«Порубежье»

Яркий всполох в глазах! В голове набат. Бом, бом, бом, левая рука держащая щит отяжелела и опускается по малу вниз . Слышу зычный голос:

— Держись дружинники ! Дружно навались! Ошуюю–руби, одёсную — коли! Дружно! Кто-то помогает мне приподнять щит, кричит мне в ухо:

— Боярич! Боронись заради христа. Не сберегу ить я тебя один. Рубись Кожемякино семя! Сгинем же!

Ну да. Кожемяка я. Но никакой не боярич, а простой ростовский парень двадцати пяти лет. На все вопросы анкеты можно через весь лист написать один ответ, НЕТ. Ну как Ростовский? Ну, бываю наездами в городе, а так всё у деда в деревне. Девки там слаще, пища натуральней, и никто не ездит по ушам «Голосуй, а то…». После развала совхоза миллионера, дед умудрился заиметь землицы, тракторишко, грузовичок и кузницу. Вот там, на просторах бывшего Дикого поля и проводил я время меняя то трактор на машину, то машину на очередную девушку, то махал молотом в кузне помогая деду выковать какую то необыкновенно красивую фиговину. Дед в мои амурные дела не лез, сам по молодости любил сладкое, но предупредил, чтобы не борзел с солдатками. А я, сгибая и разгибая арматурину в два пальца диаметром, прогундел:

— Отмахаюсь если что. По всему видать не отмахался. Подстерегли ироды, да проломили видать черепушку, вот глюки и рубятся одесную и ошуюю мать иху. Но ничего, порода наша крепкая , справлюсь с недужью. Блин! Что за словечки ? Недужью, Боярич? вот опять.

— Боронись. боярич! Открыл один глаз, неясно видно. Но кто–то прёт на меня верхом на коне размахивая кривой саблей, с недобрыми почему то намерениями.