«Присутствие»

В воздухе дрожала туманная паутинность сентябрьского утра, молочная роса свежо и выпукло блестела на траве, а дом спал в оправе глухого сада, в прибое цветов и листьев. В доме тот же туманно-паутинный свет лился из окон на пыльные пунцовые пледы, старинную мебель, на тусклый портрет на стене, в деревянном овале из цветов и листьев.

— Какой она была? — рыжеволосая веснушчатая женщина, взбив полными сливочными руками подушки, всмотрелась в лицо лежащего рядом, капризно повторила:

— Скажи, какой?

— Странной, — не открывая глаз, пробормотал мужчина, пробуя вернуться в лёгкий утренний сон. — Сумасшедшей…

— Красивой? — тревожно улыбаясь, женщина попыталась смахнуть с вышитого угла наволочки невесомую пылинку.

— Не знаю…

— Портрет на стене…

— Её. Послушай, оставь это… Вспоминать прошлое равносильно самоубийству.

— Что она и сделала, — тихо заметила женщина и, путаясь во влажной сорочке, выбралась из постели и на цыпочках подошла к портрету.

— Красивая… Красивая, как живая — глаза, улыбка, цветы в руках. А кто рисовал?

— Ильинский. Тот ещё придурок. Всё стихи ей читал, Сенеку, что ли, или Катулла. Ныне, слава Богу, спился и умер… Ты не представляешь, что творилось у нас в доме! Он был наводнён пьяными поэтами, свихнувшимися художниками, вшивыми музыкантами, и вся эта сволочь искала у неё участия, одобрения и самого простого обеда, и всех она утешала, кормила, и каждого уверяла в будущей известности и славе. Нет, она действительно любила меня, но терпеть всю эту погань…

Женщина перебросила через плечо размётанную медную косу, близоруко щурясь на книжные полки.

— Тарковский, Басё, Такубоку, Ли Цинь Чжао… Это её?

— Да. Последние месяцы её потянуло на японо-китайскую поэзию. Она читала на кухне, или в саду, или в беседке, читала и плакала. Это было сущее наказание — приходя домой, я находил не жену, а некое тоскливое плачущее существо, которое утверждало, что ненавидит этот мир с его некрасивостью, и что хотело бы жить в древней Японии или в Китае, ибо там и только там — высшее совершенство. Последнее время она не выходила даже на улицу — боялась людского шума, машин, троллейбусов… Это была болезнь.

— А друзья?

— Часть паразитов я разогнал, другие сбежали сами, приметив, что с ней что-то не так. Всё это слабая, подлая и халявная публика, предающая при каждом удобном случае…

— Ты ведь тоже предал её…