«Приемыш»

Смерть может забрать всех детей – коснуться каждого из теплых, только что рожденных комочков. Поэтому следует добровольно отдать ей одного, самого маленького и слабого... Ему не дали дотянуться до материнских сосков, схватили, отнесли к подножию каменистого склона. И там оставили. Зная, что до рассвета смерть придет за ним. Но случилось иначе – его подобрала Сумасшедшая Эру. Увидела, ахнула, взяла на руки. Если бы нашелся кто-то знающий – и способный объяснить ей – он бы сказал: «Верни туда, откуда взяла. Потому что пока он жив, смерть будет гостить у его близких».

* * *

Он не представлял, что могут быть какие-то другие семьи. Семья могла быть только такой: мама Эру и ее дети, не похожие ни на нее, ни друг на друга. Он любил слепую Свею, мирился с колченогим, ворчливым Монтом и не уставал от постоянной трескотни Свиста. А его мама Эру называла «Авель». Ему не казалось странным, что тело Свеи покрывает пушистая рыжая шерсть, до Монта нельзя дотронуться из-за колючек, а Свист наделен клювом и перьями. Были и другие – они появлялись ненадолго, чаще всего больные или покалеченные. И либо умирали, либо выздоравливали. Одних мама Эру зарывала на склоне за домом, других отпускала на волю.

Он привык к тому, что мама не понимает его. Нет, сама она не была немой – ее речь то журчала весенним ручейком, то заставляла вздрогнуть, словно хруст ветки (когда мама сердилась). Но в этих звуках не было смысла. А когда он пытался что-то объяснить, она растерянно хмурилась или просто гладила его по голове. Но никогда не отвечала на вопросы. И, тем не менее, он был ее сыном.

В то утро мама Эру только-только вышла во двор. Авель привычно путался у нее под ногами, когда услышал:

– Вот! Вот он!

Больше всего Авеля потрясло то, что оклик был понятен ему. Он огляделся. И увидел другого себя. Этот другой приближался к ним. И от него ощутимо пахло болезнью. Блеск глаз, неровная походка, слюна на губах – все говорило о том, что чужак умирает. И заразит смертью любого, кто дотронется до него. Но мама Эру словно не замечала тревожного предупреждения. Когда она шагнула к чужаку, Авель бросился наперерез. Чужой накинулся на него, Авель отскочил. Что-то в глазах чужого подсказало, что это существо намерено убить именно Авеля. И Авель боялся чужака, очень боялся. Они заметались друг напротив друга. Потом чужак, кося на Авеля глазом, потянулся к ноге мамы Эру. Авель прыгнул вперед, подставляясь под укус. Но опоздал. Незнакомец с поразительной быстротой извернулся и укусил их поочередно. На его морде промелькнуло довольное выражение. Но тут мама Эру сунула ему в пасть руку, обернутую куском плотной кожи, а другой рукой схватила за шкирку. Авель не раз наблюдал, как она справляется со строптивыми больными, и привык доверять ее рукам и ее умениям. Пузырек с резко и неприятно пахнущей жидкостью, таинственные, кусачие, как рассерженная оса, блестящие палочки... Сначала мама Эру «ужалила» палочкой взвизгнувшего от боли и ужаса пришельца, потом Авеля. Потом – себя. Авель молча вытерпел неприятную процедуру, загнал поглубже страх перед смертью, и занял наблюдательный пост у клетки с чужаком. Больше всего Авелю хотелось услышать, как тот снова заговорит. Но чужак молчал.

Наконец, Авель не выдержал. Подойдя к клетке почти вплотную, он сказал:

– Ты хотел меня убить. Почему?

Тот сначала сердито дернул усами и отвернулся. Но Авель настойчиво повторил вопрос, и чужак приоткрыл глаза:

– Потому что тот, кого положили у холодного камня, должен умереть.

– Меня никуда не клали.

– Ты просто не помнишь. Сумасшедшая Эру все испортила. Но теперь, надеюсь, ты поглядишь в глаза смерти. И твоя спасительница тоже, – чужак тяжело дышал, не то от болезни, не то от ненависти. – В живых уже нет ни одного из твоих братьев и сестер. А теперь смерть взялась за чужих детей... Но я не напрасно пришел сюда...

– Мама Эру вылечила меня. И вылечит всех вас. Она не понимает слова, но знает, как прогнать смерть.

Чужак еле слышно фыркнул:

– Вот и посмотрим, кто сильнее: безумная Эру или смерть, пришедшая за обещанной жертвой.

* * *

С этого дня Авель каждое утро прибегал к чужаку и надолго оставался рядом. Хотя слышал только проклятия в свой адрес. Но чужак говорил! Иногда за Авелем увязывалась Свея, помнящая, как они ежедневно играли вместе. Но, увидев, что брат опять направляется на задний двор, обиженно тявкала и ковыляла к маме Эру. Жаловаться. Авель и сам понимал, что обижает сестру, но его тянуло к чужаку. В его мире, до сих пор наполненном только интонациями и жестами, вдруг появились слова.

А потом наступило утро, когда мама Эру в привычное время не встала с постели. Первой неладное почуяла Свея: заскулила, принялась тыкаться мокрым носом в ладонь мамы Эру. Та сонно забормотала, но не очнулась. Хотя раньше любой шорох способен был разбудить ее.

Авель тоже выполз из своей корзинки, дотронулся носом до безвольно свисающей руки – ладонь показалась ему слишком горячей.

Но через некоторое время мама Эру все-таки пришла в себя, поднялась, покормила детей, вышла во двор. Авель, бросив недоеденную порцию, побежал следом. Словно для того, чтобы услышать злорадную реплику чужака:

– Ага, она заболела. Теперь очередь за тобой, приемыш. И с рода будет снято проклятие.

Тут чужак умолк, потому что Сумасшедшая Эру сделала что-то совсем немыслимое – подошла к его клетке, открыла дверцу – и так оставила. Удивился не только чужак, но и Авель: мама Эру выпускала всех – больных и здоровых, жаждущих свободы и стонущих от боли... Как будто – Авель похолодел – как будто не была уверена, что сможет о них позаботиться.

Чужак, не мешкая, прыгнул вперед, потянулся – и недоуменно замер. Когда он обернулся к Авелю, злорадное торжество на его мордочке сменилось растерянностью:

– Ты был прав. Она... она сумела обмануть мою смерть. Я чувствую себя совсем здоровым!

Авель только кивнул в ответ: в горле стоял комок от мысли, что мама Эру, столько раз прогонявшая чужую смерть, не сможет прогнать свою. Чужак присел на задние лапы, потер глаза, встряхнулся. И прошептал:

– Скажи ей... Попроси ее... не умирать. Через три дня я приведу сюда всех, кто может ходить.

Авель проводил глазами маму Эру, которая незнакомой, шаркающей походкой направлялась к дому, и опять кивнул. Но вдруг встрепенулся:

– Подожди... ты когда-нибудь видел смерть? Какая она?

Чужак задумался:

– Хищная тень. С ярко-желтыми глазами. Но глаза смерти видит только тот, кого она выбрала своей добычей.

* * *

Страшнее всего было по ночам. Когда казалось, что из темноты пристально и неотступно следят огненные глаза смерти. А мама Эру металась в постели, что-то беспрерывно бормоча. Он вздрагивал от каждого шороха. Но тут же успокаивался, если это вздыхала во сне Свея, ворочался в своем углу Монт или встряхивался, шелестя перьями, Свист. Авель почти завидовал им. Все они – пусть беспокойно, но спали. А он сидел в ногах мамы Эру и боялся. Что подкрадется хищная тень, и среди шорохов спящего дома исчезнет один – прерывистое тяжелое дыхание. А он, Авель, ничего, совсем ничего не сможет сделать.

* * *

Они пришли на четвертый день – те, кого он должен был бы называть своими родными и близкими, если бы не мама Эру и ее дети. Хотя – нет, если бы не мама Эру, его просто не было бы в живых.

Сегодня мама впервые вышла из дома с тех пор, как слегла. Присела на верхнюю ступеньку крыльца. Авель приткнулся рядом, но, увидев, кто приближается, метнулся в комнату и принес сумку, где лежали пугающие блестящие палочки. Ту сумку, без которой мама Эру не отправлялась к больным.

– Молодец, Авель, – сказала она.

Он знал это слово – мама часто хвалила его. И сейчас с особенным удовольствием впитывал каждый ее жест, каждый звук ее голоса. Но на улыбку маме Эру сил не хватало.

Несколько старших соплеменников опасливо остановились поодаль, а Чужак потащил к ступенькам зажмурившегося от страха малыша. Одного, второго, третьего... Мама Эру наклонилась. Обычно она приговаривала за работой. Ее голос успокаивал, как журчание воды или пение птицы. Сегодня она молчала. Когда последнего из пришедших уколола блестящая палочка, мама Эру обернулась к сыну:

– Авель?..

Она о чем-то спрашивала его. О чем-то важном. И как ему показалось, связанным с его сородичами. Впервые мама Эру задавала ему вопрос. От растерянности Авель сел столбиком и повторил свое имя:

– А... в... бель...

Мама Эру нахмурилась. Потом ее брови взметнулись вверх. Незнакомо рассмеявшись, она закрыла лицо руками – из-под пальцев закапали слезы.

Авель бросился к ней, не обращая внимания на глазеющих соплеменников, прижался, вспоминая другое слово – то, которым она всегда его утешала:

– Бед-ный, – он сам не понимал, как у него получается произносить такие странные звуки, но повторял: – Бед-ный.

Наконец, мама Эру отстранилась, поднялась и ушла в дом.

– Что это с ней? – спросил Чужак.

– Забыл, как за тобой следили огненные глаза смерти? – сердито прошипел Авель. – Смерть не отпускает ее.

– Да, – согласился тот. – И не отпустит – такую добычу.

В сердцах Авель цапнул его за ухо. Но Чужак не стал затевать драку. Сказал тихо: «Мы будем поблизости» – и отошел.

Авель шмыгнул в дом, забился в самый дальний угол. И долго-долго сидел там. Вспоминая жизнь до прихода Чужака. И страстно желая, чтобы темнота не наступала. Потому что с темнотой к домику подкрадывалась страшная тень.

Когда он решился подойти к маме Эру, залаяла Свея. Авель замер, потому что лай был «узнавающим». Именно так Свея встречала маму Эру, когда та возвращалась домой из дальних прогулок...

Дверь распахнулась, и на пороге возникли... двойники мамы Эру. Авелю стало не по себе. Он-то считал, что мама Эру – одна-единственная, что уж она-то никак не может раздвоиться, а тем более – разтроиться. Впрочем, он и о себе не мог такого представить – до недавнего времени.

Незнакомцы заговорили. Дом наполнился журчанием воды, только один голос был глуше, а другой звонче, чем у мамы Эру. Больная ответила. Авель насторожил уши, но речь лилась потоком. Нет, мама Эру вдруг заспорила – слишком сухим и резким стал ее голос. Потом замолчала. Гости подсели к столу, и мама Эру начала поочередно представлять своих детей. Когда окликнули его, Авель, смущаясь, вылез на свет. Взобрался к маме Эру на колени. Почувствовал, как легла на плечи горячая ладонь.

– Это Авель, – сказала мама Эру. И добавила: – По-моему, он разумный.

Двойники рассмеялись. Один из них осторожно пересадил Авеля на соседний стул, потом подхватил маму Эру под руку, и Авель с пугающей ясностью понял, что сейчас она исчезнет за дверью. И он больше никогда не увидит ее. Маму Эру забрал ее мир. Авель схватил другую руку лапками, а для надежности еще и зубами. Не больно, только удерживая. Мама Эру посмотрела на него, и что-то в ее взгляде заставило Авеля устыдиться.

– Я вернусь. Вернусь.

Авель догадался о значении слова, но верил взгляду. А взглядом она прощалась. Потому что знала – здесь ее караулит тень с огненными глазами. И Авель знал. Он зажмурился и отпустил руку.

* * *

Так они остались под присмотром веселой, но равнодушной Фьють (прозвище, которым еще одного двойника мамы Эру наградили за то, что от удивления она присвистывала, как птица). Хотя Свист и Монт, похоже, не заметили разницы. Грустила рыжая Свея. Днем и ночью Авель мерз от поселившейся в доме пустоты.

Фьють не разговаривала, как мама Эру, – она молчала или приказывала. Она лечила родичей Авеля. И всех других. Лечила вроде как мама Эру – а вроде и не так. Авель тенью бродил за ней по пятам и учил слова. Потому что Фьють не была мамой Эру.

А потом пришло время Чужаку уводить домой выздоровевших. При прощании он спросил Авеля:

– Ты остаешься? Зачем? Хочешь стать таким, как эта странная Эру? Прогонять чью-то смерть?

– Да, – отводя глаза, соврал Авель.

Он мечтал о другом. Что наступит день, когда он подойдет к Фьють и спросит: «Как найти маму Эру?» И она не посмеется, как смеется сейчас, когда слышит повторенные им журчащие слова, а поймет и ответит. И он снова станет не просто подобранным у холодного камня найденышем, а сыном мамы Эру.

© Copyright Александрина Ван Шаффе