевают выяснить их имена. Однако Драго стоял на своем, пригрозив дуэргар и их вожаку изгнанием из Лесов, если им вздумается нападать на пуантенские караваны или еще каким-нибудь образом препятствовать его замыслам.

Когда же зашелестели слухи о возможном прибытии в Рабиры посольства во главе с юным наследником аквилонского престола, с каждым днем становясь все определенней и достовернее… Может, именно тогда вороная кобыла понеслась через темные леса во весь опор, а в голове да Греттайро зароились всевозможные планы, один грандиозней другого?

Первоначальные умыслы Блейри и его единомышленников не простирались далее желания как следует напугать аквилонцев и напомнить Князю о необходимости считаться с мнением своих подданных. Если в заварушке погибнет десяток-другой гвардейцев или свитских молодого принца – не беда, такая уж им выпала участь. Самому отпрыску коронованной фамилии предстояло пережить пару самых жутких дней в его пока еще очень короткой жизни, после чего его доставили бы к границе Рабиров и вышвырнули туда, откуда он взялся.

Соратников Блейри уверил в том, что наглая выходка сойдет им с рук – люди, наученные горьким опытом, более не сунутся в земли за Алиманой, а перед Драго возникнут задачи куда более насущные, чем долгие выяснения отношений с дуэргар. Не исключено, втолковывал он жадно внимавшим подручным, что Трон Льва сгоряча двинет войска на Рабиры – что ж, тем лучше! Зингара с Аргосом немедленно и шумно запротестуют, требуя соблюдения своих сомнительных прав, Драго придется наглухо закрыть Незримую Границу, а у «непримиримых» появится законный повод покричать о коварстве людишек, мечтающих наложить лапу на богатства Забытых Лесов. Что же до возможной войны… Пусть только сунутся, Рабирам найдется чем их удивить! Ни разу еще сапоги завоевателей не топтали рабирийских земель!

Блейри столько раз повторял эти доводы своим единомышленникам, что едва не поверил сам. А уж большинство его последователей готовы были кинуться за ним в огонь по первому слову.

Но имелось и меньшинство. Те из дуэргар, что постарше и поумнее, не разделяли щенячьих восторгов молодежи, задавая раздражающие своей разумностью вопросы. Что произойдет, если Трон Льва и Лесной Князь все-таки сумеют объясниться? Вдруг для подтверждения добрых намерений Драго совершит невероятное – выдаст людям зачинщиков нападения? Или, даже если Драго придется закрыть Границу и отказаться от грандиозных планов содружества с людьми – не захочет ли Владыка Лесов раз и навсегда избавиться от смутьянов в своем окружении? Проще говоря, не подготовить ли заранее пути бегства, если в Рабирах сделается слишком горячо? Купить пару тихих особнячков где-нибудь в Мессантии, где в случае чего можно укрыться… Так говорил рассудительный, немногословный Хеллид, прекрасный исполнитель и правая рука Блейри во всем, что касалось гульской «охоты». Равнодушный к идее превосходства гулей над всеми прочими двуногими, людей он тем не менее ненавидел тихой свирепой ненавистью. Раона однажды спросила – почему, и Хеллид туманно сослался на некие личные счеты.

Раона… Среди фанатиков-дуэргар она оказалась на своем месте. Ее неуемная одержимость порой пугала даже Блейри. Родня Раоны Авинсаль проживала в Льерри, отдаленном поселке на самой границе с Зингарой, и ходили шепотки, будто красавица-гулька из полукровок. «Ну, знаешь, из тех… лунное безумие, сумеречная душа…» Сама Раона подобные домыслы не то чтобы отвергала – просто когда кто-то из молодых и глупых задал ей вопрос напрямую, одним неуловимым изящным взмахом перервала любопытному глотку. И деликатно облизала окровавленные пальцы. Резня в Мессантии, после которой дуэргар пришлось, поджав хвост, позорно бежать в Холмы, по сути, вспыхнула именно по вине потерявшей меру Раоны. Да Греттайро не раз подумывал избавиться от непредсказуемой, а следовательно, опасной девицы. Но красота Раоны, редкостная даже по гульским меркам, привлекла в ряды «непримиримых» едва ли не больше молодых парней, чем все красноречие Блейри и авторитет Хеллида. Она владела обманными чарами лучше, чем сам Блейри, в поединке стоила троих… и прекрасно согревала постель да Греттайро по ночам.

После одной из таких весьма бурных ночей, когда изнеможенный Блейри готов был пообещать подружке все сокровища Офира и ручного дракона в придачу, Раона предложила ему план, заставивший вожака дуэргар призадуматься. Аквилонский Львенок и Владыка Лесов встречаются на рабирийской земле – такой шанс выпадает раз в тысячу лет, заявила она, и мы просто обязаны им воспользоваться. Но зачем останавливаться на полпути, почему не пойти в своих намерениях дальше? Сколько можно шкодить по мелочам, подобно несмышленым детишкам? В полумраке ее глаза светились пугающим золотисто-алым огнем, когда она, опершись на локоть, излагала Блейри свои соображения.

– На нашей стороне внезапность и решимость, – нашептывала Раона. – Неужели ты думаешь, что нам простят безумную выходку, которую ты затеваешь? Полно, милый. Простаки вроде Алдрена, может быть, и поверят, но не я. Драго, пока жив, не забудет нам этой крови. Отпустив же восвояси наследника аквилонского трона, мы сами выпустим из рук цепь, на другом конце которой – разъяренный лев. Посмотри правде в глаза: хочешь ли ты провести остаток жизни, скрываясь в людских городах и охотясь, подобно бродячему коту, на крыс и городских нищих? Неужели ты, Блейри да Греттайро, потомок рода древнего и уважаемого, рожден для столь низкой судьбы?

– Этого не случится. Послушай, я все рассчитал… – возразил Блейри, стараясь, чтобы голос его звучал со всей возможной твердостью. Раона прижала палец к его губам, прервав на полуслове.

– Так может случиться. Допустим, ты расстроишь планы Драго относительно внешнего мира, но – вслушайся в мои слова: он не простит тебе такого оскорбления… пока жив. Драго зажился на этом свете. Если его вдруг убьют… ночью, предательски, и сделают это аквилонцы… то почему бы не прийти к власти новому Князю? Например, тебе. А вот аквилонский принц будет, безусловно, полезен нам живым. Здесь, в Рабирах.

– Во имя Темного Творения! – вскричал пораженный Блейри. – Прикончить Драго… Занять его место… Удерживать в заложниках наследника короны… Нет, это невозможно! Венец Рабиров не признает меня… Признайся, ведь на самом деле ты не этого хочешь?..

Но упрямая девица из рода Авинсаль добивалась именно того, о чем говорила. И спустя какое-то, весьма недолгое, время Блейри стало казаться, что сия мудрая мысль всегда принадлежала ему. Новый замысел, когда он делился им со своими соратниками, уже не казался ему неосуществимым.

А стряслось то, о чем даже помыслить никто не мог – в настолько неожиданную сторону повернули события.

Из болтовни с рыжей аквилонкой Меллис да Греттайро узнал о намерении прибывших из Тарантии гостей провести в Лесах некий колдовской ритуал. Для действа им требовалось уединенное место и ночь полнолуния. Обстоятельства складывались как нельзя лучше – после бесед с людьми Драго покинул поселок на озере Рунель, став временным лагерем неподалеку, а самонадеянный мальчишка-принц вкупе с дружками отправился ворожить на Холм Одиночества, возвышенность в четверти лиги от Рунеля. Сообщники Блейри бдительно следили за обоими поселениями, выжидая нужного момента, и, не вмешайся в свару Солльхин, замыслы дуэргар уже к утру завершились бы полным успехом.

Солльхин Безумную не раз предупреждали: привычка совать нос в чужие дела не доведет до добра. Не появись она в самый неподходящий момент, может статься, все пошло иначе, и прекрасно продуманный план не обернулся бы пожаром и кровавой бойней. В княжеской ставке телохранители Драго насмерть сцепились с дуэргар, и сражающиеся едва не истребили друг друга. Что же до происшествия на Холме Одиночества… До сих пор, вспоминая ту злополучную ночь, Блейри скрипел зубами от досады и унижения. Как он веселился, из укрытия наблюдая за аквилонскими дворянчиками, играющими в Высокую Магию! А высокая магия неожиданно для всех – в том числе, кажется, и для самих аквилонцев – оказалась подлинной, и забава сменилась кошмаром.

К своему стыду там, на холме, после поединка с Солльхин, окончательно утратившей остатки своего невеликого разума, впервые в жизни Блейри хлопнулся в самый натуральный обморок. Придя в сознание, он обнаружил себя под замком в винном погребе Рунеля, в компании дюжины недоумевающих, растерянных и до полусмерти напуганных сородичей. Прихвостни аквилонского принца швырнули в подвал всех, кого им удалось отыскать в окрестностях Холма, в сгоревшем лагере Драго и на берегах озера, не без основания рассудив: большинство из застигнутых во время нападения наверняка будут относиться к дуэргар.

Собратья по несчастью не могли рассказать своему предводителю ничего существенного. Их всех внезапно охватила жуткая слабость, сменившаяся полным беспамятством и бессилием. Многие по-прежнему жаловались, что не способны удержаться на ногах и больше всего хотят спать. Блейри и сам чувствовал себя не лучшим образом, однако понимал – оставаться в плену нельзя. Как только паника наверху стихнет и люди вспомнят о своей добыче, наследник рода да Греттайро может с уверенностью считать себя мертвецом.

Ужас заточенных в подвале дуэргар усилился, когда выяснилось: никто из них не в состоянии прибегнуть к привычным с детства чарам – навести морок на охранявших дверь караульных и вынудить их отпереть замки. К тому же вскоре кто-то обратил внимание, что знаменитые гульские клыки и когти, неотъемлемый отличительный признак обитателя Забытых Холмов, почти у всех начали шататься и выпадать.

Более боязливые решили, что их ожидает скорая и жуткая кончина, в приближении которой они дружно и бессвязно винили да Греттайро. Один из малодушных крикунов распалил себя до того, что бросился на вожака дуэргар с кулаками. Он не рассчитал своих скромных сил. Блейри прикончил его – хотя и не без труда, и то был последний раз, когда ему пригодились данные от рождения когти в подушечках пальцев. Сила вкупе с убеждением позволила ему восстановить пошатнувшийся авторитет… но подвальная дверь оставалась накрепко запертой, а поиски потайных ходов не увенчались успехом.

Спасение явилось, откуда не ждали и тогда, когда отчаялись самые стойкие. В неурочный предутренний час снаружи приглушенно лязгнул засов. Блейри не поверил своим глазам, узрев на пороге узилища порядком потрепанную девицу Авинсаль и нервно озирающегося Хеллида у нее за плечом.

Приглашать дважды никого не требовалось. Под прикрытием рассветного тумана недавние пленники спешно покинули Рунель и спустя колокол были уже далеко.

23 – 27 день Первой летней луны.

– …А я говорю: им досталось еще похлеще нашего! Все еще можно обернуть в нашу пользу. Клянусь Хранителями, да Греттайро, я поторопилась, выпуская тебя! Стоило сперва наведаться к аквилонскому наследничку и прихватить его голову на память. Если б не ваша с Хеллидом дурацкая осторожность…

Пламенная речь неистовой рабирийки прервалась приступом кашля, скрутившим Раону в три погибели.

Некогда этот пещерный лабиринт окрестили Двергскими Штольнями. От озера Рунель его отделяло около полулиги холмов и болотин, затянутых глухим чернолесьем, почти непроходимым, если не знать тайных троп. Племя карликов не имело к Штольням ни малейшего отношения – залы, коридоры и колодцы возникли естественным путем, промытые за тысячелетия подземными водами. Пещера была огромна, свет хилого костерка не достигал дальних углов, высокий свод терялся в темноте. Два или три десятка молодых гулей, в том числе несколько девушек, боязливо жались к пламени – все дуэргар, каких удалось сыскать в окрестностях озера, все наличное воинство Блейри, уцелевшее после достопамятной грозовой ночи. Большинство выглядело жалко: бледные, изможденные лица, трясущиеся руки, изодранная и грязная одежда. Разговаривали мало, находясь под впечатлением недавних событий или сберегая оставшиеся силы. Время от времени гулкое эхо наполняло пещеру надрывным кашлем, где-то звонко щелкали капли, чадили немногочисленные факелы вдоль стен, да потрескивали угли в костре.

Раона, с трудом отдышавшись, длинно сплюнула в золу и отерла с губ розовую пену.

– Послушай, может быть, не поздно даже теперь…

– Проклятье, заткнешься ли ты наконец! – взорвался да Греттайро.

Эту песню он слушал уже целые сутки, с того самого момента, как перед ними открылась тяжелая дверь подвала. Хеллид и Раона руководили погромом в ставке Драго. Справившись с порученной задачей, они находились на полпути к поместью на озере, когда злополучное колдовство Коннахара Канаха явило себя во всей красе. Парочке удалось избежать пленения, отлежаться и немного прийти в себя, чтобы спустя полдня явиться на выручку Блейри сотоварищи – и за это да Греттайро был им весьма признателен. Однако когда неугомонная гулька предложила немедленно довершить начатое и вырезать поредевший людской гарнизон Рунеля, Блейри, при всей заманчивости предложения, попросту послал ее ко всем демонам разом.

– Ты совсем глупа, или впрямь безумнее спятившей рыси?! Взгляни вокруг, Раона, протри глаза! Половина из нас ложку не поднимут без посторонней помощи. Когтей мы лишились, оружия нет, чары не действуют более, даже самые выносливые валятся с ног! В Рунеле же уцелело самое малое два десятка мечников, и ты сама говорила – вы видели, как люди отправляли гонцов за реку.

Ответом на его отповедь послужило долгое молчание. Раона отвернулась, лицо ее хранило прежнее упрямое выражение. Хеллид смотрел в огонь, вращая между пальцами короткий кинжал. Кровавый кашель и невероятная слабость во всем теле, последствия загадочной магии, донимали его не так сильно. Да Греттайро отметил, что некоторое количество гулей, примерно треть, перенесло колдовскую грозу легче прочих – то ли за счет природной телесной крепости, то ли из-за примеси человеческой крови в жилах. Хеллид был из таких, Раона тоже. Пожалуй, можно отправить с полдюжины в краткую и близкую разведку или наладить охрану пещер… не более того, в этом вожак непримиримых был совершенно убежден.

– Я думаю так, – продолжил Блейри уже спокойнее. – Двергские Штольни – не самое плохое место, чтобы пересидеть пару дней, пока силы к нам не вернутся. Люди вряд ли станут обыскивать окрестности, а даже если станут, наверняка побоятся соваться вглубь подземелий. С голоду не помрем – где-то здесь хранится остаток запасов с прошлой луны, когда мы устраивали тут большую сходку. Если поискать, найдется солонина, вяленая рыба и сухари. В лесу полно дичи, если соблюдать осторожность и не появляться вблизи Рунеля. Воды – хоть залейся, в одном из залов бьет родник…

– Какая прелесть, давайте поселимся здесь навсегда! – язвительно предложила Раона. – То есть не навсегда… пока пуантенцы не сведут наши леса на дрова. Тогда еще где-нибудь спрячемся, ага?

Блейри стоило большого труда вновь не сорваться на крик.

– Хеллид, когда они хоть немного оклемаются, отбери тех, кто покрепче. Пусть твои разведчики денно и нощно приглядывают за Рунелем и сообщают нам обо всех передвижениях аквилонцев. Нехудо бы также получить сведения из самого лагеря. Там ведь еще должны оставаться слуги из числа наших собратьев. Подозреваю, что после той ночи они не горят желанием помогать пришлецам из-за Алиманы. И вот что: найди нескольких с хорошо подвешенным языком и знающих все тропы в Холмах. Я хочу, чтобы они, как только смогут, отправились по деревням и всюду, всем, кто соглашается слушать, рассказывали, как аквилонские гвардейцы вероломно убили нашего князя и применили запретную магию, дабы лишить нас могущества и захватить наши леса, – он ухмыльнулся хищной волчьей усмешкой. – То есть сущую правду. Притом как можно более красочно. Во всех ужасающих подробностях, понял?

– Я понял, – отозвался гуль, бесстрастный, как всегда. – Будет сделано.

– А я, значит, останусь согревать твое ложе? – немедленно вскинулась девица Авинсаль.

– Останешься, – ледяным тоном, не терпящим возражений, произнес Блейри. – И отнюдь не потому, что я мерзну по ночам, прибереги свое ехидство до лучших времен. Красться, выслеживать и убивать умеет каждый из нас. В целительстве же несведущ ни один – кроме тебя. Если мне не изменяет память, ты ведь обучалась в «Сломанном мече»?..

…Хеллид исполнил данный ему приказ, как всегда, с величайшей старательностью. На следующий же день его следопыты донесли о пуантенских егерях и арбалетчиках, наводнивших Забытые Леса. По их подсчетам, число прибывших близилось к полутысяче – огромная воинская сила для временно беспомощных рабирийских земель – и вели себя люди так, словно задались целью оправдать наихудшие измышления дуэргар. Летучие егерские разъезды шныряли по окрестным деревням, забираясь все дальше к Полудню. В Рунеле люди развили кипучую деятельность, превратив уединенное поместье в подобие форта и обложив его двойным кольцом дозоров, секретов и пеших патрулей. Любая попытка тайком проникнуть в эту мышеловку равнялась самоубийству. Из поселков же, разбросанных по лесным чащобам, вести приходили все больше тревожные. Гули старшего поколения скончались либо находятся при смерти; Незримая Стена пала; проклятые пуантенцы хозяйничают как хотят, и кое-где уже отмечены случаи мародерства…

Язвительность Раоны не знала границ. Слава Хранителям, у девицы хватало ума не изливать желчь при подчиненных, и с возложенными на нее обязанностями она справлялась блестяще: травяными настоями и нехитрой целительной магией, изученной в колдовской школе, успешно поднимала на ноги пострадавших, раненых и павших духом. По истечении трех дней после Грозы под началом Блейри оказался вполне боеспособный отряд в несколько десятков бойцов – лазутчики Хеллида не теряли времени даром, из окрестных поселений в Двергские Штольни начал понемногу стекаться вооруженный народ.

Очередные дозорные, следившие за озерным лагерем, вернулись с так долго ожидаемыми новостями. С собой они привели очевидца – подростка по имени Дайлир, волей случая оказавшегося в имении на Рунеле. Мальчик не жаловал людей и ждал только подходящего случая, чтобы улизнуть незамеченным. Зато разузнать он успел столько, что слушателям оставалось лишь ахать в непритворном изумлении.

Из рассказа Дайлира следовало, что Забытые Леса в самом деле остались без правителя – Драго проиграл схватку со временем и отправился в последний путь в языках пламени погребального костра. Рейе да Кадена, старший отпрыск покойного Князя, спешно явившийся из Кордавы вкупе с магиком Элларом Одноглазым, переметнулся на сторону людей, однако не решился во всеуслышание объявить себя преемником отца. Спрашиваете, почему? Да по той незамысловатой причине, что в суматохе последних дней исчез Венец Лесов, и его никак не могут разыскать! Сгинул куда-то и Лайвел, управляющий Князя и его ближайший советник…

Позже Блейри да Греттайро не раз вспоминал события, подтолкнувшие его к окончательному решению. Они расположились в одном из дальних ответвлений пещеры, в маленьком помещении с низким сводчатым потолком, освещенным парой факелов – сохранившим ночное зрение гулям не требовался свет, но с живым огнем было уютнее и не так тревожно. Мальчик, донельзя польщенный общим вниманием, торопливо говорил:

– Да-да, я собственными ушами слышал – хотя Незримой Стены больше нет, войти в Рабиры и выйти отсюда никому не удастся. Одноглазый соткал новую Завесу, которая продержится то ли луну, то ли чуть меньше, а после растает. Старший над людским войском – Золотой Леопард, ну, гайардский герцог – решил, что безопаснее дожидаться ее исчезновения в Токлау, торговом поселке около бывшей Границы. Он больше всего опасается возможных нападений, а вокруг Токлау ведь торчит почти настоящая крепостная стена. Думает, это защитит, – Дайлир украдкой хихикнул. – В Рунеле все так трясутся от страха, что даже не рискнули отправить отряд по Зеленопутью к нашей столице, хотя поначалу собирались это сделать. Испуганы люди еще и потому, что потеряли своего принца…

– Он что, убит? – перебила Раона. Рассказчик недоуменно взмахнул руками:

– Вроде бы нет. Он… он просто пропал. И несколько его близких друзей тоже. Никто не может толком понять, что с ними случилось. Якобы они упали в магические врата, зачем-то сотворенные Одноглазым. Эллар, кстати, тоже сгинул невесть куда.

– То есть сейчас в Рабирах остались только Просперо Пуантенец и его армия? – уточнил Блейри, чувствуя подступающее торжество. Одноглазого колдуна он побаивался, зная, что его слово ценилось едва ли не наравне со словом Князя. В подобной заварушке Хасти не останется стоять в стороне, но немедля вмешается, причем наверняка на стороне сынка покойного Драго, еще одной личности, к которой у Блейри имелись давние счеты. Нет, без Эллара тут будет значительно лучше. – И они все уходят в Токлау? А помощи извне им ждать не приходится?

Мальчишка кивнул. Именно в этот миг, не раньше и не позже, окончательно замыкая скованную цепь, в пещерку просунулся отлучившийся ненадолго Хеллид, настойчивыми жестами призывая вожака дуэргар прервать беседу. Верный соратник наотрез отказался что-либо объяснять, заявив, что Блейри должен увидеть кое-что собственными глазами, причем немедленно.

***

Им пришлось проделать путь по извилистым коридорам почти до самого устья пещеры и протиснуться через узкий лаз в наиболее удаленную и уединенную часть Штолен. Войдя в крохотное помещение, Хеллид наконец изволил открыть причину своего загадочного молчания:

– Только глянь, кого мы нашли!

Блейри глянул. На лежанке, накрытой ворохом повытершихся шкур, вытянулось неподвижное тело.

– Лайвел, – тихо, словно боясь потревожить спящую змею, назвал имя Блейри.

– Он самый, – подтвердил стоящий за плечом Хеллид. – Мои лазутчики обнаружили его в распадке неподалеку от Рунеля, в полном беспамятстве и готового вот-вот испустить дух. Должно быть, он валялся там с той ночи, когда случилась Гроза. Удивительно, как только его не заметили людские дозоры. Пока его волокли сюда, он ни разу не пришел в себя. Думаю, уже и не придет… Впрочем, от самого Лайвела, живого или мертвого, нам мало проку. Он всегда зудел, что нас нужно держать под замком, пока не повзрослеем – то есть не станем беспрекословно исполнять любые повеления старших. Однако какое сокровище он таскал с собой!

Хеллид повозился, разворачивая некий предмет, тщательно закутанный в кусок мягкой выделанной кожи, под которым прятался отрез зеленого атласа. В полумраке пещерки тускло замерцало переплетение золотых и серебряных листьев.

– Наверняка шел к своему тайному укрытию, да так и не добрался, – гуль понизил голос, осторожно поворачивая в руках Венец Забытых Лесов. – Ты же знаешь, что про него говорили: мол, Лайвел не только управляющий Князя, но и Хранитель. Тот, кому надлежит блюсти сохранность реликвии и верность церемонии передачи ее следующему правителю.

Оторвавшись от созерцания искорок на Венце, Хеллид поднял голову, покосившись на давнего приятеля и наткнувшись на обманчиво рассеянный, сосредоточенный на внутренней мысли взгляд.

Многие твердили, что нрав Блейри оставляет желать лучшего, называя отпрыска семьи да Греттайро слишком вспыльчивым и чрезмерно жестоким, но Хеллид полагал, что такие разговоры питаются исключительно завистью. Блейри умел придумывать невероятные вещи, мало того – он знал, как сделать эти вещи действительностью. Именно он создал дуэргар, привел их в беззащитные людские города, научил их не бояться никого и ничего, оборачиваться неуловимыми призраками в темноте, находя удовольствие в преследовании и убийстве двуногой добычи. Он привнес в жизнь молодых гулей волнующий и опасный оттенок, разительно отличавшийся от бесцветного прозябания в Холмах под защитой Незримой Стены. Хеллид, как и многие из дуэргар, был готов следовать за своим вожаком куда угодно, однако на сей раз их преданность подвергалась слишком тяжкому испытанию.

– Старших более нет, если верить твоим разведчикам и тем, кто пришел из поселений, – негромко сказал да Греттайро, будто размышляя вслух. – Во всех Холмах не сыщется никого, кто мог бы указывать нам, как поступать. Народ Рабиров испуган и разъярен, и кроме нас, нет иной силы, способной повести за собой многих. Драго мертв, его наследник продался аквилонцам, Лесной Венец… вот он, у нас в руках. Это судьба, Хеллид. Нам бы еще парочку свидетелей… и тогда мы сможем доказать всем сомневающимся, что в гибели Князя повинны аквилонцы, которым он так безоглядно и непредусмотрительно доверился.

Как всегда, прежде чем ответить, Хеллид помолчал немного – и как всегда, согласился.

– Да, ты прав. За тобой пойдут. Если народ Забытых Лесов поднимется разом, аквилонцам, пять сотен или пять тысяч их укрылось в Токлау, в конце концов несдобровать. Только, Блейри… Есть Большой Круг в столице. И еще существует Анум Недиль, Вместилище Мудрости. Круг скорее всего не утвердит тебя в правах, а магией Анум Недиля может воспользоваться лишь истинный правитель. Рискнешь испытать судьбу?..

– Большой Круг! – с презрением фыркнул да Греттайро. – Сборище древних старцев, трясущихся над пыльными реликвиями! Полагаю, можно смело считать их покойниками – вряд ли хоть один из них пережил Грозу. Эти нам не помеха. А вот насчет Анум Недиля… Об этой штуковине мы вообще мало что знаем. Вроде бы она кочует из поселения в поселение уже пять тысячелетий, и с каждым годом ее могущество приумножается. Если бы нам удалось задействовать всю мощь Вместилища Мудрости, то спустя седмицу гули пировали бы в Золотой Башне… Заманчиво, но я не настолько самонадеян, чтобы отважиться на Испытание. Мертвецу, увы, корона не нужна… Послушай, Хеллид, нам во что бы то ни стало нужно добраться до этой вещи первыми – прежде, чем ее отыщет кто-нибудь еще, будь то люди или уроженцы Холмов. У меня есть идея… Позови сюда Раону. Только ее, больше никому не говори. Хотя постой! Кто нашел этого?.. – Блейри ткнул пальцем в неподвижное тело на лежанке.

– Хайре, Алдрен и Керрит.

– Приведи их тоже. Венец можешь оставить здесь. Не сомневайся, он будет в надежных руках.

Ожидая, да Греттайро нетерпеливо метался из угла в угол маленькой пещерки, обдумывая свой замысел, ослепительно вспыхнувший, как последний уголек в костре, и убеждая себя в том, что они вполне могут добиться успеха. Требуется лишь благосклонность удачи и безоговорочная преданность тех, кому предстоит выполнять отдельные части плана. Многое, конечно, зависит от колдовских умений Раоны… Она справится. Должна справиться, потому что не хуже Блейри понимает – пути назад более нет.

Явившаяся на призыв вожака троица разведчиков понятливо закивала, выслушав требование молчать о своей мрачной находке, и живо встрепенулась, когда Блейри заявил, что в ближайшем будущем их ожидает некое сложное и трудное поручение, служащее к вящей пользе Рабиров. Поэтому они освобождаются от всех прежних обязанностей и будут выполнять поручения девицы Авинсаль, как раз вбежавшей вместе с Хеллидом в маленькую пещерку. Раоне почти не понадобилось ничего объяснять – ей хватило одного взгляда на закутанное в шкуры неподвижное тело, более смахивавшее на начинающий остывать труп. Неприкрытую радость и темный восторг, вспыхнувшие в глазах гульки, да Греттайро вспоминал потом не однажды.

Раона с превеликой охотой бросила свои хлопоты с ранеными и болящими, благо таковых в Штольнях насчитывалось уже не так много. Зельями и чарами ей удалось удержать дух Хранителя Венца, почти покинувший измученное тело. Через пару дней, когда Блейри решил побеседовать с пленником, тот окреп настолько, что в ответ на прямое и ясное предложение вожака дуэргар – жизнь в обмен на корону – молча вцепился тому в глотку. Силы оказались неравны, да Греттайро с легкостью сшиб старика наземь и вновь кликнул Раону.

Боги свидетели, Лайвел со своим упрямством не оставил ему иного выхода.

С того вечера Раона почти безвылазно скрывалась в дальнем уголке Штолен вместе с Лайвелом, выходя лишь за едой для себя и подопечного. Уединенную пещеру она отгородила плотным занавесом из оленьей шкуры, запретив любому, даже Блейри, под страхом смерти заглядывать внутрь. У входа денно и нощно несли стражу дуэргар из числа особо проверенных. Сама рабирийка, наведываясь к общему костру, выглядела бледной и рассеянной, разговаривала мало, притом незнакомым, резким и хриплым голосом. Алдрен и Керрит с ног сбились, отыскивая в богатом на лекарственные травы лесу какие-то диковинные грибы и корешки по ее указаниям. Несколько раз Блейри замечал пятнышки засохшей крови на руках и лице гульки.

Однажды она возникла у костра, блаженно улыбаясь и сжимая в руках большую, неряшливо слепленную из тряпок, пчелиного воска и веточек боярышника куклу. На изумленный вопрос Блейри Раона вздрогнула, точно проснувшись, и опрометью исчезла в своей пещерке. Вернулась она уже без странной игрушки. Несмотря на идущий от костра сухой жар, да Греттайро пробрал озноб: как-то в Мессантии он слышал о некоей волшбе самого мерзкого пошиба, подчиняющей тело и волю жертвы, для которой как раз требовалась похожая кукла. Ему подумалось, что девицу Авинсаль недаром все чаще называют стрегией – колдуньей, обратившейся к темным сторонам Искусства. Ведь после трех лет обучения двери «Сломанного меча» закрылись перед ней.

Причина столь странного поступка Эллара, доселе не прогонявшего из своей школы ни одного ученика, хранилась гулькой в строжайшей тайне, но своей жгучей неприязни к магику она не скрывала. Блейри подозревал, что выставленная за порог Раона попыталась вернуться, используя все доступные средства, в первую очередь собственную привлекательность. Похоже, ее злость на Одноглазого полыхала так яростно оттого, что старания канули впустую: ни соблазнить чародея, ни добиться принятия обратно ей не удалось.

Разобиженная и оскорбленная девица не бросила попыток заниматься магией самостоятельно. Раона добывала где-то подозрительного вида книги и якобы наделенные Силой предметы, и, надо признать, достигла некоторых успехов. Во всяком случае, теперь ее умения весьма пригодились, а средства, которыми она добивалась ответов на свои вопросы, оказывались действенными. Тем же вечером Блейри наконец услышал от нее давно ожидаемое: тайну местонахождения Анум Недиля. Как утверждала девица Авинсаль, загадочный предмет, вобравший в себя знания народа гулей за последние столетия, хранился в общинном доме поселка Дашеар – три или четыре года назад его поместили именно туда.

Поручить кому-нибудь из своего окружения съездить в поселение и проверить истинность вырванного у Лайвела признания Блейри не мог – он хотел лично убедиться в правоте или лживости Хранителя. Поселок отстоял всего в паре лиг от Штолен, лошадьми дуэргар разжились в достаточном количестве, пуантенцы по округе больше не шастали, укрывшись за стенами Токлау, и потому затеянная да Греттайро поездка не выглядела особенно опасной.

Одновременно с отрядом Блейри пещеры покинула другая группа, возглавляемая Хеллидом. Вот им предстояло осуществить по-настоящему опасную, но жизненно необходимую вылазку, причем обернуться как можно быстрее и незаметнее. Хеллид увел свой отряд на Полночь, в сторону бывшей границы Лесного Княжества, к маленькой крепости Токлау, рассчитывая вернуться через пару дней – вне зависимости от исхода предприятия.

Из троих спутников, сопровождавших да Греттайро, одному не посчастливилось вновь увидеть песчаных сводов Штолен. Коснувшийся загадочного черного шара Хайре не мог более держаться на ногах, не говоря уж о том, чтобы сесть в седло. Беднягу скрутил приступ жесточайшей лихорадки, на обуглившихся руках сквозь багрово-черные лоскутья мяса проступили желтые кости. Вопил он так, что в соседнем лесу заметалось эхо… и Блейри, переглянувшись с Алдреном, принял жестокое, но оправданное решение. Труп закопали на окраине поселка под кустом боярышника, прикрыв свежую могилу пластами дерна.

Хеллиду повезло больше – он не потерял никого из подчиненных. Доставленные ими трофеи казались вполне подходящими для предназначенной им участи, а кроме того, Хеллид разузнал любопытные подробности относительно обороны Токлау, числа воинов и горожан, количества припасов и настроения людей. К величайшему разочарованию Блейри и девицы Авинсаль, отряду Хеллида не удалось пленить или хотя бы напасть на Золотого Леопарда. Но попытку всегда можно повторить, а если все пройдет, как задумано, и вскоре крепость перейдет в руки дуэргар, то судьба Пуантенца и остальных предрешена.

Да Греттайро не устоял перед искушением показать соратникам содержимое причудливого бронзового сундучка из Дашеара. Взглянув, Хеллид флегматично пожал плечами, признавая свою полную неосведомленность в обращении со столь удивительной и загадочной вещью. Раона потянулась к гладкой черной поверхности, вовремя отдернула руку и аж до крови прикусила костяшки пальцев, досадуя на невозможность управлять свойствами лежащего перед ней предмета – могущественного и недоступного.

Поразмыслив, Блейри с помощью Хеллида надежно укрыл добычу, решив пока не тревожиться о ней. Раз с металлическим шаром невозможно что-то сделать, то пусть обождет до лучших дней. Он всегда будет знать, где пребывает загадочный Анум Недиль, столь недвусмысленно отказавший ему в праве на Венец. С прочих же обитателей Рабиров достанет старательно распускаемого Хеллидом и его лазутчиками слуха о том, что Вместилище угодило в руки людей… в чем повинен никто иной, как отпрыск покойного Князя, с поразительной легкостью выдавший своим новым покровителям тайны Забытых Лесов. Должно быть, младший да Кадена рассчитывает получить за свое пособничество изрядную долю земель, дележ которых неминуемо начнется после захвата Лесного Княжества людьми.

Участвовавшие в поездке Алдрен и Керрит отлично поняли, что им стоит держать язык за зубами, не делясь с приятелями подробностями визита в заброшенный Дашеар. Хеллид позаботился о том, чтобы не возникло ненужных расспросов касательно причин затянувшегося отсутствия Хайре, как бы между делом сообщив, что молодой гуль отправлен с личным поручением Блейри в полуденные области Рабиров и вернется нескоро. Поскольку большая часть насельников Штолен готовились вскоре перебраться из пещер в городок Малийли, то он добился желаемого – никаких вопросов и не прозвучало.

Гораздо сильнее участи Хайре всех занимал приближавшийся традиционный праздник Рабиров, Ночь Цветения Папоротников, – и то невероятное событие, коему предстояло свершиться одновременно с торжеством. Разосланные по округе гонцы заглянули в каждое уцелевшее поселение, сзывая выживших рабирийцев на церемонию избрания нового Князя Лесов, долженствующего заменить Драго да Кадена, чья жизнь оборвалась раньше срока – по вине людей, в единение с которыми он верил.

Глава вторая. Коронация кровью

28 день Первой летней луны.

Никогда еще на соборной площади Малийли не собиралось такой толпы. Ночь выдалась жаркой, ясной, безлунной, сияли крупные звезды. Горели три больших костра, бросая багровые отсветы на множество молодых лиц, бесстрастных или ожесточенных, на руки, сжимающие рукоять легкой сабли или древко длинного охотничьего лука. В иные годы над каждым из костров жарилась бы туша молодого оленя, истекая каплями жира и расточая пряный аромат жареного мяса, а руки собравшихся держали бы кубки с терпким красным вином или обнимали бы тонкую девичью талию – Ночь Цветущего Папоротника, время огня, вина и любви. Но теперь было иначе. Впервые за многие тысячелетия вражеская армия топтала землю Рабиров, и не было дома, где не справляли бы тризну по умершим от непонятной колдовской напасти, принесенной в Забытые Леса пришельцами из-за Алиманы. Летняя ночь полнилась запахами стали и крови, нехорошее возбуждение повисло в душном воздухе, и здравицы, порой нестройно звучавшие над городской площадью, воскрешали в памяти древние, смутные времена.

Блейри стоял в горнице дома старосты, у окна, выходящего на площадь, вертел в пальцах ополовиненный кубок, и легкий ветерок холодил его кожу под черной шелковой рубахой, распахнутой на груди. Сколько их тут? Пять сотен? А может быть, десять или пятнадцать – никто не возьмется считать. Что они кричат, за что пьют? За погибель захватчиков? Это правильно. За нового князя Забытых Лесов? О, да. Возбуждение толпы передалось ему. Он ощущал в себе странную жестокую радость и злую силу – казалось, он может пробить стену ударом кулака или взлететь, подобно птице, над тесовыми крышами Малийли. Он мог повести за собой легионы одним взмахом руки. Нынешняя ночь будет судьбоносной для Рабиров – и лично для него, Блейри да Греттайро, первого правителя из новой династии Лесных Владык.

Раньше, бывало, его одолевали сомнения. Только глупец или безумец не испытывает сомнений, становясь на опасный путь, где единственный неверный шаг способен привести к гибели или, что еще хуже, к позору. Даже теперь, несмотря на наполнявшее его мрачное ликование, слабый внутренний голос шептал, что новая династия имеет все шансы на нем же и оборваться. Однако с того самого момента, как Венец Рабиров заблестел золотом в его руках, Блейри безжалостно гнал от себя подобные мысли – и не потому, что страх стал ему чужд. Вожак дуэргар понимал, что прошел по своему пути до той точки, откуда возможно только одно движение – вперед, и всякая остановка может быть гибельной. Призрачная лошадь с огненными глазами сорвалась в бешеный аллюр – что оставалось всаднику, кроме как покрепче держаться в седле?

Толпа под окном в очередной раз разразилась нестройными выкриками, и Блейри приказал въедливому голосу рассудка заткнуться. Он залпом допил крепкое, сладкое вино, задумчиво поглядел на тяжелый кубок, и его пальцы сжались, подобно стальным клещам, сминая и коверкая мягкое серебро.

За спиной стукнула дверь. Вошел Хеллид.

– Все готово к церемонии, князь. Можно начинать, – доложил он, сдержанно поклонившись. Так же, как и да Греттайро, он был одет в черное, лишь серебряная вышивка на рукавах и вороте шелковой рубахи была поскромнее, да еще в отличие от безоружного вожака «непримиримых» у него с пояса свисали ножны с длинным кинжалом. Двое вошедших с ним также были при параде и оружии – маленькие круглые щиты и легкие сабли. Эти, едва перешагнув порог, припали на левое колено, одновременно склонив головы и прижав к сердцу руку. Согласно традиции, так почетный караул приветствует Владыку, припомнил да Греттайро, и голова у него слегка закружилась.

– Да, – сказал Блейри, кидая на стол смятый кубок. – Пора.

…Городок Малийли, что на полуночном восходе Рабиров, был избран Блейри по нескольким причинам. Во-первых, городок сей стоял на перекрестке сразу трех лесных дорог. Отсюда одинаково быстро можно было добраться как до пограничного Токлау, так и до столицы Лан-Гэллом, а третий путь уходил вглубь страны, разветвляясь на тропы, ведущие к разбросанным в лесной глуши селениям, и по нему беспрестанно подходили новые группы вооруженных добровольцев.

Во-вторых, Блейри да Греттайро намеревался устроить из собственной коронации впечатляющее зрелище, и принял для этого все меры. Чем больше зрителей сможет присутствовать и после рассказать об увиденном своим сородичам, не сумевшим придти, тем лучше. Соборная площадь Малийли вмещала изрядную толпу, и неудивительно – три дороги сходились в самом ее центре, там, где стоял Камень Первого Владыки.

Камень этот и стал самой важной причиной, заставившей да Греттайро остановить свой выбор на ничем в особенности не примечательном городке. Проводить церемонию в столичном Общинном Доме Блейри не хотел, объявив своим последователям, что войдет в столицу не претендентом на престол, но всенародно избранным правителем. На самом деле потемневшие от времени своды Дома, под которыми в течение пяти тысячелетий звучали ритуальные заклятья, его стены, пропитанные древней магией Забытых Лесов, и удивительно живые изваяния прежних правителей в нишах внушали вожаку дуэргар суеверный ужас – но в том Блейри не покаялся бы и под пыткой.

По преданию, когда бессчетные века тому назад племя гулей пришло откуда-то с Полуночи в земли на правобережье Хорота, именно на этом камне увенчали княжеской короной первого повелителя Рабиров. Огромная гранитная глыба застывшей морской волной вздымалась из плотно утоптанной земли, достигая в поперечнике десяти шагов. Красный гранит в неровном свете факелов казался темным и блестящим, как свежая кровь. Девять грубо вырезанных ступеней вели к плоской вершине, повисшей на высоте пяти локтей над площадью. Когда Блейри да Греттайро преодолел последнюю ступеньку, то увидел под собой море лиц, сотни пар глаз, обращенных на него с настороженным вниманием. Почетный караул замер у подножия. Хеллид, в роли герольда взошедший на вершину валуна вслед за вожаком дуэргар, неожиданно мощным и низким голосом провозгласил:

– Дорогу Хранителю Венца!

Стихли последние редкие шепотки, нарушавшие напряженную тишину летней ночи. В дальнем конце площади возникло какое-то движение, и толпа послушно раздалась в стороны, открывая проход небольшой группе в сопровождении шести оружных воинов. Заранее зная о деталях предстоящей церемонии, Блейри все равно невольно вздрогнул, завидев лицо того, кто нес ему корону на квадратной бархатной подушечке. Бывший управляющий из свиты Драго переменился разительно.

Седмицу с небольшим тому кортеж Коннахара Канаха встречал на границе Забытых Лесов статный, полный сил мужчина, преклонный возраст коего выдавали лишь редкие нити седины в густой смоляной шевелюре. Теперь же собравшиеся на площади гули почтительно расступались перед изможденным, совершенно седым стариком. Шитая золотом черная скаба из тончайшей шерсти обвисла на нем просторными складками. Лайвел шел медленно, с трудом переставляя ноги. На какой-то миг Блейри испугался – не упал бы на полпути – однако за плечом Лайвела тенью маячила Раона, не отставая ни на шаг, спрятав руки в широких рукавах парадного одеяния. Полные яркие губы рабирийки на сей раз были сжаты в тонкую линию, красивое лицо казалось бледным и напряженным. Видимо, подчинение разума и тела Хранителя Венца отнимало у нее немало сил.

Раону и ее пленника доставили в Малийли минувшей ночью, поселив их в большом и светлом доме тамошнего старосты. По настоянию рабирийки это проделали втайне от всех, а в охрану на время краткого путешествия она набрала полдюжины дуэргар, участвовавших с ней в налете на ставку князя Забытых Лесов. Молодые фанатики не замечали в поведении Раоны никаких странностей, более того, готовы были перевернуть небо и землю за одну лишь улыбку красавицы-ведьмы – а она раздаривала их весьма щедро, временами позволяя то одному, то другому из своих телохранителей более приятные вольности.

Нельзя сказать, чтобы подобное самоуправство не огорчало и не настораживало Блейри. Однако постель вожака дуэргар пустой не осталась – две близняшки из Найолы согревали ее с немалым пылом, верный Хеллид оставался по-прежнему верен, и вооруженные рабирийцы стекались в Малийли именно под его, Блейри да Греттайро, зеленый стяг с двумя перекрещенными клинками. Да и сама Раона, все чаще именуемая Стрегией из Льерри, узнав о далеко идущих планах Блейри, отбросила свое ехидство и обращалась с новоявленным князем со всей возможной почтительностью. Пусть ее развлекается, решил в конце концов Блейри. Ведьма или не ведьма, пока что Раона полезна. Если же вдруг давняя соратница сделается чересчур самонадеянной… что ж, исполнительный Хеллид с удовольствием выполнит еще одно распоряжение своего патрона.

Эскорт подошел к подножию каменной глыбы, и Лайвел, неотступно сопровождаемый колдуньей, стал подниматься наверх. Подъем давался ему тяжело – Блейри слышал хриплое дыхание, вырывавшееся из груди Хранителя Венца. Вблизи бывший управляющий Драго выглядел еще жутче. Кожа на его лице и руках высохла и пожелтела, подобно старому пергаменту, туго обтянув скулы и суставы пальцев. Даже темные глаза словно бы выцвели, утратив живой блеск, правый зрачок слегка косил. Как требовал ритуал, Блейри преклонил колено пред сиянием Венца – но Хранитель, вместо того, чтобы задавать претенденту положенные вопросы, оставался недвижим и безмолвен. Он возвышался над коленопреклоненным да Греттайро подобно ожившей мумии, отсутствующе глядя поверх головы Блейри и слегка покачиваясь.

Пауза затянулась.

Хеллид кашлянул. В толпе начали неуверенно переглядываться.

Руки Раоны, упрятанные в рукава, крепче стиснули что-то невидимое, и Лайвел внезапно, будто свечу зажгли, пришел в себя. В блеклых глазах появилась некоторая осмысленность.

– Дурная луна нынче взошла над нашими лесами, – голос бывшего управляющего звучал тенью его прежней речи, иногда падая до громкого шепота. Площадь заворожено молчала, внимая каждому слову, только потрескивали факелы в руках у воинов эскорта. – По собственной доверчивости или злой прихоти судьбы мы в единое мгновение утратили все, чем владели – земли, чары, власть и мудрость. Нам не у кого испросить совета, не на кого надеяться, некому верить. Никогда еще мир не был так жесток к нашему племени – ни в годы после Бегства, ни во времена сражений с канувшей в небытие Кхарией…

Боковым зрением да Греттайро приметил, что побелевшие губы Раоны едва заметно шевелятся, словно бы повторяя сказанное Лайвелом. Или, напротив, предвосхищая его слова. Может быть, речь старика вообще была всего лишь произнесенными им вслух мыслями девицы Авинсаль?

– Что остается делать, когда попраны все традиции, когда смерть коснулась всякого дома и всякой семьи, когда гибнет сама вера в наступление завтрашнего дня? – Лайвел помолчал, словно ожидая ответа на вопрос от собравшихся, и продолжил сам: – Сохранять и беречь то немногое, что нам осталось. Вспомнить самые древние из наших обычаев, созданных в годы испытаний и потерь. Драго оставил нас, не назвав себе преемника. Его сын продался захватчикам, он трусливо прячется вместе с ними за стенами Токлау. В иные времена Хранители обратились бы к истоку наших знаний, к Вместилищу Мудрости, попросив его назвать достойного принять Венец. Однако и такой способ отныне недоступен для нас – Вместилище, Анум Недиль, похищен и скрыт среди людей.

По собранию пробежал легчайший шепоток. Более осведомленные (точнее, заранее натасканные Хеллидом и его подчиненными) делились с несведущими горьким слухом: вестью о том, что пуантенцы с помощью отпрыска покойного Князя завладели Анум Недилем и наверняка успели вывезти его из Рабиров.

– Потому говорю вам, дети Забытых Лесов, – Лайвел неожиданно возвысил голос, заставив стоящих рядом непроизвольно вздрогнуть, – мы должны сами избрать себе нового Князя, способного объединить Рабиры для борьбы с коварными иноземцами. Мы делаем выбор сегодня и сейчас! Перед твоим народом и пред ликом духов-покровителей, по принадлежащему мне праву Хранителя и наследника Хранителей я обращаюсь к тебе, Блейри из рода Греттайро, спрашивая – помнишь ли ты имена и лица тех, кто дал тебе жизнь, кто был до тебя, и кто давно удалился от нас?

Список ритуальных вопросов и ответов составляла Раона, по капле вытягивая его из памяти Лайвела. По настоятельному требованию девицы Авинсаль Блейри вытвердил недлинный реестр от первого до последнего слова. Подлинный смысл большинства речений остался ему неясен. Иные формулировки вселяли подспудное беспокойство, но Раона отмахнулась, заявив, что зрителям куда важнее внешний блеск церемонии, нежели значение произносимых фраз. Похоже, стрегия не ошибалась, и Блейри, послушно повторяя за Лайвелом клятвы именем древа, воды и ветра, едва сдержал неуместный смешок.

До чего же легко, оказывается, управлять этой растерянной оравой – всего только проявить немного настойчивости и выдумки. Долго еще будет продолжаться торжественная тягомотина? Ага, почти закончили – осталось только подтвердить свое намерение отныне и навсегда всеми силами способствовать процветанию и укреплению Княжества, Лайвел призовет в свидетели души былых правителей, и замысел, казавшийся изначально обреченным на поражение, исполнится.

Однако, чем ближе к концу коронационной речи, тем больший смутный страх, неясная тревога охватывали самозваного князя. Брось, убеждал себя Блейри, ерунда, всего лишь ритуал, старая легенда, не более! Но ведь тройная клятва священна, ей внемлют сами лесные духи-покровители… и что там такое бормочет Лайвел негромким размеренным речитативом, так похожим на заклинание – на месте ли Раона, правильно ли проходит ритуал? Чтобы успокоиться, он начал вспоминать, как за минувшие несколько дней в ожидании церемонии много раз примерял на себя Венец. Блеск золота и синяя сапфировая звезда великолепно смотрелись в его густых, волнистых, черных как смоль волосах, а металлический холодок на лбу и ровная тяжесть короны стали за это время привычными и вселяли спокойствие…

…однако спустя несколько невыносимо долгих мгновений, когда иссохшие и напоминающие когтистые лапы мертвой птицы руки Лайвела наконец-то возложили корону Рабиров на почтительно склоненную голову нового Владыки, тонкий драгоценный обруч вдруг показался Блейри слишком давящим для столь изящной вещицы.

Беззвучная молния полыхнула в ночном небе, холодный ветер рванулся в темной листве – и прежний Блейри да Греттайро перестал существовать. Его мелкие суеверия, сомнения и страхи, мечты о безграничной власти и великой силе, помыслы о мести и планы создания новой династии разом исчезли. Вместо них пришла звенящая пустота в груди и в мыслях – и холодное знание, беспощадная сила, подобные отточенному мечу, что создан для убийства.

«…Ты не понимаешь! То, что вы задумали – безумие! Послушай: Венец очищает, Вместилище заполняет заново; Венец дает силу, Анум Недиль дает мудрость. Они немыслимы порознь! Если самозванец попытается прибегнуть к магии Анум Недиля, его ждет смерть. Если совершить то, чего вы добиваетесь, провести ритуал с одним лишь Лесным Венцом – он сам станет смертью! В твоих силах заставить меня, проклятая стрегия, – но, во имя всего святого, откажись, опомнись, пока еще не поздно!» – умолял из последних сил Лайвел, прикрученный к топчану в узком тупике Двергских Штолен, чувствуя, как с каждым мгновением истаивает его воля под напором чужой отвратительной магии. Но, кроме Раоны, никто не слышал его слов. А Стрегия из Льерри сочла, что старик бредит.

– Поднимись с колен, потомок славного рода да Греттайро! – голос Хранителя налился прежней звонкой повелительной силой, и по напряженно внимающей толпе пробежал одобрительный ропот – хотя позже некоторые уверяли, что расслышали в этом голосе плохо скрытую насмешку. – Клятвы принесены, Слово сказано, и услышали те, кому дано было услышать! Ныне возложил я Венец на твое чело, и с ним судьбу Забытых Лесов вложил в десницу твою – да будут лесные божества милостивы к тебе! Будь же нам светом во тьме, и судией в споре, будь щитом в нежданной напасти и карающим мечом для преступивших Законы Лесных Хранителей! Поднимись с колен, новый князь Забытых Лесов, и приветствуй свой народ!

Церемония завершилась. Темное, доселе почти безмолвное море голов на соборной площади Малийли разразилось приветственными кличами. Кое-где над толпой взметнулись руки, сжимающие оружие.

Раона стояла в густой тени у подножия Камня Первого Владыки, озадаченно хмурясь, словно уловив в происходящем некую ошибку. Поразмыслить толком девице Авинсаль не удалось. Время уходило, о чем осторожно напомнил один из эскорта верных поклонников и исполнителей поручений Раоны. Предстояло обрушить на головы собравшихся еще парочку тщательно подготовленных чудес и откровений, и она просто не имела права стоять, бесцельно вертя в руках так славно послужившую тряпичную куклу.

И кто бы мог подумать, что сие незамысловатое чародейство, с помощью коего деревенские ведьмы безуспешно стараются навести порчу, окажется столь действенным? Никогда раньше, даже во время недоброй памяти обучения в «Сломанном мече», ей не удавалось добиться ничего подобного. Может, исчезновение Проклятия разбудило в ней, Раоне Авинсаль, какие-то новые способности?

***

– Уведите старика, – негромко приказал Хеллиду черноволосый красавец-князь, поднимаясь на ноги.

– Блейри, а что с ним делать… – заикнулся Хеллид. Лесной Князь чуть повернул голову, бросив на него один-единственный взгляд – от этого взгляда гуля пробрал мгновенный озноб. Звездчатый сапфир короны сверкнул острым синим бликом, и таким же ледяным жутковатым отблеском сверкнули глаза нового Владыки.

Это не Блейри, подумал Хеллид, поспешно попятившись прочь.

Это… нечто иное. Большее. Опасное. Надо потом узнать у Раоны – ритуал коронации всегда оборачивается такими последствиями? Или дня через два-три жутковатое впечатление сгинет, а Блейри станет таким же, как был? Жаль, не осталось никого, кто помнил бы прежнюю церемонию, когда Венец перешел к Драго… Неужели старый Князь тоже какое-то время напоминал сошедшего на землю демона во плоти?

Сыгравшего свою роль и ненужного более Хранителя Венца увели. Украдкой растворилась в темноте Стрегия из Льерри, прихватив своих подручных. Хеллид отправился вслед за ними – удостовериться, что задуманное действо пройдет как по маслу. Блейри справится и без их помощи. Ему надлежит обратиться к жителям Забытых Лесов со своим первым словом, а уж речи да Греттайро произносить мастер.

«Как бы мы не поторопились, – осторожная, боязливая мысль настигла Хеллида на самой окраине площади, где жадно внимающая толпа была не такой густой. – Рабиры объединились бы против захватчиков и без этой сверкающей побрякушки. Но попробуй, переупрямь Блейри и Раону… Заладили на два голоса: коронация да коронация! Чует мое сердце, хлебнем мы горя с этим Венцом…»

Блейри да Греттайро еще несколько мгновений помолчал, обводя взглядом лица своих почтительно примолкших подданных и едва заметно покачиваясь с пятки на носок. Его крупная, гибкая фигура, подсвеченная красноватым факельным заревом, возвышалась на вершине Камня Первого Владыки подобно гранитной статуе. Сапфир в короне сиял собственным пронзительным светом, лицо Князя, более бледное, чем обычно, казалось незыблемо спокойным, и любой, на кого падал взгляд непроницаемо черных глаз, вздрагивал и склонялся перед их неожиданной, неодолимой властью. Лайвел не солгал, Венец Рабиров действительно давал своему владельцу силу – силу подчинять умы и сердца, и в Ночь Цветущего Папоротника на соборной площади Малийли явилось воплощение этой силы.

Лесной Князь наконец заговорил в совершенной тишине, воцарившейся над площадью. Даже голос его стал иным – более низким, чем некогда был у Блейри да Греттайро, завораживающим, исполненным мощи и непоколебимой уверенности. С легкостью достигая самых дальних слушателей, этот голос проникал в каждое сердце, убеждал, приказывал, повелевал и вел за собой. Блейри говорил о простых и понятных вещах, но каждое его слово казалось единственно верным, отчеканенным в бронзе, огненной печатью врезавшимся в самую душу любого из стоявших на площади городка. Немногие обратили внимание на некую странность – на следующий день никто не мог в точности вспомнить или пересказать речь Князя. Запоминались не слова, но вызванные голосом да Греттайро ощущения могущества и собственной правоты. Впечатлительные девицы украдкой всхлипывали – женщин Рабиров всегда отличала излишняя восторженность.

– …Чем встречают убийцу и вора? Сталью. Чем смывают оскорбление? Кровью. Наш край заполонили воры и убийцы. Наши великие предки взирают со скорбью на опоганенную землю Рабиров. Кто же осмелился ударить ножом в ответ на протянутую руку? Кто презрел извечные законы гостеприимства? Люди! Люди из Пуантена, солдаты гайардского герцога, и люди из Тарантии, прибывшие сюда под видом посольства. Они вероломно убили нашего Князя, Драго да Кадену, воспользовавшись его высоким доверием. Они врываются в наши дома, явившись незваными. Они хозяйничают в Забытых Лесах, потрошат наши сундуки, насилуют наших женщин! Кто обвинит меня во лжи? Есть ли хоть одно селение, где за последнюю седмицу не видели убийц в цветах Пуантена?

Слитный рев сотен глоток служил ему согласием. Действительно, егерские разъезды с гербом Орволана или Гайарда в последние дни видели во многих рабирийских деревнях. Другое дело, что грабежи и убийства по большей части существовали исключительно в воображении Блейри… но у страха, как известно, глаза велики. Никто не оспорил сказанного, и снова в толпу полетели короткие, хлесткие фразы, увесистые, как золотые монеты, и ядовитые, как укус кобры:

– В иные времена у нас нашлась бы управа на любого захватчика. Но не теперь. Драго умер. Незримой Границы более не существует. Анум Недиль, Вместилище Мудрости, похищен. Но и этого людишкам показалось мало! Самое естество наше подверглось изменению, ибо, чтобы вернее лишить нас силы, они прибегли к гнусной волшбе! Остался ли хоть один дом, где не поселилась смерть? Есть ли хоть одна семья, не возжигавшая ныне погребального костра?! Дым этих костров делает воздух горьким, но эта горечь должна пробудить ненависть в наших сердцах – только так мы одолеем врага! Ответим ударом на удар! Сплотимся в едином порыве!

– Да! Верно! – кричали вокруг. – Смерть захватчикам!

– Это будет нелегко. Враг силен, коварен, его ведет алчность. Многие погибнут с оружием в руках – народ Рабиров, я спрашиваю: готовы ли вы умирать за землю предков?

– Да!!!

– Есть ли здесь усомнившиеся? Убоявшиеся смерти? Взгляните в глаза своему страху, и если страх победит, убирайтесь прочь – сегодня, завтра, всегда! Никто не задержит труса. Тех же, чья рука тверда и разум ясен, чье сердце полно любви к отечеству и праведной ярости, я поведу к победе! На остриях наших клинков и наконечниках стрел сегодня – судьба нашего народа!

Чем дальше звучала гладко льющаяся речь Князя Лесов, тем громче и согласованней ревела площадь, напоминая просыпающегося многоголового зверя с тремя яростно полыхающими глазами-кострами и вздыбленной шерстью факельных огней. Отдельные личности пропадали, растворяясь в темной волнующейся массе, уверовавшей после слов Блейри в возможность сравнять с землей любую крепость, вырезать разгуливающих по Холмам враждебных чужаков или бросить вызов соседним людским королевствам.

Никогда раньше Хеллиду не приходилось видеть ничего подобного. Творившееся в Малийли почему-то напомнило ему вызванную нападением дуэргар панику на ночном празднестве в столице Аргоса. Тогда люди точно также неслись, сломя голову, не понимая, куда бегут и зачем, подвластные лишь бессмысленному страху преследуемых животных. На мгновение общий порыв разрушать, убивать и уничтожать захватил и его, пробудив давние, болезненные воспоминания, темные, как запекшаяся кровь. Он невольно сделал шаг в сторону высившейся на темно-красном валуне фигуры, но спохватился, вспомнив о возложенном на него поручении.

Маленькая группка стражей, надзиравших за вывезенной из Токлау добычей, и девица Авинсаль со своими преданными поклонниками дожидались своего выхода подле одного из домов поселка, расположенного в дальнем, затемненном конце площади. Раона выглядела нездорово оживленной, как перед близким приступом Алой Жажды, когда стремление утолить голод становилось просто невыносимым, начинала о чем-то толковать и тут же обрывала фразу на полуслове.

Из-за взбалмошной девицы Хеллид едва не пропустил мимо ушей, что Блейри как раз добрался до обличения повинных в нынешних бедствиях Лесного Княжества. Сбившаяся в плотный ком толпа уже не просто одобрительно кричала, но завывала на множество голосов, потрясая оружием и требуя немедленно, прямо сейчас выступить в поход, целью которого станет если не Кордава, то хотя бы расположенный на другом берегу Алиманы Гайард. При этом все как-то разом позабыли, что вокруг Рабиров переливается непостижимыми тенями Стена Мрака и выйти из Холмов – также, впрочем, как и войти – невозможно.

Всеобщий гам, наверняка разносившийся на добрую лигу вокруг, затих, стоило новому Князю вскинуть ладонь в повелительном жесте. Блейри продолжил говорить, а сборище вокруг Камня Владык размеренно колыхалось, похожее на темные воды лесного озера.

– Многие из вас до сих пор пытаются убедить себя, будто произошла какая-то чудовищная случайность. Они говорят – и никто не собирается отрицать их правоты – что в мудрости своей Драго да Кадена не склонился бы к союзу с краткоживущими, не будучи окончательно уверенным в верности своего решения. Однако наш бывший правитель почти никогда не оставлял своих владений, довольствуясь лишь приносимыми ему вестями. Он не мог знать, как изворотливы и коварны стали люди, не догадывался, сколь велико их стремление завладеть нашими землями. Драго, да простит меня его тень и память, поступил крайне неосмотрительно, дозволив тем, кого он считал дружественными соседями, пересечь Незримую Границу. Его наследник пал еще ниже, променяв свой народ на милость людской королевы – властительной, но недолговечной, как все племя Детей Дня. Горько признавать, чтобы смертная женщина могла настолько завладеть разумом нашего сородича. Людские посулы заглушили в нем голос собственной крови, толкнув на предательство. Многие слышали, якобы обрушившееся на нас бедствие вызвал к жизни сущий ребенок, игрушка в чужих руках. Бессмысленно обвинять неразумное существо, но кто, спрашиваю я вас, мог подтолкнуть человеческого отпрыска к мысли о том, как хрупка грань, защищающая нас от исчезновения с лика земли? Вот только предатель перехитрил сам себя, забыв древнейшую из людских повадок – умение загребать жар чужими руками. Нам не дано знать, на что рассчитывал Рейе да Кадена, но я могу в точности сказать, чего он добился – отцовской крови на собственных руках и людского войска в землях, породивших его…

– Этого не может быть! – звонкий, отчетливый выкрик хлестнул по повисшему над сборищем угрюмому молчанию. Кто именно произнес дерзкие слова, разобрать в толчее и темноте не удалось. – Рейе не таков! Он в жизни не пошел бы против своего родителя! И уж тем более не предал бы его на смерть от людского оружия!

Толпа гневно зароптала. Блейри слегка подался вперед, словно пытаясь со своего гранитного возвышения высмотреть среди теней, мечущихся огненных бликов и темных силуэтов того, кто осмелился возразить. Хеллид услышал, как рядом сдавленно хихикнула Раона – нахальный крикун сделал именно то дело, для которого был натаскан. Слава Хранителям, он ничего не перепутал и влез со своей репликой как нельзя более вовремя.

– Вот как? – в голосе Князя прозвучала искренняя озадаченность. – Ну что ж, мы были, есть и останемся свободным народом, признающим право каждого из нас на свое мнение. Я тоже способен ошибаться, – в последнее верилось с трудом. – Может, какие-то события минувших печальных дней прошли мимо меня? Может, мне не все известно? Лучший способ узнать истину – расспросить очевидцев. Пленных сюда!

– Вперед, – коротко скомандовал Хеллид, и небольшой отряд тронулся с места, направляясь к темной громаде Камня. Собравшиеся, заметив их, расступались в стороны, у многих на лицах мелькало выражение смешанного опасения и отвращения. Хеллид побаивался только одного – как бы искусно разожженная Блейри ненависть к людскому племени не ударила в голову кому-нибудь из толпившихся вокруг гулей. Стоит хоть одному броситься вперед, за ним тут же кинутся остальные, и хлипкой страже числом всего в десяток душ придется несладко.

Отряд наконец поравнялся со скалой и остановился там, выстроившись квадратом. Стороны в нем образовывали длинные прочные копья, удерживаемые охранниками параллельно земле. Получился эдакий крохотный загон, куда и втолкнули «очевидцев» – тех самых, ради которых совершалась рискованная вылазка в Токлау.

Лазутчики Хеллида похитили из-за деревянных стен форта четверых человек, оказавшихся не столь бдительными, как их собратья: двоих зазевавшихся гвардейцев из пуантенского егерского разъезда, какого-то вояку средних лет и средних чинов (Блейри, взглянув на пленников, с ухмылкой заявил, будто видел этого типа среди охранников аквилонского мальчишки-принца) и юнца из ученой шатии, притащившейся в Рабиры вслед за Золотым Леопардом.

Краткий обратный путь к Штольням показался рабирийцам вдвойне длиннее и тяжелее – добыча никак не желала смириться со своей участью. Один, улучив момент, едва не сбежал – хотя, спрашивается, куда бы он делся среди здешних болотистых рощ, с его-то скверным знанием окрестностей? Хеллид вздохнул с облегчением, передав беспокойные трофеи Раоне.

С людьми стрегия управилась намного быстрее, чем одолела сопротивление старого Лайвела. Добычу привезли в Двергские Штольни в конце дня, а уже на следующее утро все четверо утратили не только тягу к бегству, но и невеликий разум, слушаясь девицу Авинсаль, как вышколенные псы. Люди плохо сознавали, где находятся и что с ними происходит. Если их куда-то вели – они послушно шли, спрашивали – отвечали вдолбленными в их головы словами или непонимающе молчали. Их даже не стали связывать. Животные, гонимые на убой – впрочем, таковыми дуэргар считали весь род людской.

– Вот они, одни из многих, явившихся незваными на наши земли! – провозгласил Князь Лесов, выдержав надлежащую паузу, в течение которой весть о появлении в Малийли человеческих пленников распространилась по рядам собравшихся. Вокруг квадрата стражи образовалась толчея – многие протискивались из задних рядов, желая лично взглянуть на живую диковину. Охранникам пришлось прикрикнуть на излишне любопытных или обозленных, вынудив всех отступить шагов на пять. Блейри слегка повысил голос, загремевший над площадью, как боевая труба: – Они твердят, будто их пригнала сюда чужая воля, так пусть назовут имена тех, кто принимал решение завладеть Холмами! Кто отдал приказ исподтишка напасть на былого владетеля Княжеств? Кто сотворил черное ведовство, сгубившее едва ли не половину жителей Рабиров? Произнесите во всеуслышание – кто?! Ради чего?!

Люди молчали. В толпе послышались недовольные выкрики, и тогда старший из пленников внезапно произнес, словно вытолкнул из пересохшей глотки застрявшее в ней имя:

– Кадена.

– Что? Что он сказал?.. – шелест передаваемых слов пролетел над площадью и замер в отдалении. Человек повторил, уже внятнее и тверже:

– Рейе Кадена, прихвостень зингарки из Золотой Башни. Он то и дело шнырял туда-сюда, из Кордавы в Гайард, к Леопарду. Тот уже сколько лет поддакивал вашему королю, мол, мы лучшие друзья до гроба. Потом на Полдень явился Коннахар – сынок аквилонского варвара, и пуантенец отправил мальчишку сюда. Якобы для переговоров – мальчику-то вряд ли сразу укажут на дверь, поначалу заинтересуются, с чем приехал. Они славно потолковали меж собой, а следующей же ночью мы прирезали старого кровопийцу, – говоривший хохотнул, коротко и резко. – Такой был уговор. Кадена считал, его папаша зажился на свете. Вина за кровь пала бы на каких-то здешних шалопаев, Кадена их шибко невзлюбил, говорил, под ногами путаются. Рейе стал бы здешним правителем, поделившись за помощь кое-чем из ваших богатств с Аквилонией. Про колдовство знать ничего не знаю, не мое это дело. При Коннахаре состоял какой-то чародей недоученный. Может, ему приказали – он и наворожил…

– Неужто и теперь среди вас остались сомневающиеся? – отголоски выкрика Князя заметались меж дремлющими окрестными возвышенностями. – Найдется ли хоть кто-то, поднявший голос в защиту этих отродий и их хозяев? Нет и не может быть никакого мира с людьми, отныне и навсегда! Мы заставим смертных кровью заплатить за зло, причиненное нам, а эти – эти станут первыми, с кого вы возьмем виру! Их жизнь теперь всецело принадлежит вам, Дети Забытых Лесов! Поступите с ними также, как они поступили с вашими близкими и друзьями, с теми, чьих лиц вы больше не увидите на этой земле! Решайте – это ваше право!

Стража пленных отшвырнула копья и метнулась под защиту оружного эскорта, окружавшего Камень Владык. Толпа взревела, качнулась вперед и поглотила четверых неудачливых отпрысков людского племени. Хеллиду показалось, будто в последнее мгновение те осознали, где находятся и что с ними происходит. Должно быть, Раона Авинсаль сочла крайне забавным развеять затмевавшее рассудок людей заклятие, дабы они в полном сознании приняли свою кончину от рук разъяренных рабирийцев. Сквозь общий яростный вой пробились два-три истошных вопля, что-то темное, судорожно дергающее руками и ногами, рывком взлетело вверх и снова кануло в мятущейся круговерти. Через десяток ударов сердца одно из растерзанных тел грузно шлепнулось к подножию гранитной скалы, забрызгав камень черными кляксами крови. Три других так и не нашлись.

– Мы уничтожим любого, кто встанет на нашем пути! Десять, двадцать людских жизней за каждого нашего сородича, погибшего от людских рук! Они хотели войны с Рабирами – они ее получат! – даже изменившийся и усилившийся голос Блейри не сумел преодолеть повисшего над площадью плотного облака криков, и Князь благоразумно замолчал. Все, что требовалось сказать, уже прозвучало. Отныне дуэргар и прочие жители Холмов будут безоговорочно доверять каждому его слову. Он – не только законный правитель этой земли, но и ее душа, ее разум и воля.

Тем, кто в этот миг успел бросить взгляд на вершину Камня Владык, предстало завораживающее и пугающее зрелище: темный силуэт, лишенный облика и увенчанный павшей с неба мерцающей синей звездой. Словно некий легендарный властитель, озирающий свои бескрайние владения и решающий, через какую их часть пронестись бушующим смерчем, равнодушным к друзьям и врагам.

Глава третья. Призрачные замыслы

29 день Первой летней луны -

11 день Второй летней луны.

Само собой, «немедленного» выступления в поход против единственного людского оплота в Рабирийских землях организовать не удалось. Даже Блейри прекрасно сознавал, что разгоряченная крикливая орава не годится для взятия крепости. Требовалось дождаться, пока уляжется смятение, вызванное ритуалом коронации и вспыхнувшим затем всеобщим умопомешательством, подогретым видом пролитой крови.

В ту ночь собравшимися на площади в Малийли овладели демоны безумия, толкавшие рабирийскую молодежь на внезапные и порой необъяснимые поступки. Две трети сборища рассеялись по окрестному лесу, то и дело затевая яростные и бессмысленные стычки между собой и преследуя бывших на церемонии девушек. Те, впрочем, не слишком рьяно вырывались из настойчиво тянущихся к ним рук и даже не старались подыскать для мимолетной забавы сколько-нибудь уединенное место. Вряд ли кто из шатавшихся по темному лесу парочек утром смог бы припомнить не то что имя, но хотя бы облик случайного приятеля или подруги. Подобное частенько случалось в Ночь Цветения Папоротников, но обычно проходило куда скромнее и чаще всего – между давними знакомыми. Эта же ночь была наполнена криками, больше напоминавшими вопли одержимых похотью диких животных, треском рвущейся ткани и хрустом ломаемых веток, иногда – звоном сталкивающейся стали, когда благосклонности одной девицы добивались двое или трое претендентов.

Оставшиеся в поселке взломали дверь винного погреба под домом старосты, выкатили бочки на площадь и принялись одну за другой провозглашать здравицы в честь нового Князя, за людскую погибель и победу своего народа. Увлекательное занятие длилось до самого рассвета, обернувшись для многих тягостным утренним похмельем.

Хеллид тоже пребывал в мрачности, но совсем по иной причине. Новоиспеченный владыка Лесного Края, едва покинув соборную площадь, приказал ему в кратчайшие сроки создать боеспособную армию, – а верный порученец Князя, при всей его обстоятельности, имел довольно смутное представление о воинской стратегии и тактике. Уже полтысячелетия в Рабирах не велось никаких сражений. Редкие же стычки с жившими вдоль Незримой Границы людьми и вылазки в города на «охоту» считать настоящими военными действиями просто смешно. Любой из рабирийцев был прирожденным лазутчиком, умеющим оборачиваться тенью среди лесных теней – однако воевать, подобно смертным, они не умели.

К тому же во многие горячие головы пришла запоздалая мысль о том, что охотничьи луки, кинжалы и легкие клинки не идут ни в какое сравнение с человеческим оружием, особенно с тяжелыми арбалетами. Умением же изготавливать доспехи, хотя бы самые простые, из толстой кожи, в Рабирах не владел почти никто – гулям подобные вещи совершенно не требовались. Несколько стариков славились талантом плести удивительно легкие кольчуги, но гроза наверняка прибрала тех умельцев, а имелись ли у них ученики и где таковые могут находиться – это еще вопрос.

Как ни досадно, опыт пришлось заимствовать у злейших врагов, то бишь людей. Итогом усилий стала конная сотня – почти бесполезная в лесах, сберегаемая на крайний случай – и выглядевший более внушительно отряд стрелков числом около пяти сотен. Трудности возникли еще и из-за того, что изрядная часть явившихся в Малийли хотела сперва вернуться в свои поселения, дабы поделиться новостью о том, кто нынче правит Лесным Княжеством, и только затем обещала явиться к людской крепости. Однако да Греттайро приказал – и в начале Второй летней луны разношерстная армия потекла по тропинкам и лесным дорогам на Полночь, пылая жаждой оставить от стен Токлау только щепки.

…Из всей молодежи, составившей армию нового князя Забытых Лесов, едва ли четверть видела прежде единственную в Рабирах крепость. На тех же, кто раньше не бывал в Токлау, сочетание гульской основательности и человеческой крепостной архитектуры произвело устрашающее впечатление. Сложенный из мощных бревен шестиугольный форт с обширным внутренним двором и приземистыми наблюдательными башенками громоздился на вершине пологого холма. Скрытно подобраться к укреплению казалось невозможным, по крайней мере днем, – еще при строительстве лес вокруг Токлау свели шагов на триста, оставив пустошь, заросшую буйным разнотравьем. В иные времена заезжие купцы и ремесленники из местных, бывало, устраивали на луговине торжище. Теперь же широкий проселок пустовал, а единственные ворота были наглухо заложены массивными засовами. Ленивый ветер трепал сухие метелки ковыля и шевелил на башне складки темно-синего пуантенского стяга – вот и все движение, какое мог уловить сторонний наблюдатель, никаких звуков, кроме шелеста листвы да пения птиц.

– Слишком тихо, – проворчал Хеллид. Он и Блейри смотрели на крепость из-под раскидистых ветвей старого бука, росшего как раз на границе между лесом и зеленой луговиной. Позади раздавались едва слышные команды новоиспеченных десятников – пять сотен лесных охотников брали Токлау в кольцо, выбирая позиции для предстоящего штурма. – Не нравится мне эта тишина, Князь… Голову даю, они там затаились и поджидают нас.

– Да, они знают, – спокойно подтвердил Блейри, даже не повернув головы. Все его внимание приковывал к себе бревенчатый форт на вершине холма. Пристальный взгляд блестящих черных глаз Князя проник в темные бойницы, задержался на массивных воротах, ощупал надвратное укрепление, скользнул по крытым галереям и квадратным угловым башням под островерхими крышами. – На каждой башне десяток арбалетчиков, на стенах стрелки через каждых пять шагов, стрелы на тетивах. Есть еще воины во дворе и внутренних помещениях, но этих я плохо вижу. Кто-то их предупредил, улизнув из Малийли днем раньше. Я почувствовал измену слишком поздно, к тому же не знал, кто предатель. Только поэтому ему удалось уйти.

Хеллид только крякнул – от досады и от удивления. Сам он, обладая великолепным зрением прирожденного охотника и следопыта, сколько ни вглядывался, лишь пару раз смог уловить отблеск солнца на стали – возможно, наконечнике стрелы или части доспеха – да и то не поручился бы за достоверность увиденного.

Впрочем, новые способности Блейри, появившиеся после его странной коронации, многих повергали в изумление, а порой и в суеверный ужас. Да Греттайро теперь точно знал, кто находится через две стены от него в запертой комнате, безошибочно чувствовал даже самую безобидную ложь и малейшие перемены в настроении собеседника. Случалось, он отвечал прежде, чем ему задавали вопрос, а также безусловно, почти мгновенно и без всяких видимых усилий подчинял себе любого человека или гуля – если вдруг возникала у него такая надобность или прихоть. Однажды Хеллид видел, как Князь забавы ради приказал трем лучникам стрелять в него с тридцати шагов – и перехватывал перед самым лицом боевые стрелы, летящие почти непрерывным потоком… Приказы, отдаваемые Князем своим подручным, были неизменно краткими, четкими и разумными. И исполнялись они со всей возможной поспешностью, ибо Блейри теперь ничего не повторял дважды. Участью тугоухого, упрямого или нерасторопного могла быть только немедленная смерть.

Вот только смотреть на Князя стало жутко. Не потому, что физический его облик претерпел некие уродливые изменения, скорее наоборот – гордый бесстрастный профиль рабирийского владыки впору бы чеканить на полновесных золотых самого высокого достоинства. Просто рядом с Князем все, даже не склонный к излишней чувствительности Хеллид или Раона-Стрегия, не боявшаяся никого и никогда, вдруг испытывали одно и то же жуткое ощущение: будто под ногами вместо твердой земли – тонкий канат, натянутый над ледяной бездной…

Хеллид знал – стоит Князю приказать, и рабирийцы кинутся на штурм безоружными, не обращая внимания на то, сколько перед ними противников. Иное дело, что захват форта таким способом не принесет ничего хорошего: новые потери среди без того оскудевшего народа Холмов не восполнить ничем.

– И что же теперь? – осведомился Хеллид, пытаясь скрыть замешательство. – Может быть, отменим…

– Нет. Это все неважно. Пускай готовятся, – ответ да Греттайро прозвучал почти безразлично. – Спешить некуда. Обождем, пока стемнеет. День – не наше время.

В сумерках, когда над разнотравьем поплыли редкие пряди тумана, из леса к вершине холма бесшумно заскользили десятки проворных, гибких фигур. Первые из них уже благополучно преодолели половину расстояния, когда произошло нечто странное – кто-то из атакующих случайно зацепил ногой укрытую в траве тонкую бечевку. Миг, и над пустошью ярко вспыхнул трескучий, брызжущий красными искрами огонек, предательски высветивший кинувшиеся в разные стороны фигуры. Захлопали тетивы, запели стрелы. Первые жертвы из числа нападающих, подстреленные на бегу, кувырнулись в траву. Над гребнями укреплений загорелись загодя припасенные факелы, опоясав Токлау ожерельем трепещущих огней, зазвучали окрики и команды. Хитроумные ловушки, во множестве настороженные в траве на склонах холма, срабатывали тут и там, и на каждый огонек со стен и крытых галерей форта немедленно слеталось с десяток стрел – всякий раз две или три из них отыскивали добычу.

Гули на чем свет стоит костерили злокозненных людских магиков. Даже Блейри, не предвидевший подобного подвоха, растерял свою обычную невозмутимость. Он удивился бы еще более, если бы узнал, что первыми потерями обязан самым безобидным из всех обитателей форта – мэтру Кодрану с его книжниками. Среди содержимого торговых складов Токлау отыскался десяток ящиков с огненными забавами кхитайских мастеров, а пытливые умы ученой братии, обостренные опасностью, нашли весьма неожиданное применение хлопушкам и петардам. Таким образом, первоначальный замысел рабирийцев – воспользовавшись тем, что с наступлением ночи стражников на стенах потянет в сон, подобраться вплотную к башням и вскарабкаться на них, используя прихваченные веревки с крюками – потерпел неудачу. Люди понаставили настороженных ловушек везде, где только смогли дотянуться, и те честно выполняли свое предназначение.

Неожиданная помеха задержала, но не остановила гулей. Неуклюжесть и неповоротливость человеческого племени давно вошла у них в поговорку. К тому же воспоминание о краткой и яростной речи Князя на соборной площади Малийли было еще слишком свежо в их памяти, а ночная тьма, в которой гули видели столь же хорошо, что и при дневном свете, давала им определенное преимущество. Этим преимуществом, едва стало ясно, что нападение обнаружено, не замедлили воспользоваться рабирийские лучники. Надежно укрытые в листве и почти неуязвимые для стрел защитников Токлау, лесные стрелки всего несколькими залпами вынудили пуантенских арбалетчиков попрятаться за стеной – кто не успел пригнуться, свалился со стрелой в горле. Спустя мгновения на стены во множестве взлетели веревки с острыми крючьями, и в ход пошли мечи и ножи.

Тогда-то и выяснилось, что, насколько рабирийские лучники превосходят стрелков-людей, настолько в ближнем бою опытные рубаки из Пуантена сильнее необученных гульских ополченцев. Для форта вроде Токлау гарнизон, приведенный герцогом Просперо, был просто гигантским. Трех сотен мечников достало бы для обороны куда более крупного замка – ну, а если принять во внимание нехитрую военную истину, что наступающая армия обычно несет потери самое малое вдвое, а то и втрое тяжелее обороняющейся… Ночной штурм захлебнулся, не успев толком начаться. Спустя четверть колокола после того, как первая стрела пропела в ночном воздухе, немногие уцелевшие в скоротечной схватке гули пустились в беспорядочное бегство. Правда, почти всем, кто вовремя смекнул унести ноги, удалось добраться до спасительного леса. Пуантенцы не преследовали бегущих, и стрелки на галереях не смели поднять голову: прикрывая отход, лесные лучники обрушили на Токлау настоящий ливень точно разящих стрел.

Из пяти с небольшим сотен гулей, азартно ринувшихся на штурм стен Токлау, обратно вернулась едва ли половина, ранений же не удалось избежать почти никому. Рабирийские ополченцы, воодушевленные своим вождем и не имевшие никакого военного опыта, твердо веровали в возможность завладеть крепостью одним-единственным решительным натиском. Вопреки их ожиданиям дело обернулось почти полным разгромом, похоронив саму идею взять Токлау с наскока. Оставалось одно: правильная осада да еще непрерывная дуэль лесных стрелков с арбалетчиками из Пуантена, в которой гули безусловно и сразу доказали свое преимущество. Уже через пару дней полсотни стрелков, окружив форт кольцом охотничьих засидок в кронах деревьев, днем и ночью выцеливали на стенах Токлау неосторожную жертву, и горе тому, кто оставался без укрытия дольше чем на два удара сердца…

Что же до Блейри да Греттайро, он, несмотря на провал своих первоначальных планов относительно Токлау, оставался неизменно бесстрастен и деловит. Удивительно, но временами Хеллид мог поклясться, что Князь доволен исходом ночного штурма. Во всяком случае, окружавшая его аура мрачной, холодной властности еще усилилась, и авторитет нового Князя среди его подданных теперь стал почти абсолютным. Опасения Хеллида, что с таким трудом собранное войско разбежится после первого поражения, не подтвердились. В своей военной неудаче молодежь шумно винила гнусные уловки захватчиков-людей, многие сокрушались, что плохо владеют мечом, кое-кто из наиболее горячих азартно строил планы вроде тайного подкопа или сооружения осадной башни… но ни единого обвинения в адрес Князя не прозвучало. Более того, ополченцы почти поголовно выказывали поразительное воодушевление, изрядно смахивающее на слепой фанатизм адептов какого-нибудь темного культа. Сам Хеллид ничего похожего не испытывал, и увиденное совсем не прибавляло ему радости.

– Еще немного, и они его на руках носить станут, – бормотал он порой, косясь на статную черную фигуру с голубой звездой в волосах и надеясь, что Блейри его не слышит. – А прикажет кому повеситься, бедолага и в петлю полезет с воплем «Слава вождю!» Хотя… кто его знает… может, оно и к лучшему… Возможно, именно такой вождь нам сейчас и нужен…

Обложив торговый поселок плотным кольцом стрелковых дозоров, в буквальном смысле не дававшим обитателям Токлау поднять головы, Блейри обосновался в одном из военных лагерей и развил кипучую деятельность. Приток добровольцев, желающих послужить делу защиты Забытых Лесов от вероломных захватчиков, продолжался, хотя и не так споро, как прежде. Из вновь пришедших порученцы да Греттайро собирали стрелковые полусотни, которые не задерживались под стенами осажденной крепости – Блейри отправлял отряды на полуденный закат, к зингарской границе, и на побережье Хорота, где и прежде частенько появлялись аргосские боевые галеры. Каждый такой отряд получил исчерпывающие распоряжения на случай возможных стычек с людьми: в ближний бой не вступать, стрел не жалеть; если противник значительно превосходит числом – раствориться в лесу, знакомом, как собственный дом, и снарядить посыльного с докладом лично Князю.

Несколько групп Блейри отправил на сбор провианта и оружия по лесным поселкам, изрядно опустевшим после колдовской Грозы. Устроили даже что-то вроде воинской школы для новобранцев – кое-кто, как выяснилось, имел прежде знакомцев за Алиманой, обучался боевому искусству у стариков и мог мало-мальски научить приемам боя в сомкнутом строю и обращению с мечом и доспехом.

Тем временем лучшие из лазутчиков Хеллида пытались изыскать способ незаметно проникнуть за стены Токлау, и несколько раз им это удалось. Попытка убить Просперо Пуантенца не увенчалась успехом – герцога слишком хорошо охраняли – зато неведомо откуда Князю стала в точности известна дата ожидаемого падения Стены Мрака и кое-какие из людских планов. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться – кто-то из оставшихся в крепости рабирийцев находится на стороне Блейри, делясь с новым правителем Забытых Лесов всем, что удается разузнать. Чуть позже двое пленных подтвердили: к десятому дню Второй летней луны колдовской занавес вдоль границы Рабиров развеется. Не без оснований подозревая, что в этот день на мосту через Алиману объявится немалое людское воинство, Блейри распорядился выслать к реке отряд в полсотни лучших лучников, велев им, как и прочим, любой ценой удерживать захватчиков, а в случае неудачи отправить гонцов в ставку Князя под Токлау.

Из-за высоких деревянных стен долетали и другие весточки. Сгинувшие неведомо куда маг Эллар Одноглазый и аквилонский наследник престола так и не объявились. После ночного нападения обитателями Токлау завладел давний страх людей перед теми, что рыщут в ночи, и Золотому Леопарду вкупе с да Каденой пришлось изрядно потрудиться, чтобы не допустить распространения паники.

Пуантенский герцог несколько раз пытался вызвать осаждающих на переговоры, но Князь Лесов не стал опускаться до встреч с завоевателями. Жизнь в крепости стала крайне напряженной, особенно после того, как гули припомнили мастерство изготовления длинных тяжелых луков, бивших на четыре-пять сотен шагов. Людям в форте теперь приходилось всегда коситься одним глазом на небо, откуда в любой миг дня и ночи могла спорхнуть бесшумная смерть с черно-белым оперением. Пытались рабирийцы обстрелять городок и зажигательными стрелами, но без толку – строить здания когда-то помогали их же сородичи, использовавшие давние средства Лесного Народа, уберегавшие дерево от гниения, воды и огня.

Пять лагерей, выросших на склонах окрестных холмов, соткали надежную паутину, десятками глаз следившую за перемещениями ненавистных людей. Те притихли, готовые в свою очередь в любой миг дать отпор. У осаждающих появилась забава: выслеживать голубей с соколами, время от времени взлетавших над башнями и наверняка уносящих с собой послания запертых в крепости людей. Блейри решил, что смертным на полуночном берегу Алиманы вовсе ни к чему знать, как поживают их сородичи в Рабирах. Если посланий не будет, люди могут счесть обитателей крепости погибшими и трижды подумают, прежде чем вновь соваться в Забытые Земли.

Однако и та, и другая сторона понимали – противоборство завершится в день, когда окруживший Рабиры мрак развеется. Либо крепость будет взята, либо гулям придется убираться, несолоно хлебавши, и искать другой способ покончить с присутствием людей на своих землях.

Вдобавок, как назло, возникла новая трудность – на сей раз среди приближенных Князя Лесов.

***

Не будь Хеллид так занят множеством навалившихся дел, он заметил неладное уже давно – с тех пор, как Раона Авинсаль начала вести себя на удивление прилично. Девица перестала носиться с рискованными затеями, подбивая пялившихся на нее с открытыми ртами юнцов вновь напасть на Токлау, не досаждала Блейри и, что самое удивительное, обосновалась не в княжеском шатре, а в одном из лагерей в закатной части леса, уведя с собой стаю верных почитателей. Подозрения Хеллида усилились, когда до него добрались неясные слухи о полуночных бдениях, устраиваемых девицей Авинсаль, и проводимых на этих сборищах колдовских ритуалах. Вытряхивать сведения из окружения Раоны не имело смысла – все равно ничего не скажут, требовалось разобраться во всем самому.

Ставку Блейри и лагерь, где поселилась девица Авинсаль, разделяло с четверть лиги дубового леса, сквозь который бежала проложенная еще людьми широкая тропа. В один из вечеров Хеллид решительно свалил все хлопоты на помощников, велел оседлать коня и отправился повидать давнюю соратницу. Еще по дороге он решил, что без колебаний пресечет новые выдумки стрегии, если те грозят обернуться неприятностями. Если же она и в самом деле придумала нечто толковое, то пусть изволит объяснить, ради чего играет в секреты.

Спрятавшийся в глубокой ложбине лагерь ничем не отличался от прочих: зеленые с коричневым шатры, укрытые древесными ветками, коновязи, площадки для костров и обходящие округу дозоры, не раз окликавшие проезжавшего мимо Хеллида. Жилище гульки пустовало, чему незваный гость не очень-то удивился, а на вопрос: «Где госпожа Авинсаль?» ему, поразмыслив, посоветовали ехать в сторону высившегося за стоянкой скалистого холма.

– Какого демона ее туда понесло на ночь глядя? – Хеллид не горел желанием рыскать по малознакомым лесам, выискивая удравшую куда-то взбалмошную девицу. Собеседники быстро переглянулись, и, мигом сменив тон, начали уговаривать посетившего их вернейшего из соратников Князя заночевать в лагере. Мол, к утру госпожа Авинсаль непременно вернется. От навязываемого гостеприимства Хеллид уклонился, но ничего более ему узнать не удалось – только направление, в коем следует искать пропавшую Раону. Да и то вполне могло оказаться неправильным: здешние обитатели не спешили делиться тайной ночных отлучек Стрегии из Льерри.

Пришлось довольствоваться малым – ехать, держась на темнеющий горный массив. Если Раона и ее прихлебатели не отыщутся, он вернется и оставит ей послание с требованием приехать в княжескую ставку. Никто не спорит, она сделала много полезного в нынешние тяжелые времена, но всему есть свои пределы.

Оставив стоянку позади, Хеллид углубился в шелестящее мелколесье, следуя вдоль еле различимой в сгущающейся темноте тропинки. Под копытами лошади порой хлюпала вода, поскрипывали деревья, в густой кроне тревожно вскрикнула и замолчала какая-то птица. Пожалуй, впервые со дня разразившейся над Холмами грозы у Хеллида, правой руки нового Князя Забытых Лесов, выдалась столь спокойная ночь.

Обманчиво спокойная, как вскоре выяснилось.

Звуки прилетели с Восхода – кто-то бежал, мечась из стороны в сторону, хрустя ломаемым подлеском и порой сдавленно вскрикивая. Кто-то, производивший шума и треска больше, чем стая дерущихся кабанов, и весьма напоминавший по своим повадкам человека.

Только какая нужда могла забросить человека в ночной рабирийский лес, где творения дня становятся слепыми и глухими, да еще заставить нестись со всех ног, рискуя в любой миг угодить в яму или влететь в колючие заросли?

Частый топот и хруст приближались. Прислушавшись, Хеллид развернул лошадь в нужном направлении и тронулся навстречу неизвестному. Страха он не испытывал – что может против гуля один-единственный и наверняка перепуганный до смерти человек? Интересно, от кого он убегает?

Расчеты оказались верными – лошадь вышла на небольшую прогалину, и почти сразу шагах в десяти из-за темных стволов вынырнул беглец. Завидев одинокого всадника, он не кинулся обратно в чащу, что было бы разумнее, но бросился навстречу, нелепо размахивая руками. Хеллид потянулся за висевшим в седельных ножнах клинком, но напрасно – одолевший последние шаги человек мертвой хваткой вцепился в стремя, хрипя, шатаясь и пытаясь выговорить какое-то слово. Недоумевающий рабириец шевельнул ногой, отпихивая свалившегося невесть откуда смертного. Тот забормотал отчетливее, по-прежнему не выпуская стремя:

– Помогите… Пожалуйста… Они гонятся за мной… Вы же не с ними, правда?.. Помогите, я не хочу умирать, я не сделал вам ничего плохого…

Человек поднял голову, и в сумраке Хеллид разглядел лицо – молодое, перекошенное от ужаса, в царапинах от хлеставших по нему ветвей. Из открытого рта вырывался скулящий вой. На краткое мгновение гуль растерялся, колеблясь, как поступить в столь диковинной ситуации, но тут подлесок слегка качнулся, пропустив два или три грациозных силуэта, легко двигавшихся, почти скользивших над высокой травой. Державшийся слева возмущенно прошелестел:

– Отпусти, он наш! Мы первыми его поймали, это наша добыча!

Человек судорожно дернулся, вжав голову в плечи и оборвав причитания. Новоприбывшие признали Хеллида и, отступив на пару шагов, нехотя склонили головы. Тот тоже всмотрелся, узнавая знакомых, и удивленно вскинул бровь:

– Керрит? Вы что, человеческого соглядатая ловите?

– Н-нет, – Керрит, некогда один из юных восторженных дуэргар, в последнее время затесавшийся в число приспешников Раоны Авинсаль, собрался с духом и упрямо повторил: – Он не соглядатай… Это наша добыча.

– Какая добыча? – по-прежнему не мог понять Хеллид. Дуэргар звали «добычей» тех, на кого охотились в каменных городах, и чьей кровью утоляли Красную Жажду. – Неужели ты и твои друзья по-прежнему испытываете Голод? Откуда вообще взялся этот человек?

– Из крепости, – буркнул Керрит. Его молчаливые спутники словно перетекли ближе, заставив лошадь настороженно задергать ушами.

– Он сам оттуда вышел или вы его похитили? – настаивал Хеллид, и молодой гуль не выдержал, сердито выкрикнув:

– Да, мы его уволокли! Что с того? Это честная игра, у него была возможность убежать! Кто его выследит, тому он и достанется – так обещано! Мы заберем его жизнь и жизнь других людей, и станем такими, как прежде!..

– Кто научил вас этому? – спросив, Хеллид уже догадывался, каким будет ответ. – Раона, верно? Где она? Где-то поблизости?

Одна из неподвижно замерших теней вдруг сорвалась с места, коротко взмахнула рукой, блеснув чем-то, зажатым между пальцев. Получивший удар по затылку человек сдавленно охнул, выпустил стремя и начал заваливаться набок, но не упал – четыре руки крепко ухватились за его одежду и потащили прочь, в шелестящую темноту. Керрит сторожко попятился за приятелями, не выпуская из вида старшего собрата.

– Передай Раоне, чтобы завтра же явилась к Князю! – крикнул ему вслед Хеллид, гадая, как воспримет подобные новости Блейри. Может, вожак дуэргар наконец-то поймет, какая опасность исходит от стрегии, слишком много возомнившей о себе. Полбеды, что она внушает своим поклонникам веру в то, что человеческая кровь вернет им прежние умения и способности гулей. Настоящая беда кроется в стремлении мальчишек произнести впечатление на девицу Авинсаль. Они пробираются за стены Токлау, рискуют жизнью и ради чего? Ради призрачной надежды?

Догонять исчезнувших в лесу и вступаться за пленника гуль не стал – одним смертным больше, одним меньше, какая разница?

…Раона примчалась на следующий день – в прескверном настроении, готовая сорвать злость на первом встречном. Впрочем, оказавшись в шатре Блейри, девица присмирела и молча ждала, пока Хеллид изложит сперва историю краткой поездки, а затем – свое весьма нелестное мнение о поступках Стрегии из Льерри.

– Это правда? – осведомился да Греттайро, выслушав соратника.

– Что именно? – зло фыркнула Раона. – То, что мои мальчики шарили в крепости? Да, правда, от первого до последнего слова. Вы же столько твердили, Князь – нам нужно все знать о людях, о том, что они думают и как собираются действовать. Или вы о наших… – она запнулась, ища подходящее слово, – бдениях, как их называет Хеллид? Послушайте, это всего лишь попытка! Я ни в чем не уверена! Одним живая кровь помогает, другим нет, и вдобавок мы совершили ритуал всего три или четыре раза! Может быть, через луну я смогу сказать точнее. Именно поэтому я велела держать наши собрания в секрете, а кое-кому понадобилось лезть туда, куда его не просили! – ее голос сделался высоким и раздраженным. – Блейри… Мой Князь, я всего лишь прошу не толкать меня под руку! Возрождение Рабиров во многом зависит от того, сумеем ли мы вернуть нашу магию, а чары – весьма хрупкая материя!

– Жизнь нашей молодежи дороже любых чар, – возразил Хеллид. – Всякий раз, когда я отправляю в крепость кого-нибудь из лазутчиков, я рискую потерять еще одного воина. Ты же посылаешь туда сущих подростков, едва оправившихся после Грозы! А потом вы еще носитесь за людьми по лесам, корча из себя одержимых Жаждой! Что, если однажды ваш пленник окажется сообразительным, улизнет и вернется в крепость? Какую захватывающую историю он поведает своим соотечественникам, не так ли?

– От нас никто не убегал, ни раньше, ни теперь, – оскорбилась Раона. – Ты ведь не хуже меня знаешь – жертва должна перед смертью испытать страх, тогда ее кровь густеет, становится слаще вина…

– Впредь вы будете наслаждаться этим вином с большой осторожностью, – вынес свое решение да Греттайро, жестом приказав девице Авинсаль замолчать. – Вылазки в Токлау – только с моего личного разрешения. И никак иначе, ты поняла?

– Да какого?!.. – взвилась стрегия. Ее возмущение разбилось, как хрупкая льдинка о гранитный утес, натолкнувшись на единственный пристальный взгляд Князя. Взгляд матерого убийцы – перед тем как хладнокровно всадить нож или спустить тетиву.

– Хорошо, повелитель, – Раона вздохнула с видом полной покорности обстоятельствам.

Позже, размышляя над этим разговором, Хеллид заподозрил, что его известия отнюдь не стали для Князя новостью. Блейри прекрасно знал, чем занимаются Раона и ее приспешники. Единственное, что разгневало правителя Забытых Лесов – бездумность девицы Авинсаль и ее неспособность хранить свои дела в тайне. Верил ли сам да Греттайро в то, что Раоне удастся столь диковинным образом возвратить утраченную магию, или не верил – не имело значения. Он безмолвно одобрял действия Авинсаль, значит, в них крылась толика полезности.

– И все-таки стоило совсем запретить подобные игрища, – упрямо повторил Хеллид, когда Раона выскочила из шатра.

Блейри не спеша перевел взгляд на своего верного помощника.

– Тебе очень хотелось удрать следом, но ты остался, – князь Забытых Лесов склонил голову к плечу, рассматривая своего верного порученца с некоторым подобием любопытства. – Ты прав. Нам нужно поговорить. Садись.

Хеллида уже давно беспокоили некие накопившиеся соображения. Да Греттайро никому не давал отчета в своих поступках и решениях, но Хеллид надеялся на свое положение правой руки правителя. В конце концов, я заслужил право задавать вопросы и получать ответы, подумал он, придвигая к столу складной походный табурет и садясь напротив своего патрона.

– Мне кое-что непонятно, мой Князь, – собравшись с духом, начал гуль. – Наш первый штурм был, скажем так, неудачен. Однако с той поры наше ополчение изрядно выросло, мы многому научились… Отчего мы не повторяем попытку взять Токлау?

Лицо Блейри не выражало ровным счетом ничего. Князь взял со стола пергамент с отлично вычерченным планом форта, полюбовался на рисунок и с легким вздохом бросил поверх прочих бумаг.

– А зачем? – рассеянно спросил он.

Хеллид на мгновение оторопел.

– В каком смысле – «зачем»? Чтобы завладеть крепостью, само собой!

– И что мы станем делать с захваченной крепостью? – тем же благожелательно-снисходительным тоном осведомился Князь Забытых Лесов. – Допустим, мы войдем в Токлау, как победители. Как нам поступить с тамошним гарнизоном? Твои лазутчики сообщают, якобы в форте находится никак не меньше пятисот человек. Госпожа Раона успешно доказала, что способна подчинить душу одного, двух, даже полудюжины краткоживущих, но я сомневаюсь, что ее способностей достанет на пять сотен вояк. Я тоже кое-что могу, но здесь не тот случай. Далее, мы не можем их отпустить, ибо они – люди, стало быть, наши враги. Не можем содержать в плену, поскольку уж очень их много. Не можем разом истребить – я не стремлюсь прослыть «Мясником из Рабиров», да и тебе, думаю, такое прозвище тоже придется не по душе. Так пусть они и дальше дрожат за стенами, не мешая нам заниматься собственными делами. Пусть наша так называемая армия остается в убеждении, что совершает настоящий подвиг, сидя у стен форта и иногда наведываясь внутрь. Так они, по крайней мере, будут под рукой и при иллюзии дела. Мы же будем копить силы и терпеливо ждать.

– Чего? – Хеллид запоздало пожалел, что затеял этот разговор: ему не хватало проницательности, чтобы разобраться в далеко идущих планах Блейри да Греттайро.

– Дня падения Стены, разумеется, – пожал плечами Князь и обронил, словно о само собой разумеющемся: – Сколько бы рабирийцев ни вступило в ополчение, мы все равно будем слишком слабы для открытого сражения с людьми. Нам необходимо нечто иное. Что-то, с помощью чего мы станем держать смертных в узде и получим право выдвигать свои условия. Я не знаю, что это будет, но чувствую – с каждым днем оно приближается. Оно само идет к нам, в нашу западню, где приманкой – эта жалкая крепостца и прячущийся в ней Пуантенский Леопард.

– Я понял, – кивнул Хеллид.

– Ничего ты не понял, – сказал Блейри, и он был прав. Внезапно в непроницаемо черных зрачках да Греттайро зажегся странный огонек, и он подался к Хеллиду так резко, что тот едва не отшатнулся в испуге: – Я хочу быть с тобой откровенным, мой старый верный соратник, и надеюсь на ответную откровенность. Скажи правду: ты боишься меня?

– Да, – выдавил Хеллид.

– Почему? Не вздумай солгать!

– Ты… изменился, – язык повиновался Хеллиду с трудом. – От прежнего тебя ничего не осталось… одна внешность, да и та… Знаешь, как горящий дом: пламя завораживает, но ему нет дела до тех, кого оно сожжет…

– Хорошее сравнение, – медленно произнес да Греттайро. Он склонил голову и прикрыл ладонью глаза. Хеллид немедленно ощутил, как стальные тиски, сжимавшие его разум, разжались – и тогда он сказал, чувствуя себя как человек, прыгнувший с обрыва в ледяной горный поток:

– …а я не из тех мальчишек, которые пойдут в огонь по одному твоему слову. Твоя новая демоническая притягательность на меня не действует. Поэтому я вижу то, чего не желают замечать они: с трех сторон Забытые Холмы окружены могущественными королевствами Детей Дня, чьи легионы пройдут по нашему жалкому подобию армии, даже не замедлив шаг. Зингара и Аргос не упустят случая сожрать лакомый кусок, а у аквилонского властителя теперь к тебе личные счеты. Прежде людей сдерживала Незримая Граница. Ее больше нет, и мы не в силах ее восстановить, не обретя полной власти над Венцом. Я вижу все это, но не нахожу выхода. Укажи мне его, Блейри, чтобы я вновь обрел спокойствие, вновь поверил в тебя! Скажи, на что ты надеешься? Чего ждешь? Во что веришь?

– Что ж, – задумчиво сказал Князь, не поднимая головы, – ты говорил искренне. Теперь слушай. Действительно, от прежнего Блейри да Греттайро мало что осталось. По сути, в тот миг, когда Лайвел возложил Венец Рабиров, я умер… и родился заново. Кое-что я при этом утратил – то, что всегда служило мне помехой: чувства. Страсть, ненависть, страх, дружба, муки совести для меня теперь пустой звук. Я без колебаний уничтожу любого – врага, друга, женщину, младенца, даже тебя, если твоя смерть хоть на пядь приблизит меня к цели…

– Но цель…

– Власть! – Князь быстрым, но все же неуловимо плавным движением поднялся из-за стола и прошелся по шатру, отбрасывая причудливую тень. – Не груды золота и толпы наложниц, не роскошные дворцы и пышные одежды. Нет, власть в ее самом чистом, самом высоком виде: возможность повелевать судьбами живущих, распоряжаться ими, играть ими как вздумается, сплетая самые хитрые комбинации – есть ли игра более увлекательная? По своему разумению строить будущее целого народа – что может быть азартнее? Абсолютная власть опьяняет пуще самого крепкого вина, она слаще самых изысканных яств. Там, в Малийли, на вершине Камня Владык, я был каждым из стоявших передо мной и всеми ими одновременно. Я чувствовал, как их сердца бьются у меня в ладони, я мог, если бы захотел, сжать кулак – и они бы умерли. Я читал их мысли, как книгу, и в любое мгновение мог стереть написанное… Впрочем, ты вряд ли сможешь меня понять. Это надо ощутить.

Свобода, Хеллид, свобода, сила и знание, не скованные нелепыми рамками морали и долга – вот что я получил взамен глупых мелких страстишек. Пламя – отличный образ. Огонь есть воплощение свободы, силы и чистоты, хоть он и пугает простецов. В этом ты прав. А вот в чем ты не прав…

Владыка Забытых Лесов вдруг остановился, обернулся к нему, и сапфир в переплетении золотых веточек сверкнул острым бликом.

Больше Хеллид ничего не запомнил. Его рассудок, только что совершенно ясный, затопила розовая пелена, начисто смыв все недавние опасения и оставив лишь два чувства: неудержимое желание услужить – и невероятную обиду оттого, что вот прямо здесь, сейчас, он решительно ничем не может быть полезен Князю. Похвали его Блейри в этот миг, Хеллид плакал бы от радости; отругай – выхватил бы из сапога кинжал и всадил себе в горло… Когда странное наваждение схлынуло, Хеллид обнаружил, что стоит на коленях перед Князем и пытается поцеловать ему руку, бормоча при этом что-то вроде невнятной присяги.

Стальные пальцы легко вздернули его с пола, но Хеллид, неловко попятившись, тут же рухнул на свой табурет – ноги не держали. В голове звенело, и ровный, как обычно, голос Блейри доносился словно издалека:

– Такова моя, как ты выразился, демоническая притягательность. Как видишь, она действует на тебя не меньше, чем на любого другого. Это не магия, заметь, это всего лишь власть. Власть вещественна, ее можно увидеть, почувствовать, она способна подчинять. Она даруется свыше – недаром даже людские короли тщатся возвести свою родословную к божественным предкам. Теперь ты знаешь мою силу. Прежде я ни разу не применял ее к тебе и не стану этого делать впредь, ибо мне не нужен еще один восторженный почитатель. Мне нужен тот, кто смотрит своими глазами.

Блейри обошел стол и уселся напротив, и Хеллид не нашел в себе сил ответить ему прямым взглядом.

– Мои способности растут, – сказал Князь. – Порой мне удается провидеть будущее. Пока я вижу нечетко и не могу заглянуть далеко. Однако я твердо уверен, что судьба Рабиров – и моя, и твоя – решится в ближайшие дни, и она будет связана с Аквилонцем. Зингара и Аргос не в счет. Есть лишь один по-настоящему страшный противник – Конан, Король-Лев, и он придет за своим Львенком. Ты спрашивал, чего я жду? Я жду его. Ты спрашивал, во что я верю? Я верю, что одолею его. И тогда никто не сможет мне помешать. Теперь посмотри на меня.

Хеллид посмотрел. На сей раз ощущения неодолимой, подавляющей силы не возникло. Они с Блейри просто встретились взглядами, и Хеллиду почудилось, будто на миг он увидел прежнего да Греттайро, хвастуна, краснобая и любимца женщин, с которым они как-то еле унесли ноги после неудачной охоты в Мессантии, во время празднества Обручения с Морем. Но только на миг.

– Ты хотел знать, на что я надеюсь. А надеюсь я на тебя, – сказал Князь. – Смотри своими глазами, не ослепленными властью. Смотри внимательно. Будь рядом со мной. Везде. Всегда. И поклянись, что вытащишь меня, если увидишь, что дело дрянь, что я обманулся, играя с судьбой.

– Клянусь, – обещал Хеллид.

С того дня он оставил в покое Раону с ее кровавыми забавами и прекратил рискованные вылазки в стан врага, занимаясь почти исключительно распределением новобранцев и обустройством военных лагерей.

Полученная от Князя выволочка заставила стрегию стать осторожнее. Слухи о ночных бдениях прекратились. Теперь всякий раз, когда Раоне требовались жертвы для ее безумных ритуалов, она испрашивала разрешения у Князя и получала таковое далеко не всегда. К тому же девица Авинсаль договорилась с несколькими опытными лазутчиками, и, по подсчетам Хеллида, за время осады те приволокли ей из-за стен Токлау не меньше десятка человек.

Для поддержания хороших отношений Раона даже пригласила верного подручного Блейри на одну из полуночных церемоний. Хеллид пришел, хоть и без особой охоты. Увиденное ему крайне не понравилось: девица Авинсаль завывала что-то неразборчивое, выдаваемое ею за заклинания, ее прихлебатели бились в сущей истерике, распяленная на бревнах жертва дергалась и истошно визжала, хотя среди гулей всегда считалось хорошим тоном прикончить добычу беззвучно, а кровь в пущенной по кругу серебряной чаше уже не имела того притягательного вкуса, как раньше. Просто соленая, вязкая жидкость с неприятным запахом. Выпив, Хеллид не ощутил никаких изменений… зато на стрегию и некоторых ее дружков кровь, похоже, оказывала слабое подобие былого пьянящего воздействия. Или они сами убедили себя и окружающих в этом.

***

Срок падения Стены Мрака близился, а затянувшаяся осада форта так и не достигла какой-либо развязки. Накануне Князь отдал приказ свернуть лагеря, но сам пока не тронулся с места. Князь не отпустил Алдрена, предлагавшего с десятком сопровождающих съездить к мосту через Алиману, чтобы взглянуть, как будет исчезать Стена и произойдет ли обещанное событие вообще.

Отчего-то Хеллиду казалось, что Блейри, несмотря на всю свою решительность и грандиозные планы, испытывает сомнение. В какой-то миг он готов был бросить имеющиеся силы на упрямую крепость, но осторожность победила. Ополчение еще пригодится: если в Рабиры ворвется людская армия, кому-то придется защищать то немногое, что удалось восстановить за прошедшие две седмицы.

За первой волной захватчиков наверняка последуют другие – сперва из Пуантена, потом из Зингары. Поглядев на пример соседей, в Аргосе тоже решат присоединиться к дележу, пригонят корабли и начнут переправлять легион за легионом на правый берег Хорота, выведут войска из правобережной Мессантии. Забытые Земли будут растерзаны на кусочки, а рабирийцы не смогут противопоставить людям ничего, кроме наскоро собранного войска числом около тысячи душ.

Жалкая капля против моря людских клинков.

Однако гуль старался держать свои невеселые размышления при себе, надеясь, что замыслы Блейри – вернее, Блейри и Венца – исполнятся.

В одиннадцатый день Второй летней луны в воздухе с утра ощущалась напряженность, словно перед близкой грозой, хотя небо оставалось ясным, без всяких признаков сгущающихся туч на горизонте. Утром Блейри увел сотню всадников и стрелков на возвышенность неподалеку от Токлау. Оттуда открывался вид на проселочный тракт, ведущий к стенам форта, и саму маленькую цитадель, внутри которой суетились люди. Они, похоже, тоже вели счет дням, дожидаясь грядущего извне спасения.

Время тянулось медленно, так медленно, как это бывает при затянувшемся ожидании или в засаде. Миновал полдень, от навалившейся жары в лесах все притихло, даже листья на деревьях не шевелились, повиснув как неживые. Сонно пофыркивали лошади, из рук в руки переходили фляжки с мгновенно нагревающейся водой, а дорога по-прежнему оставалась пустынной. Ни людей, ни рабирийских гонцов.

…Они появились около четвертого дневного колокола. Две с небольшим дюжины верховых, в облаках желтой пыли бешено гнавшие во весь опор прямо по тракту. На некоторых лошадях сидели по двое всадников. Хеллид заранее расставил несколько постов, чтобы перехватить вестников и проводить прямиком к да Греттайро, откуда бы те не заявились: прискакали тропами через лес или воспользовались короткой, хотя и более опасной открытой дорогой. Его предусмотрительность оказалась не лишней, хотя всадники едва не затоптали выскочившего им навстречу дозорного. Узнав, куда им ехать, вестники погнали взмыленных коней вверх по склону холма, и вскоре вынырнули из рощи рядом с заволновавшейся сотней.

– Идут, идут! – еще издалека прокричал кто-то, кого Хеллид счел предводителем маленького отряда. – Князь, где Князь? Они еще далеко, но скоро будут здесь!..

Крики внезапно оборвались, когда вестник запоздало сообразил – он уже доскакал и оказался прямо перед пристальным, немигающим взором правителя Забытых Лесов. Солнечный луч отразился в сапфире Венца и разбился на множество радужных капель. Гонец свалился с тяжело пыхтевшей лошади, неловко грохнувшись на колени, но рассеянный кивок Блейри разрешил ему встать. Так он и говорил – держась за уздечку своего почти загнанного скакуна и время от времени с шумом переводя дыхание. На да Греттайро молодой гуль смотрел с обожанием и даже не сразу ответил, когда Князь пожелал узнать, с кем из своих воинов он разговаривает.

– Я Соллис, – наконец отчетливо выговорил тот. – Я был на реке, у моста. Мы сложили там большую засеку, чтобы отпугнуть людей. В полдень Стена растаяла. На другом берегу – люди, много людей! Не меньше тысячи или двух – воины из Гайарда и окрестных замков. Мы обстреливали их, убили несколько десятков, но все-таки они прорвались на наш берег. Это, – махнул в сторону приехавших с ним рабирийцев, большинство из которых оказались ранеными, – все, что осталось от заставы. Люди идут по дороге к крепости, к вечеру доберутся. Их ведет сам Аквилонец…

– Так, – без всякого выражения сказал Князь. – С чего вы решили, будто он явился сюда?

– Там его знамя. От его имени предлагались переговоры, – объяснил гонец. – И мы видели его в сражении. Это он, точно. Лев пришел за своим наследником.

– Как замечательно все складывается, – вполголоса заметил Князь, и уже громче, чтобы слышали все, добавил: – Благодарю, Соллис. Ты и твои друзья отважно сражались, и в том, что люди оказались сильнее, нет вашей вины. Алдрен! – названный подъехал ближе. – Забирай всех. Отправляйтесь к Штольням. Сражения не будет – пока не будет.

– А… а как же… – опешил Алдрен, догадавшись, что Князь не собирается возвращаться вместе со своим войском.

– Ты хотел сказать: «а как же мой князь»? Твой князь желает лично удостовериться, в самом ли деле к нам пожаловали столь высокие гости, – безмятежно отмахнулся Блейри. – Хеллид составит мне компанию. Мы приедем ближе к ночи или завтра утром. И скажи госпоже Раоне, что я велел ей оставаться в пещерах. Это приказ.

Алдрену решение повелителя лесов явно пришлось не по душе, но возражать он не решился. Всадники вскоре скрылись за деревьями, и только тогда Хеллид отважился поинтересоваться:

– Можно узнать, зачем это нужно? С этим заданием справился бы любой из моих лазутчиков. Тебе вовсе ни к чему рисковать.

– Любой из твоих лазутчиков не видел аквилонского принца и вряд ли сможет узнать его родителя, – возразил Блейри. – Я хочу убедиться, что у наших беглых воителей глаза не застланы страхом и действительно ли в Рабиры приехала людская легенда. Если это правда, то многое переменится, друг мой Хеллид, многое скоро переменится…

Им пришлось ждать почти до наступления вечера, когда на дороге появился передовой отряд людского воинства и устремился к распахнувшимся навстречу воротам крепости. Войско оказалось не так уж и велико, что-нибудь около пяти сотен клинков – в спешке удиравшим от берегов Алиманы рабирийцам враг показался в два-три раза грознее, чем это было на самом деле – но вкупе с гарнизоном форта, да по сравнению с домодельным рабирийским ополчением, сила получалась впечатляющая. Отряд возглавляли двое: долговязый жилистый пуантенец и рослый, могучего сложения мужчина с седой шевелюрой, восседавший на мощном вороном жеребце и облаченный в великолепный кольчужный доспех. Что ж, теперь сомнений не оставалось: то мог быть только Конан, Король-Лев, легендарный варвар с Полуночи, основатель новой династии аквилонских владык.

Двое гулей из своего укрытия видели все происходящее как на ладони, сами оставаясь притом незаметными для постороннего наблюдателя. Блейри, провожая взглядом гиганта в сверкающей броне, пошевелил губами – Хеллид, безмолвной тенью державшийся рядом с хозяином, услышал:

– Ты силен и отважен, киммериец. Но я знаю твое слабое место. Посмотрим, поможет ли тебе твоя сила, когда я нанесу удар.

ЧАСТЬ 2. ВИТКИ ВРЕМЕНИ

Глава первая. Дорога через холмы

12 день Второй летней луны.

Сдавшаяся крепость спускает свое знамя, но в Токлау не было победителей и побежденных – маленький форт просто оставляли на произвол судьбы. Темно-синее полотнище с изображением трех золотых леопардов сняли с флагштока еще на рассвете. С самого утра через открытые ворота тянулась и тянулась печальная процессия из обитателей поселка, покидавших обжитое место, и пуантенской гвардии, сопровождавшей их к переправе через Алиману. Повозки, всадники и пешие воины спускались вниз с вершины плоского холма, пересекали обширную луговину и исчезали между деревьями. Поначалу многие не хотели уходить, бросая нажитое добро и отправляясь в полную неизвестность, но страх оказаться в клокочущем котле распрей между рабирийцами и людьми оказался сильнее.

Кое-кто продолжал упрямо цеплялся за мысль о том, что войны начинаются и заканчиваются, а опасное время можно переждать где-нибудь в городах Полуденного Пуантена, но большинство понимало: вернуться уже не удастся. С таким трудом налаженные добрососедские отношения разрушились в одночасье и вряд ли наладятся вновь. Понадобится не одно десятилетие, чтобы восстановить утраченное – если его вообще возможно возродить. Тоненькая нить, связавшая правый и левый берега Алиманы, оборвалась, больно хлестнув по всем, кто оказался рядом. Забытые Леса вновь стали такими, как их описывали страшные рассказы – замкнутыми, полными опасностей и враждебными людям.

Однако все бедствия Рабиров меркли перед горем Айлэ диа Монброн. Вернувшись после затянувшегося на три седмицы отсутствия, она, к своему ужасу, выяснила, что наследника Аквилонского престола, Коннахара Канаха, нет ни в крепости, ни в пределах Лесного Княжества.

Конни и трое его друзей бесследно пропали, сгинув в магических вратах.

Когда Айлэ осознала услышанное и поняла его смысл, она, пожалуй, впервые в жизни испытала приступ настоящего бешенства. Обычно спокойная и разумная девица накинулась на человека, ставшего для нее олицетворением всех былых и грядущих неприятностей – на магика Хасти по прозвищу Одноглазый. По причине болезненного состояния тот не мог оказать ей никакого сопротивления, и от повозки, отведенной рабирийскому колдуну, баронету Монброн оттаскивали трое – Меллис Юсдаль со своим приятелем Гиллемом, и вмешавшаяся в свару гулька Иламна, герольд покойного князя Рабиров. Айлэ визжала, ругалась, проклинала все на свете и утихомирилась только после личной угрозы правителя Аквилонии отправить ее обратно в Орволан, если она не прекратит свои вопли.

Сам Хасти к творившемуся рядом скандалу отнесся безучастно – как и ко всему, происходящему вокруг него в течение трех последних дней. Он по-прежнему лежал в своем возке, напоминая мертвеца и даже не дыша. Его друзьям оставалось только полагаться на утверждение чародея, брошенное им незадолго до погружения в полное оцепенение: «Я не умер, я только сплю…»

Причина столь внезапного и несвоевременного безмолвия Одноглазого пока оставалась тайной за семью печатями. Собственные догадки Айлэ постоянно возвращались к дням пребывания в столице Пограничья, где произошло столкновение Хасти с колдуном из Круга Белой Руки, Крэганом Беспалым. Уступив в поединке магических умений и лишившись Силы, гибореец наверняка решил поквитаться. Вдруг Крэгану удалось исполнить свое намерение – несмотря на то, что его держали под замком и в цепях? По слухам, он отнюдь не последний в своем чародейском сообществе… Смог ли Одноглазый за минувшие дни придумать способ, который вернет его к жизни? И зачем ему непременно требовалось попасть в Рабиры, точнее – в свою магическую школу, затерянную где-то среди лесистых холмов?

В отличие от прочей молодежи, составлявшей маленькую свиту принца Аквилонии, на долю барышни Юсдаль и Гиллема Ларберы выпало наименьшее число испытаний. Их не затянуло, подобно Коннахару и девице Монброн, в распахнувшийся зев колдовских дверей, не выбросило в сотнях лиг от Рабиров в краю, не отмеченном ни на одном чертеже земель Материка, вынудив сразиться за право встать на долгую дорогу, ведущую обратно. Они остались там, где все началось, в охотничьем имении на берегу озера Рунель – и вместе с прочими обитателями Токлау угодили в число осажденных.

– Как утверждает мой папенька, в жизни непременно надо побывать как победителем, так и побежденным – это помогает обрести верный взгляд на жизнь, – невесело подшучивала над собой Меллис. В первое мгновение Айлэ даже не признала лучшую подругу: осунувшаяся и подурневшая молодая госпожа Юсдаль носилась по крепости в охотничьем костюме, больше напоминая мальчика-посыльного, нежели наследницу знатной фамилии. Золотисто-рыжие косы словно поблекли и выцвели, но упрямый характер Меллис заставлял ее держаться из последних сил, не показывая, насколько ее извела тревога о судьбе пропавшего брата. Верная привычке все запоминать и записывать – еще бы, ведь отец Меллис и Ротана Юсдалей более полутора десятков лет пребывал на должности хранителя Большого Архива Тарантии и личного советника короля! – девушка умудрялась выкраивать время для составления подробной хроники своего пребывания в Рабирах, отведя изрядное место событиям бурной ночи на двадцать третий день Первой летней луны.

В тот злосчастный вечер Хасти объявил о своем намерении последовать за исчезнувшим Проклятием Рабиров, воздвиг Портал… и канул в него вместе с наследником Трона Льва, девицей Монброн, Юсдалем-младшим, Эвье Коррентом и Льоу Майлдафом. В силу необъяснимых причин Хасти и Айлэ оказались выброшены в одно и то же место – в Заповедный край, потаенную вотчину альбов, дальних сородичей рабирийцев. Преодолев изрядные трудности, они сумели вернуться в холмы над Хоротом – в холмы, охваченные пожаром вражды и ненависти.

– Гули, похоже, решили отомстить за все неприятности, обрушившиеся на них по вине людей, – рассказывала Меллис жадно слушавшей подруге. – И среди них отыскался некто, способный перейти от слов к делу. Спустя седмицу после той грозы вокруг крепости собралось настоящее войско. Сначала они пытались напасть на форт, но их отбросили. Тогда они рассеялись по окрестным лесам, затаились и не давали нам ни мига покоя. Стоило часовому зазеваться, и его больше никто не видел. Мэтр Кодран до сих пор не может оправиться после того, как пропал Декиль, один из его лучших учеников. Бедняге всего-то требовалось пересечь улицу! Он решил, что до наступления сумерек ему ничего не грозит, вышел за дверь – и все… Еще два-три дня, и, не появись помощь, Токлау наверняка взяли бы штурмом. Что бы тогда с нами сталось? – девушка невольно поежилась.

– Уже завтра к вечеру ты будешь в безопасности, – попыталась обнадежить приятельницу Айлэ. – Вряд ли рабирийцы, кто бы их не возглавлял, решатся пересечь реку и напасть на Орволан.

– Наверное, – рассеянно согласилась Меллис, думая об ином: что сейчас происходит с ее неугомонным младшим братцем? Она, как и девица Монброн, уповала лишь на то, что молодые люди не разлучились. Все-таки с любыми препятствиями легче справиться вчетвером, нежели поодиночке. Только вот куда прихотливая воля волшебного коридора, связавшего на мгновение воедино различные уголки Материка, могла забросить наследника Аквилонского престола и его спутников? Где они? Далеко ли от Рабиров? В какой земле, в котором из множества городов Хайбории? Что за люди их окружают? Есть ли у них возможность дать знать о своем местонахождении в Тарантию?..

Схожие вопросы тревожили и могущественного отца Конни – тревожили куда больше, чем заслуженное возмездие слишком много позволившему себе вассалу и участь повергнутых в хаотическое состояние Рабиров.

Впрочем, неприятный разговор между двумя давними друзьями и соратниками, королем Аквилонии и герцогом Полуденной Провинции, все же состоялся – сразу же после вступления войска в пределы крепости.

Беседа сия проходила без участия посторонних лиц, но отголоски ее, подобно раскатам бушующей грозы, разносились повсюду, заставляя окружающих невольно втягивать голову в плечи. Пару раз слонявшаяся неподалеку Айлэ уже почти собралась с духом, чтобы вмешаться и принять часть вины на себя. Но в последний момент девушке все-таки не достало решительности, а рокотавший за толстыми дубовыми створками ураган постепенно стих. Прирожденный здравый смысл киммерийца в очередной раз одержал верх, ибо, как ему убедительно доказала Адалаис Эйкар, супруга Золотого Леопарда, что случилось – случилось. Какой прок искать и карать виновных, когда намного полезнее отыскать средство обернуть ситуацию в свою пользу?

Баронета Монброн с облегчением вздохнула, когда из-за приоткрывшейся двери отменным варварским басом потребовали немедля доставить чего-нибудь выпить… а заодно отыскать всех, кто обладает хоть каплей власти в этом захолустье, и собрать их в большом зале общинного дома. Да, пусть еще позовут тех, кто входил в свиту принца Коннахара… ну, и уцелевших рабирийцев тоже пригласят, демон с ними…

***

Королевский совет – вернее, его слабое и относительное подобие – начался где-то после девятого вечернего колокола. Собрались все, кто обладал в Токлау правом голоса: гвардейские чины из пуантенцев, староста Токлау и купеческие старшины, остатки свиты аквилонского принца… Рабиры представляли Рейенир Морадо да Кадена и Иламна, вкупе с небольшой группой верных союзным обязательствам гулей. Вдобавок – люди Золотого Леопарда и он сам, в ожидании ссылки в Пиктские Пущи или в новоприобретенную Пограничную провинцию. Герцог выглядел скверно – в предчувствии нелегких дней и из-за раны, полученной во время нападения дуэргар на крепость. Однако он искренне обрадовался, увидев Айлэ Монброн: коли слабая девушка сумела отыскать обратную дорогу в Рабиры, то есть надежда, что Коннахар сотоварищи справятся с этой задачей не хуже.

Совет продлился недолго. Для начала правитель Аквилонии немедля оказался втянут в сдержанную, но оттого не менее яростную, перепалку с верноподданными. В ответ на вполне разумное предложение Просперо оставить крепость и под охраной имеющейся гвардии перебраться на полуночный берег Алиманы сообщество торговцев с пеной у рта начало доказывать, что сделать это к завтрашнему утру никак невозможно – не оставлять же добро, хранящееся на складах! А как быть с имуществом обывателей? Многие неплохо здесь устроились и вряд ли захотят бросать нажитое. В конце концов, в Токлау столько лет поддерживался мир с рабирийцами, неужто этому благоденствию настал конец?

Командир пришедшей вместе с королем пуантенской кавалерии, Гилабер дие Таула, вполне резонно заметил, что пять с лишком сотен новоприбывших вояк запасами крепости не прокормить. Нужно либо посылать обоз за реку, либо снаряжать фуражиров и шарить в окрестных поселках, что вряд ли придется по душе гулям, и без того уже проникшимся к людям стойкой неприязнью. Иными словами, вместо спасательной вылазки получится полноценное военное вторжение на земли, формально находящиеся под протекцией Кордавы – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Рейе да Кадена, до того молча слушавший с непонятным выражением на точеном лице, наконец не выдержал и язвительно осведомился:

– С каких это пор мнение рабирийцев приобрело для людей какое-либо значение?

Замечание стало последней каплей, переполнившей чашу терпения киммерийца. Так же, как давеча в коронной цитадели Вольфгарда, Конан неторопливо и внушительно воздвигся во главе стола, и его краткая, но чрезвычайно энергичная речь расставила все по местам. Достопочтенные купцы, сказал он, могут делать со своим драгоценным товаром что угодно, но войско не далее как на следующий день переправится через Алиману, ибо такова воля короля. Если же достопочтенные купцы, оставшись на чужой враждебной земле без всякой охраны, опасаются за свои жизни, то пусть выбирают, что им дороже – товар или собственная шкура. Что же до неуместной язвительности месьора да Кадена, то пусть упомянутый месьор имеет в виду: если бы владыка Трона Льва возымел такое желание, то спустя седмицу на месте Рабиров осталось бы пепелище с виселицами, на которое не польстится даже Стигия. Так что да Кадена должен питать глубочайшую признательность, что этого желания король Конан не возымел… пока.

– Клянусь копьем Имира, Рейе, здесь и сейчас мне ровным счетом наплевать, что станется с вашими Забытыми Лесами! – прорычал киммериец, подавшись вперед и прожигая примолкшего да Кадену гневным взглядом. – У меня за воротами едва не тысяча отборных рубак, и вдесятеро больше придет сюда спустя седмицу по одному моему слову! Назови хотя бы одну причину, которая помешает мне пройти Рабиры от края до края с огнем и мечом? Эти леса поглотили моего старшего сына, и молитесь каким угодно богам, чтобы Коннахар остался в живых!

– Я назвал бы множество причин, ваше величество, – тихо, но твердо отвечал гуль, – если бы мы остались наедине. Пока же я взываю к вашему милосердию и здравому смыслу. Наш народ и без того всегда был малочислен, теперь же вам решать – быть Забытым Лесам или исчезнуть… Полагаю, вы не хотите в довесок к вашим благородным прозваниям получить кличку «Конан Кровавый»?..

– Только это меня и удерживает, – буркнул Конан, остывая. – Это… и кое-какие былые обязательства. Поэтому я приказываю, и решение мое окончательно: все, в чьих жилах течет человеческая кровь, нынче же уйдут за Алиману – чтобы иные досужие крикуны не вопили на каждом углу о полчищах захватчиков, топчущих землю предков, ясно? Но на пуантенском берегу войско встанет лагерем в полной боевой готовности и в ожидании моего приказа. Я готов предоставить гулей их собственной судьбе, живите как вам вздумается и как сможется. Но в ваших лесах есть кое-что, что необходимо мне позарез. Я пришел сюда, чтобы вернуть сына и уничтожить Проклятие, эту вашу Красную Жажду, гуляющее нынче за сотни лиг к полуночи, и я не распущу армию и не уйду, покуда не добьюсь того и другого.

Выслушав грозную тираду, обитатели Токлау заметно приуныли. Становилось ясно, что переселения из крепости – добровольного или принудительного – не избежать. Среди гулей, остававшихся верными обязательствам перед людьми, тоже зашелестел раздраженный шепоток: перед ними возникла реальная и малоприятная возможность остаться в пустом форте на милость разъяренных соотечественников. Люди обещали поддержку и защиту, а вместо этого предлагают выбирать между вторжением или бегством! Да Кадена в спор не вмешивался, на тонком лице Иламны блуждала едва заметная улыбка.

…Даже сплетницы на рынках Полуденного Побережья знали, какой глубины трещина пролегла между двумя столь яркими и различными личностями, как властитель Трона Льва и старший отпрыск Князя Забытых Лесов. В последние годы эта увеличивающаяся пропасть начала отдалять друг от друга и два соседних, некогда весьма дружественных государства, Аквилонию и Зингару.

Причиной сдержанной неприязни между мужчинами, само собой, стала женщина. Да не какая-нибудь безвестная красотка, но сама Королева Моря и Суши, несравненная Чабела Зингарская. Лет двадцать с небольшим назад она имела все основания полагать, что новоиспеченный король Аквилонии ей многим обязан, а лучшим способом оплатить долги станет заключение брачного – и, разумеется, политического – союза между Троном Льва и Золотой Башней.

На сделанное предложение вскоре последовал простой и недвусмысленный ответ: киммериец женился на девице Дженне Сольскель из Пограничья. Зингарка молча проглотила обиду, в отместку приблизив к себе уроженца Рабиров, Рейе Морадо да Кадену. Пятнадцать последних лет он почти безвылазно обретался при кордавском дворе, став вторым человеком после самой правительницы. В обеих столицах шептались, что судьба любит жестокие шутки и не преминет однажды свести вместе Конана Аквилонского и гранда Морадо да Кадену – глянуть, что получится.

В итоге обитателям пограничной крепости все же пришлось уступить королевской воле и доводам рассудка, твердившего об опасностях жизни на внезапно ставших враждебными землях. Сам же варвар твердо вознамерился осуществить собственный замысел – любым способом отыскать пропавшего наследника. Единственный, кто мог бы оказать ему помощь, оставался магик Хасти, а тот, прежде чем окончательно потерять сознание, просил доставить его в принадлежащую ему колдовскую школу…

– Где это? Далеко отсюда? – пожелал узнать властитель Трона Льва.

– На берегу озера под названием Синрет. Полтора дня конного хода, но это настолько уединенное и укромное местечко, что туда мало кто знает дорогу, – внезапно подала голос гулька Иламна, до того ни разу не раскрывшая рта. – У меня есть кое-какие неоплаченные долги перед Элларом, и я согласна стать вашим проводником. Только не тащите с собой целую армию, ей не место в лесах и тем более в окрестностях Школы. Если ваше величество возьмет с собой больше чем дюжину спутников, я откажусь наотрез. Вам придется искать другого проводника, а таковых в Рабирах можно пересчитать по пальцам.

Заявление Иламны вызвало бурю эмоций. Сидевшей в дальнем углу Айлэ казалось, что единственный способ проехать через озлобившиеся Рабиры и уцелеть – окружить себя сотней-другой бдительных воинов. О том же твердили и пуантенцы, не желавшие отпускать правителя страны в полнейшую неизвестность и клявшиеся отправиться следом, даже если им этого не позволят. Наиболее решительно настаивали на своем братья Эйкар из крепости Идуанн, принимавшие участие в разгроме гульской засеки на мосту через Алиману и твердо уверившиеся: в Рабирах опасность поджидает за каждым кустом и всяким деревом. Младший из Эйкаров, Кламен, догадался прибегнуть к неотразимому аргументу, помянув гнев королевы Дженны – а таковой неизбежно постигнет всю Полуденную Провинцию, буде с ее героическим и упрямым супругом приключится хоть малейшая неприятность.

Конан вновь решительно пресек начинающиеся препирательства, сделав это самым простым способом: ударом могучего кулака в столешницу.

– Ваш король, месьоры, еще не превратился в дряхлую развалину, и мне не требуется легион панцирников, чтобы проехать пару-другую лиг! Мне случалось выходить целым и невредимым из гораздо худших передряг. А с моей супругой, любезный Эйкар, я уж как-нибудь разберусь без твоего совета! Раз ты так беспокоишься о безопасности своего короля, сам и обеспечишь эту безопасность. Поедешь со мной, понятно? Возьми еще с полдюжины тех, кому доверяешь, и на этом разговор окончен.

Правитель Трона Льва всегда предпочитал встревать в опасные предприятия в одиночку либо же в малой компании тех, на кого мог положиться. Однако он прекрасно понимал, а баронета Монброн не замедлила ему напомнить, что в предстоящей вылазке не обойтись без обладающих хоть какими-то колдовскими талантами или познаниями в целительстве. Таковых в форте насчитывалось всего ничего – книжники, пришедшие с Золотым Леопардом, да еще сама Айлэ, несколько против воли вынужденная стать лицом, замещающим скованного оцепенением Хасти.

Господин Кодран, бывший преподаватель философических и естественных наук в тарантийской Обители Мудрости, возглавлявший ученый люд из Орволана, нерешительно вызвался пойти, получил отказ и украдкой вздохнул с облегчением. Для почтенного книжника, прожившего на свете шесть с лишком десятилетий, испытания и трудности последних дней оказались чрезмерными. Один из его помощников был похищен гулями и наверняка умер самой скверной смертью, двое наиболее опытных лекарей, в том числе личный целитель самого Просперо, угодили под гульские стрелы. Сам Кодран мечтал теперь лишь о том, чтобы как можно скорее вернуться в тишину и спокойствие уютной орволанской библиотеки и не вспоминать о пережитом как можно дольше, лучше всего – никогда.

Зато Ариен Делле, на протяжении всего вечера ерзавший, будто вместо гладкой скамьи под ним разложили тлеющий костерок, взвился с места, даже не дождавшись вопроса короля – не сыщется ли добровольца вместо почтенного месьора Кодрана? Изначально Делле пригласили исключительно ради его обширных познаний в древних и исчезнувших языках, дабы тот оказывал единомышленникам Коннахара посильную помощь в переводе старинных фолиантов. Увлекшись авантюрным духом предприятия, мэтр Ариен внес свой вклад, сложив то самое злосчастное десятистишие, перебросившее Кару Побежденных на другой конец Материка, в Пограничное королевство. Слабые, но явственные магические таланты месьора Делле принесли ему свирепую выволочку от Хасти Одноглазого, а после, когда магик слегка успокоился – предложение пройти обучение в «Сломанном мече».

За три десятка дней пребывания в Рабирах Ариен поразмыслил достаточно и все больше склонялся к мысли рискнуть и испытать свои способности. Особенно блистать красноречием ему не пришлось – с одобрения Айлэ и за неимением лучшего его взяли в команду. Итак, сам Конан, Иламна, Айлэ диа Монброн, Кламен Эйкар, мэтр Делле да с полдюжины лично отобранных Просперо егерей в качестве охраны и бивачной обслуги – вот и весь отряд, если не считать вытянувшееся под холстиной в простой крестьянской подводе тело, недвижное, бездыханное и вроде бы уже успевшее окоченеть.

Меллис Юсдаль и Гиллем Ларбера не рвались к новым приключениям, и Айлэ их понимала – с молодых людей достало уже пережитого. Ранним утром она проводила своих друзей до ворот форта и смотрела им вслед, пока очередной уходивший к Алимане отряд не скрылся под зеленым пологом леса. Указательным пальцем девушка, сама того не замечая, поглаживала гладкую поверхность прикрепленного к отвороту жилета эмалевого значка, изображавшего распустившийся цветок терновника в обрамлении колючих ветвей. Маленький герб, переливавшийся яркими красками, был подарком новой, весьма диковинной знакомицы баронеты – альбийской воительницы Каури Черный Шип из потаенного города Альвара. Айлэ почему-то решила, что в будущем непременно должна стать хоть немного похожей на эту женщину.

***

Отряд короля Аквилонии должен был отправиться в дорогу около десятого утреннего колокола, но, как оно всегда бывает, с выездом промешкали почти до наступления полудня. Сперва возникли какие-то неотложные дела, требующие непременного присутствия Его величества, потом ждали, пока через ворота пройдет длинный караван в десяток нагруженных фургонов, а за ним проследует большая часть пуантенской гвардии… Баронета Монброн успела наведаться к воротам крепости и вернуться к месту сбора, общинному дому, а кавалькада по-прежнему не трогалась с места. Добровольная проводница, госпожа Иламна, расположилась на нагретых ступеньках высокого крыльца и что-то монотонно насвистывала, созерцая мельтешение людей, повозок и домашних животных. Айлэ вдруг сообразила, что, помимо Иламны, с самого утра ей не попадался на глаза ни один уроженец Рабиров, включая распоряжавшегося в крепости да Кадену. Со вчерашнего совета гули ушли, продолжая о чем-то спорить, стало быть, за ночь они приняли решение. Вот только какое? Перебраться вместе с людской армией на правый берег Алиманы? Исчезнуть в лесах? Хотелось бы знать, куда подевался сам Рейе? Он ведь водит давнюю дружбу с Хасти и судьба чародея наверняка ему не безразлична. Они и в Рунель приехали вместе, спешно проделав путь из Кордавы до рабирийских пределов.

Одноконная повозка, сопровождаемая дюжиной всадников, наконец тронулась с места и покатила через вытоптанную площадь к воротам крепости. Рейенир Морадо да Кадена так и не появился, и Айлэ с горечью решила, что наследник Драго более не желает знаться с людьми. Оно и понятно. Кто, как не она сама и Коннахар Канах, по неведению причинили Лесному Княжеству за одно лето больше неприятностей, чем обрушивалось на этот край за все предыдущие столетия?

Сверху проплыли темные, грузные балки перекрытий надвратного укрепления. Пока еще там находились дозорные, наблюдавшие за округой, но через день-другой в крепости наверняка не останется ни одной живой души. Форт достанется рабирийцам, а уж как они с ним поступят – сказать трудно. Может, разберут по бревнышку. Или сделают своей опорой в грядущей войне с людьми. Ведь Токлау находится так близко от границы с Пуантеном, а Забытый Край более не защищен никакими призрачными стенами…

Ехавшая впереди Иламна вскоре свернула с разбитого множеством копыт и колес тракта на луговину. Сочно захрустела ломающаяся трава, качнулся на выбоинах возок, зубчатая темно-зеленая полоса леса словно прыгнула навстречу. Айлэ невольно оглянулась через плечо – оставшаяся позади крепость выглядела такой надежной, хотя она понимала, насколько обманчиво поверхностное впечатление. Но стены форта Токлау давали хоть какое-то укрытие, а расстилавшаяся впереди чаща казалась бескрайней и негостеприимной.

Разнотравная пустошь закончилась, отряд втянулся под кружевные тени дремлющей на полуденном солнце дубравы. Немедля выяснилось, что незваных гостей давно поджидают. Из-за бронзово-зеленых корявых стволов показался всадник с заводной лошадью в поводу и не спеша – чтобы сгоряча не утыкали стрелами или не кинулись рубить на клочки – приблизился.

– Ой, – невольно вырвалось у Айлэ Монброн. Незнакомец до чрезвычайности смахивал на одного из тех рабирийцев, что так стойко обороняли Алиманскую переправу, но при ближайшем рассмотрении оказался украдкой сгинувшим из крепости Рейе да Кадена. Высокомерный зингарский гранд из Золотой Башни исчез, вернувшись к своему изначальному облику обитателя таинственных Холмов над Хоротом, способным в мгновение ока раствориться среди окружающей зелени.

Конан при виде остановившегося на благоразумном расстоянии гуля нехорошо ухмыльнулся и жестом успокоил Эйкара, уже потянувшегося за оружием:

– Надо же, а я-то думал, он пересчитывает лиги по дороге на Кордаву…

– Как я уже говорил, после всего, что натворил твой отпрыск, я просто обязан лично позаботиться о том, чтобы ты окончательно не стер наш край с лика земли, – в тон киммерийцу откликнулся Рейе. – К тому же здесь, в лесах, прячется кое-кто, чья голова прямо-таки напрашивается стать украшением стены в моем доме, и когда Хасти придет в себя, у нас появится шанс эту голову заполучить. Так что я завершил все свои дела в Токлау и собираюсь присоединиться к вашему обществу… если ты не возражаешь, конечно.

Да Кадена нечасто приходилось испрашивать разрешения на какой-либо свой поступок. Последние слова дались ему с большим усилием.

…Макушки сторожевых башен Токлау давно уже скрылись из виду, шелест листвы заглушил отдаленный гул людских голосов. Маленькая кавалькада затерялась среди чащи, как цепочка муравьев теряется в густой траве. Иламна вела людей какими-то узкими тропками, где едва протискивался возок, избегая наезженных дорог и близости к поселениями. Возможно, за вон той купой деревьев или в соседнем распадке скрывался немаленький поселок или уединенный хутор, но проезжавшие мимо люди об этом не догадывались. Требование Иламны набрать группу поменьше вместо целого войска становилось понятным – большой отряд оповещал бы о своем продвижении всех враждебных существ на лигу вокруг, притом наверняка бы растянулся на узких лесных тропках на несколько перестрелов. Да и безопасности сотня мечников не прибавляла – от метко пущенной из укрытия стрелы не спасет большое войско, но может сохранить бесшумная скрытность. Бросая порой взгляд в пронизанную солнечными лучами пущу, девица Монброн в который раз спрашивала себя: замечен отряд местными обитателями или еще нет? Войско, осаждавшее Токлау, снялось и ушло – она видела собственными глазами оставленные лагеря. Но что, если армию не распустили? Что, если уже сейчас из чащи за маленьким караваном наблюдают чьи-то внимательные глаза поверх пестрого оперения стрелы?! А вдруг рабирийцам придет в голову напасть на людей, нахально шатающихся по их исконным землям? Остановит ли их присутствие в отряде соплеменников?

Сперва Айлэ вздрагивала от всякого шороха, а пуантенцы во главе с Эйкаром бдительно вглядывались в каждый куст на обочине тропы. Конан, ехавший верхом в середине процессии, был мрачен и молчалив, так же как и Рейе да Кадена. Мэтр Делле ухитрился задремать в седле и шумно грянулся в папоротники – после чего, бормоча проклятия, перебрался в повозку, благо соседство полутрупа его, похоже, ничуть не смущало.

Потом бояться собственной тени прискучило – время шло, и ничего особенного с путниками не происходило.

Звонко выводили рулады насекомые, пегий жеребец Иламны бодро рысил впереди, покряхтывал и скрипел возок, звякали пряжки на лошадиных сбруях. Чем-то окрестные леса напоминали Пограничье, но тамошние чащобы представали более темными, хмурыми, затянутыми колючим еловым подлеском, валежником и буреломом, оставшимся с прошедших зим. Здешний смешанный лес шелестел светлой буковой листвой, уходил под небеса кронами высоченных красных сосен, позвякивал перекатами крохотных потоков, связывавших россыпь больших и малых озер. Встретилось несколько ручьев и небольшая речка с кристально чистой ледяной водой – через ручьи переправились вброд, а берега речки связывал маленький мостик из горбатых плашек, застонавший под тяжестью подводы и верховых.

– Госпожа Иламна! – не вынеся тишины и монотонности дороги, тихонько окликнула баронета. – Долго ли нам еще ехать?

– Завтра к середине дня будем на месте, – был ответ.

***

К приходу сумерек девице Монброн уже казалось, будто путешествие растянулось на целую вечность. Сколько ей еще предстоит болтаться в седле, отгоняя сломанной веточкой назойливых слепней, и таращиться на подпрыгивающий слева от нее дощатый задник повозки? Никакого озера Синрет на самом деле не существует, отряд бесцельно кружит по лесу, а когда стемнеет, отовсюду выскочат разъяренные гули…

– Стой! – передаваемый по цепи сигнал заставил Айлэ очнуться от сонной дремоты и поспешно заозираться по сторонам. Выяснилось, что постепенно поднимавшийся вверх лесистый склон закончился. Кавалькада достигла плоской вершины холма, утыканной торчащими из земли красно-оранжевыми валунами, маленькими и побольше, почти в рост человека. Похоже, место издавна служило приютом для странствующих по Холмам. В квадрате из толстых бревен виднелось черное пятно кострища, припорошенное хлопьями пепла, рядом торчали заостренные рогульки, валялась охапка дров и оставленный кем-то жестяной котелок, а у подножия холма журчал родник. – Привал! Спешиться всем, расседлать коней!

– Здесь и заночуем, – громогласно объявил киммериец, легко соскакивая с коня. – Лучшего места не придумать. Кром Могучий! Наконец-то вон из седла!

– И долой с телеги, – буркнул Делле, скатываясь с козел, где он клевал носом последние полдня. Он потянулся, и в спине у мэтра явственно захрустело. Глядя на него, даже хмурый Рейе не сдержал улыбки.

Когда на небе высыпали крупные яркие звезды, на вершине холма вырос небольшой походный лагерь. У подножия бродили, пофыркивая, стреноженные лошади. Над разведенным костром повисли, булькая, вместительные котелки, потянуло аппетитным запахом, Конан и Рейе да Кадена, позабыв о чинах, азартно спорили о сравнительных достоинствах белого хауранского муската и крепкого красного из Шема. Делле растянулся в траве, привалившись спиной к валуну, и молча блаженствовал. Айлэ заглянула в повозку – проверить, как обстоят дела у Хасти. Долговязая фигура на охапках соломы по-прежнему не двигалась и совершенно не дышала, в чем девушка уверилась, поднеся травинку к окостенелому лицу.

«Все будет хорошо. В конце концов, он ведь не обычный человек. Он жив, конечно же, жив», – старательно убеждала саму себя баронета, избегая бросить лишний взгляд на изувеченное лицо мага. Сожженная некогда плоть теперь казалась еще и тронутой разложением.

Неподалеку кто-то из гвардейцев окликнул Кламена Эйкара, спрашивая, нужно ли выставлять на ночь дозоры. Ответила почему-то госпожа Иламна, заметив, что, если ее сородичам взбредет в голову напасть на бивак, то караульные им не помешают и предупредить остальных не успеют. Хищных же зверей отпугнет костер, если оставить его гореть на всю ночь. Кламен, пожав плечами, согласился. Айлэ вздохнула и побрела к костру.

Король Аквилонии где-то пропадал. Егеря, рассевшись рядком по одну сторону костра, сосредоточенно и молча поглощали содержимое котелков. Напротив на бревне сидели занятые неспешной беседой Рейе да Кадена и мэтр Делле – видимо, их беседа не предназначалась для женского слуха, поскольку при появлении Айлэ оба, переглянувшись, умолкли. Девушка присела на шершавый край неошкуренного бревна, на миг ощутив себя посторонней и никому не нужной. Зачем она вообще так рвалась в эту поездку? Почему не осталась дожидаться возвращения отряда в Орволане, как подобает воспитанной девице? Что она делает в обществе полузнакомых между собой людей, на земле своих предков, ставшей теперь чужой и враждебной? Что она может там, где бессильны легендарные короли и могучие маги?..

– Кого хороним? – из темноты почти беззвучно вынырнул повелитель Аквилонии. Киммериец, одетый без всякой неуместной роскоши в простую и удобную дорожную одежду, в правой руке сжимал вместительный мех с вином. Следом объявились Эйкар-младший и рабирийка, снисходительно взиравшая на людей из-под кудрявой челки. – На моей далекой родине вообще-то справляют тризну с застольем и боевыми песнями, дабы последняя дорога воина не была скучна…

– На твоей очень далекой родине, насколько мне известно, тризну с застольем учиняют в любом случае, начиная от рождения двухголового теленка и заканчивая кончиной прадедушки, объевшегося жаркого из дрохо, – рассеянно заметил да Кадена. – Впрочем, если для веселья тебе потребен покойник, там, в телеге лежит один, не особенно протухший. Сообразно традициям можешь его закопать, возложить на костер или же подвесить на дереве.

– Тьфу, пропасть, ну в самый раз к ночи разговор, – буркнул один из егерей. Варвар, нимало не смутившись, поддержал:

– Спалить, пожалуй, – он грузно опустился на бревно по соседству с Айлэ Монброн и плюхнул сочно булькнувший мех на колени Делле. – Усопший при жизни обожал всякие огненные забавы. Хлебом не корми, дай чего-нибудь поджечь, да чтобы непременно с шумом и треском.

– Сие чревато, – подал голос Ариен, проворно откупоривая бурдюк. – Иные маги древности, если верить легендам, умели надолго отделять свой дух от бренной телесной оболочки, дабы продлевать свой век и странствовать в незримом. Ежели здесь у нас именно такой случай, то нехорошо было бы подвергнуть сожжению живого человека. – Сладкий мускат полился в подставленные посудины. – Кроме того, должно быть осторожным вдвойне при погребении мага. Разобщение сущностей может привести к тем более скверным последствиям, чем большей колдовской силой обладал покойник…

– Проще говоря, тут все полыхнет на триста лиг в округе. И настанет мир в Забытых Лесах. Ай, хорошо будет, да, Рейе? – хохотнул Конан. Просто одетый, с кривобокой оловянной кружкой в руке, в отсветах кострового пламени, он в этот миг меньше всего походил на особу королевской крови – и все же этот седеющий гигант источал могучую силу, он казался непобедимым и вечным, как лес, шумевший вокруг. – Ну выпьем, что ли, за это самое…

– За то, чтоб полыхнуло? – уточнил Рейенир. – За такой мир в Забытых Лесах?

– Нет, – Конан посерьезнел. – Просто за мир в Рабирах. За мир между Рабирами и Аквилонией. За это ты согласен выпить по кружечке?

Оловянные кружки столкнулись с громким лязгом. Рейенир, немного не допив, плеснул вином на землю и в пламя костра. То же сделал Конан, чуть помедлив.

– Лесным Хранителям, – сказал да Кадена.

– Древним богам, – кивнул киммериец.

Какое-то время никто не произносил ни слова. Иламна, катая между ладонями пустую кружку, задумчиво наблюдала за пляской огня. Егеря таращились на короля Аквилонии с неприкрытым то ли изумлением, то ли обожанием. Еще бы, подумала Айлэ, такого Конана им видеть не доводилось. Такого Конана видел разве что Рейе в стародавние времена, да еще, наверное, одноглазый маг – во времена еще более давние.

В лесу протяжно закричала ночная птица, заставив Айлэ вздрогнуть. Делле встряхнул бурдюк.

– Кстати о воссоединении сущностей, сиречь о воскрешении, – начал он. – Ваше величество, дозволительно ли узнать, какие указания оставил, э-э… месьор Хасти касательно своего состояния, буде нам удастся…

– Дозволительно, – благодушно рыкнул Конан, – только излагай короче. Пока ты доберешься до конца вопроса, я забуду, что было в начале. Если ты так же разговариваешь с девицами, то состаришься, не познав женщины. Хочешь знать, как мы будем его воскрешать? Понятия не имею.

– То есть как? – опешил Ариен. Иламна выпрямилась, отставив в сторону кружку, и внимательно посмотрела на Конана.

– А вот так, – продолжал варвар. – Он только сказал, чтобы мы не вздумали принимать его смерть всерьез, он, мол, только спит. И потребовал довезти тело до его магической школы. А затем, мерзавец эдакий, просто взял да перестал дышать. Кто знает, может, надо его трижды обнести вокруг собственного дома посолонь или, скажем, макнуть в колодец во дворе… Иламна, а что вообще такое эта пресловутая школа, куда мы так рвемся по наущению одноглазого мошенника? Там кто-нибудь живет? Ученики, прислуга? Может быть, стража?

– «Сломанный меч» – просто большая усадьба над озером, – Иламна аккуратно приподняла крышку с кипящего котла, принюхалась и вроде осталась довольна. – Дом наставника, странноприимные дома для учеников, службы и все остальное, – она призадумалась. – В самом деле, что сталось с тамошней челядью? Учеников Эллар распустил еще в начале лета, сам отправился погостить в Кордаву, но кто-то наверняка остался приглядывать за поместьем… Если они пережили Грозу, то могут отнестись к чужакам не слишком дружелюбно.

– Надеюсь, они не откажут мирным путникам в ночлеге, – хмыкнул владыка Трона Льва. – А то моя секира их вежливо попросит… Ба, да что толку гадать! Доберемся и увидим сами. Хасти при всех своих недостатках никогда не был глупцом. Если уж он что-то делает, то делает правильно.

– Гм, – громко сказала Айлэ. Киммериец бросил на нее насмешливый взгляд:

– Ну, разве что пару раз ошибался. Не так уж много за те пять десятков лет, что я его знаю. Эй, ученик колдуна, заснул? Разливай по новой, у твоего короля пересохло в горле…

Выпили по второй. Один из егерей, кряжистый усач в чине десятника, с багровым пятном от старого ожога на левой щеке, смущенно кашлянув, пробормотал:

– Ваше величество, дозвольте у наших проводников спросить… Давно меня любопытство гложет…

– Так спроси, коли гложет. Чего мнешься, как девка? Стесняешься, что ль, кого? – гаркнул Конан. – Говори, не жмись!

– Месьор Кадена… Госпожа Иламна… Тут такое дело… Когда мы только в Рунеле появились, его светлость герцог Просперо разъезды отправлял по окрестностям. Вроде как на разведку. Ребята в нашей сотне бывалые, видали всякое, плохое и хорошее поровну, но тут кое-кто по сю пору в себя не пришел, посмотревши, как в ваших лесных деревнях живут. Так у нас с парнями давеча спор загорелся… Как это у вас выходит, вот мы чего в толк не возьмем?

– Не понял, – озадаченно шевельнул бровями да Кадена. – Что выходит?

– Ну вот возьмем хоть любое ваше селение, – оживился десятник. – Что ни дом – загляденье. Всякое бревнышко ровно изнутри светится, будто только вчера выскоблено, ан ведь не один десяток лет этим домам! А резьба какая наведена! Чисто, красиво, убранство богатое, скотина при каждом хозяйстве… И хоть раз бы нашли хибару-развалюху или там огород, бурьяном заросший, – нету их, хоть плачь! Иные особо искали, хотели знать, может, хоть кто-то из ваших да бедствует – нет, никого… Многих зависть да злоба взяла, а я просто удивляюсь, что откуда берется…

– Ах вот ты о чем… – медленно процедил Рейе, каменея лицом. – Понимаю… И откуда оружие дорогое, интересно тебе знать, поди? Самоцветы, золотишко? Пошарили ведь ваши парни по сундукам, не удержались?

Иламна, брезгливо кривя губы, стремительно встала и в два шага растворилась в ночи.

– Вы поймите верно, – насупился усач. – Я грабить настрого запрещал, а мое слово парни уважают. Я…

– Альмарик, – холодно перебил Эйкар-младший, – сходи-ка проверь лошадей. Про гульские поселения я тебе сам расскажу… попозже.

– Нет, Кламен, погоди его отсылать, – взмахом руки Конан остановил побагровевшего десятника, неуклюже поднявшегося с места. – И ты, благородный месьор Кадена, умерь свой гнев. Вопрос как вопрос, не со зла ведь, а по непосредственности характера… Ваших деревень я, правда, не видал, зато людских насмотрелся вдосталь – во всех краях на восемь сторон света, так что его понять можно. Что, десятник, и впрямь так хорошо живут в Рабирах?

– У нашего старосты в Розноге домишко против ихних за сарай разве что сойдет, – буркнул воин. – Про остальных я молчу. А здесь каждый…

– Пожалуй, мне тоже интересно, – непринужденно заявил Конан, откидываясь спиной на стоящий торчком валун. – Ну-ка, Альмарик, садись. Рейе, в самом деле, мы знакомы уже… сколько? Ого, два десятка лет без малого, и ни разу я от тебя не слышал, каково житье в ваших Забытых Лесах. Неужели так хорошо? В чем же секрет? Ариен, бездельник, наши кубки пусты.

Рейенир едва заметно покачал головой. Впрочем, упрямое выражение на его лице немного смягчилось, и протянутый кубок он взял, предварив свой рассказ добрым глотком мускатного вина.

– Да нет никакого секрета. Вернее, секрет в нас самих, и вам он ничем не поможет. Нас не слишком много, и мы довольствуемся малым. Обычно в гульской семье рождается один, редко два ребенка, и после определенного возраста наши женщины утрачивают способность к деторождению. Таким образом, население Забытых Лесов почти не растет, зато отпущенная нам жизнь измеряется веками, и до самой смерти гуль сохраняет телесное здоровье и ясность мысли. Дверги копят несчитанные сокровища в норах, люди стремятся затоптать своего ближнего, чтобы самому урвать побольше за отпущенный им природой краткий срок, – ну, а Забытые Леса, как встарь, сонно ведут счет проносящимся над ними столетиям… Скажи, десятник – кажется, твое имя Альмарик? – так вот, Альмарик, представь, что у тебя впереди триста лет полнокровной обеспеченной жизни. Как ты ими распорядишься?

Егерь аж зажмурился, наморщил лоб, пытаясь представить такую прорву времени:

– Три-иста? Ух, поди ж ты… Обеспеченной, значит… Вот ведь, задача… Ну, детишек в люди выведу… Потом внуков… Хозяйство подниму, понятное дело, поле, скотина, как без них… Службу брошу к демонам свинячьим, на кой мне служба, коли жизнь долгая да спокойная… Дом выстрою большой, всей семьей жить…

– …И наведешь на нем великолепную резьбу, – с грустной иронией закончил да Кадена. – Вот ты сам себе и ответил. Мы не воюем, не содержим войска, не лезем в политику, лес обеспечивает нас всем необходимым. Земля на Полудне родит дважды в год, и нам известно, как сделать так, чтобы почва не истощалась, а выстроенный дом простоял без гнили и просадки пятьсот лет. Мы мало торгуем, не платим налогов – кому платить, зачем? Князю? Носитель Венца не нуждается в ином золоте… Что еще? Ах да, о золоте. В горах Рабиров есть золотые и самоцветные рудники, и, хотя они почти истощены за тысячелетия, нам пока хватает. Ведь драгоценные украшения для нас не содержимое сундуков, как, скажем, для подгорных жителей, и не средство скорой наживы, как для людей. Мы приумножаем красоту ради самой красоты. Верно, молодые гули в своей жадной нетерпеливости похожи на недолговечных людей – но когда впереди почти что бессмертие, понимаешь, что очень немногое в этом мире стоит твоего спокойствия.

Альмарик, слушавший как завороженный, испустил душераздирающий вздох и покрутил головой на крепкой шее:

– Сказка… Эх…

– И верно, – поддержал Конан, как бы между делом подставляя пустую кружку произведенному в виночерпии Ариену. – Повезло же вам, Рейе. Крепко повезло.

– Ага, – хмыкнул гуль. – Прямо таки несказанно повезло: сиди пять сотен лет взаперти за Незримой Границей, живи под властью Красной Жажды… в большой мир появляйся не иначе как тайком и под чужой личиной, не то опознают как кровососа и возьмутся гонять с собаками… Сейчас еще ладно, но раньше, давным-давно… Знаешь, Конан, в наших преданиях говорится о седой древности, о тех почти забытых страшных временах, когда Проклятие уже тяготело над нашим народом, но мы еще не свыклись с ним и не научились утолять Жажду кровью животных. Так вот, тогда нас было гораздо больше – в десятки раз. Но мы очень быстро скатились на грань исчезновения, из хранителей высокого знания превратились в алчных вампиров, обреченных убивать и быть убитыми любым, кто достаточно силен, чтобы защищаться. О, Исенна знал, что делает! Было время, когда племени гулей грозило полное вымирание. Видно, боги сжалились над жалкими остатками некогда могущественного народа, остановив у последней черты… И это ты называешь везением?

– Что поделать, раз этот мир сотворен несовершенным. Чем больше получаешь от жизни, тем больше приходится платить, – пожал плечами король Аквилонии. – Но вот теперь, когда благодаря, гм… неведомой магии… проклятие более не имеет над вами власти – кем прикажешь вас считать? Людьми? А ваше хваленое долголетие – оно как, сохранилось или сгинуло вместе с кровопийством?

– Поверь, я знаю сейчас не больше твоего, – вздохнул рабириец. – Возможно, ответ дадут лишь последующих лет тридцать – когда наши мужчины превратятся в седых старцев или же, напротив, ничуть не постареют. Хотя по праву рождения мы являемся альбами… Очень надеюсь, ими мы и останемся.

– Фью-ю! – насмешливо присвистнул варвар. – Прости меня, любезный, но вот уж будет всем шуткам шутка: альбийская провинция меж Зингарой и Аквилонией! А ведь сожрет вас Чабела, братец. Как есть сожрет. И твои заслуги перед Золотой Башней не помогут. Разве только я по старой памяти вступлюсь. А? Как думаешь?

Да Кадена неприязненно покосился на Конана, однако намек проглотил молча и с мрачным видом принялся ворошить угли в костре. Делле расплескал по кружкам остатки вина. Свою посудину он опростал одним глотком, поболтал пустым мехом и отправился, слегка покачиваясь, к подводе. Из темноты навстречу ему вынырнула Иламна и уселась, как ни в чем не бывало, на прежнее место. Отсвет костра покрыл ее щеки горячим румянцем и зажег веселые огоньки в темных глазах рабирийки. Казалось, Иламна чем-то взволнована или возбуждена. «Словно только что получила весточку от друзей», – внезапно подумала Айлэ, бросив взгляд на загадочную полуулыбку гульки, и эта мысль почему-то отозвалась в ней неприятным тревожным холодком.

– А что за история с короной Рабиров, месьор Кадена? – поинтересовался Эйкар-младший. – Простите мою настойчивость, но из разговоров, услышанных мной в Токлау, я так и не понял: есть в Рабирах законный правитель или нет? И при чем здесь дуэргар? Сколько я понимаю, наследником трона являетесь вы…

Краем глаза Айлэ заметила, как напряглась Иламна. Рейе аж крякнул с досады и пробурчал:

– Положительно, у вас, людей, настоящий талант на неприятные вопросы… Я уже устал объяснять всем любопытствующим, что Корона Забытых Лесов – не простая побрякушка, которая передается от отца к сыну и далее, покуда не иссякнет династия. По смерти правителя она может достаться мне, Иламне, любому из рожденных на земле Рабиров, хоть даже вот этой неразумной девице… и не нужно прожигать меня гневным взглядом, милая баронета. Гульской крови в тебе ровно половина, а вот разума твоей почтенной матушки не наберется и на сотую долю. Зато вот его величество король Конан, скажем, Венца никак не получит. Он человек, а Венец может принадлежать только гулю или, по крайности, полукровке нашего рода. Достойного стать князем Рабиров Венец выбирает сам – точнее, не Венец, а… Словом, есть определенный ритуал. Так вот дуэргар, судя по всему, после Грозы отыскали Венец, обошли традиции и короновали какого-то самозванца. Этот самозваный Князь сумел подчинить себе достаточное количество рабирийцев – они и обложили Токлау. Только не выйдет у них ничего путного, помяните мое слово… Вот вам вся история с короной, месьор Эйкар.

– Дуэргар, дуэргар… – проворчал киммериец. – Да уж, ничего не скажешь, этим мерзавцам нынешняя суматоха пришлась как нельзя более кстати. Ох, как они повеселятся, еще долго все будут вздрагивать и за спину оглядываться… Хотя сейчас самозванцу придется несладко. Рабиры открыты и беззащитны перед любым вторжением извне. У Аргоса, правда, руки коротки, но вот Кордава – это, месьоры, всерьез, Чабела Зингарская своего не упустит, больно уж сладкий кусочек объявился под боком. Боюсь, недолго ему носить корону… А ведь я, пожалуй, встречался с этими вашими «непримиримыми». Кое-кто из них моими стараниями даже лишился головы.

– Когда?! – от удивления да Кадена даже забыл оскорбиться на предположение, что Рабиры рано или поздно окажутся под властью людей, и едва не опрокинул на себя только что наполненную миску с дымящимся варевом. – Где?

– В Мессантии, лет тридцать тому. На этом, как его… Обручении с Морем. Ублюдки навели на город изрядного страху, и городские старшины, скинувшись, наняли охотников. Меня в том числе. Платили, помню, хорошо… Ну, мы и расстарались. Много вампирских головушек, прости меня, Рейе, и ты, Иламна, поменяли на звонкую монету. Главарь, правда, улизнул.

– А кто был главарем? – негромко спросила Иламна.

– Да откуда мне знать?! Кто-то, кого бы я с огромным удовольствием отправил на плаху. Ловок оказался мерзавец и изрядно хитер, нескольких отличных парней мы тогда недосчитались… Да Сет с ним. Надеюсь, кто-нибудь более удачливый все же прихватил его на горячем.

– Чем разбрасываться мрачными предсказаниями, поведали бы лучше толком, что стряслось в Пограничье, – потребовал Рейе. – Вы ведь прямиком оттуда? Сплетни вас опередили – должно быть, с ветром долетели. Но чему верить, чему нет – я пока так и не решил. Правда, что Проклятие Побежденных достигло Вольфгарда и обратило всех тамошних жителей в кровожадных чудищ?

– А что – Пограничье? – с нарочито равнодушным видом отмахнулся Конан. – Пока стоит на прежнем месте. Правда, дела там обстоят похуже, чем во времена всеобщей грызни за шатающийся трон и явления Бешеного Вожака. Хасти попробовал одолеть это треклятое Проклятие, но толку не добился. Если очнется – может, придумает что-нибудь еще. Не придумает – все, чего добился Эрхард, пойдет прахом, а Пограничье достанется тому, кто первым успеет наложить на него руку.

Церемонию попытки уничтожения или, по крайней мере, усыпления Кары Побежденных баронета Монброн видела своими глазами и даже принимала в ней посильное участие. Ритуал, однако, закончился неудачей. По словам Хасти, даже Благому Алмазу оказалось не по силам разрушить именное повеление древнего альбийского полководца.

Удивительная вещица, с помощью которой одноглазый магик пытался развеять сплетенные в незапамятные времена чары, сейчас мирно покоилась в возке, уложенная в деревянный резной ларец и закутанная в холстину. Касательно этой вещи, золотой ветви искусной работы с крохотным, нестерпимо сияющим алмазом в навершии, Айлэ тоже грызла нешуточная тревога. Законные владельцы жезла, обитатели Высокого Альвара, согласились одолжить его Хасти и девице Монброн только на четыре седмицы, две из которых уже миновали. Что произойдет, если Камень к назначенному сроку не возвратится в Древесный Чертог, девушка старалась не задумываться. Сразу вспоминались клятвы, принесенные ею и Одноглазым на этом самом жезле, клятвы, грозившие гибелью тем, кто осмелится их нарушить. А колдовская вещица теперь оказалась совершенно бесполезна, ибо нет того, кто мог бы управляться с ее могуществом.

За такими печальными воспоминаниями баронета упустила миг, когда порхающий вокруг костра разговор перекинулся на более легкомысленные темы. Кламен Эйкар рассказал какую-то забавную историю, случившуюся недавно с ним в Гайарде, что напомнило аквилонскому королю кое-что из его бурного прошлого. Айлэ вдруг обнаружила, что хихикает вместе со всеми, хотя особых поводов для веселья у нее нет – должно быть, сказывалось коварное действие выпитого хауранского муската, чьи достоинства возобладали над достоинствами шемского красного (впрочем, приступили уже и к красному). Вернулся отлучившийся мэтр Делле и гордо предъявил компании пузатую бутыль из толстого зеленого стекла, оплетенную кожаными ремешками. Рейе и Иламна переглянулись, дружно и загадочно хмыкнув, а баронете Монброн бутыль напомнила кое-что, уже виденное прежде.

– Так ведь это как будто… – начала она, догадавшись.

– Оно самое.

– Эй, но откуда?!

– Оттуда, то есть из Рунеля, – самодовольно пояснил Ариен, выковыривая упрямую пробку. – Когда его светлость велел собираться и уходить в Токлау, мы успели прихватить возок, набитый дарами от покойного Князя посланникам. Два бочонка стояли среди подарков, и еще две бутыли хранились в подвалах поместья. Да мне мои друзья и ученики в жизни не простили бы, оставь я такое сокровище на произвол судьбы! Если повезет и мы отсюда выберемся – отвезу в Тарантию и попробую выяснить, из чего изготовляют сию невиданную усладу для души.

– Но… но ведь… Ваше величество! – жалобно воззвала баронета Монброн, тщетно пытаясь собрать остатки здравого смысла. – Мы же сейчас напьемся… а если нападение… дуэргар… Они нас голыми руками возьмут! Нужно хотя бы кого-то оставить на страже…

– Опомнилась! – хохотнул варвар. – Протри глаза, девица! Мы в самом сердце чужих земель, нас всего-то дюжина, и треть из нас не ведает, с какого конца берутся за меч! Да если дуэргар задумают напасть, мы даже не успеем понять, отчего умерли, хоть бы мы и были трезвее самого святого Эпимитриуса! Но что-то мне подсказывает, что ничего с нами не сделается… во всяком случае, пока. Если уж гули знают о нашем походе, то, надеюсь, знают и то, что мы хотим спасти жизнь Хасти. А этот одноглазый кудесник для Рабиров слишком ценен. Так что вряд ли нам станут мешать на пути туда, а уж обратно как-нибудь, с именем Крома и Митры-Заступника… Где моя кружка?..

Тонкая струйка бледно-зеленого цвета с тихим бульканьем пролилась из наклоненного горлышка бутыли в подставленные кружки. Первая чаша, само собой, досталась правителю Аквилонии, и девица Айлэ (впрочем, не только она) затаила дыхание, предвкушая – что-то сейчас будет? Рабирийское зелье, пахнувшее полынью и ягодами можжевельника, отличалось весьма своеобразным резким вкусом. На иного человека оно могло подействовать как внезапный удар лошадиным копытом, мгновенно свалив с ног.

Гулявшие при тарантийском дворе сплетни не лгали: глотка у короля-варвара оказалась луженой. Однако светло-синие глаза на миг приобрели задумчивое и даже слегка отсутствующее выражение, после чего Конан уважительно протянул:

– Мда-а…

Содержимого пузатой бутыли хватило еще на полколокола…

В небе над лагерем плыл по своим загадочным делам белый лунный полумесяц, еле различимо пищали мечущиеся над травой летучие мыши. Дружественные беседы становились уже изрядно бессвязными. Эйкар в третий раз пересказывал Ариену подробности переправы через Алиману. В ответ мэтр декламировал длинные периоды из «Путешествия по Серым Равнинам», нарочно выбирая самые мрачные. Иламна опять исчезла. Рейенир да Кадена, совершенно трезвый с виду, взялся на спор с киммерийцем метать кинжалы на десяти шагах и два клинка потерял, после чего вернулся к угасающему костру и присоединился к нестройному хору из полудюжины пуантенских егерей. Тут выяснилось, что да Кадена обладает прекрасным слухом и приятным, хотя и не особенно сильным голосом. Егеря из уважения к чужому таланту немедленно примолкли, а Рейе продолжал петь.

Песни у него выходили все как на подбор грустные.

Айлэ еще долго преследовали незамысловатые строчки баллады, пропетой рабирийцем, и сухие щелчки пальцев, которыми он отмечал ритм. Баронета и на следующий день мурлыкала про себя, когда отдохнувшие кони шагали по влажной от росы траве:

В сером небе пылает темная звезда, странная звезда, глубокая звезда.

В мокром сером тумане я еду в никуда, еду в никуда, я еду в никуда.

Грудью раздвигая сырую пелену, сплошную пелену, тумана пелену, я еду и еду на великую войну, великую войну, на великую войну.

Дни протекают незаметно, как во сне, в серой пелене, в зыбкой пелене.

Я еду, размышляя о великой войне…

…Где-то в середине дня между деревьями обозначился просвет. Заблестела под солнцем далекая еще вода, жавшаяся вдоль края давно заброшенной вырубки тропа вильнула под уклон, запрыгала по камням, по руслу еле заметного ручья. Возмущенно заржала впряженная в повозку лошадь, которой предстояло спускаться по крутому склону, шелестело трепещущее мелколесье, и путешествие к озеру Синрет подошло к концу.

Глава вторая. Школа магии

13 день Второй летней луны.

Спуск к берегам озера чудом обошелся без падений и увечий среди двуногих и четвероногих путников. Дважды едва не опрокинулся возок, который еле успевали подхватить и удержать, но всех подбадривала мысль о почти достигнутой цели. Иламна сказала, что идти теперь совсем недалеко, и не ошиблась – узкая тропинка влилась в песчаную дорогу, а та где-то через перестрел уткнулась в запертые ворота.

Самые настоящие, срубленные на нордхеймский манер – тяжелые створки в медных оковках, витые столбы и широкий двускатный навес от дождя. Поверх драночного скоса красовалась здоровенная дубовая доска, слегка траченная непогодой и украшенная глубоко врезанным гербом: раскрытый фолиант, под которым лежит сломанный пополам клинок. В обе стороны от ворот уходила, петляя между деревьями, добротная плетеная изгородь высотой человеку по грудь. Присмотревшись, можно было заметить непонятную вещь – над изгородью, словно пылинки в лучах солнца, плясали золотые и красные искорки. Порывы ветра не трогали их с места – должно быть, искорки служили дополнительной преградой для тех, кто вздумает незваным проникнуть на земли колдовской школы. Айлэ уже собиралась подобрать шишку и бросить поверх стены, чтобы посмотреть, что получится, но вовремя одумалась. А вдруг огоньки окажутся хищными и кинутся без разбора жалить всех пришедших?

Еще на левом столбе ворот висело на длинном штыре позеленевшее бронзовое кольцо. Под ним – баронета в изумлении протерла глаза – на расстоянии ладони покачивалась в пустоте короткая витая цепочка, но сигнальный колокол, к языку которого ей следовало бы крепиться, отсутствовал. Толстые звенья просто обрывались в воздухе.

– Ну да, как же. Веревка без колокола, замок без дверей… М-магия, – с отвращением пробормотал киммериец. Подозрительно осмотрев кольцо с цепочкой и не найдя в них явных подвохов, он протянул руку и крепко подергал из стороны в сторону. Где-то в отдалении приглушенно зазвякал колокольчик.

Минуло около двух десятков ударов сердца. Поскрипывал, шелестел, перекликался птичьими голосами лес, за воротами и изгородью не замечалось никакого движения.

– Зачем тут вообще поставили ограду? – поинтересовался Кламен, ни к кому в особенности не обращаясь. – От лесных животных, чтобы не забредали внутрь?

– Да. А еще для вящей безопасности тех, кто по случайности окажется в этих краях, – теперь за кольцо подергала Иламна. – Тут творят чары начинающие колдуны, и магия не всегда их слушается. Выйдет очень неловко, если какого-нибудь невезучего путника случайно превратят, к примеру, в жабу. Неужели в усадьбе никого не осталось? – гулька озабоченно нахмурилась. – Как же нам войти? Через изгородь лезть ни в коем случае нельзя, Эллар всегда об этом предупреждал, а ворота заперты изнутри и наверняка защищены заклятьем…

– Вот и проверим, такие ли уж эти ворота неприступные, – варвар отошел к своему коню, и из притороченного к седлу чехла явилась, поблескивая граненым сапфиром в навершии и синевой хищно изогнутых лезвий, чрезвычайно грозная на вид секира – подарок двергов Пограничья. – А ну, разойдись!

– Опять за свое, – пробормотал Рейе. – Что за манеры…

– Предложи что-нибудь получше, – слух правителя Аквилонии с возрастом отнюдь не ухудшился. Он слегка подкинул оружие, поудобнее перехватывая черную в серебряных заклепках рукоять, и предложил: – Хочешь, возьмем тебя за руки-ноги и перебросим на ту сторону? Отопрешь замок и впустишь нас, как оно и положено.

– Давайте подождем еще немного! – взмолилась гулька, зная, что у грозного людского правителя слова не расходятся с делом, и от ворот магической школы скоро останется гора мелко нарубленных щепок. – Может, они не расслышали колокола!

– Некому там слышать. Сама говорила, все или перемерли, или разбежались, – напомнил киммериец, примериваясь, в какое место створок лучше нанести первый удар. Готовящийся сокрушительный замах предотвратил только голос из-за ворот, предательски срывающийся от страха:

– Эй, там! Уходите отсюда! Ступайте лучше в Эспли, там вас приютят. Сюда никого пускать не велено, тут чародейская школа…

– Ну наконец-то, сила демонская! Да знаем мы, что школа! – обрадовано гаркнул в ответ король Аквилонии. – Отпирайте, мы вашего магистра привезли! Протухшего малость, но еще живого!

– Что?! – за створками завозились и забренчали железом, затем другой голос, постарше, недоверчиво спросил: – Какого магистра?

– С выжженным глазом и кривой демонячьей рожей, – предельно точно обрисовал давнего знакомца Конан. – Водится у вас такой? А еще у нас имеются герольд вашего покойного князя и его же сынок. Князя сынок, не герольда. Рейе, подай голос, может, они тебя признают?

Короткая фраза, произнесенная Морадо да Каденой, прозвучала не на принятом в Рабирах наречии, родившегося из смеси аквилонского и зингарского языков, а на некоем ином диалекте, и оказала нужное воздействие. В просвете между верхним краем ворот и навесом вынырнула темноволосая голова, осмотрела стоящих внизу и сгинула обратно. Что-то протяжно заскрипело, лязгнуло, и створки, вздрогнув, плавно открылись вовнутрь.

Сторожей и впрямь оказалось двое – девочка-подросток и молодой парень. На вошедших в пределы Школы они уставились с равным недоверием и ужасом, особенно когда поняли, что из десятка приехавших рабирийцами являются только трое, а все остальные – люди. Присутствие Рейе да Кадена обеспокоило их еще больше: обитатели уединенного поместья последние три седмицы жили в непрерывной тревоге, гадая, что за напасть обрушилась на Рабиры. Караульным разрешили заглянуть в повозку, отведенную Хасти, чтобы они убедились в истинности слов человека, уверявшего, будто в поместье вернулся его законный владелец.

Узнав Одноглазого, сторожа немного успокоились и перестали дичиться. Парень остался закрывать ворота, а девочка повела незваных гостей дальше – между красноствольных сосен, за которыми мелькали очертания невысоких строений, на ходу рассказывая о злоключениях прислуги магической школы.

В начале лета, когда ученики разъехались, Эллар оставил здесь десятерых. После Грозы уцелели только шестеро, самых юных по возрасту. Придя в себя и отлежавшись, челядинцы снарядили двоих посланцев в Эспли, поселок в полудюжине лиг от «Сломанного меча», за новостями. Поселковые жители ничего толком объяснить не смогли, посоветовав гонцам вернуться, запереть ворота усадьбы покрепче и ждать, чем обернется дело. Никто их не навещал, и они уже начали подумывать, что о них напрочь забыли…

Очередной поворот, небольшой пригорок – и перед путниками распахнулся Синрет, спокойное и величественное озеро в длинном распадке между лесистыми холмами, по крайней мере вдвое больше Рунеля. Лес здесь уступал место цветущему лугу, плавно нисходившему к желтому береговому урезу. На краю луговины, ближе к воде, поднимался дом непривычных человеческом глазу очертаний, с резкими уступами драночной крыши и островерхой башенкой, прилепившейся сбоку. На лугу паслись самые заурядные козы, белые с черными и рыжими пятнами, и одинокая тощая лошадка.

Завидев появившуюся на опушке группу, лошадь резво припустила навстречу, высоко подбрасывая тонкие ноги и игриво мотая головой. Когда животное подбежало ближе, выяснилось, что это – жеребенок, немногим больше года от роду. Конек оказался редкой масти, пепельной с дымчатым отливом и в черных чулочках. Вид незнакомых людей заставил его остановиться и боязливо принюхаться, широко раздувая ноздри. Девочка позвала конька, и тот, осмелев, подошел знакомится.

– Вылитая зверюга, что раньше ходила под седлом у Хасти, только молодая, – заметил Конан. – Потомок того коня? Или Хасти отыскал в чьей-то конюшне похожего как две капли воды?

– На моей памяти Эллар никогда не покупал новых лошадей и не занимался их разведением, – безмятежно поделился Рейе. – Это и есть Локаграх, тот самый конь, которого ты имеешь в виду. В данный миг он проживает свою то ли третью, то ли пятую жизнь. У Хасти все руки не доходят составить заклинание, позволяющее Граххи не стареть. Это существо доживает до почтенных лошадиных лет, умирает и рождается снова. Почему это происходит – не знаю, понять не пытаюсь и тебе не советую.

– М-магия, – повторил Конан с прежним отвращением, косясь на гуля в попытке понять, морочат ему голову или же сказанное – чистейшей воды правда.

Загадочный жеребенок тем временем сунулся мордой в возок, обнаружил хозяина и заметался, обиженно взвизгивая и недоумевая, почему это Хасти не обращает на своего любимца ровным счетом никакого внимания.

***

Дом у озера, когда к нему подъехали ближе, производил впечатление растущего прямо из земли, из-за огромных замшелых валунов, уложенных в основание. Он был велик – в два этажа – и облеплен множеством разнообразных пристроек. Фасад дома глядел на закат, где в отдалении блестело темной лазурью лесное озеро, а просторный двор перед жилищем мага покрывал крупный красноватый песок. Создатели дома обработали бревна стен так, что те казались вырезанными из темного янтаря и вроде бы слегка светились изнутри – а может, их освещали лучи вечернего солнца. В окнах поблескивали маленькие стекла всех цветов радуги, и повсюду, на всякой раме, выступе, наличнике и притворе тянулась резьба – невиданные животные, небывалые растения, сплетающиеся то ли в рунную вязь, то ли в притягивающий взгляд узор. Какое-то время новоприбывшие просто увлеченно разглядывали жилище чародея, едва не позабыв, ради какой цели добирались сюда. Чары разрушила девочка-дозорная, осторожно спросив, хотят ли гости войти внутрь.

– А нужно? – вопрос короля предназначался Айлэ диа Монброн. – Вот мы приволокли Хасти сюда, как он хотел. Дальше-то что с ним делать?

– Войдем, – пожала плечами баронета. Девочка юркнула под высокое, в пять ступенек крыльцо, повозилась там и вылезла обратно с ключом – длинным, тяжелым, с замысловатой фигурной бородкой. Замок открылся совершенно беззвучно, визитеры один за другим прошли через полутемные маленькие сени, поднялись по короткой крутой лестнице и попали в комнату, наверняка служившую владельцу дома для приема гостей. У дальней стены разинул пасть сводчатый камин, посредине громоздился большой овальный стол на ножках в виде древесных столов, вдоль стен выстроились шкафы с намотанными на валики свитками и книгами в разноцветных переплетах. Мэтр Ариен, подзуживаемым ненасытным любопытством ученого, немедленно приоткрыл створку ближайшего и сунулся внутрь, невзирая на предостерегающее шипение Иламны.

К пересечению потолочных балок на тонкой бечевке крепилась выкрашенная в черный цвет модель саэты, корабля с Полуденного Побережья, под парусами из обрезков золотистого шелка и с ажурной надстройкой на корме. Движение воздуха от открытой двери шевельнуло ее, маленький кораблик закрутился вокруг своей оси, и Айлэ разглядела выведенное крохотными буквами на борту название: «Каско». Чем был славен корабль с таким именем, она не помнила.

На предметах в комнате лежал едва заметный слой зеленоватой пыли, подтверждающей, что сюда уже луну или больше никто не заглядывал. А еще в комнате и всем доме присутствовало некое загадочное ощущение – словно поток возникающего непонятно откуда тепла, струящегося из комнаты в комнату, от подвалов до чердака. Движимая смутной догадкой, Айлэ прошептала простое заклинание, которому научилась от отца, и удовлетворенно кивнула: так и есть, жилище мага само являло собой средоточие могучих магических сил.

Егеря под руководством Кламена втащили в комнату длинный сверток из нескольких слоев чистой холстины. Без особой церемонности его водрузили на стол, и подошедшая Иламна принялась разворачивать ту часть кокона, под которой предположительно скрывалась голова Хасти. Из-под ее рук сперва вытекли длинные жесткие пряди с изрядным количеством седины, потом открылось лицо – обтянутый кожей костистый череп, больше подходящий для надгробного украшения.

– И прежде-то он писаным красавцем не был, а теперь и вовсе – отворотясь не насмотришься, – хмыкнул Конан. – Ну, что будем делать? Что-то не торопится он воскресать… Эй, колдуны недоученные, предложения есть?

– Использовать Жезл? – неуверенно предложила Айлэ. – Ну… коснуться, что ли…

– Песку в уши насыпать и потрясти, – рассеянно молвил мэтр Делле, не отрываясь от корешков книг за стеклом. – Зингарские гуртовщики таким способом поднимают даже загнанных лошадей, а такодже мулов.

«Хороший совет, засранец ты эдакий. Пожалуй, так я с тобой и поступлю, – авось хоть немного песка набьется в твою пустую башку…»

Делле подскочил от неожиданности и осенил себя митрианским символом.

«Конан, Айлэ, рад вас слышать в добром здравии. Спасибо, что выполнили мою просьбу… а заодно расширили мои познания о том, как вы ко мне относитесь».

Язвительный хриплый голос с привычкой раскатывать согласные безусловно принадлежал Хасти. Однако губы лежащего на столе человека не шевелились – явственно слышимый голос возникал в пустоте где-нибудь в локте над неподвижным телом мага. Айлэ, хоть и вздрогнула от неожиданности, быстро пришла в себя: за время своего пребывания в Альваре она уже сталкивалась с чем-то похожим. На прочих же бестелесный голос произвел самое потрясающее действие. Кламен заозирался по сторонам, точно надеясь отыскать отдушину на потолке или потайной люк в стене, Делле схватился за собственные уши, уверенный, что слух его обманывает, у пуантенских егерей глаза сделались по плошке. Конан и Рейенир, переглянувшись, уставились на неподвижного чародея.

– Хасти, это ты… разговариваешь? – растерянно спросил Рейе да Кадена.

Король Аквилонии оказался сообразительнее. Конан возмущенно возопил:

– Так ты что, слушал все, что мы говорили?! И давно?

«С того самого дня в таверне на берегу Хорота, когда мне, к сожалению, пришлось так внезапно с вами расстаться. Я же предупредил, что не умер, но сплю. Спящие, как известно, могут слышать речь находящих поблизости людей и, проснувшись, иногда вспоминают некоторые фразы…»

Послышался короткий смешок.

– Так какого же демона ты раньше молчал?! – взревел киммериец. – И вообще, как ты это делаешь?!

«В моем нынешнем состоянии речь отнимает ужасно много сил. Прежде все они, без изъятия, требовались для поддержания связи между духом и телесной оболочкой. Но здесь, в средоточии силы, я могу позволить себе поболтать со старыми друзьями. А уж как… Конан, помнишь ли ты еще славный город Шадизар и говорящую часовню из черного мрамора?..»

– Ах ты мошенник!..

«Ладно, не переживайте. Что меня окружают глумливые мерзавцы, я и раньше знал. Конан, разговорчики об огненном погребении я тебе еще припомню… дайте мне только встать. Айлэ, не ожидал, что тебе известно столько ругательств. Кто только тебя научил, скверная ты девчонка?..»

Баронета сначала побледнела, потом покраснела, и, к удивлению присутствующих, опрометью выскочила за дверь.

«Кламен, ну-ка верни ее назад. Она мне понадобится. Остальные пускай выйдут – остаются только Конан и вот та ошибка Создателя по имени Ариен Делле. Так. Теперь слушайте меня внимательно…»

***

Для возвращения Хасти Одноглазого к жизни, точнее, для его пробуждения, как объяснил бестелесный голос, требовалось составить и изготовить некий хитроумный настой. К удаче гостей Синрета, в доме хранились все необходимые инградиенции. Под диктовку Хасти Ариен и баронета Монброн разыскали их по многочисленным кладовкам, затем приготовили и перемешали в указанном порядке, получив отвратительного вида жидкую смесь. Делле, сопровождаемый ехидными замечаниями хозяина дома, перелил смесь в извлеченный из кладовки бронзовый котелок с руническими знаками на круглых боках и понес к костру, заранее разложенному за домом. Зелье – под конец приобретшее темно-лиловый оттенок перезрелых слив с вкраплениями красных прожилок – кипеть по каким-то своим загадочным причинам отказывалось, хотя костер под ним распалили такой, что впору жарить упитанного бычка. Наконец густая жидкость вяло и неохотно забулькала, и вокруг дома распространился странный сладкий запах, похожий на аромат старого пергамента. Мэтр Ариен Делле, сам себя возведший в высокое звание подмастерья алхимика, не без труда вытащил котелок из огня и поволок в дом, сопровождаемый хвостом из желающих помочь и праздных зевак.

Здесь возникла непредвиденная заминка. Остуженный до употребительного состояния отвар требовалось влить в глотку пострадавшему, а челюсти Хасти застыли, точно сведенные предсмертной судорогой. Повозившись и не преуспев, Делле взмолился о помощи. Аквилонский король немедля предложил позаимствовать для этой цели в соседней конюшне зевник, с помощью коего подпиливают зубы у лошадей – на что бестелесный, но явно раздраженный голос мага в кратких и смачных выражениях подсказал, куда советчик может сей зевник себе употребить. В конце концов зубы колдуну разжали с помощью деревянной ложки. Не в меру развеселившийся Конан начал вспоминать, как в его присутствии однажды пытались усмирить страдающего падучей немочью, сравнивая то зрелище с творившимся нынче.

Настой отправился по назначению, и бестелесный голос посоветовал всем пойти прогуляться в ожидании, пока средство подействует. По его словам, через колокол или два станет ясно, добились они успеха или же придется все повторять заново.

На лужайке перед домом стало многолюднее. Квитта – так звали девочку-прислужницу – уже успела разыскать и оповестить челядинцев Школы. Те явились посмотреть на незваных визитеров, узнать новости и заодно удостовериться, верен ли сбивчивый рассказ Квитты о возвращении Наставника. Поскольку стало ясно, что пребывание в усадьбе затянется на день или два, егеря Кламена вкупе с местной челядью отправились обустраивать под жилье один из трех длинных приземистых домов, где обычно располагались на постой ученики Школы. Жилище самого мага, конечно, выглядело не в пример уютнее. Однако всякий, кроме самого владельца, проведя там более четверти колокола, начинал чувствовать смутное беспокойство, со временем превращавшееся в беспричинный страх и явственно говорившее, что чужаков здесь не жалуют.

Те, кому заняться покуда было нечем, разбрелись по округе, надеясь наткнуться на что-нибудь интересное и прежде невиданное. В конце концов, не каждый день доводится оказаться в настоящей чародейской школе, про которую раньше доводилось только слышать всяческие сплетни. Отправилась прогуляться и Айлэ Монброн. Впрочем, сама того не сознавая, баронета старалась все время держать в поле зрения кого-нибудь из спутников – ее не отпускала странная тревога, хоть поместье выглядело пустым и совершенно безопасным.

Она заглянула в расположенную у самого уреза воды кузню, прошла мимо выстроенных квадратом сараев и загона для скота, где за ней увязался жеребенок Локаграх. Спустя сотню шагов Граххи отстал, а баронета, еще немного углубившись в сосновую рощу, наткнулась на подобие полукруглого амфитеатра со скамьями из дубовых досок. Врезанное в склон холма сооружение могло вместить до полусотни человек, но носило явственные следы запустения – скамьи местами потрескались и просели, между рядами пробивались чахлые кустики бузины. Ухоженным выглядел лишь низкий и широкий постамент из незнакомого гладкого камня темно-зеленого цвета – внизу, в центре полукруглой арены. По отполированной поверхности бежали непрерывные ряды незнакомых рун, а в середине каменного постамента виднелась выемка в виде глубокой чаши. Айлэ осторожно потрогала край непонятного алтаря. Камень оказался ледяным, и это удивило ее – весь день простоял под солнцем, должен бы нагреться. Интересно, какие ритуалы и церемонии творят ученики Хасти над этой странной штуковиной?

От места собраний убегала дорожка из красных и желтых плиток, в зазорах между ними росла трава. Баронета рискнула пройтись дальше по тропе, выведшей ее к небольшой круглой поляне с травянистым бугром посредине. Вокруг холмика шла низкая каменная оградка, а среди обычной ярко-зеленой травы то и дело попадались темные пятна подозрительного вида. Подойдя ближе, Айлэ выяснила, что на холме высажены незнакомые ей цветы – вроде бы самые обычные степные маки, коих полно на равнинах Турана, но с лепестками, окрашенными в темно-багровый, почти черный цвет. Часть странных растений еще не распустилась, но над теми, что меланхолически покачивали головками, витал непривычный, сладко дурманящий запах, наводивший на мысли о забытых погребениях или недавних утратах. Девица Монброн поколебалась, не сорвать ли парочку диковинных цветов, но почему-то не решилась.

Раздваивавшаяся дорожка обегала холм и уводила дальше, завершаясь подле длинной одноэтажной постройки, приземистость коей заставляла предполагать наличие под ней обширного подземелья. В отличие от прочих, деревянных, зданий Школы это выстроили из массивных каменных блоков, заботясь не об изяществе сооружения, но о вящей надежности: окна, забранные цветными витражами, были узкие, стрельчатые, а над красной черепичной крышей торчали два толстых закопченных жерла. Лес кругом загадочного здания свели на полсотни шагов, а потом еще и выложили получившийся круг теми же плотно уложенными цветными плитками, что и дорожку – не иначе, боялись пожара, сообразила Айлэ, едва взглянув на покрытые копотью трубы. По бокам низкого крыльца пучили глаза два мраморных изваяния, изображавшие то ли больших ящериц, то ли маленьких драконов. Двустворчатую дверь перечеркивал тяжелый засов с замком, а попытка Айлэ заглянуть в окно ничего не дала – в темноте внутри здания угадывались большие угловатые предметы и ничего больше.

«Ну и Нергал с ним», – решила баронета, чувствуя нарастающее беспокойство. Она забрела довольно далеко и в совершенно безлюдные места, к тому же смеркалось, и лес наполняла подступающая темнота. Айлэ решительно повернула к усадьбе.

…Покрутившись около людей и послушав их разговоры, гулька Иламна тоже улизнула проветриться. «Сломанный меч» ничем ее удивить не мог – она уже не раз приезжала сюда с посланиями от покойного Князя Лесов, была знакома с расположением разбросанных по окрестным холмам построек и точно знала, куда направляется. С рассеянным видом обогнув угол жилища Хасти, она зашагала вдоль бревенчатой стены дома, не забывая время от времени быстро оглядываться через плечо. Ее ухода никто не заметил и следом никто не увязался. Скверно, что подходящий миг она улучила только ближе к сумеркам, но, впрочем, особой спешки нет. Люди никуда не денутся из пределов Школы, а она еще хотела узнать, как поведет себя Хасти, когда придет в сознание.

Цель ее краткой прогулки находилась у подножия восьмиугольной башенки, пристроенной Элларом к дому исключительно для красоты и потому, что в один прекрасный день ему захотелось иметь подобное сооружение. Порыскав вдоль стены, гулька вскоре отыскала требуемое – поворотное колесо и уходящую вверх бечевку. Флаг, обычно поднимаемый на вершину башни, нашелся в доме: свернутое жесткое полотнище с неизменными изображениями книги и сломанного меча. Для пробы Иламна покрутила жестяное колесо, убедилась, что веревка послушно уползает наверх, и принялась крепить к ней штандарт.

– Это еще зачем?

Вопрос прозвучал так внезапно и резко, что гулька, вздрогнув, выронила знамя. Медленно, пытаясь унять забившееся сердце, она обернулась: в трех шагах стоял да Кадена, пристально глядя на нее.

– Я-а… Я просто подумала: раз Эллар вернулся домой, надо бы поднять знамя Школы, – она постаралась взять себя в руки. – Так всегда делалось. Может, когда он очнется, ему будет приятно.

– Может, и будет, – черные с золотыми искорками глаза Морадо да Кадена пристально изучили полянку, развернутое полотнище и Иламну, старавшуюся выглядеть растерянной и немного удивленной, но только не перепуганной до смерти. – Но пока не нужно. Откуда нам знать, кто может бродить по окрестностям?

– Если этот кто-то и бродит по окрестностям, как ты выразился, то уж наверное знает о нашем прибытии, – возразила Иламна. – Киммериец самоуверен, как… Смешно, хотела сказать – как король. Самоуверен, будто он у себя дома. К тому же мы шумим так, что слышно в Кордаве. Про ночную попойку я и не говорю.

– Все равно не нужно, – повторил Рейенир. – Все хотел тебя спросить, да как-то не было случая: с чего ты вдруг воспылала стремлением помогать людям? Мне казалось, после всего, что произошло, ты будешь последней, кто согласится указывать им дорогу на Синрет. Я уже подумывал, как бы отговорить их от этой затеи или поискать кого другого в проводники…

– Я помогаю не людям, а Эллару, – отрезала гулька, слегка покривив душой. – Чем быстрее он очнется, тем лучше для Княжества.

– Похвально. Раз ты так о нем печешься, могла бы почаще к нему наведываться. Маленькая баронета Монброн сидела с ним чуть не по полдня. А ты прошлой ночью то и дело шмыгала в лес. Зачем бы, а?

– Великие небеса, Рейе! Знаешь, после пары-тройки кружечек хорошего муската иногда тянет… в кустики. А сидеть с бездыханным трупом не вижу смысла. Одной сиделки ему вполне достаточно.

– И все же, почему…

Договорить Рейе не успел: со стороны крыльца донеслись призывные, но неразборчивые выкрики – сперва одного человека, потом нескольких. Рабирийцы переглянулись и рванулись в обход дома, к источнику шума. Позабытый штандарт так и остался висеть наполовину прикрепленным к бечевке, наполовину утонув в высокой траве.

Причина внезапной сумятицы имела рост в добрых четыре локтя, перекошенную от напряжения физиономию и, хотя с трудом удерживалась на ногах, из врожденного упрямства пыталась выбраться на крыльцо. Делле, оставшийся присматривать за чародеем, суетился вокруг, хватаясь за голову и убеждая Хасти вернуться обратно. Магик, не отвечая и мертвой хваткой цепляясь за перила, сделал пару зыбких шагов. Потом ноги его подломились, он скатился по ступенькам вниз и неуклюжим мешком костей рухнул у порога собственного дома. Делле и Эйкар с двух сторон подхватили его и с натугой поставили на ноги.

– Вернулся, хвала всем богам, старым и новым, – с добродушной язвительностью поприветствовал его Конан. – Ну и как оно, странствовать в незримом?

Единственный зрачок колдуна, отчего-то налившийся темно-оранжевым цветом вместо природного серого, бессмысленно метался туда-сюда, пока не зацепился за стоявшего прямо перед ним варвара. Хасти озадаченно нахмурился, словно вспоминая, не сталкивался ли он когда-нибудь с этим человеком, потом перевел взгляд на других гостей Школы, сбежавшихся на тревожные вопли Ариена. Осмотрев их, он попытался трясущимся пальцем указать на Айлэ, закашлялся и вдруг отчетливо выговорил:

– Пожрать бы. И пить. Много.

– Раз требует пожрать – значит, точно живое! – тоном знатока вынес приговор король Аквилонии. – Мертвякам еда ни к чему. Эй, Хасти, ты хоть узнаешь меня? – он пощелкал пальцами перед глазом чародея. – Ну-ка порадуй нас, молви еще что-нибудь разумное!

– И помыться, – Хасти снова попытался шагнуть и бессильно завалился назад – Делле с Кламеном с трудом его удержали. Второе требование было вполне понятным. Неподвижно проведя почти седмицу сперва в гробу, а затем в повозке с сеном, Рабириец обрел не только подобающий мертвецу вид, но и соответствующий запах. Эйкар окликнул подручных, и двое егерей немедля бросились на подмогу, сменив изнемогающего Делле.

– Слабее младенца, – вздохнул Ариен, наблюдая, как одноглазого мага волокут обратно в дом, а следом тащат здоровенную дубовую бадью для помывки, – но упрям, как тысяча ослов.

…Суета в доме на берегу озера Синрет затянулась допоздна. Разлученные духовная и телесная сущности Одноглазого успешно воссоединились, если не считать изрядной неловкости в движениях, постепенно, впрочем, проходившей. Вопросами его не беспокоили, ожидая, пока Хасти приведет себя в порядок – как внешне, так и внутренне, разобравшись со своей загадочной и запутанной душой. Ждать пришлось до самого утра. Отмывшись и перекусив, Одноглазый, к общему удивлению, опять задремал – но теперь его сон во всем походил на сон обычного человека. Посовещавшись, будить колдуна или не будить, король Аквилонии и его спутники положились на слова Иламны, советовавшей дождаться утра.

14 день Второй летней луны.

Для Айлэ Монброн ночь прошла так беспокойно, что ближе к рассвету она начала мысленно честить свою почтенную родительницу – зачем та передала наследнице частичку пророческого дара, не объяснив толком, как им пользоваться? Пытаясь избавиться от тревожных предчувствий, баронета хотела прибегнуть к гаданию – может, выпадет подсказка или совет – но запоздало вспомнила, что мешочек с необходимыми принадлежностями остался в Рунеле и наверняка теперь безвозвратно потерян. Мать и отец учили Айлэ в крайнем случае обходиться без рунических камешков, используя то, что окажется под рукой – будь то мелкие предметы, веточки, косточки от плодов – и утверждая, что в таком случае ответ получается даже более точным.

Выбравшись из-под толстого овчинного одеяла, одевшись и спустившись по стертым ступенькам каменного крыльца, Айлэ огляделась по сторонам, поежилась и зевнула. Светало, над озерной гладью плыли разрозненные клочья ночного тумана. Почти все из их отряда еще спали, но возле загонов с домашней скотиной уже кто-то хлопотал, да один из егерей Эйкара возился, пытаясь возродить к жизни погасший за ночь костерок. Кивнув ему, девушка побрела к воде, на ходу размышляя, что нового ждет их сегодня и как одноглазый маг собирается разыскивать запропавшего неведомо куда Коннахара.

Первую добрую новость этого утра она обнаружила прямо на берегу, в полусотне шагов от дома. Сперва Айлэ не поверила своим глазами, однако долговязый и угловатый силуэт, торчавший над урезом воды, мог принадлежать только Хасти. Значит, он уже достаточно набрался сил, чтобы самому встать и выйти из дома!

Поколебавшись, стоит ли нарушать уединение чародея, баронета Монброн решила, что может позволить себе небольшое отступление от правил этикета. В конце концов, Хасти многим ей обязан, в том числе и собственной драгоценной шкурой.

Услышав скрип песка под торопливо приближающимися шагами, Одноглазый обернулся. Он вновь стал таким, как запомнилось Айлэ, словно проведенные им в колдовском оцепенении дни не имели никакого значения, и с девушкой поздоровался так, будто они расстались только вчера. От такого приема баронета слегка опешила, позабыв все, что намеревалась сказать, и просто встала рядом, глядя на сверкающий озерный простор.

– Извини, что я называла тебя… всякими словами, – наконец решилась она. – Ну тогда, в Токлау. Ты же понимаешь, на самом деле я вовсе так не думаю.

– Конечно, – с еле заметным смешком согласился Хасти. – И когда ты накричала на меня у развалин Венаадда, ты тоже была не в себе. Впрочем, я и сам не образец хороших манер, так что мы в расчете.

– Ты догадался, кто тебя заколдовал? – поинтересовалась Айлэ. – Бьемся об заклад, я его знаю? Если угадаю, ты не станешь скрывать от меня ничего, что касается судьбы принца Коннахара. Даже если выяснится, что он… – голос изменил девушке и она замолчала.

– Полагаю, наследник такого отца не позволит столь легко оборвать нить своей жизни, – чуть высокопарно откликнулся маг. – Я бы и так ничего от тебя не скрыл, но просто ради интереса: поведай, мудрая дева, кому я умудрился насолить на сей раз, а?

– Крэгану! – торжествующе объявила баронета. Хасти молча усмехнулся. – Только я так и не смогла сообразить, как он до тебя добрался. Мы же видели его всего один раз, когда приехали в Вольфгард, а потом его сунули за решетку.

– Круг Белой Руки преуспевает в умении подчинять души. Похоже, Беспалый чужими руками подсунул мне кувшин с отравой, а я слишком поздно заподозрил неладное, – чародей с философическим видом пожал плечами, словно удивляясь собственной оплошности, и попросил: – Конану не рассказывай, ладно? Он взбесится. И разозлится еще больше, когда узнает, что ему не суждено собственноручно зарубить гиборейца. Что-то мне подсказывает: после нашего отъезда Крэган Беспалый недолго осквернял этот мир своим присутствием. Надеюсь, там, где он сейчас пребывает, его будет поддерживать мысль о том, что его месть отчасти достигла цели – мне было до чрезвычайности неприятно изображать хладный труп. Пусть теперь Крэгана судят его отвратительные боги, а я про него слышать больше не желаю… Итак, – он перевел вмиг посерьезневший взгляд на девицу Монброн, – случилось именно то, о чем мы с тобой толковали подле некоего заброшенного поместья и чего опасались. За Вратами очутились не только мы. По правде говоря, меня удивляет и настораживает подобная избирательность портала – он забрал отнюдь не первых попавшихся, а тех, кто ему по какой-то причине требовался. Твое присутствие, как выяснилось, было позарез необходимо в Альваре…

– А, нашлась пропажа. Воркуют, как два голубка, – бархатистый голос с отчетливым зингарским произношением мог принадлежать только Рейе Морадо да Кадена. Он собственной персоной неторопливо шел по берегу, и по сравнению с его невысокой гибкой фигурой шагавший рядом человек казался неправдоподобно огромным.

– Мы, значит, тащимся через эти жуткие леса, где полно одичавших гулей, чтобы спасти его никчемную жизнь! А эта неблагодарная свинья, едва очнувшись, тут же прихватила себе красотку и удрала, – поддержал Конан, весьма схоже изображая искренне возмущение. – Ну-ка отпусти девицу и признавайся, о чем вы тут ворковали, старый развратник!

Айлэ немедленно представила, как эта сценка выглядела со стороны – она сама и что-то нашептывающий ей с высоты своего роста Одноглазый – и прыснула. Аквилонский правитель и рабирийский чародей тем временем обменялись рукопожатием, грозившим обратить кисть иного человека послабее в мелкое крошево, затем крепко обнялись, хлопая друг друга по спинам так, что у Айлэ загудело в ушах. Рейенир ловко уклонился от участия в рискованной церемонии, но, судя по смешливому блеску в глазах, гуль был доволен, что его давний приятель возвратился к жизни.

– Я в долгу, – просто и веско произнес Хасти, на миг склоняя голову.

– Вернешь при случае, – столь же коротко отмахнулся киммериец, завершив тем все счеты. – Ты как, окончательно пришел в себя? Время дорого, сам понимаешь. Скажи, в какую проклятую дыру твоей милостью провалился мой сумасбродный отпрыск, и на том мне здесь больше делать нечего. С Рабирами, полагаю, вы теперь управитесь сами, а я постараюсь договориться с Кордавой и Мессантией. Выберете кого в короли – пришлите весточку в Тарантию.

– У нас княжество, – напомнил Рейе.

– Все едино, – они прошли по берегу с полсотни шагов. Впереди зачернела угловатая громада кузницы. Лев Аквилонии обнаружил поваленный сосновый ствол в пятнах бело-зеленого мха и уселся, бурча что-то нелестное про сырость. Хасти выбрал место по соседству, а Рейе и девица Монброн пристроились напротив, на прибрежных валунах. Недоставало только стола с грудой пергаментов и карт, дабы придать завершающий штрих картине военного совета на лоне природы. – Чем порадуете, умники?

– Мы как раз рассуждали о том, какими резонами могли руководствоваться Врата, принимая в себя определенных личностей и не касаясь других, – невозмутимо продолжил прерванные размышления Одноглазый, подавшись вперед и уперевшись локтями в колени. Упавшие пряди закрыли правую сторону его лица, а поскольку он повернулся к Айлэ левым боком, траченная огнем физиономия выглядела вполне пристойно. – В том, что некие причины у них, у Врат то есть, существовали, сомнений нет. Портал не заинтересовала Меллис Юсдаль, однако он взял ее брата. Остался на месте месьор да Кадена, зато исчез наследник престола Аквилонии. А появление нашей маленькой баронеты в Лесном Чертоге Альвара послужило исполнению брошенного много лет назад пророчества. Возможно, с Коннахаром и его друзьями произошло нечто похожее… Теперь бы еще догадаться, какая именно сила их притянула и куда направила.

– Все это очень любопытно и познавательно, – перебил варвар. – Но, во-первых, я не пойму, отчего про свое магическое творение ты рассуждаешь так, будто оно обладало собственным разумом. Во-вторых, я-то в простоте своей думал, что ты быстренько состряпаешь парочку славных заклинаний, ткнешь в карту и скажешь: «Конни тут». Или хоть покличь какую демоническую зверюшку, пусть бы дорогу показывала…

– Если бы магия всегда была так легка, как полагают безграмотные простецы, – с сожалением вздохнул Хасти. Конан скроил зверскую рожу. – Портал, понятно, собственной волей не обладал – он лишь исполнил Предназначение, волю неких высших сфер, связавших воедино жизнь твоего сына, этой вот вздорной девицы и судьбу Забытых Лесов. Некоторые из рабирийцев уверены, что исполнилось Слово о пришествии Вестника, Ребенка Осени из человеческого колена, коему суждено принести гулям освобождение от Проклятия Безумца. Предназначение могут провидеть оракулы, но изменить не в силах никто – разве что боги, да и те вряд ли. Что же до твоего сына… К сожалению, зверюшек или заклинаний я тебе предоставить не могу. Не тот случай. В ином деле – да, но не здесь. Зато мне известно другое средство, – торопливо добавил он, увидев, как разочарованно вытянулись лица аквилонского монарха и баронеты Монброн. – Мне необходим некто, чей дух находится в тесной связи с душой Коннахара.

– Кто может быть ближе сыну, чем отец? – проворчал киммериец. – Я в твоем полном распоряжении.

– Ты? – усомнился Одноглазый. – Не знаю, не знаю… Попробуем, но… Дай-ка руку.

Конан послушно протянул магу огромную ладонь, всю в мелких шрамах и твердых мозолях от рукояти меча. Айлэ с Рейениром, не выдержав, переглянулись и сдавленно захихикали: зрелище двух могучих воинов, сидящих рядышком рука в руке, у любого вызвало бы неудержимый смех. Хасти свирепо зыркнул на неуместно развеселившихся гулей единственным зрачком.

– Так… теперь закрой глаза и вспомни Коннахара… Ну же! Давай, думай о нем, зови его… Проклятье, можешь ты сосредоточиться или нет? Что ты сейчас видишь?..

Варвар открыл глаза и отнял руку – для раздраженного жеста:

– Клянусь ледяным копьем Имира, что я могу увидеть, зажмурившись? Темнота, в башке звенит и красные круги плавают, ровно с похмелья! Ты хоть что-нибудь делаешь или тебе просто приятно за меня подержаться?!

– Делаю, делаю. С тем же успехом я мог бы ухватиться за бревно, на котором сижу, – буркнул Хасти. – Первый раз встречаю человека, настолько чуждого любому и всякому колдовству.

Конан, к которому относились его слова, только отмахнулся.

– А что я могу поделать, если от колдовских штучек меня с души воротит?

– Да-да, эту твою мудрую мысль касательно чародеев и броска топора я уже имел счастье слышать, – Хасти повернулся к баронете Монброн, уже заподозрившей, какая участь ее ожидает. – Ну что ж… К счастью, в вашем отряде есть два подходящих человека. Любовь порой накладывает на людей узы покрепче родительских, должен тебе сказать, хотя и не всегда… И молодая госпожа, в отличие от тебя, обладает некоей толикой чародейских способностей.

– Умение вертеть хвостом и делать глупости – вот ее способности, – вполголоса, но без особого раздражения проворчал киммериец.

«Я не покраснею, – мрачно посулила себе баронета. Выполнить обещание не удалось: кончики ушей и скулы предательски затеплились. – В конце концов, что мне скрывать? То, что известно всему Тарантийскому замку, начиная от короля с королевой и заканчивая служками в конюшнях? Хасти вовсе не смеется надо мной, но пытается помочь, и я не имею никакого права ему отказывать».

– Что от меня требуется? – вздохнув, спросила Айлэ.

– Ничего такого, с чем ты не могла бы справиться. Садись сюда, – Одноглазый подвинулся, и девушка присела на старое трухлявое дерево. – Закрой глаза. Соберись. Подумай о своем друге. О том, где он может быть. Какие люди рядом с ним, какую местность он видит? Хорошо ему там или плохо… Не переживай, если ничего не получится. Не ты, так я что-нибудь да замечу, – девушка сумела удержать вскрик, когда ее рук коснулось что-то шершавое – Хасти очень осторожно взял ее ладонь в свою. – Кивни, когда будешь готова. Вы двое, сделайте одолжение – помалкивайте и не мешайте ей.

Баронета диа Монброн постаралась в точности выполнить все, что велел ей одноглазый колдун – зажмурилась и сосредоточилась. Перед зрачками кружили светлые радужные пятна, по лицу скользили теплые отблески летнего солнца, а, прислушавшись, она могла различить легкий плеск набегающих волн и шелест качающегося под ветром тростника.

– Где ты, Конни? – она не знала, произнесла вопрос вслух или задала мысленно, но ответ пришел – пронзающий и безжалостный, как удар клинка в сердце.

Сперва возникло знамя – тяжелое, бархатное, поднятое на высоком флагштоке и плавно колышущееся на ветру. Человек, чьими глазами она смотрела, находился на верхней площадке некоей крепостной башни, штандарт винно-алого цвета громко хлопал над его головой. Там был день, такой же солнечный, как и тот, что поднимался над озером посреди Рабирийских холмов, но потемневшее в единое мгновение ока небо перечеркнули огненные полосы. Раскачивающийся горизонт сочился кровью, проливался дождями нестерпимо пылающих синих звезд. Огромная громыхающая сороконожка лезла на каменную стену, звенело сталкивающееся оружие, кто-то непрерывно и надсадно кричал – без слов, просто выбрасывая из легких безумный трепещущий звук. Плавился и тек гранит, лязгали марширующие армии, а потом вокруг сгустилась вязкая, душная темнота, пронизанная скорбными шепотами и отдаленным угрожающим гулом.

Мириады искр вспыхнули перед ее внутренним взором, закрутились в тошнотворной круговерти и исчезли все разом. Внезапно она ясно и отчетливо увидела тех, кого пыталась отыскать – как если бы, проходя мимо, ненароком заглянула в приоткрытое окно. Маленькая келья с каменными стенами, освещенная трепещущим пламенем светильников, стол и четыре человека за ним. Один дремал, положив голову на скрещенные руки, другой что-то увлеченно рассказывал, двое слушали. Айлэ, не веря глазам своим, всматривалась в лица – неужели это ее добрые знакомые, те самые легкомысленные и беспечные подростки, едва вышедшие из мальчишеского возраста? Разве это Конни? Это кто-то другой, обманом заполучивший облик аквилонского принца! Либо надо признать – да, это Коннахар Канах, каким он станет лет через пять, и эти пять лет будут наполнены чем угодно, только не легким бытием за безопасными стенами Тарантийского замка. Начинающая провидица так растерялась и перепугалась, что едва уловила обрывок фразы, сумевшей сквозь неведомое количество лиг коснуться ее слуха.

– … прав я или нет, – певучий, протяжный акцент, обращающий любое слово в мелодию – без труда узнаваемый голос Льоу Майлдафа, уроженца Темры, только подернутый небывалой усталостью, – ты входишь в этот отряд, что полезет отвоевывать Серебряные Пики? И когда они намерены это проделать?

– Надеюсь, меня возьмут, – четкая сухая речь, свойственная тем, кто большую часть жизни провел в армии, привыкнув отдавать и выслушивать приказы. Так разговаривает отец Эвье Коррента, легат «Золотого орла», но отнюдь не сам Эвье! – Вылазка же состоится завтрашней ночью. И знаете, что я вам еще скажу? – голос чуточку смягчился. – Иногда я думаю: если чудо все-таки произойдет и нам дадут возможность вернуться обратно – я не уверен, что захочу ею воспользоваться. Странно прозвучит, но здесь, в Крепости, я впервые в жизни почувствовал себя на своем месте. Там, где мне и должно быть.

Не вмешивавшийся в разговор наследник Аквилонии слегка повернул голову, по случайности взглянув в сторону незримо присутствовавшей Айлэ. Девушке хотелось крикнуть ему что-нибудь обнадеживающее, но комнатку заволокло темно-лиловое облако, подсвеченное изнутри зловещим багровым сиянием, и это облако стремительно вращалось, как гибельный песчаный смерч в туранских пустынях. Очертания четверых молодых человек таяли, расплывались, и на девицу Монброн навалилась глухая, неведомая прежде смертельная тоска. Она поняла, что Конни, пусть он и жив, находится очень далеко. Так далеко, что разум отказывается понимать и принимать такие расстояния.

…Хасти резко выдернул свою ладонь, и одурманенная наваждениями Айлэ потеряла равновесие, едва не свалившись с бревна. Девушка не обиделась, непонимающим взглядом уставившись в спину стремительно удаляющемуся чародею. Далеко ему уйти не удалось – только до берега заводи шагах в тридцати дальше по берегу. Там он остановился, сгорбившись, и вдруг сделал странный, совершенно несвойственный ему жест – обеими руками схватился за виски, взлохматив волосы в непритворном отчаянии.

– Эй, что это с ним? Что вы такое углядели? – с плохо сдерживаемым нетерпением в голосе осведомился король Аквилонии, без труда возвращая девицу Монброн в прямостоячее положение, подобающее человеку. – Ты-то сидела смирно, а вот его как раскаленным шилом пониже спины ткнули – вдруг вытаращился в никуда и едва не заорал в голос! Он и сейчас, похоже, малость не в себе. Ну-ка, рассказывай!

Не отвечать на обращенный к тебе вопрос, тем более заданный собственным же монархом, считалось вопиющим преступлением и порой расценивалось как подозрение на умысел против короны, но сейчас Айлэ было ровным счетом наплевать. Вскочив и пробежав бегом разделяющее их расстояние, баронета разъяренной кошкой вцепилась в темно-синий рукав одежды магика. Она точно знала, что хочет спросить, вот только заговорила, неожиданно для самой себя, почему-то на языке Альвара:

– Что это было? Ты обещал мне правду! Правду, какой бы она не была!

– Правду? – зло и холодно каркнул Одноглазый, тоже прибегнув к наречию Заповедного Края. – А ты к ней готова? Даже я не был готов… к такому. Он далеко. Страшно далеко. Я не знаю, увидишь ли ты когда-нибудь того, кому принадлежит твое сердце. Не знаю, вернутся ли сыновья моих друзей домой. Не хочу вспоминать то, о чем ты стараешься мне напомнить. Скажи Конану: в том давнем споре он был прав. Я признаю себя полным неудачником.

Хасти резко развернулся, зашагав прочь от людей и от своего дома куда-то в глубину леса. Остановить его никто не пытался, и к тому же баронета диа Монброн совершенно некстати разревелась в три ручья, чего обычно себе не позволяла.

Глава третья. Ночь волшебства

14 день Второй летней луны.

Видения Айлэ, когда она попыталась их описать – после того, как немного успокоилась – прозвучали для двух слушателей полнейшей загадкой. К тому же девушка не всегда могла найти подходящие слова, чтобы выразить увиденное, а кое-чего просто не поняла. Однако, когда Рейенир да Кадена, внимательно все выслушав, причем дважды, попытался составить разрозненные кусочки в мозаику, в сплошном тумане появилась некая тропинка.

И эта тропинка, вильнув пару раз, привела в трясину.

– Итак, Коннахар жив и его приятели тоже. Будем считать, что ты не ошибаешься и это правда, – заявил гуль. Двое мужчин и девушка по-прежнему оставались на берегу озера, решив сперва все хорошенько обдумать. – Они находятся в какой-то крепости, тебе совершенно незнакомой.

– Она очень большая, – робко сказала Айлэ. – Огромная, как столичный город. Даже больше. Стоит в горах. Кажется, я видела ее откуда-то с высоты. И вокруг бушевало сражение. Не такое, как в нынешние времена. Там все пропахло колдовством, оно просто висело в воздухе. Я еще заметила какие-то шагающие махины, вокруг все кричали, что-то горело, потом стало темно…

– И ты услышала несколько слов о грядущей вылазке в некие Серебряные Пики, причем наши сгинувшие невесть куда герои намеревались в ней участвовать, – задумчиво покивал Рейе и попросил: – Опиши-ка еще разок знамя, что попалось тебе на глаза.

– Полотнище темно-вишневого цвета, на нем серебряная звезда о восьми лучах, вокруг шитые золотом то ли развернутые крылья, то ли языки пламени, – старательно повторила девица Монброн. Образ настолько запал ей в память, что, стоило зажмуриться, развевающийся стяг сам возникал перед глазами. – В Аквилонии подобного нет – ни в фамильном владении, ни у вольных городов. Оно похоже на знамя Полуночных провинции Немедии, но там звезда расположена поверх традиционных цветов.

Конан и Рейе да Кадена переглянулись поверх склоненной головы девушки.

– Рокод, – с отвращением произнес киммериец и скривился, будто надкусил нечто кислое. – Битва Драконов. Но ведь она случилась почти двадцать лет тому!

– Нечто худшее, – гуль в непритворном отчаянии обеими руками взъерошил волосы – точь-в-точь как недавно одноглазый маг. – Хасти сразу это понял. Вот почему он ушел. И если это действительно так… нет, не может быть!

– Если он не одумается, нам придется затолкать его ногами в очаг, чтобы заставить говорить…

– Или смириться. Всякому могуществу явлены пределы. Но, может, все не так плохо, как мы думаем? Вдруг девочка заблуждается? Она ведь не настоящая чародейка. И не прорицательница, как ее мать.

– То, что я видела, как-то связано с… с прошлым Хасти? С тем, о чем никогда не вспоминают? – подала голос баронета Монброн и словно примороженным языком выговорила: – С темным всадником, что скачет через ночь?

Оба собеседника глянули на нее с непонятным уважением, словно причислив к некоему кругу посвященных.

– Он сказал или сама сообразила? – быстро спросил Рейе. – Или Райан проговорился?

– Нет, конечно. Отец и матушка никогда не упоминали при мне ни о чем подобном. Частью сама догадалась, частью видела кое-что, когда мы добирались в Пограничье, – честно призналась Айлэ. – А когда спросила напрямую, Хасти посоветовал не копаться в могилах. Мол, все давно похоронено и забыто.

– Забыто, как же, – раздраженно фыркнул король Аквилонии. – Он бы и хотел забыть, да ему напомнят. Что будем делать?

– Подождем. Хасти вспыльчив, но, к счастью, быстро отходит. Нам позарез нужна его помощь и его совет, и потому лучшее, что я могу предложить – набраться терпения.

– Именно его мне как раз никогда не хватало, – проворчал варвар. – Ненавижу терять время попусту. Ладно, пошли обратно. Никому пока ни слова, поняли?

Маленький лагерь по соседству с жилищем чародея оживал, пробуждаясь для нового дня. Делле уже успел сунуться внутрь, обнаружил отсутствие хозяина дома и теперь приставал ко всем с расспросами, не видел ли кто, куда упомянутый хозяин подевался. Мэтру растолковали, что Одноглазый удалился поразмыслить в одиночестве. Успокоившись, Ариен вновь украдкой проскользнул в комнату с книжными шкафами – она притягивала его сильнее, чем голодного миска похлебки. Айлэ позавтракала вместе со всеми – на сей раз стряпали не егеря, а челядинцы из Школы, решившие проявить гостеприимство – и ушла к обнаруженному вчера лесному амфитеатру для общих собраний. Как и рабирийскому магику, ей требовалось посидеть в тишине и как следует обдумать случившееся утром.

Размышления баронеты Монброн не привели ни к чему толковому. Ее пугали образы неведомой крепости и грохочущего там сражения, но еще более страшила мысль никогда больше не увидеть Конни. Она то впадала в отчаяние, то принималась убеждать себя, что король Аквилонии и его знакомцы находили выход и не из столь запутанных ситуаций. Когда она окончательно измучилась неопределенностью, а солнце начало подбираться к макушкам сосен, ее сознания вдруг коснулся беззвучный голос Хасти:

«Айлэ, пожалуйста, возвращайся. Возможно, я придумал кое-что. Надо многое обсудить, в том числе и с тобой».

– Будем надеяться, что на сей раз тебя осенила действительно хорошая мысль, – сердито произнесла Айлэ, не рассчитывая, что ее слова будут услышаны. Несмотря на невесть откуда взявшуюся способность воспринимать Безмолвную Речь, отвечать таким же образом девица Монброн пока не научилась.

Лица, собравшиеся в комнате на первом этаже жилища рабирийского мага, ее ничуть не удивили – Хасти созвал всех, кто присутствовал нынче утром у озерной заводи, и сверх того еще мэтра Ариена Делле. Неизвестно, о чем размышлял все это время Конан, но выражение лица аквилонского монарха с каждым мгновением становилось все мрачнее и мрачнее, успешно соперничая с угрюмостью, одолевавшей Одноглазого. Часть книг из шкафов переместилась на стол, и Делле продолжал увлеченно копаться среди пергаментных россыпей, добавляя к уже скопившейся изрядной груде фолиантов новые. Да Кадена просто сидел, с задумчивым видом подперев ладонью подбородок, и пальцами левой руки выстукивая по столешнице мотив зингарского гимна короны. Варвар несколько раз порывался что-то сказать, но сдерживался, дожидаясь, когда изволит заговорить хозяин Школы. Будь он хоть повелителем всей Хайбории, но здесь, в маленьком доме на берегу озера Синрет, распоряжался Хасти.

– Как вижу, все в сборе, – сухо произнес Одноглазый, когда Айлэ закрыла за собой дверь и присела на скамью. Узконосая черная саэта под потолком покачивалась на воздушных волнах, текущих из распахнутых окон, где-то неподалеку степенно беседовали пуантенские егеря, и казалось невероятным, что в этих тихих лесах идет незаметная война, а где-то собирает свою жатву проклятие давно умершего альбийского полководца. – И всем необходимо услышать ответ на один-единственный вопрос: где пребывает наследник Трона Льва и его спутники? Нынешним утром госпожа баронета, к моему величайшему удивлению и восхищению, сумела определить местонахождение Коннахара. К сожалению, многие обстоятельства препятствуют тому, чтобы снарядить отряд и отправить его туда, где находится принц сотоварищи. Их нет ни в Пиктской Пуще, ни в степях Турана, ни в Черных королевствах, ни на недоступных для людей землях Ямурлака или Счастливых Островах.

– Ты заразился от вон того парня многословием. Короче: в какую же зловонную яму зашвырнул их твой распроклятый портал? – буркнул Конан. – На Серые Равнины, что ли? Айлэ вот твердит, якобы они живы-здоровы.

– Живы, – подтвердил Хасти и уточнил: – пока еще живы. Впрочем, это только осложняет дело.

Он двумя пальцами поднял лежавший перед ним на столе тонкий шнурок из серебряных нитей, в пару локтей длиной, и подбросил его под потолок. Шнурок ударился о днище черной саэты и начал падать, но над столом вдруг повис без видимой опоры и закружился, свиваясь спиралью, подобно змее, танцующей на собственном хвосте. Одноглазый провел ладонью вдоль удивительной нити, и та украсилась поблескивающими кристаллами всех цветов радуги.

– Предположим, это – время, – сообщил маг своим удивленным и настороженным слушателям. – Вернее, его небольшой отрезок. На самом деле оно похоже на текущую воду, но, думаю, спираль будет вам более понятна. Камни – события, происходившие в прошлом. Скажем, вот этот – год твоего рождения, – он чуть кивнул в сторону аквилонского монарха, и тут же один из камешков на верхнем конце шнурка вспыхнул синей искрой. – А этот – год основания Кордавы, – теперь блеснул желтый топаз двумя или тремя витками ниже. – Вот падение Кхарии и приход с Полуночи людских племен, – алый блик в середине вращающейся спирали. – Многое сокращено и убрано, поскольку не имеет отношения к нашим нынешним трудностям, и теперь протяженность этой ленты составляет около восьми тысячелетий. Наверху – сегодняшний день, где пребываем мы все, – он дотронулся до изумруда, полыхнувшего весенней листвой, – внизу – дни гибели альбийских королевств, – нестерпимо яркие переливы граней крохотного алмаза.

Айлэ вдруг обнаружила, что каждый вздох дается ей с небывалым трудом, а в уши словно натолкали кипу хлопчатой ваты. Размеренная речь Хасти с трудом пробивалась к ее сознанию, и ей пришлось отчаянно затрясти головой, чтобы как следует расслышать слова мага. Она вдруг поняла, каков будет ответ Хасти на заданный ею сегодня утром вопрос. И Конан тоже понял – медленно, как во сне, он начал вставать со скамьи.

Слова падали, как налитые свинцом:

– По причинам, о которых я не берусь судить и которые выше моего разумения, Врата соединили не только пространство, но и время. Коннахар, сын Конана, пребывает не «где», а «когда». Семь тысяч восемьсот пятьдесят три года назад.

– То есть крепость, увиденная Айлэ – это именно то, о чем я думаю? – разбил наступившую гробовую тишину Рейе да Кадена. – Легендарная Долина Вулканов, Тройное Единство и Война Света? Великие небеса… Может ли быть хуже…

– Может, – на мгновение лицо Хасти исказила короткая судорога. – Госпожа Айлэ утверждает, якобы слышала упоминание о штурме Серебряных Пиков. Это означает, что грядущая ночь станет для Цитадели последней. Исенна Безумец, предводитель завоевателей, выпустит на волю силы, с которыми не сумеет справиться. Погибнут все, и победители, и побежденные. Целый горный кряж с прилегающими землями погрузится в волны океана. Землетрясение разрушит множество поселений как поблизости, так и вдалеке от крепости. Уцелеет разве что горстка беглецов, покинувших поле боя несколькими днями ранее.

– Прикончить бы тебя за такие выходки, – мертвым голосом проронил король Аквилонии. – И что, теперь ничего нельзя поделать? Они так и останутся подыхать в этой… – варвар еле удержался от крепкого словца, -…в этой крепости? Имей в виду, ответ «не знаю» меня не устраивает. Ты это заварил – тебе и расхлебывать.

Со стоическим видом проглотив оскорбление, магик вернулся к кружащейся спирали, бросавшей на стены радужные отсветы и слегка позванивавшей. Какое-то время – показавшееся боровшейся с приступами дурноты Айлэ целой вечностью – он искоса разглядывал зачарованную нить, затем нехотя заговорил:

– Есть возможность… Даже не возможность, предположение… Однажды мне в руки попал трактат, создатель которого сравнивал время с бесконечной винтовой лестницей. Он утверждал, будто нашел способ спуститься вниз по ступенькам, переходя с этажа на этаж, – на вершине спирали зародилась яркая голубая капля и заскользила по скручивающимся виткам. Вначале она двигалась довольно бойко, потом все медленнее и застыла, не преодолев и половины серебряного шнурка. – Те, кто пытался совершить это деяние, неизбежно застревали в каком-нибудь из веков, ибо река времени обладает неким сопротивлением и препятствует движению чужеродных предметов. В точности лодка, идущая против течения.

Капля померцала и растаяла, чтобы спустя мгновение вновь появиться рядом с изумрудом, символизирующим лето 1313 года по основанию Аквилонии.

– Тогда мне подумалось, что не обязательно вышагивать по всем тысячам тысяч ступенек минувших лет. Проще использовать более короткий путь, – повинуясь легкому движению указательного пальца чародея, голубая искорка спрыгнула со своего места и под общий вздох полетела вниз, с легкостью минуя столетия и тысячелетия. За ней тянулась еле различимая глазом нить вроде паутинной. Капля достигла нижних витков, на миг коснулась алмаза и взвилась обратно, точно притягиваемая некоей силой. Спираль распрямилась, зависнув в воздухе небывалой стрелой, усыпанной драгоценными камнями, и шлепнулась на стол, вновь обратившись серебряной канителью. – Примерно вот так. Падающий вниз предмет скользит вдоль витков потока времен и возвращается назад, стремясь вернуться к исходному состоянию. Не долгий спуск по лестнице, но прыжок в лестничный проем.

– И это действует? – Делле следил за происходящим восторженно расширенными глазами. Казалось, он позабыл о причинах, собравшей здесь всех этих людей, и о плачевной участи Коннахара – куда больше его занимали творившиеся рядом чудеса, настоящие, которые можно вновь и вновь переосмысливать, стремясь достигнуть важнейшего – понять, каким образом они происходят.

– Никогда не проверял, – честно признался Хасти. – Собственно, это было придумано исключительно ради умственного развлечения. Слишком велика вероятность того, что связующая нить не выдержит и удерживаемое ею тело канет в глубины Бесконечности. Слишком огромно количество Силы, необходимое для победы над временем. Да и зачем? Ради чего? Загадки прошлого не настолько занимали меня, чтобы рисковать из-за них жизнью.

– Но ведь можно изменить саму историю! – воскликнул Делле, всплеснув руками. – Вспомним сравнительно недавние события в Немедии. Что, если убить Тараска Эльсдорфа и Менхотепа Стигийца еще до того, как они узурпируют трон? Тысячи людей были бы спасены, король Нимед прожил бы еще долгую жизнь, а семейство Эрде…

– И некий Конан из Киммерии не встретил бы некую Дженну Сольскель, и Коннахар, их сын, не появился бы на свет, – перебил одноглазый маг. – И Меланталь Фриерра не стала бы женой Райана Монброна, и мы не сидели бы сейчас здесь, а Проклятие Безумца по-прежнему тяготело бы над Рабирами. Именно поэтому однажды и навсегда я запретил себе даже думать о путешествиях в прошлое.

– Тогда как насчет возможности узнать будущее? – не унимался мэтр Ариен, явно понимавший в рассуждениях магика больше, чем все присутствующее, вместе взятые. – Хотя бы на несколько лет вперед?

– Разве можно попасть в место, которого еще не существует? – остановил разгулявшийся полет фантазии ученого мужа Одноглазый. – С равным успехом можно собирать еще не посеянный урожай или читать ненаписанную книгу. Будущее рождается из сегодняшнего дня. Каждое наше действие влияет на то, что произойдет в следующее мгновение.

– Жаль, – искренне огорчился месьор Делле, напрочь не замечавший угрожающих взглядов аквилонского монарха. Мэтра, похоже, осеняла одна сногсшибательная идея за другой. – Но, предположим, отыщется средство осуществить этот замысел с падающей каплей. Тогда вполне возможно отвратить угрозу жизни Коннахара! Если «капля» упадет спустя несколько мгновений после того, как принц и его спутники окажутся в пределах мира прошлого, и унесет их с собой, тогда они пробудут в этой вашей крепости всего пару ударов сердца и тут же исчезнут, вернувшись к нам!

– Если бы так, – отрицательно покачал головой колдун из Рабиров. – Ты забыл: время не стоит на месте. Оно непрерывно движется – и здесь, и там. Мальчишки уже прожили в Цитадели почти три седмицы – ума не приложу, как им удалось? – и это событие оставило свой след на скрижалях истории. Пускай маленький и незаметный, но неизгладимый. Отменить этот след – означает изменить историю мира. Пускай поначалу в самой малости, но кто знает, к каким последствиям это приведет спустя тысячелетия? Нет, есть только один выход. Если и можно их спасти, то только из того мгновения, в котором они пребывают – из четырнадцатого дня месяца Саорх года Падения Полуночной Цитадели. Обожди немного, – он поднял руку, остановив собиравшего что-то рявкнуть Конана. – Дай мне закончить, а потом мы выслушаем все, что хочешь сказать ты.

Из складок одеяний Хасти появилась и легла на столешницу длинная узкая шкатулка черного дерева с вырезанным на крышке диковинным узором из переплетенных ветвей. В ларце, как было известно весьма узкому кругу лиц, хранился Жезл Альвара, сломанная с невиданного древа золотая ветвь, обнимавшая своими листьями сияющий Алмаз древних времен. Увидев шкатулку, киммериец все-таки не выдержал:

– Ты же сам говорил: эту штуку вам одолжили только ради того, чтобы извести Проклятие Рабиров!

– Да, – согласился Хасти. – Однако это единственная вещь, сработанная во времена Цитадели и имеющая самое прямое отношение к событиям тех лет. Она, да еще моя личная сила – ничего иного в моем распоряжении не имеется. Думаю, этого будет достаточно, чтобы поддержать сеть необходимых заклинаний, соединяющих наш день и последний день Крепости… Но! Или-или, мой друг, – в голосе магика прозвучало сочувствие. – Или жизнь твоего сына, или борьба со Словом Безумца, уничтожающим Пограничье.

– А осуществить то и другое – никак нельзя? – негромко и деловито спросил да Кадена. – Выручить мальчиков и уж затем заняться Проклятием? В конце концов, обитатели Пограничья вполне могут обождать пару лишних дней. Насколько я понял из ваших объяснений, им пока ничего не угрожает.

– Могут-то могут, – хмыкнул чародей. – Однако кто поручится, что сил Жезла достанет на оба заклинания? Я не знаю, хватит ли сил Алмаза даже на одно это действие – я ведь уже обращался к его магии и черпал ее полной мерой, пытаясь уничтожить Проклятие там, в Пограничье… Наш талисман, – он постучал согнутым пальцем по крышке шкатулки, – может попросту не выдержать того, что от него требуется.

– Сколько у нас времени? – перебил король Аквилонии. Хасти покосился на толстенную полосатую свечу в виде крепостной башни, возвышавшуюся над камином и оплывшую уже на треть:

– Штурм Серебряных Башен начался где-то после второго ночного колокола. Что происходило потом – сказать не могу. Потом… э-э… меня там уже не было.

– Значит, до полуночи, – пробормотал Конан, явно обдумывая некий собственный план. – А как долго ты провозишься со своими заклятьями – ну, чтобы проложить дорогу вниз по твоей спирали?

– Весь день и весь вечер. Может быть, больше, – поразмыслив, твердо заявил Одноглазый. – Сам понимаешь, раньше никто не совершал ничего подобного. Так что же ты выбираешь, киммериец? Коннахар или Пограничье?

***

– Все равно это безумие! Чистой воды безумие! Они оба свихнулись, а остальные только поддакивают и делают вид, будто все обойдется. А хоть кто-нибудь подумал, что произойдет, если у них ничего не получится? Вдруг эта самая проклятая нить оборвется? Вдруг у Алмаза в самый нужный момент иссякнет Сила? Вдруг Хасти опять переоценил собственные возможности и взялся за невыполнимое?

– Вот так раз, – мэтр Делле оторвался от толстенного фолианта в потрепанной зеленой обложке и подслеповато уставился на причитавшую девицу Монброн. – А я-то думал, тебе без Конни жизнь не мила…

– Да! – запальчиво огрызнулась девушка. – Не мила! И я бы сама прыгнула в эти врата, лишь бы помочь его спасению! Вот только последние дни научили меня думать не только о себе и собственных чувствах! Ну-ка скажи, что начнется, если поползет слух о том, что в Рабирах исчез сперва наследник трона Аквилонии, а затем и ее законный правитель? Я люблю Конни, но боюсь, как бы наши дела не стали еще хуже. А когда я пытаюсь увидеть, к чему приведет этот их безумный план, я вижу только какие-то дурацкие молнии в небе! Я запуталась, я всего пугаюсь, не знаю, на что мне надеяться и я уже ни во что не верю!

Выслушав сию тираду, Ариен только хмыкнул и вновь уткнулся носом в книгу. Айлэ отвернулась от него и, пытаясь успокоиться, побрела через высокую траву к краю поляны. В руках она вертела шнурок с поблескивающими камнями, который Хасти недавно использовал для разъяснения своего замысла. Баронета позаимствовала шнурок со стола, когда все выходили из дома чародея, и выяснила, что разноцветные кристаллы вовсе не нанизаны на серебряные нити, но непонятным образом представляют с ними единое целое. Безделушка чем-то походила на четки митрианских монахов, и девушка бездумно перебирала камни один за другим, ощущая кончиками пальцев их гладкую поверхность.

Место, куда повел своих спутников Рабириец, находилось шагах в пятистах от дома. Здесь баронета прежде не бывала – плоский скальный выступ висел над спокойными водами озера, а на его вершине расположилась почти идеально круглая площадка, заросшая летним разнотравьем. В центре лужайки высились узкие гранитные стелы высотой в два человеческих роста, серые с алыми и золотистыми прожилками, числом пять, замыкая почти правильное кольцо – или пентакль, как сразу же подметила девушка. Во время путешествий с родителями Айлэ уже не раз встречала подобные сооружения. Как правило, таким образом отмечались мощные источники колдовской силы. Иногда они пребывали заброшенными и забытыми, иногда – известными и посещаемыми не только магиками, но и обычными людьми, рассчитывавшими прикоснуться к святыне и попросить ее о чем-либо.

Самым древним и прославленным каменным кругом считался Танец Великанов в Киммерии, около священной горы Бен Морг, но туда чета Монбронов пока не наведывалась. Развалины другого знаменитого кольца – если верить легендам, построенного кхарийцами – лежали в Коринфии, в полуденной части Карпашских гор, и Айлэ повидала их своими глазами. Коринфский круг состоял из тридцати с лишним огромных продолговатых камней черного и бурого оттенков, разбросанных там и сям по небольшой долине. Вершины некоторых камней соединяли уцелевшие каменные перемычки, но большинство стояли, покосившись, а то и вовсе скатились вниз по склонам. Несмотря на жаркий день, в долине Кольца веяло холодком, матушка довольно скоро начала жаловаться на головную боль и марево перед глазами, и Монброны ушли. Девочка Айлэ тогда ничего особенного не почувствовала, ей просто было очень интересно шнырять между огромными валунами, прячась от родителей.

– Самое подходящее место, – заявил Хасти, небрежно махнув рукой в сторону каменного кольца. – Начнем, когда стемнеет, а пока мне нужно кое-что подготовить.

Подготовка, о которой говорил Одноглазый, оказалась весьма своеобразной. Ариену, Иламне и Айлэ поручили перетаскивать на луг из дома указываемые колдуном книги, а также непонятного назначения и содержания мешки, металлические шкатулки и стеклянные флаконы, наполненные сыпучими порошками. Конан и Рейе, поговорив о чем-то с Хасти, долго копались в пристроенном к дому чулане, громыхая там каким-то железом и ожесточенно споря. Пуантенским егерям велели развести огонь в кузне, и в мирную тишину поместья вплелись размеренные постукивания молота и яростное шипение раскаленной стали, погружаемой в воду.

Общая суматоха длилась до шестого вечернего колокола, после чего Хасти безвылазно засел на втором этаже своего дома, запершись изнутри и настоятельно попросив не мешать ему. Ожидать каких-либо действий до наступления полуночи не приходилось. Невольные гости усадьбы бродили где вздумается, то и дело затевая споры касательно исхода грядущего предприятия, его разумности и вероятных последствиях.

Девица Монброн в общем-то и не сомневалась, какое решение будет принято. Бедствия Пограничья пока отсрочены на неопределенный, но довольно долгий срок – пока во главе сообщества скогров остается наделенная странным благословением – или проклятием? – Хранителя Зверей маленькая Принцесса Диса. Участь же Конни и его спутников должна решиться нынешней ночью. Но, чем больше Айлэ раздумывала о готовящейся церемонии, тем сильнее ей казалось, что замысел обречен на провал. Что-нибудь обязательно пойдет не так – ведь это постоянно случается с любым планом Хасти, каким бы выверенным и точным тот не казался на первый взгляд! Они потеряют не только Коннахара, но и его отца. Что тогда? Неизбежная сумятица в Аквилонии и волнения в соседних странах. Да, у госпожи Дженны достаточно твердая рука, чтобы удержать в повиновении собственное королевство, но кому перейдет право наследования? Лаэгу, мальчику двенадцати лет? Сумеет ли он дожить до своего совершеннолетия? Четверть века правления Аквилонского Льва отчасти усмирили дворянскую вольницу, но, если правитель сгинет где-то в Рабирийских Холмах… Ну почему, почему у нее тогда не хватило настойчивости и решительности отговорить Конни? Почему она не предугадала, к каким последствиям приведет их неумелое колдовство? Впрочем, виноваты не только они, но и Хасти тоже – что ему стоило открыть свой злосчастный портал не прямо в доме, а где-нибудь за его пределами?

Но если все получится… Если она снова встретит Конни… Разве любая цена не покажется недостаточной, чтобы оплатить этот миг?

…Темнело, разглядеть буквы на пергаментных страницах стало почти невозможно, а потому мэтр Ариен с величайшим сожалением оставил штудирование принесенных фолиантов. Его немедля заинтриговали словно вырастающие из земли гранитные обелиски, и ученый муж решил познакомиться с ними поближе. Осмотрел со всех сторон, похлопал по шершавым теплым бокам и недоуменно обратился к Айлэ за разъяснениями. С точки зрения преподавателя истории древних языков, валуны были и оставались всего лишь валунами. Никакой тебе колдовской ауры, выбитых надписей или хотя бы ощущения холода, неизменно связанного с любым местом творения чар!

– Они у нас существа неторопливые, пробуждаются неохотно, и только если их долго упрашивать, – на тропинке, ведущей от озерного берега и дома, появился Хасти. Перемещения долговязой фигуры отмечало желтое пятно свечи, заточенной в кованый фонарь с бесцветными слюдяными стеклами. Через свободную руку магика был перекинут некий длинный отрез ткани, волочившийся по траве. Подойдя ближе, Одноглазый водрузил фонарь на макушку невысокого валуна, развернул свою ношу, встряхнул и с гримасой отвращения набросил на плечи. Оказалось, это плащ – сшитый из тонкой кожи, выкрашенный в густо-алый цвет и расшитый понизу золотыми то ли символами, то ли узорами. Айлэ вещь показалась очень красивой, о чем она и сообщила владельцу плаща.

– Знала б ты еще, из чьей шкуры она изготовлена… – мрачно огрызнулся чародей. – Выкинуть бы ее, да нельзя – в некоторых ритуалах без нее никак. Например, сегодня. Где остальные?

– Вон идут, – Делле указал на приближающуюся группу под трескучим факелом, рассыпающим крупные искры. Трое волокли некий сверток, с виду чрезвычайно увесистый и издающий при каждом шаге еле слышный не то звон, не то металлический лязг. Должно быть, именно над этой загадочной вещью и шли сегодня днем хлопоты в кузне. Чуть позади остальных шагал правитель Аквилонии, легко узнаваемый благодаря росту и сложению. Он тоже нес под мышкой какую-то округлую вещь и крикнул еще издалека:

– Хасти, где ты насобирал такого хлама? На вшивом рынке в Шадизаре? Или по такому случаю нарочно обыскал все кордавские помойки? Ты бы хоть раз в году в собственный чулан заглядывал – проржавело все, аж в руках рассыпается! Слушай, а ты уверен, что это барахло мне вообще пригодится? Сам же говорил – твой распроклятый коридор продержится всего несколько мгновений!

– Зато эти мгновения придутся на одну из последних и самых яростных схваток Войны Света, – ледяным тоном, не признающим возражений, отчеканил Хасти. – Порой достаточно не мгновения, но его крохотной доли, дабы разлучить душу с телом, так что сделай одолжение, не спорь. И хватит порочить мое собрание – оно содержится куда лучше, чем ваш хваленый Оружейный зал в Тарантии. Лучшее отдаю, между прочим, от сердца отрываю! Снаряжайся, время уходит. Помогите ему, не то провозимся до рассвета!

Груз, с таким трудом дотащенный Рейениром, Кламеном Эйкаром и десятником Альмариком, оказался запеленатым во многие слои обильно промасленной холстины тяжелым рыцарским доспехом черного железа, предназначенным скорее для всадника, нежели для пешего воителя. Страховидного вида шипастые наплечники придавали броне некое сходство с ободранной шкурой демона, на закраинах и острых выступах матово поблескивали серебряные насечки, кирасу и стальные пластины, прикрывающие пах, украшал сложный серебряный узор. Дополнением к доспеху выступали столь же жутковатого вида массивные поножи и круглый металлический щит, отполированный до мутного зеркального отсвета и осыпанный по краю хищно оскаленными стальными шипами.

Вещь, принесенную лично Конаном, Айлэ решилась поднять и даже какое-то время с усилием продержала в руках, смотря в перечеркнутое решеткой забрало шлема – старинного, похожего на изображение в книге, повествующей о временах основания Аквилонии. Вид у шлема был мрачный и угрожающий, чему весьма способствовали размещенные по сторонам смотровой прорези шипы. Слева поперек макушки тянулась неглубокая вмятина – след давнего удара.

Даже с помощью троих не обделенных силой мужчин процесс облачения варвара в железную чешую занял не меньше полуколокола. Девушки и мэтр Делле старались в это время держаться поодаль. Когда на лужайке воздвиглась устрашающая металлическая фигура, Ариен вполголоса произнес крепкое словцо, а Иламна, нервно хихикнув, предложила:

– Недостает крыльев, хвоста и меча, что огнем в ночи пылает. Ну и чудище!

– Крылья… хвост… сейчас сделаем, – рассеянно пробормотал Хасти, и, не глядя, отмахнул Жезлом. Благой Алмаз оставил в вечернем воздухе расплывающийся голубой след, и за спиной неподвижно стоявшего правителя Аквилонии с легким шелестом развернулись два огромных крыла, похожих на крылья летучей мыши, бездонно-черных и слабо мерцавших вдоль кромок.

Иламна истерически захохотала. Рейе восхищенно присвистнул, пуантенский десятник вытаращился, сплюнул и сделал жест, предохраняющий от дурного глаза.

– Проклятье, какого еще… – поскольку шлема Конан пока не надел, то сумел оглянуться через плечо и оценить творение Рабирийца. – Убери немедленно эту дрянь! В демона меня задумал превратить? Убирай, прах тебя побери!

Крылья несколько раз плавно взмахнули в воздухе – Айлэ ощутила поднятый ими ветерок, растрепавший ей волосы – и растаяли.

– Зря отказываешься, – пожал плечами Хасти. – Кто знает, какая встреча там тебя ожидает? Демонское обличье как нельзя лучше подходит, чтобы отпугнуть всех, кто не вовремя окажется поблизости… Так вот, повторяю в последний раз, ибо более возможности объяснять что-либо у меня не будет. Врата продержатся дюжину, от силы два десятка ударов сердца, затем исчезнут. Попытка у нас всего одна. Где бы ты ни очутился, сразу же смотри по сторонам – Коннахар должен находиться неподалеку. Его друзья, полагаю, держатся рядом с принцем. Хватай Коннахара и тут же прыгай обратно. Вытащишь остальных – отлично, если нет – жаль, но не задерживайся ни в коем случае. Помни, Крепость вот-вот начнет, если уже не начала разрушаться. Замешкаешься – останешься в том времени. Откажет Алмаз или подведут заклинания – застрянете неведомо в каком столетии или сгинете в пропасти Времени… Если там будет горячо – доспех отражает почти любую магию. Рубиться тебе навряд ли придется… или, может, все-таки одолжить тебе мой Лунный Серп?

– Своим обойдусь, – ответил Конан, приподнимая двергскую секиру. Из-под шлема голос звучал глухо, но узнаваемо. – Начинай колдовство, маг.

Одноглазый круто повернулся, отчего полы его плаща взлетели, описав багряный полукруг, и вошел в пространство между каменными глыбами.

***

Начало нынешнего ритуала – уже третьего, коему стала свидетельницей Айлэ Монброн – изрядно отличалось от проведенного на Волчьей Башне коронного замка Вольфгарда или того, что пытались осуществить Коннахар с единомышленниками. На сей раз обошлось без долгого вычерчивания пентаклей, зажигания круга свеч и приношения жертв. Хасти просто уселся, скрестив ноги, у подножия одного из обелисков, держа сияющий золотом Жезл в левой ладони, поглубже надвинул капюшон и словно бы ушел в себя, став еще одной каменной статуей в кругу. Место справа от него занял медный поднос, в определенном порядке уставленный откупоренными флаконами и коробочками. Время от времени он протягивал руку, набирал щепоть порошка и рассеивал в воздухе. Иногда горстка цветной пыли скрывалась под складками капюшона – то ли магик ел его, то ли вдыхал, понять было невозможно. Зрителям велели молчать, что бы они ни увидели, Конану – встать строго напротив чародея в проеме между камнями и ждать возникновения Врат.

…Сначала появился ветер. Он вкрадчиво засвистел над травой, заставил гнуться макушки окружающих поляну сосен, затеребил одежду людей. Поднимающийся месяц отбросил от дремлющих камней еле заметные синеватые тени. К свисту ветра добавился новый звук – низкий, глухой вой или стон, доносящийся словно из-под земли. Должно быть, именно это имел в виду Хасти, упомянув «пробуждение» каменного круга – темные громады обелисков светлели изнутри, как будто глубоко в их каменной толще вспыхивали свечи.

Свет разгорался все ярче, но освещал он только маленькое кольцо травы, примыкающее к камням, и потому все остальное – поляна, лес, озеро – по контрасту казалось погруженным в еще более глубокий мрак. Повернув голову, Айлэ не смогла разглядеть своих соседей, хотя для нее, уроженки Рабиров, никакая тьма не могла быть непроницаемой. Отчетливо различались только круг камней, полыхающих оранжево-голубым огнем, сидящая фигура в алом с блестящей искрой в руках, да стоящий напротив темный силуэт в причудливых доспехах. Оба человека были лишены обличья – лицо Хасти пряталось под капюшоном, а аквилонский король надел шлем и опустил решетку забрала. Двулезвийная секира в его спокойно опущенной вниз руке переливалась собственным мерцанием, от темно-синего до небесно-лазурного.

Тягучая, громыхающая песнь магических камней стала звонче, в нее вплелось металлическое гудение – как отголосок уже отзвеневшего бронзового гонга. Гранит превращался в прозрачный хрусталь, оплывающий свечным воском, из его недр медленно всплывали запутанные клубки черных, красных и белых нитей – рыбы, стремящиеся из глубины к солнцу. Достигнув прозрачной поверхности, клубки распластывались по ней, образуя стремительно меняющиеся знаки, неизвестные руны или просто диковинные рисунки. В одном из камней возникло медленное вращение – знаки двигались сверху вниз и снова к вершине. Баронета Монброн так увлеклась невиданным зрелищем, что забыла требование хранить молчание и громко взвизгнула – впрочем, имелось от чего.

С безоблачного неба в центр поляны ударила молния. Огромная, ветвящаяся, бледно-лилового цвета с трепещущей розовой каймой. Падая, она в неуловимый глазом миг разделилась на пять отростков, каждый из которых вонзился в макушку одного из камней. На пару ударов сердца все замерло – соединивший небо и землю огромный сполох, сверкающие обелиски, жадно впитывающие в себя весь блеск и ярость зарницы, застывшие в причудливых позах люди на поляне. Сотканный из молний купол висел над каменным кругом, водопад алых и серебряных искр проливался на окаменевшего в своей неподвижности Хасти, а обернувшиеся хрусталем гранитные валуны продолжали творить свое волшебство. Поглощенная молния стремительно выплеснулась из них лучами радужного света, объединившими пять камней в диковинный живой пентакль.

В середине, где лучи пересекались особенно часто, возникло темное пятно. Оно росло, расширялось, пока вдруг не распахнулось трескучей аркой магических врат, наполненной медленным вращением потоков фиолетового, аквамаринового и золотого. Тонкие нити, сорвавшиеся с Алмаза Альвара, прыгнули в глубину проема и сгинули там, словно прокладывая дорогу. Остроконечный капюшон Хасти слегка дрогнул, подавая знак. Айлэ хотела зажмуриться, чтобы не видеть, как живой человек сгинет в колдовской пропасти, тянущейся от Сегодня к Вчера, но не сумела.

Лев Аквилонии хорошо усвоил наставления своего друга-чародея относительно краткости существования Врат. Он не замешкался ни на мгновение: шаг – и он меж хрустальных глыб, переливающимися всеми красками радуги, второй – и фигура, закованная в черный доспех, на котором почему-то не отражается игра колдовских бликов, проваливается в круговорот Портала. Тот пошел было волнами, как потревоженный омут, но вдруг посветлел и засиял невыносимым ртутным блеском, серебристым жидким зеркалом без единого изъяна.

Каждое из мгновений растянулось для баронеты Монброн по крайней мере вдесятеро. Где-то вдалеке размеренный, лишенный интонаций голос произносил слово за словом, строку за строкой:

Есть невидимые грани, что незримо делят мир, и они имеют цвет, и вкус, и звук.

Если тронешь хоть одну – мир, как арфа, зазвучит и рассыплется созвучьями вокруг.

Затаившееся время пробудится от любви, и года твои помчатся, как вода.

Запоздало обернувшись, ты увидишь, как живых заволакивает тусклая слюда.

Мир качнется, повернется, звезды дрогнут в темноте, ветер встанет, и оглушит тишина.

Мы останемся внезапно в бесконечной пустоте из забытого угаданного сна…

Неспешная и неостановимая круговерть портала вызвала у Айлэ головокружение, и она отвела взгляд в сторону, зацепившись за раскачивающийся золотистый огонек на самом краю поляны, где луг сменялся подлеском.

«Это факел, – озадаченно сообразила баронета. – Кто-то стоит на опушке и машет факелом. Но зачем?»

Додумать она не успела – гладь Портала раскололась сверху донизу, из него вывалилась согнутая пополам фигура, тут же покатившаяся по земле. Следом появился второй человек… нет, двое – один волочет на себе потерявшего сознание товарища… Споткнулся, запутавшись в собственных ногах, упал… Еще один, вылетевший так стремительно, будто его с силой толкнули… Последний – в шипастой броне, но уже без шлема и щита, еще продолжающий отмахиваться от наседающих врагов…

Врата ослепительно полыхнули напоследок малиновым и багровым, закрутились стремительной воронкой и провалились внутрь себя. Сотканный из грозовых нитей пентакль померк, осыпав пространство между камнями облаком желтого пепла. Явившиеся из портала люди слабо шевелились, на ногах устоял только Конан, озиравшийся с видом человека, внезапно попавшего из темного помещения на яркий свет. Полыхающие обелиски медленно гасли, но оставляли еще достаточно света, чтобы разглядеть лица окружающих. Хасти рывком отбросил капюшон плаща, потрясенно уставившись на то, что он держал в руках.

Считанные мгновения назад это была золотая ветвь с укрепленным около вершины сияющим алмазом величиной с лесной орех. Теперь искусно вырезанные ветви поникли, тонкие золотые листья скрутились, сморщились и покрылись копотью, а Алмаз, один из Трех Благих Камней, былая основа могущества Потаенного Града, огромной тусклой каплей стекал вниз, оставляя за собой буро-зеленый след. Под изумленным взглядом единственного зрачка одноглазого мага капля достигла костяной рукоятки в мелкой сеточке трещин, повисела… и упала. На месте ее падения расплескалась небольшая светлая лужица, быстро впитавшаяся в мягкую почву Рабирийских Холмов. Магик неосознанно стиснул ладонь крепче – и жезл, выкованный в незапамятные времена альбийскими умельцами, распался горсткой темных комочков.

Туда, где билось сердце существа, назвавшего себя Элларом из Рабиров, воткнулась длинная холодная игла, которой предстояло остаться навсегда. Алмаз погиб. Погас. Умер. Чужой ребенок остался жить, а Благой Кристалл умер.

– Твое колдовство окончено? – смутно знакомый голос поблизости. Чародей кивнул – не отвечая, просто, чтобы показать, что слышит. Сейчас он соберется с силами, встанет и пойдет осмотреть мальчиков. Наверно, им изрядно досталось. Они не заслужили того, что выпало на их долю по его неосторожности. Но теперь они здесь, в безопасности, там, где им надлежит находиться. Их путешествие окончено.

Короткий тяжелый удар в левый висок – и тьма. Спокойная, утешающая тьма. Странно, ему же никогда не нравилось оставаться в темноте. Вечно мерещились какие-то чудища. Как глупо – называть себя Всадником Ночи и при этом бояться темноты… Дурацкое прозвище, кто его только выдумал?..

ЧАСТЬ 3. ЗАЛОЖНИКИ СУДЬБЫ

Глава первая. Возвращение

15 день Второй летней луны.

Треск крошащегося гранита, лязг сталкивающихся клинков, рев огня и частый стук дождевых капель заполняли сны Коннахара из клана Канах, старшего сына своего отца и наследника Аквилонского королевства. В туманной завеси ливня мелькал разъяренный гигант в белом, с лицом – маской Безумия, пытаясь одолеть закованное в черные латы создание, шагнувшее из сияющей арки Врат. Размытые брызги крови на белых одеждах, мраморные плиты под ногами, блестящие от воды и покрытые сетью разбегающихся глубоких трещин.

Исход сражения в Серебряных Пиках уже не имел никакого значения – Владыки Цитадели, ради спасения которого они отважились на этот безрассудный шаг, здесь не было. Треножник из огромных бревен стоял пустым, под ним валялась цепь с оковами – и все. Они не успели. Исенна Феантари, Безумец древних легенд, выполнил свою угрозу. Летописи не солгали – Темный Всадник навсегда покинул этот мир…

Или нет? Или падение Полуночной Цитадели не стало окончательным завершением этой долгой и запутанной истории?

Впрочем, ему не суждено это узнать – он ведь погиб вместе с остальными защитниками Крепости в миг, когда обрушилась Вершина, сметенная натиском вырвавшейся на свободу раскаленной лавы. Его смерть была легкой – стремительное падение через водоворот белых искр и удар о твердую поверхность.

Но если он умер, то почему по-прежнему испытывает боль? Болит все, что только можно, с головы до ног, до последней крохотной косточки и жилки. Такое впечатление, что его долго и целеустремленно протаскивали между каменными жерновами, а потом безжалостно швырнули под ноги марширующему легиону. Хотя кто знает, может, на Серых Равнинах так и положено – чтобы бесконечные страдания, чтобы тоска по незавершенным делам, чтобы одиночество?..

Откуда в таком случае взялись кружащиеся рядом тени, подхватившее и куда-то поволочившее его бесчувственное тело? Кому принадлежал умоляющий голос, окликавший его по имени? Что за возня происходила рядом, возня, сопровождаемая протестующими вскриками и чьим-то возмущенным ревом? Или души погибших одновременно с ним не желали покорно следовать за посланцами Владыки Судеб?

Похоже, он ошибается, причисляя себя к мертвецам.

Расплывчатые образы перед глазами постепенно приобрели четкость и осмысленность. Он лежит на чем-то мягком в небольшой комнате, тускло освещенной настенным шандалом в три свечи. Справа – если слегка повернуть голову – узкое закрытое окно в мелких стеклах. За окном темно, значит, на дворе ночь. Или окно наглухо закрыто снаружи ставнями. Слева – низкий стол, где стоят медный кувшин, тазик со свисающим мокрым полотенцем, и какие-то склянки. Вплотную к его постели придвинуто кресло с высокой резкой спинкой. В кресле, неловко склонившись набок и подперев голову рукой, устроилась незнакомая девушка, на вид лет шестнадцати. Девица выглядела до чрезвычайности уставшей и постоянно роняла голову с небрежно скрученным на затылке узлом темных волос. Спустя миг она вздрагивала и просыпалась. Одета незнакомка по-мужски – облегающие штаны, некогда белая, а теперь изрядно засалившаяся рубаха, замшевый жилет. На отвороте приколот яркий гербовый значок – терновник в обрамлении колючих ветвей. Кто это такая? Где он находится? Вряд ли в Цитадели. Значит, ему удалось избежать общей гибели в Серебряных Пиках? Куда же он попал? И сколько времени прошло с момента, когда их маленький отряд прорвался в Вершину?

Должно быть, Коннахар пошевелился – девица встрепенулась, ахнула и уставилась на него, широко распахнув глаза. Они оказались яркими, пронзительного малахитового цвета, и донельзя встревоженными. Незнакомка смотрела, словно не веря до конца увиденному и чего-то ожидая.

– Ты кто? – попытался выговорить Конни, но издал какой-то нечленораздельный хрип. Зеленоглазая прыжком взвилась из кресла, захлопотала, пытаясь влить в пересохшее горло подопечного травяной настой и время от времени оглядываясь на закрытую дверь. То ли боялась кого-то, находящегося снаружи, то ли ожидала чьего-то прихода. Спустя десяток ударов сердца Конни удалось откашляться и шепотом повторить свой вопрос: «Ты кто? Где это мы?»

– Ты меня не узнаешь, – не спросила, но с грустью подтвердила незнакомка. – Это все из-за времени. Но собственное имя ты хотя бы не забыл?

– Коннахар, – почти по слогам выговорил молодой человек. – Я – Коннахар Канах, а ты… – в голове замельтешили лихорадочно сменяющие друг друга образы, соединяющиеся в единое целое. – Ты… Я же знаю тебя! Ты Айлэ! Баронета Айлэ диа Монброн, моя…

– Тише, – умоляюще зашипела девушка, бросая очередной испуганный взгляд на дверь. – Тебе нельзя много говорить. Не надо, чтобы они знали, что ты очнулся. Конни, ну пожалуйста, лежи тихо. Я думала, ты до утра не придешь в себя. Лекарка из меня никакая, а позвать на помощь некого… Слушай, ты хочешь знать, что тут происходит, или нет?!

– Хочу, – принцу Аквилонии ничего не оставалось, как смириться с требованиями своей сиделки. К тому же в голове по-прежнему кружились отголоски пугающих снов, перемешиваясь с явью и не желая удаляться. Пересевшая ближе Айлэ держала его за руки, говоря быстрым, чуть задыхающимся шепотом:

– Я так боялась, так боялась, что у них ничего не получится… Ты действительно был в Полуночной Цитадели? Великие Небеса, о чем я говорю! Мне ведь надо так много тебе рассказать! Мы в Рабирах, в магической школе Хасти, в пристройке к его дому. Сейчас начало ночи пятнадцатого дня Второй летней луны, то есть вы сгинули невесть куда ровно на три седмицы. Помнишь, с чего началась эта свистопляска – портал, который открывал Одноглазый, чтобы отправиться на поиски Проклятия? Так вот, Слово Безумца нашлось. Оно в Пограничье, – Конни сдавленно охнул. – Да-да, мы умудрились переместить его в Вольфгард, а поскольку там хватает созданий нелюдского происхождения, оно решило подчинить себе Карающую Длань. Ему это почти удалось – оборотни взбесились, напали на людей и взяли в осаду коронный замок, но уцелевшие горожане его отстояли. Благодаря твоим родителям. Не волнуйся, они живы – и твой отец, и госпожа Дженна, и Лаэг, и маленькая Ричильдис. Только она ушла к оборотням.

– Дис? К оборотням? Зачем? – оторопел Конни, с трудом осознавая услышанное. Ему не раз доводилось слышать о врожденной склонности Карающей Длани к потере рассудка, а если вдобавок на них навалилось Проклятие… Что за ужас сейчас творится в Пограничном королевстве, и все по его вине!..

– Потому что твой отец когда-то заключал договор с Хранителем Зверей, а теперь настала пора расплачиваться, – туманно объяснила баронета Монброн. – В общем, присутствие Дисы лишает скогров тяги к пролитию крови, однако не превращает их обратно в людей. Они стали животными, и Ричильдис увела их куда-то в леса. Король Эртель тоже обратился и ушел с ними. Трон Пограничья опустел, между людьми и оборотнями грозит опять начаться вражда, и потому твой отец сделал единственное, что могло помочь – взял Пограничье под свою руку. Об этом пока еще никто не знает, только мы.

Она извлекла из тазика влажную льняную тряпицу и быстрыми, легкими движениями вытерла лицо подопечного. Оглядела, склонив голову к плечу, и одобрительно кивнула:

– По крайней мере, ты сейчас похож на человека, а не на покойника трехдневной давности. Слушай дальше. В портал упали не только Хасти и ты со своими дружками, но и я, причем меня угораздило оказаться в компании с Одноглазым. Про наши странствия и бедствия я тебе потом расскажу, главное – что мы тоже добрались до Вольфгарда. Хасти потолковал с твоим отцом, рассказал, что и как, и Его величество решили ехать в Рабиры. Гнали без передышки почти седмицу, успели как раз к дню, когда предстояло исчезнуть Стене Мрака вокруг Холмов. Тут начались сплошные неприятности. Рабирийцы, придя в себя после Грозы, объявили войну людям. Пуантенской армии пришлось штурмовать мост через Алиману, потому что гули построили там засеку и отстреливались. Мы добрались до Токлау, выяснили, что Золотой Леопард и да Кадена уцелели, что всем обитателям форта пришлось выдержать осаду, а тебя и остальных нет в Рабирах…

– Погоди, погоди, – остановил обрушившийся на него поток сведений Коннахар. – Ты хочешь сказать, мой отец здесь? Здесь, в Холмах?

Айлэ молча кивнула. Конни зажмурился и затряс головой:

– Он же меня убьет! Собственноручно! Вздернет на первом попавшемся суку!

– Может быть, но сейчас ему не до тебя, – вздохнула девица Монброн. – Так вот, по настоянию твоего отца Хасти взялся искать, куда вас занесло, и таки нашел. Он задумал смастерить Врата, которые соединили бы день сегодняшний, и тот, в котором вы находились. Это ему удалось, и тогда…

– Так за нами действительно кто-то пришел? – потрясенно спросил наследник Трона Льва. – Я помню… Появилось какое-то стальное чудовище и вызвало на бой Исенну… Мне казалось, я узнаю голос…

– Ты видел Исенну? – потрясенно ахнула Айлэ, забыв о намерении не отвлекаться на посторонние рассуждения. – Правда? И какой он?

– Мерзавец и сволочь редкостная, – отрезал Коннахар безо всяких раздумий. – Правильно его прикончили. Вот это я видел своими глазами – Безумец валялся при последнем издыхании, а Пики как раз начинали рушиться. Надеюсь, он подыхал достаточно долго, чтобы прочувствовать все как следует.

Вспомнилось еще кое-что, сопровождавшее кончину альбийского полководца, но это знание Конни решил пока хранить в секрете. Как только он сможет встать, непременно поделится своей тайной с Одноглазым. Может, чародею пригодятся несколько слов, расслышанных аквилонским принцем в сумятице сражения?

– За вами отправился твой отец, пока Хасти удерживал своей магией Врата, – баронета по привычке намотала на палец темную прядь. – Конан ушел на несколько мгновений в прошлое и вытащил вас обратно. Всех четверых.

– Четверых? – озадаченно переспросил Коннахар. – Но Эвье… Мы потеряли его при штурме, еще на лестнице. Я не заметил, что с ним случилось…

– Из портала вышло четверо, – настаивала на своем баронета. – Правда, я сразу кинулась к тебе и не успела разглядеть лица остальных, но там точно было четыре человека и пятый – твой отец.

– Все это хорошо, – молодой человек поднял руку, попытался потереть лоб и наткнулся на повязку. – Но я чего-то недопонимаю… Мы в гостях у Хасти, верно? Тогда почему его самого здесь нет? Мне казалось, он должен примчаться, чтобы первым услышать такие захватывающие новости. И где мой отец? Папенька уж точно околачивался бы поблизости, дабы выполнить родительский долг: высказать все, что он думает о моих сомнительных подвигах. Что с Ротаном и Льоу? Наконец, кого ты боишься? Ты все время косишься на дверь, словно ждешь, что оттуда выскочит чудовище. Айлэ, скажи правду. Отец в такой ярости, что велел никакого ко мне не подпускать? Тебе тоже досталось? Ты не можешь пойти и сказать ему, что я прошу разрешения поговорить с ним? Я постараюсь его убедить, что ты не имеешь ко всему случившемуся никакого отношения. Или все настолько плохо, что отец не желает даже видеть тебя?

Прежде чем ответить, баронета Монброн помолчала, собираясь с духом.

– Мы в плену, Конни, – наконец выговорила она, отведя взгляд. – Мы все – ты, я, наши друзья, твой отец и Хасти. За дверью караулят наши стражи – мои сородичи. Они расставили ловушку, а мы угодили в нее. Мы – разменная монета в том торге, который сейчас ведет твой отец. Добьется он чего-нибудь или нет, я не знаю. Только нас еще не скоро отсюда выпустят. Если выпустят вообще. Ох, Конни, мне так страшно! – она еле слышно всхлипнула. – После Грозы в Рабирах что-то случилось, и теперь мои соотечественники, кажется, вообще не понимают, что творят.

***

Винный погреб, как и полагается, был холодным, но сухим – благодарение богам и устроителю поместья. Посредине красовались две здоровенные бочки, установленные на козлах, бочонки поменьше, уложенные один на другой, громоздились у дальней стены, вдоль стен громоздились тяжелые ящики с бутылями. Пахло землей и плесенью. Еще в подвале имелась лестница. Она уходила наверх, к низкому потолку, и там упиралась в закрытый деревянной крышкой и заложенный снаружи двумя крепкими засовами люк. Щедрости неизвестных захватчиков хватило на то, чтобы одарить пленников тусклым масляным светильником, парой кувшинов с водой и бросить на земляной пол несколько охапок соломы.

– …Право, месьоры, это становится утомительным. Я начинаю всерьез задумываться, не навлек ли Бриан Майлдаф какого-нибудь проклятья на весь свой род до седьмого колена во время давних своих странствий! Сперва меня выгоняют из родного дома. Потом набрасываются гули. Потом молотит об стену одноглазый маг. Потом пытаются убить альбы, изгаляются дверги, чуть не вышибает дух гнусный Исенна – великая Маб и Покровительница Морригейн, кто же в силах все это вынести, не лишившись рассудка! И вот, едва я с наслаждением зарываюсь носом в такую родную, сладко пахнущую траву с робкой надеждой, что все наконец закончилось, как нас опять немедля хватают, вяжут по рукам и ногам, швыряют в подвал с крысами, ядовитыми змеями и пауками, и обещают казнить завтра на рассвете! Проклятье! Трижды проклятье!

– На твое воображение все эти злоключения никак не повлияли, – ворчливо донеслось из сумрака, едва разгоняемого единственной лампой. – Во-первых, никто тебя не связывал. Во-вторых, нет здесь никаких змей, разве что пауки. И насчет казнить разговора не было, не то я бы услышал.

– Что ты мог услышать, если валялся, точно свиная туша на бойне? – парировал болтун, в коем по тягучему темрийскому акценту легко узнавался Льоу Майлдаф. – Как и я, впрочем. Пресветлые боги, как же я устал! Будто шестнадцать мужиков цепами молотили… Ни рукой, ни ногой пошевелить не могу…

– Зато вовсю сотрясаешь воздух, – буркнул еще кто-то. – Как узнать мертвого барда на поле боя? У него язык еще седмицу после смерти болтается туда-сюда… Эй, кто-нибудь, у кого руки свободны! Достаньте нож у меня за голенищем!

– Свободны-то они свободны, – проворчал Ротан Юсдаль, чудовищным усилием переворачиваясь из лежачего положения в сидячее – все тело было ватным. – Делле, это у тебя, что ли, нож? Тогда сам ко мне ползи. Я теперь знаю, каково простыне, которую постирали, отжали и повесили сушиться…

Невидимый в темноте мэтр Делле витиевато выругался и пополз, извиваясь ужом, поближе к Юсдалю-младшему.

Ситуация и впрямь складывалась плачевная. Портал в Вершинах распахнулся как нельзя вовремя – когда башня уже начала содрогаться от макушки до основания – но те, кто ожидал по ту сторону Врат, отнюдь не лучились гостеприимством. Скорее наоборот: вылетевших из светящейся арки молодых людей немедля подхватили, обшарили, выхватывая из ослабевших рук оружие, и куда-то поволокли.

Юсдаль и Лиессин, прибывшие из далекого прошлого, не могли даже пальцем пошевелить в свою защиту: заклинание, даровавшее им возможность на равных сражаться с альбийскими мечниками, иссякло, обернувшись своей противоположностью – оцепенением и вялостью. Люди, ожидавшие на лужайке со стоячими камнями, попытались оказать сопротивление, но что они могли против трех десятков нападавших? Пленников кого отвели, кого дотащили волоком до погреба под одним из странноприимных домов, втолкнули внутрь, не особенно заботясь о целости костей при падении на земляной пол, и захлопнули за ними люк.

– И что самое досадное, нашим заточением мы обязаны какой-то вздорной рабирийской девице, сильно невзлюбившей людей, – бормотал Ариен, покуда вялые пальцы Ротана ощупывали его сапог в поисках упомянутого ножа. Почтенного преподавателя Обители Мудрости нападавшие не сочли за серьезного противника – в первый же миг кто-то сбил его с ног, крепко навесил в ухо и небрежно стянул грубой веревкой запястья и лодыжки, после чего оставил валяться на траве, наблюдая за происходящим. Месьора Ариена даже не обыскали, что оказалось серьезной ошибкой. Умудренный передрягами жизни в осажденном Токлау, он завел диковинную для ученого мужа привычку – таскать за голенищем сапога длинный узкий клинок. Теперь острое лезвие в руке Ротана пилило неподатливые путы. – Я с самого начала подозревал: тут что-то неладно! Сперва эта госпожа вовсю честила людей едва ли не демонскими отродьями. И вдруг кидается предлагать помощь! Проклятье, Юсдаль, ты не мог бы поаккуратнее с ножом? Руки мне еще пригодятся…

– Ровным счетом ничего ты не подозревал, – резкое замечание Кламена из дальнего угла мигом оборвало рассуждения мэтра. – А если заподозрил девчонку, то какого ляда раньше молчал? Его величество и здешний чародей считали, ей можно доверять. И вообще, с чего ты взял, будто именно она привела нас в ловушку?

– Так ведь ее пальцем никто не тронул! – возопил оскорбленный Делле. Его руки наконец были свободны. Отобрав у Ротана нож, он в два счета освободил ноги и пошел по кругу, снимая веревки с остальных. Пленные, кто оставался в сознании, зашевелились, подтягиваясь ближе к лампе. – Я же видел! Она посмотрела, как вас вяжут, и пошла себе! А прочие с ней еще и раскланивались!

– А второй гуль? – хрипло спросил кто-то из пуантенцев. – Тоже, что ль, с ними? У, поганцы, как они были демонским отродьем, так и остались…

– Да Кадена? Этого не знаю, – честно признался месьор Ариен. – Вообще-то вряд ли. Они с его величеством вроде бы давние приятели, с чего бы ему затевать такие игры?

– А с чего бы это делать герольду покойного Драго? – возразил Эйкар, сбрасывая путы. – Хотел бы я знать, какого рожна им от нас нужно. Повязали, запихали в яму… Может, храни нас Митра, и впрямь казнят, с соблюдением какого-нибудь гнусного ритуала?

– Да заложников они взяли, ваша милость, заложников, – проворчал Альмарик. – У гулей сейчас положеньице аховое: границы открыты, гуляй кто хочешь, хоть Зингара, хоть Стигия. А вояки они, как этот Кадена сам признался, никудышные. Ясно как день: нашими головами торговаться станут. То есть не нашими, понятно, а короля и евойного сынка, да еще, может, одноглазого магика. С нас-то прибыток невелик, могут и в расход… – он аж застонал с досады. – Ох ты ж, судьба-злодейка, не повезет, так хоть в петлю…

– Я же говорю – на нас наслали проклятие невезучести! – не унимался темриец. – Между прочим, месьоры, самое время представиться. Меня зовут Лиессин Майлдаф, вот этого юношу – Ротаном из семейства Юсдаль…

Пока Эйкар и прочие называли себя и накоротке объясняли обстановку, Делле добрался до бочонка, на котором мерцал почти погасший светильник, вынес лампу на середину и, подтянув фитиль, добился того, что в погребе стало немного светлее. Кламен Эйкар глянул вокруг. Ну да, вся свита, не считая самого принца и его взбалмошной подружки. Делле со светильником, вот Ротан и Льоу – лежат пластом на границе светового пятна, на них странные пурпурные доспехи из воловьей кожи, изрезанные и испятнанные подозрительными черными потеками… Пятеро егерей стоят кучкой, тревожно озираясь и вполголоса поминая всякие нечестивые предметы… Альмарик, потирающий шрам на щеке…

– Эгей, где еще один? – вдруг воскликнул Делле.

– Который? – удивился Кламен. – Если ты про девицу Монброн…

– К демонам рогатым девицу, не про нее речь, – отмахнулся Ариен. – Из магических врат вышли четверо да еще его величество король Конан. Айлэ и Коннахара утащили, короля увели, это я видел, двое вон лежат – остался еще один… Митра Пресветлый, это же Эвье, Эвье Коррент! Наверное, он до сих пор без сознания. Сейчас разыщу, – он поднял лампу повыше, сколько позволял низкий потолок, и осторожно пошел вдоль стен, заглядывая за бочки и ящики. Подвал был большой, ряды ящиков и бочек тянулись шагов на тридцать, дальний конец полностью скрывался во мраке. Ариен осмотрел все у подножия лестницы, недоуменно пожал плечами и направился в глубину помещения, окликая на ходу: – Эвье! Ты где? Отзовись!

– Какого бы ляда ему хорониться… Послежу-ка я во избежание… – пробурчал Альмарик и потопал следом за мэтром.

– Эвье? – озадаченно переспросил Льоу. – Откуда? Ротан, я и Конни, больше никто не уцелел. Эвье сгинул еще где-то на середине лестницы, я видел, как он упал… Если только он не отбился и не догнал нас на Вершине, но это же невозможно…

– Силы небесные, – простонал Юсдаль-младший. – Погиб Эвье, мир его праху. Но четвертый, точно, был.

– Кто еще?!

– Льоу, ты не поверишь… Сам до сих пор удивляюсь, руки вперед меня все сделали…

– Вот он! – донеслось из темноты. – Эвь… Ба, но ведь это…

Раздался короткий вопль, мелькнула синяя вспышка, и Делле вылетел к лестнице – спиной вперед и переломившись пополам, все еще сжимая в руке светильник. Без того тусклый огонек немедленно погас. Во мраке послышалась невнятная возня, кто-то зашипел по-кошачьи, Альмарик взревел басом и скверно выругался, в ответ дрожащий от ярости голос выкрикнул что-то на непонятном певучем наречии. Потом донеслась звонкая оплеуха, и раздраженный голос десятника рявкнул над самым ухом у Кламена Эйкара:

– Да запалите же лампу, благородные месьоры, жаба ваша мать! Не рыпайся, коза шелудивая, помахала руками, будет! Тихо, говорю, пока руку не сломал!

Кто-то торопливо защелкал кресалом. Спустя десять ударов сердца фитилек светильника затеплился неярким светом, и стал виден сперва мэтр Делле, свернувшийся клубком на земляном полу, затем Альмарик со своей жертвой. Выражение лица у десятника было зверским, по щеке из трех глубоких царапин стекала кровь. Поймав взгляд Эйкара, пуантенец осклабился и просипел:

– Царапается, стерва, что твоя кошка… Пришлось угомонить малость…

Свою добычу он удерживал, заломив ей обе руки хитроумным захватом, при котором малейшее движение причиняет согнутой в три погибели жертве невыносимую боль. В тусклом свете видны были только огненно-рыжие, коротко обрезанные волосы и узкая спина в таком же, как на Льоу и Ротане, пурпурном кожаном доспехе.

– Чтоб мне лопнуть: девка! – пробормотал кто-то из егерей. – Она-то откудова здесь?!

– Не видал ты девок?! – напустился Эйкар, державший фонарь. – Посмотри лучше, что с книжником, а то он уж вроде как и не дышит! Чем это она его?

– Магичка она, – слабо донеслось с пола. Делле пошевелился и попробовал отнять руки от живота, но тут же вновь съежился со стоном. – Хватанула меня с трех шагов какой-то дрянью… Ох… как верблюд лягнул. Не троньте меня, месьоры, сам оклемаюсь…

– Альмарик, немедленно отпусти ее, – подал голос Юсдаль-младший.

– Даже не подумаю. Чародейку-то? А ну как она всех нас спалит к лешачьей матери?

– Пусти, говорю, – повторил Ротан. – Она больше не будет.

Десятник вопросительно воззрился на командира – Кламена Эйкара.

– Отпусти, – кивнул тот. – Но приглядывайте за ней в оба. И если что…

– То сразу и наповал, – понятливо кивнул Альмарик, разжал пальцы и отступил на шаг.

Незнакомка упруго вскочила и попятилась к закутку, образованному стеной и пирамидой винных бочек. Полусогнутые руки она держала перед собой, но не так, как это делал бы готовый к драке гуль при наличии своих когтей, и не сжатыми в кулаки, а словно бы отталкивая от себя нечто раскрытыми напряженными ладонями. Дрожащий свет лампы отражался в миндалевидных серых глазах, быстро перебегавших с одного обитателя погреба на другого. Девица оказалась довольно высока ростом и худощава. Наверное, в иных обстоятельствах и в другом настроении она была бы весьма привлекательна, даже, пожалуй, красива – у нее были правильные тонкие черты лица, сейчас, увы, перемазанного засохшей грязью и запекшейся кровью. И сразу притягивали взгляд великолепные волосы, густые, непокорные кудри темно-рыжего с алым оттенка, открывающие ушки прирожденной сиидха – заостренные, как у животного.

Несколько мгновений слышно было только громкое сопение изумленных егерей да стоны приходящего в себя Ариена. Потом Льоу замороженным голосом сказал:

– Если это та, о ком я думаю… а другой на Вершине не было и быть не могло… и если это ты, маленький поганец, ее сюда притащил… то ты, Ротан, свихнулся больше, чем сам Безумный Исенна!

Юсдаль открыл рот, собираясь возразить, но его перебила рыжая девица – похоже, упоминание имени Исенны подвигло ее на небольшую речь. Интонации были ледяные, что же до языка, то поток необычайно певучих слов, казалось, состоящих из одних протяжных и звонких гласных звуков, заставил недоуменно переглянуться всех без исключения присутствующих, не исключая и Ротана с Лиессином.

Когда же альбийка умолкла, Ротан взвыл и с досады треснул себя в лоб:

– Все исчезло, все забыл! Ни слова не понял, а ты? Ну хоть что-нибудь, Льоу? На языке Цитадели?

– Не помню ничего, – угрюмо буркнул темриец. – Да кашлял я на цитадельское наречие! На кой ты ее приволок, умник?

– А что, надо было бросить ее там на верную гибель? – взвился Юсдаль-младший. – Башня вот-вот могла разрушиться прямо у нас под ногами, а она лежала на самом краю. Я просто не мог ее оставить!

– Ни хрена не разумею, об чем они толкуют, – пробурчал Альмарик довольно громко.

– Ах, какое удивительное благородство! – ехидно возопил Лиессин, с трудом садясь и прислоняясь к груде ящиков. – Ну-ка ответь, как ты ей теперь растолкуешь, что минуло неведомо сколько не десятков, но тысяч лет? Чудесно, замечательно, ты совершил подвиг, достойный упоминания в легендах – спас прекрасную даму! Вот только спасенной красавице вряд ли отыщется место в нашем мире. Она же чистокровная айенн сиидха, для нее люди – говорящие животные! Она с ума сойдет, когда узнает, что от ее сородичей остались только легенды, а вокруг полным-полно людей!

– Так, – Кламен не выдержал и вмешался в маловразумительную перепалку. – Похоже, из всех нас вы одни знаете, что это за пташка. Прекратите, Сет вас пожри, вести себя так, будто нас тут нет! Что еще за чудо вы притащили?

– О-о, это чудо зовется госпожой Иллирет ль’Хеллуаной. Магичка, и не из последних. Умеет вызывать молнии с небес и огонь из-под земли. Ага, месьор Эйкар, вижу, как у вас глаза заблестели. Думаете, вовремя судьба подарочек послала? Не особенно обольщайтесь, – хмыкнул Майлдаф. – Она, изволите видеть, сиидха, то есть, если попроще, альб. Человеческих языков не разумеет вовсе, а альбийский мы с Ротаном… хе-хе… подзабыли. Так что тяжело будет ей объяснить, чтобы она все бросала и вызволяла нас из тюрьмы. Вон, видите, как смотрит? Небось прикидывает, сжечь нас разом или начать с Альмарика, чтоб неповадно ему было девкам руки крутить. Вообще-то может, ой может…

– Ты, между прочим, тоже сиидха… в какой-то мере, – напомнил Ротан. – Вот и попробовал бы сказать ей, что мы не желаем ничего плохого. Мол, сами по уши в бедах. Неужели матушка не выучила тебя хотя бы паре слов на родном языке?

– Те слова, которым я научился от матушки, при дамах не произносят, – огрызнулся Лиессин. Все же, поразмыслив, он изрек длинную фразу, полную протяжных гласных и пересыпающихся шипящих.

Ответ последовал немедленно – краткий, музыкальный и совершенно невразумительный.

– Гм, – только и сказал Лиессин, пожимая плечами.

Прятавшаяся в закутке тень, видимо, решила, что люди не столь опасны, как кажутся, и пора брать дело в свои руки. Никто не сумел уловить мгновения, когда она возникла в тусклом оранжевом кругу, отбрасываемом лампой. Егеря насторожились было, но альбийка змейкой скользнула мимо, присела на корточки и, прежде чем кто-либо успел ей помешать, совершила нечто странное: одной рукой ухватила за запястье Ариена, а другой – Льоу.

Пальцы у нее были холодные и цепкие, немедля пресекшие любую попытку вырываться. Лиессин потом под большим секретом признавался, что ощущение было наистраннейшее – словно бы некий ловкий невидимка без малейшей боли раскрыл ему череп и принялся быстро-быстро списывать все содержимое памяти на бесконечный пергаментный свиток. Длилось непонятное действо считанные мгновения, после чего девица отдернула руки, встала и отчетливо произнесла на чистейшем аквилонском наречии:

– Вы кто? Я помню тебя и тебя, – легким наклоном головы она указала на Юсдаля и Майлдафа. Ротан, несмотря на безмерное удивление, едва не прыснул: похоже, вместе со знанием языка чародейка позаимствовала и протяжный темрийский акцент Лиессина. – Помню бой в Вершинах… Но куда подевались остальные? Что это за место? И кто эти люди?..

***

– …Восемь тысячелетий, – повторила ль’Хеллуана, глядя куда-то прямо перед собой. Ее зрачки сжались в точку и слегка остекленели. – Ничего не осталось… Моего мира больше не существует. Им завладели смертные… Зачем я здесь, человек? На что ты обрек меня своим мимолетным состраданием? Почему не дал умереть вместе с моим народом?

– Ну вот. А я тебя предупреждал, – пожал плечами Майлдаф. – Валяй, благородный рыцарь, объясни ей еще разок, что все ее соотечественники погибли восемь тысяч лет тому, но огорчаться, мол, не надо. Все еще образуется. А?

– Да погодите же! – вскричал Ротан. Прочие узники только ошарашено водили взглядом от альбийки к Ротану и обратно, не в силах поверить в только что изложенную невероятную историю и тем более – смириться со столь тесным соседством настоящей живой альбийской магички. – Выслушайте меня! И вы тоже, госпожа Иллирет, послушайте, не впадайте в отчаяние! Я знал, что делаю! Я сейчас все объясню, только не перебивайте! И обещайте, что об этом никто не узнает, а то мне отец с матушкой такое устроят… Клянетесь? Никому, никогда ни единого слова?

– Ты к делу переходи, – буркнул Льоу. – Еще клясться тебе тут… Давай, излагай, сказитель.

– Ну… все началось с Меллис, моей ненаглядной сестрицы. Она затеяла тайком копаться в отцовских сундуках, где лежат его запрещенные к распространению хроники. Те, которые еще ждут своего времени. Их там скопилась целая кипа – за время службы при дворе отец умудрился везде сунуть свой любопытный нос. Он ведь был и советником короля, и хранителем Большого Архива, и сочинителем на досуге… Так вот, в числе прочего мы нашли множество заметок касательно Битвы Драконов.

– Пресловутый Немедийский переворот? – влез Делле. Он уже оправился после полученной от Иллирет магической оплеухи и время от времени принимал живейшее участие в беседе – особенно там, где речь заходила об исторических фактах. – Весна 1294 года от основания Аквилонии? Да, в тамошних событиях до сих пор осталось множество белых пятен и нераскрытых тайн…

– Мэтр, он ведь просил не перебивать, – напомнил Эйкар. Альмарик высказался проще:

– Заткнись, а?

Месьор Ариен торопливо прикрыл себе рот ладонью и часто закивал.

– В числе всего прочего там хранилось длинное своеручное послание моему отцу от Долианы Эрде, предводительницы Рокода на Полуночи Немедии, – продолжил Ротан. – В письме рассказывалось, зачем и почему герцогиня Эрде-младшая решила устроить бунт против Тараска Кофийца, о толкнувших ее на это причинах и дальнейших планах. Имелось там еще кое-что потрясающе интересное касательно наставника и спутника госпожи Долианы.

– Может быть, это интересно для тебя, – медленно сказала альбийка. – Но что мне за дело до интриг смертных людей?

– Сейчас будет дело. Эрде была уверена – и получила тому убедительные доказательства – что ее покровитель есть та же самая личность, что когда-то заправляла делами в небезызвестной Долине Вулканов… – лед в глазах альбийки мигом растаял, она прожгла Ротана недоумевающе-яростным взглядом. – Но и это еще не все! Мы с сестренкой так поразились, что распотрошили папины архивы до самого дна в поисках еще каких-нибудь сведений. В том, что они отыщутся, Меллис не сомневалась: имя личности, о которой идет речь, давно и прочно связывается с многочисленными байками о юности нашего правителя, а также наших с Меллис деда с бабкой со стороны матушки – Целлигами из Альстейна Немедийского. Конан, Хэлкарс Целлиг и его жена Лиа – все они провели молодые годы в веселом городе Шадизаре.

– Так вот, – торопливо продолжал юноша, – мы нашли историю, записанную нашим отцом со слов его свекра. Подлинный рассказ очевидца о том, как летом 1264 года в Шадизаре Заморийском чудесным образом объявился и остался жить человек, взявший себе имя Хасти и прозвище Одноглазый, по роду занятий – маг высшего уровня посвящения. В хронике отец указал настоящее имя Хасти. Его зовут… – Юсдаль выдержал надлежащую паузу и буднично закончил: – его зовут Астэллар. Или Эллар. Ученики иногда называют его так, а сам он редко пользуется этим именем, утверждая, что больше не имеет на него права. Я и Меллис до сих пор не понимаем, каким образом он сумел избежать того, что с ним сделал Исенна, однако он уцелел и вернулся. Теперь он – Хасти Одноглазый, маг из Рабиров. Поэтому я и не посмел бросить госпожу Иллирет там, в Крепости. Дед говорит, всякий имеет право на вторую попытку. Мне только в голову не приходило, что здесь нас так неласково встретят. Вот. Теперь можете пинать меня, сколько вздумается.

Иллирет закрыла лицо руками, и Кламен заметил, что изящные пальцы магички слегка дрожат. Впрочем, голос ее звучал твердо:

– Правильно ли я поняла из твоего длинного и путаного рассказа, что Астэллар Крылатый вырвался из Безвременья и живет среди людей?

– Именно так, – подтвердил Ротан, даже не обидевшись на «длинный и путаный».

– Я надеюсь, ты не солгал – такими вещами не шутят, мальчик… Это многое меняет. Если благодаря тебе я встречу Учителя… то знай, что Иллирет, Повелительница Огня, вечно пребудет у тебя в долгу. Но сперва встреча должна состояться… Где он?

– Здесь, в магической школе «Сломанный меч», – встрял Делле. – Только, видите ли, благородная госпожа Иллирет… Учитывая некоторые непредвиденные сложности, с каковыми мы столкнулись в процессе экстракции…

– Хватит тебе трещать, сорока! – громыхнул Альмарик. – Сложность-то одна всего: здешние ублюдки, да простит меня благородная Иллирет, кои себя именуют дуэргар, вашего одноглазого учителя оглушили, покуда он колдовал, и где-то держат крепко связанным, как и короля нашего Конана. И намерения у них, подозреваю, самые что ни на есть злодейские. Так что он, значит, где-то там, а мы, стало быть, тут, в яме. И наверху топчется десятка два до зубов вооруженных ублюдочных, извиняюсь, ублюдков. А так-то, госпожа, сложностей никаких.

Иллирет ль’Хеллуана посмотрела на Альмарика, потом подняла голову и кинула взгляд на крепко запертый люк. На ее губах заиграла мечтательная и хищная улыбка.

– Наверху четверо, – негромко сказала она. – Еще шестеро находятся в помещении по соседству, ждут своей очереди. Дверь заперта на два замка… Так… Что-то происходит снаружи. Кто-то зовет караульных. Они выбегают из дома. На посту остались трое, они тоже хотят принять участие… Спорят. Уверены, что пленники никуда не денутся. Уходят. Ушли.

Альбийка подняла руку и нацелила раскрытую ладонь на створку люка. Сквозь доски брызнули тонкие лучики яркого оранжевого света. Свет стал ярче, толстые дубовые плашки на миг словно повисли в воздухе, окруженные нестерпимым сиянием… запахло гарью, на головы пленникам посыпалась горячая зола… Магичка резко сложила пальцы щепотью, и дверь узилища вдруг почти беззвучно взорвалась тучей пепла, оставив зияющую дыру, через которую в подвал пролилось немного тусклого оранжевого света.

– И правда, – сказала Иллирет ль’Хеллуана с веселым удивлением, – сложностей никаких.

Глава вторая. Освобождение

Обугленная дыра с тлеющими закраинами, возникшая посредине аккуратного дощатого пола, совершенно не вписывалась в обстановку странноприимного дома для учащихся чародейской школы «Сломанный меч». Пару ударов сердца тому на месте дыры располагался обычнейший вход в винный погреб, накрытый тяжелой дубовой крышкой и для верности запертый на два толстых засова. Теперь все это обратилось в прах и угли.

Из обрамленного копотью отверстия высунулось нечто, отдаленно смахивающее на человеческую макушку. На самом деле это были несколько жгутов соломы, надетые на планку, оторванную от подставки для бочонков. Внимательный взгляд неуклюжая штуковина не обманула бы даже в сумерках. Однако расчет узников винного погреба как раз и строился на том, что стражник, буде таковой затаился рядом с отверстием с мечом или арбалетом наготове, ударит на первое же движение и тем выдаст себя.

Удара не последовало. Фальшивая голова повертелась туда-сюда, не привлекла ничьего внимания и скрылась. Из проема появились голова и плечи – на сей раз настоящие. Человек настороженно огляделся, убедившись, что длинный коридор с выходящими в него дверями комнат пустует в обе стороны, подтянулся и выбрался наружу. За ним последовали остальные – с полдюжины потрепанных жизнью вояк, носивших на одежде синий с золотыми леопардами герб Полуденной Провинции. Один из пуантенцев немедля кинулся к входной двери и осторожно выглянул наружу, вполголоса сообщив, что на улице никого не видать. Прочие устремились вдоль коридора, распахивая все створки подряд в поисках возможных врагов. Таковых они не обнаружили, зато разыскали иное, более полезное в нынешней трудной ситуации – часть оружия, оставленного умчавшимися неведомо куда рабирийцами, и кое-что из собственного снаряжения, отобранного минувшей ночью и сложенного в большой сундук.

Ротана Юсдаля и Льоу Майлдафа из погреба вытащили на руках – силы возвращались к ним чудовищно медленно, и в предстоящем деле они могли стать не помощью, но серьезной обузой. Иллирет сперва намеревалась оставить юношей в подвале, запечатав лаз от незваных гостей охранным заклятием. Но тут уж взмолились оба: никому не хотелось даже лишнего мгновения мучиться в пропахшем мышами темном погребе, терзаясь безвестностью, когда наконец-то забрезжила призрачная свобода. Уступив их просьбам, егеря перетащили обоих в одну из пустующих комнат наверху и заперли снаружи, а Иллирет пошептала над засовом – теперь дуэргар, даже обнаружив пропажу, смогут добраться до пленников разве что раскатав стену по бревнышку.

Побег произошел бескровно, почти бесшумно и в страшной спешке – все прекрасно понимали, что время дорого, и в любой миг могут объявиться покинувшие свой пост охранники. С живой альбийской чародейкой и оружием в руках, правда, эти противники уже не казались серьезными. Однако существовала другая опасность – постоянная угроза жизни тем заложникам, коим не выпала удача быть запертым в одной компании с Повелительницей Огня. Поэтому Эйкар ругался вполголоса, поторапливая без особой нужды егерей, и магичка раздраженно шипела что-то на своем наречии.

Снаружи висел туман – предутренний, мокрый и мягкий, скрадывающий очертания предметов и звуки. Люди сбились в тесную кучку подле крыльца из двух широченных деревянных ступенек, вглядываясь в пепельную хмарь и старательно прислушиваясь. Тот, кто выбрался на крыльцо первым, утверждал, якобы различил голоса, долетавшие со стороны озера – несколько человек гаркнули дружным хором и умолкли. Может, у кровопийц сходка какая? Немного поспорили о том, сколько дуэргар околачивается в пределах Школы. В ночном нападении участвовало десятка два или три. Госпожа ль’Хеллуана утверждала, будто пленников стерег десяток караульных, бросивших свой пост по чьему-то зову.

– Они ушли туда, – заявила магичка, махнув рукой в сторону неразличимых в прядях серого марева луга и озера. – Собрались в одном месте. Среди них есть два или три человека, таких же, как вы… и около дюжины имеющих отдаленное родство со мной, – она удивленно склонила голову набок. – Все поглощены каким-то зрелищем. Я чувствую сильную злобу… кровь… Поединок?.. Да, похоже. Кто-то сражается, прочие смотрят.

– Других людей, кроме нашего отряда, здесь нет и быть не может, только гули, – пожал плечами Кламен Эйкар. – Мы все тут, кроме Его величества и принца Коннахара, которых увели в какое-то другое место… Еще, правда, неизвестно, что с месьором Каденой…

– Стало быть, это они на берегу, – не очень-то почтительно оборвал рассуждения командира Альмарик. – Не магик же одноглазый там рубится? Ох, ваша милость, негоже, что мы здесь, а они – там! Кто его ведает, какое непотребство над ними чинится – может, их там сейчас на кол тянут! Чего тут торчать, надо скорей к озеру! Госпожа магичка вампиров чародейством прижучит, а уж мы сталью добавим – от всего сердца да с именем Митры на устах!..

– Нет, – Иллирет спокойно покачала головой из стороны в сторону. Десятник вытаращился на нее, недоумевая. – Нет, это не мое дело. Я помогла вам обрести свободу, но сражаться на вашей стороне или на стороне ваших противников не стану. Единственное, что мне нужно…

– …Это поскорее отыскать месьора Хасти, – угрюмо закончил за нее Эйкар. Откуда-то он уже знал, что уговаривать или убеждать Повелительницу Огня бесполезно, и все же сделал еще одну попытку. – Но вы же не знаете, где здесь что расположено! А если на вас кто-нибудь нападет? Вашего… э-э… учителя содержат под охраной и наверняка немалой. Нет, я верю, вы способны на такое, что мне представить не по силам, но подумайте сами…

– Я в состоянии защитить себя сама, – надменно отчеканила альбийка. – Я чувствую поблизости нескольких наделенных Силой, но большинству из них не тягаться со мной в магическом умении. А воины… словом, я справлюсь. Не надо беспокоиться обо мне, человек. Лучше побеспокойся о себе и об участи своего правителя.

– Послушайте, благородная госпожа… – начал было Альмарик. Иллирет ль’Хеллуана прожгла его яростным взглядом. Десятник осекся.

– Ступайте, – непреклонно повторила альбийка. – Да не медлите: там, у озера, происходит что-то нехорошее. У меня же свои хлопоты.

– Н-ну… хорошо, – сдался Кламен. – Тогда удачи вам. Пуантенцы, за мной!..

Эйкару-младшему очень хотелось бы думать, что он пытался позаботиться единственно о безопасности хрупкой женщины, но… Честь потомственного дворянина отказывала благородному пуантенцу в возможности солгать даже перед самим собой, и Кламен знал, что отпускать альбийку ему не хочется совсем по иной причине.

Что магичка, оставшись одна, вполне обойдется без них, он не сомневался. Он сомневался, обойдутся ли они без магички, даже будучи вшестером.

Кое-кто из его подчиненных, похоже, терзался сходными мыслями. Покуда егеря бежали через мокрую от росы луговину, Альмарик бормотал себе в усы:

– Ну, девка – чистый огонь! Ежели она и впрямь одноглазому магику подружка, так, должно, хорошая выйдет пара. А ежели, не приведи Митра, перессорятся, то не хотел бы я оказаться рядом… Жаль, что не с нами она, ох и жаль…

***

В одиночестве госпожа ль’Хеллуана не осталась. Когда маленький отряд пуантенцев скрылся в тумане, она обнаружила подле себя мэтра Ариена Делле. Тот выглядел изрядно сконфуженным, переминался с ноги на ногу, но следовать за сородичами явно не собирался.

– Я же сказала – мне не нужна помощь, – ледяным голосом повторила Иллирет.

– Да-да, конечно, – торопливо согласился мэтр. Впрочем, если бы Иллирет ль’Хеллуана сказала, что он, Ариен Делле, никакой не мэтр, а черный верблюд-мулаид, он согласился бы не менее торопливо – лишь бы не прогнала. Шестым чувством Ариен чуял, что сейчас самое безопасное место в «Сломанном мече» находится рядом с альбийкой. – Совершенно с вами согласен, госпожа. Это мне нужна помощь. Я, изволите видеть, не воин. Ученый я, преподаватель древних языков… Что проку, если меня там зазря убьют? Никакой пользы, одна неприятность… Я лучше с вами… Вы ведь вроде как учились у Одноглазого Хасти? И я тоже, такое совпадение… собирался… Наставника спасем… и вообще…

– Помолчи, – сурово велела рыжая девица, и у мэтра язык примерз к небу. Иллирет смерила книжника оценивающим взглядом и вдруг спросила:

– Какого демона ты именуешь Учителя одноглазым?

Ариен от удивления даже забыл бояться.

– Как же его еще называть? Если у человека один глаз, он, натурально, и есть одноглазый. Все его так кличут, он вроде не против… Так мне можно с вами?

Госпожа ль’Хеллуана скептически пожала плечами и потеряла к мэтру интерес. Наклонившись, она зачем-то подобрала сухую сосновую шишку, бросила, подняла другую. Над этой, спрятав в сложенных ковшиком ладонях, принялась что-то тихонько шептать. Потом Повелительница Огня раскрыла ладони – теплый шар оранжевого огня размером с апельсин уютно покоился в них.

Делле изумленно присвистнул и сунулся посмотреть ближе, но чародейка уже стряхнула живой огонек с ладони на землю. Тот подпрыгнул, покрутился туда-сюда и огромными скачками понесся в глубину рощи.

– Куда это он… оно? – обалдело справился мэтр. – А, понял! Дорогу показывает, да?..

Темно-рыжие локоны взметнулись в утвердительном кивке, и Иллирет, даже не взглянув, следует ли спутник за ней, уверенно зашагала по выложенной красно-желтыми щербатыми плитками дорожке. Когда шел сбор трофеев в доме учащихся, она подобрала себе тонкий длинный клинок и теперь небрежно помахивала им, сбивая обмякшие от росы макушки высоких трав. Делле, поспешая следом, подумал, умеет ли Госпожа обращаться с обычным оружием. Должна уметь, решил он. В конце концов, ее жизнь проходила в весьма суровые и беспокойные времена.

Путешествие через окутанную туманом рощу завершилось возле приземистой каменной постройки с редкими щелями окон и двустворчатой массивной дверью. По бокам от двери, заменяя сторожей, жизнерадостно скалились два маленьких мраморных чудовища – в чешуе и с крыльями. Самое странное состояло в том, что той же цветной плиткой вокруг дома была вымощена аккуратная площадка шагов пятидесяти в поперечнике, а над крышей из толстой красной черепицы торчали две мощных трубы с покрытыми копотью жестяными козырьками.

Оранжевый шарик, потрескивая, прокатился до конца дорожки, подпрыгнул на пару локтей и неподвижно повис в воздухе перед дверью. Ариен, ничтоже сумняшеся, двинулся следом, но изящные пальцы магички с неженской силой сцапали мэтра за воротник и втянули в росшие на краю поляны кусты – после чего и альбийка, и Ариен с одинаковым подозрением уставились на загадочную постройку.

Иллирет вонзила шпагу в землю, прикрыла глаза и приложила пальцы к вискам. Ее лицо стало сосредоточенным, меж бровей пролегла тонкая складка. Магичка стояла так с десяток ударов сердца, хмурясь все сильней, Делле на всякий случай затаил дыхание. Лес казался вымершим, приземистое здание – давно покинутым, ничто не указывало на присутствие поблизости живых существ, лишь иногда в полной тишине посвистывала какая-то ранняя птаха.

Наконец, явно сдаваясь, Иллирет ль’Хеллуана сердито тряхнула своими огненными кудряшками.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она. – Много остаточной магии, большое подземелье, какие-то бочки, ящики, и все буквально пропитано стихиями Земли и Огня… Что находится в этом строении? Кузня?

– Наверняка не скажу, – признался Делле. – Я сам тут впервые. Могу только предположить…

Он замялся.

– Ну?! – раздраженно поторопила магичка.

– Я такое видел раньше, в Тарантии, в Обители Мудрости… Смотрите, госпожа: вокруг все выложено камнем, стены толстые, окна узкие, крыша из огнестойкой черепицы. Так строят, опасаясь пожара или взрыва. Видите трубы? Бьюсь об заклад, это плавильные печи. Да еще драконы у входа, а дракон – тварь огнедышащая. Алхимическая мастерская, вот что это такое. Либо склад для хранения всевозможных опасных инградиенций, а может, то и другое вместе. Там должен быть здоровенный подвал – видите, какой низкий потолок?..

Альбийка прошипела что-то явно нелестное на своем наречии и даже притопнула от нетерпения ногой в остроносом сапожке.

– Проклятье! – прошептала она, переходя на понятный Ариену язык. Впрочем, вряд ли ее слова предназначались для ушей мэтра – скорее то были просто мысли вслух. – Все мои умения здесь бесполезны! Астэллар там, внутри, его охраняют, но когда я пытаюсь увидеть – кто и сколько, все плывет и троится… Охрана… не понимаю… не вижу их мыслей, словно воду черпать ситом… они либо лишены рассудка, либо полностью подчинены… Что же делать? Двери заложены изнутри, опасно их выжигать, все взлетит на воздух… Как попасть внутрь?..

– Через трубу, – предложил Ариен первое, что пришло в голову.

Магичка бросила на него отсутствующий взгляд. Потом вдруг глянула более пристально, и теперь в ее взгляде засветился живой насмешливый интерес.

– Воистину, где мудрому тупик, там дураку улица, – усмехнулась она. Мэтр оскорблено прокашлялся. – Через трубу. Но не так, как ты подумал, человек. Сейчас они к нам сами выйдут. Смотри.

Повелительница Огня уставилась на приземистое здание плавильни, сцепила пальцы рук в замок и быстро-быстро завращала большими пальцами. Почти сразу над красной черепичной крышей начал собираться тяжелый желтый дым, и даже на расстоянии в полсотни шагов Ариен ощутил удушливый запах серы.

– Сейчас вы у меня выйдете, – бормотала Иллирет, – выскочите как миленькие… Ты – Ариен, кажется? – ну-ка, Ариен, найди себе дубину потяжелее и шагай к двери…

– Но…

– Делай, что говорю, смертный! Да поживее!

Последняя фраза лязгнула таким металлом, что Делле немедленно подхватил с земли тяжеленный сук и потрусил на указанную позицию.

Желтая туча вытянулась тонкой струйкой и с поразительной быстротой утекла в дымоход. Спустя три удара сердца вонючий дым исчез под жестяным колпаком без остатка, а еще через некоторое, весьма непродолжительное время изнутри здания донесся душераздирающий кашель, хриплый вопль:

– Пожар! – и топот нескольких пар ног. Лязгнули засовы, дверь распахнулась настежь, и в облаках серных испарений наружу буквально вывалились двое дуэргар, сгибаясь от кашля пополам.

– Бей! – пронзительно крикнула Иллирет, и Ариен, внутренне содрогнувшись, с размаху опустил свою дубину на затылок ближайшего «непримиримого». Хруст, с которым дерево ударилось о кость, преследовал его еще долго. Дуэргар без звука распластался на каменных плитках. Второй, выворачиваясь наизнанку от кашля, успел только вскинуть на Делле красные слезящиеся глаза. Отчаянным замахом мэтр уложил и его.

– Берегись! – услышал он окрик альбийки. Из широкого дымного зева вынырнула третья затянутая в черное фигура. Делле услышал совсем рядом хриплый кашель, увидел короткий блеск ножа и вслепую отмахнулся суком – мимо. Мэтр отскочил, споткнулся о лапу мраморного дракона и упал навзничь, упустив корягу. Черная фигура надвинулась. Гуль взмахнул ножом.

Магический шарик-проводник, доселе мирно висевший в воздухе перед дверью, вдруг охотничьим соколом метнулся в лицо рабирийцу, опалил брови, плеснул в глаза оранжевым пламенем. Позабыв про свою жертву, «непримиримый» закричал и замотал головой, пытаясь стряхнуть жалящий огонь свободной от ножа ладонью.

Повелительница Огня почти мгновенно возникла рядом. Ее тонкий клинок был верен и быстр – мертвое тело, покачнувшись, завалилось набок.

– Это все? – прохрипел Ариен, поднимаясь.

Ему показалось, что магичка колеблется, но в следующий миг последовал решительный кивок.

– Да. Сейчас воздух в доме очистится. Но внутрь я пойду одна. Жди здесь, пока я не позову.

Мэтр последовал ее приказу с величайшим облегчением.

***

Изнутри строение, поименованное смертным неприятными словами «алхимическая мастерская», напоминало лабиринт, составленный из множества ящиков и сундуков, перегороженный внезапно встающими на пути стенами и вдобавок плохо освещенный. Немного серого предутреннего света проникало сквозь узкие окна, забранные мутными цветными стеклами и решетками, еще какую-то помощь давали загадочные округлые камни желтого оттенка, вставленные в кладку стен и испускавшие неяркое мерцание. Впрочем, для Иллирет отсутствие света не имело большого значения – айенн сиидха, как и их отдаленные потомки гули, отлично видели в темноте. Едкая вонь, выжимавшая из глаз слезы, помаленьку рассеивалась, и альбийка понемногу продвигалась все глубже в недра здания, которое странным образом изнутри казалось куда обширнее, чем снаружи.

Ах, вот оно что: широкие каменные ступеньки вниз, числом десять. Подвал. Широкий короткий коридор. В конце коридора две одинаковых двери. Иллирет выбрала левую – на правой висел мощный замок, уже тронутый ржавчиной.

За дверью, как и предсказывал Делле, оказалась плавильная печь. Ее пузатая туша с могучими мехами занимала едва не две трети помещения. Вдоль стен тянулся крепкий дощатый стол, весь в пятнах и подпалинах от едких растворов, заставленный поблескивающими ретортами, тиглями и диковинными устройствами, назначение коих Иллирет с первого взгляда определить затруднилась. На предметах лежал толстый слой пыли: похоже, никто не прикасался к этому хозяйству самое малое с луну. Внимание альбийки, двигающейся плавно и осторожно, как охотящаяся кошка, привлекла еще одна дверь, тяжелая, бронзовая, полускрытая печью. Приоткрытая створка слегка покачивалась – или только кажется? Иллирет, держа наготове шпагу, скользнула внутрь.

Маленькая пыльная комнатка пустовала – лишь в полу чернела разверстая пасть квадратного люка, над которым громоздился ворот подъемника. Из дыры тянуло сухим холодом и знакомым резким запахом «земляного масла». Альбийка заколебалась: идти туда? Похоже на ловушку. Что, если кто-то из караульщиков притаился во тьме и только ждет, пока она спустится, чтобы захлопнуть тяжелую крышку за ее спиной? Астэллар – он там, внизу? Или нет? И один ли он? Иллирет еще раз попыталась мысленно обследовать здание. Результат получался странный.

«Третий глаз» здесь почему-то отказывал. Половину помещений она не видела, а те, что видела, представали словно затянутыми дымом. Во-первых, Иллирет чувствовала, что Учитель где-то рядом, но не могла понять, где именно. Что-то мешало, отвлекало, словно соринка в глазу. Во-вторых, сказав Делле, что дом пуст, она солгала. В здании кто-то скрывался – не человек, не альб, не местный уроженец из тех, кого люди называли «гулями», а нечто среднее, чьи зыбкие, как отражение в озерной ряби, мысли скорее могли принадлежать хищному животному, нежели разумному существу. Некто обладал Силой – небольшой, но самого скверного пошиба. Местонахождение существа Иллирет в точности определить также не смогла, но догадывалась: оно бродит где-то поблизости.

Возможно, прямо рядом с Астэлларом. Может быть, желает его смерти – как раз сейчас. От этой мысли альбийку пробрал озноб и захотелось действовать немедленно.

Позвать на помощь? Кого, многоумного растяпу, который топчется наверху? С него станется, в носу ковыряя, сломать палец. Ах, если бы использовать магию! Но почти все ее познания относятся к сфере Огня, а здесь… Иллирет снова «заглянула» вниз. Большое помещение, ящики и бочки, составленные правильными штабелями… древесный уголь, сера, «земляное масло» – видимо, запас топлива для плавилен… еще какие-то незнакомые порошки и жидкости, все или почти все являют собой укрощенную огненную стихию… Нет, магия Огня под запретом. Полыхнет на лигу в округе.

Тогда рискнем иначе, решила Иллирет и шагнула на лесенку в открытый люк.

Едва она достигла каменного пола, как из темноты за ящиками раздалось визгливое хихиканье. Волосы у альбийки на миг стали дыбом. Подняв клинок, Иллирет ль’Хеллуана резко развернулась на звук, и тут с совершенно противоположной стороны на нее обрушился удар. В последний миг альбийка боковым зрением поймала блеск стали. Только это ее и спасло – случайное движение да еще доспех из буйволиной кожи, надетый еще в Цитадели, да так на ней и оставшийся.

Стальные когти, нацеленные в шею, рванули доспех, располосовали левое плечо. Иллирет метнулась прочь, но споткнулась и, падая, крепко ударилась лбом о ближайшую бочку.

***

Терпение мэтра Ариена Делле иссякло довольно быстро, сжигаемое с одной стороны любопытством, а с другой – боязнью того, что из чащи в любой миг может возникнуть десяток дуэргар. В обществе удивительной госпожи Иллирет было как-то безопаснее, хотя, надо признать, женщины страннее и загадочнее он еще не встречал на своем веку. Куда она запропастилась? Вошла в дом и как в омут канула. От тех, кто умчался к берегу озера – тоже ни слуху, ни духу. Потоптавшись на крыльце еще немного, Ариен нерешительно сунулся внутрь склада.

Он немного поплутал между рядами тяжелых ящиков, довольно скоро отыскав то же, что и альбийка: спуск в подвал и двери плавилен в конце коридора. Подергал заржавленный замок. Нет, правой дверью явно не пользовались. Тогда налево – проклятье, темно, как в волчьем брюхе! Не будучи ни сиидха, ни гулем, мэтр мгновенно ослеп. Впрочем, кромешную тьму наполняли весьма знакомые неприятные звуки, доносящиеся словно бы из-под земли – лязг железа, вскрики, приглушенный топот, грохот чего-то падающего. Где-то в глубинах помещения шла нешуточная схватка. Надо полагать, Госпожа наткнулась на уцелевших охранников и теперь преследовала их. Или, может, это они преследовали ее?..

Какого демона я здесь забыл, запоздало сообразил мэтр, чем я ей помогу, слепой да безоружный?! Самым разумным было бы вернуться наверх. К несчастью, несколько поворотов во тьме окончательно и бесповоротно сбили его с верного направления. Выставив перед собой руки, Ариен сделал пару робких шагов, осмелев, шагнул пошире и тут же пребольно ударился бедром. Что-то упало, посыпалось с металлическим шорохом, зазвенело разбитое стекло. Мэтр в панике шарахнулся прочь, но зацепился носком сапога и грянулся вперед лицом. Макушка просквозила в дюйме от тяжелого, окованного железом сундука, Делле мгновенно похолодел, представив, как с размаху проламывает висок об острый железный край. Хорошо хоть упал на выставленные руки, смягчившие удар.

Да так и застыл в крайне неудобной позе, словно собираясь выполнить жим лежа – увидел свет.

Свет тончайшей, еле видной линией пробивался по квадратному контуру со стороной в ярд, наполовину скрытому упомянутым сундуком. Крышка люка – а это, несомненно, люк, вот и толстое шершавое кольцо, вделанное в бронзовую плиту – подогнана довольно плотно, и со стороны свет совершенно незаметен. Непосвященный смог бы отыскать тайник, разве что уткнувшись в него носом – как, собственно, и поступил неуклюжий, но несомненно везучий Ариен.

Сундук оказался тяжеленным, как гранитный валун. Делле едва не сорвал спину, отодвигая его прочь с крышки, а подземные лязги и вопли тем временем то стихали, то возобновлялись с новой силой. Когда же наконец мэтр, из последних сил потянув бронзовое кольцо, распахнул люк, то, навалившись грудью на край, узрел в свете масляной лампы небольшую каморку. Три стены комнатки занимали деревянные полки, сплошь уставленные коробочками, ящичками, мешочками и прочими малопоместительными емкостями; под ними вдоль стен выстроились сундуки вроде того, об который Ариен только что едва не раскроил себе череп. У четвертой стены стояли грубые деревянные козлы, накрытые широкой доской с пыльным тюфяком, и колченогий табурет со стоящим на нем светильничком.

На тюфяке, тесно запеленатый в широкие холстины и спутанный поверх холстин веревками, лежал человек. Лицо его было полностью закрыто влажной тряпицей, источающий сладкий дурманный запах – однако же немалый рост и длинные, с обильной проседью волосы, свисающие из-под тряпки, могли принадлежать лишь одному существу в границах школы «Сломанный меч».

Делле ахнул и по крутым ступеням полез в подвал. Первым делом, стараясь дышать пореже и не очень глубоко, он сорвал и отшвырнул в угол пропитанную дурманящей дрянью ткань с лица одноглазого мага. Вытащить из погреба само тело, весившее, похоже, не менее двадцати стоунов, оказалось делом куда более сложным. Уцепившись за веревки, коими были стянуты ноги хозяина усадьбы, и напрягая все силы, мэтр управился и с этим делом. Светильник пришелся весьма кстати. Делле прихватил его с собой.

И только очутившись на свежем воздухе в компании обездвиженного Хасти, Ариен сообразил, что альбийская магичка так и осталась в здании.

Он оттащил равнодушного ко всему мага подальше от мраморных драконов, положил на травку, вздохнул и ринулся на помощь прекрасной даме.

***

…Падение оглушило Иллирет, но сознания она не потеряла и шпагу из рук не выпустила. Предваряя повторную атаку невидимого противника, быстро перевернулась на спину, закрывшись выставленным клинком. Черный силуэт, подавшийся было к ней, отпрянул, зашипев с досады.

– Кто ты? – резко спросила Иллирет, вскакивая и принимая фехтовальную стойку. – Чего тебе надо?

Непонятное существо, гибкая тень среди темноты, не пожелало вступать в переговоры. Единым плавным движением оно бесследно растворилось в путанице проходов между ящиками и бочками. Иллирет рванулась к лестнице. Эллара здесь нет и быть не могло, теперь она видела это ясно, а выяснение отношений с невидимым убийцей не входило в планы альбийки. Все, что она хотела – найти пленника и любой ценой вытащить его из этого мрачного места.

Существо из мрака, впрочем, думало иначе. Как только альбийка двинулась с места, что-то затрещало, и высокий штабель ящиков с древесным углем повалился прямо на нее. Иллирет едва успела отскочить, один из ящиков задел ее по ноге. Прочие разбились, ударившись о каменный пол, и у подножия лестницы выросла гора угля вперемешку с досками.

Из уст магички вырвалось невольное проклятие, а из темноты раздался ехидный смех. Услышав его, Иллирет снова невольно вздрогнула: в голосе ее противника сквозило безумие. Что ж, с холодной яростью решила альбийка, если тебе так нравится, поиграем в прятки-догонялки. Стараясь ступать бесшумно, она двинулась прочь от лестницы по узкому проходу между штабелями. Левое плечо горело огнем. «А что, если когти были смазаны ядом?» – в тревоге подумала Иллирет. Насколько ей удалось рассмотреть (и почувствовать на себе), загадочный противник носил на правом запястье нечто вроде «медвежьей лапы» из четырех острых клинков. Мерзкое оружие, особенно в ближнем бою. Сойдись они открыто, длина шпаги дала бы альбийке некоторое преимущество. Но в узких коридорах, где удар может последовать из-за любого угла…

На пересечении двух проходов мгновенный укол предчувствия заставил магичку упасть на колени. Лезвия впустую чиркнули из-за угла на уровне горла, и Повелительница Огня, не вставая, снизу вверх ткнула своим длинным клинком. В ответ раздался гневный вопль, похожий на кошачий мяв. Для Иллирет ль’Хеллуаны вскрик подраненного противника прозвучал прекрасной музыкой.

– Что, досталось? – крикнула она в темноту. – Это только начало, тварь…

…и едва успела отскочить, когда сверху упал тяжелый бочонок, метя ей в голову.

Они кружили во мраке, время от времени обмениваясь молниеносными ударами, когда очередной поворот лабиринта сводил их на расстояние вытянутой руки. В одну из таких стычек Иллирет разглядела наконец, с кем сражается: черноволосая женщина в темной мужской одежде, с красивым, но бледным и перекошенным злостью лицом, на котором мерцали золотистые с багряным отблеском глаза. Альбийка не ошиблась: противница в самом деле была вооружена «медвежьими когтями», орудуя ими с немалой сноровкой. Этими крючьями незнакомка отбила очередной выпад клинка Иллирет, отведя его в сторону. Извернувшись, она с силой пнула ль’Хеллуану сапогом в бедро и пропала, оставив после себя скрежещущий безумный смех.

– Я тебя видела! – воскликнула пораженная альбийка. – Ты… Что тебе нужно от меня?! Кто ты такая?

Тогда тьма наконец откликнулась.

– Хочу убить тебя, – прошептал женский голос. – Хочу убить одноглазого мага, за которым ты пришла. Ведь ты здесь из-за него, верно? Его пока нельзя, ж-жаль… Тебя мож-жно… Ты сильная колдунья, но твоя магия здесь бесполезна… Нет-нет, ты можешь попробовать! Колдуй, спали меня, и себя, и своего уродливого учителя! Он слиш-шком горд, Раона из Льерри для него недостаточно хорош-ша… пусть горит в огне! Огонь очищает!

Снова безумный смех и блеск клинков. Шпага и стальные «когти» скрестились дважды, Раона вновь растворилась во мраке. Пока Иллирет удавалось удерживать безумную гульку на расстоянии, но и сама альбийка никак не могла пробиться к спасительной лестнице. Похоже, Раона из Льерри, кем бы она ни была и какие бы отношения не связывали ее с Астэлларом, твердо вознамерилась похоронить удачливую соперницу в угольной яме – пусть даже ценой собственной жизни.

Переводя в очередной раз дыхание, Иллирет прислушалась. Шаги наверху. Или это ей кажется? Да нет же, кто-то идет… Враг? Друг? По дну ямы запрыгали желтые отсветы фонаря:

– Госпожа Иллирет! Вы живы? Я нашел Хасти, он в безопасности!..

– Ариен, не ходи сюда! – что есть силы завопила альбийка.

Ее упреждающий окрик совпал с яростным визгом стрегии.

Словно гигантская летучая мышь метнулась через темный подвал, закрыв на миг бледные отблески масляной лампы в руке Делле.

Мэтр был готов к чему угодно. Но не к такому.

На миг ему показалось, что ожила какая-нибудь из наиболее мрачных сказок Корлагона Пустотника, коего Ариен обожал цитировать к месту и не к месту. Едва он склонился над черной квадратной дырой, ведущей в подвал, как навстречу ему из тьмы вынырнуло бледное как мел женское лицо в обрамлении облака смоляных волос – казалось, они шевелятся сами по себе, как щупальца медузы. Алые губы раздвинулись в гримасе безумной ярости, обнажив судорожно стиснутые белоснежные зубы, глаза, отливающие алым, горели чистейшей злобой. Нежить в обличье прекрасной и жуткой женщины испустила низкий вибрирующий вой, более уместный для разъяренного кота, и выбросила черную пятерню со сверкающими остриями вместо пальцев с явным намерением превратить мэтра в жалкого евнуха.

Ни испугаться, ни задуматься Делле попросту не успел. Его тело само среагировало единственно правильным в подобном положении образом – с размаху впечатав каблук прямо промеж горящих безумием глаз.

Острые когти хватили Ариена по голенищу повыше лодыжки, зацепив вроде бы несильно, однако в сапоге немедленно сделалось мокро и горячо. Но и сама стрегия не удержалась на узкой ступеньке. Спиной вперед она полетела с высоты в восемь с лишним локтей на каменные плиты. Короткий вопль оборвался глухим ударом, потом наступила краткая тишина, и наконец из глубины подвала донесся знакомый голос с заемным темрийским произношением:

– Эй! Что там стряслось? Ты еще жив, человек?

– Госпожа Иллирет! – переволновавшийся мэтр отозвался слишком громко и чрезмерно радостно. Трясло его так, что светильник в руке мелко дребезжал. – Живой я, живой! Выбирайтесь поскорее! Только осторожно там у лестницы, она может быть еще…

С перепугу Ариена разобрала говорливость, но тут он нечаянно ступил на раненую ногу и заорал в голос от внезапной боли. Внизу захрустел рассыпанный уголь, заскрипели под быстрыми шагами деревянные ступени, и в свете фонаря Делле увидел альбийку – лицо запорошено угольной пылью, здоровенная шишка вздувается на лбу, а левый рукав рубахи пропитался кровью от плеча до запястья и висит безобразными клочьями.

Первым вопросом Иллирет ль’Хеллуаны, едва она поднялась наверх, было:

– Где он?

– Кто? Одноглазый-то? Я его вытащил. Он снаружи, на травке… – сквозь зубы пробормотал преподаватель древних языков. Сейчас его больше волновала распоротая голень: ступня быстро немела, и от того, как двигались при каждом шаге рассеченные сухожилия, Ариен с трудом сдерживал дурноту. – А что эта… это… та женщина? Она… кто? Что с ней?

Альбийка бросила озабоченный взгляд назад, но отвечать не стала.

– Уходим отсюда, – отрывисто бросила она. – Побыстрее. И подальше.

Поддерживая друг друга, они выбрались наружу, и после ядовитой духоты каменного мешка свежий лесной воздух показался обоим слаще самых дорогих вин.

***

Раона Авинсаль, Стрегия из Льерри, была еще жива, но дыхание Серых Равнин уже коснулось ее.

Падая с лестницы, она сломала себе крестец и обе ноги. Последнее, впрочем, было несущественно: ног она все равно не ощущала. Руки еще повиновались ей, сердце исправно гнало кровь по жилам… но ниже пояса ее прекрасное сильное тело, много лет служившее верой и правдой, предмет зависти женщин и вожделения мужчин, вдруг превратилось в неподвижную, мертвую и бесчувственную колоду. Будучи на какое-то время оглушена падением, она, едва придя в себя, сгоряча попыталась вскочить, но смогла лишь немного приподняться на локтях – и мгновенный ужас горячей волной затопил то немногое, что осталось от рассудка красавицы-стрегии.

Однако страх быстро сменился более привычным чувством – диким гневом, едва Раона поняла, что добыча ускользнула от нее. Аквилонский книжник каким-то невероятным образом ухитрился отыскать и вытащить мага, а треклятая чародейка сбежала, покуда стрегия валялась без сознания. Раона заскрипела зубами от ярости – подумать только, чтобы выбраться, девчонка, должно быть, просто перешагнула через нее, как через какое-нибудь бревно! Очнуться бы хоть немного раньше, подстеречь, вцепиться, повалить – силы в руках хватило бы – полоснуть «медвежьей лапой» по горлу… впиться зубами, ощутить, пусть в последний раз, вкус горячей крови на губах… «Темные боги, почему вы так немилостивы ко мне?!» Раона завыла, тоскливо и яростно, как смертельно раненый зверь, завидевший приближение охотника, и в бессильной злобе хлестнула сверкающими клинками в пол – брызнули искры.

В отличие от большинства сородичей, Раона после исчезновения Проклятия Безумца не утратила тяги к кровавым развлечениям. Правда, стрегия не нуждалась более в крови живых существ, как в средстве для поддержания физических сил, однако Красная Жажда по-прежнему жила в ней, лишь слегка изменив форму – убивая, Раона получала удовольствие не меньшее, чем от близости с мужчиной. Но и кровь своих жертв стрегия продолжала пить, надеясь на возвращение колдовских способностей, утраченных после Грозы. Более того, она заставляла делать то же самое своих безропотных подручных, находя в этом отвратительном ритуале своеобразное извращенное наслаждение. Магия и впрямь вернулась к ней… правда, теперь то была совсем иная магия.

Крэган Беспалый пришел бы в восторг от новых способностей рабирийки, а стигийские черные магистры охотно взяли бы ее в обучение. Кровь и боль прокладывают кратчайший путь к силам Серых Равнин, а природные наклонности Раоны облегчили ей этот путь многократно. Некогда Эллар Одноглазый вовремя распознал в способной ученице тягу к темной стороне Силы – и безоговорочно изгнал ее из «Сломанного меча», оставшись безучастным и к мольбам бывшей воспитанницы, и к женским ее чарам, а над брошенными напоследок угрозами только посмеявшись. Тогда Раона поклялась отомстить. Теперь, казалось, настало время выполнить клятву мести. Трудно передать словами мрачное торжество, охватившее девицу Авинсаль в тот миг, когда бывший наставник связанным и беспомощным попал в ее руки… но легко представить, какая чудовищная злоба наполняла кровожадную стрегию, обреченную на мучительную смерть в угольной яме, в то время как ее жертве невероятным стечением обстоятельств удалось уцелеть.

Как, во имя Темного Творения, такое могло произойти?! В чем они ошиблись, где просчитались? Откуда взялась эта девица со своим волшебством, как вырвался на свободу проклятый книжный червяк из Тарантии – о, с каким удовольствием она изрезала бы его в клочья?.. Если освободился он, значит, и все остальные… нет, такого не может быть! Где же Блейри и сила Венца, где Хеллид со всем своим воинством – куда они смотрят, чем заняты? Неужели все напрасно, и последнее, что ей суждено увидеть – грязный подвал, провонявший серой?..

…В этот самый миг в поединке на берегу озера одна сила одолела наконец другую.

…Понимание пришло ниоткуда и обрушилось горной лавиной, слабостью в пальцах, пустотой в мыслях: кончено.

Стрегия хрипло рассмеялась. Боль пронзила ее спину раскаленной стрелой.

– Значит, не судьба, – прошептала она. – А задумано было неплохо. Ах, Блейри, Блейри… лучше бы я позволила Львенку вздернуть тебя тогда, в Рунеле… Что ж, по крайней мере надеюсь, ты сдохнешь еще паскудней, чем я…

Раона сделала глубокий, прерывистый вдох. Острый запах «земляного масла» ожег ей ноздри. Внезапно пришедшая мысль заставила ее вновь разразиться хриплым хохотом, и на сей раз в этом смехе звучало злорадное торжество.

– Вы меня еще попомните, – пробормотала стрегия. – Попомните, будьте вы прокляты.

Она подтянулась на руках и вскрикнула от резкой боли – но переползла на шаг. Потом еще. Так, раз за разом напрягая руки, она достигла своей цели – неприметного ящичка из плотно пригнанных сосновых досок, стоящего на бочонке со смолой. Резким взмахом девица Авинсаль сбросила ящичек на пол, и тот разбился, рассыпав груду тяжелого серебристого порошка – того, что порой пригождается алхимикам в их опытах и даже на самую крохотную искру отвечает мгновенной вспышкой яростного пламени.

– Огонь очищает, – выдохнула Раона.

И ударила по каменным плитам пола лезвиями ножей.

Искр вылетело более чем достаточно.

…Ариен хромал, да и Повелительница Огня, хоть и казалась двужильной, заметно обессилела, к тому же им приходилось тащить по-прежнему бесчувственное тело одноглазого мага. До берега озера оставалось шагов пятьсот, а мастерская с мраморными драконами у распахнутых дверей едва скрылась за деревьями, когда земля под ногами внезапно мелко затряслась, и оба услышали позади басовитый, набирающий силу гул, похожий на грохот сползающей в пропасть горы.

Они обернулись – и застыли в изумлении, не веря своим глазам.

На месте только что покинутого приземистого строения с толстыми каменными стенами и крышей из красной черепицы вспучивалось – очень медленно, как показалось Ариену – тугое черное облако, словно кипящее изнутри. Оно вздулось чудовищным волдырем и вдруг прорвалось тысячей огненных брызг, проросло кверху толстым стеблем багрового пламени вровень с вершинами сосен, ушло в небо клубами черного жирного дыма.

Иллирет молча упала лицом вниз, закрывая голову руками. Мэтр собирался последовать ее примеру, но опоздал. Он услышал оглушительный гром и увидел, как валятся одна за другой медноствольные красавицы-сосны, а потом незримая великанская ладонь сбила его с ног и поволокла, как котенка.

Глава третья. Договор

Около второго ночного колокола.

Никогда ранее ни один из замыслов Блейри да Греттайро не осуществлялся с такой легкостью. Право, если бы людям заранее внушили, кто из них должен где стоять и какую фразу в какой миг произносить, лучше все равно бы не получилось. Смертные беспечно вошли в приготовленную ловушку, и та захлопнулась. Оставалось только доступно растолковать им, кто здесь хозяин, и пожинать плоды.

Отряд, собранный Блейри для охоты на людского правителя, насчитывал три десятка душ, набранных исключительно среди наиболее проверенных дуэргар – некоторые участвовали еще в давних мессантийских похождениях Блейри. Также с ними примчалась Раона Авинсаль, возглавлявшая троицу своих самых фанатичных приспешников. Загонщикам не составило труда настичь добычу во время ночевки, благо проводница нарочно вела своих подопечных не прямой, а обходной дорогой. Повидавшись с Иламной и узнав последние новости, да Греттайро тронулся дальше, к берегам Синрета и колдовской школе, и на рассвете был уже там.

Здесь отряд разделился. Большая часть дуэргар стала лагерем в укромном лесном распадке. Шестеро, в том числе Блейри и Хеллид, пробрались в пределы поместья – вплавь через Синрет, не желая рисковать с охранной магией Школы. Кто-то из челядинцев школы заметил их, невовремя выглянув на двор. Его не стали убивать – князь попросту заставил парнишку начисто забыть об увиденном. Более ни одной помехи их планам не возникло. Охотники расположились в заброшенном строении, приткнувшемся в дальнем уголке Школы, и стали ждать.

К середине дня, как и было рассчитано, у главных ворот появился король Аквилонии с присными. Людей провели в хозяйский дом, после чего до самого вечера продолжалась непонятная суета, завершившаяся внезапным появлением на крыльце воскресшего к жизни Хасти. Флаг над башней, заранее условленный знак того, что у лазутчицы есть новые известия, не появился, и ночью она не пришла.

Гулька прибежала только в конце следующего дня и выглядела странно – словно не вполне понимала, зачем и к кому заявилась. Когда она заговорила, Хеллид услышал в ее голосе нотки враждебности.

– Около второго ночного колокола будьте наготове, – бросила она, ни на кого не глядя. Похоже, Иламне не терпелось уйти. – Одноглазый маг нашел аквилонского принца – живым и невредимым, но в таких краях, что сам не сразу поверил. Он готовит какой-то сложный ритуал, чтобы его вернуть, после чего, полагаю, сляжет пластом не меньше, чем на пару дней. Лучшей возможности и не придумать. Когда все пташки соберутся в стаю, я дам сигнал – взмахну факелом. А там уж сами не плошайте.

– Почему ты не встретилась с нами раньше? – мрачно осведомился Хеллид.

– Кадена меня подозревает. Он застал меня, когда я пыталась поднять знамя, и после таскался следом, как пришитый. Мне и теперь едва удалось улучить возможность, но если буду отсутствовать долго, меня хватятся. Все запомнили? Если увидите, как кто-то машет факелом после полуночи – действуйте немедля!

Последнюю фразу она произнесла уже на бегу, скрывшись среди деревьев прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово.

– Не нравится мне эта девка, – буркнул Алдрен. – Шальная какая-то. Не поймешь, то ли что-то задумала, то ли наоборот, сама не знает, чего делает. Того и гляди, заманит нас на расправу…

– Дурак, – равнодушно бросил Блейри. – Заманит тридцать клинков на расправу к десяти? Я их в одиночку голыми руками уделаю.

– Там одноглазый колдун, – упорствовал гуль. – Он один стоит целой армии.

– Молчать, – процедил да Греттайро. Алдрен послушно заткнулся.

– Князь, – тихонько спросил Хеллид, придвинувшись поближе, чтобы другие не смогли услышать, – разве ты не обработал ее, как остальных? Алдрен прав, девица что-то мутит. По-моему, она сомневается, стоит ли…

– Верно, она сомневается, – вожак дуэргар был само спокойствие. – Я подчинил ее еще в Токлау – мне-то не составляло большого труда проникать в крепость по ночам – и с тех пор она была покорным проводником моей воли. Но мое воздействие на эту женщину ограничено. Оно ослабевает, если не обновлять внушение по меньшей мере раз в день. Иламна слишком предана покойному Драго, слишком долго прожила рядом со старым князем, привыкла к близости Венца и плохо поддается его зову – а если воздействовать с большей силой, Венец просто выжжет ей мозги… Впрочем, неважно. Главное она сделает, а потом… потом посмотрим.

…Ночная атака прошла как по маслу. Вначале Алдрен и Керрит, прирезав одинокого сонного сторожа, открыли ворота основному отряду, и три десятка дуэргар беззвучно и быстро рассыпались по территории «Сломанного меча». Они легко захватили нескольких пуантенских вояк, беспечно околачивавшихся возле жилых строений, связали прислугу, затем дождались сигнала Иламны и, как гром с ясного неба, накинулись на всецело поглощенных колдовским ритуалом людей на поляне у Круга Камней. Хеллиду выпало заняться лично Одноглазым – доверить столь ответственное и важное дело кому-нибудь другому Блейри просто не мог. Хасти ни в коем случае не должен вмешаться в происходящее: слишком уж он опасен и непредсказуем в своих поступках. Гуль справился как нельзя лучше – простой мешочек с песком надолго погрузил колдуна в мир сновидений. Державшиеся наготове выученики девицы Авинсаль тут же набросили на лицо Одноглазого тряпицу, пропитанную усыпляющим настоем, обмотали его по рукам и ногам веревками и резво поволокли прочь. Гуль отчетливо расслышал злорадный смешок убежавшей вслед за помощниками стрегии.

Как и рассчитывал Блейри, люди даже толком не сопротивлялись, хотя кое-кто успел выхватить оружие. Убивать никого не стали, памятуя о строжайшем приказе Блейри – просто скрутили, накинувшись по трое-четверо и мигом опутав припасенными веревками. С аквилонским монархом, правда, вышла незадача – вооруженный и в тяжелой броне, он мигом снес головы двоим дуэргар, сунувшимся первыми. Однако десяток нацеленных луков, а пуще того – нож, приставленный к горлу его драгоценного отпрыска, пробудили в варваре некоторое здравомыслие. Оглядевшись и уразумев, что противников больше, чем он в состоянии одолеть, он пожал плечами и с неохотой выпустил из рук свою жуткую секиру.

Другая заминка возникла из-за девицы Монброн – кстати, Хеллид до сих пор не решил, как относиться к этой особе, рабирийке по праву рождения, упрямо желавшей разделить свою судьбу с отпрыском человеческой расы. Относительно нее Блейри ничего не приказывал, опасности она вроде не представляла, и потому девицу всего лишь оттолкнули подальше, где она замерла с растерянным видом. Однако при виде того, как аквилонскому принцу угрожают ножом, девицу Монброн словно подменили. Она сорвалась с места, завизжала, ударила кого-то из дуэргар и сумела пробиться к своему любимчику. Оторвать ее можно было только насильно, и Хеллид решил, что не будет большой беды, если молодых людей запереть в одной комнате. Удрать они все равно не сумеют, а девица позаботится о мальчишке, вроде бы пребывавшем без сознания.

Людей повели и потащили по предназначенным им местам заточения: мальчика-принца и его подружку – в пристройку к дому чародея; самого колдуна – в мрачную каменную постройку, предназначенную под склад горючих магических инградиенций; свитских – в винный погреб. Аквилонца временно устроили по соседству с Хасти, следуя распоряжению Блейри: ни на мгновение не спускать глаз, лишить всякой возможности к бегству, однако соблюдать по отношению к гостю требуемое почтение. Что ж, с людским королем обошлись достаточно вежливо: избавили от чудовищного доспеха, обыскали на предмет припрятанного оружия и заперли в пустой кладовой.

Однако наиболее досадный промах сумел остаться незамеченным почти до самого конца облавы. Рейе да Кадена будто сквозь землю провалился. Хеллид своими глазами видел его днем – бродящим по землям Школы и вечером – выходившим на поляну с каменным кругом, а теперь сынок Драго бесследно исчез. Никто не заметил, как, когда и куда. Посмотрев на ночной лес, Хеллид с досадой сплюнул, поняв, что отправлять кого-либо на поиски бесполезно. На всякий случай он велел дуэргар обыскать территорию «Сломанного меча», но сомневался, что им повезет. Столь чудесно улизнувший Рейе может быть уже далеко, а ведь Блейри стремился заполучить его в свои силки не меньше, чем Аквилонца. Как он только умудрился это проделать, если последние десятилетия жил среди людей и наверняка позабыл повадки обитателя лесов?

– Позже, – холодно бросил Блейри, выслушав явившегося с повинной помощника. Рядом с Князем, не принимавшим участия в стычке, стояла хмурая и озадаченная Иламна. Время от времени Блейри негромко втолковывал ей что-то успокаивающим тоном, но угрюмость девицы не проходила. К тому же всякий раз, стоило ей заметить мимолетный отблеск лунного света в сапфире Венца, она мгновенно отводила взгляд. Хеллид вдруг догадался, что Князь раздумывает: подчинить былого герольда Драго, целиком завладев ее душой, или нет?

– Вы ведь не сделаете им… ничего плохого? – вдруг спросила Иламна. Должно быть, этот вопрос она задавала уже не в первый раз, и теперь он качнул чаши весов, на которых лежала ее судьба. Блейри мигом обернулся к ней, блеснув улыбкой, он был само радушие и предупредительность, и голос его зажурчал вкрадчивей кошачьего мурлыканья:

– Конечно нет, моя милая. И не стоит сомневаться – ты поступила верно. Сама понимаешь, ради безопасности Рабиров мне необходимо переговорить с этим человеком, правителем соседствующей с нами державы. Едва ли он добровольно согласился выслушать меня, потому и пришлось устроить это представление. Мы побеседуем, и он вместе со своими спутниками покинет наш край. Если хочешь, можешь сопроводить их к границе.

Гулька помолчала, набираясь храбрости, и заговорила вновь:

– А что будет с Хасти? Мне обещали, что его не тронут, а твои… твои подчиненные напали на него.

– Ну-у, это вынужденная мера. Выжег бы он тут, не разобравшись, все на лигу в округе… – пожал плечами Блейри. – Ты же прекрасно его знаешь. Как только он очнется, я объясню ему, почему пришлось так поступить, и извинюсь. Думаю, он поймет. В конце концов, его нрав уже стал в Лесах поговоркой. Или ты желаешь лично убедиться, что с ним все благополучно?

– Н-нет, – отказалась Иламна. – Я… Я тебе верю.

Она повернулась и пошла вглубь леса. Да Греттайро какое-то время молча смотрел ей вслед, затем коротко прищелкнул пальцами. Из темноты возник безмолвный силуэт, склонившийся в ожидании приказаний.

– Керрит, возьми воинов. Ищите да Кадену, он не мог уйти далеко. Брать только живым. Это первое. Второе: вон ту девицу догнать и прикончить. С этой делайте что угодно, она мне больше не нужна, – и, утратив всякий интерес к участи Иламны, Князь повернулся к Хеллиду: – Вот теперь пришел срок для действительно серьезного дела и достойного противника. Пускай посидит с полколокола в одиночестве, чтобы успел поразмыслить над своим положением. Потом веди его в часовню. Охрана… Пятерых вполне достаточно. Поставь их снаружи и сам будь неподалеку – потом выскажешь мнение о нашем разговоре. На всякий случай держи под рукой несколько листов пергамента – кто знает, вдруг пригодятся? Пока ведете, держите связанным – может затеять какое-нибудь буйство, но при входе в часовню освободите. И заприте дверь снаружи – так, чтобы он слышал.

Четвертый ночной колокол.

Маленькое капище Лесных Хранителей, избранное Блейри как самое подходящее место для встречи с аквилонским королем, представляло из себя круглую башенку розового и желтого песчаника, установленную в глубине леса на гранитном выступе. В стенах были прорезаны узкие окна, недостаточные даже для того, чтобы в них протиснулись мелкие лесные твари, единственная дверь могла похвалиться прочной оковкой из железных полос. Внутри находилось единственное помещение шагов пяти-шести в поперечнике, освещенное наполовину утопленным в потолок хрустальным шаром размером с крупное яблоко, испускавшим мягкий золотистый свет. Вдоль стен тянулась широкая каменная скамья, кое-где накрытая потрепанными ковриками. Центр круглой комнаты занимал алтарь, овальная плита светлого мрамора, возвышавшаяся на толстой приземистой колонне. Поскольку она до чрезвычайности смахивала на стол, то несуеверный Князь решил использовать ее соответственно, поставив на нее пару кувшинов вина, кубки и блюдо с небогатым угощением, составленным из запасов дуэргар и того, что нашлось в Школе.

Ожидая, да Греттайро рассматривал фрески на гладко оштукатуренных стенах, изображавшие Хранителей Забытых Лесов, и пытался понять – какая сила раньше заставляла его верить в могущество этих рисунков? Это всего лишь изображения, происхождение и тайный смысл которых давно утрачены. Но, пожалуй, их стоит пока сохранить – его народ привык в трудные дни уповать на своих небесных покровителей. Хотя какие это покровители? Так, красивые и обманчиво многозначительные образы, дошедшие из минувших веков. Вороная лошадь под двурогой луной. Дерево, одновременно и цветущее, и плодоносящее. Летучая мышь над зубчатой грядой гор. Единорог по колено в траве… Их так давно уже не встречали, интересно, уцелел ли хоть один из того табуна, что раньше обитал у Белых Омутов? Фигура неопределенного пола и облика, с ног до головы закутанная в зеленую ткань. Кто-то считает ее Духом Леса, кто-то – Смертью. Сам Блейри склонялся ко второму толкованию. В богов он не верил, смерть была реальна; лесного духа ему встречать не доводилось, зато с разлучительницей всех союзов да Греттайро давно уже был на «ты».

Снаружи послышались шаги. Не меньше дюжины ног топало по плитам дорожки, ведущей к порогу капища. Блейри уселся напротив входа, ощутив всплеск радостно-тревожного возбуждения, как в давно минувшие времена, когда он еще не был Князем и готовился выйти в людской город на очередную охоту. Шаги и негромкие голоса приблизились. В щель между створкой и косяком заглянул Хеллид, получил утвердительный кивок и настежь распахнул дверь. Драгоценную добычу втолкнули в проем, слишком низкий для киммерийца, так что ему пришлось нагнуть голову в невольном поклоне. Блеснуло лезвие ножа: верный приказу Хеллид разрезал веревки на вывернутых за спину руках пленника. Караульные скрылись за дверью. Лязгнул вдвигаемый в скобы засов.

Да Греттайро остался сидеть, не шевельнув ни единым мускулом, не издав ни единого звука, лишь с интересом наблюдая за поведением гостя. Он хорошо помнил и сразу узнал этого человека, едва не истребившего всю его шайку в Мессантии, хотя киммериец здорово изменился за прошедшие десятилетия – прежде всего, еще раздался в плечах и вроде бы даже стал выше ростом. Сложение Конана и раньше весьма впечатляло; в тесноте часовни он смотрелся подлинным медведем. В гриве прямых волос, небрежно прихваченной на затылке кожаным ремешком, поровну мешались чернь и серебро. Лицо варвара годы также не пощадили: крупные правильные черты несколько утратили подвижность, резкие морщины пролегли на лбу и меж густых бровей, но яркие синие глаза смотрели с прежней живостью, а в движениях не чувствовалось ни грана скованности, свойственной почтенному возрасту.

Мы ведь с ним почти ровесники, подумал вдруг гуль. Я, пожалуй, даже постарше. Но больше тридцати – по людскому, конечно, счету – мне не дашь, и так будет еще самое малое три столетия, а киммерийцу отмерено – сколько? Еще десять лет? Двадцать? До чего недолговечны люди, как непривлекательна их старость… Конечно, этот здоровяк с Полуночи великолепен даже в свои, весьма преклонные годы, но такие исполины редко рождаются среди людей. Впрочем, и его кости успеют истлеть в могиле, и кости всех ныне правящих людских владык, сменятся династии, падут многие троны, – а Блейри да Греттайро будет править Рабирами, по-прежнему храня телесную крепость и ясность рассудка… Неужели одно это не служит достаточным доказательством избранности гульского народа?..

Вошедший тем временем наскоро размял затекшие от веревок руки, глянул на Блейри с высоты своего немалого роста, и его громкий насмешливый голос, привыкший отдавать команды на поле боя, заполнил тесную келью:

– Ты что еще за хрен, парень? Чего сидишь – лотоса обкурился или ноги не держат? Разговор у меня будет только с вашим старшим, и никак иначе. А ты, сопляк, больше как на конюха не тянешь… Ну, пошел вон!

После собственных благостных размышлений об избранности народа Рабиров грубая речь киммерийца подействовала на Блейри не хуже ведра ледяной воды. На миг Князь опешил: его, коронованного владыку Забытых Лесов, принять за конюшенного служку?! Вспыхнувший гнев опалил его разум жаркой волной. Однако негодование тут же схлынуло, уступив место трезвому пониманию: людской король догадывается, кто перед ним, и нарочно пытается вывести противника из себя. Как всегда в сложной ситуации, Конан из клана Канах предпочел лобовую атаку изощренной дипломатической дуэли.

Что ж, если так, я найду способ заставить тебя играть по моим правилам, подумал Блейри. Но и грубости не спущу. Не двинувшись с места и не отвечая, даже не изменившись в лице, он одними глазами наблюдал за Конаном.

Варвар привольно, по-хозяйски уселся напротив, чуть помешкав, выбрал из кубков самый вместительный и от души налил себе вина. Блейри не пошевелился. Киммериец хмуро покосился на него и поднес кубок к губам.

Тогда правая рука Князя метнулась вперед с быстротой, за которой не мог уследить человеческий глаз, и ударила по серебряной чаше.

Попыталась ударить. Конан был настороже, и его ответ оказался не менее быстр. Киммериец перехватил удар над столом-алтарем, стиснув запястье да Греттайро, будто тисками. При этом часть вина выплеснулась ему на колени и рубаху, но оставшееся Конан выпил одним мощным быстрым глотком и швырнул тяжелый кубок в голову Князя.

Гуль легко уклонился, и серебро зазвенело о камень. Так же легко он свободной рукой выхватил в воздухе могучий кулак Конана, летящий ему в переносье следом за кубком. Сцепив руки над священным камнем, два равных по силе противника тщились превозмочь друг друга – так порой забавы ради тягаются моряки в портовых тавернах Кордавы, ставя на кон кувшин дешевого красного вина, только теперь ставки могли быть несравненно выше. Десять, двадцать ударов сердца – лицо Конана покраснело от напряжения, на шее Блейри вздулись жилы, однако оба, как ни старались, не могли ни освободиться от захвата соперника, ни прижать его ладонь к мраморному столу.

Наконец разжали пальцы оба – одновременно.

Блейри глянул на свое правое запястье, перехваченное багровым следом от железных пальцев Конана. Его лицо выражало брезгливое недоумение.

– Неплохо для смертного, – признал он. – Мой урок вежливости не удался. И все же, киммериец, даже став королем, ты все равно остался грубым варваром.

– Я остался воином, – буркнул Конан, потряхивая онемевшей ладонью. – Ты меня тоже удивил – нипочем бы не подумал, что в таком заморыше спрятана сила, равная моей. Кто ты такой, прах тебя побери?

– Грубость, похоже, для тебя привычнее, чем дыхание, – чуть заметно усмехнулся гуль, – но здесь и сейчас она лишь выдает твою неуверенность. Меня зовут Блейри да Греттайро, и я – князь Забытых Лесов.

– С ума сойти. В таком юном возрасте, и уже князь… Постой-ка! Как, говоришь, тебя зовут? Рейе рассказывал что-то… Ну да! Ты и есть тот самый ублюдок, из-за которого все началось! Так это ты убил вашего прежнего правителя?

– Нет. Я отдавал такой приказ, верно, но мы не успели. Князя Драго, к твоему сведению, никто даже пальцем не коснулся. Он умер сам, как и большая часть наших стариков, когда подействовало колдовство, вызванное к жизни твоим сыном. Так что можешь считать убийцей собственного отпрыска, – рабириец довольно прижмурился, не выпуская, впрочем, собеседника из виду. – Странно, что Золотой Леопард об этом умолчал. Наверное, побоялся твоего гнева, как думаешь? Но буду с тобой полностью откровенен: я убивал и сам. Я убил многих людей. Некоторые из них были твоими друзьями.

– Что мне помешает открутить тебе башку прямо сейчас? – прорычал киммериец, сжимая кулаки.

– Здравый смысл, – безмятежно откликнулся гуль. – Прикончить меня нелегко, снаружи охрана, за нами наблюдают. Неподалеку под бдительным присмотром содержат уйму тех, кто тебе по разным причинам дорог, в том числе твоего сына, чье спасение из тьмы веков обошлось вам немалой ценой. Одно твое неверное движение, и тебе преподнесут его голову на подносе – золотом, как подобает персоне королевской крови. А теперь давай покончим с нелепыми препирательствами. Возможно, ты получаешь удовольствие, изображая неотесанного горца, но мне доподлинно известно, что на деле ты не таков. Итак, готов ли ты к серьезному разговору?

– Я здорово тупею, когда веду разговор с ножом у горла, – огрызнулся правитель Аквилонии. – Ну, валяй, начинай, а я послушаю, что умного скажешь. Надеюсь, ты не собираешься приносить меня в жертву какому-нибудь змееногу или гигантскому пауку? Во времена моей молодости находились любители, пробовали…

Блейри непонимающе поднял бровь.

– Значит, выкуп, – проворчал Конан с большим облегчением. – Нашел серьезный разговор, тоже мне… Сколько? В золоте, серебре, алмазах? Может, в векселях офирского казначейства?

– Об этом я не думал, – честно признался гуль. – Но раз ты предлагаешь, пусть будет еще и выкуп. Пятьдесят тысяч золотом, остальное, так и быть, векселями. Только это не главное – скажем так, маленькое приятное дополнение.

Конан крякнул.

– Тогда какого ж тебе?..

– Для начала мне требовалась толика твоего внимания, – да Греттайро откинулся к шершавой стене часовни. – И я его уже получил. Теперь постараемся забыть на время выходки твоего сына, ущерб, причиненный войсками твоего подданного, жизни твоих людей, взятые моими сородичами, и моих соотечественников, павших от рук смертных. Все это становится не слишком важным, когда я получаю известие о том, что три дня назад армия Зингары пересекла на Полудне бывший рубеж Незримой Стены и пусть медленно, но все же продвигается по нашим землям, захватывая опустевшие поселки и насаждая в захваченных местностях свою, пока что временную, власть.

– Та-ак, – энергично кивнул киммериец. – Чабела всегда казалась мне скорой на подъем.

– Как ты полагаешь, что это может значить – для меня? И для тебя, кстати?

– Для меня? Ровным счетом ничего. А для тебя это означает, что Зингарка пустила в ход некую обгрызенную крысами грамоту о признании вольного княжества Рабиры под рукой Кордавы, подписанную лет двадцать тому ее представителями и Рейениром Морадо да Каденой, – не замедлил с ответом Конан, не удержавшись от едкого смешка. – И теперь Золотая Башня на самых что ни на есть законных основаниях тянется к вашим драгоценным Забытым Лесам. А еще – что к концу года составителям карт прибавится работы. Им придется чертить новые планы, где на месте Рабирийских холмов будет красоваться надпись: «Владение Зингары». Да! Еще это означает большую склоку между Кордавой и Мессантией по поводу границ. Вы уже сколько столетий торчите прямо на рубеже между теми и другими, не давая никому хапнуть столь лакомый кусочек. В общем, скучать никому не придется.

– Хорошо, – Князь чуть склонил голову в знак согласия. – Теперь поставь себя на мое место. У тебя есть крохотная страна, окруженная со всех сторон могущественными соседями, есть немногочисленный и не воинственный народ, еще не оправившийся после навалившегося бедствия, и твердое решение уберечь свои земли от людского нашествия. А также – видишь, я полностью честен с тобой – огромное желание любыми средствами сохранить голову на плечах и корону на голове. Как бы ты поступил в таком случае?

– Ну-у, я… – варвар сделал вид, будто напряженно думает, даже навалился локтями на стол и стиснул руками виски. – Я… на твоем месте… Знаешь… Пожалуй, я бы на твоем месте… да, точно! Я бы повесился.

Блейри долго молчал.

– Мое терпение велико, но не безгранично, – очень тихо произнес он наконец, и на этот раз в его голосе явственно слышалось холодное бешенство. – Еще одна такая выходка, и нам принесут голову кого-нибудь из тех, кто заперт сейчас в подвале. Ты можешь шутить дальше, если находишь это уместным, но должен помнить: одна шутка – одна голова. Теперь продолжим. Вопрос тот же.

– Сперва я бы попытался столковаться с посланцами Чабелы, – мрачно бросил Конан уже без всякого притворства. – Для начала – с теми, кто командует вошедшей сюда армией. Наполнил бы леса лазутчиками, дабы узнать, каковы намерения зингарцев, сколько их, кто их ведет, насколько они уверены в собственных силах. А еще я бы из кожи вон лез, дабы убедить Золотую Башню, будто я гораздо сильнее и опаснее, чем кажусь на первый взгляд. Мол, у меня припрятано такое, против чего все силы людей окажутся бесполезны.

Вполуха прислушиваясь к рассуждениям монарха Трона Льва, Блейри попытался совершить то, чему обучился при помощи Венца: представил истекающий из сапфира тонкий луч, тянущийся к разуму собеседника. Этот луч мог быть яростным, как половодная река, мгновенно сметающая любые преграды, но мог превращаться в тончайшую паутину, украдкой опутывающую мысли личности, заинтересовавшей Князя. Гуль не торопился: затеянная игра обещала быть захватывающе интересной. Было бы досадно испортить ее в самом начале. Вот синий свет, как всегда происходило, словно бы уперся в каменную стену, просочился насквозь и рассеялся над… пожалуй, над водной гладью, исчерченной мелкими волнами. Ничего похожего Блейри раньше не встречал: покоренные им души чаще имели образы трепещущих огоньков, иногда – деревьев или животных. Водный простор завораживал, однако под его обманчивым спокойствием, на самой глубине, ощущалось присутствие чего-то могущественного, дремлющего, но способного в любой миг проснуться и объявиться на поверхности. Да Греттайро вдруг обнаружил, что вовсе не горит желанием познакомиться поближе с этой загадочной тварью. Хотя чувство страха в его душе умерло, инстинкт самосохранения подсказывал: без необходимости с этим лучше не тягаться.

Интересно, выскочила откуда-то непрошеная мысль, а как выглядит разум Хасти?

Усилием воли Блейри заставил себя восстановить утраченную на мгновение нить разговора. Что ж, раз Аквилонца защищает нечто непонятное, он не станет прибегать к магии Венца… пока. Для начала будет довольно простого поединка слов и сообразительности.

– Не подходит, – бросил он в ответ на рассуждения Конана. – К какому средству могут прибегнуть Рабиры, дабы устрашить людей? Скажи, что в этом мире способно всерьез испугать королеву Зингары? Возможность в один прекрасный день обнаружить на пороге труп своего любимца да Кадены? Скорее она сочтет подобный жест поводом для небольшой победоносной войны и расширения пределов королевства Зингарского. И вряд ли она станет вести переговоры на равных с тем, кто по своим возможностям равным не является. А вот с тобой, Аквилонец, мы беседуем на равных. Понимаешь, почему?

– Что-то твоя болтовня перестает мне нравится, – нахмурился Конан. – Я еще могу понять, что даже такой мерзавец, как ты, способен заботиться о родном крае… Но вот способы, какими ты это собираешься делать, никуда не годятся.

– Я же сказал, что намерен добиться своего любыми средствами, – с нажимом повторил гуль. – Разве люди поступают иначе? Ну-ка, приоткрой завесу тайны: сколько раз ты сам обращал чужие жизни в предмет торговли?

– Между прочим, мне и свою жизнь частенько приходилось ставить на кон, – отрезал киммериец. – А вот про тебя болтали, якобы ты мастер загребать жар чужими руками.

– Я поступаю так, как считаю нужным и разумным, – пожал плечами да Греттайро. – Повторяю, я не намерен с тобой препираться. Или ты добровольно согласишься оказать мне некоторые услуги, или мне придется добиваться твоего согласия иными, более жесткими средствами. Рано или поздно тебе придется уступить, но зачем вынуждать страдать невинных, потакая собственному упрямству?

– Допустим, – поморщился король Аквилонии. – И какую же такую услугу я могу тебе оказать? Моя жизнь и золото за нее тебе вроде не нужны. Если ты вздумаешь торговаться с Чабелой нашими с Коннахаром головами, что ж… огорчение Зингарки от нашей смерти будет беспредельным, зато твоя смерть, когда она все равно захватит Рабиры, станет просто чудовищной. В башне Эрданы палачи свое дело знают…

– Нет, ты и твой любимый наследник для меня стократ ценнее живыми. Я собираюсь торговаться, верно, но не с Чабелой, а с тобой, – перебил Блейри и пояснил, завидев недоумение на лице киммерийца: – Мне – а в моем лице и Рабирам – как ни печально это звучит, позарез необходим высокий покровитель среди людей. Тот, кто может взять Леса под свою опеку. Тот, против кого не отважится выступить ни одно королевство Заката или Восхода. Единственный человек в нынешние времена, подходящий под эти условия – ты. Забытым Землям требуется покровительство Аквилонии. Для всех это должно выглядеть как нечто вроде вассальной клятвы с моей стороны, и только мы будем знать, кто в действительности диктует условия в нашем союзе. Я хочу… нанять тебя, Конан. Так, как нанимают телохранителя или охранника в караван. Как нанимали тебя самого бессчетное множество раз, покуда судьба не вознесла тебя на трон. Нанять тебя, твое влияние, твои аквилонские легионы. Сделка будет честной – свобода Рабиров в обмен на жизнь, а затем и свободу твоего сына.

– Однако, – только и сумел выговорить Конан, после чего заново наполнил один из уцелевших кубков, приложился к нему и надолго замолчал. Князь Лесов ждал, по-прежнему не шевелясь и став единым целым со стеной. Ждал, как выжидают в засаде хищные звери, подкарауливая один-единственный подходящий для нападения момент. Мысленно он бился об заклад сам с собой, делая ставки на то, каким будет первое после затянувшейся паузы слово владыки Трона Льва. И проиграл, ибо Конан вдруг осведомился:

– Отчего бы тебе не чесать левой ногой правое ухо, а обратиться прямиком в Золотую Башню? Если ты будешь таким же говорливым и сладкоречивым с Чабелой и ее присными, как со мной, они вполне могут согласиться на твои предложения.

– Повторяю, у меня нет на них влияния, – отрицательно покачал головой да Греттайро. Сапфир в Венце отбросил на стену россыпь синих бликов. – Нет времени. Я не знаю нрава хозяйки Золотой Башни. Она слишком далеко отсюда. Жизнь зингарского любимчика ей, вероятно, дорога, но не дороже политических интересов. От добра добра не ищут – в отличие от Чабелы, ты находишься здесь, в моих Лесах, у меня в…

– …плену…

– …в гостях. И твой сын с его подружкой, и Хасти Одноглазый, который тоже весьма дорог тебе, они также… гостят… у меня. Все это, согласись, несколько усиливает мои позиции.

– Понятно, – протянул киммериец. – Значит, ты все рассчитал и уверен: с первым же лучом солнца я, ровно осел с перцем в заднице, помчусь в сторону зингарской границы, останавливать надвигающуюся на вас армию?..

– Именно так! Вкупе с некоторыми из моих приближенных, – подхватил Блейри. – А для пущей убедительности вы повезете своеручно подписанную тобой и мной грамоту о согласии Аквилонского королевства принять под свою защиту Рабирийское княжество, законным – и признанным тобой! – правителем коего является Блейри да Греттайро.

– После чего я на старости лет окажусь по уши втянутым в бесконечный скандал с Зингарой касательно того, чьим протекторатом являются Рабиры, – мрачно закончил варвар. – Конечно, Чабела трижды подумает, прежде чем прибегать к угрозе оружием, поскольку отлично знает: на удар я отвечаю ударом, но наши отношения будут испоганены если не навсегда, то очень надолго. Мессантия, прослышав о подобном союзе, вообще не рискнет вмешиваться, ей в последние годы и без того несладко пришлось. Обходились они как-то сотни лет без земель Рабиров, ну и впредь обойдутся. Вы опять затаитесь в своих чащобах и будете мерзко хихикать, довольные тем, как ловко вам удалось стравить между собой два людских королевства, а самим остаться в стороне и уцелеть. Ну все при деле. Теперь скажи, с какой это стати я соглашусь вешать себе на шею такую обузу?

– Ради того, чтобы в не столь отдаленном будущем твой старший сын и его спутники могли отправиться в Тарантию, – гуль одним плавным движением поднялся на ноги, опираясь обеими руками на широкую кромку алтаря. – Ты ведь хочешь, чтобы его мать вновь увидела сына, а твоя жена – мужа? Хочешь, чтобы твои друзья и подданные возблагодарили тебя за возвращение домой их пропавших детей? Теперь только от тебя зависит, сколько они смогут пользоваться нашим гостеприимством. Не волнуйся, мы не причиним им вреда. Они поживут у нас – год, два… или три… Пока не станет очевидным, что Рабирам более не угрожает опасность со стороны людей. Или пока я не восстановлю Границу. Тогда ты получишь их обратно – целыми, невредимыми, слегка повзрослевшими и изрядно поумневшими. И не надо столь грозно на меня смотреть: я не предлагаю ничего, не опробованного вами, людьми. Скольких наследников знатных и неугомонных семейств ты держишь при своем дворе, дабы их отцам не взбрело в голову умыслить против тебя что-нибудь эдакое?

– Семерых, – даже не раздумывая, ответил король Аквилонии. – Пятерых парней и двух девиц. В основном из Шамара, а то они вечно там норовят сговориться за моей спиной с Иантой. Но я же не сажаю их на цепь в подвале! Они имеют равные права со всеми прочими обитателями дворца и всегда могут наведаться домой.

– Как не назови, смысл остается прежним – молодые люди обеспечивают короне повиновение своей родни, – тускло напомнил Блейри. – Знаешь, многие в Рабирах верят, что судьба рано или поздно воздает за все совершенные поступки. Ты удерживал чужих детей – теперь кто-то захватил твоих. Может быть, через десяток лет твои подросшие отпрыски найдут способ отомстить мне, а пока – их судьбы решаем мы, старшее поколение. Мне нужна отсрочка, Конан, только отсрочка, время работает сейчас против меня! Так я могу рассчитывать на то, что мои слова заслуживают ответа, данного не злостью или ненавистью, но здравым смыслом?

– Сперва я хочу увидеть моих спутников и Коннахара, – голос киммерийца звучал по-прежнему непререкаемо, но Князь Лесов уловил в нем необходимый оттенок сомнения. Соперник готов сдаться, но желает и в поражении сохранить достоинство. Глупо, ну да пусть утешится хоть этой иллюзией.

– Ты их, несомненно, увидишь, – согласился да Греттайро. – И своими глазами убедишься, как мы умеем держать свое слово. В знак моих добрых намерений я готов даровать некоторым из них свободу прямо утром. Скажем, людям Пуантенца, которые не представляют для нас особого интереса. Пусть уезжают вместе с тобой.

– А что насчет да Кадены и гульской девицы, которая показывала нам дорогу сюда? – осведомился Конан. – Собственно, на девчонку мне плевать, но Рейенир – мой давний знакомец. Как-то не верится, чтобы он мог принимать участие в твоем заговоре.

– Он и не принимал, – безразлично отмахнулся рабириец. – Госпожа Иламна согласилась помочь нам, следуя зову крови, но чем руководствовался да Кадена, присоединяясь к вашему походу, мне до сих пор неясно. Кроме того, Рейе здесь нет. Он сбежал во время колдовской церемонии. Возможно, решил, что с него достаточно, и теперь вовсю несется к зингарской границе… к своей заступнице и утешительнице из Золотой Башни.

– Сбежал?! – не поверил варвар. – Рейе – сбежал?

– Если ты ранее не подозревал об этой особенности его нрава, то мне очень жаль, – хмыкнул гуль. – Да Кадена всегда был таким – весьма… гм… осторожным. Можно сказать, это основная черта его характера. Именно поэтому Драго, наш прежний Князь, не спешил видеть сына своим преемником. Если тебе доведется когда-нибудь снова столкнуться с Рейениром – вспомни мои слова и поступай по собственному разумению… Ты хочешь спросить еще что-то?

– Хасти, – тяжело уронил Конан. – Что будет с ним? Я видел, твои подручные обласкали его по затылку и уволокли. Что ты собираешься с ним делать?

– Ровным счетом ничего, – внутренне Блейри подобрался и насторожился, словно вступая на зыбко колыхающуюся тропку над бездонной болотиной. Рано или поздно разговор должен был коснуться участи рабирийского магика – немаловажной фигуры в разыгрываемой им игре. – Во-первых, он сейчас пребывает без сознания – и по нашей вине, и потому еще, что ритуал отнял у него изрядное количество сил. Во-вторых, у меня нет возможности что-либо с ним сделать. Это как раз он, не разобравшись, способен обратить меня и моих соратников в горстку праха. Так что мы обождем, когда он очнется, а затем постараемся убедить его принять нашу сторону. Если повезет, именно он станет нашей тайной силой. Он дорожит своим домом, Рабирами, и уже однажды защитил княжество, соткав Вуаль Мрака. Отчего бы ему не совершить такое деяние во второй раз?

– Тогда на кой вам аквилонские заложники? – вполне разумно заметил варвар. – Столкуйся с Хасти, и ваши ненаглядные леса спасены.

– Та же беда, что и с Чабелой Зингарской, – слегка нахмурился да Греттайро. – Решение Эллара может оказаться каким угодно. Он вполне способен заявить, что уже сделал для нас все возможное. Лучше уж я буду иметь дело с тем, кто имеет в этом запутанном деле свой кровный интерес.

И кого я могу направлять в нужную сторону, мысленно добавил он. А твой одноглазый приятель мне вовсе ни к чему. Раона, конечно, попробует заставить его быть смирным и послушным, но вряд ли ей это удастся. Кто она – всего лишь недоучившаяся колдунья. Как только ты отъедешь подальше, я немедля займусь решением участи Одноглазого… по своему усмотрению.

– Так мы договорились? – подвел итог Князь Лесов, немного удивившись тому, как быстро добился желаемого. Причем совершенно не прибегая к магии Венца, но полагаясь только на собственный ум. Слухи об упрямстве и несговорчивости Аквилонца все таки сильно преувеличены. Он такой же человек, как его сородичи, и точно также беспокоится за судьбу своего ребенка, хотя и умудряется это скрывать. Что ж, любая дорога начинается с первого шага, и немыслимый прежде союз Короны Льва и Забытых Холмов имеет все шансы появиться на свет. Может быть, это даже пойдет Рабирам на пользу. Осталось только, чтобы человеческий правитель сам произнес свой приговор.

– Может быть, – медленно и явно сделав над собой нешуточное усилие, процедил Конан. – А может, и нет. Я подписал бы договор о протекции с Драго, причем сделал бы это безо всякого принуждения. Но когда такой гнус, как ты, проявляет такую настойчивость, я должен подумать, даже несмотря на предъявленные весомые аргументы… По правде, с куда большей охотой я увенчал бы тебя не короной, а петлей… Сколько времени у меня есть на раздумья?

– У тебя его нет. Вообще, – отчеканил Блейри. – С каждым днем я теряю кусок своей земли. Я слышу каждый шаг захватчиков на этой земле, и от этого… Словом, сейчас принесут пергамент, перо и…

К удивлению варвара, гуль вдруг потерял всякий интерес к разговору, настороженно прислушиваясь к неким шорохам, неразличимым простым ухом. Его пальцы стиснули край мраморного алтаря с такой силой, что Аквилонец уже приготовился увидеть разбегающиеся по светлому камню трещины. Внезапно да Греттайро кинулся к двери, с яростью замолотив по створкам. Снаружи завозились, поспешно вытаскивая засов, и внутрь сунулась чья-то темноволосая голова.

– Хеллид, быстро гони своих лазутчиков на берег и к дому Одноглазого, – распорядился Князь. – И поднимай всех остальных – у нас посетители, с которыми я желаю повидаться. Да шевелись же! – раздраженно прикрикнул он на оторопевшего помощника, не видевшего никаких причин для беспокойства. Школа дремала, скрытая предутренними сумерками, в которых нерешительно пересвистывались ранние птицы. Впрочем, Хеллид накрепко усвоил, к чему могут привести расспросы и возражения, и задержался только для того, чтобы уточнить – его подчиненные по-прежнему должны охранять часовню или присоединиться к ловле неведомых злоумышленников?

– Пусть отправляются с тобой, – отмахнулся Князь и повернулся к озадаченному столь внезапной переменой Конану, снисходительно пояснив:

– Кое-кому не дает покоя совесть. Не ожидал от него, но, если так… Да Кадена вернулся, и теперь он мой.

– Он останется в живых, как и все прочие заложники, – быстро сказал Конан. – Таково мое условие: никто не должен умереть. Или пускай Рабиры горят синим пламенем.

– Хорошо, – с неожиданной легкостью согласился гуль. – Подожди здесь, я не задержусь надолго…

– Нет! Я иду с тобой, – варвар, помрачнев, выбрался из-за стола-алтаря. – К тому, кто удерживает в заложниках моего сына, у меня доверия нет. Я должен убедиться лично, что никому из моих спутников не причинили вреда, и увидеть своими глазами целого и невредимого Коннахара – только тогда ты можешь надеяться на продолжение нашего разговора, понял?

– Н-ну… хорошо, – на сей раз согласие далось Блейри не без труда. – Но помни – все осталось по-прежнему. Думай, прежде чем совершить даже самое малейшее движение, ибо от него зависит участь твоего отпрыска и твоих людей, и не пытайся геройствовать понапрасну – мои лесные стрелки не промахиваются… Хеллид, почему ты еще здесь? Если они улизнут, ты мне за это головой ответишь. Бегом, я сказал!

Странно выглядела эта группа, быстро идущая через просыпающийся лес: полудюжина рабирийцев и единственный человек, возвышающийся над ними на добрую голову. Дверь капища осталась стоять распахнутой, и из-за причудливой игры теней казалось, будто изображения на стенах движутся, беседуя друг с другом и перемещаясь с места на место.

ЧАСТЬ 4. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Глава первая. Смятение

15 день Второй Летней луны.

Около третьего ночного колокола.

Как непреложно выяснилось, пятнадцать лет относительного спокойствия изрядно притупили прирожденную способность Рейенира Морадо да Кадены к тому, что в простоте людского языка могло бы называться «чувством леса». Впрочем, неуклюжая человеческая речь отражает лишь то, что лежит на самой поверхности, не заглядывая притом в глубину. Следопыт-человек из самых лучших, полжизни проведший под зелеными сводами, научился бы безошибочно читать следы, растворяться бесследно в любом подлеске, выходить к жилью из самой непролазной чащи, в трудностях и борьбе выживать месяцами там, где иной сгинул бы за четверть колокола – и все же лес остался бы для него враждебной силой, знакомой насквозь, но не ставшей от этого менее опасной.

Для рабирийцев чувствовать лес – значит быть им, быть каждым зверем в чаще, всякой птахой в листве и пугливой рыбой в бегущей воде. Должно быть, так воспринимают мир лесные звери – волны запахов и звуков, игра света и тени, меняющаяся и неизменная картина, где каждому отведено свое место и всякий знает, откуда грядет опасность и как ее избежать. Рабирийского охотника не станет жалить змея, не учует злой и голодный медведь-шатун, у него отыщется тайное слово, чтобы успокоить рой лесных пчел, а главное – ни малейшего ощущения тревоги, никакого тревожного холодка в груди не возникнет в лесу у того, кто с рождения неразрывно соединил свое собственное крохотное «я» с великим чудом живой природы. Скорее наоборот, при грозной опасности лес укроет, накормит и защитит от врага свое любящее создание. Люди могли бы назвать это колдовством – но разве есть в природе что-либо более естественное, чем связь между сыном и отцом?..

Но иногда случается так, что лесной охотник, слишком долго проживший в рукотворных каменных лабиринтах, среди тех, чьи руки слабы, улыбки фальшивы, а сердца исполнены страхом, начинает забывать о своем предназначении – и тогда ловкий неуловимый хищник, тень среди тысячи теней, превращается в неуклюжего дворового волкодава или, что еще хуже, в смешную ручную собачонку. Рейенир Морадо да Кадена, старший потомок последнего князя Забытых Лесов, забыл лес – и лес забыл его, перестал признавать своим. Теперь, судорожно пытаясь найти в непролазной ночной чащобе хоть какую-то тропинку, он осознал, сколь многое оставил на пыльных коврах и пуховых перинах Золотой Башни, получив взамен – ничтожную малость.

…Когда в отдалении на опушке заметался отчаянный факельный огонек, ночная тьма не помешала Рейениру разглядеть того, кто держит факел, и явившихся на призыв. Нападавших было много, они быстро приближались, и Рейе ясно увидел оружие у них в руках.

То, что он совершил потом, не поддавалось никаким объяснениям и оправданиям, кроме одного – страха за собственную шкуру. Ноги сделали все сами: стремительный бросок в подлесок, бег, чье-то оскаленное незнакомое лицо навстречу – едва увернулся; снова бег – долгий, зигзагами, сердце готово вырваться из ребер, но нельзя ни остановиться, ни споткнуться, иначе – смерть… Бронзовые стволы сосен сменяются корявым чернолесьем, под ногами чавкает болотная жижа, хлещет в сапоги… Позади – что? Преследуют? Отстали? Вроде бы кричала женщина, дважды хлопнул арбалет, но – ни свиста стрелы вдогон, ни топота погони… пугают, что ли?

Вперед, вперед… лес укроет…

Укрыл.

Когда ноги вконец отказались ему повиноваться, Рейе с хриплым стоном рухнул возле огромной поваленной сосны, образовавшей своими мощными корнями прекрасное укрытие от посторонних глаз. Первый животный ужас понемногу отпускал, возвращалась способность к более трезвому осмыслению. Теперь он и сам начинал дивиться собственной резвости: да что это с ним? И куда, во имя Темного Творения, его занесло?

За пределы поместья он выскочил, и, похоже, умчался довольно далеко. Пускай «Сломанный меч» окружен оградой с магическим сюрпризом, просто так ее не перевалишь… да он и не переваливал… есть место, где Хасти не стал тянуть забор, резонно полагая, что со стороны болота не полезет ни добрый путник, ни хищный зверь, а захватчиков на берегу озера Синрет отродясь не страшились… Извилистый путь, по которому проходило его паническое бегство, потихоньку начал восстанавливаться в памяти чередой отрывочных воспоминаний. Вспомнив, как он, очертя голову, ломился через трясину и как зыбкие кочки, что ни шаг, разъезжались под ногами, Рейе только головой потряс: не иначе, уберегли Лесные Хранители, не попустили бесславно сгинуть. В любом случае, погоня, если и вышла из усадьбы, безнадежно сбилась со следа. Не сыщут и с собаками, хоть бы даже в поместье держали свору – но собак в «Сломанном мече», Рейе знал точно, не водилось, не любил их почему-то Хасти…

Теперь предстояло решить, как жить дальше.

Для начала: чем он может помочь оставшимся в поместье и наверняка угодившим в плен спутникам?

Ответ: ничем.

Он мог бы, конечно, отправиться в Токлау… если крепость уже покинута – в Орволан, и сообщить Золотому Леопарду об очередной неприятности, постигшей Конана. Орволан переполнен вояками, готовыми на все ради спасения своего монарха. Стоит бросить клич…

И что же, он поведет людскую армию через Рабиры? Ему понадобится по меньшей мере три дня, чтобы достичь берегов Алиманы, и сколько еще – на возвращение. За это время пленников могут переправить в другое место, а то и вовсе прикончить. Нет, этот план никуда не годится. Кроме того, людям не место в Княжестве. Новое появление войска в Забытых Землях может запросто обернуться войной.

(Вообще-то, куда проще: если сейчас встать и пойти на полуденный закат – хотя окружающий лес стал теперь почти чужим для рабирийца, способности правильно выбирать направление он не утратил – то вот за тем холмом в полулиге должна быть тропа, из мало кому известных, но она выведет на другую, пошире, ведущую в Эспли, а в Эспли можно разжиться верховой лошадкой… Или, если по той же тропинке податься в другую сторону – идти будет подольше и на своих двоих, зато к следующему вечеру, идя не спеша, увидишь торную дорогу на Найолу и дальше, к зингарской границе, а там, милостью богов, кто-нибудь да подберет…)

Рейе рассеянно провел ладонью по поясу с ножнами и кошелем. Десяток золотых монет, два кинжала – один свой, приспособленный для метания, другой, пошире и потяжелее, позаимствован в кладовке у Хасти. Лук остался в усадьбе, как и привычный зингарский эсток, оружие гранда – впрочем, это не имеет значения. Чтоб спасти свою шкуру, хватит и того, что есть. Судя по месяцу, видневшемуся за переплетением колючих ветвей, с момента, как он оставил «Сломанный меч», минуло всего ничего – чуть более полуколокола. Идя всю сегодняшнюю ночь, он уже к завтрашнему утру оставит возможных преследователей позади и доберется до безопасных мест, а спустя самое большее седмицу займет свое привычное место в Золотой Башне, подле королевы Чабелы.

И вдруг с необычайной ясностью Рейенир да Кадена осознал, что жить дальше ему будет противно.

Удивительно, какое место и время порой выбирают Небеса, чтобы заставить обитающих под ними задуматься о своей жизни, прожитой и грядущей. Ночной лес, исчерченный колеблющимися тенями, проседающая кочка и вода, хлюпающая в сапогах, вроде бы отнюдь не способствуют просветлению, однако именно это и случилось с Рейе да Каденой, сыном Драго, придворным Золотой Башни, существом, чей возраст уже перевалил за сотню лет.

А ведь я до сих пор ничего толком в этой жизни не сделал, подумал он. Всегда держался особняком. Не лез в драку. Не рисковал зазря. Правда, во время Битвы Драконов пообещал сестре вызволить ее вздорную дочурку с поля боя, но – перед собой-то будем честны – не особенно рвался вперед и не слишком горевал, когда затея провалилась… Живой пес для меня всегда был лучше мертвого льва, так? И даже сейчас, когда представился шанс совершить что-то, необходимое моей земле, моему народу, первое, о чем я подумал – как бы поскорее унести ноги. Не о том, чтобы отомстить убийцам, не о том, чтоб помочь друзьям – не о том даже, чтобы умереть красиво! – а о собственном уютном кабинете в зингарской Золотой Башне, отделанном полированным орехом и позолотой, о неподписанных торговых договорах с Мессантией, о столике с винами по правую руку от широкой постели, о прелестной улыбке королевы Чабелы, когда она…

И он еще кротко удивлялся: почему это отец не спешит посвящать наследника в тайны правления лесным Княжеством?..

Странное чувство горячим пузырем набухало в груди Рейенира – обида? Злость? Ярость? На кого – может быть, на себя, на свою долгую, тихо и пыльно прожитую жизнь? Какое-то время яркий образ уютных покоев и манящая улыбка на прекрасном лице Зингарки еще стояли перед его внутренним взором, но потом жжение в груди сделалось невыносимым. Рейе вскочил и решительно зашагал вниз по склону холма – туда, где чистый, душистый сосновый лес переходил в болотистые берега безымянной речушки.

На ум почему-то пришло длинное и вычурное ругательство, слышанное как-то от Аквилонца. Рейе произнес его вслух, потом еще раз, с большим чувством – правда, он не понимал в этой фразе ровным счетом ни единого слова, ибо правитель Трона Льва произносил ее на родном языке, но звучание и раскат слов говорили сами за себя.

Высказывание, как ему казалось, весьма подходило к данному случаю.

***

Лес забыл его, а он забыл лес. Поэтому громкий треск веток и хлюпающие шаги впереди он услыхал буквально за мгновение до того, как бегущий показался в поле его зрения. Однако этого мгновения Рейе хватило, чтобы упасть за огромный древний выворотень и выхватить нож – тот, что удобно метнуть.

С высоты обрыва в неверном лунном свете виднелась черная жирная жижа внизу, редкие кочки и подобие бревенчатой гати, сложенное из хлипких березовых стволиков. По этой гати кто-то бежал, разбрасывая фонтаны жидкой грязи, оскальзываясь и чудом удерживая равновесие. Так, не разбирая дороги, убегают от близкой гибели. Так же недавно ноги несли одуревшего от страха Рейе – что, еще кому-то удалось сбежать? Погони пока что было не видать, но позади беглеца вовсю трещал прибрежный тростник, мотались верхушки длинных, выше человеческого роста, камышин – судя по всему, преследователей могло быть от трех до пяти, и они охватывали жертву широким полукругом. Мгновенная непроизвольная усмешка передернула губы Рейе – загонная охота, вспомнилось ему, кровь у жертвы будет слаще… но ведь Жажды больше нет, глупости какие… Более он ничего толком подумать не успел – беглец, вылетев к подножию обрыва, затравленно оглянулся, и свет луны упал на бледное тонкое лицо и тугие кудряшки Иламны.

А в следующий миг погоня настигла добычу.

Один из преследователей выскочил из камышей прямо на нее и злорадно осклабился – крепкий, весь словно литой парень в черном, повязка поперек лба в ночи тоже кажется черной, но оттенком светлее, скорее всего, зеленая или светло-синяя. В руке у парня блеснул длинный кинжал. Иламна прянула в сторону, развела руки, и в каждой ладони у нее выросло по кривому стальному когтю – игры пошли всерьез. Прочие преследователи еще ломились сквозь камыши, но времени до того, как они присоединятся к игре, у герольда покойного Драго оставалось всего ничего, Рейе со своей высотки видел это отчетливо.

Увидела и Иламна. И первой шагнула вперед.

Умением кинжального боя в Рабирийских лесах владели почти все, от мала до велика. Клинки – самых разных видов и форм, от обычных прямых до причудливо изогнутых или даже волнистых – порой успешно заменяли данные природой когти в подушечках пальцев. Самоуверенные люди, пытавшиеся драться с гулями на ножах, как правило, не выдерживали больше пяти ударов сердца. У самих рабирийцев бой мог продолжаться и дольше – при условии равенства противников.

Противники сошлись, и Рейе оценил по достоинству обоих. Пожалуй, они друг друга стоили, не уступая ни в умении, ни в быстроте – до Рейе дважды долетел короткий лязг столкнувшихся ножей и злобное шипение гульки, едва не потерявшей кинжал. Обоим изрядно мешала жидкая грязь под ногами, сковывавшая движения и заставлявшая ступню неуправляемо скользить. Любая попытка Иламны выбраться на берег немедля пресекалась, а отставшие охотники могли в любой момент появиться на берегу и присоединиться к сотоварищу. С одним девица еще справлялась, но всех сразу ей было не одолеть.

Должно быть, именно это соображение и подтолкнуло Иламну. Ее клинки заметались, словно парочка железных ос, жаля одновременно сверху, снизу и сбоку. Противник попятился, почти вслепую отмахиваясь ножом, гулька извернулась в немыслимом пируэте, подняв вокруг себя веер брызг – и охотник вдруг завалился набок, хватаясь за пробитый бок и сипя горлом, перечеркнутым окровавленной улыбкой. Гулька, тут же позабыв о нем, кинулась к спасительному берегу.

Она промешкала самую малость – но для двоих, которые выскочили следом, этой малости оказалось достаточно. Тот, что был поближе, упруго метнулся вперед с явным намерением загнать клинок под лопатку беглянке. Иламна обернулась вовремя, ушла от удара, выставила нож, и убийца отпрянул – но их было двое, они подходили не спеша, гнусно ухмыляясь и поигрывая кинжалами, и Рейе увидел, как у Иламны бессильно опустились руки.

– Почему? – безнадежно спросила она, более не делая попытки бежать. – Я же выполнила все, что он хотел. Я ни в чем не виновата ни перед ним, ни перед вами. Хотя бы скажите, за что?

– Да откуда я знаю, милая? – широко, простецки улыбаясь, сказал белобрысый крепыш, что держался справа. Он держал нож как саблю – зажав в кулаке, острием вверх – значит, бить будет снизу, под вздох, подумал Рейе. – Нам что? Князь сказал – убить, мы пошли да и убили. Сам бы я, конечно, лучше чем другим с тобой занялся. Может, и займусь еще… Ну а потом – уж извини, подруга, служба такая…

Приподнявшись из своего укрытия, Рейе метнул кинжал, и узкое листовидное лезвие вошло белобрысому в шею за третьим позвонком. Рабириец рухнул без звука, его нож зарылся в песок. Второй завертелся на месте, пытаясь сыскать нового врага, и выпустил из виду Иламну – та с нечленораздельным воплем бросилась на него, размахивая клинками. Забыв про оружие, гуль отшвырнул девицу ударом кулака, а в следующий миг с обрыва ему на голову ссыпался Рейе.

Да Кадена скатился на него прямо по склону оврага, в лавине из песка, мелких камешков и оборванных корней. Метательный кинжал засел глубоко в затылке белобрысого, и потому Рейенир пустил в дело второй – тяжелый, с длинным и широким лезвием, снабженным у обуха рядом острых зазубрин. Последние годы ему чаще приходилось держать в руках эсток, тонкую и длинную зингарскую шпагу, но и с ножом все получилось как нельзя лучше. Противник, сущий мальчишка по меркам Лесов, не успел даже сообразить, от чьей руки пришла к нему смерть.

Первым делом Рейе вытащил из трупа столь удачно послуживший метательный клинок. Потом огляделся.

Иламна распростерлась навзничь там, где болотная грязь переходила в лесной желтый песок. В камышах, похоже, никто более не скрывался – зеленые верхушки замерли неподвижно, и ночную тишину нарушали только редкие скрипы цикад. В наступившей тишине мирно журчала вода, обтекая труп в черном, застрявший на отмели лицом вниз. Рейенир в третий раз пробормотал столь полюбившееся ему киммерийское ругательство, сорвал пучок жестких листьев осоки и принялся тщательно оттирать лезвия обоих ножей. Делал он это не столько из любви к аккуратности, сколько для того, чтобы унять предательски дрожащие пальцы.

К тому моменту, как дрожь в руках прошла, а оба клинка заблистали почти первозданной чистотой, герольд покойного Драго сидела на куцем пеньке, и ее поникшие плечи судорожно вздрагивали. Рейе никак не мог решить, как себя с ней вести. С одной стороны, она была изобличенным предателем, и полагалось облить ее холодным презрением. С другой же – перед Рейе сидела красивая молодая женщина, которой он только что – в очередной раз! – спас жизнь. И эта женщина плакала.

Не придя ни к какому решению, он буркнул:

– Ты как? Не ранена?

Иламна молча мотнула головой. Нет, не ранена.

– А это что за ухорезы? Дуэргар?

Молчаливый кивок: дуэргар.

– Послушай, ты точно в порядке? Язык не откусила от волнения?

Новый взрыв рыданий и невнятная короткая фраза, заставившая Рейе переспросить:

– Что сделать?!

– Прикончи меня! – рявкнула Иламна, вскакивая со своего пенька. Лицо ее было мокрым от слез, а кулаки крепко сжаты – правда, ножи разбросаны по песку. – Давай, доделывай их работу – я это заслужила именно от тебя! Это я вас предала! Я завела вас в ловушку! Я служила ублюдку Блейри с самого начала осады Токлау и прилежно доносила ему всякую сплетню!

Рейенир качнулся, как от удара, и пошел на девушку. Широкий, с зазубринами на обушке нож Одноглазого он все еще сжимал в руке, забыв убрать в ножны. Увидев это, Иламна всхлипнула и закрыла глаза.

Тогда Рейе сделал то, чего сам от себя не ожидал – обнял ее, притянул к себе и тихонько шепнул:

– Я знаю. Но это не твоя вина.

***

– …Он заставил меня. Я не знаю как, Рейе. У него есть Сила… Сила Венца, но не такая, какая была у покойного Драго. Когда Драго пускал в ход Венец – очень редко, по пальцам можно пересчитать – это было… ну, как рассвет над морем… это прибавляло мудрости, и тогда собеседник сам видел правоту Владыки. А у этого… Он лупит своей Силой, как дубиной, налево и направо, ему нужны не союзники, а покорные рабы. Вламывается в твой разум, как насильник, как завоеватель – не подчиниться нельзя, а подчиняться тошно. Тебе больно, гадко, ты понимаешь, что так нельзя… но ты должен. И свет. Синий свет, от которого слепнешь на время…

– Так говоришь, он частенько наведывался в Токлау? И как часто?

– Почти каждую ночь. Просто взбирался на стену в первом попавшемся месте. А часовым говорил – «вы меня не видите», и они его не замечали…

– Почему же тогда он не проник в покои Просперо или мои? Не прикончил нас во сне? Не заставил сдать форт? Впрочем, вряд ли он тебе об этом говорил…

– О, говорил-то он как раз очень много. Мол, он не хочет бессмысленной резни, ему, дескать, претят убийства исподтишка. Что, кабы не я, он вообще не появлялся бы в крепости, но меня он жалеет и хочет раскрыть глаза на предательство зингарского прихвостня, то есть твое… Я чуть не рехнулась, меня пополам разрывало изнутри: с одной стороны, я знала, что он врет, с другой – не могла не верить… И это при том, что он, похоже, не использовал даже трети своей подчиняющей Силы – боялся, как бы я вовсе не лишилась мозгов. Но воздействие Венца постепенно сходит на нет, если его достаточно долго не обновлять. Сейчас наваждение прошло окончательно. И теперь я ясно вижу, что в конечном счете наш князек кое в чем жутко просчитался.

– Вот как? В чем же, если не секрет?

– Не секрет. В общем, это даже немного смешно. Знаешь, когда пытаешься с помощью Венца воздействовать на чужое сознание, то вынужден хотя бы немного приоткрыть свое – ты ведь не можешь пожать чью-то руку, не протянув в ответ свою, верно? Если носитель Венца мудр и благороден в помыслах, такое соприкосновение ничем ему не грозит, даже напротив: тот, на кого обращена Сила, узрев сокрытое, исполнится светлой спокойной радости и уважения. Так было с Драго. Ну а Блейри… он забрал себе огромную Силу, ей невозможно противиться… но при этом он даже не подозревает, насколько открыты его собственные мысли. Он бездарь, на которого свалилась частичка настоящей мощи. Непосвященный, вроде этих вот головорезов, все равно ничего не поймет. Но если владеешь Силой хоть немного, то увидишь, хотя бы невольно…

– Представляю. Будто в выгребную яму заглянул.

– Совсем нет. Очень чисто, очень холодно, бесконечные лиги сверкающего синего льда и на этом льду безукоризненные черные письмена. Пройдя Испытание Венцом, разум Блейри почти полностью лишился эмоций. Теперь это просто мощная машина для достижения поставленной цели, вроде осадной катапульты – ну а скопище мертвого железа никаких ответных чувств не вызывает, ни отвращения, ни сочувствия… Цели у него вполне понятные, но вот средства гнусные. Венец основательно почистил мерзавцу мозги, но, увы, не изменил подлой натуры… Эти письмена на льду мне поведали, что он не прошел Испытания Мудростью, следовательно, не может восстановить Границу и прекрасно понимает, что через луну, много – через две не Кордава, так Мессантия сожрет его вместе с княжеским титулом и набранным с миру по нитке ополчением. При всей его шикарной самоуверенности ему нужен защитник. Покровитель. Кто-то, действительно более сильный.

– Одноглазый маг! – воскликнул Рейе. Теперь они шли не торопясь, внимательно осматриваясь и тщательно выбирая дорогу, по направлению к озеру Синрет. – Ну конечно! Блейри использовал форт с гарнизоном, как приманку для Одноглазого! А теперь, когда он его захватил…

– Не его. Об этом он думал, но отбросил такую мысль. Хасти слишком силен, слишком непредсказуем, его невозможно держать в узде, он достиг таких уровней магии, которые Блейри и представить не в силах. Такого слизняка, как наш князек, он попросту раздавит, едва почуяв попытку принуждения. Нет, Блейри хочет убить мага. Он его хладнокровно прирежет, едва король Конан покинет «Сломанный меч».

– Тогда кого?.. – Рейе вдруг остановился, точно налетев на незримую стену, и изумленно воззрился на спутницу. – Покинет «Сломанный меч»… Боги, ты говоришь про киммерийца?! Закрыться от вторжения его словом и мощью Аквилонии? Стравить меж собой Трон Льва и Золотую Башню? Но это невозможно! Конан в жизни на это не пойдет!

– Пойдет, – гулька, также остановившись, усталым жестом отерла лицо от невидимых нитей паутины. – Тебе трудно понять, что такое отцовская любовь и отцовская гордость – у тебя нет своих детей, извини. Ради спасения жизни своего наследника Конан пойдет на многое, Рейе. А если не пойдет добровольно, то есть еще подчиняющая Сила Венца. И вот ее-то я боюсь более всего.

***

«Волчья стража» – так издавна зовется краткий отрезок времени перед самым восходом солнца, когда предрассветный сумрак загадочным образом сгущается почти до полной темноты, чтобы потом рассеяться под лучами восходящего солнца. Предметы и строения в это время диковинным образом меняют свои очертания, звуки становятся глуше, расстояния – больше, а знакомые дороги извиваются причудливыми узорами, приводя совершенно в иные места. Полого спускающийся к берегам озера Синрет луг, ранее отделенный четкой полосой берега, теперь словно бы слился с водной гладью.

Единственной пограничной вехой между землей и водой стала кузница – приземистое темное пятно, на десяток шагов окруженное неистребимым запахом дыма, раскаленного железа и сгоревшего угля. На нее не действовали никакие завораживающие переливы тумана и предрассветного марева – она всегда оставалась добротным зданием с тронутыми копотью каменными стенами, черепичной крышей и толстенной трубой.

…Теней насчитывалось двое: одна побольше, другая поменьше. Маленькая примчалась прямиком через луговину и, поджидая сотоварища, нетерпеливо металась туда-сюда. Более рослая пожаловала чуть позже, выскочив со стороны еле различимого в пепельном сумраке леса. Встретившись и юркнув внутрь пустующего каменного куба кузницы, тени превратились из бесплотных призраков в мужчину и женщину – несомненных уроженцев Рабиров – и зашептались, делясь узнанным.

– На воротах никого. Даже караульных из челядинцев. Зачем им сторожа – они ж на своей земле. Засов я скинула. Достаточно одного толчка, и створки откроются. Правда, там может висеть заклятие, предупреждающее о гостях и тех, кто уезжает, но с этим нам все равно ничего не поделать. Да, на обратном пути я заметила свет в большом доме для учеников – в том, где над входом фигурка совы. Похоже, там устроилась ночевать половина отряда Блейри – не меньше десятка душ. А еще под этим домом есть роскошный винный погреб… Думаю, сейчас он занят отнюдь не одними лишь бочонками, – Иламна перевела дух и торопливо спросила: – Что у тебя?

– Двое дуэргар на конюшне, которые больше нам не помешают. Уйма лошадей, из них шесть под седлом, только и ждут, когда мы их заберем. Какая-то непонятная возня около длинного каменного строения, уж не знаю, для чего оно предназначено…

– Склад алхимических инградиенций, обладающих опасными свойствами – горючих или взрывчатых, – понимающе кивнула гулька. – Готова биться об заклад, они запихали туда Хасти. Если что-нибудь чародейское в «Сломанном мече» и угрожает сейчас опасными последствиями, так это именно он… Что ж, мы вроде разыскали всех, кроме наиболее ценной добычи Блейри – аквилонского принца. И самого короля Конана, конечно…

– Есть соображения?

– Взгляни туда, – Иламна указала на едва различимый огонек в предутренней туманной пелене. – К дому Хасти пристроено несколько… ну, летних домиков, что ли. В самом-то доме никто не может долго находиться, кроме хозяина поместья и тех, кого он приглашает. А вот эти гостевые спаленки… Их штуки три, срублены нарочно для приезжих, я сама там как-то ночевала. Все на один лад – комната да маленький коридорчик при входе. Пленников наверняка охраняют, но не будут же караульщики постоянно торчать в комнате, так? Значит, сидят в коридорчике. В тамошней тесноте больше троих никак не уместится – а троих мы уложим запросто…

Рейе да Кадена не удержался от тихого хмыканья, столь кровожадно звучали рассуждения Иламны. И ведь совсем недавно эта самая девица проливала слезы над своей незадачливой участью, всерьез упрашивая его подвести черту под ее жизнью! Половину обратного пути до «Сломанного меча» он напрасно пытался убедить ее не вмешиваться, уйти под защиту людей или отправиться в Лан-Гэллом, столицу Забытых Земель. Кто знает, что там творится. Может, кто-то из Большого Круга старейшин выжил. Может, выслушав ее рассказ, найдутся те, кто согласится с незаконностью коронации да Греттайро. Она могла бы поднять против Блейри силы традиций Лесного Княжества, а вместо этого стремится вновь рискнуть своей единственной головой!

Иламна слушала очень внимательно. Покладисто соглашалась с разумностью всех аргументов собеседника. И твердо отвечала «нет» на любые попытки отвратить ее от исполнения раз намеченного плана, каким бы он, этот самый план, авантюрным не казался.

Да и то признать – двоих беглецов теперь вели в первую голову не доводы рассудка, но отчаяние и гнев. Таков был и план – безумный, предусматривающий девяносто пять возможностей более-менее красиво расстаться с жизнью и всего пять – сохранить эту самую жизнь себе и тем, чья судьба теперь стала игрушкой в руках князя – самозванца. Пока им везло. Они благополучно достигли пределов Школы и проникли внутрь. Сумели осмотреться и приготовить пути к возможному бегству, сами до сих пор оставаясь никем не замеченными, даже более того – ухитрились невозбранно для себя нанести некоторый ущерб численному превосходству врага. Кузня стала для них последней возможностью еще раз обсудить весь замысел, прежде чем отправиться на поиски места заточения наследника Трона Льва и его подружки – Иламна слышала, что молодых людей собирались держать вместе.

…Через два или три перестрела серый туман впереди сгустился, так внезапно обернувшись бревенчатой стеной, что рабирийцы едва не налетели на нее. Обогнув выступающий угол дома, они угодили именно туда, куда хотели – в замкнутое кольцо внутреннего двора, образованного боковой стеной жилища Хасти и низкими одноэтажными пристройками. Присмотревшись, можно было различить узкие лучики света, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях на одном из окон. К двери вела засыпанная щебнем дорожка и маленькая лестница, сложенная из обтесанных валунов. Гулька поднялась по трем каменным ступенькам, мгновение помедлила и решительно ударила кулачком в низкую створку, украшенную медными полосами в виде виноградных лоз. Внутри послышалась возня. Хриплый спросонья молодой голос рявкнул:

– Кому неймется?

– Здесь Иламна, – резким тоном ответила гулька. – Откройте, именем Князя!

Расчет строился на том, что Блейри вряд ли разъяснял каждому из своих подручных, как теперь следует относиться к Иламне, удовольствовавшись посланным по следу отрядом убийц. А поскольку те вот уже третий колокол никому ни о чем поведать не могли – лежали себе в болоте под наспех накиданными ветками – для большей части воинства Князя гулька оставалась одной из своих, что при известном нахальстве могло заставить открыться кое-какие двери. Так это или нет на самом деле – кто знает? Может быть, все их планы выстроены на песке, и они сами влезли прямиком в мышеловку… При мысли о возможной ошибке Рейе прошиб холодный пот. Как взведенная пружина, он сжался за спиной Иламны, покрепче обхватив рукоять ножа.

– Среди ночи? – недоверчиво буркнул голос. – За какой надобностью?

– Я должна осмотреть заложников. Один из тех, что сидят в погребе, откинул копыта. Если что-то стрясется с принцем, нам всем не сносить головы, – уверенности гульки можно было позавидовать, но открывать караульщики не торопились:

– Ты одна? А где сам Князь?

– Сам Князь, орясина ты тупорылая, – звенящим от злости голосом отчеканила Иламна, – через четверть колокола явится сюда вместе с аквилонским королем, который желает увидеть своего сына живым и здоровым, ясно? Как по-твоему, что сделает Князь, когда узнает, что ты помешал исполнить Его приказ?

За дверью воцарилось молчание. Затем хриплый прокашлялся, мрачно буркнул:

– Погоди, отпираю… – послышался звон ключей, невнятное бормотание, стук сапог, и наконец дверная створка приоткрылась на ладонь, выпустив неяркий свет масляной лампы и вкусный запах жилья.

Караульщик предусмотрительно подставил ногу, придерживая дверь. Однако, едва его глаз блеснул в приоткрывшейся щели, рука Рейенира выстрелила в этот глаз пятью дюймами отточенной стали. Единым мощным ударом отшвырнув и дверную створку, и начавшее оседать тело, Иламна и Рейе с грохотом вломились в узкие сени. Вторая фигура в черном бросилась навстречу, выставляя нож. Безо всякой деликатности отпихнув легкую девицу, Рейенир в прыжке смял противника, успел увести в сторону вооруженную руку, дважды по самую рукоять всадил, не глядя, клинок – караульщик захрипел, пуча глаза, Рейе отстранился и коротко, точно ударил в сердце. Сразу обернулся – что Иламна? Где третий?

– Готов, – проворчала гулька, кивая на скрюченное тело в крохотном коридоре. – Чума на тебя, Рейе, лягаешься как ишак, я весь бок отбила… Что, у нас получилось?

И первой распахнула тяжелую дверь, ведущую в комнату.

Заглянув через ее плечо в открывшийся дверной проем, Рейенир увидел примерно то, что и ожидал: маленькое помещение, освещенное почти прогоревшими свечами, лежанку у дальней стены и стоявшую в изножье Айлэ диа Монброн – бледную, напряженную и прямую, как стрела. При виде внезапно выросших на пороге темных силуэтов с ножами в руках Айлэ ахнула и шагнула вперед, с отчаянной решимостью заступая дорогу. Но уже в следующий миг испуг в ее глазах сменился робкой надеждой – она узнала вошедших.

– Вы?! Но… почему вы здесь? Как вы вошли?

– Через дверь, – буркнула Иламна. Коннахар полулежал на широкой кушетке, молча разглядывая нежданных спасителей – в отличие от баронеты Монброн, обладавшей гульским ночным зрением, для него в комнате было слишком темно. Рейенир разглядел, что голову подростка украшала аккуратная свежая повязка, сквозь которую проступило темное пятно, другая повязка, через грудь, виднелась из-под воротника рубахи. – Решили рискнуть своими задницами ради спасения ваших. Смешно, правда?

– Вовремя это вы собрались, – некогда ясный и четкий голос Конни звучал теперь полушепотом, да и выглядел наследник аквилонского трона… не то чтобы скверно, но скорее странно – словно там, куда его забросила прихоть судьбы, ему довелось провести не три седмицы, а по меньшей мере лет пять. – Сидеть под замком уже стало тоскливо…

– Ты ходить можешь? – перебил Рейенир. Они с Иламной приняли в расчет слова Хасти о том, что канувших в глубины времен подростков будут извлекать прямиком из горячки какого-то боя, да и гулька собственными глазами видела, что явившиеся из Врат люди даже не могли держаться на ногах. Однако Коннахару придется любой ценой самостоятельно одолеть расстояние между домом чародея и расположенными на опушке сосновой рощи конюшнями – проще дотащить его туда, чем вести лошадей к озеру, рискуя попасться на глаза кому-нибудь не в меру любопытному.

– Если недалеко – сумею, – Конни упрямо наклонил взлохмаченную голову, даже не подозревая, насколько точно вторит манерам отца. – Только мне нужно одеться. И какое-нибудь оружие.

Последнее утверждение было верным: нельзя же удирать от возможной погони в одной нижней рубахе и холщовых штанах. Рейе, презрев брезгливость, собирался позаимствовать одежку для Коннахара у сторожей, но оживившаяся Айлэ, почуяв близкую свободу, заявила, что все имущество принца бросили в один из сундуков в коридоре. Там это имущество и разыскали: непривычного вида темно-красный доспех с золотым тиснением, кожаные штаны, сапоги и ремень с ножнами, в коих скрывался клинок светло-голубой стали с нанесенным вдоль лезвия узором из переплетенных листьев. Рассмотреть прелюбопытнейший трофей, явленный прямиком из давно минувших времен, Рейениру толком не удалось – следовало поторапливаться.

Трупы злосчастных караульщиков оставили лежать там, где их настигла смерть. Захлопнув за собой двери, беглецы выскочили из дома в занимающийся рассвет. Дом чародея теперь стал виден отчетливо – от камней в основании до резьбы, оплетающей оконные проемы, но все прочее затягивал утренний серый туман. В волглой пелене полностью исчезло все, что находилось дальше двадцати шагов, лишь черная глыба кузни на берегу виднелась смутным темным пятном.

– Бегом! – яростным шепотом скомандовал Рейенир.

Бегом не вышло – Коннахара, обвисшего между да Каденой и Айлэ, плохо держали ноги. Получилось быстрым шагом.

И только до середины двора.

А потом из стены тумана возникли воины Князя, числом десятка полтора. Они стояли широким полукругом вдоль окружности двора, почти все держали мощные охотничьи луки, и тускло блестящие наконечники стрел твердо и окончательно уставились на неудачливых спасителей и несостоявшихся беглецов.

– Вот и все, – тихонько, тоскливо сказала Иламна. Рейе выругался сквозь зубы: да, все. Дюжина луков, в упор, никаких шансов… Бежать было некуда, и четверо остановились. Коннахар, преодолев слабость, выпрямился и расправил плечи, обводя гульских лучников презрительным взглядом.

Дуэргар не шелохнулись, не опустили луков: ждали.

Глава вторая. Суд богов

Около пятого утреннего колокола.

Те, кого дожидались, появились вскоре: из тумана вынырнули трое, остановившись, как по команде, в полутора десятках шагов. И странно же выглядела эта троица… Первым шел Блейри. Одетый, как обычно, в черное с серебром, высокий, статный, невозмутимый, с голубой сапфировой звездой в смоляных волосах, гуль шагал широко, упруго и совершенно беззвучно. Под тяжелыми шагами второго тонко скрипел песок, а одежда его – видавшие виды кожаные штаны, сапоги из грубой кожи и просторная льняная рубаха – более подошла бы удалившемуся на покой простому легионеру, ветерану из тех железных людей, чьи клинки во все века служили залогом незыблемости престолов. Блейри подавлял окружающих своим холодным изяществом, его чело украшал сверкающий Венец, средоточие колдовской Силы – и тем не менее рядом с внутренней мощью киммерийца, спокойной и неодолимой, как течение большой равнинной реки, весь этот показной блеск словно бы угасал, ослабевал, производя куда меньшее впечатление.

Умеющий видеть понял бы с первого взгляда, сколь могучие Начала сошлись на этом крохотном пятачке земной тверди. Понял бы видящий и то, что двоим таким властителям никогда не разойтись миром, и отошел бы подальше, давая место для близкого поединка двух Сил… но вот которая из двух возьмет в итоге верх, даже мудрейший из мудрых не смог бы судить со всей уверенностью.

На фоне этих двоих третий спутник казался серой тенью, выхваченной волею случая из безликой толпы слуг, приспешников и лакеев, и готовой в любой миг вновь бесследно раствориться в той же толпе. Довольно рослый и крепкого сложения, одет, как и прочие дуэргар, во все черное, тусклый взгляд, лицо невыразительное, малоподвижное и совершенно незнакомое как Рейениру с Иламной, так и Коннахару с его подругой. Даже держаться он старался так, чтобы как можно меньше привлекать внимания. Единственное, что отличало его от замерших деревянными истуканами стрелков, это количество и качество навешанного на нем оружия: четыре тяжелых боевых ножа на хитрой упряжи, истертыми рукоятями накрест – под обе руки и разные хваты – на груди и на широком кожаном поясе, узкий черенок за правым голенищем, да еще наверняка что-то метательное укрыто в широких рукавах. Рейе, на своем веку повидавшему немало наемных убийц, хватило трех ударов сердца, чтобы распознать еще одного – распознать и тут же о нем забыть, поскольку в следующий миг Блейри шагнул вперед и заговорил, широко разведя руки, словно намеревался заключить беглецов в объятия:

– Так, так, так! Рейенир Морадо да Кадена собственной персоной в обществе милейшей Иламны и двух моих почетных гостей, застигнут на месте преступления и с оружием в руках! Как нехорошо, Рейе, как некрасиво! Двое на конюшне с перерезанным горлом, в доме, готов биться об заклад, лежат самое малое трое – все твои соотечественники, между прочим!

– Прибавь еще тех троих, которых ты послал за моей головой! – выкрикнула Иламна. Плотный туман скрадывал звуки, и возглас прозвучал совсем не драматично. Блейри укоризненно поцокал языком:

– Ай-яй-яй, вы прикончили Керрита! Он был неплохим, старательным малым, я искренне огорчен… Да вы же просто безжалостные мясники! К счастью, ваши последние жертвы успели позвать на помощь. Керрит, видимо, умер слишком далеко, тех двоих на конюшне вы прирезали сонными – но трое последних вопили жутко. Я слышал их крики прямо здесь, – Князь картинно приложил палец ко лбу, пониже плетеного обруча Венца, – и, должен сказать, это было крайне неприятное ощущение… Но довольно болтовни. Оружие на землю, живо, все четверо! Свяжите их!

Стрелки, словно проснувшись, приподняли луки, четверо или пятеро дуэргар с веревками в руках шагнули вперед.

И тогда, прежде чем Конан или еще кто-либо успел вмешаться, Рейе Морадо да Кадена крикнул во весь голос, замыкая цепь событий и случайностей, ведущую к этому рассвету, обращаясь к светлеющему небу над головой и наступающему летнему дню – выкрикнул слова, всплывшие из глубин памяти и не звучавшие в Рабирийских лесах уже многие столетия:

– Именем правды и памяти, именем тех, кто уже не может отомстить за себя, я, Рейенир, сын Драго, вызываю того, кто забыл лица своих предков! Я объявляю твою власть незаконной, тебя же самого обвиняю в тягчайших преступлениях против своего народа, в убийствах, лжесвидетельстве, черном колдовстве обвиняю тебя пред лицом ушедших и ныне живущих, и самого Предвечного Творца! Я вызываю тебя, Блейри, самозваный князь, на бой до смерти, при свидетелях, честный и равный, если ты не забыл еще, что такое честь – и пусть боги рассудят нас здесь и сейчас! Моррет!

– Ты не сможешь лгать вечно, – голос Иламны вдруг зазвенел, словно маленькая серебряная труба, даже туман не смог погасить звонкое эхо – так она говорила, исполняя свою должность при дворе Драго. – По праву герольда и королевского барда, дарованному мне пожизненно и неотъемлемо, я свидетельствую истинность брошенных тебе обвинений. Ты не подлинный Князь Лесов, ты гнусный убийца и вор! Я, Иламна, дочь Теларрана из древнего рода Элтанар, вызываю тебя, Блейри да Греттайро, на бой до смерти, честный и равный! И если по трусости своей или по любой иной причине ты не примешь вызов, таково будет твое полное и безоговорочное признание! Моррет!

Повисла тишина, нарушаемая лишь далеким ржанием лошадей в конюшне.

– Вот, значит, как. Что скажешь, Хеллид? – негромко и мирно спросил Князь у своего безликого помощника.

– Это же моррет, – так же тихо отозвалась увешанная оружием тень. – Такому вызову внемлют сами боги, Князь… Но ты, конечно, можешь приказать… Я выйду в круг вместо тебя…

– Молчи, дурак. Хорошо! – рявкнул вдруг Князь так, что колыхнулись туманные пряди, и серебристое эхо Иламны показалось тихим шепотом по сравнению с этим жутким рыком. – Я принимаю вызов! Бой до смерти, честный и равный, при свидетелях! Победитель чист перед богами, побежденный умирает в бесчестии, и тело его не будет предано огню либо погребено в Холмах – я тоже помню древние законы, ты, Рейе, слабый сын великого отца, и ты, глупая маленькая сучка! Здесь и сейчас, по очереди или оба сразу, мне все равно! Моррет!

Резким жестом он выкинул руку в сторону:

– Нож!..

***

– Какого демона, Рейе! – прорычал Конан, выступая в круг. – Что ты творишь? Блейри, ты обещал им жизнь! Останови это!

Заговорили одновременно оба, да Кадена и Князь.

– Я здесь ни при чем. Они выбрали сами, и ты это видел! – холодно бросил Блейри. Хеллид вложил ему в ладонь рукояти парных кинжалов и отошел в сторону. – Обратного пути нет – это моррет, суд богов! Не лезь, киммериец, Слово сказано!

– Не вмешивайся, Конан! – крикнул Рейенир. – Если правда на моей стороне, победа будет за мной – а если боги отвернулись от нас, то мне и жить незачем. Лучше пожелай мне удачи!

Варвар стиснул огромные кулаки и нагнул по-бычьи голову, словно собираясь броситься в драку. Четверо стрелков немедленно взяли его на прицел. Еще трое сноровисто оттеснили Коннахара и Айлэ к высокому крыльцу хозяйского дома. Гуль с неприметной внешностью наемного убийцы пинком вышиб узкий меч из ослабевшей руки принца и выхватил из наплечных ножен свой кинжал, недвусмысленно косясь на заложников.

Киммериец сплюнул на песок, вновь отступая за линию лучников.

– Я знаю, что такое божий суд, и потому не вмешиваюсь – но если кое-кто попробует словчить, будет иметь дело со мной! – рявкнул он. – Удачи тебе, Рейе, и тебе, женщина! С помощью всех богов, древних и новых, надерите задницу этому ублюдку!

Блейри даже не поглядел в его сторону – слова аквилонского короля были пусты. Хеллид ухмыльнулся. Он вспомнил, как Князь ловил на лету стрелы.

Рейе и Иламна одновременно обнажили клинки, и поединок начался.

…Никаких доспехов, никакого тайного оружия, никакой магии, здесь и сейчас, прямо на том месте, где прозвучал вызов на смертельный поединок, и лишь боги судят бойцов – таков моррет, древний священный обычай Рабиров. Считается, что личное мастерство, сила и быстрота сражающихся не имеют решающего значения после того, как противники вступят в круг. Лишь уверенность в собственной правоте и готовность отдать жизнь за истину важна для высших сил, направляющих руку воина. И если боги решат явить свою волю, то даже неопытный боец, на чьей стороне правда, одолеет матерого дуэлянта – и наоборот, у неправого, будь он хоть великим мастером клинка, в решающий момент выскользнет из пальцев рукоять, или древесный корень невовремя подвернется под ногу, или солнечный зайчик, пробившись сквозь листву, на мгновение ударит в глаза.

Так говорят.

Кинжальный бой стремителен, как кошачья драка. Его не сравнить с тяжеловесным танцем мечников, построенным по принципу «удар-блок», когда отточенные полосы стали длиной в руку рассыпают при соударении снопы искр. В кинжальном поединке почти невозможно отвести удар плоскостью своего ножа, глаз не уследит за молниеносным полетом короткого лезвия, не успеет рука. Единственная защита, когда в ход идут ножи, это способность поединщиков предугадать – по малейшим изменениям позы, по направлению взгляда, перехвату пальцев на рукояти – куда полетит острый, как бритва, клинок: хлестнет по запястью? В горло? Или сквозь паутину обманных выпадов выстрелит, как арбалетный болт, в сердце или в живот? Высокое искусство боя на ножах сродни каллиграфии. Побеждает не тот, кто сильнее или выносливее, а тот, чей глаз более верен, чья рука тверда и в то же время подвижна, чей разум спокоен, а клинок во всем уподобился кисти живописца.

Иламна напала первой. Хотя Блейри заявил во всеуслышание, что готов встретить сразу двоих противников, поединок должен оставаться честным – боги могут решить, что мало правды выйти вдвоем на одного. Гулька владела кинжальным боем хорошо. Очень хорошо. Теперь Рейе мог лишний раз убедиться в этом.

Скользящим шагом она пересекла импровизированный круг – высокая стойка в пол-оборота, стальной широкий коготь в правой руке на уровне глаз, острием вперед, левая прячется за спиной, прищуренные глаза чутко ловят малейшее движение Блейри. Тот не двинулся с места, ждал, лишь слегка пригнувшись и разведя опущенные руки – в каждой по тяжелому, в полторы пяди длиной, боевому ножу. Правила моррет не ограничивали бойцов в выборе оружия, единственное условие – оно должно быть сколько-нибудь равноценным. Нельзя выйти с мечом или копьем против кинжала, но уж какой нож тебе больше по руке, один он или два, каждый выбирает сам. Затаив дыхание, Рейе следил: вот Иламна на расстоянии «готовности духа» – шаг и вытянутая рука… неторопливо пошла по кругу, смещаясь маленькими приставными шажками, правая, верхняя кисть готова секануть плетью, левая скрыта… Блейри по-прежнему не шелохнется, только чуть поворачивает голову, следя за каждым шагом, и очень тихо, слышно даже, как скрипит под ногами песок…

Удар! – не с правой руки, наотмашь сверху вниз, как можно было ожидать: Иламна крутанулась волчком, полоснув из-за спины, снизу, и хлестнула сверху мгновением позже, плоским росчерком на уровне горла. Тут же – отскок, оборот, сдвоенный выпад! Мгновенный блеск стали, свист клинков – что Блейри? Успел уклониться? Ранен?..

Князь не стал поражать воображение зрителей хитроумными приемами, но тем не менее, когда Иламна нанесла удар, из полудюжины глоток вырвалось изумленное «ах-х» – быстрый, как мысль, выпад гульки пришелся в пустоту, ее противник словно растворился в сыром рассветном воздухе и возник за ее спиной. Коротко сверкнул кинжал, левый рукав Иламны вдруг распался на два неравных зеленых лоскута, стремительно темнеющих по краям. Рабирийка охнула, отпрянула, завертела вокруг себя стальной вихрь, и спустя два удара сердца оба противника замерли по разные стороны круга: гулька, побледнев, пригнувшись и выставив перед собой оба ножа – и ее соперник, в прежней вольной позиции, ничуть не изменившийся в лице, вращающий в пальцах кинжал так быстро, что лезвие расплывалось в светлое пятно.

Иламна выругалась сквозь зубы и вновь пошла на противника.

Они сходились еще дважды, и все повторялось: непоколебимо спокойный Блейри, бросок Иламны, каскад выпадов, секущих ударов, обманных финтов, настолько стремительных, что человеческий взгляд ухватывал в лучшем случае половину… а потом болезненный возглас и широкий, заплывающий кровью разрез на одежде гульки. Левое плечо. Правое бедро. Левое запястье. От последнего пальцы Иламны бессильно разжались, и один из ножей воткнулся в песок. Рабирийка стиснула другой так, что побелели костяшки пальцев, и Рейе понял: она побеждена и сама это знает. В глазах бывшего герольда князя Драго, когда Рейенир встретился с ней взглядом, застыл ужас.

Тогда Князь, стоявший поодаль воплощением безучастности, заговорил равнодушным скучливым тоном, размеренно подкидывая кинжал и всякий раз аккуратно ловя его за лезвие:

– Что, боги отвернулись от тебя, Иламна из рода Элтанар? Сама виновата, милая. Ты ведь не истины искала в круге моррет – просто хотела меня прикончить. Ненависть и месть, вот и все твои чувства, а? Ты проиграла поединок. Хочешь сказать что-нибудь напоследок?

– Чтоб ты сдох, ублюдок, – звенящим от ненависти голосом произнесла Иламна.

Она резко взмахнула рукой. Что-то маленькое, острое прожужжало через весь двор. Блейри поймал это на лету, небрежно, двумя пальцами. И тут же отправил обратно.

Обеими руками Иламна схватилась за горло. Колени у нее подломились, и рабирийка мягко повалилась на песок, будто сломанная игрушка, у которой внезапно оборвались все нити, связывающие с жизнью – а воины Князя разразились коротким торжествующим воплем.

Повисла тишина, в которой прозвучал холодный голос Блейри:

– Один долой. Следующий! – и предостерегающий возглас, предназначенный королю Аквилонии: – Стой где стоишь, киммериец! Все было честно! Боги явили свою волю!

***

Действительно, все было честно. Конан под прицелом четырех луков сдержался, не двинулся с места, вполголоса сыпля проклятиями. Айлэ теснее прижалась к принцу.

На какой-то миг перед тем, как шагнуть в круг, Рейениром овладела чудовищная усталость.

Все, что он совершил с самого первого дня после того, как вместе с Хасти покинул Кордаву – бешеная скачка в Холмы, погоня за разбойничьим караваном, сидение в Токлау под стрелами своих же соотечественников и отчаянная затея с освобождением заложников, ради которой он вернулся в «Сломанный меч» – все геройства последних трех седмиц на родной земле вдруг представились ему пустой бесполезной суетой, а гордо брошенный моррет – невероятной глупостью. Что бы он ни делал, полагая свои поступки благом, серебряная нить его судьбы неуклонно бежала к нынешнему серому рассвету. Пришла пора ей оборваться – сейчас Блейри прирежет его с той же небрежной легкостью, что и несчастную Иламну. Даже быстрее: Рейе прекрасно знал, что никогда не был и не будет мастером кинжала. Самозванец полностью оправдается в глазах любых свидетелей. А он, Рейенир да Кадена, законный наследник последнего истинного князя Забытых Лесов, осмелившийся претендовать на божественную истину, умрет без чести и славы. Его труп пустят в лодке по течению Хорота, на поживу хищным птицам и морским тварям.

«Во имя Предвечного Творца, почему?! Древние боги, лесные хранители, почему вы помогаете ему, самозванцу, почему не мне?!» – беззвучно взмолился Рейе.

И ответ пришел – внезапно и оглушающе, как удар грома.

«Личность не имеет значения. Важны помыслы».

Голос, могучий, как рев водопада… Нет. Не голос. Мысль, чужая, чудовищной силы мысль, возникшая сама собой прямо в голове у потрясенного Рейе, столь мощная, что она воспринималась как невероятно низкий голос – будто заговорила сама земля. В каком-то смысле так оно и было: духи-хранители Забытых Лесов ответили на призыв того, кто искал их покровительства. Мощь неведомого разума была такова, что окружающий мир утратил звуки и стал наливаться серебристым сиянием, но только для Рейенира – все прочие в круге, в том числе и Блейри, лишь недоуменно переглянулись, наблюдая, как потомок Драго медленно, молча опускается на колени, белея лицом.

«Неужели помыслы этого ублюдка чище моих?!»

«У него нет помыслов. Только целесообразность. Он – воплощенная Сила Венца. Мы не видим его».

Рейе рванул на себе рубаху, разрывая плотную шерстяную ткань и обнажая грудь, словно свободный воротник душил его.

«Он убьет меня, как убил Иламну!»

«Возможно».

«Но я взыскую справедливости!»

«Нет. Взыскующий справедливости отрекается от себя во имя высшей правды. Женщина была исполнена жажды мести. Это сделало ее уязвимой. Ты же полон страха смерти и жалости к себе. Твой дух слаб».

Последняя мысль оставила горький привкус разочарования. Почти наяву Рейе видел, как отворачиваются от него с презрением лесные боги, как растет меж ними невидимая стена – и тогда всем своим существом он грянулся в эту стену.

«Именем жизни, крови и памяти предков, всеми духовными заслугами, какие только есть у меня в этой жизни! – мысленно воззвал он со всей силой отчаяния. – Я прошу очищения! Очищения!»

Пришедшее затем непередаваемое ощущение было сродни океану, катящему свои тугие валы через крохотное сознание смертного существа: лесное божество проявляло интерес.

«Ты знаешь, чего просишь?»

«Да!»

«Хорошо. Да будет так!»

Слабый порыв ветра коснулся озерной глади, зашептал в листве, всколыхнул и погнал прочь туман.

Будто молния взорвалась в сознании Рейе. В беззвучной белой вспышке Рейенир Морадо да Кадена увидел самого себя – ясно, как на ладони, увидел то, чем он себя сделал, и то, чем мог бы стать. Узрел растраченные попусту годы, несбывшиеся надежды, сокровенные страхи, тщательно накопленные обиды, подспудные сомнения, неприглядную изнанку своих благих намерений – и увиденное наполнило его стыдом и гневом, а гнев обратился белым огнем.

Скверна сгорела в этом огне. Божественный гнев наполнил его до краев, и сам он сделался воплощением чистого гнева.

«Теперь иди и сражайся».

– Я иду, – прошептал Рейенир.

…Блейри ждал его в пятнадцати шагах, как только что ждал Иламну, боевые ножи лениво порхали в его пальцах. Рейе поднялся с колен и с кинжалом в опущенной руке пошел на Князя – молча, быстро, даже не пытаясь принять стойку. В глазах рабирийца плескался белый огонь. Видимо, Блейри уловил что-то в этом взгляде, и железная доселе выдержка ему изменила: он атаковал первым, своим коронным трюком, исчезнув там, где только что стоял, и возникнув в шаге за спиной противника.

За полмига до того Рейенир обернулся.

Князь напоролся на нож.

Клинок погрузился в левый бок да Греттайро едва на четверть, но у зрителей исторгся дружный изумленный возглас. Блейри мгновенной скруткой ушел в сторону, выткав перед собой сложный стальной узор. Стрелки забыли про свои луки, Хеллид охнул: по меньшей мере три выпада Князя должны были достичь цели, самое малое один был практически неотразим… невероятно, но потомок Драго уклонился. И сам перешел в нападение.

Блейри был великолепен, два его ножа плели в воздухе безупречную смертельную паутину. Тем не менее ему приходилось отступать – шаг за шагом. Еще дважды Князь пытался испробовать фокус с исчезновением. В первый раз у него почти получилось – почти. Во второй – получилось у Рейе, и листовидное лезвие распахнуло рукав самозваного правителя Забытых Лесов, заодно располосовав ему руку от локтя до плеча. Сама по себе рана не представляла опасности, однако Князь терял кровь, терял силы. На изрытом песке появились редкие черные капли.

Пристально следившие за боем рабирийцы озадаченно переглядывались. Творилось что-то непонятное. Князь должен был покончить с этим заморышем да Каденой через пять, самое большее десять ударов сердца – а поединок все длился! Мало того – Блейри ушел в глухую защиту, противник гонял его по кругу, как хотел, и Князь откровенно уклонялся от ближнего боя. Айлэ изо всех сил вцепилась в руку принца. Хеллид, сам того не замечая, вытянул из ножен один из оставшихся кинжалов и принялся вращать его между пальцами, прикидывая расстояние броска, пока не услышал сумрачный рык аквилонского короля:

– Даже не думай, понял?..

Само собой, человек не успел бы помешать обитателю Лесов, и все же, все же… Князь уже не играет с соперником, как поступил с Иламной, он всерьез защищает свою жизнь… Откуда у Рейенира, бездельно прохлаждавшегося пятнадцать последних лет в Зингаре, взялось все это – ловкость, стремительность, тончайший расчет и поразительное хладнокровие? Кто его учил, какой мастер?

Или… Или все, что шепчут о чудесах, творящихся порой в кругу моррет – правда?..

Поединщики вновь сошлись. Поперек обнаженной груди Рейенира алела тонкая черта – каким-то из выпадов Князь все же ухитрился его достать, однако непохоже было, что порез хоть как-то сказался на непостижимой ловкости да Кадены. Сам Блейри выглядел гораздо хуже. Его лицо, обычно неестественно бесстрастное, исказилось от напряжения, на лбу выступила испарина. Раны, хоть и пустяковые, мешали все больше, а сознание неправильности, невероятности происходящего выбивало из колеи. Князь усомнился в своих силах – и руки его дрогнули, сбивая безупречный рисунок боя.

В эту мгновенную брешь немедленно устремился Рейенир.

Три удара сердца – три удара ножом, словно плетью, хлесткие секущие порезы, глубоко вспоровшие плоть. Три вопля боли, один за другим.

Левое плечо. Правое бедро. Левое запястье. Так в круге моррет умирала Иламна, и потомок Драго вернул убийце должок.

Один из кинжалов Блейри упал на песок. Кисть левой руки Князя бессильно повисла, пальцы обмякли – клинок рассек сухожилия. Блейри отшатнулся, поднимая руки в бессознательном стремлении закрыться от смертоносного лезвия, но Рейенир нанес ему страшный удар ногой в грудину. От этого пинка оружие самозваного Князя полетело в одну сторону, а сам Блейри – в другую. Пролетев с полдюжины шагов, он всей спиной и затылком с размаху приложился о нижние венцы хозяйского дома. Плетеный обруч Венца свалился и покатился в траву.

Айлэ ахнула. С губ короля Аквилонии сорвался невольный возглас восхищения. У Хеллида отвисла челюсть, а неровная шеренга лесных стрелков немедленно, как по команде, взяла Рейенира на прицел – хотя стороннее вмешательство в поединок во все века считалось тягчайшим преступлением.

– Боги явили свою волю, самозванец, – произнес Рейе – так, чтобы слышали все, ровным, внятным голосом, в котором не было и тени насмешки над поверженным врагом. – Ты проиграл поединок, ибо правда на моей стороне. По древней традиции я предоставляю тебе право выбора. Признайся в своих преступлениях – и сохранишь жизнь, но навсегда покинешь Забытые Леса. Или умри, как жил, в бесчестье и позоре. Твое слово?..

Блейри с трудом приподнялся и застонал. В его сознании бешено крутились тяжелые жернова, ревели водопады, били колокола и метался голый, слепой, животный ужас. Весь смысл его бытия уменьшился сейчас до острого кончика лезвия, щекочущего ребра. Все помыслы сводились к безграничной пустоте, заполнившей разум после того, как он утратил Венец. После церемонии в Малийли Блейри не снимал его ни разу, ни днем, ни даже ночью, во сне. За пару седмиц дух самозваного Князя настолько крепко сроднился с Короной Лесов, что, лишившись реликвии хотя бы на миг, он страдал, как курильщик желтого лотоса без привычной отравы. Да Греттайро мог мыслить только об одном – выжить, уцелеть любой ценой, не дать холодной стали коснуться его бешено колотящегося сердца, вновь завладеть Венцом! Как он мог так просчитаться? В чем допустил ошибку? Этого не может быть, он должен, должен избавиться от этой помехи на своем пути!

– Убейте его! – истошно завопил он.

Рейе в своем благородстве промедлил на одно мгновение дольше, чем следовало.

Хеллид, державший наготове метательный нож, отчего-то замешкался. Но лучники спустили тетивы, и дюжина стрел сорвалась в полет.

…Рейениру, все еще находившемуся во власти боевого безумия, сперва показалось, что по спине барабанят крупные градины – шея, плечи, левая лопатка… Почти не больно – но отчего шершавая рукоять кинжала в руке вдруг сделалась такой тяжелой? Горячие змейки побежали вдоль хребта, и с ногами что-то не так, тянет лечь… лечь и больше не подниматься… темнеет в глазах… Отчаянным усилием он заставил себя выпрямить спину, но тут же вскрикнул от пронзившей боли – крик застрял в глотке, с губ сорвался лишь невнятный хрип.

Как темно… Кто так кричит? На пределе сознания Рейе услышал громовой голос киммерийца, призывавший проклятие на головы убийц, шум борьбы, хлесткие звуки ударов и стук стрел, впивающихся в дерево и в живую плоть; потом – топот множества ног и слитный боевой клич: «Гайард!». Затем тьма рассеялась, и Рейе точно со стороны увидел себя – стоящим на лесной тропе. Впереди на обширной поляне высится большой светлый дом с раскинувшим крылья резным деревянным драконом на коньке крыши, и отец ждет его, сидя в кресле на длинной веранде. Их взгляды скрестились, и отец чуть заметно улыбнулся сыну. В раскрытых дверях показалась тонкая женская фигура – сестра? Мать? Издалека было не разглядеть, и Рейенир зашагал по тропе, постепенно ускоряя шаг.

Ощущение спокойной радости наполнило его сознание, и Рейе понял, что отныне души его предков пребудут в мире. А где-то в Рабирах, во дворе дома на озерном берегу, мертвое тело повалилось на испятнанный кровью песок.

***

Едва запели в воздухе гульские стрелы, киммериец сорвался с места. С того самого мига, как дуэргар внезапным налетом захватили людей в плен, могучий воин выгадывал подходящий момент для боя. Сперва он был связан, и полдюжины стрелков стерегли его неотлучно; потом участь сына сковывала его действия, к тому же в постоянно находящемся рядом Блейри варвар необъяснимым звериным чутьем видел силу самое малое равную, если не большую. Сойдись они с Князем один на один, Конан попытался бы без раздумий. Но, несмотря на всю свою отвагу и невероятную силу, аквилонский правитель прекрасно понимал, что при таком раскладе сил либо гульские лучники утыкают его стрелами прежде, чем он доберется до их вожака, либо ручной головорез Князя успеет полоснуть ножом Коннахара. Поэтому до поры он сдерживал себя – хотя одни боги знают, каких усилий это стоило киммерийцу.

И нужный миг все-таки пробил. Блейри, оглушенный и раненый, растерявший все свое величие, копошится на земле, слепо шаря в траве откатившийся Венец. Коннахар со своей подружкой, живой и невредимый, на крыльце под охраной единственного «непримиримого» – будем надеяться, боги пошлют мальчишке довольно ума и прыти, чтобы сигануть с крыльца, когда начнется заварушка. Стрелки сбиты с толку неожиданным исходом поединка, их луки разряжены, атака станет для них неожиданностью – что ж, возможно, это даст достаточно времени, чтобы прорваться к дому и свернуть башку типу с тухлым взглядом убийцы по найму, достаточно драгоценных мгновений, чтобы захватить оружие. А там – там посмотрим, чья сталь быстрее…

Двое из тех, что держали Конана на прицеле, рухнули под мощными ударами – кулаки варвара разили насмерть не хуже тяжелой палицы. Третий упустил бесполезный лук и схватился за кинжал, висевший на поясе. Киммериец свернул ему шею, выкрутил нож из мертвых пальцев и с разворота метнул – четвертый, уже готовый стрелять, свалился с пробитым горлом. Еще трое, шагах в пятнадцати, молниеносно выхватили стрелы из заплечных колчанов, бросили на тетиву. Варвар вздернул перед собой еще вздрагивающее тело лучника, ухватив за пояс и за воротник – вовремя: одна стрела впилась безразличному покойнику в грудь, две в живот. С такого расстояния узкие граненые наконечники прошивали тело насквозь, один оцарапал варвару ладонь. Еще несколько «непримиримых», отбросив луки, кинулись на него – хотят взять живьем? Пусть попробуют! Терпкий хмель битвы привычно играл в крови киммерийца, грозная песня стали была его извечной и родной стихией.

Ах, как пригодился бы длинный меч или двергская секира! Но сейчас он мог только отнять оружие у врагов – а гули, помимо луков, были вооружены лишь длинными кинжалами в ножнах.

– Сдавайся или умрешь! – завопил один из дуэргар, подбегая. Конан хрипло расхохотался и швырнул в набегающих врагов мертвое, утыканное стрелами тело, послужившее ему щитом, сбив с ног двоих. Еще один бросился подкатом в ноги. Варвар устоял и ответным пинком переломал ловкачу ребра.

Трое лучников снова дали залп. Одна из стрел свистнула у Конана над ухом, ушла в бревенчатую стену, но только одна. Две попали в цель. Сдвоенный тяжелый удар, в левый бок и справа – в ребра, заставил киммерийца пошатнуться. А стрелки уже снова оттянули тетивы…

– Гайард!

Пуантенские егеря во главе с Кламеном Эйкаром свалились как снег на голову – в горячке боя дуэргар даже не думали поглядывать за спину. Луки оказались отброшены, драка пошла врукопашную, ножи в ножи. Лишь у двоих пуантенцев оказались мечи, зато рубились они со всей возможной свирепостью.

Нежданное подкрепление не уравняло шансов. На Конана навалилось четверо, не вынимая кинжалов, рассчитывая смять числом и скрутить. Аквилонский король ворочался, как медведь, атакованный сворой гончих. Залитый своей и чужой кровью, с обломком стрелы, торчащим под правой ключицей, он все же был чудовищно силен, и каждый его удар стоил нападающим жизни. Один, затем второй гуль вылетел кубарем из драки, чтобы больше уже не подняться. Оставшиеся двое враз отскочили и попятились, с ужасом глядя на непобедимого гиганта.

Или на нечто за его спиной.

Конан прянул в сторону и развернулся на пятках, так что боевой нож, направленный варвару точно в печень, лишь слегка оцарапал ему кожу на боку. В следующий миг рука киммерийца взметнулась, подобно атакующей змее, и стальными тисками сдавила запястье нападающего. Пальцы, способные с легкостью гнуть подковы, сжались. Обычно медвежьей силы аквилонского правителя хватало, чтобы превратить в кашу кости руки, поднявшей кинжал.

Но не теперь. Силы противников оказались равны, твердое, как железо, запястье не треснуло, кинжал не упал на изрытый песок, и больше того – Конан почувствовал, как чужая сила разжимает его пальцы. Киммериец с удивлением взглянул в лицо врага.

Делать этого ему не следовало.

Холодный огонь сверкающих, как черные алмазы, глаз и сапфировое сияние Венца сковали его тело ледяной броней. Блейри да Греттайро вновь обрел корону, а вместе с ней и колдовскую Силу – и теперь власть Венца с беспощадной неумолимостью ломала волю короля Конана, превращая ее в податливый воск.

– Больше никаких игр, – проскрипел да Греттайро. Весь изломанный и изрезанный, с запекшейся в волосах кровью, выглядел он страшно, и неживая, застывшая улыбка на мертвенно бледном лице была похожа на черный провал – но даже таким самозваный князь был опаснее черного скорпиона. – Никаких заложников, человек, никаких переговоров. Только ты – и я.

***

Перед лицом этого последнего и главного поединка творящаяся кругом общая свалка сама собой стала угасать. Люди и гули опускали оружие, наблюдая, как посередине истоптанного песчаного круга сошлись насмерть две Силы, два вождя, два властных начала – и сила Венца, похоже, стала одолевать.

Странный это был поединок – на взгляд непосвященного. Ни блеска оружия, никаких могучих ударов или обманных бросков. Просто двое неподвижно замерли друг против друга – глаза в глаза. Синяя звезда сапфира в золотом плетении Венца разгорается все ярче да каменеют под тонкой рубахой крутые плечи киммерийца. Но отчего, словно под страшным грузом, разглаживается изрытый песок вокруг противников? Отчего обоих окружает странное дрожащее марево, будто горячий воздух поднимается над скалой жарким летним днем?

Тонкий сверлящий звон на пределе слышимости повис в утреннем воздухе, по озерной воде от берега побежала рябь, сама собой зашептала древесная листва. Альмарик вдруг, беззвучно ругаясь, рванул на груди рубаху, выхватил из-за пазухи обжегший кожу амулет – на его глазах крупный черный агат в медной оправе рассыпался мелкой крошкой. Эйкар, сам того не подозревая, бормотал молитву. Пораженный Хеллид упустил из ладони тяжелый нож, и тот с глухим стуком вонзился в доски крыльца. Кое-кто из рабирийцев медленно опустился на колени.

Баронета Монброн среди всех зрителей оказалась единственной, наделенной хотя бы малой толикой магической Силы – однако эти крупицы дали ей возможность увидеть истинный облик великой битвы, разворачивающейся в разумах достойных друг друга противников. Побледнев и затаив дыхание, Айлэ смотрела, как…

…синий лед Венца ударил в каменную стену всей неисчислимой тяжестью – сотни, тысячи лиг льда, безупречная прозрачно-аквамариновая гладкость, сияющая внутренним светом и освещенная пронзительным безжизненным светом иного жестокого светила, скрывающая в своих глубинах нанесенные непроглядно-черной тушью символы мудрости прежних веков. Такой она была прежде, до того, как над ней пронесся чудовищный ураган, обративший морозный панцирь в хаос оскаленных торосов, исковеркавший ровную поверхность прихотливыми линиями глубоких трещин. Кое-где из трещин пробивалась вода, мутная, стылая вода нордхеймских фьордов. Ледяное поле надвинулось, грянуло в камень, и стена…

…древняя, как само время, неприступная, как горы Эйглофиата, протянувшаяся от края до края мира – стена не выдержала и подалась под напором ледяных глыб. С грохотом рушились мощные базальтовые блоки, сверкающие острыми гранями трещины вскрывали тело стены насквозь. Вот рассыпался огромный участок стены – и тогда, словно рухнула плотина, тысячу лет сдерживавшая течение полноводной реки, в пролом хлынула вода, заливая лед, плавя его и тут же застывая причудливыми наплывами. Защита исчезла, лед и вода столкнулись – но вода не противник лютому холоду, и сила Венца побеждала, уничтожая волю киммерийца, приспосабливая ее под себя, подчиняя, принуждая, покоряя… теперь внутренним взором Айлэ видела только синий лед и черные знаки на нем…

…Не обладая магическим зрением, Кламен Эйкар не видел этих мистических картин, но по тому, как сгорбилась широкая спина Конана, как бессильно упали его руки, по сверкнувшему во взгляде Блейри торжеству он безошибочно понял, что дело плохо. И бросился вперед в мгновенном порыве – сорвать с головы самозваного Князя волшебный Венец, переломить ход поединка, не дать чужой магии превратить аквилонского владыку в безвольного раба!

Отважный пуантенец так и не понял, что его ударило: словно сам воздух скрутился в подобие крепостного тарана и с размаху вышиб из него дух, едва Эйкар протянул руку к Венцу. Кламена отбросило, как щепку, к самому урезу воды, и там он остался лежать без движения.

А поединок Сил продолжался, и…

…беззвучный гром сотряс пространство незримой битвы. Поля синего льда, снова обретшего безупречную гладкость, теперь простирались повсюду: победа в первом сражении осталась за Князем. Но внезапно кипящий гейзер пробил толщу льда и выбросил на сотни локтей вверх фонтан ревущего пара. За ним другой и третий – тысячи горячих ключей плавили лед, размывали черные письмена, уничтожали успех, достигнутый Блейри. Вода не противник льду, но если горное озеро скрывает дремлющий вулкан…

…То, что скрывалось под обманчиво спокойной озерной гладью – то, чего боялся самозваный Князь, скрытая до поры истинная суть могучего киммерийца – вырвалось теперь на поверхность. Лицо Блейри исказилось гримасой ярости. Однако отступать или сдаваться он не собирался, и бой был еще не окончен.

…мертвая, выжженная земля – повсюду курятся ядовитым дымом серные ямы, камень горяч, под ногами грубые наросты застывшей лавы, и черный тяжелый дым застилает угрюмое небо, светило – как багровый чудовищный глаз. Единственный более-менее ровный пятачок совсем невелик, каких-нибудь двадцать шагов в поперечнике, и окружен раскаленной лавой. На нем двое, в руках у воинов смертоносная сталь, и Айлэ откуда-то знает: эти двое встретились впервые не только что – нет, битва длится давно, возможно – века… или тысячелетия.

Первый воин могуч, его темное суровое лицо словно высечено из серого граскаальского гранита. Его тело, несмотря на испепеляющий жар, идущий от лавового потока, обнажено по пояс и покрыто сотней шрамов, а все вооружение – тяжелая двулезвийная секира. Второй высок и невероятно быстр, в руках его шелестят-посвистывают острейшие прямые сабли. У него нет лица – странное сияние окружает его голову непроницаемым ореолом, и из этого сияния звучат насмешливые слова:

– Твое время уходит, Воитель. Тебе не одолеть меня. Почему бы тебе не признать наконец свое поражение? Разве не устал ты от вечного боя? От вечного спора с судьбой? Сложи оружие, сядь у огня, выпей вина… Отдохни – ты стар и давно заслужил покой, другие герои заменят тебя…

Голос странным образом одновременно и насмешливый, и монотонный – непонятно даже, мужчина или женщина произносит слова. Речь безликого льется нескончаемым потоком, она усыпляет, завораживает, и колени могучего бойца подгибаются, а голова склоняется на грудь – он вот-вот выронит свою секиру… Безликий вдруг бросается вперед, сабли описывают мерцающий полукруг. Обман удался – не будет отдыха у огня с наполненным кубком, будет свист отточенного клинка и катящаяся голова одураченного простеца… Однако навстречу саблям смертельным крылом взлетает двулезвийная секира: гигант начеку, обманщик обманул только сам себя, и тогда…

…Хеллид увидел, как покачнулся и вздрогнул, словно от пощечины, Хозяин Венца. Еще он увидел, как на границе призрачного марева, окружившего поединщиков, заплясали без всякого ветра крохотные «пыльные демоны», а ноги обоих все глубже уходят в песок – уже погрузились по щиколотку – словно живые люди обрели вдруг вес гранитных изваяний. Удивительное дело, но верный подручный самозваного Князя вдруг сделался почти спокоен. Глядя на пляску песка, он раздумывал лишь об одном: уже пора метнуть нож, который оборвет жизнь киммерийца? Или еще подождать?

Он решил обождать. А тем временем…

…сноп голубых искр посыпался с лезвий, Обманщик отскочил, закружил, заплясал по кромке лавы, соткал саблями узор, похожий на хрупкий рисунок снежинки, и засмеялся над медлительностью противника. Он был очень ловок, он не сомневался, что победит – через мгновение или спустя столетие, разница невелика. Тяжелая секира еще ни разу не коснулась его подвижного, как ртуть, тела – а между тем мощный торс врага был весь покрыт шрамами, давними и относительно свежими. Впрочем, в этой битве, где даже отрубленные конечности отрастают почти мгновенно, только одна рана имеет значение – смертельная.

– Твои движения уже не так быстры, Воитель! – ехидно прокричал он. – Что проку от силы, когда бьешь мимо цели! Давай, еще немного потанцуй со мной!

Темнолицый гигант молча ждал, не двигаясь с места. Он глубоко и ритмично дышал – хотя в этом мире дышать было совсем не обязательно – и в такт вдохам-выдохам секира в его руке чуть заметно поднималась и опускалась. Безликий, танцуя над огненной рекой, издевался, манил, угрожал – Воитель оставался безучастен и недвижим, лишь поворачивался следом, когда противник пытался зайти ему в спину. Так продолжалось долго, и в конце концов Безликий устал от собственных насмешек…

Тогда он атаковал первым. Багровый свет несуществующего солнца полыхнул на лезвиях его сабель, и синим сполохом взметнулась в ответ секира…

… и Айлэ поняла, что сейчас произойдет, за мгновение до того, как…

… такого не могло быть! Он лежал навзничь, чувствуя биение крови в своем, столь безупречно ловком теле, от плеча до паха рассеченном секирой Воителя, ощущая, как с каждым мигом из страшной раны истекает… жизнь? Сила? В последней отчаянной попытке он потянулся к выпавшей из руки сабле – но массивный темный силуэт надвинулся, заслоняя тусклый свет, отшвырнул зазвеневший клинок ногой, и Безликий впервые услышал голос своего врага, глубокий и мощный, словно исходящий из вулканического жерла. Этот голос произнес всего два слова:

– Ты побежден.

Потом была тьма.

***

…Конан зашатался, слепо шаря вокруг себя руками – а Блейри да Греттайро стал оседать к его ногам, и лицо рабирийца было мертвым, а широко распахнутые глаза совершенно пусты.

Хеллид вскинул ладонь с ножом, но один из лучников-дуэргар опередил его: издав отчаянный вопль, гуль подхватил с земли лук, выдернул из заплечного колчана стрелу и с десяти шагов пустил ее в киммерийца.

Однако странное дрожащее марево, завивавшееся вокруг двух властителей, еще не успело опасть. Баронете Монброн доводилось видеть в действии защитные сферы магов, прочие увидели впервые: стрела мгновенно возвратилась назад. Боевой клич оборвался предсмертным хрипом, и гуль с собственной стрелой в груди опрокинулся на спину.

Его смерть будто бы послужила сигналом для прочих дуэргар. Хотя численное превосходство по прежнему было на их стороне – пуантенцев после схватки осталось четверо, включая оглушенного Эйкара, гулей по крайности полдюжины, не считая Хеллида – стрелки один за другим подняли руки или заложили их за голову. Пуантенцы похватали луки, Хеллид увидел нацеленные ему в лицо наконечники стрел. Но егеря промедлили с выстрелом – между ними и рабирийцем стояли Коннахар и Айлэ, все еще не пришедшая в себя после увиденного, и этого краткого промедления Хеллиду хватило на многое.

Хороший пинок в спину сбросил принца с крыльца, заставив пересчитать все пять натертых ступенек. Девушка осталась: сильные пальцы гуля крепко сжали ее плечо.

– Не стрелять! – взревел Конан.

Егеря неохотно опустили луки.

– Я не желаю зла девчонке, – крикнул Хеллид в наступившей напряженной тишине, стараясь выговаривать каждое слово совершенно четко, – как не желаю зла никому из вас! Но и в плен сдаваться не буду! Выслушайте меня!

– Говори, чтоб ты сдох, – процедил киммериец сквозь зубы.

– Одни боги ведают как, но ваша взяла! – продолжал Хеллид, прикрываясь баронетой, как щитом. – Я хочу только одного: спокойно уйти! Но с одним условием! Я заберу с собой Блейри да Греттайро! Взамен я отдам вам Венец Рабиров!

– Поцелуй меня в зад, – сплюнул Конан, кривясь от боли в пробитой стрелой груди. – Венец лежит у моих ног вместе с твоим паршивым князем. Корону я возьму сам, а мерзавца повешу. Отпусти ее, и умрешь быстро.

– Венец ничего не стоит без второй составляющей! – крикнул Хеллид. – Мы пытались обойти ритуал – что вышло, видите сами! Есть предмет, именуемый Анум Недиль, Вместилище Мудрости, и есть тот, кто владеет ритуалом истинной коронации – его имя Лайвел, он бывший дворецкий князя Драго; и только я знаю, где находится то и другое! Убьете Блейри или меня – в Рабирах никогда не будет законного правителя!

– Вот же скорпионье отродье, – пробормотал варвар себе под нос.

Вслух он гаркнул:

– Чего ты хочешь?

– Я уже сказал – спокойно уйти отсюда! Предлагаю обмен: жизнь Блейри – на жизнь Хранителя Венца! Ровно через три солнечных круга я вернусь – вернусь один – и привезу свой выкуп. С остальными пленными можете поступать, как вам угодно, но Блейри должен остаться в живых!

Конан помотал головой. От боли и усталости в глазах у варвара все поплыло, он присел на корточки рядом с неподвижным телом да Греттайро и двумя пальцами сдернул с его головы Венец, оказавшийся неожиданно легким, почти невесомым.

– На кой тебе эта падаль? – хмуро спросил он, брезгливо пихнув низложенного князя кулаком. – Любовник твой, что ли?

– Я дал клятву, – ответил Хеллид. Конан хмыкнул, но ничего не сказал. – Так мы договорились? Кстати, киммериец, твой одноглазый приятель заперт в мастерской алхимиков. Это приземистое каменное здание с черепичной крышей. Спроси его, что такое Анум Недиль… Если, конечно, он еще жив.

– Какого демона… – взревел киммериец, порываясь вскочить. Однако Хеллид, в течение всего разговора едва заметно пятившийся назад, уже уперся спиной в незапертую дверь жилища Хасти.

– Через три дня, здесь же! Если согласен, подними флаг на башне! – крикнул он напоследок, отшвырнул пискнувшую Айлэ и провалился в дверь.

Одним движением он задвинул засов и бросился вперед – через комнату для гостей с качающимся под потолком маленьким корабликом и погашенным очагом. Из зала уводил узкий коридор, потом какая-то лестница в три ступеньки и снова комната – с окнами, так необходимыми Хеллиду. Цветные стекла так и брызнули в разные стороны, когда он с размаху заехал по раме табуретом. Дуэргар головой вперед нырнул в открывшийся проем, приземлился, кувырнувшись, и бегом помчался по берегу, понимая, впрочем, что погони не будет. Тем, что еще остались на берегу, сейчас не до преследования…

– Он же подмогу приведет, – мрачно сказал Альмарик, отбрасывая ненужный лук. – Явится с полусотней молодцов, и нам крышка.

Конан в ответ только обессилено помотал головой.

И тут, словно ставя точку в событиях ночи и утра, земля под ногами дрогнула. Из глубины леса долетел грохот. Сперва слабый, в одно мгновение этот раскатистый звук превратился в ураганный рев – а потом самый воздух отвердел и превратился в некое подобие щита, и этот щит, налетев, хлестнул наотмашь. Людей и гулей посбивало с ног, потащило к воде. Дом Одноглазого застонал всеми сочленениями и брызнул стеклянным мусором изо всех окон разом, пара сараев рассыпалась с треском. Песок, как во время пустынного самума, обратился на миг плотной колючей тучей. Где-то в чаще нарастал прерывистый свист, шелест и треск, словно шквальным ветром вовсю валило деревья.

Спустя пару ударов сердца жуткое явление прошло, лишь в отдалении все еще гудело и трещало пламя.

– Сотня золотых тому, кто объяснит, что это было, – рявкнул Конан. Желающих получить награду не сыскалось. Победители и побежденные, сыпля проклятьями, отплевываясь и протирая глаза, в разных концах двора поднимались на ноги и в изумлении смотрели, как вдали над верхушками сосен всплывает черно-оранжевый дымный гриб.

Привстав, король Аквилонии вытряс из волос набившийся мусор и выругался – длинно и зло.

Глава третья. Тихие шаги судьбы

18 день Второй летней луны, середина дня.

Как заведено в природе, после ужасающей бури с громом и сполохами молний наступило затишье, казавшееся невероятно умиротворенным по сравнению с ярившимся только что буйством стихий. Над берегами озера повисло спокойствие – обманчивое, наполненное скрытой и еще не давшей о себе знать болью потерь, иссеченное незримыми ранами, которым не суждено затянуться никогда.

Чародейская школа «Сломанный меч» обратилась подобием полевого бивака, разбитого в живописном месте остатками потрепанной в жестоких боях армии.

За три минувших дня земли и строения Школы разительно переменились. Лес, окружавший алхимическую лабораторию, обгорел на добрую сотню шагов вокруг, многие деревья упали, беспомощно растопырив вывернутые из земли корни, – хорошо еще, вспыхнувший пожар не распространился дальше, задавленный в зародыше Повелительницей Огня. На месте самой мастерской возвышались закопченные до угольной черноты остатки бывших стен, ограждавшие глубокий провал, до сих пор курившийся зловонным дымом. Человек с разыгравшейся фантазией вполне мог решить, будто здесь приземлялся разъяренный огнедышащий дракон, одержимый жаждой разрушения.

По заливном лугу, полого спускавшемуся к водам озера, было разбросано с полдюжины палаток и тентов. Домики для гостей, жавшиеся к обиталищу рабирийского магика, и странноприимный дом более не годились для проживания – яростный огненный шквал нанес им изрядные повреждения. Жилищу самого Хасти тоже досталось: красивые цветные стекла в окнах вылетели начисто, тесовая крыша зияла дырами. Изящная граненая башенка рассталась со своей верхней третью, ощетинившись выломанными досками. Поднять над ней условленный флаг удалось с немалым трудом: полотнище привязали к длинному шесту, а шест, в свою очередь, приколотили к уцелевшим бревнам башни. Повсюду среди травы, камней и щебня блестели радужные осколки разбитых стекол.

После кровавых событий минувшей ночи вполне резонным было бы немедленно покинуть «Сломанный меч»: кто поручится, что поблизости не укрылся еще один гульский отряд или что сбежавший Хеллид не притащит с собой подкрепление? На этом, в частности, сперва горячо настаивал Альмарик. Но даже он приуныл и безнадежно махнул рукой после того, как маленький отряд наконец собрался в полном составе – в таком виде хорошо было добираться самое большее до ближайшего погоста. Более или менее тяжких ранений избежала разве что баронета Монброн, прочие же представляли собой ходячий лазарет.

Почти все пуантенцы в бою получили увечья, один лежал при смерти. Кламен Эйкар страшно медленно оправлялся после магического удара, переломавшего ему несколько ребер и повредившего внутренности, здоровье молодого дворянина оставалось под большим вопросом. Мэтр Делле временно оглох при взрыве и до сих пор просил говорить погромче. Иллирет, как могла, срастила ему рассеченные связки на ноге, но легкая хромота осталась, похоже, навсегда. Сама альбийка ходила с рукой на перевязи: хотя «когти» Раоны и не были смазаны ядом, однако длинные глубокие порезы загноились, и лечение могло быть довольно долгим. Коннахар, Ротан и Льоу еще с Цитадели принесли «памятку» в виде множества несмертельных, но неприятных царапин, а полностью оклематься от последствий ускоряющего заклятья они смогли только спустя сутки. Едва молодые люди смогли самостоятельно передвигаться, на всех троих напал страшный жор – организм настойчиво требовал немедленного восполнения растраченных сил.

Самому Конану также изрядно досталось: две стрелы, из коих одна оставалась в теле, несколько ножевых порезов, не замеченных в горячке боя, но самым неприятным было головокружение и жуткие головные боли после Поединка Сил. Даже целительские умения Иллирет не смогли устранить их полностью, и по меньшей мере дня два киммериец порой едва сдерживал болезненный крик. Потом боли стали реже и сошли на нет.

Одноглазый маг почти не пострадал физически, однако дурманное зелье, коим пользовалась стрегия, дабы держать его в беспамятстве, оказалось весьма стойким и на редкость зловредного свойства. Лишь на второй день Хасти поднялся с постели и вскоре уже оказывал посильную помощь сбивающимся с ног «целителям» – Иллирет и девице Монброн. Только с этого времени все насельники магической школы смогли вздохнуть более-менее спокойно, ибо опасность извне им отныне не грозила: первым делом Хасти усовершенствовал сеть охранных заклятий вокруг «Сломанного меча», чтобы ни один чужак не мог проникнуть на земли школы без ведома ее обитателей.

Итак, можно надеяться, что самое страшное позади… но что дальше?

Едва все участники печальных событий восстановили относительное здоровье, киммериец вызвал сына на разговор без свидетелей, один на один. При одном воспоминании об этой краткой, но неприятной беседе у принца начинали гореть щеки. Лучше бы отец кричал на него, бушевал, как обычно, может быть, даже отвесил пару полновесных оплеух – проклятье, да хоть бы и избил до полусмерти! (Впрочем, никогда еще грозный киммериец не позволял себе всерьез поднять руку на сына, справедливо считая такое наказание унизительным для мужчины.)

Однако Конан был непривычно спокоен и мрачен, а взгляд его синих глаз, не утративших яркость с возрастом – презрителен и горек. Он не сказал ни одного бранного слова, но подчеркнутая вежливость киммерийца хлестала резче самой черной брани. В упор глядя на сына, он ровным голосом поведал ему о Красной Жажде, отправившей на Серые Равнины треть населения Вольфгарда; о Ричильдис, отдавшей себя Лесному Духу ради спасения Пограничья; о зингарских легионах, вторгшихся в Рабиры… Всякий раз отец спрашивал: «Кто этому виной, сын, скажи?» – и принц все ниже опускал голову, а список бедствий все не кончался, и каждое слово было Коннахару не то что пощечиной – ударом бича.

Окончательно же добило юношу известие о том, что ради спасения из бездны веков виновника всей этой кровавой кутерьмы Хасти пожертвовал могучим колдовским талисманом – Жезлом Света, привезенным из Альвара. (Покуда Коннахар отлеживался после всех треволнений, Айлэ успела в полной мере посвятить его в подробности их невероятной истории.) Единственная вещь, способная помочь в уничтожении Кары Рабиров, теперь была безвозвратно утрачена. Возможно, придется смириться с мыслью о том, что отныне Проклятие Безумца будет вечно довлеть над Пограничьем. Конечно, вернуть его обратно в Рабиры не составило бы труда… но вот переживут ли это рабирийцы, и без того едва оправившиеся после колдовской грозы?..

Так безрадостно текли размышления наследника аквилонского престола, когда он выбрался из отведенного ему шатра и огляделся. Айлэ ушла в середине дня, и, не дождавшись ее возвращения, Коннахар решил прогуляться самостоятельно. Он не собирался уходить далеко – просто взглянуть на окрестности, проведать друзей и, если посчастливится, узнать новости.

Свой краткий путь к Синрету Конни рассчитывал проделать в полном одиночестве, но попался на глаза мэтру Ариену, хромавшему от одной палатки к другой. Делле, однако, был по уши занят хлопотами с ранеными, ограничившись небрежным взмахом руки и тут же скрывшись за холщовым пологом. Среди раненых, между прочим, были и несколько дуэргар. Иные, числом в полдюжины, сложили оружие добровольно и в лечении не нуждались. С этими возникла еще одна трудность: традиции не позволяют убивать тех, кто добровольно сдался в плен (хотя среди егерей вовсю ходили пересуды о том, что хорошо бы вздернуть всех уцелевших «непримиримых»), но и содержать их тоже было, во-первых, негде, а во-вторых, незачем. В конце концов, аквилонский король махнул рукой и велел отпустить гулей на все четыре стороны. Мол, пусть катятся, куда хотят. Четверо выживших сторонников да Греттайро покинули «Сломанный меч». Двое пожелали остаться.

…У берегового уреза обнаружились два живых существа. Бродивший вдоль кромки воды жеребенок пепельной масти, приветствовавший принца Аквилонии дружелюбным фырканьем, и владелец колдовской школы. Последний предавался своему любимому занятию – созерцанию: восседая на прибрежных валунах, глядел на переливающуюся в лучах заходящего солнца озерную гладь. Когда Коннахар подошел ближе, Хасти бросил на него мимолетный безразличный взгляд и вернулся к созерцанию водного простора.

– Вряд ли там что-то осталось, – осмелился заикнуться Конни, предположив, что чародей пытается разглядеть останки сгоревшего две ночи назад погребального плота с телами Рейенира да Кадены и Иламны Элтанар. Плот, заваленный ворохом сухостоя и облитый маслом, отнесло почти на самую середину озера, и там он заполыхал – алое кровоточащее пятно посреди безмолвия черной воды. Молодой человек тогда еще не раз упрекнул себя в том, что из-за незнания традиций Лесного Княжества они допустили ужасную ошибку, захоронив тело госпожи Солльхин на холме Одиночества, в месте ее гибели. Откуда им было знать, что останки представителей правящей семьи, их приближенных и павших в бою по рабирийским обычаям положено возлагать на костер? А если душа Солльхин по их вине теперь не сможет упокоиться с миром?

– Ничего там не осталось, – мрачно буркнул Одноглазый. – Твой дух в ужасном смятении. Хочешь поговорить? Я сейчас не очень расположен к беседам, но и в эдаком раздрае тебя оставить не могу. Так что присаживайся.

Коннахар выбрал парочку валунов поудобнее, чтобы можно было опереться спиной и вытянуть ноги. Камень был теплым. После недолгого молчания Хасти вздохнул и негромко сказал:

– Что ж вы такое натворили, дети героев? Горы трупов, море крови… А все ради чего? Знаешь, у гулей было древнее пророчество… Оказалось, оно про тебя. Дитя Осени, несущее с собой свет, боль и избавление… Пророчество сбылось, но какой ценой?

– Я не хотел! – стоном вырвалось у принца. – Я не того хотел! Так вышло, в том нет моей вины… Все, что мы пытались сделать, это избавить от проклятия одну только Айлэ…

– А, ну да. Вы не хотели спускать лавину, просто бросались камушками. Но только, такая незадача, жителям деревни, которых погребла гора, от этого не легче…

Одноглазый чуть заметно усмехнулся, подобрал плоскую гальку и ловко пустил ее по воде. Коннахар невольно считал прыжки – подпрыгнув в девятый раз, камень с плеском ушел в глубину. По ровной, как зеркало, озерной глади побежали невысокие кольцевые волны.

– Я позволю себе чуть-чуть поучить тебя жизни. Видишь эти круги на воде? Вот так сейчас разбегаются по миру последствия сделанного тобой, – сказал Одноглазый. – Как, впрочем, и мной. И твоим отцом… Каждый наш поступок, даже самый невинный, задевает краешком великое множество людей. Ошибка писца может разорить богатый торговый дом, ошибка короля способна всколыхнуть весь Обитаемый Мир… Твой отец могуч, но не вечен, увы, так что рано или поздно тебе, Коннахар, предстоит стать королем одной из самых могущественных держав Хайбории. Запомни накрепко: чем большая ответственность лежит на тебе, тем больше последствия любого твоего решения. Лишь боги ведают, каковы будут эти последствия, поэтому никогда не решай поспешно…

– Запомню, – пообещал Коннахар. – Запомню накрепко, Хасти. То, что произошло… мне очень жаль. Если бы я мог вернуть все назад…

– Что сделано – того не воротишь, – пожал плечами маг. – И все же меня не оставляет предчувствие, что история еще не окончена. Уж больно удивительно все сложилось, невероятно даже для меня, а я, поверь, повидал немало…

Они помолчали. На синей глади озера золотились солнечные блики. Коннахар сидел неподвижно, одолеваемый горестными мыслями. О чем думал Хасти, сказать было трудно. Маг меланхолично развлекался. Он набрал пригоршню серых плоских галек и время от времени запускал в полет над озером, подправляя их взглядом – камешки, упруго отскакивая от поверхности воды, совершали полный круг и выпрыгивали на берег прямо к ногам Одноглазого.

– По крайней мере, она вернулась, – вдруг далеким голосом сказал Хасти, как видно, отвечая на какие-то собственные мысли. – Этого не могло случиться, но это случилось. За одну лишь возможность вновь увидеть ее я готов простить вам все и еще останусь в долгу.

Коннахар догадался, что речь идет об Иллирет.

Принц никак не мог уразуметь, отчего Хасти совершенно не обрадовался появлению своей давно утраченной и чудесным образом вновь обретенной подруги. Еще более разочаровался Ротан Юсдаль, надеявшийся стать свидетелем трогательной встречи, которая непременно войдет во все предания, баллады и летописи. Ничего подобного не случилось – находившийся под влиянием дурманного зелья Хасти принял альбийку за призрак собственного воображения и попытался развеять ее заклинанием. Иллирет, похоже, обиделась на такое отношение и теперь всячески избегала оставаться с магом наедине. Вдобавок госпожа ль’Хеллуана скверно себя чувствовала: при взрыве хранилища ей тоже немало досталось, да к тому же беспокоила раненая рука. Альбийка не желала никого видеть и ни с кем разговаривать, отсиживаясь в разбитой для нее палатке, когда не требовалось ее лекарское искусство.

Исключение, как ни странно, составила Айлэ Монброн, решительно заявившаяся в обиталище загадочной гостьи с бинтами, позаимствованной чистой одеждой, едой и утешениями. Две женщины нашли общий язык, но выходить наружу ль’Хеллуана соглашалась только под вечер и в сумерках, гуляя в отдалении от людей. По мнению баронеты, причина такого поведения крылась в запоздалом душевном потрясении, настигшем рыжую альбийку, а также во множестве мелких ранений, ожогов и изрядно пострадавшем лице Иллирет. Айлэ искренне ей сочувствовала, огрызаясь на любые расспросы о состоянии магички: «А каково бы вам оказаться на восемь тысяч лет вперед, да еще чтобы вас попытались немедля убить?»

Одноглазый запустил в полет очередной камушек.

– И как… она? – осторожно поинтересовался юноша.

– Она удивительное существо, – в голосе Хасти вдруг прорвалась такая нежность и боль, что у Коннахара екнуло сердце. – Девять из десяти на ее месте повредились бы рассудком. Ты пойми, представь только: ее мир умер вчера – не восемь тысячелетий тому, а вчера… Три седмицы назад она рассталась со мной, молодым и красивым, и встретилась вновь – с постаревшим на пятьдесят лет, вот таким… – он провел пальцами по сожженной половине лица. – Она здесь совсем чужая, она никого не узнает… Те люди, которых она помнит по Цитадели, немногим отличались от йюрч… Я и сам хорош: никак не найду решимости заговорить с ней. Восемь тысячелетий, парень, восемь тысяч лет в Безвременье я думал только о ней, а теперь вот вновь обрел и… не могу подойти. Нелепо, но – боюсь… Неудивительно, что девочка дичится всех и каждого. Ей хотя бы проще с твоей подружкой: Айлэ женщина, после Альвара знает Наречие и сама наполовину альб…

– Как это – альб? – опешил принц. – Вы хотели сказать – гуль?

Хасти хмыкнул:

– Я хотел сказать – альб, вернее, альбийка… Изначально гули – «гхуле», «зачарованные» – альбы, беженцы из Черной Цитадели. Ты сам присутствовал при начале истории их народа – ну не забавно ли, а? Теперь-то я могу сказать: Прямая Тропа открывалась на Полудне, там, где стоит нынешняя Кордава. Ох, и немало же кордавских домов построено на древних альбийских фундаментах… Потом, когда Красная Жажда овладела… моим народом… То были темные и страшные годы, они сложились в столетия крови и войн, отчаяния и неудержимого падения в первозданную дикость. Тогда была утрачена Радужная Цепь. Хранители Кристаллов один за другим погибли, их Камни перешли в иные руки, сгинули в Закатном Океане, сгорели в подземном огне… В конце концов большая часть тех альбов ушла на Восход. Что стало с ними – неизвестно. А некоторые остались и осели в труднодоступных для любого нашествия Рабирийских лесах. Проклятие Безумца, довлеющее над ними, за тысячелетия изменило их облик, сократило срок их жизни, придало иную сущность изначальной магии альбов. Теперь же все начнет помаленьку возвращаться – и облик, и магия, и подлинное долголетие. Полагаю, я вполне доживу до тех лет, когда в Забытых Лесах появятся настоящие Бессмертные…

– Вот это да, – пробормотал Коннахар. – А Венец и… ну, та вещь, о которой говорил Хеллид – это тоже альбийское?

– Венец – да. А Анум Недиль, или Око Бездны – уникальная реликвия времен падения Кхарийской империи. Собственно, тогда такие штуки были отнюдь не редкими, что в итоге и привело Великую Кхарию к крушению. Слишком много могущества – это иногда тоже плохо…

– Как вы думаете, этот гуль, подручный Блейри, вернется? – нерешительно спросил молодой человек. Прежде ему не доводилось так запросто беседовать с рабирийским чародеем, но после всего случившегося Конни счел, что заслужил это право. – И что теперь станется с Блейри? Айлэ сходила взглянуть на него и сказала, будто не может понять: живой он или мертвый.

– Он пуст, – бросил магик, словно о чем-то незначащем и не очень приятном.

Конни невольно поежился – эти два кратких слова прозвучали, как смертный приговор.

Блейри да Греттайро действительно был пуст, от него осталась лишенная всяких признаков жизни оболочка, вылущенная скорлупа, неподвижно лежавшая сейчас в запертом капище Лесных Хранителей. Эта оболочка не испытывала боли, голода или жажды, молча глядя остекленевшими глазами в выгнутый куполом потолок и в точности походя на раскрашенную статую.

– Пуст до самого дна, – продолжал Хасти. – Два или три раза мне доводилось видеть подобное – немудрую Силу, лишенную всяких сдерживающих оков – но Блейри в своем стремлении к власти дошел до предела, за которым начинается безумие. Поединок Могущества, на который он столь неосмотрительно попытался вызвать твоего отца, сгубил его окончательно.

– Значит, он скоро умрет?

– Не обязательно. При надлежащем кормлении и уходе он может протянуть еще долго – вот так, бессловесным и лишенным разума созданием. Что касается Анум Недиля… Без него, как верно было сказано, невозможно выбрать следующего правителя Рабиров. Осиротевшее Княжество нуждается в хозяине – законном, не фальшивом, подобно да Греттайро. Я же прослежу, чтобы теперь все было проделано в согласии с традициями и законами.

– Кстати о Поединке – месьор Хасти, вы…

– Ты где-то видишь еще одного меня? – перебил Хасти. Коннахар непонимающе покрутил головой. – Я вроде бы один, кажется, ну так не надо величать меня во множественном числе. Да и «месьоров» тоже прибереги для дворцовых приемов. Я с твоим отцом… гм… полвека знаком, с тобой, правда, поменьше, но зато седины твоими стараниями прибавилось вдвое. Просто – Хасти, и на «ты», сделай милость.

– Хасти, скажи мне… я не могу понять: мой отец всегда был совершенно чужд любой магии – как же ему удалось выиграть в том злосчастном Поединке?..

Одноглазый захохотал – громко и искренне, закинув голову. На громкий звук, вскидывая голенастые ноги, примчался Граххи, скосил лиловый глаз, фыркнул и умчался прочь.

– А вот этого, Коннахар, сын Конана из клана Канах, я тебе не скажу, – произнес Хасти, отсмеявшись. – Но намекну немножко. Секрет в том, что несчастный засранец, я Блейри разумею, выбрал себе противника не по росту. Нет, не в смысле размера, конечно, или там воинского умения. Твой отец, верно, чужд магии, но он есть воплощение иной Силы. Он легендарный воитель, но тот, с кем, в его лице, вознамерился тягаться Блейри да Греттайро – он отец всех воителей. И ни слова более об этом! Я и так сказал слишком много. Мыслящему довольно, по-моему.

Коннахар, если говорить честно, ничего не понял, но переспрашивать не стал, положив себе зарок на досуге порасспрашивать отца о загадочных намеках Одноглазого. Собравшись с духом, он наконец решился заговорить о том, что тревожило его больше всего:

– Хасти… Я хотел спросить: что будет с Проклятием? Айлэ говорила, вы раздобыли талисман, способный помочь в его уничтожении, а он разрушился, когда спасали нас… – он поколебался и добавил: – Знаешь, там, в прошлом, порой бывало до жути страшно… и все-таки я не жалею, что побывал там. Эта крепость в горах… Ничто из созданного людьми не может с ней сравниться. Наверное, я до самой смерти не встречу больше ничего подобного. В Цитадели я проклинал тебя – ведь это твой портал забросил нас в такую даль. Теперь я думаю, что должен быть тебе благодарен – за все, что мы узнали, увидели и поняли. И еще за то, что вы с отцом нашли способ вытащить нас оттуда.

– Твой темрийский приятель сказал то же самое, – с оттенком печальной гордости произнес Одноглазый. – Я побеседовал с твоими друзьями, и в числе прочего задал им один вопрос, который задаю и тебе – хочешь сохранить память об этих днях или предпочтешь забыть, будто ничего и не было? Лиессин отказался, заявил, что желает помнить все до последнего, хотя порой ему приходилось несладко. Юсдаль колеблется. Кажется, ему хочется забыть, но пока он не решился в этом признаться. А что выберешь ты?

– Мне тоже надо подумать, – растерялся Конни. – Наверное, кое-что я бы хотел навсегда запомнить… а кое-что – забыть. Так что же Рабирийское Проклятие? Неужели нет способа изгнать его насовсем?

– Пока мне нечего тебе сказать, – Хасти явно пришлось сделать над собой нешуточное усилие, прежде чем он выговорил эти слова. – У нас в руках был один из Камней Света, но его силы исчерпались. Все иные средства, коими я пытался одолеть Слово Безумца, оказались недостаточными. Однажды я говорил Рейе…

Он запнулся, но все же продолжил:

– Говорил, отчего попытки разрушить Кару Побежденных не достигли цели. Исенна вложил в заклятие всю свою ненависть и злобу, и вдобавок запер его на замок своего истинного имени, неведомого никому.

– Даже тебе? – недоверчиво спросил Коннахар.

– Даже мне, – признал Одноглазый. – Я ведь считал его союзником и отчасти своим творением. Зачем мне выяснять тайное имя друга?

– Экельбет Суммано Нуул, – аквилонский принц как можно отчетливее произнес слова, которые ему удалось расслышать в горниле боя в Вершинах, за мгновения за того, как башня начала рассыпаться.

Хасти рывком повернулся к нему, и Конни вздрогнул, увидев так близко лицо Рабирийца, рассеченное на две половины, мертвую и живую.

– Что ты сказал? – не выговорил, но прошипел Хасти, чей единственный глаз вспыхнул пугающим стальным блеском.

– Экельбет Суммано Нуул, – послушно повторил молодой человек. – Я это слышал своими ушами. От Исенны. В Пиках, когда мы пришли за… за тобой. Он уже подыхал, но продолжал бормотать о том, что заклинает кого-то быть гонимым и ненавидимым отныне и навеки… Это и был миг рождения Кары Побежденных, да?

– Ну-ка помолчи, – оборвал собеседника магик. Конни послушно затих, краем уха вслушиваясь в маловразумительное бормотание Хасти и порой ловя отдельные слова и фразы: – Так вот как оно сошлось… Невероятно… Удивительно… Пути Предназначения никогда не бывают прямыми, но чтобы стянуться таким узлом – даже предположить было невозможно… И что же теперь? Будучи изгнанным, оно не может оставаться без вместилища… Коннахар, ты хоть понимаешь, какую тайну узнал по совершенной случайности?

– Нет, – в первый момент наследник Аквилонии не сообразил, что магик вновь обращается с вопросом к нему. – Но эти слова тебе чем-нибудь помогут?

– Пойдем-ка, потолкуем с твоим отцом, – внезапно заявил одноглазый чародей, поднимаясь. Мрачная удрученность, неотступно владевшая им два минувших дня, развеялась, сменившись готовностью действовать.

***

Обитатель потрепанного красно-зеленого шатра, чье входное полотнище украшало изображение вставшего на дыбы коронованного льва, вовсе не обрадовался их появлению. Выслушав же, неожиданно рассвирепел:

– Какого демона ты приперся спрашивать об этом у меня? Я что, много смыслю в колдовстве? Можешь снять Проклятие, так снимай! Твои Рабиры и твое Проклятие у меня уже как кость в глотке, пропади они пропадом!

Предусмотрительно державшийся за спиной магика Конни подумал, что за пятнадцать прожитых лет всего два или три раза заставал своего родителя в такой ярости. Оно и понятно: полученные в схватке на берегу озера раны оказались довольно серьезными, и самозваные врачевательницы – баронета Монброн и Иллирет ль'Хеллуана – уже не посоветовали, но потребовали от аквилонского короля неподвижности в течение хотя бы трех-четырех дней. Коннахар знал, сколь ненавистны его деятельному отцу мысли о собственной слабости или напоминание о почтенном возрасте, но человек, одолевший в поединке Князя Забытых Лесов, не сумел возразить двум упрямым девицам. Владыке Трона Льва пришлось смириться, что отнюдь не улучшило его настроения. К тому же Конан твердо вознамерился казнить Блейри да Греттайро, а ему в этом настойчиво препятствовали – и спрашивается, кто же? Да, да, один из давних знакомцев!

– А к кому прикажешь обратиться? К Альмарику? – невозмутимо ответствовал Одноглазый, устраиваясь на хлипком с виду раскладном табурете. Конни остался стоять, пытаясь сделаться как можно незаметнее и не угодить отцу под горячую руку. – Сложись все иначе, я бы обратился к Драго, его отпрыскам или приближенным. Здесь не помешало бы присутствие Иллирет, но… словом, она тут не помощник. А между тем я в затруднении. Мне нужен совет.

– Ушам своим не верю: Хасти требуется совет! – с неподражаемой едкостью хмыкнул киммериец.

– Трудность не в том, чтобы снять с оборотней власть Кары Побежденных, – медленно проговорил чародей. – Теперь я могу сделать это прямо сейчас, не сходя с места, и я это сделаю. Но Слово Безумца, как я уже говорил, отчасти похоже на живое существо. Его нельзя убить или полностью уничтожить. Оно должно владеть кем-то. Будь оно неразумным, я бы заточил его в подходящий предмет, кольцо или талисман, а потом выбросил эту вещь в Закатный Океан или жерло вулкана, но это невозможно…

– Ну и?.. – нетерпеливо рыкнул Конан.

– Проклятие должен принять на себя… некто, – объяснил Хасти. – Живой и обладающий разумом – коза или там собака не подойдут, Проклятие создавалось против двуногих… Но сделать это означает обречь носителя на ни с чем не сравнимые муки, на не-жизнь, вечное медленное умирание…

– Вот ведь напасть, – покачал головой варвар. – Жуткая то есть судьба ждет носителя?

– Врагу не пожелаю, – подтвердил маг. – Ну, есть соображения?..

– Блейри, – неожиданно для самого себя произнес Коннахар. Собеседники, вроде как забывшие о его присутствии, одновременно глянули на наследника трона Льва. Отец нехорошо ухмыльнулся, Хасти озадаченно нахмурился. – Хасти, ты же сам недавно говорил: он пуст и лишен разума. Чем не сосуд для Проклятия?

– С одной стороны – да, – пробормотал чародей. – Но с другой… И потом, он нужен для обмена…

– Не будет никакого обмена! – рявкнул правитель Аквилонии. Забывшись, он попытался вскочить со своей лежанки, но тут же, охнув, схватился за бок и присел. – Хасти, да что с тобой?! Что за чушь ты несешь?! Этот мерзавец убивает наших друзей, пытается прикончить моего сына и тебя самого в придачу, обманом захватывает власть, на которую не имеет ни малейшего права! И ты – ты предлагаешь запросто его отпустить? Я всегда старался не перечить твоим решениям, но это… Налагай на него свое Проклятие, коли приспичило, а потом его ждет одна дорога – до ближайшей перекладины! – он перевел дух и добавил чуть спокойнее: – Только ради нашей с тобой дружбы я согласен обождать, пока не явится второй ублюдок. Он сулился приехать в одиночестве, хотя я ему не верю. Но даже если приведет с собой легион – у меня тут полно первостатейных колдунов в боевой готовности, и я никого не боюсь! Впустим его за ворота, заберем выкуп и дело с концом. Хасти, все будет честно. В обмен на заложника он получит своего полудохлого князька – как хочешь ты. Но Блейри и его прихвостень не выйдут из поместья живыми – так хочу я. Соглашайся или хотя бы не спорь. Иначе велю повесить обоих прямо на воротах твоей Школы. Самое подходящее место!.. Ты спрашивал моего совета – ну так ты его получил. Ничего другого от меня не услышишь. Рейенир шел сюда за головой Блейри – значит, мне завершать то, что не удалось ему.

На мгновение Коннахару показалось, будто воздух в шатре стал удушливым и шершавым, звенящим от напряжения, и двое мужчин, двое старинных знакомцев, вот-вот согнутся под его тяжестью, а связующие их нити привязанности оборвутся навсегда. Ощущение длилось около полудюжины ударов сердца и растаяло, когда Хасти раздумчиво протянул:

– А ведь я мог ни о чем тебя не спрашивать. Поступил бы так, как считаю нужным. Думаешь, ты смог бы мне помешать? Сомневаюсь. Ты и твои люди просто ничего бы не заметили. Но чем бы тогда я отличался от Блейри да Греттайро и других полоумных колдунов, расходующих Силу направо и налево ради исполнения своих прихотей? Чем бы ты отличался от людей, заливающих землю кровью во имя своей мести? Между прочим, покойники на воротах «Сломанного меча» не кажутся мне достойным украшением. Моей Школе и так досталось – а ведь я вложил столько труда в каждую из построек. Знаю, ты не всегда ободряешь мои поступки, также как и я – твои. Послушай, я знаю, что делаю…

– Иногда, – вполголоса добавил Конан. – Но куда чаще ты удачно прикидываешься, будто что-то знаешь.

– Блейри уедет отсюда, – сухо и внятно отчеканил чародей. – Уедет, увозя с собой кое-что, чем я его награжу. А дальше – как будет угодно судьбе. Порой она бывает куда более жестока и справедлива, чем людской суд. Подумай сам: наваждение, сотканное Блейри с помощь Короны Лесов, вскоре начнет развеиваться. Рабирийцы вновь обретут способность мыслить самостоятельно – а это они умеют, уж поверь мне. Жизнь Блейри повиснет на волоске. Могу побиться о любой заклад: он и его спутник лишнего дня не задержатся в Холмах, но предпочтут убраться отсюда как можно скорее и дальше.

– И заявятся в… какой тут ближайший город? В Мессантию, Бургот или Карташену, – желчно предположил владыка Аквилонии. – Вместе с Проклятием. Вот веселье-то начнется! Ты хоть догадываешься, в какую мерзость превратится этот Блейри? Вдруг он загрызет кого? Вдруг окажется, что Проклятие схоже с чумной заразой и начнет распространяться?

– Не будет оно распространяться, – отрезал Одноглазый. – Не моровая язва, поди. О чем мы спорим, Конан? Ты что, напрочь забыл о Пограничье? Что тяжелее на твоих весах: участь одного человека, вдобавок вполне заслужившего позорную смерть, или судьба целого народа? Да Греттайро, как я понял, был побежден в круге моррет и вдобавок подло прибег к сторонней помощи. Его в любом случае ждет изгнание. Пусть уезжает и хотя бы раз в жизни послужит полезному делу.

– Да чтоб тебя вспучило! – рявкнул киммериец. – Сет тебе в попутчики, делай что хочешь!

Хасти кивнул, сложил ладони лодочкой и забормотал что-то в сложенные ладони стремительным речитативом – как и обещал, подумал Коннахар, прямо здесь и сейчас, и отступил на пару шагов, уже наученный горьким опытом, ожидая молнии с ясного неба или раскалывающейся земли.

Ничего подобного не произошло. Конан, сидя на краю лежака, сдвинув брови, с интересом наблюдал за магиком.

Спустя пять или шесть ударов сердца под потолком шатра сгустилось небольшое туманное облачко, алое с голубым отливом. Под подозрительными взглядами людей оно сгустилось, стремительно вращаясь вокруг себя, разбухая и наливаясь трепещущим золотым огнем. Варвар отчетливо проворчал что-то оскорбительное касательно рехнувшихся колдунов и расстояния броска топора. Создатель облачка невозмутимо пожал плечами, протянул сложенную ковшиком кисть – и туман послушно пролился в нее, застыв подрагивающим столбиком, кроваво-красным с редкими золотыми прожилками.

– Вот оно, Проклятие Безумца, – буднично пояснил Одноглазый. – Красиво смотрится, правда?

– И что, всего-то было и делов? – не поверил король Аквилонии, косясь на полупрозрачный то ли кристалл, то ли кусок застывшей жидкости. – Без всяких завываний в полночь, без кровавых жертв, пентаклей, ураганов и всего прочего? Немного побухтел в пригоршню – и все? Сдается мне, кому-то здесь пытаются морочить голову…

– Если бы я посреди ночи запалил без дров костер до небес и собственноручно зарезал парочку молоденьких девственниц, это показалось бы тебе более убедительным? – заломил уцелевшую бровь Хасти. – Настоящие чудеса, между прочим, творятся именно так – тихо, без лишнего шума. До сих пор мы пытались одолеть проклятие дурной силой, ломая его власть могуществом Благого Алмаза. Отсюда все эти красивости, фонтаны огня, молнии с ясного неба и прочее. Теперь же я попросту позвал Кару Побежденных именем ее создателя, и она пришла, как верный пес приходит к хозяину. Все равно что пытаться вышибать железную дверь тараном – или открыть ключом, тихо и незаметно…

Он вдруг по-лошадиному фыркнул, заявив:

– Между прочим, будь на моем месте некто более предприимчивый и не обремененный совестью, он быстро смекнул, что Каре можно подыскать новую добычу. Семейство давнего врага, к примеру. Или всех без исключения обитателей неприятного тебе государства, не исключая младенцев и стариков. Только не предлагай отправить его в Гиперборею! – последнее было добавлено при виде злобной ухмылки, появившейся на физиономии варвара. – Равновесие так равновесие. Блейри получит все без изъятия. Он же так стремился быть во всем первым и единственным! Итак…

– А что сейчас творится в Пограничье, страшно представить, – растерянно протянул принц, глядя, как туманное облачко Проклятия словно бы нехотя рассеивается, превращаясь в искрящуюся, уже с трудом различимую простым глазом ленту. Она сползла с руки Хасти, неторопливо проструилась к стене шатра, отыскала неприметную щель и вылетела наружу.

– Ничего особенного там не делается, – магик с явным отвращением отряхнул руки, поискал, чем бы их вытереть, и воспользовался приготовленной для королевской перевязки чистой тряпицей. – Проклятие завладевало оборотнями постепенно, в течение нескольких дней. Значит, и исчезать будет тоже не сразу. К скограм вернутся разум, возможность менять облики, память о тех временах, когда они были людьми… Общество же маленькой Ричильдис смягчит для них эти внезапные переходы от одного состояния к другому. Что они будут делать потом – не знаю. Может, разбегутся по лесам или вернутся в брошенные дома. То-то для твоего друга Эртеля будет новость – он уже не законный король, а неизвестно кто!

– Не напоминай, – огрызнулся Конан. – Другого выхода все равно не было. Он мне еще спасибо скажет! Эй, а что это там?

***

Снаружи донесся чей-то тревожный выкрик, потом еще один… А потом Коннахар поперхнулся воздухом – в шатре возник незваный гость. Именно возник, поскольку Конни был твердо уверен: визитер не отодвигал входное полотнище, но проскочил сквозь него, как игла пронзает тонкую ткань… или огонь прокладывает себе дорогу. Второе сравнение казалось более верным, ибо посреди палатки стояла госпожа Иллирет ль’Хеллуана – с вскинутой правой рукой, вокруг которой расплывалось бледно-оранжевое сияние, сведенными в одну линию тонкими бровями и в небрежно перехваченной поясом чьей-то рубахе, ей великоватой и постоянно сползавшей с плеча. На голове магички красовалась сбившаяся набок повязка. Совершенно некстати Конни пришло в голову, что он видел альбийку только в доспехе и еще раз – в ворохе алых шелков. А у нее, оказывается, очень неплохая фигурка со всем, что полагается красивой женщине, правда, такая же худощавая, как у Айлэ или ее матушки Меланталь. Иллирет пребывала в состоянии еле сдерживаемой ярости, но, кинув быстрый взгляд по сторонам, несколько успокоилась и опустила руку. Готовое вот-вот сорваться и испепелить все вокруг заклятие угасло.

Хасти, только что державшийся орлом, при виде давней знакомой почему-то сгорбился, пытаясь исчезнуть или прикинуться, что его здесь вовсе нет. Конан же взглянул на ль’Хеллуану с откровенным интересом: он ее уже не раз видел и кое-что узнал о загадочной девице из прошлого, но раззнакомиться толком пока не успел.

– Что происходит? – ровный и звонкий голос Иллирет, украшенный темрийским акцентом, вполне подходил для того, чтобы дробить на мелкие части кристаллы или совершать иные разрушительные действия. – Это походило на чары Исенны… Они вспыхнули, разгорелись и пропали. В чем дело?

Около шатра затопотали шаги, кто-то вежливо кашлянул, затем полотнище решительно откинули в сторону и внутрь сунулась бледная Айлэ Монброн. Из-за ее плеча выглядывал встревоженный мэтр Ариен Делле.

– Извините нас, пожалуйста, – баронета, стоя на пороге, торопливо присела в полупоклоне. – Я просто хотела убедиться, что все в порядке. Мы сидели, разговаривали… а госпожа Иллирет вдруг схватилась за голову, крикнула что-то непонятное, вскочила и побежала сюда. А мне стало чуточку нехорошо… потому что поблизости кто-то использовал очень могущественное колдовство, я такого никогда не встречала. Хасти, это ваших… твоих рук дело? Ты же нас перепугал до смерти – и меня, и ее!

– Я не виноват, что вы обе такие чувствительные, – не поворачиваясь и не поднимая головы, буркнул Одноглазый.

Поскольку отец молчал, Коннахар решил вмешаться с объяснениями:

– Это было Проклятие Безумца. А теперь его нет и больше не будет. Хасти его уничтожил. Совсем.

– Правда? – дружным хором переспросили девица Монброн и мэтр Ариен.

– Истинная, – соизволил наконец заговорить повелитель Аквилонии. – Сдохло Проклятие. Изошло зловонным дымом. Вы двое, сходите-ка в местную часовню и взгляните, как там этот ублюдок Блейри. Только внутрь не суйтесь, посмотрите через окно. Потом вернетесь и расскажете. Коннахар, прогуляйся с ними.

– Хорошо, – не очень понимая смысл просьбы, кивнул Коннахар. Он послушно вышел следом за своей подругой и мэтром, хотя ему позарез хотелось узнать: возможно, госпожа ль’Хеллуана наконец-то сменит гнев на милость, решив обратить внимание на Хасти?

Альбийка, однако, вознамерилась покинуть палатку следом за принцем.

– Останься, – непререкаемый приказ киммерийца остановил ее на пороге. – Говорю тебе, дева, постой! Не сомневаюсь, какой-то там людской король тебе не указ, но нужно же иногда и вежество соблюдать…

Медленно, нехотя Иллирет ль'Хеллуана вернулась в шатер, по-прежнему избегая встречаться взглядом с Хасти.

– Ну, уже лучше, – проворчал Конан. – Наконец мы остались наедине, ты, я и вот эта одноглазая нелепица, давно я ждал этого счастливого момента… Что-то у вас не ладится, это я понимаю. Теперь знать бы еще, что именно. Может, поведаешь, Иллирет?

– Я не обязана… – вздернула аккуратный носик альбийка.

– Конечно, не обязана, – с готовностью согласился киммериец. – И знаешь, если бы вы друг другу были безразличны, я бы слова не сказал, живите как хотите! Но так уж вышло, что я знаю Хасти вот уже… словом, очень давно, и ценю этого мерзавца куда больше, чем он того заслуживает. Так что когда я вижу, как мой одноглазый приятель ходит сам не свой в двух шагах от собственного счастья, у меня сердце кровью обливается! Ну что он такого сделал, за что ему немилость?

Случилось чудо. Горячая речь киммерийца явно затронула некие чувствительные струнки в душе медноволосой магички. Альбийка покраснела, гордо распрямила плечи, уперла в бока сжатые кулачки совершенно тем жестом, что и горластые торговки на кордавском рынке; ее серые с прозеленью глаза от гнева засверкали еще ярче. Ну просто чудо как хороша! – восхищенно подумал король Аквилонии.

И в следующий миг мысленно добавил: кабы еще и не кричала… Гневный голос альбийки зазвенел под сводами шатра:

– Что он сделал с собой? Как он мог допустить такое? И что он сотворил с нами, как он мог бросить нас в решающий момент? Ведь я говорила ему, просила, предупреждала: мирные переговоры не более чем западня, не ходи, не вернешься! Как можно быть таким глупцом?..

– Та-ак, – озадаченно крякнул варвар. – Слово предоставляется обвиняемому… Хасти, да что с тобой такое?! Очнись наконец, скажи что-нибудь той, о ком ты мечтал восемь тысячелетий – вот она, стоит перед тобой!

– Да ему просто нечего сказать в свое оправдание! – удивительно, но в голосе альбийки послышались слезы. – А может, восемь тысяч лет – слишком долгий срок для того, кто клялся в вечной любви? Может, я стала тебе неинтересна? Скажи, только дай понять!

– Серьезное обвинение, – Конан покрутил головой. Хасти по-прежнему мертво молчал, свесив голов между колен и обхватив ладонями виски. – Вообще-то, сколько я его знаю, никогда за ним не водилось такого, чтобы он бросил кого в беде. Дурака свалять, ввязаться в что-нибудь смертоубийственное, справедливость причинять – это да, это сколько угодно… Любезная Иллирет, поверь тому, кто знает Хасти получше его самого: что бы он там ни натворил, он это не со зла!

– И как давно ты его знаешь, могу я спросить? – немедля вскинулась Иллирет.

Конан задумался, подсчитывая:

– Лет пятьдесят точно будет. С тех пор, как он в Шадизаре объявился в… ну да, в одна тысяча двести шестьдесят четвертом году от основания Аквилонии. Да при каких обстоятельствах, это просто сага! Ты не поверишь, девица, но я собственными глазами видел, как он вылезал на белый свет прямиком из самого обыкновенного…

– Конан, ради всех богов и меня в том числе – замолчи, будь другом, – устало буркнул Одноглазый, не поднимая, впрочем, головы. – Ей это неинтересно.

– Напротив, очень даже интересно! – возразила неугомонная альбийка. – Так откуда же он вылез?

– Если скажешь еще хоть слово, не посмотрю, что ты король всея Аквилонии и наложу проклятие вечной немоты! – взревел Хасти, оторвавшись наконец от созерцания путаных узоров потертой напольной кошмы. Голос его, однако, мигом пресекся, едва сталь единственного зрачка мага столкнулась с пепельно-изумрудным взглядом магички, зазвучал хриплой мольбой:

– Иллирет… милая, родная, постарайся же понять – то, что случилось для тебя всего лишь прошлой ночью, для меня уже давно стало прошлым. Прошлым, о котором я стараюсь забыть. Я тысячу раз вспоминал Цитадель, тысячу раз казнил себя за глупость, снова, снова и снова! Но пойми же и ты – то была первая война, самая первая от рождения мира, понимаешь? Кто, ну кто мог знать? Для всех нас это было впервые… Я не думал, что они пойдут на такую подлость… Да, я открыл Тропу, лишь вняв вашим сомнениям, но я верил до последнего, что Сотворенный не способен на предательство… Любимая…

– Скажи еще раз… – севшим внезапно голосом попросила Иллирет ль'Хеллуана.

– Я верил до последнего, что Сотворенный…

– Нет, не то… Дальше…

– Любимая…

– Гм… Суд удаляется на совещание… Пойду прогуляюсь, – пробормотал Конан и выскользнул из шатра, стараясь быть как можно незаметнее.

…Когда спустя довольно долгое время он вернулся, то застал одноглазого мага на прежнем месте и в прежней позе. Иллирет испарилась.

– Ну? – весьма невежливо рыкнул киммериец. – Опять поссорились?

Хасти поднял голову, и от блаженного выражения, разлитом на обычно суровом и неприветливом лице мага, Конан на мгновение опешил. Потом понял.

– Не перестаю тебе удивляться, варвар, – негромко сказал магик. – И с ужасом думаю о том дне, когда ты стребуешь с меня все мои неоплатные долги. За сегодняшнее прибавь еще одно желание. Чего хочешь – вечную жизнь? Алмаз величиной с голову слона?.. Только скажи.

– А что, ты и вечную жизнь можешь? – хмыкнул киммериец.

– Не могу. Это я для примера.

– Долги твои тебе прощаю, спи спокойно, – довольно ухмыльнулся Конан. – А желание мое таково: сделай одолжение, сыщи мне некоего Коннахара. Где мальчишку демоны носят?..

Разыскивать Коннахара по землям Школы, впрочем, не потребовалось – он объявился сам. Спустя четверть колокола в глубине хозяйского дома послышался мелодичный перезвон. Странный звук повторялся снова и снова, и наконец Конан вспомнил: так звонит невидимый колокол у ворот, возвещая, что в «Сломанный меч» пожаловали гости. А затем в королевский шатер просунулась голова Коннахара – на лице написана тревога:

– Отец, похоже, у нас неприятности. Тот гуль, что обещал привезти выкуп, вернулся. И не один. Под воротами целый отряд.

ЧАСТЬ 5. МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ

Глава первая. Правда и ложь

15 – 18 день Второй Летней луны.

Для хорошего знающего Забытые Леса путника, к тому же едущего верхом, дорога от озера Синрет до пещер, носивших имя Двергских Штолен, отнимет от силы день – выехав утром, доберешься к вечеру. Но Хеллиду еще в самом начале пути пришлось сделать изрядного крюка, дабы заглянуть в Эспли, разжившись там лошадью и некоторыми запасами для краткого путешествия. Упущенное время бывший подручный Блейри собирался наверстать, продолжив путь ночью, но позаимствованный конек напрочь отказался сломя голову нестись в темноте через незнакомый лес, и Хеллиду поневоле пришлось остановиться на ночевку.

Все это время рабириец был занят только одним – думал, прикидывал так и эдак, пытаясь отыскать выход и не в силах найти его. В предчувствии именно такой безнадежной ситуации Князь заставил своего подручного дать клятву верности. Тогда Хеллид пообещал любой ценой вытащить Блейри из когтистых лап судьбы, но теперь начал сомневаться, что ему это удастся. Если бы в «Сломанном мече» оставались только люди… Их мало, меньше десятка, они ранены и обессилены, с ними можно справиться. Но рядом с Детьми Дня – одноглазый колдун. Первое, что они сделают – выпустят его на свободу. Если бы Раона успела перерезать ему глотку или смогла подчинить себе… Глупая надежда. Раона Авинсаль больше корчила из себя колдунью, чем на самом деле являлась таковой. Почему-то Хеллиду упорно казалось, что безумной гульки больше нет на свете, и загадочный столб пламени над лесом как-то связан с ее кончиной.

Значит, придется пока сыграть по правилам людей. Судьба развенчанного Князя Лесов целиком и полностью зависит от него, Хеллида. Должно быть, сами Лесные Хранители нашептали ему в тот злосчастный вечер в Малийли мысль о том, что не стоит избавляться от выполнившего свою обязанность Лайвела. За три минувших седмицы да Греттайро так и не спросил у своей правой руки, что стряслось со старым Хранителем – то ли узнал сам, заглянув в мысли подчиненного, то ли это его не слишком занимало.

Прочие обитатели Лесов довольствовались слухом о смерти Лайвела, однако бывший управляющий Драго отнюдь не пребывал за Гранью.

Хеллид укрыл его в опустевших Двергских Штольнях, поручив охрану двоим дуэргар, входившим в шайку, некогда навестившую Мессантию. В их обязанности входило денно и нощно не спускать глаз с подопечного, обеспечивать его всем необходимым, время от времени присылая Хеллиду весточки с новостями. Из новостей следовало, что Хранитель не пытается бежать, не ведет разговоров с караульными, зато, пребывая в сумрачном состоянии ума и духа, уже дважды пробовал наложить на себя руки. В конце концов разозлившиеся стражи, едва не утратившие пленника, пригрозили держать его связанным либо прикованным к стене. Угроза подействовала: больше таких выходок не повторялось.

И вот, остановив лошадь утром 16 дня Второй летней луны у склона холма, скрывавшего вход в подземный лабиринт, Хеллид выяснил, что его приказания по-прежнему выполняются в точности. Никаких следов присутствия живых существ, тишина да шелест осинового мелколесья. Скрывавшиеся в пещерах рабирийцы объявились только после условного оклика, с заметным оживлением выслушав новость о том, что их скучная служба, кажется, подошла к концу. Но прежде нужно выполнить еще пару заданий: во-первых, сопроводить старого Хранителя к колдовской школе у озера Синрет; во-вторых, отвезти туда же некий предмет…

Местонахождение отлитого из бронзы сундучка, неожиданно тяжелого для столь небольшой вещи, Хеллид запомнил накрепко. Почти три седмицы назад они с Блейри, пыхтя и вполголоса переругиваясь, оттащили зловещую вещицу в одно из дальних ответвлений пещеры, выкопав для нее яму в песчаном полу. Вместо надгробия да Греттайро, ухмыляясь, сложил горку из приметных светлых камней.

Теперь бесформенный сверток извлекли наружу, спустили вниз по склону и навьючили на спину одной из лошадей, пасшихся в укромной ложбине неподалеку от Штолен. Убедившись, что драгоценный груз надежно размещен на спине животного, Хеллид вернулся, дабы забрать вторую долю своего выкупа за жизнь Блейри.

Лайвела содержали в маленькой келье, вход в которую перегораживала собранная из тонких жердин решетка. Как и требовал Хеллид, пленника снабдили всем необходимым для жизни: топчаном, колченогим столом и даже масляной лампой. Завидев у входа в пещеру новое лицо и признав его, старый Хранитель не выказал ни страха, ни удивления. Хеллид на его месте хоть немного, а струхнул бы – вдруг гость прибыл сюда с приказом избавиться от живого напоминания о временах правления Драго? Лайвел ничего не спросил, а Хеллид ничего ему не сказал, единственно осведомившись: в состоянии ли управляющий покойного Князя забраться в седло и проделать дневной перегон?

Ответом послужил молчаливый кивок. Решетку отодвинули, и седой рабириец в черной одежде получил наконец возможность выйти из заточения.

Довольно скоро выяснилось, что Хранитель переоценил собственные силы. На лошади – хотя ему подобрали самую смирную – он держался еле-еле, постоянно сползая набок и вынуждая спутников к частым остановкам. Дневной свет поначалу едва не ослепил его, свежий воздух вызывал долгий приступ одышки, и Хеллид в который раз мысленно выругал стрегию – если бы она обращалась со стариком более бережно, они сейчас избежали бы многих хлопот. Спутники предлагали поступить проще: накрепко привязать Лайвела к седлу и гнать во весь опор. Авось, дотянет до озера, а там отлежится. Поступить так Хеллид не рискнул, опасаясь доставить в «Сломанный меч» не живое существо, но труп, и отряд продолжил свое неспешное странствие.

…Берега Синрета медленно, но неуклонно приближались, а правая рука Князя Блейри по-прежнему не мог отыскать ответа на вопрос: как вырвать да Греттайро у людей, не отдавая им ни Венца, ни Вместилища Мудрости? Как вернуть утраченное? Неужели ему придется смириться перед каким-то варварским правителем? Хеллида не слишком интересовали причины, приведшие к столь печальному положению дел, он предпочитал думать о том, как справиться с последствиями.

И прихотливая судьба, похоже, решила даровать ему последнюю возможность проявить себя.

Подарок Небес встретился Хеллиду, его подопечному и сопровождающим на пустынной лесной дороге, соединяющей Синрет и Найолу, около третьего дневного колокола 18 дня Второй летней луны. Дар имел довольно грозный и внушительный облик двух десятков всадников, двигавшихся в направлении полуденного восхода. Отсутствие Князя и какого-либо командования в течение уже почти седмицы потихоньку начинало вносить определенное смятение в ряды рабирийского ополчения, назначенного оберегать бывшую границу Забытого Края. После падения Вуали Мрака на рубеже с Зингарой появилось множество вооруженных людей, продвигающихся вглубь Холмов. Попытки местных обитателей задержать их пока оказывались бесполезными. Рабирийцы отступали, укрываясь в Лесах, знакомых до последней тропки, отправляя гонцов с паническими сообщениями к Князю и не получая никакого ответа.

Вдобавок в последние три дня случилось что-то странное: многим из ополченцев начало казаться, будто в их мыслях возникла опустошенность – пугающая и приятная одновременно. «Как выйти из душного помещения на свежий воздух», – большинство для описания своего состояния использовало именно такой образ.

Опустошенность сменилась тягой к действию: осмысленному, направляемому не приказами извне, но собственной волей и разумом. Иногда это приводило к объединению разрозненных групп лесных стрелков в отряды, действующие на свой страх и риск.

Именно такой вольный отряд шел к зингарской границе, намереваясь по дороге расшириться за счет новых соратников и попытаться избавить Рабиры хоть от какого-то количества завоевателей. Хеллид и его спутники только выбрались с тропы на тракт, вынужденные сделать очередной краткий привал, когда ветер донес сперва приближающуюся частую дробь множества копыт, а затем из-за поворота появилась голова разъезда, идущего крупной рысью. Кавалерии у нас всего ничего, вспомнилось Хеллиду, набирали мы туда лучших из лучших и сберегали на крайний случай. Поди ж ты, как сошлось одно к одному – тут тебе и случай самый что ни на есть крайний, и отборная гвардия… повезло. Откуда-то рабирийцы раздобыли даже знамя, правда, не поднятое Блейри зеленое полотнище с перекрестьем двух сабельных лезвий, а прежнее, лазурно-серебряное, с башней и единорогом.

В иное время это обстоятельство заставило бы Хеллида насторожиться. Теперь же его голова была занята иными заботами.

При виде четырех одиноких соотечественников, разбивших у обочины свой маленький лагерь, всадники один за другим осадили коней. Вполголоса Хеллид прошипел своим, чтобы помалкивали, а самое главное – не позволяли без нужды открывать рот Лайвелу. Мысль, ясная и четкая, как полуночная зарница, пришла ниоткуда, затрепетав попавшей в цель стрелой, и Хеллид резким тоном бросил ближайшему воину:

– Старшего ко мне, живо!..

– Это кто здесь такой нетерпеливый? – откликнулся чей-то спокойный голос. Промеж расступившихся в стороны воителей проехал на чалой лошади всадник – жилистый, будто из веревок скрученный рабириец годами немногим старше самого Хеллида, в видавшем виды кожаном нагруднике и, редкое дело среди лесных стрелков, с длинным прямым мечом в заплечных ножнах. Узкое костистое лицо показалось подручному Блейри смутно знакомым, что и подтвердилось спустя мгновение.

Спешившись, рабириец коротко кивнул в знак приветствия и заговорил, растягивая слова, отчего в его голосе Хеллиду почудилась скрытая насмешка:

– Если не ошибаюсь, тебя зовут Хеллид. Ты – один из свиты Князя, не так ли? Я видел тебя на церемонии в Малийли. Мое имя Йестиг из рода Уэльва, и если тебе нужен старший над этими молодцами, так он перед тобой. Вообще-то в этих местах небезопасно, брат. Кругом полно зингарских разъездов, а они в последнее время сперва стреляют, а уж потом спрашивают подорожную…

– Ты и твой отряд пойдете со мной, – пропустив мимо ушей упоминание о близком присутствии человеческой армии, перебил Хеллид. – Сейчас мы свернем лагерь и отправимся дальше, – подумав, что не помешает добавить грядущему предприятию толику значительности, он веско присовокупил: – Вам повезло. Сегодняшней ночью вы сразитесь во имя спасения жизни и свободы вашего Князя с подлыми захватчиками.

Седмицу тому назад именем Князя Хеллид мог повести восторженных гулей на штурм Золотой Башни. Сегодня магический титул почему-то не подействовал. Вместо беспрекословного и немедленного подчинения Йестиг Уэльва задумчиво поскреб острый подбородок и сообщил, на мгновение повергнув Хеллида в состояние, близкое к столбняку:

– Хотел бы я знать, где был Князь, когда мы слали ему депешу за депешей, нуждаясь в помощи… Конечно, мы по-прежнему верны ему… хотя теперь у нас свои планы, ничуть не менее важные… Но раз речь идет о его жизни и свободе… Говори, я слушаю тебя.

Хеллид уже собирался выдать самоуверенному отпрыску семьи Уэльва все, что он думает о беспримерной наглости юнцов, осмеливающихся задавать никчемные вопросы ближайшему из присных Блейри да Греттайро, но вовремя одумался. Ему позарез нужны два десятка лучников, стоящих за спиной Йестига, и, хотя они ведут себя совсем не так, как подобает преданным воинам армии Князя Лесов, он должен найти способ привести их к Синрету. Ссора – не лучшее средство, а заслуженное возмездие может и потерпеть. Они не подчиняются приказу одного из соратников Князя, хотя подтверждают свою верность Венцу? Хорошо, тогда он угостит их правдоподобной историей. Умение выдумывать никогда не было его сильной стороной, но сейчас, когда разум Хеллида обострился сознанием близкой опасности, он ощутил нечто, похожее на вдохновение.

***

– Ваши и другие просьбы о помощи оставались без ответа, потому что Князь не имел возможности этого сделать, – со всей доступной ему убедительностью начал Хеллид, обращаясь как к Йестигу, так и к его спутникам – некоторые из них также спешились, подойдя ближе. – Мне тяжело об этом говорить, но он… Он в плену.

– Князь? В плену? – тихо ахнул кто-то из подчиненных Уэльвы из-за спины своего командира. – Но как…

– Тихо, – не оборачиваясь и не повышая голоса, бросил Йестиг. Разговорчивый немедленно смолк – похоже, авторитет в своей команде у Йестига был нешуточный. – Кто же пленил Князя?

Цепкий взгляд выцветших серых глаз Уэльвы не отрывался от лица собеседника.

– Люди, – напустив на себя скорбный вид, ответствовал Хеллид. – В Лесах никто об этом не знал, но Князь намеревался переговорить с правителем людского королевства Аквилония. Вы же наверняка слышали: в начале лета где-то на наших землях потерялся аквилонский принц. Его отец приехал разыскивать своего ребенка.

– Аквилонец? Ты имеешь в виду этого варвара, что последние лет двадцать правит Троном Льва? – озадачился Йестиг. – До нас доходили слухи о потерявшемся мальчике, но я и предположить не мог, чтобы человеческий правитель отважился приехать в Рабиры. И что же?

– Они встретились, но аквилонские предатели вероломно…

– Где это случилось? – перебил Йестиг.

Хеллид с трудом сдержал гнев. «Если бы твоя помощь не была мне столь необходима, Йестиг из рода Уэльва, – подумал он, – за свои несносные манеры ты бы уже давно лишился языка. Возможно, это тебя еще ожидает…»

Пока же он ответил вполне мирно:

– В магической школе «Сломанный меч» на берегах озера Синрет.

– Ближе места не нашли… – недоуменно буркнул Уэльва. – Что же там произошло?

– Предательство, конечно – на что еще способны люди? Они нарушили условия мирных переговоров и схватили Князя. Уже не в первый раз – вот и Драго тоже…

– Да, именно. Поэтому мне странно, что новый правитель Лесов попался на ту же приманку, что и прежний… А что же охрана? А сам Князь? Я видел, что он умеет. Хотел бы я посмотреть на человека, способного одолеть его в поединке… Эй, погоди-ка! Сколько же тогда воинов было с Князем – и сколько с Аквилонцем? И кстати, сколько людей там осталось сейчас?

Когда до Хеллида дошел скрытый подвох, содержащийся в совершенно невинном и простом с виду вопросе, он ощутил легкую панику. А в самом деле, сколько?! Ответить – «много»? Вояки могут не захотеть следовать за ним или с лучшими намерениями предложат приискать подкрепления. Драгоценное время уйдет на никчемные проволочки. И потом, они же все равно увидят своими глазами, сколько там человек на самом деле… Если же сказать «мало», возникнет закономерное подозрение: каким мрачным чудом малое людское воинство смогло одержать верх над Блейри да Греттайро, слывшим в Лесах непобедимым, и его охраной?..

– Мы защищались, – брякнул Хеллид. Его уверенность начала утекать, словно песок сквозь пальцы. – Убили многих людей, там было настоящее сражение, и… и Князь велел нам сложить оружие, дабы не губить понапрасну жизни своих подданных.

Померещилось, или сидевший на пеньке Лайвел еле слышно хмыкнул себе под нос? Нет, показалось. Старик хранит молчание, как ему и было велено. Йестиг уже несколько раз удивленно косился на дряхлого рабирийца, но пока не задал относительно его личности никаких вопросов.

– Во как, – крякнул Уэльва, озадаченно приподняв бровь. Его спутники негромко зашумели. Теперь спешилась большая часть конного отряда, обступив собеседников. – Вы убили многих, но осталось еще больше? Получается, аквилонцы задавили вас числом? Сколько ж тогда народу притащил с собой варвар – легион, что ли? И Князь сам сдался на их милость? Ничего не понимаю… Ну хорошо. Тогда ответь мне, во имя всех духов-покровителей: если Князь сидит в застенке, а его охрана перебита, какого рожна ты, его правая рука, жив и на свободе?

– Меня выпустили, – Хеллид взмок. По части плетения небылиц, как он теперь понимал, ему до Блейри было далеко… Проклятье! За последние дни он напрочь позабыл, сколь непоколебимо логичны бывают его соотечественники, когда их разум не затмевается сладким дурманом Венца. – Я должен был привезти выкуп за жизнь Князя. Но, увидев вас, решил…

– Чем дальше, тем страньше, – хмыкнул Йестиг. – Выкуп? Аквилонскому-то королю? Ничего себе… Ну и где он, выкуп? Что-то не вижу я при вас телег с мешками…

– Наш выкуп имеет… э-э… своеобразный вид, – вывернулся гуль, уже сожалея о намерении привлечь на свою сторону случайно встреченный разъезд. – И мы вполне способны доставить его сами. Я передумал. Пожалуй, будет лучше, если вы поедете своей дорогой. Мы справимся сами.

– Так сколько людей засело в «Сломанном мече», ты сказал? – внезапно спросили из-за плеча Йестига.

Не успевший подумать над ответом Хеллид выпалил правду:

– Около десятка, – удивленный ропот был ему ответом. – Но вам ни в коем случае не стоит туда соваться, на их стороне одноглазый колдун! – запоздало и совершенно некстати добавил он, решив припугнуть рабирийцев упоминанием о магике.

Пугаться столпившиеся вокруг стрелки не стали. Однако изумились так, будто на их глазах вдруг заговорила лошадь – загомонив все разом:

– Одноглазый в Рабирах?! Воистину добрая весть!

– Но откуда он взялся, во имя Темного Творения?!

– Да, но если он самолично там был, то я не понимаю…

– Молчать! – гаркнул Уэльва. На сей раз ему пришлось сильно повысить голос, чтобы добиться относительной тишины. – Что ты несешь, парень? Одноглазый был в «Сломанном мече» и допустил побоище на землях собственной школы? И к тому же содействовал пленению Князя? Одно из двух: либо ты вконец спятил, либо, клянусь Предвечным, врешь похлеще пьяного матроса!

– Люди его подкупили… – ничего лучшего Хеллиду придумать не удалось.

– Ты что, лотоса обкурился? Чем подкупили?! – откровенно заржал Йестиг.

– Я знаю, знаю, чем! – громко встрял неугомонный шутник за спиной старшины. – Аквилонец пообещал ему коронный патент на занятия некромагией! Я сам слышал, Хасти однажды жаловался: уж так ему нравится воскрешать покойников, да вечно с погостов прогоняют!

– Мийон, заткнись, – под общий хохот бросил Уэльва и вновь обратился к Хеллиду: – Ну ты и заврался, брат… В человеческих королевствах вряд ли сыщется что-то, обещанием чего можно прельстить Хасти. И потом, его присутствие в Синрете меняет все. Хасти всегда был совестью и справедливостью Рабиров. Он не позволил бы никакого безобразия, сколько бы людей не околачивалось рядом.

– Пока мы здесь препираемся, Князя, может быть… – сделал последнюю отчаянную попытку Хеллид, но Йестиг вновь резко оборвал его речь:

– Нет уж, теперь помолчи и послушай! Значит, по твоим словам, десять человек во главе с аквилонским королем и Хасти Одноглазым проходят сквозь Леса так, что об этом не знает ни одна живая душа. Они встречаются с нашим Князем и не то вероломно захватывают его силой, не то он сдается им добровольно. Ты говоришь о нешуточном сражении, но сразу же выясняется, что на стороне людей одноглазый маг. Требуешь, чтобы мы немедленно отправлялись освобождать Князя, потом играешь отбой. Да еще люди хотят получить некий выкуп, причем и речи не идет о единственном предмете, ценном для людского правителя – о его пропавшем наследнике! Ты якобы везешь этот выкуп в Синрет – в сопровождении всего двух спутников и Хранителя, о котором, кстати, прошел слух, будто он умер… Ну, ты сам-то себе веришь?

– Йестиг, позволь мне объяснить… – снова завел Хеллид, затравленно озираясь – нет, никакой возможности для бегства… два десятка верховых, не уйти… Йестиг повелительным жестом вскинул ладонь:

– Ты уже наобъяснял, довольно! Поступим иначе. Я обращаюсь к уважаемому Хранителю Венца, – Уэльва сопроводил свои слова почтительным поясным поклоном, – он отчего-то молчит, хотя одно его слово может решить наш спор… Скажите, Хранитель, выслушанная нами история правдива? Зачем вы едете в Синрет? Вы делаете это добровольно или…

«Он узнал Лайвела, – обреченно подумал Хеллид. – Узнал с самого начала. Темное Творение, я в самом деле запутался… Лучше бы они проехали мимо. Может, они стали такими дерзкими, потому что Блейри утратил возможность управлять силой Венца? Управлять Рабирами и волей их жителей? Да, наверняка из-за этого. Почему я сразу не подумал?..»

Лайвел, на протяжении всего сумбурного разговора неподвижно сидевший на своем пеньке и хранивший молчание, поднял голову, подслеповато оглядев обочину лесного тракта, рассыпавшийся конный отряд и своих сторожей.

– Зачем мы едем в колдовскую школу – то мне неведомо, – в скрипучем голосе старого рабирийца почему-то появилось мрачное, довольное ехидство. Очевидно, он уже понял, в какую ловушку неосмотрительно загнал себя Хеллид, но не торопился обличать его перед лицом случайных встречных, опасаясь стремительных кинжалов дуэргар. Теперь же можно было говорить в открытую: в присутствии недружелюбно настроенных лесных стрелков двое хеллидовых подручных не посмели бы лишний раз шевельнуться без крайней нужды, не говоря уж о том, чтобы причинить вред почтенному старику. – Говоря по чести, до сей поры я вообще не знал, куда мы направляемся. И историю о пленении и выкупе, молодой Уэльва, я слышу впервые. Зато я в точности знаю другое: тот, кого вы считаете своим Князем и на кого надеетесь – гнусный вор и самозванец.

Последние слова хлестнули, как удар бича. Болтовня среди стрелков затихла. Йестиг невольно стиснул кулаки и метнул в Хеллида острый взгляд, а тот почувствовал, как под ним разверзается земля. Единственное, на что достало его смекалки – на жалкие уверения, якобы Хранитель Лайвел после Грозы слегка не в себе и частенько изрекает безумные вещи. Впрочем, он сам понимал, насколько беспомощны его доводы. Йестиг только скривился и сплюнул. Стрелки возмущенно загудели, придвигаясь, а Лайвел, услышав поклеп, улыбнулся с отрешенным видом далекого от мирских склок создания.

– Я решил. Мы едем в «Сломанный меч». Все вместе, – непререкаемо заявил Уэльва. – От этой истории за лигу несет тухлятиной, и что-то мне подсказывает, что еще больше дерьмовых открытий нас ждет в магической школе. Молись духам-покровителям, Хеллид, чтобы я оказался неправ, иначе… Э, а ну-ка брось это! Даже не пытайся, понял? Оружие сдать! Обыщите их как следует, парни, и на-конь – да помогите уважаемому Хранителю…

Пока лесные стрелки быстро и умело охлопывали его снаряжение, извлекая все припрятанное оружие, Хеллид стоял неподвижно, глядя перед собой пустыми глазами, не в силах поверить в случившееся. Так же молча он забрался в седло, заняв отведенное ему место в середине разъезда и рысью пустил лошадь навстречу приближающимся с каждым мгновениям воротам, украшенным деревянным гербом с изображением сломанного клинка.

***

Тяжелые створки в медных украшениях между витых столбов, навес, петляющая между стволами сосен плетеная изгородь… День склонился к закату, и порхающие над оградой колдовские золотые и алые искры различались особенно отчетливо, напоминая рой жуков-светляков. От бронзового кольца на левом столбе по-прежнему тянулась вверх растворяющаяся в воздухе цепочка. Один из подчиненных Йестига дернул за нее, вдалеке призывно и мелодично зазвякал колокольчик.

С десяток ударов сердца ничего не происходило, потом над верхним краем ворот мелькнула чья-то макушка. Неизвестный – с виду не уроженец Рабиров, но человек – вытаращился на расположившуюся полукругом под воротами конницу. Уэльва заранее потребовал от рабирийцев вести себя по возможности мирно, а то засевшие за оградой люди, не разобравшись, вполне могут обстрелять приехавших из арбалетов. Угрюмого Хеллида заставили спешиться и вытолкнули вперед, чтобы караульщики на воротах сразу его заметили.

Не ожидавший появления большого отряда сторож сперва малость струхнул, затем впал в удивление. Новоприбывшие не пытались штурмовать ворота или пристрелить дозорного. Подъехали, дали о себе знать, как обычные гости, и теперь ждали ответа караульного. Поколебавшись еще немного, человек решился подать голос, и из-за стены долетело:

– Это ты должен был доставить выкуп? Но ты сулился приехать один! Кто это с тобой?

– Если он и нарушил обещание, то не по своей вине, – крикнул в ответ Йестиг. – Мы встретили его на дороге и решили проводить… уж больно занимательные истории он нам плел. Скажи, Хасти Одноглазый в Синрете? Я хотел бы увидеть его и спросить кое о чем.

– Он тут, – поразмыслив, откликнулся караульный. – Но мне придется сходить за ним. Обождете, ладно? Я быстро.

Обещанное «быстро» растянулось на половину колокола. Стрелки негромко переговаривались, Лайвел ожившим памятником самому себе восседал на спине лошади – после краткой речи он вновь замкнулся в молчании, посчитав, что сказанного вполне довольно. Хеллид исчерпал все известные ему проклятия и просто ждал, уже ни на что не надеясь. Наконец за воротами послышались приближающиеся и спорящие голоса, и над площадкой для караульных неспешно воздвигся некий долговязый силуэт, безошибочно узнаваемый большей частью обитателей Рабиров. Немного помешкав, к нему присоединился могучего сложения седой мужчина из рода людей. Гигант бормотал себе под нос нечто неразборчивое и наверняка нелестное для окружающих, и двигался как-то неуклюже, точно недавно получил серьезную рану и теперь опасался ее повредить. Прочие люди рассыпались вдоль ограды – сквозь переплетения прутьев иногда можно было заметить их торопливые перебежки.

Невозмутимо оглядев единственным глазом воинственное сборище под воротами его собственной школы, Хасти наклонился вперед, во всеуслышание заявив:

– Двоих из вас мы ждали, прочих – нет. Почтенный Лайвел, рад видеть тебя в относительном добром здравии. Сожалею, сегодня из меня не выйдет гостеприимного хозяина – пока не выяснится, с какими намерениями сюда явились твои спутники. Кто-то хотел говорить со мной? Слушаю, только излагайте покороче.

Чалая кобыла, повинуясь движению поводьев, стронулась с места. Йестиг не стал спрыгивать не землю: в конце концов, разговаривать со стоящим на довольно высокой стене человеком легче всаднику, нежели пешему – иначе придется все время задирать голову. Он назвался, и Хеллид услышал пересказ собственной выдумки, со стороны и впрямь выглядевшей шитыми белыми нитками. Уже на середине повествования аквилонский король, спутник Хасти, попытался вмешаться, высказав свою точку зрения на события трехдневной давности. Резким жестом чародей убедил его пока хранить молчание.

– …иного способа отличить ложь от правды я не видел, и мы отправились вместе с ними, – закончил Уэльва. – Мы не желаем зла людям, находящимся в Школе – если только они не попытаются причинить вред нам. Кстати, я прав – перед нами правитель людского королевства Аквилония? Вы отыскали своего сына?

– «Да» на оба вопроса, – буркнул варвар. Вспыхнувшие поначалу опасения, что удравший подручный безумного князька таки приволок с собой подмогу и намерен учинить захват магической школы, пока не оправдывались. Хасти уверял, будто не чует беды, былые кровопийцы смирно топтались под стеной, а рассказанная их старшим история… Да уж, такую можно придумать только от отчаяния. Чего не натворишь, пытаясь выполнить данную клятву – это король Трона Льва отлично знал по себе.

– Оч-чень познавательно, – протянул Одноглазый. – Я бы сказал, весьма и весьма… Не слишком-то честная игра, Хеллид. Понимаю, тебе очень хотелось обвести нас вокруг пальца. Ладно, одну часть обещанного выкупа я вижу, где вторая?

– В чем же состоял этот загадочный выкуп? – не удержался от вопроса Йестиг. – Я спрашивал, но так и не получил точного ответа.

– Хеллид предложил обменять жизнь Князя на жизнь Хранителя и Анум Недиль, – как ни в чем ни бывало растолковал магик. Йестиг утратил дар речи. Внизу повисло растерянное молчание, стрелки недоуменно переглядывались между собой, и, наконец, чей-то обескураженный голос медленно произнес:

– Как – Анум Недиль?.. Он же находится у людей. Они похитили Вместилище Мудрости сразу после Грозы и увезли за Алиману. Мы своими ушами это слышали, от Князя, на коронации в Малийли!

– И какие бессовестные злодеи похитили сокровище Лесов, Князь вам тоже сказал? – с ноткой сочувствия вопросил Хасти. Откликнулись сразу несколько рабирийцев:

– Говорил, да… Пуантенцы с помощью сына Драго, Рейенира… В обмен на часть земель, когда люди захватят Леса…

– Ты как, по-прежнему хочешь отпустить этого Блейри? – вполголоса осведомился Конан. – Ну ты посмотри, до чего предприимчивая скотина… Всем и каждому умудрился прицепить на спину по дохлой псине. Даже Рейе приплел!

– Жаль вас разочаровывать, но ничего подобного не было, – отчеканил Одноглазый. – Подтверждение моим словам должно лежать в одном из седельных мешков Хеллида – если он в самом деле прибыл сюда с намерением спасти шкуру своего господина.

– Обыскать, – бросил в сторону Уэльва. Перетряхивание небогатого скарба Хеллида и его спутников оставило бывшего помощника Блейри безразличным, хотя бывшие с ним дуэргар попытались воспрепятствовать такому обращению. В итоге их обоих стащили с лошадей, причем в слегка помятом и потрепанном виде. С десяток рук развернуло многочисленные слои холста на тяжелом бесформенном свертке. Йестиг сунулся приподнять литую бронзовую крышку, выпустив наружу отблеск тусклого медового сияния, и немедля уронил ее обратно, подведя итог энергическим высказыванием:

– Вот дерьмо! Так и знал, без новых гадостей не обойдется! Ну-ка держите эту троицу, да покрепче, а то еще с перепугу кинутся удирать, лови их потом…

Краткая суматоха завершилась тем, что в Хеллида и его спутников вцепилось по меньшей мере трое-четверо стрелков, лишив не только призрачной возможности к бегству, но не позволяя сделать даже шага в сторону. Уэльва, изрядно запутавшийся в противоречивых и внезапно меняющихся новостях, встал около ларца с сокровищем, в его уверенном и насмешливом прежде голосе слышалось тщательно скрываемое отчаяние:

– Так что здесь произошло, в конце-то концов?! Это – выкуп? Хасти, Князь и в самом деле заточен в Школе? Мы можем с ним встретиться? Пусть он…

– Полюбоваться на своего Князя вы можете, причем очень скоро, – кивнул магик и, отступив на шаг назад, негромко скомандовал стоявшим внизу пуантенцам: – Отпирайте ворота. В конце концов, негоже держать гостей за оградой. Конан, я знаю, что делаю. Этот отряд станет первым, кто узнает правду и разнесет ее по всему Забытому Краю. А вот поговорить с Блейри да Греттайро вам вряд ли удастся, – эта фраза уже относилась к Йестигу и его стрелкам. – Нет, он жив и почти что цел, но ему вряд ли суждено и далее править Лесами. Он теперь изрядно смахивает на растение. Такое тихое и полностью лишенное рассудка. Причем винить в случившемся ему некого, кроме самого себя. Немногим, знаете ли, удается остаться бодрыми и здоровыми после круга моррет и поединка Сил…

Тяга Хасти к неожиданным и броским известиям сказалась и здесь: самую потрясающую новость он старательно приберег напоследок. Уэльва – да и не он один – вздрогнули, как от внезапного порыва ледяного ветра. Тяжелые створки тем временем медленно расходились в стороны, открывая доступ в пределы Школы.

– Какой моррет? – непонимающе затряс головой Йестиг. – В любопытные же времена нам довелось жить… Последний моррет, о котором я знаю, случился лет сто тому. Из круга тогда никто не вышел живым. Князь вызвал кого-то на моррет? Зачем?

– Не он, а его, – кратко, хотя и маловразумительно растолковал аквилонский король, примериваясь, как бы половчее спуститься по шаткой лестнице, прислоненной к краю площадки. Вереница в два десятка всадников медленно втягивалась в открытые ворота «Сломанного меча», проскочивший впереди своих лучников Йестиг Уэльва бросился к Хасти, повторяя свой вопрос: – Зачем Князю понадобилось вызывать кого-то на суд богов? И кого?

– Разумеется, Блейри никого не вызывал, – с усталым вздохом проговорил чародей. – Я при этом не присутствовал, к сожалению. Могу только пересказать слова очевидцев. Вашего Князя обвинили в узурпаторстве и незаконном владении Венцом Лесов. Вызов бросили Иламна Элтанар, бывший герольд Драго, и Рейенир Морадо да Кадена, сын покойного Князя. Иламна погибла. Рейе победил.

Какое-то время Йестиг молча осознавал услышанное, шагая по песчаной дорожке вслед за Хасти и ведя в поводу свою чалую лошадь. Наконец ему удалось облечь безмерное удивление в слова:

– Но в таком случае, где сам Рейе? Он здесь? Ранен? Или уехал? И почему Князь… то есть Блейри остался в живых, если он побежден?

– Традиции моррет были нарушены. Рейе удалился от нас за Грань, а Блейри потерял разум, – холодно процедил Одноглазый. – Мой друг Конан Аквилонский вот уже третий день подряд твердит о том, что бывший Князь Лесов заслуживает казни. Я же настаиваю на совершении обмена. Хеллид получит то, за чем он приехал – а дальше вы вольны поступать с ним и да Греттайро так, как сочтете нужным. Если приговорите их к смерти – я не буду вмешиваться.

– Рейе умер? – из всей речи магика Уэльву по-настоящему опечалила только эта новость. – Я… Мы когда-то были друзьями… Пока ему не вздумалось перебраться в Кордаву. Значит, сплетни, якобы Рейенир пытался с помощью людей избавиться от собственного отца, завладеть Венцом и присоединить Рабиры к Зингаре – это тоже ложь? Умом я понимал: это не может быть правдой. Но почему-то верил…

– Ложь от первого до последнего слова, – кивнул Хасти. Рабириец замолчал и более о подробностях случившегося в «Сломанном мече» не расспрашивал, видимо, придя к некоему решению. Только уточнил, не будет ли Хасти против размещения отряда в Школе и могут ли они оказать какую-нибудь помощь? Скажем, выделить десяток стрелков для сопровождения аквилонского правителя и его людей к границе Рабиров – если те в ближайшее время намерены покинуть Забытые Леса и вернуться в свою страну.

…Когда открылась скрипучая дверь в железной оковке, выяснилось: единственный невольный обитатель капища Лесных Хранителей никуда не делся с отведенного ему места и его внешний облик не претерпел никаких заметных изменений. Блейри да Греттайро лежал на алтарном возвышении, уставив мертвенно пустые глаза в оштукатуренный потолок. Требовалось очень долго простоять рядом – борясь при этом с неприятным ощущением соседства извлеченного из гроба мертвеца, – чтобы уловить тот краткий миг, когда он вроде бы втягивал в себя крохотный глоток воздуха. Раны, нанесенные Князю в круге моррет, не затянулись, но и не кровоточили, как у обычного человека, оставшись глубокими темно-красными порезами. Удирая с берегов Синрета, Хеллид толком не разглядел, во что превратился былой Князь Лесов, и теперь перевел недоумевающий взгляд с бесчувственного тела в изодранной черной одежде на стоявшего снаружи Хасти.

– Люди обещали вернуть его живым, – не очень уверенно заикнулся подручный Блейри, понимая, что любая его попытка спорить обречена. Несколькими удачными словами Одноглазый восстановил против Хеллида всех. Начни он возражать, и не получит ничего, но может запросто расстаться с жизнью. Анум Недиль теперь действительно перешел в руки к людям, так что какое им дело до выполнения весьма условного соглашения? Относительно участи двух своих спутников Хеллид даже не заговаривал, решив предоставить их своей собственной нелегкой судьбе. Пусть выкручиваются сами, если смогут.

– Он и есть живой, – нехотя буркнул магик. – Может, дней через десять или через луну он даже очнется. Решай быстрей: или ты его забираешь таким, как есть, или проваливаешь отсюда. Я могу оценить верность данной клятве, но выходки твоего Князя исчерпали мое терпение. Могу даже одолжить тебе повозку, только сгинь из Школы… и из Лесов тоже.

Желающих помочь перенести напоминающего покойника да Греттайро в подогнанную к порогу капища телегу, запряженную старым гнедым мерином, не сыскалось. Хеллид этого, конечно, не знал, но дареный возок был тем самым, в котором проделал долгий путь от Орволана до «Сломанного меча» сам чародей. Наконец бывший повелитель Забытых Земель очутился на присыпанном парой охапок сена дощатом днище повозки, сверху Хеллид накрыл его полотнищем старой холстины и повел безразличного ко всему мерина к воротам Школы. Встречавшиеся на пути люди брезгливо отворачивались, бормоча проклятия. Рабирийцы хранили молчание, но, судя по паре-тройке брошенных на него косых взглядов, Хеллид обреченно приготовился встретить за воротами все два десятка стрелков Йестига. Традиции вешать преступников в Лесном княжестве не было, но кто его знает, что взбредет в голову гулям, нахватавшимся у людей скверных привычек?

Однако на пыльной площадке за воротами «Сломанного меча» повозку ожидал только Йестиг Уэльва, и он пребывал в одиночестве. Смерив появившегося на дороге Хеллида ледяным взглядом, старшина лучников молча швырнул ему под ноги небольшой холщовый сверток. Падая, ткань развернулась, и дуэргар увидел блеск своих отобранных кинжалов.

– Даже не думай когда-нибудь показаться в Лесах, – прошипел Йестиг. – Ни ты, ни он. Вернетесь – умрете. Мои ребята предлагали покончить с вами прямо сейчас. Я сказал: «Нет, пусть убираются». Знаешь, почему? Убив вас, мы станем такими же, как твой безумный Князь и ты.

– Врешь, – неожиданно для самого себя выговорил Хеллид. Он нагнулся, подобрав кинжалы и, не глядя, бросил сверток в повозку. – Вы просто струхнули. Каждый из вас славил приход Князя Блейри. Теперь, когда его нет, вы перетрусили и готовы стелиться перед любым, кто окажется сильнее. Перед Зингарой, перед Аквилонцем, перед Хасти, наконец. Эй, Йестиг Уэльва, а если бы ты оказался на моем месте? Если бы ты служил Князю вернее прочих и обещал спасти его, что бы ни случилось? Каково бы тебе тогда пришлось, а? Я уеду, но вы – вы все! – не сможете забыть эти дни. Как вы были покорным испуганным стадом… И ты, такой отважный умник, тоже плелся в этом стаде и блеял, как все! – Хеллид не удержался и скрипуче захихикал.

Йестиг вскинул руку, собираясь отвесить Хеллиду полновесную затрещину, но марать руки не стал. Подручный Князя, продолжая смеяться, забрался на передок телеги, разобрал вожжи, причмокнул. Полусонный мерин фыркнул и неохотно затрусил вперед. Уэльва еще долго смотрел ему вслед, пока повозка не скрылась за поворотом дороги. Выражение лица у рабирийца было такое, словно это ему нанесли внезапный удар, а он не сумел достойно ответить. Наконец Йестиг пробормотал заковыристое проклятие, помянув Темное Творение, сплюнул в пыль и скрылся за воротами Школы. Створки за его спиной медленно и важно сомкнулись.

Глава вторая. Завоевание

1 – 19 день Второй летней луны.

Граница Зингары и Рабиров.

С исчезновением высившейся вдоль былого рабирийского рубежа Стены Мрака началось то, о чем сплетничали во всех тавернах и постоялых дворах вдоль побережья Хорота: копившиеся на границе зингарские сотни пришли в движение, неспешное и неостановимое.

Королева Золотой Башни и ее наиболее близкие советники в своих действиях руководствовались весьма простым соображением. Представьте, что на картах государства, коим вы благополучно правите вот уже второй десяток лет, внезапно появилось здоровенное «белое пятно». Чем оно заполнено: зловонным болотом, горами с возможными месторождениями золота или строевым лесом? Населено дикарями, приносящими жертву змееногому богу – или, может статься, там скрываются города последних потомков Кхарийской империи? Станет ли оно для короны источником немалого дохода – или не принесет ничего, кроме головной боли?

Посему тактика зингарцев была единственно возможной – офицеры пообразованнее называли ее «ползучей аннексией». Двухтысячная армия, разбитая на полусотни, просачивалась вдоль всей протяженности границы, следуя с полуденного заката на полуночный восход; следом двигалась резервная группировка в тысячу клинков и передвижной штаб, включающий в себя не только военачальников всех рангов, но и целый сонм столичных чиновников. Мелкие отряды обследовали каждую тропку, следуя четкому, раз и навсегда заведенному порядку. Ежели разведчики натыкались на любое поселение, даже хуторок в три двора, приписанный к отряду картограф немедля наносил его на карту, вестовые летели с донесением в передвижной штаб, сержант поднимал зингарский стяг, а полусотник давал команду стать в поселке гарнизоном. Местным жителям, буде таковые имелись, с выражением и громко зачитывался пергамент, именуемый «Ордонанс о временной власти Золотой Башни на земле бывшего княжества Рабирийского» – каковые «ордонансы» штабные писаря плодили десятками.

Что удивительно, продвижение вглубь таинственных Забытых Лесов поначалу шло достаточно гладко и бодро. Местные жители, правда, встречали новую власть с угрюмым фатализмом, и, заслушав «Ордонанс», молча расходились; синий стяг с золотой башней обходили, как зловонную лужу. Однако сопротивления не чинили и, если зингарским солдатам требовалась провизия либо посильная помощь, требуемое предоставляли – все так же молча и брезгливо отвернув лицо. За оружие никто не хватался – за полной физической невозможностью подобного действа: удивительным образом мужское население боеспособного возраста словно испарилось, зингарцы заставали в обнаруженных поселках одних женщин да малых детей, оставленных присматривать за хозяйством.

Наиболее проницательных вояк такое удивительное несообразие натолкнуло на естественное предположение, что кто-то где-то в сердце Забытых Лесов собирает под свою руку всех, способных держать оружие. Соответственно, в самом скором времени Королевство Зингарское рискует заполучить на новоприобретенных землях роскошную партизанскую войну на истощение – поди полови гуля в его родном лесу… Едва светлые головы в передвижном штабе армии «Рабиры» сообразили сей тревожный факт, в Золотую Башню немедленно полетел курьер с докладом.

Кордава откликнулась немедля – дальновидная Зингарка прекрасно понимала, что нет ничего нелепее власти, у которой земля горит под ногами, и предприняла все, чтобы не допустить возможного недовольства со стороны рабирийцев. Обратный нарочный доставил копию свежего указа королевы Чабелы, в коем зингарской армии на присоединенных землях строжайше воспрещалось применение силы иначе как для самообороны при вооруженном нападении. Вдобавок к высочайшему запрету штабным приказом не дозволялось проникать в строения, могущие оказаться капищами или храмами местной религии. Запрещалось также насильственно изымать у рабирийцев любые предметы, помимо провианта и фуража для войсковых нужд – заготовка последних двух допускалась, но все изъятое предписывалось оплачивать на месте, звонкой монетой из полковой казны и по ценам не ниже рыночных. Уличенных в попытках мародерства или неуважительном отношении к обитателям (в особенности обитательницам) Лесов грозились вешать на месте преступления без всякого суда, вне зависимости от чина и былых заслуг. И точно – уже на третий день передвигающаяся армия оставила за собой несколько виселиц. После этого воякам пришлось смириться с тем, что вокруг творится не обычная война, которая, как известно, списывает любые прегрешения, но нечто иное.

Наряду с этим отступать Чабела отнюдь не собиралась, твердо вознамерившись разрешить «рабирийский вопрос» самым решительным образом – раз и навсегда или хотя бы на ближайшую полусотню лет. Известие о том, что вынырнувшие наконец из-за магической препоны Рабиры, хоть и ослаблены странными событиями минувших нескольких седмиц, но все же отнюдь не беспомощны, ничуть не поколебало ее намерений. Во втором, секретном, пакете, доставленном тем же срочным курьером и предназначенном исключительно для узкого круга старших офицеров штаба, политика Золотой Башни пояснялась коротко и ясно: никаких препятствий для присоединения новых земель более нет. Нежелание самих Забытых Лесов присоединяться таким препятствием не является. Если Рабиры добровольно признают над собой чужую власть – замечательно. Если же нет, что ж… им предлагали мир…

Хлопоты вокруг «жирного рабирийского пирога» разрастались. Дипломатическое ведомство Зингары вовсю тягалось с соответствующими службами из аргосской Мессантии, предъявлявшими некие права на новые территории. Однако позиции Аргоса в Рабирах были куда слабее зингарских. Сознавая это, но стремясь «сохранить лицо», Мессантия ограничилась несколькими претенциозными депешами в Кордаву, тон которых с каждым разом становился все скромнее, да перемещением на рабирийскую границу квартировавших под Лерато пяти сотен легкой кавалерии. Кроме того, на границу выдвинулись два легиона латников, еще раньше переброшенных из Тавиты через Хорот по Мосту Кораблей – но ни конница, ни пехота Аргоса так и не вошли в Забытые Леса.

Бесполезные показные маневры ничуть не обеспокоили Кордаву. Куда больше Чабелу и ее советников тревожило поведение Аквилонии, наиболее мощной из трех сопредельных держав. Собственно, смущало то, что позиция Тарантии в рабирийском вопросе до сих пор оставалась неясной. Аквилонские дипломаты хранили полное молчание, тем более загадочное, что вездесущие соглядатаи незаменимого ди Нороньи исправно докладывали о перемещении войск на пуантенском берегу Алиманы, вплоть до численности и гербовой принадлежности. Согласно этим докладам картина получалась странная.

Семь сотен легкой пехоты и кавалерии, готовые по первому приказу перейти рабирийскую границу – и все под вассальными стягами Гайарда и Пуантена, под началом гайардских же командиров. Ни одного воина из непобедимых легионов короны, ни одного военачальника, присланного из столицы, никаких тарантийских чиновников, призванных осуществлять надзор. Можно бы предположить, что Трон Льва счел бессмысленным перегонять войска через полстраны, обойдясь теми, что нашлись поблизости, однако… Создавалось полное впечатление, что Гайард ведет некую собственную игру, не считая нужным согласовывать действия с королевской властью. Оно конечно, ди Норонья сообщал, что наследный принц вместе с Просперо Пуантенцем, если верить слухам, затерялись где-то в Рабирах; король Конан с семейством находится в Пограничье, а вести в эту глушь доходят нескоро… Но рано или поздно дойдут, и вот тогда действия киммерийца предсказать невозможно.

То, что Конан не останется безучастным зрителем, сомнению не подлежало: Забытые Леса поглотили его сына.

***

В последующие дни положение осложнилось – предсказанное вооруженное сопротивление дало знать о себе. Несколько зингарских отрядов сгинули бесследно, но то было еще не худшее из зол. Иные полусотни возвращались в лагерь прореженными на две трети, волоча с собой раненых. Понятно, что такое зрелище отнюдь не способствовало бодрости воинского духа. Бывало и так, что к лесному хутору, где уже вполне мирно квартировали зингарцы, прорывался, не разбирая дороги, какой-нибудь счастливчик в изодранной форменной куртке и с шалыми от страха глазами, чудесно спасшийся один из всей полусотни – чтобы, оказавшись в безопасности среди своих, сеять панику рассказами о «волчьих ямах» с острыми кольями на дне и невидимых стрелках, не ведающих промаха. Зингарская армия стала похожа на медведя, сунувшего лапу в гнездо шершней. «Шершни» – рабирийское ополчение – жалили со всех сторон, оставаясь неуловимыми; могучий неповоротливый «медведь» ломился вперед, помаленьку стервенея. Среди военной верхушки зазвучали требования «вырезать в Холмах все, что шевелится, а остальное на всякий случай поджечь».

Однако воинственные кличи жаждущих боя штабных стратегов быстро поутихли, едва разнесся слух о прибывшей из столицы группе чиновников с высочайшими полномочиями. В числе тех, кого Чабела прислала на сей раз, были как блестящие дипломаты, разодетые в шелка, золото и драгоценный муар, так и молчаливые деловитые люди из тайной службы. И если первым работа сыскалась не сразу, то уж зингарская Тихая Пристань – ведомство, духовно родственное аквилонской Латеране или немедийскому Вертрауэну – взялась за дело более чем рьяно.

В Зингаре не без оснований полагали, что лучшие годы Латераны и Вертрауэна уже миновали, и пора бы им уступить место более молодым, предприимчивым и настойчивым собратьям. Чем сделалась Латерана после ухода в отставку ее бессменного вожака, барона Гленнора? Всего лишь захудалым коллегиумом, одним из многих в Тарантии. А Вертрауэн? Там, конечно, еще попадаются светлые головы, но что они могут без поддержки, силы и знаний Семейства Эрде? Семейства же более не существует. Несравненная герцогиня Эрде после Битвы Драконов и гибели ее детей тихо исчезла со светских и политических горизонтов. Великий канцлер Эрде пока еще никуда не делся из Бельверусского замка, но не за горами день, когда он тоже запросится на покой…

Оттого Тихая Пристань, возглавляемая его графской светлостью Эрмандом ди Нороньей, всеми силами старалась приблизить то счастливое время, когда ей удастся встать наравне со своими знаменитыми предшественницами. Потрясающие события в Рабирах – как раз подходящий случай, чтобы проверить в деле новых служащих, заставить встряхнуться старых и утереть нос конкурентам. Никто не сомневался, что среди доблестных зингарских вояк наверняка затесались соглядатаи Аквилонии, Трона Дракона или Аргоса, но, раз невозможно от них отделаться, пусть себе вынюхивают и составляют отчеты для своих хозяев. Настоящая добыча все равно перейдет к Золотой Башне – имеется, кому за этим приглядеть.

Глава Тихой Пристани лично отправился в поездку по Рабирам, не рискнув переложить этот тяжкий груз на плечи доверенных помощников.

Первая личная беседа руководителя тайной службы с Ее величеством состоялась в начале Второй летней луны. Беседа сия надолго сделала ди Норонью грустным. Чабела была настроена весьма бесповоротно: Забытые Леса не должны оставаться ничейным владением, им самое прямое и законное место под сенью Золотой Башни. Лучше всего, конечно, чтобы они совершили этот переход не по принуждению, а добровольно, однако если другого выхода не останется… «Что вы говорите, месьор Норонья? Рабирийский князь? А кто это такой? Впервые слышу… и более слышать не желаю… И плевать на возможное возмущение соседей! Аргосский владыка может себя в зад укусить от негодования – тягаться за рабирийское наследство у Мессантии руки коротки. С Тарантией сложнее, но, с другой стороны, какие права у Аквилонии в Рабирах – никаких, если вдуматься… Ах да, наследник Трона Льва и Пуантенский Леопард, потерявшиеся, если верить вашим лазутчикам, где-то по ту сторону Алиманы… Совершенно верно, киммериец этого просто так не оставит, уж я-то его знаю, ввяжется в поиски самолично… Знаете, месьор Норонья, вы просто обязаны разыскать их первым! Мне, право, будет чрезвычайно лестно помочь в столь щекотливом деле моему давнему другу, королю Конану Канах… Если же выяснится, что эта буйная парочка вляпалась в неприятности и не в силах самостоятельно с ними справиться, так это просто подарок богов какой-то! Весьма полезно, если будущий правитель Аквилонии и его ближайший вассал окажутся немножко обязанными Золотой Башне… Что? Может оказаться сложным? А вот это уже ваши сложности, дорогой мой Норонья, ваши, а не мои! но если что – ответите головой, вам ясно?!»

Последнее, недоговоренное пожелание королевы ди Норонья уловил без труда: «Вместе с потерявшимся мальчишкой и Пуантенцем хоть из-под земли достаньте Рейе да Кадену, возьмите за шиворот и доставьте на положенное ему место – в Кордаву!..»

Легко сказать – трудно сделать. Глава тайной службы порой начинал думать, что любовь – а зингарскую владычицу и рабирийца связывало нечто большее, чем мимолетное влечение – изрядно оглупляет. Ну как, скажите на милость, обнаружить в гульских лесах человека, не желающего быть найденным, да и вообще, как хотя бы в эти леса проникнуть до срока? С тех пор, как да Кадена и Хасти Одноглазый сломя голову умчались в Забытый Край, от них ни слуху, ни духу – разве что единственное сумбурное послание, отправленное на имя королевы в 21 день Первой летней луны из захолустного городка Алькалад. Ди Норонья сумел краем глаза заглянуть в этот листок с наспех выведенными строчками и остался в искреннем недоумении: текст походил на творение человека, пребывавшего в легком помрачении рассудка.

С наследником Трона Льва и правителем Пуантена выходило еще занятнее. Собственно, не имея никакой связи со своим человеком в Токлау (была в коллекции у всезнающего Нороньи и такая жемчужина – ни одна иная тайная служба не могла бы похвастать источником в самих Забытых Лесах), он не мог даже с уверенностью судить, живы ли еще оба или их кости давно растащило лесное зверье. Вся обширнейшая паутина соглядатаев, сотканная за многие годы и исправно снабжавшая Эрманда ди Норонью свежими слухами и чужими тайнами, здесь оказывалась совершенно бессильна. Посему в течение трех седмиц, пока три державы копили силы, а Рабиры затаились в безвестности за темной завесой, глава Тихой Пристани пребывал на зыбкой грани между надеждой и отчаянием. Впрочем, в таком же состоянии духа в то время находилось великое множество людей и иных существ, связанных незримыми нитями Предназначения с судьбой Забытых Лесов.

Когда в один прекрасный день Стена Мрака рухнула, это событие отнюдь не стало для Зингары неожиданностью. Лучшего конфидента, нежели тот, что сидел в Орволане, изобрести было сложно – соглядатай Нороньи содержал в замке вольеры с почтовыми птицами. Соответственно, вся срочная переписка становилась для ди Нороньи прозрачной едва ли не раньше, чем поступала на стол самой леди Адалаис. Однако полнейшим сюрпризом стало содержание депеши, полученной из Орволана с почтовым соколом в первую же ночь после падения колдовской завесы, по прочтении каковой обыкновенно чрезвычайно скупой на проявления чувств Норонья едва не впал в буйное помешательство. Было отчего рехнуться: верный конфидент сообщал, во-первых, что Просперо Пуантенец и Рейенир Морадо да Кадена находятся в полном здравии за стенами форта Токлау – добрая, добрая весть! – но, во-вторых, в Орволане внезапно объявился не кто-нибудь, а сам король Конан (притом инкогнито, да еще с баронетой диа Монброн и с каким-то гробом на телеге в придачу!) и, нимало не задержавшись, во главе войска отбыл за Алиману… Старый зингарский лис не знал, смеяться ему от радости, напиться с горя или же пересилить себя и идти с докладом к королеве.

В конце концов намертво вбитая годами беспорочной службы ответственность взяла верх, и наутро состоялась вторая беседа. Чабела Зингарская была королевой, но оставалась притом женщиной, и многоопытный шпион по ходу своего доклада читал ее лицо как раскрытую книгу: почти неприкрытая радость от известия о Рейенире, раздражение по поводу Просперо, недоумение касательно аквилонского принца (чья судьба по-прежнему оставалась тайной за семью печатями) и наконец – невероятная смесь изумления, растерянности и ярости на прекрасном лице Зингарки, ибо новость о вступлении в игру Конана Аквилонского Норонья приберег напоследок.

– Проклятье! – вскричала Чабела, едва дослушав. – Так он в Рабирах! Я не ждала, что столь скоро… Должно быть, из Орволана отправили птицу с депешей…

– Исключено, – твердо возразил глава Тихой Пристани. – Допустим, был курьер – я, к сожалению, не могу посадить своих людей во всех придорожных тавернах. Предположим, госпожа Эйкар отправила гонца сразу, как только возникла колдовская завеса. С подменами по всему тракту гонец добрался бы до Вольфгарда спустя седмицу, на обратную дорогу у короля Конана ушло бы дней десять, много – дюжина… нет, Ваше величество, скорей уж приходится удивляться, что киммериец так задержался. Однако куда больше меня изумляет, что владыка Аквилонии является в Орволан чуть ли не тайно, под чужим именем и в чужой личине, один, как во времена своей бурной молодости… этот странный, с позволения сказать, груз, который он притащил с собой… И потом, есть еще одно непонятное обстоятельство. Мы знаем, что принц пересек Алиману вместе со своей возлюбленной, некой баронетой Монброн. После того, как в Рабирах начались странности, баронета в Орволан не возвращалась, сие мне известно доподлинно. Я решительно не в силах понять, каким образом она стала спутницей человека, едущего из Пограничья…

(Надо сказать, насчет гонца из Орволана Норонья рассудил верно – посланец и вправду был. Адалаис, видя, что дела идут скверно, все же отправила весть королю Конану. Выехав из Орволана вечером двадцать четвертого дня Первой летней луны, курьер через Шамар и Немедийский тракт прямиком направился в Вольфгард, прибыв к Бронзовым воротам спустя восемь дней, на второй день следующего месяца. Дальнейшая судьба злосчастного посланца неизвестна: в эти дни в Вольфгарде практически безраздельно хозяйничали скогры…)

Зингарец сделал многозначительную паузу, словно намекая: каковы будут дальнейшие указания? Однако хозяйка Золотой Башни в нетерпении пощелкала кончиками ухоженных ногтей по резному подлокотнику кресла:

– Норонья, когда мне приспеет блажь поломать голову над загадками, я приглашу придворного звездочета! Тебя же я держу ради ответов или хотя бы предположений. Так не тяни, во имя Иштар Плодородной! Что все это может означать?

– Я не провидец, Ваше величество, – с поклоном ответил Норонья, – но позволю себе пару умозрительных построений. Официальная Аквилония молчит, хотя должна бы просто затопить наши канцелярии разного рода депешами, их посол отделывается настолько общими фразами, что и дураку ясно – никаких прямых указаний свыше на этот счет не существует. Коронное войско бездействует, в Рабирах одни пуантенцы. Владыка Трона Льва пересекает собственную страну под чужим именем – что все это может значить? Только одно: в Забытых Лесах возникла ситуация, при которой Трон Льва всеми силами стремится избежать широкой огласки, и это как-то связано с визитом за Алиману юного Коннахара, который там же и сгинул. В тайну почти наверняка посвящена чета хозяев Пуантена. Нет сомнения, что в деле замешана крайне мощная магия – а где магия, там скорее всего, и небезызвестный Хасти Одноглазый, каковой в Первую летнюю луну обретался при вашем дворе, а затем без всяких объяснений умчался в Рабиры. А ведь он, между прочим, давно и близко знаком с королем Конаном… Подводя итог, я бы сказал, что вокруг аквилонского семейства в Забытых Лесах закрутился основательный клубок, и мы сильно рискуем, сунувшись в эту кашу напрямую.

– И что же ты предлагаешь? – хмуро спросила Зингарка. – Остановить армию? Сидеть сложа руки и ждать, пока Конан распутает этот… клубок? Вернет своего сына и уберется из Рабиров восвояси, а тем временем гули вынесут нам на золотом подносе вассальную присягу?

Ди Норонья замялся с ответом, что случалось с ним нечасто. Собственно, именно это он и собирался предложить – подождать, пока обстановка хоть немного прояснится. В Рабирах творилось чересчур много непонятного, а осторожный шпион всю жизнь пуще огня боялся не просто опасности как таковой, но неизвестной опасности. Будь настрой королевы хоть немного менее воинственным, он сумел бы настоять на своем. Однако теперь глава тайной службы явственно ощутил: вся будущность его высокой должности зависит от того, насколько приглянется своенравной Зингарке его совет.

Все же он рискнул. И проиграл.

– Да никак ты постарел, любезный Норонья? – когда он закончил, Чабела в гневе порывисто поднялась с трона, прошлась кругом, бросая на шпиона колючие взгляды. Норонье стоило большого труда сохранять обычную бесстрастность – он видел, что стоит на волосок от серьезной опалы. – Неужели ты не понимаешь, что любое промедление самоубийственно? Что, если все происходящее есть не что иное, как сложнейшая интрига твоих латеранских собратьев по ремеслу? Скажем, принц тихо-мирно прячется где-то, Конан под предлогом поисков едет в Забытые Леса договариваться о союзе с новым правителем, и в результате рабирийские земли поворачиваются к Трону Льва лицом, а к нам, извини, частью прямо противоположной! Готов ли ты поручиться головой, что это не так?

– Ваше величество, вы спросили моего мнения, и я ответил, – повинно склонил седую голову ди Норонья. – Латерана не затевает в Рабирах никаких интриг, я уверен в том совершенно. Что же до остального, то решение, безусловно, за вами.

– Какое счастье, что я еще в чем-то вольна! – язвительно бросила Чабела. – Что ж, мое решение не замедлит себя ждать. А у тебя, месьор Норонья, отныне особая задача…

…На следующее утро Эрманд ди Норонья спешно убыл на рабирийскую границу, где присоединился к ядру наступающей армии.

***

Улов дознавателей, составителей карт и собирателей слухов стекался, как приносимый пчелами мед, к сердцу военной махины – четырем поместительным фургонам, вокруг которых денно и нощно метались с поручениями и пакетами курьеры, суетились нагруженные пергаментами писцы, возникали со своими новостями и исчезали какие-то неприметные личности… В диковинной мешанине человек со стороны не сразу и не всегда усматривал маленький островок относительного спокойствия. А если все же усматривал, то сперва удивлялся: что такого может находиться в небольшом темно-зеленом шатре, отчего блистательные гранды и наделенные немалыми чинами военачальники заходят внутрь едва не навытяжку, а выходят, изрядно сбледнув с лица?

Приглядевшись повнимательней, сторонний наблюдатель отметил бы у входа в сей шатер, помимо двух гвардейцев с клинками наголо, еще по меньшей мере четверых обманчиво праздных субъектов. Субъекты сии – какие-нибудь мелкие переписчики, денщики или вестовые, если судить по одежде – в полной мере владели двумя умениями: незаметно размещать на себе уйму всякого смертоносного железа (и очень ловко пользоваться им, буде возникнет такая необходимость) и мгновенно неким шестым чувством оценивать намерения очередного визитера. Зайдя же в загадочную палатку – при условии, что бдительная охрана не сочтет его подозрительным – визитер обнаружил бы внутри следующее: двоих писарей, прилежно скрипящих перьями, но чересчур крепких и быстроглазых для обычных переписчиков; два или три окованных железом сундука, несколько парусиновых стульев и складной походный стол, заваленный всевозможными бумагами и пергаментными свитками.

Из-за этого-то стола поднялся бы навстречу гостю сам хозяин, месьор Эрманд ди Норонья, недреманное око зингарского трона – невысокий ладный мужчина лет пятидесяти с пронзительным взглядом немигающих черных глаз, остроконечной седой бородкой, уложенной волосок к волоску, одетый неброско, но с невозможной аккуратностью в черный бархатный камзол, поверх которого выпущена массивная серебряная цепь с замысловатым медальоном. Большинство обитателей военного лагеря не переставали удивляться: как это графу удается сохранять столь безупречную элегантность в условиях палаточной жизни с ее неизбежной грязью, пылью и вездесущим костровым дымом?

Между тем секрет был прост. Норонья не терпел ни малейшего беспорядка в исполняемой им службе – ну а себя и службу всеведущий шпион даже в мыслях никогда не разделял и оттого был одинаково требователен и придирчив как к работе, так и к собственной персоне. Не в последнюю очередь именно эти качества вкупе с недюжинным умом и хорошо развитой интуицией вознесли Эрманда ди Норонью из скромного чиновничьего кресла к вершинам государственной власти.

…Отложив очередной пергамент – докладную записку от одного из штабных офицеров, подробно извещавшую ди Норонью о крамольных беседах среди высших военачальников армии вторжения – граф наконец встал со своего места и с наслаждением потянулся. Едва ли не впервые за последнюю седмицу его настроение почти заслуживало наименования «прекрасное». День, близившийся к своему завершению, прошел не зря, равно как и вчерашний, можно было отправлять доклад в столицу. Теперь ему стало в точности известно, что в Рабирах имеется некий правитель, имя ему – Блейри из рода Греттайро, и он в прошлом вожак шайки так называемых дуэргар, «непримиримых», яростно отрицающих саму возможность добрых отношений между гулями и людьми.

Имя «Блейри да Греттайро» показалось графу знакомым. Пришлось немало порыться в пожелтевших пергаментах и кое-кого допросить с пристрастием, чтобы окончательно увериться: лет тридцать тому нынешний рабирийский князь упоминался в связи с кровавым и весьма запутанным делом о серии убийств на празднестве Обручения с Морем в Мессантии. Ну что ж, тем легче – раз гульский князь хочет войны, он ее получит… отныне у военных на совершенно законных основаниях развязаны руки, а вот дипломаты, похоже, останутся без работы – ибо какие переговоры с бандитом и убийцей? Тем более что под началом у «непримиримого» жалкие пять или шесть сотен стрелков, совершенно непригодных в ближнем бою. Чтобы заполучить эти исчерпывающие сведения, дознаватели, вкупе с заплечных дел мастерами из башни Эрданы, коих Норонья предусмотрительно привез с собой, основательно поработали с десятком пленных. (Ни один из пленных, увы, этих допросов не пережил – что поделать, граф давно свыкся с мыслью о том, сколь грязна подчас бывает его работа. Немного утешало лишь то, что все гули были захвачены в плен в бою, с оружием в руках – знали, на что шли…)

Иные новости графа изрядно огорчили – например, известие о том, что его человек в Токлау неосторожно высунулся прямиком под гульскую стрелу (орволанский конфидент прислал весточку, побеседовав с вывезенными из форта купцами). Кое-что осталось неясным, в том числе один из главных вопросов – о теперешнем местонахождении Рейенира да Кадены и аквилонского короля, а также еще нескольких не менее важных фигур, вроде одноглазого магика и наследника Трона Льва. Зато с чистым сердцем Норонья написал в докладе, что Золотой Леопард вернулся в объятия леди Эйкар. Одной головной болью меньше.

И наконец, наметились определенные подвижки в решении той особой задачи, которую глава тайной службы не мог передоверить более никому и ради которой лично выехал в Рабиры: что же все-таки за тайна связала воедино аквилонского короля и его наследника, могучего мага, пуантенского герцога и князя Забытых Лесов?..

…У входа в шатер послышалась какая-то возня и протестующий возглас. Затем начальственный бас, явно исходящий из чрева обширного, привыкшего к жирной пище и хорошим винам, возмущенно взревел:

– Не велено?! Кого не велено – меня?! А ну прочь с моей дороги, плюгавец, покуда я тебя вчетверо не сложил! Поди прочь, говорю!

– Что я слышу – любезный барон Сауселье! Пропустить! – обрадовано крикнул Норонья.

Блестящий барон Горан ди Сауселье, давний знакомец Нороньи, веселый обжора, женолюб и собиратель скабрезных анекдотов, входил в то крайне небольшое число людей, чье общество было Норонье почти приятно – должно быть, вследствие взаимного притяжения двух полных противоположностей. А может, секрет состоял в том, что Сауселье, в отличие от большинства клиентов Тихой Пристани, обитателей Золотой Башни, был от природы неспособен даже к самой простейшей интриге. Барон славился болтливостью и бестолковостью, к тому же с совершенным равнодушием относился к придворной карьере – сотни акров великолепных виноградников на зингарском Полудне приносили ему такой ежегодный доход, что и не снился иным вельможам. Норонья ценил толстяка за неистребимую жизнерадостность, которой так не хватало ему самому. Он любил распить с ним на пару кувшинчик-другой янтарного муската, предоставляя притом барону возможность болтать за двоих, а также беззастенчиво пользовался им как неиссякаемым источником самых интимных дворцовых сплетен, до коих Горан ди Сауселье был весьма охоч.

За что Сауселье ценил главного шпиона Зингары, ведают одни боги. В рабирийской компании Горан ди Сауселье занимал высокую должность тысячника, однако же должности этой был обязан исключительно древности и знатности своего рода. В сущности, нынешние обязанности Сауселье сводились к важному надуванию щек на штабных совещаниях, подписанию не глядя бумаг, каковые подсовывал ему помощник – опытный и хваткий служака, державший в своих руках реальное командование – и, время от времени, к присутствию на строевых смотрах, коими он тяготился до чрезвычайности. Приезду Нороньи барон обрадовался несказанно и постановил себе за правило всякий вечер навещать старого приятеля с кувшинчиком любимого муската. Вот и теперь он ввалился в палатку, сжимая в обеих руках, словно сабельные эфесы, длинные бутылочные горлышки и расточая ароматы вина, жареного мяса, пота и дорогих притираний. «Писарям», при его появлении вскочившим, толстяк буркнул:

– Брысь отсюда, – утвердил глиняные посудины на столе между бумаг и плюхнулся на затрещавший складной стульчик, шумно сопя и утирая лицо кружевным платком.

Норонья взирал на него с приятностью. Визит Сауселье означал, что долгий тяжелый день и впрямь окончен и можно позволить себе немного расслабиться.

– Поразительная жара, – пожаловался барон. – Ничто не спасает – ни тень, ни купание. Вино, и то степлилось! И как это вы целый день выдерживаете в шатре, Норонья? Да еще в этом вашем черном камзоле? Уф!

– Так ведь снаружи еще жарче, барон, – отвечал Норонья с улыбкой. Барон тем временем вытянул из ножен охотничий кинжал из узорчатой стали и, выказывая недюжинный опыт, двумя точными взмахами обезглавил обе залитые сургучом бутыли. – А что до камзола, так ведь и вы не в нижней рубахе, верно? Положение обязывает, знаете ли…

– Ваша правда, – кивнул Сауселье, одетый в столь роскошный камзол, что местами дорогая тафта полностью скрывалась под золотым узорочьем. Впрочем, драгоценный наряд был уже изрядно запылен и заляпан пятнами жира и копоти. – Пропади оно пропадом, это положение. Ну-с, приступим! Ничего, что я прямо из горлышка?.. Так даже вкуснее, сами попробуйте. Ох… вот это хорошо. Знаете, у себя в поместье я при такой погоде всегда одеваюсь по-простецки. Нет ничего лучше при жаре, чем просторные штаны и рубаха из тонкого льна. А еще у меня в саду сделан эдакий пруд в беседке – залезу в него, бывало, и потягиваю красненькое молодое только что с ледника… красота вокруг, чистое загляденье, птички-цветочки… а видели бы вы, Норонья, какие девочки работают у нас на виноградниках, это что-то!.. Слушайте, когда вся эта нелепица кончится, бросайте вы свои бумажки, приезжайте в Сауселье! Нет, в самом деле!

– Непременно, барон, – с самым серьезным видом отвечал Норонья. Махнув рукой на условности, он так же, как гость, потянул из ровно срезанного горлышка терпкий прохладный мускат. Вино и впрямь показалось ему необычайно вкусным. – О! Из ваших личных запасов, а?

– Ну конечно, драгоценнейший ди Норонья! Разумеется, из моих, из каких же еще? Или вы полагаете, я стал бы поить вас из казенной бочки? Хотите меня обидеть, граф?

– Ни в коем случае, барон. Превосходное вино!

– Ага! Это урожай девяносто восьмого года, такое вино вы будете долго искать и не найдете нигде – только в моих погребах. Прекрасный был год! Я пришлю вам ящик… нет, лучше два. Только непременно напомните, а то я забуду.

– Что нового в Лесах?

– А… Все бездарно. Еще одна полусотня вернулась ополовиненной. Попали в засаду, пока опомнились – кровососов и след простыл. Ведь до чего метко стреляют, стервецы!.. А впрочем, Норонья, зачем я вам буду рассказывать о всяких гнусностях? Вы ведь и так все раньше меня узнаёте. Ну-ну, не скромничайте, знаю я ваши способности. Давайте-ка лучше хлебнем еще по глоточку, и я вам расскажу про одну замечательную штуку, мои гвардейцы нынче отмочили…

– Правда? И что за штука такая замечательная, барон?

– Хех! – крякнул Сауселье, поерзал на своем стульчике, устраиваясь вольготнее, расстегнул на своем золоченом камзоле несколько крючков и с видом фокусника вытянул наконец из-за обшлага сильно помятый пергамент. – Ну, значит, так. Где-нибудь после обеда – я как раз отдыхаю в шатре, вроде и не жарко еще, настроение самое что ни на есть благодушное, это они верно угадали – просит аудиенции некий полусотник, якобы по неотложному делу. Ну, говорю, заходи, раз неотложное. Заходит. Мальчишка мальчишкой, дворянчик, видать, из мелкопоместных и ретивых, и протягивает мне такой вот пакет…

Барон хитро усмехнулся, развернул пергамент и начал читать вслух, выделяя интонацией наиболее, по его разумению, смешные места.

– «Я, Конан Канах, волею богов и людей король и законный владыка трона Аквилонского… ну, дальше куча титулов, даже королевство Пограничное записали зачем-то Аквилонии в протекторат, невежи… сим посланием обращаюсь к любому из полководцев королевства Зингарского, в чьи руки сия депеша передана будет, но лишь к тому, что облечен королевой Чабелой достаточной властью, дабы полномочно выступать от лица государства своего. Полагая, со всеми на то основаниями, что княжество Рабирийское есть земли вольные под рукою ничьей иной, кроме как единственно своего правителя, и никто более, ни Зингара, ни Аргос или же Аквилония прав на земли сии предъявлять не должны, а тем паче не должны захватывать упомянутое княжество воинской силою, кровь проливать и бесчинства творить в чужих границах… предлагаю прибыть для переговоров в то место, где ныне я по собственной воле пребываю, а именно в магическую школу «Сломанный меч», что на берегу озера Синрет, в место, каковое мой проводник в точности укажет, и прибыть столь быстро, как только будет сие возможно. Писано в день такой-то…» – вот ведь мудрилы! Вроде как аквилонский король письмо мне написал, а? Пребывающий в Рабирах, каково? Рожна ли Аквилонцу в здешних лесах! Пергамент точно конем пожеванный, ни печати, ни…

Сауселье поднял глаза на собеседника, ожидая, что тот, без сомнения, разделит его веселье по поводу остроумной выходки некоего гвардейского грамотея – и осекся.

Глава тайной службы молча смотрел на него, и глаза у Нороньи были бешеные.

– Когда вам принесли это письмо, барон? – очень тихо спросил конфидент.

– Так я же сказал, – сам того не заметив, тысячник тоже перешел на шепот. – Как раз после обеда, я в шатре…

– И что вы сделали? – не меняя тона, перебил Норонья.

– Э, с полусотником? Так ведь… Шутка-то неумная и отдает пораженческими настроениями… Наорал немножко, для порядка, да и послал в те края, куда Око Митры не заглядывает…

Норонья, оскалившись, перегнулся через стол и ловко выхватил письмо из жирных баронских пальцев. Пару мгновений он вглядывался в ровно выведенные строчки и, особенно в размашистую подпись. Потом рявкнул неожиданно мощно:

– Баррос! Вивер! Эй, кто-нибудь! – В дверном проеме мгновенно замаячили встревоженные телохранители. – Его светлость графа Спарру и советника Астарака ко мне, живо! А вы, любезный барон, извольте выйти, и немедля. Ну, что смотришь? Пошел вон!

– Да как вы смеете!.. – затряс щеками оскорбленный Сауселье.

– Я сказал, вон! В те самые края, куда не заглядывает Око Митры! Проваливай, дурак!

Глава третья. Венец Лесов

Вечер 18 дня Второй летней луны.

– …С чего это тебе взбрело в голову, будто я собираюсь уезжать? То есть в Тарантию мне, конечно, нужно позарез, только кто здесь будет наводить порядок? Ты, что ли? Ты одолел Проклятие Рабиров, спас своих ненаглядных гулей – ну, честь тебе и хвала. А теперь вспомни о том, что им нужно где-то жить. И еще подумай, ладно ли им будет после стольких лет свободы отойти к Зингаре. Полоумный Блейри был прав только в одном: если дела будут идти так и дальше, к концу года не останется никакого Лесного княжества. Будет Рабирийская провинция королевства Зингарского. Хочешь этого? Нет? Тогда не путайся под ногами, ладно? Лучше пришли сюда… да, позови Конни и того парня, что заправляет в рабирийском отряде – у меня для него есть одно поручение.

Как ни странно, полученный от аквилонского короля совет «не путаться под ногами» ничуть не задел одноглазого чародея. Хасти сам признавал, что, как только люди начинают рассуждать о политических хитросплетениях, он довольно быстро перестает понимать, что именно они имеют в виду. Все его прежние попытки вмешаться в человеческие распри редко заканчивались успехом. Потому магик сделал то, о чем его просили: выбрался из красно-зеленого шатра, окликнул наследника аквилонского престола, сидевшего поблизости на траве в обществе баронеты Монброн, и огляделся в поисках Йестига Уэльвы. Рабириец только что вернулся от ворот «Сломанного меча», раздраженно бросив:

– Уехали. Надеюсь, больше не вернутся. А чего нужно человеческому королю от меня?

– Похоже, отец пошел на поправку и у него опять какой-то сногсшибательный план, – со вздохом пояснил Коннахар. – Раз он начал всеми командовать, то покоя больше не ждите. Айлэ, спаси меня, если что, ладно? Скажи отцу, что ему вредно волноваться…

– Сам говори, – не очень-то вежливо посоветовала девица Монброн.

Замысел правителя Трона Льва пока выглядел чрезвычайно простым. От Йестига требовалось разослать по округе несколько групп своих подчиненных, состоящих из двух-трех стрелков. Лазутчикам вменялось в обязанность только одно – разыскать ближайший зингарский отряд и постараться доставить к Школе старшего над вояками. Желательно обойтись без засад, стрельбы из-за кустов и потерь, как среди людей, так и среди рабирийцев. Начинать поиски нужно как можно скорее, лучше всего прямо сегодня, до наступления темноты. Если не повезет – повторим попытку завтра, но зингарцы в «Сломанном мече» необходимы позарез. Подумав, Йестиг сказал, что десяток его стрелков может отправиться и пошарить по окрестностям Синрета прямо хоть сейчас, но он не уверен, что при встрече с так необходимыми зингарцами удастся решить дело миром. Впрочем, он попытается…

Задача Конни оказалась проще и сложнее одновременно. Его отец желал составить письмо, причем заверенное каким-либо из символов королевской власти Аквилонии. Пергамент, чернила и перья без труда нашлись в доме Хасти, но с печатями дело обстояло труднее. Свое кольцо наследника престола с вензелем и малой короной принц безнадежно потерял – то ли еще в сумятице лагеря на Рунеле, то ли после, в Цитадели. Уезжая из Пограничья, Конан предусмотрительно захватил с собой малую походную печать, но оставил ее в Токлау, передав на хранение Пуантенцу – в конце концов, кто мог предположить, что во время краткой поездки через Забытые Холмы королю Аквилонии придется подписывать какие-либо важные документы?

– Может, ограничимся твоей или моей своеручной росписью? – предложил Конни, выполнявший должность писца. – Кому, собственно, ты собираешься отправлять послание?

– Хрен его знает, – честно ответствовал правитель Трона Льва. – Но думаю так: в Лесах околачивается целая зингарская армия, стало быть, кто-то должен ею командовать. Представления не имею, кого бы из своих вояк Чабела могла отрядить для такого дела, так что просто отпишем кому-нибудь, обладающему властью. Потребуем, причем настойчиво, дабы он срочно прибыл для переговоров. Не мы к ним, но они к нам – так оно будет правильнее… Хасти желчью изойдет, вопя, что его любимую школу превратили в коллегию по улаживанию запутанных дел Рабиров. В конце концов, раз Забытый Край пока еще официально не признан чьим-либо владением, я имею полное право здесь находиться и призывать к своему походному трону представителя соседнего государства… Сын, я ничего не перепутал?

– У тебя нет походного трона, – грустно хмыкнул Коннахар. – В остальном вроде все верно. Если только наше письмо не примут за чью-нибудь остроумную шутку.

– Я им посмеюсь, – пригрозил неведомо кому киммериец. – Пиши давай, да порезче, чтобы они сразу забегали и засуетились. Как – сам сообразишь, не маленький уже. Слышал бы ты, как вас расхваливала эта остроухая красотка… Я своим ушам не поверил. Решил, она кого другого имеет в виду, только не моего сумасбродного отпрыска и его дружков, только и ищущих очередное приключение на свои малолетние задницы.

– Правда? – оживился Конни, немедленно забыв про пергамент. – И что сказала госпожа Иллирет?

– Не твое дело, – отрезал король Аквилонии.

Послание было составлено, подписано и запечатано кляксой зеленого воска, но те, кому можно было бы поручить его доставку, появились у ворот Школы только поздним утром следующего дня. В полулиге от озера разъезд Йестига выскочил прямехонько на бивак зингарского отряда.

– Мы больше времени потратили на то, чтобы убедить их в своих мирных намерениях, чем на розыски, – жаловался Мийон, командовавший удачливым патрулем. Рабирийцы привезли с собой двоих – полусотника, молодого безусого дворянина, старавшегося скрыть свое удивление перед столь неожиданными поворотами возложенного на него поручения, и кряжистого мрачного десятника, коего, похоже, не удивило бы даже то обстоятельство, что в Забытых Лесах разводят на племя огнедышащих змеев. Впрочем, известие о том, что в этом странном месте, являющемся владением Хасти Одноглазого, пребывают аквилонский король и его наследник, сразило обоих наповал. Дворянин весьма уместно заявил, что отведенной ему власти недостаточно, чтобы принимать решения в столь важном случае, затрагивающем интересы двух могущественных держав. Единственное, что он может сделать – это взять врученный ему пакет и лично доставить таковой в расположение своего командования, сопроводив передачу подробным описанием личностей, встреченных им в… как вы это называете?.. да, в магической школе «Сломанный меч».

– И что дальше? – хозяин Школы объявился к самому отъезду зингарцев, позевывая и мотая мокрыми прядями темных с проседью волос. – Отвезут они это твое письмо, если не потеряют по дороге, и что потом?

– Потом к нам… то есть к тебе пожалуют гости, – уверенно заявил Конан. Глянул на давнего приятеля, хмыкнул своей догадке и самым невинным тоном осведомился: – Слушай, куда это альбийская рыжулька запропастилась? День на дворе, а ее все нет и нет… Что, бедная девочка так умаялась ночью? Никак ты решил отыграться на ней за все восемь тысяч лет? Такое, знаешь ли, не всякая женщина выдержит…

Ответа на язвительный и в общем-то соответствовавший истине намек не последовало – Хасти только сердито взблеснул единственным глазом.

20 день Второй летней луны

1313 года по основанию Аквилонии.

Званых гостей ждали долго – неспешно миновал долгий летний день с его незаметно подкрадывающимися сумерками, прошла ночь, в течение которой караульные на воротах не заметили поблизости от Школы ни единой живой души, наступило следующее утро, и по-прежнему ничего не изменилось. Коннахар уже начал думать, что зингарский посланник по досадной случайности угодил под шальную гульскую стрелу или, что вернее всего, ему просто-напросто не поверили. Конечно, как можно доверять посланию, составленному на каком-то мятом листе якобы от лица Его аквилонского величества и подкрепленному только словами вояки средненьких чинов? Правда, с зингарцами в качестве проводника отправился один из лесных стрелков, но Коннахар на его месте не стал бы соваться в зингарский лагерь. Зингарцы нынче озлоблены потерями, гуля повесят прежде, чем он успеет вымолвить слово в свою защиту…

По всему выходило, что мирное сидение в Синрете скоро благополучно закончится. Интересно, на что уповает отец? Только лишь на то, что Кордава побоится ссоры с Троном Льва? Слабая надежда и спорная позиция, грозящая войной между дружественными доселе державами… Законных, освященных временем и традициями прав на владение Рабирами нет ни у кого: ни у Аквилонии, ни у Зингары, ни у Аргоса. Единственное преимущество Золотой Башни только в быстроте действий да еще в том договоре, что когда-то бездумно и легкомысленно заключил потомок князя Драго. Договор же этот, как уже не раз говорилось, имеет чисто символическое значение – лет пятнадцать назад Рейе, не глядя, подписал бы любую грамоту и любое соглашение, только бы угодить Зингарке.

Вот если бы у Забытых Лесов имелся хоть какой-нибудь правитель… Или хотя бы оставался в живых Рейенир Морадо да Кадена, имевший влияние на Чабелу Зингарскую… Может, тогда и удалось как-то развязать этот намертво запутавшийся узел государственных интересов и человеческих судеб…

Мудрые и пока совершенно бесполезные размышления поочередно навещали голову аквилонского принца, пока он сидел на теплых валунах неподалеку от дома Хасти и с любопытством крутил в руках изящную вещицу, уже ставшую причиной стольких бед. Вещица матово светилась переплетением золотых и серебряных веточек, солнечные лучи отражались в бездонной глубине звездчатого сапфира, радужными брызгами падая на замшелые камни. Венец Лесов хранился в жилище чародея, но неугомонная Айлэ выпросила у Одноглазого разрешение «ну просто посмотреть!», а тот на удивление легко согласился. Впрочем, Хасти в последние дни вообще вел себя странно – должно быть, его больше занимали попытки вновь найти общий язык с Иллирет ль’Хеллуаной, чем круговерть вокруг Лесов.

Вот и сейчас двое магиков вопиюще отсутствовали. Мельком заметивший их утром Альмарик только пожал плечами: «Погулять ушли. Не спрашивать же, когда вернутся?»

Сам по себе Венец, как утверждал старый Лайвел, не представлял никакой опасности – верти его в пальцах, сколько угодно, примерь, если хочешь, безо всякого для себя вреда. Его колдовская сущность, дарующая возможность использовать загадочную магию Лесов, пробуждалась и начала действовать только с мгновения слияния с разумом нового владельца. Указывать же, кому будет принадлежать Венец, надлежало загадочной вещи под названием Анум Недиль. Взглянуть на нее никому из временно поселившихся в «Сломанном мече» людей и рабирийцев толком не удалось: Лайвел и Хасти в один голос заявили – это может быть смертельно опасно.

Вещица пребывала в недрах бронзового сундучка, в котором ее сюда доставили, а сам неожиданно тяжелый ларец с усилиями втащили в одну из комнат обиталища Хасти. Айлэ заикнулась спросить у Лайвела, когда и как будет проводиться ритуал поиска и коронации нового Князя Лесов. Хранитель смерил любопытную девицу добродушно-отсутствующим взглядом, ответствовав, что церемония произойдет тогда, когда ей надлежит происходить, а случившийся рядом Одноглазый пояснил: Венец и Вместилище Мудрости нужно доставить в столицу Забытого Края, созвать уцелевших старейшин, и вот уж тогда… В общем, это случится еще нескоро. К тому же сперва предстоит оповестить рабирийцев о незаконности предыдущей коронации, исправить ее последствия, да еще разрешить вопрос пребывания на землях Княжества людской армии. Хлопот невпроворот.

Ныне Корона Лесов пребывала в любопытных людских руках – общество Конни и Айлэ на берегу озера составляли Ротан Юсдаль и Лиессин Майлдаф. Последний из всех троих выздоравливал медленнее прочих – ему и в Цитадели досталось более других. Однако по сравнению, скажем, с Эйкаром, чье состояние по прежнему вселяло серьезные опасения, Льоу выглядел просто образцом бодрости. Из собственной потрепанной тени темриец вроде начал превращаться в прежнего себя – во всяком случае, разглагольствовал он все также бойко. Льоу был уверен, что суматоха в Рабирах рано или поздно завершится к наилучшему исходу для всех. Не в пример ему настроенный куда мрачнее Ротан полагал, что дело непременно закончится войной. Коннахар пытался его разубедить, а не вмешивавшаяся в спор девица Монброн тем временем преспокойно примерила Венец на собственные темные локоны и кокетливо осведомилась, к лицу ли ей рабирийская реликвия.

– Никакого уважения к сокровищам чужой короны, – заметил Конни. – Сняла бы ты его, а то вдруг тоже обратишься во что-нибудь непотребное. Хотя тебе идет.

Переливчатая игра граней синего кристалла, мягкий золотой отсвет обруча и ярко-зеленые глаза баронеты в самом деле образовали необычное и привлекательное сочетание. Вслух пожалев, что под рукой не нашлось зеркала, Айлэ со вздохом сожаления аккуратно сняла Венец, собираясь вернуть его на временное место хранения, в большую плоскую шкатулку.

– Что это у вас? – за болтовней и рассматриванием Короны Лесов никто не заметил, как на берегу объявилась Иллирет ль’Хеллуана. Раны и ожоги альбийки благополучно заживали, побледневшая шишка на лбу скрывалась за распущенной длинной челкой цвета темной меди, и вдобавок она скроила себе из отреза зеленой ткани нечто вроде туники, более подобающей женщине. Хасти, точно привязанный, вышагивал за ней шагах в пяти, снисходительно кивнув устроившейся на камнях компании. – Можно взглянуть?

– Это Венец Рабиров, – пояснила Айлэ, вручая альбийке шкатулку. – Он пока ничей. Покойный князь умер, его преемника низложили, скоро начнут подыскивать нового.

Ль’Хеллуана бережно взяла Венец, покрутила, оценивая качество работы неведомого златокузнеца, развернула сияющим сапфиром к себе… и вдруг пошатнулась, точно собираясь рухнуть в обморок. Прежде чем к ней с трех сторон бросились желающие поддержать, Иллирет уже выпрямилась, устремив на Одноглазого сердитый взгляд, сопровождаемый вопросом:

– Как это понимать? Почему ты мне ничего не сказал?

– А зачем? – откликнулся магик. – Это что, изменило бы что-нибудь?

– Но это же… – альбийка запнулась, покосившись на недоумевающих людей. – Это…

– Совершенно верно, уцелевший осколок Сапфира из Радужной Цепи. Стихия Воды – текучесть и необоримость… И что с того? – безмятежно закончил фразу Хасти, явственно получая удовольствие от изумления слушателей. – Я, правда, представления не имею, как и кому удалось разделить на части один из Кристаллов Радуги, но тем не менее это факт. Когда-то его включили в Корону Рабиров, и он пребывает неразрывно связанным с ней уже… кто его знает, много-много столетий. Ты ведь не собираешься его выковыривать и отбирать в собственное пользование?

– Но я думала… – пробормотала обескураженная Иллирет. – Думала, за столько столетий от Радуги ничего не осталось… Все потеряно, утрачено…

– В целом ты права, Радуги как таковой более не существует. Но кое-что сохранилось, – Хасти мягко, но непреклонно отобрал у альбийки сияющий обруч, вернул в шкатулку и захлопнул крышку. – Про судьбу Семицветья в этих временах и этом мире я тебе потом расскажу, договорились? Кто-нибудь, отнесите Венец обратно в дом. Кстати… – он склонил голову набок, прижмурившись и прислушиваясь, – кстати, Коннахар, тебе стоит наведаться к отцу. Гости, которых он пожелал приволочить в мое владение, уже близко.

– Так они приехали? – не поверил Конни, вскакивая.

– Я не сказал – «приехали», – дотошно поправил магик. – Я сказал – «уже близко». Будут здесь где-то через полколокола, так что у нас есть время подготовиться. Никакой торжественной встречи, положенной по вашим людским церемониалам, устроить не удастся. Как по мне, оно и к лучшему.

– Походные условия, – тоном прожженного царедворца встрял Ротан. – Согласно «Зерцалу этикета», достаточно почетного караула числом не менее двух десятков гвардейцев чином не ниже полусотника и… А где мы возьмем эти два десятка, у месьора Уэльвы попросим, что ли? Конни, престиж Аквилонской монархии будет навеки опозорен – твой отец наверняка даже малую корону не догадался захватить, когда уезжал из Тарантии!

– Не клевещи на собственного сюзерена, – сердито потребовала баронета Монброн. – Корона осталась в Пограничье, у госпожи Дженны. Хоть ты и прав – в глазах зингарцев наше сильно потрепанное общество будет выглядеть хуже орды размалеванных дикарей – но знаешь что? Мне, как ни странно, на их мнение свысока плевать. А королю Конану, полагаю, и подавно.

Около третьего дневного колокола.

В просторную горницу дома Хасти, признанную единственным достойным местом встречи представителей трех государств, Аквилонии, Зингары и Рабиров – баронету Монброн, конечно же, не позвали. Мало того, туда не пустили даже Коннахара, нерешительно сунувшегося к отцу с вопросом: может, для пущей представительности на встрече будет присутствовать не только правитель Аквилонии, но и его наследник?

– Я еще не забыл, по чьей вине заварилось это ядовитое варево, – отрезал Конан, зловеще добавив: – Долгонько, сын мой, будут тебе аукаться последствия собственного недомыслия… Могу поспорить, зингарцы догадались связать твое появление в Рабирах и всю дальнейшую суматоху. Лишние расспросы мне сейчас ни к чему, так что сиди и не высовывайся. И чтобы твоя развеселая компания под ногами не шастала! Подслушивайте, сколько влезет, только не попадитесь. Уразумел? Тогда сгинь. Защитник Темной Цитадели, поди ж ты…

С этим прозвищем, как догадывался Конни, ему придется мириться еще долго. Минувшим днем у короля Аквилонии появилось желание узнать историю трех седмиц жизни своего отпрыска и его приятелей. Рассказывал в основном Льоу, Коннахар и Юсдаль-младший по мере сил помогали. Слушателями были сам киммериец и Айлэ диа Монброн, Хасти тоже звали, но магик наотрез отказался.

Склонность Лиессина к драматическим преувеличениям проявилась в полной мере, создав ошибочное впечатление, будто успешной обороной Крепость обязана только трем подросткам из будущих времен, а ее падение – просто досадная случайность. Конни добавил к этому подробности злоключений Льоу среди двергов, отчего молодые люди едва не поссорились прямо в королевском шатре, а варвара разобрал долгий приступ неудержимого хохота. Еще выяснилось, что Коннахар умудрился сохранить серебряную звездочку с зеленым камнем в сердцевине и теперь может считаться обладателем чародейского талисмана, доподлинно изготовленного восемь тысячелетий назад. Подержав значок Изумрудного бастиона в ладони, Айлэ заявила, якобы от него исходит слабое тепло – как от оберега, наделенного свойством защищать владельца.

Зато Иллирет ль’Хеллуана сама пригласила себя в собрание людей, невозмутимо заявив: ее немалый опыт участия в подобных сборищах доказывает – в какой-то миг Эллар… то бишь Хасти перестает держать себя в руках, заменяя словесные аргументы магическими. Поскольку ей уже не раз удавалось спасти окружающих от творимых им разрушений, она намерена проделать это и сейчас. Людские споры ей не слишком интересны, она больше опасается за жизнь присутствующих. Кто-нибудь намерен возразить?

Желающих не нашлось, и теперь альбийка спокойно, даже с какой-то привычностью, исполняла роль хозяйки дома. В течение беседы она, как и обещала, не вмешивалась, разве что иногда бросала отдельные реплики. Прибывшие визитеры поначалу косились на нее со смесью удивления и недоумения, наверняка ломая головы над вопросом: какова природа сего загадочного создания? Темно-рыжая высокая женщина явно не относилась ни к людям, ни к рабирийцам – тогда кто же она?

Впрочем, после положенного взаимного представления тайна происхождения огненноволосой девицы отошла на второй план. Перед собравшимися стоял куда более насущный вопрос – какая участь ждет Рабиры?

Письмо короля Аквилонии попало в нужные руки, хотя сперва действительно было сочтено неким розыгрышем. Киммериец никому и ни за что не признался бы, что ожидал от своей затеи несколько иных последствий, а прозвучавшие при встрече имена послов заставили Конана мысленно крякнуть с досады.

Он полагал, что в «Сломанный меч» заявится кто-нибудь из зингарских военачальников, наверняка в сопровождении одного-другого крючкотвора из Морской Башни, дипломатической коллегии Зингары. С этими договориться – дело плевое, но тягаться лично с главой Тихой Пристани, это, знаете… У варвара всегда были натянутые отношения с любыми тайными службами – и в молодости, когда он слишком часто обнаруживал, что выполнял грязную работу для какого-нибудь департамента с неприметным названием, и позже, в годы правления Аквилонией, когда вроде бы подчиненная королю Латерана без всякого зазрения совести втягивала правителя в свои непонятные игрища…

Зингара выслала на переговоры настоящего трехголового дракона: тысячника Коррандо Спарру из Бургота, известного в определенных кругах под прозвищем «Стенобитного тарана», его графскую светлость Гарена Астарака, самого хитроумного из многочисленных высокопоставленных болтунов, обитающих в Морской Башне, и, чтобы жизнь окончательно не казалась медом – Эрманда ди Норонью, хозяина Тихой Пристани. Эту троицу сопровождало с десяток писцов, вестовых и порученцев, не считая двух дюжин гвардейцев эскорта, так что на землях магической школы выросла, как грибы после доброго дождя, прорва армейских походных шатров.

Итак, против Конана играли нынче матерый интриган, старый рубака и прожженный крючкотвор. Что ж, игра обещала быть жесткой… С аквилонской стороны места за длинным столом заняли Хранитель Лайвел – против Астарака, Хасти – напротив тысячника Спарры, а в кресло, стоявшее против Эрманда ди Нороньи, опустился сам король Аквилонии. Переговоры начались.

***

Начало вышло скверным, причем отнюдь не по вине Аквилонца, имевшего неистребимую привычку захватывать первенство в любой беседе. Конан готовился к подвохам со стороны ди Нороньи. Однако, против ожиданий, достопочтенный глава тайной службы (выглядевший так, будто прибыл прямиком из Кордавского дворца, а не проделал долгий путь по лесным дорогам) пока не проронил и десятка слов, с сосредоточенным видом разглядывая то сучок в покрытии стола, то лакированное днище болтавшейся под потолком миниатюрной саэты «Каско».

Зато месьор Астарак, взяв слово, разошелся вовсю. Для начала дипломат привязался к Лайвелу, представлявшему Рабиры. Он долго и нудно выяснял, каково положение гуля в иерархии Княжества, от чьего лица тот говорит, каковы его полномочия и есть ли неопровержимые доказательства того, что представленный на переговорах гуль есть именно Хранитель рабирийского Венца. Лайвел слушал, кивал, а потом с грустным видом поинтересовался у зингарца: раз все так серьезно, а может ли Его светлость граф Гарен Астарак предъявить доказательства того, что он и впрямь граф Гарен Астарак? Ах, бумага с личной подписью и печатью королевы Чабелы? Ну что вы, любезный… такой документ можно запросто выправить у подпольных мастеров с Рыбного Рынка, даже и не слишком дорого… удивительно, что вы всего лишь граф, а не, к примеру, герцог…

Астарак начал закипать. Грозившую затянуться перепалку пресек Хасти, любезно-ядовитым тоном осведомившись, нужно ли и ему предъявлять верительные грамоты или будет достаточно его за лигу узнаваемой физиономии. Вынырнувший из своего задумчивого молчания ди Норонья коротко махнул рукой. Болтливый дипломат немедля заткнулся, вопросов о личностях присутствующих более не поднималось, а у аквилонского короля возникло стойкое убеждение, что роли в этом балагане оговорены и распределены заранее. Месьор Астарак сказал свое слово, кто придет ему на смену?

Следующим оказался Спарра, чей бас напоминал зычный рев боевой трубы и заставлял висевший над столом кораблик раскачиваться, как при шторме. Короткая и энергичная речь военачальника сводилась к тому, что с его точки зрения, подкрепленной указаниями Золотой Башни, заявление короля Аквилонии о том, что Рабирийские холмы «есть земли вольные, ни под чьей рукой не находящиеся», является полностью несостоятельным. Рабиры издавна занимают изрядную часть земель Зингары, и, если они доселе не входили в состав королевства, то сейчас это досадное упущение исправляется. К концу года Рабирийская провинция будет приведена к вассальной присяге. Армию, пребывающую на их землях, отведут, как только завершится составление подробного описания Холмов и перепись их жителей. Если же гули будут продолжать свое бессмысленное и опасное сопротивление, войско останется здесь, его численность увеличится. Хотя Ее величество Чабела в милосердии своем желала бы избежать какого-либо принуждения и насилия. Коли же в Аквилонии полагают, якобы Золотая Башня тянется к тому, что ей не принадлежит, то… месьор Астарак, где там эта бумага, соглашение с Рабирами?

Документ, на который уже столько раз ссылались, но который мало кому довелось видеть, с готовностью выпорхнул из принесенной дипломатом роскошной сафьяновой папки, улегшись на покрытый льняной скатертью стол. Первым успел завладеть бумагой Лайвел, повернув широкий лист так, чтобы сидевший рядом аквилонский правитель тоже мог ознакомиться с текстом. Впрочем, Конан быстро запутался в хитроумных длинных фразах, взглянув только на подписи. Составленный весной 1297 года документ с одной стороны заверила лично Чабела Альмендро, дочь Фердруго, правительница Зингары, с другой – Рейенир Морадо да Кадена, выступавший от лица и по поручению своего отца, Драго да Кадена, Князя Рабирийского.

– Как видите, Ваше величество, все вполне законно, – перехватил нить рассуждений военачальника месьор Астарак, не дав никому вставить и слова. – Как новоприобретенной провинции Рабирам предоставят все положенные вольности, с освобождением от уплаты налогов в казну королевства на ближайшие пять лет включительно. Они могут иметь своих представителей при дворе госпожи Чабелы, ее наследника, когда он вступит на трон, и тех, кто сменит его – нам известно, что обитатели Рабиров отличаются изрядным долголетием, посему это обстоятельство будет специально оговорено в тексте составленной для них присяги. Рабирийцы могут создать свое правительство, совет или палату, как это принято у них именовать – согласно собственным традициям и законам. Разумеется, все решения этого правительства должны быть сперва одобрены Золотой Башней, но, если они будут разумны и полезны, госпожа королева охотно пойдет навстречу своим новым подданным. Верования обитателей Холмов не будут затронуты ни в коем случае, хотя в Кордаве и той же Тарантии наверняка отыщется определенное количество ученых мужей, желающих подробнее разузнать о жизни и истории сего загадочного края. Впрочем, это уже пусть сами рабирийцы решают – делиться своими знаниями или нет. Никаких людских поселений на землях Рабиров, разве что десяток-другой военных гарнизонов вдоль границ… Что еще? Никаких…

– Если мне будет позволено высказать свое мнение, – внезапно заскрипел старый Хранитель, перебив человека, – то я позволю себе усомниться в истинности некоторых связей между причинами и следствиями. Сей договор, безусловно, подлинен и составлен по всем правилам, однако из него проистекает только одно: заключение соглашения о мире и взаимовыгодных торговых связях между королевством Зингарским и Лесным Княжеством. Однако здесь не раз подчеркивается, что границы Княжества остаются нерушимыми, а его вольность – неприкосновенной. Ваша правительница выразила свое полное согласие с этим требованием. Также здесь ни единым словом ни упомянуто о приношении рабирийцами какой-либо вассальной присяги Золотой Башне – ни тогда, ни в будущем. Это всего лишь пакт о дружеских отношениях между двумя независимыми государствами. Такой же, как Морской Договор между Зингарой, Аргосом и Аквилонией или Золотая Хартия Шема, Кофа и Офира. Из соглашений Хартии никак не следует, что в случае кончины кофийского правителя Ианта получает право на корону Хоршемиша или Шем – возможность присоединить Коф к своим владениям.

Над столом повисло молчание, нарушенное отчетливым едким смешком киммерийца.

– Кроме того, – добавил Лайвел, – у меня есть серьезное подозрение, что сей договор недавно утратил силу.

– Можно узнать, по какой причине? – наконец-то подал голос Эрманд ди Норонья.

– По весьма печальной и удручающей – из-за кончины одной из сторон, скреплявших его своими подписями, – Лайвел вернул лист соглашения несколько оторопевшему месьору Астараку и сложил высохшие руки перед собой на столе. – Драго, правитель Рабиров, давший своему отпрыску позволение заключить это соглашение, мертв. Рейениру да Кадена следовало бы заново подтвердить договор своим словом, чего он никак сделать не может…

– Почему? – хозяин Тихой Пристани едва заметно приподнялся с предоставленного ему тяжелого дубового табурета. – И кстати, могу я в ближайшее время встретиться с месьором да Каденой? Мне поручено сообщить ему кое-что…

– К сожалению, я не настолько искушен в некротической магии, чтобы дать вам возможность потолковать с душой мертвого, – мрачно уронил Одноглазый. – Рейе, как и его отец, ушел за Грань.

– Хасти, вы в этом уверены? Это совершенно точно? Тому имелись свидетели? – голос ди Нороньи прозвучал как-то уж очень бесстрастно. – При каких обстоятельствах произошло сие прискорбное событие?

– Точнее некуда! – не удержавшись, рявкнул король Аквилонии. – В нем торчало с десяток стрел, и на следующий день я сам складывал ему погребальный костер! Каких еще свидетелей тебе надо? Рейе погиб в поединке, избавив Рабиры от одного мерзавца, решившего под шумок завладеть Княжеством!

***

Подслушивают обыкновенно под дверью, иногда под окном. Ушлые соглядатаи на жалованье у тайных служб, случается, узнают чужие тайны через кружку, приставленную донышком к стене комнаты переговоров, или скрытые отдушины в замковых стенах. Однако вряд ли можно подслушать разговор, ведущийся в закрытом помещении, находясь от этого помещения в полусотне шагов. Так, во всяком случае, полагали зингарские гвардейцы, на время переговоров выставленные вокруг дома одноглазого мага, и потому четверо подростков, лениво беседующих на берегу Синрета, не вызвали у них никаких подозрений.

Тем не менее магия, даже самая нехитрая, помогает обойти множество запретов. Коннахар, Ротан и Льоу при посредстве Айлэ и ее невеликих магических способностей занимались именно тем, чем заниматься не следовало – сиречь подслушивали. Лишенные стекол окна горницы, где договаривались меж собой высокие стороны, весьма облегчали им эту задачу.

– А теперь о чем речь? – дежурно поинтересовался Ротан.

– Гарен Астарак ссылается на параграф двенадцатый Шамарского уложения «О выморочных землях», – скучно переводила Айлэ. Простенькое заклятие, родственное «Орлиному глазу», многократно обострило ее слух. – Дескать, лишенные правителя земли переходят под власть того трона, который первым объявит на них свои права и первым вступит в их пределы. Еще он намекает на ваганум твоего, Конни, отца в отношении короля Нумедидеса. В ответ Лайвел приводит то же уложение, примечания к параграфу восьмому, и напоминает историю с затянувшимся восхождением Чабелы Зингарской на трон. Среди зингарского посольства волнение и возмущение, похоже, Лайвел им наступил-таки на больную мозоль… Нет, положительно, Астарак и Лайвел друг друга стоят. Вот не думала, что дворецкий князя Драго такой завзятый законник.

– А как же, – фыркнул Коннахар, придвигаясь поближе к подружке. – Зачем бы иначе Драго его держал? Небось туго сейчас приходится месьору Астараку…

– Гарен Астарак: Бурготский Конвент восьмидесятого года, статья «О протекторате»… Лайвел: Трехстороннее Соглашение в Асгалуне, год восемьдесят девятый, статья «О дружбе и границах»… Астарак, «Закон о престолонаследии»… – Айлэ протяжно зевнула. – Мне обязательно все это повторять? Они там сыплют статьями, параграфами и уложениями, будто два мастера-фехтовальщика сошлись насмерть, мне за ними не угнаться. Оно, конечно, страшно познавательно, но уж-жасно скучно…

– А что отец? – спросил Коннахар.

– По большей части помалкивает. Но уж если что-то скажет, то как припечатает… О, вот теперь говорит Спарра! Митра Светоносный, ревет, как бык, прямо в ухо! Дословно: «Легионы Зингары уже в Рабирах и отступать не намерены! Что же до всех ваших многословных рассуждений, благородные месьоры, то при всем моем уважении к владыке Трона Льва я что-то сомневаюсь, чтобы он развязал войну с Зингарой из-за клочка чужой земли, с Аквилонией почти не граничащей! Одно из двух: либо тут пустое бахвальство, либо обычное недомыслие!»

– Вот сейчас король Конан его обласкает… – хмыкнул Льоу.

И точно, от зияющих пустыми рамами окон донесся угрожающий рык, различимый даже обычным слухом:

– Одно из двух, Спарра: либо я по старческой тугоухости твоих слов не слышал, а ты их не произносил, либо ты только что назвал короля Аквилонии пустозвоном и дураком! Ну?!

– Кто-то засадил кулаком в столешницу, аж посуда звенит – угадайте с трех раз, кто? – быстро пересказывала Айлэ. – Астарак взывает: «Месьоры, месьоры! Будьте же благоразумны!» А вот Норонья: «Спарра, молчать! Немедленно принесите извинения!» Извиняется, конечно, куда ему деваться… Теперь снова ди Норонья, и он говорит, что…

***

– …разумеется, Вашему величеству послышалось, – сказал ди Норонья.- Бряцание оружием – не лучший способ решения трудностей. К тому же он чрезвычайно дорого обходится и короне, и ее подданным. Тем не менее, ситуация должна быть как-то разрешена и желательно в ближайшее время. Другой столь удобный случай вряд ли предвидится – здесь присутствуют все заинтересованные лица, за исключением разве что госпожи Чабелы, но, полагаю, мое мнение будет целиком и полностью совпадать с ее пожеланиями. По ряду вполне понятных причин военное столкновение с Аквилонией представляется нашей королеве неприемлемым, но и промедление в рабирийском вопросе – недопустимым. Полагаю, все с этим согласны?

– Простите, граф, – буркнул неугомонный Спарра. – Я безусловно прошу прощения у Его величества короля Конана за мою недавнюю несдержанность, и все же хотелось бы окончательно прояснить вопрос. Мы не собираемся воевать с Троном Льва, мы стремимся занять исконно принадлежащие нам земли. Если с кем-то мы и воюем, так это с горсткой рабирийских бандитов, а они нам не помеха – на нашей стороне подавляющее преимущество в силе и выигрыш во времени. Стоит дать команду, и мои легионы выйдут к Алимане через седмицу. Мы можем довольно легко перебросить в Рабиры еще по меньшей мере пять тысяч клинков…

– А я могу довольно легко создать огненную стену высотой в десять локтей и длиной в лигу, – меланхолично сообщил одноглазый маг. – Правда, пока не могу сказать, насколько быстро эта стена будет передвигаться. Возможно, весьма быстро, так что пять тысяч клинков убежать не успеют. Это так, месьор Спарра, к слову о ваших и наших способностях. Даже если не принимать в расчет вмешательство Трона Льва.

– …И снова я подчеркиваю, – с нажимом повторил Норонья, награждая упрямого тысячника таким взглядом, что тот чудом не обратился горсткой пепла, – что вооруженное противостояние не входит в наши интересы. Мы пришли не завоевывать чужое, но получить свое. Однако переговоры с точки зрения силы, как, впрочем, и с позиций беспристрастного закона, явно зашли в тупик – стороны, по сути, равны, и ни одна не хочет уступить. Остается последнее средство… Ваше величество, – почтительный кивок в сторону правителя Аквилонии, – придерживается мысли о том, что судьбу Рабиров должны решать сами рабирийцы, причем без всякого стороннего вмешательства. Насколько я понимаю, эту вашу мысль разделяет как достопочтенный представитель народа Лесов, так и месьор Хасти. Что ж, это разумно. В таком случае, разрешите мне задать всего один вопрос… – хозяин Тайной Пристани слегка помедлил, выдерживая надлежащую паузу, – Ваше величество, и вы, господин магик… что вы будете делать, если гули добровольно и без принуждения выберут переход под руку Зингары?

– Скажу «скатертью дорога», – сразу и не очень-то вежливо откликнулся киммериец. – Пусть становятся зингарской провинцией, раз они сами того хотят. Главное, чтоб захотели. И чтобы я знал: это действительно их выбор.

– Присоединяюсь, – пошептавшись с Лайвелом, кивнул Одноглазый.

– Итак, дело за малым, – подвел итог Эрманд ди Норонья, умудрившийся завладеть вниманием всех присутствующих (и, хотя он этого не знал, засевшей на озерном берегу компании принца Коннахара), – за возможностью рабирийцев принять и высказать свое решение. Возможно, я слишком вольно отношусь к вашим обычаям, месьор Лайвел, и заранее прошу меня простить, но хотелось бы знать – нельзя ли каким-то образом ускорить выборы вашего правителя? Что для этого требуется – встреча в каком-то определенном месте старейшин ваших семейств или собрание вообще всех обитателей Рабиров, имеющих, скажем так, право голоса?

– Короновать нового Князя мы сможем нескоро. Ведь и в королевстве Зингарском, полагаю, коронуют не на скорую руку? Нужно созвать народ, избрать новых старейшин Круга… Но просто узнать, кто он – это можно. Требуется задать вопрос и получить ответ, – неожиданно четким и ясным голосом произнес старый рабириец. – Это можно сделать в любое время и в любом месте – если знать, у кого и как спрашивать.

– Загадками изволите выражаться? – еле слышно пробормотал месьор Астарак. Военачальник оказался прямее:

– Тогда какого ляда… извините, госпожа… Я хотел сказать – почему бы не задать этот вопрос прямо сейчас?

– Действительно, почему бы и нет? – эта фраза принадлежала Иллирет ль’Хеллуане. – Раз уж всем так необходимо узнать, кто должен править этой землей? Только вот что вы станете делать, если новый князь окажется пребывающим где-нибудь за десяток лиг отсюда?

– Съездим и привезем, делов-то, – пожал плечами король Аквилонии, вопросительно покосившись на Лайвела. Старый гуль выглядел так, будто в любой миг готов распрощаться с этим неласковым миром, и идея незамедлительно провести ритуал по избранию нового правителя Рабиров явно пришлась ему не по душе.

– Н-ну… – в душе старого Хранителя намертво сцепились приверженность традициям и желание поскорее избавить Леса от присутствия людей, – сам по себе ритуал не очень сложен, однако забирает у вопрошающего много сил, и я не уверен…

– Я могу помочь, – Иллирет беспечно встряхнула темно-рыжими локонами. – Ваши прения, люди, становятся скучными, нужно что-то решать. Так мы спрашиваем?

– Да, – в один голос сказали Конан и Норонья. Астарак кивнул, а Спарра запоздало брякнул:

– А кого спрашивать-то будем?..

Около восьмого вечернего колокола.

Ритуал определения нового владыки Лесного княжества, как вскоре выяснилось, требовалось непременно проводить под открытым небом. За разговорами государственной важности никто не заметил, что солнце уже клонится к вечеру, прочертив на зыбкой глади лесного озера широкую огненную дорожку. Присутствовавших в Школе рабирийцев известие о грядущей церемонии сначала поразило до глубины души – обычно ритуал проводился в столице, в присутствии малого круга избранных – но вскоре около дома Хасти начали один за другим появляться лесные стрелки, интересуясь, можно ли будет взглянуть на грядущее действо и нужно ли чем-нибудь помочь.

Помощь и вправду требовалась. Сперва по указаниям Лайвела на ровном травянистом откосе вычертили круг шести-семи шагов в поперечнике и выкопали вдоль него неглубокую канаву. Прочие добровольцы тем временем собирали мелкие щепки, куски коры и хворост, которые складывали в вырытый ров. Вообще-то канаву требовалось наполнить легко воспламеняющимся «земляным маслом», но, как брюзжал Хасти, запасы этой горючей жидкости в алхимической мастерской были уничтожены, а у него в доме с трудом отыскался один-единственный початый кувшин. Содержимым кувшина тщательно и равномерно обрызгали приготовленное дерево, в тщательно вымеренном и отмеченном колышком центре кольца установили бронзовый сундучок, украшенный литыми фигурками животных. Подле сундука на расстеленном коврике стояла открытая шкатулка с Венцом Лесов, сапфир в сплетении веточек казался похожим на маленькую пронзительно-синюю искру или упавшую с неба звезду.

Распоряжавшийся Лайвел осмотрел приготовленное место действа и каким-то будничным, выцветшим тоном объявил, что можно приступать, но сперва кое-кому придется удалиться. Выбор, кому уйти, а кому остаться, Хранитель проводил сам, руководствуясь каким-то непонятными соображениями. Так, например, он дозволил присутствовать всему окружению Коннахара и самому принцу, но заставил отойти подальше некоторых из своих же соотечественников. Не разрешили приблизиться к ритуальному костру правителю Аквилонии, зингарскому тысячнику и месьору Астараку, но почему-то пригласили выглядевшего несколько потрясенным ди Норонью. После очень вежливой, но непреклонной просьбы от берега озера ушел владелец Школы – Лайвел заявил, что такая личность, как Хасти, вынуждает любое волшебство действовать в свою пользу и может невольно исказить истинный ответ Вместилища Мудрости. Одноглазый не стал спорить, послушно удалившись на указанные полсотни шагов в сторону леса.

– Я поняла, кого и почему он выбирает, – внезапно шепотом заявила Айлэ. – Он оставляет тех, кто помоложе – наверное, у них больше веры в колдовство.

– Ди Норонья не такой уж молодой, – возразил Конни.

– Зато безмерно любопытный. Или наоборот, такой недоверчивый, что чудеса в его присутствии творятся сами собой – только бы удивить этого человека, – предположила девица Монброн. Теперь она почти ни о чем не беспокоилась: все испытания и горести остались позади. По возвращению в Тарантию им с Конни, конечно, изрядно достанется, но даже королевская немилость не может сравниться с тем чувством облегчения, которое испытываешь, когда твоя жизнь возвращается в привычную колею.

«Может, теперь Дженна не станет так рьяно противиться возможному браку своего сына? – робко размышляла баронета Монброн. – В конце концов, я больше не гуль… А кто тогда? Альбийка, вроде госпожи Иллирет? Правда, может возникнуть другое препятствие – кто знает, сколько я проживу на свете? Уж точно больше, чем Конни. И когда он начнет стареть, я буду оставаться такой же молодой… Да что за ерунда мне сегодня лезет в голову! Какое замужество, о чем я только думаю! Радоваться надо, что все заканчивается!..»

Лайвел тем временем торжественно вступил в середину кольца на берегу, кто-то из рабирийцев подпалил разложенные по кругу куски дерева, и те вспыхнули – сперва неохотно, затем все дружнее и ярче. Следующей в круг вошла Иллирет ль'Хеллуана, неторопливо перешагнув через разгорающееся пламя. Языки огня потянулись было к подолу ее одежды и босым ногам, но тут же отпрянули, словно испугавшись. Иллирет опустилась на колени рядом с о шкатулкой, содержавшей Венец, достала реликвию и повернула сапфиром к себе, словно вступив с Камнем в безмолвный разговор.

Спустя несколько ударов сердца пламя неожиданно взревело, точно в него выплеснули с десяток бочек наилучшего «земляного масла», заставив поспешно отпрыгнуть зрителей, стоявших поблизости от кольца. Языки огня взлетели выше человеческой головы, сомкнувшись в пляшущий, багровый купол, сквозь который ослепительно полыхала ультрамариновая капля кристалла и неясно просматривался силуэт стоящего Лайвела. Хранитель что-то делал с бронзовым ларцом, поводя ладонями над запертой крышкой.

Внезапно сундук сам собой распахнулся – до рези в глазах всматривавшийся в пляску огня Коннахар мог поклясться, что старый рабириец так и не прикоснулся к фигурной рукояти на горбатой крышке сундука. Цвет пламени сменился со зловеще-багряного на оранжевый, успокаивающий, вроде того, что уютно полыхает вечером в камине. Конни решил, что сейчас из сундука наконец-то извлекут таинственный Анум Недиль, и почти не ошибся – вот только вещица появилась сама, словно вытягиваемая Лайвелом на невидимой нити. Она походила… да ни на что она не походила! Шарообразный сгусток медового цвета размером с малое ядро для катапульты, в ореоле переменчивого розового и золотого мерцания без видимой опоры повис, чуть покачиваясь, в воздухе между разведенных в стороны рук Хранителя. Непроницаемый огненный купол, накрывший место ритуала, внезапно уменьшился, языки пламени приплясывали теперь где-то на уровне двух локтей от земли, выстреливая вверх красными искрами.

Удерживать сияющий шарик было не так просто – пару раз старый рабириец едва не уронил его на песок, но в последний миг находил еще немного сил и возвращал беглеца на положенное место. Медовые и розовые отсветы сменились прохладными зеленоватыми тонами, по Вместилищу побежали расширяющиеся трещинки, словно по расколотому ядрышку ореха, однако на кусочки он не развалился – просто открылся узкими лепестками, выпустив наружу облачко серебристой пыли. Похоже, Лайвел обратился к этому облачку с каким-то вопросом: оно задрожало, расплываясь и вновь собираясь всецело. Хранитель настаивал, Конни даже разглядел, как напряженно шевелятся узкие губы. Серебристый туман поупрямился еще немного и сдался, растянувшись в тончайшее полотнище.

На колдовской ткани начали возникать углубления и возвышенности, приобретавшие то зеленый, то коричневый, то голубой оттенок. Чей-то пораженный голос за плечом у Коннахара выдохнул слово «карта», с предельной точностью дав название висевшему в воздухе наваждению. Туманная картинка явно изображала Рабирийские холмы, какими они открываются парящим в небесах птицам. Лайвел размашисто кивнул в знак того, что опознал увиденное. Над изображением немедля возникла синяя искорка, повисела мгновение и нырнула вниз, устремившись к той части призрачной карты, которую Конни для себя счел «полуночной».

По сотканным из серебряной пыли Забытым Лесам пробежали частые волны, уничтожающие прежний рисунок и создающие новый. Незримая птица устремилась к земле, отдельные детали пейзажа становились четче, складываясь в образ некоей местности. Большое озеро в обрамлении лесистых холмов, дом на берегу, еще какие-то строения, укрытые среди деревьев… Новый кивок – старый Хранитель признал и эту область своего родного края. Коннахар догадался, что им было показано место, где пребывает новый правитель Рабиров. Озеро… дом на берегу… Здесь, в магической школе?! Невероятно… Но вот как посланцы смогут его узнать? Или Анум Недиль обладает способностью создавать образы не только местности, но и изображения лиц?

Озерное побережье свернулось внутрь себя, превратившись в искрящийся туманный клубок и заодно втянув внутрь мечущуюся сапфировую искру. Невидимые руки безжалостно комкали облачко тумана, лепя из него нечто узнаваемое. Ага, полупрозрачная человеческая фигурка ростом где-то с локоть, словно вырезанная из куска горного хрусталя. Плавные очертания, несомненно, принадлежат существу женского пола. Выходит, на смену Драго придет некая Княгиня Лесов? У неизвестной женщины не было лица – только парящий тонкий силуэт, окруженный вихрями серебристой пыли. Еще один толчок сердца – и фигурка рассыпалась в горстку праха. Песчинки дождем осыпались вниз, облепляя незримую поверхность, на глазах у пораженных зрителей создавая абрис чьей-то головы, лица, шеи, падающих на плечи волос…

Вскоре отлитая из матового серебра статуя, изображавшая голову и плечи молодой женщины, была закончена – знаком этого стал призрачный Венец Лесов, украшенный трепещущей синей искрой и опустившийся на голову будущей правительницы. Закрытые до того веки вдруг приподнялись, явив вполне разумные глаза, с легкой насмешкой оглядевшие собравшихся. На долгое мгновение сотканная из тумана статуя приобрела облик и краски живого человека, чтобы тут же разлететься облаком серебристого пепла – но синяя звездочка не пропала, оставшись плавать в вечернем воздухе.

Анум Недиль счел свое предназначение полностью выполненным. Лепестки срослись воедино, таинственный шар потемнел и камнем рухнул в недра бронзового сундучка. Упавшая крышка захлопнулась с громким стуком, как дверь за торопливо уходящим гостем. Огненное кольцо погасло, оставив на песке черный круг золы и еле теплящихся углей.

Рывком взвившаяся на ноги Иллирет еле успела подхватить оседающего набок Лайвела.

***

– Уберите от меня это! – от раздавшегося над ухом пронзительного взвизга Коннахар невольно вздрогнул и обернулся. Визжала баронета Монброн, обеими руками, как от надоедливой осы, отмахиваясь от неторопливо кружившей над ее головой голубой искорки. Разок она даже умудрилась попасть ладонью по назойливому огоньку – скорее по случайности, чем намеренно. Непохоже, чтобы магической искре ее жест как-то повредил: с тем же успехом Айлэ могла отмахиваться от солнечного зайчика. – Конни, что это? Зачем?..

Ответить молодой человек не успел, вернее, не сумел: увлекшийся зрелищем творимого ритуала разум внезапно расставил все по своим местам. Серебристый призрак неведомой женщины сразу показался Коннахару смутно знакомым, и только сейчас он сообразил – почему.

Туманная головка и лицо принадлежали Айлэ, дочери Райана Монброна и Меланталь Фриерры.

Синий огонек, воспользовавшись подходящим мгновением, мерцающим светляком пристроился на локонах Айлэ.

– О нет, – должно быть, баронета Монброн тоже вспомнила, как выглядит ее собственное отражение в зеркалах. – Только не это… – она подняла руки ладонями перед собой, точно отталкивая нечто невидимое: – Учтите, я не согласна! Никто – слышите, никто! – не заставит меня на это пойти! Я не желаю! В конце концов, я просто не смогу! Я отрекаюсь – сразу же и немедленно!..

– Будь добра, заткнись, – в возникшей сумятице молодые люди совершенно упустили из виду появление короля Аквилонии – умевшего, впрочем, в случае необходимости двигаться совершенно бесшумно и весьма быстро.

От неожиданности и резкости обращения баронета послушно замолчала.

– Я правильно понимаю, корона переходит к ней? – этот вопрос Конана был уже обращен к Лайвелу. Рабириец, почтительно поддерживаемый Иллирет ль'Хеллуаной, молча наклонил голову – очевидно, сил говорить у него пока не было. – Это окончательно, законно, никем не оспариваемо? Все, что она отныне скажет и сделает, будет считаться решением королевы?

– Пока нет. Лишь с того момента, когда она примет Венец, а Венец примет ее, – Лайвел произнес это настолько тихо, что Иллирет пришлось повторять его слова в полный голос. – Но она избрана, это вне всякого сомнения. Ты прав: отныне эта девочка – Княгиня Лесов, хотя она еще не прошла положенных испытаний.

– Это не коронация! Это балаган с дешевыми фокусами, скверное трюкачество! – воскликнул Эрманд ди Норонья, багровея лицом. Железная выдержка в этот момент изменила графу, тщательно скрываемое беспокойство прорвалось наружу возмущенным воплем – глава тайной службы разве что ногами не топал: – Девчонка же явно подставная, она из вашей свиты! Напустили зеленых огней, подвесили девице какого-то светляка и хотите убедить нас, что она и есть новая королева Рабиров?! Чистой воды надувательство! Вы все давно решили и сговорились, чтобы…

Привлеченные криками, к дотлевающему в закатном свете костру стягивались люди и рабирийцы. Подошли зингарский тысячник и советник Астарак, за их спинами виднелись фигуры гвардейцев эскорта, с другой стороны выстроились лесные стрелки Йестига. Те и другие были вооружены. Напряжение росло, Норонья продолжал разоряться:

– Неужели вы полагали, что я поверю во всю эту чушь с короной, которая сама выбирает себе короля?!

– Довольно! – прогремел Конан, нависая над конфидентом. – Не ищи себе и своим людям бесполезной смерти, зингарец! Здесь никто никого не обманывает, я клянусь в том всеми богами, короной и честью! А если тебе недостаточно королевского слова, то я не знаю, какие еще доказательства тебя устроят – огненные письмена в небе? Спарра, прикажи своим воинам убрать оружие, и ты, Йестиг, тоже! На этой земле и без того пролито достаточно крови!

– Король Конан все правильно объяснил. Кто не понял, сожгу лично, – мрачно добавил Хасти, появляясь рядом с кострищем – на пальцах его правой руки, вытянутой так, чтобы видно было каждому, плясал трескучий синий огонь. – Мечи в ножны, живо!

Рабирийские стрелки и гвардейцы Спарры нехотя закинули за спину луки и отняли пальцы от рукоятей мечей.

– Так каких тебе еще доказательств, Норонья? – спокойнее, но все еще раздраженно повторил киммериец. – Ритуал, насколько я вижу, проведен, новый претендент на княжение определился, свидетелей тому полно. Желаешь, чтобы ее принародно увенчали короной? Тогда тебе придется подождать здесь, в Забытых Лесах, седмицу-другую. Это, сам понимаешь, не тот вопрос, который решается на ходу. Что еще?

Норонья с силой провел ладонью по лицу, потряс головой, будто отгоняя злое наваждение.

– Что ж… Я даже не спрашиваю, каково будет решение… нового правителя… – последние слова зингарца сочились ядовитейшим сарказмом, но то уже явно была просто попытка «сохранить лицо» напоследок. Попытка, надо сказать, неудачная – не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы заметить, насколько подавлен и расстроен зингарский конфидент. Взяв себя в руки после вспышки неуправляемого гнева, Норонья вновь обрел некое подобие спокойного достоинства, но показное спокойствие стоило ему великих усилий. – Тогда… по крайней мере… хотелось бы знать имя, э-э, новой княгини Забытых Лесов. Ведь у нее же есть имя, не правда ли?

– Ну разумеется, у нее есть имя, – радушно ответствовал правитель Трона Льва, приобнимая за плечи потрясенную до немоты девушку. – Баронета, граф, позвольте представить вас друг другу: его светлость граф Эрманд ди Норонья, верный цепной пес и недреманное око тайной службы Чабелы Зингарской – Айлэ диа Монброн, баронета Танасульская. Ба, что это с вами, граф? Вы так побледнели…

– Айлэ Монброн, – оцепенело повторил ди Норонья. – С которой ваш наследник…

– Помолвлен, – подхватил-перебил киммериец самым злорадным тоном, одновременно стискивая пальцы на плече девицы Монброн, дабы та не вздумала сболтнуть лишнего – от радости, к примеру, или от изумления – а Коннахару посылая убийственный взгляд. – Именно так, любезный граф. Она его невеста. Вы удивлены? Напрасно. Дети молоды, хороши собой, у них много общего…

– Что-то Кордава пока что не получала извещения о предстоящем браке, – слабо вякнул Астарак. Могучий Коррандо Спарра в полнейшем недоумении только хлопал глазами – бравый тысячник был несомненным героем во всем, что касалось воинской тактики и стратегии, но сущий младенец в тонкой науке плетения интриг.

– Только что получила, – отрезал Аквилонец, совершенно невежливо поворачиваясь к въедливому дипломату спиной. – Месьор Спарра, я полагаю необходимым в честь удачного завершения наших переговоров разогнать ваш вооруженный эскорт и выкатить из погребов бочку доброго вина. Йестиг, твоих стрелков это тоже касается. Возражения не принимаются, предмет переговоров считаю закрытым.

– Ваше величество, – тихо сказал Эрманд ди Норонья, бледный как смерть. – Позвольте на пару слов. Свидетели нежелательны.

…Когда аквилонский король и зингарский конфидент удалились на некоторое расстояние от посторонних глаз и ушей, Норонья сказал вполголоса, не глядя на киммерийца:

– С вашего высочайшего позволения, я позволю себе немного пренебречь этикетом…

– Валяй, – легко согласился варвар. Со стороны они, должно быть, представляли занятную парочку: огромный киммериец на полторы головы возвышался над аккуратным шпионом.

Норонья натянуто улыбнулся.

– Ловко вы все это обтяпали, месьоры, – признал он. – Не подкопаться. Обвели, так сказать, вокруг пальца и Чабелу, и старого Норонью, а?

– Да перестань, – поморщился Конан. – Твоя песенка становится нудной: обвели, обтяпали, обставили… медный грошик отняли у дитяти… Можешь ты хоть на мгновение предположить, что кто-то в кои веки сыграл с тобой честно? Проклятье, да я сам не могу опомниться от удивления, что этот их колдовской шарик избрал не кого-нибудь, а эту вздорную девицу. Но уж раз оно так вышло, видать, боги за нас… Ты хотел поговорить со мной наедине. Так говори.

Норонья покачал головой и впервые глянул Конану прямо в глаза.

– Мне кое-что известно, Ваше величество… – начал он.

***

– Он знает, – проронил киммериец. На берегу озера, после того, как удалился зингарец, они остались вчетвером: одноглазый маг, баронета Монброн, аквилонский принц и сам Конан. Око Митры скрылось за кромкой леса, но летняя ночь была светла. Вдалеке мерцал кострами палаточный лагерь. Слышен был смех, стук топоров, неумелый струнный перебор. Кто-то завел солдатскую песню, его поддержали другие. – Норонья догадывается, какую роль Коннахар сыграл в истории с Проклятьем. Пока что у него нет доказательств. Но я уверен, он не успокоится, покуда не докопается до истины. Сегодняшний день нанес его безупречной репутации оглушительную оплеуху, а эта порода никогда не прощает обид.

– Ну и пусть, – беспечно махнул рукой Хасти. – Пускай себе злобится. Ничего он не раскопает. А и раскопает, что с того? Победителей не судят, Конан. Кто скажет, что мы не победили, пусть поцелует меня в… в слепой глаз. Проклятие Безумца перестало довлеть над моим народом. Забытые Леса свободны. Аквилония приросла новой провинцией на Полуночи, а ко мне вернулась та, кого я ждал восемь тысячелетий. Что это, если не победа?

– Ты прав, маг, – кивнул варвар. – Наше поражение каким-то чудом обратилось в победу – Адалаис как в воду глядела. Но цена была высока.

– Умершие отдали свои жизни не зря, а цели, коих мы достигли, по силам разве что легендарным героям, – возразил чародей. – Или детям героев. А потом сказители, пожалуй, сочинят обо всем этом красивую легенду, подчистят кровь и грязь, добавят злодеям коварства, а героям – благородства, и Добро в очередной раз одолеет Зло…

Он покосился на стоявших чуть поодаль принца с его подругой. Юноша обнял Айлэ за тонкую талию и что-то шептал ей в розовое ушко. Баронета очаровательно смущалась – а может, только делала вид. Голубая звезда запуталась в ее волосах.

– Никакого внимания к старшим, – добродушно проворчал киммериец. – Эй, голубки! Будет вам тискаться! Смотреть противно, клянусь хвостом Змееногого… Что с них взять, молодо-зелено. Детишки… Я вот думаю, Хасти: все хорошо, коль хорошо кончается, верно?

– Ты полагаешь, кончается? – с сомнением откликнулся Одноглазый. – Ну нет. Кончается одна история, начинается другая… Вот у них вообще все еще впереди… Время, друг мой варвар, как мы с тобой теперь знаем, есть бесконечная спираль из драгоценных камней. Так что, когда нам кажется, что история подошла к концу – на самом деле это всего лишь очередной поворот. Что-то нас ждет за ним?..

ЭПИЛОГ. Письма издалека

Отчет альгвасила города Виара (королевство Зингарское) касательно происшествия, случившегося на постоялом дворе «Бык и лягушка» в 23 день Второй летней луны 1313 года, удостоверенный подписями бывших при том очевидцев и пострадавших.

«Настоящим я, Фрага ди Асторга, гербового города Виара королевский альгвасил, сообщаю о странном и удивительном происшествии, коего мне свидетелем и непосредственным участником довелось быть. Находясь на постоялом дворе «Бык и лягушка», что по улице Медников, шесть, около восьмого послеполуденного колокола увидел я, как привратник пропустил в ворота крестьянскую одноконную подводу. Человек, на козлах в той подводе сидевший, показался мне подозрительным, ибо был он бледен, вел себя суетливо и даже выронил кошель, расплачиваясь с привратником, поелику руки у него тряслись как бы от холода или сильного страха. Дождавшись, покуда привратник запрет за ним ворота, подошел я к вознице, назвал себя и свою должность и потребовал, данною мне властью, чтобы назвал он свое доподлинное имя.

Человек назвался Хеллидом, урожденным Хабъеро, из Карташены. Однако ж манера, с каковой он произносил слова, не понравилась мне еще сильней его страха, потому как дядя мой по отцу живет в Карташене, и я гостил у него не раз и слышал, как говорят настоящие карташенцы. Хеллид же Хабъеро говорил иначе. Тут заподозрил я неладное и еще заметил, что собеседник мой все озирается и оглядывается на свою телегу, словно бы там лежало что-то редкое и ценное и он опасался покражи. Тогда я взял возницу за руку и отвел к повозке, каковая повозка оказалась почти что пуста – только на самом дне на соломе лежало нечто длинное под холстиной.

На мой вопрос, что он везет, возница задержался с ответом, а потом предложил дать мне денег, и немалых, чтоб только я не заглядывал под холст. Здесь, отступя немного, должен я заметить как бы в скобках, что исполняю должность королевского альгвасила вот уж три десятка лет беспорочно, за что имею личную благодарность Его светлости градоправителя Виары, мзды не беру, а ежели по глупости кто таковую мзду мне предлагал, то неизменно оказывался в темнице и за поношение чести мундира уплачивал городской управе виру куда как большую. И вот, услыхав от незнакомого человека такое предложение, я, во-первых, был оскорблен как верный слуга закона, а во-вторых, уверился окончательно, что дело тут нечисто. Тогда, крикнув в гневе, попытался я скрутить лживому вознице руку, дабы обездвижить его и так доставить в управу. Однако ж мерзавец оказался превесьма ловок. Тут же вырвался он от меня, достал нож и вонзил мне в левую руку выше локтя, разрезав, как видно, жилу – кровь моя сильно брызнула из раны, и капли ее попали на моего противника, а еще больше пролилось на холстину в повозке…

И тут случилось такое, о чем я даже писать не могу, не содрогаясь притом от страха. Не успел мой преступник поднять снова кинжал, как со дна повозки вырвался на него живой мертвец, упырь, умертвий, о каких разве в страшных сказках говорят старые старухи. Это потому я смог сразу судить, что он не жив, что такого лица не бывает у живого человека. Лицо его, белое и отеклое, было ровно как у мертвеца, пролежавшего три дня во гробе, однако ж с красным огнем в глазницах и с клыками, будто рысьими или волчьими, торчащими изо рта. Умертвий бросился на меня, целя в глотку – но попустительством Митры успел я пасть на четвереньки, а упырь вместо меня вонзил клыки в грудь своего возницы: должно, все едино ему было, чьей плотью насыщаться. Тот же страшно крикнул и стал бить его ножом, а я откатился в страхе под телегу и стал звать на помощь изо всех сил, какие только у меня оставались.

На крик прибежали гуртовщики с кнутами и два конюха с вилами, да хозяин кабака. Увидев упыря, грызущего жадно свою жертву, накинулись на него всем скопом и били его и кололи так, что, даже забив до полной неподвижности, продолжали молотить, будто потеряли разум. Угвоздив наконец нечистого, завязали в мешок, на той же телеге свезли тело за квартал и швырнули в сточную канаву.

…Расспросить, откуда взялся умертвий и зачем, было некого: вознице своему обожрал упырь все горло и спустил кровь. Потому, поразмыслив, завязали в мешок и Хеллида Хабъеро, но все ж в канаве оставлять не стали – ибо хоть он и пособлял упырю, но был притом человеком из плоти и крови и даже, может статься, поклонялся Единому. Оттого свезли его на городской погост и закопали там, надгробия же никакого не сделали…

…Но самое-то странное, что, когда на рассвете пошли мусорщики с обходом, в канаве той нашли один лишь пустой мешок, и более ничего и никого…»

Послание первое

Написано своеручно Конаном Аквилонским, предназначено великому канцлеру Трона Дракона, его светлости герцогу Мораддину Эрде. Отправлено из Тарантии с личным королевским гонцом. Доставлено в поместье Энден, расположенное на землях Немедийской империи. Письмо датировано 18 днем Третьей летней луны 1313 года, вручено в 25 день Третьей летней луны 1313 года.

«…не знаю, решится ли кто сообщить тебе, так уж лучше пусть дурным вестником буду я. В 20 день Первой летней луны 1313 года мой старший сын Коннахар и его друзья были в Рабирах свидетелями гибели женщины-гульки по имени Солльхин. Думаю, тебе не нужно объяснять, о ком идет речь. Ее убили в стычке с рабирийцами из «непримиримых», и мой сын с друзьями захоронили тело на Холме Одиночества, сами того не ведая – прямо рядом с могилой Долианы.

До того Коннахар встречался и говорил с нею. Он утверждает, Солльхин считала свою жизнь закончившейся и искала способ достойно уйти из нее. Думаю, парень прав – она всегда шла только своей дорогой. Я надеялся, она исцелится, вернется назад – пусть не сейчас, через десяток лет, но все таки… Вышло по-другому – а когда оно бывало, чтобы случалось по нашим желаниям? Теперь ее нет, а я никак не могу в это поверить. Пытаюсь думать – она по-прежнему где-то там, в Рабирах. Хасти говорит, якобы у умерших гулей какая-то часть души остается в Лесах и что Солльхин упокоилась с миром. Слабое утешение, однако лучше, чем никакого – потому что мои дурные вести не закончились.

Рейе да Кадена также нет более среди живущих. Чабела уже все знает. По слухам из Кордавы, это ее подкосило, хотя виду она не показывает – как всегда…»

Примечание составителя хроники, сделанное осенью 1315 года.

«Послание аквилонского короля оказалось роковым. Спустя несколько седмиц по его получению его светлость Эрде официально объявил перед Троном Дракона о своей отставке со всех занимаемых должностей. Слуги в бельверусском доме Эрде и загородном поместье Энден утверждали, якобы его светлость уничтожил почти все личные архивы, являющиеся наиболее ценной и притягательной добычей для тайных служб многих государств Восхода и Заката. Месьор Эрде также распродал принадлежавшую ему недвижимую собственность и ценности, разделив вырученную сумму между челядью, сослуживцами и некоторыми благотворительными обществами. После этого он исчез из Бельверуса.

По совершенной случайности один из конфидентов Вертрауэна в конце осени 1313 года заметил его в Шадизаре, столице Заморийского протектората. Мораддин Эрде находился в таверне, расположенной в двергском квартале Чамган, и договаривался о возможности присоединиться к каравану, уходящему в Кезанкийские горы – где, как известно, расположено одно из обширных гномских владений. Поскольку месьор Эрде по отцу происходит из рода подземных карликов, живущих именно в горах Кезанкии, можно предположить, что остаток своей жизни он решил провести среди сородичей.

Доселе никаких вестей о местонахождении и судьбе Мораддина Эрде не имеется. Занимаемый им пост канцлера Немедии по желанию короля Нимеда II перешел к одному из представителей семейства Дивер. Руководство Вертрауэном Мораддин Эрде еще в 1306 году передал своему лучшему выученику, его светлости Юргу фон Айпену, который и ныне пребывает во главе Пятого департамента».

Послание второе

Написано волшебником Тотлантом, сыном Менхотепа, состоявшим на службе короне Вольфгарда. Предназначено правителю Аквилонского королевства Конану I Канаху. Отправлено во второй день праздника Йоль 1314 года почтовым порталом из поселения Ундол, расположенного на землях Пограничной провинции Аквилонского королевства, получено в тот же день.

«…наилучшие поздравления и пожелания всех благ тебе и твоим близким по случаю наступления очередного Йоля… уж и не помню, какого по счету, встречаемого мною в Пограничье. На нашей улице тоже праздник – Ричильдис пожелала Снежное Дерево с подарками, фейерверками и катаниями на санях, что и было устроено ко всеобщему удовольствию. В данный миг, когда я пишу это письмо, твоя наследница со своим дружком упорно пытается захоронить в сугробе свою служанку Дорис, а та визжит как поросенок. Госпожа Дженна может не беспокоиться: с ее дочерью все в полнейшем порядке, а что касается успехов Дисы в колдовских искусствах… Порой у меня возникает пакостное впечатление, будто ей совершенно не требуются никакие наставники и учителя. Она не учится в полном смысле этого слова – Диса словно вспоминает то, что когда-то знала. Хороший вопрос без ответа: если она в десять лет способна на то, чего лично я с огромными усилиями добился только к тридцати, что начнется, когда она достигнет совершеннолетия? К тому же она вечно ставит меня в затруднительное положение – ее способы общения со Сферами и Силами мне по большей части незнакомы и иногда просто непонятны. По всем признакам это Школа Природы, однако она имеет мало общего с магией, используемой жрецами зверобогов в Пиктских Пущах, практикуемой остатками друидских орденов в Нордхейме или зелейным ведовством Сестер Викканы. Творимые ею чары – вообще что-то иное, другого слова и не подобрать. Может быть, очень древнее. А может быть, наоборот, совершенно новое, создаваемое на наших глазах этой девочкой. Не знаю, что ждет ее в будущем… Пару раз я самоуверенно попытался изобразить прорицателя и вопросить об участи Ричильдис – ответом мне были лес в сумерках и поляна с кругом камней.

Что же до мнения самой Дис об ожидающей ее судьбе, то ей все представляется очень простым. Она очень скучает по дому и мечтает в следующем году съездить в Тарантию. Еще она уверена, что, когда подрастет, отправится искать эту самую поляну и некоего «старого волка», назначившего ей встречу. Успев изучить ее характер, могу тебя заверить – она так и сделает. Потратит на поиски с десяток лет, но своего добьется. «Старым волком», как я полагаю, она именует Хранителя Зверей, столь памятного нам обоим Фреки. Теперь уже можно признаться – тогда, тридцать лет назад, в капище под Пайрогийским замком, это запредельное чудище напугало меня до дрожи в коленках. Для Дисы же Великий Волк – еще одна забавная зверюшка, которую она твердо намерена приручить. Ты будешь смеяться, а я уверен – порой они встречаются и болтают, как лучшие друзья. Зверюга делится с ней своими секретами, показывает какие-то непонятные места (Ричильдис именует это «прогулками во сне» и честно пытается рассказать мне об увиденном, но, к своему стыду, я мало что понимаю) и вообще между ними царит полнейшее взаимопонимание – чего нельзя сказать о нынешних взаимоотношениях между людьми и Карающей Дланью.

Да, оборотни… В прошлый раз, помнится, я переслал тебе красочное и сумбурное изложение событий, творившихся летом и осенью в Пограничье. Теперь, оглядываясь назад по прошествии времени, попытаюсь рассказать обо всем подробнее.

Льщу себя неоправданной надеждой, что кошмар, случившийся в день исчезновения Проклятия, я в своем письме расписал не хуже, чем Гай Петрониус в очередном творении. Около трех тысяч мужчин и женщин, внезапно превратившихся из кровожадных скогров в насмерть перепуганные человеческие существа, такое может присниться только в страшном сне! И посреди этого безобразия – Ее высочество Ричильдис Канах, ваш покорный слуга и прислуга Дисы. Крик в лесу стоял – как на поле боя. Никаких объяснений оборотни просто не воспринимали, не понимали, что с ними случилось и как они оказались здесь. Последнее, что помнило большинство из них – Кровавую Ярмарку или дни своего душевного смятения перед ней. Благодарить за то, что мы как-то сумели выкрутиться, нужно даму Эмерельд, воспитательницу принцессы, и Нейю Раварту. Какой-то из этих женщин пришла в голову разумная мысль, что оборотням стоит на время опять вернуться к звериным обликам, после чего они могут либо остаться в лесах, приходя в себя, либо возвратиться домой – если кто-то из них жил в столице или поблизости от нее.

Наш благой замысел провалился. Пару седмиц спустя Диса отвела стаю к стенам Вольфгарда, однако ворота нам не открыли. Явился кто-то из оставленных тобой военных наместников, узнал Ричильдис, выслушал и заявил, что не может рисковать. Мол, они с радостью впустят Ее высочество и месьора колдуна, но прочим тварям лучше убраться. Даже если к оборотням вернулся человеческий разум, кто поручится, что через пару дней они вновь не устроят резню? Диса пыталась спорить, но куда там – выскочившие на стены караульные и горожане уже были готовы закидать нас камнями и обстрелять из луков. Пришлось поворачивать обратно, в Ундол, где Ричильдис решила устроить себе жилье. Как я понимаю, в какой-то миг пребывания под стенами Стая чуть не сорвалась у нее с цепочки, но девочка убедила своих четвероногих подопечных не штурмовать несчастный город.

И мы вернулись. Звери оставались с нами до начала осени – собственно, какая-то их часть и сейчас живет в окрестных лесах – а затем начали рассеиваться. Кто-то из них превратился в людей, затеял строить поселки подальше от людей, но большая часть предпочла оставаться животными и вести соответствующую жизнь. Должно быть, тяжесть Проклятия затронула что-то в их душах, повредила ту незримую и непостижимую границу, разделяющую разумы человека и зверя, отчего звериный облик стал им ближе, нежели человеческий. Вольфгард и окрестные деревни стоят наполовину опустевшими, и если в Аквилонии найдутся желающие перебраться в новую провинцию, это будет несложно устроить. Что удивительно, новость о переходе Пограничья под руку Трона Льва живущие здесь люди восприняли куда легче и проще, чем я ожидал. Некоторые считают, все к этому и шло. Мол, толкового королевства из Пограничья все равно не выйдет, так пусть хоть Тарантия о нас позаботится. Кстати, тебя еще не закидали возмущенными посланиями из Бельверуса? Изрядная, должно быть, поднялась кутерьма, когда в Немедии поняли, какую ценную добычу упустили…

Что там такое творится в Рабирах? Слухи, которые до нас доходят, напоминают горячечный бред. Кто-то утверждает, будто Аквилония вот-вот начнет – если уже не начала и вовсю ведет – войну с Зингарой за право владеть Рабирийскими Холмами, а кто-то – что в Рабирах якобы новая правительница, пожелавшая выйти замуж за Коннахара. Чему верить, не знаю. Сделай милость, отпиши, как оно и что. Я уже отправил несколько писем своему наставнику, то бишь Хасти Одноглазому, однако он почему-то не отвечает. Надеюсь, с ним ничего не случилось?

Прошу прощения, я опять увлекся. Так вот, относительно былого правящего семейства Пограничья. Я уже сообщал, что Проклятие Безумца для одной-единственной личности оказалось настоящим благословением Небес – в день исчезновения Кары пасынок Эртеля впервые в жизни обратился в человека, повергнув в праведное негодование воспитательницу Дисы и чрезвычайно порадовав саму принцессу. У волчонка, видишь ли, появилась привычка ночевать на коврике рядом с постелью Ричильдис, и когда дама Эмерельд, особа строжайших правил и твердых жизненных воззрений, обнаружила утром на полу вместо белой овчарки спящего в чем мать родила мальчишку… Дальнейшее можешь представить сам. Да уж, судьба любит иногда подбросить людям ситуации – хоть плачь, хоть смейся.

Помнится, мое тогдашнее описание внезапно свалившегося нам на головы подростка звучало не слишком обнадеживающе. Как волку, Гвену исполнилось три года – то есть в человеческом облике он должен был стать мальчиком лет двенадцати. Так оно и было, вот только с его разумом сразу начались трудности. Он ведь ребенок отпрыска Карающей Длани и волчицы, и умственное развитие у него… скажем так, соответствующее. Произносить членораздельные слова он вообще не мог, ходить на двух ногах тоже, все время пытался бегать на четвереньках. Ел из миски, непременно стоявшей на полу, ночью мог удрать в лес и вернуться утром с загрызенной куропаткой – настоящий дикий звереныш, пусть и в человеческом обличье.

Спустя полгода положение изрядно изменилось – стараниями Дисы, которую мальчик обожает до такой степени, что готов ради нее на все. Когда я говорю «на все», я ничуть не преувеличиваю. Сдается мне, Гвен уже сейчас твердо и навсегда решил, что мир вращается только ради одной-единственной девицы на свете – некоей Ричильдис Канах. Она научила его разговаривать – медленно, однако вполне понятно, его привычки и манеры все больше напоминают человеческие, хотя дар превращения по-прежнему при нем. По-моему, он не желает вновь оборачиваться зверем, опасаясь снова надолго застрять в волчьей шкуре.

Эртель же становиться человеком упорно не желал. Поселился где-то неподалеку от нашего поселка, уходил, возвращался, крутился около Нейи и снова пропадал. Объявился с первыми снегопадами, когда мы уже начали опасаться, не стряслось ли с ним чего скверного: на двух ногах, тощий, замученный и в такой жутчайшей тоске, что она висела вокруг него ясно видимым черным облаком. Я ничуть не преувеличиваю. Это облако видели даже люди, не имеющие ни малейшего отношения к магии. Некоторые уверяли, будто от молодого короля Пограничья «несет безумием», а Ричильдис и Гвен от него шарахались в самом настоящем ужасе. Несколько дней он ни с кем не разговаривал, просто жил у нас на конюшне. Затем пожелал побеседовать со мной, узнать, что происходило во время, пока он бегал по лесам. Я рассказал – обо всем, включая Кровавую Ярмарку, нападение скогров на замок короны и твое решение сделать Пограничье протекторатом Аквилонии. Вообще-то я опасался, что последняя новость выведет его из себя, но обошлось: он только скривился. Ничем помочь я ему не мог, лишь дожидаться, пока человеческая половинка его души возьмет верх. Эртель же рассудил по-своему: спустя несколько дней ему понадобилось, чтобы я, Диса и пасынок отправились вместе с ним в Вольфгард. Объяснять, зачем, отказался. Я не хотел – мало ли что может случиться с ним в дороге, но принцесса вдруг встала на его сторону и тоже сказала: «Едем!»

Что ж, я уступил и мы поехали. Вольфгард стоял на прежнем месте, а на тракте мы встретили несколько двергских караванов: подгорные жители постепенно возвращаются. По слухам, Фрам и некоторые его соплеменники объявились еще в начале осени, но встретиться с ним мне пока не довелось. Если увидимся – отпишу, что любопытного он мне поведает. В город нас впустили без всяких затруднений, в цитадель тоже, хотя изрядно удивились. Эртель прямиком направился в Охотничью залу, волоча нас за собой, а по дороге громогласно требуя доставить к нему протектора. Я уже ни с чем не спорил, просто ждал, чем все закончится.

Что ж, финал был несколько неожиданным. Господин протектор не замедлил явиться, вытаращился на это воскресшее из мертвых чудо, но возразить против его пребывания в коронном замке не рискнул – в конце концов, Эртель Эклинг по-прежнему оставался законным правителем Пограничья. Далее последовало то, что принято называть отречением по всей форме.

Да-да, мой друг, Эртель в присутствии свидетелей отказался от короны – как он сам заявил, по причине телесной и умственной слабости и за полнейшей неспособностью достойно управлять доставшимся ему государством. Месьор Галтран мысленно возликовал, решив, что исчезло последнее препятствие к полнейшему и окончательному слиянию Аквилонии и Пограничья, ан нет – на прощание Эртель все же показал клыки. Отречься-то он отрекся… да только в пользу своего пасынка, потребовав от Аквилонии защиты прав и достояния мальчика, пока тот не достигнет совершеннолетия и не сможет занять положенное ему место. Из говорившихся речей Гвен, по-моему, понял лишь половину, зато юная госпожа Ричильдис уловила суть дела с полуслова. Не знаю, насколько законны действия Эртеля и имел ли он право так поступить, однако многочисленные бумаги по передаче прав наследования подписаны (некоторые из них несут на себе и мою закорючку правомочного свидетеля), украшены гербовыми печатями и, по моим расчетам, где-то после окончания празднования Йоля толстый пакет прибудет к тебе в Тарантию, для высочайшего одобрения. Насколько я разбираюсь в законах, теперь либо ты, либо твой наследник будут считаться опекунами малолетнего Гвена Эклинга – если, конечно, ты не изберешь на эту должность кого-нибудь другого.

Отделавшись от возни с бумагами, Эртель вздохнул с явным облегчением. Мы пробыли в городе почти три дня… и если тебя это интересует, я виделся с Ренисенб эш'Шарвин. Скандалов, столь радующих зевак, на сей раз не было. До сих стыдно за то вульгарное представление, которое меня угораздило учинить – но, в конце концов, меня еще ни разу не бросала женщина! Оказалось, это довольно-таки грустно и болезненно, хотя спустя некоторое время становится полегче. Мне требовалось забрать кое-что из книг, хранившихся в Медвежьей Башне… и хотелось узнать, как идут дела у моей бывшей ученицы и ее приятеля. Что ж, у них все отлично – насколько может быть прекрасным бытие двух созданий, отныне и до смерти связанных Разделением Жизни. Кажется, сие мрачное обстоятельство их не особенно тяготит. Рени заделалась советницей при протекторе, месьор Дарго заправляет Дознавательной Управой, достигнув на сем поприще изрядных успехов. Конечно, а как же иначе: ведь ему открыты тайны и живых, и мертвых. Сильно подозреваю, что эта парочка приложила руку к загадочному исчезновению из каземата Крэгана Беспалого, однако вытянуть из них что-нибудь определенное по этому поводу мне не удалось. Впрочем, если они его и прикончили – так тому и быть. Я бы на такое не решился.

«Корона и посох» снова открылась, и месьор Далум, хотя и изрядно спавший с лица, по-прежнему торчит за стойкой. Между прочим, именно в нашей любимой таверне я обнаружил Темвика Магнуссона. Он вернулся в Вольфгард одним из первых – никакое Проклятие не в силах победить врожденное здравомыслие этого человека. Он пребывает в своей прежней должности управляющего коронным замком и настойчиво пытался уговорить Эртеля не разбрасываться коронами направо и налево, а повременить немного. Убеждения не помогли: если уж Эклингу взбрело чего в голову, он от своего не отступит.

Эртель проводил нас до Ундола, после чего мы расстались. Он забрал с собой госпожу Раварту, и они ушли в леса – в зверином облике. Надеюсь, они отыщут подходящее убежище, чтобы перезимовать: Диса утверждает, зима в грядущем году будет долгой и холодной. Я ей верю – погоду она предсказывает безошибочно…»

Послание третье

Написано своеручно наследником Трона Льва Коннахаром Канахом, предназначено правителю Аквилонского королевства Конану I Канаху. Отправлено в 1 день Второй летней луны 1314 года из форта Чандар (область Чохира Закатной марки). Доставлено в Тарантию и вручено Его Величеству в 20 день Второй летней луны 1314 года.

«Отец, сим письмом шлю тебе привет и низкий поклон из нашей пограничной глухомани в блистательную Тарантию.

Прежде всего, извини за длительное молчание – тому имелись причины. Расстались мы, ты сам помнишь, довольно прохладно и при не самых приятных обстоятельствах. Признаюсь, первое время по прибытии в форт я тосковал ужасно, садился за письмо чуть не каждый вечер и выходила такая слезливая ерунда… Если бы наш тарантийский библиотекарь месьор Невдер узнал, какое количество дорогого пергамента я в сердцах отправлял тогда в огонь, то проклял бы меня почище Исенны (не к ночи будь помянута последняя личность). Наконец на самого себя крепко озлившись, я дал зарок не брать в руки перо и не подходить к чернильнице до тех пор, покуда не пройдет душевная смута и утраченное спокойствие не вернется ко мне. А поскольку наилучшим средством для восстановления душевного равновесия является работа, и чем она тяжелее, тем лучше, твой сын немедленно по прибытии в форт Чандар погрузился с головой в кипучую деятельность самого разного рода – начиная от самоличного обучения новобранцев и заканчивая проверкой счетов на поставляемую в гарнизон провизию.

Весьма скоро сделалось мне не до терзаний, а потом и не до писем – ибо пальцы мои за последнее время более приучены к плотницкому топору и прямому нордхеймскому клинку. Впрочем, с луком я теперь тоже управляюсь сносно. Даже сам Наставник Тегвир из нашей воинской школы не нашел бы, к чему придраться – на тридцати шагах уверенно кладу стрелу в мелкую серебрушку.

Однако все по порядку.

Как ты помнишь, год назад после известных событий я настойчиво просился в самую глушь, подальше от людских глаз и поближе к простой грубой воинской жизни, чтобы набраться немного ума и житейской мудрости – а заодно попытаться разобраться в себе. Вы с матушкой тогда в конце концов уступили, и за это я вам по сию пору признателен. Форт Чандар в Закатной Марке, после краткого совещания с ветеранами пиктских кампаний, был признан наиболее подходящим местом для молодого аристократа, начинающего службу с азов: в меру благоустроен, в меру безопасен, поставлен, можно сказать, на самом краю света невесть зачем и остро нуждается в притоке свежих людей, ибо прежние вояки частью спились, частью состарились. И вот, получивши напоследок новенькие нашивки полусотника (хвала Митре, что за некую драку меня разжаловали из центурионов, хорош бы я был сотник, как теперь понимаю…), заботливо снабженный конем, доспехом и всем прочим, что может понадобится воину в походе, я отправился в путь, сопровождаемый верным оруженосцем в лице Юсдаля-младшего.

Так вот, отец, докладываю: благословенный богами форт Чандар, что в области Чохира, на границе с Боссонскими Топями – жуткая дыра. Знающие люди говорят, что и прочие ничуть не лучше, но все же: вообрази себе деревню в два десятка кособоких, крытых соломой хибар, зимой по самые окна утопающих в снегу, весной и осенью – в жидкой грязи, а летом в желтой пыли, едкой и при малейшем ветерке скрипящей на зубах, как точильный порошок. Представь далее эдакую игрушечную крепостцу: квадрат кое-как смётанных на скорую руку бревенчатых стен, сотня шагов в ширину и в длину, с четырьмя хлипкими башенками по углам и пузатой трехэтажной хороминой, каковую хоромину наш сотник гордо именует донжоном; с оплывшим рвом и частоколом, сквозь который иногда в поселок забредают дикие свиньи. Прибавь к этому единственную дорогу, по которой летом и осенью раз в две-три седмицы приползает небольшой караван с припасами – или не приползает, если на дороге пошаливают грабители.

Грабители-пикты почитаются здесь за сущую безделицу: во-первых, они редки, а во-вторых, сообразно низменным обычаям своего дикарского племени, не задерживаются на одном месте и почти не берут добычи – перестреляют отравленными стрелами караванщиков, распотрошат вьюки и растворяются надолго в своих болотах. Куда хуже, если дорогу оседлает банда местных – эти устраиваются на доходном месте по-гандерски основательно, надолго, в глубоких подземных схронах и могут устроить настоящую голодную осаду форту. Если такое случается, мы сперва отправляем следопытов, дабы те сыскали укромное лесное логовище бандитов, а уж затем устраиваем на злодейское гнездо внезапный налет. За прошедший год подобные вылазки пришлось делать дважды. В последней мы потеряли четверых, зато из грабителей не ушел ни один.

Свой роскошный тяжелый доспех из клепаной кожи я очень скоро сменял у купцов на три ящика арбалетных болтов для стрелков и лук для себя. Лук просто великолепный: легкий, наборный, шестьдесят фунтов силы на тетиве при натяжении в двадцать два дюйма, с прекрасным точным и дальним боем, и он уже несколько раз пригодился мне по-настоящему – а вот всяческий доспех, кроме разве самого легкого кожаного, в наших болотах совершенно бесполезен. Следопыты, гордость наша и надежда, предпочитают уходить в лес одетыми по-охотничьи, лишь с луком за спиной и ножом на поясе. Да, кстати: живописуя здешние пейзажи, я совершенно забыл про моих бравых вояк! А ведь без них картина будет неполной.

Гарнизон составляет без малого сотня бойцов, из коих треть – седоусые ветераны и четверть – лесные следопыты. Последние вроде бы даже и не воины, а какая-то смесь охотника, лазутчика и еще демон ведает чего, но без них нам пришлось бы куда как туго. Многие здесь уже давно, у некоторых в поселке семьи. Болотная жизнь накладывает на людей неизгладимый отпечаток. Посмотрев на иных вояк, не сразу и поймешь, что перед тобой аквилонский легионер – ни выправки, ни лоска, самый что ни на есть обыкновенный землепашец… пока не доходит до боя. Есть также два десятка совсем необученных новобранцев, их прислали в Чандар незадолго до меня. Разумеется, их сплавили под мое начало – а как же, столичный полусотник! Признаться по правде, мне самому вместе с ними пришлось всему учиться заново. Но прошел год, и вот стараниями десятников из многих, как ни удивительно, получились очень неплохие воины – а я, наконец, стал командиром не только по нашивкам… И я все-таки добился того, что мы подновили частокол и углубили ров, а также кое-где заменили подгнившие участки стен. Теперь Чандар выглядит чуть более похожим на настоящую крепость. Следопыты забили ледник копченым мясом на зиму, и… Впрочем, боюсь, эти подробности тебе будут уже неинтересны.

Словом, отец, теперь ты понимаешь, почему у меня не было времени вынуть перо и чернильницу из сундука.

Теперь о личностях, памятных нам обоим.

Ротан держится молодцом и отнюдь не жалуется, чуть не всякую седмицу ходит в лес, пускай пока что в паре с более опытным наставником, успешно учится читать следы и метает ножи так, что любо-дорого глядеть. У меня, например, так не выходит, хотя на мечах я неизменно беру верх. Думаю, старший Юсдаль, встретив нынче своего отпрыска, далеко не сразу признал бы сына в этом длинном, белобрысом, обманчиво нескладном юнце с хищной усмешкой, на чьем счету уже с десяток лично добытых пиктских ушей. Кстати, Ротан просит передать свой нижайший поклон сестрице Меллис и интересуется, не выскочила ли та замуж. Если выскочила, то за кого из двоих настырно увивавшихся за ней пуантенцев – за Ларберу или за младшего Эйкара? Или еще за кого-нибудь? Меллис у нас девица умная и расчетливая, наверняка выберет того, кто лучше ее обеспечит, так что ставлю на Кламена. Помнится, когда его привезли из Рабиров в Орволан, она весьма старательно хлопотала над этим полутрупом, пытаясь вернуть его к жизни… К тому же Эйкары входят в клан Золотого Леопарда, а это многое значит. Меллис еще грозилась составить подробную хронику наших приключений прошлым летом – и как, выполняет она свое обещание? Было бы прелюбопытно узнать, как наши старания, страдания и метания выглядели со стороны.

Прочие новости тебе, должно быть, известны куда лучше моего, с нашей-то глухоманью, но вот парочкой достоверных сплетен рассчитываю тебя сильно удивить.

На Белтайн нежданно-негаданно пожаловали в Чандар… и не трудись, не угадаешь! Одноглазый магик, да не один и не только вдвоем со своей рыжей подругой.

Во-первых, с ними заявился Лиессин Майлдаф, обеспечив нам едва ли не седмицу развлечений – сам понимаешь, какое обычно веселье в захолустном форте. Льоу все-таки добился своего, не мытьем, так катаньем – он еще с Рабиров начал ныть, как ему позарез хочется побывать в этом самом Альваре. Переспорить темрийского барда, как известно, не просто сложно, а невозможно. Хасти уступил и взял этого болтливого обормота с собой. По-моему, Льоу там пришелся вполне к месту, хотя относятся к нему, как к бедному родственнику из провинции. А ему наплевать – зато какое приключение! В родные края он не собирается, хотя и говорит, что надо бы наведаться и помириться с родичами.

Наконец-то я вытянул из него жуткую тайну – причину его поспешного бегства из Темры прошлой весной. Тайну зовут Дейдре Мабидан, это младшая дочка графини Этайн Мабидан из Фрогхамока. Говорят, она пошла красотой в мать, а рассказы про Прекрасную Этайн в Тарантии ходят до сих пор, хотя последний раз она приезжала в столицу… лет десять назад, что ли? Поскольку наш недоделанный сиидха по природе своей не способен пройти мимо привлекательной женщины, исход подобной встречи можно было предсказать заранее. Что хуже всего, его и Дейдре застукал управляющий замка – в весьма недвусмысленном положении, не требующем развернутых пояснений. Воспоследовала драка, в ходе которой почтенному управителю слегка проломили голову. Заодно досталось нескольким караульным Фрогхамока и примчавшимся на вопли сторонним зрителям. Ты же знаешь, как это происходит в Темре: любая потасовка есть дело общее, касающееся всех без исключения. А тут еще такой случай! В общем, Льоу оставалось только делать ноги. Вот он и смылся – под защиту Трона Льва, ближе места не нашел.

Хасти еще прошлым летом предрекал, что наша история очень быстро обрастет самыми невероятными подробностями, превратившись в легенду. Что ж, первые шаги на этом пути сделаны… хотя порой мне ужасно хотелось причинить Льоу какое-нибудь телесное повреждение, дабы он хоть на время заткнулся. Проходимец за год успел состряпать уйму баллад, коим обеспечено теперь разлететься по всему Материку. Среди них – история про твоего недостойного отпрыска и гульскую деву (гм, у него есть два варианта, один возвышенный, другой до чрезвычайности похабный…), мрачнейшая скела о падении Черной Цитадели (я глазам своим не поверил, но наши матерые вояки рыдали во-от такенными слезами, а Хасти удрал во двор и ржал там, как жеребец на выгоне), и еще то, что он зовет «Балладой о Наследниках». Последнее вполне терпимо, хотя и отдает свойственным Лиессину героичным романтизмом или романтичным героизмом… Короче, мне понравилось – именно поэтому почтенный Бриан Майлдаф пока еще не лишился своего единственного, хотя и непутевого, сынка. Свое мнение ты составишь позже, когда Льоу объявится в Тарантии, а к осени он непременно это сделает.

Ну а во-вторых, Хасти притащил с собой целую компанию альбов, настоящих, почти таких, каких мне довелось встречать в прошлых временах. Приехали все они верхами, понятно, по нашей единственной дороге, но из разговоров я понял, что начиналось их путешествие где-то на Полуночи, как бы не в Ямурлаке. Ты ведь помнишь, что стряслось с колдовским жезлом в ту ночь в Рабирах? Хасти тогда еще ужасно переживал, что не сможет вернуть талисман его законным владельцам. Похоже, они с Иллирет нашли-таки выход из щекотливого положения: вместо мертвого магического кристалла предложили свои живые магические услуги. Что-то они там такое вдвоем наворожили, отчего в Альвар никому из смертных будет по-прежнему не попасть (а наши-то умники из Обители Мудрости уже небось навострили перья и приготовились записывать альбийские секреты!), но местным обитателям выходить оттуда очень даже можно. Время от времени, правда, Хасти с госпожой ль'Хеллуаной придется туда возвращаться и обновлять свое заклятие, но это им скорее в удовольствие, чем в тяжкий труд.

Альбийская компания не только сопровождает нашу парочку (вообще-то Хасти заявил, якобы у него с Иллирет нечто вроде свадебного путешествия, а потому делать ничего полезного он не собирается, а в кои веки намерен как следует встряхнуться), но и намеревается получше познакомиться с миром людей. Конечно, и к нам в форт эта орда заглянула не случайно – откуда-то Хасти прознал, что я здесь. Сколько было выпито вина, сколько жареной оленины и красной рыбы съедено… Альбы сперва дичились, да и наши воины их обходили стороной. Но уж когда пошло гулянье вовсю! Одну альбийку из их отряда (зовут ее Каури Черный Шип, и сдается мне, в скором времени ты сам с ней познакомишься…) я надолго запомню: сперва, змея такая, подначила моих лучших мечников выйти с ней на мечах – трое против нее одной – и всех троих разоружила в два счета. Затем взялась соревноваться с лучниками. Ну, когда она на пять ударов сердца вбила пять стрел в монету с полста шагов… Одним словом, отец, хорошо, что альбы нам не враги.

Гуляли они у нас почти седмицу, потом уехали. С тех пор, кстати, ни пиктов, ни бандитов в округе – тишь да гладь, повыбили они их, что ли, мимоходом? Поехали куда-то на Полдень – сначала собираются наведаться в Рабиры, потом в Кордаву и Мессантию, а к Охотничьей Луне твердо намерены навестить нашу столицу. Готовьтесь – такой визит обречен войти во все летописи и хроники. Не знаю, собираются ли они заключать какие-нибудь соглашения о дружбе и мире, или же просто глазеют на нас, людей, как на диковинных зверюшек…

Кстати, любопытная подробность о Хасти и его даме. У них все в порядке, они беззастенчиво и откровенно счастливы, хотя я до сих пор не представляю, на кой предмет им понадобилось среди ночи запалить сеновал над нашей конюшней. Ладно, подожгли и подожгли – все равно сена там было немного, а нашему, с позволения сказать, гарнизону выдался случай поупражняться в тушении пожаров. Подробность же касается самого колдуна – по-моему, сейчас он выглядит… как бы это сказать… ну, моложе, чем прошлым летом. Словно начал жить в обратную сторону. Я думал, померещилось, стал расспрашивать наших легионеров, сколько лет они бы дали Хасти. Ответ один: сорок с хвостиком – не больше, а то и меньше. Второго глаза у него, конечно, не появилось, зато количество седины явственно уменьшилось… Общество Иллирет на него благотворно повлияло, что ли? Если дело и дальше так пойдет, он превратится в себя самого времен Цитадели, а это, могу утверждать как очевидец, был тот еще роковой красавчик… Свою школу он, между прочим, бросать не собирается – в следующем году думает вновь набирать учеников. Пока же в «Сломанном мече» идет ремонт – восстанавливают все порушенное. Мэтр Ариен Делле тоже сидит в Холмах, присматривая в ожидании начала своего обучения на магика за ходом постройки новых зданий.

Всезнающий Одноглазый рассказал еще кое о чем. Это правда, что мама снова в тягости? Хасти, когда под большим секретом поведал мне эту новость, выглядел озабоченным. Я слышал, в ее возрасте женщине бывает опасно рожать… Отец, как она? Хорошо ли ее здоровье? Может, мне стоит приехать?

Есть ли весточки от Дисы? Она по-прежнему желает стать лучшей чародейкой на весь Материк и переплюнуть все магические сообщества, вместе взятые? Ежели она добьется своего, я первый побегу ее поздравлять. Хотя никогда не предполагал, что у меня будет сестренка-колдунья… Взглянуть бы, как она это делает. Что в Пограничье? Бунтуют или решили не приискивать добра от добра? Как почтеннейший Норонья – все еще тщится раскопать нашу тайну или уже понял всю безнадежность этой затеи? Нет, пожалуй, мне все-таки нужно хотя бы на пару лун вернуться в Тарантию. Слишком много вопросов и слишком долго идут письма. Да и не все доверяется бумаге.

Ну вот, я и собрался с духом, чтобы подойти к самой болезненной теме. Она по-прежнему болезненная, хотя миновал уже почти год. Знаю, ты скажешь, любые раны заживают, в том числе и сердечные. Нет, плакаться на судьбу я не собираюсь – а год назад с моего послания точно бы ручьем лились вперемешку чернила со слезами. Иногда я даже надеюсь, что все как-то разрешится – не сейчас, так через год… или даже через два или три. В конце концов, я могу подождать.

Да-да, я опять о ней. О моей так называемой невесте. Об Айлэ, Княгине Рабирийской. Похоже, что наша помолвка, хотя и была объявлена, вряд ли станет чем-то большим, чем торжественными строками на пергаменте. Ей я начал писать письма с зимы 1314 года, как только появилось немного свободного времени и выдавалась оказия. Правда, возможность отправить их в Пуантен подвернулась только весной, когда к нам добрался первый из караванов. Толстая пачка уехала на Полдень, вдогонку к ней позже отправилась еще парочка – и молчание в ответ.

Откликнулась она только в конце весны. Да уж, откликнулась… Такое послание можно хранить как образчик снисходительного послания альбийской королевы к смутно знакомому ей смертному человеку. Не знаю, какой такой мудростью ее наделил Венец Лесов, но моей прекрасной дамы более не существует. Она меня забыла. То есть даже не забыла – я ей просто неинтересен. Я твержу себе, что она до чрезвычайности занята, потому и не нашла возможности написать побольше. Это же правда – после всего, что обрушилось на Рабиры, им еще долго придется собирать разбитые черепки и склеивать заново. То, что рабирийцы вновь подняли свою Туманную Стену, я слышал еще до отъезда в Чандар – это было первое, что сделала Айлэ в качестве правительницы. Также как и подписание трехстороннего договора о границах с Зингарой и Аквилонией – это на ближайшее время избавит Рабиры от того, чтобы стать сахарной косточкой, за которую тягаются все, кому не лень.

Только слабо верится, что этот договор принесет какую-то пользу. На ближайшие лет десять Рабирийские холмы вернутся к своему прежнему состоянию устрицы в ракушке – пока не подрастут выжившие после Грозы дети и не станет ясно, по-прежнему ли люди угрожают благополучию этой маленькой страны. Мне, стало быть, выпадает невеселая участь ждать, ждать и ждать… Все поменялось местами: обычно женщинам приходится дожидаться возращения своих избранников из дальних краев, а тут…

Ладно, где ты не в силах что-то изменить и сам это понимаешь – приходится смириться. Твое высказывание, между прочим.

Сердечный привет братцу. Ходят слухи, он опять тиранит весь замок? Теперь мне известно хорошее средство перевоспитания не в меру разбалованных молодых людей – ты не хочешь отправить Лаэга сюда, к нам? Можно даже в запертом сундуке, чтобы не удрал по дороге. Конечно, ему тут не слишком понравится, но зато его очень быстро отучат от всяких непотребных выходок. В самом деле, пришли его сюда – не пропадать же нам с Ротаном вдвоем в этом захолустье!..»

Примечание составителя хроники, сделанное осенью 1315 года.

«Опасения аквилонского принца оправдались, причем самым печальным и страшным образом. Поздней осенью 1314 года его мать, королева-соправительница Зенобия Канах, скончалась в возрасте сорока трех лет, пытаясь дать жизнь своему четвертому ребенку. Дитя – а это была девочка – тоже не выжило. Двор и страна погрузились в траур, длившийся до весны 1315 года. Видимо, именно тогда у короля Аквилонии возникло и окрепло намерение вручить трон уже достигшему совершеннолетия наследнику, а самому удалиться не только из Тарантии, но и вообще из обитаемых пределов Материка. Он счел возложенную на него в этом мире задачу выполненной – а может, просто устал от потерь и утрат.

В 11 день Первой осенней луны 1315 года в баронстве Юсдаль, что в гандерландской провинции королевства Аквилонского, в имении давнего друга и соратника Халька Юсдаля правитель Трона Льва подписал эдикт о сложении с себя всех достоинств и привилегий королевского звания, передав их своему старшему сыну Коннахару, чья коронация состоялась в конце Второй осенней луны нынешнего года. Конан Канах на церемонии не присутствовал: сразу же по подписании отречения он покинул Юсдаль, направившись куда-то на Полдень.

Спустя две или три седмицы бывшего короля Аквилонии видели в Кордаве, набирающим команду для приобретенного им судна. В будущем экипаже присутствовал и барон Хальк Юсдаль, видимо, решивший последовать за своим сюзереном и другом в последнее из его странствий. Должным образом снаряженный корабль покинул Кордавский порт… более его не видели.

Правление Коннахара Канаха пока длится всего две седмицы, и потому не представляется возможным сказать что-то определенное как о молодом правителе, так и об ожидающей его судьбе. Во многом Коннахар напоминает своего легендарного отца, однако близкие знакомые считают его более осмотрительным и осторожным, нежели Киммериец. Младший брат короля, Лаэг, пока пребывает в Тарантии, однако ходят разговоры о том, что в скором времени принц отправится в недавно присоединенную провинцию – бывшее королевство Пограничное, дабы на собственном опыте приступить к познанию науки управления государством. Принцесса Ричильдис подрастает, ее намерение стать магичкой остается неизменным, хотя и вызывает при дворах стран Восхода и Заката множество неодобрительных пересудов – также как и явная душевная склонность принцессы к маленькому наследнику трона Пограничья, Гвену Эклингу. Если отношения этой юной пары приведут к законному финалу, Пограничье окажется присоединенным к Аквилонии не только узами протектората, но и династическим союзом.

Рабиры по-прежнему молчат. Молодая Княгиня прислала нескольких своих подданных на коронационные торжества в Тарантии с поздравлениями от своего имени, но ограничилась только этим…»

Примечание владельца книжной мастерской «Бронзовое перо» (Тарантия, Аквилония), сделанное на полях фолианта зимой 1316 года, во время изготовления первого экземпляра книги «Сирвента о Наследниках».

«Покров тайны все же был развеян, несмотря на старания творца книги и его окружения умолчать о подлинном имени автора рукописи. Ныне я могу со всей уверенностью утверждать, что книга сия, хотя и вышла в свет анонимной, была от первой до последней строки написана особой, желавшей достичь своими трудами большего, нежели когда-то удалось ее почтенному родителю. Автором «Сирвенты» является участница и свидетельница событий лета 1313 года, баронесса Меллис диа Эйкар, в девичестве Юсдаль, дочь небезызвестного Халька Юсдаля, придворного летописца эпохи нашего легендарного правителя Конана I Аквилонского. Госпожа Эйкар создала свое произведение, основываясь на собственных заметках, а также воспоминаниях друзей и очевидцев, и, исходя из моих собственных предположений, отнюдь не собирается останавливаться на достигнутом…»

Винтерфелл, Англия.

Январь 2002 года – январь 2004 года.

Оглавление

.

ПРОЛОГ. Зловещее сокровище

ЧАСТЬ 1 СЕТИ. ОБМАНА

  Глава первая. Оседлавший смерть

  Глава вторая. Коронация кровью

  Глава третья. Призрачные замыслы

ЧАСТЬ 2. ВИТКИ ВРЕМЕНИ

  Глава первая. Дорога через холмы

  Глава вторая. Школа магии

  Глава третья. Ночь волшебства

ЧАСТЬ 3. ЗАЛОЖНИКИ СУДЬБЫ

  Глава первая. Возвращение

  Глава вторая. Освобождение

  Глава третья. Договор

ЧАСТЬ 4. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

  Глава первая. Смятение

  Глава вторая. Суд богов

  Глава третья. Тихие шаги судьбы

ЧАСТЬ 5. МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ

  Глава первая. Правда и ложь

  Глава вторая. Завоевание

  Глава третья. Венец Лесов

ЭПИЛОГ. Письма издалека

Реклама на сайте