«Детонация»

Детонация (fb2) - Детонация 737K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василиса Раса

Василиса Раса ДЕТОНАЦИЯ

Моей семье. С бесконечной любовью

Когда ты умрёшь, я не стану валять дурака.

Диана Арбенина

Мой главный нерв продет в иглу, предельно обнажён.

«Би-2»

До Весны четыре километра. Так показывал навигатор на запястье. Даже если пробегу их мастерским спринтом, не отвлекаясь на грядущую пургу, — выйдет не меньше часа. И обратно ещё столько же. При условии, что смогу найти помощь. Возможно. Только вот не бегаю я спринты.

Шторм приближался. Если не успею, их уже вряд ли найдут. Маячков ни у кого из нас не было. В голову не могло прийти, что здесь, в холмах, это потребуется.

Весна была почти на горизонте. Я видела ровную структуру посёлка в серой, взлохмаченной завеси вдалеке. Солнце заволокло грязью, и почти угольные космы гнало прямо на меня.

И на Мэрин с Робом.

Они там одни, и, если не справлюсь, шторм завалит их и Роб… Думать об этом не моглось.

Вкус крови во рту, и дыхание давно сбито. Я спешила.

Под холмом появилось различимое движение. Думала, показалось, но мираж быстро обратился приближающимся объектом. И расстояние между нами всё заметнее сокращалось.

Я ускорилась. Здесь, в холмах, мы были впервые. Новый маршрут и непроверенный фарватер стоили Робу сломанной ноги. А мне… этот камень, который я прямо сейчас не заметила под снегом… о-о-о.

Снег был везде. За шиворотом, во рту и носу, царапал лицо и забился под куртку, истаивая и мокро холодя спину. Я застонала тихонько, пытаясь пошевелить руками и ногами. Подвижность была почти безболезненной. Но и это ничего не значило совершенно. Был такой опыт уже, к сожалению. Голова. Снова о-ооо. Кажется, я ударилась головой. Тогда, конечно, спасибо, что жива.

Но Мэрин! И Роб. Я попыталась подняться. Выходило плохо.

Жужжание услышала сразу. Отмахнулась. Качаясь, закопалась коленями в сугроб.

Снегоход поднимался медленно, осторожно пробуя дорогу. Попыталась встать. Машина тут же будто заглохла.

— Не шевелись, — крикнули снизу. — Стой на месте!

Пожала плечами. Я и встала-то только потому, что лежать, когда мимо тебя ходят и ездят незнакомые люди, как минимум неприлично. Расставила пошире ноги и застыла, ожидая, когда незнакомец приблизится.

Упакованный в чёрное вилларийское снаряжение с очень серьёзной степенью защиты мужчина отчего-то медлил. Нас разделял десяток ровных, подёрнутых волнами снежной глади метров. Наконец, сдвинул вверх очки, открывая лицо и тёмные, колющие глаза.

— Что нужно? — коротко то ли спросил, то ли скомандовал он.

— Сестра с мужем в километре отсюда. У Роба нога сломана. Нужна помощь, — вторя тону незнакомца и почти не запинаясь, живо рапортовала я.

На мгновение прищурился, кивнул.

— Осторожно поднимаешь правую ногу, разворачиваешь корпус на запад и делаешь шаг как можно дальше. Давай!

Я подчинилась. Выполнила требуемую фигуру и застыла в чудовищно неприглядной позе.

— Теперь очень плавно освобождаешь левую, шагаешь точно так же и быстро съезжаешь. Действуй!

Инструкции были изложены великолепно. Сразу после того, как я оттолкнулась, за спиной послышалось гулкое кряхтение. Обернулась коротко, как раз чтобы увидеть. Снежное полотно в том месте, где я только что стояла, треснуло и поползло вниз, обнажив отвесные двухметровые камни. С глухим ударом ухнуло, взметая снежные комья вверх.

Я криво улыбнулась — повезло — и направилась к незнакомцу.

— Благодарности после, — оборвал меня строго. А я, собственно, только собиралась сказать, где искать Мэрин. А о благодарности почему-то и не подумала вовсе. — Не до них сейчас, — озвучил мои мысли незнакомец и придавил пристальным взглядом серо-синих глаз. — Двигаешься по моему следу. До Весны километра четыре. Торопись. Буря близко.

— Знаю. — Взгляд выдержала, но всё-таки сглотнула. — Мэрин…

— Найду по твоей лыжне. Бегом, марш!

И всё. К тому моменту, как я захлопнула рот, он был уже над теми камнями, что могли стоить мне если не жизни, то здоровья наверняка.

Фыркнула в сторону. Тоже мне. Бегом. Нет, спасибо, конечно, но что он думает, я сама не понимаю, что бегом?! И, дрэк его побери, всё-таки надо было вернуться с ним за Мэрин. Он, конечно, помог мне и знает эти места определённо, но… Дрэк-дрэк-дрэк! Роб сейчас плохой защитник.

Нет. Нельзя так думать. Бабка жизнь положила, вдалбливая семье: что думаешь, то и получаешь. Буду думать о хорошем. Послали же нам предки помощь! Не оставили же! Хоть и странно, что просто так не отпустили… Или это Роб им не понравился? Он вообще был не в восторге от этой поездки. Но Мэрин настояла. Она давно хотела. А я навязалась за компанию, из чистого любопытства. Благо три дня праздничных выходных девать было совершенно некуда.

Посещать родовой замок всегда в нашей семье было дурной приметой. Но, движимое какой-то неведомой силой, каждое из следующих поколений из немногочисленных, давно разбросанных по миру потомков устремлялось сюда так или иначе.

Что это было? Зов крови? Или просто желание опровергнуть легенду и пощекотать нервы? С остальными ветвями рода мы отношений не держали по вполне понятным причинам. Но о нас знали. Как и о других подобных ответвлениях. И, наверное, боялись.

Небо делалось всё чернее. Рваные, с ощипками, края туч нависали прямо над землёй. Весенние перевёртыши в самой силе. Что ж, кажется, мне предстояло насладиться стихией в полной мере. Кусачий ветер колол глаза и лицо. Натянула балаклаву на нос, но всё это было совершенно бессмысленно. При такой его скорости она, возможно, и спасёт от обморожения, но лицо всё равно непременно облезет. Как назло, дуло не в спину, а сбоку и спереди. И след, ведущий мою дорогу, почти сровнялся и неотвратимо исчезал еле заметной уже лентой.

Я упорная. Поэтому я дойду. Вот дойду — и всё. И ещё спасателей раздобуду. В самом крайнем случае всегда можно попросить о помощи шефа. Он своих никогда не бросает. Из безнадёжной командировки в Лакру исхитрился всю группу эвакуировать. Даже предполагать не берусь, чего ему это стоило и о чём он беспокоился больше: о команде, оборудовании или полученном нами материале? Какая теперь разница? Главное, мы тогда вернулись из совершенно катастрофического окружения. Понимаю, что сейчас не тот случай. Но… надеяться я была должна.

Незнакомец настиг меня, когда я одолела больше половины пути к посёлку. Ветер гнал мокрые иглы почти параллельно земле. Снегоход шёл заметно медленней и был явно перегружен. Поравнялся со мной. Мэрин спрыгнула сзади почти на ходу, вызвав лёгкий крен машины. Схватила за плечи, беспокойно вгляделась в лицо, задрала балаклаву, больно ощупала лоб.

— Шишкарь будет зверский, — заключила хмуро. — Я не смогла до тебя дозвониться, что с твоим телефоном? — наклонилась ближе, перекрикивая ветер.

Я пожала плечами, ощупывая себя. Да не звонил мне никто. Я бы слышала. Уронила палки, прошлась быстро по карманам. Телефона не было. Я растерянно помотала головой, сотворив печальную гримасу. Наверняка вывалился, когда я упала. Дрэк! Прикрыла глаза. Это будет проблемой. Ладно. Разберусь. Сейчас главное не это. У меня будет время подумать, как это исправить.

— Как Роб? — спросила вместо этого.

— Неважно. Держится. Дойдёшь? — прокричала Мэрин. Я закивала и подхватила палки. Хотя прямо сейчас в этом здорово сомневалась.

Жуткое облако зависло в двадцати метрах над головой. Я с тоской натянула балаклаву, заметив между делом на себе внимательный, без эмоций взгляд незнакомца. Мэрин легко вскочила на снегоход сзади, обнимая Роба. Мужчина в чёрном опустил очки и, махнув следовать за ним, слабым юзом рванул вперёд.

Я доборолась до Весны только спустя минут сорок. По пути искренне матерясь, не забывая при этом поминать незнакомца исключительно добрыми словами. Мог бы уже десять раз за мной вернуться. Но, видимо, лимит добрых дел для него на сегодня был исчерпан. Ну и ладно. Ну и на том спасибо. Жалко вот только, след снегохода почти совсем затянуло, ну так и посёлок в двухстах метрах всего. Добралась. Я почти добралась. Это отлично. Потому что дыхалка совсем сдохла. И ноги дрожат.

Неожиданно, к моему удивлению, несильному впрочем, чуть заметные уже три полосы уходили в сторону, к маленькому дому в лесу. Тот прятался среди деревьев почти у самого края Весны. Я помедлила совсем чуть-чуть и свернула по следу.

Он встретил меня уже в границе своих владений. То есть почти у ограды.

Странный. Лицо холодно, губы плотно сжаты. Я остановилась, выдержав приличное расстояние, тяжело опираясь на палки и совсем задыхаясь. Стащила перчатку, быстро вытерла нос, куда ж без этого в таком-то забеге. Мог бы, между прочим, не пялиться всё это время. Сморкаться под таким прицелом было крайне неловко.

Пилот снегохода смерил придирчивым взглядом, медленно подплыл сквозь плотную стену непогоды, скомандовал:

— Лыжи и палки — в снег, — двинул подбородком в сторону, — сама — назад.

— Где Мэрин? — прокричала хрипло, послушно отстёгиваясь и втыкая лыжи в сугроб около ближайшего дерева. Так больше шансов, что их не уронит ветер и не завалит. Лыжи мне честно было жалко. Я хоть и бегала нечасто, но эти очень любила. Человек неопределенно мотнул головой. А я чуть качнулась назад от резкого старта машины. Напрячься и облечь беспокойство в слова не успела. Мы были уже около широкого и неожиданно милого крыльца.

Маленький дом валил с ног теплом, тишиной и покоем. Вот только отдыху было не время. Мэрин, равно как и Роба, здесь не было. Я резко развернулась и, метнувшись к выходу, вломилась точно в пилота снегохода, что заходил в это мгновение в дверь за мной следом. Тот странно вцепился в мои плечи и глухо рыкнул:

— Стоять.

Похолодело внутри, а снаружи, наоборот, полыхнуло. Что, дрэк его побери, происходит? Неужели я так глупо подставилась в заказ? Шеф меня убьёт… Если это будет выкуп, точно убьёт, а если шантаж — четвертует, а если… Дрээээк. Я обмякла в его руках и тихонечко застонала.

— Спокойно! — всё тем же чудовищным тоном скомандовал снова, встряхнул и, убедившись, что я крепко стою на ногах, выпустил меня из рук — Сестру твою и мужа в больницу отправил. У Роба открытый перелом берцовой кости. Ему нужна экстренная помощь. Мой друг их повёз. Вернётся, тебя до трассы вытащим, дороги сейчас здесь нет, — и почти рявкнул: — Ясно?

Я присела на скамью — та как-то очень вовремя оказалась рядом — и, кажется, прошептала:

— Ясно, конечно, всё ясно. — С этой работой точно параноиком стану. В отпуск мне надо. Продолжительный. Уже года два. А может, три, я забыла, когда он был в прошлый раз.

Я медленно стянула куртку и огляделась. Домик действительно оказался умилительно мал. Только пара небольших комнат, которые обе легко просматривались от двери. Маленькая кухня-столовая. Высокая фагорийская, в молочно-серых матовых отражателях печь в центре всего дома. Она отапливала сразу и комнаты, и кухню. Я коротко глянула на мужчину, не решаясь выбрать место, куда повесить мокрую одежду.

Хмурый хозяин, не очень церемонясь, порывисто протянул за ней руку, и я опять опустилась на скамью, чувствуя навалившуюся вдруг слабость. Вспомнила, подскочила резко, попутно заметив, как мужчина слегка напрягся. Чуть приподняла ладонь, извиняясь, произнесла торопливо:

— Спасибо вам! — и добавила, переводя дыхание: — Благодарю за помощь. Не знаю, как бы мы смогли выбраться из этой бури, если бы не вы.

— Вы бы не выбрались, — мрачно бросил он, скидывая снаряжение. — Располагайтесь, — заявил неожиданно на «вы». — Минут двадцать у вас есть. Отдохнёте.

Я даже не дослушала. Только моргала и тёрла глаза, скрывая лёгкое потрясение. Такое, в принципе, не каждый день увидишь. Нет, не так. Я даже не знала, что такое бывает.

Мало было того, что куртка нашего подозрительного спасителя была с карбоновыми накладками и, судя по всему, вложенными пластинами. Она была прошита кевларом изнутри. Подозреваю, что слой был не один. Только как же он, бедолага, в этом ходить-то может, это же сдохнуть, как жарко должно быть. Профессиональный маячок зашкаливало. Сквозь пальцы, которыми я прикрывала своё неожиданное смущение и любопытство, заметила, как коротко дёрнулись в подобии улыбки губы. Он избавился от куртки, и теперь я точно покраснела. Даже руку убрала, потому что скрывать шок было глупо, как и показывать, что мне всё равно и ничего особенного не происходит.

Торс нашего спасителя обтягивала цельносотканная броня. Нановолокно, созданное, среди прочего, с применением генной инженерии. Откуда знаю? Да я работала однажды с этой темой. Ну и полный боекомплект в придачу делал впечатление очень близким к с ног сшибающему.

Я подобралась и хмуро уставилась на боевика. Точнее, на его туловище. Лицо рассмотреть я так и не удосужилась. Если это похищение, ещё налюбуюсь. Если заказ, то тем более рассматривать его — много чести.

— Кофе или чай? — неожиданно дружелюбно спросил слишком дорого экипированный… кто? Однако разоружаться не спешил.

Я почему-то не ответила. Разговаривать с человеком, на котором висят минимум два (спину-то я ещё не видела) полуавтомата, отчаянно не хотелось. А вот сбежать организм собирался очень. И ещё кое-чего. Но спрашивать в такой ситуации про уборную было совершенно невыносимо.

Мужчина вдруг поднял руку и показал мне за спину.

— Туалет — там. — Я вздрогнула, а он молча удалился в комнату.

Ну, надо же. Спасибо, не ожидала.

Когда я вернулась, хозяин обнаружился на кухне, не спеша обеспечивающим на выбор «кофе или чай». Осанистая фигура его в маленьком помещении столовой внушала серьёзные опасения за целостность и долговечность живущих тут же вещей. Но нет. Чёткие, скоординированные движения, и всё готово. Всё на месте. Невольно восхитилась и удивилась. Я бы сама суетилась гораздо больше и провозилась куда дольше.

Мужчина, сменивший за время моего отсутствия одежду и, кажется, снявший, наконец, оружие, уселся за стол напротив и коротко и прохладно скомандовал:

— Рассказывайте.

— Распоряжаться входит у вас в привычку, — ровно ответила я. — Мы, безусловно, вам благодарны, но отчитываться перед вами не собираюсь, простите.

— Распоряжаться — моя обязанность. Поэтому простите меня вы, но я настаиваю. Доложите о цели своего визита в Весну, — резко заявил страшный огромный человек.

Что? Да что он себе… Напугать решил?

— Мои цели вас точно не касаются, — произнесла подчёркнуто и заметно зло.

— Неужели? Вы в этом уверены? — сильно прищуренный взгляд будто хлестнул по лицу.

Я вскинула бровь и сжала зубы.

— Готовы подтвердить под присягой?

Что за?..

— Всё ещё ничем не желаете со мной поделиться? — не менее ехидно поинтересовался наглый черноволосый боевик.

— Не смею злоупотреблять вашим гостеприимством, — процедила сквозь зубы.

— Куда-то собрались? — Незнакомец угрожающе сложил руки на груди и нахмурил неоправданно красивые брови. Только вот не было мне страшно. Я была зла! Точнее, в бешенстве. Что себе позволяет этот вояка? А то, что он именно вояка, не оставляло никаких сомнений. Гражданские так говорить не умеют. Уж я этих вояк насмотрелась. Сотни. Нет, тысячи! И все — как один!

Вскочила. Он тоже поднялся. На голову… нет, почти на две выше меня. Или это у страха глаза велики? А сейчас, когда он вот так возвышался огромной горой, было действительно страшно. И если раньше я думала, что этот рельеф и разворот плеч — результат накладок экипировки, то сейчас-то моё заблуждение виделось очевидным.

Что я вообще тут делаю? Ах, да. Буксира жду. Ничего, доберусь до своей машины на лыжах, а там какой-нибудь трактор разыщу. «Помогут», — думала я, вылетая из столовой-кухни.

Метнулась к стулу, на котором висела куртка, и внушительная фигура преградила мне дорогу. Я, глубоко шокированная прытью и маневренностью такого огромного организма, отступила назад и упёрлась не единожды отбитым сегодня мягким местом в стол.

— Простите ещё раз, уважаемая… леди. — Он особенно подчеркнул это «леди». — Но выпустить вас я не могу.

— А я убеждена, что можете, — вторя ему, процедила храбро.

— Прекрасно… — Он опять сложил руки на вызывающе широкой груди. — Идите! — зло бросил сквозь зубы и демонстративно отшагнул в сторону.

Я схватила куртку и, застёгиваясь на ходу, вылетела из домика.

Ненормальная! Сумасшедшая! Забыла, с кем разговариваешь? У него — оружие! И снегоход. Ты и десятка шагов не сделаешь, он переломит тебе хребет, только чуть-чуть добавив газу. Или просто возьмёт огромными ручищами и разорвёт пополам. И шуметь не надо, а потом подбросит на склон с камнями. Оох… я глухо, в голос застонала, прикрывая лицо локтем от жалящего снега, пытаясь сообразить, в какой стороне выход из этой западни.

Кажется, я разочаровала предков, потому что помощи, как и обзора, не предвиделось.

* * *

Грэма Лэррингтона оторвал от расчета деталей адъютант:

— Ваше превосходительство, объект на два часа. И шторм на подходе. Прикажете проверить?

Лэррингтон поморщился. Увлёкся. Совсем из мира выпал. Но с этим делом по-другому никак нельзя. Слишком многое на кону.

— Подробности, — сухо потребовал он.

— Женщина. Идёт прямо в провал. Не местная точно. И не профи. Шаг любительский. Судя по всему, давно. Это видно, — уверенно доложил адъютант.

Грэм потянулся, размял затёкшую шею.

— Подготовь Бегунка. Я сам проверю.

— Но, ваше превосходительство, вы не можете так рисковать, это может…

— Сомневаюсь, Тэрри. Никто не знает, что я здесь. Даже ваши крысы не в курсе, где проходит мой «отпуск». — Поднялся, коротко оскалившись. Подумал и надел всё-таки бронировку.

Ему не помешает просто размяться. Столько времени над планом взаперти — делает из мозгов вчерашний кисель. Да и мышцы, привыкшие к нагрузкам, требуют боя.

Нет, чутьё его было спокойно. Только вот и Тэрри был прав. Рисковать собой он сейчас не имел права. Подумал ещё и надел скрытую, на заказ сделанную кобуру.

Бегунок ровно урчал, разгоняя движок. Они не спеша плыли по белой, схваченной блестящей коркой пустыне, с застывшими на ней оплавками ряби. Прошлогодняя сушня подрагивала под тихими пока вздохами ветра. Солнце палило, вытапливая из снега унылые капли в сухих метёлках травы. Грэм остановился на миг и прикрыл глаза, вдохнул полной грудью. Здесь, в Весне, было неожиданно хорошо. И работать над операцией получалось эффективнее и быстрее. Может, оттого, что не отвлекали бесконечными прошениями и докладами, совещаниями и вызовами к Высочайшему. А может, из-за чистоты эфира, так сильно отличавшегося от столичного. А может, вот из-за этих капель в длинных иглах сизой сосны и запаха, уже почти забытого с юности. Мужчина улыбнулся, хмыкнул довольно. Определённо. Весна ему нравилась.

Он достиг опушки и повернулся в обозначенном адъютантом направлении. Всё было именно так, как и сказал Тэрри.

Маленькая фигурка тяжело шла точно в провал.

Мужчина нервно дёрнул щекой, опустил на лицо очки, заменявшие ему визор (шлема он не надел), и плавно выкрутил газ. Бегунок не заартачится. Он успеет.

Идёт с холма. Вероятнее всего, от замка. Не местная. Не профи. Фарватера не знает. Оптики нет. Её бы он уже увидел, да и автоматика бы сработала. Внешний осмотр неинформативен, расстояние не позволяет. При желании оружием могут быть и палки. Опыт с недобрым сарказмом привычно усмехнулся в голове.

Но нет, пожалуй. Шаг не тот. Киллер должен был бы быть в лучшей форме. Да и снаряжение было бы другим. Отсюда видно — не профессионал. Даже не любитель. Так, случайный турист. Точно. Турист. И замок как раз.

Лэррингтон ощерился шире, вывернул ручку на максимум.

Привычно вскинулся в адреналиновый раж, улыбнулся, выхватывая взглядом провалы зыбуна и частые камни. «Не время для такой скорости, — мрачно процокало в висок. — Но ты же помнишь, Грэм, ты поклялся. Каждую жизнь, как жизнь матери. И речь была не только о твоих парнях».

Спидометр показывал за двести. Поднял от приборов взгляд как раз в тот миг, когда измученная фигурка упала, налетев на камни провала. Грэм поморщился. Возможно, он уже ничем не сможет помочь. Плавно замедлился, чтобы не тревожить провал вибрацией.

Девушка, не женщина, неловко поднялась. Даже почти ребёнок Грэм тихо выругался и заметно напрягся. Ответственность подскочила в разы. Расчёт был простым. Главное, чтобы не стала упрямиться, а тем более задавать вопросы и медлить. Обратился мыслями к своему защитнику: «Помоги».

Она распрямилась, стянула с лица маску, быстрым, совсем мальчишеским жестом утерла нос, и Грэм выругался снова. Такой подлянки он не ожидал. Это покруче любого киллера. Того хотя бы можно ликвидировать с чистой совестью. Почувствовал подкатывающее к горлу отвращение. Вот только текущей задачи это не отменяло. Девчонку надо было спасать, дрэкран её побери!

— Что надо? — спросил без особой, впрочем, надежды на откровенность. Так и вышло.

Сестру какую-то приплела. И мужика. Понятно всё, что это её группа. А вот там уже и засада может быть, кстати. И, судя по месту, в котором они, по её словам, «ждут помощи», так и есть.

Совершенно точно, это она. Грэм не мог ошибиться. Да и не дура вроде бы оказалась, хотя он давно в этом сильно сомневался. Но все команды осилила чётко, строго по плану. Ну, хоть что-то.

На ходу набрал Тэрридана, заметив между прочим, как кровь начинает распаляться привычным азартом. Шумно втянул носом воздух. Да. Он позволит себе это маленькое безрассудство.

— Слушаю, ваше пре… ство! — привычно отчеканил адъютант.

— Монитор камер замка и территории вокруг. Срочно.

— Есть!

— Жду.

— Два человека за пределами парка. Мужчина и женщина. Вероятность нападения три из десяти, по расчету программы. Хотя я бы перестраховался. — Грэм беззвучно хмыкнул, слушая рассуждения Тэрри. — Господин Лэррингтон, дождитесь меня, я буду минут через двадцать.

— Конец связи. — Грэм дал отбой.

«Если она здесь с заданием, то как это может быть связано с ним, — продолжал рассуждать Грэм. — Неужели…» Нет, это было невозможно. О готовящейся операции не знал никто даже в штабе. Это был секретный проект под контролем непосредственно главы Союзных Земель. Вариант утечки, если такой и был, грозил окончательным сломом всей системы целиком и мог означать, что никакие действия уже не спасут государство. Именно поэтому он должен был выяснить всё сейчас. Даже хотя бы ценой своей жизни.

Если это провокация, направленная на срыв операции путём устранения главного курирующего лица, это сделает для главы утечку очевидной. И они, возможно, успеют принять меры.

Если это попытка вывести его из себя или очернить и капнуть ещё дёгтя на и так давно измазанный самыми неприглядными цветами стяг государства, что ж, он постарается не давать повода. В любом случае нужно выяснять, в чём там дело.

По факту вышло, люди и впрямь нуждались в срочной помощи. Грэм забрал обоих, потребовав оставить лыжи и палки. И, даже не морщась, уселся к незнакомцам спиной.

Отец бы ни за что не одобрил.

Ненормальная на всю радиорубку женщина вполголоса ругалась сама с собой и пространством. Когда же они поравнялись с девчонкой, на ходу спрыгнула и бросилась к ней. Грэм с трудом удержал себя, чтобы не матюгнуться, а снегоход — от перевертыша. А на борту был не самым лучшим образом раненный подопечный.

Он плохо слышал их разговор. Точнее, почти совсем не слышал. Ветер сносил слова в сторону. Предположительно, Мэрин действительно беспокоилась о девчонке, которая, судя по сверхъестественному внешнему сходству, действительно оказалась её сестрой. Младшей, конечно. Что удивительно. Потому что оторвой из этих двоих, совершенно однозначно, была как раз старшая. «Бедлам какой-то», — непривычно удивился Грэм.

Старшая сорвала с младшей балаклаву, открывая в этот раз не только лицо, но и светлую шевелюру. Точно! Это она. Никаких сомнений. Непонятным остаётся, по какой причине она здесь находится. Виду, что Грэма узнала, тоже не подаёт. Хотя в любом случае должна была.

Старшая ещё что-то спросила и, коротко приобняв девчонку, привычным движением запрыгнула на место сзади, за Робом. Очевидно, ездить вторым номером для неё не в диковинку совсем. Подозрительно. Но и возможностей нанести удар у них было уже более чем достаточно, и они ими не воспользовались. Вероятно, им может быть нужна не ликвидация, а сами детали операции. Тогда понятно, что они пытаются попасть в дом. Только то, что они могут там обнаружить, свести вместе не в состоянии даже глава Совета, потому что данных просто нет. Они меняются каждую минуту. И одновременно клонируются на десятки ложных. Так что шиш вам, ребята, а эту лазейку предусмотрели самой первой. Грэм улыбнулся одной щекой. Ему было весело.

Погода сдурела окончательно. Они уже почти достигли посёлка, когда небо не выдержало и, выхватив, наконец, из-под почти чёрной тучи узкую полосу бледного розового света, упало на землю. Мир безнадёжно слетел с катушек. Если бы не вес троих, ладно, двоих с половиной взрослых людей, снегоход бы перевернулся от порыва ветра.

Девчонке не добраться, если ветер не в спину. А он не в спину. Жаль. Она была вполне… Он не додумал, какой именно. Размышлять в таком ключе не хотелось до противного нытья в челюсти.

Даже домой не стал Роба затаскивать. Погрузил сразу в машину. Есть шанс, что Тэрри с ними ещё успеет выбраться из Весны, пока дорогу не переметёт окончательно. Это дело нескольких минут. И даже его вездеход не пройдёт, пока не пришлют гранер.

— Карри утопила в снегу телефон! — крикнула ему в плечо Мэрин. Она была немного выше сестры. Но это могло ему и показаться. — Дадите ей позвонить? Пожалуйста, как доберётся. Или дайте ваш номер, — она придвинулась поближе к его уху, вероятно, чтобы он лучше расслышал, — я позвоню вам сама, если это уместно!

Грэм чуть мотнул головой с едва заметной улыбкой, крикнул:

— Непременно! — и захлопнул дверь автомобиля. Стукнул по стойке. Трогай!

Поморщился и развернулся за девчонкой.

Неожиданно встретились у самой ограды его крошечного дома. Чуть живую выгрузил её у крыльца. Видно, что упадёт сейчас, а ничего, держится. И на лице ни один мускул… Молодец, прекрасный солдат бы вышел! Грэм почему-то довольно усмехнулся ей в спину.

Он обернулся только на мгновение. Тэрри не сможет сегодня вернуться. Что ж, тем лучше. То есть… Ну, да. Не очень хорошо получается. Зато он сможет выяснить подробно, какого дрэка ей занадобилось в сезон штормов рядом с его домом. А о слухах, что ж, сама же и позаботится, чтобы их не было. Это в её интересах. Грэм опять почему-то улыбнулся и столкнулся с девчонкой прямо в дверях.

Его внеплановая неприятность вернулась спустя четыре минуты. Он давал ей три. Грэм даже не обернулся. Просто разлил по чашкам как раз готовый кофе, отчаянно желая чего покрепче, и уселся на прежнее место, равнодушно глядя в окно.

Она пошуршала одеждой и не пришла в столовую. Съёжилась в кресле рядом с печью. Грэм наблюдал за ней краем глаза.

* * *

— Меня зовут Каррия, если вам это интересно, — хмуро представилась я, глядя в пространство прямо перед собой.

— Грэм, — коротко откликнулся сбоку мой похититель и добавил с почти невидимой усмешкой: — Лэррингтон. — Что-то шевельнулось в памяти, но… нет. Я его не знала. В той операции в Лакре он не участвовал.

— Что вам от меня нужно?

— Хотел то же самое спросить у вас.

— Вы ведь не думаете, что я оказалась здесь специально? — спросила раздражённо и, поймав его прищуренный взгляд, заключила: — Ясно. Значит, всё-таки думаете. Бред какой-то, — потёрла руками сильно обветренное лицо. — Ну и зачем, по-вашему, я могла тут очутиться?

— Я узнал вас, леди. — Он навалился локтями на стол, слегка наклонившись в мою сторону. — Вы нигде не бываете случайно. Это нонсенс.

Я усмехнулась. Действительно. Как-то не подумала.

— Что ж, я вас успокою и разочарую одновременно. Вы ошиблись.

— Неужели? — вкрадчиво поинтересовался вояка, наклонившись чуть заметней.

— Абсолютно, — приподнялась и потянулась к столу, обхватила чашку с кофе обеими руками. — И где же ваш друг? По вашим словам, он уже давно должен был появиться.

— Тэрридан, скорее всего, не сможет вернуться сегодня. — Он бросил задумчивый взгляд в окно. — Но не беспокойтесь, я позабочусь о том, чтобы вы смогли выбраться из этой глуши как можно скорее.

Клянусь, в его глазах мелькнула такая убеждённость, что стало совершенно понятно, мой визит крайне некстати. Я с удовольствием сделала большущий глоток кофе. О духи, как вкусно!

— Не хотелось бы злоупотреблять, — промямлила я. Лицо слегка щипало. Кажется, всё-таки подморозила. В глазах сначала появилась резь, а потом они начали слипаться от этого слишком приятного тепла и почти оглушающего уюта. Несколько очень нелёгких часов с плохо рассчитанной нагрузкой на свежем воздухе вкупе с неожиданно наступившей тишиной и покоем лишили сил окончательно.

— Не беспокойтесь, я этого не допущу, — кажется, расслышала сбоку.

Я хмыкнула, успев подумать, что мне импонирует его наглость и манера держаться и что мне и правда с ним ничуточки не страшно. Собственно, это было всё, на что меня хватило. Потому что дрова тихонько потрескивали, снег за окном уже не летел, а медленно падал, чуть заметно пахло сладковатой смолой и дымом и сильно кофе. Я подтянула ноги под себя и на секунду прикрыла глаза, улыбаясь. Мне было всё равно, кто такой этот Грэм и собирается ли он меня убивать или похищать. Я была не в состоянии пошевелиться. Усталость тягуче растеклась по телу, и как я ни старалась внять здравому смыслу и разлепить глаза, это было неосуществимо. Где-то далеко, за странным сумрачным горизонтом сознания, я услышала тихие и очень крепкие слова, но ко мне это уж точно не имело никакого отношения. Я все вернее уплывала в самый дальний и бесконечно глубокий космос…

Утро было неожиданно ясным и тихим.

Вчера была весна и предвесенняя вьюга. Сегодня — солнце и мороз. Легко открыла глаза, обнаружив себя в широченной постели. Мозг щёлкнул только пару раз, отметая дурацкие и неуместные варианты. Точно знала, что беспокоиться не о чем. Приподнялась на локте, с удовлетворением нашла на себе полный комплект термобелья. Значит, остальное с меня всё-таки снял. Усмехнулась равнодушно. Это сколько же я проспала? И я не позвонила вчера Мэрин. Дрэк! Она будет волноваться.

Поискала, во что могла бы облачиться, но лыжные штаны надевать к завтраку было совсем не в духе приличий. Да и не было их в обозримом пространстве. То есть в спальне, в которой я была совершенно одна. Что, впрочем, радовало.

На стуле рядом лежала аккуратно сложенная свежая чёрная футболка. Подумала и развернула её. Она была огромна. И вполне могла бы сойти мне за платье. Захватила её, чтобы отправиться на поиски хозяина, читай, свидание с ванной, которая, слава богу, в этом крошечном доме имелась.

Грэм обнаружился в кабинете.

— Доброе утро, — пробормотала нетвёрдо, приоткрыв дверь. Мужчина сидел перед небольшим монитором, но сосредоточенно смотрел в какие-то огромные бумаги, игнорируя моё вторжение. От вчерашнего он отличался неожиданно — узкими очками, что придавали его и без того слишком правильному лицу утончённости и (я мысленно ругнулась) аристократизма. Хмыкнула вслух, и он соизволил обернуться.

— А-а… проснулись, — посмотрел поверх тонких линз, уголки губ на мгновение дрогнули. — Найдите что-нибудь позавтракать. Кухня в вашем распоряжении. Я занят.

— Благодарю, — очень кстати, и так даже лучше. — Вы завтракали?

— Что? — Мужчина опять нехотя оторвался от документов и бросил на меня короткий рассеянный взгляд.

— Завтракали?

— Нет, некогда, — ответил, уже на меня не глядя. И добавил отвлечённо: — Я вас не задерживаю.

Меня заметно перекосило, и я захлопнула дверь.

— Не задерживает, — бубнила себе под нос, держа маленькую керамическую джезву над самым медленным огнём, что могла выдать его небольшая плита. — Утончённый, — передразнила себя саму шёпотом. — Тьфу, невежа!

С другой стороны, чему возмущаюсь? Окажись я на его месте, как бы поступила сама? Честно? Я бы нашла кого-то, подходящего для спасения больше меня. Кого-то, кому можно перепоручить решение проблемы. Да. И это было бы правильным. Потому что каждый должен делать то, что умеет хорошо. Я же спасать людей профессионально не умела, зато…

От мыслей отвлёк звук открывающейся двери и твёрдые, решительные шаги.

— Вы правы, — услышала гулкое за спиной, — позавтракать действительно стоит. На меня кофе хватит?

— Рада, что здравый смысл восторжествовал, — откликнулась мрачно.

— Вам дурно спалось?

— С чего вы взяли? — вышло грубовато, но и приседать в книксенах перед этим солдафоном, хоть и «выкающим», я не собиралась. — Спасибо, что уступили кровать, — так же, не оборачиваясь, исправилась я.

— Я не уступал, — ответили сзади невозмутимо.

Резко обернулась и почти упустила за этим кофе. Поймала, заметавшись, разливая убегающий напиток по чашкам и, закончив, уставилась на мужчину снова.

— Простите?

— Не уступал, — тем же непрошибаемым тоном повторил он.

Не нашлась — возмутиться, обидеться или оскорбиться. Глупым было и первое, и второе, и третье.

— В любом случае спасибо, что не оставили на улице, — сухо поблагодарила я.

— За это вы благодарили вчера. Этого довольно. — В глазах вояки был презрительный холод.

Я вспыхнула, отвернулась к окну и от этого рассердилась ещё больше. Можно подумать, я тут специально! Открыла рот сообщить, что не намерена злоупотреблять, но вспомнила, что это тоже секвенция ко вчерашнему, промолчала и, ровно повернувшись, поставила чашки на стол.

Грэм кивнул и присел за узкий стол, прямо напротив.

Я выпила уже половину невозможно горячего кофе, когда военный наконец заговорил.

— Я звонил Тэрридану. Он передал вашей сестре, что с вами всё в порядке, — произнёс нервирующий меня мужчина, глядя точно в чёрную жижу, которая получалась у него однозначно лучше. — Так же как и то, что вы задержитесь, но, — пресёк жестом мои попытки возмутиться, — и сообщил, что, как только движение на дороге будет восстановлено, вам помогут уехать отсюда.

— Какое движение? — встревожилась и нервно заёрзала.

— Оползень. Довольно масштабный. Весна отрезана от сообщения. Полностью. Последствия вчерашнего снегопада. За неделю должны откопать, не волнуйтесь, — как-то очень коварно пообещал он.

— Лавина? Вы имеете в виду лавину?

— Лавины — в горах. Здесь, в холмах, это именно оползень. Но суть практически та же. Много мокрого снега, грунт и камни.

— Но как же?.. Неделю? Вы уверены?

— Что именно вас беспокоит? Без крова и еды не останетесь, — бросил грубо. — Автомобиль ваш уже эвакуировали, стоит в местном фермерском гараже. Если желаете, сюда перегонят.

Я тряхнула головой, принимая новости. Поднялась. Срочно требовалась ещё порция кофе.

— Спасибо, конечно, но… — Как я могла ему рассказать, что именно «но»? — У меня работа, — поморщилась, и не без причины. Чет мне голову открутит, если послезавтра я не выйду с новым материалом.

— Ничего не получится, — невозмутимо «успокоил» военный. — Пока не расчистят. И вы по-прежнему не желаете ничего рассказать? — устало вздохнул мужчина.

— А вы по-прежнему не желаете понять, что я здесь с частным визитом. С сестрой и её мужем, — сухо напомнила я.

— Замок Сневергов? — усмехнулся Грэм.

— Именно так. Главное поместье рода. Каждый из потомков обязан побывать…

— Сневергов, — повторил почти изумлённо. — Вы из Сневергов?

— Хоть сто раз повторите. Да, одна из ветвей. — Вояка вдруг дёрнулся и, кажется, окаменел. — Мы с Мэрин четвёртое, нет, пятое поколение удаления непосредственно от Сневергов. Проще говоря, именно Сневергом был наш прапрапрадед.

А Грэм откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, отстранённо теперь улыбаясь.

— Вы продолжаете удивлять, милая леди. Надеюсь, на этом сюрпризы закончатся. — И улыбка его сделалась опасной, а в глазах блеснуло то ли недоверие, то ли недобрый интерес. И первое, и второе было плохо. Подавила внезапный приступ паники и холодно вымолвила:

— Во-первых, если вы меня узнали, вам должно быть известно, что не такая уж я и милая. А во-вторых… вы намерены рассказать, в чём суть вашего недоверия и претензий?

— Я намерен помочь вам, — он подчеркнул это «вам» и опять чуть склонился над столом, — перенести сложившуюся ситуацию, хотя, не стану скрывать, меня, — теперь выделил «меня», откинулся обратно и сложил руки на груди, — это сильно напрягает. Могу, кстати, предложить вам перебраться к Магдалене. Это в километре отсюда. Милейшая женщина. — Он сделал неопределённый жест рукой. — И дом просторнее, чем у меня. Однако, боюсь, вас это не устроит, — оскалился в этот раз с насмешкой.

— С чего вы взяли? — спросила резче, чем это выглядело бы уместным. Сейчас я была готова выскочить на улицу в чём была, найти лыжи и броситься прочь из этого дурацкого, чрезмерно уютного, возмутительно милого и так некстати привлекательного дома. Я его обременяю! Я, между прочим, в курсе. И мне чудовищно неловко. И я здесь не по своей воле к тому же. И указывать мне на моё такое неудобное положение в этой ситуации категорически недостойно!

— Потому что именно род Магдалены ответственен за казнь вашего прапрадеда. Именно они надругались над могилой основателя замка, и именно их дети волочили кости старого графа по улице. Кстати, полагаю, Магдалена слепа от рождения именно по этой причине.

По спине потёк липкий холод, и шевельнулись волоски на руках.

— Оставьте. — Он неожиданно оказался рядом и осторожно освободил из моих пальцев джезву. — У вас это неважно получается. Я сам.

Наверное, мне следовало что-то ответить, но я, по всей видимости, была глубоко шокирована, поэтому просто молча опустилась на скамью.

— Вы тоже, — произнесла отстранённо, когда кофейный аромат побежал по кухне вновь.

— Что «тоже»?

— Продолжаете удивлять, — нетвёрдым голосом ответила я.

— И чем же успел удивить ещё?

— Экипировкой, — почему-то призналась честно. Хотя, наверное, следовало выведать его тайны поизящней.

— Не нахожу в этом ничего удивительного. Скорее я возмущён, почему ваше руководство не обеспечивает вас надлежащей защитой и средствами связи, — осторожно поставил передо мной дурманящий запахом напиток с плотной, вкусной даже на вид тёмно-ореховой пенкой в красивых разводах. И уселся на прежнее место.

— Почему не обеспечивает? — двумя руками подняла за самый краешек чашку к губам и пожала плечами. — Если я занимаюсь сюжетом, то защита обычно полная, — сумасшедше вкусный кофе, — это предусмотрено контрактом. Говорю же вам. Мы здесь с частным, никак не связанным с компанией визитом.

— К сожалению, ваша профессиональная деятельность…

— Я даже не знаю, кто вы, — перебила его. — Я правильно поняла, вас беспокоит возможный интерес к вашей персоне? — спросила без обиняков и отставила от себя ещё полную чашку.

Он помедлил немного и, плавно кивая, всё-таки произнёс:

— Именно так.

— Не беспокойтесь, — улыбнулась ехидно. — И готова поклясться под присягой, что моим заданием вы не являлись.

— Не являлся?

— Ну, теперь-то вы нагнали столько таинственности и сгенерировали столько вопросов, что минимум до частного расследования я дозрела.

— Быстро вы, — дёрнул щекой Грэм.

— Ну, а много ли для этого надо? Привлекательный, ещё молодой мужчина, — я вызывающе подчеркнула это «ещё». — Геройский поступок, великодушное покровительство. — С каждым моим словом Грэм всё больше вытягивался и каменел. — Отличный сюжет получится. А если ещё в реальных условиях да под удачную идею… Бомба просто будет, — и с шипением выдохнула: — Уж поверьте! Мм-м, а вот не хотите ли поучаствовать, как раз спортсмена сейчас женим в проекте, так там на следующий сезон место вакантно пока…

— Вы что себе позволяете! — совершенно красный от бешенства вояка рывком поднялся, задев стол, так что чудесный кофе пролился. Желваки ходили под кожей, и глаза уже пылали чернотой. Он развернулся и стремительно скрылся в кабинете, оглушающе хлопнув дверью, и крошечный домик содрогнулся.

Я обхватила голову руками, поставила локти прямо в кофейную лужу. Гадко. Мне было гадко. Он совсем ничего обо мне не знает! Так кто дал ему право навешивать ярлыки! «Ваша профессиональная деятельность», — передразнила я его. Я даже не с того канала! Мог бы и сообразить. Я занимаюсь новостями! И к реалити не имею отношения! Хотя… некоторые новости… Чушь! Для всех мы только картинка, одно из неотъемлемых лиц, делающих день привычным или нет. Бездушная говорящая голова. Что ж, иногда я и сама так думаю. А иногда жалею, что это не так. И уже слишком часто хочется, чтобы не было ни чувств, ни мыслей, ни реакций. Мы — часть механизма управления. И от этого ещё гаже…

Думала, выбрала себе прекраснейшую профессию. Думала, сделаю мир лучше. Буду нести доброе, светлое. Вот он — тот самый удивительный шанс. А на деле вышло — контракт всему голова. И я несу то, что требуется сейчас руководству канала. Или хозяевам руководства. Или бизнесу хозяев. Чувствую себя фишкой на столе в казино, которую передвигают с поля на поле с различной долей успеха. И от этого зависит моя зарплата и ещё кое-что, куда более важное.

* * *

Грэм был в бешенстве. Кровь грохотала в ключицы, раздувая артерии. Он пытался ровно и глубоко дышать. Не выходило. Так вывести его из себя не удавалось пока никому. Разве отец… Да нет. И отец так не мог. Потный тощий дрэкран! Выставить вон и никогда больше не знать и не видеть!

О выдержке Грэма ходили легенды. А тут… Дрэк!!! Он сложно ругнулся. Смазливая, эгоистичная пустышка со сфабрикованным эфиром апломбом! Понятно, конечно, что она решила так его поддеть. Намеренно желая оскорбить. Непонятно, за что? Не он разве спас её дрэкранову задницу, а теперь ещё и сестру? Грэм запустил руку в волосы и потом резко дёрнул вниз, не в силах сладить со злостью. Повернулся было из комнаты прочь, поставить дерзкую выскочку на место или просто вышвырнуть вон. В конце концов, она в его доме. Остановился. К дрэку всё! Не ему оправдываться и унижаться перед этой, хоть и Сневерг?

Наверняка это вчерашняя его минутная слабость так сыграла. Точно. Что ж. Он будет внимательнее впредь и больше этого не допустит.

Кто же мог подумать, что строптивая особа поведёт себя так мужественно, решительно и серьёзно, что это тронет даже его ледяное сердце?

Ледяное до оплесневения. Работа и окружение очень к тому располагали. И он продолжал черстветь, иногда, очень редко, недоумевая, зачем же в академии их учили музыке и танцам. Понятно, что задания бывают разной глубины, но ведь курирующие настаивали, что и то и другое умение просто жизненно необходимо абсолютно любому офицеру. Грэм не спорил. Однако проверить это возможности, к счастью или к несчастью, не представилось. Ни разу. То ли задания были не те. То ли жизнь.

И ночью… дрэкран её побери, эту самую ночь! Он даже подумал, что был бы совсем не прочь изобразить парочку не самых сдержанных па с тоненькой блондинкой, которую держал в то мгновение в руках и которую пришлось почти раздеть в своей собственной постели. Она вырубилась (естественно, не без помощи) прямо на его глазах, в кресле, едва не опрокинув на себя остатки кофе. Он чудом, точнее, рефлексами, успел поймать чашку. А так пришлось бы раздевать полностью.

Тяжело ему далась прошлая ночь.

Грэм поднял голову и глубоко вздохнул, кажется, успокаиваясь.

На ней был чёрный и слишком обтягивающий термокостюм. Настолько слишком, что он мог легко различить цветочный рисунок кружев под ним.

Мужчина шумно втянул воздух носом. Он снова чувствовал подступающее раздражение. Бедлам совершенный.

Хотя чего ещё было ожидать от смазливой, взбалмошной звезды, скачущей из страны в страну за сенсацией. Только вот он, Грэм, её сенсацией не станет.

Он работал уже больше половины дня, закрывшись в кабинете. План операции был закончен, трижды проверен и дважды утверждён. Грэма волновали детали. Детали всегда были очень важны. К примеру, какого года выпуска будет локомотив. Или кто из диспетчеров будет в этот день на дежурстве. Состав семьи машиниста, вернее, отсутствие таковой. Наличие металлических заграждений на переездах. Деталей были тысячи. Автоматический анализатор не мог предусмотреть всё, проработать человеческое отсутствие логики, форс-мажор и простую глупость. Это должен был сделать Грэм.

Девчонка вела себя тихо, и он почти забыл о ней. Пока из-за двери к нему не проник запах. Пахло едой. Чем-то очень простым и невыразимо вкусным. Мужчина поморщился и свернул расчёты. Поднялся, тряхнул головой, прогоняя усталость, разминая затёкшие мышцы. Шагнул к двери и, распахнув, чуть не налетел на Карри. Та стояла, опустив голову и подняв кулачок вверх, намереваясь постучать. Замерла на миг, хлопая растерянно яркими, тёмно-серыми глазами. Да и он тоже хорош, отшатнулся слегка даже.

Она нашлась первой.

— Пойдёмте обедать, — произнесла так холодно, что, если бы не его армейская выдержка, аппетит отбила бы точно.

Грэм ответил не теплее:

— Благодарю, — и направился к столу.

— Я позволила себе воспользоваться только этим, извините, — она указала на стол чётким, коротким жестом, и Грэм косо улыбнулся одной половиной лица.

— Не стоило беспокоиться, — подчёркнуто вежливо ответил ей, — тем не менее, спасибо. Надеюсь, это не сильно вас обременило.

— Послушайте, прекратите, наконец! — не выдержала Карри. — Мне очень жаль, что так вышло. И раз уж мы вынуждены терпеть общество друг друга, умоляю, давайте не будем ссориться, — и добавила тихо: — Иначе я вас убью.

Грэм коротко дёрнул уголками губ.

— Или я вас.

— Вот и договорились. — Карри выглядела взволнованной и немного беспокойной.

Она надела футболку, что он ей приготовил (надо же ей было в чём-то ходить), как платье поверх своих невероятно обтягивающих термобрюк, и, кажется, на ней был его, Грэма, ремень, обёрнугый вокруг талии вдвое. Тонка и подвижна. Ничего не скажешь. Маленькая Сневерг. У них все женщины были маленькими. Волосы — в косу и заправлены под футболку тоже, как вчера. Так, что не поймёшь, какой они длины. Да и какая ему разница?

Карри подняла тарелку с хлебом передать ему, и Грэм застыл против воли. Футболка была чересчур большой, и слишком широкий рукав открывал глазу вызывающе белое кружево. Он видел. Тот самый рисунок, вот только взгляд его задержался совсем не на нём.

Тихо ругнулся, поднялся рывком, прежде чем она могла бы заметить. Пробормотал что-то о том, что вспомнил о важной детали, которую упустил. Схватил тарелку, громче, чем хотел, рявкнул:

— Поем в кабинете, — и, задержавшись у двери, не оборачиваясь, добавил: — Спасибо.

Грэм ругался долго, цветасто, искренне и про себя. Что именно так сыграло, злость или её вызывающее поведение, ему было неясно. Воображению же было на истину плевать, и оно ехидно подбрасывало самые откровенные виды и позы с маниакальной регулярностью.

Какая уж тут еда? Грэм в бешенстве несколько раз с силой сжал и разжал кулаки. Как? Как такое было возможно? Самое глухое и безопасное место в Союзных Землях, где его не должен был найти и побеспокоить никто! Селяне не в счёт, для них был Тэрри. Рэман уверял, что позаботился об этом лично. Вот уж действительно человеческий фактор. Бесконечный, внеплановый — совершенно дурацкий бедлам.

Он пригляделся к тарелке. Жареная картошка. Рассыпчатая и мягкая, с коричнево-золотистой корочкой. Грэм горько усмехнулся. Это не могло быть правдой. Такое количество противоречий и точных очередей в цель за раз просто не должно было вместиться в одно маленькое недоразумение — Сневерг. Он в очередной раз оскалился и всё-таки принялся есть.

Из комнаты сегодня Грэм почти не выходил.

* * *

Вот честно, не поняла, что это сейчас было. Ну, обиделся этот солдафон, но я же извинилась. Да и не хотела я его оскорблять вовсе. Ну, сорвалась утром, ну, истеричка. Ну, устала просто, нанервничалась. Понимаю, что не оправдание. Но и он тоже хорош. Пристал со своими допросами и предрассудками. И я. Прощения попросила. Еды приготовила. Что ещё-то надо? Мой опыт, скудный, впрочем, убеждал: этого — более чем! Нет, есть ещё одно, конечно. Но здесь, простите, не тот случай, чтобы пользоваться таким средством. Да и не настолько мне его прощение нужно. Пфыкнула шёпотом в сторону.

Есть он, видите ли, со мной отказывается. Неужели думал, что я поверила в эту чушь с его «важной деталью»? Считает, что обед в моём обществе — тень на его репутацию? Было бы о чём переживать! Не каждого вояку в кадр со мной берут, между прочим! Очень хотелось показать двери простую и очень неприличную комбинацию из пальцев, но вместо того поджала губы.

Я кипятилась всю вторую половину дня и к вечеру накрутила себя настолько, что готова была сорваться в темноту идти искать дом той самой слепой Магдалены, лишь бы поскорее убраться отсюда. Не знаю, что меня остановило. Отсутствие дороги и вновь закрутившая снаружи буря или желание докопаться до правды и добиться справедливости, но я упорно продолжала сидеть в кресле и читать кого-то из классиков про море. Библиотека в доме была небольшой, но очень качественной.

За полночь, я всё-таки пробралась в душ и после закрылась в спальне. Грэм признаков жизни не подавал уже давно. То есть не выходил, не совершал никаких звонков и даже не шелестел, как с утра, бумажками. Ну и ладно. Дрэк с ним. Не желает общаться, и мне ни к чему — мне надо подумать, как разыскивать Чета. Его номер на память я не знала. А мой телефон трагически и бесславно сгинул среди холмов в нескольких километрах от несчастной Весны. «Название-то какое. Весна. Кто бы мог подумать, что это не весна, а засада? Самая натуральнейшая», — размышляла я, кутаясь в тонкое одеяло. Сегодня было холодно. То ли окна были со щелями, то ли домик хлипковат, только от ветра на улице я и в доме замерзла чудовищно.

Грэм, кажется, вышел — я услышала тихие шаги. И замерла, притворяясь спящей. Но он прошёл мимо. А я почему-то закусила губу от досады. Чего ждала? Что он придёт и скажет, что не сердится на мою утреннюю выходку, совсем не расстроен и у него действительно много работы? А я на самом деле очень милая девушка, и он чрезвычайно рад знакомству и вообще счастлив, что имеет честь принимать меня в своём доме?

Чушь! Вернее, не так. Чушь, что «чушь»! Я именно этого и хотела! Дура.

Почему мне было так обидно и гадко?

Потому что он, нормальный, по всей видимости, мужик, считает меня пустоголовой блондинкой, штампующей новости? Какая мне вообще разница? Главное, что сама знаю о себе. И всё остальное — не я вовсе.

Просто отчаянно ранит, да, именно так, ранит то, что понимаю с каждым днём всё отчётливее.

Шансов на жизнь уже не осталось. Потому что она, та, что есть сейчас у меня, жёстко ограничена контрактом, а значит, планами Чета, идеями редактора, графиком выхода в эфир и форматом. Долбаным форматом! И хорошо, если того, что было в Лакре, не повторится больше никогда, потому что, если повторится, второй раз нас вытаскивать станут едва ли. И то, что такого не будет, нет никаких гарантий. А отказаться я не смогу. Потому что — контракт. Рабство.

Как давно я во всём этом? Я не помню. Сколько лет я — ненавижу это слово — одинока? Дольше, чем не была в отпуске. Дрэк! Рехнуться можно. Кто сказал, что женщина делается от этого сильнее? Может, те, кто занимается упражнениями и всякими навороченными практиками с утра до ночи, и делаются. А те, кто задыхается, не успевая жить, просто медленно подыхают. Только вот некогда мне быть другой, не той, что сейчас.

Скрючилась, обхватив плечи, теснее прижала колени к груди. Холодно и внутри дрожит. Не согреться. Попыталась расслабиться и перестать трястись. Стало только хуже. Кажется, заснуть сегодня не удастся. У меня даже мелькнула мысль одеться в лыжный костюм. Термобельё-то я уже давно натянула. Не помогло. А в лыжных штанах всё-таки было бы теплее. Не уверена, что удобнее, но лучше так, чем замёрзнуть насмерть к утру. Они висели на плечиках вместе с курткой в прихожей. Осталось дождаться, пока Грэм уйдёт, наконец, из комнаты в кабинет.

Послышались тихие шаги, и дверь беззвучно отворилась. Я увидела тусклую полосу света, скользнувшую по стене, и закрыла глаза. Изо всех сил пыталась сдержать дрожь. Но вздрагивания мои давно больше напоминали судороги и мне не подчинялись вовсе.

Грэм тихо ругнулся сквозь зубы и вышел прочь, чтобы вернуться спустя пару мгновений.

— Карри, идёмте, — произнёс неожиданно мягко, и крепкие руки бесцеремонно приподняли меня в сидячее положение. Я всё пыталась увернуться, прекрасно сознавая, насколько жалкое зрелище сейчас представляю. — Вам свет мешает? Сейчас уберу, — неверно предположил огромный мужчина и загородил собой дверь. — Вот так, а теперь руки, — говорил тихим голосом, натягивая на меня невероятных размеров свитер, что оказался мне почти до колен. — Я согрею вам молока, а вы пока посидите у печки. Так оттаете быстрее. Нужно было давно сказать, что замёрзли. Я к холоду привык. А вот вы — нет, — сказал с заметным укором.

Удержалась, чтобы не пфыкнуть. С чего бы я должна была ему рассказывать о своих неудобствах? Он и так весьма демонстративно донёс нежелательность моего присутствия в его доме, и обременять своими нуждами я никого не собиралась. А вместо этого сказала:

— Благодарю, — ну как сказала, то ли выдавила дрожащим голосом, то ли простучала зубами.

Грэм посмотрел на меня, заметно скривившись и что-то прикинув, резким жестом сдёрнул одеяло с кровати, обернул вокруг меня. Ушёл в кухню. А я, спотыкаясь о волочащийся по полу «туалет», поплелась к печке.

С трудом угнездилась в кресле. Принципиально теплее не стало.

Спустя пару минут Грэм протянул большущую, парящую чашку.

— Температура упала значительно ниже тридцати в течение часа. Поэтому так похолодало, — сухо пояснил он. — Я не сразу сообразил, что вам…

— Спасибо. Но не стоило беспокоиться, — поблагодарила, принимая чашку из рук. Он взглянул на мои дрожащие ладони и со вздохом вернулся на кухню. Сказал тихо, но твёрдо:

— Сядьте за стол. Ошпаритесь. Это кипяток.

Скованно поднялась, бормоча беззвучно, что предпочла бы приличную порцию коньяку. Хотя… одно другому ведь не мешает. И у меня в вещах, кажется, с собой было. Только где сейчас те вещи… Хмыкнула грустно.

— Вы предпочли бы горячий шоколад, наверное. Но я такого не держу, — хозяин понял по-своему и поморщился, кажется, с досадой.

Пожала, точнее, не сдержала судороги и дёрнула плечом, молча поднесла чашку к губам. К шестому глотку трястись стала чуть меньше. Грэм с бледным, перекошенным лицом давил возмущённым и злым взглядом. Я даже видела, как гневно двигаются скулы. Непонятно, что его так взбесило снова. В любом случае я не делала сегодня больше абсолютно ничего, что этот показательный припадок могло спровоцировать. И всё же чувствовать себя в безопасности никак не получалось.

— Вы хоть понимаете, как ваше поведение безответственно и глупо? — сказал, наконец, продолжая дырявить мою нежную ауру взглядом.

— Вы сейчас о том, что я чекушку коньяка в машине оставила? — ощущение, что в молоке спиртное определённо было. Иначе как объяснить то, что я только что произнесла?

— Издеваетесь? — прошипел, гневно вздёрнув одну только левую бровь.

— Даже не собиралась. В любом случае спасибо, мне действительно теплее, — кивнула искренне и благодарно.

— С вашей конституцией переохлаждение категорически противопоказано. А врачебная помощь в настоящее время вне досягаемости. — Мужчина устало опустился напротив. — Вы подумали о том, что я вынужден был бы делать, проснись вы утром с лихорадкой? Да хотя бы с симптомами цистита, например. — У меня неприлично округлились глаза. — Неужели было так трудно подойти и сказать, что в вашей комнате очень холодно? Я не ясновидящий, чтобы сквозь стену понять, что вы замёрзли. И из-за чего? Из неоправданной гордости? Строптивости? Или каприза? Ведёте себя как ребёнок. И я не нянька! — по-прежнему тихо, но так, что лицу стало холодно, высказал Грэм. Как хотите, а пассаж этот не в меня был точно. Это не я время топить печь пропустила. Но прав, конечно. Идти к нему я действительно не хотела. А уж просить о чём-то — тем более.

— Я не нуждаюсь, — сказала тихо вместо того, чтобы вежливо сгладить ситуацию, и почти уронила чашку на стол. Та грохнула донышком о блюдце, и мы оба одинаково, чуть заметно, вздрогнули. — Я не просила вас заботиться обо мне.

Мужчина среагировал… никак. А я мысленно выдохнула. В конце концов, я была ему благодарна и давно уже не злилась после накрученных днём обид и возмущений.

Грэм, прищурившись, смотрел на меня в упор с минуту, что-то обдумывая. Наверное, предполагалось, что я отведу глаза. Но нет, у меня опыт, и я с равной выдержкой привыкла смотреть как в дуло камеры, так и пистолета, пушки, миномёта (нужное подчеркнуть), причём, бывало, в некоторые одновременно, а также в лицо ребёнку или президенту.

Взгляд я выдержала. А Грэм усмехнулся каким-то своим соображениям и ровно бросил:

— Спите сегодня здесь, у огня. — С этими словами мужчина покинул гостиную.

В комнате стало пусто и холодно. Я ещё посидела совсем немного — смотрела, как за узкими щёлками печной дверцы мелькает и гудит огонь, слушала, как высоко взвизгивает вдоль кровли ветер. Так шумно вокруг и задумчиво-тихо. Покой… Непривычно.

Перебралась на маленький сидячий диванчик и слишком быстро заснула.

Разбудил сумасшедший запах кофе. Он струился вокруг волос, перетекал мягкими волнами рядом, я вдыхала шершавый, терпкий аромат и уютнее заворачивалась в пушистое одеяло. Обожаю такие утра, когда можно нежиться в самой лучшей постели на свете — своей — и ни о чём не волноваться. Так, стоп. Ночью был довольно жёсткий диван и тонкое одеяло. А сейчас… Открыла глаза, поёрзала. Диван в наличии имелся. Одеяло… большое. Как облако. Тёплое. Дрэков Грэм. А сразу нельзя было такое выдать?

Потянула носом — кофе не приснился. Кофе точно был! Чуть опустила краешек, освобождая обзор. Мужчина к кофе прилагался тоже. Лежала и глазела бесцеремонно.

Небрежно небрит. Слегка беспорядочно взлохмачен. Вид неуставной и фривольный. Движения твёрдые, прямые, лаконичные. И при этом совершенно необъяснимое отсутствие тяжести. Большой Грэм в маленьком, почти игрушечном для него домике, но не выглядит тут инородным и лишним. А может, секрет в том, что здесь почти нет мебели? И много свободного места? Наверное, пространство организовано специально под него, чтобы он мог развернуться.

Бессовестно пялилась на широкую спину с ровными, чётко очерченными плечами. Терпеть не могу, когда у мужиков перекачанные в головогрудь треугольные плечи. Моё право. А у этого плечи были красивые. Прямые. Такие, как надо. Кто же ты, мужик? За призрачной гранью сознания билось что-то. Что-то слишком похожее на воображение. Одно радовало наверняка: убивать меня он, кажется, не планировал.

Я скользила глазами по коротко стриженному затылку, слишком правильному уху. Красивое ухо. Надеюсь, второе тоже ничего. Шея не «бычья». Значит, скорее всего, химию не жрёт и «спортивный» вид его вполне натуральный.

Он был в обычной футболке, не как позавчера — в литой броне. Неужели перестал опасаться, что я его прибью? Закусила губу, отчаянно пытаясь не засмеяться в голос. Чуть не получилось некрасиво закудахтать, от этого сдержаться стало ещё труднее, и я почти была готова расхохотаться открыто, как Грэм замер. Он и до этого беспорядочной подвижностью не отличался, а тут как-то подтянулся и будто задержался на вдохе. Кажется, я перестала дышать тоже.

Обернулся подчёркнуто медленно, и я захлопнула глаза.

— Доброе утро, Карри, — сказал тихо.

Затаилась, почти не дыша.

— Понятия не имею, что вас так развеселило и смутило, но краснеете вы бесподобно, спасибо, — сказано было приветливо и тепло.

Как это?

Распахнула глаза и натолкнулась на откровенно смеющийся взгляд. Не знаю, как до того, а вот теперь я покраснела точно.

— Так даже лучше. — Грэм бессовестно улыбнулся и указал на «моё» место за столом. — Кофе? — спросил, будто мы сто лет знакомы и не он хотел меня вчера придушить голыми руками, а я его стукнуть по голове кочергой.

Села, завернувшись в одеяло, как в кокон, и тут же из него выбралась, потому что было невыносимо жарко. Бросила взгляд в окно, там по-прежнему искрилась внезапно раздумавшая убираться зима. Будто морок наложила, схватила окрестности Весны инеем и влажным морозом. Но жаркое уже солнце трудилось усердно, вытапливая и согревая.

В доме печь гудела огнём. Я хмыкнула и выбралась из убежища наружу. Запуталась в чём-то и почти упала. Оказалось, это невероятной длины светлый свитер. А плечистый великан тихо засмеялся.

— Помочь вам с «ночной сорочкой»?

Невозмутимо «разоблачилась» под его внимательным смеющимся взглядом, очень медленно, аккуратно сложила и протянула свитер обратно. И зачем, спрашивается, этому бестактному человеку такие красивые уши? Вот у нашего с Мэрин соседа в детстве были большущие красные локаторы. Так и парень он так себе, а точнее, вредный очень. Хотя с такими-то ушами что ему ещё оставалось? Трижды уже был женат и все три раза неудачно. А этот — высокий, почти даже красивый, если хищный прищур этот убрать и нос маленько подправить. Хотя нет, нос трогать не будем. Хороший такой, породистый нос. И вот как он может быть таким бесчувственным, с такими ушами и таким носом? И прямо с утра! Вчера нарычал. Сегодня осмеял…

Ты смеёшься, Карри. Это совсем плохой признак…

Мрачно вручила свитер владельцу и удалилась.

Когда вернулась к столу, Грэм нашёлся на том же месте. Он рассеянно смотрел в окно и почти улыбался.

Кофе был божественным. И уже только за это я была готова простить ему все издевательства.

* * *

Никола Босой, шофёр самого маленького в районе фермерского хозяйства «Ласточкин Дом», в народе широко известный исключительно как Колька Дрэк, мрачно волочился по развезённой дороге, пошатываясь и кругло выражаясь. Иначе перестало получаться полторы бутылки зелёной сивухи назад. От этого Колька был бордов, омерзительно ароматен и в пятнах свежего навоза. Насекомые Кольку опыляли с азартом и хаотичной настойчивостью. Атакуемый, взмахнул в очередной раз руками, выкрикивая гласные и мыча. Неловкий маневр поколебал и без того сбоящий стабилизатор, и Колька мягко, как это умеют только пьяные, завалился на бок. Почуяв под организмом поверхность приветливо горизонтальную, «ласточкин» шофер двинул губами, пытаясь радостно поощрить незнакомое пространство. Но не успел. Механизм отключения всех систем от мозга сработал раньше. Колька заснул.

И берёг этот сон его измученную Элеонорой Аркадьевной душу и утомлённое ею же сердце. Ибо баба она хоть и обширная, и незабываемая, но все жилы из Кольки вытянула и на косу свою русую — будь она неладна эта коса, что разум мужицкий попутала, — намотала.

В этот раз супружница ругалась недолго, зато с порчей имущества, чему сама, несомненно, напугалась. И, главное, на что? Что вместо козочки привёз из городу самый новый аппарат самогонный?! Так любой понимающий в хозяйстве человек сразу сообразил бы, что с аппарата пользы и прибыли куда больше выйдет, чем с козы!

Коз-то в «Ласточке» десяток, а самогонного — ни одного! В Селянку, что в пяти километрах пешего ходу, обращаться приходилось. А тут — чистая польза! И неизменный спрос. Баба! Одно слово! Колька матерился до хрипоты, пока Элеонора, папу её, Аркадьевна не запустила лавочкой в окно и не рявкнула, что «/…/ она будет что-то убирать и готовить, пока эта /…/ сволочь козу не добудет!». И очень любопытным Кольке тогда показалось, что аппарат, который он ласково прижимал к груди, отобрать супруга и не пыталась, и вообще шумела исключительно из-за отсутствия появления в доме новой скотины.

Обидным было другое: лавочка была собственноручного Дрэканова производства. Как и окно, стекло в котором Колька сменил всего месяц назад после бурного, но не очень продолжительного скандала.

Однако вывод «ласточкин» шофер сделал. Баба сердита сильно. А значит, коза действительно этой разъярённой домовихе нужна. Плюнул супруге под ноги, погладил аппаратик нежно и понёс прятать бесценное приобретение в рабочий трактор. Ну, а уж дальше — в Селянку, лечить причинённый половиною стресс.

«Ласточка» выживала. Трудно выживала. Конкурировать с дешёвым импортом было не просто тяжело, почти неосуществимо. Все десять совладельцев её, включая Кольку, пахали от зари и до упаду, и приносило это ровно столько, чтобы хватило на платежи, закупки семян, кормов и горюче-смазочных. Иногда Никола думал, а стоила эта шкурка выделки? Быть может, просто вести свой огород, пасти свою скотину и не быть никому ничем должным? А жить на продажу излишков. Хотя… будут ли они, эти излишки? А тут вроде и сбыт налажен уже. Грабительский, конечно, потому что агенты скупают у таких мелких, как «Ласточка», хозяйств всё за копейки, а в большие сети им и вовсе не пробиться. Только и остаётся — продаваться посредникам за бесценок.

Но тогда у него оставалось бы время на лес и охоту с рыбалкой. И не было бы денег на любимую Элеонору Аркадьевну, наряжать и радовать которую, вопреки всеобщей убежденности, ему нравилось и даже хотелось. Поэтому «Ласточка» оставалась его единственной и незыблемой жизненной программой и целью. К тому же это было то самое место, куда его приняли «на поруки» по возвращении из северных поселений после инцидента, о котором Колька предпочитал умалчивать. Впрочем, все знали и так.

И о том, что все обвинения были несправедливы. Как и о том, почему в Колькиной машине оказались оба те мешка зерна, которые были обещаны «Ласточке» в количестве десяти за оперативную помощь в посевной, потому что соседнее хозяйство с запившим трактористом фатально не укладывалось в сроки. А заплатили только восемь, и для «Ласточки» это в тот момент было катастрофой. И почему управляющий из «Сияния пахаря», который те самые два мешка зажал, оказался с душевно расквашенным лицом и привязанным к столбу посреди свежезасеянного поля в качестве пугала, знали и следователи, и обвинение. Но прокурор района приходился помятому пострадавшему троюродным дядей снохи. И поэтому Колька Дрэк два года «отдыхал» от Элеоноры Аркадьевны на дальнем севере. Что сильно испортило её характер.

Сейчас Колька спал, счастливо обнимаясь с щетинистой, общипанной телятами кочкой, и блаженно улыбался во сне дражайшей супруге. Та в мечтах его хвалила, смахивая любовно невидимую пыль с самогонного аппарата.

* * *

На юге Союзных Земель весна, даже, пожалуй, почти раннее лето уже осыпалось отцветшими садами и скворчатник трещал в сочной, нежной зелени оголтелыми птенцами. Пышное плодоземье наливало травы, растило урожай, добывало и пасло. Процветало. Столицу перенесли сюда, в старый Центр, лет двадцать назад, расчертив торговые пути на карте лучами. Логистика сделалась удобной и стремительной, а север, отодвинувшись от административного солнца ещё дальше прежнего, теперь медленно пустел, матерел и крепчал. Потому и оставались в посёлках вроде Весны только самые бесстрашные или отмороженные — люди, привыкшие за существование сражаться и, вопреки невозможному, выживать.

Грэм знал здесь многих. Не афишируя себя и не раскрываясь, поддерживал легенду, шутя и почти забавляясь. Совсем закрываться здесь было не принято. Каждые руки на учёте и нужны больше света зимой. Поэтому Грэму не раз уже приходилось то везти чьей-то дочке акушера ночью, то вытаскивать какой-то грузовик из очередного провала. То организовывать эвакуацию и сообщение с миром во время внезапного паводка. Последнее, разумеется, инкогнито. За те четыре года, что он владел этим домиком и маленьким клочком леса на окраине Весны, Грэм и бывал-то тут всего раз пять по неделе. Но человеком слыл надёжным, безотказным и уважаемым. Обращаться к нему боялись. Однако форс-мажоры случались почти каждый его приезд. Из чего хозяин крошечного дома сделал неутешительный вывод, что местный электорат ждёт именно его приезда, чтобы позволить себе наконец хоть немного расслабиться, чувствуя себя в его присутствии под защитой.

К собственному удивлению Грэма, его это совсем не стесняло. Наоборот, кажется, даже развлекало. Он мог себе позволить тут перестать быть ответственным за судьбу, события и безопасность Вселенной и просто помогать людям в их повседневности.

Как Карри. Карри… Пучок неожиданных вероятностей и проблем. Да. Она его раздражала. И он ничего не мог с этим поделать. Хотелось поскорее вымести её из дома, как заброшенный норовистым осенним ветром лист, и рассматривать его, красиво раскрашенный, размышляя, в окошко. Да. Так он привык. Видеть её по ту сторону экрана. Так, в недосягаемости для неё, — лучше. Он не испытывал такого дискомфорта и во время действующих военных кампаний. Там — просто близко рвались снаряды. А здесь, рядом с ней, бомбой совсем не замедленного действия чувствовал себя он сам. И его это злило. Давно не тот возраст, чтобы так сносило тормоза и отключались мозги. Кто же знал, что именно она? И именно Сневерг… Бред.

…И как вызывающе смущалась и краснела с утра. Гелий с коньяком не взорвались бы так в крови. От одной только этой мысли сейчас же стремительно метнулась вверх по животу горячая волна и жарко ударила в голову, сбив дыхание.

«Возьми её, Грэм, и наваждение исчезнет в тот же миг», — шептало что-то за спиной.

Плотно сглотнул, унимая неуместные совсем, чрезмерные ощущения. Зубы стиснул до гадкого скрипа. А потом не сдержался и порывисто распахнул настежь окно, подался вперёд, погрузил пальцы в снег на карнизе, медленно втянул колючий воздух, смаргивая захватившее видение.

Не лучшая всё-таки была идея. Надо было отправлять за ней Тэрридана. Только вот не успел бы тот. Дрэк… Почему с женщинами всегда всё через одно мягкое место? Никакой дисциплины.

* * *

Утро было чересчур приветливым и этим странным. Я ожидала чего угодно после ночного выговора, только не «кофе в постель». А вышло почти именно так. Напиток-мечта в маленькой белоснежной чашке стоял точно напротив «моего» места на столе. Тонкие, прозрачные струйки пара поднимались вверх, подхватывая сказочный, густой аромат, заставляя стремиться ко встрече с ним решительно и торопливо. Грэм, игнорируя все мои утренние дистанции и щиты, теперь блаженно улыбался солнцу за окном и, казалось, не замечал меня вовсе. Я даже подумала, может, стоит срулить обратно в постель и не тревожить этого божьего человека своим приземлённым видом? Но стоило мне сделать маленький шажок в сторону дивана, он немедля поднялся, чтобы сообщить:

— Желаете позавтракать в постели? Одну минуту.

И я так и замерла в полушаге.

— Нет, что вы, — поторопилась остановить его, — составлю вам компанию по-человечески, за столом.

— То есть завтракать в постели — не любите? — И улыбка мужчины стала хоть и чуть заметно, но всё-таки неприличной.

— Это зависит от обстоятельств, — смерила его холодным взглядом, но тут же неловко опустилась, почти упала, на скамью. — И да, именно компании, — добавила, отчаянно пытаясь придать физиономии высокомерия и мучительным усилием не опуская взгляда.

Это сделал Грэм. Он как-то неправильно усмехнулся уголком рта, чуть опустил голову, и за ресницами чересчур весело блеснуло.

Что это ты творишь, подлец? Знаю я эти улыбки. Даже не думай, чудище тестостероновое! Нет, в смысле, думай, конечно, но и только! Не надо мне тут внезапный пикап устраивать — взбесилась окончательно, и смущение, наконец, отпустило.

Я уже беззастенчиво смотрела на впечатляющего мужчину прямо передо мной, пока он увлечённо изучал кофейную гущу на дне своей чашки.

Язык не повернулся бы сказать, что очень красив. Но. Это был как раз тот самый случай, когда собранные вместе чересчур резкие черты попадали в зависимость от одного только взгляда. Провоцируя добиваться смягчения его улыбкой, которая делала его безнадёжно неотразимым.

Мужчины у меня не было дольше, чем отпуска… Почему я вспомнила об этом снова? В этом месте как раз бы мне опять и покраснеть. Но нет. Мне было грустно.

Вечные спутники мои Дилл и Бобби, с которыми мы делили, бывало, одну постель на троих в какой-нибудь замызганной развалюхе, — они были бесконечно близки мне. Как может стать близок человек, который поливает тебя в пустыне из чайника вместо душа, делится последней едой и охраняет твой сон, чуть продлевая своё дежурство, чтобы ты могла хоть чуть-чуть подольше поспать. Мы были семьёй. Маленькой и надёжной. Без претензий и условий. Иначе было не выжить. И ни о каких отношениях в этой связке речи, конечно, не шло. И нас всех это вполне устраивало.

А вот мужчин, в том самом смысле, рядом не было. Давно. И я почти забыла об этом. А сейчас вот вдруг вспомнила. Некстати. Совсем…

Надо выбираться отсюда. Мне здесь точно не место.

Дернула рукой, поправляя выбившуюся из-под футболки прядь, зацепилась кольцом, неловко потянула и вытащила ещё большую. Волосы рассыпались — ругнулась беззвучно. Тряхнула головой и стала опять собирать косу. Мельком подняла взгляд на Грэма и остолбенела. Он смотрел на меня… странно. Медленно, будто нехотя, протянул ко мне раскрытую ладонь, словно желая коснуться, и я в недоумении отшатнулась. А в следующий миг он, кажется, очнулся, чуть заметно мотнув головой. Мои глаза вдруг встретили столько презрения, а лицо его застыло такой ненавидящей маской, что я испугалась. Смотрели друг на друга пару долгих мгновений. Его ноздри дрогнули. Рывком поднялся. В одно движение оказался около двери и, не одевшись, вылетел из дома прочь. Я так и осталась застывшей, с волосами в руках.

* * *

Внутри его сейчас бился только один вопрос: «Почему?» Не «Почему она здесь?» или «Почему это случилось именно сейчас?», а «Почему он так реагирует на неё?». А она ведь ему даже не нравилась! Но неугомонный индикатор свои соображения демонстрировал безапелляционно и чрезмерно настойчиво, при этом, как всегда, совершенно не вовремя. Никогда не любил блондинок. Особенно таких, как эта. Он ещё и ещё раз сказал себе это мысленно и повторил дважды вслух, хватая огромную снеговую лопату. Напряжение не отпускало, и он, набрав побольше снега, со злостью откинул как можно дальше. Ещё. И ещё! Хоть польза будет. После вчерашнего снегопада до избушки Тэрридана ночью пришлось лезть за запасным одеялом по пояс в снегу.

Длинная пепельная прядь мягко ложится, закрывая грудь… И мир вокруг темнеет, оставляя единственный источник света.

Волна своевольного, неуместного жара перехватила управление. Туго налив и требуя экстренного выхода наружу.

Рвануть на себя и войти обжигающим рывком, успеть выхватить взглядом скользнувшую улыбку, накрыть её и, не останавливаясь, входить снова и снова.

Дрэк!!! Грэм рыкнул. Яростно, резче, чем позволил бы здравый смысл, швыряя подтаивающий на горячем весеннем солнце снег, откапывая дорожку. Он был в бешенстве. Это, конечно, отлично, что он сообразил выйти расчистить двор сейчас. Завтрашняя оттепель наполнит снег водой, и до домика Тэрри будет совсем не добраться.

Хладнокровие, железный расчет, ясная голова — вот что ему жизненно необходимо и категорически нужно. Одна ошибка — и жизней будет не сотня тысяч, а миллион… Дрэк. Как ты здесь оказалась, Сневерг? А может?.. К дрэку всё! Очередной плотный тяжёлый ком снега полетел прямо в забор, кажется, тёмная доска хрустнула.

Дверь в дом распахнулась…

* * *

Минуту сидела, не понимая, потом вскочила и вылетела следом. Какого дрэка?!

Грэм бешено кидал лопатой снег.

— Господин Лэррингтон, — рявкнула зло. — Потрудитесь прерваться и сообщить адрес вашей примечательной Магдалены. Думаю, моё дальнейшее пребывание в этом доме неуместно!

Он порывисто развернулся, скользнул по мне едким взглядом:

— Зайдите внутрь. Простудитесь, — бросил холодно, посматривая куда-то поверх моей головы.

Шагнула с крыльца, прямо под яркое, слепящее солнце, на лицо упали несколько капель с края волнистой крыши. Контраст был будоражащим и приятным. А прогулка к Магдалене теперь виделась категорически желанной.

— Нет, — отрезала решительно, — не раньше, чем вы назовёте мне адрес. Я не намерена…

— Зайдите в дом! — несдержанно рыкнул Грэм и снова бросил взгляд вверх, на этот раз беспокойный. Я успела только открыть рот, а следом он прыгнул на меня, толкая своим телом назад и прикрывая рукой мой затылок. Я вскрикнула одновременно с грохнувшей о землю снежно-ледяной глыбой и почти не ударилась спиною о дверь. Лэррингтон весь удар принял на свои руки. Медленно открыла глаза, поднимая лицо, прижатая большущим мужчиной, и почувствовала, как холодные пальцы коснулись шеи под волосами. Несколько мгновений он выравнивал дыхание.

— Двигайтесь в центр по третьей улице отсюда, — произнёс сдержанно и почти шёпотом в моё ухо. — Спросите у любого, вам скажут, — а в следующий миг отпустил и немедленно отвернулся.

Зашла в дом, оделась и снова вышла, как в тумане. Грэм Лэррингтон не обернулся. Просто поднял руку, указывая направление.

Что это опять сейчас было? Ну, кроме того что меня снова чуть не убил сугроб?

«Милый дом с отвратительными на каждом шагу впечатлениями, — рывками пристёгивала пережившие давешний буран лыжи, которые обнаружились, кстати, прямо здесь, в снегу, у дома. — Ужасные выходные! Скорее. Скорее отсюда прочь…»

* * *

Весна была заметена снегом в некоторых местах по самые окна. Мне повезло, я двигалась даже быстро. Магдалена действительно оказалась персоной в посёлке известной, во всяком случае, к ней меня проводили сразу. Она ждала меня.

Связь с Весной была восстановлена ещё утром, и я смогла узнать последние новости: дорога действительно была перекрыта из-за оползня. Её показали в центральных новостях, и даже я, зная, как компонуется кадр, впечатлилась. Техника для ликвидации последствий прибыла прошлой ночью. И это утешало. А вот опечалиться всё-таки пришлось — телефона у Магдалены не было. Он ей попросту не требовался. Новости женщина узнавала прямо из космоса. Во всяком случае, я так поняла, когда она пояснила мне отсутствие этого предмета в хозяйстве словами:

— Ни к чему мне дом нарушать, я и так знаю, — буднично вздохнула и подняла характерным жестом к небу руки. Выглядело бы это страшно, если бы не нюанс. Подобное было мне очень хорошо знакомо.

Неторопливая низенькая старушка со скрученными артрозом пальцами, что сидела сейчас напротив, знала о текущих событиях. И совсем немного о будущих. Я поморщилась, предпочитая принимать еду из здоровых рук. Но деваться было некуда, а от помощи по дому хозяйка отказалась.

— Редко могу, — оправдывалась она, ловко разливая чай. И не скажешь, что слепая. — Зато о том, что передо мной, — всё знаю, — улыбнулась лукаво в стену. — Да не дёргайся. К тебе счёт особый. И секретов твоих выдавать не собираюсь. И новому барину тоже не скажу. Если только сама попросишь, — и улыбаться вдруг перестала. И в кухне будто похолодало.

— Ты про господина Лэррин…

— Я про хорошего одинокого человека, что послал тебя ко мне, — почти сокрушаясь, посватала грубияна старушка. А двигается уверенно, бодро, словно совсем ещё молодая. — Чтобы старой женщине не было тревожно. — Магдалена усмехнулась, повернув лицо чуть в сторону, будто рассматривая что-то за моим плечом. — Знал ведь, что, случись со мной что, по такой дороге мне никуда не добраться и помощи не позвать. А вот сообразил же выход. И тебя пристроил, и мне не так страшно.

— А бояться-то чего тебе, Магдалена? — посмотрела на женщину украдкой. Она меня оправданно пугала. Казалось, смотришь на пухленькую старушонку, а видишь молодую рыжую… ведьму, будто одна наложена на другую. И ей было прекрасно известно, что я изучаю её лицо.

— Не бояться. Нет, — засмеялась трескающе, сухо и так и не ответила. И добавила только: — Да смотри-смотри, мне не жалко.

Наверное, в молодости она была красивой. И действительно совершенно точно рыжей. Желтоватая, будто искристая седина откровенно говорила об этом. Выходило, что Магдалена, потомок семьи, кто убил моего далёкого прадеда во времена переворота, оказалась ясновидящей. И хорошо, если только ясновидящей.

— Не выдумывай и не сомневайся, — грубо оборвала мои размышления Магдалена. — Спать ложись, Сневерг!

— Да не Сневерг я! — простонала уже обречённо.

— Мне видней, — бросила слепая хозяйка и, чуть касаясь кончиками пальцев стены, вышла из комнаты.

Я поёжилась и устроилась на ночь. У Грэма было приятней, домашней и однозначно комфортней. Даже на жёстком сидячем диване у печки. А здесь заснуть так и не получилось. Магдалена, как инвалид, проживала в муниципальном пятиэтажном доме, в квартире из двух небольших комнат, кухни и санитарного узла. Вода и отопление здесь присутствовали, как и соседи, которые имелись в чрезмерном количестве и, очевидно, путали понятие «слепая» с «абсолютно глухая».

Наступившее «завтра» облегчения не принесло — Администрация в тракторе мне отказала. А пожелание получить надёжного и по возможности трезвого тракториста, который мог бы дотащить маленькую городскую машинку по развезённому рыхлым, стремительно тающим снегом грунту до той самой перекрытой дороги, местных чиновников оскорбило. Но дорогу грозились запустить послезавтра… А то и позже. Поэтому смысла торопиться не было. Хоть и выбраться из этого условно гостеприимного посёлка мне хотелось ужасно. Сбежать, если быть с собой предельно честной. И не помнить ни вызывающую панический страх и чувство, будто я в западне, Магдалену. Ни хлопнувшийся за мной сугроб — ни первый, ни второй. Ни Грэма. Как и мою слишком резкую реакцию на него, и сказанные почти не мной обидные слова.

Мне попросту было стыдно.

Весна вся, как и окружающий пейзаж, состояла из холмов, горок, овражков и прудиков. Маленький лабиринт, полный засад и сюрпризов, вроде единственного моста через старый глубокий карстовый провал, засыпанный сейчас снегом, подобный тому, в который чуть не попала я. Мост был перекрыт и даже для верности опечатан, чтобы особенно стремительным и надежды питать не приходилось. Мера разумная. И, на удивление, решительная. А потому заставившая меня задуматься и, пожалуй, слегка насторожиться.

Я всё-таки нашла одного условного добровольца, кто согласился мне помочь. Добровольность его вставала мне в слишком круглую для такой глубинки сумму. Правда, вопрос с мостом я предпочла не озвучивать в надежде, что, во-первых, он знает обходной путь, а во-вторых, если и не знает, пломбы с моста срезать — дело пяти минут. И не такие запреты и блокировки снимали. Не заминированный же он?

Местные в основном смотрели на меня напряжённо, а иногда и, вовсе не скрываясь, косо. Я думала, это из-за слухов о Сневергах, которые мог бы пустить Лэррингтон; кто, спрашивается, меня за язык тянул? Вовсе не обязательно было ему про родство с бывшими владельцами замка рассказывать. Или проболталась уже Магдалена? А на деле вышло, что информация о том, что меня выставили из домика Большого господина, как его здесь, благоговея, называли, распространилась очень стремительно. И поняли её совершенно по-разному. Даже предполагать не стала, какие возникли версии. Мне они точно были совершенно безразличны.

Сейчас получалось, это не он на нашей земле в гостях, а совсем наоборот, я на его. Вот он — неожиданный узурпатор. Видно, поэтому я к нему так и отнеслась: резко отрицательно. Поморщилась, в очередной раз одёрнув себя, что я «не думаю» об этом человеке. Оба дня только и делаю, что о нём не думаю! И совершенно точно не помню, как одна рука осторожно и твёрдо прижимала к себе, а другая закалённым металлом впечаталась в дверь, оберегая меня от удара. И как ледяные пальцы почти неуловимо скользнули по позвоночнику, я тоже совсем не помню. А чуть слышный шёпот — обжёг, словно хлыст, заставил взорваться недоумением, гневом, обидой и нервной болью. «Ты не думаешь о нём, Карри», — напомнила себе. И именно в этот момент вспомнила, что ключей от моей малышки у меня нет!

Ругнулась подряд целых три раза. Потому что это означало только одно — мне предстоит навестить человека, который нечаянно дважды спас мою жизнь и теперь при любом удобном случае демонстрирует мне мою неуместность. Хотелось ли мне к нему возвращаться? Даже за моими ключами? Ответ, по-моему, был очевиден — категорически да! И это ставило меня в тупик. Такой, который без возможности развернуться или дать задний ход. Потому что ключи в любом случае были нужны, и уехать без них из Весны я попросту не сумею. Нет, у меня, конечно, была одна идея, но совершенно несостоятельная, по заверению Магдалены. Оставить авто здесь, в Весне, и передать записку Лэррингтону с адресом и моим телефоном, который, кстати, я потеряла, по её словам, было напрасной тратой бумаги и времени. И, судя по градусу его хамства, слепая женщина, конечно же, была права.

— Ваш Большой хозяин часто тут бывает? — спросила я, мучительно прокручивая различные варианты в голове.

— Раз в год-то точно. Иногда реже. А ты что, тоже теперь приезжать будешь, ему перед глазами мерцать? — нагловато посмеивалась она. — Да не серчай. Дай старой бабе душу отвести. Мне тут и пошутить-то не с кем. Боятся все. Думают, их мысли про то, как, кто, кого натянул, узнаю.

У меня отвалилась челюсть. Несильно, только совсем чуть-чуть. И я беззвучно хмыкнула, неловко уронив ложку в суп. Лапша брызнула из тарелки на стол, а Магдалена будто того и не замечала. Иногда мне чудилось, будто её слепота такой же миф, как и сказочный дар моего далёкого прадеда. Но нет, она совершенно точно была незрячей. Я осторожно поднялась, чтобы не потревожить хозяйку, и вытерла стол.

— Я бы вот и не хотела знать, а они сами, чего боятся, о том сильнее всего думают. Всё скрыть пытаются, мысли свои запретить. Только как запретишь-то, коли оно само на ум идёт и на память набивается? Вот и знаю я все непотребства в подробностях, только гаже того ничего точно нет!

— Да верю я, верю. Только… Надеюсь, ты мне об этом никогда не расскажешь.

— Блаженная ты, Сневерг, — сухо усмехнулась Магдалена. — Иди, дитятко. И чтоб до завтра я тут и духу твоего не знала!

— В смысле? — ход её мыслей мне правильным не казался. — Ты ведь не собираешься?..

— Дак гроза же идёт. Вот прям на снег сейчас дождём и хлынет. Не пройти завтра уж будет. Да и то хорошо, растает, значит, всё быстро. И молнии вон с поганого угла так и сверкают.

— Откуда ты… — И в этот самый момент издалека прокатилась по небу, нарастая, барабанная дробь. — Что же у вас тут за погода такая? — пробормотала растерянно, в самом деле беспокоясь.

— Обычная, — просто пожала плечом Магдалена. — Весна.

— Тогда я лучше завтра, — закусила губу, напустив в лицо мрачности, будто она могла бы увидеть. Одновременно и желая скорее войти в маленький домик, и совершенно точно этого же опасаясь. Развернулась рывком и скорее вышла из крошечной, пахнущей луком и солёными огурцами кухни.

Слепая женщина осторожно коснулась моего плеча сзади:

— Иди, Сневерг. А то как откроют дорогу и уедет завтра? Что делать станешь? — Не вовремя сделалось противно и неудобно внутри. И как-то очень отчётливо стало ясно, что говорит она совсем не о ключах от моей машины.

Мне нужно просто забрать ключи. Только ключи. И точно ничего больше. У меня же даже вещей с собой не было.

В ответ небо прогрохотало снова.

* * *

Если не поедет сам, то поставит её в крайне неудобное положение, размышлял Грэм. Так у неё не будет другого выбора, кроме как прийти самой. И это было бы низко. К тому же ему следовало извиниться. Всё-таки следовало. И не просто извиниться. То, что загладить неловкость уже не удастся, и то, что он фактически поставил репутацию под угрозу одной секундной слабостью, было безнадёжно, и злило его, и лишало равновесия. И ладно бы с кем? Грэм тихо ругнулся сквозь зубы, накинул куртку и открыл дверь.

На пороге стояла Карри, опять сжимая крошечный кулачок, чтобы постучать.

— Будь я наёмником, вы были бы уже мертвы, — произнесла надменно. Злится. Не меньше, чем он сам.

Он ответил ей какой-то сдержанной любезностью. Потом он бы ни за что не смог вспомнить, какой именно, потому что её неожиданно растерянный взгляд, скользнувший по его груди, приоткрывшиеся в изумлении губы и почти доступная близость вернули всё это дрэкраново безумие обратно!

Ключи, конечно. Он рефлекторно выдернул руку из кармана, надеясь, что там звякнуло недостаточно громко.

Сейчас он желал только одного, чувствуя, как горячится и разгоняется кровь. Но делать этого ни за что не станет!

— Кофе? — спросил кто-то его голосом. Она любит его кофе. Что ж, вполне может сойти за извинение. Сневерг неожиданно согласилась.

* * *

Я нервно переступила с ноги на ногу и подняла руку, чтобы постучать в дверь.

Та, к моему удивлению, распахнулась в этот самый миг, а взгляд уперся в широкую, обтянутую черной бронировкой грудь. Я чуть отпрянула, но заставила себя посмотреть владельцу возмутительного торса в лицо.

— Если бы я была наёмником, вы были бы уже мертвы, — мрачно поставила его в известность.

Вполне нормальное приветствие для военного, по-моему. Почему-то вдруг вспотела, и захотелось рвануть ворот куртки, чтобы хоть немного вдохнуть.

Грэм был одет и, видимо, куда-то направлялся.

— Кэри? — озвучил на северный манер очевидное, по всей видимости, тоже слегка растерявшись. — Что же вас останавливает в таком случае? — усмехнулся совсем не зло, хоть я этого и ожидала. И даже не провокационно, как раньше. — Огнестрельное оружие далеко не самое страшное из всех, вам ли не знать?

Ну, вот зачем он опять всё портит? И вообще, что за манеры, разговаривать на пороге?

— Но мы оба знаем, что это не про вас, ведь так? Так вы мне сказали, а я склонен вам верить, — чуть заметно улыбнулся одними глазами.

— Я… мне… мне нужны ключи, — пробормотала, запинаясь. Дрэк его подери, как неправильно! — Мои ключи. От машины, — уточнила быстро-быстро.

Грэм на мгновение застыл, словно что-то обдумывая, и посторонился, приглашая войти.

— Конечно, — произнёс ровно. А когда я переступила порог: — Кофе? — спросил неожиданно тихо.

— Шутите? После той бурды, что варит Магдалена… — дальше не нашлась чем продолжить, потому что не знала. И вообще. Напрашиваться на кофе точно не собиралась.

Грэм усмехнулся. И внутри от этого короткого смеха тонко дрогнуло.

Я вошла за ним следом. Маленький дом казался теперь безнадёжно обворожительным и чем-то неуловимо манящим. Возможно, это запах печи шутил со мной, а может, чуть слышный аромат смолотых утром кофейных зёрен. Не знаю. Только шагнула в кухню, как в родную.

Грэм был сдержан. И холоден. Хоть и немного рассеян. Как всегда. И я опять начала заводиться.

«Зачем пригласил войти, если разговаривать не желает?»

«Снова издевается или хочет обидеть, сказав очередную грубость?»

Мы заговорили одновременно:

— Как вам нравится у Магдалены?

— Вы почти очистили двор…

И так же одновременно ответили:

— Не мне в таких условиях выпендриваться, простите.

— Это было нетрудно.

И так же вместе натужно улыбнулись.

Что делаю здесь? Зачем согласилась зайти? Достаточно было подождать на пороге. Сглупила. Зря.

Грэм смолол кофе. И двигался при этом заметно медленнее обычного, хоть и по-прежнему точно. Выглядело так, словно он ленится шевелиться. Не то чтобы я спешила. Просто… казалось, он намеренно тянет время. Зачем?

Стоял ко мне спиной и молчал. Потом так же молча разлил готовый кофе по тонким фарфоровым чашкам. Я незаметно вздохнула. Из этих чашек напиток был божественным. Жалко, не смогу варить такой дома. Да и прабабушкин фарфор у Мэрин, а своего завести я так и не постаралась. Всё это печально, безусловно, но вовсе не повод так, как сейчас, волноваться. И, главное, мне не ясно было: о чём?

Грэм с невозмутимейшим видом сел напротив. И всё это по-прежнему молча. Глаза коротко скользнули по моему лицу.

— Вы отдадите мне ключи? — спросила тихо, изучая древесный рисунок на столе, отчётливо чувствуя его взгляд. Чуть заметно тряхнула головой, чтобы закрыться волосами. Грэм слышно вдохнул.

— Конечно.

Я подняла лицо, глаза встретились, и воздух между нами, кажется, задрожал.

— Простите, — сказала так же, чуть слышно.

— За что же? — тихо откликнулся странный боевик, совсем чуть-чуть щурясь.

— Я много чего наговорила вам, чего не следовало. И вообще… вела себя недостойно. За это следует извиниться.

— Мне нечего извинять вам, Карри. — Он опять назвал меня по имени, и я глубоко вдохнула. — И мне искренне жаль, что я поставил вас в неловкое положение. И вам пришлось…

— Не говорите глупостей… Грэм, — его имя произнесла сорванным шёпотом, взглянула в лицо исподлобья и тут же отвела глаза. Он замер. Опять что-то не то сказала?

Надо убираться отсюда. Каким бы милым ни был дом, эта ежесекундная нервотрепка и напряжение убивают любое очарование. Я сделала последний большой глоток кофе и поднялась.

— Мне лучше уйти, — сказала, повернулась к выходу. — Спасибо за кофе.

— Конечно, — ответил еле слышно.

Жутко. Просто чудовищно, клокочуще обидно. «Конечно», лучше уйти! Внезапно стало трудно дышать. Прочь! Дышать…

Он шёл следом. Опередил меня совсем чуть-чуть, снял мою куртку первым. Повернулась спиной, надел на подставленные руки. Сказал тихо совсем рядом:

— Карри, — так, что стало жарко.

Ответила, вторя ему, не обернувшись:

— Грэм. — Шагнула к двери.

Задержал вдруг за плечи и выдохнул спустя мгновение непозволительно близко:

— Скажи ещё.

Замерла, и сжалось пронзительно в животе.

Обернулась резче, чем следовало. И не знаю, как это получилось. Как оказалась в его неожиданно горячих руках. Как губы вдруг встретились и с внезапной готовностью соединились. Как задрожала, почти лопнув, невидимая струна внутри. И как крикнула мысленно: «Умоляю, не останавливайся! Не прекращай!» Опомнилась уже в столовой, когда он чуть-чуть отстранился, чтобы, переводя дыхание, неровно шепнуть:

— К Магдалене не вернёшься. Сегодня точно нет… — коварно блеснув темнющими глазами. — И не надейся.

Попыталась успокоить срывающийся голос и совершенно сошедшее с ума сердце.

— Магдалена… и не ждёт, — и добавила, вдруг он услышит: — А я ей не поверила.

Потрясение в лице Грэма, сменившееся сначала недоумением, а сразу за этим победным торжеством — мелькнувшим вспышкой только на миг, а следом… Следом на нас обрушился ураган.

Боялась, дальше стола дойти не получится. Но там задержались совсем ненадолго. И только, чтобы избавиться от того, что совсем уж мешало.

— Карри… — тягуче шептал мужчина, сминая остатки моего здравомыслия.

Ни кофты, ни брюк давно не осталось.

— Грэм… — выдохнула в его губы. — Сними же… сними эту дрэкову штуку!

Тихий смех.

А до двери два неудобных шага. Глупая. Зачем выпендривалась раньше?!

Грэм легко подхватил под бёдра, уверенно прижал спиной к косяку, жадно целуя шею, вёл одуряюще по ключице зубами. Чувствовать его жар, твёрдость и близость и не стонать брачующейся кошкой было немыслимо трудно. Обхватила крепче за плечи — только бы не впиться вульгарно ногтями. И чуть вскрикнула, царапнув о дерево спину. Встревоженный взгляд, мгновение, и мы там, куда добраться уже не мечтала, на той самой широкой кровати.

Огромные, то слишком нежные, то пугающе сильные руки пеленают и обездвиживают: «Верь мне».

Горячие губы медленно скользят от шеи к груди, заставляют дрожать, касаясь тёплой волной живота: «Я почти… задыхаюсь».

Целуют, стоном лаская бёдра: «Ты прекрасна».

И взгляд выхватывает моё нерешительное «Верю…».

И когда кожа от поцелуев горит, тело не просто ждёт, отчаянно жаждет — принять и не отдаватьдаже ему самому. Взлетать до головокружения и погружаться в бездну снова и снова. Ловить губы губами, спрашивать без слов и соглашаться так же, узнавая. И, распахнув глаза в эпицентре и, наконец, взрываясь, вдруг понять, что во всём мире действительно важно только одно — чтобы было с кем разделить это космическое единство. То самое. Только одно… Горькая, убийственная правда…

Такими нежными и чувственными могут быть только по-настоящему большие мужчины. Кто бы мог подумать, что этот страшный и, в общем-то, солдафон окажется невероятной находкой.

— Кто же ты такой? — бормотала в наполненные сладкой истомой промежутки между штурмами.

А он только тихо смеялся в ответ, обхватив меня осторожно руками:

— Неужели так и не узнала? Тем лучше. — И всё начиналось сначала. И кто бы мог подумать, что страшный вояка, которого я повстречала несколько дней назад, проявит себя с совершенно неожиданной, хоть и, как оказалось, втайне желанной мною стороны.

А Грэм сводил с ума, доводя до полного отключения сознания.

И оно действительно отключилось. Иначе как объяснить, что проснулась в мужских объятиях ближе к обеду следующего дня. С человеком, которого знаю едва ли больше нескольких суток. И знаю ли вообще? Что мне о нём известно?

Ну, собственно, кроме того, что у него невероятные серо-синие глаза, потрясающая… экипировка и он отлично… варит кофе, абсолютно ничего. А ещё, что я ни на секунду не пожалела, что явилась вчера за ключами, несмотря на карканье Магдалены, а может, и вопреки ему, а может, из-за него… «Упадёшь в серый глаз», — звучало безумно только до того момента, как мы оказались в постели. Тогда в склонившемся надо мной мужчине я и разглядела тот самый образ, что слепая женщина пыталась передать мне. Именно тогда я тонула, падала, растворяясь в темноте глубоченных, почти серых глаз. Да. Всё именно так и было.

Сказать, что смутиться мне в голову не приходило, — нагло соврать. Но делать это было откровенно глупо. Как глупо стесняться мужчину, с кем ночью занималась тем и так, что тело до сих пор отзывается сладко и правильно, и невероятно приятно. И мне было даже не смешно, когда в беспорядочном коктейле эмоций и чувств, захватившем меня, стоило открыть глаза и понять, где и с кем нахожусь, а главное, что же произошло ночью, я смогла разобрать благодарность. Она спокойным, огромным буйком удерживала меня на месте, заставляя радостно и всё-таки немного глупо улыбаться.

Вчера, когда вдруг осталась совсем без одежды и стало отрезвляюще холодно, я замерла на миг. И поздновато, по-моему, «включилась». Что же я делаю-то? Он мужчина — ему простительно. Как же для него теперь буду выглядеть я? Чуть отстранилась, попыталась увидеть в глазах признаки разочарования, пренебрежения или хотя бы насмешку.

— Карри? — отозвался этот невероятный человек, крепко прижимая растерявшуюся вдруг меня к себе. — Не надо, — прошептал, качнув головой, трогательно наморщил лоб. — Не сомневайся.

Или «да», или — никогда. Я выбрала быстро.

— Грэм… — выдохнула тогда такое правильное в его губы. Отвлеки же! Уничтожь эту слабость… И он, будто услышав, прижал к себе ещё теснее. Без объяснений, без выяснения условий, кто, кому и где будет дальше. Я всё принимаю так.

К чему сомневаться? В действительности все ответы — с нами всегда. Просто нужно знать, как с этим странным компьютером, способным оценить, предугадать и расшифровать, общаться. Мой компьютер говорил — однозначное, безапелляционное «немедленно».

И сейчас мне было бесконечно хорошо, и думать о последствиях, о продолжениях, вернее, отсутствии их, теперь я совершенно точно не собиралась. Нервы целее будут, решила твёрдо. И, по-прежнему улыбаясь, осторожно вернула голову на подушку.

На бедро опустилась тяжеленная рука, и в ухо хрипло констатировали:

— Ты проснулась.

— Нет, — шёпотом согласилась в ответ. Рука аккуратно притянула к себе ближе. И крепче.

— Вот и отлично, — хриплый шёпот коснулся теперь уже шеи. И я замычала, пытаясь отстраниться. Самоволка не удалась, а восставшее «слабоумие» владельца кровати не оставило ни единого шанса на скучное утро.

— Известно ли вам, прекрасная белокурая леди, — мужчина осторожно поцеловал, а потом тихонько прикусил моё плечо и простонал: — как же сладко ты пахнешь?

И мне бы тут рассмеяться, чтобы вызвать его умиление и улыбку. Но всё получилось не так. От слов и тягучего стона внутри рванул, взвился снова угасший с жаркой ночи пожар. И я совершила ту же самую ошибку, что вчера, — порывисто обернулась.

Завтрак вышел чудовищно поздним.

Боже, как приятно не знать и не ждать. Иногда именно в этом спасение. Я не знаю, кто он, и точно уверена, что, когда Весну откопают — уеду. Совсем. Ни ожиданий. Ни обязательств. Только здесь и сейчас. Признательность и чудо. От того, что знала — он ощущает то же! Смотрела ли я вперёд? Нет! И не собиралась! Только не сейчас. Не надо ничего портить.

Мы сидели друг против друга и одинаково улыбались. Ярко — глазами и еле видно — уголками губ. Грэм накрыл мою ладонь своей, как влюблённый руку возлюбленной, и я подумала, что, кажется, теперь знаю, что значит счастье.

Просто хорошо. Сейчас. В эту минуту. Рядом с этим человеком. Молчать. Ничего не объяснять. Не спрашивать. Не ждать. И больше не бояться. Пусть ненадолго. И, конечно, я была бесконечно рада, что он не оказался убийцей, извращенцем или просто любителем жёсткого секса. Я боялась этого с юности. Не знаю почему. Просто боялась, и всё, что мне может встретиться мужчина, который любит все эти страшные штуки с избиениями. Нет, я всё понимаю, что это делают по обоюдному согласию и оба партнёра непременно довольны. Но. Должен же человек чего-то бояться? Я боялась, что мне причинят боль. Наивная. Думала ли я тогда, что настоящую боль причиняет совсем не это?

А сейчас урезоненные гормоны повышали уровень моего благодушия. И я, прекрасно понимая, что всё моё теперешнее состояние спровоцировано и смоделировано именно этим, всё же пожала в ответ руку мужчины, что сидел в этот миг напротив, и тихо, почти еле слышно произнесла:

— Спасибо. — С удовлетворением отметила, как мелькнули в глазах одновременно шок и восхищение.

— Кэри, — поцеловал мои пальцы. И тут же подпортил впечатление: — Букет недоразумений и нелогизмов, — схватил крепко за запястье, когда я, хмурясь, попыталась вывернуть руку. А Грэм смеялся. Даже весело хохотал. — Я счастлив, что ты пришла. Не надо думать, прошу тебя. Просто будь. Сейчас. Мы оба слишком хорошо знаем цену времени и слишком торопимся жить. Поэтому и прошу. Не трать его на сомнения.

— Не буду, — улыбнулась, руша игру. — Только не я, — и услышала то, что заставило мои брови приподняться:

— Спасибо тебе. Я впервые за последние лет пятнадцать просто тихо счастлив.

Ещё вчера бросила бы холодно что-то типа «Рада за вас», или «Дышите в сторонку», или ругнулась бы, что мне совершенно монохромно, как чувствует себя отдельно взятая особь мужского пола в моём присутствии. Но сегодня, сейчас, слова теплом коснулись моего сердца, и я опустила глаза, улыбаясь. А после случилось закономерное — я подняла голову и встретила его взгляд. И тело откликнулось призывной волной. Не разрывая тягучего, пьянящего зрительного контакта, Грэм приблизился, притянул к себе за руку, и я задохнулась. Всей собой желая повторения снова и снова. Обозвала себя озабоченной нимфоманкой и плюнула на всё, когда он удобно устроил меня на столе.

Он прав. Тысячу раз прав, конечно. И мне ли не знать, что каждая моя командировка может стать последней. И я давно не имею оформленной на себя собственности, не держу домашних зверей, равнодушна к вещам и больше ценю людей, чем впечатления. Потому что отчётливо понимаю: каждая из встреч и улыбок может никогда не повториться. Так стоит ли оглядываться и думать? И есть ли у меня ещё время для того, чтобы просто быть? Не знаю с кем? Пусть. Может быть, это последний раз в моей жизни. Кажется, он в похожем положении. Нет, мне не было грустно — он меня понимает.

Это безумие продолжалось почти двое суток. Мир снаружи после ночного дождя снова схватило зимой. Покрыло толстой, глянцевой, скользкой коркой, и сейчас она сияла солнечным зеркалом, беспорядочно перенаправляя слепящие лучи в самые разные стороны. Я посматривала в окошко редко, мельком и издалека, с трудом отвлекаясь от главного.

У меня ныла каждая мышца в наполненном тяжестью и истомой теле. Я хотела потерять сознание, впасть в анабиоз, получать питание через капельницу и, главное, больше никогда не шевелиться. А если и шевелиться, то только для одного — любить Грэма. Потому что даже мысль о том, что он дышит где-то здесь, рядом, фантастически заводила меня снова и снова.

Действительно нелогизм. Кажется, отсутствие привычных ограничений сыграло со мной в пинг-понг, зарядив в голову отдачей с немыслимой силой — моё либидо ликовало, а женская сущность впитывала каждое проявление этого мужчины, желая наесться впрок. И, судя по количеству раз и частоте подходов, питаться она не планировала до конца жизни. Что всерьёз меня тревожило.

А потом случилась вторая закономерность. Отсутствие которой хоть и не сильно, но всё-таки удивляло оба дня. И вот наконец у Грэма зазвонил телефон. Хозяин аппарата, временно и фрагментарно вернувший мозг в отведённое ему место, вскинул голову изумлённо, будто удивляясь инородному сейчас предмету. А потом зазвонил второй. И даже, к моему теперь изумлению, третий. И лучше бы он этого не делал. Потому что мужчина с бесконечно несчастным видом опустился рядом, поцеловал в уголок губ и молча сжал мои ладони. Больше в этот вечер я его не видела. А утром… Утром меня разбудил Грэм Лэррингтон. Тот самый. Страшный. А ещё — свежий, подтянутый, гладко выбритый и очень суровый. В полной защите.

— Куда ты дел обалденного парня, с которым я провела пару потрясающих дней? — промямлила сипло, сонно моргая. Кажется, было совсем раннее утро, и в окна только-только просился рассвет.

Лицо ставшего неожиданно таким близким мужчины на мгновение исправила искренняя и светлая улыбка, и я с трудом удержалась, чтобы не прижаться и не свернуться так, чтобы ему непременно захотелось меня уютно обнять. Но вместо этого услышала тихое:

— Просыпайся, маленькая Сневерг. Скоро мы отбываем.

Дёрнулась неловко, действительно сразу проснувшись. Открыла рот, чтобы уточнить, куда именно. Но Грэм уже вышел из комнаты.

Одевалась я по-солдатски. Быстро. Только не думай сейчас, Карри. Ни о чём не думай!

Вылетела из комнаты, огляделась. Грэма нет, завтрак есть. Аппетита — как Грэма. Тоже нет. Вообще-то новость была хорошая. Потому что так быстро выбраться из Весны я уже не мечтала — там что-то ещё облезло после позавчерашнего дождя. В телевизоре, который обнаружился прямо над кухонной столешницей за сдвигающейся панелью, — новостной канал, не мой. Шли короткие репортажи и бегущая строка. Ничего особенно примечательного. Но нужно дождаться начала блока, чтобы расшифровать. Глотнула густой бархатный кофе. Боже, кажется, я теперь не смогу пить кофе… Поморщилась с досадой.

«…спровоцировал новый виток беспорядков. Десятки тысяч нелегальных эмигрантов штурмуют границы Союзных Земель с юга. В землях Аникии, Апелики и Балурии военные части приведены в состояние повышенной боевой готовности. В помощь пограничным войскам направлены ближайшие военные подразделения Южных Земель», — доносился голос, озвучивающий привычно чудовищный видеоряд: нищие, грязные, озлобленные люди вплотную приникли к ограждению, потрясают руками, ругаются и плюются. Голодные глаза ребёнка, припавшего к пустой груди измождённой матери, мелькают только на миг. Но этого всегда достаточно, чтобы вызвать впечатление на грани — на грани омерзения и сочувствия, ровно столько, чтобы появилось желание отнести в центр сбора помощи свои старые вещи — не больше. Эта новость из фоновых, из тех, что если она есть, значит, в стране всё по-прежнему, всё в порядке. Но она — индикатор. И обострившиеся нелегалы — это повод прикинуть, что могло случиться ещё. На четыре дня выпала из жизни и уже не вижу ситуации в целом.

Дожди в Багонии — наводнение. Ребенку требуется помощь. Новая вакцина от бушующей на южном континенте лихорадки. А вот:

«…был убит выстрелом в голову в своём доме неизвестным. Охрана смогла… — выхватил взгляд написанное бегущей строкой. Кто это, кто? — … ликвидировать убийцу, но установить личность совершившего покушение на Ники Фека так и не удалось — тело изуродовано до неузнаваемости…»

Второй звоночек. Не слишком адекватный ответ на беженцев, пожалуй. Убийство главы крупнейшего наркосиндиката Центрального Запада — это так же серьёзно, как покушение на президента или объявление войны, если не хуже. Значит, дело в чём-то ещё. В чём же?

«Выступления на площади Свободы в столице Лирдосии. Двадцать четыре машины сожжено, пострадали четырнадцать митингующих… — а вот это, кстати, подходит к нашим нелегалам. — В ходе акции протеста митингующие забросали камнями стражей правопорядка. Двое ранены. Один скончался по пути в больницу», — провокация очевидная. Цель?

«Две подводные лодки и эсминец… Почти весь флот Лирдосского океана…» — мерцало внизу бегущей строкой. Ничего не понимаю. Когда??? — «Канал контролируется союзниками Ириллии. Туда же направляется эскадра ВВС…»

Дрэк… Как-то слишком активно… Не из-за этого ли он срывается с места?

В какой момент я занервничала, я не помню. Желудок, демонстрируя панику, сжался и отказался принимать даже кофе. Я отставила чашку и с удивлением обнаружила, что у меня дрожат руки. Наверное, не выспалась и перенапряглась вчера лишку. Усмехнулась добро. В домик вошёл Грэм и остановился, просветлев лицом:

— Чему ты улыбаешься? — только не говори ничего, умоляю. Не порть.

Покачала головой в ответ:

— Спасибо за прелестное время.

— Прелестное? — улыбнулся отстранённо. — Я бы назвал это по-другому. — И, глядя в глаза, взял мою руку: поцеловал пальцы. А я малодушно отняла её и отвернулась.

Он набрал воздуха что-то сказать, но я перебила:

— Не надо. Я всё знаю сама. — Не хочу ничего услышать. Что бы это ни было. Умение прощаться — это как молчание, которое — золото. Надеюсь, он этим богат.

— Твою машину вернут сразу, как только это станет возможным. Мэрин и Роб уже дома, у них всё в порядке. — Видимо, я зря беспокоилась.

Где-то далеко появился рокочущий звук, он нарастал, приближаясь. Сомнений в выбранном транспорте не осталось. Да кто же ты, человек, полный сюрпризов? Глаза мучительно выискивали ответ в других глазах. Кто?

Теперь стало ясно, что за большая свободная площадка слева от дома. Грэм молча ждал, когда вертушка сядет. Потом лицо его сделалось непроницаемым, и он быстро вышел за дверь. Вернулся через несколько минут собранный и мрачный. Холодно и отрывисто заговорил:

— Твой телефон, — протянул мне точно такую, как у меня была, трубку. — Полностью восстановленная копия, последний бэк-ап за полчаса до отказа батареи, — и, мотнув головой, оборвал срывающийся с губ вопрос. — Несложно. Твой борт через пятнадцать минут. Интервал в лётной карте изменить не имею права. И лететь со мной может быть небезопасно, — пояснил нехотя. И вдруг шагнул ко мне порывисто, обнял сильно, жёстко, почти болезненно. — Знаю, если позову с собой, ты ведь не согласишься, — заглянул в лицо, и в глазах на миг мелькнуло сомнение, а в следующий — усмехнулся и добавил уверенно: — Не полетишь, — придавил к себе ещё сильнее. Выдохнул: — Карри… — решительно отстранился.

— Грэм, — вышло неуверенно и хрипло. С чего ты взял, несчастный, что я не соглашусь? Нет, не соглашусь, конечно! Но с чего ты, дрэк тебя побери, это взял! Сейчас разозлюсь, и станет легче. И перестанет не хватать воздуха. — Грэм, — зачем-то сказала снова.

Рывком притянул к себе снова и поцеловал. Мучительно. Так, что разрывал меня этим на части. Улетай, Грэм. Я оторвалась первой и всё-таки сказала вслух дрогнувшим шёпотом:

— Улетай!

Он молча смотрел мне в глаза, а потом, когда я всё-таки не выдержала и отвернулась, строго произнёс:

— Пожалуйста, не выходи из дома пока. Тэрри всё покажет. Инструкции я ему передал, — отпустил мои руки. Шагнул в сторону. А когда я подняла глаза, прощаясь, вернулся и поцеловал снова. Коротко. Но незабываемо нежно, лаская холодными пальцами шею под волосами. Возвращая всю сказочную негу и тепло, что были эти дни между нами.

Что ты придумываешь себе, Карри? Это бесконечно глупо. Отпустить, уйти и забыть. Вот что сейчас нужно. Только руки не слушаются, и разжать ладони нет никаких сил. Прощай, Грэм. Решительно отшагнула назад. Глаза в глаза только мгновение. И ни улыбок в них, ни тем более обещаний. Прощай. Хлопнула тихо дверь. Раз-два-три — за рокотом беззвучно пожаловалось моему сердцу крыльцо, отдавая вибрацию половицам. Начал набирать обороты двигатель вертушки. Ещё слышно, как голос кричит: «Восемь!..» А потом — стёкла от гула дрожат; грохочут и свистят лопасти так, что закладывает уши. Звук уходит в сторону, вправо. Наверное, это значит, что вертолёт забирает влево… Я должна видеть. Хочу знать!

Вылетела наружу, запрокинула вверх голову, чтобы увидеть, как еле заметно улыбнулся и осуждающе покачал головой в шумоподавляющей гарнитуре. Чуть подняла руку, и к стеклу в ответ прижалась раскрытая ладонь. Улыбнулась легко. Прощай.

— Госпожа Раввен, зайдите, пожалуйста, в дом, — услышала, когда большой военный вертолёт почти стих за вымоченным сизым сосновым лесом. Вздрогнула. Видимо, это Тэрри. Откуда они знают? Думала, известен лишь публичный, эфирный мой псевдоним. Но… уже ладно.

— Тэрридан? — сдавленно закашлялась, извинилась, и высокий худощавый мужчина, собранный и серьёзный, кивнул седеющей головой.

— Ваш борт — через десять минут, — доложил коротко. — Ваши личные вещи, — показал рукой в сторону крыльца. — Я буду сопровождать вас.

Удивляться сил не было. Только отчётливо ощутила острый, тянущий голод и прикинула время. Дома я была через шесть часов.

* * *

— С КЕМ ты провела их? — У Дилла дёрнулся глаз, а Бобби вдруг резко встал, держась за стол, и мрачно опустился обратно. — Только не говори, пожалуйста, не говори, что вы с ним… что ты и он… Неделю! Не могу поверить! — Кажется, впервые в жизни в глазах ребят был искренний ужас. Такого я не видела раньше даже под обстрелом.

Очень подмывало сказать: «Ладно, не скажу» — и опустить глаза с целомудренной улыбкой. А потом «незаметно» мечтательно зависнуть, чтобы соображали, сволочи, что я тоже, между прочим, ещё «ничего», а не вечный объект для их подколок и насмешек. Но я не стала.

— А это не твоё дело, тощатина кривоногая, — отмахнулась от него. И это было, конечно, неправдой, а нашего экстремала это ничуть не тронуло. Поэтому рявкнула: — Ты за кого меня принимаешь, сморчок-переросток?!

Дилл выставил руки вперёд, всё ещё тараща глаза:

— Ладно-ладно, — примирительно помахал на меня. — Это их светлость тебя так разговаривать научил?

Зыркнула зверски, но замолчала.

Их светлость? Какого дрэка?!

— Что значит «их светлость», Диллан? — спросила тихим елейным голосом, хоть и сквозь зубы. — Давай же, напугай меня.

— Ты реально не в курсе?

— В курсе чего?

— Грэм Лэррингтон?

— Грэм Лэррингтон, — повторила, кивая.

— Карри, включи мозги, дорогая, не позорь меня. — Дилл умоляюще скривил лицо.

— Или ты сейчас же говоришь, в чём дело, или из сморчка стремительно эволюционируешь в «дедушкин табак». Причём тот, который уже пыкнул, — пригрозила на полном серьёзе, обиженно демонстрируя вполне крепкий кулак. То, что против них обоих у меня нет ни единого шанса, я понимала прекрасно. Зато нервы криками портить умела отлично.

— Не в правилах Карри строить из себя дуру, Дилл, — резко заметил Роберт и сощурил недобро глаза. — Грэм Лэррингтон, Карри, напрягись, мышка, — звонко шлёпнул ладонью по столу и поднялся рывком, так, что аккуратно зачёсанные назад мокрые русые кудряшки растрепались.

— Бобби, я и правда чувствую себя дурой, но, заяц, я действительно не знаю, — прошептала испуганно. — Он какой-то военный. Возможно, даже непростой. В этом я почти уверена. Но это всё, что мне известно. С ним мы не пересекались. И в той операции он не участвовал, — и добавила совсем тихо: — Думаю, я бы запомнила.

Бобби и Дилл коротко переглянулись.

— Герцог Лэррингтонский — восьмой в ряду наследования… — Диллан по-прежнему смотрел точно в глаза Бобби.

И меня то ли облило ледяной водой, то ли осыпало тонкими острыми иголками. Я застонала и неровно опустилась на стул.

— Дрэк… — тихим шёпотом. Это всё, на что меня хватило.

— И я не могу поверить, что ты, известнейший военный корреспондент, уважаемый обозреватель, не слышала о нём. — Он повернулся ко мне и наклонился над столом, уперевшись в него кулаками. — Карри?

— Дрэ-э-эк, — простонала я снова и уронила голову на сложенные на столе руки. Лэррингтон и Лэррингтонский! Как я могла не связать это? — Вот почему он мне не верил, — пробубнила в столешницу из абсолютного шока. — Вот почему допрашивал и глумился…

— Эта родовитая задница глумилась над тобой? — Бобби немедленно озверел.

— Нет! — Я дёрнулась слишком резко, и парни как по команде совершенно одинаково вскинули брови. — Он решил, что я притащилась в этот дурацкий посёлок специально, чтобы собрать информацию, или для провокации, чтобы сфабриковать сюжетец! Какого именно рода, ты понимаешь, думаю.

— Что он сделал? — Бобби сильно дёрнул меня за руку, страшно сжав зубы. Дилл сложил руки на груди и выглядел не менее грозно. А яростный Роберт, оказывается, красавчик. Подсохшие уже волосы разметались светлыми длинными кудряшками по пылающему лицу. — Он воспользовался ситуацией? Как? Что он сделал с тобой, Карри?! — Если скажу, убьёт меня, что ли?

— Ничего, — отняла у него руку с опаской. — Ничего, только спас мою дурацкую жизнь, и все, — взволнованно покачала головой. Мы все втроём сейчас слишком сильно были на взводе. — И Роба с Мэрин в больницу отправил. А потом меня — к слепой тётке, — и почти выкрикнула: — Я жила у неё!

Бобби громко выдохнул и взлохматил и без того совершенно беспорядочные кудри.

— Почему ты не могла подать знак, где ты? Разве трудно было…

— Я потеряла в снегу телефон. Там был шторм, — ответила, отчаянно пытаясь сообразить, что же теперь делать. Как же я могла не понять? Не вспомнить… Дрэк-дрэк-дрэк.

— Тогда это что? — Бобби схватил мою трубку и легонько подкинул на столе.

— Телефон, — откликнулась равнодушно. Как же так? Неужели ты будешь создавать мне проблемы даже «после»?

— Я вижу, что телефон! Почему ты не позвонила, Карри?! — требовательно выкрикнул мой оператор.

— Полегче, Боб! Мы все перенервничали. Но сейчас всё в порядке. Уже всё в порядке. Так ведь, Карри? — Диллан убедительно посмотрел мне в глаза.

— Конечно, в порядке. Да что с вами такое? — Странная реакция в очень мирной ситуации. — Всё хорошо, Бобби, и я вернулась целая и невредимая. И даже вполне отдохнувшая. — Унявшийся было Роберт снова напрягся. И я поспешила успокоить: — Мне нечего было делать четыре дня. Я просто отдыхала, — погладила его по руке. Кажется, ребята действительно волновались.

— Ты провела с ним четыре дня… — надсадным шепотом повторил Бобби.

— Да что с тобой?! — Это было похуже допроса Лэррингтона. — Я только гуляла, читала и спала!

— Ты вернулась такая живая, и… у тебя всё ещё горят глаза, Карри, — горько и обиженно обвинил Бобби.

— Да потому что, когда тебя, невзирая на лыжные штаны и отсутствие косметики, упорно продолжают называть «госпожой», знаешь ли, вспоминаешь о том, что ты не левый придаток Борага, а женщина, твою мать! От вас же такого не дождёшься! А там Тэрридан, боже, я даже не знаю, имя это или фамилия, руку мне подавал, чтобы я из машины вышла! Естественно, будешь светить, как долбаный прожектор. Хоть раз в жизни услышать! Почувствовать, как нормальные люди с девушкой разговаривают. — Бобби медленно выпрямился, а Дилл нервно переступил с ноги на ногу. Я же орала всё распаляясь, бесстыдно пользуясь сразу последним средством в собственном арсенале. Почему сразу? А потому что сил на игры после шокирующих новостей уже не осталось. Внутри всё дрожало, и сердце просилось прочь. А ещё было почти больно. За свою глупость.

— И ты… не спала с ним… — Бобби был не уверен и зол.

— Знаешь, если бы у меня были хоть какие-то силы, я бы тебе так влепила по морде, — пообещала устало. — Но, к твоему счастью, я просто подыхаю после перелёта и переезда, а ещё хочу в душ и домой, поэтому избавь меня от своего общества. Вот прошу, — сказала теперь с жаром, прижав к груди руки. Какого дрэка я вообще оправдываюсь?! Знаю какого… Тот самый дрэк тебя подери, Грэм Лэррингтон. — Уйдите оба, пока я не наговорила гадостей. И не трогайте меня, пока не успокоюсь, — прошипела уже вдогонку двум долговязым фигурам.

Диллан вернулся спустя пару секунд. Заглянул в дверь:

— Отвезти тебя домой? — И добавил, старательно не улыбаясь: — Госпожа Карри.

— Убила бы.

— Ты можешь, — охотно согласился Дилл, освобождая выход.

— Только быстро. А то я буду рыдать в пути, себя демонстративно жалея.

Насмешка немедленно уступила место немому ужасу.

— Кто довёл, тот и расхлёбывает, — бросила мрачно и вышла из кабинета, захватив рабочий компьютер. И вроде нет повода сказать, что сволочи, беспокоились же. А на душе так гадко… Почему я не сказала им правду?

И не скажу.

Как же я могла не понять…

Безжизненный дом встретил холодом и в пустоте гулким эхом. Одному человеку не разогреть пространство. Но у меня было много тёплых вещей. Слишком. И никогда не было достаточно. Подобралась, зажалась. Справимся и с этим, Карри.

Сбросила одежду на пол в прихожей.

Это же было рядом. Совсем рядом… Как ты могла не вспомнить?

Щёлкнул включатель чайника, зашумел. Духовой шкаф на тридцать минут — десяти обычно достаточно, но сейчас — слишком холодно.

Черная футболка у двери. Потом уберу.

Как во сне загрузила компьютер, вошла в сеть. Деревянные и точно не мои пальцы набрали очевидный поисковый запрос. Предательски ёкнуло в груди, а голова противно заныла. Всё-таки здесь просто чудовищно холодно.

С экрана на меня смотрел Грэм. Сверкающий, молодой, красивый. Чужой. Никаких сомнений — он.

«Грэм Лэррингтон принял участие в заседании…», «Его светлость герцог Лэррингтонский посетил обитель…», «На приёме в честь дня рождения Её Величества принцесса Адолирская поразила любимца…».

Хватит! Есть где-нибудь в этом дурдоме обычное досье? Кто ты, дрэк тебя задери, хренов Грэм?! Как же я могла так облажаться? Как?

А, вот. Глаза выхватывали слова, и строчки больно резали, задавливая вдох: Грэйам Александр Лэррингтонский, герцог Дакейти и Лэррингтон, тридцать восемь лет, единственный наследник Северо-Западных земель, поздний сын сэра Эдвина Лэррингтонского, кузена принца короны по линии бабушки. Родился-учился-холост-служил-участвовал-награждён… Самый молодой из известных военных в звании командующего армией. В настоящее время единственный действующий военный советник главы Союза и командующий юго-восточной группировкой войск.

Я припечатывала новое и новое «твою мать» к каждой следующей характеристике. Как это могло быть правдой? Почему со мной? Если Бораг узнает, Грэму конец. Теперь я — бомба. Меня проще убрать, чем… Дрэк. В это невозможно поверить.

Горячий душ бил сверху, а я тряслась, обхватив плечи руками, и стучала зубами. Волосы липли к лицу и телу.

Он ведь сам… почти в открытую говорил много раз! Как я могла не понять!

А руки… Еще сегодня утром… Не выдержала, медленно сползла на пол душевой. Больно било о серую стену плечо. Жаль, я не могу закричать. И заплакать. Я не умею плакать… Вода плакала за меня сама, выполняя бесполезную заботу.

Оглушённо и пусто. Я же не надеялась, не думала и не собиралась. Просто мне… дрэк. Как же мне…

Звякнул таймер на духовке. Онемевшие пальцы выключили равнодушную воду.

Прощай, Грэм.

* * *

— Твоя светлость, да что с тобой?

Грэм тряхнул головой, удивлённо сфокусировал взгляд. Ответил через секунду:

— Ещё раз данные разведки перепроверь. Не нравится мне. Недостаточно этих двух эпизодов для анализа. Даже вероятности ошибки допустить нельзя… Ты сам всё знаешь, Мэк, — выдохнул устало и запустил руку в волосы, прикрыл глаза. Два дня. Даже меньше. Он позволил себе отвлечься в свой законный, редкий, хоть и очень условный, отпуск на два дня… Ох, Карри-Карри.

Вопреки ожидаемому раздражению в груди неожиданно разлилось приятное тепло, а сам Грэм глупо улыбнулся. На мгновенье.

— Слушаюсь, — неуверенно отозвался заместитель, с любопытством разглядывая непривычную пантомиму начальства. Но лицо командующего уже снова было сосредоточенным, и в глазах, будто в компьютере, отчётливо мелькали расчеты и варианты предполагаемых действий и контрмер.

Штаб гудел, пищал, звонил и непрестанно взбудораженно двигался, откликаясь уверенным: «Есть!» и «Так точно!». Грэм не покидал его третьи сутки. Устал. Конечно, он устал. Ни один человек не способен к непрерывной ясной концентрации в течение столького времени. Даже на спецпрепаратах, которые для таких как раз случаев, безусловно, имелись.

Мэк Девриг встретил его лично и озвучил новые детали событий. Лэррингтон начал давать указания ещё ночью, как только начались первые выступления и обозначилась возможная точка прорыва.

Линкор Лирдоссии, вошедший в Южное море под предлогом наблюдения за демократическим разрешением ситуации на юге, блокирован и выведен из зоны атаки по стандартной схеме, отработали чисто, быстро и с оповещением глав государств. Волнения беженцев на южной границе оттягивают внимание и силы из центра. Там очевидна провокация и даже обнаружены обычные для этого центры подготовки. Но слишком грубо и демонстративно действуют. Дипломатические предъявы и экономическая возня — нервно, напряжённо, но пока некритично. Кровит чуть больше обычного окраина на востоке и тоже требует дополнительного внимания и сил. Посыл очевиден: занимайтесь своими проблемами и не суйтесь в наши дела. А дела эти сильно бьют по интересам Союзных Земель. Да и не только по ним. Все игроки региона сплелись в одну напряжённую и хрупко сцепленную коалицию, противодействуя и скалясь. А Лирдоссия длинной тонкой спицей дипломатии и шантажа тихонько перебрасывает фишки на карте, путая силы и обездвиживая противников одного за другим. Вот уже и Багония со связанными санкциями руками и вставшим совсем недавно производством, Аникия, лишённая нами же самими сельского хозяйства по разработанному когда-то лирдосскими, кстати, профессорами проекту — кричат и умоляют, задыхаясь от кредитов среди загубленных полей. Наши окраины пустынны и беззащитны. Долгий, хорошо продуманный план. То, что было начато больше полувека назад, сейчас рвануло. Удержать бы. И это только начало…

А только что проработанные расчеты ещё впереди. Узлы никак не давали Грэму покоя. А ресурсов охватить всю сеть физически не было. Он устало хмурился, отслеживая данные на огромном мониторе.

Полковник Девриг знал его с детства и видел, как глубоко он впивается в любую задачу, распутывая нить за нитью сложнейшие провокации, ловушки и западни, ни на что не сбиваясь и не отвлекаясь на внешние раздражители. И Девриг был крайне удивлён, когда к вечеру второго дня, прямо посреди заседания, Грэм неожиданно замер, каменея лицом, не отрывая взгляда от новостной ленты. А потом вдруг не вынес внезапное озарение на Совет. Зато тихо и отрывисто продиктовал что-то адъютанту. И, только услышав обратное «Выполнено», немного смягчился, но беспокойство из глаз так и не ушло.

— У нас новый объект для защиты? — спросил Девриг тихо и почти неуловимо улыбаясь.

Грэм поднял на старого друга рассеянный хмурый взгляд.

Мэк повернул к нему монитор, нажал несколько клавиш. На приближенной спутниковой съёмке женщина вырывалась из дома и чуть заметно приподнимала руку, прощаясь.

Грэм помрачнел сильнее, тяжело взглянул на полковника:

— Кто ещё видел?

— Точно сказать не могу. Но вёл тебя я лично. Возможно, пока больше никто. — Разом посерьёзнел.

— Файлик поправь. — Грэм равнодушно разглядывал суетящихся подчинённых.

— Слушаюсь, — тихо шепнул полковник.

Лэррингтон даже не обернулся.

Ещё и трёх дней не прошло, а он уже дважды подверг её жизнь опасности. Так неосторожно вчера у всех на виду, на Совете. И вот теперь. Первое, о чём должен был распорядиться по возвращении, — почистить файлы наблюдения. А он, как новичок, об этом просто забыл. И то, что нет привычки это делать за ненадобностью, — не оправдание вовсе. Золотое правило разведчика, пусть и бывшего, — будь один, и беда не придёт к твоим близким. Он и был. И останется.

Не о чем сожалеть. На это нет времени. Успел — радуйся, что было.

Грэм и был. Признателен и рад. Только неясно, отчего царапает и ершится внутри. Ситуация под контролем и переживать не о чем, а тело стремится сорваться в бег.

Куда?

Вдохнул глубоко, заметил вдруг, как плотно были сжаты до этого зубы. Покрутил шеей. Четвёртую инъекцию стимулятора организм всегда воспринимал со сбоями. Радужные пятна в глазах напрягали. Просто надо поспать.

И уже проваливаясь в беспамятство и осторожно сжимая в руке призрачную светлую прядь сладко пахнущих волос, одними губами командор прошептал:

— Прости, Карри.

* * *

— Что ты предлагаешь изменить? — Рыжая женщина сидела на столе и болтала ногами. Влажный холод собрался вокруг, и воздух заискрил, неожиданно уплотняясь. — Я прекрасно вижу, что этого достаточно.

Дух уверенно повёл головой или тем, что должно было быть головой у духа.

— Недостаточно, Магда, — глухой голос прорезал шуршащую юбками тишину.

— Мы пересекли два пути. Что ещё от нас может быть нужно? К тому же это всё равно случилось бы рано или поздно. — Маленькая ножка взлетела вверх, и женщина легко соскользнула на пол. — Скорее рано…

— Уже! Поздно может быть уже! — Дух взвился и осыпался на пол снова.

— Это случилось бы через неделю. Ты сам сказал мне! И она умная девочка. Догадается, — задрала беззаботно подбородок, прислушиваясь к пространству: — Уже догадалась, — расцвела неприличной улыбкой, заблестев хищными глазами.

— А ну прекрати! — взревел гулко дух и материализовался в невысокого и совсем некрепкого мужчину. — Ведьма!

— Угу — Рыжая довольно кивнула и мечтательно закатила глаза.

— И перестань подсматривать! — потянулся к бесстыднице руками, но в полуметре от неё его привычно отбросило назад.

— Да я только… Не сердись, Ксандер, — виновато и примирительно хлопнула глазами плутовка. — Больно? — спросила сочувственно. — Зачем же ты? — и во взгляде такое искреннее беспокойство. Присела рядом, горячо зашептала: — Сейчас пройдёт. Ведь пройдёт?

— Не пытайся. Я все твои уловки знаю. — Дух морщился словно от настоящей боли.

Магдалена пфыкнула и повела кокетливо плечом.

— Ведьма, — повторил дух, снисходительно на этот раз. — Обидит нашу девочку — житья роду не дам! — заявил решительно и колыхаясь краями.

— Нет уж! — Женщина злобно сощурилась. — Ты мой! Зря я столько мучилась? — и повторила уверенно, сама себе кивая: — Нет уж. К тому же твоя карма тебе, в отличие от меня, небезразлична. Поэтому никому жизнь портить ты не станешь. Помогать, верю — это ты горазд, — смерила Ксандера насмешливым взглядом. — И там из рода-то он один и остался, как твои девчонки.

Сизая дымка стала сначала плотнее, а затем стремительно истончилась, будто потревоженный ветром туман, и дух просто исчез.

— Обиделся? Зря. Ты моё привидение. Моё! — нагловато заявила Магдалена. — Персональное. — И в этот момент лицо её было таким, что казалось, будь она уверена, что её никто не увидит, показала бы язык — И это только ты, сверкая своим классическим скудоумием, продолжаешь считать, что ты моё наказание! Ха! — залилась звонким, чистым смехом. И резко оборвала его на мучительно-высокой ноте. — Посмей только меня бросить! — сама вдруг прошипела обиженно, и за окном сей же миг оглушительно прогрохотало. Магдалена рывком развернулась, взбив воздух взметнувшимися волосами, и, не оборачиваясь, ушла в комнату, хлопнула дверью. Будто это могло бы стать для призрака преградой.

— Магда, — тихо прошелестел Ксандер, — мы последние. Ты сама всё знаешь. И никто, кроме нас, сделать этого не сможет.

— Не сможет. — Рыжая нахалка уселась перед зеркалом и принялась медленно заплетать и распускать косу.

— Ма-аг-да, — предупреждая, протянул дух.

Та бесстыдно ухмыльнулась и резко развернулась к некогда бывшему мужчиной лицом.

— Что ещё ты от меня хочешь? Мы же договаривались: твой — зов, моя — погода. Смотреть ты мне не разрешаешь, — надула губы и пожала плечами. — Что я ещё могу?

— Сейчас ты можешь не мешать.

Она даже покраснела от злости.

— Именно! Не мешать! — повторил резко Ксандер. — А вот потом…

— А вот не будет никакого потом!

— Ты не можешь видеть будущее, — напомнил туманный образ.

— Могу! Если очень хочу, то могу!

— Нет его ещё! — Туман подтянулся к женщине ближе. — И прошлого-то, по большому счёту, тоже нет. Уж я-то знаю! Какая же ты!

— Какая?

— Ведьма…

— Напомни-ка, почему тебя убили? — очень по-семейному упёрла руки в бока.

— Меня не убивали. Я ушёл сам. А вот склеп…

— Точно. Разрушили склеп. А убили тогда кого? — издеваясь, хлопнула глазищами Магдалена.

— Внука. — Дух сделался мрачен и покрылся тёмными пятнами.

— Так вот и являлся бы сам. Чего всё ты? Да и внук-то, помоложе бы был, поди…

— Он был старше меня на тридцать лет. — Дух помрачнел ещё сильнее. — И я не стану сейчас скудоумно развивать тему твоего возраста.

— Откуда ты?..

— Оттуда, — буркнул глухо и растаял вновь. — Думай, Магда, думай, — донеслось откуда-то из глубины квартиры. — Если не объединятся, погибнут все. И плакала твоя смертность и моя свобода. Нам этого не простят.

— С чего вообще взял, что это поможет? Такие вопросы надо решать ещё до того, как кому-то придёт в голову их придумать. Мужчины! Довели как всегда до края! А бедные дети…

— Что-то ты слишком жалостливая сегодня, — пробубнило у ведьмы над плечом.

— Понравилась она мне. Вот честно. И хотела было маску содрать. И не стала. Сберегло будто что. Постой-ка…

Магдалена обернулась, озираясь. Тишина, и даже воздух не шевелился.

— Ксандер? — позвала испуганно.

Ничего. Только оглушающее безмолвие вокруг и физическое ощущение оголившегося времени. Она будто и воздухом теперь не дышала. Медленно замерцало, переливаясь, призрачным синим, опустилось вокруг, и взмахнули синие гигантские крылья, прямо сквозь стены.

Магдалена замерла и сползла медленно на колени, на пол, мучительно задыхаясь. Голову склонила, прижала подбородок к груди.

— Прости, справедливый, — прохрипела не своим, старушечьим голосом.

— Не у меня прощения просить будешь, — прогрохотало в ответ так, что она была уверена, их слышала вся Весна и даже спасатели на заваленной дороге. — День большого солнца ещё не наступит, а светлая голова уже опустит огонь на двойную нить. Торопись, Магдалена, день расплаты близок.

Она запомнила каждое слово. И к тому времени, как снова смогла вздохнуть, проговорила всё про себя уже трижды, чувствуя и уверенно зная, что трогать девчонку не просто не стоит, а несомненно нельзя.

— Ксандер… — шептала, судорожно сжимая горло руками. — Ксандер! — сдавленно выкрикнула. Отчаянно, зло. — Мы не успеем! Нам не справиться, не уложиться! Четыре месяца! Ксандер! — Небо сверкнуло, впечатляюще грохнуло и, вдруг порвавшись, загудело дождём.

— Замолчи!

— Я не хочу… Не могу! Не надо! — отчаянно заломила руки. — Мы не справимся, не уложимся, не успеем, — сумасшедше бубнила снова и снова, — а они все погибнут, все умрут! Я останусь одна. Только я. Снова одна! Безнадёжно! Одна! Ксандер, — гортанный рычащий стон вырвался из горла ведьмы, её затрясло, волосы наэлектризовались и топорщились теперь в разные стороны. — Обними меня, Ксандер, — почти умоляя, всхлипнула она.

— Не могу, ты же знаешь, — спокойно ответил старый граф. — И ты не можешь, — напомнил уже сурово. — И не заберёшь мой дар. Не надейся. Мы слишком давно друг друга знаем, чтобы так глупо подставляться, — усмехнулся и завис в еле уловимом тёплом воздушном потоке над батареей центрального отопления.

Магдалена с тоской взглянула на бледное, неоформленное пятно перед окном.

— И не смотри на меня так, — вяло пробубнил клочок холодного тумана. — На мой метаболизм это все равно не влияет. А у тебя нервные клетки не восстанавливаются уже лет двести. Думай лучше, как нам заставить их вместе работать.

— А вместе они хотят делать не это! — мстительно фыркнула Магдалена.

— Ну это мы ещё посмотрим…

— Мужчина… — прошипела незло.

— Ведьма, — откликнулся дух так же.

— Плазмоид нестабильный!

— Ведьма… пожилая!

Магдалена блеснула хищно оскалом. Дух то ли загудел, то ли зарычал и скрылся стремительно за окном.

На Весну опускалась жаркая дождливая ночь.

* * *

Южику было холодно. Парнишка мелко, почти незаметно дрожал, поджидая транспорт на остановке. И больше был похож на мокрого галчонка, чем на щенка, с кем обычно сравнивают переросших подростков. Мокрые волосы торчали сосульками и казались теперь тёмными. Что было, конечно, неправдой. Стоял, мрачно ссутулившись, засунув руки в карманы короткой в рукавах, хлипкой куртки, и считал блондинок в красном и розовом среди проплывающих под зонтами горожанок.

Исходя из наблюдений Юджина, урождённого Евгения Партнова, блондинки розовое любили заметно меньше, чем брюнетки. И предпочитали цвета решительные, а иногда и вовсе довольно тёмные. Чем объяснить столь заметное отклонение от стереотипа, юноша не знал, да и сомневался, стоит ли выяснять подробности. Блондинки ему нравились ничуть не больше, чем брюнетки, а первые — не меньше блондинок Девушек Южик очень любил. Без яркой взаимности, зато пылко.

О чём ещё было рассуждать в этот ливень почти семнадцатилетнему мастеру спорта, самому юному из кадетов-саблистов в Союзе, дожидаясь автобуса на остановке? Юж рывком поправил сползающий жёсткий чехол для сабли и тряхнул совсем уже мокрыми волосами.

Весенние дожди в Родном ничем не отличались от осенних. Дождь Южик не любил. Весенний ещё и потому, что совсем недавно обнажившиеся было представительницы прекрасной половины человечества стремительно начинали прятать голову, грудь и ноги в бесформенных куртках и брюках, оставляя несостоявшегося эстета размышлять о гипотетическом и, возможно, прекрасном наедине с воображением. Поэтому Юж смешно вытягивал шею, высматривая и отвлекаясь от погодных условий.

Можно было, конечно, переехать жить в общежитие при Федерации, чтобы не тратить ежедневно по часу на транспорт. И в тамошней школе программа была составлена с учетом соревнований. Но уезжать от бабушки, единственного родного человека, Южику казалось неправильным и малодушным. Да и к тому же он любил и ценил её, заменившую ему обоих родителей несколько лет назад.

Нет-нет, все были живы. И даже здоровы. Просто, чтобы продолжить обучение наследника и выплатить ипотеку, им обоим, и отцу, и матери, пришлось уехать работать: маме — в столицу школьным учителем, а отцу — на север на нефтедобывающую вышку.

Маму он видел каждый день в сети по часу — они болтали обо всём на свете и непременно о бесконечной, выносящей мозг ерунде. Такая демонстративная, натужная повинность. И разговоры эти всё больше становились похожими на неинтересные обоим отчёты, а общих тем давно не было. К сожалению мамы и разочарованию Южика. Воспрявшая было на первых порах в столице, она вдруг неожиданно сдала и будто бы постарела. Он видел, она старается, но никак не успевает за его стремительно меняющимися интересами. Он и сам не всегда мог угнаться за собственным любопытством.

Но подвиг родителей парень ценил. И относился к их решению с уважением, хоть и не понимал, почему действовать пришлось так радикально. Ясно же было, что заработка отца должно было хватать. Внатяг, но хватать.

Благодарность предкам сын выражал отсутствием сомнительных историй и скромным членовредительством. Родители, кажется, были довольны. Во всяком случае, градус претензий отчётливо стремился к минимальному. Что юношу, несомненно, ободряло.

Сейчас Южик ехал на занятия в Федерацию фехтования — лучшую школу фехтования во всём юго-восточном регионе, где он давно уже не просто подавал надежды, а вполне успешно их воплощал. Одно золото в чемпионате среди кадетов и юниоров, два серебра и множество мелких наград — как раз то, что другие называли призванием.

Южик же был уверен, что дело в упорстве, скорости и тактике боя. Желание изучить, просчитать, обмануть противника порождало бешеный азарт, и он, нащупав однажды путь, сначала долго присматривался, медлил, а после начал действовать.

Он даже не был лучшим в общей подготовке. Зато имел «холодную» голову и железный характер, что берегли его от типично юношеских глупостей и ошибок — ринуться сломя голову в бой и непременно словить удар, пренебрегая защитой. В общем, саблист из Юджина получился. Осталось теперь, чтобы так же хорошо получился математик, экономист, юрист или программист. И перспективы эти Южа огорчали. Потому что душа не лежала ни к чему вышеперечисленному, и он мучительно прикидывал варианты, ответственно продумывая очередной бой. С родителями. Он даже в шутку обозвал его в прошлом году «Сражением за Независимость Юджина Партнова». И впервые за много лет ему недоставало ни наступательной логики, ни скорости и вариаций контратак, ни защиты. От этого Юж был временами зол, раздражителен и несдержан.

Хотя, несомненно, у несдержанности была и другая причина, но к претензиям предков и возможной учебе она не имела никакого отношения.

Сегодня его занятия были с группой, в которой тренировалась Оксанка — мираж и наваждение этого года нашего чемпиона. Оксанка обычно медленно поднимала взгляд на Юджина и неспешно отворачивалась. Всегда. Юж голову сломал, что же это значит. Три тренировки в неделю с сентября. Три поворота головы за семь дней. Три взмаха ресниц, три взгляда серых глаз. О чём мечтал кадет юношеской сборной по фехтованию, догадаться нетрудно. Особенно после того, как осенью впервые за последние два года проиграл бой. Девчонке.

Его всё подмывало подойти и прямо спросить: «Оксанка, что всё это значит?» Но потом он просто-таки видел, как она хохочет ему в лицо: «С дуба рухнул, Партной?» или ещё что-нибудь похуже. Намного хуже. Да и Лёнька, его приятель, тоже саблист, уверял, что девчонки не имеют в виду под этим совершенно ничего! «Ну вот абсолютно точно!» — твердил Лёнька. А спрашивать такое — чистое самоубийство, потому как никогда не знаешь, что действительно у реснитчатой особи женского пола на уме и насколько твой вопрос её встревожит. И Южик не знал, что лучше: чтобы вопрос её встревожил или оставил равнодушной? Поэтому ресницы при его появлении по-прежнему взлетали, а следом его взору представал затылок с собранными в длинный, высокий русый хвост волосами.

Сегодня Юджин спешил на встречу с ресницами сквозь непогоду и вечерний транспортный коллапс, мечтая о манящем и наверняка, невозможном. Он почти уже видел, как Оксанка сама подходит к нему и предлагает сходить вечером в кино или боулинг. Нет. Кино всё-таки лучше. Это потому что с намёком сразу. А боулинг — это только для друзей. И возьмёт так его за руку тонкими и сильными пальцами — он знает, они сильные, ему ли не знать, — и пойдут они совершенно точно сразу на самый последний ряд, немного смущаясь, но непременно на последний. Так размышлял Юж, глядя в окно маршрутки на мокрую мостовую старого, глубоко провинциального в прошлом городка.

Сейчас, когда столица приблизилась на четыреста километров, маленький Тодной преобразился, всхорохорился, распрямил плечи. Вспомнили градоначальники, что и промышленностью не обижены и что рядом святые места — есть куда туристов привлечь. А то, что город — крупнейший в регионе железнодорожный узел, откуда движение в пяти направлениях идёт, так это только на руку и в подспорье. И городок расцвёл, заблагоухал, покрылся новою черепицею, бессером и брусчаткой. Умылся и отчистился от бездорожной грязи.

Только вот то, что увидел сейчас в окно маршрутки Юж, нашего мастера спорта отнюдь не обрадовало, а заставило его сначала на сиденье приподняться, следом съёжиться и некрасиво плюхнуться обратно.

Лёнька стоял на остановке с огромным зонтом-куполом и прижимал к себе свободной рукой Оксанку, что-то втолковывая изменщице и вертихвостке.

Юджину мучительно расхотелось появляться сегодня на тренировке и встречаться глазами с ресницами, а то, что они непременно будут, он нисколько не сомневался. Он даже мог оправдать и понять Лёньку: кто может устоять перед такой вероломной силой? Но её? А как же ресницы? И затылок с хвостом? Его, Юджина, затылок с хвостом, три раза в неделю?! Пять уже месяцев?!

Оплеуха реальности была назидательна и беспощадна. Юж почувствовал себя крошечной букашкой, запертой в маленькой прямоугольной коробке в чужом холодном пространстве под дождём, где он был сейчас совершенно один. И прошлое в лице родителей было в безопасной недосягаемости, хотя ему отчаянно сейчас хотелось, чтобы они были бы рядом. А такое желанное будущее или параллельное настоящее болезненно выкатило на дорогу противоюжевые шипы, если такие бывают. Наверняка бывают. Ведь стоит же сейчас на остановке Лёнька и обнимает Оксанку. Крепко.

Главное, чтобы они сейчас в эту маршрутку не сели, посчитав её слишком заполненной людьми. Юж попросту не смог бы сейчас с ними поздороваться и тем более болтать о чём-то. Съёжился на заднем сиденье и закрыл в отчаянии глаза, чтобы не видеть, и если войдут, то не знать.

* * *

Он увидел это спустя ещё четыре дня. Точно в прямом эфире. В последнее время он отчего-то следил за новостями куда пристальней, чем раньше. Сказать по правде, раньше совсем не следил. Оперативная сводка была куда подвижней и предметней коммерческих проектов. Но без них было тоже никак не обойтись временами. Поэтому среди прочего в любом оперативном штабе шёл мониторинг и новостных каналов в каком-нибудь из экранов. Так и здесь, на юге, в Аникии, он уже был готов отдать команду о передислокации, когда его глаза выхватили вдруг знакомую тонкую фигурку на мониторе.

— Звук, — произнёс глухо, прежде чем понял, что сказал вслух.

Тэрридан коротко тронул плечо радиоинженера. Парень рывком снял наушники, добавил громкость.

«…вы сейчас видите за моей спиной, — порывисто показывала Карри на разрушенное здание сзади. Надпись в углу сообщала, что это прямой, мать его, эфир с востока. — Сепаратисты уничтожили опорный пункт полиции. Трое стражей порядка погибли на месте, когда взорвался заминированный автомобиль. Одного удалось спасти. Вопреки привычной, отработанной годами схеме провокация этим не закончилась. — Она громко говорит, перекрикивая жаркий ветер, который путает её светлые тонкие волосы. Ты с ума сошла? Что же ты делаешь там? — Две вооружённые группы людей прорвались через блокпосты, и наша съёмочная группа стала свидетелем перестрелки в центре Охаша, — короткие кадры стрельбы на экране. Это мог бы быть любой другой город. Но нет, это, дрэк его подери, был именно Охаш, Грэм знал это наверняка, как и то, что зачистка там ещё не проводилась. Данные пятнадцатиминутной давности. Всё произошло только что. Как тебя угораздило, Карри? — Такие действия могут означать и провоцировать сразу…» — протяжный свист — грохнул выстрел, Карри чуть вздрогнула. И без того бледное и собранное лицо стало ещё серьёзней и, кажется, злее. Она плотно сжала губы. Ни капли испуга, ужаса в глазах, никакой суеты, только холодная решимость.

Уходите! Ну же… убирайтесь оттуда! Ты в этом белом для них как лазерный маркер для кота… Набрала воздуха в лёгкие, прижала пальцами наушник, и оглушительный взрыв забил экран взвившейся пылью. Камера резко задёргалась, а потом и вовсе упала, ударилась о землю, взбив ещё пыли и чуть затуманив объектив — он всё ещё смотрит туда, где должна быть она.

— Карри! — надсадно кричит кто-то. — Карри! — и видно на мутном, перевёрнутом боком изображении, как бежит, падает с ней рядом, пригибая голову, кудрявый парень в весёлой рубашке и жилетке с надписью «Пресса». И ни одной бронировки! Ни на нём, ни на ней! Дрэк!!! Только два доступных места для укрытия — бетонный блок и широченное дерево, которое, возможно, их спасло. Успеют ли? «Фьить, фьить», — свистит коротко в микрофон. В её, тот, что приколот на ней, микрофон! Она приподнимается на локтях, кричит отчаянно, то и дело вжимая голову в плечи. Очереди одна за другой:

— Я в порядке! В порядке! Дилл! Диллан!

В состоянии шока человек боли не чувствует. Она без защиты, и они под обстрелом! Кудрявый — опытный. Встать не дал. Осмотрел грамотно. Молодец. Видно, что переживает. Всё-таки вывернулась, и рванули оба ко второму парню. Она медленно поворачивается и… кровь на тоненькой белой рубашке видно слишком хорошо… Смотрит мрачно, точно в объектив. Помехи… сильнее и сильнее.

Потрясённая диктор в студии, которая была теперь на экране, просто смотрела в камеру, мучительно собираясь.

— Вы только что видели, — нетвёрдым голосом произнесла девушка, — как наша съёмочная группа попала под обстрел в Охаше. Напомню, это был прямой эфир. — Девушка порывисто вдохнула. — Каррия Огнец, Роберт Слай и Диллан Сушевский. Ребята… мы молимся за вас, — она замолчала, пытаясь взять себя в руки. — Простите. — И камера переключилась на ведущего-мужчину.

Кто-то коснулся плеча Грэма. Кажется, он всё это время не жил: не моргал, не дышал и даже сердце не билось. Тэрридан оказался за монитором напротив. Грэм только сощурил глаза. Тэрри еле заметно кивнул. Лэррингтон по-прежнему стоял перед монитором с новостями. На экране появилась жёлтая лента с сообщением «Съёмочная группа НК-1 попала под обстрел в Охаше. Подробности уточняются». Какие, к дрэку, подробности? Какие ещё им нужны подробности?! Полторы тысячи километров. Он не волшебник. Надо было лично приехать и настоять. Но когда бы он смог это сделать? Он даже дома ещё не был. Дрэк…

— Установить связь с попавшей под обстрел группой журналистов нам пока не удалось. Подробности в следующем выпуске, — сурово, но оптимистично пообещал ведущий в конце новостного блока и, не улыбаясь, ушёл на рекламу.

Можно ли не дышать целый час? Теперь Лэррингтон знал — можно. Ровно столько сворачивали штаб и коротко отчитывались подчинённые. Девриг подходил пару раз за уточнениями. Грэм только на долю секунды умоляюще сдвинул брови, и Мэк, кивнув, взял ответственность по нужному ему вопросу на себя.

Через час этого странного, обездвиживающего разум тумана, в котором растворились ощущения и даже мысли, Тэрри протянул ему папку, где лежал один-единственный листок. И три короткие строчки на нём:

«Объект эвакуирован. Незначительная контузия. Состояние удовлетворительное. Госпиталь Аперта. Вылет в столицу два часа. Раненому оперативная помощь».

Грэм не знал, чего больше он теперь ощущал: облегчения или злости? Безусловно, разжались тиски, что делали дыхание сдавленным и голос колючим. Но какого дрэкова лешего её туда понесло? Какого вонючего беса она не надела долбаную защиту? Т£>и комплекта! Распорядился лично, чтобы было по одному дома, на работе и в автомобиле. Всегда под рукой, где бы ни была. Почему? Так унизительна его естественная, ни к чему не обязывающая забота? Он захлопнул папку и не смог разжать зубы, чтобы поблагодарить вслух. Сделал это одними глазами. Отвернулся к стене, мучительно приводя лицо в человеческое состояние. Сейчас бы он с удовольствием с кем-нибудь подрался.

Только ведь не с кем. Мэка он бить не станет. А молодняк сам рисковать не решится. Домой. Там он побьёт Рэмана. Тот наверняка будет доволен.

— Поднимайте вертолёт. Нас ждут в Совете, — бросил короткий взгляд в новостийный монитор, там были фотографии Карри и двоих её операторов. Того блондина с тугими кудрями в весёлой, яркой рубашке и темноволосого красавчика. Они лыбились наглым дуэтом, неожиданно зля и раздражая. Не могли сами съездить? Обязательно надо было девицу с собой тащить? То, что их спасли, — неприкрытое чудо. Боевики в лучшем случае не оставляют живых. А в худшем — забирают в рабство. Грэму вдруг немыслимо, до зуда в ладонях, захотелось поднять в воздух бомбардировщик и залить долбаный Охаш, и всю окраину, и ближайших соседей — рассадник террора — живым огнём.

Всё-таки она возмутительно безрассудна. А если с ней что-нибудь случится, с такой маленькой, отчаянно смелой, невероятно нежной и живой, он себе не простит. Как уже не сможет простить Лакру. Сейчас он не мог не пытаться спасти её. Был один способ её защитить. Но это, несомненно, просто бред его уставшего и перекачанного стимуляторами мозга. Да и не согласится она ни за что. Хотя это реальный способ уберечь её от Рэмана и Союза. Хоть она этого и не понимает.

«И у неё, наверное, будут восхитительные дети», — мелькнуло неожиданно в голове. Он вдруг напрягся и замер прямо в дверях. Они не предохранялись. Такая поразительная беспечность их обоих, доверие, с которым она вручила ему себя, опьянили и выключили мозг окончательно. А сейчас от сознания того, что возможная мать его гипотетических детей только что была под обстрелом, вдруг сделалось совсем нечем дышать. Грэм потерянно обернулся, ища глазами того единственного, кто мог бы его успокоить. Тэрри дождался, пока они останутся одни, пропуская к выходу офицеров, и только тогда очень тихо и ровно заверил:

— Там всё в порядке. Через два часа будет дома. Мы прибудем примерно в это же время. Если хотите…

— Нет, — оборвал его Грэм, чуть приподняв руку, и Тэрридан незаметно косо улыбнулся. — Просто убедись, что всё в порядке и останется.

— Слушаюсь, ваша светлость.

* * *

В самолёте было холодно. Наверное, военная экипировка настолько громоздка, что дополнительного утепления обшивки фюзеляжа военным транспортникам, даже таким маленьким, как этот, не требовалось. Во всяком случае, по мнению авиаинженеров, так точно. Я же замёрзла как лакрийский студент, которого впервые вывезли на северный континент. Скорчилась, сидя на полу, обхватила коленки руками и тряслась. У нас и одежды с собой толком не было. Мы должны были только отснять материал для нескольких выпусков. Даже эфира не планировалось. А попали в самую струю. Сегодняшний выпуск наверняка в топе. Может, даже на завтра хватит.

Каналу на пользу. А мне уже всё равно. Раньше старалась. Переживала даже. А сейчас мне плевать. Я знала, что опасность всегда рядом. Но маркер «Пресса» всегда был спасительным. От злого снаряда никто не застрахован, конечно, но так, чтобы, как сегодня, стреляли точно по нам, такое было только однажды.

А сейчас — Дилл на капельнице и каких-то жутких растяжках в трёх метрах от меня. И недавние совсем слова Лэррингтона о том, что у нас так мало времени, чтобы жить, казались теперь почти пророческими. Или это бред моей измученной головы? Я так устала… Был ли он вообще? Или мне просто приснились те невозможные дни? Точно, я ударилась головой, когда наехала на камень там, в Весне. Название-то какое… И кажется, эту мысль я тоже уже когда-то думала.

И сказка должна оставаться сказкой. И я даже вполне успешно убедила себя в этом к тому времени, как мой контуженный слух выхватил обрывок разговора:

«Личное распоряжение командующего. Лэррингтон контролирует…»

Порывисто коснулась рукой шеи. Нервно скользнула пальцами за ворот рубашки, сжала плотный край под тканью. Грэм… Что ж, во всяком случае, убивать меня он пока, кажется, не собирался. Иначе зачем бы ему меня спасать? А в том, что вытащили нас очень быстро и прицельно именно нас, не было никаких сомнений. И так же стремительно погрузили в вертолёт, чтобы через пятнадцать минут передать военным медикам Аперта. А ещё спустя полчаса мы уже летели домой.

Когда курьер в форме внутренних войск принёс мне прямо в квартиру коробку, внутри которой обнаружилась личная защита точно моего размера, я усмехнулась. Когда нашла такую же в кабинете на работе — удивилась. А когда ко мне вернулась моя машина — напряглась.

Автомобиль был вроде бы тем же. Но треснутое уже два года как, лобовое стекло оказалось вдруг целым, пропала ошибка с приборной панели, стали жёстче тормоза, а управление чутче. Машина была и моя, и не моя точно. О ещё одном комплекте персональной брони в салоне говорить не имеет смысла. Что о нём говорить? Он там был. И я совершенно не желала об этом думать.

Я понимала, что так он, вероятно, пытается выразить благодарность, если она, конечно, была, за бесподобно проведённое время. Но. Неужели нельзя было сделать это по-другому? По-человечески? Того «спасибо» перед отъездом было достаточно. И самое главное, оно ни к чему не обязывало! Мало того, я испытывала благодарность, даже несмотря на свой откровенный, ничем не прикрытый идиотизм. Точно до этих вот сюрпризов в кабинете и машине.

К тому же Бобби и так смотрел на меня криво и недобро с самого моего возвращения. Что было у парня в голове, знать я не хотела не меньше, чем думать о подачках Лэррингтона. А ведь так хорошо расстались, с таким упоительным послевкусием. И вот зачем он всё испортил?

Бобби неожиданно опустился рядом. Обнял осторожно за плечи.

— Замёрзла? — скорее почувствовала, чем услышала, я. Потому что говорил он точно в моё контуженное ухо, щекотно и смешно шевеля дыханием пряди. Я поёжилась и коротко засмеялась, теснее прижалась к другу, выжимая крохи тепла из моего тощего оператора. Он не сопротивлялся.

Кивнула на Дилла:

— Как он?

— Спит. Мы успеем, не переживай, — потёр моё плечо. — Поспи и ты тоже.

Усмехнулась и покачала головой. Шутишь?

— Я серьёзно, Карри, — и вдруг без перехода прямо спросил: — Что у тебя с Лэррингтоном? — И рука на моём плече стала жёсткой.

Бобби, Бобби…

— А что у меня может быть с герцогом Дакейти, по-твоему? — вскинула беззаботно брови, прижалась к плечу того, кто был мне почти братом. — Вот именно, Бобби. Журналисты и герцоги несовместимы, мой прекрасный защитник.

— Он обидел тебя?

Молчи, молчи Бобби. Но он хмуро и решительно не отвёл глаз.

— Нет, Бобби. Ему не может быть дела до таких, как мы. И он меня не обижал.

— Но ведь самолёт откуда-то взялся. — Глаза нашего всегда такого живого Роберта по-прежнему теряли свет, будто кто-то выдёргивал один за другим светодиоды из фонарика.

— Мы были в прямом эфире. Сюжет мог получиться резонансным, — пожала плечами. — Что я тебе объясняю? Ты всё знаешь сам. Если Дилл… Если мы не вернёмся, будет новая волна выступлений и протестов и куча всего ещё — как сработают пиарщики и сепаратисты.

— Почему-то не думаю, что Рэман смотрел нас в прямом эфире, — едко заметил он.

— А Лэррингтон то есть смотрел?

— Почему нет? Хотел на тебя полюбоваться, вот и…

— Роберт. Не пори чушь. Иначе порка настигнет тебя! — заметила меланхолично и прикрыла глаза. — Вот скажи, при чём тут Лэррингтон? Я видела его один раз в жизни! — Сейчас я даже почти не лукавила. — Да, соглашусь, мужик впечатляющий, но что с того?

— Ты вернулась другой.

Резко, слишком резко, Бобби.

— Ерунду говоришь. Мы просто не виделись неделю. Только и всего. — В руках моего оператора стало неожиданно тесно и жарко, я вывернулась и заметно отстранилась. — Что вообще на тебя нашло?

Кого ты обманываешь, Карри?

— Ты прекрасно знаешь сама, — зло сощурился Роберт. — И, кстати, как думаешь, детка, отчего нас сопровождают истребители?

— Шутишь…

Он кивнул в сторону иллюминатора:

— Пара. Почти от самого Аперта.

Этого не может быть. Просто не может. Я дёрнулась в сторону маленького круглого иллюминатора, больше похожего на бойницу. Достаточно далеко, но не так, чтобы я не смогла рассмотреть, шёл истребитель, чуть выше нас и опережая.

— Справа ещё один. Такой же.

— Вот дрэк… — выругалась тихо. За шумом двигателей не должно было быть слышно. Мы же над нашей территорией. Зачем сопровождение?

— Вот и скажи мне, малышка, что у тебя с долбаным герцогом?

— Ты забываешься, Роберт, — резко и плотно сжала губы.

Или всё-таки хочет меня убить? Отправить под трибунал? За что? Понятия не имею, но уверена, он что-нибудь придумает. Тогда зачем прислал мне броник? Дрэков Лэррингтон. Как же меня угораздило?

А может?.. Сердце вдруг взволнованно зачастило. Да нет. Глупость.

— Сопровождать нас могут только по одной причине. — Я напряжённо изучала семь километров воздуха под нами. — Мы нужны для тактической манипуляции. Без вариантов, Бобби. Мы влипли. Прощай, спокойная, размеренная командировками жизнь. Как минимум на год. А там, глядишь, отпустят, — сказала как можно равнодушнее и ровнее.

— Дрэка с два я позволю затащить меня в студию, — зло зашипел Бобби.

— Тебя не спросят, — мрачно отвернулась от окна и забралась с ногами на жёсткую скамью. Как же холодно. Грузовой отсек был маленький. Как раз для носилок Диллана. В пассажирскую часть мы переходить отказались, хоть сопровождающий капитан, или как его там, настаивал очень. Возможно, в том отсеке было бы теплее.

Сейчас меня заботил совсем другой вопрос. Знал ли Бораг, куда именно нас отправляет? И не был ли произошедший эпизод спланирован заранее, а то и вовсе срежиссирован? Неуютно сделалось на душе. Вспомнились сразу и заискивающий взгляд Чета, и то, как он сулил почти золотые горы за одну маленькую командировку, которая активной горячей точкой ещё не значилась. Вчера не значилась.

Какова вероятность, что шеф решил слить нас и поднять себе этим рейтинг? Не слишком ли дорогая жертва для одного дня в топе? Три обученных, заточенных под конкретный канал специалиста, которые, не рассуждая, берутся за командировки любой сложности, два кофра оборудования. Не могу поверить. Но кажется, это именно так.

Не нравится мне всё это. Или это даже не Бораг? Дрэк Лэррингтон или Бораг? Обе версии с равной долей успеха могли быть как верными, так и нет. Проблема была в том, что и тот и другой могли оказаться единственными, кто в состоянии обеспечить нашу защиту. И к кому же теперь обратиться? И как опять не загнать себя в западню?

Я застонала, обхватив голову руками.

— Болит? — встревожился Роберт.

— Посмотри, как там Дилл, — качнула подбородком в сторону крепко зафиксированных носилок. — Нам надо держаться вместе, Бобби. Мы реально влипли.

Мой оператор странно дёрнул лицом, то ли улыбаясь, то ли морщась.

— Мы и так, моя девочка. Мы и так.

* * *

— Ты говорил, у тебя две новости. Начни с плохой. Не люблю омрачать добрые вести. — Рэман присел на краешек огромного стола и сцепил руки на груди, закрываясь. В большом белом кабинете было много долгожданного воздуха и спасительной прохлады.

— Ты так уверен, что есть и хорошие? — Грэм мрачно усмехнулся. Болела голова. Невыносимо. Ещё сутки — и химию из организма придётся выводить медикаментозно.

— Уверен.

Ветер злобно гнул старые деревья за окном. Грэм сжал зубы — посадка может быть некомфортной.

— А я — нет, — тихо выдохнул командующий. — Начну с логичной. Я нашёл Сневерг, — сказал без перехода.

Рэман поднялся.

— В каком смысле? Замок? Я знаю, ты был именно там.

— Точнее, Сневерг нашли меня.

— Похоже на бред под стимуляторами. — Рэман подошёл вплотную, приподнялся на цыпочки и фамильярно оттянул веко Грэма вниз.

— Что ты делаешь, Рэй? — шарахнулся в сторону, пытаясь отмахнуться от друга.

— Смотрю, как давно тебе пора в больницу. Четыре дня?

Грэм мрачно кивнул. Не говорить же ему, что, не считая тех трёх часов, которые он смог себе позволить четыре дня назад, к вечеру будет уже семь, как он на ногах.

— В прошлый раз после третьих суток меня восстанавливали неделю. Давай-ка спать, дружище.

— Я должен рассказать. Важно, Рэй. Ей нужна защита. Точнее, им обеим.

— Сневерг — женщины?

Грэм молчал. Просто смотрел напряжённо и пристально, а потом всё-таки заставил себя произнести это вслух:

— Младшая сегодня чуть не погибла.

— Дурдом какой-то. Как?

— Новости кто у тебя мониторит? Перестрелку в Охаше видел?

— Нет. Не видел. Докладывали. Но посмотрю. Ох, и любишь ты мне задачи моделировать.

— Если всё так и есть на самом деле, она твои задачи как раз и сможет решить, — всё больше мрачнея и как-то сутулясь, тихо проговорил Грэм.

Рэман смерил его быстрым взглядом, нажал кнопку на столе, крикнул:

— Медиков ко мне!

— Не надо. Я сам, — командующий распрямился, бросил: — До завтра, Рэй, — и вышел из кабинета надёжного, в чём он до недавнего времени был уверен, друга — Рэя Рэмана, главы Союзных Земель.

И там, где Рэман уже не мог бы услышать, странно прошептал, сжав до хруста кулаки:

— Прости. Прости… прости меня, Карри.

Остановился, не в силах сладить с дыханием, болезненно чувствуя обречённость, непоправимость того, что только что натворил. Горько сглотнул, чувствуя мучительное у сердца, и успел выхватить взглядом показавшихся из-за угла людей в белых комбинезонах. Вот только спать он сейчас точно не сможет.

Успокаивало одно — пока он будет в отключке, а то, что это произойдёт, — лишь вопрос времени, Рэман позаботится о ней. Глаз с неё не спустит. В этом Грэм теперь был уверен.

Гадко царапало внутри, и он всё пытался от этого отмахнуться, послушно двигаясь за людьми в белом и позволяя им находиться рядом. А потом, когда они достигли наконец большой белой комнаты, где горько пахло инъекциями и болью, взглянул устало на сопровождение, молча лёг на кушетку и заснул. Мгновенно. Тревожно и чутко. Как всегда. Кроме тех двух ненастоящих ночей, которых, кажется, не было…

* * *

Нас вызвали на ковёр, едва утро уверенно высветлило окна. Сначала позвонил Бораг. Потом секретарша Бэ Босса, а потом Бобби. Он сонно пыхтел в трубку совершенно такой же сонной мне. И я, ещё продолжая спать, кивала собеседнику. Впрочем, это тоже могло мне присниться.

— Бобби? — нетвёрдым сонным голосом поинтересовалась наконец у оператора-кудряшки.

В трубке неуверенно шмыгнуло.

— В конторе через час, — промямлила очень медленно.

Трубка нечленораздельно согласилась, и я уронила голову на подушку снова.

Не пойду никуда. Имела я в виду это неоднозначное начальство. Вырубилась снова и снова включилась, снова коротенький сон, и опять невнятное пробуждение.

Господи! Когда же я наконец высплюсь? Даже там, в Весне, за целую неделю мне не удалось этого сделать ни разу. Я просто устала и просто хочу спать! И в отпуск. Боже, зачем я вспомнила про отпуск? Нет, Лэррингтон, ты в этом списке не значишься.

Вскочила рывком. К дрэку всё. Дурацкое утро.

* * *

— Санечка! — Аннушка неслась по коридору сломя голову, одной рукой задирая длинный, неудобный для бега подол, другой — балансируя свечой-лампой. Вскрикнула раз — воск таки пролился. И ещё раз. Плюнула. Оставила тяжёлый свинцовый подсвечник на столе в маленькой зале да побежала так, уже задыхаясь. — Барин!.. Ох, ты ж мою, окаянную! — Аннушка споткнулась, чуть не упала, удержалась. — Сашенька приехал! Фанюшка, беги же! Да не оглашенная я! Комнату! Комнату готовь, бестолковая!

Барин! Молодой барин вернулся! Будет снова в доме не сушь да мороз, а жизнь да радость! Сколько же ждали!

— Рунька, беги, озорник, к деду Домовичу, да просыпайся же ты, голова твоя садовая! Барин приехал! Лошадей принять надо!

— Какой барин? — сонно мямлил дворовый мальчишка, кутаясь в тряпьё. — Спят они. Сам видел, как свет погасили.

Аннушка не выдержала, отвесила парню затрещину и побежала к конюху сама.

— Деда Дома! Деда Дома! Барин приехал! Санечка, барин!

— Да… ж тебя нечистые, Нюрка! Шо так орёшь? Чай не божба да не пожар, не заря и не комар! — окал скрипучий Домович, удивляя свежим лицом и исправной готовностью.

Дом медленно и растерянно просыпался, вспыхивая внезапной радостью и чуть прибитым оживлением. Окна сначала чуть видно, но теперь уже всё заметнее разгорались ярче, светлее. Слышался топот множества ног. Наконец, двери шумно распахнулись, выпуская на широкое, белого камня крыльцо запыхавшегося, взволнованного, давно пожилого мужчину. Он так и застыл в ещё дрожащих дверях, будто не веря. Держался одной рукой за тяжёлую кованую ручку, другой судорожно стискивая полы халата. Искал глазами.

Карета качнулась, дверца слабо раскрылась, и из чёрной глубины уставшей дорожницы показалась рука. Медленно и очень тяжело подтянулся к самому краю мужчина. Решительно вскинул строгое, пугающе бледное лицо, глаза нашли хозяина у порога, на миг блеснули радостью и снова потухли под скованной маской. Прибывший размеренно выбрался, будто выплыл из кареты. Задержался на несколько мгновений, словно выравнивая себя, и сделал шаг вперёд одновременно с хозяином дома.

— Отец! — глухое и хриплое, с нетвёрдой улыбкой. Вместе с взволнованным шёпотом:

— Сын! — и не успел добежать, протянуть руки. Александр упал. — Саша! — закричал пожилой. — Саша! — потрясённо озираясь и умоляя кого-то, неважно, кого-нибудь. — Скорее же, скорей!

В голове пусто, наконец, и почти не болит. Снова этот спасительный миг, вот только беспощадное солнце жжётся опять, и он горит. Плавится и задыхается снова и снова.

— Воды… — Но никто не услышит, потому что он давно не только забыл, как шевелить губами, а почти уже даже не дышит. Все думают именно так. И сухое растресканное небо разваливается на жаркие жёлтые части, чтобы придавить и не оставить ни одного шанса. Кровь, булькая, начинает выходить снова. Сейчас он захлебнётся ею, и всё. Закончится. Где-то. «Примите, Светлые. Я жажду…»

И новый виток, и болезненная бездна отмеряет мучительное начало. Пить. Как жарко и хочется пить. Но живым вода нужнее. Поэтому он смолчит. Пусть думают, что он умер. Недолго к тому же… Надежда…

Они ударили предательски сверху, в ущелье. Расстреляли миссию, даже не подняв флаги. Просто окончательно лишили спасения. И жизней. Четверо погибли на месте. Двое, и он в том числе, тяжело ранены. Остальным удалось укрыться. Можно думать, отделались удачно. Из тридцати человек личного состава — выживших двадцать шесть. Пока.

Холодно и черно. И больше ничего не исправить.

— Александр. Саша, — тихо, призрачно чудится вдали. — Сашенька, — молит кто-то голосом матушки. Может ли это сложиться теперь? Из обрывков мозаики, бывшей когда-то жизнью? Разве хватит сил сейчас изменить полотно событий хоть на миг, чтобы успеть отклониться вправо и выбить из седла Бориса? — Умоляю, держись. Всё небесное воинство прошу, помогите, — капают на руку слова снова и снова.

— Мама, — шепчет уже не юноша — молодой мужчина лишёнными крови губами. — Мама… вы… — и продолжить просьбу шёпота не хватает: «Не плачьте», — но она понимает. Прижала его безвольную ладонь к мокрому лицу, отчаянно сжимая пальцы.

Пить. Как же хочется пить. И чтобы эта пытка закончилась. Сколько можно бороться? Ещё? Сколько? Сухой ковыль и серый песок среди бежевых то ли камней, то ли дюн. Наш песок — жёлтый… Ни воды, ни деревьев, редкая жёсткая трава — сильная. Она здесь выживает. И он выживет, наверное. Опять. А так бы хотелось, чтобы нет.

Он запомнил это до тошноты омерзительное, грязное лицо. Почти желтые, с красными прожилками белки глаз. И жёлтые же длинные зубы. И ухмылку, такую нечеловеческую, звериную, медленно равнодушную. Как он нехотя вскидывал на плечо приклад, мерно целился, а потом, долго глядя в глаза, вот так улыбался. И он не смог. Ничего не смог. Как ни старался развернуть, сдвинуть полотно времени, перекроить свершившееся. После каждого попавшего в цель выстрела. Жёлтому было всё равно. Словно их в ущелье было только двое. Он смотрел точно на него. Убивал именно его. А попав, исчез, рассыпался песком по камням.

— Я не знаю, куда он делся, отец. Но уверен, охота именно за нами. Он точно знал, что делает. Миссия на юг больше не состоится. Апелийцы закрыли проход, и прямой границы с Интой мы больше не имеем. Мне жаль. — Александр в отчаянии прикрыл глаза и осторожно и медленно втянул воздух. — Когда ты почувствовал удар?

— Почти два месяца.

— Как раз тогда и было…

— Значит, они, кто бы это ни был, пытаются прервать линию и физически, и параллельно стереть наш резерв. Подобрались очень близко. А значит, государь под угрозой.

— Я должен был… — от сковавшей тревоги дышать было совсем невозможно, — хотя бы тебя… — Кашель душил, пронзительной болью издирая грудину.

— Не надо, — старый граф сдержанно остановил сына. — Замок я как смог укрыл. Теперь надо думать о здоровье. Только о здоровье, Апекс! — повторил умоляюще, с жаром.

Молодой граф промолчал. Мучительно, отчаянно стремясь самое страшное исправить.

— Не трать сил, прошу, — шептал отец. Поправишься, и тогда сделаем это вместе. Но только тогда.

Смолчал снова. Им уже не перевернуть столько дней. Даже вместе.

Дверь тихо отворилась, и в комнату спиной, чуть склонившись, сиделка вволокла многоярусный столик Тот звенел баночками, и воздух наполнился крепким ароматом микстур. Алекс поморщился и, сжав зубы, отвернулся к окну.

— Отдыхай, — еле слышно промолвил отец. Кончиками пальцев тронул руку.

Сиделка сначала робела. Ему, казалось, даже не дышала в углу у двери. А потом вдруг, шумно вздохнув, решительно двинула нелепую звенящую этажерку к нему. Сжал зубы, притворился спящим. И всё-таки вздрогнул, когда услышал рядом неожиданно ровное и строгое:

— Александр Николаевич! Время ваших инъекций. Обнажите ваш графский зад, будьте добры.

Едва не подскочил на кровати. Сдержался. Да и не смог бы он ещё. Ожидал увидеть кого угодно: сухую длинную медсестру, уездного доктора возраста хорошо умудрённого, да даже Кати Самовар, что всю его сознательную жизнь принимала телят у всего поместья. Но только не эту маленькую девчушку, что, выпрямившись в струну, стояла, загораживая свет, с ним рядом.

— Если вы не в состоянии перевернуться, скажите, я поверну вас сама, — густым взрослым голосом сказала эта… совсем ещё дитя?

— Кто вы? — Алекс закашлялся, попытался сдержаться и зашёлся кашлем совсем невыносимо сильным.

— Мы будем делать гимнастику, чтобы очистить дыхательные пути и выгнать из лёгких…

— Отвечайте, — сдавленно и строго перебил зазнайку.

— Ваша сиделка, — после паузы сказала сквозь зубы.

— А-а… Надо же… — потянул ворчливо и зло. — Значит, измываться надо мной не входит в ваши обязанности. Уйдите.

— Я, кроме прочего, дипломированный врач, ваше сиятельство, — произнесла холодно и непростительно высокомерно. — И в мои обязанности входит уход за вами, а также облегчение ваших страданий.

Александр сдавленно засмеялся. Сначала неуверенно, а потом громче и громче. И снова зашёлся надсадным кашлем.

— Да перевернитесь же вы, наконец! Иначе всажу укол вам прямо в ногу, и вы неделю ходить не сможете!

— И что с того? — спросил, утирая выступившие слёзы. — Я не встаю уже… Сколько?

— Две недели. — Она вдруг отвела глаза, живо отвернулась. И, ему показалось, чуть-чуть покраснела.

— Ясно, — прищурился мрачно. Он это исправит. Непременно исправит и это. Две недели. Что ж, будем знакомы.

— Как твоё имя? — не слишком вежливо. Но с её стороны тоже. Нагло. О чём думал отец? А матушка?

Ответила не сразу, набирая в странную колбу горько пахнущую жидкость:

— Александра, — и воспользовалась замешательством, подсунула колено под его бок, рывком повернула на живот. Он не успел ещё даже выпрямиться, когда резкая боль рванула ягодицу и так же скоро отпустила. — Простите меня, Александр Николаевич, — девушка, вдруг неожиданно извиняясь, смягчилась. И голос оказался совсем не скрипучим, бьющим по голени поленом, — по-другому никак нельзя. Иначе бы вы не согласились, — и трогательно заулыбалась.

Он был красен, как Домович в весенний праздник.

— Пригласите отца, — прошипел, сощурив глаза, — немедленно, — мучительно смежил веки, не желая её больше видеть.

— Сию минуту, ваше сиятельство, — сухо откликнулась выскочка и неслышно удалилась.

Это что, издевательство такое? Но за что? Ещё и это?

Отец неслышно проскользнул в дверь, остановился у кровати:

— Она лучшая в уезде, Алекс. И все новаторские приёмы ей знакомы. Ты жив сейчас только… благодаря ей.

— Премерзко, — процедил сквозь зубы и открыл наконец глаза.

— Совсем нет. Мы с матерью так не думаем. И император… он присылал своего медика. Сначала был именно он. Но тебе стало хуже. Алекс, — взмолился неожиданно старый граф, — прошу, не прогоняй девочку. Она вот-вот поставит тебя на ноги.

— Чем же тогда она занималась целую неделю? — выпалил тихо и зло и снова зашёлся сухим, сдавленным кашлем.

— Спасала тебя, сынок — Николай Александрович устало опустился на краешек кровати, поник плечами и голосом. — Не дайте, боги, пережить такое снова, — мазнул невидящим взглядом по окну', - какая горькая несправедливость. Не понимаю. Никогда не мог этого понять, почему мы можем сделать это для кого угодно, для целой империи. Да что там, для целого мира! И не можем для нашей семьи! Ты думал об этом, Апекс? — взглянул на сына совершенно безумными глазами.

— Разумеется, думал, — глухо ответил младший Сневерг. Горько и неожиданно легко рассмеялся, — Чтобы не ввести во искушение, батюшка. Чтобы не меняли снова и снова, себе лишь в угоду.

— Но разве бы ты смог? Смог бы думать только о себе, своих прихотях, желаниях, когда мир на пороге войны, когда гибнут лучшие? — Отец смотрел на сына, не веря.

— Не знаю, отец. Мы ведь никогда не пробовали, — попытался коротко пожать плечами, но снова закашлялся. — А может, если бы у нас была эта возможность, может, мы и не смогли бы устоять.

— Неправда, сын. Это не про нас. И ты это знаешь! — откликнулся яростно и потрясённо.

— Но сейчас ты готов пожертвовать всем за одну лишь возможность меня исцелить, отец! Это ли не искушение? — и добавил равнодушно: — Это ли не проверка…

Николай отшатнулся, вспыхнул взглядом и снова поник. Плечи опять опустились. Закрыл медленно глаза.

— Прав ты, Саша. Прав, — поднялся тяжело. — Об одном прошу, — задержался перед дверью, — не прогоняй девочку. Ещё хотя бы месяц.

— Она тыкает иголками мне в зад и требует, чтобы я перед ней оголился! Совершенно при этом не смущаясь, отец!

— Она врач, Алекс. И свое дело отлично знает, поверь!

Младший Сневерг демонстративно закатил глаза и сполз пониже с подушек, но тут же зашёлся раздирающим кашлем снова. Сидя не так тяжело дышать. Всё-таки лёжа гораздо хуже, поёрзал чуть-чуть, ища положение. Рана болела заметно меньше и страшно чесалась. Повязка на ней теперь стала тоньше. Надо бы посмотреть, что там. Но сил ни встать, ни сесть давно не было, и Алекс на минуту прикрыл глаза, слыша приглушённо тихий скрип двери. Наверное, отвратительная выскочка всё же вернулась.

Между ними установилось шаткое, но уверенное равновесие. Они не разговаривали. Вообще. И после той её пламенной речи про его графский тыл и ему, и ей, казалось, это было затруднительным и неприятным. Она меняла повязки — он молча поднимал попеременно руки. Она делала какие-то странные манипуляции пальцами, причиняя невыразимую, до темноты в глазах, боль — он терпел, стиснув зубы. Она всё так же, без слов, показывала, как дышать, и он, сам не зная почему, в бешенстве повторял за ней снова и снова. В конце концов, после этих её смешных упражнений хоть ненадолго, но неизменно становилось лучше.

Она приносила еду, следила, чтобы он ел точно то и столько, сколько, по её мнению, это было необходимо, упрямо и зло всовывая ложку ему в руку. И когда он не соглашался, сопела сердито. Однажды не сладила с возмущением и вывалила рагу из индейки, ещё тёплое, ему точно на грудь и так же, молча сопя, умчалась прочь. Мясо пахло зеленью и сливками, сумасшедше дразнясь. Он и упрямился, только чтоб позлить девчонку, мечтая, наконец, остаться в одиночестве. Даже не рассердился. Слизнул с руки нежный, пряный сливочный соус, улыбнулся. Индейка была как раз тем, что ему хотелось.

Алекс не запомнил день, когда вдруг заметил. И не удивился совсем. Просто всё стало вдруг на свои места. Только чуть видно, еле уловимо, успешно скрытое одеждой, топорщилось над правой лопаткой ненужное. Но открытие его странно неожиданно взволновало.

Александра была горбата.

— Поэтому ты стала врачом?

— Да, — ответила просто, ничуть не смутившись. И сразу же покачала головой: — Но это неизлечимо. Пока, — добавила уверенно вдруг. И упрямо.

* * *

Бледный и удивительно тихий шеф был пугающе мил. Встретил нас с Бобби и молча уставился в окно.

— Чет, — оператор остановил мои возмущения жестом спустя пару минут неопределенности, — будь добр, скажи, какого дрэка ты вытащил нас из дома в такую рань? Наша оперативка сегодня только вечером, и после вчерашнего…

Шеф нервно кивнул.

— После вчерашнего… — повторил тихо. Перевернул пару раз ручку в руках и постучал по столу сначала одной её стороной, а после — другой, ужасно меня раздражая. То ли дело было в недосыпе, то ли в переживаниях за Дилла, то л и в моих размышлениях о возможном нашем сливе — не знаю. Но видеть его, чистенького, со свежей небрежной укладкой — обновил-таки тон позавчера, несомненно, видеть этого надушенного кабинетного медиараса, хоть и помятого, не было никаких сил совершенно. Что ещё ты придумаешь для нас, Чесни? — Поздравляю, друзья. — Шеф неожиданно обворожительно улыбнулся, чтобы торжественно и гадко продолжить: — С прошлой ночи вы являетесь достоянием Союза. С удовольствием выражаю вам свою признательность и восхищение слаженными и профессиональными действиями от лица своего и руководства канала…

Я не выдержала первой:

— Ты издеваешься, Чет? Хватит с нас и вчерашнего. Дай нам просто поспать! Ты за этим вызвал нас спустя четыре часа после такой командировки? Мы только от Дилла ушли в шестом часу!

— И уведомляю, что с сегодняшнего дня ваши планы будут существенно пересмотрены, — не меняя ни тона, ни выражения лица, продолжал наш начальник, — а также…

— Чет, Каррия ведь не шутит. — Бобби поднялся и протянул мне руку. — Всё это можно было сказать по телефону. И до обеда это точно бы дотерпело. — У Бобби покраснела шея. Злится. Даже бесится. Уж я-то знаю наверняка.

— А также вы освобождаетесь от всех текущих проектов, вплоть до утверждения нового бюджета, если вам любопытны временные рамки.

Мы с Бобби переглянулись. Когда бросила в сердцах в самолёте что-то про год каторги в студии, я искренне верила, что всё обойдётся. Или наш красавчик собирается нас уволить? Да ладно, быть не может.

— Что-то ещё? Такое же важное? — Роберт подталкивал меня к выходу.

— Есть одно. — Шеф выдержал паузу. Тонкие пальцы с безупречным маникюром неспешно и красиво расстегнули светлый пиджак. — Через десять дней во дворце Свободы Рэй Рэман примет вас троих в числе других представленных к правительственным наградам граждан.

Полный бред. Это-то что за дохлый дрэкран? Кисло взглянула на Бобби, парень выглядел совершенно так же.

— Мы, пожалуй, пойдём, Чет. Я посплю у Люси. Разбуди меня перед совещанием, — махнула криво рукой.

— Может, скажете, наконец, какого дрэка вы там натворили?! — вдруг заорал Чет, с размаху бросив ручку на стол. Та ударилась о каменное пресс-папье и сильно погнулась, теперь истекая чернилами. Нам конец. — Какого сивого дрэкрана мне среди ночи звонят из приёмной Рэмана с распоряжением пылинки с вас, идиотов, сдувать?

— И это ты называешь «сдувать пылинки»? Пойду найду всё-таки Люси. Она расскажет тебе, как обращаются с пылью, — пробормотала, прячась потихоньку за Бобби. Тот покраснел окончательно и скрипнул зубами.

— Кстати, об идиотах…

— Пойдём лучше, Бобби, — кивнула серьёзно. — Иначе мне придёт в голову выяснять подробности нашей командировки прямо сейчас, и мы оба лишимся работы.

— Я согласился с БэБоссом, когда он настоял отозвать вас и сделать лицом канала на этот год, но Рэман! При чём тут Рэман?!

— Думаю, при том же. — Бобби пристально смотрел мне в глаза. — Идём, Карри.

— У вас три дня выходных, — бросил Мет неожиданно и мрачно. Злорадно добавил: — За свой счёт. Приведите себя в порядок, — потряс брезгливо пальцами, омерзительно заулыбался.

— Мне в отличие от тебя для этого достаточно только принять душ, — оскалился ему в ответ оператор, пропуская меня вперёд.

— Дрэк меня раздери. Карри, что это сейчас было?

— Понятия не имею, заяц. Если я сейчас не посплю, я сдохну.

Бобби привычно быстро потёр мне мочки ушей, внимательно заглянул в глаза, убеждаясь:

— Действительно, выглядишь так себе. Сбегать тебе за кофе?

Я в ужасе отшатнулась. Только не кофе. Никакого кофе.

— Нет, Бобби. Спасибо, дружище. Я всё-таки к Люси. Там, между швабрами, привычней. Отосплюсь и подумаю, что там у БэБосса.

— Мышка, нас отпустили домой, мы вполне можем отдохнуть и там, — заулыбался мой друг.

— Уверен? — Бобби добродушно кивнул, а я вот ожидала непременную гадость. Внеплановый и очень срочный сюжет с южной границы сейчас выглядел бы правдоподобным, или отчёт по бюджету поездки, или немедленный вызов на ковёр к Большому руководству.

Но ничего этого не случилось. Ни в такси. Ни после него. И два дня я просто честно проспала. И даже следующим днём, когда мы были в обычной уже больничной палате у Диллана, куда его перевели прошлым вечером, ничего не произошло. Наш парень туго шёл на поправку, хоть и наблюдали за ним, как выяснилось, самые лучшие специалисты Союза. Конечно, раз Рэман делает нас лицом пиар-компании. Гадко.

Но зато в эти три дня нам честно дали отдохнуть — и никто не побеспокоил. Не попросил автограф. Не позвонил, не прислал сообщения. И даже не поинтересовался самочувствием. Никто. Ждала ли я этого? Конечно же, нет. Да и кто смотрит новости? А Мэрин считает, что, если я не звоню, так, значит, у меня всё в порядке. К чему расстраивать единственную сестру? Вдруг ей наконец-то нельзя волноваться? И надо всё-таки позвонить ей самой, кстати. Просто послушать голос, просто узнать, как там Роб. Наверное, я соскучилась. Почему бы и нет?

Я оглянулась, ища поддержки и уверенности в чужих глазах. Мучительно хмурый Дилл, мрачно напряженный Бобби. Ни одного насмешливого живого взгляда. И все глаза вокруг — не те. И только дурно пахнущий лекарствами, холодный и колючий сквозняк заставлял ёжиться и натужно улыбаться.

— Заскочим к тебе завтра? — Надеюсь, мой голос звучал ободряюще.

— Не думаю, что это так уж мне нужно, — поморщился заметно осунувшийся Дилл.

— Ясно, я позвоню, когда будем выезжать, — чмокнула парня в щёку и погладила по руке. — Не вздумай притвориться спящим.

— Для тебя даже общий наркоз не преграда, — осторожно хмыкнув, попробовал приподняться Дилл.

— До завтра, красавчик. И закажи себе смокинг на будущий уик-энд, будь добр.

— А вот этого делать совершенно не стоит. — Бобби плотно прикрыл окно. — Штатив в бабочке Рэман вряд ли оценит. А наесть массу за неделю и научиться ходить наш дохлый мосол вряд ли сумеет. Идём, мышонок. Эта барокамера культивирует во мне множество фобий.

— Бойся, — вредно сощурился наш бледнолицый Дилл, — в следующий раз трижды подумаешь, как тормозить с отцепкой!

— Это был форс-мажор! — тряхнул обиженно кудряшками Бобби.

— Вы ещё самокаты свои друг другу припомните! Мальчишки… — Я закатила глаза и двинулась прочь из царства белых халатов и капельниц. А вот мототехника моих ребят сильно меня беспокоила. Ломались они, парни, нечасто, но крепко помятые и поцарапанные со своего непролазного трека возвращались всё время. Будто между командировками им нечем было дышать от спокойствия и унынья. И я, как наседка-рекордистка, непременно зудела после каждого возвращения домой: сидите тихо, берегите конечности, питайтесь соразмерно. А спустя половину суток искала доктора, грузовик и работающую пиццерию. Ненавижу кроссовые мотоциклы. Больше их я ненавижу только больницы.

Ветер плюнул холодным дождём мне в лицо. Не снег. Здесь уже давно его не осталось. И скоро зацветут эфемеры…

О чём бы ещё подумать, таком же безопасном?

— Бобби, отведи меня пообедать, — попросила зачем-то. Мой оператор, кажется, споткнулся, откликнулся сразу:

— Конечно. Куда бы ты хотела?

— Не имеет значения. Я просто хочу есть.

— Я отказался участвовать в новом проекте. — Бобби опустил глаза и со скрежетом раскроил отбивную.

— Я тоже. — Рассеянно ковыряя салат, я откинулась на белую спинку диванчика.

Роберт проглотил кусок, не жуя.

— Правда? Действительно? Мышка, ты с нами?

— Хотели сделать девочку для битья из меня одной? — усмехнулась — по правде говоря, я даже не обижалась. Мы отказались синхронно. Не договариваясь. Все трое. И в голову не могло прийти, что кто-то поступит иначе.

— Орал?

— Угу. — Салат был совершенно безвкусным. А вот света в маленьком помещении ресторанчика явно не хватало. Сильно пахло базиликом и грибным супом. — Как обычно, брызгал слюной и отвратно матерился.

Бобби сжал кулак и спрятал его на колене, заметив мой взгляд.

— Жаль, меня не было рядом. Прости, — сказал глухо.

— Он выставил тебя за дверь. Как бы ты смог? — криво улыбнулась снова.

— Ну раз нас уволили, тогда конец переживаниям. Не беспокойся, без работы не останемся.

— А нас не уволили, — отщипнула кусочек чапати. Солёная. — Просто будут некоторые проблемы с вознаграждением. И только.

— Ну да. А наши сюжеты? Он же снял нас со всех. Ни один не оставил! Тряс перед носом штрафами, если я не пойду в студийный эфир. Да кто ж там подвинется? Глупость какая-то…

— А вот это печально. Только Бораг не потерпит нас в офисе, не волнуйся. Он будет не он, если лазейку себе не оставит, — улыбнулась злорадно. — Его зарплата от этого страдает не меньше. Да он скорее в рабство нас продать договорится, чем по студиям раскидает.

Бобби вдруг весело подмигнул мне.

— А что, в этот раз ведь чудом обошлось, да, мышка? — И глаза его лихорадочно заблестели.

Чапати кончилась.

— Это тоже зависимость, Бобби, и ты знаешь, что я её не разделяю, — прищурилась недобро и отряхнула пальцы от крошек.

— Ещё как разделяешь! — наклонился ко мне, почти близко. — Ещё как!

— Отстань, Бобби. — Я наконец-то сладила с пластмассовым салатом и отодвинула от себя тарелку.

— У тебя что-то болит? — тихо спросил наш кудрявый красавчик.

— С чего ты взял? — Бок болел просто ужасно.

— Ты совсем перестала улыбаться, Карри.

Тут же улыбнулась ему искренне и благодарно.

— Разве?

— С тех пор как вернулась.

— Просто виделись мало, — растягивала губы всё шире. Неужели я настолько очевидна? Печально. Посмотрела ему прямо в глаза. — Обычный фудкорт меня устроил бы не меньше, Роберт. Но спасибо, здесь очень мило.

— Тебе не понравилась еда? — расстроился мой безбашенный оператор.

— Вовсе нет, просто… Боюсь, мне следует заняться мозгами.

— Очень нервная почва? Что, опять? Как после Лакры?

— Думаю, именно так.

— Тебе надо в отпуск — Бобби уверенно мотнул кудрявой до невозможности головой.

— Я и так. Уже побывала, — поднялась осторожно. — И дважды там чуть не сдохла.

— Никуда не отпущу тебя больше одну.

Проскользнула перед ним в дверь:

— Рядом с вами в тысячу раз опасней. Не провожай. И до утра, Бобби.

— Выспись, и мозг снова примет форму головы. Я проверял.

Если бы всё было так просто…

— Не хотела бы я, чтобы мой мозг принял форму твоего отбитого черепа, — поцеловала его коротко в щёку, открывая дверцу такси. — Набери меня утром.

Как и следовало ожидать, Чет собирался отправить нас на приём с нагрузкой. Отснять сюжет о награждении почётных и отличившихся вроде нас граждан государства шеф планировал обязать нас самих, чтобы не заморачиваться с аккредитацией. К счастью, неожиданное распоряжение от БэБосса решило для нас эту проблему, и теперь мы были со специальной, проверенной съёмочной группой, которая обычно работала в парламенте и на переговорах. Хоть это и не исключило кратковременного общения со службой безопасности Рэмана. Но и к этому мы были привычны. К тому же в моём легко и почти откровенно скрывающем меня туалете спрятать хоть что-то, по моему дилетантскому мнению, было совершенно нельзя.

Праздник объединения Союза — главный государственный — всегда включал в себя сразу много торжеств и разноплановых мероприятий. Открытие эпических строительных объектов: плотин, электростанций, нефтепроводов. Презентации новейшего вооружения. Раздаривание и перераспределение земель и налоговых льгот. И завершалось всё торжественным приёмом во Дворце Свободы — основной резиденции главы Союзных Земель Рэя Рэмана. Мы попадали именно на него. Удивительным образом вклиниваясь в чужую, светскую толпу элиты, избранной политикой и бизнесом.

Жемчужно-серое, плотного шёлка платье легко и приятно ласкало щиколотки подолом. Мерцающий ремешок, в тон маленькому клатчу, перехватывал талию, делая мой туалет не таким формальным, — неофициальная часть была обед-буфетом.

Бобби, сияя белой рубашкой с тонким белым же галстуком, коротко тряхнул кудрявой головой, глотнул и привычно нахмурился:

— Если что, на таких каблучищах удирать будет крайне неловко.

— Откуда это ты собрался уносить ноги? — спросила, разглядывая его новые кроссовки. Это было совершенно не дело, и я серьёзно опасалась, что нас могут выставить за зверски попранный шуз-код.

— От маньяков. — Бобби прочистил горло. — Вряд ли я справлюсь больше чем с десятью.

— Бобби. Мы идём в президентский дворец, — напомнила сурово. — Оставь свой ёрш дома. Иначе я никуда не пойду.

— Ты выглядишь сказочно, Карри. — И я живо обернулась. Сзади, нетвёрдо опираясь на трость, стоял симпатяга Дилл в сногсшибательном костюме. Бросилась обнять, но вовремя остановилась.

— Как ты? — проглотила радостные слёзы.

— Живой, — беспечно отмахнулся один из моих любимых мальчишек. Жутко бледный, хорошо продырявленный и заштопанный. — Идёмте, сегодня опоздать будет стыдно.

Странно взрослый Дилл. Мрачный и грозный Бобби. И я всё равно была счастлива. Живой. Он, слава богу, живой… Мир по-прежнему был почти на своём месте. И я готова сделать всё, чтобы сохранить этот хрупкий баланс.

Мне плевать, что за игру затеял Бораг. Я в этом участвовать не собираюсь. Работа будет. Пусть другая, но она будет всегда. Как и мальчишки. И Мэрин. А больше мне ничего и не надо. Да. Этого мне точно хватит.

Распахнула дверцу такси. Шагнула взволнованно на воздух и замерла на мгновение. Дворец Свободы сверкал на солнце пиритовой крошкой в белом матовом камне. Он был ослепителен и прекрасен. Лёгок и прост. Много воздуха, живого пространства и минимум внутреннего убранства. Все приёмы и торжества государства неизменно проходили здесь. Дворец был удобен как для организации мероприятий, так и для охраны. И провести этот вечер нам предстояло именно здесь.

Что ж, развлечься нам точно не помешает. Я с сомнением взглянула на Дилла, но парень упрямо хромал вперёд. Вот и отлично. Я была ему бесконечно рада.

Перед выходом в большой зал нас остановил человек в форме дворцовой обслуги, молча поклонился и попросил Роберта следовать за ним. Вернулся оператор в новых узких лаковых туфлях. Диллан хватал ртом воздух, с мучительной гримасой беззвучно сотрясаясь от смеха.

— У них там… — Бобби нетвёрдо и потрясённо махнул в сторону.

— Для таких, как ты, гениев, я поняла, — смеясь, ухватила Дилла за локоть. Так будет надёжней.

Торжественная часть закончилась слаженно и быстро. Наверное, потому что к каждой группе был приставлен распорядитель, точно командующий, что и кому сейчас нужно делать. Определённо подготовка к этому приёму идёт целый год, никаких сомнений. Диллан покинул нас сразу же, как только Рэй закончил свою речь и поздравил камеры с праздником и уже в свободном от прямого эфира режиме пригласил присутствующих к неофициальной части. Всеобщее движение спустя некоторое время схлынуло, толпа распределила себя по двум залам удивительно слаженно сама. Или, быть может, этим опять руководил невидимый режиссер. Мы с Бобби остались на месте.

И было совершенно непонятно, зачем я обернулась.

Просто потому что нервничала? Просто потому что много взволнованных, хоть и тщательно это скрывающих, людей вокруг? Тех, кто снисходительно смотрит свысока, старательно пряча за маской самоуверенности панику и совершеннейший ужас. Тех, кто попал сюда по воле удивительных стечений обстоятельств.

А кто принимает решения о том, кто действительно будет выбран? Каждый год их десять — счастливчиков или обречённых в будущем на забвение? Десять лауреатов, получивших признание, достигших своего потолка, или тех, кто завтра пригубит из чаши яда, зависти и лести.

Зачем мне, простому корреспонденту, это нелепое торжество? Где все слишком волнуются и стараются выглядеть кем-то, кем они не являются. Потому что тех, кто действительно заслужил, — четверо, их видно. Их взгляд уверенный или возбуждённый — он смотрит внутрь, не стараясь убедить, что здесь не напрасно. А остальные — тут зря. Те несут самомнение точно перед собой, опираясь на него, будто на ходунки, и улыбаются самодовольно. И что здесь делаю я? Я чувствую себя среди всех них бесконечно нелепо. И держатся естественно и аутентично тут только двое — Рэман и королева. Даже принц Трейвинг, высочайший муж Её Величества, с его опытом, положением и возрастом, и тот ведёт себя чересчур подобострастно. Печальное зрелище.

Задумалась я чересчур крепко — вот почему и обернулась. Только зачем? Зачем…

Сильно дрогнула, сжимая бокал, рука. Шампанское плеснуло вбок и почти незаметно брызнуло Бобби на приёмный союзный ботинок. Отвернулась, рывком выпила потерявший вдруг вкус напиток Улыбаясь, протянула другу опустевший бокал.

— Принести тебе ещё?

— Нет, просто хочу освободить руки, — вцепилась нервно в клатч и взяла оператора под руку — тот поставил фужеры на поднос официанту. Только не смотри в сторону двери, Бобби. Только не смотри…

— Ты разве замёрзла? — Бобби с сомнением чуть отстранился и тут же сжал мои плечи. — Дрожишь. Хочешь, уйдём отсюда? Мы ведь уже можем уйти?

— Я понятия не имею. По диагонали протокол читала, — это было совершенной неправдой. Я знала отлично и порядок, и правила, и что уйти до того, как почётные гости покинут зал, мы не можем. Вот только сейчас голова моя была абсолютно пуста. До немоты. До дезориентации. А в висках пульсировало, громко билось только одно:

«Грэм».

Что ты делаешь здесь? Ясно, конечно, что. Государственные приёмы он игнорировать не вправе. Особенно теперь, когда он почти герой. Хоть об этом почему-то молчат. Совсем. Даже в нашей ленте ни строчки. Даже в той, что не для всех. Я смотрела. Случайно.

И он не в форме. Значит, приглашён не как представитель правительства, а как аристократ. Дрэк!

Он казался чуть тоньше в этом чёрном. Выше. Ярче. Серая, не белая, жилетка в тон глазам — о да, кажется, мы оба презираем протоколы, — ослепительная рубашка и безупречный фрак. Всех мужчин вокруг просто выключили. Потому что мужчина только что появился. Большой. Свежий. Чуть сумрачный. Сногсшибательный. Безнадёжно неотразимый. Решительным, твёрдым шагом направился к тандему королева — Рэман. Поприветствовал и встал по правую руку, коротко с ними переговариваясь.

За что мне это? И как вести себя, если подойдёт? И да, дрэк его побери! Как пережить, если подходить не станет? Осторожно, чтобы не заметил Бобби, втянула носом воздух и увидела, как все головы в зале обернулись в одну сторону. Мысленно застонала и посмотрела туда же.

Она была прекрасна. Очаровательна. И великолепна. Икона стиля целого поколения. Лицо всех аристократических домов Союза. Её улыбкой прикрывались дряхлеющие вдовы и жёны лордов, дипломатов и атташе. Ею оправдывали чудовищный, несоразмерный в нынешних условиях бюджет королевской семьи. И именно её хрупкие плечи смогли поднять масштабную кампанию по борьбе родителей с произволом органов опеки. Да. Вот она была бы достойна награды тоже. Брюнетка. Нежная. Высокая. Льдистая. Как зима. Красавица.

Легко впорхнула в зал, чуть задержавшись у входа. И когда все взгляды были полностью её, решительно шагнула дальше, слепя улыбкою гораздо ярче ожерелья.

Элизабет Адолирская была несравненна. Подплыла к Её Величеству, склонилась в изящном поклоне, подала для поцелуя руку Рэману и, почти не дожидаясь, когда тот отпустит, пожалуй, слишком торопливо отняла.

Повернулась чуть быстрее, чем позволяли приличия, и глаза её в этот миг слишком ярко сияли.

Похоже, суперспособности не так уж недоступны. Было бы желание.

— Грэм! — услышала я даже за сдержанным шумом зала.

— Смотри-ка, Лизи напала на твоего Лэррингтона, — злорадно усмехнулся Бобби.

Я выдернула у него руку.

— Роберт, — сказала только и отвернулась. И добавила зачем-то: — Элизабет достойная спутница для герцога Дакейти, — повернулась к нему, заглянула в смеющиеся глаза: — А ты придержи язык, иначе шутка министра связи о том, что журналистам следует носить длинные юбки и короткие языки, рискует оказаться действительной строкой в новом законопроекте.

Обнял меня за талию и прижал к своему боку.

— Просто скажи, когда захочешь уйти, — шепнул близко в ухо.

Не надо, Бобби.

— Я хочу уйти. — Думала, он не расслышит.

Парень осторожно взял меня за руку и, медленно двигаясь вдоль стены, вывел из зала. Мы миновали еще один, заполненный гостями. В середине третьего нас догнал человек, назвать которого дворецким язык не повернулся бы. Я не знала, кто он. Коротко поклонился и произнёс:

— Госпожа Огнец, господин Рэман просит вас задержаться.

Бобби нахмурился и напрягся.

— Поясните ситуацию, пожалуйста. Разве мы нарушаем протокол? — Прекрасно знала, что нарушаем.

Мужчина ответил всё так же спокойно, не меняя выражения лица:

— Вы приглашены присутствовать на закрытом заседании, — и добавил, посмотрев мне точно в глаза. — Вы не можете отказаться, — перевёл взгляд на Бобби, учтиво поклонился. — Господин Слай может покинуть приём, когда ему это будет угодно. Я провожу леди в отведённые ей покои, если она устала, — и опять повернулся ко мне. — Приём продлится ещё два часа. И вы сможете отдохнуть до совета.

— Могу ли я попросить моего спутника сопровождать меня?

— Боюсь, это невозможно. — Человек в белых перчатках опять вежливо склонил голову и я с трудом удержалась, чтобы сильно не зажмуриться. Пусть всё это исчезнет, пропадёт и я окажусь внезапным образом дома.

Бобби смотрел на меня, ожидая моего решения.

А что тут решать? Глава Союза — не Чесни, ему огрызнуться в лицо даже через посыльного не посмеешь.

— Иди домой, Бобби, — ласково тронула его плечо. — Я позвоню тебе непременно и обязательно сообщу, что со мной всё в порядке. Ещё сегодня. Обещаю. — Дворецкий, или кто он там, чуть заметно одобрительно кивнул. Снова коснулась пальцами напряжённой руки друга, безмерно благодарная за абсолютно безумный порыв. Тут кругом охрана. Даже там, где мы не увидим. И ты не сможешь увести меня, дурачок. — Здесь я в безопасности, Бобби, — успокаивающе улыбнулась. — Здесь точно не стреляют, — добавила, очень на это надеясь.

Бобби хмыкнул, чуть наклонился и поцеловал в висок.

— До завтра, — бросил нервно, стремительно двинулся прочь.

— Следуйте за мной, госпожа Огнец, — будто ничего из ряда вон выходящего не происходит, невозмутимо поклонился распорядитель, или как его там.

— Надеюсь, это не займёт много времени? — поинтересовалась холодно.

— Этот вопрос не в моей компетенции, миледи, — подчёркнуто вежливо откликнулся посланец, указывая мне рукой в белой перчатке на тёмного дерева дверь. Мы были в длинном солнечном коридоре. Чуть впереди виднелись оранжевые пятна вечернего света. Кажется, там окна. Скорее всего, это было гостевое крыло. Что ж. Я вовсе не против отдохнуть. Только вот интерес Рэмана меня не просто смущал — вызывал панику. Глубокую. Тотальную, ничего не понимающую панику. Ситуацией я не владела. И тревожное чувство, будто меня загоняют в ловушку, не отпускало — пульсировало, отдавалось глухой дробью в позвонках.

Вошла в апартаменты. Президентский люкс. Никак не меньше. Только что срезанные цветы на столе. И чашка… Нет, это совершенная глупость. Как я могла подумать?! Чашка только что сваренного кофе рядом с нежными, почти белыми розами.

Вот только я больше не пью кофе. Совсем.

Это просто кофе. Обычная вежливость, Карри.

Рэману могло показаться хорошей идеей использовать меня как лицо его новой кампании. Или он хочет убедиться, что нас не перекупили сепаратисты и оппозиция для антипиара. «Но зачем нужна личная встреча? — вышагивала по комнате, мучительно соображая. — Я обычный обозреватель. Таких, как я, сотни. И многие куда интереснее, харизматичнее. И точно уж лицом кампании меня, бледную немочь, брать совершенно не стоит».

Всё-таки взяла в руки чашку и подошла к окну. Медленно вдохнула густой горький запах. О да. Чуть качнула рукой, меняя рисунок крема. Сделала пробный глоток, ухмыльнулась. Нет. Конечно же, нет.

«Вот и ответ тебе, Карри. Ты здесь совершенно не поэтому. И там Элизабет Великолепная».

Не дело обижать хорошего человека, одёрнула сама себя. И глотнула псевдокофе опять.

У тебя не было шансов сразу. И ты знала об этом. Не о чем сожалеть. И чего покрепче сейчас было бы кстати.

«Угу, — похвалила себя тут же, — напиться перед совещанием с Рэманом. А что? Просплю всё, и он передумает со мной связываться. Бред. Карри, у тебя истерический бред».

И этот невозможный, совсем чужой… незнакомец… Зачем я здесь? Мне надо выпить. Выпила до конца недокофе…

Задыхаюсь. И хочется сбежать. Да хоть просто двигаться. Неважно куда. Просто идти. Там, в коридоре, где окна, наверное, есть дверь. А за окнами — воздух. И, может, он свободен от мыслей.

И меня неделю назад чуть не убили. Остановилась вдруг. Приложила руку к нижнему ребру. Болело уже куда меньше. Господи, да ведь это же всё было на самом деле! Сейчас я даже слышала в голове тот самый свист. И крик о том, как боевики меняют локацию и приказывают целиться в меня, как в маяк. И вспомнила равнодушное своё «Всё» и как я встаю с поднятыми руками, понимая — вот теперь действительно всё. Потому что Дилл, кажется, не дышит, и Бобби стоит рядом, чуть заметно сдвигаясь в мою сторону, готовый прикрыть собой. Глупый. Пуля пробивает навылет даже кирпич, не говоря уже о нас. От неё одной мы и умрём. Вместе.

Что ж, Бобби. Не этого ли ты хотел, мой надёжный напарник?

И сейчас, как тогда, слышала свист, потом грохот. И Бобби роняет меня на землю, вжимая тренированным телом в пыль. «Карри, — шепчет Бобби, — Карри!» Трогает взволнованно лицо и руки. И ослепляющая боль в боку. Свистит и шлёпает далеко. Люди кричат и поливают нашу сторону отрывистыми очередями. А потом всё смолкает. Бобби трясёт меня, и его лицо слишком близко — он почти касается моего губами. Отличное мгновение, чтобы потерять сознание. Но этого, к сожалению, не происходит. И Бобби замирает, поняв мой критический ступор. Ты чудо, мой мальчик. И я тебя недостойна.

Не достойна никого, кого бы я сама в действительности… что?

Невозможно здесь находиться. Одной. Невыносимо. Я неделю назад чуть не умерла. Это чудо, что там оказались войска. Войска… Там же были войска. Дрэк! Войска!

Страшно хочется к Мэрин. У тебя паническая атака, Карри. Всё точно так, как после Лакры. Держись…

Рванула на себя дверь, задыхаясь. Ты знаешь прекрасно, глупышка, что Охаш и Лакра тут совершенно ни при чём. И дело вовсе не в этом.

Тяжёлая створка распахнулась, и я снова оглохла…

Мужчина медленно поднял голову и так же медленно опустил руку, занесённую, чтобы постучать. Взглянул серьёзно и хмуро в глаза. Без тени улыбки. Шагнул мне навстречу, заставляя попятиться назад. Близко. Невыносимо близко. И вдруг сплёл свои ладони с моими.

— Плакала, — не спросил почти с укором.

Промолчала. Глупо дважды озвучивать очевидное.

— Из-за меня? — чуть громче и, кажется, грозно.

Криво почти усмехнулась. С минуту терзали, выкручивая пальцы друг друга, глядя, не отрываясь, глаза в глаза.

— Зря, — коснулся низким голосом тихо.

Конечно, зря. «Ни один мужчина в мире не стоит ни одной твоей слезинки» — так всегда говорила мама. Вот только мужчинам и слезам о том не было известно.

Этот мужчина не выдержал первым. Прижал к себе крепко, так что нечем, просто нечем стало дышать. Да мне сейчас и не нужно.

Это только в фильмах, когда встречаются после разлуки, все страстно и глубоко целуются, готовые немедленно к большему. А в жизни всё вовсе не так. Прижаться к груди, почувствовать, как постепенно сожмётся, окрепнет растворившаяся вроде в расстояниях нить. А была ли она? Знаю. Была. Прижаться щекой и слушать. Верить. Я вжалась в мужчину теснее сама, стремясь укутать его теплом окоченевшие плечи. Отогреть давно переставшее биться сердце. Хоть на мгновение. Чтоб теперь уже точно запомнить. А я ведь, оказывается, по нему скучала… Страшно, чудовищно скучала! И он пришёл сюда сам. Чтобы я держала рот на замке. Не иначе.

Наклонился к лицу, и я с удивлением отстранилась:

— Ты… не пьян, — пыталась оттолкнуть и удержать одновременно.

— А должен? — улыбнулся как… как Грэм.

— Но Элизабет…

— Моя кузина. По матери. Ты совсем не интересуешься светской хроникой, — засмеялся чуть слышно.

— Ненавижу светскую хронику.

— Придётся привыкать, — совершенно серьёзно сдвинул брови.

— Я совсем не об этом.

— Конечно, — шёпотом в волосы.

Всхлипнула сдавленно:

— Я так испугалась.

— Не нужно. Больше не нужно, — откликнулся глухо. И прошептал еле слышно: — Карри…

Жизнь всё равно не оставит мне шансов. Мне жаль.

— Мне жаль, — откликнулся эхом. И сжалось болезненно внутри. Ясно. Конечно. По-другому ведь и не бывает. Дёрнулась, пытаясь вырваться из надёжных, уверенных рук. Не пустил. Посмотрел удивлённо. Нахмурился. — Я не мог бы оказаться там быстрее.

— Быстрее? — высвободилась наконец. Ошарашенное понимание накрыло горячей волной. — Ты? — не позволю себе украдкой надежду.

Хмуро качнул головой, скользнул взглядом по дрожащим губам и потянул к себе за руку.

— Всё прошло. И, прошу тебя, пожалуйста, не надо заставлять меня переживать подобное снова. Это всё уже закончилось.

— Но ведь это неправда! — сказала неожиданно для самой себя.

— Неправда, — со вздохом согласился последний Дакейти. — Прости. — Пальцы скользнули по запястью. Осторожно и неизведанно, жарко коснулся ладони губами. — Ты позволишь? — почти улыбнулся.

— Что именно? — сейчас я хотела позволить ему всё. И не могла ничего.

Выпрямился. Блистательный мужчина прямо передо мной. В президентском дворце. Что делаю здесь я?

Склонил голову в красивом поклоне:

— Леди Сневерг, — сказал с непостижимой улыбкой, — могу я рассчитывать на вашу благосклонность?

— Ты с ума сошёл? — прошептала ошеломлённо.

— Это многое бы объяснило, — осторожно сжал мою ладонь, легко обхватил рукой талию, будто поддерживая, и вмиг посерьёзнел, — но нет, я в абсолютно здравом рассудке.

— Хочешь, чтобы я сопровождала тебя на приёме? — Шок, паника и ужас.

— Нет, — герцог Дакейти уверенно качнул головой. Посмотрел пристально в глаза так, что не отвести взгляда, не скрыться. — Я хочу, чтобы ты сопровождала меня отныне всегда. Леди Сневерг, вы станете моей женой?

— Что??? — спросила беззвучно одними губами, бледнея. Кажется, у меня в один миг испарились все кости.

— О времени помнишь? Его возмутительно мало, — не улыбнулся моему онемевшему лицу. — Самое время ответить «Да».

— Это… шутка? — Дрэк! Дрэк, дрэк! В голове защёлкало калейдоскопом мыслей: Элизабет — кузина, по ней отбой, хотя почему бы и нет? А жена юго-восточного принца — пловчиха, сейчас безродные в моде. Но здесь, в старых землях, традиции важнее. Причина в сказочном сексе? Не чересчур ли мера, чтобы сделать комплимент девушке? В его случае это по меньшей мере безрассудство, если не сказать глупость! Так в чём же дело? Думай, Каррия, думай!

— Боюсь, мне непростительно бросаться такими словами, — медленно поднёс мою руку к губам, не отводя взгляда. Да ты коварный тип! Слишком и чересчур умелый искуситель! Зачем же это тебе? А мне зачем? Чтобы медленно умирать?

— Наркотики? — спросила с надеждой и абсолютно серьёзно.

— Категорически против, — ответил неожиданно строго.

— Тогда я отказываюсь чего-либо понимать.

— Не надо понимать. Просто скажи «да», Кэри, — попросил тихим шёпотом. Острый кадык под загорелой кожей в маленьком треугольнике фрачной рубашки чуть заметно двинулся, снося все мои приличные и разумные мысли прочь. — Сейчас.

— Я… не знаю, — прошептала в ответ. Невозможно оторвать взгляд. — И ты… ты совсем не знаешь меня!

— Достаточно, чтобы решиться. За эти недели я узнал о нас двоих… многое.

— Не могу в это поверить, — закрыла глаза на мгновенье, приводя себя в чувство. — Глупость. Невероятно смешно.

— Вот уж никогда бы не подумал, что на единственное моё предложение девушка скажет, что оно глупость, — усмехнулся одними губами. А глаза холодны. Пугающе.

Именно в эту минуту мне действительно стало страшно. По-настоящему. Во что ты ввязалась, Карри? Зачем? И от следующей реплики желанного до дрожи и такого искушающего мужчины похолодело и опустилось всё внутри.

— Я не прошу, Карри. Я настаиваю, — сказал серьёзным, сдержанным шёпотом, скользнул пальцами по позвоночнику под волосами, чуть касаясь кожи. Как тогда. Невозможно. Невыносимо. Одуряюще. Я боялась и желала его, зная, что нельзя! И от этого совершенно теряла голову. Опасность, страх скандальной огласки, непредсказуемая реакция его и кого-то ещё. Его дурацкий бред и невозможное предложение. Верно, мне это показалось! К дрэку всё прямо сейчас. Если будет так дальше смотреть, раздену его сама, не стесняясь.

Включай голову, Раввен! Он делает это специально! Но… Боже. Как же хочется дальше.

— Вам не кажется, ваша светлость, что вы грубо нарушаете этикет, расстёгивая сейчас моё платье? — не двигаясь, смотрели друг другу точно в глаза. Оба.

— Ни в коем случае, моя леди, — глухой шёпот коснулся подбородка, и пальцы тягуче сжали бедро. К стыду или к счастью, собственное тело откликнулось вполне очевидным жаром. Лицо мужчины еле заметно дрогнуло. И я впервые увидела, как, пульсируя, расширяется человеческий зрачок.

Пусть этот обман побудет со мной хоть недолго. Я никому не признаюсь.

— И вы не боитесь, что за нами придут в крайне неподходящий момент? — Большая твёрдая ладонь скользнула по обнажённой спине, прерывая дыхание.

— Этаж оцеплен, даже Рэман сейчас не сможет проникнуть в это крыло. — Почему я ему всё равно доверяю?

— Тогда чего же вы ждёте? — возмутилась еле слышно, изо всех сил не касаясь его губ своими.

— Вашего ответа. Вы так и не сказали мне «да». — Мягко прижал к себе, с улыбкой вглядываясь в запрокинутое к нему лицо.

— «Нет» я тоже не сказала. Концептуально это даже важнее.

— Господи, что за женщину я выбрал? — насмешливо изогнул бровь.

— А ты выбрал? — спросила серьёзно.

— Ты действительно считаешь, что я могу действовать недостаточно обдуманно? — и усмехнулся моему безнадёжному сарказму: — Это не так. И да, Каррия, я выбрал, — а после, чуть помолчав, добавил удивительно тепло: — И поберегла бы ты Слая. Ещё одни такие тесные объятия с тобой он вряд ли переживёт.

Изумление в моих глазах предательски сменила дурацкая улыбка, надеюсь, только на миг.

— Это решение под давлением, — пристыдила его.

— Под каким же? — жарким шёпотом у самого лица.

— Под твоим давлением, — шёпотом сорванным.

Шершавым, обнажающим голосом:

— Этим?

— Господи, дааа…

Он знал, что за женщину выбрал. Я же этого мужчину не выбирала. Почти.

* * *

— Рад вам, леди Сневерг. — Рэй Рэман принял мою руку, коротко взглянув на почти нависающего надо мной Дакейти, и теперь уже с неприкрытым интересом вернулся взглядом. Что он увидел за моей спиной, мне неизвестно, но целовать руку передумал и нахмурился, сдерживая необъяснимую улыбку. Ограничился тёплым рукопожатием. И меня это вполне устраивало.

— Его светлость ввёл вас в курс дела?

Молча выразила сомнение, а взгляд, опять метнувшийся назад, за спину, мне совсем не понравился. Обернулась на Грэма. Он был устрашающе серьёзен и смотрел на Рэмана в упор, плотно сжав губы.

— Леди Сневерг оказала мне честь, ваше превосходительство, согласившись…

Я в панике обернулась опять. Но я ни с чем ещё не соглашалась! Я не ответила на это ненормальное, противоестественное, совершенно сумасшедшее предложение! Я! На него! Не! Отвечала!

Всё это живо отобразилось на моём испуганном и, несомненно, возмущённом лице. И Грэм пощадил, смягчив формулировку, однако сути-то это совсем не меняло:

— …согласившись в будущем назваться леди Лэррингтон. — Он склонил голову и даже чуть прикрыл глаза в подтверждающем жесте.

Что, дрэк побери, здесь происходит?

Рэман выглядел потрясённым и безмерно счастливым одновременно. Природа его эмоций была мне абсолютно непонятна, а потому невыносимо пугала.

— В таком случае примите мои искренние поздравления. И наилучшие пожелания, разумеется. — Глава Союза неуместно сиял, будто сбыл наконец с рук старую деву, коей я, безусловно, являлась. Но при чём тут он?!

Я молча ждала следующего шага, реплики, действия, намёка — чего угодно.

— Присядьте, леди… пока Сневерг, — и улыбнулся почти нахально. Хам? — Беседа будет долгой.

— Вы уверены, что пригласили того человека?

— Абсолютно!

Когда он перестанет сиять? Даже на мой неискушённый взгляд это кажется неприличным.

Грэм проводил меня к овальному столу и опустился в кресло рядом.

— Что вам известно о самом старшем вашем предке, которого вы знали?

Я подумала, что ослышалась.

— Разве я здесь не для вашей пиар-кампании? — спросила с сомнением.

— Нет, Каррия. Хотя… Вы здесь для всех нас. — Он описал в воздухе руками большой круг и повторил странно тихо: — Для всех. — И то, как именно он это сказал и посмотрел при этом, мне не понравилось ещё больше. — Так что вы можете рассказать?

— Кто именно из моей семьи вас интересует? Или вы желаете узнать всю нашу родословную? Оговорюсь сразу, она мне неизвестна. Изучение её входило в мои дальние планы. Когда-нибудь, на пенсии, возможно. Но сейчас я заниматься этим не собиралась.

— Меня интересуют Сневерги, — ответил без обиняков.

Я бросила короткий вопросительный взгляд на Грэма. Тот отстранённо молчал, сцепив ладони в замок на столе.

— Спрашивать, с какой целью вы всем этим интересуетесь, я так понимаю, нет смысла.

— Отчего же, — Рэй Рэман выпятил губу, — вполне. Но ваш ответ мне, собственно, является ответом и вам же.

— Ничего не понимаю. Старшая из известных мне потомков Сневергов — моя бабушка. Она ушла несколько лет назад очень внезапно. Это было серьёзным ударом для всей семьи. Что конкретно вас интересует о ней?

— Что вам известно о даре Сневергов?

— О даре? Вы уверены, что я должна о нём что-то знать? Наша ветвь…

— Ваша ветвь самая сильная, — оборвал меня Рэман.

— Но это невозможно!

— Возможно, — уверенно ответил низкорослый мужчина, или он казался мне таким в сравнении с Грэмом? Рэман выглядел куда моложе, чем я привыкла думать о нём. — Это давно известный, хоть и тщательно скрываемый самими Сневергами, факт. Вы живы только благодаря вашим законным, — он уничижительно выделил это слово, — родственникам. Чья судьба, к слову, далеко не завидна.

— Нам ничего о них не известно. Да и они сами к активным связям с нашей семьёй никогда не стремились, как вы понимаете.

— Понимаю. Именно понимаю. И счастлив, что имею возможность принимать у себя единственного живого потомка Сневерга.

— Единственного? — воскликнула и сама не заметила, как вскочила. Холодная рука уверенно сжала мои пальцы, и я опустилась на место.

— Простите. Я не рискнул рассмотреть вашу сестру в качестве нашего… — он замялся на мгновение, видимо, подбирая слова, — нашего консультанта.

Я опять взглянула на Грэма. Его вид тоже вызывал навязчивую тревогу. Внутри болезненно засвербели очевидные мысли. Гадко! Подло. Низко… Будет ли уместным потребовать у них, чтобы они перестали ходить вокруг да около и сказали наконец, в чём, собственно, дело?

Лэррингтон будто почувствовал моё настроение:

— К делу, Рэй! Ты помнишь, о чём я тебе говорил? — спросил у меня совсем тихо. И это не укрылось от Рэмана.

Я помнила.

У самого входа в кабинет он задержал меня, заглянул в глаза, словно пытаясь проникнуть в мои мысли, коснулся согнутыми пальцами щеки, а потом сказал совершенно нелогичное, по моему мнению тогда: «Не соглашайся. Что бы он ни сказал, не соглашайся». И у меня никак не укладывалось всё это вместе в голове: требование явиться на заседание, как они его назвали, на котором, кстати, кроме нас троих, больше никого и не было, предложение руки герцога Дакейти (о сердце, к слову, ничего сказано не было) и его же требование ни в чём не соглашаться с главой Союза. Теперь всё виделось куда понятней. Всё так и есть. Жизнь не оставляет мне шансов. Коротко прикрыла глаза. А ведь я искренне надеялась, ничего подобного никогда со мной не случится.

— К делу так к делу, — задумчиво глядя на нас двоих, продолжил Рэман. — Все твои предки, — сказал неожиданно на «ты», чем вызвал почти осязаемое негодование Лэррингтона, — все они были действующими и уникальными советниками императорского дома в течение почти четырёх веков. Ваша семья приняла имперское подданство с сохранением титулов и обретением земель, что было в то время почти немыслимым. Хочешь знать почему?

Глава Союза утратил всё своё очарование и стал таким, каким, наверное, был с подчинёнными, кем я, несомненно, являлась. Неуютно. Но в Лакре и Охаше было хуже. Или нет? Просто невозможно поверить. Ладно Рэман. Он не знал меня, но Грэм! Казался таким правильным, удивительным, благородным и честным, заботливым, в конце концов. В солнечном сплетении рос, утяжеляясь, болезненный ком давил вверх, разрывая диафрагму, задавливая вдох. Всё это там, на оцепленном этаже, было неправдой. Уловкой, чтобы поймать глупую меня в силки, оставить в услужении рядом. Как особый, хоть сомнительный, рычаг. Проверить-то ничего нельзя!

Самое страшное в жизни — это даже не предательство, а разочарование. Оно лишает опоры, рушит мосты, протянутые от события к событию, от человека к человеку, оставляя вовсе не злость, не ненависть, а лишь пустоту, ничто, рваные дыры в и так неровном полотне жизни.

Справишься и с этим, Карри. Теперь главное — не сплоховать. Глаз не опустила и спросила как можно ровнее:

— Почему же?

— Потому что твой далёкий прапрадед, перебравшийся в империю с ближнего Запада, был наделён редким даром изменять события по своему желанию. Что, как понимаешь, оказалось крайне востребованным и важным умением в контексте управления страной и объединения государства. В разумных, разумеется, пределах: известно, что существуют некоторые ограничения или нюансы. — Рэман наконец перестал буравить меня взглядом и уселся чуть сбоку, напротив. — Империя пала больше сотни лет назад, когда последний из известных Сневергов, я подчёркиваю, из известных, был убит. И у действующего императора не осталось такого примечательного инструмента, орудия, если хочешь, — он почти прожигающе и колко взглянул сначала на меня, а потом на Грэма, и я не выдержала, выставила защиту. Глаза Рэмана сверкнули — мне так показалось.

— Ты и твоя сестра — редчайшая удача для всех.

— Но это… неправда, — сказала почти с трудом. — Ничего такого… это не про нас. Не мы. Уж я-то бы знала. И вообще, у меня от Сневергов только рост и тяга к прекрасному. — Грэм тихо хмыкнул. Сволочь. — Наверное, это работает только у законных потомков. Мы — нет. Удивительно, что нашей ветви вообще позволили появиться на свет при таком раскладе. Зачем им это было нужно, если они могли менять судьбу по своему желанию?

— А вот это и есть тот самый классический эффект Сневерга. Неужели никогда не слышала?

— Рэй, могу я попросить обращаться к леди менее фамильярно? — А я взглянула на мужчину, чей голос делал мои мозг и мысли непригодными к использованию. Тот был видимо равнодушен и холоден. Чересчур.

— Что вы хотите от меня? — остановила я битву взглядов и напряжённых плеч. — И не хотелось бы напрасно отнимать ваше время…

— Для начала изменить ситуацию со скрытой агрессией Лирдосии, — не сводя глаз с командующего юго-восточной армией, совершенно спокойно заявил Рэй Рэман.

— Вы сошли с ума, — сказала буднично и так же, как он, спокойно.

— Я — точно нет, — сказал, по-прежнему глядя на Грэма, с какой-то странной улыбкой и почти издевательским прищуром.

— Вы уверены, что ничего не путаете? Просто это очередной, уж простите, Рэй, бред ещё одного сумасшедшего. Простите и вы, ваша светлость, — решительно взглянула в глаза невозмутимому Грэму, нисколько в действительности не извиняясь. — Но я не поверила вам ни на минуту. — Дрэк! Я поверила! Я в самом деле впервые поверила! Дура. — Вы вообще понимаете, как всё это звучит? Вы хотите от меня что? Чтобы я… Да я вообще не понимаю, о чём вы! И уж точно в своей жизни не делала и не знала ничего подобного! Впервые услышала о каких-то способностях от вас. И знаю наверняка, что в нашей с Мэрин семье ничего такого не было. Ни у неё, ни у меня! Именно так! Иначе мы обе были бы сказочно счастливы, обеспечены и абсолютно здоровы.

Грэм повернулся ко мне и окинул коротким внимательным взглядом.

Кажется, этот момент в своих размышлениях его светлость упустил. Его проблемы. Как-то сразу разнылось ребро, и стало ощутимо понятно, как устала за день спина.

— Дар Сневерга не действует на него самого, — задумчиво проговорил Рэман. — Что и требовалось доказать.

— То есть если я сейчас захочу все это прекратить, ничего не произойдёт? Вы не исчезнете и я не попаду домой? — Держи эту линию, Карри, держи и ни за что не сдавайся!

Рэй неторопливо качнул головой.

— Но это не всё, что я хотел вам сообщить. В действительности я надеялся, делать этого не придётся, но раз вы так категорично настаиваете…

— Как раз я не настаиваю вообще ни на чём! Я только не желаю участвовать в этих сомнительных проектах. Для того чтобы делать что-то, я как минимум должна понимать, чем оперирую, на что рассчитываю и какие цели передо мной стоят.

— Цели будут обозначены, не сомневайтесь.

— Рэй!

— Я хочу, чтобы она понимала, что её ждёт, если хоть кто-то ещё об этом узнает. А теперь это лишь вопрос времени.

— О чём речь, господа? — спросила, мучительно пытаясь выровнять дыхание, прекрасно осознавая, какого рода за этим последует ответ.

— Теперь вы мишень, моя дорогая, — то ли насмешливо, то ли самодовольно качнулся вперёд Рэй Рэман, глава Союзных Земель. — Или, по-вашему, вы случайно остались единственными из живущих ныне Сневергов? Императорский дом континента был незыблем до тех пор, пока ваши предки, Каррия, были с ним рядом. Но стоило исчезнуть им, погибла монархия, и сто лет потребовалось, чтобы объединить разорванные переворотом земли. Что я вам рассказываю, историю вы знаете. — Холодно смотрела на человека, решившего за меня мою судьбу. — И да, она врёт, — обратился теперь к Грэму.

Тот откликнулся не сразу.

— Отлично. — Его светлость поднялся. — Как бы то ни было, леди должна подумать. А теперь мы уходим.

— Боюсь, мы друг друга не поняли, — промолвила тихо, поднимаясь. — То, что вы угрожаете мне и моей сестре, я оценила, безусловно. И что в случае отказа судьба моя предрешена вами же, я тоже, разумеется, догадалась, господин глава-чего-вы-там-глава. Меня не поняли вы, ваша светлость. — И Грэм вскинул на меня режущий, пронзительный взгляд. — Мы, — так выдавила это слово, что получилось сипло и глухо, — с вами никуда не идём. То есть вообще не идём!

— Карри, нет, — выдохнул, пытаясь задержать.

Отклонилась чуть в сторону, решительно направляясь к двери.

— Оставьте меня, — обернулась, не жалея, плеснула своей болью в его глаза, выдергивая пойманную им руку. Почти задохнулась, шепча: — И не смейте! Даже мыслями своими меня касаться больше не смейте!

Еле сдерживаясь, не бежала по чужому бесцветному коридору под странными взглядами охраны. Успею ли хотя бы предупредить Мэрин? Или застрелят на выходе из дворца? Как же я ошибалась, Бобби! Во всём ошибалась!

— Каррия, остановись! — Вот теперь я рванула по-настоящему бегом, как позволяли туфли и платье. — Да что ж такое! Огнец, стой! — Надо же, он может и так. Летела вперёд, уже задыхаясь. Вырвалась на улицу. Дрэк! Парк! И до площади перед дворцом — в обход всего комплекса или опять внутрь, через дворец.

Застонала в голос. И стоянки на площади точно нет. И, значит, такси тоже! И здесь мелкий гравий под ногами. Дрээээк… Пешком почти всю туристическую часть.

Рука больно сжала моё запястье, но тут же ослабла.

Дура! Какая же я дура! Оставь меня, пожалуйста, оставь!

Выворачивала руку, отчаянно пытаясь вырваться, а он только возвышался рядом недвижимым монолитом, легко сжимая свою ладонь, не давая шевелиться, лишая возможности дышать. Потому что, чтобы дышать, надо плакать. Бывает так, что, если не заплачешь, просто задохнёшься, и иначе нельзя. Лучше я задохнусь.

— Не надо, прошу, — сказал этот ужасный человек. — Ты ведь не подумала…

Отвернула лицо, чтобы только не видеть сверкающего, почти чёрного взгляда. Закрыла глаза, мучительно приоткрыв губы, давая возможность воздуху течь самому.

Не вырваться. Бесполезно… Всё было напрасно. И больно. Почему же так больно?

— Скажи, что ты не подумала, что это было специально! — и выкрикнул раздражённо: — Карри!

Вечерний ласковый ветерок, словно забавляясь, игриво пробежал между нами. Перемешал запах Грэма с моим, взболтал бешеным коктейлем, заставил совсем задохнуться и унёс их оба, холодя мои сжавшиеся плечи.

— Ты… — Меня хватило только на это.

— Ты что делаешь, садюга?! Отпусти девочку, паразит!

Мучительно и медленно распахнула глаза. Ещё и это…

Элизабет Прекрасная брезгливо отбросила руку кузена с моей, что-то вместе с этим от меня отрывая.

— И вообще, — она осторожно окинула пространство вокруг беглым взглядом, — молись, чтобы этого никто не видел, идиот. В кого ж ты у нас такой убогий?! — шипела, увлекая меня за собой. — Что же вы, милая, какая нерешительная? Каблуком его по ботинку, мигом бы у его светлости все намерения поотваливались, я вас уверяю. Ну? — остановились где-то внутри здания. — Помощь нужна? — махнула горничной, поглядывая на меня с искренним беспокойством. — Постой-ка, а я тебя знаю. Ты та ненормальная девчонка, что из антивоенного блока? Да? — И, когда я тихо качнула головой, желая, чтобы меня, наконец, просто оставили в покое, добавила вполголоса: — Или просто сумасшедшая. Нда. Ты чем так Грэма-то, что он до рукоприкладства дошёл? — собственноручно усадила меня на диванчик.

— Ваше высочество… — выдавила, мелко дрожа.

— Элизабет. Меня зовут Элизабет. — И ослепительно заулыбалась. Моего возраста, может, немного моложе. Господи, меня держит за руку живая принцесса.

— Элизабет… — повторила шёпотом. — Прошу простить меня. И мне лучше уйти. Спасибо большое за покровительство и помощь, — произнесла дежурно и, надеюсь, правильно.

— Ну что же вы, дорогая, совсем лица на вас нет. Не стоит так переживать. Герцог Лэррингтонский, не убьёт же он вас, правда? Ну максимум по судам затаскает, так это и не страшно, — щебетала эта милейшая девушка. — Так скандал вам только на пользу. И в работе подспорье. А то, что издержки материальные, так это не страшно, я вас уверяю, канал заплатит, будьте уверены! Им это на руку. Несомненно, — удивительно живо толковала она, не прерываясь.

— Не думаю, — ответила сдержанно и несколько хрипло, имея в виду одновременно всё. Тихонько прочистила горло, морщась, и горничная тут же протянула мне стакан воды. Замечательный сервис. — И всё же я, пожалуй, лучше пойду Спасибо.

— Вас дожидается кто-то или вас следует проводить? — Она махнула кому-то рукой.

— Вы очень добры… Элизабет. Благодарю вас, я поймаю такси. Всё в полном порядке. Вы мне действительно очень помогли.

— Да погодите паковать меня в бронзу. Я совершенно ничего для вас не сделала. А мне бы хотелось, — и, отвечая на мой усталый, рассеянный взгляд, добавила: — Но вовсе не потому, что я желаю досадить кузену. Точно нет! Просто мне хочется помочь вам. — Именно сейчас у меня появились в этом сомнения.

— Эли! — очень громко донеслось из-за двери гостиной покоев принцессы. — Эли, дай мне поговорить с леди Раввен!

Боже! Он же знает обо мне всё! И даже если я уеду, спрячусь, затаюсь, уверена, ни мне, ни Мэрин от него не скрыться. Это всё безнадёжно. Как гадко!

— Прошу, не надо, — прошептала уже влажным шёпотом. И с подступившими к глазам слезами было почти не сладить.

— Эли! Выбью дверь!

И, боюсь, он бы выбил, если бы горничная, которая, повинуясь почти невидимому кивку, не распахнула её, впуская, очевидно, маловменяемого герцога Дакейти, скользящего по комнате бешеным взглядом.

— Господи, — только и сказала Элизабет, потрясённо переводя взгляд с него на меня. — Поверить не могу! Да быть не может! — едва не всплеснула руками.

А я просто закрыла глаза, безуспешно пытаясь спрятать готовые пролиться слёзы. И считала. До пяти, потом до десяти и думала, отчаянно думала о Диллане, желая, чтобы он не попал на прошлой неделе под эту ужасную пулю, чтобы она прошла мимо.

— Карри, я же сказал, зря. Дрэк! Карри! Эли, не вынуждай меня! — слышала их слова за толстой плёнкой, нащупывая, буквально осязая светящиеся белые нити.

— Ты сейчас же уберёшься отсюда, дорогой. И разговаривать с девушкой будешь только после того, как она сама тебя об этом попросит, ты меня понял? — Оказывается, Элизабет умела быть одновременно ласковой и грозной.

Я не попрошу. Никогда.

— Господи, Карри! Ты что натворила? — и ещё успела услышать отчаянное: — Карри!!! — прежде чем трансляция мира наконец-то спасительно, хоть и очень болезненно, прервалась.

Урок был убедительным. Для всех. Во всяком случае, после этого нас с Мэрин оставили в покое.

* * *

Они гуляли дважды в день. Минимум по часу, избегая только ветреной майской погоды. Алексу всегда становилось хуже в ветер. Мучительно начинала пульсировать голова, так что он не мог даже кашлянуть. А кашель был. Хоть и совсем не таким уже частым и сильным, но по-прежнему мучающим и надсадным. Занятия с Сашенькой помогали. Конечно, они помогали. Да и как бы они могли не помочь? Иногда он думал, она вытянула его какой-то немыслимой, непостижимой ему силой. Нечеловеческой, уж это точно. Потому что иначе как чудом то, что с ним происходило, назвать было нельзя. А происходило с ним многое. Сначала Александр думал, что это бредит его измученный лихорадкою мозг. Потом, когда жар уверенно спал и удобная причина вместе с ним испарилась, полагал, что это навеянные курительными травами грёзы, но девчонка уверяла, что это только полынь, что, судя по запаху, было правдой. Он даже пытался распробовать рассыпанный ею случайно порошок на вкус — по всему выходило, это натуральнейшая горькая полынь. К тому же после неё есть хотелось ужасно. Вероятно, улучшение аппетита и было её самой очевидною целью. И тот был. Почти зверский.

Мысли его окрепли вместе с выздоравливающим телом. Пропали кошмары. И Алекс посмеивался над собой вчерашним, пока не начинал видеть это снова и снова — высокая, почти прозрачная белёсая полутень. Она сплеталась в большую фигуру из причудливой вязи светящихся слов, которыми были исписаны все стены. Он не понимал этого странного, незнакомого языка. И доводил себя и Сашеньку до отчаяния, не спя сутками, силясь узнать начертание, вычленить буквы. Обложился словарями и старинными книгами, пытаясь отыскать хоть что-нибудь подобное. Всё было тщетно. Ни переводов, ни букв, ни тем более слов найти он не мог. Как и вычленить привычные знаки из увиденного. Странная, причудливо красивая вязь занимала все его мысли. И он почти сходил с ума, засыпая с нею ночью и просыпаясь днём. Тревожился и сердился, пока Сашенька не пфыкнула и не сказала:

— Рисуйте!

— Что рисовать?

— Слова свои эти рисуйте! Вместе посмотрим. Да и разослать по университетам древностей не помешает. Ответ только долго ждать, а так — всяко на пользу. Хоть занять себя чем будет. — И ушла за новыми перьями и бумагой.

А потом она сказала однажды, чуть испуганно и жутко смущаясь:

— У меня в голове кто-то разговаривает. И не могу понять о чём. Я не знаю этого языка.

Алекс схватил её, готовую умчаться прочь, за руку, вгляделся пристально в глаза — она не лгала.

— Я слышу их, ваша графская невозможность. — К её бесцеремонности он давно привык, как привыкают к зиме или к солнцу. И как зима должна приходить в своё время, так и Саша требовалась ему каждый день. Чтобы просто молчала рядом. Без неё день был неправильным и незавершённым. — Это женщина, и она встревожена жутко. — В глазах коротко блеснули слёзы. — Что с нами? — и добавила неправильным шёпотом: — Алекс?.. — и что-то надорвалось в нём в этот миг.

Он только качнул головой, близко вглядываясь в такое знакомое и давно привычное лицо.

А ведь она невероятно красива. Почему он раньше этого не замечал? Тонкие светлые локоны вокруг смуглого лица, большие серые глаза с огромным зрачком и яркие маленькие губы — сейчас чуть дрожали взволнованно, расстроенно и, кажется, возбуждённо.

— Не бойся, — обхватил её кулачки в ответ, стараясь вложить во взгляд уверенность и в то же время скрыть потрясение, сию минуту его озарившее. — Не бойся, нас теперь двое. А это не так страшно, — и прошептал, чтобы прониклась: — Веришь мне?

Как это смешно и банально. Он и его сиделка. Житейская обыденность. Такая, что противно и смешно самому. И поступить подобным образом было бы просто низко. Именно, Александр. То было бы низко. Девочка отдала всю себя, чтобы вытащить тебя оттуда, откуда ты возвращаться уже был не должен. И она сделала это — спасла. Ради тебя победила.

Очередное откровение нахлынуло и заставило отшатнуться и побледнеть.

— Александр Николаевич, что с вами? — прошептала дрожащим испуганным голосом.

— Саша? — спросил, не веря. Как могла она его, чуть живого, едва держащегося на ногах, с почти мертвецки запавшими глазами, харкавшего кровью, оскорблявшего ее последними, самыми отвратными и обидными словами… Как она могла бы? Это же глупость.

И вспомнилось сразу, как неизменно возвращалась, как уверенны, но осторожны и нежны всегда были пальцы, как терпела и плакала, когда думала, что он спит и не слышит. Как отчаянно боролась всё это время. За него. С ним.

— Господи… за что награждаешь меня? — спросил потрясённо и тихо, глядя в её растерянные глаза.

Она не ответила. Осторожно высвободила из его рук ледяные ладошки.

— Я завтра приду. Как обычно. Вашей шизофрении надо бы поспать. — И улыбнулась, произнеся взрослым своим голосом совершенно невозможное: — Моей, кстати, тоже.

За следующие три дня они вдруг опять не сказали ни слова, отдавая, выполняя данный неизвестно кому обет. Будто вдруг вернулись на два месяца назад и вновь знакомились, безмолвно касаясь друг друга медленным, неожиданно смелым, пристальным взглядом, изучая такие знакомые и совершенно неизвестные до сих пор черты.

Её руки задерживались на его груди неуловимо дольше, мучительно медленно и почти сладко смачивая губкой с кусачим лекарством жадную до прикосновений и уже совсем не болезненную кожу. Разминали мышцы совсем чуть-чуть глубже с какой-то невыносимо пьянящей задержкой, так, что он готов был излиться уже только от этого.

Он рассматривал её крошечные тонкие пальчики с потемневшими от сока трав пластинами ногтей, обладавшие истинно магической силою. И, не выдержав, сначала осторожно, коснулся привычно прохладной ладони, а потом медленно сжал, изумлённо радуясь тому, как затрепетали в ответ ресницы. В его собственной руке ладонь казалась почти эфемерной и совсем невесомой. И было совершенно удивительным, как эти крошечные пальцы могут уверенно резать и сшивать или одним рывком переворачивать его на живот. Это казалось фантастическим. Нереальным. И, наконец, уверенно глядя в глаза, медленно, давая ей шанс всё прекратить, поднёс её руку к губам. Вдохнул остро-кислый запах чистотела и вяжущий кипрея. И поцеловал.

Она чуть раскраснелась, давно дыша сдержанно и тяжело. Губы приоткрылись, еле заметно задрожали, и почти мучительная поволока в глазах заставила его податься вперёд и приподняться. Хрупкое равновесие тончайшего момента дрогнуло, и она отшагнула назад. Потом ещё и ещё. Так и не промолвив ни слова.

«Господи, только бы она пришла завтра. Только бы она снова пришла!» — Он ругал себя и молил вновь, уговаривал взять себя в руки и не портить девочке жизнь. И в следующий же миг мечтал коснуться её разгорячённой им кожи. Ругался шёпотом страшнее Домовича и точно, абсолютно точно знал, что она сама расстегнёт крошечные пуговки платья на своей груди. Он видел это наверняка. Оно приближалось неумолимо, и он почти задыхался, не в силах этого не ждать.

Всё произошло само три дня спустя.

Она пахла тюльпанами. Майским ветром и горькой весенней пыльцой, которой были вымазаны чёрными полосками её ладони. Впустив в комнату жизни, принеся её с собою столько, что хватило бы и ему, и всему поместью, и ещё бы осталось, она улыбнулась Алексу и почти ушла, оставив микстуры на столике. Задержалась. Медленно вернулась, встала рядом, напротив. Просто молча, просто глядя в глаза.

И он сдался. Себе. Ей. Мирозданию. Чьё это было решение, его или её? Он так и не смог потом понять. А сейчас это было неважным. И это было так мучительно прекрасно и так больно…

Она улыбалась и беззвучно плакала, по-прежнему молча, лёжа под его ещё содрогающимся телом. А он шептал в её дрожащие губы, обхватив руками лицо, сцеловывая слёзы: «Прости, прости меня» и «Спасибо…», «Сашенька моя».

И она, наконец, захлёбываясь, так же шёпотом просила: «Не надо. Это от счастья». Но Алекс не верил. Он был у неё первым. И, как потом оказалось, по воле Всеобщего Отца, единственным.

Её не осуждали ни родители, ни челядь. Старый же Сневерг смотрел с глубокой признательностью и стариковским обожанием, принимая её как родную.

Удивления тоже никто не испытывал. Молодой организм шёл на поправку и требовал того, в чём давно нуждался, решительно и категорично. Подобные «услуги» обычно даже подразумевались нанимателями. Однако от мужчин этого рода таких предложений ожидать не приходилось.

Найти девку для выздоравливающего молодого графа наверняка не стало бы серьёзной проблемой, но он отверг подобное сразу. Без объяснений.

К середине лета Александр окреп для разговора с отцом и с удочкой в руках, на тенистом крестьянском пруду попросил у отца разрешения жениться.

— Я не наследую. И ты можешь позволить мне эту слабость, отец, — сказал нарочито равнодушно, глядя на гладкую поверхность воды.

— Ты наследуешь другое, — медленно кивнул старший Сневерг. — Ты младший. На тебе самый груз. — Листик-поплавок дрогнул и нырнул. Николай дёрнул удочкой на себя и вверх.

В зарослях старых вётел противно вопили сойки.

— Она спасла меня. Этим многое сказано.

— И мы ей тоже очень благодарны. Ты чувствуешь именно это.

— Не стоит решать за меня, отец. И это чистая кровь. Сильная. Очень. Ты видишь. — Он провел руками перед собой, указывая на своё окрепшее тело. — Верь мне. Хотя бы сейчас. Это предопределено. Я убеждён. Не сравнивай. Не думай о другом. — Его голос, выдав напряжение, дрогнул.

— Сложно. — Отец сделал вторую подсечку, осторожно открепил карася от крючка и пожурил: — У тебя съели наживку. Совсем не клюёт.

Алекс качнул головой раздражённо:

— Это не блажь, отец. Боюсь, именно это ты и подумал.

— Подумал, — согласился Николай, щурясь от редких солнечных бликов. — А ты на моём месте что бы подумал? Как поступил бы хороший родитель? Скажи?

Алекс закрыл глаза и медленно вдохнул.

— Всё верно. Конечно, — прошептал осторожно. — Но в этот раз всё не так. И я… чувствую что-то. Опасность. И знаю, что надо скорее. Но надо непременно. Понимаешь? — взглянул с тревогой на своего старика.

Старший Сневерг бросил на сына короткий задумчивый взгляд.

— Понимаю. — И Алекс сдержанно с облегчением вздохнул. — Дай мне месяц. А лучше два. Если за это время не передумаешь, будет тебе моё благословение и добро. — И закинул удочку снова.

— Месяц, — повторил Александр.

— А лучше два, — напомнил старший Сневерг.

— И всё-таки надо спешить.

— Ну теперь-то уж чего торопиться? — тихо засмеялся старый граф. — И, сынок, вдруг ты не заметил — она горбата.

— Исправлю, — мрачно буркнул Алекс и вытащил бестолковую удочку из воды.

Она принесла новости в конце августа. Он ждал их. Даже слишком. Выискивал во взгляде, в дыхании, в мыслях. И теперь, когда она вот так просто пришла и сказала, — сперва не поверил. Застыл, как охламон, нелепо приоткрыв в изумлении рот, будто дворовый мальчишка. А потом, опомнившись, сграбастал её в охапку, на руки и долго уже не отпускал. А она, конечно, страшно ругалась. Беспокоясь за его дурацкую рану. И он всё шептал, уткнувшись ей в волосы:

— Сашенька, милая. Ласковая, нежная. Дорогая. Радость, какая радость!

— Пусти же ты, глупый, — смеялась шёпотом в ответ. — Вдруг услышит кто.

— Сам прокричу. Пусть все знают!

— Не надо, — испугалась вдруг. — Не дело это, — прижала испуганно тонкую бледную ладошку к животу. И долго не опускала встревоженные глаза.

— Что? — спросил у неё шёпотом.

— Вдруг это передастся? — неровно дёрнула за плечо подбородком.

— Нет, — уверенно ответил Александр. — Но точно передастся другое, — вздохнул вдумчиво и добавил шёпотом в висок: — Я всё исправлю, не бойся, — поцеловал маленькую женщину очень осторожно, устроил удобно на коленях. — Думаю, мне надо кое-что тебе рассказать.

* * *

Кошка беззвучно мяукнула, боднула головой дверь, и та, полыхнув коротко зеленью, щёлкнула замком и поддалась. Узкой щели хватило — проскользнула внутрь и замерла. Опасности не было, нетерпеливо дёрнула хвостом, озираясь.

Тьма была неподвижна. Тонкий стрекот цикад за окном трепетал, тревожа и так неспокойную августовскую ночь. Та мелькала синими всполохами зарниц на высоком, ярком сейчас потолке, с обвязанными цветочной лепниною балками, заставляя звериный зрачок то и дело нервно и зло сжиматься.

Её здесь не было. Даже след был несвежим, старым. Негодяйка опять обманула. Ушла. А может, и совсем больше не приходила.

«Догадалась!» — ощетинилась кошка, выгнула спину, протяжно, угрожающе загудела.

Она найдёт! Заставит прийти саму! Её глаза нужны ей. К чему горбунье зрячесть? Урод уродом пусть и остаётся. А ей — это ещё тридцать лет молодости и новые глаза. Они всё равно иссохнут, отомрут. Но ведь на столько хватит. Прошлых хватило совсем ненадолго. Их хозяйка оказалась слаба.

Фыркнула в сторону. Брезгливо потрясла челюстью, слюна капнула на пыльный лаковый пол. Синий свет полыхнул, отразился и от него тоже.

Кошка, мгновенно спружинив и выгнувшись, высоко прыгнула, издала короткий отчаянный вопль и, скользя лапами, бросилась в спасительную черноту, утекая в неё, растворяясь, исчезая. Синий свет задержался на миг и медленно, как уголёк в безветренную ночь, остыл, подёрнулся белёсой дымкой. Потух.

Магдалена очнулась, дёрнула на грудь обожжённую, вонючую, седую косу, наклонилась, нащупала рукой пол и опустилась, пробуя отдышаться.

Девчонка манила её с тех самых пор, как тут появилась. Местных портить было опасно. Можно было и кол в спину поймать. А прятаться тут было всё сложнее. Приходилось стариться, переезжать и снова возвращаться, как забудут. Помнили только родичи. Они и прикрывали. Мол, то тётка с северных окраин помирать приехала. Или племяшка с западных поселений овдовевши вернулась. Никто и не лез. Стоило разок припугнуть скользким предсказанием или призрачным даром, и всех носатых тут же раздувало, как сухую листву ветром с дороги — живо, путано и в разные стороны.

Слепа от рождения. Знают ли те её предки, на что обрекали невинное, беззлобное дитя? Слепа, беспомощна и, к её ужасу, бессмертна. Вечность в теле больной, уродливой слепуньи. Вечность мучений и бесконечной тьмы. Только белые, бесформенные тени вокруг, которые мучают и терзают, шепчут, что вечность закончится, только если младший Сневерг сможет остановить огонь. Иначе земля будет мертва и на всей ней останется только она. Мёртвая духом на погибшей земле. На целую вечность.

Младший…

Сколько их уже было. Младших. И все пусты, бестолковы. Никчёмны. Но и огня не было. Ждать. В теле неповоротливом и больном. Сколько ещё ждать? А она ведь молода и красива. Может быть. Она может быть такой. Только нужен тот самый донор.

И вдруг такая удача. Она, наконец, нашла. Пришлую, ничью. Горожанку. Бесстыжую. Выучилась мужскому ремеслу и тут же пошла в услужение графскому отпрыску. Хитрая. И умная.

Раздражение, приправленное тупой завистью и неожиданным восторгом, разбило вдох, и Магдалена коварно улыбнулась. Метнулась внутренним взором за пропажей и тут же нашла. Трепыхание сердца отчётливо виделось в замке. В замке! Почему же там её не было, когда она за ней приходила? Кто сбил след? Кто вмешался?

Грудь сипло вдыхала, ходила ходуном, держать нить было сложнее и сложнее. И вдруг по глазам ударило синее пламя, то, от которого вроде так удачно сбежала.

Опять!

Старуха отшатнулась, повалилась назад, беззвучно корчась и воя. И в оглушающей, безнадёжно слепой теперь тишине прогрохотало страшное:

«Сжигать буду вечность, дабы и не избавиться, и не скрыться. Тронуть посмеешь дитя наше, и бессмертие твоё станет желанной забавой, пылать тогда и возрождаться бесконечно, до скончания времён».

По лицу мазнули синие жаркие крылья, стирая ресницы и брови.

«Обережить и ждать. Сколько придётся, в назидание станешь! — Холодное пламя шипело, выкручивало старое тело. — Вестника жди!»

Схлынуло вдруг, оставив за собой чистую, удушающую свежесть. Слишком много. Магдалена сжалась, дыша в грязный подол. Безнадёжно всхлипнула и вдруг заморгала. Слёзы вытекли болезненным жжением, прочищая давно умершие глаза. Закричала. Протяжно охнула. Схватилась за лицо. Расхохоталась и взвыла опять.

За дверью что-то грохнулось об пол — отдалось в затылок. Кто-то выматерился громко, толкнул запертую дверь.

* * *

Он всё-таки принял звонок на её телефоне. В конце концов, следовало сообщить хоть кому-то, что произошло.

На экране задорно улыбался баран в хаотичных буклях.

— Лэррингтон, — рявкнул зло в её трубку.

— Какого!..

— В Центральный госпиталь! Сейчас. Оба — ты и тощий! Скажешь, что со мной.

Швырнул телефон рядом, не глядя, куда попал. Если мог бы, разбил бы об стену. Не может. Тот нужен для связи с её родными.

Ни одной внятной мысли в голове. Какие уж тут мысли… Эли сориентировалась мгновенно — вызвала медиков и организовала транспортировку. Молодец. Без неё могли бы и не успеть. Но как? Как такое вообще возможно?

Рэй молчал. Просто стоял и молчал, когда он, стиснув до хруста зубы, зажимал края раны руками в те бесконечные десять минут. Звал её, а она не откликалась. Тогда он страха ещё не чувствовал. Пока его не оторвали от неё, пока неподвижную, в разрезанном, насквозь пропитанном её собственной кровью платье, не забрали врачи.

В бою ты готов отпустить, равно как и бороться до последнего вдоха, а отпустив, идешь и дерёшься опять. А здесь? Что он мог сделать здесь? Хуже этой оцепенелой беспомощности ничего не бывает.

Рэй лично проследил, чтобы лишних вопросов не возникало. Их и не могло быть. Свидетелей невероятного — чересчур. Но это уже его, Рэя, проблема. И пусть только попробует кого-нибудь упустить. Хоть лично пусть память каждому подтирает, но следить за утечками теперь сам будет. Хотя с него станется, может решить проблему радикально. Иначе.

О чём ты думал, Грэм?! Когда рассказал ему? О чём думал ты, идиот и настоящая мразь?

О своём спокойствии и удобстве ты думал…

Герцог Дакейти выдохнул в ладони, подвернул ослабший окровавленный рукав ещё днём бывшей белой рубашки и прикрыл на мгновенье глаза. Это всё было настолько невероятным, что вызывало бы смех, если бы не умирающая на его руках женщина. Женщина, которую он, без оглядки, уже назвал своей.

Какая же ты всё-таки дрянь, Грэм…

«Леди Сневерг, вы окажете мне честь…» Дрэк. Внеплановый и беспощадный…

— Четыре часа уже. Четыре, — не заметил, как сказал вслух. И вздрогнул от собственного незнакомого голоса. Густая, тревожная тишина и едкий запах лекарств. И вечная спутница боя, такая азартная там, на войне, здесь она — вальяжный, скучающий завсегдатай.

Подошёл к окну. Открыл, выставил тяжёлую голову в холодную апрельскую ночь, желая очиститься, хотя бы воздухом от ненужных мыслей отмыться. А там — морозные звёзды. Твоя любимая аномалия, Карри. Перепад в тридцать градусов. Держись, девочка, только держись…

— Дрэк, — прошептал снова, меряя шагами маленький холл перед операционной.

Двойные двери распахнулись, из коридора синхронно ступили её красавцы. Так же синхронно встали.

Военный советник главы Союзных Земель, не меняя темпа, сменил траекторию, приблизился к бывшему раненому, рванул футболку вверх. Тот дёрнулся, и командор жёстко удержал его за руку на месте. Как новенький. Ни царапины. В чём и требовалось убедиться.

— Что вы…

Грэм грубо толкнул мальчишку назад.

— Что с Карри? — Баран в кудрявых опилках гневается.

Ярость разворачивалась в нём в ответ постепенно. Лэррингтон видел, как она плавно захлёстывает его слепящей, обжигающей волной, и он ни за что не смог бы вспомнить тот момент, когда оба парня оказались прижаты за горло к стене. Убивать. Сейчас он хотел только убивать.

Тот, что поменьше, недавний раненый, дрыгал ногами, пытаясь разжать ладонь, и что-то шипел. Баран выворачивал его руку молча, стараясь дотянуться до парализующих точек на шее. Раздавить. До треска костей. Приложить затылками о бетон. Чтобы наверняка. Ярость. Сияющая беспощадная злость. Беспощадная к нему.

— Лэрр… рин… г… тон… — прохрипел кто-то из них. И он отпустил. Отпустил и с хрустом впечатал кулак в лицо сначала одному, а следом сразу другому. Белобрысый даже почти увернулся. Сначала. А дальше всё слилось и рвануло лавиной рефлексов, забило тупую, лишающую разума боль, открыло сдерживаемому гневу дверцу наружу. Он бил себя. Себя. Ими. Как давно того хотел. Наказывал за нерасторопность. За глупость и самонадеянность. Выколачивал неожиданную уязвлённость и почти болезненное разочарование. Уничтожал страх. Потому что тот был! Появился. А на это командующий юго-восточной группировкой войск, последний Дакейти и просто мужчина не имел права. Удар. Ещё и ещё.

Дрались хорошо. Со вкусом. С огоньком. Он бы даже сказал, профессионально. Мелкий обхватил за пояс и толкнул на стойку дежурного поста. Сломалась громко. Звон стекла и какие-то брызги в лицо. Подсечка, разворот и… сбоку блокирует барашек.

Это почти нечестно. Он в полтора раза больше каждого из них. И опытней. Но они моложе. Суетливей. Дрэк. Надоело.

Удар, ещё удар, почти пропустил один. Ещё два подряд, вырубая по очереди каждого.

— Если еще раз ты, — глухой долгожданный звук встречи лица с полом, — или ты, — ещё один, об остатки сестринского рабочего места, — хоть в одну горячую точку… — тяжело отдышиваясь, вытер рукавом струйку крови из разбитой губы. — Если ещё хотя бы раз девчонку… Ушлёпки. Нашли прикрытие… — раздражённо пнул разодранный пластик из-под ног. Чёрно-красная пелена неторопливо спадала с глаз, давая голове проясниться, а тело ещё дрожало адреналином. Ведь и правда убьёт. — Поползли вон! За процедурами. Оба.

— Что с Карри? — прошепелявил упорный блондин.

— А это уже государственная тайна, Слай, — бросил издевательски, почти с наслаждением. Мелко. И плевать. Пусть радуются, что в живых оставил. Но он это непременно исправит, был бы повод.

— Убью, — уверенно и мрачно пообещал блондин, яростно блестя наливающимся краснотой глазом. И Грэм бы в это даже с радостью поверил.

— Насколько я помню, твоя специализация — взлом систем и хранилищ с данными. — Парень медленно выпрямился. — Вот и думай. А теперь свалили отсюда. Я, что хотел, увидел.

Дверь в коридор тихонько дёрнулась и медленно открылась, впуская дежурную сестру. Девушка прошла два маленьких шажка, оглядывая огромными глазищами впечатляющий разгром, трёх мужчин разной степени помятости и так же медленно разворачиваясь, вдруг вздумала бежать, но не рассчитала. Встретилась с дверью точно в момент поворота. Упала без сознания.

Командующий выругался ожидаемо неприлично. Устало опустился на уехавший во время драки (ладно, надо быть честным с собой — во время избиения младших по званию) в другой конец коридора диван. Бросил взгляд на часы над разбитым постом.

Четыре с половиной часа.

Прикрыл сухие слишком глаза. Через мгновение с тихим щелчком открылась операционная.

* * *

Удушливая темнота выламывает плечи, смердит отвратительной вонью, гулкие голоса за глиняной стенкой хижины лают отрывисто и гадко смеются.

Пить. Разлепить глаза страшно. Да и что я увижу — бугристую морду охранника? Это в лучшем случае. И всё же нужно смотреть страху в глаза, а не отворачивать от него свои нежные очи. Лучше я буду бороться и отключусь, сопротивляясь, чем позволю себе остаться в сознании.

До сих пор не могу поверить, что нас продал капрал миротворцев. Мы ведь были у него не впервые. Милый мальчик. Картавый, в веснушках, северянин. Веселый такой, с цепким взглядом. Я всё думала, какой он внимательный, всё-то он подмечает. Безопасно, значит, с ним рядом будет. Надёжно.

Терпеливо дождался, пока мы доснимаем репортаж в столице Лакры. Мы были на спокойной земле. Там, где уже не стреляли. А потом вместо военного аэродрома высадил нас саредам, что ждали его на дороге, и оставил. Запросто. Они просто молча кивнули друг другу и разошлись. А нам под дулами восьми автоматов связали руки и ноги, привезли в какой-то посёлок и затолкали в низкую хибару, слепленную из навоза и глины, с соломенной крышей.

Сопротивление было бессмысленным и, наверное, напрасным. Но кто из нас троих смог бы смириться и просто ждать в неизвестности? Мальчишки, оказывается, неплохо умеют драться. Но что они могли бы против толпы вооружённых, голодных и злых мужиков? Да и стоило добраться до меня и швырнуть на колени, характер драки неуловимо изменился, я даже не могу сказать чем. Но я в этом раскладе точно была лишней, заставляя ребят отвлекаться, оглядываться и… пропускать. Что могла я? Только брыкаться, кусаться, отбиваться ногами? Почему нас просто не убили?

Когда мне в последний раз доставалась хоть капля воды? Губы жгло, они кровоточили и болели. Вывернутые локти затекли и мучительно онемели. Я почти не чувствовала границ своего тела — оно казалось несоразмерно большим, надутым. Нужно пытаться шевелить хоть чем-то, иначе на следующую попытку борьбы не останется шанса. Но это чудовищно, ослепляюще больно.

Открыла глаза, ну как открыла — разлепила, как позволила запекшаяся кровь, — всё было ужасно.

Маленькая, грязная, тёмная хижина с земляным полом была почти круглой. Точно напротив, на куче соломы в страшно изломанной позе, — Дилл. Он держался один еще минуты три, после того как, пробив тонкую стенку спиной, осел без сознания Бобби, получив в подбородок прикладом.

Мои связанные ноги упирались скрюченному Бобби в живот. Светлые кудри его наполовину были в застывшей крови. Жужжали и ползали мухи. Воняло навозом и какой-то немыслимой дрянью. Как бы мгновенно умереть, и всё. Сразу — никаких больше мучений. Или смерть — это удел слабых? Сильные борются, пока живут, а пока живут — не сдаются?

Кто ты, Каррия, из которых? Сможешь ли ещё продолжать и на которой из пыток сломаешься? И ты ведь знаешь, какую из них пережить точно не сможешь? И что тогда?

Диллан напротив тихо, сдавленно стонет. Бобби дёрнулся, и я вижу, что у него почти развязаны руки.

Дрэк! И что дальше? Всё бессмысленно. Мы в дрэковой пустыне. Без оружия. Без транспорта. Без связи. И никто, наверняка никто не знает, где нас искать. Да, скорее всего, и не ищет.

С тех пор как остались одни, с Мэрин мы почти не общались — сначала слишком болезненно было. Потом некогда. Теперь вот и не получится больше. Даже жалко. Мэрин останется с нашим проклятьем одна — и бремя понесут её дети. Судьба. Ничего не попишешь.

Бобби медленно развязывал, шевеля только пальцами, узел на моих щиколотках. Всё равно я вряд ли смогу ходить после такого удара в живот. Даже воздух в грудь проникает с чудовищной болью.

Я пыталась подать оператору знак, чтобы бросил, не тратил на меня время, занялся лучше своими верёвками или Диллом, но слова даже не шипелись отёкшим лицом.

В этот миг в хижину шумно ворвались люди, заслоняя тусклые крохи света. Смрад. Почему я чувствую этот убийственный смрад? Нос давно уже не должен работать. Охранника оттеснили. Кто-то вздёрнул Бобби на ноги, тыкал ему в лицо пальцами, возмущённо что-то кричал. Кто-то замахнулся прикладом, но говоривший того резко одёрнул, и Бобби обречённо выдохнул. Дилла пнули в живот, тот взвыл от боли — очнулся. Его тоже подняли. Но на ногах парень самостоятельно стоять так и не смог. Прислонился к тоненькой рыже-коричневой стенке.

Скоро этот ужас дойдёт и до меня. Вот, и точно…

Тянут за ноги по полу. Кто-то хватает за волосы, принуждая поднять голову. Бобби не сдерживается и обнаруживает свою неожиданную свободу.

Зря, мой решительный защитник. Всё это зря. А Дилл просто падает, не удержавшись в сознании. Скоро Бобби отправится за ним следом, скоро я получу следующую порцию омерзения и чудовищной боли. Скорее бы. Спасительное забытье пришло бы скорее… Ну же!

— Карри! Проснись, детка! Карри! — Мэрин сильно трясла меня за плечи. — Тебе опять приснился кошмар, — и вдруг добавила, как в детстве, нежно: — Эй, открой глазки. — Мокрой щеки ласково коснулась рука. Боже мой. Я же дома!

Распахнула глаза. Мэрин! И вцепилась в сестру звериной хваткой.

— Я люблю тебя. — Сестра гладила меня по спине и покачивалась со мной вместе. — Всё в порядке. Ты в безопасности. Всё уже в полном порядке.

Стиснула зубы и беззвучно тряслась, тщетно гоня пережитый ужас к дрэку, прочь. Он поселился во мне опять. Пустил свои щупальца, пророс внутрь, заявил о своей на меня власти.

— Три года прошло, солнышко. Это всё давно в прошлом.

Я тоже так думала. Да только ни капельки это не в прошлом. Мой персональный кошмар. Моя дрэкова память. Не хочу её. Как стереть? Как оставить?

— Как оставить? — дрожа спросила у Мэрин.

— Надо думать о чём-то другом. Подчинить мысли иному. Ты сможешь. — У Мэрин всегда были рецепты от всего на свете. И плевать, что кто-то считает её занудой. Мне жутко хотелось, чтобы они работали. Пусть хотя бы и только для меня. Меня это устроит. Поддержит. И, может быть, сбережет.

— Помоги мне, — прошептала в её плечо.

И она помогала. Каждый день, с тех пор как я очнулась в больнице, сестра была рядом. Мы не виделись с той самой поездки. А до этого еще, наверное, полгода. И, боже, как же мне, оказывается, её не хватало!

— Давай сходим к гипнологу, прошу тебя. Они блокируют это всё, и ты просто забудешь, — в сотый, наверное, раз убеждала меня Мэрин.

— Не хочу, — кажется, я вела себя как ребёнок. Мне можно. У меня посттравматический синдром. И ещё какое-то страшное слово. — Нет, не будем. Неизвестно, как это отразится на моём контроле. К тому же из памяти эти вещи всё равно никуда не уйдут, их просто посадят в клетку. А чья воля окажется сильнее, моя или специалиста, — это только опыт покажет. Что, если это будет грозить неконтролируемым прорывом? Что, если…

— Твоё здоровье важнее, чем все способности, вместе взятые!

— Конечно, если эти способности не способны разрушить планету!

— Тщщщ. Всё хорошо, не пойдём никуда. Как знаешь.

Мы попытались восстановить хронологию событий спустя ещё пару дней, когда, по мнению Мэрин, моя изжёванная психика хоть сколько-то окрепла. Времени было катастрофически мало — мы спешили.

— Я понятия не имею, что произошло, Мэрин, — качнулась на стареньком стуле и приласкала потертую спинку. Дубовый. Его реставрировал дедушка. Сердце наполнилось грустью, и я торопливо заговорила, отгоняя печаль: — Кроме того, что я почти ничего не помню, мне сказать нечего, — сжала виски, силясь оживить сгинувшие воспоминания.

— Бабушка не предупреждала ни о чём таком. — Сестра нахохлилась в кресле, забралась в него с ногами и мрачно уставилась на меня в упор.

— Возможно, она просто никогда не пыталась сделать такое? — и у меня были основания это предполагать. Бабушка была улыбчивой и тёплой и при этом совершенно, просто абсолютно нелюдимой. Раньше это казалось странным, теперь вот — совсем нет.

— И ты говоришь, ни царапины?

— Нет, — опять покачала головой и задрала футболку. — Шрам от операции есть, следов того, что в меня попала пуля, — нет. Не спрашивай как Я понятия не имею. Хирург в шоке. Он сам меня шил. А на мониторах послеоперационного контроля — будто он меня сам разрезал и сам зашил — обычная полостная операция как будто была. И только.

Мэрин побарабанила ладонями по коленкам.

— И когда он это заметил?

— На прошлой неделе, перед выпиской.

— И ты хочешь сказать, за две недели зажило настолько, что можешь бегать…

— Я предполагаю. Но не пробовала. Стоит попытаться?

— Думаем! — скомандовала старшая сестра.

— Я даже не знаю, что именно во всей этой цепочке важнее… То, что я разозлилась, — пусть это называется пока так Мэрин ни к чему знать подробности — и так есть много о чём переживать, — или то, что очень сильно захотела, чтобы с Дилланом все было иначе.

— Будь точнее в формулировках, пожалуйста. А что до злости, в детстве ты злилась на меня ежедневно, и ничего такого не было.

— Была жива бабушка, — напомнила я.

— Возможно, но не обязательно. Так что конкретно ты пожелала, чтобы стало с Диллом?

— Чтобы с ним не случилось несчастье. Думаю, так. Я, честно говоря, сейчас никак не могу вспомнить, а тогда я отчаянно старалась не выть…

— С чего бы? — Мэрин показательно вскинула аккуратную светлую бровь. А мои были тёмные. Мэрин вообще была светлее. Или просто её непоседливые локоны постоянно выгорали на солнце в их бесконечных поездках с Робом по планете?

— Так ведь… — Врать очень не хотелось. Я потёрла лоб и с сомнением взглянула на Мэрин. Не навредит ли ей знание о том, что там произошло?

— Это из-за того парня, ведь так?

— Которого? — спросила очень мягко и ласково улыбнулась.

— Того, что вытащил нас от дедушки, — мы никогда не называли вслух все эти бесконечные «пра». И так было всё ясно.

— Кстати, о дедушке…

— Не увиливай.

— И не собиралась.

— Да неужели, — хмыкнула Мэрин.

— Только не надо спрашивать, что у меня с этим парнем. Потому что об этом спрашивают абсолютно все. Несмешная шутка! И смирись, нет у меня никакого парня!

— Девочки? — очень демонстративно удивилась сестра.

— И девочки у меня тоже нет! Ни девочки, ни парня! Вернёмся к делу.

— Ты мне как раз о нём и рассказывала. И про того парня!

— Я убью тебя…

— Попалась! — и сразу стала страшно серьёзной. — Твои проблемы из-за него?

— Наши проблемы, Мэрин. Наши. Прости меня, — прошептала нервно.

— Он хочет, чтобы ты изменила что-то для него? Мерзко, — немедленно заклеймила Грэма сестра. — Хотя чего ещё ждать от такого красивущего мужика…

— Мэрин! — оборвала её резко. — Сразу две проблемы: я не уверена, что мой телефон и квартира не прослушиваются, а во-вторых… во-вторых, какого дрэка?! О чём ты сейчас думаешь?!

— А плевать, — вслух произнесла старшая Сневерг-Раввен, а жестами изобразила многоступенчатую пантомиму означавшую наверняка, что-то вроде: «Две сестры гуляют у озера. Сакура в цвету. Громче пой, соловей». Я немедленно согласилась коротким и решительным кивком. И мы, дружно сопя, стремительно убрались из дома.

Сочную живую весну я всегда любила. Даже невзирая на отсутствие парня. Возможно, потому что в эти недолгие молодые недели каждый год рождалась и новая надежда. В этом году надежды не было. Уже не было.

Воздух по-прежнему, как и каждый предыдущий год, еле уловимо пах лихорадочной радостью и чужой любовью. А смолянистый аромат лопнувших вчера почек и развернувшихся крошечных листьев горчил то ли отчаянием, то ли безнадёжной теперь пустотой. Сердце, наивное и неожиданно жадное, не верило и напористо трепыхалось: а вдруг? Но я-то точно знала — напрасно. И, пожалуй, теперь это уже не имело значения.

— Знаешь, с одной стороны, я за тебя спокойна, — неожиданно заявила Мэрин. — Пока ты нужна, тебя, возможно, не тронут. А с другой… Карри, ты уверена, что не стоит принять помощь этого парня? Он выглядит внушительным, — и, запнувшись на секунду, добавила. — И надёжным.

— Всё немного не так, — надо уже сказать это вслух и не думать больше об этом. — Он в первую очередь человек Союза. И все его действия следует рассматривать именно исходя из этого.

— Ясно. — Сестра сжала губы так, что вокруг рта собрались некрасивые морщинки. И сказала неожиданное: — Мне спокойно с Робом. И я знаю, он сможет меня защитить. Наверное, — добавила шёпотом и замолчала.

Соловей действительно был. То есть были. Много. И это даже было красиво. Мы медленно шагали по вечернему, в ажурных трелях парку. Что это было в мире вокруг — обманчивое спокойствие, гармония или досадная со мной несовместимость? Равнодушно отметила, что юность, оказывается, уже прошла. Как некстати. Вот и всё, Карри. А ты за этим своим бегством совсем ничего не успела.

Вдохнула поглубже звенящий цветочной влагой воздух. Красивый. Контрастный. Там, наверху, ещё светлый. А в небе — большая звезда. Даже две. Тихо.

Во всё, что случилось, сейчас, в нежных сумерках, было почти невозможно поверить. Это всё не со мной. Не с нами. Не на самом деле.

Мне кажется, я могла бы продолжать это «Я не могу поверить» сколько угодно, находя в этих бессмысленных словах фиктивное утешение и даже спасение. Просто чтобы чем-то занять губы и голос.

Что бы я могла сказать ещё? Что я идиотка? В этом не единожды уже убедилась. И приняла сей факт не без досады. Или что так глупо попалась в очевидную ловушку? Она даже особенно изощрённой-то не была: единственное поселение около замка — мониторь себе посетителей, и ясно, что рано или поздно тебе повезёт. Грамотный охотник знает толк в ожидании. Вот и он — дождался. А когда опознал, то… С усилием опустила вниз и вывела из груди прочь разворачивающийся болезненный шарик Дрэк. Не могу поверить! Не могу! А ведь выглядел простым, как штык, и вообще, приличным человеком.

Присела на корточки, завязывая неразвязавшийся шнурок, только чтобы спрятать лицо, чтобы снова не поддаться слабости. Чтобы отдышаться. «Ты справишься, Огнец. Справишься, не сомневайся».

Но гадким было вовсе не это. А то, что я опять приоткрылась. Доверилась человеку. Позволила не просто ударить, а в самом слабом месте надавить и мучительнейше там поковыряться. Я ведь почти тебе поверила… Грэм.

Его имя, сказанное даже про себя, жгучим порезом скатилось в солнечное сплетение.

Стоп! Эмоции — недопустимы. Мне всё равно. Должно быть всё равно. Вдохнуть и выдохнуть. И действовать. Тогда не будет времени на глупые мысли. Сил не будет.

— Почему ты решила, что нас так просто оставят в покое? — Мэрин незаметно и коротко посматривала по сторонам. Кроме не очень шумной компании молодёжи, никого на аллее не было. Ребята негромко смеялись, обменивались редкими тычками и вяло перекидывали друг другу маленький мяч. Когда я успела так повзрослеть, что молодёжь мне кажется странной?

— Думаю, Рэману мы нужны живыми. На всякий случай. Как минимум. А после потрясающей демонстрации моих сказочных умений, боюсь, он опасается нас вовсе потерять. Он же не знает, что это временно. — Если у меня и получилось улыбнуться, моя мрачная сестра этого не оценила.

— Мы вернулись к началу. Ему проще нас убить, чем потенциально оставить кому-то другому.

— Не имею понятия на самом деле. Разумно. И знаешь, — я вдруг поняла, что чувствую именно это, — мне всё равно. Прямо сейчас настолько всё равно, что хочу, чтобы всё это просто закончилось как можно скорее. Пусть даже так, — отважно и качественно проглотила всхлип.

— Всё ещё пытаешься меня обмануть, — то ли пожурила, то ли пожалела меня Мэрин. — Забыть не можешь или не хочешь?

Я остановилась, чувствуя себя вдруг катастрофически одинокой. Даже с удивительно чуткой сестрой рядом. Чуткой настолько, что смогла рассмотреть во мне то, что я сама от себя замечательнейшим образом всё это время скрывала.

— Не хочу, — и беззвучный стон вырвался из груди, разомкнув мои онемевшие губы. — И не могу не забыть. — Я вдруг заметила, как холоден от воды воздух. Кончик носа немедленно замёрз, и почти посинели пальцы.

— Ты белая вся. — Мэрин беспокойно усадила меня на старую скамью у дорожки. Кто-то забыл тут свой плед. Очень кстати. Я почти не брезглива. Впрочем, плед был в маленьких медвежатах и мячиках. Скорее всего, детский. Раздумывала ещё пару секунд, а потом укрыла себя и Мэрин, подогнув краешек так, чтобы было тепло и мягко. — Господи, Карри, а знаешь, какой Роб иногда придурок? — сказала сестра неожиданно.

— Что? — спросила растерянным шёпотом. — При чём тут Роб? — А лицо Мэрин скривилось болезненной гримасой.

— Вот и я иногда думаю, при чём тут Роб… — сказала задумчиво и слишком тихо. — Я вообще не понимаю иногда, как меня угораздило не то что замуж за него выйти, вообще с ним связаться?

— Что? — повторила, отказываясь верить в то, что слышу. Роб и Мэрин были чем-то незыблемым для меня, надёжнейшим, вечным! — Не могу поверить. Всегда думала, что у вас…

— Все так думают. — Она забралась на лавку с ногами опять и прижалась к моему боку теснее. Ни за что не скажешь, что, между прочим, настоящая Сневерг. — Мы разные настолько, что иногда это и представить нельзя. Он… он, прости меня господи, как бы то ни было, я всё равно люблю этого человека! Мы так давно вместе, что общих тем для разговоров давно не осталось. Дрэк! Да я думала, с годами их становится только больше, а оказалось, мы их все давно уже об судили! Ты представляешь?

Честно помотала головой. Я не представляла. Хотя бы потому, что у меня не было хоть сколько-нибудь сопоставимого опыта. И, может, в подобном контексте, ну его, этот опыт? Если даже самые надёжные ориентиры в жизни не так уж и прочны, как казались?

Неспешно темнело. Над скамейкой отчаянно надрывался, выписывая невыносимо запутанную трель, соловей — иронично метил красивой мелодией пространство над нами.

— А эта его патологическая ревность. К кому? Да я, кроме него, других мужиков давно и не вижу. Кругом одни уроды и недоумки, а с ним давно никто не сравнится. — Я усмехнулась. Робин был далеко не красавцем. Мрачен, слегка набычен и страшно угрюм с чужими и всегда невероятно обаятелен с нами. — Периметр с башенками вокруг себя ожидаю. Был бы военным, я бы сдохла! — Сестра ругнулась в сердцах. Неприятно кольнуло в груди. Мэрин бросила на меня жгучий взгляд и поспешила продолжить: — К тому же, ты знаешь это прекрасно, он откровенный мужлан. А тут я со своими ножами и блюдцами: «Робин, это едят вилкой», — передразнила сама себя, очень забавно, кстати. — Или: «Робин, если ты будешь работать с этим перцем, у вас ничего не получится, и вы пролетите оба!» Ну это же очевидно, что тот урод его кинуть хочет! А он только смотрит с вымученной улыбкой и соглашается так «Конечно, я тоже очень тебя люблю», и опять делает всё по-своему. Да я выть готова от его упёртой глупости! А эти грабли?!

— Какие грабли? — Старательно не улыбалась. Выступление было настолько показательным, что прервать его было бы откровенно преступным.

— Обычные! Все грабли — наши! Чужой же опыт нас не впечатляет, непременно нужно получить собственный! И обязательно схлопотать по причинному месту, да так, чтоб больнее. — Моя прекрасная сестра, кажется, вошла в раж, по-настоящему, сама того не ожидая. — Так, видимо, доходит лучше. А Мэрин должна всё равно своим героем восхищаться! Как? Как объяснить на пальцах очевидное?

Меня хватило на кислую улыбку, и было почти смешно и очень грустно. На той стороне дорожки моргнул и тускло зажёгся фонарь.

— Тебе очевидное.

— Вот именно! А потом ведь даже не скажешь: «Ага! Я же говорила!» Ненавижу оказываться правой! — Она была так искренне расстроена и была так похожа теперь на обиженного, растрёпанного воробья и уж точно совсем не на старшую из двух оставшихся в живых Сневерг. Почему я постоянно вспоминаю об этом? — А я всегда, ты понимаешь? Всегда права! Это невыносимо! — обхватила колени руками и замолчала.

— Тогда считай, что в том, что вы вместе, ты тоже, несомненно, права.

Мэрин знала, что делает. В конце концов, именно она из нас двоих видела, как течёт энергия. Я же это только представляла. И именно она мою энергию сейчас лечила, хоть и таким неожиданным способом.

— Вот. Единственное, что меня успокаивает!

Я усмехнулась ей. Стало совсем темно, и она вряд ли могла бы теперь это увидеть.

— Спасибо тебе, — коснулась её маленькой, тёплой ладошки, точно зная, что успокоило сестру сейчас моё притихшее наконец сердце.

— И всё равно люблю его, — тихонько пробормотала Мэрин и как-то подвешенно замолчала.

— Понимаю, что ты хочешь сказать. Но…

— Нет никаких «но», Карри, — сказала она вдруг строго, совсем без какого-то логичного перехода. — Ты или знаешь, всей собой, всем своим организмом, включая космические и биологические его части, что твой мужчина — действительно он, или проваливаешь с дороги.

— А если я не считаю дорогу своей? — спросила осторожно и очень тихо. И соловей над скамейкой неожиданно замолчал.

— Пожалуйста, будь честна не только с собой, но и с мирозданием, оно шуток не любит. — Сестра близко посмотрела на меня в холодной темноте почти как Магдалена, так, что сделалось невыносимо страшно. И вдруг улыбнулась. — Даже не знаю, что из этого важнее.

В это оглушающее мгновение мне было по-настоящему жутко.

И дышать нечем. Совсем.

Не для меня. Он герцог Дакейти…

— Он прежде всего мужик, — промямлила вдруг сонно Мэрин.

— Читаешь мысли? — почти отшатнулась.

— Разговариваешь вслух. Идём домой, а? Холодно, и я устала. Да и тебе ещё рано выходить так надолго.

А вот соловей совсем не был с Мэрин согласен. Разошёлся вдруг ярким переливом.

Да и мне идти домой было невыносимо. Зачем? Чтобы остаться с этим одной? Чтобы каждый раз, только прикрыв глаза, видеть, как сжимает мои запястья над головой, и задыхаться, мучительно скручиваясь и отчаянно желая. Слышать дыхание даже во сне и просыпаться болезненно разочарованной оттого, что реальность пуста и равнодушна? Оттого, что нет рядом того, с кем было так спокойно молчать, кто слышит и чувствует тебя лучше тебя самой, — пугающе телепатично. Кто может отодвинуть, загородить спиной весь этот дурацкий и слишком часто ужасающий мир, с которым за этой спиной совсем не надо бороться. Кто может принести в сердце свет и… сделать невыразимо больно…

Горло сжимала память. Терзая, мучила пальцы и губы она же. Убивала. Потому что я знала, какими горячими были бы под моей ладонью огромные плечи, как осторожно колючий подбородок коснулся бы моей щеки и как я бы шёпотом от этого застонала. Как губы жарко провели бы разжигающий след дальше, решительней, ярче…

Выть хотелось. В голос. Не буду.

— Я хочу съездить к дедушке, — сказала вдруг вместо этого.

Мэрин взглянула как на умалишённую:

— Мы вроде только от него.

— Вот именно. И так ничего и не узнали.

— Не надо было брать с собой Роба… — Сестра опять уткнулась головой в колени. — И вообще, не стоило ездить. Знала же, что это наше проклятье.

— Неужели, кроме нас, действительно никого не осталось? — вырвалось у меня вдруг.

— Выходит, что так.

Проглотила тугой спазм в горле. И Мэрин рвано вдохнула.

— Надеюсь, они умерли быстро.

* * *

Сознание снизошло на Николая красочно и внезапно, обличая, что дух в нём заключён мятежный и требующий скорейшей справедливости. Ласточкин шофер нетвёрдо, но очень оправданно вихлялся на остатках почти разобранного старого дома с боевой гранатой в руках. Вид фермер-совладелец имел замызганный и нечленораздельный. Планету сегодня штормило, и Колька, взмахнув привычно руками, раздосадованно замычал. Соседний забор охнул визгливым хором и крепкими выводами.

Граната была давним трофеем и трепетной гордостью Босого-Дрэка, оберегаемой им застенчиво и нежно. То, что любимица сопровождала его на старых, терпко пахнущих гнилью развалинах, влекло к соображениям гневным и действиям решительным.

Наш неутомимый герой подвизался с коллегами после нынешней посевной разобрать старый домик в самом Ласточкином центре. За пару дней сговорились управиться. Это если работать в полную силу. И обещано было им за труды мешок куриных экскрементов и три бутылки настоящей водки. И если с помётом можно было повременить до начала лета, как раз когда огороду понадобятся подкормки, то водка требовалась немедленно и желательно в полном объёме.

Наниматели же задаток выдали предсказуемо — куриным гуаном. Колька был обоснованно зол и заметно разочарован. Работа не клеилась, и он отчётливо чувствовал ускользающую веру в людей и справедливость, налегая на допинг. После третьей зелёной сивушной в его воспоминаниях значился отчаянный пробел, а в организме — отсутствие равновесия.

Разрешать конфликт террористическим актом к преднамеренным действиям Николая никоим образом не относилось, и мысли зашевелились в его голове одновременно с языком исключительно синхронно. Получалось нечто отдалённо напоминавшее: «Ауы-у-е!»

Монолог односельчанами оценен не был, и Дрэк заметно погрустнел.

— Ы? — заревел отчаянно Колька глубоко красным лицом, донося до публики очевидное. Забор в ответ удивительно слаженно взвыл и отчётливо теперь заплакал.

Расставаться с трофейной подругою шофёр не собирался. Равно как и ронять свой, Дрэканов, авторитет. Потому как стоит проявить слабину и показать себя не способным на воспитательные моменты, как границы деревни немедленно будут нарушены теми же Селянкиными вредителями, ворюгами и хулиганами, а имущество «ласточкиных» жителей понесёт несомненное перераспределение. А перераспределять в «Ласточке» мог только Дрэк! Правда, в несправедливости и поборах замечен он не был ни разу. А вот если случалось отправиться делать новый дальний переклад на речке, который непременно смывало в каждый весенний разлив, мог и прибрать без спросу чей-нибудь стройматериал.

Сейчас же Дрэк мучительно соображал вздрагивающими с перепою мозгами, как бы и гранату не взорвать, и с остатков гнилого сруба спуститься. Радовало его одно — чека пока была вроде бы на месте.

Фрагменты завалинки приветливо манили его утомлённый сивухою организм, Колька неуверенно сглотнул, обвёл окружающее плавающим взглядом и с удивлением отметил, что перестал качаться. Две из десяти обозначенных нами ранее коз поблёскивали молодыми рогами в безопасной, по их, парнокопытному мнению, близости и с подозрительным любопытством, одномоментно с выводком кур, жевали палисадник. Однако, подобно террористу, праздные скотины сначала окаменели, а мгновеньем позже, путаясь, сталкиваясь и категорически не шумя, ринулись прочь. Дрэк, насколько позволяли чрезмерно гибкие конечности, выпрямился, приосанился и нервно моргнул.

Операция причинения справедливости завершилась безмолвно и торжественно Элеонорой Аркадьевной. Прекрасная, она медленно шагнула вперед, вскинув вверх голову с тяжелой, дважды обернутой кругом косой, и прищурилась, поудобней перехватывая чугунную сковородку.

Забор облегчённо охнул и тонюсенько зажурчал.

По удивительному стечению обстоятельств именно в этот момент совпали три равнозначно глобальных для «Ласточки» события: фермерская посевная закончилась, солнце скрылось за по-весеннему фиолетовой грозовой тучей, как Элеонора Аркадьевна за дверью, Колька был успешно нейтрализован и до следующего понедельника точно теперь будет безопасно трезв. Положительное это осознание вечернего остатка подтолкнуло присутствующих при инциденте к мгновенному решению и скорым действиям, и маленькое, тихое, спонтанное застолье к звенящей прохладой и комарами вечерней темноте плавно перетекло в весёлую травлю баек под аккомпанемент притащенного кем-то караоке. Ласточкинцы пели, свистели, приплясывали из последних, вроде бы неизвестно откуда взявшихся сил — веселились в этот случайный, такой неожиданно расслабляющий для всех вечер самой жаркой поры. Чтобы завтра подняться до свету и успеть вспахать, засеять и свои огороды к наступлению быстрой и неизбежной жары. Чтобы любить их землю, чтобы просить у неё урожая и помощи, чтобы и дальше не верить в защиту Союза, а верить в лучшее, друг в друга и самый надёжный клочок земли — свой.

* * *

— А вовремя всё это озвучить никак было нельзя? — Рэй раздражённо швырнул на огромный тёмный стол брелок с генератором искажения поля, что исключал возможность прослушки или слежения любым из известных способов, и нервно сдёрнул с плеч пиджак, ослабил галстук на шее.

— Сказался недостаток временных ресурсов. — Лэррингтон отвечал, размеренно кивая, и внимательно следил за главой Союза.

— И ты действительно намерен? — Он пристально вгляделся в лицо друга. — Или это последний шанс затащить девицу…

— Хватит, Рэй, ты всё понял и так, — оборвал его отстранённо. — Я гарантирую леди защиту. И даже не думай, — откликнулся на коротко вспыхнувший взгляд.

— Зачем в таком случае озвучил в самом начале?

Грэм усмехнулся:

— Считай, воспользовался служебным положением. — И тёмные глаза его невесело сверкнули. — Как иначе я был бы уверен, что она останется под защитой, зная, что отключусь на несколько суток?

— Вот кто ты после этого? — обречённо вздохнул Рэй Рэман, глава Союзных Земель, устало опустился в кресло, потёр руками лицо. — Говорил же, только проблем и подкидываешь. Мне. Как её теперь из-под наблюдения выводить? Такой уровень секретности подразумевает ликвидацию всех сопричастных.

— Статус моей жены вполне подойдет под обычный уровень, — невозмутимо откликнулся последний Дакейти. — А с остальными… Тебе видней.

Рэман с интересом сощурился и осторожно заулыбался. Сначала. Потом, насколько это позволяли дрожащие губы, сурово нахмурился и всё-таки спросил:

— Так это не шутка?

— Я что, похож на клоуна?

— Если ты про сцену после приёма, то да. Именно был похож, с этим твоим: «Леди Сневерг оказала мне честь!» — шутя, передразнил его. — Прости, друг, ты бы себя видел: зубы стиснуты, морда горит, так о согласии девушки не сообщают. — И Рэман наконец расхохотался. Весело, звонко, вот только глаза были неподвижны. Грэм отлично это видел. — Зачем она тебе?

Дакейти молчал. Рэман медленно взрезал его холодным, пристальным взглядом.

— Уверен, что выдюжишь игру?

— Я не играю. Тебе это прекрасно известно, — и добавил, коротко морщась: — Мне претит всё это. В отличие от тебя.

— Всё когда-нибудь заканчивается, — задумчиво проговорил глава Союза, по-прежнему беззастенчиво сканируя советника. — Ладно. Ты не лжёшь, — постучал пальцами по столу. — И всё-таки зачем?

— Я так хочу. — Рэй хмыкнул. И Грэм добавил, чуть помедлив: — Не знаю. Хочу, и всё.

Коротышка хмыкнул снова:

— Ну надо же, а я уж почти испугался. За тебя, — и снова засмеялся, тихо на этот раз.

— И ты так же правильно понимаешь, что охрана всё-таки потребуется, — продолжал командующий. — Не то чтобы я не доверяю тебе, — он не отводил от главы Союза мрачного взгляда, — но слива и утечки исключать нельзя никогда. К тому же слепая старушка в Весне тоже в курсе. Возможно, ещё кто-то.

Рэй пожал плечами:

— Без проблем. Но я не оставлю попыток, знай.

— Нет, — спокойно и твёрдо ответил Грэм.

— Что значит «нет»?

— Нет, — повторил герцог Дакейти, восьмой в ряду наследования короны. И, кажется, это его пальцы, сложившись, многозначительно хрустнули. Рэман бросил на него короткий расслабленный взгляд. — Она под моей защитой. И одного раза довольно, чтобы ты понял, что особенности этого дара не принесут тебе пользы. Впрочем, как и вреда.

— Пусть решит сама. Не сейчас. Я не собираюсь торопить.

— Я и решил, — невозмутимо кивнул командующий юго-восточной группировкой войск.

— Девушка разве уже согласилась? — нагловато усмехнулся Рэман. — Если мне не изменяет память, в прошлый раз тебе азимут указали с точностью до минуты.

— А вот об этом тебе беспокоиться совсем не стоит, Рэй, — предельно мягко оскалился командующий, полыхнув жутким прищуром.

Рэман, заметно сдерживаясь, отвернулся к окну.

— И что будешь делать, если она откажется чуть более категорично? — спросил с широкой улыбкой, глядя на набухшие почки толстенной старой липы. Весна совсем уже вошла в силу, не оставляя ни секунды для хандры, развеивая любую статичность, принуждая и горя жизнью. Новой. — Шанс есть всегда. — Рэман хмыкнул, обернулся к другу опять.

— Что-то никак не возьму в толк. Ты записался в дрэковы психодёры?

— Ага. В твои. — Глава Союза выглядел неожиданно зло. — Мой военный советник месяц уже ходит без мозга. Сначала пару недель вообще в теле отсутствовал, а теперь вот нервный, дёрганый, как лось в период гона. Надо блондинку? Так и скажи! У нас хороших блондинок на выданье целая борода. Завтра же…

— Дрэк! — Лэррингтон поднялся рывком. — Рэй, лучше бы тебе сейчас и заткнуться.

— Яду? — с заботливой надеждой поинтересовался тот.

— Даже не представляешь, как давно об этом мечтаю, — горько обнажил зубы Дакейти.

— Насколько серьёзно я должен отнестись к леди Сневерг? — Рэман вдруг сделался собран и несколько хмур.

— Очень серьёзно, Рэй, — тихо откликнулся командующий и развернулся, готовый покинуть кабинет главы Союза.

— Моё почтение будущей леди Лэррингтон, — издевательски бросил вслед Рэман.

Грэм чуть заметно дёрнулся. Остановился.

— Даже если и нет, Рэй, — сказал не оборачиваясь. — Она под моей защитой, — и покинул кабинет.

Глава Союза подошёл к окну, вдохнул живого весеннего воздуха и медленно расправил спину. Потянулся, ухмыльнулся беззлобно:

— Посмотрим, мой друг. Мы это посмотрим. Она под защитой. А сам?

* * *

Назавтра меня вызвали к БэБоссу.

Ну как вызвали… Очень вежливо пригласили. Пожилая его секретарша — сухарик с выбеленным каре — была лаконична и вежлива по телефону, поинтересовалась моим самочувствием, назвала время и пообещала прислать за мной машину.

— Не надо, Хелен. Я прекрасно доберусь сама, — улыбнулась в трубку. — Обязательно буду, не сомневайтесь.

Зачем я понадобилась самому Мйкелену Эрхардту, я придумать не смогла. Просто спокойно собралась и поехала.

Я видела БэБосса всего дважды. Первый раз спустя месяц после того, как меня взяли в штат на должность помощника редактора. В данном случае — помощника Чета. Не знаю, что именно тот тогда во мне разглядел, но с отделом кадров сцепился занятно. Мне позвонили уже в этот же вечер, сказали, что моя кандидатура одобрена. Боже, как я была счастлива! Конечно, работа в офисе вовсе не эфир, который казался чем-то божественным и недостижимым. Но тогда мне было всё равно. Меня одобрили! Помню, в первые же дни романтизма во мне убавилось вполовину, а вот стремления разобраться, каким образом всё тут устроено, — нет. Тогда мне, как самому молодому и необременённому порученцу, «доверили» писать то, что никто не желал делать, — поздравление сотрудникам к Новому году. Ну я и написала. А потом к нам на этаж заглянул БэБосс. И Чесни в разговоре подсунул ему мой копирайт — утвердить. Эрхардт пробежал глазами по строчкам и воткнулся хмурым горящим взглядом в Борага. А у меня в тот миг, как и полагается, отнялись совершенно все части тела.

— Кто писал? — спросил коротко.

Чет, не задумываясь, сделал выпад рукой в мою сторону. Пригвоздил и почти уничтожил взглядом. А ведь я ещё даже не закончила испытательный срок. Обидно.

— За мной, — скомандовал БэБосс и, прихватив мой трижды неладный спич, двинулся прочь из нашего отдела.

Вот! Вот откуда у меня слабость к высоким властным мужчинам. Я всегда знала, что этим всё и закончится! — размышляла сейчас, выруливая со стоянки.

— Как тебе удалось? — спросил Микелен, наш Большой Босс, бросив папку с текстом на стол. И жёстким движением отодвинул для меня посетительский стул.

В панике качнула головой, и только.

— Пишешь о том, что длилось весь год. Тремя, — заглянул в папку и, кажется, недовольно её захлопнул, — пятью строчками о том, чем мы были охвачены весь этот период. — БэБосс вглядывался в мои глаза, изучал, искал во мне что-то. — Не называешь событий, но эмоционально — всё верно. Следила за проектами снаружи? — несмешно усмехнулся. — Холдинг настолько прозрачен?

Нервно сглотнула. Когда давали задание, никто не предупредил, что придётся иметь дело с самим Большим Боссом.

— Я… случайно, простите, — и, не выдержав напряжения, почти взмолилась: — Всё перепишу, честное слово!

— Стоп! Ничего переписывать мы не будем. Сегодня в печать, — что-то прикинул, прищурив один только глаз, — и вкладышем к годовому бонусу. Каждому. — Он поднялся и, нагнувшись ко мне, противным голосом протянул по слогам: — Обя-за-тель-но! Мне именно это и было нужно.

Я вжалась в стул, отчаянно пытаясь прямо в нём же и раствориться, перетечь незаметно за дверь, пугаясь абсолютно всего и точно уже ничего не соображая. И только поэтому я тогда не спросила, уволят меня или нет? Хотя честно проговорила этот вопрос мысленно несколько раз.

БэБосс крякнул:

— Молодец! Отдыхай! — И я с вытаращенными глазами пулей вылетела прочь.

Тогда меня встретил странного цвета Бораг. Лицо его попеременно краснело, зеленело и следом стремительно делалось бледным.

— Твой испытательный срок закончен. Тебя только что приняли в штат. Сразу после праздников переходишь на эфир.

— Я не поняла, — реакция шефа была вовсе не той, что я ожидала, — ты этому рад или совсем нет?

Пожалуй, Чесни был озадачен. И вроде бы даже доволен.

— Конечно, я рад. От этого будет действительная польза. — И вдруг подмигнул мне: — Зарплата вырастет вдвое. А у тебя теперь и вовсе — вчетверо.

Сказать, что обрадовалась, — обмануть. Я ликовала тихонько, опасаясь позволить счастью быть. Слишком хорошо знала — оно должно быть сдержанным, спрятанным, скрытым. Чтобы не потеряться. Чтобы никто не украл. О да. Я знала это наверняка.

Поэтому коротко поблагодарила шефа и удрала тогда пораньше домой — тихонько свою радость беречь и трепетно лелеять.

Другая моя встреча с Микеленом была, по моему мнению, и вовсе неадекватной — это случилось спустя полтора месяца после Лакры, когда мы случайно встретились на открытии серии спортивных чемпионатов для молодёжи, инициированной и спонсируемой группой наших компаний. Проносившийся мимо бронированный локомотив «Эрхардт» узрел меня в скучающей толпе собратьев-репортёров, затормозил и одним резким движением выудил из тесного круга журналистов. Вгляделся внимательно в лицо, а потом крепко обнял, приподняв за отбитые ребра так, что мои ноги беспомощно болтались в воздухе. И я, совершенно испуганная и потрясённая, абсолютно не понимала, что же мне надо сделать и как среагировать. А Эрхардт вернул меня на землю и то ли похвалил, то ли поругал за что-то:

— Молодец! Чтоб больше я такого не видел! — и совершенно так же порывисто испарился. Причём сделал это настолько стремительно, что с опозданием оживившиеся коллеги не то что камеры выставить, диктофоны включить не успели. Ну, а мне пришлось бежать.

Что имел в виду Большой Босс? Обдумывая это, я потом голову сломала. Но к однозначному выводу, к сожалению, так и не пришла.

Чем же я вспомнилась БэБоссу сегодня? К нему с тех самых пор меня не вызывали ни разу.

Новая скоростная кольцевая на третьем высотном уровне плавно несла меня к цели. Дорогу официально ещё не сдали, и я ездила по ней совсем немного. Разрешённая скорость была куда выше той, на которой я могла бы свободно ориентироваться в указателях. Мимо проносились, огромные рекламные конструкции, жутко отвлекающие от непривычных пока знаков. Ещё и не всю дорожную технику убрали, кстати, и кое-где докладывали асфальт.

Сбросила скорость — участок с открытым армирующим слоем звонким стуком по днищу не давал торопиться. Да я, если честно, и не очень хотела, летела скорее по привычке.

Хлопок был очень громким, и я рефлекторно выжала тормоз. Слева пронёсся грузовик, и резко шлёпнуло снова. Мгновение, чтобы прийти в себя, беглый взгляд вперёд, в зеркала — из грузовика сыпался щебень; на приборную панель, и в лобовое… Дрэк! Точно напротив моего лица, чуть выше уровня глаз — маленькая, но очень заметная звёздочка. Ну как же так?! Заменили стекло, называется. Месяц продержалось. И смысла менять опять нет. Пока этот ремонт не закончат, сколько ещё таких камушков прилетит? Коротко повернулась к левому окну — всё верно, там тоже. Конечно. Щебёнкой могло пробить и насквозь. И вдруг расстроилась почему-то жутко. И не желала думать, отчего именно. Но точно не из-за того, что это вроде как его подарок. Нет. Просто жалко, что только сделали. И придётся опять.

Ругнулась снова, отчаянно пытаясь прогнать внезапно затопившую меня горечь, и, повторив за шепотом динамиков: «Нет средства согреться, если вдруг остановилось…», прибавила звук в магнитоле. И скорость.

Микелен Эрхардт принял меня сразу.

— Как себя чувствуешь? — Хелен привычно и ловко обогнула стол. Откуда столько прыти в этой немолодой давно женщине? Хотя из всех нас, вечно жалующихся на усталость девчонок, она была, наверное, самой живой и, несомненно, железной. — Вид цветущий. Как давно из госпиталя?

— Четыре дня, — пролепетала потрясённо, крепко озадаченная такой осведомлённостью.

— Микелен ждёт, — протянула руку, намереваясь распахнуть передо мной тяжёлую дверь. — Заскочишь ко мне потом за новым планом к проекту, — и оставила меня в кабинете БэБосса наедине собственно с БэБоссом.

— Каррия? — неожиданно поднялось мне навстречу большое руководство. А я, растерявшись, чуть тут же без приглашения не села. Высоченный (напомню, в сравнении со мной такой была подавляющая часть населения планеты), совершенно несимпатичный, но очень по-мужски привлекательный мужчина с настоящей улыбкой поправил пиджак, застегнул среднюю пуговицу. Ему, наверное, было немного за пятьдесят. Лучистый взгляд пробежался по мне, оценивая, но не раздевая, и БэБосс приглашающим жестом указал в кресло напротив: — Рад вам.

— Господин Эрхардт, — не очень уверенно улыбнулась и осторожно присела, — чем обязана вниманию?

Высочайшее лицо компании напустило на себя благодушный вид и уселось в кресло, в котором до моего появления с несомненным комфортом и пребывало.

— Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы осчастливить меня визитом? — А в глазах и голосе — неожиданная забота. Это было тем более странным, что вчера Хелен была очень категорична.

— Какое это имеет значение сейчас? — качнула сдержанно головой. — Боюсь, вы не оставили мне выбора. Надеюсь, расскажете, в чём, собственно, дело?

БэБосс поднялся и нажал на столе кнопку:

— Хелен! Я же сказал, госпожу Огнец вызвать, только когда она будет готова!

— У вас единственное окно сегодня, сейчас — на ближайшие две недели, — невозмутимо пропела секретарша из дырки в столе. — И госпожа корреспондент неудовольствия по этому поводу не высказала.

— Хелен!

— Я предложила ей воспользоваться служебным автомобилем, но она отказалась. Сказала, что доберётся сама.

БэБосс буркнул какое-то ругательство на апелийском и сел.

— Вот так и понимаешь, кто хозяин твоей жизни, — развёл руками, извиняясь, неловко улыбнулся.

— Прошу вас, господин Эрхардт, не беспокойтесь. — И я искренне так считала, потому что развеяться хоть бы даже побегом на работу мне было необходимо. — Мне действительно намного лучше и удобно именно сегодня.

— Микелен, — озарил лицо улыбкой, непонятно чему обрадовавшийся Большой Босс. — Не буду убивать ваше время. Лучше потратить его на себя, — вежливо поставил в известность о продолжительности аудиенции. Это значило, отвечать следует живо, не паясничать и не морочить голову серьёзным людям.

И я, конечно, немедленно согласилась уверенным кивком.

А Микелен Эрхардт спросил неожиданное:

— Вам что-нибудь известно о работе вашего редактора?

— Кого, Чесни? Чесни Борага?

Большой Босс коротко кивнул.

— Ну, кроме того, что он редкостная… очень целеустремлённый человек и берётся за все, даже предположительно горячие точки, пожалуй, ничего. И да, по поводу последней командировки у меня есть к нему пара вопросов. Хотя…

— Только это? — неподдельно удивился БэБосс. — И за три года вы не заподозрили ничего? Ничего вас не смутило?

Я бросила на него короткий пристальный взгляд. Стоит ли вести подобные беседы с ним? Ведь на работе я держусь только благодаря Чету. И Микелен понял меня верно.

— Разговор исключительно приватный и в ваших интересах. Ответьте мне, Каррия.

— У меня есть некоторые соображения, — кивнула осторожно. — Но, боюсь, это больше эмоции и порождённые недовольством фантазии.

— И всё же будьте-таки добры.

— Последний сюжет… Ну, вы, думаю, в курсе, — произнесла немного сбивчиво и, наверное, слишком тихо.

— Расскажите мне вы.

— Охаш не был горячей точкой, когда мы туда прилетели. И когда собирались в командировку, там ещё было спокойно. А зная нашу специализацию… В общем, было странно, что Чет отправляет нас за сюжетом об организации безопасности общесоюзных детских летних лагерей. Там и источник с информацией какой-то мутный был. Тема надуманная больше. Отсняли материал, собирались улетать, и тут началось. Сначала в городе, потом по наводке Чета на КПП поехали, и там-то всё и случилось. Я потом подумала, что он будто нас точно туда вывел, и неспроста. Все было, будто нас ждали. Бред, конечно. Зачем…

Макелен медленно и шумно вдохнул и выдохнул.

— Что ж… — Глава корпорации перебирал пальцами по подлокотникам кресла, готовый подняться. Но почему-то передумал и остался на месте. — Сушевский и Слай сказали то же самое. Нет, Каррия, не бред. Известно ли вам, как реагирует публика на юную красивую девушку, ведущую репортаж, да даже не из-под обстрела, просто в угрожающих жизни условиях? — Микелен застыл, чуть наклонившись вперёд.

Я горько усмехнулась. Известно, ещё бы. Наши гонорары были красноречивы.

— И, кроме эмоционального отклика, вы провоцируете именно ту реакцию, которую лингвопрограммист вложит в текст. Известное лобби хорошо платит Чесни за вашу, Каррия, работу. — И, не оставляя мне шансов откреститься, добавил: — Да-да, именно! Ему, не вам!

И я остановила его сдержанным жестом. Мне нужно было собраться с мыслями. Элизабет сказала, что я из антивоенного блока. Действительно, порой наши сюжеты выглядели именно такими. А иногда, когда добровольцев на юге не было достаточно, нарезку формировали так, что мужчины сами рвались защищать не Южную Землю, а меня. Лично меня. Женщины реагировали не менее возбуждённо. Нас использовали, не скрывая этого, впрочем.

— Но это политика вашего канала. Не Чесни!

— Я только позволяю ему делать это принадлежащими мне инструментами. И пока это приносит прибыль, отказывать ему в этом не намерен. Вы делали рейтинг всегда. Бораг брал вас в отдел именно для этого. Только в этот раз вы или сделали что-то, что пришлось Чету совсем не по душе, или он получил чёткие указания, или у него появилась новая кандидатура на девочку для публичного мародёрства, словом, пришло время обновить лица. Вы не должны были вернуться из Охаша, Каррия, если вы этого ещё не поняли! Чесни собирался вас там оставить. Навсегда.

— Ну, скажем, не то чтобы я об этом не догадывалась, просто… — поморщилась, скомканно улыбнулась. И говорить дальше не смогла.

Микелен поднялся и налил в стакан воды. Подошёл ко мне, сел на корточки рядом и протянул воду.

— Тебе действительно угрожает опасность. И я не хочу, чтобы ты пострадала.

— Зачем? Чету это зачем?

— Это не наши даже разборки. Если скажу, будешь ещё уязвимее.

Кивнула решительно. Умирать, так хоть знать причину.

— Чесни купили спецслужбы Лирдосии. Гибель вашей группы, да ещё в прямом-то эфире, вышла бы очень резонансной. Был бы повод ввести на Юго-Восток войска. Туда бы отправились миротворцы из лирдосского альянса и почти официально устроили бы там реальную горячую точку, перетягивающую на себя деньги, вооружение, внимание и резервы. Ну и не только. Плацдарм для взращивания террористов под боком у Союза — словом, очень удачный был бы ход. Юг, где сейчас и так неспокойно и вот-вот прорвут границу нелегалы, тем самым делается ещё более уязвимым. Развал Союза — давняя и уже даже неприкрытая цель лирдосского правительства. Они уже должности в нашем парламенте меж собой распределили. А ты взяла и осталась жива. Кстати, какого дрэка? Как это тебе удалось?

— Чудом, — призналась убеждённо. — А мы в этом всём, выходит, клешня манипулятора.

— Что-то вроде того. Называй это как хочешь, ответственности нашей с тобой лично это ни в коем случае не умаляет.

— Нуда, — откликнулась потерянно. — Всё верно.

Посмотрела с тоской на сидящего предо мной на корточках мужчину. С ума сойти. БэБосс у моих ног. Само получилось ухмыльнуться. Не то чтобы он годился мне в отцы, но при известной прыти или неудачливости вполне мог бы. Красивый всё-таки мужик и очень взрослый. Седой почти уже. Апелиец, южанин. С широченной улыбкой. Он мог быть весел, очарователен или невероятно, хладнокровно жесток.

Мы боялись его, конечно. И восхищались. Владелец медийного бизнеса. Незаменимое звено в политических торгах. Фигура публичная, но о нём самом ничего не было известно. О компаниях, долях в бизнесе, участии в разного рода проектах — пожалуйста, а о том, сколько лет, где и с кем живёт, как отдыхает, — ничего. Мы даже не знали, был ли он женат. И вообще, натурал ли. Девчонки мечтали, вздыхали, ждали каждого его визита в офис — и каждый раз зря.

Вздохнула обречённо:

— Вам просто нужно очередное шоу, так?

— Не соглашусь. Этот формат уже был отработан, и мы от него сознательно отказались.

— Мы? В смысле, вы? Вы лично в этом участвуете?

— Тоже не совсем верное утверждение. Но нельзя сказать, что не занимаюсь вовсе. Определяю вектор. А как вы этому вектору будете следовать — проблема специалистов. Но я могу корректировать то, чем я недоволен. Или что-то, что не вписывается в моё личное представление о направлении, в котором следует сейчас работать.

— Вы пригласили меня, чтобы я получила представление о том, в чём заключается ваша работа?

БэБосс усмехнулся и, подумав, кивнул:

— И за этим тоже. Я предлагаю тебе защиту. Кроме того, мне известен факт некоего интереса к тебе со стороны главы…

— Нет никакого интереса. Это недоразумение, только и всего, — перебила его поскорее.

— Мне так не показалось, — покачал головой Эрхардт, поковырялся взглядом в моих глазах так, что мне пришлось отвернуться. — В любом случае я вынужден отстранить тебя от работы в прежнем режиме. — Испуганно посмотрела на него снова. — У тебя отлично выходят тексты, вот и займись. Пока всё не уляжется.

— Вы ведь этого не сделаете, — покачала головой потрясённо. Я — и в офисе. С Четом. Исключено!

— Уже сделал. Через пару недель, как окрепнешь окончательно, тебя ждут в зеркальной башне. И присматривай за Чесни. Просто наблюдай. Ты поймёшь, когда придёт время прийти за помощью, — кивнул размеренно и убеждённо. — А ты ведь это сделаешь, так?

— Да за что?! Вы так не поступите. Проще уволиться, к дрэку!

— Не за что, а ради своей страны, такой ответ тебя устроит? Чет продал своё государство, я прошу тебя помочь оторвать ему… ну ты понимаешь.

— Доверять некому, — пробормотала обречённо. И почему мне кажется, что Микелен озвучил мне далеко не всё?

— Именно так, Каррия. К сожалению, именно так.

* * *

Весна звенела, навязывая мыслям разгон, выстреливая импульсами устремлений и глупостей. Мальчишка ворвался в зал бегом, поймал на запястье скользнувшую с плеча сумку. Пришла — улыбка съехала вместе с чехлом сабли. Пересёк зал уже сдержанно, чувствуя, как застыла, и точно зная, что не повернётся.

Три чемпионата прошли, прибавив уверенности и косых взглядов. Да и что с того — они, взгляды, и так всегда были. После каждой следующей победы. Одногруппники сначала радовались, уверенно продвигаясь в командном зачёте, а вернувшись домой, в Родной, непременно шипели на Южа исподтишка, дулись: «Опять всех перебил, Партной!»

Бабушка уверяла, что это непременно пройдёт, хоть и нервов немало попортит. Верить в это и верилось, с одной стороны, а с другой… Бросить их всех хотелось к дрэковой матери и никого из них никогда больше не видеть. А ещё — чтобы они захотели бы сами его вернуть, но было бы уже поздно, потому что он состоится уже и как спортсмен, и как охр… настоящий мужчина!

И вот уехал бы он в округ, Срединной земли столицу, и стал бы там, в их Федерации, чемпионом, а потом и вовсе… ладно, это он потом решит, что именно вовсе. А тренер пришел бы в их старый зал и показал бы его бой на учебном мониторе. И как потом, после боя, к нему подбегает самая красивая девчонка, непременно там будет видно. И как она поцелует его обязательно, несомненно, тоже! И вот тогда и станет Оксанка кусать от досады красивые пухлые губы и, отворачиваясь, прятать лицо с застывшими в глазах слезами.

Только почему-то не было от этого радостно и довольно — гадко было.

Лёнька глянул на него странно и хмуро. Встал навстречу, задел нагло плечом. И Южик чудом стерпел, чтобы тому не врезать. Казалось, зубы сейчас раскрошатся от злости. Удержался — тренер был рядом. А вот на дорожке не постеснялся, дал себе волю. Больно пробив живот и ключицу, да так, чтобы не смог уже сегодня толком драться. Чтобы рука болела, почти отваливаясь, чтобы знал, сволочь, как чужих девчонок лапать! Ну и что, что они с Оксанкой не были парой. Ну и что, что не называла она его своим парнем. Ну так это пока! И он-то, Лёнька, ведь знал, предатель, что Оксанка для него, Юджина, значит!

На табло вспыхнул зелёный квадрат, в очередной раз отдавая чемпиону победу, и Лёнька, не отстегнув даже массу, сорвав только маску, бросился на Женьку с кулаками.

Ну а потом, пока их замазывали зелёнкой и выговором отлучали от занятий аж на две целых недели, вскрывалась страшная правда. О том, в чём Оксанка сама ни за что бы не призналась. О том, как пошла она к Лёньке за дружеским и самым верным советом и как его получила. Под дождём по пути на тренировку. Но совет не пригодился совсем, потому что Юджина не иначе жареный индюк в неудобное место клюнул. Не клюются? Ну ладно, значит, укусил. А Оксанка совсем сон и спокойствие потеряла, даже есть перестала. Откуда знает? А кому она, по-твоему, по-южевски, ревёт через день, после тренировок, в трубку? И Лёнька тоже скоро реветь станет. Потому что, во-первых, слушать это невыносимо. А во-вторых, непонятно, в чём сам виноват. Но, судя по чемпионской перекошенной морде, виноват совершенно точно. И фингал тому очень фиолетовое, в зелёных разводах, доказательство. Что вдвойне, между прочим, обидно.

Южик сидел, запрокинув голову и прислонившись к стене. И смеялся. Просто, беззвучно и счастливо. Вот уж и правда, девчонки — зло, это точно!

Ну почему, Оксанка? Почему ты просто не сказала сама? Зачем надо было обходить свой страх кругами? Тут же чистая тактика боя — присмотрись и сделай один точный выпад. Точно в цель. Твой выпад чуть не покалечил троих…

«Девушка», — с щемящей нежностью подумал Южик и обнял Оксанку за плечи крепче, закрывая от слишком живого вечернего ветра.

Зачем доверилась Лёньке, которому не то что секрет, номер телефона доверять нельзя?! Хотя… правильно, наверное, что именно Лёньке.

Южик с неожиданным интересом посмотрел сверху на русый хвост и, зажмурившись, осторожно улыбнулся. Для надёжности даже губы побольнее закусил, чтобы радостно не засмеяться и Оксанку вдруг случайно не поцеловать. Распахнул глаза от этой внезапно посетившей его мысли, и сердце мальчишки, споткнувшись, застучало скорей.

— Юж? — встревоженно обернулась Оксанка. — Ты чего, Жень? Тебе холодно тоже? Так давай с пересадкой доедем, нечего мёрзнуть тут на ветру.

Какая же она всё-таки красивая и хорошая, когда не играет принцессу. Хотя и когда принцесса — хорошая тоже. Такая, что хочется идти следом, тащить этот дурацкий чехол и мечтать, лишь бы позволила опять к себе прикоснуться. Чувствовать её, чуть дрожащую и взволнованную, рядом, вдыхать сладкий запах её духов и, как настоящий дебил, не переставать улыбаться.

Шагали по выщербленной, крошащейся после зимы брусчатке, перепрыгивали через ручьи, торопясь в детский садик за Оксанкиным младшим братом. Держались за руки, как малые дети, но Юджину на это было честно плевать. Зато необъяснимо приятно чувствовать под пальцами тонкую и сильную ладонь. То, что она сильная, он и раньше-то не сомневался, а уж как сжала её, споткнувшись, так у парня чуть глаза от того на лоб не полезли, думал, сломает.

Вечерело. Городок жужжал, суетился, возвращались домой с работы люди. Магазины, на удивление, были полны, а уличные кафе забиты. И не скажешь, что Союз осаждён экономической противомерой.

Южик хотел позвонить бабушке, что немного задержится, но не смог дозвониться — связь, как и всегда в Родном, жутко сбоила. Невзирая на более чем достаточное количество передающих и базовых станций. Магнитная аномалия, разводили руками техники операторов мобильной связи и предлагали пользоваться по старинке проводным телефоном.

Горожане сердились, ругали экологию и правительство и приём ловили неуверенный, но регулярный, привычно забираясь повыше, на лавочки, лестницы и заборы, веря, что от этого сигнал будет лучше.

Георазведка, выписанная из самого центра разобраться с той самой аномалией, накопала в районе Родного, глубоко под ним, какой-то редкоземельный минерал. Какой именно, населению не сообщали. Отмалчивались, шутили или стращали секретностью и особым отделом. Горожане же не сдавались и геологов даже пытались подпоить. Но те оказались мужиками крепкими и уверенно впитыми и, не дрогнув растительностью на лице, несли на все вопросы такую несусветную, абстрактно-квадратную ахинею, что было ясно: скорее угощающие до зелёных бесов наслушаются, чем заезжие георазведчики отключат встроенный в мозгу и глотке блокиратор.

Жители сначала напряглись, повозмущались, пошумели, вздёрнулись от привычного, размеренного и простого. Организовали даже активистов на частное расследование. Но разузнать ничего не смогли. Посему решили, что жили же здесь люди почти тысячу лет до них. И вполне себе успешно жили. Ну а что телефоны мобильные работают плохо, так здоровее без них будут. Потом привлекли служителей культа обойти весь город с молитвою. На том и успокоились. И зажили по-прежнему суетливо. Торгуя незамысловатым товаром, мастеря, проектируя, обучая, рожая и растя.

* * *

Если кто-то и был недоволен сложившимся союзом, то говорил об этом тихо и уж точно далеко за спиной. Досужие домыслы Александра не трогали совершенно, его беспокоило, как отнесётся к ним Саша.

Волновать её не хотелось до нервной икоты. Он сам почти превратился в параноика, увиваясь над нею, точно подстреленный коршун. Хромой, но всегда, непременно рядом.

А она смеялась. Звонким открытым смехом. Так не принято было смеяться, и женщинам не должно. А она легко хихикала над его хмурыми шуточками. Разбивала засыпающую тишину осеннего сада.

Алекс привалился к поредевшему уже охристому дубу и любовался, как ищет крепкие шапочки желудей в ворохе листьев, перебирает и складывает шумящие желуди в один мешочек, нарядные и крепкие в другой.

— Слышишь? — и глаза лучились таким детским восторгом. — Ты слышишь? На что похоже будет? — и потрясла шумящей погремушкой ему над ухом.

— На море, — тихонько ухватил её руку, осторожно потянул на себя. Маленькая женщина, потеряв равновесие, покачнулась, и он поймал её в полные надежды объятия. Замер над ней совсем близко, почти касаясь лица губами.

— Алекс, — прошептала надрывно.

— Алекс… — повторил за ней следом. — Моя Алекс… — вдохнул глубоко тёплую сладость у шеи.

— Алекс, — шевельнула воздух губами.

И он захлебнулся ими. Под сухой шорох коричневых, дымных листьев и долгий треск поползня.

Солнце скользнуло в её глаза, принесло в них нежной туманной зелени. Упоительно глубокой, сводящей с ума. Нежная. Вне дома, вдали от людей и вечных микстур она вдруг становилась такая растерянная и нежная, Александр хотел бы припасть к её губам и долго, бережно пить. Эта маленькая женщина — его. В это почти невозможно поверить. Сказал бы кто год назад, он бы даже не рассмеялся — потому что совершеннейшая глупость. Просто фыркнул бы, а может, не сделал бы и этого. А теперь вот сгорал от её близости и задыхался.

Благодарил. Он каждый день благодарил. Не верил. Боялся просыпаться, вдруг это сон и ему всё привиделось. Но реальность была к нему благосклонна. И Сашенька неизменно оказывалась рядом. Маленькая, чуть округлившаяся уже и ужасно в своём неизменном теперь смятении смешная.

Он возносил молитвы Всеобщему Отцу и требовал защиты у светлого воинства. И страшно было от собственной категоричности, и по-другому не мог. Только бы всё обошлось. Только бы то, что привиделось, не свершилось.

К удивлению Александра, лёгкому, впрочем, прозрачные письмена, что он видел вокруг, неожиданно легко расшифровались. Они даже ответов на высланные запросы не дождались — просто однажды Сашенька стала вслух зачитывать то, что «у неё в голове говорили». А Алекс увидел, как на стене ярко вспыхнула привычная уже белёсая вязь. Она оказалась охранным катом. Что успокоило и насторожило младшего Сневерга одновременно.

Но это всё было, конечно же, верно. Баланс противоположностей должен быть неизменным. Это фундамент, основа — и это внушало надежду. Если была беспардонная, ядовитая тьма, стремившаяся их уничтожить, значит, должно быть и то, что семью защитит и, возможно, от прямого удара избавит.

Лопатка Сашеньки поддалась лечению сразу. Будто только и ждала того, чтобы он закрыл глаза, натянул зелёные нити и исправил. А Саша ругалась, не давала, сердилась, обзывала его так, что и Домовичу было бы поучиться не лишним, — волновалась. Поэтому пришлось делать всё потихоньку, ночью, пока она спала.

А утром еле смог успокоить. Отпаивал её же собственным ромашковым настоем и не отпускал от себя ни на шаг.

Оставить как есть он не мог — точно знал, что чем дальше, тем тяжелее будет носить. Потому и решился. Своя спина рвала болью так, что подчас невыносимо было дышать, но он улыбался. Потерпит. Он это, конечно, потерпит. Ради них, тех двоих, кого держал сейчас в руках. Всё скоро пройдёт. Нужно только подождать.

И вместо напряжённого, мучительного ожидания неожиданно легко наслаждался — крепким запахом настоек и высушенных трав, толченой пылью цветов-антисептиков, которой непременно была обсыпана её юбка; дышал естественной упорядоченностью, правильностью и покоем, что сопровождали её так легко и убеждённо.

Прогретый дневной воздух уже не справлялся с выстуженной за ночь землёй, и он заторопил её к дому.

Сашенька запнулась о муравьиную кочку, взмахнула руками — мужчина подхватил её, и ласковый смех не пролился — застрял болезненно в горле. Кольнуло горячо виной. Алекс улыбнулся почти незаметно, грустно.

— Опусти же, тебе нельзя пока, — терпким бархатом коснулись его шеи слова.

Медленно и неохотно поставил её на ноги.

— Прости меня, — прошептал беззвучно.

Его собственный старший кузен появился на свет от такой же вот связи. Родной старший дядя, теперь он старик, уважаемый и самый именитый в уезде, прогрессивных взглядов либерал, почти реформатор, кто первым заговорил о необходимости вольной для душ в крепости в их губернии. Но не остановился на этом, он пошёл дальше. Семья тогда содрогнулась, когда он просто признал своего незаконного отпрыска, сына невольной, Настеньки. Фамилию, правда, не передал. Сынок вырос вздорным, с кислым, неудобным норовом. Любил стенать о судьбы своей несправедливости и её же несчастии и похождениями гремел на всю Срединную землю. Женили его потом на дочери какого-то тканого купца. Весьма, кстати, удачно. Тогда и чудачить он перестал. А вот порицать батюшку не оставил.

Дядюшка, кстати, фамильным «наследством» нисколечко обременён не был, а слыть прогрессивным и правильным ему попросту было удобно на общей волне попустительств и новых вольностей. Скандальное последствие его приключений, заботливо разрешившееся, играло популярности его на руку, и вскоре почтенный родственник уехал в губернский центр предводителем местного дворянства и насадителем императорских реформ и распоряжений.

Алекс же, как и всякий младший Сневерг, несший груз, каждую минуту своей жизни вынужден был выбирать и выбирать должен был правильно. Вот как сейчас. В том, что никто не достоин так, как Сашенька, он не сомневался. Чувствовал это всем собой, ощущал кожей, точно знал, что правильным должно сложиться именно это, и никак иначе.

Проще говоря, внутри у него растерянно стенало и возмущённо противилось, если он только пытался представить, что женщиной, дающей жизнь его собственной ветви рода, будет не Саша. И он согласился безропотно, с радостью принял это своё знание как несомненную данность.

Горько кололо от того, что впереди, и знал, что не сможет впрок надержаться, насытиться, налюбиться, и так же уверенно знал, что любить уже будет всегда и ничто во всей безграничности никогда этого не исправит.

Но тут уж он поделать ничего бы не смог. Да и не захотел бы.

Он, безусловно, терзался, стоит ли предупредить или всё же оставить в неведении? И не лишать её глаза такой важной ему чистой улыбки.

— Как же тяжело. Как мучительно… — шевелил над её макушкою одними губами.

И Алекс не знал, как перенести эту выматывающую, требующую крика боль. Боль его маленькой женщины.

— Слышишь? — встревожилась негромко. И вдруг уже живее: — Алекс, ты слышишь? — Саша заметалась глазами.

— Что? — Он улыбнулся её птичьему беспокойству. И огляделся с нею вместе кругом.

Лесная привычная тишина. Размеренный стрекот, шорох, тонкий скрип. Слышно, как ветер перебирает Сашины нежные пряди. Мельтешит по еловым лапищам белка. Зяблик сел на таволгу рядом.

— Что там? — повторил шёпотом, прижимая глупышку к груди.

— Голос, — маленькая женщина была растерянной и изумлённой. — Тот самый. Он… зовёт нас? — в расширившихся глазах плескалось недоумение и почти ужас.

— И что же? — засмеялся тихонько. — Идём?

— Это… страшно?

— Раз зовёт, значит, нужно. — Александр был уверенно спокоен. Его довольное умиротворение отозвалось в ней, и Сашенька расслабленно обмякла.

— Может быть, кому-то нужна помощь? — наморщилась робко.

— Вот и надобно узнать. — Алекс увлекал её к вершине холма. — Тут весь парк будет как на Аннушкином подносе, — шагал медленно и размашисто верх, весело потягивая спутницу за руку следом. — Смотри же, не забиралась ещё сюда? — и уточнил немного ревниво: — Без меня?

Сашенька обернулась и охнула. Замок, будто огромный белый корабль, плыл в пёстрой чаше осеннего смешанного леса. Холм стекал вниз скошенной лужайкой со стыдящимися голых проплешин шарами кустов, стремился к широким парковым террасам с лестницами и упирался в искрящийся на почти белом солнце фонтан.

Белый замок с белым солнцем над ним…

— Эй, — тихонько позвал её Алекс. И крикнул уже громче вверх: — Эхей! — Эхо прокатилось коротко и замерло, будто уткнувшись в вязкую стену.

И они оба одновременно вздрогнули, когда в небе над замком внезапно возникла гигантская, почти чёрная фигура, сотканная словно из тучевых перьев, неторопливо вознесшая десницу с мечом, и обрушила её точно на центральную башню. Серый след от чудовищного оружия потёк по стене к основанию, расползаясь мелкими трещинами и тут же исчезая. И в следующее мгновение небо засияло нестерпимым светом, вытесняющим тьму прочь. Над замком полыхнуло синим, весь комплекс накрыло сверкающим куполом, и две огромные фигуры сошлись в небе точно над ним, ударяя друг в друга призрачной мощью.

Одно серое щупальце оторвалось, ринулось к холму, уплотняясь, превращаясь в гигантский то ли топор, то ли молот, и, прежде чем он смог бы ударить, навстречу ему, истошно вопя, вылетело чёрное существо. Подпрыгнуло, извиваясь, выбросило вверх широкий столп искр, и всё вдруг исчезло.

Пространство сначала грохнуло воздушной волной, а потом его заволокло бесцветной и совершенно непроницаемой взвесью, уничтожившей обзор.

Сашенька сдавленно всхлипнула, Алекс подхватил её, пошатнувшуюся, и опустил осторожно на редкую осеннюю траву.

— Ты видел? — шептала ему и смотрела, будто сама различать мир была уже не в силах. — Ты тоже видел, Алекс?

— Я видел, — откликнулся сумрачно. — Нам нельзя больше ждать ни мгновения. Обещай мне…

— Саша… — в ужасе выдохнула она, растерянно мечась загнанным взглядом. — Саша! — У неё задрожал подбородок, вырвался мучительный, безысходный стон, и она прикрыла почти кричащие, трясущиеся губы ладонью.

— Просто скажи мне, что это, отец?

— Мы так мало знаем. Александр… — старый Сневерг смотрел в пространство перед собой растерянно и отстранённо. — Уезжайте. Сегодня. Увози Сашу. Пришлёшь мне весточку через кривого трактирщика в уезде. Я найду. — И чудовищно бледное лицо его болезненно скривилось. Граф поднял на сына наполненный нестерпимою мукой взгляд. Через мгновение они одновременно шагнули навстречу, вбивая в грудь друг друга последнее объятие.

— Прощай, отец, — коротко сжал стариковские плечи.

— Удачи, Алекс. — Ноздри старика дрогнули, а рот превратился в тугую, ровную черту. — Не теряй времени. — Сневерг коротко кивнул и подтолкнул сына к выходу.

Они бежали. Позорно, предательски, как убегает почуявший скорое разорение управляющий, прихватив столько, сколько влезет в карманы. Или как каптёрщики из арьергарда, увидев, что противник сминает ряды. Бежал и он… Нет, не бежал. Спасал. Свой свет. Своё всё.

Если бы остался с отцом, дар не исчез бы. Он перешёл бы к кому-то другому из рода. Не сразу. Через поколение или два, выбрал бы достойнейшую линию и возродился. Случалось же такое однажды. Лет триста назад.

Мог ведь и остаться, попробовать хоть что-то сделать… Не мог.

Алекс глухо застонал сквозь зубы, сжал в кулаках отчаянно вожжи. Коляска легко летела по вечереющей осени, увозя от опасности будущее. То, ради чего отец готов отдать жизнь. Вот и он — готов тоже.

Взглянул украдкой на вжавшуюся в угол коляски Сашеньку, опять засвербело внутри — маленькая, съёжилась в комочек в огромном этом бежевом пледе и вздрагивала во сне. Конечно же, она напугалась.

И, конечно, она оказалась сильнее. Выслушала молча и решительно заявила, что они останутся вместе со всеми. И примут судьбу как подобает.

— А вдруг кому-то потребуется помощь? И я смогу оказать её? Саша! — схватилась за его рукав и охнула, когда Домович, обходивший неожиданный ущерб, покачал головой, глядя на широкие тёмные трещины, протянувшиеся по фасаду замка, и неподдельно серьёзно нахмурился.

— Ёшь ты, цоколь-моцоколь, — тихо присвистнул конюх и сдвинул шапку на лоб.

— Ты не можешь увезти нас! — взвилась с новою силой. — А что же старики? Неужели мы здесь их оставим? — и вдруг догадавшись: — Это всё от моей тягости? — почти выкрикнула, вспылив, как она это ярко умела.

— Это ответственность, и мы не можем…

— Ты принял меня в семью! Или этот поступок имеет избирательность в своей сути?

— Семья спасает нас, как же ты не понимаешь? Наш груз не меньше! И у тебя есть силы, чтобы сейчас оставить их и суметь жить дальше! — Это была ложь. Для себя самого. И он стискивал зубы и уверенно держал несгибаемую решимость в глазах.

Он не понял, в какой именно момент она сломалась. Заметил только, что поникли плечи и померкло лицо. Страшнее всего сейчас было именно это. Но не было выбора. И времени. Алекс очень спешил.

Их точно вело что-то, оставляя холодеющий к ночи путь сухим. Короткий день прощался оранжевым заревом сбоку, продлевая чистым небом светлые минуты. А за спиной болезненно чернела, наливалась клубящаяся туча — от неё в имении, наверное, почти уже ночь. Алекс подхлестнул пару — должно хватить получаса. А может, получится и быстрее.

* * *

— Карри, перестань дурить! — прорычала трубка.

— Прошу прощения? — Я отняла телефон от уха и удивлённо взглянула на вспыхнувший отсутствием номера экран.

— Не смей отправляться на объект без защиты, — сказал голос, что преследовал меня во сне и наяву вот уже месяца три.

— Лэррингтон? — неуверенно спросила у трубки. Та многозначительно и, похоже, взбешённо молчала. А-а-а. То есть, дрэк… то есть… В горле стало сухо, а сердце заколотилось бешеной трелью. И, боюсь, этот нервирующий, резко токающий ритм отдавался через судорожно сжатые пальцы точно в крошечный микрофон аппарата. — Насколько я помню, я не отношусь ни к вашим подчинённым, ни к подведомственным, — проговорила холодно и ровно. Понятия не имею, как мне это удалось. — Я вообще наёмный работник, и все обязанности регламентируются…

— Кэрри… — он сказал это так, что я испугалась, сердце сейчас сделает, как автомобиль, когда выжимаешь сцепление на слишком больших оборотах: загудит в пустоту и замолкнет. Навечно. — Надень бронировку. Прошу тебя, — и добавил жёстко: — Это не шутка.

Я отказывалась в это верить. Полтора месяца тишины и вдруг: «Надень бронировку!» Почему-то задрожали руки.

— Ваша светлость, — произнесла чётко, но тихо, — мой контракт позволяет мне…

— Четыре покушения, Кэрри. Не вынуждай меня…

— Что? — шёпот вышел потрясённым.

— Вот и я хочу понять: «что»?!

— Я не понимаю… — мучительно соображала, дешифруя звуки, медленно превращая его голос в наполненные смыслом слова.

— Бронировку, Кэрри. А лучше откажись. Совсем откажись. А ещё лучше…

— Так, стоп. Господин Лэррингтон, потрудитесь поставить меня в известность, каким образом пересекаются интересы наших министерств. Потому что уровень ниже — не имеет значения, — выдала неожиданно для самой себя решительно и смело.

— Грэм, — устало сообщила трубка.

— В каком смысле? — не поняла совершенно искренне, пытаясь снова вдохнуть, потому что солнечное сплетение сдавило болезненно и невозможно сладко.

— Просто надень бронировку, — упрямо повторил мой долгожданный собеседник и отключился.

Это был шок.

Опустилась на диванчик, а после, не в силах бороться с гравитацией, сползла медленно на пол. Мне не показалось. Мир действительно качался. Подтянула колени и закрыла лицо пальцами.

В это и хотелось, и невозможно было поверить. Он всё-таки следил за мной. И я не знала, радоваться или злиться. Честно? Сейчас я смеялась. Тихо, почти беззвучно, пока в глазах не появились слёзы. Был рядом, пока я вытесняла его из мыслей и всего остального. Хам! Сволочь! Ни словом, ни знаком, только его дурацкая подачка с намёком на мою несостоятельность и беззащитность. Гад!

Дохлый дрэкран! Меня прострелило внезапно, и я подскочила. Дурнота подступила к горлу резко. Какие покушения? На меня покушения? Но за что? Кто? И откуда, дрэк его подери, он знает? Четыре? Настоящие? Да когда?! В голове поплыло, и воздуха стало критически мало.

Метнулась в гигиеническую комнату очень вовремя. Меня вырвало.

Одно дело — когда ты знаешь, что находишься в зоне боевых действий, и готова, в общем-то, ко всему. А другое — вот так, дома, где не ждёшь удара из-за угла, выяснить, что удар-то уже был. И даже не один.

Но кому? Зачем это надо? Я не играю фактами, как некоторые. Не коверкаю данные и интервью… Или в этом и дело? Слишком глупо. Да и мелко я плаваю, чтобы мной озадачился кто-то серьёзный. Неужели всё-таки Бораг? Или узнали о предках? Быть не может. Рэман бы не допустил. Дрэк. Там, у Элизабет, столько народу видело, как я совершенно безответственно раскрылась, изменив ток событий! Дрэээк… Застонала в голос, запрокинула лицо вверх.

В дверь кабинета постучали, а потом она распахнулась нервным рывком. Я, покачиваясь, поднялась с колен и двинулась навстречу посетителю. Чет был бледным и слегка дёрганым. Молча протянул мне несколько листов и без приглашения сел, закрыл глаза. Я ждала объяснений.

— Дополнения к твоему контракту. Пришло по закрытому каналу из министерства с указанием подписать в течение четверти часа, — и, наконец, открыв глаза, уставился на меня в упор. — Я не знаю, что ты натворила, Огнец, но помочь с этим я тебе уже не смогу. Подписывай!

— А ты?

— Уже! — рявкнул шеф, забарабанил пальцами по хромированному подлокотнику стула. — И я бы не советовал тебе этого делать. Я понятия не имею, что там, но… — Чет вымученно вздохнул. — Ты не можешь не подписать, Каррия, приказ с самого верха. — Он обхватил голову руками и глухо застонал. — Что же ты там натворила?

— Успокойся, Чет, я не буду ничего подписывать, пока твой юрист не взглянет на это. — Шеф снова застонал, а я мельком посмотрела на бумаги. В заголовке значилось: «Приложение № 1 к договору о найме сотрудника № 312».

— Нас закроют, малышка, — стенал крашеный, чтоб он облез, блондин.

Поморщилась и постаралась вдохнуть глубже. Напряжение отозвалось в опустевшем желудке.

— Чет, я неважно себя чувствую, давай я позже для разноса зайду. Хоть подготовлюсь морально.

— Плохо? — Шеф оторвался от стола и тряхнул идеально крашенным скальпом. — Выглядишь действительно неважно, — обрадовал, отзеркаливая мой брезгливый вид. — Что на этот раз?

— Меня тошнит, — ответила честно.

— От меня? — нагло поднял брови шеф.

— Нет! Хотя… — Я на миг провокационно заулыбалась. — Чет, мне и правда очень хреново.

Опять зазвонил телефон. Ответила, глядя на кривящегося блондина.

— Подписывай, — заявили в левое ухо.

— Что? — Вот сейчас шок был тотальным. И ступор.

— Подписывай, Кэрри, — собеседник говорил очень тихо, почти шёпотом.

— Ты издеваешься? — возмутилась совершенно так же.

— Поверь, мне очень далеко до мистера Борага.

— Бораг, к твоему сведению, — Чет приподнялся и демонстративно округлил глаза, — для начала даёт ознакомиться с содержанием договора.

— Это не договор, а только приложение.

— Не имеет значения!

— Подписывай! Это… — Грэм осторожно вздохнул, но я всё равно расслышала, и тепло растеклось по телу в ответ. — Условная гарантия твоей безопасности это. И один важный момент. Бораг не должен знать, что там. — Дрэк! Не нравится мне всё это. А особенно моя реакция не нравится.

Я коротко посмотрела на шефа. У того заметно дёрнулся глаз. Внутри отчётливо щёлкнуло.

— Понял тебя, первый, — решительно двинулась к столу.

— Первый? — хмыкнула трубка.

— Ты тоже понял, — сказала раздражённо и отключилась.

Как же он меня бесит! И как же… как же было сейчас взбудоражено и перемешано всё внутри. Ну, Грэм! Ну, господин, как тебя там!

Шлёпнула бумаги на стол и твёрдо расписалась на всех трёх экземплярах. В дверь постучали. Открыла сердитым рывком.

— Ми… эмм… госпожа Огнец. — Военный передо мной в безупречной форме щёлкнул каблуками и с сияющей открытой улыбкой коротко склонил в приветствии голову. — Доверенный секретарь его… э-мм… он просил сохранить его имя в тайне. Если вы уже закончили с документами, прошу передать их мне! — Тут я изволила заметить кожаную папку в руках посыльного.

— Твою мать, Огнец, — поднявшийся уже Чет рухнул обратно на стул, взирая теперь на меня с ужасом. — Во что ты меня втянула, дрэкова девка?! — заорал он вдруг.

— Чесни Бораг, не так ли? — Высокий светлый парень обратил теперь нарочито официальный взгляд на побледневшего мигом шефа. — Вы получили копию подписанного вами договора по электронной почте. Потрудитесь ознакомиться. Оригиналы останутся у вашего руководства. С вашего позволения, госпожа Огнец. — И с этими словами, подозреваю, что никакой не секретарь, а зная Грэма, самый что ни на есть оперативник подошёл к моему столу и бесцеремонно сгрёб даже не просмотренные приложения. Я мысленно застонала. Злющий Чет пулей вылетел из моего кабинета.

А у меня был только один вопрос, и я его, конечно, задала:

— Милейший, а мне вы копию договора не оставите?

— Конечно, мэм. Вы получите её, как только пожелаете. — Посыльный светил зубами, демонстрируя одновременно искренность и категоричность. — Но не сейчас.

— И никакая я вам не мэм, разумеется. И почему вы Чету его копию договора не отдали? И, — я пресекла его попытки высказаться угрожающим жестом, хотя спрашивать боялась до колотья за рёбрами — у меня неожиданно много вопросов оказалось, — и его светлость не собирался передать хоть какие-то внятные объяснения?

— Разумеется, мэм. Всего доброго, мэм.

— Что? — только и успела сказать, редко хлопая глазами, потому что рядом в комнате уже никого не было. — Как это, мать вашу, понимать?

— Карри! — истошный вопль крашеного блондина заставил вздрогнуть весь этаж. Мой стон был совершенно таким же — искренним. Что же ты заставил меня подписать, Грэм?! На меня вдруг снизошло понимание происходящего. И я застонала на децибел громче.

И с чего я вдруг повелась на эту провокацию? Манипуляция сознанием? Он может. На то он и разведчик. И свооолоочь. Ну как же так? Почему снова я? Я вообще — случайная жертва.

«Э, нет. „Инструмент“ для Рэмана и „свидетель“ для Борага и Лэррингтона», — подсказало внутреннее, слишком умное чудовище.

«Не свидетель, а журналист, мне по долгу службы положено подобные вещи вызнавать и доносить до общественности, — спорила с собой, кажется, вполне пока успешно. — Только тут неувязочка вышла, я особенный вид — „журналист гуманный“», — настроение отчего-то было неуместно хорошим.

«Свидетели долго не живут», — не унимался отвратительно разумный голос.

— Вот и славно, — выдохнула вслух смело, вышагивая к кабинету Чета. — Всё равно этот придурок меня сейчас убьёт.

— Ты ЭТО читала? — орал Чесни Бораг, мой эмоционально нестабильный шеф, тряся руками в монитор.

— Как раз собиралась, когда бросилась тебя спасать.

— Аааа! — Блондин уронил голову на руки. — Кто закроет сегодняшний сюжет? У меня все уже в поле! И если ты не вылетишь через полтора часа, в вечерний эфир выходить будет некому!

Истеричка ты, Чет.

А вслух сказала:

— В чём проблема? Действовать по плану разве нельзя?

— Нееет, — из размазанного по столу лица вырывались рыдания. — Ты теперь подчиняешься напрямую министерству связи, и тебе запрещены любые выезды на любой эфир. И вообще любой эфир, кроме студийного, и ты только что подписала договор. — Внутри шефа что-то булькнуло. — А я договор о неразглашении.

А я не поняла, обрадовалась я или разозлилась. Потому что получить статус хоть и ненастоящего, но всё-таки доверенного обозревателя министерства никакой на самом деле не связи, а совершенно точно — обороны, как я успела мельком в моих документах заметить, мне, безусловно, польстило. А вот то, что Грэм провернул всё это таким жёстким, не оставляющим выбора образом… Вздохнула глубоко носом и медленно выдохнула. А после развернулась на каблуках, подумала, сорвала туфли и побежала в свой кабинет. Именно бегом, проклиная, кого бы вы думали?

И это я Чета считала сволочью расчетливой и меркантильной! Ладно уж, Чет именно такой и есть.

Затормозила перед дверью, взволнованно замерла, пытаясь теперь отдышаться. Подумалось, что если сейчас… что если там… Да нет, глупости. Не может его там быть. Иначе не звонил бы и сам все принёс и сказал бы лично. Хотя это ещё большая глупость. Совсем чокнусь я с вашими закидонами, ваша светлость. Где он и где я? Кто всё-таки он и кто я…

«Мы оба торопимся жить, Кэрри, и времени непростительно мало». Да уж. Только ещё одно такое поторапливание я вряд ли переживу. Угораздило разок, называется. Вот и радуйся теперь всю биографию. Ни я больше не допущу, ни он этого снова ни за что делать не станет. Всё, зачем я была нужна, — для Союза.

Осторожно толкнула дверь, будто она была заразной, та очень медленно приотворилась, почти доведя мою взбудораженность до абсурда.

Кабинет, конечно же, был пуст. Я выдохнула. Сначала. А потом почувствовала очень болезненный укол в грудь. Приоткрыв, чуть скривила рот и закусила осторожно губу. Глупо было надеяться. Конечно же, глупо.

И тут же ослепила догадка — он видит. И слышит. Он знает обо мне всё… Страшно. Или безопасно?

Взгляд метнулся по комнате, вспоминая. Подошла, почти подбежала, к окну и тронула пальцами стекло. Его заменили около двух месяцев назад, как раз когда БэБосс перевел меня в офис. Стукнула костяшками дважды — стекло как стекло. Вроде бы. Толстое, конечно. Ну так, двадцать седьмой этаж всё-таки и окна в пол.

Стекло… Треснутое лобовое в моей машине заменили в тот же день, когда в него попал камень. Пока я была у БэБосса, а автомобиль на подземной стоянке. Наверное. Сейчас уже точнее не вспомню. Слишком потрясена была откровениями руководства и очередными внезапными изменениями в жизни.

А был ли камень? Перед глазами светилась чёткая, белёсая, без паутинки, звёздочка — точно напротив лба… Дрэк… да как же это?

И сбоку — у стойки двери. Надо было быть полной идиоткой, чтобы не связать это вместе. Почему тогда только усмехнулась? Не без удовольствия, кстати: «Его светлость грехи замаливает». И решительно запретила себе обо всём этом думать.

Он сказал — четыре. Значит, были ещё и те, о которых я не знаю? Наверняка.

Это вообще-то страшно. И, как всегда, никого рядом сейчас. Хоть бы раз был кто-то. Не к Чету же лезть с откровениями. А уж тем более за утешением и поддержкой. Мальчишек я не видела с того самого дня, как выписалась из больницы. Их перевели в соседнее здание, накрыв каким-то ужасно времязатратным проектом. Перекидывались смайликами и короткими фразами в телефоне, а больше и не удавалось — то я занята, то они. Хотя я особо и не переживала, потому что объяснять хоть что-то совсем не хотелось — ни причину моего попадания в госпиталь, ни прицельное участие в моей судьбе Лэррингтона.

Самой бы кто объяснил. Потому что разум вопил: «Бежать. Прочь. И никогда не возвращаться». И я почти согласилась. Да что уж — убежала.

А он, оказывается, не бросил. Оставил нам обоим надежду? Или всё-таки государственный план? Как узнать, как теперь убедиться?

Ты же… какой же ты… Грэм! Губы сами поползли в дурацкой улыбке.

Что ж, Грэйам Александр Лэррингтонский, я тебе благодарна.

Имя коснулось губ неожиданно ярко. Желание опалило, сдавило тело внезапной волной, сбивая дыхание.

Господи, где-то же здесь есть камера, которая за мной сейчас наверняка наблюдает.

А я не знала, куда спрятать пылающее лицо. Беглым взглядом прошлась по кабинету — она может быть где угодно, хоть в лампе на моём столе, хоть над дверью, хоть в одной из папок в шкафу, который я ни разу тут не открывала. Резко отвернулась к окну, упираясь в стекло руками, прижалась к холодному лбом, пытаясь от этой напасти отдышаться, — всё было напрасно. Ей-богу, я чувствовала взгляд.

«Ты совсем сумасшедшая, Карри!»

Жажда была невыносимой, скручивая меня и мучительно терзая. И требовался мне, к сожалению, единственный, вполне конкретный мужчина.

— Совсем распустилась ты, Раввен, — прошептала беззвучно. Это точно никто не увидит. — И дрэк тебя задери, я хочу твою мрачную светлость увидеть!

Дёрнулась от неожиданности, болезненно покраснела — в мою дверь опять деликатно стучали.

— Господин командующий, леди Лэ… простите, — парень очень смутился, вытянулся «смирно» и теперь уже рапортом продолжил: — Леди Раввен во дворце. Тройное наблюдение, маяки отключены своевременно, — доложил третий её телохранитель и передал Грэму коричневую папку.

— Благодарю, Вильямс, пришлите ко мне Тэрридана.

Приглашение к Рэману было, по его заверению, спонтанным. Якобы он узнал о тех самых покушениях и возжелал лично убедиться, что со мной всё в порядке. На мой взгляд, объяснение на убедительное не тянуло никак, и я внимательно и мрачно следила за вышагивающим по печально знакомому кабинету коротышкой — почти таким же, как я сама. В этот раз тут было чуть менее мрачно — живая, юная зелень парка в окне освежала стерильное, выбеленное пространство.

Рэй молчал, словно ждал чего-то. А я молчала в ответ, не желая ему поддаваться. Боюсь, это могло бы затянуться надолго, если бы на столе не пискнул коммуникатор. Рэман, кажется, очнулся и приблизился ко мне. Порывисто опустился в кресло рядом — то самое, в котором в прошлый раз сидела сама.

— Не буду ходить кругами. — Глава Союза был предельно серьёзен. Интересно, а что тогда он делал десять минут до этого? У меня уже трижды хрустнула шея. — Вы нужны мне, Каррия, — заявил уверенно и немного зло. И посмотрел на меня открыто.

А я, пожалуй, впервые почувствовала его действительную силу. Ту самую, которая держала страну, — железную, почти несокрушимую волю. Как это могло вместиться в одном таком, совсем небольшом человеке? Диктаторы всего мира — мелки? Да нет, язык не повернётся назвать его правление диктатурой. Страна воскресла с ним и после раскроившей её разделённости возродилась. Он смог оживить в людях утерянный после смуты общий, человеческий дух. Смог вернуть им надежду.

Чёрными искрами глаз не пытал, не требовал и не угрожал. Он просто ставил меня перед фактом.

Я нужна ему. Что ж, очень мило. Хоть кому-то. Стало смешно… и я засмеялась.

Рэман наблюдал за мной, поджав в линию губы.

— Ваша помощь теперь не просто нужна — критично необходима, — проговорил сухо и строго. И у меня зачесался от нервозности нос.

— Что бы вы ни подумали… Рэй, вы позволите?

— Конечно же… Каррия, — скривился от моей наглости.

— Способности, о которых вы мечтали, к сожалению, мне недоступны. Вы видели сами.

— Это не так, — бесцеремонно и жёстко перебил меня наш правитель. — Объясню сразу, чтобы не тратить наше общее время.

Какое счастье, что мне встречаются исключительно конструктивные мужчины — один другого краше. Как-то при таком раскладе начинаешь сомневаться в собственной женской привлекательности. Что Микелен, что Рэман, что Дакейти. Тот, кстати, переплюнул-таки всех: чтобы совсем лишнего времени не тратить — сразу в безраздельное пользование, сразу замуж. Интересно, он стал бы меня часто посещать в резиденции, или как нелюбимую жену исключительно ежегодно, или не озаботился бы и этим?

Изумлённо отметила, что меня почти не трогают эти мысли. Они просто сложились в горький, тягучий сарказм и застыли бесчувственным камнем где-то снаружи. У сердца был лёд.

— Вы слушаете меня, Каррия?

Боже мой… И много я пропустила?

— Конечно. Я не могу просто взять и заставить мир быть другим.

— Разумеется, не можете. То, что вы сделали на приеме, было чистой воды безрассудством. Там вы чудом остались живы, и это не шутки. Вам должны были быть известны последствия. Зачем было так рисковать?

— Боюсь, всему виной моя, вернее наша, неосведомлённость. Я же говорила, да и вам известно, мы не основная ветвь, и знания напрямую нам переданы не были. Это даже нельзя сравнить с известным методом обучения плавать. Это много хуже — когда человека бросают не просто в воду, сразу в океан. Вам понятна аллегория?

— Что ж, картина печальна. — Рэман не выглядел недовольным. — Вы владеете артефактами?

— Сневергов? Вы смеётесь? — И сейчас я пожалуй что разозлилась. К чему издеваться?

— Отнюдь. Позволю себе открыто спросить, это имеет непосредственное отношение к делу: что вы с сестрой получили в наследство от вашей бабки?

Меня больно скривило. Как он смеет?! Это не просто неприлично, это вообще не его дрэково дело!

— Каррия, поверьте, я не стал бы любопытствовать из праздности, на сплетни мне лично совершенно плевать, да и времени на такие разговоры у меня попросту нет. Ответьте!

— Это были золотые серёжки бродячего народа и кольцо с неопознанным камнем. Из того, что досталось мне. У Мэрин тоже по паре вещей. И посуда. Ничего не было толком. — Я вдруг растерялась и как-то вся сжалась. — Бабушка не ценила драгоценностей. И нас не приучила. Многое раздарилось или просто растерялось и часть украшений осталась неполной. Мы это просто разделили как память. Да тогда и опасно было это даже хранить. Как вы понимаете, она очень рисковала.

Рэман молчал.

— Это всё. Мне нечего добавить, — сказала спустя полминуты.

— Любопытно. Хотя чему удивляться? Сневерги всегда были не как все. — Он поднялся и направился к дальней от стола стене.

— Простите?

— Вас не смутил сам факт наличия фамильных драгоценностей Сневергов в вашей ветви? — Рэман достал из ящика огромного комода светлую шкатулку.

— А должен был?

— Разумеется. Как минимум вопросы возникнуть должны были.

— Не сказать, что я вовсе об этом не размышляла. Но… все видится мне более чем логичным.

Рэман изумился.

— Ну а что тут такого? Дедушка очень любил бабушку — оттуда всё и появилось.

— Не совсем так. Продолжайте. — Глава государства вернулся в кресло и поставил шкатулку на стол точно напротив меня.

— Что не совсем? Не пугайте меня, — с усмешкой сложила под грудью руки и откинулась на спинку кресла. — Дедушка бабушку любил не очень? Вы пошатнули мои идеалы. Что, прям как Дакейти, таким же мерзавцем оказался?

— Кстати, что вы ожидаете от Дакейти, моя дорогая?

Вообще-то это была бы хорошая шутка, если бы она получилась шуткой.

— Скажем, я ни капельки не дорогая и уж совершенно точно не ваша, — не получилось у меня себя вовремя одёрнуть. — А Дакейти — искренне надеюсь, нам больше не случится пересекаться.

— Разочарую. Полагаю, о вашем визите сюда ему уже доложили. И вам следует быть к этому готовой.

— Опять? — наверное, я выглядела равнодушной. — Это не смешно.

— Не беспокойтесь. Я ведь правильно понял, вашей руки Грэму Лэррингтону не видать?

Почему-то в груди болезненно кольнуло. И невысокий мужчина понимающе и, кажется, довольно усмехнулся.

Хотела резко ответить ему, чтобы засунул своё самодовольство в отлично подходящее для этого место, но промолчала. Обо всем промолчала.

— Значит, только одни серьги и одно кольцо. — Рэман был внимательно-вдумчив. — А что, если я скажу вам, что остальные драгоценности Сневергов у меня? — Он небрежно кивнул в направлении стола.

— И что, думаете, за какие-то побрякушки?..

— Не за какие-то, а за реликвии вашей семьи, которые вы сможете вручить потомкам. Мощнейшие инструменты. К тому же некоторым из них более тысячи лет. Вы просто обязаны взглянуть!

— О каких потомках может идти речь, если дожить до них не удастся? — издевательски вздёрнула бровь. Он что, в самом деле думал, я ни о чём не знаю?

— Вы чревато самоуверенны, Каррия. — Пожалуй, я немного перестаралась. Совсем чуть-чуть. Рэман нервно двигал пальцами, складывал их в причудливые жесты. Пока приличные. Спасибо и на этом. Действительно, мне следовало выглядеть хоть немного испуганной. Это было бы правдоподобно.

— Думаю, просто меня давно трудно чем-то запугать или удивить. — Точно знаю, что улыбка получилась наглой. Не вовремя от незаметного вроде волнения задёргалась нога. Дрэк! И мне пришлось демонстративно скрестить колени и расцепить руки. Надо выглядеть спокойной. Он легко меня прочитает и так, но показывать тик точно не стоит.

— До вас оказалось несложно добраться — ваша сестра выглядит весьма уязвимой, — ровным тоном перекрыл мне дыхание Рэман, глава Союзных Земель и просто очень влиятельный мужчина. — Но его светлость сработал быстрее, и Мэрин Долт оказалась под защитой раньше, чем я успел среагировать. Не спешите его реабилитировать, — предостерёг меня от поспешного шага.

Почему всё так… стрёмно?

— И, видите ли, — он на несколько секунд запнулся и подвигал маленьким носом, — цена вашего согласия — его жизнь.

Так запросто? Не стесняясь? Кажется, политикой называют обычный шантаж.

— Дурацкий торг, — мотнула головой и не смогла скрыть омерзения в улыбке. — Вам известно, что я к нему равнодушна.

— Тем лучше. Значит, вам будет безразлично его устранение. — Точно рассчитанный удар под дых. И я помню, он узнает, если совру.

Что сказать и как среагировать правильно? Драгоценные секунды беззвучно лопались — по три удара сердца на каждую…

— А вы, значит, легко согласны принести единственного советника в жертву, — усмехнулась, надеюсь, непринуждённо.

— Ну, скажем, было бы глупо с моей стороны слушать советы кого-то одного, и вы понимаете, о чём я, — скривил лицо так же.

— А бедный Дакейти вам верит, а-яй. — Я сокрушённо кивнула.

— Дакейти вовсе не бедный и совершенно точно далеко не дурак, — сказал, вторя моим интонациям. Бесполезно. Неверно рассчитанный приём. — И в моих интересах пресечь его раньше, чем он превратится в угрозу. А вы, как понимаете…

— Хотите сказать, что заявление его светлости о намерениях в связи со мной поставило его жизнь под угрозу? — вскинула бровь, честно пытаясь не ужаснуться.

— Странно, почему вам раньше это в голову не пришло.

— Не думаю, — пробормотала мрачно, закусывая губы, лихорадочно соображая. И уже уверенней заявила: — Я совсем не думаю, что Лэррингтон преследовал подобные цели. Скорее наоборот.

— Вы полагаете, этот его жест продиктован внезапной симпатией?

— Напротив. Я согласна, что предложение не имеет никакого отношения к чувствам…

— Рад, что вы это понимаете.

— Но думаю, ваши предположения не имеют под собой каких-то серьёзных оснований.

— Оставьте основания мне. Вы не настолько хорошо знакомы.

— Действительно, — усмехнулась негромко.

— Дакейти мешает мне сотрудничать с вами. Это достаточный жест, чтобы утратить моё доверие.

— Как вы прилично это называете. Я думала, это зовётся не сотрудничество, а ярмо.

— Я спишу вашу бесцеремонность на стресс и нервозность.

— Чего вы хотите?

— Вашего согласия работать со мной.

— Вы видели, к чему это привело.

— Но и меня не каждый день убивают.

— То есть, — боже, как всё тривиально, — вам просто нужна моя жизнь? В обмен на вашу, когда потребуется? Никаких рынков и политических игр? Только жизнь однажды, когда это будет критично?

— Согласны?

— И вы не тронете Мэрин?

— Нет.

— Надеюсь, её дети не успеют вырасти, когда вы, наконец, умрёте.

— Это в их интересах, — широко улыбнулся давно разонравившийся мне наш правитель. Почему всем нужно только одно? Никакой фантазии.

— И Лэрринггона тоже, значит, оставите… без изменений.

Рэман приподнял бровь.

— Это моё условие.

— Ваше условие — сестра.

— И этот долбаный герцог.

— Зачем? — почти радостно развалился в кресле Рэман.

— Почему нет? Скажем, я пытаюсь продать свою жизнь подороже.

— Этого обещать не могу.

— Тогда ничего не выйдет.

— Его убьют в любом случае. Он мешает добраться до вас. И даже если вы будете согласны, его устранит кто-то из глав политических кланов. Рано или поздно. Слишком сильная фигура и многим не по вкусу. Слишком близко ко мне. И чрезмерная поддержка в армии.

— Как понимаю, сейчас он пугает больше вас, чем кого-то другого. — Ох, заткнулась бы ты, Раввен!

— А вы не просто наглы. Возмутительны! — Рэман отчего-то не переставал улыбаться. — Я начинаю понимать его светлость.

— Это далеко не все мои отвратительные черты. Вам придётся со мной туго, сочувствую. — И опять я влепила себе мысленную оплеуху. — В ваших интересах обеспечить его безопасность. Сделайте это, и я — ваша.

— Искренность — залог успеха. — Рэй Рэман подмигнул мне и протянул руку.

— Ваше слово?

— Семью вашей сестры и герцога Дакейти не тронут, — смотрела на его ладонь и ждала. — Обещаю. — Я молчала. — Даю слово! — бросил он мне раздражённо.

Медленно поднялась и вложила в руку главы Союза свою. Сжал её коротко и немного нервно. Выдернула ладонь и отёрла порывистым жестом.

Все просто. Цену жизни определить оказалось очень легко. А вот удивительным было то, что меня это нисколько не тяготило. Более того, я уверенно знала, что всё сделала правильно и поступить иначе ни за что бы не смогла. Причём это совершенно точно касалось всех участников соглашения: и Рэя, и Мэрин, и Дакейти.

И если о Мэрин всё и так ясно, она моя заноза, спокойствие в моём сердце, мой дом, моя семья. Если Рэман, какой бы ограниченной фантазией он меня ни поразил, по моему искреннему мнению, был и всё ещё продолжал оставаться единственной надеждой Союза, потому что именно его политика позволяла надёжно удерживать страну в сильных игроках и давала надежду, и был бы им кто-то другой — ни за что бы не согласилась, даже под таким шантажом; то участие в этом раскладе Лэррингтона ставило меня саму в неподдельный тупик Возможно, потому что без дрэкова командора Рэй не продержится долго и его довольно быстро грохнут. И тогда мне придётся вернуть слово. Да. Наверное, всё так и есть. Просто в стрессовой ситуации мозг порой просчитывает варианты без участия сознания. А после становится очевидно, что да, именно так поступить и надо было. Теперь логика моих соображений виделась мне почти идеальной.

Так я рассуждала, уверенно покидая кабинет, навестить который, как я теперь искренне надеялась, мне впредь не придётся. А больше ничего и не оставалось — только надеяться.

Решительным шагом преодолела огромную приёмную, чтобы на выходе упереться в Тэрридана.

— Леди Раввен, — неожиданно радостно поприветствовал прекрасно знакомый мне военный. — Счастлив снова видеть вас! — И, кажется, Лэррингтонов адъютант был искренен.

— И вам добрый день, Тэрридан, как поживаете?

— Великолепно, миледи. Если позволите проводить вас, буду ещё лучше. — И ведь он нисколечко не шутил.

— К выходу, я надеюсь? — потому что принять помощь по преодолению этого лабиринта, которым для меня по-прежнему оставался этот чудесный дворец, я была вовсе не против.

— Нет, конечно, госпожа Раввен, у меня приказ сопроводить вас. Думаю, вы знаете куда.

— И что, я опять не могу отказаться? — выдохнула обречённо.

— Это не займёт много времени, я полагаю.

— Ладно, — нервно тряхнула головой: командующий — он и самолёт, и подводная лодка в одном лице — деваться мне сейчас было некуда. — Ладно, если недолго. К тому же у меня к его светлости тоже есть пара вопросов.

И чем дальше по коридору мы уходили с Тэрриданом, тем вернее я понимала, что согласиться на это было полнейшей глупостью.

Зачем иду? Чтобы сказать: «Я выкупила твою дрэкову жизнь у Рэмана и теперь мы квиты!»? Только так ли это? Я сделала это, чтобы не быть ничего должной, или я сделала это, лишь бы быть уверенной, что жизни этого ужасного человека ничего не угрожает? Потому что как бы там ни было, а Рэй действительно был прав — Грэм слишком сильная фигура, и со мной его вес становился критическим. И этот невозможный вояка, везде прущий напролом, действительно слишком многим мешает. Может, пора признаться себе? И уже окончательно смириться? Ты безнадёжно влипла, Раввен, и дело вовсе не в даре, не в Рэмане и не в работе.

Перед самым кабинетом туфли мои мистическим образом утяжелились, уверенно стыкуясь с паркетом, и я встала, не дойдя до двери шагов приблизительно пять.

— Ну же, мэм, смелее, — тепло подбодрил меня Тэрри. — Поверьте, вам нечего опасаться. Даже напротив.

Понятия не имею, что он сейчас имел в виду. Потому что у меня совершенно точно отключились органы, ответственные за навигацию и вертикальное положение в пространстве.

Не войти не было ни одного шанса — Тэрри повернул меня в нужном направлении и отворил передо мной дверь. Полагаю, если мне и пришло бы в голову взбунтоваться и броситься прочь, без труда поймал бы и некрасиво затолкал в комнату ужаса сам.

Не думай, Каррия, ни о чём сейчас не думай, это сделает тебя слабой. Просто помни о цели… Кстати… какие у нас цели?

Господи… Я дура. И, кажется, сейчас умру.

Один нетвёрдый шаг, тихий щелчок за спиной, и мир вокруг окончательно смазался и растворился, растёкся неясным фоном, будто мои неизлечимо истосковавшиеся глаза могли бы сейчас увидеть хоть что-то ещё. Хоть что-то, кроме высокой строгой фигуры, поднявшейся напротив. Решил бы кто спросить, какого цвета были стены или велик ли стол в кабинете, мне нечего было бы ответить.

Тревожный взгляд за узкими полосками линз. Тёмно-серый строгий китель, две цветные планки на груди — безнадёжный, отключающий звуки нокаут. Двухдневная щетина. И почти бесцветные губы.

Усталое лицо привычно дрогнуло, на миг посветлело.

Как я вообще столько времени без него протянула?

Набрала воздуха в лёгкие, чтобы сказать… и не сумела.

Ловушка была хороша: будто бы мои собственные глаза отыскали беспроводную подпитку, небесный вай-фай — как ни пыталась, выдрать из этого канала взгляд не удавалось. Неторопливым движением снял очки, положил аккуратно на стол, исцеляя мой обоснованный паралич.

Господи, как он, такой, может быть настолько расчетлив?!

Но он ведь и должен таким быть. Бесчувственным и бездушным.

Грэм. Мой катаклизм, моё спасение и моя катастрофа…

А глаза по-прежнему не могут оторваться. Не желают. Я просто хочу смотреть. Не хочу ничего знать. И ничего больше видеть. Я даже могу не дышать. Чтобы раствориться в этом «сейчас». Потому что ничего подобного никогда больше уже не случится. Никто из нас этого не допустит.

И не позволить себе даже намёка на мысли о том, холодны ли сейчас эти сжатые на спинке кресла почти белые пальцы? Это — чужое, моим не было никогда, и я не хочу, уже не имею права…

Не больно. Никак. Просто… Я должна спросить. И только.

Должна ли? Или пусть останется хотя бы это молчание между нами?

Тогда оно станет надеждой. Не надо.

И я знаю твой запах. Не хочу знать и знаю.

Сильно сжала кулак — совершенно бесполезные ногти…

* * *

Дурацкая надежда убилась мгновенно о равнодушную глыбу в её потемневших глазах. И стало ясно, что никакого объяснения не будет. Ничего больше не будет.

И дрэк… Дрэк это всё раздери! Кто носит такое в офис?! Это чистая порнография!

Сжал зубы так, что хрустнуло в челюсти.

Узкая серая юбка только чуть-чуть прикрывает тонкие колени, и этот разрез, от которого в глазах всё просто сделалось красным и захотелось кого-нибудь убить тут же, на месте. Неважно кого — он потом разберётся.

И чтобы кто-то хорошенько встряхнул его самого, потому что дышать всё-таки нужно. И если белья на ней нет, как ему показалось, то Слай совершенно точно не доживёт до утра. И Бораг на всякий случай тоже.

Вот прямо сейчас — отключить и запереть, чтобы никто не смотрел и не видел. И… Дрэк! Возьми себя в руки! В самом деле — убогий!

А до двери между ними — минное поле. И пройти его — сознательно самоубиться. Идиот. Вдруг дёрнулась своевольно щека — будто он сам взвёл курок и сам застрелился. Пересечь комнату в три мгновенных шага, сорвать это к дрэку всё, истязая любить, пока не отключится сознание.

Стул жалобно хрустнул. Отдёрнул скованно руку, и Карри наконец пошевелилась.

— Рэй давил на тебя?

— Зачем ты устроил этот бардак с договором? — опять начали вместе. Она не кричала, хотя это было бы лучше. Её лицо было испорчено гневом. Что ж, давай начнем с этого. — Какого дрэка ты вмешиваешься?

Резкий голос прорезал пространство меж ними, и Грэм прикрыл на мгновение глаза, чувствуя, как ударяются в грудь её звуки.

— Ты хотя бы понимаешь, для чего они тебя используют?! Кто пользуется тобой как витриной? А кто — как ширмой?

Карри нервно вскинула подбородок, и Грэм зло прищурился.

— Попроси же твоих парней рассказать. Только они ведь не скажут.

— Я опять должна тебе верить?

Прямо там, у двери, как в первый раз. Порывисто и немилосердно. Наполнить ею руки и легкие, растворить о её кожу губы, потому что мозг и так давно и безнадёжно расплавлен. Снести все её мысли одержимым напорам, чтобы никогда не могла даже подумать ни о ком другом. Взять своё. Утвердить абсолютное право — его. И ничья больше.

— А кому ты можешь поверить, Карри? — Ему остался лишь вкрадчивый шёпот, потому что от желания и ярости голос пропал. — Скажи, кто говорит тебе правду?

Она промолчала. Лэррингтон выдвинул ящик стола, достал папку, подтолкнул её к самому краю. Туго сглотнул.

— Думаю, тебе будет интересно. Как понимаешь, информация секретна.

Карри не шелохнулась.

— Ладно, — сказал спустя пару колючих минут, — хотел, чтобы ты увидела сама. Ладно. Расскажу так. Роберт и Диллан — это, кстати, не настоящие их имена — три с половиной года работают под прикрытием и в качестве съёмочной группы проникают с твоей аккредитацией… куда они только с ней не проникают. — У Карри в усмешке дрогнула половина лица. — Очень удобно, правда? А теперь вспомни Лакру.

Она передёрнула плечами, сбрасывая невидимую руку, и Грэму болезненно обожгло грудь.

— Вы попали к саредам из-за их провала. Потому что Сушевский засветился, когда копировал счета с закрытого канала — вы именно за этим туда и летали, Карри. Не за сюжетом о разрушенной Талларе.

Женщина перед ним была бледна.

Сказать все сразу и не мучить ни её, ни себя больше. Невыносимо это видеть. Грэм в сотый раз до боли сжал кулаки.

— Только то, что зачистка была тотальной, спасло группу от ликвидации. Они облажались, Карри. И это стоило тебе…

Она оборвала его жестом. Её взгляд пугал — она была сейчас там, снова. И, чтобы прекратить, командор спросил резко и громко:

— Достаточно оснований для отстранения тебя от подобной работы? — добавил зло: — И что бы ни сказал Рэман, ты не должна соглашаться! Тебе и Мэрин ничего не угрожает.

Ответила через силу и очень не сразу:

— За это хорошо платят. — Глаза безжизненны, и голос почти сорвался в бесцветный шелест. Наверняка за этим фасадом она страшно зла.

Как и он. Теперь тоже.

— Ты делаешь это только из-за денег? — Её лицо застыло побелевшей маской. — Рискуешь собой ради денег этого осла?! — Больше Грэм сдерживаться был не в состоянии.

Если она сейчас была огромным айсбергом, он — действующим вулканом, готовым к финальному взрыву.

— Вы слишком много себе позволяете, господин Лэррингтон, — выдавила сквозь зубы. — Одинокой женщине приходится зарабатывать себе на жизнь самой. А честным образом сделать это не так просто. Однако мне это удалось. Не сомневаюсь, вам должно быть это известно! И я способна позаботиться о своей безопасности сама. И не только!

Кажется, сегодня точно кто-то умрёт.

— Одинокой? — прошипел яростно. И в его ладони что-то раскрошилось.

— Безнадёжно! Вам не следует изображать интерес, в этом больше нет необходимости. — Грэм почти ослеп от внезапной, поглотившей его черноты.

— Ты не одинока, Карри. Ты — точно нет, — покачал головой угрожающе и, наверное, зло.

— Разве? — насмешливо и горько бросила она. — Разве это возможно? — выгнула брови, опять искажая безупречное лицо.

Он, уже не соображая, что делает, одним движением оказался рядом, жёстко и требовательно рванул хрупкую фигурку на себя, сминая в руках.

— Карри… — прошептал в её губы. Сжал наверняка слишком. Так, что она тихонечко вскрикнула. Впитывал долгожданную женщину руками, глазами, отчаянно пытаясь надышаться, насытиться ею, уже понимая, что ломка будет смертельной. Рука осторожно поднялась по бедру, пальцы достигли плотного кружевного края, и он, отчаянно ловя воздух ртом, беззвучно простонал: — Карри!

Она поднялась на цыпочки, всё равно оставаясь просто убийственно маленькой, медленно провела рукой по его затылку, искренне и ясно глядя в глаза. Осторожно притянула голову за шею к себе так, что он почти задохнулся. Скользнула нежно ладонью по лицу и, вдруг впившись в его щетину ногтями, выдохнула в ухо:

— Поэтому никогда, ты слышишь?! Никогда не указывай мне, как жить, ты, твоя дрэкова светлость!

«Разведчик не имеет права на эмоции. Разведчик не знает чувств», — гремит безжалостно в голове.

— Сколько? — едва сдерживаясь, прорычал ей в лицо, перехватил и сдавил её напряжённые пальцы.

— Что?!

А вот теперь облажался сам. И, кажется, именно сейчас свою партию проиграл. Причём в этот раз окончательно.

— Сколько тебе нужно? — рявкнул яростно.

Карри побледнела, тонко выпрямилась, за узким чёрным зрачком — жгучий лёд. А в следующее мгновение выдернула руку и широко замахнулась — ладонь впечаталась в его щёку пронзительно-звонким шлепком.

Закрыл глаза. От его пальцев на её плече теперь будет синяк. Что ж, у него — тоже. Уже. Там, где никто не увидит…

— Не смей! — проглотила слёзы. Решительно и зло.

— Не сметь что? — вызывающе не отвёл глаз от пылающего лица.

— Ничего не смей, ты, дрэков ублюдок! — прошипела, выворачивая плечо. — Отвали от меня, Лэррингтон! — толкнула брезгливо в грудь.

* * *

Я включилась в тот момент, когда услышала свой голос, кричащий: «Отвали от меня, ублюдок!»

Лицо Грэма содрогнулось нервной гримасой. А потом он криво усмехнулся. А потом ещё и ещё. Ну да, ублюдок тут я, всё верно…

Внутри кольнуло ужасом: я кричала всё это точно в грудь Грэму Лэррингтону, герцогу Дакейти, генералу армии Союзных Земель и просто огромному мужчине. Главное сейчас не дать слабину, не показать, что напугалась и осознаю, что натворила. Спокойно. Хотя какое уж тут спокойствие — мне ярость в глазах поддерживать надо. А он с этими губами, этим запахом и пульсом — так близко. Сволочь! Оттолкнула сильно. Встала, широко расставив ноги, и ткнула пальцем в дверь. Задыхалась. Я задыхалась. Ни слов, ни криков больше не было. Совсем. Мне нужна вода.

Убирайся же наконец, ну же! Убирайся! Умоляю. Уходи…

Закрыла глаза, еле сдерживая рвущиеся слёзы.

Уходи… Грэм… пожалуйста, останься…

Дверь кабинета закрылась с тихим щелчком.

Распахнула глаза за солёной завесой и беззвучно рассмеялась, содрогаясь всем телом, точно сумасшедшая, — я выгнала Грэма Лэррингтона из его кабинета. Застыла здесь разочарованная, возбуждённая и злая.

Опять одна.

Немо кричала у двери, больно ударив затылком в косяк. Но от той самой боли было уже не спастись. Себя от неё не избавить.

* * *

— Перестань мельтешить, тщетельный! — мрачно рявкнула ведьма. — Отвлекаешь!

— Всё равно ничего не видишь, — вторя ей, буркнул дух, отвернувшись к окну. И сложил за спиной призрачные сизые руки.

— И смотреть не собиралась, — важно оповестила ведьма. Кряхтя, поправилась на кровати, переместила руками затёкшую старую ногу.

Дух фыркнул, нисколечко в то самое не веря.

— Куда глядишь, оттуда отнимаешь, — зевая, напомнила Магдалена.

— А ты смотри так, чтоб пригодно было!

— Тьфу на тебя, — промямлила вяло старуха. — То гляди, то не гляди. Сама разберусь, — и громко причмокнула губами.

Дух в ответ зашипел, и воздух вокруг тихонько заискрил фиолетовым.

— Ну хочешь, цветочком тебя оберну или запиской какой? Ну или… точно! Хочешь птичкой? Голубем! И с бляхой на шее! Во такой, — соединила в сердечко пальцы и приложила к середине груди. — А что, ей понравится, совершенно точно. Она девочка чувствительная…

— Какой птичкой? — искры вскинулись и посыпались шумно на пол. — Каким голубем?! — возмущённо взревел сизый дух. — Котиком ещё предложи!

— Но-но! — старая ведьма решительно призвала персональное привидение к порядку. — А вот котов мне не трогай! С котами у меня всё серьёзно. — Магдалена неторопливо уселась в скрипучей кровати, поправляя на скошенной старой сетке удобнее ягодицы. Проворчала недовольно: — Сам-то знаешь, чего хочешь? — сощурила глаза, уставилась на Ксандера с обидой и отвернулась к стене. Спустя минуту с кровати резво спрыгнула юная рыжая дева.

— Ма-аг-да! — сквозь призрачные зубы процедил дух. — Ты это можешь! У тебя сам дрэк в приятелях ходит!

— Так то легко, на раз сделаю, — прозвенела из-за скрипящей дверцы шкафа. — Только проку от этого никому не будет. Ни тебе, ни мне! — одёрнула светлый, в мелкий цветочек подол и стянула яркие огненные волосы нежно-сиреневой лентой. Повернулась к зеркалу, протянула в голос: — Красота-а-а.

— Ты куда собралась, окаянная?! — Ксандер топнул прозрачной ногой и провалился по колено на нижний этаж — У нас там ни любви, ни привязанности пока, — дёргал конечность с усилием, но перекрытие ту ни в какую не выпускало, — ни заботы! — Магдалена щёлкнула пальцами, и духа с очередным злобным рывком вышвырнуло в окно. — Куда собралась, я тебя спрашиваю?! — грозно потребовала ответа сизая голова, появившись прямо из рамы.

— Вот любви и хочу! — вскинула томно голову и поправила теперь грудь. — Большой и жаркой, — подумала и уверенно уточнила: — Очень большой, — зыркнула на Ксандера, блестя хитрющими глазами. — Ба! Это коричневенькое вот сейчас — это что у тебя было? Это ты покраснел, что ли? — тонкими иглами застучал по комнате звонкий ведьмин смех. Магдалена хохотала, запрокинув голову и прикрывая юной ладошкой яркие, сочные теперь губы. — К Вельнику, — обмахиваясь, выдохнула Магдалена. — К Вельнику я пойду! — вытерла краешком скатерти редкие слёзки. — Крепкий он мужик, точно знаю! А сын у него… — протянула мечтательно, — мм-м, какой сын!

Ксандер выругался так, что с кустов за окном всех птиц сдёрнуло разом, и рванулся стремительно под потолок.

— Не фырчи, Ксандер, — прошептала вдруг женщина с грустью. — Ты же знаешь, чего я хочу. Давно знаешь, — посмотрела вслед духу долгим густым взглядом.

— Сумасшедшая! — взревело пространство, чтобы в следующее мгновение обрушиться вниз искристым, кусачим, обжигающим водопадом. Магдалена громко взвизгнула, в окна полыхнуло огнём, озарив комнату сияющим светом, и, выплюнув его изрядно наружу, прорезало прохладную сельскую темноту.

— Научился-таки, блаженный! — восторженно прошипела Магдалена. — Нашёл выход.

По лестнице зашумел грохот множества ног, и дверь содрогнулась.

— Пожар! — кричали снаружи что есть мочи. — Бабка Магда, на голос! На голос иди! — вопил фальцетом мужчина. Дверь подсадили. Ещё раз и ещё. Заклинание кривилось, морщилось, но оборону держало.

Магдалена тихонько прочистила горло и хрипло прокряхтела из-за двери:

— Нету у меня никакого пожару, духи это ваших, Веснянковских, им космос нонешний беспокойный, — и добавила страшно, погромче: — А ты, Динка, домой беги, стирка у тебя убежала, газ залило. Смотри, как бы детки не надышались.

Снаружи взвизгнуло и зашумело, кто-то бросился бежать. Голоса загудели пониманием и приязнью.

— И то дело, — кивнула себе Магдалена. — И ты, Микита-слесарь, завтра зайди, скажу, как зуб подлечить. Чего раньше не пришёл, паразит? Зачем довёл до края? Тьфу, бестолочи! — плюнула так, чтоб за дверью точно было слышно. — По домам воротайтесь. Ночь уж Не до вас мне.

— А как она… — спросил шёпотом тонкий юный голосок.

— А вот так она! — прицыкнул поспешливо на него другой, старый. — А ну дуй отседова, пока спрашивалку не задавили.

На лестнице зашуршали и схлынули шаги, Магдалена выглянула из-за двери осторожно, да и потянулась к косынке — накинуть на плечи.

— Вот они-то тебе зачем? — Ксандер с грустью смотрел на рыжую вертихвостку. — К чему ты это с ними? Ты ж не добрая. Кто угодно, только не ты. — Призрачный граф болезненно нахмурился и отвернулся.

— Не добрая, — сказала зеркалу Магдалена и повела красиво плечами. Улыбнулась предвкушающе и коварно: держись, Вельник! — Но и что теперь? Они меня от этого любят — это раз. Собой платят — это два. Какой дурак от дармовщины уворачиваться станет? И я не подумаю, — пожала кокетливо плечом. — На поклон идут, пользу тащут, во всей округе славят. А я до этого, сам знаешь, люблю я это.

— Любишь, — совсем удручённо согласился дух. — Ведь хорошая же ты баба. Можешь же быть. Зачем тогда?

— А и не хорошая я! — вдруг взвилась Магдалена. — И не добренькая вовсе. Кто ко мне за помощью пришёл, тот потом всю жизнь меня кормит, — повернулась перед зеркалом, довольно провела руками по бёдрам. — Только они этого не знают. И чем им помогаю, тоже никогда не узнают. Только я то знаю.

— Зачем? — уже бессильно прошептал дух, всё заметнее истончаясь. — Зачем, Магда? Живые ж люди.

— А как, Ксандер? — с жаром выдохнула, к нему резко наклонившись. — Ты ж видел, с чем идут. Ты ж знаешь, чего просят. За черные мысли чёрным и отдаётся. А от грязи что, кроме грязи, и получится? Что получится, Ксандер? Что ж они всё, кому тёлку загубить соседскую, кому мужика чужого прибрать, кому вон девочку в семью заполучить покраше, поприданнестей. И только раз пришла старая Аннушка-мать, мира просила. Она мира этой земле просила, Ксандер! Одна, за почти двести лет!

Призрак тонко истаял. Магдалена рывком обернулась, вскрикнула:

— Ксандер! Да не ругалась же я! Ксандер! — задвигала судорожно руками, призывая незримое. — Тебе только от злости же моей плохо. Миленький! Не исчезай! — плюхнулась обессиленно на пол. — Как же это? Как теперь одна-то?

Остановилась. Нахмурилась недобро.

— Такой вечер испортил! — и добавила убеждённо: — Хвост ты козий, вот ты кто!

— А даже если и хвост, — низко зашелестела темнота у ведьмы над ухом, обдала вязким холодом. — Если сделаю то, о чём просишь? — Магдалена, даже не вздрогнув, почти невидимо улыбнулась и легла теперь расслабленно на пол. — Перестанешь всё это? Прекратить сможешь?

Женщина на полу долго молчала. Волосы её широко лежали вокруг головы волнистыми тёмными прядями, чуть светились в тусклом свете только-только поднявшейся Луны. Распахнула вдруг ярко глаза, уверенно глядя в пространство.

— Нет, Ксандер. Не сможем. — И только дрогнувшая ладонь выдавала волнение. — Даже вместе не сможем, — поморщилась словно от боли и добавила сорванным шёпотом: — Оно сильнее меня. Это навсегда. Прости.

Ксандер появился чуть заметным мазком, склонил голову печально и исчез в пустоте, вдруг заполнившей дом.

Рыжая женщина ещё долго лежала не двигаясь. Ждала чего-то. Может, огня небесного. А может, тёмного вестника, что явится непременно когда-то забрать то, что она ему задолжала. А может, так пугающего её каждый раз Серафима. Или, может быть, своего личного, приставленного назидать, омрачать и мучить её духа, что ему’ никогда не давалось.

Только в этот раз не явился никто. Не озаботился. Не спохватился. Одиночество нахлынуло, задавило, отозвалось горьким, влажным порывом. Магдалена вдруг поднялась, спешно стряхивая ненужную совсем тоску. Одёрнула тонкое платье и накинула косынку на плечи, глубоко дыша и шумно ни о чём размышляя. Молоденькая совсем, она сбежала по лестнице вниз и шагнула в уличную прохладу.

Танко Вельника ждала очень жаркая ночь.

* * *

— Я как-то очень не понял, что это сейчас было, Рэй? — В глазах Грэма полыхал ультиматум. Причём вовсе не тот, что просто обещает убийство с расчленением, а тот, который убедительно рапортует, что однозначно и окончательно отстрелил противнику всё, что должен был, и уже сровнял дзот с землёй. Лэррингтон плотно упёрся кулаками в стол точно напротив верховного главнокомандующего Союза, нарушая все мыслимые и немыслимые границы допустимого. — Руки на стол положи, — ласковым, только чуть заметно вибрирующим шёпотом выдохнул генерал и добавил, стремительно темнея лицом: — Это тебе не поможет.

— Ошибаешься…

— Значит, из резиденции живым из нас троих не выйдет никто!

Рэман довольно улыбнулся.

— Зачем? Это самый странный способ защитить женщину, который я знаю.

— А я вообще сторонник решительных мер, — сказал и понял, нажмёт чуть сильнее — и что-то непременно раскрошится: или зубы, или стол, или Рэман.

— Расслабься, герой-любовник! — Катализатор потенциального инсульта у несдержанных генералов весело уже откинулся назад, от чего стол под напором Лэррингтона всё-таки дрогнул. — И успокойся, наконец, а то охране пальцы судорогой свело держать тебя на прицеле. Очень не хочу, чтоб твои мозги остались на этих стенах абстрактной, хоть и дорогой мне картиной, — заметно сдерживаясь, заулыбался.

— Угрожаешь, — глухо подвёл черту Грэм, распрямляясь. — Пусть лупят прямо сейчас тогда. Ты знаешь, я не отступлю. Я предупреждал. Что угодно. Мою женщину трогать не смей! — звуки разнеслись по помещению тугой вибрацией. — Мою! Женщину! — И Рэю пришлось махнуть рукой, отдавая приказ «Все в порядке».

— Да угомонись ты! И мои поздравления, кстати.

— Это твой сломанный нос сейчас сказал или ухо? — Грэм предельно доброжелательно взглянул на главу Союза и не менее искренне размял пальцы.

Невысокий правитель семи земель широко и неожиданно радостно улыбнулся:

— Люблю твои дурацкие шутки, — пробежался пальцами по краешку стола, продолжил без перехода: — Она выкупила твою жизнь у меня, — сказал так и поднялся. — Не могу сказать, что сомневался. Но проверить очень хотел, — засмеялся, глядя в ошалело-потрясённое лицо командующего.

— Что ты сделал? — взревел генерал, и теперь его не удержал бы целый гарнизон, и Рэман легко, почти неуловимо блокировал выпад Лэррингтона движением пальцев.

— Она обменяла твою жизнь на свою и сделала это добровольно, — повторил резко и совершенно серьёзно. — И теперь я в вашем союзе уверен. Хотя, признаюсь честно, до этого эпизода сомнения имелись.

— Она — последняя из последних, Рэй, — выдохнул Грэм. Скрывать более смысла не имелось — всё ясно и так Двинул медленно плечом. — Это она! Она! Моя! Я думал, это значит что-то вроде падшая женщина или последняя, кого я мог бы принять. А это — Карри!

— Всегда восхищало, как быстро ты снимаешь блок, — задумчиво заметил невысокий правитель. — И я понял это, стоило тебе сказать, что Сневерг женщина. Она — достояние Союза. Обязательства её семьи…

— Нет никаких обязательств! И Дакейти выйдет из состава Союза. — Почти ужасающе суровый вид Лэррингтона хорошего совсем не обещал.

— Не бросайся словами, будь добр, — раздражённо процедил Рэй Рэман. — Я нервный — тебе не по силам, — и добавил неожиданно почти зло: — А сейчас иди и полюби свою женщину так, чтобы мне за тебя не было стыдно. Потому что мне ты нужен с ясной головой и совершенно пустыми яйцами — времени у нас слишком мало.

— У всего есть предел, Рэй, — глухо и угрожающе прогудел Дакейти. — Это был мой.

— Отставки не приму. Санкции применять не буду. Спишу на вашу размолвку.

— И об этом в курсе… Сволочь ты, Рэй. Знал, что такой, но верил, дружба важнее.

— Я, по-твоему, о ком забочусь?

— Вот и я хочу знать. О ком?

Рэман устало осел в кресле, держать эту взбешённую махину сил требовалось далеко не малых.

— Иди ты… Лэррингтон. С миром, — махнул, благословляя, рукой и отпустил, наконец, рукоять пистолета под столом.

* * *

Шкатулку доставили следующим утром. Не могу сказать, что я этого не ожидала. Скорее была убеждена в том, что всё именно так и случится.

Понятно было, что это и аванс, и взятка, и попытка привязать к себе теснее. А ещё, как сказал Рэман, то были инструменты. Инструменты моей семьи с почти тысячелетней историей.

Что мне нужно было теперь с этим делать? Я не знала.

Небольшая совсем… Светлого дерева. Поставила ее на маленький журнальный стол и отошла подальше. Я понятия не имела, что там, как на это среагирует моё поле и как артефакты (а что бы там ни было — оно было артефактами в любом случае) среагируют на меня.

То, что вещи подобного возраста обладают собственным сознанием, это я уяснила прекрасно, ещё когда получила то самое бабушкино кольцо. Простое — золотой ободок с тёмным камнем в потёртой оправе. Видно было, что носил его кто-то, кому оно было совсем не по размеру.

Я разглядывала его, красивое, на своей руке, и мне оно было совершенно так же велико — я могла почувствовать, как трётся тем самым, стёртым местом о безымянный палец оправа, и размышляла, кому же мог принадлежать этот перстень? Кто так дорожил им, что носил, почти не снимая, несмотря на очевидное неудобство — оправа в одном месте держала камень лишь еле-еле.

И в этот самый миг боль едва не разорвала моё сердце. Я видела руки, обнимающие лицо, смеющиеся губы, чувствовала радость, нежность и… боль. Невыносимую боль. Я с трудом могла вдохнуть к тому моменту, как в панике сорвала с руки это несчастье. Сердце лупило в грудь, точно ненормальное, липкая испарина покрыла шею и грудь, а ладони тряслись, совершенно не способные теперь взять пальцами хоть что-то. Подтолкнула, наконец, кольцо журналом в коробку. Прикасаться к нему категорически не хотелось.

Оно помнило.

Забрало когда-то боль хозяина себе, сконцентрировало внутри, чтобы спасти от безумия и распада. Спасло. Возможно.

Медленно, с трудом продышалась и решила, что шуток со старыми драгоценностями с меня довольно. Одно дело хранить реликвии рода, другое — ими пользоваться. Мне, с моей восприимчивостью, делать этого откровенно не стоило.

И вот теперь я ходила кругами вокруг журнального столика, скручиваясь внутренне и отчаянно не желая повторять подобные эксперименты снова. Кто знает, какую энергетику несут остальные вещи? Что за камни там спрятаны, с какой информацией — полезной или совсем недоброй? А если какой-то из них намеренно проклят? Как я узнаю? Что сделать? Не трогать совсем? Но если в них ключ к постижению дара? Или они могут напитать какой-то действительной силой, помочь провести временной поток и сцепить грани жизни? И как узнать, который из тех, что внутри, именно нужный?

Я кружила по дому всю вторую половину дня. И только к закату, когда свет в доме окрасился густым красным золотом, решилась открыть шкатулку.

Не лучшее время. А может, напротив. У самой грани. Быть может, как раз и услышу. Всё это сумасшествие, конечно. Дурацкие, мои собственные фантазии и эксперименты. И ничего паранормального в мире не существует.

Угу. А бабушка и прадедушка, да и ты сама — из весёлых детских сказок на ночь… Усмехнулась грустно. Спросить всё равно не у кого. Да и помощи попросить — тоже.

Единственный, кто, возможно, и смог бы помочь, тоже назначил мне цену… Но думать об этом не стану Порез ещё слишком свежий, слишком живой.

Вчера, когда захлопнулась дверь, я запечатала своё сердце, возможно, навсегда — его время закончилось. Но и моё. Почти тоже. Глупо обманывать себя. Да и что отрицать — я всегда была к этому готова. И я должна суметь выполнить условия сделки. А для этого нужны знания и ясная голова. Чувства в этом раскладе участвуют только инстинктом. Вот и буду им следовать. Пусть ведёт меня дедушкин зов. Пусть направит к нужному мои дрожащие пальцы.

Я прикрыла глаза, обратившись внутренним взором к тонкой призрачной грани, и открыла шкатулку.

Оно нашлось сразу. Точнее, и искать не пришлось. Я просто знала наверняка, что это оно. Осторожно подцепила, освободила от тонких прядей какого-то ожерелья и так и держала на вытянутой ладони, знакомясь. И так же, в белёсом оцепенении, медленно продела в широкий ободок указательный палец.

Сначала вообще ничего не было. То есть вообще ничего. Ни звуков, ни ощущений, ни мыслей, ни чувств. И это было так не похоже на то, что случилось со мной в прошлый раз. Открыла глаза и изумилась. На улице была ночь…

Когда я успела так надолго отключиться?

Действительно, спать хотелось ужасно, и страшно затекла шея. Я поморгала и улеглась тут же, на диване, где до того сидела. Только натянула на плечи тонкий акриловый плед. И мгновенно выключилась.

Солнце палило беззлобно и ровно. Душно томя стоячим послеобеденным зноем.

— Ты зол и оттого безнадёжен, мой мальчик, — сухощавый мужчина устало потёр лицо узкой ладонью — а вот и широкое кольцо на пальце — и тряхнул головой. Взглянул на малыша с интересом. — Меткость рождается спокойствием, — ободряюще улыбнулся и легко послал дротик в очень заметную цель на стене конюшни. Неспешно опустился на белую каменную скамью. — Иди-ка сюда, Николаша, покажу тебе что-то, — вытянул вперёд длинные ноги и откинулся на ограждение загона. Разогретый, сухой, слабо пахнущий конской мочой ветер доносил тихое фырканье лошадей и вялое бормотание конюхов.

— Не люблю Николашей, — ребёнок притворно надулся.

— Знаю. — Мужчина похлопал по своему колену рукой и лукаво улыбнулся. — Иди же. Ну? — И когда маленький Николай удобно устроился на руках, сказал уже совершенно серьёзно: — Слушай, мой мальчик. Слушай и помни об этом всю жизнь. — Потрепал внука по спутанным светлым волосам. — Всё, что тебе будет когда-то доступно, ты никогда не сможешь обратить против людей. И использовать для себя никогда не сумеешь. Тебе — шесть. И это немало. Ты запомнишь. Когда придёт твоё время, сможешь останавливать движение событий. И времени. Но сделать это сможешь только самим собой. Если Гришка, — дед ткнул в Николенькиного крестьянского дружка, тот подслушивал, прячась и оттого дёргаясь в стороне, за загоном, — упадёт опять с черёмухи и сломает ногу, ты не сможешь просто захотеть, чтобы стало иначе, и все исправить — вместо Гришкиной ноги сломается твоя. Хоть и срастётся тогда очень быстро. Но это всё равно будет больно. Ты понимаешь? — он заглянул в недоумённо расширившиеся ребячьи глаза. — А ты как думал? — улыбнулся и подкинул парня на колене. — Тяжёлый какой стал! — засмеялся довольно. — А если решишь, чтобы Тальянка принесла всем на завтрак не ленивых вареников, — мальчишка поморщился и брезгливо почесал нос, — а оладьев, — заулыбался отсутствием передних зубов, — будь готов, что рыжая кобылка сбросит тебя в ручей следующую субботу.

Мальчик обдумывал сказанное с минуту. Дед только помалкивал и не мешал.

— Именно в субботу?

— Ну, может быть, и во вторник, — пожал плечами старший Сневерг. — Тут, видишь ли, уже никак не узнаешь, — и к уголкам его глаз, веселясь, скользнули морщинки.

— Зачем мне всё это, дедушка Ксандер? — спросил, наконец, мальчик серьёзно.

— Потому что теперь твоя очередь заботиться о государе, Николай, — добро улыбнулся мужчина.

Холодно. Морозные серые нити растеклись, сковали стены белого замка. Трещинами рассыпались по фасаду, брызнули осколками стекла, поползли вверх по склону, проминая сад, скручивая последних, самых стойких, стражей осени. Равнодушно уничтожая светлое, счастливое, живое.

Аннушка (откуда я знаю, что она Аннушка?) сжимала побелевшей рукой узелок с тем, что успела схватить, убегая. Не знает ещё, что из проклятого дома вынести ничего нельзя. Плакала. Всхлипывая и судорожно вздыхая. Больно. И страшно. Тяжестью налилась душа, и призрак неизбежности навис над притихшим людом, отрезая стойкие мысли.

— Скит Великой матери примет всех. — Николай в мрачной тревоге окинул челядь взглядом. — Настоятельница знает, что делать. Монахини защитят, — и выдохнул теперь свободнее: выбрались все. Благо их и не было много — с праздника вечернего ещё из Весны не вернулись. И добавил теперь уже грозно: — Бегите.

— Батюшка… — шёпотом всхлипнул кто-то.

— Батюшка наш! — ему вторя, завыл хрипло бабий голос, да и заткнулся, вдруг оборвавшись, когда послушно и медленно качнулась, сдвинулась замершая обречённо толпа. И толкнулась синхронно к конюшням. Люди потекли прочь, всё верней поспешая.

Николай дождался, пока последняя подвода скроется за изгибом дороги, и ломано осел на треснутые ступени террасы.

Скольких же у него получится сберечь? Скольких сможет ещё очистить от проклятия? Восемнадцать человек челяди было в доме в момент удара. Почти семья. И слава Всеобщему, что только почти. Им он помочь успеет. Александра бы ещё хоть разок увидеть. Род обречён…

Невидимая обычному глазу тьма клубилась, неспешно растекалась над поместьем, отравляла уставшую землю. Безнадёжная пелена заставила пространство и старого Сневерга содрогнуться, сжала горло графа незримой рукой.

— Придите, Светлые… я… верю… Саша…

Магдалена… Откуда там Магдалена?

* * *

— Отец! — Алекс вскинулся в ледяном поту, схватившем шею и грудь. — Отец, — простонал шёпотом. Тонкий серый свет скользил в щель между простых, грубых занавесок. Мужчина соскочил осторожно с кровати, быстро порывисто оделся, скоро бросился вон из комнаты, уже на ходу застегнул рубашку.

Новостей не было неделю. Гостиница пустовала — приближались дожди. Тракт обезлюдел как раз с их приездом.

Внизу в такую рань опять никого не было. Померещилось. Не удержался, вышел на узкое тёмное крыльцо. Ещё не заморозки. Но уже скоро. Сразу за дождями.

Городок привычно собранно просыпался. Алекс вдохнул утренних сумерек и вздрогнул — дверь за спиной отворилась.

Сашенька растерянно куталась в широкую зимнюю шаль. Простоволосая. И… слава богам, не босая.

— С ума сошла, — уткнулся шёпотом в её ладошки. — Замёрзнешь.

Так и стояли, обнявшись, в немом, тающем сумраке. Держа надежду. Туча на юге истаяла позавчера.

И они, конечно, ждали. Не получалось не ждать. Верили. Должны были верить. И шёпотом, тайком оба говорили: «Слава богу…»

Свет, уже уверенный, но пока тусклый, наполнял улицу, капал между лысых, обсыпанных лишайником ветвей старых яблонь.

— Идём? — спросил шёпотом в её волосы.

— Идём, — согласилась ему в плечо. Чтобы опять не двинуться с места.

Уходить не хотелось. Всё ждали чего-то. Дождались.

Загудели рядом голубиные крылья. Они увидели её вместе — белая горлица опустилась совсем рядом на перильца крыльца.

Сашеньку чуть повело, она сдавленно охнула.

— Неужели никто? — всхлипнула шёпотом, дрожа.

— Это ничего не значит, — прижал её сильнее к себе. — Перестать ждать мы не в праве. Идём! — потребовал сдержанно и строго. — Холодно, — и закусил больно губы, чтобы только не выдать, не показать.

Этим утром он надел ей на палец тонкое золотое кольцо с защитным тёмным камнем.

Судьба подарила им почти четыре года. Алекс пытался взять от них всё до последней секунды, до самого тонкого луча света, до невесомого касания, шелеста дыхания и всегда, каждое мгновение, неизменно был со своими девочками рядом.

Мари была невероятной копией их обоих — удивительно и филигранно взяла лучшее от матери и отца. И, безусловно, сумасшедше обоими любима. Сашенька, замирая, видела в ней черты Алекса и, умиляясь счастливо, с улыбкой прятала увлажнившиеся глаза, укладывая малышку спать. Но растила девочку строго, без привычной провинциальной инфантильности.

Отец же малышку воспитывать и не думал. Позволял ребенку всё, трепетно лелеял и нежно оберегал, дурачился, учил и катал на шее с неприкрытым удовольствием. Сашенька и ругалась на вопиющую вседозволенность, и тайком морщила пощипывающий нос, задыхаясь от счастья.

Они жили просто. Не на виду. Сашенька открыла аптечную лавку.

Алекс держал связь со столицей с того самого момента, как старшие Сневерги добрались в уезд в год проклятья — уже по снегу, когда установилась зимняя дорога. Живые, слава Всеобщему. Отец заметно осунулся и сдал. Мать держалась получше, но всё равно неуловимо, почти незаметно постарела. Настороженно сначала приняла Сашеньку после всего, что случилось, будто боясь сглазить, но потом отошла и медленно, но себя к ней допустила.

Уездный особняк, который зимой занимала тётка Алекса, вместил бы без труда их всех, но Саша не захотела, да и Алекс туда не стремился, тем более зная, что проклятье могло сказаться в любом из домов Сневергов.

Родители понимали и молчаливо принимали.

Из дома разлетались десятки писем. Ответов было едва ли не больше.

Из разговоров Сашенька сумела тогда понять, что замок разрушен. Но люди вопреки ожиданиям живы. Проклятье и впрямь сильнее коснулось именно семьи. Дворовый люд похворал немного, а дальше Алекс выправил остальных, на кого у отца сил не хватило. После этого его щёки прорезали две глубокие косые морщины, а волосы сильно поседели.

И сдавленной тревогой в груди маленькой женщины отзывались его ссутулившиеся плечи.

Спустя месяц после произошедшего в поместье внезапно умерли одним днём каждый в своём доме дядюшка Алекса и его бастард. Что вызвало довольно смрадную волну сплетен в обеих губерниях. Остались ещё два старших кузена. Но те были в столице на императорской службе и к сведениям о нападении на семью неведомого отнеслись до скандального несерьёзно. Всё, что оставалось Николаю и Алексу, — искать любое упоминание в дневниках Ксандера, их деда и прадеда, о творении защиты, по которой он при жизни был мастер.

Та зима вышла тревожной.

Сначала неожиданно сдала и за неделю ушла старшая тётка. Потом пришли дурные вести из столицы. Кузены, связывавшие для государя главное поместье Сневергов и дворец, внезапно сорвались с места и, забрав семьи, вернее, тех, кто ещё остался, спешно выехали за границу. Потом пришло известие, что рубежа империи достигли только жёны и кто-то из детей. К концу зимы связь с ними окончательно оборвалась. С каждым следующим потерянным Сневергом тяжесть и непонимание душили, распластывая веру окончательно.

Кто? За что? Зачем?

То, что видели Алекс с Сашенькой, было очевидной, понятной картиной. И ясно, что силы тут действовали нечеловеческие. Что битва эта не на Земле, но за Землю. За тот кусок, за который они, как бы то ни было, отвечают. И отчаянная горечь оттого, что защитить его, свой, так и не смогли, болезненно рвала и мучительно давила.

Государь выслушал о положении дел с равнодушным спокойствием. Сказал только:

— Значит, будет кому меня встретить, — и улыбнулся, пожалуй что тепло. — Не мы знаем, нам сколько. Но мы знаем как. Да будет с нами Всеобщий. Прощайте, — и освободил их и потомков от всех обязательств перед императорским домом.

Жест этот виделся обоим Сневергам, и старшему, и младшему, настораживающим и тревожным, но перечить государю не посмели.

— Повтори ещё раз, пожалуй, что спасло тебя? — Алекс в сотый, наверное, раз вглядывался в узкие пологие строчки. И не мог найти ничего важного, озаряющего или хотя бы просто неизвестного. Всё безнадёжно устарело. Его хорошо учили. В дневниках размеренно теснились прописные, с детства знакомые истины: «Способность равно пропорциональная твоей витальности — ровно столько, сколько в тебе жизненной силы, столько зла сможешь вобрать в себя и переработать. Мёртвое тело не восстановишь. Но сможешь изменить ток времени, изогнуть и раздвинуть кривые пространства. Тогда только успей предложить замену, но будь готов, что измененный эпизод не уймётся и найдёт своё выражение в тебе самом. Истина эта не непреложна и возвращение метки события происходит не всегда. Но как правило».

— А вот это мне и сейчас любопытно. — Отец зябко придвинулся к невысокому камину, несколько раз сжал и разжал застуженные пальцы. — Когда очнулся, рядом со мной только слепунья из Весны была. Сказала, что до лета меня отпросила. Что я знаю, чем должен заняться и на что время потратить, — посмотрел на Алекса очень серьёзно и кивнул. — Больше ничего. Ищи, сынок Нам не пригодится, так есть кого вместо этого сберечь.

Часть дворового люда, вернувшись из скита Пресветлой к первой весне, прижилась в особняке. Аннушка прибегала днем к Саше с помощью в их маленьком доме, что было, конечно, очень своевременно и кстати.

Девочка родилась в апреле, красивым, морозным ещё днём, и принесла с собой яркую, стремительную весну в город. Она такой и росла — звонкой и радостной.

Ведунья ошиблась. Или просто кто-то решил иначе.

Алекса не стало первым.

Сашенька замерла и почти не двигалась несколько суток.

Старый Сневерг приходил к ней, баюкал в руках её ладони, плакал молча, закрыв прозрачные от слёз глаза. Она не помнила, когда он сказал ей, не уверена была, что даже сразу расслышала, о том, что его время тоже настало. Что в их домик привезли новый рояль для Мари, что доставили фарфор и сервиз, подаренный императором деду Николая, серебро и ещё что-то.

Саша невидяще смотрела сквозь отца и одними губами шептала:

— Не надо, мне ничего не надо.

— Дочка… — Исхудавшие стариковские плечи дрожали, и Николай в голос застонал, обнимая их маленькую Александру в последний раз. — Это не деньги, Саша. Если что-то случится, сможешь продать. Рояль красть не станут — скажешь, причуда старика и что больше ничего не оставил. А деньги… деньги всегда привлекают. Смута впереди, девочка. Драгоценности спрячь. И дневники. Береги дневники для Мари. Ты — надежда. Храни внучку, молю. Счастье, что вы не были женаты.

И они остались одни.

Мари выросла сдержанной и серьёзной. Выучилась на фармацевта, скоро вышла замуж, и Александра, наконец, с легкой совестью больше не задержалась. Отправилась к Алексу, передав младшей Сневерг всё, что завещал ей дед.

Поместье Сневергов превратилось в руины, опасно манящее подселённой и заточенной в них тёмной сутью, хранимое светлым духом и слепой, молодящейся ведьмой.

* * *

Чёрную повязку рывком сорвали с глаз, больно зацепив волосы. Тряхнула головой, прищурилась от неожиданного света. Бункер? Судя по гулким шагам в коридоре, было именно так. И окна. Узкие горизонтальные щели почти под потолком. Скорее бойницы. Дрэк. Да где ж мы?

Низкое помещение давило полумраком. Будто специально. И почти ничего нельзя было точно рассмотреть.

Рядом были два человека: мой конвоир и майор за столом. Молодой, подтянутый, коротко стриженный блондин. «А может быть, просто нетолстый», — усмехнулась про себя. Лопоухий, с мощной шеей и неправильными бороздками глубоких морщин на лбу. Хмурится часто? Нос облезает. Перегрелся на солнце недавно. Здесь, почти на юге, много солнца всегда. И ураганов.

— Что вы мне привели? — ткнул в мою сторону ручкой, оторвавшись от каких-то бумажек, что давались ему с однозначным трудом, — потел сильно и был сказочно зол. Я снова не вовремя. Впрочем, как всегда.

— Сняли с объекта сегодня, требует себя к руководству, — немного обиженно доложился сержант за моей спиной. Конечно, нечего было тянуть руки куда не надо, не получил бы локтем под дых.

Майор окрасился лютым багрянцем.

— А код системы безопасности она у тебя не требует?! — заорал вдруг то ли на меня, то ли на моего конвоира. Дрэковы бумаги… Что ж мне так везёт-то?

— Я только спросила, по какой причине оцеплена территория в непосредственной близости от детского сада. В котором, прошу заметить, в данный момент гуляют дети, — сказала предельно ровно и доброжелательно. — И почему не эвакуированы малыши, если оцепление имеет под собой реальную угрозу мирному населению, как я обоснованно полагаю.

Майор несколько раз открыл и закрыл рот и с почти бордовым лицом медленно поднялся.

— Это что ещё за перепёлка? — прошипел не такой уж и молодой и всё-таки немного полноватый мужчина. — Почему не в наручниках? Карцер на трое суток без выяснения обстоятельств!

— Но, господин майор, это вроде как женщина, — после короткой паузы робким шёпотом вступился конвоир. — И, возможно, в том саду её дети.

— Точно! В саду мои дети! — ухватила логичную спасительную мысль.

— Наручники! — И сам выхватил из-за пояса сержанта металлические браслеты. Не успела даже моргнуть, дёрнул на себя мои руки, заставил согнуться и защёлкнул с устрашающим треском, больно сдавив до упора. — Карцер! — рявкнул мне в лицо чесночно-колбасным духом так, что я отшатнулась.

— Недоумок дрэков, — попыталась отереть лицо локтем, чтобы сбить омерзительную вонь с кожи. Не вышло. — Баба ночью не дала или колечко для сидения дома забыл? — оскалилась грубо в ответ. Мерзко.

Как же теперь дать знать, где я? И главное, кому? Вышла прогуляться, называется. Дрэк! Сейчас врежет…

Зажмурилась. Мне же только надо было попасть к начальству. Я даже оператора с техником уже отпустила на всю вторую половину дня. Они на какую-то местную гору полезли и теперь даже не в курсе, что я снова вляпалась по полной программе. Что бы там ни было, а Бобби с Диллом меня ни за что бы одну не оставили, кстати, где бы мы ни находились. А эти вот с удовольствием сбежали…

— Женщина? — Майор вцепился в моё плечо и рывком развернул лицом к сержанту. — Это, …ь, по-твоему, женщина? Ты когда женщину в последний раз видел, сержант? — Конвоир стоял, вытянувшись в струну, глядя уставным взглядом в пространство перед собой.

— Точно позавчера, господин майор! — радостно гаркнул тот, козыряя на «смирно».

— И скажи мне, Алейник, та женщина, которую ты позавчера видел, — он снова немилосердно дёрнул меня за плечо, от чего я тихонечко взвыла, — на какой минуте она начала бы рыдать, бледнеть и умолять о пощаде?

— Боюсь, что немедленно, господин майор. — Сержант бросил в мою сторону очень короткий и настороженный взгляд.

— Вот и запомни, Алейник, — это не женщина! — Я прикрыла глаза и теперь застонала. Да-да, киборг я. — Это, мать её, агент! Мы именно её и ищем!

Дело дрянь. Я застонала громче.

— Позвонить дайте, а? Журналистка я. Жур-на-лист-ка.

Майор дёрнул к себе очередным болезненным рывком, вгляделся в меня перекошенным лицом и заключил, слава богу, логичное:

— В карцер! До выяснения обстоятельств!

Уже до выяснения. Ну хоть что-то.

Дверь, лязгая, распахнулась за спиной, и послышались гулкие широкие шаги. Подняла голову — точно. Это же вроде приёмной. Вон и следующая дверь справа. Облегчённо вздохнула. Чем выше звание, тем больше вероятность контакта с Рэманом. Или всё-таки БэБосс? Он меня точно не бросит, это знаю наверняка. Шаги остановились.

— Что здесь делает леди Лэррингтон? И почему в таком виде? — сдержанные слова сзади толкнули воздух. И память.

Тот самый случай, когда тело действует раньше, чем соображает. Моё — возмущённое наглым самовольным заявлением — обернулось, и глаза наткнулись на короткий, ледяной, прорезавший меня сверху донизу взгляд. Горячо. В груди сейчас слишком горячо. Вашу светлость!.. Лучше бы я по-прежнему была в чёрной повязке.

Мгновенно осевший и побелевший майор отпрыгнул от меня, далеко отдёрнув руки, и нервно сглотнул. В потрясённых глазах его отчётливо было видно, как слетают серебряные полоски с погон. Сержант вытянулся, сделавшись ещё белее, ещё выше и тоньше, даже дышать и моргать перестал. Чистой воды эталон. Если бы могла, посмеялась бы. Но сейчас сама была точно как он — гипсовой скульптурой: стукни — рассыплюсь.

— Все вон, — очень тихо и очень сдержанно промолвил очень страшный самый старший по званию. И я немедленно засобиралась в карцер тоже.

— Каррия. — Угрожающая вибрация за спиной отрезала мне дорогу.

Остановилась, конечно, и замерла, что ещё было теперь делать? Да и наручники к побегу совсем не располагали. Дрэээк… Страшно, как тогда, в Весне. Но он об этом, конечно, никогда не узнает.

Соберись, Огнец. Это то самое начальство, которого ты хотела! И не стони даже мысленно, что и фразу построить не можешь как следует, чтобы не спалиться. И так стоишь на самом краю…

Он подошёл очень близко. Окутал тёплым, знакомым коконом и таким теперь уже далёким. А лицо равнодушно и холодно. Жутко.

— Руки, — глухо и коротко.

Приподняла чуть вверх их, сцепленные вместе. Близко. Слишком близко. Обтянутая чёрным совершенно неподвижная грудь. Не дышит? Замер на коротенький миг. Тихо щёлкнуло дважды, и запястья освободились. Ни одного касания — феноменально. Лицо командующего было безразлично. Что-то скрипнуло. Наручники, звякнув, грохнули об пол.

— Тэрридана немедленно! — угрожающе и негромко прозвучало над головой. А мне было одновременно страшно и невероятно легко.

Дверь отворилась, и задохнувшийся Тэрри взглянул взволнованно на его светлость, на меня, я как раз потирала запястья, и лицо его изумлённо расправилось, но только на миг.

— Выяснить состояние леди. Обстоятельства. При необходимости принять меры. Четверть часа. — Грэм стремительно покинул помещение, так больше и не посмотрев на меня. Тряхнула гулкой головой, вскинула подбородок. Ерунда.

— Леди Раввен, — Тэрридан коротко склонил голову, — позвольте ваши руки.

— Там ничего, не беспокойтесь. И прошу вас, зовите меня Каррия, — улыбнулась ему благодарно. — Почему вы здесь, что-то серьёзное?

— О, миледи, — засмеялся добро тихонько. — Боюсь, я должен спросить у вас то же самое.

— Мне скрывать нечего. Репортаж о лучшей Федерации фехтования Союза, — чуть мотнула в сторону головой. — Раз уж вы лишили меня возможности работать с привычными вещами, приходится довольствоваться вот такими дырами, куда никто и ехать-то не желает. О поездках за пределы страны тоже пришлось забыть. Меня почему-то, — многозначительно дёрнула бровью, — больше не выпускают пограничные службы. А Чесни совершенно счастлив на мне отыграться. Одно захолустье сменяется другим трижды в неделю! Вот. Пожаловалась, — выдохнула расстроенно. И Тэрри засмеялся опять.

— Идёмте, я провожу вас. — Он указал на закрытую дальнюю дверь. — Где вы остановились и сколько планируете пробыть в Родном?

Эта доброжелательная светская беседа, будто из другой реальности, вместо того чтобы уравновесить, лишила меня опоры окончательно. Он не ответил мне ни на один вопрос, при этом оставаясь вежливым, располагающим и приятным. Расспросил и узнал обо мне всё: и то, чем я не против была поделиться, и то, о чём категорически рассказывать не собиралась: неудачи с начальством, состояние здоровья, новости старшей сестры, даже номер в отеле — выложила всё. Как он это сделал? Понятия не имею. В любом случае теперь было ясно, почему Лэррингтон этого ценного кадра непременно держал с собой рядом.

Так Стоп. Лэррингтон. Он назвал меня, когда появился, «леди Лэррингтон». Это такая неудачная шутка или операция действительно настолько засекречена, что выйти живой отсюда можно только прикрываясь его именем? Вот попала… Но, дрэк его побери, я рада его видеть. Что бы там ни было, рада! Он — нет.

Точно через пятнадцать минут Тэрридан откланялся, впустив меня в ту самую дверь.

Широкая полупустая комната с одним невысоким креслом пугала абсурдом. Стены — серые, истерзанные временем, теряющиеся в сумраке, и отблески новейших мониторов, с бесконечными данными, со всех сторон. Данными чего? Тусклый свет над мерцающим столом в самом центре. Закрытые ставнями узкие бойницы окон — бункер, ей-богу. Зато никто не прострелит, не проследит — секретность.

Холодно и терпкий запах остывшего сладкого чая. Не кофе.

Грэм появился очень скоро, я не успела толком ещё оглядеться. Просто возник здесь из сумрака, бывшего дверью. И молчал.

Молчала и я. Ждала. Он, кажется, тоже. А впрочем, чего? Что ждать мог бы он? Лицо командующего застыло скованной маской. Безразлично. Опять я не вовремя. Досадная неприятность. Как он сказал? Нелогизм? Поздно. Сначала было неуместно, теперь вот — поздно. Единственный человек, о котором я думаю, когда просыпаюсь, когда хожу, работаю и куда-то еду, видеть меня не желает. И в этом только моя вина. Мне жаль. Потому что по-другому нельзя. И этого мне не исправить.

Дышать не хотелось.

Всё пройдёт, Каррия. Однажды это точно пройдёт. Сделаем отличный сюжет — и домой. А можем слить военную тайну. Вот прямо сейчас выведать запросто, раз уж мы всё равно тут, и слить. Хочешь? БэБосс прикроет. Он обещал.

Когда это ты стала такой сукой?

Закрыла глаза. Они всё равно рвутся увидеть, стремятся только к одному, обжигаются и неумолимо возвращаются обратно снова. Хватит!

Взглянула последний раз в спокойное, уверенное лицо, глаза встретились, кровь болезненно вспыхнула и медленно, с мучительным покалыванием испарилась.

— У вас два часа, чтобы покинуть город, — севшим голосом тихо произнёс немного бледный мужчина, не меняя невидящего взгляда, — госпожа Раввен.

Опять на «вы» и всё-таки Раввен. Ну и отлично. Лицо строгое, но никакого намёка на напряжение: ни сжатых челюстей, ни выступивших желваков, ни тонкой морщинки на лбу. Всё равно? Ему всё равно…

Дышать больно. И нечем.

— Возможно, вас просто не поставили в известность, — в груди пустота, там всё в один миг прогорело. — Я ещё не закончила сюжет. — И голос не будет дрожать. Постараюсь. — Поэтому покинуть город не смогу, пока не доделаю работу, — и добавила ровно, почти уже равнодушно: — Очень сожалею, ваша светлость.

Грэм еле заметно сузил глаза.

— Вероятно, и вы позабыли, миледи, — абсолютно, пугающе спокоен. — Второе приложение к вашему договору о найме. В нём стоит ваша подпись. Вы подчиняетесь напрямую министерству обороны, — легко, будто подбрасывая, выводил ровным голосом слова. Заложил руки за спину, на меня больше не глядя. — А точнее, непосредственно моему ведомству. И я, как ваше самое прямое руководство, лично ставлю вас в известность о завершении этой командировки, так же как и любой другой на ближайшие две недели. Проще говоря, сейчас вам светит исключительно офисная работа. — Тон медленный, бесцветный, равнодушный. И глаза потухли. Так не бывает, чтобы человека за две недели как подменили. Это же не он! Не Грэм. Мой Грэм, которого я знаю, скорее шипел бы яростно мне в лицо, вызывающе вежливо и подчёркнуто тактично. Мой? Вскинула на него беспокойные глаза. Не сдержала тревожного шёпота:

— Что с вами произошло, ваша…

— Вам следует немедленно убраться отсюда, госпожа Раввен. — Угроза в голосе была еле различимой. Но я всё равно уловила.

— Вполне в вашем духе, — поморщилась тихо.

— Не думаю, что этим вас ещё больше разочарую. К тому же вы прекрасно дали понять, что моё общество вам претит. Боюсь, ещё одной попытки суицида по моей вине мне не переварить.

— Что? — выдохнула, теперь потрясённо.

— Я могу пережить отказ, не нервный юнец, как-нибудь справлюсь, — и голос загудел сдержанной злостью. — Но то, что вы сделали после… Убить себя, как на том… приёме, только чтобы выразить этим ваше презрение? Несогласие? В отместку? — и снова равнодушно: — Это слишком, госпожа Огнец. Два часа. Не заставляйте моих людей вынуждать вас.

— Да вы в своем уме?! У вашей светлости приступ всемочия?

На коротко вспыхнувший миг лицо его прояснилось и снова умерло.

— Пришлю Тэрридана помочь вам собраться, — пообещал холодно.

— Ну нет уж! Желаете теперь обвинить в произошедшем меня? — В самом деле, кого же ещё? — Напомнить твоему двуличию, что и при каких обстоятельствах произошло? — зашипела сдавленно. Маневр сработал в обратную сторону, выбив меня саму уже точно. — И не смейте называть меня на людях так, как сегодня! Это… это…

— Молчите, — глухо и сдержанно. — Лучше молчите, — всё-таки отвернулся. — И выйдите вон. Сейчас же.

Как оказалась снаружи — не помню. Выйдите вон! Действительно, слишком. Неприемлемо. Невозможно…

Серая бетонная промзона вокруг. Провода. Вечернее, ещё светлое небо — смеётся стрижами. Дрэк. Где я? Гулкая, тупая боль в груди. Так, что страшно дышать. Не хочу! Не слышать. Не чувствовать и, главное, ничего не знать. Светлые, удержите!

Знакомый голос уверенно вёл за собой, поддерживал под локоть тёплой ладонью. Успокаивающе говорил о доме. Тэрри? Откуда здесь?

Привёз меня в отель, проводил до самой двери в номер.

— Вы этого не видели, так ведь, Тэрридан?

— Конечно, леди Каррия, будьте уверены. И пусть ваши слёзы исчезнут вместе со мной, искренне вам этого желаю, — по-отечески тепло улыбнулся. — Я помогу вам собраться, — поклонился коротким кивком.

— Не нужно. Я никуда не поеду.

— К сожалению, вынужден с вами не согласиться. — Улыбка сделалась чуть виноватой, будто ему было неловко за своё бесчувственное начальство.

— Пусть сам меня пакует тогда лично. И это всё равно не поможет. Только в мешке, связанная и под наркозом. Но только попробуйте это сделать! Я не собираюсь ехать в эту дыру ещё раз. Доснимаем завтра, и уберусь к дрэку, как он того желает. Но сегодня — нет!

— К сожалению, не в нашем с вами положении нарушать такого порядка приказы. Они не обсуждаются, — развёл с прежней улыбкой руками.

— Тэрри, — сказала устало. Грэм. Вымотал меня, взорвал всё внутри и выжал опять без остатка. — Я даже не военнообязанная. Мне на его приказы плевать, — и, прерывая его возражения жестом, добавила: — И на договор тот плевать. Поместит его пусть их светлость в места, которые не должны быть озвучены леди. Простите.

Тэрридан смотрел сочувственно и тепло.

— И что я могу сделать для этой самой леди? — поинтересовался тихо.

Ответила не задумываясь:

— Научите стать незаметной для вас.

— Вам это не нужно, — ответил вдруг очень серьёзно. — Точнее, вам нужно вовсе не это, — и заулыбался опять.

— Вы пугаете меня, Тэрридан. Выкладывайте, что у вас там, и давайте отпустим меня спать. Потому что ехать я по-прежнему никуда не собираюсь.

Адъютант командующего обречённо вздохнул.

— Вам действительно стоит покинуть город, госпожа Раввен, — сказал приглушённо. — Это будет самым правильным решением в вашем случае.

Щелчок в голове был почти осязаем. Даже два. А я, очевидно, был тупой, облезлой перепёлкой, как и сказал майор. Какая же из догадок верна?

— Спасибо, Тэрридан. Вы действительно невероятно мне помогли. До завтра.

Тэрри понимающе усмехнулся.

— До завтра, леди Каррия. И доброй вам ночи, — коротко склонил голову, а я шагнула в свой номер.

Мир в тумане — размазался и обеззвучел.

Бесцельно шагала по комнате, трогая, перебирая чужие, молчаливые вещи. Что ты упустила, Карри? Двинула пальцем тёмный пионовый лепесток на светлом столе. Осторожно запустила в крепкие головки цветков свои пальцы. Роскошный букет, одуряюще нежный запах. Красиво. И приятное внимание к постояльцам. Там снаружи — июнь. Хмыкнула, прогоняя надежду. Это всё невозможно.

Думай, Каррия, думай…

Штаб на территории какого-то завода. Оцепление — в другом конце города. Что там может быть? Здесь четыре военных предприятия. И это точно не на одном из них.

Что же ты здесь делаешь, Грэм? Почему так стремишься меня отсюда отправить? Нарочито грубо, чтобы и мыслей задержаться не осталось.

И почему так ультимативно выставляешь меня? На две недели под бок к Борагу в офис — это жестоко. Что может произойти такого, что я не должна выезжать в командировки аж целых две недели? И что будет именно здесь? Тот штабик, что я подсмотрела, не выглядел временным. А судя по количеству парней в форме, что ненавязчиво встречались мне практически всюду, личного состава тут не меньше маленького батальона. Дрэк. Во что я опять ввязалась?

Если бы умела эффективно пользоваться мозгом, летела бы уже домой по выделенной спецполосе и честно две недели никуда не совалась.

Но я-то блондинка. И в этой полезной функции мне отказано априори. И то, что здесь происходит… Не моего истеричного ума это дело, то, что здесь происходит. Нельзя мешать большим парням решать их огромные проблемы. Да, именно это и вопил мой внезапно включившийся разум.

И БэБосс мне однозначно дал понять, что за самодеятельность по голове не погладит. Мало того, она может привести к катастрофическим последствиям, эта моя самодеятельность. Ладно. Решено. Завтра точно домой. Даже если доделать работу не успеем. Добьём статичной картинкой и повторами, спишемся с интервьюерами почтой.

А я ведь тебе опять почти поверила. Или в этот раз и врать не пришлось?

Обижен. Ты, кажется, и вправду обижен, видимо, уязвлён. Но почему? Весь этот немыслимый фарс перед Рэманом был очевиден нам всем. За столь короткий срок не возникнуть чувствам.

Хмыкнула сама себе шёпотом — неужели?

Хотел тогда защитить как милую зверушку, как питомца? Попытка благородная и тем самым ещё более унизительная и болезненная. Мало что может быть горше вынужденной опеки. Я этого не желаю.

И сама. Стоило услышать голос, простила всё. И еще сто раз всё — авансом. Но ты этого никогда не узнаешь. Что ты сделал со мной, Грэм Лэррингтон? Моё персональное чудовище, изодравшее меня внутри в клочья, нежно и бережно хранимое там, где никто о тебе не узнает. От самой себя прячу, чтобы не поддаться, не вырвать прочь. Зачем оставляю своему шёпоту и мыслям твоё имя? Глупо.

И чего ты хотел сегодня? Опять сделать больно, поквитаться, действительно выгнать или, опять по-твоему, категорично защитить?

Быть может.

Только вряд ли… Вряд ли он когда-нибудь простит унижение. Не тот мужчина. И я — не та, не для него женщина.

И что могу теперь сделать я? Отмеченная и запечатанная тобою, кажется, навечно. Как от этого освободиться? Как узнать? Что заставляет нас стремиться к единственному мужчине на свете? Единственному недостижимому? Генетика? Инстинкты, химия, рефлексы? Кем выписан и скроен непостижимый механизм, разрушающий разум? Механизм, который уничтожает, рвёт привычные опоры, лишает воздуха, воли и сил, застилает глаза и делает слух настроенным на единственные приемлемые звуки — его шаги, звонки, голос? Мучительно забывая себя и оттого болезненно разрываясь? Измерять судьбу категоричным «до» и «после»?

Моя жизнь «до» — она, конечно, была. То, что стало сейчас, нет, нельзя было сказать, что она перестала быть жизнью. Я по-прежнему оставалась жива. К сожалению. Но вкуса давно не ощущала. Прошло месяца четыре с тех пор как. И мне не было жаль. Ничего не было жаль.

Ночь пришла тайком, незаметно, пока я старалась не чувствовать и не думать. Она бросила небу блёклых осколков, затянула отдушину чернотой.

Нечего ждать. И хватит томиться. Ничего больше нет и не будет. Бери жизнь в свои руки и дуй дальше. Просто действуй ради самого действия — это бессмысленно, зато эффективно.

Обедать. Или ужинать. Сейчас это неважно. Просто надо поесть.

Вздохнула размеренно дважды, шагнула решительно и привычно от своей слабости к вынужденной силе.

Ресторан был на крыше гостиницы. Не очень высоко. Десятый этаж — в маленьком городе совсем не было высоток. Но, конечно, красиво. В зале мне показалось душно, и я вышла на открытую террасу. Слабая уличная засветка дружелюбно пустила сюда короткую июньскую ночь.

Тёплый ветер и цветные витражные фонарики со свечами на столиках под квадратными тентами из светлой парусины. Разноцветными всполохами по плотной ткани мерцали подвижные блики. Уютный покой.

Здесь было бы хорошо…

Пустое.

Пара через столик и небольшая компания в углу. Странно. Взглянула на часы — почти полночь. Ну да, поздновато для ужинов и кофе.

Торопливый официант молча подал меню и убежал в зал. Засобиралась, редко перешёптываясь, немолодая пара. Компания в углу засмеялась смелее.

Я сделала заказ и подошла к стеклянному ограждению — развлечься упорядоченным видом ровных улиц: пухлая зелень деревьев старательно крала свет фонарей, даря мне открытое небо. Поймала бесцеремонный ветер лицом. Тот скользнул вокруг, уверенно проник под тонкое платье, окутал лодыжки. Свежо и спокойно.

Да. Именно так. Свободно, легко, равнодушно. И завтра домой.

Ветер рванул вдруг заметно сильнее. Захлопали, вздрогнув, полотняные навесы, и огонь в цветных банках ненадолго притих.

Я скорее почувствовала, чем услышала сдержанную суету за спиной, посмотрела искоса на источник — ребята из угла спешно покидали симпатичную площадку. Прозрачные двери в зал ярко светились, мелькая охраной.

Вот он — секрет. Выбрось из головы, забудь — и тут же получишь. Холод потёк от горла к солнечному сплетению.

И можешь не притворяться. На любую твою игру ему плевать. Он видит тебя насквозь. Без сомнений.

Под рукой удачно оказалась спинка дивана.

Грэм подхватил рукой огонёк, переставил почти со мной рядом. Звонко швырнул что-то на стол. Глаза пристальны, почти грубы, зубы плотно сжаты.

Зачем пришёл? Чтобы добить? Будто до этого было мало… Опустила взгляд — бледным, тусклым пятном на столе светились наручники. Наверное, те самые, что снял с меня утром.

Значит, или уезжаю, или в карцер?

Не веря, подняла глаза на сурового мужчину — Грэм развалился в кресле напротив без церемоний. Смотрел поверх моей головы, сощурив темнющие свои глаза. Совершенно непристойно небрит. И устал, пожалуй. Недоволен ужасно. И просто нечеловечески, невероятно, одуряюще хорош.

Чего ждёт от меня? Что сейчас же брошусь в ужасе прочь? Обижусь? Напугаюсь? Да ладно, быть такого не может. Поза моего генерала отношения к устрашению точно никакого не имела. Скорее… Скользнула глазами по широко и уверенно расставленным ногам. Грэм снизошёл до взгляда в глаза, сообщая: всё именно так. Тряхнуло догадкой.

Он что же?.. Хочет демонстративной благодарности за свободу? Желает проучить? Показательно унизить в ответ? И тогда будем квиты? Или в карцер? Не охренел ли? Это даже по-солдафонски клинический перебор. И тут, его матушку, люди!

Не поверила сначала даже. Только вот поза его светлости была более чем красноречива. Подавилась вдохом: как может он, тот, который, которого… он! Предложить такое? Здесь… Не верю! Невозможно. А впрочем… Ярость гулко и жарко застучала в висках.

* * *

Злился ли он? Конечно, он злился. Ругался, остывал, пугался за неё и снова злился. Где был сейчас его холодный расчёт, сдержанный, проницательный разум? Убила опять. И почему она здесь? Зачем рядом снова?

Халтура штабных, утечка вверху или просто очередное насмешливое стечение обстоятельств? Разбираться с этим было критически некогда. Счёт шёл уже на часы, и вмешательство Карри слишком демонстративно некстати. Опять отрабатывает канал Борага? Но весь её съёмочный план проходит через специальную службу. Не должны были её допустить в Родной. Вообще никого, не только её. Значит, всё-таки снова Бораг.

Грэм медленно, по одному разжал побелевшие пальцы и аккуратно перевернул ладонь, освобождая погнутый ключ. Тот беззвучным укором коснулся заваленной бумагами столешницы, и Грэма опять перекосило сдержанным гневом. В груди тревожно свербело. И то, что он волей успешно давил, уничтожал, забивал занятостью, прорвалось вдруг чудовищным внутренним взрывом.

Майор почти поседел, когда он на него только глянул. Рапорт уже в руках держал, его ожидая.

Но Лэррингтон прошёл мимо молча, и сзади что-то упало. Наверное, стул.

Заброшенный старый цех со спецтехникой охраняли ребята из старой когорты. Хорошо знали командующего много лет. Грэм зашёл, окинул помещение расплывающимся, мутным взглядом. Кэп криво дёрнул щекой — как чеку вырвал.

Дальше всё быстро было. Мишени полетели сначала вверх, ближайший автомат у парня в трёх метрах. Попробуй отбери. Здоровый. И поддавки тут не в ходу. Спецназ, дрэк их. То, что нужно.

Ну ладно, этот выпустил свой из рук специально, когда мишени уже летели в лицо. Две сбил удачно, третью подпустил слишком близко — осыпало чёрной крошкой.

— Ещё! — рявкнул зло. Вверх синхронно взлетели четыре вертушка. И он лупил по ним, новым и новым, пока не высадил весь магазин. А следом — и ещё пару. На последний не хватило, и он почти увернулся — тот чиркнул краем плечо, прорезав насквозь защиту, — улетел дальше, воткнулся в опору станка за спиной. Повезло.

— Рукопашную? — собранно разминая кисти, поинтересовался капитан.

— Позже. — Грэм порывисто вернул автомат. Отсалютовали синхронно.

К дрэку.

Надо сделать это. И так по грани идут. С ней провал неминуем. Резерв на сопровождение Карри есть, нет времени. И ресурсов, кому бы он мог её доверить. И, дрек… как же ты оказалась здесь? Как оказалась в Весне? Кто или что тебя подтолкнуло?

Остановился перед центральной. Погашенная вроде, тупая, уже привычная боль так некстати вернулась опять. Грэм поморщился. Надо вырезать её из себя, из тела, которое непостижимым ему образом почему-то помнит.

Хватит. Чем скорее, тем лучше для обоих. Ей — рядом с ним неприятно. Ему… он тоже испытывает дискомфорт. Надо с этим завязывать тем более, значит.

Когда увидел её в наручниках и как грёбаный комендант скрюченными пальцами вцепился в её плечо, думал, хребет ему тут же, на месте сломает, да напугать девочку побоялся.

Настоящая, живая, здесь. Все равно зачем. Неважно почему. Если останется цел, разберётся, чьих рук это дело.

И ведь ни за что сама не уедет…

Дрэк.

Не допускать. Не позволять себе унизительных мыслей. У Дакейти нет права в себе сомневаться. И женщина не сделает его слабым. Вытравить холодом прочь. Без остатка.

Как было спокойно. Схемы, приказы, устав, инструкции, алгоритмы. Это работало.

Раньше.

Зашел к центральным мониторам, привычное место, ставшее вдруг ареной спасительной схватки. И его дар убеждения на неё не действует, он это знает. Дрэк…

— Вы должны немедленно убраться отсюда, леди Раввен.

«Взвинченна и зла. Им обоим это всё никогда уже не исправить», — тупо ударило в грудь.

Короткое препирательство, и два часа на сборы. Будь же умницей, женщина. Уезжай. Иначе он сам не сможет даже за себя поручиться.

Сдержанное покачивание головой от Тэрри. Раздражённый хлопок — растёкся осколками на полу. Никогда не любил чай, тем более холодный.

Как тогда — внеплановый и беспощадный…

— Как же ты меня злишь, Раввен… Как же выворачиваешь и бесишь, — проскрипел, кажется, вслух.

— Она не поедет. Предложила вашей светлости собственноручно уложить её чемодан.

Грэм равнодушно приподнял бровь. Бросил взгляд в диспетчерский монитор — всё согласно плану. Временные точки неизменны. Лишь бы не было поломок и внезапных замен. Тридцать восемь часов до начала.

— Через двадцать минут я должен быть в центральной опять, — бросил адъютанту мрачно.

Кажется, это называется подкаблучник. Плевать. Лишь бы осталась жива. Он на всё сейчас согласен.

Кажется, он просто сошёл с ума. Надо бежать от этой женщины. Спасать своё здравомыслие. Уносить свою пропитанную ею шкуру.

Так и сделал — не выдержал, когда открылась дверь, выпуская её недоуменный вздох. Просто развернулся и молча ушёл. Может, и для неё это будет слишком и она наконец-то уедет.

— Круглосуточное наблюдение, сопровождение. Запрет на передвижение. Мой контроль лично. — Грэм сам инструктировал личный состав, отобранный для её охраны.

И кто бы сомневался, что, стоит тьме скрыть опасность от глаз, она отправится в самое неподходящее место — на крышу! Вот что с нею делать?!

Угрозы, шантаж, уговоры. Пожалуй. Он ничем не лучше Рэя. Плевать.

Грэм задержался на мгновение в тени занавесей. Тонкая фигурка чуть наклонилась вперёд на стекло ограждения, сияя обтянутой светлым платьем пятою точкой.

Слишком жарко сегодня…

Лэррингтон привычно нахмурился и двинул раздражённо губами, подхватил фонарик, поставил так, чтобы блики отразились в стекле, визуально искажая пространство.

Сопровождение отрабатывает привычно — вывели посетителей, угловые точки на контроле.

Увидела и застыла. Кажется, испугалась. Замечательно. Как раз это и нужно.

Швырнул на стол брезгливо то, что снял с неё утром. Карри посмотрела на него… странно.

Принудительное конвоирование — это не шутка… дорогая… моя… В груди болезненно, коротко сжалось.

Её глаза в изумлении распахнулись. Потом неверяще на миг округлились, а следом блеснули презрением.

Грэм, прищурившись, молча кивнул: «Именно».

В цветном свете живого огня она так удушающе красива. Лэррингтон сел глубоко в кресло, только чтобы не ринуться вперёд и не схватить обеими руками, не утащить, как зверь, её, свою добычу.

Карри взглянула на него с нескрываемой злостью, и он увидел ясную, несгибаемую решимость. Сделала твёрдый шажок и приблизилась быстро. Одна рука — на его подлокотник, другая… другая уверенно легла на пряжку ремня и…

Он почти задохнулся, не веря. Поймал за запястье.

— Не шутите со мной, леди! — процедил угрожающе сквозь зубы в близкое лицо.

Красный маячок блеснул в стекле ограждения. Грэм успел только чуть приподняться, опрокидывая Каррию навзничь. Глухим ударом врезалось в спину, охнул. Накрыл её своим телом.

Кажется, я ушибла руку об стол и плечом сильно стукнулась об пол. Ерунда. Грэм! Навалился на меня не плотно, не всем своим весом, значит, держится на руках, значит, жив? Не могу говорить, шевелиться. Проклятье!

Тени метнулись по террасе, выстраивая вокруг живой щит. Звякнуло и разлетелось по стеклам совсем рядом. Кто-то выругался. Кто-то крикнул неразборчиво и нецензурно.

— Господин командующий? — прозвучало сбоку.

Мужчина надо мной сдавленно кашлянул. Вдохнул осторожно и выдохнул тихо. Просипел чужим голосом:

— В порядке. — И спросил еле слышно, трогая неровно ладонью моё лицо и губы: — Цела? Ты цела? Карри, не молчи, Карри!

— В тебя попали? — Кажется, я дрожала.

Выдохнул облегчённо.

— Я в порядке. Тебе надо уходить, — коротко охнув, порывисто обернулся.

— В смысле, уползать? — хихикнула совсем неуместно.

— Ты, кстати, что сейчас там подумала, сумасшедшая? — и в близком шёпоте послышалась ласковая, но всё же угроза. Такая, что захотелось вцепиться изо всех сил и зацеловать до смерти, раз уж не убили.

Сбоку прозвучали два коротких щелчка.

Черные совсем в темноте глаза близко сверкнули тревогой, и небо надо мной исчезло. Дыханье коротко коснулось губ:

— По моей команде встаём и мчим в помещение. Как понял?

Не хочу отпускать. Не хочу расставаться.

— Понял тебя, — дрогнул мой шёпот в ответ.

Секундная заминка, будто ждал мгновение чего-то, а сразу за этим короткое:

— Идём! — резко дёрнул меня вверх с чуть сдавленным стоном. — Ну же, не мешкай, всё после, — рыкнул в ухо на мой взволнованный взгляд, прижал к себе крепко.

В безопасности тёмного коридора сдал меня Тэрридану.

— Вниз. Свет не включать. Пять минут. Головой отвечаешь.

И меня увели, судя по всему, в номер. Грэм остался.

А я не поняла ничего, кроме того, что я сказочная идиотка. И куда девать глаза теперь, совершенно не знала.

Хорошо, что там будет темно. Слава богу.

Устал. Он просто устал. Иногда надо просто позволить себе ни о чём не думать, от всего отключиться. И тогда будет легко не реагировать, не беспокоиться и да, будь честен с собой, солдат, не бояться. А Грэм вопреки разумному и необходимому неожиданно боялся. Отчаянно пытался загнать этот страх далеко, спрятать за щитами, освободить место конструктивному, решительному действию и строгому расчету, который разбивает все страхи, оставляя проценты вероятностей и кривые актуальных и точных данных.

А сейчас внутри всё было сдавлено и премерзко дрожало. Оттого, что мог не успеть. Он мог его не заметить. Мог чуть отклониться в сторону.

Целью она не была. Это точно. Но эта истерическая нелогичность, неконтролируемый нервный ужас по факту сейчас делали его рассеянным, отстранённым и наверняка слабым.

Грэм плавно зашёл в полумрак номера и тихо прикрыл за собой дверь. Силуэт у стены рядом качнулся вперёд и замер.

Жива. И в порядке. Так сказал Тэрри. Сегодня и он, и спецрота ночуют здесь. Хотя было бы правильнее перевезти её в часть. А может, и нет. И снаружи поднимается ураган. Дрэк. Как же ты исхитряешься попадать в такие переделки, Раввен? Ты и опасность — всегда так неправильно рядом.

Грэм неожиданно понял это и замер сам. Рядом. Кэри сейчас совсем рядом. Так, что слышно дыхание. Прикрыл глаза, осторожно, наконец, выдыхая. Прижать бы к себе так тесно, чтобы никуда и никогда больше не делась. Чтобы никто и никакие ужасы больше не коснулись. Чтобы чувствовать, как под руками скоро стучит сердечко. И чуть не застонал в голос — нельзя.

Удар электрошокером? Нет, тот его отрезвил бы. Тут было чего похуже…

Легко, почти невесомо тонкие пальцы сначала обожгли локоть, послав замещающий реальность импульс, толкающий навстречу, сминающий неожиданно пространство между ними. Его просто совсем не осталось. Уцепиться за невозможную, фантастическую мысль: «Не оттолкнула». Ослепнуть и оглохнуть от этого на мгновение. И почти сойти с ума сразу.

Руки сжимали, сдавливали нетерпеливо, сдирая несговорчивую одежду, губы уже не ждали, требовали и сразу властно брали. Пылая, проникали сильнее, ожесточённее, дальше.

Жадно обхватить так давно и мучительно желанную, стиснуть до стона, чтобы пальцы точно знали — она. Сейчас. С ним. Снова. И её еле различимый смешок шёпотом в его подбородок.

— Не успеешь раздеть. Кончу раньше.

Задохнуться на миг от невозможности поверить и вдруг увидеть в глазах — правда. И уже больше совсем не соображать, что делал дальше. И её гортанный крик, которого так ждал, от которого теперь всё сжимается и страшно, вдруг сделал ей больно. И вот теперь, когда тонкое тело невыразимо выгнулось пульсирующей волной и пальцы ногтями ворвались в плечи, неизбежно, сокрушительно не сдержаться самому тоже. И вторить ей беззвучно губами в надежде, что не услышит:

— Аааа… Счастье моё… — Если он сейчас умрёт, будет не жалко…

Сердце, оглушая, ухало в виски. Ум ехидно напомнил, что зря он переживал о пропущенной кардиотренировке утром. Тут же мысленно отмахнулся. Не с ней. Не сейчас. Не смей пачкать.

Грэм очень медленно и осторожно опустил её рядом, склонил голову, коснулся губами её лица. Вздрогнул.

— Ты плачешь?

Карри ответила не сразу. Лэррингтон мягко и напряжённо вытянулся с ней рядом. Вот уж действительно — лучшая из всех возможных анестезий. Осторожно укрыл её тонким одеялом.

— Это было круто, — проговорила медленно, непослушным языком, не открывая глаз. Улыбнулась.

— Тогда… почему?

— Потому что — хорошо, — прошептала, уткнувшись, наконец, ему в подмышку, удовлетворённо помычав, потянула его запах носом. — Очень, — потёрлась подбородком о его бок.

Грэм осторожно выдохнул и тихо засмеялся. И сдавленный смех его очень был похож на рыдание.

— Что? — встревожилась теперь его бессонница и его нервотрёпка.

— Ничего, — прижал тесно к себе, довольно улыбнулся. Поцеловал нежно тонкую маленькую переносицу и повторил за ней: — Очень. Хорошо.

Только бы эта ночь не кончалась. Только бы длилась подольше…

Крошечная ладонь осторожно, почти не касаясь, скользнула вверх по небритой щеке, нежно взъерошила волосы. Женщина, потянувшись, легонько прижалась губами к его вздрогнувшей груди. Потом ещё раз. И ещё. Подняла на него полный неотступного огня взгляд. И командор теперь долго, безропотно, почти задыхаясь, уверенно сгорал в нём. Снова. И снова.

Снаружи, за гранью их кокона, кажется, что-то пищало. Сильнее расходился дебоширящий ветер, подрагивали металлические швеллеры открытого балкона. Шторм. Там, в другой действительности. Не здесь.

В этот шторм Грэм был счастлив.

* * *

Южик выскочил из школы точно за полчаса до занятий. Мчался вприпрыжку на длинных ногах, размахивая мельницей руками, перескакивал через свежие, с жёлтыми краями лужи и большие обломанные ветки тополей — ураган был шестибалльным. Их и не выпускали из школы поэтому. И все пятнадцать закончивших консультации классов прилипли к окнам, выкрикивая: «Вау…», «Улёт!», «Ложки!» и прочие непотребства, которые Инна Леопольдовна стерпеть не могла, вкатив каждому оратору выговор с перспективой беседы с предками и записью в журнал.

Шторм поднялся ещё ночью. Но утром вдруг утих, пролившись стремительным ливнем. И вот, почти к обеду, вернулся злой, ударил по городу яростным ураганом.

Юж замедлился и аккуратно обошёл большущее дерево, придавившее маленький автомобиль — укрыло его молодой пышной зеленью. Разбитые стекла рассыпались вокруг, а сверху, почти касаясь земли, опасно свисал оборванный провод. Мальчишка чуть подался вперёд, утоляя любопытство, и заглянул внутрь. Отпрянул, бросился наутёк, резко затормозил и побежал обратно.

На улице, как назло, никого не было. Юджин вытащил телефон, цокнул языком, затолкал бесполезный аппаратик в сумку обратно — никакой связи в городе не было уже почти час.

Парень осторожно подошёл к машине ближе, приподнял скрывающую то, что было внутри, ветку. Сердце замедлилось и побежало испуганно снова. Крыша автомобиля была пробита точно вдоль по самому центру, и к окну водительской двери припала светловолосая голова. Из разбитого виска девушки тонкой струйкой сочилась кровь, губа была рассечена, на лбу наливался багровым синяк. Лобовое стекло почти всё осыпалось внутрь салона, и сюда же натекла и вода.

Южик медленно, осторожно потянул на себя дверь. Та не поддавалась. Попробовал сильнее — ничего. Ещё раз и ещё. Наконец, осмелев и слегка разозлившись, дёрнул рывком: дверца кракнула и распахнулась, а девушка почти вывалилась наружу — повисла на ремне безопасности. Мальчик поторопился, успел подхватить. Больше всего он боялся, что она мертва. Но нет, словно специально отметая его нелепое предположение, девушка застонала. А потом снова. И снова.

«Наверное, ей очень больно, — сочувственно подумал Южик, пытаясь сообразить, что же он может сделать и чем именно ей помочь. — А вдруг она умирает? Прямо сейчас? И это, — Юж на миг задохнулся и похлопал, отвлекаясь от мыслей, глазами, — произойдёт прямо сейчас?»

Быстрее! Бегом!

Поднял незнакомку на руки и понёс. Он понятия не имел куда. Просто нёс. Пока не найдёт помощь. Пожалуй, именно сейчас он оценил ту самую ОФП, по которой их так гоняли в Федерации. Думал, она в драке ему пригодится, а нет — вон она для чего нужна оказалась.

Он нёс её, как нёс бы Оксанку. Она такая же высокая. И красивая. Почти. Просто таких, как Оксанка, нет. Не бывает. Где она сейчас? Что гам в их районе? Может быть, там ветер был слабее или их тоже заперли в школе? Или она и вовсе давно дома? Теперь не узнать. Да и не решился бы он позвонить. Наверное. Или всё-таки рискнул бы? А она удивится и на радостях его пошлёт. Даже невзирая на Лёнькины сказки. Вот зачем он тогда ей ляпнул, что рука у неё тяжелая? Но кто ж мог знать, что она так обидится страшно? И, главное, на что? На правду? Каждый раз, как об этом думал, в голове аж звенело.

Хмыкнул в голос, подбросил чуть-чуть незнакомку, поправляя в дрожащих уже от напряжения руках, и ускорил как мог неровный свой шаг.

А теперь вот как ей позвонить? Теперь вот вышки базовые поотрывало, удручённо рассуждал Южик, и на сердце его было не очень спокойно. Связи в городе не было совсем. Вся надежда на старые подземные коммуникации. Может быть, хотя бы у бабушки телефон дома работает. Там есть шанс вызвать «Скорую» для этой несчастной, что опять из рук сползает. Только шанс. Что ж. Бороться надо, пока есть силы. Это Южик знал наверняка. И он боролся. Нёс так быстро, как только мог. Держал крепко, хоть те самые силы давно иссякли и дыхание окончательно сбилось.

Донести смог только до бабушкиного дома. Два квартала всего, правда, длинных. Последние метров двести стискивал до скрипа зубы, в глазах уже темнело, и дышать было не просто тяжело — невозможно.

До больницы было ещё четыре. Только вот не попались ему ни спасатели, ни гвардия, ни кареты «Скорой». Никого, кто бы мог оказать помощь. Изредка встречались люди, медленно, растерянно оглядывающие разрушения, свои побитые машины, хмурящиеся на изуродованные дома. Один газетный киоск унесло прямо с продавщицей — он слышал, как об этом негромко переговаривались люди на последнем перекрёстке.

Слышал и как в спину ему кто-то сочувственно произнёс:

— Вон, парень девочку свою раненую несёт. Молодец. Нечего ждать, самим спасать надо.

— Точно. И неизвестно, когда связь восстановят.

— А не восстановят? Что делать-то, ой, что делать-то?

— Неси-неси, пацан. На таких, как ты, одна и надежда.

И Южик нёс. Из последних давно сил. И точно знал — бабушка сможет помочь.

Они переехали ближе к школе Федерации как раз две недели назад. Это казалось сначала неудобным, теперь же вышло спасительным — как позже выяснилось, на старый их дом упал строительный кран, едва не разрушив целый подъезд.

Новый их дом как раз был точно посередине между школой и Федерацией. Возможно, для этой девушки к счастью.

Она в себя так и не пришла. И Южик уже собирался уходить, когда бабушка, Ирилия Дмитриевна, сказала ему:

— Ты бы сбегал, принёс из машины вещи её. Понадобятся. Если в больницу везти. А на занятия не ходи сегодня — всё равно не будет.

Юж почти возмутился, с чего бы? Занятия были всегда. Даже в землетрясения, что случались у них, впрочем, нечасто.

— Не будет. Там все окна повышибало. — Бабушка третий раз обтирала ранки девушки каким-то составом, от которого кровь остановилась сразу, и пожилая женщина довольно себе кивнула. — Я была уже. Тебя искала, сбегала сразу, как успокоилось всё.

Парнишка бросил хмурый взгляд на невысокую, худую и очень давно совершенно седую женщину. Было видно, как на миг задумался о чём-то и, наконец, серьёзно, сосредоточенно кивнул.

Южик торопливо шёл по оживающим улицам, размышляя, не слишком ли дерзкий поступок совершил. И как объясняться с девушкой. Любая из его знакомых однозначно, не задумываясь, двинула бы учебником экономики — он тяжелее — в ухо, чтобы не распускал руки. А тут без спросу вытащил из машины и отнёс домой! Однозначно нехорошо получилось. А вдруг узнает Оксанка? И как теперь выкручиваться из неудобной ситуации, он понятия не имел. Он даже попытался представить, что бы он сделал, очнись он с пробитой головой, неизвестно где, непонятно в чьей постели. Особенно в контексте Оксанки. Добрых мыслей в голову не просилось.

Около маленького автомобиля уже работали городские службы. Распиливали дерево и восстанавливали оборванные провода. Он осторожно приблизился, чтобы не попасть под обламывающиеся ветви, и забрался в кабину.

— Куда лезешь, пацан! — работник в синей спецодежде и здоровенных перчатках гаркнул прямо над ухом. Юж дёрнулся и сильно ударился головой о верх покорёженной двери. — Куда лезешь, тебе говорю! — и замахнулся на парнишку испачканной лапищей.

— Сумку забрать. И документы… я пришёл! Сестру прямо в машине завалило — видите, кровь! Ей документы для оформления в больницу нужны, — выпалил быстро и громко.

Мужик как-то сразу сдулся, отстранился.

— А-а. Думал, воришка, — потёр подбородок, внимательно рассмотрел мальчишку и добавил страшно: — Я тебя запомнил, пацан. Если что… Смотри у меня! Понял?

— Пэ-понял, — быстро согласился Южик, схватил в охапку женскую сумку, какой-то пакет и небольшой саквояж, ужасно, к слову, тяжёлый, с заднего сиденья, задумался на мгновение, выдернул ключи из замка зажигания и рванул прочь из машины. Потом, как в прошлый раз, остановился, развернулся и, сам себя ругая, подошёл к мужику в спецодежде.

— Где машину-то искать?

— Эту, что ли? — усмехнулся рабочий, кивнул на изломанную, побитую малолитражку.

Парень неуверенно кивнул.

— Да пока неясно. Скорее всего, на второй штраф-стоянке поставят. Завтра звоните в дорожное управление. Там уж понятно что-то будет.

Южик снова кивнул, соображая. А мужик, грозя пальцем, с улыбкой уже напомнил:

— Всё равно тебя запомнил, малец!

Паренёк махнул раздражённо и теперь уже точно побежал. Скорее. Мало ли что там дома.

— А вот и он, — услышал, стоило только щёлкнуть замку. — Южик, беги сюда скорее, Армери очнулась! Да помой как следует руки сначала! — Бабушка была заметно суетлива и взволнованна. — Подержи вот, — протянула баночку со стерильными тампонами, опять промакивая каким-то раствором девушке лоб.

Южик вцепился в стеклянную банку. Во все глаза глядя на бесконечно красивую девушку перед собой. Без сомнения, в беспамятстве она не казалась такой умопомрачительной. То ли было что-то в её прищуренных пронзительных глазах, что ощупывали его как эхолокатор, проникали внутрь, перебирали мысли, то ли эта странная вибрация в её голосе, что он расслышал, когда только зашёл в дом, то ли высокая, размеренно вздымавшаяся под простынкой грудь заставляли нервно сжимать банку и часто сглатывать непонятно откуда взявшуюся слюну.

— Спасибо, — чуть хрипло поблагодарила его незнакомка. И… всё. На этом их общение завершилось.

Она прикрыла глаза и откинулась на спинку дивана. «Наверное, опять лишилась сознания», — взволнованно подумал Южик. Но девушка медленно и немного грубо спросила:

— А можно откуда-нибудь позвонить?

— Нет, милая, — бабушка тихонько коснулась её плеча. — Сегодня вряд ли получится. Но можешь остаться. А завтра отправим тебя, куда собиралась.

— Спасибо, — не открывая глаз, повторила спасённая красотка и прошептала: — Спать очень хочется.

— Ну спи-спи, — вздохнула бабушка, похлопав по одеялу с ней рядом и отправилась на кухню.

Она чем-то шуршала тихонько, потом вышла в прихожую и засобиралась.

— В аптеку, — ласково пояснила пареньку. — И присмотри тут. Помоги, ежли чего.

Что именно «ежли чего», бабушка не уточнила. А Юж искренне понадеялся, что за двадцать минут её отсутствия никаких ежличеголей не случится. И ушёл с чистым сердцем обедать. После всех этих забегов с нагрузкой есть хотел как из пушки.

Но приступить к трапезе не сложилось — в комнате послышался грохот. Такой, что вздрогнул пол в кухне. Южик бросился на помощь, потому что был абсолютно уверен: упала вовсе не мебель, а их красивая гостья. Только как она смогла столько шуму наделать? С дивана падать невысоко. Да и чего это она с него свалилась? Совсем мозжечок деревом отшибло? Так думал Южик, влетая в их маленькую гостиную.

А едва влетел, застыл на месте.

Армери действительно лежала на полу. Как и стул, на котором полчаса назад сидела бабушка. И самое ужасное, банка со стерильными ватными тампонами, которую Юж так неосмотрительно туда же и поставил, когда бабушка встала, — тоже. А чудовищнее всего в этой картине было то, что банка, конечно же, разбилась, и прекрасная девушка порезалась об осколки. Маленькие круглые капельки крови застыли на ватных шариках, как горошины ужасающей кровавой росы, и размазались по битым стекляшкам. И по рукам девушки. И на полу они были тоже…

Южику стало невыносимо душно и жарко. Вместе с тем приступ вины опалил щёки, и парень едва ли не был готов позорно сбежать, но мужественно вдохнул через стиснутые зубы и присел на колени поднимать их странную, крайне неудачливую гостью.

В этот раз она показалась ему тяжелее.

Очнулась, когда он трясущимися руками перевязывал царапины на её запястье. Делал все, как и бабушка перед этим. Вроде пока получалось.

— Что тебе, парень? — спросила очень вяло и как-то совсем равнодушно. И Южу это совсем не понравилось.

— Вы упали, — коротко обобщил ситуацию чемпион и виновато смутился.

— Наверное, голова закружилась, — так же отстранённо заметила она. — Сотрясение, дрэк бы его подрал, — сказала, будто такое случается с ней дважды в неделю.

«Наверное, это последствия травмы», — подумал Южик, медленно разрезал конец бинта пополам и завязал кривым бантиком.

— А ты отличная сиделка, спасибо, — чуть более живо почти удивилась девушка, кажется, с интересом разглядывая Южика и, очевидно, о чём-то размышляя. — Это что же, — в глазах её мгновенно отразился полнейший ужас, и Армери прошептала: — Кровь?

После чего взгляд её остекленел — она осела прямо на Южика.

И паренёк не понял только одного, почему она свалилась не вбок, а на него, но развить эту мысль был уже совершенно не в силах — гостья мягко прижалась к нему своей удивительной грудью, уронив голову на чемпионское плечо. Южик сглотнул громко, с трудом и зажмурился. Не дыша, очень медленно облокотил хозяйку бесподобного бюста обратно на спинку дивана, глубоко в душе не желая с ней расставаться.

Вот она — ежличеголь, думал Южик, бессовестно не отводя от прекрасного взгляда и даже себя за это немного укоряя. С другой стороны, высокая красивая грудь была без сознания вместе с хозяйкой и возмутиться неуместному поведению парня точно бы не смогла, а он, как и поручила бабушка, присматривает тут.

Так что всё честно.

— Нравится? — услышал вдруг вкрадчивое Юджин и вздрогнул так, что чуть не подпрыгнул. Покраснел очень жгуче, конечно. — Не бойся, — прошептала вдруг девушка, с улыбкой глядя на парня из-под ресниц.

— Вы… — это было ужасно. Стыдно, и зло, и как-то немыслимо сладко. Юж зажмурился и выпалил: — Вы очень красивая.

Она довольно хмыкнула, почему-то сразу потеряв в своей привлекательности примерно с десяток условных баллов, и сказала спокойно:

— Армери. Меня зовут Армери, — а после добавила спокойно: — Будешь выкать — побью, — опять как-то неправильно заулыбалась.

— Ю… Женя, — смущённо представился кадет и даже протянул вежливо руку. И добавил зачем-то: — Бабушка скоро придёт.

— Я знаю, — кивнула сдержанно гостья и проникновенно сжала его ладонь. Или это ему показалось. Но вот именно так его ладонь ещё никогда не пожимали. Вроде бы ничего особенного, а мысли внезапно остановились, и заработало что-то совсем другое, так, что Южу пришлось руку поскорее отдёрнуть.

К счастью, в прихожей хлопнула дверь, и парень стремительно вскочил с коленок.

— Очень приятно, — пробормотал себе под нос и бросился собирать осколки. Так его и застала бабушка.

Ирилия Дмитриевна окинула комнату торопливым взглядом, чуть нахмурилась и поспешила Южа предупредить, что отправляется в дачный кооператив на их маленький участок, с соседкой. Потому что ураган там бед натворил немалых и срочно нужно принимать меры.

Что она собиралась делать там одна, бабушка, по её словам, понятия не имела, но обещала, что на месте непременно разберётся. А Южику надлежало хорошо заботиться о гостье, кстати, что тут у них произошло? Досадная неприятность? Вот и не встаёт девочка пусть пока тогда больше. А Южик позаботится.

— Это точно, — улыбнулась Армери и приподняла вверх перебинтованную руку. Бабушка нахмурилась, а Юджин мучительно покраснел. — Спас меня дважды, — серьёзно сообщила девушка, почти незаметно двинув из стороны в сторону потрясающими своими… глазами. Они тоже были очень красивыми. Очень.

Бабушка стребовала обещание с парнишки, что он Армери непременно покормит, и сообщила очень кстати, что Оксанка о нём волновалась. Бабушка от её родителей о разгроме в саду и узнала. Они тоже все вместе уехали наводить там порядок.

Юджин слегка заалел щеками, поймав приятное тепло внутри, и сдержанно на это бабушке кивнул. Почти как взрослый. Так ему показалось.

— Твоя девушка? — спросили дважды спасённые… глаза, когда бабушка, очень торопясь и волнуясь, удалилась.

— Занимаемся вместе, — невнятно отмахнулся парнишка.

— Беспокоится о тебе, — уверенно кивнула Армери.

Юж недобро усмехнулся и чуть заметно дёрнул бровью.

— Ну что ж, кадет, покорми меня тогда, что ли? Раз не девушка она тебе, — насмешливо и смело потребовала гостья и решительно поднялась с дивана, от чего у Южа немедленно округлились глаза. Вот сейчас как опять хлопнется, а он не все стекляшки, кажется, ещё подобрал. А она — ничего, потрусила вперёд очень даже.

А закончив обедать и внезапно ослабнув, потребовала проводить её обратно на диван. Что она делала и как, Юж не понял ни сейчас, ни так и не смог в этом разобраться никогда потом. Да и надо ли это было? Последнее, что он помнил, были её слова: «Она тебе ещё спасибо потом скажет». Кажется, ещё помнил запретное и потому совершенно невозможное под руками в каком-то восторженном ступоре, оттого что, оказывается, «можно». Не то чтобы он раньше никогда не держал и не видел. Ну, видел, конечно. Но такое, так податливо и так близко — никогда. Это точно. И, кажется, отдалённо, за гранью сознания, он слышал чужие слова, что в этом нет ничего страшного и уж тем более плохого, и к тому же он большой уже мальчик. Ведь и правда большой, мелькнуло одинокой мыслью смело. А дальше всё — ураганный провал. А потом ещё три таких же. О которых думать и вспоминать ещё долго будет одинаково мучительно сладко и стыдно.

И чужой, довольный, горячий смешок: «Мальчишка!», на который у него тут же с вызовом зарделось: «А вот больше и нет!» И сразу же растворилось, унеслось в каком-то сверхъестественном угаре.

А вечером Армери попросила его отнести саквояж на вокзал в камеру хранения. Сказала, что поезд у неё рано утром, а машина где, неизвестно, и разбираться с этим она станет уже по возвращении. И рука болит сильно. А он у неё тут последний… Последний, в общем. И улыбнулась так щемяще, так грустно. Что Южику стало совсем теперь нехорошо.

Парень поморщился, ничего в этих странных женских придыханиях не понимая. Зато чувствуя почти невесомую горечь от вроде бы удачного и неожиданного своей жизни пируэта.

— Могла бы и так попросить, без всего вот этого. — Парень мужественно не покраснел.

— Глупый, — прошептала ему прямо в ухо жарким, смеющимся ртом красивая женщина, щёлкнула пальцем по носу и пододвинула ногой к Южу тяжёлый саквояж.

Парень отнёс его туда, куда она повелела, к закату. А после отправился встречать бабушку в сад, искренне стараясь ни о чём сейчас совершенно не думать.

Не думать получалось отвратительно плохо. Он то и дело замедлял шаг, поднимаясь по грунтовой дорожке к их саду. Перед глазами попеременно всплывали то самое прекрасное, что ему сегодня посчастливилось (а посчастливилось ли? Юж совсем уже не был в этом уверен), то Оксанкино растерянное лицо, если она об этом узнает…

По сторонам смотреть сил уже не было. Кучами наваленные ветки, сломанные заборы, сорванные крыши, выбитые стекла пугали и заставляли хмуриться и даже сердиться. И всюду не спеша, потихоньку переговариваясь, шевелились люди. Посмеивались даже, совершенно не в курсе того, что творилось у Южика внутри.

Звезда юношеской сборной по фехтованию почти оглушенно остановился, рассеянно глядя под ноги.

Ощущения разделились ровно на две половины: от пульсирующей, шокированной радости, которой хотелось скорее поделиться по-детски со всеми, до пришибленности неправильностью, неторжественностью, что ли, момента. Парень сам себе усмехнулся.

И как же теперь с Оксанкой? И не окажется ли она ему больше не интересна? Тряхнул головой. Бред. Угораздило на свою голову. И ведь не расскажешь никому. Юж нервно рассмеялся в небо. И тут же ударилось что-то ему в грудь, обхватил кто-то крепко за пояс.

Он узнал сладкий запах духов, и… к дрэку все эти дурацкие мысли. Обнял свою Оксанку уверенно и крепко. Слава богу, с ней ничего не случилось.

Когда они с бабушкой вернулись, Армери в их квартире не было.

Была коробка с дорогим шоколадом на столе и записка: «Я очень сентиментальна. Спасибо за все. Теперь я знаю, что хотя бы один человек будет помнить меня всю жизнь. Целую, Жень». Бабушка метнула на чемпиона пугающий взгляд, такой, что у парня вмиг отнялись и руки, и ноги — ей-богу, поединки были спокойней, — но ничего не сказала. Только головой заметно качнула.

Из дома ничего не пропало.

* * *

Я проснулась от счастья.

Не было ничего такого, что я не помнила, где я и с кем. Я прекрасно знала всё это. И, наверное, улыбнулась раньше, чем открыла глаза. Поймала тихий прищуренный взгляд и притянула к себе уже прохладную подушку.

А Грэм просто застыл у двери душа и смотрел на меня. Молча.

Солнце за тонкими трепещущими занавесками, и снова стрижи. Тонко пахнет пионами. Они на столе, я помню. Рай, наверное, пахнет вот так же.

Почти одетый мужчина медленно сглотнул и беззвучно шагнул. Ко мне.

— Ты побрился… — пожурила сиплым шёпотом.

Нет. Не пионами. Рай пахнет этим мужчиной и летним утром после дождя.

Большая ладонь накрыла мою, и пальцы сами сплелись вместе.

Грэм был так близко — так правильно, так спасительно близко. Налилось горячо в груди и медленно отпустило. Оператор моего сердца слабо улыбнулся и тоже шёпотом спросил:

— Уедешь?

Взглянула на него, наверное, с обожанием, и:

— Да, — легко согласилась я.

Мужчина еле заметно выдохнул и сжал меня крепко.

— Нам обоим пора.

Не отказала себе, провела ладонью по его щеке, накрыла потянувшиеся за нею губы. Украла коротенький вдох и немедленно оказалась с прижатыми к подушке руками.

Целовал меня медленно и глубоко. Будто снова на память. Не надо!

— Скажешь, что происходит?

— Не нужно.

Здравый смысл решительно убеждал в обратном.

Высвободилась аккуратно из рук.

— Грэм, — позвала тихонько.

Вздрогнул и выдохнул обречённо:

— Не отстанешь?

Я в ответ промолчала.

— Пожалуйста, — попросил без особой надежды.

Даже не могу сказать, каким он нравился мне больше. Таким вот тихим и со всем согласным или почти пугающе-грозным. Пожалуй что всяким. В горле цапнуло что-то нежное и смешное.

— Это ведь важно? — Умоляю, скажи, потому что мне страшно.

— И опасно. Поэтому просто уезжай, — и посмотрел так что я почти согласилась.

— А ты?

— А я — когда придет время.

Я молча смотрела ему в глаза. Ждала.

— Мы готовимся к контролируемой диверсии, — сказал нехотя, наконец.

— И что это значит?

— Что здесь планируется теракт, и мы собираемся его допустить.

Я приподнялась на кровати.

— Это… как?

— Довольно сложно. — Грэм наоборот откинулся на подушки, потёр ладонями лицо и шумно вздохнул.

Он устал. Сейчас это вдруг было заметно. Морщинки у глаз стали чётче. А прежде скрытое под щетиной лицо, кажется, осунулось, и щеки запали. Тепло пришло из груди, стремясь к нему. Сжала мягко большую ладонь.

— Покажи спину, — попросила тихонько.

Покачал чуть заметно головой и с усмешкой слегка улыбнулся:

— Не надо.

— Больно?

— В бронепластину попало. Удачно.

Я беззвучно ахнула и потянулась к нему руками.

— Их же пробивает на раз.

— Твои же в Охаше не пробило, — поймал мои запястья. — Эти — самые лучшие. Другим бы я тебя и не доверил.

Выдернула руки, толкнула его на живот и застонала в голос.

— В меня тогда попал крошечный осколок. И то — рикошетом, — осторожно погладила воздух над багровым, расплывчатым пятном.

— А вчера в нас стреляли с трёхсот метров, да и калибр был мелковат для беспокойства. И знаешь, мне думается… — Он хмурясь прикрыл глаза. — А, ладно. Всё? Налюбовалась?

Господи, нет, конечно!

— Так что с диверсией? Быстро расскажешь — быстро отстану, — пообещала серьёзно и осторожно подула на не очень страшный синяк. Действительно, могло быть и хуже. Много хуже.

Грэм поднялся с очень недобрым и серьёзным видом. Раздумывал еще некоторое время. Потом сел рядом и сухо проговорил:

— Один из основных железнодорожных узлов южного региона находится именно здесь. Ты знала?

Я коротко кивнула.

— Мы ведём эту операцию с момента инициации её зимой. Данные стопроцентны, я в этом уверен. Планируется взорвать полотно в момент прохождения литерного с ядерными боеголовками.

Я судорожно выдохнула, прикрывая округлившиеся глаза.

— Завтра утром, — мой военный сделал короткую паузу. — Но поезд будет почти пуст, — улыбнулся еле заметно. — Боеголовки так просто не детонируют. В зависимости от силы заряда и ветра фонящее облако накроет от ста до тысячи квадратных километров. Но ядерного взрыва не будет. Один шанс на пять миллионов. Почти невозможно. Но подобное в центре страны, сама понимаешь.

— Почти пуст? — остальное как раз и так было понятно.

— А это наша часть плана, — кивнул, почему-то внимательно вглядываясь в мои глаза. — В поезде будет радиоизотоп со средним периодом полураспада. Как раз таким, чтобы все наблюдатели успели получить замеры после того, как город накроет облако. Нам нужно скрыть эту территорию от возможного любопытства под любым обоснованным предлогом. Фон будет некритичным в итоге.

— Население… — прошептала я уже потрясённо.

— Будет эвакуировано.

— Но уже после…

— После, — сухо согласился Грэм.

— Господи.

— Прошу тебя, уезжай. И скорее.

— Господи… — повторила зачем-то. — Но так же… Здесь же люди. Дети, — сказала потерянно. И ясно, что это безнадёжно. И поздно.

И ужасно.

— Нам нужен повод. — Грэм тихо подался ко мне. — И отвлекающий маневр, — зло выдохнул, когда я отшатнулась: — Для своих тоже.

Никогда к этому не привыкну.

— Эвакуируйте хотя бы детей, — сказала глухо.

— Я знал, что именно это ты скажешь. — Я зажмурилась. А Грэм холодно отрезал: — Это невозможно.

Я всё понимала. И что рассказал мне только часть. И что то, зачем им нужна эта территория в отчуждении и под пристальным контролем, ни я, ни простые люди никогда не узнают. Что со спутников всё будет видно так, как ему и Союзу надо. Что занимается этим огромное число людей, что у них всё рассчитано, выверено и предусмотрено. И что, если решили эвакуировать людей после, значит, именно так и надо. Но боже мой! Это всё равно ужасно.

— Какой силы будет взрыв? — не верю, что ничего нельзя сделать!

— Достаточной.

— Предполагаемое количество… — проговорила глухо.

— Около двухсот, если всё пройдёт по плану, — понял Грэм. — Тут ветхий фонд.

Закрыла глаза и беззвучно застонала.

— Я могу организовать фестиваль, экстренно и принудительно вывезти малышей из города, соберём их по садам и…

— Карри, это невозможно. Мы и так нагнали военных сюда подозрительно много. Здесь два батальона прогуливаются будто между прочим. И все делают вид, что так и надо. Те, кто поумнее, выводы уже сделали и уехали.

Я жалко усмехнулась.

— И таких наверняка мало. А остальные — заложники обстоятельств. У них просто нет выхода! — дурацкий разговор. — Они не могут не выйти завтра на работу…

— Завтра — выходной, — а ведь точно. — Прошу тебя, не вмешивайся. Меня достать можно одним-единственным способом. — Посмотрела на него внимательно: каким же? — Ты знаешь, — отрезал коротко и, раздражённый, встал. — Уезжай.

— Нет. — Я тоже поднялась с кровати.

Мне достался пугающе тёмный взгляд на мгновенно окаменевшем лице.

— Я останусь здесь. — Надеюсь, у меня получилось так мягко, как я того хотела.

— Ты обещала, — глухо и ровно. И зубы теперь сжаты.

— Если хоть десять человек смогу уберечь, оно того стоит.

— Они не поедут. И сама будешь уязвима!

— Почему же ты не продумал это? Почему не предусмотрел?!

— Если ты о детях, мы отправили столько их, сколько смогли, в летние лагеря подальше отсюда, просто раздав льготные путевки. Много. Это всё, что мы смогли сделать.

— Ты не делал… — прошептала, прекрасно понимая его растерянность. — Этим занимался кто-то другой, и ты совершенно не в курсе.

— Я вообще ужасный человек. Моя профессия — война! И в ней всё очень жёстко, — повернулся ко мне резко и зло. — Бессмысленно питать иллюзии на мой счёт, чего бы мне это ни стоило. И ты должна знать о Лакре…

— Я знаю, — оборвал а его коротко и тихо.

— Откуда? — Грэм Лэррингтон заметно напрягся и побледнел.

Пожала плечами. Я это уже пережила.

— Я ведь… — чуть помедлила. Он же должен это знать. Неужели и вправду не знает? — Заглянула в ту папку. Наверное, на твоём месте я рассуждала бы так же и тоже была бы против так рисковать. Два штурма, три лучших отделения спецназа из-за какой-то выскочки-журналистки и её неудачливых парней. Я бы не согласилась.

— Прости. Тогда я…

— Неважно, — произнесла сдавленно. — Всё это давно уже неважно, — посмотрела Грэму прямо в лицо. Сейчас он спешил, я понимала. И прошлое уже было. — Я хочу хоть что-то попытаться сделать.

Суровый мужчина приблизился ко мне и неожиданно обнял. Просто укрыл своими руками, спрятал от всего и выдохнул осторожно:

— Я свяжусь с Эли. Возможно, она что-нибудь успеет придумать.

* * *

— Вот и всё, Ксандер… — Ведьмин шёпот прошелестел в ночном воздухе и затих под рассерженный говор сверчка. От воды стыло холодом, и воздух вокруг звенел комарами.

— Это не так, — с лаской в голосе улыбнулся призрачный дух и засветился неожиданно рядом.

— Не-а, — совершенно сумасшедше хихикнула рыжая молоденькая девица. — Они ничего уже не успеют. — Она вдруг засмеялась надрывно, истерично, зло. И слёзы уже покатились по юным щекам потоком, а ведьма всё не желала остановиться. Откинулась на землю, раскинула в стороны руки и хохотала.

— Ничто не начинается и не заканчивается, Магдалена, — мазнуло успокаивающим холодом по её плечу.

Женщина неожиданно затихла. Всхлипнула тихонько. Порывисто села, обхватив руками коленки, невесомо укрытые длинным подолом.

Тонко, на грани слышимости, свистели летучие мыши, метались неясными тенями над водой.

— Ты назвал меня Магдаленой, — прошептала почти незаметно.

— Назвал, — близко согласился дух. И женщина, горько наморщив лоб, прикрыла глаза. — Мы ведь тоже кое-что можем, — прошептал уверенно. — Ты же знаешь.

— Между знаешь и веришь — пропасть.

— А мне? — Ксандер вдруг сделался ярче, стал почти непрозрачным. — Мне ты веришь?

Женщина усмехнулась. И снова затихла.

— Проклятья давно на них нет, — медленно произнёс Ксандер. — Внук и правнук собою его искупили, и с семьи последствия сняли. Запечатали сумрак в замке. Успели.

— И ты всё это время молчал, — равнодушно откликнулась Магдалена, обняла плотнее колени.

— Думал, ты видишь.

— Замок не чист!

— Замок так и останется битым, — недовольно отрезал дух.

— Тогда почему меня не отпустят?

— Чтобы ничто оттуда никогда не вышло. Мы с тобою — на страже.

Женщина равнодушно смотрела на чернеющий вдалеке на холме полуразрушенный замковый комплекс. Молчала.

Ксандер вздохнул и прчти улыбнулся.

— Ты должна выбрать… — и попросил: — Кинь камешек в воду, а?

Магда фыркнула и тут же швырнула в пруд увесистый булыган.

Ксандер бросил на ведьму то ли хитрый, то ли нежный взгляд.

— Ма-агда, — протянул шёпотом так, что ведьма заулыбалась. — Маленький. Кинь, пожалуйста, маленький.

— Думаешь меня отвлечь? — издевательски подняла брови. Его мягкость всегда её подкупала. — Что выбрать, Ксандер?

— Мы тоже кое-что можем, — тихо повторил дух и, медленно истончаясь, исчез.

Магдалена подняла голову вверх, взглянула в ночную черноту, которая там, далеко, — тоже на самом деле свет. В короткую июньскую ночь забредали редкие блёклые звёзды.

Утка вскрикнула вдруг почти басом, и, потревоженные, заорали лягушки. Плывёт кто-то, наверное. Может, ондатра. Сладко пахнуло цветущим тмином и терпко престарелыми вётлами.

Как давно она любит всё это?

Не надоело. И дальше бы любила.

— Меня ведь не отпустят… — Ведьма прикрыла глаза, затаилась.

— Всё в нашей власти, — донеслось с лёгким трепетом ветра.

— И я не хочу без тебя, — прошептала одними губами.

Ветер тепло шевельнул её волосы. Перепутал и отпустил.

Замолчал вдруг оголтелый сверчок, Магдалена широко распахнула глаза. Мимо, совсем не таясь, шумно протопала ежиха с ежатами, оставила примятый след в мягкой траве. Магдалена проводила их медленным взглядом, улыбнулась грустно.

— Я устала, Ксандер.

Воздух перед ней не сразу, очень медленно, уплотнился. Непривычного, яркого синего света невысокий призрак появился чуть сверху и вымолвил тихо:

— Я знаю, — улыбнулся ей добро и протянул руку. — Иди ко мне.

— Но ты же… не можешь? — неуверенно прошептала Магдалена.

— Зато можешь ты.

Ведьма несмело подняла чуть подрагивающую тонкую, бледную ладонь. Нервно, слегка отдёрнула, когда Ксандер потянулся навстречу.

— Не бойся, — шепнул дух. И Магдалена с нерешительным любопытством осторожно встала.

Ксандер медленно двинулся вверх, по-прежнему протягивая к ней руку.

Женщина поднялась на цыпочки, потом ещё и ещё, пока медленно не оторвалась от земли.

Две руки тихо встретились в предрассветном воздухе. Ксандер притянул женщину к себе, поднимаясь всё выше и выше, и уже две синие фигуры всё вернее беззвучно сплетались в одну.

А у старого графского пруда медленно оседало старое, безжизненное тело слепуньи Магдалены.

Рассвет занялся. Тихо дунуло светом.

День настал.

* * *

Колька мчался на тракторе со злой бешеной скоростью в тридцать километров в час. Старый, кряхтящий его железный сообщник уверенно подпрыгивал на буераках и кочках, решительно перекатывался через редкие белые камни, рычал и лязгал, но, ведомый крепкой, опытной рукой, смело стремился вперёд, в Селянку, напрямик, через паровое поле.

Фермер Босой, по совместительству и так некстати муж Элеоноры Аркадьевны, в девичестве Полесной, гнева был полон праведного до пятен на лице, беспокоящих и местами даже тревожных.

А всё почему? Да потому что в очередной заезд в город выторговал он на козьи деньги кружков новых, взамен старых, вместе с сетью утащенных, спиннинг, тоже новый, опять же взамен старого, совсем в этом году завершившегося, и сеть, то есть три новые сети. Потому что старые, как одну, сом порвал, /…/, страхочудище, изувер и зверюга проклятая! У всей заречной «Ласточки» снасти испортил! Так и плавает с /…/ островом теперь, туристов-походников пугает. А то и пусть, /…/ им вообще в «Ласточке» делать!

Колька угрожающе зарычал и стремительно и привычно преодолел высокую гравийную насыпь.

Серые гранитные камешки немного осыпались, потревоженные бесцеремонным вмешательством, и опять улеглись, затихли, серьёзно слюдой на утреннем солнце сияя.

Вот она — ненавистная Селянка, рассадник вредителей и спиртного соблазна! Босой-Дрэк пунктиром взревел на высокой неожиданной кочке и прибавил почти невозможного — газу.

Кто ж мог подумать, кто б додумался предположить, что за третью «неудачу» с козой баба, не задумываясь, возьмёт да и продаст аппарат самогонный, глаз и сердце радующий, да не просто куда-то, а сюда, конкурентам! В Селянку! Колька чуть ли не взвыл, как обнаружил пропажу. А и взвыл бы. Только, как выяснилось, голоса, да и вовсе звука, лишился, когда увидел место в кухне у окошка на лавочке вопиюще пустым.

Безмолвно врученные Элеонорой Аркадьевной Кольке четыре цветные бумажки голоса ему не вернули. «Вот ведь, дура же баба, а и дрэку серу втридорога впарит», — с лютой нежностью мелькнуло у Кольки в голове, правда, совсем ненадолго. Так и помчался отчаянно молчаливым вызволять драгоценное хозяйство. Торопился до колотья в многажды поруганной печени. И вот теперь, уже подъезжая, с удовлетворением осознал: во вражеской Селянке его ждали.

— Где?! — предположительно неадекватно взревел Колька, устрашая фиолетовой уже физиономией.

Население Селянки, десантирование Дрэка из трактора наблюдавшее, впечатлилось и частично попадало.

— Подобрю за еб… хууу! — Фермер Босой потрясал почти квадратным, тренированным кувалдой кулаком. — Подавлю за добро! — брызнул щедро аффективною слюной. Стоячие селянкинцы отшатнулись, но театра боевых действий покидать по понятным причинам не стали.

— Не вели казнить, Николай Денисыч, — торопливо выскочил из дома Селянкин староста. Плюнул на аппаратный бочок и потёр ловко чумазым тельняшковым рукавом.

Колька цепко выхватил имущество из чужих неуважительных рук и натужно нахмурился.

— Не мой! — гаркнул, ужас во всю окружающую фауну вселяя.

— Да как же не твой-то, Коленько? Твой, касатик! Сама поутру притащила. Возьми, говорит, инструмету окаянную, вредёбу напрасную, семейной жизни разлад и разоренье!

— Я те щас как въ… въ… врежу разлад! Пятнышко сколотое на боке где? Где, я тя, /…/, упырь готовый, /…/, спрашиваю?! — Колька тыкал в точно опознанный участок твёрдым, испачканным землёй пальцем. — Я те такое разоренье с вредёбой щас уложу! — Босой чётко метил непризнанным аппаратом ответчику в напряжённое лицо.

Искомое хозяйство нашлось стремительно и теперь однозначно. Колька обиженно бросил старосте четыре предательские бумажки, заявив: «Мне чужого не надо!» Презрительно засобирался домой.

От заманчивой и очень уместной сейчас мировой он со строгим негодованием отказался.

— Нет уж, Николай Охренисыч, уважь! — цапнул под локоток его староста, и Колька снисходительно и с достоинством кивнул, подтянул на место оторванный непонятно когда ворот.

Однако суверенную «ласточкинскую» территорию в виде трактора покидать категорически отказался. Как и выпускать из рук бесценный свой аппарат, в честном препирательстве отбитый.

Так и примирились коротенько, поллитрой, совсем наспех, к обоюдному удовлетворению. А потом ещё двумя. Тоже поллитрами. Каждому. Потому что одной — дела и мира не будет. И тоже наспех. Да так, что Колька неожиданно обнаружил организм свой глубоко и правдоподобно пьяным. Осоловело вознегодовал диверсии этой коварной и наверняка с дурной целью спланированной и, рассерженный, повелел трактору немедленно доставить его вместе с аппаратом домой.

* * *

Элизабет прибыла спустя три часа.

Они сели на маленьком военном аэродроме в полусотне километров от Родного.

В город въехали максимально шумно, создавая ажиотаж. И праздничное настроение вокруг источая. Понятия не имею, сколько денег во все это вбухали, но и объяснение нашлось: де принцесса приехала поддержать местных жителей и с удовольствием организует им досуг, пока городские службы расчищают улицы и восстанавливают коммуникации.

Мэр, спешно вызванный из отпуска разбирать последствия урагана, выл и рвал на себе волосы, совершенно не понимая, за что хвататься скорее: за поваленные деревья или лично выполнять высочайшие распоряжения о внезапной праздничной ярмарке на большом пустыре, у старинного тракта, что было прилично за городом.

Объявили завтрашний, субботний, день выходным и праздничным абсолютно у всех. Закрыли принудительно все сады и школы, озвучили по телевидению и радио прогноз на будущий день очень жаркий и рекомендации провести его за городом.

Эли решительно заявила, что планирует построить в городе большой обучающий центр, куда примут по возможности всех желающих, но побеседовать с детьми она желает всё-таки лично. И приглашала всех, абсолютно всех, на её детский фестиваль. Тоже и совершенно случайно за городом.

Добраться туда можно было на нескольких десятках автобусов, выделенных стенокардирующим мэром.

Как принцесса и команда смогли в такой короткий срок развернуть огромную ярмарку на старом гоночном поле, я не знала. Она привезла с собой больше сотни человек персонала. Там были и педагоги, и психологи, и клоуны, и фокусники, и даже каскадёры. Большие и маленькие мастер-классы проходили и тут и там. Сказки, представления и мини-зоопарк был там тоже. Но безусловным лидером во всём этом детском царстве был огромный воздушный шар. Он взлетал невысоко, чтобы почти не страшно, и перелетал с одного края поля на другой.

К вечеру вступили развлечения для детей постарше. И весь город уже знал, конечно, где им следует провести ближайшие выходные. К тому же всё это было совершенно бесплатным.

Я сама была бы в щенячьем восторге среди яркого водоворота шариков, каруселей, батутов и сладкой ваты, если бы не тревожное ожидание катастрофы, которое никак не отпускало. И всё больше утверждалась в мысли, что делать надо что-то ещё. Только вот что?

Смотрела на этот муляж праздника в натуральную величину и с тревогой размышляла. Какое число людей сможет вместить площадка? Как удержать людей там до событий в городе? Как избежать хаоса и паники потом? Как организовать эвакуацию отсюда? Как действовать, если ветер вопреки прогнозам окажется в эту сторону? Ах, да. Эли сказала, ветер — её забота. Они привезли какие-то большие чудовищные установки. С моей же точки зрения, это было совершенной аферой.

И сквозь весь этот стремительный водоворот ярких и чужих событий томительной, болезненной нитью непрерывно пульсировало жаром в груди одно — Грэм. Каждое мгновение я чувствовала его рядом, будто и он не отпускал, так и держал меня при себе с самого утра. Но это всё, конечно же, были только мои совершенно повреждённые им мысли.

Чего бы я ни делала — загружала ли шарики в сухой бассейн, зачитывала ли текст репортажа (куда ж без этого, тут мы всегда непременно в атаке), устанавливала ли со своими парнями указатели на этой огромной площадке, — я думала, чувствовала и дышала только о нём. Утверждаясь в понимании очевидного уже безвозвратно.

День меж тем стремился к вечеру, надежды на близкую встречу лишив уже точно. Дел не убавилось. А, напротив, с приездом первых посетителей обозначилось ещё больше.

Что до Элизабет, Её Высочество умела удивить. Она решительной рукой руководила этим сложным, ужасающим своей ненормальностью проектом, потому что нормальный должен быть для радости, а не для того, чтобы спасти этим детей, находясь в самом центре возможной трагедии.

— Ничего потрясающего, — бросила она мне, поймав мой впечатлённый размахом работы взгляд. — Есть давно разработанный на такой случай план.

— И почему тогда…

— Потому что он есть у меня, — отрезала холодно. — Не у них. Хорошо, что хоть позвонили, — и, посмотрев мне в глаза очень внимательно, кивнула каким-то своим мыслям: — Хорошо.

Кажется, этой ночью не спал вообще никто. На девять утра была назначена лотерея от принцессы с приличным денежным и, конечно, игрушковым призовым фондом. Мы ожидали наплыва первых посетителей уже к семи. И буквально за несколько часов следовало привести всё в порядок и распределить роли на будущий день.

Элизабет авторитарно влила в меня какой-то противный стимулятор, отчего у меня тряслись руки и задорно блестели глаза.

А утром, в пять часов, случилось то, что изменило все наши с ней планы.

Принцесса вдруг замерла, лицо её странно изменилось, она тихо вскрикнула, и её подхватил кто-то из охраны.

Элизабет нашла меня совершенно сумасшедшим сейчас взглядом. И произнесла только одну фразу побелевшими губами. Шёпотом.

— Взрыв будет ядерным.

— Невозможно. — Я затрясла головой. — Нет-нет-нет. Исключено!

Взгляд красивой юной женщины передо мной был почти безжизненным.

— Здесь испарится всё. До самой столицы. — Она покачиваясь дошла до походной низенькой кушетки. И без сил опустилась поверх покрывала. — Бессмысленно, — пробормотала потерянно. — И всё напрасно.

Наверное, оттого, что в это просто невозможно было поверить, пророчество казалось ненастоящим, надуманным и смешным.

Я взглянула на Элизабет напряжённо.

Или это именно тот случай, когда категорически стоит перебдеть?

Что же пойдёт не так? Неужели тот, кто это всё начал, смог переиграть Союз? Поэтому мне было так тревожно всё это время?

— Уезжай сейчас же. — Это было очевидно. — Ты сможешь помочь потом, когда… Потом. — Я протянула нашей принцессе руку, нисколько не стесняясь сейчас своей вопиющей фамильярности. В конце концов, я давно всё решила, и она это знала. — Я предупрежу Грэма.

Взгляды встретились: растерянный мой и тревожный её. И мы обнялись, как девчонки. Только бояться сейчас было некогда.

Я покинула лагерь первой.

А вот следующая задача была совсем нетривиальной. Как попасть на самый охраняемый объект в городе сейчас? Как добиться, чтобы провели именно к моему генералу, и не угодить в пресловутый карцер?

Как попасть на людей, что видели меня с ним прошлым днём? Они, скорее всего, спят… И командующий, наверное, тоже.

Простое решение пришло само и было естественным и сейчас мне же самой необходимым.

Почти рассвело. Узкая полоска багрового света зловеще расцвечивала пустую совсем, утреннюю дорогу.

Я любила ездить по утрам.

Время имело значение сейчас, но я всё равно остановилась. На минуту. Вышла из машины и медленно огляделась. Нежная, шуршащая и пересвистывающаяся тишина. Живая. Мир пульсировал и умирать ни капельки не собирался. Солнце коснулось дальнего известнякового холма, окрасив его мгновенно светлеющим красным. Совсем рядом со мной сел на дорогу удод. Расправил красивый свой хохолок и посмотрел с интересом. А я даже не знала, что удоды живут в этих широтах…

«Мне жаль, малыш, — улыбнулась ему грустно. — И я обязательно постараюсь…»

Я даже не знала толком, где искать этот практически бункер. Медленно кружила по городу, силясь припомнить наш с Тэрри маршрут. Место помнила очень смутно. Была, конечно, ещё возможность воспользоваться самой первой схемой. Но я рисковала опять наткнуться на очередного слишком ответственного коменданта.

И, уже отчаявшись в поисках и, наконец, развернувшись, чтобы вернуться к гостинице и начать всё сначала, упёрлась в военный патруль.

— Отведите меня к Лэррингтону, — потребовала, уверенно перед ними остановившись.

Что делать, если это чужие военные, те, что позавчера в нас стреляли, а вовсе не наши, я понятия не имела.

Именно в эту минуту мой план показался мне крайне самонадеянным и катастрофически неудачным. И вообще. Это просто возмутительно. У него был мой номер телефона, а у меня его почему-то нет!

Дурацкие мысли отвлекали и позволяли держаться смелей.

— Доложите о цели, — потребовал у меня ответа капитан.

Очень крутой патруль. И где-то подобное я уже слышала. Это вселяло надежду.

— Послание от Её Высочества, — оптимистично закрыла машину.

— Ждите, — сурово ответил военный, и с обеих сторон от меня встали его люди. — Звание и личный номер, — спросили в следующий момент.

— Нет никакого звания, — решимость оставила теперь окончательно, и чуть-чуть задрожали ладони. Военный смотрел на меня сурово, чего-то ожидая. — Каррия Раввен… Лэррингтон, — и добавила нетвёрдым голосом: — Супруга его светлости, — уперлась взглядом в асфальт. Сказала это и поняла, что так близка к обмороку я не была ещё никогда в мирной жизни. Хотя какая уж она тут мирная.

Боже мой, что творю? Совсем сошла с ума. Или это потому что ситуация требует крайней меры?

Или перед лицом бесконечности отваливаются все условности и предлоги? И легко становится смотреть желаемому в лицо, потому что чистым и обнажённым прямо перед тобой остаётся только самое главное?

Ты совсем ненормальная, Раввен. Ну теперь-то уже ладно…

Военный передо мной внимательно сощурил глаза, коротко и пристально окинул взглядом.

Соглашусь, до супруги его светлости я сейчас дотягивала едва ли. Хотя почему только сейчас? Я, кажется, хмыкнув, пожала плечом. Что ж, блеф не удался. Может, просто попросить доложить обо мне Тэрридану? Я уже даже согласна на временный карцер.

Патрульный вдруг собранно кивнул, и они спешно повели меня куда-то.

А вот и узкие окна под крышей старого цеха. Выглядит заброшенным и абсолютно пустынным, гулкий коридор и неожиданная суета вокруг напугали меня куда сильнее, чем безлюдность снаружи. Мы прошли к самому центру штаба.

Знакомый сержант лично контролировал двери.

Увидел меня и на этот раз сильно напрягся.

— Леди… Лэррингтон? — неловко замялся, посматривал по сторонам, будто кого-то ожидая.

— Да, — уверенно откликнулась я. — Доложите его светлости…

— Отставить! Только попробуй. — Другой знакомый голос заставил напрячься. Позавчерашний бумажно-колбасный майор хмурился в дверях этого недодзота. Я выпрямилась и взглянула ему в глаза. — Уверен, леди Лэррингтон могла бы сообщить о своём визите командующему лично. К тому же, насколько мне известно, он свободен от брачных уз, — заявил мне подчёркнуто и резко. У сержанта почти неприлично отвалилась челюсть. — Так что же угодно леди?

Разумеется, я позорно смутилась.

— Кем вы приходитесь его светлости?

— Вы считаете подобный допрос уместным?

— Неизбежным! Ситуация, видите ли, обязывает, — усмехнулся крайне недобро. — И если командующий замешан…

— Не говорите ерунды, майор! — рявкнула резко. — Доложите обо мне. Это срочно и крайне важно.

— Не подумаю. Более того, входить в штаб во время секретного совещания не имею права, — довольно оскалился.

— Ну тогда я сама…

Патрульный, что привёл меня — он выглядел немного иначе, не так, как военные в штабе, — решительно шагнул к двери, громко постучал и лаконичным жестом распахнул её, заставив нескольких мужчин разом обернуться.

— Ваша светлость, — рапортовал чётко, то ли неловко загораживая собою обзор, то ли заслоняя своим телом людей внутри помещения от нападения, — женщина, которая назвалась вашей супругой, требует немедленной аудиенции.

— Повторите ещё раз, кем вы приходитесь командующему Лэррингтону? — в бешенстве процедил сквозь зубы майор, яростно пульсируя кулаками. — И не надо меня убеждать, что вы его…

— Жена, — произнесла уверенно и совершенно спокойно. Повернулась к той самой двери, за которой в свой прошлый визит почти умерла.

Суровое лицо напротив было недвижимо, и застывший взгляд мужчины направлен точно на меня. Я бы могла подумать, что он сердит или, наоборот, равнодушен, если бы не нервно дрогнувшее горло и опасно запылавшие глаза.

— Я его жена, — повторила теперь почти беззвучно, одними губами. И не видела больше ничего, кроме единственного человека в уплотнившейся вдруг полумгле. Он стоял от меня почти в пяти метрах. А мне казалось, я видела, как едва заметно движется воздух, когда он пытается вдохнуть. И не может. Как и я. Слышу, как с тихим хрустом складывает вместе за своей спиной пальцы, как разгоняется до пугающего ритма сердце. И вижу, как кровь, поднимаясь, заставила покраснеть шею, лицо оставив неожиданно бледным.

«Его жена», — внезапным осознанием прозвучало в моей собственной голове, ожидаемо заставив задохнуться и наконец-то вспыхнуть. И совершенно не от стыда и не от страха. От очевидного и простого понимания, отчаянной необходимости именно того, о чём только что сказала. Такой, которая вопрос жизни и смерти. Причём сейчас — буквально. От сжигающей, неконтролируемой потребности чувствовать пальцами, знать кожей и проникать губами. От болезненной, почти мучительной нужды быть рядом, дышать одними словами, на которые так и не хватило времени и духа…

— Леди Каррия, — тревожный голос где-то на периферии пытался выдернуть меня из этого сложенного только для нас двоих канала. — Миледи, — голос Тэрридана стал громче. — Что произошло?

— Элизабет, — сказала тихо, по-прежнему не теряя ответного взгляда.

— Что? — напряжённо в ответ, одними только губами.

— Взрыв будет атомным, — ни одной эмоции на всё так же холодном лице. — Сказала, исчезнет всё до самой столицы.

— Невозможно, — потрясённо пробормотал кто-то. — Немыслимо и совершенно невозможно.

— Один шанс на пять миллионов, — повторила глухо слова моего генерала. И что-то почти незаметно промелькнуло в его неподвижном лице.

Люди задвигались.

— Даже если учесть, что в поезде будут настоящие боеголовки, ядро требует неравномерного сжатия, сделать это таким варварским способом почти нереально! — торопливо говорил кто-то. Я посмотрела на потрясённого мужчину — гражданский. Ясно. Скорее всего, физик.

— Значит, реально, — глухо ответил командор. Сколько часов поезд в пути?

Они все заговорили одновременно:

— Связаться с диспетчерской невозможно. После урагана связи по-прежнему нет. Есть подозрение, что принудительно глушат.

— Если мы ошибаемся в точке контакта, всё бессмысленно…

— Но как мы могли?..

— Отключить питание пути?

И я встретилась взглядом с Тэрри. Серьёзен и хмур. Только на мгновение дрогнули губы, и он прикрыл в мою поддержку глаза.

Я была благодарна.

— Где Эли? — Мой командор наконец-то отмер, приблизился, отчаянно крепко стиснул мою ладонь.

Безвольно обмякнуть в этих сильных руках. Уже навсегда. Отдать себя всю и никогда ничего больше не бояться.

Сжала в ответ его руку так, что собственные пальцы закололо. Но не отпущу. Ни за что больше.

— Надеюсь, на пути домой. Надо предупредить Рэя. — Грэм коротко кивнул, хмурясь в какой-то монитор. Всюду были помехи.

— Если отключим полотно, сработает резервная питающая система — протокол для таких случаев один. Отключим совсем, и машинист запустит дизель. Мы не остановим состав, — сказал кто-то задумчиво и строго из глубины комнаты.

— Расчетное время?

— Один час сорок восемь минут девятнадцать секунд.

— Листик! — выкрикнул Лэррингтон громко, и я незаметно заозиралась. В комнату влетел пунцовый майор. Многие вещи стали понятны. — Какого класса убежище у вас?

— Э… «Эф», — немедленно дрогнул Листик в ответ.

Кто-то раздосадовано цокнул, я не видела кто. Видимо, новости были не из приятных.

— Сейчас ты отправишься на ближайший военный аэродром, — глухо прищурился Грэм. И, не давая мне опомниться, добил: — Сядете в Дакейти. Это достаточно далеко. Вы успеете. Там будет безопасно, — и грозно рыкнул: — Ты поняла?

И, наверное, правильным было бы согласиться. Но я не смогла.

— Я никуда не поеду, — прошептала испуганно. Только не прогоняй, умоляю, не заставляй меня быть одной снова. — Останусь с тобой, — убеждённо кивнула его сжатым губам. — Эвакуируйте части без меня, — и уже смелее: — Торопись же! У меня есть тут ещё одно дело. — Он это поймёт. Постаралась улыбнуться. Получилось натужно и криво.

Грэм выдохнул сквозь зубы.

— Ты не сможешь, — отпустил наконец мою онемевшую руку, но только чтобы обхватить теперь ладонями лицо и тяжело прошептать: — Не сможешь.

Промолчала. И стала заметной внезапная тишина вокруг.

Коротко оглянулась.

Пятеро суровых мужчин, замерев, молча смотрели на нас. Немедленно отвели глаза. Кто-то даже отвернулся.

Грэм прижал к себе. Его сердце, уже не таясь, толкалось мне в щёку. Чуть повернулась и поцеловала его, суматошное, на прощанье.

— Куда ты? — подбородок коснулся моей макушки.

— На крышу, — теперь улыбнулась легко.

— Если блокируем путь… — расслышала обрывок разговора. Не я одна.

— По инструкции сопровождение будет атаковать, — бросил через плечо мой Лэррингтон. И, уже развернувшись, добавил: — Теоретически остановить поезд невозможно. Практически — никто никогда не пытался. И мы как раз проработали схему так, чтобы к пути было не подобраться. Дрэк! — ругнулся сквозь зубы. Задержал меня за руку, улыбнулся: — Не умирай без меня.

— Не буду, — пообещала твёрдо.

Полтора часа. Или уже только час? Что можно сделать за это время? Позвонить сестре и друзьям? Только связи в городе нет. Помолиться? О, этот канал доступен всегда, и я никогда им не брезговала.

Ненормальность и патовость ситуации раздваивала сознание, расщепляла мысли. Вероятно, мозг так пытался защититься, сохранить себя от неминуемого уничтожения — отказываясь верить в предстоящий всенепременнейший коллапс. Вместо того чтобы отчаянно спасаться, что сделало бы любое здоровое существо, я не могла оторваться от финального впитывания живого пока ещё мира. Ехала и не могла не упиваться чистым искренним светом нового дня — ему было всё равно, что случится через несколько часов в этом уголке планеты. Он будет светить всегда. Это его манифест и его послание. Если бы могла остаться жива, непременно стала бы такой же — живой и ясной вопреки всему.

Вдруг стало очевидно, какой, оказывается, мрачной и совершенно несчастной я была предыдущие годы. А сейчас вот хотелось смеяться. От прокравшегося внутрь покоя, от фонящей на всю улицу беспечной радости. Мы вроде бы скоро умрём, надо пугаться, сердиться, расстраиваться, а я, наоборот, спокойна и даже отчего-то довольна. В доверии миру — моё освобождение. В бесконечной любви — моя сила. В принятии — моя воля.

И умрём, что примечательно, вместе. Главное, потом не разминуться в пути. Улыбнулась легко.

Примите же, Светлые, я жажду!

Так говорила бабушка, говорил прапрадед и его дед. Настало моё время.

Остановила машину. Пройдусь пешком.

Сонные ещё улицы, старый треснувший асфальт и пыльный запах утреннего зноя. Опилки вчерашних упавших деревьев и свежие пеньки. Скорчившаяся на дороге ободранная ветром листва — томится и жарится на солнце. Они ведь почти уже всё восстановили. Удивительные люди.

Сколько этот город смог бы выдержать ещё? Много, наверное.

Самые нетерпеливые горожане уже поехали на ярмарку Эли — я встречала их время от времени, пока шла к гостинице.

Ну да. Ещё почти два часа там будет весело. Но лучше уж так.

А потом всё просто испарится.

Малышка со смешными заколками-зайцами, торопя, тащила маму на остановку. Больно и коротко сдавила грудь безысходность.

Одно дело решительно самоубиться самой, вполне себе имея спасительный выбор, другое — вот так. У этих людей никто не спросил, им выбора не предоставил.

Кто-то решил всё за них. И виноваты они только в том, что здесь родились. И если ещё вчера мы просто хотели минимизировать опасность от ядовитого облака, то сегодня противостоять тому, что надвигалось, кажется, был не в силах никто.

Жутко.

Я никогда этого не делала прежде и вообще не уверена была, что это возможно. Вытянуть такую махину одной моей жизни явно не хватит. Но пытаться была должна.

В конце концов, я обещала удоду. И обещания надо держать.

Прости, моё сердце, он был первым…

* * *

Вокзал разминировали в течение часа. Подозрительно легко и очевидно обнаружили и так же быстро всё сняли. К слову, по мнению физика, разнонаправленность взрывной волны была рассчитана верно и вероятность именно атомного взрыва была действительно непростительно велика.

Это и успокаивало, и одновременно пугало.

Утечка была не просто невероятно близко. Источник её прямо сейчас знал, что Лэррингтон обо всём этом в курсе. Осталось вычислить кто.

Серьёзно тревожило то, что связи с литерным по-прежнему не было. А расчётное время было уже на исходе.

Дорожное полотно было оцеплено настолько, насколько хватало личного состава. Сейчас было очевидно, что их катастрофически мало.

Лёгкость, с которой они обнаружили взрывчатку, наводила на неприятные мысли о резервном плане.

Литерный так и не появился. И Грэм потянулся к пульту связи.

Если взрыв случится прямо сейчас, что он сумеет сделать за те доли секунды, что у него будут? Это только в кино герой успевает развязать руки или отстегнуть наручники, перекатиться в другой конец комнаты, закрыться столом и выстрелить в противника из ПЗРК, пока огонь медленно и плавно разворачивает пожирающее жерло, до того, как разлетятся в тысячи оплавленных ярких капель стёкла. До того, как вздрогнет и замолчит земля.

В действительности всё сильно иначе. Взрыв с расстояния десятка метров выгибает пространство волной и сминает жизнь, расплющивая строгой, лишённой вариаций формулой.

Грэм видел это наверняка. Усмехнулся: зато быстро. Должно быть. Может быть, даже не больно.

Перед глазами вспыхнуло — Карри.

Его и Эли семейный дар был дедовым, общим. Но у него безмерно слабее. Он предвидел только перед самым событием, и то удручающе редко. Это, безусловно, спасало ему, и не только ему, жизнь не однажды. И вот сейчас видел, как мучительно-беззвучный удар медленно вспарывает окно и растекается в пространстве плотная волна, неизбежно приближается…

Затряс головой.

— Не надо… — вытолкнул воздух из лёгких.

Нажал кнопку, ответили сразу.

— Объект потерян. Поиск результатов пока не дал, — суетливо донеслось сквозь неклассифицируемый шум.

Грэм молча отключился.

Не для того ему досталась эта женщина, чтобы сейчас её потерять. Ох, не для того! Уж в этом он был точно уверен. И за то, что там, с ней, впереди он намерен безоглядно бороться. Только бы осталась жива.

Сдавило холодом, и он рванулся вперёд. Скорее.

— Мэк! — выкрикнул на ходу. — Принимаешь командование. Сейчас. Эвакуируй всех с вокзала. Немедленно. Это не всё. Я уверен.

— Тут чисто, мы перепроверили дважды, — и добавил торопливо: — Ты — один?

Грэм недобро сощурился:

— Будь осторожен, Мэк.

Дэвриг сдержанно кивнул, отлично зная моменты, когда спорить точно не стоит.

Езды-то было десять минут по прямой, как ВПП, улице — достаточно, чтобы сдохнуть от обжигающего ужаса. Спасло только то, что было слишком знойное утро, и на дорогах, да и вообще на улицах народу появлялось мало.

— Состав на подходе, — донесся жутким скрипом из рации голос Мэка. И Грэм не успел спросить. — Не тот, — выкрикнул кто-то громко.

— Выясните, что это.

— Товарный из департамента. Опасный класс — единица. Должен был пропустить литерный на подъезде.

— Время?

— Десять минут, не больше.

Слишком часто в эти два дня он спрашивает о времени.

Время.

Грэм торопился.

— Пропустите на пределе, и пусть уматывает к дрэку поскорее.

— Прости, парень, — вклинился сквозь треск незнакомый голос, — но встретиться вам я не могу позволить, — и, засмеявшись, растаял в смолкнувшем эфире.

Грэм резко втянул воздух носом и нажал на газ.

Зачем вообще отпустил её куда-то? Чтобы не пугать? Чтобы не отвлекаться? Потому что рядом с ней он делается нестабильным. Инстинкт бесцеремонно переключает приоритеты на защиту совсем не страны, а единственной женщины в мире. И всё прочее немедленно катится к дрэку. Он проверял.

А если всё так, как она сказала, а это так, потому что Эли не может ошибаться, то правильным было, конечно, не держать её на привязи рядом, а дать ей выбор, где бы она сама захотела провести последние минуты.

Он и хотел, и боялся, что она останется рядом. Не осталась.

Что же за сила так отчаянно пытается их соединить с самого начала? А кто использует любые возможности, чтобы это разладить?

Что бы произошло, если бы они с Карри не встретились? До определённого момента не встретились бы или вообще? Думай!

Чем мешают они именно вместе? И что связывает этот день и дедово предвидение о ней?

Что, объединившись, они смогут спасти уникальные залежи алтория? Спасти государство? Какой безумец так жаждет уничтожить его, единственное в мире, что согласен пожертвовать несомненной выгодой, просто от возможности сколько-то украсть? Один контейнер гарантирует технический скачок на десятилетия вперёд в течение года.

Зачем нужно тотальное уничтожение всего живого в самом центре страны? Или просто они просмотрели последний ход, отвлекаясь на кусачий клубок политических и экономических неуспехов? Ох, и намудрили мы сами!

И при чём тут Карри? Его сила убеждения и слабый пророческий дар, не влияющий ни на кого из высоких семей, и на неё, кстати, тоже, как они могут сейчас помочь ей?

И что об этом знал Рэй? А он знал! Почему не сказал ничего? Не объяснил? То, что и ей не объяснил тоже, — нет никаких сомнений.

Крот. Из-за него? Что он рядом? И Рэй боялся, что тот обо всём догадается? Но кто же это?

То, что снайпер был своим — Грэм не сомневался с самого начала. Другой стрелял бы в голову сразу, и то, что он приподнялся, закрывая Карри, его бы не спасло. Это однозначно.

Рэй знал, как подтолкнуть их обоих друг к другу.

Знал.

И то, что здесь произойдёт, тоже, выходит, знал. Предполагал-то уж точно. И привел их друг к другу в самый последний момент. С какой целью? И он был уверен, что ты догадаешься… Почти.

Что ж, старый друг. Надеюсь, ты наготове!

Два перекрестка под красный. На третьем стало ясно, отчего незнакомец смеялся, и Грэма чуть-чуть отпустило. Тормозов не было. Слава богу, у него. Не где-то там, в неизвестности, у Карри. Это всего-навсего его тормоза!

Как разошёлся с дедулей на допотопном сарае — не вспомнил бы ни за что в жизни. С остановкой возникли некоторые проблемы. Это дерево можно тоже списать на последствия урагана — одним больше, одним меньше…

И вот она — раскалённая уже крыша гостиницы. Разумеется, терраса была пуста. Сумасшедших не нашлось — несколько посетителей под кондиционерами в зале. Карри среди них не было. Вероятно, отправилась в номер. Пожалуйста, пусть ты отправилась в номер!

Кажется, он бегом скатился по лестнице, чтобы почти снести дверь нетерпеливым своим стуком. Но никто не открыл.

Резко позвал:

— Кэри! — и, выругавшись, решительно высадил дурацкую преграду плечом. Чтобы выдохнуть мысленно: «Жива» — и тут же напрячься, увидев отчаянье в её огромных глазах. Услышать, как она простонала:

— Я держу его! Но это не всё! Не всё!

Душно. В этот миг было болезненно душно.

Спокойно набирались знойным жаром пыльные улицы Родного, лишённые скупого летнего ветерка, заторможенно и неохотно двигались вокруг редкие люди. Кто-то смеялся, у кого-то, кряхтя, надрывалось старое радио на садовом участке. Там, кстати, в обнимку с Оксанкой, в тени старой яблони, спал счастливо Южик.

Пара бледных растерянных машинистов с обречённым ужасом поглядывали из-за плотного круга охраны на покорёженный старенький трактор. Останавливаться они не имели права. Но и не остановиться означало — локомотиву сойти с пути без вариантов.

Маленький человек посреди большого дворцового парка припал на левое колено, разводя в стороны руки, тяжело опустил голову, будто то, что держал, было чудовищно неподъёмным. Толкнулась в стороны от него тугая, плотная волна, укрывая мощнейшим куполом всю Срединную землю, всех людей, всё живое, что было вокруг.

Вспыхнуло невидимым сиянием яркое поле вокруг старого разрушенного замка, загоняя обратно липкую тьму, рванувшую сдавить и разрушить купола сотворённой защиты. И в тот самый миг, когда силы младшей Сневерг и последнего Лэррингтона соединились, засверкало торжественным синим.

Грэм ринулся вперёд.

Одним размашистым рывком обхватить и, уже оборачиваясь вокруг женщины, развернуться спиной к окну, на запад. Уверенно кивнуть разливающемуся от них двоих ровной, плотной дугой силы синему свету. И удовлетворённо отметить: «Сейчас», — прямо перед тем, как оглушительный грохот раскроит утреннюю тишину.

Тугая взрывная волна вырвалась и, соприкоснувшись, вдруг увязла в синем спокойном сиянии.

Злилась, пыталась ударять, но уверенно гасла. И уже притихшая, всё же выгнула створки окна, те, что не были открыты, прошла через качнувшиеся тела командора и его маленькой женщины, захлопнула несчастную дверь и проскользнула, чуть заметная уже, обратно. Окна с гулкой вибрацией вогнулись на место, и немое безмолвие опустилось на вздрогнувший город.

Тишина. Сколько она продлилась, никто и никогда не узнает. После взрывов всегда так — оглушительно тихо. А он, кажется, ничего не заметил. Кроме спокойных, уверенных глаз и тронувших его подбородок волос её, той, которую крепко держал в руках и отпускать больше вообще был не намерен.

— Это значило «да»? — Хуже момента узнать найти было невозможно. Улыбнулся косо. Карри дёрнулась. Прижал к себе плотнее. Наплевать, что ответит, вот честно. Потому что выбора ни у неё, ни у него всё равно нет. Собственно, это уверенности и придавало.

Упёрлась лбом ему в грудь и молчала. Только вцепилась тонкими своими пальчиками сильнее.

— Карри, — позвал тихо. — Сокровище моё, я ведь…

— Да… Грэм, это было… «да», — решительно вскинула подбородок. И он не сразу, только повторив себе несколько раз, сообразил, выхватил смысл. Запрокинул голову, беззвучно засмеялся. А Карри добавила: — Но через пару недель придётся спросить опять. Потому что сейчас я ничего не соображаю.

— Не принимается, — пытался нахмуриться, торжествующе улыбаясь. Не сильным даже. Нет. Она делает его всемогущим. Теперь это ему очевидно. — И сбежать всё равно не удастся.

— Я и не собиралась, — опять прижалась щекой и просто молча рядом дышала.

Тихо сберечь внутри щемящее чувство, чтобы потом до последнего вздоха это бережно помнить. Мучительно не орать себе: «Ты смог, у тебя получилось!», одёргивать отчаянно свои руки, чтобы крепче, чем надо, не стиснуть и не поломать нечаянно её хрупкие рёбра — совсем ненормальный.

— Что там произошло? — спросила спустя пару тихих минут.

— Взорвался заминированный товарный, — прошептал неохотно. — Поедешь со мной. Одну больше не оставлю. Но там будет страшно, — предупредил слегка нервно. Непонятно, как она это перенесёт. Это сильно пугало.

— Я единственный репортёр в городе. Вариантов у меня всё равно нет, — поморщилась коротко. — Надо найти остальную группу.

— Найдём, — уверенно пообещал командор Лэррингтон. — Всех найдём, — сощурился недобро. И не удержался, обнял свою Сневерг сильнее.

Грэм на минуту прикрыл глаза. Это действительно было чудом. Что догадался. Что успел. Чудо, что вообще её в этой жизни встретил. Как открепить теперь от неё свои руки? Как позволить ей хотя бы на шаг отдалиться? Не позволит, не открепит и от обещаний не освободит. Он был в этом уверен.

Гриб за окном начинал медленно, чуть заметно клониться, западать набок. Ветер сносил облако взрыва прочь от города, в точно рассчитанную Эли сторону, на глазах смертельно напуганных, неожиданно собранных и притихших горожан.

Потрёпанный Родной растерянно замер, таращился неверяще побитыми окнами и вывороченными рекламными щитами, хлопал укоризненно вольными обрывками газет. Крыша подорванного локомотива пролетела километра три и упала почти в самом центре, к счастью, никого не поранив. К ней потом ещё долго ходили «смотреть» по добротно засыпанным стеклянной крошкой улицам.

В целом город чудом не пострадал. Не считая остекления. Жертв среди населения не оказалось.

Военные потеряли в то утро два взвода. Среди них был и Тэрри.

* * *

Телёнок-годовас облизал Колькино ухо и ткнулся хозяину носом за шиворот, призывно и мелодично проныл, «ласточкинского» дипломата к общению побуждая.

Босой вскинулся в зарослях молодого репейника, обозревая непорядок, и сдавленно захрипел.

Как заглох на переезде, он помнил, как дополз до путевых посадок — тоже, как прикрылся от солнца широким лопушком — даже это в его памяти ясно сияло, а вот куда дел, где оставил вредёбу… то есть пользу несомненную — как ни силился, воспроизвести не мог.

Поплёлся бочком, нетвёрдо туда, где тракторишко свой вроде покинул, и онемел второй раз уже за день. Теперь, кажется, навечно.

Развороченный, его старый бессменный товарищ красно-ржавым покорёженным скелетом замер под испорченной насыпью, у пустых совершенно путей.

Колька бухнулся на колени и горько, беззвучно завыл.

Телёнок мяукнул тихонечко сзади, ткнул в Дрэкову щёку добрыми губами, пожевал оторванный воротник да потянул за собой, домой, в «Ласточку».

* * *

Рэй тяжело опустил, наконец, руки и скованно поднялся.

— Успели всё-таки, — улыбнулся измученно. Щит медленно истончился, а спустя минуту и вовсе исчез. Хлопка он не услышал. Выругался, глядя, как на рубашке расплывается алое. Усмехнулся устало: — Задолбали… — осел опять криво на колени. Поднял утомлённый взгляд, с трудом сфокусировал. Спросил, как у ребёнка: — За что, Эли?

— Прости меня. — Принцесса смахнула две тонкие слёзки, села осторожно на плотный травяной ковёр и уложила голову правителя Семи земель себе на колени. — Прошу тебя, пожалуйста, прости, если сможешь, — шептала Элизабет торопливо.

Рэй потянулся ладонью к её щеке, коснулся пальцами, оставив тёмный след, тепло улыбнулся.

— Зачем ты? Кто смог так испортить мою принцессу? — Элизабет дёрнулась как от удара. Но подниматься не стала. — Это ведь не для Грэма. И не для тебя самой. Я же вижу.

Медленные слёзы её вдруг потекли потоком, и она погладила тёмную шевелюру мужчины дрожащими пальцами.

— Если останешься ты, сильный, несокрушимый, в этом противостоянии вы разрушите мир, — провела пальцами по его лбу, коснулась виска, погладила щёку. Рэман только легко ухмыльнулся. — Однажды разрушите. Континенты уже, не страны, будут гибнуть от затеянных вами войн, а люди — превращаться в чудовищ. Разве ты не видишь этого, Рэй? Это всё есть прямо сейчас. Если закроем и спрячем алторий, они разорвут нас рано или поздно, гонясь и убивая всех, кто с ним связан. Станут покупать и шантажировать, провоцируя страшные вещи. И люди будут на это согласны. Потому что соблазны так велики… И мы будем отвечать за их потерянные души. Потому что такой груз — это навечно. Ты понимаешь меня, я же вижу. А если откроем месторождение для всех, дадим доступ как к достоянию планеты, обяжем пустить только на мирные нужды, есть шанс на скачок в развитии. На всемирный глобальный прорыв! Но ты этого никогда не допустишь…

— Девочка, — шёпотом улыбнулся Рэй. И закашлялся тихо. — Моя чудесная девочка, — потянулся к её ладошке, осторожно поцеловал. — Поезд ведь был пуст?

— Тот самый? — посмотрела на него с тревогой принцесса. — Был, — согласилась просто, — с тем изотопом.

— И алторий опять не под угрозой?

— Нет. — Слеза упала на губы Рэя, и он медленно, зажмурившись, облизал их.

— Позор, — шепнул, блеснув глазами с горделивым восторгом. — Меня обставила собственная жена.

— Надо было больше времени уделять семье, — усмехнулась и сдавленно всхлипнула. Обняла его голову, прижала к груди. Так и сидела, покачиваясь с ним вместе. Прошептала надрывно: — Простиии…

— И кого же ты видела мне на смену? — Рэй был неуместно моменту весел.

— Тебе — никого, — ответила твёрдо, всхлипнула теперь жалобно. — Я больше никогда не собираюсь замуж.

— Это, конечно, благородно, хоть и ужасно неразумно, любимая. Кого в кабинете мне на смену планировала, говорю?! — сказал вдруг так строго, что она вздрогнула.

— Кого? — повторила несмело. — Не… не знаю. Их… они… Нашёлся бы кто-то. Тётушка наверняка кого-нибудь предложит. Она та ещё интриганка, — осторожно поправила его голову на коленях.

— Она тебя надоумила?

— Что? — посмотрела на умирающего мужа отстранённо. — Нет, что ты, — беспечно махнула рукой. — Хотя, может, Её Величество о чём-то таком и догадывалась.

— Господи, что за семейка, — пробормотал Рэй Рэман, всё ещё правитель Семи земель. — Вот за что люблю, скажи мне? — потребовал строго. Только показная его злость тёплого взгляда ничуточки не скрывала.

— Простишь? — Элизабет прижала его к себе крепче, посмотрела с надеждой.

— Как жить-то дальше собираешься со всем этим?

— Не знаю, — прошептала женщина. Слёзы так и бежали непрерывным потоком.

— Идём, — строго сказал Рэй.

— Что? — испуганно пролепетала принцесса. — Тебе же нельзя вставать, может, врачи ещё успеют…

— Уже не успели. Идём! — поднялся рывком и потянул супругу за собой. — Воспитывать тебя буду. С пристрастием. Очень внимательно.

— Рэй! — воскликнула Элизабет. — Но…

— Ты только что лишила брата спокойных предсвадебных волнений. Каррия в больнице. — Эли отшатнулась, посмотрела на Рэя, на утреннее небо и застонала. — Вот что за семья?! — потряс ладонью над головой. — Девочка ещё не знает, к кому попала.

— Будто бы сам многим лучше, — тихо фыркнула кузина несчастного Дакейти.

— Мир она, значит, в одиночку спасает. От кого, спрашивается? — доносилось гневное из коридоров белого дворца. — От меня? Поверь, любимая, хороший разговор по душам способен спасти не только брак. Но и тысячи жизней. Всегда, — Рэй захлопнул дверь спальни, — есть ещё, — гневно сдёрнул по-прежнему окровавленную рубашку и швырнул в руки вздрогнувшей жене, — один выход, — принцесса виновато поморщилась и осторожно присела на кровать. — Почти. Это тебе любой Сневерг скажет.

Элизабет нервно, рывками вздохнула.

— Люди должны вырасти, Эли! — горячо прошептал мужчина. — Ни один мир не заслуживает быть разрушенным прежде, чем получит шанс на расцвет и развитие. Но это не означает для людей отсутствие их собственной воли, Эли. Человека нужно научить любить этот мир, прежде чем давать в руки оружие, способное его уничтожить. А то, что они сейчас сделают его немедленно — нет никаких сомнений, моя девочка. Слишком существенен страх. И, к сожалению, алчность. И пока будет кто-то, кто его вселяет, это будет длиться и длиться. Если только кто-то не разорвёт этот круг.

— Сколько их было! — шёпотом же выдохнула принцесса. — Каждый — погиб. Как… как… — в отчаянии прижала ладони к лицу. — Господи. Прости меня. Я не знаю…

— А пока наша задача — хранить, — отнял её руки от заплаканных глаз. — И беречь то, что нам доверили. Чего бы нам это ни стоило.

— Целый мир, — всхлипнула принцесса.

— Именно, Эли. За нами весь мир. И равновесие шатко, — подал ей свою руку серьёзно и строго: — Держи, моя девочка. Ты за меня отвечаешь.

ЭПИЛОГ

Чайка нагло гаркнула прямо над головой, просвистела опасным снарядом. Я неловко дёрнулась и, наверное бы, упала.

Грэм подхватил, осторожно удержал на месте. Взглянул задумчиво в глаза.

— Всё, дальше можно не карабкаться, — облокотился на большой угловатый камень и тихонько засмеялся моему настороженному изумлению. — Мы пришли.

Почти в панике оглянулась. Камни. Камни. Очень большие камни. Тёмное, холодное море внизу. Но туда ещё спуститься надо. И сюда-то мы добирались пешком по одному ему известному и почти непролазному маршруту около часа! Издевается? Стояла и не знала, как потактичнее сообщить, как именно я сейчас имела в виду его Дакейти и всю Северо-Западную землю с ним вместе.

Его невозможная светлость терпеливо дождался, когда лицо моё сделается менее кровожадным, и доверительно сообщил:

— Очень хотел показать тебе. — Вот как на него обижаться?

— Море я видела и раньше, — заметила вежливо. — Но я тебе благодарна. Очень мило с твоей стороны.

Грэм покачал головой и смешно сморщил нос, улыбаясь.

— Показать тебе Лэррингтон.

Ожидая подвоха, заозиралась. Земля Лэррингтон. Легендарная обитель этого рода, взрастившая сильнейших мужчин Союза. Это должен был быть большой, удивительный город. Так я всегда полагала…

— Там, — Грэм легко махнул вниз, в сторону моря, рукой. — Внизу.

Я присмотрелась внимательнее и… кроме нагромождения огромных камней, почти скал, ничего не увидела. Собралась уже было сказать, что бинокль из меня так себе, и почувствовала, как большие ладони сжали талию. Губы медленно коснулись плеча, шеи… И я беззвучно застонала.

Стоп. А где тогда мы живём? Разве не в Лэррингтоне? Так и спросила.

— Нет, — один из Лэррингтонов совершенно не думал прерываться. — То есть в Лэррингтоне, конечно. Но нет. Настоящий Лэррингтон — здесь.

Два настоящих, как я понимаю… Боже, каждое утро мне страшно открывать глаза, потому что боюсь окончательно проснуться. Но Светлые терпеливы, и я сумасшедше счастлива. Настолько, что это полностью заблокировало мой и так безнадёжно заклиненный этим мужчиной разум. И теперь я понятия не имею, как согласилась жить здесь, в Дакейти, одна, без друзей, без сестры. Хотя после событий в Южных землях странно, что меня вообще из дома на воздух выпускали.

Тем утром, стоило нам спуститься на улицу, Грэму доложили по рации, что на Рэмана покушались. И последствия серьёзны. А я, недолго размышляя, на волне эйфории и совершенно безумного аффекта вернула тому долг. В то же самое мгновенье получив осколком вдруг сорвавшегося сверху стекла точно в живот. Помню, как исказилось и посерело лицо командора. Очнулась в больнице спустя сутки. Собственно, чтобы выписаться. Потому что в этот раз всё заживало куда быстрее. Это потом выяснится, что причиной этому объединённая сила моя и самого Дакейти. Сплетаясь вместе, они обе делались мощнее, многофункциональнее, что ли. И внутренний защитник Грэма теперь получил прямой доступ вовне. В любом случае, теперь нам стало подвластно большее.

Жаль, тогда мы этого не знали. Возможно, удалось бы вообще избежать катастрофы. А так получилось остановить злосчастный атомный состав в каких-то двадцати километрах от города. Там случайно заснул на переезде пьяный тракторист. И таранить его машинисты побоялись, опасаясь разрушения дорожного полотна и схода состава. Но при торможении всё равно слегка трактор задели. Потому задержались почти на час, и взрыв в Родном застал их там, на пустынных путях, пока они пытались расчистить дорогу. Зловеще зависший над городом гриб путь туда отрезал категорично, и команда сопровождения спешно вывела состав из квадрата.

Машинистов потом даже поощрили, как и незадачливого тракториста. Который получил торжественный, хоть и ужасно секретный благодарственный выговор с занесением в пухлое личное дело.

К ужасу руководства страны, в лице Рэя и Грэма, боеголовки в литерном всё-таки были. Что бы ни говорила Рэману Эли.

Взорвавшийся поезд был другим. Перевозил опасные горючие грузы и нужен был только детонирующий импульс, чтобы его подорвать.

Он и случился. Чья это была наводка, успел узнать Тэрри. Не успел рассказать — он и оцепление погибли на месте.

Эли была не единственной, кто намеревался вмешаться. Три месяца поисков действующих лиц пока результатов не принесли.

Но самым большим потрясением для меня во всём этом стал алторий. Я не имела представления ни о чём подобном прежде. Это был микроэлемент, малейшие включения которого в любую систему позволяли изменять её информационную структуру либо придавать ей любые необходимые свойства.

Там, в Родном, были его крошечные залежи — примерно около двух тысяч тонн. Предположительно, он имел метеоритное происхождение. Разумеется, это открывало колоссальные возможности и перспективы. Но также и пугало своей скрытой мощью.

Грэм опустил меня на камень, аккуратно усадил в тёплых объятиях.

— Ну, смотри же, — шепнул на ухо. — Там, где кромка прибоя.

Сначала я не видела ничего. Только мрачные серые камни.

— Чуть правее возьми, — проследил повелительно за моим взглядом. Генерал, что с него взять. Поцеловала ласково в колючий ужасно подбородок.

— Ничего не вижу. Может, подберёмся поближе? — прохладный уже ветер трепал мои волосы, они цеплялись за щетину мужчины, и тут скрепляя нас вместе.

— Нет. Там… Вон же, смотри!

— Касатка?

— А рядом?

Рядом в камнях на солнце блеснуло.

— Лэррингтон, это… — не поверила даже. Посмотрела на своего Дакейти, давясь истерическим смехом. — Маяк? Лэррингтон — это маяк? — На глазах выступили слёзы.

— Миледи, — сказал нарочито официально, — это и ваша фамилия тоже.

— Это прекрасно, — прошептала, неожиданно впечатлившись.

Он ведь и вправду маяк. Большой, сильный, несокрушимый. Самый надёжный. Ориентир в любом ненастье. Мой персональный маяк.

Господи, как благодарить тебя за это?

— Ну и когда ты собираешься мне сказать? — спросил, прищурившись в горизонт.

— Сказать что? — пролепетала нетвёрдо и всё-таки всхлипнула. Не удержалась, обхватила за шею и почему-то зарыдала.

— О том, что я уже не последний из рода.

Рыдать перестала:

— Я не собиралась.

— Та-а-ак. А что собиралась?

— Ничего. Ждала, когда сам заметишь, — быстро отёрла ладонями лицо. Наверняка теперь вся в красных уродливых пятнах.

— Та-а-ак. А то, что я чуть с ума не сошёл, не понимая, что с женой происходит, это, значит, нормально?

— Давно ты знаешь? — всхлипнула снова. Наверняка ужасно некрасивая стала.

— С первого дня на самом деле. — Большущий мужчина расслабленно засмеялся и поцеловал моё изумление. — Эли мне рассказала.

И как, спрашивается, в этой семье можно хоть что-то сохранить в тайне? Спрятала лицо у него на груди.

— Карри, — позвал тихонько.

Подняла на него виновато глаза.

— Люблю тебя, — прошептали одни слова на двоих.

Подхваченные ветром, они растеклись в воздухе концентрированным счастьем.

Тёмные квадратные камни отдавали собранное за день тепло, сверкали на солнце прозрачными жилками. Пахло прохладной зеленью, немного солью и почему-то весной. Это всё сейчас было так невыносимо прекрасно, что я с трудом могла просто дышать и не плакать.

Об одном молю, Отец, храни этого мужчину вечно. Сбереги его во что бы то ни стало. Для наших детей. Возьми столько меня, сколько нужно. Только храни его. Всегда. Везде. Бесконечно.

О том, зачем и как Рэй свёл нас с Грэмом вместе, он расскажет мне три года спустя, будучи совершенно и радостно нетрезвым, в день, когда родится второй наследник владыки Дакейти. И потребует не мотать нервы своему другу и по совместительству гениальному советнику, потому что второго микроинфаркта тот так удачно, как в прошлый раз, может и не перенести. О том, что первый случился сразу после того, как Грэм оставил меня в больнице в Родном, до этого момента я ничего не знала.

Что же до пристрастия нашего дорогого дядюшки-коротышки к сводничеству, дела обстояли следующим образом: однажды Эли в пылу ссоры выкрикнула Рэю, что Грэм и последняя из последних спасут Союз. Эли выпустила пар и забыла. А может, и не забыла и примерила себя на это место. А вот Рэй — посмеялся, но галочку мысленно поставил. И когда появилась я, глава Союза припомнил. Тогда и выносил свой немного путаный и стоивший многих нервов нам с Грэмом план.

Сейчас же, здесь, у твердыни Лэррингтон, у оплота Северной земли и величественной путеводной башни, губы прильнули к губам, размывая реальность. Жарко друг друга гоня, торопя к бесконечной вспышке долгожданного света. И он будет непременно, я знаю. Всегда. Потому что нам обоим он жизненно, отчаянно важен.

Оглавление

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg