«Игры богов»

Март проснулся от того, что локоть Ли врезался в его ребра, но ошалело вскакивать не стал. Привык, что спит Ли тихо, словно и не дышит, но если уж шевельнется – мама не горюй. А вот если бы Ли хотел его предупредить или просто резко поднять, то поступил бы иначе. Разбудил бы незаметно и без травм. Март потер бок, задев ненароком Ли, но тот продолжал дрыхнуть. И это перестало удивлять Марта давным-давно: каким-то образом Ли различал случайные прикосновения и, так сказать, целевые. Обидно. Такой был сон… такой… забылся уже, осталось только ощущение чего-то небывало прекрасного. То ли ванны, то ли свежего влажного ветра, то ли куска жареного мяса, скептически усмехнулся Март. Даже женщины уже не снились. Он перевернулся на спину, забросил руки за голову, зацепив кого-то из соседей: донеслось невнятное ворчание, но и сосед продолжал дрыхнуть. Больше-то все равно ничего не оставалось.

Кряхтение, храп, то раскатистый, то хлюпающий, то прерывистый, стоны, шорох от ворочающихся тел. О, вот это опять Уил с неприличным прозвищем… а как иначе звать человека, который по три раза в час оглушительно портит воздух? Впрочем, испортить здешний воздух уже нельзя. Поначалу казалось – задохнешься, а потом ничего. Или нюх атрофировался, или человек такая скотина, что привыкает к любым условиям содержания. Выживает там, где нельзя. Приспосабливается к тому, к чему приспособиться невозможно. Только вот философский вопрос: зачем, если жить так или иначе осталось недолго? И ведь что интересно, с этой мыслью тоже свыкается… Каждый день забирают несколько человек, и никто не возвращается, даже чтобы рассказать, что сталось с остальными. Надсмотрщики, случается, рассказывают, только им, естественно, верить не хочется, у них обязанность такая – запугивать, страсти всякие говорить да насмехаться над арестантами. Забавно. Март хорошо помнил, как закричал лорд Грим, когда его приготовились вздернуть, как смерда, на первом же суку: «Всех не перевешаете!». И как удивился всадник в черном шлеме: «Отчего же?»