Все волки Канорры (epub) - Все волки Канорры 858K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Олег Владимирович Угрюмов - Виктория Илларионовна Угрюмова

 

 

Виктория Угрюмова,

Олег Угрюмов

 

ВСЕ ВОЛКИ КАНОРРЫ

(роман)

 

Предуведомление к роману:

Граница между светом и тенью – ты.

Станислав Ежи Лец

 

ГЛАВА 1

 

В среду, в три часа пополудни (буквально сразу после того, как многоног Гвалтезий утвердил главным блюдом ужина фаршированную папулыгу) в Кассарии наступила осень. Вот как это случилось.

В три, чтобы не соврать – двадцать шесть или двадцать семь – на замковой кухне нарисовались два милейших троглодита Карлюза с Левалесой, спасибо, что без вездесущего осла. Приблизительно в то же время из западных ворот замка, бодро цокая серебряными подковами, вышел Такангор и широким шагом направился в сторону Виззла.

Гвалтезий, который обрел с появлением харизматичного минотавра новую религию и вполне доброжелательное, неприхотливое божество с отменным аппетитом, хотел, по недавно сложившейся традиции, помахать своему идолу из окна. У него прекрасно выходило махать восемью и даже десятью цветными полотенцами: он целиком и полностью заменял ликующую толпу и никого не отвлекал от работы. Сегодня многоног предполагал взять пять голубых полотенец, парочку красных, четыре зеленых и разбавить это великолепие двумя-тремя пятнами желтого, а самому стать полосатым, малиново-ультрамариновым, чтобы посредством такой броской цветовой гаммы посильно излить свою симпатию и радость. Но благому намерению не суждено было осуществиться. Напрасно минотавр обернулся и приветливо помахал кухонным окнам — только стихийное бедствие могло помешать Гвалтезию попрощаться с Такангором, и оно помешало. На кухне бушевал тайфун по имени «троглодиты».

Лепеча о своем на шипящем и щелкающем сэнгерайском, они вцепились в стопку льняных салфеток, приготовленных для сервировки ужина, обрушили их на пол и принялись тут же на месте трудолюбиво щипать нитки, сбивая из них пухлые бесформенные комки размером с упитанного хомяка.

 

Ай-ай-яяй-яяа-яй-яй!!! Вы со мной согласны?

Спортивный комментатор

 

Когда жестокие кочевники, налетев на мирно дремлющую деревушку, умыкают под покровом ночи невинную деву, не дав ей даже попрощаться с поклонниками и прихватить с собой любимые платья, она не чувствует и десятой доли того негодования, какое чувствовал сейчас Гвалтезий.

Несколько бесконечно долгих мгновений в оскорбленной душе многонога-распорядителя боролись два разнонаправленных чувства: чувство мести и чувство долга. Наконец, поняв, что убийство разошедшихся троглодитов отвлечет его от создания фаршированной папулыги, а, значит, Такангор останется не только без трогательного прощания, но даже и без ужина, Гвалтезий принял судьбоносное решение. Он гордо удалился в соседний зал, предоставив подчиненным самим разбираться с проблемой. Жажду убийства он унес с собой. Конечно, все знали, что славный кулинар душой и телом предан правящему дому Кассарии, но главные подвиги в своей жизни он совершал ради Такангора.

С его уходом на кухне возникло некоторое напряжение. Повара обступили троглодитов по периметру, мешая им спокойно потрошить добычу красноречивыми взглядами, нескромными комментариями, а, порой, и вопиющими попытками отобрать салфетки и полотенца.

— Человеческие люди плохо понимают других людей, — заметил Карлюза и, вероятно, в подтверждение своей теории вцепился в фартук проходящего мимо поваренка.

Если бы фаршированная папулыга обратилась к нему с предложением нескучно провести время, поваренок и то был бы меньше шокирован. Еще минуту назад он был убежден, что поступил на службу в приличный дом.

Надо сказать, что поваренок стал поваренком, младшим помощником взбивателя, всего неделю назад и все еще не верил своему счастью. Он обошел в жесткой конкурентной борьбе пятьдесят семь соискателей, причем у многих, в отличие от него, было куда больше конечностей, а, значит, возможностей для оперирования кухонной утварью. К тому же на кассарийскую кухню, славную своими традициями и новациями, рвались работать в числе прочих трое аздакских горных великанов, чья чудовищная сила позволяла им взбить что угодно в сколь угодно пышную пену. Словом, поваренок был малый не промах, если сумел пробиться сквозь такую толпу соперников, где плотность таланта на единицу площади превышала плотность улиток на листе зеленого салата в разгар сезона. И покушение на свой фартук он воспринял как личное оскорбление.

Тут необходимо сделать маленькое, но важное отступление. Добросовестный летописец постоянно становится перед тяжким выбором, какие детали он увековечит для потомков, а какие оставит, так сказать, за бортом. Например, Бургежа в своем очерке об этих занимательных событиях отмел подробности о поварском фартуке, но заметил, что оба троглодита выбрали для разгрома наряды модного в этом сезоне фиалкового цвета, сделав, таким образом, фиалковый модным в этом сезоне. Хотя на самом деле Карлюза вытащил из комода первый попавшийся комплект из берета и жилетки, а потом Левалеса дополнил костюм друга фиолетово-лиловым оттенком хвоста для создания, по его собственному выражению, привлекательской гармоники. Поэтому мы оставим в стороне подробно освещенный Бургежей вопрос о троглодитских костюмах и хвостах и обратимся к поваренку и его фартуку.

Передничек был сшит из отличного зеленого поплина, купленного специально по такому случаю в знаменитом на всю Кассарию магазинчике «Лоскутки», чью витрину с недавних пор украшало огромное объявление «Наши занавески утешают душу самого кровожадного и безжалостного некроманта мира – Зелга Кассарийского! Власть над миром начинается с правильного выбора занавесок. Выбирай и властвуй!».

И поваренок остановил свой выбор на прелестном отрезе всех оттенков весенней зелени в умилительные розовые черепа, которые издали вполне могли сойти и за цветочки, и за яблочки. Продавец обещал, что цвет и рисунок «привлекут самых переборчивых», и, кажется, не соврал. Во всяком случае, второй по могуществу и популярности некромант Тиронги вцепился когтистыми пальчиками в передник и, восторженно пыхтя «лезененькие нитеньки, розовые бубочки», демонстрировал твердое намерение присвоить чужую собственность. Поваренок потянулся было за поварешкой, но главный взбиватель кремов вовремя углядел его намерение и зашипел как раскаленная сковородка: «Отдай, отдай, кому говорю!».

— Почему? — спросил поваренок.

— Видишь, ему надо.

— Зачем?

— Может, он хочет готовить.

— Но он не хочет готовить.

Главный взбиватель был с ним полностью согласен. Если хочешь готовить — мой, режь, чисти, соли, вари, жарь, ищи на всех полках специи, взбивай, наконец, но не рви полотенца на мелкие клочки. Нужно выбирать — или одно, или другое. Он укоризненно посмотрел на троглодита. Тот покрепче ухватился за передник и потянул на себя.

Говорят, королева Лягубля Мелинда Веселая отдала своему победителю, королю Аздака Торвину Гордому, ключи от столицы вместе с шелковой подушечкой с таким выражением лица, что он утер скупую мужскую слезу и вернул их обратно, не в силах видеть ее печаль. Поваренок выглядел еще грустнее, если это вообще возможно. Но троглодитов это не остановило.

— Они даже людь людя не понимают, — вздохнул Левалеса, продолжая невиданный разбой.

— Не людь людя, а людь людю, — поправил его выдающийся лингвист Карлюза и окончательно углубился в истребление фартука и полотенец.

 

Если бы люди всегда понимали друг друга,

не было бы всемирной истории

Князь Талейран

 

На кухне воцарилась гробовая тишина. Лучшие кулинарные умы столетия размышляли о том, как долг велит поступать с прославленными героями военных кампаний в том случае, когда они ведут себя, как настоящие троглодиты.

Конечно, выдающиеся энциклопедисты вроде библиотекаря Папаты, этнографа Тачкилсы или официанта Муфлария могли бы разъяснить недоумевающим поварам, что могучий зов природы вот уже тысячи лет подряд призывает каждого приличного троглодита лепить по осени гнездо, даже если он и не собирается впадать в зимнюю спячку. Сама мысль о том, что выстланное мягкой подстилкой уютное ложе ожидает своего хозяина, возвращает им душевное равновесие и помогает уверенно смотреть в будущее.

В три часа пополудни древний инстинкт сообщил Карлюзе с Левалесой, что сию минуту в окружающем мире определенно наступила осень — и пора начинать сам процесс гнездования. Инстинктам не перечат, так что, строго говоря, в вопиющем разгроме не было никакой троглодитской вины. Но на замковой кухне работали профессионалы совсем другого профиля, тайные движения сумрачных сэнгерайских душ были им неведомы. Ситуацию приходилось решать по вдохновению. Вдохновение призывало к борьбе, как в старинной и не вполне приличной рыцарской песне «Не сдавайся и старайся дать дракону по рогам!». В той песне особое внимание уделялось мерам, которые приняли по отношению к дракону некие разгневанные девицы, рассчитывавшие на другое, более романтическое развитие сюжета; но летописцы, к сожалению, вынуждены держаться в рамках приличий, и потому этот интересный материал не попадет в нашу историю. Вернемся же к троглодитам и борьбе кулинаров за свои права. Борьба отягощалась привходящими обстоятельствами.

Придворный этикет не воспрещал поварам и слугам кассарийского некроманта гонять его же вельмож и соратников вениками, кочергами и ухватами по всей кухне исключительно по той причине, что до сих пор это никому не приходило в голову. Что не запрещено, то, вроде бы, разрешено, а в данной ситуации это соображение выглядело как никогда привлекательным. Но высокая кулинария — не ловкость рук, а, прежде всего, высокий интеллект. Работники сковороды и кастрюли догадывались, что если они сейчас создадут прецедент, то этикет немедленно откликнется категорическим запретом на репрессии и гонения на доблестных героев. Поэтому они прикинулись, что смирились со зверским истреблением хозяйского имущества, и немедленно отправили гонца к домоправителю, свято веря, что он, если придется, сумеет призвать к порядку и Тотиса; и, в отличие от других, эта вера была неоднократно подкреплена фактами.

Делегат от возмущенных кулинаров остановился перед дверью в кабинет голема и несколько раз глубоко выдохнул, стараясь унять волнение. Выдыхать, конечно, было нечего, но при жизни этот способ ему всегда помогал, а старые привычки никуда не деваются после нашей кончины. Затем он проявился по другую сторону дверей и заявил:

— Там безобразы безобразничают.

Взгляд кассарийского дворецкого ясно сказал, что в списках обитателей и гостей замка безобразы сегодня не значатся.

— То есть, я имел в виду, там троглодиты троглодитствуют, — уточнил призрак и принялся сыпать подробностями.

Однако Думгар, широко известный своей нетерпимостью к расхитителям герцогского имущества, повел себя необъяснимо кротко. Выслушав сбивчивый рассказ посланца, он только вздохнул и потянулся за неподъемным фолиантом «Скатерти, салфетки и полотенца», вооружился пером, немного погрустил над графой «приход» и принялся вносить записи в столь нелюбимую им графу «расход».

— А также чайное полотенце в васильки и скелетики, фартук младшего поваренка и половина поварского колпака, — пискнул призрак. — Просто на отдельные ниточки. Может, доктора вызвать?

— Не стоит.

Призрак не сдавался. При жизни он лично вышивал на погибших салфетках виньетки с монограммами, поэтому душа его требовала мести. А поскольку призраки состоят из одной только души без примесей, можете себе представить, каким сердитым он был.

— А бригадного сержанта с бормотайкой?

— И его не беспокойте.

— А кого беспокоить? — настаивал призрак.

— Не нужно никого, — ответил голем. — Это вполне нормальное явление. Надо же. А я за делами и не заметил. То война, то ревизия в оружейной, то всеобщее ликование, то подсчет контрибуций. Голову поднять некогда — не то, что вперить грустный взгляд в стремительно взлетающее небо, когда по осени в нем облака скользят за стаей птиц туда, где никто не был, когда елозит их туманный строй по небу над темнеющей горой…

Призрак подумал было, что ему почудилось, будто Думгар заговорил стихами, но потом подумал, что ему это почудилось, и его душа снова расцвела.

— Ладно, — сказал голем, понимая, что повара тоже имеют право на душевное равновесие. — Попросите ко мне господ Карлюзу и Левалесу. Я сам с ними разберусь.

 

В конце концов, наши отношения испортились настолько,

что оставалось одно — договориться, что мы

чрезвычайно уважаем друг друга

Дж. Бернард Шоу

 

Призрак раскланялся и, довольно мерцая, вернулся на кухню. На вопросы, сыпавшиеся со всех сторон, пояснил, что господин Думгар признал разбой и разорение явлением вполне естественным, что дало достойным кулинарам пищу для пересудов на ближайшие дни. Относительно же того, что бормотал славный Карлюза, выдирая у поваренка его фартук, все единодушно сошлись во мнении, что фраза «лезененькие нитеньки, розовые бубочки» представляет собой могущественное заклинание, сравнимое по силе разве что с заклинанием «брысль». А грустного поваренка быстро утешили, объяснив ему, что мало кто в столь юном возрасте уже обзавелся первой приличной легендой, которую не стыдно будет впоследствии рассказывать детям и внукам, сидя у камелька. И поскольку поваренок, как мы уже упоминали, был малый не промах, то день он завершил так же достойно, как и начал — в лавке писчебумажных товаров, где приобрел огромную тетрадь в синем кожаном переплете с листами приятного голубоватого оттенка, куда решил записывать все выдающиеся истории.

Поваренка, кстати, звали Мотиссимус. И в Кассарию он прибыл из отдаленной провинции Муларикания. Правда, тогда это было еще не важно.

Карлюза же с Левалесой, получив приглашение навестить каменного домоправителя, заметно увяли, как цветок, слегка пришибленный морозом. Дело было вовсе не в устроенном ими погроме — в отношении испорченных салфеток троглодитская совесть чувствовала себя совершенно спокойно. Но у троглодитской совести имелась куда более веская причина не встречаться лицом к лицу с кассарийским големом. А могучий троглодитский инстинкт предсказывал не только наступление осени, но и предвещал ужасную бурю в том случае, если Думгару станет известно некое обстоятельство — очень трогательная, в сущности, история, в которую по самые уши оказались замешаны оба достойных сэнгерайца.

— Избегнуть бедствия возможно разумным бегством, — сказал Карлюза после недолгого раздумья. — Но мало знаю спрятывательных нор в этом поразительно откровенном месте.

Левалеса тронул медленно голубеющего от волнения товарища маленькой лапкой и сообщил:

— Знаю таинственную насквозную подземельную ходимсю.

Это была чистая правда. На днях он искал на кухне варенье из крыжовника, а нашел тайный подземный ход, ведущий к озеру на северной стороне замкового парка. В тот день находка его разочаровала: он охотно отдал бы все кассарийские подземелья за пару банок варенья; однако сегодня видел ситуацию под совершенно иным углом. Выяснилось, что подземный ход стоит многих джемов и конфитюров, так что не зря могучие умы древности не только варили фрукты с сахаром в медных тазиках, но и трудолюбиво рыли направо, налево и даже прямо.

— Немедленно ходимте этой ходимсей, — призвал его оживший на глазах Карлюза, и они решительно двинулись в обход опасности.

Ход был длинный, мрачный, щедро декорированный черепами, костями и неполными остатками скелетов самых разнообразных существ; а также ржавыми цепями, способными удержать взбесившегося василиска, огарками свечей толщиной с троглодитский хвост, паутиной, пылью, общительными крысами и неразговорчивыми призраками, возмущенными, что и это тайное убежище превратили в проходной двор. Словом, то был образцовый подземный ход. Такие ходы обязательно фигурируют в исторических романах и тех загадочных историях, которые так любят впечатлительные девицы — ну, когда молодого барона находят мертвым в запертой изнутри комнате, в луже крови, а потом каждую ночь из стены выходит нечто бесформенное, но определенно дикое и ужасное и пристает с разными глупостями к одинокой юной баронессе. Само собой, чудовище кончает плохо, потому что только круглый дурак не знает, что себе же дороже связываться с непорочными, милосердными и кроткими девами, стремящимися сделать лучше и прекраснее любого кровожадного бедолагу, который подвернется им под руку. Карлюза с Левалесой подобных книг, по счастью, не читали, а с демонами, вампирами и прочей нечистью были на короткой ноге, так что пугаться шорохов, стонов, воплей и бормотания им и в голову не пришло. Темнота и запутанность подземного хода навеяла воспоминания о мрачных пещерах родного Сэнгерая, и к выходу они подошли сраженные недугом под названием «ностальгия».

 

Ностальгия — это когда вспоминаешь, как хорошо было сидеть

перед уютным камином, но уже забыл, как колол дрова для него

 

Выбравшись на поверхность, троглодиты набрали полные легкие воздуха, чтобы облегченно вздохнуть и — забыли его выдохнуть. Перед ними возвышалась исполинская фигура герцогского домоправителя. Думгар по-отечески нежно улыбался им из поднебесья.

Карлюзу он знал еще в ту пору, когда тот был не знаменитым на всю страну магом, грозным соратником кассарийского некроманта, а маленьким троглодитом, грустно спящим в чулане под лестницей, и расклад сил с тех пор не изменился. Голем относился к Карлюзе как к безобидному, хотя и шаловливому малышу-непоседе, а хвостатый чародей видел в Думгаре громовержца и вседержителя, способного в любой момент выселить из чулана обратно в Сэнгерай.

— Итак, юный Карлюза, что новенького? – спросил дворецкий приветливо.

— Потому что он очень печальный был, — быстро сообщил Левалеса, опуская ненужную часть беседы, в ходе которой они с Карлюзой все равно признались бы во всех тяжких.

— Проявляли гостеприимную сердечность мы, — пискнул Карлюза. – Поселяли посильно в окружающей среде. Потом уже началось.

Нечеловеческая проницательность подсказала Думгару, что речь не о салфетках. Он слегка сдвинул брови. Троглодиты дрогнули и присели на хвосты, которые позволяли им сохранять устойчивую жизненную позицию в самые критические моменты.

— Что именно началось? — полюбопытствовал голем.

— Шум, волнительность, крики, шествия с цветами, лекции и жертвоприношения.

— То есть и Мардамон там?

— И без него много, а с ним еще больше, — поделился Левалеса.

— Не удивительно. А где началось?

— Там, потом немножко здесь и тут. И снова много там.

Думгар чуть приподнял правую бровь. Он всегда верил в этот метод, и не зря — тот не подвел его и на сей раз. Что-то сдавленно пискнуло. Это была троглодитская совесть, павшая в прямой атаке. И то сказать, что могли противопоставить юные шалопаи, едва достигшие первой сотни, опыту и воле выдержкой в несколько тысяч лет? Если у них и оставались за душой какие-то секреты, то именно сейчас они не были настроены их скрывать.

 

Не верю я в стойкость юных, не бреющих бороды

Р. Л. Стивенсон

 

— И чем все закончилось? — спросил голем, знавший, что есть время не спрашивать, а есть время спрашивать — и сейчас как раз то самое время.

Обрадованные, что Думгар не заинтересовался, с чего именно все началось — а началось, разумеется, с них — троглодиты честно выложили подробности. Если отбросить восклицания, междометия и специфику троглодитской морфологии, выходило, что движимые исключительно добрыми и монстролюбивыми побуждениями, они вняли сетованиям Ламахолотского монстра на одиночество и скудную диету из научных экспедиций и радушно пригласили его поселиться в Кассарии, благоразумно имея в виду какие-нибудь отдаленные безлюдные провинции. Когда же монстр выбрал в качестве места жительства озеро в окрестностях замка, ситуация сама собой вышла из-под контроля, потому что в нее моментально включилось почти все население Виззла, энтузиаст Мардамон, представители секты Конца Света под лозунгом «Не оставим камня на камне», местное Общество Рыболюбов, Общество охраны редких и исчезающих монстров и некстати прибывший из Тиронги представитель преподавательского коллектива Детского Гвардейского приюта. Когда стало ясно, что к месту событий движется сводный хор пучеглазых бестий и ансамбль троллей-фольклористов, виновники переполоха сделали сильный ход, которого от них никто не ожидал.

— Приняли самые действенные меры, — сказал Левалеса, подцепивший эту удачную фразу у графа да Унара в незабвенные дни Бесстрашного Суда.

— Какие именно?

— Потому что, когда ответственность превыше всего, поражают результаты борьбы с последствиями.

Голем подумал, что с тех пор, как замок украсили своим присутствием сразу два троглодита, о борьбе с последствиями впору писать отдельный научный труд.

— Всегда нужно зорко видеть, чего не увидено, подозревать, и поступать с могучим учетом, — поделился Карлюза.

— Как же вы поступили?

— Смылись отважно и бесповоротно.

— И притаились, — сказал Левалеса.

— На кухне, — уточнил Карлюза.

Разумеется, многие пустились бы объяснять троглодитам, что притаиться — это не совсем то, что они делали на кухне, и что когда кто-то таится, то разгром в том месте, где он таится, гораздо меньше. Многие — но не Думгар. Голем практично отмел незначительные детали и сразу приступил к сути вопроса.

— И что теперь?

— Когда мы все равно вам нашлись?

— Да.

— Это требует глубокой троглодитской мысли, усиленной вкуснямным кормлением. Кормление невиданного ума движет цивилизацию, — заявил Карлюза, и голем понял, что наставления Такангора не пропали даром. Теория мадам Мунемеи о том, что все грандиозные свершения требуют грандиозной кулинарной поддержки, нашла горячий отклик среди многочисленных друзей и соратников ее знаменитого сына, доказавшего эту теорию на практике. Он не придумал вот так, сходу, что возразить на эту блестящую сентенцию, и его секундное замешательство дало троглодитам время осуществить еще один блистательный маневр, который в книгах по военному делу называется «стратегическое отступление на заранее подготовленные позиции».

Радуясь, что все так легко обошлось, троглодиты быстренько нырнули обратно в потайной ход. Думгар подумал о том, какой эффект произведет их повторное появление на кухне, но решил не вмешиваться. В конце концов, это все-таки кассарийская кухня, и она должна быть готова в любой момент противостоять любым катаклизмам. Он еще немного постоял на месте, наслаждаясь чудесным днем и дивным видом, открывавшимся отсюда на замковый парк, и потопал к Зелгу — докладывать ситуацию.

 

Как обычно, лучшими оказались те меры, время для которых

было безвозвратно упущено

Тацит

 

* * *

 

— Мадам Топотан! Мадам Топотан!

— Доброе утро, мадам Горгарога!

— Я тут заметила, что прохожу рядом, и зашла узнать, нет ли каких-нибудь известий от Такангорчика.

По случаю замечательного солнечного дня, даже не просто замечательного, а идеального — не жаркого и не прохладного, а изумительного теплого, с легким ласковым ветерком, ясного, радостного, пропитанного тонкими пряными ароматами настурций, календулы и цветущей бублихулы — Мунемея вынесла из лабиринта кресло-качалку и предавалась неге на полянке с роскошным видом на виноградники. Внимательно выслушав горгулью, она слегка качнулась вперед и уставилась на нее немигающим взглядом.

Горгулья однажды столкнулась нос к носу с оскорбленным василиском, который как раз убивал взглядом какого-то странствующего рыцаря. Так вот василиск Мунемее явно проигрывал. Знай он, какими холодными прозрачными камешками могут становиться ее глаза, он бы плюнул на все, заплакал и ушел в монастырь. Но горгулье этот сверкающий взгляд был не в новинку.

— Вы смотрите на меня в том смысле, что это я разношу почту, а не вы, поэтому я лучше других должна знать, есть ли новости от вашего мальчика? — уточнила Горгарога.

Мунемея кивнула великолепной головой.

— Я смотрю на вас во многих смыслах, в этом тоже.

— Так я вам поясню, что новости бывают разные и распространяются не только посредством писем и газетных статей с рекламой. Вот я вам сейчас приведу интересный пример из своей богатой практики.

Выглянул из беседки Бакандор и, не дожидаясь материнских распоряжений, отправился в лабиринт за вторым креслом.

— Какой умный ребенок, — вздохнула горгулья.

— Я не ребенок, — обиженно заявил юный минотавр.

— А кто?

— Взрослый.

— Любопытные новости с утра пораньше, — сказала Мунемея. — Что я еще пропустила?

Бакандор возмущенно дернул хвостом, но возразить не посмел. Накануне они с братом изучали тактику Такангора при Липолесье, используя подручный материал с огородных грядок, немного увлеклись и в результате навлекли на себя гнев благородной маменьки. Жестокой расправы она не учинила лишь потому, что в целом одобрила их анализ, хотя осудила порчу баклажанов, изображавших легионы демонов на правом фланге, помидоров — противников по центру, и пусатьи, угрожавшей войскам кассарийца на левом фланге. Поэтому сегодня братьев было хоть к ране прикладывай.

— Итак, — сказала Мунемея, когда горгулья с комфортом устроилась рядом с ней и устремила лирический взгляд на цветущую долину Нэ-нэ.

— Погодите, мадам Топотан, я думаю несколько вариантов.

— Любопытно.

— Вот, скажем, я думаю, вещие сны. Вещие сны — надежный источник информации, вы не находите?

— Мне не снятся вещие сны.

— Вам? И не снятся? Странно.

— Почему? — высунулась из беседки любопытная голова Весверлы. — Почему это именно странно? Мне вот тоже не снятся вещие сны, но почему-то никто этому не удивляется.

— Сравнила трон со стульчиком, — заметил Бакандор.

— Вы там что — всей семьей сидите в засаде? — спросила Мунемея.

— Нет! — честно отвечала строптивая дщерь. — Не всей. То есть всей, но не сидим. Милталкон лежит. А Урхомуфша вообще валяется.

— Воображаю картину, — заворчала Мунемея. — Какой-нибудь странствующий рыцарь, вдохновленный статьями из «Усыпальницы» или «Траво-Ядных новостей» приезжает сюда, чтобы засвидетельствовать почтение семье великого героя Тиронги. В нормальной ситуации он встречает прелестную скромную деву, сестру героя, красавицу, умницу, работящую и скромную, влюбляется, совершает в ее честь разные подвиги, осыпает ее добытыми в боях сокровищами… Но как же ее встретишь, когда она, к примеру, валяется в засаде?

— Какими именно сокровищами? — заинтересовалась Тохиморутха.

— Почему обязательно скромную? — возмутилась Весверла.

 

Скромность украшает только ту женщину, которую ничто

другое украсить уже не сможет

 

— И вообще речь шла не о нас, а о вас, маменька, — вставила отважная Урхомуфша.

— Вот, полюбуйтесь! Просто диву даюсь, кого я вырастила. А ну марш чеканить приданое! Приданого у невесты должно быть много, гораздо больше, чем имущества у жениха, тогда женщине есть чем достойно возразить в семейных спорах.

Три сестры обиженно удалились в лабиринт, бормоча себе под нос, но так, чтобы мать расслышала:

— Ничего, вот женится Такангор на этой цаце с тесаком, тогда посмотрим, кто кому хвостокрут.

— Мужской части семьи это тоже касается.

— Чеканка?

— Она самая.

— Зачем нам приданое?

— Приданое вам ни зачем, а вот имущество понадобится. Достояние. Достояние жениха должно быть больше, чем приданое невесты, тогда мужчине будет чем защищаться в семейных баталиях.

— Все-таки, маменька, как несправедлива жизнь, — воскликнул Бакандор с упреком глубоко верующего, который наверняка знает, что боги могли бы, но вот почему-то не захотели.

— Еще как несправедлива! — подтвердила великолепная родительница. — А потом еще дети пойдут.

— А потом пойдут неведомо куда и разбредутся по свету, — вставила горгулья.

 

Ваш ребенок повзрослел, если он уже не спрашивает вас,

откуда он взялся, и не отвечает вам на вопрос, куда он идет

 

— Это высокое, между прочим, искусство — правильно разбрестись по свету, — вздохнул Милталкон.

— Будем изучать карты, — заявил Бакандор.

— Очень внимательно изучать, — согласился Милталкон. — Ведь не только же в Кассарии, где-то еще обязательно нужны гениальные полководцы и великие воины. Просто нужно места знать.

— Места нужно знать, — эхом откликнулся брат.

Мунемея проводила их веселым взглядом.

— И эти туда же. Так о чем вы хотели поговорить, мадам Горгарога?

Горгулья неловко поерзала в кресле.

— Если вам не снятся вещие сны, тогда мне сложнее объяснить…

Минотавриха грустно улыбнулась.

— Мадам Горгарога, уж кому-кому, а вам должно быть понятно, что мне не нужны сны, чтобы знать…

— Я так много думала, что как-то не подумала об этом.

— Выкладывайте, что у вас на душе.

— Как это верно. Именно, что на душе — и камнем лежит. Я даже не могу рассказать господину Цугле, а он же видит, что что-то происходит, и нервничает. Вчера вот перепутал подписку, отправил журнал «Мясистые наслаждения» в Клуб Вегетарианского Сочувствия, такой конфуз случился. Может, даже скандал.

Мунемея поразмыслила.

— Вероятно, второе. Что же вас так гнетет?

— Мне приснился странный сон, мадам Топотан. Наверное, даже кошмарный сон. Я была там, когда Спящий проснулся и встал не с той ноги, и в совершенно ненужных мне подробностях видела, что из этого получилось. И я не думаю, что даже Такангорчик мог бы что-то с этим поделать. Мне страшно, мадам Топотан.

— Вы — разумная женщина, мадам Горгарога, вы трезво оцениваете ситуацию, еще бы вам не было страшно.

— А вы не думали отозвать Такангорчика обратно, под родительский кров?

— Во-первых, это невозможно, потому что он не согласится. Во-вторых, это невозможно, потому что он уже часть этой истории, и она продолжится с его участием, неважно, где — в Кассарии, под родительским кровом или где-нибудь по другую сторону Бусионического океана. В-третьих, это невозможно, потому что если кто-то и сможет что-то с этим поделать, то только Такангор. Хотя мне и хотелось бы, чтобы это было не так.

— Как это грустно! — вздохнула почтальонша. — Надо чем-то взбодриться. Решительно поднять себе настроение. Давайте устроим день всеобщего уклонения от налогов или закажем по почте какого-нибудь симпатичного инкуба без предрассудков, я как раз видела многообещающее объявление в «Усыпальнице».

— Мадам Горгарога, — Мунемея подалась вперед и взяла горгулью за сухонькую ручку. — Забудем об инкубах, хотя это нелегко. Пришло время поговорить о башне.

— О какой башне?

— Я имею в виду кабачок «На рогах».

— Кто вам насплетничал? — вспыхнула Горгарога. — Да, не скрою, «Коктейль Кальфона» пришелся мне по вкусу, но я себя контролирую. Я бываю там скорее регулярно, чем часто. Только эта дура Мгима из Больших Пегасиков с ее лицемерными ханжескими взглядами на жизнь может увидеть в этих невинных развлечениях что-то предосудительное. В конце концов, вы знаете твердые принципы господина Цугли, если он хотя бы заподозрил неладное, мы бы уже спали на разных насестах. А если вам сказали, что в прошлый четверг я приняла участие в восьми порциях подряд, то замечу на это, что я встретила каждую порцию, как женщина с многообразным опытом и устойчивым мнением. Ха! — Мадам Горгарога скептически фыркнула. У нее был большой изогнутый, как у грифона, нос, им было удобно фыркать на разные лады. — Этот паразит думал взять меня голыми руками! Он еще пешком под стол скакал, когда у меня оргии уже в печенках сидели. Тогда был очень популярен коктейль «Гоготунчик». Там циклопы штабелями валились…

Мунемея терпеливо дожидалась конца возмущенной тирады, обмахиваясь кисточкой собственного хвоста.

— Речь не о коктейлях, — сказала она, когда горгулья сделала паузу, чтобы перевести дух. — Речь об истинном предназначении этого строения. Я верю вашим вещим снам, и это значит, что я должна сообщить вам нечто весьма важное. Мадам Горгарога, если я скомандую «В укрытие!», вы должны знать, что искомое укрытие как раз и находится в башне. Я дам вам ключ от подземелья. Отныне вы постоянно будете держать его при себе, и днем, и ночью.

— Он тяжелый? Это важно, потому что я опять имею радикулит.

— Сочувствую. И никаких вопросов, договорились?

— Узнаю ваш фирменный стиль, — проворчала Горгарога. — Скажите, мадам Топотан, давно хотела спросить, вам не случалось командовать полком?

Мунемея ответила ей прямым и честным взглядом.

— Полком? Нет. Никогда.

У входа в лабиринт появились Бакандор с Милталконом. Один нес поднос с разнообразными напитками, другой — салфетки и два высоких стакана.

— Какие умные дети у вас повзрослели, — похвалила горгулья.

— И ведь ничего не поделаешь, — вздохнула Мунемея.

 

* * *

 

Рыцарь в золотистом плаще, с золотистым плюмажем на шлеме отважно скакал вперед. После того, как вчерашним утром он покинул гостеприимный и хлебосольный кров трактира «Меч и колбаса», ему еще никто не встретился в пути — ни ограбленные странствующие торговцы, ни дева, кокетливо избегающая людоеда, ни крестьяне, изнемогающие под гнетом барона-вампира, ни циклоп, ищущий спасения от матримониальных притязаний романтичного извращенца. Лучше всего, конечно, было бы отыскать страдальца, одержимого бесом, или бедолагу, которого преследуют жестокие привидения, потому что рыцарь как раз специализировался на изгнании бесов и истреблении призраков. Пустынная дорога не обещала никаких свершений, но всадник не терял надежды.

Он принадлежал к Ордену Рыцарей Тотиса и свято верил, что мир ежечасно нуждается в его помощи и защите, даже если не всегда об этом догадывается. На худой конец, он согласился бы на поединок с каким-нибудь другим странствующим рыцарем, желательно, конечно, приспешником зла, адептом темного ордена, но в окрестностях четырех королевств не было ни одного официально зарегистрированного ордена, поклоняющегося силам Тьмы, так что воину Тотиса оставалось полагаться на удачу. Впрочем, опыт подсказывал, что не стоит опускать руки — рано или поздно подвернется кто-нибудь, кому можно будет сказать «Тебя-то приятель мне и нужно!».

Правда, иногда среди странствующих рыцарей попадались жуткие зануды, которым, вынь да положь, требовалось знать, почему он хочет спасти мир именно от них. Один такой довел его до нервного срыва — битых два часа уворачивался от клинка и перечислял пункты анкеты, согласно которой он решал, принимать вызов или отклонить его в связи с несоответствием. Так что рыцарь Тотиса — его звали Гугиус Хартдор —категорически предпочитал бесов, вампиров и призраков, которые никогда глупых вопросов не задавали, а сразу с диким воем или там жутким рычанием — на выбор — бросались в бой, радуя противника редким совпадением вкусов и взглядов.

Вот почему он был приятно удивлен, когда замаячивший на горизонте всадник с энтузиазмом пришпорил коня и поскакал ему наперерез, совершая заманчивые угрожающие движения длинным копьем. Рыцарь Тотиса выразил встречную радость и устремился к единомышленнику, чтобы не заставлять того томиться напрасным ожиданием. Однако, когда они сблизились настолько, что можно было рассмотреть черты лица вероятного противника, Хартдор от удивления даже немного придержал скакуна. Он наверняка знал воина, стремительно несущегося в атаку, но никак не мог сообразить откуда.

Гугиус редко поднимал забрало, еще реже смотрелся в зеркало, поэтому не сразу вспомнил, где он видел это симпатичное круглое лицо с надбровными дугами огра, носом-брюквой, свирепо выпяченной нижней челюстью и короткими светлыми поросячьими ресницами.

— Защищайся, Гугиус Хартдор! — весело закричал всадник, нацеливая копье в серебряного орла на фоне золотого круга — герб Ордена Тотиса, и Гугиус обиделся. Это была его коронная фраза, и это он и никто другой издавал этот самый лихой боевой клич перед тем, как сильнее пришпорить коня.

В Ордене Хартодора ценили именно за исполнительность и преданность, потому что размышлять он не любил даже на досуге, которого у него почти не оставалось за истреблением нежити и странствующих рыцарей. Возможно, более рассудительный его собрат предпочел бы избежать этого странного поединка; еще более проницательный и разумный рыцарь не постеснялся бы спастись бегством от незнакомца, похожего на него как две капли воды; но Гугиусу было известно лишь одно направление — вперед. Туда он и последовал.

Кони — каурый и гнедой — неслись навстречу друг другу, вздымая облака желтой пыли, копья с флажками, хлопающими на ветру, стальными жалами искали жертву, плащи развевались, глаза сверкали, топот копыт барабанной дробью отдавался в ушах. Наконец всадники сблизились на расстояние удара, головы их скакунов пронеслись мимо друг друга, и от столкновения щитов и копий рыцарей отделял волосок, когда все закончилось. Ни треска ломающегося дерева, ни скрежета металла, ни криков, ни того особенного грохота, который непременно издает закованное в железо тело, рухнувшее на землю. Ничего. Единственный всадник остался стоять на всклокоченной дымящейся пылью дороге, криво ухмыляясь каким-то своим тайным мыслям, и только бока его коня еще ходили ходуном после безумного галопа.

— Ну, что же, — произнес он внезапно в полный голос. — Ты был еще более пустым человеком, чем казался, Гугиус Хартдор. И я тебе за это благодарен. Поторопимся же в наш славный замок. Мне не терпится узнать, что нынче на душе у великого командора.

 

* * *

 

Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть

Теодор Рузвельт

 

В кабинете графа да Унара третий день разыгрывалась настоящая человеческая драма.

После оглушительной победы при Липолесье, а также просочившихся в прессу неясных слухах о невероятных метаморфозах кассарийского некроманта, испугавших, якобы, и видавшего виды главу адского воинства, авторитет Зелга взлетел до небес. А поскольку только ленивый не писал экономические и политические обзоры, в которых речь шла о трогательной братской любви и взаимопонимании, царящем между двумя венценосными кузенами, то Юлейн Благодушный тоже поимел свою порцию радости с этого пирога. Мудрый народ Тиронги прикинул, что да как, и временно присмирел. Ибо одно дело бузить понемногу, портя нервы обычной государственной службе правопорядка, и совсем другое — совершать преступления под недреманным оком главного бурмасингера, который водит дружбу с демонами, вампирами и кассарийскими оборотнями. То есть умыкнешь чего-нибудь на пару пульцигрошей, а на тебя тут же спустят свору пучеглазых бестий, затем отдадут на растерзание троглодитам и минотаврам или хуже того — огромному мохнатому пауку и его дяде-убийце. А еще говорили, что одного особого зарвавшегося маньяка лично навестил герцогский врач-садист в компании двух таксидермистов, и теперь отлично сработанное чучело этого душегуба украшает пиршественную залу кассарийского некроманта, таращась на происходящие там кровавые оргии и дикие бесчинства бессмысленными стеклянными глазами. А вот одного насильника вообще отдали на перевоспитание амазонкам, а те как вошли во вкус — и когда от бедняги почти ничего не осталось, случилось худшее: им занялась дева-минотавр, так что он и просился уже назад к амазонкам, бедолага, просился, и в пыточную камеру даже напрашивался, но все тщетно. Словом, с насилием в Тиронге и особенно в Були-Толли сейчас разумнее не высовываться. Подождать до лучших времен.

— Так что, не поверите, сударь мой, но за последние три недели в столице не совершили ни одного сколько-нибудь солидного преступления. Один дурачок умыкнул, правда, три подводы сена, так сам же и пришел сдаваться лично в руки господину Фафуту. Умолял не превращать его в зомби и не отправлять в Преисподнюю, дескать, у него жена и дети, чего вполне достаточно для искупления. Затем добровольно пожертвовал в казну солидную сумму и назначил себя на общественно-полезные работы. Пробовали за ним надзирать, но тщетно — он сам приходит отмечаться каждые три часа, — сокрушенно вздохнул граф и придвинул маркизу Гизонге блюдо с розовыми печеньицами. — Хотите еще вина?

—Еще как хочу, — кивнул маркиз. — Говорят, красное укрепляет нервную систему, что для меня сейчас весьма актуально. У меня ведь, друг мой, дела ничуть не лучше. Доходы казны за последний месяц возросли в восемь раз, и налоги продолжают прибывать. Мытари жалуются, что работать стало невозможно: граждане с радостью встречают их у порога, выносят все бумаги и заранее сделанные подсчеты, сдают подати за неучтенные в казначействе прибыли и доходы и просят заходить еще. Дескать, наклевывается крупная сделка недельки через две, так вы уж не побрезгуйте, загляните деньков через двадцать, и я вам честно отсчитаю положенные государству десять процентов, а не придете, так жить спокойно не смогу. Вы уж смотрите, не опаздывайте. Некоторые норовят всучить какое-нибудь пожертвование. Мои работники с трудом отбиваются от энтузиастов. А у них, учтите, подготовка не такая, как у ваших: в боевых искусствах не смыслят. Хоть гвардию вызывай.

— Долго ли сдуреть, — посочувствовал граф.

— Не говорите. Трое сотрудников уже попросились в отпуск, двое грозят уволиться, один лечится от тяжелого душевного потрясения — ему контрабандисты принесли таможенную пошлину за два последних года и налог на прибыль с неучтенных доходов с букетом васильков. И я его понимаю как никто другой. Мир рушится, земля уходит из-под ног, связь времен — и та распадается. Они мне рассказывают об этих случаях, а у самих слезы в глазах стоят. Как дальше жить?

— Сколько я знаю природу человеческую, — сказал граф, — все не так уж страшно. Этого энтузиазма и осмотрительности хватит максимум на месяц, а затем потихоньку помаленьку возьмутся за старое, как миленькие. Тут-то и мы тряхнем стариной. А пока нам выдался чрезвычайно удачный случай заняться своими делами. Отдохнуть, наконец.

— А ведь действительно отличная мысль! — обрадовался маркиз. — Как это я сам не додумался. Своими делами? Отдохнуть… отдохнуть, говорите…

Он поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, вытянул ноги. Побарабанил пальцами по столешнице. Подкрутил локон. Аккуратно расправил кружевные манжеты. Почистил рукавом серебряную пуговицу. Затем выжидающе уставился на начальника тайной службы и спросил:

— Ну! И что там дальше? Как люди отдыхают, когда ничего не делают?

— То-то и оно! В том-то вся беда, что я застреваю приблизительно на этой же стадии, — признался граф. – Пробовал, понимаете ли, просто сидеть — через полчаса устал ужасно. Принимался читать — начал по привычке делать выписки, заметки, хотел позвать секретаря, чтобы составить пару писем — так это уже не отдых. Снова посидел — скучно. И весьма утомительно. Думал, вы мне подскажете, что да как.

— Я подскажу?! — возмутился Гизонга. — Я последний раз уходил в отпуск, когда еще был молодым зеленым гвардейцем. Такого наворотил за несколько свободных дней! Эх! Да, меня еще года три на выходные из казарм не выпускали. А потом я поступил в казначейство, и уже сам никуда не выходил. Ну, если не считать последней поездки в Липолесье, но это скорее можно назвать чересчур активным отдыхом. У меня после этого моциона все мышцы болели и тряслись еще минимум неделю. Мне как-то на работе спокойнее.

 

Вся полезная работа делается теми, кто еще

не научился не работать

Аркадий Давидович

 

— Да, годы уже не те, — признал граф, которого все единодушно считали самым привлекательным и элегантным холостяком столицы. — Староваты мы для отдыха. Может, проконсультироваться у короля? Он у нас дока по части развлечений.

— К королю лучше не соваться, — предупредил маркиз. — Его величество вдохновлен последними новостями из Кассарии — вы ведь слышали, что князь Намора Безобразный уже развелся с супругой Нам Као?

— Что вы говорите? И как ему это удалось?

— Заточил ее в Башню Забвения и запечатал семью проклятиями. Так что она не скоро оттуда выберется.

— Ну, если и выберется, то мадам Мумеза от нее камня на камне не оставит.

— Не думаю. Князь надежно развелся.

— Поделитесь.

— То есть он сперва развелся, а затем надежно замуровал Нам Као на последнем этаже башни и погрузил ее в долгий сон, для начала веков на пять.

— Если ее не разбудит поцелуем какой-нибудь прекрасный идиот.

— О! Князь и тут предусмотрительно подстраховался.

— Поделитесь.

— Он наложил усовершенствованное заклятие: не просто поцелуем, а тремя сотнями и одиннадцатью поцелуями. Это еще надо найти такого идиота.

— Глубоко.

 

Разводящийся мужчина – большой оптимист, который считает,

что в другой раз он угадает лучше

Збигнев Бехек

 

— Вот-вот! Словом, его величество близок к бунту — бессмысленному и беспощадному. Желает куда-нибудь заточить ее величество Кукамуну и чем-нибудь ее там запечатать.

— Да, об отдыхе его величество сейчас лучше не спрашивать. К слугам обращаться неловко — решат, что мы не в своем уме.

— Конечно, решат, и дисциплина сразу упадет. Остается только наш верный главный бурмасингер. Он наверняка отдыхал хотя бы однажды, пускай даже с семьей, так что должен помнить основные принципы. Нам бы только ухватить суть, потом мы как-нибудь сами разберемся.

Граф собрался было позвать господина Фафута и даже обернулся к двери, но тут из соседнего кабинета, как раз принадлежащего специалисту по отдыху, донесся дикий рев:

— Умри, жалкий негодяй, и знай, что прежде, чем прах твой истлеет в земле, память о тебе сотрется из памяти людской. — Тут рык на минуту прервался и грустный голос произнес. — Нет, некрасиво. Это тавтология.

Заинтригованные донельзя, маркиз и граф приоткрыли дверь в кабинет Фафута и обнаружили главного бурмасингера на его собственном столе — среди папок с документами, свитков, пергаментов, чернильниц, печатей и письменных приборов, до которых он был большой охотник — в крайне эффектной, но очень неудобной балетной позе, больше подходящей для памятника на родине героя, чем для живого человека.

— Что с вами? — воскликнули вельможи нестройным дуэтом.

— Тавтология, — все так же печально пояснил Фафут со своего стола. — Мне за нее еще в школе тройки ставили по риторике и гладкописанию.

— Про тавтологию я, положим, понял, — кивнул граф. — А вообще все это…

— Ох, — и Фафут спрыгнул со своего возвышения с грацией юного вавилобстера. — Простите, Ваше сиятельство. Совсем одурел от безделья. Размечтался.

— О чем же, позвольте полюбопытствовать? — спросил обычно деликатный, но тоже одуревший от безделья Гизонга.

— Мир спасаю, — скромно пояснил бурмасингер. — Случилась катастрофа. На нас напал враг хуже Генсена, и тогда я… то есть мы… то есть вы, но немножечко все-таки и я…

— Что вы говорите, дорогой Фафут, — мягко упрекнул его граф. — Это же ваши личные мечты. В ваших личных мечтах меня вполне могло не оказаться на рабочем месте. Я, например, уехал в какую-нибудь далекую провинцию расследовать какое-нибудь выдающееся преступление…

— Без господина Фафута? — удивился маркиз Гизонга.

— А ведь верно. Без вас уехал в далекую провинцию. Это, как минимум, странно. А почему я уехал без вас?

— Вы не уехали: вы в каземате, — растолковал бурмасингер. — Вас захватили коварные мятежники. И вас, маркиз, тоже. А тут атака. Такангор ко мне прибегает — глаза выпученные, шерсть дыбом, весь на нервах, выручай, говорит, а то больше некому.

— А где же наш славный Ангус? — против воли поинтересовался граф.

— Еще не придумал, — ответил Фафут, всегда честный, что на посту бурмасингера, что на посту спасителя человечества в целом и Такангора Топотана в частности. — Но тоже, конечно, попал в какую-то жуткую передрягу, так что будем спасать. Король пока на свободе, что значительно осложняет и без того сложное положение. И вот враг врывается во дворец, я встречаю его с мечом в одной руке и флагом в другой. Кульминация — столкновение добра со злом. Я произношу главную речь своей жизни. Словом, все отлично складывается, и тут такая неприятность. Как быть с тавтологией?

— Сейчас подумаем, — сказал граф. — Как там у вас? И самая память сотрется из… а, действительно, откуда бы она могла стереться? Из умов? Нет, нельзя. Из истории — не впечатляет. Сейчас, сейчас, подумаем… А вы, голубчик, полезайте обратно. Это послужит нам вдохновением.

— Не надо думать, — решительно молвил маркиз, тревожным взглядом провожая громоздящегося на стол бурмасингера, — и полезать не надо, а надо слать гонцов во все концы. Нам сейчас срочно нужен какой-нибудь мятеж или заговор. Или война, на худой конец, хотя это значительно дороже. Не то мы тут все рехнемся окончательно и бесповоротно. И немедленно пишите в Кассарию: если и у них нет никаких проблем, то у нас точно будут неприятности.

Но кто-то судьбоносный оказался к ним милосерден. Им не пришлось совершать героические деяния в поисках счастливого решения. Счастливое решение ворвалось к ним само, шелестя на ходу сегодняшней газетой.

Сперва, правда, в комнате появился слуга и, сделав вид, что главный бурмасингер в загадочной позе в центре письменного стола как нельзя более соответствует духу и букве этого заведения, сдержанно молвил:

— Ваше сиятельство, ваша светлость, ваша милость, разрешите доложить, к вам его превосходительство, генерал…

Договорить он не успел: Галармон вместе с газетой уже был в центре событий. Но лакей не сдавался. В конце концов, он не мог позволить себе небрежности, а потому исполнял свой долг до конца, даже если дела обстояли таким образом, что «его превосходительство генерал» был еще за дверью, а «Ангус да Галармон» уже в кабинете, и сообщать об этом вслух не имело смысла. Договорив фразу и стоически проигнорировав, что его никто не слушал, лакей отбыл к себе, в приемную, где в ожидании очередных приказов либо посетителей утешался добрым илгалийским винцом. Что поделаешь, разброд и смута, вызванные благолепием, прокрались даже в святая святых Тайной Службы. Впрочем, вельможи действительно не обратили на лакея внимания.

— Доброе утро! — весело вскричал Галармон, и произнес это настолько радостно, что даже самый отъявленный скептик не посмел бы ему возразить. — Вы уже читали сегодняшний «Паникер»?

— Нет, — ответил за всех граф. — Читать там абсолютно нечего, друг мой. Мне ли не знать.

— Не скажите, — и генерал прошелся по кабинету чуть ли не вприпрыжку.

То есть он прошелся именно вприпрыжку, но безупречное воспитание не позволило вельможам осознать это в полной мере. Они просто отметили, что генерал чрезвычайно возбужден и необъяснимо весел.

— Вас что-то обрадовало? — уточнил маркиз.

— До глубины души. Да нет, не может быть, чтобы вы не читали интервью.

— С вами?

— Стал бы я так радоваться из-за дурацкого интервью.

— Но вот же радуетесь, — не утерпел справедливый бурмасингер, сползая со стола. Тут только Галармон обратил внимание, где находился все предыдущее время достойный Фафут, но не озвученная пока что идея увлекала его настолько, что он не стал тратить время даже на самый естественный в этом случае вопрос — что это с вами? Его сознание только зафиксировало сам факт сползания со стола и снова обратилось к газете.

— Это не просто паршивое издевательское интервью — это особенный, сакральный текст. Из-за него многое изменится в нашем скорбном мире.

— Даже если завтра напечатают эксклюзивное интервью Тотиса, в мире все равно ничего не изменится, — возразил граф.

— Так то Тотис, а то «Королевский паникер», — туманно пояснил Галармон. — В общем, садитесь и слушайте, я вам сейчас прочитаю.

 

* * *

 

Пресса тоже тяжело переживала период невыносимого покоя и благополучия. Вокруг не происходило ничего сколько-нибудь значимого, но не может же уважающая себя газета выйти утром с сообщением о том, что сегодня в стране не случилось ничего интересного. Ошалевшие от отсутствия тем журналисты бросались из крайности в крайность. «Красный зрачок», вероятно, в припадке отчаяния напечатал огромную статью о здоровом образе жизни. «Траво-Ядные новости» вконец замучили читателей советами по воспитанию подрастающего поколения, выведению старых пятен с фамильных доспехов и выпечке домашних бисквитов в походных условиях. «Деловой сплетник» внезапно принялся обозревать культурные новости, а также неосмотрительно объявил конкурс на лучший патриотический рассказ — что окончательно подорвало и без того угасающие душевные силы его сотрудников. А «Королевский паникер» блеснул интервью с героиней битвы при Липолесье, офицером кассарийской армии, дамой Цицей Хвостокрут.

 

Господа, мне нечего сказать. Есть какие-нибудь вопросы?

Фил Уотсон

 

КОРОЛЕВСКИЙ ПАНИКЕР, № 204

 

Наш девиз: Если вы не потеряли голову, когда все вокруг потеряли голову, возможно, вы чего-то не замечаете

 

Корреспондент (приветливо): Добрый день!

Дама Цица: Да.

К.: То есть, Вы тоже находите, что он добрый.

Ц.: Кто?

К.: День.

Ц.: Да.

К.: Отлично, отлично. Просто отлично! В этот отличный прекрасный день мы пригласили в нашу редакцию великолепную даму Цицу Хвостокрут с целью поговорить с ней по душам.

Ц.: Ну-ну.

К. (пропустив ее замечание мимо ушей): И вы готовы поделиться с нами своими секретами? Открыть нам свои маленькие тайны?!

Ц.: Нет.

К.: Ха-ха! Как мило, как очаровательно, свежо и остроумно. Но наши верные читатели знают, что от корреспондентов этой газеты ничего не утаишь и не скроешь. Мы найдем песчинку, что называется, на дне морском.

Ц.: Ну-ну.

К.: Итак, начнем наше откровенное интервью. Говорят, Вы прибыли к нам издалека.

Ц.: Кто говорит?

К.: Люди.

Ц.: С чего они взяли?

К. (теряясь): Да так, знаете. Сплетни, слухи…

Ц.: Мне сказали, вы — солидная газета.

К.(запальчиво): Мы — солидная газета.

Ц.: И вы не брезгуете непроверенными слухами?

К.: Все так делают.

Ц.: Кто — все?

К.: Все. Все наши коллеги во всех, кстати, странах.

Ц.: Ну-ну.

К.: Да. О чем это я?

Ц.: О том, что вы не проверяете факты, о которых рассказываете читателям.

К.: Это не совсем так, потому что это совсем не так.

Ц.: Нет.

К. (дипломатично): Давайте лучше поговорим о битве при Липолесье. Расскажите нам.

Ц.: При Липолесье была битва.

К.: Это мы знаем. Мы освещали ее в нашей газете. И печатали комментарии военных специалистов. Не читали?

Ц.: Нет.

К.: Жаль.

Ц.: Нет.

К. (стараясь не потерять самообладания): Так поговорим же о битве.

Ц.: Кто спрашивает о том, что сам знает?

К.: Все.

Ц.: Кто — все?

К.: Да, Господи! Все. Наши коллеги, журналисты. По всему миру.

Ц.: Ну-ну.

 

Вниманию суровых воительниц, непорочных дев и встревоженных почтальонов! Кольчужные колготки «Спокойствие» лишат покоя и сна завистливых подруг, назойливых поклонников и кусачих собак. При покупке трех пар – в подарок ремонтный набор и смывка для снятия ржавчины!

 

К.: Так, начнем, пожалуй, заново. Демоны — опасные враги?

Ц.: Да.

К.: Вы встречали врагов, опаснее демонов?

Ц.: Да.

К.: Кто, например?

Ц.: Нет.

К.: Что — нет?!

Ц.: Без примеров.

К.: Почему — без примеров?

Ц.: Без.

К.: Что — без?

Ц.: Без комментариев.

К.: Почему… Ладно. Спокойно. Хорошо. Вернемся к битве. Битва была жестокой?

Ц.: Да.

К.: Все бежали и кричали?

Ц.: Да.

К.: Все неистово тыкали друг в друга мечами и копьями?

Ц.: Да. В том числе.

К.: И вы?

Ц.: В том числе.

К.: Как вы оцениваете действия генерала Топотана?

Ц.: Да. И еще раз да.

К.: Нужно ли это понимать как признание его военного таланта? Его полководческого гения?

Ц.: Да.

К.: А как бы вы могли охарактеризовать силы Тьмы?

Ц.: Да.

К. (в некотором смятении): Что — да?

Ц.: Сильные силы. Темная Тьма. Их маршал тоже в целом неплох.

К.: Неплох?!!

Ц.: Нет.

К.: Как — нет? Вы же только что сами сказали, что он весьма неплох! Нет?!

Ц.: Да.

К.: Мамочки!

Ц.: Нет.

К.: (Берет себя в руки). Поговорим о наших храбрых соотечественниках.

 

Блистательный шлем командирского эха – для произнесения напутственных речей, проведения парадов и военных смотров, а также боев и поединков. Нейтрализует утреннее похмелье, увеличивает эрудицию, поддерживает повелительную осанку, придает голосу эффект раскатистого эха в любой обстановке

 

Ц.: Я прибыла издалека?

К.: Да.

Ц.: Тогда вы не знаете моих соотечественников.

К.: Нет. То есть — да. То есть я имел в виду — о наших с читателями соотечественниках. Мы можем поговорить с вами о наших с нашими читателями соотечественниках?!

Ц.: Ну-ну.

К.: Ой! Да, о чем это я?

Ц.: О ваших с вашими храбрыми читателями соотечественниках.

К. (бормочет): Да. Да, конечно. Как вы оцениваете действия рыцарей-шэннанзинцев?

Ц.: Да.

К.: Вы имеете в виду, что они отважные и несгибаемые воины?

Ц.: Да.

К.: Отечество может ими гордиться?

Ц.: Да.

К.: А наши отважные воины и в самом пылу битвы, в самом — простите за каламбур, аду — громко славили отечество?

Ц.: Нет.

К.: То есть как это — нет?!

Ц.: Вижу, вы весьма приблизительно представляете себе, как идет битва. Вам бы не мешало побывать в самом, так сказать, горниле. В первых рядах. С познавательной целью.

К.: Но ведь меня могут убить!

Ц.: Да.

К.: Это ужасно.

Ц.: Нет. Лично вам это будет неприятно, но газета ничего не потеряет.

К. (из последних сил): Вы бы не хотели, пользуясь случаем, передать привет вашим родным и друзьям?

Ц.: Нет.

К.: Спасибо за подробный, волнующий рассказ.

Ц.: Да.

 

Вы хотите поставить меня в тупик своими вопросами, а я поставлю

вас в тупик своими ответами

Михаил Жванецкий

 

— Какое замечательное интервью! — ликовал генерал.

— Да? — вежливо удивился граф. — Вы находите?

— Разумеется. Смотрите, какой лаконичный отточенный стиль, какое великолепное презрение к собеседнику, какое владение собой и горделивое сознание собственного «я»!

— А, пожалуй, — внезапно согласился Гизонга.

— Видите ли, — сказал Ангус. — Мне самому никогда не удавалось прилично выглядеть в интервью. Сколько их у меня брали за годы воинской службы, сколько я их давал и на поле боя, и в более спокойной обстановке. Я давал их перед решающими битвами и после победоносных сражений, после героических поединков и яростных атак, после выигранных кампаний, наконец — но всегда получалось, что корреспондент — интеллектуал и даже где-то герой, а я именно в этом бою сильно пострадал на всю свою небольшую голову.

— Обидно, — посочувствовал граф, у которого интервью осмеливались брать только в том случае, если он сам его настоятельно предлагал и писал тоже сам.

— Сперва было очень обидно. Потом я как-то смирился. А это вот —бальзам на мои старые раны. Смотрите, корреспондент выглядит круглым идиотом, причем дама Цица не прилагает для этого никаких особенных усилий.

— Вероятно, этому есть простое объяснение, — предположил маркиз.

— Какое?

— Корреспондент — круглый идиот.

— Мне импонирует эта версия, — признал граф.

— Мне тоже, — покивал генерал. — Но вернемся к интервью.

— Это не все? – удивились вельможи, не понимая, что еще можно вынести из лаконичных ответов рыцарственной дамы, кроме глубокого морального удовлетворения.

— Это только начало, — сказал Галармон. — Немного терпения, и вы поймете, как все чрезвычайно интересно.

— Вас сам Тотис послал! — воскликнул маркиз Гизонга. — А я уже хотел было подзуживать правительство объявить кому-нибудь войну.

— Не нужно, — успокоил его главнокомандующий. — Я вас понимаю, как никто. Еще вчера я готов был записаться добровольцем в любую армию мира, но где-то в глубине души я верил в Кассарию. Она не оставляет своих верных друзей на произвол судьбы. И я не ошибся.

— Мы тоже возлагали на Кассарию, — пробасил главный бурмасингер, пренебрегая дополнениями. — Вам случилось?

— Да, — подтвердил генерал.

— Вам было откровение?

— Мне было интервью.

В комнате повисла почти осязаемая тишина. В этой тишине каждый тщился представить себе, как именно оно было. Из этой паузы большой драматург смог бы развить недурственную интригу и так закрутить сюжет, что и через два часа, в финале, никто бы не понял, в чем там изюминка, но рыцарственный генерал был начисто лишен пристрастия к интригам.

— Я сейчас все объясню, — сказал он. — Итак, я с наслаждением прочитал интервью в пятый раз и задумался. Сперва о даме Цице — где куют и закаляют такие характеры, затем о ее могущественных соплеменниках. Слово за слово, соображение за соображением — и тут я прикинул. А ведь минотавры — один из самых немногочисленных народов, проживающих на континенте. Если вдуматься, их исчезающе мало. Собственно, я и знаю-то всего одно поселение минотавров по эту сторону Бусионического океана.

— Вы знаете какое-то поселение минотавров по ту сторону?

— Ой, не придирайтесь к словам. Разумеется, ничего я не знаю, кроме легенд об Алайской империи, Рийском царстве и прочих романтических бредней. Однако же следует учитывать, что на нашем континенте никто не слышал о государстве минотавров. Существует только один крохотный поселок.

— Малые Пегасики?

— Они самые.

— Любопытно.

— Не то слово. Разумеется, я воспылал интересом, делать-то все равно нечего. Консультировался, наводил справки. И знаете, что выяснилось?

— Нет, — ответили дружным хором вельможи, зараженные лаконичностью дамы Цицы.

— Минотавры, оказываются, все разные.

— Я тоже так думаю, — прогудел главный бурмасингер. — Потому что вот милорд Такангор он где-то мальчик, а его маменька и дама Цица — вы понимаете…

Трое главных сановников Тиронги уставились на него в немом изумлении.

Но Галармона сегодня было не сбить.

— Ах! — воскликнул он. — Я не о том. Я совершенно о другом. Оказывается, минотавры бывают разных национальностей. В смысле, как бы, разных пород. В основном, мы встречаем минотавров, обитающих на нашем континенте — они живут в разных странах, служат в разных армиях. Знаменитая панцирная пехота минотавров на девять с половиной десятых состоит именно из них. При этом у них нет не только своей государственности, но даже и формального вождя.

— У многих обитателей Ламарха нет государств, — возразил маркиз.

— Да, — согласился Галармон. – Но где вы видели, чтобы не было царя, короля, богдыхана, наконец? Вот у гарпий нет страны, но есть столица Турутухли, и царица тоже есть, с короной, троном и скипетром, все как полагается. У троллей то же самое, у диких гоблинов, да кого угодно возьмите… Любая жаба рвется в принцессы — это же азы!

— Ваша правда, — не стал спорить Гизонга. — Это немного странно.

— Это еще что! Слушайте дальше. Итак, есть ламархийские минотавры. Но есть и другие. Обычные минотавры зовут их алайцами. Они верят, что эти алайцы более высокого происхождения, и ведут родословную прямиком от их древних предков с континента Корх, то есть от владык легендарной Алайской империи.

— И они чем-то отличаются?

— В том-то все и дело. Алайцы якобы намного сильнее, крупнее, могущественнее и наделены некими способностями. Обычные минотавры даже говорят о них, понижая голос. С огромным почтением. И вот этих минотавров на всем континенте — раз, два и обчелся.

— Да-да, — заговорил Гизонга. — А ведь правда. Когда я увидел нашего бесценного Такангора в первый раз, я подумал, что он намного крупнее всех виденных ранее минотавров. И способности не стану отрицать. Но там и обстоятельства были такие, что он походил на легендарного героя.

— Интересно, — согласился да Унара. — И он, и дама Цица, несомненно, отличаются габаритами. Но так ли это удивительно, особенно, если учесть, что мы знаем о принципах здорового питания мадам Мунемеи.

— Я тоже так подумал, — Галармон даже потер руки в предвкушении. — Я подумал, мало ли что? И поэтому снова принялся наводить справки. Я исходил из того, что все минотавры не могут веками ошибаться, и если они утверждают, что алайцы — другие, у меня нет оснований им не доверять. Я поговорил с одним из старых своих сослуживцев, и он весьма кстати заметил, что алайцами считались трое знаменитых командиров минотаврской панцирной пехоты. И что герой Кровавой Паялпы и победитель при Липолесье Такангор Топотан, несомненно, относится к этому же виду. А других, в смысле алайцев, он не знает.

Мне до сих пор как-то в голову не приходило, что лично я не встречал ни одного минотавра-алайца во плоти до того, как познакомился с милордом Такангором и, несколько позже, с дамой Цицей.

— А уж после того кажется, что ты лично знавал сотни этих выдающихся существ, — тонко улыбнулся граф.

— Совершенно верно. Дело, вероятно, в невероятной харизме.

Граф подумал, что сегодня во дворце разгулялась эпидемия тавтологий, но говорить ничего не стал. Сколько бы вреда ни наносили тавтологии отечественной словесности, самому отечеству они не угрожали.

— И что вы разузнали?

— О, массу всяких разных странных вещей!

Главный бурмасингер с грохотом передвинул стул поближе к генералу и стал похож на театрала, который занимает лучшее место в партере, чтобы не пропустить ни словца из любимого представления. Впрочем, двое вельмож, если и не проявили свое любопытство столь же откровенно, все-таки заметно взволновались. Причем, настолько, что граф да Унара забыл позвать лакея, чтобы тот достал из специального шкафчика несколько новых бутылок вина, а полез за ними сам, воскликнув:

— Подождите, не рассказывайте! Я сейчас!

— Массу странных вещей, — честно сказал генерал, не пропуская ни буквы. — Во-первых, все известные алайцы, где бы ни жили, кем бы ни работали, в каком бы качестве ни прославились, — все, так или иначе, происходят из Малых Пегасиков. Просто живут они так долго, что становятся старожилами на том месте, где некогда были новичками.

— И знаменитый аздакский телохранитель Асталан, спасший государя Торрика Второго во время Зеленой Смуты?

— И он, — торжествующе ответил Галармон. — Племянник Атентара. Кстати, Атентар, вместе с Мототимом и Скорцоромом, и командовали знаменитой панцирной пехотой минотавров, которая отличилась буквально во всех знаменитых сражениях.

— Не может быть, чтобы втроем!

— Я навел справки. Все точно. Правда, теперь они вышли в отставку, и нынче минотавры-наемники все сплошь ламархийцы.

— А великий, не побоюсь этого слова, тифантийский оружейник Дромацоль? — не унимался граф.

— Внук вот этого самого Мототима. Из Малых Пегасиков.

— Сколько же ему лет?

— Ужас сколько.

— Ишь ты, — вздохнул с сочувствием добрый бурмасингер, который подумал о том, что столь долгая жизнь вообще подразумевает не менее долгую семейную жизнь в частности. А справедливо ли это, чтобы кто-то, пусть даже могучий, грозный и рогатый, так мучился?

— Да уж, — согласился Галармон, думая о том, как хорошо жить так долго: скажем, послужил генералом, потом открыл собственную аптеку, изобрел несколько новых рецептов, а лет триста спустя — айда служить заново. Интересно же снова делать карьеру, как бы и с самого начала, но при этом имея за плечами такой огромный опыт. Плюс ты уже легендарная личность.

— Ну, знаете, — откликнулся Гизонга, чью грудь сейчас раздирали непримиримые противоречия: это же сколько налогов может заплатить такой гражданин, с одной стороны; это же сколько жалованья нужно ему выплатить, с другой.

— Вообще-то… — заметил граф да Унара, думая, что такая длинная жизнь открывает доступ к огромному количеству тайн, которые погребены именно под толстым слоем прошедших лет. А для кого-то этот толстый слой — легкое прозрачное покрывало. Поговорить бы с таким очевидцем хоть пару раз.

— Что уж тут уж, — внезапно подытожил главный бурмасингер, и все с ним сразу согласились.

Что уж тут уж.

— И это еще не все, — сказал Галармон загадочным голосом, которым добрая хозяйка сообщает мужу, что на кухне томятся несколько новых экспериментальных блюд, и она ждет, что он все их попробует.

— Что еще странного вы припасли?

— Оказывается, раз в столетие в порт Амарифа прибывает корабль из-за океана, предположительно, с континента Корх, под неизвестным флагом. Если верить местным амарифским сплетням — под Рийским.

— И они знают, как выглядит флаг Рийского царства?

— Они верят, что знают.

— Допустим. Верить не запрещено. И в этот раз на таинственном корабле прибыла дама Цица?

— Да.

— А век тому? Вы полюбопытствовали?

— Конечно, я полюбопытствовал. Ведь я уже понимал, что коснулся краешка тайны. К тому же, если не любопытствовать, то с тоски можно повеситься в нашем процветающем королевстве. Итак, внимание: сто лет тому нас посетила некая любопытная личность, минотавр Ругорзиг. Правда, его корабль ждал в порту больше полутора месяцев. Он вернулся из путешествия вглубь континента и отбыл обратно, предположительно, за океан. Зато четыре века назад в Тиронгу пожаловал минотавр Мототим, проживающий ныне в Малых Пегасиках. Семь веков тому — Эфулерны, двое: он и она.

— Надо полагать, они тоже остались в Малых Пегасиках. И, надо полагать, все как один — алайцы.

— Верно. Приезжают и остаются. Так редко, так мало. Большинство очевидцев за такой срок успевают состариться и умереть. На экспансию это не тянет, никакой шумихи по этому поводу тоже нет. Похоже, никто и не обращал внимания на эти факты до сегодняшнего дня. Да и не обратили бы, кабы не такая тишь, гладь да божья благодать в стране, что хоть на стенку лезь.

— Да, — сказал граф. — Обычно нам не до незаметных загадок.

— Обычно нам до заметных загадок, и это тоже непросто, — ввернул бурмасингер.

 

Вы думаете, мне далеко так просто. Мне далеко не так просто

В.С. Черномырдин

 

— Чем дальше, тем интереснее, — мурлыкнул довольный маркиз, чье плохое настроение испарялось на глазах, как деньги из кармана транжиры. — А другие данные у вас имеются?

— И еще какие. Спросите у меня, кто прибыл в Амариф триста лет назад.

— Как по мне, это седая древность. Но, судя по тому, как вы притопываете, ответ должен быть невероятно интересным. Так и быть, спрашиваю. Кто?

— Гогил Топотан.

— Тот самый?

— Не может быть.

— Вы знаете еще одного Гогила Топотана?

— Риторический вопрос.

— Вот вам еще один риторический вопрос. Знаете, что значится во всех анкетах в графе «цель прибытия»?

— Не томите же!

— Подтверждение клятвы.

Граф задумался.

— Откуда вы вообще получили эту информацию?

— Лилипупс помог. Агапий еще в прошлой жизни зарекомендовал себя, как лучший из консультантов — кого угодно подвигнет консультировать по любому вопросу, причем совершенно безвозмездно. Вот вчера, например, побормотал с Папланхузатом, и тот велел жрецам оказать ему всяческое содействие. Оказывается, они эти учетные книги ведут уже полторы тысячи лет. Там огромное хранилище обнаружилось — зерцало жизни, как говаривал один выдающийся мыслитель. — И генерал снова потопал от удовольствия.

— Чувствую, вы обнаружили что-то еще.

— Важно не то, что я обнаружил, а то, чего я не обнаружил.

— Вот! И вы полюбили парадоксы. Чего же вы не обнаружили?

— Трудолюбивые жрецы перечислили поименно всех прибывших на континент — это практически все древние минотаврские фамилии, процветающие ныне в Малых Пегасиках. И только один из них никогда не приезжал к нам из-за океана.

— Дайте догадаюсь…

— Мадам Топотан?! — осенило Гизонгу.

— В списках жрецов не значится ни одна дама Мунемея. Ни Топотан, ни какая-нибудь другая, если допустить, что она путешествовала под своей девичьей фамилией.

— Значит, она прибыла в Малые Пегасики каким-то другим путем.

— Каким?

— Пока не знаю. Каким-то другим.

— Географы не знают другого пути.

— А может все-таки…

— Это наверняка. Про все неважное географы знают все подробности. Это вот если речь зайдет о чем-нибудь действительно серьезном… Любая военная кампания начинается с того, что именно нужной карты именно сейчас в атласе трагически нет, потому что кто-то ее не составил. Зато составил подробную карту Малой Сэнгерайской возвышенности, куда даже тролли забредают с особо сильного похмелья, — озвучил генерал свою давнюю обиду.

— Оставим похмельных троллей и непредсказуемых географов. Вернемся к даме Мунемее. Откуда она тогда взялась?

— А может она всегда там жила.

— Одна? Родилась из пены реки Нэ-нэ? Или пришла подземными лабиринтами?

— Остается магический портал, хотя это маловероятно.

— А если даже так, то кто его соорудил, и с какой целью отправил ее сюда? Почему именно ее? Почему она осталась тут и не ушла обратно тем же путем?

— Верно. Как-то странно получается.

— Итак, подведем итог. Раз в столетие с корабля, приходящего из-за океана, предположительно с континента Корх, в который мы верим, потому что его существование не было опровергнуто никем из ныне живущих, из Рийского царства, про которое мы думаем, что оно легенда, потому что его существование не было подтверждено никем из ныне живущих, сходят минотавры особенного вида — опять же, предположительно, с целью — подтвердить некую клятву. Как вы думаете, Такангор что-то об этом знает?

— Такангор, судя по всему, нет.

— Но есть в вашем голосе какое-то «но».

— Но его великолепная загадочная родительница — наверняка.

— Мы это знаем?

— Нет, это утверждает внутренний голос Лилипупса, а внутренний голос Лилипупса, доложу я вам — это совершенное ого-го!!! Он никогда не ошибается даже в самых ошибочных своих предположениях.

— И почему нас это так интересует?

— Вероятно, потому что это ужасно интересно.

 

Тайну редко выдает тот, кто ее знает, и чаще тот, кто ее угадывает

NN

 

 

ГЛАВА 2

 

Все не так плохо как кажется. Все гораздо хуже

Билл Пресс

 

Тот день вообще не задался с самого утра. Началось с того, что у Гописсы подгорели кексы, что было странно вдвойне. Во-первых, у него никогда ничего не подгорало, во-вторых, никаких кексов он в тот день в печку не ставил. Взревев как раненый древнеступ, Гописса ринулся на кухню — спасать неопознанные кексы, а испуганные домовые брызнули во все стороны, разнося по Виззлу и окрестностям весть о необычайном происшествии. Это случилось на рассвете — по доброй старой традиции, согласно которой все мало-мальски судьбоносное вершится на рассвете, как будто после полудня вход в историю закрыт.

Итак, едва только заспанное сентябрьское солнышко высунулось из-под розового одеяла горизонта разведать, что да как, Виззл встал на уши, ибо не может деревня спать спокойно, если ходит ходуном ее культурный и духовный центр.

В замке тоже творилось светопреставление. Со времен пришествия энтузиаста Мардамона, обитатели Кассарии не поднимались с первыми лучами солнца от такого шума и грохота. А поднявшись, непомерно удивились тому, кто на сей раз оказался виновником переполоха. Потому что подобных эскапад логично ожидать от жизнерадостного Узандафа или неугомонного Дотта, можно предположить, что все тот же Мардамон попытается не оставить камня на камне, громоздя макет очередной пирамиды посреди тронного зала, или фея Гризольда, проснувшись в состоянии «вы что-то сказали», отправится искать, к кому бы обратиться с этим наболевшим вопросом. Наш внимательный читатель знает, что многие герои этой истории способны учинить погром в тихой кассарийской обители в силу своей энергичности и огромного энтузиазма, многие — но не надежный, как монастырские стены, Думгар. Справедливости ради следует заметить, что спровоцировал его эмоциональную реакцию все-таки развеселый призрак в черном кожаном халате.

В самом начале, когда сон как рукой сняло от диких звуков, доносившихся с первого этажа, обитатели замка повскакали с постелей каждый со своей версией происходящего. Зелг, лихорадочно надевая сапоги и безуспешно нашаривая шлем, который, разумеется, ждал своего часа в оружейной, полагал, что демоны нарушили мирный договор и обстреливают замок из огненных катапульт. Его отражение, живущее, по обыкновению, собственной жизнью, уже стояло у постели в полном боевом облачении, при мече, с Луком Яростной Тещи за плечами и почему-то со знаменем Илгалии, готовое идти на стены сражаться за свободу и независимость некромантов. В общем и целом, с ним был согласен генерал Топотан, с той только разницей, что он еще не определился с противником. Перед его мысленным взором стоял полк циклопов, которые метко швыряли в стены и башни огромные каменные глыбы.

Узандаф Ламальва да Кассар спросонья подумал, что это ломятся в двери недовольные проигрышем на вчерашних бегах таракано-зомби. Бега на редкость его порадовали, так что недовольных могло быть в пугающем изобилии. Мадарьяга, Гампакорта и Борромель грешили на Галеаса Генсена и его скверную привычку самопроизвольно возникать в неподходящих местах в самое неподходящее для этого время.

Дама Цица, несомненно, посчитала бы виновницами переполоха любвеобильных амазонок, пытающихся слиться в экстазе с великолепным минотавром, невзирая на героическое сопротивление последнего. Но дама Цица гостила на острове Нуфа, и воинственные девы как раз показывали ей ручей, через который Такангор перескочил одним махом; озеро, в водах которого Такангор совершил омовение своих могучих рук, и пещерный храм Адриэн, возле которого Такангор вдохновлял Зелга на смертный бой с Кехертусом. Складывалось впечатление, что недолог тот час, когда и сам храм Адриэн будет переименован в храм Такангора. У нас нет доказательств того, что в этот прекрасный рассветный час дама Цица думала именно о Такангоре, но она совершенно точно не думала о нарушителе утреннего спокойствия.

Кехертус с Гигапонтом были склонны возложить ответственность за происходящее на Бумсика с Хрюмсиком, а сонная Гризольда уверяла душу Таванеля, что это происки его псевдо-тезки. И никто, никто из них не угадал.

Ворвавшись в тронный зал, они с недоверием и ужасом уставились на сцену жестокого побоища, которое разыгрывалось между Думгаром и доктором Доттом. Привидение висело под самым потолком, отчаянно размахивая рукавами черного халата, а голем швырял в него все небьющееся, что попадало под его каменную десницу. Достойный дворецкий всегда осуждал тех, кто рвет и мечет по любому поводу. Он полагал, что следует выбрать что-то одно, его и придерживаться. Лично он выбрал — метать.

— Думгар! — закричал Зелг, глядя, как отправляется в полет монументальных размеров щит побежденного Валтасеем людоеда. — Это же Сильно Загадочный щит, который вы запрещали трогать руками! Думгар!

—Он самый, – невозмутимо отвечал голем, выбирая следующий снаряд. — Доброе утро, ваша светлость. Как почивали? Доброе утро, господа.

— А-а, — произнес Мадарьяга, чувствуя, что ему не хватает запаса слов, которого прежде хватало, чтобы живописать любую, даже самую необычайную картину. — Э-ээ-э.

Перед мысленным взором Такангора возник светлый образ Мунемеи, принципиально не одобрявшей междометий. Если тебе есть, что сказать, говори; если нет — не сотрясай воздух, — наставляла она, и он с ней соглашался; но вампира было легко понять и простить. Минотавр описал широкий круг по тронному залу, обозревая следы разгрома.

— Зачем это вам? — поинтересовался он. — С особой целью — или так? Каприз?

—Вот именно, — расстроился Зелг.

Он любил своего дворецкого, любил свой замок, любил и доктора Дотта. Чего-то одного он вот-вот мог лишиться.

По залу прокатился мелодичный звук, как если бы Думгар бил в гонг, созывая их к обеду. Но на сей раз гонг был использован не по назначению.

— Ты еще пожалеешь, — пообещал Дотт, выныривая из-за лепного василиска.

— Хороший бросок, — одобрила Гризольда, пыхая трубкой.

— Гризя! — мягко укорил Таванель, следя за траекторией серебряного блюда. — Это же наш добрый друг доктор Дотт.

— Да, — сказала фея. — Но бросок-то хороший, согласись.

Справедливая душа вздохнула. Что да, то да — и не возразишь.

— Должна быть причина, — предположил Гампакорта.

— Если причины нет, это тоже, знаете ли, причина, — вздохнул Кехертус, ностальгически припоминая, какой поднялся переполох, когда он впервые посетил пещерный храм Адриэн.

— Мы все волнуемся за нашего дорогого Думгара, — негромко сказал Уэрт Таванель — безупречный, как всегда, и Гризольда с гордостью оглядела собравшихся, все ли заметили, что ее рыцарь верен себе и остается рыцарем без страха и упрека даже в критической ситуации.

 

Джентльмен — это человек, который называет кошку кошкой,

даже когда об нее споткнулся

 

Кехертус растерянно поднял бронзовую статуэтку и осторожно установил ее на мраморный постамент, где она красовалась еще вчерашним вечером, когда они все дружно ужинали в этом зале. Он не сказал ничего, но все его глаза выражали живейший интерес. Вероятно, дядя Гигапонт поведал все, что думает по этому поводу, но его, как всегда, никто не слышал. Шестиногий столик, притопавший за Зелгом из спальни, выбрал крайнюю справа колонну и улегся за ней, поджав под себя ножки. Эпическая сцена не произвела на него заметного впечатления: чего тут только ни летало в славные времена бабки Бутусьи — а та никогда не делила снаряды на бьющиеся и небьющиеся. И потому он собирался вздремнуть, пока остальные разбирались в сути происходящего.

— Секунду, милорды, — степенно сказал Думгар и обвел помещение придирчивым взглядом. Затем снял со стены метательный серп и бросил его в Дотта.

— Халат порвешь! — завопил тот, мерцая и клубясь от возмущения.

— Подлатаем, — ответил Думгар и снова принялся оглядываться.

— Думгар, голубчик, — заволновался молодой герцог. — Дедушка! С ним такое бывало?

— Вообще-то, да, — ответил честный Узандаф. — Но очень, очень, очень давно.

— А что это?

— Припадок крохоборства и безупречной рачительности. Видимо, кто-то, — Узандаф выразительно поднял глаза к потолку, — перешел все границы разумного и достиг в своей расточительности крайнего предела, который и вызвал этот рецидив.

— Он же разнесет замок в клочья, — в ужасе сказал Борромель, глядя на исполинскую фигуру борца за экономию. — Он же в порошок тут все сотрет.

— Ни в коем случае, — успокоил его Узандаф. — Заметьте, он бросает только небьющиеся, прочные предметы. Сейчас он посильно выплеснет, и уже через полчаса слуги наведут идеальный порядок.

Мадарьяга взлетел под потолок и, озабоченно витая возле Дотта, поинтересовался:

— Чем ты его допек?

— Я не виноват, — заявил призрак, возмущенно сверкая синими глазами. — Просто он крохобор, скопидом, мироед и консерватор.

— Это не новость. Ты, спрашиваю, что натворил?

— Ничего я не натворил.

— Я знаю тебя тысячу лет…

— Сто восемьдесят восемь.

— Я же и говорю — тысячу лет. Ты всегда что-нибудь вытворяешь.

Призрак почувствовал то, что чувствовал, вероятно, император Бурхлидий, когда его укусил собственный повар.

— И ты туда же, старая кикимора! — упрекнул он, стараясь не переходить на личности. — Я всего-то-навсего предложил оформить меня на постоянную должность фамильного привидения с достойным окладом! По-оо-берегись!

Мадарьяга в мгновение ока стал клочком тумана, доктор метнулся влево, и двурогий таркейский шлем — трофей победителя при Пыхштехвальде — впечатался в потолок в том месте, где он только что давал сбивчивые объяснения.

— Раритетная штукенция, — заметил Узандаф, с гордостью разглядывая шлем. — Не зря я волок его через три страны. Думгар, прикажи его потом начистить как следует.

— Непременно, милорд, — заверил голем и бросил в привидение кубком.

— А я помню этот кубок, — радостно сказал Мадарьяга. — Лет четыреста тому мы устроили мировецкую попойку, я как раз из него и набрался, два дня мог быть только туманом и мышами, но какими-то странными, прямоходящими и жутко развратными. — Вампир мечтательно закатил глаза. — Нужно как-нибудь повторить. Так из-за чего, говоришь, сыр-бор?

— Он все время так! — обиженно выкрикнул Дотт. — Я, между прочим, предлагал взаимовыгодные условия. Увольняем пугательных призраков — все равно мы их не боимся, а чужие сюда и так не ходят. А меня назначаем по совместительству. Смотри, с одной стороны, я представляю в своем лице членов семьи, которые не исполняют свои прямые обязанности: Валтасея, Люкумболя да хоть и нашего дорогого Узандафа. То есть работаю призраком любого из усопших кассарийцев для толп восхищенных туристов за денежку. С другой стороны, я могу внезапно возникать перед ничего не подозревающими посетителями и ставить им леденящие душу диагнозы. Они бы разбегались с тихими печальными криками… Чистый доход. Процент я просил очень скромный…

— Бац! — Мадарьяга не разглядел, что это было. Похоже, шитая золотом подушка, которую Зелг любил подкладывать под спину, когда принимал посетителей в тронном зале. У Думгара заканчивались метательные снаряды. Но сдаваться он не собирался.

Остальные заняли выжидательную позицию и, говоря языком баснописцев, волновались и жевали горячие пончики.

В этот момент в тронном зале и появилось новое действующее лицо. Бригадный сержант Лилипупс, наконец, решил лично проинспектировать театр военных действий и по мере своих сил навести порядок во вверенном ему замке. Не то чтобы его беспокоил дикий грохот, его беспокоило, что грохот раздался без предварительной договоренности в неположенное время. С его приходом обширное помещение стало немного менее обширным. Он внимательно рассмотрел поле битвы, зрителей и участников и сделал небольшую паузу, ожидая, не поступят ли какие-нибудь указания от непосредственного начальства. Но Такангор не вмешивался, наблюдая за развитием событий, уютно устроившись на подлокотнике устойчивого кресла. Его симпатии были целиком на стороне Думгара, кроме того, он одобрял чрезвычайную меткость голема. Лилипупс воспринял молчание генерала как руководство к действию. Он энергично ткнул бормотайкой в потолок и строго спросил:

— Зачем вы все время громкаете?

— Это не я, — быстро ответил Дотт, который меньше всего хотел разозлить еще и Лилипупса с Такангором. — Это он.

Мадарьяга слегка посторонился. Король вампиров, не король вампиров, а лишний раз спорить с бригадным сержантом не стоит. Думгар молча взял мягкий пуфик, который ставили под ноги Узандафу, и швырнул в возмущенное привидение.

— Нельзя все ломать, надо на чем-то и сидеть, о чем вы его вынуждаете своими выходками, — постановил тролль, вложив в две фразы длинную повесть о том, что разумному существу совершенно понятно, что именно доктор Дотт вывел невозмутимого обычно Думгара из себя, а вовсе не наоборот, и теперь он, Лилипупс, видит единственный выход из создавшегося положения — пора прекратить безобразие и разойтись. — Что вы там делаете, князь? — спросил он у вампира.

— Сочувствую, — ответил Мадарьяга, нервно витая под потолком.

— А почему — там?

— Где нахлынуло — там и сочувствую.

Лилипупс почесал в макушке и, неожиданно проявив силу воображения, подытожил:

— А теперь сказанное поясню своими словами: в доме утром должно быть тихо, чисто и спокойно, как на кладбище. В том числе и в прочее время суток.

Ученые знают, что есть в природе любой катастрофы такой момент, когда она, собственно, и становится катастрофой. Та критическая точка, та последняя капля, переполняющая чашу, камешек, после падения которого сходит с гор сметающая все на своем пути лавина… ну, вы поняли. Этот самый критический камешек радостно вкатился в тронный зал, привлеченный невероятной возможностью поговорить чуть ли не со всеми сразу. Мардамон в новой мантии и с невероятным гроссбухом под мышкой, пританцовывая, ворвался в эпицентр событий, даже не удосужившись уточнить, к месту ли его пламенное выступление.

— Доброе утро! — воскликнул он, не обращая внимания на необычный декор помещения. — Как хорошо, что вы здесь. Я составил краткий план по жертвоприношениям на будущий год. Утвердить бы.

Более внимательный человек заметил бы, как, тихо мерцая, растворился в воздухе Мадарьяга; как слился с пышной лепниной потолка черный кожаный халат; с каким интересом подался вперед Такангор, давно соскучившийся по зрелищам типа Кровавой Паялпы; и как охнул добросердечный Зелг, предвидя неизбежную эскалацию конфликта.

— Что у вас, голубчик? — подозрительно кротко спросил Думгар.

— Я тут подсчитал приблизительные затраты — весьма скромная сумма получается, если подумать. Мы на одни только десерты тратим не намного меньше. А тут на севере есть прекрасная страна. Государство крохотное, но весьма благополучное, граждане вполне упитанные. Чудесный материал для жертвоприношений. Давайте заглянем? — Даже легкомысленный Мардамон не мог не отметить, что глаза голема подозрительно сверкают, и этот взгляд не похож ни на отеческий, ни на ласковый, ни на одобрительный. — Расходов, повторяю, почти никаких. А что это у вас такое интересное в руках? Оригинальный, кстати, предмет, его можно использовать во время торжественных ритуалов…

В этот момент дискуссия перестала быть конструктивной.

И поскольку все присутствующие были снова вовлечены в энергичную беседу, никто не удосужился спросить, почему такой шум и гам не привлек внимание двух милых троглодитов, которые обычно не оставались в стороне от общественной жизни, внося в нее посильную лепту. Зря, как вы понимаете, не спросили.

И день понесся дальше: отличный завершающий аккорд уходящего лета; достойная увертюра к наступающей осени.

 

* * *

 

Великих мужей рожают не матери, а Плутархи

С. Е. Лец

 

Как помнит наш постоянный читатель, помимо прочих неоспоримых достоинств, у королевского библиотекаря господина Папаты был замечательный внутренний голос. Карьеру певца с ним не сделаешь, но зато он давал отличные советы, остроумно шутил и доблестно скрашивал одиночество своего владельца. Он вел себя так, будто у него на плечах тоже имелась своя голова, и частенько любил повторять, что одна голова хорошо, а две — лучше. На что Папата, не имевший чести быть знакомым с Каванахом, беззлобно огрызался, что в таком случае величайший полет мысли должен продемонстрировать трехглавый зверь Ватабася. А внутренний голос прозорливо отвечал: поживем — увидим.

 

Одна голова не только хорошо, но и вполне достаточно

Е. Свистунов

 

Правда, сегодня, внутренний голос ничего не советовал господину Папате, не шутил и не комментировал — накануне вечером они разругались вдрызг. Началось, как водится, с пустяков.

Обнаружив в архивах Тайной службы тот самый отрывок документа, свидетельствующий, что Гогил Топотан отправился искать Хранителя, господин Папата вцепился в него, как краб — в веточку коралла, которую он несет своей возлюбленной. Далеко не всякий имеет удовольствие наблюдать краба в этом состоянии, но поверьте на слово ученым, он буквально светится от счастья, как и наш достойный библиотекарь.

Сперва внутренний голос разделял радость господина Папаты: так же бессвязно восклицал, хмыкал, предвидел грандиозный переворот в исторической науке и архивном деле; предсказывал им прижизненную славу и гарантированное бессмертие; именную статью во всех приличных энциклопедиях и справочниках; и нес прочую милую чепуху, которую так необходимо слышать тому, кто только что совершил открытие века. Однако, когда речь зашла о том, как именно распорядиться сенсационной находкой, в стане единомышленников случился раскол. Если продолжать аналогию с крабом и веточкой коралла, то господин Папата был тем крабом, который отложил коралл в сторону, решительно снял со своего панциря актинию, с которой он мирно сосуществовал всю предыдущую жизнь, и объявил ей о разводе по причине абсолютной несовместимости характеров и непримиримых противоречий.

— Что значит, ты не покажешь графу этот документ? — кричал внутренний голос, возмущенный до глубины своей половины папатовой души.

— Это значит, что я не стану отдавать властям такой бесценный материал, рискуя больше никогда его не увидеть. Они же его приберут к рукам, поставят гриф «Совершенно секретно» — и ищи ветра в поле, доказывай, что он вообще существовал. Знаем, проходили, и не раз.

— Граф так с нами не поступит.

— Еще как поступит. Нет. Сперва мы изучим каждую букву, опишем, зарегистрируем, составим статью, отправим ее сразу в несколько журналов и библиотек, засвидетельствуем авторство находки — и тогда, пожалуйста. Пускай пользуются плодами наших изысканий, как всегда поступают сильные мира сего с безответными учеными вроде меня.

— Но это же жизненно важные сведения! — восклицал голос. — Тут судьбы мира на кону.

Господин Папата отвечал в том смысле, что его не слишком волнуют судьбы жестокого и равнодушного мира, в котором так мало людей готовы разделить с тобой тревоги по поводу установления исторической справедливости и восстановления правильного порядкового номера Лже-Жиньгосуфа Тифантийского. Внутренний голос нехорошо обругал Лже-Жиньгосуфа, и господин Папата рассвирепел. Он пообещал, что еще несколько таких комментариев, и Тайная Служба вообще может распрощаться с надеждой увидеть этот пергамент.

— Ты не имеешь права так поступать, — увещевал внутренний голос.

— Я не имею права? Это ты не имеешь права!

— Ах, это я не имею права!

— Да, именно ты! И потом, мы ведь могли и не найти этот крохотный и такой незаметный клочок в этом огромном, практически необъятном архиве!

— Но ведь мы нашли.

Тут господин Папата и совершил ошибку.

— Не мы нашли, а я нашел.

Внутренний голос понял, что чувствует актиния, когда ее краб сообщает ей, что теперь они будут жить раздельно.

— Ты нашел?

— Да! — запальчиво сказал краб, вертя в клешнях веточку коралла.

— Счастливо оставаться, — сказала актиния и спрятала щупальца.

То есть внутренний голос умолк.

Сперва господин Папата подумал, что часа два-три спустя он снова заговорит, как бывало уже не раз после их перепалок. Но в голове царила гнетущая тишина.

— Эй, — тихо сказал библиотекарь. — Эй, не дуйся.

Молчание.

— Давай обсудим все спокойно.

Молчание.

— Мы же еще ничего не предпринимали. Мы даже не знаем, правда ли это или отрывок из какого-то романа. Может, это чья-то поэтическая фантазия или подделка. Сам подумай, сколько мы видели таких мистификаций на своем веку.

Молчание.

— И потом, если Гогил Топотан и в самом деле был рыцарем-кельмотом и пересек Черту, то его жена и сын наверняка должны об этом знать. И уже давно сказали об этом своему сюзерену Зелгу. А графа эти сведения вообще касаются только опосредованно, но никак не напрямую. Более того, именно Тайная Служба в свое время разгромила орден кельмотов. Кто знает, что они замышляют теперь? Ты можешь дать руку на отсечение, что граф с нами честен?

Молчание.

— Ну и ладно, — в господине Папате снова заговорил краб, оскорбленный в своих лучших чувствах. — Молчи, сколько хочешь. Так даже лучше. Ничто не мешает думать. А я сейчас, между прочим, стану думать о том, как мало, по сути, нам известно о семье одного из самых известных минотавров обитаемого мира, и как много противоречий в тех деталях, в которые мы, якобы, посвящены. Я составлю вопросник с пунктами, которые необходимо уточнить у самого Такангора. Желательно, конечно, у его маменьки, но те немногие слухи, которые дошли до нас, позволяют утверждать, что к ней лучше с неудобными вопросами не соваться.

Молчание.

Краб подумал, что в море этих актиний — просто завались. Вот возьмет и посадит на панцирь какую-нибудь другую, еще красивее и пышнее. Но это он громко подумал. А очень тихо, как бы совсем про себя, подумал, что, может, никакой другой актинии в его жизни не будет, и ему стало страшно.

Господин Папата умакнул перо в чернильницу и принялся аккуратно-аккуратно выводить заглавную букву «В» на чистом листе пергамента. Только что он не успевал запомнить все важные мысли, которые теснились у него в голове, на территории, не занятой внутренним голосом. Теперь место явно освободилось, мыслям должно было стать просторно, но они будто исчезли вообще. Странно. Думать совсем не получалось. И потому библиотекарь испытал невероятное облегчение, когда запыхавшийся лакей передал ему настоятельную просьбу графа да Унара как можно скорее почтить его присутствием в здании Тайной Службы по вопросу, который наверняка заинтересует и самого господина Папату.

 

* * *

 

Сначала собака не любит кошку, а аргументы подыскивают потом

«Пшекруй»

 

Король Гриома Килгаллен, прозванный Трехглазым за редкостную проницательность, все тридцать шесть лет своей жизни горячо и самозабвенно ненавидел Тиронгу и ее великих королей. Если для Юлейна взятие Геленвара войсками Нумилия Второго Кровавого было всего лишь сюжетом мрачного громоздкого полотна, не столько украшавшего, сколько портившего стену его кабинета, а ужас знатных дам, изображенных на картине — демонстрацией не слишком высокого мастерства живописца, то Килгаллен воспринимал это событие как личное горе. Он был еще очень мал, но отлично помнил, какой переполох царил во дворце в дни того жестокого разгрома; он вырос, слушая перед сном не волшебные бабушкины сказки, а обстоятельные отчеты воспитателя с подробным разбором ошибок, совершенных военачальниками его отца в ходе того грандиозного сражения. С детских лет гриомский принц не любил шумные компании сверстников, беззаботные развлечения, карнавалы, выступления шутов и акробатов. Он полагал эти занятия пустой тратой времени и, охотно оставаясь в одиночестве, проводил свой досуг в сладких мечтаниях. Так же, как и Юлейн, он грезил о военных походах и неувядающих лаврах великого полководца. Но если романтичный король Тиронги воображал поход вообще, не куда-то конкретно, а за подвигами и славой и непременно на древнеступе, то Килгаллен точно знал, в какую сторону укажет его грозный меч, а вот цвет коня и модель доспехов значения не имели. Он в подробностях представлял себя во главе победоносного войска, стоящего под стенами Булли-Толли, и белый флаг, взмывший над неприступными красными башнями, и курганы, наваленные из тел поверженных врагов, и огромный ключ от столицы, поднесенный на лазурной подушечке, шитой золотом. Судьба переменчива, думал он, в тот раз победили тиронгийцы, но в следующий непременно победим мы.

Однако отец и воспитатель, а позже — лорды и советники доходчиво объяснили ему всю тщетность его надежд. То, что Нумилий согласился с условиями мирного договора и не предал Геленвар огню и мечу, свидетельствует не столько о слабости Тиронги, сколько о благоразумии и дальновидности ее правителя. Армия под командованием Ангуса да Галармона вполне могла бы разгромить войска Гриома наголову, и только непомерно большой выкуп — несусветное количество золота, драгоценностей и три богатых провинции — склонили Гахагуна к миру и дружбе с северным соседом. Позже, когда Килгаллен достиг совершеннолетия и был официально объявлен наследником и преемником трона, ему рассказали о судьбе его кузена Амброзия, отправленного в Тиронгу с тайной миссией и завербованного неким троллем-сержантом во вражескую армию. История, в сущности довольно анекдотичная, лишь усугубила ненависть молодого принца. И он дал себе клятву, что не умрет, пока не отомстит Нумилию Кровавому или его потомкам. И пускай сейчас Тиронга настолько богаче и могущественнее, что объявлять новую войну — чистое самоубийство, Гриом едва оправился от последствий предыдущей, — но он верил, что наступит день, когда все переменится. И в ожидании этого великого дня растил и лелеял свою ненависть, как добрый садовник годами взращивает свой сад, надеясь однажды получить великолепные плоды.

Десять лет назад, хмурым апрельским утром — ему тогда исполнилось двадцать восемь — Килгаллен услышал от лорда-канцлера «Король умер! Да здравствует король!». Его отец процарствовал неполных двадцать лет, и его правление нельзя было назвать чересчур удачным или благополучным. Он начал три войны, и три проиграл. До последнего дня он верил, что эти катастрофические поражения — злонамеренный выверт судьбы, и повернись фортуна к нему лицом, он стал бы триумфатором. Гриомский монарх страшно удивился бы, если бы кто-то намекнул ему, что в поражении есть немалая толика его собственной вины. Король Алмерик принадлежал к породе людей действия и довольно редко задумывался о дне грядущем. Он полагал, что каждый имеет право на ошибку, и забывал, что каждый также имеет право на последствия этих ошибок. Так что вместе с печалью по ушедшему родителю Килгаллен ощутил и некоторое облегчение, ибо он собирался править своей страной совершенно иначе.

 

Многие готовы скорее умереть, чем подумать. Собственно говоря, так оно чаще всего и бывает.

Бертран Рассел

 

Гахагуны славились своим долголетием, поэтому молодой король Гриома не поверил своему счастью, когда в скором времени Нумилий Кровавый последовал в вечность за старинным врагом. Более опрометчивый монарх кинулся бы тут же исполнять свою давнюю мечту, но Килгаллен мудро рассудил, что армия Тиронги сильна по-прежнему, как по-прежнему полна ее казна, а недавняя смерть победоносного короля только воодушевит войска, не пожелающие посрамить его память. В этой ситуации характер и таланты нового владыки не будут иметь принципиального значения. В конце концов, у него есть Ангус да Галармон.

Несколько лет Килгаллен ждал, наблюдал и присматривался. То, что он видел, его, скорее, радовало. Юлейн, довольно скоро получивший прозвище Благодушный, вполне его оправдывал. Единственные сражения, которые он вел, были семейными, и никакой баталии, страшнее скандала с женой, не представлял. В отличие от неугомонного отца, он не стремился покорить сопредельные страны, довольствуясь нынешним положением дел. Наместники, до дрожи в коленях боявшиеся Нумилия Кровавого, заметно расслабились всего за несколько лет правления его сына и стали больше заботиться не о благе королевства, а о собственном благополучии; их старания сделались не столь усердными, а, значит, и доходы с провинций существенно снизились. И хотя главный казначей Тиронги явно преувеличивал плачевное состояние государственной казны, но в ближайшем будущем его скорбные прогнозы вполне могли стать свершившимся фактом. Читая отчеты послов при дворе Юлейна и донесения многочисленных шпионов, которыми он наводнил Булли-Толли, Юкоку, Юмамур, Шэнн, Кисякисы и другие города Тиронги, Килгаллен понимал, что в самом скором времени сможет осуществить все свои замыслы. Его собственная армия была сильна как никогда прежде, торговля процветала, страна богатела.

В последние годы он предусмотрительно сдружился с князем Люфгорном Торентусом — братом жены тиронгийского монарха. У Люфгорна было несколько замечательных качеств, которые король Гриома ценил особенно высоко — и в первую очередь, чудесное стратегически неоценимое княжество с отменно укрепленной столицей на северо-западной границе Тиронги, откуда было рукой подать до Булли-Толли. Князь был не в восторге от своего венценосного родственника, мечтал поживиться его богатствами и расширить свои владения за счет земель Гахагунов, и неоднократно намекал Килгаллену, что тот может всецело рассчитывать на его лояльность и, более того, дружескую поддержку, если когда-нибудь решит атаковать Тиронгу. Еще весной Трехглазый строил планы на стремительную военную кампанию, а после ее завершения предполагал выгодно жениться на наследнице аздакского престола, в руке которой в нынешней ситуации ему бы наверняка отказали. И вдруг с возвращением Зелга да Кассара все изменилось.

Вначале гриомский владыка даже обрадовался, полагая, что внутренняя распря измотает Тиронгу, и она станет более легкой добычей. Но кузены внезапно помирились, подружились и, если верить шпионам, души друг в друге не чаяли. А тут еще репутация Зелга как пацифиста и наивного студента очень быстро сменилась на репутацию победителя Галеаса Генсена и Князя Тьмы, что, согласитесь, в корне меняет дело. Слава Такангора Топотана гремела по всему Ламарху, и многочисленные репортеры, военные обозреватели, а также министры, генералы, аналитики и историки единодушно сулили ему великое будущее, сами не ведая того, терзая короля Гриома, у которого не было в запасе такого же замечательного военачальника. После битвы при Липолесье, упрочившей могущество кассарийских некромантов, Килгаллен мрачнел с каждым днем, с каждым тайным посланием и с каждой газетной статьей, уже не надеясь на лучшее.

Секретная депеша от короля Тифантии Ройгенона Стреловержца вернула его жизни утраченный было смысл и перспективы на будущее.

 

* * *

 

Жизнь предлагает художественные детали в загадочном обилии

П. Вайль, А. Генис

 

Такангор вышел из западных ворот замка в три часа пополудни, потому что именно тогда в Кассарии официально наступила осень. Он это сразу понял, когда стал причесываться после обеда. На гребенке остался внушительный клок рыжей шерсти. Такангор бросил внимательный взгляд в открытое окно. Голубая занавеска трепетала под легким дуновением юго-западного ветерка. По подоконнику шарили длинные солнечные лучи, но уже не горячие, как рагу из печи, а теплые, как остывающие пончики. Роща на другом берегу озера сверкала и переливалась, словно золотые рупезы в герцогской сокровищнице, что многое говорило о первозданной мощи и красоте природы, потому что каждая из бесчисленных рупез в сундуках кассарийца была начищена и надраена специальными домовыми-казначеями, а листья на деревьях блестели с не меньшей яркостью исключительно собственными силами. Неправдоподобно чистое лазурное небо отражалось в глади озера, и белые облака ленивыми пухлыми рыбинами скользили в прозрачной воде. Выскочила из ветвей белка с внушительным орехом в зубах, метнулась рыжей тенью вверх по стволу и снова слилась с еще пышной медной листвой.

— Линяем, золотимся, запасливо скачем с орехами. Осень, значит, — подытожил Такангор. — Ну, осень так осень.

Как мы помним, он приветливо помахал кухонным окнам, за которыми троглодиты громили поваров, и бодро отправился в дорогу.

«Веселые бобрики» была единственной причесочной в Виззле, но это нисколько не мешало ей быть лучшей из всех. Туда-то славный минотавр и направил свои копыта. В причесочной колдовал дипломированный шерсточес и пуховед Ас-Купос, последний представитель древнего рода огров-мракобесов из племени Собирателей Скальпов. Конечно, его предки проявляли интерес к чужим прическам в несколько ином аспекте, но нельзя отрицать, что в выборе профессии просматривалась определенная преемственность поколений. Сам Ас-Купос очень гордился своим происхождением и даже украсил стены приемного зала не только многочисленными дипломами и медалями, полученными за победу в солидных конкурсах, но и взятыми в рамочку дедушкиными наставлениями — как правильно определить качество волос (шерсти, пуха, перьев) и на что какие волосы (шерсть, пух, перья) пригодны. Вероятно, в любом другом месте при таком подходе его мастерская не просуществовала бы и недели, но в Кассарии жили существа неробкого десятка, к тому же у всех имелись собственные легендарные родственники. И некоторые родственники были таковы, что на их фоне четверорукие огры-мракобесы казались забавными шаловливыми ребятишками с безобидным хобби. А уж после того, как его стрижкой осталась довольна мадам Мумеза, и Моубрай почтила «Веселые бобрики» своим посещением, авторитет Ас-Купоса взлетел до самого дна Преисподней. Тут надо обязательно упомянуть, что и тогда расценки на его услуги остались прежними.

Этот шестиглазый четверорукий детина был настолько предан своему делу, что даже кусты и деревья вокруг его заведения были пострижены согласно последним куафюрным веяниям. Он ценил всех своих клиентов вне зависимости от происхождения и общественного положения, но к минотавру относился с особым трепетом.

Ас-Купос давно мечтал соорудить на выдающейся голове Такангора что-нибудь эпохальное, соответствующее его легендарным деяниям. Или, по крайней мере, придать незабываемую копьевидную форму кисточке на конце хвоста, но консервативный минотавр неизменно пресекал любые творческие поползновения, тем самым доставляя славному шерсточесу немало огорчений. Однако тот не терял надежды на успех, и всякий раз, когда огромный силуэт кассарийского генерала заслонял вход в его заведение, радостно восклицал:

— Милорд! А я как раз думал о вас! У меня есть отличное предложение: давайте начешем вам львиную гриву и покрасим гребень между рогами! И придадим хвосту горделиво-угрожающее вертикальное положение. Клянусь, вас испугаются все демоны в аду.

 

— Хвост замечательный, — сказала соседская кошка. — Скажите, а зачем вы зачесываете его на голову?

Дж. К. Джером

 

— Отлично! — отвечал на это Такангор. — Непременно попробуем эту модель, когда нужно будет снова напугать демонов.

— В бою, — с горечью возражал Ас-Купос, — ее не будет видно под шлемом.

Такангор хотел было заметить, что этого-то он и добивается, но, вовремя вспомнив маменькины наставления, прибегал к дипломатии.

— Так-то оно так, друг мой, но на сегодняшний день они — наши союзники, и нам дорог их душевный покой. Герцог не простит мне гривы, я опечалюсь из-за хвоста, а Лилипупс не поймет гребня.

Упоминание о Лилипупсе волшебным отрезвляющим образом действовало даже на огра-мракобеса, увлеченного творческим поиском.

— А, может, все-таки попробуем… — делал он последнюю попытку разжалобить каменное сердце несговорчивого клиента, но проще было уговорить горгону Ианиду попробовать прическу «Лысый цветочек-2», чем убедить генерала изменить его представлениям о правильной завивке хвоста в стиле Тапинагорна Однорогого.

— Не может, — твердо отвечал минотавр. — Приступайте.

— При всем почтении, милорд, вы — консерватор, — горько обличал огр.

— Скорее, поборник традиций.

— Милорд Карлюза вот тоже ссылается на традиции.

— Вы хотели завить милорда Карлюзу? — искренне интересовался Такангор.

— Не то чтобы завить, но провести эксперимент-другой над его хвостом.

— Я бы на его месте не согласился.

— И он на своем месте не согласился.

— Я всегда верил в его здравый смысл и обстоятельность.

— Кто, как не вы, можете служить примером для подрастающей молодежи? — тут огр обычно заламывал руки — чаще всего нижнюю пару.

— Я сам — подрастающая молодежь. Не верите, могу показать последнее маменькино послание.

Это было уже попадание не в бровь, а в глаз.

Ас-Купос вздыхал и принимался одновременно чесать щеткой, щелкать ножницами, взмахивать бритвой и орудовать завивочными щипчиками. При этом четыре глаза его внимательно следили за работой четырех рук, а два глаза он то и дело заводил к потолку, демонстрируя, какие адовы муки претерпевает ради несговорчивого, но постоянного и платежеспособного клиента.

Как постоянному клиенту, он делал Такангору семнадцатипроцентную скидку, а тот возвращал ему шесть процентов за несговорчивость и несогласие с авторским видением мастера, и они расставались ужасно довольные друг другом.

Разумеется, в замке имелся собственный, весьма искусный цирюльник, постоянно сокрушавшийся, что генерал пренебрегает его услугами. Но экономный Такангор не получал никакого удовольствия от экономии, когда его стригли и причесывали бесплатно. Потому что экономия — мудро полагал он — это не когда ты вообще не платишь, а когда платишь меньше, чем другие. Эту небольшую разницу хорошо откладывать во что-нибудь вместительное — глиняный горшочек, фаянсовую свинку-копилку, коробочку из-под сахарных фруктов или ящичек, в который когда-то были упакованы серебряные подковы.

 

Не доходом наживаются, а расходом

Вл. Даль «Пословицы русского народа»

 

Приятно и полезно для души также и следующее занятие: высыпать сэкономленные монетки на покрывало, а потом класть обратно по одной, подсчитывая образовавшийся капиталец. А если кто возразит, что из копилки монетки так просто не вытрясешь, то, значит, он просто не освоил фокус со столовым ножом, по лезвию которого блестящие кругляшки выкатываются, как детишки на санках по снежной горке. Свою денежку Такангор знал в лицо. А некоторые монетки, как, к примеру, две старинные золотых рупезы с орлиным профилем Козимы Второго Бережливого, нарытые для него Бумсиком и Хрюмсиком под раскидистым дубом в Липолесье в день славной битвы, носили собственные имена и жили в копилке постоянно, на счастье, чтобы приманивать денежку достоинством побольше.

Как кассарийскому генералу Такангору полагалось немаленькое жалованье. Узнай точную сумму кто-нибудь из существ впечатлительных, скажем, тот же маркиз Гизонга, кто знает, как бы он перенес эту душевную боль. Но в Кассарии уже много веков тому поняли, насколько хрупкими и слабыми могут быть люди, и предпочитали не травмировать их лишний раз без особой нужды. Своим состоянием Такангор распоряжался с присущей ему практичностью. Часть отправлял маменьке в Малые Пегасики; часть, согласившись с доводами Кехертуса, вносил на свой счет в старейшем и солиднейшем банке Тиронги — «Надежные пещеры», открытом кобольдами в Булли-Толли чуть ли не во времена правления того самого Козимы Второго, Бережливого. Основной же капитал он предпочитал хранить в огромном кованом сундуке в собственных апартаментах и приумножал его при любом удобном случае. Так, славный минотавр сдавал на вес пух и шерсть, оставшиеся после линьки, как делал прежде в Малых Пегасиках. Предприимчивый Ас-Купос отправлял шерсть в модную лавочку, где из нее вязали рыжие жилеты и продавали их в Булли-Толли. Они были необычайно популярны среди поклонников знаменитого минотавра. А остатки шерсти шли на украшение фигурок Такангора с топором, которыми бойко торговали устроители Кровавой Паялпы — Архаблог и Отентал.

Так что в тот странный день Такангору было куда торопиться, и он торопился изо всех сил. Но интуиция, делавшая минотавра одним из лучших воинов известного мира, уже подсказывала ему, что не стоит всерьез рассчитывать на осуществление своих планов: денек выдался еще тот.

 

* * *

 

Двери в кабинете были сработаны на совесть: дубовые, резные, с бронзовыми накладками, способные при случае выдержать атаку среднестатистического тарана. Когда они задребезжали и заскрипели от негромкого стука, молодой повелитель Кассарии не стал интересоваться, кто там. Он отложил книгу и заранее поднял глаза повыше к потолку.

— Да-да, Думгар, — сказал он уверенно. — Милости прошу. Какой великолепный сегодня день, ты не находишь?

Будь на месте герцога любой другой, голем решил бы, что это издевка, но деликатный и тактичный Зелг всегда имел в виду только то, что имел в виду. А он имел в виду, что странное утро благополучно закончилось примирением Думгара, Дотта и Мардамона, все остались живы, тронный зал приведен в идеальный порядок, обед был необычайно вкусным, а за окном — несусветная красота, которой и следует наслаждаться, пока есть время.

Герцог любил жить, это у него хорошо получалось.

Опережая дворецкого на полшага, в кабинет первым вплыл кожаный халат с доктором Доттом. Халат важно двигался вперед к герцогу, как флагманский корабль в бурных водах Бусионического океана. Глаза привидения еще смотрели назад, в коридор, где маячила очередная взволнованная поклонница, до которой дошли слухи об утренних событиях. Зелг не сомневался, что вскоре среди многочисленных воздыхательниц Дотта станет популярной версия об эпической битве богов и героев, в которой привидению будет отведена самая важная и почетная роль победителя всех големов, некромантов и лилипупсов.

— Прошу вас, господа, — пригласил герцог. — Что у нас?

— Осень наступила, — доложил романтичнейший из големов, переступая порог и внимательно разглядывая то ковер, то шторы. Глядя на него, никто бы не подумал, что это он несколько часов тому громил и крушил направо и налево во имя финансового благополучия и экономической справедливости.

— Правда? И я так думаю. Глянул из окна — а там роща вся облита золотом и медью. Хоть выписывай живописца из столицы, чтобы запечатлеть эту красоту. Стайка птичек готовится к перелету — щебечут-заливаются! И небо по-осеннему бездонное. Надо же, как лето пролетело, только и успели, что два раза повоевать.

— Осень — тоже неплохо, — сказал Думгар с едва заметным одобрением в голосе. — Урожай в этом году богатый, я бы рискнул сказать — весьма богатый. Погода замечательная. Пейзажи действительно радуют глаз. А живописцы высочайшей квалификации найдутся и в замке. У вашей светлости есть все основания допустить наступление осени в Кассарии.

 

Вы посмотрите, какая погода: безоблачное небо! А это говорит

о том, что, значит, мне удалось многого добиться.

Владимир Яковлев

 

Хотя каждый день приносил ему какую-нибудь неожиданность, Зелг все равно не переставал удивляться.

— А разве у меня есть возможность не допустить наступления осени?

Взгляд голема явно говорил о том, что вопрос его свидетельствует во-первых, о наивности, а, во-вторых, о том, что его можно упрекнуть в невнимательном чтении фамильных заклинаний и семейных хроник. В свою защиту Зелг мог сказать только одно: в связи с невероятной древностью их рода, поразительным долголетием предков, а также до одури активной жизненной позицией, разносторонними увлечениями и живым характером каждого из них, собрание семейных хроник напоминало утерянную библиотеку Пупсидия, которая, по слухам, занимала отдельный остров. И не всякой жизни могло хватить на ее внимательное прочтение.

Можно было бы тактично намекнуть и на то, что не всегда удается провести утро за чтением семейных летописей — порой тебя отвлекают другими делами, вот как, к примеру, сегодня. Но это было бы крайне невежливо по отношению к его любимому дворецкому. Следовало немедленно сменить тему разговора.

— Ну, Думгар, — приветливо сказал Зелг. — Надеюсь теперь все в полном порядке?

— Увы, милорд, — сдержанно ответил достойный голем. — Не все в порядке в этом мире, когда ковер так диссонирует со шторами.

Наш преданный читатель наверняка помнит, что накануне битвы при Липолесье, в преддверии поединка с Сатараном Змееруким, по праву занимающим должность Карающего Меча Князя Тьмы со всеми вытекающими для противников, Зелг восстал против декора собственной спальни. И поменял шторы. А вот ковер остался прежним.

— Тогда заменим ковер на какой-нибудь веселенький, — отважно сказал победитель всех демонов Преисподней.

Другой, менее сдержанный дворецкий, возможно, окинул бы своего господина удивленным взглядом или даже поджал бы губы, но Думгар только вежливо поклонился. Он знал, что порой истина долго пробивается к свету, как чистый ключ — сквозь толщу скал, и потому не торопился. В его деловом расписании лишние десять-пятнадцать лет погоды не делали. Он мог позволить себе перенести дискуссию на потом. И, как его господин буквально минуту назад, тоже решил перевести разговор на другую тему. Благо, в Кассарии этих тем всегда было хоть отбавляй.

— Думаю, милорд, нам стоит обсудить одну небольшую, но все же существенную проблему, которая сейчас занимает умы ваших верных подданных.

Молодой некромант уже многое знал о своих верных подданных и понимал, что если их живые умы что-то занимает, то его это точно обратит в соляной столп. Однако же долг правителя — храбро смотреть в глаза своим обязанностям и предпринимать решительные действия даже в такой ситуации, когда здравый смысл подсказывает спасаться бегством.

Думгар читал его мысли как открытую книгу. Обычно он огорчался, когда молодой господин близко к сердцу принимал всякие пустяки, которые постоянно случаются в огромном хозяйстве, вроде Кассарии, но сегодня у герцога, надо признать, были причины вздыхать и волноваться, помимо бурно проведенного утра.

Расставшись с Карлюзой и Левалесой у потайного хода в замок, Думгар отправился к большому озеру и стал свидетелем событий, которые требовали немедленной реакции повелителя. Он послал герцогу сочувственный взгляд.

— Что у нас происходит? — отважно спросил Зелг, начиная понимать, что сегодня такой день, когда что-то постоянно будет происходить.

Думгар выразительно помолчал.

— Монстр Ламахолота отказывается возвращаться в Ламахолот.

— То есть как — отказывается? Это же его сущность. Это его как бы одновременно профессия и призвание.

— Он говорит — нет.

— И чем он собирается заниматься?

— Пока что он влез в наше озеро и волнуется, что мы выселим его обратно в горы. Что самое неприятное — его голова волнуется на этом берегу, а хвост — на том. А отдыхающие волнуются на обоих берегах сразу. Вот что я называю паникой.

— Хорошо, положим, мы согласны. Что он будет тут делать?

— Местное общество рыболюбов предложило ему работать рыбой. Они говорят, что и мечтать не могли о такой рыбе.

— Но он же не рыба!

— Он хочет начать новую жизнь.

Зелг, знавший о превратностях новой жизни побольше многих, сочувственно улыбнулся.

— В принципе, я не против. Тут уже монстром больше, монстром меньше, никто и не заметит.

— С тех пор, как мадам Мумеза и ее избранник приняли решение поселиться в имении, все прочие монстры немного поблекли в их великолепной тени, — дипломатично согласился Думгар.

— А что — князь не скучает по дому?

Вместо Думгара ответил всезнайка Дотт, очень сдружившийся за последние недели с Наморой Безобразным.

— Князь не любит Ада. Там нет газет, и не растут лютики.

Зелг подумал, что в Аду можно отыскать и другие недостатки, но князю, конечно, виднее.

Среди претензий, которые Намора предъявлял Аду, доктор Дотт не упомянул еще одну — очень серьезную: отсутствие керамики, в частности, фаянса.

Нет в Аду фаянса, и возразить нечего. В силу своей чрезвычайной дешевизны и хрупкости этот материал в Преисподней считается совершенно бесполезным.

Поскольку самые бедные демоны привыкли хранить свои сбережения в сундуках, а самые богатые — в грандиозных подземных чертогах под охраной специально обученных чудовищ, здесь традиционно не пользуются популярностью фаянсовые свинки-копилки.

Так же и высокое искусство флористики. Отсутствие цветов и, как следствие, такого хобби, как составление букетов, автоматически упраздняет всякие милые безделки вроде фаянсовых вазочек и цветочных горшков. Адская флора процветает только в мощных сосудах из хорошего железа и крепкой стали и обычно обнесена толстыми решетками во избежание эксцессов, проистекающих из-за слияния любителей природы с природой, питающейся преимущественно такими вот любителями.

Дела, хлопоты, войны, интриги, злодейства, то да се — словом, три тысячи лет Намора Безобразный даже не подозревал, что был отлучен от прекрасного. Увидев в одной из лавочек Виззла симпатичную голубую свинку в розовый, желтый и зеленый цветочек, адский князь понял, что душа его обрела наконец-то последнюю недостающую деталь, чтобы стать окончательно и бесповоротно счастливой.

И если какой-нибудь теолог тут возразит нам, что у демонов нет никакой души, то это значит только одно: он не видел, как Намора Безобразный водит на прогулку фаянсовую свинку, бережно прижимая ее к огромному животу. И потому окончательный вывод звучит так: один из свирепейших адских генералов, снискавший не где-нибудь, а в Преисподней репутацию существа жестокого, кровожадного и скорого на расправу, собирался навсегда поселиться в герцогстве Кассария, потому что там была его возлюбленная, лютики, фаянсовые свинки и свежая пресса.

Поразмышляв еще немного о демонах, монстрах, чудовищах и прочих привычных персонажах своей повседневной жизни, Зелг принял решение.

— Я полагаю, монстр Ламахолота украсит воды нашего озера, — постановил он.

— Я ему передам, милорд.

— И поздравьте его с новосельем.

— Непременно, милорд.

— Ему что-нибудь нужно?

— Полагаю, мы скоро узнаем об этом.

— Думаю, мне следует его навестить и поприветствовать.

— Это было бы замечательно.

— И какой-нибудь маленький подарок?

— Я продумаю этот вопрос.

— И попросите Мардамона не усердствовать.

— Обязательно, милорд.

— Благодарю вас, Думгар.

— К вашим услугам, милорд

— А я, пожалуй, пойду в библиотеку. Буду нужен, ищите там.

— Удачи, милорд.

От Зелга не укрылось столь странное прощание, и тревожное предчувствие кольнуло его душу. Но ему так хотелось верить, что тревоги этого дня остались позади, и нынешнее утро — всего только забавный эпизод. Убаюканный обманчивым теплом сентября, молодой некромант не внял многочисленным знакам судьбы, и с легким сердцем отправился в библиотеку. Как он потом объяснял всем желающим его выслушать, он всего только хотел почитать что-нибудь развлекательное, отвлечься от проблем.

 

* * *

 

Взволнованный и обеспокоенный долгим молчанием внутреннего голоса, господин Папата сперва не слишком хорошо понимал, о чем ему твердят нестройным хором взволнованные вельможи. Мы уже не раз упоминали, что достойный библиотекарь болезненно воспринимал присутствие сильных мира сего, а когда их плотность на единицу площади достигала критической, чувствовал легкое недомогание.

Его торжественно доставили в ставшее в последнее время родным здание Тайной Службы, препроводили в кабинет графа да Унара, и там сразу окружили сам граф, маркиз Гизонга, господин главный бурмасингер Фафут и генерал Ангус да Галармон. И все они чего-то от него хотели, ужасно долго и путано объясняли, чего ждут от его скромной персоны. Разумеется, сами они говорили иначе: только вы, господин Папата, — говорили они, — только вы можете помочь нам в этом сложном и удивительно интересном вопросе, как не раз помогали в прошлом. Только ваши обширные знания и невероятные навыки работы со старинными изданиями, с этими огромными объемами текстов помогут нам прояснить самые загадочные и таинственные детали.

И тут они огорошили его сообщением, что им нужна подробная, обстоятельная справка о минотаврах. Об их происхождении, верованиях, легендах, исторических и государственных, если таковые имеются, деятелях. Словом, обо всем.

Держа ответную речь, господин Папата, сразу начал с главного: с того, что он поссорился с внутренним голосом и уже некоторое время с ним не разговаривает, что значительно замедлит работу, потому что во многих случаях он полагался именно на этот самый голос. Но тема, как и предполагали любезные господа, его, действительно, чрезвычайно интересует, и он приложит все свои скромные силы, чтобы достичь нужного результата, правда, не ручается за сроки. Он видит свою обязанность в том, чтобы предоставить обширную информативную справку по двум видам минотавров: так называемым ламархийцам, а также алайцам, то есть выходцам с континента Корх, которые ведут свой род от легендарных рийских минотавров, обитателей Алаульской долины. И хотя это всего лишь великолепный древний миф, однако же минотавры обоих видов существенно отличаются друг от друга. Вот в этом направлении он и собирается вести свое исследование.

 

Каждый миф есть одна из версий правды

Маргарет Атвуд

 

— То есть вы знаете, что минотавры бывают разные? — нервно спросил генерал да Галармон.

— А кто этого не знает? — уточнил господин Папата. — Правда, — сказал он после минутного раздумья, — природа производит на свет много странных существ.

Вельможи обменялись взглядами, какими всегда обмениваются сильные мира сего после общения с людьми науки и искусства. Обе стороны остро ощущают некоторую неполноценность собеседника и в то же время собственную ущербность, и никак не могут примириться с этим парадоксом. Но государственные деятели утешают себя тем, что их деятельность приносит практическую пользу, а ученые черви исчезнут с лица земли, ничего не изменив и не улучшив. А ученые, напротив, радуются, что потомки вспомнят их имена в связи с каким-нибудь полезным открытием или важным исследованием, а этих вот государственных мужей станут поминать недобрым словом при всяком музыкальном случае.

Вскоре после того Папата распрощался с вельможами, отметив, что те уж слишком чем-то взбудоражены, и это странно, если учесть, какое благолепие разлито сейчас по всей стране. Но поскольку ему было не с кем обсудить последние события, то он притих, стушевался и загрустил. И даже отменный ужин и вино редкого урожая, присланные графом для поддержания его трудового энтузиазма, не слишком порадовали беднягу.

Что же до графа, то он направил в помощь библиотекарю несколько доверенных слуг под руководством того самого лакея, который в свое время принимал Галеаса Генсена во дворце да Унара. Ему было особо указано на некоторые странности в поведении его подопечного. Начальник Тайной Службы приказывал оказывать господину Папате посильную помощь, заботиться о его насущных нуждах, всемерно потакать капризам, не огорчать и своевременно докладывать о происходящем, пускай слугам и кажется, что ничего существенного еще не произошло. В лакейской этот приказ истолковали несколько шире:

— А буквогрыз-то, видать, последнего ума лишился, — сказал старший лакей младшему, складывая походный ранец для переезда в здание библиотеки, чтобы постоянно находиться при персоне библиотекаря, — почему, спросишь? Потому граф приказал с него глаз не сводить, чтобы он по скудоумию не учинил над собой какой напасти.

— А нам с ним не опасно? — спросил его товарищ, более молодой и еще не такой опытный.

— Да он только в книгах понимает. А так стула от чашки не отличит. И безобидный, как мотылечек. Видал я, как он краюху хлебу отрезать намеревался: свечку ухватил и ну елозить. Смех один. Только ворчливый, это да. Ворчливый — жуть.

— Дались им эти минотавры, — пожал плечами младший лакей. — Вот скажи, зачем кому-то знать, откуда какие рогачи происходят? Нешто нет других дел на свете?

— Ты говори-говори да не зарывайся, — сурово оборвал его старший товарищ. — Когда господин граф занимается неведомо чем незнамо для чего не корысти ради — это и есть великая государственная политика, о которой потом будут писать такие вот буквогрызы, как тот, кого мы едем наблюдать и обихаживать.

— То есть, мы едем делать историю? — неожиданно проницательно уточнил младший слуга.

— Мы всегда делаем историю, — отвечал старший, и крыса, тащившая в свою нору огарок свечи, на мгновение замерла в восхищении. Она не ожидала от старого лакея такого полета философской мысли.

 

* * *

 

Гугиус Хартдор спешился на поляне у черного базальтового мавзолея и окинул пейзаж взглядом настоящего ценителя.

Поляна была разгромлена по высшему разряду: земля почернела и оплавилась, как если бы здесь как следует откашлялся простуженный дракон; древние исполинские деревья, покореженные неведомой силой, из стволов и ветвей которых в произвольном порядке торчали самые разнообразные конечности и проступали сквозь кору искаженные ужасом и болью морды и лица, топорщились иглами и шипами. Несметное количество деталей, милых сердцу настоящего художника, как то — обломки оружия, фрагменты доспехов, черепа и скелеты, разбросанные в живописном беспорядке там и сям — навевали безысходность и тоску. Всякий, кто случайно забрел в это гиблое место, должен был умчаться очертя голову и потомкам своим заповедать избегать этого кошмара до скончания времен.

Рыцарь пробормотал несколько слов на языке, который показался бы странным любому, кроме высших иерархов геенны огненной, и замер в ожидании. Строение было задумано зодчими как место вечного упокоения в самом прямом смысле этого слова — ни намека на вход. Огромная, цельная на вид глыба, размером с городской дом, сплошь покрытая вырезанными в камне рунами, стояла в непроходимой Меокайской чаще, в самом сердце Тифантии, и никто из смертных не знал о ее существовании.

Когда рыцарь с орлом на гербе произнес заклинание, с мавзолеем стали происходить странные вещи. Он окутался красным дымом, во все стороны от него побежали по траве языки пламени, но ничего не подожгли, а растворились в воздухе, словно привиделись. Затем раздался дикий скрежет, как если бы кто-то наматывал старую-старую якорную цепь исполинского корабля, и, наконец, на поверхности черного камня обозначилась дверь неровной формы, и открылась со скрипом. Из мрака вырвался затхлый воздух, на рыцаря пахнуло могильным холодом и тлением. Затем раздался протяжный вой, от которого, по замыслу исполнителя, кровь должна была стыть в жилах. Гугиус ухмыльнулся и шагнул в темный провал.

— На беду свою, смертный… — произнес шелестящий голос, затем замолк на секунду и сменил тон. — А, это ты. Что-то ты зачастил в последние века.

— Да вот вспомнил об одной штуковине, которая у тебя завалялась с незапамятных времен.

— Здесь, между прочим, не Бюро «Что упало, то пропало». Ты сюда заявляешься, как к себе домой. А здесь покоится средоточие ужаса, воплощенный мрак, враг живого, ну, это тебя не касается.

— Меня и остальное не касается, — заметил рыцарь. — Слушай, не ворчи, лучше назначь цену, а то я спешу.

— Вы, молодые, всегда спешите. Нет, чтобы посидеть, поговорить со стариком. Чего хихикаешь?

— Вспомнил, как ты свалился с деревянной лошадки, когда праздновали твое четырехлетие. Визгу было — кто бы подумал, что это будущий кровавый завоеватель, великий воин и — как там тебя воспевали в Жаниваше — Коротконогий Жезл Ада и Бич Сусликов.

— Ты же знаешь, что это неправильный перевод! — голос даже задохнулся от возмущения.

— Я знаю, ты знаешь, а кто еще?

— Вечно ты ворвешься в мою мирную обитель, нарушишь блаженный покой и испортишь настроение.

Гугиус шагнул вперед, под каблуком что-то хрустнуло.

— Что характерно, именно мирная обитель, — прокомментировал он.

— Сами напросились, — сказал голос. — Во всех путеводителях написано, что Меокайская чаща непроходима, изобилует смертельными ловушками, опасна и для людей, и для существ. Чего непонятного?

— Да смотрел я эти путеводители. Ты когда антирекламу заказывал — тысячу лет назад или еще раньше? Слог архаичный, текст невнятный. Все нормальные создания воспринимают эти предупреждения как обычный древний треп.

— Тогда какие ко мне претензии? — отчетливо ухмыльнулся голос. — Ладно, выкладывай, за каким ветром тебя занесло в такую даль в таком неприглядном тельце?

— Тельце, конечно, еще то, — согласился Гугиус. — Но знал бы ты, какие у него мозги. Буквально плавятся от любого усилия.

— Сочувствую.

— Он трещит по швам, вот-вот развалится, — пожаловался рыцарь. — Дай мне заклинание, и я пошел.

— Какое еще заклинание?

— «Слово Дардагона».

— Опять ты затеял какую-то авантюру.

— Нет, — ответил Хартдор. — Не опять. Это все еще тот, прежний план, и должен сказать тебе, я доволен тем, как все получается.

— От тебя за версту разит древним ужасом. Где только выкопал?

— Ты не поверишь.

— Чем больше смотрю, тем больше верю. Это как же ты сумел?

— Я тут провернул одно хорошенькое дельце. А сейчас нужно срочно сделать еще одно. Только бы успеть доехать до замка, пока это чучело похоже на человека.

— Когда добьешься своего, — проворчал голос, — не забудь, кто тебе помогал. Хотя и не был обязан. Я дам тебе «Слово» и немного живительной влаги. Долго этот сосудец не протянет, но пару дней выиграешь. Просто диву даюсь, неужели ты не мог подобрать что-нибудь посолиднее, покрепче?

— Я вознагражу тебя, — пообещал Гугиус. — Посолиднее. Хм! А где его взять — посолиднее? Схватил, что под руку подвернулось, и на том спасибо.

 

Недостойные дела совершаются за достойную плату

Лех Коноплинський

 

— Да, кстати, — заметил голос. — Когда в следующий раз принесешь подношение, не забудь — я не люблю толстых.

— Какая тебе разница?! — возмутился Хартдор. — Тебе же не для эстетического наслаждения, а для еды. Толстых на дольше хватает.

— Я эстет, — сказал голос. — И не могу внезапно перестать быть эстетом на время кормления. Учитывай это. И двери закрывай лучше. А то в прошлый раз сразу после тебя прорвался какой-то умалишенный.

— Откуда?

— Сказал — из Ада.

— Чем закончилось?

— Вынеси крылья, там, возле входа. Они меня раздражают. И вот чего я в толк не возьму: вся поляна усыпана останками, деревья вокруг похожи на ночной кошмар полкового лекаря, а они сюда ломятся, как будто я разбросал по округе листовки с приглашением на детский утренник.

— Будь скромнее, и люди от тебя отстанут.

— Да меня и демоны замучили.

— Тогда проповедуй что-нибудь непонятное, по возможности, вечные ценности. Типа того, что в каждом демоне есть что-то хорошее, что все демоны — братья, что их гнев и ярость происходят от того, что они мало занимаются садоводством и не выпиливают лобзиком по воскресеньям. Говори долго, быстро, непонятно, не давая никому вклиниться. Лучше всего — в стихах.

— Думаешь, поможет? — безнадежно спросил голос.

— Я бы на твоем месте попробовал.

— В стихах, говоришь?

— Но без рифмы.

— Какие же это стихи?

— А ты возражай, что ищешь новые формы стихосложения и взаимопонимания.

— Ужас какой, — сказал голос. — Знаешь, а может помочь.

 

* * *

 

Итак, Такангор бодро рысил к своей цели по лесной тропинке, вдоль озера, по зеркальной поверхности которого царскими золотыми галерами скользили опавшие листья, подгоняемые легким теплым ветерком. Славный минотавр засмотрелся на сказочное зрелище. В его мечтах эта роскошная флотилия рассекала синие воды Бусионического океана, он даже чувствовал горьковато-соленый запах и слышал, как стучат волны в борт, скрипят просмоленные доски и хлопают набитые попутным ветром паруса. Сам он стоял на носу флагманской галеры и красиво смотрел вдаль, озаряемый лучами заходящего солнца. Багровый свет отражался в зеркальном лезвии боевого топора, придавая этой эпической картине величественный и немного зловещий оттенок. Минотавр колебался, летит ли по ветру его плащ или лучше, чтобы развевалось знамя Кассарии, черное с серебром, созданное лучшими художниками своего времени специально для того, чтобы эстетически правильно развеваться в нужный момент. Но не будет же он всю дорогу стоять в обнимку со знаменем, как последний Мардамон, так что плащ логичнее. Зато плащ скроет большую часть его любимых доспехов Панцер-Булл Марк Два, а это никуда не годится. Элегантные складки, конечно, всегда неплохо смотрятся, но сплошные складки и хвост выглядят нелепо, а грандиозная дышащая первобытной силой фигура героя скрадывается. Такангор глубоко задумался: он и прежде понимал, что изобразительное искусство требует особого таланта, но лишь теперь по-настоящему оценил, как тяжко работают живописцы, прежде чем создать подлинный шедевр. Плащ или флаг? Галера или высокий корабль с могучим бушпритом? Спокойная гладь воды или бурные волны? Славный генерал всерьез проникся проблемами композиции и не слишком отвлекался на окружающую действительность, полагая, что знакомая тропинка не преподнесет ему никаких сюрпризов. Словом, он несколько удивился, когда на его пути возникло неожиданное препятствие.

Дорогу ему преградил довольно широкий красновато-коричневый ручей. Он выходил из кустов по правой стороне тропинки, пересекал ее с подозрительным шорохом и исчезал в кустах с левой стороны. Не то чтобы Такангор не мог его с легкостью перепрыгнуть. Чего он только не перепрыгивал, гоняя по всем Малым Пегасикам бедолагу сатира, несправедливо обвиняемого в поедании бублихулы. Какие только препятствия не преодолевал, уходя от превосходящих сил дорогой маменьки, когда ее педагогическая жилка давала о себе знать с особой силой. Просто препятствие оказалось неожиданным: прежде здесь не наблюдалось ничего подобного. Такангор присмотрелся к ручью повнимательнее и удивился еще больше.

То были муравьи. Судя по их целеустремленным взглядам, сосредоточенным лицам и количеству пожитков, они эвакуировали муравейник. (Если наш образованный читатель спросит, этично ли называть переднюю часть головы всякого муравья лицом или это все-таки морда, то мы уверенно ответим, что нас тоже взволновал этот вопрос, и потому мы консультировались с видными специалистами по разнообразным мордам. Они утверждают, что морды бывают трех видов:

1) пушистая симпатичная

2) мохнатая несимпатичная

3) жуткая оскаленная

Все остальное — лица).

Минотавр уверенно подозревал, что такие перемещения могут быть вызваны исключительно серьезным стихийным бедствием. Твари, несомненно, знали каким именно. Но как добиться от них толковых ответов? Такангор остановился и затоптался на месте. Стоило вернуться в замок, чтобы поговорить с Думгаром. Если тот чего-то и не знал сам, то непременно держал в штате пару квалифицированных специалистов; и не существовало такого вопроса, которым можно было поставить в тупик величайшего дворецкого всех времен и народов.

Как день бестолково начался, думал Такангор, так он и продолжается.

Муравьи еще шелестели бесконечным потоком, огибая подкованные серебром копыта, когда из рощи донесся странный оглушительный звук, как если бы ураган дул в замочную скважину. Строго говоря, то был художественный свист, просто есть вещи, о которых невозможно догадаться, их нужно знать наверняка. Свист нельзя было назвать чересчур музыкальным. Скорее уж казалось, что кто-то хочет вспугнуть стадо древнеступов одним усилием легких. Древнеступов в округе не наблюдалось, но в целом свистун достигал своей цели. Можно сказать, что к нему прислушивались. Такангор обрадовался. Лилипупса он любил и никогда не пренебрегал возможностью перекинуться с ним парой слов. Они не виделись с самого утра — для них это была довольно долгая разлука, к тому же, героический бригадный сержант, как всегда, порадовал своего командира блестящими тактическими решениями и правильно поданными репликами. И минотавр поспешил на источник звука. Но тут, как и в случае с муравьиными лицами, необходимо объясниться.

 

Зачем же мне затихать вдали?

Михаил Жванецкий

 

Не так давно капитан Ржалис насвистал бригадному сержанту популярную в армии песенку о превратностях войны, любви и деторождения, и Лилипупс неожиданно проникся. Всю последнюю неделю замок и окрестности внезапно, причем в самый неподходящий момент в самых неподходящих местах, оглашал богатырский свист сложной конструкции и впечатляющей тональности. Первое время обитатели замка грешили на ветер, но шквалов в те дни не наблюдалось. Затем принялись винить во всем распоясавшихся леших, но справедливый Думгар резонно заметил, что обычным лешим такое не под силу. Наконец, все так же случайно выяснился источник звука. Смущенный Лилипупс, стоя у растрескавшейся алебастровой вазы с цветами, признал могучее авторство исполнения и дал клятвенное обещание свистеть аккуратнее и соблюдать меры безопасности. Судя по великому муравьиному исходу, с безопасностью обстояло так себе. Впрочем, Такангор вздохнул с облегчением: стихийное бедствие, служившее под его началом, не вызывало у него никаких опасений, но только вполне понятную, почти отцовскую, гордость.

— Добрый день, генерал! — и Лилипупс, раздвинув бормотайкой густой кустарник, вышел на тропинку. Он тоже любил своего генерала и тоже радовался ему. — Вам Ржалис исполнял уже? Трогательная песенка. Особенно слова.

— Агапий, — Такангор приветливо пошевелил ушами. Ему пришло в голову, что именно от Лилипупса он ни разу не слышал слов этой ставшей широко известной в окрестностях замка песни.

Похоже, догадливый тролль понял, о чем думает его командир.

— Я их внутри головы подпеваю мелодии.

— А, — сказал Такангор.

— Там вот в чем дело…

Такангор заинтересовался. Никто не знал, в чем там дело.

Хотя капитан Ржалис, а за ним рыцари-шэннанзинцы, их добрые друзья-кентавры, а потом хор пучеглазых бестий и ансамбль троллей-фольклористов часто и охотно исполняли эту песню как для широкой аудитории, так и при полном ее отсутствии. Приложив определенные усилия, можно было выяснить, что на одну прекрасную и изобильную страну напали враги; и одна патриотично настроенная дева стояла у дороги, идущей мимо ее замка, и смотрела вслед рыцарям, уходящим на битву. Видимо, то была весьма впечатлительная дева, потому что она ухитрялась влюбляться чуть ли не в каждого второго мимоезжего, а вы можете себе вообразить, сколько людей обычно следуют к месту сражения. Потом дева являла рыцарям все знаки своей горячей любви и провожала их бурными рыданиями и обещаниями вечной верности, после чего снова занимала пост у дороги. Видя такое рвение, ее папаша, рыцарь весьма престарелый, но хорошо помнящий, чем кончаются такие приступы патриотизма, каким-то образом отдал ее замуж за барона преклонных лет, который на войну не уехал, а осел в замке и запретил девице появляться на дороге. Прошло время, девица родила несколько детей — тут песня не приводила точные цифры, но ограничивалась строкой «детишек было ого-го!». Скорее всего, многие новорожденные не слишком походили на папу-барона, потому что он стал предъявлять претензии, а тут и война закончилась, и прежние возлюбленные принялись возвращаться один за другим к своей желанной: кто живой, кто в виде привидения. Многие признавали отцовство и предлагали руку и сердце, но были и такие придиры, которые хотели разобраться в деталях. Кто-то, вероятно, готов был смириться с путаницей в детях, если унаследует состояние и титул прежнего супруга, и бедного старого барона то и дело вызывали на поединок, пока не обезглавили, и он пополнил ряды возмущенных привидений, толкущихся по замку. Заметьте, что родиться и расти в таких условиях нелегко, заниматься повседневными делами тоже затруднительно. Словом, детишки слегка повредились в уме, и их шалости наводили на подозрение, что в будущем из них выйдут отличные маньяки и извращенцы. Счастливая мамаша решила наложить на себя руки, но даже не надейтесь, что история, а, значит, и песня на этом заканчивалась.

Звучала она примерно так:

Она на зорьке просыпалась

в своей постели

Лала-ла-ла-ла.

Ее душа в груди металась,

Как муха в супе

Лала-ла-ла-ла.

А он скакал по полю брани

Такой красивый молодец

Лала-ла-ла-ла.

Грудь, как у льва, глаз, как у лани,

И кучерявый, как овец

Лала-ла-ла-ла.

Широкий меч в его руке

Враги узнали вдалеке

Лала-ла-ла-ла

Сложность заключалась также в том, что у каждого рыцаря, помимо широкого (длинного, острого) меча, имелся также конь, копье, доспехи, оруженосец и определенный взгляд на честь, достоинство, жизнь, любовь и смерть. Дети тоже отличались именами, характерами и внешностью. Все это было тщательно описано, спето и сопровождено неизменным ла-ла-ла-ла. Словом, из всех обитателей Тиронги, песню поняли только пятеро или шестеро эльфов-крючкотворов, работавших с судьей Бедерхемом на Бесстрашном Суде. Они сразу заявили, что всякая «любовь-морковь» тут ни при чем, история, в основном, медицинская, и, кроме диагнозов, дело в вопросе дееспособности субъекта, праве и очередности наследования, налоге на наследство, подушном налоге и налоге на добавочную стоимость. А все остальное — художественные детали, без которых не бывает ни одного литературного произведения, хотя зачем это, лично они не понимают.

Нужно ли говорить, что Такангора весьма заинтересовала версия бригадного сержанта.

 

Это была очень длинная и запутанная история о человеке, который делал что-то с сельдереем, а жена этого человека каким-то таинственным образом оказалась племянницей с материнской стороны человека, сделавшего себе из старого ящика диван, который он называл оттоманкой…

Дж. К. Джером

 

— Это история о невыносимом женском героизме. Сильно патриотичная дева тут — пример для потомства. И это ла-ла-ла-ла-ла мне очень трогает за душу. Я думаю сформировать мысли в отдельный отряд мыслей об этом произведении художественном и выступить перед личным составом. Кехертусу очень тоже нравится, — поведал Лилипупс, дирижируя бормотайкой. — А вот с муравьями что-то странное. Как утро задалось неправильно, так все противоречит порядку.

Минотавр был полностью согласен со своим сержантом. Он раздувал ноздри и шевелил ушами, чутко прислушиваясь к шелесту и шуршанию листвы, скрипу ветвей и движению ветра. Ему казалось, что солнечные лучи скользят с ветки на ветку с громким шумом. И с муравьями, определенно, что-то не так.

Они тепло распрощались и двинулись — каждый в свою сторону. Бригадный сержант вернулся в замок, писать биографию: Бургежа уговорил-таки упрямого тролля на эксклюзивный цикл публикаций о его славном боевом пути. А Такангор опять устремил взгляд в сторону Виззла. Всех дел — сделать прическу, сдать шерсть, купить в лавочке пакет куркамисов… но на душе у него было неспокойно. Особенно его волновали муравьи. Действительно, все предыдущие дни они спокойно слушали могучий свист Лилипупса и никто никуда муравейники не переносил. Может ли так быть, чтобы именно сегодня у них сдали нервы или дело все-таки в другом, и надвигается какое-то грозное стихийное бедствие, а Кассария живет безмятежной жизнью и ухом не ведет.

Внезапно муравьиный поток потек быстрее и зашелестел громче и тревожнее. Шерсть на загривке Такангора встала дыбом от едва заметного прохладного дуновения. Минотавр воспрянул духом. Вот оно! Началось! Он осторожно положил на тропинку пакет с шерстью и оскалил зубы в веселой улыбке. Он уже соскучился по смертельно опасным приключениям.

 

* * *

 

ЖУРНАЛ «ЗАДОРНЫЕ ЗАТРЕЩИНКИ», № 35

Любимый девиз наших читательниц: «Ты не бойся, это я, мечта твоя!»

 

К сведению наших возбужденных читательниц и безутешных читателей на этой неделе в Виззле откроется новый дамский магазин «Сильная и стильная». Казалось бы, и что здесь такого особенного? Магазины открываются каждый день, в разных городах, в разных странах — зачем же писать статью? Не проще ли ограничиться рекламой? Нет, — ответим мы нашим читательницам. — Нет и еще раз нет. Ибо этот — единственный в своем роде, и мы горды тем, что первыми представим его потенциальным покупательницам.

Никогда еще ассортимент магазина не учитывал до такой степени интересы самых разных женщин. Организаторы и создатели, хочется сказать, творцы этого замечательного проекта впервые признали, что наши великолепные дамы обладают не только утонченным вкусом и прекрасной внешностью, о которой и пекутся неусыпно, но также отличаются многими талантами и ни в чем не уступают сильной половине. Именно поэтому только в магазине «Сильная и стильная» можно найти те изумительные мелочи, те очаровательные вещицы, коих нам так часто не хватает в хозяйстве, и которые не знаешь, где купить.

 

Латная юбка «Противостояние» предохраняет от опрокидывания и сильного крена, а также прочих неловких позиций, связанных с посягательством на женскую честь и достоинство. Обладает стойким эффектом «Антиманьяк», вызывая у лиц, склонных к насилию, дни тяжких сомнений и глубоких раздумий

 

Наш специальный корреспондент, ведущая модной рубрики «Задорных затрещинок», очаровательная Сузия Люс пришла в неистовый восторг, ознакомившись с каталогом товаров «Сильной и стильной», и на волне этого восторга посетила остров Нуфа и побеседовала с тремя потенциальными постоянными покупательницами нового магазина, героинями битвы при Липолесье, великолепными амазонками Анарлет, Таризан и Бартой.

Дамы немедленно нашли общий язык и, не сговариваясь, пришли к единодушному мнению, что «Сильная и стильная» совершит переворот в наших традиционных взглядах на товары женского потребления. И воинственные девы, и сама Сузия Люс, и ее мать, потомственная домохозяйка, привлеченная дочерью в качестве независимого эксперта, согласились с тем, что отныне нормальная жизнь немыслима без поварешки «Безмолвие» с удобным длинным утяжеленным черенком и ударным черпаком с особыми шишечками для непредсказуемой аргументации; дамского седла «Раскоряка» с четырьмя стременами; метательных бус новых моделей «Не ударим в грязь» и «Внезапное раскаяние»; комплекта из пудры, помады и краски для век «Отвага» и прочих незаменимых вещей. И если мы не сумели найти достойный ответ на вопрос, как же мы обходились без этих товаров все предыдущее время, мы, по крайней мере, способны поведать миру, как собираемся жить дальше. Мы будем покупать! Мы купим молоток для отбивных «Уважение» и облегченный боевой молоточек для субтильных воительниц; розовое масло и молочко вавилобстеров; домашние шлепанцы «Поступь древнеступа» и эксклюзивный кольчужный халатик; думательную шапочку по акции и бонус — глубокодумательную шапочку, придающую нам выражение возвышенной мудрости и нечеловеческой проницательности.

Достопочтенная маменька Сузии Люс уже выехала из столицы с твердым намерением заблаговременно занять очередь, чтобы одной из первых успеть к вожделенному прилавку в этот знаменательный для всех женщин день. За ней следуют взволнованные адептки — соседки и приятельницы.

 

Продается инструмент для прерывания жизни.

Вязальные спицы нужны в каждом доме.

Возьмите в руки спицы. Жизнь прервется, и наступит вязание

 

Небывалое событие не оставило в стороне и воинственных амазонок. Как сказали по секрету нашей корреспондентке Анарлет, Таризан и Барта, они всем племенем намерены открыть новую веху и весомо присутствовать при открытии магазина; и уже приготовили вместительные вместилища для долгожданных покупок. Кони оседланы и роют землю копытами; доспехи начищены; оружие заточено; девы делают видные прически и наносят последние штрихи в новомодную боевую раскраску «Лютик полевой». По словам жрицы Барты, наибольшим спросом у амазонок будут пользоваться мечи с фруктово-цветочным декором; Таризан отдает предпочтение метательным бусам; доблестная Анарлет колеблется в выборе между стрелами с пестрым оперением в цвет подарочного колчана и неотразимым кольчужным халатиком с бантами и розочками по подолу и рукавам.

 

Ателье «Чесучинская модница» объявляет распродажу осенней коллекции ритуальных халатов для совершения обряда «Преступная халатность» и заключения сделок с адскими силами

 

Собственный список неотложных покупок Сузия Люс держит в строжайшем секрете, но по редакции уже поползли неопровержимые слухи, основанные на уверенных догадках: мы дружно ставим на шлем-кастрюлю «Кухонное превосходство» и набор специй «Фея» в хрустальных баночках.

Итак, дамы, до переворота в загадочном и волнующем деле походов за покупками остались считанные дни. Еще немного — и наступит счастье!!!

 

 

ГЛАВА 3

 

Все в жизни не случайно происходит, а по тем или иным причинам.

Обычно — по иным.

Из записок М. Гаспарова

 

Любовь к точности не позволила Зелгу сказать, что в библиотеке было многолюдно, потому что людей там как раз вообще не было. Но народу среди книжных шкафов собралось немало.

Бургежа, вошедший во вкус издательской деятельности, нашел занятие всем, кто встретился ему накануне вечером во дворе замка, и теперь Агапий Лилипупс, сопя от нечеловеческого напряжения, корпел над своей биографией «Тролли в строю», будучи не вполне уверен, может ли он считаться троллем, или после того, как Зелг поднял его из могилы на Лисалийских холмах, он все-таки зомби. В принципе, Лилипупсу, как он неоднократно говорил, «было на это глубоко все равно», но бригадный сержант славился своей дотошностью, и такая деталь не могла оставить его равнодушным. Поэтому на третьем ярусе библиотеки, в отделе «Умертвия, зомби, не-мертвые», два библиотечных призрака и трое дендроидов-архивариусов с головой погрузились в изучение этого вопроса. Призраки переливались всеми цветами радуги и слегка искрились, дендроиды шумели ветвями и возмущенно скрипели. Когда их научный спор достигал апогея, сверху тянуло холодным сквозняком, и по библиотеке начинали летать листья и кусочки древесной коры.

Князь Мадарьяга увлеченно строчил заметку под названием «Что должен носить элегантный вампир. Гардероб кровососа: ретроспективы и перспективы» — его со всех сторон неприступными горными массивами окружали издания по вопросам моды и стиля. Тут же домовой, отвечающий за изделия из текстиля и кожи, с грустью подшивал в огромный том отчет об утраченных из-за осеннего обострения троглодитского домоводства салфетках, полотенцах и поварском фартучке.

Виновники разгрома трудились локоть к локтю за соседним столом: Карлюза писал эссе психологического содержания «В чем смысл счастья»; а Левалеса пообещал украсить журнал «Сижу в дупле» своими путевыми заметками и теперь размышлял над эффектным названием. Он колебался между заголовками «Куда глазами глядя» и «Извилистый путь наших дорог».

Сам же издатель и лауреат вел прием репортеров за столиком у подножия гигантского глобуса; точнее, он принимал одного начинающего репортера, нашего старого знакомого демона Борзотара.

После того, как Намора окончательно и бесповоротно засел в Кассарии, его верный адъютант оказался в двусмысленном положении. Конечно, правило «вассал моего вассала — не мой вассал» действует и в Аду, но с другой стороны Князю Тьмы не ответишь запросто «а это, голубчик, не вашего ума дело», если он требует объяснить, куда подевался его славный генерал и твой непосредственный командир. Так что с недавних пор Борзотар старался реже бывать в огненных чертогах, избегал попадаться на глаза Каванаху, Сатарану и Малакбелу и не мельтешил в казармах. Он предпочитал отсиживаться в замке. Но когда Намора развелся с Нам Као и заточил ее в Башне Забвения, в поместье повелителя экоев воцарилась непривычная, даже гнетущая тишина. Слуги — привыкшие к тому, что высокородная супружеская пара каждый день спорила до хрипоты и поединка, порой — магического, а порой такого, какой деликатный Борзотар изящно именовал дуэлью, а демоны попроще мордобоем — затосковали и впали в депрессию. Оруженосцы и адъютанты Наморы, грустно нахохлившись, сидели на насестах по своим башням, а двое вообще впали в спячку. В замке стало пусто, уныло и скучно, только довольный домоправитель затеял генеральный переучет имущества. Дома верному адъютанту тоже приходилось несладко, ибо, как и все его товарищи по оружию, он проигрался в пух и прах, поставив свои сбережения на победу Адского воинства в четырех поединках и самой битве.

Веками мечтавший хотя бы ненадолго отдохнуть от своего свирепого генерала, Борзотар с ужасом обнаружил, что соскучился по Наморе всего за пару дней. Так что он с огромной радостью принял дружеское приглашение князя навестить его в Кассарии, осмотреться, что да как.

Ему с удовольствием составил бы компанию Флагерон, но тут вмешался Каванах, который категорически запретил своему любимцу все, что было хотя бы отдаленно связано с доктором Доттом. Он заявил, что бесчинства тоже должны протекать в рамках приличий, и приказал отставить призраколюбие, эротические фантазии о кожаных халатах, лирические вздохи и прочий внеуставной разврат. Флагерон попросил приятеля передать его самый нежный и горячий привет ветреному халату и остался тосковать в преисподней, а славный экой отправился на поверхность.

Если Борзотар и волновался, найдется ли ему в Кассарии какое-нибудь дело по душе, то зря. Не успел он материализоваться на замковом подворье, чтобы засвидетельствовать свое почтение герцогу, как тут же был схвачен и вовлечен в издательский процесс. Он не сопротивлялся. В Аду уже все знали, что эльфофилин в поисках сюжета — неодолимая сила.

— Вас-то мне и нужно, голубчик! — завопил лауреат Пухлицерской премии, как если бы он в последний год только тем и занимался, что безуспешно разыскивал по всему свету следы вот этого самого демона.

— Чем могу? — опешил Борзотар.

— Ничем. Зато я могу, — заявил Бургежа, любивший предельную точность. — Вам наверняка нужны деньги.

Демон расцвел. Он понял, что эльфофилин неприлично разбогател, и хочет пристроить лишние деньги в хорошие руки.

 

На сердце у меня растаяла медовая лепешечка

Виктор Шендерович

 

— Нужны! — воскликнул он, хотя Бургежа утверждал, а не спрашивал.

— Я предлагаю отличную возможность заработать, — вкрадчиво заявил владелец «Сижу в дупле».

Демон заметно сник. Он работал адъютантом, умел воевать, сражаться, драться, вступать в поединок, нападать, рвать на части, атаковать… Воображение, сколько ни тщилось, не могло предложить ему убедительный вариант работы в солидном издательстве.

— Вы задумались, — констатировал Бургежа. — Хороший признак. Значит, вы умеете думать, осмысливать, задаваться вопросами. При этом вы вхожи в Преисподнюю. Что еще важнее — вы из нее выхожи; то есть можете оттуда выйти, чтобы вовремя сдать материал в печать. Голубчик, да из вас получится замечательный репортер, а со временем, под моим чутким руководством — матерый репортерище!

— А что скажет князь Намора?

— Он скажет — дерзай. Покажи им всем, где Ватабася зимует.

— А если не скажет?

— Тогда я лично поговорю с мадам Мумезой, и он это не просто скажет, а пропоет. Ну, по рукам?

Тут Бургежа критически оглядел собеседника и поправил себя:

— Ну что, по конечностям?

В Аду как раз активно распространялись слухи о том, что если бы в геенне огненной имелись свои печатные органы с обязательной спортивной страничкой, наивных простаков, просадивших целое состояние на ставках во время битвы при Липолесье, было бы значительно меньше. Вероятно, это и стало решающим аргументом, потому что Борзотар протянул Бургеже чешуйчатую лапищу и заявил:

— Согласен.

— Тогда, голубчик, вот вам первое задание. Я хочу видеть на наших страницах эксклюзивное интервью маршала Каванаха «Как я пережил разгром». Мы пустим его под рубрикой «Советы усталым домохозяйкам». Ну, ступайте, ступайте к себе в Ад, чего вы ждете? Вдохновения? Напрасно. Его вообще не бывает. Идите, работайте. Статья сама собой писаться не будет.

Все это случилось пару недель тому, и Зелг, разумеется, не был посвящен в детали, как, впрочем, и в целое. Так что он с некоторым изумлением прослушал следующий диалог.

— И где обещанный текст?

— Так он же не дает интервью, — защищался Борзотар.

— Ну, голубчик, — всплеснул ручками Бургежа. — Это не фокус — взять интервью, когда тебе дают интервью. Вот ты возьми интервью, когда его тебе не дают.

Борзотар вздохнул. Крыть ему было нечем. По аду последние несколько недель ходили легенды о том, как Князь Тьмы с особой силой не давал, а Бургежа тем не менее с особой силой взял у него интервью. После чего напечатал его в своем журнале и еще две недели ежедневно публиковал поступающие из адской канцелярии опровержения с собственными остроумными комментариями.

— Ну, не тяните Ватабасю за хвост, ступайте, дерзайте, побеждайте.

Зелг только-только успел подумать: вот здорово, что Бургежа и ему не придумал какое-нибудь особенно увлекательное задание, как вдруг процветающий издатель произнес:

— Жду вас завтра, успехов, голубчик. А я пока поищу мессира Зелга, а то странно выходит, все при деле, а он отлынивает. Притом, что навык письменной речи должен быть у него развит лучше, чем у остальных. Иначе зачем он столько лет учился в университете?

Герцог, собиравшийся было выйти из-за шкафа и поприветствовать Бургежу и демона, затаился в его спасительной тени. Добродушный Борзотар, как и все адские твари, давно почуявший его присутствие, проявил сострадание и не выдал его мастеру печатного слова. Мысленно возблагодарив благородного демона, Зелг нырнул в спасительный лабиринт стеллажей.

За шкафом с изданиями, посвященными истории Гриома и Тифантии, гном-каталогизатор горячо и шумно доказывал эльфу-каталогизатору, что тематический каталог важнее, чем алфавитный, потому что читатель вполне может забыть название предмета, но припомнить, о чем шла речь в принципе; а эльф отвечал приблизительно в том духе, что от гнома он вообще не ожидал услышать ничего путного.

 

Когда у оппонента кончаются аргументы, он начинает

уточнять национальность

Арк. Давидович

 

Футачики обнаружили, что квартальная подборка «Многоногого сплетника» сшита в обратном порядке, и искали виновного; а виновный прятался в коробке с обрезками бумаги и строчил объяснительную. Борромель, зависнув у стеллажей во втором ярусе, прилежно изучал «Энциклопедию подков». Такангор сумел-таки поселить в его душе страсть к этому малораспространенному в преисподней аксессуару, и теперь демон посвящал все свободное время знакомству с предметом, которым собирался украсить себя в ближайшее время.

Зелг прошел вглубь огромной библиотеки, надеясь, что хотя бы там отыщется островок тишины и покоя. Но в отделе рукописных изданий, летописей и семейных хроник бушевал тайфун. Знакомый нам библиотечный эльф Залипс Многознай, старшина всех кассарийских летописцев, изливал праведный гнев на новичка, упитанного гнома в зеленых шелковых нарукавниках и с внушительным лупоглазом на витом шнурке. Возмущенный несправедливыми обвинениями, гном высоко подскакивал, как квакша в погоне за мошкой, и тогда лупоглаз исполнял на своем шнурке сложные антраша.

— Вы намеревались опорочить правящую семью Кассарии! — верещал Залипс, тыкая сухим длинным пальцем, похожим на корень петрушки, в верхнюю пуговицу на синем бархатном жилете гнома.

— Вы не смеете приписывать мне такие кощунственные идеи! — кричал в ответ гном, тыкая пухлым пальчиком, похожим на бутон гладиолуса, в нижнюю пуговицу желтого шелкового жилета эльфа.

— Что ж вам приписывать, когда вы сами все откровенно понаписывали! — возражал Многознай. — Кто вас надоумил так исказить факты?

— Я не искажал никаких фактов! Где вы видите искажение фактов?

— Ах, так вы даже не видите искажения фактов? Интересно! А кто подверг уничижительной насмешке великий подвиг его светлости Зелга во время битвы с исчадием мрака, Галеасом Генсеном?

— Я не подверг! Я воспел на ста семнадцати страницах.

— А что вы написали на девяносто восьмой странице?

— Продолжил то, что писал на девяносто седьмой.

— Вы не выкручивайтесь про девяносто седьмую, вы мне отвечайте про девяносто восьмую, потому что потом вам придется отвечать не мне, а господину Думгару.

— Не стращайте меня злыми карами! — кричал гном, от ужаса ставший до ужаса отважным.

— Я доведу до господина Думгара, что вы считаете его не светочем и хранителем, а злой карой, — грозил эльф.

— Ябеда! — метко парировал гном.

— Вы сами подписали себе приказ на увольнение, когда написали в письменном виде, что только меткий Пук Яростной Тещи уничтожил волшебный жезл Генсена!

— Пфу, какие тавтологии, недостойные настоящего мастера слова! Какие мелкие жалкие потуги скомпрометировать мои профессиональные навыки. Вы не могли придумать что-нибудь элегантнее? Да кто ж поверит, что я посмел бы написать про какой-то — даже повторять не хочется, так противно — пук!

— Да как же не поверить своим глазам?

— Причем тут глаза?

— А что написано лиловым по желтому?

— Эпическое сочинение!

— Злокозненный поклеп!

— Вы завидуете!

— Я?! Вам? Ха-ха! Нет — ха-ха-ха!!! Чему же это я, интересно, завидую?

— Моему идеальному почерку и отточенному стилю.

— Ха-ха-ха-ха. После этой истории с, простите, Пуком Яростной Тещи, завидовать уже нечему.

— Где вы нашли это несусветное слово? Честно, вы спятили!

— Что вы делаете из меня сумасшедшего? Вот же у вас написано — Пук Яростной тещи!

— Где?!

— Вот! Полюбуйтесь!

— Лук здесь написано! Лук!!! Это просто такая завитушка для красоты!

— Вот вообразите, потомки с трепетом откроют этот том с описанием славных деяний своих предков…

— Откроют они, как же, дождешься.

— Это вы правы, к сожалению. Но не станем отвлекаться — допустим, все-таки случайно откроют. И прочитают буквально, включая эту вот завитушку. Вы понимаете всю глубину разыгравшейся трагедии? То есть вас уже давным-давно нет на свете, но ваша стрела, фигурально выражаясь, попала в цель, пронзив века.

— Позвольте, это почему меня давным-давно нет на свете?

— Потому что кто-то уже давным-давно убил вас за эти закорлюки вредоносные.

— Меня?

— Вас, вас.

— Убили?!

— Вы всегда переспрашиваете?

— Кто? Я?

— Да. Вы.

— Переспрашиваю?

— Да.

— Нет! Никогда.

Залипс немного попыхтел, как пыхтит всякий, кто хотел бы слегка превысить служебные полномочия и вынести подчиненному строгий выговор с расчленением, но боится, что его неправильно поймут.

— А вы не хотели бы перевестись в канцелярию? — спросил он с надеждой.

— Мне говорили, что вы деспот и интриган, — вспыхнул гном.

— Меня предупреждали, что не стоит доверять вам такую важную работу.

— Кто вас предупреждал?

— Внутренний голос. А вас кто?

— Интуиция.

Оба замолчали, тяжело дыша и протирая — эльф запотевшие очки, гном — лупоглаз. Их воинственный вид говорил о том, что как только они восстановят силы, спор непременно продолжится. Губы шевелились, брови взлетали, уши подрагивали, ноздри раздувались. Залипс предполагал развивать дискуссию в таком направлении: летописи ценны своей точностью, а не напрасными завитушками, как прекрасная дева прекрасна собою, а не ленточками и бантиками. Гном намеревался использовать лучшую защиту, то есть нападение, и обвинить начальство в передергивании фактов, отсутствии вкуса, нетерпимости к представителям других рас и баранировании каллиграфии. Последнее радовало его особо. Он представлял, как эльф спросит, что это такое, а он ответит, что вы, голубчик, смотрите на все новое, как баран на новые ворота. И даже простой неологизм вам невнятен. Собственно, с этого он и начал, когда отдышался.

До ушей Зелга донесся протестующий вопль Залипса:

— Мне невнятны неологизмы?! Хорошо! А как вам такой неологизм? Вы мордопухла, милейший. Истинная мордопухла! Мордопухлейшая из мордопухлых мордопухл!

Тут гном некстати вспомнил, что его дедушка служил в тяжелой пехоте и орудовал огромным молотом, как зубочисткой; а эльф еще более некстати вспомнил, что пережил уже два нашествия Генсена и одно интервью для «Сижу в дупле», — и филологический спор перешел в рукопашную стадию.

Герцог попятился и спрятался среди книжных полок, пока его не заметили и не призвали в третейские судьи. Строго говоря, это и было его основной работой — утверждать торжество справедливости, мирить подданных и отыскивать истину, но именно сегодня он хотел бы посвятить немного времени себе лично.

Зелг остановился перед длинным рядом полок и принялся с удовольствием разглядывать книжные корешки, резные тубы со свитками, стопки пожелтевших листов заманчиво нестандартных размеров, деревянные и глиняные таблички с клинописными знаками. Лучший читатель из всех возможных, он радовался любой находке. Его в равной степени интересовал исторический роман о героическом переходе Хао-Рена через Пальпы на древнеступах или фундаментальное научное исследование на ту же тему. Он был готов изучать путеводители разных стран в надежде когда-нибудь туда попасть и все увидеть своими глазами, или атласы звездного неба, невзирая на то, что вряд ли ему придется воочию убедиться в правильности описания созвездий; стихи и статьи, огромные неподъемные фолианты и газеты, выходившие так давно, что никто из нормальных людей уже не мог припомнить события, которые в них преподносились как имеющие всемирно-историческое значение. Он любил биографии государственных и научных деятелей и их мемуары; справочники и словари; пособия для начинающих и рассказы в картинках. Юному герцогу было интересно все. А кассарийская библиотека, кропотливо собираемая веками, если не тысячелетиями, знатоками, которых никто не ограничивал ни в средствах, ни в идеях, казалась ему сокровищницей, древним кладом, сродни тем, которые ищут, рискуя жизнью, поколения смельчаков.

Он с любопытством перелистал сборник тегупальпских скоробормоток, заглянул в зоологический атлас «Потупорылые собаки — проблемы и решения», дал себе честное слово дочитать однажды жизнеописание императора Бурхлидия «Бурный друг века» и обратил нежный взор к соседней полке, обещавшей новые открытия. В этот момент и возник за его спиной один из эльфов-библиотекарей. Не станем утаивать его имя от нашего любознательного читателя и скажем, что звался он Гробасием Публилием Третьим.

— Ваша светлость! — воскликнул эльф и в порыве чувств расшаркался так неистово, что стукнулся лбом о стойку с бангасойскими открытками. А мы помним, насколько увесисты эти предметы, по внешнему виду больше напоминающие надгробную плиту, установленную щедрыми родственниками над могилой дядюшки, завещавшего им дом, сад и доходный ресторанчик, нежели на почтовый листок.

— Осторожнее, дорогой мой! — воскликнул добросердечный Зелг, невольно потирая собственный лоб в том месте, где его ушиб библиотекарь.

— Пустое, милорд, — радостно откликнулся тот. — Чем могу служить?

— Да вот, — доверчиво сказал Зелг, забывая, с какими фанатиками своего дела говорит. — Хотел было почитать что-нибудь на досуге. Какую-нибудь интересную книгу.

Сперва эльф подумал, что плохо понял своего господина. В конечном итоге, кассарийские некроманты — средоточие тайн, они по самую макушку напичканы страшными секретами, не удивительно, что изъясняются так загадочно.

— Какую-нибудь книгу на какую именно тему? — спросил он как можно более почтительно.

— Просто интересную книгу.

— О чем?

— Да о чем угодно! — воскликнул молодой герцог, которого эта беседа начала немного утомлять. Он предполагал постоять у полок, покопаться в книгах и рукописях, никуда не торопясь, присмотреть что-нибудь под настроение.

Вопреки опасениям, эльф расцвел. Он, наконец, понял, чем может быть полезен повелителю. Перемещаясь с невероятной скоростью сквозь полки и шкафы (эльфы еще и по этой причине считаются одними из лучших библиотекарей и архивариусов), он свистнул раскладной столик, и когда тот прибежал на зов, принялся грузить на него увесистые тома.

— Прошу, милорд, — призывно щебетал он, как пухнапейчик, подзывающий свою нареченную к только что слепленному гнездышку. — «Поэзы о чем угодно», эротическая проза феи Горпунзии. Была в свое время запрещена к изданию в шести странах, — добавил он, понизив голос. — Правда, тогда она носила название «Проза о сложных позах». Теперь вот, «О чем угодно по секрету. Поиски света во тьме» — поучительная книга религиозного содержания. «О чем угодно, кроме политики» — афоризмы современных политиков в четырех томах: том первый — непонятные афоризмы, том второй — справедливо забытые афоризмы, том третий — недосказанные афоризмы, том четвертый — несмешные афоризмы.

— Я э-ээ, — сказал Зелг, с тоской глядя на стремительно растущую гору книг, — спасибо, конечно, милейший. Но я…

— Да, — воскликнул эльф. — Разумеется! Итак «О чем угодно, кроме старости. Долгосрочные развлекательные походы на завоевательной основе», просто замечательный труд, рекомендую. Из книг, о чем угодно, эта выделяется, как золотая монета в куче медных. Или вот, бесценная вещица: «О чем угодно, кроме морской болезни. Подробное описание мучительных приступов, сделанное знаменитым мореплавателем Гуго ди Шнайдером во время его хождений по проливу Ака-Боа, морям Киграт и Мыдрамыль, а также Бусионическому океану». Лично я был тронут до слез.

Зелг не посмел сказать Гробасию, что это не совсем та книга, которую он видит на своем ночном столике нынче вечером и прямо перешел к делу.

— Видите ли, голубчик, — произнес он с посильным сочувствием. — Я хотел бы взять с полки какую-нибудь книгу.

Нос эльфа грустно дернулся. Ему стало нехорошо.

— Боюсь, я разочаровал вас, милорд. Но мне придется обратиться к каталогам. Я не помню книги с названием «Какая-нибудь книга». Боюсь, я ее и не видел. Убежден, что это досадное упущение, даже оплошность, даже непростительная халатность с нашей стороны. Если выяснится, что такой книги нет, мы ее непременно закажем одному из прославленных мастеров слова. Какое именно название вы предпочтете? Будут ли распоряжения относительно сюжета? Вы желаете получить научно-популярный труд или образчик художественного жанра?

Зелг понял, что перед ним стоит куда более сложная задача, чем он наивно полагал еще пару минут тому.

— Я имел в виду какую-нибудь любую книгу, выбранную наугад. Без определенного названия, темы или автора. То, что приглянется. Понимаете?

 

Наши взгляды как наши часы: все они показывают разное время,

но каждый верит только своим

Александр Попп

 

Эльф верил в систему, Зелг — в чудо. Это было столкновение двух разных религий. Обычно в истории народов такие непримиримые противоречия приводят к разрушительным войнам, перекраивают карты континентов, меняют ход событий. Но легион зелговых предков так вышколил своих вассалов, что даже вопиющая демократичность нынешнего правителя не смогла пошатнуть дисциплину и снизить уровень трепета перед сюзереном. О прямой конфронтации и речи не шло, но эльф осуждающе поджал губы. Ему претила сама идея взять с полки какую-нибудь книгу. Тем не менее, он вежливо отступил и скрылся за соседним рядом стеллажей, чтобы не докучать своему господину ненужным уже присутствием.

Молодой герцог вздохнул с облегчением и потянулся к книге, которая постоянно притягивала его взгляд во время нелегкой беседы с верным слугой. Книга была небольшая, но очень пухлая. Листы плотные, желтоватые, приятно шершавые, густо усыпанные убористыми округлыми буковками, с рукописными пометками на полях. На форзаце красовалась витиеватая надпись «Я принадлежу императору Бурхлидию».

— Если это правда, — подумал Зелг, — то чернила отменные, ничуть не выцвели.

Император Бурхлидий жил и процветал полторы тысячи лет тому.

Герцог повертел томик в руках. Переплет окончательно покорил его — приятного цвета летнего заката или лепестков старой розы. Он припомнил, что такой оттенок называется «муф». Молодой Кассар коллекционировал названия самых редких и изысканных оттенков и даже подумывал издать небольшой словарь. Этот цвет всегда входил в число его фаворитов вместе с палевым, цветом чайной розы и блю-рояль. Надпись на обложке была вытеснена бронзой, глуховатой, неяркой, чрезвычайно шедшей к фактуре и краске переплета. «Все волки Канорры» прочитал он. Название тоже понравилось. Он подумал, что это какой-нибудь мистический или исторический роман, и решил, что нашел то, что искал.

— Голубчик! — позвал Зелг. — Дорогой мой! Можно вас на минуточку.

Эльф появился за его спиной бесшумно и внезапно, так что герцог подумал, что стоит издать какой-нибудь закон, воспрещающий добрым подданным заниматься подобным свинством, так же и кондрашка может хватить. Но он принял решение быть вежливым и не отступал от него, даже если на то и были веские причины.

— У меня к вам важное поручение.

Эльф снова расцвел. Зелгу даже неудобно стало, настолько каждое слово вгоняло беднягу в тоску или доставляло радость.

— К вашим услугам, милорд.

— Подберите мне литературу по вопросу о Тудасюдамном мостике. Все подряд, не брезгуйте даже сплетнями, глупостями, вымыслами, домыслами, газетными статьями. Я с радостью приму все материалы.

— Как скоро?

— Это не к спеху. Не затягивайте, конечно, но и не совершайте чудеса героизма. Я полагаюсь на вашу ответственность и обстоятельность.

— Благодарю, милорд.

Эльф поклонился и, уже выпрямляясь, устремил странный взгляд на книгу, которую Зелг по-прежнему держал в руках.

— Вам чем-то не нравится моя книга?

Гробасий смерил повелителя сочувственным взглядом:

— Эта книга может понравиться только милорду и двум-трем его друзьям, — сказал он с тем же странным выражением.

Зелг не понял, упрек это, одобрение, зависть или что-то еще.

— Вам не нравятся истории о волках?

Эльф еще сочувственнее оглядел сюзерена.

— Разумеется, о волках здесь ни слова.

— Разумеется?!

— Само собой, — сказал эльф. И поняв, что некоторым нужно все объяснять даже не дважды, а трижды, терпеливо повторил. — Само собой разумеется.

 

* * *

 

УСЫПАЛЬНИЦА, № 2895

Когда другие газеты теряют подписчиков, мы их приобретаем

 

НАШЕГО ПОЛКУ ПРИБЫЛО?

 

У живых масса проблем, которые не испытывают мертвые. В том числе, и в научной сфере.

Когда у вас так много живых ученых, которые все время что-то изучают, но при этом не приносят никакой ощутимой пользы, зато исправно получают жалованье и все время требуют увеличить взносы на их, так называемые, исследования, порой приходится что-то делать. В разных странах эту проблему решают по-разному.

В большинстве случаев различные инстанции, отвечающие за численность работников умственного труда, до определенного момента мирятся с ситуацией и надеются на естественную убыль. Однако в благоприятных условиях ученые размножаются быстрее, чем расходуются, и их популяция увеличивается с опасной скоростью. В таких случаях прибегают к проверенным временем средствам экономии: мракобесию, обвинению в ереси и лжеучении с вытекающими отсюда гонениями и казнями.

В Аздакском королевском университете, где не протолкнуться от живых светил, решительно отправляют ученых в какую-нибудь опасную экспедицию, откуда обычно никто не возвращается. Именем без вести пропавших называют кафедры, им посвящают научные труды и вспоминают к месту и не к месту, поучая новые поколения студентов. Все это делают даром, а сэкономленная на их жалованье денежка — это сэкономленная денежка. Но на экспедицию тоже нужны средства, притом средства немалые. И потому до недавнего времени мало кто мог воспользоваться полезным опытом аздакских коллег, невзирая на определенную демографическую проблему. Однако, когда научный департамент Тиронги успешно потерял в окрестностях Ламахолота археологическую экспедицию, многие зарубежные университеты, научные учреждения, исследовательские общества и прочие спонсоры высоколобых бездельников воспрянули духом. Надо сказать, что доблестный монстр Ламахолота не одно десятилетие честно способствовал утрясанию их финансовых проблем. В недоступные горы, к одинокому озеру, словно стаи перелетных птиц, упорно тянулись экспедиции из разных стран, и давайте признаем, что чудовище ни разу никого не подвело. Семнадцать комплектов научных работников были поглощены и бесследно усвоены им за не столь уж и долгий период длиною в век. Но случилась настоящая беда — монстр Ламахолота эмигрировал из Ламахолота, не оставив обратного адреса. Куда девать ученых теперь?

 

Скоро в продаже! Трактат о бесполезных мухах. Или муках… Загадочный шрифт, изумительное оформление, философское содержание. Потратьте свои рупезы с пользой

 

И вот, кажется, умники из Тифантийского Института Дальновидной Географии нашли выход. Что может действовать безотказнее при сокращении штатного расписания, чем далекое, полное опасностей путешествие на другой континент в поисках легендарного Рийского царства, знаменитой Алайской империи и составления подробных карт и экономических обзоров?

От высокой чести стать первооткрывателем и первопроходцем не откажется ни один из здравомыслящих ученых мужей, потому что у нас, на Ламархе, все горы, долы, моря, реки, озера и долины уже названы чьими-то именами, и нет никакой надежды, что их вдруг станут переименовывать, а там все-таки прозябает в безвестности целый неисследованный и необозванный континент.

Бусионический океан с его бурями, штормами, грозными течениями, водоворотами и кровожадными морскими чудовищами — штука похлеще монстра Ламахолота, пускай старательного и ответственного, но все же одинокого и безответного. В отличие от монстра Ламахолота, Бусионический океан бездонен, ненасытен, способен поглотить и семнадцать, и сто семнадцать экспедиций, к тому же никуда и никогда не эмигрирует. Большие надежды возлагаются и на сам континент Корх — с его дикой природой, жестокими и кровожадными жителями, неведомыми болезнями и гневными местными божествами.

 

Замуруем на века. Качественная работа. Исполнители со стажем. Материалы заказчика. Фирма настолько известная, что не нуждается в названии. Спрашивайте на всех кладбищах страны

 

Напоминаем, что на позапрошлой неделе ушел в плавание корабль «Клара Лахудр» с учеными на борту. Последний почтовый гусик, добравшийся до берега четыре дня тому, принес сообщение о надвигающемся шторме огромной силы. После этого вестей с «Клары Лахудр» не поступало. Обозреватели «Усыпальницы» склонны предполагать, что нашего полку прибыло. Точнее, пополнились ряды утопликов, загадочных странников, бесплотных моряков, а, может, и кораблей-призраков. Да здравствует стремление к истине! Да здравствует любовь к научным знаниям! Благодаря активности ученых, число наших подписчиков неуклонно растет.

Тифантийцы опубликовали пресс-релиз, в котором сообщили, что все идет строго по плану, никаких причин паниковать нет, семьи продолжают ждать и надеяться, а институт спешно готовит спасательную вспомогательную экспедицию с тем же маршрутом. Выживут ли они? Как говорят умертвия — поживем-увидим.

 

Отправляетесь в далекое путешествие? Не знаете, чем занять себя в пути? Захватите с собою каменный сборничек стихов, надолбанный нашими поэтами на ста восьмидесяти увесистых страничках. Приобрести сборничек можно в издательстве «Бангасойская зорька». Оптом дешевле. Самовывоз.

 

* * *

 

Казалось, вот только сию минуту лучшие государственные умы Тиронги искали себе хоть какое-нибудь завалящее занятие, лишь бы не свихнуться от скуки, и вот они уже ищут укромный уголок в необъятном королевском дворце, чтобы обрести там временное пристанище от свалившихся на их голову проблем.

Мы-то помним, как зловеще начался тот необычный день — с подгоревших гописсиных кексов. И мы уже понимаем, что предвещала эта неслыханная напасть. Домовые, водяные, лешие, привидения и мороки шептались по всем углам Кассарии, что следует ждать и других ужасных происшествий, и пока солнце не скроется за горизонтом, они не вздохнут с облегчением. Как выяснилось впоследствии, интуиция их не обманула.

К сожалению, в Булли-Толли не существовало такого же точного показателя уровня текущих неприятностей, поэтому граф да Унара, маркиз Гизонга, генерал да Галармон и главный бурмасингер Фафут пребывали в блаженном неведении до самого обеда. Их все еще увлекала запутанная история минотавров, и они были уверены, что ничем другим в ближайшее время им заниматься не придется. Так что отчаянный зов возлюбленного повелителя удивил их не на шутку. То есть сам зов — нет, не удивил. А вот мера отчаяния привела в недоумение. Еще накануне вечером государство утопало в благоденствии и, вроде бы, собиралось утопать далее.

И вот, не подозревая о том, какие тучи собираются над их головами — да что там тучи, не будем преуменьшать — какой непроглядный мрак сгущается вокруг них, четверо сановников довольно бодро протопали по главной лестнице, ведущей в королевские покои, и зашли в кабинет его величества так же спокойно, как восходит на эшафот человек, которому сказали, что с этого удобного открытого места ему будет лучше видно восьмое чудо света.

Юлейн лично открыл им двери, чрезвычайно огорчив этим верного Гегаву, который топтался за его спиной, молча воздевая руки к небесам. Вернее, к лепному потолку с игривыми наядами, плещущимися в пенных волнах. Очевидно, художник не полагался на воображение венценосного заказчика, и потому оставил его воображению не слишком много простора. Вот уже три поколения королев решительно осуждали такой нетворческий подход и упорно твердили, что искусство — это наполовину загадка, а на вторую половину — недосказанность, но три поколения Гахагунов по мужской линии превозносили дивный талант создателя замечательной композиции и мечтали украсить таким же манером трапезную и спальные покои. Однако в этом вопросе королевы стояли насмерть, как орда троллей, защищавшая винокурни в ущелье Бубабей от превосходящего войска орков.

Король сам добыл из потайного шкафчика, замаскированного под скромный клавесин, бутылку вина, которую господин Фафут обозвал «грандиозной штукенцией», и разнокалиберные стаканы. Добрый Гегава едва слышно стенал у гобелена «Знатные женщины, с ужасом взирающие со стен Геленвара на чудовищный разгром войск Гриома рыцарями Нумилия Второго Гахагуна, и рыдающие о своей горестной судьбе».

Юлейн разлил вино по стаканам, немилосердно булькая и брызгая кровавыми каплями на документы государственной важности, залпом выпил свою порцию и заявил:

—Господа, в моем лице судьба наградила вас довольно добродушным и незлопамятным, хотя и немного капризным монархом с некоторыми безобидными фанабериями. Надеюсь, в целом вы на меня не в обиде.

Растерявшись от такой прямоты и не вполне понимая, какую тему избрал для отчаяния их повелитель, вельможи закивали головами, как фарфоровые болванчики. Король снова наполнил стаканы и снова выпил свою порцию, не дожидаясь остальных. Гегава отошел от рыдающих женщин и привалился спиной к гобелену «Тотис низвергает грешный мир в пучины Преисподней на радость чудовищам тьмы».

Граф да Унара первым заметил, что в кабинете его величества появилось кое-что новое из обстановки. Посреди просторной комнаты, напротив королевского письменного стола, настолько большого, что по нему можно было скакать верхом на маленькой лошадке, стоял некий угловатый предмет, накрытый тяжелой шелковой тканью приятного оттенка светлой охры со сдержанным темно-зеленым орнаментом. Король проследил за его удивленным взглядом и поведал последнюю новость дня:

—Господа, в государстве назрел кризис власти. Королева впала в какофонический экстаз.

Немного театральным жестом он сдернул ткань с непонятного предмета. До сего дня вельможи не сталкивались с проблемой какофонического экстаза и даже не слышали такого названия, но без труда опознали его сразу, как только увидели.

Впечатлительный Гегава покинул Тотиса, обрекающего мир на муки вечные, и перебрался поближе к гобелену «Кары нестерпимые, претерпеваемые в геенне огненной врагами короля Козимы Второго Бережливого и его потомков и свояченицей непочтительной, жестоко наказанной». Маркиз Гизонга окинул взглядом гобелен, затем предмет, продемонстрированный повелителем, и подумал, что изображения предмета на гобелене отчаянно недостает.

 

Подумать только, что Бог, который видит все, обязан

смотреть и на это

Жюль Ренар

 

— Я только что принимал министра праздного досуга и развлечений, — сообщил король.

Последовала новая серия энергичных кивков. Вельможи столкнулись с раскрасневшимся, взмокшим министром в парадном покое.

— Господа! У него много денег. Скажу больше — у него чересчур много денег. Он не успеет спустить их за оставшиеся десять дней. Это катастрофа, господа. Мне нужен толковый и отважный план действий. Можно даже — отчаянный план. Только бы он сработал.

Генерал Галармон, восстановленный во всех званиях и должностях после битвы при Липолесье, сочувственно предложил:

— Можем бросить в бой королевских гвардейцев.

Тут наш понятливый читатель вправе с непониманием перечитать последние строки и спросить, какого лешего здесь делается? Какие гвардейцы? Что все-таки стряслось?

Читатель вправе спросить, а мы вправе подробно ответить.

Дружба с героями формирует характер. Это королева Кукамуна поняла во время последнего семейного скандала, в ходе которого король Юлейн, возможно, и утратил право называться Благодушным, зато приобрел право называться Победоносным. Отсюда было рукой подать до пересмотра прав и обязанностей супругов и назначения нового главы семьи. Княгиня Анафефа впервые за долгую историю брака ее дочери с тиронгийским государем пряталась в своих покоях от разгневанного зятя, а ее сын — князь Люфгорн спешно отбыл с дипломатической миссией в Тифантию, предложив написать ему, когда «буря уляжется». Словом, слегка выбитая из колеи отважным поведением мужа и непривычной полнотой государственной казны, несомненно, в результате испытанных потрясений, королева Кукамуна проснулась наутро с твердым убеждением, что отныне она — меценат, покровительница изящных искусств, патронесса непризнанных миром художников, которые воспоют ее светлый образ и увековечат его для благодарных потомков.

Поскольку королева была женщина энергичная, она не стала откладывать дело в долгий ящик. После очередной, начавшейся за завтраком, продлившейся до обеда и плавно перетекшей на ужин сцены, король в сердцах воскликнул «Делай, что хочешь!», — и на середину осени были назначены сразу два высокохудожественных мероприятия: торжественное открытие фонтана «Мальчик с писающей собачкой» на дворцовой площади и премьера пьесы на злободневную тему «Шаловливый суслик» в Булли-Толлийском королевском театре драмы, комедии, трагедии, фокусов и акробатики.

Во избежание новых семейных конфликтов королю до последнего не сообщали, какими именно шедеврами порадует его творческая супруга, и вот сейчас потрясенный до глубины души Юлейн, удрученные вельможи и отчаявшийся Гегава изучали макет фонтана и не находили слов, чтобы описать свои первые впечатления.

—Как это называется? — спросил граф, привыкший смело смотреть в лицо государственным кризисам.

— «Мальчик с писающей собачкой».

— Настоятельно рекомендую гвардейцев, — повторил Галармон.

— Расточительно, — покачал головой маркиз, в котором снова ожил крохобор и скопидом. — Да и народ может нас не понять.

— Бросьте, — сказал граф. — Мальчик с собачкой, писающей перед входом в древний дворец Гахагунов, средоточие могущества и власти? Конечно, народ нас не только поймет и простит, но и поддержит. Вы правы в другом — гвардия у нас одна, а художников с королевой много.

То была истина истин. Даже начальник Тайной службы утратил дар речи, выяснив, сколько деятелей искусств обретается в стране без всякого присмотра. А маркиз Гизонга понял, наконец, почему в предыдущие годы не мог собрать расчетную сумму налога — в стране оказалось куда больше бездельников, чем он мог себе вообразить даже в самом страшном сне. И все они рассчитывали сейчас на королевскую щедрость, милость и любовь к прекрасному.

— Воображаю, что они понаписывали в этой пьесе. Как она называется?

— «Шаловливый суслик».

— Я представляю, как расшалился тот суслик, который ее сочинил.

— Ваше величество, вы видели текст пьесы? — внезапно заволновался главный казначей.

— Видел, увы мне и вам, увы.

— Толстый?

— Увесистый, — сказал король.

— Персонажей много?

— Какая разница?

— Огромная, ваша величество. Чем больше персонажей, тем больше исполнителей, тем выше расходы, тем недопустимее это кощунство.

— Я заглянул только в начало — там все до последней запятой кощунство и святотатство.

— Пьесы в королевском театре, — с глубоким убеждением произнес Гизонга, — пристало ставить одноактными, на одного актера, и лучше, чтобы это был поучительный монолог о бережливости и рачительном отношении к денежным средствам.

— Не в деньгах дело, — вздохнул Юлейн.

Маркиз подозрительно оглядел сюзерена. Он уже не был уверен в том, что какофонический экстаз не заразен.

— Есть идея на предмет мелкой мести, — подал голос Галармон.

— Да, генерал.

— В последний момент, буквально за полдня до начала премьеры, чтобы уже ничего не успели переиграть, отправим официальный королевский приказ переименовать спектакль из «Шаловливого суслика» в монолог «Страдания одинокого суслика», и пускай исполняют.

— Хороший выйдет пердюмонокль, — одобрил Гизонга, любивший жестокие шуточки и черный юмор.

— Коварный план, — восторженно вздохнул Фафут, который, как и Кальфон, свято верил в силу коварных планов и почитал всех, кто был способен их придумать.

 

Люди, не имеющие с искусством ничего общего, не должны

с ним иметь ничего общего

С. Е. Лец

 

Трудно поверить, но не всех в этой комнате занимали мысли о сусликовых шалостях.

— Запретить королеве патронировать искусства практически невозможно. Остается только попытаться, елико возможно, уменьшить ущерб, — снова подал голос граф.

— Разумная мысль, — согласился маркиз. — А как?

— Оставим в стороне суслика. Шаловливый или страдающий, он, строго говоря, неопасен. Премьера пройдет и забудется, что бы там ни случилось. Если она будет провальной — это частные проблемы театра и его руководства. Если, паче чаяния, спектакль удался, вообще никаких проблем — пускай идет с миром столько, сколько его станут посещать зрители. Еще ни одна пьеса не шла вечно, кроме спектакля людской жизни. А вот фонтан…

— Фонтан — дело другое, — загудел главный бурмасингер. — Фонтану станем сопротивляться отчаянно, используя все приобретенные навыки героизма, высокого самопожертвования и неподкупного разрушения.

— Совершенно верно, любезный Фафут, — согласился граф. — Неподкупное разрушение станет нашим девизом. И тут я вижу самое простое и беспроигрышное решение: нужно воспользоваться нашими связями с кассарийским некромантом и вытребовать у него какое-нибудь чудовище, которое быстро убедит ее величество отказаться от этой неподобающей идеи.

Король вскинул на него сияющий взгляд. В один момент ему открылась простая истина: вот почему именно этот человек столько лет руководит Тайной Службой королевства и держит руку на пульсе событий, как специалист из Медицинской ассоциации добрых врачей и тревожных посетителей. Он согласно затряс головой, не видя, зачем бы тратить слова, чтобы выразить чувства, которые словами не выразить.

На бледные щеки Гегавы постепенно возвращались цвета, которые ассоциируются с жизнью. Они покрылись румянцем, он задышал чуть спокойнее и размереннее и с неприязнью отошел от гобелена со страдающей свояченицей. Другое дело, где он в результате оказался: отодвигаясь от кар невыносимых, он придвигался к гобелену «Одинокое странствие короля Лягубля Женгжажу Второго, изгнанного из королевского замка в Латунахе его гневной и справедливой семьей в наказание за беспутную и неправедную жизнь, закончившееся скоро, печально и с ужасающими подробностями». Одинокая фигура на этом гобелене могла выжать слезу сострадания даже из судьи Бедерхема.

Как видим, кабинет его величества Юлейна был украшен особого рода изображениями, и в этом смысле ничуть не отличался от покоев его кассарийского кузена, с той лишь разницей, что Зелгу они достались в наследство от целого отряда предков со специфическими взглядами на красоту, а декор для королевского кабинета подбирала его любящая супруга под неусыпным наблюдением заботливой маменьки.

— Это гениально, — сказал маркиз Гизонга. — Попросим Мадарьягу или Гампакорту, или, скажем, князя Намору высказать свое авторитетное мнение насчет фонтана, и вопрос отпадет сам собой.

— Полностью с вами согласен, господа, — наконец заговорил король. — Есть только один нюанс. Я бы не хотел отправлять с этим поручением простого курьера. В конце концов, дело наше сугубо личное, семейное и крайне деликатное. Полагаю, будет разумно самим отправиться в Кассарию, дабы там окончательно определиться с выбором провозвестника нашей воли, ну и вздохнуть, наконец, полной грудью.

С этими словами торжествующий монарх обратил взор к единственному полотну, которое ему удалось протащить в кабинет по собственному выбору. То была довольно большая картина «Король Элильс Второй Гахагун пересекает границу покоренного Харцуцуя во главе победоносных войск на своем любимом древнеступе». Судя по всему, художнику никогда не приходилось видеть древнеступа, зато он отлично представлял себе короля, поэтому, заявленный в названии картины древнеступ собственно на самой картине изображен не был. Зрители могли вволю любоваться погрудным изображением его величества Элильса и большим скоплением облаков над горной вершиной. В остальном же произведение искусства давало тот самый простор воображению, коего так не хватало в изображениях наяд. Юлейн нежно любил это полотно и, глядя на него, частенько воображал себя на месте Элильса. Сейчас он в матовых, украшенных красной эмалью доспехах, начисто игнорируя Харцуцуй, ехал к своему кузену.

Никто не хотел в Кассарию больше короля, но его вельможи хотели туда не меньше. Это положение дел давало возможность злопыхателям позлопыхать в очередной раз, дескать, скоро столица переедет из Булли-Толли в Кассарийский замок, а там и до смены правителя рукой подать.

Но их недалекая и безнравственная позиция объясняется до смешного просто: они ни разу не ели булочек Гописсы, не слышали хора пучеглазых бестий, не вкушали фусикряки, созданной под руководством Гвалтезия, и не видели, как огромный малиновый диск солнца опускается в воды пролива, окрасив пурпуром Лисалийские холмы и очертив огненный контур острова Нуфа.

 

* * *

 

Слово понимает каждый, но ему нужно объяснить

Михаил Жванецкий

 

Покои Зелга решительно напоминали филиал замковой библиотеки. Книги, рукописи, свитки, дощечки, таблички, рулоны плотной материи с вышитыми буквами, связки раковин и что-то похожее на занавеску из разноцветных шнурков с узелками и бантиками громоздились всюду, где отыскалась хоть пядь свободного места. Зеркальный двойник, слегка ошалев от такой внезапной смены интерьера, отвоевывал себе место за столом, сгружая книги куда-то в недра бездонного шкафа. За дверцами шкафа клубился сиреневый туман. Зелг с надеждой заглянул в свой — никакого тумана. Там уместилось бы всего ничего десятка три толстых фолиантов. Он с завистью уставился в зеркало, но двойник стоял к нему спиной, руководя запыхавшимися домовыми, и на прожигающие взгляды разной степени интенсивности не реагировал.

Если молодой герцог полагал, что ему не хватит информации про Тудасюдамный мостик, то он ошибался. Теперь он думал, хватит ли ему времени, чтобы всю эту информацию изучить и усвоить.

Но своими слугами он мог гордиться. Они не нуждались ни в понукании, ни в дополнительном поощрении, ни в просьбах. Пока суд да дело, его покои заполонили переводчики, переписчики, архивариусы, библиографы и переплетчики и уже принялись переводить, переписывать и тут же переплетать в книжечки тексты, явно недоступные его пониманию.

Какой-то из библиотекарей, похожий на стручок с шестью руками, с невероятной скоростью перебирал четырьмя руками бантики и узелки на «занавеске», а нижней парой строчил перевод в пухлую книжку с листами приятного зеленоватого оттенка. Двое футачиков крохотными кисточками смахивали пыль из едва заметных трещинок в глиняных табличках. Зелг безоговорочно принял бы эти трещинки за естественные письмена времени, но оказалось, что они наделены не только этим философским смыслом, но и содержат интересующее его сообщение. Эльфы-архивариусы, уложив в ногах стопки закладок самых разных форм, цветов и размеров, перелистывали гигантские инкунабулы и отмечали нужные страницы. Им помогал призрак, записывая в особой тетрадке, какой закладкой и по какой причине выделен данный фрагмент. Существо, больше всего похожее на демона (демоном оно и было), стучало костяными палочками по связкам деревянных трубочек и дудело в дырочки через неравные промежутки времени. Затем переводило полученные звуки в текст. Это зрелище оказалось настолько завораживающим, что Зелг неприлично долго глазел на переводчика, пока тот несколько раз не сбился с такта и не был вынужден от начала до конца простучать и продудеть довольно большой отрывок.

Все вместе это напоминало густонаселенный аквариум с необычными, забавными и очень яркими обитателями, за которыми можно бесконечно наблюдать, утратив счет времени и позабыв о делах.

Спустя час или полтора молодой некромант понял, что он тут пока лишний, и его добрые подданные справятся со своими обязанностями гораздо лучше и быстрее, если не нависать у них над душой. Поэтому он прихватил с собой найденную в библиотеке книгу и удалился в спальню. Зеркальный двойник уже сидел на кровати, морща лоб и шевеля губами. В руках он держал пухлый томик в переплете цвета муф с бронзовым тиснением, однако его название показалось Зелгу незнакомым.

Молодой некромант повалился на постель и с наслаждением вытянулся. Настроение у него было определенно хорошее, даже беззаботное. Но Зелг уже пожил в своей вотчине достаточно, чтобы понимать, что это ненадолго. Пользуясь временным затишьем, он открыл роман и приступил к чтению. Но если ты живешь в Кассарии, нельзя рассчитывать на то, что всякий раз приступая к чтению, ты приступишь к чтению и прочтешь именно то, что собирался. Зелг поморгал, всматриваясь. На первой странице обнаружились следующие строки:

А-зун ауробигао гухурунда варантуки

Фэ-нань шэтэтэк нагангрнга

Герцог не удивился. Казалось, он и ожидал увидеть нечто подобное. Его раздосадовало другое — он не понял ни слова, хотя был уверен, что должен понимать. Странные покалывания в висках и ладонях отвлекали и рассеивали внимание. У него слегка закружилась голова, и он даже чуточку рассердился: он чувствовал себя так, будто не сумел сложить два и два, а это, согласитесь, выбьет из колеи любого здравомыслящего человека. Герцог снова пробежал глазами строки, написанные красивой синей вязью. Он не сказал бы, что это за язык, однако же, с легкостью складывал буквы в слова. Зелг ничуть не сомневался, что знает, о чем идет речь, просто по непонятной причине смысл знакомых слов от него ускользает. Но стоит только немного напрячься, и все сразу встанет на свои места. Именно это соображение не позволило ему сразу отбросить странный томик и заставляло его читать и перечитывать строки, которые отзывались в сердце и памяти сладкой тоскливой нотой. Прошло еще около получаса, прежде чем он заметил, что уже говорит вслух. Строчки привязались к нему, как, бывает, привяжется незатейливая песенка, и порой даже не замечаешь, что мурлычешь ее, а на самом деле повторяешь без умолку. Так что он скорее обрадовался, чем огорчился, что был потревожен в своем уединении.

В двери робко постучался Холгар, его гном-секретарь по вопросам расхода чернил и бумаги и, невнятно сообщив, что господин Думгар чем-то невероятно занят, так что отвлекать его по пустякам нет никакой возможности, просил подписать разрешение на дополнительные ведра чернил (три штуки) и стопки бумаги (пять штук), ибо активная деятельность библиотечных работников привела к тому, что они за пару часов израсходовали весь месячный запас материалов, отпущенных Думгаром для кабинета его господина и повелителя. Господин и повелитель безропотно выполнил все, что от него требуется, трижды три раза расписался в каких-то отчетах и списках, но гном мялся и не уходил. Тогда-то Зелг и спросил, чем так занят его трудолюбивый дворецкий.

—Да они там все у таксидермистов собрались, — сказал Холгар, для пущей ясности указывая пальцем в пол.

— И что же такого неотложного у таксидермистов? — полюбопытствовал герцог.

— Да, как вы понимаете, надо же выяснить, кто именно покушался на милорда Такангора, а оно теперь затруднительно.

Зелгу показалось, что на него обрушился потолок. Зеркальный Зелг вскочил с кровати, от переизбытка чувств влетел в кресло коленкой и теперь, морщась и охая, растирал ее обеими руками. Глаза у обоих стали размером с блюдце.

— Какое покушение?

— А вы разве не слышали? — удивился гном, а затем сам себе пояснил, — Наверное, не слышали, иначе тоже пошли бы к таксидермистам. На милорда Такангора было совершено покушение на дороге из Кассарии в Виззл, когда он отправился туда, чтобы по обыкновению сдать линочную шерсть господину Ас-Купосу, хотя тот, по моему скромному разумению, дает не слишком хорошую цену за качественный товар…

Зелг сдержался в последнюю секунду. Заклинание он в буквальном смысле слова проглотил вместе с радужным пузырем, который уже несся к Холгару, стремительно разрастаясь до угрожающих размеров. Коротко ругнувшись, герцог опрометью бросился вон из кабинета, уронив на пол раскрытый томик. Удрученный гном полез в шкаф.

Многочисленные свидетели впоследствии утверждали, что той осенью в шкафу больше недели проживало диковинное существо размером с гнома, но с крыльями бабочки, дивными полосатыми ушами и сплошь поросшее очаровательными цветочками всех оттенков художественной палитры.

 

* * *

 

Приблизительно в те же незапамятные времена, когда братья Гахагуны упивались радостями туризма на завоевательной основе по всей Тиронге, в Тифантии, под покровительством благочестивого короля Мориона Провидца был основан орден Рыцарей Тотиса, призванный защищать людей от сил тьмы. Правда, злые языки болтали, что Кадоган, первый Великий Командор ордена был просто не дурак поспать, и норовил вписать в устав обязательный многочасовой сон, мотивируя свое стремление тем, что Тотис Спящий подает всем недвусмысленный пример. Однако на самом деле Рыцари Тотиса давали обет безбрачия, бедности, невкусноедения, а также неустанного бодрствования, что, тем не менее, не снискало им популярности, несмотря на многочисленные хвалебные статьи и королевские воззвания. Единственным очевидным преимуществом членов ордена перед другими рыцарями, было право бескорыстно защищать мир до последнего вздоха. Но то ли тогдашний мир был таков, что его сохранность мало кого волновала; то ли не пришло время ватабасей пера, газетное дело находилось в зародыше и еще не формировало общественное мнение, как в наши дни; то ли премия имени Последнего Вздоха, полагавшаяся всем, кто доживет до пенсии, настолько не будоражила умы, что даже нищие солдаты Лягубля предпочитали наниматься в любую армию, только не к Рыцарям Тотиса; то ли романтики и мечтатели были разобраны другими организациями на конкурсной основе, — но первые несколько лет эта идея никак не могла овладеть массами. А после смерти короля Мориона орден вообще пришел в упадок и запустение, и о нем почти ничего не слышали лет пятьдесят или шестьдесят. Однако, когда стало ясно, что для достижения своих целей правители Тиронги практикуют не только стандартные способы управления государством и ведения боевых действий, но также и черную магию, для Рыцарей Тотиса наступил час второго рождения. Их слава воссияла, как утренняя заря, и с тех пор никогда не меркла.

Как неоднократно упоминают в своих трудах авторитетные ниакрохские историки и, в их числе, Мотиссимус Мулариканский, в то же время династия Гахагунов начала междоусобную войну, в результате которой было достигнуто определенное соглашение между королями и магами. И, коль скоро, некроманты официально не вмешивались в жизнь обычных людей, довольствуясь властью над порождениями мрака, то и Рыцари Тотиса несли свою службу, не вступая в открытый конфликт с кассарийцами и им подобными. Членов ордена призывали на помощь в том случае, если требовалось изгнать распоясавшегося духа, истребить зарвавшихся демонов, навести порядок в отдаленных провинциях, где нечисть заполонила округу, не давая мирным поселянам трудолюбиво пахать свою ниву; для борьбы с злокозненными ведьмами, сбрендившими колдунами, драконами с манией величия или вампирами, страдающими обжорством, — словом, со всеми, кто не подчинялся правилам и был изгоем во всех мирах.

Надо сказать, что Князь Тьмы, кассарийские некроманты, амарифские жрецы и иже с ними, а также все законопослушные духи, демоны и чудовища, относились к деятельности ордена не с неприязнью, как того логично было бы ожидать от представителей таких разных взглядов, а вполне терпимо и даже благосклонно. Тому имелось объяснение, и весьма простое.

Любое общество — будь то огры-мракобесы, собиратели скальпов или демоны преисподней, примитивные племена чоприков и кукорисов, воинственные жители древнего Харцуцуя и просвещенные граждане культурного Аздака — подчиняется писаным и, что еще более важно, неписаным законам своей страны. Никому не понравится, если отдельные представители этого общества бросают на него тень. Но за всеми не уследишь: например, Бедерхем, хоть и прозванный Вездесущим, охотится исключительно на выдающихся преступников или личных врагов Князя Тьмы, а множество мелких бесов и низкородных демонов, отбившихся от рук, веками избегают наказания именно в силу своей ничтожности.

Давно известно, что истребить драконов проще, чем вывести тараканов.

Так что деятельность Рыцарей Тотиса негласно поощрялась даже их, казалось бы, самыми непримиримыми противниками. Порой Эдна Фаберграсс или Астрофель Двуликий подбрасывали вещий сон какому-нибудь великому магистру. Кассарийцы через третьи руки передавали зелья и снадобья, необходимые в бою с умертвиями и для лечения полученных ран. Амарифские жрецы не отказывали в изучении некоторых древних свитков; а харцуцуйские шаманы даже заключали краткосрочные союзы, если им требовалась помощь в поимке и уничтожении какого-нибудь особенно разгневанного или совершенно невменяемого духа. И ходили по Ламарху невнятные и неподтвержденные, но весьма упорные слухи, что орден кельмотов долгое время поддерживал братское сотрудничество и частенько посылал своих воинов на помощь Рыцарям Тотиса, если речь шла о деле сложном и запутанном. Единственное, чего никогда бы им не простили, это службы какой-нибудь конкретной короне, верности единственному монарху и отстаивании интересов одного государства. Но за многие века существования ордена Рыцарей Тотиса ни один из его Командоров не нарушил этого правила, соблюдая мудрый нейтралитет.

Лорд Саразин, восемнадцатый Командор ордена, считая от дня основания, производил обманчивое впечатление на людей малознакомых. Очень высокий, очень тучный, неповоротливый увалень в просторных золотисто-желтых одеяниях, он довольно комично смотрелся в парадном шлеме, который невыгодно подчеркивал его пухлые розовые щеки и нос картошкой. Жесткие белесые брови, тонкие губы, коротко стриженые волосы и мощный затылок придавали ему неуловимое сходство с кем-то, кого большинство не могло припомнить, но те, кто имел счастье лично встречаться с Бумсиком и Хрюмсиком, легко признали бы с первого взгляда. Он забавно сопел, когда сердился, еще смешнее хрюкал, когда был доволен, и ворчал, как медведь, когда писал важные документы. Если же бумага была очень важной, он еще и язык высовывал от усердия.

И только ближайшие соратники знали, что на самом деле под шелковым солнечно-желтым плащом всегда надет боевой панцирь, скрывающий могучие мускулы; что лорд Саразин ловок и подвижен, как дикая кошка, и что когда он роняет предметы и суетится в смущении— это вовсе не неуклюжесть, а сознательная тактика, направленная на то, чтобы окружающие снисходительно относились к нему, а, значит, не видели в нем опасности.

Он с самого начала, еще с первых лет послушничества, готовил себя к великой миссии: тренировал тело, упражнял ум, разрабатывал победоносную стратегию, строил планы. Для того чтобы блистательно применить все эти навыки, ему не хватало одного — счастливого случая. Он годами ожидал его, но тщетно. Командор походил на блоху, уже приготовившуюся прыгнуть и намертво вцепиться в проходящую мимо собаку, а собака все не шла.

 

Если бы все хватали звезды с неба, не было бы звездных ночей

Эмиль Кроткий

 

Отличное знание военного и казначейского дела, замечательные способности прирожденного правителя делали лорда Саразина, вероятно, одним из лучших, если не лучшим командором Рыцарей Тотиса за всю историю. Вот уже семь лет орден процветал, золота хватало с лихвой, желающих стать послушником было больше, чем нужды в новых воинах и экзорцистах. Три года тому Саразин затеял грандиозное строительство мощной крепости — главного и достойного оплота Рыцарей Тотиса — и новых казарм, глядя на которые только ленивый не задавался вопросом, в какой войне он собирается использовать будущую армию. К тому же, ловко вводя в заблуждение окружающих, командор быстро завоевал благосклонность короля Гриома Килгаллена Трехглазого, короля Тифантии Ройгенона Двенадцатого, прозванного Стреловержцем, и короля Лягубля Тукумоса Третьего Корабела. Все они безоговорочно доверяли лорду Саразину и были готовы поддержать его в каждом благом начинании. Другой на его месте почивал бы на лаврах, разве что заказал бы собственную бронзовую статую, желательно конную, ибо конная статуя — это скажет вам любой ваятель — отлично скрывает недостатки и демонстрирует достоинства, даже такие, каких у модели и в помине не было. Однако лорд Саразин был в душе глубоко несчастен.

 

Во вселенной бессчетное множество миров,

а я еще ни одного не завоевал

Александр Македонский

 

Он с беспощадной ясностью понимал, как стремительно, как несправедливо быстро течет время, и сознавал, что еще немного, и ему придется уступить свое место кому-то другому, более сильному, более энергичному и, чего греха таить, более талантливому. И к этому дню он желал бы совершить нечто такое, чтобы навеки вписать свое имя в историю. Не просто в историю ордена, для этого бы с головой хватило строительства замка, но в историю Ниакроха. К сожалению, все, что случалось в мире интересного или выдающегося, случалось не с ним. Он с тоской следил за историей возвращения кассарийского некроманта, за его вначале потешной, а после величественной войной с Юлейном, Генсеном и Князем Тьмы. Он видел, как на глазах разворачивается и запечатлевается резцом памяти на мраморе времени летопись грандиозных свершений. Мало ему было для отчаяния деяний Зелга да Кассара, так еще подвиги Такангора, воина, чемпиона и полководца, терзали его широкую грудь. Он твердо верил, что не хуже, во многом равен, в чем-то даже превосходит их, но судьба распорядилась таким образом, чтобы щедрые дары достались другим, оставив ему лишь жалкие крохи.

Такангор прогремел на весь континент, как новое чесучинское чудо — лорд Саразин лазил вместе с каменщиками по только что завершенной надвратной башне. Зелг громил прославленного во многих битвах Ангуса да Галармона на равнине Приют Мертвецов — лорд Саразин слушал доклад своих рыцарей об успешном изгнании демона-воришки из ближайшего поместья. Минотавр повергал в прах величайшего из врагов рода человеческого Галеаса Генсена — лорд Саразин вручал денежную премию имени Последнего Вздоха и медаль Неистребимого Оптимизма старейшему из ныне живущих Рыцарей Тотиса, который, наконец, решил уйти на заслуженный покой. Кассариец сокрушил Князя Преисподней, его воины покрыли себя неувядающей славой, его полководец снискал известность во всем обитаемом мире — лорду Саразину оставалось разве что локти кусать от досады. Он был бы счастлив, выпади на его долю хотя бы одна такая возможность. Но слепая судьба полной горстью отсыпала величия несмышленому, юнцу, который и оценить-то толком неспособен, какой чести удостоился. А ведь у него впереди вся жизнь, и с такой удачей он вознесется выше небес. Видит ли Тотис в мудрости своей, что то, что некромант, чародей, черный маг стал триумфатором, нисколько не пошло на пользу верным и преданным его слугам. Почему же он не дал шанс вернейшему и преданнейшему, который положил годы на беспорочную службу? Или Тотис Спящий затем и призвал его, чтобы он сам нашел способ прославить орден и сделать его таким надежным оплотом Света, каким не мыслил его даже Морион Благочестивый.

Лорд Саразин тщетно искал брешь в не по чину сияющих зелговых доспехах, с каждым днем наливаясь праведным гневом. Ему нужен был всего лишь крохотный толчок, тот самый камешек — вот Мардамон бы вам объяснил, как это работает — чтобы вызвать лавину и оседлать ее. В том, что он, как никто другой, на это способен, командор ордена Рыцарей Тотиса ничуть не сомневался.

 

* * *

 

Кто это сделал, лорды?

Уильям Шекспир

 

Замок гудел, как потревоженный улей. Пробираясь по бесконечным коридорам к лестнице, ведущей в подземелье, Зелг в который раз удивлялся, сколько у него помощников, слуг и соратников. Он всегда знал, что в поместье живет множество самых разнообразных существ, но даже в дни всеобщих торжеств ему не приходилось видеть их одновременно в таком количестве. Мимо него, торопливо кланяясь, бежали скелеты в доспехах и без них, пролетали сонмы призраков. Чьи-то части тел то и дело высовывались из стен, изумленные лица таращились из зеркал, портреты предков возбужденно шептались между собой, из потолка торчали туловища и головы. Пол шевелился от несметного количества крохотных домовых, которые в спешке забыли положить на место венички, совочки и метелочки и так и мчались с ними, обгоняя своего господина и возбужденно попискивая. Кто только не отреагировал на эту неслыханную весть: гномы, эльфы, гоблины, лешие, дендроиды, кобольды, и прочие, и иные. Впрочем, большинство останавливалось у лестницы, не смея отвлекать владык своим назойливым любопытством, но и не в состоянии уйти, не узнав подробностей. При виде Зелга толпа с шелестом расступилась, он не столько сбежал, сколько кубарем скатился по ступеням из черного лабрадорита и в страшной тревоге толкнул огромную дверь, окованную черной бронзой.

В обители таксидермистов молодой некромант оказался впервые. Его настойчиво приглашали, он настойчиво отказывался, полагая, что есть такие вещи, про которые как раз очень мудро сказано «меньше знаешь — крепче спишь». И поэтому он плохо ориентировался в огромном подземелье. К его радости, освещено оно было ничуть не хуже зимнего сада: в воздухе висели сотни голубоватых огоньков, так что заблудиться в темноте герцог не рисковал. Тут было светло, чисто, просторно, и если не обращать внимания на содержимое шкафов, стеллажей и полок, то даже весьма мило.

Зелгу не пришлось долго плутать в поисках друзей. Какое-то привидение в длинном плаще и металлической маске вместо лица встретило его учтивым поклоном и жестом пригласило следовать за собой. Они стремительно преодолели несколько извилистых коридоров, перешли изогнутый каменный мостик над подземной рекой (вот Кассар и узнал, что под замком, оказывается, еще и речка течет), прошли вдоль канала, вода в котором светилась зеленым призрачным светом, нырнули под каменную арку, украшенную многочисленными букраниями, и, наконец, влетели в огромный зал, в котором столпилось множество народу, потрясенного кошмарным продолжением кошмарного дня.

Первым делом Зелг отыскал взглядом взъерошенного Такангора и кинулся к нему с невнятными восклицаниями. Он тревожно ощупал генерала, взъерошив того еще больше, однако на первый взгляд с могучим минотавром все было в порядке. На второй взгляд — тоже, потому что, собственно говоря, так оно и было.

— Как вы? — выдохнул герцог, когда смог говорить.

— Отлично, спасибо большое, — ответил вежливый минотавр, утаив, что чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы его последний час не теребили, ощупывали и тискали все, кому не лень.

— Мне сказали, на вас совершили покушение. И вижу, мне сказали об этом последнему.

— Нет, — возразил Узандаф, выглядывая из-за плеча голема, — думаю, народ еще подтянется. Мадарьяга пока не знает, Гампакорта тоже. И князя Наморы с мадам Мумезой не видно. Узнают, прилетят быстрее ветра.

— Меня-то почему не позвали?

—Как раз послали вестника, — сказал Узандаф. — Какая разница, в каком порядке. Главное, ты здесь.

— Милорд Такангор, я догадываюсь, что вас уже замучили вопросами, но скажите же мне, что произошло.

— Я шел в Виззл, встретил сержанта Лилипупса, и он, как всегда, прозорливо обратил внимание на странности в окружающей природе, —заговорил минотавр.

Нельзя сказать, чтобы Агапий надулся от гордости — он умел достойно принимать и хвалу, и хулу. Но все же выпятил могучую грудь и сверкнул жадеитовыми глазами: он видел, что генерал ценит его и не забывает подчеркнуть это даже в такую минуту, когда мог бы и не подчеркивать. Он не мог стать преданнее Такангору, чем был до этой минуты, но мера его уважения снова выросла.

— Меня тоже терзало тревожное предчувствие, что я не успею до закрытия в причесочную, — продолжал минотавр, — так оно и вышло. Полный мешок отличной шерсти притащил назад. Придется завтра опять идти.

Зелг и прежде знал, что в сагах о богах и героях всегда найдется место лирическому отступлению, но порой не понимал этого. Ему лично казалось, что неудавшийся поход в причесочную в качестве новости немного уступает истории о покушении. Но, видимо, генерал думал в хронологическом порядке.

— Так что мешочек я успел аккуратно отложить в сторону, чтобы шерсть не загрязнилась, потому что тогда она стоит дешевле, что обидно. И когда сзади как бы подуло холодом, я отреагировал. Вот и все, — просто сказал Такангор.

—Простите, как — все?

— Совсем.

— Не понял.

— Никто не понял, — внезапно заговорил один из гномов, топтавшихся у какого-то дальнего стола.

Стол был очень большой, едва ли не больше письменного стола в кабинете Юлейна, а монарх Тиронги не без причины гордился этим предметом обстановки. Его мраморная столешница могла вызвать приступ экстатического восторга у Мардамона, и непременно вызвала бы, если бы неугомонный жрец уже молитвенно не закатывал глаза у другого стола, поменьше, на котором были разложены сверкающие инструменты таксидермистов.

Зелг вскинул вопросительный взгляд на специалиста. Тот ответил взглядом, исполненным страдания.

Кассарийские гномы-таксидермисты были отдельной кастой, живущей согласно собственным принципам и правилам. Они проводили в своем подземелье почти все время, выбираясь из него в двух случаях: когда им казалось, что им давно не выделяли новых материалов для уникальных экспонатов; и когда им казалось, что им выделили слишком мало новых материалов для уникальных экспонатов. В редких случаях они бушевали по поводу того, что в библиотеке забыли подписать журнал «Новые радости таксидермистов» или каталог инструментов и пошивочных материалов «Чучело-ворчучело» на следующее десятилетие. Однако они зорко следили за происходящим на поверхности и не пропускали ни одной партии новых поступлений, даже если это был древний полуобглоданный скелет безымянного супостата, нарытый Бумсиком и Хрюмсиком в дубовой роще.

Они служили не одному поколению Кассаров. Отличные чучела поверженных врагов, любимых домашних животных, редких существ и прочие приятные мелочи, изготовленные ими, встречались во всех уголках замка к крайнему неудовольствию его нынешнего владельца. Они могли восстановить объект после любых, даже самых разрушительных повреждений, и никогда не затруднялись с ходу определить видовую принадлежность. Они славились на весь Ламарх тем, что не просто набивали чучела, но так досконально изучали свой предмет, что буквально вдыхали в него жизнь. Умельцы-чучельники придавали своим произведениям самую естественную позу и выражение, воссоздавали детали пейзажа, упорно трудились над костюмами, если объект при жизни принадлежал к тем, кто носил костюмы или доспехи.

Шедевры их творчества, вроде чучела Жабы Юцапфы, коллекции болотных жанивашских демонов, изумительной фигуры мятежного амарифского чародея времен императора Бурхлидия, к которому они умудрились приделать его волшебный посох с неправдоподобно правдоподобной молнией, вылетающей из рубинового шара в навершии, были неоднократно описаны в крайне восторженных статьях в «Усыпальнице», «Новых радостях таксидермии», «Многоногом сплетнике», «Красном зрачке» и многих других изданиях. Три застекленных шкафа в одном из подземных залов были заняты кубками, медалями, подарочными тарелками, флагами, грамотами в рамочках и прочими наградами за выдающиеся успехи на ниве таксидермии.

Вряд ли, кто-то в Кассарии мог похвастаться, что видел этих коротышек в темно-красных кожаных фартуках и беретах такими растерянными.

Фея Гризольда подлетела к некроманту и по привычке уселась у него на плече. Рядом тут же замерцал Уэрт да Таванель.

— Галя, голубчик, тут все уже сломали себе всю голову, пытаясь угадать, кто и почему напал на нашего великолепного Такангора. Одно хорошо, здесь нет дамы Цицы и наших влюбленных амазонок. Мы знаем, чего от них можно ждать, поэтому мы не знаем, чего от них можно ждать.

— Это да, это такой случай, — согласился Зелг.

— Это другой случай, — отрезала Гризольда.

— В таких случаях полезно взять в плен немного пленных, — сказал Лилипупс, природная честность которого побуждала его подвергать критике даже того единственного, кого бы он не хотел подвергнуть критике.

Минотавр виновато закивал огромной головой. Он и сам так думал. Его искренне огорчало, что материал для взятия в плен закончился так быстро и внезапно. Мардамон еще повздыхал около стола с инструментами, прикидывая, как внушительно он смотрелся бы с этими мясницкими тесачками и топориками, с этими роскошными кусачками и упоительными —Тотис знает, как они называются, но упоительными до жути — штуками, и подал голос:

— Это похоже на отлично принесенную жертву. Боги жестокости, кровожадности и свирепости не нарадуются на такое подношение.

— Зато мы в печали.

Таксидермист взял бронзовыми щипцами лоскут кожи с несколькими чешуйками и принялся рассматривать в огромный лупоглаз. Его коллеги засуетились рядом с атласами и справочниками, в которые Зелг предпочел бы никогда не заглядывать.

— Вы уже догадываетесь, кто это? — спросил Зелг.

— Объект исследования, — хмуро ответил один из гномов, лихорадочно листая страницы.

Второй покопался в останках, разложенных по столу, и извлек оттуда обломок кости. Тяжело вздохнув, он поплелся к дальним шкафам. Вся его фигура выражала смесь безнадежности и восхищения. Как бы это ни затрудняло его работу, но профессионал не может не аплодировать профессионалу. Свою работу генерал Топотан выполнил на отлично.

 

Пациент скорее что, чем как

 

Зелг нахмурился.

— У этого объекта исследования есть какое-то название?

— Материал. Вещество. Масса. Субстанция. Месиво. Кровавая каша. Ошметки. Клочья. Клочки и кусочки. Фарш. Полный драбадан. Паштет…

Герцог понял, что таксидермисты сильны не только в анатомии и высоком искусстве изготовления правдоподобных чучел, но и поднаторели в поиске синонимов.

Гном пожал плечами, демонстрируя, что сочувствует своему повелителю, но ничем не может помочь.

— Это я к тому, что при жизни оно могло быть чем угодно. — И он обернулся к Такангору. — Вы не припомните, чем именно, милорд?

— Я на него не смотрел, — виновато сказал минотавр. — Как-то так неловко получилось. Оно подкралось сзади, и я отреагировал, как уже описывал и вам, и остальным, и милорду Зелгу.

— Ну хоть что-нибудь… Хотя бы на основании тени. Вы ведь увидели тень? — с надеждой спросил второй гном, облаченный в длинную мантию все того же кровавого цвета. — Хвост, к примеру, или когти с рогами. Нет? Не припоминаете?

— Тени я не видел, — сдержанно сказал минотавр, дергая ухом. — Не приглядывался я. Оно подкралось со смертоубийственными намерениями…

— И вы отреагировали, — дружным хором молвили все, находившиеся в анатомическом театре. — А как вы узнали, что оно подкрадывается? По звуку? Может, это что-то шуршало о гравий, шелестело в траве или цокало по камням. Припомните, генерал, это может серьезно продвинуть нас в расследовании. Ну что-то же оно делало тогда, при жизни…

 

У меня просто настроение хорошее, но я звездану и все!

Зачем вам эти волнения к концу жизни?

Михаил Жванецкий

 

Минотавр искренне огорчился непониманию аудитории. Он остро нуждался в поддержке, и она пришла как всегда своевременно.

— Если бы оно успело прошуршать или процокать, он бы тут с вами не разговаривал, — произнес ясный голос.

Мадарьяга проплыл к столу, втянул носом воздух и восхищенно молвил.

— Эк вы его разделали, действительно, при жизни оно могло быть чем угодно — со смертоубийственными — как вы метко изволили выразиться — намерениями. Полагаю, оно войдет в историю, как идеальный самоубийца. Поздравляю, милорд, с очередной блестящей победой. И примите выражения самой искренней радости. Я счастлив, что с вами все в порядке. Но, господа, нам действительно необходимо выяснить, кто это. Нападение на милорда Топотана — событие вопиющее, и скажет о многом, как только мы поймем, кто это затеял. Вы уже пытались допросить погибшего?

Карлюза, который весь последний час трогательно придерживал Такангора за хвост, боясь отпустить хоть на шаг, издал грустное похрюкивание, на троглодитском означающее глубокий вздох. Топтавшийся рядом Левалеса пошел от огорчения коричневыми пятнами.

— Неподвластен, — перевела Гризольда.

— С этим мы уже сталкивались. Ну что ж. Тогда, голубчики, вся надежда на вас.

И великолепный вампир требовательно оглядел заскучавших таксидермистов. Морис, старший гном, беспомощно оглянулся на своих соратников. Эта небольшая орда специалистов оказалась совершенно бесполезной, столкнувшись с делом рук, рогов и копыт разгневанного минотавра. Признанные доки, гордившиеся тем, что могут безошибочно определить вид любого существа по единственной кости, чешуйке, лоскуту кожи либо какой иной мелочи, оставшейся от живого некогда организма, в данный момент пребывали в полном замешательстве. Впервые на их веку на рассмотрение придирчивой комиссии был представлен прекрасно выполненный студень, отличающийся редкой бесформенностью и однородностью мелких фракций.

— Жизнь весьма и весьма многообразна, — грустно сказал Морис. Он безнадежно поворошил лопаточкой груду вещества, высившуюся перед ним на анатомическом столе, и обреченно повторил. — Весьма и весьма многообразна. Милорд герцог как ученый может это подтвердить.

Тут гном понял, что совершил стратегическую ошибку, но поздно. Тетива была спущена, стрела полетела. Зелг лучезарно улыбнулся и принял устойчивую позу лектора. Наконец его вовлекли в разговор, в котором ему было что сказать.

— Коллега… — молодой некромант прикинул, корректно ли пацифисту называть таксидермиста коллегой, но затем вспомнил свои действия во время битвы при Липолесье и предпочел принести гуманизм в жертву справедливости, а потому решительно молвил. — Коллега абсолютно прав. Жизнь невероятно многообразна, но в ее основе лежит изумительное однообразие. Удивительно, сколь просто и гениально решены вопросы созидания. Видите ли, голубчик, природа лепит свои чудеса из одного материала.

— Не всегда!

Гуго ди Гампакорта не стал ощупывать и тормошить Такангора, ограничившись крепким рукопожатием. Он легким шагом хищника прошел к опечаленной группе гномов, и они расступились перед ним, оглядывая его с восхищением ваятеля, который обнаружил идеальную модель для своих статуй.

— Вы знаете, что это?

— Увы. — Князь несколько секунд всматривался в то, что лежало на анатомическом столе, черными провалами своих ужасных глаз и, наконец, кивнул головой. — Боюсь, что это гухурунда, каноррский мститель.

Архаблог и Отентал неслышными тенями отделились от стены, у которой все это время переживали за своего лучшего чемпиона, и деликатно подергали Гампакорту — Архаблог за манжет, а Отентал за пряжку ремня.

— Он страшный? — тихо спросили они.

— Страшный.

— Очень-очень?

— Очень-очень, — отвечал князь, с трудом сдерживая улыбку.

— И страшнее, чем вы? — спросил Архаблог, пихая Отентала в бедро.

— Иногда.

— А нельзя его тогда в следующий раз не убивать? — спросил Отентал и взволнованно потыкал Архаблога в бок.

— А поймать для Кровавой Паялпы? — с надеждой спросил второй владелец Чесучинского Чуда.

— Это такая сенсация, такая сенсация! И такая прибыль, такая прибыль!!! — и увидев очень круглые и очень выразительные глаза кассарийского некроманта, Отентал быстро добавил, — И такая охрана природы, такая охрана природы, что просто в страшном сне…

 

 

ГЛАВА 4

 

Оставив значительно повеселевших гномов изучать и описывать гухурунду, притихшая компания вышла из подземелья.

Говорить им не хотелось. Во-первых, на ум приходили одни междометия. Во-вторых, покушение доставило искреннюю радость только таксидермистам и немного развлекло Такангора, но остальным донельзя испортило настроение. Требовалось обсудить массу вопросов, неизвестно, с каких начинать, и все были сплошь неприятные. К тому же, Зелг уже смирился с тем, что в любой момент его могут вовлечь в какой-нибудь вооруженный конфликт, заставить принимать участие в поединке или рыцарском турнире, и хотя все эти занятия были ему не по душе, не мог не признать, что основное требование — соблюдать правила — неукоснительно выполнялось всеми сторонами. А напасть исподтишка, подкрасться сзади, не заявляя о своих намерениях — воля ваша, что-то было в этом подлое и омерзительное, что огорчало и пугало гораздо больше, чем собственно смертельная опасность.

Уэрт да Таванель будто подслушал мысли некроманта.

— Это так не рыцарственно, так низко и противоречит кодексу чести, — вздохнула благородная душа. — Даже не хочу думать, что ждет нас в дальнейшем.

Зелг тоже не хотел, но уже понимал, что придется и думать, и обсуждать, и принимать решительные меры. Только не сейчас, не сию минуту. Им овладела странная апатия. Впрочем, похоже, не только им одним. Даже самые энергичные его друзья и соратники поникли и загрустили, будто очень устали. Гризольда лениво пыхтела трубкой, и ни одно колечко дыма не упорхнуло к облакам; Мардамон даже не заикнулся о том, чтобы заполучить замечательный стол и инструменты таксидермистов для своих нужд; Узандаф не вспоминал старые добрые времена, когда покушения совершали качественнее и все они удавались, как задумано. Мадарьяга о чем-то вполголоса переговаривался с Гампакортой. Карлюза с Левалесой по очереди держались за хвост минотавра, и когда он деликатно высвобождал его из одних цепких лапок, за него тут же хватались другие. Лилипупс задумчиво ковырял пальцем бормотайку. Словом, вся процессия не слишком походила на кортеж триумфатора.

 

Мы украсили бы любые похороны, но для более веселых

торжеств не годились

Марк Твен

 

Есть новости такой степени важности, что они живут собственной жизнью, и распространяются вне зависимости от источника звука. Они достигают дальних пределов с ошеломляющей скоростью, и, фигурально выражаясь, первыми встречают на пороге вестника, который их принес.

К тому времени, когда Птусик прибыл в Виззл с сообщением о покушении на Такангора и приказом держать его в строжайшем секрете, там вот уж три часа как свято хранили эту тайну.

Новость поставила на уши всю Кассарию, одна радость — здесь привыкли и не к таким коллизиям и верили в своих героев. Там, где более слабые существа рвали бы на себе волосы от ужаса, громко стенали и предрекали горькие утраты, жители Виззла, оправившись от первого потрясения, уже вовсю осваивали светлую сторону.

Как ни странно, первыми утешились Бумсик и Хрюмсик, которые до этого весь день устраивали истерику, переходящую в поросячий визг. Генерал Топотан в очередной раз подтвердил свою репутацию великого укротителя буйных свинов и непобедимого воина, поэтому Архаблог и Отентал присвоили фигуркам минотавра функцию магических оберегов и спорили с пеной у рта, с какой наценкой предлагать их покупателям — с одиннадцати– или тринадцатипроцентной. Попутно в их гениальных головах зрела мысль устроить праздничную «Кровавую паялпу» под названием «Покушение и наказание», где Такангор выступил бы в роли Такангора, повергающего нового монстра в свою честь. Борромель решительно заказал две пары серебряных подков, разумно предположив, что именно подковы во многом способствовали приданию такой формы нападавшему. Слух о том, что из супостата проще слепить пончики, чем чучело поверженного врага, достиг Виззла ноздря в ноздрю с известием, что Гампакорта признал в останках какого-то гухурунду.

Ас-Купос разрабатывал стрижку «Чуб героя». Бургежа, циничный, как все преуспевающие издатели, уже видел заголовок статьи «Лидер, достойный настоящего покушения». Нунамикус и Фафетус сочиняли поздравительный коктейль и украшали «Расторопные телеги» к приходу друга. Остальные шумной толпой отправились к господскому дому с целью потискать и пощупать дорогого генерала, потрепать его по загривку, если позволяла степень близости, или дружески похлопать по плечу, если получится дотянуться. В этой группе взволнованных лиц особо отличился доктор Дотт: краса и гордость эскулапов, знаток душ, великий диагност и целитель без лишних слов протянул минотавру внушительную порцию лекарственной бамбузяки.

Гвалтезий встречал своего кумира в дверях. Его щупальца исполняли такой душераздирающий танец, так извивались, заплетались в узлы и выстреливали во все стороны, будто шокированные змеи на голове горгоны, что доброе сердце минотавра не выдержало, и он сгреб беднягу многонога в могучие объятия. Гвалтезий расцвел всеми цветами радуги. Он не был настолько наивен, чтобы предполагать, что покушение состоялось, потому что он не помахал Такангору на прощание, однако все это время его не покидало беспричинное, но оттого не менее острое чувство вины. Под влиянием этого чувства он исполнил ужин. Этот ужин вполне мог и напугать существо неподготовленное.

Наконец все успокоились, насколько это вообще было возможно, и уселись за стол заморить червячка и перевести дух. Кехертус, взволнованный не менее других, не угомонился до тех пор, пока не усадил милорда Топотана на сидение, заплетенное им по всем правилам — нечто среднее между гамаком, креслом и уютным диваном. Гвалтезий выставил перед ним с десяток внушительных блюд, каждое из которых вполне могло претендовать на звание «Кулинарный шедевр года». У Такангора мелькнула мысль, что покушение, в сущности, отличная штука: во-первых, не скучно, во-вторых, неплохая разминка и какая-никакая тренировка в боевых условиях, а в довершение всех благ ужин повышенной калорийности и масса мелких, но крайне приятных удобств.

Постепенно оттаяли и другие. Застучали вилки и ножи, зазвенели бокалы, весело забулькали графинчики и кувшины, послышались голоса — сперва негромкие, потом более уверенные, затем тихие смешки, и вот уже Такангор во всю мощь своих легких захохотал над какой-то шуткой дяди Гигапонта. Жизнь вошла в свою колею.

Пиршественный зал в Кассарийском замке очень уютный. Цветные витражи с изображениями изысканных блюд выглядят как иллюстрированное меню. Столы накрыты милыми скатертями, скромный узор из косточек идет по самому краю, над бахромой, и не смущает самых отъявленных гуманистов. Посуда внушительная, но удобная, и даже чайный сервиз на пятьдесят персон с чашками, чайниками и вазочками для варенья в виде разнообразных черепов экзотичен ровно настолько, чтобы произвести должное впечатление, но не препятствовать аппетиту. Добавьте сюда будоражащие воображение ароматы, негромкую музыку в исполнении фей, неяркое освещение — розовые и желтые огоньки: Думгар где-то вычитал, что есть нужно в окружении теплых оттенков, а отдыхать — среди холодных, голубых и зеленых. (Огоньками в Кассарии традиционно занимаются болотные духи: составляют расписание работы и отдыха, кормят и пасут на заболоченных равнинах). Несомненное украшение этого места – Гвалтезий с его неизменными веерочками, которыми они направляет ароматы кушанья в сторону едока и дирижирует поварами и лакеями, не позволяя трапезе ни на секунду сбиться с ритма. Это мы к тому, что в пиршественном зале грустить и тревожиться значительно сложнее, чем где бы то ни было в имении.

Зелг немного ел, мало пил и с умилением оглядывал своих слуг и соратников. Ему стало спокойнее на сердце. Какие бы сюрпризы ни преподносила судьба, она же подарила ему таких друзей, что все теперь казалось нипочем — вот яркий пример того, как часто и как глубоко мы заблуждаемся. В этот момент душевного просветления к нему и придвинулся Узандаф.

— Как ты?

— А что мне-то сделается? Это же не на меня напали.

— Не завидуй, однажды нападут и на тебя.

Зелг открыл рот, закрыл рот и укоризненно уставился на дедулю. Тут даже колодезный утоплик понял бы, что у молодого герцога, придерживающегося доктрины уважения к старшему поколению и безупречной вежливости, просто нет слов. Во всяком случае, тех слов, которые он рискнул бы произнести вслух — и дело тут не в словарном запасе. Но, как помнит наш мумиеведный читатель, на вопрос, есть ли у него совесть, Узандаф Ламальва да Кассар радостно отвечал, что остались остатки — мешают работать. То есть укоризненными взглядами его было не пронять.

— Не смотри на меня как печеная фусикряка на фаршированную папулыгу, а лучше скажи дедушке по-хорошему, зачем ты вдруг занялся темной магией.

— Ничем я не занимался! — возмутился Зелг.

Сравнение с фусикрякой его обидело. Если уж оперировать кулинарными терминами, он видел себя солидным мынамыхряком и в этом вопросе не собирался уступать никому.

— Зелг, внучек, — заговорил Узандаф ласково, как со слабоумным, — намедни этот бродяга Дотт пытался всучить мне колодезную воду под видом бамбузяки, исходя из теории, что, будучи, как ты можешь заметить, мумией, я не ощущаю ни вкуса, ни запаха, потому что все мои ткани мертвы больше тысячи лет. Не знаю, в чем именно он ошибся, но ошибся жестоко. Живой или мертвый, бамбузяку от воды я отличаю прекрасно. Так и тут. Я чую запах темной магии за версту. А от тебя разит ею верст за десять, если ты улавливаешь аналогию. Признайся по-хорошему, чем ты там развлекался на досуге.

По левую руку от Кассара заинтересованно замерцал доктор Дотт, упомянутый минутой ранее. Он не мог оставаться равнодушным, если кто-либо где-либо говорил о нем.

— Я после обеда был в библиотеке, — насупился Зелг. — Между прочим, меня там видела куча народу: и Мадарьяга, и Борромель, и наши троглодиты. И даже Лилипупс. Лилипупсу ты поверишь? Спроси у него.

— Это называется, алиби, — встрял Дотт. — Его нужно иметь, чтобы не иметь неприятностей. Он его имеет.

— И неприятности тоже, — не унимался Узандаф. — И что ты выкопал в библиотеке?

— Просил подобрать мне литературу по Тудасюдамному мостику. Надеюсь, я имею право в своем замке и в своей библиотеке интересоваться своим мостиком?

— Он не твой, он общественный, — почти не слушая, возразила мумия.

— В этом поколении он лично мой!

— Не учи дедушку чесать в затылке. И ни на что, кроме, ты там не набрел?

— Я… — Зелг собрался было сообщить без купюр все, что думает о приставучем предке и его тиранских замашках, но чуть не прикусил себе язык.

Он вспомнил. Как же он до сих пор не вспомнил, как не догадался?

А-зун ауробигао гухурунда варантуки

Фэ-нань шэтэтэк нагангарнгна.

Вот где он слышал о гухурунде, каноррском мстителе.

— Дедушка! — сказал он.

— Не нравится мне этот тон, — заявил Дотт. — Чересчур много раскаяния в голосе, если ты понимаешь, о чем я. Это пугает.

— Дедушка!

— Ого, — согласился Узандаф. — Какая фиоритура! Хоть не слушай дальше. Ну… признавайся…

— Я просто читал книжку. Уверен, что она называется «Все волки Канорры», хотя потом название куда-то делось.

Это хорошо, что мумии не бледнеют. У них не получится побледнеть, даже если им пригрозить солидным штрафом — конституция такая. Мумии навсегда темно-желтые, восковые, и даже смертельный ужас не заставляет румянец сбежать с их щек, потому что это уже проделала смерть больше тысячи лет тому. Вот единственная причина, по которой Узандаф не стал белым, как харцуцуйское полотно. Не побледнел и доктор Дотт. Он замерцал, как огонек свечи на сильном сквозняке. И еще он что-то такое сказал. Мы сперва думали записать дословно, а потом раздумали. Будем считать, что это был энергичный медицинский термин, сорвавшийся у него с языка в момент наивысшего потрясения.

— Вслух читал? — спросил Узандаф Ламальва, когда голос к нему вернулся.

— Недолго.

— Недолго — это сколько?

— Не больше часа! Час! Может, чуть больше, но не больше, чем чуть…

С дедулиного языка тоже что-то такое сорвалось, что срывается с языка мумий в момент, когда мумиям кажется, что у них уже нет слов.

— А с чего ты вообще взялся это читать?

— Мне казалось, я вот-вот пойму, о чем речь. Вот еще чуточку, и ухвачу самую суть.

— Сколько раз тебе повторять — не читай вслух, если не понимаешь. Не бери даже в руки! Это же ты!

— А почему библиотекарь меня не предупредил? — обиделся Зелг.

— Внучек, — сказал Узандаф тоном, который приберегал для самых поучительных своих речей. — Он — библиотекарь, ты — кассарийский некромант. А не наоборот. Так что это ты должен читать ему лекции о заклятьях и превратностях магических путей, а он — внимать и важно кивать головой, ничего не понимая. А не наоборот. Уяснил? Ну, и что ты читал?

— А это можно произносить на людях?

Мумия и привидение многозначительно переглянулись. Нет, вы только посмотрите, — говорили эти взгляды, — теперь он вдруг забеспокоился о безопасности. Поздно волноваться о лысине, когда голову рубят. Это они уже сказали вслух. Где ты тут людей увидел? Это они тоже, как вы понимаете, не утаили.

— Ладно, — неохотно протянул герцог. — А-зун ауробигао гухурунда варантуки фэ-нань шэтэтэк нагангарнгна.

Узандаф явно собирался как-то прокомментировать услышанное, но тут их междусобойчик был прерван появлением Думгара, Мадарьяги и Гампакорты.

— Князь любезно согласился поведать нам о гухурунде, — сообщил великолепный голем. — А мы, в свою очередь, хотели внести предложение: сложившаяся ситуация требует вмешательства специалистов по расследованию преступлений. И самым логичным будет воспользоваться нашими связями при дворе и пригласить для дознания графа да Унара и господина Фафута. Ну, и остальных, то есть генерала, маркиза и вашего кузена, чтобы они не чувствовали себя заброшенными.

— Замечательное решение! — обрадовался Зелг. — Нужно немедленно послать кого-то в Тиронгу.

— А давайте я слетаю! — вдруг предложил Дотт. — Давненько я не развлекался в столице. И им будет что вспомнить.

 

* * *

 

В истории любого народа найдется немало страниц, которые

были бы великолепны, будь они правдой

Дени Дидро

 

– Все так хорошо помнят, что сделал нерожденный король с моей цветущей родиной, что совершенно забывают, чем была Канорра до нашествия Бэхитехвальда, – просто сказал Гампакорта, когда они покинули трапезную и устроились в малом зале совещаний для долгой обстоятельной беседы. – Почему-то всем кажется, что Галеас Генсен коварно напал на прекрасную мирную страну, колыбель цивилизации, этакий гибрид цветника, вишневого сада и библиотеки с вкраплениями каруселей, где слышался только звонкий детский смех и звонкое пение птиц.

– Похоже на ночной кошмар идиота, – хмыкнул Мадарьяга, не привыкший подыскивать эвфемизмы, находясь в дружеском кругу.

– И звонкое журчание ручейка, – вставил Такангор. – Добавьте ручеек, и получится законченная картина.

– Ах, друг мой, – развеселился оборотень, – я и не подозревал, что вы такой поэт. Вы правы. И звонкое журчание ручейка.

– Хотите сказать, князь, что ничего этого и в помине не было? – спросил Зелг, который до сего момента именно так, включая звонкий ручеек, поющий между замшелых камней, и представлял себе ту, давно исчезнувшую Канорру.

– Нет, все было, конечно – и парки, и сады, и библиотеки, и даже дети – куда ж без них. И Шудахан был воистину великолепен – величайшая из столиц того, канувшего в небытие мира. Вообразите крепостные стены, сложенные из светло-серого камня, величественные башни, как будто головы драконов, возвышающиеся над городом. Светло-голубые башни, на которых развеваются синие с золотом флаги. Фонтаны, облицованные аквамарином и флюоритом на дворцовой площади. Сам королевский дворец, обитель моих отцов и дедов – похожий на огромную пеструю раковину, утопающую в зеленом море парков. Ах, видели бы вы, как было красиво в городе зимой, когда зеленые и красные крыши выглядывали из-под шапок белого снега, и золотые шпили тускло сияли в неярком свете вечернего солнца. – Князь на секунду замолчал, будто у него перехватило дыхание. — Но было и другое, гораздо более важное. То, что делало Канорру Каноррой и что, в конечном итоге, стало причиной ее гибели.

— Генсен никогда не приходит в цветущий край, чтобы уничтожить его из любви к уничтожению всего и вся, — снова заговорил Такангор. — Генсен приходит туда, где сила и власть плещут через край, чтобы накормить свое призрачное королевство. И я не уверен, доставляют ли ему радость последствия нашествия.

– Совершенно верно, милорд, – кивнул Гампакорта, и в его глазницах совершенно очевидно заклубился мрак, по сравнению с которым чернота ночи показалась бы солнечным светом. – Мои предки владели тайными знаниями и не брезговали использовать их для достижения собственных целей. И мы уж точно не были миролюбивыми, добрыми и благожелательными соседями. Канорра в период своего наивысшего расцвета захватила и покорила столько сопредельных стран, что вскоре должна была стать империей, сравнимой с империями Пупсидия и Бурхлидлия. Только куда более страшной, ибо ее власть зиждилась бы на темной магии. Мои предки, чародеи и оборотни, не гнушались заключать союзы с темными силами, и – переходим к вопросу, который волнует нас теперь больше всего – нередко призывали на помощь гухурунду.

За окном опускались лиловые сумерки. Теплый ветерок лениво шевелил шелковую занавеску, словно раздумывая, не улечься ли спать в ее уютных складках. Где-то вдалеке слышалось стройное нежное пение – начиналась вечерняя репетиция хора пучеглазых бестий. Небольшое стадо мынамыхряков неспешно проковыляло по аллее замкового парка, целясь на юг. Для них осень означала начало долгого и трудного пути, и Зелг подумал, что это очень символично.

– Я справлялась в библиотеке, – Гризольда нервно пыхнула трубкой. – Мне показали рисуночек. Ну и образина, не к ночи будь помянут.

– У вас хранится весьма приблизительное изображение, – безмятежно откликнулся Гампакорта. – Видимо, его делали по описаниям тех, кто только слышал описания очевидцев. Что-то, как всегда, приукрашено, но в целом – преуменьшено. Я уже обещал вашему Морису поработать с художником для создания полноценной серии рисунков, чтобы пополнить библиотечную коллекцию достойными достоверными иллюстрациями.

Гризольда тяжко вздохнула и плюхнулась на плечо своего некроманта. Ее часто подводило прекрасно развитое воображение. Порой, вот как сейчас, она даже завидовала Гописсе, который мог умозрительно представить только четыре вещи: кекс, пончик, булочку и роскошный бюст Анарлет, поразивший его в самое сердце, чуть левее рецепта пончика с мармеладом. Мадарьяга глянул на нее с сочувствием. Он видел однажды достоверный рисунок.

– Гухурунда гораздо страшнее и внушительнее, чем вы можете себе представить, – говорил между тем Гампакорта. – Это древний, очень древний демон. Из первородных существ Ниакроха. Он сродни таким обитателям нашего мира, как ваши добрые знакомые Папланхузат, мурилийцы, горные демоны Рюбецаля или ацарли, неистовая тварь Гон-Гилленхорма, – и хорошо, что вы его никогда не видели.

Ведь далеко не все демоны, – что неоднократно писала ваша добрая бабка Бутусья, и в Аду готовы подтвердить ее слова, – так воинственны и кровожадны, как это принято считать. Но есть среди них прирожденные убийцы, те, для кого это призвание и единственное наслаждение, те, кто видят в этом свой долг и неукоснительно исполняют его, порой даже ценой собственной жизни. – И каноррский оборотень, не вставая с кресла, поклонился в сторону Такангора. – Правда, до сего дня мало кто в подлунном мире мог похвалиться тем, что пережил встречу с Королевским Убийцей.

– Это его официальный титул, – вставил Мадарьяга.

– Да, да, к этому я и веду. – Гампакорта уперся неподвижным взглядом в окно, и Кассар в который раз подивился тому, что слепой князь все видит. Он никак не мог к этому привыкнуть. Мрак в пустых глазницах уже ярился и бушевал, словно крохотная буря. Зрелище было завораживающее и жуткое.

– Нужно обладать несомненным могуществом, истинной властью над темными силами, чтобы обуздать ярость такого существа, как гухурунда, и направить его на определенную жертву. Мои предки держали в своем бестиарии многих монстров, но древний демон был их некоронованным королем. Только владыки Канорры могли повелевать им без риска потерпеть крах. Все иные обречены на быструю и страшную смерть. Демон непобедим в обоих мирах, по ту и по сю сторону барьера. Ему все равно, кого убивать, живого или уже мертвого. Он отнимет то, что называется вашей жизнью, чем бы оно на деле ни оказалось.

– Хотите сказать, что кто-то из каноррских оборотней, ваших, простите, соотечественников зачем-то решил убить милорда Такангора?

– Не хочу. Из всех особ королевской крови в живых остался только я один. Была еще Лоредана. В какой-то степени наследником Канорры может считаться Уэрт, но только не для гухурунды. Ему подавай не кровное родство, а доказательства истинного могущества. Остальные мои соотечественники не представляют для него никакого интереса. Он не выносит тварей Бэхитехвальда. По этой же причине может воспротивиться и мне, хотя королевская кровь дает мне право повелевать им. И вообще, давайте начнем с того, что вот уж больше тысячи лет никто не слышал о гухурунде. Он возник из небытия. И возник не без причины. Тот, кто смог вызвать его в мир и приказать убить нашего дорогого генерала, вне всякого сомнения, очень, очень силен. Мы с вами недавно видели существо с такими способностями.

– А не мог зловреднопакостный демон нападать из мыслей, никем не внушенных? – раздался тонкий голосок Карлюзы.

Милый троглодит уже к середине ужина успокоился настолько, что отпустил хвост Такангора, и теперь просто сидел рядом на уютном пуфике, размышляя и время от времени делая пометки в своей распухшей от записей и вкладышей потрепанной в боях тетрадке некроманта.

– По собственной воле? Это вряд ли. С каким бы почтением я ни относился к способностям и силе милорда Такангора, но с точки зрения первородного демона – если предположить, что он явился в мир без принуждения – можно и даже следует отыскать жертву куда более значительную. В Ниакрохе так много существ демонического, божественного и магического происхождения, что обрушивать силу своего гнева и жажду крови на весьма могучее, но все же смертное существо, не наделенное магией, не вполне логично. Скорее уж, если он появился в Кассарии, стоило бы ждать покушения на его светлость Зелга. Тут ясен смысл, даже если не ясна цель.

– Думаю, граф да Унара справится лучше меня, – сказал Уэрт да Таванель, – но позволю себе высказать предположение, что у нас не так много подозреваемых.

– А Князь Тьмы, – быстро заговорила Гризольда, – он ведь может натравить гухурунду на кого захочет?

– Его могущества на это, безусловно, хватит, – сдержанно ответил Гампакорта. – Но, как вы имели возможность убедиться сами, первородные демоны не слишком жалуют демонов Преисподней. И наоборот. Тем более, в Аду достаточно своих убийц высочайшего класса, связанных, к тому же, нерасторжимым вассальным договором, чтобы иметь дело с таким непредсказуемым и непокорным союзником.

– Князя Тьмы можете с уверенностью вычеркнуть из вашего списка потенциальных ответчиков по данному делу! – произнес голос, ставший Зелгу родным за неделю Бесстрашного Суда.

– Ваша честь! – искренне обрадовался он, глядя, как возле дверей проявляется из багрового облака внушительная фигура Гончей Князя Тьмы, барона Бедерхема Вездесущего.

– Надеюсь, не помешаю? – спросил высокородный демон, делая один общий поклон и один в сторону Такангора. – Милорд, примите…

– Конечно, вы всегда желанный гость! – возопил Узандаф. – Какими судьбами?

– Вы еще спрашиваете? У нас там внизу просто Ад разверзся. Князь не потерпит, чтобы кто-то безнаказанно покушался на его лучших врагов.

 

Если сегодня я потеряю всех своих врагов,

завтра у меня не будет ни одного друга

Джесси Анру

 

* * *

 

Все норовят выспросить у призрака пару тройку секретов, и всё неважные: где зарыл клад; правда ли, что бабушка в молодости закрутила бурный роман с аптекарем и нельзя ли по этому поводу получить где-нибудь скидку на медовые пупафонцы; сколько стоила чашечка рялямсы в дни его молодости; как он боролся с лысиной. И никто никогда – во всяком случае, нет никаких документальных свидетельств – не спросил привидение, как оно ходит сквозь стены, перемещается в пространстве, и может ли путешествовать во времени? Возможно, это происходит еще и по той причине, что призраки не общаются с учеными.

Ученые не верят в привидения, и как только увидят хотя бы одно, тут же принимаются читать заклинания, изгоняющие духов.

Словом, совершенно неясно, как именно, но дорога до столицы не отняла у доктора Дотта много времени. Пообещав особо не безобразничать, сильно не развлекаться и не забыть выполнить поручение, он одернул халат, сверкнул синими глазами и прибыл на место. В Булли-Толли доктора Дотта ждал самый теплый прием, только надо было еще на этот прием как-то попасть.

Еще в Кассарии он решил, что собирается навестить графа да Унара в его дворце, а поэтому решительно проявился в приемном покое и направился к дверям, как вежливый в прошлом человек. У дверей хозяйского кабинета мирно дремал тот самый лакей по имени Урий, что был сперва послан, а затем отозван со службы господина Папаты, потому что начальник Тайной службы с грустью обнаружил, что второго такого же опытного и сообразительного слуги он за свою жизнь не нажил.

– Доложите графу, любезный, что его хочет видеть доктор Дотт, – светским тоном попросил призрак.

Он прикидывал, как развернутся события. Скорее всего, лакей сбежит, оглашая округу дикими воплями. Если учесть, что это личный слуга графа да Унара, возможно, он все-таки соберет в кулак остатки воли и на негнущихся ногах двинется в сторону кабинета докладывать. В качестве вероятных вариантов рассматривались также обморок, временное помешательство или приставания с просьбами рассказать про клад, лысину или бабушку.

Дотт обычно выигрывал в азартные игры, хотя в любви ему тоже везло. Он объяснял свой успех на обеих нивах тем, что профессия лекаря сделала его ум острым, взгляд наблюдательным, а ничто не ново под луной, все повторяется. Он был уверен, что предвидел все. Но лакей его удивил.

 

— Вам кого, гражданин? — подозрительно спросил он

и растопырил руки, как будто хотел поймать курицу

Михаил Булгаков, Театральный роман

 

– Назначено? На когда? – спросил он и полез за каким-то несуразно большим томом с засаленными страницами.

– По личному вопросу. Срочно, – ответил призрак, забыв о своем намерении просто пройти сквозь двери.

– Тогда, графа нет.

– Если вы заметили, милейший, я привидение, и уж если явился к его сиятельству, то не без причины.

– Не без причины записано на семнадцать дней вперед. Так что, сударь, не кочевряжьтесь и не набивайте себе цену. Мне все равно, привиденсия, не привиденсия, – твердо сказал слуга. – Прошу покинуть. Иначе буду вынужден принять меры.

– Вы умеете изгонять духов? – заинтересовался Дотт.

– У меня большой опыт общения с нежелательными посетителями.

– Поверьте, любезнейший, я желательный посетитель.

– Не указано, – возразил слуга, гордо вскидывая подбородок. Этот подбородок он пестовал с малолетства, не жалея тортиков, кексов, пончиков и внушительных порций кабанятины под жирным соусом. К тому дню, когда доктор Дотт познакомился с Урием, там было что гордо вскидывать. – К нам даже Генсен приходил по договоренности. Правда, под чужой личиной, но эта личина аккуратно договаривалась о встрече.

– Впечатляет, – не стал спорить Дотт. – А все же я пройду в кабинет и подожду графа там. Он когда вообще намерен появиться?

Слуга собрал в кулак всю свою волю, а также многолетний опыт изгнания неугодных посетителей и решительно молвил:

– Изыди!

– Не изыдю! – сварливо ответил призрак. – Я же не демон какой-нибудь.

Урий принципиальной разницы не видел, и логики посетителя не уловил. Он добыл из-за пазухи внушительную связку оберегов, амулетов, колокольчиков, заговоренных монеток, крохотных косточек, зубов и черепов, каждый из которых был призван отгонять кого-нибудь злокозненного, и потрясая всем этим барахлом там, где у привидения должен располагаться нос, торжественно заговорил:

– Именем Тотиса Спящего, но Всемогущего, Владык Тьмы и Геенны Огненной, а также его сиятельства графа, заклинаю тебя нечистый дух покинуть сию обитель.

Призрак подумал, что судя по тому, как почтительно слуга понизил голос, упоминая своего господина, он возлагал на него надежд поболее, чем на создателя миров и на их разрушителей.

Тем не менее, это только усугубляло недопонимание, и Дотт оскорбился.

– Ну знаете, – сказал он, гневно порхая вокруг неприступного лакея, – это уж ни в какие ворота. С чего это я вдруг нечистый? А? Да я каждое утро взмываю в горние выси, куда там жаворонкам – а это всем ваннам ванна. К тому же я еще и не дух. Я призрак.

– А разница?

– Еще какая!

Слуга попытался прекратить бессмысленную дискуссию, ухватив швабру, которой в принципе нечего было делать в приемной, и тыкал ею в призрака, приговаривая:

– А по мне, что дух, что демон, что привиденсия, – не положено, вот и не шляйся.

– Сделай себе одолжение, – ласково сказал призрак. – Отойди, не засти.

– Доктор, дорогой мой, вы ли это! Что тут у вас? – вскричал граф, возникая на пороге.

– Да вот, ваше сиятельство, — принялся объяснять Урий, — вижу, просачивается без предварительной записи…

– И вы…

– И я ну его изгонять. А он упорствует. Еще в черном халате.

– Похлеще любого магического заслона, – уважительно сказал Дотт. – А я к вам, граф, и вот по какому поводу…

Спустя ровно столько времени, сколько понадобилось плотным телам смертных, чтобы снова возвратиться в королевский дворец, привидение в черном кожаном халате разглядывало макет фонтана и думало о том, как прекрасно иметь в штате такого специалиста как граф: в двух словах объяснил положение в Булли-Толии, в трех словах расспросил самого Дотта и вынес вердикт – немедленно в Кассарию. Надо ли говорить, что это решение горячо поддержали остальные вельможи и его величество Юлейн. Вещи были собраны, приказы отданы, оставалась одна, но внушительная проблема, которую исключительно по ошибке кто-то назвал малой архитектурной формой.

Доктор Дотт гордился тем, что он призрак долга. В смысле – не призрачного долга, а в том смысле, что долг для него временами был превыше всего. Вот и теперь, хотя он отправлялся в столицу с твердым намерением побузить и развлечься так, чтобы в Булли-Толли еще как минимум год вздрагивали, вспоминая его дружеский визит, но тут он решил принести свои амбиции в жертву общему делу.

– Да, – сказал он, озабоченно витая вокруг замысловатой конструкции. – Какофонический экстаз, иначе и не скажешь. Да еще и усугубленный законным браком… Призраком здесь не обойдешься. Знаете, что вам нужно? Вам нужно вызвать демона.

 

* * *

 

«После того» не означает «вследствие того»

Постулат римского права

 

Улучив момент, когда все окружили судью Бедерхема, добиваясь от него последних адских сплетен и новостей, Зелг попросил слепого оборотня уделить ему пару минут наедине.

— Мне кажется, вас больше остальных встревожило покушение на милорда Такангора, — признался Гампакорта, снова устраиваясь в кресле, которое еще хранило его тепло. — По моим наблюдениям, в какой-то момент все вздохнули с облегчением, а вы мрачнеете с каждой секундой, хотя видимых причин для беспокойства нет, во всяком случае, новых причин. Что же гнетет вас, мой герцог?

— Меня терзает ужасное подозрение, что это я вызвал из небытия вашего придворного убийцу.

— И каким же образом, позвольте спросить?

— Я читал книгу.

Князь ободряюще улыбнулся.

— Дорогой герцог, я не сомневаюсь в ваших талантах и блестящей будущности, но не уверен, что на сегодняшний день вы обладаете хотя бы толикой тех знаний, которые необходимы, чтобы наложить чары такой силы. Вы, простите за откровенность, не вполне управляете своим могуществом, а для этого колдовства нужна предельная концентрация. Да, в конце концов, нужно знать, что делать. Вы знаете?

Зелг вкратце пересказал ему историю книги и попутно упомянул, что дедушка обнаружил на нем следы темной магии. Гампакорта втянул носом воздух. Хмыкнул. Извинился и, подойдя к Зелгу вплотную, в открытую принюхался. В эту секунду зверь, живущий в нем, выступил из тьмы, занял место человека или того подобия человека, каким представлялся слепой оборотень в обычное время, и молодому некроманту стоило немалых усилий воли, чтобы не отшатнуться невежливо, когда морда чудовищной твари нависла над его головой, отыскивая невидимые следы неведомой силы.

— Ну, что ж, — подытожил Гампакорта, принимая привычный облик. — Наш бесценный Узандаф не ошибается. Но вряд ли он прав. — И, заметив недоумение, мелькнувшее во взгляде кассарийца, пояснил. — Не ошибается, когда говорит, что чует следы темной магии. Но тут не просто следы, тут река темной силы. И он не прав, говоря, что она имеет отношение к сегодняшним событиям, ибо я чувствую ее с того памятного дня битвы при Липолесье, когда вы так изменились, милорд.

— Вы полагаете, все это время я занимался темной магией, сам того не замечая?

— Что вы. Я вовсе не это имел в виду. Просто рухнул какой-то мощный барьер, и то, что вы так долго и весьма успешно скрывали от окружающих, даже от таких искушенных, как ваш верный слуга, наконец дало о себе знать. Вы нынче, дорогой мой, как тот омут, в котором какие только утоплики не водятся. Сейчас от вас можно ждать любых сюрпризов, но не думаю, что это имеет прямое отношение к появлению гухурунды в пределах Кассарии. Я настаиваю: чтобы протащить сюда первородного демона, нужно целенаправленно применить огромный заряд силы, коей вы обладаете, но не управляете. Не бывает таких случайностей, поверьте. В мире, если на то пошло, вообще случайностей не бывает.

— А дедушка…

— Наш бесценный Узандаф чрезвычайно привязан к вам, и его сердечная склонность и естественное стремление старшего предка опекать свое дорогое дитя в какой-то момент мешают ему увидеть, что вы гораздо более могущественный чародей, чем он сам даже в годы его величия и славы. Оно и понятно. Он был так велик, так искушен в своем ремесле, что до появления Генсена не встречал равных себе. Ему сложно вообразить в смертном власть и силу большие, чем те, которыми он сам обладал. Да и не ему одному. В какой-то момент вашему дедушке проще объяснить все таинственной книгой…

— Но что же я читал, князь? Скажите мне.

И герцог протянул руку открытой ладонью кверху. Проницательному наблюдателю, коим был Гампакорта, этот жест сказал о переменах, произошедших с владыкой Кассарии, больше, чем многие пространные речи. Прежде Зелг бы непременно поднялся со своего места с намерением лично отправиться за нужной вещью, чуть позже — попросил кого-нибудь принести ее, а теперь даже не сомневался, что его желание будет угадано и моментально исполнено. И действительно, не прошло и минуты, как долговязый морок в темно-синем одеянии подал ему томик на золотом подносе.

Гуго ди Гампакорта с неожиданной нежностью провел ладонью по переплету.

— Удивительно, — произнес он тоном, каким приветствуют старого друга, с которым давно не виделись и по которому очень скучали в разлуке. — Она сохранилась. Быть того не может. Впрочем, пора перестать удивляться тому, что Кассария не устает меня удивлять.

— Ваша? — спросил Зелг.

— Нашей матери. Вот поглядите сюда.

Князь открыл книгу примерно посредине. Пролистал несколько страниц. Молодому некроманту показалось, что они чуть охотнее подчиняются пальцам Гампакорты, словно желая помочь отыскать нужное место.

— Смотрите.

Широкие поля были исписаны косым летящим почерком. Вытянутые в высоту буквы с витиеватыми закорючками, несколько слов торопливо зачеркнуты, сверху написаны другие. Зеленые чернила ничуть не выцвели за минувшие столетия.

— Она очень любила этот роман. Это уж потом, после падения Канорры, века спустя, кто-то пустил слух, что это книга заклинаний. Но на самом деле вы держите в руках величественную и трогательную историю любви и смерти одного из моих далеких предков. Это было еще в те времена, когда владыки Канорры не знались с колдовскими силами и жили как простые смертные. Князь Кантабана вел затяжную войну с соседним княжеством Морней и уже было одержал победу, когда ему предложили заключить брак с Клотиссой да Отей-Морней. То была невыгодная сделка: его армия стояла под стенами Глоссома, и до победы оставались считанные дни, если не часы. Князь Морней предлагал почетный мир вместо неизбежной капитуляции, он сохранял за собой трон и владения вместо того, чтобы отправиться в изгнание, но Кантабана согласился. Всему причиной, всему виной, как вы уже догадались, любовь. Он отозвал войска, подписал мирный договор и остался гостем недавнего врага, положившись на его честь и благородство. Сыграли пышную свадьбу. Три счастливых месяца прожили Клотисса и Кантабана в замке ее отца. Там же, в великой любви, был зачат их сын, Тирнах, первый король-чародей Канорры.

Но супругам не суждено было прожить долгую и счастливую жизнь и вместе дожить до глубокой старости. Едва только свадебный кортеж, следующий в Шудахан, покинул замок Глоссом и въехал в ущелье Адранги, на него напали воины предателя Морнея, который принес в жертву своей мести собственную дочь и ее нерожденное дитя. Кантабана во главе пятидесяти верных рыцарей остался в ущелье, преграждая путь преследователям, а пятьдесят воинов поскакали в Шудахан, увозя с собой величайшую драгоценность Канорры. И говорили, что страшен был крик молодой княгини, больше похожий на вой смертельно раненой волчицы, нежели на слезы слабой женщины.

— Его убили, — скорее не спросил, а утвердил Зелг. Почему-то в таких романах благородный герой всегда погибал во имя любви, каким бы несправедливым это ни казалось. В детстве, читая подобные книги, герцог всегда надеялся, что случится чудо, и кто-нибудь придет на помощь отважному воину, но чуда не происходило даже в вымышленных историях. А уж если речь шла о реальных событиях, можно было с уверенностью ставить сто к одному, что герой падет от руки предателя или погибнет, окруженный сотней врагов, или еще что-то случится, но только он обречен. Зелг никогда не понимал эту жестокую и беспощадную логику судьбы: почему, если ты добр, благороден, отважен и честен, ты непременно проиграешь. И пускай потом о тебе станут слагать легенды, пускай ты будешь примером и образцом для подражания, но какое же это слабое утешение, какая неравноценная замена непрожитой жизни, утраченной любви, несостоявшегося счастья.

Похоже, слепой оборотень думал о том же.

— Конечно, вы правы, — сказал он, устало прикрывая веки. — Он погиб. Как и полагается отважным и любящим, и его отряд достойно встретил свою смерть, стоя плечом к плечу, и никто не дрогнул и не отступил ни на шаг. Они пали в бою как один, но остановили рыцарей Морнея. Это очень грустная и жестокая история. Потому что это только начало. Именно этот день стал главным днем в истории моей земли. Именно он сделал нас тем, кем мы были. — Он помолчал, подыскивая нужные слова. — Это предательство изменило все и всех. Прежде всего, юную любящую девочку, какой когда-то была Клотисса да Отей-Морней. Но та девочка, вероятно, погибла в ущелье Адранги вместе со своим мужем и его рыцарями; ее сердце сгорело вместе с ним на погребальном костре; ее душа вытекла горькими слезами. Женщина, княгиня, что возглавила войска Канорры в походе против Морнея, уже ничем ее не напоминала. Яростная, безрассудно храбрая, умелая воительница в черных доспехах, покрытых красной эмалью, будто по ним постоянно текла кровь врагов, она отомстила за смерть своего мужа и свою погубленную жизнь с небывалой жестокостью. Она в несколько недель сломила сопротивление врага и приступом взяла Глоссом. Если ее близкие надеялись, что она пощадит замок, в котором родилась и выросла, и людей, которые были ей родными по крови, то их надежды рухнули, и разочарование их было ужасно. Ее не тронули ни мольбы матери, ни рыдания сестер, ни слезы отца. Она казнила всех, и головы их еще долго торчали над воротами Шудахана; а отчий замок сожгла дотла, и многие века его руины напоминали о погубленной любви и предательстве, изменившем целый мир. Меня тоже возили к этим черным обугленным развалинам, когда я был совсем еще мальчишкой. Потому что настоящая родина, исконная вотчина каноррских владык находится там.

— Какая страшная и печальная история, — сказал Зелг. — Хорошенькую книгу выбрал я себе для легкого чтения перед сном. Простите, князь…

— За что? — искренне удивился Гампакорта. — Тем более, что это книга выбрала вас, как я теперь думаю.

— Что было дальше? — спросил герцог. — Это же не вся история?

— Нет, конечно. Никто не знает, как это произошло на самом деле, но сын Кантабаны родился человеком только наполовину. Кто-то говорил, что Клотисса пила кровь демонов; кто-то — особенно претенденты на трон Канорры — настаивали на том, что дитя, в жилах которого текла кровь каноррских владык, погибло еще во чреве матери, не вынеся той неистовой скачки из Адранги в Шудахан, и княгиня приняла любовь демона, чтобы родить наследника и мстителя. Не знаю, сколько правды в любой из этих версий, но Тирнах Турандар с младых ногтей обладал неслыханной колдовской силой. Он завоевал окрестные княжества и основал государство, ставшее великой Каноррой. Он никогда не щадил своих врагов и всегда сжигал их замки, и когда однажды герцог Алмерих предложил ему мир и руку своей старшей дочери, он сперва захватил его земли, затем казнил всех наследников мужского пола и только после этого женился на молодой герцогине. Именно Тирнах завел знаменитый бестиарий каноррских владык и содержал в нем древних монстров, в том числе и гухурунду. Но этот роман не о нем. Он о его отце и матери. И строки, которые вы читали, милорд, в переводе звучат так: «И даже яростная месть гухурунды не утолит мою ненасытную скорбь, мой отважный рыцарь. И я до самой смерти стану оплакивать тебя безутешной волчицей, и все волки Канорры вместе со мною». Это плач Клотиссы, знаменитая в свое время в Канорре поэма.

— Почему же «все волки»?

— Родовой герб Турандаров и символ его личной гвардии — черный волк Канорры с алыми глазами.

Гампакорта еще раз провел пальцами по обложке, будто погладил книгу, как приласкал бы верного пса или доброго коня, и протянул ее Зелгу.

— Что вы, князь, как можно, — замахал руками молодой некромант. — Возьмите. Она принадлежала вашей матушке, тут ее собственноручные пометки, и я, право, даже не представляю, что вы должны чувствовать, держа ее в руках столько лет и событий спустя.

— Не знаю, когда и как она очутилась в Кассарии, не знаю, почему именно сейчас оказалась в ваших руках, милорд, но у всего этого есть какой-то смысл. И потому книга ваша, коли уж выбрала вас.

— Вы уверены, что она выбрала меня, а не случайно попалась мне на глаза?

— А как бы вы сумели прочитать название?

— «И великое колдовство, оплаченное кровью и душами, свершилось по воле короля Тирнаха Турандара, исполнившего единственное желание своей матери, которой он был обязан всем. Содрогнулось небо от темного заклинания, разнеслись над миром слова прощания, и погрузился в печаль всемогущий Тирнах. Вдовствующая королева Клотисса Турандар покинула Шудахан без свиты и спутников, в одиночестве… На закате она стояла в ущелье Адранги, глядя на истекающее кровью солнце, а за ее спиной вставал строй верных рыцарей, непобедимых волков Канорры. Но она не оборачивалась и ждала, и ее терпение было вознаграждено. Величайший из волков Канорры подошел и обнял ее за плечи. Она склонила голову ему на грудь и закрыла глаза. Он пришел забрать ее с собой. Ей было все равно, куда она последует, ибо она собиралась следовать за ним и больше никогда с ним не расставаться. И если бы кто-то на земле, под землей или на небесах вознамерился разлучить их, месть ее была бы ужасна. Она бы сожгла весь мир, и по тропе, усыпанной дымящимся пеплом, пошла бы в царство теней к своему возлюбленному супругу, и смерть пожелала бы ей счастливой дороги», — Зелг закрыл книгу. — Не знаю, пугаться или радоваться, что теперь я могу прочитать ее от корки до корки.

Он с надеждой заглянул в слепые глаза оборотня.

— Как вы полагаете, князь, а эти пятьдесят воинов, они взяли их с собой?

Гампакорта удивился неожиданному повороту сюжета: он вспоминал свою собственную мать, гибель отца, падение Канорры. В первые мгновения он даже не сообразил, о ком идет речь: государи не считают своих солдат.

— Ах, этих, из отряда Кантабаны? Не знаю, никогда не задумывался о них. Вероятнее всего, нет. Во всяком случае, в самом романе об этом ни слова — ну да вы прочитаете.

И снова погрузился в собственные мысли. Зелг не посмел больше отвлекать его. Он бережно прижал томик к груди и быстро вышел из комнаты. Ему не хотелось, чтобы князь заметил, как блестят его глаза, ибо в отличие от Гампакорты оплакивал сейчас не Клотиссу, не Кантабану, не Турандара или весь проклятый род каноррских владык, а те полсотни безымянных, никем не оплаканных, всеми забытых воинов, погибших во имя чужой любви и чужой мести. Ему всегда хотелось что-то сделать для таких, как они, воздать им должное, восстановить справедливость, и его всегда бесило чувство собственной беспомощности от того, что сделать уже ничего нельзя.

 

* * *

 

Если в Преисподней и разверзся настоящий Ад при известии о покушении на минотавра всех времен и народов, на поверхности с этим обстояло куда хуже. Не то чтобы кого-то сильно печалило отсутствие Ада в окрестностях. Но одного конкретного огорчало ужасно. Князь Намора Безобразный никак не мог совместить дом и работу.

Став счастливым женихом капрала кассарийской армии мадам Мумезы и осуществив тем самым мечту, которую лелеял вот уже — нет, не скажем, сколько, это может не лучшим образом отразиться на репутации прекрасной невесты, — обретя семью, дом, в котором ему к завтраку подавали куркамисы в мармеладе и горячую рялямсу с гописсиными пончиками, утреннюю газету и свежую порцию наставлений, а также совершенно новое для него увлечение — коллекционирование фаянсовых свинок — демон расцвел. Однако в Аду он занимал не последнюю должность. Легендарный повелитель экоев, о котором шептались по всем углам и закоулкам Геенны Огненной, что его руки по плечи в крови врагов, не может вот так за здорово живешь оставить свои пылающие владения, препоручить слугам подземные чертоги и обитающих в них монстров, заявить Князю Тьмы, что не генерал он ему больше, и переселиться в замок недавнего врага. Потому что есть под землей и долг, и честь, и вассальная преданность, помноженная на железную дисциплину. Дай только волю, все разбегутся из Преисподней под разными предлогами: кто — сочинять музыку, кто — издавать газету, кто — устраивать личную жизнь с феями, наядами и ундинами. С юной феей любой сумеет, а ты попробуй, поживи со старой чертовкой, построй с ней крепкую семью на века. Так что Намора с пониманием относился к тому, что чуть ли не каждый день из Геенны Огненной являлся посланник с категорическим требованием Князя Тьмы вернуться в лоно земное и приступить к исполнению. Он бы и сам поступал точно так же. Но его уже тошнило от посланцев — столько он их проглотил за последний месяц. Нужно было срочно что-то предпринять.

 

Приказ — хорошая основа для дискуссии

Американское армейское изречение

 

И Мумочка сказала: сделай что-нибудь, иначе я предприму сама — им Ад с овчинку покажется. Тут Намора понял, что назревает катастрофа. Оказаться между молотом и наковальней, то есть между разгневанными повелителем Преисподней и повелительницей его сердца, он не пожелал бы даже злейшему врагу. У Мумочки, признавал он с умилением, масса всяческих достоинств, которым позавидовала бы и богиня, но кротость нрава не входит в комплект. А Князь Тьмы чертовски умен, но совершенно не разбирается в коллекционных свинках. Так что пока им довольны только гномы-таксидермисты, получившие не без его помощи кучу разнообразного материала.

Обычно принято вызывать адских специалистов, чтобы с их помощью решить какую-нибудь особо трудную задачу. Чаще всего им пытаются всучить в качестве оплаты бессмертную душу просителя, хотя большинство демонов охотней взяли бы деньгами. Но демоны, будучи существами, по-своему, честными и принципиальными, никогда не берутся за заведомо невыполнимый заказ. Тут уж их не соблазнишь ни душой, ни золотом, ни иными щедрыми посулами. Бедный Намора голову сломал, кого призвать спросить совета, как ублаготворить обе непреклонные стороны, в принципе не склонные к компромиссу, потому что сам он на такой призыв не явился бы ни за какие коврижки и коллегам заповедал бы бежать его как убежденный холостяк — старой девы.

В связи с небольшим помрачением любовного горизонта — Мумочке не по душе были валяющиеся там и сям останки посланцев, а таксидермисты не всегда успевали первыми, Намора приобрел полезную привычку прогуливаться в замковом парке и окрестностях, а также заглядывать по дороге в разные антикварные лавочки в разных странах — демонам, как и призракам, на дорогу не требуется нисколько времени, что приводит в экстаз маркиза Гизонгу, мечтающего найти способ экономить на курьерской доставке.

И вот, пройдясь туда-сюда сюда-туда тем необычным утром, Намора Безобразный набрел на замечательную мысль. Мысль эта до поры до времени помещалась в бедовой голове Мардамона, хотя сам Мардамон об этом не знал, потому что думал о другом.

Жрец-энтузиаст встретился демону во рву, где копошился в поисках какого-нибудь субъекта жертвоприношения. Субъекты в руки не давались, и встреча с князем подземного мира ужасно его обрадовала.

— Как прекрасно встретить грозное существо, знающее толк в кровавых жертвах, в тот момент, когда думаешь о расширении сферы влияния, — начал он издалека.

Намора подошел поближе. Ему тоже пришла в голову идея, а не отдавать ли посланцев этому фанатику. И ему приятно, и не нужно столько есть — Мумочка намекнула утром, что он немного потолстел.

— Если не перестанешь пожирать все, что тебе присылают из Преисподней, скоро в ворота не пролезешь, — намекнула она.

Намора и сам понимал, что вред, наносимый здоровью, быстро не исправишь, и с надеждой уставился на Мардамона. А жрец, приободренный заинтересованным выражением, которое он так редко встречал у собеседников, несся дальше, как корабль, не уплативший пошлину имени Папланхузата, из моря Киграт в море Мыдрамыль.

— Если бы вы замолвили за меня словечко там, внизу, я бы совершенно безвозмездно организовал у вас в Аду филиал Кассарии со всеми атрибутами жертвоприносительного искусства: пирамидой, ритуалами, храмом.

— Чьим храмом? — рассеянно спросил Намора, чьи мысли вихрем неслись в противоположном направлении.

— Да чьим угодно, да хоть моим. То есть меня. А можно — вашей блистательной невесты. Средоточие безмолвного ужаса. Такого в Аду точно не найдешь. И пирамида. Мне нужна пирамида, чтобы на ней уместился ваш шестиглавый маршал. От вас потребуется не так много — всего только деньги, презренное золото. Правда, золота потребуется много, но в том ли суть?

 

Фараоны рекламировали себя при помощи пирамид

Рамон Гомес де Ла Серна

 

Со дня битвы при Липолесье Мардамона снедала тайная страсть. Его совершенно покорил Каванах. Он до сих пор помнил, как измерял веревочкой огромную лапу великолепного демона, и помнил постигшее его разочарование. Он был идеалист, и в ночной тиши, когда юноши мечтают о пышногрудых девах, пышногрудые девы — о законном браке с состоятельным зрелым мужем; зрелые мужья — о росте дохода с имения и наследстве от престарелых дядюшек и тетушек; а престарелые дядюшки и тетушки — о том, чтобы поясница болела поменьше, а память хоть иногда подсказывала то, что нужно, а не то, что вспомнилось по случаю, — мечтал о славе, которая настигнет его, когда он сбросит кого-нибудь вроде Каванаха с величайшей в мире пирамиды своего имени. Пирамиды такого размера в мире не существовало, и что-то подсказывало мудрому жрецу, что от Думгара финансирования на этот проект не добьешься. Но, может, он найдет единомышленников в Преисподней. Мардамона несказанно огорчило, что потенциальный единомышленник стремительно удалялся в неизвестном направлении.

— Князь! Куда же вы? — позвал он, но не дождался ответа.

Неудобно говорить, но Намора Безобразный совершенно забыл, что только что говорил с жрецом. По застарелой привычке всех высокородных демонов, чей возраст перевалил за пять тысяч лет, и чье общение сводилось в основном к беседам с демонами высшего ранга, чудовищами и время от времени — божествами, он порой упускал из виду смертных, особенно таких, которые уговаривали его пожертвовать треть состояния на строительство какой-то пирамиды. Тут нечем гордиться, но что есть, то есть. Впрочем, у Наморы имелось оправдание: он нашел свою блестящую идею и теперь стремился к драгоценной Мумочке, чтобы заручиться ее поддержкой и одобрением. Идея, как все гениальное, была невероятно простой. Он собирался организовать филиал Ада на земле и лично возглавлять его в ближайшие несколько тысяч лет, а неизбежные взятки брать фаянсовыми свинками.

 

* * *

 

Великолепная троица — Думгар, Мадарьяга и Гампакорта — уединилась на смотровой площадке восточной башни замка, и сидела там, наслаждаясь роскошной картиной лиловых сумерек, которые окутывали землю, возвещая наступление ночи, а, значит, окончание этого необыкновенно насыщенного и не слишком приятного дня.

— Я не стал поднимать этот вопрос при милорде Зелге, — заговорил Гампакорта после довольно долгого молчания. — Было бы просто невежливо шумно удивляться тому, что древний демон не возжелал его крови, но, тем не менее, я чрезвычайно удивлен. Как бы скромно ни оценивал свои возможности молодой герцог, но мы-то с вами знаем, как силен этот кассариец. И догадываемся, какое великое будущее ему уготовлено. Если бы я хотел вмешаться в судьбы мира, сыграть по-крупному, я бы начал с него.

— Согласен, — вампир вспорхнул над каменными плитами и стал медленно парить взад и вперед перед носом у друзей, как делал всегда в минуты глубокого волнения. — Вне сомнения, Такангор — лучший полководец из ныне живущих, и великий воин, что уж тут. Но если устранить его сейчас, что это изменит? Я не говорю о глубочайшей скорби его родных, нашей печали и прочем. Я смотрю на это дело сугубо практически. Несколько месяцев тому, в преддверии нашествия Генсена, в победе над которым он сыграл такую важную роль — куда ни шло. Перед войной с Преисподней — допускаю. Но теперь? Зелг уже не тот наивный юноша, которого нужно было убеждать с пеной у рта, что некроманты действительно существуют. Вокруг него сплотились такие силы, что любой владыка в подлунном мире отдал бы правую руку, лишь бы заручиться их дружбой и поддержкой. Случись что, на его стороне выступят сейчас несколько демонов Преисподней такого ранга, что их одних с лихвой хватит, чтобы перевернуть мир. А тут еще Лилипупс с Ватабасей, амазонки с Мардамоном…

— Умеешь ты снизить пафос, — хмыкнул голем, но скорее одобрительно.

— А ты что на это скажешь, Думгар?

— Скажу, что я тоже не стал говорить об этом при милордах — есть мысли, с которыми нужно провести ночь, прежде, чем выносить их на обсуждение — но вы упускаете из виду, что услугами гухурунды пользовались не только древние короли Канорры.

 

Каждый убийца — вероятно, чей-то хороший знакомый

Агата Кристи

 

— А кто еще? — в один голос спросили оба князя.

— Я постоянно забываю, как вы молоды. Как молоды, — сказал голем с какой-то непостижимой грустью в голосе. — Его истинными повелителями были Павшие Лорды Караффа. Именно они сделали могучего демона тем, кем вы узнали его много позже. Владыки Гон-Гилленхорма превратили его в непобедимого убийцу, не знающего жалости, не ведающего сомнений.

— Час от часу не легче. Вот опять нам не хватало Павших Лордов Караффа для полного счастья, — вздохнул Мадарьяга. В сгущающихся сумерках его глаза сверкали опасным оранжевым светом.

— Не о том думаешь, не о том, — прервал его Думгар. — Не так важно, кто прислал убийцу — рано или поздно мы это выясним. Я верю в графа да Унара: хоть он и смертный, но мастер своего дела. Да и мы не промах. Меня больше интересует другое: вот уже третий раз на нашей памяти милорд Такангор становится участником крайне неоднозначных событий и в третий раз удивляет нас сверх меры.

— Четвертый, — поправил его Гуго ди Гампакорта. — Четвертый. Я не скоро забуду железную хватку этого молодца.

— Галеас Генсен, Малакбел Кровавый, величайший из каноррских оборотней и идеальный убийца, которому Лорды Караффа платили за службу частью своей души — потому и платили столь высокую цену, что он ее стоил, — все они проиграли юному дарованию из Малых Пегасиков, чемпиону Кровавой Паялпы, почтительному сыну строгой маменьки и обладателю потрепанного боевого топорика, в котором только Крифиан усмотрел нечто необыкновенное… Ох, как-то это все не вяжется.

— Но зато с такой точки зрения нападение на Такангора — самое логичное и правильное решение. — Задумчиво произнес Мадарьяга. — Просто мы не знаем, почему. Кстати, о Крифиане. А где наш великолепный грифон? За всей этой суматохой я даже не заметил, что не видел его целый день. А денек выдался еще тот. Не мог же он не прийти к Такангору после покушения.

— Но вот же не пришел, — сказал Думгар.

— Зато узнал нечто весьма важное, — сказал голос прямо над их головами, и огромный седой грифон почти бесшумно спланировал на зубец башни. Там он уселся, вцепившись когтями в камень, и взъерошил перья.

— Добрый вечер, господа. Не помешаю?

— Думаю, поможете, — приветливо сказал вампир. — Итак, вы отлучались из Кассарии?

— Когда я узнал о покушении, а затем о его благополучном для милорда Топотана исходе, мне пришла в голову одна мысль, и я решил проверить ее, не откладывая.

— Ну, как? Проверили?

— О да!

— Что скажете?

— Грядут великие события и серьезные потрясения.

— Это, простите, не новость.

— Новость вам понравится.

— И моя тоже! — заявил Узандаф, карабкаясь по винтовой лестнице. — Вот что за страсть забираться на такую верхотуру? Побудете мумиями с мое, поймете, каково скакать по неудобным ступенькам в таком возрасте да еще с риском повредить какой-нибудь важный член… Тут такое завертелось, — продолжил он с места в карьер. — Даже не знаю, с чего начинать.

— Начните с главного, — посоветовал Гампакорта.

— Ой, все главное.

— Тогда начните с важного.

— Все важное!

— Тогда начните сначала, затем продвиньтесь к середине и плавно переходите к концу.

— Я же сказал, что не знаю, откуда начать.

— Тогда помолчите и не мешайте говорить другим! — раздался грозный бас Гризольды. — Можно подумать, Узя, что вы тут единственная загадочная персона с целым ворохом свежих новостей. Мне тоже есть чем занять почтенную компанию, если вы вдруг заскучали. Уэртик, иди к нам.

— Гризя, — тихо и укоризненно заговорил рыцарь, — мы же не приглашены.

— Если ждать, пока пригласят, всю жизнь проведешь в бочке из-под таркейского под слоем паутины, — разумно ответила фея. — Иди сюда. Надо обсудить все до утра. Пока Галя нас не слышит.

— А он точно сюда не придет? — подозрительно спросил вампир.

— Он отправился спать. Сведения из достоверных источников.

В этот момент сквозь пол проросла бесплотная фигура одного из пугательных призраков с выпученными от ужаса глазами. Он прижал руки к месту, где некогда билось его сердце, поклонился и улизнул обратно. Затем рывком откинулась крышка люка и из нее поочередно появились: бормотайка, мешочек хухринских хрустиков, столь необходимых для поддержания душевного равновесия во время военного совета, приземистый устойчивый табурет на три обычные персоны или одну грандиозную, бутыль бульбяксы тройной возгонки и уж только потом — зеленая пупырчатая голова со сплющенным носом. Агапий Лилипупс всегда придерживался той теории, что правильно организованное снабжение помогло выиграть не одну кампанию.

— Это хорошо, что вы здесь все так сели вместе совещаться. Потому что я бы все равно собрал вас на совещание.

Бригадный сержант проволок табурет поближе к краю башни, открыл мешочек хрустиков и произнес:

— Я собрал это совещание с тем вопросом, что в вопросе нет цели. Мы нацелим его своими силами. Отсюда интересуюсь — что вы мне знаете о молодых детских годах и близких родственниках всеми нами любимого генерала Топотана?

 

* * *

 

Как объяснял впоследствии главный бурмасингер Фафут, им удалось убить двух зайцев одним демоном. Как только тонко чувствующий доктор Дотт осознал проблему, он почти сразу предложил решение и любезно взял на себя его выполнение. С упомянутой уже нами ошеломительной скоростью энергичный призрак смотался в Кассарию, о чем-то пошептался с Наморой Безобразным, немного попорхал в кустах над озером, и, не прошло и получаса, как он уже стоял перед правящей верхушкой Тиронги со своим протеже.

Кальфон, несомненно, был самой впечатляющей фигурой, посещавшей дворец за последние тысячелетия. Вряд ли, кто-нибудь решился бы не принять приглашение, доставленное таким посланником. И вряд ли кто-нибудь рискнул бы отклонить добрый совет такого существа, буде оно объявит себя ценителем искусства.

— Я буду признателен, если вы пригласите меня в Кассарию в присутствии супруги самым эффектным образом. И заодно объявите ей свою волю относительно этого ужаса. Можно это устроить? — тревожно спросил король, выставляя перед демоном батарею бутылок и графинов из недр старинного клавесина.

Кальфон поморгал. Однажды он переходил вброд ледник, несущийся к океану, а на другом берегу этой огромной громокипящей реки синего льда молча стояли демоны Рюбецаля, и их длинные пики были украшены головами его лучших воинов. Тысячи сверкающих игл вонзались в его бронированные крылья, ацарли — белые монстры Гилленхорма скалили на него алые пасти, но он выжил. Однажды он карабкался на неприступные стены морской крепости Фан-Фей, а у последнего ряда укреплений его ждал мурилийский генерал Хатаруба — древняя тварь, поглотившая тысячу демонов Преисподней, но он не стал тысяча первым. Его шлем был сделан из черепа Хатарубы. Однажды он один защищал крохотный бастион от бесконечных атак рыцарей Павших Лордов, и после той битвы получил прозвище Свирепый. Ему случалось повергать в прах армии, крушить горные хребты, истреблять древних чудовищ, он гнал на адовы муки десятки тысяч воющих душ, он повелевал рекой Забвения, и от его рыка содрогались в смертельном ужасе шестьдесят легионов Падших. В общем и целом, он думал, что ему хватит квалификации, чтобы передать одно приглашение в гости и высказать одно отрицательное суждение по поводу проекта малой архитектурной формы, которую он мог бы сокрушить взмахом ресниц вместе с прилегающей местностью. Но он не обиделся на Юлейна за такое вопиющее недоверие к его способностям. Демон с сочувствием относился к семейным проблемам его величества.

Не зря Князь Тьмы и высшие адские сановники вот уже столько тысячелетий холосты и даже не помышляют о повторном браке, сколько бы выгод он ни сулил. Невозможно править монстрами один другого опаснее и коварнее, когда прямо во время жуткой сцены наказания провинившихся подданных ласковый голос непосредственно сообщает:

— Пупсик, ты, мне кажется, неверно изложил свою основную мысль. Когда ты репетировал в спальне, помнишь, я еще подсказала тебе этот ход с угрозами про оторванную голову, ты звучал лучше. Я могу ошибаться, но не могу молчать, когда мне кажется, что ошибаешься все-таки ты. Ты сам говорил, что каждый из нас должен делать, что может, на своем месте, и я полагаю своим долгом супруги главы адского воинства и жены повелителя, сказать тебе, мой пупсик, что ты чересчур многословен, а мысль хороша, когда ее излагают ясно и коротко. Краткость, как говорит мамочка, сестра таланта. И еще, мама поручила тебе передать при случае, что она заметила, что ты сильно сутулишься.

Вот где-то в середине если не этой, то другой похожей сцены Князь Тьмы внезапно овдовел, и с тех пор стоял насмерть, если кто-то из его приближенных заикался о женитьбе и о том, что стоило бы обзавестись десятком-другим наследников на самый непредвиденный случай.

 

Я тоже был отчаянным. Я имел троих, и они выросли

Михаил Жванецкий

А вот Каванах Шестиглавый не последовал мудрому примеру своего повелителя. У него до сих пор где-то была жена, просто он не помнил, куда ее положил. Не помнила и Моубрай Яростная, хотя признавала, что отец пару раз говорил ей, куда. Ее мать Мюрисса Моргвейская из знатного рода графов Моргвей, прозванных Золотоносными, могла поспорить дурными манерами и строптивым нравом разве что с Нам Као, давно ставшей притчей во языцех. Какое-то время Каванах мужественно терпел выходки прекрасной половины, но затем три его головы сколотили заговор, быстро убедили еще две, и пока последняя голова терзалась сомнениями, превратили Мюриссу в некий мелкий предмет и запроторили с глаз долой — из сердца, само собой, вон. Время от времени в поместьях, дворцах и замках Каванаха предпринимались вдумчивые поиски спутницы жизни и любящей матери. Но то ли заклятье вышло отменное, то ли Каванах и Моубрай не так уж сильно желали воссоединения семьи, однако века шли, а пропавшая демонесса не находилась. Вспоминали ее от случая к случаю — например, когда Шестиглавого в последний раз хотели отравить, он, выпив кубок с ядом, заметил дочери:

— Точь-в-точь варево твоей матушки. Она упорно называла его супом.

— Помню, — ответила маркиза Сартейн и передернула точеными плечиками, которые унаследовала от матушки вместе с тринадцатью замками. — Выплюнь.

— Не стану, — отказался Каванах. — Я сентиментален.

Так что, насмотревшись на семейную жизнь соотечественников и родственников, граф Торрейруна пропустил последнюю фразу короля мимо ушей.

— Я бы с удовольствием взглянул на этот фонтан, из-за которого столько прений, — сказал он великодушно.

— Граф, голубчик, покажите графу этого монстра. Я не в состоянии, — попросил король.

— Прошу вас, милорд, — пригласил начальник Тайной службы, снимая покрывало. — Созерцайте.

Кальфон сосредоточенно и, надо заметить, бестрепетно изучил предъявленную малую архитектурную форму.

— Да, — признал он после недолгого раздумья. — Я понимаю вас. Она просто ужасна.

Король с облегчением закивал головой. Он был рад, что они сошлись во мнениях.

— Всего лишь ужасна, — повторил Кальфон с сочувствием. — То есть в первый момент она может вызвать содрогание у простого смертного, но после, когда он присмотрится, этот эффект исчезает. Ее, несомненно, делал безумец, но, скорее, идиот, чем истинный кровавый маньяк и извращенец. До настоящего кошмара, до произведения чудовищного, воспаленного сознания она, конечно, не дотягивает. Как называется?

— Мальчик с писающей собачкой, — с ужасом сказал Юлейн. — Фонтан.

Кальфон задумался. Он любил фонтаны не меньше, чем огненные свитки. Его всегда восхищала первобытная мощь лавовых гейзеров; он мог часами любоваться, как из пасти какого-нибудь каменного чудовища бьет в небеса шелковистая струя пламени; его умиляло бульканье расплавленного золота, меди и свинца в знаменитых каскадах Адовых Мук, которыми Князь Тьмы украсил свой парк. Граф Торрейруна давно мечтал завести что-нибудь подобное в своем замке, но ему отчаянно не хватало оригинальной идеи, а повторяться и копировать чужие фантазии ему не хотелось. И вот, наконец, настал его звездный час.

— Конечно, о чем речь, — заверил он грустного короля. — Я строжайше воспрещу вашей супруге даже вспоминать об этой жалкой поделке. Но у меня к вам встречная просьба: можно я позаимствую сюжет, так сказать, первоначальный замысел. Конечно же, я его творчески переработаю и разовью, но все же было бы весьма неприятно, если бы автор этой композиции когда-нибудь заявил, что я занялся плагиатом.

— Помилуйте, — взмахнул руками Гизонга. — Когда он еще доберется до Преисподней и начнет рассматривать тамошние фонтаны.

— Ну, — заметил Гегава, и остальные вздрогнули — почтенный дворецкий молчал так долго и упорно, что все забыли, как звучит его голос. — Ну, с такими фонтанами в ад он попадет очень скоро. Просто ему там будет, чем заняться, кроме экскурсий по окрестностям.

— Тоже верно, — обрадовался Кальфон. — Так я через пару минут нагряну в тронный зал. Ждите меня там.

И он исчез во всплеске пламени, прикидывая, кому заказать и куда лучше всего впоследствии поместить чудовищной красоты фонтан «Демон с писающим монстром».

 

* * *

 

Вот уже который день Зелг просыпался довольно рано и обнаруживал книгу, которую читал накануне в постели, аккуратно лежащей на столе. Его это не удивляло. Если во сне книга падала на пол, то замковые домовые — фанатики порядка и блюстители чистоты – не могли не подобрать ее и не положить на место, смахнув предварительно пыль и с томика, и с того места, куда они ее помещали. Так что этому скромному эпизоду он вообще не придавал никакого значения. Вероятно, он забывал его уже через минуту.

Но тем вечером герцогу не спалось и не читалось. Он держал в руках загадочный томик (– А можно? – спросил он у дедушки. – Что уж тут теперь чего, – вразумительно ответила мумия, и молодой некромант понял, что уже можно.), а сам смотрел то в окно, где таяла крохотная полоска света на горизонте, то в зеркало. Его двойник приветливо помахал ему рукой и принялся рассеянно листать страницы. Видно было, что он тоже ужасно устал за этот длинный день, и, в конце концов, книга выскользнула из его ослабевших пальцев, упав на шелковое одеяло. Вот тут-то молодого некроманта и одолело любопытство: явятся ли домовые сразу убирать книгу на место, или подождут, пока она упадет на пол. В зеркале светились ночные огоньки, поэтому Зелг махнул рукой, гася свои, и его комната погрузилась во тьму. Зато зеркальная стала похожа на маленькую сцену, на которой сейчас должно было разыграться увлекательное, может быть, даже загадочное представление.

Какое-то время ничего не происходило, и Кассар подумал, что нужно спать, а не заниматься мальчишескими шалостями и подсматривать за собой, пока ты спишь. Или не ты? Или ты? Он отвлекся на минуту на эти размышления, а когда снова перевел взгляд на сияющую голубоватым светом поверхность, то чуть не подскочил на кровати. Но не подскочил, понимая, что иначе разрушит величайшее чудо, свидетелем которого он невольно стал.

Там, в зеркале, ничего не ведающий Зелг да Кассар, лежал на спине, забросив руки за голову, и на его губах блуждала мечтательная, почти детская улыбка. Белые волосы растрепались по черному шелку подушки, одеяло немного сбилось, и книга угрожающе поползла вниз. Но ей не суждено было упасть и разбудить спящего, так что он не узнал того, что с этой минуты знал другой Зелг.

Легко ступая по пушистому ковру, как фея или привидение, к кровати подошла самая прекрасная из всех голубоглазых веснушчатых девушек на свете. Она осторожно взяла книгу и аккуратно положила ее на стол. Затем невесомой рукой убрала спутанные волосы со лба герцога, поправила одеяло, а затем наклонилась и поцеловала его – в лоб и в уголок рта. Зелг схватился рукой за краешек губ и замер. С этого мгновения он знал вкус счастья, и уже никогда бы не спутал его с чем-то другим.

Кассария повернулась, чтобы уйти, но тут ее взгляд упал на книгу, лежащую на столе, на привычном уже месте. Она подошла, посмотрела внимательнее. И хотя свет был совсем неяркий, а она стояла довольно далеко, некроманту показалось, что она нахмурилась.

 

* * *

 

У дьявола есть свои чудеса

Жан Кальвин

 

Это высокое искусство — нагнать ужас своим появлением, и при этом не разрушить до основания все здание. Кальфон Свирепый гордился тем, что овладел этим искусством в совершенстве.

Он возник в тронном зале королевского дворца в клубах черного и багрового дыма. Мозаичный пол под ногами обращался в пепел, подобно листку бумаги, если его держать над пламенем свечи — всего лишь иллюзия, но высочайшего класса, и неизменно имеет огромный успех у зрителей. Тяжелые бархатные портьеры надувались как паруса в бурю. Колонны дрожали. Доспехи в простенках с грохотом сыпались на пол. Дребезжали витражные стекла, но ни одно не разлетелось вдребезги, а это уже почерк мастера.

Придворные и слуги отреагировали, как положено. Даже если бы во дворце провели десяток репетиций, и то трем графиням, двум герцогиням и одной маркизе не удалось бы так синхронно грохнуться в обморок в живописных позах в разных концах зала. Оставшиеся на ногах дамы дружно заверещали, демонстрируя неплохие вокальные данные. Несколько голосов вполне годились для использования при пожаре. Хотя в целом все дамы кричали неплохо, усердно и с душой, демон выделил одну, вцепившуюся в портьеру и раскачивающуюся на ней, как пупазифа на лиане — она была способна отпугнуть любого, кто покушался бы на ее имущество или честь.

Кавалеры бесцельно кружили по залу, выхватывая парадные мечи. Кто-то ударился в паническое бегство, но у дверей, сомкнув строй, стояли закованные в голубую сталь шэннанзинцы и насмешливо смотрели на цвет дворянства и аристократии, мечущихся в панике в замкнутом пространстве. Галармон — в боевых доспехах и шлеме с опущенным забралом — лениво перекатывался с пятки на носок, скрежеща латами по драгоценному полу. Он получал искреннее наслаждение от происходящего.

Королева Кукамуна была готова вскочить с трона, позабыв о приличиях, и оглашая воздух такими воплями, что жалкая крикунья на портьере, померкла бы в тени ее таланта, но двенадцать поколений венценосных предков лишили ее такой возможности, и она прикипела к трону, выпучив глаза и делая быстрые глотательные движения. Как объясняют гномы-таксидермисты, так еще булькают самцы лягушек, надувая пузырь на горле, чтобы очаровать суженую. Разительный контраст со всеми придворными составлял король, вольготно раскинувшийся на бархатных подушках. Он подпер подбородок тремя пальцами — этот жест ему чрезвычайно шел, его несколько раз писали для парадных портретов в такой позе – и милостиво смотрел, как разворачивается стихийное бедствие. Разворачивалось оно торжественно, пышно, согласно подземному придворному этикету. Вдоволь погромыхав и посотрясав дворец, демон, наконец, явился смертным во всей красе.

Для этой миссии Кальфон оделся, как подобает. Он сверкал и переливался всеми оттенками адского пламени: руки горели золотым, рога окутывали синие всполохи. Череп Хатарубы сиял белым и багровым. Бронированные крылья он оформил в виде остывающего расплавленного металла – так еще выглядит земля после извержения, черная, потрескавшаяся, и в разломах зловеще горит красный губительный свет. Дворцовой страже показалось, что она плавится прямо в своих доспехах, хотя на деле демон защитил их от испепеляющего подземного жара, как поступал всегда, когда выходил на поверхность. Но стражники не ударили в грязь лицом: даже те, кто, в конце концов, лишился чувств, честно повисли на своих алебардах и пиках и выглядели как люди в полном сознании.

 

Самый главный человек в комнате тот, кто знает,

что нужно делать сейчас

Джеймс Л. Уэбб

 

Но подлинным триумфом этот день стал для верного Гегавы. Если Тотис в мудрости своей создал некогда божество, опекающее дворецких и мажордомов, то сегодня оно с лихвой вознаградило королевского дворецкого за все годы его службы.

С невозмутимым видом выйдя на середину зала, словно не замечая, что пол под ногами похож на раскаленные угли, Гегава объявил:

— Его сиятельство Кальфон Свирепый, граф Торрейруна, Погонщик Душ, Повелитель Грозовых гор, хозяин реки Забвения, командующий шестидесяти легионов Падших.

— Как мило, что вы навестили нас, граф! — приветливо сказал Юлейн. — Чем обязаны такой честью? Дорогая, приветствуй же нашего высокородного гостя.

Дорогая издала странный скрежещущий звук и бессильно склонилась на подлокотник трона. Вообще-то сползла, как умирающая корова, но о королевах так не говорят. Королевы бессильно склоняются, поникают как сорванные лилии или гаснут как последний лучик солнца.

Кальфон тряхнул огненным свитком. Пылающие буквы повисли в воздухе, складываясь в милое приглашение его величеству Юлейну посетить кузена Зелга да Кассара в его замке. Кальфон, мы уже говорили, любил огненные свитки. Его наивную душу умилял этот старомодный фокус, и как всякий поклонник он пытался поделиться своей радостью с остальными.

Даже простой список домашних дел он оформлял горящими буквами на невидимом пергаменте, что уж говорить о приглашении короля в Кассарию? Для такого случая он не пожалел ни всплесков пламени, ни потоков крови, ни рева огненной стихии.

Королева взвизгнула, и Юлейн снова о ней вспомнил:

— Кукамуна! Мой косолапый зайчик! Попрощайся со мной. Я уезжаю.

Но жены он не услышал и даже не увидел. Она уже секунд тридцать возглавляла организованное отступление своих фрейлин в направлении, условно названном «подальше от этого кошмара». И хотя королева была задумана природой скорее как добротный утес, нежели как бестелесное облачко, она впечатлила бы своей скоростью не одну тучу, влекомую по небу ураганом. Король успел только разглядеть край шлейфа самой неповоротливой из придворных дам.

— А фонтан? — заволновался он. — Кукамуна, вернись немедленно!

Демон успокаивающе махнул когтистой лапой.

— Фонтану не бывать! — загрохотал он, и никто не мог бы сказать, что его не слышали на границах королевства.

Недвижимость опять пришла в движение, языки пламени побежали по коридору вслед за беглянками и, судя по новой порции криков, достигли цели.

— А фонтану бывать — тебе не бывать, жена короля! — удачно сымпровизировал Кальфон.

— Надо помочь нашим дамам, как там наши дамы, а дамы как же одни, надо позаботиться о слабых женских натурах, — пронеслось по залу, и вот уже кавалеры, кланяясь и делая загадочные жесты руками, поспешили за ними. Тронный зал не то чтобы опустел, но стал гораздо тише и просторнее. Сразу стало слышно, как хихикает под шлемом Галармон и как позвякивают латы шэннанзинцев.

Король решительно подошел к демону, взял его огромную лапищу двумя руками и горячо затряс. И со словами:

— Ангел вы мой, — отправился собираться.

 

* * *

 

Все просто отлично, скажет наш гуманный читатель, но где же главный герой дня? Чем занят славный Такангор после такой встряски, и почему его нигде не видно?

Что тут скажешь? Пока остальные развлекались всякими заговорами, секретными совещаниями и тайнами, он снова совершал подвиг. Подвиг тихий, незаметный и беспримерный. Он писал письмо в Малые Пегасики. Письмо это должно было стать подлинным шедевром эпистолярного жанра — правдивым, убедительным и при этом преподносить события именно так, как хотел его автор.

Честный минотавр начал с главного — да, на него напали, и было покушение, так что если до Малых Пегасиков дойдут какие-то слухи, волноваться не следует, все неправда. Демон на него напал чрезвычайно древний, такой древний, только дунь — рассыплется на порох, что, собственно, и произошло. Мороки от этого покушения больше всего таксидермистам, потому что они не знают, с чего начинать. Опять же, писал Такангор, ни на волосок не покривив душой, неподалеку был бригадный сержант Агапий Лилипупс, он пел очень патриотическую песню и его бормотайка тоже была под рукой, правда, в ход так и не пошла. Затем минотавру предстояло описать деликатный момент: в Виззл он пошел без топора, и это следовало преподнести в нужном ключе. Поразмыслив минут десять, он изложил события следующим образом: а что до папенькиного топора, сообщил он после стандартных расспросов о здоровье семьи и друзей, то после этого происшествия он целехонек, как если бы ничего и не было, и я слежу за ним с надлежащей аккуратностью. О причинах покушения Такангор сообщил не менее виртуозно: князь Гампакорта, строчил он в припадке вдохновения, которое в этих стенах прежде навещало только Бургежу, сразу разобрался, что к чему. Причин волноваться опять-таки нет, ибо демон еще в древности славился скверным характером и преступными наклонностями, через что и пострадал на подступах к Виззлу. А шерсть господин Ас-Купос принимает по приличной цене, на два пульцигроша больше, чем мадам Хугонза, не в упрек ей будет сказано.

Спустя два часа творческих мук и поэтических озарений письмо было написано, запечатано, и Такангор посчитал, что правильнее всего будет отослать его, не медля ни минуты. Он потопал на почту, где в ночную смену работали Кехертус с Гигапонтом.

Проходя мимо озера, он увидел, что кто-то разложил на берегу огромный костер, и поневоле заинтересовался. Однако то был не костер. Под старой березой, на упругой подушке изумрудного мха, не сводя взгляда желтых глаз с темного зеркала воды, сидел Бедерхем. Его тело светилось и горело в темноте, как огонь. Собственно, оно горело огнем.

— Доброй ночи, – сказал Такангор, усаживаясь рядом.

— Доброй.

— Сидите?

— Сижу.

— А я иду.

— Куда, если не секрет?

— На почту.

— Письмо отправляете?

— Маменьке. Чтобы она не волновалась.

— Это правильно.

— А вы смотрите.

— Смотрю.

— Это хорошо.

— Да, — вздохнул демон. — Хорошо. Необыкновенно хорошо жить. Правда?

— Не возражаю.

В этот момент на воду упал золотой лист и поплыл, как маленькая галера, охваченная огнем, куда-то туда, в темноту.

— Вы заметили? У вас осень наступила, — сказал Бедерхем. — Надо и у нас объявить.

Так к концу этого необыкновенного и очень длинного дня в Кассарии окончательно наступила осень.

 

 

ГЛАВА 5

 

Как корабль, входящий в южные воды, немедленно обрастает водорослями и ракушками, так и маркиз Гизонга, попадая в Кассарию, немедленно обрастал сентиментальными привычками, лирическими настроениями и либеральными взглядами.

Проснувшись гораздо позже обычного, он с наслаждением повалялся в пышной постели, размышляя не об отчетах и налогах, а о гописсиной выпечке. Ему предстояло совершить исторический выбор — то ли наведаться в харчевню «На посошок» еще до завтрака и, слегка закусив там, набрать с собою полную корзинку свежей сдобы; то ли направить свои стопы в Виззл уже после завтрака, надеясь, что прогулка взбодрит ослабевший организм и возбудит аппетит, и вернуться до обеда — с полной корзинкой свежей сдобы. То ли поступить нечеловечески мудро: пойти в Виззл вечером, после ужина, и запастись булочками на сон грядущий. В пользу последнего решения говорило и то, что можно будет обоснованно разнообразить ассортимент куркамисами и пончиками, потому что ночи бывают весьма длинными и продуктивными в плане работы, и тогда нужно хорошенько подкрепиться.

В двери бодро постучали. Маркиз накинул халат и пошлепал открывать, но какой-то призрак материализовался перед его носом, распахнул двери и снова исчез. На пороге стоял начальник Тайной Службы Тиронги в настроении, которое в последний раз наблюдалось у него, когда тогдашний король Тифантии по ошибке выпил яду, предназначавшегося его лорду-канцлеру.

— Доброе утро! — весело воскликнул сияющий граф. — Собирайтесь. Пойдемте в Виззл.

— За сведениями?

— За булочками. За булочками пойдете?

— А как же завтрак?

— Не сбивайте меня, — строго сказал граф. — Я полчаса провел в душевных метаниях, но на свое счастье повстречал Такангора, и он дал мне дельный совет: быстро смотаться за свежей сдобой до завтрака, а потом сбегать к Гописсе перед закатом за пончиками, чтобы было чем перекусить ночью.

— Я начинаю думать, что нам довелось жить в одно время с великим мыслителем. Не спрашиваю, как он. Раз речь шла о пончиках, значит, в порядке.

— В полном. Он ждет нас у Гописсы, а после обеда намерен отвести в «Расторопные телеги». Говорит, Фафетус посвятил ему три коктейля, и он не допустит никакого нового катаклизма, пока как следует их не распробует. Собирайтесь быстрее, маркиз. А то наш славный Фафут уже стонет в коридоре на манер страдающего суслика.

 

На следующей неделе не может быть никакого кризиса.

Календарь моих встреч уже целиком заполнен

Генри Киссинджер

 

— Бурмасингеры — тоже люди, — донесся из-за дверей обиженный голос. — И они тоже могут испытывать пристрастие к свежей сдобе высочайшего класса, недоступной простому смертному нигде, кроме Кассарии, которая простому смертному, считайте, недоступна. Когда еще его превосходительство откроет аптеку у выхода из Тутумского парка; а откроет, станет ли печь булочки? Вот вопрос, который жизнь ставит ребром перед нашим многострадальным поколением. — И после недолгого размышления, прибавил. — Доброе утро, ваши сиятельства.

— Эк, его крючит без булочек, — посочувствовал маркиз и крикнул в коридор. — Доброе утро, Фафут! Заходите, располагайтесь. Я сейчас переоденусь.

Граф вольготно расположился на маленьком диванчике и принялся насвистывать легкомысленный мотив. Такого он не вытворял даже тогда, когда семнадцать пиратских кораблей Ниспа в шторм сбились с курса и вместо того, чтобы патрулировать прибрежные воды Тиронги с грабительскими намерениями, оказались в море Мыдрамыль, не заплатив положенную пошлину за пользование водами пролива Ака-Боа. В прибрежных поселках Амарифа с нежностью вспоминали тот сказочный день, когда буквально каждая волна выносила на песок груду разнообразного ценного имущества.

— А где генерал? — Маркиз удалился за ширму и оттуда продолжал расспросы, которые полагал совершенно логичными — кому как не начальнику Тайной Службы Тиронги знать, кто и чем занят в данную минуту.

— Судя по всему, уже занял столик в харчевне. И ждет нас с Такангором. Пока он не может расспросить Такангора о его секретах, надеется выспросить, выпросить или украсть интересный рецепт.

— Тогда я за него спокоен. А где же наш король?

— Везде, — улыбнулся граф да Унара. — Сказал, что вырвался на волю и хочет вдохнуть полной грудью. Тем и занят: бегает и дышит. Последний раз его видели вбегающим на кухню, он хотел встретиться с Гвалтезием и всесторонне обсудить с ним какой-то волшебный сливочно-лимонный мусс. Просил принести ему, цитирую, одну-две булочки, можно три, но не больше пяти, хотя он считает двенадцать милым, круглым, симпатичным числом, на котором всегда приятно остановиться. И хотя мне несколько неудобно перед нашими гостеприимными хозяевами — все же нас пригласили сюда по делу, но я понимаю его величество как никто другой. Ну что, побежали?

Если бы эти слова достигли вдруг Булли-Толли и стали достоянием гласности, они произвели бы потрясение не меньшее, чем триумфальный визит Кальфона Свирепого. Но в Кассарии все становились другими, и уже не скрывали этого. В каком-то смысле, они попадали в детство, которого у них не было. И свет этого неподдельного детского счастья, перемешиваясь с золотым светом сентябрьского солнца, лежал сейчас на лицах суровых вельмож.

 

У детей нет ни прошлого, ни будущего, зато в отличие от взрослых, они умеют пользоваться настоящим

Жан Лабрюйер

 

* * *

 

Вам не стать лауреатом Пухлицерской премии и лучшим пером страны, если вы не умеете нюхом чуять завтрашние вкусы читающей публики. Но мало просто почуять, вы должны развить такую бурную деятельность, чтобы, глядя на вас, люди, спасающие свое имущество при пожаре, чувствовали себя ленивыми, неповоротливыми бездельниками.

Бургежа относился к редкой породе счастливцев, которые воспринимают все, происходящее вокруг, исключительно как тему для новой статьи или сюжет для романа — то есть, как дар свыше. И, как всякого незаурядного творца, его время от времени настигало озарение. До сих пор интуиция его никогда не подводила, и специальный военный корреспондент Кассарии уверовал в свою непогрешимость. Князь Тьмы мог бы намекнуть ему по-дружески, что именно так проигрывают битвы при Липолесье, но у него не было случая. А потом стало поздно. Хотя начиналось все мирно, безобидно и даже возвышенно.

За несколько недель до описываемых событий, когда еще ничто не предвещало осеннего обострения разных проблем, Мадарьяга натолкнулся на Бургежу в замковом парке, и опомниться не успел, как был срочно охвачен и вовлечен в творческий процесс.

— Нужен зомби, — прочувствованно сказал Бургежа. — Срочно нужен зомби.

— Чего-чего, а этого добра в замке завались. Вам, вообще, зачем?

— Роман хочу написать. — Бургежа застенчиво поморгал и уточнил. — Великий роман. Свою лепту в дело журналистики я внес, желаю пахать ниву высокой литературы.

— Ну-ну, Тотис в помощь. А о чем книжица?

— Мой роман, — лауреат Пухлицерской премии выделил слово «роман», — называется «Сердце зомби». Великая любовная история, разворачивающаяся на фоне масштабного исторического полотна. Она, скажем, демонесса или гарпия. В общем, подберу что-то популярное в народе и при этом сложное в понимании, чтобы тянуть интригу.

— Амазонка, — выдохнул Мадарьяга во внезапном приливе вдохновения.

— Кстати, отличная мысль. Итак, она — амазонка, а он…

— Амазон!

— Ни в коем случае! Амазонов нет, но не это имеет значение для высокой литературы. Нет проблем придумать амазона, вопрос — для чего? Где трагедия, если нет препятствий? Нет, даже если бы где-то в природе бегали амазоны, герой все равно будет другим. Он совершенно иной, у него свой взгляд на мир, традиции, устремления. И тут мы сразу имеем конфликт. Читатели обожают конфликты — это сближает их с персонажами. Итак, он свирепый, отважный, влюбчивый. Она… — Бургежа описал в воздухе две большие сферы, — с непокорным и воинственным характером.

— Но, — оживился князь, — и это очень важно — прошу заметить… — и он потряс руками, будто подталкивал к потолку огромный арбуз.

— Да-да-да, — не стал упираться Бургежа. — Разумеется, как же. Без этого никак. С нежной и ранимой душой. Иначе мужская аудитория не прочтет всей глубины сюжетных коллизий. В общем, она ему:

— О, нет!

Он ей:

— Да?!!!

Она ему:

—Да нет!!!

Он:

— Нет?

Она — гордо:

— Да!!!

В общем, вот так как-то. Это, так сказать, стратегия.

Мадарьяга посмотрел на него с возрастающим интересом. Он понял, что долгая работа военным корреспондентом в настоящих боевых условиях в окружении выдающихся полководцев не прошла бесследно. Эльфофилин рассматривал литературную деятельность не столько как творческий проект, сколько как крупномасштабную военную кампанию.

— В чем же тактика? — поинтересовался он.

— В способе подачи материала. Я не стану обрушивать на читателя весь роман оптом. Во-первых, кто знает, как произведение такого масштаба скажется на их хрупкой психике, привыкшей к дешевым поделкам, всякой бульварной литературе. Во-вторых, это невыгодно. Продал всего один раз — и что? И все?

Вампир ухмыльнулся. Если в предыдущем пассаже четко просматривалось влияние Такангора, Лилипупса и Галармона, то здесь мощно звучала знакомая симфония Думгар—Архаблог—Отентал «Гимн крупному накопительству и высокой прибыли».

— Опять же, журнал, — продолжал Бургежа. — Для птицы моего полета это удручающе мелко. Журнал выходит всего раз в неделю, продается всего раз в неделю, а, значит, приносит доход и славу всего четыре раза в месяц, и этого никак не изменишь. Нет! Наше будущее кроется в ежедневной газете, среди шелестящих страниц, заполненных рекламой, гениальными корреспонденциями, частными объявлениями на правах рекламы и рекламой.

— Вы уже упоминали рекламу, — вежливо напомнил Мадарьяга.

— Нет, эту еще не упоминал. Это я другую упоминал, а будет много разной. Много…

 

Реклама — самая интересная и самая трудная

форма современной литературы

Олдос Хаксли

 

Так что я намерен публиковать роман по главам, в каждом номере, это поднимет тираж, обеспечит продажу, а если правильно подсчитать, то намного повысит гонорар автора. Ну, и издатель не останется внакладе.

— А если учесть, что вы и автор, и издатель…

— То остается всего одна проблема: решить, какой процент от своего гонорара автор отдает издателю за публикацию в такой выдающейся газете, и какой процент издатель платит автору с таким именем от дохода с тиража, чтобы не ущемить ничьих интересов.

— Это действительно дилемма, — согласился Мадарьяга.

— Не сплю третью ночь, думаю. Пока никак не приду к соглашению. Но я уже анонсировал роман «Сердце зомби» как выдающийся пример высокой литературы того ряда, что формирует классический вкус грядущих поколений, переворачивает сознание современников и становится настольной книгой для всех читающих людей. Так что поставил себя в безвыходное положение и как автора, и как издателя, — придется нам срочно искать компромисс и создавать нетленный продукт.

— Великая книженция намечается, как я вижу, — одобрил князь. — Прочту непременно. А зомби-то вам среди всего этого зачем?

— Нужен консультант. Я думаю начать с душещипательной сцены, когда зомби вспоминает счастливое прошлое, которое для читателей — в историческом разрезе — ассоциируется с кошмарными временами. И тут мы сразу имеем еще одну интригу и эдакое деликатное назидание: вот ведь какой пердюмонокль выходит, господа — кому жуткий период нашей непростой истории, а кому — лучшие дни жизни. Только зомби должен быть адекватным и вспоминать что-то приличное. В смысле, увлекательное, а не целомудренное. Целомудренного как раз нужно в меру, то есть совсем немного.

 

Мы живем в то доброе старое время, о котором так часто будет слышать следующее поколение

«Цитаты Питера»

 

— Слушайте, у меня еще одна отличная идея. А мумия не сойдет за зомби? Тоже не-мертвый, восстал из могилы, шляется там и сям, сеет ужас своими тараканами и те, кстати, зомби. А уж про любовные истории я просто молчу. О его похождениях легенды слагали. Тут он никому не уступит пальму первенства, разве что этому бродяге Дотту, но тоже можно поспорить — он почти на тысячу лет старше и куда как известнее. А ужасная слава делала его милее и привлекательнее в глазах всех романтических дам той эпохи, так что окучивал он их, спозволения сказать, грядками. К тому же, Дотт стал ловеласом уже после жизни, а Узандаф как раз идеально вписывается в ваш исторический момент.

Будущий классик мировой литературы счел это предложение весьма разумным и отправился собирать материал для первого тома многотомной эпопеи, сопровождаемый добрым вампирским напутствием «Ну, осиновый кол вам в руки».

И, как пишут в древних эпосах, славящихся своим обстоятельным занудством, пошел Бургежа к Узандафу и задал ему вопрос о славном прошлом, и отвечал ему Узандаф подробно три вечера подряд, пока не иссякла чернильница и не стерлось три пера у возжелавшего знаний, и дивился Бургежа великим и славным делам Узандафа на ристалище любовном и военном, и ушел Бургежа от Узандафа, глядя задумчиво вдаль, и замыслил он деяние великое, которое поставило бы его в один пантеон славы с мужами столь выдающимися.

 

Вы не топчетесь на месте, а идете вперед,

если делаете одни только новые ошибки

NN

 

А поскольку, лауреат Пухлицерской премии был существом деятельным, то не только задумал, но и в два дня задуманное осуществил. О чем горько пожалел, когда стала раскручиваться цепь дальнейших событий. В его беде могли помочь только два могучих ума современности. Но одному из них, при всей его остроте, практичности и цельности не хватало художественного восприятия. Он не любил думать больше одной мысли одновременно, это его огорчало. Второй обретался очень далеко, в недоступных горних высях, а если точнее — дальних далях. Был еще и третий. Он тоже мог помочь, и, вероятно, больше, чем двое других вместе взятых. Но он начал бы с убийства, и затем уже перешел бы к помощи и спасению. А эльфофилин планировал еще немного пожить, погреться в лучах прижизненной славы, с умом воспользоваться популярностью, обеспечить славу посмертную и подобающие персональные статьи в энциклопедиях. Так что Бургеже оставалась одно — надеяться на судьбу. Судьба, как всегда, не подвела, поднатужилась и подбросила крохотное чудо.

Оставив надежду получить дельный совет от Лилипупса, который наверняка осудил бы его за предпринятую авантюру, или от Думгара, которого возмутил бы финансовый аспект, Бургежа мечтал о встрече с графом да Унара и прикидывал, под каким бы благовидным предлогом смотаться с визитом в Булли-Толли. Каковы же были его удивление и радость, когда Птусик сообщил между делом, что поздно вечером в Кассарию прибыл кузен Юлейн со спутниками. И хотя Пухлицерский лауреат догадывался об истинных причинах этого визита, он не собирался упускать сказочную возможность. Если кто и знал, что делать с тем, что он насовершал сгоряча, то только начальник Тайной Службы, хитрец, мудрец, интриган и тонкий ценитель искусства.

 

* * *

 

В то славное сентябрьское утро Думгар принес на подпись счета на шнурки. Поскольку обуви в замке имелось чрезвычайно много, а шнурков, в любом случае — больше, беседа обещала быть насыщенной, познавательной и довольно продолжительной. Спустя три с половиной часа Зелг опрометчиво заметил, что шнурки — не бог весть какая трата, и оставшиеся счета он вполне мог бы не подписывать лично, а передоверить это важное дело кому-нибудь из замковых счетоводов. А уж если почетное право ставить подписи на счетах принадлежит только ему, то сделать это оптом, без подробных комментариев. На что Думгар резонно и, как всегда, обстоятельно возразил при помощи очередного яркого и неопровержимого исторического примера. На сей раз в качестве наглядного образца он избрал императора Пупсидия. Монарх, завоевавший добрую половину известного тогда мира, частенько упоминается к месту и не вполне к месту в большинстве исторических трудов, но, вероятно, впервые его выдающаяся личность послужила для усовествления нерадивого домохозяина и шнурковладельца.

— Император Пупсидий, — заметил голем с некоторым упреком в голосе, — тоже имел пагубную привычку игнорировать счета на пуговицы и шнурки. И вот результат — его империя не простояла даже двух тысячелетий.

Зелг собирался было метко возразить, что ко дню падения великой пупсидианской империи сам ее основатель был мертв около девятнадцати веков, так что вряд ли на судьбу государства так пагубно повлияли именно его незадавшиеся отношения с пуговицами и шнурками.

Мы не знаем, что ответил бы на это Думгар, хотя уверены, что он нашел бы что сказать, чтобы развеять в прах несостоятельную теорию своего господина, но как раз в эту судьбоносную минуту в дверях нарисовалась мумия Узандафа Ламальвы да Кассара в новехонькой лиловой мантии с малиновым позументом в пчелки, цветочки, черепа, косточки и прочие развеселые рисуночки, включая тазобедренные суставы.

—Дедушка! — расцвел Зелг, который всегда радовался дедуле — даже не имея при этом никаких корыстных интересов, а сейчас, признаться, к радости примешивался существенный довесок в виде надежды на избавление от бухгалтерского учета.

— Милорд, — почтительно сказал голем. На сей раз в его сдержанных интонациях сквозил легкий оттенок подозрения. Он подозревал и Зелга в том, что тот воспользуется прибытием дедушки, чтобы избежать священных обязанностей хозяина дома, и Узандафа — в том, что тот снова во что-то ввязался. Только мумия, как всегда, пребывала в отличном расположении духа.

—Как вам моя новая мантия? — спросил дедушка. — Правда, шикарный цвет? — и он прошелестел к креслу перед зеркалом, в котором его отражение как раз задумчиво теребило полу мантии, ковыряя пальцем позумент. Трудно сказать, что его смущало — черепа ли, тазобедренные ли суставы, вышитые серебряными нитями, или людоедский оскал пушистых пчелок.

— Не дури, — строго сказал Узандаф зеркальному двойнику. — Мировецкая штукенция. И позумент что надо. Самое оно для праздника. Кстати, — обернулся он к внуку.

Зелг напрягся. Когда дедушка произносил волшебное слово «кстати», это всегда было не к добру и некстати. Думгар тоже словно бы взволнованно пошевелил бровями, но, как мы уже не раз упоминали, в случае с каменным домоправителем никогда нельзя было уверенно судить о его подлинных эмоциях.

— Кстати, — звонко сказала мумия, — как ты собираешься праздновать мой юбилей?

— Совершенно не вижу, что бы тут мог праздновать почтительный и любящий внук, — загудел Думгар прежде, чем Зелг успел спросить, о каком юбилее речь.

— Хорошенькое дело, — возмутился Узандаф, — дедушку грохнули за здорово живешь ровно тысячу лет тому — такая симпатичная круглая дата — и никакого тебе праздника. — И он поднялся с кресла, всем видом демонстрируя глубокое разочарование и не менее глубокую обиду. — То есть вообще никаких приготовлений к торжествам. Никто не суетится на кухне, никто не секретничает на предмет оригинального сюрприза юбиляру. Ни один хор не шастает по задворкам, в тайне разучивая какую-нибудь возвышенную оду. А вы чем заняты? Шнурками? Твой дворецкий — зануда и деспот, заруби себе это на носу. И восставай, пока еще не поздно. Он и меня пытался заставить подписывать какие-то счета, но я бунтовал и не давался. Знаешь, почему? Вон Пупсидий тоже вел учет каждой пуговке, каждому крючочку-шнурочку — и чем кончилось? Империя не простояла каких-то несчастных двух тысяч лет — рухнула. Поэтому говорю со всей ответственностью — сопротивляйся! Вот помню, каким я был, когда был молодым, — вздохнул Узандаф.

— Я тоже помню, каким вы были, когда были молодым, — сказал Думгар.

Узандаф взглянул на него с кроткой, но твердой укоризной. Прекрасная память? Отлично! Объективность? Прекрасно! Честность? Лучшего и пожелать нельзя! Но стоит ли использовать эти замечательные качества все вместе и сразу? Не расточительно ли это? И не тяжело ли для окружающих? Вот о чем следует задуматься в первую очередь.

 

Чем старше становятся люди, тем лучше они были,

когда были моложе

Джим Боутон

 

И Узандаф скрылся за дверями, оставив у Зелга стойкое впечатление, что его посетила диковинная рыба, которая ушла в пучину вод, взмахнув на прощание изумительным лиловым хвостом с узором из плотоядных пчелок.

— Как быть? — спросил молодой некромант, проводив родную кровь тоскливым взглядом.

— Со шнурками? — спросил голем. — Учитывать, учитывать и еще раз учитывать. Как вы понимаете, милорд, эта милая эскапада — не больше, чем фантазия. Ни его светлости, ни любому другому из ваших предков не удалось отбиться, я имею в виду — избежать почетного и неотъемлемого права вникать во все хозяйственные дела вашей вотчины. Так что и блистательный Узандаф тоже занимался бухгалтерскими отчетами, хотя о бунте мечтал. Как же без этого. Все мечтали.

— Наивные, — брякнул Зелг. — Я не об этом.

— Как быть с торжествами по поводу безвременной кончины милорда да Кассара-старшего? У меня есть продуктивная идея. И его порадует, и с финансовой точки зрения получается весьма гуманно. И, к слову, замковый хор уже давно разучил песнь возвышенного содержания в шестнадцати строфах с припевом.

— С удовольствием выслушаю вас. Но прежде я хотел спросить.

— Да, милорд.

— Только не обижайся.

— Приложу все старания, милорд.

— Думгар, ты — чудовище?

 

Все мы чудовища — то бишь люди и монстры одновременно

Томас Браун

 

Голем на минуту задумался. Когда б его каменное чело не было столь неподвижно, его бы прорезали глубокие морщины.

— Вне всякого сомнения, милорд, — ответил он, наконец.

— Надеюсь, я не задел твои чувства этим бестактным вопросом.

— Нисколько, милорд. Вопрос по существу дела, и обидным не является.

— Тогда ответь еще на один.

— К услугам вашей светлости.

— Кто большее чудовище — ты или князь Гампакорта?

На этот раз голем думал намного меньше.

— Полагаю, все-таки я, милорд.

— Я так и предполагал. Думгар, мне нужен совет опытного и бывалого чудовища.

— Рад быть полезным вашей светлости. Но, позвольте спросить: почему вы не внесли в список его честь Бедерхема или его светлость Намору, или даже ваших прекрасных родственниц? Да и Мадарьяга тоже подходит.

— Нет, что ты, — усмехнулся Зелг. — Бедерхем или Намора — демоны, и никем другим отродясь не бывали. Мадарьяга — вампир уже слишком давно, вряд ли он помнит, как был человеком. Кстати, я даже не знаю, человеком ли. Не важно. Они цельные, монолит. А мне нужно поговорить с кем-то, кто знает, каково это быть одним и другим одновременно, каково носить в себе иное существо, делить с ним душу, разум, чувства. Возможно, не разделять иные взгляды и мнения. Возможно, даже во многом иметь противоречия. И не иметь возможности разорвать эту связь. И бояться, что однажды тот, другой, захватит власть в тебе самом. Ты понимаешь меня, Думгар?

— Да, — ответил славный голем. — Отлично понимаю, милорд. Вы уверены, что не хотите спросить совета у князя Гампакорты? Он должен неплохо разбираться в делах подобного толка.

— Придется — спрошу. Но вначале хотел бы посоветоваться с тобой. При всем уважении и той глубокой симпатии, которую я питаю к князю, он мне чужой, а ты — мой родственник. В смысле — родной. В смысле… ты понимаешь.

Голем поклонился.

— Спасибо, — сказал он негромко. — Спасибо, мой мальчик.

Зелг решительно придвинул к себе кипу бумаг и подписал одна за другой. Покончив с делами, он пересел поближе к окну и пригласил Думгара занять диванчик напротив.

Если бы завтра его правлению внезапно пришел конец, герцог мог бы честно сказать, что одно большое дело в Кассарии он все-таки сделал и память по себе оставил. С тех пор, как поместье принялись регулярно навещать существа выдающиеся во всех отношениях, в том числе, превосходящие среднестатистического посетителя размерами примерно раза в три, молодой некромант распорядился расставить во всех помещениях диваны, кресла и табуреты соответствующего качества: тяжелые, устойчивые, рассчитанные не на один век и не на одного монстра. Так что уйди сейчас Ламарх под воду, как легендарный затонувший континент Гарданак, еще тысячу лет спустя по необозримым водам среди кракенов, левиафанов и морских рыб плавала бы исключительно прочная кассарийская мебель.

— Мне снится крепость на вершине неприступной скалы, серо-голубая крепость во льду и снегах, и двое рыцарей охраняют ее от всего мира. Это свирепые и могущественные воины, но меня они пропускают без боя, —произнес герцог на одном дыхании, как говорит человек, давно готовивший это вступление.

— Просто без боя или как господина? — быстро спросил Думгар.

— Как хозяина, — неохотно ответил Зелг. — Крепость заброшена уже много веков, и в ней только один обитатель.

— Обитатель, гость или узник?

— Узник. Это дитя, Думгар. И там, в Липолесье, я увидел его впервые. И разве не естественным побуждением всякого приличного человека… существа было бы вынести его из темницы? Но это дитя пугает меня, оно совсем не ребенок, просто так выглядит. И оно кровожаднее, злее, темнее всех демонов Преисподней и тех врагов, которых я встречал до сей поры. Возможно, Генсен коварнее и страшнее, но я так не думаю. Может, это облик ребенка производит такое отталкивающее впечатление. Потому что Генсен выглядит, как подобает королю Тьмы, а вот невинное, на первый взгляд, но злобное дитя отвращает сильнее. В общем, ты понимаешь, что я оставил его там, в тюрьме, за неприступными стенами и под множеством замков. Я приказал стражникам не спускать с него глаз, но уже совершил к тому времени главную ошибку — я разбудил его, и теперь он все время говорит со мной. Он рвется на волю, он требует своего, и знает, чего хочет. У него хватит силы осуществить задуманное, если только он выйдет на свободу. Если только победит. Он может победить, Думгар.

— А, может, и нет, — ответил голем.

— Ты не считаешь, что я спятил? Мне самому уже кажется, что да.

— Милорд, — усмехнулся каменный дворецкий. — Несколько минут назад нас посетила мумия вашего предка и потребовала подобающим образом отметить ее внезапную гибель от руки нерожденного короля Бэхитехвальда, а также запретила вам подписывать отчеты о приобретении и расходе предметов мелкой галантереи за прошлый квартал. Два троглодита именно в эту минуту и прямо под нами копают подземный ход в подземном ходе. В вашем озере монстр Ламахолота устроился работать рыбой и, — пользуюсь случаем, чтобы передать вам приглашение Общества Рыболюбов, — сегодня состоится поучительное представление из жизни рыбаков и рыб с его участием, а также факельное шествие и назидательные песни в исполнении ансамбля троллей-фольклористов. В соседней башне король этой страны прячется от фонтана, который хочет воздвигнуть его супруга. А один из высших иерархов Преисподней, — пользуюсь случаем, чтобы сообщить вам эту новость, — подал прошение о выделении ему скромного участка в пределах вашего герцогства для основания филиала Ада на земле и указал примерную сумму арендной платы, налога на имущество и на доход, а также принес черновик вассальной клятвы. В соседней комнате Гончая Князя Тьмы и призрак Дотта играют на зомбо-тараканьих бегах с душой, за которой упомянутая Гончая гонялась по всему Аду не одно столетие и, судя по крикам, ваша законная фея и его законная супруга уже застукала их за этим занятием. Ваши таксидермисты набивают чучело величайшего демона-убийцы всех времен, погибшего злою смертью от рук вашего генерала, который шел сдавать шерсть в причесочную. И среди всего этого вы сомневаетесь в своем рассудке?

Вы нормальнее всех нормальных, поверьте на слово. И намного нормальнее любого из своих предков, а я знал их всех, и могу судить с уверенностью. И еще: вы сами сказали главное, милорд. Вы чудовище. Вы ошиблись только в одном. Вы не стали им в тот день в Липолесье, вы не стали им тогда, когда открыли двери темницы и схватили на руки спящее дитя, намереваясь спасти его от тюремщиков и вынести на свет. Вы родились чудовищем.

— Как же быть? — повторил Зелг. — Оно ворочается во мне, как лава в тверди земной, оно душит меня. Поверишь ли, порой я боюсь, что начну изрыгать огонь, как наш дорогой Кальфон…

— И, заметьте, тоже ничего страшного, — снова улыбнулся голем. — Такие вот индивидуальные особенности, с кем не бывает?

— Но я боюсь причинить кому-нибудь вред.

— Этого боятся многие чудовища, милорд. Но с этим вполне можно жить.

— А ты как живешь?

— По-разному. Когда как. Но одно могу сказать вам наверняка. Из несметного множества чудовищ, населяющих Ниакрох, вы — одно из величайших. И к этому можно относиться по-разному. Можно остаток жизни провести в скорби и печали, или в борьбе с собой и кончить, как некоторые ваши предки, в том числе, и ваш отец. А можно принять это как дар свыше. Как невероятную силу, которой можете распоряжаться вы, только вы, и никто, кроме вас. Это, если хотите, армия, стоящая у вас на службе; дракон, повинующийся вам одному. Вы боитесь причинить вред близким, дорогим вам существам? Похвально, что вы о них беспокоитесь. Так не причиняйте же им вреда, никто не может заставить вас поступать против собственной воли. Защищайте их от всех опасностей мира, и, уверяю вас, лучшего защитника им не отыскать. Ведь это чудовище не просто живет внутри вас. Это же не докучливый гость с постоялого двора, который может съехать в любую минуту, не неведома зверушка, поселившаяся в вашем саду и не показывающаяся на глаза. Это часть вас самих. Как рука или глаза. Распоряжайтесь ею по своему усмотрению.

— А ты распоряжаешься?

— Очень давно, милорд.

— Это ведь нелегко.

— Жить вообще сложно, милорд, но посмотрите на Узандафа, Дотта и Лилипупса. Им это легко удается даже после смерти, а вы все еще живы.

— Ты умеешь успокоить.

Зелг тоскливо посмотрел на облитую золотом рощу на берегу озера.

— Думгар, ты помнишь, кто тебя создал? — спросил он вдруг.

— Да, милорд.

Голем не сказал, кто, и Зелг понимал, что лучше не спрашивать. А еще он понимал, что если спросит, то Думгар ответит правду. И это еще одна причина, по которой спрашивать не стоит. Но в последнее время странных вопросов, ответы на которые лучше бы не знать, накопилось чересчур много, и герцог устал молчать.

— Кто? — спросил он, желая ошибиться в своих предположениях.

Но не ошибся. Лучший дворецкий в мире неторопливо просмотрел отчеты — всюду ли стоят подписи и даты, затем сложил их аккуратной стопкой, поместил в черную бархатную папку с серебряным черепом, закрыл чернильницу золотой крышкой, чтобы не высыхала, и с достоинством кивнул.

— Да, милорд. Конечно, вы уже догадались. Галеас Генсен, милорд.

 

* * *

 

Все, что я делаю, я делаю по разумной причине.

И обычно этой причиной оказываются деньги

Сузи Паркер

 

Все крупные троглодитские состояния нажиты на продаже грибов.

Конечно, время от времени младшие сыновья аристократических семейств отправлялись в дальние страны — ловить удачу за хвост, и, хотя весьма редко, но все же бывало, возвращались домой с желанным трофеем. Тогда кладовые и сундуки пополнялись экзотическими специями, серебром, нефритом, золотом и самыми дорогими в Сэнгерае самоцветами — чешуйчатыми драгонитами. Нередкие браки по взаимовыгодному расчету приносили счастливым семьям молодоженов доходные должности и солидные капиталы. Случалось, что кто-то из знатных троглодитов делал неплохую карьеру при дворе. Двое или трое Карлюзиных предков обогатились на торговле пестрыми гнездами пухнапейчиков, выдавая их за новомодные тиронгийские шляпки, и шубками из бесценного меха лысых пупазиф — так что любовь к авантюрам и страсть к приключениям он без сомнения унаследовал от одного из них, а, может, и от всех сразу. Но все же основой процветания, столпом подземной экономики, тем краеугольным камнем, на котором, фигурально выражаясь, испокон веков стояли лабиринты и катакомбы, были грибные плантации.

Покушение на Такангора совершило переворот в и без того хрупком сознании Карлюзы, Левалесы и их верного осла. Они внезапно поняли, что жизнь коротка, поход в Бэхитехвальд, а с ним и прижизненная слава, сопряженная с высокими доходами, — дело будущего, а смерть ходит буквально по пятам. В такой ситуации приличному троглодиту остается одно — самозабвенно зарабатывать денежку. Тем более что Кехертус, Думгар и их кумир Такангор подавали блестящий пример. А тут еще Намора Безобразный принялся коллекционировать фаянсовых свинок, что троглодиты однозначно расценили, как дальновидную покупку тары для хранения крупных капиталов.

Последней каплей в клепсидре стал новый журнал, подписанный кассарийской библиотекой, под говорящим названием «Скопидомь дома. Тысяча новых методов обогащения». Прочитав вступительную статью, в которой главный редактор утверждал, что бедность — неосознанный подсознательный выбор сознания, бессознательно боящегося стать богатым, троглодиты решительно взяли копатки, мотыги, совочки, суёчки, нагрузили все это на задумчивого осла и решительно отправились в недавно открытый подземный ход — разбивать новую плантацию, которой суждено стать столицей новой грибной империи.

Казалось бы, что может помешать такому простому и мирному занятию? О, множество причин.

Ну, хотя бы неправильный план.

На первый взгляд этот план был безупречным. Он был замечательным и на второй взгляд. На третий он мог показаться гениальным. И как все гениальные планы, не пережил встречи с грубой действительностью.

 

Если все идет по плану, значит, вы чего-то не замечаете

Артур Блох. Законы Мерфи

 

Всего-то и требовалось, что зайти в подземный ход, отыскать там укрытое от посторонних взглядов тихое местечко и начать рыть просторную пещеру. Но выход, который троглодиты опытным путем обнаружили во время своего бегства с замковой кухни, был наглухо закрыт на несколько висячих замков. Если бы речь шла о простых работниках подземных агрипульгий, вероятно, они отправились бы к достойному голему с просьбой дать им запасной комплект ключей, поделились бы идеями, возможно, выслушали бы встречное предложение о вносе скромной арендной платы и небольшого налога на доход с грибной торговли. И все закончилось бы мирно и полюбовно.

Но за дело взялись два прославленных чародея. Неужели они могли спасовать перед такой небольшой трудностью в самом начале великого пути? Разумеется, нет. А тут еще тетрадка эта, с наставлениями мастериона Зюзака Грозного и приложением с полезными практическими заклинаниями, как всегда, некстати подвернулась под маленькую когтистую лапку.

Наш просвещенный читатель помнит, что королевство Сэнгерай, в силу национальных особенностей многих его граждан, изрыто подземными ходами и норами, как созревшая головка сыра. Здесь и сям копают кобольды, добывая серебро, золото и ртуть. Там и тут роют гномы, которые нюхом чуют месторождения драгоценных камней. Копошатся на своих грядках трудолюбивые троглодиты. Постоянно сражаются за просторные подземные чертоги воинственные пещерные тролли. Вгрызаются в твердь земную неугомонные цверги, искусные кузнецы и строители лабиринтов. И в жарких подземельях лежат на грудах сокровищ свирепые драконы, хранители древних тайн. Даже королевский дворец имеет два уровня и устроен так, чтобы король мог время от времени спускаться под землю и копать в свое удовольствие, чем он и занимается, как только выдается свободная от государственных дел минутка. Ныне здравствующий монарх Юлам Углекоп не зря носит прозвище Замурзанный и по праву гордится тем, что лично раскопал почти целый скелет древнеступа, выставленный в Королевском музее Внезапных Подземных Находок. Так что Сэнгерайские горы в разрезе похожи на муравейник, сплошь пронизанный паутиной ходов.

 

Чтобы увидеть свет в конце тоннеля, надо все время копать

Борис Крутиер

 

Гоблину ясно, что простыми кирками и лопатами таких результатов не добьешься. Конечно, упрямые огры, гордящиеся своей физической силой, или те же пещерные тролли, в каждом необъятном валуне подозревающие родного дедушку, попавшего под гибельные солнечные лучи, любят пустить пыль в глаза и выворачивать скалы голыми руками. Или цверги месяцами стучат крохотными молоточками по какой-нибудь бесценной глыбе, потому что каждая ее пылинка — на вес золота. Но в целом под землей есть и более действенные методы пробивания шахт и рытья ходов. Мастерион Зюзак Грозный неплохо подрабатывал составлением заклинаний для рудокопов и землекопов. Перелистав тетрадку, Карлюза с радостным криком отыскал нужную строку.

— Будем истреблять злодокучливые закрывательные приспособы путем огненного бумбума, — обратился он к Левалесе. — По мере исчезновения приспособ, станем прокрадываться внутрь с бесшумной тихостью и распространяться тенями с копатками по ходимсе.

Затем поглубже натянул берет и защебетал.

В свое время, чего Карлюза, увы, не знал, Зюзаку как раз за это заклинание не выплатили дополнительного вознаграждения, и ему даже не удалось оспорить решение заказчиков, потому что они временно оглохли в ходе его использования. Хотя никто не возражал, что камень, против которого они заказывали действенное средство — огромный валун, лежащий на пути землекопов, буквально испарился в огненной вспышке. Как только рабочие перестали качаться и икать, и как только нашли и откопали инженера, работа пошла вдвое быстрее. К чему мы вспомнили этот досадный эпизод? К тому, что, как ни старались троглодиты, тихонько, на цыпочках ступать по каменным плитам подземелья, как ни уговаривали осла осторожно топать копытами, предусмотрительно обмотанными шерстяной тканью, как ни пытались общаться только при помощи знаков и смены цветов, а все же на замковой кухне каким-то образом обнаружили, что в подземелье кто-то проник.

Подкрадываясь к кухне с противоположной, подземной стороны, Карлюза с Левалесой чувствовали себя лазутчиками, бесшумными и неуловимыми, и страшно удивились, когда встроенный шкаф с вареньями отъехал в сторону, и на верхней ступеньке каменной лестницы возникла грозная фигура Гвалтезия, вооруженного самыми разнообразными предметами. Как мы уже не раз упоминали, количество конечностей позволяло многоногу не ограничивать свою богатую фантазию в выборе колюще-режущих предметов, и сейчас он высился над печальными троглодитами — ни дать ни взять божество мести и возмездия, щедро декорированное лимонно-сливочным муссом.

 

* * *

 

Усы Ангуса да Галармона вызывали бешеный перестук женских сердец в среднем вдвое чаще, чем любые другие усы. Дамы считали, что с его стороны просто невежливо оставаться холостяком. Они окружали его вниманием и заботой, а генералу становилось плохо от одной мысли, что он попал в окружение, и выходил из него, применяя весь свой многолетний военный опыт и закаленную в кровопролитных боях решительность.

Отважный, но доверчивый генерал пал жертвой собственных иллюзий. Ему казалось, что если кто-то два часа с упоением рассказывает тебе о том, с каким наслаждением он печет кексы и булочки, с каким восторгом взбивает кремовую начинку для хухриков и заваривает яблочно-медовый сироп для жарки мынамыхряка, то в конце концов он поделится с тобой этими рецептами, как с родственной душой. Даже если этот он — она.

Вот тут-то и крылась стратегическая ошибка. Призывая тебя восхититься ее пышными булочками, женщина призывает восхититься ею, а не какими-то сдобными булочками.

Долгая беседа Галармона с гописсиной служанкой о тонкостях кулинарного искусства принесла глубокое разочарование обеим беседующим сторонам. Когда на место прибыли Такангор, граф да Унара, маркиз Гизонга и бурмасингер Фафут, Ангус да Галармон как раз созрел для панического бегства. Служанка бросала на него косые взгляды и обиженно поджимала губы, хмыкая всякий раз, когда к ней обращались с просьбой принести еще пончиков.

— Принесу, — зловеще отвечала она, — отчего же не принести, если некоторым ничего, кроме пончиков, не нужно.

— Нужно, — невпопад вставил Фафут. — Как же не нужно? Принесите еще пару чайничков рялямсы и мармелада в вазочке.

— Ах так! — вскипела служанка не хуже того самого чайничка. — Будет вам и рялямса, и мармелад. В вазочке!

Граф и маркиз покатились со смеху. Такангор задвигал ушами.

— Что я такого сказал? — изумился главный бурмасингер.

— Ну вы даете, голубчик! — ахнул маркиз. — И это с вашим-то опытом семейных столкновений.

— Какой у меня там опыт, — безнадежно махнул рукой бурмасингер. — Сплошные столкновения. Так и не научился избегать.

— Предлагаю отбыть в известном направлении, — предложил минотавр. — Скажем Гописсе, что все лично заинтересованные могут искать нас в «Расторопных телегах», и пускай ищут. А то пока Альгерс с Иоффой подтянутся, генерал скоропостижно обручится.

—Только через мой труп! — уточнил прославленный полководец.

— В Кассарии, — мягко напомнил Такангор, — это не является таким уж непреодолимым препятствием.

 

В охоте на мужа нет никаких правил. Все средства

дозволены, лишь бы трофей был добыт живьем

Джордж Массон

 

Галармон внимательно уставился на приятеля, не шутит ли. Потом вспомнил, какую горячую привязанность питали к великолепному минотавру прекрасные амазонки, и как от этих жарких чувств у него земля под копытами горела, и признал его правоту. Это бегство с поля битвы не осудил бы даже Агапий Лилипупс.

И, как стайка перелетных птиц, они снялись с места, прихватив с собой корзинки свежей сдобы, и унеслись на северо-восток, в «Расторопные телеги», где с порога попали в дружеские объятия Фафетуса и Нунамикуса Пу.

В «Телегах» царила подозрительная тишина и пустота.

— А где все? — спросил минотавр, усаживаясь во главе стола.

 

Где бы он ни сидел, он сидит во главе стола

Оливер Уинделл Холмс

 

— Твои кентавры так праздновали твою победу над этим демоном-убийцей, что дошли до кондиции уже к полуночи. А потом мы с Альгерсом еще час перетаскивали их в сарай. Они там до сих пор лежат, как положили. Даже Ианида не сумела бы вернее обездвижить все стадо. Или весь табун? Как-то никогда не задумывался, как считают кентавров, если не по головам, а оптом.

— Отрядами? — предположил кассарийский генерал.

— Значит, вчера здесь полег весь отряд.

— Что это было? — поинтересовался Гизонга.

— Смелый эксперимент, — не стал скрывать кобольд. — Я там проверил пару идеек, похоже, сработало. Потом Альгерс попросил кружечку, чтобы освежиться, я налил — как же иначе, он столько этих туш лошадиных на себе перетаскал — а время уже после полуночи, и тут…

— Законная супруга! — воскликнул Фафут, которого сцена в харчевне «На посошок» сделала удивительно догадливым.

— А то как же!

— Значит, Альгерса нам сегодня не видать, — прозорливо сказал минотавр.

— Хорошо, если только сегодня. Очень она сердилась, что после полуночи. Как будто выпей он до полуночи, она сердилась бы меньше. Жалко, конечно, если они пропустят представление Общества Рыболюбов.

— Все говорят об этом представлении, — заинтересовался генерал. — Что они такое задумали? Спрашивал — не признаются.

— В том-то и сюрприз. Намекают, поучительная история из жизни рыбаков и рыб с музыкой, танцами и грандиозным факельным шествием.

— Звучит заманчиво.

— Я обязательно пойду. Мне нужно где-то черпать вдохновение для своих произведений.

— Ты вообще любитель всяких зрелищ, — хмыкнул минотавр.

— Уж кто бы говорил, — пробормотал Фафетус. В его голосе слышалось неприкрытое восхищение. — Меня таксидермисты позвали на консультацию, так что твое произведение я рассмотрел вблизи. Знатное зрелище. Полагаю, клиент никогда в жизни так не удивлялся, как незадолго до смерти.

— И пора это серьезно обсудить, — заметил маркиз.

— Я готов, — согласился Такангор. — А где мои коктейли?

— Уже несу, — откликнулся Фафетус из-за стойки. — Оцени! Я превзошел сам себя.

Когда он расставил на столе батарею сосудов и стаканов, стало ясно, что бармен превзошел не только себя самого, но и всех своих великих предшественников, сколько их ни упомянуто в самом полном справочнике барменов, бульбяксеров и виночерпиев «Где же кружка». Сегодня «Расторопные телеги» как никогда походили на храм утоления и возлияния, по меткому выражению Мардамона.

С интересом выслушав отчет о последних исторических изысканиях своих друзей, минотавр согласился, что здесь есть что изыскивать и дальше. На тактично сформулированный вопрос, не замечал ли он каких-либо секретов у своей великолепной родительницы и не скажет ли, откуда и когда она пришла в Малые Пегасики, бодро ответил, что о секретах Мунемеи ему ничего неизвестно, как, впрочем, и обо всем прочем. Маменька о себе вообще не рассказывает, и лично он считает большим достижением, что знает ее имя. Кто-то называет это скрытностью, он склонен считать сдержанностью. О корабле с континента Корх со свойственной ему рассудительностью высказался, что это очень даже вполне может быть, потому что откуда-то же минотавры в Малых Пегасиках появились, и они действительно отличаются статью и размерами от ламархийских соплеменников, взять хотя бы его грандиозную маменьку, чьи рога постоянно наносят большой ущерб стенам и сводам лабиринта. Он рекомендует задать пару вопросов по этому поводу даме Цице, но не рекомендует рассчитывать на ответ, потому что рыцарственная дама уже не раз продемонстрировала свою выдающуюся немногословность, которую он, как непосредственный командир, всецело одобряет. Будь все его воины такими, не было бы надобности вводить военную цензуру.

 

Она немногословная женщина. Но свои немногие слова

она использует постоянно

Фрэнк Кэйз

 

Правда, в отличие от друзей, Такангор не видел прямой связи между тайной своего происхождения и нападением гухурунды, хотя само по себе наличие семейных тайн не отрицал. Но сразу предупредил, что бюджетом и семейными тайнами традиционно заведовала маменька, а он в основном занимался ремонтом лабиринта, зелеными насаждениями и охраной территории. Так что рассказать может совсем немного. В частности, об отце готов поведать сагу о фамильном боевом топорике, Весеннем Припеве и полочке в кладовой. Что касается других деталей биографии, то исследователям сочувствует и даже где-то разделяет их интерес, но помочь ничем не может.

— Я папеньку помню плохо, потому что не помню совсем. Его не стало еще до моего рождения. А маменька воспевают его эпически, без исторических подробностей — откуда пришел, куда пошел.

— А как же тогда? — удивился генерал.

—В ее эпосе, — не без восхищения заметил Такангор, — преобладают наречия, а не глаголы: величественно, благородно, непоколебимо.

— А даты? Хронология?

— Тут она внезапно прибегает к поэзии. «В ту зиму снег был особенно прекрасен — снежинки падали огромные, пушистые и такие же белые, как пух птыс-птыса»…

— Кто такой птыс-птыс? — заинтересовался Фафут.

— Вот! Видите?! — воскликнул Такангор. — Какие уж тут даты?

— С датами как раз большая сложность, — сказал главный казначей, шевеля губами. Кому что, а куре просо, как не раз говаривал про него доблестный Галармон. Если Гизонга не был занят тем, что считал, значит, он что-то подсчитывал. А уж если не то и не другое, то прикидывал в приблизительных цифрах. И вот он прикинул, и то, что получилось, его слегка обескуражило.

— Что странного в датах? — рассеянно спросил Такангор, берясь за новый кувшинчик.

— Боюсь показаться неделикатным, — осторожно начал маркиз, совсем некстати припоминая, как выглядели после разборок с разгневанным минотавром Ловец Душ и лорд Малакбел Кровавый. Ему вовсе не хотелось собирать по всему Виззлу отдельные части самого себя. — Но если ваш благородный папенька ушел из вашей жизни до вашего, как вы только что сами упомянули, рождения, то как же тогда быть с вашими младшими братьями и сестрами?

Такангор пожал плечами. Для него в вопросе, как высказался по сходному поводу Лилипупс, не было скрыто никакого вопроса, а только простой непонятный прочим ответ.

— Это дедушкины, — безмятежно пояснил он и поискал глазами по столу в поисках полного сосуда. Таковых не обнаружилось, и он загрустил.

— Понятно, дедушкины и бабушкины, — вступил в беседу бесхитростный Фафут, который всегда полагал, что мир устроен крайне просто, нужно только сообразить, с какого края подобраться. — А они, кстати, кто?

— Кто — они?

— Дедушки и бабушки.

— У нас только один всего дедушка. Большой любитель Весеннего Припева.

— А бабушка?

— Нет, бабушек отродясь не было, — внес ясность Такангор.

— Как так — не было? — изумился Фафут. — Вообще, что ли, не было?

— Нет, а зачем?

Фафетус принес новую порцию горячительных напитков и налил бурмасингеру полный стакан чистейшей бульбяксы с таким сочувствием, будто погладил его по голове.

— За счет заведения, — сказал он ободряюще.

Бурмасингер выпил, но не ободрился, а опечалился. Ему подумалось, что он уже староват для своей должности, требующей чрезвычайной резвости ума. Может, стоит выйти в отставку и поселиться в Кассарии. Генерал Галармон хочет открыть аптеку, а он чем хуже. Тоже возьмет и откроет аптеку или галантерейную лавочку, станет продавать амазонкам метательные бусы и розовое масло, а по вечерам ходить к Гописсе — пить рялямсу с пончиками, беседовать о политике, женщинах и вздыхать о старых добрых временах. Жена с тещей и сестрой наверняка бросят его, когда узнают, что он лишился такого значительного места, и он останется один как перст на всем белом свете. Этот план показался ему настолько прекрасным, что он опечалился еще сильнее от того, что его нельзя было привести в исполнение сию минуту.

Остальные загрустили по другому поводу. До сего дня вельможи считали себя не самыми глупыми людьми в Тиронге, а, может, и за ее пределами. Им казалось, что они без особого труда сумеют разобраться в происхождении трех поколений фамилии Топотан, но не тут-то было. Впрочем, граф да Унара все еще питал слабую надежду, что когда минотавр говорит «дедушка», то речь идет о дедушке. Ну, может, о более старом родственнике, называемом дедушкой просто для удобства и краткости, как зовет Узандафа Ламальву дедушкой нынешний герцог да Кассар, приходящийся ему на самом деле прапрапраправнуком. Но что за ахинея с бабушками?

— Предположим, они — дедушкины. А вы чей, друг мой? — спросил Галармон откровенно, как воин воина.

— Маменькин. И папенькин, — как воин воину ответил минотавр и погромыхал пустым кувшином, требуя продолжения.

— Разумеется. А ваши братья и сестры? — пошел Гизонга по второму кругу, надеясь, что вот тут-то ему и откроется истина.

— Дедушкины, — ничуть не смущаясь того, что у собеседников потихоньку округляются глаза, терпеливо отвечал Такангор.

— Я правильно понял, что у вас был один дедушка, не было бабушек, вы происходите от вашей благородной маменьки посредством не менее благородного папеньки, а ваши братья и сестры непосредственно от дедушки без помощи даже неизвестной особы противоположного пола? — уточнил граф, любивший, когда все секреты были разложены по полочкам.

— Вот такое у нас генеалогическое древо, — посочувствовал Такангор.

— Нет, это не генеалогическое древо! — воскликнул генерал. — Это какой-то генеалогический лабиринт.

— А дедушка чей? — вскипел Фафут.

— Понятия не имею, — Такангор пожал могучими плечами. — Я не спрашивал. Неудобно, да и какая разница. — И для профилактики апоплексического удара у собеседников пояснил. — Маменька усыновила дедушку, когда он был еще совсем маленьким.

 

* * *

 

Счастлив народ, о котором редко упоминают исторические труды

Томас Карлейль

 

Дальнейшие события этого дня, следующего в череде странных дней той незабываемой кассарийской осени, подробно описаны в отдельной главе монументального исторического труда «Щит и меч». До того, как стать авторитетным историком, исследователем и хроникером эпохи, Мотиссимус Мулариканский немало пережил и повидал. Собственно, его летопись потому и считается основным и бесценным источником фактов и объективных комментариев, что ее автор лично наблюдал большинство событий и зачастую принимал в них непосредственное участие. А если какие-то истории и записаны им с чужих слов, то это непременно слова главных действующих лиц.

Проще говоря, Мотиссимус, тогда еще поваренок Мотя, помощник взбивальщика кремов, со своей синей книгой под мышкой успел обернуться буквально по всему Виззлу, отлично запомнил, что там творилось, и все подробно внес в свой гроссбух. Он писал почти всю ночь, испачкав чернилами не только пальцы, но и нос, ухо, кончик языка и, каким-то образом, колпачок, хотя снял его перед тем, как сесть за работу. Но даже нагоняй, полученный на кухне следующим утром, не испортил его отличного настроения. Это был очень смышленый поваренок, и он понимал, что стать свидетелем и участником таких событий выпадает далеко не каждому главному повару, не то что младшему помощнику. И предвидел, что кремы, пускай даже взбитые в такую нежную пену, что в них охотно будут резвиться феи, обеспечат хлеб насущный, пирожок с хупусой и хухринский блинчик, но не славу. А все, что происходило у него на глазах, ничем не хуже тех романов, которые так любят читать на сон грядущий его матушка и бабушка. И хотя тогда он еще не знал, что держит в руках первую тетрадь «Щита и меча», но явно что-то такое ему уже мерещилось в красочных и ярких фантазиях, потому что с записной книгой своей он больше никогда не расставался. Надо ли говорить, что первое издание исторического труда было посвящено великим троглодитам Карлюзе Гогариксу, прозванному Агигопсом, и Левалесе Инкогнито, побудившим его следовать своему истинному призванию.

Что касается собственно событий, то они развивались быстро, одновременно и в разных местах. Первой ласточкой, как выяснилось значительно позже, стал король Юлейн, который пришел к Зелгу с просьбой послать к нему доктора Дотта или другого знающего лекаря, потому что у него что-то странное с головой.

— Болит? — участливо спросил некромант, у которого голова последние полчаса раскалывалась так, будто Такангор методично всаживал в центр его черепа свой фамильный топор.

— Лучше бы болела, — поморщился кузен. — Вообрази, мне все время кажется, что кто-то трогает пальцами мой ум. Очень неприятное ощущение. О! А вот теперь такое впечатление, что дядя Гигапонт весело бегает взад и вперед внутри моей головы по всяким разным мыслям и от этого они мельтешат у меня перед глазами.

Зелга, которому довольно часто казалось, что дядя Гигапонт весело бегает у него по голове, это сравнение повергло в ужас. И он закричал:

— Дотт! Голубчик! Где вы? Вы нам необходимы!

Нужно отдать должное привидению, смерть нисколько не умалила его чувство долга по отношению к пациентам. Если его звали, он тут же являлся, невзирая на обстоятельства. Поэтому он свалился в кабинет кассарийского владыки в расстегнутом халате и веночке из водяных лилий сдвинутом набекрень.

— Где болит? — деловито спросил призрак, касаясь лба молодого некроманта прохладной прозрачной ладонью.

— Везде, — признался тот. — Но сперва осмотрите кузена Юлейна. С ним что-то неладно. Его ум трогают пальцами, если вы меня понимаете.

— Я-то как раз понимаю, — озабоченно сказал Дотт. — И если я понимаю правильно, то мне это не нравится.

— А кому нравится? — простонал бедный король. — Обычно так воздействует на меня тещинька Анафефа, но даже ей не удавалось достичь таких впечатляющих результатов.

— И с ним неладно, и с тобой неладно, и с тараканами вот тоже неладно, — сообщила мумия дедули, появляясь в дверях. — Что-то странное творится в замке. Ох, не к добру.

Зелг хотел было указать дорогому предку на недопустимость подобного сравнения: все же венценосный кузен — не насекомое-зомби, однако когда стайка грустных тараканов проковыляла на середину его кабинета и принялась настойчиво махать коротенькими крыльями, подпрыгивать и издавать странные скрипучие звуки, он настолько изумился, что даже слегка забыл про дикую головную боль.

— Пухнапейчиками себя воображают, — пояснила мумия. — Или грифонами. Сразу не разберешь. Но сдурели, как пить дать. А уж если зомби сдурели, в любой момент может начаться повальное безумие. Я такое видел однажды, в ранней молодости, когда замок атаковали…

Договорить ему не пришлось.

В кабинете почти одновременно образовались бригадный сержант, который озадачил доктора Дотта признанием, что «хранит беспокойство в самом глубине своих ушей», и относительно бодрый князь Мадарьяга. Вампир оглядел встревоженную компанию и спросил:

— Вы не знаете — там монстр Ламахолота гоняется за зрителями в рамках факельного шествия, или это его личная инициатива?

Мотиссимус Мулариканский свидетельствует, и у нас нет причин не верить ему, что он произнес эту историческую фразу в кабинете в тот самый момент, когда на кухне многоног Гвалтезий ринулся на верещащих от ужаса троглодитов, размахивая всем, что держал в щупальцах. Помимо общей причины, побудившей население Кассарии вести себя, как минимум, необычно, у многострадального Гвалтезия имелось дополнительное смягчающее обстоятельство: как мы уже упоминали, Карлюза с Левалесой совершенно бесшумно избавились от замков и тенями вступили в подземный ход. А весь шум, грохот, дым и разрушительные последствия почему-то проявились на кухне. Огромная чаша с только что приготовленным по просьбе Юлейна сливочно-лимонным муссом подпрыгнула в клубах каменной пыли и крошки, обрушившихся с потолка, и выплеснула свое нежное душистое содержимое на проходившего мимо распорядителя. Остолбеневший Гвалтезий наблюдал, как медленно, будто проплывая в толще воды, падают со столов кастрюли и сковородки с изысканными блюдами; как сыплются с полок банки с вареньем и маринадами; как разлетаются на мелкие осколки сосуды с редкими соусами и сиропами. Грохот, сопровождавший эту катастрофу, мог бы перекрыть лилипупсов свист. И только когда воцарилась относительная тишина, нарушаемая сопением и пыхтением перепуганных поваров, дверь, ведущая в подземный ход, бесшумно отворилась и две маленькие хвостатые тени… остальное известно всей Кассарии.

Гвалтезий служил на замковой кухне не один век. Он накрывал свадебный стол Узандафа, запекал мынамыхряка для Эрайя Руйи, лично украшал кремовыми розочками и пухнапейчиками шестьсот пятьдесят семь именинных тортов и изобрел восемь новых подлив для папулыги, а это тоже требует времени. О его талантах и способностях ходили легенды, журнал «Гурмасик» посвятил ему шесть с половиной статей, и кассарийские старожилы полагали, что знают о нем всю подноготную. Оказалось — не всю. Никто не предполагал, что многоног умеет так стремительно передвигаться на своих многочисленных конечностях, ни разу в них не запутавшись, не споткнувшись и не выронив ни одного из доброго десятка предметов, которыми он намеревался разделать две некрупные троглодитские тушки и одного средних размеров осла. Они пронеслись по Виззлу как кометы по ночному небу и скрылись в роще за озером.

Иоффа с сыновьями как раз шли к Гописсе за бодрящей порцией пончиков. Они успели проводить странную компанию удивленными взглядами и едва открыли рты, чтобы выразить свое недоумение, как им навстречу попался Гуго ди Гампакорта, который собирался посетить широко разрекламированное представление Общества Рыболюбов с монстром Ламахолота в главной роли. Староста приветливо помахал князю, тот собирался ответить легким поклоном, но вместо этого почувствовал, как его тело начинает безудержно меняться, а сознание заволакиваться. Примерно то же самое происходило и с кассарийскими оборотнями. Не прошло и минуты, как четыре кошмарные твари, завывая, как кот, застрявший в водосточной трубе, сцепились друг с другом и покатились по улице, распугивая редких прохожих. Прохожих было немного по сходной причине — у каждого нашлось важное дело, отложенное до лучших времен, и всем вдруг показалось, что такое время наступило.

Альгерс выступил с обличительной речью против тирании отдельных распоясавшихся горгон и настолько разошелся, что устоял против нескольких особенно гневных взглядов жены. Завершилось его восстание тем, что он вылил полный кувшин бульбяксы на змей, шипящих на голове законной супруги, заявил, что дома сегодня ночевать не будет и удалился широким шагом, оставив Ианиду в таком состоянии, будто она посмотрелась в зеркало. В довершение всего змеи опьянели от бульбяксы и понесли совершенную околесицу. Птусик утверждал, что видел, как Ианида в одиночестве пила что-то горячительное из огромной плоской бутыли, а змеи на ее голове хором исполняли непристойную матросскую песню.

Гописса смерчем ворвался в «Расторопные телеги» и сцепился с Фафетусом, обзывая того конкурентом и упрекая в многочисленных заимствованиях его гениальных идей, в частности, пирожков с хупусой. И хотя в «Расторопных телегах» отродясь не подавали пирожков с хупусой, это не умерило его горя и не остановило поток обвинений. Более того, славный трактирщик внезапно и не к месту припомнил, что с недавних пор носит гордое звание командира хлебопекарной роты и всякие бывшие дознаватели с их костоломными методами ему не страшны. В довершение скандала Гописса сказал что-то резкое в пуховое ухо филина, принимавшего заказы в стволе развесистого дерева, нечувствительно наступил на хвост Муфларию и лишь гневный взгляд Такангора изгнал его из конкурирующего заведения.

Бумсик и Хрюмсик внезапно поняли, что в их личном маленьком зале свинской славы не хватает поверженного демона. На свою беду демон как раз проходил мимо. Борромель топал к Альгерсу побеседовать на предмет переделки серебряных подков. Он хотел заказать подковы на семь пальцев, с пяточкой и стальной шпорой. Увлеченный уникальным проектом, он не придал особенного значения тому, что по центральной улице Виззла к нему несутся вскачь два могучих хряка. Он подумал — радуются его появлению, и как-то совершенно забыл, что вот так воинственно они крутят пятаками и хвостиками, когда атакуют. Позже демон признавал, что совершил роковую ошибку, не ударившись в паническое бегство, а ведь видел Бумсика и Хрюмсика в деле, при Липолесье, и уж мог бы предвидеть конечный результат. Свины доскакали до Борромеля, оглянулись в поисках Такангора, и поскольку бравый генерал был занят беседой с друзьями в «Расторопных телегах», позволили себе всю полноту самовыражения.

Тот вечер вообще стал в каком-то смысле уникальным и незабываемым. О нем еще много судачили в окрестностях Виззла и в самом замке. Одним из самых ярких впечатлений публики признали полет Птусика. В какой момент рукокрылый мыш, славный своими незаурядными летными способностями, врезался в белого грифона, не видел никто. Зато потом все с восторгом наблюдали, как сперва Крифиан носился за Птусиком по всему небу; затем Птусик летал за Крифианом; а затем они вместе гонялись за какой-то ошалевшей горгульей, голосившей, что ее преследуют с очевидной целью — посягнуть на самое дорогое, что у нее есть — свистульку в виде монстра Ламахолота, купленную на представлении Общества Рыболюбов. Затем Крифиан устроил переворот на местной почте, захватил власть и тут же затеял реорганизацию, заочно назначив Кехертуса лордом-маршалом. А Птусик полетел завоевывать мир, но сбился с курса.

Что до представления, то оно было подробно описано поваренком Мотей в его синей тетрадке, запечатлено во всех кассарийских хрониках, а также обстоятельно задокументировано в ежегодном отчете Общества Рыболюбов в разделе «Главные достижения и их катастрофические последствия». В чем же была его суть?

Общество Рыболюбов задумало поставить ряд забавных назидательных сценок с воспитательным подтекстом. Хотя ситуации в них обыгрывались разные, сюжеты не баловали зрителей оригинальностью. Действие сводилось к тому, что жестокие и алчные рыболовы один за другим приходили к берегу озера и забрасывали в воду снасти с целью вытянуть на берег и жестоко лишить жизни несколько несчастных беззащитных рыбок. В роли рыбаков блестяще выступили жители Виззла и двое троллей из фольклорного ансамбля. Поплавок (в других сценках — сети и верши) немедленно ныряли, и рыбаки, потирая руки, в рифму доводили до сведения зрителей, что они ужасно довольны богатым уловом, их совершенно не мучает совесть, что маленькие рыбки-детки сегодня лягут спать в слезах, не дождавшись папы и мамы с обещанным ужином из нескольких червячков, а то и мудрой бабушки с ее доброй сказкой. Затем, пропев или высказав в стихах надежду на то, что они заработают много денег на новые башмачки для неблагодарной жены на продаже трупиков бедных убитых рыбок, рыбаки с адским хохотом принимались вытягивать удочку или сети. Особенно жутко хохотал один тролль, который уже видел, как после этой роли королевские театры предлагают ему солидный ангажемент. Вот тут и наступал звездный выход монстра Ламахолота. Чудовище не имело такого оглушительного успеха даже у шестнадцатой научной экспедиции, члены которой буквально в экстазе от невиданного зрелища зарисовывали, как он пожирает ее руководителя.

Монстр сожалел об одном — что раньше не покинул свою труднодоступную дикую обитель и не устроился рыбой в Кассарию. Он даже не предполагал, что эта скромная должность может принести столько почета и радости. Под бурные аплодисменты ликующей толпы и бешеную барабанную дробь он с шумом и ревом выныривал перед жестоким рыболовом, вода кипела, как в котле, бурлила водоворотами и красиво стекала по его сверкающей темно-зеленой шкуре. Огромный спинной гребень топорщился, как колючки возмущенного ежа, застукавшего супругу с соседским сусликом; он разевал гигантскую пасть, вызывая неподдельный ужас у многочисленных зрителей, и ревел с такой силой, что птицы срывались с деревьев, проклиная ту минуту, когда им пришло в голову облюбовать здесь веточку для ночлега. Женщины визжали, отцы семейства мужественно покашливали, дети заливались смехом, требовали следующую конфетку и «цтобы ляля порыцяла есё».

Испуганные рыбаки, поминутно заглядывая в сценарий, песней молили о пощаде и торжественно клялись в стихах больше никогда не охотиться на беззащитных рыбок, после чего убегали в ужасе, а монстр торжествующе погружался в пучину вод. Тот самый тролль исполнял свою роль с особым рвением: он закатывал глаза, демонстрируя ужас высшей категории, и осторожно валился на траву под ноги зрителям, дергая плоскими ступнями и высовывая язык для пущей убедительности. Он играл потерю сознания, какой привык видеть ее в исполнении своей супруги, когда отказывал ей в покупке новой волосатой юбочки.

Представление произвело настоящий фурор. Члены Общества Рыболюбов, организовавшие благотворительную продажу свистулек в виде чудовища озера и брошюрок «Твой мокрый друг — рыбка», весь сбор от которой должен был пойти на новый садок для разведения особо упитанных червей и мух, готовились перейти к факельному шествию. Глава общества, в прошлом — тритон, а ныне почетный водяной из соседнего водоема, который он гордо именовал озером, а остальные прудом, влез на огромный замшелый валун, лежащий в воде, для заключительной речи. Эту речь он готовил две предыдущие недели, и ничто не могло помешать ему произнести ее перед благодарными слушателями от первого и до последнего слова, выстраданного бессонными ночами. Публика зарукоплескала, тритон раскланялся. Это был триумф. И тут монстр Ламахолота вышел из берегов.

Когда Зелг представил, как монстр гоняется за факельным шествием и публикой вокруг озера, ему показалось, что сейчас его череп расколется и оттуда потечет кипящая лава. Но едва он успел подумать, что хуже уже не будет, как князь Мадарьяга нехорошо облизнулся и уставился на Юлейна горящими оранжевыми глазами.

— Ваше величество, какой вы сегодня аппетитный! Аппетитнее, чем обычно.

Считать эти слова простым комплиментом не приходилось. Конечно, ни Зелг, ни Юлейн прежде не видели вампира в его, так сказать, профессиональном облике, но не требовалось особой проницательности, чтобы понять, что происходит. Оптимист по натуре, молодой герцог всегда был склонен воображать «второе я» своих друзей в романтическом свете, без ужасающих подробностей, и страшно огорчился, когда рассмотрел детали. Вот что это за уши? А цвет морды? А может ли приличная челюсть так раскрываться сразу в несколько сторон? На конкурсе кошмарных зрелищ князь с легкостью взял бы первый приз. Но того, кто видел «Мальчика с писающей собачкой» простым кошмаром было не пронять.

— Но-но, — сказал король и решительно поставил между собой и вампиром стул. — Попрошу.

Мадарьяга оскалил впечатляющие клыки.

— Держите его, Лилипупс, — велел Зелг.

Бросив на него полный укоризны взгляд, вампир истаял в серый туман и втянулся в окно.

— За ним, — коротко скомандовал Лилипупс и исчез с глухим хлопком.

Если бы у несчастного некроманта не так раскалывалась голова, он удивился бы волшебным способностям бригадного сержанта. Между тем удивляться не следовало: Лилипупс так и не расстался с магическим кидацлом, который вручил ему Думгар в канун битвы при Липолесье. Плотно поработав с ним в самом начале сотрудничества, он с удовольствием отмечал, что теперь оно протекает без сучка и задоринки.

— Что с ним? — спросил Зелг, имея в виду Мадарьягу.

— Не что с ним, а что с нами? — уточнил Узандаф. — Скажите, лично вы не хотели бы воспарить? Нет? А я хочу. И это наводит на подозрения.

— Еще как на подозрения, — живо откликнулся Юлейн. — Вот мне только что пришло в голову, что я соскучился по душеньке Кукамуне. Налицо явные признаки безумия.

— А у тебя, дружок, — заметил дедушка, поглаживая Зелга по рукаву, — появилась весьма неприятная привычка, чуть что не так — клубиться и мерцать подозрительным светом.

— Думгара ко мне, сейчас же! — крикнул некромант, скрываясь за дверями своего кабинета. По пути он мельком взглянул в зеркало, и пожалел, что взглянул.

 

* * *

 

Когда маркиз расспрашивал графа да Унара, кто как проводит время в любезном их сердцу поместье, он не упомянул верного Гегаву. Отчасти, потому что не пристало главному казначею интересоваться, чем занимается дворецкий, отчасти — потому что Гегава обычно занимался тем же, что и король, собственно, ему за это и платили. И обычно так оно и было. Обычно, но не на сей раз.

Его величество провел все утро на кухне, во вдумчивой беседе с Гвалтезием, листая старинные поваренные книги с завлекательными картинками. И предоставленный самому себе дворецкий пустился во все тяжкие — переосмыслил свою жизнь. До недавнего времени он был склонен считать, что в целом она удалась, карьера сложилась, поставленные цели достигнуты и желать больше нечего. Он служил одному из самых могущественных королей Ламарха, распоряжался целой толпой слуг, в какой-то мере командовал самим государем и, в своем роде, тоже был повелителем. Однако события последних месяцев показали ему глубину его заблуждений и хрупкость иллюзий. Глядя на Думгара, Гегава признавал, что другим дворецким выпал куда более великий жребий. Они были накоротке с такими существами, о которых сам он разве что читал в газетах, их власть была безгранична, авторитет непререкаем, влияние — огромно. А главное, королевский дворецкий понимал, что его подчиненные всегда делились на два лагеря. Те, кто любил, не трепетали, те, кто трепетал, не любили, да и из тех, кто любил, никто и не любил вовсе, а так — испытывал сдержанную симпатию. Но вот же бывает иначе: обожают и при этом трепещут, и уважают и внимают каждому слову. Об этом он и пел, громко и самозабвенно аккомпанируя себе не лютне.

Играть на лютне его мечтала научить маменька, как все маменьки уверенная в том, что если как следует настоять на своем, то у чада однажды прорежется музыкальный гений. Однако после нескольких ужасающих попыток даже она вынуждена была признать, что сыну стоит избрать для себя другое, более мирное занятие. Так что пел он сейчас на свой страх и риск.

Думгар торопился к своему господину. Он понимал, что в Кассарии творится неладное, причем сразу со всеми, однако больше всего его беспокоил Зелг. Голем проигнорировал кучу малу призраков у входа в тронный зал; не задержался на лестнице, где тетя Вольпухсия разводилась с дядей Герменутием, а дядя Герменутий отказывался разводиться безвозмездно, требуя подсчитать совместно нажитое имущество, — хотя тут было чем полюбоваться. Тетя Вольпухсия как раз обвинила Герменутия в том, что он не принял никаких мер, когда правящий герцог бегал за ней с мухобойкой, приняв ее за пчелу-убийцу, а дядя Герменутий с самоубийственной честностью заявил, что хоть кто-то сделал то, о чем сам он только мог мечтать, и развод продолжился с новой силой.

Мудрый домоправитель не отправился и к озеру, где события развивались по нарастающей. Когда факельное шествие, преследуемое монстром Ламахолота, пошло на третий круг, к нему присоединилась фея Гризольда, и, отнюдь, не на предмет утешения или помощи страждущим. Каждый из нас хотя бы однажды видел себя в мечтах кем-то другим. Кроткий и миролюбивый Юлейн представлял себя кровожадным воителем в сверкающих доспехах на грозном древнеступе; маркиз Гизонга — беззаботным транжирой, гулякой и повесой, куда там Ржалису. Домосед и аккуратист Гегава — первооткрывателем и исследователем далеких земель, заросшим, диковатым, с куском жареного на углях мяса в одной руке и очаровательной слегка одетой дикаркой в другой. Даже Бумсик и Хрюмсик что-то там такое смотрели романтическое в своих безмятежных поросячьих снах.

Только Такнгор видел себя Такангором и страшно удивлялся, когда его спрашивали, кем он хотел бы быть, когда он и так уже был.

Так что, слету оседлав монстра и поощряя его к дальнейшей погоне и прочим противоправным действиям азартными криками и пронзительным хулиганским свистом, Гризольда ощутила себя той длинноногой статной амазонкой, какой всегда представляла себя в мечтах. Монстр также приободрился, получив неожиданную поддержку, и перешел на галоп.

Голем не стал уточнять, зачем гномы-таксидермисты во главе с Морисом надувают какое-то привидение, пытаясь придать ему объем. Проигнорировал неподобающе яркую дикарскую раскраску библиотечных эльфов и не заинтересовался, почему пугательные призраки шарахаются от любой тени. Он только проводил задумчивым взглядом шестиногий столик, прыгающий через три ступеньки — видимо, вообразивший себя борзым козленком, резвящимся в Пальпах; и ни слова не сказал парадной герцогской мантии, взмахивающей отороченными мехом полами на манер парящего грифона. Он направлялся в правое крыло дома, к своему господину. Когда с потолка на него свалился застегнутый не на те пуговицы кожаный халат в криво нахлобученном венке из водяных лилий и, приплясывая, сообщил, что он, Думгар, необходим милорду, потому что на остальных, и на него, в том числе, полагаться больше не приходится, каменный домоправитель, как мог, ускорил шаг. И милейший дворецкий короля, глядевший на него с детским обожанием, совсем некстати путался сейчас под ногами со своей лютней. Голем обладал многими талантами, но скорость передвижения не была его сильной стороной, а Гегава создавал дополнительные трудности. На просьбу отложить выступление до более подходящего момента он не отозвался, а продолжал издавать страшные звуки. Думгар вздохнул, ухватил внезапного обожателя поперек туловища и широким шагом двинулся к покоям герцога.

По пути он едва не задавил Мардамона, который бросился ему наперерез с криком: «Глядите, какой прекрасный воздвиг я воздвиг!». Воздвиг оказался не столько прекрасным, сколько громоздким, но у домоправителя не было времени, чтобы обсудить эту, на его взгляд, очень существенную разницу. К тому же он не любил, когда герцогское имущество подвергалось порче и разграблению, а именно это и учудил жрец-энтузиаст, возводя свой внезапный монументальный шедевр из всего, что попалось под руку, а в бережно лелеемом Думгаром кассарийском замке что попало под руку не попадалось — только драгоценные и раритетные вещи. Осторожно обойдя взволнованного зодчего, голем дал себе зарок не завершать день, пока не проведет с ним серьезную воспитательную беседу.

Буквально ворвавшись в покои своего господина, Думгар натолкнулся сперва на Узандафа, который разучивал со своими тараканами оду, посвященную себе, знаменитому, затем был перехвачен королем, который сходу заявил, что ему чрезвычайно повезло с женой, а, если вдуматься, то и с ее родственниками, особенно с мудрой маменькой. Голем не стал спорить. В этой жизненной позиции он видел причину и залог своего невероятного долголетия.

 

Врач был врачом, а не пациентом, именно потому, что избегал споров

П. Г. Вудхаус

 

Он только спросил, где молодой герцог. Оба безумца внезапно проявили недюжинное здравомыслие и ответили в том духе, что этого как раз лучше пока не знать. Возможно, предположили они, этого лучше не узнавать и впоследствии. Неведение, пояснили они, самый щедрый дар богов и не следует от него отказываться без крайней на то нужды. Они собирались продолжать эти разглагольствования и дальше, но невыносимый слепящий свет странного синеватого оттенка, могучим потоком текущий из-под дверей зелгового кабинета, сам по себе был отличным ответом. Думгар сгрузил королевского дворецкого чуть ли не на руки его повелителю и решительно шагнул в синее сияние.

Что до Гегавы, то ему понравилась ода. Слабое чириканье тараканов-зомби тронуло его душу и он присоединился к их нестройному хору.

Есть в мире вещи, которые не все способны принимать с ледяным спокойствием стоика. Пение Гегавы как раз входило в их число. Услышав, как музицирует его благонадежный в остальных отношениях дворецкий, а также поняв, что он близок к тому, чтобы начать превозносить нечеловеческую красоту, глубокий ум и великолепные душевные качества тещиньки Анафефы, Юлейн решил, что для одного дня потрясений довольно и благоразумно отошел к обмороку.

 

 

ГЛАВА 6

 

Двери открываются в 7.30. Неприятности начнутся в 8.00

Афиша первого публичного выступления Марк Твена

 

На этот раз голубой замок Гон-Гилленхорм не показался Зелгу неприступной твердыней. Исполинские стены и башни ходили ходуном, как при сильном землетрясении или пробуждении вулкана. Кассариец еще ни разу лично не присутствовал при извержении, но был уверен, что более слабое сравнение тут неуместно. Казалось, в подземельях крепости набухает огромный громокипящий лавовый пузырь или беснуется хтоническое чудовище — или Думгар сцепился с Лилипупсом.

Он чувствовал замок так же отчетливо, как собственное тело. Он содрогался, стонал и задыхался от невыносимого напряжения. Он преисполнился решимости стоять до конца, но страшился того, что было заключено в его утробе.

Да и окружающее пространство полностью переменилось. Небо потемнело, нахмурилось и грозно нависло над башнями; сумрачный серый свет едва пробивался сквозь свинцовые тучи, как бывает ненастным рассветом; ветер стонал, пророча беду, хватал за руки и одежду и не давал пройти.

Стражи встретили его на мосту у ворот, и сердце некроманта заколотилось сильнее от острого чувства опасности, ползшего за ними неотвязной тенью. Ему казалось, он чувствует пропитавший все вокруг запах безнадежности и отчаяния.

— Ты пришел, владыка, — устало прошелестел один из стражей.

Его некогда дорогой плащ висел оборванной жалкой тряпкой, доспехи потускнели, рукоять меча потерлась и пропиталась потом, как бывает только после нескольких месяцев тяжелых боев. Да и сам он выглядел уставшим, даже изможденным. Лицо потемнело, осунулось, у рта пролегли жесткие складки, лоб словно пропахали две борозды — длинные глубокие морщины рано постаревшего человека. Зелг хотел было спросить «Что с вами?», но не стал, не посмел. Он отлично знал, что здесь происходит.

— Мы отчаялись увидеть тебя, господин, — заговорил второй сорванным надтреснутым голосом. — Нам нужна помощь.

— Я вижу.

— Он становится сильнее с каждым днем.

— О, я знаю.

Стражи не упрекали герцога за то, что он так опрометчиво, так безрассудно ворвался в их жизнь, разбудил спящего и оставил их наедине с противником, стремительно обретающим могущество, но он и сам понимал, что кругом виноват.

Земля под ногами затряслась, и с ближней горы двинулась лавина. Как несокрушимая армия, поглощающая все на своем пути, сметающая живое и оставляющая позади себя лишь руины и смерть, она покатилась по крутому склону, выворачивая с корнем деревья, срезая утесы и выступы, навсегда преображая пространство. Зелг как завороженный следил за движением чудовищного белого змея, струившегося от вершины к подножию, и думал, что это в каком-то смысле прообраз его самого — он так же необратимо изменял мир, и после него безвозвратно исчезало то, что веками существовало до. И никакими силами невозможно исправить это.

Чудовище под ногами заворочалось сильнее, замковый двор вздыбился, мост заходил ходуном, Зелг покачнулся и едва не улетел в пропасть. Страж подхватил его под руки в последний миг.

— Благодарю тебя… — некромант замялся. Он не знал, как зовут его спасителя и защитника. Ему стало неловко.

— У меня нет имени, повелитель, — невесело усмехнулся тот.

Молодой герцог собрался было удивиться, что воин так безошибочно угадал его мысли, но вовремя спохватился — ведь тот тоже в каком-то смысле был его мыслью, чуть больше, чем просто мыслью, может, не чуть, а намного больше, но все-таки…

Двое воинов стояли перед ним, похожие как братья — высокие, синеглазые, с волосами цвета соломы, выгоревшей на солнце. Один — пошире в плечах и чуть пониже; второй — на полголовы выше, с широкими веснушчатыми кистями и белесыми бровями и ресницами. И Зелг вдруг вспомнил, когда впервые увидел их.

Это случилось в Аздаке, одним грустным дождливым вечером. Ему было что-то около пяти лет, он подхватил простуду, долго не мог выздороветь, несмотря на то, что лекарь прописал ему чуть ли не шесть микстур одна другой противнее, и матушка Ласика недовольно ворчала, упирая на то, что другим женщинам куда больше повезло и с мужьями, и с детьми. Первые — живы и заботливы, вторые — здоровы и послушны, а она вынуждена сидеть сиднем в старом замке с вечно больным ребенком, хотя еще вполне молодая и красивая женщина и могла бы устроить свою жизнь. Теперь-то Зелг понимал, что это было не взаправду, что эти жалобы оставались пустыми словами, таким немудрящим припевом ежедневной песенки. А на самом деле Ласику и Ренигар вполне устраивал статус вдовы одного из самых знатных и загадочных вельмож Ламарха и огромное содержание, которое неведомые, но преданные слуги исправно выплачивали ей на наследника кассарийских некромантов. И толпы поклонников вовсе не осаждали двери ее дома, даже в молодости, о которой она любила вспоминать так, будто это происходило не десять лет, а века тому. За неимением подлинного прошлого она увлеченно создавала вымышленное, где была окружена женихами, хороша собой, весела, мила и приветлива. Повзрослев и помудрев за последний год, принесший ему столько испытаний, кассариец стал лучше понимать покойную матушку и даже немного ей сочувствовал. Возможно, она и желала быть такой, как в своих фантазиях, но ей недоставало таланта и душевных качеств. И когда выпал шанс изменить жизнь, она им не воспользовалась. Пока Зелг был ребенком, он оставался заложником ее неразумных поступков и дурного характера, а ведь это не он изобрел правило, что «посеешь поступок — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу».

Словом, в тот пасмурный вечер, лежа в темной, плохо освещенной детской, он воображал, что у него есть два добрых друга и защитника. Братья-рыцари Эгон и Тристан. Просто сейчас они где-то далеко, очень далеко отсюда, но однажды они явятся к нему. Или он сам отыщет их в огромном мире. И уж эти рыцари, мечтал он, никогда не оставят его в одиночестве, никогда не предадут и защитят от любых бед и напастей, и даже самых грозных врагов. И в подробностях представлял себе голубые с алым подбоем плащи, сверкающие доспехи, шлемы с высокими гребнями. И видел лица — вот эти самые лица: прямые носы, белесые брови и ресницы, пронзительные синие глаза. Правда, они не казались такими уставшими и измученными, и у них еще не было таких морщин, но все-таки это были они — не ошибешься.

— Спасибо, Эгон, — сказал Зелг негромко. — Благодарю тебя, Тристан.

Рыцари, казалось, не удивились.

— Во славу Караффа! — ответили они.

Этого Зелг никогда не придумывал. А, может, он просто не помнил, что придумывал? Теперь он был не настолько уверен во многих вещах, как прежде.

— Как он?

— Очень вырос. Возмужал.

— Едва не вырвался из подземелья.

— Мы заперли подвал и завалили его. Мы охраняем его денно и нощно. Но там, внизу, он властвует уже безраздельно.

«Неужели все настолько плохо?!» — с тоской подумал Зелг. — «Неужели спящий так силен, а я так слаб?».

— Сколько вы продержитесь? — спросил он вслух.

— Не слишком долго. Нам бы действительно не помешала помощь.

Герцог хотел было ответить, что знать бы еще, у кого ее просить и как предоставить, однако не захотел тревожить измученных Стражей. Эгон и Тристан, возможно, и сами догадывались о его проблемах, но, как верные слуги, не позволили себе ни жалобы, ни упрека. От этого Зелгу стало еще тяжелее на душе.

— Я вернусь очень скоро, — пообещал он. — Найду способ снова усыпить его и вернусь.

— А если такого способа нет? — тихо спросил Тристан.

— Тогда я сражусь с ним.

— Во всяком случае, — улыбнулся Эгон, — тебе не придется сражаться в одиночку. Мы всегда будем рядом с тобой.

— И на твоей стороне.

— По какую бы сторону она ни оказалась.

Некромант подумал, что это, пожалуй, весьма опрометчивое обещание. Но рыцари вновь услышали его невысказанные мысли.

— Мы — твои Стражи, — сказал Тристан. — И мы будем с тобой и в зле, и в добре.

— А если я паду в этой битве? — спросил кассариец.

— Мы будем с тобой и в жизни, и в смерти. И в бытии, и в небытии.

Замок сотрясся с новой силой, и небо над ним заклубилось дымом пожарища.

— Тебе не совладать с ним без моей помощи!

Такой знакомый, такой чужой голос шквалом пронесся по замковому двору, отражаясь эхом от башен, зубцов и неприступных стен. Он звучал ясно и звонко, словно каменные своды подземелий больше не служили ему препятствием, и от этой внезапной близости Зелга мороз продрал по коже.

— Я — это ты! Владыка Кассарии и Караффы! Где твое легендарное могущество?! — громыхал голос. — Ты слаб без меня, и знаешь это! И он знает! Ты хочешь потерять все? Рискнешь всем, чтобы победить самого себя? Я не желаю умереть тут, пока ты там играешь в свои странные игры! Прими меня! Приди ко мне, и ты станешь непобедимым!

— И часто он так распинается? — спросил некромант.

Эгон сухо улыбнулся.

— С нами он говорит редко и не так ласково.

— Ты ведь даже не подозреваешь, с кем имеешь дело на этот раз?! Я-то точно знаю, что ты блуждаешь в темноте! Ты полагаешься на своих великих союзников, но в жизни и смерти человек невыносимо одинок, и твою судьбу они не отыграют, даже если бы захотели. Это ведь не роль, дружище, ее не передать другому актеру.

Зелг подумал, что его молчание тоже может восприниматься как проявление слабости, но ему так не хотелось говорить со своим узником. Он испытывал странную смесь скуки, печали и неприязни. Спящий во всем прав, но правота его странного толка — чересчур очевидная, чересчур правильная, как это ни смешно. Он шевельнул губами, но не издал ни звука.

— Ты глух, слеп и немощен, ибо разорвал себя надвое, и тратишь все силы, чтобы сохранять разрыв. А они пригодились бы тебе в другой битве, ох как пригодились бы, но ведь ты упрям… Ты упорен… Ты глуп!!!

От этого последнего истошного крика замок содрогнулся еще раз, и сильнее. Какой-то камень сорвался с фронтона и с грохотом упал на черную брусчатку, расколовшись на несколько фрагментов.

— А ведь вместе мы смогли пройти по этому мостику и воплотить твою несбыточную мечту, вместе смогли бы противостоять твоему главному врагу, но ты безумен в своем упорстве, и потеряешь ее! Очень скоро потеряешь! Беда только, что вместе с тобой и я лишусь всего!!!

Зелг вздрогнул. Не стоит оставаться тут надолго. Что бы он ни говорил себе, а его узник сумел-таки затронуть чувствительные струны — ничего странного, он знал о герцоге кассарийском абсолютно все, смешно даже пытаться утаить от него какие-то мысли и чувства.

Стражи, вероятно, понимали происходящее не хуже его самого.

— Тебе стоит поторопиться, владыка, — вздохнул Эгон, рассматривая обломки.

Зелг хотел было обнять их на прощание, но почему-то не решился. И долгое время еще сожалел об этом. А тогда он поднял руку в прощальном жесте и повторил так уверенно, как только мог:

— Я скоро вернусь.

— Мы будем тут, — отвечали они.

 

* * *

 

Видимо, внутренний голос господина Папаты любил театральные эффекты, потому что возник в его голове без какого-либо намека или предупреждения. Вот просто так. С бухты-барахты.

Бедный библиотекарь едва успел привыкнуть к постоянному безмолвию, царившему в лабиринтах его сознания. Он только-только отгоревал свое и стал приспосабливаться к новой жизни в одиночестве, и даже успел обнаружить несколько положительных моментов — так смельчак, пересекающий океан в утлой лодчонке, в конце концов, находит утешение в первозданном покое и полном слиянии с миром — как едва найденная гармония была нарушена.

— Всего два слова, — сказал голос.

Тому, как взвился в воздух господин Папата, позавидовал бы любой маг, осваивающий основы левитации, и любой птенец, выпихнутый заботливыми родителями из гнезда в рамках обучающей программы.

— Нервишки у тебя никуда не годятся, — заметил внутренний голос, богато интонируя это замечание. — Что, работа не ладится?

От природы лишенный мимики он годами осваивал разнообразные интонации, заменяя ими жесты, гримасы и широкий ассортимент выразительных взглядов. Сейчас он как бы с сожалением покачал головой и сочувственно поджал губы, но его взгляд говорил бы, что только господин Папата и никто иной виновен в своем жалком состоянии.

Самое обидное, что он, как всегда, оказался прав. Работа не то что не ладилась. Точный в формулировках библиотекарь не мог бы даже сказать, что она не шла. Она просто неподвижно стояла на месте, как памятник Горгонию Несокрушимому, поражающий всех и каждого не столько изысканностью, сколько монументальностью композиции.

А начиналось все так оптимистично. Сперва на славного библиотекаря обрушился целый водопад сведений о минотаврах обоих видов. За несколько недель он успел от корки до корки изучить их литературные и художественные вкусы, гастрономические пристрастия и модные предпочтения. Он знал, что минотавры женского пола в большинстве своем выписывают «Траво-Ядные новости», сетуют на отсутствие в продаже юбок с дырками для хвоста и красят копыта в нежной гамме от голубого и светло-зеленого до лавандового и фрез. А их сильная половина охотно и без последствий увлекается горячительными напитками, одобряет вооруженные столкновения и полуторные бифштексы, получает «Красный зрачок», спортивную газету «Быка за рога» и, в последнее время, журнал «Сижу в дупле».

Господин Папата ознакомился с самыми популярными проектами современных лабиринтов как для убежденных холостяков и одиноких дев, так и для многодетных семей. Неожиданно для самого себя изучил тонкости полировки рогов, особенности завивки хвостов и челок и нюансы правильного ухода за копытами. Он стал специалистом в нелегком деле ухаживания за гордыми и своенравными минотаврихами и до пульцигроша уточнил размер среднего жалованья минотавра-телохранителя. Исписав чуть меньше трехсот страниц аккуратным разборчивым почерком, он понял, что ничуть не продвинулся в своем исследовании. Он узнал все — и не выяснил ничего.

Как пояснил ему тот самый сообразительный лакей, которого граф да Унара сначала отрядил ему в помощь, а затем коварно отозвал обратно, есть такие скрытные люди, которые вроде сообщают тебе все подробности своей биографии. Они рассказывают столько разных историй, что ты свято уверен, что знаешь всю их подноготную. Однако, поразмыслив, понимаешь, что не услышал ничего существенного. Воспоминания детства о том, как ловили рыбок и бабочек, и как выглядели лягушки в соседнем пруду, и рыжий котенок, таскавший у бабушки сметану — это, конечно, замечательно; а вот чем занимается этот человек, как зарабатывает на кусок хлеба, о чем думает, что случилось с ним после того, как он перестал лазить по яблоням и охотиться на жуков, какая утрата серьезнее порванных в четыре года штанов его постигла, не знает никто. В эту ловушку и попался господин Папата, перекапывая чертову прорву книг, справочников, энциклопедий, газет и журналов о минотаврах и для минотавров.

 

В библиотеке вы можете найти гораздо больше того, что вам нужно, но не только не то, что вам нужно

Эндрю Руни

 

Однообразный поток информации немного оживляли редкие сообщения о том, что наконец-то найдена легендарная корона, дающая право взойти на трон рийского царства. За полтора тысячелетия знаменитый артефакт находили три десятка раз, и каждый раз грандиозный триумф оборачивался жутким конфузом, что не мешало следующим авантюристам уповать на чудо и полагать, что к ним-то фортуна повернется улыбающимся лицом. Однако увлекательные и забавные истории поисков, находок и жестоких разочарований были всего лишь занимательным чтивом и ничего не добавляли к исследованию господина Папаты, которое увязло в ненужных фактах, как печально известная армия Турнара Второго Аздакского в тифантийских болотах.

Турнар Аздакский мечтал прославиться как покоритель известного мира, а вместо этого стал всемирно известным образцом недотепы, и дикие племена чоприков и кукорисов пугали детей его печальной судьбой, требуя, чтобы те учились ориентироваться на местности. Господин Папата боялся повторить его бесславный путь.

Дело было даже не в начальнике Тайной Службы, хотя докладывать ему о провале своей миссии библиотекарю хотелось меньше всего. Он не мог не признать, что граф да Унара — человек вполне адекватный, и не станет строго взыскивать за неудачу, особенно, когда очевидно усердие. Но ситуация глубоко задевала самого исследователя, его профессиональную гордость и самолюбие. Имея в своем распоряжении такой бесценный источник информации, как закрытые палаты тиронгийской королевской библиотеки, хранилище книг-артефактов и древних летописей — неужто он не сумеет сделать хотя бы одно открытие?

Но минотавры умело хранили свои тайны за непроницаемой завесой ошеломительного количества пустячных сведений. Нервное напряжение достигло верхней точки, силы были на исходе и внутренний голос явился со своей критикой совсем не вовремя. Или вовремя. Тут уж с какой стороны посмотреть. В конечном итоге, даже благовоспитанному библиотекарю необходимо порой отвести душу и выплеснуть негодование в соответствующих выражениях.

Так что, когда блудный внутренний голос, откашлявшись, внушительно повторил свое «Всего два слова!», ответом ему было грозное молчание.

— Когда Спящий проснется! — голос перешел на драматический шепот.

— Это три слова, — машинально откликнулся господин Папата, подбиравший соответствующие выражения.

— Сам дурак, — не остался в долгу голос.

На сей раз это действительно были два слова. Но обидные.

И господин Папата хлопнул дверью.

Мысленно. Но очень громко.

 

* * *

 

Люди только тогда сообщают нам интересные сведения,

когда мы им противоречим

Б. Шоу

 

А между прочим, скажет наш сострадательный читатель, в не таких уж и далеких Малых Пегасиках живет любящая мать, чье сердце, наверняка, рвется на части от тоски и тревоги за свое дитя. И почему-то никому нет дела до того, как она пережила известие о покушении на сына, как не спит ночами, как украдкой смахивает слезинку, всматриваясь вдаль — в ту сторону, куда однажды ушел Такангор, и ей кажется, что она видит, как он спускается по тропинке мимо виноградников, как ускоряет шаг, чтобы быстрее добраться до нее и прижать ее к сердцу. А потом она понимает, что это всего лишь фантазия, сон наяву, и отворачивается от холмов, чтобы не бередить душу напрасными надеждами. Но как чутко она прислушивается к каждому шагу: а вдруг сегодня принесут весточку от сына, и на короткое время ей станет чуть спокойнее…

Что тут скажешь? Все так.

Почти все.

Заглянув сейчас в Малые Пегасики, мы многое обнаружили бы на своем месте: изумрудные холмы, едва тронутые легкой желтизной; золотисто-зеленые виноградники; ту самую симпатичную тропинку, ведущую к древнему лабиринту, чарующий пейзаж с водопадом и беседкой; яблони, ветви которых сгибаются до земли под тяжестью спелых плодов — но не одинокую фигуру матери, с тоской во взоре всматривающуюся вдаль.

Мать как раз наводила порядок в рядах своих отпрысков, и вся округа притихла и затаилась, стараясь не попасть ей под горячую руку. Изумительные окрестности опустели, лошади с крыльями перелетели на другой берег Нэ-нэ, подальше от тайфуна Мунемея, сатир удрал в таверну «На рогах» и отсиживался там в дальнем углу, а мадам Горгарога, хотевшая заглянуть на огонек, разумно решила зайти немного позже. И влюбленная парочка лесных духов перебралась из тенистой рощи поближе к храму мадам Хугонзы. Не здесь, во всяком случае, не сейчас стоило искать тишины и уединения.

Если сердце Мунемеи и рвалось на части от тревоги, то она умело скрывала этот факт от окружающих. А вот натянутый в струну хвост, налитые кровью глаза и дергающиеся от возмущения уши не то не смогла, не то не захотела скрыть, и виновник ее дурного настроения сейчас наскоро прощался с жизнью.

— Я говорила, в тайник руками не лазить?!

— Говорили, маменька, но это же тайник, — храбро отбивался Бакандор.

— И что из этого?

— Следовательно, он манит своей нераскрытой тайной юные пытливые умы, вроде моего.

— Юные пытливые умы вроде твоего должны бы уже представлять себе пагубные последствия настойчивого непослушания. Я была снисходительна к вам с братом, и это закончилось нарушением дисциплины. Пойдем другим путем.

Рога на голове у Бакандора зашевелились от ужаса.

— А ведь я, маменька, стану сопротивляться, — предупредил он.

— То есть жизнь тебе окончательно надоела?

— Лучше умереть стоя, чем не попытаться выжить.

— Забавная мысль, — одобрила Мунемея. — Кто подсказал?

— Сам породил. Когда выживу, запишу в блокнотик.

— Если выживешь, — тонко намекнула любящая мать, — начни составлять «Самоучитель игры на нервах». Гарантирую грандиозный успех.

Она еще гневалась, но хвост уже не торчал как копье, а приобрел некоторую мягкость, хотя еще время от времени приходил в движение и хлестал ее по бокам.

Бакандор жестоко корил себя за лень и непредусмотрительность. Еще полторы недели тому Милталкон вычитал в «Красном зрачке» объявление о наборе на заочные курсы Правильного Бегства и даже заполнил от их имени две анкеты. Но потом они отвлеклись на что-то и забыли их отправить. Теперь он пожинал плоды своей недальновидной стратегии. Вот этим и отличался от них великий брат: продуманная четкая тактика и тонко проработанная стратегия. Если Такангор чего-то хотел, он всегда этого добивался и знал, как именно достичь желаемого. Хотел вставить в нос золотое кольцо — пошел и вставил. Хотел стать самым популярным чемпионом Кровавой Паялпы — и стал. Хотел прославиться как лучший полководец — пожалуйста, о нем чуть ли не каждый день пишут все столичные газеты. Не хочет чеканить имущество для женитьбы — и ведь наверняка не чеканит.

Бакандор прикинул, чем являются настойчивость и упорство — тактикой или стратегией, но не смог сходу сообразить. Он был уверен, что в этом виновато нервное потрясение, практически шок, испытанный им, когда ласковая мать застукала его на очередной попытке вскрыть таинственный ларец и призвала к ответу таким нежным голосом, что с потолка пещеры посыпались каменная крошка и пыль.

На громовые раскаты ее голоса явился Милталкон с твердым намерением защищать брата до последней капли крови. Раньше роль защитника лучше всех удавалась Такангору, но в его отсутствие кто-то должен был взвалить эту тяжкую ношу на свои плечи.

— Стой на своем, — шепнул он брату, когда Мунемея отвлеклась на какой-то посторонний шум снаружи. — Я вот думаю, ну что она может нам сделать? Не убьет же, в самом деле?

— Недостаток воображения — плохая защита, и безопасности не гарантирует, — сказал родной голос над самым его пуховым ухом. — Вот берите пример с сестер: сидят тише воды, ниже травы, стучат молоточками — невпопад, конечно, притворяются, что работают, а на самом деле — прислушиваются.

— Они хитрые, — обиженно прогудел Бакандор. — Они же девчонки. А нам с братом присущ рыцарский героизм и самопожертвование во имя неведомой, непонятной, но прекрасной цели.

— Это не героизм, а фанатизм.

— Почему это? — обиделись будущие герои.

— Потому что откуда известно, что цель прекрасна, если она неведома и непонятна.

— Ну вот, — огорчился Милталкон. — Мало нам хитростей, так вы, маменька, сюда еще и логику приплели.

— Хитрость нужна воину не меньше, чем логика. А полководцу — и подавно. А теперь к делу. Как втолковать вам, что в этот ларец нос совать не следует?

— Очень просто, — отвечал Бакандор, ставший безмерно отважным после того, как вообразил, что он все равно уже мертв, и терять больше нечего. — Скажите, почему нельзя.

— Вы чудесные дети: добрые, честные, отважные, сильные, — внезапно смягчилась Мунемея. — Вас ждет великая судьба. Но в этом ларце лежит вещь, которая никогда не будет принадлежать ни одному из вас. Она ждет своего нового хозяина, и я берегу ее для него. Я уже говорила вам — это совсем другая жизнь и совсем другая смерть. Она предназначена не вам. И поскольку сейчас вы логично спросите, так что же это, я отвечу так: в свое время узнаете.

— Маменька! Вы понимаете, что только напустили туману и еще больше нас заинтриговали?! — вскричал раздосадованный Милталкон. — А коварным заявлением, что это чужая вещь, вы начисто перекрыли нам возможности для импровизации и успешного взлома.

— Уверена, что я хорошо вас воспитала, — согласилась Мунемея. — Терпение, молодые люди, терпение. Победа в результате достается не самому сильному и не самому хитрому, а самому терпеливому.

— Вам хорошо, вы-то знаете, в чем секрет, вам не нужно все время ломать над этим голову! — укорил Бакандор.

— Мне есть над чем поломать голову, кроме этого.

— А где вы берете тему, если вокруг ничего не происходит?

Мунемея уставилась на сыновей не то с восхищением, не то с сожалением. Они не поняли.

— Вокруг всегда происходит что-то судьбоносное. Нужно просто внимательно смотреть.

— Куда?

— Да хотя бы в сегодняшний номер «Королевского паникера».

Братья переглянулись.

— Там, наверное, опять про политику.

— А война, по-вашему, что такое?

— Сражения и битвы!

— Война — это тоже политика и ничего, кроме политики.

 

Война — это продолжение политики другими средствами

Жорж Клемансо

 

— Маменька! — вскричали минотавры в непритворном ужасе. — Что вы такое говорите! Политика — это жутко скучно. А война — весело и отрадно.

— Кого я воспитала! — вздохнула Мунемея.

— Надежду и опору. Утешение на старости лет, — бодро отрапортовали братья.

Тут Бакандор, как старший и более искушенный в отношениях с прекрасным полом, сообразил, что наступил как раз тот самый момент, когда молчание — золото, но он этот момент уже упустил.

Мунемея скрестила руки на груди.

— Надеюсь, мы закончили эту милую беседу?

— Да, да, — нестройным дуэтом запели Бакандор и Милталкон. — Закончили. Мы все равно торопимся. У нас еще столько дел по дому, столько дел. И бублихулу прополоть, и вот еще надо имущество чеканить, и воды наносить, и лабиринт подмести, и посуда у нас там где-то… где-то там… посуда.

— Ну, если посуда, не смею задерживать, — сказала Мунемея. — А когда вырастите три куста роз, откройте газету, полюбопытствуйте, что в мире происходит и что, соответственно, произойдет в ближайшее время.

— Как ты думаешь, про три куста роз — это она иносказательно или в приказном порядке? — тревожно спросил Милталкон.

— А про газету?

 

* * *

 

Если правильно перечеркнуть минус, получится плюс

 

Хотя в поместье творилось сущее светопреставление, удача была скорее на стороне кассарийцев. Рассматривая впоследствии возможные варианты, все единодушно согласились с тем, что как бы трудно им ни пришлось, могло быть гораздо хуже.

Во-первых, воркующие жених и невеста, Намора и Мумеза, весьма своевременно отправились в путешествие, чтобы укрепить пошатнувшуюся из-за мелких разногласий идиллию. Они намеревались посетить нескольких коллекционеров фарфора и фаянса, навестить самых выдающихся поставщиков керамики и завернуть по дороге в два-три антикварных магазинчика где-нибудь в провинции, где нравы посвободнее, а продавцы мыслят шире и масштабнее, и потому, завидев в дверях грандиозную тушу существа, на котором буквально огненными рунами написано, что он демон, не хлопаются в обморок, не мчатся со всех ног вызывать экзорциста с суицидальными, вероятно, наклонностями, не таращатся как на худший кошмар своей жизни, а расплываются в улыбке и щебечут:

— Хвала богам! Как хорошо, что вы зашли именно сегодня! У меня припрятан уникальный предмет специально для такого ценителя прекрасного, как вы! Ибо глядя на вашу восхитительную спутницу, только безумец усомнится в том, что в жизни вы предпочитаете самое лучшее и знаете в этом толк, — и вытаскивает из-под прилавка какую-нибудь кошмарную терракотовую кособуку. Вот такие лавочки Намора Безобразный ценил и любил, а Мумеза сдержанно одобряла. И поскольку вездесущие таксидермисты во главе с Морисом подбросили пару адресов в окрестностях Юкоки и Лялятополиса, самая активная и бескомпромиссная пара Кассарии сейчас отсутствовала.

Во-вторых, Тотисовым промыслом, не иначе, бригадный сержант Лилипупс убыл в неизвестном направлении. Точнее, он полагал, что направление ему отлично известно, и он преследует распоясавшегося вампира с целью пресечения, упрека, назидания а, если потребуется, то и расправы. Однако безумие охватило весь замок, и магический кидацл не миновало пагубное влияние неведомой силы. Поэтому князь Мадарьяга удачно избежал встречи с сержантом, чего нельзя сказать о племени орков-каннибалов, прославившихся на весь Ламарх тем, что в тот день они поголовно обратились в вегетарианство и обрели себя в благочестивом огородничестве.

В-третьих, дама Цица Хвостокрут, и в обычном расположении духа способная на многое, а при соответствующих обстоятельствах — на гораздо, гораздо большее, все еще гостила на острове Нуфа у радушных амазонок, которые нашли в ее лице лучшую слушательницу легенд о Такангоре. Опять-таки, отсутствие в замке самих амазонок тоже сыграло положительную роль в скором восстановлении мира и порядка.

Кехертус с дядей Гигапонтом были приглашены на торжественное открытие первого заседания кружка Молодых Паукеров, и отправились посмотреть, что это за организация, стоит ли брать ее под покровительство либо, напротив, надлежит разогнать и запретить на веки вечные. Много выяснить им, увы, не удалось, ибо начинающих паукеров подвел недостаток воображения. Видимо, они представляли себе Кехертуса умозрительно, и, видимо, как-то иначе. Благородный паук весьма огорчился, когда весь кружок чохом и гамузом ударился в паническое бегство, оглашая округу паническими же воплями бессмысленного, но весьма убедительного содержания. Во всяком случае, к бегству паукеров очень скоро присоединились несколько странствующих торговцев, два путешественника, любовавшихся изумительным закатом всех оттенков спелых цитрусовых, и дева легкомысленного поведения, поджидавшая ценителей ее далеко не несомненной красоты возле дорожного указателя.

Люди с криками разбежались, и лимонно-апельсиновый закат целиком и полностью достался двум паукам, неторопливо возвращавшимся в замок. Из-за паукеров они пропустили волшебное представление Общества Рыболюбов, о чем сдержанно сожалели и уже не так сдержанно порицали членов разогнанного кружка.

— Полагаю, дядя, не стоит в будущем отвлекаться на приглашения неизвестных организаций, фанатиков, а также энтузиастов-передвижников, — заявил расстроенный Кехертус. — Если такое повторится, это может понизить мою самооценку.

Гигапонт ответил в том смысле, что блистательный паук из их фамилии не может повышать или понижать свою самооценку, сообразуясь с мнением неизвестных науке созданий, да и мнение известных тоже мало кого волнует. А вот от паукеров, кем бы они ни были, пускай даже молодых, лично он ожидал большего. И приготовил трогательную благодарственную речь на десять с половиной минут с вдохновляющими цитатами, милыми шутками, парой стихотворных строк и одним анекдотом пикантного содержания, который намеревался рассказать, если аудитория окажется благодарной. Теперь же он готов передать эту речь милорду Такангору, которому как раз пришло приглашение из Общества Боевых Лесорубов. И он хочет лично присутствовать либо при том, как генерал произнесет эту речь перед слушателями, либо при том, что случится с Боевыми Лесорубами, если они решат разбежаться как слабые духом паукеры.

За этой увлекательной беседой они дошли до окраины Виззла, где их глазам предстало удивительное зрелище, ничуть не хуже пропущенного представления с участием монстра Ламахолота и вполне способное заменить выступление троллей-фольклористов с факельным шествием в придачу.

Главная улица Виззла выглядела такой потрепанной, будто по ней прошелся смерч. Привычные взгляду вещи встряхнуло и перемешало неведомой силой: большинство особняков стояли нараспашку и возмущенно скрипели входными дверями; повсюду — на дороге, под ногами, в пыли — валялись домашняя утварь и предметы обихода. Домовые, призраки и духи предков выглядели странно смущенными и взъерошенными как после доброй потасовки. Ковылял куда-то печальный помятый Борромель, похожий на проигравшего ветерана Липолесской битвы. Горгона Ианида впервые предстала перед публикой в головном уборе, смахивающем на чалму. Чалма вздыбливалась, дергалась, извивалась и норовила съехать то на одну, то на другую сторону. Из-под повязки доносилось недовольное шипение. Птусик стоял в дверях харчевни на одной лапе, покачиваясь и с сочувственным интересом разглядывая что-то там внутри, судя по всему некогда замечательное, а нынче совершенно бесполезное.

Многому еще удивились благородные пауки, совсем недавно оставившие Виззл в мире и благолепии и совершенно обоснованно рассчитывавшие найти его в том же состоянии несколько часов спустя. Но, видимо, с беспокойных кассарийцев нельзя было спускать глаз ни на минуту.

У пауков, как помнит наш просвещенный читатель, десять глаз, поэтому Кехертус и его мудрый дядя заметили гораздо больше любопытных подробностей, чем их способен был увидеть за ту же единицу времени другой обитатель Кассарии. По этой причине они первыми приветствовали торжественную процессию, включавшую генерала Галармона, маркиза Гизонгу, господина главного бурмасингера, а также его непосредственного начальника графа да Унара. Возглавлял эту маленькую, но гордую компанию сердитый Такангор с внушительным свертком на плечах. Из свертка торчало что-то, отдаленно напоминающие ноги, но с некоторыми анатомическими деталями, принятыми в демонической среде.

Такангор возмущенно шевелил ушами, пускал пар из ноздрей и впечатывал копыта в землю с такой силой, что выворачивал траву с корнем.

Все, что походило на посылку или пакет, не могло оставить паука равнодушным.

— Упаковать надежнее? — спросил Кехертус, когда процессия поравнялась с ним.

— Сделайте одолжение, — попросил Ангус да Галармон.

— И потуже перевяжите, — добавил Фафут.

Такангор небрежно плюхнул ношу на землю. Из свертка раздалось протестующее ворчание.

— А что там у вас? — поинтересовался Кехертус, ловко работая задними лапами. — Сверток, надо признать, тяжеленький. Какой-то новый монстр?

Дядя Гигапонт нервно завозился у него на темени. В последнее время крохотного паука обуревала жажда великих свершений: он вознамерился составить самую полную энциклопедию монстров Ниакроха и, пользуясь случаем, включить туда свою кандидатуру. Статья о собственных героических деяниях давно созрела в его голове, оставалось только выплеснуть ее на бумагу. Лишний монстр, украсивший издание своей неоднозначной фигурой, пришелся бы теперь весьма кстати.

 

Не имеющие себе равных могут быть очень малы

Станислав Ежи Лец

 

— Гнусный злодей, — пояснил Такангор. — С неподобающими намерениями.

Многие намерения казались доблестному минотавру неподобающими, в этом с ним мог соперничать только бригадный сержант Лилипупс, поэтому Кехертус осторожно уточнил:

— Каковые намерения вызвали ваше негодование, милорд?

— Преступные, — сказал минотавр, с которого впору было ваять статую справедливого возмездия.

— И поступки, — поспешно вставил бурмасингер. — Худшее в его намерениях то, что он привел их в исполнение и превратил в поступки.

— Что-то случилось или что-то случится?

— А этого безобразия вам мало? — рассердился Галармон, делая руками широкие жесты, будто плыл против течения.

— Надо признать, Виззл выглядит несколько непривычно.

— Скажите прямо: как при нашествии Бэхитехвальда.

— Я не имел неудовольствия наблюдать его лично, — пояснил пунктуальный Кехертус. — И поэтому воздержусь от сравнений. Но припоминаю, что когда я разгромил пещерный храм Адриэн, там наблюдался подобный беспорядок. Ну, вот, — он с удовольствием оглядел свою работу, сделал еще несколько витков, добиваясь безупречного результата, и, наконец, пододвинул сверток пыхтящему минотавру. — Готово. Укусить?

— Вообще-то стоило бы, но не стоит. Нам предстоит обстоятельная беседа.

— Идемте быстрее в замок, — попросил Галармон. — Не нравится мне все это, ибо кажется частью какого-то коварного плана. Помнится, так же подозрительно я глядел по сторонам перед битвой под Меганой, и ведь не зря — именно там, пока мы как драконы сражались с тифантийцами, какое-то местное племя уволокло из обоза всю бульбяксу, недельный запас свежих пфуйцелей и почтовую телегу с секретными донесениями и свежей прессой. Вот до сих пор ломаю голову, на что им сдались секретные донесения.

— Прошлое полно нераскрытых тайн, — сочувственно вздохнул главный бурмасингер. — У меня тоже однажды украли портрет тещи в рамочке, хотя я прятал его в самом дальнем углу самого нижнего ящика.

— Необъяснимое безобразие, милорд. Но что все-таки сделал этот пакет? — не сдавались пауки.

Разумеется, дядю Гигапонта никто не слышал и он, как всегда, использовал племянника в качестве рупора, хотя в этом случае Кехертусу не нужно было диктовать вопросы: его так же живо интересовали подробности. Но красноречивые обычно друзья внезапно уподобились даме Цице и, кажется, даже Бургеже не удалось бы выдавить из них ни слова для сенсационного интервью.

Они прошли по самой окраине Виззла, миновали озеро, берега которого живо напоминали недавний пейзаж на Тутоссе — то же количество бездыханных, а вернее полудыханных тел вперемешку, сваленных в кучу без всякой системы, охи, вздохи, жалобы, причитания. Растрепанная Гризольда задумчиво сидела на замшелом валуне, и в свете полной луны смотрелась крайне трогательно и романтично. Лорд Таванель ворковал рядом. Сквозь него просвечивала гигантская туша монстра Ламахолота, лежавшего без сил на мелководье.

Ах да, мы забыли сказать. Пока суд да дело, в Кассарии наступила ночь — роскошная лиловая, с мириадами сверкающих созвездий, луной, похожей на яичницу-глазунью, в белковой шали из облаков, таинственными звуками и яркими вспышками падающих звезд, проносящихся по небосклону. И дядя Гигапонт призвал всех присутствующих поскорее загадать желание.

 

* * *

 

КОРОЛЕВСКИЙ ПАНИКЕР № 210

«Есть ли повод для беспокойства?»

 

Газета «Гриом хочет знать» со ссылкой на «Желвацинскую мысль», ссылающуюся на статью в «Громком голосе Аздака», которая опирается на сведения из источников, близких к тиронгийскому двору, поместила вчера странную и недвусмысленную публикацию, намекающую на то, что наш доблестный и справедливый король Юлейн Первый, презрев заветы и традиции славных предков, обязывающие монарха печься о благоденствии своих подданных, защищать их от врагов внешних и внутренних, а также быть земным провозвестником и охранителем законов Тотиса Всемогущего, переметнулся на сторону Тьмы в лице своего злокозненного кузена Зелга герцога Кассарийского, потомка некромантов, черного мага, властителя мертвых и новоиспеченного друга всех демонов Преисподней.

Слова «переметнулся» и «злокозненный» мы дословно процитировали из вышеупомянутой статьи, которая, с одной стороны, несказанно удивила, а с другой — невероятно встревожила редакцию газеты «Королевский паникер», ибо кому как не нам, трехглавым ватабасям пера, знать, как и почему пишутся и публикуются соответствующие материалы. Подобные инсинуации были бы невозможны без одобрения и поощрения или хотя бы без молчаливого согласия правящей верхушки Гриома, включая самого короля Килгаллена Трехглазого, однако подобное поведение нашего северного соседа вызывает искреннее недоумение, ибо Гриом еще помнит силу тиронгийского меча, мощь его рыцарей, талант его полководцев и всесокрушающее могущество его владык. Отсюда вопрос: с чего бы это так осмелело государство, в недавнем прошлом молившее нас о пощаде и милосердии и желающее навеки сохранить самые добрососедские отношения? Зачем бы вдруг королю Килгаллену и его лордам подвергать опасности мир и покой на наших границах — неужели только из ребяческого желания ущипнуть соседа или из ханжеских побуждений, которые сильны настолько, что затмевают все иные, куда более веские и практичные соображения?

 

Специальное предложение для рожденных летать!

В кратчайшие сроки изготовим и запустим заклинание «Ползающий Друг»

При покупке трех заклинаний одновременно предоставляется пятидесятипроцентная скидка на заклинание «Друг Семьи»

 

К сожалению, нашему корреспонденту не удалось сегодня взять интервью у главного специалиста по тонким дипломатическим играм, графа да Унара, ибо он сопровождает его величество короля во время визита нашего монарха в Кассарию. Однако наш специальный корреспондент уже отправился в дорогу, и мы уверены, что завтра получим подробный исчерпывающий комментарий из самого надежного источника.

Что же касается нелепых и панических слухов о том, что король Юлейн был похищен из дворца огненным демоном и сейчас томится в Геенне Огненной, то они представляются нам настолько смехотворными, что их даже нет смысла комментировать. Ибо если бы слухи эти хоть на какую-то долю соответствовали действительности, верный дворецкий его величества, господин Гегава непременно сделал бы соответствующее заявление для прессы, а также, исходя из опыта наших многочисленных коллег, из королевского дворца посыпались бы гневные опровержения, запреты и требования прекратить муссировать эту неловкую тему. Поскольку королевский двор хранит безмятежное молчание, а наши друзья и коллеги за пределами столицы отмечают приподнятое и радостное настроение всех без исключения членов королевского кортежа, проследовавшего по направлению к Виззлу вечером третьего дня с шутками, прибаутками, нестройным хоровым пением и прочими атрибутами неофициального поведения — как выразился один из комментаторов, цитируем, «будто Детский Гвардейский Приют на прогулке без наставников и воспитателей» — признаки насильственного похищения явно отсутствуют.

 

Артель «Ладушки и Ко» незаурядно исковеркает предметы

старины и современности.

Любые фантазии за ваши деньги

 

События последних месяцев заставили нас пересмотреть наши устаревшие, косные взгляды на роль и место кассарийцев в истории, политике и экономике Тиронги. Королевский кузен Зелг да Кассар проявил себя добрым другом, щедрым дарителем и благородным рыцарем. Но окажутся ли другие столь же объективными? Сумеют ли преодолеть тысячелетние страхи, многовековые предрассудки и, что греха таить, страшную память о событиях прошлого? Ведь победитель при Пыхштехвальде — Узандаф Ламальва да Кассар до сих пор считается одним из самых грозных завоевателей; одно имя Люкумболя Саласана да Кассара наводит ужас на жителей Таркеи, Ниспа и Лягубля; тенью Эрайя Руйи да Кассара пугают непослушных детей в Лешвеке и Желвацинии; Харцуцуй трепещет при слове кассарийцы. Если кто-то пожелает вызвать страх в сердцах людей, это будет легко сделать, ибо грозная слава кассарийских некромантов добыта ими в жестоких боях, запечатлена в веках потоками крови и скреплена нерушимой печатью смерти, с которой они одни на короткой ноге.

Поэтому мы не устаем задаваться вопросом: что происходит в Гриоме? Только ли в Гриоме происходит «это»? Чем оно грозит Тиронге? Есть ли поводы для серьезного беспокойства?

 

В связи с непомерным раздуванием штатов, Международный Дом Контрабандной торговли приглашает на работу продавцов-спекулянтов под девизом «Нам нужны вы, а не ваш опыт». Обязательно иметь при себе желание работать в торговле. Официальное трудоустройство. Бесплатные курсы повышения квалификации. Карьерный рост.

 

* * *

 

Уж если пессимисты и сейчас недовольны,

то я не знаю, чего им еще нужно

Максим Звонарев

 

Открыв глаза, Зелг первым делом увидел безмятежную физиономию своего домоправителя. Думгар сидел рядом с его постелью, никем не руководил, ничего не приказывал, не предпринимал решительных мер, не спасал положение, а просто рассматривал своего господина, как любящая бабушка, которой удалось наконец уговорить внука-сорванца поспать днем.

Герцог повертел головой. Шея невыносимо ныла, в затылке ломило, в висках стучало, но — все познается в сравнении — в целом он чувствовал себя просто прекрасно. По крайней мере, череп его не раскалывался на отдельные мелкие фрагменты, кипящая лава уже не струилась по воспаленным мозгам, и глаза не казались двумя раскаленными шариками, которые кто-то по недоразумению врезал ему в голову.

Затем он осторожно осмотрел свои покои. Здесь было на удивление тихо и спокойно. Никаких следов жестокого разгрома, которые герцог так боялся увидеть. Похоже, на этот раз обошлось. Зеркальный двойник лежал поперек кровати в сапогах и плаще и безмятежно похрапывал, раскинув руки и ноги. Зеркальный Думгар как раз перекладывал его поудобнее, а несколько домовых, сокрушенно вздыхая, собирались избавить его от обуви. Там же, в зеркале, доктор Дотт в знакомом веночке из лилий попивал эфир, но по эту сторону амальгамы ни доктора, ни лилий, ни эфира не наблюдалось, и молодой некромант почувствовал себя несправедливо обделенным.

— Думгар, — позвал Зелг.

— С возвращением, милорд.

— Спасибо. Как ты?

— Отменно, милорд. Благодарю вас.

Зелг помолчал.

— Караул? — уточнил он.

— Не сказал бы.

— Я ничего не учудил?

— По сравнению с окружающими, вы вели себя тихо, как мышка. Приняли пару пышных поз, эффектно поменялись в лице: одну морду я бы, пожалуй, запечатлел для какого-нибудь изваяния. Немного поклубились, померцали белым и синим пламенем, но — прошу заметить — ничего не подпалили.

Голем невозмутимо повел глазами вправо. Там стояла огромная медная чаша — не чаша, а полноценная ванна с водой.

— Я припас на всякий случай, но не пригодилось. Вы держались молодцом, мой мальчик, и все прошло просто отлично. Ну, как там ваши горные владения?

— Хотел бы я разделить твой оптимизм! Все гораздо хуже, чем в прошлый раз. Мои стражи делают невозможное, но силы их на исходе. Думгар, он обрел могущество. Я чувствовал его, он мечется в подземельях, крушит замок и окрестности и, боюсь, каменные стены скоро не удержат его. Он чудовищно силен.

— Вы тоже не мотылек.

Зелг внезапно почувствовал невероятное облегчение и расхохотался.

— А как себя чувствуют остальные?

— Кто как. В основном — приходят в себя, удивляются и делятся впечатлениями, коих, как вы сами понимаете, хватит надолго.

— Князь Мадарьяга еще не возвращался?

— Нет.

— А Лилипупс?

— Тоже не появлялся.

— Надеюсь, никто из них не пострадал.

— Один другого стоит, — уверенно заявил Думгар. — Они договорятся.

— Что это вообще такое было?

— Полагаю, эпидемия безумия. Общий припадок. Все понемногу сошли с ума, каждый по-своему, как умеет. — Дворецкий сделал внушительную паузу и внезапно добавил. — Сходить с ума тоже нужно уметь, а то потом хлопот не оберешься.

— И откуда нам принесло эту заразу?

— Наверняка не скажу, но, говорят, у милорда Топотана есть правдоподобное объяснение. Он собирает всех в тронном зале. Мне сообщили, что он что-то принес или кого-то добыл, или кого-то пленил. Так что, если вы чувствуете в себе достаточно сил для продолжения дня, то нам стоит поторопиться.

Зелг поглядел в окно.

— Уже, между прочим, ночь, — вздохнул он.

— Ничто, кроме темноты, на это не указывает, — возразил последовательный домоправитель. — Наш день еще не закончился.

— А почему в тронном зале? — тоскливо спросил некромант, многострадальное тело которого категорически отказывалось тащиться по бесконечным галереям, коридорам и переходам на другой конец замка.

— Вероятно, генерал, как выдающийся стратег, предусмотрел, что ваши любознательные подданные также захотят выяснить, кто или что стало причиной их, прямо скажем, нелепого поведения. И в этом стремлении к истине их не остановишь. Вообразите, милорд, что тут начнется, когда все ваши друзья решат разместиться в вашем кабинете.

— Можешь не продолжать, — кивнул Зелг. — Я уже величественно следую в тронный зал.

На пороге спальни их встретили Узандаф с коробочкой, в которой потрясенно шуршали тараканы-зомби, покрякивающий Юлейн, смущенный Гегава и возмущенный доктор Дотт.

— Кто-то должен понести ответственность, — заявило привидение, нервно хлопая себя по карманам халата в поисках успокоительного. — Я успел сделать кому-то официальное предложение руки и сердца. Твердо помню, как произнес трогательную речь о том, что созрел для семейной жизни, готов остепениться, осесть у домашнего очага и даже завести три-четыре маленьких симпатичных привиденчика. Самое страшное, что, режьте меня, не могу вспомнить, перед кем именно я распинался.

— Не хочу огорчать вас, друг мой, — сказал король сочувственно, — но мне помнится, что вы произносили эту милую чепуховину, как минимум, трижды.

— Тогда мне лучше отсюда не выходить, — быстро сказал доктор. — Буду держать здесь оборону: хорошо, что еды и воды мне не нужно, а все, что нужно, вы будете приносить мне… да хотя бы под кровать его высочества.

Его высочество в изумлении уставился на черный халат. Либеральность либеральностью, гуманизм гуманизмом, но всему же есть мера. Оказалось, никакой меры нет.

— Пожалуй, я останусь с вами, — решил король. — Правда, мне нужна еда и вода.

Зелг не поверил своим ушам.

— Ты тоже хочешь остановиться у меня под кроватью?

— Под кроватью было бы здорово, лучше всего было бы у тебя под кроватью, но можно и просто в кабинете. Главное — под охраной.

— Ты сделал кому-нибудь предложение?

— Нет, конечно. Но я говорил, и тому есть свидетели, что душенька Кукамуна и тещинька Анафефа — мои любимые женщины и я собираюсь провести с ними вечность. Так что я себе не доверяю и хочу находиться под постоянным присмотром. Нужно приставить ко мне кого-нибудь здравомыслящего и ответственного, вроде Думгара или Лилипупса, чтобы я не наломал дров. Пара деликатесов, надежная охрана, свежая газета и дружеская беседа перед сном быстро вернут мне рассудок. Но пока лучше не рисковать.

Услышав, что кто-то добровольно просит приставить к нему в качестве попечителя славного тролля, Узандаф озабоченно поцокал языком. Он понял, что недавняя вспышка безумия оставила в сознании Юлейна куда более глубокий след, чем можно было предполагать.

 

Тьфу ты черт! Вот далась им эта бронированная камера!

М. А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»

 

— Не удивляйтесь, — заявил Дотт. — Это последствия глубоко потрясения. Не так страшно, как кажется на первый взгляд, и лечится довольно легко.

— Ну так лечите же!

— Я бы вылечил, но пока не могу. У меня тоже потрясение, если вы не забыли. И куда более сильное. Потому что его величество пострадал в собственном воображении, а я в нашей суровой действительности. Его гложет совесть, а меня вот-вот начнут преследовать разъяренные фурии с необоснованными матримониальными требованиями.

— Правду говоря, с обоснованными, — не мог не заметить справедливый некромант.

— Это меня задевает! — горько прошептал призрак. — Скажу больше, это меня ранит! Кстати, я нуждаюсь в услугах Лилипупса гораздо сильнее, чем кто бы то ни было. Это еще счастье, что здесь не было дорогого Флагерона, а то бы я точно влип.

Твердо пообещав лично вмешаться, если кто-либо решит покуситься на свободу и целомудрие доктора Дотта, а также приглядеть за кузеном и принять решительные меры, если его состояние вызовет хотя бы малейшее подозрение, Зелг пригласил всех выслушать Такангора. Как мы уже не раз упоминали, он давно верил в минотавра гораздо больше, чем в официальных богов Ниакроха, и на сей раз возлагал на него все свои надежды.

Они вышли из личных покоев некроманта и отправились в путь, с некоторым любопытством разглядывая последствия безумия, волной прокатившегося по замку и окрестностям.

Кассария устояла и в эту бурю. Все-таки ее жители отличались не только уникальными способностями, но и редким трезвомыслием и на удивление крепким рассудком. Да, тролли-фольклористы еще исполняли у ворот народную скаковую, а утоплик на заднем дворе пытался вылететь из колодца на воображаемых крыльях. Да, большинство помещений замка утратило первоначальный вид, но выглядели они не как после кровопролитного сражения, а как на начальной стадии генеральной уборки, когда изо всех углов и щелей, из всех кладовых и со всех полок снимают и вытаскивают бесценный хлам, который затолкали туда на последней стадии предыдущей генеральной уборки, отчаявшись придумать, что с ним делать. Трудолюбивые домовые сновали взад и вперед, наводя порядок. Всюду слышались удивленные возгласы, приглушенное хихиканье, а кое-где — взрывы смеха. Это обитатели замка делились впечатлениями о пережитом и прочувствованном и дразнили друг друга, изображая, кто какую глупость учудил. Некоторые уже стояли вокруг воздвига имени Мардамона и прикидывали, что это за штука и как ее можно использовать в бескорыстных целях.

По дороге к Зелгу и его спутникам присоединилась взволнованная процессия таксидермистов, которым в последние дни в Кассарии жилось особенно интересно. По обители некромантов уже пронесся слух о новом подвиге Такангора, — во всяком случае, большинство поклонников генерала утверждали, что если он снова что-то сделал, то наверняка подвиг — и о том, что он что-то притащил в увесистом свертке размером с Бумсика. Морис, бессменный командир активных и жизнерадостных коротышек, утверждал, пыхтя на ходу, что это подношение лично для них — дескать, благородный минотавр понял, как огорчил их в прошлый раз, представив маловразумительные останки уникального существа, и решил компенсировать все протори и потери, преподнеся замечательный сюрприз.

— Почему вы уверены, что этот сюрприз именно замечательный, а не какой-нибудь другой? — спросил Зелг, удивляясь такой наивности и оптимизму в существах, постоянно имеющих дело с мертвыми телами, потрохами и оторванными конечностями.

Гномы переглянулись и вздохнули. Когда кому-то недоступны простейшие умозаключения, что уж тут поделать? А если этот кто-то твой благородный господин, которому ты присягал на вечную верность? Остается только смириться и вздыхать, уповая на то, что и бесконечные коридоры Кассарийского замка когда-нибудь приведут к конечной цели, что естественным образом прекратит этот бессмысленный разговор.

Уже на подходе к тронному залу они услышали гул, похожий на отдаленный шум моря, накатывающего на каменистый берег, и голос ветра, заблудившегося в прибрежных скалах. И это означало, что многочисленное собрание с нетерпением ожидало своего герцога, чтобы обсудить последние новости. Зелг искренне надеялся только, что монстр Ламахолота остался в озере и не почтил их своим присутствием.

Думгар распахнул перед ним огромные резные двери буквально в тот самый момент, когда перед золотой костлявой рукой, троном Кассарии, вскипело багровое облако с синими всполохами, и из мозаичного пола выросла исполинская фигура дорогого гостя. Барон Бедерхем Вездесущий казался крайне взволнованным, что с его харизмой и опытом наводило на неприятные размышления.

— У нас из Ада украли безумного демона безумия, — заявил он без обиняков и только затем огляделся по сторонам.

И, как показалось Зелгу, с некоторым разочарованием в голосе, произнес:

— А, так вы уже знаете.

 

* * *

 

Отродясь такого не было, и опять то же самое

В. С. Черномырдин

 

Демон Тотомагос, заведовавший в Аду Департаментом Безумия, Опрометчивых Поступков и Непоправимых Глупостей, восстал против владыки Преисподней и принялся насылать безумие на его подданных приблизительно полтора тысячелетия тому.

Какая муха его тогда укусила? Говорили, что он слишком долго ждал обещанного перевода на другую, более престижную должность, ведь Департамент Безумия — вовсе не синекура, кто бы что бы ни злопыхал. Жалованье там невысокое, отпуск смехотворно маленький, премий и бонусов практически никаких, награды вручаются редко, заслужить поощрение практически невозможно, а все потому, что в Аду принято считать, что смертные существа как бы изначально предрасположены к глупостям, и спровоцировать их на какое-нибудь безумное деяние легче легкого. Так что сотрудники Департамента Безумия слывут среди прочих обитателей Преисподней везунчиками и бездельниками, которые палец о палец лишний раз не ударят, а случись на поверхности какая-нибудь вампука с непредсказуемыми последствиями, сразу приписывают себе все мыслимые и немыслимые заслуги.

Так, ходили по Геенне Огненной слухи, что героические братья-маньяки Пазизолисы, доведшие тирана Виндовласа своими регулярными безуспешными покушениями до сумасшествия, в припадке коего он и наложил на себя руки, управились исключительно собственными силами, без даже хилой помощи или слабого намека со стороны подчиненных Тотомагоса. И якобы Козима Второй Бережливый, прославившийся не только организацией самых надежных на Ламархе банков, но и тем, что по ночам прокрадывался в дома своих подданных и тибрил у них денежку для пополнения своей и без того немаленькой казны, уже уродился таким ненормально жадным, и ни один демон так и не смог перещеголять его по части изобретательности, когда речь заходила о финансовых аферах. Или седьмой богдыхан Амарифа, который на огромной флотилии со всем двором, отборными воинами и гаремом торжественно пересек пролив Ака-Боа, не уплатив положенной пошлины имени Папланхузата, чтобы продемонстрировать подданным, что он фигура поважнее какого-то древнего демона, и не менее торжественно пошел ко дну во время жесточайшего шторма, доказавшего несостоятельность его теории, страдал манией величия сам по себе, и, значит, Тотомагос незаслуженно приписал себе факт искушения и сведения с ума посредством внушения диких мыслей.

Можно ли ставить себе в заслугу пробуждение худших черт характера, если у большинства смертных созданий все черты, по определению, худшие?

Также и войны, семейные интриги, любовные драмы, поэтические и литературные кружки, Секта Конца Света имени Камня на Камне, Детский Гвардейский Приют или Ассоциация Добрых Врачей и Тревожных Посетителей — буквально всегда и всюду существа самых разных пород громоздили безумие на безумие, совершали глупость за глупостью и полировали все опрометчивыми поступками по собственной инициативе, потому что мир сошел с ума вскоре после создания, а, может, и был создан сонным уже Тотисом не вполне нормальным — кто теперь узнает, как оно было на самом деле. Но не платить же за это бюрократам и тунеядцам, которые только и делают, что перекладывают пергаменты и строчат огненный свиток за огненным свитком с просьбами о повышении.

Тотомагос же не без основания полагал, что его недооценивают на службе, и Князь Тьмы чересчур пренебрежительно относится к его несомненным успехам, среди коих он числил создание ансамбля «Вынос мозга», всемирно-известный литературный шедевр «Что-нибудь цвета фуксии»; последние три года Котомасических войн; не поддающиеся учету браки по любви, совместное проживание с тещами или свекровями, принятое с его легкой руки у существ самых разных пород; а также создание философского кружка «Любовь к дальнему ближнему», Института Непролазных Чащоб и Народной Академии Быстрого Древесного Вскарабкивания; энциклопедию в стихах «Парадоксы и перипетии удавов и удодов» и медовые гаркушики.

 

Какую бы глупость вы ни придумали,

всегда найдется человек, который эту глупость сделает

NN

 

Вначале сам факт его восстания не был обнаружен, потому что Геенна Огненная полным полна существ со специфическим характером и своеобразными привычками, и какие финты бы они там ни выкидывали, что-то подобное с ними когда-то уже случалось. Многие безумствовали просто отчаянно, но это только улучшало их работу и приводило к поощрениям от начальства и карьерному росту. Междоусобицы и распри, кровавые конфликты, коварные интриги и жестокие расправы — чем из этого списка, скажите, можно удивить или обескуражить адское народонаселение? Так что долгие годы и десятилетия никто не догадывался, что в Департаменте Безумия происходит что-то ненормальное.

Однако какое-то время спустя самые подозрительные демоны заподозрили неладное, когда, отчаявшись увидеть желанные плоды своей деятельности, Тотомагос провозгласил себя королем западных провинций Ада и присоединил к своим землям Реку Забвения — владения Кальфона Свирепого, и Ядоносные Пустоши, принадлежащие барону Бедерхему. Тут все поняли, что он совершенно обезумел: портить отношения с Гончей Князя Тьмы было равносильно самоубийству, и даже Каванах Шестиглавый или Сатаран Змеерукий решились бы на такой шаг только в случае крайней необходимости. Немного ошалевший от такой непосредственности Бедерхем испросил разрешения у Князя лично разобраться с мятежником и отступником, каковое и получил семь с половиной веков тому.

История их противостояния, как, впрочем, и большинство историй чьего-либо противостояния Бедерхему Вездесущему, была короткой, скучной и предсказуемой. Вообще, за последние тысячу с лишним лет несметное адское воинство единственный раз искренне волновалось за своего фаворита, делало ставки и переживало все перипетии сюжета: это было тогда, когда Гончая Князя Тьмы преследовала Тварь Бэхитехвальда, пытавшуюся украсть у Князя его законную добычу, беглую душу рыцаря. Словом, Тотомагос не успел даже удивиться, как был разгромлен, побежден, схвачен и заточен в самое надежное узилище — ад самого Ада.

Когда смертные говорят, что мир летит в тартарары, они имеют в виду это самое место.

Адским Адом командует Энтихлист, совершенно замечательная личность, кто-то вроде местного Лилипупса. Во-первых, он не демон, а хума-хума-хензе — первородное существо, обладающее огромной силой. Он мог бы попытаться покорить наземный мир или геенну огненную, или, во всяком случае, внести серьезные изменения в ход их истории, но ему не нравится ни земной, ни подземный климат. Есть претензии и к пейзажам обоих миров. Раздражает подавляющая часть населения. Остальные не вызывают симпатии. А главное, хотя Энтихлист чудовищно стар и умен, он так и не смог понять, к чему вся эта суета и беготня. Ведь в любом случае ты должен подчиняться Законам Равновесия, иначе рискуешь разрушить мир, за власть над которым так боролся. И выходит, что в результате ты приобретаешь только лишние хлопоты и обязательства. Поэтому большую часть времени хума-хума-хензе безмятежно дремлют в магмовых озерах и смотрят сладкие сны, а когда требуется, просыпаются и наводят порядок.

Тюремщиками в Адском Аду служат демоны высшего ранга, проходящие курсы повышения квалификации перед каким-нибудь особо важным назначением. Там побывали все воины личной гвардии Князя, приближенные огнекрылы Каванаха и Пожиратели Снов Эдны Фаберграсс. Перед тем, как принять титул Гончей Князя Тьмы, Бедерхем проторчал в этом мрачном местечке около полутора веков, и мог смело сказать, что если ты остался жив и относительно цел после этой работы, любая другая тебе по плечу. Трудно представить, что кто-то в состоянии управиться с самыми сильными и опасными воинами Преисподней, однако если это произойдет, победителя ждет встреча с самим Энтихлистом, и пережить ее почти невозможно.

Хума-хума-хензе не бессмертны и не непобедимы, но в мире не слишком много существ, способных, а главное — согласившихся бы спорить с ними на равных, поэтому Энтихлист и ему подобные охраняют самых опасных чудовищ подземного мира, не давая им вырваться на волю и нарушить хрупкое равновесие, являющееся залогом существования мироздания. Отправляя Тотомагоса в заточение в глубины Адского Ада, Князь Тьмы полагал, что в ближайшие тысячелетия о нем не услышит.

 

* * *

 

— Когда у нас украли Тотомагоса, я сразу подумал о вас, — демон откашлялся.

Начало выступления ему не понравилось. Зелг ободряюще покивал ему, призывая не торопиться и собраться с мыслями. Кассарийский некромант сидел на золотом троне, за его спиной высилась исполинская фигура Думгара, кротко мерцал лорд Таванель, на плече примостилась Гризольда, которая оправилась настолько, что уже дымила трубкой и отпускала короткие язвительные замечания по поводу некоторых, не умеющих держать себя в руках.

Тронный зал замка был переполнен. В обычном помещении обычного дворца случились бы столпотворение и давка, но многие обитатели Кассарии были бесплотны, и могли потесниться без ущерба для собственного комфорта. К тому же, призраки, феи, духи и эльфы предпочитали занять места в ложе-бельэтаж, то есть просто повиснуть в воздухе. Материальные существа чинно расселись в креслах и обратились в слух. Зелг был счастлив увидеть среди собравшихся мирно беседующих Лилипупса с Мадарьягой. Бургежа устроился на шестиногом столике со стопкой чистой бумаги и несколькими очиненными карандашами: кто-то, а он сбирался не упустить ни запятой из речи демона.

Надо сказать, Бедерхем был польщен: давненько он уже не выступал перед такой благодарной и заинтересованной аудиторией.

— То есть, я подумал, что его украли для вас.

Демон поморщился. Он знал, что его поняли правильно, но как существо, чей хлеб — ловить собеседника за язык, остался собой недоволен.

— Я сразу понял, что его украли, чтобы причинить вам неприятности, — сформулировал он идеальный вариант.

— И никак иначе, — согласился граф да Унара. — Если бы не история с гухурундой, можно было бы рассмотреть и другие версии, но тут уж никаких сомнений. Кто-то отчаянно пытается вывести из игры кассаарийцев и генерала Топотана лично. Причем, генерала, да простит мне его высочество, герцог, в первую очередь, как главное действующее лицо. И всего вероятнее это означает, что речь идет о новой войне. Вот только с кем? Где отыщется этот безумец?

— У нас на примете есть парочка кандидатов, — бодро сказал Узандаф. — Я ознакомлю вас со списком.

— Боюсь, мы все догадываемся, кто его возглавляет.

— Кто бы ни был, он прилагает грандиозные усилия, чтобы добиться желаемого, — вздохнул Бедерхем. — Не всякому взбредет в голову похищать узника Преисподней. Не всякому это по зубам. Обойти защиту Энтихлиста, не попасться в Адском Аду, знаете, какие чудеса нужно для этого сотворить?

— Догадываемся, — огорчился Зелг. — И даже я при всей своей нелюбви к интригам и козням понимаю, что этот враг недюжинного ума, коварства и могущества, что логично возвращает нас к событиям Бесстрашного Суда. Но во имя чего столько хлопот?

— Какой-то одержимый, — буркнул Юлейн. — Такие возможности тратить на такие глупости. Да если бы я обладал его силами, я бы столько ставок сделал на Кровавой Паялпе! Да что там, — неожиданно распалился он, — да я бы, да уже бы давно бы камня на камне…

— Его величество, — заговорил верный Гегава, — имел в виду, что посвятил бы себя исключительно миролюбивым занятиям и всецело ушел бы в государственные дела, чтобы довести отечество до небывалого процветания и благоденствия.

— Я так и сказал, — кивнул король. — А этот ваш… наш тайный враг такого дурака валяет с его-то талантами! Можно подумать, он вообще не слыхал о Кровавой паляпе!

Архаблог с Отенталом возмущенно переглянулись: они тоже не могли вообразить себе, что земля носит подобное существо.

— Скажем так, он обладает сверхъестественными силами высшей категории и явно склочным характером, — хмыкнул Бедерхем. — Не скрою, в Преисподней все стоят на ушах. Князю и вас хватало для постоянных тревог и опасений, но вы, герцог, и в Аду прославились порядочностью. А этот злодей ничем не брезгует для достижения цели. Бессовестный противник опасен вдвойне. А мы даже не подозреваем, чего конкретно он добивается.

— Как это — чего? — изумился Дотт. — А то никто не знает: завладеть душой Таванеля, книгами Каваны, Кассарией.

— Это все средства. А цель?

— Тоже мне пухнямский тарантас. У таких безумцев цель всегда одна — власть над миром, сдался он им, как пупазифе лиана.

— Это как раз понятно, — кивнул да Унара, — странно другое: обычно такую силу и такие устремления невозможно долго держать втайне. Почему мы не слышали о нем прежде? Почему вообще не знаем его имени? Даже Галеас Генсен — не маньяк-отшельник, а король, то есть облечен властью над сотнями тысяч подданных. Не думается, что наш таинственный противник настолько наивен, что собирается в одиночку управиться со всеми нами.

— В жизни любого известного злодея есть момент, до которого он был неизвестен, — проворчал Дотт, недовольный тем, что все заняты сущими пустяками и разводят церемонии, вместо того, чтобы дружно и сплоченно спасать его от потенциальных невест.

— Вот уж не знаю, — задумчиво сказал Такангор. — А я бы, может, не стал привлекать к себе лишнего внимания. Если он так велик, что для него одинаково равны король и лавочник, на что ему сдалась вся эта тягомотина с управлением государством, все эти пересуды, кривотолки и газетные статьи?

— И я так сказал! — радостно подтвердил Юлейн. — Мне бы его возможности, я бы запретил и какофонический фонтан, и тещу, и ежегодные выступления в Наглядном Уголке Беспардонного Назидания.

— Извините! — возмутился Бургежа. — Статьи нужны всем.

— Статьи нужны как раз не всем, — встрял Мардамон. — А вот жертвоприношения в данном случае не просто уместны, но и необходимы… Я там воздвиг воздвиг…

— Тотомагоса точно натравили на вас, — посочувствовал Бедерхем. — Никаких сомнений.

— И уже давно, — кротко вздохнул Зелг.

— А мы уверены, что наш славный генерал — основная цель неизвестного врага? — осторожно уточнил Думгар.

— К сожалению, да, — ответил почему-то Галармон. — Я полагаю, что в этом свертке как раз и находится ваш сбежавший демон безумия, и это значит, что он лично явился расправиться с милордом Такангором, чему все мы были непосредственными свидетелями. — Он смущенно помолчал и добавил. — И участниками.

— Поразительное бескультурье и отсутствие приятных манер, — сказал донельзя рассерженный минотавр, и шерсть на нем снова встала дыбом. — У меня из-за него знаете, сколько неприятностей может быть? Одно покушение я маменьке как-нибудь объяснил несчастливым стечением обстоятельств, а за второе она с меня точно голову снимет.

Острые уши Бедерхема встали торчком, глаза сузились до вертикальных щелочек.

— Вы хотите сказать, что этот вот спеленатый кокон — Тотомагос?

— Ну, он не представился, однако сомнительно, чтобы в поместье появились сразу два существа с такими способностями. Мы склонны возлагать ответственность за весь этот переполох на создание в указанной упаковке, — пояснил осторожный, как все финансисты, Гизонга.

— А какой он собою? — спросил оторопевший демон, делая над пакетом странные пассы.

— Ну, — сказал Фафут, который в последнее время увлекся лицедейством, — примерно вот такой, с позволения вашей милости, желтоглазый пучеглазик.

Он старательно втянул полные щеки, поднял брови, выпучил глаза и оттопырил уши руками.

— И ноги еще такими кочеврягами со всякими причучками.

— Пучеглазик и ноги с причучками? — переспросил Бедерхем и снова повел ладонью над свертком. — Похоже, это и вправду он. Но как вам удалось? Много чудес видел я в Кассарии, особенно, в последний год, но при всем уважении к милорду Топотану, позволю себе усомниться. Тотомагоса захватить почти невозможно, ибо он погружает большинство существ в пучины неистового безумия, пробуждает к жизни тайные желания и худшие черты характера, как бы ломает все внутренние барьеры и отменяет запреты, отчего существо, находящееся под действием его магии, обычно уничтожает либо себя самое, либо крушит и громит все вокруг. А сам он своим жертвам невидим. Безумное сознание не способное отличить иллюзию от реальности, вообще его не воспринимает. Иммунитет к его чарам есть только у демонов, рангом выше, чем он сам, у некоторых — подчеркиваю, только некоторых первородных существ, и им подобных.

Деликатный Бедерхем умолчал о том, как именно он представляет себе безумного Такангора, но все и так понимали, что он весьма высоко оценивает потенциал мужественного полководца.

 

Он всегда откусывал больше, чем мог проглотить –

и потом проглатывал это

Уильям де Милль

 

— Хорошо бы, чтобы сознание его не воспринимало, — прогудел Такангор. — С превеликой бы радостью. А то, вообразите, сидим в «Расторопных телегах», ведем увлекательную дружескую беседу, достойно окропленную соответствующими напитками, и вдруг все начинают вести себя как-то странно.

Минотавр возмущенно подергал хвостом. Он тоже посчитал лишним пускаться в подробности, и не стал говорить, как удивился, когда крупная рыжая крыса, официант Муфларий, встопорщив шерсть как на сапожной щетке и алчно сверкая глазами, принялся наскакивать на него, требуя чаевых. «Много! Много! Много чаевых!». Влетел в двери Бургежа с диким криком:

— Все пропало! Все пропало!

И вылетел обратно без объяснения причин. На смену ему явился Гописса и сцепился с Фафетусом, упрекая того в плагиате пирожков, хотя ровным счетом никаких пирожков в «Расторопных телегах» отродясь не подавали. Такангор собрался было удивиться этому явлению, но тут еще граф да Унара внезапно начал лепить из картофельного пюре печально известный какофонический фонтан, а господин главный бурмасингер полез на стол, чтобы ему позировать. Галармон, подхватив, фигурально выражаясь знамя Гописсы, затеял дуэль с Фафетусом, Гизонга обвинил Нунамикуса Пу в незнании арифметики, и достойный скелет обрушил на главного казначея не только свой праведный гнев, но и крупные канцелярские счеты. Такангор растерянно вертел головой, пытаясь понять, какая муха всех покусала, когда ему на глаза попался странный посетитель.

Завсегдатаев «Расторопных телег» он знал наперечет. Конечно, это мог быть случайный прохожий, но откуда бы это вдруг в Виззле взялся случайный прохожий? К тому же, когда они пришли, никаких посетителей в баре не было, а потом никто не заходил и напитков не заказывал — в этом минотавр мог поклясться. Другой на его месте подумал бы тут, что за беседой с друзьями просто не заметил нового гостя, ну, не обратил внимания. Однако Такангор на память не жаловался, а собственным глазам и рассудку доверял больше, чем посторонним умозаключениям. Когда он был в чем-то убежден, ничто на свете не могло убедить его в обратном.

А посетитель, между тем, вел себя самым неподобающим образом. Он неприлично таращился на минотавра, да так, что его огромные желтые глаза буквально выкатывались из орбит, и строил разные гримасы. Но, похоже, никто, кроме Такангора, то ли не видел его, то ли не придавал значения тому, что видит.

Когда действующий Чемпион Кровавой Паялпы подозревает неладное, он не мнется, не деликатничает, а сразу отправляется настучать по рогам субъекту, который корчит зверские рожи вне арены и без вознаграждения. Не оборачиваясь на шум и грохот за спиной, минотавр в два прыжка преодолел расстояние от своего стола до стола незнакомца, ухватил его за загривок и зарычал в лучших традициях ниакрохских монстров:

— Кто таков?

Вот тут существо и допустило роковую ошибку. Вместо того, чтобы упасть в спасительный обморок, как сделал недавно король Юлейн, или своевременно капитулировать — как Князь Тьмы при Липолесье, или хотя бы взобраться на шест — как поступил в свое время быкоборец из Вианта, оно состроило еще одну гримасу, — острый нос его задвигался, как хоботок бабочки, — и подуло на генерала Топотана. Может, в истории и были другие отчаянные смельчаки, которым пришла в голову самоубийственная идея — подуть на минотавра, но история о них, вероятно, не без причины, умалчивает. И без того сердитый Такангор, впал в ярость. Последствия этой вспышки гнева и наблюдали Кехертус с Гигапонтом: бездыханный сверток с торчащими из него ногами. А все присутствующие тут же пришли в себя, словно очнулись от дурного сна, и принялись с изумлением переглядываться.

— Так что же вы с ним сделали? — спросил Бедерхем, не веря собственным ушам.

— Как — что? Стукнул, конечно, — удивился минотавр. — Что с ним еще делать-то?

— Вот так просто? Стукнуть, и все? — почему-то развеселился демон.

— С каких пор это стало сложно? — изумился Такангор.

— Да с тех самых пор, милорд, как этот негодяй целиком и полностью завладевает вашим сознанием, лишая вас способности здраво оценивать действительность и уж, тем более, принимать правильные решения. Он властен над любыми разумными существами в мирах земном и подземном, над людьми и волшебными созданиями, демонами и чудовищами, живыми и мертвыми. Понимаете ли…

— Не понимаю, — твердо отвечал Такангор, — кто, кроме меня, может распоряжаться внутри моей головы!

— Но ваш разум…

— У меня нет разума – у меня один только гений. Маменька всегда запрещала как сам разум, так и все его метания.

— А ведь я догадывался! – вскричал Мадарьяга. – Я всегда это подозревал!

Бедерхем неприязненно потрогал сверток кончиком шипастого хвоста.

— Кстати, отменная упаковка. Не пропускает даже магическое прощупывание. Я заметил это еще тогда, когда милорд Кехертус спеленал Астрофеля при Липолесье. Что ж, заберу его вниз, допросим с пристрастием, выясним, каким образом он выбрался из Адского Ада, кто его оттуда вытащил, кто натравил на милорда Такангора.

— А он расскажет? — наивно спросил Юлейн.

— С исчерпывающими подробностями.

— Нет-нет-нет, — внезапно замахал руками Морис. — Даже не думайте, и речи быть не может.

Бедерхем не поверил своим острым ушам.

— Вы что-то сказали, любезный?

От звука этого голоса, ледяного настолько, что, казалось, острые шипы вонзаются в тело и растекаются внутри нестерпимым холодом, многим захотелось бы эмигрировать куда-нибудь подальше, возможно, на другой континент, и схорониться в какой-нибудь особенно темной, труднодоступной, желательно еще никем не открытой пещере. Но кассарийских таксидермистов было трудно напугать подобной чепухой: они тем и занимались, что набивали тряпками, морской травой и соломой обладателей таких вот грозных голосов. И встопорщенный гребень со сверкающими иглами скорее вдохновлял их, чем страшил. Они вообще из последних сил, как кот, грустно нависший над миской сметаны, — и только из уважения к Зелгу — удерживались от соблазна, чтобы не наброситься на такой великолепный представительный экземпляр. И, понимая, что их повелитель вряд ли одобрит немедленное вскрытие важного гостя, не собирались упускать еще один трофей. К тому же, как говорилось выше, коротышки были свято уверены, что эту добычу Такангор притащил в замок лично для них.

— Как же мы набьем его чучелко, если вы его заберете? — резонно спросил Морис. — Или вы его там допрашиваете — один Тотис знает, как вы попортите ему внешность… Или мы его аккуратно потрошим, пока он еще свежий, почти нетронутый… А вы вполне можете задавать ему свои вопросы по ходу дела.

— А если я спою гимн и спляшу ритуальный танец возле воздвига, мы можем оформить это как полноценное жертвоприношение, усиленное элементами увековечения,— снова встрял Мардамон. — Пока воздвиг еще не растащили по местам.

Невозможно, чтобы Гончая Князя Тьмы смотрела затравленно, но что-то весьма близкое к панике мелькнуло во взгляде Бедерхема. Его плотной толпой окружили фанатики, глаза их сверкали священным безумием, пальцы алчно шевелились, они нервно облизывались и подпрыгивали, не в силах совладать с нетерпением. Всего на одну секунду, но высокородный демон пришел в смятение. Он понимал, что у него почти не осталось времени до того момента, когда жрец и таксидермисты набросятся на него и уволокут Тотомагоса в свои подземелья, и нужно что-то немедленно предпринять.

 

Действовать, действовать, действовать!

Остап Бендер

 

— Увы, — вмешался Думгар. — Если бы барон Тотомагос был мертв, его туша несомненно являлась бы законной добычей его высочества герцога кассарийского, и только он решал бы, на что ее употребить — на жертву или на экспонат. Однако, его милость еще вполне жив, а потому остается подданным Князя Тьмы и законной добычей его Гончей со всеми вытекающими последствиями.

Морис его логики не понял.

— Так прикончите его, и дело с концом! — возбужденно потребовал он.

— К слову, — мягко намекнул Думгар. — Кассарийская коллекция поверженных демонов не вызывает никаких нареканий, однако мы до сих пор не обзавелись ни одним чучелом таксидермиста, что представляется мне серьезным упущением. Вы не находите, милорд? — обратился он к Зелгу.

Чего милорд действительно не находил, так это своих доблестных слуг, которые испарились с места событий с такой скоростью и так бесшумно, что доктор Дотт даже вздохнул не без зависти.

Гончая Князя Тьмы была полностью удовлетворена, и в Бедерхеме тут же встрепенулся и расправил крылья Адский Судья.

— Иск подавать будете?

— На кого?

— На нас, то есть на Князя и на ведомство Энтихлиста. Вы вправе предъявить претензии, что мы не усмотрели за узником, не уберегли. Преступная халатность, возможно, саботаж, я бы требовал компенсации не только за нанесенный материальный ущерб, но и за моральные издержки и не поддающиеся учету и контролю последствия. Если хотите, я набросаю черновик прямо сейчас.

— Барон, это безумие! Да вас же самого законопатят к этому Энтихлисту на веки вечные, — испугался добросердечный Зелг.

Желтые глаза Бедерхема подернулись мечтательной дымкой.

— Что да, то да. Но это был бы мой лучший процесс.

— Мы что-то пропустили?

Намора с Мумезой с интересом разглядывали многочисленное собрание, переводя взгляд с одного лица на другое. Зелг подумал, как в двух словах пересказать, что тут произошло, и пал духом. Видимо, Бедерхем подумал о том же, потому что ответил за всех.

— Да так, сущие пустяки, плановая уборка и сопутствующий ей митинг по вопросу защиты охраны труда и охраны защиты труда. Не берите в голову. А как ваша поездка, князь? Вы встретились с тем желвацинским коллекционером, о котором столько рассказывали?

— Напрасная, бессмысленная смерть, — сказал Намора с оттенком сдержанной грусти. — У меня уже есть такая свинка.

 

* * *

 

Поговорив еще немного с Такангором и вдоволь налюбовавшись, как тролли исполняют народную скаковую, Бедерхем отбыл в Преисподнюю, унося с собой сверток с Тотомагосом и самые добрые напутственные пожелания. Напоследок он столкнулся с Архаблогом и Отенталом, которые пытались уговорить его выступить на Кровавой Паялпе, но на счастье бессменных устроителей Адский Судья с пониманием отнесся к их состоянию, и никаких ответных мер не принял.

— Это остаточное явление, — ободрил он. — Завтра-послезавтра пройдет. Продержись чары Тотомагоса еще немного, кто знает, что здесь произошло бы. Такангор всех спас.

— Как всегда, — откликнулся Зелг.

— Берегитесь, ваше высочество, — сказал Бедерхем на прощание. — На месте нашего врага я бы сейчас пребывал в ярости. Он многим рисковал, добывая Тотомагоса. Даже не представляю, чего ему стоило найти и укротить гухурунду. Столько усилий — и все обернулось пшиком. Такой провал заставляет жаждать мести.

Затем перед герцогом и Такангором предстал Лилипупс с кратким отчетом о своих приключениях. Лично он никаких особенных изменений, кроме «беспокойства в самом глубине ушей», не отметил, а вот странное поведение магического кидацла бросилось в глаза, но было уже поздно. «У него в голове происходила вненаучная бурлямзия, я за нее ответственности не несу», — приблизительно так бригадный сержант пояснил причины метаморфозы, происшедшей с племенем орков-каннибалов, попавшихся ему на пути.

Что тут скажешь? Тонкая психика волшебного предмета тоже оказалась подвержена чарам демона безумия, поэтому их занесло на край света, в вечнозеленые леса Желвацинии, а Лилипупс устанавливал порядок из хаоса везде, где бы ни оказался. Он скупо указал на то, что каннибалы наступали сплоченной кучкой по одному, что на них же незамедлительно отразилось. И хотя сперва он был подвергнут нападению, но потом внезапно подвергнут восхищению, и отбыл с бормотайкой, уверенный в том, что оставляет позади себя племя, начавшее новую безгрешную жизнь. Затем он спросил своего генерала, нужны ли в отчете подробности, а Такангор разумно отвечал, что в подробностях нет необходимости. Зелг этому только обрадовался, хотя и подозревал, что многое узнает из завтрашних газет.

Прошествовал мимо Думгар, распоряжаясь уборкой и перестановкой мебели, а также требуя перевезти куда-то какие-то телеги. О каких телегах шла речь, герцог даже не догадывался.

Трудно сказать, как чувствовал себя Гвалтезий, и был ли его гнев остаточным явлением адской магии или личным переживанием, однако он вручил голему меню на следующий день, целиком основанное на блюдах из троглодитины и ослятины. Судя по всему, мясо молодых троглодитов годилось даже на пирожные, мусс и варенье.

Повинуясь властному жесту домоправителя, подлетел испуганный призрак, посланный на поиски.

— Где они?! — рявкнул Думгар, потрясая завтрашним меню.

— Нигде, нигде их нет. Весь замок облетел — нет нигде. А в кладовой они просили не искать.

В поместье понемногу налаживалась обычная жизнь. Герцог подумал, что строго говоря, сегодняшний день, прошедший под знаком демона безумия, не слишком отличается от других дней, когда Тотомагос еще был заключен в узилище, так что жизнь в Кассарии очень скоро войдет в свою колею. Многие даже разницы не заметят.

Правда, Альгерс почему-то просил убежища в замке и категорически отказывался возвращаться под родной кров, но молодой некромант был рад уже тому, что титан не претендовал на право поселения под его кроватью.

До рассвета оставалось чуть больше часа. Нужно было подумать о многом, а думать как раз не хотелось. Зелг вышел на замковое подворье и подставил лицо прохладному ветерку. В воздухе ощутимо пахло осенью — той особой сентябрьской свежестью, увядающей листвой и влажной землей, набухающей грибами. Молодой герцог зажмурился от удовольствия.

— Ложился бы ты спать, мой мальчик, — сказал рядом голос Мадарьяги.

Зелг не открыл глаз.

— Поздно уже. То есть — рано. То есть, потом отосплюсь за два дня. А где вы пропадали все это время? Я волновался.

— Как тебе сказать. Видимо, покупал морковь.

От неожиданности Зелг открыл глаза и присмотрелся. Весь двор был заставлен телегами, доверху заполненными отборными корнеплодами. Этим количеством моркови можно было до отвала накормить стадо вавилобстеров. Но вавилобстеры не любят морковь. Правда, Зелг не мог себе представить, кто вообще может любить столько моркови.

— Не спрашивай, — сказал вампир. Он виновато шмыгнул носом. — Надеюсь, Юлейн на меня не в обиде.

— Надеюсь, сейчас он не окапывается у меня под кроватью, — ответил герцог. — Ну что, пойду, прилягу до завтрака. Почитаю немного.

— Спокойного отдыха, — пожелал Мадарьяга, и герцог подумал, что желал бы услышать в его голосе чуть больше уверенности.

 

* * *

 

Есть вещи, которые мы не можем знать,

но невозможно узнать, что это за вещи.

Высказывание Яффа

 

Когда в сиреневой предрассветной дымке прогуливаясь по узенькой тропинке, внезапно наталкиваешься на исполинского мохнатого паука, поневоле подпрыгнешь, даже если это твой во всех смыслах большой друг.

Вот и Зелг немножко взвился в воздух — ничего особенного, даже самый снисходительный критик не назвал бы это не только полетом, но и левитацией. Приземлившись, он присмотрелся к Кехертусу. Тот стоял неподвижно, подняв верхнюю часть туловища и устремив лапы к светлеющему небу. Герцог понимал, что он знал о его приближении задолго до того, как они встретились.

— Надеюсь, я не помешал вашей молитве, — сказал он приветливо, припоминая по ходу дела, какому демону или божеству мог бы поклоняться самостоятельный паук.

— Не сильно, — отвечал Кехертус, опускаясь на землю. — Я повторял таркейские неправильные глаголы.

— А дядя Гигапонт? — спросил герцог, уже смирившийся с тем, что замок последние месяцы буквально кишит дядей Гигапонтом, приехавшим когда-то на пару дней навестить племянника.

— Дядя не одобряет глаголы. Кошмарная штука, доложу я вам. Во всех языках есть неправильные глаголы, с этим я готов согласиться, но в таркейском их больше, чем правильных, и все они какие-то… вы никому не скажете?

— Не скажу. Какие?

— Неправильные.

— А-аа, — догадливо сказал герцог, прикидывая, имеет ли этот лингвистический всплеск какое-то отношение к Тотомагосу, или на то есть разумные причины.

— Если бы не грядущий поход, давно махнул бы на них рукой.

Зелг представил, как именно и чьей конкретно рукой махнул бы паук, и сдержанно икнул:

— Какой поход?

— Ну, как же, наш грядущий поход в Бэхитехвальд. Однажды, — мечтательно вздохнул Кехертус, — мы двинемся в поход на поиски приключений и опасностей. И тогда знание иностранных языков окажется весьма полезным.

Для разнообразия Зелг крякнул. Однажды оно, конечно, да, разразится. Но пока опасности и приключения регулярно поступают на дом, причем доставка организована настолько хорошо, что ему и в голову не приходит жаловаться. Если бы Такангора ознакомили с кратким содержанием его текущих мыслей, тот в два счета объяснил бы герцогу всю степень его заблуждений. Сам минотавр уже выяснил опытным путем, что именно активный поиск приключений гарантирует их полное отсутствие. Лично он жаждал встретить тех, кто обеспечил бы ему мало-мальски пристойное приключение, и что же? Они разбегались от него, как злокуздрии от жреца-изгонятеля, и даже Кровавая Паялпа откликнулась клюквенным соком на пламенный призыв тоскующей по бранным подвигам души. Так что, сказал бы мудрый минотавр, если хочешь пожить спокойно, смело пускайся на поиски приключений. Хочешь приключений, пытайся пожить спокойно в собственном доме.

Паук тем временем вежливо выпустил несколько толстых нитей и прикрепил их к ветвям двух дубков, росших неподалеку. Получился гамак не гамак, но неплохой подвесной стульчик.

— Спасибо, — Зелг уселся и вздохнул. Он вспомнил, как, в сущности, совсем недавно сидел вот так же на паутине в пещерном храме Адриэн, а сейчас ему казалось, что это происходило в прошлом тысячелетии, и не с ним, и уже состарились внуки летописцев, запечатлевших этот сюжет.

— Итак, — сказал Кехертус, ставший неплохим психологом за годы жизни среди враждебно настроенных амазонок, — итак, я предаюсь неправильным глаголам, дядя предается заслуженному отдыху, а вот вы — печали.

— Вы очень проницательны.

— Скорее, у меня отличный слух. Вы вздыхали, — пояснил паук, не уточняя, что в прошлой его жизни вздох такой степени интенсивности становился для амазонок последним. — Вы сильно огорчены?

— Скорее встревожен. Как-то все слишком легко прошло, слишком быстро минуло. Я, как и все мы, верю в Такангора, не без того, но мне не дает покоя мысль — а что, если нас надули? Что, если провели? Если случилось что-то ужасное, просто мы еще об этом не знаем, потому что все отвлеклись, выпали из жизни почти на полдня.

Паук потоптался на месте в знак согласия. В предрассветном освещении глаза его вспыхивали и мерцали, как россыпь драгоценных камней.

— Вы знаете мою жизненную позицию, — сказал он. — Я оптимист. Когда все вокруг теряют надежду и говорят, что хуже не бывает, я твердо отвечаю — будет хуже.

То была святая правда: когда все складывалось замечательно, и окружающие уже теряли уверенность в том, что дела пойдут наперекосяк, Кехертус терпеливо ожидал наступления черного дня и готовился к нему со всем тщанием. В ожидании войны, мора и голода он копил, сберегал, прятал, а также укреплял и без того могучее здоровье, справедливо полагая, что во время очередной катастрофы все эти меры окажутся нелишними. Опасения Зелга проливали бальзам на его предусмотрительную душу.

— Это вы волнуетесь, как неинформированное частное лицо, или пророчите как потомственный некромант и величайший чародей? — уточнил он.

— Кажется, пророчу.

— И я так думаю, — радостно согласился Кехертус. — У вас все волоски стоят дыбом, как у взволнованного паука, а мы попусту нервы не расходуем. Я знал там, в храме, что делаю правильный выбор — только с вами, милорд, приличный паук моего происхождения и воспитания может рассчитывать на такое количество захватывающих приключений. Ну, будем ожидать продолжения. Надеюсь, оно окажется не хуже, чем пролог. А пока — на боковую. Доброго утра, милорд.

— Доброго утра, — ответил Зелг, внимательно разглядывая сияющий розовым небосклон, по которому медленно всползала на свое рабочее место изумительно круглая золотая рупеза солнца в окружении серебристых пульцигрошей облаков.

 

* * *

 

Похоже, все смутные фигуры только и дожидались нынешней ночи

П. Г. Вудхаус

 

Рыцари в темных с грозовым отливом доспехах стояли в конце коридора тесной молчаливой группой. Они стояли плечом к плечу, каждый чуть впереди товарища, наслаиваясь как драконья чешуя, и Зелг подумал, что это, вероятно, уже привычка, въевшаяся в плоть и кости, и это она заставляет их стоять в коридоре мирного замка, будто в теснине перед лицом вражеского строя.

Зелг не испугался ночных посетителей. Человек, под кроватью которого по ночам ползают кряхтящая седобородая мумия и недовольное привидение в поисках сбежавших тараканов-зомби, понемногу перестает бояться всего на свете.

Он подошел ближе и увидел, что призраков гораздо больше, чем показалось на первый взгляд. Бесплотный отряд закрыл собою проход, ощетинившись мечами и копьями, выставив щиты с черным красноглазым волком. Они загородили коридор, будто это было узкое горное ущелье, будто чья-то жизнь зависела от того, как долго они сумеют тут продержаться. Он всматривался в суровые прекрасные лица давно умерших людей, разглядывал причудливые доспехи, которые носили века тому и совсем в другой стране, и не знал, что сказать. И потому произнес первое, что пришло в голову.

— Доброй ночи. Чем я могу вам помочь, господа?

Но они, казалось, не заметили его. Они смотрели поверх его головы куда-то вдаль, и он мог поклясться, что призрачные рыцари не видели стен, увешанных портретами его предков, резных колонн, мозаичных полов, доспехов в простенках — всего того, что ежедневно вытирают, чистят и моют кассарийские домовые. Зелг догадывался, куда и на что они смотрят.

Сейчас из-за поворота появится войско Морнея, первые воины врага вот-вот бросятся на них, пытаясь взломать монолитный строй, и это те самые последние секунды невыносимого ожидания, самые страшные секунды — он уже знал это, потому что испытал на собственной шкуре. Они, не отрываясь, всматриваются в темноту, боясь упустить момент, от которого зависит, кто выживет, а кто упадет мертвым. Они стараются не думать ни о чем, кроме одного — их товарищи должны уйти как можно дальше со своей бесценной ношей, добраться живыми и невредимыми до Шудахана, и поэтому их долг — сражаться. Не до конца, а до тех пор, пока не прикажут остановиться. И это значит, что даже смерть не станет причиной, по которой они имеют право покинуть поле битвы. Они будут стоять так, пока им не скажут, что они свободны, и вольны идти.

Зелг мог наверняка сказать, сколько их.

Пятьдесят.

Единственное, чего он не понимал — где же пятьдесят первый, который должен был вести их в бой. Где величайший из волков Канорры?

И что делать ему, если сейчас в ущелье Адранги в очередной раз разразится сражение?

 

 

ГЛАВА 7

 

Не бывает такой ситуации, которую при некоторой

фантазии нельзя было бы сделать совершенно невыносимой

Станислав Ежи Лец

 

Прохладное ясное осеннее утро…

Кстати, если вы — обычное утро понедельника, у вас нет никаких особенных планов, и вы бы хотели безо всякого ажиотажа по этому поводу наступить после воскресенья, немного поморгать солнечными зайчиками, подуть ветерком в золотые макушки деревьев и радостно пощебетать и почирикать посредством некрупных птичек, трудно же вам придется в Кассарии! Здесь как-то никогда не складывалось с подобной незатейливостью.

Кассарийское расписание подчиняется тем же особым законам, что и прочий жизненный уклад. Здесь приходится считаться с непредвиденными обстоятельствами и не слишком рассчитывать на размеренный ход часов.

Таким образом, из-за потрясений, вызванных беглым демоном безумия, воскресная ночь затянулась непозволительно долго, рассвет едва мелькнул в заспанных окнах особнячков Виззла и цветных витражах герцогского дома, и вот уже полноценное утро выскочило, как джинн из бутылки, торопясь наверстать упущенное. А ему на пятки наступал новый длинный, странный, полный событиями и приключениями — то есть вполне обычный кассарийский день. И обитатели герцогства встретили его с неизменным оптимизмом.

— Итак, что у нас стряслось? – сочувственно спросил граф, складывая ладони домиком.

Бургежа уселся на спинку кресла по другую сторону массивного письменного стола и с любопытством оглядел просторный, со вкусом обставленный кабинет в старинном стиле. Нечто подобное он предполагал в самое ближайшее время завести и себе — положение обязывало; но ему не хватило бы размаха, средств и, что греха таить, тонкости. Единственная роза в хрустальном бокале, стоящая возле письменного прибора, особенно потрясла его воображение. Как бы высоко ни ставил бессменный издатель журнала «Сижу в дупле» свой жизненный опыт, а все-таки ему не сравниться с опытом и разумом выдержкой в несколько тысяч лет.

Гостеприимный Думгар прикинул, что в ближайшее время король и его приближенные станут в Кассарии частыми гостями, и решил создать им максимальные удобства не только для отдыха, но и для работы. Он рассчитывал преподнести свой сюрприз еще вчера, но все были чересчур заняты, чтобы переселяться в новые апартаменты, поэтому торжественный переезд состоялся сегодня утром. Эльфофилин стал первым посетителем, которого да Унара принимал в собственных покоях кассарийского замка.

Сказать, что тиронгийские вельможи были тронуты до глубины души, значит расписаться в бедности своего словарного запаса. Каменный домоправитель не просто выделил апартаменты графу, бурмасингеру, генералу и маркизу, но и обустроил их в соответствии со вкусами и предпочтениями каждого.

Ангуса да Галармона ждала не только милая, по-домашнему уютная голубая спальня и скромный кабинет, украшенный картами и батальными полотнами, — причем некоторые были посвящены его собственным славным победам, — но и гостиная в спокойных зеленых тонах с камином и баром, центром которой стали книжные шкафы с редкими кулинарными книгами и роскошно изданными путеводителями по самым популярным аптекам Ламарха. Раритетная «Книга о вкусной и здоровой пище подземелий» размером с пещерного тролля монументально возвышалась в стенной нише, и Галармон время от времени бросал на нее влюбленные взгляды.

Накануне, в поисках утешения отважный генерал отправился на кухню, навестить Гвалтезия, и застал многонога за многими занятиями. Несколько щупалец главного гастронома Кассарии оживленно жестикулировали, негодуя и обличая; несколькими он колдовал над серебряной кастрюлькой — добавлял, доливал, помешивал, взбивал и томил на пару; а несколькими почтительно держал перед глазами огромный том в сафьяновом переплете «Искусство кушать вкусно» и бережно перелистывал плотные желтые страницы, содержание которых проливало бальзам на его измученную душу. Завидев собрата по призванию, Гвалтезий одним щупальцем поднес к его губам серебряную ложечку с нежным, воздушным, буквально уже небесным содержимым бледно-голубого цвета; а несколькими другими щупальцами протянул ему книгу и трогательно придержал ее в руках генерала. Теперь главный военачальник Тиронги постигал высокое искусство кушать вкусно, небрежно развалясь в глубоком мягком кресле и попивая лучшую наливку из герцогских погребов.

Наш справедливый читатель спросит: а не тосковал ли он в этот миг о своих добрых друзьях — Ржалисе, Райри Тинне и Саланзерпе? Не скучал ли без них в тишине и покое? Скучал, уверенно ответим мы. Очень скучал. Ему не хватало их остроумных шуток, неуместных вопросов, непочтительных комментариев. Его никто не дергал по пустякам, не отвлекал от чтения, не призывал рассудить спор, выслушать седобородый анекдот или бросить заниматься глупостями и выпить кружечку-другую адского пойла. Любой из нас порой испытывал это невыразимое счастье — скучать по близким и дорогим тебе людям, твердо зная, что в ближайшие дни ты их не увидишь.

Маркиз Гизонга блаженствовал в комнатах, обставленных с вызывающей роскошью, с массивной мебелью из драгоценного «золотого» дерева дужуо и голубыми шпалерами в золотистую и серебристую полоску. В чашах из прозрачного бело-зеленого оникса и голубого агата вместо фруктов лежали драгоценные и полудрагоценные камни, светившиеся как крохотные звездочки и радуги. Торцевую стену украшала коллекция уникальных счетов и счетных косточек и палочек. Изумительные аздакские ковры ручной работы, шелковые гобелены, старинные картины, серебряные канделябры и нефритовые статуэтки — все здесь начисто отрицало саму идею экономии, кричало о несдержанности и пело торжественный гимн расточительству.

Мудрый Думгар с лихвой компенсировал главному казначею все, в чем он отказывал себе в повседневной жизни. Со вкусом подобранная библиотека обещала неслыханные наслаждения истинному стяжателю, достаточно сказать, что ее украшал уникальный семитомник «Сбор дани в комфортных условиях» легендарного амарифского издательства «Денежка к денежке». К тому же, покои Гизонги были сплошь уставлены фигурками духов, демонов и божеств, которые в разных странах отвечали за богатство и удачу в делах. Многие из них могли при случае дать дельный совет относительно финансовых операций, а также по поводу заключения сделки или составления завещания. Жаба из сиреневого жадеита, служившая подставкой под горшок с денежным деревом, отменно считала в уме. А если потереть ее по носу пальцем, возмущенно заявляла: «Безобразие! Половина шестого, а вы распутничаете!». Время она сообщала удивительно точно — маркиз неоднократно проверял ее, и жаба ни разу не ошиблась.

Бурмасингер Фафут блаженствовал в небольшой холостяцкой берлоге, заваленной подшивками «Красного зрачка» и «Королевского паникера», журналами с жизнеописаниями чемпионов Кровавой Паялпы, комплектами развлекательных картинок с выдающимися красавицами разных стран — тут необходимо уточнить, что красавицы не огорчали зрителей чрезмерной скромностью, целомудрием и проблеском мысли в глазах, коий так мешает вдумчивому изучению деталей. Почетное место в шкафу занимала обширная коллекция бесполезных жестянок, а также отменный набор для Криминальных Помыслов, созданный лучшими специалистами Кассарии три века тому. Мохнатая, местами потертая, но удивительно мягкая, насквозь пропахшая пирожками с хупусой и хухринскими блинчиками шкура бомогога лежала на кровати вместо одеяла. Куча ярко иллюстрированных приключенческих и детективных романов, добротный бар с богатым ассортиментом напитков и картина «Люкумболь Саласан да Кассар решительно изгоняет свою тещу из Кассарии на веки вечные» с ломающей руки усатой тещей и выцветшим, но ужасно убедительным Саласаном довершали список предметов, необходимых для тихого бурмасингерского счастья.

Ну а граф да Унара стал единовластным обладателем пяти комнат, соединенных потайными ходами с покоями короля и Зелга, кабинетом с кучей говорящих секретеров, отзывчивых шкафов с прекрасной памятью, которые до буковки помнили, что и на какой полке лежит; неизвестных портретов магистров и командоров самых таинственных рыцарских и магических орденов континента, а также письменного прибора, принадлежавшего некогда Хильдебранду Боттомли, легендарному секретному агенту и впоследствии — начальнику тайной службы при дворе короля Ройгенона Шестого Тифантийского. Судя по датам, именно этим пером и чернилами из этой самой чернильницы Хильдебранд писал донесение, положившее начало знаменитой Пыхштехвальдской битве и всей Войне Семи Королевств за Пальпы.

При графе также неотлучно состояли два морока в длинных туманных накидках — секретари-переводчики, знавшие каждый по двадцать с лишним языков. Призраки двигались бесшумно и молниеносно, не переспрашивали, не задавали глупых вопросов и безошибочно предугадывали желания графа. И вот уже полтора часа он был абсолютно, безоговорочно счастлив.

Здесь его и навестил Бургежа, снедаемый горестями и тревогами.

— Итак, — доброжелательно улыбнулся граф.

— Я совершил трагическую ошибку, — сообщил Бургежа голосом невинного страдальца, упрекающего мир в жестокости и несправедливости.

— Какую же?

— Выпустил литературное приложение к «Сижу в дупле».

— Какое-какое?!! – не поверил своим ушам граф, обычно не столь впечатлительный. — Вы, существо, наделенное недюжинным разумом и интуицией, и вдруг, с позволения сказать, такой пердюмонокль! С какой баобабли вы сверзились тем злополучным днем?

— Почему сразу именно с баобали? — с достоинством возразил Бургежа. — Может, меня одолел просветительский зуд. Может, я хотел посеять в массах что-нибудь, кроме разумного и вечного. Добра желал на удивление самому себе. Может же такое быть?

Взгляд графа твердо говорил, что нет, не может.

—Как вы не подумали о последствиях? — пробурчал он.

— Была серьезная причина не думать, — нехотя признал лауреат Пухлицерской премии. — Я как автор чересчур вознесся и тогда я как издатель решил подрезать ему крылья и объявил конкурс на лучшее литературное произведение в лучшем литературном приложении к самому популярному журналу Тиронги. В назидание, так сказать, собственной гордыне и непомерным финансовым претензиям.

— Это вас еще до Тотомагоса угораздило? — недоверчиво спросил граф.

— До, — сухо ответил военный корреспондент, не любивший историй поражения. — Такое впечатление, что они все сидели в засаде со своими романами и поэмами и только и ждали того часа, когда я объявлю этот злосчастный конкурс. Признаться, я видел все это немного иначе: реклама, мой гениальный исторический роман — по главе на выпуск, рекламные объявления, статьи и рассказы на правах рекламы…

— И реклама, — закончил за него князь Мадарьяга, просачиваясь в щель потайной двери. — Ничего, граф, что я без приглашения? Просто я там консультировал в подземном ходу.

— Всегда рад, прошу, — пригласил да Унара. — А рекламу он уже упоминал.

— Это он одну упоминал, — со знанием дела пояснил вампир. — А будет еще другая, но тоже, как я понимаю, много.

— Если будет, — мрачно сказал Бургежа.

— Я в вас верю, — подбодрил его Мадарьяга. — Вы же так мощно начинали.

— Я-то мечтал подарить миру подлинный шедевр. Кто ж знал, что страна кишмя кишит графоманами, жаждущими моей крови и денег. Особенно один, со своей новаторской поэмой. Из-за него я вот уже несколько дней ненавижу современную поэзию и содрогаюсь при виде рифмованных строчек. И вот я перед вами, и у меня огромная морально-издательская финансовая проблема.

 

Графоман – человек, которому нечего сказать и который старается сделать это как можно точнее и подробнее

Лешек Кумор

 

— Я правильно понял, что вы не желаете печатать других авторов в своем журнале или в новой газете или в отважно анонсированном вами литературном приложении?

— Не других, а этих, — уточнил Бургежа.

— Но этих — не желаете?

— Да я их не то, что издавать, я их даже игнорировать не хочу.

— Ясно, ясно, — сказал граф. — А как называется эта пресловутая поэма?

— Какая теперь разница, — горько молвил Бургежа, перетаптываясь на спинке кресла. — Он мне проходу не дает.

— Кто? Поэт?

Бургежа образно, хотя не вполне литературно высказался в том смысле, что такая бездарная харя не заслужила права называться гордым именем поэта.

— Так откажите ему.

— Не могу. То есть я уже однажды отказал, но он обвинил меня в предвзятости и в том, что я как издатель подыгрываю себе как автору и не желаю видеть гениальное произведение, даже если мне его принесут на блюдечке.

— А он прав?

Бургежа честно поразмыслил.

— Нет и еще раз нет.

— Тогда вы должны убедить его отказаться от этой бредовой идеи. Пускай он сам заберет рукопись из издательства, принесет извинения за беспокойство и — что там еще?

— Маркиз обязательно присоветовал бы истребовать денежную компенсацию, — заметил Мадарьяга.

— Ну, это уже не моя парафия, — скромно сказал да Унара. — А в остальном, мне кажется, мы набросали простой и действенный план.

Впервые древние стены Кассарии видели специального военного корреспондента обескураженным.

— Как претворить его в жизнь? И как отвадить остальных конкурсантов? Если бы вы знали, граф, сколько их слетелось, как гарпий на запах крови.

— К сожалению, представляю, — вздохнул начальник Тайной Службы, вспоминая казус с какофоническим экстазом. — А отвадить — не проблема. Я вам продемонстрирую на одном, с остальными вы и сами управитесь. Да вот, князь поможет или кто-нибудь еще из ваших соотечественников. Как, говорите, называлась поэма?

— Он не говорил, — напомнил Мадарьяга.

— Неласков вкус зеленого квадрата, — произнес Бургежа с невыразимой печалью.

— Ну-ну, друг мой, полно, не убивайтесь так. Все поправимо, вы еще смеяться будете над этим забавным приключением.

— Я не убиваюсь. Это оно.

— Название?! — изумился да Унара.

— И ни что иное.

Граф прищелкнул языком. Он был ценитель.

— Ну, что ж. Это даже лучше, чем я думал. О чем опусец?

— Кто ж его знает, — мрачно отвечал Бургежа.

— Вы еще не читали?

— Читал. Не помогает. Витиеватый полет беспредметной мысли, соединенный с душераздирающим поиском принципиально новой оригинальной формы. Знаете песенку, которую постоянно напевает Ржалис?

— Да, — ответил граф, которому Ржалис уже спел.

— Кто ж ее еще уже не знает, — вздохнул Мадарьяга, отчетливо понимая, что во имя истины грешит против грамматики.

— Вот представьте себе то же самое, только без войны, любви, женщин и детей.

— Отлично представляю, мы тоже давеча упивались какофоническим экстазом. Впрочем, это несущественно. Как скоро можно найти и доставить сюда вашего автора?

— Вот с этим никаких проблем не предвидится, — ответил Пухлицерский лауреат. — Он за мной по пятам ходит.

— И где же он ходит по вашим пятам?

— В коридоре.

— Так впустите же, — приказал да Унара.

Бесшумный морок одним незаметным движением отворил тяжелые двери, сделал приглашающий жест бесплотной рукой — и в дверях появился автор бессмертной строки «Неласков вкус зеленого квадрата».

Что можно сказать о нем в двух словах?

Этот автор был по-своему замечателен. Он больше походил на пучеглазую бестию, чем многие пучеглазые бестии. Муки творчества оставили на его, как вы уже, вероятно, догадались, пучеглазой физиономии ярко выраженный след. Отдельные следы оставили тяжелое умственное напряжение, душевные терзания и мировая скорбь — словом, все то, что и побуждает некоторых из нас, проснувшись на рассвете, осознать, что вселенная не может считаться совершенным творением, пока в ней не существует безусловного литературного шедевра типа «Беседы и размышления о творческих размышлениях о творчестве и размышлениях». Поза, в которой он остановился напротив стола, была призвана говорить о возвышенности его натуры, улыбка — о дружелюбной снисходительности. Все это граф, отменный психолог, ухватил с первого же взгляда.

— А вот и вы, голубчик, — сказал он таким тоном, что голубчик сразу пожалел, что это, во-первых, действительно он, а, во-вторых, еще и а вот.

 

Каждый способен на что-то великое.

К сожалению, не каждому удалось в этом помешать

Веслав Брудзиньський

 

* * *

 

— Он что-нибудь сказал?

— Ничего толкового.

— Энтихлист теряет хватку?

— Его допрашивал не только Энтихлист.

— Значит, не только Энтихлист теряет хватку.

— На самом деле все обстоит немного сложнее.

— То есть — намного хуже.

— Можно сказать и так.

И Моубрай Яростная устало прикрыла глаза.

Она навестила Эдну Фаберграсс в ее дворце сразу после того, как Каванах Шестиглавый возвратился из огненных чертогов Князя Тьмы в отвратительном, надо признать, настроении. Его плохое настроение было в свою очередь вызвано ужасным расположением духа, в котором пребывал владыка Преисподней, и хотя громы и молнии обрушились на все шесть голов маршала Тьмы, нельзя сказать, что он не был солидарен со своим повелителем. Беспрецедентное и вопиющее в своей наглости и безнаказанности происшествие всколыхнуло подземный мир, причем не только в переносном смысле. В горах на западе Гунаба, почему-то регулярно подворачивающегося под горячую руку, образовалось новое грандиозное ущелье, а в Амарифе смыло в море древние руины порта Хутум. Однако ни лавина, сошедшая с вершин Гилленхорма, ни исполинские волны, терзающие берега моря Киграт, ни запрет, наложенный под сурдинку на выступление поэтического кружка имени Пламенного Привета, не улучшили общего состояния дел — Тотомагос кощунствовал, иронизировал, бесновался, впадал в транс, замыкался в гордом молчании, затем обличал и предавал анафеме, но нисколько не пролил свет на свое загадочное освобождение и, видимо, на самом деле не помнил или не знал, каким образом его занесло в Кассарию. И уж совершенно точно не представлял, за каким дьяволом его понесло сводить с ума именно того единственного минотавра, который, как оказалось, демону безумия неподвластен. Тут Тотомагос окончательно выходил из себя и принимался нести околесицу. Было задето его профессиональное самолюбие, и демон требовал себе ужасных кар за такое сокрушительное фиаско. Он желал, чтобы его непременно отправили в Адский Ад на веки вечные тяжкие муки, а когда ему вежливо напоминали, что он уже там, то есть здесь, и за всем прочим тоже не заржавеет, требовал, чтобы тогда его принесли в жертву какому-нибудь свирепому и кровожадному божеству за несоответствие занимаемой должности и профессиональную непригодность. Хорошо еще, эти вопли не достигали ушей Мардамона, иначе в Аду случилось бы одной проблемой больше.

В свете последних событий прошение Наморы Безобразного об организации на поверхности филиала геенны огненной под его непосредственным руководством, в иное время вызвавшее бы кучу всяких толков и пересудов, прошло почти незамеченным. Князь Тьмы чуть ли не благосклонно отнесся к этой идее, довольный уже тем, что ничего загадочного или сверхъестественного в происходящем нет. К тому же, он обрадовался возможности иметь своего резидента в Кассарии, поскольку не отказался от идеи завладеть Книгой Каваны и душой Таванеля, и лишняя пара адских глаз была бы там весьма кстати. Конечно, Князь Тьмы понимал, что Намора питает к Зелгу привязанность куда более крепкую, чем допускает его положение одного из аристократов преисподней, но с этими трудностями намеревался разбираться позднее, когда в том возникнет необходимость.

Теперь же его более всего угнетала мысль, что некто, до сих пор неизвестный и не заявивший прямо о своих намерениях, имел достаточно отваги (Князь Тьмы полагал — наглости) и могущества (Князь Тьмы полагал — везения), чтобы проникнуть в его царство и бесчинствовать там направо и налево, умыкая важных узников, которых охраняли как зеницу ока, и натравливая их на самых опасных врагов, с которыми пока что следовало крепко дружить. И хотя сам владыка Ада благосклонно относился к хитроумным планам, поощрял коварные выходки и непредсказуемые безобразия и высоко ценил блестящие импровизации, история с Тотомагосом пришлась ему не по душе. Что ни говори, а Зелг с Такангором и их отважное воинство проявили себя врагами достойными, и совершенная по отношению к ним подлость, из которой он не мог извлечь никакой выгоды, его искренне возмутила. И он сквозь пальцы смотрел на то, что многие высокопоставленные вельможи все чаще посещали Кассарию и все дружелюбнее относились к ее обитателям, словно бы позабыв о древней вражде, которая связывала их на протяжении тысячелетий прочнее иных родственных уз.

Сверкающий кристаллом синего хрусталя Дворец Пророчеств возвышался на самом краю ледяной пропасти в южной части преисподней, где господствовала вечная зима. Когда Эдна Фаберграсс хотела поразмышлять в одиночестве, она покидала Дворец Кошмаров и отправлялась в эту далекую пустынную провинцию, молчаливую, неподвижную, оцепеневшую от холода, застывшую в густом сиреневом полумраке снегов. Сейчас уединение требовалось ей как никогда. Ее, лучшую провидицу Ада, больше других встревожило внезапное исчезновение Тотомагоса, и та пугающая легкость, с которой его умыкнули из-под недреманного ока Энтихлиста и сонма лучших воинов, и пустили в расход на нелепое, зряшное якобы предприятие. Но Повелительница Снов не верила в легкомыслие неведомого противника. Обрывки, жалкие клочки видений и спутанные комки снов подсказывали ей, с кем они столкнулись — а этот враг был великолепен в своем совершенстве.

 

Среди ненавистных качеств врага не последнее

место занимают его достоинства

Жан Ростан

 

У Моубрай тоже имелась собственная теория на этот счет. Грядущее тревожило ее не меньше, чем настоящее, в котором происходили великие события, грозившие потрясти мир. Она не знала, радоваться или беспокоиться, что ни ее отец, ни Князь Тьмы, ни прочие вельможные демоны, похоже, не обратили внимания на мелочи, которые косвенно указывали на виновника скандала, разразившегося в геенне огненной. Скорее, она все же была этому рада, ибо кровное родство, связывавшее ее и герцогиню Фаберграсс с кассарийским некромантом, ставило их в двусмысленное и опасное положение. В любой момент адский владыка мог счесть, что ему выгоднее сокрушить Зелга и заключить временный союз с его противником, а этого она собиралась не допустить любой ценой. И если голос долга еще настаивал на том, что она должна блюсти интересы демонов, верность сердца призывала ее помогать потомку Барбеллы.

Обменявшись приветствиями более теплыми, чем того требовал этикет, демонессы вышли на верхнюю террасу, закованную в прозрачный голубой лед. С твердых мрачных небес сыпались сверкающие снежинки безупречной формы. Маркиза Сартейн поймала одну на коготь и поднесла к глазам.

— Великолепно, — сказала она свистящим шепотом. — Истинная красота. И как тут тихо. Я и не помню такой тишины.

— Я ценю этот край именно за безмолвие — вечное и величественное. Огонь, безусловно, прекрасен, но гудение пламени, клокотание магмы и истошные вопли из Бездны Кошмаров порой сбивают с мысли. А здесь ничто не мешает думать.

— А не бывает так, что тебе вдруг начинает не хватать звуков?

— Тут, как и везде, к моим услугам верные рабы. К тому же в любой момент мы можем велеть начаться снежной буре, и рев ветра заглушит даже рев всех голов твоего отца.

Моубрай рассмеялась. Шестиголосый крик Каванаха давно вошел в Аду в поговорку.

— Хочу угостить тебя особым напитком, созданным специально для этих мест, — заявила Эдна.

Ей не потребовалось звать слуг, они слышали ее без слов. Вестник Ужаса, воин личной гвардии герцогов Фаберграсс, корявый черный восьмипалый монстр, внес на террасу поднос с истекающими холодом хризолитовыми кубками.

— «Ледяная Ярость».

Моубрай глотнула морозного огня.

— Отменная отрава.

Рыцарь оставил их наедине.

— Что ты надумала в этой ледяной тишине?

— Все скверно. Куда ни кинь везде клин. Я ходила к гробнице отца.

Герцог Дардагон Фаберграсс, сложивший голову в войне с Павшими Лордами Караффа, был в свое время главным претендентом на Огненный Трон Преисподней и самым серьезным соперником нынешнего Князя Тьмы. Прежде в Аду поговаривали, что смерть настигла Дардагона, прозванного Непокорным, вовсе не в бою, и не Павшие Лорды были тому причиной. Но со временем тех, кто разделял это мнение, постигла незавидная судьба, и сплетни постепенно сошли на нет. Моубрай Яростная никогда не спрашивала Эдну, что она думает по этому поводу, а сама герцогиня Фаберграсс никогда не упоминала об отце. Маркиза Сартейн весьма удивилась, узнав, что какая-то часть его мятежного духа все еще общается со своей дочерью.

— Я принесла ему в дар шесть темных душ и попросила предсказать мне наиболее вероятное грядущее. Мне явился воин Мрака в древних доспехах, черный силуэт, но он отбрасывал белую сверкающую тень, которая неотвязно следовала за ним, не подчиняясь его воле, а затем заполнилась красным. Полагаю, ты не нуждаешься в толковании этого видения.

— Увы, — вздохнула Моубрай, зябко передергивая плечами. Ей хотелось думать, что это холод ледяных озер пробрал ее до костей, но она была нечувствительна к холоду так же, как к огню и яду.

Древние воины Мрака, загадочные существа, жившие в подземном мире еще до того, как он стал Преисподней, предвещали чрезвычайные события. Тьма грозила поглотить тьму впервые за много тысяч лет, и это вызывало ужас даже у самых бесстрашных.

Эдна понимающе усмехнулась.

— Князь пока еще сочувствует кассарийцу, но Сатаран уже заговорил о том, что Зелг и Такангор — враги, безусловно, благородные и в каком-то смысле долгожданные, но уж чрезмерно сильные, как показали недавние события. И что он не желал бы на своей бронированной шкуре проверять, что выйдет, буде они решат сразиться с нами за власть над геенной огненной. Сейчас Кассару это и в голову не приходит, но кто поручится за то, что будет твориться в его голове спустя лет эдак тысячу? И, главное, кто скажет, какой силой будет он обладать тогда. И даже если не забегать вперед, это я все еще цитирую Сатарана…

— Старый Змей, — откликнулась Моубрай со смесью ненависти и восхищения. Она-то надеялась, что эти соображения еще никого не посещали, но лорд-маршал Преисподней был чудовищем чересчур древним, чтобы не быть мудрым и прозорливым.

 

Дьявол такой умный не потому, что он дьявол,

а потому что он такой старый

Испанская пословица

 

— Так вот Старый Змей уже начал вливать свой яд во все уши, которые желают слышать его, а таких ушей у нас всегда немало. Малакбел по-своему привязан к минотавру, сокрушившему его, но не мне тебе рассказывать, чего стоят привязанности в наших пределах. Что же до того, кто натравил на кассарийцев гухурунду и Тотомагоса, то все из рук вон плохо.

Существо такого могущества не может быть настолько глупым и недальновидным, чтобы впустую распылять свои силы. Следовательно, у него была цель. Я почти убеждена, что он этой цели достиг. В чем она?

Отвечать на риторические вопросы не только бессмысленно, но в какой-то степени невежливо, и потому Моубрай в ожидании продолжения только пригубила «Ледяной Ярости».

— Вот что я надумала: он не совершил ошибку, не просчитался, о, нет. Как продуманная атака, его безрассудная выходка недорогого стоит. Но что, если это вовсе не атака? Если он не нападал, как ослепленный ненавистью враг, а экспериментировал как ученый. Скажут — чего он добился? Ничего? Отрицательный результат — тоже результат. Тогда многое становится понятным. Он пробовал, проверял, ставил опыты, и теперь знает ответ. Он выяснил что-то, чего до сих пор не знаем мы. Что-то, что ему требовалось подтвердить, и требовалось настолько, что он не постоял за ценой. Вообрази себе, что тогда стоит на кону.

— Мы же говорим об одном и том же существе?

—Ну а у кого еще хватит власти и силы провернуть такое дельце?

— Просто о нем так давно ничего не было слышно, и я понадеялась…

— В таких случаях надежды — плохое подспорье. Они никогда не сбываются.

— В этом случае все плохо. Хуже не бывает — ничего не знать о своем враге.

— Отчего же? Гораздо хуже — вообще не знать, что он есть. А так, предупрежден — значит, вооружен. У него коварные планы, да и мы не наивные пухнапейчики. Он ужасен, но и мы не беззубы, — ухмыльнулась Эдна.

— Из всех нас ты одна всегда верила в его существование.

— Да, и особенно после того, как увидела то пророчество в Кассарии.

Моубрай вздохнула.

— Мы-то не беззубы, но Зелг…

— Хочешь сказать, не обладает могуществом Валтасея, Барбеллы или Узандафа.

— Во всяком случае, пока еще не обладает. А времени совсем не осталось.

— Не знаю, Яростная. Только у него есть Спящий, и только он держит его взаперти. Куда уж быть сильнее?

— Все равно я волнуюсь, как, — Моубрай пощелкала пальцами, пытаясь передать меру неведомого доныне чувства, — как смертная.

— Признаюсь, мне тоже не по себе.

— А твои видения?

— Увы, они весьма расплывчаты. Вот разве еще будущее Зелга я вижу так же размыто и неопределенно. Одно ясно — все меняется буквально каждую минуту. Я несколько дней всматривалась в грядущее, и всякий раз оно было иным. С одной стороны, это внушает оптимизм — не все еще потеряно, мы можем сопротивляться. С другой — пугает. Малейшая оплошность, и мир рухнет. И не мы можем этому противостоять.

Дардагон сказал мне, что некто завладел одним из самых древних и могущественных заклинаний, которые он когда-либо создавал для войны с некромантами. Кто-то потревожил его дух упоминанием о «Слове Дардагона». И этот кто-то был достаточно могущественным, чтобы эхо его поступков докатилось до долины теней, где блуждает мятежная часть души Фаберграсса.

 

Одно ясно наперед: ничто в этом изумительном

мире не ясно наперед.

 

Но есть и хорошие новости. Пускай я не могу предсказать судьбу Зелга, зато я отлично вижу будущее тех, кто его окружает. Когда я поняла, что попусту трачу время, гадая на кассарийца, я присмотрелась к этим забавным смертным — Юлейну, Галармону и, помнишь такого изящного вельможу с элегантными усами, как его…

— Графа да Унара?

— Может быть. Так вот, что ожидает их, нам наверняка известно. А это немало, если учесть, как Зелг привязан к ним, и как они привязаны к нашему мальчику.

— Так что станем делать?

— Строго говоря, мы, как верные подданные Князя Тьмы, не имеем права ничего делать. К тому же, я уверена, за нами следят. И пристальнее, чем обычно.

— Я уже сожрала двух соглядатаев, — поморщилась Моубрай. Почему-то шпионы и предатели были самыми отвратительными на вкус.

— Значит, как минимум вдвое больше остались незамеченными. Поэтому у нас связаны руки. И помощи ждать неоткуда. В иное время на лишнюю встречу с Дардагоном закрыли бы глаза, но теперь, боюсь, это будет превратно истолковано, так что я больше не смогу обращаться к нему за советом.

— Но мы же не станем бессильно наблюдать, как наш мальчик стоит над пропастью, и кто-то вот-вот толкнет его в спину.

— Во-первых, наш мальчик вполне способен удивить всех еще раз и, пользуясь твоей метафорой, не упасть, а взлететь, расправив огромные крылья.

— А во-вторых?

— А во-вторых, и мы с тобой кое-что можем, и нам не обязательно вмешиваться в ход событий, чтобы придать им нужное направление. Ты помнишь Бальтазара?

— Это твой самый старый Сновидец?

— Это мой самый лучший Сновидец, — Эдна оскалила алые клыки. — Я берегу его для исключительных случаев.

— Отлично. Кому ты хочешь послать вещий сон? Зелгу? Узандафу? Думгару?

При упоминании о кассарийском големе герцогиня Фаберграсс ненадолго отвлеклась.

— Хотела бы я суметь послать хоть что-то этому вместилищу тайн. Так и не сумела узнать о нем ничего существенного, а ведь я не сидела сложа руки все эти века… Нет, не им, — вернулась она к основной теме.

— Тогда — кому?

— О, ты не поверишь!

Моубрай залпом осушила кубок дымящегося напитка.

— Только не говори, что Балахульде.

— Как ты догадалась?

— Вот именно Балахульды не хватало в многострадальной Кассарии, — сказала Моубрай, с трудом сдерживая смех. — Они едва пережили нашествие Тотомагоса.

— Но они его все-таки пережили, — резонно заметила Эдна.

Маркиза Сартейн не могла поручиться, что ледяные искорки, плясавшие в глубине ее алых глаз, не были лукавыми.

— Да, им придется попотеть. Но, во-первых, у них богатый опыт общения со всякими… хм… неординарными личностями. Во-вторых, это посильная плата за ее неоценимую помощь. Есть еще и в-третьих: а нас с тобой никто не заподозрит в помощи этой малахольной старой курице, никому даже в голову не придет.

— Надеюсь. — Моубрай взлетела над краем террасы и в восторге застыла над ледяной бездной. — Я все время думаю, что если бы весь этот балаган собрался в Кассарии во времена Валтасея или Барбеллы…

Эдна Фаберграсс тряхнула пламенеющими волосами.

— Давай признаем, что наши великие мужья были все же недостаточно великими, чтобы вынести на своих плечах такую ношу. Ох! Не надо быть провидицей, чтобы сказать — на земле сейчас такое начнется.

— Где именно?

— Везде. Все внесут свою лепту, причем такую, что останется только удивляться, как мир не улетит в тартарары.

 

Меня всегда удивляют события, которые я предвидела

Янина Ипохорская

 

* * *

 

Гризольда вынула трубку из правого угла рта, посмотрела на нее мечтательным взглядом и аккуратно переместила в левый угол. Уэрт Таванель следил за этими манипуляциями с восторгом истинного влюбленного. Опыт подсказывал ему, что его фея намерена начать серьезный разговор. Фея его не подвела.

— Дорогой, — сказала она, — я тут подумала на досуге.

Лорд сдержанно удивился. Последний раз, когда он видел любимую на досуге, она скакала верхом на монстре Ламахолота, и думать ей было явно некогда.

— Знаешь, почему вымерли пророки Каваны?

Таванель слегка поперхнулся.

Родители молодых девиц утверждают, что их дочери на первом балу могут от волнения выкинуть такое, что не придет в голову здравому человеку. В этом смысле он ежедневно чувствовал себя счастливым отцом приблизительно семи дебютанток — вообразить, что в следующую минуту взбредет на ум Гризольде, не представлялось возможным. Пророкам Каваны хорошо, они, по ее меткому высказыванию, уже вымерли, и не оставили никаких указаний, как поступать в этом случае все еще здравствующему любящему мужу. Но Таванель при жизни не зря командовал отрядом— ему была отлично известна тактика оборонительного боя. Он сделал заинтересованное лицо и с посильным удивлением произнес:

— Гризенька, у тебя есть новая гипотеза?

Фея немного пожужжала крыльями для большей убедительности и вынесла приговор:

— Они чересчур точно следовали своим правилам. Эта убийственная пунктуальность и убила их, прости за невольный каламбур. Хотя, почему прости? Приличный каламбурчик получился.

И фея застрочила что-то в крошечной записной книжечке.

После того, как Зелг отыскал в недрах библиотеки прекрасно изданную прозу феи Горпунзии, Гризольду обуял демон творчества. Возможно, она нашла бы силы противостоять ему, но тут еще Бургежа анонсировал литературное приложение к «Сижу в дупле», и кассарийская фея капитулировала — здесь уж никто бы не выстоял. Теперь она собирала свои остроумные высказывания, афоризмы и каламбуры с твердым намерением опубликовать их в одном из ближайших выпусков.

Рыцарственная душа терпеливо мерцала рядом. Опыт подсказывал ей, что это только лирическое вступление, а разговор еще впереди. Фея и тут его ожиданий не обманула.

— Уэртик, давай посмотрим правде в глаза, вот ты все носишься с этими законами, правилами и пророчествами, как петух с яйцом василиска, и это плохо закончится.

— Гризенька, что ты такое говоришь?

— Это я тебе говорю, — резюмировала Гризольда. — Почему бы тебе не взяться за ум и не выложить карты на стол? Расскажи уже, наконец, что такого невероятного ты выведал за Чертой, каким-таким страшным знанием разжился в Аду, и тогда тебя перестанут преследовать — что толку гоняться за тобой лично, если все равно все всё знают. Пускай себе гоняются за Такангором, очень хочу на них посмотреть, когда они его догонят.

И фея сердито запыхала трубкой и невнятно забормотала себе под нос что-то прочувствованное, хотя и немного бессвязное о том, что давно бы пора не только гухурунду, но и всяких прочих задавак не мочь собрать по кусочкам.

Справедливый Таванель не мог не признать, что смысл в этом есть. Но если бы мир и впрямь был устроен так немудрено просто, он бы давно уже рухнул.

— Гризенька, — сказал лорд осторожно, — ты моя мудрая фея. И даже в своей неправоте, цветочек, ты правее многих. Но, согласись, моя бабочка, что исполнение долга — священная обязанность того, кто давал клятву. И многие мои собратья заплатили своими жизнями, чтобы я смог достичь желанной цели и исполнить предначертанное: в срок и в точности. И, птичка моя, в этой битве далеко не всем так повезло, как мне.

По обилию флоры и фауны в речи возлюбленного Гризольда поняла, что он с ней не согласен. Но доблестная фея не зря потратила недавно целый выходной на битву при Липолесье. Она вынесла с поля боя не только несколько драгоценных артефактов, принадлежавших обитателям преисподней, но и бесценный опыт. Этот опыт подсказывал ей, что если переговоры, ведущиеся под белым флагом, не заканчиваются полной и безоговорочной капитуляцией противника, следует действовать деликатнее и тоньше — то есть атаковать.

— Хорошо, — кротко сказала она. — Поговорим о другом. Не слишком ли много сложностей с этим предсказанием?

— Может, мы поговорим о другом другом? — безнадежно спросил лорд.

— Может быть, и поговорим.

И Таванель понял, что нет.

 

Фраза: «В принципе, я согласен», — означает,

что вы отнюдь не намерены это допустить

Отто фон Бисмарк

 

— А если бы его пробуждение случилось в походе? — воззвал он к здравому смыслу. — Представь себе последствия. Нет уж. Сперва он должен обрести себя, и если это действительно останется он, я открою имя Хранителя и главное пророчество Каваны о Галеасе Генсене. Мы все прекрасно помним, что теоретически может произойти в недалеком будущем.

— Я бы не стала с уверенностью утверждать, что все, — буркнула фея. — В отличие от тебя, не все состояли в тайном ордене и провели века за Чертой, а потом в Преисподней.

— Ему что — ничего не сказали? — возмутился Таванель. — Знаешь, Гризенька, не хочу порочить доброе имя милорда Узандафа, особенно за глаза, но мне иногда кажется, что он не вполне оправдывает звание мудрого наставника и заботливого предка.

— Ты прав — легкомысленный, безалаберный и невнимательный, — перевела Гризольда на общепринятый язык.

— Я бы не стал выражаться так резко, но в целом я подразумевал именно эти недостатки. Полагаю, ты, как официальная личная фея, должна объяснить милорду Зелгу сложившуюся ситуацию со всеми, подчеркиваю, со всеми нюансами, приведя наглядный исторический пример.

— А вот и не уверена, малыш, что следует это делать.

— То есть как это — не уверена? — Шокированная душа в буквальном смысле слова взлетела к потолку. Других бы это, наверное, впечатлило, но он был женат на фее — она просто вспорхнула следом. — Он до сих пор не знает, по какому лезвию ходит… и бродит… У нас в отряде был один лунатик, карабкался по крышам, залазил на флюгера, вывешивался из бойниц. Мы из деликатности ему ничего не говорили, а одной прекрасной лунной ночью…

— Он навернулся и сломал себе шею? — оживилась Гризольда.

— Произошел несчастный случай. Он упал с большой высоты и, увы, не выжил.

— А я что сказала?

Тактичный лорд не стал объяснять любимой, в чем разница.

— Давай рассуждать логично, — предложила прекрасная дама.

Таванель затрепетал. Когда его супруга последний раз взывала к логике, это звучало примерно так: «Признай, что раз уж они сюда вторглись, то я волне могу надеть розовую юбку к чешуйчатому панцирю». Помнится, тогда он не нашел ничего лучшего, чем решительно согласиться.

— Ты ведь не забыл, что случилось, когда ему сказали правду о его поединке с Сатараном?

Еще бы лорд не помнил. Он был почти уверен, что Зелг не переживет этого боя. Он восхищался тем благородством и упорством, с каким кассарийский владыка отказывался выставить вместо себя кого-то другого, но не вполне одобрял подобное решение. Рыцарь без страха и упрека, он знал, что полководцы сочиняют битвы, а воины их исполняют — и не следует бездумно нарушать тысячелетиями сложившиеся правила. Как если бы актеры прямо во время представления вздумали исполнять не свои роли; кто бы сомневался, что такой спектакль обречен на провал. Кстати, тогда и Князь Тьмы мог бы пожелать лично размяться в общей свалке — плевать на дисциплину и катастрофические последствия. А если бы Зелг действительно сразился с Карающим Мечом Преисподней? И погиб? А если бы Спящий проснулся во время этого поединка, что вполне вероятно, учитывая могущество древних инстинктов — всякий идет до последнего в миг смертельной опасности.

Таванель открыл рот, чтобы достойно возразить, и тут же закрыл его — возражать было нечем, а стоять с открытым ртом не позволяло воспитание. Гризольда хихикнула: в этот момент муж ужасно напоминал золотую рыбку. Но ее это нисколько не раздражало: золотых рыбок она любила. Любила и мужа.

— Никто не скажет, как именно Галя отреагирует на твои нюансы. Практика показывает, что лучшие решения он принимает именно вслепую, по наитию. Тогда удача на его стороне. А вот если он, не приведи Тотис, все обдумает и взвесит…

 

Количество глупостей, совершаемых по велению рассудка, гораздо больше, чем количество глупостей, совершаемых по глупости.

Чарлз Чаплин

 

Лорд поразмыслил.

— А знаешь, — сказал он минуту спустя, — тут я склонен с тобой согласиться. Милорд герцог невероятно, неправдоподобно удачлив. На это есть смысл положиться. А на его рассудительность и здравый смысл, как ты тонко намекнула, особых надежд возлагать не приходится.

Гризольда, услышавшая, что она способна тонко намекать, польщенно заулыбалась. Фея всегда относилась к себе с огромной симпатией, но притом на удивление трезво. Ей лучше других было известно, что ее комментарии отличаются скорее точностью, нежели тонкостью.

— Что же до остального, то я поступлю, как велит долг. Дождусь урочного часа и скажу, что следует. И учти, дорогая, что яснее ничего не станет. Скорее даже еще больше запутается. Я много думал, и мне порой начинает казаться, что главный смысл пророчеств заключается именно в этом. Потому что понимаешь их только постфактум и практической пользы от них все равно никакой.

— Любимый, — сказала Гризольда, разглядывая мужа с нежностью и состраданием. — Ты понимаешь, как ты безнадежен?

Судя по тому, как вытянулся острый нос лорда, он понимал. Единственное, что остается в таких случаях — твердо стоять на своем, даже если это не имеет смысла. Тут Таванелю было чем возразить: разумные вещи стремительно растворяются в пространстве и времени, все, что сделано или создано из соображений выгоды или здравого смысла, не живет долго. А в вечности остаются не имеющая практического значения музыка, картины, написанные не ради денег, а по зову сердца, плохо продающиеся стихи и великолепные белоснежные храмы, построенные вовсе не для того, чтобы в них кто-то жил, растил непослушных детей, ругался с тещей и жарил хухринские блинчики — то есть все, что пришло в этот мир вопреки здравому смыслу и обстоятельствам.

— Гризя, — сказал он решительно. — Судьба приготовила мне много испытаний, в том числе и это. Выдержать его будет намного сложнее, чем поединки в Аду и блуждания за Чертой или пребывание в плену у лже-Таванеля. Но, дорогая, ты первая разочаруешься во мне, если я поддамся твоим неодолимым чарам и нарушу рыцарское слово. Думаю, я буду единственным человеком в мире, способным устоять против тебя, и, видит Тотис, это величайший из моих подвигов…

Кассарийская фея молитвенно сложила ручки над розовой юбочкой.

— Теперь я понимаю, почему я ждала тебя столько веков, — растроганно прошептала она. — Ты благороднейший и храбрейший из рыцарей, а к тому же еще упрямый осел, неподражаемый идеалист и псих ненормальный, и это я люблю в тебе больше всего.

Лорд пылко заключил любимую жену в невесомые объятия, твердо запретив себе вникать в смысл ее последней реплики.

 

Молодой человек, пытающийся исполнить свой долг

во что бы то ни стало, внушает нам жалость,

но являет собой такое душеполезное зрелище…

П. Г. Вудхаус

 

* * *

 

Будет очень несправедливо, если покажется, что хозяин замка не придал значения тому, что под его крышей поселилось полсотни малознакомых привидений. Придал, да еще как! Не то чтобы Зелг возражал против новых жильцов — меньше, чем за год жизни в родовом поместье он уже усвоил, что его возражения большого значения не имеют, и если кто-то твердо намерен устроиться в Кассарии, вероятно, он тут и обоснуется. Впрочем, особенных неудобств это герцогу пока что не доставляло — ему было нетрудно лишний раз с кем-то поздороваться или спросить, как дела. Сильней всего было заметно присутствие энергичного Мардамона с его феерическим пунктиком насчет пирамид и жертвоприношений, но Зелг привык уже и к неугомонному жрецу и вряд ли бы обрадовался его исчезновению. Так что пятьдесят призрачных воинов мешали ему не столько в замке, сколько в том конкретном месте, где они расположились. Больше всего тут подошло бы слово «неловкость». Молодому некроманту было неудобно небрежно проходить сквозь них, следуя в свои покои, а давать всякий раз круг в обход по западному крылу и спускаться по винтовой лестнице через люк в башне — чересчур хлопотно. Он много размышлял над создавшейся проблемой, и даже потребовал у секретаря план замка, в данной ситуации не более полезный, чем карта Таркеи.

Единственным разумным решением были переговоры. И он желал как-то объясниться с новыми постояльцами, предложить им другое удобное место, которое устроило бы всех. Беда только, что поговорить с ними не было никакой возможности. Поэтому герцог и вызвал к себе Дотта, резонно рассудив, что привидение доктора с успехом справиться с дипломатической миссией — в качестве привидения же, во-первых, и в качестве профессионального целителя и знатока душ, во-вторых. Это было весьма разумное решение, Зелгу даже в голову не приходило, что что-то может ему помешать.

Что тут скажешь? Молодости свойственны необоснованный оптимизм, ничем не подкрепленная уверенность в завтрашнем дне и неоправданная вера в лучшее. То был триумф надежды над опытом.

Дотт, только недавно покинувший убежище под герцогской кроватью и готовый по первой тревоге вернуться обратно, его оптимизма не разделял, а хорошему настроению сдержанно удивлялся. Сам он склонялся к мысли о том, что все к худшему в этом худшем из миров, и может стать еще хуже только в том случае, если кто-то очень постарается, из чего мы делаем безошибочный вывод, что он уже выяснил, кому делал предложение в день всеобщего безумия. Его так и тянуло высказаться, поэтому, когда домовые передали ему просьбу Зелга навестить его как можно скорее, Дотт принял это как приглашение к выступлению перед сочувствующей аудиторией.

— Стало быть, вот оно как, — распевно начал он, возникнув за спинкой кресла своего возлюбленного повелителя.

Повелитель слегка взвился в воздух. С одной стороны, он уже привык к ворчанию под кроватью и пессимистическим прогнозам, несущимся с потолка; смирился с суровой характеристикой демонов преисподней и нелестными отзывами об их умственных способностях, раздающимися из шкафа или резных ларей, принял как данность, что гардероб внезапно может разразиться обличительной речью про вопиющую безответственность отдельных ответственных морд; но кресло до сегодняшнего утра было его личной территорией. Зелг желал быть твердо уверенным в том, что его тылы надежно защищены, и полагал подобное поведение недопустимым. Впрочем, огорченное привидение полагало недопустимым гораздо больше вещей и собиралось немедленно огласить весь список. Зелг, со своей стороны, собирался поручить доктору Дотту важную миссию в качестве парламентера от Кассарии. Две встречные волны гасят друг друга; столкновение двух воль вызывает десятикратное возмущение пространства. Невозможно без трепета наблюдать, как нерядовые существа обсуждают животрепещущие темы.

— Я готов обратиться к милорду Бедерхему за консультацией. Ущерб, нанесенный моей личной жизни этим вопиющим происшествием, трудно переоценить…

— … как и ваш бесценный опыт общения с существами в их посмертном состоянии; вам будет проще узнать, чего они хотят и как бы мы могли договориться…

— …смерти моей хотят — то есть, замуж, а я что, рехнулся, жениться? Нет, только Бедерхем… А договориться не получится, нет, они же вцепятся, клещами не оторвешь…

— …не то чтобы я возражал против этого, я даже и не помышляю возражать, но, согласитесь, это же неудобно, их нужно устроить…

— … на моей шее, что ли? Так они еще и ноги свесят! Нет, я не отступлю, я стану сражаться за свою свободу…

— И потом, у всего есть причина и цель, вы согласны?

— Несомненно, — ответил Дотт, твердо знавший, что настоящей причиной необычайной матримониальной распущенности его возлюбленных была слабость, допущенная им в минуту безумия; а цели свои они никогда и не скрывали. Всем до зарезу требовалось еще хотя бы раз сходить под венец, даром что большинство из них, так или иначе, лишились жизни именно по этой причине.

— Замкнутый круг, — подытожил он, додумав эту мысль до конца.

— Как точно подмечено! — вскричал Зелг, полагавший, что неразговорчивость призрачных рыцарей затрудняет попытки с ними договориться; а невозможность договориться, возможно, усугубляет их неразговорчивость.

— Так что срочно требуется что-то предпринять.

Они поглядели друг на друга с той особой нежностью, с какой глядят собеседники, полностью одобряющие и разделяющие мнение своего визави. Опыт говорит нам, что такие мгновения полного и всеобъемлющего счастья удивительно коротки. Как если бы кто-то в этом бренном мире был приставлен строго наблюдать за тем, чтобы радость взаимопонимания не длилась чересчур долго, и наделен широкими полномочиями, чтобы этого не допустить. Вот и теперь, только-только Зелг собрался, наконец, изложить суть своей просьбы, а доктор — суть своих претензий, как в двери постучали.

Мы уже неоднократно объясняли причины редкой проницательности, временами одолевавшей герцога. Он сразу понял, кто это, и приветливо вскричал:

— Да-да, конечно!

Трезвый совет Думгара пришелся бы ему как нельзя кстати. Дотт тоже не возражал. Каменный голем внушал ему спокойствие и уверенность, которых он сам в последние дни не ощущал. Так что оба были удивлены, если не сказать больше, разочарованы, когда на пороге возник не кассарийский домоправитель, а некое существо, общей конфигурацией напоминающее исполинский сиреневый огурец с клешнями и — Зелг специально пересчитал — девятнадцатью кроткими синими глазами. Непарный глаз его окончательно расстроил и он осведомился:

— Видение?

— Делегат, — коротко ответил Думгар, возникая в дверном проеме за огурцом и аккуратно подталкивая его в комнату.

— Какой делегат? — изумился Зелг. — Чей делегат? Зачем делегат?

Неопознанный огурец сделал что-то похожее на реверанс, конечно, в том случае, если зрители не станут слишком придираться к деталям.

— Я к вам из Международной Ассоциации Зверопусов с приятным поручением, — звонко сказал он. — Наши источники сообщают, что вы довольно активно зверопусили во время эпохальной битвы с силами Тьмы. Конечно, вы и сами – силы Тьмы. Но вы одни силы Тьмы, а то совсем другие силы Тьмы.

Пока смущенный посетитель разбирался с силами Тьмы, Зелг беспомощно оглянулся на Дотта. Но доктор только развел рукавами, всем халатом показывая, что ничего не попишешь – зверопусил так зверопусил. Нужно отвечать за последствия.

— А также куролесили, путусили и дворковали вландишным способом, проявляя завидное мастерство путусатора с высоким качеством дворкования.

Зелг открыл было рот, чтобы как-то оправдаться. Он, конечно, понимал, что со стороны выглядит устрашающе — как говорит Думгар, «вы тоже не пончик с фрутьязьей» — но все же не желал, чтобы ему незаслуженно приписывали кровожадные манеры и зверские бесчинства, однако взволнованный огурец не дал ему вставить ни слова.

 

Я не заслужил этой награды, но, в конце концов, у меня есть артрит,

которого я тоже не заслужил

Джек Бенни

 

— Впечатленные вашими славными деяниями и вдохновленные проявленной вами редкой, не побоюсь этого слова, уникальной зверопусостью, члены нашей ассоциации вынесли на обсуждение и — особо обращаю ваше внимание на этот пункт — единогласно приняли положительное решение о принятии вас в нашу ассоциацию и награждении вас нашими высшими знаками отличия.

Зелг, вообще-то талантливый полиглот, был не силен как раз в бюрократическом языке. Поэтому он быстро перестал понимать, о чем идет речь. Однако внимательно следил за своим верным дворецким. Огромная голова голема одобрительно кивала в такт бойкой речи сиреневого огурца, и герцог догадывался, что все происходит в надлежащем порядке, соответствующем строгому этикету Кассарии.

— В связи с чем награждаем вас почетной грамотой, именной фарфоровой тарелкой с вашим словесным портретом и присуждаем звание Зверопуса Второй категории, — заливался огурец. — Также я уполномочен заявить, что вы заняли второе место в соревновании зверопусов по итогам года.

— Его высочество герцог радостно воспринимает эту неожиданную, но от того только более приятную награду. Разумеется, официальную церемонию награждения мы проведем с надлежащей пышностью в тронном зале в присутствии всех гостей и верноподданных милорда Зелга, — одобрительно загудел Думгар, как всегда, тютелька в тютельку угадавший наступление критического момента. — А пока, любезный, давайте сюда эту тарелку, а то еще разобьете. Я ее отправлю в музей замка для пущей сохранности. Сегодня вы непременно воспользуетесь нашим гостеприимством, а завтра торжественно вручите под оркестр, праздничный гимн и троекратное «ура» вашу грамоту и диплом обладателю второго места.

Голем ненавязчиво выделил слово «второго», словно бы сдержанно порицая Международную Ассоциацию Зверопусов в зверопусной скаредности. Могли бы расщедриться и на первое место, как бы говорил его безупречно вежливый тон. Огурец оказался существом тонко чувствующим и к тому же совестливым. Он огорченно взмахнул клешнями и только что не прослезился.

— Вы не думайте — второе место — это очень почетно. У нас за него любой даже бабушку удавит. — Он подумал и добавил. — Даже родную бабушку.

— Ух ты! — восхитился доктор Дотт, знавший, что порой легче задушить голыми руками циклопа, чем удавить иную бабушку.

— Для наглядного примера: я, пребывая на посту Ответственного Секретаря нашей Ассоциации вот уже триста с лишним лет, являюсь Зверопусом Шестой категории и горжусь этим высоким званием.

Дотт подумал, что огурец, видимо, сирота, и бабушки у него нет.

— А кто же тогда Зверопус Первой категории? — против воли заинтересовался Зелг.

Огурец огорченно заморгал всеми глазами. Он бы и клешни заломил в отчаянии, но клешни — такая штука, они отлично что-то перекусывают или щипают, но плохо заламываются.

— Ох, тут мы попали в ловушку собственного перфекционизма. Комитет выдвинул столько требований к соискателю первого места, что оно еще никому и никогда не присуждалось. Да и второе место присуждали всего два раза — Галеасу Генсену и императору Пупсидию. Скажу больше, многие знаменитые персоны неоднократно предлагали на рассмотрение свои кандидатуры, но им было немедленно и решительно отказано. Помню, один, маньяк-извращенец с вампирическими наклонностями и крайне дурной наследственностью, в погоне за простым членством в нашей Ассоциации такого наворотил, что за ним охотились секретные службы трех государств, два тайных ордена и несколько таких же маньяков с синдромом народного мстителя. Голову-то ему оттяпали, конечно, и осиновый кол вбили, и какой-то гадостью в склепе обложили, а склеп потом сожгли. А наше строгое, но справедливое жюри вынесло вердикт — отказать даже в посмертном членстве, ибо недостоин. — Ответственный зверопус мечтательно прикрыл часть своих глаз. — Далеко не все понимают, что зверопусинье — это высокое искусство, и не каждый изувер наделен этим талантом хотя бы в малейшей степени.

— Герцог тем более счастлив принять вашу награду, — вовремя вставил Думгар.

— А Князя Тьмы вы награждали? — наивно поинтересовался Зелг.

— Еще тысячу триста лет тому, — ответил огурец. — У нас почтенная Ассоциация с давней и яркой историей. Владыка Преисподней удостоен редкого и почетного звания Зверопуса Третьей категории с правом голосования по вопросам меню и ландшафтного дизайна. Кстати, ваши права, милорд, подробно перечислены в приложении к почетной грамоте. Вы, в том числе, имеете право высказывать свои пожелания по поводу оформления ежегодного журнала Ассоциации, а также вносить предложения по интерьеру помещений, включая советы флористам и таксидермистам.

И огурец вздохнул, соединив в этом могучем вздохе зависть и восхищение.

— Думгар, — радостно сказал Зелг, — полагаю, наступил момент, когда мы должны поговорить о ковре в моей спальне.

Твердый взгляд голема ответил герцогу, чтобы он особенно не обнадеживался: тут Кассария, а не Международная Ассоциация Зверопусов, и дворковать вландишным способом недостаточно, чтобы вносить диссонанс в оформление святая святых замка.

По всей видимости, то, что вытворял огурец своими клешнями и нижними конечностями, следовало воспринимать как прощальные реверансы, но вдруг он застыл на месте, как застывает расплавленный воск, вылитый в ледяную воду, образуя чудные и забавные фигурки. Несмотря на странную конфигурацию Ответственного Секретаря, Зелг понимал, что значит эта поза. Приблизительно так взирал на Такангора жрец Мардамон, и это состояние называлось молитвенным экстазом. Он проследил за девятнадцатью восхищенными взглядами, устремленными в одном направлении.

В дверях его кабинета возвышался могучий зеленый тролль, в ожидании аудиенции безмятежно ковыряющий пол бормотайкой. Когда огурец заклинило, и он прекратил всякие движения, тем самым задерживая очередного посетителя, Агапий Лилипупс сдержанно возмутился.

— Я там время портил, а вы тут возмущение производите, — упрекнул он.

Зелг, видимо, уже привык к бригадному сержанту, да и не видел он себя со стороны в момент первого знакомства с этой выдающейся личностью, но все же думал, что хорошо понимает чувства Ответственного Зверопуса, и не угадал. Ибо огурец, моментально вышедший из транса, молитвенно сложил клешни, закатил все имеющиеся при нем глаза и возопил чуть ли не на весь замок:

— Так вот же он! Я нашел его! Вот он — Зверопус Первой Категории!!!

 

Ты постоянно должен быть готов к встрече с прекрасным. Оно ждет тебя буквально за каждым углом

 

* * *

 

Когда бы Ответственный Секретарь Международной Ассоциации Зверопусов взял на себя труд заглянуть этажом ниже, в покои графа да Унара, он наверняка отыскал бы еще одного замечательного кандидата в члены своей организации. Говоря его словами, граф последние полчаса зверопусил, путусил и дворковал вландишным способом не покладая рук. В этот день злосчастный автор бессмертного шедевра «Неласков вкус зеленого квадрата» узнал много нового, как о поэзии, так и о своих литературных перспективах.

Бургежа с Мадарьягой сидели, затаив дыхание, и наслаждались редкостным зрелищем. Разве что Кровавая Паялпа могла так же порадовать своих преданных зрителей.

— Итак, начнем сначала, — строго сказал да Унара, и поэт испустил жалобный стон. Он уже сбился со счета, который раз они начинали сначала.

— То есть с первой строки вашего произведения, она же — название. Заявленные вами характеристики объекта: конфигурация, цвет, а также свойства, в данном случае — неласковый, прямо указывают на известного героя многих военных кампаний, бригадного сержанта Лилипупса.

— Я вам уже в сотый раз объясняю, что ни на кого ни оно, название, ни она, строка, конкретно не указывают.

— А я в сотый раз спрашиваю, где вы еще видели неласковый зеленый квадрат? — поинтересовался граф.

 

Только Бог и я знали, что это значит; а теперь — один только Бог

Фридрих Клопшток о неясном фрагменте одной из своих поэм

 

— Я вам сейчас поясню, — торопливо сказал автор. — Это такая аллегория.

— Не надо мне объяснять то, что я и так понимаю. Вы попытайтесь объяснить то, что я понимаю лучше вас. Итак, на чем мы остановились? На аллегориях? Отлично. Интересная, глубокая тема. Потому что аллегория, любезный, это всегда аллегория чего-то. Юная, не слишком обремененная одеждой женщина на ложе из нарциссов и сирени — аллегория весны; юная, не слишком обремененная одеждой женщина в венке из пышных цветов и зелени — аллегория лета; юная, не слишком обремененная одеждой женщина — следите за моей мыслью — в венке из плодов и золотых листьев — аллегория осени. Юная, неодетая женщина — аллегория войны и смерти. А тут герой Тиронги — и такой поклеп. Печально. Печально. — Граф придал своему голосу оттенок невыразимой печали. — Сомнительно также, чтобы подобная аллегория создавалась без тайного умысла, а просто из безотчетной и неконтролируемой любви к искусству. — И граф придал своему голосу оттенок глубокого сомнения. — Это даже смешно. — Он издал сардонический смешок, но лишь безумец счел бы его приглашением присоединиться к общему веселью. — Итак, любезный, оставим в стороне бредни относительно новомодных веяний и поисков стиля. Скажите еще, что вы желали прорваться с этим памфлетом в вечность.

Автор, который еще час тому желал именно этого, теперь мечтал об одном — унести ноги из этого кабинета целым и невредимым.

— Я уже вообще не рад, что принес эту злосчастную поэму! — вскричал он.

— Поверьте, любезный, этому никто не рад.

Граф вперил в него стеклянный взгляд, и Бургежа с Мадарьягой переглянулись, поняв, что им еще учиться, учиться и учиться.

— Итак, перейдем к сути. Не хотели ли вы опорочить таким образом светлый образ прообраза? Кто внушил вам эту мысль? Может, вы исполняли чей-то прямой заказ?

Глаза у эльфофилина раскрылись примерно так же, как у матроса преследуемого пиратами корабля при виде спасительной гавани.

— Да! — кровожадно взревел он, прыгая по спинке кресла и царапая когтями обивку.

— Не понял, — сказал автор.

— Заметно, — холодно сказал граф. — На кого работаете?

— Ни на кого.

— То есть — бездельник.

— Протестую, я работаю, как каторжник.

— Заметно, — сказал граф еще холоднее. — Рабы на соляных копях в Юсе тоже складывают какие-то горестные песни. Ваш талант там, несомненно, пригодится.

— А если мы сделаем вид, что этой поэмы никогда не существовало? — с надеждой спросил поэт.

— И вас? — уточнил да Унара.

— Зачем же? — всполошился автор.

— Чтобы в грядущем не было таких же вот трагических недоразумений, если это, конечно, недоразумение.

—Конечно, это недоразумение, — быстро сказал автор. — А я переквалифицируюсь. Меня всегда влекла керамика. Простые формы: горшки, горшочки, горшочечки.

— Ну, если, горшочечки. Но учтите…

— Уже учел, — буквально пропел автор, пятясь к дверям.

Кто знает, чем бы закончился этот дворковательный бенефис, но тут один из мороков без лишних слов плюхнул на стол перед вельможей увесистую пачку листов. Граф бегло просмотрел первый.

— Увольте, — сказал он, с завистью глядя, как растворяется в воздухе морок-посланец. — Это уже не ко мне. Здесь нужен литературовед покрепче.

И он залпом выпил кубок, поданный другим расторопным мороком.

Бургежа спрыгнул со спинки кресла и прошагал по столу к новому шедевру. То было творение милорда Карлюзы. Эпическая поэма в семидесяти шести строфах с припевом. На титульном листе стояло посвящение, чтобы ни у кого не возникало сомнений, о ком идет речь. Начиналась она словами:

Противномордый, но прекрасный тролль

Своей дубасей демонам нес боль.

И специальный военный корреспондент понял, что до сих пор он недооценивал сокрушительную силу поэтического слова.

 

Речь пойдет о силе слова, о чем я ниже буду перечислять

Михаил Жванецкий

 

* * *

 

УСЫПАЛЬНИЦА, № 2897.

Специальный выпуск

Когда другие газеты теряют подписчиков, мы их приобретаем

 

ТАЙНАЯ-ПРЕТАЙНАЯ ВСТРЕЧА

Хотя мы дали специальный подзаголовок, и хотя грамотно составленное предложение нельзя начинать со слова «хотя», обращаем внимание самых невнимательных наших читателей, что это специальный выпуск «Усыпальницы», посвященный важному событию. Причем для не-живых и не-мертвых созданий, которые составляют драконью долю подписчиков нашей славной газеты, эти события куда важнее, чем для пока еще живых читателей других газет, хотя и на их жизнях, наверняка отразятся их необратимые последствия. Итак, спросит наш вдумчивый читатель, куда же вы клоните?

 

Знаменитая предсказательница Балахульда сделает вам предсказание, от которого вы не сможете отказаться.

Благоприятные прогнозы. Дорого.

Неблагоприятные прогнозы. Недорого.

Бесплатный совет: воспользуйтесь скидкой на неблагоприятные прогнозы, чтобы порадовать родственников

 

В главной цитадели Ордена Рыцарей Тотиса сегодня ночью состоялась тайная-претайная встреча, на которой присутствовали: от Гриома — король Килгаллен Трехглазый, от Лягубля — король Тукумос Корабел, от Тифантии — король Ройгенон Стреловержец, и от ордена Рыцарей Тотиса — его глава, лорд Саразин. Пятым, невидимым участником встречи стал наш репортер, который, рискуя своей потусторонней и последней жизнью, просочился в оплот своих главных врагов в профессиональных целях. Как вы наверняка знаете, цитадель ордена битком набита ловушками, заклинаниями и сетями для поимки и уничтожения не-живых и не-мертвых, а также демонов, бесов и иных потусторонних и сверхъестественных существ. Несмотря на опасность, наш отважный репортер не упустил ни словечка из разговора столь важных персон и пришел к выводу, что они собрались не просто позлопыхать и посплетничать о короле Тиронги Юлейне Благодушном, не просто в очередной раз осудить и обругать нового наследника кассарийских некромантов, а окончательно договориться о каких-то коварных действиях, которые намерены решительно предпринять в отношении этих последних. Увы, увы, увы. Они не обсуждали никаких деталей, ограничиваясь иносказаниями, намеками, а порой — подмигиваниями, переглядываниями, междометиями и многозначительным покашливанием. Но сколько бы они ни междометили, кашляли и мигали, все и так предельно ясно. Они строят козни. Хуже того, судя по тональности покашливания, частоте подмигивания, невразумительности намеков и мимолетности междометий, они их уже построили и теперь намерены где-то внедрить.

 

Институт нечистой силы проводит дополнительный набор карликов-иллюзионистов на факультеты зомбиеведения и трупознания

 

И не нужно быть предсказательницей Балахульдой, чтобы угадать, где именно случится главная козня. Очень уж не нравится нашим добрым соседям, что кузены Гахагуны нашли общий язык впервые за столько тысяч лет традиционного взаимного недоверия, вражды и распрей.

Конечно, вы можете возразить, что они приехали в Тифантию, чтобы просто провести время, научиться чему-нибудь полезному, развлечься. Может, они организовали кружок «Неумелые ручки — в дело» и будут плести пестрые корзиночки, вязать на спицах или лепить муляжи пирожков из цветной глины. То, что люди собрались после полуночи, отослали слуг, окружили себя магическими барьерами и шепчутся по углам, вовсе не означает, что они обязательно задумали что-то плохое. Может, они задумали что-то хорошее? Может, они вообще ничего не задумали? Кто вам сказал, что они умеют хоть что-то задумывать?

Но мы следуем завету предков: если что-то подозреваете, делайте подозрительное лицо и не давайте сбить себя с толку всякими благородными и оптимистическими предположениями. Не слушайте оправданий. Подозревайте до последнего, и тогда вас не застанут врасплох.

Вот почему так взволнованы все сотрудники редакции «Усыпальницы». Энтузиазм, с которым изводит нашего брата лорд Саразин, мечтающий прославиться в веках, давно известен в не-мертвой среде. Не уступают ему по силе разве что ненависть, которую питает к победителям своего отца король Килгаллен, зависть, снедающая короля Ройгенона, и страх перед Кассарами, которым охвачен весь Лягубль и его король Тукумос. Что тут скажешь? Кассарийцы здорово побузили при Пыхштехвальде и во время Котомасических войн, и в Войне Семи Королевств. Да разве упомнишь, где они сеяли ужас, смерть и разрушения? Где могли, там и сеяли, а способности у них выдающиеся.

Что же до любимого персонажа наших центральных статей герцога Зелга Галеаса да Кассара, то он обзавелся преданными и весьма могущественными друзьями в таких дальних пределах, как геенна огненная, и как же его не забояться с еще большей силой?

Так что заговорщиков тоже можно понять, что вовсе не означает, что мы одобряем и поддерживаем их начинания в их склочном деле.

Саму эту статью герцог кассарийский может считать, как дружеским предупреждением, так и шпионским донесением нашего репортера (в последнем случае редакция охотно примет скромное денежное вспомоществование, нескромное денежное вспомоществование, неприлично нескромное денежное вспомоществование, или же вопиюще дорогой подарок на выбор). Заранее благодарны за ваш правильный выбор.

P.S. Делайте же с этим что-нибудь, пока Рыцари Тотиса со своими союзниками не извели нас под корень. Искренне ваши, умертвия, духи, феи, призраки, вампиры, оборотни, демоны и прочие.

 

Пучеглазые бестии торжественно объявляют о торжественном открытии таверны «Пучеглазые колбаски». Потому что это выгодно

 

 

Из двух версий одной истории доверяй той,

в которой люди выглядят хуже

Аллен Смит

 

 

ГЛАВА 8

 

Если ты не будешь искать — другие найдут

Роберт Оппенгеймер

 

Господин Папата скромно сидел в дальнем углу зала прямо на полу, щедро декорированный осыпавшейся штукатуркой, обломками книжных полок, разлетевшимися рукописями, книжными страницами, огарком свечи, одной мышью в обмороке, и выглядел точь-в-точь как жертва землетрясения.

Ученые говорят, что прилив крови к мозгам способствует улучшению мыслительных процессов, и советуют время от времени стоять на голове. Другие утверждают, что слабый удар по темечку тоже дает неплохие результаты и в качестве доказательства приводят историю аздакского ученого Глоттома, мирно задремавшего под деревом, в ветвях которого пупазифа устроила свой скромный ужин. Все школьники знают, что было дальше. Пупазифа уронила крупный орех и, опечалившись, швырнула вниз еще один, чтобы подчеркнуть свою досаду. Оба ореха достигли цели почти одновременно, и Глоттом, прозванный впоследствии Заикой, открыл один из основных законов мироздания: когда предмет падает сверху вниз, ничто не заставит его повернуть обратно, и если вы не подвинетесь, вам обеспечена знатная шишка и впечатления на всю оставшуюся жизнь.

Землетрясения же полезны тем, что сотрясают все основы, таким радикальным способом перетряхивая и вытаскивая на свет наши закостенелые убеждения, устаревшие взгляды, тайные сомнения и глубоко спрятанную вину.

Господин Папата, на которого обрушился целый ряд полок, груженных старинными рукописями и немаленькими фолиантами, пережил, фигурально выражаясь, и встречу с пупазифой, и оригинальную стойку на голове, и землетрясение. Вместе они оказали на него сильное воздействие, и в измученном организме громко заговорила совесть. Речь ее была сбивчивой и не вполне убедительной, но честный библиотекарь не мог не признать, что с основными выводами не поспоришь. Он и так чувствовал себя порядочной свиньей, теперь стал чувствовать свиньей непорядочной, а это было уже невыносимо.

— Не дури, — сказал он сипло. — Вылезай.

— Я, — заметил внутренний голос с большим достоинством, — усматриваю в происходящем не иначе как кару божью.

Господин Папата хотел было метко возразить, что в возвращении внутреннего голоса он тоже усматривает кару божью, но интуиция подсказывала ему, что это плохое начало для примирения.

— Мог бы и посочувствовать, — обиженно ответил он. — У меня, знаешь, какая шишка на затылке выскочила. Прямо куркамис в мармеладе, а не шишка.

— Одинарный или двойной? — спросил голос, в котором сквозил оттенок сдержанного сочувствия.

Папата осторожно потрогал голову.

— Вообще-то тройной.

— Больно, наверное, — сжалился голос, потом помолчал и добавил. — Меня там тоже здорово тряхнуло. Главное — неожиданно.

— Виноват, я не нарочно, — искренне сказал библиотекарь. — Ладно, слушай. Прости меня и давай переставай дуться. Тут такое закрутилось — не до выяснения отношений.

— А вот отношения надо бы выяснить. У тебя, — внутренний голос снова обиделся, — кроме меня, никогошеньки нет на свете, а ты относишься ко мне, как к чужому. Хотя, нет, вру, чужих ты ценишь больше.

— Отвянь, — негромко откликнулся господин Папата, и внутренний голос потрясенно замолчал. Они всю жизнь провели вместе, и он еще ни разу не слышал такой экспрессии у тихого и вежливого библиотекаря. — Пока ты там баклуши бил…

— Я, между прочим, работал как каторжный, — возопил голос. — Пока ты рылся в библиотеке, я копался в архивах, причем, в отличие от некоторых, круглые сутки. На самом деле, а не метафорически — с перерывом, понимаешь, на покушать, поспать, закусить и поворчать.

Господин Папата, похоже, забыл, о чем собирался поведать.

— Где-где ты копался? — пискнул он.

— В архивах твоей памяти. Между прочим, ты очень много знаешь, просто позабывал все к чертовой матери, а не был бы таким упрямым ослом, знал бы еще больше.

Библиотекарь хотел было запротестовать, но не нашел толковых возражений.

 

Библиофил помнит то, что другие считают нужным забыть,

и забывает то, что другие считают нужным помнить

Чарлз Калеб Колтон

 

— Я, — распевно начал голос, ненавязчиво выделив личное местоимение, — долго думал в благодатной тишине о том, что мы выяснили о Гогиле Топотане, и пришел к интересным выводам.

— С удовольствием послушаю, — сухо сказал господин Папата, уязвленный сентенцией о благодатной тишине.

— Учитывая то, что ты раскопал о минотаврах, то, что сообщил граф да Унара, и то, что произошло в мире в этом году…

— Погоди-ка, — снова остановил его библиотекарь, напряженно размышлявший. — То есть, как это, учитывая то, что я раскопал? Откуда ты знаешь, что я раскопал втайне от тебя?

— Тоже мне пухнямский тарантас. Подсматривал. Подслушивал. Вынюхивал — образно говоря.

Господин Папата даже задохнулся от возмущения и долго откашливался. Откашлявшись, с горьким упреком заметил:

— А вот я за тобой не подсматривал.

— Куда тебе.

Библиотекарь вздохнул. Невежливо? Да. Резко? Недопустимо резко. Несправедливо? Еще бы. Но, увы, правда.

— Ты не дуйся, как мышь на крупу, ты вдумайся: Гогил Топотан сам, подчеркиваю, сам испросил разрешения, — ты же помнишь, кельмоты были исключительно добровольцами, никакой магистр никого никуда против его воли послать не мог, — и отправился на поиски Хранителя. И вот не вернулся, как мы знаем.

— Куда ты клонишь? — подозрительно спросил Папата, немного обиженный, что еще не уловил скрытый смысл этих речей.

— А вот куда. Когда он отправлялся совершать беспримерный подвиг, то был не просто рыцарем, пускай там великим, но еще и счастливым супругом мадам Мунемеи Топотан. Ты представляешь себе, чтобы она его отпустила просто так, в никуда, на смерть, во славу официально разогнанного ордена, не имея при этом никакого запасного плана. Ты представляешь, чтобы мадам Мунемея, широко известная своим неординарным умом и стальными нервами, позволила своему супругу и отцу своих детей рисковать жизнью за здорово живешь, без гарантий, что его подвиг не будет напрасным? Уволь. Лично я в это не верю. Зная их Топотанью породу, я почти уверен, что если Гогил и заплатил жизнью, то дело того стоило. И еще более уверен в том, что мадам Топотан знает способ, как получить эти бесценные сведения. Иначе, говорю, никуда бы она его не отпустила. Я бы точно не отпустил. А ты?

Господин Папата с огромным трудом представлял себе как внезапную разлуку с Гогилом Топотаном, так и долгую совместную жизнь, поэтому колебался с ответом.

— Ты не преувеличиваешь ее способности?

— Посмотри, что вытворяет ее сын. Кстати, о сыне — это я тоже выкопал в архивах твоей памяти: он все время цитирует труды Тапинагорна Однорогого. Ничего не смущает?

— А должно?

— Должно, — сварливо сказал голос. — Ты давеча, когда изучал круг чтения минотавров, как раз прочитал, что легендарные труды Тапинагорна считаются утерянными раз и навсегда. Причем, они написаны в такой седой древности, что многие серьезные исследователи склонны полагать их… ну, давай, шевели мозгами… полагать их — чем?

— Мифом, — буркнул господин Папата, пытаясь втайне от голоса подумать, как же это он сам не сообразил такой простой вещи?

— Ты многое без меня не сообразил, — сообщил ему голос. — Так вот, о Мунемее. Думаю, мы даже не догадываемся, что она может и знает. Эх, поговорить бы с новым великим магистром ордена кельмотов, если все-таки дата на манускрипте — не ошибка и не подделка, и орден все еще существует, хотя и ушел в тень.

— Тебя сильно тряхнуло, когда на меня полки свалились, — не то спросил, не то констатировал Папата.

— Ну да, я же говорил, а что стряслось?

— Ты не успел подсмотреть, что случилось. Я нашел тайный архив Хойты ин Энганцы.

Внутренний голос громко охнул.

— Не врешь?

— Где ты поднабрался таких выражений? — спросил библиотекарь. — Я тебя этому не учил.

— Читаю много, — проворчал внутренний голос. — Ты не отвлекайся. Ты рассказывай, что там.

— Там навскидку все уцелевшие документы ордена кельмотов. Довольно много, скажу я тебе.

— И ты меня не позвал?! — возопил голос с таким негодованием, что господин Папата тревожно поковырял карандашом в правом ухе, желая восстановить слышимость.

— Не ори, как резаный — сердито ответил он. — Ты же со мной не разговаривал.

— А трудно, что ли, было намекнуть?

— Я собирался, но не успел. Все рухнуло.

— И что теперь?

— Теперь станем раскапывать завалы и впитывать информацию до последней буковки.

— Может, позовем на помощь?

— Ни за что.

— А ты уверен, что нашел именно архив Энганцы? Не может быть, чтобы нам так повезло, особенно, во второй раз.

Господин Папата сердито попыхтел.

— Я, кстати, отлично понял, что ты имел в виду, когда интриговал про Спящего, — сказал он, наконец.

— А вот это ты заливаешь. Зуб даю, — сказал голос. — Без меня тебе этой загадки нипочем не разгадать. Не с твоей сообразительностью.

— Сдурел ты совсем в одиночестве, — посетовал библиотекарь.

— Да я еще с тобой успел в уме повредиться, — не остался в долгу внутренний голос.

Сторонний наблюдатель не преминул бы заметить, что это было похоже на горячий поцелуй двух влюбленных, встретившихся после долгой разлуки.

 

* * *

 

В трапезной стояло то негромкое радостное гудение, которое стоит обычно в пчелином улье, чей рой получил первое место на выставке меда.

В кои-то веки в Кассарии не происходило ничего из ряда вон выходящего, если, конечно, не учитывать выдающегося качества блюд, созданных умиротворенным Гвалтезием, и обитатели замка умело наслаждались трапезой. Ведь трапеза — это не вкушение даже самых изысканных яств, не простое насыщение желудка, но состояние души, которой требуется пища не только физическая, но и духовная. Трапеза, таким образом, включает в себя застолье, добрую беседу, прекрасное расположение духа, а главное — отличных собеседников. Разделив с кем-нибудь обильную и приятную трапезу, ты будто открываешь перед ним потайную дверь и выделяешь ему местечко в самом миролюбивом и радостном уголке своей души. Поднявшись из-за стола, сотрапезники уже не считают себя чужими друг другу.

Зелг с удовольствием кушал жареные колбаски и строил далеко идущие планы на полную тарелку разноцветных хухринских блинчиков. А как Зверопус Второй категории не собирался ограничивать себя одним десертом и прицеливался на пирожки с хупусой, фрутьязьей и повидлом, возвышавшихся аппетитной горкой на значительном блюде.

По правую руку от него Узандаф с Думгаром обсуждали меню торжественного обеда, посвященного тысячелетней годовщине смерти великого предка. Юбиляр внимательно просматривал внушительную стопку листков со списками рекомендуемых блюд в поисках любимого лакомства — рассыпчатых гробиков в мармеладе. Также он волновался, чтобы повара не забыли приготовить сахарные черепа с начинкой из орешков с клюковками вместо глаз, а Думгар успокаивал его, говоря, что никто ничего не забудет, потому что он же никому не даст забыть, ибо только сегодня напоминал об этом раз пятнадцать, и гробики с черепами уже сидят у всех в печенках. Разумеется, безупречно вежливый дворецкий формулировал эту мысль настолько обтекаемо, что только казуист вроде судьи Бедерхема мог прочитать ее между строк. Узандаф же довольно кивал, предвкушая знатный пир и грандиозный праздник. Конечно, его волновала и торжественная часть.

— Мы намерены поместить статью с вашим вашим жизне- и смертеописанием в кулинарной энциклопедии, — доложил мудрый голем.

— Почему, в кулинарной?

— Они популярнее всего.

Узандаф горестно вздохнул. В былые годы, каких-то тысячу с лишним лет назад, ему казалось, что он достиг предела земного величия и славы, определил предел и совершенству. Но время все расставило по своим местам. Тысячу лет тому он был зеленый юнец и не понимал, кто в самом деле идеален.

— Статья почти готова, — ворковал между тем Думгар. — Кассар, Узандаф Ламамльва да, герцог кассарийский, князь Плактура, принц Гахагун. Родился в…, убит в…, проживает в кассарийском замке с… по настоящее время. Прославился тогда-то, вошел в историю там-то, кроме своих беспримерных подвигов, известен тем, что был женат на… проставим имена, даты, названия — и вперед, в сафьяновом пурпурном переплете, золотой обрез, гравированная застежка из драгоценного металла, современный декор из крупных лалов и турмалинов, номерные экземпляры, особо отличившимся — с вашим автографом. Вы как?

Скромный юбиляр настоял также на цветном портрете кисти какого-нибудь великого древнего мастера, желательно его современника, широкий выбор которых наблюдался в местных склепах, но в остальном проект одобрил.

Кехертус с Крифианом вот уж с полчаса вели дискуссию о том, что дает обладателю более широкие возможности — клюв или паутинные бородавки, а дядя Гигапонт своими комментариями вносил то необходимое оживление, которое не позволяет академическому спору стать пресным и скучным.

Мадарьяга увлеченно рассказывал Гампакорте, королю и его вельможам о своих приключениях:

— Иду я по пустыне и вдруг из-за угла…

— Из-за какого угла?

— Вы заметили? Меня это тоже возмутило.

Мардамон пытался ненавязчиво влиться в беседу, привлекая внимание сообщением о новом грандиозном проекте. Юлейн с опаской косился на него и все ближе придвигался к Мадарьяге, потому что если бы его заставили выбирать, с кем остаться на необитаемом острове, он бы решительно предпочел общество вампира. Тому способствовали события сегодняшнего утра.

Всякий, кому довелось жить в эпоху Мардамона, знает о роли и месте пирамид в нашей жизни. Юлейн не стал исключением из этого правила и, будучи хорошо знаком с жрецом-энтузиастом, твердо помнил: видишь грустного Мардамона — ускользай; видишь Мардамона с пергаментом — делай сосредоточенное лицо и торопись пройти мимо. Видишь вдохновенного Мардамона — беги. Но на этот раз король не заметил ни пергамента в руках, ни опасного блеска в глазах, ни тени печали на лице, потому не побежал. Это его и погубило.

Увидев, что жертва беззаботно следует мимо, не приняв никаких мер предосторожности, жрец кинулся следом. Юлейн метнулся вправо, затем ловко прыгнул влево — но без толку. Они находились в самом начале длиннющего узкого коридора, и ближайшие спасительные двери были слишком далеко, чтобы достичь их в темпе, по возможности, сохраняющем достоинство. Кричать «караул» и «спасите» было как раз выходом довольно разумным, но не вполне совместимым с королевской честью. Поняв, что его загнали, Благодушный принял единственно возможное решение: повернулся лицом к преследователю и милостиво кивнул.

— Ваше величество…

— Нет, — быстро сказал король.

— Почему?

— Имею право, — сказал Юлейн сердито. — Король я или не король?

Мардамон загрустил. Он привык к непониманию и постоянным отказам, но так и не научился воспринимать их с каменным спокойствием Думгара.

— Никаких пирамид, — отрезал Юлейн. — Это моя священная воля.

Мардамон расцвел.

— Как будет угодно вашему величеству! Никаких пирамид, так никаких пирамид. Я и сам думаю, что пирамиды — пережиток скорбного и мрачного прошлого.

Король понял, что влип. Когда такой фанатик с легкостью отрекается от своей веры, значит, он обрел веру еще более сильную. А это не к добру.

— О пирамидах поговорим позже, в более подходящее время. А сейчас я бы хотел предложить другой проект…

— Нет! — взревел король.

— Почему?

— Имею право!

— Вне всякого сомнения. Но вы же не знаете, о чем речь.

— И знать не хочу.

— Речь, — вкрадчиво сказал Мардамон, — идет о шедевре монументального искусства. Называется «воздвиг». Недавно я воздвиг воздвиг в замке, вы, может, видели, но это, конечно, типичное не то. Не дает истинного представления о воздвиге. Нужно пространство, нужны материалы. Нужен необузданный размах. Обойдется недорого. — Жрец надеялся, что сообщение о невысокой стоимости проекта облегчит взаимопонимание. — Воздвиг — прекрасное творение рук человеческих, имеет идеальную форму пирамиды…

Как говорил потом Юлейн, никогда он еще не был так близок к тому, чтобы согласиться с Мардамоном и начать-таки, наконец, приносить кровавые человеческие жертвы.

 

Невыносимых людей нет – есть узкие двери

С. Альтов

 

Как жрец пытался соблазнить новым проектом короля, так троглодиты желали увлечь его самого оригинальной идеей выращивания грибов. Изгнанные по приказу Думгара из подземного хода, они мечтали разместить грибные плантации на склонах пирамиды и убеждали Мардамона в необходимости такого решения. Грандиозному воздвигу, щебетали они, нисколько не помешает маленький бонус в виде дешевых грибов — прибыль поровну, восемьдесят пять процентов грибным плантаторам, пятнадцать — владельцу воздвига. Жрец слабо отбивался, упирая на то, что плантации могут пострадать во время кровавых жертвоприношений, и что раньше поровну было пополам, на что Карлюза резонно отвечал, что раньше вообще все было иначе.

Гризольда развлекала мужа и Архаблога с Отенталом, ловко жонглируя вилкой и булочкой. Бессменные владельцы Кровавой Паялпы смотрели на нее с таким серьезным выражением, что за них становилось страшно. Стороннему наблюдателю могло показаться, что они только что утратили кого-то из особо дорогих и близких, но на самом деле в их синхронно работающих головах медленно, но неуклонно пробивала себе дорогу идея создания мини-паялпы с участием крохотных героев и крохотных монстров. Фея одинаково хорошо годилась на обе роли, и кузены изнывали от невозможности принять правильное решение.

Некоторое смятение в мирном стане обедающих вызывала голова Флагерона, время от времени возникавшая в центре пиршественного зала. Знаменитый огнекрыл приветливо улыбался и подмигивал доктору Дотту, после чего, померцав, снова погружался в мозаичные плиты пола. Порой ему удавалось вынырнуть чуть ли не наполовину, и тогда он приветственно махал рукой своему любимцу. Дотт вздрагивал и принимался в подробностях припоминать воскресный день, отмеченный вторжением Тотомагоса.

— Что это с ним? — спросил Зелг, когда демон снова появился на поверхности.

— Каванах наложил запрещающее заклятье, — пояснил Бедерхем и наколол кинжалом сочный ломоть окорока. — Добрый день, Флагерон.

— Он любит накладывать заклятья и без повода, а тут такая замечательная причина, — наябедничал Борромель, постукивая под столом новехонькими серебряными подковами. — Флагерон! Реши уже, куда тебе — туда или сюда. У меня в глазах рябит.

— Привет, Флагерон, — кивнул Кальфон. — У него, милорд, не проходит сердечная привязанность к вашему доктору, и Шестиглавый принял решительные меры, а то, говорит, я так вообще без армии останусь.

— Это ему Князь подсказал, — вставил Намора. — Флагерон, как дела? Передай маршалу мое почтение.

— Почему — Князь? — изумился некромант. — Добрый день, любезный Флагерон…

— А как же? Он же во время битвы познакомился с доктором Доттом и с тех пор под большим от него впечатлением. Говорит, выдающаяся личность, магическое очарование, шарм, харизма — все при нем. Так что, говорит, — это он Каванаху говорит — принимай решительные меры, потому что по доброй воле Флагерон его не забудет.

— Страсти-то какие! — сказал Галармон. — У меня была сходная история. Мой офицер, кстати, отец Саланзерпа, увлекся вражеским поваром.

— Чем закончилось? — заинтересовался Намора.

— Слиянием душ и потерей офицера.

— Сочувствую.

— Спасибо. Просто я к чему вспомнил этот случай? Я полагаю, что тут уж ничего не поделаешь: препятствуй, не препятствуй, все бесполезно. Господин Флагерон! Рад видеть в добром здравии…

Дотт нервно заломил рукава халата. Деликатный генерал понял, что нужно разнообразить разговор и завертел головой в поисках новой темы. Долго искать не пришлось. Поскольку за завтраком все живо обсуждали вчерашние события и сегодняшний переезд, до утренних газет добрались только за обедом. Такангор весело зашелестел страницами какого-то журнала, и Бургежа вытянул шею, пытаясь разглядеть продукцию потенциальных конкурентов. Усмотрев в отвлеченном разговоре о прессе лучшее решение, Галармон бодро обратился к коллеге:

— Что новенького? Что интересненького?

— Косматос, — сказал Такангор таким звонким и ясным голосом, что эхо, вероятно, раздавалось в столице. — Вот что нам нужно для укрепления нашей боеспособности.

Зелг, накануне как раз намекавший Думгару, что генеральная линия пацифизма угрожающе потрескивает из-за чрезмерного присутствия в Кассарии адских воинов, славных своим жестокосердием и кровожадностью, взглянул на него с упреком. Такангор не отвел свой гранатовый взгляд. Он не был адским генералом. Зато он был тем, кто испортил жизнь не одному адскому генералу, тем самым возглавив топ-лист худших монстров Ниакроха.

— Косматос, — повторил он для пущей убедительности. — Косматос всеядный плотолюбивый. Это существо описано еще в бессмертном труде Тапинагорна Однорогого. Конечности косматоса идеально приспособлены для добывания пищи и уничтожения врагов и делятся на хваталки, кололки, резалки, дробилки, терзалки и кромсалки. И еще одна пара. Для прихорашивания.

Минотавр требовательно перелистал несколько страниц.

— Нет, ну что же это такое? — сказал он, наконец, с глубокой обидой. — Так расхваливать косматоса, чтобы потом сообщить, что его практически невозможно купить. Как будто мы и сами этого не знаем? Вы напишите, где его добыть, сколько стоит, к кому обращаться, кого третировать на худой конец. Ни слова по существу, одни эмоции — кровавый, свирепый, смертоносный, чудовищный. Это, прекрасно, конечно, но где я могу разжиться дефицитной зверушкой? Абсолютно непрактичная, я бы сказал, бесполезная статья. А еще претендуют на звание законодателей военной моды и знатоков воинского искусства. Нет, я положительно разочарован. Но эта статья натолкнула меня на мысль: нужно приложить все силы и мобилизовать все наши связи для приобретения косматоса. Вы мне потом спасибо скажете…

Судя по лицу герцога, отнюдь не благодарность была у него на уме.

— Кто выписал генералу этот журнал? — вскричал он.

— Я уже говорил, что у тебя появилась скверная привычка клубиться и мерцать, когда ты чем-то недоволен? Этим ты выдаешь себя с головой, — поведал Узандаф. — А журнал выписал князь Намора. Он бы еще чего-нибудь выписал, но мы и так почти все сами выписываем, так что он ограничен в своих неуемных желаниях. Зря, кстати, кипятишься. Неплохой журнальчик. Редактор явно свое дело знает.

Справедливости ради стоит тут заметить, что отличительной чертой этого главного редактора была скорее преданность основной идее и цельность характера, нежели живость воображения, о чем говорили название и подзаголовок его издания. «Журнал « Всенародный бряцатель». Для профессиональных бряцателей и бряцальщиков, увлеченных бряцунов и начинающих бряцальников, а также для варваров-нонконформистов бряцаков, скромных бряцарей-теоретиков и маленьких бряцичков. Чтобы бряцать оружием, нужно иметь, чем бряцать. Индивидуальные предпочтения, организованные группы».

 

Ты бальзамом для раны моей не была

Из персидской народной поэзии

 

Что-то, вероятно, какие-то индивидуальные черты характера, мешали кассарийскому некроманту сполна насладиться как радостями таксидермии, так и всенародным бряцанием. Восторга он не выразил, и минотавр понял, что некоторым, тем, кто не видит своего счастья, нужно объяснять подробнее.

— Косматос, — сказал он нежно, — прекрасен тем, что кромсалками кромсает одного врага, дробилками дробит другого, терзалками в то же самое время, ну вы понимаете, третьего, а кушает с большим аппетитом, но как один зверек.

— Как интересно! — воскликнула кассарийская фея, высоко ценившая разные новинки и усовершенствования. Именно ее всепоглощающая страсть к прогрессу привела к тому, что многие адские воины в битве при Липолесье недосчитались любимых артефактов, которые Гризольда сочла полезными трофеями и, сочтя таковыми, с радостью ими завладела. В этом важном деле она не полагалась ни на любимого мужа, славного своим непрактичным бескорыстием и состраданием к разного рода агрессорам, ни тем более на своего родного герцога, не менее непревзойденного в сочувствии к кому попало.

Зелг с Таванелем тревожно переглянулись. Они тоже понимали друг друга без слов.

— А вот какая симпатичная головоломка! — воззвал добрый лорд, тряся перед Гризольдой журналом кроссвордов «Тугодумные радости». — Правда, дорогая?

— Неправда, — отрезала дорогая. — Поговорим о косматосе.

— А я бы, — сказал Зелг, к месту припоминая, что он все-таки Зверопус Второй категории, а не хвост собачий, — лучше поговорил о спорте. Я слышал, достойный Бургежа решил выпускать газету. Почему бы там не завести спортивную страничку?! Спорт сплачивает, укрепляет дружбу, взаимопонимание, воспитывает миролюбие и терпение.

Молодой некромант приготовился агитировать и дальше, но, к его глубокому удивлению, идея спортивной странички нашла гораздо больше сторонников, чем он предполагал даже в самых смелых мечтах. Особенно заинтересовались адские гости.

— Отличная идея! — вскричал Кальфон. — Уже оформляю подписку. Какие игры станете освещать, кроме, разумеется, Кровавой Паялпы? Вот, к примеру, у нас в Аду есть отличная спортивная игра, называется «Накорми собачку».

Название Зелгу понравилось. Правда, он немного удивился его дружелюбной простоте, но тут же упрекнул себя в предвзятом отношении к обитателям геенны огненной и внутренне устыдился.

— Никаких сложностей с организацией, — говорил между тем Кальфон под одобрительное ворчание соплеменников. — Нужно открытое пространство, две команды по одиннадцать отборных игроков и широкие ворота. Двое широких ворот. Каждый игрок приносит с собой мешок отрубленных голов, и все пытаются как можно скорее дотолкать их до ворот противника, в которых стоит по адскому псу. Чем больше и чем быстрее они скормят голов этому псу, тем лучше результат. Головы, оставшиеся несожранными после финального вопля, дают дополнительные очки команде противника. Очень строгие при этом правила: ты не можешь купить эти головы, нужно насобирать их самому. Запасать их впрок во время сражений тоже строго запрещено — потому что спорт есть спорт.

— А если, к примеру, заменить эти много голов одним мячом? Вам не кажется, что это милая и оригинальная идея? — осторожно спросил Зелг.

— Зачем? — изумился Намора Безобразный, помещая в пасть половину туши мынамыхряка. — В чем смысл? Двадцать два здоровенных демона носятся как придурки по полю за одним мячом, как если бы они не могли ни купить его, ни сделать сами, ни наколдовать, ни добыть иным из ста семидесяти примитивных способов.

 

В двух случаях нет смысла злиться: когда еще можно что-то исправить и когда уже нельзя ничего исправить.

 

Герцог вздохнул, как человек, которому внезапно захотелось добровольно взойти на эшафот.

— Поговорим лучше о косматосе, — сказал он.

— Косматос, — взревел Такангор, вдохновленный этим щедрым предложением, — крайне симпатичный, в целом, дружелюбный зверек. В свободное от кромсания, хватания и дробления время он может охранять территорию, потроша и расковыривая незваных посетителей. — Он немного подумал, чем еще порадовать слушателей, и добавил, — Таксидермисты будут очень довольны.

 

* * *

 

Лорду Саразину приснился, несомненно, вещий, но очень странный сон. Странным в нем было все, начиная с того, что командор Рыцарей Тотиса совершенно не помнил, как и когда ложился спать. Логика — а этот лорд был большим поклонником логики — подсказывала, что если последние его воспоминания относились к ночному времени (вокруг стояла тьма непроглядная, луна цвета старого сыра пряталась за тучами, моросил мелкий дождик), а сейчас вовсю сияет солнце, тепло, а на небе ни облачка, то время суток изменилось, и из его жизни куда-то подевались не меньше восьми часов. Естественно, он желал бы знать, куда именно. Кроме того, доблестный командор обнаружил себя в собственной скромной гостиной, за обильно накрытым столом, доедающим нелюбимую, но крайне полезную кашу из перетертых зерен пшеницы. Он, а вернее его тело, успело сменить наряд и облачиться в синюю безрукавку, шитую золотом, и облегающие кожаные штаны — а лорд Саразин не жаловал эти вещи и не расставался с ними лишь потому, что их подарила младшая сестра, которую он не желал огорчать даже тогда, когда она об этом не знала. Что побудило беспамятное тело выбрать их из гардероба, оставалось тайной за семью печатями. Лорд поспешил объяснить это происшествие неизменной в любом состоянии привязанностью к сестре, на том и успокоился.

Но главным, конечно, оставался сам сон, который он успел увидеть в этом потерянном промежутке — в спальне ли или минуту назад за столом, в состоянии ли сна или грезя наяву, Саразин сказать не мог.

Ему привиделись двое воинов — он принял их за короля Мориона Провидца и первого великого командора Рыцарей Тотиса Кадогана Благочестивого. Выглядели они, правда, несколько странно: оба в черных доспехах незнакомого вида, а за ними ползли неправдоподобно светлые, почти белые тени, которые вели себя совершенно независимо от тех, кто их отбрасывал. Постепенно силуэты теней заполнились кроваво-красным, и тогда тот, кого лорд Саразин полагал королем Морионом, величественно поднял руку с зажатым в ней черным клинком и указал на Тиронгу. Клинок вспыхнул ярким синим огнем. Как и во всяком уважающем себя сне, не возникало никаких сомнений в именах и толкованиях. Лорд Саразин наверняка знал, что меч короля направлен в сторону соседнего государства и не колебался, обещая исполнить его священную волю. Спросил бы кто после внезапного пробуждения, отчего именно Морион, откуда уверенность, что речь идет о Тиронге, а не, скажем, об Аздаке, Жаниваше или Таркее, он бы разгневался, ибо не знал ответа, но упорствовал в своих убеждениях. Ему так понравилась идея, что легендарные основатели ордена поддержали и одобрили его планы в отношении Тиронги в целом и Кассарии в частности, что даже неловкая ситуация с необъяснимо утраченными часами его собственной жизни не вызвала тревоги, хотя тихий голос где-то на периферии сознания доказывал, что вот вопрос вопросов, с которого и нужно начать день.

Следует отдать ему должное: хотя лорд Саразин был одержим идеей прославиться в веках и вписать свое имя в историю, он мало походил на безумца. Напротив, отличался трезвым рассудком, расчетливостью, проницательностью и дальновидностью. Люди, знавшие его, говорили, что нелегко представить себе великого командора потерявшим голову и утратившим связь с реальностью. Он не тешил себя иллюзиями даже тогда, когда ему этого страстно хотелось. Украшением Международной Ассоциации Зверопусов он бы не стал, но определенный потенциал у него имелся. И, в конце концов, он бы прислушался к здравому смыслу и принялся выяснять у слуг и рыцарей, чем занимался все эти часы, когда не помнил себя. Однако благим намерениям чаще всего мешает не злокозненное противодействие, а случай.

 

В каждом большом деле всегда приходится какую-то часть

оставить на долю случая

Наполеон Бонапарт

 

Лорд Саразин с неприязнью оглядел свой наряд и собрался было отправиться в спальню, чтобы переодеться, но тут один из младших рыцарей доложил о прибытии его величества короля Тифантии Ройгенона Двенадцатого.

Король не заставил себя ждать и вошел в столовую быстрым шагом озабоченного человека. То был высокий, сутулый, очень худой, лысый, круглоголовый большеглазый мужчина. Если вам когда-нибудь доводилось видеть взволнованного богомола, считайте, что вы видели и тифантийского государя.

О том, что его что-то тревожит, говорила и манера посещения: никакой помпы, никаких приличествующих случаю церемоний. Монарх не в первый раз навещал Орден Рыцарей Тотиса как вельможное, но частное лицо, и все же подобные случаи можно было сосчитать по пальцам одной руки. Лорд Саразин поднялся из-за стола, начисто забыв обо всех своих намерениях.

— Итак, — сказал Ройгенон после приветствий и поклонов, без которых, если верить этикету, небо рухнет на землю, — зачем вы меня так срочно вызвали? Жена подозревает неладное. Еле успокоил, и сразу к вам. В наших планах что-то изменилось? Что-то произошло? Вам стали известны какие-то угрожающие детали?

Он сыпал вопросами с такой частотой, что лорд Саразин не смог бы вставить и слова, если бы даже захотел. Но он не хотел. Он тоже тщетно искал ответы. На секунду он отвлекся на сообщение о жене, но затем жену отринул. Почти у каждого короля есть жена, почти каждая подозревает неладное и почти каждая не без причины, так что не в королеве дело, проблема в другом. Дали бы ему хоть минуту, чтобы точнее сформулировать мысль, он бы нашел изящное решение. А так, что скажешь — я, ваше величество, не помню, как надевал безрукавку, как скушал полтарелки каши, и как вас вызывал, тоже не помню? Глупо, как-то, несолидно, более того — опасно.

Разумнее всего было бы сообщить Ройгенону о том, что происходило прямо сейчас, в буквальном смысле, у него на глазах, но великий командор и помыслить об этом не мог. Подобное заявление было равносильно признанию в собственном бессилии, в невозможности противостоять какому-то неведомому врагу. А поскольку враги Рыцарей Тотиса, по определению, относились к силам Тьмы, то это означало, что он неспособен возглавлять орден, и уж наверняка не сумеет победить одного из самых могущественных и жестоких противников — кассарийского некроманта. Если сейчас он упустит свой шанс, то второго ему наверняка не дадут, и о вечной славе придется разве только мечтать. Кто-то другой возглавит победоносный поход против Тиронги, кто-то более удачливый пожнет плоды многолетних усилий и незаслуженно увенчает себя золотым венцом триумфатора. Этого лорд Саразин допустить не мог, и потому срочно подыскивал наиболее подходящую причину, по которой он рискнул бы нарушить покой своего монарха. И причина эта очень быстро нашлась.

— Мне был вещий сон, — сказал он, когда водопад вопросов немного иссяк и превратился в довольно быстрый, но уже безобидный поток. — Я видел вашего великого предка короля Мориона и своего славного предшественника Кадогана Благочестивого. Они подали мне недвусмысленный и весьма благоприятный знак.

От Ройгенона не укрылось, что основатель Ордена Рыцарей Тотиса был назван всего лишь славным, но ни для кого не являлось секретом, что место великого в пантеоне командоров лорд Саразин трепетно приберегал для себя. Однако не это занимало воображение короля.

— Вы уверены, что мы не просчитаемся? — спросил он тревожно.

Саразин отмел сомнения широким жестом меченосца, смахивающего голову зазевавшемуся противнику.

— Это невозможно, — ответил он с той избыточной степенью убежденности, которая только и могла успокоить вечно встревоженного Ройгенона.

— Говорят, Князь Тьмы тоже так думал.

— Кто говорит? — возмутился лорд. — Вы верите россказням каких-то мелких бесов? Да они же созданы для того, чтобы лгать и сбивать с толку. Нет, мы на верном пути! И до великой цели остался последний решительный шаг.

Наш проницательный читатель, ознакомившийся с заметкой во внеочередном выпуске «Усыпальницы», уже догадывается, что речь, увы, шла о заключении военного союза против Тиронги между Гриомом, Тифантией и Лягублем при молчаливом согласии князя Люфгорна. Хотя на первый взгляд у них была одна общая цель, на самом деле намерения союзников весьма разнились.

 

Ни для какого другого дела мужчины не объединяются так быстро,

как для убийства других мужчин

Сьюзен Гласпелл

 

Королевский шурин, князь Люфгорн, как мы помним, желал поражения Юлейна по двум причинам. Во-первых, он надеялся расширить границы своих земель за счет территории Тиронги; во-вторых, если бы ее король пал в бою или хотя бы попал в плен, единственной законной наследницей древнего престола Гахагунов осталась бы его сестренка Кукамуна, читай — он сам. Мелкие юридические неувязки не имели бы принципиального значения. Взойдя на трон Тиронги, он бы легко их утряс при помощи двух-трех показательных казней, незначительных перестановок в правительстве и раздачи щедрых наград и высоких титулов дворянам средней руки, которые всегда завидуют потомственной аристократии, традиционно поддерживающей законную власть.

У него в руках был единственный мощный козырь — Нилона, город-крепость, построенная именно для того, чтобы защищать окрестности и перекрывать стратегически важную дорогу к столице. Именно Нилона обычно становилась костью в горле врагов Тиронги, но на сей раз ее правитель назначил ей другую, хотя и не менее значительную роль.

Люфгорн беспрепятственно предоставил территорию своего княжества для размещения войск Гриома, Тифантии и Лягубля с тем, чтобы в урочное время они двинулись на Булли-Толли, открывая ему дорогу к трону. Он не сомневался, что три короля не захотят вести долгую изнурительную войну за земли и богатства захваченного королевства и согласятся с его претензиями на престол Тиронги.

Лягубль вполне удовлетворился бы небольшой добычей, при условии, что его войска не станут принимать чересчур активного участия в боевых действиях, потому что армия Тукумоса Корабела была относительно небольшой и уж точно не такой опытной, как воины Юлейна. Но зато Тукумос собирался, пользуясь случаем, атаковать Тиронгу с моря и слегка общипать прибрежные города, не ввязываясь в полномасштабные морские баталии и ловко избегая встреч с вражеским флотом.

Король Килгаллен, как мы уже знаем, спал и видел в подробностях полный и окончательный разгром ненавистного Гахагуна и себя на белом иноходце у стен Булли-Толли во главе победоносных полков. Что же до неуверенного в себе, боязливого Ройгенона, то он соблазнился славой Мориона Провидца. Ему недавно исполнилось пятьдесят шесть, и он отчетливо понимал, что ничем не выделяется из длинной череды Ройгенонов. Так что через несколько лет после смерти его непременно станут путать с Шестым, Седьмым, Девятым или, скажем, Одиннадцатым, которому он однажды пришел на смену, потому что ни за одним из них не числится ровным счетом никакого выдающегося деяния. Он тоже умрет, не оставив по себе следа, а это несправедливо и очень печально. Так что лорд Саразин, приготовившийся вести долгие дискуссии, неожиданно легко убедил его вступить в союз с Гриомом и Лягублем, чтобы защитить смертных от бесчинств злокозненного некроманта и его ополоумевшего кузена, который в открытую якшается с демонами Преисподней. Слава защитника слабых и угнетенных людей плюс заманчивый бонус в виде сокровищ Кассарии — отличный вклад в исторические хроники, и кто бы не согласился с таким аргументом.

Ну а лорд Саразин, как мы уже знаем, многие годы вынашивал грандиозные планы, однако их воплощение стало возможным сравнительно недавно, когда ему в руки попал древний манускрипт с заклинанием, истребляющим призраков, привидения, зомби и прочих не-мертвых. Конечно, жизнь Первого Рыцаря складывалась таким образом, что ему приходилось и прежде видеть изъеденные временем манускрипты, и не все из них заключали скабрезные бородатые анекдоты или сплетни, утратившие актуальность полтысячи лет тому. Что до заклинаний, то они были его основным оружием, и он постоянно освежал в памяти справочник Молодого Рыцаря, а также выписывал все доступные ученые труды, чтобы быть в курсе последних новинок в этой области. Случалось ему также разжиться неплохим заклятьем у изловленного призрака или выменять на какой-нибудь артефакт у зарубежных коллег. В этом смысле его особенно часто радовал придворный маг Тукумоса. Да и собственные исследователи трудились не покладая рук, недаром еще третий великий командор отгрохал в подземельях алхимическую лабораторию и оснастил ее по последнему слову тогдашней магической науки. Его преемники никогда не жалели средств на обновление и улучшение этой кладези премудрости. И если бы речь шла о стандартном заклинании, то и речи бы о нем не было. Но свиток тонкой черной кожи со слабо светящимися в темноте алыми письменами под названием «Слово Дардагона» разительно отличался от всего, что когда-либо видел Саразин.

«Слово» обладало оглушительной силой, такой, что командор Рыцарей Тотиса глазам своим не поверил. Когда первое удивление минуло, он перешел к возмущению. Он не мог вообразить, почему в сокровищнице ордена хранится могущественное оружие против опасных врагов, а он — первое и главное лицо — об этом ни сном, ни духом. По непонятной причине ни один из его предшественников даже словом не обмолвился об уникальном артефакте, хотя тот мог бы сберечь массу сил и сохранить множество жизней. Саразин решительно не понимал, как такое могло случиться, но однажды счел, что так долго просил Тотиса дать ему возможность поквитаться с силами Тьмы и вознести орден на новую высоту, что это и есть дар свыше. Проведя огромную работу, переворошив архивы, расспросив ветеранов и не найдя ни одного упоминания о «Слове Дардагона», да если уж на то пошло, и о самом Дардагоне, он предположил, что этот бесценный подарок предназначается лично ему, и тогда-то и предложил трем королям заключить союз против Юлейна. Теперь он был уверен, что не-мертвые полки кассарийца не смогут воевать на стороне Тиронги, пускай некромант и захочет помочь кузену. А даже если он и двинется в этот самоубийственный поход, что ж, тем лучше. Об армии Кассарии можно будет забыть навсегда.

Однако король Ройгенон не без причины разменял шестой десяток лет, не внеся своей лепты в хроники славных деяний тифантийских государей. Он был человеком скорее робким, нежели решительным, скорее мечтательным, нежели деятельным, скорее мятущимся, чем твердым, и, дав согласие на военный союз, уже лихорадочно думал, как взять его обратно. Теперь ему казалось, что он погорячился, а вещие сны с участием Мориона и Кадогана вовсе не убеждали его в том, что все закончится хорошо. В конечном итоге, размышлял Ройгенон, он сам тоже постоянно путает Шестого и Седьмого государя, но что с того? Им это наверняка безразлично. А вот если он подвергнет опасности свое королевство, разорит его в кровопролитной войне — вот Гриом может служить отличным примером — то потомки его наверняка запомнят. Однако обрадует ли кого-то такая посмертная слава?

Все это он одним духом выпалил Саразину, не давая, по обыкновению, вставить ни слова. И тем самым одним махом изменил будущее. Десять минут тому подозрительный командор еще не рискнул бы принимать важные решения, прежде чем разобрался в происходящем, но теперь он понимал, что отступать некуда. Если еще хоть ненадолго оставить короля наедине с его сомнениями и колебаниями, или — хуже того — наедине с королевой Людовикой, склонной подозревать неладное всегда и во всем, только что созданный военный союз Трех Королевств распадется. И если Тукумоса впоследствии можно будет уговорить на новую попытку, то жесткий и расчетливый Килгаллен второй раз на эту наживку не клюнет. И ни на какую другую тоже. А потерять такого могучего союзника Орден Тотиса не имел права. Командору срочно требовался аргумент веский, как бормотайка Лилипупса, и что бы он был за политик, если бы не припас его заранее.

У лорда Саразина тоже имелась в рукаве козырная карта. Правда, как опытный игрок он приберегал ее для лучших времен, однако теперь обстоятельства вынуждали поторопиться. Он чуть помедлил, прикидывая, есть ли другие варианты, и не найдя ни одного, молвил:

— Ваше величество! Мы никак не сможем проиграть эту войну. Мало того, что Тиронге будут противостоять три могущественных короля, мало того, что все мои рыцари как один рвутся в бой, я предоставлю вам воинов, равных которым нет в подлунном мире. Против Юлейна, кассарийца и его рогатого генерала мы выставим панцирную пехоту минотавров. Три сотни бойцов.

Ройгенон мечтательно прикрыл глаза. Это была сладкая музыка для его ушей. «Панцирная пехота минотавров» звучало как синоним победы в любом сражении. Затем он спохватился:

— А они согласятся?

— Еще бы. Для них это лучшее предложение. Во-первых, золото, во-вторых, азарт, в-третьих, профессиональный вызов. Я уверен, что любой из них мечтает лично сразиться с действующим чемпионом Кровавой Паялпы и победителем Генсена. Да нам еще придется сдерживать их энтузиазм. Я пошлю гонцов к их величествам Килгаллену и Тукумосу и князю Люфгорну?

Ройгенон покачался взад и вперед как кузнечик на травинке.

— Посылайте, — решился он.

Саразин подошел к карте и принялся водить по ней ножом для разрезания конвертов, будто делил воображаемый пирог или перекраивал земли.

— В течение трех суток мы стягиваем наши армии к Нилоне. Князь Люфгорн гарантирует нам невмешательство, а при удачном раскладе — и полную поддержку. У него отличная боеспособная армия, она соединится с нашими частями.

— Хорошо, хорошо. Очень хорошо. Втайне, надеюсь?

— Как и было согласовано, в строжайшей тайне. А на четвертую ночь переходим границу Тиронги.

— А если Юлейн что-то заподозрит?

— Мы захватили самых энергичных шпионов да Унара. Что касается наших войск в княжестве Торент, Благодушный не имеет права указывать своему шурину, как ему вести себя с добрыми соседями, коими являются Килгаллен, Тукумос и вы, ваше величество. И если князь Люфгорн согласен на присутствие наших войск в своей вотчине, не королю Тиронги ему это запрещать.

— Хорошо. Хорошо. Очень хорошо, — повторил Ройгенон. — Вижу, вы все продумали. Как, впрочем, и всегда. Ну что, объявим Юлейну войну?

— Не стоит. Пусть это будет сюрприз.

 

* * *

 

Мынамыхряк – птица степенная и где-то даже грустная. Запеченный в яблоках, он приобретает торжественность и тот радостный вид, которого ему так не хватает при жизни. Вот теперь, глядя на него, трудно сдержать улыбку. Поэтому Такангор счастливо улыбался, изучая свою тарелку.

Дама Цица…

Когда речь идет о такой большой и энергичной компании, поневоле упустишь кого-нибудь из виду. Дама Цица и три амазонки — Анарлет, Таризан и Барта — возвратились в замок как раз накануне обеда, нагруженные покупками и впечатлениями. Судя по костюмам прекрасных дев, на острове Нуфа случился переворот в моде на повседневные осенние доспехи, и теперь генерал Галармон опасно сипел и наливался свекольным соком, когда его взгляд падал на прелести амазонок. Тут нужно уточнить, что, упав, его взгляд как бы прилипал к некоторым деталям, а потом долгое время беспокойно блуждал по весьма открытой местности.

Девы же, будто не замечая произведенного фурора, жадно утоляли голод физический и духовный. Со второй проблемой им охотно помогала мадам Мумеза, в ярких красках изобразившая события последних дней, начиная с эпического сражения между Думгаром и Доттом и заканчивая нашествием Тотомагоса. Ее подробный рассказ то и дело перемежался сетованиями на то, что она лично не участвовала в поимке демона безумия, отчего демон, безусловно, многое потерял.

Повесть мадам Мумезы весьма впечатлила амазонок, убедившихся в том, что ни Кассарию, ни Такангора нельзя оставлять без присмотра буквально ни на минуту. Даже их, видавших виды воительниц, поразило, сколько леденящих душу событий успело случиться за такой короткий срок. Они приходили в ужас, понимая, что, сложись обстоятельства не в пользу минотавра, их несбыточная мечта могла бы вообще никогда не сбыться. Они не сдерживали себя в проявлениях справедливого негодования, заклеймив гухурунду нехорошим словом и так припечатав Тотомагоса, что Думгар послал к таксидермистам гнома с приказом не показывать взбешенным девам чучело каноррского убийцы во избежание эксцессов и порчи ценного имущества. Что до дамы Цицы, то она хранила фирменное ледяное спокойствие и с аппетитом кушала двойную порцию фусикряки, заставляя Мумезу усомниться в своем таланте рассказчика. Огорченная Мумеза в третий раз намекнула, как ужасен был вид разгромленной Кассарии, как жутко выглядели толпы мирных граждан, охваченных кровавым безумием, как кошмарно смотрелся монстр Ламахолота, преследующий беззащитных троллей-фольклористов. Амазонки прижали руки к груди в волнующем жесте, который по достоинству оценил бы Гописса. Дама Цица скушала третий пончик.

— Пупсик! — воззвала Мумеза.

— Да, лютик! — откликнулся пупсик.

— Покажи даме Цице этого страшного гухурунду.

— Мумочка, — воскликнул Намора, — я же на него ни капельки не похож.

— А ты постарайся!

Намора честно скорчил рожу. Зелг выронил вилку. Амазонки сгрудились за блюдом с папулыгой. Дама Цица вдумчиво изучала четвертый пончик.

— Да, — сказала она.

— Что — да? — взревела Мумеза.

— Тоже нет.

«Теперь вы меня понимаете?» — вздохнул бы злосчастный журналист «Королевского паникера», кабы оказался здесь в эту минуту. Но его здесь не было. Зато…

— Ба! — воскликнет наш опытный читатель, — Ну, конечно. Как же иначе? Обед в Кассарии, все в сборе, настроение благостное, ничто не предвещает грозы. Самое время чему-нибудь случиться.

 

Читатель ждет уж рифмы «розы» —

На, вот, возьми ее скорей!

А. С. Пушкин

 

Здоровое чувство противоречия велит нам сказать — а вот ничего не случилось! Обед продлился еще примерно с час и закончился совершенно спокойно, после чего все тихо-мирно разошлись и занялись своими повседневными делами: вязанием, чтением, уборкой, обличением человечества, алхимией, тараканьими бегами и военной подготовкой. Но один мудрец когда-то заметил, что правда необычнее вымысла, потому что вымысел обязан походить на правду, а правда — нет. Так что, как бы ни хотелось летописцу не выглядеть таким предсказуемым, как бы он ни мечтал соригинальничать хотя бы раз, но — увы. Приверженность истине не дает ему этой возможности. Прав, прав наш опытный читатель. Чересчур долго играет замковый оркестр, не прерываемый грохотом и звоном; никаких тебе всплесков адского пламени вокруг тумбочки или черного дыма из-под стола, или синего сияния в шкафу; как-то слишком долго не происходит ничего чрезвычайного — да Кассария ли это?

Вот и Зелг подумал, что накопленная статистика показывает, что именно в эти блаженные минуты разверзается земля и содрогаются небеса, имущество начинает скакать и прыгать, а затем появляется какой-нибудь незваный посетитель с феерическим пунктиком и сногсшибательным предложением. Как владелец замка и существо с расшатанными нервами он бы предпочел ошибиться в своих прогнозах; как ученый, горой стоял за статистику. И наука не подвела, хотя нервы от этого, конечно, крепче не стали.

Узандаф как раз перешел к описанию вкусовых нюансов повидла в рассыпчатых гробиках, Карлюза с Левалесой зажали Мардамона с обоих боков, радуя тем самым Юлейна, который усматривал в этом справедливую месть богов, а Галармон хотел попросить еще кусочек папулыги, когда, переваливаясь с лапы на лапу, в зал вошел… вошло… вошла… трудно сказать. В общем, оно было такое… Голос у него был, что ни говори, запоминающийся — как у дракона с сильной простудой

Когда Эдна и Моубрай обозвали Балахульду старой курицей, они дали не вполне точное описание — возможно, они давно не встречали куриц. К тому же, мы помним, что им вообще было не до описаний, точных или не точных, значения не имеет. Но добросовестный летописец — не вельможная адская дама с солидным жалованьем и завидным наследством, у него нет права на небрежный слог. Он этим слогом на хлеб зарабатывает. Так что, обложившись орфографическими и толковыми словарями, собрав волю в кулак, а мозги в кучку, приступим.

Во-первых, это была она. Во-вторых, она была гарпия. В-третьих, она была очень древняя гарпия. В-четвертых и главных, она была царицей. Не то чтобы этим о ней сказано все, но очень, очень многое. Вот вы представляете себе примерную разницу между гномом-секретарем Холгаром и Агапием Лилипупсом? Так и тут — царица гарпий Балахульда отличалась от всех своих подданных размерами, статью и впечатляющей внешностью. Один поэт, вдохновившись, написал, что она останавливает взглядом время; нестойкие духом существа, навсегда покидали Турутухли, унося ее образ в своем сердце. Кто-то обронил в разговоре, что вот уже лет пятьсот лицо Балахульды вырезано в его памяти, как резцом скульптора в камне. Один из репортеров «Королевского паникера» выразился еще короче — «Я, конечно, всякого повидал…». А когда в «Усыпальнице» напечатали ее портрет, сделанный в далекой молодости, тираж скупали пачками, чтобы дети случайно не наткнулись.

Что еще можно сказать о ней? Когда-то Балахульда вела в Академии Правильных Поставок курс «Неправильные поставки». Глядя на манеру ее передвижения, никто не усомнился бы в том, что она настоящий специалист в этом деле.

Огромная туша, покрытая сизыми перьями, протопала по пиршественному залу, зловеще скребя кривыми когтями по мозаичному полу, остановилась напротив Узандафа и произнесла тем самым драконопростуженным голосом:

— Славен буди победитель гухурунды…

— Кто? Я? — изумилась мумия.

— Конечно, нет, с чего вы взяли? — отрезала гарпия и поковыляла вдоль стола.

Ее черные глаза внимательно шарили по лицам присутствующих, как рука карманника в кошельке растяпы-прохожего. Затем она сделала что-то похожее на охотничью стойку и рванулась к Лилипупсу.

— Славен буди победитель гухурунды, — завела она снова.

— Гык, — сказал Лилипупс, как сказал бы всякий Зверопус Первой категории, которому приписывают чужие заслуги.

— …и Тотомагоса!

— Гырр-гык.

— А, — догадалась гарпия. — Вы что-то сказали?

Лилипупс побуравил ее крошечными глазками. Будь это особь мужского пола, он бы уже задал этому нахалу добрую трепку, но вдруг это все-таки дама? Дам он сразу отправлял к своему генералу, у которого, как тот сам неоднократно говорил, имелся бесценный опыт конфликтов с победоносной маменькой. К тому же, твердый в эстетических убеждениях тролль не одобрял женщин, у которых вместо фигуры тело.

— Славен… Что вы делаете?

— Я пытаюсь нахмурить мозг и закончить этот дебат.

— То есть это не имеет к вам отношения, — хрюкнула гарпия. — Отлично. Я так и знала.

Ее туша, пересекающая зал в разных направлениях, походила на огромный корабль в бурю, потерявший вдобавок штурмана. Сопровождаемая удивленными взглядами, она задумчиво побродила взад-вперед вдоль столов. Затем ее прибило к доктору Дотту.

— Славен буди победитель гухурунды…

— Уж я бы ему показал, где раки зимуют.

— А почему не показали?

— Не довелось.

Дар прорицания многих сделал сообразительнее. Всего с десяток помаргиваний понадобилось Балахульде, чтобы достать истину со дна колодца. Она кокетливо подмигнула черному халату, вызвав у того очередной приступ панического ужаса, еще немного покружила по залу и остановилась напротив дамы Цицы.

— Славен буди…

— Нет.

— Не скромничайте. Я начну сначала. Славен буди…

— Не я.

Балахульда всмотрелась внимательнее.

— Так бы сразу и сказали.

— Я сказала.

— Ой, кто вас там слушал?

— Кто это? — изумился Юлейн, кладя ложку мимо стола.

— Повелительница Турутухлей, царица гарпий, провидица и потомственная предсказательница Балахульда, — ответил всеведущий Думгар.

— Кто ее сюда вызвал? — в ужасе спросил Зелг. — Какая же она предсказательница, если не может угадать простейших вещей?

— Молодой человек, — строго сказала гарпия. — Я отлично предсказываю. Просто я очень плохо вижу.

— Если учесть, что гарпии отражаются в зеркалах, то она просто счастливица, — мрачно заметил Мадарьяга, чувствительный нос которого многого не одобрял в гарпиях.

— Нельзя так говорить про гарпий, — всполошился Мардамон. — Они могут проклясть.

— Тогда это будет уже в семьдесят третий раз, — ухмыльнулся вампир. — Меня семьдесят два раза проклинали до тринадцатого колена и один раз до четырнадцатого.

— Как так?!

— Это был пятидесятый раз. Юбилейный. С бонусным проклятием как постоянному клиенту.

— Слушайте! — заявила потомственная прорицательница, — Не морочьте мне голову. Мне нужно сделать торжественное приветствие и плавно перейти к пророчеству. Давайте сюда этого вашего непобедимого.

— Мадам, — сказал галантный Такангор, с сожалением отрываясь от мынамыхряка в яблоках, — я к вашим услугам. Прорицайте.

— Ну, надо же! — охнула Балахульда. — Я вас представляла совсем другим.

 

* * *

 

«Хорошо иметь собственного Кехертуса», — думал Зелг, глядя, как озадаченный паук несколько раз обошел гарпию по кругу, а затем по-дирижерски взмахнул лапами, словно вдохновился плести паутину для самой крупной амазонки в своей жизни.

Балахульда окинула его произведение недоверчивым взглядом крылатого создания, знающего сети с худшей стороны, немного попрыгала, проверяя его на прочность, а затем надежно угнездилась, вытянув когтистые ноги и сложив руки на животе. Лицом она изобразила слабое удовлетворение с тонким намеком, что могло бы быть и лучше, но как деловая женщина она готова претерпеть некоторые неудобства. Удовлетворение изображалось в основном при помощи губ и щек, за недовольство отвечали нос и кустистые брови.

Дотт шепнул Мадарьяге, что это пернатая версия Наморы Безобразного, и хотя джентльмену не пристало быть настолько точным в описаниях — от него требуется, скорее, поэтичная иносказательность — мы не можем не признать, что он был прав, как права мышь, которая, видя сыр, думает «О, сыр!».

— Итак, ваше величество, — приветливо обратился Зелг к гостье, запоздало вспомнив о своих обязанностях хозяина замка. — Чем могу? И могу ли?

Гарпия призывно помахала Гвалтезию, который лично влек минотавру огромное блюдо хрустиков и предпочел бы не отклоняться от намеченного курса.

— Вот вы говорите, царица, царица, — сказала она, хотя никто ничего подобного не говорил. — А вы представляете себе, сколько стоит содержать приличное царство, чтобы все были довольны и никаких переворотов? — Главный казначей Тиронги издал судорожный вздох. — Это ужас сколько! Я пашу как жрица любви в придорожном храме Попустительства и Наслаждений. Предсказываю будущее, гадаю, вышиваю крестиком батальные полотна и даже пишу в газету под псевдонимом. Веду рубрику «Прорицайка», снимаю порчу со скидкой, навожу порчу по акции — три порчи вдвое дешевле. И все равно не хватает. Позавчера девочки сами чинили трон — у него лапки разъехались и подлокотник встал дыбом.

Юлейн с сочувствием посмотрел на Гизонгу. Его трон никогда не ломался, а вышивки королевы Кукамуны продавали только на благотворительных вечерах впавшим в королевскую немилость, и сейчас он был склонен более высоко оценить заслуги того, кто отвечал за обеспечение его относительно спокойной и безбедной жизни.

Зелг вздохнул с невыразимой грустью — во многая мудрости, говорят, много печали, а мы от себя добавим, что не только теоретическое знание, но и накопленный с течением времени практический опыт существенно умножает скорбь. Он не улавливал прямой связи между финансовыми проблемами крохотного царства гарпий и появлением Балахульды в Кассарии. Зато косвенная связь просматривалась отчетливо. Видимо, даже отчетливее, чем он думал, потому что Карлюза внезапно отвлекся от окучивания Мардамона и спросил:

— Грабункен?

— Слабая попытка, — ответил Думгар.

— Нужен косматос для безопасия грибиных плантаций, — подытожил троглодит и крепко ухватил Мардамона за полу мантии. — Не бегствуйте. Вернемся к делению поровну на пополам.

Прорицательница смерила его неодобрительным взглядом. Карлюза пошел от обиды малиновыми пятнами. Он не знал, что Балахульда, видевшая еще хуже, чем предупреждала, полагала его говорящей грустноптензией.

— Мне было видение, но меня не предупредили заранее, что оно состоится, и я не взяла с собой очки. Так что я все видела в тумане. Но я опишу вам, как оно приблизительно будет.

— Что будет?

— Ваша большая проблема. Я не разглядела. Там все пыхало, топало, грюкало, звенело и верещало дурными голосами. Думаю, какая-то крупная распродажа или жестокая битва. А вы на что рассчитывали?

— Мы, — сказал Дотт сердито, — рассчитываем услышать хоть одно вразумительное предсказание. И убедиться в том, что оно нам подходит.

— У меня твердые расценки, — предупредила Балахульда.

— Нельзя же так любить деньги! — возмутился Гизонга.

— Вы отказываетесь платить?

— За что?

— Это тоже вопрос прорицательнице. Он чего-то стоит. Бесплатно я только молчу.

— Если вы не заговорите немедленно, — прокатился по залу грозный голос, который легко узнал бы любой демон, воевавший при Липолесье, — вы замолчите навсегда. Это будет бесплатно.

Лилипупс посмотрел на даму Цицу. Такангор одобрительно посмотрел на даму Цицу. Зелг с восторгом посмотрел на даму Цицу. Юлейн благоговейно посмотрел на даму Цицу. Узандаф и Галармон с удовольствием посмотрели на даму Цицу. Балахульда со страхом посмотрела на даму Цицу. В общем, принцип вы уже поняли — все, находившиеся в пиршественном зале, смотрели на даму Цицу с самыми разнообразными чувствами. Преобладало восхищение.

— Хорошо, — сказала гарпия. — Дайте мне карту. Я покажу.

— Карту чего? — деловито спросил один из мороков графа да Унара.

— Чего-нибудь. Но лучше, чтоб там было всего побольше.

— Я б ее стукнул, — проворчал Дотт.

— Законное желание! — оживилась Балахульда. — Рекомендую. Бой с недовольным клиентом — дорогое удовольствие, но оно того стоит. Гибкая система скидок, три ценовые категории. Можно ограничиться безобразным скандалом с легким пиханием друг друга в нечувствительные места, это дешевле всего. За самую высокую цену я отбиваюсь как зверь.

 

* * *

 

— Кстати, — сказал господин Папата. — Помнишь, какой был переполох, когда в газетах напечатали, что археологи раскопали в Амарифе посох Варионна?

— Не помню, — честно ответил лакей, устанавливавший на место шкаф с рукописными изданиями по моде Лягубля трехвековой давности.

Библиотекарь с любопытством на него уставился.

— Вы здесь? — уточнил он.

— А где ж еще? — изумился лакей.

— Простите, любезный, я не знал. Продолжайте.

Лакей счел за лучшее продолжить в глубине помещения, подальше от безумного буквогрыза. Его предупреждали, что Папата совершенно безобиден, но, узрев утренний погром в библиотеке, лакей уже не был в этом так уверен.

— Зачем парня напугал? — спросил внутренний голос. — Сделал бы себе вид, что это ты с ним разговариваешь, я бы тебе отвечал.

— Не хочу отвлекаться, — пояснил честный библиотекарь. — Я и так ужасно рассеян последнее время. Столько мыслей, столько мыслей.

— И при чем тут посох Варионна?

— А я только сейчас сообразил. Когда раскопали посох, Аздак тут же заявил свои права на находку и отправил целую делегацию дипломатов и ученых в Амариф, чтобы удостовериться, что это не подделка. Сколько они его изучали?

— Да года три, не меньше, — внутренний голос охотно поддерживал беседу, ему было любопытно, к чему вдруг всплыла эта история.

— Потом еще пару лет шли жестокие споры между королевскими домами Аздака и Амарифа, у кого больше прав на легендарное орудие великого мага, потом начался суд, и только потом кто-то догадался внимательнее изучить завитушку на набалдашнике, которая…

— Оказалась подписью Су Фея, мастера, бесспорно, уникального, но жившего тремя веками позже Варионна и, следовательно, никак не способного создать его посох. Помню, помню я все эти перипетии, мы еще долго с тобой издевались над аздакскими экспертами. Но я все еще не понимаю, какое отношение это имеет к нашим минотаврам и Спящему.

— Какое-то имеет, — сказал Папата. — Я тут подумал — как так вышло, что, когда в этом году все газеты трубили о находке рийской короны, ни один минотавр не заинтересовался таким значительным событием, не попытался претендовать на величайший артефакт их расы, не возразил, не возмутился, не комментировал, даже украсть не захотел.

— А ведь верно, — протянул голос с удивлением. — Мы тогда внимания на это не обратили.

— Нам было не до того. Генсен занимал все наши мысли. А вот сейчас мне кажется, я знаю, в чем дело.

— И мне кажется, я знаю.

— Кто первый скажет?

— Давай ты, ты первый придумал.

— Отлично, — господин Папата торжественно откашлялся, как перед почтенной аудиторией. — Я могу объяснить подобное вопиющее равнодушие к наследию великих предков единственной причиной — минотаврам отлично известно, как выглядит настоящая корона рийского царства, и, видимо, она настолько отличается от всех этих подделок, что простого описания в газетной статье достаточно, чтобы они сохраняли ледяное спокойствие. Вот поэтому ни один из них даже не шелохнулся, даже палец о палец не ударил, когда заварилась эта каша с покупкой короны в королевскую сокровищницу Лягубля.

— Думаешь, они узнают ее с первого взгляда?

— Прямых доказательств нет, но похоже на то.

— Забавно, что это вообще никому не пришло в голову.

— Чересчур просто, — пожал плечами Папата. — Людям скучно, когда все настолько просто, им подавай посложнее, позаковыристее, чтобы побольше тайн и загадок, правда?

— Не знаю, — осторожно ответил лакей. — Я человек простой, мне как раз лучше, чтобы без сложностей, а чтобы все наоборот понятно.

— Я же не с вами разговариваю, — вскипел библиотекарь.

— Вот и этого я туда же не понимаю, — вздохнул лакей, пятясь к дверям.

— Ты перекопал все материалы о минотаврах, — сказал голос, когда он исчез в темноте коридора. — Отчего все так уверены, что рийская корона находится на Ламархе, а не на континенте Корх?

— А вот просто уверены и все.

— Все! — фыркнул голос. — На кого ссылаются?

— Ни на кого. Раз, пишут, Пупсидий с Бурхлидием полжизни искали этот артефакт, чем другие хуже. Дескать кровопийцы, мироеды и крохоборы высшей марки знали, что заводить в хозяйстве, последуем же их примеру.

— Если бы ты жаждал великой власти — не над королевством-двумя, а с размахом, разве бы ты не хотел обеспечить себе такую корону?

— Тем более, никакая другая корона, как таковая, не дает законного права на трон. Да еще какой трон. Если представить, что континент Корх существует, и там до сих пор процветает Алайская империя, то какие возможности ждут ее владыку. Боги позавидуют.

— И был бы я Спящий, я бы горы своротил, чтобы выяснить, как она выглядит и где находится.

 

* * *

 

При выборе карты обратите особое внимание на то,

что на ней должна быть именно нужная местность

 

— Это будет здесь, — Балахульда уверенно ткнула когтем в карту.

— Мадам, — сказал галантный Мадарьяга, — и пускай себе. Тогда вообще нет никаких причин для беспокойства. «Это» находится в самом центре моря Мыдрамыль. Там и без того мрак, запустение и исполинский водоворот.

— Какой водоворот? Зачем водоворот? Значит, это не здесь, я плохо вижу. Какая зараза утащила мои очки?

Кальфон выпустил из ушей несколько язычков пламени. Он был очень огорчен. Как мы не раз уже упоминали, славный демон ужасно любил коварные планы, таинственные предсказания, заговоры, леденящие душу пророчества. Он так надеялся на Балахульду, а она его разочаровала. Насколько он видел, гарпия возила когтем где-то по юго-восточному побережью Амарифа, заезжая то в пролив Ака-Боа, то отважно выходя в открытые воды моря Киграт и Мыдрамыль.

— Что здесь должно произойти? — решительно спросил граф да Унара, беря ситуацию под контроль. — Здесь снова может появиться Генсен?

— На это у меня есть предсказание номер триста сорок семь, — ответила Балахульда.

Все обратились в слух.

— Нет, — и гарпия протянула графу раскрытую ладонь.

Тот рассеянно порылся в кармане и положил ей в руку пару пульцигрошей. Раздался сдавленный стон, как если бы Анарлет прижала бюстом Гописсу — Мардамона настигло прозрение. Он понял, сколько денег мог бы заработать на пирамиду своей мечты, и сколько замечательных возможностей упустил навсегда.

— Тогда, — сказал Кальфон, не отличавшийся кротостью нрава, — какого беса нас интересует, что случится в Амарифе, если это на краю света отсюда?

— На это у меня есть предсказание номер пятьсот сорок шесть. Нас не интересует Амариф.

— Зачем же вы тут пальцем елозите? — взвился Дотт, и без того доведенный до состояния нервного срыва.

— На это у меня есть предсказание номер… не помню… неважно. Я не вижу, где елозю. Мне нужна карта Тиронги и прилегающих государств, чтобы вы твердо установили мой палец в нужном месте, сообразуясь с инструкциями.

Юлейн, которому наскучило ждать сведений от гарпии, вдумчиво изучающей карту не той местности, развернул следующую газету. На сей раз ему в руки попался тот самый внеочередной выпуск «Усыпальницы». Он пробежал пару строк и присвистнул.

— Ого! Они там что, совсем сдурели?

— Ха! На это у меня есть замечательное предсказание номер двести семнадцать, — тут же откликнулась Балахульда.

— Валяйте, — велел король, снова подтверждая свою репутацию расточительного монарха.

— Да.

 

Самокритика для монарха — роскошь, которой следует наслаждаться в узком семейном кругу

Малколм Фрейзер

 

— Ладно, я, — возмутился Юлейн. — Меня можно уговорить на любую глупость, если подойти с умом. Но Килгаллена я полагал здравомыслящим монархом, да и Ройгенон никогда не казался мне самоубийцей. Тукумос, когда был маленьким, даже в прятки боялся играть, потому что, где его не видно, там темно и страшно. Да они одного нашего Такангора должны бояться до дрожи в коленках, не говоря уже о тебе, братец.

— Значит, они боятся кого-то другого, — грустно улыбнулся да Унара.

— А кого тогда? — спросил король, требовательно глядя на Мадарьягу.

Вампир собирался было сказать что-нибудь в том смысле, что не надо на меня так смотреть, но потом вспомнил, что недавно тоже назверопусничал и теперь пожинает плоды.

— Круг подозреваемых весьма широк, — сказал граф. — Но главным я склонен считать того, кто уже посягал на Кассарию и ее сокровища. На лорда Таванеля, — он поклонился в сторону Уэрта, — Лже-Таванеля, разумеется, но другого имени его мы пока не знаем.

— Это очень короткое пока, — заговорила Балахульда. — Что до имени, то я вам его подскажу, и так и быть бесплатно, в качестве рекламной акции, но уже за остальное вы будете платить, у меня твердые расценки. Итак, прорицание о вещем сне. Лорд Саразин подбил трех королей — Килгаллена, Тукумоса и Ройгенона — напасть на Тиронгу не далее, как через три дня. Тайно, ночью, без объявления войны. Они оправдывают свои действия тем, что король Юлейн Благодушный чересчур близко сошелся с нашим гостеприимным хозяином Зелгом да Кассаром и тем самым примкнул к силам тьмы.

— Позвольте, — вскипел Юлейн. — Это все написано в газете.

— Я пошлю им протест, — заявила гарпия. — Это мой вещий сон, а не их сенсационная статья.

— Указано все, кроме срока нападения, — возразил справедливый Зелг, проглядывая «Усыпальницу». — И вы знаете, где произойдет вторжение? Если да, будьте уверены, мы заплатим за ваши бесценные сведения.

— Конечно, я знаю, — запыхтела гарпия. — И я бы уже давно выставила вам счет, но есть одна маленькая неувязочка. Я…

— Старая курица!!!

По залу прокатились громовые раскаты, сопровождаемые волнами пламени, и перед изумленными кассарийцами возникли сразу две близкие родственницы правящего герцога — Эдна Фаберграсс и Моубрай Яростная, как никогда оправдывавшая свое прозвище.

— Старая безмозглая курица!!! — взревела Моубрай, демонстрируя огромную пасть, полную ядовитых клыков.

— Давно не видел ее в таких расстроенных чувствах, — сочувственно заметил Бедерхем.

— Тюфяк с перьями! — рычала Эдна, — Мешок с пометом!

— Но-но, дамы! — Балахульда выставила перед собой руки. — Оскорбления от недовольных клиентов оплачиваются отдельно…

— Держи ее, — сказала Моубрай. — Я ее сейчас освежую!

— Позовите кто-нибудь ваших таксидермистов, — посоветовал добрый Намора. — Они получат отличную консультацию и незабываемую практику. Лучше маркизы Сартейн свежует только Сатаран, но он давно уже не радовал нас подобными представлениями.

— А вы? — спросил граф да Унара с неподдельным интересом.

— О, нет! — вздохнул самокритичный Намора. — Я для этого слишком неловок и нетерпелив. Порчу материал. У меня всегда выходят какие-то кровавые клочки и ошметки.

— Пупсик! — сказала любящая невеста. — Ты на себя наговариваешь. Хочешь, попробуем вместе? Я тебе помогу. Уверена, у тебя все прекрасно получится.

Зверопус Второй категории взялся за голову.

— Думгар, Такангор! — воззвал он к высшему разуму. — Скажите им что-нибудь, не молчите!

— Только после десерта, — сказал Такангор. — Я настаиваю. Пончики с фрутьязьей сегодня определенно удались. Не хочу, чтобы меня что-то отвлекало.

— И в другом помещении, — добавил голем. — Зачем бы в замке иметь пыточную со всем оборудованием, чтобы осквернять пиршественный зал? Вы знаете, как трудно удалять с предметов обстановки окровавленные пух и перья?

Зелг понял, что тут поддержки не дождешься.

— Мадам! — он протянул руки к Моубрай, затем повернулся к Эдне. — Мадам! Поведайте, что вас так расстроило? Может, мы сообща решим эту, уверен, небольшую проблему?

Герцогиня Фаберграсс вспомнила, что она девочка из приличной семьи, и взяла себя в руки. Это стоило ей немалых усилий, во всяком случае, с ее алых когтей сыпались искры и слетали огненные всполохи, а красные крылья дымились и мерцали жарким маревом. Но ее воспитательница всегда порицала свойственную маленькой Эдне запальчивость и некоторую жесткость, настаивая на том, что высокородной демонессе незачем самой потрошить провинившихся, когда к ее услугам целый штат преданных слуг, не говоря уже о вооруженных до зубов громилах ее папеньки, которые высокопрофессионально исполнят любой каприз сердитой крохи.

— Мы послали этой старой курице…

— Да, — важно кивнула Балахульда, — я прожила долгую насыщенную жизнь, и горжусь этим.

 

Не знаю, сколько ей лет, но выглядит она старше

Янина Ипохорская

 

— Этой безмозглой туше!…

— В мое время кавалеры ценили приятные для глаз увесистые формы и не бросались на сушеные скелетики…

— Этому ходячему недоразумению…

— Я загадочная натура, меня не всякому дано постичь, — заметила царица гарпий.

— Этой выжившей из ума слепой пупазифе…

— Какая зараза сперла мои очки?

— Не перебивайте!

— Я не перебиваю, а уточняю.

— Вы уточнили уже четыре раза. Уточните один и не мешайте.

— Экая вы какая, — сокрушенно вздохнула Балахульда.

— Мы послали ей вещий сон с такими подробностями, что только годовалая слепоглухонемая вавилобстерица с тяжелым повреждением мозга не сумела бы его понять!!! — зарычала Эдна таким голосом, что Князю Тьмы следовало бы взять у нее пару уроков с целью повышения квалификации.

— Я, между прочим, все поняла, — Балахульда обиженно поджала губы. — Я просто не разглядела подробности. Знала бы, кто спер мои очки…

— Как она дожила до своих лет? — спросил непосредственный Кальфон. — И кто, скажите на милость, внушил ей мысль, что она провидица?

 

Балахульда приняла пышную позу.

— Юноша, — сказала она важно. — Когда вы были еще крошечным демоненком размером не больше светлячка, то есть в моей цветущей юности, у меня был бурный роман с Дардагоном.

— Папа был извращенец, — сухо сказала Эдна.

— Он называл меня своей путеводной звездой.

— Папа был романтик, — объяснила Эдна.

— Это он вдохнул в меня искру своей великой силы и наделил меня бесценным даром пророчества.

— Папа был идиот, — вздохнула Эдна.

Пол ощутимо заколебался, по залу прокатился рокот, похожий на эхо далекой грозы. Видимо, папа категорически возражал.

— И скандалист, — отрезала непреклонная дочь.

— Оставим лирику, нужно торопиться, — сурово сказала Моубрай. — Если нас хватятся в Аду, в дальнейшем нам будет сложнее тебе помогать. Итак, слушай — во-первых, лорд Саразин откопал где-то заклинание, именуемое «Словом Дардагона». Его действительно создал некогда отец Эдны для борьбы с не-мертвыми. Это было еще до появления Кассарии, но некроманты, оспаривающие власть демонов Преисподней существовали всегда. Вот для сражений с их несметными полчищами и придумано «Слово». Оно навсегда, подчеркиваю, безвозвратно уничтожает всех, кто переступил границу жизни и не ушел окончательно в смерть. Оно опасно и для таких как Узандаф, и для Мадарьяги, и для всех твоих не-живых подданных, Зелг. Именно «Слово Дардагона»…

— Это не страшно, — встрял Карлюза.

Эдна Фаберграсс бросила на него огненный взгляд, затем перевела его на тесак Валтасея Тоюмефа, украшавший западную стену, и в глазах ее погасла искра несбыточной мечты.

— Я достигал из подземелий Сэнгерая крутыми горными тропами через…

— Как же, как же, — сказал Думгар, улыбаясь троглодиту так, как улыбается тот, кто покупал полотенца, тому, кто бессмысленно изодрал их в клочья. — Мы все отлично помним — через бури и пустыни и страдания от морской болезни на паршивом корабле с пьющей командой.

Карлюза почтительно зашелестел своей потрепанной тетрадкой.

— На «Слово Дардагона» имею ответить словом матроса, словом боцмана, словом шкипера, словом лоцмана, словом кока, словом капитана. — Маленький троглодит мечтательно закрыл глаза. — Одно только слово боцмана изгоняет тех, кто на мачтах, в трюмы, а тех, кто в трюмах, на мачты. Не говоря об отличнополезном заклинании «Брысль», впечатлившем в нашу пользу многих супостатов.

Бывают подвиги похлеще перехода через Пальпы и прорыва обороны Тут-и-Маргора. Моубрая Яростная щелкнула зубами и слегка задымилась, но продолжила говорить, как ни в чем не бывало.

— Во-вторых, три армии и войска ордена перейдут границу Тиронги возле городка Нилона…

— Ну, вернемся домой, я такой скандал закачу тещиньке Анафефе. Подумать только, одна повсюду растыкивает крамольные фонтаны, другой шаловливый суслик за моей спиной продает отечество врагам, попирая семейные ценности. Это все ее воспитание! Пускай попробует объяснить, кого она вырастила на мою голову. А, может, я вообще после этого разведусь!

Мы неоднократно диагностировали, в чем главная беда высокородных демонов. Они выросли в тепличных условиях Преисподней, реальной жизни в глаза не видели, и самые обычные вещи глубоко травмируют их мрачные души. Вот и теперь — ну что такого особенного произошло? Юлейн счел необходимым сделать свой комментарий? И что страшного? Его можно понять — неприятно узнать, что твой близкий родственник, пускай и совершенно тебе несимпатичный, привечал врагов твоего собственного королевства одной рукой, а другой писал тебе слезные письма с просьбой о крупном денежном вспомоществовании на учреждение нового Института Кукологии и Куковедения, а также на основание Музея Примитивных Искусств Чоприков и Кукорисов. Просто маркиза Сартейн не привыкла, чтобы ее бесцеремонно перебивали несколько раз подряд в течение одной минуты. Из этого следует только одно: у кассарийского некроманта, ее внука, нервы покрепче, несмотря на то, что у нее было на несколько тысяч лет больше, чтобы как следует закалить характер.

Эдна Фаберграсс подхватила последнюю фразу Моубрай, как падающее знамя из рук смертельно пьяного знаменосца.

— Это случится на четвертую ночь, считая от сегодня. У вас всего трое суток, чтобы собрать войска и добраться туда вовремя, и это нелегко, учитывая, что жители Кассарии в большинстве своем вам не помощники. В-третьих, и едва ли не главных, лорд Саразин заручился поддержкой панцирной пехоты минотавров — они ревели от радости, когда узнали, что им выпала возможность скрестить клинки с лучшим из лучших из их племени.

— Это да, это я понимаю, — закивал Такангор. — Здоровый дух соревнования, рыцарские всякие турниры и поединки, как же, как же, сам такой. Это все от здорового питания, свежего воздуха и строгих нравов.

— Ну, — Галармон развел руками. — Не скажу, что нам конец. Но крышка.

Зелг попытался представить себе триста Такангоров, бодрым галопом несущихся в лобовую атаку, и понял, что напрасно полагал, что у него хорошо развито воображение.

— Мудрые слова, — сказала Моубрай, всегда полагавшая, что для того, кто намерен пожить подольше, оптимизм — ненужная роскошь, — Зелг, друг мой, тебе придется договориться со своим Спящим.

Опытный летописец, знающий умное слово «реприза», желал бы закончить эту часть своего повествования запоминающейся фразой маркизы Сартейн, но действительность крайне редко способствует осуществлению наших планов.

В относительной тишине, которая воцарилась в зале после впечатляющей сводки последних событий, раздался хриплый бас Балахульды:

— Мне есть видение. И даже без очков могу сказать, что это совершенный мрак. — Она подслеповато прищурилась. — На любителя. Но вам понравится.

В эту минуту в двери влетел гном-секретарь, посланный Думгаром к таксидермистам, и закричал на бегу, не сообразуясь ни с этикетом, ни с простыми правилами приличия:

—Караул!!! Караул!!! Караул!!!

— Грабят, — вздохнул Гизонга.

— Грабункен? — спросил Карлюза.

— Насилуют?! — оживились амазонки.

— Тонем? — взволновался Мардамон, возражавший против смерти через утопление.

— Хулиганы прозрения лишают? — предположил Бедерхем.

— Режут? — заинтересовался Такангор.

— Убивают? — воодушевился Зверопус Первой категории.

— Может быть, пожар? — с надеждой спросил Кальфон.

— Если бы, — неожиданно спокойно сказал гном. — Идемте в подземелье, сами увидите.

 

 

ГЛАВА 9

 

Будущее, как известно, бросает свою тень задолго до того, как войти

Анна Ахматова

 

Наконец-то подземелье кассарийского замка выглядело в точности так, как должно было по общему мнению выглядеть подземелье кассарийского замка — обители зла, цитадели некромантов, оплота тьмы и средоточия мрака. Ничего не забыли? А, да, еще — врат смерти. И этого, как его, приюта беззакония.

Зелг был здесь всего пару дней тому, — помнится, его еще порадовала чистота, порядок и обилие света; и хотя таксидермистов нельзя было назвать милашками, но дело свое они знали и делали его со всей ответственностью опытных профессионалов, гордящихся своим ремеслом. Поэтому, несмотря на специфику работы и обилие пугающих инструментов, их пристанище выглядело местом довольно приличным. А сами коротышки в красных фартуках представлялись не столько свирепыми и кровожадными, сколько слегка прибабахнутыми высоким искусством таксидермии.

Так что не только герцога, но и всех его спутников поразило, как преобразилось подземелье со времени последнего посещения. Главная лаборатория изменилась сильнее всего. Во-первых, бесследно исчезли столы, верстаки, шкафы с книгами и инструментами, чучела и макеты, куда-то делись осветительные шары и летающие огоньки. Вместо них повсюду стояли тяжелые высокие бронзовые канделябры в виде монстров в позах, позволяющих предположить, что несчастные твари страдают артритом, радикулитом, подагрой, несварением и поносом. Пол из белого мраморного необъяснимым образом стал черным, лабрадоритовым, с синими прожилками. На полированном камне был начертан чем-то красным — не хватало еще, чтобы кровью, подумал Зелг — огромный, на всю лабораторию, сложный символ: переплетенные узоры, буквы, рисунки, пиктограммы. На один этот рисунок должно было уйти, по логике, не меньше времени, чем на все переустройство помещения. А если добавить сюда хлопоты с новым полом…

— Откуда они вообще взяли столько черного лабрадорита, как оплатили и протащили вниз без моего ведома? — удивился Думгар, явно выделяя вопрос финансирования.

— А кто перекладывал плитку? — внезапно спросил Гегава, обычно робевший перед блистательным големом. — Я почему спрашиваю. Мы недавно пережили ремонт парадного коридора — это такая морока. Конечно, наш дворец — не волшебный замок, люди работают со скрипом и скандалами, хоть и под страхом наказания, а смертная казнь за плохой ремонт у нас пока не положена. Понимаю, что у вас другие рычаги влияния, но все-таки какие-то рабочие и у вас должны были все переделать.

— Совершенно верно, — сказал Думгар. — И времени у них на это было, дайте подумать, часа полтора? Два?

— Час сорок семь минут, — сообщил морок в металлической маске. — Два часа тому я делал обход в этой части подземелья и говорил с Морисом, которого весьма взволновало появление в замке ее величества Балахульды — ему уже кто-то насплетничал, и он на всякий случай послал призрака снять мерки, а сам стал готовить подставку. На всякий, конечно, случай, — вежливо уточнил морок. — Мы проговорили минут тринадцать с половиной, затем я отправился с обходом дальше. Уверяю вас, все было спокойно.

— Как на кладбище, — проворчал Мадарьяга, растерянно оглядываясь по сторонам.

И было от чего растеряться. Преображенная лаборатория вовсе не пустовала. Повсюду лежали без признаков жизни гномы в красных фартуках и беретах; похоже, их уложили в определенном порядке, каждого в своей части символа, образуя непонятную, но явно неслучайную композицию.

— Живые, — сказал вампир, видя, как расширяются глаза молодого некроманта. — Дышат, и довольно ровно. Один даже храпит. Не думаю, что с ними случилось что-то ужасное, хотя проверить все равно придется.

— Пришлем десяток специалистов, — успокоил циничный Узандаф, который в свое время чего только ни творил с самыми разнообразными существами, включая гномов, — они тут все перелопатят, этих недочучелков осмотрят на предмет изменения их и без того деформированных личностей. Быстро выясним, что к чему. — Он махнул толпившимся на лестнице слугам. — Давайте, голубчики, не стесняйтесь, тащите их в лазарет. Пускай теперь феи поразвлекаются. Ничего страшного. Лаборатория надежно защищена от магического вторжения…

— Была надежно защищена, — глухо сказал Зелг.

Он принюхался, как хищник, выслеживающий добычу.

— Это не просто рисунок, это огромная дыра, — сказал он. — Оттуда тянет искореженным пространством и украденным временем. Не подходи, дедушка, тебе нельзя даже стоять рядом. А где Морис?

— Нет нигде, — Гризольда пыхтела трубкой с такой силой, что если бы ей дали еще пару минут, она вполне затмила бы чад сотен толстенных желтых свечей в фантасмагорических канделябрах.

— Отличные, кстати, канделябры, — Кальфон восхищенно поковырял бронзового монстра огромным пальцем. — Когда вся эта катавасия уляжется, я бы охотно приобрел у вас парочку. Можно больше. Или выменял. У меня на обмен есть чудесные сушеные головы мурилийских демонов и демонов Рюбецаля. Могу предложить также прекрасно сохранившиеся останки особо опасных соотечественников. Я такие штучки специально держу на тот случай, если попадется какая-нибудь редкость. Вы можете повесить их в спальне, в глаза вставить ночники. Они создают изумительную атмосферу умиротворения, тишины и покоя.

— Мы обязательно обсудим ваше предложение, милорд, — сказал Зелг таким странным голосом, что Моубрай подумала, как бы ее кроткий внук для создания атмосферы тишины и покоя не обзавелся сушеной головой Кальфона.

— Нет, нет, не нашел, не видел, нигде нет, — посыпались со всех сторон короткие доклады привидений, гномов и домовых, посланных Думгаром на поиски исчезнувшего таксидермиста.

Тем временем демоны окружили загадочный символ, вытягивая шеи, ворча, принюхиваясь, то окутываясь пламенем разных цветов и оттенков, то искрясь льдом или превращаясь в крохотный вихрь. Они становились прозрачными и невидимыми, похожими на кипящую лаву и монолитный камень — несть числа было их превращениям.

— Дикая сила, — сказал, наконец, Бедерхем. — Дикая, необузданная, древняя сила, замешанная на крови и смертях. Не думаю, что у вас пропал только Морис. Он всего лишь открыл проход, облегчил задачу вторжения, так сказать. Ищите, что важного, что бесценного исчезло в замке и окрестностях. Ищите быстрее.

Думгар взмахнул огромными руками, как дирижер, повелевающий оркестром, с целью извлечь музыку из тишины, но Зелг остановил его.

— Не нужно искать, — произнес он все тем же незнакомым голосом, в котором все явственнее слышались монструозные ноты, — я и так знаю, за кем он приходил. Точнее, за чем.

— Да, милорд? — спросил голем.

— Гухурунда. Ему для чего-то потребовались останки нашего каноррского убийцы.

— Ясно, для чего, — сказал Гампакорта. — Коли он способен был его отыскать, пробудить и подчинить, то способен дать ему новое существование, увы, с гухурундой это сделать легче, чем с кем бы то ни было. Тварь никогда не была настроена умирать целиком и полностью.

— Зачем такие сложности? — изумился Юлейн. — Вам не кажется, что это все как-то нарочито запутано, как в детективах из серии «Спина в черном», помните, такие синенькие книжечки в разную полоску?

Узандаф радостно закивал головой. Он пятьдесят лет собирал эту серию и по праву гордился тем, что у него есть все выпуски. Таких полных коллекций в мире было всего пять, и многие библиофилы соблазняли его заманчивыми предложениями, желая заполучить бесценные экземпляры, но мумия твердо стояла на своем: она была большим поклонником бессменного героя сериала, Гортензия Циклопонтуса, мыслителя и частного сыщика по совместительству. Когда же Ллойд Митфорд, автор детективов о циклопе-сыщике скончался, Узандаф быстренько призвал его дух и по взаимному согласию поселил со всеми удобствами в библиотеке, где тот к этому дню написал еще тринадцать эксклюзивных романов специально для кассарийского правителя. Юлейну только предстояло услышать эту радостную весть, и он, как многие из нас, даже не ведал, что буквально за ближайшим поворотом его ожидает неописуемое счастье. К тому же, Узандаф авторитетно утверждал, что не стесненный более издательским произволом и проблемами заработка ради пропитания, Митфорд после смерти создал куда более совершенные произведения, чем при жизни. Но молодой некромант думал не о знаменитых детективах, хотя и использовал сейчас дедуктивный метод.

— Нет, — терпеливо пояснил Зелг. — Дедушка прав. Замок надежно защищен от недружественного магического вторжения. Гухурунда не смог бы пройти внутрь, поэтому он сделал так, чтобы мы сами его притащили, и Кассария не увидела в нем угрозы. А затем, по всей видимости, Морис, по всей видимости, не по собственной воле, открыл проход, и враг беспрепятственно вошел внутрь.

— А почему не наоборот? — упорствовал Юлейн. — Если он такой ловкач, что ему стоило войти самому — при помощи того же Мориса и потом протащить целого и невредимого гухурунду?

— Куча ненужных хлопот плюс дополнительный риск, — охотно откликнулся Кальфон. — Сколько у него было времени? Меньше часа на все про все.

— Еще меньше, — сказал Гизонга, все это время занимавшийся тем, что умел лучше всего — считал.

— Ну, вот вам и ответ. Он бы не успел провернуть все так быстро. Да и Кассария тут же бы рассвирепела и вышвырнула его вон. Нет, план задуман блестяще. Так что нам теперь расхлебывать и расхлебывать.

— Вы хотите сказать, что сейчас по замку шатается с неизвестной целью древний каноррский демон-убийца?

— С целью как раз все ясно — убивать, других целей у него нет. Вопрос, кого убивать? Всех или кого-то конкретного, — вздохнул Гампакорта.

— Значит так, — сказал Зелг. — По замку ходим опасными вооруженными компаниями, в одиночку — ни шагу. А ты, Юлейн, собирай свиту и дуй отсюда.

— С чего это вдруг? — возмутился кузен.

— Как, с чего? — оторопел Думгар. — Здесь смертным опасно.

— Смертным везде опасно, — неожиданно здраво возразил король. — Правда, господа?

— Совершенно верно, ваше величество, — отозвался куртуазный Галармон и повернулся к некроманту. — Видите ли, думаю, мы вам пригодимся. Что же до опасности, она невероятно высока, никто не отрицает. Но с нашей точки зрения принципиальной разницы между гухурундой, Тотомагосом и господином Кальфоном или прекрасными дамами, с которыми мы имели честь воевать так недавно, нет. Если они захотят, нас сдует, как осенний лист на ветру.

Кальфон вытащил из недр своих доспехов огромный огненный носовой платок и прочувствованно в него высморкался.

— Мне никто не говорил таких тонких комплиментов, генерал, — признался он.

— А если он и хочет убить тебя? — спросил Зелг, нарезая круги вокруг кузена. — Ты об этом подумал?

— Подумал, — беспечно отвечал Юлейн. — Скажи, зачем бы ему делать тебя королем Тиронги? А я именно тебя назначил наследником престола, имей в виду.

— Только не это!

— А то-то же! Думаешь, я собираюсь мучиться в одиночку всю оставшуюся жизнь? Так вот, если он захочет меня убить, в Булли-Толли это будет сделать легче легкого. А тут ты меня защитишь. К тому же, теперь у тебя есть дополнительная причина беречь меня как зеницу ока.

— Это не лишено здравого смысла, — вмешался Намора. — Здесь у нас больше шансов отбиться от любого гухурунды.

— Вовсером мы несломимимы, — согласился Карлюза. — А Бумсик и Хрюмсик его найдут для жестокого и кровавого, но справедливого возмездия.

— Эти всех найдут, — согласился Думгар. — Но именно сейчас я бы не рекомендовал запускать их в замок. Один каноррский демон и два кассарийских хряка — чрезмерное испытание даже для этих неприступных стен. Давайте пока остановимся на гухурунде.

 

Гостиным гарнитуром и ограничимся

Остап Бендер

 

— Да и я отлично помню его запах, — хищно улыбнулся Гампакорта. — Мадарьяга, ты со мной?

— Спрашиваешь, — вампир возбужденно облизнулся, — уже иду.

— Мы будем возглавлять вас следом, — важно сказал Карлюза. — Для придания дополнительских веса и впечатления.

— Ну и мы с Бедерхемом не помешаем, — Кальфон выудил из-под пола пламенеющий клинок. — Как сказал милорд Карлюза? Вовсером веселее.

— А вот если бы у нас был воздвиг, — раздался звонкий голос Мардамона, — или хоть какая-нибудь скромная пирамидка, древний демон первым делом отправился бы к ней, и мы его там запросто сцапали.

— Зачем ему первым делом отправляться к воздвигу? — вскричал Зелг таким грозным басом, каким обычно не кричат воспитанные герцоги.

— Это же элементарно, пирамиды и воздвиги всегда притягивают демонов, они буквально манят их, поэтому прозорливые жрецы всегда стоят на вершине с жертвой наготове, — бодро ответил жрец, и некромант подумал, что одно он знает наверняка: пирамиды, воздвиги и здравый смысл — три вещи несовместные. Они друг другу явно противопоказаны и хорошо об этом знают.

— Пупсик! — раздался непреклонный голос мадам Мумезы.

— Да, лютик!

—Не отходи от меня ни на шаг.

— Как можно, Мумочка? — возмутился Намора. — Да я с тебя глаз не спущу.

— И не вмешивайся, если я буду с ним разбираться. Ты уже простудился в поездке, не хватало только, чтобы ты опять вспотел и поцарапался. Ты будешь охранять нас морально.

— Мумочка, тебе нельзя переутомляться.

— Но и сидеть сиднем тоже вредно, — возразила мадам капрал. — Сегодня у меня такое настроение, когда я предпочитаю размяться.

Намора проворчал что-то неразборчивое, что при большом желании можно было принять за согласие. Он понимал, что женится на стойком кактусе, хотя всегда мечтал о нежной маргаритке, но не собирался идти на попятную лишь потому, что его невеста характером больше всего походила на боевого древнеступа. Древнеступов же как-то приручали, чтобы установить у них на спинах эти пестрые будочки — вот и он сможет.

— Мы с Лилипупсом тоже охотно поохотимся, — сказал Такангор.

Узандаф хотел было заметить, что двоих против гухурунды маловато, но затем вспомнил, как его ребенком водили в начальную школу Некромантии, Зверствоведения и Черной Магии, и как там в столовой подавали на обед фирменное блюдо — рубленые котлеты в гробиках, и успокоился. Эти двое стояли, довольные, как второгодники Детского Гвардейского Приюта, переведенные в следующий класс без экзаменов. Фамильный боевой топорик и знаменитая бормотайка были уже при них, не иначе генерал и сержант во время обеда прятали их под столом. И если взвесить все обстоятельства, это только подчеркивало их прозорливость и предусмотрительность.

— Мы с Эдной запечатаем подземелье заклятьями, пока вы не разберетесь что к чему, — сказала Яростная. — Ты ведь не против, Зелг?

А Зелг отозвал Думгара в сторону и спросил вполголоса.

— Думгар, мне нужно ненадолго уединиться. Ты присмотришь за остальными? Лучше всего было бы вернуться в тронный зал, как думаешь?

— Полагаю, я смогу задержать гухурунду на какое-то время, если придется, милорд. Тронный зал отлично подходит для кратковременной, но действенной обороны. Там достаточно охранных заклинаний, и колонны и двери самые надежные.

— Только прошу тебя, не геройствуй, не рискуй понапрасну.

— В этой ситуации, — едва усмехнулся голем, — риск ни в коем случае не будет напрасным.

И он направился к выходу из подземелья, как огромный древнеступ-вожак, гонящий перед собой немалое непослушное свое стадо.

 

* * *

 

На Гонн-Гилленхорме царила подозрительная тишина.

Зелг осторожно подошел к воротам с решетками из переплетенных бронзовых драконов и василисков, толкнул их. Огромные петли едва слышно скрипнули, тяжеленные створки, которые выдержали бы атаку циклопического тарана, подались с неправдоподобной легкостью. Ничто не напоминало о том, что происходило здесь в прошлый раз. Легкий ветерок шевелил полотнища лазурных флагов, и некромант подумал, что ткань выглядит не такой потрепанной — как-то свежее, чище и целее. Да и сам замок больше не производил впечатления заброшенных и обреченных руин. Стены то ли укрепились, то ли посветлели; двор больше не был завален обломками и мусором; небо прояснилось, только легкие облачка путешествовали куда-то симпатичной пушистой стайкой. Скала под ногами более не содрогалась, и — к полному и окончательному изумлению Зелга — какая-то залетная пичуга пропела что-то жизнеутверждающее, сидя в просвете бойницы.

Эгон и Тристан выбежали к нему из дверей донжона.

— Владыка! Ты смог! — вскричал Тристан, склоняя голову.

— Ты победил! — вторил ему Эгон, не скрывая радости и облегчения.

Казалось, впору радоваться, но герцогу было не по себе. Он не видел никаких причин для этих волшебных изменений, и понимал, что все, увы, не так просто. Есть какой-то подвох. Не может не быть.

— Где он? — спросил молодой человек, быстро оглядывая своих стражей.

Они будто вернулись к прежнему, уже полузабытому облику, как в те детские годы, когда он вообразил их с такой непостижимой ясностью. Они выглядели моложе, крепче, сильнее, глаза сверкали, на щеках играл румянец, как у людей, ведущих мирную спокойную жизнь на свежем воздухе. Доспехи приобрели блеск, плащи не висели больше жалкими лохмотьями.

— Он возвратился в подземелье, в свою камеру, — сказал Эгон.

— По собственной воле. Без боя и без условий, — добавил Тристан.

— Просто вдруг перестал грозить нам всеми немыслимыми карами или пытаться подкупить.

— Все закончилось, как ничего и не было.

— Мы проверили подземелье и не нашли ничего подозрительного.

— Мы решили, ты нашел способ укротить его, владыка, — несмело улыбнулся Тристан.

Но Эгон уже всматривался в тревожные глаза повелителя.

— Это не ты? Ты не знаешь, что случилось?

Зелгу было нестерпимо обидно признаваться в этом, но он твердо верил, что с такими верными друзьями честность — не просто лучшая, но и единственно возможная политика.

— Я понимаю не больше вашего, — ответил он. — Думаю, даже меньше вашего, ведь я знаю о нем так мало. Сейчас я спущусь вниз, а вы на всякий случай останьтесь здесь. Думаю, вы поймете, что нужно делать, если дойдет до такой необходимости.

Если рыцари поникли, то лишь на краткие мгновения. Затем они одновременно тряхнули головами, одновременно расправили плечи и выпрямили спины.

— Можешь положиться на нас, владыка, — сказал Эгон.

Тристан кивнул в знак согласия.

Честность честностью, но ничто в мире не вынудило бы Зелга признаться, что он и на них не больше полагается.

 

* * *

 

Думгар устроил Узандафа на диване среди подушек в углу тронного зала, прикрикнул на Дотта, намеревающегося улизнуть на подвиги, и одобрительно кивнул Кехертусу, который трудился под чутким и неслышным руководством дяди Гигапонта, протягивая из конца в конец обширного зала сигнальные нити паутины в ему одному понятном порядке. Затем голем внимательно оглядел присутствующих и нахмурился.

— Где господин Крифиан? — спросил он сурово. — Я хотел бы попросить его отправиться в Виззл с важным поручением.

— Он улетел, — ответил Птусик откуда-то с потолка. — Но обещал вернуться. Не бойтесь, я за него.

— В этом-то и проблема.

Птусик издал обиженное кряхтение, но промолчал. Мы неоднократно упоминали об уникальных способностях кассарийского голема. Одной из них была способность усмирять нахалов и строптивцев едва заметным движением бровей. Гегава долго и старательно репетировал этот неповторимый изгиб, демонстрирующий одновременно скепсис, несокрушимую волю, легкое удивление, неодобрение и несомненное превосходство, но добился только того, что у него невыносимо ныли мышцы лица, о существовании которых он до сего дня даже не догадывался.

Амазонки с надеждой смотрели на даму Цицу. Рыцарственная минотавриха уверенно положила на плечи свой меч и встала в центре зала, демонстрируя готовность оказать достойное сопротивление любому демону, из каких бы глубин времени он ни явился. Ее несокрушимая фигура навевала воспоминания о славном денечке битвы при Липолесье и внушала окружающим веру в то, что они победят и на сей раз. Доктор Дотт выразил глубокое сожаление о том, что они принадлежат к разным расам, ибо только эта досадная деталь мешает ему сложить свое любящее сердце к прекрасным ногам восхитительной воительницы. Эту пламенную тираду он произнес, безопасно витая где-то в районе букрания, украшавшего собою капитель одной из колонн. Интуиция подсказывала ему, что из дамы Цицы метатель получше, чем из достойного Думгара.

— Мне есть видение, — громко сообщила Балахульда.

В Кассарии ее знали недавно, но уже научились не придавать большого значения пророчествам, особенно, если они не были напечатаны в сегодняшних газетах. С другой стороны, царица гарпий жила на свете очень давно и уже поэтому обладала огромным опытом, ибо опыт проистекает из наших ошибок. Так что она решительно отвечала на любой вопрос, не дожидаясь, чтобы его кто-то задал.

— Он взял на себя смелость, предсказание номер двадцать три. Тринадцать пульцигрошей.

Юлейн хотел было спросить, кто взял на себя что и почему именно тринадцать, но быстро сообразил, что это еще три вопроса, и жалкими пульцигрошами за ответ он точно не отделается. Кто знает, что послужило причиной такой невероятной сообразительности короля — то ли приобретенный опыт, то ли страдальческое лицо маркиза Гизонги, которое могло служить отличной моделью для картины «Кары нестерпимые, претерпеваемые в геенне огненной врагами короля Козимы Второго Бережливого и его потомков и свояченицей непочтительной, жестоко наказанной».

— Кто взял на себя что? — неожиданно уточнил Думгар.

Балахульда посмотрела на него глубоким взглядом потомственной провидицы и прерывисто вздохнула. Содержание царства стоило очень недешево, и она была готова на многие подвиги во имя процветания своих подданных, но любой героизм, если герой — существо вменяемое — должен иметь какие-то рамки. Гизонга тоже издал вздох едва слышный, но настолько скорбный, что мог бы разжалобить даже бронзовый букраний на колонне: расшифровывать его смысл мы не станем, он и без того прозрачен, как воды Тутоссы. Скажем только, что случись тут присутствовать адскому казначею Тамерлису, крохобору из крохоборов, он бы достойно вплел собственное соло в эту симфонию скорбей и печалей.

— Смелость, — внезапно ответила душа Таванеля, розовея от смущения. — Взял на себя. Я.

Думгар перевел тяжелый взгляд на фею и супругу.

— Гризя здесь ни при чем. Она даже не догадывается, о чем речь, — поспешил уверить его Таванель.

Если он хотел таким образом предотвратить бурю, то добился того, что вызвал извержение.

— Вот что я называю большой семейной проблемой! — Гризольда грозно взмахнула трубкой. — Посторонняя гарпийща знает, что ты на себя что, вероятно, даже и почему, а родная жена с солидным стажем и доказанной в боях преданностью выясняет, как снег на голову, что она ни при чем. Хорошенький, как говорит граф, пердюмонокль! Но это граф говорит, он человек воспитанный и сдержанный, а я скажу иначе…

— Гризя!

— Не гризяй! И засуньте себе щупальца мужества, знаете куда?!!

 

Итальянец ругался на извозчика «четырнадцать», будучи уверен, что такое сочетание звуков может быть лишь страшным ругательством

В. Соллогуб

 

Лорд потрясенно замолчал — видимо тщился представить себе и предмет, и процесс. Гризольда же между тем продемонстрировала отличную память и большую начитанность: только самому недогадливому жителю замка еще не стало ясно, что последние дни она штудировала энергичную эротическую поэзию феи Горпунзии, и в ходе ее выступления даже доктор Дотт с удивлением открыл для себя несколько новых моментов, увлекательных как с медицинской, так и с житейской точки зрения.

— Помедленнее, пожалуйста! — попросил пытливый эльфофилин. — Я записываю.

За прошедшие века многие жалели, что рассердили Гризольду, но мало кто сожалел об этом так, как славный издатель «Сижу в дупле». На какое-то время в тронном зале забыли о смертельной опасности в лице неуязвимого каноррского убийцы и с интересом наблюдали за уникальным воздушным боем с элементами экстремальной акробатики — Гризольда против Бургежи. Особенно увлеченно следили за происходящим Архаблог с Отенталом, которых настигло понимание неизбежного: сразу после того, как они вернутся из сражения под Нилоной, следует заняться созданием миниатюрной Кровавой Паялпы. Монстр у них уже есть. А герои всегда найдутся.

Хотел ли благородный Таванель остановить супругу и помочь Бургеже, или на сей раз осмотрительность все-таки возобладала над беспримерной отвагой, смертным этого знать не дано. Душа рыцаря-кельмота была занята беседой с кассарийским големом до такой степени, что не обращала внимания на некоторые разногласия между Гризольдой и военным корреспондентом Кассарии. Поскольку Думгар был занят той же самой беседой, других желающих вмешаться в конфликт не нашлось. Но Бургежа не возражал. История с литературным приложением как-то подкосила его, подорвала веру в собственную счастливую звезду, а в преддверии новой битвы он желал быть в наилучшей своей форме, и встряска, полученная в результате спора с феей, пришлась как нельзя кстати. Гризольда могла устрашить не одного Алгернона Огнеликого, но и Бургежа обворожил Князя Тьмы: василиск против горгоны, дракон против вулкана, свекровь против тещи — словом, в этой схватке было на что полюбоваться. Архаблог с Отенталом пихали друг друга локтями, не переставая. Им одновременно пришел в голову беспроигрышный рекламный лозунг: «Герой против монстра. Монстр против героя. Где кто — разбирайтесь сами».

 

* * *

 

Мы должны пойти на большой риск, если хотим избежать еще большего

Дин Ачесон

 

Зелг на секунду замешкался у окованной чистым железом двери в камеру.

— Заходи, милости прошу, — раздался голос Спящего. — Можешь и не заходить, если тебе кажется, что я задумал что-то коварное. Я не настаиваю. Но поговорить нужно.

— Нужно, — согласился герцог, распахивая двери.

— Смело, — похвалил узник.

Со времени их первой и единственной встречи он очень изменился. Теперь это была точная копия Зелга — высокий, статный, широкоплечий молодой человек с тонким лицом и удивительными глазами. Если бы обстоятельства к тому располагали, некромант позволил бы себе заметить, что не так уж плохо выглядит со стороны.

Спящий вольготно расположился на низеньком уютном диване, которого здесь прежде не было, кивнул на обтянутое синей парчой кресло.

— Располагайся, — пригласил он, — поговорим как добрые братья.

— Братья ли?

— Не придирайся к словам.

— Что останется нам, если убрать слова?

Спящий выразительно поднял бровь, показывая, что находит этот комментарий неуместным.

— Угостить тебя вином?

— Не стоит.

— А я выпью.

— Не стесняйся.

Спящий протянул руку вправо и взял из воздуха бокал голубого стекла, полный зеленовато-золотистой жидкости.

— Надеюсь, ты оценил все проявления моей доброй воли? — спросил он, смакуя явно редкий напиток.

— К чему бы такая покладистость?

— Думаю, ты знаешь, иначе не пришел бы сюда без готового решения.

— Мне не нравится эта словесная дуэль. Если тебе есть что сказать, говори.

Спящий бросил на него короткий обиженный взгляд.

— Нам обоим давно известно, что ты столкнулся с врагом, который тебе не по зубам. Да и всем твоим друзьям и союзникам тоже. Вы еще не паникуете?

— Нет, — сухо ответил Зелг.

— Значит, вы еще глупее, чем я думал. Вам пора бегать по замку, оглашая его древние своды воплями ужаса.

— Ты всерьез веришь в то, что это нормальный разговор?

— Это не разговор. Это моя мелкая месть за все, что ты со мной сделал. Но теперь тебе придется переменить свое отношение к нашему альянсу, иначе тебя ожидает крах. Ты же видишь, с кем имеешь дело. Он способен на вещи, о которых ты даже не догадываешься. Тебе нечего ему противопоставить.

— А почему это так тебя волнует?

— Ну ты даешь! — рассердился Спящий. — Если он тебя прикончит, мне тоже конец. Пока я здесь заперт, я полностью завишу от твоей целости и сохранности. Ты мое единственное вместилище, я исчезну без следа вместе с тобой. Наши разногласия тебя ослабляют, делая и без того аховую ситуацию еще более рискованной. И потому мне некуда деваться — я могу только предложить тебе перемирие и крепкий союз на время борьбы с этим пришлым кошмаром.

 

Соглашение – это когда двое соглашаются с тем,

что оба они считают ошибочным

Эдуард Сесил

 

— Ты знаешь, кто это? — спросил Зелг.

— Откуда? Я всего лишь часть тебя. Лучшая часть, более способная, более могущественная, но все-таки часть. И мне не известно то, чего не знаешь ты. Зато многое из того, что ты знаешь, я понимаю гораздо лучше. Поэтому, не зная, кто он, я вижу, какой он. Он грандиозен. Если мы сумеем его одолеть, то получим доступ к источнику такой силы, о какой ты даже мечтать не можешь. И тогда — я уже предлагал тебе этот бесценный дар, предлагаю опять — ты сможешь пройти по Тудасюдамному мостику, сможешь заключить ее в объятия, сможешь взять в жены. Ты достигнешь такого величия, о каком не помышляли твои предки. Но твоя кровь, наша кровь, позволяет взлететь до божественных высот. Неужели тебе не хочется исполнить самое заветное свое желание? Нет? Не хочешь исполнить или не хочешь обсуждать это со мной? Ладно, Тотис с ним, с твоим разбитым сердцем. Спрошу о другом: неужели ты не хочешь выжить, чтобы защитить свой дом, друзей и саму Кассарию? Хочешь? Ну, хоть чего-то ты хочешь, и то хорошо. Так вот, без меня у тебя ничего не получится, и это ты знаешь доподлинно, иначе тебя бы здесь сегодня не было.

Зелг молчал. Неприятно признавать, но Спящий не сказал ни слова неправды.

— Думаешь, Моубрай решилась бы дать такой совет, если бы видела иной выход? — спросил тот, когда счел, что пауза чересчур затянулась. — Решайся быстрее, по твоему замку рыщет гухурунда. Пока ты здесь мучаешься сомнениями, там может погибнуть кто-то очень важный, очень близкий. Есть вещи, которые нельзя исправить. Не знаю, понял ли ты основную суть каноррского убийцы. Он может отнять жизнь у живого, мертвого и не-мертвого, бога или демона, ему все равно, кого убивать. И он делает это навсегда.

Зелг тяжко вздохнул. Обстоятельства вынуждали его к поступку, которого он желал менее всего.

— Что мы должны делать?

— Это проще простого, — оживился Спящий.

Но внезапно его красивое лицо исказилось странной гримасой, он вскочил на ноги в такой тревоге, что Зелг отшатнулся. Переход из одного состояния в другое оказался таким резким и неожиданным, что испугал его. Он приготовился к схватке не на жизнь, а на смерть с безумцем, запертым внутри его самого, но Спящий опроверг его подозрения единственным словом.

— Беги! — закричал он. — Возвращайся скорее!

— Куда? — оторопел герцог.

— Ступай назад!

И Спящий с невероятной силой толкнул Зелга в грудь, вышвыривая его из камеры, из замка, из Гон-Гилленхорма.

 

* * *

 

Жертва часто возвращается на место преступления, чтобы повздыхать о старом добром времени

Веслав Брудзиньский

 

Когда маленький троглодит верещит во всю мощь своих легких, неожиданно выясняется, что легкие у него очень мощные. Во всяком случае, Кальфон, за спиной которого раздался этот особенный звук, от неожиданности обратился столбом пламени, который ударил в потолок, и только затем обрел прежний облик и вместе с ним способность здраво рассуждать и задавать вопросы. Что касается Бедерхема, склонного обо всем судить без сантиментов, то он спрессовал свое пространное мнение в одну короткую фразу, суть которой сводилась к тому, что это тот самый случай, когда он согласится поступиться своими принципами и обзавестись ненужной в хозяйстве паршивой шкуркой ящероида.

В свою очередь, Такангор, рыскал по замку в большой тревоге. Он очень боялся, что демоны или каноррский оборотень с вампиром встретят гухурунду первыми, и тогда он не сможет по-дружески заглянуть ему в глаза, напомнить о том небольшом недоразумении, которое случилось между ними давеча, намекнуть, что так приличные демоны не поступают, и хоть разглядеть, как он выглядит при жизни, чтобы потом снова не ударить лицом в грязь перед специалистами. Поэтому отважный генерал передвигался исключительно бодрой рысью, временами переходящей в галоп, а бригадный сержант Лилипупс, несомненно, уступавший ему в скорости, но не в настойчивости, пыхтел позади, образуя самый надежный в мире арьергард. Дикий крик Карлюзы, способный оглушить даже глухого аспида, пробудил в них самые разные чувства в диапазоне от светлой надежды на скорую встречу с гухурундой до щемящего ужаса — а вдруг с ним уже кто-то встретился, и они не успеют добежать.

Кассарийские домовые вспоминали впоследствии, что никогда еще серебряные подковы не рассыпали такого дробного звона, никогда еще эхо пойманной пташкой не металось такими зигзагами под древними сводами; а знатоки вторили им, что бригадный сержант Лилипупс, до того исключительно перемещавшийся, быстрее или медленнее в зависимости от обстоятельств, тогда впервые перешел именно на бег, и уже только поэтому ясный сентябрьский день 11953 года от сотворения Ниакроха должен войти в историю.

Доскакав до ошумленных демонов, которые трясли и тормошили небывало красного Карлюзу в тщетной попытке добиться от него сведений, где и каким образом он пострадал, Такангор взял дело в свои руки.

— От ваших воплей кукушечка утратила дар кукования, — сказал он сурово. — Зачем это было?

Карлюза из ярко-красного стал густо-малиновым. В конце концов, всю предыдущую жизнь он провел троглодитом в подземельях Сэнгерая, и необходимость заниматься литературным переводом в критические минуты жизни, немного его раздражала. Он пошипел и пощелкал, сопровождая пламенную речь подробным танцем хвоста. После такой речи на родине ему воздвигли бы памятник как лучшему оратору, восхищенная толпа соотечественников носила бы его на руках, умоляя повторить выступление на бис, но Такангор только нетерпеливо покопал копытом каменный пол.

— Большой прощальный привет, — сказал Карлюза, не добившись понимания. — Письмо. Весть. Костер на башне.

— Сигнал, — пришел на помощь Бедерхем.

— Пускай так.

— Ты видел гухурунду?

Карлюза подумал.

— Полосуки и цацочки.

— Всего лишь, силуэт, — перевел Бедерхем.

— Где?!

— Пролетело.

— Пролетело? — поинтересовался Такангор. — В каком направлении?

— В направлении мимо меня.

Такангор переглянулся с Кальфоном, затем с Наморой. Но быстро понял, что с ними переглядываться бесполезно и перевел гранатовый взор на того, кто ни за что бы не обманул его ожиданий. Лилипупс моргнул.

— Он пошел к Зелгу! — взревел минотавр и взмахнул топором. — За мной!

 

* * *

 

Зелг очнулся внезапно и быстро. Он сидел в кресле в собственном кабинете, а рядом с ним стояла Кассария. Он глазам своим не поверил, но это была действительно она, все в том же тонком шелковом платье до щиколоток, голубоглазая, веснушчатая и такая печальная, что ему захотелось сгрести ее в охапку, поцеловать и никому никогда не давать в обиду. Что он и исполнил, по крайней мере, первую часть. И Кассария не сопротивлялась.

Зелг целовался и до того. Конечно, до доктора Дотта ему было далеко, но и считать его совершеннейшим новичком в этом деле тоже не годится. Две знатные дамы в далеком Аздаке, имена которых мы деликатно сохраним в тайне, дамы, знавшие толк в мужчинах, уверенно утверждали, что со временем и под их чутким руководством из него получится блистательный кавалер. Племянница графа, жившего по соседству с поместьем и-Ренигаров, находила его неотразимым, а дама-профессор с кафедры Фольклорной грамматики и непереводимых идиоматических выражений Аздакского королевского университета считала, что он «много об себе воображает».

Но теперь Зелгу казалось, что прежде не было вообще ничего, и все, что происходит, происходит впервые. Собственно, так оно и было — поцелуй страсти и поцелуй любви несравнимы по определению, как несравнимы свет свечи и полуденного солнца.

Губы у нее пахли вишневой камедью, а на вкус были влажные и соленые. Зелг отодвинулся и посмотрел ей в глаза.

— Кася, — позвал он шепотом, — Касенька. Ты почему-то плачешь.

— Я знаю, — вздохнула она.

— Почему?

— Ты снова ходил к нему, — всхлипнула она, прижимаясь к нему всем хрупким, почти невесомым телом, будто ища защиты. — Мне известно, зачем.

— Вот и хорошо, родная, — улыбнулся герцог, гладя ее по волосам и все еще не веря, что это правда, что он действительно держит ее в руках, чувствует ее душистое тепло, и лихорадочно соображая, не может ли все происходящее быть уловкой Спящего, хитрой западней, из которой он не сможет да и не захочет выбраться.

— Это на самом деле я, — шепнула Кассария.

Слезы текли из ее огромных синих глаз без остановки, будто где-то на самом дне их били крохотные, но неиссякаемые источники.

— Что же ты плачешь, милая? Ведь все хорошо. Я с тобой. Я тебя защищу.

— Ты сговорился с ним, ты решил принять своего Спящего, — прерывисто вздохнула она.

Но Зелг был так счастлив, что не заметил, что это не вопрос.

— Я найду на него управу, обещаю. Я стану сильнее и одолею этого, ну, ты же его точно видела — лже-Таванеля. И с королями управимся, не сомневайся. А потом я все-все перечитаю про Тудасюдамный мостик, а что не прочитаю, ты мне сама расскажешь. И я клянусь тебе, что пройду по нему, отыщу тебя в твоем пространстве, и мы больше никогда не расстанемся. Ну, как тебе такой план?

— Ты помнишь пророчество, которое висит в галерее? Древняя доска со стихами, «Когда Спящий проснется…»?

— Не помню, — беспечно отозвался он. — Но это не важно. Ты же знаешь, я не верю в них — ни в пророчества Каваны, ни в кассарийские, ни в адские. Я верю только в то, что люблю тебя.

— Я люблю тебя, Зелг, — сказала Кассария едва слышно. — Поцелуй меня.

Счастье и любовь — чувства всепоглощающие. Но даже сквозь плотную завесу испытываемого им восторга пробилось чувство опасности. Оно было настолько острым, что ощущалось физически.

— Кася, что-то происходит. Что-то нехорошее. Прячься, маленькая.

— Я люблю, тебя, Зелг, — повторила он так отчаянно, что сердце у него заныло, как больной зуб. — Поцелуй меня. Прости.

Он хотел спросить, за что прощать, но сперва поцеловал — кто бы отказался исполнить такую прекрасную просьбу. А потом и спрашивать не потребовалось.

Небесные глаза Кассарии разгорались все ярче и ярче, становились все светлее и светлее, пока стало невыносимо смотреть на это белое сияние, ослепительный звездный свет. Очаровательное личико изменилось, черты его сделались безупречными и чужими, приобрели ледяное далекое совершенство, звездный холод сделал их идеальными и непроницаемыми. Затем Кассария перестала быть собой — все такая же тонкая и стройная, она больше не казалась маленькой и хрупкой, как не приходило в голову считать беспомощными и слабыми изящных демонесс. Об остальном Зелг вообще предпочитал не вспоминать. Вместо стройных маленьких ножек — ох… не надо. Руки… лучше не говорить, особенно когда с когтей капает что-то едкое и растворяет ковер. Нет, этот ковер он не одобрял с самого начала, но зачем же впадать в такие крайности? Рога — катастрофа какая-то, хотя похожи на корону, и вообще ей все к лицу. А вот этот хвост с зубастой головой на конце… это уж совсем лишнее.

— Прости меня, — прошептала она, и губы ее тоже изменились навсегда.

А затем грозное могущественное существо, великая Кассария, занесла звездный клинок, и он понял… что у него есть еще несколько секунд. На этом лице, будто высеченном из цельной глыбы льда, все еще были рассыпаны рыжие веснушки — как ромашки на снегу. И они медленно исчезали, будто снег заметал их. И пока они не исчезли совсем, он целовал каждую на прощание.

— Кася, Кася, я люблю тебя, ничего. Не переживай. Это ничего.

Последние слезы выкатывались из белых ослепительных глаз и застывали хрустальными бусинками.

Зелгу было безмерно жаль ее. В эти последние секунды мир предстал перед ним таким, как есть, не скрывая своих секретов. И он знал, что его милая Кася ничего не может поделать, как бы ни старалась сопротивляться неизбежному. Потому что Цигра давно предупредило его, что когда Спящий проснется, слуга Павших Лордов Караффа должен будет выполнить свой долг.

Созданная их тщанием и велением, напоенная их силой и кровью, поглотившая их жизни и смерти, Кассария была одновременно их творением и слугой. За многие тысячи лет до его рождения, задолго до того, как потомку кассарийских некромантов суждено было прийти в этот мир вместе со своим Спящим, Павшие Лорды отдали приказ уничтожить его, буде он решит обрести целостность. Вероятно, они знали, что делали, но Зелг был не готов умирать только потому, что так предсказали его неведомые предки.

Парадокс заключался в том, что в его жилах бурлила и кипела голубая кровь владык Гон-Гилленхорма, и некромант чувствовал достаточно сил, чтобы сопротивляться Кассарии. Вероятно, таков и был замысел Павших: либо Спящий уничтожит их слугу, либо слуга уничтожит Спящего, в любом случае, у выжившего не останется могущества для чего-то такого, чего они так боялись. Будь это кто-то чужой, другой, Зелг бы не задумался ни на секунду и нанес смертельный удар, но перед ним стояла его Кася — враждебная, холодная, далекая, как заколдованная принцесса, но кто, кроме него, мог ее расколдовать. И она тоже медлила, как если бы там, внутри, где его никогда не могло быть, внезапно объявилось любящее сердце, и власть его была такова, что все тысячелетние заклятия не могли ее преодолеть.

Эти мгновения промедления все и решили.

Два портала открылись одновременно, точнее, два бездонных черных провала — один у дверей, другой — в воздухе, за окном. Мрак клубился и переливался в них, как живое голодное существо. Затем ошеломительная огромная тварь вылетела из первого провала, вытянув когтистые лапы, схватила Кассарию и одним прыжком достигла второго. Они тут же свернулись, сжались до крохотных черных точек и через секунду вовсе исчезли, как если бы кассарийцу все привиделось в страшном сне. Собственно, он даже опять подумал, не козни ли это Спящего. Не сидит ли он все еще в синем кресле в его камере, убаюканный и околдованный могущественной частью себя самого, не провалился ли в никуда.

Однако есть такие здравые аргументы, перед которыми не устоит любая паранойя.

Дверь, та самая, неоднократно описанная нами, как недоступная для взлома и разрушения, элегантно спорхнула с петель, будто только и ждала этой секунды, и в покои Зелга ворвался главный минотавр подлунного мира с боевым топором наперевес.

— Где он? — прорычал Такангор.

— Сбежал.

— Куда?

— В портал.

Полководец недвусмысленно выразился на древнематерном языке.

Несмотря на весь кошмар происходящего, Зелг не смог сдержать улыбку. Он видел гухурунду только мельком, но ему вполне хватило и отдельных деталей, чтобы проникнуться глубоким пиететом к каноррскому убийце. Это существо было монстром высшего класса, и все же перед ним сейчас стоял герой, который и такому монстру был не по зубам. И это внушало надежду. А затем в дверь, открытую таким оригинальным способом, ввалилось огромное количество разнообразного народу, пыхающего огнем и ядом, клубящегося и топорщащегося иглами, шипами, размахивающего мечами, шестоперами и бронированными хвостами — просто любо-дорого посмотреть. Благородное собрание достойно украшал Зверопус Первой категории.

Потом раздался грозный топот и хлопанье каких-то уж очень впечатляющих крыльев, и задорный голос Мадарьяги вопросил:

— Что, все целы?

— Да, — ответил Зелг.

— Это безобразие! — сказал заботливый вампир. — Никто не ждет спасательную экспедицию. Все спасаются сами.

 

* * *

 

Не придавай значения сегодняшним огорчениям.

Завтра у тебя будут другие

 

— Блистательный замысел, — восхищенно произнес Бедерхем и от переизбытка чувств окутался серным дымом. — Поймите меня правильно, я в горе и все такое, и переживаю не меньше вашего, но следует отдать должное нашему врагу. Какое упорство, какая настойчивость и отменное знание слабых сторон противника. И все использовано в свое время, с толком, без издержек. Вот что значит — старая школа. Теперь так не делают, не умеют. Все тяп-ляп, наобум, полагаются исключительно на заклинания и новомодные артефакты, а потом удивляются, почему все летит в тартарары.

— Кстати, о тартарарах, — встрял Борромель. — Слышал, хума-хума-хензе заходится от возмущения, что его так облапошили.

— Не то слово, — кивнул Бедерхем. — Мне говорили, что с тех пор, как я доставил Тотомагоса в адский Ад, Энтихлист еще не ложился спать. Разгадывает план врага. И даже задним числом не может понять, как тот все провернул.

— Исключительно коварный план, — почтительно вздохнул Кальфон, огромный, как мы помним, поклонник коварных планов. — Но я не понимаю гухурунду — с таким талантом, с таким огромным опытом и возможностями скакать по крышам, прыгать из портала в портал, рисковать жизнью. Почему бы не основать собственную школу, воспитать последователей, читать лекции, например? Я бы лично прослушал курс.

— Возможно, он чистый практик, — предположил Борромель. — Я тоже не любитель бумажки перекладывать. А вот добрый поединок — это ко мне, это всегда милости просим.

 

Мне бы шашку да коня, да на линию огня,

А дворцовые интриги — это все не про меня.

Леонид Филатов

 

— Да, — сказал Намора. — Однажды с грустью понимаешь, что проще сделать самому, чем объяснить другим, как.

— Как бы там ни было, он нас всех обставил, — заметил прямодушный Фафут.

— Я чувствую себя круглой дурой, — призналась Моубрай.

— Это я чувствую себя круглой дурой, — возразила Балахульда. — А вы, мой птенчик — дура фигуристая.

Обстоятельства располагали к тому, чтобы в мире сию секунду стало на одну царицу гарпий меньше, но маркизе Сартейн было не до сведения личных счетов. Никто и никогда не посмел бы сказать, что Моубрай Яростная пребывает в панике, но что-то близкое к этому она сейчас испытывала. Ее не покидало ощущение, что она, древнее мудрое существо, попалась в хитро расставленную ловушку и как по писаному сыграла отведенную ей роль. Зелг не обвинял ее, но достаточно и того, что она сама обвиняла себя. Ведь именно ее совет в значительной степени повлиял на его решение встретиться со Спящим и привел к таким разрушительным последствиям.

— Полагаю, — кашлянул Зелг, — впервые в истории Кассарии Кассария осталась без Кассарии.

— Когда формулирует философ и мыслитель, это звучит еще страшнее, чем на самом деле, — признался Галармон. — А как представлю, что он сейчас еще обстоятельно растолкует, что к чему, с цитатами и комментариями из авторитетных источников, вообще жуть берет.

Лилипупс осуждающе взглянул на генерала. Пессимизм — удел гражданских лиц, а настоящий воин, столкнувшись с опасностью, должен искать ее слабое место, в которое она и будет им умело поражена. Генералы же тем паче не имеют права кукситься, их работа — вести к победе, обстоятельства значения не имеют. Знаменитая атака на Тут-и-Маргор могла бы послужить отличным примером. Поэтому бригадный сержант постучал бормотайкой по полу, призывая всех к вниманию, и заявил:

— Я хочу натворить порядок.

Галармон вздрогнул, его знаменитые усы грустно поползли вниз. Тридцати лет как не бывало, он снова стоял на параде, во главе кавалерийского полка, и правая верхняя медаль сверкала не так ярко как остальные. Агапий Лилипупс сурово указал ему на этот недочет, начав именно с этой фразы. Глядя на него, всякий бы сказал: вот тролль, который любит настоять на своем.

— Порядок — это то, что нам сейчас нужнее всего, — неожиданно согласился Лауреат Пухлицерской премии. — Начните с введения военной цензуры и немедленно заприте меня в клетку.

— Не надо, — сказал добрый минотавр. — Я тебе верю.

— Вы верите, а я нет, — взорвался Бургежа. — Вот сейчас вырвусь на волю и буду издавать, издавать, издавать! Это же такая сенсация! Кстати, а висячий замок у нас есть?

— Достойный Бургежа прав, — согласился граф да Унара. — В нашем положении недопустим даже малейший риск.

— Как раз в нашем положении можно смело рисковать, — махнул рукой Юлейн. — Терять особо нечего. Тут демон-убийца, там возмутительное нашествие и душенька Кукамуна с писающей собачкой. Я бы решительно восстал и потряс всех размахом своего справедливого негодования. Официально заявляю, что в этот раз я намерен лично возглавить армию, — и, кстати, граф, я прекрасно вижу вас в этом серебряном щите.

—Он ее убьет? — озвучил, наконец, герцог вопрос, который терзал его с той самой секунды, когда гухурунда исчез в черном провале со своей бесценной добычей.

— Во-первых, — заговорил Гампакорта, — если бы он хотел ее убить, он бы сделал это во мгновение ока, вы бы даже понять ничего не успели.

— Я и так ничего не успел понять, — мрачно ответил молодой некромант, поносивший себя последними словами за несообразительность, неловкость и неповоротливость.

И то сказать: любимую женщину в буквальном смысле слова выхватили прямо из рук, а он только глазами хлопал.

— Не корите себя. Мало кто может противостоять гухурунде, даже если предупрежден о нападении, а вас застали врасплох, да еще в аховой ситуации. В каком-то смысле он вообще вас спас. Нет, он ни в коем случае не намерен ее убивать, да и вы зачем-то нужны им живым. И не забывайте, есть еще весьма существенное «во-вторых». Все-таки Кассария — не существо в прямом смысле этого слова. Она — дух. А дух, особенно такой древний и могучий, уничтожить гораздо сложнее. Боги и монстры, демоны и волшебные создания приходят и уходят, а духи остаются. Они — основа этого мира, они питают силу богов и демонов, а не наоборот. Так что все ужасно, но вовсе не безнадежно.

— Дедушка, — спросил Зелг, — а наши предки оставили нам какие-то ценные советы относительно подобного положения? Кто-нибудь что-нибудь прорицал, предрекал или там предостерегал, может быть?

— Да никому и в страшном сне такое привидеться не могло! — бодро отвечал Узандаф. — Потому, предвидя этот непредвиденный случай, твой дед Валтасей Тоюмеф оставил потомкам длинное поучительное письмо.

— И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Потому что у вашего любимого дедушки жестокий склероз, — быстро пояснил Дотт.

— Да нет, какой же у меня склероз, когда я все отлично помню, — запротестовал Узандаф. — Кто какую ставку делал, как я мух… мух… мухи, понимаешь, допекли… все до копеечки, даже записывать не надо.

—То есть, ты хочешь сказать, что у тебя были дела поважнее?!

— Мне нужно посоветоваться с другом, — заявил дедуля. — Итак, доктор, почему бы я мог забыть о письме?

— Соглашайтесь на склероз, — шепнул Дотт. — А я как доктор подтвержу, что мумификация нанесла вашему некогда блистательному разуму непоправимый ущерб.

— Чушь какая.

— Чушь, конечно. Но иначе сгрызут. Заживо. Учитывая количество адских созданий, я бы не полагался на фактор несъедобности.

— Тоже правда. А если мы предположим, что я был заколдован Генсеном? Кстати, так оно отчасти и было.

— А это идея.

— Скажем, избирательно заколдован. И все это время мучительно вспоминал, что именно я избирательно забыл. А вот именно сегодня избирательно вспомнил! Глядишь, еще что-то всплывет в волнах памяти.

Зелг строго напомнил себе, что родная кровь — не водица; он сам — пацифист; еще днем он сурово осудил бы убийство престарелого родственника; что есть дела более неотложные; что мумификация — действительно, не сахар, а тысяча лет — не шутка; как хорошо, что в отличие от Такангора, он не имеет привычки ходить по замку вооруженным; и вообще нужно срочно чем-то отвлечься, а то так и до беды недалеко.

Тем временем расторопный морок-секретарь Узандафа доставил искомое послание.

 

Тебе письмо. Почерк настоящего вампира

П. Г. Вудхаус

 

«Если вы читаете это письмо, значит, вы живы и умеете читать, — сообщал проницательный Валтасей. — Не знаю, что у вас там стряслось, но если вы вскрыли ларец с надписью «На самый непредвиденный случай», значит, он наступил. Что тут скажешь? Дело дрянь, и я не вижу никакого выхода из сложившегося положения. Видимо, вы тоже. Советую немного постенать, приговорить кого-нибудь к смертной казни за головотяпство и, если вы не лысый, картинно порвать на себе волосы, чтобы хроникеры потом с чистой совестью написали, что черный день наступил под небом Кассарии. Но знаете что? Ничего страшного. Ну, что там у вас такого ужасного могло произойти? Вы проиграли войну Князю Тьмы и он изгнал вас из вашей вотчины? Так отвоюйте обратно. Вас убили в бою? В чем проблема? Восставайте из мертвых — будете наводить больше ужаса и неплохо сэкономите: мертвым нужно гораздо меньше, чем живым. Вас не любит женщина вашей мечты? Пускай она выйдет замуж за вашего соперника, и спустя лет двести посмотрите, кому повезло. Наступил конец света? Знаете, сколько раз он уже то наступал, то отступал — лично мне надоело считать. Очередной кабыздох посягает на ваши земли и сокровища? На то они земли и сокровища, чтобы на них постоянно кто-то посягал. Тренируйтесь еще раз тренируйтесь, не расслабляйтесь, создавайте новые заклинания, укрепляйте армию — на то вы и герцог кассарийский, Тотис вас забери. Что еще — пожар, потоп, наводнение, землетрясение, извержение? Смешно говорить. Ну, разве что Спящий проснулся или утерян дух Кассарии — тогда да, это действительно катастрофа. Но и в этом случае не все потеряно, потому что у вас есть вы сами — голова, руки, ноги, надеюсь, полный комплект. И еще уповаю на то, что в голове у моего потомка есть какие-то мозги. Нужно еще что-то? Благословение славного предка, что ли? Считайте, что вы его получили. И вперед!».

— Мой славный Валтасей! — Эдна Фаберграсс обвела присутствующих гордым взглядом. — Он всегда был таким — великий ум, стальная воля и блистательное чувство юмора.

Нелегко вынести, если кто-то заслуженно хвалит своего мужа, когда ты уверена, что твой — лучше всех, просто еще не все способны это осознать.

Мадам Мумеза негромко кашлянула.

— Пупсик!

— Да, лютик.

— Твой филиал должен открыться сегодня вечером.

— Лютик, это невозможно.

— Тогда завтра утром. Надеюсь, завтра утром это будет возможно?

Намора заглянул в небесно-голубые глаза любимой и твердо ответил «да».

Он и Князю Тьмы всегда заглядывал в глаза, когда в чем-то сомневался. И если читал в них свой смертный приговор, это помогало ему быстро определиться с верным ответом.

 

* * *

 

Все смешалось в доме Облонских

Лев Толстой

 

Мадам Горгарога говорила впоследствии, что все началось в тот момент, когда циклоп Прикопс вылетел из своей пещеры, как продавец куркамисов в мармеладе, преследуемый взволнованными пчелами. Жизнерадостного здоровяка Прикопса редко видели расстроенным, но таким счастливым его видели еще реже. Он со всех ног бежал к лабиринту Топотанов, теряя на ходу то мягкие шлепанцы, то стопку газет, то лупоглаз, и кричал во всю мощь своих циклопических легких:

— Мадам Топотан! Мадам Топотан! Собирайте детей! Я хочу, чтобы вы все это увидели!

Поскольку бегущий циклоп производит на окружающих неизгладимое впечатление, зрители стали прибывать, как вода у дамбы. Прискакал любопытный сатир, выглянули из своих лабиринтов привлеченные шумом Эфулерны, Атентары и Мототимы, кто-то позвал господина Цуглю, и он вскоре явился к месту событий вместе со всеми работниками Малопегасинского почтового отделения. Не забудем также про химеру мадам Хугонзу, эльфов, гномов, баньшей, толпу кентавров и, конечно, саму мадам Горгарогу.

Мунемея вышла навстречу взволнованному Прикопсу, вытирая могучие руки о фартук в розовые цветочки: она как раз намеревалась побаловать семейство фирменным пирогом.

— Добрый день, господин Прикопс, — сказала она своим густым голосом, который имел свойство утихомиривать окружающих, как масло, вылитое на воду, усмиряет самое могучее волнение. — Надеюсь, случилось что-то приятное?

— Не просто приятное, но и чрезвычайное! Мадам Топотан, дорогие друзья, любезные соседи! Я стал свидетелем невероятного события, практически чуда и хочу разделить с вами эту огромную радость. Потом я, конечно же, напишу статью во все ведущие садоводческие журналы и газеты и укажу вас в качестве очевидцев этого замечательного, этого волнительного происшествия!

Мунемея осторожно сняла фартук и аккуратно сложила его. Очень аккуратно. Как-то чересчур бережно и аккуратно, подумала мадам Горгарога — не слишком ли сильная реакция на слабую угрозу попасть в садоводческую статью?

— Мадам Горгарога! — продолжал между тем восклицать счастливый циклоп. — Помните, не так давно, приблизительно тогда, когда наш славный Такангор отправился за подвигами и славой, мне прислали уникальное растение?

— Шарик с колючками? — спросила почтальонша, которую никогда не подводила память, если она сама того не хотела.

— Это его бутон. На самом деле это цветок изумительной, невообразимой красоты, но, увы, он цветет только в полнейшей темноте, а на свету сразу закрывается и снова становится, как вы удивительно точно вспомнили, шариком с колючками. И вот сегодня цветок внезапно зацвел. Его аромат… его неповторимый цвет и безупречная форма! Ах, друзья, я хочу, чтобы вы успели насладиться этим волшебством, ведь кто знает, когда оно закончится! Идемте, идемте же со мной скорее!

— Мы говорим о так называемой Звезде Тьмы? — спросила Мунемея.

— Мадам Топотан! — всплеснул руками Прикопс. — Я всегда знал, что вы кладезь разнообразных знаний! Именно о ней. Теперь я еще более жажду поделиться с вами своим счастьем!

— В пещере было темно? — снова спросила Мунемея как бы невпопад.

— В том-то и дело! Я вынес его на улицу, хотел окропить удобрениями, сбрызнуть водой, дать подышать, как это рекомендуют делать знатоки в «Вершках и Корешках». Хотя «Тайная жизнь тычинок и пестиков» категорически настаивает…

— Мадам Горгарога! — прекрасная минотавриха выпрямилась во весь свой гигантский рост. — Ключ у вас с собой?

— От башни?

— Да.

— Ужасно тяжелый, но я таскаю его с собой исключительно из глубокого уважения к вам…

— Довольно, — резко оборвала ее Мунемея. — В укрытие! Все в укрытие. Слышите? Господин Прикопс, попрошу вас проследовать вместе с остальными в кабачок «На рогах», не отвлекаясь на местную и не местную флору. Бакандор, сынок, возглавь публику!

— Маменька!

— Мадам Топотан! Объясните же, в чем дело!

Мунемея внимательно огляделась по сторонам. Ее ноздри тревожно раздувались, хвост хлестал по бокам, дыхание становилось все тяжелее.

— Дамы и господа! — сказала она тем самым голосом, каким ее великий сын вдохновлял войска на битву. — Друзья! Цветок, именуемый Звездой Тьмы, раскрывается на свету в единственном случае — тогда, когда Тьма приближается непосредственно к месту его нахождения.

— Я ничего об этом не слышал, — запротестовал циклоп.

— Скоро увидите и напишете статью. Чтобы это случилось, прошу всех отправиться в безопасное место. Мадам Горгарога покажет вам пример.

— Позвольте, позвольте, — упирался Прикопс. — Откуда вы взяли эту информацию? Проще говоря, кто вам сказал?

— Господин Прикопс, Звезда Тьмы стоит таких огромных денег вовсе не потому, что дорога сердцу каждого садовода-любителя, копающегося на своих крохотных грядках под этим бесплатным солнцем. Она бесценна, потому что идет нарасхват у магов и прорицателей, ибо ее способность предсказывать появление темных сил несравненна. У вас осталось не более получаса, чтобы последовать моему доброму совету. В противном случае «Вешки и корешки» напечатают ваш некролог.

— Я только возьму булаву и встану в строй рядом с вами, — пропыхтел дедушка Атентар.

— Ни в коем случае. Вы идете в подземелье вместе со всеми. Это приказ.

Младший Мототим открыл было рот, чтобы возразить что-то меткое, но мать дернула его за руку:

— Ты слышал? Это приказ.

 

Каждый был бы тираном, если бы мог

Даниэль Дефо

 

— А вы сами, маменька? — спросил Бакандор, подозревающий неладное.

— Я останусь тут. Мне еще нужно завершить пару дел.

— Тогда и я никуда не пойду.

— И я не пойду, — заявил Милталкон. — И не сверкайте глазами, сейчас у вас все равно нет времени меня убивать, я правильно понимаю?

— Правильно, — ответила великолепная родительница. — Но уверяю тебя, что как только выдастся свободная минутка, я сразу приступлю.

— Вот тогда и поговорим, — сказали братья.

Мунемея окинула сыновей взглядом, в котором сквозило явное одобрение.

— Ступайте с Бакандором в тайник и принесите мне ларец. Тот самый. А потом возвращайтесь в лабиринт и уводите сестер на нижний уровень. Я что-то неясно объяснила?

— Никак нет! — по-военному четко отвечал Милталкон, борясь с навязчивым желанием отдать маменьке честь.

— Кентавров отправить по домам, собрать всех, кто не слышал новости, организованной группой, без паники, бессмысленных криков и глупых скопидомских порывов — имущество не паковать, а спасаться бегством в подземелье! Мадам Горгарога, что вы дышите тут, как печальная жаба на листике?

Горгулья хотела что-то сказать, возразить, попросить. Может, просто попрощаться, но в этот миг на небе появилось ослепительное серебристо-белое пятно, и у нее перехватило дыхание от удивления. Пятно стремительно приближалось, увеличиваясь в размерах.

— Это оно? — шепотом спросил Прикопс.

— Еще нет. Но если вы намерены стоять и дожидаться «его», я вам не завидую. «Оно» покажется вам пончиком. Я ясно выражаюсь? Бегом, все бегом отсюда, — прикрикнула Мунемея, и взволнованная шумная толпа повалила через холмы и виноградники к возвышавшейся посреди Малых Пегасиков башне, известной всем местным жителям как кабачок «На рогах».

 

* * *

 

Гений – человек, способный решать проблемы,

о которых вы не знали, способом, который нам непонятен

Ф. Кернан

 

Исполняя свой долг сюзерена, Зелг в сопровождении Такангора отправился в Виззл, чтобы лично рассказать добрым подданным о постигшей их утрате, утешить, успокоить, пообещать защиту. Он понимал, что весть, которую он принесет, разрушит привычный уклад их жизни, причинит много горя, и поэтому чувствовал себя отвратительно. Он подвел обитателей Кассарии, тех, кто доверял ему, тех, кто так бережно хранил для него наследие предков. А вот он всего этого не уберег. Однако молодой герцог был уже не тот, что в день прибытия в родовой замок. Сколь бы скверно ни было у него на душе, он вовсе не собирался сдаваться. Как проницательно написал Валтасей Тоюмеф, конец света — это еще не конец света.

Он чувствовал, что Кассария, его Кася все еще жива. А это значит, что он перевернет небо и землю, но отыщет ее, и тому, кто ее похитил и заставил страдать, не следует рассчитывать на пощаду или снисхождение. Деликатный Зелг всегда сдержанно относился к тем, кто чинил несправедливость по отношению к нему лично, но не выносил, когда обижали его друзей. Что же касается его возлюбленной, то нанести ей даже малый вред было роковой ошибкой.

Дражайшие подданные по обыкновению преподнесли ему сюрприз. Возле харчевни «На посошок» собрались все влиятельные лица Кассарии, начиная с Бумсика и Хрюмсика и заканчивая старостой Иоффой и Альгерсом с Гописсой.

Хряки радостно протрюхали к месту событий, поприветствовав Такангора ласковым хрюканьем. Чутье подсказывало им, что снова наступили дни небывалого благоденствия, когда можно будет безнаказанно творить всякие безобразия. И, пожалуй, даже заработать вкусные поощрения за беспрепятственный разбой. Тонкая натура хряков не выносила запретов, видимо, им не сказали, что гений — это, прежде всего, самоограничение. С другой стороны, как тогда быть с творческим поиском? Бумсик с Хрюмсиком выросли необыкновенными личностями потому, что Иоффа твердо стоял за свободу самовыражения.

Гописса сунул в руки герцогу огромный баул, который источал волшебные запахи.

— Булочки, — пояснил командир хлебопекарной роты. — Булочки, пирожки, пончики и прочая выпечка с глазурью и без для поддержания боевого духа и утоления печалей. — И добавил с сочувствием. — В замке разве накормят? Граф да Унара и господин Фафут вот по два раза на дню приходят подкрепиться. Скушайте блинчик, милорд, пока наш оборотень перед вами выступит.

— Я, пожалуй, тоже скушаю, — решил Такангор.

Гописса взглянул на него с кротким упреком говорящей грустноптензии, которую научили неприличной матросской песне. Он не постигал, как могло придти в голову минотавру, славящемуся своей логикой и здравомыслием, что он не предусмотрит для него отдельного пакетика с надлежащими закусками. Он думал, что Такангор уже должен был выучить, что блинчики для герцога и блинчики для него существенно отличаются — прежде всего, размерами.

Но если Гописса и напоминал чем-то печального вавилобстера, остальные с лихвой компенсировали его минорный настрой радостным выражением лиц, приветливыми улыбками и яркими нарядами, надетыми будто к празднику.

— Милорд! — вскричал Иоффа, пугая впечатлительного герцога своим брызжущим оптимизмом. — Мы вас ждем! Что случилось? По поместью ходят самые разнообразные толки. Дух Кассарии куда-то улепетнул?

— Не столько улепетнул, — с места в карьер вступил Такангор, — сколько был похищен со злодейской целью.

— А как же без этого? — с прежней жизнерадостностью вопросил староста. — Небось, не в пустыне живем. Злодеи вокруг так и рыщут, так и рыщут.

И он огляделся по сторонам, будто ожидал увидеть по злодею за каждым кустом.

— Я Альгерсу прямо сказала, — Ианида приветствовала герцога и генерала грациозным реверансом. — Раз уж случилось покушение на милорда Такангора и нападение Тотомагоса, глупо было бы не ждать продолжения.

— Альгерс тогда поставил три золотых рупезы на то, что вы окончательно распояшетесь как при Липолесье, и нужно будет искать на вас управу, а мы с Гописсой как раз мыслили в том духе, что раз уж Кассария затеяла с вами шашни крутить, то все случится как в том романе «О любви, разлуке и невыносимых страданиях благородного Лионеля и прекрасной Вивионы и их радостной, но бессмысленной встрече на закате лет». Очень поучительная и грустная история. Моя супруга вот уже много лет настойчиво читает мне отрывки из этого возвышенного классического произведения, гори оно синим пламенем.

Зелг поднял вопросительный взгляд на минотавра.

— Не огорчайтесь, милорд, — утешил его Такангор, мудро оставляя в стороне вопросы литературоведения. — Архаблог и Отентал сейчас принимают новые ставки, лично я уже сделал. — И, заметив, как взволновало последнее сообщение достойных граждан Виззла, поспешил их успокоить, — Они как раз собирались к вам. Думаю, часа не пройдет, как заявятся со своей бухгалтерией.

— Хвала Тотису! — с облегчением вздохнул Иоффа. — А то мы думали, что за всей этой катавасией про нас забудут. Сами собирались явиться с предложениями. Мы тут с Альгерсом и генералом Наморой хотим внести разумное новаторское предложение и заключать пари на уровень неожиданности разочарования, постигшего супостата.

Зелгу подумал, что он и вообразить себе не может, о чем речь, не то что одобрить инициативу, но благоразумно решил отложить комментарии по данному делу на более благоприятное время.

— Так что мы, не дожидаясь распоряжений из замка, приступили к обороне, — продолжал между тем Иоффа, увлекая его в сторону харчевни. — Докладываю по пунктам. Во-первых, склад для скелетов и умертвий на тысячу голов готов со вчерашнего вечера. В любой момент можем приступать к заполнению.

— Зачем — склад? — спросил герцог, понимая, что никогда, никогда, никогда ему не поспеть за своими сообразительными подданными.

— Как, зачем? По причине отсутствия духа Кассарии многие существа, оживленные ее силой, временно угаснут. Как бы умрут или заснут. Большинство, конечно, как ходили сами по себе, так и будут ходить дальше, потому как мы всегда были склонны полагаться скорее на собственные возможности, а кто — и на выдающиеся таланты. Но некоторым нужно где-то переждать с удобствами, пока вы, милорд, не восстановите порядок из хаоса, справедливость из несправедливости и эту, как ее, я специально на бумажку записал — ага, вот, связь времен.

— А что у нас со связью времен? — осторожно поинтересовался Зелг.

— Порвалась.

— Вон оно что.

— А вы как думали.

— И много народу… — молодой некромант замялся, не зная, как правильно сформулировать состояние пострадавших.

— Полегло? — все так же безмятежно спросил Иоффа. — Меньше, чем я думал. Мы подготовили помещение на тысячу персон, а складировали пока всего полторы сотни с небольшим. Ну, набили еще пару сберегательных сосудов снулыми призраками, несколько мороков выпали в осадок, мы их в шкатулочки ссыпали, каждого в отдельную, с именами и описанием внешности, а также краткой биографией — ежели забудут после встряски какие детали, чтобы потом никаких претензиев, дескать пострадала неприкосновенность личности. Ну, что еще? Несколько ведьм утратили навыки сглаза и порчи, теперь скандалят, по-простому, по-женски, с кочергами, значит, с ухватами, но это, скорее, приобретение, нежели потеря — за нее вообще ни с кого не взыщется. Мельник вот наш, Вафара, снова дуба дал, вот это да, это неприятность, потому как мука у него выходила отменная, а теперь придется нового назначать.

— Может, выписать из Булли-Толли? — спросил герцог. — Полагаю, кого-кого, а мельников в Тиронге предостаточно.

Староста подавил могучий вздох. Все жители Кассарии любили своего повелителя, но никто тут не заблуждался относительно его хозяйственных способностей.

— Не берите в голову, милорд, — посоветовал Иоффа. — Уладим. Мельница водяная, так что приспособим утопликов али водяных, им это и по статусу подходит, и по специальности. Ундинки опять же без дела мыкаются, давеча вот к монстру Ламахолотскому приставали, извращенки. Бедная тварь в подводной пещере забаррикадировалась.

— Как это?

— Задней частью.

— А как там наш добрый Нунамикус? — тревожно спросил Такангор.

— А этому что сделается? Его ж милорд Карлюза вызвал, а не он сам из праха поднялся — сидит за своей конторкой, прибыля подсчитывает.

— Откуда же прибыль? — против воли заинтересовался Зелг.

— Ну дак кентавры перед концом света решили пожить так, чтоб потом не было стыдно за бесцельно потраченные дни. — Он оглянулся и, заметив, что титан с горгоной приотстали, понизил голос до шепота. — Да и Альгерс как-то Ианиде намекнул, что вот он был-был-был, а потом на тебе Тотомагос там или гухурунда какой-нибудь, и нет его. И будет она, голубушка, слезы лить над его, например, могилкой, а он ей оттуда: «А помнишь ли ты, супруженция драгоценная, как лишнего кувшинчика сидру для меня пожалела?». Вот пока она размышляет в некоторой растерянности, он наверстывает, потому что она быстро перестанет сентиментальностью страдать.

Далее что — поросенков наших обеспечил ошейниками на случай хаоса и неразберихи, все как полагается — жетон с адресом, по которому свинов можно вернуть за вознаграждение, если они потеряются. Я написал — за скромное вознаграждение, — признался Иоффа.

— Правильно, — одобрил Такангор. — Негоже грабить отчаявшихся людей. Сколько дадут, столько и ладушки.

— Теперь про коварное нашествие.

— Вы и про нашествие знаете? — изумился Зелг.

— Кто ж про него не знает. Мне этот прощелыга Люфгорн никогда не казался, — доверительно признался Иоффа, демонстрируя завидную легкость ориентирования в сложных лабиринтах международной политики. — Все наши кинулись в добровольцы, но мы призвали не путать энтузиазм с идиотизмом и отмели всех, кто умрет окончательно от «Слова Дардагона». Призраки подслушивали, — пояснил он, если кто еще не понял, откуда такая осведомленность. — Мы сопоставили статью в «Усыпальнице», последние безобразия, прибытие этой старой гарпии и сформировали Полк Пугающей Простоты. Штандарт временно отобрали у Полка «Великая Тякюсения» с небольшим мордобоем в пользу нового воинского формирования. Списки пригодных к сражению уже отправлены в замок вместе с верноподданным подношением вашей светлости.

— А подношение-то за что?

— Поздравление в связи с присуждением вашей светлости Зверопуса Второй категории. Это ж такое событие! Ваши предки отродясь подобной чести не удостаивались, небось скачут от радости и зависти по склепам да мавзолеям. Кстати, чуть не забыл. Склеп для его светлости Узандафа прибран, торжественно украшен и набит под завязку его любимыми детективами на тот случай, ежели мы его оттуда не вынем сразу, как он очнется, так чтобы не скучал.

— Зачем дедушке склеп? — тихо спросил молодой некромант, уже зная ответ и понимая, каким болваном себя выставляет.

Но ему попались не подданные, а чистое золото. Иоффа даже глазом не моргнул, а подошедший Альгерс потрепал его по рукаву так по-отцовски сочувственно, что даже в носу защипало от переизбытка чувств. Ианида с чуткостью, присущей всем особам женского пола, поняла, что от этого мужского братства внятного ответа не дождешься, и взяла дело в свои руки.

— Вот кто-кто, а его светлость Узандаф решительно зависит от самой Кассарии. Нападение Генсена, как вы, несомненно, помните, лишило его собственных сил, и потому он питался исключительно ее мощью. Какое-то время он будет пребывать в мирах, нам неведомых.

Такангор окинул герцога быстрым взглядом.

— Скачите в замок, — сказал он. — Может, успеете пожелать ему спокойного отдыха.

 

* * *

 

— Быстрее, быстрее, любезный! Что вы там, заснули, что ли? Мы же не на похоронах!!! Гоните во весь дух! — вопил господин Папата, изо всех сил дергая за шелковый шнурок, привязанный к руке кучера.

Тот лихо взвизгнул и щелкнул кнутом. Для него, как и для всей челяди, приставленной графом да Унара к почтенному библиотекарю, наступил момент переосмысления сущего. Еще вчера он возил господина Папату в университетскую библиотеку и всю дорогу слушал жалобы на нестерпимую тряску, собственную неосторожность и — стоило только карете ускориться настолько, чтобы обогнать престарелую даму, ковыляющую с клюкой — на неистовую скачку, неоправданно опасную на улицах перенаселенной столицы. Славный библиотекарь не доверял ни кучеру, ни лошадям, ни экипажу, в котором ехал, полагая, что первый втайне жаждет его смерти, вторые по природе своей дикие звери и, дай им только волю, помчатся быстрее ветра и нигде не остановятся, так что спустя годы по какой-нибудь безлюдной местности будет громыхать экипаж с иссохшим скелетом несчастного ездока на изъеденном временем и непогодой сидении. Что касается самой кареты, то господин Папата твердо знал, что рано или поздно она развалится на части, колеса отскочат, крыша рухнет ему на голову, и все это случится потому, что карета только и ждет удобного момента, чтобы укокошить беззащитного пассажира. Мнения своего он ни от кого не скрывал, охотно оповещая окружающих о том, что беспечность и легкомыслие послужат причиной их преждевременной гибели. Слуги привыкли к его чудачествам, смирились с вечным ворчанием и внезапная перемена их сильно напугала.

Когда господин Папата сбежал по ступеням, путаясь в полах своей библиотекарской мантии, не глядя под ноги, не опасаясь сломать себе шею, они уже почувствовали себя не в своей тарелке. Но когда он потребовал запрячь экипаж самыми быстрыми скакунами из графской конюшни и гнать что есть мочи к его дому, по дворцу да Унара поползли зловещие слухи. Предполагали разное: от эпидемии новой неизлечимой болезни до скорого конца света и делали ставки на то, кто окажется прав.

Конечно, слуги Начальника Тайной Службы королевства лучше других были натренированы угадывать истину, но на сей раз призовой фонд не достался никому.

Еще за час до описанных нами событий господин Папата рассеянно пообедал, назвав лакея «голубушкой» и похвалив отличный суп. Привычный уже лакей не стал уточнять, что он не голубушка, а голубчик, запеканка — не суп, и просто принес десерт, однако библиотекарь уже вернулся к работе, и соблазнить его воздушным пирогом не удалось. Поэтому лакей вернул пирог на кухню, полагая, что подаст его к ужину, а горничные занялись уборкой столовой. Дворецкий в коридоре руководил охотой на мышей; повар на кухне возмущенно заявлял, что граф, человек, бесспорно, великий, даже в дни государственных кризисов не пренебрегал его выпечкой; посудомойки вцепились друг другу в волосы из-за нового красавца-конюха; словом, ничто не предвещало грозы, когда господин Папата выбежал из своих покоев с диким криком «Коня! Коня мне!». Когда же ему напомнили, что он ни разу не ездил верхом за шестьдесят с лишним лет своей жизни и что именно сегодня начинать смысла не имеет, потребовал карету с умелым кучером, не боящимся быстрой езды, и нетерпеливо подгонял слуг все время, пока они собирали его в дорогу.

Никто не спросил славного библиотекаря, а в чем, собственно, дело. Но даже если бы и спросили, он бы не ответил. Это была их с внутренним голосом большая тайна.

— Смотри-ка, — сказал внутренний голос часа полтора тому, когда господин Папата перевернул очередную страницу рукописи Хойты ин Энганцы. — Вот, оказывается, зачем был нужен тот перстенек.

Речь шла о фамильной драгоценности, скорее, безделушке, доставшейся библиотекарю от его деда, рыцаря-кельмота. В дневнике славного предка не нашлось никаких указаний на то, что представляет собой серебряное кольцо с гладко отшлифованным зеленовато-голубым камнем, внутри которого сиял и переливался небольшой изумрудный протуберанец. Этот кусочек зеленого света, живущий собственной жизнью, всегда казался господину Папате волшебным, однако его родители не находили в перстне ничего необыкновенного. Сразу после смерти деда они отнесли кольцо к ювелиру, но тот не заинтересовался ни камнем, ни оправой. С тех пор перстень всегда лежал в шкатулке со скромными семейными драгоценностями, и о нем никто не вспоминал.

— Я говорил, что этот огонек не простой, — напомнил господин Папата. — А меня никто не слушал.

— Я слушал, — проворчал внутренний голос.

— Ну, ты же понимаешь, о чем я.

— Еще бы.

Если верить человеку, разгромившему древний орден рыцарей-смертников, неугасимый зеленый огонек в камнях их перстней говорил о том, что действующий Великий Магистр Ордена Кельмотов все еще жив, все еще в строю и облечен не формальной, но истинной властью, позволяющей ему по-прежнему противостоять исчадиям Бэхитехвальда и прочим силам Тьмы.

— Когда ты последний раз видел перстень деда?

— Не помню, лет пять-шесть тому.

— Все равно ужасно любопытно. По идее, когда ты был мальчишкой, магистр Барбазон уже умер, орден кельмотов уже много лет как официально не существовал, а мы своими глазами видели это изумрудное солнышко в камне. Если верить Энганце…

— С чего бы нам ему не верить? — сказал Папата. — Ему как раз выгодно скрывать этот факт.

— Ты прав. Так вот, раз камень светился, значит, новый Великий Магистр благополучно здравствовал, и, значит, орден все еще существовал, потому что зачем бы быть капитану без корабля? Любопытно, а что с ним сейчас?

— С перстнем или магистром?

— Один демон, — здраво ответил голос.

И господин Папата ринулся выяснять.

Он выпрыгнул из кареты еще до того, как она окончательно остановилась возле его скромного особняка, забыв о бережно лелеемом радикулите, взлетел по ступеням, ворвался в гостиную, насмерть перепугав пожилую экономку, предававшуюся в его отсутствие скромным гастрономическим радостям, и бросился в спальню. От волнения он никак не мог попасть маленьким ключиком в замок палисандрового ларчика, затем никак не мог отыскать перстень среди немногочисленных колец и сережек своей матери, пока не вывернул содержимое шкатулки на кровать. Наконец он увидел то, что искал, и понял, почему найти его оказалось нелегко. Перстень деда превратился в простенькую незамысловатую безделушку — гладкая серебряная оправа, ничем не примечательный шлифованный зеленовато-голубой тусклый камешек. Зеленое пламя, которое так восхищало его в детстве, погасло, словно его и не было никогда.

 

* * *

 

Гроб должен быть сделан так, чтобы его хватило на всю жизнь

Курт Тухольский

 

— Да не волнуйтесь вы, забацаем ему хрустальный гроб с тремя окошками для кругового обзора, устроим в престижном местечке, и все будет чики-пики.

— Как-как?

— В смысле — путем, превосходно, то есть превзойдет самые смелые ожидания. Его еще в поэзах воспоют и в легендах увековечат.

— Ну, не знаю, как-то это банально и пошло.

— Пошло?

— Ну, как-то чересчур.

— С чего вы взяли?

— По-моему, хрустальный гроб попахивает эксгибиционизмом, вы не находите?

— Да что вы заладили «гроб, гроб, гроб»? Целуйте как следует!

— Куда?

— Откуда я знаю? Пробуйте разные варианты!

— Я немного смущаюсь.

— Бросьте! Вы делаете благое дело, а не занимаетесь какими-то там извращениями. Представляйте, что это не поцелуй, а, например, искусственное дыхание.

— В жизни не делал искусственного дыхания.

— Хорошо. Вернемся на знакомую почву.

— Интересно, что он сейчас чувствует?

— Искренне надеюсь, что ничего.

— А, может, все-таки нужен именно принц?

— Но вы же король.

— Но ведь я же король!

— Значит, раньше вы были принцем, и он как бы никуда из вас не делся. Логично?

— Не уверен.

— Хорошо, что вы предлагаете?

— Я вообще думаю, что если принцессу должен разбудить поцелуем принц, то, может, его светлость должна разбудить поцелуем принцесса. Ну, или там царица, если следовать вашей логике.

— И не возразишь. Прекрасная?

— Кто?

— Принцесса.

— Какая есть.

— Мадам Балахульда, ваше величество, можно вас на минутку?

— Зачем?

— Вы нужны нам как женщина царских кровей. Попробуйте его разбудить, думаю, детали вам понятны.

— Знали бы вы меня в молодости.

— Тотис миловал.

— Не знали вы меня в молодости.

— Хватит или еще?

— Нет, если он и после этого не подскочил с криками, вероятно, он совсем не здесь.

— Мне есть видение. Хватит его целовать, предсказание номер сто сорок пять.

— Я ничего за него не заплачу.

— Значит, мы вернулись к тому, с чего начали. К хрустальному гробу.

— А я бы решительно рекомендовал пирамиду. Или, в качестве альтернативы, оригинальный воздвиг. Хрустальный гроб внутри пирамиды смотрится возвышеннее и трогательнее, чем внутри банальной усыпальницы. Можно также совершить кровавые жертвоприношения.

— Мардамон, я бы на вашем месте сейчас не рисковал.

— Ну, хорошо, на что не пойдешь ради его светлости. Вы не представляете, какими прекрасными и величественными могут быть бескровные жертвоприношения. Набросаем приблизительный план?

— Слушайте, мы зря стараемся. Не может же быть так, чтобы «чмок-чмок», и он очнулся. Тут должна быть какая-то хитрость. Колдовской нюанс.

— Ну, не знаю. Во всяком случае, мы попробовали. Мой придворный алхимик всегда говорит «Отрицательный результат — тоже результат». У него других не бывает, так что он знает, что говорит.

— Не знаю, что говорит ваш алхимик, а вот фея Горпунзия советует в подобных случаях…

— Увольте, мы уже наслышаны, что советует ваша извращенка!

— Это высокая поэзия, вдохновленная обширной практикой.

— Отменяем практику, это его точно убьет.

— И кто вообще сказал, что хрустальный гроб должен быть обязательно прозрачный?

— А тогда какой в нем смысл?

Зелг осторожно прикрыл двери и вздохнул. Как бы там ни было, его спящий дедушка находился в добрых надежных руках, и он мог посвятить себя неотложным делам.

 

* * *

 

Борзотар ворвался в замок с видом триумфатора, добывшего своему государю победу в битве, которая изначально считалась проигранной.

— А вот и я! — объявил он со скромной гордостью существа, которого здесь ждали, кусая ногти от нетерпения.

— А вот и вы, голубчик, — сказал Бургежа, с плохо скрываемым отвращением.

Его терзала вполне объяснимая антипатия к издательскому делу в целом и энергичным журналистам в частности.

— Принесли интервью с Каванахом?

— Нет, — твердо ответил демон.

— А-аа, так и не дал.

— Не совсем. Это я не взял. Вдумайтесь, что такого необыкновенного в Каванахе? Шесть голов? Дурной нрав? Нет, я рыскал по свету в поисках действительно сенсационной статьи. Вот репортаж из гарема Папланхузата или освещение последнего допроса Тотомагоса, вот это — да, это интересно. Но потом я натолкнулся на подлинную сенсацию! Забористее не бывает, и при этом, как говорят матерые репортеры — свежак!

— У вас есть чем перекрыть последние события?

Борзотар махнул лапой, как машет человек, отведавший фусикряки имени Гвалтезия, на уличного продавца уцененных колбасок.

— Милорду Зелгу присудили звание Зверопуса Второй категории.

Борзотар отмел это сообщение как незначительное.

— Бригадный сержант Агапий Лилипупс объявлен первым в истории Ниакроха Зверопусом Первой категории, образцом для подражания, эталоном совершенства.

— Поздравляю, — сказал демон. — Но ставлю два к одному, что я вас все равно удивлю.

— Князь Намора объявил об открытии филиала Ада в Кассарии.

— Замечательная новость, всколыхнет многих. Особенно, если учесть, что давно уже наша бюрократическая машина не работала с такой скоростью и усердием. И все-таки берите выше.

Бургежа открыл клюв, закрыл клюв. Просто ужасно, когда тебе есть, что сказать, а права сказать нет. Новости распирают тебя, лезут, как каша из кастрюли, и никакой возможности умять их обратно.

— Клетку! Клетку мне с висячим замком! — в отчаянии завопил пухлицерский лауреат.

— Не надо паники. Возьмите статью, ознакомьтесь, — предложил Борзотар. — И учтите, песок сыплется. Каждая минута снижает ценность этого уникального материала. Буду очень удивлен, если через полчаса вы не выпишете мне двойной гонорар.

 

Когда земля уходит из-под ног, поневоле взлетишь, даже если давно уже не доверяешь собственным крыльям, — вот что сказала нам одна из старейших жительниц Малых Пегасиков, местная почтальонша, мадам Горгарога. Она, как и многие ее сограждане, стала очевидицей удивительного, странного и жуткого события, которое, несомненно, всколыхнет обитаемый мир.

С недавних пор большинство читающей публики привыкло связывать название Малые Пегасики с именем прославленного чемпиона Кровавой Паялпы, знаменитого кассарийского генерала Такангора Топотана — триумфатора битвы при Липолесье, победителя короля Бэхитехвальда Галеаса Генсена и лорда Малакбела Кровавого. Теперь же это милое пасторальное местечко будет неотъемлемо связано со страшной тайной исчезновения его великолепной родительницы мадам Мунемеи Топотан и всех его братьев и сестер.

Наш специальный корреспондент Борзотар посетил Малые Пегасики буквально через полтора часа после разыгравшейся там трагедии и по горячим следам расспросил многочисленных и потрясенных горем очевидцев. Все они в один голос утверждают, что приблизительно за полчаса до происшествия местный садовод-любитель циклоп Прикопс, хорошо известный в кругах ценителей и собирателей редкой флоры, объявил своим согражданам о цветении уникального растения, именуемого магами и чародеями Звездой Тьмы. Причастным к колдовскому ремеслу, отлично известно, а всем прочим мы сейчас сообщаем, что Звезда Тьмы расцветает непосредственно перед наступлением Мрака, там и тогда, где и когда намерены проявиться самые древние и жестокие силы Тьмы.

Отважная и блестяще образованная мадам Мунемея Топотан проявила себя достойным членом великой фамилии, сразу разгадав скрытый смысл уникального события и организовав операцию по спасению невинных жителей Малых Пегасиков от нападения неизвестного врага. Следует отдельно отметить, что она категорически отвергла предложения помощи, поступавшие от ее отважных и закаленных в боях сограждан, включая славных своей силой циклопов, а также знаменитых в свое время воинов панцирной пехоты минотавров.

Своевременно принятые меры привели к тому, что все обитатели поселка оказались надежно укрыты в древней башне, которая, к их радостному удивлению, имеет могущественную защиту от недружественных магических вторжений самой грандиозной силы. Наш специальный корреспондент Борзотар проверил истинность этих сведений и с уверенностью заявляет, что башня, известная в быту как кабачок «На рогах», окружена магическим барьером неизвестного ему происхождения, а одно это наводит на определенные размышления, ибо славный Борзотар — демон Преисподней, и не лыком шит.

Отдельный вопрос — откуда мадам Мунемея знала о свойствах башни. Второй вопрос — почему об этих свойствах знала она одна. Ее сограждане не могут дать нам сколько-нибудь удовлетворительного ответа на эти естественные в данных обстоятельствах вопросы.

Спрятавшись до заката в подземелье башни, жители Малых Пегасиков наблюдали только косвенные свидетельства нападения сил Мрака и Тьмы, как то — странные и пугающие звуки вроде рычания исполинской твари, землетрясение и, как выяснилось впоследствии, наводнение Нэ-Нэ, вышедшей в этой местности из берегов впервые за всю историю. Некоторый ущерб нанесен местным виноградникам, исчезли крылатые лошади, на отдельных обширных участках видны следы огня. Незначительные разрушения не вызывают особой тревоги, и только одна потеря ранит малопегасинских граждан в самое сердце — огромная скала, в которой находился вход в древний лабиринт Топотанов, рухнула. В считанные минуты встревоженные соседи, среди которых наш специальный корреспондент лично видел около десятка минотавров и не меньше полутора десятков циклопов, разобрали завал. Но глазам изумленной публики предстала гладкая отвесная стена. Никаких следов лабиринта, ни малейшего намека на то, что он когда-то здесь находился. Вместе с ним бесследно исчезли и его обитатели: мадам Мунемея Топотан, ее сыновья Милталкон и Бакандор и дочери — Весверла, Тохиморутха и Урхомуфша.

Наш специальный корреспондент уверенно заявляет: уровень магического вмешательства здесь зашкаливает, состав и принадлежность этой магии ему неизвестна, что наталкивает на размышления — см. выше.

Стон и плач стоят над Малыми Пегасиками. «На кого ты нас покинула?» — вопияют ошеломленные горем сограждане великолепной Мунемеи. Мы присоединяемся к их слезам и воплям. И тем не менее, хотим задать один вопрос — что скажет о разыгравшейся трагедии некий неизвестный ослепительно-белый грифон, который по странному совпадению прилетел в Малые Пегасики всего за несколько минут до того, как над ними раскинула свои мрачные крылья всепоглощающая Тьма?

Статья демона Борзотара.

Специально для журнала «Сижу в дупле».

 

 

ГЛАВА 10

 

То, что мы делаем, меняет нас больше, чем то, что делают с нами

Шарлотта Перкинс Гиллман

 

Зелг задумчиво уселся на хрустальный гроб в ногах Узандафа. На тонких серых губах спящей мумии застыла довольная улыбка, сложенными на груди руками она крепко прижимала к себе узорчатую коробочку с неподвижными тараканами-зомби, разделившими участь своего хозяина, и листок с бесценными результатами последних забегов — залог грядущего материального благополучия. Под правым боком герцогского дедушки лежала стопка новых детективов, под левым — мешочек с хрустиками и сухриками: заморить червячка, если придется немного подождать освобождения. Непривычно, конечно, было видеть неугомонную мумию настолько молчаливой и неподвижной, но в целом, дедушка производил впечатление персоны, ничем не опечаленной, и молодой некромант постановил не терзать себя пустыми сомнениями и напрасным чувством вины.

Не было бы счастья, так несчастье помогло — зато деликатные подданные в кои-то веки оставили его в покое, полагая, что он захочет на ближайшее время проститься с престарелым родственником. В усыпальницу его сопровождал только Думгар, и им представилась редкая в этом дружелюбном обществе возможность поговорить глазу на глаз. Зелг уже отлично понимал, что ни одна из его древних демонических родственниц, ни один из могущественных друзей и соратников не откроет ему столько тайн, сколько мудрый кассарийский дворецкий, веками служивший его семье. Главное — успеть задать ему самые важные вопросы, пока снова не разразились какие-нибудь внеочередные неприятности. Голем, казалось, ожидал этого разговора, но не нарушал молчание, не желая торопить молодого господина. Он деловито полировал бархатной тряпочкой хрустальную поверхность гроба, добытого им из бездонных кладовых, полагая, что столь важное дело негоже перепоручать слугам. Зелг довольно долго наблюдал за этим священнодействием: в движениях Думгара сквозило несомненное достоинство и какая-то совершенно отеческая забота и нежность, как если бы он убаюкивал спящего ребенка. И герцог решился.

— Думгар, а как обычно поступают со Спящими? — отрывисто спросил он.

Кассарийский голем задумался.

— Есть три основных способа, милорд.

— Какой из них лучший?

— Такого не существует.

— Что ж, тогда начнем по порядку. Приступай.

— Первый способ — убить своего Спящего и присвоить его магию. С одной стороны, это многократно усиливает главенствующую личность, но с другой — наносит ей непоправимый ущерб, ибо Спящий — ее неотъемлемая часть. Это как в той амарифской сказке, когда герой, попавший на необитаемый остров, питался собственной плотью. Последствия такого поступка ужасны и непредсказуемы. Чаще всего Хозяин теряет жизненные силы и угасает в короткий срок. Возможен и побочный эффект: порой Спящий убивает основную личность, никто ведь не гарантирует победы в столь необычном противостоянии.

— Замечательная перспектива, именно то, что я хотел бы услышать, — сказал Зелг. — Главное, внушает бодрость и оптимизм.

— Это лучший способ, милорд.

— То есть другие два еще хуже?

— Несомненно.

— Куда же хуже?

— Всегда найдется, куда, — ответил дворецкий, оплот здравомыслия и обстоятельности. — Итак, второй способ. Спящий сливается со своим носителем по обоюдному согласию. Предполагается, что получившееся в результате слияния существо должно обрести невероятное могущество и достигнуть небывалых высот.

— Звучит многообещающе. В чем проблема?

— Такого еще никогда не случалось. Каким-то образом слияние уничтожает все свойства обеих личностей; стирает чувства, память, принципы и идеалы. Остаются только сила и знания Хозяина и могущество Спящего, его способности и устремления. Последствия ужасны. Спящий не зря ведь именно Спящий. Это магия в чистом виде, неодолимая древняя дикая сила, безудержная как извержение вулкана или бушующий океан. Морали и нравственности приблизительно столько же. Сдерживающих начал, вероятно, еще меньше. Во всяком случае, так утверждают специалисты.

— А много ли в мире специалистов по Спящим?

— Исчезающе мало, милорд.

— То есть никто ничего толком не знает.

— Именно так.

— Ты меня убедил, бывает хуже. Третий вариант?

— Куда более печальный, милорд.

— Знаешь, Думгар, мне уже ничего не страшно.

— Это от неведения, милорд. Неведение — самый щедрый дар древних богов.

— Спасибо, утешил.

— Я здесь не для утешения, милорд.

— Кажется, я начинаю это понимать.

— Итак, вариант третий и последний — Спящий обретает свободу и независимость. Становится полноценной личностью, в каком-то своем, очень особенном смысле.

— Чем это ужаснее, чем предыдущие варианты?

— Во-первых, в мире появляется новый действующий маг с огромными возможностями и без каких бы то ни было представлений о добре и зле. В том смысле, что он не видит между ними принципиальной разницы, его волнует только достижение цели, и способ он выбирает всегда самый простой, удобный и эффективный — неважно кого убить, что уничтожить, какую катастрофу вызвать. Количество жертв и разрушений значения не имеют. Во-вторых, носитель Спящего тоже преображается. Каким-то образом его отделение тоже разрушает основную личность, и это даже хуже, чем смерть. Намного хуже.

— А что, много было подобных случаев?

— Не слишком, милорд. Спящие вообще рождаются один раз в несколько тысяч лет. Многие ваши предки мечтали о таком грозном и опасном даре, но достался он только вам.

— А мне этот дар даром не нужен — судьба любит несмешные каламбуры, ты не находишь? Скажи, а то, что происходит сейчас, разве не еще один вариант? Если просто сдерживать Спящего: не убивать, не выпускать, не принимать? Пускай живет себе в голубой башне и мечтает о власти над миром.

— И долго вы сможете удерживать его?

Зелг вспомнил измученные лица Эгона и Тристана, лавину, катящуюся по горному склону, полуразрушенный замок и пожал плечами. Спящий дал ему короткую передышку, но очевидно, что терпения его хватит ненадолго. А вот силы его растут с каждым днем. В общем, и говорить не о чем.

— Надо сказать, вы и так совершаете невозможное, милорд. Вы настолько надежно заточили своего Спящего, что о его существовании никто даже не подозревал, а это небывалое событие. Да и теперь вы творите истинные чудеса.

Зелг поразмыслил.

— В таком случае, удивительно, что я до сих пор жив, — невесело усмехнулся он. — Созданиям, вроде Генсена или Князя Тьмы, претендующим на власть над миром, выгодно было бы убить меня в профилактических целях, не дожидаясь, какой путь я изберу.

— Во-первых, чтобы делать такие далеко идущие выводы, нужно располагать всеми фактами, — веско заметил Думгар. — Во-вторых, не судите их строго, они стараются, просто вы становитесь другим так быстро, что за этим невозможно уследить. Условия задачи все время меняются.

— Ладно, — рассмеялся некромант. — Я не в претензии. В конечном итоге, все меняется.

— Она не могла противостоять своему предназначению, — тихо сказал голем. — Думаю, она сопротивлялась так отчаянно, как только могла. Возможно, даже больше, чем позволяли ее силы — потому, кстати, и не отразила нападение гухурунды. Это ли не доказательство любви?

Зелг промолчал. Он не судил Кассарию, не сердился, он просто тосковал без нее, волновался за нее, а еще думал вот о чем — когда его верный дворецкий, за которым он привык чувствовать себя как за каменной стеной, тоже изменится, подчиняясь воле того, кто создал его в незапамятные времена. Подумал, и тут же устыдился этой страшной мысли.

— А откуда известно про последствия разделения Спящего и Хозяина? — спросил герцог после недолгой паузы, просто чтобы переменить тему.

Строго говоря, как раз это ему и не удалось.

— Это древняя история, — вздохнул Думгар. — Но вы уже сталкивались с ее последствиями. Величайший в истории нынешнего мира Хозяин, утративший своего Спящего — это нерожденный король Бэхитехвальда, Галеас Генсен. Именно разделение на две отдельные личности и сделало его тем, кем он является теперь — полу-призраком, полу-богом, не-мертвым, не-живым, никогда не рождавшимся и не способным умереть созданием, которое, как вы сами видели, поглощает все, что встает у него на пути, чтобы поддерживать свое вечное бытие. Он обрел величайшее могущество, но сложно даже вообразить, что он потерял.

Голем некоторое время пристально рассматривал своего герцога.

— Милорд, — сказал он, наконец. — Не так давно мы уже говорили с вами о том чудовище, которое обитает в вас. Вы не спрашиваете у меня совета, да я и не имею права давать его, но все же никогда, ни при каких обстоятельствах вам не следует забывать, что это ваше личное, родное чудовище. Часть вас самих. Вы сами. С чудовищами не обязательно поступать так, как принято или должно, или как советуют сомнительные специалисты. Вся история Кассарии есть тому подтверждение. Чудовища такие же разные, как и те, кто их в себе носит. Вспомните об этом, когда будете принимать окончательное решение.

Зелг сцепил пальцы. Вздохнул.

— Ладно, — сказал он после долгой паузы. — Вернемся к остальным. Полагаю, тебе нужно успеть подготовить все к военному совету.

— Милорд Такангор не распоряжался насчет военного совета, — возразил дворецкий.

— Уже неважно. Благодаря тебе я многое понял про эту жизнь, в том числе, и то, что традиции сохраняют нашу цельность. Не станем их нарушать без крайней на то нужды. Я пережил в Кассарии две войны и два военных совета. Пускай и третий раз пройдет без изменений.

— Отличная мысль, милорд, — одобрительно кивнул голем. — Я немедленно распоряжусь накрыть обильный и достойный этого события стол. К тому же, это порадует и ободрит Гвалтезия. Что-нибудь еще?

— Думгар!

— Да, милорд.

— Только один последний вопрос. Он создал тебя после разделения?

— До разделения, милорд.

— А где же тогда его Спящий?

Думгар посмотрел на герцога странным взглядом, в котором, не будь это непроницаемый кассарийский дворецкий, можно было бы угадать затаенную печаль.

— Хороший вопрос, милорд. Очень хороший вопрос. Сам Генсен ищет ответ на него все это время.

 

* * *

 

Не стесняйся, я знаю, что ты есть!

Кто-то же мне прибил галоши к полу

Михаил Жванецкий

 

Лорд Саразин выпрямился перед огромным зеркалом и вгляделся в собственное лицо так пристально, как вглядывался бы в лицо незнакомца, про которого ему сказали, что от него зависит ни много ни мало его жизнь. Тот, в зеркале, несомненно, очень устал. Может, даже переутомился. Лорд Саразин настоятельно рекомендовал бы ему неделю-другую беззаботного отдыха и хорошего лекаря в придачу. Глаза у того, кого он так пристально разглядывал, глубоко запали, вокруг них залегли мрачные тени, а из этих синеватых провалов пугающе сверкало невыносимо ярким, каким-то черным огнем. Щеки ввалились, нос заострился, подбородок как-то выпятился вперед, скулы выделились, зубы — он покачал пальцем нижний левый клык и вздохнул — расшатались… Почему-то у них всегда расшатываются зубы и клоками вылезают волосы. Хорошо еще, этот сам лысоват и, к тому же, очень коротко стрижется, так что по нему не чересчур заметно, что с ним происходит. Хотя грех жаловаться, это тело отлично подготовлено к самым тяжелым испытаниям и сопротивляется разрушению значительно дольше и удачнее других. Со своей стороны, он делал все от него зависящее, чтобы этому телу помочь: не перегружал его без нужды, не посещал чаще необходимого, а порой даже преступно реже. По этой причине он контролировал далеко не все детали, но понимал, что должен выбирать — или тотальный контроль и постоянное присутствие, но скорая и ужасная смерть оболочки; или регулярные, но нечастые «вторжения», которые несколько ограничивают степень его влияния на происходящее, однако сохраняют оболочку в более-менее пристойном виде до нужного момента. К сожалению, это тело было сложнее заменить каким-нибудь другим, и потому он берег и щадил его, поступаясь зачастую собственными интересами. Вот и теперь стоило бы поучаствовать во встрече с королем Ройгеноном, однако он сегодня и без того достаточно долго истязал эту оболочку своими насущными делами. Но тут уж нельзя было откладывать дальше, склеп следовало посетить еще несколько дней назад, а он все оттягивал и оттягивал поездку, желая, чтобы тело поднабралось сил. Он, конечно, подпитывает его из своего источника, но эта энергия разрушительна для жалкого смертного: давая одной рукой неодолимую силу, другой он отнимает жизнь, и потому сейчас вынужден уйти…

Лорд Саразин выпрямился перед огромным зеркалом и вгляделся в собственное лицо так пристально, как вглядывался бы в лицо незнакомца, про которого ему сказали, что от него зависит ни много ни мало его жизнь. Командор рыцарей Тотиса всегда полагал себя проницательным человеком и недурным физиономистом, но то, что он видел, раздражало его своей непроницаемостью. Он не мог «прочитать» того, кто насмешливо глядел на него из серебристого сумрака, не мог угадать, что у него на уме, а — главное и самое страшное — нисколько не мог отождествить его с собою.

Тот, в зеркале, несомненно, очень устал. Может, даже переутомился. Лорд Саразин настоятельно рекомендовал бы ему неделю-другую беззаботного отдыха и хорошего лекаря в придачу. Глаза у того, кого он так пристально разглядывал, глубоко запали, вокруг них залегли мрачные тени, а из этих синеватых провалов пугающе сверкало невыносимо ярким, каким-то черным огнем. Щеки ввалились, нос заострился, подбородок как-то выпятился вперед, скулы выделились, зубы… — что-то неладное случилось и с зубами, просто он никак не мог сообразить, что именно. Но если не юлить и не тешить себя иллюзиями, а признать жуткую правду — это было вовсе не его отражение. Там в зеркале стоял кто-то другой. Не он. Не лорд Саразин, каким он знал себя предыдущие сорок восемь лет. Хуже того, он не знал еще кое-чего: например, как он очутился перед этим зеркалом, что именно в нем высматривал, что делал до того. И сколько времени снова украдено кем-то из его собственных дней. Он понятия не имел, когда провалился в это небытие, более всего пугающее отсутствием каких бы то ни было качеств. Ни болезненное, ни приятное, ни черное, ни цветное, не забытье и не сон — он просто отсутствовал, и душа его смущенно молчала, не давая никаких подсказок, а разум бился в панике.

Лорд Саразин стиснул зубы до скрежета, принуждая себя вспомнить последние осознанные минуты. Он будто бы ходил в какой-то заброшенный склеп и там будто бы стоял над чьим-то иссохшим желтым телом. Но был ли то кошмарный сон, бред больного воображения или действительное приключение, он не знал и, откровенно говоря, боялся узнать, хотя вполне отчетливо представлял себе несколько способов выяснить, что с ним происходило. Но какая-то неведомая, весьма могущественная сила запрещала ему предпринимать любые действия, способные выдать окружающим ее присутствие.

Великий Командор вовсе не был наивен или глуп. Он отлично понимал, что эти смятенные мысли, эти сомнения и колебания, казавшиеся ему прежнему признаком слабости, не могли происходить из его собственного сердца, не являлись следствием его характера, раздражали и угнетали его личность. Его приводила в ярость догадка, что некто, гораздо более могущественный, чем он может себе вообразить, управляет его сознанием, руководит всеми его действиями уже довольно долгое время, и пока что он не видит способа изменить сложившееся положение вещей. С такими проблемами следует обращаться к очень квалифицированным специалистам, вроде кассарийских некромантов или иерархов Преисподней, но лорд Саразин скорее предпочел бы однажды вовсе не вернуться в себя и раствориться бесследно в грандиозном мироздании, нежели просить помощи у своих врагов.

Великий Командор был убежден, что причиной его странного состояния вовсе не сумасшествие, и мог это доказать. Во-первых, он никогда не терял контроля над собой в чьем-либо присутствии. Он «исчезал» из собственного тела лишь в том случае, если оставался в одиночестве. Во-вторых, возвращался он тоже всегда в тишине и покое, в укромном уединенном местечке, ибо тот, кто руководил его действиями, берег его репутацию и собственную тайну. Он всегда заботился о том, чтобы отвести Саразина либо в его личные покои, либо в кабинет, либо в парк замка и непременно приказывал устами командора, чтобы его не беспокоили ни под каким предлогом ближайшие несколько часов. И даже если небо упадет на землю, то с этой новостью следует отправляться к старшим магистрам, а они уж пускай принимают меры. И потому у лорда Саразина всегда имелось в запасе довольно времени, чтобы осознать случившееся и составить план действий, чтобы не выдать себя нечаянным словом или нелепым поступком. Так что ему было выгоднее скрывать свое странное состояние от посторонних, которые ни о чем не догадывались, нежели признаться, демонстрируя явное умопомешательство, ведь ему пришлось бы рассказывать о вещах столь сокровенных и столь непонятных тем, кто не испытал этого на собственной шкуре. Он вовсе не желал такого оборота событий, особенно накануне грандиозного похода против Тиронги. Нет, только не сейчас, не сейчас, когда так близок миг триумфа.

Была еще одна причина, по которой Великий Командор не слишком усердствовал в поимке своего непрошенного гостя и не чересчур стремился узнать истину. Дело в том, что гость щедро, крайне щедро платил за невольное гостеприимство: лучшие идеи, блистательные решения, самые остроумные и дальновидные приказы — все это принадлежало ему. Становясь Саразином, он становился таким Саразином, каким тот всегда мечтал и никогда не мог быть. А покидая его, оставлял в подарок невероятную энергию, бьющую через край неистовую силу. И хотя после этих «визитов» зеркало исправно показывало измученного, почти больного, истощенного тайной болезнью или скорбью человека, Великий Командор ощущал себя как никогда могущественным, ловким и полным жизни. Покидая свое уединение, он ловил на себе восхищенные взгляды подданных, принимал искренние приветствия своих рыцарей — нет, никогда прежде они не гордились им, не считали его достойным, но теперь признали за ним неотъемлемое право вести их в битву. Он стал их вождем и кумиром. На днях он узнал, что они дали ему прозвище и за глаза зовут не иначе как Молотом Тотиса. Вот теперь они были готовы последовать за ним на край смерти, и от этой великой награды он не сумел бы отказаться даже том случае, если бы наверняка знал, что она будет стоить ему жизни.

Но где же, Тотис проснись, он все-таки был все это время? В каком еще склепе? Зачем ездил туда, к этому высохшему телу, к этой пергаментно-желтой мумии, которая смотрела на него огромными испуганными глазами?

 

* * *

 

Кратчайший путь из пункта А в пункт В — вообще туда не ходить

Максима Меркеля

 

Густая теплая лилово-черная сентябрьская ночь затопила Кассарию. По бархатному небу пронеслась стайка сверкающих звезд и скрылась за верхушками деревьев. Такангор поднял голову и внимательно оглядел мироздание. В целом, он одобрил представившееся его глазам зрелище: ему пришлась по вкусу необъятность небес, понравились цвет и форма большинства созвездий и таинственное мерцание далеких светил; не разочаровала пышущая здоровьем и красотой луна в изысканном одеянии из прозрачных серебристых облаков; а на отдельные недостатки он постановил временно не обращать внимания. Ему было чем занять свой пытливый ум. Минотавр всхрапнул и взболтал содержимое массивной зеленой бутыли, стоявшей у него в ногах. Затем приложился к горлышку и сделал значительный глоток.

— Милорд, — донесся из темноты голос Галармона.

Такангор приветливо похлопал ладонью рядом с собой.

— Присаживайтесь, генерал. У меня много вина и мыслей, мне срочно нужна родственная душа для возлияний и излияний.

Ангус вышел из-под густой тени клена и неловко потоптался на месте.

— Даже не знаю, что сказать. Примите, конечно, мое самое искреннее сочувствие. Я потрясен до глубины души. Не представляю себе, что вы сейчас переживаете, особенно в свете последних событий. Вероятно, вы готовитесь отправиться на поиски своей семьи? — осторожно спросил Галармон, боясь услышать решительное минотаврское «да».

Откровенно говоря, он удивлялся тому, что вообще наблюдает Такангора сидящего у подножия березки на берегу озера в Кассарии, а не несущегося вскачь по дороге, ведущей в Малые Пегасики. Надо сказать, данное наблюдение его скорее радовало, нежели печалило, что было несколько эгоистично с его стороны; честный генерал понимал это и мысленно корил себя за неблагородные мысли, но и представить себе не мог, как они будут разбираться с новым конфликтом без кассарийского полководца. Отсутствие великолепного минотавра в этой ситуации было равносильно поражению.

— Искать смысла нет, даже если найдем, — рассудительно ответил Такангор. — Если уж маменька согласились пропасть с концами вместе с лабиринтом, у нее на то должны быть очень веские причины, так что я оставляю этот странный поступок на ее усмотрение. Я буду очень удивлен, если в ближайшее время не поступят ее руководящие указания, как нам следует жить дальше.

— А если не поступят?

— Будем жить дальше.

— И вы нисколько не беспокоитесь за своих близких? — ахнул генерал, не находивший себе места последние несколько часов.

Такангор честно поразмыслил.

— Нашими чувствами, как говорит сосед Прикопс, зачастую руководит вовсе не сердце, а житейский опыт. Полезного опыта общения с маменькой я накопил много, в отличие от всяких заблуждающихся злоумышленников. Если маменька отбыли по собственной инициативе, то не вижу причин беспокоиться вообще. Если же ее кто-то вынудил, то беспокоиться следует как раз о нем, болезном, но поскольку он повел себя непристойно, то его печальная судьба и поучительная кончина мне глубоко безразличны. Меня больше беспокоят ближайшие четыре дня.

— Кого они только не беспокоят, — с облегчением вздохнул бравый генерал. — Разве что Агапия.

— Кто-то должен сохранять невозмутимость, и теперь на это мы располагаем Зверопусом Первой категории, что освобождает нас от лишней необходимости. — Минотавр глубоко вздохнул. — Я почему тоже вздыхаю. Я тут провожу предварительный военный совет, и у меня пока концы с концами не все сходятся. То есть сходятся, но не все, если вы понимаете. Это немного разочаровывает меня в моем полководческом таланте. Например, я никак не могу решить — атаковать изнутри наружу или снаружи вглубь, как при классическом поедании пирога с начинкой. Конечно, классика она и есть классика, ничего не возразишь; но в ней нет прелести новизны. Нет места творческому поиску, не говоря уже о тщательно продуманной и подготовленной импровизации. Классика, скажем прямо, требует бескомпромиссной сдержанности, лаконичности, граничащей с аскетизмом, и препятствует пышным эффектам, что угнетает художественную часть моей натуры. Этот пассаж, — пояснил он опешившему генералу, — я почерпнул из модного интерьерного журнала «Кособука». То есть мы как бы поддерживаем традицию и следуем заветам предков, но не есть ли это своего рода плагиат? Где наши собственные достижения? Меня заботит, какой яркий пример мы оставим потомкам; что завещаем? Вы все еще понимаете?

Галармон не понимал ничего, но чувствовал все. У него вообще ни один конец ни с чем не желал сходиться, а про полководческий талант и связанные с ним разочарования он уже не заикался.

— Мне нужен ваш профессиональный совет, — сказал бравый тиронгийский генерал, когда его стакан опустел, а головокружение слегка улеглось. — Граф отправил в столицу гонца, наши храбрые шэннанзинцы под командованием Уизбека скрытно выдвинутся к Нилоне в течение ближайших двух часов, но остальная армия… У нас не хватит времени, чтобы стянуть войска к границам Торента, и, как только враг пересечет ее, случится катастрофа. Лавинообразная катастрофа, так бы я сказал. Вот я и размышляю, какой совет дать его величеству: то ли сразу оставить столицу и отвести армию, скажем, к Кардаку — он отлично укреплен, и там можно основать центр сопротивления. То ли пытаться сдержать продвижение противника к Булли-Толли, но даже самый отъявленный оптимист понимает, что это полный швах. Мы сможем поэтапно выводить по несколько полков, а противостоять нам будут три армии, и не исключено, что Люфгорн подумает-подумает и вместо политики невмешательства предпочтет активное участие в дележе пирога. Плюс рыцари ордена, плюс ваши сородичи. Их одних хватит, чтобы разгромить нас наголову. Наши боеспособные части в столице и ее окрестностях, скорее всего, попадут в окружение, если решат отступать, или примут на себя первый удар, что грозит им уничтожением. Как полководец я не имею права оставлять армию без руководства, как рыцарь должен возглавлять отважных шэннанзинцев в их, скорее всего, последнем неравном бою. Конечно, сам я склоняюсь ко второму варианту. Но едва представлю себе, что его отважное величество наруководит в мое отсутствие, даже умирать за правое дело и то не хочется. Итак, что вы мне на это скажете, друг мой?

 

Мой центр сдает, правый фланг отступает, положение превосходное. Я атакую

Фердинанд Фош

 

— Никакую армию в это безнадежное дело впутывать нельзя, — минотавр решительно взмахнул бутылью. — Вы совершенно точно описали ситуацию — нас застали врасплох, что всегда случается, если войну ведут те, кто понятия не имеет о рыцарской доблести и чести. И если действовать так, как подсказывает разум, мы проиграем. Но разум — плохой советчик в таких важных вопросах. Здесь я твердо стою за чутье, интуицию и милые маленькие хитрости.

В тусклом свете звезд было плохо видно, что Ангус да Галармон воззрился на Такангора с детским обожанием, с каким смотрел бы на того, кто пообещал безвозмездно открыть ему давно утраченный рецепт голубых пупафонцев с хихикающими ягодками. Его пышные усы — главный индикатор душевного состояния генерала — хищно задвигались в предвкушении грядущего откровения. И минотавр не разочаровал своего давнего поклонника.

— Единственное, что спасет кампанию — это ломка стереотипов, — возвестил он, тряся бутыль вниз горлышком. — Конечно, «Слово Дардагона» немного ограничивает нас в разнообразии вариантов, но тем интереснее будет сам процесс. Именно жесткие ограничения будят фантазию, развивают воображение и способствуют проявлению самобытности полководца, о чем надо будет записать на досуге в книжечку. Меня Бургежа все-таки соблазнил записывать бесценные маменькины назидания и свои наблюдения в книжечку для последующего издания в дорогом переплете и в скромном карманном варианте, — пояснил он с должной долей скромности. — Продолжу благородное дело Тапигарона Однорогого.

— Кстати, о самобытности полководца. Его величество решительно намерен возглавить войска, — с болью в голосе сообщил Галармон.

— Да на здоровье, главное, чтобы не командовал.

— Кстати, о войсках. Нам отчаянно не хватает времени на самые необходимые в таком случае мероприятия. Как мы туда доберемся к нужному сроку, ума не приложу.

— Не нужно ничего прикладывать, — посоветовал минотавр. — Просто положитесь на меня.

— То есть вы все-таки уже составили план победоносного сражения?

— Я не только увесистый, но и мохнатый, что делает меня непредсказуемым, — бодро сказал Такангор. — Чем я хуже маменьки? На этот раз я намерен удивлять, удивлять и удивлять! К вашему сведению, я разработал новый стиль рукопашного боя с применением топора. Называется «Пуркающий ветерок».

— Боюсь, друг мой, — осторожно начал Галармон, — что никакой ветерок, даже пуркающий, не остановит вторжения…

— Сам по себе, может, и не остановит, но вместе с дамским магазином и фарфоровой тарелкой — наверняка, — утешил его Такангор.

Генерал замолчал, как замолкал всегда, когда сталкивался лоб в лоб с несокрушимой топотанской логикой, а минотавр бодро продолжил:

— У нас впереди куча времени, чтобы подготовить массу загадочных сюрпризов для наших недорогих, то есть тем самым как бы уже бедных непрошеных гостей. И чтоб мне неделю мынамыхряка не кушать, если кто-то из них пожалуется после этой войны, что не был охвачен нашим вниманием.

 

* * *

 

Возвратившись в свой замок на Островах Забвения, Моубрай рассчитывала провести какое-то время в тишине и покое, поразмыслить о происходящем и прикинуть варианты. Как бы ни любила она своего необычайного внука, с каким бы щемящим ностальгическим чувством ни возвращалась в последнее время в Кассарию, а все же шумные и жизнерадостные ее обитатели быстро утомляли вельможную демонессу. И ей доставляла огромное удовольствие сама мысль о том, что когда этот приятный визит закончится, она сможет насладиться привычным одиночеством и вечным безмолвием, которое царит на Полях Тьмы.

Хочешь рассмешить богов, расскажи им о своих планах.

Замок Сартейн содрогался от жуткого рева, производимого пятью разгневанными головами Каванаха Шестиглавого. Шестая, самая рассудительная и проницательная его голова, осуждающе покачивалась из стороны в сторону, всем своим видом показывая, что не желает иметь ничего общего с этими распоясавшимися хулиганками.

— Здравствуй, отец! — обратилась Яростная к этой голове. — Что здесь происходит?!

Ответы распределились следующим образом:

— Здесь?!! — возмущенно грянули хором пять сердитых голов. — Это, значит, здесь что-то происходит?!! А там, значит, совершенно ничегошеньки не происходит? Там, значит, тишь, гладь да Тотисова благодать? — грязно выругались головы.

— А то сама не видишь, — недовольно проскрипела шестая.

— Лучше расскажи отцу, что творится наверху в злокозненной Кассарии! — снова вступил пятиголосый хор.

— Они подозревают, что ты втравила нас в какие-то жуткие неприятности, — перевела шестая. — Подземный мир недавно содрогнулся от удара незримой, но исполинской волны древней дикой магии. Как если бы все вулканы мира изверглись нам на голову без предварительной договоренности.

— А тут еще Намора темнит со своим филиалом! — уже тише сообщили пять голов.

— Намора безобразничает, — ухмыльнулась шестая.

Пять голов выразительно заскрежетали зубами. Не будь Моубрай дочерью Каванаха, да к тому же Яростной, она бы испугалась. Но демонесса и сама была горазда скрежетать зубами. К тому же, причина этого страшного гнева казалась ей скорее забавной, нежели серьезной — шестая голова Маршала Тьмы обожала каламбуры, а другие пять голов терпеть их не могли. А уж если шестая голова и любила что-то больше всего во тьме, так это дразнить своих занудливых соседок.

— Что он такого сказал Князю, желал бы я знать, что от начальника канцелярии серный дым валит, а заместитель уже полдня клубится — им велено оформить все документы не позже полуночи, так что все подступы к административному зданию завалены папками, отпуска и выходные отменены, объявлена всеобщая мобилизация сотрудников, а лорд-канцлер прислал на помощь отборный отряд собственных делопроизводителей?!

— Вот и отлично, — отвечала Моубрай, игнорируя зубовный скрежет и глухое рычание, издаваемое излишне эмоциональными головами дорогого родителя.

— Да помолчите вы хоть минуту! — рявкнула шестая голова. — Уже голова от вашего шума разболелась.

— Какая?! — ехидно спросили пять голов.

— И так целый день, — буркнула шестая. — Места себе не находим. Кстати, мятежный дух Дардагона нынче хорошо слышно во всех пределах, и об этом знаю не только я и мои соглядатаи, но уже и добрая половина Преисподней. Если Князь пожелает учинить расправу, Эдна не отопрется — всем известно, что она много дней подряд разговаривает с отцом.

— И что тут такого? Я тоже разговариваю с отцом, не казнить же меня за это.

Каванах гневно сверкнул на язвительную дщерь всеми глазами, свободными от метания возмущенных взглядов. Он хотел было напомнить ей, что отец отцу рознь, но репутация Дардагона, пускай даже определенно мертвого, не позволяла ему такой свободы самовыражения. Дело в том, что когда-то давно, когда он еще не был ни Маршалом Тьмы, ни Шестиглавым, у него насчитывалось немного больше отчаянных и бесшабашных голов. И именно в оживленном споре с Дардагоном он их потерял, а взамен приобрел теперешнее свое прозвище.

В иное время строптивая Моубрай подольше сопротивлялась бы требованиям отца, хотя бы из принципа. Но сегодня она утомилась и не видела причин затягивать теплую семейную встречу.

Краткая сводка последних событий из вотчины некромантов не заняла у маркизы Сартейн много времени, но главные вопросы она осветила вполне удовлетворительно. Конечно, Мардамон огорчился бы, узнав, что о воздвиге не было сказано ни слова, зато ответственный огурец мог считать себя польщенным — его персону упомянули несколько раз. Впрочем, Зверопус Шестой категории тоже не пасет задних, и накоротке со многими выдающимися существами поднебесного в целом, а также подлунного и подземного миров в частности. На него нередко ссылаются в самых приличных компаниях. Так что, вероятнее всего, он принял бы такое внимание как должное.

 

Удивительно – сколь многие ищут лучший ум

своей страны перед зеркалом

Пол Стейнберг

 

Каванах — неслыханное дело — в шесть дружных голосов несдержанно посетовал, что Международная Ассоциация Зверопусов всегда отличалась непредсказуемостью и определенными фанабериями, потому что вот же многие в этом мире зверопусят и зверопусят, не покладая рук, и хоть бы кто отметил их многовековые грандиозные усилия завалящей грамоткой и пригласительным билетом на торжественное празднование годовщины основания; а какой-то эксцентричный юнец, проповедующий направо и налево — тьфу, противно вымолвить — пацифизм, получает небывало высокую оценку с эксклюзивной фарфоровой тарелкой в придачу, и как прикажете после этого продолжать самоотверженно трудиться на благо подземного мира.

Ошеломленная Моубрай поняла, что ее великий отец, при одном упоминании о котором разношерстное население Ада трепетало и нервно вздрагивало, оказывается, хотел быть принятым в тесную компанию зверопусов. Ее это удивило, но проницательная шестая голова объяснила непонятное ей стремление следующим образом:

— Ты даже не представляешь себе, насколько это все изменит в судьбе избранного.

— Вот этот вот несимпатичный кусочек пергамента в рамке и фарфоровая тарелка со словесным портретом лауреата? — возмутилась маркиза Сартейн, слышавшая об Ассоциации Зверопусов всего раз или два в жизни, причем, очень давно и краем уха. — Брось, отец, не поверю, что тебе при твоих-то заслугах, регалиях и славе действительно важно иметь право голоса при обсуждении цвета занавесок в каком-то малоизвестном Клубе Зверопусов.

— Ты еще очень маленькая и многому не придаешь значения, — ласково сказал Каванах. — Вырастешь, поймешь. Именно такие события переворачивают мир. — Тут он неожиданно лихо подмигнул изумленной дочери и заявил, — Ладно — я. Я бы дорого дал, чтобы посмотреть на лицо вашего таинственного врага, когда он узнает эту новость. Хотя вам выгоднее, чтобы он подольше оставался в неведении. Если действительно желаешь добра своему внуку, уговори его не торопиться с торжественной церемонией.

— Да его и уговаривать не потребуется, он эти церемонии на дух не переносит, — рассеянно отвечала Яростная, пытаясь сообразить, что такого важного она упустила из виду.

— Думать будешь потом, ты рассказывай, — потребовал строгий отец, и ей пришлось продолжить.

С должным вниманием выслушав повесть об исчезновении Кассарии, Каванах заинтересовался.

— А что на это сделал достойный Узандаф?

— Усоп.

— Странно, — хмыкнул вельможный демон. — Это совершенно не в его характере.

Однако от дальнейших комментариев по поводу чрезвычайного происшествия почему-то воздержался. Его как бы и вовсе не взволновало воскрешение гухурунды, вторжение супостата и вопиющее похищение. Буркнув что-то вроде «теперь это не так важно», он потребовал продолжать доклад.

Затем Каванах во все двадцать четыре горящих глаза изучил устав и список обязанностей сотрудников адского филиала, который Намора успел всучить маркизе Сартейн и герцогине Фаберграсс. Особое внимание он уделил пунктам:

Отдел пропаганды извращенных идей

Отдел распространения адских облигаций

Отдел покупки и продажи душ

Отдел культуры:

1. Практические занятия на местности

2. Выезд культурных консультантов

Отдел особых предложений:

1. Курс оздоровительных пыток

2. Десертный набор острых ощущений

3. Услуги населению! Наш девиз — невозможного нет, вызови демона и обрисуй проблему

— И кого, как ты думаешь, он пригласит работать по совместительству? — ворчливо спросил демон, перетаскивая свою огромную тушу поближе к окну. Он так разгорячился, что от него валил обжигающий серный дым, и хотя замок Сартейн был построен с учетом особенностей его обитателей, но и его несгораемые стены, не ровен час, могли запылать от жара, источаемого раскаленным телом Маршала Тьмы.

— Бедерхем и Кальфон уже дали принципиальное согласие, — сказала демонесса, — Флагерон, пользуясь тем, что он не только офицер адской армии, но и Третий Щитоносец Князя во время Огненосного парада, подал прошение в канцелярию по этой линии и получил личное разрешение лорда-канцлера…

— Старый хрыч! — зарычал Каванах. — Плевать огненными шарами он хотел на Наморин филиал. Это он мне назло подписал. Теперь проще отступиться, потому что иначе будем заниматься бюрократической волокитой до пробуждения Тотиса.

— Флагерон на это и рассчитывает.

— А на то, что я его проглочу вместе с рогами и крыльями, он не рассчитывает? — взвился маршал. — Да ну его к Бедерхему, — внезапно поутих он. — Эк, его заклинило, бедолагу, на этом несчастном халате. Пускай порезвиться на воле, может, мозги и прочистятся. А то от него все равно толку, как от иссякшего гейзера. Бродит бессмысленными кругами, глазами хлопает, крылья опущены, вздыхает. Недавно посетил поэтический кружок имени Пламенного Привета, стихи лирические слушал. Глядишь, дойдет до того, что начнет делать добрые дела. Ну, а кто еще записался? Надеюсь, ты хоть не додумалась до такой глупости.

— Мы с Эдной пока воздерживаемся.

— Пока, пока, пока, — заскрипели головы одна за другой. — Они пока воздерживаются. Воздерживаются они пока. Пока они воздерживаются…

У Моубрай закружилась голова. В минуты особенного раздражения маршал был способен повторять каждое слово как минимум раз шесть-семь, причем последовательно, каждой головой отдельно, и тут уж нужно было иметь или железные нервы или плохой слух.

— Само собой, тут же приняли Борзотара, — продолжила она, стараясь перекрыть это монотонное бормотание, больше похожее на рев недовольного водопада. — Дьюхерста Костолома, Даэлиса.

— С Костоломом все понятно, а Даэлису зачем это нужно?

— Эротические издания, — коротко ответила Моубрай.

— Безобразие, форменное безобразие, — ворчали уже все шесть голов, читая и перечитывая скромный листочек. — А ты, конечно, стояла и молчала. И не приняла никаких мер.

— Не понимаю, отец, а чего, собственно, ты хочешь от меня? — вскипела Моубрай, потерявшая остатки терпения, стратегический запас которого она так неосмотрительно израсходовала на Балахульду.

— Понимания! — завопила первая, огромная голова, увенчанная железной короной лорда-маршала Преисподней.

— Сочувствия! — вторила ей вторая, лишь немногим мельче, но зато с ядовитым жалом.

— Дочернего участия! — зашипела третья, огнедышащая голова.

— Хотя бы объясни мне, почему, ну почему, — взвыл Каванах, — ну почему он не пригласил меня?!

 

* * *

 

— Папенька говорит, душа страданиями совершенствуется.

— Да пропади он пропадом, ваш папенька.

Из к\ф «Формула любви»

 

Горе не всегда делает нашу душу чище и возвышеннее. Страдания не обязательно улучшают нас, но, определенно, меняют. У горя и боли есть свой, особенный вкус. Зелг чувствовал его на своих губах так же отчетливо, как недавно чувствовал вкус поцелуев любви.

На дворе стояла первая ночь Кассарии без Кассарии, и молодой некромант не представлял себе, откуда взять душевные силы, чтобы вернуться сейчас в свою спальню, улечься в постель, закрыть глаза и ждать сновидений. Немыслимо даже представить, что он сможет заснуть там, где был так неизмеримо счастлив и где потерял это счастье в считанные минуты. В отличие от своего каменного домоправителя, Зелг нуждался в отдыхе и понимал, что где-то и когда-то, но ему придется устроиться на ночлег. На худой конец он мог потревожить кузена Юлейна, но предвидел, что тогда им обоим предстоит бессонная ночь, заполненная разговорами, тревогами, обсуждением планов на ближайшее будущее. С одной стороны, так намного легче, и грех жаловаться на жизнь тому, кого окружает такое количество друзей, с другой — друзьям тоже нужна передышка. И потому Зелг отправился бродить по замку, уповая на то, что время и случай все расставят по своим местам.

Во время этих хождений он выяснил для себя немало интересного.

Во-первых, вероятно, в Кассарии кто-то когда-то спал, но осталось неизвестным, кто и когда именно. Несмотря на то, что за окном стояла глухая ночь, замок оживленно и сосредоточенно гудел, по коридорам и лестницам сновали неугомонные его обитатели, хотя далеко не все они были ночными созданиями.

Во-вторых, никакой особой трагедии по случаю происшедшего в его вотчине не наблюдалось. Напротив, необоснованным оптимизмом заразились буквально все, от неунывающего Мадарьяги до обычно трезвомыслящего рассудительного Гизонги и обстоятельного Гегавы. Герцогский дом был похож на муравейник в состоянии планового капитального ремонта, — кто-то что-то куда-то тащил; кто-то что-то откуда-то нес; кто-то зачем-то что-то переставлял; кто-то что-то предусмотрительно припрятывал; а кто-то, напротив, что-то спрятанное извлекал, встряхивал, осматривал и сортировал.

Прошествовал мимо Зелга вездесущий Думгар, за которым едва поспевали вприпрыжку два взволнованных троглодита, пытающиеся договориться с непреклонным домоправителем на предмет предсмертного благоустройства грибных плантаций в столь милом их сердцу подземном ходу. Свое настойчивое ходатайство они мотивировали тем, что кто знает, суждено ли им вернуться из этого похода, так пускай же останется по ним в замке добрая и полезная в хозяйстве память.

— Так вы же собирались разместить плантацию на воздвиге, — невозмутимо указывал голем, одновременно дирижируя сотней слуг.

— Доброй памяти много не бывает, — возражал Левалеса, заучивший эту фразу наизусть. Он был уверен, что когда-нибудь она ему пригодится, и вот пригодилась же.

— Разнообразистость грибиных сортов намерена порадовать господина Гвалтезия с его высокотребовательной требовательностью к приготовительным вкуснямам, — взволнованно сообщил Карлюза, переходя на высокий слог.

— Насчет требовательности, я бы не стал утверждать так уверенно. Вы знаете, что господин Гвалтезий жаждет приготовить из вас пару поминальных обедов, приуроченных к поминанию вашей памяти? — уточнил Думгар.

— Мы не можем, — быстро ответил Карлюза. — Мы пишем предсмертное письмо в иные академии с возмущенным протестом.

— В чем суть протеста?

— Мы не обнаруживаем отвечательный знак среди прочих знаков. Вопросительный знак есть, а отвечательного нет.

— Точка, как я понимаю, вас уже не устраивает.

— Точка не отвечает всем условиям отвечательного знака, — важно пояснил Карлюза, и, вероятно, впервые за много тысяч лет кассарийский дворецкий не нашел, что ответить на эту филологию, а троглодиты, воспользовавшись этим, совершили маневр, неплохо освоенный ими в последние дни — нырнули в боковой коридор и растворились в темноте.

Думгар неожиданно лихо подмигнул молодому господину и снова принялся выкрикивать бесчисленные команды — ни дать ни взять капитан корабля, попавшего в шторм. Зелг подумал, что шторм-то, конечно, грандиозный, но и капитан таков, что уже заранее ясно, что буре несдобровать.

Из правого бокового коридора доносился громкий голос Балахульды, прорицавшей Птусику, что он во что-нибудь врежется, если будет продолжать летать такими зигзагами; а затем после дикого грохота — ее же голос, требующий уплаты пятнадцати пульцигрошей за такое точное и своевременное предсказание.

Затем герцога взял в оборот неунывающий доктор Дотт. Черный кожаный халат подплыл к нему и без всякого предупреждения оттянул нижнее веко полупрозрачным холодным пальцем.

 

Врач — это всего лишь посредник между человеком и его телом

 

— Да, — сказал призрак. — М-да. Угу-угу.

— Что вы хотите сказать этим угу-угу?

— Это такой специальный медицинский термин, ровным счетом ничего не обозначает. Говорится для солидности.

— А что — м-да?

— Не мешайте, молодой человек. Когда доктор говорит м-да, это означает, что он размышляет, а не что он что-то понимает. Хотя чего тут сложного для понимания в вашем случае? Муки совести, угрызения, ночные кошмары.

— Нет у меня никаких ночных кошмаров, — запротестовал Зелг и, как всегда, напрасно.

— То есть как это — нет? — возмутился призрак. — А зачем вы тогда шляетесь среди ночи по замку с лицом грустноптензии и глазами Хрюмсика, застуканного на поедании утренних газет? Если у вас на душе полный порядок и тотисова благодать, тогда вам спать надо, а то война скоро, а они режимом пренебрегают. Ну, живо признавайтесь дядюшке Дотту — переживаете?

— Еще бы он не переживал, — встрял Мадарьяга, просочившийся сквозь стену. — И не пуклите на меня глаза, я уже растворяюсь обратно. А ты не строй из себя выдающегося диагноста — ты даже тараканам-зомби правильный диагноз не поставишь, а дай юноше что-нибудь укрепляющее, бодрящее и успокоительное. И пускай отдохнет, наконец.

— Нет, вы видели. А? Каков наглец. Нет, ну какова язва. Все в доктора записались, — вскричал уязвленный Дотт. — Все умеют воспитывать, лечить и экономить. А как оглянешься — батюшки-светы: все хворые, дети невоспитанные, пульцигроша одолжить не у кого! Зато советы раздают направо и налево, причем бесплатно. Милости прошу в мой кабинет, — церемонно сказал он.

— У вас есть свой кабинет? — изумился Зелг, перед которым вновь распахнулась бездна, тайн полна. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что ровным счетом ничего не знает ни о самом замке, ни о жизни его обитателей.

— Что ж я — шарлатан какой-то? — возмутился кожаный халат. — Подпольный знахарь из далекой Юкоки? Пришиваю уши на дому, консультирую под деревом в ночной тиши, отрезаю хвосты, толку косточки и чешуйки в ступе? За кого вы меня принимаете, милорд?

— А почему вы никогда раньше не упоминали о вашем кабинете? — слабо защищался Зелг.

— Да что ж я — кабинетный червь? Заглохлая шлямба? Нудный теоретик, в глаза не видевший живого пациента? Да за кого вы меня принимаете, милорд?

Герцог подумал, что принимает Дотта за черный халат со скверным характером внутри, но понял, что этот диагноз, несмотря на всю его безошибочность, ему поставить не дадут, и покорно проследовал за своим верным эскулапом в его таинственную обитель.

Кабинет доктора Дотта впечатлял существо, не подготовленное к медицинским сюрпризам. Его украшали, в основном, диковинки, добытые с боями у таксидермистов; картинки — частью узкопрофессионального, частью неприличного содержания — предмет мечтаний полковника Даэлиса и кобольда Фафетуса, время от времени ностальгировавшего по старым добрым денечкам, когда он работал специалистом по «беседам, особо располагающим к откровению»; а также огромная коллекция своеобразных портретов с душераздирающими подписями от бесчисленных поклонниц любвеобильного призрака, вроде таких несомненных шедевров, как «Твоя навек целиком и по частям», «Исследуй меня всю», «Я ваша и посмейте только отказаться», «Бессовестному тирану моего сердца — мое сердце». Проследив за взглядом молодого некроманта, халат пожал кожаными плечами, будто говоря: «Они такие, ничего не попишешь», и принялся шустро копаться в шкафах, в сундучках и на этажерках. Поучительные цветные витражи на оконных стеклах стали наливаться светом под первыми лучами восходящего солнца.

— Вот лучше бы, вместо того, чтобы меня лечить, сходили к нашим новым гостям — поговорили все-таки по душам, как в некотором роде коллеги и братья по разуму, — укорил Зелг. — Неловко как-то. Люди, если можно так выразиться, стоят в коридоре, на сквозняке, все сквозь них бегают, как оглашенные.

— А я их уже навестил с дружеским визитом, справиться, как они тут устроились, не нужно ли чего, не желают ли принимать публику — и если да, то какое время будет для них удобнее.

— А что же вы сразу мне не сказали? — взволновался Зелг. — Почему от меня всегда все скрывают? Ну, не томите! Как прошла беседа?

— Никак. Они ни с кем не говорят. Они же духи.

— Вы тоже.

— Ну, упаси боже! Я привидение. Вы что — не изучали разницы между духами, призраками, мороками и привидениями? Чем вы там вообще занимались в своем университете?

— Математикой, — ответил растерявшийся некромант. — Философией. Логикой. Точными науками. Астрономией еще и стихосложением.

— Ну, и помогло это вам? В общем, милорд, — только вот не надо мне тут опасно клубиться — они не заговорят с простым привидением вроде меня, ибо явились не за тем, чтоб лясы точить. Нужна была какая-то мощнейшая магия, чтобы призвать их из небытия. У них тут то ли миссия, то ли еще что-нибудь такое же возвышенное и загадочное. У духов всегда так, возьмем, к примеру, нашу Касю.

Тут доктор Дотт внимательно вгляделся в лицо вельможного пациента и согласился.

— Хорошо, Касю брать не будем, а то вы мне здесь все спалите к чертовой матери. Но суть от этого не меняется. Духи — существа грандиозные, отличаются от призраков и привидений, как вы — от простого смертного. И говорить они станут, вероятно, с тем, из-за кого или по чьей милости здесь объявились. Я навел справки там-сям и выяснил, что этот вот волк на их гербах — родовой герб Турандаров, первых королей-магов Канорры, так что я ставлю рупезу против двух на князя Гампакорту. Если они с кем и заговорят, так это с ним. Странно, что он игнорирует их присутствие. Впрочем, очень даже такое может быть, что они где-то когда-то чего-то не поделили.

— Он родился гораздо позже, чем они умерли, — сообщил герцог.

Дотт внимательно рассмотрел его, как выдающийся экспонат своей коллекции.

— Я родился лет на тысячу позже вашего блистательного дедушки, и не далее как вчера мы с ним славно не поделили десять рупез и семнадцать пульцигрошей. Нет, дело не в том, кто когда родился. Эти духи выжидают урочного часа. Я и сам всегда выжидаю урочного часа.

— Это как?

— Ну, у меня на кафедре Костознания был один профессор — не профессор, а прыщ на… — призрак тяжко вздохнул, не в силах понять, почему его повелитель так не любит смачные выражения, — скажем, на носу. Так вот, после своей смерти я всегда являлся ему в урочный час — годовщину выпускного экзамена и с этакими художественными завываниями отвечал на вопрос, на котором он меня тогда срезал. Он у меня до того дошел, что накануне этого дня бегал по всем храмам, жертвы приносил, Тотису молился, шарлатанам всяким прорву денег отнес. А я семнадцать лет подряд регулярно, как восход солнца, дескать «стопа циклопа состоит из трехсот семнадцати костей и косточек, как то…» — и пошел чесать наизусть. А уж он корчится от мук невыносимых. Мало кто встречал смертный час с такой радостью и облегчением.

— Почему, от мук?

— Так я ж неправильно отвечаю, начиная с двухсот семьдесят шестой косточки, а ему это хуже зубной боли.

— А вы встречались после его кончины? — спросил Зелг, искренне сочувствуя злосчастному профессору.

— А как же. То в кости перекинемся, то о дамах пощебечем. Он нынче в «Усыпальнице» заведует отделом «Как сделать вечный сон здоровым». До сих пор слезно благодарит.

— За что?!

— Как — за что? Я его так подготовил к реалиям посмертной жизни, никакие жрецы, никакие философы так не сумели бы.

— Вернемся к нашим гостям, — предложил молодой некромант, у которого голова пошла кругом от всех этих историй. — Думаете, стоит попросить князя Гампакорту побеседовать с ними?

— Ни в коем случае! — вскричал Дотт. — Это ж такая силища стоит буквально у порога вашей спальни, неведомо с какими идейками. А Кассария нонича не та, что давеча, без мощной защиты и поддержки. Теперь с ними будет сложно управиться, если они что-то такое судьбоносное задумали. Не стоит их провоцировать.

— Так зачем же вы раньше мне этого не сказали? — возмутился Зелг.

Черный халат взмахнул рукавами.

— А когда было сказать, если у нас то пожар, то потоп, то извержение, то народные танцы. Ну, да неважно. Потому что рано или поздно все само прояснится, с этими мистическими событиями всегда так, они уж если начинают происходить, их ничем не остановишь. Руководствуйтесь, мессир, старым верным правилом адских бюрократов: девяносто процентов важных вопросов решаются сами собой, десять процентов нерешабельны в принципе. Но вернемся к нашему лечению.

Зелг открыл было рот, чтобы поведать, что он настроен продолжать беседу о духах, а к лечению не возвращаться хотя бы по той причине, что они к нему еще не приступали, но кто бы дал ему высказаться, да еще так определенно. Черный халат уже вовсю порхал по кабинету, видимо, счастливый до глубины души, что в его руки наконец попался такой выносливый и покладистый пациент.

— А вас, голубчик, можно совершенно спокойно лечить, лечить и лечить до самой смерти. Здоровья хватит, — радостно сказал он. — Я намерен опробовать на вас самые новаторские и оригинальные методы. Вот, например, редкое и чудодейственное зелье по рецепту вашей незабвенной бабки Бутусьи… Кое-кто полагает, что оно не сильно отличается от лекарственной бамбузяки, но это предположение выдает в предполагающем невежество и полное незнакомство с предметом. Милорд, я вижу, как вы крадетесь к двери. Не нужно. Сидите смирно, а я продолжу.

И он продолжил.

— Лекарственная бамбузяка, — увлеченно рассказывал доктор Дотт, расставляя перед изумленным герцогом батарею цветных склянок, флакончиков и бутылочек, — отлично врачует сердечные раны, утоляет душевную скорбь и тоску, возвращает пейзажу и натюрморту прежние цвета, блюдам — вкус, и придает жизни в целом утраченный временно смысл. Зелье же незабвенной бабки Бутусьи служит нам для решения более сложных медицинских проблем, вроде утоления мук совести. Ваша бабка долгое время имела об упомянутых муках самое общее представление, и любящие родственники часто напутствовали ее, пойди, мол, в библиотеку, возьми том на букву «С», «совесть», почитай, тебе будет интересно.

Видимо, глубокое изучение теории привело к тому, что добросердечная бабка ваша прониклась сочувствием к страдальцам, коим не понаслышке знакомы описанные в статье симптомы. И в порыве милосердия сочинила одно из самых популярных своих зелий.

Призрак вытащил из верхнего ящика стола очки в золотой оправе и торжественно нацепил их на несуществующий нос.

— Ого! — сказал Зелг. — Я еще ни разу не видел вас в очках.

—Вы и без халата меня ни разу не видели, — резонно возразил доктор, и герцог не нашелся, что ответить.

Дотт между тем влил в высокий стакан содержимое фиолетового и черного флакончиков, плеснул из оранжевой склянки, вылил половину голубой матовой бутылочки — весьма, кстати, симпатичной, и капнул несколько капель из дымящейся мензурки.

— Сейчас нужно подождать, — сказал он, энергично взбалтывая странный коктейль. — Если засвистит, бегите бегом без разговоров. А если зашипит и вспенится синим, то… О! Готово! Можно пить!

— А нужно ли? — спросил рассудительный герцог.

— Нужно! Даже необходимо. Вспомогательное зелье бабки Бутусьи создает самозакатывательный глазной эффект, стойкий самозаламывательный эффект для передних конечностей, а также скорбное самоскребление для задних. Гарантирует минимум полчаса завываний и протяжных стонов, смертельную бледность ланит — удовлетворит даже самых придирчивых; и, я большой поклонник этого эффекта — эдакую изящную нечленораздельную бормотанию. Окружающие, охваченные магическим эффектом, слышат, кому что хочется, и не нужно объясняться с каждым по отдельности. В общем, все вам сочувствуют, оказывают всемерную моральную, а порой и материальную поддержку — что еще нужно? Пейте, милорд, не кочевряжьтесь.

Зелг хотел было заметить, что его одолевают глубокие сомнения, но опыт подсказывал, что прозорливая и талантливая Бутусья давно изобрела замечательное средство для прекращения сомнений и колебаний, и оно тоже придется ему не по вкусу.

— А кроме самозакатывания и самоскребления какая-то польза от него будет?

— Вам мало? — возмутился призрак. — Конечно, будет. Визуальные эффекты полностью подменяют собой душевные проблемы. То есть вы как бы переживаете и мучаетесь совестью, но на самом деле чувствуете себя спокойно и уверенно, как Лилипупс в казарме новобранцев. Да и просто вкусно, в конце концов.

— Вкусно? — недоверчиво спросил герцог, припоминая свои последние впечатления от приема внутрь лекарственного зелья незабвенной бабки.

— Ну, не то чтобы совсем вкусно, но и не так уж плохо.

— Насколько неплохо?

— Не настолько, чтобы вы сразу поняли, что неплохо, но достаточно, чтобы вы не гонялись за мной по всем угодьям еще пару месяцев с намерением отомстить.

— Все ясно, — сказал Зелг. — Спасибо за заботу, но я решительно не стану пить эту гадость.

— Это не гадость, — возразил доктор, однако не слишком уверенно.

Он еще раз взболтал склянку, посмотрел на свет сквозь созданную им настойку и спросил:

— Может, предложить милорду Такангору? Ему даже Адский чаек не повредил.

Другой бы на месте Зелга, возможно, и возгордился, поняв, что его сравнивают с минотавром по части питейных способностей, но молодой некромант понимал, насколько они несопоставимы. Поэтому он просто махнул рукой и вышел.

 

Каждый визит к врачу превращался в сражение, из которого он неизменно выходил победителем, сумев сохранить

в неприкосновенности свой невроз

Франсуаза Малле-Жорис

 

На пороге герцог столкнулся с подозрительно бодрой компанией — Бургежа, граф да Унара, бурмасингер Фафут и Карлюза с Левалесой, сияющие в лучах рассветного солнца.

Как писал впоследствии в своих знаменитых мемуарах славный Бургежа, той ночью он проклял день и час, когда объявил об открытии литературного приложения к журналу «Сижу в дупле». Едва избавившись от высокоталантливого автора поэмы «Неласков вкус зеленого квадрата» и отказав во взаимности его менее настойчивым собратьям по перу, он имел все основания полагать, что проблема отпала раз и навсегда. И, как водится, не угадал. Как это говорит мудрый народ? Беда не приходит одна? Святая правда: с первыми лучами сентябрьского солнца в его маленькую комнатку в западном крыле замка ворвались два взволнованных троглодита.

— Перед смертью на поле боя, — сказал Карлюза вместо приветствия, — имею намерение издать вашими силами свой бессмертный шедевр и войти в вечность с солидным гонораром.

При слове «гонорар» лауреат Пухлицерской премии выдохнул огонь из ноздрей и дым из пуховых ушек.

— Зачем вам гонорар перед смертью? — проскрипел он.

— Я хочу покупать много имущества, — охотно пояснил сэнгерайский чародей. — Сначала я стану покупать много полезного имущества, потом — много бесполезного имущества. Вы станете моим источником благоденствия и праведно нажитого богатства. Купленное вашим непосильным трудом будет спасибить мне наградой за всемерный талант и невыносимую духовность.

Бургежа понял, что не скоро освоится на широких просторах троглодитской логики. До сегодняшнего утра он был склонен полагать себя существом многоопытным, все повидавшим и все пережившим. Сейчас его одолевало чувство беспомощности. Такое часто случалось с теми, кому довелось беседовать с достойным Карлюзой на животрепещущую для последнего тему — вот и Мардамон не даст соврать. Единственный, на кого он мог положиться в этом запутанном случае, был граф да Унара, уже блестяще доказавший свою устойчивость к подобного рода катаклизмам и способность ликвидировать их последствия. Поэтому, завидев в конце коридора Начальника Тайной Службы, он бросился к нему, как томимый жаждой вавилобстер к источнику вод.

— Граф, — вскричал лауреат Пухлицерской премии, — граф, прошу вас, всего на минутку.

Нечеловеческая проницательность подсказала графу, что Бургежа так настойчиво зовет его не для того, чтобы взять интервью, хотя именно сегодня он бы его дал не без удовольствия. Графу да Унара было чем удивить читателей «Сижу в дупле». Но от него требовалось деяние куда более великое.

— Граф, — взмолился эльфофилин, — помогите нам решить нелегкий вопрос морально-психологического свойства.

— То есть финансовый? — прозорливо уточнил граф.

Троглодиты воззрились на него с тем выражением, с каким Мардамон смотрел некогда на Каванаха Шестиглавого. Тут было все: и восхищение, и любовь, и священный ужас неофита перед лицом божества.

— В чем именно заключается ваша финансовая проблема?

— Нужно много разнообразистых штуксей для троглодитского счастья, — проникновенно поведал Карлюза. — Штукси покупают за денежку.

— В общем и целом у нас те же проблемы, — сказал граф.

— Бубзички, недокусички, верещунчики, — загибал пальчики Карлюза.

Граф сложил ладони шалашиком и оперся подбородком на пальцы.

— Сейчас я совершенно ясно вижу, что мне тоже не хватает для счастья верещунчиков, просто у меня не было подходящего случая задуматься об этом.

— А я бы многое сейчас дал за пару косматосов, — произнес бодрый голос, созданный перекрывать шум битвы и назначать потерпевших, что говорило о том, что в разговор вмешался генерал Топотан. — Жизнь без косматосов — совсем не то, что жизнь с косматосами.

— Совсем как без верещунчиков? — спросил пытливый Карлюза.

— И без бубзичков.

Левалеса уставился на генерала с неподдельным ужасом. Жизнь без бубзичков, казалось, говорил его взгляд, бессмысленна в принципе.

— Теперь вы понимаете, каково мне, — подытожил Такангор. — А что хотим издавать?

— Поэму, — охотно поведал Карлюза и задекламировал:

 

Противномордый, но прекрасный тролль

Своей дубасей демонам нес боль.

 

— В целом неплохо, — одобрил минотавр, — душевно так и со смыслом, но лично я бы не хотел, чтобы мне посвятили такие строки. Это может аукнуться впоследствии на матримониальных планах.

— Каким образом? — заинтересовался Фафут, которого живо интересовало все, что могло пагубно сказаться на матримониальных планах и внезапно прекратить счастливое течение семейной жизни.

— Вообразите, что я — это он, герой поэмы, — загудел Такангор. — И что обо мне читают потенциальные невесты? Что я противномордый? Мне это будет донельзя обидно, даже если моя морда не является идеалом красоты.

— Ну, — пробурчал Фафут, — вам как раз грех жаловаться.

— Мне-то как раз не грех, — возразил Такангор, — ибо я такая же жертва печатного текста. Дамы — существа впечатлительные, верят всему, что им пишут в газетах. Написали, что я герой Кровавой Паялпы, вот они, голубки, и прониклись нежностью, скачут как сатир в бублихуле. А натвори я подвигов с мардамонов воздвиг, но без соответствующего освещения в прессе, и никакого эффекта, кроме решительной строгой критики. Это надо отдельный талант иметь, как у Дотта — комплименты всякие рассказывать, улыбаться куда надо, смотреть, куда не надо бы. Так вот, Лилипупс понесет большие моральные потери, когда солидное издание официально объявит его физиомордию противной, хотя лично мне она глубоко симпатична.

— Нет, нет, нет, — заволновался Бургежа, забыв, что он еще не опубликовал этот эпический шедевр, и срочно выстраивая крепкую линию обороны. — Лично я вижу это так: потенциальные невесты читают, что он прекрасный и как-то сразу забывают о том, что он противномордый. И эта несущественная художественная деталь не играет в дальнейшем никакой судьбоносной роли.

— А мне это видится немного иначе, — Такангор пошевелил ушами. — Они читают, что он противномордый, и уже не обращают внимания на то, что в целом он вообще-то говоря прекрасен.

— Ну, это и есть свобода авторского видения, право на собственный взгляд.

— А что вы скажете про свободу читательской реакции и право на несогласие, исполненное достойным Лилипупсом.

Бургежа, лично воспевший невероятные боевые качества бригадного сержанта в цикле статей о битве при Липолесье, размышлял недолго.

— Полный… крах, — признал он.

— На вашем месте, — посоветовал Такангор, — я бы уже теперь задумался, готов ли я отдать жизнь за свои литературные пристрастия и издательские принципы.

— Какие литературные пристрастия! — взвился эльфофилин. — У меня очередная бойня на носу, мне предстоит освещать, освещать и освещать. Я прямо сейчас и намеревался приступить.

— Что — освещать? — спросил минотавр.

— Ну, как же, подготовку к сражению, военный совет. У меня солидное издание, внушительный тираж. Подписчики жаждут сенсаций. Никто не станет вникать в эту катавасию с литературным приложением, все ждут леденящих душу подробностей. Так что — я пошел.

— Куда? — еще проникновеннее и ласковее спросил генерал.

— Писать.

— Нельзя.

— Свобода слова, — нервно пискнул Бургежа.

— Военная цензура, — мягко напомнил Такангор. — Кстати, я выяснил, у нас есть целая коллекция отличных висячих замков.

— Мирное время, — слабо возразил Бургежа, понимая, впрочем, что в присутствии Такангора сочетание «мирное время» автоматически становится оксюмороном.

— Вот и хорошо, что мы договорились, — расплылся в добродушной улыбке генерал Топотан, и перед лауреатом Пухлицерской премии замаячил призрак родной благоустроенной клетки.

 

* * *

 

В природе ничего не исчезает бесследно.

Другое дело – в ящиках письменного стола

Пшекруй

 

С трудом вырвавшись из ласковых рук фей-врачевательниц, гномы-такисдермисты в полном боевом порядке покинули лазарет. Они не радовались тому, что остались целы и невредимы после нашествия неведомого чародея и применения прогрессивных методов лечения; не ужаснулись известию о том, что Кассария лишилась своего могущественного духа, и сердце молодого господина на какое-то время вдребезги разбито; нисколько не удивились всему, что с ними произошло — ими целиком и полностью владело единственное чувство, ярость.

И ярости их не было предела: они столько времени бились над достоверным чучелом гухурунды, не без оснований полагая, что ему суждено стать жемчужиной их коллекции; они уже записались на все ближайшие конкурсы, сочинили семь статей в «Новые радости таксидермиста», «Чучело-ворчучело», «Кладбищенский вестник», «Усыпальницу» и несколько тематических изданий помельче; они уже заказали себе в швейной мастерской замка красные фартуки с золотым шитьем и особые береты для участия в торжественных церемониях награждения, а также для выступления перед коллегами с целью поделиться с ними бесценным опытом, освободили на стене место для новых наград — и вдруг все рухнуло самым скандальным образом. От кого угодно ожидали они злодейского коварства. На любого, включая слепого оборотня, смотрели с подозрительным недоверием. Но даже в страшном сне не могло привидеться им, что их подведет вождь и наставник, лучший из лучших, столп и светоч таксидермии, Морис. Если ты не можешь доверять правой ноге своей или левому уху своему, горе тебе, позор и суровое общественное порицание.

Приблизительно так деликатные домовые передали Зелгу с Юлейном краткий смысл прочувствованных речей, которые безостановочно произносили возмущенные коротышки. Масло в огонь подлило также бесследное исчезновение всего имущества таксидермистов, нажитого за долгие и продуктивные века, и сообщение Думгара о том, что поиски пропавших инструментов, материалов и экспонатов не являлись приоритетной задачей жителей замка в последние десять часов. Услышав, что в Кассарии нашлись дела поважнее сбежавшего чучела уникального древнего демона, таксидермисты от злости и горя обезумели настолько, что стали присматриваться к Думгару на предмет восполнения невосполнимой утраты. Это был очень опасный момент, ибо каменный дворецкий был нынче не настолько невозмутим, как к тому все привыкли, и малого толчка хватило бы, чтобы вызвать настоящий ураган. Только ценой самозабвенных усилий коротышкам удалось обрести утраченную было связь с реальностью и таким образом сохранить себе здоровье и нервы. Но душа их жаждала мести и воздаяния, как недавно жаждал мести призрак, вышивавший кассарийские гербы на уничтоженных троглодитами салфетках.

Лучшим выходом в данной ситуации им представлялись, в порядке возрастания, следующие действия: найти Мориса и набить из него отличное чучело; найти гухурунду и вернуть его в исходное состояние; найти того, кто подбил Мориса свернуть с пути истинного и оживил уникальный экспонат, испортив плоды тяжкого и самоотверженного труда последних дней, и — набить из него чучело.

Увы и ах! Никакая из вышеупомянутых радостей не была им доступна, и таксидермисты сильно приуныли.

Однако боги, когда-то принявшие на себя руководство нашим суетным миром, быстро освоили искусство компенсации проторей и потерь, понимая, что в противном случае недовольные молящиеся прогрызут им плешь своими бесконечными слезливыми жалобами и настойчивыми просьбами. Поэтому, отняв одной рукой что-то важное, другой рукой боги тут же подсовывают нам в утешение что-нибудь не менее привлекательное и величественно удаляются в свою холодную вечность, оставив нас радостно агукать над новой погремушкой.

Завернув за угол, безутешные таксидермисты, только что утратившие смысл жизни и не видевшие в грядущем никаких перспектив, обрели лучшего в мире ценителя их высокого и специфического искусства.

Не многие детские мечты имеют свойство сбываться. Никто не возразит против этой простой, банальной даже истины. И никто не принял эту истину так близко к сердцу, как славный король Тиронги. Наш внимательный читатель помнит, с каким трепетом относился Юлейн к старинным балладам и семейным преданиям, повествующим о великих деяниях его предков; как хотел хотя бы однажды оказаться на месте Элильса Великолепного, который так и въехал в историю на своем верном древнеступе в своих известных всему миру алых доспехах. Не отказался бы он и от удовольствия хоть на часок-другой ощутить себя в шкуре Бареоса Гахагуна Одноглазого, который прокатился по соседним странам безудержной приливной волной, сметая все на своем пути. Иссеченный в битвах щит Бареоса с его личным гербом — одним закрытым глазом и девизом «Не вижу преград» украшал пиршественную залу королевского дворца вот уже пять с половиной веков, и за все это время не было ни дня, чтобы хоть кто-то не взглянул на великую реликвию с трепетом и почтением и не вспомнил о грозном воителе.

Юлейн тоже хотел что-то повесить в пиршественной зале или положить в оружейной, или — предел мечтаний — отдать как уникальный экспонат в Наглядный Уголок Беспардонного Назидания: какой-нибудь щит или шлем; или меч, которым бы он поразил кого-то непоразимого; или хотя бы конспект пламенной и вдохновляющей речи, произнесенной им перед победоносным сражением, которое войдет во все военные учебники как образец полководческого таланта короля и безупречной отваги тиронгийской армии.

Если достаточно долго тереть эбонитовую палочку шерстяной тряпочкой, то у трущего встанут дыбом волосы — то ли от загадочного взаимодействия эбонита и шерсти, которые в природе друг с другом принципиально не встречаются; то ли от ужаса, на какую чепуху он расходует свою единственную и неповторимую жизнь. Сходный эффект можно наблюдать, если упомянуть о женитьбе в присутствии капитана Ржалиса; о грибных плантациях при Мардамоне (а вот не все коту мыши с маслом); или о Такангоре при Тотомагосе. То есть вот только что ничего не происходило, и вдруг начинает происходить прямо на ваших глазах.

Итак, завернув за очередной угол, злая и растерянная орда коротышек столкнулась нос к носу с повелителем Тиронги. Центральный таксидермист, заместитель Мориса, уступавший ему, быть может в виртуозности, но уж никак не в священном безумии поэта своего дела, нехорошо уставился на короля, прикидывая, считается ли чучело правящего государя достаточно интересным экспонатом для начала новой коллекции. Юлейн расценил этот взгляд как сочувственно-вопросительный и перевел его в вербальную плоскость следующим манером: «Как дела, ваше величество, как поживаете, о чем грустите?». И поскольку его давно подмывало высказаться от души, честно ответил:

— Паршиво, как иначе. Все вверх тормашками с того самого момента, как душенька Кукамуна затеяла эту авантюру с писающей собачкой, чему я теперь нисколько не удивляюсь, глядя на вопиющее поведение ее братца, воспитанного без сомнения той же мегерой, моей тещинькой Анафефой, отчего я теперь принужден вести войска в битву совершенно без подготовки и даже без древнеступа.

Таксидермист по имени Дормидонт, который уже мысленно прилаживал к палисандровой лакированной подставке табличку с надписью «Король Юлейн Благодушный, увековеченный в момент охватившего его безумия накануне войны с тремя королями», заметно оживился при упоминании о древнеступе. Государь на древнеступе украсит коллекцию, несомненно, существеннее, чем он же без внушительного топтуна. А поскольку Думгар не упоминал, что в замке пострадали еще какие-то покои, кроме мастерской таксидермистов, то, вероятнее всего, чучело исполинского древнеступа стоит как прежде в музее замка и в ус не дует. И Дормидонт посмотрел на Юлейна еще раз — как мать, после долгих мытарств и десятилетий жестокой разлуки обретшая свое потерянное на рынке дитя.

— Древнеступ? — пропел он голосом сирены, которой в конце рабочего месяца выплачивают дополнительную премию за каждого погубленного моряка. — Вы хотели бы скакать верхом на древнеступе?

— Ну, не совсем верхом, — уточнил Юлейн. — А в этой милой будочке у него на спине. И чтобы, знаете, будочка была такая с резными перильцами, коврами, пышными варварскими украшениями — черепа там всякие, как у кузена Зелга, шкуры, кисти, бубочки, бусины.

— И с бубочками, и с черепами, и с косточками, — уверил его Дормидонт. — Все как полагается в таких случаях. Не проследует ли ваше величество за мной, в музей Кассарии?

— А здесь есть музей? — удивился король. — Как это мило.

Если бы здесь оказался Зелг, он бы удивился ничуть не меньше. Но Зелг уже отправился туда, куда отправлялся всегда, когда нуждался в тишине, покое и утешении — в библиотеку.

 

* * *

 

УСЫПАЛЬНИЦА, № 2901.

Специальный выпуск

Когда другие газеты теряют подписчиков, мы их приобретаем

 

СКАНДАЛЬНАЯ ДУША

 

Это происшествие не стоило бы и истлевшего праха в заброшенной усыпальнице, если бы не последние события, бросающие новый свет на старые проблемы. Да, признаем, не все существа ведут себя достойно не только при жизни, но и в послесмертии. Многие не способны осознать, кем стали и куда попали, а также причины, которые привели их в это непривычное состояние. Многие не желают принять данность, ибо она противоречит их прижизненным убеждениям. Кто-то впадает во вселенскую скорбь, кто-то отчаянно протестует, кто-то завидует живущим и пытается отомстить им за свое нынешнее, жалкое, по его скудному мнению, положение. О, да! Все это не редкость в нашей среде, увы. Но разве в мире живых меньше проблем? И разве там не царят невежество, зависть, алчность, неверие и злоба? Ведь смерть не меняет сущность прибывшего — она лишь проявляет ее во всей полноте и отчетливости. Невозможно стать лгуном, предателем, трусом либо невеждой только потому, что ты умер. Наши постоянные читатели не понаслышке знают, что все мы являемся в мир не-мертвых такими, какими покинули мир живых. К чему же, спросят нас терпеливые читатели, такое долгое предисловие, коли вы сами признаете, что мы неплохо знакомы с проблемой? О, простите, наши мудрые и многоопытные читатели — мы уже подобрались к сути данной статьи.

 

Симпатичный инкуб откроет вам волнующий мир любовных грез и воплотит самые смелые фантазии. Старым девам со склочным характером не являемся

 

Итак, буквально несколько часов тому мир не-мертвых встретил нового жителя. Новоприбывшая душа, именующая себя рыцарем Гугиусом Хартдором, выразила крайнее недовольство своим состоянием и затеяла потасовку с несколькими привидениями, не дававшими никаких поводов к такому невежливому обращению. По мнению названной души, некто насильно удерживал ее в уже мертвом теле, коим воспользовался с неведомой целью, вытеснив личность Хартдора, однако не убив оную. Примечательно, что означенный Гугиус, бывший Рыцарем Ордена Тотиса, полагает виновником всех своих бед сообщество не-мертвых, с худшими представителями которого он сражался всю свою предыдущую жизнь.

Редакция «Усыпальницы» далека от банальных обобщений и одиозных суждений и потому не склонна чесать всех рыцарей Тотиса под одну гребенку, однако же данный экземпляр не сделает хорошей рекламы своему учреждению и уж точно никак не укрепит репутацию своих братьев по оружию в глазах наших постоянных подписчиков.

 

Косметический салон «Старость — не радость» приглашает новых старых посетителей. Хотите помолодеть? Обращайтесь к нам! Мы устроим вам вырванные годы

 

Склонные с сомнением относиться к жалобам столь склочных и недалеких натур, неспособных принять факт своего послесмертия с благородным достоинством, мы бы не стали проверять его сообщение, если бы не давешние события. К тому же, Замок Рыцарей Тотиса — не самое популярное место у наших репортеров. И тем не менее, они решили рискнуть. Увиденное потрясло их настолько, что они разразились данной статьей. Ничтожный на первый взгляд повод перерос в серьезную причину: не-мертвым нет хода в замок Рыцарей Тотиса. Хода не было и прежде, тонко улыбнется наш постоянный читатель, но вы же как-то туда пробирались. Пробирались, было дело, ибо препоны нам чинили умелые, но все же смертные маги, по самой природе своей не способные овладеть тайнами Тьмы. Но сегодня все обстоит иначе. Замок затоплен Тьмой настолько непроглядной, что только истинный самоубийца рискнет погрузиться в нее. Мрак и Тьма клубятся в его стенах, окутывают гордые башни, заполняют подземелья. Там, несомненно, окопался враг, и уже нет никаких сомнений, что Нашествие Трех Королей — его рук дело.

Газета «Усыпальница» продолжает верить в наследника кассарийских некромантов и подбадривает своих читателей: ничего, что дух Кассарии кем-то похищен, войска Тиронги не готовы к сражению, Люфгорн предал своего сюзерена, — в конце концов, все происходящее вполне соответствует нашему девизу. И в этом смысле мы воспринимаем происходящее как круговорот людей в природе.

А Зелг да Кассар попадал в переделки похуже этой, имея гораздо меньше опыта и намного меньше союзников. И что? Где теперь он и где его прежние неприятности? Так что держите нос выше! Все образуется. Только обходите Замок Рыцарей Тотиса десятой дорогой, для вашей же безопасности.

 

Завтра в Таркее состоится сенсационный процесс над кексоделателями-вредителями. Они делали кексы в виде круглых пончиков, чем совершенно сбили с толку.

Абонементы на судебный процесс продаются в отделе «Культура — массам». При покупке трех абонементов — бонус: коробка кексопончиков

 

* * *

 

Боюсь, война скоро кончится, но все хорошее рано или поздно кончается, так что не стоит роптать

Гарольд Александер в письме матери с фронта

 

В библиотеке Зелга встретили как национального героя, что его немало удивило. Он склонен был возлагать на себя ответственность за последние события, потрясшие Кассарию, и ему казалось вполне справедливым, если бы на правителя, оставившего свою вотчину без той силы, на которой веками зиждилось процветание и могущество его подданных, смотрели косо и недружелюбно. Но нет! Добрые подданные были приветливы, как всегда, а, может, даже чуть больше, чем всегда; предупредительны; заглядывали в глаза, улыбались и подбадривали; а несколько эльфов-хроникеров и вовсе увязались за ним со своими свитками и походными чернильницами и записывали чуть ли не каждый его шаг или изданный им звук. Молодому некроманту было трудно найти объяснение подобной снисходительности, и, тем не менее, объяснение имелось, причем весьма простое и логичное.

Описывать затянувшиеся периоды благоденствия нелегко. Летописцы хиреют и вянут буквально на глазах, оставшись без любимого дела. На их долю остается лишь сухая статистика — скота приросло на столько-то голов, пашни дали такой-то урожай; сады порадовали небывалым изобилием плодов; в мире мир и покой — слава повелителю. Но как бы ни симпатизировали добрые подданные государю, который вверг их в такую сказочную жизнь, а читать хроники этого времени они не станут ни за какие коврижки; и даже самые доброжелательные только пожмут плечами над строками летописца, славящего деяния своего владыки — сам он что ли вдохновлял сады на цветение и плодоношение; не своим же величественным видом побуждал скот питаться активнее, и тем самым толстеть и прирастать в поголовье; не своими руками тянул из земли колоски пшеницы, подталкивал к поверхности капусту и брызгал своевременно дождем из набежавшей тучки. Да, вздохнут современники, мы, конечно, замечательно живем, но вот были же времена… Были, да еще какие, радостно вклинятся в разговор маразматические дедушки, — вы, молодые, нам не чета. Мы в ваши годы и топорами помахали, и за девками по всем вражьим поселениям побегали, и злата-серебра возами домой напривозили, а что его теперь и следа нет, так это превратности судьбы. Зато нам есть что вспомнить даже и при жесточайшем склерозе, а вам и на понюшку табаку не нашкрябать увлекательных историй для своих детей; ну, и что они о вас расскажут внукам?

Летописец же, живущий в эти благостные времена и вынужденный описывать их в самых скучных и дотошных подробностях, еще менее радуется своему счастью. Он-то лучше других понимает, что его имя канет в лету. Вот Залипс Многознай, описавший великую битву Моубрай Яростной и Барбеллы да Кассара, или Тотосий Дудзун, прозванный Скрупулезным, посвятивший свой труд истории войны и любви Валтасея Тоюмефа и Эдны Фаберграсс, обессмертили себя этими знаменитыми хрониками, на которые не ссылается только неграмотный. Их пример не дает покоя менее удачливым собратьям, на чью долю выпали мирные тихие времена, когда главным событием года становилось скромное наводнение, внеочередная миграция вавилобстеров или восстание гоблинов, которое не состоялось, потому что часть восставших собралась у подножия горы Лордон, часть отправилась в Аздак — громить тамошние причесочные, а часть передумала восставать и осталась в родных болотах. Ну, и кто теперь помнит имя летописца, убившего семнадцать лет жизни на подробное описание чрезвычайно медленных и хаотичных перемещений диких вавилобстеров вдоль границы Таркеи.

 

Чтобы точно и обстоятельно описать эти годы, необходимо гораздо менее блестящее перо, чем мое

Макс Бирбом

 

Так что Зелг с его невероятным умением попадать в истории одна другой неправдоподобнее и с честью выходить из безвыходных ситуаций стал любимцем кассарийских хроникеров. Они верили в своего герцога, в то, что он не оставит их без темы для очередной летописи. Ни один из его предков не предоставил своим историографам столько материала за такой короткий срок. Даже блистательный Узандаф делал время от времени перерывы между кровопролитными сражениями, нашествиями и бракосочетаниями. Если им и было на что жаловаться, так это на то, что события развиваются так быстро, что они целыми днями не поднимаются из-за письменного стола, и у них пальцы немеют от напряжения. Но на это они, соблюдая неписанные профессиональные законы, никогда не жаловались. Последнюю неделю они вообще молчали, боясь спугнуть неслыханную удачу. Покушение на Такангора, визит Тотомагоса, воскрешение гухурунды, исчезновение Кассарии, присуждение Зелгу высокого звания Зверопуса Второй категории, организация адского филиала и совершенно очевидное решение герцога поддержать своего венценосного кузена в войне против трех королей — любого из этих событий хватило бы на увесистый том, а тут их высыпало как из рога изобилия, и летописцы трудились в поте лица своего, забывая о еде и сне, и даже Думгар не нарекал на перерасход чернил и писчего материала, понимая всю важность происходящего.

Самым известным трудом, посвященным событиям этой осени, стали «Сентябрьские Хроники» Мотиссимуса Мулариканского и «Ключ к Нилоне» Бургежи; но их подробно осветили также упомянутый нами Залипс Многознай, Халридж Трехногий, и знакомый нашему читателю эльф-библиограф Гробасий Публилий Третий, чья блестящая карьера историка началась именно с его тонкой и остроумной работы «Нашествие Трех Королей, или Битва Зверопусов».

Так что Зелга встречали в библиотеке как триумфатора. Если бы этикет позволял, летописцы и хроникеры повисли бы у него на шее, а так они просто проявлялись из воздуха, высовывались из шкафов и секретеров, свисали с потолка и улыбались, улыбались, улыбались.

Гробасий Публилий Третий подлетел к своему повелителю, искрясь радостью как праздничный фейерверк.

— Я нашел ее, — сообщил он. — Я искал и нашел.

— Отлично, — опешил герцог, не ожидавший подобного энтузиазма, да еще и на неведомую ему тему.

— Она существует в единственном экземпляре, хранилась в библиотеке Аздакского музея Непроясненных, Загадочных, Неустановленных и Новых Древностей.

— Подумать только, — вежливо удивился Зелг. — Не может быть.

— Мы предложили выгодный обмен, они ухватились за наше предложение обеими руками. Мы им «Выдающиеся Изуверы Аздака; таинственные хроники прошлого тысячелетия» — они нам ее! «Изуверов» у нас хранится экземпляров пятнадцать, так что мы не в накладе. А вот они отдали действительно уникальную вещь, раритет. И я счастлив верноподданно преподнести ее вашей светлости.

Гробасий торжествующе протянул Зелгу небольшую книжечку — из тонких, кажется, металлических пластин.

— Древняя работа по бронзе; эпоха Павших Лордов. Я глазам своим не верю.

— И что это? — спросил Зелг, разглядывая чеканную клинопись и загадочные рисунки по периметру обложки.

Гробасий принял пышную позу, даже ногу отставил и продекламировал:

— «Технические и магические характеристики, а также местоположение местонахождения Тудасюдамного мостика с подробным описанием правил его эксплуатации и соблюдения мер безопасности при оной во время непредвиденных, невероятных и маловероятных ситуаций с ценными наблюдениями и бесценными комментариями пророков Каваны».

— Ого! — только и сказал потрясенный Зелг, прижимая стопку металлических пластин к бьющемуся сердцу. — Спасибо, огромное-преогромное спасибо, мой дорогой. А когда я смогу получить перевод?

— Как только найдем переводчика, — все так же радостно поведал Гробасий. — Тут какой-то странный диалект, а весьма возможно, что даже шифр. Все бы ничего, но в связи с последними событиями, известными вашей светлости, наш лучший переводчик с языка Караффа и двое самых опытных шифровальщиков временно нетрудоспособны и покоятся мирным сном в оплачиваемом отпуске на складе у Иоффы. Но как только вы устраните некоторые досадные несообразности этих дней, мы тут же приступим к переводу и дешифровке.

— Да, — сказал Зелг упавшим голосом, — как только устраню. Спасибо за труды.

— Но это вовсе не означает, что, искренне и всемерно наслаждаясь нашим новым приобретением, я забыл о вашем поручении, милорд. Оно выполнено, и я не упомянул об этом лишь потому, что стремился поскорее порадовать вас уникальной находкой. Что же до вашего приказа…

— Какого? — спросил герцог.

— Подборка литературы о Спящих. У нас есть все, что когда-либо было написано на эту животрепещущую тему. Впрочем, написано-то было совсем немного.

— Аа-ааа. И когда я это приказал?

— Несколько часов тому. Господин Думгар прислал с поручением и подробными инструкциями вашего второго вице-секретаря.

Неизвестно, что глубже поразило Зелга — подробные инструкции или то, что у него есть второй вице-секретарь. Он помолчал, осознавая всю степень своего могущества и величия.

— Я еще что-нибудь приказал? — спросил он.

Если Гробасий Публилий Третий чему-то удивился, то герцог этого никогда не узнал.

— Ваша светлость велели приготовить отдельный кабинет для чтения редких мистических рукописей со звукоизоляцией, а также вывесить на дверях табличку «Беспокоить строго воспрещено»; велено после вдумчивой беседы с библиотекарем проводить вас в оную комнату и оставить на несколько часов вплоть до особых распоряжений. Следуйте за мной, милорд. И, да, чуть не забыл — фарфоровая тарелка! Мои поздравления, милорд.

И Гробасий аккуратно положил фарфоровую тарелку Зверопуса поверх стопки книг.

Есть ситуации, в которых самый простой выход и является самым разумным. Так что Зелг кротко повиновался.

Спустя несколько минут он уже стоял у ворот Гон-Гилленхорма, держа в руках стопку книг. Эгон и Тристан проводили его к Спящему, не проронив ни слова о его странном исчезновении и не менее странном появлении. Они не сказали, знают ли, что случилось за это время в Кассарии, а он не стал спрашивать, торопясь в подземную тюрьму.

Спящий, казалось, ждал его с нетерпением. Но Зелг мог что угодно прозакладывать на то, что при виде книг и тарелки глаза узника широко раскрылись от удивления, и он даже не счел нужным его скрыть.

— Вот, — сказал молодой некромант, решительно направляясь к креслу. — Пришел тебе кое-что почитать.

 

 

ГЛАВА 11

 

Один из богдыханов Амарифа, большой просветитель и человеколюбец, запретил употреблять в научных трудах оборот «если бы», не без оснований полагая, что человеку смертному все равно не дано знать, как бы все обернулось, обернись оно по-другому, а, значит, не следует вводить государственную казну в дополнительные расходы на перья, чернила, пергамент, не говоря уже о сверхурочных и премиальных архивным работникам и жуткой прорвы денег на неподдающиеся никакому учету и контролю научные изыскания и разорительные обеды, дающиеся университетами по всякому музыкальному поводу.

 

Если хотя бы раз не устроить прием,

международный конгресс работать не сможет

Сирил Норкотт Паркинсон

 

Ученые приуныли, зато школьники и студенты заметно приободрились, но и те, и другие — напрасно. После смерти богдыхана (а кончил он плохо: его придушил какой-то взбесившийся летописец) все вернулось на круги своя, потому что большинство людей хлебом не корми — дай порассуждать о том, как бы оно было, если бы все пошло иначе.

Ну, и мы туда же. Неизвестно, что стало бы с Юлейном, попавшим в золотые руки таксидермистов, не набреди на них Лилипупс. Завидев короля и стайку гномов, он приветственно всхрюкнул и молвил:

— Вас-то мне и надо.

Следует отдать должное сообразительности Дармидонта и сотоварищи. Как бы они ни были расстроены, а все же предпочли не выяснять, кто именно и по какому поводу нужен бригадному сержанту, и бесшумно растаяли в темноте бокового коридора, что твои призраки.

Обнаружив, что остался наедине с героическим троллем, Юлейн принял все меры предосторожности, какие сумел, а именно — придал себе позу полководца и военачальника, взяв за образец внушительную фигуру Такангора.

 

Сам бы себя целовал в эту грудь и плечи

Михаил Жванецкий

 

Ему самому результат понравился, но сторонний наблюдатель вынужден был бы признать, что для образцового величия здесь чего-то не хватает — то ли роста, то ли веса, то ли рогов, то ли мускулатуры, то ли убеждений. Во всяком случае, Лилипупс нисколько не впечатлился и ни на волосок не отклонился от намеченного курса. Он всунул королю в руки несколько листков серой шероховатой бумаги унылого формата — такие одинаковые безликие листки непременно оказываются какими-то официальными бумагами вроде повесток в суд или налоговых деклараций — и без лишних церемоний велел:

— Заполняем анкету.

— Зачем? — опешил Юлейн.

Тролль неодобрительно посмотрел на венценосца. Ни в людях, ни в королях он не понимал этого неуместного любопытства. Приказ отдан — исполняй без разговоров. Если во время сражения каждый солдат начнет уточнять детали, то эта пресс-конференция будет проиграна, еще не начавшись.

— Приказ должен быть выполнен разными судьбами, — растолковал он.

— Я, к вашему сведению, король. Мне никто не смеет приказывать, — встрепенулся Благодушный.

Про таких фантазеров бабушка Лилипупса говорила, что они смотрят на мир «сквозь розовые лилюзии».

— В армию вступаем? — намекнул тролль.

— Голубчик, я намерен ее возглавить.

— Бесплатно? — удивился тролль.

Юлейн удивился еще больше. Такая простая мысль не приходила ему в голову.

— А что вы предлагаете? — осторожно уточнил он.

— Одну золотую рупезу, — ответил тролль, твердый в своих принципах.

— Всего?

— Это стандартное жалованье.

— Я — король, — внушительно повторил Юлейн.

Лилипупс покивал, показывая, что учел и этот факт.

— Это армия, — напомнил он. — В армии много неясно, зато все правильно.

— Я же буду как бы полководец, а не рядовой. Разве у вас не предусмотрены разные расценки? — поторговался король.

— Солдатский труд полководца должен быть оплачен жалованьем в одну рупезу, — отвечал Лилипупс и после правильной паузы выдвинул решающий аргумент. — Золотую.

— Я хочу хотя бы на рупезу больше остальных, — заупрямился король.

— До меня, — сказал жестокий тролль, — вам вообще никто ничего не предлагал.

Юлейн осекся. Такой бойкости слога он за Лилипупсом прежде не наблюдал.

— Наличными, — добавил тот, внимательно глядя в глаза страдающему монарху.

— Я даже не знаю…

— Не облагается налогом, — нанес тролль тот самый решающий удар, который в хронике рыцарских турниров именуют ударом милосердия.

— Давайте вашу анкету.

— Рекомендую больше не выкадрючиваться, — заметил тролль, — а мыслить над вопросами анкеты, как назидает наш генерал Такангор Топотан — глубоко, всесторонне и нестандартно. Несолидно заполненная анкета отметает вас из армии без надежды на денежное содержание и увидеть мир себя показать.

— Я мыслю, мыслю, — торопливо сказал Юлейн.

— Не замечаю.

— Что значит — не замечаю? Давайте сюда вашу анкету, в жизни анкет не заполнял.

— Тем более. Жалованье получать хотим?

— Да, — звонко ответил Юлейн, уже чувствуя, как оттягивает карман тяжелая полновесная не облагаемая налогом монета с его собственным профилем на аверсе.

— Значит, заполняем ответственно.

И Лилипупс вздохнул. Когда вздыхают с таким объемом грудной клетки, окружающее пространство не может не отреагировать. Вот и теперь сдуло за угол какое-то привидение, торопившееся в подземелье со срочным поручением от второго герцогского вице-секретаря, а маленькое походное бюро, шествовавшее за ним с бумагами, опасливо потопталось на резных изогнутых ножках, после чего избрало более длинный, но и более безопасный обходной путь через музыкальную комнату. Вздыхал же тролль по той причине, что у него самого давно имелась любимая анкета, но применить ее было решительно негде, вот он и грустил.

Выглядела она следующим образом:

 

Выберите один из трех ответов:

1. Да.

2. Нет.

3. Почему?

А теперь прочтите комментарий:

1. «Да». Что – да?

2. «Нет». Почему?

3. «Почему?» Да!

 

Других вопросов в этой анкете не было, что объяснялось весьма просто и о чем уже говорилось выше: славный тролль последовательно отстаивал главный принцип армейского анкетирования — в армии вопросов не ставят, в армии ставят только задачи.

Но Юлейну достался стандартный опросный лист со множеством пунктов. Расторопный, как и все кассарийские призраки, морок-секретарь вынырнул откуда-то из-под пола, заставив короля слегка вздрогнуть, и с поклоном протянул ему письменный прибор на золотом подносике. Тут же подбежал маленький, но весьма удобный письменный столик и призывно откинул инкрустированную крышку. Юлейн решительно взмахнул пером — так придворный скрипач артистично взмахивал смычком прежде, чем одарить слушателей очередной волшебной мелодией, и король позаимствовал у него этот красивый жест, решив, что сейчас он как нельзя более уместен.

Анкета интересовалась даже теми интимными подробностями, которые ее, в общем-то, не касались. Она спрашивала, сколько лет будущему бойцу тиронгийской армии, женат ли он, счастлив ли в браке, есть ли дети и другие вредные привычки, имеет ли тещу, если да — то армия желала получить ее характеристику и, как бы между прочим, узнавала, готов ли новобранец отдать жизнь за родину за стандартное жалованье.

Юлейн, до сего дня не заполнявший ничего сложнее кроссвордов, увлеченно скрипел пером.

— Род занятий.

— Монарх.

— Должность.

— Король.

Лилпупс заглянул через плечо своего новобранца с целью контроля и отеческого наставления.

— Король чего? — уточнил он.

— Тиронги, разумеется.

— Значит, заполняем без ляпсусов.

Покончив с семейным и общественным положением новобранца, анкета переходила к вопросам практического свойства. «Имеете ли вы в своем распоряжении собственное или иное ездовое животное, на которое не имеет претензий, а также имущественных прав другое лицо (члены семьи, члены общества)», — интересовалась она.

Юлейн смущенно улыбнулся и даже слегка зарделся.

— Они обещали мне древнеступа, — признался он, указывая пером в пол.

— Исчадия? — подозрительно спросил Лилипупс, имея в виду выходцев из Ада. — А они могут?

— Таксидермисты.

— А, исчадия. Они могут.

Тролль предался размышлениям. Он еще не обзавелся личными убеждениями относительно древнеступов, их роли и месте во вверенном ему воинском формировании, но вспомнил, что Такангор как-то раз отозвался о них весьма одобрительно.

— Пишите, — разрешил он.

И Юлейн лихо вписал в пустую клеточку «древнеступ», совершив таким образом переворот в науке.

— Внизу, где указано вам про подпись, поставьте крестик, — сказал бригадный сержант, когда великий труд был завершен.

— Но я же умею писать, — изумился король, в котором был неистребим здравый смысл гражданского человека.

— Значит, вам нетрудно порисовать крестик.

Возразить было нечего, и Юлейн поставил в конце анкеты изящный крест, подтвердив его витиеватым росчерком, которым утверждал все государственные документы.

 

* * *

 

Это потрясающе — иметь на руках реальный кризис, после того как половина твоей жизни ушла на всякие скучные вещи вроде охраны среды

Маргарет Тэтчер при начале Фолклендской войны

 

Страшно подумать, сколько людей на свете живут ужасно непредсказуемой жизнью. Ложась спать, они тревожатся, что случится — и случится ли — с ними завтра. Просыпаясь, гадают, что принесет им новый день, произойдет ли что-то невероятное, переменится ли судьба, встретится ли чудо, или и сегодня они проживут, как отбудут по привычному опостылевшему расписанию, чтобы к вечеру и вспомнить было нечего, и станут утешать себя тем, что зато у них не хуже, чем у всех, а главное — не иначе. Трудно, невероятно трудно пребывать в этом постоянном напряжении, в вечном ожидании и в конце тосковать о несбывшемся.

По счастью, жителям Кассарии эти горести были неведомы. Кто-кто, а уж они, ложась спать, твердо знали, что наступит утро, грянет новый день, а с ним новые приключения, потрясения, сенсационные события, и — нам особенно приятно отметить этот факт — никогда не были обмануты в своих ожиданиях.

Выйдя из библиотеки после долгого разговора с узником Гон-Гилленхорма, Зелг честно собирался отправиться к себе. Он так устал и так хотел спать, что даже воспоминания о недавних печальных событиях не терзали его сонную душу. Во-первых, ему казалось, что все это случилось не с ним, не в этом мире и так невероятно давно, что как бы и не случалось вовсе. Наверняка было и во-вторых, но разум некроманта объявил лежачую забастовку и эту неживотрепещущую тему обсуждать категорически отказывался. Заставить его свернуть с намеченного пути мог разве что вселенский катаклизм или, как это и произошло, непреодолимое желание скушать что-нибудь душеполезное из богатого ассортимента сухриков, печенек и хрустиков, которые достойный Гвалтезий готовил циклопическими порциями именно для утоления забот и печалей. Ведь всякому известно, что если устроиться уютно, желательно с ногами, под пушистой шкурой бомогога и приняться задумчиво жевать один за другим солоноватые тающие во рту хрустики, настроение резко улучшается, беды и горести не кажутся такими уж невыносимыми, и всплывает внезапно лучшее решение накопившихся проблем. Словом, как писал в предисловии к своей кулинарной книге великий Лозис Тур, вошедший в мировую историю с рецептом изобретенных им пфуйцелей, нет такой проблемы, которую нельзя было бы постепенно сгрызть.

Зелг практически уже спал, но ноги сами понесли его по замковому двору, а потом вверх по черной лестнице, срезая расстояние до кухни, где в резном буфете, на шестой полке справа всегда стояла внушительная макитра с пирожками с хупусой.

Об эту пору на кухне не было никого, кроме крохотного седого и лохматого домового, внимательно изучавшего газету «Для самых маленьких». Последние шестьсот семнадцать лет его мучила бессонница, и он искренне завидовал своему господину, самый вид которого мог служить отличной рекламой для производителей сонных порошков, матрасов и прикроватных ковриков.

Набрав пирожков как раз столько, сколько хватило бы сносно пережить два-три голодных года, Зелг тут же впился в один из них и принялся с энтузиазмом жевать, сонно глядя на замковый двор из того самого окна, из которого Гвалтезий всегда махал Такангору. Когда молодой некромант увидел толпу своих друзей, соратников и верных подданных, стекающуюся ручейками разной степени полноводности к воротам, у него не возникло никаких особых подозрений, его не посетило никакое предчувствие, и внутренний голос ему ничего такого не прошептал. Во-первых, внутренний голос давно и крепко спал; во-вторых, неприлично подозревать, когда ты в чем-то абсолютно уверен.

Судя по веселому оживлению публики — радостный гомон взмывал даже на эту немаленькую высоту — в Кассарии опять стряслось что-то судьбоносное. Вот внушительной флотилией проследовали сквозь толпу граф да Унара, генерал Галармон, господин главный бурмасингер и маркиз Гизонга; вот приблизились с другой стороны мощные боевые галеры, перед которыми все расступались быстро и почтительно — Думгар, Такангор и Лилипупс. А вот и жрец-энтузиаст в развевающейся мантии и со ржавым ножом для жертвоприношений, и энергичные троглодиты с упирающимся протестующим ослом в поводу, похожие на маленькие юркие лодочки. Когда к месту событий весело протрюхали кассарийские хряки, Зелг подумал, что и ему, видимо, придется спуститься вниз.

— Конечно, придется, ваша светлость, куда ж вы денетесь, — пробормотал домовой, переворачивая страницу.

Ему было чуть меньше полутора тысяч лет, тысяча четыреста семьдесят шесть, если быть точными, и мысли таких младенцев, как Зелг, он читал словно утреннюю газету.

Некромант с грустью посмотрел на вожделенные пирожки и задвигал челюстями вдвое быстрее.

— А пирожки, — сказал домовой, с сочувствием глядя на его усилия, — вы вполне можете взять с собой. Вы же всемогущий и всевластный господин. Хотите, являетесь миру с обнаженным мечом, хотите — с милыми вашему сердцу продуктами.

— А если я хочу не являться миру вовсе? — уточнил герцог.

— Этого вы себе позволить не можете, — твердо отвечал домовой, поправляя на носу очки.

— Какой же я после этого всевластный и всемогущий? — горько спросил кассариец.

— И неограниченный, — добавил домовой. — Безграничная власть и могущество суть правильная пропорция обязанностей и возможностей, долга и прерогатив.

— Я запомню, — серьезно пообещал Зелг.

— Не худо бы, — еще серьезнее ответил домовой и снова углубился в чтение.

Лично он никуда идти не собирался: на днях его немного развлекла суматоха, вызванная беглым демоном безумия, чуть позже он со смаком обсуждал с женой исчезновение духа Кассарии, а сейчас попалась забавная статья некоего Пикса о перспективах экономического развития Юкоки. Впечатлений хватало, и суетиться в поисках новых не имело смысла.

 

* * *

 

У ворот замка стояла личность колоритная и неординарная. То был циклоп впечатляющих даже для циклопа размеров в розовом жилете и с элегантным моноклем на витом шелковом шнурке, висевшем на могучей волосатой груди. Через каждое плечо у него была перекинута бездыханная крылатая лошадь — гнедая справа, серая в яблоках слева. Их крылья бессильно волочились по земле. Циклоп потоптался немного и осторожно сгрузил лошадей себе под ноги.

При виде лошадей Зелг страшно оживился.

— О, пегасы! — радостно сказал он.

Он много читал об этих волшебных созданиях, еще больше слышал, но так уж сложилось, что сам не видел никогда.

— Какие же это пегасы? — прогудел у него над ухом Такангор. — Пегасы еще в древности разлетелись кто куда. А это крупные виноградные вредители. Зачем, кстати, дорогой Прикопс, доброе вам утро, вы приволокли их в такую даль?

Прикопс смущенно протер монокль.

— Первоначальный замысел был гораздо тоньше, — поведал он. — И намного практичнее. Мы запрягаем их в колесничку, и они с ветерком доставляют меня сюда.

— А где колесничка? — поинтересовался Мадарьяга, протискиваясь вперед.

Циклоп засмущался еще сильнее.

— Где-то там.

— Где-то там, — сказал образованный вампир, — обычно обретается истина. Вы ее, что же, посреди дороги бросили?

— Пришлось. Лошадки оказались какие-то хилые: потеряли сознание меньше чем на полпути. Ну, не оставлять же их без присмотра в таком состоянии, а то бы их живо прибрали в какой-нибудь цирк или зоосад.

 

У Пегаса должно быть лошадиное здоровье

Веслав Брудзиньський

 

— Колесничку тоже приберут, — вздохнул Гизонга, хорошо знавший своих налогоплательщиков.

— Это уж не без того, — вздохнул циклоп. — Нашим людям пальцы в рот не клади.

— Не пегасы, говорите? — снова поинтересовался Мадарьяга. — А как вы их называете?

— Так и называем — непегасы.

— Ну и правильно, — одобрил вампир.

— Разрешите представить, милорды, — сказал Такангор. — Это наш добрый друг и сосед, господин Прикопс, известный садовод, натуралист, специалист по флористике и циклополог-любитель.

Воспитанный в лабиринте мадам Топотан никогда не задаст вслух самый естественный вопрос — что специалист по флористике и циклополог-любитель потерял у ворот Кассарийского замка в такую несусветную рань, но его взгляд — как принято писать в любовных романах — все говорил без слов.

— Милорды, ваша светлость, ваша светлость, ваша светлость, ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваша милость… — после одного общего поклона циклоп принялся лично здороваться с самыми известными персонажами тиронгийской хроники, безошибочно угадывая каждого, продемонстрировав при этом редкую проницательность и одновременно сделав большой комплимент Такангору-писателю.

— После того безобразия, которое разразилось на моих глазах в Малых Пегасиках, и беспримерно отважного поведения мадам Топотан, я не мог оставаться в стороне и отправился сюда, чтобы отдать себя в ваше распоряжение, генерал.

— Вы тоже знаете о нашествии? — изумился главный бурмасингер.

— А, так у нас еще и нашествие? — вздохнул циклоп. — Что ж, я нисколько не удивлен. Цветение Звезды Тьмы и таинственное исчезновение мадам Мунемеи со всем семейством и лабиринтом говорит только об одном — грядут великие, великие и устрашающие события, и все поборники истины, все настоящие садоводы, цветоводы и прочие ботаники не могут бездействовать. Я готов воевать с любым противником за идеалы добра, справедливости и бесперебойный выпуск «Тайной жизни тычинок и пестиков», как передового форпоста науки.

 

Садовник был выдернут из салатной рассады

П. Г. Вудхаус

 

— Правильно и своевременно принесенная жертва способна повлиять на многие важные события, — встрял Мардамон, призывно взмахивая серпом. — Если пожелаете, я немедленно проведу обряд и вознесу молитвы всем кровавым и жестоким божествам из нашего широкого ассортимента по вашему выбору про дальнейшее процветание и укрепление авторитета этого вашего тычинкопестиковского журнала и иже с ним согласно утвержденным мною расценкам. Возможны скидки.

Зелг понял, что Мардамона вдохновила твердая позиция Балахульды по вопросам своевременной оплаты труда.

При виде милого его сердцу сельскохозяйственного орудия циклоп расцвел.

— Вот! Он понимает, — вскричал он с детским восторгом. — Как приятно, сударь, встретить такого тонко чувствующего, трепетного собеседника. Какой у вас серпик интересный.

— Семейная реликвия, — со сдержанной гордостью сказал Мардамон, одной только интонацией давая понять, что фамильными могут быть не только некоторые боевые топоры, но и отдельные ножи для жертвоприношений.

— А какими цветами вы обычно увиваете жертвы? — деловито спросил Прикопс.

Жрец смутился. Он хотел было пожаловаться этому мудрому и доброму пришельцу, что ему деспотично подрезают крылья во всех его начинаниях; кого прикажете увивать, если жертв вообще не дают, но сдержался.

— Никакими, — ответил он.

Циклоп огорчился.

— Как же процветать без своевременных жертвоприношений? Лично я увил гирляндами осенних бурфиков — они же бурфики кучерявые пестроцветные — все статуи в Малых Пегасиках и возложил почтительный венок из листьев и цветов к вашему лабиринту, милорд Такангор, а также отнес полную корзинку астр и настурций — очень удачная, по-моему, композиция вышла — к древнему капищу.

— Чьему? — ревниво спросил Мардамон.

— Капищу безымянного демона.

— А какая у него специализация? — заинтересовался Намора.

— Не знаю. Никто не знает. Но мы верим, что нелишне принести ему какую-нибудь милую скромную жертву во избежание недопониманий. После известных событий мадам Хугонза пожертвовала ему отличный лоскутный жилет.

— Но он же вас не защитил? — спросил Намора.

— Но, может, он пытался.

— А, может, его там вообще давно уже нет? — сказал главный бурмасингер, которого и ценили на службе за практичный склад ума.

— Тогда он тем более ни в чем не виноват, — резонно возразил Прикопс.

Бурмасингер одобрительно покивал: если все натуралисты и циклопологи Тиронги такие, то за будущее естествознания в этой стране можно не беспокоиться.

— А какая у капища форма? — не отставал Мардамон.

— Никакая. Просто мы знаем, что оно там, хотя там ничего на сторонний взгляд нет.

— Полагаю, этот момент вы должны немедленно пересмотреть, — строго сказал Мардамон. — Капище в виде ничего и капище в виде воздвига — принципиально разные капища. Будь я демоном, я бы решительно отдал предпочтение второму варианту.

— Воздвиг, воздвиг, — циклоп пожевал губами, пробуя слово на вкус. — Очень интересно. Что такое воздвиг? Расскажите мне. И не избегайте подробностей.

Мардамон счастливо вздохнул и крепко взял циклопа за палец.

— Пойдемте, голубчик, я вам все детально опишу.

— Будьте так любезны.

— А вы расскажете мне про гирлянды, — попросил жрец тающим голосом. — Вы, вижу, адепт бурфиков.

— Только осенью, мой дорогой, только осенью, — проворковал Прикопс. — А летом удивительно хорошо сочетаются колокольчики, голубой плющ и бублихула…

— Полагаю, истинный ученый — всегда немного фанатик, — заметил господин Фафут, провожая взглядом странную парочку, позабывшую обо всем на свете. — А знатный фанатик, вроде нашего Мардамона, склонен подводить подо все научную базу. Эти двое нашли друг друга в огромном океане жизни. Мы можем спокойно расходиться. Если им не мешать, они будут беседовать о высоком до тех пор, пока самая память об этом дне не сотрется из памяти людской… нет, это тавтология, — и главный бурмасингер с упреком посмотрел на непосредственного начальника.

— Я думаю, думаю! — нервно сказал граф.

Одно тут хорошо, размышлял Зелг, возвращаясь к себе в спальню, — что он заранее знает, что будет дальше. И, конечно, ошибся.

Темные тени стояли на своем бессменном посту в коридоре.

— Доброе утро, господа, — вежливо поздоровался герцог. И поскольку ему было неловко проходить сквозь них с безразличным видом, то он спросил первое, что на ум пришло:

— Как вам эта кутерьма с отвечательным знаком?

Рыцари по обыкновению не двигались и молчали, да он и не ждал от них никакого ответа, а потому подпрыгнул чуть не на вершок, когда за его спиной вдруг раздался тяжелый гулкий голос, идущий, казалось, из самой бездны:

— Ересь какая-то.

 

* * *

 

Это жемчужины думают, что они ожерелье, но нить знает другое

Леонид Кроль

 

В Кассарии любили и умели готовиться к войне.

В конце концов, в любом уважающем себя государстве есть популярный национальный вид спорта, так что не стоит упрекать кассарийцев в жестокости, кровожадности или душевной черствости только за то, что они заметно оживлялись при любых сообщениях о грядущих военных конфликтах и обставляли это дело, как общественно-значимое торжественное мероприятие.

На этот раз, правда, несколько часов у бравых подданных некромантов ушло на то, чтобы осознать, что они остались сиротками, и сам дух их земли похищен каким-то доисторическим злодеем демонического происхождения с дурными наклонностями, по сравнению с которым огры-каннибалы представляются не более, чем кроткими воспитанницами Института Недоопороченных Девиц. Однако это же обстоятельство подвигло кассарийцев еще более ответственно отнестись к своим обязанностям и ответить супостатам со всей силой и меткостью народного негодования.

Именно для подкрепления и усиления этого негодования Гописса традиционно напек своей выдающейся сдобы по вдохновляющим ценам, а сейчас сосредоточенно трудился над новинкой наступательного сезона, трехъярусным тортом «Восхождение на вершины славы». Большинству граждан Виззла этот кондитерский шедевр напоминал термитник, взволнованному Мардамону — макет оригинального воздвига, Лилипупс увидел в нем здание туристического агентства, в котором начинал свой трудовой путь — но все ожидали от славного трактирщика чего-то действительно выдающегося, под стать событиям. Поэтому по крутому боку напичканного кремом и мармеладом сооружения карабкался марципановый древнеступ с ярко раскрашенной будочкой на спине. Из будочки торчал сахарный человечек со знаменем Кассарии в руках. Рядом трудился гном-художник, которому Гописса заказал портрет торта для очередного номера журнала «Гурмасик». Свой торт он намеревался выставить на стол во время сегодняшнего парадного обеда в замке в качестве альтернативы десерту, предложенному Гвалтезием. Негласное соревнование многонога-распорядителя и командира хлебопекарной роты достигло решающей стадии, и, судя по скупым донесениям, полученным с замковой кухни, Гвалтезий дымился, как вулканы Гунаба, творя какой-то нетленный шедевр с медовыми бисквитами, цукатами и взбитым кремом.

Полосатый шатер в центре деревни означал, что Архаблог и Отентал не лягут почивать до тех пор, пока все желающие не сделают ставки, и их самоотверженный порыв не был напрасным. Длинная очередь змеилась по главной улице Виззла, три раза оборачивалась вокруг шатра и исчезала в дверях харчевни «На посошок», где игроки подкрепляли душевные силы, ожидая, пока их подзовут к окошку кассы. Правда, несколько часов назад ожидание затянулось по причине, не зависящей от бессменных распорядителей. На их счастье и на свою голову Флагерон именно здесь разыскивал свой любимый черный халат, следуя вполне логичному совету одного из кассарийских мороков искать Дотта там, где кто-то во что-то играет, да хоть бы и в прятки или жмурки, главное, чтобы на деньги. Увидев живого, никем еще не оприходованного демона на расстоянии вытянутой руки, кузены страшно оживились и выбежали из шатра навстречу потенциальному герою Кровавой Паялпы. И тут они столкнулись с непредвиденными трудностями.

Наши недостатки — продолжение наших достоинств. Чем плохи огнекрылы, огненные демоны? Тем же, чем хороши — своей материей. Они созданы из адского пламени и, значит, им не утрешь нос, не подставишь подножку, не ткнешь в них пальцем, конечно, если пальцев не вовсе не жалко. И даже удар в спину им могут нанести очень, очень немногие. Но вообразите, как должны страдать при встрече с таким существом Архаблог и Отентал, которые могут вести осмысленную беседу только в том случае, если крепко держат собеседника за рукав, пуговицу, хвост или другую какую важную деталь.

— Дражайший! — сказал Архаблог самым сладким своим голосом. Таким голосом юноши обычно уговаривают пылких дев, что они еще очень-очень молоды, не вкусили всех радостей и наслаждений жизни, а потому им рано думать о замужестве. — Дорогой мой! Ай! Ой! Это что, действительно огонь, а не визуальный эффект?

— Да, — сдержанно ответил Флагерон, еще не определившийся, как следует реагировать на словоохотливых кузенов.

— И как вы собираетесь в таком виде выступать на Кровавой Паялпе?

— Может, — осторожно сказал Флагерон, — я вовсе не собираюсь выступать на Кровавой Паялпе. Не имею подобных намерений.

— Бросьте, дражайший! — завопил Отентал, хватая адского рыцаря за кончик крыла. — Ой! Ай! Пфф-фф… Вы что, весь такой, огненный?

— Весь.

— Ужас какой! В смысле — замечательно! Какой вы горячий мужчина! Так вот, о Паялпе. Вы и представить себе не можете, как вы собираетесь на ней выступать в самом героическом смысле. Зачем это вам? А вот зачем… Ай! Ой!! Жжется! Даже Бумсик и Хрюмсик знают о трагедии вашей возвышенной и неразделенной любви к одному ветреному призраку. Вообразите! Вы — весь в лучах славы — стоите посреди Чесучинской арены и посвящаете ваш подвиг доктору, не будем называть имен! Ой!!

— Чье сердце… Ай! — вскричал Архаблог, перехватывая инициативу и крыло одной рукой и пихая кузена локтем другой по доброй старой традиции, — чье сердце… ой… устоит перед такой саморекламой? Чья душа не дрогнет? Мою бабушку!…

Отентал нежно взял Флагерона за палец.

— Ой! Ай! Горячо, знаете ли! Дорогой мой! У вас просто… ай! нет выбора! Ой! Мы подберем вам такого монстра — пальчики оближете, только не обожгитесь!

Флагерон хотел было выразительно закатить глаза, но в последний момент передумал. В довольно бесцеремонных советах устроителей Кровавой Паялпы было рациональное зерно. Судя по ставшей уже нарицательной истории Такангора Топотана, тот тоже вначале не собирался выступать на Чесучинской арене, а поглядите, что из этого вышло. Фигурально выражаясь, шел в Кассарию, а вошел в историю. Демон понимал, что ему нужно чем-то поразить дорогого Дотта, достучаться, так сказать, до сердца легкомысленного халата, а это деяние не всякому по плечу. Кто знает, может, рыцарский подвиг, совершенный во имя призрака, растопит ледок в их отношениях.

Флагерон вздохнул. В таком деликатном деле не худо бы посоветоваться с кем-то более опытным и искушенным в делах сердечных, но все вокруг были погружены — кто в себя, кто в печаль, кто в насущные проблемы.

Альгерс с Иоффой нервно пили сидр в «Расторопных телегах», потому что Ианида с Мумезой и законной супругой кассарийского старосты держали военный совет у Гописсы. Здесь же бригадный сержант Лилипупс пытался понять, сможет ли он когда-нибудь полюбить любимый коктейль всех Зверопусов «Молочно-розовый бу-гу-гу», изобретенный Фафетусом этим утром. Ответственный огурец благоговейно наблюдал за процессом, записывая подробности для доклада на внеочередном заседании Ассоциации.

Кстати, скажет наш обстоятельный читатель, а где все это время был упомянутый Зверопус Шестой категории? Чем он занимался, пока остальные скакали и прыгали по замку, ловили гухурунду, целовали спящего Узандафа и вдумчиво щупали пульс у пострадавших таксидермистов? Что ответить на это? Не было его нигде; в смысле, нигде в замке, потому что где-то он, наверняка, был. Наука ответственно заявляет нам, что если некое тело есть здесь, то его нет там, если его нет здесь, то оно есть где-то там, а уж если его нет там и нет здесь, следует объявлять это тело в розыск.

Так вот тело Зверопуса Шестой категории в неразрывном единстве с его бессмертной душой некоторое время обреталось в штаб-квартире Ассоциации, оглашая обширное помещение оной громкими и радостными криками.

Как уже прочел между строк наш проницательный читатель, стать членом Международной Ассоциации Зверопусов не так-то легко. Потому, войдя в столь тесный кружок избранных, новый член первые несколько веков только и делает, что радуется и пыжится по этому поводу. И только гораздо позже приходит понимание того, что и у этой уникальной монеты тоже две стороны. К эксклюзивным удовольствиям прилагаются эксклюзивные печали.

 

Нобелевская премия похожа на спасательный круг, который бросают утопающему, когда он уже выбрался на берег

Джордж Бернард Шоу

 

Зверопусное признание, как правило, настигает избранного на самом пике его головокружительной карьеры, когда ничего иного ему желать и не остается — он всего достиг. Не то, чтобы ему вообще больше ничего не нужно от жизни: вот, к примеру, Князь Тьмы, как мы знаем, грезил о власти за пределами Геенны Огненной, а Ответственный Секретарь Ассоциации который век подряд подавал на рассмотрение проект об учреждении половинчатых категорий — скажем, четвертой, или еще лучше — пятой с половиной; ибо тогда он мог бы претендовать на повышение по совокупности заслуг. Но все это были грезы на перспективу, а в повседневной жизни зверопусы мыкались неприкаянными, не зная, где применить свои исключительные способности и таланты, которые и сделали их членами этой могущественной организации. Дружить за пределами своего узкого круга им было не с кем — дружеские отношения возможны только между равными. Врагов у них и подавно не находилось.

Единственным стоящим развлечением представлялись поиски Первого Зверопуса — и вот он найден!

Ни по какому другому вопросу зверопусы не приходили к согласию так быстро и единодушно. Ответственный секретарь начал опрос с того, кто был под рукой — со Зверопуса Второй категории, пробывшего величайшим зверопусом современности чуть более получаса. Поскольку ситуация сложилась беспрецедентная, он спросил Зелга, не желает ли тот оспорить пальму первенства у претендента на первое место. На что Зелг, сочувственно на него поглядев, отвечал, что ни в страшном сне ни боже ты мой. И что он по-дружески советует всем прочим зверопусам никогда, ни при каких обстоятельствах ничего не оспаривать у бригадного сержанта.

Князь Тьмы в ходе аналогичного опроса живо вспомнил, сколько первородных демонов, неукротимых, гордых, всесильных созданий, ринулись в атаку на его полки при Липолесье, повинуясь единственному взмаху лилипупсовой бормотайки, и тут же отдал свой голос «за».

Другие члены организации не были лично знакомы с выдающимся троллем, но их возраст, уникальные способности и прочное общественное положение позволяли им находиться не просто в курсе, а даже и в фарватере всех важнейших событий, происходящих в Ниакрохе, так что наслышаны о нем они были весьма и весьма. С его символическим воцарением на пустовавшем до того престоле Международная Ассоциация Зверопусов обрела новые смысл и цели, и ее жизнь заиграла новыми красками.

 

* * *

 

Не часто видишь, как каноррский оборотень подскакивает от неожиданности на месте и растерянно оглядывается по сторонам. Гризольде легко удалось добиться этого впечатляющего результата: она с размаха плюхнулась на плечо Гампакорты в тот момент, когда он заговорщицки склонился к сыну Лореданы, намереваясь сообщить ему что-то под глубочайшим секретом.

Мы не раз упоминали, что Гризольда отличалась солидным весом не только в астральном, но и в материальном мире. Ее энергичное приземление не могло пройти незамеченным, особенно в такой деликатной ситуации.

— Мадам! — только и сказал куртуазный князь, когда снова обрел способность говорить.

— Это тут ни при чем! — логично возразила фея. — Я тут как официальное лицо — личный представитель Зелга Кассарийского.

— По какому поводу?

— Ну, вы же тут секретничаете — я проясняю обстоятельства, если по-простому, шпионю за мужем, прикрываясь интересами сюзерена, — растолковала Гризольда.

— Мы, сударыня, для того и секретничаем, чтобы сохранить свой секрет в тайне.

— И как вы намереваетесь сохранить его в ней, если не посвятите меня в него?

Нельзя сказать, что Гампакорта понял вопрос; скорее, он интуитивно уловил, в чем суть.

— Вы намекаете, что все равно станете допытываться и выспрашивать, терзая Уэрта денно и нощно, пока не выясните всю подноготную.

Гризольда довольно улыбнулась. Как всякая женщина, она ценила тонкую лесть. Но, как мы неоднократно упоминали, в списке ее достоинств не последнее место занимала подкупающая честность.

— Я не намекаю, я шантажирую! — отважно отвечала она.

Каноррский оборотень тяжело вздохнул. Даже судья Бедерхем не мог похвалиться, что исторгал из могучей груди Гампакорты такие жалобные вздохи. Но, как мы опять же неоднократно упоминали, вздохами, укоризненными взглядами и деликатными иносказаниями Гризольду было не пронять. Ей, как духовной сестре герцогской бабки Бутусьи, тоже не мешало бы почитать на досуге эницоклопедическую статью на букву «С» — «Совесть».

— Вы бы тоже забеспокоились, если бы заметили, что Уэртик стал какой-то бледный и прозрачный.

Собеседники переглянулись.

— Бесценная Гризенька, — проникновенно сказал Мадарьяга. — Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но наш дорогой Уэрт и прежде был, как бы это точнее выразиться — не вполне плотным.

Гризольда на него посмотрела. Вампир предусмотрительно отступил поближе к Гампакорте. Вместе они составляли внушительную силу.

— Можно быть прозрачным, как шелк, прозрачным, как стекло, и прозрачным, как паутинка, — забубнила Гризольда. — Со вчерашнего дня Уэртик стал как паутинка — в дырочку.

— Мелкоячеистая или крупноячеистая? — деловито уточнил Кехертус.

Гризольда на него посмотрела. Паук не дрогнул не потому, что он был такой безрассудный, а потому, что дядя, сидевший, по обыкновению, у него на макушке, шепнул ему «Ни шагу назад». Этот дядя умел управляться со строгими женщинами, и Кехертус в него верил.

В разговор вмешался Крифиан.

— Друг мой, — обратился он к Таванелю. — Вам все равно придется в ближайшее время рассказать все и всем. Ваша несравненная супруга уже доказала свою отвагу: уверен, что ей по плечу взглянуть в глаза правде, и она имеет право узнать эти новости первой.

— Какой же первой, если вы все уже знаете, о чем речь, а я еще нет? — заворчала фея, успокаиваясь.

Интуиция подсказывала, что нужно побыть спокойной хотя бы несколько минут, потому что потом ей будет из-за чего волноваться.

— Ну, дела обстоят так… — Таванель вздохнул, отчего по нему прошла рябь, как по воде. — Орден Кельмотов прекратил свое существование два дня назад.

Фея, приготовившаяся узнать о конце света, крахе банка «Надежные пещеры», появлении бывшей жены с выводком детей или разводе, безмятежно улыбнулась.

— Уфф! — воскликнула она, сияя и порхая вокруг любимого мужа. — Как ты меня напугал! Я-то думала, произошло что-то непоправимое, а это…

Тут она вспомнила, как свято чтил муж свое звание рыцаря-кельмота, сколько испытаний вынес, сколько жертв принес во имя Ордена, и быстро заговорила:

— Закрылся орден, печально, конечно, но не беда. Откроем новый. Галя, то есть, его светлость, поделится каким-нибудь основательным замком, ему не жалко — он даже не знает, сколько их у него. Узнает — удивится, скажет — зачем столько, и отдаст тебе любой, какой захочешь. Я сама подберу подходящий. Будешь сам себе хозяин, наберешь новых рыцарей, напишешь какой-нибудь до ужаса благородный и невыполнимый устав.

Гампакорта деликатно кашлянул. Пугательный призрак, решивший было, что в Кассарию снова просочился древний монстр (и не слишком погрешивший против истины), появился прямо из пола, готовый пугать, изгонять и кричать «караул!», но потом понял, что это всего только мирные обитатели замка, и, извинившись, исчез.

— Мадам! Гризенька! — хором заговорили рыцарь и оборотень, и по тому, каким ласковым стал голос каноррского князя, Гризольда поняла, что дело не просто плохо, а, кажется, ужасно.

— Боюсь, что я не смогу дольше оставаться в этом мире без поддержки в лице Великого магистра, — вздохнул Таванель. — У меня сердце рвется говорить тебе такое, но ты должна морально подготовиться к моему, как бы это сказать, внезапному исчезновению, которое состоится не позднее послезавтрашнего утра.

 

Сигнал тревоги неожиданно прозвучит в четыре часа утра

Из армейских афоризмов

 

— Не поняла, — заявила фея, которая уже все поняла. — А что говорит этот ваш Великий магистр, с какого перепугу он вдруг упразднил орден? А? Идем к нему, поговорим по душам, стряхнем с него пыль… И дядю возьми с собой, думаю, ему есть что дать по голове этому негодяю!

— Моя отважная! Ты неповторима! — умилился рыцарь. — В том-то все и дело, что я не знаю, отчего магистр решил его упразднить. Полагаю, причина в том, что случилось нечто ужасное, и Великого магистра больше нет. Он встретил врага более сильного, и проиграл решающую битву. Это самое простое объяснение.

— Что значит — проиграл?! Кому — проиграл?! — снова взвилась Гризольда, и в буквальном смысле — тоже, под потолок. — Ты же только и делаешь, что говоришь, что это самый великий Великий Магистр за всю историю ордена. А даже если и проиграл, ты-то тут при чем? Ты-то ничего не проигрывал! И почему он никого не призвал на помощь, мы все могли бы вмешаться?!

Тут фея внезапно представила себе жизнь без Таванеля и осеклась на полуслове.

— Ох, — сказала благородная душа, умело пользуясь возникшей паузой. — Это такой долгий рассказ.

И уже приготовилась было рассказывать. А остальные приготовились было слушать. Из чего мы смело делаем вывод, что они плохо изучили характер кассарийской феи.

— Да какое мне дело до этих эпических подробностей! — возмущенно закричала она, размахивая трубкой перед клювом Крифиана. — Мы же не роман читаем! Делать-то, делать-то что?!

— Вероятно, смириться. Я уже поведал князьям все тайны, которые хранил во имя Ордена, и надеялся провести последние часы с тобой…

Было мгновение — короткий миг, но его вполне хватило всем присутствующим на долгие годы вперед, когда им показалось, что лорду Таванелю судьбой отмерено гораздо меньше времени, чем он оптимистически предполагал. Но фея не зря славилась на всю Кассарию трезвым умом и отсутствием сантиментов. Она быстро вычислила, что убийство мужа никак не сохранит их брак и даже не продлит ему жизнь. А она предполагала провести с ним еще много счастливых веков, за которые он, быть может, выучит, что слово «смириться» не из ее словаря.

— Потом, — сказала она глубоким голосом, который обещал счастливому избраннику незабываемые впечатления, — мы обсудим отдельные моменты. Не теперь. Но потом — ох, как мы поговорим!

 

Бойтесь разозлить доброго человека

Натан Эйдельман

 

* * *

 

Знакомо ли вам это странное расплывчатое состояние, когда после какой-то особенно крупной неприятности вы засыпали сном праведника. Сон этот был крепок и сладок, и снилось вам, что ничего страшного не произошло; что все не только осталось по-прежнему, но и стало как-то благостнее, ярче, лучше и что впереди ожидает неожиданная радость. И первые несколько минут после пробуждения вы все еще беспричинно счастливы; как вдруг память возвращается — сразу и вдруг — будто падает сверху ледяная волна, сбивает с ног, подхватывает и волочит за собой; и в животе образуется сосущая пустота, и так тоскливо, тоскливо… И хочется нырнуть обратно под одеяло, укрыться с головой, закрыть глаза и втянуться обратно, в ушедший сон, в ту реальность, где нет этого кошмара.

 

Удели своим неприятностям два часа в день, и используй это время, чтобы хорошенько выспаться

Янина Ипохорская

 

Зелг безмятежно улыбался, посапывая. Ему снилась тенистая аллея замкового парка, в которой он весьма удачно продолжил то, что начал в спальне. Он обнимал Касю, целовал ее, а она смеялась и плакала одновременно, и тоже целовала его солеными губами, и все говорила, говорила — что теперь она вернулась навсегда, и что больше в их жизни не случится ничего плохого, да и это был всего лишь жуткий сон. А теперь наступит покой и счастье. Он наклонился, чтобы поцеловать ее как можно обстоятельнее, но тут она ткнула в него чем-то твердым и сказала:

— Галя! Проснитесь немедленно!

Зелг попытался перевернуться на другой бок, но грозный голос велел:

— Галя! Скажите ему!

— Что? — сонно удивился герцог.

— Не знаю. Придумайте! Он хочет оставить меня вдовой с семнадцатью детьми!

— Сколькими?! — прохрипел Зелг, с которого мигом слетели остатки сна.

— У фей обычно многодетные семьи, — пояснила Гризольда, устраиваясь у него на колене и жестикулируя погасшей трубкой. — И у нас могла бы. Но он собирается нас бросить.

— Сударь мой! — укоризненно воскликнул Зелг.

— Как вы можете?! — укоризненно воскликнул его зеркальный двойник.

— Гризя! — укоризненно воскликнул лорд Таванель. — Побойся бога!

Гризольда, женщина одаренная, заметила общую тенденцию к бессмысленным восклицаниям, но следовать ей не стала. Вместо этого фея фыркнула. То был не фырк, а целая симфония. Тут были и горькая усмешка (а ему есть какое-то дело до наших проблем?), и сомнение (он вообще когда-нибудь чем-нибудь интересуется?), и даже завуалированная угроза (еще поглядим, кто кого должен бояться!). Больше к Тотису в этом разговоре никто не взывал.

— Итак, Галя, ухватывайте суть: неизвестный магистр Ордена Кельмотов…

— Великий Магистр, — уточнил Таванель.

— Испарился куда-то со своего поста. Уэртик подозревает, что прямиком на тот свет…

— Я предположил, что случилось нечто ужасное, если Орден распущен в одночасье.

— А откуда вы это знаете? — растерянно спросил Зелг.

— Галя, соберитесь, это лишние детали. Отриньте их и займитесь делом.

Герцог беспомощно уставился на Уэрта да Таванеля. Ты же бесстрашный рыцарь, говорил его взгляд, приди же на помощь страждущим и обездоленным, внеси ясность в происходящее.

— Я больше не чувствую силы, которая питала меня все эти годы. Я и сам толком не понимаю, как это устроено — перстни, которые мы получили при посвящении, каким-то образом связаны с Великим Магистром: чем могущественнее Орден и его глава, тем интенсивнее их свечение. В период правления магистра Барбазона я ощущал немалую поддержку даже во время скитания по Преисподней, но когда он передал бразды правления своему преемнику, то мощь оного была настолько велика, что я черпал из нее свою жизненную — если так позволительно выразиться — силу, как из неиссякаемого источника. А теперь связь оборвана, перстень погас, Великий Магистр либо мертв, либо изгнан из нашего мира, что, впрочем, почти одно и то же.

— Не скажите, — запротестовал Зелг. — Уж кому-кому, а вам не понаслышке известно, что с того света возвращаются. Вот как мы поступим. Первым делом следует проверить, что произошло на самом деле. Скажите мне, где находится резиденция вашего Великого Магистра, и мы немедленно отправим туда разведчиков, и уже исходя из их сведений…

— Браво! — крикнула Гризольда. — Узнаю кассарийскую хватку.

—Разумное решение, милорд, — вздохнул Таванель. — Но совершенно ненужное. Я отлично знаю, что именно скажут вам ваши разведчики, ибо обладаю информацией, что называется, из первых рук. Увы! Великий Магистр не с нами, а это значит, что и наш Орден прекратил свое существование, и мне предстоит самый долгий и самый последний путь, в который я выступил бы незамедлительно, без ропота и стона, если бы не тот факт, что сердце мое принадлежит незабвенной Гризольде, а остальная часть меня — ордену, и душа моя никнет под тяжким бременем неразрешимого вопроса…

— Нет, — вскипела Гризольда, терпеливо слушавшая эти благородные речи, сколько могла вынести. — Нет, вы это слышали?

— Да, — ответил Зелг.

— Вы понимаете?

— Увы, да.

— Два сапога пара, и оба левые! — сообщила непримиримая фея. — И что вы намерены предпринять, чтобы спасти мою семейную жизнь?

Зелг уже открыл было рот, чтобы ответить, что не знает, как вдруг понял, что отлично знает.

— Думаю, самым логичным будет, если лорд Таванель, свободный, я полагаю, от всех иных обязательств, принесет присягу мне. А я, как его сюзерен, приму на себя заботу о его пребывании в нашем мире. Когда же ситуация с Орденом Кельмотов прояснится, мы всегда сможем отыскать в своде рыцарских кодексов какой-нибудь достойный способ отменить эту клятву.

Неугомонная фея хотела напомнить своему личному герцогу, что духа Кассарии у него под рукой уже нет, а, значит, и возможностей выполнить данное обещание тоже, но одно обстоятельство помешало ей это сделать. Она не хуже иных волшебных существ чувствовала, полон сосуд с магией или пуст — из сосуда, каким она сейчас видела Зелга, сила хлестала через край.

 

* * *

 

Торжественная трапеза имени военного совета имени Такангора Топотана всегда становилась в Кассарии событием дня. Но и в череде знаменитых обедов, вышедших из-под щупалец Гвалтезия, этот стоял особняком.

Пиршественный зал был убран с такой варварской пышностью, что Зелг невольно позавидовал владыке, который может позволить себе столь безудержный размах торжеств, пока вдруг не сообразил, что это он сам и есть. Но изумленное восхищение от этого нисколько не угасло. Если в прошлые разы на столах стояли все лакомства, которые рекомендует авторитетное издание «Искусство кушать вкусно», то на сей раз на них было и то, чего не было тогда. За неимением времени и места (как сказал один наш коллега — друг мой, жизнь слишком коротка, и ты успеешь отойти в мир иной, прежде, чем я перечислю тебе все…) мы отсылаем взыскующих деталей и подробностей к специальному выпуску журнала «Гурмасик», авторы которого не пожалели сил на подробное описание каждого выдающегося блюда, украшавшего стол, а также приложили его цветной портрет и эксклюзивный рецепт.

Скажем только, что в противоположных концах огромного стола, как два центра мира, возвышались чудо-торты: один — Гвалтезия, другой — Гописсы. Об их вкусе лучше всего говорит свидетельство Бургежи, который посвятил немало строк описанию обеда и военного совета в своей книге «Ключ к Нилоне».

— Они были так прекрасны, — писал он, — что только ради счастья отведать их, стоило пережить вторжение.

К слову, почему-то именно это, довольно невинное замечание, вызвало глубокое возмущение Зелга, и они с Бургежей еще долго препирались посредством изысканного эпистолярия на страницах журнала «Сижу в дупле»; что вызвало понятное удивление читающей публики, ибо «Ключ к Нилоне» — книга острая, полемическая, и в ней отыщется немало куда более спорных суждений.

Кстати, о Бургеже. Некоторое удивление участников военного совета и одноименной трапезы вызвала небезызвестная золотая клетка, надежно установленная на резном пьедестале из черного мрамора. На сей раз на ней не было хорошо запомнившегося свидетелям висячего замка, но военный корреспондент послушно сидел внутри вместе со всем своим писчебумажным скарбом и на вопросительные взгляды мрачно отвечал:

— Уж традиция, так традиция.

Наверное, даже во время свадьбы Валтасея Тоюмефа с Эдной Фаберграсс или Барбеллы да Кассара с Моубрай Яростной в этом пиршественном зале не собиралось столько выдающихся персон. И уж во всяком случае, предки кассарийца не могли похвастаться, что за их столом сидели бок о бок и мирно беседовали кассарийские и каноррские оборотни, демоны и феи, ведьмы, горгоны, титаны и люди — смертные и бессмертные — и всем было уютно, весело и хорошо. Юлейн, в первый раз принимавший участие в этом действе, был на седьмом небе от радости. Ему представилась уникальная возможность побеседовать о смысле жизни с древними и уже потому мудрыми существами, обсудить устройство мироздания, и задать вопрос, на который прежде никто ответить не мог. Настал момент истины. Юлейн деликатно тронул Крифиана за белоснежное крыло и, когда величественный грифон склонил к нему огромную голову так, чтобы его желтый глаз находился на одном уровне с лицом короля, тихо спросил:

— Я давно хотел узнать у вас — а грифоны, когда еще совсем маленькие, они считаются птенцы или котята?

 

Петушьей матери щеночки как называются? А… чиплята!

Андрэ Лилиенталь

 

— Грифончики, — сказал Крифиан.

— Правда?

— Да.

— Кто бы мог подумать.

Военный совет начали, предоставив слово хозяину замка, новоиспеченному Зверопусу Второй категории, победителю Галеаса Генсена и Князя Тьмы. (Опять же, к слову. Присуждение Зелгу почетной Второй категории диковинным образом примирило Князя, Зверопуса Третьей категории, с поражением при Липолесье, дав ему внятное и логичное объяснение).

— Какая осень! — взволнованно сказал Зелг, поднимаясь со своего трона. — Какая удивительная, теплая, радостная осень. Погода отменная! Хочешь — иди на рыбалку, хочешь — за грибами; не хочешь — пиши пейзажи, оттачивай мастерство; не хочешь и пейзажей — вари варенье, клей гербарии, сиди на террасе, пей рялямсу с куркамисами и наслаждайся жизнью. Так нет, они там все подурели — опять подавай войну, нашествие, суматоху и испорченное настроение. Как они вообще собираются после всего этого смотреть в глаза кузену Юлейну? Не говорю уже о вопиющем инциденте с Касей, то есть с духом Кассарии. Исходя из вышесказанного, категорически порицаю агрессора и заведомо одобряю все действия генерала Топотана. Сочувствую врагу, но ничем не могу помочь!

— Вот мальчик и вырос, — растроганно шепнул Мадарьяга Думгару. — Мужество и мудрость, отвага и чистосердечие. Можете им гордиться.

— А я горжусь, — сказал голем.

— Сильная речь, — вздохнул Юлейн. — Граф, когда вся эта кутерьма закончится, найдите мне какого-нибудь хорошего ритора, пора и мне освоить искусство произнесения речей, а то сижу на троне, кувыкаю, как пупазифа, вот меня никто всерьез и не воспринимает.

Граф, человек дальновидный и деликатный, не стал возражать и уж тем более — пускаться в объяснения, что для серьезного восприятия, помимо высокого ораторского мастерства, не худо бы сокрушить пару-тройку непобедимых прежде врагов, для начала хотя бы свою супругу и ее матушку.

Хотя Такангор собирался удивлять противника, тренировался он на друзьях и соратниках, что доставляло последним немало незабываемых минут. Вот и теперь все приготовились насладиться очередной порцией минотаврской мудрости, а также хотя бы в приблизительных чертах представить, как собирается генерал выиграть это, на первый взгляд, заведомо проигранное сражение.

— Чтобы закончить одну войну, нужно начать другую. Шучу, — бодро начал Такангор.

 

Генерал был крепок как дуб, бодр, как лозунг, и не только обливался по утрам холодной водой, но и требовал того же от всего человечества

Аркадий Райкин. Воспоминания

 

То, что Карлюза деловито застрочил в своей тетрадке, Зелга как раз не удивило — маленький троглодит давно и обстоятельно готовился править миром. Его поразили демоны. Намора вытащил откуда-то стопку пергаментных листов размером с добрую скатерть на хлебосольном столе, Кальфон тряхнул огненным свитком — не свитком, произведением искусства, с язычками пламени по краю, светящимся заголовком и запахом раскаленной магмы. К некоторому неудовольствию присутствующих Борзотар оказался большим поклонником каменных скрижалей и бодро застучал молоточком по долоту, высекая первую историческую фразу генерала.

— А вы, Гегава, почему не пишете в своей книжечке? — требовательно спросил Юлейн. — Я намерен командовать армией, если вы не забыли. Эти заметки нам очень пригодятся в бою.

— Бой, — сказал Лилипупс веско, — это единственное средство достижения победы в бою, а заметки вам будут побоку после первой же атаки.

— Сильноважное заклинание «брысль» — тоже заметки, — обиделся Карлюза. — И вот вы не спрашиваете мою стратегию, а я намерен насылать на них свои волшебные певы.

— Певы певные, — уточнил Левалеса.

— Как, простите?

— Я буду отважно петь им навстречу.

— Тогда они наверняка обратятся в бегство, — серьезно сказал Думгар, который однажды сподобился слышать троглодитское пение под лестницей.

Балахульда неодобрительно покачала головой и поджала губы. Она упорно продолжала считать троглодита говорящей грустноптензией, а трели грустноптензии ее пугали. Правда, она еще не слышала поющего Гегаву.

— Есть небольшая заминка с доставкой армии к месту происшествия, — скромно сказал Намора.

— Я бы назвал это не происшествием, а событием, — заметил господин главный бурмасингер, склонный использовать точные формулировки.

— Я бы назвал это большой заминкой, — пробурчал Галармон, который не представлял себе, каким образом они доберутся до Нилоны к указанному сроку.

— Какая заминка? — изумился минотавр. — Поставим порталы, как при Липолесье и — милости просим ровно в восемь. В восемь, это, как вы понимаете, шуточная рифма, а не назначенное время, — торопливо добавил он, глядя, как рассыпаются во все стороны снопы искр из-под долота Борзотара.

Демон вздохнул и принялся стесывать последние руны.

— В портал по знакомству не попадешь, — растолковал Мадарьяга. — Нужно иметь способности.

— Но Ржалис же тогда спокойно прошел.

— Ха! Нашли с кем сравнивать. Ржалис беспрепятственно проходил в гаремы, храмы и даже казармы института Недоопороченных девиц, а вы про какой-то портал. Остальным придется труднее.

— И что, — спросил граф, — неужели никогда еще смертные не перемещались при помощи демонических порталов?

— Как же не перемещаться? Перемещались, — безмятежно ответил Кальфон. И со свойственной ему прямотой уточнил, — просто обычно перед нами не стоит вопрос доставки живьем. В каком виде переместится, так и ладушки.

— И часто люди не выживают во время этих… хм… гм… перемещений? — уточнил Гизонга.

— Никогда — это часто?

— Что вы предлагаете? — поинтересовался Такангор.

— Самый простой выход в целях экономии времени — принять наших смертных друзей на работу в Адский филиал на должность младшего демона с перспективой карьерного роста, — деловито сказал Намора, что называется, вавилобстера съевший на крючкотворстве. — Как сотрудники филиала они сразу получат право неограниченного пользования порталом. Но мне будут нужны заявления с собственноручными подписями кровью в трех экземплярах и десятая часть души для официального скрепления договора.

— А как же мы потом без этой десятой части? — запыхтел господин Фафут.

— Никак. По прибытии на место, то есть при выходе из портала, мы уволим вас с занимаемой должности за несоответствие.

— Это чем же это мы вдруг занесоответствуем? — непоследовательно возмутился главный бурмасингер.

— Так вы же люди, — ответил Борзотар. — Как же вы можете работать демонами в филиале Ада? Совершенно не можете.

— А как же вы можете принять нас на работу?

— Бюрократическая ошибка. Мы подадим соответствующую докладную, на вас, разумеется, подадут жалобу, вынесут строгий выговор и потребуют смертной казни.

— Я не согласен! — твердо заявил король. — Я уж лучше буду скакать всю ночь верхом.

— Помилуйте! — вскричал Намора. — Пускай вас не смущают такие пустяки. К тому времени, когда эти бумаги попадут на рассмотрение в нашу канцелярию и пока дойдет до производства, вы уже лет тысячу, если не больше, будете мертвы, о чем сделают соответствующую пометку и укажут, что приговор приведен в исполнение.

— Сумасшедший дом, — невежливо пробурчал король.

— Лучший в мире! — гордо сказал Кальфон. — Можно сказать, образцовый.

 

Если командированный умирает во время командировки, то командировка считается оконченной

Комментарий к немецкому Федеральному закону о возмещении затрат на командировку

 

— Но демоны же не имеют права принимать участие в людских сражениях? — неуверенно спросил господин Фафут.

— Ни в коем случае.

— А как же вы будете?

— А мы и не будем, — успокоил его Кальфон.

— Я бы тоже хотел уточнить некоторые детали, — скромно заметил Прикопс, до этого момента буквально впитывавший происходящее. — Какова моя роль на поле боя? Что мне надлежит делать? На кого обрушиваться, кого крушить?

— Вы тоже собираетесь воевать? — удивился Такангор.

— А как иначе. Как вы понимаете, господа, после разразившейся в Малых Пегасиках драмы я не имел никакого морального права оставаться в стороне. Но, будучи циклопом сугубо мирной профессии, я плохо экипирован для грядущего сражения.

Думгар отчетливо заскрипел. Все шло к тому, что дорогих гостей и соратников придется снабжать всем необходимым за счет замковой оружейной, а тому, кто веками скопидомил без устали, складывая в сундуки артефакт к артефакту, нелегко смириться с мыслью о разлуке с бесценным имуществом. С другой стороны, в нем подал голос гордый коллекционер, а какой же коллекционер откажется похвастаться уникальными экспонатами перед понимающей аудиторией. К тому же, он не мог не признать, что уникальные доспехи Панцер-Булл Марк Два только тогда вошли в историю, когда он отдал их Такангору, а до этого уныло числились очередной единицей хранения в описи герцогского имущества. Тут он поймал выразительный взгляд своего молодого господина и с некоторой натугой произнес:

— Арсенал в вашем распоряжении. Мы отправимся туда сразу после окончания военного совета. У меня для вас есть нечто особенное, — обратился он к Прикопсу. — Древний артефакт, добыт незабвенным Барбеллой да Кассаром в дни завоевания Юкоки. Называется Грабли Ужаса.

— Многообещающее название, — одобрил циклоп.

— А можно и мне подобрать что-нибудь стильное такое в тон, чтобы не было неловко перед древнеступом, — деликатно попросил Юлейн. Он до сих пор находился под тем впечатлением, которое произвел на него Зелг в своем черном шлеме с забралом в виде черепа в день их первой встречи на равнине Приют Мертвецов.

Граф да Унара и маркиз Гизонга быстро переглянулись. Они не знали, во что успел ввязаться их возлюбленный монарх, оставленный без присмотра на несколько часов, но многолетний опыт подсказывал, что во что-то таки успел.

Такангор энергично покивал. Справедливый и обстоятельный минотавр думал вот что: поскольку войну объявили Тиронге, а не Кассарии, то это собственная война Юлейна, и негоже ее присваивать, как бы сильно ни хотелось. Он на ней главное лицо, про него будут в первую очередь писать во всех газетах, летописях и хрониках, а так как с недавних пор в моду вошли иллюстрированные предания, то теперь все, кому не лень, украшают свои писания самобытными картинками. Поэтому нужно сделать так, чтобы эти летописи было не только интересно читать, но и рассматривать. Высказался же он так:

— Джентльмен на древнеступе должен выглядеть воодушевляюще.

— И древнеступ под джентльменом тоже, — ловко ввернул Юлейн. — Я видел одну познавательную картинку, там была в подробностях изображена сбруя и вот эта вот будочка. Изумительная работа. И стихи приписаны, я их выучил наизусть, так они меня впечатлили, — и не давая никому опомниться, задекламировал:

О враг! Ты обратился в труп!

Шагает в битву древнеступ,

И как разящие клинки,

Грозят врагам его клыки.

Как вы думаете, может, стоит зачитать эти строки войскам перед битвой?

— Это благопрепятствует боевому духу, — ответил Лилипупс.

Юлейн застыл, переваривая услышанное. Лицо у него сделалось точь-в-точь как у фаянсовой свинки. Такое часто случалось с собеседниками достойного тролля.

— Нет, я не могу это слышать, — раздался голос из клетки.

— Имею намерение узнать у вас слова и запомнить великолепной памятью образец поэзии для наслаждения духа и подражания талантливого пера, — сказал Карлюза.

— Мне тоже в молодости писали всякие стишки, — сообщила Балахульда. — Погодите, сейчас припомню…

— Это лишнее, — возразил Мадарьяга, — творчество душевнобольных — тема скользкая и специфическая.

— Я вас проклинаю, за дерзость, — сообщила Балахульда. — До двенадцатого колена.

— Тринадцатого, — поправил Мадарьяга.

— Что? А… спасибо. До тринадцатого. Вас уже проклинали?

— Семьдесят четвертый, — ухмыльнулся вампир.

— Что — семьдесят четвертый?

— Вы меня проклинаете уже семьдесят четвертый раз.

— Надеюсь, этот, наконец, пойдет вам на пользу.

— Помню, был у нас сосед Зубакинс, — мечтательно сказал Прикопс. — Настоящий народный талант. Писал замечательные циклопические стихи.

— В смысле, такие большие?

— В смысле, такие про циклопов.

— Фея Горпунзия, — сказала Гризольда, — тоже писала и тоже стихи.

— Циклопические?

— Эротические.

— Как разумно.

— Уэртик их не одобряет.

— Вы не одобряете поэзию? — строго спросил циклоп.

— Я не одобряю поэзию феи Горпунзии, — твердо ответил лорд.

— Думаю, я тоже, — сказал Зелг, — простите, Гризенька.

— Беда с этими аристократами, — по-матерински вздохнула фея.

— А мы с милордом Левалесом откроем грибиную плантацию и воспоем ее рекламой в нежно-поэзийных стихах, — поделился Карлюза ближайшими планами. — За поэзу возьмем скромный гонорар, который нам не дают ни даже перед смертью.

— И не дадут! — донеслось из клетки. — Я не в состоянии это слышать!

— Если хотите выйти для расправы из узилища, — заметил Думгар, — милости просим, не сдерживайте себя.

— Господа! Господа! — воззвал Ангус да Галармон. — Поэзия — это прекрасно («Еще чего!» — сказали в клетке)! Но давайте вернемся к нашей главной проблеме — к войне. Я уверен, что генерал Топотан все продумал, однако мой долг обратить ваше внимание на одну деталь: нам придется иметь дело не только с тремя армиями, но и с наемниками минотаврами — одного этого достаточно для небольшой паники. Это единственная в мире тяжелая панцирная пехота, способная набрать скорость атакующей конницы.

— Нам, несомненно, намнут бока и надают по рогам, — вздохнул Борзотар, некстати припоминая тяжелую десницу дамы Цицы.

— У меня нет по рогам, — заметил Карлюза, сидевший рядом с демоном.

— А хвост есть?

— Всенепременно.

— Тогда мне надают по рогам, а вам накрутят хвост.

— Спасибеньки, — буркнул троглодит и стал оранжевым в знак глубокого протеста.

— Ну-ну, — сказала дама Цица. — Хочу на это посмотреть.

А Галармон, между тем, гнул свою линию:

— Нам также предстоит сражение с рыцарями Тотиса. А они, в отличие от наших солдат, привычны к боям с демонами, вампирами и прочими могущественными существами и не впечатлятся стандартными эффектами. Не забудем и о «Слове Дардагона». Нам нужно выработать особенную стратегию…

— Нет, — поддакнул Такангор. — Стратегия — это очень важно. Но магазин «Сильная и стильная» открылся с большим успехом, тарелки нам достались даже две, а филиал князя Наморы благополучно зарегистрирован не только у нас, но и внизу.

— Да я уже полностью сформировал штат и подписал страховые полисы! — рявкнул Намора, вращая желтыми глазами.

Впервые за всю свою карьеру он поступил под начало к такому выдающемуся полководцу как Такангор, и не хотел ударить в грязь лицом.

— Вот, — сказал полководец, — видите, штат. К тому же и полисы. Так что рыцари Тотиса нас уже не волнуют. На повестке дня вопрос куда более важный — стиль грядущего сражения. Возьмем, скажем, голубой — не чересчур ли это безмятежно и лирично?

— Красный? — предложил Галармон, не вполне, впрочем, понимая, о чем речь. Не то чтобы голова у него пошла кругом — он уже знал, что Такангор как-то увязывает битву за Тиронгу с магазином и тарелками, хотя, убей, не понимал, как.

Бригадный сержант переводил ласковый взгляд с одного легендарного полководца на другого и одобрительно кивал зеленой шишковатой головой. После битвы при Липолесье Лилипупс относился к Такангору с сыновней почтительностью, а к Галармону всегда питал что-то вроде материнской нежности. Небывалое единение обоих генералов проливало бальзам на его строгую душу.

— Красный? — задумался минотавр. — Символично и красиво. Но агрессивно. А я бы не хотел подчеркивать агрессию, учитывая, что мы сторона обороняющаяся. Лично мне импонирует неяркий золотистый оттенок, но меня уведомили, что этот цвет широко используется в одежде и доспехах рыцарей Тотиса — все приличные цвета разобрали, супостаты. Зеленый уже был. Отличный цвет, но это же самоцитата. Правда, может быть, мы сумеем преподнести его как уже сложившуюся традицию?

И минотавр требовательно уставился на соратников.

Соратники ответили ему взглядами, о которых мадам Мунемея Топотан, любившая язык точный и даже афористичный, говорила — смотрит как пупазифа в газету.

— Или, например, сиреневый, — вещал Такангор. — Он всегда казался мне каким-то таким, знаете, глубокомысленным.

— А сиреневый какого оттенка? — спросил Мадарьяга. — Ближе к лавандовому или к фиолетовому? Так сказать, авантюрин или аметист?

— Аметист, хотя он может слиться с вечерним небом, а смеркается нынче рано. А если розовый? — задумался Такангор. — Нет, розовому — отказать. Это какой-то девчачий цвет.

— Вы думаете? — заволновался Прикопс, оглядывая свой розовый жилет. — Мадам Хугонза сказала, что он очень освежает, смягчает строгую фактуру и, к тому же, сделала отличную скидку.

— Сколько? — спросили хором Такангор, Думгар и Гизонга, знавшие толк в скидках.

— Полтора процента.

 

— Допустим, цвет нежный, — сказала мама. — Сколько?

Дина Рубина

 

— За такой оттенок я просил бы не меньше семи, — заметил Гизонга.

— И полпроцента за смелую оригинальность, — посоветовал Думгар.

— Вы же постоянный клиент! — возмутился минотавр. — Господин Ас-Купос делает постоянным клиентам шестнадцатипроцентную скидку!

— Волшебный, сказочный край, — вздохнул Прикопс. — Как вы и восхваляли в ваших письмах.

— Вы еще не посещали наш зимний сад и цветники, — заметил польщенный голем. — После военного совета я распоряжусь, чтобы Фема и Мема сделали вам экскурсию. Это дендроиды, двойняшки, наши главные садовники, — пояснил он.

Думгар собирался сказать что-то еще, и Юлейн тоже хотел вставить пару фраз о том, что еще не видел музея, и Зелг собирался похвастаться бассейном с рыбками и черепашками, но тут из-за открытого окна донесся такой звук, точнее, такая какофония звуков, что все умолкли и нервно переглянулись.

— Гухурунда? — казалось, говорили их взгляды. — Несколько гухурунд? Отряд гухурунд? Или армии вторжения уже столпились во дворе и вопят, стучат в барабаны и извлекают шум из всего, что под руку попадется.

Как писал впоследствии Бургежа, Кальфон Свирепый авторитетно заметил, что приблизительно так воют попавшие в западню тысячи душ, а если пустить фоном рушащиеся скалы, грохот водопада и гром несущейся снежной лавины, то выйдет что-то очень похожее, особенно если при этом еще скрести стальными когтями по дну железного таза. В общем, вы уже поняли, что летописцы не берутся передать этот звук, но утверждают, что он впечатлил даже самых закаленных демонов.

 

Пытаться рассказать музыку — все равно,

что тушить пожар по переписке

Александр Генис

 

Такангор решительно выглянул из окна.

—Что там? — тревожно спросил Зелг. — Что это за рев и вой?

— Это Бумсик и Хрюмсик играются с косматосом, — безмятежно отвечал генерал.

— Ужас какой! Нужно немедленно бежать на помощь!

— Ну, он смертельно опасное непобедимое чудовище. Может и потерпеть. Кстати, а откуда мы взяли косматоса?

Вопрос был поставлен ребром, и как символический ответ на него, перед Такангором вырос демон, при одном только взгляде на которого становилось ясно, что это вассал Малакбела. Кошмарная тварь едва удерживала в огромных лапищах элегантную шкатулочку из золотистого ореха с милым орнаментом на крышке. С поклоном вручив ее минотавру, демон все так же молча истаял.

Такангор открыл шкатулочку и вынул изящный продолговатый черный конверт, а из него — записку «Примите сего косматоса в дар от тайного поклонника вашего великого таланта. Лорд Малакбел Кровавый, Сеятель Смерти».

Косматос был великолепен. При одном взгляде на него ундина, сидевшая в ветвях предсказательного дуба и моловшая там всякий вздор про погоду на ближайшие дни, упала — сначала в обморок, а потом с дерева.

— А зачем же он подписался полным именем, если хотел, чтобы подарок был от тайного поклонника? — удивленно спросил Юлейн.

— А вдруг бы Такангор не догадался, от кого это, — пояснил Кальфон, недоумевая, как это люди не понимают такие простые вещи.

Поскольку призраки были в кассарийском замке постоянными обитателями, а подданные Сеятеля Смерти встречались редко, неудивительно, что демон Крови привлек всеобщее внимание, и никто не заметил, что в ту самую минуту, когда Такангор открывал шкатулку, генерал да Галармон тоже взял какой-то конверт из рук морока в серебристом плаще и зеркальной маске. Прочитав это послание, он отреагировал, мягко говоря, своеобразно.

Генерал даже не побледнел, он как-то поблек, позеленел и криво сполз со стула.

— Что с вами, Ангус? — не шутку встревожился маркиз.

— Это катастрофа, — едва слышно прошептал благородный генерал.

— Мальчик? Да? Скажите мне правду, — вскричал Юлейн. — Они все-таки установили этого хулигана с его какофонической зверюгой? Да?!

— Хуже, — пробормотал генерал, вытирая посланием лоб.

Благородное собрание задумалось, что может быть хуже, потому что так сразу и не скажешь.

— Что, — спросил прямодушный бурмасингер. — У нас из-под носа взяли столицу?

— Кто-то организовал еще одну Кровавую Паялпу? — прошелестел умирающим голосом Архаблог.

— Не говори так, я этого не вынесу, — прошептал Отентал.

Кузенам через ночь снились кошмары, в которых некто бессовестный и предприимчивый устраивает свою Кровавую Паялпу и переманивает к себе Борромеля, Бедерхема, Такангора и всю хлебопекарную роту. Другим, как оказалось, тоже снились кошмары — только другие.

— Казна разграблена? — завопил Гизонга.

— Князь Люфгорн совершил государственный переворот? — предположил граф да Унара.

— Еще хуже. Сегодня ночью таинственно исчезло боевое знамя шэннанзинского полка, — поведал Галармон немеющими губами. — Я вынужден отдать приказ о его расформировании. Сбылся мой худший кошмар.

Если бы тиронгийский полководец во всеуслышание объявил о своем намерении пожертвовать свою коллекцию фамильных рецептов Детскому Гвардейскому Приюту, минотавр и то смотрел бы на него с меньшим удивлением. Скорбное выражение лица Ангуса да Галармона он тем более не одобрял. Такангор полагал, что радость образуется в организме несложным волевым усилием.

— Не вижу причин для паники. Полк расформируется тогда, когда в нем закончатся люди, а не знамена, — растолковал он. — А знамена, пока я жив, в нем не закончатся никогда.

— Что вы предлагаете?! — вскричал потрясенный генерал.

— Зайдем перед отъездом в «Лоскутки», купим голубого бархата, будет вам новое знамя — лучше прежнего.

— Но оно же овеяно легендами о великих сражениях!

— Овеем, — пообещал Такангор.

— Покрыто неувядающей славой!

— Покроем, — сказал Такангор.

— Опалено, истрепано, продырявлено в жестоких битвах.

Такангор посмотрел на него с удивлением. Сам он исповедовал более бережное отношение к вещам.

— Опалим, истреплем и — шут с вами — продырявим, если вы без дырок в знамени спокойно воевать не сможете.

Галармон издал последний слабый писк:

— Оно же реяло…

— Взреем… Зареем… Взреем? Короче, и это самое тоже. Полагаю, мы утрясли все вопросы. Военный совет окончен, если я кому понадоблюсь, я знакомлюсь со зверьком. Никто не знает, что он любит кушать? В смысле — правильного питания?

— Девственниц, полагаю, — сказал язвительный вампир.

— Не уверен, — задумчиво ответил минотавр. — Эдак он будет подолгу голодать.

И, оставив соратников в состоянии легкой прострации, Такангор бодро поцокал к дверям. На пороге он остановился.

— Кстати! Магазин уже работает вовсю?

— Да, милорд, — ответил Думгар.

— Очереди большие?

Думгар кивнул. Те, кто знал его не первый век, утверждали, что он кивнул довольно: полный сундучок золотых монет — герцогская доля от этого доходного предприятия — был доставлен в замок буквально пару часов тому.

— Вот и отлично, — сказал Такангор. — Закройте его. В связи с военным положением.

Думгар моргнул.

Что тут скажешь? В годину тяжких испытаний даже самые стойкие из нас имеют право на бурные эмоции.

 

* * *

 

Вечером накануне решающего дня в Кассарии царило безмятежное спокойствие: никто не переживал по поводу завтрашнего сражения, потому что все были заняты по горло, и на всякие пустяки не отвлекались.

Прикопс в шестой раз почистил и надраил Грабли Ужаса и теперь делал маленькую передышку перед седьмым заходом. На деле Грабли представляли собой внушительных размеров когтистую пятипалую лапу из отменной стали на длинном черенке из драконьей кости, украшенную цветочным орнаментом, и циклоп, разглядывая его, то и дело сверялся с карманным справочником цветовода. Если не считать двух полудыханных непегасов, можно сказать, что Прикопс путешествовал налегке. Однако вскоре выяснилось, что страсть к ботанике он прихватил с собой.

В его голове дала ростки и понемногу зрела очередная статья для «Тайной жизни тычинок и пестиков» под названием «Цветы Ужаса» и на сей раз она обещала стать действительно сенсационной, ибо мало кто из его коллег имел возможность изучить аутентичные изображения самых популярных цветов четырехтысячелетней давности.

Юлейн, не меньше Прикопса потрясенный походом в оружейную, засел в своих апартаментах и внимательно изучал латы уникальной гномской работы, сплошь покрытые затейливой чеканкой. Девы и рыцари, драконы и василиски, поединки и песнопения под балконом возлюбленной, кровопролитные битвы и пышные турниры — все это было точными и подробными иллюстрациями к знаменитым легендам и преданиям из рыцарской жизни. Король, с детства предпочитавший книжки с картинками унылым толстым фолиантам, в которых не протолкнуться от густо стоящих буковок, с восторгом рассматривал свои новые доспехи. Центральное место на внушительном круглом щите с орнаментом из голов демонов занимал как раз древнеступ, победно воздевший к солнцу мохнатое рыло, украшенное четырьмя длинными изогнутыми клыками. В будочке у него на спине сидел какой-то воин, одетый с варварской пышностью и с ворохом разнообразного оружия наготове. Юлейн торопливо достал записную книжечку и принялся составлять перечень того, что нужно взять с собой на древнеступа — меч длинный узкий, меч широкий короткий, копье короткое с широким наконечником, три копья длинных метательных, булаву, шестопер, кинжал, метательный топор, боевой топор… Над этими заметками он и задремал, пока его не разбудил верный Гегава, пришедший за последними распоряжениями вместе с господином главным казначеем. Маркиз Гизонга, вдохновленный всеобщими поисками стиля, желал внести свою лепту и предложить королю стиль сдержанный, слегка аскетичный, а, значит, экономически выгодный.

— Что вы делаете ваше величество? — поинтересовался он, глядя на бумаготворчество короля, который никогда прежде не был замечен за этим занятием.

— Творю свой незабываемый образ для грядущей битвы, — солидно отвечал Юлейн.

Маркиз понял — сейчас или никогда.

— Не будем брать с собой слишком много вещей, — начал он с места в карьер, не дав королю опомниться. — Полководцы — существа отважные, суровые и неприхотливые, возьмите, к примеру, Такангора. Все, что ему нужно, при нем — серебряные подковы, фамильный боевой топорик, два хряка и косматос. Ничего лишнего.

 

Я легко довольствуюсь лучшим

Уинстон Черчилль

 

— То есть как — ничего лишнего? — запротестовал Юлейн, чувствуя, что ему собираются испортить лучшее приключение в его жизни. — Нет уж, давайте готовиться к сражению по всем правилам. Берем с собой все, что необходимо, и не надо мне тут экономить.

— А вот, напротив, надо экономить! — возопил маркиз, и Юлейн подумал, что пьянящий воздух Кассарии действует на некоторых особенно пьяняще.

— Во время войны, дабы она стала победоносной, — развивал свою мысль Гизонга, — следует экономить на всем: на расходах, на потерях, на поражениях — в смысле, чем меньше поражений, тем лучше, а еще лучше, если их вообще нет.

Теперь на него во все глаза смотрел не только Юлейн, но и Гегава.

— Война — это квинтэссенция экономии, — вещал маркиз.

Ему самому понравилось, как он это сказал, и он решил попозже зайти к Бургеже — дать интервью на пару абзацев про бережное отношение к ресурсам в ходе боевых действий.

— Итак, список необходимых вещей, составленный его сиятельством маркизом Гизонгой, главным казначеем Тиронги, — заговорил дворецкий замогильным голосом. — Сервиз походный на шесть персон — медный позолоченный, чернильница походная, оловянная, посеребренная, без лишних украшений. Тазик для омовения рук маленький, тазик для омовения лица среднего размера, тазик для омовения ног большой, тазик для омовения персоны значительный — жестяные, под серебро, инкрустированные стеклом под смарагды и лалы.

— К чему такая рачительность? — усомнился Юлейн. — Чем плох дедушкин золотой походный сервиз на двадцать четыре персоны? Немного старомоден — это правда, но очень и очень мил. Попросим Борзотара слетать во дворец, прихватить пару сундучков, заодно состроить рожу тещиньке Анафефе и душеньке Кукамуне, а то они там совсем расслабились.

Гегава солидно кашлянул. Гизонга перевел:

— Все неоспоримые достоинства этого сервиза перекрывает его единственный недостаток — высокая стоимость.

— Так ведь королевский же сервиз.

— То-то и оно. Разве место такой вещи на поле боя?

— А где еще использовать походный сервиз как не в походе? — резонно возразил король. — Как не в шатре на поле грядущего сражения.

— Ах, ваше величество! — Гегава принял вид статуи мальчика, скорбящего о потере своей писающей собачки. — Знали бы вы, сколько на этих полях сражений осталось безвестных, давно забытых, одиноких…

— Павших героев?

— Походных сервизов!

— Ужасные убытки, — посетовал маркиз Гизонга. — Что ни сражение — то потеря как минимум полутора сервизов, нескольких чернильниц — золотых, в каменьях и инкрустациях, глядельного выкрутаса, за который плачено прорву денег. Я уж не говорю о тазиках для омовения и компотных ведерках. Да только на их стоимость можно обеспечить гвардейский полк — со всеми рыцарями, конями и их любовницами.

— У рыцарских коней есть любовницы? — в ужасе спросил Юлейн, понимая, что он дожил до тридцати двух лет, совершенно не зная правды жизни.

— Только этого не хватало, — взвился маркиз.

— А я вот подумал о древнеступе, — вдруг сказал король.

Дворецкий и казначей тревожно переглянулись. Опыт общения с возлюбленным монархом подсказывал им, что сейчас его мысли сделали крутой поворот и текут в неизвестном направлении. Сердце у него было отзывчивое, воображение богатое, фантазия неограниченная, а потому он мог выдать на-гора самую сногсшибательную идею, и подготовиться к этому заранее не представлялось возможным.

— Я подумал, а древнеступу не будет одиноко без самки? Мне бы было.

— Он же чучело!

— Это нетактично, маркиз.

Гизонга понял, что если немедленно не принять меры, древнеступы начнут размножаться, как суслики, и скоро от них не будет прохода.

— Ваше величество должны помнить из истории, что древнеступы — убежденные холостяки, — твердо сказал он. — Решительно избегали самского общества и создавали пары на очень короткий отрезок времени раз в десять лет исключительно для продолжения рода.

— А я, вообразите, не знал. Разумно, как разумно. Какие мудрые были животные, — вздохнул Юлейн. — Даже странно, что они вымерли. Ну, что там у вас с оловянными чернильницами?

В то время, пока король отважно боролся за компотные ведерки, Ангус да Галармон стоял на галерее второго этажа, тревожно вытягивая шею.

С замкового двора доносились страшные звуки, но зрелище, открывавшееся его взору, было еще страшнее. Подошел сзади Намора, остановился, выглянул из-за плеча генерала, довольно покивал головой.

— Он его не съест? — тревожно спросил Галармон.

— Кто кого? — уточнил Намора, откровенно восхищаясь тем, что вытворяли минотавр и его новый питомец.

Вдохновленный щедрым подарком Малакбела, Такангор уже успел заказать и получить у Альгерса впечатляющих размеров ошейник для монстра с бирочкой — как у Бумсика и Хрюмсика — с трогательной просьбой в случае потери вернуть зверька по указанному адресу за приличное вознаграждение.

То, что со стороны выглядело как битва богов и титанов, на деле оказалось пасторальной идиллией — Такангор пестовал косматоса. Он трепал его по загривку, ласково теребил за бронированные щеки и умилительно угукал, а монстр восторженно молотил воздух дробилками и преданно стучал хвостом, разбрызгивая во все стороны тяжелые капли желтого дымящегося яда.

 

Он испускал нежное чириканье. Его глаза горели тем безумным огнем, который можно увидеть только в глазах кошколюбов,

воссоединяющихся со своими любимцами

П. Г. Вудхаус

 

В коридоре послышалась мерная поступь: дама Цица даже ходить умудрялась строго и независимо. Она подошла к двум генералам и высунулась из окна, любуясь третьим.

— Однажды из него получится чуткий заботливый отец, — нежно сказала дама Цица. — Пойду, отзову амазонок, кажется, они собираются пожертвовать собой в битве с косматосом. Девы могут расстроить монстра. Генералу это не понравится.

Затем Намора с Галармоном увидели, как к минотавру бочком, предусмотрительно приняв бесплотный облик, подошел любопытствующий вампир. Прочитав надпись на жетоне, он хмыкнул:

— Хотел бы я посмотреть на того, кто его станет возвращать.

— Думаете, оставят себе? — заволновался Такангор. — Я вот тоже переживаю, что могут и не вернуть.

Такангор был честен не только безупречно, но и последовательно, и потому признавал, что сам без малейших угрызений совести присвоил бы косматоса, попадись тот ему на глаза.

И все было просто чудесно и замечательно вплоть до того момента, когда подле них на нагретые осенним ласковым солнцем плиты опустился Крифиан, державший в когтях довольно большой, потемневший от времени ларец. Ангус да Галармон, ставший невольным свидетелем этого малозначительного, на первый взгляд, эпизода, говорил позже графу да Унара, Гизонге и господину главному бурмасингеру, что Такангор совершенно очевидно этот ларец, в отличие от давешней шкатулочки Малакбела, признал сразу и безоговорочно. И что особой радости от встречи со знакомым предметом не выказал. Более того, прекратил возню с косматосом и отвел дорогого монстра в небольшую рукотворную пещерку в конце парка, в которой в славные времена Люкумболя обитали замковые василиски. Грифон последовал за ним, и по дороге они оживленно переговаривались. Затем троица скрылась под сенью золотых деревьев, и больше Галармон, не обладающий способностями призраков, ничего выяснить не смог. А доктор Дотт, которого он хотел подбить разузнать детали, как на зло, отправился к Архаблогу и Отенталу, а уж оттуда его до вечера никакими коврижками выманить не удалось.

Об этом разговоре ничего не знал и Юлейн, столкнувшийся с минотавром часом позже в коридоре, ведущем в малый тронный зал. Он все-таки удрал из-под недреманного ока Гегавы и теперь разгуливал по замку, наслаждаясь свободой и сладкими героическими фантазиями.

— Поздравляю вас, генерал, — сказал король, улыбаясь. — Я так рад за вас. Это же просто прекрасно — получить в подарок то, о чем вы всегда мечтали.

— Прекрасно, — откликнулся Такангор, но как-то рассеянно.

— И Зелг сказал, что оживит этого музейного древнеступа, так что моя мечта тоже сбылась. Я всегда хотел выступить в поход именно на древнеступе, — продолжал король все тем же лирическим голосом. Сейчас он любил весь мир, и даже немножко душечку Кукамуну.

— Да, — без особого энтузиазма согласился минотавр.

Тут уж и Юлейн заметил, что его собеседник поглощен какими-то своими мыслями.

Такангор сотряс пространство могучим вздохом и подергал наконечник, украшавший его правый рог. Король не помнил, был ли этот наконечник на генерале во время военного совета или он надел его позже, впрочем, эта мелочь его нисколько не интересовала. Прошла мимо дама Цица, бросила на них быстрый взгляд и склонила свою гордую голову в приветственном поклоне так низко, как никогда и не перед кем не склоняла. Правую руку, сжатую в кулак, приложила к сердцу. И, не говоря ни слова, исчезла.

— Что это с ней? — удивился король.

Минотавр снова вздохнул, чуть потише, но зато и печальнее.

— А что с вами? — заботливо спросил Юлейн.

— Да, так… Вот у вас была маменька?

Юлейн наморщил лоб: в его воспоминаниях безраздельно властвовал отец Нумилий Кровавый и бабка, амарифская царевна Хурзухья. Однако логика подсказывала, что без маменьки тоже не обошлось.

— Была какая-то.

— Тогда вы поймете про издержки материнской заботы.

Юлейн не понимал. Сварливая женщина, к которой его приводили каждый вечер, чтобы она его поцеловала (что она и выполняла неукоснительно в рамках государственной необходимости и монаршего долга) никак не ассоциировалась у него со словом «забота». Но он хотел поддержать Такангора, а потому сообщил:

— В детстве я заботился о кроликах.

Минотавр вперил в него гранатовый взгляд. Кольцо в носу покрылось испариной — так дышат вулканы, готовые вот-вот выйти из себя. Король спохватился — ну, конечно, какие у них в лабиринтах могли быть кролики — и торопливо добавил:

— Такие, знаете — с ушками.

— Я сам с ушками, — сказал Такангор.

И Юлейн подумал, что будь у него в детстве такой питомец, вся его жизнь могла бы сложиться иначе.

 

Если бы у меня был такой кот, я б, может,

вообще никогда не женился

Из м\ф «Трое из Простоквашино»

 

* * *

 

ЖУРНАЛ «МИР РОГАЛИКОВ», № 38

Наш девиз: Рогалики — разумная основа любой диеты

 

Корреспондент журнала «Мир рогаликов» духовно обогатился и личностно вырос в ходе несостоявшегося интервью с покупательницами магазина «Сильная и стильная» в кассарийском Виззле, куда отправился по заданию редакции. В его планы входил простой опрос наших действительных и потенциальных читательниц: какой из предметов на прилавках магазина более всего напоминает им рогалик; что из сделанных покупок более всего вдохновляет их на приготовление рогаликов; радуют ли их приобретенные обновки так же, как рогалики; какое место занимают рогалики в их жизни. Самым активным участницам опроса предполагалось вручить скромный подарок от редакции — «Большую энциклопедию рогаликов» и маленький научно-популярный шедевр, брошюру знаменитого аршрутафского ученого Грозиуса Мхуху «Квадратные рогалики. Мифы и реальность» издательства «Золотой рогалик».

Однако, нашего журналиста, как и сотни взволнованных покупательниц, постигло горькое разочарование. Магазин «Сильная и стильная», открытие которого так рекламировал журнал «Задорные затрещинки» (не пожелавший, кстати, уделить ни строчки обзору замечательного труда господина Мхуху о квадратных рогаликах), закрылся на неопределенный срок в связи с военным положением. Верный своему долгу, наш корреспондент, решил, тем не менее, провести опрос, однако не учел качественный состав аудитории. Половина клиенток магазина «Сильная и стильная» оказались амазонками из воинственного племени кусуми, тогда как вторая половина была представлена амазонками из еще более воинственного и кровожадного племени мусасья. Не вполне точно ответив на вопросы нашего корреспондента, они глубоко и всесторонне просветили его на предмет действий, которые намерены предпринять против виновников закрытия магазина, посещение коего стало вторым по значимости событием года для обоих племен…

 

Журналу «Мир рогаликов» срочно требуются специалисты по рогаликам на вакантную должность специального корреспондента. Требования к соискателям: знание рогаликов, грамотность, стойкость, понимание сложной женской натуры, боеспособность

 

 

ГЛАВА 12

 

В жизни случаются разные разочарования.

Неприятно, например, торжественно выйти из дома прекрасным воскресным вечером и отправиться в любимую кофейню, дабы там обстоятельно и со вкусом насладиться куркамисами в мармеладе и чашечкой-другой горячей рялямсы, построить глазки встречным дамам, а, может, и завести новое приятное знакомство, — и где-то на полпути заметить, что новые модные штаны с оборками остались дожидаться тебя дома, на диване, куда ты сам и положил их, чтобы не помялись.

Обидно также назначить свидание прекрасной деве с медовыми косами ниже пояса и глазами цвета грозового неба и вместо нее обнаружить на балконе, куда, между прочим, не так уж и просто вскарабкаться, особенно, после обильного ужина, достойно окропленного напитками, ее разгневанную мамашу, желающую зачем-то уточнить, какой доход приносит твое загородное имение. И еще более обидно, что уточнение, даже с некоторым безобидным преувеличением, гарантирует тебе быстрый, хотя и нелегкий спуск без надежды на скорое возвращение.

К категории жестоких разочарований можно отнести статьи в утренних газетах, особенно те, в которых печатают отчеты о гладиаторских боях, Кровавой Паялпе, скачках, крысиных и тараканьих бегах и прочие культурные новости.

А еще, бывает, вызовешь на поединок какого-нибудь замухрышку, раструбишь всем о своей грядущей победе, а он приедет с оруженосцем раза в полтора больше тебя и попросит его разобраться в ситуации, и не миндальничать.

Горькое разочарование постигает и тех, кто, искусно изобразив печаль, только что проводил супругу в гости к матушке и собирается предаться заслуженному отдыху или любимым развлечениям, а женушка уже стоит в дверях, сообщая, что раздумала ехать, потому что твой грустный вид растрогал ее душу, и она решила посвятить тебе ближайшие две недели — вот буквально каждую минутку, чтобы ни на шаг не отходить и ни на миг не расставаться.

Но сложнее всего вынести разочарование на поле боя. Вот и Князь Тьмы не даст соврать.

План наступления лорда Саразина был в целом очень хорош. Впрочем, все планы наступления хороши. Еще никто не открывал военный совет словами: «Милорды, я придумал ужасный план наступления».

 

Ни один план не переживает встречи с противником

Хельмут фон Мольтке

 

Просто порой случается такая досада, что пока ты в поте лица, весь дымясь от вдохновения, создавал отличный план наступления, кто-то придумывал в ответ свой план обороны — и он оказался лучше. И тут уж, утешают философы, все познается в сравнении. Вы вообще замечали, что когда дела идут из рук вон плохо, и у вас кошки на душе скребут, именно философы умудряются сделать то гениальное умозаключение, произнести ту самую утешительную фразу, которая превращает вас из расстроенного человека в действующий вулкан.

Лорду Саразину было тем обиднее, что он полагал свой план наступления не просто хорошим, а вполне гениальным.

Он старательно изучил тактику Такангора при Липолесье и во время сражения с войсками Юлейна, а затем в битве с Генсеном. Не меньше времени он потратил и на изучение его стратегии. Так что ко дню великой битвы при Нилоне Командор Рыцарей Тотиса имел право сказать, что до тонкостей знает своего противника и может предсказать каждый следующий его шаг. Он также мобилизовал в свое время всех видных специалистов по магической и межвидовой юриспруденции, созвал несколько консилиумов, а потом, не удовольствовавшись и этим, пригласил полтора десятка профессионалов такого уровня, что король Ройгенон, получив счета к оплате, долго и судорожно открывал и закрывал рот, будто аист, подавившийся лягушкой. Наш мудрый читатель возразит нам, что именно для профилактики апоплексического удара у монарха и держат на службе казначеев, министров финансов и лордов-канцлеров, но все надлежало хранить в строжайшем секрете, и на сей раз король отдувался сам. Так вот все указанные специалисты в один голос утверждали, что демоны не имеют права принимать участие в людских распрях, особенно же — в качестве воинской силы, и никаких сюрпризов с этой стороны нет и быть не может. Подданным Князя Тьмы на веки вечные заказано иметь собственные предпочтения в мире живых; к тому же — оптимистично утверждали юристы — согласно древним законам о Равновесии Мироздания, после недавней битвы при Липолесье высшие иерархи Преисподней должны несколько столетий, как минимум, оставаться в своем мрачном подземном мире. Не исключено, что король Юлейн все-таки сможет по знакомству разжиться парочкой демонов низшего ранга, но для Рыцарей Тотиса привычное дело — истреблять подобную нечисть, а с юридической точки зрения достаточно и простого формального изгнания.

Что касается кассарийца, то ему никто не воспретит выступить на стороне своего венценосного кузена, но тут лорд Саразин обычно делал рукой вялый жест, который в вольном переводе мог означать «валяйте дальше». Специалисты удивлялись такой уверенности и самоуспокоенности и пожимали плечами, а некоторые даже сухо поджимали губы, но они не знали, что к тому времени Командор Рыцарей Тотиса уже обладал свитком с заклинанием против нежити, а мы знаем, и потому можем оставить в стороне долгие ночные прения недоумевающих юристов и законников.

Князь Люфгорн любезно предоставил сведения о расположении тиронгийских полков, и по всему выходило, что отборные отряды шэннанзинцев, покрывших себя неувядающей славой при Липолесье, ждет великая и скорбная участь смертников, павших в тщетной попытке преградить путь к столице несметным вражеским армиям. Лорд Саразин даже хотел упомянуть о них в своей трогательной речи перед победоносными войсками, которую он намеревался произнести на главной площади Булли-Толли, перед королевским дворцом Гахагунов. А поскольку именно княжество Торент и его столица Нилона традиционно принимали на себя первый удар вражеских полчищ, вторгающихся с севера и северо-запада, то после предательства Люфгорна, реальное сопротивление могли оказать несколько конных разъездов да гарнизон небольшой крепости Юфан, защищавшей главную дорогу к столице.

В отличие от венценосцев, Саразин понимал, что стремительный бросок к самому сердцу Тиронги неосуществим — он слишком верил в кассарийца и его могучих союзников. Зато он не верил в пресловутую секретность, а, значит, и полную внезапность нападения: как утаить такие приготовления от чародеев и демонов? Какие-то слухи обязательно просочатся, но это его не пугало. Он учел возможное присутствие на поле битвы твари Бэхитехвальда, неодолимую мощь кассарийского голема, неукротимую ярость и воинский гений генерала Топотана; на всякий случай включил в свои расчеты немногочисленную, но сильную тяжелую пехоту Кассарии и приписал еще несколько воинских соединений, разумно полагая, что в жизни всегда найдется место случаю, и к нему тоже нужно быть готовым. Но все эти войска с лихвой перекрывали одни только минотавры и его отлично вымуштрованные, прекрасно обученные, до зубов вооруженные рыцари. Три армии, стоящие сейчас в княжестве Торент в ожидании урочного часа, должны были в считанные часы сломить любое, даже самое отчаянное сопротивление тиронгийцев. Победа лежала у Саразина, что называется, в кармане. И даже король Ройгенон, скептик из скептиков и ипохондрик из ипохондриков, не мог не признать, что эти расчеты трижды верны, все случайности предусмотрены, и победоносному шествию на Булли-Толли может помешать разве что вселенский катаклизм.

В этом контексте о разочаровании речи и быть не могло. Тем горше оно оказалось, когда изумленные заговорщики распробовали его на вкус.

 

Стратегия — это пожелание того, как должен действовать противник

Из армейских афоризмов

 

* * *

 

Самым сложным, как водится, оказалось не то, к чему все долго и серьезно готовились, а то, о чем не догадывались.

Уже построились стройными колоннами по четверо в ряд тяжелые пехотинцы — кобольды, дендроиды и гномы. Уже застыли в ожидании, превозмогая свою приверженность подвижной анархии, ряды кентавров. Уже сделали боевые прически и нанесли аналогичную раскраску Анарлет, Таризан и Барта; и теперь жались поближе к Мумезе и даме Цице подальше от Кехертуса, невозмутимо повторявшего таркейские неправильные глаголы. Уже выросли за спиной Лилипупса невысокие зловещие тени в красных кожаных фартуках, и Зелг только теперь обратил внимание на то, что коротышки-таксидермисты похожи на маленькие копии бригадного сержанта, только другого цвета.

Уже сияли на замковом дворе пять изумрудно-зеленых порталов, и Мардамон в роскошной багровой мантии и варварской короне из каких-то запредельных шипов и рогов кокетливо вертелся перед огромным зеркалом, которое услужливо держали на весу четверо умертвий; уже Крифиан доложил Такангору, что его последние распоряжения выполнены в точности, и минотавр довольно махнул рукой в черной латной перчатке Панцер-Булл Марк Два; уже Мумеза остановила свой окончательный выбор на рыжей противоударной шляпке с бронзовой пряжкой в цвет осени и теперь протирала носовым платочком оранжевые турмалины на нагруднике Наморы, а Намора взволнованно пыхтел и сопел, припоминая, все ли он сделал так, как обещал генералу Топотану; уже распределили между собой имущество поверженных врагов Кальфон, Борзотар, Флагерон и полковник Даэлис, погоревшие на ставках при Липолесье; уже высился посреди двора гигантский мохнатый древнеступ с расписной будочкой на спине, — а короля все еще не могли запихать в доспехи.

Граф да Унара, главный бурмасингер Фафут, маркиз Гизонга и Ангус да Галармон столпились у дверей его апартаментов, оказывая моральную поддержку дворецкому, который принял на себя основной удар.

— Ваше величество! — в отчаянии восклицал Гегава, как никогда внушительный и солидный в пожертвованных Думгаром латах элегантного синего цвета и клювастом дорихойском шлеме Третьей эпохи, придававшем его щекастому лицу какой-то трагический и одновременно героический вид. — Ваше величество, опомнитесь, вы задерживаете внезапную атаку. Облачитесь в нагрудник!

— Сейчас, сейчас, еще секундочку, — бормотал Юлейн, ползая с лупоглазом вокруг панциря и разглядывая чеканный рисунок, — подождите, я хочу знать, чем у них тут все закончится.

Он всю ночь рассматривал богато иллюстрированные доспехи и пришел к неутешительному выводу, что все завершится трагедией — герой в конце все-таки женится на спасенной им деве. Но надежда умирает последней, и он очень рассчитывал на жуткую шестиглавую тварь, появившуюся в этой истории где-то на середине спины и решительно не желавшую умирать даже в районе поясницы.

Со двора донесся дикий рев древнеступа. Галармон прошел к окну и выглянул наружу: по двору в компании кассарийских хряков степенно шествовал косматос в нарядном золотом ошейнике с жетоном. Хряки, и прежде заносчивые, сейчас чуть ли не вдвое раздулись от важности. Они уже смекнули, что вместе с косматосом смогут развернуться и побузить во вражеских рядах так, как не бузили еще ни разу в жизни; хвосты и рыла трепетали в нетерпеливом предвкушении радостей, копытца буквально впивались в каменные плиты. Косматос невозмутимо разминал терзалки и кромсалки.

Древнеступ, еще пару часов тому назад бывший чучелом, набитым тряпками и морской травой, опасливо пятился от кошмарного монстра, видимо, припоминая что-то неприятное из своей прошлой древнеступьей жизни, и время от времени отчаянно трубил, запрокидывая гигантскую голову и утыкая четыре изогнутых клыка в аметистовое предрассветное небо.

Думгар вывел под уздцы вороного амарифского жеребца, и Зелг легко вскочил в седло. Рядом тут же образовались Дотт и Мадарьяга.

— Подумайте, милорд, каким образом вы собираетесь обойтись без меня на поле боя? — спросило привидение.

— В общем, я интересуюсь тем же, — сказал вампир. — Нет, вы посмотрите по сторонам — это же не армия, это же мумия наплакала! Даже если принять во внимание сюрпризы, которые, как обычно, приберегает на закуску наш дорогой Такангор, все равно выходит — ты да я да мы с тобой, причем меня уже не считают.

— Мы же решили, что вы присоединитесь к нам, как только минет опасность, — твердо сказал Зелг.

— А все равно на душе неуютно, — пожаловался Дотт. — Как-то страшновато оставлять вас без присмотра. Как подумаю, что вы там будете один-одинешенек, без заботливых родственников — без меня, без дедушки, сердце кровью обливается.

Герцог не стал говорить безутешному призраку, что ему-то как раз гораздо спокойнее, когда неугомонные дедуля и кожаный халат с повадками пятнадцатилетних подростков, находятся в глубоком тылу и только по этой причине не могут внести посильную лепту в то безумие, которое разразится сейчас у Нилоны.

— Ничего, не беспокойся, я пригляжу за милордом, — пообещал Думгар.

Дотт хотел было возразить, что голем не углядел даже за Кассарией, но потом решил пожить еще немного и промолчал.

Вообще-то, вампир был прав. В этот тихий предрассветный час на замковом дворе было довольно пусто, если считать, что речь шла ни много ни мало — о кассарийской армии.

 

Важные друзья — для важных дел

Бальтасар Грасиан

 

Конечно, циклоп Прикопс, вооруженный Граблями Ужаса, выделялся размерами и статью, и Альгерс то и дело расправлял могучие плечи и закатывал повыше рукава, бросая на него ревнивые взгляды. Конечно, Думгар по-прежнему напоминал несокрушимую скалу, а живописная группа демонов могла спровоцировать нервный срыв у любого существа, наделенного воображением. Конечно, косматос и сам по себе мог разогнать крупное воинское соединение, а за компанию с хряками — вынудить уцелевших обратиться к более мирным и безопасным профессиям. И тварь Бэхитехвальда нисколько не утратила своего могущества; Крифиан — спокойного величия; дама Цица — решительности и отваги; а Зелг выглядел более внушительно, чем когда бы то ни было; а все же их было еще меньше, чем во время славной битвы при Липолесье.

Не примкнула на сей раз к славным войскам горгона Ианида — змеи на ее голове все еще вели себя крайне разнузданно, и она была сама не своя, днями напролет призывая их к порядку. Они с Альгерсом так и не помирились, и сейчас она стояла в сторонке с гордым и независимым видом, честно провожая мужа на войну с одной стороны, и давая ему понять, что он не прощен — с другой. Грустно маячил у предсказательного дуба добрый Нунамикус Пу с полной корзинкой кремовых корзиночек, испеченных нынче ночью на радость героям; а рядом топтался еще более грустный командир хлебопекарной роты. Такангор решительно запретил ему рисковать, и Гописса в растерянности напек столько кексов, что впору было объявлять чрезвычайное положение, чтобы с ними разделаться. С заднего двора неслись пространные речи и слышался плеск воды — утоплик предлагал решить возникшие проблемы его силами, правда, в рамках колодца, и время от времени переругивался с какой-то кикиморой. С этой кикиморой тоже не все было ладно: она не то существовала на самом деле, не то пригрезилась ему во время диверсии Тотомагоса, и с тех пор отказывалась покидать его мирную мокрую обитель, но кроме него, ее никто не видел, что приводило утоплика в дикое возмущение.

Лорд Таванель в эти последние часы просто не находил себе места. Благородная душа не могла отправиться в битву вместе с друзьями все из-за того же «Слова Дардагона», не могла настаивать на том, чтобы Гризольда не участвовала в сражении — этого ей не позволяли понятия долга и чести; и не могла вообразить, как отпустит свою ненаглядную фею одну, без помощи и защиты туда, где той, несомненно, будет угрожать смертельная опасность. Гризольда же, убедившись, что власти Зелга достаточно, чтобы удержать ее супруга на этом свете, напротив, чувствовала себя совершенно довольной — отныне море ей было по колено, и знаменитая трубка опять дымила как вулканы Гунаба.

Карлюза с Левалесой в дальнем углу двора разучивали вполголоса свои волшебные певы, а Птусик горько обличал их, утверждая, что перед смертью невольным слушателям страдать не обязательно.

И только Такангор с Лилипупсом, как всегда, были бодры и энергичны, и, пересчитав по головам кентавров, кобольдов и дендроидов, терпеливо ждали урочного часа, чтобы приступить к осуществлению плана контрнаступления, который вошел во все исторические и военные учебники под названием «Мухобойка».

Кстати, наш образованный читатель вправе тонко намекнуть нам, что если в начале книги зачем-то появляется на сцене последний из древнего рода огров-мракобесов, собирателей скальпов, то ближе к концу он просто обязан выстрелить.

Чего не знаем, того не знаем. Ас-Купос не слыл таким уж прекрасным стрелком и в состязаниях по стрельбе из лука, насколько нам известно, никогда не участвовал. Он отлично владел холодным оружием, а поскольку рук у него было вдвое больше среднестатистических показателей по Тиронге, то, как и славный Гвалтезий, не ограничивал себя в выборе. К тому моменту, когда основные ударные силы Такангора, и Юлейн Благодушный на боевом древнеступе, вишенкой на тортике, уже стояли у портала к Нилоне, Ас-Купос подлетел к славному минотавру и возопил:

— Мало того, милорд, что вы снова отказались начесать гребень между рогами, хотя твердо обещали мне сделать это, как только разразится новая война, так еще и на саму войну вы в третий раз пытаетесь улизнуть без меня. Так вот, милорд, не выйдет. Я иду с вами! И не возражайте.

Такангор внимательно оглядел шерсточеса и пуховеда и не мог не признать, что он радовал даже самый придирчивый взгляд. Ас-Купос был первым цирюльником в древнем роду, так что здесь сравнивать не с кем. Но что касается его нынешней ипостаси свирепого воина, то тут он не посрамил бы любого из длинного списка предков, знаменитых своей чудовищной силой, безумной отвагой и непреклонностью на поле боя и умением как следует нагнать на врага страх.

Отчаявшись завить Карлюзу или соорудить нечто эпохальное на выдающейся голове Такангора, Ас-Купос воплотил смелые новаторские идеи в собственной прическе, разработанной специально для участия в кровопролитном сражении. Гребень, от которого регулярно отказывался действующий чемпион Кровавой Паялпы, он начесал себе, да еще и выкрасил его в редкий оттенок «Закат накануне ветреного дня». Алая борода была оформлена в три сложные косички с вплетенными в них косточками и амулетами. В правой верхней руке Ас-Купос держал внушительную дедушкину когу — длинный кривой зазубренный клинок без гарды. В нижней левой — двулезвийный короткий меч с рукоятью посредине и специальным крюком для захвата чужих клинков. Остальные две руки были вооружены герданом и амарифским лепестковым мечом. Фамильные доспехи сделали бы честь любому из огров: кожа, бронзовые заклепки, масса ремней и пряжек и немного меха.

— Поставьте меня в первую шеренгу, генерал! — потребовал огр. — Я их живо отбрею.

Один великий полководец утверждал, что вдохновение — это быстро сделанный расчет. То ли на Такангора снизошло озарение, то ли он мгновенно прикинул возможные варианты, но в любом случае отреагировал незамедлительно.

— Становитесь за мной, дружище!

— Слушаюсь, милорд! — гаркнул Ас-Купос во всю мощь своих немаленьких легких и, проходя мимо генерала, по привычке подкрутил ему напомаженную кисточку на конце хвоста — профессиональная укладка это профессиональная укладка, ничего не попишешь.

Еще во время военного совета Намора очень хвалил способности своего адъютанта и рекомендовал его в качестве герольда. Такангор это предложение принял, и вот теперь Борзотар добыл откуда-то из складок кожистых крыльев огромный витой рог, весь вытянулся как струна, и в предрассветной тиши раздался сигнал к выступлению. Была бы на небе луна, она бы вздрогнула от этого звука, были бы звезды — они посыпались бы вниз; но небо еще накануне сплошь затянуло облаками, и все обошлось.

Намора заглянул в гранатовые глаза Такангора. Тот кивнул. Демон мигом подхватил Мардамона и нырнул в вихрь верхнего портала — эффектно мелькнули и растворились в изумрудном сиянии тощие ножки в новых серебристых сандалиях. Спустя несколько секунд, не больше, туша адского генерала снова возникла на замковом дворе, на сей раз около капрала Мумезы и группы соотечественников: Наморе не требовались порталы для перемещения в пространстве, и Юлейн завистливо вздохнул, представив себе, как было бы замечательно, если бы тещинька Анафефа завела скандал, а он — ап! — и перепрыгнул куда-нибудь подальше, к морю, например, или в собственный кабинет, или в Кассарию, прямиком к Гвалтезию, разузнать, что сегодня намечается к обеду. Гегава тревожно заерзал у него за спиной: он не любил высоты, и не слишком уютно чувствовал себя в этой будочке с изящными резными перильцами, установленной на спине необъезженного чудовища. На месте короля он бы ни за какие коврижки не согласился ехать верхом на зомбомонстре, но как преданный дворецкий стойко терпел все неудобства. С недавних пор он избрал себе образцом для подражания несравненного Думгара, отличившегося во многих битвах, и теперь намеревался вписать свое имя в историю этого сражения рядом с его именем, пускай даже и мелким шрифтом.

Минотавр вздернул голову, положил на плечо папенькин боевой топорик, в левой руке зажал три поводка, сдерживая нетерпение хряков и косматоса, рвущихся в свалку, и шагнул в центральный портал. За ним потянулись колонной Лилипупс, Гампакорта, Альгерс, Прикопс, староста Иоффа с сыновьями, Юлейн на трубящем древнеступе, Карлюза с Левалесой на задумчивом осле, тиронгийские вельможи, Думгар, тяжелая пехота Кассарии, кентавры и таксидермисты.

Гризольда с трудом оторвалась от супруга и взлетела на плечо своего некроманта.

— Вперед, Галя, — скомандовала она. — Не топчитесь. Перед смертью не надышишься.

Зелг улыбнулся и тронул поводья.

Многочисленные друзья, слуги и прочие обитатели замка, провожали своих героев, высыпав на подворье, маша изо всех окон, со всех крыш, башен и шпилей. Темный хоровод призраков кружился над замковым подворьем, как огромная стая птиц; Гвалтезий махал своими цветными флажками так отчаянно, что щипало в глазах; домовые попискивали, ундины утирали слезы длинными волосами; Мадарьяга и Дотт делали бодрые лица; а Балахульда нервно протирала очки, которые ей одолжила по секрету мадам Мумеза.

И те, кто отправлялся сейчас в битву, и те, кто провожал их, безоговорочно верили в военный гений Такангора. Кассарийский некромант полностью разделял их взгляды. Но, не утратив веры в отважного минотавра, герцог с недавних пор обрел еще одну.

Зелг верил в себя.

 

* * *

 

Нилона — своего рода город-ключ. Она стоит на значительной возвышенности, над широкой и бурной рекой, у выхода из длинного ущелья в горах, которые практически невозможно преодолеть в другом месте. Ее легко оборонять, крайне сложно взять приступом, трудно заключить в осаду. Неприступные мощные стены, сложенные, согласно местным легендам, командой циклопов-камнетесов под руководством инженеров-цвергов, считаются самыми надежными на Ламархе, и конкуренцию им составляют разве что амарифский замок Быхтыль или аздакская горная крепость Улад, однако последние не имеют такого же огромного стратегического значения. Нам же сейчас особенно важно не забыть о том, что у подножия Нилоны раскинулась обширная равнина Кахтагар, и это уже официальная территория Тиронги. Собственно, княжество Торент тоже испокон веков принадлежало Гахагунам, и только при Коллонтусе Щедром, отце Нумилия Кровавого и дедушке нынешнего короля оно было пожаловано в вечное ленное владение деду Люфгорна, графу Лорастрийскому, спасшему своего повелителя во время кровопролитной битвы едва ли не ценой собственной жизни. Нумилий полагал такое решение венценосного отца редкой глупостью, однако графы Лорастрийские служили Гахагунам верой и правдой от начала времен. К тому же, Кровавый вел затяжную войну сперва с Лягублем, потом с Гриомом и не имел возможности затевать спор с могущественным вассалом в такое неудобное время. Единственным способом решить эту проблему мирным путем ему показался брак принца Юлейна с наследницей Лорастрийцев, правящих князей Торентусов.

Ну а сам Благодушный и помыслить не мог отобрать у родственника его законную собственность. Миролюбивый и беззлобный по своей природе, он и на войну с Зелгом в свое время согласился лишь потому, что искренне считал кузена-некроманта, исчадием зла, пускай и неквалифицированным, и не видел ничего дурного в том, чтобы слегка подрезать ему крылья в самом начале злокозненного правления.

Но вернемся из генеалогических дебрей на широкую удобную равнину, будто специально созданную, чтобы с оружием в руках решать территориальные и имущественные споры.

Ученый горьким опытом предыдущих противников Такангора, лорд Саразин почел за лучшее нарушить славные рыцарские традиции и не устраивать перед сражением показательных боев. У него имелось замечательное веское обоснование на сей счет: Юлейн и Зелг показали себя поборниками мрака и тьмы, пособниками выходцев из Геенны Огненной и потому честный поединок с ними невозможен, а, значит, и не нужен.

И вот, судите сами, легко ли это: организовать такую многочисленную и разношерстную компанию на серьезное мероприятие, все предусмотреть, все учесть, рассчитать до минуты и начать решительное вторжение в самый глухой предрассветный час, когда люди спят крепче всего, и им снятся самые страшные сны — чтобы обнаружить, что ты и сам попал в свой худший ночной кошмар.

Вначале все шло как по писаному. Длинные шеренги конных гриомских лучников и копейщиков в голубых и алых плащах; закованные в черную броню тифантийские топорники; похожие на металлических големов меченосцы; легкая кавалерия в кольчугах и серебристых шлемах, украшенных зелеными плюмажами; тяжеловесные, но стремительные, как железные кентавры, рыцари знаменитого Хугульского полка — вечные соперники Шэннанзинцев, лучшая панцирная конница союзников; пестрые плащи арбалетчиков, золотистые плащи Рыцарей Ордена Тотиса и выкрашенные алым, согласно новой моде, введенной генералом Топотаном, кончики изогнутых минотаврских рогов; красные, синие, серебристые и черные флажки; острия копий и навершия алебард, боевые косы и герданы — все это нескончаемым потоком проплывало перед восхищенным взглядом пятерых командующих армиями вторжения.

Килгаллен, Тукумос, Ройгенон, Люфгорн и Саразин по праву гордились теми силами, которые в такие короткие сроки смогли стянуть в Торент и одним решительным движением «утренней звезды» в руке Великого Командора отправить в битву против ненавистного Гахагуна и его кассарийского кузена.

Эта могучая темная река, шелестящая и негромко звякающая металлом, сотрясающая землю тысячами ног и копыт, безудержно вытекала из главных ворот Нилоны и лилась на равнину, стремясь занять самые выгодные позиции для первого стремительного столкновения.

Что ожидал здесь увидеть Саразин? Полк шэннанзинцев и несколько отрядов легкой кавалерии, которые они сомнут одним мощным ударом. На самый худой конец — отборную гвардию Кассарии: череполки, костеланги, Зелга, Такангора, тварь Бэхитехвальда, белого грифона и каменного дворецкого. Вопреки ожиданиям, он их не увидел. Вместо стройных рядов вражеских воинов в предрассветной серой дымке передовые отряды обнаружили нечто, чего здесь отродясь не было — огромный, треугольный силуэт, занимающий собою добрую половину стремительно светлеющего неба. Правый бок грандиозного и совершенно невнятного сооружения уже заливали волны золотисто-розового света, а на острой вершине виднелась крохотная человеческая фигурка. Обладатели глядельных выкрутасов утверждали, что в одной руке человек держал серп, другую открытой дланью воздевал к небесам. При этом он раскачивался из стороны в сторону, примерно, как водяное растение на слабом течении. И колдовской ритм его медленного тягучего танца завораживал людей, притягивал взгляд и заставлял чувствовать неприятный холодок между лопатками.

— Это еще что за бесовщина? — громко спросил Килгаллен, ненавидевший сюрпризы, особенно такие, неприятные.

— Да не может быть ничего, — возмутился Люфгорн. — Это все колдовские штучки. Вчера же вечером еще же ничего же не было.

Еще в малолетстве одна из его воспитательниц говорила, что он начинает помногу раз повторять слова, когда сильно волнуется, а правитель должен внимательно следить за такими вещами, чтобы никто не заметил его слабости. Пожалуй, сегодня она опять была бы им недовольна.

— А вы проверяли? — растерянно спросил Тукумос.

Обычно князья, даже владетельные, иначе смотрят на королевских особ древних и могущественных династий, а все же Люфгорн не смог удержаться от непочтительного взгляда. «Сдурели вы, что ли?», — красноречиво вопрошал этот взгляд. — «Да эту дурищу видно за три версты».

— Такое сооружение просто невозможно не заметить, ваше величество, — сказал он вслух, хотя слова были уже явно лишними.

— Это какая-то пирамида, — неуверенно пробормотал Ройгенон, до хруста выкручивая колесико своего выкрутаса. — Точно, пирамида. Какая-то.

Человечек на вершине ужасно обиделся бы, услышав такое небрежное описание. То была, во-первых, не какая-то, а вполне конкретная, а, во-вторых, вообще не пирамида, а воздвиг.

— Зачем тут пирамида? — снова изумился Тукумос.

— Для колдовства, для чего же еще! — буркнул Килгаллен, который совершенно иначе представлял себе эти первые сладкие минуты вторжения.

А между тем воздвиг здесь стоял вовсе не для колдовства, не для совершения леденящих душу кровавых ритуалов, даже не для жестоких жертвоприношений — на что втайне рассчитывал Мардамон. Воздвиг появился здесь по иным, куда более оригинальным причинам: во-первых, для его, Мардамона, удовольствия и успокоения; во-вторых, для спасения его жизни, висевшей последние часы буквально на волоске; и, в-третьих, для сохранения здравого рассудка кассарийского некроманта. Еще — для сильного театрального эффекта. Но главный смысл сооружения заключался в том, что оно возвышалось именно тут и занимало далеко немаленькую площадь в центре равнины.

Вообще-то, здравомыслящие люди при виде внепланового воздвига, даже если они усматривают в нем всего лишь какую-то пирамиду, берут ноги в руки и быстро уносят их подальше от этого безобразия. Потому что здравый смысл подсказывает, что это будет не единственное безобразие на сегодня, и нет смысла изучать на практике весь список. Но обычно здравому смыслу противостоит упрямство, и еще не было случая, чтобы оно не одержало верх. Сцепив зубы так, что желваки заходили, король Килгаллен крикнул оруженосцу:

— Что они там топчутся? Пирамиды никогда не видели?! Пускай двигаются дальше!

 

Когда мы правы, мы часто сомневаемся.

Но ошибаемся мы обычно с полной уверенностью.

Бенджамин Дизраэли

 

Равнина была очень обширной, и, постепенно заполняясь союзными войсками, все более напоминала огромное темное озеро, берега которого таяли в рассветном тумане; а пирамида в ее центре все более походила на скалистый остров посреди бурных и глубоких вод. Человечек же на вершине, который теперь раскачивался все сильнее и сильнее и энергично взмахивал руками, казался потерпевшим кораблекрушение, завидевшим вдалеке спасительный парус.

Лорд Саразин медленно кивнул огромной головой, подтверждая приказ. Он чутко прислушивался и приглядывался, но все еще не обнаруживал опасности. В отличие от своих союзников, он знал истинную цену напугавшему их сооружению: забавная магия, тень настоящего колдовства, не более. Ничего страшного в ней нет. Так, чтобы немного потрепать нервы суеверным воинам, но ведь среди нет малых детей. Губы его искривились в презрительной усмешке.

— Они что, не будут сопротивляться? — снова встрял Тукумос. — Вообще никто не ляжет костями, чтобы мы тут не прошли? Странно! Я слышал столько историй про этих непобедимых шэннанзинцев, да и про кассарийского этого героического минотавра. Я был уверен, что он не пропустит такую значительную битву.

— Может, они опаздывают? Мы же специально держали все в строжайшем секрете. А тиронгийские войска на границе с Нилоной стоят для вида, кто тут служит — полторы калеки? Отсюда никто не ждет нападения. Может, они только-только выслали гонца в ближайший гарнизон? — с надеждой предположил Ройгенон. — То, что нас никто не встречает, это же нам только на руку.

— Мой венценосный шурин, — язвительно сказал князь Люфгорн, — известный растяпа. Бьюсь об заклад, он не сумел договориться со своим кузеном, или тот решил таким образом отомстить за вероломное нападение на Кассарию. В конце концов, все это случилось совсем недавно, почему бы Зелгу не затаить злобу на Юлейна, а тут такая оказия? Может, Галармон, оставшись даже без этой малой поддержки, хочет организовать оборону в Булли-Толли и сейчас стягивает туда войска?

Логика в этих рассуждениях была, и еще месяц тому лорд Саразин полностью разделил бы такую точку зрения. Но то был тот, прежний лорд Саразин. А этот острым взглядом хищника оглядывал и оглядывал равнину. Принюхивался к ветру. Прислушивался к шепоту теней. Он знал, что что-то должно произойти. Он ждал и готовился к неизбежному. И его угнетало, что ничего не происходило. Поэтому он скорее обрадовался, когда золотая от восходящего солнца пирамида внезапно окуталась зеленым огнем.

— Это еще что? — пискнул Тукумос.

— Портал, — ответил Командор Рыцарей Тотиса. — Ну, хвала богам, началось.

Из всех присутствующих на вершине холма только Килгаллен обратил внимание на то, что одержимый верой в Тотиса Всемогущего, командор вознес хвалу древним богам. Он вздрогнул и нахмурился. Проще всего было бы списать эту оговорку на глубокое волнение, охватившее Саразина. Но глубокое волнение не меняет сущности человека, а только выявляет ее; и уж никак не способно воздействовать на религиозные убеждения. Король Гриома не зря с самого детства носил прозвище Трехглазый. Он всей кожей чувствовал, что что-то идет не так. И не только там, на равнине, но и здесь, на вершине холма. И в первый, но далеко не в последний раз за этот длинный-длинный день пожалел, что дал себя втянуть в это безумное предприятие.

 

* * *

 

Это с ним психолозия сделалась

Мария Ивановна Герсаимова

 

Сейчас уже стало общим местом, что Такангор Топотан был не только талантливым полководцем, гениальным стратегом и тактиком, но и отличным психологом, что позволяло ему с блеском решать невыполнимые задачи; но первым об этом сказал вслух его выдающийся современник, военный корреспондент Бургежа в своей нашумевшей книге «Ключ к Нилоне».

Когда лорд Саразин прикидывал, какие силы сможет противопоставить его армии Тиронга, он считал тех, кто не должен остаться в стороне. Такангор же строил свою стратегию на тех, кто в стороне остаться не сможет.

Раньше всех его блестящий замысел угадал командующий армией Тифантии, коронный маршал Каландор. Дело в том, что этот достойный военачальник, как и все генералы его поколения, восхищался своим тиронгийским коллегой Ангусом да Галармоном и во многом ему подражал (в его домашнем альбоме особое почетное место занимал небольшой портрет Галармона с собственноручной подписью, а с недавних пор — афиша Кровавой Паялпы с рогатой красноглазой головой с золотым кольцом в носу). Уже лет десять назад он завел собственную книжечку фамильных рецептов и подписался на журналы «Гурмасик» и «Мир рогаликов». Ему казалось, так он лучше понимает Галармона.

Еще до того, как он открыл тридцать восьмой номер «Мира рогаликов», поданный запыхавшимся курьером, в поисках утешительного рецепта, Каландор верил, что его кумиры с честью выйдут из создавшегося положения. Войну с Тиронгой он категорически не одобрял, но лорд Саразин в свое время недвусмысленно намекнул ему не вмешиваться, и коронный маршал его намек понял. В том числе, и потому что его старинный друг граф Шорой когда-то подобный же намек проигнорировал, после чего прожил весьма недолго.

Так вот, открыв журнал в надежде отвлечься какой-нибудь симпатичной статьей на аппетитную тему, Каландор пробежал глазами несколько строк и вдруг вскричал:

— Ах, гений! Ах, мерзавец! Какой хитрец! Нет, ну умница! — тем самым немало запутав своего доброго адъютанта.

Речь шла о давешней статье, посвященной магазину «Сильная и стильная», и коронный маршал быстро смекнул, кто и по какой причине его закрыл. Он еще не знал, сколько союзников удалось собрать Такангору, чтобы дать решительный отпор захватчикам, но уже был уверен, что воинственные племена амазонок кусуми и мусасья в стороне не останутся. Конечно, Каландору не было известно, что уже спустя полчаса после закрытия магазина Анарлет, Таризан и Барта провели по просьбе Такангора разъяснительную работу на тему, кто виноват, среди возмущенных покупательниц, не успевших приобрести вожделенные метательные бусы и фруктовое масло «Цветочная фантазия», но в остальном он как в воду глядел. Что делать, разъяренные амазонки быстро сообразили сами.

Однако, мысленно поаплодировав хитроумному минотавру, коронный маршал не испытал облегчения. Он чересчур хорошо знал, какое великое множество войск собралось у Нилоны, как они отменно вооружены, отлично обучены и, что еще важнее, решительно настроены. Его не посвящали в главные тайны — князь, их величества и командор совещались с глазу на глаз — но он догадывался, что они припасли в рукаве множество неприятных сюрпризов для защитников Тиронги. Лорд Саразин славился своей предусмотрительностью и редкостным здравомыслием; он не мог не учитывать, с каким блеском кассарийский генерал громил врагов и поопаснее, но почему-то его не боялся. А еще Каландор думал о странных слухах, ходивших по дворцу в последние недели. Будучи коронным маршалом Тифантии, он не мог хотеть поражения Ройгенона да и Ордена Рыцарей Тотиса, однако лорд Саразин никак не казался ему средоточием добра и света, и победы ему он точно не желал.

В художественной литературе подобное состояние называют смятением чувств, Лилипупс говорит, что это разболтайство, а журнал «Мир рогаликов» настоятельно советует сперва определиться, какие именно рогалики вы намерены выпекать, и лишь затем браться за их приготовление. Маршал Каландор сказал бы так: война — это сплошные превратности, а победа — это женщина, и хорошо еще, если она изменила тебе с достойным.

 

* * *

 

— А в случае поражения…

— А случаи поражения нас не интересуют

Королева Виктория

 

Еще со времен Кровавой Паялпы Такангор понял, что первое впечатление — штука архиважная. А из следующих сражений сделал два главных вывода: не торопись выкладывать все аргументы сразу, придержи парочку в запасе, и не повторяй ошибку противника, который смотрит на тебя, как на легкую добычу — заведомо считай его более сильным, чем он кажется.

В битве при Нилоне он в точности следовал собственным правилам. И начал с того, что произвел сногсшибательное первое впечатление на неподготовленного к таким сюрпризам врага.

Во-первых, он предоставил Мардамону относительную свободу действий и договорился с Наморой о сооружении временного, но внушительного воздвига. Сперва грозный демон подумал, что это всего лишь прихоть блистательного ума, но вскоре понял, что это не так. Всякое решение Такангора имело вескую причину: в данном случае, внимательно изучив местность, на которой ему предстоит сокрушать превосходящие силы противника, он посчитал, что преимущество получит тот, кто захватит центр Кахтагарской равнины.

Путеводитель по Тиронге отзывается об этих местах, как об одном из самых живописных уголков этой живописнейшей страны и с маниакальной настойчивостью советует приезжим посетить Кахтагарскую равнину и полюбоваться восхитительным видом на горы, непременно на рассвете, когда восходящее солнце заливает расплавленным золотом их лесистые склоны. Путеводитель также утверждает, что никто не сможет прожить долгую и счастливую жизнь, если не постоит минут пять на крутом обрывистом берегу реки Шунашхе и не послушает, как ревут и бормочут ее бурные воды.

Последнее утверждение представляется нам сомнительным, ибо мы сходу можем назвать десятка два, а то и три имен тех, кто слыхом не слыхивал о реке Шунашхе, но тем не менее внесен в «Авторитетный Справочник долгожителя», влиятельное издание, которое пустяками не занимается. К тому же, мы не слишком уверены, что река Шунашхе ревет и бормочет как-то иначе, чем река, например, Маройха, струящая свои полные воды по территории Лягубля.

Изучив карты, Такангор внимательно изучил и путеводитель и сделал вывод, что это книжка бесполезная, ибо там нет главного. Составитель забыл или не счел нужным упомянуть, что равнина у Нилоны и длинный проход в горах представляют собой своеобразную бутылку, где Нилона играет роль пробки, намертво засевшей в самом основании узкого горлышка. Распинаясь о хрустальной прозрачности вод Шунашхе и бесподобной красоте высоких обрывистых берегов, он ни словом не упоминает длинный и узкий подвесной мост, по которому невозможно быстро отступить большой массе людей. Соловьем заливаясь про невысокие Харагримские холмы сплошь в золотистых грибных рощах, не говорит о дороге к городку Мермер и форту Юфан, в которых после победы Нумилия Кровавого над Гриомом стояли символические гарнизоны.

В защиту автора путеводителя следует сказать, что далеко не все туристы приезжают сюда с целью организовать оборону, а затем и мощное контрнаступление; кое-кто действительно бесцельно глядит по сторонам или пишет малозначительные пейзажи, где две трети картины заняты грандиозными облаками и верхушками деревьев, и которые не дают никакого представления о том, как выгодно расставить войска. Но минотавр этой логики не понимал.

План Такангора заключался в том, чтобы дать всем войскам противника беспрепятственно выйти из Нилоны, а затем нанести удар, оттеснив врага обратно к реке и мосту и отняв, таким образом, возможность маневрировать. Одновременно он собирался отрезать часть вражеской армии на южной стороне равнины и подставить ее под фланговый удар королевских рыцарей. В этой ситуации непомерные размеры войск противника обратились бы против него самого.

 

Государства и армии часто бывают подобны кораблям,

которым мешают плавать их размеры

Клод Адриан Гельвеций

 

Но просто поставить свои отряды на открытой территории означало добровольно попасть в окружение. Такангору было необходимо нечто вроде небольшого укрепления, завалящего фортика, крохотной, но крепостцы, которая препятствовала бы коннице противника разогнаться для удара, пехоте — развернуть фланги для охвата, а лучникам — стрелять по наступающим полкам Кассарии и Тиронги через головы своих солдат. Мардамонов воздвиг как нельзя лучше соответствовал всем его требованиям.

Внушительного вида пирамида с квадратным основанием стала идеальным сооружением, на котором с великим удобством можно было разместить пять порталов; четыре — направленные во все стороны света, и пятый, открытый на самой вершине — лично для Мардамона.

Выяснив, чего хочет Такангор, руководитель Адского филиала первым делом схватился за Устав.

— То, что мы с Кальфоном возведем в рамках, дозволенных нашему отделу, простоит не больше нескольких часов. Если необходимо, чтобы стояло дольше и было прочнее, нужно подавать заявку в главную канцелярию.

— Не нужно заявки, — мотнул головой минотавр. — Час — это даже много. Главное, укрепиться на стратегически выгодной позиции, перехватить инициативу в самом начале сражения и нейтрализовать стрелков.

Намора Безобразный внимал кассарийскому генералу с почтением и трепетом. За пять тысяч лет беспорочной службы в армии Преисподней он выполнил много приказов, но все они были какие-то однообразные: порвать в клочки, разорвать на мелкие кусочки, истребить, испепелить, уничтожить, стереть в порошок. Самый оригинальный приказ он получил однажды от старой язвы Сатарана: уконтропупить. Сама мысль о том, что он будет стратегически укрепляться, перехватывать и нейтрализовать, возвышала адского генерала в собственных глазах. Он чувствовал себя так, словно приобрел в коллекцию терракотовую доисторическую свинку-копилку.

Минотавр руководствовался несокрушимой логикой: и на марше, и когда войска разворачиваются в боевые порядки, стрелков держат в глубоком арьергарде. Вот там им и следует оставаться в абсолютном бездействии до полного и окончательного поражения агрессора. Достичь этого довольно просто: если полки нападающих и защитников сразу же смешаются, лучники не смогут стрелять по врагам без риска попасть по своим. Правда, его стрелки окажутся точно в таком же положении, но на сей раз его это не смущало. Подавляющее большинство лучников Такангора были не-мертвыми, и по известной нам причине, в принципе, не могли принять участие в сражении. В этой позиции у врага было существенное, чтобы не сказать — огромное — преимущество, и его следовало свести на нет одним махом. Словом, один воздвиг решал множество тактических задач.

Такангор верил в своих врагов. Сам он либо приказал бы стремительно атаковать, либо немедленно отступить и перегруппироваться, но только не приближаться на опасное расстояние с видом праздных зевак, но от них ожидал другого поведения. Минотавр рассчитывал на фактор внезапности, на удивление, которое должно охватить нападающих. Ему требовалось всего две-три минуты форы, чтобы полностью развернуть и построить для боя свои войска, и он был уверен, что противник их ему предоставит. А большего он и не желал.

Все произошло так, как он предсказывал, и Бургежа в восторге строчил в блокноте свой прямой репортаж, исписывая страницу за страницей. Уже в первые минуты этого великого сражения специальный военный корреспондент понял, что держит в руках не простую статью, но начало великого документального романа, который прославит его гораздо больше, чем широко разрекламированная любовно-историческая мелодрама «Сердце зомби». И на сей раз судьба щедрою рукою отмерила участникам этих событий удивительные приключения, невероятные опасности, загадки, тайны и потрясающие открытия. Но не будем забегать вперед, как говорили древние романисты.

Итак, пирамида окуталась изумрудно-зеленым светом, бившим, казалось, прямо из-под земли, а затем с четырех ее сторон открылись четыре портала, выполненные в виде огромных триумфальных арок, увитых — по настоянию Прикопса — бурфиками кучерявыми пестроцветными, настурциями, астрами, хризантемами и прочими осенними цветами.

В рядах наступающих, как и рассчитывал Такангор, случилось некоторое смятение. До паники было далеко, но все же ближайшие к пирамиде шеренги пехотинцев и конников остановились, а сзади на них наседали идущие следом; и поскольку огромная масса людей потоком хлынула вниз, в долину, из узкого горла ущелья, то у подножия пирамиды тут же началась давка, и войска смешались. Люди ругались, удивлялись, восклицали отчасти испуганно, отчасти восторженно, и в этом громком и бессмысленном гаме тонули выкрики офицеров, пытавшихся разобраться в происходящем и раздававших самые противоречивые команды. Их выполнение принесло бы больше вреда, чем пользы, но никто ничего толком не слышал и не понимал.

Опять же, в точности по Такангору, действовали и многочисленные отряды вражеских стрелков. Они еще только шагали по мосту, когда на равнине началось странное хаотическое движение, не предусмотренное планом наступления. Лучники схватились за колчаны, офицеры заметались в недоумении, послали вперед гонцов разузнать, что происходит, но те просто не могли протолкаться сквозь толпу, в которую в считанные минуты обратились стройные полки. Само собой, ни о какой стрельбе не могло быть и речи, и командиры приказали не стрелять под страхом смертной казни вплоть до поступления нового приказа. Кассарийский генерал дальновидно полагал, что позже они уже не сумеют его отдать, но они еще об этом не подозревали.

Приподнятое настроение трех армий, вызванное непоколебимой уверенностью в легкой победе, слегка угасло, но никто еще не увидел в происходящем первые признаки жестокого разгрома. Никто, кроме чемпиона Кровавой Паялпы.

 

Это еще не конец. Это даже не начало конца, но уже конец начала

Уинстон Черчилль

 

Когда суматоха и толчея, по его расчетам, достигли апогея, Такангор, не давая врагу опомниться и снова овладеть ситуацией, повел в атаку своих солдат. Впрочем, слово «солдаты» совершенно не подходит к тем, кто в тот день доблестно сражался под его началом у Нилоны.

 

* * *

 

Лорд Саразин был трижды три раза уверен в своем плане и трижды три раза возмущен тем, что кассарийский минотавр бессовестно нарушил его по всем пунктам. А как все замечательно складывалось в теории!

Во-первых, намечалось образцово-показательное выступление главы Ордена: Командор Рыцарей Тотиса был уверен, что Юлейну не останется иного выхода, как просить помощи у Зелга, и к Нилоне (лорд верил в чародейские силы соперника) прибудут, в основном, полки восставших мертвецов, на которых он и обрушит в первые же минуты сражения неистовую мощь «Слова Дардагона». Уничтожив, таким образом, большую часть вражеской армии, он отправит в битву против твари Бэхитехвальда и тех немногих демонов и чудовищ, которых приведет с собой некромант, полки Тукумоса, Ройгенона и Килгаллена, а когда станет ясно, что этот орешек им не по зубам — своих испытанных рыцарей и орду минотавров. А уж потом, выиграв это решающее сражение, поведет армии Трех Королей к Булли-Толли, захватит его в считанные дни и будет диктовать свою волю побежденным из покоренной столицы.

Во-вторых и главных, имелся в этом плане пункт, которым лорд Саразин не поделился ни с кем. Пока короли-победители будут решать судьбу Тиронги, он помчится в Кассарию. Лишенная своего главного защитника — того могущественного непобедимого духа, который противостоял величайшим врагам, вроде Галеаса Генсена, она станет добычей более легкой. Но еще до этого, желательно, на поле боя, захватить самого Зелга Кассарийского. Лорд Саразин, вернее тот, кто нынче носил личину лорда Саразина, не видел для себя вместилища более достойного и желанного, чем потомок древнего рода, наследник голубых кровей, носитель такой силы и такого запредельного могущества, о котором могли только мечтать иные древние демоны и боги. Знали бы трое повелителей, полагавших себя хозяевами положения, что были всего лишь марионетками в руках опытного кукловода; что всю интригу с вероломным нападением на Тиронгу он затеял только для того, чтобы завершить свои вечные скитания из тела в тело, из одной жалкой обители в другую; чтобы после тысячелетий бесприютных странствий обрести надежное пристанище; чтобы, наконец, стать самим собой и вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения и что у него отняли в незапамятные времена.

Тогда, во время Бесстрашного Суда, он смог по достоинству оценить свое будущее «Я», но никакой возможности завладеть Зелгом, окруженным целой ордой преданных ему демонов и чудовищ, да еще и в средоточии его могущества, под недреманным оком Кассарии, не находил. В тот день он принял единственно верное решение — ждать, терпеть и плести сложную интригу. И вот, казалось, его терпение вознаграждено.

Став Зелгом, захватив и присовокупив к своим собственным его силу и таланты, лорд Саразин собирался восстановить и целостность Кассарии, вернуть ее дух на место и принять из его рук регалии власти — но только в таком порядке.

Каково же было его возмущение, негодование, а после и ужас, когда стало ясно, что план сей неосуществим сразу по нескольким причинам.

 

Пушки не стреляли, ибо тому было двенадцать причин.

Первая — не подвезли снаряды

Маршал Груши Наполеону при Ватерлоо

 

Наш внимательный читатель отлично помнит, что Такангор попросил Намору открыть четыре портала к Нилоне, не считая Мардамонова, для различных воинских соединений. Поговорим же обо всех них подробнее, хотя и не так подробно, как Гробасий Публилий Третий, посвятивший описанию тиронгийского воинства в своем знаменитом труде «Нашествие Трех Королей, или Битва Зверопусов» отдельный том.

Итак, сам Такангор, сияя той дивной белозубой улыбкой, которую способны носить на лице исключительно действующие Чемпионы Кровавой Паялпы — смесь дружелюбия, сострадания, смертельной угрозы и радостной, кровожадной свирепости — вышел из северного портала, обращенного к Нилоне. Когда исполинский силуэт знаменитого минотавра с боевым топором на плече возник из изумрудного свечения перед изумленными пехотинцами Ройгенона, они с криками ужаса шарахнулись от него, сминая идущие сзади шеренги.

— Доброе утро, господа враги! — прогремел генерал Топотан на всю равнину.

Маменька назидала, и он с ней полностью соглашался, что правила приличия негоже нарушать ни при каких обстоятельствах, ибо ты соблюдаешь их не для кого-то чужого и незнакомого, и даже не для знакомого и близкого, а исключительно для себя самого.

 

Если вы решили убить человека, ничего не стоит быть вежливым

Уинстон Черчилль

 

Историки до сих пор спорят, что больше испугало захватчиков — бодрое приветствие прославленного генерала или то, что к тому моменту, когда он закончил эту короткую фразу, за его спиной уже выстроились Лилипупс с бормотайкой, Прикопс с Граблями Ужаса, Альгерс с Моргенштерном Приятной Неразберихи, Кехертус с дядей Гигапонтом и неправильными глаголами, Гампакорта с Борромелем в новых серебряных подковах, Ас-Купос со своим набором колюще-режущих предметов и Думгар с осуждающим взглядом — в обрамлении бурфиков пестроцветных.

Нападающие попятились, а когда из-под локтя Такангора вынырнула стайка свирепых коротышек в красных фартуках и обвела толпу нехорошим взглядом исподлобья, здесь началось то, что только болезненно деликатный комментатор назвал бы организованным отступлением. (Еще раз отдадим должное тому, как тонко разбирался в психологии славный минотавр — он пообещал таксидермистам неограниченное количество поделочного материала для восстановления коллекции, и они с энтузиазмом принялись за работу).

Затем послышались дивные звуки и, довольно бесцеремонно протиснувшись между Альгерсом и Прикопсом, на равнину вывалились замешкавшиеся где-то в портале Бумсик, Хрюмсик и Косматос в предвкушении забав и веселья. При виде зверушек кони нападавших дружно встали на дыбы, молотя воздух передними копытами и издавая испуганное ржание; люди заголосили на разный манер; а один из тифантийских тяжелых пехотинцев издал внезапно такой протяжный дикий вой, что князь Гампакорта принялся внимательно вглядываться в его лицо и принюхиваться, пытаясь признать в нем тайного оборотня. Как мы уже упоминали, когда князь принюхивался, его красивое величавое лицо невольно приобретало те специфические черты, которые позволяют безошибочно узнать тварь Бэхитехвальда в многолюдной толпе, и несчастный пехотинец следующим истошным воплем превзошел сам себя.

Этот душераздирающий крик, пронесся по равнине, не оставив равнодушными его товарищей по оружию, и достиг вершины холма, на котором стояли командующие вторжением.

— Любопытное у вас, однако, представление о легкой загородной прогулке, — сказал Килгаллен, вызывающе глядя на лорда Саразина, который несколько дней назад обещал ему, что по сравнению с этой военной кампанией загородная прогулка покажется королю Гриома сложным и утомительным мероприятием.

Лорд с трудом подавил желание укусить Трехглазого за нос.

— Кто же знал, что ваши солдаты такие впечатлительные, — парировал он.

— И чем же это они так впечатлены?

— Полагаю, Зелг Кассарийский показал им какой-то незамысловатый фокус, а они взволновались. Если бы там находились мои рыцари, вы бы не услышали ни единого звука. Ну, разве что — боевой клич.

— Так почему же ваши рыцари до сих пор не там?

— Всему свое время, ваше величество, — ответил командор, стараясь придать своему голосу хоть сколько-нибудь почтительности.

В общем, это уже было неважно, осталось продержаться всего день или два, но опыт подсказывал ему, что в данных обстоятельствах — это огромный срок, и зря рисковать не стоит.

— И где ваши хваленые минотавры? — капризно спросил Тукумос, который всегда подражал Килгаллену, хотя и не всегда удачно.

Лорд Саразин промолчал: если человек не понимает, что панцирная пехота минотавров — это десерт, а не легкая закуска, именно сейчас, во время битвы, объяснять это некогда, да и незачем. Командора гораздо больше волновало то, что происходило сию минуту возле колдовской пирамиды. Он непочтительно забрал из рук оторопевшего Ройгенона глядельный выкрутас и принялся рассматривать равнину. То, что он увидел, его не порадовало. Это зрелище вообще никогда и никого не радовало, кроме мадам Мумезы.

Исторгнув у ближайших к нему людей несколько дополнительных воплей и один визг, исполненный так, что за него не стыдно было бы даже пупазифе, которой прищемили хвост дверью, из восточного портала появился во всей своей нерукотворной красе Намора Безобразный.

Питая к нему вполне заслуженную симпатию, военный корреспондент Кассарии, а также его собратья по перу — летописцы и хроникеры — отдают должное его административным и военным талантам; много и задушевно пишут о его нежной любви к мадам Мумезе; о том, какой он верный друг и надежный соратник; подробно распинаются о его выдающейся коллекции фаянсовых свинок; но лишь вскользь упоминают о выдающейся внешности своего героя. Их можно понять, они к нему привыкли; к тому же (и кто упрекнет их за это) они убеждены, что для великого мужа внешность — дело второстепенное. Но, видимо, воины Ройгенона и Килгаллена думали иначе. Легендарный адский генерал, повелитель экоев, Неумолимый Мститель, князь Намора Безобразный произвел на них неизгладимое впечатление одним только своим видом. А уж когда он распахнул огромные крылья цвета зимней ночи, и на людей дохнуло каким-то неестественным, могильным холодом, они кинулись врассыпную. Их нельзя обвинять в трусости, они просто желали встретиться с врагом того же происхождения, что они сами. Ведь это вполне логично, чтобы люди воевали с людьми, а с исчадиями — тот, кто хвалится, что уложит демона одной правой.

Скажем так, тяжелые пехотинцы Тифантии и рыцарская конница Гриома вежливо уступили место на этом участке равнины специалистам по сверхъестественному — Рыцарям Тотиса, а сами временно отошли в сторону в ожидании соответствующего противника.

Между тем, из восточного портала степенно вышли один за другим: Кальфон Свирепый, граф Торрейруна, Погонщик душ, повелитель Грозовых гор, хозяин реки Забвения и командующий шестидесяти легионов Падших; Гончая Князя Тьмы, барон Бедерхем Вездесущий, прозванный Немилосердным, Адский Судья — Обладающий даром пророчества, повелитель Огненных Пустошей и Ядоносных Озер; барон Дьюхерст Костолом; полковник Даэлис Предатель; адъютант Наморы — виконт Борзотар Звероликий; Флагерон Огнекрылый, рыцарь личной гвардии Каванаха, Третий Щитоносец Князя во время Огненосного парада, — и события на этом участке понеслись буквально вскачь.

В ту самую секунду, когда морда Наморы Безобразного с распахнутой пастью, в которой легко умещался стандартного роста рыцарь в тяжелых латах, явилась миру в обрамлении астр, бурфиков и хризантем, из южного портала вылетели первые амазонки. Сердитые всадницы на сердитых бомогогах в считанные мгновения оттеснили атакующих от пирамиды, и принялись без долгих предисловий изливать на вражеских воинов свое бурное негодование. Они не без оснований возлагали на захватчиков вину за закрытие долгожданного магазина, а гнев амазонок никто не решился бы назвать бессильным.

 

Потому как я в гневе не только бранными словами, но и руками бываю невоздержанна, и домашние меня очень-но боятся

Николай Островский, «Красавец-мужчина»

 

При этом мы, следом за именитым этнографом господином Тачкилсой, считаем нужным упомянуть о многовековом негласном состязании между племенами мусасья и кусуми. Гордые, воинственные, непокорные девы никак не могли решить, кто из них воинственнее, непокорнее и гордовитее. В мирное время этот вопрос приводил к крупным скандалам и мелким вооруженным стычкам, но внезапное вторжение Трех Королей подарило амазонкам чудесную возможность показать себя во всей красе во время сражения, а затем попросить Такангора назвать лучших. Минотавр поручил им отрезать полки, находящиеся в южной части Кахтагарской равнины, от основной массы войск и оттеснить их вглубь территории Тиронги, навстречу королевским рыцарям. Сказать, что амазонки из кожи вон лезли, чтобы превзойти друг друга, значит не суметь отдать должное их стараниям.

Внимательный наблюдатель не без удивления заметил бы, что среди сотен дев, вооруженных мечами, булавами, дубинками, дротиками и копьями, мелькал то там, то сям один не очень молодой человек в кольчуге не по росту и шлеме, съезжавшем то на затылок, то на нос. Правда, его выдающиеся уши не позволяли этой важной детали туалета сползти еще ниже и тем самым перекрыть ему видимость. Человек сей не слишком ловко и не очень изящно, но довольно успешно уворачивался от конских копыт и лап бомогогов, от ударов палиц и мечей, и все время норовил что-то записать в пухлую потрепанную книжку. Это был господин, творивший под псевдонимом Дуцелий Целиус, специальный корреспондент журнала «Задорные затрещинки» в погоне за своей собственной Пухлицерской премией.

Бургежа, выпорхнувший из северного портала чуть ли не следом за Такангором, смерил конкурента презрительным взглядом и ястребом метнулся к холму, на котором возвышалась живописная конная группа командующих вторжением. Есть время брать интервью, нет времени брать интервью, все равно бери интервью, — говорил он впоследствии, комментируя свои действия в этот великий и страшный день.

Ну а западный портал выпустил из своих недр компанию и того более странную.

Прав, прав был мудрый Каванах, когда объяснял своей дочери, что невзрачная грамота в простенькой рамочке и фарфоровая тарелка со словесным портретом могут изменить решительно все. В отличие от многомудрой Моубрай, Такангор понял это за те три минуты, пока сиреневый огурец, запинаясь от счастья, объяснял ему, как долго зверопусы ждали появления величайшего из них и как много это для них значит. В Международной Ассоциации Зверопусов было немного членов, но те, какие были, придавали ей несомненный вес. И чувство локтя у этих немногих было развито как нельзя лучше. Кроме того, каждый из них достиг в жизни такого успеха, что не слишком оглядывался на авторитеты, и лишь мнение товарищей по клубу имело значение. Когда Зелг Кассарийский и бригадный сержант Агапий Лилипупс заняли верхние ступени на иерархической лестнице этой великой организации, жизнь ее младших членов в корне переменилась. Оказалось, что и будучи зверопусом, ты можешь вести яркую, насыщенную событиями и приключениями жизнь, чего-то добиваться, чего-то неистово желать, чего-то не иметь и прилагать старания получить это, решать проблемы, преодолевать трудности, сражаться с врагами и распутывать интриги. Такангор даже не убеждал ответственного секретаря, он просто подбросил ему занятную идейку, присовокупив, что бригадный сержант Лилипупс ее непременно одобрит.

Трудно описать, какой ажиотаж начался среди зверопусов младших, но особенно — старших категорий, когда они услышали эти волшебные слова: трудности, проблемы, интриги, враги. Поскольку Устав Ассоциации ясно указывал на допустимость взаимовыручки среди ее членов и возможность обращения за военной помощью в рамках официального мероприятия при условии проведения всеобщего голосования, их скучная и предсказуемая жизнь враз осиялась солнечным светом. Внеочередное заседание Ассоциации было проведено с такой скоростью, что вызвало бы зависть даже у шустрых чоприков и стремительных кукорисов; ответственный секретарь произнес прочувствованную речь и угостил присутствующих коктейлем «Молочно-розовый бу-гу-гу», вошедшим в его жизнь вместе со Зверопусом Первой категории; больше всего времени заняли приветственные и одобрительные крики. Не прошло и получаса, как стало ясно, что без выездного заседания к Нилоне с небольшим вступительным сражением и пикником обойтись невозможно.

Зверопусам неизвестен клич «Наших бьют!», потому что уж их точно никто никогда не бил. Но они посыпались из портала так дружно, энергично и весело, будто им успели объяснить, о чем это.

Когда копьеносцы Тукумоса увидели выпрыгивающего из портала ответственного секретаря, взвыли от ужаса и стали отступать, ощетинившись копьями и оглашая равнину криками:

— Чудовище! Чудовище! — сиреневый огурец улыбнулся им скромно и сдержанно.

Он не умалял своего положения в Ассоциации и твердо помнил, за какие заслуги ему дали почетную шестую категорию, так что истошные крики людей принимал как должное; но, с другой стороны, он знал то, что было неведомо им — именно это знание придавало его улыбке ту загадочную сдержанность, которая как бы обещала атакующим «Погодите, еще не то увидите».

 

* * *

 

Шэннанзинцы во весь опор скакали к Нилоне. Правда, большую часть пути они скакали под чужим именем, но на скорость отряда это никак не повлияло.

Когда около полутора суток назад бесследно исчезло боевое знамя Шэннанзинского полка, рыцари взволновались, но совершенно не удивились. У них в полку было два пророка, предсказаниям которых они всецело доверяли, капитан Ржалис и полковник Уизбек Райри Тинн, — и оба твердили, как заведенные, что грядут война и неприятности. Увы, их сверхъестественные способности никак не удавалось использовать в азартных играх или приспособить к денежным махинациям. С финансовой точки зрения они были абсолютно бесполезны, но войну чуяли как Бургежа сенсацию. Правда, на сей раз товарищи по оружию дотошно выпытывали, не следует ли засчитать как неприятность разразившийся во дворце какофонический скандал и последующее посещение демона, о котором не судачил только… да нет, судачили все. Но Ржалис твердо стоял на своем: неприятности еще грядут, а Райри Тинн добавлял, что после неприятностей сразу грянет битва, и лично он рекомендует не обольщаться тишиной и спокойствием, а готовиться, пока для этого есть время и возможности. Так что похищение боевого знамени в каком-то смысле не застало шэннанзинцев врасплох, хотя и поколебало их боевой дух. Больше всего их волновала близкая встреча с бригадным сержантом Лилипупсом. Каждому рыцарю пригрезился какой-то свой особенный кошмар, но начинались они приблизительно одинаково.

— Как можно протяпить знамя на мирном посту боевом? — вопрошал ласковый тролль, а дальше уже шли индивидуальные подробности, зависящие от фантазии и воображения.

Так что в ту ночь в казармах никто не спал, мучимый страшными снами. Но нужно сразу сказать, что ни о каком роспуске полка и речи не шло: тут они предугадали твердую позицию Такангора. Уизбек Райри Тинн, который с невероятным облегчением вернулся к командованию полком после того, как Галармона восстановили во всех должностях и званиях, внес здравое предложение: никому в Булли-Толли о вопиющем инциденте не сообщать — все равно здесь толку ни от кого не добьешься, а отправить донесение в Кассарию, командиру лично. А пока вестовой доскачет до генерала с этим шокирующим сообщением, пока Галармон решит, как быть, пока ответ доставят обратно в столицу, не лучше ли временно сплотиться под каким-нибудь другим знаменем. Кое-кто, правда, усомнился, принято ли так поступать, но капитан Ржалис и Эмс Саланзерп быстро окоротили слабодухих — а принято ли людям воевать против демонов? А против умертвий? А кто еще в тиронгийском, и если уж на то пошло — в любом другом войске Ниакроха, может похвастаться, что видел Князя Тьмы лицом так сказать к морде, стал свидетелем поединка между чемпионом Кровавой Паялпы и лордом Малакбелом Кровавым, выстоял против Пожирателей Снов и Костоломов и сражался рука об руку с тварью Бэхитехвальда?

Затем остро встал вопрос, под каким флагом выступить. Логичнее всего, казалось, взять имя Ангуса да Галармона и его же флаг, но затем рыцарям пришла в голову ужасная мысль — а что станет, если неизвестный враг так же коварно умыкнет не полковое, а воинское знамя Тиронги? Так что регалии бравого генерала стоило приберечь на самый крайний случай.

Никто не нашел, что возразить против таких аргументов, поэтому предложение назвать полк «уизбекрайритиннским» и воспользоваться родовым стягом прославленного полковника — с зеленой змеиной головой, распахнувшей пасть с ядовитыми клыками, по багровому полю — приняли, не колеблясь.

Когда под утро в казармах появился запыхавшийся черный кожаный халат и попросил без лишних вопросов немедленно выдвигаться к Нилоне, его тут же засыпали вопросами: что случилось? война или восстание? а что решили со знаменем? а кто украл знамя? а уже узнали или еще ищут? а что им делать у Нилоны? а…

Доктор Дотт растворился в предрассветном тумане, бросив на прощание:

— Скоро увидимся.

— Все понятно, — сказал Ржалис.

— Да уж, чего тут неясного, — кивнул Райри Тинн.

— Только подумайте! — возмущенно сказал Саланзерп. — Это уже ни в какие ворота.

Полк взволнованно столпился вокруг.

— Война, — пояснил полковник. — Вероломное нападение. Люфгорн предал его величество Юлейна, чему я, откровенно говоря, не удивляюсь, потому что он тот еще гад. Король с кузеном Юлейном встретят врага у Нилоны, думаю, воспользовавшись возможностями Зелга Кассарийского. Мы же добираемся своим ходом. Дополнительные указания нам доставит наш дорогой доктор Дотт в самом ближайшем времени. Вопрос со знаменем решится тогда же, но, по мнению генерала Топотана, он не является первостепенным, так что и нам переживать не нужно. Я обрисовал ситуацию?

— Так точно, — ответил Саланзерп.

— Как в воду глядел, — одобрил Ржалис.

Рыцари смотрели на своих офицеров как на кудесников, а между тем все объяснялось простой логикой: если важнее всего — попасть к Нилоне, значит вторжение; если спешно и тайно — значит, почему-то не работает обычный расчет на то, что Нилона может сопротивляться вражеским войскам месяцами, а это реально только в том случае, если Люфгорн переметнулся на сторону противника; если Галармон вызывает только своих проверенных шэннанзинцев, значит, в битве примут участие силы сверхъестественные, и обычная армия на пять полетов стрелы не должна подойти к этому месту, а может, и вовсе бесполезна в этом сражении; а если бригадный сержант Лилипупс не потребовал подать на железном блюде головы тех, кто «протяпил» боевое знамя, значит, его убедили этого не делать, а повлиять на Лилипупса мог только Такангор и никто другой. Ну а «до скорого» означает, что доктор Дотт навестит их в ближайшее время со свежими новостями. И еще раз вознеся хвалу пророческому дару Ржалиса и Тинна и посетовав, что те никогда не могли угадать простую взятку в карточной игре, прославленные рыцари «уизбекрайритиннского» полка выступили в поход, к которому были готовы вот уже двенадцать часов.

Дети жителей Шэнна садились в седло раньше, чем вставали на ноги, и к отрочеству становились кем-то вроде кентавров, умеющих время от времени разделяться со своей лошадиной половиной; поэтому кавалеристам не составило большого труда скакать всю ночь о-двуконь, не делая остановок. Доктор Дотт второй раз навестил их, когда они уже приближались к Харагримским холмам, которые тот самый путеводитель называл «жемчужиной тиронгийской природы». Призрак возник в воздухе, сбоку от Уизбека Райри Тинна и какое-то время парил рядом с полковником, пока тот останавливался и спешивался. Тогда Дотт с каким-то странным трепетом, которого от него никто не мог ожидать, протянул рыцарю плотный тяжелый сверток. Подъехали поближе Ржалис и Саланзерп. Тинн развернул сверток. Долгое время все хранили молчание, затем полковник тихо спросил:

— Может, не надо?

— Надо, — так же тихо ответил Дотт.

— Кто это его так?

— Домовые из портновского цеха.

— А Ангус видел? — почти прошептал Саланзерп.

— Генерал настаивал на деталях. Такангор велел отнестись к его просьбе серьезно.

— Они его не подвели.

Трое воинов и призрак в черном халате склонились над новым знаменем Шэннанзинского полка.

Солидный отрез голубого бархата с вышитым на нем золотым львом, сильно смахивающим на пучеглазую бестию (она честно позировала вышивальщикам все три часа, корча страшные рожи), был добросовестно изгрызен, пробит, опален и истреплен трудолюбивыми подданными кассарийского некроманта. На нем не осталось живого места; а когда домовые посчитали результат своей деятельности удовлетворительным, они отдали многострадальную ткань нетопырям и морокам, и те не меньше часа кувыркались с ним в облаках, чтобы шэннанзинцы имели право сказать, что и это знамя реяло под небом Ламарха.

Дальнейшие события необыкновенно точно и правдиво описал Мотиссимус Мулариканский в своих «Сентябрьских хрониках».

«И когда вражеские воины увидели несущееся к ним с холмов знамя Шэннанзинского полка, сердца их исполнились смущением и трепетом, ибо никогда прежде не видали они стяга, настолько опаленного, пробитого, истрепанного и потертого, но все так же гордо реявшего под небесами отчизны, которую славные рыцари клялись защищать до последней капли крови, и теперь стремились к полю великой битвы, дабы выполнить свою клятву. И, завидев издалека сей необычайный стяг, заскрежетал зубами Килгаллен Гриомский, прозванный Трехглазым, испытывая неясное томление и душевную муку…»

 

* * *

 

Завидев издалека ненавистный флаг шэннанзинцев, стремительно приближающийся к Кахтагарской равнине — тоже, вы не поверите, жемчужине тиронгийской природы — Килгаллен заскрежетал зубами от досады и злости. Томление его было совершенно ясным, а душевная мука вполне объяснимой. Триста семьдесят пять золотых рупез заплатил он за то, чтобы отборный полк Галармона лишился своего знамени и был расформирован накануне вторжения — то была его личная маленькая месть, и он рассчитывал получить от нее большое удовольствие. Результат явно не стоил потраченных на него денег. Но когда из окутанного изумрудным сиянием северного портала появился Юлейн Первый Благодушный на грозном и величественном звере, Трехглазый просто задохнулся от возмущения.

Короли были людьми образованными. В детстве их учили самые передовые учителя по самым современным учебникам, так что как выглядит древнеступ, они знали неплохо. У Килгаллена вообще был букварь, в котором именно древнеступ представлял букву «Д», а внизу помещалась короткая статья о привычках, нравах, местах обитания, а также времени и причинах исчезновения этих грандиозных животных. Король Гриома и сам был бы не прочь покрасоваться на породистом древнеступе, но если верить ученым, они окончательно вымерли более пяти веков тому — и тут, как сказал бы граф да Унара, такой пердюмонокль.

Что сказал бы по этому поводу граф, Килгаллен знал наверняка, потому что щедро оплачивал немаленький штат шпионов во дворце Юлейна, и они еженедельно доносили ему происходящее там в мельчайших подробностях. И вот выходит, что про пердюмонокль он знал, а про древнеступа нет, хотя предпочел бы наоборот. Трехглазый чувствовал себя как человек, который поддался на уговоры рекламы и приобрел за немаленькие деньги набор синих купсиков. Синие купсики интересны только тем, что они синие, в отличие от обычных зеленых купсиков. Вероятно, предполагается ими любоваться, но купсики выглядят так, что это решительно невозможно; а ни на что другое они — будь то синие, будь то зеленые — не годятся.

 

Король, который любит удовольствия, конечно, не так опасен,

как тот, кто любит славу.

Нэнси Митфорд

 

Юлейн самозабвенно наслаждался происходящим, не подозревая о жестоких душевных переживаниях своего венценосного собрата. Он с живейшим интересом разглядывал происходящее у подножия древнеступа, как с вершины смотровой башни. Там, внизу, плескалось пестрое людское море; оно рокотало и шумело, накатывалось с грозным ревом на его твердыню и снова отступало с возмущенным шелестом. За его спиной верный Гегава тихо возился с кучей необходимых в бою предметов — от длинного обоюдоострого меча и фляжки с лекарственной бамбузякой, подарком доктора Дотта, до книжечки с наставлениями Такангора и запасной палочки для управления древнеступом. В объятиях король крепко держал Птусика, здраво рассудив, что летучий мыш вряд ли сумеет нацелиться на портал собственными силами. Птусик, немало настрадавшийся от дверей, колонн, букраниев, потолков и окон кассарийского замка, не протестовал. Но сейчас, увидев раскинувшуюся перед ним равнину, сплошь покрытую войсками, радостно взвизгнул:

— Свобода! — и поднялся на крыло.

Король проследил за ним отеческим взглядом. В полете мыш ужасно напоминал угловатого дракона-младенца, каким его представлял себе Юлейн по детским сказкам. Лучники Лягубля, видимо, читали какие-то другие сказки или сделали из них противоположные выводы. В любом случае, они принялись осыпать Птусика тучами стрел, еще не догадываясь, каким бесполезным делом занимаются.

Пока летучий мыш свободно, весело и бесцельно мотался над Кахтагарской равниной, Бургежа целеустремленно подлетел к пятерым командующим. Три короля, один князь и один Великий Командор, не сговариваясь, смерили его холодными надменными взглядами, уверенные в том, что нахальный эльфофилин стушуется и сгинет с глаз долой. То есть, в точности повторили ошибку лягублийских лучников — ввязались в предприятие заведомо проигрышное и абсолютно бесполезное: перемаргиваться с Пухлицерским Лауреатом можно было часами.

— Доброе утро, ваши величества и светлости! — весело воскликнул Бургежа. — Значит, план у нас такой: быстро, внятно, по возможности, остроумно отвечаем на вопросы интервью, и я полетел дальше, потому что вам-то хорошо, вы свое дело сделали и теперь можете отдыхать, а у меня ни секунды свободной. День, вы не поверите, расписан на неделю вперед.

Ройгенон молча кивнул рыцарям личной гвардии, приказывая избавиться от дерзкого военного корреспондента.

— На вашем месте я бы исполнился сознанием собственной гордости за то, что стою в одном ряду интервьюируемых с Галеасом Генсеном, владыкой Преисподней, маршалом Каванахом и бригадным Зверопусом Первой категории, — укорил его эльфофилин, ловко уклоняясь от рыцарского меча. — Поразительно однообразная реакция, доложу я вам. — Он доверительно понизил голос. — Такое впечатление, что всех тиранов лепят как свистульки в одной свистульной мастерской. И в интервью, уверен, вы тоже не скажете ничего нового. Если бы вы знали, сколько доработок потребуется, чтобы ваши речи звучали хоть чуть-чуть членораздельно, чтобы хоть капельку запахло индивидуальностью — про личность я и не говорю, — вы бы ужаснулись и заплакали. Даже угрозы какие-то стандартные, как под копирку. Думаю, власть отупляет, — Бургежа на секунду задумался и вдруг озарился. — Знаете, пожалуй, мы так и начнем! Корона, напишем мы во вступлении, деформирует большинство голов.

Тукумос вытаращил глаза. Ройгенон взялся за шлем. Килгаллен грозно рявкнул. Люфгорн отчетливо зашипел, как негодующий кот, которого за хвост вытаскивают из горшка со сметаной. Лорд Саразин окинул эльфофилина приязненным взглядом: он полностью разделял его мнение. Двое гвардейцев в клювастых шлемах с зелеными плюмажами одновременно нацелились копьями в военного корреспондента.

— Не рекомендую, — вежливо посоветовал Лауреат Пухлицерской Премии.

— А иначе что? — запальчиво спросил молодой оруженосец Тукумоса, не читавший ни журналов, ни газет, но очень хотевший выслужиться перед королем.

— Ничего особенного. Просто, не рекомендую, — сказал кто-то у него над ухом, обдавая его жарким дыханием.

Голос был мягкий, раскатистый, глубокий, а что до дыхания — оруженосцу показалось, что он прислонился ухом к раскаленной печи. Он в испуге отпрянул, обернулся: перед ним, не касаясь ногами земли, парило существо, состоявшее, казалось из пламени самого разного вида — белого и синего, как в центре, у самого фитиля свечи, оранжевого, багрового и золотистого, словно языки костра или закат в зимний погожий день. Но очертаниями этот огонь походил на рыцаря в полном боевом облачении и с копьем в руках.

— Интервью, — сообщил Пухлицерский Лауреат, — это совсем не больно.

— Если не сопротивляться, — растолковал огнеликий рыцарь.

— Между прочим, — обиженно сказал Ройгенон, — нас уверяли, что демоны не имеют права принимать участия в людских распрях.

— Совершенно верно, — подтвердил Флагерон. — Не имеют.

— А почему тогда я наблюдаю вашу армию демонов на поле нашего сражения? — спросил Тукумос.

— Помилуйте, какая же это армия. Это не армия и даже не отряд. Это группа взволнованных сотрудников кассарийского филиала.

— Но вы же демон? — возмутился Килгаллен.

Флагерон честно и прямо посмотрел ему в глаза.

— Нет, — ответил он. — Простой делопроизводитель. О чем имеется официально заверенный документ.

— Итак, — сказал Бургежа, — детали утрясли, давайте продолжим. Многого я от вас не жду, потому много и не спрашиваю. Всего три пункта. Ваши первые впечатления от вторжения? Каковы ваши планы на будущее — в смысле, чем собираетесь заняться, если вам придется срочно бежать из страны? И вопрос лично вам, — Бургежа повернулся к Килгаллену. — Как, по вашим оценкам, Гриом переживет второе жестокое поражение от Тиронги?

Не то чтобы его собеседникам было уж совсем нечего сказать; скорее, их переполняли разного рода формулировки, но очень сдерживало присутствие делопроизводителя кассарийского филиала, так что они просто открывали и закрывали рот, как рыбы, вытащенные на берег и только теперь узнавшие, что все это время жили в воде. Лица у них были примерно такие же, горестно-озадаченные. Что дало Бургеже право впоследствии делиться впечатлениями с Мадарьягой и графом да Унара — «несообразительные какие-то короли, скованные какие-то, что-то их, знаете, терзало всю беседу». На что Мадарьяга логично возразил:

— Были бы они сообразительные, вообще не начинали бы эту войну.

 

* * *

 

Постоянно отдавая должное военному гению Такангора и отваге его воинства, честный летописец не должен забывать и о противной стороне, как бы она ни была ему противна, — писал Гробасий Публилий Третий в «Битве Зверопусов».

Противная сторона не обманула лучших ожиданий минотавра. Рыцари Хугульского полка и тяжелые пехотинцы Ройгенона довольно быстро взяли себя в руки и бросились в атаку, а Рыцари Тотиса и не вовсе не теряли самообладания. Лорд Саразин не зря возлагал на них большие надежды: увидев гурьбу демонов, выходящих из портала, они, конечно, изумились; но то было, скорее, радостное изумление охотника, обнаружившего, что ему предстоит встреча с добычей куда более редкой, чем он мог предполагать. Ни один из них ни разу в жизни не видел столь знатных монстров, но все они были идеалисты и романтики, другие в Орден не шли, и потому каждый мечтал, что получит высокое звание магистра или даже великого магистра не за выслугу лет и рутинную службу, а за победу над славным врагом. Бояться, они боялись, но страх не помешал им издать боевой клич и напасть на врага. Глядя на энтузиазм своих товарищей по оружию, остальные воины тоже воспрянули духом, и битва закипела с новой силой.

Приблизительно на этом этапе здравомыслящий летописец непременно обязан уточнить еще один момент: это я подробно описываю все детали, поэтому вы долго читаете, а на самом деле события развиваются стремительно, — должен напомнить он.

Действительно, все случилось одновременно и очень быстро. Отряды Такангора беспрепятственно выходили из порталов. Одно только присутствие косматоса расчистило пространство перед пирамидой от вражеских войск, будто снег — огромной лопатой. Демоны, зверопусы и амазонки тоже в считанные минуты отвоевали существенный участок Кахтагарской равнины и уверенно заняли оборону. К тому моменту, когда их враги спохватились и перешли наступление, Такангор уже добился того, чего хотел.

Лорд Саразин напрасно ждал не-мертвых, чтобы уничтожить их «Словом Дардагона». Ни один скелет, зомби, морок или умертвие не появились из колдовской пирамиды; зато на помощь кассарийцам пришли другие существа, неуязвимые к заклинаниям Рыцарей Тотиса, заправские вояки, охочие до битв и поединков. Вразнобой напевая под нос новую популярную песенку «Твой мокрый друг — рыбка», с топотом выкатилась из северного портала дружная орда троллей-фольклористов, жаждущая взять реванш за провал факельного шествия. Следом за ними, сотрясая землю, появился монстр Ламахолота, полагавший, что ему следует вернуть расположение Зелга, чтобы его не выселили обратно в горы, с твердым намерением покарать любого врага своей новой родины. За ним с жужжанием и гудением, на которое был способен разве что рой из сотен тысяч железных пчел, вырвались на поле боя кассарийские феи под предводительством дяди Герменутия и тети Вольпухсии.

Наш добрый читатель близко знаком всего с одной феей, но уже вполне способен составить себе представление о характере и возможностях этого маленького, но неукротимого народца. Во время битвы при Липолесье его достойно представляла Гризольда, и даже адские летописцы с содроганием излагают историю ее столкновения с Алгерноном Огнеликим и множеством демонов рангом пониже. А поскольку тете Вольпухсии было не чуждо некоторое тщеславие, она собиралась не только повторить подвиги племянницы, но и превзойти ее во всех отношениях, в чем лично убедились отдельные многострадальные копьеносцы Лягубля и вся легкая кавалерия Ройгенона.

Так что, когда Зелг с Гризольдой на плече появился на Кахтагарской равнине, он не произвел никакого фурора, хотя отлично выглядел в латах Аргобба и с Нечеловеческим мечом. Более самолюбивого некроманта это уязвило бы. На месте своего внука обидчивый Узандаф показал бы всем небо с овчинку и где уткохвосты зимуют, чтобы обратить на себя внимание присутствующих, но молодой герцог терпимо относился к чужим недостаткам. Кроме того, он понимал трудности своих врагов и, несмотря на кровожадное заявление, сделанное во время военного совета, втайне им все же немного сочувствовал.

 

Лучше встретить в лесу жестокого зайца, чем доброго волка

Антоний Ходорковский

 

* * *

 

Как Князь Тьмы, Князь Тьмы не имел права принимать участие в каких-либо сражениях в мире смертных. Как Зверопус Третьей категории с правом голоса по вопросам меню и ландшафтного дизайна не мог да и не хотел пропускать важное мероприятие, организованное глубоко почитаемой им организацией. Тупиковая ситуация, заметит наш здравомыслящий читатель. Тупиковая, но отнюдь, не редкая. Именно на такой запутанный случай и имелась в адском штатном расписании должность Карающего Меча Князя Тьмы, которую вот уже несколько тысяч лет прочно удерживал за собой лорд-маршал преисподней, Сатаран Змеерукий.

— Сатаран, я на тебя надеюсь, — нервно говорил Князь, вызвав лорда-маршала для приватной беседы.

— Как всегда.

— Я хочу, чтобы после этого сражения Международная Ассоциация Зверопусов гудела от возбуждения.

— Еще бы.

— Я желаю, чтобы все ее члены обсуждали только одну сенсационную новость: что Зверопус Третьей категории на поле битвы не только не ударил в грязь лицом, но и бился наравне со Зверопусами Первой и Второй категории.

— Само собой.

— Я приказываю, чтобы ты сделал все возможное и невозможное, чтобы Первый Зверопус мира испытал гордость за то, что его приняли в такую организацию.

— Сделаю.

— И я прошу тебя, Сатаран, сражаться так, чтобы я вошел в легенду, чтобы имя мое стало притчей во языцех в нашем тесном сообществе, чтобы эти несчастные мелколепные завистники великолепного ума поняли, что совершили грандиозную ошибку, присудив мне всего только третью, а не почетную вторую категорию.

— И не просите.

Князь Тьмы поднял на него четыре вопрошающих глаза, два грозных и два укоризненных.

— Не надо просить, так сделаю.

— Не посрами Ад.

— Когда? — изумился Сатаран, имея в виду, когда это он не оправдывал возложенных на него надежд, но потом вспомнил, когда и покорно кивнул огромной головой.

— Учту.

— Ибо я всеми сердцами стремлюсь присоединиться к остальным зверопусам и сожалею порою, что великая власть налагает на меня великие обязательства, ибо…

— Ибо, — подтвердил Сатаран.

Князь осекся. Он и так потерял мысль, а лорд-маршал сбил его даже с ее стремительно тающего следа. Порой ему хотелось откусить Змеерукому голову, но его удерживали два обстоятельства: во-первых, тот не дался бы, а спорить с собственным Карающим Мечом — возня немаленькая. Во-вторых, если дать себе волю и откусить все головы, которые того заслуживают, Ад опустеет, и он умрет с тоски.

Лорд-маршал Преисподней не всегда был таким лаконичным. В случае необходимости из его уст лились сладкие медовые речи, густо пропитанные ядом, так что многие недоброжелатели и многие доброжелатели, не сговариваясь, звали его за глаза Змееязыким. Но он знал по опыту, что если поддержать Князя в его стремлении сказать пафосную речь, царствию этому не будет конца. И он нетерпеливо перетаптывался на огромных лапах, ожидая, когда ему позволят отправиться наверх.

Битвы при Липолесье он не видел, зато видел тысячи других битв, и это не казалось такой уж огромной потерей; но после того, как ему все уши прожужжали о том, как это было захватывающе, страшно, неповторимо, великолепно и увлекательно; после того, как весь Ад несколько месяцев напролет гудел от слухов и сплетен, передавая из уст в уста леденящие душу подробности о поединках Такангора и Малакбела, Астрофеля и Кехертуса и Форалберга с тварью Бэхитехвальда; после того, как сам Сеятель Смерти приватно признался ему, что у него давно уже так поджилки не тряслись, Сатаран рвался в бой.

Наконец, Князь иссяк и молча вручил ему огромный свиток, скрепленный черными, огненными и кровавыми печатями, со множеством витиеватых подписей — доверенность на битву от своего имени.

— Ступай, Сатаран, и да окутает тебя Тьма, — немного старомодно напутствовал он, и демон рванулся ввысь.

Традиции есть традиции, и появление Карающего Меча Князя Тьмы всегда обставлялось согласно ритуалу, утвержденному адской канцелярией, распорядителем церемоний и лордом-канцлером вот уж пять тысяч лет тому.

Небо над Кахтагарской равниной посерело, солнце затянуло серным дымом, из внезапно налетевших черных туч ударили молнии, порывы ветра взметнули в воздух жухлую траву и сухие листья и закружили их маленькими смерчиками, земля затряслась и задвигалась, выпуская из своего чрева одного из величайших иерархов Преисподней. Сатаран медленно и грозно поднимался из тверди земной, окруженный кипящей лавой и желто-багровым дымом. Огромная уродливая голова поворачивалась из стороны в сторону, алые глаза не мигали, бесстрастно оглядывая жалкие крохотные фигурки людей; откуда-то раздавался неистовый стук барабанов и вой бесовских рогов. Словом, он явился миру с большой помпой.

— А, Сатаран, — церемонно сказал Намора, подлетая к коллеге. — Рад видеть! Какими судьбами? Хотите работать в нашем филиале?

— Я здесь не как лицо частное, — ответил лорд-маршал, — а как полномочный представитель известного вам лица.

— Неужели известное лицо хочет работать в нашем филиале? — поразился Безобразный.

— Нет. Я тут как Карающий Меч Зверопуса Третьей категории.

— А, тогда понятно! Тоже повезло, могли еще тысячу лет вообще никуда не выпускать! Гляди, твои как раз делают ляпики из Рыцарей Тотиса.

— И как ляпики?

— Сопротивляются, как дьяволы.

То был один из лучших комплиментов в Аду и Сатаран понимающе кивнул.

На вершине холма, не переставая, икал Тукумос, который отказывался верить своим глазам, упорно сообщавшим ему, что он видит нечто несоразмерно большое, невыразимо ужасное, черное, все в шипах и наростах, покрытое тускло блестящей броней, похожее на кошмарный сон гениального скульптора. Ройгенон и Килгаллен глотали воздух. Князь Люфгорн прикидывал, сумеет ли он незаметно прокрасться обратно в Нилону и спрятаться там под кроватью.

— А чего вы, собственно, ждали? — спросил Бургежа, как всегда в лоб.

Лорд Саразин, медленно потянул из ножен меч.

— Не советую, — прошелестел Флагерон.

Казалось, Командор внял его совету, потому что оставил меч в покое, и демон от него отвернулся, разглядывая равнину. Флагерон отвлекся на Сатарана всего на секунду — все-таки, это было милое его сердцу и весьма впечатляющее зрелище — и не заметил, как что-то вспыхнуло и погасло в светлых глазах лорда Саразина: это окончательно и бесповоротно прекратил свое существование бывший командор Рыцарей Тотиса, человек.

 

 

ГЛАВА 13

 

Поскакали, дамы! Эта проклятая война сама собой

воеваться не будет!

Майкл Суэнвик, «Драконы Вавилона»

 

Битва шла бодро и весело, и главный бурмасингер Фафут имел возможность на собственном опыте убедиться в правоте Такангора, который как-то заявил:

— Люблю битвы. Столько деятельных людей вокруг. И понимаешь, что и тебе есть куда внести свой вклад.

Вклад — да, вклад можно было вносить, где захочешь, все равно не ошибешься: куда ни глянь, везде кто-то был занят чем-то увлекательным по самые уши. Кто-то кого-то целенаправленно догонял; кто-то от кого-то ловко уворачивался; кто-то с кем-то сцепился так, что клочья летели; кто-то лупил мечом по чьему-то щиту с усердием желвацинского каменотеса, высекая такие снопы искр, что со стороны это уже походило на праздничный фейерверк; кто-то пытался проткнуть уцененным копьем раритетный нагрудник и на чем свет стоит костерил халтурщиков-кузнецов, а кто-то тут же призывал на их головы милость Тотиса. Латники Ройгенона думали, что изрядно тузят гномов, а гномы обиженно ворчали, что день пошел насмарку, дома стоит несделанная работа, которая не волк, и в лес не убежит, даже не надейся. Гриомские пехотинцы пытались заарканить кентавров и вскочить на них, как на лошадей, а кентавры чувствительно лягались, отбивались дубинками и герданами и вопили, что дергать за хвост — низко и недостойно, и есть прямое нарушение Вселамархийского уговора о чинно-благородном поведении на поле боя. Таксидермисты толкались среди сражающихся, придирчиво перебирая противников, чтобы подыскать себе что-нибудь оригинальное и в хорошем состоянии. В целом, они крайне низко оценивали потенциальные экспонаты и громко тосковали по Тотомагосу и гухурунде.

Но как бы тиронгийцы ни относились к своим врагам, а все же не могли не признать, что воины они были отменные, рыцари — со страхом, но без упрека, и действовали по принципу «глаза боятся, а руки делают». Вполне понятное замешательство, вызванное появлением на поле боя совершенно невероятных существ, будто вышедших из их ночных кошмаров, длилось, на удивление, недолго. А затем атакующие, будто бы вздохнув и пожав плечами, дескать, ничего не попишешь, принялись делать то, за чем пришли: воевать. При этом они демонстрировали отменную выучку и немалый талант.

Конечно, нелепо сравнивать мощь обычного рыцаря, пускай даже самого прославленного ветерана, пережившего множество битв, и древнего демона, вроде Кальфона Свирепого или Судьи Бедерхема, которого и в Аду считали совершенно невыносимым — в обоих смыслах этого слова. Но три короля привели с собой столько воинов, что Кальфон, каким бы свирепым он ни был, один противостоял нескольким сотням врагов. А Рыцари Тотиса не зря ели свой хлеб: их артефакты и заклинания, хоть и не несли смертельной опасности для высших иерархов Преисподней, но и совершенно безвредными тоже не были. Плотным кольцом окружив Кальфона и Бедерхема, они не давали им ни секунды покоя. Так, крохотные, но отважные и сплоченные муравьи, запросто сгоняют с муравейника беспечную влюбленную парочку. Потому что не всегда аргументы нужно взвешивать — порой их все-таки приходится считать.

Воинов Гриома вела в бой жажда мщения. Старшие офицеры принимали участие в прошлой войне с Тиронгой; когда король Алмерик потерпел поражение от Нумилия Кровавого, они были молоды и мечтали дожить до того дня, когда их армия будет стоять под стенами Булли-Толли. Молодые рыцари воспитывались на рассказах ветеранов, и из них явственно следовало, что победа досталась Тиронге по чистой случайности, по печальному стечению обстоятельств, которые в тот раз сложились не в пользу лучших, а в пользу удачливых. Когда Килгаллен объявил поход на Тиронгу, армия счастливо вздохнула; она, наконец, освободилась от напряженного ожидания, в котором провела все эти десятилетия. Новому поколению представилась возможность восстановить честь державы, отомстить старинному врагу и повергнуть его в прах. Они и так слишком долго ждали сатисфакции; и никакие чудовища и демоны не могли воспрепятствовать гриомцам с мечом в руках вернуть себе потерянное достоинство.

В конце концов, перешептывались они, разглядывая неопознанную пирамиду, чего еще было ожидать от злокозненных Гахагунов; и вот же правду говорили, что Юлейн спелся со своим кузеном-чернокнижником, и если их сейчас не остановить, тьма и мрак поглотят весь Ламарх.

Со своей стороны, соратники Такангора изо всех сил старались выполнить его главный приказ, данный накануне сражения.

— Не давайте им опомниться, не давайте им развернуться, ни в коем случае не давайте им маневрировать. Старая добрая свалка — вот что вы должны устроить аккуратно, ответственно и добросовестно.

И бригадный сержант Лилипупс доходчиво добавил от себя:

—В течение этого дня мы будем прививать многим нам и всем им искреннюю любовь к рукопашному бою. Чтобы, значит, щепка на щепку полезла.

В таких условиях дело нашлось всем. Мадам Мумеза сходу занялась первой сотней рыцарей знаменитого Хугульского полка, да так энергично, что когда они потом попались на глаза Бургеже, он, не задумываясь, записал в блокнотике: «У этих славных вояк была тяжелая жизнь: они пили, мучились и скакали против ветра».

 

Нет ничего легче, чем иметь трудную жизнь

«Пшекруй»

 

Намора заботливо витал возле невесты — правда, не легким облачком, а скорее уж грозовой тучкой — прилагая все усилия к тому, чтобы ничто не мешало ее вдохновению. Демон не только отгонял лишних вражеских воинов, но и несколько приглушал звуки в непосредственной близости от ненаглядной, чтобы до ее перламутровых ушек не доносились отголоски солдатской брани и грубые выражения, которые не подобает произносить в присутствии благородной дамы. К тому же, он слегка подогрел прохладный осенний воздух, и лично Мумезу овевал теплый ветерок, пропитанный пряным запахом опавшей листвы, последних цветов и надвигающегося дождя. Она казалась ему такой трогательной и беззащитной в своей милой противоударной шляпке с элегантным цветком, засунутым за рыжую ленту; в скромной кольчужной кофточке с отложным воротничком и кольчужных перчатках, изготовленных в Преисподней по его особому заказу, что Намора даже затаил дыхание. Несколько наскочивших на нее рыцарей он чуть было не порвал в клочья, но потом подумал, что Мумочка расстроится из-за лишних зверств и огорчится, если он испортит ее наряд, а поэтому просто отбросил врагов подальше, вправо, где они опомниться не успели — попали под дружный дуэт Граблей Ужаса и Моргенштерна Приятной Неразберихи.

— Пупсик, — ласково сказала мадам капрал. — Ты такой неистовый и страстный — ты мне мешаешь. Я не могу сосредоточиться на битве.

— Я больше не буду, лютик, — проворковал Намора. — Тебе не дует?

— Нет, не дует. Мне грустно, — и Мумеза сделала лирическое лицо. — Наверное, это осень, не обращай внимания.

Намора огорчился. Он не умел отменять осень.

— Хочешь, закажем снежную зиму? — спросил он минуту спустя. — Купим тебе муфточку. Буду катать тебя на трипулязных саночках. Я подам прошение в Главную Канцелярию.

— Не стоит, пупсик. Подумай только, как ждали этой поры всякие белочки, мынамыхряки и поэты — пускай порадуются.

— Лютик, ты — ангел, — растрогался Безобразный.

За всю историю существования Ниакроха никто никогда не видел здесь ни одного ангела, так что он не слишком рисковал, прибегая к такому сравнению. Близкие знакомые мадам Мумезы ни за что не поверили бы, что она способна вызывать столь нежные чувства, особенно — ее зять и внуки, гонявшие сейчас вокруг пирамиды несколько десятков солдат. Они знали ее только с одной стороны — как тирана и деспота, но взор любви распознает и то, что недоступно простому взгляду. Порой окружающим дорого обходится эта их слепота.

— Старая ведьма! — крикнул один из Рыцарей Тотиса. — Убей ведьму!

— Навались на каргу! — поддержал его другой.

Вот не стоило им заниматься инсинуациями относительно возраста и внешности очаровательной дамы. Рыцари есть не только в Ордене Тотиса, они есть и в Аду, и горой стоят за честь возлюбленной. Услышав, как непочтительно отозвались эти смертные юнцы о его лютике, Безобразный рассвирепел.

— Борзотар! — рявкнул он с такой силой, что на Харагримских холмах зашумели и согнулись деревья. — Ко мне!

Верный экой возник перед ним в то же мгновение, сияя как пуговица на мундире Галармона, начищенная под патронатом Лилипупса.

Борзотар сиял не по долгу службы, а по личным причинам. Адъютанту нравилась тихая и мирная жизнь под приветливым небом Кассарии: климат изумительный, компания самая приветливая и доброжелательная, кормят — когтики оближешь, никаких тебе интриг, доносов, вечного состязания с дорогими сородичами и постоянного ожидания неприятностей. Писать статьи для Бургежи оказалось гораздо интереснее, чем доклады для Наморы. Он очень сдружился с Доттом, симпатизировал Такангору и всем сердцем полюбил Кехертуса — по вечерам они разгадывали вместе кроссворды в журнале «Тугодумные радости» и «Многоногий сплетник». Да и мадам Мумеза, что бы о ней ни говорил староста Иоффа за пятой кружкой эля, была ему куда милее, чем сварливая вздорная и до ужаса драчливая Нам Као. Одним словом, он был счастлив, что переехал в вотчину некромантов. Но порой, особенно густыми лиловыми ночами, когда загадочная тьма опускалась на Кассарию, ему становилось… странно. Не грустно, не тоскливо, не страшно, конечно, и даже нельзя сказать, что не по себе. Просто ему чего-то не хватало; какого-то вкуса, ощущения или звука, он затруднился бы объяснить, чего именно, хотя Лауреат Пухлицерской премии авторитетно утверждал, что словами можно выразить все. То, чего не доставало, было настолько незначительным по сравнению с остальным, что он ни с кем это не обсуждал.

И вот сейчас, стоя посреди битвы перед своим командиром, вытянув в почтительную струнку длинный колючий хвост, Борзотар наслаждался полнотой чувств. Оказалось, ему временами не хватало его свирепого кровожадного генерала, нагонявшего страх на обитателей Преисподней; не хватало этого дикого рева, от которого потом полдня звенело в ушах; и желтых глаз, мечущих молнии.

Борзотар искренне радовался за своего князя, когда тот открыл для себя волнующий мир фаянсовых свинок-копилок, свежей прессы и неспешных послеобеденных прогулок; он понимал, что Намора наконец стал самим собой, и поддерживал его целиком и полностью. Но он знал и другое: исполинский демон с могучими крыльями цвета зимней ночи, несокрушимый и бесстрашный воин, жестокое чудовище из адской бездны — это тоже Намора Безобразный, повелитель экоев, один из лучших генералов Каванаха Шестиглавого, и эту его ипостась не стоило сбрасывать со счетов.

Мадам Мумеза поправила сбившуюся шляпку и с гордостью посмотрела на своего жениха. Намора с Борзотаром взмыли в воздух, окутанные адским огнем, и как две кометы понеслись на отряды Рыцарей Тотиса, наводя ужас на бесстрашных.

 

Иногда пригодились бы демоны для изгнания экзорцистов

Лешек Кумор

 

Дама Цица предусмотрительно сблизилась с Мумезой. Та не отводила взгляда от Наморы, между делом внося смятение и хаос в ряды противника.

— Ах, — сказала она, когда минотавриха оказалась совсем близко, — вижу, вы тоже любуетесь.

— Да? — удивилась дама Цица.

— Такой красавец, правда?

— Видимо, да, — ответила рыцарственная дама и лягнула копытом чересчур активного меченосца.

— Вы не поверите, дорогая, — пела Мумеза. — Но в юности у него были проблемы с лишним весом.

— Неужели, — вежливо сказала дама Цица, не имея в виду вопросительного знака в конце.

— Да-да! Поэтому он не блистал в полную силу. Но что уж тут говорить, в молодости мы все такие — завиток из дыма, еще неясно, что из кого получится. Зато теперь это истинное сокровище. Я же вижу, как на него смотрят женщины… Мерзавки. Вас это, конечно, не касается, моя дорогая. Любуйтесь на здоровье.

— Придется, — сказала дама Цица.

Даже на довольно большом расстоянии Намора с Борзотаром заслоняли значительную часть небосклона.

Карлюза с Левалесой волновались, что армия противника терпит незначительный урон, потому что защитники Тиронги, если не брать в расчет их свирепого осла, в массе своей мало и вяло кусаются, и пытались по мере сил восполнить этот пробел. Кусались они не столько сильно, сколько вдохновенно, как полномочные представители главного специалиста по укусам, князя Мадарьяги. Но наставника вампира по понятным причинам с ними не было, и свои упования они возложили на его доброго друга князя Гампакорту. А поскольку мы знаем, какой последовательностью и настойчивостью отличались маленькие троглодиты, когда их умами овладевала какая-нибудь очередная идея, то не удивимся, что вскоре каноррский оборотень уже вздрагивал, заметив, как они проталкиваются к нему сквозь ряды врагов со следующим заманчивым предложением.

— Ему надо сделать укусам в куда-нибудь чувствительное, — сообщали они, указывая на самого опасного, по их мнению, супостата.

Какое-то время оборотень добросовестно исполнял их просьбы, но потом на поле битвы стало жарче, и он не успевал повсюду.

— Вот что, господа, — решительно сказал Гампакорта, когда Карлюза в очередной раз принялся дергать его за чешуйчатое крыло, требуя догнать и немедленно покарать офицера тяжелого пехотного полка Тифантии, усатого красавца в бронзовых доспехах и замечательном шлеме в виде головы василиска. Он так задорно, так неистово размахивал своей палицей, что под его натиском стали медленно отступать могучие кобольды и стойкие дендроиды. — Поступим-ка мы вот как. Я выпишу вам кусательную доверенность, чтобы вы меня не беспокоили каждый раз и сами не отрывались от дела.

— А так даже можно?

— Так даже нужно!

Князь Гампакорта не подозревал, какой вклад он внес в ход битвы, приняв это оригинальное решение. Троглодиты, упорно преследуя намеченную жертву, устремились в гущу сражения, довольно шипя и щелкая. Вскоре равнину огласил громкий вопль — так обычно кричит крупный мыслитель, присевший подумать о вечном на какой-то зеленоватый пенек и обнаруживший под собой коварный кактус. Или гурман и обжора, сунувший руку в миску со свежими котлетиками в предвкушении счастья и нащупавший там пушистого теплого кота. То был крик гнева, удивления и боли. Но точнее всего произошедшее описывает сухой и точный язык врачебного свидетельства, выданный усатому офицеру полковым лекарем на следующее утро: «На теле пострадавшего имелись укусы размером с медный пульцигрош общей суммой на семнадцать золотых рупез».

Легкая кавалерия Ройгенона испытывала трудности, с которыми не сталкивалась никогда прежде: ее атаковали с воздуха тетя Вольпухсия, дядя Герменутий и все обитатели кассарийского фейника общим числом триста семьдесят шесть совершеннолетних мужественных феев и энергичных фей. По свидетельству Борзотара, каждому из них в отдельности было далеко до несравненной Гризольды, но вместе они могли довести до белого каления любую намеченную жертву. Рыцари чувствовали приблизительно то же, что чувствует циклоп — любитель меда, забравшийся в поисках любимого лакомства в густые заросли крапивы и подвергшийся нападению разгневанных пчел: исполинская сила, которая всегда помогала ему преодолевать обстоятельства, здесь ничего не решает, и невозможно уменьшить ущерб старыми испытанными способами.

Воины беспорядочно махали мечами и тыкали копьями в воздух, пытались сбить фей щитами и булавами; ругались, как амарифские сапожники, но добились только того, что чуть не повыкалывали себе глаза и понаставили друг другу кучу впечатляющих синяков и знатных шишек. Тетя Вольпухсия, порхая между ними с ловкостью и наглостью комнатной мухи, тонким голосом кричала «Круши супостата!», дядя Герменутий призывал давить и топтать. Менее опытные, но, как любая молодежь, более завзятые феи обоих полов обещали «порвать их на части», «проглотить с доспехами», «придушить собственными руками» — и прочее в том же духе из бессмертного репертуара огров-мракобесов.

Кавалеристы затравленно озирались и предлагали каждому встречному-поперечному воину выгодный обмен противников с доплатой и поощрительными призами. К чести их братьев по оружию, ни один из них не оказался настолько глупым или жадным, чтобы принять это предложение и променять приличного монстра вроде косматоса или смертоносного демона, как Намора Безобразный, на стаю диких необузданных фей.

Гризольда какое-то время скептически наблюдала за происходящим, сидя по обыкновению, на правом наплечнике Зелга и пыхтя трубкой, и ежеминутно напоминала себе, что она приставлена стеречь покой кассарийского герцога, и клялась не вмешиваться. Наконец, ее терпение лопнуло, и она завопила:

— Какое жуткое дилетантство! Какое любительское безобразие! Нет, им необходимо чуткое руководство, а не то они погубят мою репутацию! Галя, подождите меня тут и постарайтесь не впутаться в какую-нибудь неприятность. Я скоро вернусь.

С этими словами фея взмыла в воздух и понеслась к родственникам, выкрикивая на ходу ценные указания. Зелг помахал руками, отгоняя дым, и жадно глотнул свежего воздуха. Тетя Вольпухсия вспыхнула, как стог сена засушливым летом после удара молнии — мгновенно, ярко и вся сразу. Дядя Герменутий заверещал что-то педагогическое. Начал он довольно оригинально, со слов «Вот я в твои годы…». Гризольда метко парировала: — «Когда это было. Еще Тотис не спал». Тетя Вольпухсия вспыхнула вторично: так бывает, что молния ударяет в одно место дважды. Молодежь привычно разделилась на два лагеря — сторонников Гризольды (они всегда завидовали ее независимости) и поборников традиций (они всегда завидовали ее независимости); и обе стороны тут же принялись доказывать с пеной у рта, кто из них более прав в исторической перспективе, опираясь на конкретные примеры. Для примера они избрали тех, кто оказался под рукой — рыцарей Ройгенона, и бедняги быстро поняли, что если они думали, что у них проблемы, то это были не проблемы, а тотисова благодать, а настоящие проблемы начались только сейчас.

 

* * *

 

Нынешним утром маркиз Гизонга чувствовал себя совершенно особенно: он будто бы вернулся в добрые славные времена, когда был юным беззаботным виконтом Шушимой, притчей во языцех в полку тяжелой кавалерии, бретером, любимцем женщин — вечно без гроша в кармане, но зато с обязательной парой записочек от страстных поклонниц. Ему было неполных восемнадцать лет, когда он несся в лобовую атаку на гриомские полки, обгоняя знаменосца, и до сих пор вспоминал, как хлопал на ветру флаг за его спиной. Если бы кто-то сказал ему тогда, что двадцать пять из следующих тридцати лет, то есть почти всю будущую жизнь, он проведет в неуютных кабинетах Главного казначейства, исписывая и читая пальпы скучных бумаг, он бы посмеялся над горе-пророком и ни за что не поверил ему. В отличие от маркиза Гизонги, виконт Шушима жил сегодняшним днем, не представлял, что ему когда-нибудь может исполниться сорок лет, и видел себя бравым полковником в боевых наградах и шрамах.

Битва при Липолесье не могла с такой полнотой воскресить его воспоминания, потому что слишком сильно отличалась от нынешней. А сегодня он ощутил на губах давно забытый вкус — азарт охотника, беззаботность смертного, не боящегося смерти, и веселую злость. Как и тридцать лет назад, он защищал Тиронгу от захватчиков; и первым врезался в тесные ряды вражеских топорников, обогнав удивленного Борзотара с черным знаменем Кассарии; и оно снова хлопало у него за спиной, как крылья огромной птицы.

Тем временем, сотня солдат Лягубля, меченосцы Мелонского пехотного полка, обратили свои взоры на вызывающую фигуру на вершине воздвига, который они упорно продолжали полагать пирамидой. Загадочный человек с загадочным инструментом в руках, делающий загадочные пассы и выкрикивающий загадочные слова, их сильно нервировал, и они пришли к выводу, что этому издевательству нужно положить конец. И они принялись карабкаться наверх. Воздвиг не был предназначен для восхождений — его ступенчатые бока из гигантских блоков черно-багрового обсидиана высотой в человеческий рост препятствовали легкомысленному отношению. Отполированный до зеркального блеска обсидиан оказался ужасно скользким, и каждый новый ярус пирамиды меченосцы одолевали все с большим трудом и все с меньшим энтузиазмом. Хоть они и считались легкой пехотой, но доспехов и оружия на них было понавешено немало: панцири, наколенники, наручи, шлемы, щиты, два длинных клинка, три коротких — с таким весом и на равнине приходится нелегко, а уж совершать восхождение — врагу не пожелаешь. Само собой, что их недовольство Мардамоном росло прямо пропорционально затраченным усилиям и обратно пропорционально здравому смыслу. Где-то на середине воздвига кое-кто из них еще слышал слабый голос разума, вопрошавший, а что они собираются делать, когда доберутся до колдуна в багровой мантии, и уверены ли они, что он не окажет им никакого сопротивления? Но потом голос разума замолк, и мелонцы, сопя, пыхтя и обливаясь потом, упрямо ползли наверх без малейшего представления, а что будет потом.

Бывалые путешественники утверждают, что такое магическое воздействие оказывает на средний ум любая гора — она заставляет тебя беспричинно карабкаться на самую вершину, и уже только добравшись до желанной цели, ты озадачиваешься двумя важными вопросами: что я тут делаю и как теперь попасть вниз.

 

Пессимист, оказавшись перед выбором из двух зол, выбирает оба

Оскар Уайльд

 

При виде такого множества неделикатных людей, явно чуждых высокой культуре жертвоприношения, Мардамон заметно огорчился. Как всякий энтузиаст, он верил в себя, но как всякий здравомыслящий человек — только до определенной степени. Жрец всмотрелся в лица тех, кто так стремился на встречу с ним: их выражение показалось ему каким-то безрадостным, озабоченным и даже озлобленным, — и он призывно замахал Крифиану, который как раз кружил над воздвигом, давая понять, что эту аудиторию он уступает ему без сожалений. Грифон серебряной стрелой понесся вниз.

В тот же самый миг монстр Ламахолота заметил, что одному из его новых соотечественников грозит нешуточная опасность. Мардамону он глубоко симпатизировал: жизнерадостный жрец первым приветствовал его на новом месте, увил лентами, пообещал достойные его кровавые жертвы и для начала принес очень вкусный пирожок, сплясал вдохновляющий танец и устроил импровизированное шествие, чем возбудил интерес троллей-фольклористов и местного Общества Рыболюбов. Так что, по достоинству ценя участие Карлюзы и Левалесы в своей судьбе, монстр Ламахолота был склонен считать своей доброй феей именно Мардамона. Добрыми феями не разбрасываются, и монстр грозно запыхтел по ступеням следом за меченосцами. Не то чтобы ему было легче взбираться, но исполинские размеры позволяли ему преодолевать больше пространства за то же время, и вскоре он их нагнал. Зажатые между разгневанным грифоном и еще более разгневанным озерным чудовищем на скользких ступенях воздвига, меченосцы прокляли ту минуту, когда решили связаться с колдуном. Если бы Мардамон знал, что солдаты думают, будто это он призвал своими заклинаниями кошмарных выходцев из древнего бестиария, он бы бабочкой спорхнул по ступенькам и сердечно облобызал каждого. Однако жрец ничего этого не знал и прикидывал сейчас, удастся ли монстру Ламахолота и Крифиану задержать противников настолько, чтобы он успел хотя бы вкратце ознакомить их со своей доктриной и убедить, что все их неприятности проистекают от невежества. Он хотел бы процитировать им мудрого Прикопса и зачитать несколько вдохновляющих строк из поэмы соседа Зубакинса, которую циклоп продекламировал ему накануне вечером. Но меченосцы кубарем скатились вниз, и, по крайней мере, этой опасности избежали.

 

* * *

 

Сделав печальное открытие о судьбе Ордена Кельмотов и его Великого Магистра, господин Папата несколько дней чувствовал себя самым отвратным образом и ковырялся в библиотеке скорее по инерции, чем в надежде как-то продвинуть свои изыскания. Внутренний голос тоже был не слишком разговорчив, и они коротали время, бесцельно перекладывая пыльные бумаги, безучастно пролистывая дневники и деловые записи, при виде которых прежде потеряли бы голову от радости, и лениво пытаясь разгадать непонятные сокращения, которыми пестрил архив Хойты ин Энганцы.

— Вот скажи мне, — вдруг спросил внутренний голос, молчавший все утро, и господин Папата подпрыгнул, напугав лакея, принесшего жаркое.

— Угу.

— Угу — не надо. Ты другое скажи.

— Угу — это приглашение к беседе, — пояснил библиотекарь.

— Угу — это реплика совы, — не остался в долгу голос. — Дай договорить.

— Я пока что не услышал ни одной здравой мысли, — проворчал господин Папата, стратегически ковыряясь вилкой в сочном жарком. — Гляди-ка, вкусно.

— Я знаю, — ответил внутренний голос.

Господин Папата заинтересовался.

— Как ты можешь знать, что я чувствую на вкус?

— Никак. Но я знаю, что ты об этом думаешь, раньше, чем ты узнаешь, что ты об этом думаешь.

— Почему? — обиделся библиотекарь.

— Наверное, потому что и я, и мысли — в голове, и до меня ближе, чем до тебя.

— Но философы утверждают, что мысль так стремительна, что уже как бы не имеет скорости, и ей нет разницы, насколько ближе или дальше находится посещаемый ею объект.

— Это кто ж тебе такое сказал?

— Господин Псой Псусий Псас. Ты должен его помнить. Толстый такой, кучерявый, с веснушками.

— С таким имечком забудешь — даже если с веснушками.

Господин Папата молча жевал жаркое и размышлял о скорости мысли и о том, что поделывает сейчас философ Псой Псусий Псас. Внутренний голос переживал вкус жаркого и думал о том, что будь он библиотекарем Папатой во плоти, заказывал бы такое жаркое вдвое чаще. А еще лимонное суфле, пирог со сливками и розовой помадкой и побольше горячей рялямсы с ореховой пудрой, а то вчера вечером в хранилище было уже холодно. Осень, все-таки.

— Ты бы уже через год в двери не пролазил, — беззлобно заметил библиотекарь, вытирая губы салфеткой. — Живому человеку столько есть нельзя, он же не минотавр какой-нибудь.

— То есть, когда мне кажется, тебе тоже кажется, — удовлетворенно заметил голос.

— Да у меня уже живот подводит от твоих гастрономических фантазий.

— Скажи спасибо, что я редко думаю о женщинах, — огрызнулся голос. — Впрочем, ты все равно ответил на мой вопрос.

— Ты его не задавал.

— А разница? Я как раз хотел спросить, слышишь ли ты то, что я думаю, когда я тебе об этом не сообщаю вслух.

— И почему это так важно?

— Потому что меня неотвязно преследует одна догадка: будто бы в записях Энганцы вот это постоянное дикое сокращение означает «Ищи в Руке Возмездия». Даже приснилось сегодня.

— Ты видишь сны? — изумился Папата.

— Вот, наконец, через семьдесят шесть лет в четверг нашли время и место узнать друг друга получше, — проворчал голос.

— Знаешь, — сказал библиотекарь после недолгой паузы. — Мне тоже что-то подобное кажется. Только теперь я не знаю, это мне кажется, или это я слышу, что тебе кажется.

— Кажется… — неуверенно начал внутренний голос.

— Не надо! — воскликнул Папата и поднял указательный палец. — Остановись. Иначе нам срочно потребуется помощь заботливого лекаря.

— Главное, — сказал голос, — что графу такое не расскажешь.

— Живо упечет куда-нибудь. Сочтет, что мы насмехаемся — в темницу, или на соляные копи в Юсу. А решит, что рехнулись, в какую-нибудь тихую обитель с навязчивой обслугой.

— Хотелось бы знать, что именно искать.

— А что мог так старательно прятать ин Энганца?

— Старательнее, чем все остальное? Что-то о Великом Магистре Кельмотов. Ну, мне так кажется.

—Это не тебе кажется, — торжествующе сказал библиотекарь. — Это мне так кажется, а ты слышишь, что мне кажется и думаешь, что это кажется тебе, а на самом деле…

— Все, — отрезал голос. — Я пошел. Вернусь, когда нам полегчает.

 

* * *

 

— Я, — сказал Сирил, — не вращаюсь в одних кругах

с атакующими носорогами

П. Г. Вудхаус

 

Невзирая на свою власть и могущество, зверопусы не слишком известны в мире людей. Тут удивляться нечему, это закон природы: знаменитые писатели, гениальные композиторы и великие полководцы тоже не возглавляют список лучших пухнапейчиков и вряд ли займут солидное положение в стае пупазиф.

Зверопусы огорчаются из-за этого так же слабо, как Великий Рыб Руруг из-за того, что ему не достался последний стихотворный сборничек «Глубокая высь, широкая глубь» издательства «Бангасойская зорька», и не предпринимают никаких усилий, чтобы прославиться. Из-за этого люди нередко попадают в неудобное положение.

Имя Грозиуса Мхуху было известно подписчикам журнала «Мир рогаликов» потому, что указанный господин Мхуху недавно издал брошюру «Квадратные рогалики. Миф или реальность». Рогалики прочно ассоциируются с выпечкой, выпечка с пекарем, пекарь видится нам жизнерадостным, доброжелательным розовощеким толстяком с милыми ямочками на пухлых щеках, в белом фартуке и колпаке. Неудивительно, что Грозиус Мхуху так и представлялся читателям «Мира рогаликов» — невысоким лысым человеком с солидным брюшком, кому-то, может, еще с ухоженными усами и носом картошечкой, точнее, пончиком. Это лишний раз убеждает нас в том, как нелепо опираться на победоносную логику: жизнь нелогична, но состоит из сплошных сюрпризов, и если об этом не помнить, многие из них могут показаться не слишком приятными.

Господин Грозиус Мхуху увлекся пончиками и рогаликами лет двести — двести тридцать назад, а высокое звание Зверопуса Пятой категории получил значительно раньше, после знаменитой обороны Пальп. Он принадлежал к древнему, почти угаснувшему нынче роду трехголовых огров и даже от своих прямодушных и несговорчивых сородичей отличался редкой принципиальностью и прямолинейностью суждений. В отличие от Каванаха Шестиглавого он не знал внутренних противоречий — все три его головы мыслили одновременно, одинаково и на редкость здраво. Именно этот трезвый взгляд на события позволил ему раньше других сородичей осознать, что мир за последние семьсот лет безудержно изменился: границы поменяли очертания, традиции устарели, новые обычаи были странными, неписаные законы забылись, связи, казавшиеся вечными, внезапно прервались. Кто-то сменил профессию, кто-то перевоплотился, кто-то уехал в дальние страны, а кто-то, как, например, древнеступы, вообще вымер. Последние войны велись энергично, скучно, по стандартному образцу. Тому, кто собирался жить дальше, приходилось искать себя в новых жанрах — этот путь, так или иначе, прошли все члены Ассоциации Зверопусов.

Господин Мхуху избрал для себя научную стезю.

Гигантские размеры, тяжелый кривой клинок с зазубренным лезвием и отличные боевые навыки позволяли ему решительно отстаивать свое мнение в ученых спорах, и потому он быстро снискал заслуженное признание в академических кругах. И в среде рогаликоведов, и в среде зверопусов отмечали его редкую собранность, пунктуальность и умение строго следовать намеченному плану. На сегодня у господина Мхуху было задумано два великих деяния: он желал отличиться перед Зверопусами Первой и Второй категории, а по окончании победоносного сражения вручить три экземпляра своей брошюры с авторскими автографами — Зелгу Кассарийскому, бригадному сержанту Лилипупсу и генералу Такангору Топотану, которого почитал превыше многих зверопусов. Ведь, наверняка, нашего проницательного читателя давно мучает вопрос: отчего зверопусы не присудили никакой категории знаменитому минотавру, чем объяснить такое невероятное упущение? Ответ прост: они долго думали, как оценить заслуги Такангора, но в конце концов пришли к выводу, что они так высоки, что для него нужно придумать отдельную Ассоциацию.

Когда трехглавый огр Мхуху одним огромным прыжком покинул портал, а вторым легко преодолел расстояние до противника, приземлившись едва ли не на головы тифантийским копьеносцам, и закрутился волчком, срезая древка, расшвыривая неудачников, попавшихся под руку, и сшибая тяжеловесных латников, как пустотелые кегли, он чувствовал себя таким же энергичным, веселым и жадным до жизни, как в дни великой обороны Пальп. Рогалики, думал он, пиная атакующего топорника, даже квадратные, не приносят такого глубокого удовлетворения. Справа от него, заставляя расступаться самых неуступчивых противников, рассекая волны нападающих, словно флагманский корабль, прошествовал гигантский древнеступ с пестрой будочкой на спине, и господин Мхуху почувствовал, будто ему вернули молодость. Врубаясь в ряды тяжелых пехотинцев Ройгенона, он был по-настоящему счастлив.

 

* * *

 

Трудно чувствовать себя в полной безопасности на поле боя; и уж совершенный безумец станет думать, что все под контролем, когда в дело вмешались обитатели Преисподней, а все же Килгаллен рассчитывал, что отборные телохранители защитят его — ну хоть от кого-нибудь. Однако практика показала, что то ли телохранители у него были какие-то не такие, то ли королю Гриома просто ужасно не везло в тот день, но ему не удалось избежать одной из самых памятных встреч в своей жизни.

 

— Да гранаты у него не той системы.

Из к\ф «Белое солнце пустыни»

 

Он как раз отъехал в сторону от других командующих вторжением и попытался выяснить у гриомских офицеров, что происходит на Кахтагарской равнине и что следовало бы предпринять, потому что уже понял, что на победоносное шествие к Булли-Толли надеяться не приходится, а отступать поздно, да и некуда. Он озабоченно выслушивал донесение одного из генералов, прочно увязшего у северного портала в стычке с Альгерсом, Прикопсом, Лилипупсом, Ас-Купосом и, что кошмарнее всего, как докладывал срывающимся голосом молодой адъютант — с бесстрастным каменным чудовищем, по сути, скалой, которое скалой преграждало им путь к Харагримским холмам. Трехглазый хмурился, сомневаясь, какой приказ отдать своим командирам. Он еще не осознал всю тяжесть положения, но уже догадывался, что дела идут еще хуже, чем кажется на первый взгляд, и настроение у него было кошмарное, как у объевшегося сфинкса, который по этой причине не пролезает в родную пещеру. Даже Тукумос, который как раз хотел излить ему свои печали, глядя на его сердитое лицо, решил не рисковать, а адъютант мечтал скорее вернуться на поле битвы, чтобы не маячить на глазах у повелителя наиболее вероятным козлом отпущения. И те самые телохранители толпились у него за спиной, не желая попасть под горячую руку. Никто в эту минуту не счел бы Килгаллена подходящим собеседником, да он и сам так думал, и потому застыл фаршированной папулыгой, когда кто-то довольно бесцеремонно подергал его за край плаща и сказал:

— Здрасьте.

«Здрасьте» сказал Карлюза. А Левалеса и осел просто закивали головами. Ошеломленный король ответил «доброе утро», а затем к своему ужасу спросил «как дела?».

— Имеем поразительных предложений, — охотно заговорил маленький троглодит. — Изумляем широтой души: доход пополам — вам десять процентов, нам, что останется.

Левалеса поднял крохотный пальчик и сделался поучительно-коричневым:

— Грибиная плантация суть успех и процветение, а не такая горестная беда, как ваше нашествие.

Король оглянулся на телохранителей. Отборные воины, силачи и красавцы, призванные беречь своего повелителя от всякой напасти, согласно кивали плюмажами. Видимо, их заинтересовали перспективы, вкратце обрисованные сэнгерайскими предпринимателями, и, видимо, они уже были готовы согласиться с тем, что это нашествие — беда горестная. Килгаллен понял, что еще минута, и он утратит контроль над ситуацией, засуетился и допустил стратегическую ошибку.

— Какая плантация?! — рявкнул он.

Вот этого делать ни в коем случае не следовало. Был бы тут Юлейн, он растолковал бы ему, что есть вещи, которых желательно избегать — по мере возможности. Не стоит пренебрежительно отзываться о фасоне противоударной шляпки мадам Мумезы, особенно, в присутствии Наморы. Не надо совать руку в пасть дракону. Совсем лишнее — нырять в жерло действующего вулкана. И, если хочется жить и оставаться в здравом рассудке, нужно обязательно научиться уклоняться от обсуждения двух тем: воздвига и грибной плантации. Опытный уклонист запросто прокладывает такую траекторию движения, чтобы десятой дорогой обойти Мардамона и милых троглодитов. Но если избежать столкновения не удалось, нужно ловко прыгать в сторону, заметать следы и уходить огородами. И ни в коем случае не ввязываться в дискуссию. Но Юлейна рядом не оказалось — он проплывал над толпой вражеских воинов на могучем древнеступе, и был счастлив, как никогда. Чего нельзя сказать о его венценосном собрате.

Если Карлюза с Левалесой и удивились вопросу Килгаллена, то виду не подали, а принялись объяснять так подробно и обстоятельно, как умеют только сэнгерайские троглодиты, привыкшие к тому, что окружающим нужно все буквально разжевать и вложить в рот, чтобы быть верно понятыми.

— Наши грибиные плантации на ваших руинах имени камня на камне.

Про руины Трехглазый слышал впервые. Мысль ему не понравилось, но что-то в ней было такое, ужасающе верное, почти пророческое.

— Каких руинах? — хмуро спросил он, усугубляя ошибку.

— Генерал Топотан грозно поразит всех супостатей, — растолковал Карлюза. — Это есть привычка его победоносного ума.

— У него нет ума, у него один только гений, — напомнил Левалеса.

— Гения, — согласился Карлюза. — Потом они всем филиалом ринутся завоевывать вас, всех и вся. Будут камни, пепел, скелеты, руины, мхи, развалины и прочая территория, благоприятная для роста и развития грибиных плодов. Рекомендуем согласительство на выгодных пополамных условиях: вам десять процентов, нам вторая половина. Мардамон столько не даст.

— Кто не даст? — спросил Килгаллен.

— Вот он, — Карлюза показал ручкой на вершину пирамиды. — Стоит на воздвиге в ожидании кровавых жертв. После победы гения милорда Такангора покроет воздвигами из материала ваших руин всю страну. Вы где на карте королевствуете?

— В Гриоме, — потерянно ответил Трехглазый, с ужасом понимая, что тридцать шесть лет венценосной жизни не научили его противостоять троглодитскому напору и несокрушимой логике.

— Весь покроет Гриом воздвигами, — удовлетворенно сказал Левалеса. — И увьет бурфиками. Кучерявыми. Ими же пестроцветными.

— Зачем?

— Прикопса ради. Прикопс говорит, жертвы следует увивать.

— Жертвы, — сглотнул Килгаллен.

— Кровавые, — серьезно подтвердил Карлюза. — Кальфон вопияет сил моих нет, пускай тебе жертвы, только отстань — это Кальфон говорит. Это он Мардамону говорит.

Кальфона король знал. Он получил донесение из дворца Юлейна от потрясенного шпиона сразу после визита адского гостя и приблизительно представлял себе возможности Погонщика Душ. Теперь он приблизительно представлял себе и возможности загадочного Мардамона.

— Мардамон просит вспоможения вашими родными рупезами, — увещевал троглодит. — А мы вспомогаем выгодными процентами от себя вам.

Он помнил наставления Такангора, что в деловых переговорах нужно применять поочередно кнут и пряник. Посчитав, что вдоволь накормил потенциального партнера пряниками, Карлюза решил показать кончик кнута.

— Вы не говорите ни слова и тем самым молчите, — укорил он. — В этой тишине не слышу согласия. А в случае вашей противности мы раскинем плантацию на воздвиге. Мардамон уже да, остальные ко всему давно готовы.

Килгаллен понимал, почему.

 

Если вы держите слона за заднюю ногу, и он вырывается,

самое лучшее — отпустить его

Авраам Линкольн

 

* * *

 

На неподготовленных людей демоны действуют довольно предсказуемо: вызывают панические настроения и страстное желание оказаться где-нибудь подальше от места встречи с этим, безусловно, необыкновенным существом. Грустно признавать, но большинство смертных предпочитают скучную жизнь, и заставить их радоваться такому яркому и неординарному событию практически невозможно. Отправляясь воевать от имени и по поручению Князя Тьмы, Сатаран предполагал, что у него могут возникнуть определенные сложности, но и подумать не мог, что такие.

Если справедливый Такангор считал, что это личная война Юлейна, и надлежит выиграть ее от его имени, не перетягивая одеяло на себя, то Сатаран полагал, что это битва первых Зверопусов, а, значит, и ему следует подстраиваться под их стиль ведения боевых действий. Сам он поступал бы иначе. Как лорд-маршал лично, развернулся бы вовсю; как Карающий Меч Князя Тьмы, не оставил бы даже следа от Кахтагарской равнины. Он до сих пор считал озеро Рупс одним из своих лучших произведений; и с гордостью вспоминал, как вел легионы демонов Ярости и Теней Смерти против Павших Лордов Караффа — величайших врагов, которых ему посчастливилось иметь и удалось победить. Сегодняшний противник им и в подметки не годился.

Если бы ему довелось воевать исключительно в компании сотрудников Адского филиала, он бы залил всю равнину кипящей лавой, обрушил бы с небес раскаленные камни, потом покрыл бы все панцирем льда, да и дело с концом. Но как законопослушный подчиненный учитывал, что многие из его доблестных соратников не так огнеупорны, как Кальфон, Намора и иже с ними, и это обстоятельство сильно ограничивало его фантазию. Сатаран вздохнул и направился к какому-то рыцарю в золотистом плаще и богатых доспехах, полагая его важным начальником.

— У меня доверенность на исполнение обязанностей Зверопуса Третьей категории, — вежливо сказал Змеерукий. — Я хотел бы несколько повоевать в этом качестве. Кого вы порекомендуете?

Рыцарь крепко зажмурил глаза и застыл на месте, как статуя. Лорд-маршал огорчился. Он так не хотел отрывать Такангора, Зелга или Лилипупса от любимого дела, однако другого выхода не видел. Демон повертел головой, вынюхивая кого-нибудь знакомого, но тут его внимание отвлекло событие, которое полностью изменило ход битвы.

 

* * *

 

Сатаран сразу понял, что дело неладно, хотя еще не сообразил, что именно не так. Что-то изменилось в окружающем мире за считанные секунды, и это ощутили все демоны и волшебные существа, участвовавшие в сражении. Встрепенулась Гризольда, отобравшая таки бразды правления у тети Вольпухсии и дяди Герменутия; заволновался и весь фейник. Напряглись Намора с Борзотаром. Кальфон и Дьюхерст Костолом, не сговариваясь, кинулись искать Такангора, чтобы сообщить ему, что у них под носом прямо сейчас свершается что-то судьбоносное. Отвлеклись от битвы зверопусы и чудовища. Сиреневый огурец даже приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть равнину; князь Гампакорта тревожно зарычал, расшвыривая наседающих на него пехотинцев в чешуйчатых латах; но только Бургежа со свойственной ему проницательностью и, чего греха таить, пронырливостью специального военного корреспондента безо всякого магического вмешательства понял, что, а, вернее, с кем это произошло.

Увидев, что он ошибся почти во всех своих расчетах, и законы мироздания не воспрепятствовали тому, чтобы Юлейн с Зелгом притащили на поле боя тьму-тьмущую сверхъестественных союзников, лорд Саразин (продолжим называть его так) решил, что ему больше нет смысла таиться. Во-первых, от высших иерархов Преисподней не спрячешься в слабом и хрупком человеческом теле; во-вторых, смертная часть его «Я» не позволяла творить заклинания нужной силы. Они и не потребовались бы, если бы кассариец каким-то образом не обошел все запреты и препоны, но в реальной жизни условному наклонению нет места, как и алгебре. «Бы» на самом деле не бывает, и поэтому Командор стоял перед выбором — проиграть или попытаться победить, призвав на помощь все свои способности. В планы Саразина не входило раскрывать свое инкогнито так внезапно и безо всякой подготовки, но развитие событий не оставило ему иного выхода.

Он небрежно стряхнул во тьму небытия человеческую душу, и вздохнул с облегчением. Так вздыхает бурный поток, когда поднимают перегораживающую его плотину, и с ревом устремляется к горизонту, к одному ему известной цели. Правда, теперь недолговечное тело стало еще более хрупким и уязвимым, до его полного и окончательного разрушения остались считанные часы, но судьба этого вместилища была ему уже безразлична. Оно сыграло свою роль и сделалось совершенно бесполезным при любом раскладе. Однако теперь он вдвойне, втройне неистовее желал завладеть Зелгом. Конечно, на самый худой конец, придется приискать себе какого-нибудь демона, благо их довольно высыпало из Преисподней. Но их было чересчур много, они сражались заодно и, вероятнее всего, дружно встали бы на защиту сородича. К тому же, древнее могущественное, опытное существо, поднаторевшее в магических поединках, станет отчаянно сопротивляться вторжению его сущности, и впопыхах такое дело не провернешь. А вот молодой некромант, обладающий грандиозной силой и совершенно не умеющий ею пользоваться, подходит ему идеально. Именно на нем следует сосредоточить свои усилия. Все это лорд Саразин просчитал меньше, чем за долю секунды, и уже через секунду был готов к отчаянному сражению не на жизнь, а на смерть.

 

* * *

 

Флагерон чувствовал то, что чувствует мышонок, свалившийся в горную реку. Помимо полного бессилия и ужаса перед внезапной беспомощностью, помимо страха и отчаяния, он испытывал невероятное удивление. Захваченный властным громокипящим потоком чужой неистовой силы, он не мог представить, какое существо способно с такой легкостью расправиться с одним из сильнейших воинов Преисподней. Он понимал, что его главная обязанность сейчас — даже не выжить, не избежать смертельной опасности, а предупредить остальных, что они столкнулись с неведомым и грозным противником, и им надлежит защищаться всеми доступными способами. И он бы непременно предостерег их, если бы успел. Но — пылинка, подхваченная ураганом — он исчез с Кахтагарской равнины, с Ламарха, из верхнего мира, и так и не появился в геенне огненной. Его затянуло в какой-то черный водоворот — бездонный, беспощадный и безразличный, как ночное зимнее небо над океаном. Бездна глядится в бездну, отражаясь и умножаясь несчетное количество раз, и в этом бесконечном коридоре между двух устрашающе огромных зеркал могут потеряться миры.

Увидев, что его грозный защитник исчез за одно мгновение, не только без сопротивления, но вообще без звука и следа, как крохотная снежинка, растаявшая над пламенем костра, Бургежа сделал глубокий вдох, надвинул поглубже на ушки свой знаменитый тазик и обратился к лорду Саразину:

— Вижу, вы не тот, за кого себя выдаете. Почему я так думаю? Глаза у вас чересчур жуткообразные. Итак, представьтесь, пожалуйста, нашим читателям. Потом мы дадим несколько слов о себе — ваши увлечения, какая-нибудь шутка, маленькая лирическая реплика — как я дошел до жизни такой; и поделитесь ближайшими планами. Ну а потом можете спокойно зверствовать дальше.

 

Журналистика есть искусство превращения врагов в деньги

Крейг Браун

 

* * *

 

Война — дело суетливое. Хочешь посмотреть, что там поделывает твой герой, а он уже не там, а где-то в другом месте, и занят совсем не тем, за чем ты его оставил.

Зелг сражался трудолюбиво и ответственно, стараясь оказаться в нужный момент в нужном месте. Первое время он держался поближе к Юлейну, чтобы присматривать за кузеном и прийти ему на выручку, как только потребуется. Но вскоре понял, что не потребуется.

Во-первых, древнеступ производил на врагов должное впечатление. Не забывайте, что этот экземпляр до недавних пор украшал собой витрину кассарийского музея, который со дня своего основания пополнялся новыми экспонатами под чутким руководством Думгара — а достойный домоправитель предъявлял высокие требования ко всему, что попадалось ему на глаза. Так что это был отборный древнеступ, в прошлом — вожак стада, альфа-самец, поражающий воображение своими размерами и мощью. Его клыки в среднем чуть ли не вдвое превосходили среднестатистические, и наводили ужас на всех, кому угрожали.

Во-вторых, по той же причине Юлейн находился под самой надежной охраной из всех возможных. Безутешные таксидермисты, в одночасье лишившиеся половины своих сокровищ, буквально глаз не сводили с драгоценного древнеступа. Им была невыносима сама мысль, что еще одно их творение подвергается риску быть испорченным. Они по праву гордились тем, что чучело, выставленное в музее, не имело ни одного изъяна — шкура целехонькая, клыки безупречно гладкие, мех — шерстинка к шерстинке. Ни одна моль не посмела поднять на него руку в течение пятисот лет. И тут какие-то отвратительные люди, настоящие варвары и хулиганы, бессмысленно тычут в их детище острыми копьями, пытаются огреть дубинками и осыпают стрелами, хотя они предусмотрительно повесили под будочкой коврик, на котором аршинными буквами вышито: «Экспонат руками не трогать».

Но, как и любые другие болезненно любопытные экскурсанты, вражеские воины то и дело порывались потрогать руками все, что не положено. Возмущенные таким аховым поведением таксидермисты выходили из себя и всеми доступными средствами призывали распоясавшегося противника к порядку. Они окружили Юлейна тесной гурьбой — так, боевые корабли со всех сторон окружают тяжелую флагманскую галеру — и бдели. Время от времени Дормидонт вытаскивал из поясной сумочки щеточку и причесывал растрепавшуюся шерсть то на одной, то на другой ноге древнеступа, а его помощник нервно поправлял коврик. В остальном таксидермисты были заняты тем, что отражали атаки врагов — тут им помогало отличное знание анатомии и дурной характер. Так что главная проблема Юлейна в этом сражении заключалась не в избытке врагов, а в их недостатке. Он рыскал по полю боя в поисках противника, но свирепые коротышки в корне пресекали любую попытку помять или повредить драгоценное чучело — к большому огорчению героически настроенного короля и огромному облегчению верного Гегавы.

Освободившись от забот о дорогом кузене, Зелг принял активное участие в отражении атаки тифантийских латников. Здесь он сражался бок о бок с Галармоном, графом да Унара и господином Фафутом, и здесь же сиреневый огурец представил ему господина Пикса, Зверопуса Пятой категории, ведущего сотрудника научно-исследовательского института Необъяснимого Страдания, похожего на внебрачного сына жука-носорога и горгоны Ианиды, и озорного бангасойского демона — Зверопуса редкой Четвертой категории, чье имя состояло из огромного количества букв «Ш» и незначительного количества других букв, разбросанных между ними в произвольном порядке. Горгожук застыл в молитвенной позе, а бангасоец рассыпался в комплиментах и принялся настойчиво приглашать Зелга в гости в Бангасойскую пустыню, упирая на то, как будет рада важному гостю его огнепышащая семья и, особенно, бабушка — энергичная старушка, на личном примере воспитавшая из него Зверопуса. Тут их и навестил Такангор.

Минотавр выглядел каким-то непривычно-взъерошенным и сердитым, будто долгожданная битва не доставляла ему обычного удовольствия. Герцог подумал, что если бы речь шла не о лучшем полководце Ламарха и действующем чемпионе Кровавой Паялпы, он бы рискнул предположить, что его мысли витают где-то далеко и вовсе не заняты сражением. Такангор даже не надел свой знаменитый шлем — все это казалось весьма странным, чтобы не сказать больше.

— Зверопусите? — спросил он и тут же принялся тревожно оглядываться по сторонам.

— Не беспокойтесь, генерал, — сказал Ответственный секретарь. — Можете спокойно беседовать с милордом Зелгом, мы отвлечем врагов.

— Что враги, за врагов я спокоен. Это я слежу за косматосом. В такой свалке свистнут зверька, глазом моргнуть не успеешь. Ищи потом, организовывай спасательную экспедицию.

Резвый осенний ветер донес до них страдальческий вопль со стороны реки — судя по нему, именно там резвились косматос и кассарийские хряки.

— Надо было его дома оставить, — взволнованно сказал Такангор. — Маленький он еще для таких испытаний. Вот что они кричат, как резанные, это же они его могут травмировать на всю оставшуюся жизнь.

И минотавр, решительно перехватив боевой топор, двинулся было на помощь домашнему любимцу, но остановился.

— Я зачем искал вас, милорд, — сказал он Зелгу. — Вы не слишком усердствуйте, вы больше отдыхайте. Битва идет неплохо, можно и поберечь силы. Потому что основная часть Рыцарей Тотиса не двигалась с места, и минотавры в битву пока что почти не вступали. А это значит, что главный бой все еще впереди. И чует мое сердце, — тут минотавр приложил ладонь к животу, — что нас ждут разные сюрпризы. Вы же видите, что ничего еще даже не начиналось.

 

* * *

 

Оставив Килгаллена в полном замешательстве умножать десять на два и делить результат пополам, Карлюза с Левалесой отправились окучивать Тукумоса и Ройгенона. Лорд Саразин их не привлекал, ибо изучив накануне биографии основных действующих лиц этой войны, троглодиты разочаровались в командоре Ордена, исповедующего аскезу и отказ от личной собственности. Со своей стороны короли Лягубля и Тифантии пребывали в растерянности: они никак не могли сообразить, кто на данную минуту побеждает в сражении — у подножия холма, на котором они стояли со своими свитами, кипело людское море, то и дело слышались странные звуки, вспыхивали разноцветные огни, и будущее было смутно и туманно. Опять же, непредвиденная пирамида загораживала собой добрую часть пейзажа, и никто не мог сказать, что происходит сейчас по другую ее сторону. По эту сторону то их войска теснили противника, то противник обращал их солдат в бегство. Но, как справедливо заметил Такангор, основные силы Рыцарей Тотиса все еще не вступали в битву. Одетые в золотистые чешуйчатые панцири и высокие шлемы, грозные воины Саразина, неподвижные, как статуи древних воителей, ожидали приказа идти в атаку. Чуть поодаль лениво и немного насмешливо наблюдали за битвой полтораста наемников-минотавров. Если такие силы все еще стоят в резерве, рассуждали Тукумос, Ройгенон и Люфгорн, значит, армии союзников побеждают. Отчего же у них складывается диаметрально противоположное впечатление? Проще всего было бы призвать к ответу Великого Командора, но, начиная с сегодняшнего утра, они отчего-то робели перед лордом Саразином, а Килгаллен, который ни перед кем не робел, куда-то запропастился.

Командор в сопровождении Бургежи подошел к ним одновременно с двумя троглодитами в сопровождении осла. Лорд немедленно вызвал у осла антипатию, несколькими секундами позже к нему стали присматриваться Карлюза с Левалесой. Что бы о них ни говорили, а оба сэнгерайца были неплохими чародеями, и сразу почувствовали неладное. Но почувствовать неладное — это одно, а столковаться насчет грибных плантаций — совсем другое. Если бы осмотрительность всегда брала верх над жаждой обогащения, никто бы не открывал новые континенты, и земля до сих пор оставалась плоской.

— Вы имели думать о великих рупезах? — спросил Карлюза, обращаясь к оторопевшим монархам, в первый момент принявшим его за представителя местной фауны. — Грибиные плантации суть залог огромной казны, о чем маркиз Гизонга знает и умеет.

Тут он оптимистично преувеличивал: главный казначей Тиронги уже держал с ними душещипательную беседу о грибах и их несомненной пользе для здоровья и кошелька, то есть знал, но категорически отказался размещать прибыльные плантации в здании Главного казначейства, то есть не умел. Но для разговора с захватчиками полправды тоже неплохо, подумал маленький троглодит. Нельзя сказать, что совесть его тем успокоилась — она и не думала волноваться.

— Маркиз Гизонга? — протянул Люфгорн, на которого имя главного казначея подействовало сильнее всех заклинаний. — И что он говорит об этих ваших плантациях?

Лорд Саразин не удержался и прыснул. Монархи уставились на него с осуждением и некоторой претензией. В их взглядах ясно читалось: «нечего хихикать, голубчик, а лучше растолкуйте нам, что там происходит на Кахтагарской равнине».

— Сматывайтесь, — проскрипел Бургежа. — Это он.

— Злодейский гад? — уточнил Карлюза, сопоставляя новость со своими ощущениями.

— Да.

— Дружить не хочет?

— Нет.

— Грибы тоже не хочет?

— Нет.

— А вы мотаете?

— Я бы с удовольствием, но не могу — у меня эксклюзивное интервью.

— Будем супостатить по-недетски, — подытожил Карлюза, которому в принципе была неприятна мысль, что земля способна носить существо, враждебное грибам.— У нас на то есть большой зеленый вариант.

 

Мысль циническая; но ведь возвышенность организации даже

иногда способствует наклонности к циническим мыслям

уже по одной только многосторонности развития

Ф. М. Достоевский, «Бесы»

 

Под большим зеленым вариантом он имел в виду Лилипупса. С тех пор, как тролль был признан Первым Зверопусом Ниакроха, троглодиты лелеяли мечту угрозами, подкупом или лестью склонить его на свою сторону и с помощью такой внушительной военной силы захватить власть над миром или выгодно продать акции грибных плантаций — это уж как повезет. Но с лже-Таванелем, или лже-Саразином, каши не сваришь, и потому они первым делом желали избавиться от вредоносного существа, мешавшего их скорейшему обогащению и процветанию. Вытащив из-под кольчужки потрепанную тетрадку с наставлениями Зюзака Грозного, Карлюза открыл ее на страничке с закладкой из драконьей чешуйки, сосредоточился и обстоятельно проклял врага по всем правилам.

Злодейский гад с удивлением понял, что троглодиты, несмотря на свой комичный вид и весьма скромные размеры — ходячие источники совсем нескромной и очень серьезной силы. Он поднял руку, не то намереваясь указать своим воинам на ящероидов в кольчужных шапочках с ушками; не то хотел совершить какой-то колдовской пасс, сметая их с земной поверхности следом за Флагероном, но не успел.

Карлюза открыл рот и заверещал. Его истошный вопль подхватил Левалеса, а за ним осел. Подготовленный Бургежа сразу признал волшебные певы и взмыл повыше, чтобы уцелеть, но остальным пришлось несладко. Лорд Саразин отшатнулся в одну сторону, оглушенные короли и свита шарахнулись в другую. Троглодиты прыгнули в седло, цепляясь за все выступающие детали лапками и хвостами, и осел поскакал к пирамиде с такой прытью, что холеные рыцарские кони проводили его завистливыми взглядами.

Саразин чувствовал, как сгущается и уплотняется пространство: на Кахтагарской равнине собралось многовато сверхъестественных существ, и все они почувствовали его присутствие. Нужно было срочно принимать меры — отвлечь противника от своей персоны на то время, которое потребуется ему, чтобы одолеть кассарийского некроманта, и занять всех чем-нибудь увлекательным и душеполезным. Он подъехал к ровному строю своих рыцарей и, возвысив голос, чтобы его было слышно в задних рядах, заговорил:

— Ваше время пришло! Истребите всю нечисть, какая вам попадется! В атаку, во славу Тотиса Великого и Всемогущего!

Рыцари дружно грянули:

— Во славу! — и лавиной покатились с холма, выкрикивая «Тотис! Тотис! Тотис!».

А Ройгенон, Тукумос, Люфгорн и подоспевший Килгаллен со страхом и недоумением смотрели, как Великий Командор, не обращая на них никакого внимания, будто они были всего лишь стайкой пухнапейчиков, развел руки в стороны ладонями кверху и заговорил что-то на странном свистящем языке. Повинуясь этому едва слышному голосу, земля задрожала, воздух поплыл, как во время невыносимого зноя, затем над равниной сгустился туман, и из этого молочно-белого марева вышла грандиозная темная фигура: угловатое туловище, шесть рук, голова утоплена в бугристые плечи, вдоль щек свисают длинные толстые космы. Существо поражало своими размерами даже на фоне воздвига. А его костюм как нельзя лучше соответствовал духу и букве проводимого мероприятия — сплошные потертые шкуры, какие-то цепи, веревки, малопривлекательные черепа странных существ вместо пряжек и пуговиц: любой модный дизайнер задохнулся бы от восторга.

Но не этот недружелюбный великан заставил Зелга покачнуться в седле. Он всей кожей почувствовал всплеск невероятной силы, похожей на извержение ледяного вулкана, на поток испепеляюще-холодной лавы; он, наконец, узнал врага не в чужой личине, не под очередной маской, но в его блеске и великолепии. Его присутствие ощущалось во всем: оно было разлито в воздухе, текло по реке вместе с водой, просачивалось в землю. Враг пытался захватить все и завладеть всем — и им не оставалось иного выхода, кроме смертельного поединка.

Зелг Галеас Окиралла и Ренигар да Кассар положил поперек седла Нечеловеческий Меч и негромко спросил:

— Ты готов?

 

* * *

 

Воздвиг Мардамона разочаровал. Тут было почетно, но одиноко и очень скучно. То есть здесь время от времени случались намеки на неприятности, вроде появления этих беспричинно агрессивных меченосцев. Потом еще пару раз кто-то обозвал жреца нехорошим словом — правда, обозвал издалека, от самого подножия, и за грохотом сражения был почти не слышен. Но Мардамон все равно расстроился. Нет, не так, совсем не так мечтал он провести этот день.

Там, внизу, его друзья наслаждались битвой, самовыражались, занимались любимым делом, как он сам при Липолесье. При Липолесье, вспоминал с тоской жрец, он открыл для себя целый новый мир, познакомился с массой интересных существ, наконец, повстречал Каванаха Шестиглавого и веревочкой измерил Князя Тьмы вместе с троном. Бок о бок с соратниками он обращал в бегство врагов, защищал друзей, папа-жрец мог бы им гордиться. А сегодня — вот чем он занят, говоря начистоту? Украшает собой воздвиг? Впечатляет природу?

 

Если конфликта нет, они мужественно борются, чтобы его создать

Петр Вайль, Александр Генис

 

За всю битву он ни с кем даже толком не поговорил, не растолковал перспективы обильных жертвоприношений, совершенно не занимался просветительской деятельностью. Крифиан подлетал пару раз — узнать, как дела, но тут же торопился обратно, он-то был, как всегда, нарасхват. Монстр Ламахолота, убедившись, что с ним все в порядке, тоже отправился воевать потихоньку: Мардамон отлично видел его подвиги с вершины воздвига. Даже тролли-фольклористы и цирюльник Ас-Купос уже успели войти в историю — они повергли и обратили в бегство стольких врагов, что о них непременно упомянут во всех летописях и фундаментальных научных трудах. Один историк вообще гоняется за ними по всему полю битвы. Жрец вздохнул: и за троллями, и за амазонками, и за троглодитами, и за Прикопсом — он совался со своим блокнотикам буквально ко всем защитникам Тиронги, кроме самого Мардамона. То ли не считал его важной персоной, то ли ленился карабкаться на воздвиг, то ли просто жалел времени на восхождение. Жрец ошибался. Господин Дуцелий Целиус из журнала «Задорные затрещинки» по своей чародейской неопытности и наивности полагал его духом пирамиды и был уверен, что он вообще не умеет говорить.

Мардамон объяснял свое странное безразличие к такому желанному еще вчера воздвигу тем, что воздвиг был ненастоящим. Его создали наспех, при помощи магии, он должен был рассыпаться в прах спустя час или около того. Видимо, рассуждал Мардамон, его ненадежность, неосновательность и иллюзорная сущность не давали возможности привязаться к нему всем сердцем, ощутить его своим родным домом, убежищем, тем вместилищем жертвоприносительной культуры, каким должно стать в недалеком будущем подлинное строение. Но право на него следует завоевать в бою. Сделав этот вывод, жрец засунул серп за узорчатый пояс и решительно полез вниз, по гигантским ступенькам, скользя новыми сандалиями по зеркальной поверхности багрово-черного обсидиана.

Когда лорд Саразин вызвал из бездны чудовищного союзника, Мардамон, охая и кряхтя, как раз преодолевал последнюю ступеньку. Занятый сложным спуском, он не обращал внимания на происходящее вокруг, будучи уверен, что сражение идет своим чередом, и десять минут туда, десять минут сюда ничего не изменят. Наконец, он сполз с последнего яруса на твердую землю, помянул тихим словом всех потусторонних строителей с их оригинальными архитектурными решениями, с трудом выпрямился и… уперся в огромную, мохнатую, неэстетичную ногу какого-то незнакомого великана.

Характеры у всех разные, воспитание тоже, о вкусах и говорить не приходится; поэтому все по-разному реагируют на такие внезапные встречи. Кто-то верещит дурным голосом и пускается наутек; кто-то падает навзничь и прикидывается мертвой жужелицей; кто-то выхватывает меч и героически погибает на глазах у товарищей по оружию, вынуждая их тем самым к скорому и неотвратимому отмщению. Кто-то пытается познакомиться и завести дружбу, предлагая свирепому пришельцу конфетки, куркамисы или, если найдутся, пончики с фрутьязьей. Кто-то настойчиво молит богов о спасении.

Мардамон восхитился.

Это, конечно, был не великолепный Каванах Шестиглавый, но и не какой-нибудь ободранный экой, сильно пострадавший в недавней схватке с дамой Цицей. Такое существо следовало приветливо встретить и подробно расспросить о его планах на будущее. Может, оно жаждет жертв; а, может, ведь случаются же на свете чудеса — имеет суицидальные наклонности и само согласится стать показательной жертвой. Жрец обошел великана по кругу и остановился, раздумывая, с чего начать. Но внезапно он подпрыгнул на месте и со всех ног кинулся к Зелгу и Такангору, размахивая руками, как ветряная мельница, чтобы привлечь к себе внимание. Это был его звездный час, и он никому не собирался его уступать.

 

* * *

 

Что Такангору, что Прикопсу редко доводилось смотреть на потенциального противника, высоко задрав голову, и они сделали это с большим интересом. Как отметил впоследствии Бургежа в документальном романе «Ключ к Нилоне», опираясь на свидетельства очевидцев, Прикопс по большей части — с научным, а Такангор преимущественно с практическим. Мадам Мумеза усмотрела в новом супостате яркий отрицательный пример.

— Пупсик! — заявила она, — если ты не сядешь на диету, скоро станешь таким же.

Намора обозрел новоприбывшего тем изучающим взглядом, каким смотрят портные, гробовщики и будущие тещи.

— А сейчас я еще не такой? — уточнил он.

 

По-настоящему занятый человек не знает, сколько он весит

Эдгар Хау

 

— Пупсик, да ты просто тростинка на фоне этой туши. Кстати, чьей туши?

Пока Намора вглядывался в тушу уже с этой точки зрения и морщил обширный лоб, припоминая, где и когда они могли встречаться, скучающий Сатаран подал голос.

— Это же Батаар, грозный бог васипасов. Васипасы, между прочим, были весьма могущественным и воинственным народом — покорили добрую половину известного им мира. Правда, с географией у них было не ахти, поэтому завоевали они немного. Потом васипасы выродились и исчезли, а Батаар остался и затосковал. Теперь вот является чуть ли не каждому встречному, порой даже без точного соблюдения ритуала вызова, только бы ему дали возможность побузить, погромить, покрушить там чего-нибудь.

 

Сведения, которыми не располагали древние, были очень обширны

М. Твен

 

— Так он еще невежда, задира и хулиган?! — возмутилась Мумеза, как если бы само собой разумелось, что обладатель такой непривлекательной фигуры должен компенсировать эстетические недостатки невероятными душевными добродетелями и талантами.

— А кто б еще вынес васипасов? — искренне изумился Сатаран. — До него от них, если мне не изменяет память, отказались три или четыре более чувствительных божества.

— Но тут же дамы! — и мадам капрал выразительно скосила глаза в том направлении, где амазонки, как и обещали в недавнем коллективном интервью «Миру рогаликов», мылили шею и крутили хвосты тяжелым кавалеристам Гриома.

— А что ему дамы? — изумился Сатаран, как все адские вельможи, безразличный к людским горестям. — Он и дам сожрет с костями, с конями и с этими их цветными висюльками.

— Что значит — сожрет с висюльками? — вспыхнула мадам капрал. — Он знает, сколько они стоят?! Вы же ему воспрепятствуете?!

— Да, — согласился Змеерукий, удивляясь тому, что эти висюльки вообще чего-то стоят. — Воспрепятствую. Я как раз хотел повоевать и Князь просил отличиться от его имени. Думаю, что Батаар, хоть и не знатный противник, но для разминки можно начать с него, а там подыскать кого-нибудь поприличней.

— Здравая мысль, — сказал Намора.

— Тогда я предупрежу всех наших, чтобы они не вмешивались и не портили вам удовольствие, — пробасил Такангор. — Но если вы вдруг передумаете, я бы с удовольствием им занялся.

— Какая солидная зверюга, — крикнул Юлейн, направляя древнеступа к компании демонов.

— Это не зверюга, это Батаар, грозный бог вымерших скудоумных васипасов, которые плохо знали географию и испортили настроение четырем приличным богам, — проинформировал его Кальфон. — Сейчас лорд-маршал доходчиво растолкует ему, в чем преимущество профессиональной организации перед древней самодеятельностью.

— Обычно такие операции у нас поручают Костолому, — заметил Судья Бедерхем. — Это как раз тот случай, когда в целях назидания врага растирают в пыль, а барон Дьюхерст с детства славится силой и упорством.

— Потому что ребенок правильно питался, — сообщил Думгар, который лично выкармливал крошку смесью молока мантикоры, молока сфинкса, настойки бабки Бутусьи и нескольких ядов из трехведерной бутылочки.

Дьюхерст мечтательно вздохнул, как вздыхал всегда, когда речь шла о том, чтобы правильно попитаться. В младенчестве у него был отменный аппетит, и он сумел сохранить его в неприкосновенности. Пожалуй, даже великолепная Мунемея не нашла, к чему бы тут придраться.

Батаар переступил с ноги на ногу и грохнул кулачищем о воздвиг, сотрясая равнину. Несколько конных рыцарей рухнули наземь вместе с лошадьми. Воздух огласило жалобное ржание.

Вообще, это только демоны так спокойно обсуждали происходящее. Остальные участники сражения реагировали на появление Батаара куда более нервно, и старались оказаться подальше от великана, возникшего неведомо откуда и неизвестно с какой целью. Скорее всего, такое чудовище настроено рвать и метать, и истреблять людей, но оно отчего-то мешкало и выглядело не столько свирепым, сколько задумчивым.

Змеерукий сказал правду: бог васипасов был туповат, соображал медленно, и до его мозгов еще только доходил приказ лорда Саразина обрушиться на армию Тиронги и Кассарии. Дело в том, что как и его давно вымершие подданные, Батаар плохо разбирался в географии, а заодно и в истории, и в современной политике. Словом, он не мог отличить армию Тиронги от любой другой армии и натужно думал, как это сделать. Лично он гораздо охотней крушил бы без разбору, но новый наниматель оказался ужасно капризным и требовал точного выполнения инструкций, грозя тем, что не заплатит за халтурную работу. Наниматель был страшно, дико, невообразимо силен; Батаар не понимал, почему бы ему самому быстренько не провернуть такое простое дельце, но это интересовало его в последнюю очередь. Вознаграждение, обещанное за помощь в битве, его устраивало, даже, откровенно говоря — весьма прельщало. В последнее время ему редко что-то предлагали и еще реже что-то давали. Печальнее, чем у него, дела обстояли только у Юлейна, который за тридцать два года жизни заработал одну золотую рупезу. Так что Батаар старался сделать все правильно, и к величайшей досаде лорда Саразина именно его старательность тормозила процесс истребления кассарийцев.

— Ну, я пошел, — вежливо сказал Сатаран. — Я быстро.

— Удачи, — отозвались Юлейн, Зелг и Такангор.

Демоны ничего не сказали. Они знали своего лорда-маршала не одну тысячу лет, и понимали, что удача здесь ни при чем. С ней или без нее, он все равно сокрушит и Батаара, и сотню других врагов — сильнее и опаснее. Это доказывает, что не стоит слишком полагаться на статистику. Жизнь не подчиняется и статистике, она полна сюрпризов, и если об этом не помнить, многие из них могут показаться неприятными.

Змеерукий не привык к фамильярности. В Аду над ним стоял только Князь Тьмы, а он имел моды хватать своих вельмож за хвост или крылья и неистово дергать, привлекая к себе внимание. Лорд-маршал резко развернулся и распахнул невероятную пасть, намереваясь проглотить наглеца, но тут же отпрянул, оглушенный дикими криками. В ушах у него звенело, как после выступления баньши, и он изумился: надо же, такой субтильный человечек, а так знатно верещит.

Такангор сочувственно загудел что-то под нос. Он с необычайной отчетливостью вспомнил то изумительное летнее утро, когда всю Кассарию подняли на ноги радостные вопли жреца-энтузиаста. С тех пор минотавр уже узнал, что Мардамон кричит для ясности. Он думает, что чем громче, тем его лучше понимают.

— Подождите! — вопил Мардамон, дергая Сатарана за кончик крыла. — Не надо вы! Можно лучше я? Можно?! Ну, можно?

— Зачем это вам? — подозрительно спросил Юлейн.

— Это же Батаар! — еще громче закричал жрец, чтобы и древнеступу было понятно.

— Батаар, — подтвердил Кальфон. — А вы васипас?

— Я не васипас. Я—Мардамон.

— Тогда какое отношение вы имеете к Батаару? — не унимался Кальфон.

— У нас в Таркее все знают Батаара. Мой папа был жрецом Батаара.

— Папа — васипас? — не сдавался Кальфон.

— Папа — не васипас, — рассвирепел жрец. — Папа — папа Мардамона.

— Почему? Вы стали Мардамоном раньше, чем он стал папой?

Шипеть на демона — не самая лучшая идея, но Мардамон зашипел. Кальфон стал накаляться — в прямом смысле слова, пламя загудело вокруг него, как в доменной печи.

— Друзья, друзья, — примирительно заговорил Зелг. — Давайте вернемся к Батаару.

— Перед тем, как эмигрировать в лучший мир, — сообщил жрец гордо, — папа научил меня древнему заклинанию. Называется «Обидные слова». Батаар слышит эти слова, очень обижается и молча уходит.

— Молча?

— Даже не пикнув.

— Так-таки возьмет и уйдет?

— Он очень обидчивый.

 

— Что же вы, голубчик, казенного курьера обидели?

— Позвольте! Я его не обижал!

— Как же, не обижали. А он пришел такой обиженный.

Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»

 

— А знаете, — внезапно сказал Сатаран. — А давайте, чего там, хорошая идея.

— Правда? — изумился Зелг.

— Как слеза феникса. Вот смотрите: сначала Батаар грохнет этого энтузиаста нам на радость и облегчение, потом я повергну Батаара в прах, потом Дьюхерст разотрет его в пыль, а после этого мы все дружно и спокойно продолжим воевать.

— Шикарный план, — одобрил Такангор. — Только нам не подходит.

— Почему?

— Мардамон дорог милорду как память о днях минувших.

— Дорог? — подозрительно спросил Карающий Меч Князя Тьмы.

— Дорог, — вздохнул Зелг, думая про себя, какой же это все-таки шикарный план.

 

* * *

 

Когда, почувствовав всплеск грандиозной враждебной силы, тетя Вольпухсия ударилась в истерику и принялась метаться над головами недоумевающих противников, которые колдовскими способностями не обладали и, естественно, ничего особенного не ощутили, Гризольда не на шутку рассердилась. Вот почему, говорила она впоследствии, выступая на общем заседании Фейника, дилетантов нельзя допускать до поля битвы. В самый решительный момент они берут и роняют престиж, с таким трудом завоеванный профессионалами.

— Тетя! — рявкнула она самым грозным своим басом. — Тетя, сядьте на место, вы не позитивны!

Тетя Вольпухсия обессилено плюхнулась на одну из ступенек воздвига, громко пророча всем скорое поражение, плен и смерть. В этот миг пирамида вздрогнула и, как и предполагалось планом обороны, без лишних эффектов растворилась в воздухе. Престарелая фея с криком свалилась на какого-то из топорников, напугав того до икоты; несколько десятков солдат, бегавших от кассарийских оборотней вокруг пирамиды, внезапно оказались лицом к лицу со своими преследователями — их очень травмировало, что серебристые чешуйчатые чудовища, похожие на помесь гигантского волка с некрупным драконом, радостно потирали лапы, предвкушая расправу; конечно, изумились и испугались все нападающие — от королей и их свиты до последнего оруженосца; но нашелся еще один индивид, на которого исчезновение воздвига подействовало гораздо сильнее, чем можно было ожидать от существа его происхождения и нешуточных возможностей.

Батаар растерялся. Только что за его спиной возвышалось симпатичное оригинальное строение — лично он не отказался бы от такого храма, и вдруг оно куда-то подевалось. Если такая большая вещь пропадает бесследно, то какие еще сюрпризы поджидают на этой кошмарной равнине? Он по-прежнему не знал, как в огромной, суетливой и ужасно подвижной толпе мелких смертных найти тех, кого ему полагалось истреблять. Все люди были для него на одно лицо — крохотные, шустрые, шумные, драчливые. Когда-то с ним уже случился странный конфуз: человечки, которые ему поклонялись, призвали его на помощь в каком-то очень важном для них сражении. Откликнувшись на их мольбы и отличные жертвы, он явился лично утрясать конфликт, и его до сих пор грызли смутные сомнения: возможно, он все-таки истребил не тех, кого следовало бы, потому что с того самого дня верноподданные васипасы куда-то запропастились.

И без того скверное настроение отставного бога окончательно испортилось, когда до него доскакали Рыцари Тотиса.

Лорд Саразин полагал, что, появившись на поле боя, Батаар сразу обрушится на самых опасных противников вроде циклопа или титана, и его рыцари увидят, что этот монстр на их стороне. Во всяком случае, думал он, мешать они ему не будут, а если потом решат присоединить его голову к остальным трофеям, то он их осуждать не станет. Но бог васипасов так медлил с любыми действиями, что поборники света и справедливости не получили никаких свидетельств его добрых, по отношению к ним, намерений. Отважный сотник Рыцарей Тотиса, уже видевший мысленным взором, как его производят в магистры за этот беспримерный подвиг, обошел задумчивого Батаара с правого фланга, дал небольшой крюк и направил золотистое сверкающее на солнце копье в центр его обширного тыла. Что показалось богу особенно обидным, что именно в этот момент в древнеступе взыграли какие-то дремучие инстинкты.

Где среди тряпок и морской травы, которыми он был набит, лежали эти самые инстинкты, что пробудило их к жизни, почему сейчас, а не минутой раньше или часом позже, не знал никто. Таксидермисты впоследствии неплохо заработали на статьях и исследованиях на эту сенсационную тему и надолго сделались кумирами подрастающей молодежи, читателей «Чучела-ворчучела» и «Новых радостей таксидермии». Дормидонт умудрился получить денежное вспомоществование на исследование инстинктов Жабы Юцапфы, а Морис написал… Но о Морисе потом.

Итак, таксидермисты сделали вывод, с которым у нас нет причин не согласиться — видимо, у этого конкретного древнеступа были причины для давней личной неприязни к Батаару и он осуществил акт возмездия тысячу лет спустя.

Низко нагнув гигантскую голову и выставив грозные клыки, древнеступ поскакал на великана, не обращая внимания на крики Юлейна и резную палочку, которой Гегава пытался придать этому движению осмысленную направленность. Со стороны все выглядело так, что король решил лично сокрушить Батаара: этот момент был тут же засвидетельствован и подробно описан Бургежей и господином Дуцелием Целиусом. И даже Грозиус Мхуху, давно искавший интересную тему для новой брошюры, сделал для себя пару важных заметок.

Жизнь очень забавно устроена: то ничего не происходит годами, то вдруг все начинают действовать в одночасье, желательно минута в минуту, чтобы уж точно не разминуться. Так сталкиваются корабли в просторном проливе Ака-Боа; так в будуаре целомудренной девы встречаются в ночной тиши ее отец и любовник, зашедшие пожелать спокойной ночи каждый на свой манер. Так ринулась в атаку на Батаара кипящая негодованием Гризольда, увлекая за собой весь фейник и дядю Герменутия. И, разумеется, припустил во всю прыть Мардамон, выкрикивая на ходу «Обидные слова», и стараясь не отстать от древнеступа, хотя куда там…

Завалив рекламными буклетами Кровавой Паялпы господина Пикса из института Необъяснимого Страдания, господина Грозиуса Мхуху из «Жизни рогаликов» и бангасойского демона «Ш», Архаблог и Отентал присели у воздвига передохнуть и обдумать план действий. Не то чтобы их не впечатлили остальные зверопусы. Впечатлили, и еще как. Но кузены знали, что при их нынешних связях зверопусы никуда не денутся и готовились к более грандиозному свершению. В перспективе их ожидала волнующая встреча с тремястами такангорами, и они прикидывали, как бы успеть переговорить с каждым и отобрать достойных для участия в Паялпе. Пока что они договорились только до того, что каждый берет на себя сто пятьдесят минотавров и проводит по полтораста коротких интервью, выбирая кандидатов для второго тура. Теперь оставалось придумать, как это провернуть и, желательно, без ущерба для самих бессменных владельцев и устроителей. Они спорили и толкались, и пихались локтями у подножия воздвига, в тылу кассарийского воинства, и вдруг в их жизни появился Батаар.

Архаблог и Отентал окинули исполинскую фигуру восхищенными взглядами, с нежностью вгляделись в лицо — жуткую, откровенно говоря, морду с огромной пастью, в обрамлении длинных косм; с восторгом изучили длинные, ниже колен руки с кулаками каждый размером с исхудавшего Хрюмсика, и поняли, что их настигло счастье. Нынче у них образовался некоторый избыток героев и острый дефицит чудовищ для Кровавой Паялпы. Батаар так идеально подходил на роль чудовища, что лучшего и желать не приходилось. Забыв об усталости и предстоящем трудовом подвиге, кузены ринулись к отставному богу, выкрикивая нечленораздельные приветствия и неистово размахивая яркими рекламными буклетами.

А теперь представьте: вы — Батаар. Вы только что прибыли на незнакомое вам поле неизвестного боя, спешно вызванные грозным могущественным и весьма таинственным существом, которому до зарезу нужно ваше содействие в каких-то его грандиозных, но совершенно непонятных вам планах, и он сходу, буквально в момент призыва ошарашил вас неясным заданием. Вы стоите, морщитесь, переминаетесь с ноги на ногу, думаете из последних сил — в меру отпущенного вам дарования, и тут вдруг со всех сторон к вам бегут, скачут, несутся, летят, жужжат, вопят, тыкают, кричат, угрожают и обижают незнакомые люди, а также не люди, и, оказывается, у всех у них накопилась к вам куча претензий. Даже самый смелый психолог не назвал бы бога васипасов тонкой художественной натурой. Нервы у него были крепче корабельных канатов, но и корабельным канатам положен какой-то предел. Батаар обиделся еще до того, как разобрал во всеобщем оре те самые «Обидные слова». Надо сказать, что папа-мардамона не обманул сына Мардамона, заклинание было отличным и действовало безотказно. Просто оно не успело сработать.

Нет, что ни говори, Батаар сдался не сразу. Он мужественно ойкнул, когда его настигло разящее копье, и даже успел чувствительно хлопнуть рыцаря в ответ, пока тот скорбно разглядывал погнувшееся острие. Затем он отважно махал руками, отбиваясь от гудящего фейника. Грозно крякнул на налетевшего древнеступа и буквально в двух словах укорил Юлейна за агрессивное поведение. Возможно, он бы показал, на что способен, но тут с ним приключилось сразу две неприятности, и он решил, что это слишком. А кто бы не решил?

Гендерное движение в Ниакрохе еще набрало полную силу, и амазонки были первыми ласточками, знаменующими конец эпохи рыцарства и начала новой эпохи, которой, пока она не началась, никто не придумал названия. Чувствительно потрепав легких конников Лягубля, воинственные девы пришли к выводу, что лучший из минотавров — единственный в мире представитель сильного пола, которого они считали высшим авторитетом, не слишком впечатлен их действиями. И девы племени кусуми, и девы племени мусасья поняли, что не оправдали надежд своего кумира, и обратили огненные взоры на окрестности, в поисках более значительного противника, победа над которым принесла бы им одобрение Такангора. Кто ищет, тот всегда найдет. Батаар, огромный, брутальный, непривлекательный, показался им настоящим подарком небес, и они ринулись к нему, визжа от возбуждения.

Великан поморщился. Женщин он не любил. Одно время васипасы пытались спихнуть ему лишних женщин племени в качестве торжественной жертвы, но он быстро пресек неуклюжие попытки решить за его счет их личную демографическую проблему. И вот опять то же самое. Бог обиженно хрюкнул — воевать в таких условиях ему совершенно не нравилось. И тут до него добрались энергичные кузены.

— Какой уродец! Просто чудо! — вскричал Архаблог.

— Это ж надо таким родиться! — радостно отвечал Отентал.

Батаару было плохо слышно с высоты его роста, о чем кричат эти коротышки, но общий смысл он уловил — они обзывались и дразнились.

— Ну и морда, тупая, агрессивная, — цвел Архаблог, обходя великана по кругу с задранной головой. — Вот его и подставим Флагерону. Представь себе вывеску — «Элегантность против дурновкусицы». А? Каково?

— Длинно, длинно, — возразил Отентал. — Какая же это дурновкусица, это настоящее убоище. Смотри, какая рожа противная. Нет, надо бить наверняка — скажем так, «Красавец и чудище».

— Пойдет, — сказал Архаблог. — Только ритмики не хватает. Нужно «Красавец и чудовище».

— Вот с этим соглашусь, — закивал Отентал. — Ну и харя. Это же мы полжизни бы искали, и не нашли бы этакую отвратительную харю.

Бедный бог не выдержал и с размаха хлопнул нахала ладонью. Но бессменные устроители Кровавой Паялпы были далеко не новичками своего дела. Это лет двадцать пять назад они еще могли чувствительно пострадать в ходе переговоров с потенциальным участником выступления. А теперь реакция у них стала отменная, как у эльфов, которые перемещаются в пространстве со скоростью, недоступной взгляду. Отентал легко уклонился и завопил:

— Вспыльчивый!

— Злобный! — подтвердил Архаблог. — Так глазками и буравит. Надави на него, как следует, нельзя упускать такое сокровище!

Отентал изучил глубоко вдавленный в землю след батааровой пятерни и остался доволен.

— Слушайте, милейший, как вас там… — начал он.

Каквастам пришел к выводу, что этих впечатлений ему с лихвой хватит на ближайшие пару веков. Он не считал себя эталоном мужской красоты и не претендовал на звание «Милашка сентября», но должна же быть какая-то этика, какие-то правила приличия. Может, он пошел лицом в маму, а маму не выбирают — даже древние хтонические существа. Между прочим, может, они сами втайне страдают, в том числе без женской ласки, тепла и участия; и им особенно неприятно, когда какие-то незнакомцы так неделикатно отзываются об их внешности. Харя, конечно, та еще, но что ж ему теперь — развоплотиться?

По ходу дела он обиделся и на своего нанимателя: не мог пометить войска, подлежащие уничтожению, каким-нибудь крестиком или кружочком, или ниточку завязать. Обещанное вознаграждение не казалось ему больше таким уж существенным; за перенесенные страдания могли бы дать и побольше. Тем более, бог васипасов привык все-таки к почтительному обращению. Когда он возникал где-нибудь с целью напугать — он пугал; если желал сокрушить — крушил. Обычно при виде его смертные создания лишались чувств или ударялись в паническое бегство, или оказывали жалкое сопротивление, что в конечном итоге оборачивалось против них же самих. А такого свинства он никогда не видел. Ну, хоть бы кто-нибудь упал в обморок для приличия.

Но древнеступ подло бодался; Архаблог и Отентал обзывались; девы неистово скакали; феи жужжали, как пчелы-убийцы, а пчелам-убийцам Батаар не доверял; жрец в дикой мантии и венце из костей какого-то страдальца выкрикивал отдельные обидные слова; издалека нехорошо косились на него кошмарного вида адские демоны, о присутствии которых наниматель, кстати, не упомянул — иначе он бы не согласился на такое смехотворное вознаграждение, — и, опасный на вид, сердитый минотавр-переросток, стоящий в компании недружелюбных здоровяков. Словом, вся эта афера с каждой минутой внушала все меньше доверия. Что касается существа, призвавшего его сюда, то отставной бог его, конечно, боялся. Но он догадывался, что нанимателя ждут крупные неприятности, и в ближайшее время тому будет не до разбирательств. А если он погибнет в ходе этого конфликта, то не сможет ни заплатить за работу, ни взыскать за нарушение договора. Как ни крути, оставаться на поле боя и подвергать себя нешуточной опасности было невыгодно.

Батаар укоризненно поморгал на амазонок, громко обещавших, что он ответит за все мужские бесчинства; грустно вздохнул и исчез.

 

Но деятельность Степана Трофимовича окончилась почти в ту же минуту, как и началась, — так сказать от «вихря сошедшихся обстоятельств»

Ф. М. Достоевский, «Бесы»

 

 

ГЛАВА 14

 

В засаду, устроенную по всем правилам, противник не попадает

Военные законы Мерфи

 

Никто не обрадовался появлению Батаара так, как Зелг с Такангором. Наконец, враг, которого они так долго выманивали из его норы, высунул голову из тайного убежища, и только теперь, собственно, должна была начаться настоящая битва.

— Где он? — негромко спросил минотавр.

— На холме, — ответил Зелг. — Видите, тот крупный золотистый джентльмен.

— Я бы не сказал, что он уж такой крупный, — скептически прищурился Такангор. — Скорее, полный. Маменька рекомендовали бы ему строгую овощную диету и решительный бег на рассвете.

— Я бы ни за что не стал бегать на рассвете, — сказал бурмасингер, склоняясь к мысли об овощной диете.

 

Если человек не хочет бегать по утрам,

его ничто не может остановить

Йогги Берра

 

Ему последнее время не нравилась его фигура, особенно в присутствии Зелга и Юлейна, которые пошли в статных, рослых и плечистых предков.

— Бег на рассвете, — мягко пояснил Такангор, — бывает двух видов: добровольный и от маменьки. Те, кто пробовали оба вида, горячо рекомендуют первый. Но этому золотистому господину не повредил бы второй.

— А-аа, это лорд Саразин, Великий Командор Ордена Рыцарей Тотиса, — высунулся Юлейн из своей будочки. — Очень деятельная личность, большой хозяйственник, вот маркиз Гизонга часто ставит его в пример. А ты уверен, что это он — Он? Я в том смысле, что командор всегда был такой неистово набожный человек.

— Это логично, — откликнулся Сатаран. — Фанатиков легче поглощать, их души быстрее покоряются — спросите у Кальфона.

Погонщик душ сделал компетентное лицо и покивал огромной рогатой головой. Ему нравилось, когда его с интересом слушала такая важная персона как Такангор.

— Когда смертное создание многое ценит в этой жизни, его душой трудно управлять. Она, вообразите, как бы цепляется за все дорогое такими, как бы щупальцами, и оторвать ее как бы непросто. Чудовищную силу порой проявляет и поразительное упорство. А душу, поглощенную одной идеей, ухватить как раз легко: она вся тут, как на ладони. Обычно, маленькая. Обычно, слабая. Лично я тоже бы выбрал лорда Саразина для поселения. А вот уважаемую Гризольду, например, побеспокоил бы в последнюю очередь.

— О, — вздохнул Зелг, — как я вас понимаю.

И снова посмотрел на вершину холма.

На вершине холма переживали за свое будущее завоеватели Тиронги.

— А… — сказал Тукумос в спину лорда Саразина, потрясая специально купленным для сегодняшнего триумфа походным боевым королевским жезлом. — А как же это…

— Молчи, — остановил его Килгаллен, с любопытством рассматривая, как сквозь золотистые отблески на панцире командора постепенно пробивается густой багровый свет. — Думаю, сейчас ему лучше не мешать.

— А потом… — сказал Ройгенон.

— Потом — тем паче.

— А мы, — начал было Люфгорн.

— А нам пора заехать в Нилону, запереться за ее мощными воротами и подумать, что делать дальше.

— А войска? — спросил Люфгорн, имея в виду организованное отступление.

— А как? — осведомился Килгаллен.

Его трясло от негодования — подумать только, жил себе не тужил, богател, процветал, и вдруг на тебе — своими руками выкопал Гриому такую глубокую и такую знакомую яму. Чего ему не сиделось? Трехглазому было совершенно очевидно, что победоносный двухдневный поход на Тиронгу — это эфемерида. Нечего даже мечтать о том, что они прорвутся сквозь плотный заслон из кентавров и амазонок, каких-то монстров и чудовищ, демонов и, — он с тоской оглядел окрестности, — и еще одних демонов. И вот этого, самого кошмарного, исполинского, на которого даже смотреть страшно.

Вот угораздило! На Кахтагарской равнине их армии застряли надолго. Следует отдать должное Юлейну — он отлично провернул оборонительные мероприятия. Неизвестно, как, но венценосный брат собрал войска, способные остановить любого захватчика. Да, у него самого все еще есть подавляющий численный перевес, Рыцари Тотиса, и трижды да — минотавры. Но Килгаллен был уже уверен в том, что эти могучие союзники всего лишь отсрочат жестокое поражение армий Трех Королей; а пока они завязли тут и пытаются выбраться с этой проклятой равнины, сюда, следом за шэннанзинцами — в этом он тоже не сомневался — прибудут отборные отряды Галармона. Свежие, охваченные праведным гневом и жаждой мести полки.

Опять же, о шэннанзинцах был плач особый.

Есть такие испытания, которым лучше не подвергать гордый человеческий дух. Неизвестно, что может случиться. Если бы король Гриома не поддался искушению и не организовал похищение знамени полка, возможно, шэннанзинцы прибыли бы к месту сражения в обычном воинственно-воодушевленном состоянии, и их противникам пришлось бы намного легче. Если бы Килгаллен решился на эту авантюру несколько раньше, полк бы уже успели расформировать, и славные рыцари, вынужденные перейти в другие воинские части, горели бы банальной жаждой мщения, кипели бы от ярости, исходили праведным негодованием — в общем, тоже ничего особенного не испытывали бы. Но те, кому довелось получить в качестве замены старому знамени стяг, сработанный кассарийскими умертвиями, и проскакать под ним довольно большое расстояние, сами понемногу приобретают нечеловеческие черты.

Если до этой драмы Ржалис увлекался женщинами и вином; Саланзерп коллекционировал старинные редкие шлемы; Уизбек Райри Тинн тайком почитывал женские любовные романы; и у любого рыцаря в полку была личная жизнь, увлечения и любимые занятия, то к моменту прибытия на Кахтагарскую равнину они были охвачены единым порывом — ни дать ни взять муравейник, подвергшийся нападению муравьеда. Они желали рвать, метать и крушить.

Когда Галармон увидел знамя, созданное по его особому заказу, он временно приобрел такой же загадочный голубой оттенок в бурые пятнышки, хорошо еще под забралом не было видно, и поспешил лично возглавить отважный полк, чтобы разделить со старыми сослуживцами это тяжкое бремя.

Впрочем, следует отдать должное таланту кассарийских портных: флаг вызывал сходные чувства и у друзей, и у врагов, так что воевать под ним как раз оказалось выгодно. Многие воины при виде его застывали на месте, как вкопанные, силясь понять, что за зрелище предстало их глазам, и пропускали удары; кто-то более нервный или имеющий склонность к изящным искусствам просто пускался наутек, желая оказаться подальше. И даже амазонки не рискнули прокомментировать неистовую атаку рыцарей Шэнна, когда они лавиной скатились с Харагримских холмов и на всем скаку врубились во фланг вражеских войск. Воинственным девам было в чем упрекнуть неуклюжих и несообразительных мужчин, но тут имелось серьезное оправдание, и женское сострадание возобладало над объективностью.

Что амазонки — даже полтораста минотавров, которые отвлекали косматоса и хряков от остальных союзников на крутых обрывах Шунашхе, смотрели на атакующих шэннанзинцев со сдержанным сочувствием и уважением: не всякому по плечу высоко держать такое знамя.

Раз уж мы заговорили о косматосе, поспешим успокоить его взволнованных поклонников и обеспокоенных членов Общества защиты редких и исчезающих монстров: зверек чувствовал себя сносно. Конечно, его немного разочаровало, что в отличие от обожаемого Такангора, его рогатые сородичи не проявляли такой же симпатии, ничем не угощали, и держали себя сдержанно, если не сказать — холодно. Но косматос не унывал. Время от времени, сотрясая равнину и распугивая латников, он прокладывал себе путь сквозь ряды сражающихся — проверить, как там Такангор. И, получив новую порцию ласк и пару хрустиков, бежал обратно, резвиться среди воинов — в Аду его с детства натаскивали на таких вот существ. Когда он увидел Батаара, то тоже ринулся его терзать, дробить, колоть и резать, одним словом, косматить, но не успел — как мы уже говорили, в этом случае конкуренция была очень высока, и больше всего повезло тем, кто оказался ближе к месту действия. Батаар исчез, и разочарованный косматос принялся искать себе жертву по душе.

 

* * *

 

Самобичевание — штука полезная, но долго предаваться ему не стоит, пропустишь что-нибудь увлекательное, любит говаривать доктор Дотт, и тогда останешься без нового повода для самобичевания.

Если бы Килгаллену строго указали на то, что вот Дотт говорит, а вы не слушаете, он бы резонно возразил, что у достойного привидения было на пару веков больше времени для осмысления накопленного опыта, а он постигал все по ходу, так сказать, боевых действий. В битве, особенно с участием потусторонних сил, напомнил бы он, есть один существенный недостаток: она хоть и предоставляет неограниченное количество опыта за весьма короткий срок, однако не создает нормальных условий для его усвоения — шут там, гам, крики, звон оружия, дудение какое-то, грохот, ржание, в общем, то да се. И мы не сможем ему возразить. Особенно, учитывая, что под «то да се» сдержанный монарх Гриома подразумевал как раз совокупность иных звуков и визуальных впечатлений, которые создавали демоны и монстры. А это не опишешь даже такими словами, как громоподобный рев, грохот, дикий визг, утробное рычание, скрежет …нет, никакими не опишешь.

 

Победа проистекает из опыта, а опыт из поражений

Лао Цзы

 

Как и любой другой на его месте, Килгаллен имел полное право потратить минуту-другую на то, чтобы обругать себя за недальновидность и посожалеть о содеянном. Гораздо быстрее, чем кто бы то ни было на его месте, он взял себя в руки и собрался предложить венценосным союзникам ехать к Нилоне — причем, именно ехать, а не скакать во весь опор, по возможности, не создавая паники, и там укрыться за неприступными стенами. План этот в целом был очень хорош. Но, как и прочие планы, составленные на этот день завоевателями, он имел одно слабое место: он не учитывал Такангора.

Задолго до военного совета, как только прояснились детали вторжения и стало очевидно, что Люфгорн заодно с врагами, Юлейн и Галармон, не жалея красок, описали генералу скверный характер князя Торентуса и фортификацию Нилоны, и особенно подробно остановились на ее воротах.

Надо полагать, у каждого есть предмет тайной гордости: у Мумезы — Намора, у Гризольды — трубка, у Борзотара — набор для резьбы по камню, у троглодитов — талант к волшебным певам и разведению грибов. У жителей Нилоны это были крепостные ворота.

Относительно их происхождения существовало несколько одинаково невероятных версий. Самой популярной в Тиронге была легенда, гласившая, что эти ворота были украдены троллями в горном замке одного из древних богов Пальп, и преподнесены в дар Гахагунам в обмен на полный склад эля.

Как и неоднократно воспетые нами двери в кабинет Зелга, эти ворота исторически считались несокрушимыми. Еще не создали тарана, чтобы их разбить, и лестницы, чтобы их преодолеть. Узкий подвесной мост через бурную Шунашхе был единственной дорогой, ведущей к ним, и враги не имели возможности их обойти. Кто бы он ни был, враг должен был атаковать неприступные ворота в лоб, под непрерывным обстрелом из трех огромных надвратных башен; и терпеть такие неудобства, как льющаяся с небес расплавленная смола и олово, огненные стрелы и горящие соломенные шары, падающие на голову бревна, утыканные заостренными колышками, и еще кучу всяких приспособлений, созданных специально для того, чтобы отравлять жизнь несимпатичному ближнему своему.

Король и генерал наперебой объясняли минотавру, что в лице ворот он столкнется с непреодолимым препятствием. На что Такангор, успокаивающе шевелил ушами и сообщал, что он все понял, и раз препятствие действительно такое непреодолимое, его следует устранить, чем он и займется в надлежащее время.

Рискнем сказать, что в определенном смысле сильнее та вера, которая постоянно подтверждается фактами. Такангор столько раз являл своим друзьям чудо, что они с легкостью поверили, что он сотворит его и на сей раз. И желали занять лучшие места в партере, когда начнется это представление. Однако даже для них, знавших почти наверняка, что с воротами Нилоны должно что-то произойти, происшедшее стало настоящим сюрпризом. Вообразите же себе, какие глаза были у Тукумоса, Ройгенона, Килгаллена и — особенно! — у Люфгорна, когда, обратив свои взоры на спасительную гавань, они обнаружили, что она больше не спасительная. В смысле — гавань на месте, а ворот — нет. Зато есть большое народное волнение и широкое общественное недоумение, выражавшееся в том, что сотни крохотных человеческих фигурок в отчаянии метались по зубчатым стенам крепости и, судя по всему, самозабвенно голосили. Но ветер доносил только обрывки их воплей, остальное перекрывал грохот сражения.

Судя по тому, как бессмысленно и беспорядочно суетилась толпа солдат, до того стоявших в строгом боевом порядке, принимать какие-то меры было уже поздно. Так бегают на пожаре, который уже нет смысла тушить — не с определенной практической целью, а от излишнего возбуждения, чтобы сбросить эмоции.

Сперва Килгаллен не понял, какая причина могла заставить вышколенных бойцов вести себя так по-детски, и долго таращился на людей, пытаясь проследить траекторию их движения и угадать, где находится центр событий. Но ему не пришлось догадываться самому. Люфгорн протянул дрожащую руку к родной крепости и просипел, опасно багровея:

— Ворота! Ворота где?

Король Гриома в ужасе подумал, что эти недотепы открыли ворота, а какой-то из отрядов Юлейна сумел слишком близко подобраться к мосту, и теперь бой идет в опасной близости от места, которое он полагал безопасным. Доля истины в этом прозрении была. Но доля незначительная. Затем Килгаллен посмотрел на мост, на ворота и остолбенел. Смотреть было не на что. Его взгляду предстала отвратительная дыра, зиявшая на том месте, где еще час, полчаса и даже пять минут назад возвышались неприступные, известные на весь Ламарх гигантские ворота Нилоны — железные, кованные, неподвластные времени и разрушению. В общем, даже нельзя было сказать, что их кто-то разрушил. Их кто-то — спер!

Может, и следовало бы указать королю Гриома, что слово «спер» не принято произносить в приличном обществе, но он вправе возразить, что в приличном обществе не принято и уносить средь бела дня без спросу чужую собственность.

В общем, ворота, которые еще минуту назад служили надежной защитой жителям Нилоны, чудесным образом исчезли. Хотя к чуду в привычном смысле этого слова, данное происшествие не имело никакого отношения. Это была просто отлично спланированная и с блеском осуществленная военная операция.

 

Любое чудо можно объяснить задним числом. Не потому что чудо — это не чудо, а потому что хорошее объяснение, это хорошее объяснение

Франц Розенцвейг

 

Но до того, как вдаться в ее подробности, поговорим немного об искусстве писать заявления.

В написании заявлений, как и в любом другом жанре высокой литературы, есть свои стили и направления. Дьюхерст Костолом был ярым приверженцем минимализма и, как и Агапий Лилипупс, охотно пользовался сложноподчиненными предложениями, с легкостью сокращая длинные логические связи. А зная приверженность барона к его первому и главному родительскому дому, Кассарии, и нежную любовь к кассарийскому голему, никто не удивился, когда, едва открылись двери только что организованного филиала, на стол Наморе легло заявление от Дьюхерста Костолома — следующего содержания: «Рекомендую немедленно принять меня на важную должность в ваш филиал для большой пользы, чтобы не было неприятных неприятностей грустных, включая оных».

Высоко ценивший знаменитого на весь Ад бойца, Намора начертал на этой цидулке резолюцию: «Куда ж без него».

Мудрый минотавр обратился за содействием к Дьюхерсту и Даэлису по сходным причинам — он не видел лучших кандидатур для мгновенного и безболезненного устранения такого солидного препятствия как ворота Нилоны.

Такангор понимал, что рано или поздно (а если учесть все, что он прочитал о Килгаллене Трехглазом и Саразине, скорее, рано) его противники сообразят, что им выгоднее перейти в глухую оборону за стенами крепости, чтобы оттуда совершать изматывающие противника вылазки, давая возможность своим войскам отступить за горы. Но даже если бы они не собирались бежать, он не хотел оставлять им ни малейшего выбора, никакой возможности принять невыгодное для тиронгийцев решение. Да, он признавал, что это война Юлейна, но правила на ней устанавливал только он.

Дьюхерст и Даэлис выслушали его с видимым удовольствием. В конце концов, они были еще очень молоды, если считать человеческими мерками, совершенные юнцы, и ужасно любили пошалить. Но в Преисподней шалости не поощряли. Даэлис, став полковником, мог вообще забыть о развеселых приключениях; к Дьюхерсту так строго не придирались — он не славился интеллектом, зато был знаменит на весь Ад чрезвычайной силой и свирепостью, так что теоретически мог бы позволить себе чуть больше вольностей, но ему отчаянно не хватало хорошей компании. Водиться с главными проказниками, бесами и демонами низшего ранга, не позволяло аристократическое происхождение и положение в обществе; друзей у него было немного, а лучший из них, Даэлис, только вздыхал и грустно бормотал что-то — то о завтрашнем смотре, то о сегодняшнем нагоняе. Так что идея умыкнуть тщательно охраняемые ворота показалась обоим демонам чрезвычайно остроумной и привлекательной. Посмеиваясь и переливаясь всеми цветами пламени (эксклюзивный дизайн графа Кальфона Свирепого), они отправились на задание.

 

* * *

 

Сила удара армии равна массе, помноженной на скорость

Наполеон Бонапарт

 

Все, кому довелось пережить атаку панцирной пехоты минотавров, считают это событие самым ярким впечатлением в своей жизни и твердо убеждены, что освежать его ни в коем случае не следует. Так, изо всех убежденных холостяков самый убежденный тот, кто успел в юности связать себя узами брака и чудом спасся.

Как верно заметил генерал Галармон, это единственная в мире тяжелая пехота, способная развить скорость атакующей конницы. Но он забыл упомянуть еще об одном ее преимуществе — невероятной маневренности. Если кавалерийскую атаку можно попытаться остановить или, во всяком случае, задержать при помощи пикинеров и копейщиков, то минотавры этого препятствия даже не заметят.

Копейщик становится на одно колено, упирает конец бесконечного копья в землю и превращается в живое укрепление. Его задача — выдержать удар и остаться на месте; его основное состояние — сосредоточенная неподвижность.

Несущиеся во весь опор кони не успевают замедлить движение и налетают на острия копий, дальнейшее понятно. Минотавр, как на катке, ловко огибает копейщика — неподвижное препятствие с длинным, тяжелым, неповоротливым и совершенно бесполезным в ближнем бою оружием — и врубается в ряды противника со скоростью и напором Бумсика, поедающего пфуйцели, не замеченные Хрюмсиком.

Меченосцы и топорники также бессильны против них — они не в состоянии остановить стремительную закованную в броню чудовищную тушу вдвое, втрое большего размера, чем они сами, да плюс вес доспехов и оружия, плюс характер, энтузиазм, рога и героические традиции. Минотавры сминают людей в первые же минуты столкновения. Единственная испытанная защита против них — крепостные стены или другие авантажные монстры.

В добрые старые времена против тяжелой пехоты минотавров традиционно выступали наездники на древнеступах, и тогда еще можно было о чем-то говорить: древнеступы отважно пинались и лягались, искусно держа минотавров на почтительном расстоянии, пока наездники в своих будочках торопливо писали прощальные записочки. После того, как древнеступы вымерли, отчаявшиеся полководцы перепробовали самые разные средства: катапульты, заградительные рвы и укрепления; гвардейские полки, куда принимали самых сильных и свирепых воинов; огров, циклопов, троллей и аздакских горных великанов. Метательные машины минотавры ломали, вводя вражескую армию в дополнительные расходы; рвы и заграждения перепрыгивали; свирепых воинов разгоняли; что касается существ нечеловеческого происхождения, и тут все было неладно. Последние, хоть и могли сравниться с минотаврами чудовищной силой и исполинскими размерами, не могли похвастаться такой же дисциплиной и профессиональными навыками. Эти существа никогда не образовывали постоянного войска и поступали в наемники чаще всего, когда заставляла нужда. На самом деле аздакские великаны куда более славились как кулинары; циклопы традиционно были отличными садоводами, архитекторами и заядлыми путешественниками-натуралистами; орки и огры предпочитали разгульный образ жизни — подчиняться кому бы то ни было претило их свободолюбивой и бесшабашной натуре. Тролли охотно копались под землей, время от времени вылезая на поверхность для участия в индивидуальных бесчинствах и конкурсах самодеятельных коллективов. И только минотавры чувствовали себя на поле брани, как пучеглазая бестия — в таверне «Пучеглазые колбаски».

 

В военное время войска делают только то,

что привыкли делать в мирное время

Мориц Саксонский

 

А потом — впереди любого войска всегда бежит его слава; это его самое страшное оружие. Не будет большим преувеличением, если мы скажем, что панцирная пехота минотавров склоняла чашу весов на поле битвы в свою пользу в тот момент, когда становилось известно, что она принимает участие в сражении.

 

* * *

 

Высоко оценив тактику Такангора, от которого он, кстати, меньшего и не ожидал, командир наемников Харриган Младший участие в сражении принимать не торопился. Тем более, что сражение пока что и не начиналось — так, беспорядочная свалка. В этом хаосе и мешанине людских, чудовищных и звериных тел; в толпе воинов, бомогогов, рассерженных амазонок, военных корреспондентов и демонов минотавры не могли использовать свое основное преимущество — организованную стремительную атаку на вражеские ряды. А проталкиваться по одному, растрачивая силы на частные столкновения, рогатые наемники не желали: лорд Саразин склонил их к участию в этой битве на стороне Трех Королей единственно обещанием дать им возможность испытать свои силы в поединке с великим Такангором; его-то они и ждали.

Опытным взглядом Харриган оценивал расстановку сил, и кое-что его удивляло и настораживало — сражение никак не закипало, будто котелок с кашей на чересчур слабом огне. Оно честно шло — не вяло, но и не неистово; не затихало, но и не набирало полную силу, как если бы его основные участники знали что-то такое, чего не знает он, и ждали урочного часа.

Появление чудовищного демона в ореоле могущества и власти, совершенно очевидно одного из высших иерархов Преисподней, он воспринял как сигнал к началу нового этапа сражения. Но, к его величайшему изумлению, ничего как будто не изменилось. Вельможный демон деликатно присоединился к группе тиронгийских военачальников, среди которых особо выделялся король Юлейн Благодушный на гигантском древнеступе и Такангор Топотан, чья симпатичная морда с золотым кольцом в носу с недавних пор была известна всем любителям Кровавой Паялпы и знатокам военного искусства, и повел с ними дружескую беседу.

Затем появился какой-то дополнительный великан многообещающего вида, никак себя не проявил и снова исчез, спугнутый активными действиями амазонок и духа растаявшей пирамиды. Нельзя сказать, что демоны сильно свирепствовали, феи бушевали, исполины крошили и истребляли противника; а монстры сеяли смерть и ужас. Нет, все было чинно и благопристойно. Как если бы все знали, что это только присказка, а сказка будет впереди, и нет смысла тратить драгоценные силы, поскольку они вот-вот понадобятся на что-то по-настоящему важное.

К тому же, чуть ли не впервые за всю его многообразную жизнь, противники разбились на группы по интересам: Рыцари Тотиса занимались одними только демонами да слегка увлеклись внеочередным великаном; тифантийские топорники убегали от фей; кавалеристы Лягубля стремительно теряли репутацию в схватке с амазонками — к тому же, лошади боялись лохматых бомогогов и вносили свою немаленькую лепту во всеобщую сумятицу. Латники Лягубля, очевидно, не могли расстаться с кассарийскими гномами и кобольдами — как сошлись в самом начале сражения и принялись обмениваться взаимными колкостями и оскорблениями, так до сих пор не наговорились. И так везде и всюду. Небольшую радость доставил минотаврам только косматос. Он единственный обратил на них свой взор и явился от самой пирамиды засвидетельствовать свое почтение, помериться силами. Это был равный соперник: минотавры окружили монстра и увлеченно отбивались от него, коротая время до начала атаки.

Правда, самые молодые и горячие воины порой теряли самообладание и призывали своих командиров презреть условности и нанести сокрушительный удар по тиронгийским войскам, добраться до Такангора и бросить ему вызов, но таких сорвиголов Харриган быстро укрощал нетерпеливым шевелением ушей, гневным взмахом хвоста или грозным фырканьем. Он решительно намеревался представить своих рогатых орлов лучшему минотавру Ламарха в самом выгодном свете: безупречными воинами, до тонкостей знающими и соблюдающими рыцарский этикет, правила вежества и Законы о чинно-благородном поведении на поле боя. Он желал сразиться с Такангором и одержать победу, причем такую, которую никто, даже самый придирчивый недоброжелатель, не смог бы поставить под сомнение.

 

Господа, давайте сделаем сегодня нечто такое, о чем весь мир

будет говорить завтра

Катберт Коллингвуд, британский адмирал,

перед Трафальгарской битвой

 

* * *

 

Сначала у подножия воздвига, а затем, когда он исчез, прямо на его месте, образовалось нечто среднее между главным штабом и клубом тиронгийских войск, где все участники сражения могли встретиться, передохнуть, получить ценные указания Такангора и бесценные советы Юлейна, обменяться впечатлениями о ходе битвы и высказать предположения о ее перспективах и развитии. Здесь же предусмотрительный Думгар накрыл несколько походных столиков с прохладительными и горячительными напитками и легкими закусками, еще раз подтвердив свою репутацию несравненного дворецкого. Наш сострадательный читатель, возможно, усомнится, стоило ли подвергать маленькие столики таким жестоким испытаниям, но то были, как сказано выше, походные кассарийские столики. Они отважно исполняли свой долг и во время знаменитой Пыхштехвальдской битвы, и в ходе боев с харцуцуйцами и орками Пальп, бывали в Таркее и Жаниваше, Лягубле и Амарифе; всегда держались стойко и уверенно, если что-то и пролили из полных чаш, то лишь пару незначительных капель; и лишь один раз перевернули отлично сервированный обед — когда прямо на них свалился огромный огр, по ошибке севший в метательную ложку катапульты.

От северного портала осталась золоченая арка, увитая гирляндами цветов: под ней по просьбе голема Кехертус, побив все прежние рекорды скорости, сплел несколько паутинных подушек, мягких, уютных, пружинящих — ничуть не хуже, чем любой диван, и как раз сейчас на них после нескольких часов сражения приходили в себя под надежной охраной друзей демон Борромель, граф да Унара, маркиз Гизонга и господин главный бурмасингер. Минуту назад к ним ненадолго присоединился Ангус да Галармон, правда, не вполне добровольно — упирающегося генерала притолкали к месту отдыха сердитые Ржалис и Эмс Саланзерп.

— По-моему, он собрался лично истребить все три армии, — доложил Ржалис. — Так что придержите его на время, а то его кондратий хватит от переутомления.

— Генерал и командир здесь я! — сообщил Галармон едва слышно.

Пот тек с него градом, он и впрямь вымотался, но сдаваться не собирался.

— Значит, сразу после войны обрушишь на меня свой праведный гнев. Забудешь, я напомню, — сказал Ржалис. — Ну, мы поскакали, а вы его хватайте и не пускайте никуда, как минимум полчаса.

— Бунтовщик! — заявил Галармон. — Подстрекатель!

— Вам надо выпить, генерал, — заметил Думгар, окидывая возмущенного Ангуса опытным взглядом. — Вы истощены.

— Конечно, истощен, иначе черта с два они бы вытолкали меня из боя! Дайте что-нибудь промочить горло, — и генерал без сил свалился на паутинное ложе рядом с графом да Унара и Борромелем.

— Замечательная штука — подковы, — делился демон последними впечатлениями. — Качество моего коронного пинка выросло в два, а то и в три раза. Очень рекомендую, господа. Особенно подкову с пальцами и пяточкой.

— Мы не так часто пинаемся, — вежливо ответил граф.

— А вы попробуйте, потом сами не сможете остановиться, — настаивал демон.

— Хороший удар копытом часто решает исход поединка, — авторитетно заявил Такангор. — Предлагаю за это выпить.

Думгар поднес кассарийскому генералу Пригубный Наливайник, который со времен битвы при Липолесье, перешел в полное ведение минотавра. Волшебный сосуд, наполнявшийся, как известно, из близлежащих источников алкоголя, ненадолго задумался, принимая взвешенное решение, и порадовал Такангора отличным амарифским элем — десятилетней выдержки, крепким, забористым, от которого горло драло так, будто пытаешься проглотить хрюкодила вместе с его жесткой чешуей и задиристым характером. Надо сказать, что сегодня Пригубный Наливайник был в ударе — в непосредственной близости от поля боя, в Нилоне, находился знаменитый винный погреб князей Торентусов, доставшийся им в наследство еще от графов Лорастрийский, больших знатоков и любителей крепких напитков, — и он намеревался подробно ознакомить славного минотавра со всеми позициями из широкого ассортимента элей, вин и бульбякс, настоянных на всем, что попадалось на глаза умелым виноделам.

По просьбе минотавра последние час-полтора Зелг с Юлейном почти не покидали этот островок спокойствия в бушующем море схватки. Король было запротестовал, упирая на то, что он официальный главнокомандующий на ставке в одну золотую рупезу, о чем имеется анкета и договор, скрепленный его личным крестиком, но Гегава деликатно потыкал его в спину резной палочкой для управления древнеступом, и Юлейн притих.

Сейчас минотавр стоял, широко расставив ноги, упираясь копытами в золотую Кахтагарскую равнину, а рогами — в лазурное тиронгийское небо, и напряженно о чем-то размышлял, прижимая к груди Наливайник.

Зелг осторожно тронул его за плечо.

— Я готов с ним сразиться, — сказал он.

— Не сомневаюсь.

— Прошу учесть, милорды, — поспешил к ним Сатаран, — что я тоже готов сразиться с этим неопознанным, но весьма могущественным существом. Битва с ним, несомненно, украсит биографию Князя, летопись Международной Ассоциации Зверопусов и мое скромное резюме.

— И это не вызывает сомнений, — вежливо улыбнулся Такангор. — Но и он к этому готов. А я бы хотел, чтобы наш враг как-то заинтересовал нас, увлек, показал, что достоин нашего внимания.

— Зачем? — спросил Юлейн, который всегда спрашивал то, что было ему непонятно, не прибегая к эвфемизмам.

— Затем, что если он где-то раздобыл гухурунду, Тотомагоса и это знаменитое «Слово Дардагона», значит, и еще что-то раздобыл. Хочу знать что, по возможности, заранее. Он ведь старый?

— Как мир, — важно кивнул Сатаран. — Это весьма древнее существо. Сколько я могу судить, из Необъяснимых или даже Нерожденных.

— Из Нерожденных — это, как Генсен?

— Вроде того.

— А вы не знаете, кто он?

— Нет. Но он старше меня.

— Я знаю, кто он, — скромно сказал Зелг.

Такангор обернулся и посмотрел на него — безо всякого удивления.

— Вы-то уже обязаны знать, — загадочно заметил он.

— Наверное, граф да Унара тоже знает, — подал голос Юлейн. — Только он не скажет, если не сочтет нужным. Он всегда так, знает и молчит.

— Граф вообще знает все на свете, — сказал Кехертус, явившийся отдышаться и перекинуться парой слов с друзьями после плодотворной и увлекательной схватки с несколькими копейщиками. Теперь копейщики, приобретшие загадочный вид сиамских близнецов, или мифического страшилища со множеством голов, одним туловищем и торчащими из него во все стороны иглами копий, проклинали войну, патриотизм, солдатскую службу и самую прочную в мире паутину, а также громко сочувствовали мухам. Окружающие в сутолоке боя прилипали к их клейкому кокону, и в стремлении вырваться на свободу чувствительно дубасили своих незадачливых коллег, а те пинались в меру оставшихся возможностей и грозили злыми карами, как только распутаются.

— Все знает, — убежденно повторил паук, которому граф накануне помог решить страшный кроссворд в журнале «Многоногий сплетник», подсказав слова «корпулентный» и «гониометрия». А также открыл ему глаза на то, что загадочная гониометрия — это наука о способах измерения углов.

Кехертус, неплохо знакомый с самими углами и даже использовавший некоторые из них, чтобы прикрепить паутину, впервые услышал, что углам посвящена отдельная научная дисциплина, и теперь смотрел на графа, как на пророка, отчего дядя Гигапонт сильно ревновал.

Паук придирчиво изучил паутинные ложа и принялся подправлять их — он не мог сидеть без дела, даже когда отдыхал.

— Ну, положим, знает он не все, — пробурчал главный бурмасингер, которого изрядно помяли пару тифантийских латников, и который в связи с этим несколько растерял пиетет по отношению к непосредственному начальству. — Как быть с самой памятью, которая не сотрется из памяти? — требовательно спросил он.

— Вы же видите, я занят, — нервно сказал да Унара. — Как только освобожусь, сразу же стану думать…

Господин Фафут окинул поле боя опытным взглядом: издалека казалось, что туча саранчи упала на цветущий луг, покрыв его плотной шевелящейся массой.

— Когда вы еще освободитесь, — вздохнул он. — Тут работы непочатый край.

— Милорд Такангор ждет от врага, а вы как полагаете, граф? — не утерпел Юлейн, свешиваясь из будочки над ковриком «Экспонат руками не трогать».

— Чего же ждет ваше…

Такангор яростно фыркнул.

—…превосходительство?

— Активных действий противника, — сказал Зелг.

— Это самое разумное из всех возможных решений.

Может быть, так думали многие, но только не лорд Саразин.

 

* * *

 

Вынужденный подолгу обитать в чужих телах, чаще всего — смертных, хрупких и уязвимых — лорд Саразин, несмотря на все свое непомерное могущество, немного отстал от жизни. Строя грандиозные планы, он, в отличие от Такангора, пренебрегал такими важными источниками информации, как журнал «Мир рогаликов», «Всенародный бряцатель» или «Всегда в седле». Не говоря уже о том, что он ни разу не изучал от корки до корки годовую подшивку «Красного зрачка» или «Траво-Ядных новостей». Веками и тысячелетиями накапливая опыт в магических сражениях, выискивая редкостные заклинания и изучая их в мрачной тишине заброшенных склепов, он забывал прочесть, что пишут в сегодняшнем выпуске «Королевского паникера», «Громком голосе Аздака» или солидной амарифской газете «Быбрыкым», которая поставляла своим подписчикам исключительно проверенные новости. В общем, узкий у него был кругозор.

Про узкий кругозор лорд Саразин только что узнал от Бургежи, который взахлеб строчил очередную заметку, оккупировав для этой цели огромный тифантийский барабан, который обычно посылал в битву стройные полки закованных в броню тяжелых пехотинцев. Попытки воспользоваться барабаном по назначению эльфофилин пресекал на корню, и пресекал сурово. Одного барабанщика хватил когтями по руке, на второго зашипел, третьего обещал прописать в газете. Все трое отступили, потому что полководцы и короли — это, конечно, тоже серьезно, но о военном корреспонденте Кассарии ходили по Ламарху легенды, а о них ходили только слухи и сплетни. А кто ж в здравом уме станет противиться живой легенде, журналисту, превзошедшему своей харизмой Генсена и Князя Тьмы? Так что мерный рокот исполинского барабана не поддерживал тифантийских воинов в этом великом и страшном сражении; а если кто из тифантийских летописцев написал впоследствии что-нибудь элегическое о том, как стук барабана ненавязчиво вплетался в бурный рев Шунашхе и идеально сочетался с топотом подкованных копыт, образуя грозную и величественную мелодию, так вы ему не верьте — враль он и выдумщик. И в глаза не видел Кахтагарской равнины, и не знает, что там происходило весь этот длинный и невероятно насыщенный событиями день.

 

Солнце уже совершило более половины своего пути, и его колесница катилась быстрее, нежели того хотелось божеству. Его кони вдыхали морской воздух и ржали, предчувствуя близость моря, где, как говорят,

их господин отдыхает каждую ночь… Говоря простым человеческим языком, было между пятью и шестью вечера

Скаррон, «Комический роман»

 

А между тем, пока кассарийские оборотни гоняли топорников, амазонки — легкую кавалерию, демоны крали ворота, а Гризольда испепеляла гневным взглядом Батаара и объясняла ему, что он еще «малявка возражать древней замужней полномочной особе на двойном окладе в военное время», наступил полдень.

Таких полудней история знает немного.

Когда солнце в своей пышущей золотым жаром колеснице взлетело… ну, вы знаете, только что читали, — лорд Саразин принял решение. Он воздел руки к этому самому пышущезолотому тысячелучевому огненноликоглазому божеству и выкрикнул древнее заклинание. Бургежа, единственный, кто расслышал все дословно, воспроизводить его отказывается, мотивируя тем, что значительное число подписчиков его журнала составляют приличные семейные люди и благовоспитанные одинокие домохозяйки, и он не намерен разоряться из-за пресловутой любви к исторической правде. Опять же следует задуматься и о подрастающем поколении, — утверждал он, — об этих хулиганах и мошенниках, о которых вспоминают всякий раз, когда завистники хотят обвинить конкурента в непрофессионализме. Так что ограничимся простым определением — длинное заклинание на неизвестном, возможно, уже мертвом языке.

То ли природа, то ли Тотис, то ли древние божества, но кто-то из них наверняка, планируя мир, решил, что все должно находиться в строгом равновесии. И с тех пор на всякий яд есть противоядие, на всякое действие — противодействие, на всякого мужчину — женщина, хотя и те, и другие категорически против. Для демонов тоже припасли кое-что особенное.

Когда по всей Кахтагарской равнине стали появляться какие-то подозрительные норы — огромные, как Пыщеры Безумного Орка (одна из природных жемчужин Аздака, посещение и восхищение кровавым закатом над отвесной скалой обязательны, не забудьте приобрести на память оригинальные круглые открытки со здешним пейзажем), черные, клубящиеся мертвенным сизым дымом с неприятным резким запахом, Юлейн одним из первых заметил их с высоты своего древнеступа и забил тревогу.

— Зелг, граф, милорд Такангор! Смотрите туда! Или туда!

— Хуже всего, — рассудительно сказал Прикопс, — что вполне можно смотреть также сюда, и сюда, и вон туда. И еще правее от «туда», там тоже три или четыре таких пещеры. Что оно такое, хотел бы я знать? Мне это даже как натуралисту обидно, что я затрудняюсь определить их происхождение.

— Происхождение магическое, доисторическое, относится к смутному периоду начала времен, — сообщил Бедерхем, приземляясь возле арки. — Современным натуралистам незнакомо в силу несуществования. И, кажется, у нас крупные неприятности.

Вопреки крепкой вековой традиции, предписывающей, чтобы что-то произошло, «не успел он это договорить», договорить Вездесущий успел. И даже прибавить от себя несколько добрых адских ругательств, из которых Прикопс почерпнул бесценные сведения о той бяке мерзоносной, вредопакостной и сущеподлой, которая призвала на их голову эту напасть. Он собрался было полюбопытствовать, что за напасть, каково ее видовое происхождение, условия обитания, любимая еда и прочие важные для циклопа-натуралиста подробности, как первый обитатель пещеры показался на поверхности, и большинство вопросов сразу отпало.

— А я думал, что ни к кому не буду испытывать такой неприязни, как к тещиньке Анафефе, — поделился Юлейн. — Как вы думаете Гегава, я могу полагать, что это сопоставимо? Не слишком ли я субъективен по отношению к этим существам?

Дворецкий нервно завозился у него за спиной. Он находился при исполнении, а, значит, не имел права комментировать тещу его величества и родительницу здравствующей королевы. С другой стороны, никакой дворцовый этикет не воспрещал ему комментировать монстров. С третьей стороны, он был сейчас товарищ по оружию, боевой друг, и имел право высказать свое мнение о матери того, кто предательски открыл ворота Нилоны перед неисчислимыми полчищами врагов. К тому же, многосторонний Гегава был правдолюб, и не мог утаить, что кошмарная тварь, низко присевшая на могучих задних лапах, с выкаченной грудной клеткой объемом с добрую бочку имбирного пива, желтыми злобными глазами, кривыми зубами и тонким хвостом, покрытым будто бы рыбьей чешуей, как родная тетка похожа на княгиню Анафефу, супруг которой, покойный князь Торентус, будучи однажды в сильном подпитии и вытекающей из него страсти к правдоискательству всю ночь вопрошал попеременно то Тотиса, то его, Гегаву, за какие грехи ему это наказание.

— Ужасно похоже на ацарли, тварей Гон-Гилленхорма, — признался Кальфон, разглядывая нового врага. — Свирепые бестии, почти непобедимые. С каждым нужно было возиться столько же, сколько со сводным батальоном мурилийских дев, а те, признаюсь как на духу, тоже спуску не давали.

— Кто такие мурилийские девы? — спросил Прикопс.

— Что-то вроде амазонок, только водяных.

— Русалки?

— Нет, русалки появились значительно позже и всегда вели себя прилично. Плещутся, поют, топят там кого-нибудь, волосья на ветвях чешут — в общем, скромные, сдержанные, никогда никаких проблем. Вот разве что погоду предсказывать любят, ну да кто ж без недостатков. А мурилийские девы они отличались тем, что… хорошо, что их больше нет, вот что я вам скажу.

— А ацарли?

— Ацарли — это ночной кошмар многих наших. Мы думали, что больше никогда их не увидим, но мы и про гухурунду так думали. А некоторые даже не думали, потому что вообще про него ничего не знали. Молодые еще, неопытные, вот как я.

— Верно ли я вас понял, — начал деликатный Прикопс.

— Верно, — не стал тянуть интригу честный Кальфон. — Понятия не имею, что это за тварь. Слыхом не слыхивал, в глаза не видел, могу добавить только, что они крупнее и мощнее ацарли, и выглядят, как бы это выразиться, менее симпатичными.

— Объективно говоря, — заговорил вдруг Сатаран своим гулким голосом, от которого сотрясались окрестности, — они не более отвратительны, чем ацарли, просто по-другому отвратительны. Это в вас, граф, говорит естественная неприязнь; так сказать, взыграли дремучие инстинкты и древние страхи.

— С чего бы это? — не слишком почтительно буркнул Кальфон, не сводя зачарованного взгляда с приближающейся твари, похожей на горбатую исполинскую мантикору.

— Потому что это, дорогой Кальфон, — все так же наставительно и так же бесстрастно пояснил Сатаран, — фьофьорли, пожиратели демонов.

 

* * *

 

В отличие от Батаара, пожиратели демонов сразу высмотрели свою добычу на обширной Кахтагарской равнине, и их не смутило значительное число тех, прочих, на кого они не собирались охотиться. Фьофьорли в определенном смысле слепы — их желтые глаза видят демонов куда лучше, чем других существ, пускай даже наделенных не меньшей магией. Но созданные природой (Тотисом или древними божествами — ученые так и не могут прийти к согласию, и в Аздакском Королевском университете на днях снова состоялась дуэль по этому древнему как мир поводу) для того, чтобы контролировать поголовье демонов, так же, как горные змеи сдерживают размножение вавилобстеров, а бомогоги, в свою очередь, горных змеев, — фьофьорли игнорируют присутствие остальных.

— Мумочка, — сказал Намора, — держись от меня подальше, лютик.

— С какой стати? — возмутился лютик.

— Я сейчас опаснее действующего вулкана.

— Посмотрим, — хмыкнула мадам Мумеза. — Пережила же я твою жену.

Намора хотел сказать, что это хуже жены, но заколебался. Самые древние обитатели Преисподней, конечно, рассказывали о пожирателях демонов жуткие истории, но если учесть, сколько соотечественников слопала великолепная Нам Као, находясь в дурном расположении духа, только за время их супружеской жизни — а до него она была замужем трижды — то ей сразу хотелось вручить пальму первенства.

 

Моя бабушка — сильная женщина; похоронила трех мужей.

Хотя двое из них всего лишь прилегли подремать

 

Борзотар, Даэлис и Дьюхерст Костолом немного растерялись, когда Намора с Сатараном призвали их немедленно отступить и даже не думать вступать в бой с новым противником.

— Я принял решение, — сказал лорд-маршал, — молодежь к ним и близко подпускать нельзя. Этим должна заняться старая гвардия.

— Простите, милорд, — вмешался в разговор Думгар, хранивший до того бесстрастное молчание. — Полагаю, даже старая гвардия имеет право игнорировать противника…

Тут все затаили дыхание, особенно же — Гегава. Было совершенно ясно, что сейчас великолепный голем должен подыскать подходящий эвфемизм к фразе «который им не по зубам». У королевского дворецкого разболелась от напряжения голова, но он так и не смог придумать, что сказал бы на месте кассарийского домоправителя.

— К которому питает стойкую врожденную неприязнь, — не моргнув глазом, закончил Думгар.

Гегава чуть было не разразился аплодисментами.

— Допустим, — согласился Сатаран, глядя, как фьофьорли в некотором недоумении пытаются отбиться от Прикопса, Гампакорты, Альгерса и Ас-Купоса. Всем естеством стремясь к желанной добыче, они не понимали, отчего им преграждают путь существа, до которых им нет никакого дела и которым они не угрожают. — Но кто-то же должен избавить нас от этих тварей, а они ужасно, чудовищно сильны.

— Разумеется, сильны, если они рождены соперничать с демонами.

— Имею ли я право как полномочный представитель Зверопуса Третьей категории подвергать смертельной опасности друзей и соратников Зверопуса Первой и Второй категории?

— Сейчас мы это узнаем, — весело заключил граф да Унара.

Неуместное, на первый взгляд, веселье у него вызвала громоздкая фигура бригадного сержанта, который шагал к ним, расшвыривая всех, кто мешал ему двигаться по кратчайшей прямой — топорников, копейщиков, меченосцев, Рыцарей Тотиса и парочку ошеломленных фьофьорлей, которые, видимо, отправились в такой далекий полет в первый раз в своей очень, очень долгой жизни.

Добравшись до дорогих друзей и еще более дорогого генерала, Лилипупс сразу заметил некоторую напряженность и скованность, которой не было еще полчаса назад, когда он оставил их ненадолго, чтобы прогуляться по полю боя с инспекционной целью. Он нашел, что в целом все идет неплохо, хотя отдельные бомогоги показались ему неприлично лохматыми, и он довел свое неудовольствие до сведения их владелиц. К чести амазонок следует сказать, что просвещенные Анарлет, Таризан и Бартой, они даже не думали протестовать, а сразу согласились постричь животных у господина Ас-Купоса непосредственно после окончания битвы. Затем Лилипупс лично разогнал с десяток чересчур активных Рыцарей Тотиса, портивших на своем участке общую благостную картину тотального перевеса Тиронги в этой войне; приободрил кобольдов, все еще переругивающихся с топорниками Лягубля, подбросив им пару подходящих выражений из своей обширной коллекции, и, отпустив несколько дельных замечаний по поводу плюмажей тифантийцев — он с такими плюмажами и близко не подпустил бы к сражению, вернулся в импровизированный штаб. И что же? Он уходил из средоточия победительного веселья и увлекательных беззаботных разговоров, а вернулся в какое-то царство тьмы. Все грустные, шушукаются о чем-то, демоническая молодежь вообще изменилась в лице. Свою тревогу он скрывать не стал, а сразу принялся деликатно выяснять, в чем дело.

— Что вы мне стоите, глаза пузырите? — спросил он с истинно отеческой заботой.

— Да вот, дорогой Лилипупс, очередные злые козни нашего врага. Как видите, он несколько осложнил ситуацию, призвав фьофьорли, — весело пояснил граф, единственный веселый человек в этой компании.

— Про неизвестные моей биографии фьофьорли, — сказал Лилипупс, демонстрируя глубокое сопереживание, — нуждаюсь в переводе на понятный язык для принятия к ним мер полезных соответственных.

— Да чего уж тут непонятного, этот негодяй, мздоимец и проходимец где-то выкопал не только гухурунду и «Слово Дардагона», но и этих вот тварей, которые совершенно случайно оказались пожирателями демонов, — с невыразимым сарказмом ответил Кальфон. — Твари древние, опытные, вот стоим, носа не кажем в битву.

— Почему — мздоимец? — показалась из будочки голова Юлейна.

— Хорошо звучит!

— Разделяю, — кивнул король, вслушавшись. — И поддерживаю.

Кальфон был вне себя от обиды. В отличие от Даэлиса, Борзотара и Дьюхерста Костолома, он участвовал в войнах с мурилийцами, демонами Рюбецаля и в великой битве за Гон-Гилленхорм. Он полагал, что его уже ничем нельзя удивить — и вдруг с необратимой ясностью понял, какая глубокая пропасть лежит не только между ним и младшим поколением его адских собратьев, но также между ним и высшими иерархами — Сатараном, Наморой и Судьей Бедерхемом. Он уже давно не задумывался над тем, каким несмышленым и неопытным кажется этим древним, могущественным демонам. Ему стало одиноко и немного страшно: фьофьорли оказались куда более опасными, чем он представлял их, слушая в детстве страшные сказки, которые его бабушка была мастерица рассказывать. Возможно, она любила их еще и потому, что многие сказки были сложены о ней самой в бурные дни ее молодости.

Кальфон испытал острую потребность перекинуться парой слов с Флагероном, старым другом и ровесником, и только тут с тревогой обнаружил, что Флагерона нет. Ни здесь, на поверхности, ни там, под землей. Если он где-то и обретался, то способностей Погонщика Душ не хватало, чтобы его найти. И это испугало его еще больше.

Лилипупс тем временем оценивал ситуацию.

— Нас раздражает их несанкционированное участие во вверенном нам сражении? — спросил он, демонстрируя редкую сообразительность.

— Можно сказать и так.

— Подождите, сейчас я их окружу.

Лилипупс окинул Кахтагарскую равнину орлиным взором. Складывалось впечатление, что по ней прошелся гигантский кролик-параноик — черные дыры огромных нор отвратительно зияли на общем золотистом фоне. Зубастые твари рвались к центру равнины, где стояли, приготовившись к сражению не на жизнь, а на смерть, демоны Преисподней.

— Я окружу их силами Международной Ассоциации, — решил он. — И если Зверопус Третьей категории не против немного развлечься…

— Нет, — мурлыкнул Сатаран, с хрустом разевая необъятную пасть. — Не против. Мы когда-то встречались, за ними маленький должок.

 

Секрет военного искусства заключается в том, чтобы быть сильнее неприятеля в нужный момент в нужном месте

Наполеон Бонапарт

 

— Будьте осторожны, Агапий, — попросил генерал Галармон, нервно сплетая пальцы. — Все-таки пожиратели демонов — все-таки не шутка.

— Спасибо маме, я не демон, — ответствовал бригадный сержант, бодро взмахивая бормотайкой. — И спасибо папе, сам люблю перекусить.

Его деятельной натуре ужасно не хватало простора; на нехватку врагов на Кахтагарской равнине жаловаться не приходилось, но их квалификация вызывала определенные нарекания, и он тосковал. И вот, наконец, удача улыбнулась ему — фьофьорли были самое то. Мнение Лилипупса разделяли и остальные челны Международной Ассоциации: по всей равнине зверопусы радостно подняли головы, как цветы, воспрянувшие к новой жизни после обильного дождя. Древние могущественные монстры почуяли не менее древних и не менее могущественных монстров: подобное оживление можно наблюдать в университетских коридорах, когда празднуют столетие какого-нибудь выпуска и старые однокашники, встретившись после долгой разлуки, пытаются узнать друг друга, хвастаются достижениями, смеются над своими шалостями и вспоминают давние жестокие обиды.

— Я с вами, — сказал Зелг.

— Нет, милорд, — твердо возразил Такангор. — Вы все еще со мной.

— Но почему?

— Сейчас вы опять временно не Зверопус Второй категории, а герцог Кассарийский, кузен и верный подданный его величества Юлейна Первого Тиронгийского.

— А я могу немного погонять этих фьофьорли? — обрадовался Юлейн.

— Как король Тиронги вы можете делать все, что вам заблагорассудится, ваше величество, — поведал невозмутимый минотавр.

— Гегава, — приказал обрадованный король, которого давно уже подмывало совершить какой-нибудь выдающийся подвиг, тот самый, живописное полотно с которым украсило бы стену его кабинета. — Гегава, дайте сюда эту вашу палочку. Я двину древнеступа в гущу сражения. Как это делается? Знаете, еще лучше, двиньте древнеступа в гущу сражения сами.

В отличие от короля, настроенного бодро и оптимистично, чуткое ухо верного дворецкого уже уловило в тираде минотавра какое-то «но». Только на это «но» он и уповал, медля с выполнением приказа.

— Однако, — продолжил Такангор, проливая свет и сладость на измученную душу Гегавы, — сейчас вы не король Тиронги, а всего лишь главнокомандующий тиронгийской армией, о чем, как вы недавно и совершенно верно упоминали, есть анкета и договор, скрепленный вашим личным крестиком.

— Стало быть, я тут главнокомандую, — не понял Юлейн.

— Увы, — отвечал жестокий минотавр. — Мы имеем на поле боя сводную группу войск, состоящую из бойцов Преисподней, кассарийских частей, тиронгийцев, вольнонаемных и подарочных монстров, а также добровольцев из Международной Ассоциации Зверопусов. А всей этой музыкой командую здесь я.

Король с надеждой оглянулся на Гегаву, но тот сочувственно пожал плечами, позволив себе сделать это не как дворецкий, а как брат по оружию.

— Есть такие аргументы, — говорил его добрый и понимающий взгляд, — против которых лучше уже не возражать, особенно, если у тебя есть планы на будущее.

— Мне кажется, мы развели бюрократию, — пожаловался король, прячась обратно в будочку.

 

* * *

 

Косматос в тот момент как раз прихорашивался, но на впечатлительного Ройгенона это возымело такое специфическое воздействие, что он кинулся прочь, пришпоривая коня, которого справедливости ради стоит сказать, не нужно было и пришпоривать, и оглашая воздух невнятными криками, суть которых сводилась к тому что права, права, во всем права была его подозрительная супруга и не прав, не прав во всем не прав был Командор Рыцарей Тотиса.

Коронный маршал Каландор, с самого начала не одобрявший эту авантюру, тут же с удовольствием скомандовал отступление. Но в том месте, куда он командовал, армии уже не было. Кто бы что бы ни говорил, а королевская гвардия Тифантии в целом состоит из людей, то есть существ с хорошо развитым воображением и некоторым пониманием причинно-следственных связей. Воображение и понимание побудили тифантийских воинов решительно покинуть зону повышенной смертельной опасности. Им обещали участие в битве с врагами, а не роль без слов в реалистичной театральной постановке «Косматос с аппетитом пожирает глупых детишек, лакомясь их сахарными косточками». Как солдаты — то есть образец дисциплины и храбрости — они ничего такого не кричали, а исчезли, молча, тихо, организованно, без паники и давки, превзойдя естественностью своего единодушного порыва и миграцию саранчи, и бегство косяка сардин от проголодавшегося Великого Рыба Руруга, и даже ежедневный закат солнца.

Как ни странно, их примеру последовали далеко не все.

Причины, по которым на поле боя задержался лорд Саразин, понять нетрудно.

Килгаллен остался потому, что в отсутствие ворот не видел смысла суетиться и рисковать потерей достоинства ради сомнительного преимущества первым ворваться в охваченную паникой Нилону. Он нацелил свой глядельный выкрутас на крепость — так и есть, на мосту образовалась страшная давка, король ты или не король, людям сейчас все равно, и тебе придется нелегко. Монарх Гриома предпочел сохранить лицо и дождаться конца этой, вне всякого сомнения, загадочной истории там, где велит находиться долг, честь и его знаменитая интуиция.

Тукумос остался потому, что остался Килгаллен.

Люфгорн остался по той причине, что отношения с Юлейном уже окончательно испортил и теперь не желал рассориться с двумя другими королями. К тому же, у него был собственный глядельный выкрутас и он тоже здраво оценил обстановку на мосту. Там столпилось столько испуганных людей, что здесь, перед лицом вражеского строя, казалось, находиться безопаснее.

А вот боевые офицеры Гриома и Лягубля никогда не были высокого мнения ни о монархе Тифантии, ни о его армии, так что они проводили их презрительными взглядами и продолжили заниматься своим делом.

На поле боя стало как-то просторнее, аккуратнее, и в этот момент сражение, наконец, закипело с той силой, о которой так любят писать исторические хроники. Все стало на свои места, всем нашлось дело по душе.

И лорд Саразин поднял свой командорский жезл и указал минотаврам на врага.

 

* * *

 

Глядя, как сиреневый огурец буквально исчезает под тушами трех неистовствующих фьофьорлей; как Лилипупс отбивается бормотайкой одновременно от Рыцарей Тотиса и древних чудовищ; как Грозиус Мхуху один сдерживает натиск немаленькой группы гримоских конных рыцарей; как нелегко приходится амазонкам и верным шэннанзинцам, Юлейн нервничал и не понимал, почему ему запрещают прийти им на помощь; и почему Такангор удерживает возле себя самых могущественных, самых сильных воинов, как если бы их друзьям и соратникам не угрожала страшная, смертельная опасность.

Гризольда во главе гудящего фейника носилась по всему полю боя, нападая то на тифантийских топорников в рамках помощи кобольдам; то на гриомских меченосцев; то на исполинского черного, как смоль фьофьорли, спасая увлекшихся таксидермистов, которые во главе с Дормидонтом постановили, что не уйдут с Кахтагарской равнины хотя бы без нескольких достойных экземпляров.

Господин Пикс из Института Необъяснимого Страдания пробивался на холм, заставляя копейщиков Лягубля отступать шажок за шажком под его неистовым натиском. Гуго ди Гампакорта отыскал в сумятице боя вожака фьофьорлей — неописуемое существо, рядом с которым его грозная фигура смотрелась не настолько впечатляюще, как к тому привыкли его друзья, а, скажем прямо — скромно смотрелась. Гигантский фьофьорли без устали атаковал тварь Бэхитехвальда, но каноррский оборотень не зря слыл лучшим из лучших; помимо размеров, силы и ловкости, в бою важен ум и опыт. Гуго ди Гампакорта обладал и тем, и другим; но и противник ни в чем не уступал ему. Монстры сходились и расходились; вцеплялись друг в друга когтями и клыками, хлестали хвостами, как бичами, усеянными лезвиями, совершали огромные прыжки, уклонялись, снова сливались в одно целое, и возле них образовалось пустое пространство — никто не желал находиться рядом, дабы не попасть под случайный, но оттого не переставший быть смертельным удар.

Внезапно воодушевились и отряды Люфгорна. Перевес снова оказался на стороне их союзников, и они приняли единственно верное в их положении решение — стали активно помогать гриомцам, ибо в случае победы Тиронги их будущее представлялось в незавидном свете.

Один из Гриомских генералов, старый и заслуженный Маллиус Морт, известный тем, что защищал форт Харм от тиронгийских войск до той минуты, пока король Алмерик лично не приказал ему сдаться, и грезивший реваншем все эти долгие годы, собрал вокруг себя таких же испытанных ветеранов и набросился на шэннанзинцев, которые заодно с косматосом и хряками удерживали сейчас северо-западное направление.

В этот критический момент Такангор свистнул своих любимцев, и они помчались на его зов, оставив рыцарей Шэнна и генерала Галармона без серьезной поддержки. Юлейн заскрипел зубами и собрался взбунтоваться, но не успел.

Бургежа с охапкой записей буквально свалился на голову Зелгу с диким криком:

— Они прибегут! Они сейчас прибегут!

— Само собой, — спокойно сказал Такангор. — И я бы прибежал. Сейчас самое время взять хороший разбег. Ну что, господа, составите мне компанию?

— Почтем за честь, — склонил голову граф да Унара, — ваше…

Минотавр фыркнул.

— …превосходительство.

— Люди отступают в арьергард, — не терпящим возражений тоном приказал Такангор.

Граф снова поклонился.

Зелг, Думгар, Ас-Купос, Прикопс, Альгерс, дама Цица, Бумсик, Хрюмсик, косматос и группа демонов выстроились короткой шеренгой за спиной своего командира. Над ним, раскинув золотые в полуденном свете крылья, парил огромный грифон.

Конечно, его соратники отчасти понимали, почему до сего момента генерал сдерживал их героические порывы и просил поберечь силы и не принимать участия в сражении без крайней на то нужды. Да, они знали, что лобовое столкновение с тремястами минотаврами — серьезное испытание, но есть вещи, которые нельзя представить умозрительно, их нужно увидеть собственными глазами, чтобы постичь их величие, великолепие и мощь. Никакие описания извержений не производят такого же сильного впечатления, как само извержение. Никакие рассказы женатых людей о семейных скандалах и участии тещ в семейной жизни не удерживают холостяков от опасного шага, и лишь потом, на собственном опыте они постигают, как много горькой правды было в словах, которые они полагали красочным преувеличением.

Когда равнина задрожала, как в страхе, непреклонные соратники Такангора невольно поежились. Одно дело, когда земля трясется под воздействием магических сил — это неприятно, но логично, и разум способен с этим смириться. Однако, когда ты знаешь, что так влияет на окружающее пространство смертное существо, ты испытываешь нечто похожее на благоговение. Мир, седой, древний, видевший мириады крохотных, бренных, недолговечных существ, содрогается от одного только присутствия нескольких из них — и оторопь берет: ибо что можешь ты противопоставить такому натиску и воле?

Такангор вышел на несколько шагов вперед и выпрямился во весь свой прекрасный рост, положив на плечи знаменитый боевой топор. Только сейчас Зелг заметил, что вместо обычной ленточки его хвост украшает странное сооружение из кожаных шнурков и бусин, а на правом роге тускло поблескивает металлический наконечник, ничем не примечательный. Альгерс сердито забормотал что-то о красавцах, которым все нипочем, лишь бы завести новую моду, и которые с этой целью готовы рисковать жизнью и не надевать специально выкованный для них шлем. Дама Цица сделала какой-то странный жест, прижав кулак к груди, и низко склонила великолепную голову. Грифон сделал в воздухе сложный пируэт, приземлился на полшага позади минотавра и тоже почему-то склонил голову.

В иное время Зелг бы удивился всем этим загадочным мелочам, но сейчас на них вообще никто не обратил внимания. Все взгляды были прикованы к холму.

 

* * *

 

Никогда еще панцирная пехота не брала такого разбега.

Острые копыта, подкованные согласно последней моде, впивались в землю, как плуги, и выворачивали ее пластами, отчего за бегущими тянулась широкая черная полоса взрытой земли.

Триста пар рогов, выкрашенных алым, были направлены на противника.

Триста ленточек трепетали на ветру, как флаги.

Воздух расступался перед ними с испуганным воем. Каждый из трехсот могучих воинов летел навстречу своей золотой мечте — каждый из них стремился обогнать остальных и бросить вызов достойнейшему из достойных, чтобы в этот миг сложилась легенда о нем самом и потомки с почтением говорили: «Имярек, это тот, кто сразился с Такангором».

Харриган бежал первым. Он никому не собирался уступать этой чести.

Его серебристая кольчуга звенела; копыта едва касались земли; правая рука была заброшена за спину — в нужный момент, не раньше и не позже — он выхватит из ремней свою черную секиру; рога вспарывали сопротивляющийся воздух; прохладный ветер кричал в ушах. Приближалась секунда его звездной славы.

 

* * *

 

Жители прибрежных городов и те, кто основали свои поселения на склонах вулканов, единственные способны понять, что чувствует воин в последние минуты перед столкновением с атакующими минотаврами. Вероятно, сердце замирает так же, когда кипящие волны лавы текут по цветущим склонам, поглощая знакомое пространство, уничтожая все живое и оставляя за собой черную расплавленную массу. Вероятно, что-то знают об этом те, кому довелось видеть, как исполинская мутная волна, ревя и клокоча, поднимается на дыбы и обрушивается на берег, смывая все, что попадется на ее пути, стирая дома и сады, с той небрежностью, с какой мы сдуваем пылинку с рукава. Этой мощи нечего противопоставить. И нелепо, странно и жалко выглядит тот, кто стоит, упираясь в землю, не могущую дать ни поддержки, ни защиты, и готовится отразить атаку неистовой стихии.

Юлейн с Гегавой в ужасе смотрели на широкую спину Такангора.

Они ни минуты не сомневались, что этот черный неостановимый поток, от которого сотрясалась и гудела земля, заставляя волноваться и пятиться даже набитого тряпками древнеступа, сметет его, как сухой листок.

Юлейн услышал, как глубоко втянул воздух Прикопс, стараясь справиться с охватившим его волнением. Гегава зажмурился. Бургежа, усевшись на обширном затылке древнеступа, нервно строчил в блокнотике, пританцовывая на месте от ужаса.

Минотавры приближались стремительно. Вот уже мерный топот перешел в громкий, будто барабанный бой; вот уже стало слышно прерывистое дыхание и могучий храп. Крупный минотавр, бежавший первым, выхватил из-за спины впечатляющую секиру и бросился наперерез товарищу, явно желая первым добраться до Такангора — и вдруг остановился.

Харриган встал как вкопанный, переводя взгляд с белоснежного грифона с опущенной головой на исполинского роста алайскую минотавриху с двуручным мечом, прижавшую к груди кулак, а затем с них — на Такангора.

Еще ничего не понимая, но следуя примеру своего командира со свойственной им дисциплиной, остановились и остальные минотавры.

Со стороны это производило такое же впечатление, какое произвела бы застывшая в верхней точке волна, не падающая на берег; или лава, повернувшая вспять, обратно в жерло вулкана.

А затем Харриган сделал нечто странное: он ударил секирой о металлический наруч, произведя изрядный звук, как опытный литаврист, низко склонил голову с алыми рогами и рявкнул зычным басом:

— Хаг Рогатан гор нуд гахан, гахан надраг грод хаг Рогатан!

И рогатая непобедимая рать отозвалась в один голос:

— Хаг Рогатан гор нуд гахан, гахан надраг грод хаг Рогатан!

И застучала клинками о щиты и клинки.

 

* * *

 

Минотавры не преклоняют колени. Этому мешают их гордость и природное строение ног. Вместо этого они чествуют и славят. Когда триста огромных рогатых воинов ударили клинками о клинки и взревели в один голос, по полю будто шквал пронесся. Тиронгийские полки вздрогнули, понимая, что это подала голос их смерть. Демоны, напротив, довольно ухмыльнулись и принялись переглядываться, будто свершилось долгожданное чудо. Капрал Зутемея протолкалась из арьергарда поближе к своему жениху.

— Пупсик! — призвала мадам Мумеза.

— Да, лютик.

— Ты что-то знаешь.

— Что-то, — осторожно сказал Намора, — я наверняка знаю.

— Я имею в виду то, что меня интересует.

— Мумочка! — твердо сказал Намора, приложив руки к огромному животу, в котором где-то скрывалось его сердце. — Я люблю только тебя. И всегда любил только тебя. Женитьба на этой кикиморе была страшной и непозволительной ошибкой, в которой я не перестану раскаиваться до конца своих дней.

Мадам Мумеза растроганно хрюкнула.

— Пупсик, — сказала она дрогнувшим голосом. — Не юли. Я говорю об этих парнокопытных миротворцах. Что они делают?

— А, — догадливо закивал демон. — Ну, это же яснее ясного — чествуют и славят.

— И ты понимаешь, что они кричат?

Намора вздохнул с невыразимой нежностью. Его возлюбленная, отличавшаяся нравом суровым и бескомпромиссным, никогда не признавала за адскими созданиями каких-то особенных способностей, к нему же и вовсе относилась как к своему несмышленому младенцу, который нуждается в заботе и опеке, и все время забывала, что знает и что умеет ее жених.

— Он не потому велик, что он царь, а потому царь, что он велик, — перевел Намора.

— Кто царь?

— Он.

— Пупсик!

— Такангор.

Мадам Мумеза окинула быцика придирчивым взглядом.

— Осанка у него царская, — признала она.

— Корона тоже царская.

— Где?

За несколько тысяч лет беспорочной службы злу Намора твердо выучил, что в армии и в семье следует четко отвечать на поставленные вопросы. И поэтому он ответил коротко и ясно.

— На нем.

Мадам Мумеза прищурила один глаз, будто держала в руках тот самый лук Яростной Тещи, а где-то в окрестностях бегал тот самый многострадальный зять. Такангора она рассмотрела в подробностях, но короны не обнаружила.

— Где?

Первый смысловой уровень проницательный демон расшифровал без труда. Вопрос любимой, вне всякого сомнения, означал, где именно на нем. Но короны принято носить только в одном месте, других способов еще не изобрели, и Намора затруднялся с четким ответом.

Кто знает, какие неприятности постигли бы бедного демона, потому что мадам Мумеза сейчас находилась в состоянии крайнего волнения и нетерпения, но тут ему на помощь пришла благородная дама Цица.

— Обратите внимание на его рога, — предложила она.

— Шикарные рога, — сказала Мумеза. — Такие рога украсили бы любого мужчину.

— В деталях.

— Они сегодня не покрашены, — согласилась мадам капрал.

— Наконечник.

— Что — наконечник?

— Да.

— Это она?

— Да.

— Кто делает такие короны?! — взвилась мадам Мумеза.

— Мы.

— Кто — мы?

— Минотавры.

— Зачем?

— Традиция.

— И другие тоже такие, невзрачные…

Помимо беспримерного мужества мадам Мумеза могла похвастаться завидной проницательностью. Она взглянула на даму Цицу и кашлянула:

— То есть, я хотела сказать — поразительно скромные.

— Нет.

— Хвала богам.

— Других — нет.

— Почему? — изумилась Мумеза.

— Корона минотавров передается из поколения в поколение в царском роду. Она одна в мире. Тот, кто владеет короной, имеет право на трон. Мы клялись в верности обладателю короны, наследнику трона, — пояснила дама Цица, побив все рекорды красноречия. — Раз в сто лет мы подтверждаем клятву. Никто не смеет сделать и носить другую корону.

— Так это и есть знаменитая корона Рийского царства?! — вскричал Бургежа. — И вы молчали два дня? И ни слова не сказали? Вы понимаете, что утаили сенсацию?!

— Нет.

— Какая же вы после этого…

— Нет.

Бургежа подумал минутку.

— Вообще-то да.

— И они вот так, издалека, на бегу, узнали этот наконечник? — не поверил Юлейн.

— Думаю, они сперва обратили внимание на поведение господина Крифиана, — раздался мягкий баритон графа да Унара. — Грифоны, поступая к кому-нибудь на службу, обычно кладут на землю перед нанимателем свой штандарт и приносят клятву.

— Да, верно, — сказал Зелг. — Я отлично помню.

— Но голову они склоняют только перед Рийскими царями. Белые грифоны — выходцы с континента Корх. Они служили царям минотавров еще во времена создания Алайской империи, разумеется, если верить легендам. Но, мне думается, теперь этим легендам можно верить.

— Да, — подтвердила дама Цица.

— А вы, граф, как всегда, все знали, но молчали, — не утерпел Юлейн.

— Да, — не стал возражать граф. — Это не моя тайна и у меня не было полномочий ее разглашать. И когда они увидели склоненную голову господина Крифиана и традиционный жест дамы Цицы, приветствующей высшего по званию, они присмотрелись к его…

Раздалось громкое гневное фырканье.

— …превосходительству, — сердито закончил граф. — Увидели знаменитый наконечник и поняли, кто стоит перед ними. Ну, и начали чествовать и славить.

— Это все маменька, — нажаловался Такангор, возвращаясь к ошеломленным друзьям. — Ее козни, в смысле, конечно, материнской заботы и наследства подрастающему поколению.

— А вы, ваше…

Минотавр всхрапнул. Кольцо в носу покрылось испариной.

—… превосходительство, — поинтересовался Юлейн. — Вы-то наверняка знали, что они остановятся?

— Конечно, нет, — с великолепной простотой отвечал Такангор.

 

Сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть

Лев Толстой

 

* * *

 

Обретшие законного царя, счастливые минотавры немедленно поступили под его командование и с невероятным энтузиазмом бросились истреблять фьофьорли, чем существенно облегчили жизнь зверопусам. Бургежа, не утерпев, кинулся за ними в гущу битвы делиться потрясающей новостью со всеми, кто попадался на пути. Кто-то охал, кто-то ахал, кто-то заламывал свободную от фехтования руку. Сиреневый огурец, обладавший, как мы помним, дополнительными клешнями, смог даже поаплодировать в знак восхищения, не отрываясь от поединка со своим противником. Наскоро введенный в курс дела Бригадный Зверопус Первой категории не выказал никакого удивления.

— Когда мы на это созерцаем, — пояснил он, — мы видим закономерное истечение того, что надлежало быть, и спокойно созерцаем на это дальше. Однако, я судьбоносно изучил «Песнь про деву» и испою ее нынче ночью в честь победы и генерала.

Прикопс, давая интервью, высказался короче, но по смыслу аналогично:

— Зная мадам Мунемею, — заметил он, — я совершенно не удивлен. Напротив, теперь становится понятно, откуда у нее такие глубокие ботанические познания.

И снова занялся избиением Рыцарей Тотиса, деловито помахивая Граблями Ужаса.

Намотавшись, Бургежа плюхнулся на что-то крупное и подвижное (оказалось, на монстра Ламахолота) и завел глаза. Он ощущал смертельную усталость и неземное блаженство. Пухлицерская премия виделась ему теперь мельчайшей из жемчужинок в блистающем ожерелье наград, которые ожидали его после издания документального романа «Ключ к Нилоне». Он уже знал, что предложит себе как автору пятьдесят процентов дохода от продаж, а себе как издателю пятьдесят процентов дохода от продаж, и тем самым поставит точку в этом бесконечном споре.

Оказалось, что на монстре Ламахолота он сидит не один: с другой стороны могучей шеи его с интересом разглядывал Мардамон.

— Что там за переполох был? — спросил он озабоченно. — Я как раз хотел пробиться в крепость, потому что там собралось много потенциальных жертвователей. Я рассуждал так — в ожидании неминуемой гибели и оставшись без ворот, они станут щедрей, сговорчивей и согласятся участвовать в кровавых ритуалах. К тому же, я привлек бы к процедуре настоящего монстра, — и жрец нежно погладил чудовище по плоской голове. — Но, увы, мы не смогли протолкаться. Так, что вы говорите, там случилось?

— Это не я говорю, это вы говорите, — проскрипел Бургежа, вновь обретая силы, голос и вздорный характер. — Там Такангор сейчас стал царем.

— Жертв жаждет? — деловито спросил жрец.

— Как всегда.

— Значит, опять обойдется без нас, — вздохнул Мардамон.

В этот момент взгляд эльфофилина упал на две крохотные фигурки верхом на осле. Карлюза с Левалесой отловили в рядах сражающихся Харригана и что-то ему горячо втолковывали. Минотавр заворожено кивал головой.

— А я, пожалуй, куплю у них пару акций этих грибных плантаций, — неожиданно сказал Бургежа.

— Я тоже куплю. И не пару, а пару десятков, — согласился Мардамон. — Денег одолжите? Нет? Я так и думал. А если я напишу вам статью про таинства жертвоприношений?

Пока на поле боя зарождалось акционерное общество, Такангор препирался с владельцем древнеступа.

— Я могу теперь спокойно повоевать?! — вопрошал Юлейн, потрясая длинным двуручным мечом и пугая древнеступа резкими взмахами. — Вам хорошо, вы за время этой битвы не только покрыли себя в очередной раз неувядающей славой, но и стали полноправным царем! А я не заслужил никакой картины.

— Какой картины? — изумился минотавр.

— Ну, вот смотрите, вас вполне можно писать в исторический момент: вы стоите во главе передового отряда, на заднем плане — атакующие минотавры, рядом — белый грифон со склоненной головой. Ваш хвост летит по ветру, кисточка героически растрепана, фигура дышит непобедимостью. Запечатлен самый прекрасный и драматический, можно сказать — кульминационный момент дня, когда тем, кто на картине, еще неясно, что будет дальше, а зритель охватывает взглядом больше, чем нарисовано, зная развязку. А я не навоевал на такую картину. И что — вы хотите, чтобы я опять смотрел на свояченицу?

Такангор не понял про свояченицу, зато он, в отличие от Юлейна и зрителей, знал другое.

— Это не самый кульминационный момент, ваше величество. Развязка только грядет.

И обернулся к Зелгу.

— Вы никогда не играли в домашнем театре, милорд?

— В студенческом, — застенчиво ответил Зверопус Второй категории. — Исполнял роль Страдания в знаменитой трагедии «О любви, разлуке и невыносимых страданиях благородного Лионеля и прекрасной Вивионы и их радостной, но бессмысленной встрече на закате лет». Говорят, не без успеха.

— Тогда, — сказал Такангор, — ваш выход, ваша светлость.

 

 

ГЛАВА 15

 

Килгаленн не понял, что именно произошло между минотаврами и Такангором, но основной смысл происходящего не уловил бы только равнодушный к людским проблемам вавилобстер, озабоченный поиском подруги жизни. Панцирная пехота, еще десять минут тому летевшая в атаку на тиронгийские полки, явно признала верховенство кассарийского генерала, перешла под его командование и последние две минуты увлеченно громила недавних союзников.

Тифантийцы в состоянии близком к панике толпились над обрывом, стремясь пробиться на мост, ведущий к крепости; защитники Нилоны оплакивали утрату ворот и, судя по всему, были готовы в любую минуту выкинуть белый флаг; Ройгенон умчался в неведомую даль. Кошмарные чудовища, вызванные из небытия, несомненно, Командором Рыцарей Тотиса, казалось, переломили ход сражения в пользу нападающих, но сейчас Килгаллен уже не сомневался, что их последние минуты сочтены. Слишком много сверхъестественных существ, каждое из которых вполне могло стать героем отдельного эпоса, объединили свои усилия в борьбе с ними. Особенно отличился, с его точки зрения, тот самый вельможный демон, прибывший на Кахтагарскую равнину последним и так вызывающе эффектно. Это невероятное чудовище — глыба мрака с клыками и когтями — с неистовой яростью и изумительной для его размеров ловкостью догоняло и истребляло монстров, невзирая на их отчаянное сопротивление. Трехглазый не прозакладывал бы голову — оно того не стоило — утверждая, что у этих древних тварей какие-то свои давние счеты, но знаменитая интуиция подсказывала ему, что так оно и есть. Отдельное впечатление на короля Гриома, как и на его тифантийского коллегу, производило циклопическое существо, истинное порождение ночных кошмаров какого-то безумного божества, в нарядном золотом ошейнике с крупной бирочкой. Существо лихо расправлялось с любым противником при помощи множества пугающего вида конечностей, посвящая этому занятию большую часть времени; но иногда галопом мчалось к Такангору и крутилось возле него, как дворовой щенок, демонстрируя свою привязанность. По сути, один только грандиозный минотавр со своим боевым топором и трое его питомцев могли нанести непоправимый вред психике любого нормального человека.

 

Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне лучших стрелков

Вольтер

 

Килгаллен с сожалением смотрел, как два исполинских хряка предъявляют необоснованные претензии к отряду ветеранов под командованием верного генерала его отца, бесстрашного Маллиуса Морта, и мысленно прощался с бравым воякой.

— Как вы думаете, — внезапно заговорил Люфгорн, наводя глядельный выкрутас в гущу сражения, где отчетливо виднелась туша какого-то монстра с длинной шеей, на котором галопировал дух исчезнувшей пирамиды, — как вы думаете, господа, у этих ящеровидных малюток, которые нас агитировали, еще остались акции их грибиных плантаций? По зрелом размышлении, их предложение кажется мне довольно выгодным. Конечно, детали еще следует обсудить…

— В любом случае, князь, — важно сказал Тукумос, — мы с Килгалленом первыми получили это предложение, так что вы будете за нами.

Великий Командор посмотрел на деловитых королей с веселым изумлением. Сам он никогда не был о них высокого мнения, но оказалось, что Бургежа трижды прав — короны что-то такое непоправимое делают с большинством голов.

— Лорд Саразин, — обратился к нему Трехглазый, единственный здравый человек в этой компании, — или кто вы на самом деле, надеюсь, у вас есть еще что-нибудь в запасе, чтобы противопоставить это что-нибудь тиронгийцам. Иначе мы проиграем. Это совершенно очевидно.

— Вы на удивление спокойны для монарха, терпящего жестокое поражение, — оскалился командор.

— Даже если я последую примеру Ройгенона и примусь скакать по всей равнине, оглашая ее паническими воплями, это вряд ли повлияет на исход битвы. А вот вы можете. Или я ошибаюсь?

— Нет, ваше величество. Как для человека, вы удивительно проницательны и дальновидны, — совершенно серьезно ответил Саразин, тем самым исключая себя из рода человеческого.

Тукумос не придал этому никакого значения, Люфгорн удивился, а Килгаллен невесело усмехнулся:

— Не уверен, если я не сумел предвидеть развязку этой авантюры.

— Ну, мы еще повоюем, — рыкнул Саразин. — Пожелайте мне удачи, ваше величество.

— Она вам понадобится, — сказал Килгаллен. — Кто бы вы ни были.

 

Если человек не верит в удачу, у него небогатый жизненный опыт

Джозеф Конрад

 

* * *

 

Битва чем-то похожа на бушующее море: это необузданная сила, не подвластная ничьей воле. В какой-то момент в ней нет ни логики, ни смысла — одна только ярость, натиск и дикая первозданная мощь. Эта стихия бушует до тех пор, пока не исчерпает своего неистовства, а до того бесполезно пытаться ее остановить. Все равно, что велеть шторму прекратиться по воле капитана попавшего в него корабля.

Когда волна сражающихся вынесла Намору ближе к Сатарану, тот приветствовал его жутким оскалом.

— Славная схватка, — заметил он. — Давно я так не отдыхал душой.

Намора навострил и без того острые уши и будто бы прислушался.

— Сдается мне, милорд, вся наша радость еще впереди.

— О, так вы тоже заметили.

— Интересно, кто этого не заметит?

— Да кто угодно, вот хотя бы эти замечательные господа, — развеселился Сатаран, методично поглощая очередного фьофьорли.

Он находил особое удовольствие в том, чтобы пожирать пожирателей демонов.

Речь, как наверняка догадался наш проницательный читатель, шла о достойных троглодитах, которые понимали, что больше никогда не соберут такую многолюдную аудиторию на таком сравнительно небольшом пространстве. И они пропагандировали грибные плантации направо и налево, не щадя ни старых, ни молодых. Если при этом учесть, что Мардамона по-прежнему одолевал просветительский зуд; таксидермисты высоко оценили фьофьорли в качестве уникальных экспонатов; Бургежа стремился собрать как можно больше бесценного материала для своей будущей документальной эпопеи, а господин Дуцелий Целиус подозревал, что энергичный эльфофилин рвет очередную Пухлицерскую премию у него, что называется, из рук, то всякий объективный читатель догадается, как нелегко приходилось захватчикам и их потусторонним союзникам.

Однако вельможные демоны как никто другой понимали, что последний и решающий довод в этой битве будет предъявлен только сейчас. Они прожили очень долгую и весьма насыщенную событиями жизнь, и это удалось им, потому что, помимо запредельного могущества, они обладали еще трезвым расчетливым умом и всегда здраво оценивали свои силы. И сейчас ни Сатаран, ни Бедерхем, ни тем более Намора не питали особенных иллюзий.

Князь Тьмы когда-то стал Князем, а они его подданными, ибо он был сильнее и мудрее их. Но даже Князь не пожелал бы встретиться лицом к лицу с кем-то из Необъяснимых или Нерожденных, ибо эти существа — создания иного мира, они ходят своими путями, и самое разумное — не гневить их. А уж если такое создание почувствует, что ему некуда отступать, если оно все поставило на карту и намерено сражаться до последнего, то у всех прочих мало шансов на победу.

Демоны не собирались бежать, но и выжить особо не рассчитывали. В лучшем случае, думали они, им удастся всем скопом и ценой жизни одолеть этого врага.

Но в этот миг…

Кстати, обычно все происходит иначе. Никакого такого «этого мига» не существует в природе. Просто что-то происходит в какой-то момент — должно же оно когда-то начать происходить, чтобы произойти в конце концов. А уже потом, если произошло что-то значительное, летописцы с трепетом нарекут этот момент «тем самым мигом».

Так вот, деваться некуда, иначе не скажешь — но в этот миг воины Преисподней, а за ними и остальные сверхъестественные существа внезапно поняли, что расстановка сил на Кахтагарской равнине снова изменилась.

 

* * *

 

Когда Такангор сказал: «Ваш выход», он исходил из логики происходящего. На месте их грозного противника, он сейчас вступил бы в битву лично, чтобы снова достичь перевеса в свою пользу. И почти не сомневался, что таинственный враг рассуждает так же. Во всяком случае, пока что он не без успеха предсказывал его следующие шаги.

Что касается демонов, большинства зверопусов и прочих сверхъестественных существ, они ощутили это, так сказать, на своей шкуре.

— Ого! — с некоторым даже почтением произнес Кальфон. — Вот это я понимаю.

— Вы о чем? — заволновался Кехертус, орудовавший всеми лапами неподалеку.

— А вы ничего не почувствовали?

— Дядя Гигапонт жалуется на некую общую встопорщенность. А у меня волоски встали дыбом. Особенно на передних лапах.

— Вот-вот. У меня тоже. Последний раз я испытывал нечто подобное во время великой битвы за Гон-Гилленхорм. Тогда Князь явил себя во всем своем блеске и великолепии: помнится, мы неплохо перекроили географическую карту к концу того сражения.

— Прошу учесть, что я против! — раздался гневный крик с вершины приближающегося древнеступа. — Кахтагарская равнина — природная жемчужина Тиронги, сюда стекаются толпы туристов, мы выгодно продаем открытки с местными пейзажами, и как король я приказываю оставить географию с топонимикой в покое. Гегава, будьте любезны, метните копье вон в того всадника. Очень метко, благодарю вас, мой дорогой. А теперь передайте мне дротик, я хочу бросить вам вызов и тоже попасть в кого-нибудь враждебного.

— Это не от нас зависит, ваше величество, — сказал благодушный Кальфон. — Все вопросы к нему.

И демон указал огромным пылающим герданом на лорда Саразина.

Великий Командор пешим спускался с холма. На Кахтагарской равнине не было сейчас сильного ветра, но его плащ, еще недавно золотистый, а нынче багровый, в каких-то непроглядно-черных разводах, вился у него за спиной, словно подхваченный бурей. С каждым шагом лорд раздавался в плечах, сужался в области талии и становился выше ростом. Издалека было плохо видно, однако и черты его лица безудержно менялись: глаза проваливались буквально вглубь черепа и сияли невыносимым светом, губы высыхали, скулы и нос заострялись, словно обтянутые пергаментной кожей, короткие волосы вдруг выросли до плеч и сквозь них прорастали какие-то костяные шипы, образуя на голове лорда неестественного вида корону. Рот превратился в длинную упрямую жесткую складку.

Пространство гудело, прогибалось, скулило, норовило расползтись, чтобы оказаться подальше от него; река взревела и потекла быстрее; трава, в тех местах, где ее еще не выворотили и не вытоптали сражающиеся, пожухла, как от сильного мороза, а небо так же внезапно и стремительно потемнело. Резко похолодало.

Думгар молча встал за спиной у Зелга. Рядом бесшумно выросли фигуры Судьи Бедерхема и князя Гампакорты. Минотавр ожесточенно потеребил рог с наконечником.

— Я буду рядом, — сказал Такангор.

— Я тоже, мой мальчик, — сказал Гончая Князя Тьмы.

— Можете рассчитывать на мою скромную помощь, — добавил каноррский оборотень.

— Думаю, мне не потребуется помощь, — ответил Зелг. — Но все равно, я вам очень признателен, милорды, и вам, ваше… — Такангор гневно засопел, — превосходительство.

Он спрыгнул с коня и неспешно пошел навстречу Саразину, с каждым шагом меняясь не менее разительно, чем его противник. Гризольда метнулась было за ним, чтобы по обыкновению плюхнуться ему на плечо, но с разлета натолкнулась на невидимую стену.

— Не стоит за них беспокоиться, — сказал голем. — Это их личное дело, и они будут решать его в своем личном пространстве, куда иным нет хода.

— Я что, тоже не пройду? — озабоченно спросил Бургежа, порхая вокруг Думгара.

— Боюсь, что нет.

— Это нарушение свободы поговорить и пописать. Как же я задокументирую происходящее и завладею бесценным фактографическим материалом?

— Ничем не могу помочь.

— И никто не может? — мрачно спросил эльфофилин. — Вопрос риторический, не отвечайте. Там нашла коса на камень, и не до интервью, даже блиц. Ну что же, так и назовем эту кульминационную главу: «Коса и камень — лед и пламень».

— А как насчет жертв? — свесился с монстра Мардамон. — Для поддержания боевого духа мессира и обеспечения необходимого перевеса в смертельном поединке с силами, как я понимаю, видимо, все-таки зла?

— Вы могли бы подать отличный пример всем колеблющимся и сомневающимся, и стать отличной показательной жертвой. И я как раз в настроении, — елейным голосом произнес Судья Бедерхем, не сводивший глаз с Зелга, доспехи которого в этот момент из красных лат Аргобба сделались черными, как мрак океанской бездны.

Мардамон что-то забормотал себе под нос. Скорее всего, это были «Обидные слова», но, в отличие от Батаара, Адский Судья и Гончая Князя Тьмы и не такое выслушивал, не моргнув глазом, так что заклинание на него не подействовало, и жрец предусмотрительно направил монстра Ламахолота в задние ряды.

Герцог Кассарийский, не оборачиваясь, властно взмахнул рукой, и в небольшой толпе, стоявшей за его спиной, возникла фигура огненного рыцаря. Флагерон изумленно вертел головой, не слишком понимая, где был, куда попал, сколько отсутствовал и что за это время пропустил. Секунду спустя его сгреб в объятия Кальфон, обрадованный возвращением бесследно пропавшего товарища. Торопясь к месту событий, заинтересованный Сатаран проглотил сразу двух последних фьофьорли, а Лилипупс предложил одному из великих магистров Ордена Рыцарей Тотиса «разуть глаза на бесчинствобразия их командора и посохранять здоровье для потом, где оно много потребуется, если сейчас проглупить».

Великий магистр понял, что под этой зеленой шишковатой лысиной скрывается великое дарование и внял мудрому совету.

 

Сущность войны есть насилие, и умеренность в войне есть слабоумие

Томас Маколей

 

В этот момент сражение стало затихать.

 

 

* * *

 

— И зачем ты притащил мне эту тарелку?

— Потому что она твоя, я думаю.

— С твоим словесным портретом?

— Ну, портрет-то совпадает. Это ведь ты тогда зверопусил, путусил и как его… дворковал вландишным способом?

— Э-ээ, нет, я на такое не способен. Точнее, способен. Но лучшие результаты мы показываем, выступая в команде. В отличие от некоторых.

— То есть ты понял?

— Позже, чем ты, но догадался сам, не заглядывая в твою голову, — признался Спящий.

— Это наша голова. Общая.

— Скажем так, в твою часть нашей общей головы. — Спящий потер затылок, что всегда означает смущение. — Печальная судьба, откровенно говоря. Не хотелось бы ее повторить.

— Как ты думаешь, Думгар знал?

— Этот старый кусок тверди земной? Иногда я думаю, он знает вообще все. Только молчит и улыбается.

— Мне тоже кажется, что он не мог не знать. Ведь Генсен создал его до разделения, и оно должно было состояться у него на глазах. Тогда почему он не сказал мне?

— Есть вещи, до которых ты должен дойти своим умом, а до тех пор они как бы не существуют.

— Ну, вот я понял, и теперь у меня волосы дыбом. У нас не будет выбора. Или умру я, или умрешь ты, или случится именно это: кто-то из нас станет Генсеном, а кто-то Саразином.

— Мне они оба как-то малосимпатичны, — признался Спящий. — И что, никаких вариантов?

— Думаю, один все-таки есть. Но только в том случае, если он действительно, взаправду устроит нас обоих.

— Детское слово, взаправду. — Спящий посмотрел на Зелга со странной нежностью. — Ты помнишь, когда сказал его мне?

— Честно? Нет, не помню. Хотя ты бы, наверное, хотел, чтобы я помнил. Я испортил хорошее впечатление о себе?

— Хорошее впечатление, — взвился Спящий. — Какой же ты оптимист. Я знаю, что не помнишь, — невесело усмехнулся он. — Ты надежно запер меня и все собственные знания обо мне в первую очередь от самого себя. Ладно, освежу твою обморочную память. В тот день мы убили в саду василиска.

— Большого?

— Немаленького. Наша драгоценная Ласика подняла потом грандиозный скандал и уволила двоих телохранителей.

— Почему?

— Ей пришла в голову замечательная идея, что он прокрался в замковый парк, чтобы убивать — тут, кстати, интуиция ее не подвела, — но потом умер своей смертью, а телохранители позорно прошляпили оба события.

— А что было на самом деле?

— Ты столкнулся с ним нос к носу. А ты еще был малыш…

Зелг зябко передернул плечами: он внезапно понял, каким именно был в тот день — таким, каким увидел ребенка, спящего на куче соломы в наглухо запертой подземной камере.

— Да, — кивнул Спящий. — В тот день я проснулся, в тот день ты узнал об этом и в тот же день заточил меня на все эти годы.

— Почему?

— Ты часто задаешь этот вопрос. Не зря ты избрал научную карьеру.

— Не так я ее себе представлял.

Они рассмеялись как добрые приятели.

— Мы испугались, — продолжил Спящий, не дожидаясь следующего вопроса. — И меня как встряхнуло. Я бросился тебе на помощь.

— Спасибо, — сердечно сказал Зелг.

— Не за что. Строго говоря, в ту секунду я был уверен, что я один-единственный, я даже не подозревал, что ты есть на свете. А потом все как-то стремительно, сразу и вдруг случилось. Я понял, что ты — часть меня, потом, что, скорее, это я — часть тебя, потом мы снова посмотрели на василиска и испугались уже вдвоем, и от накатившего ужаса поднялась какая-то волна…

— Я помню, — сипло сказал Зелг. — Волну, кажется, помню.

— Ну вот. И мы выжгли ему глаза. А потом и сердце. Он упал и умер. А мы заплакали. Нам стало его жалко.

— Мне и теперь его жалко, — вздохнул Зелг. — Мы же могли обратить его в бегство, или сделать что-то другое, более милосердное — могли? Или не могли?

— Ты спрашиваешь, умели ли мы, или ты хочешь знать, способны ли мы, когда мы единое целое, на приличные поступки или сразу становимся воплощенным злом?

— Полагаю, я спрашиваю о первом, но подразумеваю второе.

— Хотя бы честно — этого у тебя всегда было не отнять. Вот тогда ты и спросил: это взаправду?

— А ты?

— А я сказал — думаю, да. И в тебе что-то сломалось.

— Я сразу предположил второе.

— Ты решил, что вместе мы — зло. И я пикнуть не успел, как ты запер меня. А потом появились Эгон и Тристан. Бедняги. Несмотря на то, что ты приставил их сторожить меня, я всегда жалел этих бедолаг.

— Боюсь даже спрашивать, почему.

— А тебе не приходило в голову, что ты и их обрек на вечное заточение?

Зелг взялся ладонями за голову.

— Они ничего такого не говорили.

— Они преданы тебе. Так же, как был бы предан и я, если бы у нас сложилось.

— Представляю, как ты меня ненавидел.

— Конечно, ненавидел, куда ж без этого. А ты поставь себя на мое место. Ты бы не ненавидел? Но это потом, позже. А сперва я чуть не свихнулся, потом много плакал, потом звал тебя — хотел объясниться. Ну а потом, да, созрела ненависть. Это, знаешь ли, вино долгой выдержки.

— Я скажу «прости» и это будет искренне, но ничего не исправит, — Зелг вздохнул. — Какое уж тут прости. Даже не знаю, чем бы я ответил на это «прости». Наверное, негодованием, или презрением.

— Мне можешь не рассказывать, — хмыкнул Спящий. — За эти годы я выучил каждый темный закоулок твоей души.

— Ты же спал.

— Сны — странная штука.

— И что нам теперь делать?

— Не знаю, — признался Спящий. — Я столько лет вынашивал планы, один коварнее другого. Столько мечтал о мести. Продумывал каждое гневное едкое слово, которое брошу в твое удивленное и испуганное лицо. Мне снилась твое поражение; мне снилось, как я заключаю тебя в подземную темницу, и это было единственным счастьем, которое я знал. Как теперь от всего этого отказаться — рра-з и готово — это ведь мое единственное достояние.

— Нет, — Зелг даже руками замахал в негодовании. — Ты — часть меня, а мое достояние совсем другое. У нас есть Кассария со всеми нашими друзьями и подданными, Думгар, Такангор, Юлейн, Бумсик с Хрюмсиком, Мумеза с Наморой…

— Не забудь про Карлюзу с Мардамоном, — ворчливо сказал Спящий. — И не забудь, что Кассарию ты прошляпил самым постыдным образом.

Зелг хотел было возразить в том смысле, что кто же в этом виноват, но не посмел.

— Балахульдой вот еще прибарахлились, неизвестно, как избавляться будем, и адским филиалом, как будто нам и без них хлопот не хватало, — продолжал скрипеть Спящий, но гнева в его голосе не было. А была… нежность? Любовь?

И еще Зелг понял, что Спящий все время повторяет «мы», «нам».

— Без тебя мне их не защитить, — сказал он торопливо. — И тебе без меня тоже. А если в этот раз как-то получится, то все равно не выйдет в следующий.

— Не агитируй, — буркнул Спящий, — раздражает; и потом, это я уже усвоил. И что предлагаешь?

— Мне Кассария, тебе Гон-Гилленхорм и встречи для души и по мере необходимости. У меня есть план, если ты согласишься, то будешь загружен важной работой по самые уши и на целую вечность.

— Вот именно об этом я и мечтал все эти годы, — сказал Спящий. — Именно вот работы мне, по-твоему, не хватало, да? Что сказать — искуситель из тебя как из Думгара поплавок. Давай уже, выкладывай. А то этих мыслей даже мне не прочесть, скрытный ты мой.

 

* * *

 

Из старого браконьера получается хороший лесничий

Американская поговорка

 

Так и случилось, что на поле боя перед изумленным лордом Саразином стоял истинный повелитель Кассарии и Гон-Гилленхорма Зелг Галеас Окиралла да Кассар, возлюбивший свою тьму, примирившийся с нею и заключивший нерушимый союз на все времена.

В каком-то смысле он мало походил на всем знакомого Зелга; но также ничем не напоминал то странное существо, клубившееся на берегу Тутоссы. О, нет! Этот кассариец явно обрел себя и знал, кто он такой. Он сильно переменился, и внутренне, и внешне: в полтора раза выше, на косую сажень в плечах шире; от бурлящей в нем силы воздух вокруг гудел, дрожал и плавился, как бывает в пустыне в полуденный зной. Его череп вытянулся, уши прижались и заострились; лоб, надбровные дуги и переносица превратились в костяной щиток, переходящий в некое подобие драконьей морды; но лиловые глаза сверкали по-прежнему весело, и, заглянув в эту крохотную бездну, можно было смело утверждать, что это все тот же Зелг, ученый, романтик и пацифист. Но теперь он был не одинок. Теперь его защищал и поддерживал тот, совсем другой — жестокий, свирепый, безжалостный хозяин Гон-Гилленхорма. Лед и пламя, море и вулкан, но только объединившиеся во имя одной цели — вместе они составляли неодолимую силу, Зелга Кассарийского.

А за его спиной вырастали из красного тумана, всегда висящего в ущелье Адранги пятьдесят призрачных рыцарей, Волков Канорры.

Великие маги, древние пророки Каваны и кассарийские некроманты, прославившиеся в веках своим чародейским искусством; каноррские оборотни и демоны Преисподней; амарифские колдуны и шаманы Жаниваша, — как дорого дали бы все они за то, чтобы узнать, как Зелг да Кассар получил власть над ними. И за тысячелетия не отыскали бы верного ответа; ибо вопрос был задан неверно.

Кто оценит могущество крохотной слезинки, горькой и горячей, пролитой над неоплаканными, забытыми, безымянными душами? Она прожгла время и густую вязкую материю небытия и вызвала их из мрака забвения, спасла от невыносимого безнадежного ожидания и вечной неприкаянности. Впервые за долгие века кто-то плакал о них, о рыцарях, верных долгу и не уронивших свою честь; о покинутых своим владыкой на пороге между бессмертием и несуществованием; о забытых потомками, для которых они превратились всего лишь в часть истории, деталь пейзажа, когда даже упоминая о них, их никто не помнил, потому что это была легенда о Кантабане, Клотиссе и Тирнахе Турандаре, а не воинах, отдавших жизнь за чужую любовь. Трудно поверить, но Зелг первым и единственным воздал честь их верности и любви, первым скорбел об их смерти, первым вознегодовал о том, что их имена преданы забвению. И нуждающиеся в любви и благодарности, как никто другой, забытые и неприкаянные духи явились к нему, чтобы служить новому господину еще отважнее и преданнее, чем служили Кантабане. Ни одно колдовство в подлунном мире не может сработать сильнее, чем сострадание и милосердие, но чернокнижники еще не раскрыли эту тайну.

 

Покуда мы не разлучены со смертью, нам не страшны никакие беды

Томас Браун

 

— По предварительным и самым заниженным оценкам, — хмыкнул Судья Бедерхем, — один только этот отряд ничуть не слабее прежнего духа Кассарии. И хотя малыш, без сомнения, сердечно привязан к своей Касе, но с абстрактной точки зрения он заполучил таких же могущественных союзников. Во всяком случае, вотчина некромантов не останется без защиты.

— По-моему, — сказал Сатаран, — это уже не суть важно: его самого распирает от могущества. Где он набрался этой дикой древней силы?

— А вы не догадываетесь?

— Не может быть. Какой ужас!

— Если позволит ваша светлость, — возразил Думгар, — не уверен, что это именно ужас. Кажется, все идет как должно.

— Эдна всегда говорила, что если ей удастся разгадать хотя бы один твой секрет, она станет относиться к себе с почтением, — усмехнулся Судья Бедерхем.

— Ее светлость всегда была высокого мнения о моих скромных возможностях, — ответил великолепный дворецкий.

— Тише, — сказала Гризольда, для которой ни на земле, ни на небесах, ни в Аду не существовало авторитетов. — Вы мешаете смотреть. То есть вы утверждаете, что эти пятьдесят солдатиков, которые простояли столбом у нас в коридоре всю предыдущую неделю, что-то собой представляют? Можете говорить, чтобы ответить.

— Спасибо, — прошипел Сатаран, прицеливаясь, чтобы схватить непочтительную фею и закусить ею пару десятков фьофьорли, которые оказались не самой изысканной пищей.

— Не бузите, — остановила его достойная фея. — Я сейчас не в настроении драться.

Сатаран подавился протестующим возгласом.

— Еще как представляют, дорогая Гризенька, — откликнулся Гампакорта. — Наш мальчик не только сумел вытащить их из-за такой грани, о которой даже думать страшно, но и пробудить к новому бытию. Признаться, я даже несколько завидую.

— А вам-то чего завидовать? Вы же им, вроде, король или князь?

— Я далекий потомок того повелителя, который оставил их на произвол судьбы, когда пришло время воссоединиться со своей возлюбленной. А Зелга они избрали своим вожаком.

— Кем-кем?

— Вожаком. Это очень древняя традиция, старая как мир. Своему князю они служат, как служат люди, до передела людских возможностей. Но стая, как вы понимаете, это единое целое. Однажды избрав вожака, они не просто преданы ему, они передают ему часть себя, питают его своей силой, насыщают энергией. Не скажу, что еще — ни у меня самого, ни у большинства моих предков не было собственной Стаи. Это великая честь.

— Узя от зависти слопает своих тараканов, когда узнает, — хихикнула Гризольда.

— Помилуйте, Гризенька, что вы говорите, он же не каннибал!

— Тогда слопает свой ночной колпак. Он землю перевернул, чтобы войти в историю, а Галя палец о палец не ударил, а уже перещеголял большинство Кассаров — он вам и Зверопус, он вам и Хозяин Спящего, он вам — вишенкой на тортике — Вожак Волков Канорры. — Гризольда нахмурилась. — Нужно смотреть за таксидермистами в оба — им такой кассариец в жизни не попадался, а они сейчас немножко того, и их может занести.

— Странное должно быть ощущение, — вдруг заговорил Такангор, внимательно наблюдавший за происходящим. — Если это хоть чуточку похоже на то, когда на тебя надевают корону минотавров, то кажется, что ты всем должен и тебе все должны. Не завидую я милорду Зелгу.

— Но вы же ощущаете прилив сил? — спросил Гампакорта, не скрывая волнения.

— Ощущаю. Но сил мне и своих хватало, а вот забот прибавилось. — И уже ни к кому конкретно не обращаясь, минотавр забубнил. — Видимо, в жизни каждого солидного мужчины однажды назревает серьезный воспитательный разговор с не в меру скрытной маменькой.

 

* * *

 

При виде призрачных рыцарей, лорд Саразин пожелтел и в отчаянии выкрикнул Слово Дардагона. Равнина содрогнулась, земля пошла волнами, стены Нилоны завибрировали. Люди откликнулись испуганными криками, лошади — ржанием. Древнеступ сделал смелую попытку встать на дыбы, будочка перекосилась, Юлейн с Гегавой изо всех сил вцепились в резные перильца.

Туманный стой даже не дрогнул.

 

Ты уязвим, пока ты жив

Адель Лэнгл

 

— Пупсик, — требовательно сказала мадам Мумеза, поправляя съехавшую шляпку.

— Лютик, — заговорил Намора ласковым голосом экскурсовода, — ты, вероятно, хочешь спросить, почему на них не действует Слово Дардагона. Все проще простого — они духи. Их не сдуть с поверхности мира каким-то Словом. Они остались здесь по собственной воле, не спрашивая ничьего соизволения, явились к Зелгу по какой-то личной причине, и покинут этот мир тоже исключительно по собственной воле.

— Но все-таки Дардагон, — в сомнении протянула мадам Мумеза.

— Дардагон был благороден и великодушен, и к тому же не всемогущ. Он всегда знал разницу между смятенными душами, оставшимися здесь по чистой случайности; жертвами чьей-то злой воли; теми, кого держит на поверхности незавершенное дело или чужой приказ; и теми, кто сделал этот выбор сам, без принуждения, не из каприза, а движимый исключительно великими чувствами. Над последними он не был властен. Вот как, например, я, лютик — я люблю тебя и никогда тебя не покину, пускай бы даже все демоны Преисподней встали между нами.

— При твоей репутации, пупсик, — кокетливо сказала мадам капрал, — ты мало чем рискуешь, делая такое заявление.

Спустя несколько минут заскучавший Сатаран глянул в их сторону и вытаращил глаза от изумления.

— Что они делают? — спросил он у Флагерона.

— Целуются, — ответил огнекрыл с завистливым вздохом.

— На поле боя?

— Где ж еще? Я вам авторитетно заявляю, что любовь на поле боя не только не гаснет, но вспыхивает с новой силой. Уж я-то знаю, что говорю.

— Это уже весь Ад знает, — хмуро сказал Сатаран. — Когда начнется следующая схватка, я вас спрашиваю? То объятия, то вдумчивые беседы, то нелепые угрозы, а когда же дойдет до дела? Я воевать хочу!

Между тем, сражение уже кипело с неистовой силой.

Лорд Саразин, обезумевший Спящий Галеаса Генсена, прилагал все свои исполинские силы, все чародейское могущество, накопленное за предыдущие эпохи, чтобы преодолеть сопротивление кассарийского некроманта и поселиться в нем, как в захваченном замке. Ему нужно было совершить великое деяние — уничтожить личность Зелга, оставив в неприкосновенности его могущество, таланты и наследственные способности. Задача нелегкая, но он неоднократно добивался успеха в подобных колдовских поединках. Он понимал, что на сей раз противник силен, и даже гораздо сильнее, чем он мог предположить, затевая эту авантюру с вторжением в Тиронгу, но все еще не осознавал, с чем именно ему пришлось столкнуться, и удивлялся, что Зелг до сих пор успешно защищается.

Саразину требовалось как-то отвлечь внимание остальных участников сражения от их поединка, и он воззвал к силам Тьмы, желая призвать новых воинов для новой великой битвы. Воззвал, вложив в это колдовство всю ярость и неистовство, всю силу, которая позволяла ему повелевать запредельными тварями, — и замер в недоумении и растерянности. Ничего не произошло, будто его сковали по рукам и ногам тяжеленными железными кандалами, будто его великий дар, словно беспомощного узника, заточили в подземелье, где он может бесконечно и безрезультатно биться головой о несокрушимые каменные стены, причиняя боль только себе самому.

Зелг смотрел на него с нескрываемым сочувствием. С таким же успехом мог бы продолжать сопротивляться до зубов вооруженный рыцарь, попавший в болото. Он бьет мечом направо и налево, он крушит палицей невидимых врагов, схвативших его во тьме, он выкрикивает проклятия — но все бесполезно, он зря тратит и свое воинское искусство, и великую силу. Этот враг иного рода, и он неодолим. Рыцарь обречен. Что бы он ни воображал, на что бы ни надеялся, рано или поздно он проиграет.

Молодому некроманту было немного странно, что ни Узандаф, старавшийся приобщить его к семейным тайнам, ни множество всесильных предков, оставивших после себя горы поучительных воспоминаний, не сообщили ему главного: что быть некромантом — значит не повелевать мертвыми, а говорить за них, помогать им, осуществлять их последнюю волю, защищать тех, кто уже не может защитить себя сам.

Здесь, на Кахтагарской равнине, состоялось столько решающих сражений, что самые знаменитые историки давно уже сбились со счета. В этой земле лежало столько павших воинов, что их с лихвой хватило бы на несколько армий, гораздо более многочисленных, чем войска Трех Королей. И все они, не вернувшиеся домой, хотя обещали это родным, не погребенные, не оплаканные, не отпущенные на свободу, взывали о помощи, милосердии и возмездии. Он слышал их всех. Они тянулись к нему со всех сторон, каждый со своей болью и обидой. Его сострадание и жалость облегчали их вековые мучения, и поэтому кассарийский некромант стал самым важным существом в их послесмертном бытии. Они надеялись только на него и предлагали взамен помощь и защиту. Зелгу лишь оставалось принять их — он дал согласие, и море силы, сотую долю которой его предки с таким трудом добывали заклинаниями и ритуалами, легло у его ног. Он мог черпать столько, сколько считал нужным.

Несметные рати возвращались из мрачного и холодного небытия и волею величайшего некроманта Ниакроха сами выбирали свою судьбу. Немало было тех, кто предпочел исчезнуть уже навеки, чтобы не испытывать тоску по утраченной жизни и не мучиться воспоминаниями. Кто-то неистово желал жить и предлагал заключить с кассарийцем договор по примеру иных не-мертвых его подданных. Кто-то — их было неисчислимое множество — пожелал отправиться на Гон-Гилленхорм, в голубую крепость на неприступной вершине, и там начать все заново; эти просили такого посмертного бытия, о котором мечтали при жизни, и взамен предлагали вечную верность.

Зелг не отказал никому. Это нельзя было назвать сделкой в том смысле, в каком понимают сделки достойные Архаблог и Отентал, но даже они оценили бы, что получил герцог в обмен на свое согласие.

Лорд Саразин, привыкший думать, что в мире есть лишь несколько существ, равных его истинной ипостаси, не мог поверить, что вчерашний студент, наивный пацифист и доморощенный некромант способен хоть что-то противопоставить его чарам. Когда весь окружающий мир взбунтовался против него, когда земля ушла из-под ног, сила иссякла, как ручей, пересохший в жестокую засуху, а власть над потусторонними тварями закончилась вмиг, ему показалось, что он и сам исчезает.

Будучи несравненным мастером-чародеем, он не мог понять, каким колдовством его одолели, и это сводило его с ума. Будучи Спящим величайшего мага и зная о Спящих то, что иным и не снилось, он не мог вообразить, что Зелг да Кассар отпустит своего Спящего без боя, а Спящий его не покинет; что Зелг уступит ему власть, а Спящий этим не воспользуется; что кассариец подарит своему безумному чудовищу надежду и утешение, а чудовище простит и ответит ему верностью и любовью.

Неизвестно, отчего его охватила такая неистовая ярость — от того, что он обнаружил, что проиграл, или от того, что он понял, что у него и у Генсена когда-то был выход, которого они не увидели.

Саразин обвел равнину пылающим взглядом. Ненависть клокотала в нем, как лава. Последней каплей в этой переполненной чаше гнева стал Такангор, который стоял у золоченой арки, ласково поглаживая косматоса.

— Эй, голем! — крикнул лорд Саразин.

И сердце у Зелга ухнуло в бездну.

 

* * *

 

Дворецкие тем меньше похожи на людей,

чем величественнее их окружение

П. Г. Вудхаус

 

Думгар сделал каменное лицо. Такого лица он не делал даже тогда, когда несравненная Бутусья предложила ему слегка раскрепоститься и принять участие в трехдневной оргии по случаю успешного опустошительного вторжения не-мертвых орд в Лягубль.

— Да, сударь, — холодно ответил он, давая понять, что считает подобное обращение недопустимым в приличном обществе.

При этом правый краешек его губ слегка вздернулся, намекая, что далеко не всех в этом обществе он считает приличными.

Лорд Саразин обратил к нему гневное лицо и голосом, о котором Бургежа сказал «Впечатляет. Таким бы голосом отказывать молодым дарованиям в публикации», вскричал:

— Заклинаю тебя Диармайд, голем, созданный из гнева, мести и крови моей, повинуйся своему творцу и господину! Убей его! — и властным движением руки указал на Зелга.

По поводу этого, видимо, давно и отлично отрепетированного жеста Бургежа высказался следующим образом: «Впечатляет. Этими бы взмахами отгонять молодые дарования от редакции».

В этот миг всем показалось, что сейчас что-то произойдет: огромное тело голема окуталось тем самым багровым туманом с черными всполохами, что и вся фигура лорда Саразина; затем по нему пошли трещины, как по земле, в которой вызревает адский огонь, чтобы прорваться взрывом вулкана; в этих трещинах мерцало и корчилось плененное пламя.

Демоны тревожно переглянулись, сейчас они совершенно по-новому оценивали шутки, которые отпускали по поводу кассарийского дворецкого: они не были убеждены, что им хватит сил без потерь справиться с этим древним неразрушимым чудовищем. Да, теперь они знали его настоящее имя; но, высеченное когда-то на его лбу другим чудовищем, нынче оно стерлось от времени, а никто еще не изобрел иного способа убить старейшего и сильнейшего из големов Ниакроха.

— Если что, — бодро сказала Гризольда Бедерхему, — хватайте его за одну руку, я за другую, вместе мы его скрутим.

Но Думгар — неслыханное дело — позволил себе полноценную улыбку, идеальную пропорцию сарказма и сожаления, и ответил:

— Прошу прощения, сударь. Вы меня, вероятно, с кем-то перепутали. Меня зовут Думгар. Я бессменный домоправитель герцогов кассарийских и подчиняюсь только их приказам.

Он сделал внушительную паузу, во время которой лорд Саразин судорожно глотал воздух.

— Впрочем, — продолжил великолепный голем, — если бы даже его светлость сейчас велел мне убить его, не уверен, что я согласился бы исполнить столь серьезный приказ, не услышав исключительно веских аргументов. — И обратился к Зелгу. — Не желаете ли вина, милорд, пока длится эта бессмысленная дискуссия?

— Если можно, мой дорогой, дорогой Думгар! — вскричал Зверопус Второй категории с такой радостью, с какой не принимал предложения выпить еще ни один, даже самый похмельный пьяница.

Голем улыбнулся. Огонь в трещинах погас. Камень стал обычным серым камнем.

Зелг шагнул к лорду Саразину и положил ладонь ему на лоб.

— Прощай, — сказал кассариец.

Только Сатаран и Бедерхем, самые древние и могущественные из тех, кто стал свидетелем этой сцены, заметили, как ком света буквально втянулся в его руку, заставив ее несколько секунд пульсировать всеми оттенками красного. Затем все исчезло — и свет, и тот, кто называл себя лордом Саразином, Командором Ордена Рыцарей Тотиса. Они не знали, куда он делся. Возможно, только Думгару было известно, что сейчас в подземной темнице Гон-Гилленхорма появился новый опасный узник, но разве от этой каменной глыбы добьешься подробностей — как жаловался Намора пару дней спустя.

— Круто, — восхищенно сказал Юлейн. — Знай наших.

 

* * *

 

Древние боги прозорливо не вмешиваются в некоторые истории. Они давно поняли, что каким бы всемогущим ты ни был, есть силы, с которыми тебе не совладать: сила любви, сила ненависти, сила преданности и всесокрушающая сила духа. Так зачем же связываться с такими аномалиями и ронять свой авторитет в глазах младшего поколения. Но чтобы обладать такой мудростью, нужно или быть древним божеством, или хотя бы прожить на свете столько же лет.

 

* * *

 

Хорошо подобранная пара та, в которой оба супруга одновременно ощущают потребность в скандале

Жюль Ренар

 

Вопреки общепринятому мнению о том, что зло нередко остается безнаказанным, возмездие часто настигает злодеев и предателей не просто при жизни, но и непосредственно на месте преступления.

Не успели еще отбушевать страсти, связанные с поединком Зелга и лорда Саразина, не успел еще кассарийский некромант вернуть себе прежний облик, к великому облегчению его венценосного кузена и заботливой личной феи, как на Кахтагарскую равнину, громыхая и подскакивая на ухабах, влетела королевская карета, запряженная шестеркой взмыленных лошадей, в сопровождении нескольких полумертвых от усталости королевских гвардейцев. Из окна кареты торчала голова королевы Кукамуны, с растрепавшейся от неистовой езды прической, не выспавшейся и ужасно злой.

Когда шэннанзинцы в невероятной спешке покинули казармы и в полном составе, причем о-двуконь, пронеслись через знаменитые Змеиные ворота Булли-Толли, направляясь на северо-восток, к Нилоне, королева, не мешкая ни минуты, собралась в путь следом за ними. Внутренний голос подсказывал ей, что где-то там она найдет и своего дорогого муженька, которому хотела сказать очень многое после знаменитого визита Кальфона. Конечно, королевская карета — это не самые быстрые всадники Тиронги, а ее величество Кукамуна — не выходец из Шэнна, славный своим талантом верховой езды, и потому она задержалась в пути ровно настолько, чтобы прибыть к шапочному разбору. Но, невзирая на склочный характер, Кукамуна вовсе не была круглой дурочкой, а потому, увидев издалека равнину, заполненную вооруженными людьми и какими-то жуткими монстрами всех форм, цветов и размеров, она устремила глядельный выкрутас на Нилону, и сразу оценила расстановку сил. И тут же углядела братца Люфгорна в компании с Тукумосом и Килгалленом в оппозиции к… неясно, конечно, кому. Но фигура на древнеступе могла принадлежать единственному человеку в Ниакрохе — ее супругу, изображавшему из себя Элильса Великолепного; а жуткого вида стяг отдаленно напоминал знамя Шэннанзинского полка, гордо реявшего на всех парадах на площади перед королевским дворцом. Словом, королеве хватило сообразительности понять, что случилась война, Нилона не сопротивлялась, ворота возмутительным образом пропали, муж корчит из себя героя, а судя по количеству монстров, злополучный кассарийский кузен тут как тут и снова настраивает его против родной семьи. Их брак и так трещит по швам, а тут еще и собственный братец подложил свинью — явно переметнулся на сторону врага, и теперь Юлейн будет вспоминать ей это до конца жизни.

При таком раскладе можно навсегда забыть о волшебной скульптуре «Мальчик с писающей собачкой». И королева вышла из себя и выскочила из кареты. Подобрав юбки, она побежала вверх по холму, теряя шелковые туфли, переваливаясь с боку на бок и пыхтя, как объевшийся бомогог. Ее никто не посмел остановить.

— Ах ты, тыква кучерявая! — кричала Кукамуна, и Люфгорн невольно попятился.

Он вернулся во времена своего детства, когда младшая сестренка, толстенькая пигалица, гоняла его по родительскому замку, не давая ни минуты покоя, визгливо браня за каждую невинную шалость и колотя чем попало — то книжкой, то расческой, то куклой; а один раз — он запомнился ему как-то особенно ясно — стоптанной пыльной туфлей, еще детской, но уже тогда внушительных размеров, со стесанным внутрь каблучком.

— Пупазифа безмозглая! — продолжала королева, наступая на старшего брата. — Ничего не можешь толково сделать, даже заговор! Ну, щас ты у меня будешь бедный!

В этом Люфгорн нисколько не сомневался. Думал он вот о чем: где был его разум, в каких горних высях застрял, когда он принял решение посягнуть на трон Тиронги? Как мог вообразить, что управится с маменькой и сестричкой? На какую тюрьму понадеялся, о каких свирепых убийцах мечтал?

 

Наивный, он думал, что может быть счастлив

Из игры «Neverhood»

 

— Я тебе покажу — связываться с кем попало! — взвизгнула королева. — Нашел неудачников и рад стараться! Ну что ты на меня смотришь, как вавилобстер на выданье? Ты — недотепа! Ты, недотепа, весь в папеньку, и я тут ни при чем!

Килгаллен с неприязнью посмотрел на союзника. Он бы предпочел, чтобы владетельный князь хотя бы рот открыл, чтобы сказать пару слов в свою защиту; заодно и напомнил бы венценосной скандалистке, что называть неудачниками королей сопредельных государств, пускай даже сейчас они находятся в незавидном положении — политика недальновидная. Но Люфгорн, ударившийся в воспоминания о жесткой фаянсовой голове любимой кукамуниной куклы и том жутком треске, который она издавала, соприкасаясь с его макушкой, насупившись, молчал. Килгаллен обиделся.

— Думаешь, этот кривоногий карлик тебе поможет, если что? — запальчиво спросила королева Тиронги, указывая толстеньким пальцем на короля Лягубля.

Тукумос обиделся.

Что и говорить — у Кукамуны был особенный дар слова. Она умела заводить друзей.

Пока королева, как могла, развлекала благородное общество, на холм подтянулись другие заинтересованные лица.

С исчезновением лорда Саразина и явными метаморфозами Зелга Кассарийского, битва прекратилась за полной ненадобностью. Даже самым ярым сторонникам сражения до победного конца стало ясно, что этот конец наступил, и война окончена с разгромным счетом в пользу Тиронги. Оставалось только обсудить детали, и воины обеих враждующих сторон присели передохнуть впервые за весь этот хлопотный день, предоставив разбираться с формальностями своим повелителям.

Ни один король Тиронги не являлся на принятие капитуляции с такой впечатляющей свитой: за ним торжественно ехал верхом на черном жеребце кассарийский некромант под черным знаменем Кассарии; демонов представляли Судья Бедерхем и князь Намора Безобразный; Зверопусов — бригадный сержант Лилипупс и ответственный секретарь Ассоциации (Сатаран не уместился бы на этом скромном холме); а также шагали царь минотавров и главнокомандующий тиронгийскими войсками — Такангор Топотан и Ангус да Галармон; князья Гампакорта и Мадарьяга (вампир и доктор Дотт были вызваны Борзотаром на Кахтагарскую равнину, как только лорд Саразин использовал «Слово Дардагона»); и лауреат Пухлицерской премии военный корреспондент Бургежа.

Если на кого-то эта делегация и произвела надлежащее впечатление, то только не на голодную и обиженную на весь свет Кукамуну. Она не прервалась ни на секунду.

— Тролль уродливый, — обратилась она к брату.

Лилипупс обиделся.

— Скелетина паршивая, упырь безмозглый!

— В каком смысле? — встрепенулся Мадарьяга.

— Кровосос мерзостный, — уточнила королева.

Мадарьяга обиделся.

— Я думаю, Гегава, — негромко поделился Юлейн, — это она так своеобразно защищает меня. Возможно, это проявление ее тщательно скрываемой любви?

— Знаешь же, что мой недомерок…

Юлейн, унаследовавший, как и Зелг, природную стать Гахагунов, и худо-бедно слывший одним из первых красавцев Тиронги, обиделся.

— Послушай, Юлейн, — сказал Килгаллен, морщась от громких криков королевы. — У меня к тебе три вопроса.

— Да, дружище, — откликнулся король, не зря носивший прозвище Благодушный, — я тебя внимательно слушаю.

— Первый — где ты отхватил такого древнеступа? Второй — каковы условия капитуляции? Я сдаюсь, заключаем мир, надеюсь, ты не станешь зверствовать, как твой батюшка. Третий — ты не знаешь, как там обстоят дела с акциями грибных плантаций? Это действительно что-то стоящее? Кто выступает поручителем?

— Поручителем? Конечно, Зелг, даже если он об этом еще не догадывается. Лично я купил двадцать штук, — чистосердечно признался победитель. — Как ты думаешь, не мало? Кстати, о прибылях… почему бы тебе не воспользоваться ситуацией и, скажем, не захватить королеву в наложницы? Нет? А в заложницы — чтобы шантажировать меня в будущем? Ты мог бы увезти ее в Гриом и годами держать в темнице, пока я не выполню какое-нибудь твое условие.

— Да ты же меня со свету сживешь!

— Кто тебе это сказал?

Килгаллен по привычке хотел посмотреть в глаза собеседнику, чтобы понять, шутит он или говорит правду, но Юлейн парил на такой недосягаемой высоте, что подобный фокус могло провернуть только крылатое существо.

— У тебя есть лестница, чтобы как-то взобраться на эту бродячую крепость? — взмолился он, растирая затекшую шею.

— У меня есть князь Мадарьяга! — важно ответил Юлейн: после памятного инцидента они были с вампиром не разлей вода друзьями.— Это намного лучше, чем лестница.

— Еще бы, конечно, я лучше, — ухмыльнулся вампир, пугая Килгаллена белоснежными клыками. — Разве лестница способна достать за одну ночь столько моркови.

Трехглазый не был бы Трехглазым, если бы сразу не просчитал, что на вопрос «о чем это он?», Юлейн с высокой вероятностью ответит «не спрашивай». Так что он и не спросил.

Мадарьяга между тем подхватил его под руки, легко взмыл в воздух с королем Гриома и поместил его прямо в беседку напротив короля Тиронги.

— Ого! — сказал Килгаллен, обозревая окрестности с этой высоты. — Умеешь устроиться. А вниз как?

— Не надо вниз. Порицать, поносить и оглашать свою непреклонную монаршую волю я стану с древнеступа. Так намного внушительнее. — Юлейн доверчиво поморгал и добавил. — И гораздо безопаснее.

— Смотри, смотри, — Килгаллен потолкал его локтем в бок, — тебе это может быть интересно.

Юлейн проследил за его взглядом и увидел, что к орущей во весь голос Кукамуне подкрадывается сзади четырехрукий орк с бритвой в правой нижней руке.

 

* * *

 

КУДРЯВАЯ СИМФОНИЯ, № 128

Наш девиз: Ты не бойся, это я, мечта твоя

 

ЗНАЙ НАШИХ!

 

Знай наших! — повторим мы за королем Юлейном.

Редакция газеты куаферов, цирюльников и парикмахеров «Кудрявая симфония» с радостью и гордостью сообщает нашим подписчикам, что впервые за всю историю куаферного дела за выдающиеся подвиги на ниве цирюльного мастерства получил титул графа один из наших коллег, знаменитый кассарийский цирюльник господин Ас-Купос, наследник древнего рода огров-мракобесов, собирателей скальпов. Высокий титул был пожалован ему королевой Тиронги Кукамуной за спасение ее чести и достоинства путем совершенствования ее внешности на поле кровавой брани, за пренебрежение опасностями войны и превосходное владение ножницами, бритвой и щеткой.

Едва не лишившаяся супруга и брата во время вторжения орд Трех Королей на прекрасную землю Тиронги, наша королева, вследствие многочисленных потрясений и перенесенных ею испытаний, осталась без прически, и если бы не доблестный господин Ас-Купос, ситуация, наверняка, вышла бы из-под контроля. Вот что сказал нам герой дня, кавалер ордена «Ножниц, локона и щетки»:

«Как рыцарь, как мужчина, как парикмахер и наследник огров-мракобесов, собирателей скальпов, я не мог остаться равнодушным к несчастьям слабой и беззащитной женщины, криком кричавшей от понятного горя посреди равнины, заполненной солдатами, закованными в железо. Прятавшие свои старомодные прически под шлемами, эти жестокие люди оставались глухи к стонам исстрадавшейся дамы, чьи встрепанные локоны, вне всякого сомнения, причиняли ей невыносимые душевные муки. Но напрасно взывала о помощи бедная королева: никто не знал, как ей помочь, даже если бы и хотел. Не вынеся очередного крика страдания, я выхватил из-за пояса щетку для кудрявых волос, закрепляющую помадку для придания формы волосяной конструкции, именуемой прической, а также походную пару ножниц, с которыми я не расстаюсь даже во сне. Всего несколько утешающих взмахов щеткой, и — о чудо! — крики стали тише, а после легкого вмешательства специалиста в небрежную укладку локонов, смолкли… Я горжусь оказанной мне честью и с глубокой благодарностью принимаю орден и графский титул, но хочу выразить уверенность в том, что любой цирюльник на моем месте поступил бы так же.

P. S. Когда этот номер уже готовился к отправке в печать, мы получили сенсационное сообщение: граф Ас-Купос награжден князем Люфгорном. Ему торжественно вручили орден «За спасение утопающих при пожаре из-под землетрясения».

 

Большинство женских проблем, перед которыми пасует опытный психиатр, с легкостью решает парикмахер второй категории

 

* * *

 

— Напрасно мы вчера так объелись, — сказал Зелг, с наслаждением вытягиваясь на кровати.

Его зеркальный двойник лежал головой к дверям, забросив ноги в шикарных зеленых сапогах на спинку кровати, и из последних сил доедал баночку ежевичного конфитюра.

— Нет, — возразил Спящий. — Не напрасно. Такой торт стоит того, чтобы немного помучиться.

— Торт, конечно, удался, — согласился герцог. — Не говоря уже о жарком.

— Это ты просто не добрался до прикотаса и пфуйцелей.

— Зато ты добрался.

— Кто-то из нас должен был это сделать.

Гвалтезий провожал на битву генерала, а встречал уже царя минотавров. Он не мог остаться равнодушным к новому триумфу своего кумира и отгрохал такой праздничный обед в честь победы кассарийских и тиронгийских войск, что журнал «Гурмасик» отвел под описание этого гастрономического события спаренный номер.

Это обстоятельство немного умерило негодование Такангора, который весь день после битвы пытался снять с рога пресловутую корону Тапинагорна. Корона не поддавалась, будто приросла намертво, и минотавр выходил из себя.

— Такую репутацию испортили за здорово живешь, — сокрушался он.

— Отчего же испортили? — удивился Зелг. — За этой короной столько гонялись все кому не лень, от авантюристов до королей. А она, оказывается, все эти годы хранилась в вашей семье. С ума сойти, если вдуматься.

— Вот пускай бы себе и гонялись дальше, — не унимался минотавр. — И пускай бы себе хранилась. Вы в университете какой предмет любили?

— Словотворчество и историю, — признался Зелг.

— Вот, а теперь вы Зверопус Второй категории, некромант и Вожак Волков Канорры — и кто вспомнит, что по словотворчеству у вас были одни отличные оценки? Так и я с Кровавой Паялпой. Сравните серебряные подковы — заметьте, честно заработанные — и корону Тапинагорна. Чувствуете разницу? А я старался.

Только жаркое утешило минотавра. Жаркое, кстати, удалось настолько, что Балахульда, которая весь день соблазняла Карлюзу с Левалесой заказать у нее вдохновляющее пророчество об их грибном бизнесе, и отказывавшаяся брать гонорар грибами будущего сезона, после обеда внезапно сама приобрела семнадцать акций грибных плантаций со скидкой в восемь процентов.

После обеда произошло еще одно знаменательное событие, которое обсуждали в замке всю прошедшую ночь. Такангор, все еще сердитый и недовольный, решительно вручил лорду Таванелю маленькую тяжелую золотую шкатулочку с витиеватым вензелем на крышке.

— Вы знали! — заметил он, укоризненно наставляя рога на собеседника.

— Это знал, а это нет, — отважно отвечала душа.

— Но вы же могли предупредить меня хотя бы об этом?

— Как же я мог предупредить вас, милорд, об этом, если об этом вас не предупредила даже ваша великолепная маменька. А поскольку я сразу понял, что об этом она не сказала вам ни слова, то как же я мог нарушить ее невысказанную, но от того менее непреклонную волю, если теперь, зная об этом, вы также знаете, что я повиновался ей беспрекословно — в этом, конечно, вопросе, потому что об этом, как я уже сказал выше, я ничего не знал. Но смею заверить вас, что даже если бы я знал и об этом, это бы это не изменило.

— Мне одной кажется, что мы как никогда остро нуждаемся в опытном специалисте по душевному здоровью? — спросила Гризольда, с тревогой вглядываясь в нервно мерцающего мужа.

— Скорее уж, в бывалом переводчике, — вздохнул Зелг. — Господа, о чем это вы?

— Не мешайте нам, — строго сказал Таванель. — Мы проясняем важный момент.

Такангор открыл шкатулочку и решительно втиснул в руки Таванеля роскошный перстень с крупным зеленым камнем в изысканной оправе.

— Не может быть, — возразил на это лорд, — я даже думать об этом не смею.

— Советую не отпираться, — сказал минотавр. — Я сейчас склонен к необдуманным поступкам в жанре зверств, а Кровавая Паялпа начнется только завтра. И учтите, отдуваться за всех я не намерен.

— То есть, — горячо зашептал Юлейн на ухо Зелгу, так что все в пиршественном зале его услышали, — получается, что его великая маменька была почтенным магистром Ордена Кельмотов? То есть почтенная — великим?

— Почтенная, великая, магистр, даже может быть царица, потомок легендарных владык — я с ней разберусь, — мрачно пообещал Такангор, на глазах теряя остатки сыновней почтительности. — Мы отдельно поговорим про полочку, отдельно про бублихулу, немного про Весенний Припев, ну и о перстеньке вспомним.

— Я не могу, — ошарашенная душа принялась пихать перстень обратно Такангору. — Это вы не понимаете, что такое, это понимаете ведь…

— Уэртик, — сказала мудрая Гризольда, глядя как гранатовое пламя загорается в глазах минотавра, — скромно надевай колечко, делай благодарственный реверанс и не сопротивляйся. Я не собираюсь становиться вдовой из-за таких мелочей.

Лорд Таванель беспомощно огляделся по сторонам, но отважные Зверопусы и не менее отважные демоны отважно молчали. Желающих возражать Такангору всегда было мало; способных спорить с сердитой Гризольдой — тоже не в избытке; а уж желающих выступать против них обоих и вовсе нашлось. Рыцарь надел перстень, и камень тут же вспыхнул изумрудным светом.

— Надо полагать, Орден снова действует, — сказала Гризольда.

— Получается, да, — удивленно протянул лорд Таванель. — Я не думал, что перстень признает меня, но надо же…

— Ну вот и ладушки, — вздохнул Такангор. — Хоть с чем-то порядок.

— Не хочу вас огорчать, — добрый лорд посмотрел на него с нескрываемым сочувствием, — но ведь я берегу для вас пророчество Каваны.

— А вы не могли бы придержать его на потом?

— Увы, нет. Время пришло.

— Кто вам сказал?

— Отчасти, вы сами, когда передали мне бразды правления Орденом Кельмотов.

— Я знал, что добром это в любом случае не кончится, — сказал Такангор.

— Я обязан назвать вам имя Хранителя.

— Почему — мне?

— Потому что он станет говорить только с коронованным царем минотавров.

— Для этого его еще нужно короновать, — заметила дама Цица.

Все головы в пиршественном зале как по команде повернулись к ней.

— Так его уже как бы и короновали прямо на поле боя, — удивился Юлейн. — Мы же слышали эти крики и грохот.

— Это не венчание на царство, — отрезала великолепная минотавриха. — Это признание его права на корону. Чтобы стать царем, милорд Такангор должен с оружием в руках доказать это право.

— Кого нужно убить? — мрачно спросил Такангор.

— Убивать придется мало, но побеждать много, — деловито ответила дама Цица. — Претенденту на трон следует отправиться на континент Корх, преодолев Бусионический океан…

— Пешком? — испугался Юлейн.

— На корабле. Затем проделать путь до своей исторической родины и там совершить ряд подвигов, после которых его коронуют.

— Значит, — решительно сказал Такангор, — коронация отменяется. Они прекрасно жили без царя сколько-то там веков, поживут еще. Мои потомки отлично справятся с подвигами, а меня лично это не интересует.

— А как же Хранитель? — воззвал лорд Таванель.

— Хранителя мы убедим.

— Он непобедим!

— Это я уже слышал, — заявил Чемпион Кровавой Паялпы.

— Да-да! — подтвердил Кальфон. — Это мы уже слышали.

— И потом, мы еще не отыскали этого гухурунду, и я не поговорил с ним по душам. И куда мы двинемся, если дух Кассарии носит неизвестно где, на пару с моей бесценной маменькой, скромной, заметьте, лабиринтохозяйкой.

— Это неправильно, — огорчился лорд Таванель.

— Конечно, неправильно, — согласился Такангор. — Вы когда-нибудь сталкивались с таким феноменом — хочешь снять шлем или там сапоги, но не можешь? Нет. А я вот столкнулся.

И он снова гневно подергал наконечник.

Все это было вчера, а сегодня Зелг проснулся утром в благостном настроении и все еще сытым после невероятного обеда. Затем они со Спящим слетали на Гон-Гилленхорм.

Там царила сказочная осень. Горы были покрыты деревьями всех оттенков золота, меди и бронзы; солнце светило вовсю; в замке кипела жизнь.

Счастливые и довольные Эгон и Тристан варили кизиловое варенье и конфитюр из поздней ежевики. Сотни мертвых воинов, явившихся сюда прямиком с Кахтагарской равнины, обустраивали свой новый дом. Здесь они снова стали теми, кем были при жизни, и по крепости сновали взад и вперед люди и огры, тролли и гоблины, орки и циклопы. Не все они в прошлом были солдатами, они только пали в битве, а потому кто-то уже налаживал пекарню; кто-то стучал молотками на крыше; кто-то вставлял стекла; кто-то увлеченно занялся шитьем; тролли инспектировали погреба и кладовые; отряд воинов, сняв вороненые панцири, подметал замковый двор; а кто-то наигрывал на свирели веселую мелодию.

— Хочу обои фисташкового или мятного оттенка, — признался Спящий.

Мимо них проскакал за шуршащим листком маленький беззаботный василиск.

— Вот, — сказал Спящий, смущаясь. — Завел нам зверушку. Не все же Такангору косматосы.

— А как Спящий? — спросил Зелг, кивком головы, указывая вниз, в подземелья.

— Вчера бушевал. Сегодня спит.

— Он сказал тебе, где прячет Касю?

— Никого он не прячет, как ты сам понимаешь. Он знает о ней не больше нашего.

— Этого я и боялся. Она где-то далеко, в этом странном возбужденном состоянии, да еще наедине с древним демоном-убийцей.

— Это как раз не страшно. В конце концов, для гухурунды Кася — высший авторитет, не чета Спящему Галеаса Генсена. Саразин потерял обоих в ту минуту, когда их дорожки пересеклись. Кстати, по поводу Спящего. Поскольку нас теперь двое, остро встал вопрос с моим именем. Я тут подумал — я хочу быть голубоглазым Шнорри.

— Как-как?

— Не Каккак, а Шнорри, ты что — плохо слышишь?

— Знаешь, — сказал Зелг. — Что-то мне подсказывает, что теперь никогда не будет так, как прежде.

— А ты на это рассчитывал? — удивился Шнорри.

Они сидели в спальне Зелга, обсуждая дела на ближайшие дни.

— Ты хоть знаешь, сколько у тебя замков? — спрашивал Спящий.

— Что? — удивился Зелг. — Больше одного?

— Столько времени просидеть в имении и не знать элементарных вещей. Хозяйством ты вообще не занимался, да? — возопил Шнорри в крайнем возмущении. — Мне сегодня утром, пока ты еще спал, Думгар читал краткую опись имущества. Это стоит всей поэзии Ломерталя, я так скажу.

— Ну, знаешь! — возмутился Зелг, думая по ходу дела о том, что часто стал использовать слово «знаешь», — да, моему характеру свойственна некоторая созерцательность, присущая всем ученым. Но, к твоему сведению, я не сидел, я ходил, бегал, перемещался и очень много воевал. А что касается поэзии, ты просто мелкий стяжатель.

— Крупный, крупный, дружище! Не представляешь, насколько крупный! Я нас озолочу! Вот ты встречался со своим мельником? Нет! А мы с ним захватим весь Юсалийский рынок муки.

— Откуда ты знаешь о рынке муки?

— Думгар рассказал. Ты, главное, не влезай.

Зелг понял, что выпустил на волю настоящего монстра.

Он беспомощно оглянулся на зеркало. Двойник, как бы сокрушаясь вместе с ним, развел руками. Спящего в отражении не было.

— Так мы еще и вампир? — в ужасе воскликнул он.

— Какой ты наивный, — изумился Шнорри. — Я — это ты. То есть собственно я — это фантом. Фантомы не отражаются.

Дверь содрогнулась от деликатного постукивания.

— Думгар! — радостно закричали трое Зелгов. — Ну, наконец-то!

Достойный голем аккуратно опустил на пол стопку зловещего вида амбарных книг. Они образовали вполне приличную башню, которую не стыдно было показывать туристам за деньги.

— Полная опись господского имущества за отчетный период, — пояснил он.

— Я это читать не стану, — заявил Зелг.

Двойник в зеркале в ужасе замахал руками.

— Зато я стану, — утешил Шнорри. — Хочу окунуться в пучину наслаждений после стольких лет заточения. Желаю знать, насколько мы неприлично богаты. Да, кстати, Думгар, постельное белье я починил, ковры реставрировал, как ты и просил.

— Отлично, ваша светлость, из вас получился прекрасный некромант. У меня в кладовке со времен Валтасея Тоюмефа лежат несколько безнадежно испорченных бесценных живописных полотен. Я хранил их, терпеливо ожидая подобного счастливого дня.

— Неси. Вернусь из Виззла, займусь. А пока что я обещал Иоффе пройтись с ним по садикам, у кого там какие деревья погибли, вернуть к жизни. И еще в заброшенном склепе трое зомби уже на части разваливаются — тоже надо забежать. Ты куда смотрел, господин, называется, и повелитель?

И, прежде чем Зелг успел ответить, Шнорри легко побежал к выходу, пританцовывая на ходу. Думгар проводил его ласковым взглядом.

— Я же говорил, ваша светлость, это ваше родное чудовище. Оно всегда будет таким, каким вы его воспитаете.

 

* * *

 

— Дедушка, пора вставать.

— А я и не спал. Так, прилег ненадолго. О! А где это я?

— В склепе.

— Смотри-ка, хрустальный гроб где-то раздобыли.

— Хотели тебя порадовать.

— Значит, все-таки спал.

— Немного.

— А Кассарией и не пахнет. Не вернулась?

— Нет.

— Знаешь, где искать?

— Пока нет. Но я не отступлю.

— Это хорошо. А с врагом управились?

— Как видишь.

— Кстати, про видишь — ты меня как-то неправильно разбудил.

— Почему?

— А ты у меня в глазах как-то двоишься.

— А-аа, это. Это временно, не волнуйся.

— А как ты меня разбудил, если Кассария не вернулась?

— Своими силами.

— То есть сил у тебя каким-то образом прибавилось.

— Чуточку.

— Цигра не заявлялось?

— Пока что нет.

— Ну и ладно, без него обойдемся. Итак, что дедушка успел пропустить?

— Войну.

— Кто победил?

— Мы.

— Как?

— О-оо, это нужно рассказывать обстоятельно.

— Долгая история? Это хорошо. Только истории поражений бывают короткими. А про победы нужно повествовать подробно и со вкусом. «Сижу в дупле» уже вышел?

— Вышел. Только с доставкой проблемы. Номера такие толстые, что больше десяти штук средний почтальон не поднимает.

— Значит, будет что почитать. Итак, начни с главного — что у нас новенького?

— У нас новый Великий магистр Ордена Кельмотов.

— Я его знаю?

— Лорд Таванель.

— Ух ты! А кто ж его назначил?

— Такангор.

— Ну, этот быцик и не на такое способен.

— Ты даже не представляешь, как ты прав. Он теперь царь.

— Чей?

— Минотаврский.

— Ничего себе — поворот сюжета, прямо как в детективе «Спина в полоску», там тоже герой, которого все считали недалеким, но очень добрым деревенским жителем, как-то нашел в чужом подвале, куда случайно попал, пытаясь помочь несчастной курочке, загадочный ящик с молотком и тремя пестрыми яйцами, и, разумеется…

— Дедушка!

— Правильно, детективы рассказывать нельзя. Потом сам прочитаешь. Ну а ты-то как, внучек?

— С чего бы начать? У меня теперь есть собственная Стая.

— Какая еще стая?

— Не стая, а Стая. Потом пойдем, я познакомлю тебя с Малагастом и остальными духами.

— Это что ли те каноррские ребята?

— Да. Они избрали меня Вожаком.

— Хорошо звучит. Да что ж ты так двоишься-то?

— Это не я и не двоюсь. Это Шнорри.

— Какой Шнорри?

— Говорит, голубоглазый.

— Голубоглазый, значит… Тебя по голове не стукали?

— Нет, дедушка. Это мой Спящий.

— А почему он э-эээ… не у себя?

— А у меня занято. Здравствуй, дедуля. В моем подземелье теперь сидит другой Спящий — ты его не знаешь, он Спящий Галеаса Генсена. А мы с Зелгом тут разбираемся вдвоем со всеми проблемами. А потому что я был Спящий, а стал Проснувшийся, мы решили называть меня Шнорри. Тебе нравится?

— Так, начнем сначала и по порядку — сколько дедушка спал?

 

* * *

 

Газета театральных критиков

БОРМОТУРГ, № 46

 

Наш девиз: Если сомневаешься, бормочи*

(*Джеймс Борен)

 

ОГЛУШИТЕЛЬНЫЙ УСПЕХ

 

С оглушительным успехом, можно сказать, с триумфом, которого еще не знали эти старые почтенные подмостки, в булли-толлийском театре идет пятиактная пьеса «Страдания шаловливого суслика». Вначале, правда, маститые критики не разглядели в новинке сезона подлинный шедевр, обещающий стать нашим бесценным наследием потомкам. Премьера прошла на крайне среднем уровне; третий спектакль и вовсе был освистан недалекой публикой. Однако, когда пьесу уже собирались убрать из репертуара, пожелавший остаться неизвестным источник, близкий ко двору, сообщил, что вероятнее всего, гениальное творение принадлежит перу нашего победоносного монарха.

 

— Эмигрировать я не могу? — грустно спросил Юлейн, отрываясь от газеты.

— Нет, — отрезал граф да Унара.

— Я так и думал, — вздохнул победоносный драматург.

 

Тогда яснее стали тонкие аллюзии, сложные намеки и подтексты, раскавыченные цитаты и острые афоризмы. Пьеса из простой драмы на наших глазах выросла в грандиозный метатекст, всеобъемлюще описывающий судьбу поколения на примере одного короткого момента личной жизни и трагедии главного персонажа — шаловливого суслика, которому довелось жить в сложные и интересные времена смены традиций, колебания авторитетов, установления новых неписаных моральных законов, пересмотра старых взглядов на мир. Вместе с сусликом зрители вновь и вновь переживают гордость и страх, сомнения и экстаз, экстаз мы хотим подчеркнуть особенно — всю сложную многоступенчатую гамму чувств. Мы с сусликом плачем и смеемся, размышляем и негодуем и становимся другими.

Коллектив критиков из театральной газеты «Критики критикуют» и газеты «Бормотург» хотят возблагодарить нашего талантливого короля, который с пером в руке защищает достижения нашей древней культуры так же отважно и бескомпромиссно, как и с мечом на поле боя. Мы с вами, наше мужественное и великое величество; мы готовы денно и нощно верноподданно и непредвзято критиковать вас; смело отмечать ваши выдающиеся достижения; бескомпромиссно верить в будущие шедевры. Мы с вами, наш шаловливый, но вовсе не одинокий суслик! Мы с вами!

 

— А я бы, — тихо, но твердо сказал Фафут, — все-таки пересмотрел бы вопрос об эмиграции. Или хотя бы о путешествии. Далеком, очень далеком, долгом дальнем странствии.

— Дальнее и далекое — тавтология, — заметил граф да Унара.

Фафут глянул на него с кротким, но горьким упреком. И это говорит человек, который до сих пор не придумал, чем заменить фразу «И самая память о тебе сотрется из памяти людской».

— Нет, нет, нет! — воскликнул король. — Это как раз то, что нам необходимо — дальнее далекое длинное долгое путешествие.

Гизонга и граф да Унара переглянулись. Вельмож одновременно посетила мысль о том, что их ждут государственные дела, и впервые в жизни она их не вдохновила, а заставила принять сторону своего легкомысленного монарха. Практика показала, что занимайся государственными делами — не занимайся государственными делами, а дела все равно идут так, как им заблагорассудится. Тем более, что королевство нынче находится под самой надежной защитой: Международная Ассоциация Зверопусов намерена приглядывать за родиной своего великого сотоварища; Моубрай Яростная с Эдной Фаберграсс да Флагерон с Дьюхерстом Костоломом обещали не спускать глаз с Кассарии в частности и Тиронги в целом; Сатаран спит и видит в сладких снах какого-нибудь потенциального агрессора-самоубийцу; Адский филиал тоже исправно функционирует; да и это все в общем не важно, потому что теперь на их стороне есть такая неодолимая сила как Спящий, и тому, кто вздумает огорчать его вторую половину, сильно не поздоровится. Словом, естественный в таком случае вопрос, а на кого вы Тиронгу оставите, решается сам собой. Дело за малым — подобрать подходящее путешествие.

— Лучше бы куда-то за пределы географической карты, — вздохнул Юлейн, словно подслушав их мысли. — Махнуть через Бусионический океан, доплыть до континента Корх, описать его подробно, войти в историю как первооткрыватели и землепроходцы. А? На боевом древнеступе. Повод есть, и замечательный. Надо только уломать кузена, что еще полбеды, и нашего доброго Такангора, что уже гораздо сложнее.

И король вздохнул, понимая всю сложность поставленной задачи как бывалый полководец.

Словно услышав, что о нем речь, Такангор быстро вошел в пиршественный зал, цокая подковами. Глаза его сверкали, уши шевелились, шерсть на загривке стояла дыбом, на правом роге тускло и как-то угрожающе поблескивала корона Тапинагорна — у бравого генерала накопились претензии к окружающему миру.

— Доброе утро, ваше величество, — сказал Гизонга.

Теперь встало дыбом даже золотое кольцо в носу минотавра.

— От вас я этого не ожидал, — обиженно сказал он.

— Но вы теперь венценосная особа, — вздохнул да Унара, — и этикет велит…

— Тут велю я, а не этикет, — фыркнул Такангор, не усматривая в своих словах никакого логического противоречия.

Юлейн от удовольствия захлопал в ладоши. Если вообразить, что цари созданы природой наравне с сусликами, драконами и пупазифами, то перед ним восседал идеальный образчик царя со всеми природными данными, необходимыми для выживания, процветания и победоносного продолжения рода.

— И так все скверно, — вздохнул Такангор, проверяя, не изменилась ли позиция короны за последние две минуты, — а тут еще амазонки бесчинствуют.

— Как именно?

— Благоговеют.

Воцарилось молчание.

— Нет, — сказал главный бурмасингер после долгой паузы. — Это нехорошо.

— Все-таки маменьке присущ некоторый монументальный деспотизм, — пожаловался минотавр, устраиваясь на своем любимом месте и аккуратно расправляя салфетку с заботливо вышитой монограммой ТТ, Такангор Топотан.

И Юлейн, и вельможи сдержанно загудели и неопределенно закивали головами, тем самым как бы и соглашаясь со своим дорогим другом, и предусмотрительно избегая критиковать венценосную маменьку в его присутствии.

— На мне, — загибал пальцы минотавр, — всегда был ремонт лабиринта и охрана территории. Я исправно ходил за покупками, и никто не скажет, что я отнекивался от сбора Весеннего Припева. Чемпион Кровавой Паялпы — это интересно, потому что активный и здоровый образ жизни. Генерал — ответственно, познавательно и вводит тебя в историю. На худой конец я готов освоить производство маленьких неудобных полочек, но с короной пусть маменька мается, это по ее части. И вообще, у меня было нормальное счастливое детство, я не намерен его сейчас портить какими-то глупостями. Вам очень дорог ведущий корреспондент «Королевского паникера»?

Кто-то другой, не знавший Такангора вот уже целую вечность, как представители правящей верхушки Тиронги, посчитал бы последнюю фразу несколько нелогичной в предыдущем контексте, но они сразу поняли, что в газете только что открылась новая вакансия. И в списке обязательных требований к соискателю — если, конечно, главный редактор не вполне самоубийца — теперь появится новый пункт: деликатность и ненавязчивость при общении с владыками минотавров.

— Одно хорошо, — сказал Такангор и снова подергал корону. — Никто не знает, как она выглядит, а если не знать, то и не заподозришь. Думаю, обойдется.

Добрый Юлейн, не любивший страдать сам и искренне сочувствовавший, когда страдали другие, осторожно потянул со стола стопку сегодняшней прессы.

— А, газеты! — обрадовался минотавр. — Ну-ну, что новенького?

И он весело зашелестел «Королевским паникером».

 

КОРОЛЕВСКИЙ ПАНИКЕР, № 237

 

Наш девиз: Если вы не потеряли голову, когда все вокруг потеряли голову, возможно, вы чего-то не замечаете

 

Еще две недели тому любая газета Тиронги могла пожаловаться на дефицит остросюжетных материалов, и «Королевский паникер» не был исключением. Сегодня мы жалуемся на нехватку места.

Итак, как стало известно вчера вечером — наш победоносный монарх со своим небезызвестным кузеном в компании с действующим Чемпионом Кровавой Паялпы отразили коварное вторжение Трех Королей и вышвырнули несметные армии захватчиков за границы нашей державы. Гип-гип-ура!

Заодно сообщаем — хотя это уже не имеет принципиального значения — что несметные орды захватчиков вторглись в Тиронгу вчера на рассвете.

Князь Люфгорн сообщил нашим корреспондентам о том, что состояние здоровья вынуждает его переселиться в более суровую местность, потому что идеальный климат Тиронги окончательно вывел из строя его нервную систему. Князь намерен отправиться в Таркею, где займется благоустройством грибных плантаций.

После великой битвы при Нилоне генерал Ангус да Галармон получил титул князя Торентуса и присовокупил к должности главнокомандующего тиронгийской армией должность коменданта Нилоны. Теперь безопасность Тиронги доверена храбрейшему из ее сыновей, неоднократно доказавшему свое мужество и блестящий талант полководца на поле брани.

Королева Кукамуна поразила весь двор хорошим настроением и новой элегантной прической.

И напоследок — сверхновость!

Наконец цивилизованный мир узнал разгадку одной из самых волнительных интригующих тайн, тревоживших и будораживших его воображение на протяжении веков. Рийская корона, один из величайших артефактов, полу-легенда, полу-вымысел, мечта антикваров, ученых и авантюристов, новоиспеченных диктаторов и тиранов, начинающих полководцев и любителей древней истории явилась — и очень похоже, что на сей раз это правда, а не очередной казус — явилась, повторимся, миру. И явилась при самых неожиданных и критических обстоятельствах, что лишний раз подчеркивает достоверность события. Равно как и описание легендарного артефакта, которое ценой невероятных усилий и ухищрений, душевных и — не скроем — материальных затрат, удалось получить вездесущим и всеведущим репортерам вашей любимой газеты, как всегда, раньше остальных.

 

Организация примет посильные излияния граждан в зеленое хозяйство.

Выкапывание и поедание саженцев по ночам преследуется по закону

 

Итак, искомый предмет имеет вид обычного боевого наконечника на рог довольно крупных размеров. Скромный рунический орнамент с неведомыми письменами охватывает его от основания до кончика по спирали; сработан наконечник из неблагородного, но достойного металла — железа. От времени он потемнел, хотя иных следов тысячелетия, прошедшие со времени его создания, на нем не оставили. Подлинность короны была подтверждена довольно большой группой независимых экспертов, крайне заинтересованных в установлении истины. И поскольку мы хотим быть верно понятыми именно в этом вопросе, повторим для самых недоверчивых и скептически настроенных наших подписчиков — на свете нет безумца, который попытался бы подкупить, запугать либо иным способом заставить этих экспертов встать на его точку зрения. Так пояснил нам источник, близкий к нынешнему владельцу короны. Правда, назвать имя текущего владыки минотавров и претендента на один из самых престижных, хотя и до некоторой степени мифических престолов Ниакроха, пресловутый источник категорически отказался, мотивируя тем, что если нынешний владелец короны узнает имя виновника, то живо наделает из него маминых ляпиков под клюквенным соусом. Причем, наш щедро оплаченный источник утверждает, что это не пустая угроза, а вполне реальная перспектива, и рисковать жизнью он не намерен ни за какие коврижки — он и так сказал слишком много. И даже — по зрелом размышлении — желал бы забрать свои слова обратно. Но поскольку слов уже не заберешь, он грустно забрал свой немаленький гонорар и удалился в свои восвояси. Мы всей редакцией долго ломали, пока наконец не сломали голову, но так и не смогли подобрать другой кандидатуры действующего хозяина короны, кроме всеми горячо любимого чемпиона Кровавой Паялпы, бессменного победителя всех супостатов, выдающегося генерала и минотавра Такангора Топотана. Во-первых, он минотавр, а это в данном случае очень важно. Во-вторых, он крупная фигура даже среди минотавров, а это что-то. В-третьих, он поверг уже нескольких потусторонних противников с серьезной репутацией и впечатляющим послужным списком, а это уже нечто. И, учитывая таинственное леденящее душу исчезновение его маменьки с ее знаменитыми ляпиками непосредственно из Малых Пегасиков непосредственно перед явлением миру рийской короны, это предположение не кажется нам таким уж фантастичным.

 

Дешево продается держимординский шлем с лямками в связи с резким пополнением морды

 

Сделаем еще один тонкий намек нашим осведомленным читателям — помните ли вы белого грифона, который прилетел в Малые Пегасики буквально за несколько минут до того, как туда пришла Тьма, и который унес в своих могучих когтях, как главное и бесценное сокровище, некий старинный, чтобы не сказать — древний, ларец с загадочным содержимым.

Мы можем дать еще одно косвенное подтверждение нашим безупречным логическим выводам. И с этой целью мы пригласили в редакцию королевского библиографа, господина Папату, главного консультанта начальника Тайной Службы Тиронги — стоит ли говорить, что граф да Унара у кого попало консультироваться не станет, так что один этот факт полностью описывает квалификацию нашего сегодняшнего собеседника.

 

Таверна «Пучеглазые колбаски» качественно и с любовью обслужит. Кого-то одного

 

К.П.: Итак, господин Папата, добрый день.

Папата: Почему это он вдруг добрый? Вы знаете, с какой скоростью вез меня ваш сумасшедший кучер? Я думал, мы десять раз свернем себе шеи во время этой неистовой скачки.

К.П.(примирительно): Зная ваше пристрастие к спокойной езде, мы послали за вами самого смирного нашего возницу.

Папата: Пф-фф. Воображаю, сколько народу вы загубили.

К.П.: Вообще-то, немало. Хотя и другими способами. Но вернемся к теме нашей беседы.

Папата: Увольте их, пока не случилось самое ужасное.

К.П. (с искренним интересом): Кого?

Папата: Своих безумных возниц.

К.П.: Я бы хотел поговорить с вами, как с одним из выдающихся специалистов по минотаврам.

Папата: Так бы сразу и сказали. Но вы же вместо этого сказали, что мы вернемся к теме нашей беседы, а темой нашей беседы была неуместно быстрая езда, которая может повлечь за собой катастрофические последствия.

К.П.: А теперь возьмем и перейдем от безумных возниц к умным минотаврам.

Папата (с сомнением): Ну, если вы так хотите. Хотя, как по мне, предыдущая тема нисколько не исчерпана. Менее исчерпанной я полагаю только тему царствования Лже-Жиньгосуфа…

К.П. (очень быстро): О да! Нас предупреждали, что вы блестящий знаток всего, что касается, в том числе, Лже-Жиньгосуфа. Но нас сейчас интересуют минотавры.

Папата (скорбно и язвительно): Всех интересуют минотавры сейчас, а лже-Жиньгосуф потом. Но потом может быть поздно.

К.П. (проницательно): А что вы имели в виду, когда сказали, что минотавры сейчас интересуют всех. Кого именно — всех?

Папата: Не могу ответить на этот вопрос. Я связан честным словом, задокументированным в подписке о неразглашении.

К.П.: Как интересно. А не связана ли эта подписка о неразглашении с вашим переселением во дворец да Унара?

Папата: Без комментариев.

 

Все виды работ:

Художественное плетение интриг

Ковка характера

Профессиональное вязание: развязываю и завязываю языки

 

 

К.П.: Ясно. Ясно. Скажите, а правда, что…

Папата: Нет.

К.П.: Вы же еще не слышали вопроса.

Папата: Это мне все равно. Я стану отрицать все.

К.П. (проницательно): Из-за подписки?

Папата: Какой такой подписки?

К.П.: О которой вы нам говорили.

Папата: Ничего я не говорил. Я говорил только о вашем вознице — просто сумасшедший, скачет и скачет.

К.П.: Да-да, скачет и скачет… (внезапно) а вот, по-вашему, рядовые минотавры знают, как выглядит истинная корона Тапинагорна?

Папата (возбуждаясь): Хороший вопрос, милейший. Правильный, своевременный вопрос. Я предполагал, что да, знают, а последние события не оставили никаких сомнений по этому поводу. Достаточно открыть вчерашний выпуск двух самых популярных минотаврских газет «Траво-Ядные новости» и «Красный зрачок». Возможно, вы возразите мне, что последний — брутальное издание с разнообразной репутацией, однако в контексте нашей беседы это не имеет никакого значения. Вы можете иметь свое мнение относительно популярности указанных газет, но я приведу вам неопровержимые доказательства — по количеству подписчиков они далеко обогнали ближайших своих конкурентов, их тиражи вчетверо-впятеро больше.

К.П.: Вообще-то, я всегда полагал, что самые популярные издания минотавров — это «Вестник лабиринта» и «Рога и копыта»…

Папата (снисходительно): Где вы набрались этой чуши, молодой человек? Я перелопатил горы, слышите, горы, журналов и газет для минотавров, я дочитался до зеленых чоприков в глазах, и могу с уверенностью утверждать…

К.П.: То есть вы признаетесь, что занимались изысканиями неких сведений, касающихся минотавров, по заданию графа да Унара?

Папата: Конечно, нет. И если вы будете и дальше инсинуировать, я вообще уйду.

К.П.: Нет-нет-нет, что вы, продолжайте, пожалуйста.

Папата: И обе эти газеты (внушительно), самые популярные, подчеркиваю, по какой-то причине делают внеочередные, праздничные выпуски. Никаких официальных праздников, ни общенациональных, ни местных, в календаре нет. И тем не менее, они празднуют. Как всегда, делая это сдержанно и даже скрытно. Никаких имен, никаких репортажей. Однако торжественный тон передовиц не допускает двояких толкований: в закрытой среде, какой является миру сообщество минотавров, произошло нечто весьма значительное, и это нечто понятно всем им, хотя и не всем нам. Несомненно. Несомненно, знают. (После паузы). Хотя лично мне об этом ничего не известно. И поэтому прошу указать в вашей почтенной газете, что я все отрицал.

К.П.: Укажем, непременно укажем.

Папата: И не забудьте особо подчеркнуть, что лично я вообще все это время отнекивался, умело уходил от расставленных в разговоре ловушек и ловко водил вас за нос.

К.П.: Подчеркнем.

Папата: А еще лучше — горько посетуйте, что вы не добились от меня никаких интересующих вас сведений.

К.П.: Уже сетуем.

Папата: Но, если хотите, в качестве компенсации я могу подробно рассказать вам о Лже-Жиньгосуфе Восьмом.

К.П.: Когда-нибудь потом.

 

Туристическое агентство «Война и мир» с радостью отправит вас к любому театру военных действий по вашему выбору. В стоимость путевки входит оплата трехдневного перемирия между воюющими сторонами

 

Что тут скажешь? Любой репортер знает, что категорическое отрицание — это особая форма утверждения.

Итак, наш проницательный читатель и сам видит, что с огромной долей вероятности рийская корона наконец покинула свое тайное убежище, вышла на свет и отыскала законного владельца и наследника. И хотя легенды утверждают, что это только полдела, потому что наследник должен подтвердить и доказать свое право на один из величайших престолов Ниакроха в череде опасных испытаний (если, конечно, Рийское царство все же существует не только в воображении самых романтичных летописцев), нас только радует такой поворот событий. Мы намерены внимательнейшим образом следить за главным героем этой захватывающей приключенческой истории, героем Кассарии и Тиронги, Такангором Топотаном и подробно рассказывать нашим верным читателям обо всем, что с ним отныне будет происходить.

Оставайтесь с нами в ожидании новой сенсации!

 

Минотавр задумчиво сложил газету и отдал ее Хрюмсику. Свин всхрюкнул от нежданной радости и зажевал, сперва медленно, наслаждаясь буквально каждой строчкой, затем все быстрее и быстрее.

— Сейчас я ясно вижу, что наше счастливое и безмятежное будущее ждет где-то там, за Бусионическим океаном, — вздохнул он, глядя, как страшный документ исчезает в ненасытной утробе кассарийского хряка. — Сплаваем ненадолго, оглядимся, что да как. Наберемся новых впечатлений. Надо как-то отдохнуть от приключений, местной прессы, расслабиться, подышать свежим морским воздухом, что ли…

— Домой заезжать не будем, — быстро сказал Юлейн.

 

Разлука должна быть внезапной.

Бенджамен Дизраэли

 

 

ЭПИЛОГ

 

После обеда величайший некромант мира три или четыре часа бродил по своему поместью, ища, где бы приютиться.

Замковый двор был заполнен Сатараном, который терпеливо дожидался, пока Зверопус Первой категории продиктует секретарям его характеристику для предъявления Князю Тьмы.

На заднем дворе, нарушая безмятежную идиллию колодезного утоплика и его воображаемой кикиморы, дама Цица учила амазонок благоговеть втайне и в строю.

В его собственном кабинете бесчинствовали Шнорри с Думгаром, составляющие бюджет на следующий месяц. Они пытались увлечь Зелга разговорами о невероятной экономии средств, которая может выйти, если немедленно перевести всех вторых вице-секретарей на должность старших письмоводителей; а всех младших письмоводителей — на должность вице-делопроизводителей третьей степени, но герцог позорно сбежал уже на середине пятого параграфа.

В «Расторопных телегах» царила подозрительная тишина и какое-то адское благолепие: раскаявшийся Альгерс пригласил раскаявшуюся Ианиду на первое свидание, она согласилась, — и отмытый до зеркального блеска, украшенный цветами и заставленный лакомствами бар был закрыт для остальных посетителей, невзирая на лица. Рыжая крыса — официант Муфларий, филиноподобное существо, сидящее на дереве приема заказов, а также Фафетус и Нунамикус Пу были одеты в одинаковые голубые атласные жилеты и украшены одинаковыми розовыми бантами. Муфларий шипел и крысился, но его протесты ни к чему не привели.

В таверне «На посошок» Иоффа с Гописсой самозабвенно составляли списки существ и предметов, которые должен был так или иначе вернуть к жизни их повелитель, и при виде герцога радостно бросились к нему, призывая не терять времени даром и приступать немедленно. В отличие от Думгара, они не различали Зелга и Шнорри, и некроманту едва удалось отбиться от этих хозяйственных маньяков, ловко прикинувшись фантомом своего фантома.

Зимний сад временно превратился в арену сражения. Прикопс явился сюда ранним утром с твердым намерением внести полезные изменения и необходимые улучшения на клумбах, в бассейнах и на газонах, но встретил достойный отпор от обоих дендроидов — Фемы и Мемы. И хотя Прикопс громыхал на весь замок, доказывая, что розовые лотосы вредят здоровью водяных черепашек, и вместо них следует немедленно высадить лотосы пятнистые, сине-красные, братья-садовники заняли круговую оборону и не пускали его дальше порога, успешно отбивая все атаки при помощи лопаты, лейки и совка.

Но деликатный циклоп был уже не тот робкий натуралист и поэт, который проживал в Малых Пегасиках среди милых его сердцу цветочных клубней, грабелек и садоводческих журналов. Вкусив сладость рукопашной и испытав наслаждение от победы, он ловко отбивался Граблями Ужаса и тыкал под нос Меме и Феме вырезки из высококультурного издания «Вершки и корешки».

Завидев Зелга, все трое дружно посоветовали ему найти местечко потише и поспокойнее, потому что они в ближайшее время ни тишины, ни спокойствия гарантировать не могут.

На берегу озера Мардамон читал монстру Ламахолота «Сказки о монстрах»; а Гризольда с супругом писали проект реконструкции Ордена Кельмотов и составляли именные приглашения на торжественное открытие первого заседания. Тут же неподалеку Общество Рыболюбов репетировало новую пьесу из жизни героических рыбок.

Роща за озером тоже была занята: Такангор, желающий разместить косматоса со всеми удобствами, руководил постройкой уютного зверятника. Бригада взволнованных гномов ловила каждое его слово; когда Зелг вошел в рощу, речь как раз шла о приобретении обоев с милым, ненавязчивым рисунком — в мелкий цветочек или нежную полосочку.

В тронном зале отлично выспавшийся Узандаф Ламальва да Кассар отдыхал душой в компании Дотта, Мадарьяги, Гампакорты и дымящихся демонов: игра шла по-крупному, и Зелга выставили за двери, как только стало ясно, что он не поставит и пульцигроша даже на фаворита этого сезона зомби-таракана Быстрые Ножки.

В гостиной Волки Канорры читали лекцию таксидермистам: любознательные коротышки открыли в лице древних духов настоящую золотую жилу — Малагаст и его братья прекрасно помнили, как выглядел весь каноррский бестиарий; а также были большими специалистами по вскрытию тел, несогласных со вскрытием, и охотно делились этими знаниями. Верховодил таксидермистами Морис, реабилитировавший себя двумя деяниями: возвратом бесценных экспонатов, которые, оказывается, были спрятаны в одном из его личных тайников; а также добычей двух отлично сохранившихся фьофьорлей, выдернутых им буквально из пасти Сатарана. На Зелга, упустившего редкостного гухурунду, в этой компании смотрели косо, и в гостиной он не задержался.

В библиотеке молодой некромант едва избежал торжественной встречи с двумя троглодитами, изучающими материалы по торговле с дальними странами, а также с Гробасием Публилием Третьим, взыскующим подробностей минувшей битвы для своего исторического опуса; и, наконец, нашел тихий уголок в каморке, за кухней, в гостях у давешнего домового. Он поставил перед собой ящичек с хрустиками, кувшин с сидром и тарелку в пфуйцелями, удобно вытянул ноги и развернул какой-то потрепанный детектив с твердым намерением провести вечер в тишине, покое и благодатном ничегонеделании.

Тут на него и налетел Бургежа.

— Когда вы, я не понял, собираетесь засесть за свои уникальные мемуары для последующего эксклюзивного издания в моем издательстве? — спросил он скрипучим голосом, каким обычно недовольный учитель уличает проштрафившегося ученика.

Зелг открыл рот, чтобы ответить, что он еще не созрел для мемуаров, но Бургежа пел дальше.

— Вы единственный в Ниакрохе чародей и некромант, выживший после встречи со своим и с чужим Спящим, к тому же еще и Зверопус Второй категории и новый Вожак Волков Канорры, и победитель при Нилоне, монстр монстров, чудовище из чудовищ, и всякая прочая ерундистика потрясающая, и все это разразилось буквально за пару недель — это будет ваша первая книга, вы назовете ее «Все волки Канорры», хотя нет — такое название уже есть, это будет плагиат, ну так придумаете какое-нибудь другое завлекательное название, мы переплетем ее в такой строгий и элегантный переплет, и это будет настоящая сенсация, а вы бесполезно жмуритесь в окно на золотую рощу — хотя красиво, не спорю, аж дух захватывает, но где же прогресс, где кипучая умственная деятельность.

Складывалось впечатление, что эльфофилину не сказали, что в обычной речи существуют смысловые паузы, которые отображаются в речи письменной запятыми и точками.

— Надеюсь, я вскоре увижу, как вы полезно жмуритесь на чистый лист бумаги, рождая первые строки вашего грядущего литературного шедевра. А вторая книга будет посвящена вашему хождению за Бусионический океан. Я уже приготовил пару изумительных эпиграфов.

— Хождение? — подозрительно спросил монстр монстров.

— Ловите тему? — вскричал военный корреспондент. — Ух, мы с вами и развернемся. А вы бесполезно жмуритесь…

— За Бусионический океан? — не отставало чудовище из чудовищ, волнуясь все больше.

— А куда ж еще? Вы что, совсем не в курсе — мы всей нашей дружной компанией выдвигаемся на континент Корх, что, кстати, логично, потому что на Ламархе лично мне тесно — не знаю, как вам.

Монстр монстров пробурчал что-то в том смысле, что размеры Ламарха его пока что вполне устраивают.

— Странно, — сказал эльфофилин. — Впрочем, это не имеет никакого значения. Вам все равно нужно расширять кругозор. В пути — а путь нам предстоит долгий — вы как раз допишете первый том и приметесь за второй. И не думайте возражать. Вот. Я вам уже и тетрадку принес.

— Красивая, — вздохнул Зелг. — А вы уверены, что мы отправляемся в странствие?

Тут уж пришел черед удивляться военному корреспонденту.

— У меня надежные источники, — строго указал он. — Отправляемся в начале следующей недели. Кстати, вы уже отдали все необходимые распоряжения.

— А-аа, — протянул Зверопус Второй Категории, — если все, тогда что ж… ничего не попишешь.

— Что значит — не попишешь? — взвился выдающийся издатель. — Именно как раз и попишешь. У меня Карлюза пишет, Намора пишет, Гризольда пишет, у меня Лилипупс пишет, у меня Такангор начал, наконец, писать, а вы надеетесь отвертеться?

— И не мечтаю.

— Это деловой разговор. Вот сразу и приступайте — без всех этих ненужных сомнений и исканий. Это лишнее, поверьте старому ватабасе пера.

— А как же вдохновение? — слабо отбивался герцог.

— Какое еще вдохновение? Кто его когда-нибудь видел? Кто его сумеет опознать, если столкнется с ним нос к носу? Великую литературу делает труд. Труд и усидчивость. Плюс немножко воображения и грамотности. Так что дерзайте, не отлынивайте.

Зелг втайне подозревал, что с монстром монстров и Вожаком Волков Канорры говорят иначе, но наш герцог был умным малым и понимал, что не стоит ввязываться в бессмысленные прения, ибо, если уж сама Гризольда спасовала и Лилипупс счел, что проще согласиться, чем объяснять, почему нет, то где уж ему устоять перед этим энергичным напором? Вот где бурлит и кипит источник невиданной силы, о которой так мечтал бедняга Спящий.

— Я вечером проверю, как вы продвигаетесь, — сообщил между тем Бургежа и то ли вылетел, то ли вывалился в открытое окно, осененный какой-то новой блистательной идеей.

Зелг повертел в руках пухлую книжицу. Что и говорить — она была буквально создана для того, что заносить в нее остроумные и глубокие мысли, интересные заметки и яркие воспоминания.

— А почему нет, в конце концов? — спросил себя Зверопус Второй категории. — Это ведь ужасно интересно.

Он посмотрел в зеркало. Его двойник, оказывается, давно сидел за письменным столом, во всяком случае, он успел исписать чуть ли не четверть тетрадки. Перед ним стояли несколько чернильниц, и он макал перо, не глядя, то в одну, то в другую, временами промахиваясь и что-то недовольно бурча. Если молодому некроманту не изменяло зрение, зеркальный Зелг даже немного курился сиреневым дымком вдохновения, как начинающий вулкан.

Зелг открыл книгу и уставился на пустую страницу.

У чистых листов — пишущие существа знают об этом не понаслышке — есть одно магическое свойство: они будто шепчут, подсказывая нужные слова, гипнотизируют глядящего, призывая его заполнить пустоту, создать из ничего что-то стоящее, что останется жить после того, как сам создатель этого бумажного мира канет в вечность. Они обещают взамен быстрой вязи мелких буковок, нечто, весьма похожее на бессмертие.

Некромант задумался над первой фразой. Ему хотелось сказать многое, но он понимал, что начинать нужно с главного. Его рука на миг зависла над страницей, а затем, как бы своевольно, не ожидая его согласия, принялась выводить слова.

 

У жизни есть одно изумительное свойство: она налаживается, входит в колею, идет своим чередом, приобретает смысл, наполняется любовью, дает ростки, торжествует и в самом самом конце — продолжается, несмотря ни на что.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg