«Фабрика уродов»

Фабрика уродов (fb2) - Фабрика уродов (Дикий Талант - 2) 644K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Обедин (Optimus) - Шимун Врочек

Фабрика уродов 2-я книга «Дикого Таланта»

Пролог-1 (окрестности Зеленых Бродов)

Копыта били в землю с такой силой, будто черные жеребцы норовили не столько бежать по дороге, сколько наделать в ней побольше дыр.

Бумм! Бумммм!

Азарт и мощь животных, казалось, не требовали ни кнута, ни вожжей. Жеребцов было только два, но увлекаемая ими карета неслась, будто проклятая. Угольно-черные гривы и хвосты летели по ветру.

Бумм! Бумммм! Бумм! Буммммм!

Ночная дорога тянулась вдоль просеки — узкая, стиснутая густым ельником. Этим трактом часто пользовались, он был неплохо наезжен, но колдобин и ухабов хватало. Колеса кареты тяжело подпрыгивали, массивный черный короб мотало назад и вперед.

Будь это обычный экипаж, какой крепят к стойкам при помощи кожаных ремней, он неминуемо бы развалился. Но под днищем поскрипывали мощные металлические пластины, сработанные по чертежам лютецианских мастеров. Они в значительной степени смягчали толчки и удары.

Ressort! Новое слово в каретостроении.

Снабженная новомодными ressort, карета притягивала к себе внимание. Причем не только диковинными элементами конструкции. Со стороны могло казаться, что человек, поставивший это чудовище на колеса, изначально не собирался запрягать в нее обычных лошадей. Не было предпринято никакой попытки облегчить экипаж. Наоборот, карету делали с таким расчетом, словно ее владелец собирался раскатывать по полю боя под свист пуль.

Толстые доски из мореного дуба подогнаны плотно-плотно: не просунуть и лезвие ножа. Массивные бронзовые окантовки по углам и откосам. В дверях, лишенных гербов и опознавательных знаков, когда-то имелись окна, но теперь они были наглухо забиты. Именно так: не задернуты занавесками, не забраны кожаными клапанами, а забиты изнутри теми же досками.

Более всего странный экипаж напоминал огромный гроб, сомнительной шутки ради установленный на колеса.

Надо ли говорить, что жеребцы, способные сдвинуть это чудовище с места, соответствовали ему в полной мере? Два великолепных исполинских зверя с потрясающей мускулатурой, играющей под угольно-черными шкурами. Размерами и статью они превосходили обыкновенных лошадей-тяжеловозов так же, как холеный, породистый пес-волкодав превосходит дворовую шавку. Любой конезаводчик отдал бы мешок, набитый золотом, и левую руку в придачу, чтобы заполучить эту парочку в свой табун.

И это было бы большой ошибкой.

Потому что дареному коню, как известно, в зубы не заглядывают, но покупаемому — в обязательном порядке. Человек же, попытавшийся заглянуть в зубы этой парочке, лишился бы как минимум пальцев. А вместе с ними — рассудка и спокойного сна. Потому что у лошадей не должно быть треугольных, граненных по краям, точно у акулы, зубов. Такими невозможно щипать траву и перетирать овес, зато легко выдирать из тела кровоточащие куски мяса. Не должно быть у лошадей и таких глаз — безумных, бордово-красных, тлеющих в глазницах, подобно припорошенным пеплом углям. Такими глазами смотрят на мир порождения Преисподней.

Бумм! Бумммм!

Место лакея на запятках кареты пустовало, зато человек, восседавший за возницу, габаритами с лихвой заменял сразу пару слуг. Он вполне дополнял и здоровенную, неподъемно-тяжелую карету и пару гигантских красноглазых жеребцов с акульими зубами. Даже сгорбившись на козлах, возница выглядел настоящим великаном — не менее семи футов роста.

Толстый дорожный плащ из вяленой шерсти, наброшенный на его плечи, не мог скрыть по-первобытному тяжелое и мощное телосложение. Широкий не только в плечах, но и поперек, возница напоминал каменную глыбу, которую взялся обтесывать скульптор, да бросил это дело, успев добиться лишь общего сходства с человеческой фигурой: голова, плечи…

Руки, сжимавшие поводья, впечатляли. Несмотря на, они были без перчаток — лапищи молотобойца или заплечных дел мастера: бугристые, с широченными ладонями и толстыми пальцами. Такими можно раздавить человеку голову, просто взявшись покрепче.

Дорожный фонарь, висящий над левым плечом возницы, покачивался в такт рывкам кареты, бросая отсветы на лицо гиганта. Мрачное, с резкими и грубыми чертами, оно вновь наводило на мысли о камне, молоте, зубце и лишенном терпения скульпторе. На первый взгляд могло показаться, что физиономия возницы изрезана морщинами, однако стоило приглядеться, и ошибка становилось очевидной. Лицо принадлежало зрелому, но отнюдь не старому мужчине. Вместо морщин его бороздили бесчисленные шрамы. Летопись десятков, если не сотен схваток не на жизнь, а насмерть. И, право слово, не все из шрамов были оставлены ножами и шпагами…

Кое-где постарались зубы и когти.

Стремительно приближающийся грохот колес и глухие удары копыт вспугнули маленькую сову, что терзала пойманную у дороги мышь. Птица извлекла из тушки окровавленный клюв и настороженно покрутила головой. Шум тракта не был ей непривычен, но неясный инстинкт заставил птицу бросить добычу и расправить крылья. Мягко сорвавшись с ветки, сова полетела прочь.

Бесшумно взмахивая крыльями, она оторвалась от зловещей кареты и пролетела с поллиги вдоль дороги, прежде чем опустится на ветку, недовольно топорща перья. Огромные желтые глаза тревожно моргнули.

— Тьфу, пакость! — негромко произнес хриплый голос.

Сова испуганно встрепенулась — человеческий голос прозвучал прямо под ней.

Послышался звук смачного плевка.

— Ненавижу сов… Говорят, это души заблудившихся и сгинувших в чаще путников.

Птица вспорхнула с ветки и полетела в чащу, окончательно испуганная и раздраженная. Ее охота на сегодня закончилась.

А вот у вспугнувших сову двуногих, притаившихся у дороги, охота только-только начиналась…

Их было трое.

Один — тот, что не любил сов — притаился в скрадке, сооруженном из еловых лап. Укрытие располагалось на высоте двух человеческих ростов так, что небольшой изгиб дороги просматривался самым прекрасным образом. О намерениях охотника недвусмысленно говорил длинный ствол штуцера, лежащего на сгибе локтя. С таким оружием не ходят на куропаток: слишком тяжелое и перезаряжать из-за нарезок внутри ствола долго. Зато в армии им вооружают егерей, в чью задачу входит прицельный отстрел вражеских солдат и офицеров.

Оружие, созданное специально для охоты на человека.

Стрелок любовно погладил приклад штуцера. «Скоро», — шепнул он ему.

Шепот словно подслушали.

— Скоро, — раздалось снизу. — Я уже чувствую.

Говоривший расслабленно лежал на расстеленном плаще в небольшой выемке между корней вековой ели, заложив руки за голову — словно собирался отойти ко сну. По его щекам тянулись черные полосы татуировки, наводившие на мысль о тигровой шкуре. Вот человек сменил позу и потянулся — в движениях чувствовалась непринужденная грация огромной кошки.

— Не нравится мне все это, — раздраженно проворчал третий охотник, сидевший чуть поодаль.

Он убивал время, развлекая себя игрой с парными кинжалами-катарами. Два черненых — чтобы не блестели в темноте — клинка крутились в воздухе, выписывая фигуры и финты. Два маленьких стальных вихря. Перчатки, чтобы не мешали, умелец стянул и заткнул за пояс, обнажив кисти, на тыльной стороне которых были вытатуированы пять круглых пятен, вместе складывающихся в рисунок звериной лапы. Не то волка, не то шакала.

— На кого нас отправили охотиться? — не отвлекаясь от игры с кинжалами, бурчал третий. — Нормальные люди пережидают в постоялых дворах день, а не ночь, как эти…

— Значит, не хотят привлекать внимание, — откликнулся из скрадка стрелок со штуцером, тщательно (и не в первый раз) проверяя состояние замка и наличие пороха на полке.

— С такими-то лошадками? — нервно рассмеялся головорез с катарами.

— А что не так с лошадьми?

— Видел я этих лошадей. — кинжалы прекратили вращение. — Говорю же, от самого Ура карету вел… будь я проклят, если с ними дело чисто!

— Ты и так проклят, — скривил в темноте губы охотник с тигриными полосами на лице. — Так что не пори чушь и рассказывай, что видел.

— Прошлым днем они прибыли на постоялый двор Эрнульфа-гейворийца. Шли так шибко, что я сильно отстал. Пришлось по следу, нюхом идти. Нагнал только на остановке. Слугу по тихому прижал, он и наплел всякого. Сказал: верзила, что сопровождает карету, сам выпряг лошадей, не доверив это дело никому из прислуги. По правде сказать, те к ним и подойти боялись: звери — не кони. Шкура черная как ночь, глаза кровью налиты, хрипят, что твой медведь. Верзила сам завел обоих на конюшню, после чего велел вывести оттуда всех прочих лошадей. Эрнульф и постояльцы, было, в крик, но верзила кинул хозяину золотой, цыкнул на прочих, и все разом успокоилось. А потом он купил у Гейворийца ягненка и с ним под мышкой зашел в конюшню.

— И? — стрелок вытянул шею, пытаясь разглядеть собеседника сквозь сплетение веток.

Из-под ворота выглянула лента татуировки в два пальца толщиной, змеиным кольцом обвивавшая шею.

— Что «и»? — огрызнулся мастер кинжалов. — Слуга внутрь и не заглядывал, побоялся. Говорит, слышал только звуки, словно кто-то мясо на колоде рубит. А потом верзила вышел, вытирая руки. А ягненок остался в конюшне. Как сам думаешь: для кого?

— Лошади не жрут мясо, — убежденно сказал стрелок.

Змеиные кольца татуировки стали еще заметнее на побледневшей коже.

— Ага не жрут. А гремучие змеи не носят штуцеров, как ты… — съязвил рассказчик.

— Да я…

— Шшшш! — недовольно зашипел на товарищей тигролицый. — Чего раскудахтались? Что это меняет? Демоны у него там под видом лошадей, или магиматы, не суть важно. Мастера велели убить всех сопровождающих. Женщин, если будут, — захватить живыми. Все, что излучает магию — забрать. А раз велено, значит, будет сделано. Главное, чтобы Змей этого верзилу уложил наверняка. Тогда и некому будет с тварями управляться. Все, по местам.

* * *

Порох зашипел и взорвался, вытолкнув пулю из ружейного дула, рябого и выщербленного от частых выстрелов. Отдача лягнула Змея в плечо. Пороховое облако заслонило обзор, но стрелок знал — попал. Его пули всегда находили цель. Такой уж Тотем достался.

Товарищам дым от выстрела тоже не мешал. Они видели, как верзилу-кучера буквально сковырнуло с кареты, только огромные ножищи мелькнули в воздухе. Угольно-черные жеребцы, утратив правящую руку, пробежали еще несколько шагов, и, наткнувшись на препятствие, встали на дыбы. Могучие копыта замолотили воздух. Трое головорезов, засевших в засаде, могли бы поклясться — хоть на святом писании — что в глухом ржании, наполнившем воздух явственно слышались раздражение и злость. И вообще было в отзвуках ржания что-то совсем уж противоестественное. Как будто лошадиные глотки на самом деле силились издать свирепый рев…

Впрочем, если что-то такое и мелькнуло в головах троицы, времени осмыслить происходящее все равно уже не было.

Пришла пора действовать. Убивать.

Тигромордый, двигавшийся с грацией и ловкостью собрата хищника, первым выскочил на дорогу, бросился к карете, вцепился в дверцу, силясь выдрать ее с «мясом». У кого другого бы, может, и не вышло, но ему мистическая татуировка дала невероятную силу.

За ним следовал Шакал. Катары чернели в руках. Одним плавным движением головорез взлетел на козлы и зашарил руками, пытаясь нащупать поводья.

Змей положил штуцер и, рванув с перевязи пистолеты, ломанулся через ветки вниз, а затем — на дорогу, вслед за товарищами. Он благоразумно обежал карету сзади, не пытаясь проскочить мимо страшных коней. Жрут они там мясо или нет, а снести голову ударом копыта такие бестии вполне могли.

Свою роль в разыгравшейся на ночной дороге драме Змей знал прекрасно. Шакал не дает карете сдвинуться с места, Тигр займется ее пассажирами, а он — Змей — должен удостовериться, что возница убит. А то больно здоров мужик, как бы не вышло неприятностей. По мысли стрелка ему досталась самая непыльная работа. Жеребцы могут проявить норов, из кареты могут пальнуть в упор, а вот проверять подстреленного… это ж чистой воды формальность! Как уже говорилось, его пули всегда находили цель. Он не умел промахиваться. Такой уж То…

Глаза Змея вылезли из орбит, а рот наполнился кровью, когда несколько футов отточенной стали вошли в его живот и вышли со спины, пропоров кожаный колет с такой же легкостью, с какой шило протыкает ветошь. Пистолеты выпали из враз ослабевших ладоней. Стрелок попытался крикнуть, предупредить товарищей, но рука, сжимавшая огромную — подстать размерам возницы — шпагу, с неимоверной силой рванула ее вверх. Клинок великана раскроил внутренности убийцы и остановился, только заскрежетав по ребрам. Крик захлебнулся.

Змей почувствовал, что его ноги отрываются от земли. Он повис, наколотый на чудовищный вертел, точно поросенок.

Возница отшвырнул его, даже не пытаясь высвободить глубоко засевшую шпагу.

Ударившись о землю, Змей почему-то удивился: боль не такая страшная, какой должна бы быть. Он даже попытался подняться, оттолкнуться от земли, но тело не слушалось. Сознание начало мутиться. Мир накрылся исполинским ватным одеялом толщиной с гору.

Он еще успел услышать сдавленный крик Шакала, но посочувствовать товарищу уже не мог: боль, оказывается, припозднилась лишь на несколько секунд. А теперь она расцвела внутри языками адского пламени.

Змей навсегда расстался с привычной реальностью, погрузившись в мир страданий. И это был лишь первый шаг матерого убийцы и душегуба на пути в Ад.

…Когда могучая ручища возницы схватила Шакала за плечо, тот — хоть и застигнутый врасплох — не растерялся. С молниеносной быстротой головорез отпустил вожжи и ткнул катаром в лицо противнику. Благодаря татуировке, покрывавшей руки и грудь Шакала, скорость его движений была за пределами человеческого восприятия. Лишь один из сотни мог бы успеть отреагировать на его выпад, да и то — не столько заметив летящий клинок, сколько предугадав опасность.

Убийце не повезло. Возница, несмотря на свои размеры и кажущуюся неуклюжесть, как раз входил в число тех, кто мог. В последний момент великан хладнокровно отклонил голову в сторону и отделался лишь неглубоким порезом на щеке.

Затем Шакал вдруг ощутил, что парит в воздухе, увлекаемый силой, далеко превосходящей его собственную. Полет вышел недолгим. Описав короткую дугу, он со всего маху врезался в стену кареты. Гигант, которому полагалось лежать сраженным пулей Змея (Змей никогда не промахивается!) сдернул его с козлов и, крутанувшись на каблуках, хлопнул Шакалом по экипажу так, словно убийца был всего лишь мокрой тряпкой.

Толстое, мореное дерево выдержало удар.

А вот кости убийцы, пусть и скрепленные магической татуировкой, оказались не столь крепкими. Шакал ощутил, как осколки костей протыкают внутренности, будто десятки ножей. Было бы удачно потерять сознание и погрузиться в блаженный омут беспамятства, но не повезло: удар не вышиб из него дух, хотя в ушах Шакала загрохотали барабаны размером с лошадь.

«И ведь одной рукой, — подумал Шакал, удивляясь несвоевременности собственных мыслей, — одной рукой справился. Левой!».

Он не видел, что правая рука великана, проворно прыгнувшего через козлы к Тигру, безвольно болтается, точно пустой рукав. Татуировка-Тотем не совсем подвела Змея…

Помощь возницы несколько запоздала.

Его глазам предстала дверь кареты, распахнутая настежь. Изнутри тонкой струйкой сыпалась земля, от которой терпко пахло перегноем и прелой листвой. Рядом с каретой, опрокинувшись на спину, лежал тигролицый, блестя раскрытыми от ужаса глазами. На его широкой мускулистой груди совершенно по-хозяйски устроилась светловолосая бледная девушка в легком (не по сезону) платье, лишенном малейших намеков на скромность. Изящные руки девушки без видимых усилий удерживали прижатыми к земле запястья Тигра, покрытые полосами татуировки.

Вожак налетчиков пытался кричать, да только не получалось. Горло его было разорвано почти до позвонков, и воздух с шипением выходил из раны.

Почуяв приближение возницы, маленькая бесстыдница повернула голову; пухлые губы влажно блестели в темноте.

— Милый, — произнесла она, но вышло совершенно невнятно. Тогда девушка сплюнула что-то на землю и повторила:

— Милый, прости. Я не удержалась.

Тело еще раз Тигра напряглось — скорее уже в агонии, чем в попытке освободиться.

Девушка усмехнулась и быстрым движением оттерла — больше размазала — кровь с губ.

— Кажется, он уже ничего не сможет рассказать. Надеюсь, ты не убил остальных?

— Возможно, один еще жив, — глухо сказал великан. — Стоит посмотреть.

Он отвернулся и двинулся в обход кареты. Спрыгнув с бьющегося в агонии тела Тигра, девушка скользнула под бок своему спутнику и привычно подстроилась под его широкий шаг. Несмотря на следы крови на лице, выглядела она очень трогательно — юная хрупкая дева, жмущаяся к могучему покровителю.

— У тебя кровь, — в голосе «девы» не прозвучало ни тревоги, ни участия, скорее удивление. — Они попали?

— Зацепило плечо. Кость не задело, но пулю придется вытащить… Кровь и пепел! Я кожей чувствовал, как он в меня целит.

— Если ты чувствовал, то почему он попал?

— Потому что хороший стрелок. Может быть даже слишком хороший… Вернее был таковым.

Вид практически выпотрошенного Змея не вызвал у девушки отвращения. Скорее наоборот: девушка причмокнула, в глазах загорелся огонек.

Изувеченный Шакал еще дышал. Пальцы его упрямо царапали землю в поисках кинжалов и не находили их.

Гигант без всякого усилия поднял несостоявшегося убийцу одной (здоровой) рукой и небрежно встряхнул, точно нашкодившего щенка. Сила его казалась неимоверной. Татуированный убийца вскрикнул. Затуманенный болью взгляд Шакала упал на тело Змея.

— Он не мог…

Слабый шепот оборвался. Поперхнувшись, убийца выплюнул сгусток крови себе на грудь.

— Он не мог промахнуться… Змей никогда не промахивался… Такой Тотем…

Возница слегка опустил руку, и башмаки убийцы коснулись земли. На короткое мгновение сознание Шакала прояснилось, и вместе с ясностью пришла ярость. Он попытался выпрямить ноги, чтобы не висеть кулем в лапище великана.

— Ты должен был сдохнуть!

— Ты не первый, кто мне такое говорит, — усмехнулся возница. — И не будешь последним. У меня есть дурная привычка доводить до колик в печенках всех, кто пытается меня убить. Такой уж Талант достался.

Слово «талант» прозвучало более чем многозначительно. Однако до Шакала все еще не доходило, на кого они устроили засаду. Если бы не потрясение, а также запах собственной крови, забившей нос, убийца бы мог учуять слабую вонь серы, идущую от раны великана. И уж тогда, сопоставив одно с другим, он бы все понял. И был бы более благоразумен.

Но он не сообразил.

Ледяные пальцы страха стиснули сердце Шакала, однако ярость и злоба превозмогли… все равно подыхать! Убийца оскалил зубы и не повторил — плюнул в лицо верзиле:

— Ты должен был сдохнуть! А эту суку…

Слова перешли в хрип: белокурая девушка неуловимо быстрым движением ткнула ему в горло ухоженный пальчик.

— Это неразумно, Мора, — недовольно произнес гигант. — Он начал говорить.

— Он и так будет говорить, милый.

Девушка улыбнулась, сверкнув алебастрово-белыми клыками.

— Видишь эти татуировки? — она ласково погладила руку убийцы. — У того, что я отведала, были такие же. И, знаешь, когда я рвала его горло, то чувствовала, как глубоко они уходят. Под кожу и много глубже. Мне кажется, их корни идут к самой душе мерзавца. Не так ли милашка?

Шакал хрипел и вращал глазами. Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Проклятая ведьма знала. Она знала!

— Я думаю, он все скажет, когда мы начнем вырезать эти чудесные рисунки из него. Наживую. Целиком. С самыми корнями.

— С-сука! — рявкнул Шакал.

Вышло на редкость жалко.

Громиле, тем не менее, не понравилось. Он поднял руку, и ноги Шакала вновь оторвались от земли.

— Это не простые татуировки, — нахмурившись, произнес возница, удерживая взрослого мужчину на вытянутой руке так, словно для этого не требовалось никаких усилий. — И не простые убийцы. Змея, тигр и волк, либо шакал? Полагаю, я знаю, что это. Тотемы. Я слышал про такие. Их использует культ Зверемастера.

— Мастер зверей? Фи! Звучит… вульгарно.

— Возможно, ты что-то слышала о нем. Это южный варварский культ, поклоняющийся демону, известному как Сагаразат-Каддах, Зверемастер. — гигант-возница повернул голову к своей жуткой спутнице. — Чтобы выделить смертных, служащих ему, Сагаразад-Сагаразад-Каддах создает Тотемы: пожирает души своих прислужников, а затем изрыгает их обратно, в тела смертных. Переживших такое называют рабами Тотемов. Знаешь, — он помедлил мгновение, — они могут быть опасны.

При этих словах ополоумевший от ненависти Шакал захрипел, забился и даже попытался пнуть великана, но тот, не оборачиваясь, лишь небрежно встряхнул его, точно терьер крысу.

— Я заметила милый. Они ведь ранили тебя. И я что-то слышала про этого Каддаха. Он мне не нравится. Такое впечатление, что он пытается создавать искусственные Таланты. Это недопустимо. Почему он до сих пор жив?

— Потому что раньше он избегал вмешиваться в дела Кланов. А еще он и его слуги помешаны на тайне, — гигант повернул голову к Шакалу, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. — Понимаешь, что это значит?

Вопрос был адресован скорее ему, чем ей. И Шакал понял, что это значит.

Рабы Тотема не будут просто так караулить жертв у дороги. Рабы Тотема не занимаются грабежами ради денег или убийствами ради политики. Если люди с живыми татуировками-Тотемами пытаются кого-то убить, для этого должна быть веская причина и высочайшее повеление самого Сагаразад-Каддаха.

Великан не успокоится, пока не вытрясет из него все, что Шакал знает.

Раб Тотема дернулся.

— Великий Каддах пожрет ваши души! Твою и твоей шлюхи! — прохрипел он, моля об одном: чтобы его слова зацепили гиганта и тот одним милосердным ударом выбил из него дух.

Но возница лишь рассмеялся:

— Боюсь, они окажутся ему не по зубам. — лицо гиганта посерьезнело. — Ну, уж моя-то — точно.

И Шакал, воин-Тотем, идеальное орудие убийства, созданное во славу Сагаразад-Каддаха, понял и поверил — эти слова не были ни бравадой, ни шуткой. Держащий его на весу гигант на самом деле был намного страшней, нежели он сам, нежели лучшие из его братьев или даже чем нежить, зовущая великана «милый».

В паху сделалось тепло; раб Тотема обмочился. Белокожая кровопийца хихикнула. Чувство стыда на мгновение вернуло Шакалу мужество.

— Ублюдок! — выдохнул он в лицо великану. Тот поднял брови и неожиданно рассмеялся:

— Это точно.

Шакал рванулся в его руках — бесполезно. Великан был словно из железа сделан.

— Да кто ты такой… разорви тебя Астарот?! — прохрипел раб Тотема.

— Меня зовут Сет, — сказал великан. — Сет Слотер. Как думаешь, ты готов ответить на пару вопросов?

Глаза Шакала расширились в ужасе.

Пролог-2 (Ур, Блистательный и Проклятый)

Комната скорее напоминала каземат.

Ни одного окна: единственным источником света служила тусклая масляная лампа под потолком. Шероховатые каменные стены, похоже, никогда не знали прикосновения хотя бы замурзанных драпировок, а пол и не подозревал о существовании ковров. Если промерить комнату шагами, то получалось шесть в длину и шесть же в ширину. Потолок нависал так низко, что в итоге получался глухой каменный куб, единственным входом и выходом в который служила толстая дверь из мореного дуба. Ее металлические петли жирно поблескивали маслом, а по поверхности щетинились колючие символы заклинаний: необходимая мера предосторожности. Схожие символы были выбиты на стенах, потолке и полу.

Единственными предметами мебели в комнате-камере служили стол и стул.

На столе лежала тонкая стопка бумаги и «вечное перо» — серебряное стило с привязанной к нему чарами каплей непросыхающих чернил.

На стуле, слегка горбясь, сидел человек.

Смуглая кожа, пышная копна черных волос, перевязанных на макушке кожаным шнурком. Это, а в большей степени — ритуальные шрамы на щеках и висках, выдавало в нем варвара, уроженца Пнедорийских островов.

Прическа и шрамы плохо вязались с форменным камзолом Второго Департамента, серым с черными вставками и серебряными знаками отличия на груди. Однако, учитывая, что и комната, и человек в ней находились в Уре, городе столь же Блистательном, сколь и Проклятом, в таком несочетании не было не только ничего удивительного, но и ничего сколько-нибудь примечательного. С таким же успехом на месте варвара-пнедорийца мог сидеть анимированный труп или даже мохнатый черт, вызванный прямиком из преисподней.

Ур приспосабливал к своим нуждам любого, кто обладал сколько-нибудь значимыми талантами. И не всегда интересовался доброй волей…

Блестящие черные глаза варвара напряженно смотрели в одну точку, и этой точкой была фибула, скреплявшая шнурки малинового плаща на груди человека напротив. В данных обстоятельствах плащ был примечательнее его хозяина, замершего в позе вежливого ожидания. Носить малиновые плащи в Блистательном и Проклятом могли дозволялось крайне немногим. Тех, кому выпадала такая честь именовали красноречиво: Псы Правосудия.

И можно смело клясться всеми святыми — не только потому, что штаб-квартирой Псов служили Палаты Правосудия, главная резиденция судебной власти Блистательного и Проклятого. В чем-то они действительно были сродни с псами: породистыми, тщательно отобранными, натасканными и безжалостными.

Кандидатов в Псы отбирали из благополучных семей Ура, уделяя особое внимание не только физическому развитию, но и моральным качествам. Пройдя жесточайшее годовое обучение-отсев в специальных казармах, изолированных от внешнего мира, соискатели поступали в руки магов Колдовского Ковена Ура — магов-вивисекторов с дипломами Магистрата. Здесь путем магической деформации плоти будущие Псы обретали физическую силу и рефлексы, значительно превосходящие возможности простых смертных. Ошибки в подобном деле неизбежны, случалось всякое… несостоявшемуся Псу выписывали пожизненный пенсион, а его опекуну (многие после этого уже не могли владеть своими конечностями, либо же делать это сознательно) — полное содержание за счет городской казны.

Те, кто благополучно переживал трансформацию, переходили в класс ментальной обработки, где в их головы и саму кровь закладывалось сама основа служения Пса.

Безоглядная верность Уру и Закону, который им правит.

Закону, который выше короля, палаты пэров и магистрата.

Закону, которому подчиняются и живые граждане Ура, и мертвые. И даже Кланы Древней Крови (хотя последние никогда в этом не признаются).

Лишь после этого рекрут получал пресловутый малиновый плащ с вышитым на нем мечом и символами «Кара» и «Оберег».

Формально Псы Правосудия считались старшими офицерами городской стражи и, следовательно, подчинялись Магистрату. На деле подразделение магиматов было закреплено за иным ведомством, название которого внушало определенный трепет не только в Блистательном и Проклятом, но и за его стенами — Второй Департамент Ура. Могущественная Структура, отвечающая за безопасность мегаполиса во всех аспектах: бытовом, политическом, экономическом, магическом, конфиденциальном.

Разведка, контрразведка и штаб городской гвардии в одном флаконе.

— Ты готов? — негромко спросил Пес, извлекая из складок плаща короткую костяную трубку.

Пнедориец в мундире Второго Департамента с отсутствующим видом кивнул.

— Я чувствую присутствие нужного лоа.

— Тогда начнем.

Пес Правосудия поднес трубку к губам и резко дунул в нее. Облако серого порошка порхнуло прямо в лицо пнедорийца. Смесь была неоднородной и растолчена не до состояния пыли: крохотные кусочки и комки облепили лицо варвара. Это вполне могли быть частицы неких трав и злаков, но поскольку события, напомним, разворачивались в Уре, с куда большей вероятностью в состав порошка входили костная мука и прах… и лучше не думать, где они были взяты.

На секунду пнедориец замер, а затем, не дожидаясь, пока облако истончается и осядет на его голове и плечах, сделал глубокий вдох, втягивая в себя порошок. Эффект оказался почти мгновенным: плечи варвара обмякли, а голова безвольно упала на плечо. Он вяло подался вперед, налегая грудью на столешницу. Пес Правосудия удовлетворенно хмыкнул, убрал трубочку и, положив руку на стол, забарабанил пальцами по его поверхности. В этом движении не было ничего от жеста нетерпения. Пальцы барабанили в определенном ритме, сложном и рваном. Мало помалу ритм нарастал и усложнялся, через вибрацию столешницы передаваясь пнедорийцу.

Тума-тум-тумммм-тум-тум-туммммм…

И вот уже Пес пустил в ход и вторую руку.

Тум-тум-туммм-тумтумтум-тумммм-тумтумтум…

В работе сильных и чутких пальцев Пса Правосудия не присутствовало ничего от виртуозной легкости, с какой порхают над клавишами рояля пальцы музыканта. Они долбили столешницу с неукротимой энергией десятка крохотных барабанщиков, задавшихся целью выбить дух из своего инструмента. В глухом, медленно нарастающем дробном стуке слышался настойчивый зов.

И он увенчался успехом.

В какой-то момент пнедориец дернулся, завалился на бок, но удержался на стуле и медленно поднял голову. С его лицом произошла разительная перемена: кожа растянулась, черты заострились, линии подбородка, скул стали совсем иные. Выглядело, будто некий искусник ухитрился натянуть личину варвара на череп, принадлежащий совсем другому человеку. Черные маслины глаз превратились в два пистолетных дула — бесконечно пустые и лишенные блеска. Из них ушла всякая жизнь.

— Кто? — тихо спросил Пес.

— Нфуме! — прохрипел пнедориец.

Голос вышел таким, словно говоривший издавал звуки, не прибегая к помощи голосовых связок. Да так оно, в сущности, и было.

Пес Правосудия кивнул.

— Кегнит? — выдержав паузу, спросил он.

— Здесь. Ждет.

— Впусти его. Пусть расскажет, что происходит в Наоле.

Служитель закона пододвинул к одержимому духом пнедорийцу лист бумаги и всунул в пальцы «вечное перо». С минуту тот сидел неподвижно, а затем, неловко пристроив локоть на столе, принялся покрывать лист корявым, едва разборчивым письмом.

Пес стоял рядом, не пытаясь заглянуть в депешу.

Вуду — магическое искусство, принесенное в Ур пнедорийскими варварами — не отличалось большим могуществом. Завязанное на ритуальных песнях, барабанном ритме и капризах духов-лоа, к которым приходилось взывать за помощью, оно требовало слишком много времени и усилий для достижения результата. Даже не самые сильные маги Блистательного и Проклятого относились к колдовскому искусству пнедорийских варваров свысока, считая его примитивным. С другой стороны и его можно было приспособить для нужд Ура.

К примеру, для быстрой передачи конфиденциальной информации на расстояния.

Так сейчас рукой одержимого варвара водил не абы кто, а уполномоченный агент Второго Департамента Джеймс Кегнит, отправленный присматривать за событиями в пограничном герцогстве Наол под видом помощника коменданта. Лично и конфиденциально.

Ур, Блистательный и Проклятый и Наол, столицу одноименного герцогства, разделяла не одна тысяча миль, однако лоа Нфуме не составляло особых усилий на какое-то время вселить сущность лейтенанта Кегнита в тело связного-пнедорийца. А вот медиуму-пнедорийцу чужое присутствие обходилось дорого: лицо его покрылось потом и блестело, точно стеклянная маска. Плечи мелко тряслись, от чего почерк становился едва разборчивым. Тем не менее, варвар поддерживал контакт ровно столько времени, сколько потребовалось Джеймсу Кегниту, чтобы закончить доклад.

Наконец, уронив «перо», агент поднял взгляд чужих глаз на Пса Правосудия и все тем же жутким, лишенным человеческих интонаций голосом, прохрипел:

— Передай милорду, что мне необходима свобода рук и силовая поддержка. Выродки затевают что-то смертельно опасное, и это не связано с войной…

Пес медленно кивнул.

Пнедориец начал было опускать голову, но в последний момент лейтенант Кегнит усилием воли удержал контакт.

— Информацию на мой запрос по поводу сержанта Бергмана перешлите как можно быстрее. У меня есть все основания полагать, что настоящий сержант мертв и человек, который прибыл ко мне под его именем — самозванец. До приказа его светлости, я буду держать его подле себя и прощупывать, не выказывая своих подозрений…

С каждым словом голос искажался все сильнее. Под конец специальный агент Кегнит прохрипел что-то еще, но офицер городской стражи не разобрал ни слова. Затем лоа покинул тело смертного. Припудренная серым порошком голова пнедорийца ткнулась лицом в столешницу. По полированному дереву пополз ручеек слюны. Серебряное стило покатилось по столу, качнулась на краю, норовя свалиться на пол, но Пес неуловимо быстрым движением успел схватить его. Осторожно высвободив исписанный лист из-под безвольно упавшей на стол руки (благодаря заклинанию чернила не размазались), офицер развернулся и вышел через единственную дверь в комнате.

— Помогите ему прийти в себя, — приказал он двум неприметным служащим, ожидавшим снаружи, и, не оборачиваясь, зашагал прочь по коридору.

Лист бумаги, испещренный кривыми, неровными буквами жег руку Пса.

И немудрено! Человек, который с нетерпением ожидал отчет агента Кегнита, был известен в Уре ничуть не меньше, нежели молодой король Блистательного и Проклятого Джордан III или даже правивший от его имени регент Виктор Хорин. А то и больше.

В конце концов короли и регенты менялись, а вот его светлость герцог Витар Дортмунд, вице-канцлер Магистрата и глава Второго Департамента, оставался на своем месте всегда.

…ладно, положим, не всегда, но последние лет двести небольшим — точно.

Безусловно, такое долголетие не могло не вызывать вопросов, поскольку теологи и маги-практики давно доказали, что продлевать человеческую жизнь без человеческих жертвоприношений невозможно. А такое не дозволялось даже королю, ибо — закон… И вопросы появлялись. Вот только вслух их никто не озвучивал. С молчаливого согласия всего Ура считалось, что жизнь Витара Дортмунда поддерживали некие экспериментальные магические декокты и эликсиры, с которыми возились алхимики Магистрата.

Бытовала и неофициальная версия.

Поговаривали, будто смерть просто побаивается заглядывать в покои герцога, опасаясь, что тот велит служакам своего Департамента завести дело и на нее…

Внешний облик его светлости скорее смущал, нежели впечатлял. Он был сух, как вобла и прям, точно ружейный шомпол. Бледная кожа так тесно обтягивала череп, что казалось, улыбнись герцог, и она просто лопнет на скулах. Это ощущение еще более усиливал тот факт, что Витар Дортмунд не улыбался. Никогда. В Департаменте можно было сыскать людей, которые служили с его светлостью по двадцать-тридцать лет, но и они не могли припомнить, чтобы на тонких змеиных губах герцога появлялось хотя бы подобие улыбки. Лицо Дортмунда много лет назад застыло в одном и том же выражении — холодная отстраненность аскета.

«Он скорее лич, чем человек», — шептались недоброжелатели.

Но делали это очень тихо. И только с женами. И только глухой ночью. И накрывшись с головой одеялом.

Сказать, по правде, выходило очень даже похоже. От истинного лича — живого мертвеца высшей формы, пожертвовавшего смертной плотью ради бессмертия духа — Витара Дортмунда отличали только глаза — живые, черные, обладающие умением «просвечивать» человека насквозь.

Политики и высшая аристократия Ура герцога недолюбливали (естественно, за глаза). Многие небезосновательно полагали, что не есть хорошо, когда в руках у человека, лишенного видимых слабостей и уязвимых мест (да еще и непонятно почему зажившегося на свете сверх положенного!), сосредоточено так много власти. Однако предъявить лорду Дортмунду волюнтаристские замашки или хотя бы злоупотребление служебным положением как-то не получалось. Возможно, потому что герцог служил не Магистрату, не Палате пэров и даже не королю, но самому Уру, Блистательному и Проклятому.

Городу-великану. Городу-легенде.

Причем служил истово, отдавая службе всего себя целиком. Большего потребовать от человека нельзя, а меньшего — неразумно.

Опять же рядовые граждане Ура своего вице-канцлера чтили. Чтили вопреки здравому смыслу и даже вековым традициям! В истории вольнолюбивого и непредсказуемого Блистательного и Проклятого, еще не было случаев, чтобы граждане не то, что с любовью — хотя бы с уважением — относились к человеку, под чьим началом состоят сыскари, шпионы и «олухи из городской стражи». Нет, ну, право, как можно уважать такого?

Витар Дортмунд нашел ответ на этот вопрос.

Возглавив Второй Департамент, он (тогда еще не герцог не вице-канцлер) добился, чтобы в городе сначала начали уважать закон, а потом уже — тех, кто его охраняет. Если учесть, что речь идет об Уре, в самом названии которого заключены парадокс и антагонизм, такое признание дорого стоило.

Истинное же почитание пришло, когда с законом (и Вторым Департаментом) начали считаться даже Выродки.

Выродки… Пес Правосудия на ходу нервно дернул плечом.

Четыре древних могущественных Клана, единых общим наследием и разделенных вековой ненавистью. Еще одна достопримечательность (и еще одно проклятие) Ура.

Могущественные Слотеры.

Изобретательные Малиганы.

Свирепые Морганы.

Коварные Треверсы.

Они могли казаться простыми людьми и чаще всего выглядели простыми людьми, но людьми не являлись. В их жилах текла кровь, пахнущая адской серой и дымящаяся на свету. Кровь, зачатая в кругах ада и выношенная чревом Лилит, Герцогини Ада.

Древняя Кровь.

Иррациональные, извращенные, искушенные в оккультных науках, игнорирующие человеческую мораль и этику, превосходящие простых смертных физическими кондициями, колдовскими умениями и тайными знаниями. Выродки наводили ужас. Каждый из них был благословлен и проклят собственным Талантом — уникальным и могущественным даром.

Чернокнижники и некроманты, бретеры и душегубы, чудовища и оборотни, еретики и малефики, Выродки — индивидуалисты до мозга костей — жили среди людей, как жили бы волки в отаре овец, не смеющей разбежаться.

Без оглядки на закон и мораль смертных.

… пока Витар Дортмунд не положил этому конец.

В первую очередь для этого и были созданы Псы Правосудия. По сути — те же Выродки, только искусственного происхождения.

Перед Древней Кровью встал вопрос — или разнести город по кирпичику, устроив масштабную войну с Псами и Колдовским Ковеном (не говоря уже о простых горожанах и королевской гвардии и регулярных войсках), или сделать вид, что они принимают правила сосуществования со смертными. Патриархи четырех Кланов выбрали второе. Они слишком привыкли к своей отаре. Паразит не может существовать отдельно от организма, на котором паразитирует.

Безусловно, от этого Ур не стал много безопаснее и спокойнее, но жизнь в нем стала несколько более… упорядоченной.

В результате со временем у его светлости Витара Дортмунда нашлось время для того, чтобы помимо городских дел заниматься еще и проблемами, которые лежали за стенами Ура, Блистательного и Проклятого, серьезно расширив задачи и полномочия Второго Департамента, а также, скажем так, географию его деятельности. В конечном итоге, опасность Блистательному и Проклятому и его гражданам в равной (если не меньшей) степени могла угрожать и снаружи.

На сегодняшний день главной угрозой безопасности Ура считалась конфронтация, грозящая перерасти в полноценную войну, с соседним государством-мегаполисом Лютецией. Город Наол, где сегодня находился специальный агент Кегнит… который говорит, что Выродки в Наоле затеяли что-то пострашнее войны.

Плохо дело. Но ничего, лорд Дортмунд разберется.

Он всегда разбирается.

Глава 1 Ярость (Входит человек без имени)

Человек двигался с потрясающей быстротой.

Его обнаженный торс лоснился от пота, словно умащенный маслом. Под кожей, потемневшей от поцелуев щедрого южного солнца, но все одно непривычно светлой, выделялись развитые мышцы. Он не выглядел атлетом — такую мускулатуру можно скорее наблюдать у уличных акробатов, демонстрирующих чудеса гибкости и проворства. И, видит небо, сейчас именно скорость, а не сила спасала чужака от пляшущей вокруг стали.

Четыре сабли маджруков — личных телохранителей пресветлого эмира Юзуха иб Усы — наседали на чужака со всех сторон, яростно полосуя воздух искривленными клинками. А тот ухитрялся оставаться невредимым, отбивая удары с быстротой поистине сверхъестественной. Сабли мелькали, точно спицы тележного колеса, лязг смыкающейся и вновь расходящейся стали слился в сплошной звук.

Глядя из окна своего летнего дворца на схватку, кипевшую во дворе, эмир Юзух, владыка Варкаташа — северной провинции благочестивого и благословленного султаната Тортар-Эреб — только покачала головой.

Внешний облик обманчив. Любой со стороны мог бы принять его за рыхлотелого царедворца: тяжелый живот, напомаженное лицо, завитые усы, подведенные веки глаз, перстни, густо усеявшие пальцы… меж тем эмир не понаслышке был знаком с искусством сабельного боя. Его руку наставляли лучшие фехтовальщики султаната, а в молодости владыка Варкаташа провел не один год на границах с Гейворийскими чащами, загоняя орды волосатых лесных варваров, учинявших набеги, обратно в сырые и тенистые боры. Эмир лично присутствовал при отборе людей в свои маджруки и знал, чего стоит каждый.

Те, с кем отчаянно рубился светлокожий чужак входили в число лучших.

— Потому он и выбрал их, пресветлый эмир, — шепнул из-за спины бесцветный голос.

Эмир Юзух с трудом унял порыв немедленно обернуться.

Усилием воли он заставил себя не шелохнуться и остался стоять у окна, с интересом наблюдая за рубкой. И все же по спине его прошел холодок, как бывало всякий раз, когда он оказывался в одной комнате с Батой Мягкоголосым, Главным-над-Шептунами.

Мимолетный укол страха тут же сменило раздражение.

«Он проникает даже в мои мысли, — с неприязнью подумал эмир. — Когда-нибудь я отдам приказ удавить пса… Когда-нибудь. Не сейчас… как только перестану нуждаться в его услугах».

— Я видел много славных бойцов, но никто из них не мог продержаться так долго против четырех искусных противников, — произнес владыка Варкаташа ровным голосом. — Он достоин восхищения.

— Ваших славных маджруков сдерживает страх искалечить его. В противном случае даже этот чужеземец был бы уже изрублен на куски, — откликнулся Бата. — Но он действительно на удивление хорошо обращается с саблей.

— Я полагал, его руке более привычен прямой клинок. Шпага, — он произнес слово на уранийском языке. — Кажется, они так называют свое оружие? Светлокожие предпочитают колоть, а не рубить.

— Со шпагой он будет упражняться после обеда.

— Он упражняется дважды в день с разным оружием? — эмир, наконец, позволил себе повернуться и внимательно посмотрел на Главного-над-Шептунами.

Бата немедленно переломился в поясе, подметая длинными рукавами одежд мозаичный пол дворца владыки.

— Трижды, пресветлый эмир, — сказал он, выпрямившись. — Вечером приходит очередь копья. Кроме этого он с утра пробегает четыре лиги и дважды переплывает озеро Хаши, а также упражняется в своих палатах с грузами. Люди говорят, в его жилах кипит кровь дэвов — она не дает ему успокоиться и перевести дух.

— Человеку нужен веский повод, чтобы так истязать свое тело, — не скрывая удивления, покачал головой эмир Юзух.

— Он не истязает, но упражняет его. Готовится убивать.

— Кого же?

На короткое мгновение бесстрастное лицо Баты Мягкоголосого оживилось: пухлые губы евнуха тронула зловещая, почти змеиная ухмылка.

— Любого, на кого ты пожелаешь его спустить, пресветлый эмир.

— Он не похож на цепного пса, — покачал головой владыка Варкаташа. — Скорее на горного льва.

— И, тем не менее, у вас есть кость, ради которой чужак будет плясать на задних лапах. Точнее, костяная статуэтка — точеная и прекрасная. Способная сделать честь любому гарему. Пришло время напомнить ему об этом.

Бата вновь склонился в поклоне, одновременно протягивая своему повелителю кусок ярко-оранжевой материи. Больше всего он напоминал одну из тех ярких лент, которыми украшали свои волосы бесстыдные женщины севера и запада.

— Он так мало помнит о своем прошлом, что даже тени напоминания будет очень много, — губы евнуха растянулись в улыбке.

— Кость, говоришь. Но есть ли она у меня? — задумчиво пробормотал Владыка Варкаташа.

— Какая разница? — пожал плечами Бата. — Он же этого не знает…

Эмир Юзух принял подношение и отошел от окна, задумчиво комкая ленту в кулаке.

— Что ж, да будет так! Прикажи позвать чужака в мои комнаты… но только пусть сначала ополоснется. Я не выношу, когда эти западные варвары воняют потом!

— Будет исполнено, пресветлый эмир.

Бата отступил к дверям, выкрикнул несколько коротких распоряжений и вновь вернулся к своему повелителю. Эмир Юзух тем временем отошел от окна, опустился в глубокое резное кресло и рассеянно мял в кулаке ленточку. На лице его лежала печать задумчивости.

— Я вновь и вновь обдумываю твое предложение, Бата. И, признаюсь, червь сомнений точит мне сердце… разумно ли мы поступаем, намереваясь отправить свирепого льва туда, где больше подошла бы хитрая ласка? — задумчиво пробормотал эмир Юзух, по привычке поглаживая бороду. — Я верю, что этот варвар умеет убивать, но достанет ли ему умения хитрить и притворяться. Ты сам говоришь, рана на голове серьезно подействовала на него.

— Да, у него есть провалы в памяти, он путает имена и, по собственному признанию, не всегда может вспомнить лица, которые всплывают перед его глазами, — кивнул Бата. — Но, возможно, это к лучшему. Человек, путающий прошлое с настоящим больше других заинтересован в том, чтобы обеспечить ясность хотя бы в будущем. А для него эта ясность наступит только после выполнения вашего задания.

— Но если он попадет в руки моих врагов…

— То будет молчать и умрет. Да и что ему рассказать? Он с трудом вспомнил даже свое имя. Вместе с тем, он умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Даже свое пленение он превратил в процесс подготовки. Именно такой нам и нужен: человек, способный действовать по обстоятельствам, проявляя инициативу там где нужно, — зашелестел Бата, улыбаясь своим мыслям. — Человек, которого не знают соглядатаи вашего могущественного брата. Человек, которого нельзя перекупить…

— Купить можно любого, — ворчливо произнес эмир. — Это вопрос цены!

— Трудно купить того, одержим лишь одним желанием, которое известно только вам, и которое только вы можете утолить… — Бата пожал мягкими покатыми плечами. — Наконец, он светел лицом и волосом, и в нем трудно будет опознать нашего эмиссара. У вас не так много преданных агентов, чья наружность не выдает принадлежность Тортар-Эребу. И, главное, я повторю, о нем не знают шептуны Великого султана.

— Но зато знаешь ты. Ты и твои люди! — эмир Юзух иб Уса прищурился. — А ты разве не служишь моему брату, верный Бата? В таком случае, почему пресветлый пребывает в неведении?…

Выдержать раскаленный взгляд эмира было нелегко, но Главный-над-Шептунами справился с этим.

— Ныне я здесь именно потому, что служу вашему брату, — с тихим достоинством произнес он. — Не меньше вашего я хочу знать, во что — в какую игру — втянулся Великий султан, и какую цену придется заплатить за это государству… которое рано или поздно должно отойти вам. И я хочу, чтобы оно отошло могущественным и прекрасным.

Эмир продолжал пытливо смотреть на главного шпика султаната, но взгляд его несколько смягчился.

— У Великого султана есть веские основания ненавидеть неверных, называющих себя Орденом Очищающего Пламени. — продолжал Бата Мягкоголосый. — Но он не может не знать, что участие Тортар-Эреба в нападении на Башню может стать началом войны со всем западом. Даже Ур и Лютеция объединятся, выполняя Нееловский пакт, для похода на нас… Могущество Тортар-Эреба велико, но можно ли выстоять единовременно против двух столь могущественных врагов? И это не говоря уже о прочих государствах, связанных пактом? А если слухи о таинственном посольстве направленном Великим султаном в Башню перед самым ее падением подтвердятся, кто знает… не решатся ли север и запад воспользоваться предлогом, чтобы поживиться за счет благодатного юга?…

— Мой брат не глуп! — резко выкрикнул эмир. — Он не будет рисковать своим троном ради пустой прихоти…

— Вот именно, — тихо согласился Бата. — Поэтому нам так важно узнать, что именно он рассчитывал захватить в Башне. И с кем ему предстоит поделиться этим… трофеем. Ибо в одиночку выступить против Ордена не решился бы даже Великий султан. Все это нам нужно знать. А следы участия Тортар-Эреба в нападении на Башню, если они остались, по возможности убрать… равно как и тех, кто будет слишком рьяно болтать об этом.

— Мы рискуем, Бата. Мы очень рискуем.

— Признаки становятся все более очевидными. Вино, превратившееся в уксус на рынках города Кеши. Попугаи, заговорившие на десятке разных языков в саду визиря Ишмаля. Рыба, выбросившаяся на берег.

Когда чужака привели закованного в цепи, эмир Юзух в очередной раз удивился его юности. На вид светловолосому не могло быть больше двадцати двух — двадцати трех лет. Было странно видеть печать внутренней пустоты на столь юном лице.

Потемневшие от воды волосы прилипли к черепу, несколько прядей свисали со лба, и из-под них на мир не смотрели — зыркали — настороженные, холодные серые глаза. Понукаемый маджруками, он поклонился, но трепета и преклонения при виде владыки Варкаташа в этом движении не проявилось. Эмир ценил храбрых людей, однако столь откровенная непочтительность несколько разозлила его.

Юзух иб Уса сделал раздраженный жест.

Рабы тут же бросились вон из комнаты, вслед за ними вышли и маджруки. Остался только один — Маноло, личный телохранитель эмира, могучий и свирепый, как тигр, и безгранично преданный. Маноло мог с одного удара перерубить надвое толстенную балку, а брошенным копьем с двадцати шагов попадал в браслет с тонкого девичьего запястья, подброшенный в воздух. В его голове редко появлялись сложные мысли, но зато он обладал звериным чутьем и при бычьем сложении отличался проворством обезьяны. От эмира он отлучался лишь по устному приказу Юзуха иб Усы.

Вот и сейчас верный телохранитель зашел за спину чужака, готовый в мгновение ока свернуть ему шею голыми руками — если только владыка подаст знак.

Эмир Юзух задумчиво изучал светловолосого чужака.

Под испытующим взглядом темных глаз пресветлого эмира мало кому удавалось сохранить спокойствие. Дергаться и нервничать начинали даже святоши и праведники, ибо одно дело, когда ты знаешь, что не сделал ничего, способного расстроить владыку, и другое дело — когда не известно, знает ли это сам владыка. И чем дольше владыка молчит, пронзая тебя своим взглядом, тем меньше у тебя остается уверенности в себе, тем больше распухает в груди ком липкого холодного страха, парализуя волю и отравляя душу.

Что думает о тебе эмир?

Что он знает?!

Что он думает, будто знает?!!..

Слугам владыки Варкаташа приходилось видеть, как иной раз люди теряли сознание, не выдержав пытку взглядом. Но на чужака взор пресветлого эмира не произвел ровным счетом никакого внимания.

Он выглядел до безмятежности спокойным — скованные руки безвольно висели вдоль тела, а взгляд блуждал по стенам дворца без всякого смысла. Эмир почувствовал глухое раздражение. Он потянулся в кресле, как бы невзначай, но так, что широкие рукава расшитого золотом и мелким жемчугом платья натянулись, обнажив кисти рук… и чужак вздрогнул, увидев сжатую в кулаке ленту.

Кажущаяся безвольность мгновенно сменилась кошачьей настороженностью.

— Я наслышан об оскорбительности твоего поведения, светлоголовый! — важно произнес эмир Юзух. — На тебя поступило с десяток жалоб от местных жителей. Ты оскорблял людей словами и действием, вел себя непочтительно по отношению к женщинам и даже совратил…

— … изнасиловал, — глухо произнес чужак.

Слова он подбирал уверенно, но в голосе его звучал чудовищный акцент.

— Что? — эмир сбился с мысли.

— Если вы о той дочери гончара, то я ее не совращал. Я взял ее силой.

Судьба дочери какого-то там гончара ничуть не тронула Владыку Варкаташа, но наглость чужака заставила его побагроветь от ярости. В конце концов речь шла о его подданных!

— И ты смеешь мне в этом признаваться?!

— Я устал ждать, когда меня убьют… — так же глухо проговорил светловолосый. — А ничего другого мне здесь не предлагается. Я сотни раз предлагал свой меч, свою жизнь и свою душу вам в услужение в обмен на свободу сестры. Но меня держат здесь даже не как пленника, а как дрессированного зверя…

Глаза эмира блестели от гнева. Видя, что он едва сдерживается и опасаясь за жизнь пленника, в которой еще была кое-какая необходимость, Бата Мягкоголосый быстро шагнул вперед и закричал, тыкая пальцем в светловолосого.

— Твоя жизнь итак принадлежит Владыке! Это его маджруки вытащили тебя из клетки гейворийских разбойников, с пробитой головой и ранами, в которых уже копошились паразиты. Ты был в беспамятстве, и дэвы готовились полакомиться твоей душой, но рабы Владыки отмыли тебя и наложили повязки на твои язвы! Лекари Владыки полностью вылечили тебя, вернув не только здоровье, но и рассудок! Его милостью ты до сих пор попираешь эту землю и дышишь этим воздухом! Ты весь принадлежишь пресветлому эмиру, нечестивец…

— Владыке принадлежит только мое тело, — покачал головой светловолосый. — С ним эмир волен делать что пожелает. Но то, на что это тело способно, я могу отдать только сам. По доброй воле. А я назначаю цену: жизнь и свобода моей сестры.

Эмир медленно провел рукой по умасленной бороде. Перстни раздраженно звякнули о нанизанные на ее пряди золотые кольца. Уголки губ владыки Варкаташа приподнялись в зловещей ухмылке.

— Ты смеешь назначать цену? Мне? Самые влиятельные купцы всего мира почитают за честь подносить мне в подарок то, на что упадет мой благосклонный взгляд, а ты, нищий оборванец, лишенный свободы и даже не помнящий собственное имя, смеешь торговаться со мной?! Жалкий раб! Я могу отдать твою сестру своим маджрукам, чтобы они брали один за другим — по очереди. Десятками! сотнями! пока чресла ее не превратятся в одну сплошную рану, и она не изойдет криками, проклиная тебя, самодовольный глупец. И ты будешь смотреть на все это — до самой последней минуты. Устроить это мне тоже под силу! Если потребуется, я прикажу зажать твою голову в тисках, дабы ты не мог отвернуться и срезать тебе веки, дабы ты не закрыл глаз. Я…

Эмир Юзух, владыка Варкаташа был мудр. Бата, Главный-над-Шептунами, хитер и коварен. Маноло — подозрителен и осторожен. Но никто из этих троих не сумел ни предсказать, ни предвосхитить, ни предотвратить того, что случилось в следующее мгновение.

Пока гремела гневная тирада эмира, светловолосый, не изменился в лице.

Он не бросился на колени, не стал умолять Владыку о снисхождении.

Вместо этого он просто сделал шаг назад, одновременно разворачивая корпус, и со всего маха ударил скованными руками телохранителя эмира, угодив точно в висок верного Маноло. Маджрук — огромный, плечистый, способный в одиночку выйти на медведя с одним копьем и вернуться с его сердцем — рухнул.

Он не покачнулся, чтобы затем упасть, медленно и величественно, подобно гигантскому дереву, подрубленному дровосеком, но низринулся разом, точно горный обвал. Только доспехи лязгнули о мраморный пол.

А в следующее мгновение светловолосый чужак уже стоял рядом с Батой, корчащимся от страшного удара коленом в пах. Пальцы его скрючились хищными когтями и цепко сжимали кадык главного над шептунами. Достаточно было сделать одно движение, чтобы верный слуга Тортар-Эреба, его главный шпион, в чьих пухлых кулачках сосредоточилось власти не меньше, чем у самого эмира, захлебнулся собственной кровью.

«А ведь ему больно, хоть и евнух!» — бессмысленно отметил пресветлый эмир, изумленно глядя на побелевшее лицо Баты.

Самому Владыке ничто не угрожало — в двери уже врывались телохранители с обнаженными саблями. Только мановение высочайшей руки удержало их от того, чтобы распластать чужака на куски. Сбитый с ног маджрук не шевелился; удар кандалами проломил ему висок. Верный Маноло оставил службу…

— О, пресветлый Владыка! — безумно вращая глазами, выкрикнул светловолосый, машинально поворачиваясь, чтобы прикрыться телом Баты от сабель и копий маджруков. — Рассуди мудро! Что лучше для тебя — труп такого человека, как я, или его беззаветная преданность?! Мне не нужно ни наград, ни жалования! Я готов служить, убивать и умереть за одно обещание, за одно твое слово! Дай мне его! Дай! Дай, черт тебя подери, или катитесь вы все в Преисподнюю!!!

Юзух иб Уса был поражен.

Расширившимися глазами он смотрел на беловолосого дэва. Несколько секунд назад перед ним был жалкий, закованный в цепи пленник, чья жизнь и смерть не стоили ногтя мизинца эмира. Сейчас у ног этого человека — юнца! — лежал труп лучшего телохранителя владыки Варкаташа, а сам он сжимал горло евнуха, которого в глубине души опасался даже Великий султан Тортар-Эреба!

— Кх-кхр… — напоминая о себе, закашлялся Бата.

Далеко не скоро к нему вернется тот наводящий ужас вкрадчивый голос, за который Главный-над-Шептунами получил свое прозвище.

— Да, — медленно пробормотал эмир Юзух иб Уса, глядя в глаза светловолосому. — Ты не цепной пес. Ты действительно горный лев. Хуже того, ты лев, больной бешенством! Зверь, истекающий пеной и опасный для всех, включая себя.

Владыка, наконец, справился со своими эмоциями. Улыбка вернулась на его лице, из-под синеватых губ опасно блеснули острые, как у хищника, клыки.

— И я буду кормить тебя мясом моих врагов…

… на следующий день по городу разошелся слух. За изнасилование дочери гончара был оскоплен, а затем казнен светловолосый пленник, ранее отбитый маджруками Владыки Варкаташа у гейворийских налетчиков, промышлявших вдоль границ султаната. Окунутую в смолу для предотвращения слишком быстрой порчи голову насадили на пики дворцовой стены рядом с воротами. Гримаса боли и ужаса навеки исказила черты лица, так, что узнать их не смогла бы даже родная мать.

Вечером того же дня из западных ворот выехала, ведя за собой заводных коней, четверка всадников, которые отправились на запад.

Глава 2 Конкуренты (Сет)

Меня зовут Сет. Сет Слотер, по прозвищу Ублюдок. И если вы слышите это имя и не бледнеете, значит, вы точно не из Ура…

— Ты помнишь, как мы с тобой впервые встретились, Мора?

Моргана мягко потянулась.

— Такое трудно забыть, Сет. Тринадцать лет назад… да тогда весь город сошел с ума из-за Ренегата. Этот кровожадный сукин сын убивал направо и налево, не разбирая смертных и вампиров, а под конец начал охотится на Древнюю Кровь…

— Которую вампиры — даже такие необычные, как Ренегат — не могут пить.

— Ну да. Только он пил.

— А остановили его три Выродка.

— Фи…

— Извини, три представителя разных кланов. Сет из Слотеров, Моргана из Морганов и Ришье из Малиганов.

— Ага. Только перед этим он успел вылакать всю кровь из Эдварда из Треверсов. Да и Ришье мы буквально сдернули с его клыков.

— Не усматриваешь в этом ничего странного?

— Ты имеешь в виду — что-нибудь странное окромя того, что Ренегат хлебал себе Древнюю Кровь, хотя она должна была прожечь ему брюхо, что твой свинец?

Сет кивнул.

— Ну, меня до сих пор удивляет, что прежде, чем добраться до Ренегата мы не перерезали глотки друг другу. Я, например, имела на тебя серьезные виды. Сам понимаешь, у нас было тогда слишком мало поводов для любви.

— Еще раз, моя зубастенькая. Моргана Морган. Сет Слотер. Ришье Малиган. Эдвард Треверс. Ренегат. Что общего?

Моргана болезненно наморщила лобик.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Но у меня плохо получается делать простые выводы из кучи сложных фактов. К тому же ты очарователен, когда напускаешь на себя такой умный вид. Со стороны, это как смотреть на тролля, читающего по складам.

— Сет Слотер. Выродок… прости, потомок Лилит, который не мог появиться на свет. Моргана Морган, вампир, которого не мог сотворить ни один Барон Крови. Ришье Малиган, человек, отказавшийся Таланта и ставший единственным из четырех кланов, кто свободен как от благословления, так и от проклятья Древней Крови. Эдвард Треверс, потомок Лилит, обладавший даром гасить чужие Таланты, что невозможно в принципе… Ах да, и плюс Ренегат. Вампир, который не умирал, пытаясь высосать одного из нас.

— Ты слишком наслаждаешься моментом. Где вывод, Сет?

— Четыре парадокса, охотившиеся на парадокс же!

— Три парадокса, охотившиеся на парадокс, который уже уничтожил четвертый парадокс. — педантично поправила Моргана. — И что же дальше?

— Посмотри сюда. — Сет распахнул массивную книгу в тяжелом переплете, отделанном серебром и полудрагоценными камнями. — Это одна из копий апокрифов Строгой Церкви. Здесь есть запись о Малом Соборе, втайне проходившем тринадцать лет назад.

— Как он оказался у тебя? Не думаю, что ты взял его в публичной библиотеке.

— Лучше не спрашивай. Иногда я прибегаю к помощи своего непутевого племянника.

— Джад? Он так мил. Ты знаешь, что пережив первый шок после встречи со мной, он трижды пытался забраться в мою постель…

— Не ври, Мора. У Джада пунктик насчет мертвых девушек… И не отвлекайся прошу. Смотри сюда.

— Гм… здесь рассматривается решение Собора об изъятии всех записей о существовании некой молодой девы, имя которой связывают с чередой странных событий. Что такое Гений Вероятности?

— Тебе, как и многим другим он больше известен под названием… Дикий Талант.

Глаза Морганы расширились.

— Не может быть! Сет, это…

— Может.

Глава 3 Имена (Тибур)

Тибур.

Тибур, сын Аккадия-Лыкодера.

Вот так вот! Имя у него все-таки имелось.

Просто тем, кто держал его в плену, знать это было вовсе не обязательно.

А кроме имени сохранились еще и воспоминания. Вернее, их осколки, буравящие мозг яркими образами и ощущениями. Удар по голове, едва не отправивший его к праотцам, не только пробил череп, но и основательно перетряхнул все его содержимое. Воспоминания разбились на сотни кусков, не все из которых удачно состыковались между собой. Попытки вернуть все на свои места оборачивались приступами мигрени, во время которых ему хотелось биться головой о стену, лишь бы унять тупую ноющую боль, поселившуюся внутри.

Перед глазами мелькала вереница лиц, и не каждое он мог опознать и назвать, но даже безымянные никуда не уходили. Он их помнил.

С недавних пор его жизнь сильно обесценилась. Прошлое превратилось в зыбкое болото боли, к которому не хотелось возвращаться. Будущего он не видел. В настоящем у него почти не осталось побудительных мотивов для того, чтобы жить и действовать. По сути, сохранился только один — горевший в мозгу ярко, точно фонарь в безлунную ночь.

Этот мотив был неотъемлемо связан с образом сестры. Вернее, с образами: в сознании облик высокой красивой девушки, погруженной в задумчивую печаль, постоянно мешался и замещался образом жизнерадостной маленькой девочки лет пяти-шести, с огромными васильковыми глазами и светлыми, почти пепельными волосами. Всякий раз, когда он думал о ней (о девочке, а не о девушке), об ее утрате, пальцы сами сжимались в кулаки с такой силой, что ладонь покрывалась кровавыми пунктирами — следами от вонзившихся в плоть ногтей…

Нет, не сейчас.

Сейчас не время!

Негромко вздохнув, человек со светлыми волосами открыл глаза, покрасневшие от усталости и недостатка сна, и поднялся с обтянутого кожей ложа. Оказавшись на ногах, он на мгновение замер, силясь побороть тошноту, комом подступившую к горлу. Пол под ногами мягко водило из стороны в сторону в такт движению поезда, увлекаемого на восток каменным исполином. Качка напоминала морскую (как и морские словечки в жаргоне обслуги), но тошнило Тибура вовсе не по этой причине: организму до сих пор аукалась портальная переброска на дальние расстояния.

Когда неведомая сила буквально разрывает тебя на мельчайшие части, проносит через сотни и тысячи миль и вновь вылепливает по образу и подобию, сохраненному благодаря магии, вполне естественно чувствовать себя так, словно тебя наизнанку вывернули. То еще удовольствие…

Если подумать, мне, пожалуй, повезло, без всякого воодушевления подумал светловолосый. Нередко людей после телепортации выворачивает наизнанку не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Он ничуть не преувеличивал. Порталы дальней переброски — штука более чем ненадежная. Но если Владыка Варкаташа приказывает поторопиться… как тут ослушаешься?

Мысли показались ему праздными, и свежеиспеченный слуга и соглядатай тортар-эребского эмира раздраженно потряс головой, пытаясь от них избавиться. Чтобы окончательно побороть тошноту он несколько раз шумно сглотнул, после чего придвинул к себе столик и поставил на него небольшой черный саквояж человека, которого до сих пор видел один раз.

Сначала — живым, целящим в него из пистолетов, а затем мертвым — с горлом, перерезанным от уха до уха.

До того, как предсмертная агония скривила черты лица убитого, оно казалось даже не столько изумленным, сколько возмущенным. Он, похоже, и не думал, что эту жизнь придется оставить вот таким вот манером: без всяких церемоний и скидок на высокое происхождение. Что ж, некоторым не везет по-крупному.

С затеей на Свинцовой Тропе все получилось так, как и планировал человек, называвший себя Дэрек Джекоби и носивший приметную шляпу с белым пером.

Пока пассажиры поезда, атакованного людьми Джекоби прятались под вагонами или пытались организовать сопротивление, а потом, сгрудившись у самых ног Топтуна, хлопотали вокруг подстреленного аристократа, вторая группа головорезов Дэрека Джекоби, включая Тибура, делала свое дело. Они захватили «золотой» вагон, предназначенный для людей из высшего сословия.

К его удивлению это оказалось несложно. Головорезы заранее залегли у самой Тропы, накрытые толстыми плащами, обложенными сверху кусками степного дерна (нехитрая, но вполне действенная маскировка). Когда поезд встал, они оказались почти у самого вагона. Джекоби не только все рассчитал до мелочей, он даже удивительно точно вымерил расстояние от разрушенного участка Тропы до того места, где должен был оказаться «золотой вагон».

Правда пассажир каюты оказался парень не промах. Он не поддался внешней панике, охватившей прочих, но хладнокровно ждал нападения с двумя пистолетами в руках, здраво рассудив, что если поезд сумеет отбиться от налетчиков, то обойдется без помощи одного-единственного человека. А если не сумеет, то бой налетчикам лучше давать в тесном помещении, где численное преимущество будет сведено к минимуму, и можно прикрыть спину.

Вот только со спиной он крепко промахнулся.

Не стоило — даже на мгновение — поворачиваться затылком к окну.

Тибур не знал, как называлось странное и страшное оружие, которое использовал один из громил Дэрека — чернобородый и смуглокожий головорез, которого звали Хадер-Алай. Оно представляло собой большой круг на веревке, внутренняя сторона которого была усеяна острейшими лезвиями. Первым ворвавшийся в каюту покойника через дверь Тибур, успел увидеть направленные в его сторону пистолеты и прочесть в сузившихся глазах свой приговор, вынесенный с мрачной решимостью. Пальцы уранийского аристократа напряглись, преодолевая сопротивление взведенных курков… но секундой раньше пресловутое кольцо, влетев в раскрытое окно, упало на плечи нобиля. Тот всего и успел — опустить глаза, чтобы полюбоваться неожиданным «украшением». А затем Хадер-Алай дернул веревку и лезвия беззвучно вошли в плоть, перерезав горло почти до шейных позвонков.

Крови было много, а заливать каюту в планы не входило. Действуя быстро и ловко, Тибур обмотал труп своим толстым плащом, а затем выбросил его в окно прежде, чем ткань успела пропитаться. Еще несколько секунд ушло на то, чтобы пристроить тело аристократа в ямке у сияющей Тропы, накинуть сверху еще один плащ и забросать кусками дерна… печальное и позорное пристанище для человека голубых кровей.

Ничего лично против него Тибур не имел. Но так решил Дэрек Джекоби, опасный человек, встретивших посланца эмира Варкатеша на выходе из портала во главе отряда отчаянных головорезов.

Тибур хорошо помнил каждое мгновение этой встречи.

— Не узнаю старину Бату, — были первые слова, произнесенные человеком в шляпе с белым пером, пристально разглядывая соглядатая. — Раньше он не слал мальчиков делать работу мужчин.

Светловолосый в тот момент ничего не мог на это ответить. Он стоял на четвереньках перед командиром головорезов, и его рвало с кровью чуть не на самые сапоги Джекоби.

Следующие два дня, проведенных в пути, они мало разговаривали. Дэрек уделял эмиссару эмира Юзуха не больше внимания, чем любому из своих людей — мрачных, неразговорчивых и свирепых даже на вид. В плену у Владыки Варкаташа светловолосый казался бешеным волком, которого безрезультатно пытаются приручить люди. Сейчас его окружала стая собратьев.

Из обрывистых фраз и недомолвок, Тибур, тем не менее, составил себе определенное впечатление о командире шайки.

Тот вовсе не принадлежал к числу верных слуг эмира Юзуха, к Шептунам Баты или даже к наемникам, привлеченным с известной целью. Скорее выходило так, что Дэрек Джекоби оказывает эмиру разовую услугу, возвращая старый долг. Искоса поглядывая на вроде бы безмятежно-спокойную физиономию Джекоби, Тибур подмечал упрямые складочки у уголков губ, жестко очерченную линию подбородка, недобрый прищур, и чувствовал: неукротимую безжалостность этот человек источал так же уверенно, как пряности источают аромат. Если им придется столкнуться еще раз, то вместо помощи он скорее всего получит два фута стали в живот.

Разговорчивым Дэрек Джекоби стал только на вечер третьего день, когда они разбили небольшой бивуак прямо в степи. Для начала он приказал Тибуру рассказать о своей миссии все, о чем говорить ему не запрещалось. Светловолосый счел такое требование справедливым и не стал таиться.

— Значит, и южане туда же. Подумать только, какое неожиданное внимание с… разных сторон к персоне барона фон Талька в последнее время, — не столько насмешливым, сколько задумчивым голосом говорил Джекоби, грея руки у походного костра.

Проигнорировав вопросительный взгляд Тибура, человек в шляпе с белым пером продолжал:

— Боюсь только, что сейчас в преддверии возможной войны с Лютецией, Мятежные Князья крайне подозрительно относятся к любым чужакам. Слишком много шпионов. А устанавливать истину в отношении их намерений они предпочитают по старинке: при помощи дыбы, раскаленных прутьев, тисков для пальцев и прочих душеспасительных инструментов. Интересующий же вас фон Тальк на общем фоне вовсе не кажется душкой. Вы знаете, что соседи, да и собственные подданные называют его Бесноватым? Барон любит почудить… Полагаю, наш добрый упитанный друг с юга должен был снабдить вас кое-какими бумагами, чтобы облегчить задачу?

Тибур молча протянул Джекоби дорожные бумаги и пропуска, выправленные для него умельцами Баты, Главного-над-Шептунами. Естественно, это были подделки, но как заверил Бата, подделки высочайшего уровня. С ними у Тибура не должно было возникнуть никаких проблем при встрече с уранийскими патрулями и пограничной стражей Князей Фронтира.

У Джекоби сложилось иное впечатление.

— Если бы я не знал, насколько Бата ценит младшего брата Баззеды, то решил бы, что он ведет против него свою игру. И цель этой игры — сразу же погубить человека эмира.

Бумаги полетели в костер. Пламя жадно вгрызлось в промасленный пергамент. Тибур напрягся, но под тяжелым взглядом Дэрека Джекоби не двинулся с места.

— На бумагах стоят печати, сменившиеся почти месяц назад — как только запахло войной с лягушатниками. Предъявив их, вы уже через час висели бы на дыбе, — спокойно пояснил свои действия человек в шляпе с белым пером. — Не верю, что нашему упитанному другу об этом неизвестно. Еще больше не верю, что Бата пошел на это сознательно. Избавиться от вас можно было бы гораздо проще. Скажем, роковая ошибка при портальной переброске… всем известно, что вероятность — достаточно большая. Какой спрос со случая?

— Тогда, получается, что двурушничает кто-то из людей евнуха? — медленно проговорил Тибур.

— Не важно, что «тогда». Это проблемы Баты. Он должен бы понимать, что в тот момент, когда Главный-над-Шептунами перестает контролировать свою паучью сеть, его сжирают собственные выкормыши. Так уж заведено.

Светловолосому сделалось не по себе.

Он умел убивать людей и причинять им боль, но в сложных хитросплетениях игр сильных мира сего чувствовал себя беспомощным. Отчасти именно поэтому выбор эмира пал на него. Тибура отправили не вплетать новую нить в это кружевное полотно интриг, но разрубить ее узоры и узлы. Так, чтобы тщательно выстроенные, выстраданные планы (конечно, если они есть!) пошли насмарку, заставив тех, кто дергает за дальние нити, впасть в раздражение и растерянность.

И высунуть из потайных нор свои лисьи морды, которые эмир и Бата сумеют не проглядеть.

— Вы поможете мне с документами? — хмуро спросил Тибур. — Без них моя миссия сильно усложнится.

Джекоби надолго задумался. Отблески костра зловеще играли на его суровом, слегка вытянутом лице. А потом, наконец, человек с белым пером улыбнулся.

— Пожалуй, в моих силах даже больше чем просто «помочь». Я могу здорово выручить! Тем более, что нам все равно придется подсаживать вас на поезд, дабы не терять несколько драгоценных дней в пути.

Так он оказался в «золотом» вагоне поезда, идущего в Наол…

Тибур, сын Аккадия-Лыкодера открыл походную сумку мертвого уранийского нобиля и начал выкладывать на стол его («Мои!» — нервно напомнил он себе) вещи. Содержимое саквояжа впечатляло: тот, чье имя перешло в распоряжение светловолосого, при жизни являлся важной шишкой. Дэрек Джекоби ничуть не преувеличивал насчет «здорово помочь»…

Два рекомендательных письма, с неофициальной просьбой оказывать подателю сего всяческие услуги и любую помощь, которая только по силам. Одно адресовано Квентину Старлоку, второе — герцогу Наольского. Подписаны не абы кем, но лично рукой герцога Виктора Хорина, регента при несовершеннолетнем короле Джордане III. Теперь, когда печати повреждены, от них нет никакого толка.

Официальные верительные грамоты на имя Бергмана.

Пропуска и подорожные.

Чистые, незаполненные листы для пропусков и подорожных, снабженные размашистой подписью Витара Дормунда, вице-канцлера Ура, Блистательного и Проклятого.

Личная печать, при помощи которой эти листы можно было заверить.

Наконец, серебряный с червлением жетон старшего офицера Второго Департамента Ура.

В груди у светловолосого неприятно похолодело. Услуга Дэрека Джекоби во всех отношениях дорогого стоила. С одной стороны с такими документами в зоне уранийского протектората можно пробраться куда угодно. С другой… когда все выплывет наружу, ему лучше пойти и утопиться самому, не дожидаясь, пока костлявые руки Витара Дормунда дотянутся до него.

Где бы он не прятался.

Второй Департамент Ура — это не просто плохо — это плохо по-настоящему. Всем известно, что сие ведомство, пекущееся о безопасности Ура, Блистательного и Проклятого, с большим пиететом относится к своей репутации. Убийство старшего офицера никому не пройдет даром. Витар Дормунд не спускал такого никому, поэтому с ним считались даже Выродки.

Тибур начинал понимать, во что ввязался.

Человек, называвшийся Дэрек Джекоби, оказался страшнее, нежели ему показалось поначалу.

Он вернул долг Бате (или эмиру Юзуху) и одновременно подписал смертный приговор свидетелю этого события. Времени, которое отведено Тибуру, прежде чем подмена будет разоблачена, с лихвой хватит на то, чтобы выполнить задание эмира. А вот вернуться к сестре он уже не успеет. Рано или поздно Второй Департамент найдет его.

И даже если он доберется до Тортар-Эреба и потребует сестру обратно — стоит ли это того? Ведь тем самым он только подвергнет ее опасности: за ним все равно начнется охота по всему материку. Охота, шансы уцелеть в которой сведены к минимуму.

И самое страшное, что Джекоби, похоже, действовал в полном соответствии с планами проклятого евнуха.

Отправляя его, Бата не знал про недействительные печати?

Был обведен вокруг пальца кем-то из своих людей?

Или же просто послал вежливый намек старому знакомцу Джекоби, который прекрасно расшифровал послание Главного-над-Шептунами?

В конце концов, он, Тибур, — участник событий и свидетель, который не нужен им обоим. И эмиру Юзуху он не нужен. Зачем держать при себе плохо управляемого безумца?

Светловолосый невесело рассмеялся.

Мерзавцы! Интриганы! Пауки!

Пытаясь справиться со своими эмоциями, он сжал зубы с такой силой, что те едва не начали крошиться.

Что ж, его обманывали и предавали с младых ногтей. И те, кому он верил, и те — кому не доверял.

Не привыкать…

И потом, главную награду он получит при любом раскладе: живым или мертвым. Эмир дал ему свое слово — слово Владыки Варкаташа — если Тибур не вернется, его сестра будет отдана в жены одному из влиятельных мурз Тортар-Эреба и проведет свою жизнь в роскоши и почете. И главное: ей будет предоставлено право самой выбрать себе мужа, что означает: в постель к старику, уроду или садисту ее не положат.

Вот самое большое, что он мог для сестрички сделать. И сделает, черт вас всех подери!

Оглушенный злостью и страхом, он не расслышал негромкого скрежета в замочной скважине, а потому, когда дверь каюты приоткрылась, и в нее скользнула гибкая плечистая фигура, едва не был захвачен врасплох. Но «едва» — не в счет! Тибур мягким движением схватил кинжал, сжался в пружинистый комок, готовясь к броску… и тут же расслабил плечи.

— Я смотрю, вы уже с комфортом устроились, мой друг! — с едва слышной насмешкой в голосе произнес Джерек Джекоби, небрежно бросая свою шляпу на стол, прямо поверх разложенных Тибуром документов.

Белое перо мазнуло его по руке.

— А вот мне пришлось какое-то время провести на крыше. Не представляете, до чего отвратительно: медные детали и заклепки нагрелись на солнце, как сковородки!

— Я думал, вы остались со своими людьми, — тихо, стараясь не выдать своих эмоций, произнес Тибур.

— Пустое. За ними присмотрит Хадер-Алай. Он поведет отряд по короткому пути, и в Китаре они еще раз встретят нас. Ну, на случай непредвиденных обстоятельств.

— А вы?

— А у меня еще кое-какие дела в этом поезде.

— Со мной?

Дэрек Джекоби сморщил лоб так, словно вспомнил о чем-то неприятном.

— В том числе. Я тут вспомнил, что не успел дать вам несколько крайне важных напутственных советов. Вот первый из них. Вернее, это даже не совет, а пожелание.

Произнесено это было тоном человека, который больше предупреждает, нежели советует. Тибур насторожился еще сильнее.

— Если вдруг выйдет так, что случай занесет вас в Наол… не важно, по каким делам — нашего общего знакомого или уже по личным…

— С чего вы взяли? — резко перебил Дэрека Тибур.

— Разве это не очевидно? — Джекоби с преувеличенно нарочитым видом пожал плечами. — Именно в Наоле сейчас варится самая густая каша, последствия которой еще несколько лет будут расхлебывать не только Ур, Лютеция и Фронтир, но и все Восточное побережье. Большинство нынешних интриг, склок, предательств и убийств в конечном итоге аукнутся именно там. И я не исключаю, что ваша миссия тоже рано или поздно приведет в Наол… До нее, да и до вас лично мне нет никакого дела. Однако в городе проживают некие персоны, до которых — есть. И я бы очень не желал, чтобы ваш путь с ними как-то пересекся.

Лицо Дэрека Джекоби стало жестким, кожа на скулах натянулась, и все углы разом обострились. Выглядело это так, словно личина лютого волка-убийцы вдруг проглянула сквозь человеческий облик.

— Так вот, если вдруг окажетесь в Наоле — то убереги вас Архангелы оказаться рядом с особняком барона и баронессы Хантер. И тем более, пытаться побеспокоить этих уважаемых людей. По крайней мере, без моего на то ведома.

— Вы мне угрожаете? — спросил Тибур, чувствуя слабую истому, которая охватывала его перед каждой вспышкой быстротечной схватки или жестокого насилия.

Светловолосый не сменил позы, но Дэрек почувствовал, как напряглись-скрутились его мышцы. Это ничуть не впечатлило свирепого командира наемных головорезов, однако обострять ситуацию он не стал.

— Я? Нисколько. Наоборот стараюсь вас уберечь от некоторых опасностей из числа тех, которые могут… и даже не могут, а, безусловно, встретятся у вас на пути. Конечно это в том случае, если вы пренебрежете моим советом.

— Барон так опасен?

— Барон? — Джекоби искренне рассмеялся. — Ну, пожалуй, с бароном у вас был бы шанс управиться и даже выйти сухим из воды. Но будет куда хуже, если вы разозлите баронессу.

— Женщина?

— Уж поверьте, она стоит десятка мужчин. Баронесса росла в… скажем так, на редкость отвратительном семействе. А некоторым отвратительным вещам просто нельзя научиться, их надо впитать в себя с младенчества…

Разговор оборвался, так как в дверь вежливо постучали. Тук-тук. Негромко и почтительно, костяшками пальцев.

— Мессир Берг! С вами все в порядке? — приглушенно донесся голос шкипера.

— Вполне, — отрывисто ответил Джекоби. — И пока мы не уберемся подальше от места засады, не смейте досаждать мне больше, если не хотите получить пулю через дверь!

За дверью стало тихо.

— Почему вы были уверены, что он не опознает чужой голос? — выждав несколько ударов сердца, спросил эмиссар Владыки Варкаташа.

Джекоби скривил губы.

— Спесивые ублюдки вроде нашего покойного мессира Бергмана всегда рычат на тех, кто ниже их по статусу и происхождению, одинаково…

— Откуда вы знаете, что он был спесивым ублюдком? — вопросы Тибура не иссякали.

Человек в шляпе с белым пером тяжело вздохнул.

— Не понимаю, почему наш общий друг отправляет головорезов, чтобы они выполняли работу соглядатаев? Неужели у знакомого нам толстяка — (Тибур отметил, что, оказавшись в поезде, Джекоби всячески избегает имен своих южных знакомцев) — проблемы с человеческим материалом?

— Я уже учусь, — тихо произнес Тибур. — Пока у вас. Дальше — как получится. Так почему же?

— Если я скажу, что неплохой физиогномист, вы мне поверите?

— Нет.

— А зря. Я действительно неплохой физиогномист и хорошо читаю по лицам людей их пороки. Например, я смотрю на ваше лицо и вижу, что вас ведет по жизни не жажда золота, титулов или даже женщин, а некая одержимость, природа которой мне не ясна, да и не интересна… и это мне не нравится. От одержимых можно ждать чего угодно. Но в случае с Бергманом вы правы. Я, действительно, строил свои предположения вовсе не по чертам его лица. Тут все гораздо проще. Скажите, какой, по вашему мнению, характер, а главное — какое настроение — должны быть у молодого потомственного аристократа, служащего во Втором Департаменте Ура в высоком чине, но при этом отправленного разгребать дерьмо в мелкое приграничное герцогство, где вот-вот вспыхнет заварушка? Да еще и пережившего налет голодранцев из степи?

Светловолосый юноша промолчал.

— Вот именно! — провозгласил Джекоби, истолковав его молчание, как согласие.

Обладатель шляпы с белым пером встал и потянулся, слегка хрустнув суставами. Небрежным, неуловимо-плавным движением он извлек из-за пояса пистолет и проверил курок.

— Что ж, прошло достаточно времени. Пожалуй, надо проведать нашего раненого друга в соседней каюте.

Тибур удивленно поднял брови.

— Вы собираетесь его добить? Зачем? Два мертвых нобиля в одном вагоне…

— Полноте! Разве я похож на последнего негодяя? После того, как наш приятель оказал такую неоценимую услугу по вашей подсадке в вагон, убивать его было бы некрасиво. И потом, здесь действительно нет никакого смысла. Я просто прослежу, чтобы он не теребил свои повязки и вообще сидел бы — хотя бы до Китара — тихо и спокойно. А там мы расстанемся. Кроме того, это пойдет вам же на пользу…

Дэрек Джекоби выдержал паузу, словно ожидая вопрос «почему?», но на сей раз светловолосый промолчал.

— Если после моего визита раненный кинется жаловаться на человека, угрожавшего ему оружием, от вашей каюты какое-то время внимание будет отвлечено. И это даст вам дополнительный шанс улизнуть незамеченным.

Тибур едва не произнес «спасибо», но вспомнив о том, на кого в конечном итоге падет гнев за убийство служащего Второго Департамента сержанта Бергмана, передумал.

— Согласен, — коротко бросил он.

— Остаток пути вы проведете в этом вагоне. На станции Китар обязательно придет лакей, принесет завтрак и вино. Не гоните, его — это будет подозрительно. Улягтесь в постель, накройтесь одеялом и пробурчите что-то невнятное — оставит все и выйдет. Далее поезд сделает еще одну остановку перед Наолом. Там вам и предстоит выйти. Как раз окажетесь в ленных владениях барона фон Талька. Дальше все зависит только от вас, — дал последние наставления человек в шляпе с белым пером. — Ммм… кстати, я говорил вам, что барона за глаза называют Бесноватым? Полагаю, это будет великолепная встреча — одержимый и бесноватый!

— Мне не нравятся ваши оскорбления, — тихо произнес Тибур.

— Но поделать-то с этим вы ничего не можете, — в усмешке Джекоби вновь прорезалось что-то волчье. — Впрочем, утешайтесь тем, что на этой ноте наше знакомство должно закончиться. Если выполните свою миссию и останетесь в живых (в чем лично я не уверен), передайте нашему общему другу, что его услуга оплачена. Передайте также, что Хадер-Алая при себе я более не удерживаю. Он волен вернуться на родину, если того пожелает. Но, кажется, он желает остаться при мне. Удачи желать не стану. В конце концов, формально я еще подданный Блистательного и Проклятого, и это было бы не патриотично.

Дверь каюты приоткрылась.

— Вы считаете, разумным было со стороны ваших людей убивать офицера Второго Департамента Ура? — негромко спросил Тибур ему в спину. — Его ведь можно было взять живым, а потом отпустить.

— Мой друг, причем тут мои люди? — не оборачиваясь, ответил Дэрек. — Это ведь вам потребовались его документы, и его личина. Значит, это вы убили несчастного мессира Кегнита. Когда вас схватят и начнут пытать, на том и стойте. И все закончится гораздо быстрее…

Дверь закрылась.

Глава 4 Визит к монстру (Дэрек)

Птица сорвалась и пронеслась над дорогой. Фпух-пурх-турх. Следом за ней (или наперекор, он пока не решил) заметались еще с десяток птиц. Дэрек не знал, как они называются. Биение крыльев, просверки темных тел в выжжено-голубом, прозрачном от жары небе. Пекло, растрескавшаяся земля, желтоватые края у листьев. Он придержал поводья — конь нехотя подошел к обочине, остановился, замотал башкой. Фыркнул. Хороший мальчик… Дэрек похлопал его шее, сорвал со свисающей ветки лист и надкусил черенок. От вяжущей горечи прояснилось в голове. Дэрек пожевал еще, вкус напоминал что-то из детства. Обернулся: Хадер уже догонял.

Жеребец под Дэреком лениво переступил ногами. Лоснящаяся коричневая шкура вздрагивала, словно под ней перекатывались упругие шары. Дэрек похлопал ладонью: мальчик, хороший. Тот дернул башкой. Хороший, черт.

Этот сукин сын уже дважды пытался ухватить его зубами за колено.

— Господин? — негромко позвал Хадер Алай, останавливаясь рядом. Под седлом у него была рыжая кобыла. Похоже, у нее должна была начаться течка — потому «мальчик» и нервничал. Дэрек покачал головой: сразу надо было догадаться. Посмотрел на эребца. Тот восседал в седле с прямой спиной, невозмутимый, в темной одежде, словно совершенно не чувствовал палящего солнца.

— Плохая примета, а, Хадер?

Алай повел глазами.

— Господин?

— Смотри. Вон там, под листьями… чуть выше обломанной ветки. Видишь?

Эребец прищурился, выставив черную колючую бороду. Его смуглое лицо исказилось непривычным выражением. Сомнение. Вообще-то несвойственная Алаю штука. Наконец, он понял.

— Что? О… саматхьях. Илленхе-анкяр!

Дэрек хмыкнул.

— Святые слова, Алай.

Он слез с коня и повел его к дереву. Тень, неровная, почти прозрачная, легла на плечи почти телесным ощущением покоя. До того, как он очутился здесь, под защитой листьев, Дэрек не понимал, насколько устал от жары. И от смертей.

Впрочем, от смертей он устал больше.

— Господин, я… — Алай замолчал.

На стволе дерева, на покрытой зеленоватым налетом (мхом?) поверхности коры, выше Дэрека, приподнявшего шляпу, висела странная штука…

— Что это? — спросил Алай наконец. В его племени такое считалось оскорблением богов.

— Песочные псы. Это знак людей Мясника.

На дереве висела прибитая гвоздями черная, с подпалинами, кошка.

Кажется, она еще была жива.

Себе-то ты можешь признаться, подумал Дэрек с внезапной яростью. Мясник. Вот кого тебе совсем не хотелось бы видеть. Уродливый кусок плоти, истекающий салом из пор, рыжеватый, с мягкими ручками… С серо-голубыми глазами, смотрящими мертвенно-ледяным, замороженным взглядом. Словно к толстой откормленной ряхе приставили глаза злого ребенка. Вытянутые уши почти без мочек. Дэрека передернуло. Нет, он не ненавидит Мясника. Он его боится.

Зачем человеку в своем уме делать такое?

— Добей кошку, — сказал Дэрек устало. — Видишь, мучается.

— Я… — Алай сглотнул, посмотрел на хозяина. — Я… я не могу…

По его вере эребцев, человек, убивший кошку — животное, посвященное богам, — мог больше не рассчитывать на удачу в жизни. Он проклят.

— Дай сюда нож, — велел Дэрек. Все приходится делать самому.

Закончив, Дэрек воткнул нож на землю и устало забрался в седло. Жеребец возмутился было, но, получив кулаком по морде, успокоился.

— Поразвлекались, — Дэрек скривил губы. — и будет. Алай! Поехали.

— Да, хозяин. — теперь во взгляде головореза было нечто особенное. Нечто, не поддающееся логике.

Дэрек усмехнулся про себя. Надо же… как меня угораздило.

Это была — преданность.

Глава 5 Торг уместен (Дакота)

Хрясь! Хрясь!

Перед глазами снова затанцевали темные пятна, а звон в ушах стал еще более противно-нестерпимым. Как будто голову выдолбили изнутри на манер тыквы и запустили внутрь огромного комара.

Зато мысль почему-то ясная-ясная. Это от первых ударов голова шла кругом, но после дюжины (или около того) оплеух пополам с зуботычинами наступило что-то вроде просветления. Как ни странно, сознание очистилось, мышление прояснилось, а восприятие не притупилось, а напротив — усилилось. У меня возникло такое ощущение, словно я раздвоился. Одна часть меня получает тумаки и мешает слюни с кровью, другая же холодно и отстраненно наблюдает за ситуацией.

Просчитывает, ловит момент.

Все не так плохо. Да, бьют, но ведь не пытают. Значит, еще есть место для переговоров и торга. Надо только дождаться, когда Корт Малиган устанет махать кулаками…

Хрясь!

… а может и не устанет, пока не умордует меня окончательно. Выродок, он и есть Выродок.

Во рту полно крови, от солони печет небо и саднит горло. Плюйся, не плюйся, от вкуса не избавишься. Я плюю. А что еще делать, не глотать же? Удивительно, но зубы еще все на месте. Парочка, правда, шатается, но пока при своих…

— Хватит…

Хрясь!

Выдуваю носом большой кровавый пузырь, который лопается и забрызгивает кровью щеку.

— Я сказал, хватит, Корт!

Голос справа.

— Ришье Малиган.

Звучит резко, без намека на мучительное заикание, к которому я привык за пару дней службы. Позерство и игры давно закончились.

Спасибо, добрый хозяин. Вот только разошедшегося Корта так просто не остановить. Для него раздавать тумаки — любимое дело.

Хрясь!

Трогаю языком шатающийся зуб сверху: если не выбьют следующим ударом, все равно придется идти к цирюльнику и выдирать. Или самому как-нибудь расстараться. В любое случае, не усидит в десне.

— Кто сказал, что ты можешь мне приказывать, Ришье?

Громила Корт демонстративно бычится.

Он невысокого роста, но из тех, про кого говорят «поперек себя шире»: плечистый, длиннорукий, туго свитый из мускулов и жил. Бьет умело, с душой, но свои особые — Древняя Кровь! — таланты в ход не пускает. Думаю, если бы Корт хоть раз влепил мне, взвинтив организм до той умопомрачительной скорости, которую я пару раз у него видел, то просто оторвал бы мне голову.

— Тебе сказали, хватит, Корт!

Теперь голос слева — хрипловатый и высокий. Лота Малиган, она же баронесса Хантер. Красивая. Сука. Нет, не так. Надо иначе: красивая сука.

Из-за нее Ришье готов скакать на задних лапах. Она имеет власть и над бретером-Кортом — нет нового «хрясь!», и солони во рту становится меньше. Даже этот их книжный червь, лорд Феррин, он же Фер Малиган, ее слушается. Как там он говорил? «Все очень просто. Чуть ли не механически. Лота в нашем отряде воля, я — мозги, Молния… — усмешка. — Молния, понятно, мышцы и печень. Кларисса — чувство направления. Надеюсь, ты помнишь, какой у неё Талант, Ришье? Вот именно…».

Кларисса…

Корт отходит. Малиновый камзол забрызган моей кровью.

Правая бровь рассечена почти до кости, кровь заливает глаз, я моргаю от нестерпимого жжения. Руки стянуты за спиной, не утрешься. Лота неслышно подходит сзади-сбоку и аккуратно промакивает рану надушенным платком.

Ришье благодарно кивает ей. Добрый хозяин.

Пока Малиганы нехитро чередуют угрозы и побои с предложением некой… как это умное слово?… альтернативы. Мол, видишь, все может быть и по-другому. Так что прекращай упираться и говори.

Мне смешно: зловещие Выродки играют в простых смертных. Вернее в простых смертных душегубов. Но вместо смешка я выдаю:

— Спасибо, миледи. Ваши доброта и красота искупают недостаток гостеприимства этого дома.

— Следи за языком, смертный. — в голосе Лоты звучит металл и что-то острое — ноготок — больно упирается мне в веко. — Или в следующий раз я выдавлю тебе глаз. Говорить ты будешь и с одним.

Она не шутит.

Я зацепил Малиганов, обмолвившись, что знаю, где искать человека, который обвел их вокруг пальца и поставил под угрозу всю миссию, ради которой часть проклятого семейства приперлась в Наол. «Похитителя зовут Кхандир Калешти, Жаба, — сказал я. — Известный разбойник. Если вы меня попросите, вполне возможно, я вспомню, где его искать… Конечно, если вы меня очень вежливо попросите». Вежливость Выродков я на своей шкуре уже прочувствовал, однако я все еще жив и даже по большей части цел, пусть и не совсем невредим. Тем не менее, если Малиганы потеряют терпение прежде, чем я сумею их заинтересовать по-настоящему, вместо кулаков Корта в ход пойдут другие приемы. А Выродки, говорят, в плане жестокости гораздо изобретательнее анчинских императоров.

Пора начинать торг.

Словно подслушав мои мысли, Ришье подходит на шаг ближе и слегка наклоняется, чтобы заглянуть в глаза.

— Пора заканчивать все это, Дакота. Не знаю, чего ты ждешь и на что надеешься. У тебя просто нет места для маневра. Понимаешь?

Ришье не пытается улыбаться зловещей, не предвещающей ничего хорошего улыбкой, как Корт. Смотрит очень серьезно. Уголки его губ поджаты, так что образуются складки.

Когда мы первый раз столкнулись — в поезде, по дороге в Наол — он не произвел на меня впечатления. Мне показалось, что я гляжу на кусок глины, заготовку, которой еще предстоит принять законченную форму. Я ошибся, Ришье тогда занимался своим любимым делом. Играл. Роль незадачливого, растяпистого графа Тассела ему очень даже удалась. Сейчас-то, без маски, я вижу, что незримый ваятель хорошо поработал над «заготовкой». Она обрела и характер и волю.

Ришье озадачен, обеспокоен. Его правда волнует судьба пропавшей «тетушки» Клариссы.

Рыжей распутницы Клариссы.

— И не вздумай называть меня, Клэр, мой варвар.

Я заставил себя сложить расквашенные губы в улыбку.

— Торг всегда уместен. Так говорят.

Корт сердито сопит и дергается в мою сторону, но Ришье, не оборачиваясь, останавливает его жестом.

— Торг уместен, до тех пор, пока можно остаться при своих. В худшем случае. Но ты уже в убытке, Дакота. Ты предал своего повелителя Каддаха. Ты предал своих Мастеров. Ты предал своих собратьев по этому…

Палец ткнул в татуировку. Дьявольские черные ленты, обвивают мое тело и, переплетаясь вместе, образуют сложный рисунок. Более всего он напоминает паутину. Так оно и есть. Я — Паук, а это мой Тотем, одновременно дарующий могущество и силу и служащий, как источником проклятья, так и рабскими кандалами.

Отметка Сагаразат-Каддаха.

Они уже многое о ней знают. Начитанный умник Фер Малиган очень даже неплохо осведомлен о культе Зверемастера и прочел своим родичам целую лекцию на эту тему. В промежутках Корт расставлял в ней акценты, отвешивая мне «очень заслуженную», как он выразился, зуботычину. Они знают и про самого Зверемастера, и про Круг его Мастеров, и про истинную суть Тотемов. Им кажется, что они знают обо мне почти все, что им нужно знать.

Но «почти» — не считается.

— Твой расчет не оправдался. Ты запутался в собственной паутине, — продолжает Ришье. — Даже если мы отпустим тебя, ты обречен. Твои Мастера не дураки, они сообразят, что провал налета на особняк моей сестры не случаен. И даже мне страшно подумать, какая кара ждет тебя за предательство.

— Прояви благоразумие. Милосердный удар ножом — лучшее, на что ты можешь рассчитывать, — вставляет Корт. — Я все сделаю быстро. Встану со спины и ударю под лопатку в самое сердце. Ты даже ничего не успеешь понять. Даю слово.

Ришье согласно щурится. Он и вправду считает, что это лучшее предложение, которое они могут сделать?

— Просто скажи, где искать этого Калешти, и все закончится.

На правой щеке у моего хозяина набух здоровый желвак. Жаба славно его приложил. Надо же, столько разговоров о страшных всемогущих Выродках, а если сунуть кому из них кулаком в морду, результат будет тот же самый, что и у простого смертного.

В последний раз играю дурачка:

— А разве я не заслужил немного благодарности?

Хрясь!

Корт не удержался.

И никто не смеется, хотя благодарность Выродков — это уже звучит, как анекдот.

— Да-а… — на долгом хрипловатом от страсти выдохе. — А теперь пусти, я тоже хочу кое-что сделать для тебя.

И длинные рыжие волосы, скользящие по лицу, груди, животу, бедрам…

Ришье выдерживает долгую паузу, пока я поворачиваю голову и наклоняюсь, чтобы не пускать красную струйку изо рта себе на грудь.

— Сделки не будет, Дакота. Никто из нас не рискнет повернуться к тебе спиной. Но я бы не хотел отдавать тебя твоим Мастерам… Или нашему Феру. Поверь, он слишком хорошо знает устройство человеческого тела, и это будет по-настоящему больно.

— Я тоже могу — по-настоящему больно, — ревниво гудит Корт.

Я делаю вид, будто серьезно размышляю над их предложением.

Дайте-ка еще раз подбить мои активы.

Я — Тотем. Орудие смерти, изготовленное служителями Сагаразад-Каддаха, великого Повелителя Зверей. Ему завещаны моя душа, память и мое прошлое. Ему должно служить мое тело, оскверненное нечистой связью с неким демоническим началом, суть которого мне неизвестна.

Это плохо.

Но раз я пошел на такую сделку, значит, у меня были причины для того, чтобы это сделать. И, пожалуй, мне не хочется их вспоминать. Поэтому я верно служил своему Мастеру, а в его лице — Кругу и повелителю Каддаху. Ныне идет двенадцатый год моей службы.

Исполняя очередной приказ Мастеров, я отправился в Наол. А чтобы поспеть к сроку, изловчился наняться в слуги к графу Генри Тасселу, не шибко родовитому уранийскому нобилю, вздумавшему путешествовать по Фронтиру. Честнее, впрочем, будет сказать, не нанялся, а набился. Под дулом пистолета, который сам же и отобрал у будущего хозяина. Но вот ведь незадача — растяпа Тассел оказался не так прост! На проверку вышло, что мой хозяин не кто иной, как Выродок. Ришье из Клана Малиганов по прозвищу Лисий Хвост.

Это снова плохо.

Зато благодаря новой службе я проник в планы Выродков и узнал причину, по которой пять Малиганов — Ришье, Лота, Фер, Корт и Кларисса — оказались здесь, в Наоле. Причину настолько вескую, что Мастера Тотемов не решились открыть ее даже своим рабам. Малиганы были отряжена на поиски Дикого Таланта. Бесова счастья. Живой Искры Божьего промысла.

Ключа к всемогуществу.

И это опять же плохо.

Причастность к таким тайнам дорогого стоит. Она должна оплачиваться кровью. В погоне за Диким Талантом будут убивать — много и без оглядки на статус, значимость и высоких покровителей. Всегда так. Чем выше ставка, тем жестче игра и больше шулеров за столом. Убивать, собственно, уже начали убивать. Мои хозяева — настоящие в отличие от хозяина

Ришье — тоже жаждут заполучить Дикий Талант. Именно поэтому меня вместе с двумя братьями-Тотемами отправили резать конкурентов-Малиганов, «забыв» указать с кем нам придется иметь дело. Стечение обстоятельств, благодаря которому я оказался принят в услужение одному из гостей баронессы Хантер было воспринято, как дар небес.

Мастера велели убить всех в баронском особняке, кроме женщин-аристократок. Последний приказ-оговорку Жаба выложил мне и нашему третьему брату, Цапле, буквально за несколько часов до неудачного штурма.

Должно быть, Мастера, в последний момент выяснили то, что ранее тайком узнал я. Магический компас, способный отыскать носителя Дикого Таланта, это не артефакт, а Выродок, наделенный необычным Талантом. Женщина.

Подобное задание — не просто плохо. Это настоящий ужас.

Выродки не прощают, когда их убивают не-Выродки. Насколько мне известно, у каждого Клана Древней Крови есть свой Палач, который не остановится, пока не покарает смертных, виновных в гибели одного из них. Кстати, Корт вполне подходит на роль Палача Малиганов…

Если вдруг не сладится у Палача, за дело берется Демон-Хранитель семейства. Вот тогда наступают по-настоящему плохие времена.

Мои братья не знали, с кем придется иметь дело. Но я знал. И — мелкая рыбешка в луже, кишащей акулами — сделал свою ставку в этой игре. Ибо Дикий Талант, делающий невероятное вероятным, это блистающий алмазными гранями шанс. Один из тысячи, но — зато универсальный! самый лучший! Джокер, бьющий любую карту.

Невероятное для меня, это отдать все долги сразу: выкупить душу, а может и спасти шкуру. На этом все. Я не тщеславен и не честолюбив. Власть над миром Выродки могут оставить себе. Мне будет достаточно свободы и покоя.

Поэтому я организовал все так, чтобы резня Малиганов обернулась избиением нападавших. Нынешней ночью убито, по меньшей мере, шесть человек. Пять наемных головорезов и один Тотем. Цапле я засадил фут стали в печень лично. Второй Тотем — Жаба — улизнул, но прежде получил пулю от Корта Малигана. А третий Тотем сидит на стуле, умело связанный по рукам и ногам, и морда у него вся в крови.

И вот это, как ни странно, уже не плохо.

Я там, где должен быть.

Я на торжище.

Убираю с лица задумчивое выражение и говорю:

— Ваше предложение для меня неприемлемо. Вы считаете, что милосердная смерть — лучший выход в моем положении. Ошибаетесь. Для человека, который дважды заложил свою душу, смерть — только повод начать платить по счетам. А мне до дрожи в коленках страшен час расплаты. Поэтому я буду держаться за свой последний шанс всеми когтями. Буду выгрызать его зубами — у вас, у всей вашей семейки, у самой судьбы. Можете измочалить мою плоть, мне все равно. Я спасаю душу.

Ришье нервно дернул щекой. Надо дожимать!

— А еще у меня есть то, что вы оцените, граф. Помимо расчета у меня есть еще и мотив…

Торопливо сглатываю соленый ком, некстати забивший горло, и продолжаю:

— Мотив держаться вашей стороны и помочь вам заполучить вожделенный приз в этой большой чудесной игре. Как вам такое, Ришье Малиган? Ведь если забыть про прибыль, то торговаться можно и из чистого интереса. Ради азарта и иных страстей, не так ли? Вы ведь меня понимаете?

Ришье рывком выпрямился. Жестко усмехнулся.

Ему идет это перевоплощение. Из неуверенного, мятущегося, никому неизвестного, да и неинтересного графа Тассела — в решительного, пусть и импульсивного Лисьего Хвоста. Героя Фронтира и убийцы Анджея, Мертвого герцога. Вот только под разными личинами в конечном итоге скрывается одна и та же сущность. В данном случае — та, что боится бросить лишний взгляд в сторону красивой суки Лоты…

Родная сестричка? Что с того? Выродки выше человеческой морали!

Да и о какой морали может идти речь, когда стоит вопрос о выживании самого их рода. Инцест для таких, как они — полудемонов, исторгнутых утробой Лилит на заре времен — единственный способ воспроизведения себеподобных. Говорят, что редко-редко случается, чтобы смертная женщина понесла от Выродка. Но женщины Древней Крови могут рожать только от себеподобных.

Для всех Малиганов влечение Ришье к Лоты было вполне естественно и не зазорно. А если у барона Хантера, за которого Лота зачем-то выскочила замуж, найдутся на этот счет возражения, то он может засунуть их себе в причинное место. Иначе голову вобьют в плечи вместе с рогами…

Увы, себе на беду, мой хозяин — актер. Быть может даже слишком хороший актер. Судя по тому, что я успел увидеть и услышать, а больше — почуять своим безошибочным паучьим чутьем — Ришье так долго и самозабвенно играет роль человека, что вжился в нее сильнее, чем следовало. Выродки противопоставляют себя всему прочему миру, а Ришье Малиган противопоставляет себя еще и собственному Клану.

Потому он и не лезет на свою сестру, хотя вовсю томится от неизбывного искуса.

Сумасброд и романтик.

Поддаться зову плоти, для него значит предать себя, проявить непозволительную слабость, дать фальшь в игре. А отступиться и уйти в сторону попросту не хватает сил.

Лота, женщина близкая, желанная и доступная — мотив Ришье Малигана в погоне за Диким Талантом. Сводя вместе эту парочку вместе для поисков носителя, его треклятое семейство все правильно рассчитало. Ришье будет делать все, как скажет Лота. Чтобы быть рядом с ней, и в то же время как бы не из-за нее.

Самообман, одновременно горький и сладкий, как отравленный мед.

Знание того, что она использует его, придаст ему силы для того, чтобы сопротивляться зову плоти. Про зов сердца я говорить не буду, потому что не уверен, что у Выродков есть сердца, — ну, в том смысле, в котором мы думаем об этой качающей кровь мышце.

— И какой же это мотив?

В голосе Ришье появился интерес. На то и расчет. Рыбак рыбака…

Я глазами делаю хозяину знак приблизиться и шепчу в ухо фразу, которую за последние два дня несколько раз ясно читал в глазах.

— Что ты со мной делаешь, женщина?

Ришье отдергивается, точно ошпаренный. Не сомневаюсь, он никогда не произносил эту фразу вслух. Но я — Паук, и мое искусство не только плести нити, но и чувствовать малейшее колебание, которое по ним передается. Еще я умею читать узоры, сотканные из самых тонких, невидимых глазу паутинок. А густые, душные тенета же натянутые между Лотой и Ришье не заметил бы только слепой.

Хрясь!

Рука у моего хозяина — та, что настоящая, а не из оживленной магией глины — полегче, чем у Корта. Но он-то и бьет с душой.

Аккуратно сплевываю под ноги Лоты зуб. Все, дошатался.

— В моей комнате под подушкой вы найдете заколку Клариссы. Она искала ее этой ночью перед тем, как уйти, но не нашла. Вы знаете, почему, милорд, — (достаточно графа!) — Такой уж у нее Талант…

Жаркий шепот, щекочущий шею:

— Я и правда могу отыскать, что угодно, если это спрятали намеренно. А вот если что-то потеряю сама, то могу ворошить вещи до умопомрачения, но ни за что не найду. Ты терял что-нибудь по-настоящему ценное, мой варвар? Мне все понравилось, и я добра этой ночью. Я могу отыскать это для тебя. Только попроси. Хорошо, попроси меня… да, вот так, так, та-ак…

На самом деле я просил ее не искать. Руками и губами, как мог истово. Просил даже не начинать.

Потому что испугался, что она действительно может отыскать ниточку к моему прошлому, к памяти и оборванным нитям, которые остались там, где появился Тотем. Не уверен, что хочу, чтобы за них кто-то мог дернуть…

— Плевать!

По щеке хозяина ползет капля пота. Корт ничего не понял, а Лота изображает, что не почувствовала на себе короткий быстрый взгляд, который на нее бросил Ришье. Молодой Малиган делает огромное усилие, чтобы справиться с собой и своими чувствами. У него получается.

— Что с того? Кларисса — нимфоманка. Он спит с любым, у кого заподозрит приличный размер в штанах. И в твою внезапно вспыхнувшую к ней страсть я не верю.

— А мне плевать, во что веришь ты, Ришье Малиган, — резко бросаю я. — Если останусь жив, мне нужна Кларисса. Больше чем всем вам! Я могу быть только с ней!

— Он, пожалуй, говорит правду, Ришье.

Шаркающая походка, стоптанные туфли с поцарапанными пряжками. Уникальная осанка, сочетающая в себе прямую спину и сутулые плечи. И унылая лошадиная физиономия. В поле зрения появился лорд Феррин. Он же лорд Фер. Мозги Малиганов.

— Ну, почти правду. Только думаю, для него сойдет не только Кларисса, но и любая другая женщина Древней Крови. А вот с простыми смертными возникнут определенные… гм-гм… трудности. — Фер сделал паузу и сально хихикнул. — Любая сойдет, да не каждая снизойдет. Вот он и вцепился в нашу соблазнительницу.

— О чем ты говоришь, дядя?

Это Лота Малиган.

— Он же Тотем. Несовершенное творение Сагаразат-Каддаха.

— И что с того?

В голосе Корта Малигана звучит раздражение.

— У каждого Тотема есть не только плюсы, но и минусы. Скажем так, эффект отдачи. Прямо как в ситуации с Диким Талантом… Хе-хе! Хе!

— Хватит шарад, Фер!

Не выдерживает и Ришье.

И почему все умники — зануды с ярко выраженным самолюбованием?

— Наш Дакота — паук. (Кстати, все знают, что само слово «Дакота» на языке южных раугов обозначает большого черного паука?). Благодаря Тотему он быстр, ловок, силен. Подозреваю, что умеет хорошо разбираться в самых разных хитросплетениях и интригах — не столько благодаря уму, сколько благодаря наитию. Он опасен и хорош — как инструмент, созданный для тайных грязных дел. Но у пауков, знаете ли, есть определенные сложности с половой жизнью. Их самки сжирают самцов сразу после спаривания. По всей видимости, с женщинами, вступившими с ним в связь, происходит что-то подобное. Я имею в виду — с простыми смертными женщинами. Но Древняя Кровь выше жалкой друидической магии Сагаразат-Каддаха. Исходя из того, что тут только что нес наш разрисованный друг, я делаю вывод: он трахнул, — это слово Фер произнес с нескрываемым удовольствием. — Клариссу, а она взяла и не оторвала ему голову…

— Скорее Кларисса трахнула его, — вставил Корт.

— … что произвело на неокрепший ум нашего варвара самое сокрушительное воздействие. Так сказать, поразило его до глубины души, — закончил Фер.

Ага. Заложенной-перезаложенной души.

— И…?

Теперь Ришье набычен — совсем как Корт.

— И он чувствует себя, как влюбившийся мальчишка, — негромко сказала Лота. — Представь, что твой варвар впервые в жизни…

— В той ее части, что он помнит. Я слышал, Мастера Тотемов забирают память и личность у своих рабов, — заметил Фер.

В этом семейства просто мания какая-то перебивать друг друга.

Лота бросила на дядю раздраженный взгляд и повторила:

— Представь, что впервые в жизни твой варвар смог прижать к себе женщину, с которой ему было хорошо. Смог погладить ее волосы и положить ее голову себе на грудь. Смог просто закрыть глаза, лежа рядом с ней. Наверное это… много…

— Ты не знаешь, насколько, Лота Малиган. — с трудом проговорил я. — В течение последних двенадцати лет, отлюбив женщину, я бью ее кулаком по голове. Чтобы вырубить напрочь. Потом связываю по рукам и ногам и бегу прочь — как можно дальше. Иначе она может освободиться и найти меня. Тогда ее придется убить. Двенадцать лет, баронесса. Ни одна женщина не могла дать мне тишину и покой после того, как они нужны больше всего. Всегда все заканчивалось насилием… У меня никогда не будет жены, семьи, любовницы или хотя бы любимой шлюхи в борделе. Зато есть шрамы на шее. Меня дважды хватали зубами за горло, когда я позволял себе забыться на одну лишнюю секунду дольше, чем следовало… Ты можешь представить себе, что это такое?

Я могу. Я многое могу представить.

Я смотрел на Лоту и говорил с ней, но последние мои слова адресовались также и Ришье. Человеку, который уже черт знает сколько лет (у Выродков свой счет годам) заглядывает в лица женщин, пытаясь разглядеть в них черты той, которую запретил себе желать.

Клянусь когтями Бегемота, ты можешь не желать заключать со мной сделку, Ришье, но ты поверишь в мой мотив. Ты сам пляшешь под такой же. И ты меня поймешь, потому что знаешь, насколько крепок такой поводок.

Момент истины.

Ришье долго молчит. Потом поворачивается и бросает Корту:

— Развяжи его.

— Спасибо, милорд. Я снова готов вам служить.

Я слегка напрягаюсь, чтобы на лице не отразилась гримаса боли, когда лента Тотема отделяется от кожи и рвет веревки, точно паутину. Обрывки сыплются на пол, а я встаю со стула, аккуратно поднимаю руки и начинаю демонстративно разминать затекшие кисти.

Корт выпучил глаза и открыл рот, на какой-то момент утратив всю свою воинственность. Надо же, он может быть почти забавным — слишком коренастый и коротконогий. Фер хмыкнул. Лота смотрела на меня так, словно увидела только сейчас. Ришье же словно и не обратил внимания на случившееся. Он хмур и прислушивается к чему-то внутри себя.

— Теперь мы можем поговорить о том, как добраться до Жабы и вытащить мою Клариссу, — говорю я.

— Не зарывайся, — пренебрежительно кривит губы Фер Малиган. — Ты по-прежнему всего лишь смертный. И даже более чем смертный, потому что влез в дела Древней Крови. А с этим, — тычет в татуировки. — я намерен кое-что сделать. Так что сюрпризов как с веревками больше не будет.

— Буду только рад, милорд. Через Тотем Мастера могут добраться до меня. Если у них возникнут подозрения, ничем хорошим это не закончится.

Я слегка кланяюсь.

Интересно, что они решат на мой счет, когда — и если — мы вернем Клариссу?

— Не обольщайся, варвар. Интерес тёт… Клариссы к тебе не продлится долго, — говорит Лота. — Она всегда была ветреной натурой.

— В любом случае, это большее, на что я могу рассчитывать.

— Хорошо. Пока мы вместе. — Ришье, наконец, усилием воли возвращает себя в нашу грешную реальность.

Он говорит медленно, тщательно расставляя слова.

— Но заруби себе кое-что на носу, Дакота. Мне приходилось играть немало героев-любовников. Как только я увижу, что ты ведешь себя как один из них — не обессудь. Пристрелю на месте.

— Потому что они не искренни?

— Потому что они — банальны.

— Согласен, мой господин.

Хозяин — теперь уже без всяких там «хозяин» — криво усмехается. Я улыбаюсь в ответ непослушными, расплющенными о зубы губами.

Больно. А еще с такой физиономией я едва ли буду симпатичен Клариссе. Впрочем, об этом будем беспокоиться, когда придет время.

Эх, господин мой Ришье, мы ведь и вправду кое в чем похожи. Сказать по чести, нами обоими в известной степени правят члены. Но мне все-таки легче. Я-то свой уже разгрузил. А вот вы…? Ночь со служаночкой не в счет. Мне бы подошла любая женщина, не желающая выцарапать глаза, чтобы сожрать их во славу Сагаразат-Каддаха. Но вам нужна только Лота Хантер, урожденная Малиган.

— Кларисса. Защита от Мастеров. И спасение души. — подвожу итог торга. — Последнее, конечно, если нам повезет, и мы доберемся до Дикого Таланта… прежде, чем это сделают мои братья, ваши Слотеры или кто-то там еще. Взамен — я ваш. Целиком и без остатка. А учитывая, насколько значим для меня удачный исход вашего предприятия, служить буду не за страх, а за совесть.

Я протягиваю руку.

Ришье не пожимает ее. Фер отворачивается. Корт бормочет что-то нехорошее.

Сделки нет. Меня всего лишь не выставили с торгов. Но пока хватит и этого. Нельзя требовать от удачи слишком многого.

Глава 6 Несколько вопросов (Наемник)

Это был жаркий день. Самый жаркий за последнее лето, решил Гилберт Кёльдерер. «Будь я проклят, если это не так». Он закончил поливать мочой чахлую траву, подтянул завязки штанов, быстро пересек залитый солнцем двор, торопясь уйти с солнцепека. В последний момент, прежде чем войти в тень постоялого двора, молодой наемник на мгновение обернулся и поднял глаза вверх.

По истомленному жарой, выгоревшему до бела небу тянулись росчерки едва заметных облаков. Косматый шар солнца, словно взорвавшийся в опаленной выси, расплескивал вокруг море безжалостного огня. Когда Гилберт отвернулся, перед глазами заскакали черные пятна.

В следующее мгновение все вокруг сдвинулось. Гилберт едва удержался на разом ослабевших ногах… выпрямился, едва сдерживая тошноту. Это было похоже на предчувствие.

Словно по твоей могиле прошел гусь. Дурацкая поговорка, но…

Оставаться в Приюте более незачем.

Нет, безусловно, этому городишке, лежащему так близко от Наола, что он фактически можно считаться предместьем, было что предложить человеку с патентом наемника. Рубак, прибывших прощупать почву и присмотреться к командирам, под начало которых можно пойти, из-за слухов о грядущей войне с Лютецией было много. Вербовщики из Наола приезжали постоянно — что от герцога, что из Ура, так что пристроить свой меч будет несложно. И даже деньги, судя по разговорам за кружкой вина или бутылкой граппы, платят хорошие, но Гилберта не прельщала служба в солдатах.

Он предпочитал работу менее рутинную, и с как можно меньшим числом командиров за плечами.

Наверное, сюда вообще не надо было и приезжать-то. Не в первый раз он поддается наитию, и пора взять за правило — ничего путного из этого не выходит. Вот последняя попытка… дернула же нелегкая поддаться импульсу и взять билет на поезд, увязавшись за странной парочкой, встреченной в привокзальной таверне несколько дней назад.

Заика-дворянин из Ура и приземистый, но широкий в плечах телохранитель-варвар, его телохранитель варвар. В последние дни они занимали все его мысли.

От них веяло загадкой. Приключением.

Шансом на удачу.

И он пошел на этот флер, как ослик за морковкой.

Хотя по правде, не так много вариантов оставалось. Во Фронтире все равно нельзя было задерживаться. После заварушки в таверне, где было убито несколько солдат барон фон Талька, одного из многочисленных местных лордов, ноги следовало уносить подальше. Барона не зря называли Бесноватым — поговаривали, у него случались припадки бурной ярости.

Гилберт лелеял надежду, что уранийский дворянин вспомнит его, «случайно» встретив еще раз — уже в Наоле. Вспомнит и оценит услугу, которую он им оказал, когда помог немного уравнять шансы против людей фон Талька и наемничьего отребья, затеявших побоище. У уранийских нобилей, рассказывают, есть традиция набирать личные дружины для решения деликатных дел, а он, Гилберт, всеми статями для такой службы вышел. Увы, на месте все сложилось иначе.

На месте местный патруль тот час завернул всех наемников и отправил вон из Наола — в Рыцарский Приют, ныне просто Приют.

Похоже, и служба и приключение обошли стороной. Наитие в очередной раз подвело. Так стоит ли его слушать сейчас, когда оно кричит об опасности?

Гилберт почувствовал, как за шиворот между лопаток скатилась ледяная — в такую-то жару! — струйка. Нахлынуло непреодолимое желание бежать отсюда, рвануть прямым ходом на станцию… вскочить на поезд, в грошовый «медный» вагон, куда угодно, хоть на крышу. И чтобы каменный гигант уныло тянул поезд по степи, а Свинцовая тропа глухо стучала под его ногами.

Оказаться как можно дальше отсюда.

Сейчас, мгновенно. Не раздумывая.

Пока есть время.

Город давил на него атмосферой неизбежности. Он упорно притягивал войну и жил только ее ожиданием. Войны ждали солдаты, расквартированные по казармам и завербованные наемники, пропивавшие авансы по кабакам и тавернам.

Кёльдерер любил драться и не любил воевать. Его не устраивало, когда промежутки между драками заполнялись муштрой, командами и исполнением тупых обязанностей, половина из которых нужна исключительно чтобы держать солдат занятыми, дабы они не грабили окрестные огороды и не портили девок.

Если война приблизится к Наолу еще на несколько шагов, быть наемником без белой повязки станет просто опасно. Его уже несколько раз проверяли местные стражники, чтобы убедиться, что не шпион. Пока удавалось отбояриться байками про «пришел меч продавать» и мелкими взятками, но скоро не прокатит. Если не арестуют, то возьмут и поставят под ружье силой.

Надо уезжать.

Прямо сейчас.

Гилберт чуть так и не сделал. Он даже шагнул с крыльца обратно, в тень, в выгоревшую траву. И тут его настигла другая мысль.

«Вещи». Гилберт остановился. Это мгновение и стало роковым.

Он не был жаден до помрачения рассудка, как многие ландскнехты. Не привязан к своим вещам как каторжник к чугунному ядру…

Но там, наверху, в каморке захудалой гостиницы, снятой в складчину на четверых, остался его цвайхандер.

Гилберт постоял еще мгновение, жарясь на взбесившемся солнце, которое било по лицу горячей подушкой. Кожа на лбу заныла, как от ожога… запах навоза и сухой травы лез в нос.

Другой, более опытный человек на его месте, человек, проживший хотя бы лет на пять больше, не медлил бы и секунды.

Потому что опытный солдат знает, как важно доверять инстинктам. Держать уши торчком, нос по ветру, а задницей чуять так, что если уж она сжимается от недоброго предчувствия — значит надо все бросать и бежать. Сразу. Можно и под чужие знамена — если нет других вариантов. Только так выживают.

Более опытный наемник бы уже был на полпути до станции.

Но Гилберту только недавно исполнилось семнадцать лет.

Всего семнадцать.

Оставшийся в гостинице цвайхандер, или фламберг, как его тут называли, означал полуторный заработок для наемника, а то и двойной, если согласится капитан (несмотря на молодость Гилберта, иногда соглашались). Даже сейчас в эпоху пороха и мушкетов, тертые капитаны считали не лишним держать в ротах парней специально для развеселых рукопашных заруб. Еще старый двуручник означал судебные поединки и возможность защищать невинных. Гилберт снова вспомнил — и это было так же остро и светло, как много дней назад… Девушка и ее мать, которых он спас от разорения, а то и худшего наказания. И они смотрели на него, как на настоящего рыцаря света.

Слезы в глазах блондинки… ее уютная, почти домашняя красота и веснушки на носу.

Он покачал головой. Возможно, это самое главное. Справедливость. Хотя думал в это время о красивых загорелых плечах. И о груди. Высокой крупной груди.

Но грудь ведь не мешает справедливости, верно?

Я быстро, сказал себе Гилберт. Развернулся и пошел к крыльцу. Запах навоза стал гуще, хотя должно было бы быть наоборот.

Я быстро, возьму меч и сразу уйду. Нечего здесь делать, это была ошибка и…

Ошибкой было рассуждать об ошибках вместо того, чтобы исправлять их.

Старое рассохшееся дерево скрипнуло под его длинными ногами, когда он шагнул на крыльцо. Позади лежал почти вымерший в это время дня городок.

Гилберт замер и прислушался.

Из глубины гостиницы доносились негромкие ленивые голоса. Наверное, хозяин с кем-то беседует. Или тот, единственный ленивый и заросший, как баран, слуга, чешет языком с кем-то из постояльцев.

Если пройти по задней лестнице, то его даже не услышат. Гилберт снял сапоги, взял их в руки. Медленно обогнул, ступая мягко, косяк двери. Двинулся к лестнице.

Скрииип.

Вонь навоза стала невыносимой.

Ему навстречу шагнули двое, звякая сталью и перебивая вонь такими знакомыми солдатскими запахами — железа и намасленной кожей. Только это были не солдаты…

Инквизиторы.

* * *

— Ваше имя?

— Мое имя? — Гилберт сморщился от боли в затылке и поднял глаза на говорившего. — А… а зачем вам мое имя, святой отец?

Мысли путались.

Еще бы не путаться после того, как по затылку отвесили так, что едва череп трещинами не пошел.

— Вопросы здесь задаем мы, сын мой, — мягко заметил маленький человечек в монашеском одеянии. Среди громил и их белых с зеленым старомодных сюрко, выдававших принадлежность к ордену инквизиторов, он в своей черной монашеской сутане казался совсем крошечным и совсем… неопасным. Точно маленький галчонок скачущий промеж небрежно раскрашенных игрушечных солдатиков.

Только Гилберт вдруг почувствовал, как покрылся гусиной кожей. Хуже нет сочетания — мягкий, располагающий к доверию голос и собственные руки, выкрученные за спиной так, что кисти немеют.

— Итак, ваше имя? — повторил маленький человечек.

У него был круглый подбородок, которому должно бы было изобличать человека мягкого и подверженного влиянию и с которым ну совершенно не вязалось скуластое лицо и пронзительный взгляд глубоко запавших глаз. Святой отец выглядел так, словно его сунули в кузнечный горн, а потом долго и со знанием дела лупцевали молотом, выбивая вместе со шлаком природные доброту и мягкость.

— Гилберт Кёльдерер.

Имя можно и сказать. Не такое у него известное имя, чтобы за него убивали.

— Вы родом из…

— Из Гродниц, святой отец. Это в пограничьях Йодлрума.

— Из Гродниц, что в пограничьях Йодлрума, — повторил маленький человечек задумчиво. — А я все гадаю, что это за акцент. Замечательно. Просто замечательно. Только в вашем наемничьем патенте написано, что он выдан Кёльдереру из Аусбурга.

— Гродницы это хутор под Аусбургом. Мне когда патент писали, сказали, что происходить из города — почетнее. Меньше будут обзывать деревенщиной.

— Что ж, допустим. Вы позволите задать вам личный вопрос, сын мой?

«Позволите» было дежурным выражением. Никто его позволения на самом деле не спрашивал, поэтому Гилберт подумав, просто переспросил:

— Что?

— Вопрос, — терпеливо повторил маленький человечек. — Могу я задать?

По затылку Гилберта словно провели ледяной рукой.

— Ээ… да, конечно, святой отец.

— Зачем вы убили барона Иеронима фон Талька по прозвищу Бесноватый?

Скуластое лицо священника прянуло вперед и оказалось прямо напротив его собственного. Гилберт оторопел и не нашел что сказать. Только выдавил искренне недоуменное:

— Я?!

Образ покойника-графа сам собой возник перед глазами: мертвец, раскачивающий под потолочной балкой. Вытянутые ноги, посиневшее, почти черное, лицо. Гилберту даже показалось на мгновение, что он слышит жутковатый, замогильный скрип пеньковой веревки. Скри-ип. Скри-ип.

Он сам не понял, почему в голову пришло именно повешение. Если уж на него думают, это должен быть удар мечом. Причем знатный такой, от души — в полный замах, сопровождаемый поворотом корпуса в бедрах. Чтобы — хааак! — и от плеча до задницы, иначе Бесноватого не успокоишь…

И холод по спине.

Что-то случилось или случится?

Уже случилось. Странный барон мертв, и обвиняют в его смерти… Додумать Гилберт не успел.

— Вспоминаете? — тот же мягкий, слегка простуженный голос. Гилберт покачал головой.

Это было глупо. Сказать по правде, даже сейчас, стоя на коленях с руками, связанными за спиной, он до сих пор не понимал всей опасности, исходящей от этой группы инквизиторов. Во-первых не чуял за собой вины, а во-вторых — слишком уж привык видеть в монахах-воинах простых храмовых служек, чья задача обеспечивать безопасность монастырей от разбойников и заблудшей нечисти, да сопровождать паломников.

О том, как ведет дознание капитул инквизиции, он не имел понятия.

Познавать пришлось прямо сейчас и в ускоренном порядке.

Страшный удар сбил Гилберта с ног. Воздух в легких исчез, словно его никогда и не было… а еще исчезла земля под коленями. Подброшенный пинком, он подлетел вверх и начал было заваливаться на бок, но так и не упал, потому что сильные руки схватили, вздернули, поставили на обмякшие ноги — и только затем, чтобы пудовый кулак, отлитый словно из горячего металл, тут же пришелся по почкам.

Гилберт Кёльдерер заплакал в первый раз с тех пор, как покинул отчий дом. И не от боли, а от стыда и бессильной ненависти, потому что после удара мочевой пузырь предательски отказал и по ноге потекло, а штаны потемнели и намокли.

Потом его били еще — не бестолково и суматошно, а с толком и расстановкой, скупо отмеривая удары, от которых внутри взрывались пороховые бомбы, с каждым новым ударом вбивая понимание — надо говорить.

Вежливо и много.

Говорить хоть что-нибудь, чтобы это прекратилось.

Проваливаясь, падая, исчезая, Гилберт вдруг вспомнил выражение лица того, кто висел (да почему висит-то? почему не отравлен, не застрелен, не проткнут шпагой?!) сейчас под толстой деревянной балкой — когда он еще был жив. И его слова:

— Важно, что это не твоего ума дела, мальчик. Ты понял? Отвечай, я приказываю.

А теперь ты умер, засранец-граф. Так, что ли? Отвечай, я приказываю.

— Довольно. Кажется, наш юный друг хочет что-то сказать.

— Почему… почему вы…

— Прежде, чем вы продолжите, хм, герр Кёльдерер, хочу предупредить: запираться бесполезно. Есть свидетели, молодой человек, которые видели, как вы угрожали графу.

— Я? Я не… я не…

Он запнулся, с трудом втянул воздух в легкий воздух и в бессилии обвел глазами холл гостиницы, из которой испарились и постояльцы, и хозяева. Помещение заполняли только суровые, высоченные, как на подбор, вояки в бело-зеленых сюрко поверх кольчуг и нагрудников. Лица у всех были одинаковые — точно из дерева вырезаны.

Торчащие из-под материи части нагрудников были исцарапаны клинками, а кольчуги латали — и не раз. Эти монахи точно не соборы от случайных лиходеев охраняли.

Собравшись с силами Гильберт, наконец, выдавил:

— Я не убивал.

Он сказал и сам себе не поверил, так жалко и неубедительно все прозвучало. Еще полдюжины таких ударов, и можно признаться в убийстве, которого не совершал.

«Не верят. Они мне совсем не верят».

Маленький священник, командовавший великанами в железе и коже, встал с кресла и, заложив руки за спину, двинулся по кругу. Когда он оказался за спиной молодого наемника, неподвижное лицо дрогнуло и на нем на короткий миг появилась скупая улыбка.

Глупый мальчишка.

Даже не понимает, что с ним делают.

А ведь это так просто: если хочешь получить всю необходимую информацию от свидетеля — всю, без утайки — выстави его обвиняемым. Заставь его самого наполовину поверить в собственную вину, заставь быть готовым к самооговору и тогда, поманив призрачным шансом оправдаться, как скупца золотой монеткой, задавай правильные вопросы.

И польется речь аки мед по устам.

— Вас видели в таверне на безымянной станции у деревни Табор. Вы участвовали в потасовке с людьми Иеронима фон Талька, ранили некоторых из них и возможно убили одного.

Если бы его били чуть слабее, Гилберт бы не удержался от саркастической ухмылки: дворянин из Ура со своим телохранителем-варваром все-таки достали его. В драку он полез только из-за них.

И фон Тальк там был — страшный, с поломанным носом. Безумный.

Но ведь живой же!

— Барон… он сам спровоцировал все, святой отец. Мы не собирались устраивать неприятностей, просто остановились на ночлег в таверне. Но он искал повода задраться с наемниками. Он ненавидит нашего брата! Какие-то наемники за несколько дней напали на его деревню, и он просто искал, кого за это повесить. Клянусь, я не вру, мессир.

— Не называй меня так. Мой орден не признает мирских титулов. Продолжай.

— Я не знаю, что продолжать! Люди барона взяли верх, все, кто собирался в Ур торговать шпагами или искать патронов в Мятежных княжествах, были перебиты или взяты под стражу. Он… он велел повесить троих, а остальным резать уши!

Маленький священник хмыкнул. Сделал знак помолчать и обернулся в сторону писца — рослый детина, больше похожий на кузнеца, сгорбился над стойкой, за которой прежде суетился хозяин гостиницы, и торопливо царапал гусиным пером по листу бумаги, высунув язык от напряжения.

Дождавшись, когда перо перестало скрипеть, святой отец прошелся взад-вперед и остановился прямо напротив юного наемника.

— Уши, говоришь, резать. Я вижу у тебя оба на месте.

— Я… я оказался на другой стороне, м… святой отец.

— Но ты дрался с людьми Бесноватого?

— Нет. Была третья сторона.

Отвечать, стоя на коленях в луже собственной мочи было унизительно, но что ему оставалось?

— Продолжай.

— Там был дворянин из Блистательного и Проклятого. Молодой, но очень важный. Граф! Его сопровождал телохранитель. Южанин — весь в татуировках и шрамах. Они вдвоем целую свалку устроили.

— И ты присоединился к ним? По какой причине?

— Мы разговорились до того, как все началось.

— О чем?

— О войне.

— Подробнее! — резкий крик заставил его вздрогнуть, но удара за ним не последовало.

— О солдатах и рыцарях, — торопливо проговорил Гилберт. — О тех, кто едет воевать за Ур сюда под Наол, и о тех, кто воюет на стороне Лютеции.

— Войны еще нет.

— Да, святой отец… Но люди уже друг друга убивают.

— Я хочу знать подробности вашего разговора. Все.

— Вы не спросите, как зовут графа? — осмелился попытаться взять инициативу в свои руки молодой йодлрумец.

Доски пола больно шарахнули по лицу. Моча на полу смешалась с кровью из разбитого носа.

— Мне не нужно спрашивать о том, о чем я и так знаю, — сказал маленький священник, когда Гилберта подняли и легкими пощечинами привели в чувство.

Инквизитор подошел к писцу и что-то взял со стойки, какой-то белый предмет. Гилберт несколько раз сильно зажмурился, пытаясь вернуть зрению четкость.

Свиток. Это был свиток.

Рекомендательное письмо к знаменитому herzog Ришье Лисьему Хвосту, выписанное в таверне…

— …графом Генри Уильямсом Тасселом, — в голове путалось, и он не сразу понял, что голос священника звучит в унисон его мыслям. — Выписано на предъявителя сего. Когда мы обнаружили письмо в ваших вещах, печать не была вскрыта. Вы не читали письмо?

— Нет. Прочитать должен был тот, кому адресовано.

— Немного он бы вычитал.

Священник развернул письмо перед перепачканным кровью носом Гилберта. Вся рекомендация состояла из одного слова, размашисто написанного от одного края листа бумаги до другого.

«Самозванец», прочитал бы Ришье Лисий Хвост, попади оно в руки адресата.

Кто самозванец? Я — самозванец? Но почему?…

— За кого вы выдавали себя графу Генри Тасселу, Кёльдерер не то из Гродниц, не то из Аусбурга? — прошипел маленький инквизитор, подступая все ближе.

— М'сир, я клянусь… — залепетал Гилберт.

— Не называй меня так! — рявкнул священник, залепив ему пощечину.

Брызги крови полетели в стороны, но после побоев ублюдков-инквизиторов это по категории ударов не шло. Так, погладили слегка.

— О чем вы говорили? — заорал священник. — Почему ты лжешь? Кто ты на самом деле? О чем ты говорил с графом? Куда делась девушка?!

— Я не… я… да! девушка! там была девушка! — завопил перепуганный и полностью сбитый в с толку наемник, внезапно обретая дыхание. — Все побоище началось из-за нее!

Страшно было не только получать новые побои. По-настоящему страшно — когда не знаешь за что тебя бьют. Одно дело подвергаться избиению и пыткам, храня тайну, которую никто не должен вырвать из твоей груди, и совсем другой, когда терзают абы за что.

По ошибке.

Потому что подвернулся под руку.

— Опиши ее! — коршуном прянул к нему священник.

— Молодая, красивая, — мысли путались, и он никак не мог собрать в голове хоть сколько-нибудь слов, какими можно описать девушку.

Он вообще с девушками до сих пор был неловок. Даже с той, веснушчатой, благодарной за свое спасение, он не посмел ничего лишнего. А она тоже была очень красивая. Потому на нее и взъелись.

Красивых не любят.

— Очень бледная. У нее… э… грудь была! И вообще она вся очень красивая. Как леди. Не hure, как назвал ее барон! Она не шлюха.

— Волосы! — закричал священник. — Цвет волос?

— Я… она…

— Цвет волос!

Его ударили сзади по голове — несильно, просто смазали по затылку, чтобы отвечал сразу, не тянул время.

Как на духу.

Как на исповеди.

— Белые! Белые, как молоко! И глаза были синие, как васильки в поле.

— Кто ее сопровождал? Кто ты? Почему ты врешь?

— Я не вру! Я Гилберт Кёльдерер из Гродниц, что под Аусбургом. А с девушкой был старик.

— Старик? Опиши его.

— Рослый… э… крепкий еще. В прошлом, наверное, из солдат или наемников. У него была длинная рапира и нелепая шляпа. И такой приметный шрам на лице.

— Имя! Его имя! Ее!

— Я не запомнил имен. Я не помню! Не помню!

— Где именно шрам? Как выглядит?

— Кажется… кажется у глаза. Такой треугольный, как от стрелы или выпада шпагой.

— Ты слышал? Запиши это! — рявкнул священник, оборачиваясь к писцу. — Приметы совпадают. Девушка с дезертиром из Башни!

Детина кивнул, снова высунул язык и еще ниже склонившись над стойкой, мучительно заскрипел пером.

Гилберт зачем-то отметил, что с начала допроса только два человека в гостинице открывали рот — маленький инквизитор и он сам. Монахи с лицами убийц в кольчугах и сюрко, напоминающих бело-зеленые рясы, не издали ни звука. Даже не хэкали, когда выбивали из него дурь.

— Я все вам сказал, святой отец. Отпустите…

Священник махнул молодому йодлрумцу рукой, приказывая молчать. В возбуждении он несколько раз прошелся мимо него, путаясь с длиннополой сутане и размахивая руками, точно мальчишка потешно марширующий рядом с полком солдат.

Затем, наконец, остановился.

Лицо его снова стало спокойным, только в глазах сверкал плохо скрываемый охотничий азарт.

— Мы с вами еще не закончили молодой человек, — его тон снова сделался вежливым и обманчиво-мягким, и Гилберт понял, что все плохое еще только начинается. — Куда делась девушка?

— Я не знаю. Когда началась заваруха, стало не до нее. Я не видел. Она улизнула со стариком. Кажется, он вывел ее. Бесноватый что-то кричал, но я не запомнил — мне там по голове прилетело, в ушах звон стоял.

— Не лгите мне юноша. Куда делась девушка? Куда делся старик?

— Я не знаю…

— Что ж, по-хорошему вы не хотите. Пойдем длинным путем. Кто вы? Почему вы лжете? Кто такой Гилберт Кёльдерер из Аусбурга? О чем вы говорили с графом Тасселом? Зачем вы убили барона фон Талька?

— Я не…

Бац! Вспышка!

А потом еще.

— О чем вы говорили с графом Тасселом?

И еще.

— Кто такой Гилберт Кёльдерер из Аусбурга?

И еще.

— Зачем вы убили барона фон Талька?

Вопросы повторялись, меняясь местами, меняясь в деталях, но одни и те же — снова и снова. А вот боль от ударов не повторялась. Она всякий раз была новая.

Всю свою недлинную, в сущности, жизнь Гилберт считал, что может постоять и за себя, и за других. Эта уверенность помогала ему в голодную пору отрочества, когда ему нужно было кормить себя и пятерых младших братьев и сестер, и в последний год, когда, уже неплохо владея цвайхандером (фламбергом… надо привыкнуть говорить «фламберг»), он выступал в качестве защитника в судебных поединках.

И еще Гилберт считал, что может отличить правду от лжи.

Но сейчас он не был уверен даже в том, что знал о себе раньше. Все путалось и мешалось в голове.

Боль умеет переубеждать.

Если он Гилберт Кёльдерер из Гродниц, то почему в патенте написано — «из Аусбурга», а в письме — «самозванец».

Кто он? Куда делась девушка? Зачем надо было убивать барона? Что он забыл и напутал? Ведь он должен знать ответы на эти вопросы, потому что это единственный способ прекратить боль! Надо только их вспомнить, сказать и все закончится…

Но он почему-то не вспоминал.

— Кто вы? Почему вы лжете?…

Его вытащили во двор и бросили на землю лицом вниз. Удара о землю он даже не почувствовал. Блаженная темнота! Два мгновения сна… из которого его тут же выдернули. А! Вода была ледяной, она обжигала как раскаленный металл. Спина превратилась в огромный ожог.

Гилберт заорал.

Снова плеснуло.

Две вечности в Аду. Кричи, Гилберт, кричи. Он кричал.

Вода лилась. Солнце затопило все вокруг, глаза нестерпимо резало, но жары больше не было. Его колотило от холода. Из-за слез он почти ничего не видел. Гилберта снова подняли и потащили; он чувствовал, как босые пятки бороздят дорожки в пыльной траве. Его втащили уже не в гостиницу, — на конюшню, в пахнущий навозом полумрак, издырявленный световыми пятен. В последний момент, прежде чем пылающий, затопленный солнечным светом, двор исчез, он увидел, как один из «зеленых» служек наклонившись над ведром, шепчет и делает знаки.

От ведра тут же повалил пар, клубами взвился в небо…

Колдует. Магия холода, сообразил Гилберт. В отличие от церкви инквизиция не чурается магии, хотя на послушников, использующих ее, потом накладываются суровые епитимьи.

Белоснежный туман наплывал, обхватывал мягкими прохладными руками. Сейчас они принесут это ведро сюда…

— Нет, — попросил он. — Не надо… больше.

Над ним снова оказалось скуластое лицо святого отца. В уголках глаз и рта застыли скорбные складки. Святой отец не наслаждался пыткой. Он страдал.

— Признайся, сын мой. Правда исцеляет душу и снимает боль грешного тела. Покайся! — он вдруг перешел на доверительный тон. — Ты удивишься, насколько все проще будет, когда я услышу правдивый ответ.

— Я… я сказал правду.

В стойлах фыркали и переступали копытами лошади.

— Ты самозванец и упорствуешь.

— Это не я… — в помутившемся сознании мелькнула какая-то мысль, и он вцепился в нее, как утопающий в соломинку. — Самозванец — это Лисий Хвост! Граф знал это!

— Почему именно вы, молодой человек? Что вас связывает с человеком по имени Лисий Хвост?

— Я… хотел служить под его началом. Во Фронтире его считают великим herzog. Капитаном! Ходили слухи, что Лисьих Хвостов несколько. Наверное, граф хотел разоблачить одного из них.

— Какого?

— Я не знаю.

Три этих слова уже вызывали в нем самом ужас, потому что влекли за собой новую боль, но других просто не было.

— К какому из них вы хотели наняться? Почему?

— Я не знаю. Это не было планом. Просто мысль, идея… Мечта.

— Куда делась девушка?

— Я… н-нет…

— Почему вы лжете? Зачем вы убили барона фон Талька? Кто такой Гил…

— Да будьте вы прокляты! Я не знаю! Я не видел! Я не убивал! Я — Гилберт Кёльдерер, сын Йохана Кёльдерера из Гродниц под Аусбургом! Я не знаю…

— Растяните его лошадьми, — сухо приказал человечек, оборачиваясь к одному из своих людей.

Тот кивнул.

— Последний шанс, молодой человек. После дыбы — даже такой, импровизированной — вы вряд ли сможете взять в руки свой меч.

Фламберг. Надо говорить фламберг.

Не будь он так оглушен болью, наверное, смог бы найти какие-то нужные слова, чтобы если не переубедить их, то потянуть время. Но удары выбили не только дух, но и всякие мысли. Если и можно было что-то сказать, то только то, что прямо на языке, а на нем ничего кроме «не знаю, не убивал».

Жаль инквизиторов такой набор слов не устраивает.

— Ну же!

Ему развязали руки за спиной, но лишь для того, чтобы снова стянуть их жесткой волосяной веревкой уже над головой. Избитое тело юноши закачалось под балкой конюшни (что-то это должно напомнить), когда дверь вдруг события непредсказуемо изменились.

Двери конюшни приоткрылись, пропуская внутрь человека в сопровождении трех вооруженных спутников, чьи мундиры и стигмы свидетельствовали о принадлежности к личной дружине герцога Наольского. Волосы одного были когда-то рыжими, но так сильно выгорели на солнце, что казались не темнее, чем у Гилберта, и годами он был ненамного старше. Они вполне могли сойти за братьев.

Инквизиторы синхронно развернулись, хватаясь за рукояти шпаг и пистолетов, но священник властно поднял руку, призывая их оставаться не двигаться с места. Цветов в драме стало больше — к зелено-белым сюрко и черной сутане клирика прибавился малиновый мазок. Человек, вошедший в конюшню демонстративно расправил складки плаща на своих плечах, скомканный и помятый, точно его только что вытащили из коробки.

Ярко-красный, с отливом в малиновый, плащ, по которому наверняка — никто не мог этого видеть, но почти все знали — струится вышивка серебром; два клинка, выходящие из одной рукояти посередине, на посреди одного из которых значится «кара», а другого — «оберег».

Символ дрессированной стаи уранийского вице-канцлера Витара Дортмунда — Псов правосудия. Прямо скажем, весьма неуместный здесь и сейчас.

Человек в малиновом плаще демонстративно огляделся, вбирая взглядом обстановку, нашел взглядом маленького священника, безошибочно определив в нем главного, почесал щеку и холодно произнес:

— Я рассчитываю на объяснения. Мне донесли он незаконном захвате собственности, насильственных действиях, гражданском аресте и возможном применении пыток. Вижу, что все подтверждается.

Инквизиторы машинально выстроились в линию. Руки на оружии, лица собранные, глаза — холодные. Их было полтора десятка против Пса и трех его сопровождающих. Кроме того, еще столько же сейчас выходили из гостиницы, перекрывая выход из конюшни полукольцом. Малый капитул всегда насчитывает тридцать человек плюс командир.

Человечек в монашеском одеянии поднял полную руку. Громилы, зеленые служки замерли.

Томительная тишина.

Пес правосудия против здоровенных служек в зеленом. А посередине — истерзанный белобрысый наемник. Странный расклад. Что делить Псам и инквизиторам? Здесь, в конце концов, не Ур!

Молчание стало вдруг тягостным.

— Не ожидал встретить здесь малиновый плащ, — наконец, сказал маленький священник. — Это Наол.

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать вопросы юрисдикции, — произнес Пес с холодной уверенностью человека за спиной которого не три нервничающих стражника против трех десятков убийц в рясах, а целая армия.

— И тем не менее у нас юридический casus, — мягко улыбнулся маленький священник. — Наол — мессианское герцогство и признает власть Большого собора. Я — отец Гурджиа, нунций Верховной курии и iegatus магистра ордена Святой инквизиции. Наделен правом вести расследования, допрашивать подозреваемых в то время, как светские власти обязаны оказывать мне посильную поддержку и помощь. Извольте ознакомиться с моими бумагами.

Он мотнул головой и писец, положивший письмо и бумаги на круглый табурет, который притащил из гостиницы, чтобы взяться за короткий мушкетон, полез за пазуху. Пес остановил его властным движением ладони.

— Самостоятельные задержания и пытки в вашу компетенцию не входит. И на территории протектората власть вашей церкви и вашего ордена заканчивается там, где начинаются законы Ура, Блистательного.

— Наол — независимое герцогство, — напомнил отец Гурджиа.

Стражники за спиной Пса несколько оживились — двое. Белобрысый стоял не двигаясь, и в глазах его горела холодная ярость.

Маленький священник позволил себе легкую улыбку. Он прекрасно понимал этих служак: если есть законные основания не вмешиваться в склоку сильных мира сего, это будет славно. Потому что даже с Псом правосудия, о боевой подготовке которых ходили легенды тягаться против целого капитула инквизиторов, если дойдет до бряцания шпагами — гиблое дело.

— Независимое. И именно поэтому по доброй воле, самостоятельно выбрал вхождение в уранийский протекторат на правах конфедерата. Основные законы Ура здесь действуют, и я слежу, чтобы их буква соблюдалась. Моя имя Робур Конст, лейтенант-инвестигатор Второго Департамента Ура, Блистательного. Я осуществляю инспекцию Свинцовой тропы в виду участившихся нападений на поезда и вооруженных конфликтов с ними связанных. Указанный молодой человек свидетель такого конфликта.

— Это было во Фронтире, во владениях барона фон Талька!

— Согласно пакту о Свинцовой тропе все станции являются территорией совместного ведения Ура и государства, на которой они находятся. Вы отдадите мне этого человека.

— Он не гражданин Ура или Наола. Это наемник из Йодлрума.

— Если его патент подтвержден пограничной стражей Блистательного или Наольского герцогства, это не имеет значения.

— Мой патент заверил капитан Расмус из форта Вурхст! — собрав остатки сил, прохрипел Гилберт.

Он был наслышан о крутых нравах людей из Второго Департамента, но между дыбой, на которую его уже вздернули и туманной перспективой определенно выбирал второе.

— Вы отдадите мне этого человека, — спокойно повторил Пес правосудия.

Тон, каким это было сказано не подразумевал ни «или», ни «иначе». Робур Конст говорил, как человек, который не допускает и мысли о том, что ему могут не подчиниться.

— Кроме того вы явитесь сегодня вечером лично, или пришлете своего человека в комендатуру Наола для служебного разбирательства относительного данного инцидента. Если действия вашего ордена будут признаны незаконными, либо избыточными вы уплатите штраф в казну герцогства, а архиепископ Наольский получит надлежащее уведомление. Здесь не Лютеция. Священники не вертят ни властями, ни правосудием.

В наступившей тишине громко фыркали лошади.

— Что ж, — мягко сказал человечек в монашеском одеянии, назвавшийся отцом Гурджиа. — Что ж, полагаю… вы можете его забрать. Мы узнали все, что хотели.

Он сделал знак своим людям. Бело-зеленые громилы молча двинулись к дверям. В конюшне остался только писец, продолжавший сжимать в руках кургузый ствол мушкетона.

Дождавшись, когда инквизиторы покинули помещение, святой отец повернулся к Гилберту.

— Сын мой, — мягко сказал он; от этой мягкости мечника замутило. — Сын мой, не озлобляй своего сердца перед церковью. То, что было сделано — сделано по велению свыше, дабы приблизить пришествие Мессии.

— Пошел ты, старик, — хрипло каркнул Гилберт.

Он попытался плюнуть в священника, но попал только себе на грудь. Отец Гурджиа улыбнулся и, склонив голову на плечо, осенил его знаком истинной веры. Конст машинально отметил, что это был не новомодный крест, принятый после Реформации, а старый знак — священный квадрат.

Нунций церкви и iegatus ордена инквизиции в одном лице приблизился к Псу правосудия на несколько шагов.

— Вы ведь даже не знаете во что вмешиваетесь, лейтенант-инвестигатор. Не так ли?

— Узнаю, — холодно отрезал Пес. — Второй департамент всегда узнает все, что нужно знать.

— Есть дела, которые лучше оставить церкви.

— Я служу закону, — голос прозвучал чеканно, и серебро в нем звенело о сталь.

Так звучат голоса тех, кто истово верит в то, что говорит. Так звучат голоса фанатиков.

Всем Псам промывают мозги в Палатах правосудия, приучая слепой верности делу, которому они служат. Вот бы так с прихожанами…

Отец Гурджиа поморщился.

— Грядет час, когда мирские законы будут иметь мало значения. Дикий час! Час огня и крови, хаоса и смерти. Мешая мне и моим людям, вы приближаете его, лейтенант-инвестигатор Конст.

— Беззаконие приближает хаос, — спокойно отрезал Пес. — Я буду ждать вас около шести вечера в комендатуре. Решение по вашему делу будет принимать помощник коменданта Кегнит. В случае, если не прибудете, я отправлю людей, чтобы доставить вас силой. Не советую злоупотреблять моим терпением… И не пытайтесь покинуть город без его разрешения.

Не оборачиваясь, не отрывая взгляда в упор от маленького священника, он кивком головы отдал приказ сопровождающим.

— Снимите парня.

Двое стражников замялись, и тогда вперед шагнул рыжий. Он прошел мимо отца Гурджиа, едва не врезался плечом в писца, который и не шелохнулся, чтобы уступить дорогу и, оказавшись рядом с Гилбертом, принялся усердно пилить веревку коротким ножом. Веревка была жесткая, ее волокна сопротивлялись тупому лезвию и все, оставшиеся в конюшне были вынуждены терпеливо ждать, пока он справится.

Наконец, молодой мечник тяжело рухнул к ногам освободителя.

У него достало сил порадоваться что инквизиторы во дворе гостиницы окатили его водой. Не придется стыдиться обмоченных штанов.

Тело не слушалось, а стражник не сделал попытки помочь ему встать. Гилберту пришлось собрать все силы, чтобы заставил себя сначала упереться все еще связанными руками в пол, а затем выпрямиться на трясущихся ватных ногах.

Стало видно, что он повыше молодого стражника и пошире в плечах. И что на самом деле они совсем не похожи, как могло показаться поначалу из-за светлых шевелюр — разные лица, разные осанки, разное сложение.

— М'сир…

— Жалобу подашь позже, когда придешь в себя, — отмахнулся Пес.

— Пи… — голос Гилберта прервался.

— Что?

— Письмо. Мое письмо. Мне… оно… Гилберт с ужасом понял, что не может объяснить внятно, что это за письмо и почему оно настолько важно. Что скажет Псу Правосудия имя какого-то там Лисьего Хвоста? И что они подумают про «самозванца», когда его прочитают — а они не могут не прочитать?

Пес правосудия перевел взгляд на маленького инквизитора.

— Письмо.

Тот не шелохнулся.

— И цвай… фламберг. Мой меч!

— Выдайте моим людям вещи и бумаги этого человека. Все, по описи — вы наверняка ее делали, так уж положено. Сержант — примите. — приказал Пес.

Рыжий стражник кивнул и повернулся к писцу:

— Бумаги и вещи, мессир рыцарь. Но сначала — опись.

Детина в зелено-белом сюрко смерил его презрительным взглядом и вопросительно посмотрел на отца Гурджиа.

— Опись, бумаги и вещи. Передайте их моему человеку, — потребовал Конст жестким, звенящим голосом. Словно перетянутая струна, что вот-вот лопнет. Тишина.

Маленький человечек облизнул губы и пожал плечиками.

— Брат, выполни это требование. Это все уже не важно.

Детина что-то пробурчал, но наконец подчинился.

— Протокол допроса вы не получите.

Пес правосудия промолчал.

Наемник благодарно кивнул. Стены конюшни завертелись перед его глазами, он неуклюже переступил ногами и начал падать. Сержант не сделал попытки его поддержать, и Гилберт Кёрдерер из местечка Гродницы что под Аусборгом ничком рухнул на земляной пол.

Тот нестерпимо вонял навозом.

Глава 7 Несвятое семейство (Кегнит)

Особняк Хантеров.

Ворота были закрыты, на фигурные решетки падал солнечный свет. Кегнит остановился, поднял голову и поморщился. Черт.

Слишком яркое солнце. «Никогда не понимал смысла солнечных ванн». Кегнит надвинул шляпу ниже на глаза. Кожа его, белая и слегка веснушчатая, сгорала сразу и очень болезненно. Поэтому лучше бы сумерки и холодный сырой туман, как в Уре или в порту Сильверхэвена за час до рассвета… и круглый год.

«Я, конечно, знаю, что солнцебоязнь скорее свойственна вампирам, чем офицерам Второго Департамента, но… похоже, у некоторых офицеров схожесть с носферату не исчерпывается только страстью к ночной охоте на людей». Шутка вице-канцлера при производстве его в новый чин. Неудачная, как большинство его шуток, но стоящая десятка самых лучших каламбуров и самых остроумных эпиграфов. Личное расположение Витара Дортмунда, за глаза именуемого Человеколюбом, дорогого стоит.

Кегнит кашлянул в кулак и обернулся, оглядывая своих людей — тех, что прибыли с ним из Ура, что служили здесь при его предшественнике и, наконец, городских стражников в цветах герцога Наольского, приданных ему для солидности. И те, и другие, и третьи откровенно скучали — только его люди делали это гораздо профессиональнее.

Кегнит подошел к решетке, чувствуя, как стало мокро между лопаток (да по всей спине!) и в подмышках. Жарища такая, что хоть одежду не носи.

Некоторые так и делают, подумал он, вспомнив, как ночью застал бегущего человека с охапкой одежды в руках. Сверху лежали ножны со шпагой. Это было… Кегнит мысленно улыбнулся. Это было смешно. Незадачливый любовник; муж, вернувшийся не вовремя; полуголая красотка. Женщина кричит с балкона, любовник, выпрыгнувший в окно, мчится по улице нагишом, а за ним следом — разъяренный муж с аркебузой, впопыхах даже забывший запалить фитиль.

Романтика.

В общем, отсмеявшись, отвели обоих — и мужа, и любовника — в кутузку.

Комендантский час нарушать нельзя.

Время такое… предвоенное. Кстати о времени: по улице шел дозор, и Кегнит остановил его повелительным взмахом руки. Капрал, командовавший патрулем, увидев значок Второго Департамента, выпрямился и замер, каменея лицом. В прозрачных светлых глазах появилось профессиональное стеклянное выражение, когда не отражается ничего, даже приблизительно похожего на работу мысли.

Словно капрал нанял для такого разговора зомби, глядящего на Кегнита безразличными мертвыми глазам.

Похоже, капрал точно знал, как нести службу с наименьшими проблемами у начальства.

— Мое имя Джеймс Кегнит, я помощник коменданта Наола и офицер Второго департамента. Вы и ваши люди подступаете в мое распоряжение. Дело безопасности герцогства.

— Ждем приказаний, мессир! — выпрямился по струнке капрал.

Прочие патрульные энтузиазмом не пылали.

Ну и черт с ними. Зато их восемь, а вместе с командиром девять, а это значит, что отряд Кегнита вырос сразу на треть, что немаловажно, учитывая обстоятельства.

Подобные патрули обходили Наол, прочесывая кабаки и забегаловки, вытаскивая из них пьянствующих наемников, наводнивших улицы города. Тех, кто уже сделал отметки в своих патентах, поступив на службу Блистательного и Проклятого и получив взамен белые повязки и стигмы, вытаскивали за шиворот из-за столов и отправляли в казармы, либо казематы — трезветь. Тех, кто еще не обзавелся новым хозяином в лице уранийского военного командования, брали в обработку. Выбор им предоставлялся небольшой — или подписание контракта, или штраф с перспективой аннулирования патента и пинок под зад до границы герцогства.

Далеко не все наемники были склонны подчиняться, поэтому численность патрулей удвоили. Во избежание инцидентов, так сказать. Ничто не действует на наемничую братию так убедительно, как численное превосходство противника.

(Понятно, что всегда существовал и третий вариант — посеребрить ручку командиру патруля, но об этом скромно умалчивалось).

Игнорируя недовольный ропот патрульных, Кегнит подошел вплотную к решетке и посмотрел сквозь нее в сад, разбитый перед особняком. Дорожки, усыпанные мелким красным песком, с утра, похоже, никто не подметал — ночью был небольшой ветер, и на них нанесло выгоревших листьев и мелкого сора.

Дом почему-то производил впечатление пустого и безжизненного, притом, что баронесса Хантер и ее гости были внутри. Кегнит это точно знал. Он чувствовал, как за ними наблюдают из-за тяжелых портьер и дорогих ставен из ценных пород древесины. Скопление вооруженных людей у ворот трудно не заметить.

Что ж, пусть потомятся, погадают — что бы это значило.

Уже несколько дней к мастер-лейтенанту стекались разрозненные сведения относительно этого дома. Осведомители путано и туманно сообщали, что в городе назревает нечто особенное. Кровавое. Каким-то образом все связано с баронессой Хантер и людьми, прибывшими в Наол под видом ее гостей. Людей странных и загадочных. Слуги в доме сделались нервными и дерганными. Напуганными.

Затем из Второго департамента поступил сигнал о некоем графе Тасселе, с очень хорошими бумагами и полным отсутствием людей, которые бы его знали лично. Граф «всплыл» благодаря случайности — заварушка на Свинцовой тропе с попыткой ограбления поезда, в которой знатному нобилю едва не снесли голову.

Об инциденте доложили, куда следует, графа проверили на предмет наличия влиятельных родственников, которые могут начать предъявлять претензии к обеспечению безопасности транспортных артерий Уранийского протектората… тут-то и обнаружилось, что не удается обнаружить никого, кто бы водил дружбу или личное знакомство с Генри Уильямсом, графом Тасселом. Последнее официальное упоминание о представителях этой дворянской ветви встречалось почти полвека назад.

Получив оперативную информацию, Кегнит лично встретился с контуженым графом, навязав бессмысленную беседу, чтобы наскоро прощупать потенциального «клиента». Надо ли говорить, что он не особо удивился, когда обнаружилось, что Генри Тассел тоже заявился в гости к баронессе Хантер.

И той же ночью случилась стрельба в чертовом особняке. Он примчался туда немедленно, но застал лишь пьяненького графа Тассела, сетовавшего на разбитое сердце и плохие картины, по которым якобы и был открыт огонь. Кегнит подыграл этой легенде, хотя они с графом прекрасно поняли друг друга.

Потом стало известно о пропаже нескольких наемников. Так-то подобная пропажа — вовсе не событие, но среди них было трое уже подписавших контракты. Своим исчезновением они объявили себя дезертирами, а это серьезное преступление по меркам военного времени. И серьезная головная боль для тех, кто должен его расследовать.

Стрельба в особняке — пропавшие наемники. Складывалось до неприличия удачно.

Кегнит с раздражением смахнул пыль с рукава мундира. Чертовы гости чертовых Хантеров. Кто это? Что им нужно? Какие цели?

Он в задумчивости пощелкал ногтем по решетке, слушая, как гулко откликается метал.

Что случилось ночью? С какой целью наемники предприняли попытку проникнуть в особняк. Что с ними стало? Чьи интересы представляют обитатели дома? Куда внезапно исчез его хозяин, прихвативший с собой почти всю личную дружину.

Задачка.

Кегнит покачал головой. Самый простой способ получить ответы, это допросить всех в доме, прошерстить все и вся, включая подвал и пространство под кровью у знатной дамы, что здесь живет. И уж тогда он нашел бы ответ. В этом — искать и находить — у него талант.

Увы, всегда возникает тысяча маленьких «но», не позволяющих поступать так, как было бы наиболее результативно. Хантеры — объективная сила в этом городе. Старый барон водил личное знакомство с герцогом Наольским и запросто проводил с ним время за партией в карты. Новый такой тесной дружбы не имел, но влияние отца по большей части сохранил. А где и усилил, проявив себя человеком еще менее щепетильным и более решительным в вопросах, требующих деликатных решений.

В грядущем военном конфликте с Лютецией поддержка герцога Наола крайне важна, и ее нельзя ослаблять, вступая в конфликты по личным поводам.

А еще были слухи о жене барона. Мрачные такие слухи. Пугающие. Такие сообщают только шепотом, с оглядкой и осеняя себя знаками, отгоняющими дурной сглаз. И, что хуже всего, слухи, предварительно подтвержденные начальством в Уре.

Поговаривали, что баронесса Лота Хантер, урожденная Лота де ла Молль, на самом происходит из семейки Малиганов. А это — Древняя кровь, гори она в аду. Там же, где в рисунок событий вмешиваются Выродки, все становится совершенно неуправляемым.

Стоило подумать об этом, и у него словно зуб заболел.

Дети Лилит. Первосуки. Выродки.

Властные Слотеры.

Хитрые Малиганы.

Агрессивные Морганы.

Изворотливые Треверсы.

Он сплюнул.

— Чего мы ждем, мессир лейтенант? — спросил за спиной Кегнита мужской голос.

Капитан резко обернулся — тьфу ты, черт. Показалось. Говоривший походил на Генри Уильямса, графа Тассела только ироничным прищуром, в остальном являясь его полной противоположностью. Тассел брюнет, волосы этого выгорели и выцвели до цвета серой пакли. Тассел красив, этот скорее уродлив. Тассел аристократ, это же настоящий простолюдин, выходец из таких трущоб, что аристократам там только проблеваться впору.

Рико, настоящий Ночной ангел в прошлом, ныне — доверенный человек Кегнита.

Очень достойный человек, как он сам себя рекомендовал при встрече. Вор и убийца, как значилось в его приговоре к послежизненным каторжным работам на серебряных рудниках.

Впрочем, все мы не ангелы. Даже Ночные ангелы.

— Открыть прикажете, господин лейтенант? — голос у Рико был сипловатый, со столичной ленцой. — Огненный жезл при мне, запоры выжечь — пара минут делов.

— Подождите, сержант.

Не все так просто. Не все так быстро.

Что на это вторжение скажет герцог Наольский? Как усмирять барона, когда он вернется?

Кегнит почесал подбородок.

— Думаю, у нас есть убедительная причина нанести визит Хантерам, не выламывая ворот. Думаю, двоюродный брат баронессы, граф Тассел, не откажется меня принять. Как думаешь, Рико?

Бывший Ночной ангел ухмыльнулся.

— Мне думать не положено, — заявил он в своей обычной нагловатой манере. — Вы команду дайте.

— А если бы я дал, как бы ты действовал?

— Нахрапом бы взял особняк. Двери запечатать, караул выставить, всех в подвал и колоть по «горяченькому». Женщин, которые не леди, можно и на круг… да и с ледями можно, если оставлять никого не планируется.

Кегнит поморщился:

— Ты мне эти фантазии брось… на круг.

Иногда он думал, правильно ли сделал, сохранив Рико жизнь. Страсть головореза к насилию и жестокости не была следствием дурного воспитания и плохой кампании, скорее она была сутью от природы дурного человека. Рико нравилось причинять боль. Все что сделал Кегнит — направил его наклонности на благо великому городу, служению которому посвятил себя сам. Теперь дурной человек Рико причинял боль другим дурным людям.

Преимущественно.

Служба ничуть не изменила Ночного ангела — как был душегубом, так и остался, разве только теперь получил возможность свои пагубные наклонности на законных основаниях проявлять, чем, похоже, был доволен куда больше, нежели казенным жалованием.

В этом вся двойственная натура Ура, Блистательного и Проклятого. Зло в нем не искореняется, но пускается в оборот — для пользы дела.

— А вы что скажете?

Кегнит повернулся ко второму своему спутнику — тоже блондину, но, в отличие от Рико, более пристойного типа, способному даже сойти за аристократа. Впрочем, кто их разберет. Сам Кегнит, выбравшийся из трущоб, где он начинал, сейчас прекрасно сходил за аристократа.

— Сержант?

Тот не откликнулся.

— Сержант Бергман.

Белобрысый сержант продолжал молчать, рассеянно глядя на особняк. Мыслями, похоже, он был очень далеко. Губы его шевелились. Кажется, чье-то имя? Кегнит подосадовал, что плохо читает по губам. Яна? Анна? Видимо, возлюбленная или пассия, оставленная в Уре.

— Сержант Бергман! — пришлось повысить голос.

Белобрысый очнулся.

— Что?

— Спите, сержант?

— Виноват, мессир. Задумался.

Кегнит внимательно посмотрел сержанту в глаза. Тот ответил равнодушным спокойным взглядом. Но что-то в этих голубых глазах мелькает… какой-то скрытый огонь. Кегнит нутром чувствовал, что с сержантом не все так просто. Его прислали второго дня из Ура — на одном поезде с Генри Тасселом, с пакетом дополнительных инструкций, деньгами на взятки и непредвиденные расходы, а также набором грамот, расширяющих полномочия.

Кегнит не встретил его на вокзале, занятый насущными делами, так что все их знакомство насчитывало лишь пару часов. У него не было возможности толком составить представление о прибывшем, но мастер-лейтенант чуял: что-то в нем не так. Надо закончить с Хантерами и разобраться — что именно.

Бумаги, предъявленные новоприбывшим, были подлинные — такое не подделать. Печати, подписи, кисти, условные приметы, о которых знают только посвященные… все было правильно. И доставленный груз оказался в целости и сохранности, никем не вскрытый и недосмотренный.

Сержант выглядел и вел себя так, как и положено надменному сукину сыну из Ура, Блистательного и Проклятого, откомандированному в провинцию. Все в нем было правильно — от лица, выправки, до слегка развязных манер…

Но что-то было не так.

Кегнит не мог объяснить, что, но привык доверять собственным предчувствиям.

— Мессир? — теперь Бергман вопросительно смотрел на него.

— Хочу услышать ваше мнение.

— Общая остановка мне неизвестна. Простите, лейтенант, не успел войти в курс дела. Но если вы приняли решение о штурме, то мне кажется, оптимально действовать следующим образом: выжечь ворота огненными жезлами и осуществить проникновение тремя раздельными группами. Первая атакует парадный вход, отвлекая на себя основные силы потенциального противника. Одна блокирует черный выход и задний двор, третья заходит со второго этажа и атакует тыл обороняющихся. Для проникновения уместно было бы подготовить лестницы.

Нехитро, но, в общем, толково, резюмировал Кегнит. С этими осадами и штурмами ничего особо оригинального не придумаешь.

Кегнит улыбнулся.

— А вы что думаете, капрал?

— Э… я?

— Да, вы.

— Хочу знать ваше мнение.

Капрал пошевелил усами с проседью, точно проговаривая про себя аргументы, а потом высказался.

— Нам мнения иметь не положено. Мы люди подневольные, какой приказ отдадите, такой и будем исполнять. Только прежний барон был человеком влиятельным, запросто с его светлостью трапезничал. А молодой Хантер, хоть и незаконнорожденный, так пошел весь в отца, разве что злее. А жена его так…

Он оборвал сам себя и замолк.

Теперь Кегнит смотрел на него не без интереса. Осмотрительность не очень вязалась с пустым взглядом и бездумной исполнительностью. Это — для демонстрации напоказ. На самом деле у капрала в голове, пожалуй, пара мыслей найдется, и уж если даже его смущают обитатели особняка Хантеров, то можно делать дополнительные выводы.

— Продолжайте. Что вы хотели сказать про его жену, капрал?

— Дозволите сказать, как есть, или слова подбирать?

— Давайте уж как есть.

— Она не из наших мест. Как и вы с Прок… с Ура, мессир. И, поговаривают, даже для тех мест чудная была. Потому что кровь у нее особая. Порченная. Такая вот они с молодым бароном парочка — петух да ярочка. Ему только чертовка в жены и сгодилась.

Кегнит отвернулся от капрала и принялся разглядывать особняк, словно пытаясь в углах и тенях найти ответ на свои многочисленные вопросы.

— Неприятностей, выходит, ждете?

— Неприятности будут, как барон Хантер в Наол вернется, — спокойно ответил капрал. — Но с нас подневольных спрос малый. А чего сейчас ждать, я и не знаю. От таких, как баронесса всего можно. Запросто может и кошку свою натравить.

— Кошку?

— Сказывают, она с собой ручную пантеру привезла. Черная как смоль, а глаза точно уголья горят. По ночам иногда, как собак уберут, во двор выпускают, охранять видимо. А так она свободно по дому бродит, слуг пугает.

— Сам видел?

— Люди рассказывали.

— Лю-юди, — слега подразнил Кегнит, краем глаза следя за реакцией служивого. — Люди много чего рассказывают.

Патрульные зароптали, но тут же стихли, когда взгляд Кегнита перекинулся на них.

— Есть такие люди, каких и послушать не грех, — пожал плечами капрал.

— Вам бы уже приказ дать, мессир лейтенант. Тихо брать по любому не получится. Нас уже срисовали, — подал голос Рико.

— В драку рвешься? А тут капрал говорит, что барон человек опасный, а жена его так и вовсе из… — он запнулся. — …из демонов?

— Так точно, — откликнулся капрал. — Порченая кровь!

— Барона сейчас в городе нет, а что до Выродков, — Рико сантиментов не признавал, — так вы слышали про Эрлика Слотера?

Джеймс Кегнит слегка усмехнулся. Все, кто пожил в Уре хоть раз да слышали об Эрлике Слотере по прозвищу Три Клинка, полученному за длинный язык, длинную шпагу и член тех же характеристик.

Всеми тремя клинками Эрлик владел безупречно, да только вонзал куда придется, не думая о последствиях. Отбившись от рук даже собственного главы клана, пустой на голову бретер на какое-то время сделался головной болью всего Блистательного и Проклятого, нарываясь по пустякам и сокращая поголовье уранийских нобилей (предварительно наделенных ветвистыми рогами) едва ли не быстрее, чем чума.

А закончилось все тем, что…

— Эрлика Слотера нашли в канаве, с перерезанным горлом и тремя десятками ран от ножей и шпаг.

— Ага. А еще пулями так нашпиговали, что брось его в канал, и можно было к ногам груз не привязывать — сам на дно уйдет, — поделился подробностями Рико. — И ведь лучше его бойца было не сыскать во всем протекторате, никакой Сет-Ублюдок в подметки не годился… Это я к тому, что какой бы не был гусь, а в печь влезет. Если надо — и по частям.

— Слышали капрал?

— Слышал, — спокойно откликнулся тот. — Ну, так то вы, господа из Ура. Вашему люду с демонами что резаться, что отплясывать не впервой. У вас даже вампиров на кол не сажают, как увидят, ходят себе среди людей спокойно. А мы народ провинциальный, для нас что не диковинка, то дикость.

— Откровенность за откровенность. Могу я рассчитывать, что ваш люд останется в строю, если дело дойдет до жаркого?

В безжизненно-безмятежных глазах капрала впервые мелькнуло какое-то осмысленное выражение.

— Обижаете, мессир мастер-лейтенант. Мы — люди пограничья. У нас с одной стороны Лютеция, с другой Ур, с третьей вечно мятежный Фронтир, а с моря — так вообще пираты всех цветов кожи. Нас напугать трудно. Только с демонами пока непривычно.

Люди за его спиной довольно заворчали, демонстративно забряцали оружием, принялись крутить усы, да воинственно зыркать из-под бровей.

Хороший настрой. Кегнит позволил себе улыбку.

— С демонами, говоришь…

— Так к баронессе родни, рассказывают, родни понаехало. Неужто они другой крови?

«Осведомители»! Да случайно встреченный патруль знает не меньше, чем доносят в секретных депешах Второго департамента. Предшественник, похоже, так и не сумел наладить толковую работу по сбору информации. А, впрочем, это вечная проблема маленьких городов — все друг друга знают, информация расходится быстро, обрастая слухами и подробностями; фильтровать и контролировать ее распространение представлялось крайне затруднительным, а прислали его именно за этим.

Джеймс Кегнит был произведен в особое звание и командирован в Наол «в помощь» коменданту уранийского гарнизона не только из-за обострения ситуации на границе с Лютецией. Настоящим поводом стали сведения об участившейся активности Древней крови во Фронтире и в этом стратегически важном захолустье. Сведения эти надлежало проверить, отсортировать, проанализировать и связать в единую картину, каковую и расписать для вице-канцлера во всех необходимых цветах. А в случае необходимости — затребовать поддержку военных и действовать по своему разумению.

Древняя кровь на войне фактор непредсказуемый, а потому — всегда чем-нибудь да чреватый.

За пару недель своего пребывания в герцогстве Кегнит успел, насколько это возможно, проверить тех Выродков, что прибыли, не скрываясь, влекомые предвкушением войны, точно стервятники — тухлой тушей. От большинства интриг ждать не приходилось, они всего лишь следовали зову своей натуры: кровь, драка и трупы.

Затем мастер-лейтенант принялся отрабатывать наводку на супругу местного барона Хантера Лоту, в девичестве — Лоту де Моль, якобы происходящую из рода беглых лютецианских дворян-роялистов. Были все основания подозревать в ней исчезнувшую несколько лет назад из Ура Лоту Малиган.

Он снова произнес про себя четыре проклятых фамилии.

Слотеры, Малиганы, Морганы, Треверсы.

После каждой Кегниту хотелось плевать. Он искренне ненавидел древние семьи за тот хаос, который они сеют вокруг себя, за пренебрежение законами и жизнями простых смертных, за…

Кегнит осек себя и глубоко вдохнул. Достаточно «за». Он на службе, поэтому надо обходиться без личного.

Кстати, о службе…

— Раз уж у нас тут разыгралась такая демократия, — Кегнит с усмешкой повернулся к ожидающим его решения людям — своим и капрала, — продолжим опрос. Сержант Бергман?

— Мессир?

— Ваше мнение о штурме я уже слышал. Что вы думаете о самой необходимости штурма?

Белоголовый сержант встретил его взгляд с хмурым спокойствием.

— Информации недостаточно. Инициативу проявлять опасаюсь.

— А если я буду настаивать?

— Исходя из того, что я слышал, оснований для штурма не нахожу, мессир. Слухи о ночной активности фактического подтверждения не получили. Трупов нет, жалоб нет, пострадавших нет. Объяснения причины ночной стрельбы есть. Если барон Хантер действительно вхож к его светлости, то последствия необдуманной силовой… акции могут иметь непредсказуемые дипломатические последствия, чреватые в условиях напряженности на границах.

Он говорил спокойно, с преувеличенным вниманием разглядывая особняк, и у Джеймса Кегнита сложилось впечатление, что речь была заготовлена загодя и тщательно обдумана, пока он тут дискутировал то с капралом, то с Рико.

— Вы, похоже, не особо стремитесь сделать карьеру, сержант.

— Простите?

Бергман напряженно уставился на него, и Джеймс Кегнит кожей почуял агрессию. Сержант отреагировал, как растравленный пес. С чего бы это?

— Вы только что назвали предполагаемые действия старшего офицера необдуманными. А кто, по-вашему, будет рекомендовать вас к повышению, когда мы все здесь закончим. Тот, кто не утруждает себя думами?

Блондин слегка смешался, но тут же нашел, что ответить.

— Вы сами сказали «предполагаемые действия», мессир. Я комментировал тот вариант, что предложил сержант Рико.

Бывший Ночной ангел презрительно фыркнул. Не нравился ему новый помощник.

Джеймс Кегнит улыбнулся.

— Выкрутились, сержант. Вижу, не зря именно вас командировали мне из Ура, соображаете на ходу. Только вот думать стараетесь на два шага вперед, а иногда требуется — только на один.

— Мессир?

— Как, по-вашему, зачем, планируя захват особняка, я собрал целую толпу вооруженных людей перед воротами замка и вместо того, чтобы дать команду на приступ, устроил тут широкую дискуссию с подчиненными с топтанием и бесцельным бряцанием шпагами? Это в лучшем случае глупо. Почему я до сих пор не отправил пару подручных притащить пресловутые лестницы, как толково присоветовали мне вы?

— Вы… э… — Бергман смутился.

— Провокация, дружок, — сипло сказал Рико, игнорируя уставные отношения. — Старая добрая провокация. Сейчас по всему особняку от окна к окну бегают обитатели, лихорадочно обсуждая, чего ждать, набивая мушкеты и аркебузы порохом и распихивая по углам грязное белье. А мы пришли — поговорить. В Ночных ангелах так богатых «терпил» грузят. Подгонишь побольше рыл на переговоры, мануфактурщики да лавочники и начинают потеть. Тут с них сальце и соскребают.

— Именно, — кивнул Кегнит. — Если не знаешь толком, что искать, заставь это что-то прятать. Тут хвост и вылезет. Сержант Рико — продолжайте создавать видимость активности. Капрал, переходите в подчинение моего человека. Исполняйте всего его команды. Бергман, вы идете со мной. У нас с графом Тасселом уже сложилось знакомство. Есть смысл продолжить.

Подчиненные отсалютовали.

Кегнит протянул руку и несколько раз дернул за сигнальный шнур на воротах, выполненный в виде хвоста ажурного бронзового черта, карабкающегося по пикам.

Не раздалось ни звука, но через какое-то время двери парадного входа отворились, и к воротам зашагал человек. К удивлению Кегнита это был не слуга, а его давешний знакомец, граф Генри Тассел собственной персоной.

— Не слишком увлекайтесь имитацией, Рико. Следите за особняком, — негромко сказал он, не оборачиваясь. — Если мы действительно имеем дело с Древней кровью, события могут развиваться непредсказуемо, так что будьте готовы и к… гм… силовой акции с непредсказуемыми политическими последствиями. И все-таки отправь пару человек за лестницами.

— Доброе у-утро, л-лейтенант, — поздоровался, слегка заикаясь граф. — Вы п-похоже, спать не ложились.

Он остановился у ворот, не торопясь, однако их открывать. Спокойно, с легкой полуулыбкой смотрел через решетку, перебрасывая взгляд с Кегнита на его людей и обратно. От графа несло вином, и умываться с утра он, похоже, не пробовал. Волосы в беспорядке, камзол наброшен на плечи кое-как, рубашка не заправлена и вся пятнах — красных от вина, зеленых от травы и коричневых от земли. Не переодевался с тех пор, как тут ночью по всему саду кувыркался с пистолетами.

На одной руке зачем-то перчатка в такую жару, другая наголо.

Он выглядел так, словно был пьян вдрызг. Не трезвел, спать не ложился, заключил Кегнит.

В той руке, что в перчатке — бутылка, оплетенная соломой. Похоже, запасы хорошего вина подошли к концу, и его милость добрался до кухонных запасов.

Ну да, ну да, мы помним легенду. Пьяный кутила-граф, приехавший к женщине, которую когда-то пытался совратить и планов своих не оставил даже несмотря на ее замужество. Снова не обломилось, вот и надрался, как последний сапожник и устроил пальбу из пистолетов в воздухе, да по картинам в доме.

И как хозяева не выставили? Баронесса совсем не боится ни мужа, ни злых языков? Древняя кровь — Древней кровью, но у пограничных баронов нравы весьма патриархальные.

— Доброе утро, Генри, — широко улыбнулся Кегнит. — А вы, похоже, остались без слуг? Сами за привратника?

Намек прошел мимо ушей, уранийский граф не попытался открыть ворота.

— А где неторопливый, но славный старина Уорни, с которым мы свели знакомство ночью?

— М-мессир, — укоризненно покачал пальцем граф Тассел. — Вы же вс-се п-понимаете. Л-леди Л-лота не нужны д-длинные уши и еще б-более д-длинные языки. С-старину Уорни и вс-сю п-прочую челядь с-с утра п-по домам отп-правили.

Кегнит знал, что молодой нобиль ломает спектакль, но здесь, по крайней мере, не соврал. Слуг действительно утром разогнали по домам — даже тех, кто почти все время жил в хозяйском доме. Это он проверить успел. А по возвращении надо будет устроить полноценный допрос каждому.

— Вам следует выпить еще вина. Насколько я помню, оно хорошо помогало от заикания нынешней ночью.

— И п-продолжает п-помогать, — рассмеялся Генри Тассел. — Я снова з-заикаюсь уже не от к-контузии, а от того, что… ик!.. п-пьян вдрррррызг.

— В таком случае хорошо, что я не к вам, друг мой. У меня есть несколько вопросов к баронессе. Надеюсь, она вином не злоупотребляла.

— Н-не уверен, что б-баронес-са п-принимает, — жизнерадостно объявил Тассел.

— Боюсь, я буду вынужден настаивать, — с деланным дружелюбием ответил Кегнит и как бы невзначай сделал жест в сторону своей немалой свиты. — Сами понимаете, служба.

Тассел на мгновение задумался. Затем отхлебнул из бутылки и махнул рукой.

— Н-ну, что ж, ваши д-дела — д-дела Ура. Б-будет не п-патриотично остаться в с-стороне, — он сдвинул несколько железных запоров и ворота остались закрыты. — Н-но в-вашу армию ос-ставьте с-снаружи. У б-баронес-сы вам не угрожает н-никакая опас-сность.

— Как скажете, Генри. Возьму с собой только своего помощника. Генри — сержант Бергман, сержант Бергман — граф Генри Тассел.

Белобрысый коротко козырнул, а граф удостоил его лишь короткого кивка.

— М-мне вс-сегда к-казалось, что у с-сержантов неп-пррррррименно д-должны б-быть ус-сы. Это к-как ат-трибут з-зрелости.

— Нашему спутнику этот атрибут заменяет титул. Мессир Бергман из дворян.

Тассела услышанное не впечатлило.

— В Уре к-куда не п-плюнь — в д-дворянина п-попадешь. Вот п-плюньте в мою с-сторону. С-срррррразу попадете!

— Генри.

— Д-да?

— Вы уже трижды приложились к бутылке, а уровень жидкости в ней почти не уменьшился. Я не против вашего спектакля и тоже сейчас играю кое-какую роль, но прекращайте заикаться. Пожалейте мои уши.

— Как скажете, — негромко рассмеялся граф Тассел и зашвырнул бутылку в клумбу. — Сказать по правде, никогда особо не любил роль Капитана Бижу. Все эти вечно пьяные фанфароны, несостоявшиеся герои-любовники… в жизни они вызывают не смех, а брезгливую жалость.

— Тогда зачем все это, Генри?

— Ну, должна же быть версия еще и для ваших людей?

Заикание его прекратилось, а вот речь звучала все с той же пьяной дружелюбностью.

Они шагали к особняку чуть не рука об руку, и сержант Бергман, отставший на два шага, обратил внимания, как изменилась вдруг целеустремленная и стремительная походка Кегнита. Теперь помощник коменданта шел вразвалочку, шаркая по песку носками туфель. Ш-ш, ш-ш. Гражданская походка, никакой военной четкости.

Плечи мастер-лейтенанта сами собой опустились.

Мягче, мягче, говорил облик Кегнита. Я не опасен. Я человек, который не служит, а больше отбывает службу… по возможности, не забывая о личном интересе. Эта метаморфоза белоголового сержанта не особо смутила. Подумаешь, жесткий решительный лейтенант вдруг стал мягким, расслабленным и слегка рассеянным. Эдаким плюшевым мишкой.

Это нормально.

Служба в заведениях, подобных Второму департаменту Ура, будь то Палата тайных игр Лютеции или сеть «шептунов» Тортар-Эреба, связана с ношением масок, напомнил себе Бергман. В том же Втором департаменте только те, кто носят малиновые плащи, не утруждают себя перевоплощениями и разыгрыванием спектаклей…

Баронесса Хантер встретила их в холле. Ее волосы были собраны в высокую безупречную прическу, а зеленое платье с глубоким декольте сделало бы честь иному торжественному приему. Не по утреннему часу туалет.

— Приношу извинения за ночное поведение моего гостя, мессир…

— Кегнит. Джеймс Кегнит, помощник коменданта. Мы виделись на вокзале второго дня. Почтен за честь вашим приемом.

— Какой унылый официоз! Позвольте… ну позвольте же вас по-человечески представить, вас друг другу, дорогая Лота, — с пьяной вальяжностью заявил Генри Тассел, заикаться он бросил, но из роли выходить не торопился. — Джеймс, мой первый друг в этом вашем неприятном городишке, а это его помощник. Новый цвет уранийского… дворянства, с позволения сказать. Как там вас, милейший? Бергман?

— Сержант Бергман, мессир. Миледи…

Сержант коротко поклонился.

— Вот-вот, Бергман.

Держался сержант неплохо.

Кегнит вынужден был согласиться, что не хуже его самого. Скромно, скованно, неуклюже, как уличный щенок, впервые попавший на дворцовую псарню… все как положено мелкопоместному дворянину, у которого всех богатств — титул. На публике такие ерепенятся и бравируют, но оказавшись в компании настоящих нобилей, обличенных деньгами и властью, сразу вспоминают свое место.

Только такие и идут на службу.

В то же время белоголовый сержант в фокусе: собран, подтянут, насторожен, все фиксирует взглядом, мысленно размечает входы-выходы, двери-окна. Общаясь с Рико, Кегнит научился подмечать такую собранность в людях, и это было ценное качество. Он всегда мог предугадать, когда спокойный с виду человек взорвется фонтаном действий.

Предугадать и ударить на опережение.

— Чем обязана вашему визиту, мессир Кегнит? Полагаю, за нарушение ночного спокойствия Генри, моим бестактным гостем, полагается штраф? До конца дня я пришлю своего управляющего, чтобы уладить все проблемы.

— О, нет миледи. Дело не только в Генри. Я бы хотел увидеть всех ваших… гостей. Я вдруг подумал — почему бы нам с сержантом Бергманом не напросится к вам на завтрак?

Лота поджала губы.

— Не понимаю. С каких пор комендатура проводит светские рауты?

— Служба, кузина! — провозгласил Генри Тассел. — На пороге война и служакам везде мерещатся шпионы. А ты вообще лютецианка. Вы же в курсе, лейтенант? Она — последняя из де Молей — остальных перевешали за верность старой династии. Так что никаких оснований любить и поддерживать республику…

— Довольно, Генри! — оборвала его Лота Хантер. — Офицер, полагаю, вы недавно откомандированы в Наол. Вы знаете, кто мой муж?

— Безусловно. О бароне я был наслышан первым делом. И меня удивляет безмятежность нашего дорого Генри, ибо из того, что я успел узнать, век ему теперь отмерен короткий. Прости друг, но это суровая констатация перспектив.

— Вы на что-то намекаете, мессир Кегнит? — холодно спросила Лота, прежде бросив короткий и яростный взгляд на графа Тассела, который лишь улыбнулся.

— Хотите сказать, что я дала повод для слухов?

— Хочу сказать, что мне, учитывая сложившиеся внешнеполитические обстоятельства, не нужно убийство уранийского графа взревновавшим наольским бароном. Независимо от оснований — реальных или мнимых.

— Вам никогда не говорили, что вы лезете не в свои дела, Джеймс?

— Постоянно говорят.

Баронесса даже не нашла, что возразить. Только ресницы затрепетали.

— Какое отношение к этому имеют другие мои гости?

— Ну, например, я хочу посмотреть, кого еще может доставить одним прекрасным утром Мусорный патруль.

— Мы не в Уре, мессир лейтенант. Здесь нет Мусорных патрулей.

— Это не важно. Кто-то же собирает трупы. А перед собой я вижу женщину, за которую можно убить.

Лота приподняла бровь.

— Сказано слишком грубо, чтобы принять это за комплимент.

— Правда порой бывает неотесанной, — парировал Кегнит.

Лота пожала плечами.

— Охотно верю.

Граф Тассел громко рассмеялся, привлекая к себе внимание:

— Не верь ему, дорогая. Он ловит шпионов и соглядатаев Лютеции, и ему нет дела до альковных страстей.

— В этом доме об альковных страстях может говорить один человек, и это — мой муж.

— Боюсь, Кларисса с тобой бы не согласилась… да и я сам…

Они обменялись короткими взглядами, точно ударами рапир. Далеко не все в истории с отверженным любовником — игра, подумал Кегнит и промолчал.

— Я видела за воротами большое количество вооруженных людей. Это, как я понимаю, такой способ сделать просьбу более убедительной?

— Вы проницательны, — коротко склонил голову мастер-лейтенант. — Простите, я стараюсь ходить прямыми тропами.

— А вы — слишком прямолинейны для охотника за шпионами.

Лота Хантер продолжала источать лед, способный заморозить любого.

— Люди, которые любят все усложнять, часто вязнут в собственной паутине, — мягко ответил Кегнит, которого, казалось, не смущала ни пьяная любезность Тассела, ни нерадушный прием со стороны баронессы.

— Что ж, видимо, у меня не остается иного выбора, кроме как пригласить вас к столу. За завтраком вы познакомитесь со всеми моими гостями, но прошу вести себя в рамках приличия и не позволять непристойных намеков…

— Безусловно. Прошу простить мне мою бестактность. Служба…

— Вот и хорошо. Потому что иначе я, не дожидаясь Дэрека, воткну в вас добрый фут стали. А теперь, мессиры, извольте подождать пару минут, — она обворожительно улыбнулась. — Я накрою на стол.

— Ах, да… вы ведь отпустили слуг.

— Да. А кухарку еще и рассчитала.

Последняя фраза была адресована не ему. Взгляды графа и баронессы снова скрестились как рапиры, высекая искры. И на сей раз Тассел отступил — смутился и отвел глаза в сторону.

Лота ушла, оставив их втроем.

— А вы произвели на нее впечатление, Джеймс, — доверительно сообщил Генри Тассел, приобнимая Кегнита за плечо.

Рука в замшевой перчатке оказалась неожиданно тяжелой.

— Из чего вы сделали такой вывод? На завтрак я напросился чуть не силой.

— Ну как же? Она пригрозила вас зарезать. Лично!

Кегнит издал неопределенный звук, аккуратно высвободился, принялся ходить взад-вперед по холлу. Игра становилась все интереснее, а он все еще не был уверен в партии, которую затеял. Что вообще происходит?

Чуял ли он опасность, исходящую от обитателей особняка?

Безусловно.

Подозревал ли он в баронессе и ее гостях Выродков? С большой степенью вероятности.

Верил ли он в их заигрывания с Лютецией накануне войны? В меньшей степени.

Тут что-то другое.

Что-то совсем-совсем другое.

Ситуация напоминала поиски черной кошки в темной комнате, когда не факт, что кошка присутствует. Баронесса и ее таинственные гости, прибывающие один за другим (предположительно тоже Выродки из Ура) уже который день занимали все его внимание, однако Кегнит упорно не мог понять, почему.

Ни Лота, ни Генри не производили впечатления интриганов или авантюристов. Даже театральное позерство графа Тассела было всего лишь частью китча, призванного отвлекать внимание от его истинной личины — менее яркой и запоминающейся на фоне меняющихся масок. Такие трюки любят люди, умеющие удачно исчезать. И, тем не менее, со всеми своими ужимками он так и не показался Кегниту человеком, умеющим извлекать выгоду из такого грязного дела, как война. Вот муж баронессы — дело другое. Но именно его-то сейчас нет ни дома, ни в городе, ни, возможно, даже в герцогстве.

Натасканные, чуткие инстинкты Кегнита буквально кричали, предупреждали о серьезной угрозе, исходящей от этого дома, от людей, которые в него заселились, но… кому?

Уру? Наолу? Второму департаменту?

Лично ему, Джеймсу Гордону Кегниту?

Когти Астарота!

Агент Второго департамента покосился на сержанта Бергмана. Тот стоял у стены, привалившись плечом, и выглядел абсолютно спокойным, даже расслабленным. И это тоже была маска.

Он перестал ходить и остановился у портрета, изображавшего женщину с умным властным лицом и большими миндалевидными глазами, казалось следящими за всем, что происходит в холле.

Кто-то из предков барона?

Кегнит поискал взглядом отверстия от пуль (Генри Тассел уверял, что ночью стрелял по картинам) и не нашел. Хмыкнул, провел пальцем по тяжелой деревянной раме, потемневшей от времени. Миндалевидные глаза смотрели на него сверху вниз. Женщина полулежала на софе, и лиф ее не был зашнурован вопреки правилам приличия, обнажая верхнюю часть груди.

Предок ли? Кто изобразит так свою мать или сестру, да вообще — леди?

Может, картина и не имеет никакого отношения к семейству. Барон Хантер — незаконнорожденный и, если верить досье, составленному его предшественником, крепко своего отца ненавидел. С него станется повесить чужие портреты там, где должны висеть родовые. Не исключено, что это портрет какой-нибудь известной в Наоле куртизанки, призванный сбить с толку визитеров.

Меня здесь дурачат.

Водят за нос. Держат за служивого идиота.

Мысль не порадовала.

Кегнит посмотрел на запачкавшуюся подушечку пальца и растер пыль пальцами.

Он всегда был сильным интуитом. Именно чутье превратило его из обычного отребья, уличного раздолбая, в офицера тайной службы. А со временем благодаря чутью он получил к своему званию приставку «мастер», что выводило его далеко за пределы привычной служебной иерархии Второго департамента, наделяя значительными полномочиями и еще большей свободой рук.

Мастер, значит «хозяин». Хозяин себе и своему положения. Во благо Ура, понятно.

И сейчас его знаменитое чутье уже устало колотить во все набаты, предупреждая о том, как непросто и нечисто все с Хантерами и их гостями. Жаль, на одной интуиции везде и всегда не выедешь. Во всем, что касается жены барона Хантера, правой руки герцога Наольского. Человека, знаменитого больше жестокостью и решительностью, чем широтой взглядов следовало проявлять еще и немало осмотрительности.

— Что это там у ваших людей на улице? Лестница? — подал голос Генри Тассел, стоявший у окна. — Они никак штурм готовят? Ну, полноте, Джеймс. Леди Лота не очень гостеприимна, но это не повод для таких крайностей. Боюсь, мне придется возглавить оборону особняка, а вас взять в заложники.

Шутка была несмешной, но они посмеялись.

— Учитывая, что их там без малого три десятка, в обороне вам потребовалась бы любая помощь, — Кегнит небрежно помахал своим людям вялой рукой. Пальцы словно сосиски.

— Где же ваш… э-э… звероподобный… слуга? При штурме он был бы кстати.

Граф Тассел поднял брови. «Вы что, серьезно?», словно бы говорил его взгляд.

— Мой звероподобный слуга сейчас отдыхает.

— Надеюсь, он устал не смертельно?

— Ну что вы. Я отправил его по делам и разрешил пропустить стаканчик, как справится. Кто же знал, что нам придется переживать осаду! Дакота бы сейчас и в самом деле пригодился. Да боюсь, он отсиживается где-нибудь в более приятном месте.

Они снова засмеялись, и даже Бергман присоединился, выдавив из себя пару смешков. В смехе Генри Тассела лейтенант Кегнит уловил напряженные нотки и мысленно пожал себе руку. Нобиля понемногу начало пронимать то, как откровенно он копировал его же манеру менять маски и валять дурака.

Никто так не раздражает лицедея, как другой, бросающий ему вызов.

— Надеюсь, эти дела… не нарушают закон? Не то, чтобы я был сильно против, но знаете, это все же моя работа — следить… э-э… за порядком в Наоле. У нас, как бы это… хмм… выразиться деликатнее… война на пороге. Война, дорогой Генри.

— Я понимаю.

А я — нет.

Ничего пока не понимаю с вами, уранийские комедианты. Но до конца этого завтрака начну понимать.

— Прошу к столу, господа, — позвала баронесса Хантер, и Генри махнув рукой на приготовления людей Кегнита, поспешил к ней, жестами приглашая помощника коменданта и сержанта следовать за ним.

В столовой зале их уже ждали. Слуг не было, но за столом восседали двое господ примечательной наружности. Один в жилетке поверх белой рубашки, перехваченной у горла строгим бантом. Лицо длинное, умное и какое-то грустное, как у породистой лошади.

Второй в малиновом камзоле свободного покроя с буффами и разрезами на рукавах. Он активно орудовал ножом и вилкой в тарелке и жевал с таким энтузиазмом, что шевелились уши. Крепкий — широкие плечи, лицо круглое и румяное. И пустое, как у человека, на котором страсти не оставляют отметин.

Кегниту были знакомы подобные лица. Люди с такими лицами служили в особых подразделениях Второго департамента, которые вице-канцлер задействовал, когда требовалось, чтобы недруг Ура исчез вместе с проблемами, которые доставлял. Навсегда.

За спиной крепыша на спинке стула висела шпага — короткая тяжелая рапира с открытой, без чашки, гардой. Оружие не дуэлянта, но убийцы.

— Мой кузен Рональд Флэшер, мессир. И мой дядя Эдмонт Феррин. Господа — помощник коменданта Старлока Джеймс Кегнит.

Лейтенант произнес что-то условно учтивое.

Крепыш поднял лицо от тарелки и невнятно поздоровался. Лорд с лошадиным лицом важно кивнул. И весь этикет.

Его не очень привечали за этим завтраком.

Он сел напротив, механически отмечая детали: маленькая, почти незаметная ссадина на длинном лице Феррина, заботливо припудренная умелой женской рукой; сбитые костяшки на правой руке Флешера; красные пятнышки на рубахе Тассела слишком яркие по сравнению с темными пятнами от вина.

Похоже, ночью здесь не только по портретам стреляли.

Слишком долго разглядывать господ было бы неприличным, и он опустил взгляд в свою тарелку. А кухарку-то и в самом деле рассчитали. В тарелках обнаружились только куски холодного вареного мяса, нарезанные тонкими пластами и пересыпанные зеленью и крупной морской солью. Еда провинциального лендлорда, а не утонченного уранийского нобиля.

Мясо почти не пахло, поэтому его ноздри работали, чутко улавливая запахи хозяев и гостей особняка. Это тоже важно. Платье Лоты источало аромат ванили, забивавшей ее естественный запах, духами она, похоже, не воспользовалась. Лорд Флэшер благоухал так, точно вылил на себя сразу флакон розовой воды. Примостившийся под левую руку от Кегнита граф Тассел в своем пятнистом одеянии мог бы посрамить своим амбре винный погреб, а от лорда Феррина несло чернилами из каракатицы и какой-то едкой химической дрянью.

Каждому свое, как сказал какой-то древний философ. Или просто каждый вылил на себя первую попавшуюся дрянь, чтобы приглушить запахи крови и пороха, впитавшиеся в кожу, в волосы? Вы кого-то потрошили ночью, мессиры?

— А где же ваша очаровательная тетушка, баронесса? Я имел удовольствие пару раз видеть вас вместе, и она произвела на меня самое благостное впечатление.

— Такое впечатление тетушка производит на всех, кто носит штаны. Нынче утром ей нездоровится, — отрезала Лота голосом, не располагавшим к застольным беседам.

Она расправлялась со своими кусками мяса с энергией, искренне восхитившей Кегнита. Ему даже показалось, что только присутствие за столом посторонних людей сдерживает молодую женщину от того, чтобы отложить в сторону вилку и пустить в ход длинные сильные пальцы.

В этом было что-то… хищное.

— Чем обязаны удовольствию видеть вас? — вежливо спросил лорд Феррин.

— Говори за себя, Фер, — хмуро пробурчал Флешер. — Мне никакого удовольствия видеть физиономию этого хлыща не доставляет.

— Мессир Кегнит склонен подозревать нас в чем-то сродни государственной измены, — жизнерадостно объявил Генри Тассел, больше стучавший вилкой по тарелке, чем разделывавший ей мясо.

Перчатку с руки он не снял и за столом.

— На случай, если за завтраком мы проболтаемся в симпатии к республиканской форме управления государством, он привел с собой маленькую армию.

Крепыш в малиновом отодвинул тарелку в сторону и вперил в Кегнита мрачный немигающий взгляд.

— Раз так, предлагаю не заморачиваться, — сказал он. — Свернем ему шею и в подвал.

Мастер-лейтенант впервые почувствовал беспокойство. Драки он не боялся, но его стихией была дипломатия. С круглоголовым же играть в слова и намеки, аккуратно подлавливая оппонента на неточностях и оговорках, не представлялось возможным. Это было удивительно простодушное двуногое животное, реагировавшее на опасность естественно и универсально: если угроза реальна, от нее надо избавляться.

Такой запросто может… в подвал.

— Мессир лейтенант, кажется, я слышал угрозу в адрес служащего Второго департамента, — негромко сказал сержант Бергман и взял нож так, словно собирался его воткнуть кому-то в брюхо. — Это уже — преступление.

— Полагаю, вы слышали шутку, сержант, — улыбнулся Кегнит.

— Ага. Шутка. Ха-ха, — медленно проворчал лорд Флэшер и снова уткнулся в тарелку.

— Ваши шутки смешнее, Джеймс! — рассмеялся Генри Тассел. — Ведь это вы приходите завтракать сам-тридцать. Как Его Величество король. С таким эскортом вам точно ни в одном доме не откажут!

— Не тридцать. На улице двадцать шесть человек, плюс наши гости, — педантично поправил Феррин. — Так чем мы обязаны?

Кегнит повертел в пальцах вилку. Тяжелая. Зубцы острые, как кинжалы.

— Я хотел бы поинтересоваться, мессиры. Что вы делаете в этом богом забытом городке? Неужели приехали записаться в волонтерский полк? Похвально, очень похвально.

— Перестаньте нести эту чушь! — отрезал лорд Феррин. Его длинное лошадиное лицо исказилось.

Кегнит поднял брови.

Обаяние из долговязого лорда Феррина просто изливалось. Бурным потоком, подозрительно напоминающим по запаху сточные воды.

— Фер! — повысила голос Лота. — Держи себя в руках. Это мой дом, если ты не забыл… и я не позволю, чтобы мои гости перегрызли друг другу глотки, тем более — за семейным столом. Он мне… дорог. Ауруканское черное дерево из Гейворийских лесов.

— Вам удалось застать нас в момент семейного спора, Джеймс, — заметил Тассел.

Похоже, завтрак начал тяготить уже все заинтересованные стороны.

— Генри!

— Да, дорогая кузина?

Баронесса отложила вилку и нож. Граф Тассел поднял брови, улыбка его кривоватой. Коренастый лорд Флэшер изучал свои ногти.

Лота нарочито сдержанно промокнула губы вышитым полотенцем и отложила его в сторону.

— А теперь… Прошу меня извинить, господа.

Лота поднялась. Шелест зеленого платья. Кегнит и Бергман поспешно встали и поклонились. Прочие гости остались сидеть, как ни в чем не бывало.

Кегнит проводил баронессу взглядом. Хороша, нет слов. Даже он, суровый профессионал, иногда чувствовал, что подпадает под власть ледяного очарования баронессы Хантер. Жены, между прочим, опаснейшего человека в герцогстве Наол!

Кегнит вздохнул. В воздухе остался легкий, едва заметный, почти забитый ванилью аромат лаванды с нотками мускуса.

Что там капрал говорил про пантеру, выпускаемую на ночь в сад? Баронессе надо меньше возиться с животным. А вообще ручная пантера — это в духе хозяйки. И тем более, в духе ее мужа. Интересно, где ее держат? В подвале?

Возможно, там же, где держат нелегального вампира. Кегнит даже взмок. Интересный у баронессы Хантер зверинец. Вот бы… посмотреть.

— Ммм…

Неловкую тишину нарушило невнятное мычание лорда Феррина, который многозначительно наклонил голову, косясь на дверь.

Непрошеных гостей просили освободить помещение.

— Да-да, — сказал Кегнит и перевел взгляд на Бергмана.

— Сержант, что вы думаете об итогах нашего визита? — неожиданно спросил он так, словно они уже вышли и остались вдвоем, разбирая результаты своей разведки… завтраком.

Бергман недоумевающее мигнул раз, другой, но затем все понял и игру поддержал.

— Вас интересует мое искреннее мнение, мессир?

Крепыш и долговязый обменялись взглядами. Тассел поднял голову.

— Безусловно.

— Мы впустую потратили время. Вынужден признать, что силовой вариант сержанта Рико при всей своей неоднозначности дал бы лучшие результаты. Полномочиями мы обладаем.

— Простите, господа, — начал было Феррин, но Генри Тассел вдруг сделал ему знак замолчать и, к удивлению Кегнита, тот подчинился.

А казалось, что самое весомое слово тут за долговязым занудой.

— Не упрощайте ситуацию, сержант, — требовательно заявил он, продолжая игнорировать недоуменно переглядывающихся гостей баронессы. — Что конкретно вы заметили?

— Заметил? — Бергман повел головой.

— Ваши профессиональные выводы. Что вы увидели, что заметили и к каким выводам пришли?

Бергман решительно отодвинул тарелку в сторону.

— Эти люди не гости, лейтенант. Они родня. Они знают и понимают друг друга с полунамеков, меж ними установлена негласная иерархия, они объединены некой целью и ведут себя в соответствии с распределенными ролями…

Кегнит подобрался, хотя ничем этого не выдал, ковыряя ножом и вилкой кусок мяса, пересыпанного хрусталиками крупной соли.

— Продолжайте, сержант, это интересно.

— Голова, — кивок в сторону Феррина.

— Мышцы, — кивок в сторону лорда Флэшера.

— Отвлекающий фактор…

— Говорите уж прямо — шут! — граф Генри Тассел рассмеялся в ответ на кивок по своему адресу.

За столом, похоже, только он оставался в хорошем расположении духа, все остальные превратились в комки нервов. Нервов и — недоброжелательства.

— И если они родня баронессы, то… — оторвавшись от тарелки, многозначительно поднял столовый нож Кегнит, самому себе напоминая наставника, экзаменующий старательного студиозуса.

Никто за столом — кроме Генри — похоже, и не понял, что он пародирует актерские выходки Тассела. Особенно Бергман; нахмурив чело, беловолосый решал в уме заданную задачку. Затем складки на его лбу разгладились.

— То их кровь тоже — порченная.

Он сказал «порченная», отметил Джеймс Кегнит. Не «Древняя», как заявил бы любой, кто хоть немного прожил в Уре, а «порченная». Как тот же капрал снаружи.

Как человек, рожденный и воспитанный за пределами Блистательного и Проклятого.

За столом стало так тихо, что слышался только негромкий стук, с каким столовый нож Кегнита опустился в тарелку и принялся, прорезая мясо, тыкаться в ее дно.

— Древняя, сержант. Кровь, унаследованная от Лилит. Которая имеет свойство дымиться на свету. И вонять серой!

Последние слова он не произнес, а выкрикнул одновременно с внезапным движением — неуловимо быстрым и плавным, словно бы много раз отрепетированным. Ррраз! И трезубая серебряная вилка засела в столешницу, пройдя через кисть графа Тассела и намертво пригвоздив ее к столу. Прямо через серую замшу перчатки.

В следующее мгновение к нему прямо через стол, с нечленораздельным ревом, прянул маленький смерч, разбрасывая во все стороны приборы, тарелки и подсвечники. Кегнит не успел и глазом моргнуть, как вокруг его горла сжались стальные клещи, а из-под задницы и ног ушла всякая опора. Рывок, выдернувший его из-за стола, был так силен и невероятно скор, что он почувствовал, как хрустнули шейные позвонки, но даже не успел испугаться.

С секундным опозданием кресло напротив, где только что сидел лорд Флэшер, загрохотало, свалившись по пол. Затем, загремела, падая на пол посуда.

Сержант Бергман не обладал такой неимоверной скоростью (да никто, наверное, не обладал вообще в целом свете), но в пределах возможностей, отмеренных природой простому смертному, отреагировал вполне достойно. Когда к Кегниту, которого лорд Флэшер просто выдернул из-за стола, поднял в воздух за горло и прижав к стене — вернулась способность хоть что-то соображать, он понял, что белоголовый сержант стоит, пригнувшись за спиной лорда Феррина, держа того за волосы и приставив к горлу столовый нож.

Генри Тассел так и остался сидеть на своем месте — да и куда бы он делся, с пришпиленной рукой? Вот только почему-то не кричал, не выл от боли, не крыл всех благим матом, как полагается человеку, которому три серебряных зубца проткнули руку, повредив кости и сухожилия. Просто сидел, держа руку на столе, полуобернувшись в сторону мастер-лейтенанта Кегнита, хрипящего в руках (руке!) лорда Флэшера.

— Отпусти его, Корт.

— Вот еще, — хрипло буркнул крепыш в малиновом камзоле. — Он нарвался, а я этого весь завтрак ждал. Вырву ему кадык, а потом выколю глаза и сверну шею белобрысому… не успеет даже особо поцарапать дядюшку. Слышишь? Зря надеешься, парень.

Бергман промолчал, только сильнее прижал нож к горлу лорда Феррина, и у мастер-лейтенанта вдруг сложилось впечатление, что сержант, имея заложника, вовсе не собирается торговаться за его, Кегнита, жизнь, а сдвигается понемногу к окну, чтобы в него сигануть.

Разумно, рассудил он, чувствуя, как начинает шуметь в ушах.

— На улице больше двух дюжин вооруженных людей, которые видели, как эти двое вошли в дом, — совершенно трезвым голосом сказал граф Тассел. — Как думаешь, что будет, если они не дождутся?

— Ничего нового. Нам просто потребуется две дюжины безымянных могил, — рыкнул названный Кортом.

Тассел вздохнул.

— Эту драку ты уже от всего города не спрячешь.

— Послушай Ришье, Корт. Как ни прискорбно это признавать, но сейчас он прав. Не хватало нам повесить на хвост свору Человеколюба, — сказал лорд Феррин, решительно не обращая внимания на нож у своей шеи.

Он даже взял со стола салфетку и аккуратно промокнул ей тонкие губы.

— Это называется патовая ситуация.

— В задницу твои шахматы! — оскалившись, заявил названный Кортом. — Доской по голове — лучший способ выиграть.

— Не забывайся.

Пока они препирались, у Кегнита потемнело в глазах. Легкие разрывались от нехватки кислорода.

— Хаос! — выругался Корт и со злостью ударил кулаком в стену.

Раздался внушительный хруст.

Круглоголовый убийца присовокупил еще пару более крепких ругательств — прежде чем, наконец, ослабил хватку. Ноги Кегнита снова обрели опору, а в легкие проник воздух.

В котором так и не начало вонять серой.

Он попытался что-то сказать, но парализованные стальными пальцами Корта связки пока не слушались, и издать вышло только невнятное сипение.

— Похоже, у нас все карты на столе, — заметил Генри. — Так может, пришло время объясниться? Без драматических жестов?

Граф Тассел, который, безусловно, не был никаким графом Тасселом, выразительно посмотрел на Кегнита, затем на свою кисть, пришпиленную к столешнице. Все на что хватило Кегнита — скривить в усмешке побелевшие губы. Тогда Ришье Малиган кивнул, взялся за рукоять вилки и, напрягшись, выдернул ее из столешницы. На пробитой зубцами замше перчатки не выступило ни пятнышка крови.

Потому что руки из глины не кровоточат.

Глава 8 Разговор, подслушанный Гулем (Сет и Моргана)

В ночи уныло и жалобно выли волки, жалуясь на неудачную охоту и голод. Луна висела в бездонном черном небе, словно приклеенная. Такая огромная, что не составляло труда разглядеть на ее светящемся лике моря и океаны, впадины и ложбины.

Ряды могильных знаков, увенчанные на старый манер — неуклюже сколоченными, а когда и просто связанными из веток квадратами — уходили вдаль. До Реформы квадрат почитался мессианской церковью за символ истинной веры; его угловые точки символизировали четыре Башни, возведенные из праха Архангелов, сражаясь с Шестью Герцогами.

Некоторые квадраты развалились, никого более на защищая и не распугивая.

Похоже, поблизости не было никакого поселения — только огромное кладбище — заброшенное, неухоженное, ветшающее. Скорее всего, одно из военных кладбищ времен схватки двух Герцогов — Белого и Багрового. Багровым герцогом иногда называли Роланда Дюфайе. Вообще, лютецианская революция присвоила ему титул-прозвище Республиканский герцог, но прозвище не прижилось. Зато Багровым — цвета запекшейся крови — потомственный дворянин Дюфайе стал буквально за несколько дней. Когда кнутом, виселицами и железной рукой приводил в порядок армию Лютеции…

Лунный свет ложился на покосившуюся старую часовню. Венчавший ее шпиль покосился, и торчал под углом, словно сломленный прошедшими годами и усталостью. Он словно указывал на развалины склепа — единственного здесь. Наверное, спешно соорудили усилиями полковых инженеров, чтобы похоронить какого-нибудь родовитого и чрезмерно пафосного аристократа-военачальника, заявившего в предсмертной горячке, будто хочет лежать рядом со своими солдатами.

Вряд ли сейчас лежит.

Характерные царапины на камнях, обрамлявших выдранный с корнем, с наличниками дверной проем, трудно было спутать с чем-то еще помимо когтей гуля. От простых солдатских могил тварь отогнали священные знаки, но над склепом погибшего нобиля вместо оберегающего символа возвели какой-то нелепый монумент, предназначенный жирно намекать на мужество и героизм павшего. Надо думать, трупоед отдал должность и тому и другому, дробя в своей гнилой пасти иссохшие мощи и перетирая их в кашицу.

Тишина.

Иногда в тишине слышалось зловещее всхрапывание черных жеребцов-магиматов, привязанных у склепа. Если уж быть откровенным, больше похожее на утробное рычание хищника. Твари, загнанные сложной магией в тела лошадей, не жаловали своего нынешнего грума…

Там, за часовней и склепом, по-настоящему начиналось кладбище. Там были мертвенно лунный свет, сбитые квадраты и могилы — целые и развороченные. К некоторым подобрались наиболее выносливые гули, способные выносить мессианскую ауру, аккуратные периметры других явно хранили знакомство с лопатой. Не иначе как наведывались за ингредиентами и катаалами могильные воры, работающие на алхимиков и некромантов. Будь кладбище поновее, можно было бы предположить и работу Блеклых пастырей — бродячих колдунов, подымающих трупы, чтобы сдавать в наем на несложную работу, но за век с лишним солдаты, лежащие под слоями дерна, перегноя и опавшей хвои, уже слишком истлели и не годились для анимации. Чтобы заставить кости скелета двигаться, должна сохраниться плоть, их объединяющая, а рассыпавшийся от времени скелет даже бренчать не заставить без дорогостоящего ритуала.

Кладбище утыкалось под бок густому мрачному лесу, ночью, казалось, источавшему леденящую, сумрачную ненависть, вызванную жалкими попытками смертных оставить знаки своего присутствия на его опушке. Лес давно бы мог поглотить солдатский погост, но иррациональная природа кладбища останавливала его.

После массовых баталий, когда раненные и трупы разобраны сражавшимися сторонами полковые колдуны-магеармы проводят над останками павших сложные ритуалы, мешающие им восстать после смерти, а капелланы освещают землю, делая ее недосягаемой для темных сил, выбирающихся наружу такими вот ночами. Никому не нужна армия мертвецов, которая в один прекрасный день решит подняться, чтобы сожрать все живое в округе.

Увы, со временем все приходит в негодность — дерево гниет, камень рассыпается, магия выветривается… Коль скоро освященная земля перестала гореть под ногами гулей, погост свой срок отбыл.

Может быть лютецианцы и правильно поступали, сжигая своих мертвецов, а кости перетирая в прах на походных мельницах, известных, как «костегрызы». А с другой стороны — задача выполнена. Трупы пролежали в земле ровно столько, сколько требовалось, чтобы они перестали представлять собой опасность.

Несмотря на большую луну ночь выдалась темная и почти все окружающие предметы соревновались между собой, стараясь выделиться черным на черном. Мрачную симфонию мрака нарушал только небольшой костер, горевший на окраине кладбища. Его красные отблески играли на лакированных обводах черной кареты и отсвечивали кровавым в больших рубиновых глазах жеребцов.

Уютно потрескивали дрова. На вертеле жарился поросенок, плотно набитый недоваренной кашей, чтобы вобрать лишний жир. Угольки вспыхивали, когда горючие капли падали на них сверху: пшшш… пшшш…

Пшш.

Пару, коротавшую ночь у огня было трудно не узнать и совсем невозможно с кем-то спутать. Огромный и тяжелый, как Топтун — голем, что тащит поезда по Свинцовой тропе — охотник на нечисть и его изящная, точно вырезанная из белой кости спутница.

Сет Слотер, прозванный собственным семейством Ублюдком, сидел у самого костра, почти не двигаясь, лишь изредка поднимая руку, чтобы пошевелить вертел. Отсветы костра бросали тени на его мрачное лицо, резко очерчивая шрамы и западая в складки так, что оно превращалось в уродливую маску чудовища.

Профессиональный истребитель монстров, он давно перестал особо отличаться от своих жертв. Но все же настоящим чудовищем в этой паре была она — Моргана Морган.

Красивая, игривая и отчаянно мертвая. Моргана полулежала на крыше кареты, облизывая пальцы, и кровь текла по ее щеке, собираясь на подбородке, чтобы затем скользнуть далее и быстрым темным ручейком проложить русло до самого декольте.

Сет встал на ноги, выгнул спину, потянулся разминая затекшие конечности, и оказалось, что огромная черная карета, вообще не так и велика. Затолкай туда пару таких, и все.

Он недовольно покосился на свою спутницу.

— Тебе всегда надо есть так… демонстративно?

— Прости, милый, но я считаю, что все эти шприцы и сцеживатели, которыми обзаводится вампирская аристократия, чтобы питаться без контакта с жертвами — пошлость и вырождение. Это как получать удовольствие через поделки из овечьих кишок, которые надевают на свои благородные члены нобили в борделях, чтобы не подцепить лютецианскую болячку.

— Я не об этом. У тебя платье снова в крови, а мы, хочу напомнить, не везем с собой весь твой гардероб.

Моргана рассмеялась и потянула пальчиками испачканный шнурок лифа.

— Ах ты об этом? А ведь я старалась: думала предложить тебе слизать все с моей груди.

Ответ Сета был написан на его физиономии: не люблю мяса с кровью, хотел сказать он.

Но сдержался.

Моргана снова засмеялась. Временами Ублюдок откровенно забавлял ее. С женщинами он всегда старался держаться галантно — уж как мог — всячески урезонивая свою первобытную брутальность, отчего как правило выглядел неуклюжим, грубым и неестественным.

Так выглядит каждый кто ведет себя противно своей природе. Истинной же природой же Сета Слотера было бескомпромиссное доминирование, оборачивающееся свирепой дракой, когда кто-то заступал ему путь. И то была именно драка: не бой по правилам, не сражение по науке, а свирепая свара, где нет ничего кроме разбитых кулаков, белой ярости в глазах, ослепляющей боли и клокотания крови. В отсутствие демонов и нечисти, которых можно было истреблять, утверждая себя, как победителя, Ублюдок дрался со всем миром, а когда мир утомлялся — с самим собой, стараясь обуздать бушующие внутри порочные страсти и темные наклонности, унаследованный с кровью Лилит.

Городу Уру, столь же Блистательному, сколь и Проклятому, опасно заигравшемуся с потусторонним, требовался надежный защитник от ужасов, порожденных изнанкой мира, и что люди, что Выродки на эту роль годились плохо (последние, по правде говоря, совсем не годились). Требовался такой вот… Ублюдок даже посреди Выродков.

В лесу кто-то захрустел валежником, и Моргана, чуткая к природе смерти, уловила некротические эманации. Верный признак присутствия рядом нежити.

— Здесь кто-то есть, — она села на крыше кареты, свесив ноги и пригнувшись, так что нос стоящего рядом Сета нацелился ей аккурат в сокровенную ложбинку, влажно блестящую от свежей крови. Тушка зайца, пойманного в лесу, свалилась на землю и покатилась к костру, собирая мехом хвою, мелкие веточки и прочий мусор.

— Кто-то не мертвый.

— Это гуль. Старый уже, почти не пахнет, — небрежно пожал одним плечом Сет — второе было туго забинтовано. — Он не опасен, просто боится, что мы будем заново освящать кладбище, где прикормился.

— Откуда ты знаешь?

— Я зарабатываю этим на жизнь.

— Мне не нравятся трупоеды. Не хочешь свернуть ему шею и сделать мне меховой коврик?

— Он не опасен, — повторил Сет. — Я убиваю только тех, кто несет угрозу.

Опять это его унылое щеголянье принципами. Моргана обиженно подула на локон, убирая с глаз. Получилось кокетливо.

Как и было задумано.

— Твоя свинья подгорает.

— Это поросенок, — Сет вернулся к костру. — И он пахнет просто божественно.

— Не смей дразнить меня! Я все еще помню вкус человеческой еды!

Моргана с неподражаемой грацией спрыгнула с кареты и тоже подошла к огню — почти также близко как он. Жара она не чувствовала, но, как любое неживое существо, с трудом подавляла приступы неконтролируемого страха, которое вызывало открытое пламя. Тела носферату содержат слишком много особых гуморов, а если называть вещи своими именами — жиров и масел, позволяющих сохранять эластичность тканей, в которых более не циркулирует кровь, благодаря этому они легко загораются и быстро истлевают.

Моргана уже горела разок — тринадцать лет назад, когда они с Сетом прищучили вампира-мутанта по прозвищу Ренегат, застигнув его в особняке Ришье Малигана. Она помнила, как это было страшно. Тогда вампирше удалось не показать чертовому Слотеру вида, хотя, борясь с приступами паники, она изорвала на себе все платье, оставшись практически голой.

Правда, в тот момент всем было не до ее обнажившихся прелестей. Ришье едва хрипел, обескровленный клыками Ренегата и ошеломленный смертью своей подруги-актристки… как там ее, Алисы? А Сета в очередной раз отделали на совесть — излупили и изорвали когтями, так что он походил на огромного медведя, которого драла сотня гигантских кошек. И плечо у него тогда было тоже прострелено.

— Как твое плечо?

— Что? А… думаю, через недельку и не вспомню о ране. На мне быстро все заживает… для живого. Знаешь, та пуля от татуированных парней, испортила один из моих шрамов. Вот почти прямиком в него угодила. Теперь будет новый. И мне как-то жаль, прежний был памятен, — он замолчал и неловко улыбнулся. — Я получил его, когда мы охотились на Ренегата.

Странно, что он тоже вспомнил именно ту ночь.

Моргана устала бороться с паникой, которую вызывал у нее огонь и отступила во тьму.

— Если тебе так нравятся связанные со мной шрамы, расстели плащ. Я добавлю на твоей спине дюжину новых, и хочу сделать все прежде чем ты отяжелеешь от своей свиньи и начнешь дышать мне в лицо чесноком.

— Я не использовал чеснок!

— Ты купил мясо в деревне, а все деревни смертных просто воняют чесноком. Они на нем просто помешаны!

Несколько позже, когда поросенок был безнадежно испорчен, а бугристая спина Ублюдка дымилась, пока на ней подсыхали и покрывались свежими струпьями длинные царапины, которым все-таки не суждено было стать шрамами (от силы едва заметными белыми паутинками, незаметными на фоне множества толстых рубцов), Моргана сидела напротив костра, обхватив свои длинные ноги и морщилась. Запах Древней крови — солони и серы — настойчиво лез ей в ноздри, вызывая смутный голод и такой же смутный страх.

Ни один вампир не мог пить кровь Лилит… но даже горький яд может обладать привлекательным запахом.

— Почему ты вспомнил о нем? — спросила она больше для того, чтобы отвлечься.

— О Ренегате?

— Нет, об этом мальчишке-Малигане. Сыне Трубадура.

— Я вспомнил охоту. И шрам. И наше знакомство.

Ответ ее не удовлетворил. Они были вместе не так долго, но Моргана всегда чувствовала, когда он не договаривает.

— Но и о нем ты вспомнил. Ты все время держишь его в голове — с тех пор, как втянул меня в эту авантюру. Мы ведь отчасти и из Ура выехали, потому что твой дядюшка Витар намекнул будто мальчишка побывал в Логове и получил какой-то серьезный наказ у старших-Малиганов.

Сет недовольно засопел.

Он поднялся, подобрал с земли рубашку и накинул ее себе на спину. Опасного запаха крови это не притупило.

— Когда по истечении тринадцати лет судьба снова начинает сталкивать таких как мы… выродков из Выродков… это наводит на мысли. Нас таких осталось не много, грех не вспомнить одного из троих.

— Да-да, ты уже говорил об этом в Уре. Но почему сейчас?

Он пожал плечами.

— Мы рядом с Фронтиром.

— И что с того? — ей приходилось вытягивать из него слова клещами, и это жутко злило импульсивную вампиршу.

Сет какое-то время молчал, кромсая ножом обугленные останки поросенка в поисках наименее сгоревших кусков. Его огромная туша жадно требовала пищи, особенно после известных упражнений, в которых Моргана меры проявлять не стремилась и спуска не давала. Она перевернулась на живот и завозилась на плаще, привлекая к себе внимание, а заодно пачкая его кроличьей кровью.

Сам виноват — так и не слизал.

— И что с того? — требовательно повторила она.

— Тебя никогда не занимало, почему он стал так знаменит? Ведь всего одно настоящее деяние, один подвиг — а имя Лисьего Хвоста здесь звучит и передается из уст в уста. Даже меня уже не помнят, а ведь не далее, чем шесть лет назад я уничтожил здесь могущественную тварь, в зародыше погасив новый Бунт нечисти. Ришье же со своим подвигом прогремел и того раньше, но эхо разносится по сей день. Появились даже двойники!

Ну наконец-то разговорился.

Теперь главное подыграть, чтобы он вновь дал волю своему велеречию.

— Не просто «итого», а вдвое раньше, — нахмурила лоб Моргана. — Если я правильно помню, то это было уже через несколько месяцев после охоты на Ренегата. В газетах писали, что он, рефлексируя из-за мертвой подружки, прибился к команде какого-то Весельчака, и их всех блистательно покрошил какой-то лич. Как же его звали… кажется, на арборийский манер… Андрей.

— Анджей. Анджей, Мертвый герцог. И он не был личем. А командир наемников, к которым присоединился Ришье, не был Весельчаком. Его прозвище — Висельник. Вальдар-Висельник. А мертвую подружку Ришье звали Алиса, и это имя я прошептал на ухо Ренегату перед тем, как его прикончить. Но ты права в главном. Выходит, что все произошло те же тринадцать лет назад.

Пафос.

Сет ценил пафос. Ему нравилось тяжело и вроде бы скупо, но на самом деле изобильно ронять фразы и имена, изобличая некое знание, какое могли бы открыть другие, но проглядели, а он один — взял и додумался. Иногда Моргане казалось, что чертового Слотера слишком часто по умолчанию принимали за тугодума из-за его слоновьих габаритов, вот он и тщится при всяком удобном случае доказать обратное.

— Ты считаешь, что все это как-то связано? Мертвая девка, еще более мертвый герцог, наемник по прозвищу Висельник и слава Лисьего Хвоста, которая заставляет тебя так завидовать?

— Я не завидую! — раздражение, отдавшееся хрипом в его голосе, сказало ей обратное. — В мою репутацию заложено столько трупов, что хватит, чтобы в каждую здешнюю могилу по два покойничка добавить.

— Тогда чего ты орешь, как олень во время гона? Все знают Ублюдка-Слотера, грозу Ура, а про Ришье Лисьего Хвоста наслышаны только варвары Фронтира. Может, он до сих пор бардов и менестрелей подкупает, чтобы горланили по кабакам про его победу над Мертвым герцогом.

— Я все время думаю об этом — так много, что голова порой пухнет. И чем больше думаю, тем больше мне кажется, что все это связано. Та девушка, актриса, которую Ренегат убил в особняке Ришье, Алиса Карсо… она была очень похожа на его сестру Лоту Малиган.

— Безобидная сука, — беззлобно сказала Моргана. — Говорят Лота до сих пор не научилась контролировать свой Талант. Потому и сбежала из Ура, чтобы семью не стыдить. Слышала даже будто она выскочила замуж за смертного. Совсем позор. Впрочем, чего ждать от малокровных?

— Ришье испытывает к сестре сильное влечение, поэтому и начал встречаться с похожей девушкой, с Алисой. Это была не простая интрижка. Ее смерть действительно задела его за живое…

— Мертвая смертная подружка. Фи, как романтично, — легкомысленно фыркнула Моргана и… и вдруг поняла — ей стало страшно.

Настолько страшно, что она описалась бы, сохрани вампиры способность это делать.

Потому что глаза на уродливом искаженном гневом лице Ублюдка горели таким бешенством, что у нее просто ослабли руки. У нее, кровожадной ночной хищницы!

Налет цивилизации слетела с ее спутника напрочь, обнажив истинную личину чудовища, которое жило тем, что охотилось на других чудовищ. С этим выражением лица он крушил демонов, сносил головы оборотням и вбивал колья в упырей… с ним же Сет чертов Слотер сейчас разорвет ее на части, забыв и про ее нечеловеческие способности, как вампира, и про следы ногтей на спине, оставленных ей, как женщиной.

Моргана была умнее прочих Морганов. Она успела найти и сказать единственное, что могло спасти ей жизнь.

— Прости.

Он обмяк.

Сгорбился, опустил огромные руки, отвернулся. Какое-то время сидел не двигаясь, затем сделал вид, что занят исключительно кучкой обгорелых хрящей — все, что удалось спасти от поросенка. Какое-то время Ублюдок молча ел, тяжело двигая челюстями. Физиономия его покрылась жиром и блестела в свете костра, но ей и в голову не пришло пошутить.

— Прости, — сказала Моргана еще раз, когда движение челюстей прекратилось. — Я не хотела.

Она действительно не хотела вызывать к жизни призрак той, что пробила в душе Слотеры дыру, точно раскаленным ядром.

Ее звали Таннис, и она была наполовину смертной, а наполовину из народа sidhe, которых еще называют эльфами. Немая и очень необычная, она стала красавицей, укротившей чудовище. Стала женщиной Сета Ублюдка Слотера, и одно его имя должно было защитить ее от всех напастей Ура, Блистательного и Проклятого.

За это имя ее и убили.

В его доме, у очага, который она хранила.

Есть раны, которые лучше не бередить.

— Я все же хочу, чтобы ты рассказал мне историю про капитана-Висельника и Мертвого герцога, — сказала Моргана, выждав какое-то время. — И я обещаю, что буду лучшей слушательницей, чем прежде.

— Есть разные версии того, что теперь во Фронтире называют «Походом героев» или даже (как правило это делают плохие барды) «Хроникой восьмого рыцаря». Но никто не знает всех деталей той кампании. Я тоже, хотя полагаю, мне известно чуть больше, чем прочим и, может быть, самому Ришье. Потому что я знал Вальдара Красного до того, как он стал Вальдаром Леможем, командиром наемников и бродячих рыцарей. Я знал его, когда он только стал nefandus, и рад, что не убил его тогда.

Глаза Морганы слегка расширились.

— Nefandus? Разве они существуют на самом деле? Я думала, это выдумки.

— Не выдумки.

Трудно… очень трудно вызвать к себе столько ненависти и злобы, чтобы даже Черная церковь отвергла тебя, признав настолько гнусным, что дальше некуда. Nefandus — гнусность и преступность в глазах тех, кто привечает за гнусность и преступность. Смертные, продавшие свои души Шести Герцогам, а затем предавшие новых господ и переметнувшиеся на другую сторону из-за мук совести, но чаще — из страха перед расплатой, ждущей после смерти. Мессианская церковь не дает прощения и искупления тем, кто запятнал себя прикосновением Преисподней, а церковь Черная не прощает предательства.

Остаток жизни человека, ставшего nefandus, представлял собой короткий и обреченный поход проклятой души за благое дело. Попытка — обычно безуспешная — исправить свои ошибки и предотвратить чужие. Без победы, без благодарности, без смысла. Вальдар Красный, знаменитый рыцарь, продал душу за любовь женщины, которая оказалось демоном, суккубой, присланной его соблазнить. Потерявший все, обманутый адом, он в свою очередь обманул ад, использовав его дары, чтобы разрушать дело Черной церкви.

Он менял маски и имена, титулы и роли, команды и друзей, избегая возмездия Шести и выжигая огнем и железом следы их присутствия на земле, пока не нашлось существо более искушенное и опасное в подобных играх.

Анджей, Мертвый герцог.

Сет рассказывал, а Моргана слушала и не дурачилась. Вопросы она задавала только чтобы уточнить непонятные места.

— Так он действительно был мертвым, этот герцог? Как лич?

— Личи умерщвляют свою плоть и мумифицируют, либо бальзамируют ткани, чтобы сохраняться как можно дольше. Есть и те, что отказываются от человеческого облика, помещая свой прах в сосуд, а сосуд — в конструктов из костей и плоти. Но в записях, которые оставили все, кто общался с Анжеем и остался жив — путевые записки, свидетельства очевидцев, допросы, составленные инквизицией и экзекуторами, проводившими свое расследование — он описан как простой смертный. В смысле, он ходил, смотрел, ел, дышал. Но убить его было нельзя — ни пулей, ни ядом, ни магией.

— Откуда ты столько знаешь о нем?

— Наслушался рассказов, когда занесло во Фронтир убивать настоящего лича. Говорил же: шесть лет назад я остановил здесь новый Бунт нечисти… Истории про живого мертвого звучали необычно, и я провел целое расследование, чтобы узнать о нем как можно больше. Подключил даже дядюшку Человеколюба, которого такой персонаж тоже озадачил.

— И что за создание может таким похвастать?

Сет уголком плаща вытер лицо.

— Я с такими никогда не сталкивался с подобными тварями, но читал про них туманные описания в старинных хрониках. Наткнулся на описание одного случая непредумышленно, заинтересовался и постарался изучить все что смог найти, сопоставил с рассказами об Анджее и думаю, что я знаю, что это за существо. Прежде таких называли revenant.

Чертов Слотер действительно много читал, Моргана успела в этом убедиться лично. Свой мозг он старался упражнять также, как большое и неуклюжее тело, часами изводя себя за поисками древних и, по большей части, никому не нужных истин, либо решением задач не имевших практического смысла. Сам Сет объяснял это свое увлечение желанием знать как можно больше о чудовищах, которых ему предстояло убивать. Без знания теории остается только экспериментировать, а судьба часто выдает только один шанс — слишком мало, чтобы делать пробовать на удачу.

— Ревенанты. Те, кто вернулся с того света — в собственном теле и сохранив свою личность. Мертвый живой. Носферату и прочие вампиры часто называют себя живыми мертвецами, но на самом деле вы просто неупокоенные трупы. Уж прости, Мора, но так и есть. Ревенант — вот истинный живой мертвец. Тот, кого Шестеро самолично вытолкали из могилы, вернув к жизни своим мертвым поцелуем. Он несет в нашу реальность частицу их кошмарного сна, искажая вокруг себя законы природы, магии и науки (как простой, так и оккультной). Я убежден: Анджей был именно таким. Иного объяснения не могу представить. Он сохранил память, харизму и обаяние человека, Мятежного князя, каким был при жизни (говорят, воякой приотличнейшим) и приумножил их получив дары смерти. Будучи nefandus Вальдар вбил себе в голову, что только он может справится с ревенантом. А раз может, значит, обязан.

— Но почему?

— Потому что ревенанты не возвращаются в наш мир сами. Они те — кому разрешили вернуться. Если Шесть адских герцогов не могут проснуться, придавленные Башнями-из-мощей, они готовы погрузить весь мир в свой кошмарный сон, и ревенанты — их сноходцы. Предтечи темного мессии… Есть ли для пропащей души, стремящейся к свету, более яркая цель, нежели предотвращение очередного конца этого самого света? Вальдар-Висельник не мог не принять вызов.

Моргана странно посмотрела на Сета, а потом начала одеваться. Луна серебрила ее гладкую холодную кожу.

— Ты хочешь сказать, что наш мальчишка-Малиган предотвратил конец света?

Сет пожал плечами.

— Что тут такого? Я делал это пару десятков раз.

— Но ты не убивал ревенантов.

— Слава Астароту!

— А он убил.

— Я с самого начала говорил, из него выйдет толк.

Моргана натянула узкие и неприлично короткие панталончики, повернулась и замерла, силясь поймать мелькнувшую мысль за хвост.

— Не сходится. Даже ты, просидев за книгами кучу времени, мало знаешь о ревенантах, а большинство обывателей — простых смертных, у которых нет лишнего времени, чтобы убивать его за книгами — и слыхать про такое не слыхивало. Как твоя теория объясняет славу Ришье? Я отвечу. Меньше чем никак.

Она с вызовом посмотрела на Сета. Громила не смутился.

— Ты знаешь, что может убить ревенанта?

— Проклятье, Слотер! Конечно нет!

Его вспышка гнева осталась далеко в ночи, и к Моргане вновь начала возвращаться ее нарочитая легкомысленность, так раздражавшая Ублюдка, когда они спорили. Она даже позволила себе топнуть босой ногой.

— Я о существовании таких созданий услышала только что — от тебя!

— Как минимум двое их Шести — Велиар и Вельзевул — помогали Творцу при Создании. Им подвластны все основные материи, лежащие в основе нашего мира. Дерево и металл, земля и вода, огонь и воздух. Поэтому ничто из сотворенного под солнцем и луной не способно причинить им вреда. Ни им, ни тем, кого они благословили, вернув к нам из мертвых. Но есть кое-что неподвластное и Шести, и их эмиссарам. Что было создано самим Творцом по его образу и подобию.

Сет вытянул свои огромные лапищи — два совершенных инструмента для убийства, способных согнуть железный лом или вырвать горло у вампира — и посмотрел на них с каким-то благоговением, которого прежде Моргана в нем ни разу не замечала. Переняв его импульс, она вытянула вперед свои руки и посмотрела на них так, словно видела. Тонкие и изящные, белые в лунном свете, как шедевр скульптора.

Безупречные.

И тоже умеющие убивать.

— Наши руки?

— Наша плоть. Кости и кровь. То, что Шесть получают по доброй воле только если сначала купят душу.

— И как Ришье убил его… этим? Задушил?

— Он отрубил руку.

— Анджею?

Сет вздохнул.

— Себе, Мора. Себе. Срезал плоть, чтобы обнажить кость и этой кость проткнул Мертвому герцогу сердце. Это… — он запнулся, — Поступок. Не уверен, что у меня бы так получилось.

— Это действительно… Поступок. Но и такая слава быстротечна, тем более, что не зная о ревенантах, никто не возьмет в толк, на кой рубить себе руки, когда можно, например, утопить негодяя в бочке со святой водой.

— Мне кажется, когда их плоть и кровь смешались, что-то от Анджея перешло ему. Какая-то часть сущности ревенанта, некая аура, усиливающая его возможности, его ауру… даже звук его имени, наконец! Про Мертвого герцога рассказывали, что он очаровывал людей на расстоянии. Половина команды Вальдара попала под это влияние и предала своего капитана, хотя Висельник и знал, как подбирать людей. Он умел видеть их насквозь.

— Слишком много догадок, Сет.

— У него снова есть рука, Мора. У Ришье. Не магический протез, умеющий совершать несколько движений пальцами, а рука, которой он пользуется, как своей собственной. Только мертвая, из глины.

— И что с того?

— Я разговаривал с Гэвином Малиганом, изготовившим ее. Мы вместе как-то взялись натянуть нос моему проклятому младшему братцу…

Моргана невольно поежилась. Даже неназванное имя Джайракса Слотера было способно напугать, а уж представить как его разозлили эти два дурака…

— Гэвин посетовал, что рука была его шедевром. Второй такой протез, способный повиноваться абсолютно всем приказам мозга, он изготовить просто не смог. И не потому что не старался. Ты сама знаешь, что для Сушеного вопрос создания тела, в котором он может жить, не разваливаясь на части хотя бы пару недель — смысл жизни. А Ришье, жаловался Гэвин, отнесся к подарку, как к чему-то само собой разумеющемуся и ушел с рукой-прототипом, не дав ее толком исследовать.

— Ты полагаешь…

— Шести подвластны все материи, Моргана. Он взял это от ревенанта. И сделал глину частью себя. И ядовитая его слава с тех пор сочится по Фронтиру точно также, как знания о Герцогах, которых никто не видел в глаза, но существование которых никто не оспаривает. Есть те, кого она отравила сильнее других — они начинают выдавать себя за Лисьи Хвосты…

— Кажется, я начинаю понимать, к чему ты клонишь — она даже перестала надевать платье и, наклонившись, уставилась на Сета через окружье воротника, как через амбразуру. — Это снова наша чертова сущность. Опять выкрутасы нашего блядского наследия, которое делает нас выродками из Выродков. Ришье всосал в себя что-то от этого ревенанта, потому что он пуст! В нем нет Таланта, положенного каждому потомку Лилит. Как не было его во мне, благодаря чему я стала единственным вампиром за все время существования нашего вида! Как не было его в том семени, из которого родился ты, хотя женщины кланов не способны понести от смертных мужчин.

Сет торжественно и довольно кивнул.

Он все-таки подвел ее к своим мыслям и выводам, хотя в промежутке едва не прибил за неудачно поданную реплику.

— Все так, Мора. И я считаю, что это снова связано с Диким Талантом. Все началось тринадцать лет назад, когда цепочка невозможных фактов потянулась один за другим, сведя нас — детей парадокса — в одной точке, чтобы создать задел к новой попытке пересмотреть основы мироздания. Я не знаю, есть ли в них логика, но быть может Итон-Ренегат — вампир, которого не могло быть — появился на свет из пробирки только затем, чтобы убить Алису Карсо и дать мятущейся и пустой душе Ришье мотив искать продолжения череде таких же невозможных событий. Мы все тогда получили зов, но расслышал его только Малиган. Потому что там где остановились мы, он пошел дальше и продолжил цепочку парадоксов. Он нашел Вальдара — пропащую душу, восставшую против тьмы и вместе с ним выступил против Анджея — настоящего живого мертвеца. А потом убил того, кого нельзя убить. И сейчас ходит по миру, помахивая мертвой рукой, которая ведет себя как живая.

— Так ты из-за этого потащил меня из Ура? — в голосе Морганы неожиданно зазвенела злость. — Ты все еще хочешь померяться с мальчишкой-Малиганом длиной членов?!

Ублюдок нахмурился.

— Не понимаю.

— Ты тоже хочешь остановить такой конец света. Как он! Еще раз! Чтобы доказать, что мир все еще крутится исключительно благодаря твоему бескрайне раздутому эго. И чтобы твой подвиг был не менее значим, чем его, враг должен быть такой же. Соразмерный! Или даже более могущественный.

Сет рассмеялся, но Моргана продолжала.

— Ты боишься, что вместе с аурой ревенанта Ришье взял от Мертвого герцога что-то еще. Что-то от наших дорогих дядюшек Вельзевула и Велиара. И, кто знает, доберись мальчишка с этим до Дикого Таланта, не окажется ли мир в полной жопе? В настолько полной и глубокой, что достать его обратно сможет только один человек. Скромный слоноподобный герой Сет, мать его, Слотер…

Он перестал смеяться, нахмурился и даже сжал кулаки, но остался стоять на месте.

— Только зачем в этом походе тебе я, Сет из Слотеров? Если нужны свидетели подвига, возьми в компанию своего племянника Джада. Он сложит очередную плохонькую поэму, которую будут напевать по борделям и тавернам.

— Хочешь знать? Хорошо, я отвечу тебе прямо, Моргана из Морганов. Если с помощью Дикого Таланта невероятное можно сделать вероятным, я заставлю его дать тебе жизнь. Я не уберег от смерти одну женщину, но могу вернуть к жизни другую. Это будет равноценной заменой.

— Ты не спросил меня, хочу ли я того же.

— Я знаю, чего ты хочешь. Жить. Дышать. Попробовать горелого поросенка. Родить ребенка.

Моргана закрыла и открыла глаза. Потом еще раз. Плакать она не могла, но где-то внутри ожила память о том, что это такое — слезы.

— Я найду этот Гений Вероятности и того, кто способен им управлять, даже если это будет Ришье Малиган, причастившийся Преисподней. Я заставлю его сделать невероятное для тебя, а потом, если потребуется, оторву себе руку и буду колотить ей маленького засранца пока не выбью из него всякий ревенантовский дух. Я сделаю это для тебя. И для себя! И для Таннис, чтобы она знала, как далеко я мог бы зайти, чтобы спасти ее, не откажись она бороться… А весь мир, кланы, дядюшка Витар, Ур, а также все ангелы и демоны потом смогут поцеловать меня в задницу!

Сет говорил медленно и тяжело, постепенно накручивая самого себя, пока не сорвался на свирепый рев, призванный заглушить боль потери, которую на самом деле ничем, никакими подвигами и чудесами даже он, Ублюдок из Выродков, не мог компенсировать.

А затем выдохся.

Глухо ворча, Сет прошел мимо вампирши, весь отяжелевший и опустошенный, и принялся укладывать вещи, хотя до рассвета еще оставалось время.

Наступила тишина. Костер почти прогорел, и угли перестали потрескивать. Волки, навылись до хрипоты, а старый гуль сбежал, напуганный свирепым ревом, доносившимся с окраины погоста.

Моргана молчала и не двигалась. Она понимала, что должна что-то сказать, но не могла подобрать слов, ошеломленная мотивами и надеждами своего спутника, основанными, если подумать, наполовину на догадках и слепой вере.

Что-то лежало у ее ног. Что-то округлое и грязно-белое.

Моргана нагнулась и выпрямилась с человеческим черепом в руках. Глядя в его забитые землей и хвоей глазницы, в одной из которых свил гнездо длинный и толстый червь, она думала об услышанном. О том, что им предстоит сделать. И о том, кто ведет ее по этому пути в неизвестность.

— Милый… — негромко сказала Моргана из кровожадных Морганов, обращаясь к Сету из чертовых Слотеров.

— Да.

Сет не отвлекся от сбора вещей.

— Помнишь, ты сказал, «не уверен, что у меня бы так получилось», когда рассказывал, как Ришье убил Мертвого герцога?

— Да, — он рассеяно кивнул.

— Мне, кажется, осознание этого тебя гнетет. Гложет. При всей этой мужицкой браваде — «оторву руку» и все такое — ты до сих пор не уверен, что прошел бы через такую боль и через такое испытание, случись именно тебе спасать этот мир от ревенанта.

В глазах Сета загорелись знакомые ей недобрые огоньки. Он открыл было рот, чтобы возразить, но Моргана продолжала, играя в гляделки с черепом.

— Я думаю, у тебя и впрямь бы так не получилось, — она улыбнулась высохшей кости. — Ты не стал бы себе рубить руки.

Ублюдок набычился, сделался мрачным и злым, как грозовая туча.

— Потому что ты бы просто выдрал бы ему грудную клетку — вместе с мертвым-живым сердцем, и для этого тебе потребовались бы обе. Ты все сделал бы своими огромными толстыми корявыми и ужасно некрасивыми пальцами. Вот так.

Она сжала кулак, и череп раскрошился на множество сухих костяных осколков. Несчастный червяк погиб, раздавленный ими.

Сет быстро отвернулся, но Моргана успела заметить довольный оскал на его физиономии.

Глава 9 Завтрак с угрозами (Кегнит, сейчас)

Кегнит открыл рот, немного подумал — и закрыл. В глотке словно песка насыпали, связки ободраны. Чертова живая молния по имени Корт!

— Похоже, у нас все карты на столе, — Генри, граф Тассел, смотрел на лейтенанта в упор, едва заметная ухмылка кривила губы. — Так может, пришло время объясниться? Без драматических жестов?

Пауза.

Затем Малиган взялся за вилку и с легкостью выдернул ее — и из руки, и из столешницы. На замше перчатки не выступило ни капли крови.

— Джеймс?

Кегнит усилием воли вернул себе самообладание.

— Согласен. Бергман!

Лейтенант повернулся к белобрысому сержанту Бергману. Тот по-прежнему прижимал нож к горлу долговязого лорда Феррина. Лицо блондина сержанта заострилось, и приобрело какое-то загнанное, неприятное выражение. Казалось, еще немного, и верхняя губа блондина поползет вверх, и он зарычит. Как рычат загнанные в угол бродячие псы. Лорд Феррин выглядел… опасным.

Что для человека, похожего более всего на занудливого школьного учителя, довольно странно…

— Я не совсем понимаю, — сказал Бергман. — Лейтенант, вы приказываете мне сдаться?

— Уберите нож. Сержант! Вы слышите меня?

Нож в его руке, однако, даже не дрогнул. Он с легкостью перережет долговязому лотку — и плевать он хотел на лейтенанта.

— Я приказываю вам убрать нож и сесть.

Бергман пожал плечами. Кегнит начал подниматься…

Генри Тассел осмотрел вилку, аккуратно положил на стол рядом с собой.

— Зря вы так, Джеймс. — Он усмехнулся. — Это был прекрасный старинный стол, теперь он испорчен. Лота вам спасибо не скажет. Да и мне тоже. Сядьте!!

Кегнит рухнул на стул. Ох! Словно невидимая рука толкнула его обратно. Проклятый Корт.

Он с трудом подавил дрожь.

— И что теперь? — спросил он.

— Для начала мы разберемся, кто диктует условия. Корт, если можно… их оружие…

Кегнит не успел даже пошевелиться, только почувствовал сильный рывок. Что-то мелькнуло перед глазами, воздух загудел.

Через мгновение. На стол перед Ришье с грохотом обрушились шпага Кегнита в ножнах, его же пистолеты, стилет из сапога, пистолет Бергмана, шпага сержанта и столовый нож. Чистый столовый нож. С одной единственной крошечной каплей крови на лезвии.

— Спасибо, Корт, — Ришье кивнул. — Теперь можем и поговорить.

Крепыш по имени Корт уже сидел, закинув ногу на ногу. Кегнит покачал головой — никогда бы не поверил, что такое возможно. Шея страшно болела. Стальные руки у этого лорда Флешера, ладно хоть кадык не раздавил. Или надо завязывать с игрой и называть его своим именем?

Корт Малиган, палач клана.

Во Втором департаменте досье было на каждого Выродка. Этот — самый быстрый и один из самых опасных сукин сынов на весь Блистательный и Проклятый. И раз уж его отослали в Наол, значит дело совсем плохо.

Долговязый Феррин опустился на свое место, прижимая к шее носовой платок не первой свежести. Кегнит слегка нахмурил брови вспоминая… Феррин, Феррин… ах да, Фер Книжный Червь — ходячая энциклопедия Малиганов и мастер устраивать неприятности другим.

— Этот мерзавец меня задел! — в голосе Выродка прозвучало удивление.

— Не будь девчонкой, Фер, — проворчал Корт.

Фер Малиган наградил его убийственным взглядом. Судя по всему он не особо любил простое и примитивное насилие… когда не планировал и не причинял его сам.

Белобрысый сержант Бергман, пошатываясь, прошел мимо них и отодвинул стул рядом с Кегнитом. Скри-ип. Уселся. Потом почему-то посмотрел на свои пальцы.

Ришье ждал.

Ситуация явно вышла из-под контроля, решил Кегнит. Если, правда, она под контролем вообще была. С другой стороны, он своего добился — Выродки перестали ломать комедию и сбросили свои личины.

— И что дальше? Решили поиграть в заложники, Генри? — светским тоном спросил мастер-лейтенант. — Вы позволите мне называть вас так и дальше? Имя «Ришье» мне как-то не по душе. Учитывая внешнеполитические обстоятельства, оно отдает… предательством.

— Ну что вы… зачем мне такие сложности?

Сукин аристократический сын! Выродок.

Кегнит с тоской подумал о паре дюжин бравых парней в малиновых плащах, которые были бы здесь кстати.

— Вы играете в игру, в которой рискуете ничего не выиграть, Генри, — сказал он тихо. — Но многое проиграть.

Нужда в игре и дуракавалянии исчезла, теперь Кегнит мог больше не притворятся тихоней и мямлей.

Что ж… таким он нравился себе больше. Иногда.

— Все мы играем в игры.

— Мне казалось, Древняя кровь не интересуется политикой.

— Ага. Расскажите это Слотерам. Особенно своему начальнику… Как поживает его светлость вице-канцлер?

Секрет Витара Дортмунда для четырех семей давно секретом не был. Собственно, на то и расчет.

— На здоровье не жалуется, — сухо ответил Кегнит. — И вы прекрасно знаете, что его светлость больше человек, чем Слотер.

— Человеколюб, — презрительно уронил Корт Малиган, на мгновение оторвавшись от игры в гляделки, которую устроил с сержантом Бергманом.

— Древняя кровь — вне политики, — снова произнес Кегнит, и это прозвучало, как вопрос, нуждающийся в подтверждении.

— Какой политикой можно заниматься в Наоле? Здесь максимум военные интриги и шпионские игры. А еще — кровь, — лорд Фер постучал солонкой по столу, привлекая к себе внимание. — Вы не заметили, что сюда съехалось не так мало наших родичей? Нас знаете ли тянет туда где затевается массовое смертоубийство. Дурное наследие.

— Все Вы…

— Перестаньте, — с фальшивой мягкостью сказал Ришь. — И мы не будем вести себя, как Вы…

— Все представители Древней крови, прибывшие для участия в военных действиях были мне представлены и отметились должным образом в протоколах Второго департамента. Вы сами понимаете, что ваше присутствие при потенциальным военным конфликте делает ситуацию нестабильной и непредсказуемой. Четыре клана гарантировали соблюдение определенных норм поведения при участии в кампаниях, которые ведет Ур. Ваши патриархи скрепили эти обязательства.

— Не помню, чтобы мы что-то нарушили, — заметил Фер.

— Вы прибыли инкогнито, скрывали личности и не подписали протокола. Вы нарушаете обязательства.

— Может быть, потому что мы приехали не на войну? — заметил Ришье. — Наше дело в Наоле не имеет отношение к резне между Уром и Лютецией.

— Моя работа подозревать. И потом ваша мать и мать баронессы — лютецианка.

— А ваша могла быть шлюхой, — отрезал Ришье, не осознавая, насколько точен его выпад. — Всем известно, вице-канцлер набирает свою свору по всем помойкам. Что это меняет?

Кегнит покосился на свою шпагу, лежащую на столе. Затем на сержанта Бергмана. Корт перехватил его взгляд и насмешливо покачал в воздухе пальцем.

Ск-котина, со вкусом подумал мастер-лейтенант.

— Это подразумевает, что Лютеция может сделать вам предложение. Титулы, имения, земли. В обмен на услуги по ту линию фронта, когда все начнется.

— Титулы, — насмешливо проговорил лорд Фер ковыряя вилкой мясо в тарелке. — Вы сами понимаете, как смешно это звучит? Наша кровь никогда не станет голубой. Что нам какие-то титулы смертных?

— Однако же леди Лота живет под баронским гербом, а мой друг Генри прибыл как граф. Титулы делают жизнь… более комфортной.

— Вы не слышали моего племянника? Он сказал, что мы приехали не на войну.

— Вот это меня больше всего интригует, — сказал он. — Могу я поинтересоваться — конечно, на правах офицера Второго департамента — что это за дела? Раз уж мы тут все такие доверительные и откровенные…

— Не можешь, — отрезал Корт. Крепыш явно на дух не переносил Второй департамент и всех его чиновников. — Давай я ему уши отрежу, Фер?

— Корт, Корт… — укоризна в голосе Выродка с лошадиным лицом была просто издевательской. — Зачем ты так с гостями Лоты? Ей, между прочим, в этом городе еще жить.

Ришье бросил на него неожиданно злой взгляд, и Кегнит, уловил возникшее натяжение, решил усилить крохотную трещину, пробежавшую между этими двумя.

— Если я буду не против, — веско сказал он.

Не получилось. Никто не впечатлился.

— Если когда-либо нам придется… улаживать этот вопрос, ваше мнение не будет иметь значения, — мягко сказал Ришье.

— Начать с правого или левого? — с надеждой спросил Корт.

— Вы не тронете не меня, ни моего спутника. Снаружи почти тридцать человек, и вам придется убить их, чтобы избавиться от свидетелей.

— Я поднапрягусь, — пообещал Корт.

— Столь массовая резня в городе полном военных обернется неприятностям, которые не снести даже вам, — сухо сказал Кегнит. — Я уж не говорю о том, что Второй департамент не сносит обид. Вам придется оставить мне оба уха, если хотите дальше носить голову на плечах, Корт Малиган.

— Он это серьезно?

— Он это серьезно, Корт, и ты это знаешь. Чертов Человеколюб не бросает слов на ветер.

— Плевал я на него!

— А он не плюет на тебя, и на весь наш клан, — спокойно сказал Фер. — Витар из старших Слотеров. Он держит свои обещания и воплощает свои угрозы. Даже те, которые распространены на его собственную семью. Боюсь, наш гость прав, мы не можем его убивать и пытать без серьезных последствий для клана.

Джеймс Кегнит попытался ничем не выдать своего облегчения. Сержант Бергман почему-то только набычился.

— Но и лейтенант не может заставить нас дать те ответы, которые ему нужны. Потому что в крайнем случае мы можем просто выпнуть его за ворота особняка. Чтобы начать реальную осадку поместья нашей Лоты у него нет ни мотивов, ни оснований.

— Вы не подписали протоколы, — упрямо произнес Кегнит.

— Война официально не объявлена, боевых действий не ведется. У вас пока нет всей полноты власти.

Он был прав.

Основания для того, чтобы развязать конфликт с кланом Древней крови должны быть вескими. Сколько мастер-лейтенант себя помнил, Второму департаменту да и прочим городским службам приходилось маневрировать и проявлять чудеса эквилибристики, обеспечивая простым горожанам защиту от жестоких капризов Выродков и избегая войны с ними.

Вечная дипломатия угроз и уступок.

— У меня есть полномочия задержать вас. А если окажете сопротивление — применить силу.

Корт захохотал.

— И как вы себе это представляете? — спросил Ришье.

— Я могу задействовать для этого, если потребуется регулярные части Ура. Например, местный гарнизон, включая обеих прикомандированных к нему магеармов. Насколько я слышал капитан-магистр Сифт один из лучших боевых магов Ковена.

Корт засунул палец в рот и вытащил его со звонким вульгарным звуком.

— Я знаю, что такое Таланты Древней крови, и очень хорошо знаю, что такое Талант Корта Малигана, — игнорируя оскорбления, продолжал Кегнит. — Подготовка офицеров моего уровня включает штудирование биографий и примет самых опасных из вас. Невероятная скорость и фантастические рефлексы — это хороший Талант. Палач клана Малиганов способен за минуту вырезать целый отряд. Но что будет после минуты?

Корт нахмурился и сменил позу, тяжело навалившись на стол и глядя на Кегнита недобрыми глазами.

— И что будет после минуты? — вкрадчиво спросил он.

— После минуты действий в ускоренном темпе вы будете выжаты как лимон. Ваши руки и ноги нальются страшной усталостью, ваша одежда разлетится в клочье, а из ушей, носа и возможно глаз у вас пойдет кровь. Кровавый пот выступит из большинства пор на теле. Ведь так уже было, не так ли? — жестко заговорил Кегнит. — Поддержание такой скорости изнашивает ваш организм и заставляет сердце прокачивать кровь с бешеной силой. Вы или просто упадете обессиленный, или, если не остановитесь, умрете от многочисленных внутренних кровоизлияний. Природа все строит по законам компенсации. Абсолютный хищник невозможен, чтобы не нарушать баланса. Таким образом убийство вашего главного бойца мне может обойтись в роту максимум… думаю, я Ур может позволить себе пойти на такие жертвы.

Корт побелел от бешенства. Лорд Фер стал смотреть на Кегнита не без интереса. Лица Бергмана и Ришье не изменились.

— А что будет после той минуты, когда вы убьете Корт? — негромко спросил Ришье. — Вы осознаете, что втянете Ур в войну с одним из кланов Древней крови?

Кегнит нахмурился.

— Смертные и раньше воевали с вашим братом. Это тяжело, но мы, люди, способны многое вынести, когда бьемся за доминирование своего вида. Ур пережил Урана Батори, сильнейшего из вас… думаю, он переживет и клан Малиганов.

Служака был прав, и Выродки, собравшиеся за столом это понимали.

Любой из них превосходил обычных смертных, таких как он, силой и ловкостью. Каждый (за исключением Ришье) обладал невероятной сверхъестественной и строго индивидуальной способностью. Они жили годы и годы, почти не старея, их не брали болезни и болячки… да их даже алкоголь особо не брал из-за своей ядреной крови! Однако таких как они было мало. Считанные сотни, проживающие среди тысяч и миллионов смертных. Более того, они привыкли жить в условиях цивилизации, созданной людьми, и не знали иного.

Если смотреть правде в глаза, при всем своем могуществе, они оставались всего лишь паразитами человечества.

А паразитов можно однажды взять и вывести.

— Я уточню, мастер-лейтенант: вы готовы накануне одной войны начать еще одну? — сказал Фер Малиган. — И все только из-за того, что кто-то не пожелал отвечать на ваши вопросы?

— Это не «его» вопросы, мессир Малиган. — неожиданно подал голос сержант Бергман. — Это вопросы безопасности Блистательного и Проклятого. Они — выше нас. И выше вас тоже.

Кегнит послал ему короткий одобрительный взгляд.

— Мы приехали не на войну, — в третий раз повторил Ришье. — Наш визит в Наол носит частный характер.

— Настолько частный, что вы убираете людей, которые суют нос не в свое дело? Прошлой ночью здесь были убиты несколько человек.

— Это только ваши догадки и слухи. Что еще вы можете нам предъявить? — лицо Ришье приобрело насмешливое выражение. — Бюрократию изобрели не мы, не Выродки. Это бич, придуманный смертными. И иногда очень удобный. Значок второго Департамента не делает вас неуязвимым для Палат правосудия. А учитывая, что жалобу подаст Древняя кровь, разбирательство будет ну очень щепетильным. В итоге вам придется заниматься спасением не Ура, но своей карьеры. Хотите задержать нас? — Корт недовольно заворчал. — За что именно?

— Вы и ваша сестра находитесь в родстве с лютецианской аристократией, — причина была условная, но других карт у Кегнита не имелось.

Он отчаянно блефовал с того момента, как оказался у ворот этого дома.

— Если вы так хорошо учили наши биографии, то должны знать, что родство с семейством ла Молль — не вымышленное. Наша мать действительно происходит из этой фамилии. И как вы должны знать, ла Моллей объявили роялистами во время очередной чистки в Республике и по решению тетрархов методично перерезали якобы за намерение восстановить династию Барбуа на престоле… Какие у вас основания думать, что я пошевелю хоть пальцем, чтобы помочь тем, кто забрал владения семьи моей матери?..

— Всякое бывает, — вставил Кегнит.

— …и гильотинировал моего дедушку?

— Разве дети Лилит сентиментальны? Мне казалось, это человеческая слабость.

Ответ был удачен, и Корт захохотал.

— Он тебя уел, малыш.

Ришье поморщился:

— Я рад, Корт, что тебя так веселит судьба моего человеческого деда. Но не мог бы ты нам не мешать? А?

Сейчас крепыш разозлится, решил Кегнит. В кланах не очень жалуют «малокровных» — родившихся от союза мужчин Древней крови и смертных женщин. Да, сейчас. Самое время. Но на удивление мастер-лейтенанта, тот подчинился.

Хм… интересный момент. До сих пор Малиганы вели себя за столом так, что главным вроде как выглядел Фер Малиган — по старшинству. Но при обострении ситуации инициативу легко забирал Ришье, и остальные против этого не возражали. С чего вдруг они подчинялись этому… шуту?

— Подытоживая наш разговор: что вы имеете против нас, Джеймс? Почему мы вдруг стали вам так интересны?

— У меня есть подозрения. Этого достаточно.

Ришье покачал головой:

— Сейчас у вас нет ничего, что можно было бы нам предъявить. А Человеколюб… Витар Дортмунд не будет благодарен за осложнение отношений с целым кланом только на основании подозрений.

Кегнит отыграл изумление. Даже сам себе почти поверил.

— При всем уважении вице-канцлер далеко от границы. Я мастер-лейтенант, и здесь решения принимать мне. И чем дольше длится наш завтрак, тем все ближе склоняюсь к тому, что лучшим решением будет изолировать вас. Всех вас. Пять интригующих Малиганов — как раз тот камушек, который может увлечь за собой лавину. Или не увлечь, если о нем позаботится…

Ришье усмехнулся.

— И мы снова возвращаемся к вопросу применения силы, который чреват самыми разными последствиями. Но положим я скажу Корту не убивать вас и вашу жертвенную роту. Положим, ваш армейский боевой маг окажется так хорош, как вы о нем думаете. Положим, наконец, вы задержите нас и доставите в казематы при комендатуре. Что дальше? Вы думаете, это решит ваши проблемы? А что если, наоборот, усугубит? Представьте, что мы не окажем сопротивления, но как вы планируете убедить не делать того же небезызвестного барона Хантер? Что, по-вашему, он предпримет, когда узнает, что вы арестовали его супругу?

Кегнит поморщился.

— Я устал слушать о страшном бароне Хантере. В отличие от вас, Ришье, я вырос не среди слуг и гувернеров, а среди отрепья на улицах Блистательного и Проклятого. Уверяю, там можно встретить людей, которые хуже любого Выродка. Своих Хантеров я уже встретил… некоторые очень жалеют об этих встречах.

Ришье покачал головой. Сказал негромко:

— Я вырос в Логове Малиганов, лейтенант. Если вы почему-то думаете, что это похоже на жизнь у Творца за пазухой, то вы, честное слово, ошибаетесь. Это было мало похоже на райский сад. Это не похоже на то, как живут аристократические семейства смертных. Скорее на место, где вас ребенком забыли где-то по дороге в ад. Это для вас Джайракс Слотер и Мокрая Рука — чудовища, которое вы можете встретить или не встретить… У меня такого выбора не было. Понимаете, лейтенант, эти чудовища приходятся мне родственниками… А, впрочем, хватит об этом. Вы постоянно возвращаете нас в патовую ситуацию. И пора прояснить — для чего? Чего вы хотите, мастер-лейтенант Второго департамента Кегнит?

— Знаний. Я хочу знать, зачем вы здесь и как долго пробудете. Я хочу знать, насколько вы безопасны для Ура.

— Я не могу сказать, зачем мы здесь. Это семейное дело, не имеющее отношения к конфликту Ура и Лютеции. Но даю слово, лейтенант: это не нанесет никакого урона интересам Блистательного здесь, в Наоле. Это наши дела. Если хотите… — Ришье усмехнулся, но глаза оставались холодными. — …дела Выродков. Дайте нам несколько дней — мы закончим с ними и уедем.

— Выньте наконец серебряную ложку из задницы, Ришье! — сказал Кегнит, уже не скрывая раздражения. — И послушайте меня. Пока вы играете в свои дурацкие игры Выродков, здесь скоро начнется война. Настоящая война. На которой буду сражаться и умирать тысячи людей, настоящие люди, патриоты Блистательного! Неужели вы…

— Причем тут патриотизм? Вы обращаетесь не к той компании, — в голосе Ришье проскользнуло раздражение. — Дайте мне неделю, Джеймс!

— Нет! Зачем вы здесь?

— Зря вы упрямитесь. Четыре дня!

— Нет, — Кегнит откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. — Пока не узнаю… не дам вам даже закончить этот завтрак.

Молодой Малиган вздохнул.

— Вы упрямы до отвращения. Я думал, тайная служба привлекает людей более гибких.

— Иногда приходится проявлять настойчивость.

— Я не могу вам сказать, Джеймс. При всем уважении к интересу Второго департамента. Могу только намекнуть: нам нужно найти… одну вещь.

— Вещь?

Интуиция подсказывала Кегниту, что под термином «вещь» Малиган подразумевал нечто большее.

— Именно.

— И больше вам добавить нечего?

— Нечего.

— Тогда именем Его Величества я арестую вас и ваших родственников.

— Отвагу дерзких излечит лишь время… — устало процитировал Ришье одну из новомодных пафосных пьес о героизме и предательстве. — Вы делаете ошибку, недооценивая барона.

— Наол — важный стратегический пункт для протектората, и многое завязано на отношениях с его светлостью герцогом Наольским. А он в последнее время итак не горит любовью к Блистательному и Проклятому, учитывая перспективу войны, которая разорит его земли, — присоединился к нему Фер. — Вы добавите бочку дегтя в эту нелюбовь, когда настроите против себя барона, чей отец был близким другом герцога. В то же время наш арест не продлится долго, учитывая отсутствие у вас каких либо юридических оснований. А главное, он соответствует нашим интересам — задержаться в городе. Мы испытаем временные неудобства и не потеряем ничего. Вы рискуете потерять карьеру.

На протяжении всей этой тирады Кегнит молчал, буравя глазами то одного, то другого Малигана. Оба спокойно выдержали дуэль взглядов.

Наступила пауза, которая тянулась очень долго, нарушаемая только раздраженным сопением Корта. У палача Выродков чесались кулаки.

Кегнит напряженно думал, не пытаясь скрыть работу мысли за пустопорожними фразами или отвлекающими жестами.

Все стремительно обострялось и усложнялось. Сейчас происходящее уже не частное дело кучки дворян и одного мастер-лейтенанта. Тут все серьезнее.

Второй департамент Блистательного и Проклятого против клана Малиганов.

И где-то в доме бродит чертов вампир! Возможно, какой-нибудь отставной кровопивец из диверсионных отрядов Белого Герцога, наводивших такой ужас на лютецианцев. В сочетании с палачом кланов — бомба, которой можно подорвать целый форт.

Или даже город размером с Наол.

Наконец, Джеймс Кегнит нарушил молчание.

— Ваши слова, Генри, звучали так, словно вы хотели мне что-то предложить.

Генри Уильямс, граф Тассел, он же Ришье Малиган, известный как капитан наемной роты Лисий Хвост, поднял голову и усмехнулся.

Так мерзко, что у мастер-лейтенанта пробежал по спине холодок.

— То же, что предлагал чуть раньше мой дражайший дядюшка Корт… — зеленоватые глаза бывшего графа словно заледенели изнутри. — В задницу шахматы, мессир Кегнит. Давайте займемся массовыми убийствами.

* * *

Сержант Бергман напрягся как пружина.

— Ч-что?

В желудке мастер-лейтенанта образовался огромный, угловатый кусок льда.

— Убийствами, мессир граф? — повторил он негромко, больше для того, чтобы выгадать время. Прикинул, успеет ли дотянуться до шпаги, лежащей перед Ришье… увы, шансов немного.

Напряжение как натянутая струна.

Ришье улыбнулся. Зеленоватые глаза вдруг оттаяли, он слова стал обаятельным бездельником Тасселом:

— Нет-нет, не взаимными, мой дорогой Джеймс. Я предлагаю вам сделку. Договор. Взаимное обязательство. Вы поможете мне убить несколько человек и забрать то, ради чего нам пришлось покинуть Ур и забраться в эту дыру. А мы покинем город в течение двух дней.

Он даже поднял два пальца в воздух.

— И перестанем быть вашей головной болью.

Кегнит смерил его недоверчивым взглядом.

— Вы понимаете, кому предлагаете подобную сделку?

— Предполагаю, что человеку, который умеет организовать хорошую резню, — сказал Ришье.

— Я офицер на службе Его Величества! — фраза была пошлая до отвращения, но он на нашел ничего лучше.

Кегнит искренне оторопевал.

Пять минут назад он диктовал условия, а сейчас этот Лисий Хвост в наглую вербует его — офицера Второго Департамента. Хаос поглоти этих Малиганов!

В то же время происходящее становилось все интереснее.

— Тогда вам должно быть близко понятие слова «дипломатия». Разве не один знаменитый человек назвал политику — массовым убийством невинных, а дипломатию — способом эти убийства оправдать? — Ришье посмотрел на лейтенанта. — Или это уже не слова Витара Дортмунда? Не волнуйтесь о законности и этичности действий. Люди, которые должны умереть — преступники и негодяи. За голову одного из них в Уре до сих пор назначена немалая награда, и наше семейство не будет на нее претендовать. Вы сможете записать все в свой личный актив.

— Я не покупаю кота в мешке, Генри.

— Тогда купите у меня жабу.

Кегнит не сразу расшифровал намек, но инстинктивно напрягся.

— Жабу?

— Кхандир Калешти. Один из пальцев Гильдии Ночных ангелов. Бежал из Ура в результате конфликта с одним из Баронов крови. Позже был заочно обвинен в изготовлении и распространении некры и приговорен к посмертным работам на рудниках. Вы получите его тело.

Кегнит с трудом удержался от возгласа. О Кхандире Калешти он был премного наслышан — и не только по службе. Рико в частном порядке рассказал немало о своем бывшем боссе, всякий раз неизбежно срываясь на восторженные эпитеты и кровавые подробности. Душегуб и головорез, воплощение дурных наклонностей, пнедориец Калешти был прозван Жабой не только за свою неприятную внешность, но и за абсолютное хладнокровие, с которым сеял вокруг себя семена зла. Он исчез из города больше десяти лет назад, и оставив после себя легенду, которая в чем-то оказалась хуже и страшнее прообраза.

Прочие пальцы — лидеры преступного братства, именующего себя Ночными ангелами — стремились походить на знаменитого негодяя, копируя его жестокие методы и ледяную злобу, какую он пускал в ход, расправляясь с врагами. Второй департамент до сих пор числил пнедорийца в списке наиболее разыскиваемых злодеев. И по сей день — безуспешно.

После бегства Калешти как воду канул, хотя несколько раз слухи о человеке, похожем на него доносились из разных уголков протектората. Офицер, который поймает или убьет эту мразь, получит внеочередное повышение без вопросов.

И вот он здесь. В Наоле.

Успел насолить чем-то целой семейке Выродков.

— Почему я должен вам верить?

— Мы же друзья, Джеймс, — улыбнулся Ришье.

— Почему? — он требовательно повысил голос.

— Потому что это шанс нам всем выйти из тупика и, наконец, закончить этот чертов завтрак! Мы знаем где искать Калешти, но его сопровождает группа вооруженных наемников. Их убийство, скорее всего, обернется массовой резней, а подобные инциденты, как вы правильно заметили, неизбежно влекут за собой внимание в городе, полном военных. У нас нет выбора — придется убить и бежать, а если потребуется — прорываться с боем. Если вы примите наше предложение, то после убийства у нас будет день, чтобы привести все дела в порядок и уехать спокойно.

— Вы хотите, чтобы я прикрыл вашу бойню.

— Да, мастер-лейтенант Кегнит. Как я уже говорил, тогда нам потребуется всего два дня. Сегодня, чтобы всех убить и завтра, чтобы спокойно уехать. Взамен мы оставим вам подарок — голову Кхандира Калешти на блюде. Не говоря уже о том, что пять интригующих Малиганов перестанут быть камешком в вашем сапоге.

— Значит, вы бы итак уехали раньше. Зачем было выпрашивать неделю?

И снова мерзкая ухмылочка.

— Ну надо же было дать вам почувствовать себя хозяином положения.

Сукин сын.

Семейка сукиных сынов.

— А если я пожадничаю и захочу получить и вас, и Жабу?

— Ты сейчас за жизнь торгуешься, вша смертная! — зло рявкнул Корт, мгновенно оказавшись рядом. — Будь скромнее!

Кегниту стоило немалого труда сохранить видимое спокойствие.

— Мы уже выяснили, что вы не можете меня ни убить, ни изувечить, мессир Малиган. Более того, ваши родичи уже пришли к решению, что не будут сопротивляться, даже если я попытаюсь вас всех арестовать. Оставьте эти дешевые угрозы.

— А я мог зарезать длинного, — неожиданно сказал Бергман, и все взгляды устремились на него. — Перед тем, как ваш крепыш начинает ускоряться, он морщится, как помидор на солнце. Концентрируется. Какая-то секунда, но этого было достаточно. Потом уже, конечно, ничего не сделать, но секунда форы — лучше, чем ничего.

Общую оторопь нарушил смех Ришье.

— Чего ты ржешь?! — не злобно, а скорее обиженно оскалился Корт.

— Теперь я понимаю, как Сет тебя тогда сделал, — продолжая смеяться сказал Ришье. — Тебе надо взять у меня несколько уроков лицедейства и поучиться контролировать мимику.

Хрясь!

В ярости Корт с такой силой и скоростью шарахнул по столу кулаком, что отбил здоровенный кусок столешницы. Удар был сильный, и он скорчился, баюкая ушибленную руку.

Ришье продолжал смеяться, и на сей раз к нему присоединился Фер. Кегнит позволил себе едва заметную полуулыбку.

— Сет, это Сет из Слотеров? — спросил он, оттягивая время перед принятием решения.

— А вы думаете найдется еще хоть один ублюдок, способный вздуть нашего Корта?

— Как интересно складывается.

— Складывается — что?

Кегнит нахмурился, пристально вгляделся в лицо Малигана. Не знает? Или притворяется, что не знает? Сет Слотер, по последним данным, выехал из Ура — причем, видимо, не один, а с одной из Морганов. С вампиршей.

Они двигались в сторону Мятежных Княжеств, но где Фронтир — там Наол. Что-то потянуло Выродков, как за ниточку — одного за другим, заставляя выбираться из Ура.

Война?

Только ли война?

— Да нет, ничего.

Небрежное пожатие плеч.

— Если вы думали, что меня может заинтересовать некая информация об Ублюдке Слотере, то зря? Свои долги мы друг другу раздали. Пусть делает, что хочет, лишь бы не лез в мои дела.

Крепыш Малиган заворчал, пряча под мышкой ушибленную руку.

— Вы задолбали умничать и интриговать. Голова с вас пухнет. Пойду в подвал, поищу лед.

Он и впрямь вышел, и Кегнит с Бергманом моментально ожили. Похоже теперь, когда тень мгновенной и бессмысленной расправы перестала витать над столом, можно и впрямь перейти от взаимных угроз к переговорам.

— Вернемся к сделке, мастер-лейтенант. Вы принимаете ее условия? Два дня, голова Калешти и мы исчезаем.

Кегнит вспомнил, как Ришье упоминал про некую вещь.

— Что он забрал у вас?

— Что-то очень ценное. Практически семейную реликвию. Я вам не лгу. Эта… вещь бесконечно дорога Малиганам. И принадлежит только нам. Всегда принадлежала.

— Хорошо, Генри. Вы меня убедили. Почти. Я соглашусь на ваши условия, но у меня есть уточняющий пункт в ваш договор.

— И какой же?

Ришье посмотрел на него не играя, с интересом.

— Вы отдадите мне вампира, которого привезли с собой, — твердо сказал Джеймс Кегнит. — У него ведь нет «серебряных Джонов» не так ли?

— Это… — что хотел сказать младший Малиган, осталось неизвестным, потому что Кегнит вдруг увидел, как лицо сидящего лицом ко входу в столовую Фера вытянулось еще больше.

Затем он услышал низкое, вибрирующее рычание. От которого даже волоски на руках стали дыбом.

Похоже, это и есть та самая большая черная кошка, о которой болтала прислуга.

— Не делайте резких движений, Джеймс, — посоветовал Ришье Малиган. Сам он сидел, застыв, только губы шевелились. — Без хозяйки тварь неуправляема.

Кегнит медленно, очень осторожно повернул голову.

В проходе стояла пантера.

Странно, подумал Кегнит, все свидетели говорили, что она большая, но почему-то никто не упомянул, что она такая… красивая.

Кто бы мог подумать, что самую большую угрозу несет именно красота. Кегнит покачал головой.

Впрочем, у Зла частенько бывает прекрасная оболочка.

Глава 10 Хранитель Трофея (Кастор и Яна)

Подводу нещадно трясло.

Нет ничего удивительного, это была не карета, а обычная мужицкая телега, предназначенная для перевоза нехитрого скарба — брюквы, репы, глиняных горшков и что там еще возят селяне? Для транспортировки тяжелораненых она не годилась. Кастор ди Тулл скрипел зубами и стискивал кулаки, чтобы не сорваться и не выплеснуть накопившуюся злость на ее хозяина — простецкого вида мужичка с окладистой бородой и кроткими глазами.

Последний подобрал их прямо на дороге из жалости, а скорее из-за меча и пистолетов за поясом ди Тулла и зверского выражения лица, с которым рыцарь потребовал помощи. Он даже попытался сбежать в лес, бросив все добро, нагруженное в телегу (главным образом урожай брюквы), и ди Тулл, нуждаясь в проводнике, знающем окрестности, был вынужден показать свой амулет — серебряный круг с изображением горящего меча, пронзающего башню.

Простой люд всегда почитал и уважал экзекуторов, и такое отношение сохранилось даже здесь, во Фронтире, где рыцари Очищающего пламени, сказать по правде, особо не усердствовали. Селянин остался.

К тому времени, как они столкнулись на проселочной дороге, экзекутор протопал на своих двоих несколько миль, неся на руках потерявшую сознание Яну. Уведенная со станции лошадь, на которой он вез девушку изначально, оказалась неподкованной, с разбитыми копытами, и когда она сильно охромела, животное пришлось бросить.

Рана спутницы оказалась тяжелой — это было понятно сразу, но оставаться в опасной близости от промежуточной станции, где взбесившийся барон фон Тальк устроил бойню, не представлялось возможным. Девушка должна была выдержать этот путь или умереть.

Ночь, которую они провели в лесу, Яна пережила. Ди Тулл практически не спал, карауля дыхание девушки и с ужасом ожидая, что едва слышный хрип в любую секунду может прерваться. Кроме того, ему приходилось вполглаза следить и за новым спутником. Почитание Башни, конечно, дело хорошее, но доверять нынче никому нельзя. Селянин вполне мог под покровом темноты дать деру и выдать их первому, кто спросит.

А в том, что по следам идут и спрашивают, он не сомневался.

Утром они возобновили путь, и Яне стало сразу же заметно хуже. По мере того, как скрипучие колеса отмеривали невыносимо долгие мили, подпрыгивая на неровностях, Кастор медленно костенел в уверенности — нет никакого или. Она умрет. Он потеряет Трофей, ради которого отдали жизнь столько братьев по Ордену.

Трофей. Ему все труднее было мысленно именовать ее именно так. На повозке умирало не живое воплощение хаоса, ни предвестница Судных дней, а просто молодая девушка.

Очень молодая, совсем ребенок.

Живи он обычной жизнью, она могла бы быть его дочерью.

Проклятье! Кастор осторожно промокнул Яне лоб, выбрался из телеги и зашагал рядом. Длинная травинка металась из одного уголка его рта к другому, выдавая смятение и напряженную работу мысли. Когда дело начиналось, все выглядело так… просто. Просто обезличенная молодая женщина, которую требовалось вырвать из рук демонопоклонников и доставить магистру ван Дарену, а уж тот знает, что делать дальше.

Он всегда все знает.

Этим его в свое время и привлек Орден — понятностью, простотой и отсутствием необходимости брать на себя сложные решения. Мир для братства был окрашен в два цвета, и яркий пламень Башни прекрасно отделял правильное от неправильного. По эту сторону — люди, нуждающиеся в защите, по ту — твари, порожденные в геенне Преисподней. А меж ними, по грани света и тьмы, рыцари с факелами и мечами в руках. Воины с обожженными душами. Не паладины в блистающих доспехах, но цепные псы человечества в шипастых ошейниках.

Нет моральных дилемм, нет мук выбора, нет необходимости гнуть спину перед лордами и лавировать в хитросплетениях политики и интриг сильных мира всего. Все просто: иди и делай. Для магистра и гранд-мастеров, а также комтуров, возглавлявших отделения ордена за пределами Башни, жизнь наверняка представлялось намного сложней, но простые рыцари и их командиры, такие как ди Тулл, были счастливо избавлены от подобных трудностей.

И даже когда погибли остатки его дружины из-за предательства людей со стигмами барона фон Талька на камзолах, мир продолжал оставаться ясным, разделенным на черное и белое. Он всегда знал, что делать дальше, поскольку происходящее было очевидным. Так ведь бывает, что друзья гибнут, союзники предают, ты остаешься в меньшинстве, и тебе грозит гибель. Но при должной сноровке и удаче можно выкарабкаться даже из безнадежной ситуации. Главное ты точно знаешь — там враги, а вот тут свои. Таким образом, задача стратегически предельно проста: отбиться от одних и добраться до вторых.

Когда случилось неслыханное, и враг ворвался в Башню, привычный черно-белый мир дал трещину, но защищающая его скорлупа продолжала держаться. Ему, рыцарю-экзекутору дали задание, которое требовалось выполнить. Поражение в битве оставляло право выиграть войн, поскольку даже в случае крушения Башни братство продолжало жить: оставались еще отдельные штаб-квартиры ордена Очищающего пламени в разных городах и странах, в той же Лютеции. Невозможно представить, что кто-то обладал настолько большим могуществом, чтобы достать всех экзекуторов разом. До сих пор это не удавалось даже Шести.

Есть Нееловский пакт, который обязал Ур и Республику начать расследование обстоятельств нападения на братство. Должны быть секретные протоколы, позволяющие разрозненным баллеям и комтурам ордена перегруппироваться и начать все заново. Если ты только побит в драке, всегда можно собраться с силами, встать на ноги и потребовать реванш.

Сражение можно продолжать и без Башни.

И все же трещина в черно-белом мире ди Тулла ширилась.

Если измена пробралась даже в цитадель братства, то какому из комтуров он мог довериться?

Лютецианскому? Но магистру ван Дарену уже не раз доносили о недопустимом сближении комтура ла Баже, представлявшего орден в Республике, с мессианской церковью, после Революции набравшей в Лютеции большую силу. Можно ли ему доверять? Яна с детства находилась в руках мессианской церкви, и та не сумела защитить ее, когда пришла время.

Йодлрумскому? Он мал, незначителен и явно не способен защитить Трофей там, где уже спасовали лучшие бойцы и маги ордена.

Оставалась Сантагия и мессир… то есть, дон Медосса, бывший герцог Куа-да-Сатаба и его черномундирники из хордридской баллеи. Суровые воины и истовые фанатики своего дела, аскеты в черных рясах, безжалостные и свирепые даже по меркам Башни, закаленных. Уж они могли бы защитить… но и с ним не все гладко.

Последние действия Филиппа Третьего, сантагского монарха, потерявшего флот в бесплодной и заранее обреченной попытке вернуть Пнедорию под свою руку и корону, спровоцировали государственный переворот. Заговорщики захватили дворец, откровенно нелюбимого в народе короля заставили отречься и уйти в монастырь, а его место занял двоюродный кузен Франциск — прямой родственник Медоссы по материнской линии. Башня уже несколько лет расхлебывала последствия сантагского переворота из-за слухов об участии экзекуторов в свержении Филиппа Безмозглого. Но если эти слухи — правда, то не получится ли, что Трофей, попав в руки Медоссы, будет использован не в интересах братства, но во славу возрождающейся мощи Сантагии — страны, униженной двумя веками неудач и потерь?

Теперь, когда цитадель рыцарей Очищающего пламени пала, такой вариант не исключался. Баллея в Хордриде в прошлом — один из сантагских рыцарских орденов, отказавшихся от службы нерадивым королям и присягнувший Башне, чтобы не навлечь на себя преследование властей.

И все же Сантагия — лучший вариант по сравнению с Лютецией, которая вот-вот начнет войну с Уром, и слабым представительством в Йодлруме. Вот только чтобы добраться до ее столицы Хордрида, придется пересечь море, кишащее кораблями братства Каракатицы. Прибрежные воды стали небезопасны с тех пор как военно-морские силы Сантагии пришли в упадок из-за бездарного и бестолкового правления полудюжины последних монархов, успешно наследовавших худшие качества друг у друга. На такой риск, конечно, можно пойти, но не когда твоя спутница при смерти, а на плечах висит орава охотников, невесть кем направляемых.

Независимо от того, какую баллею он выберет, придется найти укрытие, чтобы восстановиться от ран и собраться с силами. Учитывая, куда их занесло, такую помощь мог оказать только один человек — Тасканьо Рыддик, волей судьбы, по прихоти клинка и благодаря капризу женщины ставший одним из лордов-бунтарей Фронтира. В былые времена Кастор знал его, как Тасканьо-Потаскуна, и надеялся, что они все еще оставались друзьями.

Он на ходу покачал головой. Мятежный князь Рыддик — даже звучит неловко.

Яна слабо застонала. Ди Тулл выплюнул соломинку.

Измены и предательства тревожили его, но куда в меньшей степени, чем то решение, которое предстояло принять в ближайшие часы.

«Ей не выжить».

Он видел немало ран, и умел с иными управляться: мог наложить повязку, сделать шину, вправить вывих и даже на скорую руку заштопать края раны суровой ниткой или конским волосом. Но в животе девушки засела пуля, и это было выше его умений. Даже будь у него сейчас медицинский щуп и щипцы, Кастор не рискнул бы пытаться ее извлечь. Пулевые ранения в живот считались самыми худшими, и большинство тех, кому они выпали на долю, умирали, даже если их успевали доставить на операционный стол.

Требовались хороший хирург, а крайне желательно, еще и специалист по medickae aktus, чтобы человек остался в живых.

Здесь в глуши не могло найтись ни того, ни другого, а значит, девушка обречена умереть. Святая Алесия! В такую рану даже личинок-трупоедов не подсадишь — хотя для большинства ран это дело самое верное. Старый солдатский трюк: личинки выедают зараженную плоть, оставляя нетронутой здоровую, и предотвращают гниение ран, но запускать червей в живот никто в здравом разуме не станет.

«Она умрет», — мысленно сказал себе Кастор ди Тулл.

В сотый, наверное, раз.

А это значит, что миссия, ради которой погибла вся его дружина и была взята штурмом Башня — провалена. Если только он не сделает то, что должен.

Бескровные губы шевельнулись раз, другой.

Слов он не слышал, но этого и не требовалось.

Все мы, стоя у черты, или испытывая адские муки, произносим одни и те же два слога: «ма-ма»…

Хуже всего, что он знает, что будет дальше. Если девушка умрет, проклятый дар, что она носит, перейдет другому. Ее убийце. Тому, кто выпустил шальную пулю во время заварушки на промежуточной станции. И это значит, что через пару недель какой-нибудь наемник не будет даже подозревать, что когда он мочится пьяным на стену сарая, где-то выходит из берегов река.

Чтобы не допустить этого есть только один выход.

«Я должен убить ее сам».

Эту мысль он упорно гнал, но она никуда не уходила. Крутилась рядом, норовя ввинтиться в мозг всякий раз, когда экзекутор прислушивался к тихому свистящему дыханию Яны, страшась не услышать его снова.

«Я должен принять это в себя».

Дикий Талант, Божью Искру, Гений Вероятности необходимо оставить в руках ордена Башни, сколько бы мало от него не осталось, а иного выхода он не видел. Его долг — взвалить эту непомерную тяжесть на свои плечи. А для начала потребуется всего один удар — неуловимо быстрый укол в самое сердце. Раз, и для девушки все будет кончено. Она в полузабытье — не успеет даже понять и испугаться.

«Ведь это даже не убийство, — убеждал он себя. — Это акт милосердия! Рана все равно добьет ее, просто сделает все медленно и с большой болью».

— До города еще два дня пути, господин.

— Что? — он не сразу понял, что селянин говорит не сам с собой, а обращается к нему; его старомодное «господин», вместо ставшего привычным «мессир» было непривычно уху.

— Я говорю, до города еще два дня пути. Цельных два, — повторил селянин. И, спохватившись, добавил: — господин.

— Ты это говорил уже.

— Не довезем девочку… — он вздохнул. — Помрет. Растрясет ее.

Кастор промолчал, тиская рукоять меча.

«Я должен забрать ее жизнь. И ее дар».

Мысль об убийстве угнетала его, но куда больше страшила перспектива ответственности. Одно дело опекать девушку, которая стала сосудом божественной силы, и совсем-совсем другое дело стать таким сосудом самому.

Каково это — осознавать, что твой чих может менять судьбу десятков людей? Каково это — стать объектом вожделения всех сильных мира сего?

Осколки черно-белого мира Кастора ди Тулла с треском и грохотом рушились вокруг него. Пнедориец слишком привык быть «щитом человечества» — защищать и оберегать других. Рассматривать в качестве подопечного себя самого было и странно, и неприятно.

— Жалко, — пробормотал крестьянин.

— Не трави душу, борода, — раздраженно прорычал ди Тулл.

— Да я что, я ничего, — поспешно забормотал мужик, но не отвернулся, продолжая смотреть на бледное лицо умирающей. — Такая молодая и красивая. Нехорошо ей умирать.

— Заткнись.

Голос селянина отвлекал и раздражал экзекутора.

Он был близок к тому, чтобы принять решение, но чтобы справиться с такой задачей, требовалось собраться и вызвать к жизни призрак двадцатипятилетней давности.

Собственный призрак.

Нынешний Кастор ди Тулл — рыцарь ордена Очищающего пламени — не сможет убить умирающую девушку, да еще столь юную. Дабы сделать это, ему придется воскресить внутри порочную и давно преданную анафеме часть себя, что в свое время заставила молодого мичмана дезертировать из пнедорийского флота и взойти на борт «Сколопендры» — быстрой и верткой шхуны, наводившей ужас на мелких морских торговцев под флагом Красной Каракатицы. Вернуть к жизни похороненную звериную сущность — свирепую, лихую и безжалостную, вполне способную хладнокровно перерезать глотку женщине, чтобы без помех снять с нее украшения.

Прежде ди Тулл тешил себя мыслью, будто пират-Кастор умер в тот день, когда орден Башни обрел нового послушника-неофита, однако сейчас, когда все вокруг стало зыбким и закачалось под ногами, ему требовалась помощь того, кто умеет стоять прямо в любую качку. В ком злобы и холодной ненависти к миру больше, чем долга и чести.

Есть времена, когда героев и паладинов должны заменить в строю злодеи и чудовища.

— Я что хотел сказать, господин, — не умолкал селянин. — Может и есть способ помочь.

Ди Тулл уставился на него тяжелым недобрым взглядом.

— Говори, — медленно произнес он.

— Ежели свернем с тракта, будет деревня Ежигва. Небольшая, дворов на полста. Там знахарка есть. Жена местного кузнеца.

Надежда, вспыхнувшая было, подернулась пеплом. С искусством сельских травниц ди Туллу приходилось сталкиваться, и он знал, что народной молвой оно сильно преувеличено. Большую часть из них даже он мог бы поучить, как накладывать повязки и чистить раны в полевых условиях. Как правило, девять из десяти таких «искусниц» только и умели, что припарки делать, сомнительные отвары в больных вливать, да пуповины младенцами перевязывать.

— Она умеет врачевать тяжелые пулевые ранения?

— Не думаю, господин.

— И я о том же. Только потеряем время. А так если каким-то чудом доберемся до города, шанс будет…

«Не доберемся. Не обманывай себя».

— Так-то оно так, только знахарка может за девочкой приглядеть, пока вы к Змеевой невесте сходите.

Ди Тулл нахмурился.

— Ты сейчас о чем?

— О Змеевой невесте, господин, — селянин понизил голос. — Ведьма это. Настоящая. Сказывают, что сбежала из Черной церкви, не пожелав служить, и теперь по лесам прячется от этих… бафометусов ихних. Уже с месяц возле Ежигвы обретается. Местные ей еду относят, монеты и все, что не попросит. А она в ответ на деревню порчу не насылает и скот не губит. Может, если вы к ней пойдете, она согласится девочку спасти.

Кастор потер неожиданно вспотевший лоб.

— И как же про нее за месяц никто не узнал? Почему инквизиция не добралась? Или люди местного князя?

— Так никто и не знает. Деревня нишкнет, все ждут, пока она добром уйдет.

— Деревня нишкнет… — повторил Кастор ди Тулл, и глаза его подозрительно прищурились. — А ты-то тогда почем знаешь?

— А знаю! Я, господин, дочь за парня из этой деревни отдал. Две недели назад был у них по кузнечной надобности, вот дочь не удержалась — нашептала. Да и так понятно, что в деревне что-то неладное случилось. Запуганные они все стали, неразговорчивые, и в окрестностях все как помертвело прямо. Страх давит. Я в молодости такое видел, когда в Верхних Вежах повадился волколак детей таскать. Как напасть случается, да такая, что не один двор, не одну семью, а весь мир гложет, оно сразу видно.

— А если ушла уже твоя… невеста?

— Тогда помрет девочка, господин. Но ей так и так помирать, а потому попробовать, думаю, стоит. Красивая она. Жалко.

Кастор помолчал, лихорадочно обдумывая случившееся.

Ну, борода, ну искуситель!

Предлагает рыцарю-экзекутору просить помощи у ведьмы. Хуже того, у беглой жрицы Черной церкви!

Но есть ли выбор?

— «В борьбе с врагом человечества нельзя гнушаться и его оружием. Ибо зло подобно змее пожирающей свой хвост…», — тихо пробормотал он себе под нос.

Брандон Неистовый, легендарный основатель ордена Очищающего пламени, был мудр, составляя свой Кодекс. Иногда против врага надо обращать врага же. Меньшее зло можно направить во вред злу большему. Такая формула мало кому нравилось, но работала. Он сам имел возможность убедиться в этом, когда тринадцать лет назад прибыл в Ур по поручению Магистра, чтобы уничтожить зло, получившее имя Ренегат. Ди Тулл своими глазами видел, как там, где не преуспел орден, специализирующийся на истреблении нежити и нечисти, справился демон в человеческом обличии.

Выродок. Сет Слотер по прозвищу Ублюдок.

Он расправился с Ренегатом, а все, что оставалось ему, рыцарю Очищающего пламени — довольствоваться ролью помощника поневоле. В то же время факт остается фактом — Ренегат был убит, и новый Бунт нечисти предотвращен в самом зародыше, Ур, город столь же Блистательный, сколь и Проклятый выиграл.

— У меня нет при себе серебра. Какая твоя корысть, борода?

— Какая тут корысть, господин? — селянин посмотрел на ди Тулла самыми честными глазами. — Девочка в одних годах с моей дочкой будет. Выживет — и то радость.

Кастор нахмурился. В голове его упорно копошился червячок подозрения. Что это вдруг сельский мужик так расчувствовался? «Девочка… совсем дитя». В деревнях девушек нередко выдавали замуж в тринадцать и четырнадцать лет, а в Янины восемнадцать про нее, незамужнюю, говорили бы — в девках засиделась.

— Не юли, — Кастор машинально погладил рукоять пистолета за поясом. — Не гневи меня.

Селянин вздохнул и украдкой осенил себя знаком истинной веры — на старый манер, очертив полный квадрат вместо креста.

— Недоброе я подумал, господин, — нехотя признался он. — Решил: ежели ведьма не поможет или помочь откажется, то вы, как рыцарь Башни, ей со зла — того, голову отчекрыжите. А ежели все получится, то все равно ей с вами не разойтись, так что один путь останется. В пекло. Ведь правда говорят, что ваш брат ихнему спуска не дает не при каких обстоятельствах? А как ведьма сгинет, так и Ежигва вздохнет спокойно, и у меня за дочку сердце болеть перестанет. Вот и вся корысть.

Впервые за последние дни губы Кастора тронула улыбка.

— Да ты, смотрю, стратег, борода. Все рассчитал. Одно не учел — что с деревней будет, если ведьма ловчее меня окажется?

— Да когда такое было, чтобы ведьмы супротив псов человечества тянули? — искренне возмутился селянин.

«Мне бы твою веру», — подумал ди Тулл, но вслух этого не сказал. Он повернулся через плечо и посмотрел на Яну.

Ничего не изменилось. Бледное лицо, синие круги под глазами и мелкие капельки испарины. Носительница Гения Вероятности подошла вплотную к двери, за которой начиналась вечность — в Аду или Вырии небесном. Она не выдержит двух дней пути, а это значит, до города доедет только ее убийца. И мужичка этого жалобливого да сметливого придется убрать, как не жаль.

Нельзя его будет оставить.

Как ни крути, как не раскладывай — нельзя. Он не может позволить себе такую роскошь, как свидетель перехода Дикого Таланта.

— Ладно, борода, твоя взяла. Едем в Ежигву. Я найду твою ведьму.

— Вот это дело! — повеселел мужик.

— Только болтай поменьше. Не нужно, чтобы слухи о рыцаре и деве поползли по окрестностям. Ищут нас. И нехорошие люди ищут. Такие, что дело делают быстро и начерно, а свидетелей не оставляют. Смекаешь?

Селянин слегка побледнел.

— Смекаю, господин. Могут за компанию голову оторвать, так?

— Имя у тебя есть, стратег?

— Андрий я.

— Из арборийцев, что ли?

— Дед был.

— Так слушай сюда, Андрий из арборийцев, — сказал Кастор ди Тулл, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, но очень весомо. — Люди, которые нас ищут, мастера своего дела и не склонны верить на слово никому. Они задают вопросы, а когда слышат ответ, который их не устраивает, то повторяют его снова. И снова. И снова. И с каждым повтором у тебя, у твоей красавицы дочки, у ее мужа и у всех, кто живет в Ежигве, будет оставаться все меньше пальцев на руках, зубов во рту и вообще мест на теле, которые остались бы без увечья. Поверь мне, так и будет.

Селянин сглотнул и машинально вцепился себе в бороду.

— Поэтому, когда мы прибудем в деревню, — продолжал ди Тулл, — сделай так, чтобы все не просто знали, но прочувствовали: если слушок о рыцаре с девушкой выйдет за ее пределы — быть беде. Страшной беде, Андрий. У людей, что идут по моим пятам жестокости больше, а жалости меньше, чем у Выродков в Уре. Слыхал про таких?

— Слы… — мужик начал отвечать, осекся, сглотнул и с трудом выдавил. — Слыхал.

— Вот и делай выводы. А то как бы ведьма с ее кознями меньшим злом не оказалась.

Андрий ошеломленно покрутил головой и отошел от него. Взяв за уздцы лошадь, он зашагал быстрее, словно пытаясь убежать от рыцаря, шагавшего следом и его груза на телеге. Только куда теперь убежишь?

Долго шли в молчании, тишину нарушал лишь скрип колес, а шорохи леса. Словоохотливый селянин только через час с небольшим подал голос, сообщив, что до поворота на Ежигву осталось ходу всего ничего. Кастор, в очередной раз обтиравший пот с лица Яны, молча кивнул.

А в следующее мгновение его рассеянность сдуло как рукой. Экзекутор поднял голову и встревожено уставился в воздух, отслеживая взглядом стайку птиц низко, почти касаясь деревьев, летящих прямо над проселочной дорогой.

Служа ордену, Кастор ди Тулл давно отвык от соленого запаха моря, но некоторые заработанные под флагом Каракатицы привычки, раз въевшись в кровь, оказались неизживаемыми. Например, привычка всегда уделять внимание поведению птиц. На море они могли подсказать многое — перемены погоды, близость берега, крушение корабля неподалеку или удачливого китобоя, разделывающего тушу. На суше птиц водилось много больше, и их поведение порой казалось Кастору совершенно бестолковым, однако угадывать встревоженный полет он не разучился.

Кто-то или что-то подняло эту стайку с веток и погнало прочь.

Терзаемый дурными предчувствиями, ди Тулл остановился и приложил ухо к земле. Лишних звуков он не услышал, скорее, ощутил слабые, ритмичные вибрации, но и этого хватило. По дороге за ними шли конные.

Кастор выпрямился, механически отряхивая одежду. На нем все еще был дурацкий наряд наемника-ветерана — синяя куртка и штаны с разрезами, чулки разного цвета, широченные рукава-буфы. После бегства с промежуточной станции, где взбесившийся фон Тальк принялся вершить свое правосудие, он избавился только от старинного приметного берета, да смыл с лица нехитрый грим, прибавлявший возраст. Переодеваться было не во что — слишком резво пришлось уносить ноги.

Это погоня? Или случайные верховые? Сколько человек? Что делать?

Мелькнула мысль увести телегу с дороги и спрятать в лесу, но от нее пришлось тут же отказаться: телегу из накатанной колеи будет вытащить сложно, а обочины дороги сплошь поросли орешником, через который не проберешься, не оставив следов. Взять девушку и спрятаться с ней в лесу, пока всадники не проедут, а потом догнать Андрия? Ди Тулл посмотрел на бледное лицо забывшейся в беспамятстве Яны, на темные круги под глазами и покачал головой. Если у нее и есть шанс дотянуть до Ежигвы, то на такие игры в прятки он не рассчитан.

Козни Вельзевула!

Он глухо выругался.

— Едет кто? — тихо спросил Андрий.

— Несколько всадников, — кивнул Кастор. — По нашу душу или нет, сказать не могу.

Селянин вздохнул, крепко выругался, не стесняясь рыцаря, и принялся дергать себя за бороду.

— Вот что, — сказал он, резко прекратив свое самоистязание. — Если и по вашу душу, то они ищут леди и рыцаря. Или женщину и наемника при мече и пистолях. Но никак не умирающую девку и старика. Понятно… господин?

Кастор медленно кивнул, все больше проникаясь симпатией к бородатому «стратегу». Быстро сечет и хорошо соображает!

— Схоронюсь в лесу, но буду рядом. А ты будь осторожен и не подведи, Андрий.

— Давайте, давайте, господин. Вы мне еще живым нужны, чтобы ведьму извести.

— И не вздумай нас продать, — жестко добавил Кастор, глядя в честные глаза мужика. — Я знаю, кто ты и откуда, я знаю, в какой деревне живет твоя дочь. Клянусь, если что-то пойдет не так, я выживу и найду вас всех. И ведьмины козни покажутся детскими страшилками по сравнению с тем адом, который я обрушу на ваши головы.

В глазах Андрия мелькнул страх, но он справился с собой.

— Вот значит, как говорят с простым людом славные рыцари из Башни, — он даже плюнул на дорогу. — Всегда знал, что нельзя верить менестрелям.

Скотина непочтительная.

Этого ди Тулл вслух не сказал. Он уже ломился в кусты орешника. Андрий пробурчал что-то недовольное и потихоньку тронул повозку с места.

— Па-ашла, родимая. Скоро будем у дочки в гостях…

Кастор последовал за ним параллельно дороге, приноравливаясь идти так, чтобы укрываться за деревьями и ступать бесшумно, не тревожа хворост под ногами.

Их нагнали буквально через пару минут. С первых мгновений стало ясно — это не просто путники.

Пять верховых шли на рысях, ведя с собой заводных лошадей. На всех были камзолы из толстого черного сукна, куртки из темной, вытертой кожи и перевязи с ремнями. У двоих шпаги, трое при саблях. Разлапистые ветки елей и путаница орешника заслоняли обзор, но глаз Кастора был наметан, и он углядел также заткнутые за пояс пистолеты и длинное охотничье ружье за спиной одного из всадников.

Стигмы или иные отличительные знаки, если они имелись, с такого расстояния было не отличить.

— Эй, сиволапый, а ну стой! — властно потребовал один из пяти — в широкополой лютецианской шляпе.

Андрий послушно остановился, стянул шапку и замер в поклоне.

Всадники поравнялись с его телегой и обступили ее.

— Что везешь?

Прежде чем селянин успел ответить, второй всадник закричал сиплым простуженным голосом.

— Бэрк, да ведь у него там девка! Точно девка, смотри!

Услышать такие слова на пустынной дороге от группы вооруженных людей, которые вполне могли оказаться как неприкаянными наемниками, не гнушающимися мародерства, так и откровенными грабителями и душегубами, не сулило Андрию ничего хорошего и без всех тех страстей, что нагнал на него ди Тулл. Поэтому когда селянин кинулся к телеге, как наседка, закрывая ее руками, его поведение выглядело абсолютно естественным.

— Смилуйтесь, господа! — заголосил он. — Нельзя ее трогать. Дочка это моя, кровинушка! При смерти она! Везу в деревню соборовать.

— И впрямь бледная, как смерть, — пробормотал кто-то из всадников. — Краше только в гроб кладут. А жалко, девка красивая. С такой потешиться не грех.

— А давай потешимся, глядишь, и румянец появится, — рассмеялся сиплый.

Кастор мысленно призвал на его голову все муки ада, обещанные распутникам. Он осторожно, страшась хрустнуть самой маленькой веткой, невзначай попавшей под ногу, передвинулся за другой ствол дерева, заходя всадникам в спину.

Пятеро вооруженных конных против одного пешего — отвратительный расклад. Худший, какой можно придумать. Он бы не сомневался в исходе схватки с верховым один на один, и даже против двоих на узкой проселочной дороге выйти не побоялся бы. Но трое уже много, а четверо — совсем перебор. Против пятерых же просто не вытянуть. Даже с учетом того — он это сразу приметил — что один из них ранен. Пятый всадник держал руку у груди на перевязи. Грязного цвета бинт почти не выделялся на темной коже куртки.

Ди Тулл машинально покачал головой. Нет, ранение пятого не меняло расклад сил: чтобы порубить одного пешего рыцаря в мелкое крошево хватит и четверых всадников.

Оставалось надеяться, что Андрий сумеет выкрутиться.

— Тебя кто-то обгонял по дороге, мирянин? — задумчиво разглядывая телегу, спросил первый всадник, тот, названный Бэрком.

— Было дело, господин, — угодливо кланяясь, засуетился Андрий. — Двое проехали мимо. Один высокий такой, по всему солдат, и девушка с ним. Молоденькая, прямо как моя Надя. Только краше в разы.

Всадники многозначительно переглянулись.

Кастор задержал в груди облегченный вздох. Пронесет?

— Что-нибудь говорили, спрашивали? — спросил Бэрк, не глядя на селянина и продолжая заглядывать в телегу.

— Солдат спросил — будут ли свороты с дороги до города. А ему как на духу — только один и будет, в деревню мою, в Ежигву. Я-то туда везу девочку свою. Совсем ей худо, пусть хоть дома, в родных стенах помрет.

— Есть у меня одна живительная мазь! — засмеялся сиплый. — Мордашку смазать, и, глядишь, поможет. Только придется потрудиться добываючи…

— Заткнись, — коротко приказал ему Бэрк.

Он, наконец, оторвал взгляд от телеги и внимательно посмотрел на Андрия.

— Что с девчонкой-то, мирянин?

— Лихорадка подкосила, господин — убитым голосом произнес тот. — К знахарке возил, да та не справилась.

Ди Тулл увидел, как расслабились плечи всадников. Даже сиплый что-то пробормотав, тронул лошадь каблуками, заставляя отойти от телеги. Подхватить лихорадку от умирающей девчонки ему не улыбалось.

И только Бэрк не шевельнулся в седле.

— Лихорадка говоришь, — медленно произнес он, и селянин вздрогнул, видя, как лицо его сделалось жестким, а глаза узкими и злыми. — А давно ли от лихорадки платье в крови делается?

— Дык это… кашляют же они, — забормотал Андрий, — С кашлем кровь идет.

Такая ложь могла сойти, но голос его предательски дрогнул, и Бэрк торжествующе оскалился. Рука его вцепилась в эфес сабли, и металл заскрипел-зашелестел в ножнах, освобождаясь от их объятий.

— Где ее спутник?

— Муж ее в деревне, — залепетал Андрий, пытаясь исправить неисправимое. — Это доченька моя, кровинушка.

Бэрк коротко ударил его саблей, и мужик, вскрикнув, упал на колени, хватаясь за голову. Русые волосы потемнели от крови.

— Где ее спутник? — заорал всадник.

Он знал, что удар не был смертельным, поскольку бил тыльной, не заточенной стороной клинка. Прежде, чем зарубить наглого деревенского увальня, требовалось выбить из него все, что тот знает.

Андрий в ответ лишь стонал и плакал, ползая у копыт коня.

«Все кончено».

Кастор сказал себе эти два слова, и все вдруг стало легко и просто: ему не доставить Трофей, но видит небо, он погибнет, исполняя долг. Мир снова обрел целостность.

Экзекутор с решимостью обреченного ломанулся на дорогу через орешник. Всадники услышали громкий хруст и начали тянуть уздечки коней, разворачивая их на шум, однако прежде, чем те успели выполнить команду, грянул пистолетный выстрел, и один из пятерых откинулся назад. Свинцовый шарик угодил ему прямо в висок, выбив крохотное облачко из капель крови и костяного крошева и перемешав мозги в кашу.

Швырнув пистолет в лицо ближайшему врагу, Кастор резво скакнул вперед и нанес сильный колющий удар мечом. Всадник машинально вскинул руку со шпагой, защищаясь от летящего в лицо снаряда, вместо того, чтобы парировать клинок, и это решило его судьбу. Длинное и узкое лезвие беспрепятственно скользнуло вдоль луки седла и вонзилось в пах тому из пятерки, что был с охотничьим ружьем за спиной. Перед тем, как выдернуть оружие, Ди Тулл повернул кисть, проворачивая клинок в ране, и человек протяжно закричал, забился в седле, заливая его кровью. Лошадь не понимая, чего от нее требуют беспорядочные удары по бокам, понесла прочь, едва не сбив ди Тулла с ног.

Мечи считались оружием уходящей эпохи, но в руках умелого бойца они оставались грозным и опасным инструментом смерти.

Увы, на этом преимущество внезапности было исчерпано.

Бэрк рванул вперед. Посадка и манера держать саблю на отлете выдавали в нем опытного кавалериста. И удар он нанес по всем правилам кавалерийской атаки — быстрый, секущий, с внезапной сменой угла в последний момент, чтобы обойти выставленный клинок или мушкет пехотинца, инстинктивно защищающего голову, и чиркнуть его по животу, распарывая мундир и выпуская наружу комок спутанных кишок.

В девяти случаях из десяти такой удар достигал цели, но не сегодня. Рефлексы ди Тулла были отточены бесчисленным количеством схваток против самых разных врагов, и такая уловка была ему знакома. Он парировал. Сталь лязгнула о сталь, и они разминулись, когда конь тяжело пронесся мимо рыцаря. Руки экзекутора загудели от силы вражеского удара, значительно увеличенной за счет скорости и массы скакуна.

Бэрк, выбрав дистанцию, чтобы не опасаться удара в спину, тут же принялся разворачиваться, и положение Кастора стало безнадежным. Один всадник оставался у него за спиной, два других спереди — тут уж без шансов.

Его зарубили бы секундой спустя, но повезло — раненый оказался не таким опытным наездником, как вожак пятерки. Тронувшись с места в сторону рыцаря, он ухитрился выдвинуться так, что перекрыл линию атаки своему товарищу, а ди Тулл, сманеврировав, оказался у него со стороны поврежденной руки. Глухо зарычав на собственную промашку, всадник повернулся и рубанул через голову лошади. Ему пришлось сильно наклониться в седле, чтобы компенсировать потерянные из-за неудачной позиции дюймы и дотянуться до противника.

Удар вышел неловким. Кастор ушел от него ловким пируэтом и, очутившись совсем рядом, благодаря встречному движению лошади, вцепился в рукав врага, а затем с силой дернул, стаскивая на землю. Раненый с криком полетел под копыта.

Стоило приколоть его на месте, однако ди Тулл побоялся: если клинок вдруг завязнет в мышцах и связках, придется потратить лишнюю пару секунд, извлекая его обратно, а за это время уже развернувшийся Бэрк настигнет его и рубанет по затылку. Нельзя искушать судьбу. Экзекутор просто перепрыгнул через растянувшегося на земле противника, в полете впечатав ему каблук в лицо, и оказался на расстоянии удара от сипатого.

От Бэрка его на несколько ударов сердца прикрыли лошадь и корчащееся тело спешенного врага.

Бах! Пуля срезала мочку уха ди Тулла. Боль была обжигающе-неожиданной, но в то же время совсем незначительной, чтобы отвлекаться на нее, когда шла драка за жизнь. Сипатый любитель девочек бросил разряженный пистолет и потянулся за саблей. Воинское дело он знал не хуже вожака и, чтобы выиграть время, необходимое для извлечения оружия, движением коленей направил крупного, хорошо выезженного коня на пешего экзекутора.

На счету сипатого имелся ни один враг, зарубленный в конной сшибке, и всадник по опыту знал, что широкая грудь животного прикроет его от выпада, а значит, человеку с мечом ничего не останется, кроме как отскочить вправо или влево, спасаясь от тяжелых копыт. Тут-то сверху его и секанет тридцатипятидюймовое изогнутое лезвие сабли, созданное специально для того, чтобы гулять по шеям и головам пехотинцев, беспомощных перед атакой кавалериста, когда они не выстроены в каре.

Он все сделал правильно, но рыцарей-экзекуторов учили биться как против людей, так и против животных и монстров. Кастор закричал и безжалостно рубанул по морде жеребца. Тот отчаянно заржал и шарахнулся в сторону, сипатого мотнуло в седле, как тряпку, и сабля просвистела высоко над головой ди Тулла. В следующее мгновение острие меча, направленное сильной рукой снизу вверх ужалило его чуть повыше поясницы, пронзило на подъеме печень и увязло в ребрах.

Ди Тулл рывком высвободил оружие, обернулся, чтобы встретить Бэрка, и понял, что не успевает, не успевает, не успевает…

Он еще сумел отвести направленную в голову саблю, но увернуться от коня не было никакой возможности. Тяжелый удар отшвырнул его в сторону, повалил на землю. Ошеломленный экзекутор поднялся на ноги, пытаясь собраться, чтобы встретить новую атаку, но конь Бэрка уже гарцевал рядом, а его сабля, занесенная над головой, набрала замах и теперь летела вниз.

Рыцарь Башни не успел.

Удар отдался в ушах неожиданным грохотом и поверг его на колени. По лицу потекла струйка крови, и Кастор ди Тулл понял, что убит. Руки и ноги ослабли, рукоять меча выскользнула из пальцев. Все мысли оставили его, и меркнущее сознание состояло теперь только из тупого изумления. Почему он еще что-то ощущает? Такой удар разрубает черепа до самых скул, убивая наповал.

Экзекутор стоял, покачиваясь, но все никак не падал, точно какая-то невидимая нить удерживала его вертикально.

Лошадь Бэрка развернулась за спиной, и полуоглушенный ди Тулл понял, что сейчас последует добивающий удар. Будет или укол в затылок, так, что сабля выйдет у него изо рта, вышибая зубы, или секущий удар по шее, способный перерубить позвонки. Он подобрал меч вялыми руками и упорно пытался подняться, опираясь на него, ежесекундно ожидая всплеска горячей боли и благословенной тьмы, идущей вслед за ней, но ни то, ни другое все не приходило.

Ноги не слушались, однако рыцарь заставил себя встать и обернуться. Лошадь Бэрка действительно топталась у него за спиной, но сам вожак пятерки уже так сильно накренился в седле, что практически падал. Глаза его были широко распахнуты от изумления и боли. Ди Тулл утерся левой рукой, смахивая с глаз кровь, и увидел Андрия в трех шагах, державшего в руках старый мушкетон с допотопным кремниевым замком.

Ушлый бородатый «стратег» держал его в голове телеги, прикрыв всяким тряпьем. На счастье обоих, порох не высыпался с полки, и замок не дал осечки, благодаря чему старинная тяжелая пуля в полторы унции весом, летя снизу вверх, угодила Бэрку меж лопаток и вышла из горла, вырвав кадык. Кровь клокотала и пузырилась в ране.

В отличие от Кастора он точно был мертв, хотя тело еще отказывалось признать это.

Грохот в ушах ди Тулла, ошеломивший его в момент удара, был грохотом выстрела. Именно поэтому сабля Бэрка не раскроил рыцарю-экзекутору череп — клинок опускала уже рука мертвеца. Этого все равно было достаточно, чтобы разрубить череп, но в последний момент она слегка повернулась, и такой малости оказалось достаточно, чтобы лезвие скользнуло по волосам, оглушив и ободрав кожу, но не убив.

Оставался еще пятый противник — с рукой на перевязи и разбитым в кровь лицом, и Кастор поплелся к нему, шатаясь и морщась от боли. Его мутило и шатало из стороны в сторону, в глазах двоилось, а кровь из отстреленной мочки уха залила все плечо.

Андрий подоспел прежде. Пятый всадник как раз нащупал в дорожной пыли выроненную саблю и уже начал подниматься, когда окованный медью приклад мушкетона ударил его в висок.

Он рухнул замертво.

Все было кончено, схватка заняла едва ли пару минут. На проселочной дороге остались пять тел, девять лошадей, считая заводных, телега с раненной девушкой и двое мужчин — еле живых, с разбитыми головами. Селянин опустил мушкет и морщился, ощупывая макушку. Борода его потемнела и слиплась.

— Спасибо, — хрипло проговорил Кастор. — Славно управился.

— Они бы меня не отпустили, — просто ответил Андрий и, подумав, добавил, — господин.

— Служил никак?

Он говорил, чтобы как-то держать себя в фокусе. Теперь, когда горячка боя отступила, боль навалилась на ди Тулла, точно злой медведь. Голова просто раскалывалась, ухо горело, а плечо, поврежденное при столкновении с конем и последующем падении, кажется, начало распухать.

— Сын служил. Это, — селянин поднял мушкетон, — все, что от него осталось. Сержант с его роты однажды просто пришел и отдал. И ружье, и горсть медяков — все, что выручили на солдатском аукционе за вещи моего мальчика.

— Хороший, сержант, — морщась, пробормотал ди Тулл; в регулярной армии он не служил, но о таких аукционах, когда после сражений распродают вещи павших, чтобы отправить деньги их вдовам и близким, был наслышан. — Чаще деньги собранные таким образом пропивают.

— Он тоже с нашей деревни. Десятью годами раньше в рекруты ушел.

Оба замолчали.

Кастор думал о том, что уже второй раз ему спасает жизнь случайный человек, простой житель села, на проверку оказавшийся не таким простым. В первый раз это был Уилл, не по годам смелый и сметливый мальчишка из местечка Мышиные Норки. Спасая свою семью, он вывел их с Яной из деревни, обложенной бандой наемников во главе с опасным рыжим душегубом, чье имя ди Тулл так и не узнал.

Теперь вот Андрий.

Говорят, ядро дважды в одного солдата не попадает, но такое как объяснишь?

Ее — Кастор посмотрел на телегу — выкрутасы? Бессознательное проявление Божьей Искры, оберегающей свою носительницу? А мушкетон тогда в телеге как оказался?

Ладно, время вопросов еще придет, а сейчас надо заняться собой. Морщась от боли, ди Тулл выпростал у одного из убитых из-под камзола рубаху и отрезав от нее несколько лоскутов, наскоро перебинтовал голову себе, а затем Аркадию. Селянину досталось не сильно, сабля просто сорвала лоскут коши — можно было обойтись без швов. Свою рану ди Тулл оценить не мог, и только надеялся, что знахарка в деревушке Ежигва сумеет в случае чего пустить в ход нитку и конский волос. Выглядели оба теперь, точно дезертиры разгромленной армии — в крови и тряпье.

В глазах у рыцаря по-прежнему мутилось, и Кастор подозревал у себя сотрясение.

— Вот, что, борода, — сказал он, мотая головой, чтобы разогнать дурноту. — Ты мои слова про то, что, мол, и тебя, и семью твою найду, забудь. Не было за ними ничего. Это я так, напугать, чтобы ты прочувствовал всю опасность, какой себя по моей милости подвергаешь. А теперь в этом нужды нет — сам все видел. Ты ведь веришь, что мы, экзекуторы из другого теста? Мы мирных людей защищаем, а не под ножи пускаем. Просто в беде я, Андрий. В большой беде.

Он тяжело оперся о телегу.

Яна лежала все также мертвенно и неподвижно, от беспамятства ее не пробудили ни выстрелы, ни крики, ни лязг стали. Рыцарь даже испугался, что она умерла, но затем увидел, что грудь еще вздымается.

— Я так и понял, господин, — откликнулся мужик.

Он вытащил из-под кучи тряпья подсумок и рог с порохом и, неуклюже орудуя шомполом, зарядил мушкет. На это ушло пара минут. Любой армейский сержант за такое время успел бы дважды сойти с ума от нетерпеливой ярости.

— Все остальное, что я тебе сказал — правда, — продолжал ди Тулл. — Нас ищут страшные люди, и они не перед чем не остановятся. Если заподозрят кого из твоей деревни, или из этой Ежигвы в помощи — придут с огнем и кровью. К князю вашему обращаться бесполезно. Только внимание привлечешь.

— Плохо дело, — вздохнул Андрий. — Но когда мужицкая доля была легкой? Делать-то дальше что?

— Надо замести следы. Трупы оттащим у дороги и закопаем, все оружие — в телегу. Как стихнет шум после нас, выждешь пару месяцев, да толкнешь кому-нибудь в городе — будет тебе компенсация за беспокойство. Лошадей…

— Лошадей, знамо, к барышнику, — деловито кивнул бородатый «стратег».

— Только опять же не сразу. И барышника ищи проезжего, это боевые кони, приметные. Я четырех заберу, остальные тебе. И в деревне не держите. Отгоните куда-нибудь на дальний выпас, пусть там какое-то время побудут. Ты меня понял? Всей коммерцией займешься, как наш след остынет. Понимаешь? Не жадничай, не торопись. Не хочу вашей крови на своей совести.

— Понимаю, господин.

Андрий присел возле одного из мертвых всадников и принялся шарить у него за пазухой. Эти действия кое-что напомнили ди Тулу, и он произнес тоном, не терпящим возражений:

— А вот деньги, какие найдем, я заберу. Мне нужнее будут, а ты итак в прибытке останешься.

Селянин поморщился, но промолчал.

Стигм или иных опознавательных знаков на одежде всадников не обнаружилось. В переметных сумках не оказалось ни подорожных, никаких других бумаг, даже наемничьих патентов. Закончив их обшаривать, экзекутор, все еще пошатываясь, подошел к тому из врагов, что был с рукой на перевязи и носком ботинка заставил его перевернуться на спину.

Человек слабо застонал и моргнул — раз, другой. На виске его наливался синим огромный желвак.

Губы Кастора растянула недобрая ухмылка.

— Жив, значит. Это хорошо.

Он вытянул руку с мечом, и заточенный до игольной остроты уперся в скулу всадника, чуть пониже века.

— Кто такие? Кому служите?

Раненый молчал, хлопая ресницами. Ди Тулл зло скривился и слегка надавил на меч. Клинок легко проткнул кожу и тонкий слой плоти и уперся в кость. Поверженный всадник дернулся, чем только превратил прокол в порез и завыл от боли.

— Кто такие? Кому служите?

Раненый не отвечал, продолжая выть.

Ди Тулл повел руку с мечом вниз, разрезая щеку, точно скальпелем. Всадник закричал и попытался схватиться за лезвие, но Кастор был быстрее и наступил ему на здоровую руку.

— Я — экзекутор. Знаешь, что на каноническом языке означает exsecutio?

Крик перешел во всхлипывания. Ди Тулл слегка наклонился — залитый кровью, своей и чужой, и страшный.

— Я тебе скажу. Exsecutio значит «наказание». Мой орден защищает людей, но прежде всего — наказывает тех, кто причиняет им зло. Ты хотел причинить зло этой девушке. У меня есть право наказать тебя. Веришь? Правильно веришь. Я еще раз задам свои вопросы и если не услышу ответ — выколю тебе глаз. Для начала один. Кто вы такие? Кому служите?

— Мы служили в дружине князя Грая, — срывающимся голосом заговорил пленник. — Ушли месяц назад. Скуп оказался! Бэрк, наш главный, — (он скосил глаза в сторону трупа), — нашел новую работенку. Ничего сложного: мотались по Фронтиру, выполняли мелкие поручения, большей частью сопровождали кое-какой груз.

Имя «Грай» ничего не сказало ди Туллу. Но это и не удивительно — лордов, да князей во Фронтире, что собак не резанных.

— На кого именно работали?

— Грех, — пролепетал раненный.

— Я — экзекутор, мне дано отпускать грехи, — презрительно скривился Кастор. — Так что — aue, и говори.

— Это его имя — Грех.

Ди Тулл испытал приступ разочарования. Он ожидал, что раненный назовет имя фон Талька или хотя бы скажет: «Бесноватый», но вместо этого — новая загадка.

— Это прозвище, а не имя, — раздраженно произнес он. — Как звать твоего нынешнего хозяина?

— Я не знаю! — завыл раненный. — Я слышал только это имя, «Грех». Я его даже не видел, все дела вел Бэрк.

Ди Тулл задумчиво посмотрел поверх клинка на человека, распростертого у его ног, и понял — не лжет. Дезертир из дружины князя Грая действительно ничего не знал о своем новом нанимателе.

— Где вас наняли? Откуда получали указания? Где базировались? Куда отвозили груз?

— В Трильне! Наняли нас в Трильне. Место отвели там же на постоялом дворе «Пляшущий козел». А грузы сопровождали по-разному. Если какие отправляли по реке, то следовали в Бёльн, там сдавали капитанам разных посудин — каким скажут. А те, что посуху — через Яр.

Географию Фронтира Кастор представлял плохо, но названия запомнил.

— Кто там князь?

Раненый дернул плечом.

— Кто князь?

Меч снова уперся ему в лицо.

— Нет там ни князя, ни лорда! — закричал и забился, как рыба, раненый. — Был, да весь вышел! Грех там теперь и за князя, и за власть! Грех и его люди!

— Андрий, что скажешь? — не оборачиваясь к своему спутнику, спросил он.

Селянин только вздохнул.

— Ничего, господин. Мы, миряне, к земле привязаны, не путешествуем. Это я еще по окрестным селеньям со своей телегой таскаюсь, скарб всякий вожу, да в город езжу, а есть такие, что за всю жизнь дальше, чем на пять миль от дома и не отходили.

Ди Тулл выругался, и Андрий, желая поддержать его, добавил:

— Судя по звучанию, названия гусситские. А гуссы во Фронтир все больше оттуда шли.

Он коротко сориентировался по солнцу и махнул рукой куда-то на северо-восток, почти параллельно дороге. Ди Тулу и это ничего не сказало, и он вернулся к пленнику:

— Что за грузы возили?

— Мы не возили, мы сопровождали. Возничие там свои имелись.

— Что это было? — зарычал ди Тулл.

— Повозки. Большие, крытые. Внутрь заглядывать было строго запрещено. Я не знаю, что внутри, клянусь сосками Лилит!

В голове у Кастора гудело как от удара, так и от нескладывающихся деталей, которые не прибавляли картине ясностей. Из того, что сказал пленник, нельзя было понять, кто еще, помимо фон Талька, решил наложить лапу на Трофей. Кем был таинственный Грех, захвативший целое княжество, пусть и какое-то мелкое, и на кого работали люди Бэрка.

Тортар-эребцы? В Башню враги проникли под видом посольства Баззеды Злокозненного…

Он подумал и отринул эту мысль. Нет, не похоже на них. Южан во Фронтире откровенно недолюбливали, пару раз крепко били в союзе с Уром, и им ни за что не дали бы войти в силу.

Тогда кто? И что за таинственные крытые повозки?

— Какое задание вы выполняли последним? Почему охотились на нас?

— Было велено искать воина, сопровождающего молодую девушку. Воина, если не получится взять живым, убить, а девушку обязательно невредимой доставить в Яр.

— Ты бесполезен и начинаешь меня раздражать, — тихо предупредил ди Тулл. — Думаю, тебе следует начать рассказывать мне что-то, чего я не знаю, или придется все-таки забрать твой глаз. Откуда вели поиски?

— Мы с последнего задания через Лисаву шли, там нас вестовой и перехватил, — затараторил пленный. — Велено было проверить безымянную станцию в полудне пути, во владениях Бесноватого барона: не попытается ли кто на поезд сесть, по приметам схожий, только мы не успели. Мы когда туда прибыли, Топтун поезд по Вырвиглазу утащил, а на станции уже уранийцы хозяйничали. С ними даже этот был, в малиновом плаще.

Пес правосудия, сообразил ди Тулл. Ур отправил разбираться со странным происшествием на Свинцовой тропе одного из своих самых натасканных волкодавов. Как уранийцы оказались во Фронтире так быстро — понятно: их перебросили из Китара или вовсе использовали портал. Но почему вдруг — Пес? В связи с чем расследование пограничного инцидента, да еще в землях Мятежного князя ведет Второй департамент? Свинцовая тропа и ее станции находятся в ведении консорциума Гильдии перевозчиков и клана Малиганов, у которых есть и дознаватели, и собственные солдаты, они и сами бы разобрались в случившемся.

Черт. Еще один знак вопроса в общую кучу.

И все упирается в один вопрос: на кой вообще фон Тальку потребовалась эта немотивированная бойня? Не настолько ведь он был и бесноват. Кастор знал это, ибо заглянул в глаза барона перед самой его смертью — в них не было безумия…

Мысли путались, прыгая и перескакивая одна через другую. Иные были неуместные и почти все — без ответов. Ему захотелось начать колотить себя по голове, чтобы выбить хотя бы половину. Слишком много обрушилось на человека, который устал от сложностей и хотел жить мечом.

Вместо этого он крепче сжал рукоять клинка и продолжил допрос.

— Что дальше?

— Все дальше, — всхлипнул пленник; слезы текли у него из глаз и смешивались из пореза. — Мы разбились на три пятерки и по дорогам ушли искать в разные стороны. Нам вот и свезло вас догнать.

Ди Тулл злорадно усмехнулся: то еще везение.

Едва ли всадник мог сказать что-то еще. Мелкая сошка, рядовой исполнитель, работающий за горсть серебра. Снова пришла дурнота, и ди Тулл, тряся головой, отступил на шаг, чтобы удержаться на ногах. Взгляд его при этом скользнул по руке пленника, все еще остававшейся на перевязи, и рыцарь машинально отметил: судя по пятнам крови, пропитавшим грязный бинт, рана получена недавно.

— Что с рукой? — в голосе его участия было меньше, чем в стальном клинке. — Где порезался?

— Три дня назад. Сопровождали груз и столкнулись с непредвиденными… сложностями.

— И кто были эти «сложности»?

Пленник помедлил с ответом и снова увидел меч у своих глаз.

— Инквизиторы, — тихо произнес он. — Отбить пытались повозки. Четверых наших положили, но и мы у них пару срубили.

На ди Тулла накатила тяжелая волна усталости. Сказалось все сразу: и бессонная ночь, и раны, и жестокое рубилово на проселочной дороге, но еще больше — груз тайн и загадок, который все разрастался и разрастался, грозя погрести под собой.

Враги в Башне, пришедшие с тортар-эребцами; Бесноватый барон и его дружина; рыжий малый со своими наемниками в Мышиных Норках; таинственный Грех и его всадники… а теперь еще и инквизиторы, извечные соперники ордена Очищающего пламени. Кто еще? Когда не хватает?! Может Выродков из Ура?!

А что! Давайте сюда еще всю чертову троицу, что охотилась с ним на Ренегата — проклятый Ублюдок, его вампирша и тот бледный Малиган за компанию!

Он хрипло рассмеялся и, шагнув вперед, быстро, обеими руками надавил на эфес меча. Тонкое острие почти без сопротивления прокололо кожу куртки, мягко скользнуло меж ребер и рассекло сердце пленника. Всадник умер, даже не успев толком это осознать.

Удар милосердия практически.

Ди Тулл обернулся к Андрию.

— Так было нужно. Я не мог его оставить в живых.

— Я знаю, господин, — тот спокойно поднял мушкетон и показал его экзекутору. — Если бы не вы, я бы сделал это сам. Ради своей дочери. И прочих.

— Давай стреножим лошадей, а потом оттащим этих в лес.

Так они и сделали.

Оглавление

Пролог-1 (окрестности Зеленых Бродов)

Пролог-2 (Ур, Блистательный и Проклятый)

Глава 1 Ярость (Входит человек без имени)

Глава 2 Конкуренты (Сет)

Глава 3 Имена (Тибур)

Глава 4 Визит к монстру (Дэрек)

Глава 5 Торг уместен (Дакота)

Глава 6 Несколько вопросов (Наемник)

Глава 7 Несвятое семейство (Кегнит)

Глава 8 Разговор, подслушанный Гулем (Сет и Моргана)

Глава 9 Завтрак с угрозами (Кегнит, сейчас)

Глава 10 Хранитель Трофея (Кастор и Яна) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg