«Хвосттрубой, или Приключения молодого кота»

Тэд Уильямс Хвосттрубой, или Приключения молодого кота

Все знают, что кошачий мир – мир особенный. Открыв эту книгу, вы окажетесь в стране кошачьих легенд и преданий, вы узнаете о древних кошачьих богах и героях, о сотворении мира Всеобщей Матерью Кошкой и о том, как за наглость и высокомерие принц Девять-Птиц-Одним-Ударом был превращен в человека. Но все это лишь фон, на котором проходит захватывающая история кота по прозвищу Хвосттрубой.

Этот необыкновенный кот отправился в полное опасных приключений путешествие, чтобы найти свою пропавшую подругу.

Посвящаю моим бабушкам Элизабет Д. Андерсон и Элизабет Уллинс Иванс, чья поддержка так много для меня значит, и памяти Теплуша, который был добрым другом, помимо того, что был лучшим котом.

Особые благодарности – Джону Карсвелу, Нэнси Деминг-Уильямс и Артуру Росу Ивансу за их содействие в подготовке этой книги.

Приятной пляски им всем.

Ибо я о коте своем нынче хочу поразмыслить.

Ибо с первым лучом Божьей славы, зари, он по-своему молится Богу.

Ибо это вершит он, семь раз свое тело свивая с изяществом быстрым…

Ибо, долг свой исполнив и благословенье приняв, приступает он к самопознанью.

Ибо самопознанье свое он творит в десяти степенях.

Ибо он проверяет, во-первых, чисты ли передние лапы,

Ибо он, во-вторых, отрясает их легким движеньем,

Ибо, в-третьих, вперед он их тянет, всем телом прогнувшись,

Ибо точит, в-четвертых, о дерево гибкие когти,

Ибо, в-пятых, он моется – тщательно, долго, дотошно,

Ибо тут же, в-шестых, он катается после мытья,

Ибо сразу, в-седьмых, он садится выкусывать блох, и ничто не собьет его с темпа,

Ибо трется, в-восьмых, о какой-нибудь столбик попутный,

Ибо ищет, в-девятых, всевышних велений – что делать потом,

Ибо после, в-десятых, уверенно требует пищи.

Ибо только когда это все завершит он, дела основные начнутся.

Ибо службу Господню несет он в ночи, охраняя свой дом от врага.

Ибо мраку противится он электрической шкуркой и взором горящим.

Ибо дьяволу (смерти) противится он, быстролапо снуя возле жизни.

Ибо утром, в молитвах своих, любит солнце и солнцем любим.

Ибо он из тигриного племени, что несомненно.

Ибо Кот-Херувим – воплощение Ангела-Тигра…

Ибо сладостней нет ничего, чем покой его, если он дремлет,.

Ибо нет ничего искрометней – когда он в движенье приходит.

Ибо Бог одарил его гибким богатством движений…

Ибо существованье его преисполнено музыки тайной.

Кристофер Смарт

ВВЕДЕНИЕ

В Час пред Началом Времен изошла из тьмы на холодную землю Праматерь Муркла. Была она черна и шерстиста, как целый мир, вздумай он собрать воедино всю шерсть свою. Муркла изгнала вечную ночь и породила Двоих.

Горячи и слепящи, подобно Солнцу в Час Коротких Теней, были очи Харара Златоглаза; весь он был светел, как день, и мужествен, и прыгуч.

Фела Плясунья Небесная, подруга его, была прекрасна, как свобода, как облака, как песнь воротившихся странников.

Златоглаз и Плясунья Небесная родили множество детей и взрастили их в лесу, что покрывал мир в только что начинавшейся Древности. Крепкозубы, остроглазы, легконоги, честны до кончиков хвостов были их младшие – Быстролаз, Волчий Друг, Поющая На Древе и Сверкающий Коготь.

Но удивительнейшими и прекраснейшими из всех бесчисленных детей Харара и Фелы были первые трое.

Старшим из Первородных был Виро Вьюга; он был цвета Солнца на снегу, цвета Полета…

Средним был Грызли Живоглот, серый, как тень, и совершенно непредсказуемый.

Третьим родился Тенглор Огнелап. Был он черен, как Праматерь Муркла, но багряны, точно пламя, были лапы его. Он ходил сам по себе и самому себе мурлыкал, распевая.

И соперничество царило среди Первородных братьев. Вьюга был таким ловким и сильным, каким может только мечтать кот, – никто не мог победить его в прыжках и беге. Огнелап был мудр, как само время; он разрешал любые головоломки и загадки и слагал песни, которые Кошачье Племя передавало из поколения в поколение. И не мог Живоглот превзойти братних подвигов. Он вырос завистником и затеял заговор, чтобы добиться падения Вьюги и посрамления Кошачьего Племени.

И случилось так, что Живоглот поднял против Кошачьего Племени огромное чудовище. Птомалкум было имя его, и был он последним из отродий пса-демона Венриса, которого Муркла сокрушила во Дни Огня. Птомалкум, воодушевляемый и подстрекаемый Живоглотом, погубил многих из Кошачьего Племени, прежде чем был сражен доблестным Вьюгой. Но Виро Вьюга получил такие раны, что вскоре изнемог и умер. Увидев крушение своих замыслов, Живоглот испугался, и заполз глубоко в нору, и исчез под всеукрывающей землей.

При Дворе Харара стоял великий плач по возлюбленнейшему Вьюге. Огнелап, брат его, в душевной скорби примчался ко Двору, отрекся от своих прав на королевскую мантию и пустился странствовать по свету. Фела Плясунья Небесная, мать Вьюги, впала в молчание до конца долгих дней своих.

Но Харар Златоглаз преисполнился безумной ярости, зарыдал и принес великие клятвы. Завывая, бросился он в непроходимые дебри, круша все перед собой в поисках предателя Живоглота. Наконец, не в силах снести столь непомерной муки, вознесся он на небо, к лону Праматери. Там с той поры и живет он, гоняя по небесам сверкающую мышь Солнца. Часто поглядывает он вниз на Землю, надеясь увидеть Виро, снова бегущего под деревами Мирового Леса.

Сменились бесчисленные времена года и старше сделался мир, прежде чем Огнелап вновь встретил вероломного своего брата Живоглота.

Во дни принца Чистоуса, в царствование королевы Заревой Полоски, лорд Тенглор пришел на помощь Рух-ухам, совиному племени. Таинственная тварь постоянно разоряла их гнезда и наконец убила всех охотников Рух-ух, выступивших против нее.

Огнелап соорудил ловушку: он искогтил могучее дерево так, что оно висело лишь на узкой полоске коры, а потом улегся в ожидании разбойника.

А когда разбойная тварь явилась среди ночи и Огнелап свалил на нее дерево, то, к изумлению своему, узнал в ней Грызли Живоглота.

Живоглот умолял Огнелапа освободить его, обещая, что поделится древними знаниями, которые добыл под землей. Лорд Тенглор лишь посмеялся.

Когда взошло Солнце, Живоглот завопил. Он так визжал и корчился, что Огнелап, хотя и опасался обмана, освободил страждущего брата из-под придавившего его древа.

Живоглот столь долго пробыл под землей, что Солнце ослепило его. Он тер и царапал слезящиеся глаза, завывая жалостно-прежалостно, и Огнелап огляделся, ища, чем бы защитить его от жара Дневной Звезды. Но не успел он оглянуться, как ослепленный Живоглот зарылся в землю – быстрее, чем крот или барсук. К тому мгновению, когда подскочил к нему испуганный Огнелап, Живоглот успел сокрыться во чреве земли.

Говорят, он и сейчас живет там, незримый для Кошачества, и уже под землей вынашивает гнусные свои замыслы, страстно желая перевернуть Верхний Мир…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нет, не сонливы, не робки

Мы с ней, друзья!

Глядим, вовсю раскрыв зрачки,

Луна и я!

У. С. Гилберт

Настал Час Подкрадывающейся Тьмы, и конек крыши, где лежал Хвосттрубой, окутала тень.

Он весь был погружен в грезы о прыжках и полетах, когда почувствовал странное покалывание в усах. Фритти Хвосттрубой, сын Охотничьего Племени, разом проснулся и понюхал воздух. Уши встали торчком, усы, распрямись, встопорщились: он словно вопрошал вечерний ветерок. Ничего необычного. Что же тогда пробудило его? Размышляя, он выпустил когти и прогнулся всем своим упругим хребтом – до самого кончика рыжего хвоста.

Как только он как следует вылизался, ощущение опасности исчезло. Может быть, то была всего лишь ночная птица над головой… или собака – там, внизу, в поле… может быть…

«Может быть, я снова впадаю в котячество, – сказал себе Фритти, – когда в страхе удирают от падающих листьев?» Ветер взъерошил ему только что ухоженную шкуру. Он с досадой спрыгнул с крыши в высокую траву. Сначала надо утолить голод. Потом он отправится к Стене Сборищ.

Подкрадывание Тьмы завершалось, а Хвосттрубоево брюхо все еще было пусто. Не везло ему что-то, не вытанцовывалось…

Он оставался недвижим в терпеливом дозоре у входа в сусличью нору. Но вот миновала целая вечность почти бездыханного молчания, а обитатель подземелья так и не появился, и Хвосттрубой, разочаровавшись, снял наблюдение. Раздраженно пошарив лапой в норе, он ушел на поиски другой добычи.

Нет, не было ему удачи. От его внезапного наскока увильнул даже мотылек, взвившись в темноту.

«Если я вскорости чего-нибудь не добуду, – тревожился он, – придется вернуться и поесть из миски, которую выставляют для меня Верзилы. О Харар Всемогущий! Ну что я за охотник?!» Едва различимый запах резко остановил Фритти. Совершенно недвижный, в напряжении всех чувств, он припал к земле и принюхался. Пискля! Запашок шел с наветренной стороны, очень близко.

Он двинулся вперед беззвучно, как тень, осторожно выбирая себе дорогу среди подлеска; снова замер… Вот!

Не более чем в прыжке от него сидела мрряушш, мышь, которую он учуял. Сидела на задних лапках, не подозревая о Фритти, и запихивала за щеку зернышки – нервно подергивающийся носишко, беспокойно мигающие глазенки…

Хвосттрубой прижался к земле; его распушившийся хвост заходил ходуном. Напрягшись, он приподнялся на задних лапах, изготовился к броску – неподвижный, с напружиненными мышцами. И – прыгнул.

Он неверно рассчитал: чуточку не долетел, приземлился, молотя лапами, и Пискля как раз успела заверещать от ужаса и юркнуть – шмыг! – к себе в норку.

Стоя над спасшей Писклю лазейкой, Хвосттрубой кусал от смущения собственную лапу.

Пока Хвосттрубой вылизывал последние крошки из миски, на крыльцо вспрыгнул Маркиз Тонкая Кость. Маркиз был дикий полосатый кот, серо-желтый пестряк, живший в трубе, которая была проложена за полем. Он был чуть старше Фритти и очень этим гордился.

– Мягкого мяса, Хвосттрубой. – Тонкая Кость изогнулся и лениво поточил когти о деревянный столбик. – Похоже, тебя нынче вечером недурно покормили. Скажи, а что, Верзилы и в самом деле заставляют тебя выделывать всякие трюки ради ужина? Хотелось бы, понимаешь, знать, как это у них получается?

Фритти притворился, что не расслышал, и принялся намывать себе усы.

– Я замечаю, – продолжал Маркиз, – что Рычатели, кажется, заключили какое-то соглашение: носят Верзилам поноску и вообще выслуживаются, а всю ночь лают, чтобы заслужить обед. Так и ты туда же? – Он лениво потянулся. – Просто, понимаешь, интересно. Ведь в один прекрасный вечер – о, вряд ли такое когда-нибудь будет, – в один прекрасный вечер я, может, и не сумею изловить себе что-нибудь на ужин, так неплохо бы соломки подстелить. Лаять – это очень трудно?

– Успокойся, Маркиз, – фыркнул от смеха Фритти и бросился на друга.

С минуту они катались, свившись клубком; разъединившись, принялись лупить друг друга лапами. Наконец, выбившись из сил, присели, чтобы привести себя в порядок.

Отдохнув, Маркиз соскочил с крыльца и прыгнул во тьму. Пригладив встрепанный клок шерсти на боку, Хвосттрубой последовал за ним.

Наступал Час Глубочайшего Покоя, и Око Мурклы воссияло высоко в небе, отдаленное и немигающее.

Ветер шевелил листву на деревьях, а Хвосттрубой и Тонкая Кость шли полями, перепрыгивали изгороди, останавливаясь послушать ночные звуки, галопом проносились по влажным, мерцающим лужайкам. Но вот они вступили под сень Стародавней Дубравы неподалеку от жилья Верзил, и до них донеслись свежие запахи других их сородичей.

На взгорье, за толпой кряжистых дубов, таился вход в ущелье. Хвосттрубой с удовольствием подумал о песнях и сказаниях, которыми с ним нынче поделятся возле обвалившейся Стены Сборищ. А еще он подумал о Мягколапке: ее стройный серый стан и тонкий игривый хвост в последнее время из головы у него не шли. Славно было жить, славно принадлежать к Племени в Ночь Сборища.

Око Мурклы бросало перламутровый свет на прогалину. Двадцать пять – тридцать кошек, собравшихся у подножия Стены, терлись друг о друга в знак приветствия, обнюхивали носы новых знакомцев. Молодежь состязалась в остроумии, обмениваясь насмешками.

Ватага молодых охотников, валандавшаяся с краю Сборища, радушно приветствовала Фритти и Маркиза.

– Отлично, что вы пришли! – вскричал Цап-Царап, молоденький малый в пышном черно-белом меху. – Мы как раз насчет того, чтоб сыграть в Миги-Подпрыги, пока не пришли Старейшины.

Маркиз прыгнул к ним, но Фритти учтиво поклонился и направился к толпе – поискать Мягколапку. Пробираясь сквозь группу любезничающих друг с другом кошек, он не мог уловить ее запаха.

Две юные фелы, кошечки, только-только вышедшие из котячества, при виде Фритти кокетливо наморщили носики и отбежали, весело фыркнув. Он не обратил на них внимания, но почтительно преклонил голову, проходя мимо Ленни Потягуша. Старый кот, который величественно возлежал, распростершись у фундамента Стены, удостоил его ленивым прищуром огромных зеленых глаз и небрежным подергиванием уха.

«А Мягколапки все нет и нет», – подумал Хвосттрубой. Но где же она? Никто не пропускал Ночи Сборищ без серьезнейших на то причин. Сборища происходили только в ночи, когда Око было полностью открыто и блестело полным блеском.

«Может быть, она запоздает», – подумал он. А может, как раз сейчас она гуляет с Верхопрыгом или Вертопрахом – томно вытягивая хвост, чтобы их очаровать.

Это соображение рассердило его. Он повернулся и невзначай дал тычка котишке-подростку, который подвернулся ему под лапу. Юный Шустрик – так звали котенка – испуганно взглянул, и Фритти тотчас устыдился содеянного: озорной котенок частенько бывал надоедлив, но вообще-то зла никому не делал.

– Я нечаянно, Шустрик, – сказал он. – Не заметил я, что это ты. Думал, старый Ленни Потягуш: ему-то я и собирался преподать урок.

– Неужели? – изумленно выдохнул юнец. – Так ты, значит, ему хотел двинуть?

Фритти пожалел о своей шутке. Ленни Потягуш вряд ли нашел бы ее забавной.

– Ну так или этак, – отмахнулся он, – я по ошибке, и приношу извинения.

Шустрик был несказанно польщен: его приняли за взрослого!

– Естественно, я приму твои извинения, Хвосттрубой, – важно ответствовал он, – вполне простительная ошибка.

Фритти фыркнул. Шутливо куснув котенка в бок, он продолжил свой путь.

Прошла добрая половина Глубочайшего Покоя, Сборище было в разгаре, а Мягколапка так и не явилась. Пока один из Старейшин поучал собравшуюся толпу – возросшую теперь почти до шестидесяти котов и кошек, – Хвосттрубой разыскал Маркиза, сидевшего с Цап-Царапом и его ватагой. Старейшина повествовал об огромном и скорее всего опасном Рычателе, который, сорвавшись с цепи, носится по округе, и Маркиз с приятелями внимательно слушали, но тут Фритти окликнул Тонкую Кость:

– Маркиз! – выдохнул он. – Можно тебя на минуточку? Надо поговорить!

Маркиз зевнул, потянулся и прыгнул на выступ корневища, где присел Фритти.

– Чего тебе? – приветливо поинтересовался он. – Мне что, пора взять урок лая?

– Пожалуйста, без шуточек, Тонкая Кость. Я никак не найду Мягколапку. Ты, случайно, не знаешь, где она?

Под мерное гудение Старейшины Маркиз с интересом оглядел Фритти.

– Так, – обронил он. – То-то я замечаю – ты чем-то озабочен. Так это из-за фелы?

– Прошлой ночью мы с ней начали Брачный Танец, – ответил уязвленный Фритти, – и не успели закончить его до восхода солнца и сговорились дотанцевать нынче ночью. Конечно, она сошлась бы со мной! Отчего же она пропустила Сборище?

Маркиз прижал уши, изображая ужас:

– Прерванный Брачный Танец! Клянусь усами Плясуньи Небесной! Да ведь у тебя шкура уже облезает! И хвост вот-вот отвалится!

Фритти досадливо тряхнул головой:

– Ну ясно, ты считаешь это смешным. Тонкая Кость, – ведь при твоей бесчисленной свите вертихвосток ты и знать не желаешь о настоящей Любви! Но я – знаю и беспокоюсь о Мягколапке! Помоги мне, пожалуйста.

Тонкая Кость с минуту глядел на него, моргая и почесывая за правым ухом.

– Будь по-твоему, Хвосттрубой, – просто сказал он. – Что я мог бы для тебя сделать?

– Да нынешней-то ночью многого нам уже не сделать, но, если я не найду ее завтра, может, пойдешь со мной поискать ее?

– Может, может, – ответил Маркиз, – но, по-моему, не мешало бы чуточку подождать… ой!

Снизу к ним прыгнул Цап-Царап, ткнув Маркиза в ляжки твердым лбом.

– Эй, ребятки! – крикнул он. – Что тут еще за таинственные переговоры? Жесткоус собирается рассказывать, а вы тут сидите как два жирных кастрата!

Хвосттрубой и Тонкая Кость спрыгнули вниз вслед за приятелем. Фелы фелами, но кто же, фыркнув, отвернется от хорошего рассказа?

Племя теснее обступило Стену Сборищ – море колеблющихся хвостов. Жесткоус неторопливо, с безграничным достоинством вскарабкался на обвалившуюся Стену. На самой вершине он остановился, выжидая.

Жесткоус, которому минуло не то одиннадцать, не то все двенадцать лет, был, конечно, уже совсем немолодой кот, но во всех его движениях чувствовалась железная выдержка. Черепахового окраса мех, некогда поблескивавший и черным, и бурым, с годами кой-где поблек, а жесткая шерсть, которая топорщилась вокруг морды, поседела. Но глаза у него были ясны и блестящи, и взгляд их мог остановить разрезвившегося котенка в трех прыжках от его персоны.

Жесткоус был мяузингером, сказителем-Миннезингером, одним из хранителей Премудрости Племени. В его песнях заключалась вся история Кошачества, из поколения в поколение передаваемая на Языке Предков как священное наследие. Жесткоус был единственным миннезингером в окрестностях Стены Сборищ, и его сказания были для Племени необходимы, точно вода, точно свобода бегать и прыгать как душе угодно.

Он долго обозревал сверху толпу под Стеной. Выжидательное бормотание перешло в негромкое мурлыканье. Кое-кто из юных котов – страшно возбужденных и неспособных сидеть тихо – спешно принялся вылизываться. Жесткоус трижды хлестнул хвостом, и воцарилось молчание.

– Мы благодарим наших Старейшин, которые оберегают нас, – начал он. – Мы восхваляем Мурклу, чье Око светит нам во время охоты. Мы приветствуем нашу добычу за то, что она делает охоту наслаждением.

– Благодарим. Восхваляем. Приветствуем.

– Мы – Кошачий Род, и ныне ночью в один голос говорим обо всех деяниях наших. Мы – Племя.

Кошки плавно раскачивались, завороженные древним ритуалом. Жесткоус начал свое повествование.

«Во дни юности земной, когда некоторых из Первородных можно еще было узреть на этих полях, владениями Харара правила королева Атласка, внучка Фелы Плясуньи Небесной. И славной королевой была она. Лапа ее была столь же справедлива, благодетельствуя Племени, сколь молниеносен был коготь ее, разивший врагов.

Сын ее и соправитель был принц Многовержец. То был громадный кот, могучий воин, вспыльчивый, непомерно надменный для юных своих лет. Что касается его Именования, легенда гласит, что еще котенком он единым взмахом когтей своих поверг и убил сразу девять скворцов, сидевших в ряд на ветке. Потому он и был Именован Многовержцем, и далеко разошлась слава о его силе и деяниях.

Минуло много-много лет со времени гибели Виро Вьюги, и никто из живших в то время при Дворе ни разу не видывал кого-либо из Первородных. Несколько поколений сменилось с тех пор, как Огнелап пустился странствовать в дебрях, и многие считали его умершим или удалившимся на небеса к отцу своему и бабке.

Из уст в уста шла по Племени молва о мощи и смелости Многовержца, и стал Многовержец внимать тем ничтожествам, что вечно льнут к великому Племени, и стал он считать себя равным Первородным.

Однажды по всему Мировому Лесу пронесся слух, что Многовержец не согласен более состоять принцем-соправителем при своей матери. Назначено было Сборище, на которое отовсюду должно было сойтись Племя – пировать, охотиться и забавляться, и на этом Сборище Многовержцу предстояло надеть Мантию Харара, которую Тенглор Огнелап объявил неприкосновенной для всех, кроме Первородных, и провозгласить себя кошачьим королем.

И вот настал день, и Племя собралось при Дворе. Покуда все резвились, пели и танцевали, Многовержец грел на солнце огромное свое тело и осматривался. Потом встал и произнес: «Я, Многовержец, стоя ныне пред лицом вашим, по праву крови и когтя намерен надеть Королевскую Мантию, что так долго пустовала. Если не сыщется кота, который вразумил бы меня, почему мне не следует брать на себя это Древнее Бремя…» В этот миг по толпе пронесся шумок, и вперед выступил некий очень старый кот. Его потрепанная шкура отливала сединой – особенно на ногах и вокруг когтей, – и бела как снег была его морда.

«Ты притязаешь на Мантию по праву крови и когтя, принц Многовержец?» – спросил старый кот. «Притязаю», – отвечал огромный принц. «А по праву чьей крови притязаешь ты на королевский сан?» – спросил седоусый. «По праву крови Фелы Плясуньи Небесной, что течет в моих жилах, ты, беззубый, дряхлый мышиный дружок!» – горячо возразил Многовержец и поднялся с места. Столпившееся вокруг него Племя взволнованно зашепталось, а Многовержец подошел к сиденью из переплетенных корней Пра-Древа, посвященного Первородным. На глазах у всего Племени воздел Многовержец длинный хвост свой и оросил Пра-Древо, поставив на нем свою охотничью метку. Шепот стал еще взволнованнее, и кот-старец проковылял вперед.

«О принц, возжелавший стать кошачьим королем, – сказал старец, – быть может, по крови ты имеешь кое-какие права, но как насчет когтя? Вступишь ли ты в единоборство за Мантию?» – «Конечно, – смеясь, ответил Многовержец, – а кто будет моим противником?» Толпа глаза растаращила, высматривая могучего воина, который решился бы сразиться со здоровенным принцем.

«Я», – просто сказал старец. Все Племя удивленно зашипело и выгнуло спины, но Многовержец лишь вновь рассмеялся.

«Ступай домой, старый хрыч, и сражайся с тараканами, – сказал он. – Не буду я биться с тобой».

«Кошачьим королем не может быть трус», – бросил старый кот. И взревел тогда Многовержец от гнева, и рванулся вперед, целясь громадной лапой в седую морду старца. Но тот с удивительной быстротой отпрыгнул, саданув по принцевой голове, да так, что тот на время перестал что-либо соображать. Они принялись биться всерьез, и толпа с трудом верила глазам своим – таковы были ловкость и мужество старого кота, дерзнувшего выступить против столь огромного и свирепого бойца.

После долгих наскоков и отскоков они сцепились и стали бороться, свившись клубком, и хотя принц укусил старика в шею, тот, выпустив когти задних лап, ударил Многовержца так, что мех его закружился в воздухе. Разойдясь с врагом, Многовержец преисполнился изумления: как сумел столь сильно потрепать его этот немощный старец?

«Ты потерял много шерсти, о принц, – сказал старый вояка. – Может, откажешься от своих притязаний?» Разъяренный, принц рванулся к нему, и схватка возобновилась. Старец поймал зубами принцев хвост и, когда принц попытался повернуться и вцепиться ему в морду, оторвал сей хвост. Племя хором зашипело от удивления и ужаса, когда Многовержец, весь в крови, еще раз резко обернулся и встал носом к носу со старым котом, который тоже был ранен и тяжко дышал.

«Ты потерял шкуру и хвост, о принц. Так не отступишься от своих притязаний?» Обезумевший от боли, Многовержец бросился на старца, и они сцепились, плюясь, терзая друг друга, – в крови и слезах, блестевших на солнце. Наконец противник защемил задние лапы Многовержца меж корнями Пра-Древа.

Когда пыль осела, зрители испытали внезапное потрясение – в последней схватке с шубы старика сбило слой белой пыли. Морда его больше не была седой, и как пламя горели его лапы. «Ты видишь меня без маски, Многовержец, – сказал он. – Я – лорд Тенглор Огнелап, сын Харара, и это я повелел: кошачьих королей не было и не будет».

«Ты смелый кот, о принц, – продолжал он, – но твою наглость нельзя оставить безнаказанной». С этими словами Огнелап ухватил принца за шкирку и потянул, растягивая тело его и ноги, покуда они не стали во много раз длиннее, чем те, что задумала для кошек природа. Потом он извлек принца из-под корней и сказал: «Бесхвостым и бесшерстным, длинным и неуклюжим сделал я тебя. Ступай же и никогда более не являйся ко Двору Харара, ты, возжелавший захватить его власть. И в придачу вот какое заклятие налагаю я на тебя: да станешь ты служить любому члену Племени, который тебе прикажет, и так же да станут служить все потомки твои, покамест я не сниму этого заклятия с твоего рода».

С тем лорд Тенглор и удалился. Племя изгнало уродливого Многовержца, прозвав его Мурчелом – что значит «лишенный солнечного света», и он и все потомки его с тех пор ходят на задних лапах, ибо передние лапы Мурчела растут слишком высоко и не достают до земли.

Многовержец, захватчик, наказанный Первородным, был первым из Верзил. Они долго служили Племени: укрывали нас от дождя и кормили нас, когда охота была неудачна. И если иные из нас ныне служат опозоренному Мурчелу, то это уже другой рассказ, для другого Сборища.

«Мы – Племя, и ныне ночью мы в один голос говорим обо всех деяниях наших. Мы – Племя».

Окончив свое сказанье, Жесткоус спрыгнул со Стены с силой, редкостной для его почтенных лет. Все Племя почтительно склонило головы к передним лапам, пока он удалялся.

Близился к концу Час Прощального Танца, и Сборище распалось на небольшие группки – кошки прощались, обсуждая легенду и просто болтая. Хвосттрубой и Маркиз немного помедлили, строя с Цап-Царапом и другими молодыми охотниками планы на следующий вечер, и покинули Сборище.

А на обратном пути через поля они на бегу наткнулись на крота, хлопотавшего возле своей норы. Немножко погоняв его, Маркиз свернул ему шею, они поели и с набитыми животами расстались у крыльца Фритти.

– Мягкого засыпанья, – пожелал другу Тонкая Кость. – Если тебе завтра понадобится моя помощь, я буду на Опушке Дубравы к Часу Подкрадывающейся Тьмы.

– И тебе приятных снов, Маркиз. Ты настоящий друг.

Тонкая Кость взмахнул хвостом и скрылся. Фритти залез в ящик, выставленный для него Верзилами, и погрузился в мир снов.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Оно – сама Смутность и сама Призрачность.

Повстречай его – и не увидишь его головы.

Последуй за ним – и не увидишь его спины.

Лао-цзы

Фритти Хвосттрубой родился предпоследним из пяти котят выводка. Когда его мать, Индесса Травяное Гнездышко, впервые обнюхала и досуха вылизала его новехонький мех, то учуяла в нем что-то особенное – неуловимый оттенок чего-то, что не могла бы назвать. Его слепые младенческие глазки, ищущий ротишко были чуть настойчивее, чем у других братцев и сестриц. Умывая его, она ощутила щекотание в усах, словно бы указание на какое-то незримое отличие.

«Может быть, он станет великим охотником», – подумала она. Отец его, Полосар, был без преувеличений статным, могучим котом – от него даже как бы веяло Древностью, особенно в ту зимнюю ночь, когда она спела с ним Брачную Ритуальную.

Но теперь Полосар исчез – влекомый чутким носом за каким-то смутным желанием, – а ее, естественно, оставил растить его потомство в одиночку.

Фритти рос, и ее перестали посещать первоначальные предчувствия. Семейные заботы и тяжкие повседневные труды по взращиванию выводка притупили многие тончайшие ощущения Травяного Гнездышка.

Хотя Фритти был котенком веселым и дружелюбным, способным и легко схватывающим, он так и не достиг той мощи и размеров, которые должен был бы унаследовать от охотника-отца. К тому времени, когда Око трижды открылось над ним, он был все еще не больше своей старшей сестрицы Тайри и куда меньше обоих братцев. Его короткий мех сплошь испещряли необычные абрикосово-оранжевые крапинки; лишь вокруг лап и хвоста красовались белые колечки, да лоб отмечен был небольшой молочной звездочкой.

Некрупный, но ловкий и подвижный – при некоторой котеночной неуклюжести, – Фритти проплясал все первое время жизни. Он резвился с братцами-сестрицами, гонялся за жуками, листьями и прочими мелкими движущимися предметами и закалял свое юное терпение, изучая точную науку охоты, которой Индесса Травяное Гнездышко обучала свой выводок.

Хотя семейное логово ютилось в груде щепок и щебня за одной огромной постройкой Верзил, Индессе долго не хотелось выводить котят за пределы гнездовья Мурчела, на открытое пространство, – для детей Племени равно важны и городская, и лесная наука. Ведь от того, насколько они станут подвижны, ловки и бесшумны, зависит их выживание – где бы они ни находились.

Куда бы ни направлялась из логова Травяное Гнездышко, ее юные воспитанники рыскали близ нее беспорядочной резвой оравой. С терпением, передавшимся ей от бесчисленных поколений, она учила своих озорников основам выживания: внезапному замиранию, устрашающему прыжку, точному вынюхиванию, мгновенному смертельному удару – всей охотничьей премудрости, которую знала. Она учила, показывала, проверяла; вновь и вновь терпеливо повторяла урок, покуда он не усваивался.

Конечно, терпение частенько истощалось и у нее, и время от времени проворный шлепок лапы по носу карал нерадивого за небрежение к науке. Выдержка не безгранична даже у матери из Кошачьего Рода.

Фритти любил учиться больше всех других котят Травяного Гнездышка. Однако и он порой бывал невнимателен, отчего ныл и его нос – особенно когда семья выходила в поля и рощи. Соблазнительные посвисты-чириканья крылянок и въедливые, незапамятно знакомые запахи этих мест заставляли его на миг забываться, тихонько мурлыча в кроне дерева и проветривая шкурку. Эти мечтания обычно прерывал быстрый материнский шлепок по мордочке. Она научилась распознавать этот его отсутствующий взгляд.

Грань меж сном и явью считалась в Племени восхитительной. Хотя оно и знало, что приснившейся Писклей не утолишь голода при пробуждении, а привидевшиеся сражения не оставят ран, были все же и поддержка, и облегчение в этих грезах, бесполезных в мире бодрствования. Племя и наяву так зависело от почти непостижимого – от чувств, предчувствий, ощущений и побуждений, – а грезы так противоречили множеству насущных нужд, что одно подкрепляло другое, сливаясь в нераздельное целое.

Все Племя обладало острейшими чувствами – от них зависели жизнь и смерть. Немногие, впрочем, постепенно становились яснозрячим и, провидцами, которые развили свою проницательность и чувствительность много более, чем даже высшая прослойка Племени.

Фритти был большим мечтателем, и поначалу его мать питала надежду, что у него, возможно, дар провидца. Он выказывал случайные вспышки удивительно глубоких предчувствий: однажды он, зашипев, согнал своего самого старшего братца с высокого дерева, а через миг ветка, на которой только что стоял брат, подломилась и рухнула. Бывали и другие намеки на глубокую его зрячесть, но покуда время бежало, а он выходил из котячества – таких случаев стало меньше. Он сделался рассеяннее – скорее просто мечтатель, чем толкователь предчувствий. Мать решила, что ошибалась, и, когда приблизился День Именования Фритти, начисто об этом забыла.

Перед первым же Сборищем после своего третьего Ока юным кошкам предстояло Именование. Именование было церемонией величайшей важности.

По законам Племени все кошки получали по три имени: имя сердца, имя лица и имя хвоста. Имя сердца котенку давала мать при рождении. Это было имя на древнем кошачьем языке, Языке Предков. Его употребляли только кровные родичи, ближайшие друзья и те, с которыми молодые кошки соединялись в Брачном Ритуале. Фритти было как раз такое имя.

Имя лица давали юнцам Старейшины перед первым их Сборищем, – имя на общем языке всех теплокровных тварей, на Едином Языке. Оно могло употребляться повсюду, где требуется имя.

Что же до имени хвоста, большинство Племени утверждало, что все кошки с ним и на свет родились; дело попросту в том, чтобы открыть его. Это открытие было очень личной штукой – оно никогда не обсуждалось, им ни с кем не делились.

Во всяком случае, достоверно, что некоторые члены Племени так и не сумели открыть свое имя хвоста и умерли, зная только два других. Многие говорили, что кошка, которая пожила у Верзил – у Мурчела, – утрачивала всякое желание найти это имя и толстела в неведении. Имена хвостов были для Кошачества так важны, таинственны и редкостны, что о них очень неохотно говорили и о них не было единого мнения. Либо открыл это имя, либо не открыл, сказали Старейшины, и нет способа ускорить дело.

В ночь Именования мать привела Фритти с братцами-сестрицами к Старейшинам на особый Первый Обнюх, предшествовавший Сборищу. Фритти впервые увидел Жесткоуса-мяузингера, и старого Фуфырра, и других мудрецов Племени, хранителей законов и обычаев. Фритти и весь выводок Травяного Гнездышка, как и выводок другой фелы, сбили в тесную кучку, в кружок. Они лежали прижавшись друг к другу, а Старейшины медлительно прохаживались вокруг – нюхая воздух и издавая низкое урчание, интонации которого шли от какого-то неведомого праязыка.

Фуфырр наклонился, протянул лапу к Тайри, сестрице Фритти, и поднял ее на ноги. На миг он задержал на ней пристальный взгляд и сказал:

– Я именую тебя Ясноголоской. Ступай на Сборище.

Тайри умчалась, спеша похвастаться новым именем, а Старейшины продолжили свое дело. Одного за другим вытягивали они юнцов из кучки, в которой те лежали часто дыша от предвкушения Именования. Наконец остался один только Фритти. Старейшины прекратили расхаживать и внимательно обнюхали его. Жесткоус обернулся к другим:

– Вы тоже это чуете?

Фуфырр кивнул:

– Да. Широкие воды. Подземные глубины. Странное предзнаменование.

Еще один Старейшина, потрепанный дымчатый кот по имени Остроух, раздраженно поскреб землю:

– Неважно. Мы здесь ради Именования.

– Верно, – согласился Жесткоус. – Ну?… Я чую упорные искания.

– Я чую борьбу со снами, – послышался голос Фуфырра.

– А по-моему, ему хочется получить имя хвоста еще до имени лица! – сказал третий Старейшина, и все тихонько захихикали.

– Отлично! – порешил Фуфырр, и все взоры обратились к Фритти. – Я именую тебя… Хвосттрубой. – Ступай на Сборище.

Смущенный, Фритти вскочил и вихрем понесся прочь от Первого Обнюха, прочь от хихикающих Старейшин, которые, казалось, единодушно насмехались над ним. Жесткоус резко окликнул его:

– Фритти Хвосттрубой!

Фритти обернулся и в упор встретил взгляд сказителя. Хотя нос Старейшины весело наморщился, взор был теплым и добрым.

– Хвосттрубой. Все, все на свете – немедленно, в один земной сезон; больше времени тебе не отпущено. Помни это. Запомнишь?

Фритти опустил уши и, повернувшись, побежал на Сборище.

Дни поздней весны принесли жару, долгие путешествия по округе – и первую встречу Фритти с Мягколапкой. Чем ближе он подступал к зрелости, тем дальше отступало от него привычное общество братцев-сестриц. Каждый день солнце все дольше оставалось на небесах, а запахи, приносимые сонным ветерком, делались все слаще и сильнее. И потому его все больше тянуло к одиноким прогулкам за чертой владений, где обитала его семья. В самые жаркие минуты Часа Коротких Теней – когда голод еще был притуплен утренней едой, а естественная любознательность ничем не скована – он считал своим долгом рыскать по лугам, как его собратья – по саваннам, осуществляя воображаемую власть над всем, что видел, покуда стоял на склоне холма, а стебли трав щекотали ему брюхо.

Влекла его и чаща рощ. Он рылся в корнях деревьев, выведывая секреты быстроногих жуков, проверял прочность ветвей, ощущая чувствительными волосками на ушах и мордочке увлекательные дуновения верхнего воздушного потока.

Однажды, во второй половине дня опьяняющей свободы и разведывания, Хвосттрубой выбрался из низкорослого кустарника, окаймлявшего его рощу, и остановился, чтобы вытащить хворостинку из хвоста. Вывернув ноги, вытягивая зубами обломок сучка, он услышал голос:

– Мягкого мяса, незнакомец. Не вы ли Хвосттрубой?

Испугавшись, Фритти вскочил и завертелся. Фела, серая с черными полосками, сидела, разглядывая его из-за старого дубового пня. Он был так погружен в свои думы, что не заметил ее, когда проходил мимо, хотя она и устроилась не более чем в четырех-пяти прыжках от него.

– Приятной пляски, сударыня. Откуда вы знаете мое имя? А вот я вашего не знаю.

Забытый сучок ежевики так и остался висеть у него на хвосте – Фритти внимательно разглядывал незнакомку. Она была молода, – пожалуй, не старше его. У нее были крошечные стройные лапки и мягко очерченная фигурка.

– Разве имя – такая уж великая тайна? – словно забавляясь, спросила фела. – Мое – Мягколапка, оно у меня с самого Именования. Ну а вас… ну, вас я видела издали на Сборище, а еще вас упоминали: вы любите рыскать и разведывать. Да и здесь я застала вас как раз за этим! – Раздался вежливый смешок.

Мягколапка отвела манящие зеленые глаза; Хвосттрубой заметил ее хвост, который она, разговаривая, кольцом обернула вокруг себя. Теперь он поднялся словно сам собой и томно колыхался в воздухе. Длинный и тонкий, он оканчивался нежным заострением и был от основания до кончика обведен черными полосками, такими же как на боках и бедрах.

Этот хвост – чье ленивое помахивание немедленно восхитило и пленило Фритти – был предназначен привести его к гораздо большим бедам, чем могло предвидеть его ограниченное воображение.

Парочка прорезвилась и проболтала весь Час Подкрадывающейся Тьмы. Хвосттрубой обнаружил, что открыл новообретенной подруге все свое сердце, и сам подивился, сколько он ей выложил: мечты, надежды, честолюбивые стремления – все смешалось воедино и стало трудно отличимо друг от друга. А Мягколапка только слушала да кивала, будто он изрекал драгоценнейшие перлы истины.

Расставаясь с ней на Прощальном Танце, он заставил ее пообещать снова встретиться с ним на следующий день. Она пообещала, и от восторга он всю дорогу домой бежал вприпрыжку – и примчался в таком волнении, что разбудил спящих братцев-сестриц и встревожил мать. Но, узнав, отчего он так извивается, трепещет и не может заснуть, мать только улыбнулась и мягкой лапой притянула его к себе. Лизнула его за ухом и замурлыкала, замурлыкала ему: «Ррразумеется, ррразумеется», пока он наконец не переправился в мир снов.

Вопреки его опасениям насчет второй половины завтрашнего дня – а она, казалось, таяла столь же неспешно, как снег по весне, – Мягколапка и в самом деле встретилась с ним, едва Око показалось над горизонтом. Она пришла и на другой день… и на третий тоже. Всю середину лета они бегали, танцевали и играли вместе. Друзья, понаблюдав за ними, сказали, что это всего лишь влечение, обычно сходящее на нет и кончающееся, чуть молодая фела достигает зрелости. Но Фритти и Мягколапка, казалось, находили все больше общего друг с другом, что позже могло вызреть в Брачное Соединение – случай почти невиданный, особенно среди молодежи Племени.

В уже разреженной тьме Прощального Танца Хвосттрубой осторожно пробирался по свалке во владениях Верзил. Он провел ночь, блуждая по рощам с Мягколапкой, и его мысли, как обычно, остались близ юной фелы.

Он боролся с чем-то, сам не зная с чем. Он заботился о Мягколапке – больше, чем о любом своем друге или даже о кровных родичах, – но дружба с нею как-то отличалась от других его привязанностей: самый вид ее хвоста, изысканно замкнутого, когда она сидела, или изящно вскинутого, когда шла, будоражил в нем туманные представления, которых он не мог бы назвать.

Захваченный этими мыслями, он долго не обращал внимания на весть, принесенную ветром. Когда запах страха достиг наконец его сознания, помутив рассудок, он вдруг тревожно вздрогнул и резко помотал головой. В усах у него покалывало.

Он рванулся вперед и помчался к дому – к родному гнезду. Ему казалось – все Племя вопит от ужаса, но воздух был тих и спокоен.

Он перелез конек последней крыши, перевалился через забор, оцарапавшись и набив шишку, – и в изумлении, в страхе остановился как вкопанный.

На месте груды щебня, где обосновалось логово его семейства… ничего не было. Выметенное дочиста место было голо, как скала, отшлифованная ветром. Когда нынче утром он уходил из дому, мать стояла на кровле логова, умывая младшую сестрицу Шелкоуску. Теперь все они исчезли.

Он метнулся вперед и упал, когтя немую землю, словно пытаясь выцарапать из нее тайну того, что случилось, но это была земля Мурчела, а ее не пробьешь когтем или зубом. Противоречивые страсти туманили ему разум. Он захныкал и принюхался.

Все вокруг было полно остывших следов ужаса. Запахи его семьи и гнездовья все еще висели в воздухе, но их перекрывал устрашающий дух сражения и гнева. Хотя эти впечатления были сильно перепутаны временем и ветрами, он сумел даже учуять, кто все это сделал.

Здесь побывал Мурчел. Верзилы были тут долго, но сами-то они не оставили меток страха или гнева. Их отвратительный дух, как всегда, почти не поддавался истолкованию, больше похожий на запах рабочих муравьев или червей-точильщиков, чем на запах Племени. Здесь его мать насмерть сразилась с ними, защищая выводок, но Верзилы не испытали ни гнева, ни страха. И вот теперь его семьи больше нет.

В последующие дни он, как и боялся, не нашел и следа своих родичей. Убежал в Стародавнюю Дубраву и жил там один-одинешенек. Питаясь только тем, что мог поймать еще неуклюжими своими лапами, он худел и слабел, но запретил себе идти к другим гнездам Племени. Маркиз и другие его друзья время от времени приносили ему еду, но не смогли уговорить его вернуться. Старейшины умудренно сопели и сохраняли спокойствие. Они знали: раны такого рода лучше залечиваются в одиночестве, когда можно совершенно свободно решить – жить или умереть, чтобы не раскаяться впоследствии.

Фритти совсем не виделся с Мягколапкой, она ни разу не пришла навестить его в тяжкие эти дни: то ли слишком опечаленная его положением, то ли просто равнодушная – он не знал. Когда ему не спалось, он мучился воображаемыми предположениями.

Однажды – Око уже один раз открылось и закрылось с тех пор, как он потерял семью – Хвосттрубой обнаружил, что неведомо как притащился к задворкам владений Мурчела. Больной и ослабевший, он в каком-то отупелом изумлении выполз из-под защиты леса.

Лежа в приветливом солнечном пятне и неровно дыша, он услышал звук тяжелой поступи. Притупившиеся чувства возвестили ему о приходе Мурчелов.

Верзилы приближались, и он слышал, как они перекрикивались низкими гудящими голосами. Он закрыл глаза. Если ему было суждено соединиться с семьей в погибели, то казалось совершенно естественным, чтобы эти чудовища доделали работу, которую начал их род. Едва он ощутил, как громадные руки схватили его, а запах Мурчела заполонил все вокруг, его куда-то понесло – то ли в мир снов, то ли еще дальше, он не знал. А потом и вообще перестал что-либо сознавать.

Потом дух Фритти медленно, осторожно вновь приземлился на знакомых полях. Когда к нему вернулось сознание, он ощутил, что под ним что-то мягкое, а вокруг все еще стоит запах Мурчела. Испуганный, он открыл глаза и дико огляделся.

Он лежал на куске мягкой ткани, на дне какого-то сосуда. От этого он испытал ужасающее чувство ловушки. Поднявшись на неустойчивых лапах, попытался выбраться наружу. Он был слишком слаб, чтобы прыгнуть, но после нескольких попыток ухитрился дотянуться передними лапами до края сосуда и выкарабкаться.

Внизу, на полу, он осмотрелся и обнаружил, что стоит под навесом, на открытой площадке, примыкавшей к жилью Верзил. Хотя повсюду висел запах Мурчела, никого не было видно.

Он готов был уже заковылять прочь, на свободу, когда почувствовал властный толчок: голод. Он почуял еду. Оглядев крыльцо, увидел другой сосуд, поменьше. От запаха еды у него просто слюнки потекли, но к сосуду он приблизился с опаской. Подозрительно обнюхав содержимое, попробовал малюсенький кусочек – и нашел его очень вкусным.

Сперва он держал ухо востро – вдруг вернется Мурчел, – но немного спустя все затмило наслаждение едой. Он глотал не жуя, очистил сосуд до дна; потом нашел другой сосуд, с чистой водой, и попил. И набитый живот после стольких дней голода сразу дал себя знать – Фритти чуть не стошнило, но Верзилы, которые принесли еду, должно быть предвидя это, выдали ему только скромную порцию.

Попив, он дотащился до солнечного пятна и немножко отдохнул, а потом встал, чтобы добраться до леса. Вдруг один из его похитителей вышел из-за угла огромного гнезда Мурчелов. Фритти хотел было удрать, но хрупкое, ослабевшее тело еще не было на это способно. Однако, к его изумлению, Верзила не схватил его и не убил на месте. Мурчел попросту прошел мимо, лишь наклонившись, чтобы погладить Фритти по макушке, и скрылся.

Так между Фритти и Верзилами началось непрочное перемирие. Эти Мурчелы, на чьем крыльце он очнулся, не мешали ему приходить и уходить. Выставляли ему еду, чтобы ел, если захочет, и оставляли ящик, чтобы спал в нем, если пожелает.

После многих тяжких раздумий Фритти решил, что Верзилы, может быть, немножко похожи на Племя: некоторые были добры и не собирались попусту вредить, а некоторые – наоборот; именно вторые погубили его семью и гнездо, где он родился. В этом равновесии он обрел некоторый покой; мысли об утрате стали отступать от него в Часы бодрствования – если не в Часы сна.

Когда Фритти выздоровел, ему снова сделалось приятно общаться с Племенем. Отыскал он и Мягколапку, все такую же от усов до кончика хвоста. Она попросила у него прощения за то, что не приходила к нему в его тяжкие лесные дни. Сказала, что ей было невыносимо видеть друга детства в таком горе.

Он с радостью простил ее. После того как к нему вернулись силы, они вновь стали бегать вдвоем по округе. Все было как прежде, вот только Хвосттрубой больше предавался молчанию и меньше – счастливой болтовне.

И все же время, которое он проводил с Мягколапкой, стало теперь для Фритти даже драгоценнее. Они порой стали заговаривать о Ритуале, который совершат, когда Мягколапка достигнет зрелости, а Хвосттрубой станет охотником.

И так миновала средина их лета, и ветер принялся насвистывать осенние напевы в кронах деревьев.

В ночь перед Ночью Сборища оба они – Хвосттрубой и Мягколапка – взобрались на склон холма, созерцая сверху владения Мурчелов. Они молча сидели во тьме Глубочайшего Покоя до тех пор, пока один за другим не погасли огоньки внизу. И вот Хвосттрубой высоким молодым голосом запел:

С высот - Над колыханием вершин, Над всем, что небо нам дает, Мы произносим Слово. Вдали, Из-за морей и облаков, Из-за крутой спины Земли - Его мы слышим снова. Мы вольны – и ходим вместе, Распушив по ветру хвост! Мы теплы – и бродим вместе: Солнце выкупило нас! Сейчас Плясали долго мы в лесу, Глядели прямо пред собой, Нуждаясь только в Слове. Поймем Мы скоро смысл своих костей, Своих усов и странных Слов, Что нынче были внове…

Когда Хвосттрубой окончил свою песню, они снова сели и молча просидели вдвоем все оставшиеся Часы ночи. Поднялось утреннее солнце, разгоняя тени, и прервало молчание, но когда Фритти, прощаясь, повернулся, чтобы потереться носом о нос Мягколапки, меж его спутанными усами повисло невысказанное обещание.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Те, кто спит днем, ведают о многом, ускользающем от тех, кто видит сны только ночью.

Эдгар Аллан По

Наутро после Сборища Фритти пробудился от странного сна, в котором принц Многовержец из Жесткоусова сказания похитил Мягколапку и бежал, унося ее в огромной своей пасти. Фритти в этом сне пытался выхватить ее у похитителя, но Многовержец сграбастал и его – и свирепо рванул. Он почувствовал, как тело его стало во сне растягиваться, растягиваться… становясь тонким, будто рассеивающийся дымок…

Весь встряхнувшись, словно отгоняя устрашающую фантазию, Хвосттрубой встал и совершил утреннее омовение – пригладив сверху донизу взъерошенный со сна мех, ласково вернув на место сбившиеся усы и завершив дело легким щелчком, который привел в полный порядок хвост.

Пробираясь сквозь высокую траву за крыльцом, на котором ночевал, он не мог избавиться от ощущения какого-то предзнаменования, которое сон набрасывал на предстоящий день. Это казалось важным по какой-то причине – он не мог ее припомнить. И никак не мог забыть этот сон, никак, и все тут. Но почему?

Он сообразил, в чем дело, только упражняя силу удара лапы на одуванчике надлежащей упругости. Мягколапка! Ее не было на Сборище. Нужно пойти поискать ее, выяснить, что же случилось.

Правда, ему стало не так страшно, как ночью. В конце концов, решил он, для ее отсутствия найдется множество причин. Она жила во владениях Мурчелов; они могли запереть ее, помешать ей уйти. На этот счет Верзилы непредсказуемы.

Хвосттрубой перешел луг, пробрался сквозь низкий кустарник, обогнув Стародавнюю Дубраву. Мягколапка жила далековато, и поход отнял у него добрую часть утра. Наконец он пришел к гнездовью Мурчелов, одиноко высившемуся среди окрестных полей. Оно казалось странно пустым, и, приближаясь, он не уловил и привкуса знакомых запахов.

Взывая: «Мягколапка! Хвосттрубой здесь! М я – м я, дружочек!» – он подбежал прыжками, но его встретило лишь молчание. Входная дверь болталась, незакрытая, а это было необычно для Мурчеловых гнезд. Подобравшись к жилью, он осторожно просунул туда голову, потом вошел.

Фритти показалось, что признаков жизни лишилось не одно только жилье Мурчелов – опустело и все кругом. Пол и стены были голы, и, когда он шел из комнаты в комнату, даже его мягкая поступь будила эхо. На какой-то ужасающий миг эта пустота напомнила ему исчезновение его семьи – но здесь все-таки было по-другому. Не было запахов ужаса, волнения, ни следа какого-нибудь несчастья. По какой бы причине ни съехали Мурчелы, то была естественная причина. Но куда делась Мягколапка?

Повсеместные поиски не дали ничего, кроме новых пустых комнат. Недоумевающий и обескураженный, Фритти убрался восвояси. Он решил: Мягколапка, должно быть, сбежала, когда Мурчел оставлял свое жилище. Может, как раз сейчас она прячется в лесу и ей нужны его общество и дружба?

После полудня он бродил по лесам, зовя и призывая, но не нашел и следа подруги. Когда настал вечер, пошел за помощью к Тонкой Кости, но вдвоем им повезло не больше. Они рыскали там и сям, расспрашивали всех встречных соплеменников, нет ли каких известий, но никто им ничем не помог. Так окончился первый день поисков исчезнувшей Мягколапки.

Три солнечных восхода миновало без какой-либо весточки о юной феле. Фритти считал маловероятным, чтобы она попросту покинула округу, но ведь не было найдено ни малейшего признака насилия, да и соплеменники не видели и не слышали ничего необычного.

Изо дня в день он продолжал искать ее, измученный, гонимый своими неодолимыми, неотступными бедами. Сперва его семья и логово, потом это.

После третьего дня поисков отчаялся даже Маркиз.

– Это, конечно, ужасно, Хвосттрубой, – сказал ему друг, – но иногда Муркла призывает нас, и мы уходим. Ты знаешь это. Мягколапки больше нет. Боюсь, это так.

Фритти утвердительно кивнул, и Маркиз ушел к Племени. Однако Хвосттрубой не собирался бросать поиски. Он знал: сказанное Маркизом – правда, но четко чувствовал – хоть и не очень понимал, каким образом, – что Мягколапка не ушла к Муркле, а живет где-то на земных полях и ждет его помощи.

Через несколько дней Фритти разнюхивал лазейку в колючей изгороди, возле которой они с Мягколапкой столько раз играли в Круть-Верть, ему встретился Ленни Потягуш.

Старый охотник приблизился, производя не больше шума, чем осенние листья, шевелимые ветром, – с такой уверенной бережливостью движений нес он свое рыжевато-коричневое тело. Когда он подошел вплотную к Фритти – страшно смущенному присутствием матерого кота, – то остановился, уселся на задние лапы и устремил на юнца оценивающий взгляд. Пытаясь почтительно склонить голову, Хвосттрубой ткнулся носом в колючку и от боли невольно испустил стыдливое мяуканье. Холодный созерцательный взор Потягуша смягчился усмешкой.

– Мягкого мяса, Потягуш, – сказал Фритти. – Вы нынче… мрррмм… греетесь на солнышке? – Он с неуклюжим движением умолк, а так как день был совсем серым и небо затянуто тучами, Фритти внезапно вовсе потерялся – лучше бы ему вообще ничего не говорить, а того лучше – провалиться сквозь землю, под колючий куст.

Увидев, что юный кот так растерян, Потягуш фыркнул от смеха и опустился на землю. Лениво разлегся, держа голову высоко, а всем телом выказывая притворную расслабленность.

– Приятной пляски, малыш, – отозвался он и умолк, чтобы величественно зевнуть. – Вижу, ты все еще охотишься за своей… как-ее-там… Мясохапкой, верно?

– Мя… Мягколапкой. Да, я все еще ее ищу.

– Ну-ну… – Старый кот слегка огляделся, словно отыскивая крошечную, пустяковую вещь, которую обронил, и наконец сказал: – О да. Так оно и есть. Вот именно. Ты хочешь прийти сегодня вечером на Обнюх.

– Что?! – Фритти был поражен. Обнюхи устраивались для Старейшин и охотников – для обсуждения важнейших дел. – Мне – на Обнюх? – выдохнул он.

– Ну… – Потягуш снова зевнул. – Насколько я понимаю – хотя Всемогущий Харар знает, что у меня есть занятия посущественней, чем следить за всей этой вашей приходящей и уходящей мелюзгой, – насколько я могу заключить, после минувшего Сборища произошло множество исчезновений. Шесть или семь, в том числе твоя подружка Хряпомяска.

– Мягколапка, – тихонько поправил Фритти, но Потягуш уже исчез.

Над Стеной висело и светилось Око Мурклы, державно мерцая в черноте ночи.

– У нас есть и еще одно затруднение, и некоторых матерей одолевает беспокойство. Им очень неприятно то, что творится в последнее время. Матери ведь подозрительны, сами знаете.

Говорившим был Грязепыт, который проживал в дальнем поселении Племени, по другую сторону Опушки Дубравы. У них были свои собственные Сборища, и они редко тесно соприкасались с кланом Фритти.

– Вот что я разумею, – продолжал Грязепыт, – ну, это неестественно. Я разумею, что мы, конечно, каждый сезон теряем двух-трех котят… а то и взрослых, которые решаются рыскать, никому не сказавшись. Феле свойственно тревожиться, если вы унюхиваете смысл. Но у нас уже трое пропавших – за несколько дней. Это неестественно.

Гость с дальней стороны Дубравы сел, и среди собравшихся вождей клана раздалось приглушенное шипение и перешептывание.

У Фритти стало спадать волнение, вызванное присутствием на Обнюхе. Услышав и от других рассказы о таинственных исчезновениях и поняв, что дело это нешуточное – мудрые коты вокруг него трясли головами и в замешательстве поскребывали морды, – он вдруг заинтересовался, а не смогут ли они все вместе как-нибудь помочь найти Мягколапку. Ему казалось – едва старые коты узнают о его беде, выход будет найден, – но подумать только! Брови и носы блюстителей обычаев клана морщились от тревоги. Хвосттрубой почувствовал, что его покидает надежда.

Верхопрыг, один из самых младших присутствующих – хоть и был несколькими сезонами старше Фритти, – встал, чтобы говорить.

– У моей сестры… у моей сестры по выводку, Трепетуньи, только что, в минувшее Око, пропали два котенка. Она внимательная мать. Они играли на опушке под деревом, и она на миг отвернулась, потому что у ее младшего сбилась в колтун шерстка. А когда обернулась, они уже исчезли. И ни лисой, ни совой не пахло – она все обыскала, сами понимаете. Она очень расстроена. – Тут Верхопрыг неловко оборвал свою речь и сел.

Остроух встал и оглядел собравшихся:

– Что ж, если ни у кого больше нет таких историй?…

Потягуш неохотно поднял лапу:

– Прости, Остроух, я все же полагаю… где же он?… ах да, вот он. Вот юный Хвосттрубой, у которого есть что сообщить. Я разумею – если это не слишком вас обеспокоит. – Потягуш зевнул, приоткрыв острые клыки.

– Хвостпробой? – раздраженно переспросил Остроух. – Что еще за имя?

Жесткоус улыбнулся Фритти:

– Нет, Хвосттрубой. Не так ли? Говори, с чем пришел, малец.

Хвосттрубой встал, и все взоры обратились на него.

– Ммя… то есть я… – У него, как у хворого, обвисли усы. – Ну знаете… Мягколапка, она моя подруга… она… она… Мягколапка… ну так она пропала…

Старый Фуфырр выдвинулся вперед и проницательно взглянул на него:

– Ты что-нибудь узнал о том, что с ней стряслось?

– Нет… нет, сэр, но, по-моему…

– Правильно! – Остроух потянулся и без церемоний хлопнул Фритти по макушке, чуть его не опрокинув. – Правильно, – продолжал Остроух, – необычайно точно, спасибо. Хвост… Хвост… Что ж, это было полезнейшее сообщение, юнец. Так этим мы и удовлетворимся?

Фритти поспешно сел и сделал вид, что выкусывает блоху. Нос у него горел.

Волнохвост, еще один Старейшина, прочистил горло – добиваясь полной тишины – и спросил:

– Но что же нам делать?

Еще миг молчания – и собравшиеся соплеменники разразились:

– Поднять кланы по тревоге!

– Поставить часовых!

– Уходить отсюда!

– Больше не заводить котят!

Последнее исходило от Верхопрыга, на которого – чуть он увидел, что все вперились в него – внезапно перепрыгнула Хвосттрубоева блоха.

Старый Фуфырр задумчиво поднялся. Строго зыркнул на Верхопрыга и внимательно оглядел собравшихся.

– Сперррва, – прорычал он, – лучше сговоримся не вопить и не скакать вот так -вокруг да около. Бурундук со шмелем на хвосте и тот наделает меньше шуму и добьется большего успеха. Давайте-ка обсудим положение. – Он выразительно уставился в землю, словно обдумывая некую глубокую мысль. – Первое: пропало небывало огромное число кошек. Второе: у нас нет ни единого соображения, что или кто этому причиной. Третье: на сегодняшнем Обнюхе собрались лучшие и мудрейшие коты наших лесов и не могут разрешить головоломку. Следовательно… – Фуфырр умолк, смакуя ожидаемое впечатление. – Следовательно, хоть я и согласен, что охрану и все прочее нужно обсудить, важно, по-моему, чтобы более высокие умы – да, даже повыше наших – узнали об этом положении. Мы сейчас расстроены и перепуганы, и у нас нет другого выбора, кроме как уведомить об этих событиях Посвященных. Я полагаю, нам следует послать делегацию ко Двору Харара. Наш долг – оповестить королеву Кошачества! – Совершенно довольный собой, Фуфырр сел среди ужаса и удивления, забурливших вокруг.

– Ко Двору Харара? – задохнулся Грязепыт. – Никто из Заопушечного Племени вот уже двадцать поколений не бывал возле Трона Первородных!

Пронесся еще более взволнованный ропот.

– И никто из Племени с этой стороны Опушки! – сказал Жесткоус. – Но по-моему, Фуфырр прав. Мы всю ночь напролет слушали эти истории, и ни у кого не появилось ни малейшей мысли, что надо делать. Может быть, такая мысль найдется где-нибудь далеко от нас… Надо послать делегацию.

Толпа на миг притихла; двое, не сговариваясь, хором выпалили: «Кто пойдет?» Это вызвало новый шум. Остроух выпустил когти и со значением помахал ими в воздухе, утихомиривая всех. Фуфырр заговорил:

– Что ж, это будет долгое и опасное путешествие. Полагаю, понадобятся мои познания и мудрость Верховного Старейшины. Я иду.

Прежде чем кто-нибудь успел на это отозваться, за спиной у собравшихся раздалось внезапное рычание и вперед выступила Носопырка. Она была подругой Фуфырра, родившей ему бесчисленные выводки, и не терпела никакого вздора. Пошла прямо на Фуфырра и впилась в него взглядом.

– Никуда ты не пойдешь, старый мышегуб. Собираешься отвалить в чащобу и всю ночь распевать там свои мерзкие охотничьи песни, пока я тут сижу словно дикобраз? – прошипела она. – Собираешься подыскать при Дворе какую-нибудь стройненькую фелу, а? Да пока ты, с твоими-то изношенными костями, приступишь к делу, она успеет состариться, как я, – так какая разница? Старый негодник!

Пытаясь выручить Фуфырра, Жесткоус быстро проговорил:

– Это верно, Фуфырр! Я считаю, ты не должен идти. Твоя мудрость нужна Племени здесь. Нет, долгое путешествие такого рода для молодых котов: им нипочем путешествовать зимой.

Он огляделся, и когда его взгляд скользнул по Фритти, юный кот на миг невыразимо взволновался. Но взгляд Жесткоуса передвинулся и остановился на Остроухе. Видавший виды старый кот встал под взглядом миннезингера, ожидая.

– Остроух, ты уже далеко не молод, – сказал Жесткоус, – но еще достаточно силен и умудрен знаниями о Наружном Лесе. Ты готов возглавить делегацию?

Остроух склонил голову в знак согласия. Жесткоус повернулся к Верхопрыгу, который, вскочив на ноги, стоял, казалось, сдерживая дыхание.

– Ты тоже пойдешь, молодой охотник, – продолжал Певец Премудрости. – Знай: то, что ты выбран, – честь для тебя, и веди себя соответственно. – Верхопрыг чуть заметно кивнул и сел.

Жесткоус повернулся к Фуфырру, увлеченному почти бессловесной потасовкой с Носопыркой.

– Дружище, не подберешь ли еще одного посланца? – спросил он.

Фуфырр снова вспомнил про Обнюх и медленно обвел круг глазами. Собравшиеся затаили дыхание, пока он медлил, обдумывая. Наконец он сделал знак молодому трехлетнему охотнику по имени Перескок-Через-Поток. Хвосттрубой ощутил острую боль разочарования, хотя и знал, что слишком молод, чтобы надеяться на удачу. Пока Фуфырр и Жесткоус внушали Перескоку, как велика его ответственность, Фритти чувствовал странную, грызущую сердце тоску.

Когда все три делегата встали перед собравшимися, Остроух выступил вперед, чтобы принять весть, которую они отнесут к древнему Двору Харара. Фуфырр снова поднялся.

– Никто не путешествовал туда, куда вы пойдете, – начал он. – У нас не хватает знаний, чтобы вас наставить, но песни, что звучат при Дворе, известны и здесь. Если вы сумеете выполнить свой долг и доберетесь до королевы Кошачества, скажите ей, что Старейшины Стены Сборищ – по эту сторону Опушки на краю ее владений – заверяют ее в своей преданности и просят ее помощи и руководства в этом деле. Скажите ей, что зараза исчезновений – Харар ее дери! – коснулась не только котячества и любопытной молодежи, но и всего Племени. Скажите, что мы сбиты с толку и у нас слишком мало мудрости, чтобы справиться с этой напастью. Если королева пошлет весть, вы обязаны доставить ее нам. – Он умолк. – Ах да. И еще – вы обязаны помогать и содействовать своим товарищам до конца, даже если вас постигнет неудача.

Здесь Фуфырр опять остановился и на миг вновь стал старейшим котом клана Стены Сборищ. Опустил глаза и поскреб лапой землю.

– Мы все надеемся, что Муркла не оставит вас своими милостями и сохранит вас живыми-здоровыми, – добавил он. Вверх не взглянул. – Можете попрощаться со своими семьями, но мы хотим, чтобы вы отбыли как можно скорее.

– А может, у вас и вытанцуется, – сказал Жесткоус, и, спустя мгновение: – Обнюх окончен.

Почти все встали и двинулись вперед, кто возбужденно переговариваясь, кто стараясь напоследок обнюхаться или перекинуться словечком с тремя делегатами.

Фритти Хвосттрубой был единственным котом, который не задержался хоть на миг возле делегации смельчаков. С незнакомыми чувствами он закарабкался прочь от гудящей Стены Сборищ.

На краю ложбины он остановился, точа когти о грубую кору вяза, прислушиваясь к бормотанию толпившихся внизу котов.

«Никто на Обнюхе не позаботился о Мягколапке, – думал он. – Никто не припомнит ее имени, когда делегаты доберутся до Двора». Потягуш даже сейчас не мог его вспомнить! Мягколапка значила для них не больше, чем какой-нибудь замызганный старый кот, – как же, будет он терпеливо дожидаться, когда Верхопрыг и остальные торжественно отбудут ко Двору королевы в надежде, что она найдет выход из положения! Виро Небесный, какая чушь!

Фритти зарычал – звук, которого никогда прежде не издавал – и отодрал еще одну полосу коры. Обернулся, поглядел в небо. Где-то, он четко это чувствовал, Мягколапка глядела на это же самое Око, и никто не беспокоился, в опасности она или нет. Хорошо же!

Стоя на склоне холма, выгнув спину, Хвосттрубой чувствовал горячую решимость. Око Мурклы висело над ним, словно родительски укоряя, когда он дал страстный обет:

– Клянусь Хвостами Первородных, я найду Мягколапку или дух мой отлетит от мертвого моего тела! Или – или!

Через миг, когда Фритти понял, в чем поклялся, его пробрала дрожь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

И поет одинокую песню,

Свистящую на ветру.

Уильям Вордсворт

Фритти обнаружил, что покинуть крыльцо с ящиком для спанья и миской для еды – намного труднее, чем он ожидал. Гнев и тоска минувшей ночи уменьшились в тонком солнечном сиянии Раскидывающегося Света, – в конце концов, Фритти был еще очень молодой кот, не вошедший в полный охотничий возраст. К тому же у него не было четкого представления, с чего начать поиски пропавшей подруги.

Обнюхивая изодранную подстилку своего спального ящика, подстилку, полную таких знакомых запахов, он спрашивал себя, не лучше ли дождаться завтрашнего дня, прежде чем отправиться в путь. Несомненно, небольшая охота или шалость-другая с остальными юнцами прояснят ему разум. Конечно. Это, пожалуй, куда благоразумнее.

– Хвосттрубой! До меня дошли слухи, что ты уходишь! Вот не ожидал от тебя! Совершенно ошеломлен! – Спотыкаясь и бумкая, на крыльцо вскочил запыхавшийся Маркиз. В комическом недоумении оглядел Фритти: – Ты и в самом деле собираешься уйти?

В тот же миг – хотя весь его дух противился этому – он услышал собственный ответ:

– Конечно, Тонкая Кость. Я должен.

Сказав эти странные слова, он почувствовал себя так, словно покатился с холма. Как он мог теперь остановиться? Как мог не пойти? Могучий Хвосттрубой, важничающий прямо перед Стеной Сборищ, рассказывающий всем встречным-поперечным о своих поисках… «О, быть бы постарше, – подумалось ему, – и чуточку поумнее!» Сам себе удивляясь, он наклонился и лизнул лапу со спокойным расчетом произвести на друга впечатление. Где-то глубоко внутри он горячо надеялся, что Маркиз уговорит его не ходить, может быть, даже подыщет уважительную причину. Но Тонкая Кость лишь усмехнулся и сказал:

– О Харар! Быстролап и я очень привязчивые. Нам будет недоставать тебя.

– Мне тоже будет недоставать всех вас, – ответил Фритти и вдруг отвернулся, словно выкусывая блох.

После краткого молчания он оглянулся. Друг наблюдал за ним со странным выражением морды.

Еще миг молчания – и Тонкая Кость продолжал:

– Что ж, тогда, пожалуй, остается проститься. Быстролап, Жукобой и все прочие велели пожелать тебе самого большого везенья. Они должны были зайти, если не заварится большая игра в Прыг-Шмыг и они не пойдут искать еще кое-кого из наших.

– А? – жалобно отозвался Хвосттрубой. – Прыг-Шмыг? Ну, я не считаю, что у меня будет теперь время для таких игр. Мне они и в самом деле никогда очень-то не нравились, ты же знаешь.

Маркиз снова усмехнулся:

– А вот я считаю, что времени у тебя просто не будет, верно? Что за приключения тебя ждут! – Оглядевшись, Тонкая Кость понюхал воздух: – А Шустрик заходил?

– Нет, – ответил Хвосттрубой. – Да зачем?

– Ах, он расспрашивал, когда и куда ты уходишь и откуда. Казался очень озабоченным, так что, я думаю, собирается поймать тебя и пожелать доброго пути. По-моему, он весьма и весьма почитает тебя. Что ж, боюсь, он может тебя и упустить.

– Упустить меня?

– Да. Раскидывающийся Свет почти уже на исходе, а ты ведь хотел уйти до Коротких Теней.

– О да. Конечно. – Ноги у Фритти были точно каменные. Чего он действительно сейчас хотел – так это уползти в свой ящик. – Полагаю, мне пора уже быть в пути, – сказал он с наигранной бодростью.

– Я провожу тебя до края поля, – ответил ему друг.

Пока они шли, Маркиз – прыгая и болтая, Фритти – тяжело ступая и волоча ноги, Хвосттрубой старался запомнить и сберечь каждый запашок родимых земель. Он молчаливо и как-то замедленно прощался с мерцающей травой луга, с тоненьким, почти пересохшим ручейком и со своей любимой колючей изгородью. «Наверное, я никогда больше не увижу этих полей, – думал он, – и все они, наверное, забудут меня за один сезон, а то и раньше».

Минутами он очень гордился своею смелостью и жертвенностью, но когда они добрались до конца моря колышущейся травы и он обернулся и увидел едва различимые очертания Мурчелов а крыльца, где стояли его ящик и миска, то ощутил в носу и глазах такое жжение, что на миг присел и потер лапой морду.

– Ну… – Маркиз стал вдруг немножко неуклюж. – Славной охоты и приятной пляски, друг Хвосттрубой. Я буду думать о тебе, пока ты не вернешься.

– Ты настоящий друг, Маркиз.?Мягкого мяса!

– Мягкого мяса. – И Тонкая Кость вприпрыжку понесся прочь.

Через полсотни шагов в глубь Стародавней Дубравы, еще в относительно солнечной и воздушной наружной полосе леса, Фритти уже чувствовал себя самым одиноким котом на свете.

Он не знал, что за ним следовали.

Когда солнце подошло к полудню, Фритти продолжал путь в лесные глубины. Он никогда не хаживал сквозь них на ту сторону, но ему казалось, что сбежавшая Мягколапка должна была пройти этим путем, а не поблизости от владений Мурчелов.

Хотя солнце стояло высоко, ему очень пригодилось острое ночное зрение: деревья в этих местах росли густо-густо, почти вплотную друг к другу. Пробираясь сквозь заросли и подлесок, он с удивлением вглядывался в эти деревья внутреннего леса – с искривленными, изогнутыми стволами, которые замерли в форме извивающихся змей, скользей, чьи тела продолжают извиваться даже после того, как их убьют. Он то и дело останавливался, чтобы попробовать когти о кору незнакомых деревьев: у одних она была тверже Мурчеловой земли, у других – сырая и губчатая. Некоторые, что покрупнее, он спрыскивал своей охотничьей меткой – больше из желания подтвердить собственное присутствие среди этих перепутанных ветвей и глубоких теней, нежели из напускной храбрости.

Сверху до него доносились песни разных крылянок , которые жили на высочайших вершинах Стародавней Дубравы. Других звуков жизни, кроме мягкой поступи его почти беззвучных лап, не было.

Внезапно даже птицы умолкли. Раздался одинокий, резкий стучащий звук, и Хвосттрубой замер. Звук пробудил короткое эхо и исчез, мигом впитавшись в хаос лесного подстила. Потом с высоты послышалась быстрая пугающая стукотня: ток! ток-ток! ток-ток! ток-т-ток! Постукивание, нарастая, пробегало от дерева к дереву, возникая где-то у него над головой и разбегаясь далеко по лесу.

Опасливо понюхав воздух, подняв усы торчком, Фритти медленно двинулся вперед, мельком поглядывая вверх, в просветы среди плотной листвы.

Он осторожно переступал через гниющее бревно, когда снова прозвучал резкий «ток!», и он в тот же миг ощутил колющий удар в затылок. Завертелся, выпустив когти, но сзади ничего не обнаружил.

Еще один острый удар в правую переднюю лапу снова закружил его волчком, а повернувшись, он в третий раз почувствовал жестокую боль – в боку. Вертясь туда-сюда, не в силах найти источник болезненных ударов, он угодил под град мелких твердых предметов, которые поражали его сверху. Повернул назад – рыча от страха и тревоги – и получил еще очередь, на сей раз сзади.

В панике Фритти сдался, побежал, и тотчас снова началась громкая стукотня – теперь, казалось, со всех сторон сразу. Густо и быстро залетали колючие снаряды. Пытаясь спрятать голову и защитить глаза, он побежал прямо к сучковатому подножию дуба и рухнул на суглинок, где на него тотчас обрушился новый свирепый дождь снарядов. Съежившись, он наконец разглядел, чем его бомбардировали – камешками и твердыми орешками. Попаданий сразу стало чересчур много. Словно обложенный стаей кусачей мошкары, он метнулся назад в подлесок. Едва он пытался выбрать какой-нибудь путь, ливень каштанов и мелких камешков непременно гнал его вспять – всегда в одном и том же направлении.

Стараясь угнездиться под кустом ежевики, он ощутил, что лапы его нежданно повисли в пустом пространстве. Потеряв равновесие, он повалился вниз головой.

Скользнув над обрывом и уловив внизу, на страшном расстоянии, быстрый проблеск пересыхающей речной старицы, он резко скрючился, сумел ухватиться за ежевичный куст и замедлить безудержное падение. Вцепился в колючие ветки уже всеми четырьмя лапами, зубами, хвостом – и обнаружил, что ненадежно висит, качаясь над пропастью, и только ежевика между ним и долгим, долгим падением.

Какой-то миг он висел, обезумев от неожиданности и ужаса. Ток! Ток-тока-ток! – и его приветствовал следующий залп орешков и камешков. Фритти жалобно взвыл.

– За что вы – мяу! – обижаете меня-яу?! – закричал он и был награжден лесным орехом по чувствительному розовому носу. – Я никому здесь не сделал вреда! За что вы оби… яу! – обижаете меня?

Ответом была еще одна быстрая очередь стука, после чего наступила тишина. И сверху, с деревьев, донесся пронзительный прерывистый голос:

– Нет-вред он-бред?! – Голосок был высокий, тоненький, сердитый. – Ложь-врешь-кош! Ты-ты! Ты у-бий-ца! При-шел здесь на охоту, убить! Ложь-кош-врешь!

Хотя он говорил быстро и возбужденно, Фритти неплохо понимал его Единый Язык. И изо всех сил старался получше ухватиться за корни.

– Скажите, что я такого сделал?! – взмолился он, надеясь тем временем вновь обрести безопасность: край обрыва был рядом, лапой подать. На деревьях сразу возобновился непонятный стрекот; стучащий шум снова был прерван голосом:

– Мы не просто орехо-брос, нет-нет. Нехорош, ох-нехорош кош, народ Рикчикчик не для тебя, ведь ты-ты дур-дур и надоед, о нет-нет!

Рикчикчики! Беличий народ! Даже свисая на кончиках когтей с ежевичного куста, Фритти на миг удивился. Известно, что они всегда тарахтят, надоедливо бранятся и даже яростно сражаются, когда их загоняют в угол, – они храбрейшие и сильнейшие из Писклей. Но целой оравой напасть на одного из Племени, на того, кто к ним даже не подкрадывался? Неслыханно!

– Послушайте, мурдрые Рикчикчики! – крикнул Фритти. У него устали когти. – Послушайте меня! Я знаю, ваш и мой род – враги, но это законно! Все мы такие, какими созданы. Но я обещаю, что не буду досаждать вам или разорять ваши гнезда. Я ищу друга и не стану здесь ни есть, ни охотиться! Клянусь Первородными! – Он напряженно ждал ответа, но деревья безмолвствовали.

Чуть погодя большая коричневая белка спустилась по стволу осины – неторопливо, вниз головой – и остановилась менее чем в двух прыжках от рискованно подвешенного Фритти. Рикчикчик казался разгневанным, его губа вздернулась, обнажив длинные передние зубы, но весь он был вчетверо меньше Фритти, который восхитился его храбростью.

– Хвост, зуб, ложь, вот что есть кош! – Рикчикчик говорил еще сердито, но уже медленнее, и его легче было понять. – Кош веры нет. Кош хвать-хвать миссис Чикли. Ох-нехорош-кош!

– Клянусь, я никого не трогал! – жалобно крикнул Хвосттрубой.

– Много зуб-коготь-хвост нападают на гнезд! Как-раз-сей-час у-бий-ца кош хвать-хвать мою чику, мою подругу. Она схвач-схвачена! Порченые семечки – краденые орешки! Ужас, ужас!

Боль пронизывала лапы Фритти и казалась ему немыслимой. Он осторожно протянул лапу к краю обрыва, чтобы уменьшить напряжение в задних ногах. Камешек с дерева ударил по ищущей лапе – он чуть не разжал хватку, отдергивая ушибленную ногу. Пронзительный хор беличьих голосов из листвы требовал крови.

Он попытался сосредоточиться на том, что говорила коричневая белка.

– Ты имеешь в виду, что какой-то кот схватил твою подругу прямо сию минуту? И поблизости?

– Птичьи косточки! Ужас, горе-горе мне! Бедная миссис Чикли! Она пой-пой-мана!

Фритти воспользовался случаем:

– Послушай меня! Пожалуйста, не кидайся камешками! Я в твоей власти. Попытаюсь спасти твою подругу, если только ты дашь мне выбраться отсюда. Ты мне не веришь… Ступай к себе на деревья, и если я попробую удрать или навредить тебе – можешь швырять в меня валунами, тыквами, чем угодно! Это твоя единственная возможность спасти ее.

Выпрямив хвост и трепеща, большая коричневая белка остановила на нем блестящий взгляд. На миг все замерло, как в живой картине: оцепеневшая белка и небольшой рыжий кот, гримасничающий от боли и повисший на кусте на грани падения. Рикчикчик заговорил:

– Ты иди. Спаси чику и гуляй-гуляй. Слово мастера Трескла. Клятва Святого Дуба. Иди-иди. Мы поведем тебя.

Прыгая и карабкаясь, мастер Трескл скрылся вверху в листве. Хвосттрубой осторожно подтянулся туда, где мог лучше уцепиться, коснулся задними лапами корней ежевики и прыгнул к спасению. Он оказался слабее, чем думал. Когда выбрался на твердую землю, мускулы его трепетали, и на мгновение он прилег, задыхаясь. Рикчикчики взволнованно шумели в листве. Преодолевая боль, Фритти поднялся на ноги, и щебечущие голоса повели его вперед.

На опушке рощи черных дубов Рикчикчики остановились. Хвосттрубой наконец увидел, что произошло.

Одно из старых деревьев давным-давно свалилось, образовав огромную арку. Из-под нее слышался перепуганный крик белочки и доносился запах кого-то из Племени. Дубовое укрытие защищало кота так, что он мог без помех закончить свою забаву, недосягаемый для камешков и орешков мстительных Рикчикчиков.

Ползком, медленно и осторожно, Фритти обогнул копну мертвых корней, свисавших с основания упавшего дерева. Он ведь собирался уговорить другого кота отказаться от законной добычи, – значит, должен был начать почтительно и осторожно. Поэтому он, чтобы не встревожить, позвал, проходя под арку:

– Приятной пляски, брат-охотник, – и остановился, не дойдя до соплеменника.

Миссис Чикли, панически выкатив глаза, лежала пригвожденная под лапой большого кота песчаного цвета. Охотник вопросительно поднял голову, когда Фритти приблизился. Это был Ленни Потягуш.

– Ну и ну! Юный Хвосттрубой! – Потягуш не поднял лапу, не снял ее с охваченной ужасом белочки, лишь приветственно кивнул – вполне дружелюбно. – Какая встреча! Так и думал, что ты со временем появишься в этих местах, но ждать так скучно… – Он принялся было зевать, но приостановил зевок. – Так уж коли ты пришел, не разделишь ли со мной мою поимку? Она прелесть какая жирненькая, сам видишь. В придачу я сперва самую малость повозился с ней. Возбуждает аппетит.

Для Фритти события шли чересчур быстро.

– Вы ждали… меня? – спросил он. – Не понимаю.

Потягуш насмешливо фыркнул, заметив недоумение Фритти:

– Знал, что не поймешь. Ну да на все хватит времени после вкусненького кусочка Рикчикчики. Разве ты не голоден? – Потягуш поднял лапу, чтобы нанести белочке смертельный удар.

– Стойте! – крикнул Фритти.

Теперь очередь удивляться была за Потягушем. Он покосился на Фритти с острым интересом, как будто у того вырос второй хвост.

– Что не так, малыш? – поинтересовался старый кот. – Это что, какая-то особая порода ядовитой белки?

– Да… Нет… Ах, Потягуш, вы не могли бы ее отпустить? – чуть слышно спросил Хвосттрубой.

– Отпустить? – Охотник неподдельно изумился. – Виро Небесный, зачем?

– Я обещал другим белкам, что выручу ее. – Фритти чувствовал, что словно превращается в пыль под пытливым взором Потягуша – в пыль, которую сдует ближайший сильный ветер.

Внимательно осмотрев Фритти, Потягуш разразился взрывом смеха и повалился на спину, размахивая лапами в воздухе. Белочка не двинулась – лежала тихо, часто дыша; глаза ее остекленели.

Потягуш перевернулся на живот и большущей передней лапой нежно шлепнул Фритти.

– Ох, Хвосттрубой, – прохрипел он. – Я знал, что был прав! Идти на поиски! Спасать беличьих девчонок! Уфф! Ну и песню же ты споешь! – Потягуш весело тряхнул головой и взглянул на съежившуюся Рикчикчику.

Нос у Фритти пылал. Он не знал, хвалят его или осмеивают – или то и другое вместе.

– Тогда ладно, – сказал Потягуш миссис Чикли. – Ты слышала, что сказал мастер Хвосттрубой. Он ходатайствовал о твоей жизни. Ступай же, пока я не передумал.

Белочка лежала неподвижно. Хвосттрубой двинулся было вперед, боясь, что Потягуш ненароком сломал ей хребет, когда она вдруг стрелой пролетела между ними, взметая в воздух кусочки коры, и удрала из-под дубовой арки.

– Желал бы я послушать на досуге твою историю о том, что вынудило тебя давать обещания белкам, но мне нужно еще кое-что сделать до появления Ока.

Они вдвоем шли под гигантскими деревьями – Фритти убыстрял шаги, чтобы идти вровень с Потягушем.

– Однако у нас с тобой будет разговор поважнее. Я был уверен – ты решишь распроститься со своими, но не рассчитал, что так скоро отправишься. Потому я тебя и разыскиваю с начала Коротких Теней.

– Потягуш, боюсь, я совсем вас не понимаю. Ни капельки не понимаю и прошу у вас прощения. Разговор поважнее – с глупым юнцом вроде меня? И откуда вы узнали, что я пойду искать Мягколапку в одиночку? И откуда вы узнали, в какую сторону я пойду? – Фритти едва дышал, изо всех сил стараясь идти в ногу со старым котом.

– Много вопросов, охотничек. На все сразу и не ответишь. Достаточно сказать: я стараюсь разобраться вовсе не во всем, что слышу под Стеной Сборищ. В свое время я пускался в дальние странствия и многое, многое разнюхал. Я очень даже допускаю, что в нынешние дни получаю куда больше удовольствия, просто впитывая в себя солнце. Конечно, я не ухожу охотиться столь далеко, как некогда. Но у меня есть и еще способы. А что до других твоих вопросов, – продолжал он, – то даже кастрат, которого кормят Мурчелы, учуял бы любой твой замысел, любопытник. Мне было известно еще до Обнюха – до того, как ты узнал сам, – что ты кинешься вдогонку за крошкой… Ляпотяпкой.

– Мягколапкой, – пропыхтел Фритти. – Ее имя – Мягколапка.

– Конечно, Мягколапка. Знаю, – не то с раздражением, не то с оттенком нежности сказал Потягуш. – Вот мой способ, – добавил он просто.

Потягуш вдруг остановился, и Хвосттрубой завертелся, становясь рядом с ним. Уставив на Фритти огромные зеленые глаза, охотник сказал:

– Странные затеваются вещи, и не только в Стародавней Дубраве. Рикчикчики и Племя вступают в сделки, а это очень странно. Я не могу в точности понять, что происходит, но усы рассказывают мне настораживающие истории. И у тебя есть какая-то роль в этой игре, Хвосттрубой.

– Как я мог бы… – принялся было возражать Фритти, но Потягуш движением лапы заставил его умолкнуть.

– Боюсь, у меня нет больше времени. Понюхай-ка ветер.

Фритти втянул в себя воздух. В самом деле, ветер принес странный запах холодной сырой земли, но он ничего в нем не смог понять.

– Ты должен научиться доверять своим чувствам, Хвосттрубой, – сказал Потягуш. – У тебя есть кое-какие природные дарования, которые помогут тебе там, где недостаток опыта введет тебя в беду. Помни – пользуйся чувствами, которые даровала тебе Муркла. И будь терпелив.

Потягуш снова понюхал воздух, но Хвосттрубой больше не чуял в нем ничего необычного. Старый кот потерся носом о бок Фритти.

– Держись левым плечом к заходящему солнцу, когда будешь выходить из лесу, – сказал он. – Так ты выберешь верное направление. В путешествии не стесняйся ссылаться на меня. На некоторых полях меня хорошо помнят. А теперь мне пора.

Потягуш рысью пробежал несколько шагов. Фритти, ошеломленный событиями, сидел, глядя ему вслед.

Большой кот оглянулся:

– Ты уже прошел Посвящение в Охотники, Хвосттрубой?

– Мррр… – Смущенному Фритти понадобился миг, чтобы собраться с мыслями.

– Мррр, нет. Церемония должна состояться на Сборище после следующего Ока.

Потягуш помотал головой и прыжком вернулся к нему.

– Нет ни времени, ни должной обстановки для Старой Охотничьей, – сказал он, – но я сделаю лучшее, что смогу.

Фритти в изумлении следил, как Потягуш усаживался на мощные ляжки, закрывал глаза… Голосом намного более приятным, чем можно было ожидать, он запел:

Праматерь, мы славим Охотничий дар свой, Охотничий дар свой. Храни же нас Оком; Мы чутко хвостами Приказ твой уловим. Изменчиво солнце, И вечно лишь Око. Праматерь, услышь нас, Мы молим, Мы молим! Зуб, Коготь и Кость - Наш залог за твой свет!

Потягуш какой-то миг сидел плотно закрыв глаза, потом открыл их и снова вскочил на ноги. Казалось, в нем нет и следа того медленноречивого, малоподвижного кота, которого.знал Фритти, – ничего, кроме невозмутимого мерцания в глазах. Он предстал преисполненным целеустремленности и энергии; при его приближении Хвосттрубой невольно отпрянул.

Однако Потягуш только вытянул лапу и коснулся ею лба Фритти.

– Добро пожаловать, охотник, – сказал он, повернулся и кинулся прочь, лишь чуть-чуть задержавшись на краю ближайшей заросли, чтобы крикнуть: – Может, тебе и повезет, юный Хвосттрубой! – И с этими словами Ленни Потягуш скрылся в подлеске.

Фритти Хвосттрубой в удивлении опустился на землю. Неужто все это случилось на самом деле? Еще и дня не прошло, как он ушел из дому, а уже казалось – навсегда. Все было так изумительно! Он вскинул заднюю лапу и принялся скрести за ухом, давая выход противоречивым чувствам. Рьяно выскребываясь с полузакрытыми глазами, ощутил, что все вокруг пришло в движение. Вскочил, встревоженный.

Окрестные деревья были полны мелькающих беличьих хвостов.

Крупная белка – не та, с которой он говорил раньше – спустилась по стволу вяза до уровня его глаз и, повиснув, уставилась на него.

– Ты-ты, кош-хорош, – сказала она. – Теперь пройдем-пройдем. Толковать-толковать. Пора тебе толк-толк толком с лордом Щелком.

ГЛАВА ПЯТАЯ

И думать поздно на исходе дня,

Когда в тяжелой туче солнце скрылось,

Лишь на твоем меху оставив отсвет.

Уоллес Стивенс

Хвосттрубой карабкался все выше, к самым верхушкам деревьев. Позвавшая его белка оставалась на несколько веток впереди и вела его за собой. Позади них и вокруг прыгали, переговариваясь по-своему, остальные белки. Фритти казалось, что он карабкается уже много дней.

Где-то на захватывающей дух высоте вся процессия остановилась передохнуть. Фритти устроился на не слишком толстой ветке дуба, пытаясь отдышаться. Как и все кошки, он хорошо умел лазать по деревьям, но был гораздо тяжелее своих спутников-белок. Чтобы не свалиться, ему приходилось крепче хвататься и больше, чем им, заботиться о равновесии, особенно здесь, наверху, где ветки становились все тоньше и тоньше: время от времени ветка под ним качалась, угрожая обломиться, и он поспешно перебирался на другую, покрепче.

Они остановились на одной из последних развилок, там, где от ствола отходило несколько больших веток, и теперь были так высоко, что сквозь зелень Фритти уже не мог видеть землю. Сопровождавшие его Рикчикчики вместе с десятками других сидели на безопасном расстоянии и изумленно переговаривались. Еще бы! Кот на дереве самого лорда Щелка.

Лапы у Фритти болели, но он был вынужден снова подняться и следовать за своими провожатыми. Взобравшись вверх по главному стволу еще на несколько футов, они свернули на широкую длинную ветку. Но чем дальше от ствола, тем тоньше становилась ветка, и Фритти уже опасался, что она не выдержит его тяжести. Сопровождавшая Фритти белка заставляла его двигаться все дальше, пока он не лег на живот и не вцепился всеми лапами в ветку. Дальше он ни за что не двинется!

Он лежал, тихонько покачиваясь на ветерке, и в это время предводитель процессии дал короткий сигнал. Шумное стрекотание, сопровождавшее их на всем пути вверх, прекратилось. Вытянув шею, Фритти разглядел несколько белок с зажатыми в лапах скорлупками, которыми они застучали по стволу и ветвям дерева, слаженно выбивая отрывистую сигнальную дробь. Откуда-то с верхушек деревьев им отвечали такими же залпами.

На ветке, росшей перпендикулярно той, за которую уцепился Фритти, и отделенной от него расстоянием в несколько прыжков, медленно и с достоинством, по меркам беличьего рода, двигалась процессия, правда, с точки зрения Племени, чересчур шумная и суетливая. Фритти показалось, что в голове процессии среди нескольких важных Рикчикчиков он узнал мастера Трескла и миссис Чикли.

Возглавляла это странное шествие большая белка с седым мехом и поразительно пушистым хвостом. Глаза старой белки казались черными, как обсидиан. Она пристально рассматривала Фритти, меж тем как весь беличий кортеж остановился и замер вокруг.

Бросив величественный взгляд на кота, седая белка повернулась к миссис Чикли:

– Тот кош-кош, что спас?

Миссис Чикли с показной скромностью бросила взгляд на Фритти, храбро цеплявшегося за свою ветку.

– Тот кош-кош, лорд Щелк, – робея, подтвердила она.

Хвосттрубой не мог не заметить, как белки старались защитить своего вождя от него, не заслуживающего доверия кота. Здесь, на конце тонкой-претонкой ветки, для прыжка просто не было точки опоры; но даже сумей он прыгнуть, расстояние, отделявшее его от лорда Щелка, было слишком велико. И пусть в этот момент Хвосттрубой не испытывал ни малейшего желания прыгать – все равно он восхищался умом и предусмотрительностью Рикчикчиков.

– Ты, кош, – резко произнес лорд Щелк.

– Да, сэр, – повернулся к нему Хвосттрубой. Что ему нужно, этому старику?

– Кош-кош Рикчикчик не друг. Ты помогать миссис Чикли. Почему, кош? Не пойму, кош.

Фритти и сам этого до конца не понимал.

– Не могу точно сказать, лорд Щелк, – сказал он.

– Мог спрятаться с вор под бревно, – неожиданно вмешался мастер Трескл. – Не стал, – многозначительно добавил он.

Лорд Щелк опустил голову и задумчиво покусал прутик, потом снова посмотрел на Фритти:

– Всегда охота, враг-враг с кош-кош. В ту луну четыре кош влезли на дерево. Украсть ч и к л и к и… украсть дети. Много. Чьи кош?

– Не знаю, лорд Щелк. Я вошел в лес только сегодня. Вы сказали, четыре кота? Сразу четверо?

– Четыре плох-плох кош, – подтвердил Щелк. – Сколько ног у Рикчикчик. Четыре.

– Не знаю, милорд, но в моем Племени не принято охотиться такой оравой, – задумчиво произнес Хвосттрубой.

Щелк задумался.

– Хорош кош. Обещал делать – сделал. Клятва Святого Дуба. Первый раз Рикчикчик обязан кош. Знай: если тебе помочь-помочь, Рикчикчик не прочь. Вот. – Хвосттрубой удивленно кивнул. – Хорош кот в беде сказать: Мррикаррикарекщелк – мы помогать. Ну!

Фритти попытался:

– Мяуврикщелк.

Лорд Щелк повторил, и Фритти попытался еще раз, с трудом произнося сложные беличьи звуки. Он повторял снова и снова, словно пробуя странные слова на вкус. Все Рикчикчики подались вперед, подбадривая, показывая, как нужно выговаривать.

«Увидел бы это Потягуш, – подумал Фритти, – вот бы посмеялся».

Наконец беличий лорд был удовлетворен тем, как Хвосттрубой произносит заветное слово.

– Так в мой хорош-лес ты звать на помощь. И еще в лес брат, лорд Хлоп. Дальше… Щелк не знать.

Старый лорд чуть подался вперед и посмотрел на Фритти блестящими глазами-бусинами.

– Еще-еще. Ты охотиться Рикчикчик – мы не помогать. Обещать-обещать. Клятва Листа и Ветки. Так, хорош-кош? – хитро взглянул на него лорд Щелк.

Фритти был пойман врасплох.

– Я… я думаю, да. Да, я обещаю.

Беличья свита радостно вздохнула, лорд Щелк засиял от удовольствия, показывая свои сточенные передние зубы.

– Хорош, ох хорош! – обрадовался он. – Так-так, договор. – И вождь Рикчикчиков указал хвостом на одну из белок, что привели Фритти: – Мастер Клинк, уводить кош вниз.

– Да, лорд Щелк, – отозвался мастер Клинк. Фритти, поняв, что аудиенция окончена, начал тихонько пятиться по тонкой ветке. Сзади весело болтали белки. Кажется, Трескл и Чикли пожелали ему доброго пути.

Спускаясь следом за проворным Клинком, Хвосттрубой печально размышлял о договоре, который только что заключил с Рикчикчиками.

«Остается только подружиться с королем птиц и королем полевых мышей, – мрачно подумал он, – и можно спокойно умирать с голоду».

Быстро угасающий Час Длинных Теней превратил небо над лесом в пылающий костер. Свет заходящего солнца проникал сквозь переплетающиеся ветки и покрывал яркими пятнами усыпанную листьями землю под лапами Фритти. Наступала первая ночь его путешествия, и он все глубже и глубже забирался в таинственную чащу Стародавней Дубравы.

Хвосттрубой был голоден. Со вчерашнего Прощального Танца он ничего не ел.

Вдруг свет исчез, словно проглоченный Венрисом. На мгновение, пока глаза привыкали к темноте, Фритти почти ослеп.

Он постоял, дожидаясь, пока его ночное зрение приспособится к внезапной темноте. Покачал головой, чувствуя, что его пробирает дрожь. Жить в вечной темноте! Харар! Как только это могут выносить подземные жители, обитатели нор? Он мысленно поблагодарил Праматерь, что создала его одним из Племени, награжденным всеми чувствами.

Продолжая путь с присущей его роду неслышной грацией, Хвосттрубой наблюдал за пробуждением ночной жизни огромного леса. Его усы улавливали слабые сигналы, подаваемые маленькими существами, которые осторожно появлялись в вечернем лесу. Они двигались тихо и нерешительно. Большинство из них уже почувствовали присутствие Фритти. У маленького существа, стремглав выскакивающего из своего убежища в первый же час тьмы, обычно очень короткая жизнь, оно не успевает передать свою глупость потомкам.

Не переставая думать о еде, Хвосттрубой следил за каждым своим шагом и бесшумно ступал по твердой земле. Он искал место, где воздушные потоки двигались бы в нужном направлении или не двигались совсем. Там он устроит ловушку. Фритти слишком долго ничего не ел и не хотел ждать случайной добычи.

Кроме того, его мать, Травяное Гнездышко, все-таки учила его охотничьей науке. Не станет он в первую же ночь раскапывать гнездо Пискли в поисках ее новорожденных писклят!

Нет, ему нужна добыча верная и честная!

Над головой летали ночные птицы. В бесшумном движении наверху Хвосттрубой ощущал присутствие Рух-ухов, сов. Он решил, что они не охотятся: Рух-ухи предпочитали искать добычу над ровной местностью. Скорее всего они только что покинули свои гнезда в ближайшем лесу.

«Ну и хорошо, – подумал Фритти, – близость совы напугает лесных жителей и помешает им быстро наесться».

Наверху, куда его Племени было не добраться, в ветвях деревьев пели ночные птицы. Фритти тут же выбросил мысль о них из головы.

Спустившись в сухой, усыпанный камнями овраг, Хвосттрубой вдруг уловил странный кошачий запах. Он весь напрягся, обернулся – запах исчез, потом через мгновение вернулся, и Фритти успел различить в нем что-то знакомое. Странно, но запах исчез снова.

Фритти замер в недоумении, шерсть на загривке поднялась, нос возбужденно подрагивал. Не то чтобы запах ослаб от движения или резкого дуновения ветра – он просто исчез.

Когда запах появился снова, Фритти узнал его. Неудивительно, что он показался таким знакомым, – это же его собственный запах.

Он чуть наморщил нос, пробуя воздух, подтверждая свои подозрения. Потом вошел в ночной вихрь – медленно, едва заметно крутящийся поток воздуха. Камни в высохшем русле, нагретые за день солнцем, теперь отдавали тепло. Встречаясь с холодным ночным воздухом, оно удерживалось стенами оврага и описывало медленные круги… снова и снова возвращая к Фритти его собственный запах.

Довольный, что решил эту загадку, он перепрыгнул через пересохшее ложе ручья и уже было двинулся прочь, когда ему в голову пришла важная мысль. Фритти повернулся и внимательно осмотрел обе стороны оврага. И обнаружил то, что искал, – полускрытый вход в норку Пискли.

Он понимал, что солнечного тепла хватит ненадолго. И что такое сработает только раз. Тщательно выбрав подходящее место, он устроился на краю оврага, в трех-четырех прыжках от входа в норку. Проверил берег пересохшего ручья и нашел место, которое при его движениях не обрушится градом мелких камешков и земли и не выдаст его замысла. Потом, следуя правилам, внушенным ему матерью, он замер в неподвижности и стал ждать.

Даже не шелохнувшись, Фритти чувствовал, что Око Мурклы прошло еще совсем немного. Наконец он был вознагражден едва заметным движением возле норки. Ему казалось, что ждет он уже несколько жизней.

Осторожно, очень осторожно, из норки высунулся кончик носа и понюхал воздух. Потом появилась и вся Пискля. Мгновение она сидела у входа в норку, боязливо озираясь вокруг, готовая исчезнуть при первом же признаке опасности. Скорчившись, наморщив нос, зверек пытался уловить, нет ли рядом какой-то угрозы. Это была полевая мышь, проворная, в серо-коричневой шубке.

Фритти непроизвольно задвигал кончиком хвоста туда-сюда.

Мышь, не почувствовав рядом никакой опасности, осторожно отошла от норки и принялась разыскивать пищу. Глаза, нос и уши зверька были готовы мгновенно учуять появление хищника. Не отходя далеко от норки, Пискля обследовала сухое русло.

Фритти почувствовал, что ему нужна вся сила воли, чтобы не броситься на суетившуюся совсем рядом мышь. Желудок у него сводило от голода, а лапы дрожали от нетерпения.

Но он помнил наставление Потягуша о том, что необходимо быть терпеливым. И знал: при первом же его движении добыча исчезнет в норке.

«Я не стану вести себя как котенок, – подумал Фритти, – это хороший план охоты. Буду ждать подходящий момент».

Наконец он решил, что мрряушш отошла от норы достаточно далеко. Когда мышь на мгновение повернулась спиной к Фритти, он вытянул переднюю лапу и осторожно начал опускать ее вниз, готовый мгновенно застыть от головы до кончика хвоста, если зверек снова повернется в его сторону. Он опускал лапу все ниже и ниже, пока не почувствовал, как легкие потоки ночного воздуха ерошат на ней шерсть.

Медленно вращающийся вихрь подхватил запах и понес – вниз по стене оврага, потом повернул в сторону мыши, донося до нее опасность со стороны собственного дома.

Почуяв кошачий запах, грызун раздул ноздри и замер: Хвосттрубой видел, как напряглась мышь, поняв, что смертельный враг отрезал ей путь к спасению. Несколько мгновений, пока запах Фритти снова не исчез, Пискля оставалась неподвижной. Потом, окончательно сбитая с толку, неуверенно побежала прочь от своей норы как раз туда, где сидел Хвосттрубой.

Вся так долго сдерживаемая энергия кота разрядилась в одно мгновение. Напрягшиеся мускулы одним движением перенесли его через край оврага. Едва коснувшись земли, он снова взвился в воздух. Мышь перед смертью не успела даже удивленно пискнуть.

Двигаясь, как советовал Потягуш – туда, куда смотрит левое плечо, – Фритти вспоминал о странной встрече со старым охотником.

Он всегда видел Потягуша на досуге, ничем не занятым, холодным и отчужденным. Но сегодня он вел себя с Фритти совсем иначе. Он был другим: живым, энергичным. И что уж совсем непонятно – проявлял по отношению к Фритти большую доброту и уважение. Хотя Хвосттрубой всегда старался ничем не задевать Потягуша, он ничего не сделал и для того, чтобы заслужить уважение бывалого охотника. В этом была какая-то загадка, которую он не сумел разгадать так, как разгадал загадку воздушного вихря.

Ну и денек! Вот бы веселились его знакомые у Стены, услышав историю о том, как один из Племени учил язык Рикчикчиков на дереве их вождя.

Но возможно, он никогда больше не споет свою песню у Стены Сборищ. Он принадлежал к Племени и не мог нарушить клятву. Теперь он стал настоящим охотником. Но охотнику было очень грустно, и он чувствовал себя таким маленьким.

Уже заполночь он начал ощущать слабость в уставших мускулах. По меркам Племени, он ушел далеко, тем более для кота его возраста. Ему нужно было выспаться.

Разыскивая подходящее место, он нашел поросшую травой ямку у корней большого дерева. Хвосттрубой тщательно понюхал воздух, но не обнаружил ничего опасного. Он трижды покрутился вокруг себя в маленькой ямке, отдавая дань Праматери, Златоглазу и Плясунье Небесной – трем дающим жизнь, потом свернулся клубком, прикрыл нос кончиком хвоста, чтобы сохранить тепло. Уснул он быстро.

Фритти снилось, что он находится под землей, в кромешной тьме. Он изо всех сил царапал лапами легко поддающуюся землю, но ее все не убывало.

Он знал: на него что-то охотится, точно так же как он сам охотился на Писклю. Сердце бешено колотилось.

Наконец земля под лапами поддалась, и он вывалился сквозь земляную стену на открытый воздух.

Там, на лесной поляне, он увидел свою мать со всем выводком. Здесь же были Мягколапка, Потягуш и Тонкая Кость. Фритти пытался предупредить их, что за ним гонится нечто, но рот был забит землей: когда Хвосттрубой попытался заговорить, оттуда только сыпалась пыль.

Глядя на Фритти, его семья и друзья рассмеялись, и чем больше он пытался рассказать им об опасности, исходящей от преследующего его существа, тем больше они смеялись – пока у него в ушах не загудели пронзительные звуки, словно кто-то громко, раскатисто чихал.

Хвосттрубой разом проснулся. Смех превратился в пронзительный лай. Замерев, Фритти слушал отчетливо доносившиеся звуки. Они раздавались совсем рядом, и через несколько мгновений он понял, что они означают: где-то в темноте за деревьями тявкала лиса.

Для взрослых котов лиса не представляет опасности. Фритти снова было улегся, но тут услышал еще один звук – жалобное мяуканье котенка.

Он вскочил и поспешно направился вниз по заросшему склону – выяснять, в чем дело. Тявканье и рычание становилось все громче. Фритти вскочил на верхушку валуна, поднимавшуюся над низкорослым кустарником.

На много прыжков ниже по склону матерая рыжая лиса тявкала на прижавшегося к пригорку котенка. Малыш выгибал спинку, вся шерсть на нем стояла дыбом.

«Не слишком-то устрашающее зрелище – даже для лисы», – подумал Хвосттрубой. Спрыгивая с валуна, Фритти заметил что-то необычное в позе котенка: он был ранен и, несмотря на все свое грозное шипение, серьезного сопротивления оказать не мог. Лиса, без сомнения, это тоже знала.

И вдруг он с ужасом понял, что загнанный лисой в угол котенок – это Шустрик.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

… В единый меховой клубок

Свернувшись, свившись, кошки дремлют,

Подергиваясь, поднывая, -

Но видят ли единый сон?

Эрик Баркер

– Шустрик! Шустреночек! – Фритти кубарем скатился с поросшего кустами склона. – Это я, Хвосттрубой!

Котенок, не меняя оборонительной позы, бросил взгляд в сторону Фритти, но, судя по всему, не узнал его. Лиса резко повернулась к приближающемуся Фритти, но сдаваться не собиралась. Когда он затормозил всего в двух прыжках, она угрожающе тявкнула:

– Не подходи ближе, мышеед несчастный! Я и с тобой разберусь!

Теперь Хвосттрубой ясно видел, что это лиса-самка и, несмотря на взъерошенную шерсть, немногим больше его самого. Лиса была тощая, ноги у нее дрожали – от злости или от страха, Фритти определить не мог.

– Почему ты угрожаешь этому коту, сестрица-охотница? – медленно, примирительно произнес Фритти. – Он что, тебя обидел? Он мне родственник, и я за него в ответе.

Ритуальный вопрос, похоже, несколько угомонил лису, но она не отступила.

– Он угрожал моим деткам, – тяжело дыша, ответила она. – И если понадобится, я буду драться с вами обоими.

Ее детки! Ах вот оно что! Чтобы защитить своих малышей, лисы, как и матери Племени, готовы на все. Он посмотрел на ее торчащие ребра. Должно быть, осень была трудной и для лисы, и для лисят.

– Как же он угрожал твоей семье? – спросил Хвосттрубой. Шустрик, стоявший всего в одном прыжке от него, не сводил глаз с лисы и, кажется, даже не замечал присутствия Фритти.

Лиса одобрительно взглянула на Фритти.

– В предрассветной темноте я вывела лисят на прогулку, – начала она, – но почувствовала запах хищников – крупных хищников. Незнакомый запах. Он немного напоминал запах барсука и немного – кошки. Я тут же загнала лисят обратно в нору и легла на них, чтобы вели себя тихо. Но опасный запах не исчезал, и тогда я решила увести чужого зверя – кто бы он там ни был – подальше от детей. Я велела им не вылезать из норы, а сама выбралась через другой выход.

Запах очень усилился – хищники были где-то совсем близко. Я показалась им и бросилась прочь, а они за мной в погоню. Я вела их по оврагу и вдоль пруда. Даже выскочила на открытый луг, надеясь при свете луны увидеть своих преследователей…

– И кто же это был? – перебил ее Хвосттрубой. Лиса сверкнула на него глазами, шерсть у нее на загривке встала дыбом. – Терпение! – одернул себя Хвосттрубой.

– Не знаю, кот, – резко ответила она. – Они оказались слишком хитрыми, чтобы броситься за мной в траву.

Когда они так и не появились, мне пришлось вернуться, не то они перестали бы гоняться за мной и пустились бы на поиски норы. Впрочем, я уже сказала, это были жестокие и умные хищники… они уже поджидали меня у края леса, и мне пришлось мчаться стрелой, чтобы убежать от них. Они держались в тени, по кустам, я даже точно не знаю, сколько их было. Думаю, больше трех.

Отвага матери-лисы восхитила Фритти. А смог бы он так вести себя в подобном положении?

– Я все бежала и бежала, – продолжала свой рассказ с и л я н а, – пока не убедилась, что мои малыши в безопасности. И наконец бросила своих преследователей в роще, запутав следы… Надеюсь, ты слушаешь внимательно. Я редко разговариваю с котами и ничего не повторяю для них дважды!

– Я слушаю, и с большим интересом, сестрица-охотница.

– Вот и хорошо, – уже дружелюбнее отозвалась лиса. И Фритти понадеялся, что, чем бы по котееночному недомыслию ни досадил ей Шустрик, они сумеют договориться без помощи зубов и когтей.

– Так вот, вернувшись окольным путем, я услышала, как мои лисята отчаянно вопят и зовут меня. И нашла в норе это маленькое чудовище. Разве не ясно, что, пока я уводила подальше тех, других, он проник ко мне в нору, чтобы причинить зло моим деткам! – Она снова ощетинилась. Хвосттрубой собрался было сказать что-нибудь успокаивающее, как его опередил пронзительный крик Шустрика. Фритти и лиса разом повернулись к котенку.

– Нет! Нет! – подавшись вперед, задыхаясь кричал Шустрик. – Я прятался! Прятался от них! – Его начала бить дрожь.

Фритти, в тревоге за своего маленького друга, стал медленно придвигаться к нему.

– Сестрица-охотница, твое беспокойство о детях вполне понятно, но, по-моему, ты приняла за злодея еще одну жертву своих обидчиков. – Он уже был рядом с Шустриком. Уткнувшись носом в бок Фритти, котенок жалобно запищал.

Лиса внимательно посмотрела на Фритти:

– Как тебя зовут, кот?

– Хвосттрубой, из клана Стены Сборищ, – почтительно ответил он. Его вежливая речь, похоже, предотвратила столкновение.

– А меня Пролайза, – отозвалась лиса. – Ладно уж, забирай своего родича. Но изволь позаботиться, чтобы он обходил стороной норы лисьего племени. Еще раз увижу его возле своих лисят – не пощажу.

– Это очень великодушно с твоей стороны, Пролайза, – кивнул Хвосттрубой.

Лиса внимательно осмотрела его, потом снова взглянула на Шустрика, все еще прятавшего мордочку на животе Фритти.

– Ты умеешь разговаривать, Хвосттрубой, – медленно подбирая слова, сказала она. – Но в нашем мире одних разговоров маловато. Мы, лисы, это тоже умеем, да и знаем немало. Но мы учим наших детей еще и кусаться.

Она повернулась и важно зашагала прочь.

Рассвет уже занялся, а Хвосттрубой все еще лежал рядом с бедным дрожащим Шустриком и старался его успокоить. Мало-помалу котенок приходил в себя: ужас начал понемногу отступать. Фритти отвел его к тому дереву, где нашел место для ночлега, и улегся, свернувшись клубком вокруг котенка. Когда утреннее солнце бросило на землю косые тени, они уснули.

Разбудила Фритти жара Часа Коротких Теней. Шустрика рядом не было. Фритти поднял голову и увидел, что котенок проснулся и уже играет, а его мягкая шерстка вся в сосновых иглах и опавших листьях. Хвосттрубой встал, потянулся и почувствовал, что все мышцы у него болят. С завистью наблюдая за резвящимся котенком, он решил, что, пока не привыкнет к долгим переходам, надо быть поосторожнее.

Шустрик, весело прыгавший, покуда Хвосттрубой грел на солнышке ноющие лапы, казалось, совсем оправился от ужасов прошедшей ночи. Но стоило Фритти спросить его о случившемся, как в глазах малыша мелькнула тень беспокойства.

– А можно мы поговорим после еды? – попросил он. – Очень хочется есть.

Фритти согласился, и следующую часть дня они провели охотясь. Охота, впрочем, оказалась не слишком удачной, главным образом потому, что Шустрик пищал от возбуждения. В конце концов им удалось поймать пару жуков, которые хоть и щекотали горло, но были все же какой-то едой. Напившись из стоячей, но еще пригодной для питья лужи, они легли в тени отдыхать.

Долго сонное молчание нарушалось только монотонным жужжанием невидимых насекомых. Но когда Фритти начал уже засыпать. Шустрик заговорил:

– Я знаю, Хвосттрубой, мне не нужно было идти следом за тобой. Я и сам понимаю, что буду тебе только обузой. Но мне так хотелось помочь. Ты столько раз был добр ко мне, когда Быстролап и другие дразнили или лупили меня. Я знал, что ты не разрешишь мне пойти с тобой, вот и спрятался, а потом пошел по твоим следам. Сам! – гордо добавил он.

– Ага, так вот почему ты расспрашивал других о том, когда я ухожу.

– Ну да. И я хотел знать, откуда ты уйдешь. Я же еще не так хорошо хожу по следу, – грустно произнес он и тут же, повеселев, добавил: – Все равно я держал нос у самой земли и ступал след в след. Примерно до полудня все шло хорошо, а вот потом я сбился. Мне показалось, что твой след вдруг превратился в чей-то еще, потом повернул назад; он поднимался на деревья, спускался вниз – так мне показалось. Я совсем запутался, а когда снова нашел твой след, он уже совсем остыл. Я изо всех сил старался идти за тобой, но стало темнеть, и я проголодался. Вообще-то мне и сейчас хочется есть. Может, пойдем поищем жуков или чего-нибудь еще?

– Погоди, Шустрик, – остановил его Хвосттрубой. – Погоди. Сначала расскажи мне все до конца.

– А, да! Ну я старался догнать тебя – надеялся, что ты остановишься поспать или еще зачем-нибудь – и тут услышал ужасный шум. Надо мной летели птицы – огромная стая, – и они все так шумели! Я посмотрел наверх – их были сотни, целая туча крылянок , и все они как сумасшедшие кругами летали вокруг одного дерева и поднимали страшный шум.

Я, конечно, побежал посмотреть, что там случилось. Ужасное зрелище! Там, наверху, что-то случилось, и все вокруг было устлано мертвыми, растерзанными крылянками; с верхних веток, кружась, падали перья. А когда я взглянул наверх, то увидел глаза!

– То есть как это – глаза? – не понял Фритти.

– Глаза. Большие, бледно-желтые – в жизни не видел ничего похожего. Я больше ничего не разглядел, мешали ветки, но знаю, что не ошибся. Потом что-то зашипело на меня, и я бросился прочь. Кажется, оно пустилось за мной следом, потому что птицы перестали так кричать, но я не стал оборачиваться, а просто побежал. – Мгновение Шустрик сидел молча, с закрытыми глазами.

– Судя по звукам, – продолжал он, – их там было много. Они помчались следом и схватили бы меня, не будь я таким маленьким, чтобы суметь проскользнуть под самыми низкими ветками и кустами. Так страшно мне еще никогда не было, даже когда за мной гнался Рычатель.

Под конец я уже не мог больше бежать и стал терять скорость. Но погони позади было уже не слышно, и я остановился, чтобы хорошенько прислушаться. И в этот момент что-то высунулось из-под камня и схватило меня.

– Из-под камня? – недоверчиво переспросил Хвосттрубой.

– Клянусь Первородным! Оно схватило меня за лапу! Вот посмотри, какие царапины! – И Шустрик показал свои раны. – Знаешь, Хвосттрубой, может, ты этому даже не поверишь, но у него – у того, что меня схватило – были… были красные когти!

– Но ты же сам сказал, там лежали убитые птицы. Наверное, это была кровь.

– Так они же полчаса гнались за мной по земле и кустам. Все должно было давно очиститься. И потом, это не была засохшая кровь. Когти были ярко-красные.

Озадаченный, Фритти дал ему знак продолжать.

– Я, конечно, заорал изо всех сил, но как-то сумел вырваться. И забился подальше в самый густой кустарник, надеясь, что им, таким большим, не пролезть туда следом за мной. Я уже не мог бежать. Эти существа не издавали никаких звуков, но я чувствовал – они все еще тут.

Потом появился запах лисы, и они вдруг все исчезли. Я еще немного подождал, а потом вылез из кустов и нашел вход в лисью нору. Я решил там спрятаться, чтобы хоть как-то защититься, если они вернутся за мной. Потом нагрянула с и л я н а. Ну а остальное ты знаешь.

Фритти наклонился вперед и потерся носом о лоб котенка.

– Ты очень храбрый, Шустрик. Очень храбрый. Значит, ты так и не увидел, кто гнался за тобой?

– Нет, не совсем. Но я никогда не забуду эти глаза. И эти красные когти. Уф! – Шустрика передернуло от носа до кончика хвоста. Потом, успокоившись, он повернулся к Фритти:

– После всех этих разговоров о крылянках я просто умираю с голоду. Я уже говорил, что хочу есть?

– Говорил, говорил, – засмеялся Фритти.

Весь конец дня они отдыхали и отправились в путь только в сумерках.

Фритти мучили сомнения, стоит ли оставлять при себе Шустрика, но потом он решил, что ничего другого не остается. Нельзя же отправить малыша одного назад через опасный лес, а сам он никак не может отказаться от поисков Мягколапки.

Они шли довольно быстро. Шустрик то забегал вперед, то отставал, привлеченный бабочкой или ярким камешком. Одно уравнивало другое, и в целом они неуклонно продвигались вперед. Шустрик ухитрился даже немного сдерживаться – не пищал, – так что охота пошла удачней.

Прошло несколько дней. Они привыкли к новому образу жизни, научились чередовать ходьбу и отдых – долгий полуденный сон, когда солнце стоит высоко, и еще один в Час Прощального Танца, длившийся до самого восхода солнца. Они охотились по дороге, иногда находили жука или ловили в кустах птичку, а в Час Коротких Теней, перед тем как лечь спать, охотились на добычу покрупнее.

Однажды Шустрик сам поймал Писклю. Это была совсем молодая и глупая мышка, но Шустрик поймал ее без посторонней помощи и испытывал законную гордость. К тому же Фритти решил, что на вкус она ничуть не хуже, чем ее более умные собратья.

Общение друг с другом скрашивало им однообразие путешествия, и дни пролетали незаметно. Хотя бесконечные прыжки и возня Шустрика временами изрядно сердили Фритти, он был очень рад присутствию юного спутника. Что же касается Шустрика, он был просто счастлив путешествовать со старшим другом, которым всегда восхищался. Воспоминания о первой ночи, похоже, совсем стерлись у него в памяти.

По мере их продвижения лес менялся – близко растущие толстые и узловатые деревья сменились светлыми, открытыми полянами опушки леса. А к концу пятого дня все чаще встречались деревья пониже и потоньше, и росли они дальше друг от друга.

Взобравшись на верхушку скалы, возвышавшейся над верхушками деревьев, словно фела над своими котятами, Хвосттрубой и Шустрик стояли и смотрели, как в шестой раз за время их путешествия над землей встает солнце. Лес, который простирался у их ног еще на одну-две лиги, становился все реже и реже. За невысоким подлеском виднелись пологие зеленые холмы. Между ними там и тут росли небольшие купы деревьев.

Дальний край холмов терялся в утренней дымке. Дальше могли быть еще холмы, или лес… или что угодно. Никто из знакомых Фритти никогда не говорил о том, что лежит за Стародавней Дубравой. Оба путешественника усердно нюхали ветер, впитывая запахи постепенно нагревающейся земли. Шустрик посмотрел вниз и толкнул в бок Фритти.

Перед ними, на скале пониже, стоял еще один кот. Он являл собой странное зрелище: грязный, со свалявшейся шерстью и безумными глазами. Незнакомый кот поднял глаза и бросил на Фритти и Шустрика странный, рассеянный взгляд. Еще мгновение они с удивлением смотрели на его измазанную шкуру и сломанный хвост; потом незнакомец спрыгнул со скалы и, шлепнувшись на толстую ветку, исчез в густой листве. Несколько секунд листья шевелились у него над головой, потом все стихло.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

– Ничего не поделаешь, – возразил Кот. – Все мы здесь не в своем уме – и ты, и я!

– Откуда вы знаете, что я не в своем уме? – спросила Алиса.

– Конечно, не в своем, – ответил Кот. – Иначе как бы ты здесь оказалась?

Льюис Кэррол

Хвосттрубой много думал о случившемся. Для этого у него были долгие дни путешествия. Он сопоставлял и очень тщательно обдумывал все известные ему факты.

Поведанная Шустриком история о погоне весьма соответствовала тому, что он слышал об исчезновениях кое-кого из Племени, да и рассказу Рикчикчиков про нападение котов.

Лорд Щелк говорил о четырех котах: уже это число подсказало Фритти, что не Племя повинно в набегах на гнезда белок. И лиса Пролайза говорила, что запах этих животных напоминает сразу и барсука, и кота. Может, они были просто очень похожи на котов, это и сбило с толку Рикчикчиков.

Даже Потягуш сказал, что в воздухе носится что-то странное. Новый вид хищников? Фритти вспомнил Шустриково описание бледно-желтых глаз и ярко-красных когтей и содрогнулся.

Он вдруг с испугом подумал о Мягколапке: а что если эти существа добрались до нее? Нет, этого не может быть, в ее бывшем доме не было запаха страха. Но ее могли поймать в лесу. Бедная Мягколапка! Такой огромный и полный опасностей мир…

Его внимание привлек Шустрик, вспугнувший барсука. В случае необходимости эти животные могут стать свирепыми. Хвосттрубой отбросил свои размышления и поспешил спасать котенка от возможной опасности.

Оттаскивая Шустрика за шкирку, Фритти пробормотал свои извинения барсуку. Тот презрительно фыркнул в ответ и важно направился прочь, оскорбление покачивая полосатыми боками.

Шустрик получил строгое внушение, но оно мало на него подействовало. Вскоре они снова двинулись в путь, направляясь к дальней опушке Стародавней Дубравы.

Проснувшись после дневного сна, Хвосттрубой ощутил на себе чей-то взгляд. На другом конце полянки стоял незнакомый кот, тот самый, которого они видели на скале. Но прежде чем Фритти освободился от храпящего Шустрика, кот бесследно исчез. Фритти показалось, что необычное это создание хотело с ним заговорить – в его глазах читалась какая-то странная тоска.

В тот же вечер, когда они шли через осиновую рощицу, кот снова появился перед ними. На этот раз он не убежал, он ждал их приближения, беспокойно покусывая нижнюю губу.

Вблизи он выглядел фантастически. Первоначальный цвет шкуры давно исчез под слоем облепившей его грязи, спутанная шерсть торчала во все стороны. С головы до хвоста он был весь усеян какими-то прутиками, листьями, клочками мха, хвоей и прочим мусором. Усы у него обвисли, глаза смотрели печально и недоуменно.

– Кто вы, брат-охотник? – осторожно поинтересовался Фритти. – Вы ищете нас? – Шустрик теснее прижался к боку друга.

– Кто… кто… кто… Рух-ух – сова… – торжественно нараспев произнес незнакомец и снова принялся жевать губу. Голос у него оказался низким и мужественным.

– Как вас зовут? – снова спросил Хвосттрубой.

– Иксум сквиксум… пустой и беспокойный… как это? – Незнакомый кот мельком взглянул на Фритти. – Гроза Тараканов я, вот кто я… бежал, бежал, и вот я… так что сам видишь…

– Хвосттрубой, он сумасшедший! – испуганно пискнул Шустрик. – Наверняка бешеный!

Фритти сделал ему знак замолчать.

– Так вас зовут Гроза Тараканов? Это ваше имя?

– Оно самое, оно самое. Пожиратель травы, жеватель камней… иски писки сквидлум скви… о! Нет! – Тут Гроза Тараканов резко обернулся, словно кто-то подкрадывался к нему сзади. – Эй, ты, прочь! – крикнул он пустому месту. – Хватит танцевать, где не слышно, ты, тайком сляпанная шипучая мышь! – Он снова повернулся к котам с безумным блеском в глазах, но тут же под их изумленными взглядами вдруг стал другим. Безумный взгляд сменился смущенным.

– Да, иногда со старым Грозой Тараканов такое бывает, он иногда все путает, – сказал он и застенчиво поскреб землю грязной лапой. – Только понимаете, он никогда не замышляет плохого – и не будет замышлять.

– Он сумасшедший, – тревожно прошипел Шустрик. – Неужели ты не видишь? Уйдем, скорей уйдем!

Хвосттрубой тоже слегка нервничал, но в старом коте было что-то трогательное.

– Что мы можем сделать для вас, Гроза Тараканов? – спросил он. Шустрик смотрел на Фритти так, словно тот тоже сошел с ума.

– Вы есть, – сказал незнакомец. – И вы будете. Просто старый Гроза Тараканов соскучился по разговору. Мир велик – а вот поговорить почти не с кем.

Он рассеянно почесал ухо и стряхнул на землю маленький стручок. Наклонился и обрадованно понюхал его, но тут же взмахнул лапой и сердито отбросил прочь.

– Это ваш мир, так ведь? Это ваш мир, – пробормотал он. – Вот он ваш мир. – И вдруг снова вспомнил о своих собеседниках. – Прошу прощения, дети мои, – сказал он. – Я, бывает, немножко отвлекаюсь. Можно мне пройтись с вами? Я знаю разные истории, да и игры тоже. Я был охотником, когда мир был еще совсем котенком, и с тех пор еще не разучился играть! – Он с надеждой посмотрел на Фритти.

Вообще-то Фритти не нужен был еще один спутник, но он пожалел этого старого, измызганного кота.

Не обращая внимания на отчаянное «нет» Шустрика, он ответил:

– Конечно. Это честь для нас – иметь такого спутника.

Заляпанный грязью кот подскочил и выкинул такое коленце, что даже Шустрик не удержался от смеха!

– Лапки и тапки! – воскликнул Гроза Тараканов, потом остановился и быстро оглянулся. – Идем скорее, – заговорщицки прошептал он, наклонившись к своим спутникам.

Путешествовать с Грозой Тараканов было совсем неплохо. Случавшиеся иногда приступы безумия оказались неопасными, и даже Шустрик стал относиться к ним спокойно. Старый кот все время что-то напевал, по вечерам беспрерывно декламировал нараспев какие-то странные стихи. А когда Хвосттрубой, мечтая о покое, попросил его угомониться, он совсем замолчал, словно язык проглотил.

Когда в Час Прощального Танца они остановились отдохнуть, Гроза Тараканов все еще хранил молчание.

Хвосттрубой чувствовал себя неловко – он вовсе не хотел, чтобы старый кот напрочь замолк. Фритти подошел к старику, который лежал на земле и смотрел перед собой каким-то странным, рассеянным взглядом.

– Гроза Тараканов, вы говорите, что знаете много разных историй. Почему бы вам не рассказать нам хотя бы одну? Мы бы с удовольствием послушали.

Гроза Тараканов ответил не сразу. Когда он наконец поднял голову и посмотрел на Фритти, глаза его были полны бесконечной, невыразимой печали. Сначала Фритти подумал, что это его вина, но через мгновение понял: старый кот его даже не видит.

Вдруг странное выражение отчужденности исчезло с перемазанной морды Грозы Тараканов и взгляд остановился на Фритти. Губы скривились в слабой улыбке.

– А? Что? Чего тебе?

– Расскажите что-нибудь. Вы же обещали.

– А? Да, обещал. Я знаю их много – былей да небылиц, баек да прибауток. Чего вам хочется?

– Что-нибудь про Огнелапа. Про его приключения! – горячо попросил Шустрик.

– О… – покачал головой Гроза Тараканов. – Боюсь, маленький, про Огнелапа я не знаю ни одной хорошей истории. Может, какую другую?

– Нннууу… – разочарованно протянул Шустрик. – Тогда про Рычателей? Больших гадких Рычателей – и храбрых котов! Как насчет этого?

– Клянусь Сопящей Улиткой! Я и впрямь знаю неплохую историю про Рычателей! Рассказать?

– Да, да! Пожалуйста! – Шустрик едва не выпрыгивал из шкурки. Он так любил разные сказки и истории!

– Ну хорошо, – согласился Гроза Тараканов. И начал свой рассказ.

– Давным-давно, когда коты были котами, а мыши и крысы по ночам в кустах пищали «мамбли-пег, мамбли-пег», Рычатели и Племя жили в мире. Последние из псов-демонов вымерли, а их более миролюбивые потомки охотились рядом с предками наших предков.

И жил тогда принц, – ах какой это был принц! – и звали его Краснолап, и был он очень несчастен при дворе своей матери, королевы Пушинки Небесной. И вот он, шепча и танцуя, ушел ворожить с камнями и деревьями, ушел искать приключений…

– Совсем как Огнелап! – пискнул Шустрик.

– Тише! – зашипел на него Хвосттрубой.

– И вот однажды, – продолжал Гроза Тараканов, – когда солнце стояло высоко в небе и слепило ему глаза, Краснолап подошел к двум огромным кучам костей, лежавшим по обе стороны дороги у входа в долину. Он знал, что это ворота в Дикдикдикию, город собак. Между Рычателями и Племенем в то время не было ссоры, и к тому же Краснолап был принцем своего Племени, поэтому он смело вошел в долину.

Вокруг него были толпы Рычателей, больших и малых, толстых и тонких; они прыгали, кувыркались и лаяли, перетаскивая кости с места на место. Большинство костей они стаскивали к воротам и там, тявкая и повизгивая, залезали на высокие кучи и складывали кости на самом верху. Чем дальше, тем труднее становилось Рычателям карабкаться наверх; с пересохшими носами, задыхаясь, они пытались соединить две высокие кучи в арку.

Наконец появился огромный величественный мастиф который пролаял какие-то команды; Рычатели запрыгали и завертелись, изо всех сил стараясь угодить ему, но арка никак не получалась. Не было такого щенка в городе, который не попытался бы преодолеть последний пролет – всего в одну кость шириной, – но никто так и не смог забраться на самый верх изгибающихся столбов…

Странное чувство охватило Фритти. Он лежал и слушал рассказ Грозы Тараканов с закрытыми глазами, но вдруг обнаружил, что словно воочию видит описываемые события, что никогда не случалось у Стены Сборищ. Перед его мысленным взором вставали наклонные столбы из костей, он наблюдал за усилиями Рычателей, видел их вождя-мастифа, словно сам при этом присутствовал. Откуда взялось это чувство? Он лизнул переднюю лапу и умыл мордочку, внимательно слушая старого кота.

– В те времена, – продолжал Гроза Тараканов, – собаки еще не были игрушками Мурчелов, не были теми несчастными слюнтяями, какими стали сегодня, но Племя всегда подсмеивалось над ними, конечно не прямо в глаза. Поэтому, наблюдая, как собаки одна за другой карабкаются наверх, но тут же с позором скатываются вниз, Краснолап не мог удержаться от смеха.

Услышав это, огромный мастиф сердито обернулся и прорычал:

– Кто ты, о кот, который смеется?

Краснолап постарался сдержать смех.

– Я Краснолап, потомок Харара, – ответил он.

Мастиф смерил его взглядом:

– А я Рауро Куслай, король здешних собак. Никому не советую надо мной смеяться! – При этом собачий король важно выпятил грудь и так вытаращил глаза, что Краснолап едва не расхохотался снова.

– И долго вы строите эти ворота, о король? – спросил он.

– Уже три сезона, – ответил Куслай. – До конца работы не хватает всего одной кости.

– Я так и понял, – отозвался Краснолап, и вдруг ему захотелось сыграть шутку над этим важным, надутым собачьим королем. – Ваше величество, если я помогу вам закончить строительство ворот, обещаете ли вы оказать мне одну милость? – спросил он.

– Какую именно? – с подозрением поинтересовался король.

– Если я справлюсь с этим делом, то хотел бы получить кость по своему выбору.

Король подумал о тысячах костей, которыми владел, и даже тявкнул от радости, что с него спросили так дешево.

– Ты получишь любую кость в моем королевстве, какую пожелаешь. Только сделай.

Краснолап согласился и, взяв в зубы последнюю кость от ворот, осторожно и ловко полез наверх по раскачивающейся арке. Добравшись до самой верхушки, он тщательно вставил кость между двух изогнутых башен, и она встала на место, как последняя чешуйка, которую Муркла положила на ящерицу. Потом он спустился вниз, а Рычатели лаяли от радости, что работа завершена и сооружение мощных ворот закончено.

И вот пока все они смотрели наверх, хлопая ушами и радостно высунув языки, Краснолап подошел к основанию одной из башен. Он внимательно осмотрелся, улучил момент и вытащил из нее кость.

Несколько мгновений ничто не менялось – потом все задрожало, загремело, заколыхалось, ворота наклонились сначала в одну, потом в другую сторону… и рухнули с таким грохотом, словно все мертвые мира разом пустились в пляс.

Когда же король Рауро Куслай, дрожа от гнева и ужаса, повернулся к Краснолапу, принц лишь сказал ему:

– Я выбрал себе кость, как мы и договаривались! – И он рассмеялся.

Король посмотрел сначала на Краснолапа, потом на рухнувшие ворота, и глаза его налились кровью.

– П-п-поймайте этого ч-ч-чертова кота! – взвыл он – Уб-б-бейте его!

И все Рычатели Дикдикдикии тут же вскочили и бросились за Краснолапом; но он был слишком быстроног для них и убежал.

– Вспоминай обо мне, о король, – обернувшись, крикнул он на бегу, – когда в следующий раз будешь грызть кость на своем троне из незарытого навоза!

Вот поэтому мы – коты и эти собаки – теперь враги. Они так и не простили унижения своего короля и поклялись, что никогда этого не забудут – пока солнце не упадет с неба, а змеи не научатся летать на утреннем ветерке.

Когда Гроза Тараканов закончил свой рассказ, Шустрик уже спал и тихонько урчал. Странное ощущение, что он видит все это сам, оставило Фритти. Ему хотелось расспросить старого кота, но тот впал в полусон, полузабытье и не отвечал. Наконец Хвосттрубой тоже поддался зову сна и отправился в поля сновидений.

Утреннее солнце уже светило высоко в небе, когда Хвосттрубой проснулся: что-то толкало его в грудь и в живот.

Шустрик спал, прижавшись к Фритти, и во сне тихонько уминал его лапками. Возможно, недавно отлученному от сосцов котенку снились мать и гнездо. Хвосттрубой снова почувствовал угрызения совести, что подвергает своего юного спутника опасностям путешествия. Обычно, выйдя из котячества, Племя охотилось и путешествовало поодиночке. Отвечать за кого-то было не принято.

«Конечно, – подумал Фритти, – последнее время происходит много такого, что обычно не принято».

Шустрик продолжал пихать его лапками во сне, и Фритти вспомнил собственную мать… и ему вдруг стало очень хорошо оттого, что в этом незнакомом месте он ощущал приникшее к нему теплое пушистое тельце. Он лизнул нежный пушок в ухе Шустрика, и спящий котенок блаженно заурчал. Хвосттрубой уже снова засыпал, когда услышал чей-то голос.

Это Гроза Тараканов проснулся и бродил вокруг, разговаривая сам с собой. Его взгляд снова приобрел то отсутствующее выражение, которое Фритти уже видел. Грязное, лохматое тело вытянулось и напряглось.

– …Стучит и колотит, и в ловушке… вот мы где… в ловушке! Прижаты под этой стеной, качающейся стеной и всем… – неистово бормотал Гроза Тараканов, мотаясь взад-вперед под изумленным взглядом Фритти.

– …Птицы и верещащие, верещащие красноглазые… смеются и танцуют – не могут выбраться!… Царапайся в дверь, где она?… нужно найти…

Вдруг шерсть на старом коте встала дыбом, словно его испугал неожиданный звук или запах. Хвосттрубой ничего не почуял. Зашипев и вытянув вперед когти, Гроза Тараканов распластался по земле и зарычал, оскалив зубы:

– Они здесь! Я чувствую! Зачем я им нужен? Зачем?

Он взвыл, дико озираясь вокруг, словно был окружен врагами:

– Они достают меня, и это… больно… Аххх!… Пра-Древо… прости… Ах! Вон трещина! Трещина в небе!

С этими словами он скорчился, задрожал и прыгнул в кусты. Шум его бегства быстро затих вдали.

Рядом с Фритти проснулся его юный спутник.

– Что тут такое? – Он сонно зевнул и потянулся – Мне послышался какой-то ужасный грохот.

– Это Гроза Тараканов, – ответил Хвосттрубой. – Он, кажется, сбежал. У него опять был приступ – решил, что за ним кто-то гонится. – Фритти тряхнул головой, стараясь прогнать воспоминания о случившемся.

– Ну что же, так и должно было быть, – спокойно заметил Шустрик.

– Может, он еще вернется.

– Да он на самом деле неплохой. Только полоумный. Но истории рассказывает интересные. Мне очень понравилась та, про Краснолапа. А кто такой этот Краснолап? Никогда не слышал, чтобы Жесткоус рассказывал о нем. Да и о королеве Пушинке Небесной тоже.

– Не знаю, – отозвался Фритти и только хотел было предложить поохотиться и добыть что-нибудь на завтрак, как вдруг заметил, что все птицы почему-то умолкли. В лесу воцарилась мертвая тишина.

Внезапно из окружающей зелени тихо-тихо, как растет трава, показались несколько больших котов, бесшумных, как тени. Прежде чем ошеломленные этим зрелищем Хвосттрубой и Шустрик могли что-то сказать или даже шелохнуться, незнакомые коты окружили их широким кольцом.

Шустрик заскулил от ужаса. Коты смотрели на них холодными немигающими глазами.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Мое тело любую тайну переведет.

Мое тело – Книга О Том, Как Надо Ступать.

А пути мои глубоки, как теченье вод.

Вот я выгнул спину дугою – и весть послал,

Но сокрыл я больше, чем вам решил показать.

Я приподнял лапу – и подал тайный сигнал.

Филипп Дейси

Теперь Фритти и его спутника окружало движущееся кольцо. Коты кружили вокруг них в каком-то сложном танце, постоянно принюхиваясь, но не издавая ни звука. Круг сжимался до тех пор, пока незнакомцы не соприкоснулись с Фритти и Шустриком носами.

Фритти чувствовал, что котенок пугается все больше и больше. Незнакомцы тоже чувствовали это. Напряжение между живым кольцом и стоящей в нем парой все нарастало.

Наконец Хвосттрубой не мог больше этого вынести. Когда один из котов задел Шустрика, да еще на него фыркнул, Фритти зашипел и хлопнул его лапой. Вместо того чтобы напасть или отпрыгнуть от удивления, незнакомый кот просто кивнул и отступил на шаг.

Он был весь черный. Под короткой блестящей шерсткой переливались мускулы. Глаза казались узкими щелками, в которых тлеет огонь, но при этом совсем не сердитыми. Да, кот вовсе не был грозен, напротив, выглядел пугающе спокойным.

– Так, – произнес черный кот. Его голос напоминал скрип гравия. – Вот теперь уже ясно, что к чему. Так. – И он опустился на землю перед Фритти; глаза его горели как угли уши были прижаты. Фритти инстинктивно последовал его примеру.

Черный кот заговорил снова:

– Мне было интересно, когда же наконец такая мямля , как ты, соблаговолит ответить должным образом. – Тут он замолк и вопросительно посмотрел на Фритти, словно ожидая, что тот скажет. Хвосттрубой и так уже напуганный, понятия не имел, чего от него ждут.

– Вы… вы хотите, чтобы я сдался? – осторожно поинтересовался он.

Мгновение черный кот оценивающе смотрел на него.

– Ну? Дальше, дальше… – сказал он.

– Ну… Ну так я вам не сдамся! – в страхе и замешательстве выкрикнул Хвосттрубой.

– Отлично! – громыхнул черный кот. – Это уже хоть что-то! – И все четверо его спутников отодвинулись от места, где лежали Фритти с Шустриком.

– Я Чутколап, тан воителей, – объявил черный кот, мерно размахивая хвостом. – Назови нам твое имя лица, незваный пришелец!

– Меня зовут Хвосттрубой, из клана Стены Сборищ… и я никакой не незваный пришелец! – закончил Фритти. Теперь он был в неистовом гневе.

Между тем Чутколапу это, кажется, понравилось, и он кивнул, хотя на его морде отражалась лишь настороженность. Еще плотнее прижавшись к земле, он принялся медленно выделывать задними лапами круговые движения. И бешено замотал из стороны в сторону хвостом. Хвосттрубой инстинктивно сделал то же самое. Противники не сводили глаз друг с друга.

Фритти вдруг сообразил, что Чутколап раза в полтора больше его самого, но вот так – глаза в глаза – это, казалось, не имело значения. Гораздо важнее был изящный черный хвост, метавшийся туда-сюда.

– Ну что же, Хвосттрубой, – прошипел Чутколап, – я поручу твою ка покровительству Праматери.

– Хвосттрубой! – вскрикнул Шустрик в панике. Фритти повернулся и отпихнул котенка прочь, подальше от опасности.

– Успокойся, Шусти. – Он повернулся к черному коту и снова уставился в жесткие миндалевидные глаза.

– Не стоит так спешить, пренебрегая собственной к а, о тан бандитов. – Фритти прыгнул вперед. Тихий, испуганный вскрик Шустрика потонул в вопле остальных котов.

Все произошло мгновенно. Фритти почувствовал удар тела прыгнувшего на него Чутколапа и, упав на землю, отчаянно забил лапами, стараясь вырваться из когтей большого кота. Потом перекатился на спину и с силой ударил лапами в живот противника.

Чутколап немного отступил, и Хвосттрубой сумел вскочить на ноги. Но это оказалась всего лишь секундная передышка, и черный кот снова бросился на него.

Они катались по земле, царапаясь и отчаянно мяукая. Первые несколько секунд Хвосттрубой дрался изо всех сил, не уступая противнику, – он бил Чутколапа в живот, кусался, царапал ему лапы и грудь, но он был молод и неопытен. Большой черный кот был явно ветераном многих битв.

Противники отпрянули друг от друга и, шипя, принялись описывать круги. Оба чувствовали охватившее тело напряжение, ощущали необходимость как-то его разрешить. Через мгновение они сцепились снова.

Прижатый к земле всей тяжестью Чутколапа, Фритти сделал последнее усилие – извернувшись, он ухитрился до крови укусить черного кота за ухо. Но тут силы его иссякли, а Чутколап снова навалился на него всей своей тяжестью. Хвосттрубой почувствовал, как челюсти противника сжимаются у него на затылке.

– Ну что, просишь пощады? – прорычал тан. Фритти пытался перевести дыхание, сказать «сдаюсь», но вдруг челюсти разжались, и над поляной раздался оглушительный вопль.

С трудом перекатившись на спину, Хвосттрубой увидел, как Чутколап, прыгая и извиваясь, бьет лапами Шустрика. Котенок повис на блестящем черном хвосте Чутколапа и до самых десен вонзил в него свои острые как иголки зубки.

Стряхнув наконец малыша, тан меньше чем в прыжке от Фритти рухнул на землю от боли и изнеможения и принялся вылизывать свой покалеченный хвост, с укором глядя на Шустрика, который отвечал ему надменным взглядом.

Остальные коты, гневно рыча, окружили Шустрика, но Чутколап, едва переведя дыхание, приказал им отойти:

– Нет, нет, оставьте малыша. Его защитник дрался отважно, да и сам он для своего возраста настоящий храбрец. Возможно, он не слишком мудро выбирает врагов… ну да не в этом дело. Не трогайте его.

Увидев, что Шустрик в безопасности, Хвосттрубой перевернулся лапами кверху. Перед глазами у него поплыли тысячи крошечных точек, потом зрачки застлал туман…

Проснувшись, Хвосттрубой обнаружил, что Шустрик стал центром всеобщего внимания.

Чужие коты столпились вокруг котенка, и их морды выражали удивление и веселье. Шустрик явно рассказывал о Грозе Тараканов; Фритти увидел, как рассмешила Чутколапа попытка Шустрика изобразить один из прыжков старого кота.

Потихоньку приподнявшись и сев, Хвосттрубой стал рассматривать незнакомцев. Теперь они выглядели вполне дружелюбно, и Шустрик их явно не боялся. Но Фритти был не столь доверчив. Кто они?

Было совершенно очевидно, что старший здесь – Чутколап. Даже смеясь и катаясь по земле, он производил впечатление силы и власти. Рядом с ним сидел толстый, с седой мордой кот. Его шкуру покрывали оранжево-черные полосы, напоминавшие летние молнии, живот лежал на земле между короткими толстыми лапами.

С другой стороны тана сидели еще два кота: один серый, другой с черными и белыми пятнами. Оба были меньше Чутколапа и старого полосатого кота, но выглядели удачливыми охотниками, поджарые, мускулистые.

Пятый кот, устроившийся позади слушателей Шустрика, был совсем другой. Увидев его, Хвосттрубой похолодел.

Это был тощий, белый как снег кот, тонкий, как березовая ветка. Но Фритти беспокоило не это. У кота были странные, пугающие глаза: молочно-белые и огромные – таких больших глаз Хвосттрубой никогда не видал. Он вспомнил историю, рассказанную Шустриком. В голове мелькнула мысль: а не попали ли они в предательскую хитрую ловушку.

Пожалуй, нет… Шустрик рассказывал о жутких, пугающих глазах, но этого кота он всяко уже успел рассмотреть.

«Сам подумай, – сказал себе Хвосттрубой, – если бы Шустрика напугали эти глаза, разве стал бы он выделывать перед ними все эти штуки? Да и красных когтей здесь ни у кого нет…» Фритти как раз переводил взгляд с одних лап на другие, когда Шустрик заметил его и весело окликнул:

– Хвосттрубой! Как ты себя чувствуешь? Толстопуз сказал, у тебя все будет хорошо. А я как раз рассказываю воителям о наших приключениях!

– Я так и понял. – Хвосттрубой подошел к собравшимся.

Никто, кроме Шустрика, не пошевелился, чтобы дать ему место, и он устроился рядом со своим юным другом. Чутколап, прищурившись, внимательно оглядел Фритти, но дружелюбно кивнул:

– Привет, Хвосттрубой. Хорошо поспал?

– Я не спал, – ответил Фритти. – Он ласково ткнул Шустрика в бок.

– Ну-ну… – произнес огромный Толстопуз, подбирая брюхо, чтобы лучше рассмотреть Фритти. – А вот и наш юный воин. Ты хорошо дрался, малыш. Сколько тебе? Раз шесть видел Око Мурклы, да?

– Через несколько дней увижу девятое, – сказал Фритти, скромно опуская глаза. – Я выгляжу маленьким для своего возраста.

Воцарилось неловкое молчание, которое нарушил Чутколап:

– Не имеет значения. Храбрость не измеряется возрастом. Храбрецов и без того осталось не так уж много. Ты ответил на вызов и дрался отважно – как требуют Старые Законы.

О чем это они? Хвосттрубой не совсем их понимал.

– По-моему, у меня не было выбора, – сказал он. В ответ Толстопуз засмеялся, а Чутколап улыбнулся.

– Выбор, дружок, есть всегда, – сказал Толстопуз, и все остальные согласно кивнули. – Выбор приходится делать каждый день, и, если хочешь, всегда можно поднять лапы кверху и умереть. Но воитель так никогда не сделает, понимаешь? И твой выбор мы уважаем.

– Я защищал друга.

– И хорошо сделал. Очень хорошо… – сказал Чутколап. – Кстати, неправильно будет, если я не познакомлю вас. Мы с тобой познакомились, когда бросили друг другу вызов, но моих собратьев ты не знаешь. С Толстопузом вы уже перекинулись словом. – Толстопуз улыбнулся. – А вот это Неугомон. – Серый кивнул, и они с Фритти обнюхали друг друга. – Вон тот, что в смешных пятнах – хотя Пискли вовсе не считают его смешным, – Шурш. – Черно-белый кот наклонил пятнистую голову. – А гордый воитель, что сидит сам по себе, – Прищур. – Белый кот повернулся и едва шевельнул ушами в сторону Фритти, который, расценив это как приветствие, кивнул в ответ.

– Когда он не напускает на себя загадочность, то и сам может поймать мышку-другую, – добавил Шурш.

– Прищур наш яснозрячий, воитель-ясновидец. – В голосе Чутколапа звучала гордость и уважение. На Фритти это произвело впечатление. Какой же необыкновенный кот этот Прищур, если заслужил уважение такого военачальника, как Чутколап!

– Боюсь, я всего-навсего Хвосттрубой, – тихо сказал Фритти. – Во мне нет ничего особенного, да и ростом невелик – но это я уже говорил.

Толстопуз наклонился и потерся о него головой:

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть небольшим. Наш лорд Тенглор был самым маленьким из Первородных.

– Извините, – сказал Хвосттрубой. – Не сочтите за неуважение, но можно спросить, почему вы называетесь воителями?

– Да, есть немало того, чего вы, молодые коты, не знаете, – заметил Чутколап.

– И вы всегда охотитесь в такой… компании? – спросил Хвосттрубой.

– Ну… – начал было Чутколап. Но Шустрик перебил его:

– А что умеет делать Прищур?

Неугомон широко зевнул и недовольно заметил:

_ Да уж, вопросы они задавать умеют. Пойду-ка я добуду чего-нибудь на завтрак. – Его гибкое тело легко метнулось в кусты.

– Неугомону не хватает терпения, – заметил Чутколап, – зато у него есть другие достоинства, которые с лихвой его заменяют. Попробую ответить на первый из ваших вопросов.

Позади него сердито засопел Толстопуз.

– Воители, – начал Чутколап, бросив на него взгляд, – последняя ветвь Племени, ведущая свой род от тех котов, которые когда-то охотились под предводительством лорда Тенглора. Мой предок, Скрюч, служил ему еще во времена принца Дымчара.

– Мы дали клятву лапы и сердца охранять этот род. Пока живы воители, времена героических битв, клятв и служения истине не умрут. – Чутколап серьезно взглянул на Фритти и Шустрика. – Если не подчиняться правилам и приказам, жизнь становится суетой и копошением, исчезает достоинство. Мы, воители, блюдем законы Первородных, сохраняем их. Это не всегда легко… многие, в ком течет древняя кровь, неспособны на это.

Черная голова медленно повернулась в сторону леса.

– Наши ряды уменьшаются, – вздохнул Чутколап.

– И станут еще меньше, – произнес слабый, тонкий голос.

Чутколап и остальные повернулись к Прищуру, все еще лежавшему в стороне.

– Ты прав. Да, ты прав, – устало выдохнул тан.

– И может, это не так уж плохо, – сердито пробурчал Толстопуз. – Среди нас есть и такие, без которых я, например, вполне мог бы обойтись.

– Вы всегда путешествуете таким большим отрядом? – полюбопытствовал Хвосттрубой. – Это очень странно!

В ответ Шурш и Толстопуз рассмеялись, а Чутколап поспешил объяснить:

– Нет, конечно нет. Странно было бы, если вдруг последователи Тенглора Огнелапа, который почти всегда ходил один, стали бродить целой ватагой, как стая Рычателей. Кроме того, нас осталась всего горстка. У каждого тана свой округ, и, хотя в ночь Ока мы встречаемся с одним-двумя ближайшими соседями, обычно каждый ходит сам по себе.

– Но здесь же вас пятеро, – заметил Шустрик.

– Да, но это особый случай. Нас созвали к моему брату – тану Камышару. Там соберутся все воители, до которых дойдет эта весть. Так много нас не собиралось со времен моего отца.

– Мы будем танцевать, петь и рассказывать всякие небылицы, – хмыкнул Шурш. – Чутколап станет бороться с Камышаром, Толстопуз нанюхается духмяны, кошачьей мяты, и нам придется за него краснеть. – Он отпрыгнул, чтобы избежать затрещины старого кота.

– Да, – негромко проговорил Чутколап, – но не радостные причины потребовали этой встречи, и нам будет о чем подумать, кроме веселья.

– Это уж точно, – проворчал Толстопуз. – Например, о том, какая помойная собака так надругалась над Чащеходом.

Чутколап толкнул его в бок:

– Ты опытный охотник, старина, но иногда язык у тебя обгоняет разум. Судьба Чащехода – неподходящая история для невинных ушей. – Он указал на Фритти и Шустрика. – Оставим эту тему.

Фритти было ясно, что Чутколап замял разговор не только потому, что щадил их чувства. Хитрый черный тан не хуже самого Фритти умел проявлять осторожность и сдержанность при первом знакомстве. Хвосттрубой еще раз восхитился выдержкой Чутколапа.

– Ну что же, мне кажется, пора последовать примеру Неугомона и позавтракать. – Тан поднялся.

– А потом ты расскажешь еще? – вскочил с места котенок. – Про вашу встречу и про Прищура?

– Все в свое время, мой юный друг, – ласково ответил Чутколап.

Такие же слова Хвосттрубой не раз слышал от Потягуша, и они все еще звучали у него в ушах, когда коты отправились на охоту.

После завтрака все разбрелись по краю поляны, чтобы хорошенько умыться и поспать. Пошел легкий дождь, и какое-то время Хвосттрубой наблюдал, как падающие капли поднимают с земли крошечные облачка пыли. Стук дождя по листьям у него над головой убаюкивал, глаза закрывались сами собой.

– Первые дожди в году приносят много впечатлений, не так ли? – Высокий голос Прищура был обманчиво беззаботен.

– Простите, я не понял. Какие впечатления?

– Впечатления. Сны. Осмысления и указания. Я считаю, что ранние дожди… ну, я уже сказал.

Присутствие Прищура, странный разговор, который тот вел, вызвали у Фритти чувство беспокойства.

– Боюсь, я плохо разбираюсь в таких вещах.

Яснозрячий с интересом посмотрел на Фритти.

– Как знаешь, – сказал он. – Как знаешь.

Он отошел, словно неся на кончике длинного хвоста какую-то тайную шутку.

Чутколап наблюдал за ними с другого конца поляны. Он встал, потянулся и, переступив через дремлющего Толстопуза, направился вдоль опушки. Глядя на него, Хвосттрубой снова поразился сдерживаемой мощи черного кота.

– Ты чем-то расстроен, юный Хвосттрубой. Что, Прищур предсказал тебе плохую судьбу? – Тан опустился на землю рядом с Фритти.

– Нет. Он просто хотел поговорить, но, по-моему, я его не совсем понял. Надеюсь, он не обиделся.

– На твоем месте я не стал бы волноваться. Знаешь, провидцы – странный народ. Умные, быстрые, как мокрая ящерка, только странные и немного угрюмые. Так уж они воспитаны. Пока остальные учатся ловить Писклей, яснозрячие учатся читать погоду по следу улитки, вызывать заклинаниями саламандр и тому подобное. Во всяком случае так говорят. Как бы то ни было, они все немного не в себе – Прищур еще далеко не самый худший.

Хвосттрубой почувствовал, что тан устраивает небольшое представление специально для него, но ему все равно нравился этот необычный разговор.

– Кстати, – продолжал Чутколап, – мне бы очень хотелось узнать, куда ты направляешься со своим маленьким другом. Мы были бы рады сопровождать вас, если нам окажется по пути.

– По правде говоря, я уже об этом подумал, – признался Фритти, томно потягиваясь. Он тут же остановился, почувствовав, что неудобно так вести себя в присутствии тана. – Еще не знаю куда, но, верно, решу в ближайшее время, – тихонько закончил он.

Чутколап не подал виду, что заметил смущение Фритти.

– К сожалению, мы не можем взять вас на встречу танов. Понимаешь, там очень настороженно относятся к посторонним…

Хвосттрубой молчал. Задача найти Мягколапку снова встала перед ним во всей сложности. Как трудно брать на себя ответственность! Как хорошо и просто было еще совсем недавно, в котячестве. Как найти ее? Любая приходившая в голову мысль, стоило ее внимательно рассмотреть, оказывалась бесполезной.

– Шустрик, наверное, уже рассказал, почему мы оказались в этих лесах? – спросил он наконец тана.

– Да, рассказал. Ты поступил правильно, поступил доблестно. Мне бы очень хотелось дать тебе мудрый совет, как найти твою фелу, но, увы, мир чересчур велик. Впрочем, она не первая, кто пострадал от таинственных происшествий. Ничего больше я сказать не могу. До встречи танов я обязан хранить молчание. – Черный кот поднял лапу и задумчиво почесал за ухом.

– Я тоже слышал много странных историй, – заявил Хвосттрубой. – По правде говоря, мой клан послал делегацию котов ко Двору Харара – просить помощи в этом деле. Наверное, мне нужно отыскать их и выяснить, что они узнали. Боюсь, я ничего не обдумал как следует, прежде чем отправиться в путь. Да, пожалуй, мне надо идти ко Двору.

В глазах Чутколапа мелькнуло странное выражение.

– Вот как? Ко Двору? Ну что же, каждый охотник должен пройти путь своими лапами. К сожалению, через день-другой, когда мы доберемся до края леса, нам придется расстаться. Округ Камышара находится заряннее – восточнее, а твой путь лежит к западу. Но мы расскажем, как вам идти… и пожелаем удачи. – Чутколап встал. – А теперь поспи. Я хочу отправиться в путь после Часа Коротких Теней. – И черный охотник неслышно удалился.

Моросящий дождь намочил мех путешественников, испачкал им лапы. Весь пасмурный день и вечер они шли редеющей опушкой Стародавней Дубравы. Шустрик – самый маленький и самый неприхотливый – несколько раз падал в лужу, и не всегда случайно.

Последних деревьев у подножия холмов они достигли, когда солнце уже скрывалось за горизонтом. Чутколап решил, что им следует остановиться и провести ночь под прикрытием деревьев.

Неугомон и Шурш отыскали на склоне относительно сухое место под соснами, и после не слишком удачной охоты вся компания улеглась спать. Они долго лежали, наблюдая, как мимо текут тонкие струйки воды, отыскивая дорогу вниз. Шустрик и Шурш поиграли в Прятки-Хватки на спине у Чутколапа – пока случайно не задели тана лапой по голове. Он прижал уши и рыкнул, заставив неугомонную парочку немного успокоиться, но, поняв, что это бесполезно, повернулся к Толстопузу.

– Послушай, старина, – начал Чутколап, – похоже, ночь будет длинной. Почему бы нам немного не развлечься доброй историей – это, по крайней мере, спасет мою бедную голову от Пряток-Хваток.

– Отличная мысль! – крикнул Шурш. – Расскажи нам про Неугомона и ежа!

Неугомон скорчил в ответ недовольную гримасу.

– Расскажи, расскажи, – согласился он. – А потом мы послушаем про то, как Шурш в первый раз охотился на суслика.

Шурш обеспокоенно обернулся.

– Может, действительно лучше рассказать про ежа в другой раз, – сказал он. Чутколап улыбнулся.

– Ну хорошо. Тогда почитаем стихи? – предложил он. – Только смотри, чтобы они годились для наших юных друзей.

Толстопуз весело фыркнул и перекатился на живот, который расплылся под ним во все стороны.

– У меня как раз есть подходящие, – сказал он, – если, конечно, кое-кто, кого я не стану называть, будет вести себя прилично и внимательно слушать.

Это заставило Шустрика, тихонько подкрадывавшегося к Шуршу, послушно вернуться и лечь рядом с Фритти.

Толстопуз сел, едва не стукнувшись полосатой головой о низко растущую ветку, и важно шмыгнул носом.

– Это небольшое стихотворение, – начал он, – называется «Кис-Каприз и Крысиный Дух».

Жил-был Кис-Каприз, обожавший крыс, - Он с утра их ел и под вечер грыз. Пой: хрусть-хрусть-перехрусть, обожавший крыс! Он бродил весь год по полям охот - Когда солнце жжет, когда снег идет. Пой: топ-топ-перетоп, по полям охот! Он среди полей, близ речных камней Повстречал Писклю, что всех крыс жирней. Пой: нюх-нюх-перенюх, подследил за ней! Во единый мах, во единый взмах Эту крысу он изловил в кустах. Пой: хвать-хвать-перехвать, во единый мах! Только пусто, ах! у него в когтях, У него в разинутых челюстях! Пой: пустяк-перепустяк у него в когтях! Он слыхал в тот миг лишь одно «Пик-пик!», Но не мог понять, где же звук возник! Пой: пик-пик-перепик, и он стал в тупик! Прозвучало вслух: «Я – КРЫСИНЫЙ ДУХ! Я СХВАЧУ ТЕБЯ, И ВЗОВЬЕТСЯ ПУХ!» Пой: ух-ух-переух, я – Крысиный Дух! От таких угроз – по хвосту мороз! Кис помчался прочь – оробел всерьез. Пой: чур-чур-меня-чур, по хвосту мороз! И с тех пор Каприз уж не ловит крыс, Ест жучков-сверчков да грызет редис - Все, что вверх растет и слетает вниз, - Только вкуса крыс не выносит Кис. Пой: хрусть-хрусть-перехрусть, Мяу-мурр, что за грусть: Впал Каприз в каприз – и не терпит крыс!

Конец этой истории вызвал общий смех и радостные крики. Даже на сухощавой морде Прищура Хвосттрубой заметил улыбку.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ветер в тростниках. Идем же.

Тростников шуршащий говор

Заглушает крик утиный.

Ветер в тростниках. Идем же.

Джин Тумер

На рассвете дождь прекратился. Позавтракав, компания дошла до края леса и остановилась, изучая принесенные ветром запахи. Холмы вдали были подернуты легкой дымкой. «Интересно, далеко ли позади остался дом», – подумал Хвосттрубой.

Чутколап и Толстопуз спорили, какой дорогой идти, а Шустрик прыгал и плясал в росистой траве. Радость котенка, выбравшегося из-под мрачного свода леса, можно было понять. Фритти хотелось бы и самому испытывать такую же легкость и беззаботность.

«Если этот лес – самое худшее из мест, которые нам придется миновать, – это будет редкостное везение, – подумал он. – Хорошо оказаться на открытом месте, но на этих холмах почти негде спрятаться. В этом смысле густой лес гораздо лучше».

К нему подошел тан воителей, остальные коты расположились сзади полукругом.

– Как я понимаю, вы по-прежнему собираетесь идти ко Двору. – В его голосе снова послышалось пренебрежение, но Хвосттрубой был слишком озабочен, чтобы придавать этому значение.

– Да, тан, думаю, так будет лучше всего.

– Ну что же, – сказал Чутколап, – отсюда мы должны повернуть на восток, по краю Стародавней Дубравы. Наверное, тебе нужно показать дорогу?

– Конечно, – подтвердил Фритти. – Мы дошли сюда по очень неопределенным подсказкам, которые нам дал Потягуш, но он предупредил, что потом, когда мы выйдем из леса, нам опять понадобится помощь.

Черный кот слегка наклонился вперед и вопрошающе посмотрел на Фритти:

– Ты сказал – Потягуш?

– Да. Он наш друг по Стене Сборищ. Это он посвятил меня в охотники! – с гордостью добавил Хвосттрубой.

Тан наморщил лоб и улыбнулся.

– Это такой большой коричневый кот? – спросил он. – И всегда ведет себя так, словно только что проснулся?

Фритти кивнул.

– Потягуш! – радостно взревел Толстопуз. Полосатый старый кот весело закрутил головой. – Старина Потягуш! Что же ты нам не сказал, хитрая ты ящерица!

– Я же не предполагал, что вы с ним знакомы, – улыбнулся Хвосттрубой.

– Знакомы? – весело забулькал Толстопуз. – Да мы на нюх друг друга знаем! Сколько раз вместе охотились на юге Коренного Леса! Сезон за сезоном. Отличный кот! Ха! Отличный малый!

Чутколап с нежностью посмотрел на старого друга, радующегося, как котенок.

– Толстопуз прав, – сказал тан. – Друг Потягуша – наш друг. Ну что же, если ты пользуешься покровительством такого кота, я во многих отношениях чувствую себя гораздо спокойнее. Потягуш не возьмет в друзья кого попало.

Фритти стало смешно. Похоже, все считают его важнее, чем он есть!

– Вот только Потягуш не очень ясно объяснил, куда нам идти после леса, – сказал он.

– Ах! – с притворной грустью проскрипел Чутколап. – Это надо же – чтобы вчерашний котенок напоминал мне о моем долге. Не иначе как старый друг послал тебя издалека, чтобы исправить меня. Я ведь обещал указать тебе дорогу? И укажу. Слушай внимательно: я сообщу тебе не только как пройти ко Двору Харара, но и кое-что еще.

Тан повернулся лицом к холмам:

– Ну так вот: перед тобой расстилаются Плавные Низины. Ступай в ту сторону, куда сейчас обращен твой нос – так, чтобы закат оставался с левого бока, – и ты не заблудишься. Когда переберешься через реку Хвостокрутку, окажешься на равнинах – это будет примерно половина пути. Иди все на север. Местность начнет понемногу повышаться. Когда перейдешь через реку Примурлыку, поворачивай вверх по течению и иди до края Коренного Леса. Ты его сразу узнаешь, когда увидишь. Все запомнил?

Фритти кивнул.

– Я помогу ему, сэр, – пообещал Шустрик.

Конечно, поможет, согласились воители и стали прощаться. Даже Неугомон потерся носами с Фритти и Шустриком.

Пока котенок на прощание боролся с Шуршем, Прищур подошел к Фритти.

– Я бы хотел заглянуть в твое будущее, – сказал белый кот. – Чувствую, это возможно. Не бойся.

Хвосттрубой не был уверен, что ему нравится предложение Прищура, но возражать было поздно. Прищур уже обнюхал его нос и прошелся вдоль спины до кончика хвоста. Совершив этот ритуал, белый кот сел и закрыл глаза.

Когда он их открыл, Хвосттрубой с изумлением обнаружил, что глаза из молочно-голубых превратились в темно-синие, почти черные. Рот Прищура был открыт, и из него струился шепот:

– …великие кричат в ночи… в земле что-то движется. Сердечное желание оказалось… в нежданном месте…

Провидец помотал головой, словно ему мешал громкий шум; потом шепчущий голос продолжал:

– …от медведя все бегут, бегут… но и Мишка сны дурные видит… – Последовала небольшая пауза, и снова: – попав в темное место, умело выбирай друзей… или врагов…

Помолчав, Прищур снова закрыл глаза, а когда открыл, они приобрели прежний цвет неба в летний день.

Он кивнул потрясенному Фритти.

– Удачи тебе, юный охотник, – сказал белый кот и отвернулся.

Фритти сидел, озадаченный странными предсказаниями Прищура, но в этот момент к нему подошел Чутколап вместе с Толстопузом.

– Друг Хвосттрубой, прежде чем пожелать тебе доброго пути, я хотел бы дать совет, – начал тан. – Двор может оказаться не совсем таким, как ты ожидаешь. Надеюсь, ты понимаешь, о чем речь. Мы, воители, считаем это неестественным, да и нарушением воли нашего господина, лорда Тенглора Огнелапа, когда Племя живет в такой скученности. К тому же в последнее время это место слишком сильно отдает Мурчелом.

– Ты хочешь сказать, что там поблизости живут Верзилы? – удивился Хвосттрубой.

– Нет, дело не в этом. Просто разлагающее влияние наших бывших слуг достигло уже самого трона Харара. Но по-моему, не стоит создавать у тебя предвзятое мнение. Мы, воители, действительно едины, и многие при Дворе королевы считают нас отчаянными головами. Тебе предстоит стать охотником и идти своим путем. – Черный тан смотрел в землю.

Тут заговорил Толстопуз:

– Впрочем, юный принц Сквозьзабор неплохой малый. Если тебе понадобится друг, с ним стоит подружиться. Немножко шумный, но вполне порядочный кот.

Чутколап поднял голову и улыбнулся, сверкнув острыми зубами:

– Ну достаточно, мы тебе и так столько наговорили, что хватит надолго. Пора прощаться.

Все трое подошли к остальным. Шустрик выкарабкался из-под Шурша и встал рядом с Фритти. Чутколап взмахнул лапой, словно благословляя:

– Хвосттрубой и Шустрик, храбрые юные охотники и друзья нашего старого товарища Потягуша, мы желаем вам доброго пути. Знайте, вы одни из первых, кому было позволено идти вместе с воителями.

Хвосттрубой и Шустрик склонили головы.

– Я научу вас нашей молитве. Если вы попали в передрягу, произнесите ее, и любой оказавшийся поблизости воитель придет вам на помощь. А если рядом ни одного нет, все равно не грех призвать на помощь нашего господина лорда Тенглора. Вот они, эти слова:

Ослепительный лорд Тенглор, Вечный странник Огнелапый… Вот что скажет вам охотник: К бедствующим он приходит, К бедствующим – а не к трусам.

Запомнил? Хорошо. – Последовала неловкая пауза. – Приятной пляски, – добавил Чутколап.

Хвосттрубой склонил голову:

– Прощайте, тан, и вы, воители. Ваша доброта еще ценнее оттого, что ее не искали. И вам тоже доброго пути и приятной пляски.

Хвосттрубой повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь. Через мгновение за ним последовал Шустрик.

Уже после того как воители скрылись из виду, они еще долго шли молча.

Первые дни на холмах прошли довольно спокойно. Почти каждый час Фритти и Шустрик поднимались на новую пологую вершину, с которой было видно далеко вокруг. Ориентируясь по солнцу, они без труда держались нужного направления.

Густая трава мягкой подстилкой ложилась под лапы двух усталых котов, а на зеленых холмах в изобилии водилась еда. Здесь ритм жизни был спокойнее, и даже те, на кого охотились, принимали такое положение вещей со спокойной покорностью. Идти по этой волнистой местности было довольно приятно.

Дни становились холоднее. Осень была уже совсем рядом, а дальше поджидала зима, и Хвосттрубой с Шустриком знали: скоро холода, нужно быстрее идти вперед. Если они двигались медленнее или их привлекало новое зрелище, новый запах, глубоко внутри они тут же ощущали ледяной холодок, заставлявший их поспешно продолжать путь.

Хвосттрубой с грустью наблюдал, как трудное путешествие гасит природную жизнерадостность Шустрика. Да и самому Фритти было не по себе, но ответственность за храброго котенка помогала ему в самые тяжелые минуты.

Однажды пасмурным днем наши путешественники охотились на зеленом склоне холма. На его вершине росла небольшая рощица, и снизу это место казалось очень подходящим для охоты.

На краю рощицы они спугнули прятавшегося в траве молоденького крольчонка. Он бросился прочь по клону, они рванулись следом, стараясь с двух сторон отрезать ему путь.

Вдруг кролик замер, удивленные охотники тоже невольно приостановились, и в этот момент у них над головами пронеслась чья-то тень. Бояка стоял неподвижно, с полными ужаса глазами, шевелился только кончик носа. И вдруг исчез под упавшим сверху комом коричневых перьев.

Это был ястреб. Едва коснувшись земли, хищник схватил когтями крольчонка и сломал ему хребет. Сильно взмахнув крыльями, он поднялся в воздух, держа в лапах неподвижное тело. Потом, войдя в воздушный поток, резко взмыл вверх. Оба кота, застыв, смотрели ему вслед. Ни птица, ни ее добыча не издали ни звука. Освещенный бледным осенним солнцем склон холма стал вдруг голым и пустым.

Спустя мгновение Шустрик повернулся к Фритти. От страха у него зуб на зуб не попадал.

– Ой, Фритти, – пискнул он, – я хочу домой.

Хвосттрубой даже не нашелся что ему ответить и молча повел котенка вниз по склону.

Позже, когда Шустрик наконец уснул, Хвосттрубой сидел и наблюдал, как по низкому небу плывут облака.

Восемь дней прошло с тех пор, как наши друзья покинули пределы Стародавней Дубравы; Око Мурклы открылось и снова начало закрываться. С вершин тех холмов, что повыше, они уже могли различить тусклый блеск реки, извивавшейся вдали между холмами.

При виде реки Фритти обрадовался. Он был почти уверен, что перед ними река Хвостокрутка, а значит – так сказал Чутколап, – до Двора королевы осталась ровно половина пути.

Они зашагали бодрее, но река все не приближалась, оставаясь лишь блестящей полоской у горизонта. Ближе к руслу местность пошла под уклон и купы деревьев попадались все реже.

На тринадцатую ночь после того, как они покинули лес, наконец послышался приглушенный шум текущей по лугам реки. Этот звук успокаивал, он был похож на журчание ручейка, протекавшего возле Стены Сборищ весной, когда таял снег. В тот вечер, прежде чем лечь спать, они поиграли в Прыг-Шмыг, и Фритти впервые с тех пор, как они расстались с воителями, рассмеялся.

На пятнадцатый день путешествия по Плавным Низинам они спустились наконец в пологую долину реки. На траве лежал туман, и в воздухе пахло дождем. Подходя к Хвостокрутке, они почувствовали облегчение: они попали с плато в мир воды и прохлады.

Живость, энергия бегущей и журчащей воды были совсем не похожи на тихие, медленно извивающиеся речки в их родном лесу. Хвостокрутка, плескаясь и смеясь, несла с собой ветки ив и стебельки травы, чтобы бросить их в тихую заводь у берега, где они будут плыть лениво, неспешно. А потом, играя с ними, словно кошка с мышкой, она снова бросит все это на стремнину и унесет прочь.

Пока солнце не поднялось над головой и не стало светить сквозь дымку, лишая блеска быстро бегущую воду, Хвосттрубой с Шустриком поиграли на берегу. Они по очереди пытались вытащить из воды ветки или проплывающие близко к берегу прутики, подбивая друг друга достать те, что подальше. И только после того, как Шустрик в азарте едва не свалился в воду – в последний миг его все-таки удалось поймать за шкирку, – Фритти начал подумывать о том, как пересечь широкую, бурную Хвостокрутку.

Они поднимались к истоку, обходя бухты и заливчики, и шум воды становился все громче и раскатистее Источник шума обнаружился за очередным изгибом реки. Здесь Хвостокрутка слегка сужалась и с шумом неслась мимо камней, торчащих из пенящейся воды, словно сломанные зубы. Когда Фритти и Шустрик подошли поближе, верхушка одного из камней слегка шевельнулась и посмотрела на них широко раскрытыми глазами.

Это был Гроза Тараканов, сидевший, словно сова, над самой серединой потока. Хвостокрутка, бурля, с шумом мчалась мимо безумного кота. Мгновение он таращился на наших друзей, потом поднялся. Шерсть на нем свалялась сосульками. Не говоря ни слова, он, чуть поколебавшись, перепрыгнул на другой камень, дальше от берега. Пока он выбирал следующее место, куда можно прыгнуть, Хвосттрубой позвал его, стараясь перекричать шум потока:

– Гроза Тараканов! Это вы? Мы – Хвосттрубой и Шустрик! Вы нас помните?

Гроза Тараканов обернулся и бросил в их сторону безразличный взгляд.

– Идите к нам! Гроза Тараканов! Вернитесь, пожалуйста! – еще громче крикнул Фритти.

Старый кот постоял в нерешительности, но прыгнул обратно. Друзья смотрели, как он с трудом возвращался через реку и наконец спрыгнул с последнего камня на поросший травой берег. Настороженно посмотрел на них и сжался в комок у самой воды.

Наконец он, похоже, узнал их, И даже заговорил. Но Фритти ничего не слышал за шумом реки и стал знаками звать старого кота за собой на высокий берег.

На некотором расстоянии от реки они остановились.

– Хорошо, что мы снова встретились! – обрадовался Шустрик. Он уже совсем забыл, какой страх внушал ему этот старый, грязный кот.

С довольным, но обеспокоенным выражением морды Гроза Тараканов обошел вокруг старых знакомых, тщательно принюхиваясь.

– Урр-мурр-мурр, – сказал он наконец, – это же наши старые приятели – любители махать хвостом и на деревья лазать! – Он склонил голову набок и поинтересовался: – И что же привело к реке двух маленьких недотеп? Пришли смочить свои носики? Да… это просто чудо, как вам удалось избежать настойчивых вопросов котов-демонов. Не иначе как у вас выросли крылья и вы от них улетели? И уже не в первый раз, – загадочно добавил он.

– Какие коты-демоны? – спросил Шустрик. – Мы встретили только котов-воителей, и они были добры к нам.

– А, – сердито фыркнул Гроза Тараканов, – эти балаболки! Начинали-то они хорошо. Только им все что-то нужно, вечно чего-то от тебя хотят.

Фритти отнесся к ворчанию старика не слишком серьезно.

– Ну что же, – сказал он, – раз уж мы все здесь, может, пойдем дальше вместе хоть какое-то время? После реки мы повернем на Котальные Равнины. Мы были бы рады идти с вами.

Гроза Тараканов улыбнулся и кивнул:

– Мне тоже в ту сторону. Я следую за одной исключительно шумной и горластой звездочкой, – он прижал уши и понизил голос, – но… я знаю, где она собирается опуститься на землю, чтобы перезимовать! – Довольный, что поделился своим секретом, Гроза Тараканов сделал танцевальное па и легонько куснул за ухо Шустрика, который и не подумал обидеться.

– Можешь перевести нас через реку? – спросил Хвосттрубой. – Ты, кажется, знаешь, на какие камни прыгать.

– Есть ли мех на полосатых спинках сусликов? Конечно могу! – заявил Гроза Тараканов.

На другом берегу Хвостокрутки местность изменилась. Уже через час покрытые зеленым ковром холмы Плавных Низин исчезли и только изредка из колышущейся травы поднимались крошечные холмики.

Шустрик и Фритти никогда не видели таких равнин. Она тянулась во все стороны и казалась бескрайней: бескрайний океан низкой травы и невысоких растений. Ничего более плоского нельзя было и придумать, и хотя холмы остались позади, создавалось впечатление, что они идут по возвышенному месту. Низкое осеннее небо нависало совсем над головой и еще усиливало это впечатление. Казалось, какая-то неведомая сила подняла их на высокую поверхность, чтобы хорошенько рассмотреть.

Хвосттрубой и котенок были рады обществу Грозы Тараканов. После третьего и четвертого восходов однообразное величие равнин угнетало: путники почувствовали себя маленькими и бессмысленными созданиями. Но Гроза Тараканов всегда умел отвлечь их от грустных мыслей – он постоянно бормотал отрывки каких-то странных стихов и вставлял надо не надо всякие поговорки, которые трудно было к чему-то отнести.

Однажды днем, свернувшись отдохнуть в высокой траве, Шустрик стал смущенно читать отрывок из стихотворения, которое сочинял об их путешествии ко Двору Харара. Оно было еще порядком неумелое, да еще и незаконченное, но Фритти понравилось. Он удивился, заметив, что Гроза Тараканов почему-то отводит взгляд.

Не желая смущать и огорчать Шустрика, Хвосттрубой похвалил его стихи и повернулся к старому коту собираясь сменить тему.

– Вот интересно, – начал Фритти, – почему это место называется Котальные Равнины? Вы, случайно не знаете?

Гроза Тараканов перевел печальный взор на Фритти и рассеянно смахнул с морды клочок грязного меха.

– Совершенно случайно – знаю. Да-да, маленький поедатель Писклей, действительно знаю.

– Расскажите нам, пожалуйста! Это есть в сказаниях?

– Нет, но могло бы быть. – Гроза Тараканов грустно покачал головой. – Я помню эту историю еще с тех пор, когда сам был котенком не старше вот этого крохи.

Фритти сообразил, что ничего не знает о прошлом Грозы Тараканов, и решил позже непременно вызвать безумного бродяжку на откровенный разговор.

– Так вот, те, кто знает, рассказывают, – начал Гроза Тараканов, – что, когда Праматерь Муркла впервые открыла свои сияющие глаза, кругом царила тьма. Естественно, у Праматери самые зоркие глаза в мире, однако, хотя у нее было отличное зрение и даже тьма не мешала ей видеть, она промерзла до костей. И тогда она задумалась – ведь какая же кошка любит холод!

Немного погодя ей в голову пришла одна мысль. Она стала тереть лапы – огромные черные лапы – и терла так быстро, что высекла искру небесного огня. Она схватила эту искру и положила на землю.

Праматерь кормила ее, защищала собственным телом – и искорка росла. Став побольше, она не раз пыталась убежать, но Праматерь всегда вытягивала лапу, хватала беглянку и возвращала на прежнее место.

Искорка все росла и росла и была уже большой и сильной, и когда Муркла возвращала ее обратно, земля под ними превращалась в ровное и гладкое место. Искорка становилась все больше, круглее и ярче, и теперь уже она грела всех первых животных.

Все живые существа шли греться возле юного солнца, они толпились совсем близко… ближе некуда – и каждое животное хотело лишь одного: нежиться в жарких лучах. И наконец весь мир опустел – кроме одного-единственного места на огромной плоской равнине.

Увидев это, Праматерь Муркла страшно рассердилась и зашвырнула солнце на небо, откуда оно должно было светить одинаково всем, а обитатели земли снова разошлись по своим жилищам. Вот с тех пор солнце и сияет на небе.

Но и теперь когда солнце светит и греет изо всех сил, оно порой начинает уставать. И тогда Муркла прижимает его к своей пушистой груди и вновь дает ему силу. А пока она держит солнце, на земле наступает холодное время.

– И вот теперь, – закончил Гроза Тараканов, – мы как раз проходим по тому месту, где Праматерь держала солнце в его котячестве. Отсюда и такое название. Просто, как мышь на обед, правда?

Фритти и Шустрик охотно согласились.

На следующий день перед Часом Подкрадывающейся Тьмы, когда солнце, о котором рассказывал старый безумец, опускалось в клубящиеся на западе облака, У Грозы Тараканов снова случился один из его приступов.

Компания шагала в море колышащейся травы, и вдруг старый кот сел, встопорщив усы, забормотал.

В этот раз он не казался испуганным или настороженным, наоборот, он восторженно бормотал:

– …А вот и ты! Ха! Полеживаешь во ржи, да? Капля и щекотка у меня под носом! Ха!

Хвосттрубой и Шустрик сели ждать, уверенные, что приступ скоро пройдет и они продолжат путешествие.

– Подожди! Подожди! – закричал Гроза Тараканов. – Звезда! Разве вы не видите, как она мерцает? Мы должны догнать ее прежде, чем она учует наш настоящий цвет! Только бы снова не опоздать! Я прыгну на стену! – И он вдруг бросился прочь, зовя звезду, словно видел ее катящейся перед собой. Он исчез в высокой траве, а недоумевающие спутники бросились за ним следом. Однако догнать Грозу Тараканов они не смогли, и вскоре даже голос его затих вдали.

Голодные, они прождали старого кота весь вечер, но Гроза Тараканов так и не появился. Наконец они устали ждать и занялись охотой.

Утром они отправились дальше. Снова вдвоем.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Что там ловят они – близ мерцающих лужиц воды,

Под серебряной круглой луной, этой Лужей Небесной,

В полосатой траве, среди гибких стволов без коры,

Когда звезды над ними зрачками бесчисленных тварей Сверкают?

У. Дж. Тернер

Теперь начались дожди.

Двигаясь по широкой равнине, Фритти и Шустрик сначала бросались под любое укрытие, какое могли найти. Но укрытий попадалось все меньше и меньше, а дождь шел все чаще и чаще, и беднягам пришлось смириться с мокрым мехом.

Шустрик простудился, и его чиханье и фырканье время от времени мешало Фритти предаваться грустным мыслям. При этом он иногда испытывал сочувствие к котенку и старался подбодрить его ласковым словом. Но иногда в нем вспыхивало раздражение, которое, впрочем, быстро угасало.

Однажды ночью, когда испуганный и замерзший Шустрик вскарабкался на него во время сильной грозы, Фритти неожиданно взорвался и оттолкнул котенка, наподдав ему лапой. Шустрик уполз в траву, рыдания сотрясали его тельце. Фритти охватил ужас. А что если Шустрик умрет и оставит его одного в этой чужой бескрайней земле!

Поняв, что наделал, он тут же пошел за малышом, схватил его за загривок и принес обратно. Потом хорошенько вылизал и прижал к себе, чтобы согревать, пока не кончится дождь.

Через несколько дней, упорно продвигаясь вперед Фритти почувствовал, что за ними кто-то следит. К середине дня это чувство не только не исчезло, но стало даже сильнее. Небрежно, чтобы не напугать своего юного друга, Фритти поведал ему о своих ощущениях.

– Но, Хвосттрубой, – возразил Шустрик, – просто в последнее время дичь редко попадается и мы почти ничего не ели. Я думаю, ты немного не в себе. Кто, кроме двух ненормальных котов, будет бродить в такую погоду?

В этом, конечно, был свой резон, но в глубине души Фритти все-таки казалось, что на его чувства влияло не только отсутствие мышей.

В ту ночь, когда наступило время самой тайной части Прощального Танца, Фритти вдруг проснулся и сел.

– Шуст! – шепотом окликнул он котенка. – Там что-то есть! Точно есть! Неужели не чувствуешь?

Шустрик явно что-то почувствовал: он проснулся и весь дрожал. Напрягая глаза, они вглядывались в окружающую тьму, но не видели ничего, кроме пустоты ночи. Усы покалывал подкрадывающийся холод, и откуда-то совсем близко пропитанный влагой воздух доносил запах крови и старых костей.

Остаток ночи оба провели совсем как Пискли, на которых они охотились, – вздрагивая при каждом звуке, – но мало-помалу ощущения уменьшились и совсем пропали. Наступил рассветный час, но спать совсем не хотелось, и, даже не позавтракав, друзья отправились в путь.

В тот день дождь лил еще сильнее, небо закрыли темные низкие тучи, а порывы северного ветра швыряли в лицо пелену дождя. Ощущение, что за ними следят, не исчезало, и теперь от Фритти передалось Шустрику. Поэтому поздним вечером, когда им попалась маленькая замызганная Пискля, они съели ее поспешно и стоя, несмотря на голод и усталость.

Не успели они прожевать последний кусок жесткого мяса, как позади, из мокрой темноты, раздался жуткий вой, превративший их в каменные изваяния, остановивший на мгновение их сердца. Другой крик – не менее пугающий – раздался чуть подальше, уже с другой стороны.

В ловушке! Эта страшная мысль пришла к ним одновременно. С той стороны, откуда раздался первый вой, донесся какой-то странный звук и что-то рванулось к ним сквозь высокую траву.

Вышедший вдруг из оцепенения Фритти повернулся и так толкнул головой Шустрика, что котенок едва не свалился.

– Беги, Шуст, беги изо всех сил! – пискнул Фритти как можно тише. Шустрик удержал равновесие, и оба рванулись вперед, словно змеи из-под перевернутого камня. Теперь шуршание и треск доносились с другой стороны. Они мчались изо всех сил, прижав уши и вытянув хвосты. Сзади раздавался шум погони.

– Это те самые! – простонал Шустрик. – С красными когтями!

– Ради Виро Вьюги, – задыхаясь крикнул Хвосттрубой, – молчи и беги!

Позади них ветер эхом разносил злые крики. Они мчались все дальше и дальше, сквозь дождь и тьму, навстречу ветру. К счастью, местность была ровной, даже без деревьев и камней, – они все равно не увидели бы, куда бегут, даже если бы хватило духу посмотреть. Хвосттрубой и Шустрик быстро теряли силы.

Наконец – им казалось, что бегут они уже целую вечность – звук погони начал затихать вдали, а потом и совсем затих. Но они упорно ковыляли все дальше и дальше, пока не почувствовали, что больше не могут сделать и шагу. Они шли спотыкаясь, прислушиваясь к каждому звуку и пытаясь за стуком собственных сердец и тяжелым дыханием расслышать звуки погони.

И тут навстречу им из травы шагнула огромная фигура.

– Вот и попались! – сказал незнакомец.

Два кота зашатались и с криком отчаяния свалились к ногам огромного черного существа.

Сознание с трудом возвращалось к Фритти. Его тошнило, во всем теле ощущалась страшная усталость. Казалось, все вокруг качается и прыгает из стороны в сторону. В голове все смешалось, было не понять, где он и что происходит.

Потом вдруг вспомнил погоню и очертания огромной черной фигуры.

Он попытался встать на ноги, но почувствовал, что его крепко держат. Загривок ему сжимали чьи-то острые зубы, а лапы болтались в воздухе. Он с трудом открыл глаза и огляделся.

Рядом с ним бесчувственный Шустрик свисал из пасти такого огромного кота, какого Фритти еще никогда не приходилось видеть. Этот чудовищных размеров кот в серо-зелено-черных полосах равнодушно взглянул на Фритти. Тот, кто держал в зубах Шустрика, шел рядом, но и у самого Фритти лапы не касались земли…

Хвосттрубой медленно повернул голову. Он не видел морды своего похитителя, зато разглядел его шагающие лапы – толстые, как дерево. Сам Фритти, раскачиваясь, свисал из пасти этого громадного кота беспомощным трехдневным котенком.

В ужасе он откинул назад голову, задергался, но тут свет снова померк у него в глазах.

Немного позже Хвосттрубой пришел в себя, но уже никаких попыток вырваться делать не стал.

Наконец эти, видимо неутомимые, твари остановились. Они бесцеремонно сбросили Фритти на землю, и он услышал, как где-то поблизости, словно мертвая Пискля, шлепнулся Шустрик. Рядом раздался чей-то голос, заговоривший на котоязе. Фритти крепко зажмурился.

– Но это же не могут быть те, кого мы ищем, – произнес явно недовольный незнакомец. Страх победил любопытство: Фритти не открыл глаз и лежал неподвижно, уткнувшись лицом в траву.

Следующим заговорил кот, который нес Фритти.

– Они вроде как исчезли, сэр, – медленно произнес он низким голосом. – Вот только что были – и сразу не стало. Очень уж странно.

– Вот тут я согласен – действительно странно. И очень настораживает, – задумчиво ответил первый голос. – А откуда взялись эти двое?

– Вылетели прямо на нас, сэр. Заверещали, как белки, и шлепнулись без чувств. Мы подумали – надо их захватить с собой. С чего это они так улепетывали?

Наступила пауза. Фритти уже достаточно пришел в себя и чуть-чуть приоткрыл глаза. Рядом с огромными пушистыми фигурами, возвышавшимися над ним и Шустриком, стояла еще одна, поменьше. Однако и она была гораздо больше самого Фритти. Беднягу пробрала дрожь.

– Ты заметил что-нибудь интересное до того, как они исчезли, Ночной Ловец? – спросил тот, что поменьше, у охранника Шустрика. Ответа Хвосттрубой не расслышал, но, видимо, он был, потому что кот поменьше заговорил снова:

– Знаю. Я просто надеялся. Хвосты и когти! Слишком много вопросов, слишком мало ответов. – На мгновение говорящий замолк и замер в неподвижности, а двое больших терпеливо дожидались. Потом он поднялся, подошел к Шустрику и обнюхал его.

– Совсем еще котенок! Странное место для ученичества. – Он повернулся к Фритти, который немедленно зажмурился снова и расслабился до кончика хвоста. Голос зазвучал у самой его морды – Фритти понадобилась вся его храбрость, чтобы не вскочить и не броситься наутек.

– А это что? Сам охотник? Может, они просто потеряли свою мать? – Говорящий наклонился еще ниже и обнюхал ухо Фритти и вдруг громко крикнул, так громко, что бедняга Хвосттрубой от неожиданности перекувыркнулся: – Я принц Сквозьзабор, и я приказываю тебе проснуться и отвечать на вопросы!

Хвосттрубой тяжело дышал, в ушах у него звенело. Он вцепился когтями в землю и замотал головой.

«Сквозьзабор? – подумал он. – Где же я слышал это имя?» Приоткрыв глаза, он увидел, что на него смотрит большой пушистый кот. Его золотисто-рыжий мех цветом напоминал осенние листья. Принц – а это был именно он – выглядел очень довольным, даже высунул язык. По всей видимости, ему очень понравилась реакция Фритти.

Сквозьзабор повернулся к огромному полосатому коту, который нес Фритти, а теперь смотрел на них с кривой усмешкой.

– Ничто не действует лучше строгости, – заявил принц. – Так, Дневной Охотник?

– Никак нет, сэр, – ответил великан.

Сумасшедший стук в ушах Фритти начал понемногу стихать. Теперь он вспомнил, что Толстопуз сказал: хорошо иметь при Дворе такого друга, как принц Сквозьзабор.

Глядя на смеющегося принца и двух его чудовищных спутников, Фритти подумал, а уцелеет ли он в такой дружбе?

К тому времени, когда солнце начало согревать землю, Шустрик тоже пришел в себя. Все еще измученный и напуганный, он почти не двигался и не говорил, только лежал и слушал, как Хвосттрубой рассказывает принцу об их путешествии. Принц задавал множество вопросов, особенно заинтересовала его вчерашняя погоня, а еще больше – рассказ Шустрика о существах с красными когтями в Стародавней Дубраве. Он был готов тут же приняться за малыша, вытягивая из него все до малейших подробностей, но Фритти, опасаясь за состояние своего юного спутника, сумел этому помешать. Нехотя Сквозьзабор согласился отложить расспросы.

Принц Сквозьзабор объяснил, что подобные происшествия стали нередко случаться на окраинах Двора Харара. Он и два его огромных спутника, Дневной Охотник и Ночной Ловец, близнецы из старинного, служившего при Дворе рода, решили призвать злодеев к ответу. Но пока им не везло.

– Даже странно, – проворчал Сквозьзабор, – они и тут, и там, а потом раз – и их нигде нет. Нам за ними просто не угнаться. Наверное, это хорошо, что воители ими тоже заинтересовались: лишние лапы нам не помешают.

– Но вы же принц! – удивился Хвосттрубой. – Разве вы не можете получить от Двора любую помощь?

Сквозьзабор сердито посмотрел на него.

– Как бы не так, – покачал он рыжей гривой. – Никто не принимает такие вещи всерьез. У всех находятся дела поважнее. Меня за хвост не кусает – так мне до этого и дела нет. Даже мать и принц-консорт открыто заявили: иди ищи, если нравится. Ха! Вот эти коты-барсуки – или кто они там – выскочат из-за деревьев и отжуют им уши, тогда спохватятся.

Эти слова вызвали беспокойство у Фритти. А что если он не найдет помощи и при Дворе? Как он будет искать Мягколапку? В нем с новой силой вспыхнули воспоминания о ее развевающемся хвосте и черном носике.

«Если никому больше нет дела до того, что с ней стало, – подумал он сердито, – то я тем более должен продолжать поиски».

Его размышления были прерваны – Шустрика стошнило. Здоровье малыша было еще одной серьезной проблемой. Дожди закончатся еще не скоро, и, если они как можно быстрее не найдут еду и убежище, бедняжке станет совсем плохо.

– Принц Сквозьзабор, вы сейчас возвращаетесь ко Двору? – спросил Фритти.

– Я еще не решил, – пробурчал принц. – Мы вполне могли бы напугать еще двух-трех котов. А почему ты спрашиваешь?

– Вы же сами видите, мой спутник нездоров. Если вы поможете нам добраться до королевы, мы будем очень благодарны.

Сквозьзабор задумался.

– Малявке и правда худо, сэр, – вмешался Дневной Охотник. – Его, я так думаю, хорошо бы согреть.

Сквозьзабор подошел к Шустрику, который отчаянно дрожал, лежа на мокрой траве.

– Ничего, малыш, – заговорил принц грубовато-добродушно, – мы доставим тебя туда, где тебе понравится, даже если нам придется нести тебя всю дорогу. Мы отведем тебя ко Двору.

Весь остаток пути по Котальным Равнинам Дневной Охотник и Ночной Ловец несли Шустрика, а Фритти хватило сил идти самому. Ему понравилась компания Сквозьзабора и его спутников.

Принц оказался разговорчивым, он рассказывал охотничьи истории подробно, во всех деталях, и частенько прерывал повествование, чтобы справиться о чем-то у Дневного Охотника. А это было совсем непросто, когда наступала его очередь нести Шустрика.

– …Мне кажется, – говорил принц, – а я все-таки должен такое помнить, – что это случилось как раз на второй день после того, как мы поймали совершенно великолепную куропатку. Или это был фазан? Ты помнишь, Дневной Охотник? Это был фазан или куропатка?

– Мммфф! – отвечал тот, не выпуская изо рта загривок Шустрика.

– Что-что? Ты сказал – куропатка?

– Мммфф-мммфф.

– Или фазан? Ты уверен? – и так далее.

Принц оказался жизнерадостным существом – с чуть грубоватым юмором и склонностью к неожиданным прыжкам, порой сбивавшим с ног его спутников. Упавшего он тут же с извинениями и сочувствием поднимал, обещая никогда больше такого не делать, по крайней мере без предупреждения.

Внешне близнецов было не отличить, но запах у них был разный. Дневной Охотник был не слишком умен, но добродушен и разговорчив. Его брат. Ночной Ловец, почти не открывал рта.

Прошагав с этой троицей целый день, Фритти наконец понял, что молчание Ночного Ловца было вынужденным. Он был нем и мог общаться с другими только без звука. Сквозьзабор объяснил, что Ночной Ловец был ранен в горло, защищая принца от обезумевшей лисы, и с тех пор не может произнести ни звука.

– Он пострадал за меня, благослови его Харар, – сказал Сквозьзабор. – Это мои настоящие братья-охотники.

На морде Ночного Ловца засветилась тихая гордость.

Равнина сменилась предгорьем. Из рассказов Чутколапа Хвосттрубой знал, что они достигли края Котальных Равнин. Подъем был небольшой, но постоянный, и к концу дня у Фритти просто отваливались лапы.

Наконец они достигли берегов Примурлыки. Ее течение было гораздо спокойнее, чем у Хвостокрутки, тихое, журчащее. Ложе реки было усеяно разноцветными камешками, а над ними проплывали сверкающие рыбки.

Они остановились попить, и даже Шустрик спустился полакать прохладную чистую воду, которая оказалась вкусной, освежающей. Утолив жажду. Шустрик и Хвосттрубой полежали рядышком на берегу, и впервые за долгое время в них снова вспыхнула надежда.

«Шустрик еще совсем больной», – подумал Фритти и придвинулся поближе, стараясь согреть котенка. Тут к ним подошел Сквозьзабор:

– Ну вот мы и добрались до Примурлыки. Давай, малыш, вставай и потихоньку шагай. Видишь во-он ту линию? – Принц подбородком указал на темную полоску на горизонте, едва различимую на фоне серого неба. – Это опушка Коренного Леса – самого большого и величественного на свете. А если мы пойдем вдоль реки – и не так уж далеко, – знаешь, где мы окажемся? – Сквозьзабор посмотрел на лежащих друзей. – В Перводомье! Вот где! И уж там-то будет и тепло, и сухо, и сытно. – Он улыбнулся: – Я бы ни за что не хотел провести всю жизнь толкаясь при Дворе, но даже я признаю, что туда приятно возвращаться.

Принц дружески шлепнул Фритти лапой:

– Могу поспорить, два таких чужака, как вы, будут просто поражены. Поражены!

Для Фритти следующие дни прошли как в тумане. Шустрика била лихорадка, и он тихо висел в ласковых челюстях близнецов. Сам Хвосттрубой никогда в жизни так не уставал, но Сквозьзабор и его спутники еще ускорили шаг на подходе к дому. Фритти едва поспевал за ними.

Они шли вдоль северного берега реки. Фритти подумал, что когда-нибудь с удовольствием вернулся бы и хорошенько исследовал местность, по которой они шли, – когда-нибудь, когда он не будет так измучен и лапы перестанут кровоточить. На берегах спокойно текущей реки росли самые разные растения. Укромные местечки и защищенные от дождя тайные гроты манили усталого Фритти; тянули к себе голоса птиц и животных. Ему понадобилось собрать всю свою волю, чтобы следовать за остальными и не поддаваться искушениям.

Наконец они добрались до окраины Коренного Леса. Он сильно отличался от Стародавней Дубравы, и при всей своей усталости Хвосттрубой это сразу почувствовал. Этот лес выглядел совсем древним, и по сравнению с ним Стародавняя Дубрава, несмотря на свое название, казалась просто рощицей. Даже вид, запах, звуки Коренного Леса были невообразимо древние и первозданные, и представлялось невероятным, что окружающие их гигантские деревья когда-то тут выросли. Скорее уж наоборот – мир вырос вокруг их корней и стволов.

Когда Хвосттрубой рассказал о своих ощущениях Сквозьзабору, принц кивнул. Вместо того чтобы ответить со своей обычной насмешливостью, рыжий охотник лишь проронил:

– Угу. Это и вправду самый первый лес.

Фритти спросил, что это значит, но принц сказал что лучше задать этот вопрос, когда они придут ко Двору.

– Там есть те, кто может рассказать о лесе лучше, чем я, и мне бы не хотелось случайно нанести им оскорбление.

Фритти пришлось удовлетвориться этим ответом. Но когда чуть позже он спросил, какая здесь водится добыча, Сквозьзабор повел себя как обычно и дал Фритти подробное описание всего, что бегает, ползает, плавает и летает под древними деревьями.

Везде виднелись охотничьи метки чужого Племени. Теперь Хвосттрубой мечтал только об одном – дотянуть до конца путешествия. Он не принимал участия в оживленных спорах между Сквозьзабором и его спутниками, обсуждавшими, что значат эти метки: кто тут что делал, когда и с кем. Шустрик все время спал, ничего не видя и не слыша.

Весь день Хвосттрубой еле брел, спотыкаясь и хромая. Силы совсем оставили его, ноги не шли. И снова их с Шустриком рядышком несли полосатые братья.

То просыпаясь, то снова впадая в беспокойный сон, Фритти смутно слышал чьи-то голоса. Принц перекликался с какими-то другими кошками, и когда Фритти открыл глаза – кошки были везде, целые полчища кошек. Это было уже слишком; он снова закрыл глаза.

Потом он почувствовал, как его опустили на что-то мягкое. Голоса затихли вдали, и он снова провалился в глубокий сон.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Толпа, гудение, говор

Огромного города-улья…

Абрахам Каули

Крыша жгла ему лапы; дольше мгновения стоять на ней было больно. Проворно переступая, он посмотрел через край крыши на клубящийся внизу дым. Он знал, что нужно прыгать. Нужно спасаться. Позади него ОГОНЬ. Дым раздражал нос. Он слышал, как сзади ревело пламя. Почему он не может прыгнуть?

Его семья! Где-то позади мать с котятами, и им угрожает огонь. Они в опасности! Теперь он вспомнил.

Впереди, скрытый пеленой дыма, кто-то звал его. Он пытался что-то увидеть сквозь серые клубы, но ничего не было видно. Изнутри жилища Мурчелов до него снова донеслись голоса его близких.

Голос за дымом звал его по имени, велел прыгать вниз, спасаться. Голос был похож на голос Грозы Тараканов, а может, на голос Жесткоуса. Он попытался рассказать голосу о своей семье – о том, что они попали в ловушку и им угрожает огонь, – но голос все повторял, настаивал: прыгай, забудь о семье, беги, спасайся, беги!

Все в огне! Он метался по крыше – его гнал отчаянный крик братьев и сестер; Жесткоус – или Гроза Тараканов? – приказывал прыгать, спасаться, бежать, бежать. Но он никак не мог решиться бежать, о Харар! Бежать, бежать, бежать…

Резко задергав лапами, Хвосттрубой вернулся в реальный мир. Свет был очень яркий. Он резал глаза Вокруг сплошным забором стояли гигантские стволы деревьев. Они тянулись на много прыжков вверх и ветви переплетались, словно огромная, спрятанная под корой паутина. Но морду обдавало теплом. Сквозь разрыв высоко в ветвях падал широкий луч солнца превращая короткую нежную травку, на которой лежал Фритти, в островок лета среди прохладного древнего леса.

С трудом поднявшись, Хвосттрубой ощутил, до какой степени изранены у него лапы. Он шлепнулся обратно и хорошенько осмотрел их, осторожно трогая языком стертые места.

Кожа на подушечках потрескалась и, похоже, кровоточила. Но сейчас она была тщательно вылизана, и он не нашел ни одной занозы или колючки, – а на последнем отрезке пути к Перводомью в него воткнулось их немало – но у него не было ни сил, ни времени их выдернуть. Кто-то это сделал за него.

Сквозьзабор. Это Сквозьзабор оставил его здесь, и он же наверняка проследил, чтобы кто-нибудь занялся его лапами. А где сам Сквозьзабор?

Чувствуя себя немного странно и растерянно, Хвосттрубой огляделся вокруг. Понемногу сердце стало успокаиваться после кошмарного сна. Никого из Племени поблизости не было. Поляна среди огромных деревьев была пуста… но Фритти слышал звук голосов. Ветерок доносил до него голоса множества котов, а расстояние придавало звукам некоторую нереальность.

Медленно и осторожно ступая израненными лапами, Хвосттрубой пошел с залитой солнцем поляны навстречу голосам.

Проходя под древними деревьями Коренного Леса, поглядывая наверх, видел толстые, как канаты, пряди лишайника, тянувшиеся с ветки на ветку, – кое-где они образовывали настоящую крышу. Петляющие между корней дорожки казались коридорами с высокими сводами; проникавшее сквозь крону солнце ложилось на землю яркими пятнами и превращало дневной свет в мягкое сияние. Он уже видел кое-кого из тех, чьи голоса эхом отдавались от стволов старых деревьев и утоптанной земли.

Лес кишел кошками… их было столько, сколько он не видел за всю свою жизнь, – и все в одном месте. Всех размеров и видов: они гуляли, пели, спали, ссорились – целый кошачий мир у подножия могучих древних деревьев.

Он с изумлением уставился на это невероятное разнообразие… но на него никто не обращал внимания. Его как будто совсем не замечали. Да сколько же их! Вот толстый полосатый кот гоняется за фелой с кривым хвостом; а вот толпа окружила двух борющихся котов. Многие просто лежали и спали.

Хвосттрубой вышел на широкую тропу, настоящую колею, протоптанную в упругой, покрытой листьями земле бесчисленными лапами. По тропе сновало множество котов и кошек. Те, с кем Фритти встречался глазами, снисходили до короткого кивка, весьма неопределенного. Верно, это было какое-то приветствие, принятое в Перводомье. Некоторые пробегавшие мимо коты нетерпеливо отпихивали его в сторону. Поскольку никто, видимо, не обижался на такое обращение, он решил тоже не обращать на это внимания.

Ну и ну – сколько же этих котов и какие они все разные!

«Как же они умудряются ладить между собой?» – недоумевал Фритти.

Все это выглядело как-то неестественно. Просто муравейник какой-то. Или жилище Мурчелов.

– Хвосттрубой! Эй! Хвосттрубой!

Фритти обернулся и увидел, что к нему спешит Маркиз Тонкая Кость. Во всяком случае, очень похожий на него кот… Но когда тот подошел поближе стало ясно, что он крупнее, чем его приятель со Стены Сборищ, да и блестит побольше. Но раскраска точно такая же. С насмешливым удивлением Хвосттрубой осознал, что на мгновение ему показалось самым обычным делом встретить Маркиза здесь, в Перводомье, за много миль от их дома.

«Мое путешествие приучило меня к самым разным сюрпризам», – подумал он.

Серо-желтый кот подлетел к нему, совершенно запыхавшись.

– Мягкого мяса, – поздоровался Хвосттрубой. – А мы знакомы?

– Од… од… одну… минутку, – задыхался незнакомец; он состроил, смешную гримаску, изо всех сил стараясь выровнять дыхание.

– Прошу прощения, – сказал он минуту спустя, – но я был уж-жасно высоко на дереве, когда ты ушел с лечебного места, и, чтобы догнать тебя, мне пришлось мчаться, как покойный дядюшка Вьюга. Ох! – Он оглянулся вокруг: – Надеюсь, меня не слышал никто из друзей и родственников принца Пушли Воспарилла. Это было крайне непочтительно с моей стороны. – Он посмотрел на Фритти и улыбнулся ему такой хитрой и довольной улыбкой, что ничего не понимавший Фритти невольно улыбнулся в ответ…

– Хммм, ты сказал, тебя зовут?… – начал Хвосттрубой.

Незнакомец чихнул и потер лапой нос.

– Прости, – сказал он. – Иногда я бываю ужасно рассеянным. Я Завывайт-Запевайт. Принц Сквозьзабор попросил, чтобы за тобой не то чтобы следили, а… – Завывайт задумался, наморщив нос.

– А присматривали? – подсказал Хвосттрубой.

– Присматривали! Вот именно! Как раз то самое! Да… так что вот он я.

– Принц Сквозьзабор очень добр, что не забыл про меня.

– Он, спору нет, хороший малый. Любит, правда, сбивать с ног – ты меня понимаешь, – но кот надежный. Как мы говорим, когти крепко в коре. А вот принц-консорт… – Завывайт многозначительно умолк. Хвосттрубой, не зная, что сказать, многозначительно кивнул.

– Ну так вот, – произнес вдруг Завывайт-Запевайт и хорошенько потянулся. – Ну так вот, – повторил он, – давай-ка пройдемся, посмотрим Перводомье. То, что ты еще не видел. Я слышал, это твой первый визит? Перводомье очень-очень большое и впечатляет – особенно Двор. Но чтобы увидеть его, тебе придется подождать, пока Сквозьзабор все устроит. Ты правда пришел с той стороны Котальных Равнин?

– С той стороны Стародавней Дубравы, – ответил Фритти. – Это гораздо дальше.

– Невероятно! Просто потрясающе! – отозвался Завывайт. – А там, где ты живешь, тоже есть деревья? Наверное, есть, правда?

Они отошли совсем недалеко, когда Хвосттрубой вспомнил про Шустрика. Обеспокоенный, он поинтересовался о нем у своего спутника.

– Его отправили в самое теплое лечебное место, потому что ему было еще хуже, чем тебе. Дали сладкой травы и кусочек мыши. Сейчас ему уже гораздо лучше, – заверил Завывайт. – Потом я тебя к нему отведу.

Они продолжали путь. Завывайт, казалось, был просто набит анекдотами и разными историями. Он объяснил Фритти, что учится на мяузингера, но его учитель очень занят – сегодня вечером он должен быть на каком-то сборище, вот потому-то сам Запевайт оказался не у дел и может сопровождать Фритти. Что его «компашка» – Хвосттрубой решил, что это, видимо, обозначает какую-то группу молодых котов – считает Сквозьзабора «отличным малым», хотя «чуток шумным». Завывайт объяснил также, что принц-консорт, принц Пушли Воспарилл, считается «ужасно серьезным» и «почти скучным». Королева Солнечная Спинка – «конечно прелестнейшая из кошек». Фритти был слегка ошеломлен той фамильярностью, с которой Завывайт описывал потомственных вождей Племени, словно они были бродячими охотниками в жилищах Мурчелов!

Похоже, обычаи в Перводомье были несколько иными и ему еще придется привыкать к ним. Однако многое казалось совершенно непостижимым.

– Здесь всегда так много кошек? – поинтересовался он.

– Нет, клянусь усами Дымчара! – засмеялся Завывайт. – Обычно их вполовину меньше. Они собрались на тот самый праздник, о котором я тебе говорил.

– Но даже если их всего четвертая часть – это же так много! Как вы находите пищу? В лесу уже, верно, нет ни одной Пискли на много миль вокруг.

– Да, это так. Иногда нам приходится забираться довольно далеко, – признал ученик мяузингера, – но Коренной Лес огромен, если возникают трудности с едой – мы посылаем охотников, и они пригоняют дичь поближе ко Двору. Конечно, иногда это бывает немного утомительно – лишняя охота и все такое, но ради того, чтобы жить здесь… Никогда нигде больше не жил и жить не хочу. Никогда.

Они беседовали по дороге, и время от времени Завывайт прерывал разговор, чтобы показать очередную достопримечательность: особенно роскошный кустик мышиного горошка, замечательное дерево, о которое так удобно точить когти, или кота, которого Завывайт-Запевайт считал гадким, храбрым, умным или еще каким-то образом заслуживающим особого внимания. Многие из них тоже знали Завывайта, и он в свою очередь весело отвечал на их приветствия. Хвосттрубой решил, что Перводомье больше похоже на полное птиц дерево, чем на муравейник, который оно напомнило ему сначала.

Посетив еще несколько интересных мест и послушав, как две юные фелы поют нежную печальную песню (мои исключительно близкие подруги, заметил Завывайт), наша парочка наконец добралась до того места, где был Шустрик. Он лежал на широкой – во много прыжков – полосе солнечного света. Котенок не спал, он разговаривал с грациозной серой кошкой. У нее были темно-зеленые глаза и короткий мех.

– Хвосттрубой! – закричал, увидев их, Шустрик. – Я так рад видеть тебя! Я уже думал, что ты проспишь весь день и пропустишь все самое интересное. Здесь так много кошек, правда?

Фритти подошел к нему и обнюхал мягкий котеночий мех. Запах болезни, похоже, исчез.

– Я тоже рад видеть тебя, Шуст. Я о тебе беспокоился.

– Я отлично себя чувствую! – засмеялся котенок. – Все так добры ко мне. У меня уже есть друзья! Да, кстати, я не назвал ваши имена лица. Это – Хвосттрубой, а это – Мимолетка. – Он кивком указал на серую кошку, скромно наклонившую голову. – Она здесь тоже в гостях, как и мы, – важно объяснил Шустрик.

– Мягкого мяса, – поздоровался Фритти. – Приятной пляски.

– И тебе того же, – ответила фела.

Вежливо кивнув в ответ, Хвосттрубой снова повернулся к своему маленькому другу. Шустрик действительно выглядел гораздо лучше, хотя и был еще слишком худ. Во время болезни он почти не ел.

При мысли о еде рот Фритти наполнился слюной. Он вдруг понял, что со вчерашнего дня ничего не ел. Он был голоден! Это надо же – проходить весь день, ни разу не подумав о еде. Да, он действительно сильно изменился с тех пор, как ушел из дома.

– Шустрик, Запевайт сказал, что тебе принесли какую-то мышку… – начал он.

– Да, и не одну, а целую кучу. Они вон там. Их убили только сегодня утром. Угощайся.

Хвосттрубой двинулся было к еде, но заколебался и посмотрел на Мимолетку и Запевайта.

Тот рассмеялся:

– Ешь, дружок. Не обращай на меня внимания.

– Я, пожалуй, пойду, – сказала Мимолетка. – Может, ты проводишь меня, Завывайт? Я еще плохо здесь ориентируюсь.

– С огромным удовольствием, – отозвался кот. – Я скоро вернусь, – повернулся он к Фритти и Шустрику, – отведу вас на праздник в конце Часа Подкрадывающейся Тьмы.

– Я навещу тебя попозже, Шустрик, – добавила Мимолетка.

Они оба пошли прочь, помахивая хвостами. Запевайт оживленно рассказывал юной феле о каких-то дворцовых интригах.

Хвосттрубой не стал даже ждать, пока они уйдут, он сразу зарылся в мышей до самого подбородка, а Шустрик весело повизгивал, глядя на то, как он с ними расправляется.

День перешел в вечер, а друзья все сидели и разговаривали. Шустрик пока видел только ту часть Перводомья, которую можно было рассмотреть с его поляны и умирал от желания познакомиться во всех подробностях с остальными. Хвосттрубой рассказал ему обо всем, что показал ему Завывайт-Запевайт, и тут снова начался дождь. Капли тихо шелестели по листьям у них над головой; время от времени то на траву, то на них самих падала случайная капля, но в основном ветви и лишайники не пропускали дождь, и сидеть было очень уютно. В конце концов они улеглись рядышком и задремали. Они спали, а дождевые капли тихо шуршали по листьям.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Добрые первыми умирают,

Но сердца, сухие, как летняя пыль,

Дотла выгорают.

Уильям Вордсворт

В конце Часа Подкрадывающейся Тьмы Завывайт-Запевайт, как и обещал, вернулся за ними.

– А ну-ка вставайте! Вставайте, сони! – закричал он. – Еще столько надо увидеть! Пора идти на праздник!

Объевшийся мышами, сонный Фритти лениво пошевелился.

– А Шустрик уже достаточно поправился, чтобы идти с нами? – спросил он ученика мяузингера.

– Конечно! Шустрик, разве ты не хочешь посмотреть что-то ужасно интересное? – спросил он еще не совсем проснувшегося котенка.

– Да, наверное. То есть, конечно, хочу, – ответил Шустрик, вытягиваясь во весь свой крошечный рост. – Я чувствую себя отлично, Хвосттрубой.

– Вот и чудненько, – обрадовался За-вывайт-Запевайт. – Значит, договорились. Идем скорей. Мне оторвут хвост, если мы опоздаем.

Двигаясь по тропам Перводомья, они влились в настоящий поток котов и кошек, идущих явно в том же направлении.

– Мы идем ко Двору? – восторженно спросил Шустрик.

Серо-желтый кот оглянулся на бегу:

– Нет, праздник будет на Поляне Сборищ. Это единственное место, где все Племя может собраться одновременно. Кошки собираются со всего Коренного Леса и даже из более отдаленных мест – вот как вы, – чтобы принять участие в празднике. Привет, Шебуршир! Твоя шкурка сегодня блестит как никогда! – крикнул он очередному приятелю.

– А что это за праздник? – поинтересовался Хвосттрубой. – Что-то вроде Ночи Сборища?

– Нет, нет, совсем не то. Во всяком случае, не совсем то… Смакли, привет! – окликнул он другого приятеля. – Как поживает Тишли? Отлично! – весело крикнул он и снова повернулся к своим подопечным: – Смакли танцует Брачный Танец с одной черно-белой кошечкой… никогда бы такую не выбрал. Так о чем это я? А, да! Праздник! У вас дома, наверное, такого не бывает, да? Официально праздник называется – Праздник Песни Виро Вьюги. Он всегда бывает, когда Муркла первый раз открывает Око зимой.

– А что это значит? Извини, но я никогда ни о чем таком не слышал.

– Но ты ведь знаешь, кто такой Виро Вьюга?

Фритти кивнул.

– Всех тонкостей я и сам не знаю, – продолжал Завывайт-Запевайт, – но принц Пушли Воспарилл, как отец Сквозьзабора, относится ко всему этому ужас как серьезно. Он начинает какое-то сказание, а мы все поем. Что-то про смерть и Дальние поля, но я не очень-то хорошо в этом разбираюсь. Скукотища! Большинство просто пользуется случаем потолкаться при Дворе, посмотреть семью королевы. Ну и, конечно, полакомиться духмяной, кошачьей мятой. Кошачью мяту все любят.

– А королева тоже там будет? – спросил Шустрик, стараясь не отставать от старших.

– Нет, она там не бывает, не помню уж почему Мне, бедняге, и так приходится много думать. Стать мяузингером не так-то просто. Столько приходится работать! Ага! А вот и ты, Пушистик! Не узнал? Я – Завывайт-Запевайт!

Поляна Сборищ была большим расчищенным участком леса. В прозрачной вышине почти невидимые гигантские ветви старых деревьев, переплетаясь, образовывали высокий свод.

Сама Поляна оказалась широким мелким углублением, поросшим короткой травой и усыпанным опавшими листьями. В противоположном от приближающейся троицы конце она полого поднималась и заканчивалась выступом с широкой плоской верхушкой. Там – увидел Фритти – уже устроились две-три кошки.

Углубление внизу быстро заполнялось мурлыкающими, мяукающими, трущимися друг о друга носами кошками, которые прибывали сюда со всех сторон. Они бродили небольшими группками, встречались, расходились, беседовали с друзьями и родственниками.

Потрясенный таким количеством кошек, Шустрик блестящими глазами следил за происходящим. Но Фритти чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он не мог бы объяснить почему, но ему казалось неправильным, неестественным, чтобы члены Племени собирались в таких количествах. Одно дело время от времени встречаться у Стены Сборищ – любому приятно иногда побывать в компании. Но все время жить вот так, толпой, – куда ни опустишь лапу, наступишь на чей-нибудь хвост… нет, хоть кошки в Перводомье и очень добры, он ни за что не останется дольше, чем будет необходимо.

Когда троица нашла себе место в центре поляны, к краю выступа подошел толстый кот с круглой головой. Пушистый черно-белый мех еще сильнее увеличивал его и без того весьма внушительных размеров тело. Он осмотрел собравшихся, и шум голосов стих.

– Это сэр Мурли, королевский гофмейстер, – зашептал Завывайт-Запевайт. – Он ужасно важная особа. Правда, любит поесть и поспать, но это еще ничего не значит. Он старый, но еще очень шустрый.

Сэр Мурли тихонько кашлянул и заговорил голосом звучным, как ветер, дующий с горных перевалов:

– Приветствую тебя, о Племя! От имени Ее Усатого Величества королевы Мурмурсы Солнечной Спинки – прямой продолжательницы рода Фелы Плясуньи Небесной и законной правительницы Племени, а также от имени принца-консорта Пушли Воспарилла приветствую вас на празднике Песни Виро Вьюги. Принц-консорт и принц Сквозьзабор скоро прибудут.

Мурли поклонился, став при этом еще круглее, и вернулся в глубь возвышения. Шум начался снова. Запевайт взглянул на Шустрика, который смотрел по сторонам с открытым ртом. Ученик певца улыбнулся и толкнул в бок Фритти:

– Что может быть лучше возвращения в такое гнездо, а?

В этот момент к ним подошел какой-то кот и позвал Завывайта. Тот отвернулся, словно что-то привлекло его внимание, и едва шевельнул кончиком хвоста в знак приветствия. Незнакомый кот немного постоял в нерешительности и пошел прочь.

– Терпеть не могу этого Рысли, – признался Запевайт. – В нем есть что-то такое… Хмммм, – продолжал он, оглядываясь по сторонам. – Я думаю пока праздник не начнется, ни одна знаменитость здесь не покажется. По крайней мере обойдется без длинных, запутанных сказаний в исполнении Мурли. Он, конечно, душка, и очень умный – я, кажется это уже говорил, – но слушать его истории – настоящая пытка.

Собрание снова притихло, и все глаза обратились в сторону возвышения, куда подходил Сквозьзабор со своими неизменными близнецами.

Сидящие в первом ряду молодые коты принялись орать:

– Вот он! Сквозь! Кто тебя причесывал? Ха! Старина Сквозь!

Сначала принц попытался сделать вид, что не слышит, но его выдало смущенно-довольное выражение, появившееся на морде, когда он поднялся на возвышение. Он нашел свое место и уселся. Братья устроились по обе стороны от него. Несколько других котов, которых Завывайт-Запевайт назвал «придворными функционерами», поднялись наверх. И наконец в сопровождении сэра Мурли появился сам принц Воспарилл.

Он устроился на возвышении в самом первом ряду. Молодые охотники отпустили последние шутки по адресу Сквозьзабора. Над собравшимся Племенем воцарилась тишина. Те, кто еще не нашел себе места, остановились, когда заговорил принц-консорт.

Мех Воспарилла был песочно-бежевого цвета, который на лапах, ушах и хвосте сгущался до темно-коричневого. Вокруг носа тоже было что-то вроде коричневой маски, доходившей до верхних кончиков его раскосых небесно-голубых глаз. Он казался котом, повидавшим на своем веку много странных мест и странных вещей и относившимся к ним так же, как к солнцу и листьям. Принц поворачивал узкую голову с миндалевидными глазами и обозревал Племя.

«В нем есть что-то странное, – думал Фритти. – Словно он повидал так много, что уже ничто не может его удивить или обрадовать».

– Древний Двор Харара приветствует вас. – Голос Воспарилла был нежным и музыкальным, но в глубине его угадывалась сталь. – Прежде чем начнутся танцы и прочие увеселения, мне хотелось бы кое-чем с вами поделиться. Я знаю, что танцевать вам хочется больше, чем слушать меня, поэтому постараюсь быть кратким. – Над поляной пронесся веселый шумок. – Мне бы хотелось поделиться кое-какими своими мыслями, и Песня о Виро Вьюге – это часть их. Но прежде чем я начну, давайте споем все вместе Благодарственную песню. Мне это было бы очень приятно. Подтягивайте, друзья.

Воспарилл запел мелодичным голосом. Мгновение спустя к нему присоединились остальные, и постепенно хор голосов окреп, поднявшись к куполу ветвей и дальше, к звездному небу:

Кто там ходит Еле слышно? Неужели просто снег Стережет, Чтобы зла не вышло, Вея возле сонных век? Это Вьюга В белой шкуре! Там, где звездный хоровод, Там, где холод Зимней бури, - Добрый Вьюга К нам пройдет!

Хвосттрубой не знал слов, поэтому просто смотрел на поющих. Даже Завывайт пел, закинув голову и закрыв от восторга глаза. Шустрик сидел рядом и слушал в почтительном молчании. Свистящие звуки Языка Предков поднимались высоко в ночное небо.

Если тьма Нас манит нежно, Если день Ушел поспешно - Все забудем безмятежно, Если Вьюга позовет…

Что-то в этой песне беспокоило Фритти. Виро Вьюга был очень храбрым и красивым, но он покинул этот мир самым первым, в еще незапамятные времена. В песне о Первородном говорилось так, словно его можно было видеть, можно было обнюхать. Хвосттрубой оглянулся на серьезные, поднятые вверх морды, и его пробрала дрожь. Песня кончилась. Глядя поверх раскинувшегося перед ним моря ушей, усов и блестящих глаз, Воспарилл начал говорить:

– В эту таинственную ночь, когда мы вспоминаем жертву Виро Вьюги, я бы хотел рассказать о другом коте, который пострадал давным-давно. – Принц-консорт говорил медленно и размеренно, и даже шалопаи из первого ряда стали внимательно слушать.

– Когда-то принц Многовержец был наказан лордом Тенглором Огнелапом, братом Виро Вьюги. Превращенный в существо, которое мы называем Мурчелом, он должен был служить Племени в наказание за свою гордыню. И он страдал. Заслуженно? Возможно.

Многие поколения его потомков служили нашим предкам, почитали их, заботились о них. За многие и многие века Племя и Мурчелы стали ближе друг к другу. Многие из Племени стали зависеть от Мурчелов и привыкли только от них получать то, что прежде Племя всегда добывало само.

Фритти заинтересовался рассказом. Чутколап говорил, что возле трона Харара чувствуется влияние Верзил, и Воспарилл, похоже, собирается обсудить это со всем Племенем, собравшимся на праздник.

– Многие из живущих сегодня считают, что Племя изнежилось, – продолжал Воспарилл, – что многие из нас привыкли во всем полагаться на этих странных безволосых котов, словно они и есть наши отцы и матери. Некоторые считают, что это говорит об упадке, о нашей слабости. Я в этом не вполне уверен. – Непроницаемый взгляд Воспарилла обвел сидящее внизу Племя.

Каков был грех Многовержца? Гордыня. Разумеется, все мы горды – разве мы не венец творения? Разве не мы лучше всех знаем сложный земной танец? Разве все это не достаточная причина для гордости?

Возможно. Но разве не гордыня Живоглота, не его стремление быть повелителем всего сущего привели к смерти Виро Вьюги? Разве после этого не лишилась навеки музыка мира своего чистого белого тона?

А может быть, Мурчел, это несчастное существо, живущее со своими соплеменниками в страшной тесноте, бродящее по свету без когтей к шкуры, – может быть, это заслуживающее презрения существо все-таки может нас чему-то научить?

Слушатели заметно скучали, но из почтения к Воспариллу удерживались от разговоров. Хотя многие уже ерзали и перешептывались.

Хвосттрубой задумался о том, что сказал Воспарилл. Слова принца вызвали у него какое-то ощущение горечи, едва уловимый запах разложения. Шустрик слушал не отрываясь. Запевайт вертел головой по сторонам – искал приятелей.

– …потому что если мы, в своей гордыне, – продолжал Воспарилл, сверкая раскосыми глазами, – если мы позволяем содержать и кормить себя этим в высшей степени низкородным существам, кто может сказать, что это плохо? А может, так и надо, может Праматерь Муркла хочет, чтобы таким образом мы гордые охотники, научились смирению?…

Вдруг Завывайт вскочил.

– Харар! – возбужденно шепнул он. – Я же совсем забыл! Мой учитель, Сластенли, должен рассказывать сегодня одну из старинных историй, а я должен помочь ему подготовиться! Простите меня, но мне нужно бежать! О, Плясунья Небесная, он же откусит мне нос!

Не дожидаясь ответа, Завывайт-Запевайт бросился прочь, перепрыгивая через лежащих котов.

Когда Хвосттрубой снова перевел взгляд на возвышение, он увидел, что Воспарилл уже кончил говорить. Слушатели сразу же оживились. Фритти повернулся к другу:

– Ну и что ты думаешь обо всем этом?

Шустрик вышел из задумчивости и какое-то мгновение непонимающе смотрел на Фритти.

– Даже не знаю. Это все так замечательно. Я думал о том, что сказал Воспарилл, и чувствовал, словно впереди горит какой-то свет и я непременно должен до него дойти. Дело даже не в самих словах, но что-то из сказанного вызвало это… такое необыкновенное чувство, но, боюсь, я не сумею его объяснить.

– А во мне его слова вызвали тревогу, но тоже не объясню почему. Ну что же, наверное, нам, чужакам, этого не понять. Но и племя Воспарилла, похоже, не слишком серьезно отнеслось к его словам.

Перерыв продолжался, группки котов болтали, оживленно общались. Сквозьзабор, подойдя к краю возвышения, разговаривал с сидящими впереди друзьями.

– В ближайшее время здесь, кажется, ничего не случится. Мне нужно выйти на минутку. Останешься здесь и подождешь меня?

– Да, я лучше полежу здесь и посмотрю.

Фритти пробрался через толпу и ушел в лес, за край поляны. Позже, закопав за собой ямку, он пошел обратно, с наслаждением вдыхая влажный после дождя воздух.

Когда он шел высоко подняв голову, его ноздрей коснулся какой-то экзотический запах. На мгновение Фритти остановился и принюхался. Запах волновал, опьянял, манил. Хвосттрубой двинулся на запах.

Как раз за возвышением, где сидело семейство королевы, он обнаружил растения с крошечными белыми цветами. От них и исходил этот дразнящий запах, и какое-то время Фритти просто стоял, упиваясь им.

От этого запаха он почувствовал жар и слабость в ногах. Запах возбуждал и успокаивал, Фритти ощущал звон в ушах и покалывание во всем теле. Шагнув вперед, он сорвал зубами один листок, подержал во рту и проглотил. Листок оказался горьковатым на вкус, но вызвал желание съесть еще. Словно во сне, Хвосттрубой сорвал и проглотил еще один лист… и еще…

– Эй! Чем это ты тут занимаешься? – Голос был громкий и сердитый. Фритти отпрыгнул подальше от цветущих растений. Позади него стоял большой кот. – Сюда еще нельзя, – неодобрительно произнес незнакомец. – И зачем ты столько съел?

Фритти плохо соображал, голова кружилась. Его качало из стороны в сторону.

– Простите… я не знал… а что это такое?

Незнакомец недоверчиво посмотрел на него:

– Ты хочешь сказать, что никогда раньше не видел духмяны, кошачьей мяты? Ладно, приятель, не морочь мне голову! Я не вчера родился. Ну-ка пошел отсюда! Иди-иди! Топай побыстрей! – Большой кот сделал угрожающий жест.

Хвосттрубой пустился наутек. Чувствовал он себя очень странно.

«Духмяна, – подумал Фритти. – Значит, это кошачья мята».

Ему казалось, что соседние деревья качаются, наклоняются к нему, а земля, казавшаяся ровной, уходит из-под лап.

«Может, все мои лапы стали разной длины?» – недоумевал он.

Вернувшись на поляну, Хвосттрубой почувствовал страх: вокруг него то появлялись, то исчезали незнакомые усатые морды. Где Шустрик? Он должен найти Шустрика.

Наконец он обнаружил котенка. Но чтобы добраться до него, понадобилось немыслимо долгое время; в конце концов Фритти подошел к Шустрику. Попробовал было заговорить, но почувствовал острый приступ тошноты. Как в тумане Хвосттрубой видел испуг на мордочке Шустрика, но голос шел, казалось, откуда-то издалека.

Фритти попытался кивнуть, но его бросило в жар, а голова была такой тяжелой, что он плюхнулся на землю. Перекатившись на спину, он услышал отдаленное пение – все Племя дружным хором выводило Благодарственную песню.

Над ним стоял Шустрик и толкал его носом… потом мордочка котенка исчезла, словно провалилась в черную яму, в какой-то туннель, поглотивший и Фритти.

Шустрик стоял над другом. Он толкал его изо всех сил, но, несмотря на это, несмотря на оглушительный шум поющей толпы, Хвосттрубой лежал как мертвый. Шустрик был совсем один. Его друг лежал больной – может быть, даже умирал, – а он был один среди моря незнакомцев.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Имя его не шепчи! Пусть спит

В плотной тени оно -

Там, где забытым его костям покоиться суждено.

Томас Мур

Шустрик в панике бегал среди опустевших гротов и дорожек Перводомья, спотыкался о корни, уворачивался от стволов. С высоты в разрывы между листьями просачивался холодный свет Ока Мурклы.

Там, на поляне, склонившись над распластавшимся у его ног бесчувственным Фритти, он громко, но тщетно звал на помощь. Все вокруг пели, танцевали или, болтая, отправлялись полакомиться кошачьей мятой. Сквозьзабор ушел с поросшего травой возвышения, Запевайта нигде не было видно, и никто не обращал внимания на мяукающего возле своего друга котенка. В страхе за жизнь Фритти он убежал с поляны в поисках кого-нибудь, кто сумеет помочь.

Но Коренной Лес был пуст, и чем дальше он уходил от праздника – от шума и света, – вековой лес становился все мрачнее и мрачнее. Наконец Шустрик остановился, чтобы перевести дыхание. Он понял, что не сможет помочь другу, если сам заблудится в лесу. Какой же он глупый! Глупый, ничтожный котенок. Он должен вернуться и добыть помощь для Фритти. Если эти празднующие кошки не захотят помочь, ему придется притащить королеву хоть за хвост!

Повернувшись, он побежал назад, туда, откуда слышался шум, на поляну.

У самого края поляны он налетел на Мимолетку, ту серую фелу, с которой подружился сегодня утром. Она явно собиралась ускользнуть с праздника, но приветливо поздоровалась с ним.

– Мимолетка, ой, Мимолетка! – вскрикнул Шустрик. – Я так рад… скорей! Идем, помоги! – Он захлебывался от волнения. – Помоги… там Хвосттрубой… он… ох!

Мимолетка терпеливо ждала. Наконец Шустрик достаточно успокоился и сумел рассказать ей о загадочной болезни Фритти, она встревожено кивнула и пошла следом за ним на поляну.

Праздник был в полном разгаре; под высоким сводом деревьев прыгали и пели кошки. Танцоры вычерчивали какие-то гипнотические круги, хвосты и лапы, раскачиваясь, тянулись к рассеянному свету Ока. Многие наелись валерьянки, и воздух сотрясался от странного пения и шумного веселья.

Фритти они нашли на том же месте, где его оставил Шустрик; он свернулся в клубок, словно новорожденный котенок. Дыхание было поверхностным, и когда Шустрик позвал его, он не ответил. Мимолетка внимательно посмотрела на Фритти, потом осторожно провела усами по его груди и морде. Опустившись рядом с Фритти на траву, принюхалась к его дыханию, поднялась и мрачно покачала серебристой головой.

– Твой друг либо обжора, либо глупец – или и то и другое вместе. От него так и несет кошачьей мятой. Только сумасшедший может съесть столько мяты, – сказала она.

– Что же с ним теперь будет? – испугался котенок.

Мимолетка посмотрела на него и смягчилась:

– Точно не знаю. Известно, что слишком много листьев и корней кошачьей мяты плохо действуют на сердце, но он молод и силен. А вот что духмяна делает с душой – это уже другой вопрос. В умеренном количестве она веселит ка, дает ощущение счастья, вызывает желание петь. Съешь побольше – чувствуешь себя сильным и видишь странные сны. А столько, сколько твой друг… Харар, я не знаю. Нам нужно набраться терпения.

– Бедный Хвосттрубой, – зашмыгал носом Шустрик, – что же мне делать? Что делать?

– Я подожду вместе с тобой, – спокойно сказала Мимолетка. – Больше ничего не остается.

Фритти Хвосттрубой падал, плыл, опускался в нескончаемую черную бездну. Лес, который пульсировал, гнулся, вздымался волнами вокруг него, исчез… все исчезло… и он падал сквозь пустоту.

Пока он падал, время потеряло всякий смысл; вокруг не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, показывающего скорость движения. Если бы не тошнотворное ощущение какой-то круговерти внутри него самого, он мог бы подумать, что стоит неподвижно.

После бесконечно долгого времени… ужас понемногу исчез из его тлеющих мыслей… он увидел – или сначала почувствовал – слабое свечение. Свечение стало мерцающим светом и постепенно превратилось в холодное белое пятно. К его изумлению, в центре светового пятна можно было различить какую-то фигуру, а по мере ее приближения Фритти разглядел огромного белого кота… бесхвостого кота, медленно вращавшегося внутри огромной черной сферы.

Кот все приближался, а свет становился все ярче Глаза этого кота-призрака смотрели в сторону Фритти невидящим взглядом: он был слеп.

Белый кот заговорил холодным, еле слышным голосом, доносившимся, казалось, из какого-то бесконечного далека.

– Кто здесь? – спросил он. – Кто идет?

В его голосе звучало такое горе, которого Фритти был не в состоянии даже понять. Хвосттрубой попытался что-то ответить, но не смог, несмотря на огромные усилия. Стараясь что-то сказать, Фритти вдруг почувствовал жар на лбу, словно пятнышко в форме звезды и вправду стало настоящей звездой… словно звезда эта загорелась.

Секунду-другую белое видение молча вращалось рядом.

– Подожди, – вдруг сказало оно. – Теперь я, кажется, вижу тебя. А, маленький дух, далеко же тебя занесло от своего гнезда. Тебе бы еще сосать грудь Праматери Мурклы – танцевать в небе над Счастливыми Полями. Горько же ты пожалеешь, что оказался здесь, среди этих холодных теней.

Чувство страха и одиночества охватило Фритти. Он не мог ни говорить, ни двигаться, мог только слушать.

– Я так долго бегу по этому черному пространству, но никак не могу проскользнуть на другую сторону, – произнес незнакомец мертвым, лишенным всяких эмоций голосом. – Я так давно ищу путь обратно к свету. Иногда я слышу пение… – продолжал белый кот с холодной тоской. – И всегда дверь совсем рядом, но ее не достичь… что-то мешает. Почему мне нет покоя, того блаженного покоя, который был мне обещан?

Несмотря на свой страх, Хвосттрубой почувствовал, как безысходное одиночество белого кота рождает в нем глубокую жалость.

– Я чувствую в тебе что-то странное, Маленькая звездочка. Что это? – вопросил далекий печальный голос. – Ты принес послание или просто затерялся в пространстве… как я? Ты принес известия от моего брата? Нет, это была бы только жестокая шутка! Холод слишком велик, ночь слишком пуста… оставь меня, мысль о жизни обжигает меня… о, как она жжет! Какая боль!

С глухим криком, пробудившим эхо, призрак начал вращаться все быстрее и быстрее и исчез с глаз Фритти.

Снова его окружал непроницаемый мрак.

Вдруг Хвосттрубой почувствовал что-то под лапами; вокруг по-прежнему царил непроницаемый мрак. Он попытался вжаться, закопаться в это ощутимое, плотное «что-то». Оно было похоже на землю, его можно было коснуться – и к тому же, кроме него самого, это было единственное реально ощутимое вещество во всей этой гигантской черной пустоте. Но тут же, мгновение спустя, он почувствовал чье-то присутствие.

Где-то там, в темноте, его искали. Он не мог бы объяснить, откуда это знает, не мог бы сказать, какое чувство подсказывает ему, но он знал. Нечто огромное, медленное, безжалостное подкрадывалось к нему… искало его в зловещем безмолвии, которое в этой мрачной пустоте было хуже любого звука.

Лоб снова обдало жаром. Неужели он светится? Фритти почувствовал себя незащищенным, словно выставленным напоказ. Лоб горел, и Хвосттрубою подумалось, что он посылает сигнал о своем присутствии тому, кто за ним охотится, – как свет, который притягивает глаза из лесу. Хвосттрубой попытался закрыть морду лапами, спрятать горящий знак… но не смог дотянуться до лба. Голова куда-то вытянулась – нет, это лапы стали короче! Теперь он это чувствовал – они все укорачивались и укорачивались, пока совсем не пропали, и он беспомощно лежал на животе, неспособный бежать, хотя каждый нерв кричал – спасайся! Невидимое нечто тянулось к нему, шарило в темноте… подбиралось все ближе и ближе. Чувство нереальности сменилось ужасом. Нечто выследило его – и хотело до него добраться.

Он крепко зажмурился – как котенок, который надеется, что раз он не видит, то и его не увидят, но в полном мраке это была жестокая насмешка: сменить одну темноту на другую. Нечто было уже почти рядом, искало, нащупывало… и вдруг Фритти показалось, что он ощущает его запах: зловонный, отвратительный и более древний, чем камни. Жар во лбу пульсировал, как язычок пламени.

Вдруг что-то схватило его и начало трясти, трясти, трясти…

На мгновение Фритти почудилось, что из мрака до него донесся взрыв неистового разочарования; потом тишина – он начал подниматься. Наверху появилось пятно света, сияющее, словно солнце. В центре этого прорыва темноты он увидел странный высокий силуэт – словно высокое дерево без ветвей, со всех сторон окруженное водой.

От яркого света у него замигали глаза, и постепенно странный силуэт принял очертания Завывайта-Запевайта, который тряс его изо всех сил…

Хвосттрубой провалился в обычный, нормальный сон, а когда проснулся, то обнаружил, что находится на поляне Шустрика; Завывайт, Мимолетка и Шустрик хлопотали вокруг.

– Вот он и проснулся! – воскликнул Запевайт. – А мы за тебя ужасно волновались. Наверное, там, откуда ты пришел, просто нет такой кошачьей мяты, я имею в виду – настоящей. Мы так рады, что тебе уже лучше.

Шустрик подбежал к Фритти и лизнул его в морду. Серая кошка сидела поодаль и внимательно наблюдала за Фритти.

Фритти колотила дрожь, но он поблагодарил друзей за заботу. Он еще не совсем пришел в себя: струившийся сквозь листву свет казался каким-то странным, мерцающим, а все звуки эхом отдавались в ушах. Он чувствовал себя очень легким, бесплотным.

Завывайт-Запевайт встал:

– Я знаю, что тебе было очень плохо, но мы прокрутились возле тебя все утро, а у меня еще столько дел! Надеюсь, ты не рассердишься, если я пойду?

Уже уходя, он обернулся и добавил:

– Ах да, чуть не забыл! Принц договорился, что ты получишь аудиенцию сегодня вечером, в начале Часа Глубочайшего Покоя. Если ты еще недостаточно хорошо себя чувствуешь, наверное, можно изменить время, но при Дворе очень серьезно относятся к протоколу. Впрочем, если тебе еще невмоготу, можешь не идти…

– Думаю, что смогу принять эту честь, – сказал Фритти. – Я так долго шел, чтобы поговорить с королевой, и… – он снова помолчал, – конечно, я буду там.

– Вот и хорошо. Я вернусь за тобой заранее, – пообещал Завывайт. Пятнистый мяузингер бегом покинул поляну.

Повеселевший Шустрик бросился вылизывать Фритти, а тот лежал, размышляя о своих странных ощущениях. Молчание прервала Мимолетка:

– Ты уверен, что у тебя хватит сил предстать перед королевой? – Грациозная серая кошка смотрела на него и ждала ответа.

– По-моему, чем скорее я сделаю это, тем лучше, – сказал он. Ему было сложно выразить свои чувства. – Я уже говорил Запевайту – мы шли сюда очень долго. Я дал обещание и поклялся его выполнить… но в этом Перводомье… не знаю, здесь все кажется каким-то незначительным. – Я хочу сказать здесь можно просто лежать день за днем и ни о чем не думать, ничего не делать, – попытался объяснить он. – Можно целыми днями просто бродить, размышляя о какой-нибудь чепухе, чесать языком о том о сем… глядишь, уже и состарился. И однажды поймешь что и не жил по-настоящему… но уже и не захочешь: это только все испортит. Боюсь, я не очень понятно объясняю, – продолжал он, – но у меня такое ощущение, что если уж я решил найти Мягколапку, нельзя это бросить на полпути, потому что… извини, я просто не умею это выразить…

Мимолетка подошла к Фритти и внимательно посмотрела на него. Потом обнюхала – не с подозрением, а с интересом – и села.

– Кажется, я понимаю тебя, Хвосттрубой, но, конечно, я здесь тоже чужая. Не думаю, что Завывайт и другие тебя поймут.

– Наверное, нет, – согласился Фритти. Он посмотрел на Шустрика, который уже вылизал его с головы до кончика хвоста и теперь слушал разговор, привалившись к старшему другу.

– Что ты скажешь, Шуст? – спросил Хвосттрубой.

Шустрик серьезно посмотрел на него:

– Я не уверен, что понял все, о чем вы тут говорили, но, по-моему, у здешнего Племени есть важные мысли – во всяком случае, они вызывают у меня вопросы, которые кажутся мне важными… хотя я и не знаю, почему они важные. Вот видите, – засмеялся котенок, – я объясняю еще хуже, чем мой старый друг Фритти. Мне кажется, все эти скучные вещи лучше всего чем-нибудь заесть. Нам давно уже пора позавтракать!

– Согласен, дружок, – улыбнулся Хвосттрубой, хотя самому ему пока все еще было не до еды. – Ты не хотела бы поохотиться с нами, Мимолетка? – спросил он молчаливую фелу.

– Сочту за честь.

Весь день они исследовали лесные заросли Перводомья, открывали заросшие кустами проходы, заброшенные тропки.

На следующий день после праздника обитатели Перводомья и Коренного Леса выглядели на редкость тихими. Кто дремал, кто лежал, лениво болтая с друзьями. Многие гости уже отправились по домам, и дороги Коренного Леса были почти пусты.

Мимолетка была очень внимательна к Шустрику, играла с ним, шла посмотреть, когда он находил что-нибудь интересное.

К Фритти она относилась дружелюбно, но сдержанно. Это вполне устраивало самого Фритти, который все еще ощущал последствия своего вчерашнего приключения. Большинство утренних ощущений заметно ослабли, но он не мог избавиться от чувства какой-то отрешенности, отстраненности. Разговор спутников доносился до него словно издалека; бродя, словно призрак, под старыми деревьями, он чувствовал, как на него нисходят тишина и покой.

Ближе к вечеру Мимолетка ушла, пообещав вернуться. Шустрик, бегавший и прыгавший весь день как заводной, и Хвосттрубой, который все еще чувствовал некоторую слабость, вернулись на свою поляну отдохнуть перед придворной аудиенцией.

Пришедший за ними Завывайт-Запевайт с трудом сдерживал возбуждение при мысли о серьезности и величии своей роли. Друзья шли за ним по запутанным коридорам Перводомья как во сне.

Они проскользнули сквозь туго сплетенную ограду из серебристой березы и спустились в небольшой овраг. Там, в отраженном свете единственного луча Ока, проникавшего сквозь кроны деревьев, они разглядели очертания множества котов, сидевших на дне крошечного каньона. В их круглых глазах отражался лунный свет. Откуда-то из густой тени к ним поспешно подошел большой кот.

– Наконец-то! Это и есть та самая парочка? Когда подойдет очередь, их вызовут, – сказал мистер Мурли, придворный гофмейстер; кивавший головой, как китайский болванчик. – Просто так войти никак нельзя – на все, знаете ли, есть протокол. А ты, Завывайт, оставь их со мной. Можешь подождать вон там, сзади.

Завывайт был слегка разочарован, но просто пожал плечами и пожелал им удачи. Наши друзья двинулись следом за кивающим и бормочущим гофмейстером, который вел их к одной из стен оврага, ближе к свету.

– Ждите тут, пока я не позову. А до тех пор ни звука. Перед вами есть еще и другие, а время Ее Мягкости драгоценно. Сидите тихо. – Мурли поспешил прочь, раскачиваясь всем телом.

Хвосттрубой следил за ним взглядом. Гофмейстер вошел в центр небольшой группы тщательно ухоженных котов с блестящими шкурками. «Важные придворные», – решил Фритти. Перед ними сидели несколько котов иного обличья. В одном, большом, ярко-полосатом, явно ощущалось легкое, непринужденное изящество, напоминавшее Чутколапа.

В начале оврага, на поросшем травой возвышении, над которым, словно шатер, поднимались ветви огромного дуба, расположились рядом Сквозьзабор и Воспарилл. Сквозьзабор явно мучился от скуки и нетерпения и Хвосттрубой улыбнулся в темноте. Как, наверное, все это раздражает вольную душу принца!

Принц-консорт лежал, всем своим видом выражая полную безмятежность и спокойный юмор. Но взгляд его был далеким и тревожным, как надвигающаяся гроза.

В самом центре возвышения, в луче лунного света, сидела королева Мурмурса Солнечная Спинка, казавшаяся в таком освещении сказочным существом.

Увидев ее впервые, Хвосттрубой подумал о фонтане о лесном источнике. Она была чистого, сияюще-белого цвета, роскошный мех напоминал пух одуванчика. Рядом с ней стояла маленькая глиняная миска, каким-то образом попавшая сюда из жилища Мурчелов. Перед Фритти была прапрапраправнучка Харара. Она сидела выгнув спину и наклонив голову, отставив заднюю лапу, которая, словно одна из ветвей берез, окружавших ее Двор, торчала в воздухе.

Королева старательно вылизывала себя под хвостом.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В ту славную столицу…

Где вялый двор его – тщета и пышность…

П. Б. Шелли

Весь Час Глубочайшего Покоя при Дворе Харара шла аудиенция. Королева Солнечная Спинка, устроившаяся в углублении Пра-Древа, огромного дуба, невозмутимо выслушивала всех являвшихся пред ее светлые очи. Хвосттрубой с постепенно убывающим интересом наблюдал за вереницей проходивших перед королевой просителей. Большинство из них волновали территориальные проблемы, но были и вопросы, связанные с Именованием, и благословения ожидающим котят фела м. Все это время королева сидела далекая и равнодушная, словно сияющая звезда.

Наконец все просители, довольные или разочарованные, исчезли в ночи. Королева грациозно потянулась, зевнула и взмахнула хвостом. Сэр Мурли поспешно вскарабкался на небольшое возвышение и склонился, над своей повелительницей. Королева что-то томно шепнула в пегое ухо гофмейстера, и он усердно закивал головой.

– Да, миледи, конечно, разумеется, – засопел старик.

– Так разве мы его не услышим? – спросила королева голосом, звучавшим как холодный, чистый ручей.

– Конечно, Ваша Пушистость, – проурчал сэр Мурли и подошел к краю возвышения. Он прищурился пытаясь что-то разглядеть в темноте оврага и торжественно объявил:

– Тан Мышедав, из воителей, ты можешь приблизиться к Пра-Древу!

Гордый полосатый охотник, которого Фритти заметил еще раньше, встал, потянулся и спокойно подошел поближе. На мгновение он замер у края возвышения, потом легким прыжком вспрыгнул на освещенное место.

– Воитель! Как Чутколап и Шурш! – возбужденно пискнул Шустрик. Фритти рассеянно кивнул, разглядывая Мышедава. При свете Ока на крепком теле тана под коротким мехом были видны давние побелевшие шрамы. Полосы и шрамы придавали Мышедаву вид старой древесины.

– Всегда к вашим услугам, о королева, – произнес воитель, почтительно касаясь подбородком земли. Солнечная Спинка смотрела на него с холодным интересом.

– Нечасто мы видим воителей здесь, при нашем Дворе, – сказала она, – даже тех, кто обитает в Коренном Лесу, возле Перводомья. Это неожиданная честь.

– При всем уважении. Ваше Величество, должен заметить, что воители не «обитают» в Коренном Лесу. – Мышедав говорил несколько грубовато, но в его голосе звучала спокойная гордость. – Мы, как вам известно, предпочитаем одиночество и пустынные места. При Дворе, на наш вкус… слишком много народу. – Он произнес «слишком много народу» с таким оттенком неуловимого презрения, что Воспарилл не Удержался от холодной усмешки.

– Мы знаем это, тан, – медоточивым голосом произнес принц-консорт, – но до меня дошли слухи, что воители собираются к востоку от Плавных Низин. Разве твои товарищи не считают, что столь большое общество не менее утомительно, чем наш Двор?

Мышедав вспыхнул. Солнечная Спинка тактично кашлянула и слегка стукнула хвостом. Тан заговорил явно сдерживая себя:

– Таны собирались, чтобы решить те же самые вопросы, что привели меня сюда. Принц-консорт, несомненно имея веские причины, ведомые ему одному, пытается разбередить старые раны. Но я не дам прищемить себе хвост. Речь идет о делах гораздо более серьезных.

Сэр Мурли, до сих пор стоявший возле королевы, что-то недовольно пробормотал, отошел и сел рядом с принцем Сквозьзабором, который впервые за всю ночь проявил интерес к происходящему.

– Хорошо, если бы вы все хоть на время перестали цапаться, – сердито сказал принц. – Для разнообразия было бы неплохо поговорить о чем-нибудь серьезном.

Королева посмотрела на сына, дернула ушами и повернулась к Мышедаву:

– Сквозьзабор, пожалуй, несколько порывист и несдержан, но он сказал верно. Ты должен извинить нам нашу резкость, тан. Я понимаю, тебя гнетут заботы, да и интереса к шуткам и болтовне у тебя нет. – Она холодно взглянула на принца Воспарилла, встретившего ее взгляд с полным спокойствием. – Говори же, Мышедав, прошу тебя, говори, – закончила королева.

Покрытый шрамами воитель внимательно посмотрел на нее, низко склонил голову и, выпрямившись, заговорил.

– Как известно Вашей Царственной Мягкости, – начал он, – нас, воителей, мало и под нашей властью большие территории. Моя юрисдикция простирается на большую часть Котальных Равнин и эту часть Коренного Леса, разумеется за исключением Перводомья – добавил он, лукаво улыбнувшись Воспариллу. – Земли к северу от Мявы раньше находились в ведении моего кузена, тана Чащехода. Теперь он мертв. – Мышедав многозначительно помолчал. Королева подалась вперед, в ее глазах блеснуло любопытство.

– Это, конечно, печально, что Чащеход покинул здешние поля, – задумчиво произнесла королева. – Он был смелым и искусным охотником. Но мы все же не понимаем цели твоего посольства. Воители всегда сами определяли преемника, не прибегая к помощи Двора.

Мышедав сел и нетерпеливо почесался.

– Так мы намерены делать и впредь, о королева. Меня привело сюда не наследство Чащехода, а то, как он покинул этот мир. На него напал неизвестный враг и разорвал на куски. Остальные его воители просто исчезли.

Солнечная Спинка, свернувшись в углублении ствола Пра-Древа, недовольно передернулась. Перламутровая древесина внутри ствола служила белоснежной королеве рамой.

– Какой ужас! – сказала она, взглянув на тана.

Воспарилл неслышно шагнул к Мышедаву.

– Кто совершил это злодейство? – спросил он. – И что тут можем сделать мы? Почему ты пришел с этим сюда?

Фритти, один из немногих оставшихся зрителей, почувствовал, как напрягся рядом Шустрик.

«Так вот что привело с юга Чутколапа и остальных», – подумал Хвосттрубой.

– Никто из Племени не может этого сказать, Ваши Величества, – угрюмо ответил Мышедав. – Если он пал жертвой одного врага, то существо это очень сильное. Если целой охотничьей стаи, тоже хорошего мало.

К Солнечной Спинке вернулся ее обычный апломб – Зачем ты пришел сюда, зачем расстроил нас? – спросила она. – Судьба Чащехода ужасна, но Крысолистье и северные земли уже давно считаются опасными, запретными местами. Зачем ты тревожишь нас этими горестными вестями?

– Я делаю это не для того, чтобы нарушить покой Перводомья, – гордо вскинул израненную голову Мышедав. – Я пришел предупредить вас об опасности. Мне кажется, при Дворе царит слишком безмятежное настроение. Это не единственный случай. Я это знаю, да и вы тоже. Ваш сын патрулирует границы Перводомья потому, что опасность подбирается слишком близко к гнезду.

– Наконец-то дошли до дела! – воскликнул довольный Сквозьзабор, но Воспарилл поднял тонкую лапу и приказал ему помолчать.

– Да, на наших границах появились грабители, но это еще не причина кричать «караул», – произнес принц-консорт своим музыкальным голосом. – Возможно, дикие Рычатели или больной медведь – объяснений найдется множество; это касается и смерти Чащехода, о которой мы глубоко скорбим.

Покрытый шрамами тан взглянул на Воспарилла со спокойным презрением:

– Конечно, медведь бывает опасен, но зимой они спят, а это все началось прошлой зимой. И думаю, продолжится этой, когда медведи снова впадут в спячку. – Воспарилл встретился с таном взглядом, но ничего не сказал. – Что бы ни пряталось там, на северных территориях, – а оно уже начинает оттуда расползаться, – оно, – и это многие могут подтвердить, – не дитя этого мира. Земля великодушна к своим творениям. Я много где побывал, но такого не видел никогда.

– Что ты имеешь в виду, тан? – спросила королева. – Боюсь, я тебя не понимаю.

– Что-то странное поселилось за Хараровой Отметиной. Лесные обитатели толпами бегут из Крысолистья. Птицы, которые гнездятся там в это время, улетают за Большую Воду. Вы в Перводомье лучше всех нас должны знать, почему все это предвещает опасные времена.

– А нельзя ли пояснее, воитель? – холодно поинтересовался Воспарилл.

– Это же и так ясно. Здесь, в Перводомье, самое большое скопление Племени: голодная толпа, постоянно охотящаяся на крылянок и Писклей. Пока их все же хватает; возможно, здесь им приходится иметь более крупные выводки или кладки, чем в других местах, но они продолжают жить здесь. Коренной Лес – их родина, как и наша. Мы, Племя, и те, на кого мы охотимся, – мы танцуем вместе. Так и должно быть. Но то, что захватило северную равнину и насыпало там целый холм – огромную кучу земли и мусора, размером почти с Перводомье, – это то, с чем обитатели Крысолистья жить рядом не могут. Вот та опасность, о которой нам всем никак нельзя забывать.

– Браво! – крикнул Сквозьзабор. – Клянусь Хараром, до чего же хорошо, когда здесь кто-то говорит разумные вещи!

Королева Солнечная Спинка хотела было что-то сказать. Фритти с Шустриком – как и все собравшиеся – чуть подались вперед, чтобы услышать ее мнение. Но тут Воспарилл встал и зевнул.

– Ну что же, – невозмутимо заявил он, – в том, что ты сказал, тан, есть много интересного и много нового для нас. В особенности про этот холм – действительно что-то очень странное, ну да мы обсудим это попозже. А сейчас мы не считаем разумным идти на поводу у слухов, тем паче отправлять неподготовленные экспедиции туда, где, как ты сам считаешь очень опасно. – Мышедав хотел запротестовать, но Воспарилл махнул из стороны в сторону своим коричневым хвостом, и воитель сдержался.

– Однако к опасности, – подчеркнул Воспарилл, – мы отнюдь не равнодушны. Мы разрешаем сыну королевы, отважному принцу Сквозьзабору взять столько воинов, сколько он сочтет нужным, и охранять границу нашей территории. Он может выступить немедленно.

– Чудесно! – радостно вскочил принц. – Я так рад! – воскликнул Сквозьзабор и одним прыжком исчез в темноте.

– А теперь, – холодно продолжал принц-консорт, – мы просим тебя, тан, после встречи с воителями вернуться сюда и рассказать Двору Харара о ваших решениях. Это возможно?

– Конечно, Ваше Высочество, – ответил Мышедав несколько растерянно. – Надеюсь, мы сможем продолжать сотрудничество с…

– Разумеется, разумеется, – перебил его Воспарилл. – Таково желание королевы. Я прав, моя пышноусая королева? – спросил он, повернувшись к Солнечной Спинке. Королева, убаюканная знакомыми звуками придворной беседы, лишь рассеянно махнула хвостом в знак согласия.

– Вот и прекрасно. Я полагаю, сегодняшняя аудиенция закончена. Еще раз благодарю вас, тан Мышедав, что обратили наше внимание на эти проблемы. Передайте, пожалуйста, наши искренние соболезнования семье и друзьям покойного Чащехода.

Воспарилл уже пошел прочь, когда заговорил сэр Мурли:

– Ээ… хмммм… эм, прошу прощения, милорд, но мне кажется, что тут еще один… ммм… ждет приема… – Воспарилл вернулся на возвышение с раздраженным выражением морды, которое, впрочем, тут же менялось безразличием. Королева просто не обращала ни на что внимания – устроившись между корнями Пра-Древа, она вылизывала себе бок.

– Ну хорошо, – сказал принц-консорт, – где же они? Давай их сюда.

Мурли подтолкнул вперед растерявшихся от неожиданности Фритти и Шустрика.

– Постарайся быть краток, – прошептал старый царедворец Хвосттрубою. – Его Высочество немного не в духе.

Хвосттрубой и сам это видел яснее ясного. Шустрик совсем оробел и только тихо дрожал, стоя рядом с Фритти, когда они подошли к священному дубу.

– Как вас зовут и зачем вы здесь? – нетерпеливо спросил принц Воспарилл.

– Меня зовут Хвосттрубой, а это мой спутник, Шустрик. Мы из клана Стены Сборищ, с дальней стороны Стародавней Дубравы. Мы ищем нашу подругу по имени Мягколапка, – тихо сказал Фритти.

Теперь и королева, видимо, заметила двух маленьких котов.

– Вы думаете, она здесь, в Перводомье? – спросила она, обратив на них свои блестящие глаза. Шустрик испуганно взвизгнул и уткнулся в бок Фритти. Тот нервно сглотнул и продолжал:

– Нет, великая королева, мы так не думаем. Скорее ее захватило существо – или существа, – о котором говорил тан Мышедав. Из нашего клана уже многие таинственно исчезли. Именно поэтому Старейшины послали делегацию к вашему Двору, – поспешно закончил он.

Солнечная Спинка широко зевнула, показав острые зубки, такие же белые, как ее шерстка, и невероятно розовый язык.

– Мы принимали такую делегацию? – спросила она сэра Мурли. Старый гофмейстер на миг задумался – Пожалуй, нет, Ваша Пушистость, – сказал он наконец. – Полагаю, мы впервые слышим о Стене Сборищ, и совершенно точно: оттуда к нам никаких посольств не прибывало.

– Ну вот, – сказал Воспарилл. – Боюсь, происходящее в большом мире пока минует наш скромный Двор. Очень сожалею, но мы ничем не можем вам помочь. Оставайтесь в Перводомье, сколько вам потребуется. А если захотите, можете оказать помощь Сквозьзабору. Вы ведь уже спели свою охотничью песню? Впрочем, не важно. Мягкого засыпанья, королевская аудиенция закончена.

Завывайт, успевший в ожидании друзей вздремнуть у стены каньона, молча вел их через лес. Фритти, которого переполняло чувство обиды и тоски, тоже не начинал разговора. Они долго шли молча, и наконец Шустрик нарушил тишину.

– Ты только подумай, Хвосттрубой, – сказал он, – мы же с тобой собственными глазами видели саму королеву Кошачества!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Не знаю, что и предпочесть:

Красу ли звонких трелей

Иль прелесть предвкушенья -

Саму ли трель дрозда

Иль то, что после.

Уоллес Стивенс

Дни в Перводомье пролетали быстро. Там, за пределами Коренного Леса, уже наступила зима.

Хвосттрубой и Шустрик проводили время под сенью огромных деревьев, исследовали окрестности, охотились; оба заметно поправились, шерсть у них стала блестящей. Мимолетка, по-прежнему вежливая и сдержанная, проводила с ними много времени. Ей, казалось, особенно нравилось сопровождать Шустрика в его многочисленных экспедициях.

Как-то пасмурным днем, когда котенок и фела отправились в очередное путешествие по Перводомью, Хвосттрубой остался один. Завывайт-Запевайт готовился к посвящению в мяузингеры и должен был отсутствовать два дня. Фритти бродил один, а мимо него с какими-то секретными делами и поручениями сновали обитатели Перводомья, большинство из которых Хвосттрубой даже не узнавал. Он уже давно не ходил никуда без сопровождения неумолчно болтающего голоса или хотя бы просто спутника.

Фритти дошел до южной окраины Перводомья, туда, где сквозь деревья виднелись Котальные Равнины. Он шел так, как ему нравилось, прислушивался к своим внутренним песням. Незаметно Фритти выбрался из леса и зашагал по пологому лугу, припорошенному ранним снегом. Он был так занят собственными мыслями, что не услышал ледяного журчания Примурлыки, пока не оказался на самом берегу.

Усевшись и распушив мех, чтобы защититься от снега и холодного ветра, он наблюдал, как течет река – течет и исчезает из глаз на востоке, Зарряне, где потом встретится с Мявой. Дальше, гораздо дальше, были те края, где он родился и провел детство, лес и поля, где они бегали с Мягколапкой под синим летним небом.

Прищурившись от сильного, ветра, Фритти смотрел вдаль через равнину; он думал о возвращении домой. Коренной Лес никогда не станет его домом. Где-то там, за покрытыми снегом холмами, находится Стена Сборищ. Где-то там его друзья.

Но там нет его семьи. Нет Мягколапки.

Он посидел так, обернув лапы хвостом, потом встал и пошел обратно, а журчание Примурлыки постепенно затихало позади него.

– Хвосттрубой! – обрадовался Шустрик. – А мы тебя искали. Ты гулял? Нам с Мимолеткой надо сказать тебе что-то важное.

Фритти остановился и подождал, пока котенок подбежит к нему.

– Приятной пляски, Шуст, – сказал он, – и тебе тоже, Мимолетка. – Фела казалась молчаливой и озабоченной. – У меня тоже есть кое-какие новости. Давайте вернемся к нашему дереву, спрячемся от ветра.

На поляне, где высоко над головой ветер раскачивал верхушки деревьев, Хвосттрубой серьезным тоном заговорил с друзьями:

– Надеюсь, вы поймете то, что я вам скажу, и не станете думать обо мне плохо. Я сегодня долго размышлял. Принять решение было проще, чем сказать об этом вам. Мне нужно оставить Перводомье. Я и так пробыл здесь слишком долго и начинаю забывать свою цель. Но данное мною обещание все так же серьезно и важно, как в тот день, когда я его дал. Я не могу спокойно сидеть здесь всю зиму, когда Мягколапка неизвестно где. Побывав при Дворе и послушав, о чем тут говорят, я понял: помощи здесь ждать нечего. Похоже, что-то происходит на севере, и думаю, именно там я должен продолжить свои поиски. На самом деле мне очень страшно, и при одной мысли о том, что мне предстоит, у меня дрожат усы, но я должен идти. Великий Харар, иногда мне хочется… я… Шустрик, ты что, смеешься?

Шустрик действительно смеялся, весело фыркал и пихал лапой Мимолетку.

– Ох… ох… ох, Фритти, – выдавил он наконец, – конечно, нам пора в путь. Про это мы с Мимолеткой сегодня и толковали. И в другие дни тоже. Но она говорит: тебе решать, когда мы тронемся в путь.

– Мы? – удивился Хвосттрубой. – Но, Шуст, сейчас уже холодно. Я просто не могу взять тебя с собой. Ты же не давал клятвы, не давал дурацких обещаний. К тому же ты отчаянный храбрец, но, прости, совсем еще котенок. Там, возможно, будет очень опасно – неужели ты не понимаешь?

– Понимаю. – Шустрик перестал смеяться, хотя все еще наслаждался растерянностью Фритти. – Только, по-моему, вы с Мимолеткой вдвоем сможете меня защитить. А может, и мы с нею защитим тебя.

– С Мимолеткой? – Хвосттрубой едва не потерял дар речи. – Ты, наверное, не понимаешь, как это опасно, – повернулся он к феле . – Лучше останься здесь и позаботься о Шустрике. Харар! Вы что, оба спятили, как Гроза Тараканов?

Мимолетна пристально посмотрела на Фритти холодным, глубоким взглядом:

– Я бы тоже предпочла, чтобы малыш остался здесь, но он настаивает. Кто я, чтобы знать пути Мурклы? Она призывает Племя для разных целей. Что же касается меня… конечно, ты не можешь этого знать… но не только у тебя есть неоплаченные долги и невыполненные обещания.

– Но… – начал было Фритти.

– Послушай, Хвосттрубой, – перебила его серая кошка, – еще до того, как ты пришел в Перводомье я стояла перед Пра-Древом и просила о помощи. Мне помогли не больше, чем тебе. Я тоже думала о том, чтобы отправиться на север, искать там ответы на свои вопросы, и как раз собиралась в путь, но тут появились вы с Шустриком и нарушили мои планы. Но теперь я готова.

Фритти смотрел на нее, ничего не понимая.

– Я родом из дальнего края Коренного Леса, – продолжала Мимолетка. – От трона Солнечной Спинки мою родину отделяют много лиг и бесчисленное количество деревьев. Мой отец, Скользкоус, был одним из Старейшин племени Лесных Просветов, уважаемым охотником, и у меня было много-много братьев и сестер.

В юности я избегала общества молодых котов из нашего племени – уж очень они самоуверенны и самодовольны. Когда пришла моя пора, я постаралась уйти подальше от них, чтобы моя природа меня не подвела и я не оказалась матерью выводка, которого еще не хотела. Мне нравилось гулять самой по себе, нравилось охотиться в одиночестве.

Часто я уходила далеко в поле, а иногда брала с собой младшего братишку, Разнюха, одного из немногих, с кем мне было хорошо. – Мимолетка подняла глаза к небу. Когда она их опустила, ее морда приняла спокойное выражение.

– Скользкоус, мой отец, иногда подшучивал надо мной говоря, что я, наверное, не фела, а маленький худенький кот. Хотя, пожалуй, он гордился мной. Я охотилась не хуже котов – а хвасталась этим гораздо меньше.

Как-то утром я решила отправиться к югу от Коренного Леса и позвала с собой маленького Разнюха. Но он был нездоров и попросил меня остаться с ним. Однако утро несло столько новых запахов, волнующих, щекочущих мне усы. Я не осталась с братом и ушла одна.

Не стану утомлять тебя долгим рассказом. Когда я вернулась – уже после Часа Глубочайшего Покоя, – то застала такое чудовищное зрелище, что не могла поверить своим глазам. Почти все мое Племя было уничтожено – разорвано на куски, словно там побывала стая Рычателей. Разнюх был тоже убит. Но никакие собаки не смогли бы застать врасплох весь клан Лесных Просветов. Многие тела были разбросаны по лесу, другие исчезли бесследно. Среди пропавших оказался и Скользкоус.

Много дней я была как безумная, как наклевавшаяся отравленных ягод крылянка . Когда разум снова вернулся ко мне, я пошла через лес в Перводомье. Долго ждала аудиенции, а когда дождалась, мне сказали, что мое Племя уничтожил разъяренный медведь. Но я-то знаю, что это не так.

И вот я встретила вас с Шустриком и поняла, что не случайно сошлись наши тропы. Шустрик очень похож на моего брата, а теперь он стал мне другом. И ты, Хвосттрубой, – не знаю почему, но меня тянет к тебе. – При этих словах Мимолетка отвела глаза. – Ну вот теперь ты знаешь о моем горе и, надеюсь, понимаешь, чего я хочу. Мы пойдем вместе.

Воцарилось долгое молчание. Хвосттрубой повернулся к Шустрику.

– Ты знал? – спросил он.

– Кое-что знал, – ответил котенок, – но не все Хвосттрубой, ну почему случаются такие ужасные вещи?

– Не знаю, Шуст.

Мимолетка внимательно посмотрела на них обоих. Огонь, горевший в ее глазах, пока она рассказывала свою историю, потух. Она выглядела замерзшей и усталой.

– Лучше отправиться побыстрее, иначе нам и вовсе не уйти, – сказала она. – Зима в этих местах очень суровая.

Словно в подтверждение ее слов высоко в ветвях завыл ветер.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Полоска света дрожит – по водной глади бежит,

А водопад, кичась, рьяно бурлит, спешит.

Бурли, вскипай, грохочи, дикое эхо вздымая,

Греми на эхо в ответ – глуша его, забивая.

Альфред лорд Теннисон

По дорожкам, между колоннами стволов, мела поземка. Молчаливая группка котов, среди них и Хвосттрубой с Шустриком, брели между деревьями Коренного Леса. Тянущиеся позади них цепочки следов медленно засыпало мелким снегом.

Сквозьзабор и его воины направлялись к северным границам Перводомья; Мышедав сопровождал их до края леса, чтобы потом свернуть на восток, к владениям тана Камы-шара.

Когда Хвосттрубой и его спутники попросили взять их с собой, Сквозьзабор удивился, а у Мышедава появились какие-то подозрения, но ни тот, ни другой не стали возражать.

– Клянусь шерстинками Дымчара, не пойму, зачем тебе понадобилось в те места, в такое время, да еще с фелой и малышом. Хотя – твое дело, – сердито пробурчал принц.

Он отправился в путь с довольно разношерстной компанией молодых охотников и старых, потрепанных жизнью котов, которые уже не пользовались успехом у фел. Кое-кто, такие как Ловимыш и, конечно же, Дневной Охотник с Ночным Ловцом, производили впечатление надежных бойцов, с которыми можно в огонь и в воду, но Хвосттрубой сомневался, что от остальных будет много толку в борьбе против Шустриковых чудовищ с красными когтями. Эта разношерстная братия и понятия не имела о дисциплине существовавшей среди воителей, – они разбредались по лесу и вовсе не хотели шагать строем, насилуя кошачью природу. В результате, когда отряд останавливался поспать или обсудить дальнейший маршрут приходилось подолгу ждать отставших, а порой и отправляться на их поиски.

В самое холодное время суток, в Час Прощального Танца, все сбивались в кучу, чтобы согреться, валились друг на друга, словно опавшие листья. Беспорядочно двигаясь, они обычно кончали тем, что чья-то лапа попадала кому-нибудь в глаз и начиналась бесконечная потасовка.

Из троих друзей только Шустрику путешествие, видимо, доставляло удовольствие. Хвосттрубой и Мимолетка чаще молчали, глубоко задумавшись, – особенно фела, старавшаяся держаться подальше от шумной компании Сквозьзабора.

Вот так эта странная команда и продвигалась под высокими кронами Коренного Леса… по тонкой пелене первого снега…

Когда Око Мурклы раскрылось в пятый раз после того, как они покинули Двор Харара, наши путешественники заметили, что лес становится все реже. Мышедаву, Фритти и его спутникам вскоре предстояло расстаться со свитой Сквозьзабора и отправиться своим путем.

Чтобы отпраздновать последнюю проведенную вместе ночь, решили остановиться пораньше. Нашли защищенную от ветра рощицу, где на земле почти не было снега. Потом разошлись поохотиться, а возвращались по одному и с разным успехом.

Мимолетка и Хвосттрубой не стали охотиться, а просто молча прогулялись по лесу. Они шли бок о бок вдыхая зимний морозец, и единственным звуком в окружавшей их тишине было легкое поскрипывание их лап по снегу.

Глядя, как грациозно движется рядом с ним серая фела, Фритти несколько раз хотел начать разговор, получить хоть какой-то отклик своей спокойной, молчаливой спутницы, но так и не смог заставить себя нарушить молчание.

Постояв и посмотрев на яркие точки, усыпавшие ночное небо, они так же молча вернулись в рощицу.

Распушившийся от холода и возбуждения Шустрик только что вернулся. Он охотился с принцем и, видимо, сумел сдержать свой писк: охота была удачной.

– Холодно, правда? – пропищал котенок тоненьким голоском. – Сквозьзабор ух какой охотник. Жаль, вы нас там не видели! А вот и он!

Обогнав стайку возвращавшихся котов – некоторые из них облизывали мордочки, – принц подошел к нашей троице и бросил перед ними на землю упитанного Рикчикчика.

– Надеюсь, вы окажете мне честь и разделите со мной добычу, – с немалой гордостью произнес он. У Фритти свело живот, когда его спутники принялись за еду, но он помнил клятву, данную лорду Щелку.

«Да, похоже, что хранить клятву – не лучший способ жить на свете», – с грустью подумал Хвосттрубой.

Сквозьзабор поднял измазанную беличьей кровью морду:

– Эй, Хвосттрубой, чего ты ждешь, старина?

– Как вам сказать, принц. Я очень польщен вашим предложением, но сейчас не могу есть. – Решимость Фритти оказалась сильнее голода, но он не был уверен что ее хватит надолго. И отошел подальше от своих спутников.

– Ну что же, я всегда говорю: каждый сам себе хозяин, – философски заметил Сквозьзабор, возвращаясь к быстро исчезающей тушке Рикчикчика.

Позже, когда вернулись все охотники, компания собралась в тесный кружок, спиной к ветру, продувавшему даже эту хорошо защищенную рощицу. Они по очереди хвастались и рассказывали всякие истории. Многие из тех, кого Сквозьзабор навербовал в Перводомье, оказались великими мастерами по части забавных историй и песен.

– Боюсь, они лучше рассказывают, чем сражаются, – буркнул тан Мышедав Обдергашу, единственному воителю, который сопровождал его ко Двору.

Немного позже, снизойдя к многочисленным просьбам собравшихся, молодой Ловимыш исполнил танец. Он то подпрыгивал, то припадал к земле, то ползал на животе, то взлетал вверх, словно само небо притягивало его за нос. Изредка Ловимыш с сосредоточенным выражением на морде замирал в неподвижности, двигался лишь его хвост, выписывая невиданные забавные, фигуры.

По завершении танца зрители разразились одобрительными криками. Разгоряченный танцор отбежал в сторону и покатался по присыпанной снежком земле.

Даже Мышедаву, вопреки собственному вкусу, понравился танец Ловимыша. Он встал и потянулся. Один из набранных в Перводомье котов попросил его что-нибудь рассказать. Остальные хором поддержали эту просьбу.

– Так и быть, – сказал тан, закрыв глаза и немного помолчав, – расскажу вам одну историю. Не обижайтесь, если скажу, что нам, воителям, по вкусу такие истории, где меньше пуха, но больше кости. – Мышедав открыл глаза, потянулся всем покрытым шрамами щетинистым телом и уселся на задние лапы.

– То что ваш досточтимый принц-консорт Пушли Воспарилл рассказывал о принце Многовержце и его искалеченных потомках, мне кое-что напомнило. Вы знаете, как впервые поссорились Мурчелы, слуги, и мы, Племя? Это старая история, но уверен, при Дворе ее редко рассказывают.

Никто, кроме Сквозьзабора и одного-двух старых котов, даже не слышал об этой истории. Принц сказал, что не помнит ее содержания.

– Но мы, воители, считаем своим долгом помнить о таких вещах, – ухмыльнулся Мышедав.

Вечно странствуя по дебрям, Проходил однажды лесом Сам лорд Тенглор Огнелапый, Одинокий и бездомный… – начал он нараспев. Много лет назад он вышел В путь, покинув Перводомье, И бродил он, постигая И разыскивая что-то В тех пустынях отдаленных Под чужими небесами, Где от веку наше Племя Не блуждало, не бывало.

Помолчав, Мышедав начал рассказ:

– Во дни принца Схватингема, во время долгого и славного царствования королевы Мохнары, лорд Огнелап охотился на дальних окраинах Коренного Леса. Он бегал наперегонки с лисой, боролся с могучим медведем, гонял кроликов. Ему не хватало компании себе подобных, но он поклялся, что не вернется ко Двору своего отца, покуда Виро Вьюга не будет отомщен.

Однажды он увидел соплеменницу, идущую по опушке Коренного Леса, – красавицу, какой и во сне не видел.

Пышный хвост – теплее лета - Развевается легонько, И прекраснейшую шкуру Шевелит дыханье ветра. Ясность искреннего взора, Гибкость поступи неслышной - Точно дивное виденье Перед лордом Огнелапом.

Цветом красавица была похожа на поле колышащейся пшеницы, нежная и пушистая, как облака над Котальными Равнинами.

– Как зовут тебя, прелестная? – спросил лорд Огнелап.

– Анемон, – ответила пришелица голосом нежным, как ручеек. – А ты кто?

– Неужели ты не знаешь меня? – удивился Первородный. – Я Тенглор Огнелап, сын Златоглава и Плясуньи Небесной, охотник и путешественник!

– Звучит очень мило!Анемон подняла удивительно тонкую лапку. – Хочешь немного прогуляться со мной?

Долго, долго прогуляли, Прыгая, смеясь, играя, Первородный Огнелапый С Анемоною прекрасной. Долго, долго восхищался, Восторгался Первородный, Но потом узнал внезапно Об истории ужасной.

– Анемон, у тебя много братьев и сестер? – спросил Огнелап.

– Нет, я живу у Мурчелов. В моем доме больше нет никого из Племени.

– Странно, потому что я чую запах незнакомого кота, правда очень слабый. Может, за нами кто-то идет? – И Огнелап, шагая на ярко-красных лапах, оглянулся.

– Не думаю, – нежно ответила Анемон, – кроме меня самого, единственный кот, кого я сегодня видел, – это ты.

Лорд Тенглор обернулся в изумлении.

– Разве ты не фела? – вскричал он. – Как же так? Ты ничуть не похож на кота! – Первородный был ужасно расстроен.

– Ну что же, – смутился Анемон, – наверное, это оттого, что со мной сделали Мурчелы.

Дрогнул Тенглор Огнелапый И взглянул тяжелым взором, Вдруг понявши злую правду Анемонова рассказа. Анемон свою котовость Потерял бесповоротно, Вероломно и жестоко Обращенный в полу фел у .

– Мурчелы!!! – взвыл лорд Огнелап. – Предательский род Многовержца! Они осквернили Племя! Придет день, и я отомщу им!

Сказав так, он убежал в лес, навсегда покинув искалеченного Анемона.

Так воскликнул Огнелапый, Проклял он Верзил коварных - И с тех пор в тени навеки Племя Мурчелов пребудет! Пусть сегодня наши слуги Нам хозяевами стали - Знайте: истинное Племя Никогда не покорится!

И поэтому по слову нашего лорда Огнелапа воители никогда не ходят в тени Мурчелов.

Закончив свою историю, Мышедав снова улегся между Обдергашем и Сквозьзабором. Наступило напряженное молчание, и тут заговорил принц:

– Вообще-то мне никогда не нравились эти длинные безволосые существа. Ну и история.

Все вздохнули с облегчением, и многие даже поздравили Мышедава с удачным рассказом. Потом были еще песни, загадки, и постепенно даже до крайности возбужденный Шустрик устал настолько, что уснул.

Фритти, мысли которого были целиком заняты Мягколапкой, Огнелапом и красными когтями, постепенно тоже пересек границу страны снов. Пушистый клубок Племени погрузился в сон и так провел конец Часа Прощального Танца.

Час Коротких Теней застал путешественников спускающимися к ограде Коренного Леса, последнему ряду сосен, елей и осин, отделявшему древний лес от обрыва глубокого ущелья, Хараровой Отметины. Здесь принцу и его спутникам предстояло нести караульную службу, остальным же дорога лежала каждому в свою сторону. Несмотря на яркое солнце, погода была прохладной.

Стоя возле ограды, они видели перед собой чуть припорошенную снегом равнину, которая тянулась до самого края огромного ущелья.

Принц Сквозьзабор кивнул на прощанье воителям, Мышедаву и Обдергашу.

– Счастливого пути и приятной пляски, – сказал он. – Обязательно навести меня сразу же после встречи танов – прежде, чем зря потратишь свои новости на этих придворных лежебок. Помни, что уж я-то высоко ценю твои слова.

– Я глубоко благодарен, принц, – серьезно ответил Мышедав. – Приятно знать, что в древнем доме нашего Племени еще бьются храбрые сердца. – Воитель взглянул на Фритти и двух его спутников: – Этих троих мы с Обдергашем еще немного проводим, пока наши пути не разойдутся. А вам, Сквозьзабор, да поможет лорд Тенглор.

Мышедав и Обдергаш отошли на почтительное расстояние, дав Фритти, Шустрику и Мимолетке попрощаться с принцем.

Здесь, на краю неведомой, но явно опасной территории, Фритти не очень хотелось с ним расставаться. Он знал, что ему будет очень не хватать грубоватого, но добродушного Сквозьзабора. Он попытался было выразить это вслух, но слова не шли с языка, и Хвосттрубой сделал вид, будто снимает колючку с хвоста, а Мимолетка шагнула вперед и поблагодарила Сквозьзабора за помощь.

– Приятной пляски, принц, – добавил Шустрик. – Я видел в Перводомье очень много интересного и запомню это навсегда. Вы были так добры к нам!

– Шуст говорит и от моего имени, – тихо сказал Хвосттрубой. – Мы вам очень благодарны.

– Вот еще глупости! – засмеялся Сквозьзабор. – Это я ваш должник, хотя бы за сведения о южных землях. Пусть у вас все будет хорошо – для меня это лучшая награда.

Спутники принца подошли поближе и стали шумно прощаться. Когда Хвосттрубой и остальные уже отошли на некоторое расстояние, к Фритти вернулся дар речи. Он обернулся и крикнул принцу:

– Принц Сквозьзабор! И вам тоже – удачи и счастья!

– Не беспокойся, дружок! – захохотал охотник. – Я начал охранять эти границы еще до собственного Именования. За нас можешь не бояться!

Принц и его отряд повернулись и исчезли на опушке леса.

Когда солнце опустилось уже совсем низко, пять котов все еще шли по полого спускающейся равнине.

Мышедав – не без помощи Обдергаша – рассказывал о местах, которые им предстоит увидеть.

– Если вы хотите перебраться через Харарову Отметину, – сказал он, – вам, по правде говоря, лучше идти не вместе с нами, а на север. Там есть брод. Но все-таки советую пройти с нами еще немного, чтобы увидеть Разгневанный Водопад. Он стоит того, чтобы потратить полдня, и не так уж сильно вы уклонитесь от вашего пути.

По дороге любопытный Шустрик расспрашивал тана об истории, которую тот рассказал накануне, и об отношении воителей ко Двору Харара.

– В конце концов, очень многие из Племени живут с?Мурчела м и?в их жилищах. Что же в этом плохого? – спрашивал он.

Старый ворчун отнесся к расспросам котенка очень благодушно. Похоже, никто и никогда не обижался на Шустрика, ухмыльнулся про себя Фритти, разве что барсуки и лисы.

– Плохое, мой юный охотник, в том, – объяснил Мышедав, – что мы – Племя, а не Рычатели, которые нуждаются, чтобы им указывали, как жить, которые охотятся сворами и лижут пятки любому, кто дает им пищу. Племя всегда жило собственным умом и сноровкой, ведя свой земной танец без чужой помощи. А теперь половина из нас живет в безделье, и заточении, поступившись своей мужественностью и не страдая от этого, а подымается лишь для того, чтобы съесть пищу, приготовленную для них детьми Многовержца.

Хотя покрытый боевыми шрамами тан изо всех сил старался сохранить спокойствие, было видно, как глубоко волнует его этот вопрос.

– И вот теперь, – продолжал он, – даже Двор, где когда-то жил лорд Тенглор, заражен этим ядом. Хотя бы Воспарилл с его томным мистицизмом и покорностью судьбе! Это же никуда не годится! Всякому понятно, что кот должен бегать, должен охотиться! А королева! Да простит меня Тенглор, она же ест из миски – из миски! – словно принадлежит к тем неуклюжим, бестолковым тварям, которых мы изгнали много поколений назад. Королева Племени даже не охотится! – Мышедава трясло от сдерживаемого гнева. Он покачал головой. – Мне, конечно, не пристало сердиться, – сказал он огорченно, – но в наше, такое опасное, время видеть, как эти мяукающие лизоблюды маются от безделья, пока гибнут наши соплеменники… прости меня. – Тан замолчал, и все остальные надолго последовали его примеру.

Путешественники добрались до Разгневанного Водопада почти к концу Часа Длинных Теней. Здесь, на краю Хараровой Отметины, в холодном воздухе висели густые клубы колеблющегося тумана. Кругом разносился приглушенный грохот.

Молчавший некоторое время Мышедав вдруг повеселел.

– Вот об этом ты сможешь рассказывать своим еще не рожденным котятам, – повернулся он к Мимолетке.

По мере приближения к каньону звук становился все громче и громче и наконец стал просто оглушающим. Хвосттрубой даже вздрогнул. Название Разгневанный Водопад явно подходило этому месту как нельзя лучше.

Туман вокруг был такой густой, что Мышедав решил перевести их через Примурлыку возле того места, где она спускается в Харарову Отметину. Они шли по скользким камням, и Примурлыка – уже совсем не та спокойная речка, что тихо струилась возле Перводомья – мчалась вся в белой пене. Хвосттрубой вдруг с сожалением подумал о том, сколько раз позволял командовать собой с тех пор, как покинул дом.

«Достойный конец этого дурацкого путешествия, – сказал он себе, – быть насмерть забрызганным самой спокойной из всех рек, протекающих по полям Мурклы».

Но они все же переправились через нее, и даже Шустрик одолел поток без злоключений. Глядя назад, они видели, как Примурлыка падает с края пропасти и в белой пене с грохотом рушится в текущую далеко-далеко внизу могучую Мяву. Ударяясь о поверхность реки, быстро текущей по дну Хараровой Отметины, вода брызгами взлетала вверх, и с того места, где они сидели, заходящее солнце, сияющее сквозь завесу тумана, окрашивало небо в сверкающее золото, багрец и пурпур. Разгневанный Водопад ревел, как разъяренный зверь, и кошки с почтительным ужасом взирали на эту мощь.

Когда наконец солнце окутал Час Подкрадывающейся Тьмы, Мышедав снова привел их на берег Примурлыки – подальше от края утесов. Рев водопада превратился в далекий гул, и они сделали привал.

Ошеломленные величием Разгневанного Водопада, Хвосттрубой и его друзья не сразу поняли, что Обдергаш и тан собираются покинуть их.

– Мне жаль, что мы не можем сопровождать вас дальше, – сказал Мышедав, – но мы и так уже на несколько солнц запаздываем на встречу танов. Как я уже говорил, вам лучше идти вдоль стены ущелья и воспользоваться Перепрыжным Бродом. Даже если вы дойдете туда сегодня вечером, непременно дождитесь солнца: это опасная переправа.

Они попрощались – воители спешили.

– Помните, – сказал Мышедав при расставании, – у тех мест, куда вы идете, нынче дурная слава. Будьте осторожны. Я хотел бы еще что-нибудь для вас сделать, но вы пошли неизведанными тропами – и кто знает, что из этого может получиться?

С этими словами тан и его спутник ушли.

Часа два наши друзья шли на запад вдоль края Хараровой Отметины. Каждый был погружен в свои мысли.

Дойдя до одиноко стоявшего у края пропасти огромного дерева, возле которого начинался Перепрыжный Брод, они спокойно улеглись и уснули.

В ту ночь Фритти спал без снов.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Кто, проснувшись в глуши, возомнит с утра

Себя владыкой земли,

Может выяснить в ужасе: здесь вчера,

Незримо и не вдали,

А рядышком Зло прошло, проползло -

Вот его след… в пыли.

Арчибальд Рутледж

Наступил день, и они увидели Перепрыжный Брод – естественный каменный мост, узкой изогнутой аркой переброшенный через Харарову Отметину. Противоположная сторона ущелья была так далеко, что казалось, где-то в середине этот мост просто сходит на нет.

Шустрик опасливо рассматривал возведенное природой сооружение.

– Что, Хвосттрубой, наверное, придется по нему идти?

Фритти кивнул:

– Либо так, либо спуститься в Харарову Отметину и перейти Мяву там, внизу. Признаться, мне это не очень нравится.

– Теперь это для нас единственный путь, – спокойно сказала Мимолетка. – Мышедав сказал, что до конца ущелья много лиг. И к тому же я сомневаюсь, что это самое худшее из того, что нам предстоит. Пошли?

Хвосттрубой внимательно посмотрел на фелу.

«Не думаю, что она так спокойна, как хочет казаться, – подумал он. – Мои усы говорят, что ей тоже страшно. И может, даже больше, чем нам. Но храбрость, верно, проявляется по-разному».

– Мимолетка права, Шусти, – вслух сказал он. – Вперед!

Пройдя мимо гигантского дуба, о чьи корни, казалось, опирался один конец каменного моста, Фритти возглавил шествие. За ним следовал Шустрик, а Мимолетка шла последней и внимательно смотрела вокруг.

Перепрыжный Брод оказался шире, чем выглядел издали, – достаточно широким, чтобы три кошки могли идти рядом, – и сначала шагать было довольно легко. Но из-за дождя и холода камень местами был покрыт льдом. Все трое ступали медленно и очень осторожно. Через некоторое время стены ущелья расступились, и воздух наполнился ревом и грохотом мчащейся внизу Мявы. Идти стало опасно, а шум реки заглушал все звуки. Путники молча двигались над пропастью в затылок друг другу, как гусеницы по тонкой ветке.

Ближе к середине каменной переправы Фритти почувствовал, как поднявшийся со дна ущелья резкий порыв ветра взъерошил ему шерсть. Из-за неожиданно налетевшего вихря он сделал несколько неуверенных шагов.

Хвосттрубой остановился и медленно обернулся к своим спутникам. Шустрик был в одном-двух прыжках от него, а Мимолетка следовала за котенком с выражением мрачной сосредоточенности на морде. Шустрик тоже остановился и взглянул с переправы вниз – на Харарову Отметину.

– Хвосттрубой! Мимолетка! – позвал он, перекрикивая ветер. – Там, под нами, стая птиц! Под нами! Мы выше самих крылянок! – Шустрик нагнулся еще ниже, радуясь новому ощущению. У Фритти от страха бешено заколотилось сердце, вдруг стало не хватать воздуха.

– Шуст! Сейчас же отойди! – зарычал он. Шустрик вздрогнул, отпрянул от края и оступился на скользких камнях. Стоявшая сзади Мимолетка быстро ухватила котенка за шкирку. Она схватила его так сильно и уверенно, что малыш вскрикнул от боли, но пока его лапки снова не обрели под собой твердую почву, фела не разжала зубов, а разжав, бросила на Фритти взгляд, заставивший его повернуться и молча продолжать путь.

На спуске с переправы при сильном порыве ветра сама Мимолетка на мгновение потеряла опору, но сумела удержаться. Опасность миновала.

А внизу выла и ревела Мява, словно хотела броситься на трех крошечных созданий на узенькой полоске, висящей над бурной водой. Когда они наконец добрались до противоположного берега, у всех троих дрожали лапы, они свалились на землю и немного полежали, прежде чем смогли идти дальше.

Местность по другую сторону Перепрыжного Брода выглядела однообразной и пустынной. У края ущелья груды камней перемежались с поросшими редким кустарником буграми. Чем дальше они уходили от переправы, тем глуше становился шум Мявы, и холодное молчание окутывало их, как туман.

Если не считать птиц, которые время от времени молча, не издавая криков, пролетали у них над головой, кругом не было никаких признаков жизни. Ветер, касавшийся морды и усов Фритти, не нес с собой ничего, кроме холода и слабых запахов реки.

Шустрик тоже с любопытством и недоумением понюхал воздух и повернулся к Фритти за подтверждением своих ощущений.

– Я не чувствую запаха никакого другого Племени. Я вообще ничего не чувствую, Хвосттрубой.

– Да, Шусти, – огляделся вокруг Хвосттрубой, – это не самое приветливое место, где мне приходилось бывать.

Мимолетка бросила на Фритти многозначительный взгляд и сказала:

– Я уверена, мы найдем какую-то жизнь в Крысолистье. Может, где-нибудь поглубже.

«Почему она так смотрит, – подумал Фритти. – Наверное, не хочет, чтобы я пугал Шустрика».

Чуть позже Хвосттрубой ощутил легкое раздражение, какое-то подсознательное беспокойство. Он услышал слабое жужжание или гудение – оно было тихим и нереальным, как шум улья, находившегося миль за сто, Но звук был и понемногу, совсем понемногу, становился сильнее.

Когда они остановились отдохнуть, укрывшись от ветра за высоким камнем, Фритти спросил своих спутников, слышат ли они этот звук.

– Пока нет, – отозвалась Мимолетка, – но я так и думала, что ты услышишь его первым. Хорошо, что тебе это удалось.

– Что ты хочешь сказать? – удивился Фритти.

– Ты же слышал Мышедава. Слышал Сквозьзабора. Здесь, в этих пустынных краях, что-то неладно, поэтому мы и пришли сюда. Лучше, если мы почувствуем это раньше, чем оно почувствует нас.

– Что за «это»? – Глазенки Шустрика горели любопытством.

– Не знаю, – призналась Мимолетка, – но что-то плохое. Большое зло, какого я еще никогда не ощущала. Что-то похожее я испытала, когда в тот раз вернулась домой. Если мы собираемся вступить на его территорию – а мы уже здесь, – то по крайней мере не будем обманывать себя на этот счет.

Мимолетка стояла выпрямившись, с ясными глазами, и Хвосттрубой невольно подумал о том, какой же она была до гибели своего племени. Да, она настоящий охотник, это несомненно, но суровый взгляд у нее похоже, скорее от горя, чем по каким-то другим причинам. Сможет ли она когда-нибудь плясать и смеяться? Трудно себе представить. Но он же сам видел, как она играла с Шустриком. Может, пройдет время и она станет счастливее. Он очень надеялся на это.

Они шли до вечера, а когда Око Мурклы поднялось высоко, остановились на отдых. Невнятный гул, который даже нельзя было назвать звуком, казался теперь ближе, стал ощутимее, и даже Шустрик с Мимолеткой его слышали – какой-то поток, бежавший под самой поверхностью земли.

После безуспешной попытки поохотиться, путешественники признали свое поражение, свернулись в один пушистый клубок и заснули.

Хвосттрубой освободил нос из-под задней лапы Шустрика и неуверенно понюхал воздух. Око уже опустилось за горизонт, и предутренняя роса каплями оседала у него на носу. Что-то разбудило его, но что?

Стараясь не потревожить спящих друзей, он вытянул голову из клубка теплых тел, как высовывает ее свернувшаяся змея.

Гул, странная пульсация, которая отдавалась в костях, изменился. Он стал более вибрирующим – не то чтобы ближе, но отчетливее.

Фритти охватило сильное, пронизывающее чувство. Из темноты за ним кто-то наблюдал. Фритти замер с вытянутой шеей; даже объятый страхом, он ощущал неудобство такого положения.

Внезапно – словно он свалился в холодную воду – его волною накрыло чувство одиночества, накрыло и пронизало насквозь, глухое, будто даже не им испытываемое. Что-то или кто-то вжился в свою Отрешенность, как в шкуру, а Фритти ощущал это несчастное существо бок о бок с собой. Он вспомнил кота который ему приснился, и как тот кружился во тьме, источая холодное отчаяние. Не это ли чувство он сейчас испытывал?

Но не успел он вспомнить о духмянном ночном кошмаре, ощущение исчезло. Гул снова превратился в еле ощутимую пульсацию, а в лесу было пусто. Фритти почувствовал, сам не зная как, что наблюдатель исчез. Он разбудил остальных, и они, сонно, вполуха, выслушали его взволнованный рассказ. Вскоре стало ясно, что этой ночью их уже никто не потревожит. Все снова погрузились в беспокойный сон.

Следующим утром – после короткого перехода – при ярком солнце они увидели холм.

Спускались каменистой равниной в широкую неглубокую долину. Она уходила вдаль, к подножию высокой горной цепи, столь далекой, что горы казались лишь силуэтами на фоне неба. Снова пошел снег, и покуда он падал и падал, облепляя им шубки, они созерцали грибообразную выпуклость на серой, растрескавшейся земле долины. Низкий и массивный, холм выпячивался из холодной земли, словно темный панцирь невиданного жука.

Миновав узкий край долины, путники ощутили, как пульсация вдруг усилилась. Фритти, вздыбив шерсть, отскочил, а Шуст и Мимолетка судорожно затрясли головами, как бы пытаясь стряхнуть этот неприятный звук.

– Вот оно! – воскликнул Хвосттрубой; дыхание его участилось от страха.

– Оно самое, – согласилась Мимолетка. – Вот он, источник множества невзгод.

Шустрик отступил на несколько шагов и припал к земле, распахнув глаза и дрожа всем телом.

– Тут гнездо, – шепнул он. – Самое гнездо, а те, кто в нем, замучат нас!

Он принялся тихонько посапывать. Качнувшись Мимолетка придвинулась к нему сбоку и, успокаивая, лизнула его за ухом и вопрошающе поглядела на Фритти.

– Что же все-таки предпринять, Хвосттрубой? – спросила она.

Фритти в замешательстве тряхнул головой:

– И придумать не могу. Уж такого… ничуть не ожидал. Я… мне страшно…

– Посмотрел на громадный безмолвный холм и содрогнулся.

– Да и мне тоже, Хвосттрубой, – сказала Мимолетка таким тоном, что он поспешил поднять на нее глаза. Она встретила его взгляд, и на мордочке ее мелькнула тень улыбки, едва заметно пошевелив усы. И что-то еще проскользнуло между ними. Ощутив неловкость, Фритти отодвинулся к Шустрику.

– Держись, дружок, – сказал он, обнюхивая Шустриков нос. Запах страха исходил от котенка, тельце его била дрожь, пушистый хвостик был поджат. – Держись, Шусти, мы не позволим, чтобы с тобой что-нибудь стряслось. – Фритти даже не слышал, что говорит, пересекая и пересекая взором долину.

– Что мы там ни предпримем, а сейчас надо двигаться, – порешила Мимолетка.

– Ветер снова поднялся, а мы на самом юру. И не для одной только погоды.

Фритти понял – она права. Здесь они не прикрыты, не защищены – букашки на плоском камне, да и только. Он кивнул в знак согласия, и они убедили своего юного сотоварища снова подняться.

– Пошли, Шуст, давай поищем местечко, где можно получше укрыться, а там и подумаем немножко.

Мимолетка тоже придвинулась к малышу, ободряя:

– Сейчас, Шусти, мы ни на шаг не подойдем ближе. Я ни за что не хочу провести Часы темноты так близко от этого бррядового холма.

Котенок поддался уговорам и молча пошел между ними. Они начали обходить долину по внешнему ее краю.

Путники, держась вплотную друг к другу, беззвучным шагом двигались вдоль края долины – описывали, как небольшие планеты, круг возле серого, мертвого солнца. Когда же солнце, поднявшись, осветило долину болезненным светом, на дальней стороне этой громадной чаши завиднелись группы деревьев. Оттуда тянулось вдаль безбрежное лесное море.

– Это, верно, Крысолистье, – сказала Мимолетка. Хвосттрубой вздрогнул – таким громким показался ее голос после долгого молчания. – Дотуда, похоже, довольно далеко, – продолжала она, – зато мы наверняка найдем там укрытие.

– Конечно, – согласился Фритти. – Понимаешь, Шуст? Подумай! Деревья, чтобы точить о них когти, Пискли, чтобы охотиться, – все разом!

Шустрик чуть заметно усмехнулся и пробормотал:

– Спасибо тебе, Хвосттрубой. Я не подкачаю.

Они продолжали путь.

К концу Коротких Теней над ними пролетела вереница больших темных птиц. Одна из их шеренги отделилась от остальных и очертила круг над кошачьей троицей. У нее были блестящие глаза и черные искрящиеся перья. Несколько секунд она лениво повисела у них над головами, потом, издав пронзительный насмешливый крик, поднялась, чтобы нагнать подруг. Каркая, стая скрылась из виду.

С убыванием Потягивающегося Солнца они подошли к Лесу Крысолистья достаточно близко, чтобы различить макушки отдельных деревьев, высившиеся над краем долины. Быстрое приближение ночи, казалось, усиливало ощущение угрозы, исходившее от таинственной насыпи в центре долины.

Хвосттрубой слышал назойливое биение где-то глубоко внутри себя и, лишь снова и снова бессмысленно повторяя молитву воителей, подавлял желание удрать – и бежать, пока не свалится от изнурения. «Ослепительный лорд Тенглор, – бормотал он про себя, – вечный странник Огнелапый…» Шустрик и Мимолетка, казалось, не чувствовали этого столь сильно, как он, но и они выглядели напряженными и утомленными. Лес, простирающийся на многие лиги за долиной, был теперь виден полностью. На вид – очень радушный и гостеприимный.

Когда солнце стало наконец садиться, подсвечивая золотом вершины деревьев, они ускорили шаг, выжимая из тел последние силы. Едва солнце опустилось за дальний лесной горизонт и на небе остался лишь расплывчатый отсвет красной его короны, резко задул холодный ветер, – обжигал им носы, прижимал к телу мех.

Хвосттрубой прибавил шагу; Шустрик и Мимолетка изо всех сил поспешали за ним. Ощущение пульсации усиливалось, и он чувствовал себя совсем больным. Необъятная, необъяснимая жуть, казалось, гналась за ними по пятам. Все трое постепенно перешли на бег.

Они неслись вверх по наружному гребню долины; одолев его наконец, завидели внизу опушку Крысолистья. Не обращая теперь внимания ни на что, кроме сгущающегося позади давящего страха, скатились по невысокому склону и, метнувшись через каменистую низину, наконец-то скрылись под пологом леса.

Лес Крысолистья дремал… или казался дремлющим. В воздухе застоялось сумрачное, спертое спокойствие. Покуда Хвосттрубой со спутниками устало крались меж деревьями, лесное безмолвие гнело их не меньше собственной усталости.

Очутившись в лесу, Фритти и Шустрик вполне были готовы рухнуть там, где стояли, но Мимолетка заявила, что необходимо поискать местечко, которое получше защитит их от холода и возможного преследования. Скрывшись из виду, холм вовсе не исчез у них из памяти, они с усталыми стонами согласились на предложение фелы?и стали углубляться в лес.

Пробираясь по мокрой глине мимо мхов и грибов, все трое и сами сохраняли молчание, словно подражая безмолвию окрестностей. Двигались опустив головы, медленно, часто останавливаясь, чтобы принюхаться к незнакомым запахам Крысолистья. Влага пропитывала здесь все – земля и кора набухли и сочились, в лесу повсюду пахло древесными корнями, ушедшими глубоко в затхлую подземную воду. В холодном воздухе был виден пар от дыхания.

Только к концу Подкрадывающейся Тьмы путники нашли себе укрытие: от ветра их защитили гранитный валун и корни рухнувшего дерева. Заснули мгновенно. Ничто не нарушило сна, но когда они пробудились около середины Глубочайшего Покоя – изнуренные и голодные, – то даже и не почувствовали, что отдохнули.

Не было по-прежнему и признака каких-нибудь существ покрупнее насекомых. После бесплодных поисков путники вынуждены были поужинать личинками и жуками.

Хотя они чувствовали себя неважно, особенно расстраивался и беспокоился Хвосттрубой. Его все еще тревожила пульсация холма, правда заметно ослабевшая с тех пор, как они вошли в Крысолистье. Вдобавок, не в пример двум своим друзьям, он не разделил со Сквозьзабором его белку и, уже целых два дня обходясь без мало-мальски сносной пищи, жаждал насытиться.

Проглотив последнюю личинку, он буркнул:

– Что ж, мы здесь, ошибки быть не может. Я довел вас до самого края, что верно, то верно. Надеюсь, оба вы довольны, что шли за мной, пока я корчил из себя заправского Мурчела! Может, пожелаете последовать за мной и в холм, чтобы всех нас там мерзко отправили на убой… – Он поддал лапой желудь и проследил, куда тот отскочит.

– Не говори так, Хвосттрубой, – откликнулся Шустрик. – Тут же ни словечка правды.

– Это чистая правда, Шусти, – горько сказал Фритти. – Великий охотник Хвосттрубой закончил свои поиски.

– Единственная правда тут вот в чем, – с неожиданной горячностью сказала Мимолетка, – мы и впрямь нашли, что искали. Кое-что, о чем Сквозьзабор, Мышедав и другие и знать не знают. Нашли источник ужаса.

– Кажется, его нашел и тан Чащеход – и ты слышала, что с ним случилось. Сохрани нас Муркла! – Хвосттрубой тем не менее чуточку успокоился. Взглянул на друзей исподлобья: – Ну ладно. Но вопрос-то остается. Что все-таки нам делать?

Шустрик поднял глаза на старших, потом сказал тихонько, как бы смущаясь:

– По-моему, нам нужно вернуться и рассказать принцу. Он поймет, что делать.

Фритти хотел было возразить, но вмешалась Мимолетка:

– Шусти прав. Мы чуем в этом месте брряд. Нас слишком мало, и очень уж мы невелики. Считать, о нам под силу справиться одним, – высокомерие похлеще, чем у Многовержца. – Фела покачала головой, зеленые глаза ее были задумчивы. – Если мы приведем сюда других, они, естественно, обнаружат то же, что и мы. Тогда, может быть, Двор Харара приобретет какой-нибудь вес. – Она стояла, похожая на еще одну тень в темном лесу. – Идем, давайте-ка вернемся под корни нашего дерева до восхода. Нынешней ночью я наверняка никуда не пойду.

Хвосттрубой с восхищением уставился на фелу:

– Ты, как всегда, рассуждаешь более здраво, чем я. Ты тоже, Шуст. – Он улыбнулся младшему другу. – Харар! Я радехонек, что вы оба не отпустили меня, глупого, одного.

В предрассветный час Фритти не спалось. Мимолетка и Шустрик тревожно ворочались и бормотали, но Хвосттрубой лежал меж ними и вглядывался в темные вершины деревьев; нервы у него были напряжены, как пригнутая ветка. Время от времени он забывался в полусне и снова внезапно просыпался с колотящимся сердцем, чувствуя, будто обнаружен и пойман.

Ночь все тянулась. Лес оставался недвижен, точно каменный.

Фритти блуждал близ порога сна, когда услышал шум. Какой-то миг он лежал, рассеянно слушая, как звук становится громче; вдруг понял: что-то быстро движется на них сквозь подлесок. Вскочил на лапы, принялся расталкивать друзей – они с трудом приходили в себя.

– Кто-то идет! – выдохнул он, ощетинившись. Шум усилился. Время, казалось, замедлилось, каждое мгновение растягивалось в удушливую вечность. Какой-то силуэт выскочил из подлеска всего в нескольких прыжках от них.

Грязный и всклокоченный призрак с вылезшими из орбит глазами вышел на открытое место. Освещенный сверху светом Ока, проникшим сквозь ветки, он, казалось, целые века придвигался к троим спутникам. Оцепеневший от ужаса, Фритти чувствовал себя так будто оказался где-то глубоко под водой.

Жуткая фигура остановилась. На миг свет Ока озарил ее морду – морду Грозы Тараканов.

Не успел потрясенный, дрожащий Хвосттрубой и слова сказать, как Гроза Тараканов оглянулся и завыл, словно жесточайшая зимняя вьюга.

– Бегите! Бегите! – крикнул безумный кот. – Они подходят! Бегите!

Шустрик и Мимолетка оба уже вскочили. Словно подтверждая крик Грозы Тараканов, из лесной тьмы донесся ужасный, душераздирающий вопль. Подпрыгнув, Гроза Тараканов промчался мимо Фритти и его спутников и скрылся из виду. Воздух рассекло еще одно кошмарное завывание. Невольно завизжав от страха, все трое бросились за Грозой Тараканов – очертя голову в глубь леса, прочь от леденящих звуков.

Фритти чудилось, будто он видит страшный сон, – мерцание Ока, чередующееся с темнотой, почти ослепило его. Гроза Тараканов был еле виден впереди, камни и корни, вздымаясь вокруг, преграждали дорогу. Он расслышал, как с трудом пробираются бок о бок с ним сквозь чащу Шустрик и фела. Они бежали, бежали, не помышляя о том, чтобы не шуметь, не ища укрытия, – лишь бы спастись, спастись!

А теперь рядом с ним был один Шустрик, задыхающийся, тяжело передвигающийся на коротеньких своих котеночных лапках, – весь во власти ужаса. Фритти обгонял его. Не раздумывая, Хвосттрубой замедлил бег, обернулся, чтобы ободрить его. Над головой раздался треск, и что-то прянуло вниз с деревьев. Хвосттрубой ощутил, как в спину ему вонзаются острые цепкие когти; потом он рухнул на землю, и его ка унеслась в кромешную тьму.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Я видел черный день мой совсем вблизи. Утром над нами взошло тусклое солнце, а вечером сокрылось оно в темной туче, подобное огненному шару.

Блэк Хоук

Следующий сотрясающий толчок вернул Фритти в мир бодрствования. Он был оглушен, обессилен – и полежал с закрытыми глазами. Уже ощущая сильный холодный дождь, который лился на него, путая шерсть. Внезапный удар – его толкнули? опрокинули? – выбил из него дух. Когда он снова наполнил легкие воздухом, то втянул вместе с ним настораживающий запах: холодной земли, солоноватой крови – и едкую звериную вонь мускуса. У него невольно сжались мускулы, и острая боль прострелила спину и плечи. Он сдержал протестующее ворчание.

Медленно и осторожно открыл один глаз. Тут же опять закрыл – в него попала холодная струйка дождя. Через миг снова попытался открыть. Как раз за перепачканным кончиком своей морды он различил несчастную, грязную морду Грозы Тараканов, который съежился от страха рядом. Над согнутой спиной Грозы Тараканов разглядел еще и пушистый хвостик Шустрика.

– То-то. Говорил я вам, что этот клоп прочухается. Теперь-то уж сам понесет свою проклятую, пропитанную солнцем тяжесть.

Хвосттрубой вздрогнул от этого голоса, раздавшегося прямо над головой. Голос говорил на Языке Предков неуклюже, с запинкой, неблагозвучно, жуя слова. Грубые звуки отдавали жестокостью.

Прижав уши к голове, Хвосттрубой медленно-медленно повернулся, чтобы взглянуть через плечо. Там маячило что-то огромное и жуткое.

На Фритти и его спутников, лежавших на сырой земле, глядели сверху три кота. Они были огромны – не меньше Дневного Охотника и Ночного Ловца, сотоварищей Сквозьзабора, – но выглядели совсем по-другому: искаженными, иными, чем было задумано Племя. Их морды были змееподобны – плоскобровы и широкоскулы, а уши располагались чуть ли не за затылками. С этих морд глядели три пары глаз, огромных, глубоко посаженных, пылающих негасимым огнем. Мускулистые тела, узловатые, приземистые и мощные, опирались на широкие лопатообразные лапы с… красными крючковатыми когтями цвета крови.

У Фритти зачастило от страха сердце. Одно из чудищ, посверкивая странными глазами, приблизилось к нему. Как и два других, оно было сплошь черно, как сажа, с несколькими нездоровыми белесыми пятнами на подбрюшье.

– Встать, мррязь, тухлятина. Тебя уже давненько притащили. Теперь ты у меня поскачешь как миленький, а не то отведаешь моих зубов. – Чудище показало все острия пасти. – Понял?

С этими словами тварь наклонилась над Фритти. От нее пахнуло мертвечиной. У Фритти сжались от ужаса горло и желудок, и он смог лишь чуть-чуть повернуть голову.

– Хорошо. Ну тогда ты и твои убогие дружки можете встать.

Хвосттрубой, неспособный больше выносить этот ужасный взгляд, быстро посмотрел на спутников.

Теперь он разглядел мордочку Шустрика. Котенок очнулся, но казался потрясенным до оцепенения. Он не ответил на взгляд Фритти.

– Эй, вы! – Хвосттрубой повернулся. – Слышите, когда я говорю «встать», значит, встать, где бы вы ни были! Это тебе говорит Растерзяк, начальник Когтестражей! Да коли я захочу, вы недосчитаетесь своих поганых кишок, клопы! Встать! Живо!

Превозмогая боль, Фритти встал. Он уже чувствовал, что шерсть у него на спине слипается от чего-то погуще и потеплее, чем дождевая вода. Ему отчаянно хотелось вылизаться, промыть рану, но страх был слишком силен.

Растерзяк прошипел двум другим чудищам:

– Разорвяк! Раскусяк! Солнце вас ожги, чего стоите – вмажьте слизнякам по лапам! Ежели и ухо кому случится откусить – валите! Толстяк не очень-то огорчится, что они не больно хорошенькие! – Растерзяк засмеялся – скрипучий, кашляющий звук резанул слух Фритти. Остальные Когтестражи двинулись вперед и пинками подняли безмолвных Шустрика и Грозу Тараканов на ноги.

В первый раз после возвращения в мир бодрствования Хвосттрубой окинул взглядом местность. Они, очевидно, были все еще в Крысолистье – со всех сторон тянулись в ночь ряды деревьев. Мелкий дождь моросил сквозь ветки; земля была губчатая, намокшая.

Когда трех спутников медленно повели, все, что мог подумать Хвосттрубой, было: «Мне конец. Я не нашел Мягколапку и обрек себя на смерть. Все, мне конец». Потом, покуда Когтестражи подгоняли их свирепыми ударами лап, он задал себе вопрос: «Где Мимолетка?» Хотя Фритти казалось, что они шли целую вечность, по привкусу воздуха он чувствовал – минула еще только середина Прощального Танца. Неужели и вправду он, Мимолетка и Шуст так недавно свивались теплым клубком? Он взглянул на маленького друга, хромавшего впереди. Бедняга Шуст – зачем только он с ними пошел?! Глядя на его небольшой жалкий силуэт, Фритти ощутил первую вспышку незнакомого чувства: ненависти. Огромные уродливые твари, изводившие их пинками и рычанием, вполне осязаемо существовали – но раз уж существовали, их можно было ненавидеть. Куда они идут? Куда ведут их эти существа? Фритти понимал – в холм.

Таким образом, было по крайней мере что изведать – взглянуть в лицо злу. Это, казалось, немного помогало, хотя Фритти и не сказал бы почему. Да и бессмысленно было слишком в это вдаваться, потому что он знал, подумалось ему снова, – его ждет смерть.

Гроза Тараканов, возглавлявший процессию пленников, принялся что-то бормотать себе под нос. Хвосттрубой не мог различить ни слова в этом сердитом ропоте, и Когтестражи, очевидно, тоже не различали. Они почти сразу перестали обращать на него внимание, но Фритти уловил, как в старом безумном коте постепенно нарастает напряжение. Это встревожило его.

Гроза Тараканов с неистовым воем повернулся к ближайшему стражу, Разорвяку.

– Рычатель! Собака! – завопил разъяренный старый кот. – Твоя песенка спета! Я знаю всю твою мерзость и темноту!

Разорвяк, скривив губы от удивления, чуть заметно отпрянул, и Гроза Тараканов прыгнул мимо него за Деревья. У Фритти ходуном заходило сердце.

Чудовищный Когтестраж был выбит из равновесия лишь на миг; он с рычанием прыгнул вслед Грозе Тараканов. В считанные секунды он поймал его, ударил потрепанного старого кота, проволочил по грязи и вскочил к нему на спину. Раздался бешеный вой – кто из двоих взвыл, Фритти не сказал бы, – и, к его изумлению, Гроза Тараканов поднялся и впился когтями в морду Разорвяку. Перепачканная шерсть Грозы Тараканов вздыбилась, едва он подался вперед; на миг почудилось, что он вдруг вырос, стал мощным. Потом когда Разорвяк снова обрел разум и собрался. Хвосттрубой увидел, что Гроза Тараканов был всего лишь тем, чем был: старым котом, в безумии напавшим на монстра вдвое больше себя. Они сцепились, и Разорвяк нанес Грозе Тараканов сокрушительный удар по морде; старик обессиленно повалился на грязную землю, где и остался лежать; кровь лила у него из носу. Когтестраж, шипя, как скользь, прыгнул вперед, чтобы перервать ему горло, но голос Растерзяка проскрежетал:

– Стой, или я тебе зенки выну!

Разорвяк – его мерцающий взгляд теперь потемнел от жажды крови – на миг смутился. Оскалил зубы, повернулся к начальнику. Растерзяк сухо, шершаво хихикнул.

– Х-ха, – усмехнулся он, – хорошенького дурака сделал из тебя старый хрыч! – Разорвяк посмотрел на начальника с неприкрытой ненавистью, но не двинулся к Грозе Тараканов. – Чуть не сбежал к тому же, а? – съязвил Растерзяк. – Твоя оплошка, сам теперь его и потащишь, пока суд да дело. Тебе бы радоваться, что эта старая крысья шкура еще дышит, потому что Толстяк хотел заполучить всю компашку живьем, – они должны быть живы, по крайней мере пока мы их к нему не доставим. Как по-твоему, друг мой, что он с тобой сделает, если ты помешаешь? – Растерзяк усмехнулся. Разорвяк в страхе попятился от скрюченного тела Грозы Тараканов.

– Может, он отдаст тебя Клыкостражам, а Это ведь будет неприятно!

Разорвяк задрожал и отвел взгляд от начальника. Робко приблизился к старому коту, обнюхал и поднял его зубами.

– Очень хорошо, – сказал Растерзяк, подвинувшись к Раскусяку, который недвижно наблюдал за событиями. – Пошли. Скоро откроется Огненный Глаз. Мы ускоренным маршем доберемся до Западной Пасти.

Фритти и его юного друга гнали вперед, все время по прямой, не позволяя ни на шаг отклониться. Непрерывный дождь усилился, насквозь вымачивая мех и превращая лесные тропы в скользкую трясину.

Когда казалось, что пленникам уже не может быть хуже, дождь перешел в град. Ощутив жгучие ледяные удары градин, Хвосттрубой припомнил нападение Рикчикчиков. Впрочем, сегодняшнее нападение не прекращалось, и его иззябшее тело отчаянно ныло. Чуть только он и Шустрик пытались слегка изменить направление, подвигаясь под защиту деревьев, Растерзяк и его шайка снова толкали их на тропу. Самих чудовищных котов градины не беспокоили – или они этого не показывали, словно спеша по какому-то важному делу. Фритти и Шуст, молчаливые, побитые, шагали не подымая голов. Края неба на востоке, на Зарряне, начали голубеть от первых лучей рассвета, и Когтестражи стали волноваться.

По неразборчивой команде Растерзяка Раскусяк внезапно прыгнул вперед и скрылся в зарослях папоротника. Остальные с минуту ждали в жуткой немоте Крысолистья. Потом змеиная голова Раскусяка вновь появилась и раз-другой кивнула. Растерзяк издал низкий рык одобрения:

– А теперь, вонючие Пискли, живо в кусты!

Разорвяк, все еще тащивший в пасти безмолвную фигуру Грозы Тараканов, сиганул вслед Раскусяку в чащу зарослей. После недолгого сомнения – он взвешивал возможности вырваться на свободу и осознавал: от Растерзяка ему ни за что не убежать – Хвосттрубой последовал за Когтестражем. За ним зашагал Шустрик со все еще отсутствующими глазами.

«Наверное, здесь-то они нас и убьют», – подумал Фритти.

Он вдруг смирился с предстоящей смертью, ощутив почти приятную готовность отказаться от борьбы.

Командир Когтестражей замкнул шествие; они нырнули вниз и запетляли сквозь цепкие колючки. Полузакрыв глаза, чтобы защитить их от торчавших отовсюду шипов, Хвосттрубой чуть не свалился вниз головой в яму, возникшую перед ним.

Яма была широка и темна – туннель тотчас сворачивал, скрываясь от взора в земле. Шустрик с молчаливым ужасом уставился через плечо Фритти в туннель. Его рот на миг приоткрылся, но выдавил только слабенькое «мяу».

Растерзяк продрался сквозь последние ветки.

– Ну же, – буркнул он, – полезайте, наземные ползуны, не то я вам живенько помогу.

Его безобразная фигура с горящими глазами выросла рядом. Фритти словно разрывало пополам. Может быть, лучше было бы умереть на открытом месте, чем погибнуть, как суслик, на пороге норы. Но когда он взглянул на Растерзяка, к нему вернулась ненависть, и он захотел еще немножко пожить. Для чего бы этим громадным Когтестражам заталкивать их в туннель, чтобы убить? Может быть, то, что начальник сказал Разорвяку, было правдой… Всегда есть какая-то надежда спастись, лишь бы остаться в живых.

«Что ж, – решил он, – стало быть, у меня нет другого выбора!» Осторожно спускаясь в темную яму, он оглянулся на Шустрика. Котенок был так перепуган, что отпрыгнул от входа в туннель, словно собираясь удрать. Хвосттрубой встревожился. Растерзяк, чья злобная морда перекосилась от раздражения, уже готовился принять меры. Пока Фритти колебался, недоумевая, что предпринять, атаман выпустил кроваво-красные когти. Подталкиваемый к действию, Фритти прыгнул вперед, увернувшись от ужасающего удара когтей Растерзяка, и толкнул упирающегося Шустрика к яме. Перепуганный котенок захныкал и, сопротивляясь, вывернул наружу лапы, вцепившись коготками в мокрую землю.

– Все хорошо, Шуст, все будет хорошо, – услышал Хвосттрубой свои слова. – Поверь, я не позволю им тебя обидеть. Пошли, иначе нельзя.

Он ненавидел себя за то, что толкает испуганного малыша в эту темную, ужасную яму. Лапами и зубами он не без труда разжал хватку Шустрика, и они сошли в темноту.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

А в своде врат поблекших вьется

Нечистых череда,

Хохочет – но не улыбнется

Никто и никогда.

Эдгар Аллан По

Стены и пол туннеля были влажны. Болезненно-белесые корни и куски каких-то иных предметов, о которых Фритти старался не догадываться, свисали с земляного потолка. По мере того как они удалялись от входа, свет постепенно мерк и вовсе исчез бы, если бы не слабое свечение гнили, тянувшейся по стенам. Они спускались вниз в тусклом призрачном свете, подобно духам котов, блуждающим в пустоте между звездами.

В подземелье к Шустрику сразу вернулась тяжелая походка и почти безжизненный вид. Глина липла к лапам, застревая в подушечках. Стояла полная тишина.

Вскоре они догнали двух других Когтестражей. Разорвяк все еще нес свою изувеченную ношу. Так они и продолжали путь: спереди и сзади Фритти и Шустрика – красные когти, сверху и снизу – плотная сырая земля.

У Фритти не было никакой возможности вести счет времени. Вся группа, пленники и охранники, шла и шла, но вокруг ничто не менялось; мрачное тошнотворное свечение земли туннеля оставалось все тем же. Они пробирались дальше и дальше в глубины, не слыша ни звука, кроме собственного дыхания и случайных невнятных переговоров Когтестражей. Фритти уже казалось, что он веками пребывал в этой темной яме. Он стал то погружаться, то выныривать из какого-то сна. Думал о Стародавней Дубраве, о косых солнечных лучах, искрящихся на лесном подстиле, о том, как гонялся с Мягколапкой по удивительно ароматным, щекочущим травам – то преследующий, то преследуемый и под конец впадающий в недолгую дрему среди летнего тепла.

Нежданное холодное прикосновение уползающего из-под лапы червяка оттолкнуло его назад, во мрак туннеля. Он расслышал резкое хриплое дыхание Растерзяка. Спросил себя, увидит ли еще когда-нибудь солнечный свет.

Наконец голод полностью одержал верх над мечтами Фритти, и он стал уделять больше внимания червякам, извивавшимся на влажной земле туннеля. После нескольких попыток изловил одного и не без труда проглотил на ходу. Мерзкое ощущение – не иметь возможности остановиться, чтобы поесть, но он опасался даже замедлить шаг: это грозило тяжелыми последствиями. Хотя дело это было малопочтенное, он почувствовал себя немножко лучше, перехватив кусочек, и как можно скорее поймал другого червяка и тоже съел. Следующего попытался передать Шусту, но котенок не обратил на червяка внимания. После нескольких бесплодных попыток придвинуть к нему свой набитый, жующий рот Фритти отступился и съел добычу сам.

Туннель пошел вверх. Немного погодя процессия вошла в небольшую подземную пещеру – не больше Двух прыжков в ширину, но с высокой кровлей. Внутри пещеры дышалось чуточку полегче, и, когда Растерзяк остановил их, Фритти был более чем счастлив просто на миг присесть, перевести дух и дать отдых измученным лапам и ступням. Он принялся устало умываться, выкусывая острые камешки и самые плотные сгустки грязи, застрявшие меж подушечками лап, дотянулся языком до раны на плече. Кровь засохла, и свалявшаяся шерсть затвердела. Рану было больно промывать. Шустрик сидел возле него неподвижно, словно парализованный; когда Фритти повернулся и стал его умывать, он беззвучно подчинился.

Растерзяк и двое других стражей вполголоса посовещались в дальнем конце пещеры. Разорвяк приблизился к пленникам и бросил возле них бесчувственное тело Грозы Тараканов. Потом по кивку Растерзяка он повернулся и через дальний ход пещеры выскользнул в туннель. Раскусяк и начальник вытянули свои длинные жилистые тела на полу земляной комнаты и уставились на пленников. Фритти, решив, что лучше всего как можно меньше их замечать, продолжал счищать грязь со шкурки Шустрика и зализал юному коту множество ранок и ссадин. Гроза Тараканов раз-другой застонал и шевельнулся, но не пришел в себя.

Наконец с той стороны, где исчез Разорвяк, донесся приглушенный вой. По приказанию Растерзяка – низкое рычание и дерганье головой – Раскусяк выскочил в туннель прежде, чем умолкло отдавшееся от известковых стен эхо. До Фритти долетели спорящие голоса Разорвяка и Раскусяка. Немного погодя оба втиснулись в пещеру, таща какую-то огромную размякшую ношу. Растерзяк поднялся и, раскорячивая лапы, рысцой подбежал полюбопытствовать, что они принесли.

– Словил его прямо там, где ветка туннеля вылазит наружу, в аккурат у стенки долины, шеф, – сказал Разорвяк с усмешкой, облизываясь. – Вы его точно засекли по запаху. Отловил его, когда он другую дорогу искал, а после с ходу поволок вниз, чтоб меня Огненным Глазом не достало. Хозяином клянусь, он круто здоровенный, разве ж нет? – После этой речи Разорвяк отвернулся и стал скромно зализывать рану на боку.

Невольно заинтересовавшись, Хвосттрубой наклонился, всматриваясь в пещерную мглу. То, что притащили два Когтестража, было каким-то животным. Измятая его фигура издала негромкий стон боли. Растерзяк поднял глаза на Фритти.

– Подойди уж поглазеть, грязная Писклюшка, – сказал он. – Не бойся, этот тебя уже не обидит.

Смех начальника словно оцарапал стены каменной комнаты. Хвосттрубой нерешительно двинулся вперед.

Лежавший на сыром камне был громадным Рычателем; кровь струилась из нескольких ран на его животе и морде. Следуя взглядом за Растерзяком, Хвосттрубой увидел, как мутные глаза собаки приоткрылись. Пес был столь же огромен, как сами Когтестражи; Фритти изумился и устрашился, узнав, что один из чудовищных котов сумел самостоятельно добыть вяку такой величины. Рычатель мигнул – тщетно пытаясь стряхнуть с глаз кровь – и захрипел от боли. Внутри у него было что-то сломано, и он умирал. Фритти вернулся в свой угол.

Разорвяк оторвался от зализывания раны и сказал Растерзяку:

– Нам ведь этим ничего давать не надо? – Он указал на Фритти и Шустрика. – Верно, начальничек?

Растерзяк взглянул на обоих – настороженного нервного Фритти и обессиленного молчаливого Шустрика.

– Нам надо только живьем доставить их в Закот. Мы не разделим с ними наше скромное угощение.

Сказав это, Растерзяк выпустил алые когти и нанес быстрый вспарывающий удар по брюху вяки. И хотя ужасные крики агонии еще не стихли, Когтестражи принялись за еду.

Фритти свернулся вокруг Шустрика и постарался этих звуков не слышать.

Окончив трапезу и усыпав пол пещеры отвратительными объедками, Когтестражи заснули. По предусмотрительному указанию Растерзяка Раскусяк и Разорвяк дотащили свои раздувшиеся животы до выходов и улеглись поперек них.

Они перевернулись на спины, чтобы заснуть вверх ногами, и тем самым открыли достаточный путь к спасению.

Но все, что мог Хвосттрубой, – беспомощно лежать возле Шуста и Грозы Тараканов, покуда чудовища переваривали добычу.

Фритти понятия не имел, долго ли пролежал подле своих молчаливых спутников, слушая булькающие всхрапы охранников. Он впал в прерывистый сон и проснулся от странного звука. Сначала, еще полусонный, он вообразил, что умер и что с неба спустились стервятники, чтобы обглодать его кости. Ему казалось – он отовсюду слышит их, важно торгующихся из-за лакомых кусочков. У них были грубые, низкие и холодные голоса…

Полностью проснувшись, он и впрямь услышал жуткие звуки, наполнявшие пещеру. Это были не огромные старые стервятники. Все еще растянувшись спинах, неуклюже привалясь к мокрому камню пещерных стен, Когтестражи пели:

Настанет день, И час настанет - Ничто вверху Сиять не станет. Тогда из глубины, Где Старцы смотрят сны, Ползком, средь тишины, Наш род наверх нагрянет. Мы больше ждать Не будем ночи И прикрывать От Солнца очи! Оно умрет, друзья! Тогда и ты, и я Взлетим из-под гнилья - Сражаться что есть мочи! Умрет, умрет Власть злого Солнца! Оно скользнет - С высот сорвется! Тогда, во тьме густой, Мы все вернем с лихвой - И мы хотим с тобой Лишь только смерти Солнца…

Они звучали и звучали, эти страшные поющие голоса, выстанывающие песнь о мраке, ненависти и мести – о ночном выползании в Верхний Мир, о крови на камнях и на земле и о Роде Холма, восстающем, чтобы воцариться надо всем.

Рядом с Фритти внезапно открыл глаза Гроза Тараканов. Приподнялся было, но снова лег и, покуда гудела песнь, недвижно и безмолвно слушал. Хвосттрубой видел, как он измученно, болезненно тряхнул головой и снова закрыл глаза. Казалось, песне Когтестражей не будет конца. И через некоторое время Хвосттрубой снова провалился в тягостный, каменно-тяжелый сон.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Где сумрак запад обволок,

Воздвигла Смерть себе чертог.

Там странный город виден взглядам…

Эдгар Аллан По

После пещеры в туннелях показалось теплее. Фритти знал, что снаружи зима – град, мокрый снег. Здесь, глубоко в земле – а насколько глубоко, у Фритти не было способа дознаться, – воздух как бы густел от жары и сырости.

Гроза Тараканов теперь был на ногах и двигался. Он что-то тихонько бубнил про себя, но по-другому – не показывая охранникам и признака сопротивления. Разорвяк, чья морда еще не совсем зажила после удара, полученного от Грозы Тараканов, находил огромное удовольствие, изводя старого кота, который увертливо сопротивлялся всем попыткам стража взбесить его.

Хвосттрубой, тащившийся на свинцовых ногах, снова стал ощущать пульсацию Холма. Здесь, под землей, ощущение стало иным, сотрясение глубже проникало в кости и нервы. Пульс Холма казался ниже и устойчивее – всепоглощающий, но, как ни странно, более естественный. Хвосттрубой понял: они приближаются к цели.

– Ну, чувствуешь, чувствуешь, а?

Фритти подпрыгнул от грубого окрика. Растерзяк шел вплотную за ним, наблюдая; неприятные желтые глаза следили за каждым его движением.

– Вижу, ты начинаешь слышать песню Закота. Да ты у нас страх какой чувствительный клоп! Ты, меченная звездочкой мордашка!

Начальник придвинулся к Фритти. Его громоздкая мускулистая тень смутно нависла над Фритти, пугая его и затрудняя ответ.

– Я… я что-то слышу, – запинаясь, сказал он. – Я это и раньше слышал… наверху.

– Ого, – покосился на него Растерзяк. – Да ты у нас смышленый малый! Не беспокойся… там, куда мы идем, найдется кое-кто из Рода, кто уделит достаточно внимания проворному котишке вроде тебя, – может, даже больше, чем тебе понравится.

С холодной суровой усмешкой, обнажившей несколько зубов, начальник Когтестражей отодвинулся и снова пошел следом за Фритти. Шкура вокруг усов молодого кота зудела и подергивалась. Он вовсе не хотел, чтобы что-либо или кто-либо еще больше им заинтересовался. И поспешил догнать Грозу Тараканов и Шустрика. Земля содрогалась.

Вскоре туннель расширился. Теперь примерно через каждую сотню прыжков группа проходила мимо ответвлений туннеля или пещер – мимо чего именно, трудно сказать, поскольку то были только темные дыры в стене основного хода. Воздух продолжал теплеть, и от сырой жары Фритти и его спутники чувствовали вялость. Гроза Тараканов помотал головой из стороны в сторону, словно желая сбросить какие-то путы.

– Здесь, сейчас, обратно в ямы – ни за что, ни за что… – Старый сумасшедший кот умоляюще взглянул сперва на безмолвного Шустрика, потом на Фритти, который смог лишь тряхнуть головой. – Все это бим-бом… так и режет, ну и скрежет… не могу… не могу!…

Гроза Тараканов повращал глазами и перестал бормотать. Хвосттрубой легонько толкнул головой Шустрика:

– Слышишь его, Шусти? Что ты об этом думаешь, ммм? Насторожи-ка усы, что это он? – Фритти тщетно подождал ответа, потом попробовал снова: – Что это будет за рассказ, когда мы вернемся к Стене Сборищ, а? Как по-твоему, Племя нам поверит?

Через миг Шустрик приподнял голову и горестно взглянул на Фритти.

– Где мой друг Мимолетка? – спросил он.

– Будет с нами, Шусти, даст Муркла! Клянусь моим именем хвоста – мы выберемся отсюда и найдем ее!

Котенок какое-то мгновение с растерянным видом смотрел на него, потом снова уставился в землю.

«Ушки на макушке Плясуньи Небесной! – проклинал себя Фритти. – Когда же я перестану давать обещания, которые вряд ли смогу сдержать?! Вот и еще одно, – подумал он. – Но мне нужно было сказать Шусти. У него такой вид, будто он в любой миг собирается улечься и отплыть в Дальние Поля… По крайней мере хоть выжал из него словцо-другое».

Теперь Хвосттрубой заметил, что звук в туннеле изменился. Почудилось – он различает внизу, сквозь почти бесшумную свою поступь, густой прибой голосов… кошачьих голосов, но очень далеко.

Раскусяк, ближайший страж, повернулся и прошипел:

– Мы скоро будем у себя. Да и вы у себя – хоть во всяком разе и ненадолго.

Наконец подземная тропа снова расширилась и свернула вниз. Пульсирование стало постоянным и почти знакомым, а голоса, которые Фритти уловил раньше, – громче и громче. И вот, когда уже казалось, что они скоро подойдут к их источнику, Растерзяк остановил процессию.

– Так, – сказал он, бросив тяжелый взгляд на Фритти и его товарищей, – сейчас мы войдем в Закот через ближайшие Малые Ворота. Если вы только шевельнетесь, чтоб удрать, я вас в клочки раздеру, и с удовольствием. А если все-таки решитесь попытать удачи, – тут он сощурился на Грозу Тараканов, который неловко отвел глаза, – то даже будь вы достаточно быстры и ловки, чтоб увильнуть от меня – в чем я сомневаюсь, – вам еще захочется умереть у меня в когтях, уж я вам обещаю. Когтестражи – не самые страшные из тех, кто обитает в Холме Закота.

Растерзяк повернулся к подчиненным:

– И вы двое. Запомните, никого не вмешивать – особенно Клыкостражей. Пленники остаются при нас, пока я не скажу чего другого, понятно? Дошло? Усекли?

Все последовали вниз за Растерзяком и вскоре миновали изгиб туннеля, обнаружив, что находятся в широком проходе перед воротами. В конце туннеля, вырисовываясь в неверном зелено-голубом свете, стояли два огромных Когтестража, безмолвные и ужасающие, даже крупнее, чем охранники Фритти. По каждую сторону входа, который они охраняли, на невысоких кучах взрыхленной земли лежали черепа. Череп чудовищного Рычателя с мрачными, как сама скорбь, глазницами. И череп громадного рогатого животного. Все четверо этих часовых безжалостно взглянули на Фритти и его спутников, когда они проходили между ними.

Проходя под сводом туннельной пасти в глубины Закота, Фритти испытал странное чувство. Словно в каком-то кошачьем кошмаре, стал ощущать жжение во лбу. Впрочем, как бы то ни было, ни его друзья, ни Когтестражи ничего в нем не приметили.

За порогом им предстало видение, которому суждено было навсегда остаться в памяти у Фритти.

Перед ними раскинулась бескрайняя пещера с кровлей не менее высокой, чем вершины Коренного Леса. Она была освещена голубым свечением земли, уже знакомым им по туннелям, а в придачу – слабым голубым мерцанием камней, свисавших с каменного потолка. Призрачный свет окутывал все в пещере таинственными кладбищенскими тенями.

Ниже, на полу пещеры, подобно термитам на гниющем дереве, взад и вперед сновали бесчисленные кошки. Большинство было обычных размеров, хотя на мордах у них читались такое отчаяние и боль, что казалось – они существа чуть ли не другой породы. Среди них расхаживали тяжеловесные, громадные Когтестражи, управляя роящимися насекомоподобными ордами, ползавшими туда-сюда.

«Это похоже на страшный сон в Перводомье», – подумал Фритти.

Струи горячего воздуха доносили смрад ужаса, крови и незарытой мррязи, – зловоние потрясало его, наполняя ему ноздри. Растерзяк, рыча, погнал их, как стадо, прямо по торчащим камням и теплой влажной падали. Они пробирались среди кошачьих шеренг, проскальзывая среди своих соплеменников, – те даже не поднимали на них глаз: тяжело брели к какой-то неминуемой цели, к которой вели их вездесущие Когтестражи.

Когда проходили мимо одной из групп, Фритти заметил невзрачного кота, казавшегося больным: глаза навыкате, ребра выпячены. Кот кашлял и шатался, а вскоре и вовсе повалился на камни. Не успел Фритти подойти и помочь ему, как мимо протолкался Когтестраж и согнулся над больным. Зверюга поднял его за шею, яростно встряхнул. Хвосттрубой расслышал хруст ломающихся костей. Когтестраж, раздраженно мотнув головой, отшвырнул сломанное тело в сторону, и кошачья шеренга снова двинулась. Хвосттрубой поглядел ей вслед, а потом – на изувеченное тело, которое осталось лежать в грязи, никем не замеченное, не убранное, не оплаканное. В нем вспыхнула ненависть – потом она превратилась в приглушенное пламя и угнездилась глубоко внутри.

Процессия Растерзяка добралась до дальней стороны громадной пещеры и уже приближалась к зияющей утробе другого туннеля, когда тонкий, сверлящий голос окликнул:

– Расстерзяк!

Оклик, казалось, прозвучал в одной из бесчисленных пещер каменной стены, что была перед ними. Начальник остановил группу, а в темном зеве пещеры появился какой-то смутный силуэт.

– Чего это тебе от меня понадобилось? – сердито буркнул Растерзяк. В речи его появились необычные интонации.

– Кровососс хоччет тебя видеть, Расстерзяк, – свистяще и насмешливо отозвался окликнувший. Когда тень в гроте заговорила, Фритти различил мерцание ее зубов, но не заметил поблескивания глаз.

– Шутишь! – проворчал начальник. – Какое мне до него дело?

Во тьме грота снова обнажились зубы.

– Кровососс хоччет знать, кто такие твои аресстанты. Не положжено большше ззахватывать новых пленников. Дошшло или нет?

– Это наши с Толстяком дела. Ну просто нет такого места, куда бы вы, змеюги, не всунули своих безволосых рыл! Если Кровосос хочет от меня дележки, я попозже буду в Нижних Катакомбах. – Растерзяк отвернулся и пошел.

– Ты встретишшьсся с ним там, – сказал тонкий голос, и из затененной пещеры донесся отзвук смертельного веселья.

Разорвяк прошипел Растерзяку:

– Чего же все-таки Клыкостражи так круто хотят от этих?

Начальник с рычанием повернулся к нему:

– Заткни пасть, ты!

Разорвяк не задал больше вопросов, и некоторое расстояние они прошли молча. Наконец Растерзяк остановил группу на распутье. Начальник грубо отпихнул Грозу Тараканов и Шустрика в сторону и повернулся к Раскусяку.

– Ты и эта занудливая мррязь, – рявкнул он, указывая на Разорвяка, – берете этих двоих вниз, в Средние Катакомбы. Они больше никуда не идут, пока я не прикажу. Я – и никто кроме меня! – Раскусяк кивнул. – Ладно. Я собираюсь отвести вот этого умника на особую аудиенцию. По-моему, вы-знаете-кто им заинтересуется. А теперь двинули!

С этими словами он втолкнул Фритти в туннель, а другие Когтестражи погнали его спутников к боковому ходу.

Хвосттрубой обернулся, когда его толкнули, и крикнул через плечо:

– Я вернусь за тобой, Шусти, не беспокойся! Береги его, Гроза Тараканов!

Растерзяк отвесил ему такую обжигающую пощечину, что на глазах у него выступила влага.

– Дурень! – проскрежетала страшная тварь.

Извилистый путь уводил все дальше в землю. Туннель, по которому они шли, был усыпан камнями, осколками костей и влажными предметами – Фритти содрогался, наступая на них. Он карябался о грязные стены, норовя не прикасаться к ужасающему начальнику Когтестражей.

Теперь ход круто шел вниз. Слабое свечение стен прерывали вспышки иссиня-багряного света, который, по-видимому, долетал с далекого дна туннеля. Шагая по скату, Фритти заметил, что переменился и воздух – стал намного холоднее. Шагов через двадцать, не больше, холод сделался резче, а земля под ногами тверже, может быть замерзшая. Вместе с Растерзяком, шедшим по пятам, он пригнулся, чтобы пройти под низким сводом. Вновь подняв голову, обнаружил, что они в огромном помещении – Тронной Зале Закота. Они прибыли в Пещеру-Пропасть, в сердце Холма.

Потолок пещеры темнел в отдалении – в высоком куполе. Вокруг центральной расселины были углубления поменьше, которые извергали темно-синий свет; закоченелые лучи его сияли сквозь туман, клубившийся на полу. Стены вверху были, как соты, испещрены гротами и отверстиями туннелей, и из них повсюду вытекали темные силуэты, то суетясь вокруг широкого парапета расселины, то становясь на зубчатые камни, чтобы исчезнуть в верхних дырах.

Фритти различил в ледяном воздухе дымку от своего дыхания. Такой холод глубоко-глубоко под землей был более чем неестествен, – но чего только не может быть в этом кошмарном месте?

Двинувшись вперед по настойчивому требованию Растерзяка, он взглянул на расселину и на огромную тень, которая поднималась из нее, возвышаясь над подземной залой. Подошел поближе – и любопытство превратилось в ужас.

Из темного, окутанного туманом центра пропасти вырастала извивающаяся масса, тяжко дышащая груда небольших тел, которая вздымалась над краем расселины, точно вулкан, бьющий из глубокого ущелья. Дергающаяся гора была кучей животных – мучащихся, умирающих, уже мертвых. Коты и крылянки , Пискли и кролики-бояки, Рычатели и Рикчикчики – уйма корчащихся тел исторгала несметные, призрачно-слабые звуки. Многие из существ были искалечены или впали в беспамятство; внизу большинство даже и не двигалось. Зловоние ударило в нос Фритти, он задержал дыхание. Тяжело опустился на холодную землю – туман вокруг него заколебался, на миг скрыв ужасное зрелище. Растерзяк наклонился и ткнул его широкой плоской лапой:

– Подойди же, клоп-недоумок. Сейчас предстанешь перед Его Светлостью.

Тычками и волоком он придвинул Фритти, который ощущал слабость в коленях и в желудке, к краю расселины. Ему хотелось закрыть глаза. Но вместо этого – его словно и отталкивало, и зачаровывало – он уставился на колеблющуюся гору, на тысячи пустых глаз и бессмысленно разинутых ртов, выдыхающих клубочки пара.

Вместе с ним шагнул вперед и Когтестраж.

– Ваша Светлость! Ваш скромный слуга кое-что вам доставил! – проскрипел голос Растерзяка, отдаваясь эхом от высоких стен.

– О, у тебя что-то есть… у тебя правда что-то есть?… – отозвался дряблый, противоестественный голос. – Брось это в кучу. Позже Мы это съедим.

Гигантский темный силуэт, который прежде не был виден за грудой тел, повернул голову и открыл громадные, белые, как яичная скорлупа, глаза. Слепые глаза.

Хвосттрубой в испуге мяукнул и отпрыгнул назад, к каменно-твердому телу Растерзяка. Съежившись меж его лапами, Фритти забыл в этот миг даже страх перед ненавистным атаманом – существо над пропастью точно сквозняком вымело у него из головы все прочие мысли.

Это был кот. В двадцать, в пятьдесят или в сто раз больше – сразу не скажешь, – чем Хвосттрубой. Раздутое тело было так огромно, что крошечные лапы не выдержали бы его. Обрюзгший и державный, он возлежал поверх горы содрогающейся плоти.

– Нет, Великий, это не для еды… покамест, – услышал Фритти отдаленный искательный голос Растерзяка. – Этот – из тех, которых вы изволили учуять. Помните, Великий?

Страшное создание стало вращать головой, лишенной шеи, пока пустые, мертвые глаза не устремились прямо на дрожащего Фритти. Ноздри расширились.

– А, да… – медленно выговорил голос, подобный звуку шлепающейся на камень грязи, – Теперь Мы вспомнили. У него были спутники? Где они? – Голос стал резче.

– У него их было двое, мурдрый лорд, – нервно ответил Растерзяк. – Котенок, лорд, маленький писклявый котенок, и свихнувшийся старый кот, мерзкий, как солнце и цветы. Но этот, вот этот, – тот, кого вы хотите. В нем что-то есть. Я… я в этом уверен.

– А-а-а, – протянул гигант и чуть-чуть перекатился на бок, словно что-то обдумывая. Он ткнулся круглой головой в кучу, на которой лежал, но не смог осилить собственной тяжести. Огромная бровь досадливо изогнулась, и вдруг три Когтестража, которые уныло несли караул на противоположном краю расселины, спрыгнули туда. Они мигом вырвали из кучи сопротивляющуюся фигурку кота и поднялись к чудовищу. Когда они взобрались к нему на брюхо, чудовище благодушно раскрыло пасть. В нее опустили дергающегося, воющего кота. Чудище принялось жевать – раздался хруст, и по слепой морде скользнуло довольное выражение.

Хвосттрубой беспомощно глядел на это. Чудовище сделало глоток и снова обратило на него внимание.

– А теперь, – прохлюпало оно, – поглядим, что за разновидность Племени угрожает Нашим замыслам.

Сотрясающий толчок. Хвосттрубой на миг ощутил, будто огромная пасть поднимает и встряхивает его. Потом – жгучая боль – и что-то просверлило его разум. Роясь и докапываясь, оно разрывало его мысли, сокрушая каждую в отдельности, пробиралось сквозь надежды, мечты и замыслы, дробило на ходу понятия. Невидимая сила прижимала Фритти к месту. Он извивался и завывал, покуда в него вторгался разум чудовища.

Когда все кончилось, он, ошеломленный и дрожащий, лежал на холодной земле возле пропасти. Колющая боль вздымалась и опадала где-то у него за лбом. Наконец заговорил Растерзяк. Голос его звучал раболепно:

– Так что же, Великий Властелин?

Фигура над пропастью зевнула, показав почерневшие зубы.

Краткая вспышка света обагрила седую, покрытую струпьями шкуру.

– Это насекомое – ничто. Есть кое-какие мысли, да, намеки, но нет силы их высказать. Оно ничего не сможет сделать. Так ты сказал, его спутники безвредны?

– Клянусь, лорд, только в этом был хоть какой-то знак чего-то другого.

– Ладно. – В голосе чудовища прозвучала полная скука. – Забери его. Убей или поставь рыть туннели – Нам все равно.

Атаман Когтестражей поднял Фритти на ноги и толкнул к выходу.

– Когтестраж! – окликнуло раздутое существо.

– Да, Всевластный?

– В следующий раз не советую по пустякам нарушать раздумья лорда Живоглота. – Блеснули молочного цвета глаза.

Спеша изо всех сил, Растерзяк выпихнул Фритти прочь из Пещеры-Пропасти.

Отупевшего и спотыкающегося Фритти погнали по запутанным коридорам Закота. Охранник шел за ним по пятам и помалкивал. Хотя Фритти и чувствовал, что дух его сломлен, рассудком он все-таки обратился к тому, что видел.

Живоглот! Лорд Живоглот из Первородных! Фритти повидал Грызли Живоглота, древнего врага Племени! Слышал, как тот говорит! Приступ дрожи сотряс его ослабевшее тело, когда он вспомнил об огромном существе, разлегшемся там, в пещере.

Надо… как-то сообщить Сквозьзабору и другим… Двор Харара должен знать об опасности… Это может сослужить хоть какую-то службу. Как смогут они, страшно избалованные, защититься от такой силы? Сотни лютых Когтестражей обитали только в главных пещерах – и не было способа дознаться, сколько их еще таилось в сотах туннелей и гротов.

«Но что, в конце концов, я могу? – горько подумал он. – Я приговорен к смерти». Его мысли вернулись к Растерзяку, чье жаркое дыхание чуть ли не шевелило ему хвост. Хвосттрубой смутно припомнил, что Растерзяк как-то оробел перед ужасающим Живоглотом. Конечно, теперь вождь Когтестражей не оставит Фритти в живых.

Фритти расслабился, задумался – и вдруг ощутил порыв сухого ветерка, который взлохматил мех у него на морде. Поднял глаза. Туннель здесь был темен, почти не освещен. Фритти еле различил впереди фигуры, двигавшиеся навстречу.

Растерзяк с пугающей быстротой выпустил крючковатые когти и пригвоздил Фритти к стене прохода. Мгновение-другое Фритти оставался без воздуха. Беспомощно хрипя, расслышал странное ржавое поскрипывание – так скрипят ветки старого дерева, – и туннель вдруг наполнился шепчущимися тенями.

Мимо прошло несколько темных фигур. Хвосттрубой едва разглядел хвосты и уши, но все прочее осталось призрачным и неясным. Воздух был полон удушливой пыли и отвратительного сладковатого запаха. Растерзяк подле него почтительно преклонил голову и отвел глаза. Вокруг затрепетало слабое шипение – как бы сухой, порошкообразный говор; странные фигуры прошли вверх по коридору. Растерзяк горящими глазами смотрел им вслед.

– Это Костестражи, – шепнуло темное чудище, – приближенные Хозяина.

Возле входа в поперечный туннель – для Фритти неотличимый от других бесчисленных дыр, которые они миновали – Растерзяк остановился.

– Не знаю, какой в тебе секрет, – прорычал он, насупив тяжелые брови, – но знаю: что-то там есть. Я не ошибусь, не приведу тебя снова к Толстяку, не разузнав прежде, что же это такое, но я разведаю. Хозяин делает порой промахи, и, по-моему, ты – один из них. – Начальник сердито заворчал. – Каков бы ни был твой секретец, я его из тебя выжму. Пока что твоя жалкая шкура останется в целости. Ступай сюда!

Растерзяк вытянул уродливую лапу, указывая на ближайшую к Фритти дыру.

Собрав все свое мужество, – видимо, он еще немножко поживет! – Хвосттрубой спросил:

– Где мои друзья?

– В животах у Клыкостражей, если я тотчас не вернусь. Не суйся! С тебя хватит забот о спасении твоей собственной поганой шкуры! Ну, пшшел!…

Начальник-яростно толкнул Фритти – он оступился в яму позади себя. Поскользнулся на покатом гравии и обнаружил, что катится вниз, в глубокую тьму. Скатившись до упора, он услышал позади скрипучий голос Растерзяка:

– Я довольно скоро вернусь проведать тебя, не бойся. – Кашляющее хихиканье рассыпалось внизу, в проходе.

Несколько мгновений Фритти привыкал к почти полному отсутствию света. Он был в каменном помещении; различал темные фигуры других котов, теснившихся в дальних его углах. Каменные стены пещеры запотели от сырости: воздух был горяч и влажен.

Вокруг него лежали соплеменники с угасшими глазами, на последней стадии истощения. Большинство, поглощенные своими муками, даже и не взглянули на вновь прибывшего. Когда Хвосттрубой пробирался вдоль стен, ища другого выхода или местечка, где прилечь, некоторые коты слабо ворчали на него, будто он вторгался в их владения, – но то было только внешнее сопротивление. Мысль о Племени, втиснутом в это крохотное помещение, вынужденном жить задыхаясь от жары, чуть не на головах друг у друга, еще раз воспламенила гневом дух Фритти.

Когда Хвосттрубой переступал через распростертые тела, его вдруг остановили звуки знакомого голоса. Он пристально вгляделся в морды и фигуры, но никого не узнал. Не сумел и вызвать в памяти имя. Хотел было уже пересечь пещеру, но тут взгляд его упал на кота, лежавшего у его ног.

Этот кот был морщинист, тощ, как хорек. Его опущенные затуманенные глаза беспомощно поднялись на Фритти. Это и было то бормочущее видение, чей голос остановил его, и теперь Фритти от удивления глубоко втянул в себя воздух – его озарило: это был молодой Верхопрыг, один из делегатов от клана Стены Сборищ ко Двору Харара. Он, по-видимому, был на грани смерти!

– Верхопрыг! – сказал Фритти. – Это я, Хвосттрубой! Помнишь меня?

Какое-то мгновение Верхопрыг непонимающе глядел на него, потом взгляд его медленно сосредоточился.

– Хвосттрубой? – пробормотал он. – Хвосттрубой из… дому? – Фритти ободряюще закивал. – Ох! – Верхопрыг, ослабев, закрыл глаза и на миг умолк. Когда он их открыл, в них мелькнула искра сознания.

– Не понимаю, – сказал он. – Но… тебе больше повезло бы, если бы ты умер.

Глаза Верхопрыга снова закрылись, больше он ничего не сказал.

Созерцая мельтешение снега, Мимолетка прижималась к земле под укрытием нависшей скалы. Голова у нее кружилась от холодного воздуха. Ей отчаянно хотелось выйти – побежать, да так и бежать, пока не убежит из этого страшного леса, подальше от ужасного сотрясающегося холма, источника всех бед.

Когда той ночью на них напали, о чем их туманно предупредило появление помешанного лохматого кота, она помчалась вместе с друзьями – что было сил помчалась. Перепуганная и взбешенная, как никогда, за все свои охотничьи вылазки, вместе взятые. В какой-то миг она, в безумном желании спастись, на бегу чуть не сбила с ног маленького Шустрика. Стыд все еще мучил ее – больше, чем раны.

Когда они бежали, ее что-то схватило, чуть не опрокинув, придавило чем-то огромным, но она, извиваясь и царапаясь, ухитрилась освободиться. Удрав глубоко в чащу, на некоторое время залегла там, слушая звуки бегства и погони, продолжавшейся чуть не до утра. Далеко не при первых лучах Раскидывающегося Света принудила себя выползти и поискать убежища от холода.

Она была ранена существом, которое схватило ее: задняя нога очень болела, она не могла опереться на нее и долго хромала по замерзшей земле, прежде чем нашла защиту от ветра. В укрытии она целых двое суток и пролежала – больная, в лихорадочном жару, слишком слабая, чтобы охотиться.

Ее спутники пропали, вероятно взятые в плен или убитые, и сейчас все, чего ей хотелось, – уйти подальше: укрыться в южных лесах и никогда больше не думать об этом жутком месте. Но сразу она никуда не могла идти. Инстинкты приказали ей остаться. Надо было вылечиться.

Мысль о Фритти и Шустрике на миг встряхнула ее, она подняла голову и понюхала воздух. Тут же ее мордочка искривилась от жгучей боли, и она снова уткнулась подбородком в холодную землю, обернув хвостом нос и глаза.

Глубоко под землей, в лабиринтах Закота, Фритти Хвосттрубой изучал некоторые секреты Холма. Верхопрыг, его знакомец времен котячества, был слишком слаб, чтобы долго говорить, но с помощью юного кота по имени Лапохват сумел объяснить Фритти некоторые загадочные вещи.

– Понимаешь, Когтестражи в большинстве своем только драчуны. Они довольно свирепы, Харару ведомо, – скорчив гримасу, сказал Лапохват. – Но они не принимают никаких решений. Я не думаю, чтобы даже их начальники многое могли решать.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Хвосттрубой.

– Они даже не охотятся, пока им кто-то не прикажет. Клянусь усами! Ни один из них даже не перекусит мррязью?в этом страшном муравейнике, пока кто-то не разрешит.

– И ты говоришь, есть другие? Другие существа? – Фритти подумал о призрачных Костестражах и нервно отряхнулся.

– Кровосос и его Клыкостражи, – дрогнувшим голосом шепнул Верхопрыг. И закашлялся.

– Они скверные, спору нет, – согласился Лапохват. – Они даже безобразнее и еще неправильнее – если ты понимаешь, что я под этим разумею, – чем Когти. Кажется, они только прячутся за чужой спиной да следят, как себя ведут все остальные. Даже большинство Когтей, кажется, запугано ими.

Хвосттрубой был озадачен.

– Но все-таки откуда они взялись? Я никогда не видывал да и не слыхивал о таком Племени.

Верхопрыг тряхнул головой, а Лапохват ответил:

– И никто не видывал. И никто не слыхивал. Но ты-знаешь-кто… – Тут кот-юнец понизил голос и огляделся. – Ты-знаешь-кто… нет такого, чего он не может создать. Зрелые коты и Рычатели? Да здесь бывает и похуже… – Лапохват многозначительно вытянулся.

Расстроенный напоминанием о Живоглоте, чей громадный ужасающий образ его память еще и преувеличивала, Фритти встал и потянулся. Подошел к выходу камеры, выглянул в проход.

– А зачем они роют? – негромко спросил он.

Позади него приподнялся на передних лапах Верхопрыг – и покачнулся от слабости.

– Коты не собирались рыть, – сказал он с неожиданной силой. – Убили Остроуха. Убили Перескока-Через-Поток… – Верхопрыг печально покачал головой.

«Он выглядит древнее, чем старый Фуфырр, – подумал Фритти. – Как это случилось? Он только чуточку старше меня…» – Они всегда роют… или, вернее, мы роем, – сказал Лапохват. – Надо думать, на нынешний день у них хватает этих мерзких туннелей.

– Тогда зачем же? – настойчиво спросил Фритти.

– Не знаю, – откликнулся Лапохват, – но если они не перестанут рыть, как сейчас, все эти туннели соединятся. В ямы провалится весь мир.

– Убили Перескока, – скорбно пробормотал Верхопрыг. – Убивают меня…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Там вздохи, плач и исступленный крик

В беззвездной тьме звучали так ужасно,

Что поначалу я в слезах поник…

Смесь всех наречий, говор многогласный,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх…

Данте Алигьери

Фритти долгое время провел без сна; потом в тюремную пещеру вошли Когтестражи и приказали узникам выходить на работу. Жалобно ноя и фыркая, они один за другим полезли вверх по наклонному спуску. Фритти удивился, увидев, как многие соплеменники разом отодвигаются, позволяя одному осилить трудный подъем, но Лапохват объяснил, что того, кто не выберется, не покормят. Тех, кто больше не мог одолеть подъем, оставляли в маленькой камере до самой смерти. Верхопрыг выкарабкался по покатому ходу с помощью Фритти и Лапохвата. Наверху все они торопливо перекусили насекомыми и личинками, а потом поджидавшие Когти сбили их в неровную шеренгу и повели сквозь цепь туннелей, которая казалась бесконечной.

Их пригнали к Страховиду, тяжеловесному Когтю. Страховид тройками и четверками отправил узников вниз, в путаницу коротких туннелей, исходивших из центральной подземной залы. Хвосттрубой оказался в одной связке с двумя пожилыми котами, такими старыми и запачканными, что у них не было сил для разговора.

Когда они добрались до указанного им туннеля Фритти спросил, не обращаясь ни к кому в частности:

– Что же мы все-таки будем делать?

Страховид резко обернулся, шлепнув Фритти тяжкой лапой. Фритти рухнул на землю, и шишковатая морда Страховида, иссеченная побелевшими следами многих битв, угрожающе нависла над ним.

– Не потерплю, чтобы какой-нибудь солнечный червяк задавал мне вопросы! Ясно? – заорал он. От его тела повеяло смрадом.

– Да! – дрогнул Хвосттрубой. – Я просто не знал!

– Рыть – вот что ты будешь делать, рыть и рыть, солнце тебя спали! И окончишь, когда я скажу. Слышишь? – Фритти жалобно закивал. – Ладно, – продолжал Страховид. – Потому как с этих пор я буду за тобой присматривать и, если замечу, что отлыниваешь, язык тебе выдеру! А теперь – рыть!

Фритти поспешил к своим туннельным напарникам, которые съежились, ощущая обращенное на них внимание. Спускаясь с Фритти в туннель, они бросали на него укоризненные взгляды.

Весь день прошел в сыром, насыщенном паром мучении. Хвосттрубой и два его напарника расчищали конец небольшого туннеля, используя лапы и когти, которые Муркла вовсе не предназначала для такого рода деятельности – скрести твердую, подобную глине почву. Это была однообразная работа в наклонку. В столь тесном месте Хвосттрубой никак не мог подыскать подходящего положения, чтобы вытянуться для рытья, и еще до середины дня почувствовал боль во всем теле.

В середине дня у них была краткая передышка. Фритти безуспешно пытался счистить налипшую землю с воспаленных ног и кровоточащих, истерзанных ступней.

После отдыха, который пролетел как мгновение, им было приказано вернуться в туннель.

Через некоторое время Фритти обнаружил, что ему хочется лишь одного – лечь и уснуть: если уж они решили его убить, какая разница? Но когда он почти убедил себя, появилась рычащая башка Страховида и загородила проход, сверкая глазами и кривя пасть. Фритти пришлось удвоить усилия, быстро и мучительно копая даже и после того, как эта башка снова скрылась.

Два старика управлялись с ним рядом безостановочно, но неторопливо; к концу рытья Хвосттрубой стал им подражать. Наконец Страховид приказал им вылезать из туннелей. Группа с измученными лапами и ноющими костями потащилась назад в тюремную яму в сопровождении торопящегося Когтестража.

Полускатившись по наклонному спуску, Хвосттрубой почти сразу же погрузился в глубокий, ошеломляющий сон.

Еще глубже, в Катакомбах, где земля и камень на сотни прыжков отделяли их от солнца, Шустрику и Грозе Тараканов приходилось не лучше, чем Фритти.

Когда Фритти насильно увели, Разорвяк и Раскусяк пинками и угрозами загнали двух оставшихся спутников в пещеру несколькими ярусами ниже. Там им было велено оставаться, пока Растерзяк не вернется и не порешит, что с ними делать. В отличие от Фритти в той пещере, куда его в конце концов привели, Шусти и старый кот оказались единственными обитателями своей тюрьмы, но треснувшие и расщепленные кости устилавшие темный пол, подсказывали – они в ней не первые.

После целых, пожалуй, Часов одиночества тишину пещеры нарушил мягкий гнусавый звук. Убежденный, что это Когтестраж, вернувшийся, чтобы их убить, Шуст плотно прижался к дальней стене, готовый сопротивляться окончательному исчезновению.

В отверстии тюремной пещеры появилась странная бледная фигура. Шустрик, которому мигом полегчало – это явно не Когтестраж, – был тут же возвращен на место тревожным холодком: странное ощущение, как у того, кто сунет нос в гнездо суетливых белых термитов. Гроза Тараканов, беспокойно спавший в другом конце крохотного грота, встрепенулся и вздрогнул, когда фигура вступила в пещеру. Шусти напрягся, чтобы лучше разглядеть незваного посетителя.

Что было не так с его мехом?

У этого создания его просто не было. Котообразное, оно было бесшерстно, как новорожденный котенок. Сначала, очумев, Шустрик было подумал, что это, должно быть, какое-то чудовищное дитя – глаза существа были плотно закрыты, как глазенки детей Племени, когда они вылезают из материнской утробы. Существо повернулось к Шустрику, расширив огромные ноздри. Высоким, шепчущим голосом оно заговорило:

– А-а-а… Маленький гость… как славно, ччто ты навестил насс.

Речь его шипела, как голос скользи. Когда оно подступило ближе. Шуст разглядел, что у него вовсе не было глаз – только складки кожи ниже бровей. Он отодвинулся подальше, выгнув спинку.

– Ч-чего в-вы от нас х-хотите? – дрожащим голосом выговорил котенок.

– О… Оно знает Яззык Предков?… – Существо издало зловещее хихиканье, превратившееся в зевок, который показал полную пасть длинных тонких зубов, похожих на сосновые иглы цвета слоновой кости. – Что жж, маленькая назземная Пискля, – ухмыльнулось оно, – если хоччешь ззнать, я пришшел, ччтобы забрать тебя к мастеру Кровососсу, который горяччо жжелает встретиться с оччаровательным юным котом вроде тебя.

– К-К-Кровосос? – сказал Шустрик, икая от страха.

– Один из великих лордов Клыкостражжей, да. Огромная власть в Холме. Кровососс исстомлен желанием ззнать, ччто сделало тебя и твоих спутников столь интерессными для наччальника Расстерзяка. Понимаешшь, ччервячок, мастер Кровососс и вашш Когтестражж – друззья, скажжем – дружесственные соперники.

Безглазый Клыкостраж снова показал густой частокол поблескивающих зубов и двинулся к перепуганному котенку; его бесшерстная шкура свисала мешком и морщилась, когда он неуклюже приближался.

– Подкус! – прогремел голос. – Я ждал, что твой вынюхивающий слепоглазый хозяин пришлет тебя!

Клыкостраж отскочил, испуганный; его большие ноздри затрепетали.

– Расстерззяк! – прошипел он. Глава Когтестражей молча вошел в проход и теперь перекрывал единственный выход из небольшой пещеры.

– Уж не подозревает ли твой хозяин, что я чересчур доверяю этим моим безмозглым баловням? Ха! – Растерзяк зашелся хриплым смехом.

– Не пытайся помешшать мне, оряссина! – прошипел Подкус. – Я ззаставлю тебя хорошшо заплатить, если ты осмелишшься!

От его тона на спинке у Шуста поднялся мех, но Растерзяк только недовольно скрипнул зубами и опустил голову, когда Клыкостраж медленно, кругообразно задвигался. Подкус внезапно прыгнул вперед, обнажив клыки, навстречу вставшему на дыбы Когтестражу. Резко выдохнув, они сцепились.

Вжавшись в холодный камень, Шусти во все глаза смотрел, как две фигуры бились и корчились на полу крохотной пещеры. В темноте он различал только отблески битвы, бурлившей вперекатку от стены к стене: здесь – блеск свирепых зубов, там – на миг открывшиеся светлые пятна на подбрюшье Растерзяка. Два хвоста этих тварей – один черный, другой голый и кольчатый – переплелись, как обезумевшие змеи.

Быстрый шквал звуков побоища, вопль боли – и Растерзяк рванулся, обхватывая Подкуса тяжелыми лапами и перегрызая бесшерстную глотку чудища. На могучей шее атамана Когтестражей подпрыгивал, бился мускул. Короткий хрустящий звук – и враг Растерзяка обвис. Черный зверь отшвырнул тело Клыкостража. Какой-то миг оно лежало, слабо дрыгая ногами, потом стихло.

Растерзяк повернулся к съежившемуся Шустрику. Тело Когтестража лоснилось от крови, но он, казалось, обратил на нее не больше внимания, чем на капли дождя.

– Ты и не знаешь, солнечный крысенок, какой ты везунчик! – проскрипел он. – Кровосос отправил бы тебя в мир скорби. А теперь ты и эта старая грязная шкура, – он указал на Грозу Тараканов, который все проспал, – только делайте, что вам сказано. Я вернусь проведать вас.

И Растерзяк исчез в проходе, не оглянувшись ни на Шусти с Грозой Тараканов, ни на разодранное безглазое существо на полу пещеры.

Многими Часами позже Раскусяк пришел, чтобы вывести Шуста на рытье. Морда Раскусяка опухла: Растерзяково взыскание за небрежную охрану. Гроза Тараканов никак не мог проснуться, и охромевший Коготь, отвратительно вспылив, до крови прокусил старому коту измазанное ухо. Гроза Тараканов все же так и не проснулся, хотя учащенное вздымание его груди показывало – он еще жив. Утомившись этой незадачей – а может, и боясь еще большего наказания, – Раскусяк самым жестоким образом обходился с маленьким Шусти, гоня его на работу.

Шустрик был включен в бригаду рабов и провел долгие, жаркие, удушливые Часы, скребя лапками грязь на стенах туннеля.

Эти Часы, показавшиеся ему целыми днями, прошли; мир Шустрика сузился до повторяющегося кошмара рытья, за которым следовало одиночество в крохотной пещере после работы. Гроза Тараканов оставался в оцепенении, не поднимаясь ни поесть, ни сделать свои дела, чтобы избавиться от мррязи, и разве только сонно подергивался. Тюремщики Когтестражи решили, что он утратил всякую волю к выживанию, и не тревожили его, оставляя в маленькой каменной камере, когда выводили Шусти на землекопные работы.

Однажды, когда Разорвяк вводил его в огромную пещеру, которая находилась за Большими Вратами Закота, Шустрику показалось, что он видит Фритти. Кот, принятый им за друга, был в большой подневольной бригаде соплеменников и, видимо, работал в одном из внешних туннелей. Шустрик взволнованно окликнул его, но если это и был Хвосттрубой, расстояние оказалось слишком велико: кот с белой звездочкой на лбу не обернулся. Шусти получил от Разорвяка обжигающий удар лапой, и его заставили копать дольше обычного.

Вернувшись той ночью в тюрьму, Шуст стал серьезно подумывать, что, может, никогда больше не увидит Фритти. Он ведь уже потерял Мимолетку. И не видел никаких путей для бегства из Холма.

До этой минуты у него где-то глубоко в сознании тлела надежда, что все это – дурной сон, видение. Но теперь он понял, у него открылись глаза. Теперь он знал, где находится. Знал, что останется здесь до самой смерти.

В этом знании было и что-то странно освобождающее. Каким-то образом где-то глубоко внутри часть его словно освободилась, чтобы бежать под небо, – оставив позади только его тело.

Впервые с тех пор, как был захвачен Когтестражами, Шусти спокойно заснул.

В тени деревьев, на краю Леса Крысолистья, в Час Коротких Теней, под мутным и далеким солнцем зимнего неба, Мимолетка глядела через туманную долину на приземистый силуэт холма.

Теперь достаточно готовая к долгому путешествию – боли в задней лапе почти прошли, – она ощутила потребность прийти, чтобы бросить последний взгляд на источник своего несчастья.

Закот припал к земле, словно живое существо, выжидающее подходящего мгновения, чтобы подняться и нанести удар. Она желудком чувствовала его пульс, вызывающий тошноту. Мимолетке ничего теперь не хотелось – только повернуться и уйти. Где-то, она твердо знала, были леса, не запятнанные этой заразой, – чистые, глубокие леса. Если эта болезнь распространится – что ж, есть места, где ей ни за что не дотянуться до Мимолетки.

Все сумерки насквозь Мимолетка проглядела на ненавистный холм. А когда настала темнота, нашла укрытие и заснула.

С первыми лучами она вновь уставилась на Закот. Размышляя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Я чую

Природы тягу: ты ведь – плоть от плоти

И кость от кости; от себя вовек

Ни в счастье не избавишься, ни в горе.

Джон Мильтон

Во сне Хвосттрубой стоял на самой вершине остроконечной скалы, в тысяче прыжков над туманным лесом. Глядя вниз со своего насеста, он слышал крики существ, которые выслеживали его там, в тумане, – отзвуки говора, доходившие до его ушей. На скале было холодно; казалось, он простоял здесь уже века. Внизу простиралось во все стороны замерзшее зеленое море леса.

Хотя Фритти и знал, что жизнь его в опасности, он не чувствовал страха – лишь тупую неотвратимость: вскоре преследователи пересмотрят все укрытия в лесах и неизбежно обратят внимание на острие скалы. Горящие глаза пошарят внизу, потом поднимутся вверх…

Глядя на клубящийся туман, замутивший все меж небом и землей, Фритти заметил в дымке странное очертание: необычную вьющуюся струйку испарений. С присущими сновидениям скоростью и полнотой она сложилась в белого кота – он крутился и крутился, приближаясь к его орлиному гнезду. Впрочем, это не был тот белый кот, который привиделся ему в Перводомье. Когда кружащийся силуэт приблизился, то оказался Прищуром, яснозрячим из воителей. Паря перед Фритти, Прищур пропел высоким, тонким голосом:

– Даже Мишка чего-то боится… даже Мишка боится…

Внезапно подул сильный ветер – туман затанцевал. Прищур ввинтился в темноту. Ветер пронизывал деревья и скалу Фритти. Он расслышал, как преследователи внизу закричали в ужасе и отчаянии. Наконец остались только бегущие клочки тумана, рев ветра и удаляющиеся голоса…

Хвосттрубой проснулся на горячем, влажном полу тюрьмы, среди спящих тел своих товарищей-узников. Попытался сосредоточиться на обрывках сна, которые сейчас таяли прямо как иней под солнцем.

Прищур. Что яснозрячий сказал ему в тот день, так давно? Они еще прощались с Чутколапом и его воинами…

«От медведя все бегут, бегут… Но и Мишке сны дурные снятся…» Во сне Прищур разумел Мишку, медведя, но что еще это означало? Конечно, он имел в виду не настоящего Мишку! «От медведя все бегут, бегут…» Не намекал ли он на Живоглота? Дурные сны… Да есть ли что-нибудь, чего боится даже лорд Живоглот? Чего?

Мысли Фритти были прерваны приходом Когтестражей. Среди последующей сутолоки, неохотного вставания и выкарабкивания в проход сон Фритти канул в глубины сознания, растворившись в жестокой яви.

С тех пор как Хвосттрубой вошел в Холм Закота, Око над землей открылось, закрылось и снова открылось. Жестокий распорядок, суровые наказания и устрашающая обстановка почти начисто выбили из него желание сопротивляться. Он редко думал о друзьях: неспособность помочь им или самому себе была столь же ужасна, как само заключение; мысли об этом раздражали больше, чем рытье грязи с остальными, драки за личинки, брань насчет местечка для еды и постоянная настороженность из-за Когтестражей. Или Клыкостражей. Легче было не думать – жить минутой.

Однажды по рядам туннельных рабов пробежало приглушенное шипение:

– Костестражи идут!

Из заброшенного туннеля вышли ржаво поскрипывающие тени, и свет, казалось, померк. Все заключенные коты повалились на землю, плотно закрыв глаза, даже Когтестражи как будто занервничали, ощетинились. На мгновение Фритти почувствовал желание остаться на ногах, глядеть, какова бы ни была ужасная правда, пугавшая даже огромных охранников, но странные голоса и повеявший на него приторно-сладкий, пряный запах ослабили его лапы, и он тоже свалился, не подняв глаз, пока приближенные Живоглота не удалились. Так Холм мало-помалу, не мытьем так катаньем, ломал дух Фритти.

Среди узников возникали порой небольшие союзы; природная кошачья отчужденность под давлением обстоятельств чуть-чуть отступала; но эти товарищества были непрочными и распадались при первом же споре из-за еды или местечка, где прикорнуть ненадолго. Они немного отвлекали – и очень мало ободряли.

Одной бесконечной ночью, когда заключенные лежали в своей подземной пещере, кто-то попросил рассказать какую-нибудь историю. Смелость этой просьбы заставила нескольких узников в страхе оглядеться, нет ли поблизости Когтей: казалось, кто-то вот-вот явится, чтобы предотвратить столь откровенное удовольствие. Никто не появился, и просьбу повторили. Драноух, видавший виды старый полосатый кот из Коренного Леса, согласился попробовать. Он долго пристально разглядывал свои лапы, а потом, бросив последний быстрый взгляд на выход, начал:

«Однажды, очень давно – давным-давно, – лорд Огнелап подошел к берегам Мурряны, Большой Воды. И захотел он перебраться через нее, потому как дошли до него слухи, что у Племени, которое живет на том берегу, – у правнуков его кузена по женской линии, принца Метеорита, – очень красивая земля, а в земле той – обильная охота. Вот он и уселся на песок возле Большой Воды и стал думать думу, как бы это ему перебраться на другую сторону.

Подумав, кликнул он Вспорха, принца крылянок, который с незапамятных времен был ему обязан за одно одолжение. Вспорх – громадная цапля – прилетел и закружился у него над головой – но не слишком близко к великому охотнику.

– Чем могу служить, мурдрый, умнейший кот? – спросил он. Открылся ему лорд Огнелап, и Вспорх улетел.

Когда он воротился, то небо у него за хвостом было полнехонько крылянками всех пород. Приказал им Вспорх – и слетели они пониже к Мурряне, и принялись бить крыльями, и подняли могучий ветер. И такой это был холодный ветер, что вода скоро замерзла.

Тенглор Огнелап встал, и крылянки полетели перед ним, превращая воду в лед по всему его пути, так что он преспокойно переправился. Когда добрались до другого берега, Вспорх слетел к нему и, промолвив: «Мой долг уплачен, Ваша Светлость Кот», улетел.

Так вот, миляги, лорд Огнелап в несколько дней изучил всю ту дальнюю страну. Она была и впрямь прекрасна, но ему показалось, что Племя тамошнее какое-то странное и глуповатое – оно много говорило и мало делало. И решил он перебраться обратно в свои земли, и пошел он к краю воды.

Большая Вода была все еще твердая и замерзшая и он ступил на нее, чтобы идти домой. Но путь-то это был долгий, – ведь не по котеночной игре прозывается она Большой-то Водой! – и как раз когда дошел он до середки, лед стал таять. Огнелап побежал, но и это оказалось чересчур долго, и Мурряна растаяла под ним, и упал он в ледяную воду.

Долго плыл он в страшном холоде, но храброе сердце его не хотело сдаваться. Он упорно плыл к земле. И вдруг углядел он преогромную рыбину – на спине плавник, а зубов побольше, чем у Клыкостражей, – и плавает она возле него кругами.

– Ну-ну, – сказала рыбина, – а что это еще за нежненький кусочек плавает тут у меня дома? Интересно, так ли он хорош на вкус, как на вид?

Огнелап пришел было в отчаяние, разглядевши размеры рыбины, но, когда она заговорила, ужас как обрадовался, потому увидел он выход из беды.

– Конечно же, я очень вкусный! – сказал лорд Тенглор. – Все плавучие коты очень вкусны перед погибелью. Правда, ежели ты съешь меня – это будет стыд и срам.

– А почему бы это? – спросила необъятная рыбина и подплыла ближе.

– Потому что если ты вот этак меня уважишь, некому будет показать тебе солнечную бухточку, где живет мой народ и поминутно резвится в воде и где такая огромная рыбина, как ты, может есть, есть и вовек не наесться.

– Хммм… – задумалась рыбина. – А ежели я пощажу тебя, ты покажешь мне, где живут плавучие коты?

– А то как же, – ответил Огнелап. – Только дай-ка я заберусь к тебе на спину, чтоб лучше видеть дорогу! – И, сказав так, взобрался он на огромную, украшенную плавником спину рыбины, и они поплыли.

Когда подплыли они к дальнему берегу Мурряны, спросила рыбина, где же бухта плавучих котов.

– Да еще чуть-чуть подальше, – сказал Огнелап, и поплыли они дальше, покуда не оказались совсем близко от берега. Снова спросила рыбина, где же то место.

– Да еще чуть-чуть поближе, – сказал лорд Тенглор.

Они подплыли еще ближе к берегу, и вот внезапно стало так мелко, что великанская рыбина вперед больше и двинуться не может. А потом увидела она, что забралась слишком далеко на сушу, чтобы и назад-то двинуться, и только сердито заревела, когда Огнелап спрыгнул у нее со спины и выбрался на песок.

– Спасибо, что довезла, Миссис Рыбина, – сказал он. – Дело в том, что здесь, куда я прибыл, мы все-таки очень мало плаваем, зато очень и очень любим поесть. Я сейчас пойду и поищу еще кое-кого из моего Племени, а потом мы вернемся и пообедаем тобой – точь-в-точь так же, как ты хотела пообедать нами!

Так они и сделали. И вот почему – с тех пор и до этих – нет кота, который добровольно войдет в воду… и мы едим только ту рыбу, которую можем поймать, не замочив лап».

Драноух закончил свою легенду; узники посмеялись. На миг все стало так, словно камни и земля меж заключенными и небом растаяли и они вместе распевали под Оком Мурклы.

Холм никогда не спал. Лабиринт туннелей и пещер, подобно рою безумных насекомых, оживляли странные формы и неуслышанные крики. Бледные отблески светящейся земли превращали главные коридоры и пещеры в театр теней, театр кишащих, мерцающих призраков. Были где-то там и неосвещенные проходы, темные, как прогалы между мирами, но даже и в этих необитаемых местах двигались невидимые силуэты, дули беспричинные ветры.

Холм недолго пробыл под глазом солнца. Едва полдюжины сезонов прошло с тех пор, как бугристая земля долины впервые стала подниматься, вспухая как древесная ветка, усеянная осиными яйцами. Подобный ране, Холм все глубже и основательнее скрывал от земной поверхности свой внутренний зуд: лиги и лиги туннелей вытягивались, как избыточные капилляры, пронизывали почву, проходя под взгорьем, лесом и потоком во всех направлениях, как огромная пустая паучья сеть.

И в центре паутины, под грубым куполом Закота, жестокий и загадочный паук с тучным и неподвижным телом, с пытливым рассудком, далеко превосходящим обычный, испытывал свои настороженные нити. Грызли Живоглот, порожденный Златоглазом и Плясуньей Небесной, гноивший себя под землей со времен юности земной, чувствовал, что его время приближается. Он был силой, и в мире, оголенном из-за исчезновения и отсутствия Первородных, стал силой, которой не находилось равных.

В центре Холма возлежал он, и создания его множились вокруг него, устремляясь наружу. Распространялись и туннели его, подтачивая снизу мир наземный. Вскоре не должно было остаться ни одного, даже отдаленного, места, куда не дотянулась бы державная его хватка. И ночь принадлежала ему: его творения, созданные во тьме земли, распоряжались и тьмой наверху. Когда будут протянуты последние нити, он воцарится и над Часами света. Все, что ему нужно, – это время, незначительный миг в сравнении с вечностью, когда он выжидал, замышлял… и пылал. Что могло теперь помешать ему, столь близкому к концу, к завершению? Семья его и все равные ему без следа исчезли с лица земли, оставшись разве что в мифах и обрядах. Он был властью, и где власть, способная противустать ему?

Холодный, непреклонный рассудок его взвешивал эти доводы, находил их убедительными – и все же он еще не освободился от крохотного, ничтожнейшего беспокойства. И Живоглот вновь высылал свой разум вовне: разыскивая, разыскивая…

С самого рассвета Мимолетка непрерывно расхаживала взад и вперед вдоль редких деревьев на краю Леса Крысолистья. На западе, за широкой долиной, чувствовалось соседство дремлющего холма.

Мимолетка озабоченно кружила – взад и вперед, изящно ставя след в след мягкие серые лапки. Голова ее была низко опущена; ее хождение как бы означало глубокое раздумье или принятие важных решений, но на самом деле она уже сделала свой выбор.

Солнце, искрясь в холодном воздухе, выбивая из заснеженной земли алмазные вспышки, прошло зенит и начинало по-зимнему быстро садиться, когда серая фела прекратила озабоченное топтание и приставила ухо к земле. Долгие секунды она оставалась неподвижной, будто ветер с гор приморозил ее всю – с мехом и костями – к месту, где стояла. Потом, мягко тряхнув головой, опустила, принюхиваясь, нос, чуть-чуть вдохнула и вдруг снова наклонила ухо. Словно удовлетворившись, протянула лапу, легонько постучала по твердому снегу и принялась сдирать холодную белую шкуру спящей земли.

Вся разом осыпанная мелкой снежной шелухой, она перенесла свой вес на задние лапы и принялась копать всерьез. Почва почти замерзла, и у нее заболели лапы, но она продолжала быстрые движения выбрасывая из-под хвоста вихри земли и камней.

Миновал Час, и Мимолетка стала побаиваться, что неточно почувствовала место. Земля была слежавшаяся и твердая; большая часть ее стройной фигурки была уже ниже края ямы, когда роющая лапа нежданно провалилась сквозь дно дыры в пустоту.

Теплый зловонный воздух хлынул из скважины, и она в удивлении встала на дыбы. Впрочем, это было то, что она искала. Упрямо возобновила работу. Еще краткий залп рытья – и Мимолетка сумела просунуть в отверстие голову, усы. Протолкнув и передние лапы – она вдруг замерла от ужаса: на миг беспомощно повисла, качаясь над ничем. Неизвестная тьма внизу стала бездонной пропастью. Вес перетянул ее задние лапы через искрошенный край ямы. Она падала только миг – и легко приземлилась на суглинок туннеля.

Быстро оглянулась на отверстие, которое мерцало над нею цветом заката. Теперь оно казалось небольшой дыркой, хоть и было пока еще совсем недалеко. Совсем недалеко, но позади нее.

Опустив голову, расширив зеленые глаза, чтобы вобрать весь тот слабый свет, что был в этом мрачном, недружелюбном мире, Мимолетка шагнула в глубь земли.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Страх смерти? -

Как туман в гортани,

Как сырость на лице.

Роберт Браунинг

Ковыляя по одному из необъятных сводчатых помещений, группа потрепанных котов медленно тащилась на рытье туннелей. Хвосттрубой искал Лапохвата в качающемся море потерявших надежду животных. Он заметил этого небольшого жилистого кота в задних рядах бригады и замедлял свой уже свинцовый шаг, пока Лапохват не догнал его.

– Привет, Хвосттрубой! – сказал Лапохват со слабой тенью прежней оживленности. – Ты выглядишь чуточку покрепче. Как плечо?

– Вроде получше, – откликнулся Фритти. – Но сомневаюсь, что оно когда-нибудь совсем заживет. – Он, испытывая, приподнял и встряхнул переднюю лапу.

– Вот что, – сказал Лапохват тоном заговорщика, – я передал весточку тому малому в Верхние Катакомбы. Он прислал сказать, что не видел твоих друзей, но смотрит во все глаза.

Лапохват чуть заметно улыбнулся, что означало ободрение. Они проходили под одними из громадных внутренних ворот и понизили голоса до шепота.

Стены туннеля сблизились, разговор стал гулким и вот-вот мог привлечь нежелательное внимание.

– Спасибо тебе за попытку, Лапохват, – сказал Фритти. – Как нынче утром Верхопрыг?

Делегат от Стены Сборищ уже два раза отказался подняться на работу и вследствие этого к тому же и не ел.

– Боюсь, что плохо. Лежит там и твердит, что если двинется, то потеряет свое имя хвоста.

Минуту-другую они молча шли среди истощенных котов с широко раскрытыми глазами. Неповоротливый Когтестраж шагал по периметру унылой процессии, время от времени дергаясь вперед, чтобы пригрозить или дать тычка.

– Верхопрыг скоро умрет, – сказал Хвосттрубой. В Верхнем Мире он поразился бы, скажи кто-нибудь такое столь спокойным голосом.

– У него не хватает силы жить, – согласился Лапохват. – Все, что у него есть, – это имя хвоста.

Мимолетка наблюдала мрачную жизнь Холма из каменной пещерки в стене над Большими Воротами.

Отупевшая от напряжения из-за противоречивых велений своих инстинктов, усталая и напуганная, она непреклонно искала на ощупь дорогу вниз, к сотрясающемуся центру Холма.

Когда туннель круто оборвался, упершись в стену пещеры Больших Ворот, она вдруг во всей полноте увидела неестественность, брряд. Безобразные стражи, больные и умирающие внизу узники, зловещие отсветы и пагубно жаркий воздух – все это поразило ее, как осязаемый удар, когда она оказалась над пещерой.

На миг задохнувшись, заковыляла назад от порога пещерки и дрожащей массой тяжело повалилась на потемневший пол.

Далеко за нею, ближе к поверхности, бледный подергивающийся нос одного из слепых Клыкостражей учуял нарушение: неучтенный туннель, открывавшийся в Верхний Мир, – почва была свежевзрыта.

Попытки бегства, конечно, бывали, и часто, но неизменно проваливались. Впрочем, здесь, видимо, было что-то иное. Чуткие ноздри бесшерстного существа, обнаружившего дыру, ощутили небывалое обстоятельство: кто-то прорылся не наружу, а внутрь.

Где-то глубоко в Закоте какая-то фигура вышла из одной темной дыры и вошла в другую, еще более темную. Жаркие струйки воздуха привели фигуру к тому, кого она искала.

– Масстер Кровососс! – позвала она. После паузы послышалось:

– Гнуссняк, я же давно запретил тебе эти ззанудные посещщения. Думаю, что ужж теперь-то наконец разделаюсь ее тобой.

Тревога вошедшего ощущалась даже в темноте.

– Пожжалуйста, лорд, не сделайте чего-нибудь неразумного. Я принес вам важные новоссти!

Снова последовало долгое молчание, и Гнусняк почуял и почувствовал приближение Кровососа не хуже, чем наземное Племя могло бы его увидеть при самом ярком дневном свете. Он подавил желание удрать.

– Да разве ты ссможешь ссказать такое, что покажжется мне хоть ччуточку ценным, старый сслюнтяй?

Тон Кровососа предвещал неминучую мучительную гибель, но Гнусняк уловил в нем благоприятную нотку и решился:

– Единственно следующщее, превосходнейшший лорд, единственно следующщее: кто-то прорылся внутрь Закота! Что-то изз солнечного мира! Я обнаружжил место, где вошшло это существо, над Большими Воротами!

Кровосос придвинулся – его жаркое дыхание охватило сжавшегося подчиненного.

– А мне-то что зза дело? – фыркнул глава Клыкостражей, но теперь уже с искусно скрытым интересом в голосе. – Небось ты уже разболтал об этом всем, кто ходит, полззает и роется межжду этим местом и Нижними Катакомбами?

– Нет, Великий Масстер! – проскулил Гнусняк, довольный, что верно рассчитал. – Я отправился прямо к вам!

– Позови ко мне Чернорыла. Ты уверен, ччто в туннель прорылись? Если ты сбиваешшь меня ее толку…

– Ох, нет! – заторопился Гнусняк, задыхаясь от страха. – Я точно знаю, лорд. Абссолютно уверен.

– Тогда я сообщу Баст-Имрету, – сказал Кровосос холодным удовлетворенным тоном.

– Вы впутаете ссюда Костестражжей? – струсил Гнусняк.

Кровосос щелкнул зубами; на бесшерстной коже показалась кровь.

– Слабоумный! Да как ты смеешшь даже дышать-то в моем присутствии! Сгинь изз моего нюха, слюнолиз! Сыщи Чернорыла, а потом забейся где-нибудь под камень, пока я не ззабуду о твоем существовании!

Задыхаясь, Гнусняк вылетел назад, туда, где было чуть-чуть светлее. Кровосос облизал оскаленные челюсти.

Тащась обратно с землекопных работ в обществе других туннельных рабов, усталый до мозга костей Хвосттрубой поднял глаза и увидел мрачную фигуру Растерзяка, который шел рядом с ним, – жестокая ухмылка растягивала его черные губы.

– Мягкого мяса, звездномордыш, – насмешливо сказал Когтестраж. – Каково живется на новом месте?

Хвосттрубой не ответил, продолжал шагать. Растерзяк, казалось, не обиделся.

– Все еще сохраняешь гордость, а? Ладно, это тоже тебе зачтется – я ведь не забываю о тебе. Вовсе нет.

Растерзяк на миг остановился, чтобы потянуться: его пятнистое брюхо быстро коснулось пола пещеры. Окончив, легким скачком снова нагнал Фритти.

– Попозже у нас будет вдоволь времени, чтоб наболтаться, – прорычал он. – Я просто подумал: зайду-ка я убедиться, что ты еще совершаешь свою ежедневную прогулку. Не захочешь же ты стать толстым и самодовольным, не захотим же мы такого, мой лентяйчик? – Растерзяк обвел тяжелым взглядом стоически замеревшую фигуру Фритти и продолжал, понизив голос: – Как раз теперь что-то затевается. Все слепые саламандрочки Кровососа так и мечутся вокруг, словно им подпалили мерзкие хвостики. Я просто хотел предупредить, что не спускаю с тебя глаз, – неважно, что там ни происходи. У меня такое чувство, что ты тут замешан. Не старайся, не строй невинные глазки, просто помни: я собираюсь разузнать о тебе все. Я намерен вычислить твой секрет.

– Растерзяк повернулся: – Приятной пляски, солнечный червяк.

Фритти глядел в землю, слушая удаляющиеся тяжелые шаги Растерзяка. Его занимало лишь одно: что он такого натворил, чтобы снова страдать.

В своей пещере, в обществе одного лишь бесчувственного, недвижного тела Грозы Тараканов, Шустрик мучился сном наяву. Хотя глаза его были закрыты, он чувствовал, что они видят не менее ясно чем в Верхнем Мире.

Ему казалось, что он снова стоит над Перепрыжным Бродом и под ним ревет и мечется Мява. Со своей выгодной позиции наверху скалы он различал Холм во всей его гнетущей приземистости. В боку Холма появилась дыра, и оттуда выдвинулась вереница темных фигур. Они двигались в странном танце, как бы закоченев от злобы и какой-то непостижимой целеустремленности.

Шуст услышал громкий трубный звук – словно обрело голос само солнце. Темные фигуры отступили в сторону, в смятении засуетились, потом повалились на землю и ушли в нее. Мява заклокотала громче, и из ее вод вышла огромная белая фигура, чьи очертания были изменчивы и неясны. Она пересекла долину. Там, где упали и провалились темные танцоры, в полный рост поднялись из земли деревья и цветы. Белая фигура двинулась к Холму, и от ее прикосновения каменная пирамида отворилась, раскрывшись, как большая черная роза – лепестки ее сплошь переливались багрянцем заката. В этом мерцающем свете белая фигура уменьшилась – нет, не уменьшилась, а превратилась в туман и вознеслась вверх.

Охваченный чувством покоя, воодушевленный туманным сном, Шусти некоторое время не понимал, что его встряхивают. Неохотно открыл глаза и увидел костлявую угрюмую морду и рычащую пасть Разорвяка.

– О нет, ты еще ничего. Вот этому, другому, довольно круто, – проскрипел Коготь, указывая на Грозу Тараканов. – Вставай, дай-ка я на тебя посмотрю.

Разорвяк бегло осмотрел Шустрика от носа до хвоста. Оглянулся через плечо и повернулся к малышу с кислой мордой:

– Растерзяк приказывает следить за тобой в оба глаза. Весь Холм так и гудит, потому что вошел кто-то, кого совсем не ждали. Круто сожалею об этой глупой мррязи, когда они наложат на нее когти.

С видом тупого удовольствия от возможной судьбы незваного гостя Разорвяк устроился на полу пещеры. Шуст, хоть и закрыл глаза снова, уже потерял свое ободряющее сновидение. Он смутно расслышал, как по туннелям мимо его тюрьмы прошло множество существ.

Хвосттрубой непонимающе смотрел на Лапохвата.

– Что? – чуть слышно спросил он.

– Один новичок из наших хочет с тобой поговорить. Не расспрашивай меня, – сказал Лапохват, качая головой. – Сразу за входом в туннель.

Лапохват пробрался к своему спальному месту. Фритти, потягиваясь, ощутил боль в плече и слабое голодное покалывание в брюхе. Шагая со всей осторожностью, на какую только были способны его усталые лапы, он пробрался сквозь хаос спящих, постанывающих тел. Почти прямо перед большой тюремной пещерой, прижавшись к стене возле входа в туннель, свернулся небольшой серый кот. Подходя к нему, Фритти слышал, какая суматоха происходила в верхних ярусах. Небольшой кот, казалось, дрожал.

– Мягкого мяса, – с чуть заметным дружелюбием сказал новичку Фритти. – Я Хвосттрубой. Я слышал, что ты…

Он прервал себя на полуслове, дергая усами. Даже во тьме этот новый кот выглядел очень знакомо.

– Мимолетка! – выдохнул он. Голова у него закружилась. Неужели она пробыла тут все время, работая в Холме? Да вправду ли это она?

– Тише! – раздалось шипение фелы. Все еще потрясенный, он обнюхал ее нос, бока. Мимолетка! Пока он, как во сне, принюхивался, она шлепнула его лапой по носу. Словно смущенный котенок, он встал на дыбы, дико поглядывая по сторонам. Никто из заключенных не обратил на них ни малейшего внимания. Несмотря на это, он пригнулся к Мимолетке так близко, что усы их смешались, и принялся рьяно умывать ее. С языком, полным шерсти, он тихонько спросил:

– Как ты пробралась сюда?

– Я прорылась в один из туннелей, – ответила она. Хоть и хладнокровно ответила – бока у нее тяжело ходили.

«Это наверняка было для нее ужасно, – подумал он. – Затеряться в этом месте, отыскивая одного кота среди бесчисленного множества других…» – Но как, во имя Мурклы, ты нашла меня? – спросил он, все еще умывая ее.

– Как я… что? Нашла тебя? Я и сама не знаю, Хвосттрубой, знаю только, что нашла. Не могу я прямо сейчас все объяснить… Я даже и думать не могу… Да прекратишь ты это когда-нибудь? – Она ощетинилась, и он бросил очищать ее шубку. – У нас нет времени! – продолжала она. – Нам надо выбраться отсюда, – по-моему, они меня ищут. – Она поднялась, лапы ее чуть-чуть дрожали. Хвосттрубой не возражал, тоже поднялся.

– Мы не можем уйти без Шустрика, – сказал он. Внезапно он ни с того ни с сего подумал о Мягколапке, предмете своих поисков, ради которой он так давно покинул Стену Сборищ. А что если и она тоже где-то здесь? Жива ли она? Он подумал о мерзком троне Живоглота и почувствовал себя маленьким и беспомощным.

– Ты знаешь, где его держат? – спросила Мимолетка. Он повернулся к ней. Она была измучена, он – тоже.

– Шусти? – переспросил он. – Нет, я не видел его с тех пор, как нас разлучили. – Он опасливо взглянул в проход.

– Тогда боюсь, у нас нет времени искать его, – спокойно сказала серая фела. – Нам повезет, если мы сами-то удерем. – Она двинулась к проходу.

Хвосттрубой возмутился:

– Но мы не можем попросту бросить его! Я привел его сюда! Он всего только котенок!

Мимолетка оглянулась на него и проворчала:

– Хвосттрубой! Не будь глупцом! Это может отнять у нас много дней. Мы выберемся отсюда и предупредим Племя Перводомья – иначе будет для всех нас слишком поздно! Если мы вернемся с подмогой, то принесем ему больше пользы, чем если сами будем схвачены и убиты. Нужно сказать Сквозьзабору и другим! Идем сейчас же!

Фритти пытался было возразить, но понял, что не сможет объяснить ей всю правду: о Живоглоте, или о Клыкостражах, или о лигах и лигах туннелей, кишевших жуткими подземными тварями.

Мимолетка, впрочем, и не остановилась, чтобы выслушать. Она кралась по наклонному туннелю, к мерцающему болезненному свету и грубым голосам. Фритти последовал за ней.

Холм ожил от прилива деятельности. Когтестражи сбивались в группы, совещались, тупо рыча, потом разбегались в разные стороны, чтобы рыскать по туннелям и свирепствовать в тюремных пещерах. Когда Хвосттрубой и Мимолетка добрались до главного коридора за пределами хода. Когти ввалились в обширную пещеру, примыкавшую к той, которую они только что покинули. В туннель, где они стояли, долетело эхо яростного рычания и слабых криков боли. Они пустились бежать, стараясь держаться в глубокой тени поближе к стене коридора. Миновав несколько тюремных пещер, нашли явно заброшенный, темный и пахнущий плесенью туннель – метнулись в него. Шум позади немного утих, и они несколько мгновений постояли, пока Мимолетка пыталась сориентироваться. Закрыв глаза, она подчинилась велениям инстинкта, восстанавливая памятью ощущений путь к входному отверстию. После мгновенного раздумья повела вниз по туннелю.

Они держались подальше от оживленных ходов, предпочитая ответвления туннелей, ниши и незаконченные проходы. То входя, то выходя, они шли, винтообразно поднимаясь к поверхности, к месту спасения.

Несколько раз их чуть не поймали. Один раз, услышав звук приближающихся шагов, они втиснулась в неглубокий недорытый туннель и стояли там, замерев от страха, удерживая дыхание, покуда двое Когтестражей обсуждали, не укрылись ли они здесь. Когда твари наконец порешили: навряд ли – и умчались, Фритти долго еще ловил ртом воздух.

Наконец они вступили на последний крутой подъем, ведущий к Мимолеткиному входу. Завернув за угол, обнаружили: в туннеле совершенно темно. Тихо двигаясь вперед, вдруг уловили отблеск звездного света – выход наружу в дальнем конце коридора. Фритти так долго не видел неба, что чуть не одурел от восторга. Несмотря на гнетущую влажную жару Холма, от холодного дуновения у него выгнулся хребет и ходуном заходил хвост. Он радостно рванулся вперед; на миг ему померещилось, что под ногами у него снова трава, а мех ерошит холодный ветер. Он услышал: Мимолетка мягко, но настойчиво окликнула его по имени. Но оставил ее зов без внимания.

Звездный свет исчез.

Что-то разом ударило его, схватив, как раз когда он совершенно ни о чем не подозревал. Предостерегающий зов Мимолетки стал воем ужаса. Кто-то навалился на него сверху – какое-то лязгающее, кусающее существо.

– Чернорыл! Не упуссти другого! – резко завопил голос из тьмы, и он услышал, как снова закричала Мимолетка. Существо, навалившееся на него, тянулось острыми зубами к его глотке, и когда он отчаянно изогнулся, то ощутил – под его когтями извивается бесшерстная шкура. Клыкостраж! Он изо всех сил старался вырваться из объятий этого чудовища и ухитрился на миг вонзить свои собственные зубы в его плоть. Напавший вознаградил его шипящим визгом боли. Он вскинул задние ноги и услышал: тот теряет дыхание. В этот миг передышки он вырвался и бросился туда, откуда в последний раз слышал крик Мимолетки. Глаза его наконец приспособились к полной тьме; он заметил другую фигуру и поднялся на дыбы как раз вовремя, чтобы избежать страшного удара, от которого все же завертелся волчком. Остановился он, лишь рухнув у скрюченного тела Мимолетки.

– Вислобрюх! Помоги Чернорылу сс заключенными!

Фритти сумел теперь различить обладателя голоса – его растянутое бесшерстное тело скорчилось под той дырой, что могла бы стать их выходом к спасению. Безглазая голова монстра одобрительно закивала.

– Итак, – сказал он, – как и ожжидалось, вы вернулись к месту вашшего входа. Как сславно. Посскольку вы так интересуетессь путешшествиями, сейчасс мы возьмем вас посмотреть на наши владения, соглассны?

Другие два темных силуэта теперь встали по бокам Мимолетки и Фритти, и один из них сказал:

– А почему бы нам не покончить сс ними здесь масстер Кровососс?

Лорд Клыкостражей помедлил с ответом; долгая секунда молчания повисла в темном сыром воздухе.

– Тебе бы лучше самому знать, ччем спрашшивать меня, Вислобрюх, особенно потому, что ты оказзался профессионально непригодным. Эти сущщества доставили всем нам столько трудносстей,, что мы как следует поработаем сс ними, чтобы расплатиться. Они пожживут чуть-чуть подольшше, потому что я жжелаю узнать некоторые вещщи. Однако от тебя я не могу узнать ниччего. Понимаешшь, что я разумею?

Вислобрюх подавился ответом: из туннеля позади Фритти и Мимолетки вырвалась темная фигура, ударив двух Клыкостражей, которые повалились, словно палки. Не выясняя, кто же их таинственный покровитель, Хвосттрубой и фела вскочили на ноги и кинулись обратно, в коридор. Позади они расслышали рычание, вопли и звуки свирепого боя. И надо всем – безумный визг Кровососа:

– Осстановите их! Осстановите их!

Время растянулось в одно темное и вечное мгновение, покуда Фритти и Мимолетка летели по неосвещенным внешним коридорам. Прочь от Клыкостражей, прочь от туннеля Мимолетки, прочь, прочь – они больше ни о чем не могли думать. Новые раны Фритти сочились кровью, а плечо его при каждом скачке дергалось и горело.

Они мчались чуть ли не в полной темноте, полагаясь на усы и тонкий слух: в этих проходах почти не было мерцающей земли, освещавшей большую часть Закота. Спотыкались о камни, о корни; несколько раз в паническом бегстве натыкались на земляные стены, вставали, снова бежали.

В конце концов они замедлили бег. Совершенно заблудились; миновали во тьме бессчетное число туннельных веток.

– По-моему, мы так попадемся в вечную ловушку! – выдохнула на бегу Мимолетка.

– Если будем держаться левым боком к стене и поворачивать только вверх, мы рано или поздно придем к одному из выходов, – во всяком случае, я на это надеюсь, – прохрипел Хвосттрубой. – Так или иначе, это единственное, о чем я могу думать.

Слабые звуки, шелестя, доносились из ям и поперечных туннелей. Некоторые были отдаленными шумами Закота, поднимавшимися из главных комнат. Некоторые же, впрочем, были неопознаваемы – стоны и шепоты, а один раз и звук чего-то огромного, бултыхнувшегося в глубокой расселине. Они осторожно обогнули расселину и по молчаливому соглашению не заговорили о шуме, донесшемся из ее глубин. Они поворачивали только вверх, и шумы Холма с каждым поворотом становились все глуше и глуше.

Воздух, казалось, делался холоднее. Когда Фритти отметил это, Мимолетка возразила, что, наверное, близко поверхность и они вот-вот вырвутся из противоестественной жары Закота. Правда, Фритти ощущал, что этот холод не похож на зимний. Это был сильный, но сырой и промозглый холод. Словно они бежали сквозь густой туман. Воздух возле выхода из туннеля Мимолетки был совсем не таков. Однако он не видел смысла в споре и воздержался от возражений.

Продвигаясь по тому, что показалось их ушам и усам широким коридором с высоким потолком, Хвосттрубой уловил какой-то иной звук: что-то – хотя и слабо – звучало как мягкая поступь. Он тихонько указал на это Мимолетке, и они стали ступать медленно, почти беззвучно, насторожив уши. Если то были шаги, они, должно быть, удалялись – до того были неслышными. Двое беглецов слегка прибавили шагу.

Коридор вдруг сузился. Они. оказались в низком туннеле так внезапно, что Хвосттрубой треснулся лбом о потолок. Этот туннель извивался и спускался, потом поднимался снова, словно был прорыт среди скал или других громоздких препятствий. Фритти и Мимолетка пригнулись к земле и почти поползли. Наконец открылось отверстие в другое, широкое и удобное помещение. Они продвинулись на несколько шагов вперед, когда Хвосттрубой заметил разницу.

– Слушай, Мимолетка! – взволнованно прошипел он. – Там свет!

Так и оказалось, хотя свет был заметен только по контрасту с плотной чернотой, через которую они прошли. Отсветы, слабые и рассеянные, струились из-за угла в дальнем конце громадного прохода. Казалось, они были иного свойства, чем светящаяся земля.

– По-моему, мы с минуты на минуту выйдем наружу! – сказала Мимолетка, и Фритти на миг почудилось, что он различает отблеск у нее в глазах. Перешли на быструю ходьбу, потом побежали, теперь уже способные разглядеть препятствия – громадные древесные корни и камни, которые, чернея, вырисовывались в слабом свете, струившемся из конца обширного коридора. Воздух был еще холоден, но стал суше, и повсюду была пыль, так много пыли…

Он прыжком опередил Мимолетку, которая вдруг встала на дыбы, крича:

– Хвосттрубой! Там чем-то пахнет!

Между ними внезапно выросла черная фигура, и воздух наполнился болезненным пряным запахом. Мимолетка пискнула – странный, задушенный звук, – и Фритти, споткнувшись, остановился.

Оба застыли как парализованные. От черной фигуры изошел сухой голос, подобный звуку трущихся друг о друга ветвей.

– Вы не пройдете, – сказал он. Слова его звучали слабо, словно издалека. – Теперь вы принадлежите Костестражам.

– Нет! – прогремел новый голос.

Потерявший веру, замерший от странного, чуть ли не священного ужаса Хвосттрубой увидел запавшие глаза и безобразную морду Растерзяка, который вдруг появился из темноты позади Мимолетки. Серая фела, ошеломленная, осела на пол и опустила голову.

– Я отнял их у Кровососа и его Клыкостражей! Эти двое – мои! – прорычал Растерзяк, но не придвинулся ближе.

– Ты не имеешь права, – прошептал странный, вздыхающий голос. – Никто не может препятствовать Баст-Имрету. Я служу лорду-Всевластителю. – Костестраж двинулся, слегка покачиваясь, с кожистым, окутывающим шелестом, и атаман Когтестражей дрогнул, отступив, словно его ударили.

– Возьми фелу, если хочешь, – продолжал Баст-Имрет. – Мы занимаемся иным. Ступай. Вы несете стражу в глубоких местах.

Растерзяк, захныкав от какой-то непостижимой обиды, прыгнул вперед, взвалил обмякшую Мимолетку на загривок и скрылся в темном извилистом туннеле. Фритти попытался было окликнуть Мимолетку, но не смог. Его суставы сместились от усилия, когда он попробовал рвануться и побежать.

Темная фигура Баст-Имрета повернулась – котообразная, но растворявшаяся в липкой тьме, даже когда стояла в отблеске от спины Фритти. Хвосттрубой не мог взглянуть ему в морду, в темные пятна которые должны были быть глазами. Отведя взгляд он силился сдвинуться – и на миг преуспел. Ему чудилось, что лапы его растекаются, как вода, но он умудрился повернуться и, как в агонии, пополз от Костестража.

– Нет спасения, – прошелестел ветер.

«Нет, – подумал Фритти. – Это не ветер. Беги, дурак!» – Никакого спасения, – дохнул ветер, и он почувствовал, что слабеет.

«Это не ветер, должно быть спасение, должно быть спасение…» – Пойдем со мной. – То был не ветер, он это знал. Но продолжал ползти. – Я возьму тебя в дом Костестражей, – жужжал бесчувственный голос Баст-Имрета во мраке позади. – Свирели всегда звучат во тьме, и безликие, безымянные поют в глубинах. Нет спасения. Мои братья ждут нас. Идем. – Фритти с трудом дышал. Запах пыли, пряностей и земли кружил ему голову… проникал в него… – Мы танцуем во тьме, – монотонно пропел Баст-Имрет, и Фритти ощутил, как его мускулы твердеют. – Мы танцуем во тьме и внемлем музыке безмолвия. Дом наш глубок и покоен. Ложе наше – земля.

Свет, казалось, сделался ярче. Хвосттрубой почти сумел добраться до поворота в туннель. Заморгал, изумленный. Неожиданно темная фигура Баст-Имрета появилась перед ним, загородив конец прохода. От Костестража, казалось, веяло сухим ядовитым воздухом. Потрясенный Хвосттрубой опустился на пол, неспособный даже ползти. Тварь встала над ним, отдаленный голос тихо выпевал незнакомые слова.

Его захлестнуло ужасом, жаркой паникой, и он нашел где-то силу, чтобы нырнуть вперед. Рванувшись, ощутил пыльную шкуру, отразившую его толчок. Баст-Имрет сжался, испустив звук, подобный хрусту хвороста, и схватил Фритти, когда тот пытался, собрав последние силы, проскользнуть мимо. За порогом туннеля растекалась лужица света. Он изо всех сил потянулся к ней – она означала свободу.

Но Костестраж не отпускал, и взметенная во тьме пыль и приторный запах окутали обоих, словно еще одна тень. Фритти ощутил, как лапы Костестража – хрупкие, но сильные, точно древесные корни, оплетающие скалу – обвились вокруг его шеи. Шелушащаяся, сухая пасть искала его горла. Хвосттрубой, взвизгнув напоследок от омерзения, вырвался.

Когда он выдирался из лап твари, раздался ужасный вспарывающий звук. Большие легкие лоскуты скомканной шерсти и кожи взлетели из-под его когтей и зубов, и, метнувшись к свету, он различил тупое подмигивание старых коричневых костей – ухмыляющийся череп Баст-Имрета.

Карабкаясь по короткому проходу, Фритти почувствовал палящую боль. Место меж глазами пульсировало и горело. Он добрался до нависающего серо-голубого кружка неба, на миг обернулся – и увидел позади жуткое существо. Оно стояло в тени возле туннельного основания – пасть скелета разевалась и захлопывалась.

– Я буду помнить тебя, покуда не умрут звезды, – проклял его отдаленный, невыразительный голос. Пламя в голове Фритти вспыхнуло вновь, потом исчезло.

Хвосттрубой подтянулся к краю дыры. Свет был так ярок, что перед глазами у него поплыли пятна. Спотыкаясь, почти валясь вперед, он выбрался из дыры – выбрался из Закота.

Мир был белым. Все было белым-бело.

Потом все стало черно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

О сон волшебный!

Птица-утешитель,

Что реет над бурунами ума,

Пока они не стихнут, не смирятся!

Джон Китс

Слабость и боль боролись под шкурой Фритти. Высоко в небе холодным пылающим камнем повисло солнце. Мир был окутан снегом; ровный белый покров спеленал деревья, камни и землю. Иголочки холода покалывали лапы, покуда он ковылял сквозь Лес Крысолистья.

Придя в сознание, он, шатаясь, побрел почти вслепую, лишь бы увеличить расстояние меж собою и Холмом. Знал, что нужно найти укрытие до Подкрадывающейся Тьмы, когда из туннелей поднимутся ужасные существа, преследуя его.

Снег позади него был испятнан красным.

Сумерки застали Фритти все еще в беспомощном, безотчетном бегстве. Он быстро слабел. Ничего ведь не ел с того самого времени, которое, наверное, было вчерашним утром, да и тогда – как все туннельные рабы – лишь чуточку подкрепился.

Хвосттрубой вступил теперь в глубокий лес. Колонны деревьев подпирали лесную кровлю; земля всюду была скована льдом. От усталости и непривычного света воспаленные глаза его слезились, и время от времени ему мерещилось, будто он видит какое-то движение. Он беспрестанно останавливался, с бьющимся сердцем припадая к холодному снежному одеялу, и ничего не видел – ничего, кроме недвижного мира.

Жизнь старого леса теперь вытеснялась разраставшейся близ него опухолью, – во всяком случае, Крысолистье безмолвствовало, но беззвучно слушало скрип его шагов – не шевелилось, но неподвижно наблюдало за его усилиями.

День шел к концу; болезненное покалывание в носу, ушах и лапах унималось, сменяясь недоуменной опустошенностью, а обманчиво неуловимое движение и не думало исчезать. Уголком глаза Фритти ловил чье-то мелькающее, неясное присутствие; однако, поворачивая голову, видел только заваленные снегом деревья.

Он уже подумывал, а не спятил ли он с ума, не стал ли таким же одержимым, как старик Гроза Тараканов, когда поймал случайным взглядом блеск глаза. Глаз тут же скрылся за веткой, откуда сверкнул; но то был глаз – он не сомневался.

Когда через минуту его внимание снова привлекло движение сбоку, он уже не повернулся, а продолжал идти вперед, подкарауливая невидимку с какой-то бессознательной хитростью. В нарастающей слабости он даже и не задумывался, что это мог быть подкрадывающийся враг. Словно котенок, играющий с дразнящим стебельком – сперва робкий и безразличный, но в следующий миг делающий убийственный прыжок, – он думал лишь о движущемся предмете: поймать, положить конец игре…

Опустив голову – малиновые капли пятнали теперь снег уже не так равномерно, – Фритти заметил короткий промельк чего-то темного на деревьях справа от себя. Как бы ни о чем не подозревая, он неровным шагом стал слегка поворачивать в ту сторону, пока не казался примерно в прыжке от края подлеска.

Еще один всплеск оживления прямо впереди – он с трудом удержался от прыжка.

Осторожнее, теперь – осторожнее…

На миг он остановился, пригнулся, облизал кровоточащую лапу, не переставая напрягать мускулы, не замечая приступов боли, выжидая… выжидая еще одного движения… вот!

Хромая, почти падая, Фритти, молотя лапами, пробился через подлесок. Что-то упало с низко нависших ветвей и замельтешило перед ним. В приливе сил – прыгнул.

Когда лапы сомкнулись, он стукнулся головой о ствол дерева и, оглушенный, перекатился на бок; что-то небольшое и теплое билось под ним. Удерживая это – что бы там оно ни было – передней лапой, он приподнялся и тряхнул головой. Ран он не чувствовал, думал – цел, только устал, уж так устал…

Поначалу он глядел на свою добычу, как сквозь туман. Это была белка – глаза ее выкатились от ужаса, губа вздернулась над длинными плоскими зубами.

«Рикчикчик, – подумалось ему. – Что такое насчет Рикчикчиков… Они не годятся в пищу? Ядовитые? – Он чувствовал, что голова его словно зарыта в снег. – Почему так холодно? Почему я не могу думать? Мне надо бы что-то сказать этой белке?» Он напряг мозги. Каждая мысль, казалось, дается трудней другой. Глянул на небольшое тельце и дрожащий ощетиненный хвост, и что-то шевельнулось в памяти. Фритти приподнял лапу с Рикчикчика, который лежал неподвижно, уставившись на него сверкающими от страха глазами.

– Мррик… Мрррикаррик… – старался припомнить нужные звуки Фритти. Он знал, что должен это сказать. – Мурр… Муррик… – Толку не было. Он почувствовал на спине увесистый мягкий груз, сжавший ему ноги. – Помогите мне… – выдавил он Едином Языке. – Помогите мне… лорд Щелк велел сказать вам… Мрриррик…

Хвосттрубой рухнул на снег возле перепуганной белки.

– Эй, ты-ты, кош-кош: ты говоришь «бррртек», а почему знать-знать брат-имя лорд Щелк? Сказать-сказать!

Над головой у Фритти, вцепившись в ствол дерева висел щекастый старый самец-белка с изогнутым хвостом и блестящими глазами. За ним, выказывая куда меньшее мужество, глядела на Фритти пятерка Рикчикчиков.

– Сказать же-сказать! – пропищал беличий вождь. – Откуда лорд Щелк знать? Сказать-сказать!

– Вы говорите, лорд Щелк – ваш брат? – спросил Хвосттрубой, стараясь стряхнуть паутину со своих мозгов.

– Весьма даже да! – протрещал вождь с легким отвращением. – Щелк – брат Хлопа. Лорд Хлоп – это я. Поймешь, столь-глупый кош?

У Фритти все смешалось в уме.

– Я хотел сказать вам кое-что, лорд Хлоп… то есть ваш брат лорд Щелк велел мне сказать вам… как же это… – Лорд Хлоп раздраженно затрещал. – Я попытаюсь! – пробормотал Фритти. – Мрряуврр… нет, не то… Мрриррик… Мяуврррик… О Харар Великий! Не могу вспомнить!

Хвосттрубой заметил, что свита лорда Хлопа, казалось, почти утратила страх перед ним и, в сущности, развлекалась, болтая. Фритти был огорчен, пристыжен и утомлен; с минуту разум его где-то блуждал… И вдруг:

– Клянусь мешочками для запасных пятых когтей, что достались мне от предков! Вспомнил! – Он болезненно рассмеялся. – Мррикаррикарекщелк! Верно ведь?

В этот миг торжества голова у него закружилась. Лорд Хлоп подался вперед и остановил на нем свой агатовый глаз.

– Верно. Обет Щелка Святому Дубу. Мы чтим-чтим. Странные-странные времена. Ты мож идешь, столь-странный кош?

Хромая, Хвосттрубой последовал за группой Рикчикчиков в чащу внутреннего Крысолистья. Ковыляя позади болтающих, торопливых белок, Фритти мельком уловил красный свет заходящего солнца. Что-то шевельнулось в глубине его рассудка, вынуждая обратить внимание на сгущающуюся тьму… но голова болела: думать было слишком трудно. Он следил лишь за паром своего дыхания. Поскрипывал по снегу вслед за суетливыми Рикчикчиками.

Группа остановилась. Хвосттрубой стоял в каком-то отупении, пока лорд Хлоп и два других Рикчикчика спускались с деревьев, чтобы встать с ним рядом. Поглядывая на их выгнутые хвосты и круглые спины, он благожелательно улыбнулся и сказал:

– Знаете, я ведь был в Холме.

Спутники беличьего лорда, заверещав, отпрянули, но сам он и с места не двинулся; его темные блестящие глаза стали задумчивы. Он беззвучно сделал другим знак вернуться; всем гуртом они добились, чтобы Фритти вошел в дупло расщепленного молнией пня. Внутри укрытия не было снега. Раза три споткнувшись, привычно воззвав к Первородным, Хвосттрубой рухнул как подкошенный. Стайка Рикчикчиков натаскала сосновых игл и коры, укрыв его от носа до кончика хвоста.

– Мы толк-толк со следующ солнцем, столь-странный кош, – сказал Хлоп. – А теперь ты-ты будь-будь заснуть, да?

Но Хвосттрубой уже перевалил через границу сонных полей.

Тьма, кишевшая той ночью выслеживающими фигурами, благополучно просквозила мимо, оставив ночлег Фритти нераскрытым и нетронутым.

В глубинах сна Хвосттрубой стоял на краю широкой водной равнины, волнующейся, но безмолвной. Широкая сияющая поверхность простиралась, насколько хватал глаз, а в сером небе кружились и щебетали силуэты крылянок .

Когда он наконец проснулся, прошла уже половина короткого зимнего дня. К концу Коротких Теней он снова оказался перед лордом Хлопом, который в сопровождении двора вернулся к дуплу дерева, где спал Хвосттрубой. Беличий лорд величаво отметил, что они долго ждали, когда же встанет гость-кот, и в конце концов отказались ждать и удалились за продовольствием.

Хвосттрубой, после долгого сна почувствовавший себя неизмеримо лучше, только сейчас понял, какое множество разных частей тела у него болит и пульсирует. К тому же он был страшно голоден. Рикчикчики явно почувствовали это, потому что даже лорд Хлоп выказал большую сдержанность, чем накануне. Со своей стороны, Хвосттрубой горячо желал как-нибудь ускользнуть и поохотиться, но ввиду ненадежного союза с Рикчикчиками, своей естественной добычей, решил выждать – не удастся ли уползти как-нибудь незаметнее. Так, с урчанием в животе, он и уселся, терпеливо выслушивая, как лорд Хлоп пространно подводит итоги утренних событий.

– Вот… как-раз-сейчас время для открытого толк-толка, да? – прощебетал дородный беличий лорд. – Зачем ты здесь-здесь, столь-внезапный кош? Зачем сказал-сказал о плох-местах?

Фритти собрал все силы, чтобы объяснить, какие обстоятельства привели его в Лес Крысолистья. То был, естественно, долгий рассказ, занявший добрую часть уходящих послеполуденных Часов. Когда он рассказал о том, как спас миссис Чикли, а впоследствии удостоился особой аудиенции у лорда Щелка, слушатели ответствовали пронзительным шумом одобрения. Потом Рикчикчики тревожно, но и восхищенно внимали его описанию кишмя кишащей кошачьей столицы, Перводомья. А когда он наконец рассказал о Закоте и своем ужасном заточении, нескольким юным белочкам чуть не стало дурно, и спутникам пришлось обмахнуть их своими распушенными хвостами.

Лорд Хлоп слушал невозмутимо, прерывая рассказчика лишь для уточнения некоторых сведений о Холме и его обитателях.

– А потом я нашел вас… вернее, вы нашли меня, – закончил Хвосттрубой. Лорд Хлоп величественно кивнул. – А вот чего я действительно не понимаю, так это почему вы еще здесь. Я думал, все покинули Крысолистье. – Он вопросительно взглянул на беличьего вождя.

– Много Рикчикчик ушло. Много бежать-бежать, – ответил лорд. – Но Хлоп не бежать. Не могу-не могу. Гнездо рода со времен Корня-В-Земле. И немножко младших тоже остаться-остаться. Жить или умереть.

Фритти понимающе кивнул, и на миг необычное сборище примолкло. Краткое и потрясающее предчувствие смерти, рожденное на холодном ветру, коснулось Фритти. Он вспомнил о том, что ему необходимо сделать.

– Не будет ли мне милостиво позволено попросить у вас, лорд Хлоп, – начал он.

– Прос.

– У меня есть известие, которое надо передать в Перводомье, лордам моего Племени. Передать поскорей. Сам я пока не могу быстро передвигаться. Я еще слишком слаб.

– Рикчикчики сделают-сделают, – без колебаний сказал лорд Хлоп. – Мы брать-брать весть-несть. Мы послать мастера Плинка. Плинк столь-быстр, как орех-пад-вниз.

Юный Рикчикчик уселся на ляжки, зримо надуваясь важностью.

– Он выглядит очень дельным, – одобрил юнца Фритти. – Но ему нельзя идти одному. Известие важнейшее, а путь в Коренной Лес долог и опасен. К тому же… – Хвосттрубой постарался сказать это как можно мягче. – К тому же коты Перводомья далеко не так, как я, знакомы с мужеством и великодушием Рикчикчиков. Они могут проявить недопонимание. Лучше послать большой отряд.

Когда слова Фритти дошли до общего сведения, мастер Плинк сразу сник, лишаясь важности, а двум-трем юным белочкам вновь стала угрожать дурнота. Однако лорд Хлоп остался невозмутим.

– Чудной Желудь! Успок-успок, кош-дружок. Много Рикчикчик скоро пойти-пойти. А Плинк будь-будь горд – наш маленький лорд! – Он что-то коротко протрещал этому малому, который заметно утешился.

Фритти изложил сообщаемое известие, повторив несколько раз, пока Плинк и другие посланцы не запечатлели его в памяти.

– И помните, – серьезно сказал он, – если принца Сквозьзабора не будет на месте – оно должно быть передано лично королеве Солнечной Спинке!

Собрание засвистело от благоговейного ужаса, и Хлоп подал знак закрыть совещание.

Охота Фритти не была потрясающе удачной. Он изловил достаточно жучков и червячков, чтобы заморить червячка, а перед сном теперь уже товарищески расположенный к нему Плинк даже уговорил его попробовать лесного ореха. Но и выковыряв с помощью Рикчикчика плоть ореха из-под треклятой шелухи, он не счел это удовлетворительным опытом; хоть и благодарил Плинка неумеренно, но в душе решил, что из него настоящей белки не выйдет.

Зима обрушила свою ярость на Лес Крысолистья. Внезапные снежные бури и вьюги вынудили небольшую свиту лорда Хлопа забиться в гнезда. Посланцы отбыли с превеликими церемониями, и после их отбытия Хвосттрубой впал в апатию. Одно насущное его дело было выполнено – Перводомье теперь поднимется по тревоге, – и на нем стали сказываться последствия горестного пребывания под землей. Встречи с Рикчикчиками стали реже. Фритти все больше и больше времени проводил сгорбившись в своем дупле, скрываясь и выздоравливая. Охотился он редко, так что сберегал энергию, проводя тягучее время в дремоте – Часы бодрствования были коротки и едва отличимы от сна. Свернувшись в своем расщепленном молнией дереве, защитно обернув хвостом нос, он предоставлял разуму блуждать по всему сделанному и увиденному. Словно они были рядом, призывал к себе друзей по Стене Сборищ: Маркиза Тонкую Кость, Быстролапа, горделивого Потягуша и доброго Жесткоуса. Как бы они поразились!

Порой он думал о Мягколапке, об изяществе ее походки и плавных очертаниях шеи и головы. Бывало убеждал себя, будто нашел ее и забрал домой, будто она с благоговейным страхом и почтением слушает как он описывает свои приключения.

«Ради меня? – спрашивала она. – Все это, чтобы найти меня?» Потом внезапно вокруг его пня подымался ветер, взъерошивая ему шерсть, и он вновь возвращался в Крысолистье. И задумывался о тех, кого покинул, предоставил страшной судьбе в Холме.

«Вот, наверное, почему я был Именован Хвосттрубоем, – мысленно злился он на себя. – Все, что я сделал – шел за ближайшей целью, – меня вело как котенка, который гоняется за собственным хвостом, бегая по кругу, пока не утомится».

Однажды – минуло уже примерно пол-Ока с тех пор, как его нашли Рикчикчики – Фритти возвращался к себе в гнездо после долгих послеполуденных Часов безуспешной охоты. Из Крысолистья было вытеснено еще не все живое, но большинство существ, которые остались, прятались от долгой холодной зимы. Хвосттрубой ощущал опустошенность и бесцельность. Остановился, чтобы поточить когти о кору крепкой сосны, освобождаясь от маленького охотничьего разочарования и стряхивая снежную пыль с верхних веток. Он почувствовал внезапное озарение.

Его время в Крысолистье окончилось. Обширный пустой лес, занесенный снегом и безмолвный, был остановкой в пути – промежуточной полосой. Как полудрема меж сном и явью, он не был местом, чтобы в нем остаться – только чтобы набраться сил и двинуться в том или ином направлении.

И вот когда он стоял, выгнув спину и омывая усы холодным воздухом, ему припомнились слова одного из Старейшин при его Именовании: «Он хочет получить имя хвоста еще до имени лица». Старейшины смеялись, но теперь он понял: в этом была своя правда. Он ушел не только чтобы найти Мягколапку, но и чтобы что-то заслужить. Да, его и в самом деле вело, но это он решал, за чем следовать. Сейчас он должен обдумать, какой избрать путь. Мог продолжить тот путь, на который ступил, уйдя к Сквозьзабору и другим, чтобы победить или погибнуть… или же мог завершить свое путешествие. Не то чтобы он, с его-то небольшими лапами, преуспел бы, но мог закончить начатое. Его друзья были схвачены, беспомощны, – может, он и не сумел бы их спасти, но они ведь пошли с ним, и все они подходили друг другу.

На миг, только на миг, он подумал, будто начинает понимать, что значит услышать наконец внутренний голос, обрести имя хвоста. Шерсть у него на спине поднялась; он ощутил приступ неудержимой дрожи. Встал на все четыре лапы и повернул к гнезду.

И вовсе не тогда, когда сворачивался, чтобы заснуть, он понял, что вернется в Холм. Только так.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Проходят львы терновником – и тают,

Хоть в целом день как будто нерушим:

Ход солнца вновь нам явят Небеса,

А кости вновь и вновь представят Время

Джозефина Джекобсон

Рассвет застал Фритти на пути к Западянной границе Крысолистья. Он не зашел проститься с Рикчикчиками. Несмотря на то, что лорд Хлоп с благородной готовностью платил долги Щелка, Фритти чувствовал: он не может и дальше спокойно отягощать собою белок. Они уже боролись за собственное свое выживание. Случай и странные времена заставили их объединиться, но Хвосттрубой знал, что Рикчикчики и Племя – добыча и охотники, и всегда такими будут. Он лишь надеялся, что искусственный союз продержится до тех пор, пока известие не будет благополучно доставлено в Племя Трона королевы.

Беззвучно шагая сквозь гущу окутанных снегом деревьев, он думал о Перводомье и своем пребывании там – нерешительная попытка занять чем-то свой разум. Холм должен предстать перед ним достаточно скоро; нет причины мысленно загодя спешить туда.

Среди поредевших рядов деревьев и папоротника возле опушки большого леса Фритти услышал вверху звук: хлопанье крыльев. Мигом решил метнуться в укрытие, но не успел и спрыгнуть с белого снега, на котором выделялся, как с высоты слетели две темные фигуры. Готовый – как считал – к любому несчастью, какое только могло на него свалиться, он съежился, вздыбив шерсть.

Два темных существа в вихре черных как смоль перьев расположились над ним на ветке. Фритти успокоился… отчасти. Это была только пара воронов – Каркаряков: один побольше, другой поменьше. Не самые безопасные из крылянок , но не столь сильные, чтобы скрестить когти с Племенем. Все же он не без подозрения разглядывал их, когда те, развернувшись, уставились на него поблескивающими глазами.

– Так этот-то и есть Хвосттрубой? – немузыкальным голосом спросила старшая птица.

– Ясно дело, батюшка, вон у него звезда середь лба – видал? – пискнула другая, что была поменьше.

Хвосттрубой в изумлении сделал шаг назад.

– Вы умеете говорить? – задохнулся он. – Знаете Единый Язык?

С грубым веселым хихиканьем более крупный Каркаряка хлопнул крыльями, чуть-чуть приподнявшись с ветки. Потом, усевшись, самодовольно почистил перья на груди, не сводя глаз с Фритти.

– На свете полно таких, которые хоть и не носят меховых шубок, да разговаривают малость получше котов! – Большой ворон снова захихикал. – Те, которые долгоживущие, вроде нас, ну, они научились. Да чего там, вот хоть бы и мой старшенький, хоть он и соображает не больше, чем кувырнувшийся жучишка…

– Что ж, – подумав, сказал Фритти. – Пожалуй, мне бы, прямо скажем, следовало сейчас лопнуть от удивления. Откуда вы знаете мое имя?

– Тем, которые покалякали с белками, нечего удивляться, что здешние древеса знают все ихние секреты. Ежели что маленько пролетит по этому лесу, так уж не минует уха старого Скогги, который и есть я сам.

– Мой старый батюшка – самолучший вожак Каркаряков?в этих лесах, – горделиво пропищала вторая, небольшая птица.

– …Да, и мой недоросток Крелли еще как обучен, только вот ему недостает толики мозгов, которые Большая Черная Птица дарует и грибу.

Скогги наклонился и клюнул сына в макушку. Крелли жалобно закаркал и перебрался веткой выше, за пределы досягаемости отеческого клюва.

– В следующий раз думай, прежде чем разевать клевальник! – сказал Скогги. – И нечего болтать про наши делишки со всяким встречным-поперечным, с букашкой-таракашкой.

Фритти развеселился, сам того не желая.

– Но вы, кажется, знаете про мои дела, – возразил он.

– Как я давеча и сказал, – захихикал ворон, – Рикчикчики охочи болтать. Хранят свои орехи, но только не секреты. Похоже, уже все кругом знают, что вы пришли во-он… – он указал блестящей черной головой, – во-он оттуда. Из Холма, вот откуда. Вас уже преотлично знают те, которые не дали деру из Крысолистья, хотя этих, приличных-то, теперь и маловато. А куда вы ныне путь держите, мастер Хвосттрубой?

Хотя Каркаряка и казался неопасным, Фритти решил быть осторожней:

– Ох, на самом-то деле я просто осматриваю лес. В сущности, мне, пожалуй, уже надо идти.

– Ах, разумеется, разумеется, – проскрипел Скогги и, немножко пройдясь по ветке, взъерошил смоляные перья и проницательно скосился на Фритти уголком блестящего глаза. – Не будь так ясно, что вы кот большой смышлености и, как видно, в оба зрите, как бы уберечь эту красивую пушистую шубку, которую носите, все одно, похоже, вы топаете к Холму, вот куда.

«Усы Фелы Плясуньи Небесной!» – выругал сам себя Фритти: Каркаряка был умница.

– А с чего бы, – отразил удар Хвосттрубой, – если все так, как вы говорите, мне и близко подходить к этому жуткому месту?

– Верно, верно. Ужуткое место, ужуткое. Выползают в нощи злые твари, которым ровным счетом чихать, где бы ни кусаться. Оно и впрямь кажется мрачным и ужутким местом, лес теперь начисто пустой, а которые в нем остались – уж такие никудышные. Это все, что бедная душа может сделать, чтоб защитить возлюбленных чад своих и сунуть кусочек-другой в ихние нежные желтые клювики. – Он со скрытой любовью глянул вверх на Крелли.

– Тогда почему вы все-таки остаетесь? – спросил Фритти.

– Ах, почему, почему… – каркнул Скогги, выразив вздохом великую скорбь. – Тут же единственный дом, и другого мы не знаем. Страх как трудно оставить гнездовье чуть не тыщи своих пращуров. Ясно дело, – тут он скрипуче рассмеялся, – может, оно и легче бы держать малюток на одних только покойничках. Эти сующества, которые под землей, может, и впрямь вредные, но они, по крайности, оставляют то, что не доели. – Содрогаясь от смеха, ворон чуть не свалился с ветки. Хвосттрубой скривился.

– Да ладно, – продолжал Скогги, все еще пузырясь весельем, – неважно, кто ест и кого едят, объедки-то всегда остаются. Вот вам главное пре-уму-щест-во родиться Каркаряком.

– Мы съедим мастера Хвосттрубоя, батюшка? – с невинным любопытством спросил Крелли.

Скогги порывисто перепорхнул на верхнюю ветку и сильным клювом выбил быструю болезненную дробь по его оперенному черепу.

– Ты мне только влезь еще разок – я тебе все твои вострые перышки повыщиплю да и сошвырну с этого вот дерева на жратуху тем котам в Холме, каменная твоя башка! Не можешь же ты есть всех подряд! – Он повернулся к Фритти: – Так вот что, любезный мой кот, мы с вами, ясно дело, оба знаем, что вы не такой уж пустоголовый, чтоб лезть обратно в этот ужасный Холм. Так. Но случись такое, что вы собрались бы туда, вдруг бы я сумел дать махонький советик?

Хвосттрубой на миг задумался, потом слегка улыбнулся Каркаряке:

– Ну если уж мы говорим о таком глупом намерений и, предположим, если бы я нуждался в совете, что вы захотели бы в уплату?

– Вы, коты, не такие уж глупенькие, как можно бы подумать по вашим песням. Однако на сей раз пред-поло-жутель-ное дело, в котором я мог бы вам помочь, само себя окупило бы, хотя Черная Птица знает – удачей тут и не пахнет. Так вас бы за-ин-ту-ресовало? – Фритти кивнул в знак согласия. – Тогда хорошо. Ну так дайте мне сказать.

Не так чтобы уж очень давно, когда мы впервой узрели те кучи грязищи, что вспухли вдоль нашего леса, туннелей, которые выходили бы изнутри, еще не было. Первый туннель был невелик, и когда они вырыли те, что побольше, то этот взяли да и позабросили. По-моему, его покамест не охраняют и он порядком зарос – ведь те коты из Холма тогда еще не владычили так, как ныне. Теперь как бы это вам его сыскать…

Окончив, Скогги повернулся к сыну:

– А теперь, долдон ты крылошлепый, заруби себе это хорошенько – на случай, коли тебя упросят рассказать, как это ты был последним, который видел храброго мастера Хвосттрубоя живьем!

Еще взрыв каркающего смеха – и ворон взлетел; Крелли вздрогнул, потом последовал за ним.

– Подождите! – крикнул Хвосттрубой, и две черные крылянки остановились и закружились над ним. – Если вам неважно, кто кого ест, почему же вы мне-то помогаете?

– Подходящий вопросец, мастер Кот, – прохрипел Скогги. – Понимаете, я так высчитал, что по ихнему распорядку эти коты из Холма по осени очистят все как есть Крысолистье. Ясно дело, где б они ни прошли, будет еда для нас, Каркаряков… но я и впрямь становлюсь стар. Я пред-пучи-таю вывалиться поутру из гнезда и тут же сыскать себе завтрак. Так что ежели вам пофартит, вы меня очень даже обяжете, коли приведете свое Племя обратно в лес!

С веселым резким карканьем вороны скрылись.

– Шусти! Пожалуйста, послушай меня! Мимолетка осторожно пересекла тюремную пещеру и дымчато-серой лапой дала котенку не слишком мягкого тычка. Шуст издал недовольное ворчание, но глаза его остались закрытыми – Шуст не шелохнулся.

Мимолетка тревожилась. Шустрик проспал или пролежал молча почти все время с тех пор, как Растерзяк притащил ее в пещеру. Котенок всего лишь признал ее существование, разочек приподняв голову вскоре после ее появления, чтобы бросить: «Ох, приятной пляски, Мимолетка», и снова впал в дремотное состояние. Потом несколько раз ответил на ее настойчивые вопросы, но без особого интереса. В углу пещеры, как мертвый, распростерся Гроза Тараканов – Шуст, пожалуйста, скажи мне что-нибудь! Я не знаю, надолго ли меня здесь оставили. Они могут вернуться за мной когда угодно.

Она подумала о Растерзяке, и шерсть у нее зашевелилась от страха. Атаман Когтестражей грубо швырнул ее в тюремную яму, пообещав вернуться и «пообщаться с ней», как только доложит лорду Закота. Должно быть, это было уже много дней назад, хотя из-за тягучих Часов темноты время, казалось, тянулось бесконечно. Он мог вернуться за ней в любой момент!

– Шустрик! – сделала она еще одну попытку. – Неужели ты не понимаешь? Мы в страшной опасности! – Снова ткнула его лапой. – Проснись!

Шуст со стоном чуть-чуть перекатился на бок, подальше от назойливой лапы.

– Охх, Мимолетка, ну почему бы тебе не оставить меня в покое? Здесь так красиво, и я не хочу… – Он на миг умолк; нахмуренные брови перекосили его блаженную мордочку. – И… И… Я не хочу быть там, где был раньше, – печально окончил он…

Мимолетка и рассердилась, и немножко перепугалась.

– Что ты имеешь в виду? Ты бредишь, Шуст!

Малыш тряхнул головой, его мордочка снова стала безмятежной.

– Нет, Мимолетка, ты не понимаешь. Я – с белым котом. Все очень мирно. Я узнаю много нового. Пожалуйста, не сердись на меня. Если б ты только видела, Мимолетка! – с горячностью выговорил он, плотно закрыв глаза. – Свет… И пение…

Шустрик опять умолк, и фела никакими усилиями не смогла заставить его снова заговорить.

Вход в заброшенный туннель был как раз там, где сказал ворон, – под пушистым от снега кустом боярышника на краю леса.

Хвосттрубой внимательно обследовал старые отбросы, окружавшие вход, но тут явно давно никто не бывал. Нырнув под прикрывающий куст, продрался сквозь грязь и хлам, которые частично загораживали дыру. Расчистив отверстие на ширину усов, просунул туда голову и снова принюхался. Внутри туннеля пахло только застарелой грязью да несколькими небольшими животными, которые когда-то ненадолго там укрывались.

Его новопринятое решение лишь чуть заметно поколебалось – и он шагнул внутрь. Наверху, над белым лесом, солнце стояло в Часе Коротких Теней.

Этот туннель был значительно суше, чем большинство других, которыми он хаживал внутри Холма. Свежий воздух в туннеле приободрил его, и он довольно долгое время смело шагал в глубины. Мерцающая земля светила здесь лишь местами, но этого хватало.

Вскоре ему стали попадаться поперечные туннели, из некоторых веяло жарким сырым воздухом. Он приближался к оживленным, хоть еще и не главным дорогам Закота. Понял, что должен быть осторожнее.

Этот звук был таким приглушенным, таким неуловимым, что поначалу он даже не заметил, что безмолвие покинутой туннельной ветки нарушилось. Постоянный внутренний пульс Холма за время долгого заключения стал ему очень привычен – он едва заметил его возобновление. Но когда звук наконец дошел до сознания Фритти, он понял: что-то изменилось, звук стал чуточку другой. Это его встревожило – хоть он и не сказал бы почему. Затем понял.

Шум постепенно усиливался, словно Хвосттрубой приближался к месту его возникновения. Каждый шаг, казалось, подводил его к источнику тупого, почти неслышного биения. Когда Фритти был здесь в заключении, Холм всегда звучал одинаково; слух всюду преследовал отдаленный, но непрестанный гул – словно все в Закоте исторгало приглушенный жужжащий ропот.

Звук теперь становился отчетливее – гудя, шипя, делаясь определеннее и громче, нарастая с каждым шагом Фритти. Когда он миновал поворот, проход круто устремился вниз, и миазмы горячего сырого воздуха поднялись из темноты в конце туннеля. Хвосттрубой встал на дыбы, ошалело потирая передней лапой морду, чтобы очистить глаза от липкой пелены.

Невзирая на внутренний трепет, Фритти все же решился, вперил глаза в поднявшиеся пары и двинулся вперед. Осторожно шагая по пологому склону, прошел под какой-то дверью или отверстием – сотрясение вдруг стало ревущим эхом, раскаты которого гремели, отраженные стенами огромной пещеры. Фритти не мог разглядеть ее сквозь клубы тумана, окружавшие его со всех сторон.

«Словно Разгневанный Водопад», – подумал он.

Мех быстро отсыревал. Он понял, что карабкается над каким-то широким подземным потоком. Странные подземные ветерки изменили направление, и пары, крутясь, унеслись. В полусвете мерцающей почвы Фритти разглядел гигантскую пещеру, над которой он, как насекомое, скорчился на одном из узких выступов, опоясывавших стены. Внизу, красновато светясь и пенясь, волновался необъятный водный разлив. У пещеры не было пола – лишь громадная дымящаяся река бесконечно текла от одного ее бока к другому, заполняя высоченную пещеру испарениями и беспорядочным шумом.

Когда Хвосттрубой осторожно поглядел вниз с уступа, в морду ему ударило жаром огненной реки. От сотрясающей силы воды, бившейся в стены пещеры и уносившейся куда-то под утес, на котором он примостился, у Фритти закружилась голова. Покуда река с грохотом катилась во тьму, брызги, как пылающие кометы, взлетали вверх и под конец неподвижно повисали высоко у него над головой, а потом свинцово плюхались в свой источник. Фритти попятился от края и на время съежился поближе к туннелю.

Наконец от этого буйства его затошнило. Он подался вперед. По окружности пещеры, ближе к ее противоположной стороне, различил несколько туннельных входов, угольно-черных на фоне приглушенно-красноватого камня. Плотно прижимаясь к стене пещеры, он направился к ним, осторожно ступая по высокой узкой тропке над беснующейся рекой.

Это была медленная ходьба. Время от времени таинственно изменялся ветер – кружась, опускались туманы и заставляли его останавливаться, пока он снова не видел дорогу. Медленно, но верно продвигаясь по периметру чудовищного помещения, он твердо сосредоточивал взгляд на тропинке. Иногда вдруг ловил углом глаза какое-то движение, но, вглядевшись, видел лишь прыгучие брызги. Один раз ему померещилось, будто видит две крохотные фигурки, спешившие по одной из тропок, исчертивших дальнюю стену, но едва покосился в полумрак, снова поднялся туман. Когда он рассеялся, все, казалось, было как прежде.

После целой вечности петляний по тропе он достиг дальней стены. Поднявшись по крутой тропке, добрался до отверстий, удаленных от рева и грохота кипящей реки. Первый туннель, до которого он дошел, сам дымился испарениями, и Фритти поспешил миновать его, но из следующего отверстия приветливо дохнуло чуть более прохладным воздухом. Едва он очутился внутри, жара стала быстро спадать. Довольный этим добрым знаком, Фритти принялся увеличивать расстояние меж собою и громадной пещерой.

Когда позади осталось уже несколько поворотов туннеля, шум реки упал до первоначального глухого биения. Фритти шлепнулся на пол прохода, на миг восславив относительную тишину и прохладу. Отдышавшись, коснулся языком сырой свалявшейся шубки.

– Эй, ты! – прорезал полумрак туннеля чей-то голос.

Фритти вскочил на ноги; сердце колотилось в ушах громче яростной воды.

– Подожжди! – прошипел голос. – Подожжди и перекинься словечком сс Клыкостражжем Гнусняком!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

О, только там как Бог я буду чист,

Где плоть мою омоет росный лист,

Где волны трав дробятся в пену лилий,

Где ветерок над морем серебрист.

Алджернон Суинберн

Пристыв к месту, Хвосттрубой стоял, покуда медленные шаги поскрипывали к нему по туннелю. Расслышал свистящее дыхание приближающегося существа. Чуть ли не ошеломляющее желание бежать боролось в нем с тупым смирением; он мягко покачивался на месте.

– Мой спутник и я хотим поговорить сс тобой, незнакомец. – Шипящие слова приближались с каждым звуком.

«Спутник, – подумал Фритти. – Так их двое!» Ноги у него задрожали; он поджал хвост и ждал. Из темноты выступила слепая голова Клыкостража. Бесшерстная фигура неуклюже ковыляла к нему. Фритти вгляделся. Там, где на безглазой морде Клыкостража некогда трепетали громадные ноздри, были только зарубцевавшиеся лохмотья плоти.

Гнусняк, качнувшись, остановился в прыжке или полупрыжке от Фритти, и его поврежденная морда вопросительно заерзала туда-сюда.

– Ты здессь? – спросил Клыкостраж.

У Фритти подпрыгнуло сердце; он невольно пискнул от облегчения. Чудовище было ранено! Оно не могло учуять его, во всяком случае чуяло неважно.

– Ахх, – задышал Гнусняк. – Ты здессь. Теперь я тебя слышшу. Подойди, не бросай насс. Мы со спутником заблудилиссь. – Слепое создание придвинулось ближе, выставив в сторону Фритти одно ухо. – Как тебя ззовут?

Хвосттрубой опять взвесил, нельзя ли вырваться. Решил этого не делать. Возможно, тут были обстоятельства, которые можно бы использовать. Конечно, это будет опасно, но ведь под землей все может быть.

– Мрр… Мрр… Проходчик! – выпалил он после мгновенного колебания.

– Блестящще. Твое имя звуччит так, ссловно ты предназначен помоччь нам. Ты не изз Когтестражей? У тебя оччень тоненький голосе.

– Я еще мальчишка, – быстро ответил Хвосттрубой.

– Ахх, – удовлетворенно вздохнул Гнусняк. – Конеччно. При окончательной подготовке на служжбу берут дажже молодых… Пойдем, ты должжен насс вывести. Как видишшь, я сстрадаю временной немощью. – Бормоча что-то себе по нос, изувеченный Клыкостраж повернулся и зашаркал по коридору. Фритти пошел чуть позади него.

«Окончательная подготовка? – удивлялся он. – Что происходит?» – Ты, должжно быть, прошшел мимо Обжигающщего Потока, – бросил через плечо Гнусняк. – Я никогда не подходил к нему так близко. Боюсь, грохот воды сбил меня сс толку. Это совершенно потрясает, раззве нет?

– Да-да, конечно же, – поддакнул Хвосттрубой. – А как вы оказались в этой пустынной части Холма?

Помолчав, Гнусняк ответил:

– Видишшь ли, боюсь, что я потерпел некоторую неудаччу. Юнцы вроде тебя могут этого и не знать, но тут совершшена довольно большшая несправедливоссть – несправедливоссть к таким старым служжакам, как я. Не подумай, что я собираюссь осужждать, о нет, но меня несправедливо наказзали, потому что сбежжал один заключенный. Но меня там дажже и не было – о нет, я просто вовремя не оссведомил своего начальника, лорда Кровососса. Когда приключчился этот побег, он был наказан лордом-Всевласстителем. В освою очередь досталоссь и мне. Несправедливоссть, такая несправедливоссть… – Клыкостраж прервал речь булькающим всхлипом. Фритти с дрожью страха – и гордости. – понял: Гнусняк имел в виду его бегство.

Спустя мгновение Клык перестал ныть и сказал:

– Мой спутник чуть-чуть обогнал меня. Надеюссь, не ушшел. Он тожже пострадал от несправедливоссти. Ах, да вот он, теперь я точно его слышшу!

Хвосттрубой позабыл было о спутнике, но теперь и он заслышал громкое тяжелое дыхание. Завернув за угол, они приблизились к большой темной фигуре, которая распласталась в проходе. Гнусняк осторожно двинулся вперед, шаря перед собой большой морщинистой лапой. Толкнул громадное темное тело.

– Вставай, вставай! – выкрикнул он. – Я нашшел юного Проходчика, который поможжет нам отыскать дорогу назад! Вставай! – Пока лежавшее существо неохотно оборачивалось, Гнусняк сказал Фритти: – Можжет, оба вы и ззнаете друг друга. Мой приятель был значительным лицом ссреди…

Когда фигура перевернулась, злобно взглянув на Фритти, обнаружилась страшно знакомая, безобразная и бугристая морда.

– Хвосттрубой! – взвыл Растерзяк, приподнявшись на передних лапах. Не успел окаменевший Фритти и двинуться, как Гнусняк наклонился и быстро смазал Растерзяка по морде. Когтестраж от удара потерял равновесие. Стеная, снова повалился на землю.

– Молчи, дурень! – прорычал Клыкостраж и качнул безглазой головой в сторону Фритти, который стоял, потрясенный до оцепенения. – Не обращай на него внимания, – заверил он Фритти. – Боюсь, он повредился в уме. Лорд-Всевластитель довольно реззко обошшелся сс ним по поводу того самого заключенного. Теперь ему в кажждой тени мерещится этот малый. Оччень печально, оччень печально.

Растерзяк и в самом деле не обращал внимания на настоящего Фритти, стоявшего, рядом, – возил подбородком по грязи, вновь и вновь мыча имя Хвосттрубоя. Наконец остановился и взглянул на Клыкостража.

– Ну зачем ты так надо-олго ушел? – спросил Растерзяк Гнусняка. Плаксивый тон казался страшно неестественным для столь могучего тела. Фритти перевел дыхание. Подземный мир, стиснутый каменно-холодной, тяжкой своей шкурой, еще раз расступился перед ним. Невероятно! Везенье продолжало ему сопутствовать. Он был так близко от Растерзяка, и тот его не узнавал!

– Вставай, дубина! – клацнул зубами Гнусняк. Испуганное мяуканье Когтестража отдалось в просветлевшей голове Фритти как что-то комическое. – Я нашшел кой-кого, кто поможжет нам отыскать обратный путь к главным туннелям. Там мы и еду себе найдем! Поднимайся!

Растерзяк выпрямился во весь свой огромный рост.

– Он помешшался, как я и сказзал, – извинялся Гнусняк, пока тройка вступала в коридор. – Не будь меня, он умер бы, несмотря на всю свою силу.

– Странная гордость прозвучала в голосе Клыкостража.

Хвосттрубой оказался в незавидном положении проводника и спутника двух созданий, желавших ему и его роду погибели, – ведя их по совершенно незнакомым ему туннелям к тайному центру лабиринта.

Растерзяк, хотя поднялся и смог двигаться, все еще ничем не показывал, что узнает Фритти. Его поведение колебалось между простодушием и неожиданной безумной злобой. Один раз он внезапно повернулся к Фритти, завыв: «Черные ветры, черные ветры!» – и попытался разодрать его могучими когтями. Но после резкого окрика Гнусняка снова съежился и заплакал.

– Не в ссебе, не в ссебе, – лепетал Гнусняк. – А когда-то, знаешшь ли, был таким важжным начальником…

Когда прошли чуть подальше – Хвосттрубой полагался на мгновенные изменения в температуре и давлении воздуха, чтобы вести в нужном, как ему казалось, направлении, – он набрался мужества, чтобы кое-что выжать из столь мало приятного Гнусняка.

– Ну так как идет «окончательная подготовка», а? Вообще-то я боюсь вмешиваться в такие… мрр… скажем, чересчур важные дела, что творятся наверху… на поверхности.

– Многого-то никто не скажжет бедному старому Гнуссняку, – пожаловался Клыкостраж, – но зато я многое сслышшу. Величайшшие передвижжения, величайшшая тревога… Я недавно слышшал, как двое наших шшептались, что скоро поверхноссть рухнет.

Поверхность… рухнет? Фритти это очень не понравилось. Вот-вот случится что-то ужасное, непостижимое, а по всей видимости, только он да горсточка заикающихся Рикчикчиков – единственные, кто мог бы хоть что-то против этого предпринять.

«Нет, – подумал Хвосттрубой, поправляя сам себя, – я ничего не могу сделать, разве что найти своих друзей и, вероятно, умереть с ними вместе».

Теперь, когда весь Закот начеку, бежать – маловероятно и для одного, не говоря уж о троих или четверых. Прощай, отдаленная надежда, и сама по себе незначительная, а в придачу – возложенная на спинки скачущих белок и на пресыщенный, равнодушный Двор.

– Звездномордыш! Ползучий, скрытный звездномордыш! Сердце из него вырву! – Завывая, Растерзяк остановился, из стороны в сторону мотая черной мордой.

Фритти, вздрогнув, понял, что хотя Растерзяк и безумен, а Гнусняк слеп, у него все же есть на лбу белая звездочка; внизу его легко опознают более проницательные обитатели Холма. Пока Гнусняк унимал разъяренного Растерзяка, он опустил голову и выпачкал лоб в пыли. Поморгав, чтобы стряхнуть с морды грязь, выпрямился.

«Надеюсь, это ее прикроет, – подумал он, – или по крайней мере достаточно замажет, чтобы не бросалась в глаза. Я ни за что не сойду за Когтестража, а вот за безымянного раба – пожалуй».

Бесшерстный снова подтолкнул Растерзяка вперед, и хотя Коготь издал странное поскуливание, некоторое время он больше не мешал идти.

Хвосттрубоево чувство направления, казалось, срабатывало. Он уже замечал признаки возрастающего оживления в проходах, по которым они шли, – более сильные и свежие запахи доносились из боковых ходов. Фритти стал подумывать, как бы найти своих пленных друзей. Он знал, что может быстро и безопасно передвигаться только по этим внешним, в большинстве своем заброшенным, неглавным ходам; как только он попадет в оживленный центр Холма, вся игра его станет бесполезной.

Внезапно из-за поворота тропы донеслись звуки резких голосов. Растерзяк – словно нарочно – избрал именно этот миг, чтобы улечься, вытянув поперек туннеля свое огромное тело с пятнистым брюхом. Хвосттрубой в испуге огляделся – и далеко не сразу приметил крохотное углубление в стене, мимо которой они шли. Эхо скрипучего, прерывистого смеха рокотало в проходе, когда он отпрыгнул и забился в небольшое пространство, в расщелину – и очень тесную. Услышал, как смех прекратился и приблизились тяжелые шаги. Раздались слова – безошибочно опознаваемый рычащий говор Когтестражей:

– Это еще что? Что эта кучища незарытой мррязи делает на дороге?

Послышался взрыв грубого хохота, и другой, столь же неприятный голос сказал:

– Тут явно кто-то, с кого бы надо содрать шкуру, клянусь Великим! Кто там, а ну отвечай!

Гнусняк удрученно заговорил:

– Пожжалуйста, госспода! Не обижжайте! Как видите, я – в обществе двух вессьма уважжаемых членов вашшего братства! Сскажжи им, Проходччик!

– Двоих?! – рассмеялся первый Коготь. – Я вижу только одного, и на вид это большая вспухшая развалина! А ты что видишь, Вонзяк?

– В точности то же. Никуда не годный чурбан и маленькая, извивающаяся слепая моль. Если я не разучился считать, Гнилозуб, так тут только двое. Эта Писклюшка врет нам!

Гнусняк захныкал от страха, и Фритти услышал – двое Когтестражей придвинулись ближе.

– Врать стражам при исполнении обязанностей, на высочайшей службе! По мне, так разорвем его за это, как по-твоему?

– Проходччик! Сспаси меня! Сспаси насс! – истерически завизжал Клыкостраж, и Фритти, скрючившись в своей неглубокой нише, затаил дыхание.

Раздался приглушенный стон, а потом басовитый голос Растерзяка:

– Хвосттрубой! Это сделал звездномордыш! Нет лорд Жи… Лорд Живо… Живоглот, не выжигайте! Моя к а… нет! А-а-а-ахх!

Его голос перерос в пронзительный вой. Два Когтестража вскрикнули от удивления.

– Клянусь Кровавым Отсветом! – прорычал Гнилозуб. – Это и впрямь Коготь!

– Это Растерзяк! – нервно выдохнул Вонзяк. – Он вне закона! Лорд-Всевластитель наказал его! Нам нельзя к нему прикасаться!

– Пфффу! Ты прав. Тут нечисто!… Стыдно тут и быть! И этот писклявый слепой червяк… пошли, давай-ка уберемся! – Гнев в голосе Гнилозуба не смог замаскировать страха, который как бы поскуливал под ним.

Быстрые тяжелые шаги пронеслись мимо Хвосттрубоевой расщелины и удалились по коридору.

Фритти переждал очень долгое, как казалось ему, время и осторожно шагнул в туннель. Бесшерстный силуэт Гнусняка съежился над обмякшей темной фигурой Растерзяка… и странно – на миг Фритти пожалел их. Но Клыкостраж повернул к нему обезображенную морду, и это чувство потонуло в волне отвращения.

– Кто здессь? – окликнул Гнусняк. Хвосттрубой издал нерешительный горловой звук и сказал:

– Кто-кто, Проходчик, конечно. Я уходил осматривать ветки туннеля. Только что видел парочку наших ребят. Вы их встретили?

– Они угрожжали нам! – пропыхтел Гнусняк. – Собирались насс убить! Зачем ты ушшел?

– Я же вам сказал! – притворно сердясь, отозвался Фритти. – Вставайте-ка и поднимайте его! У меня есть дела и поважнее, и я помогаю вам только потому, что вы такие жалкие и ни на что не способные. Ну так потопали мы или нет?!

– О да, сейчасс, сейчасс, Проходчик! Пошшли, Растерзяк, всставай!

С Хвосттрубоем во главе, с неохотно ползущим Растерзяком в хвосте несовместимая тройка двинулась в центр собирающихся сил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Совсем не камнем

Сердце разбивают

И не жезлом,

А плетью, что незрима – так мала.

Но я смогла

Увидеть, как Волшебное Созданье

Под нею пало.

Эмили Дикинсон

В мире над лабиринтом творилось небывалое. Из-за отдаленных криков и отблесков ночные Часы становились таинственными и настораживающими. Фелы производили каких-то необычных, нежизнеспособных котят, и принц Воспарилл из Перводомья делал устрашающие заявления. Многие в Племени были напуганы. Земля повсюду казалась нетвердой – изменчивой, вероломной.

Око открывалось полностью, совершив оборот раньше времени, и, красное, вспухшее, висело в небесах. Ночи Сборищ были полны неразрешимыми вопросами и безымянными страхами. Наступала Слепая Ночь, ночь величайшей темноты. Некоторые шептались, что на этот раз тьма принесет брряд.

Брряд был на языке у многих, а у скольких на уме – и не счесть.

Под землей же, на трупном своем троне, Великий сплетал паутину необычных деяний. Силы били и пульсировали сквозь его престол так напористо, что порою и самый воздух в Пещере-Пропасти становился плотен и непокорен, как вода. Прибывали и убывали странные образы, трепеща на грани зримого, подобно зарнице на веках у спящего.

Даже Хвосттрубой на окраине главных путей Закота почуял: нечто приближается. Растерзяк совершенно перестал говорить – равно как бормотать и завывать, – тяжко ступая с тупым, безжизненным мерцанием в глубоко запавших глазах. Непрерывно останавливался, чтобы почесаться, чуть не до крови раздирая красными когтями черную шкуру. Фритти понимал его. Шкура зудела и у него.

Все трое остановились подле одного из главных проходов, глядя вниз, в темный покатый туннель, ведущий к широкой мощеной дороге. Там целеустремленным строем проходили отряды Когтестражей; порой Когти гнали ослабевших, спотыкающихся заключенных. Гнусняк выставил рядом с Фритти ухо навстречу звукам бесконечно шаркающих мимо шагов.

– Ааахх. – Клыкостраж улыбнулся, его изуродованная морда свилась в клубок морщин. – Ты это слышишшь? Послушшай. Готовятся большшие события… большшие события. – Голое рыло приняло удрученный вид. – В этом и есть несправедливоссть. Когда верный сслуга, как я… – Он всхлипнул. Фритти, с тревогой следивший за легионами Когтестражей, рассеянно кивнул, на мгновение забыв, что Гнусняк не мог этого видеть.

– Я создан, чтобы служжить лорду-Всевластителю, – сокрушался Гнусняк. – Как я мог оказатьсся в столь низком положжении?

Укоризны Клыкостража наконец смолкли. В голове у Хвосттрубоя стал складываться некий замысел.

– Гнусняк, у меня есть к вам кое-что важное, – понизив голос, сказал он. – Давайте отойдем в глубь коридора.

Когда отошли и встали возле оцепеневшего Растерзяка, Фритти начал:

– Так вы говорите, что преданы… лорду-Всевластителю?

– О да! – горячо подтвердил Гнусняк. – Это мое единственное предназначчение!

– Тогда я могу открыть вам свой секрет. Обещаете хранить его?

– О, несомненно. Проходчик, безуссловно! – Гнусняк принялся приседать – ужасная пародия верности слову. – Клянуссь Пенным Камнем Клыкостражей!

– Хорошо. – Хвосттрубой на миг задумался. – Лорд ОН – Хозяин – серьезно нуждается в сообщениях от одного верного ему заключенного. Он ведь не доверяет даже своим приближенным. Некоторые из них, вроде… ну если уж я должен назвать, вроде Кровососа, показали себя ненадежными – если вы меня понимаете.

Клыкостраж затрясся от волнения:

– Конеччно! Я понимаю! Вроде Кровососса! Точчно!

– Что ж, – важно продолжал Фритти, теперь уже поощренный к обману. – Он избрал меня, чтобы я отыскал этого заключенного и понаблюдал за ним. Но никому ни-ни! Вы же понимаете, что может получиться… ну, неблагоразумно, особенно сейчас! – Он и сам немножко запутался в логике всего этого, но Гнусняк, казалось, был восхищен идеей. – Так или иначе, – добавил он, – лорд-Всевластитель выбрал меня, а я выбираю вас. Вы отыщете мне этого заключенного, но никто не должен знать зачем, даже заподозрить не должен. Вы можете это сделать?

– Ты умницца. Проходчик. Кто заподозрит сстарого искалеченного Гнуссняка? Да, я это ссделаю!

– Очень хорошо. Заключенный, которого вы должны мне найти, – фела, что сопровождала этого беглого… как его… Хвост… Хвост… – Для убедительности он запнулся, замямлил. – Хвостлюбой. Ну еще Растерзяк о нем бредит. Фела, которая была с ним, осталась в живых, нет?

– Не знаю, Проходчик, но разуззнаю, – рассудительно ответило слепое чудище.

– Отлично, – сказал Фритти. – Я буду ждать вас здесь, когда пройдут три рабочие смены. Сумеете снова найти это место?

– О, конечно. Теперь, когда Обжжигающий Поток большше не бурлит у меня в ушшах, я могу отысскать дорогу куда угодно.

– Тогда вперед, и возьмите с собой Растерзяка – только оберегайте его от выходок, которые могут привлечь внимание. – Фритти особенно не хотелось остаться наедине с могучим обезумевшим зверем, который станет еще опаснее, коль скоро к нему вернется память. – И помните, – добавил он, – если вы предадите меня, то предадите своего Хозяина. Ступайте!

Преисполненный новообретенной целью, Гнусняк торопливо поднял Растерзяка, и оба заковыляли прочь.

Следя за их отбытием, Хвосттрубой подавил взрыв удовлетворенного смеха. Самое трудное было еще впереди.

Покончив с этим делом, Хвосттрубой ощутил, что его лихорадочно-быстрые мысли потекли медленнее. Страшно хотелось есть. Не знал, как с этим и быть. Прислонившись к туннельной стене и наблюдая за еще одной подневольной бригадой, которую гнали на рытье, он обдумывал, что выбрать. Наверное, он мог бы попробовать незаметно оставаться где-то в сторонке – воруя тут или там пищу, стараясь проворством и осторожностью уклоняться от охранников. Раньше или позже, впрочем, его поймают. По Холму не бродил никто из Свободного Племени, – во всяком случае, он таких не встречал. Это значило накликать беду, а у него и так уже было полным-полно забот.

Внизу по проходу шло следующее стадо заключенных под присмотром пары угрюмых Когтей. Когда бригада поравнялась с укрытием Фритти, один из рабов, шедших впереди, свалился. Остальные старались перепрыгнуть через упавшего, сталкиваясь с товарищами; поднялись великий вой и рычание. Двое Когтей, выпустив свои красные лезвия, пробирались сквозь свалку.

Фритти, почуяв в этом некую возможность, выпрыгнул из туннеля и быстро двинулся к тылу шеренги.

«Легче сбежать из такой вот бригады, чем долго жить как призрак, – решил он. – К тому же кто станет искать беглого заключенного в тюремной камере?» – Ты, солнечный крысенок! – проскрежетал голос. Хвосттрубой взглянул в охранничью морду с тяжелыми челюстями. – Я видел! – прорычал Коготь. – Отбеги-ка мне еще разок, и я тебе всю котовость оторву!

Колонна, опомнившись после давки, построилась и двинулась, унося Фритти, как волна.

Жизнь в подневольной бригаде была не столь трудна, как прежде. Фритти окреп после отдыха в Крысолистье; хоть и редко там охотился, но все же питался лучше, чем бедные коты, с которыми делил заключение. Ему грустно было видеть вокруг несчастных и страдающих, но на этот раз все было иначе: он сам выбрал бремя неволи, втайне он действовал! Хотя сердце и предостерегало его от безрассудства, он не мог справиться с чувством тихой гордости. У него была цель, очень далекая, но он тем не менее уже к ней шел. Удача по-прежнему не покидала его.

Заключенные тоже почувствовали перемену в атмосфере Холма. Смятенное, тревожное ощущение надвигающихся событий угнетало их. Никто из заключенных не рассказывал историй, не пел. Даже споры стали унылыми и тусклыми. Узники как бы сжимались всем стадом, ожидая удара, чтобы свалиться.

Один из заключенных коротко пересказал Хвосттрубою слухи, ходившие среди тюремщиков: об отблесках и шумах в Пещере-Пропасти, о том, как Когти и Клыки сбивались в раздраженные, нетерпеливые стаи, которые потом отсылали в дальние туннели. Стараясь казаться равнодушным, Фритти пытался выкачать из заключенного – одноглазого полосатого кота по имени Щуполап – еще кое-какие сведения, но ослабевший кот больше ничего не знал.

Фритти провел с туннельными рабами две рабочие смены, и в нем закипело нетерпение: он знал – время не ждет. Только и думал, что об опасности, в которой были его друзья. Перводомье и участь Племени улетучились у него из памяти, как что-то далекое, отвлеченное. Расставшись со Щуполапом, Хвосттрубой, сгорбившись, сидел в углу пещеры, пока не пришли охранники, чтобы выгнать их на работу.

Время грязного, гнущего спину рытья тянулось медленно, как густой сок. Хотя лапы у Фритти растрескались и кровоточили, он рыл, точно уничтожая время, стараясь хотя бы так, в основном силой, избыть Часы рытья.

Когда ухмыляющийся Коготь прорычал из отверстия туннеля, что пора кончать рытье, Хвосттрубой и другие вконец измученные заключенные стали подниматься наверх. Предусмотрительно отстав от колонны, когда последний перед ним кот одолел край туннеля, Фритти остановился, потом быстро пробежал вспять по короткому проходу и бросился на землю в конце ямы, которую они рыли. Как можно дальше заполз под кучи отработанной почвы и притаился.

Разрозненные голоса заключенных доплывали до него сверху. На миг пылающий золотистый глаз заглянул вниз, в туннель, но грязь и темнота скрывали Фритти от всего, кроме разве что самого тщательного досмотра, и вскоре он услышал, как подневольная бригада прошаркала прочь. Он бесшумно лежал в конце ямы, покуда сердце не пробило множество раз, и наконец осторожно пополз вверх.

Небольшая пещера, из которой выходила сеть рабочих туннелей, была пуста. В тусклом свете земли не было видно никакого движения, кроме его собственного. Небрежно, но быстро он смыл основную пыль с морды, ног и хвоста и беззвучно вышел в большой проход, по которому уже прошли его товарищи-заключенные и охранники.

В пещере, где лежал Шустрик грезя о белом коте, засыпала наконец и сама Мимолетка. Ее изнуряло напряженное ожидание – она ждала, что мстительный Когтестраж вот-вот вернется за нею – и вынужденная беспомощность ее положения: она перестала копить силу и настороженность, чтобы сопротивляться. Уткнувшись подбородком в лапы, она долгое время пролежала, созерцая смирные, беспомощные фигуры Шусти и Грозы Тараканов, и безнадежность витала над нею, точно теплый туман. Когда охранник втиснул злобную морду в пещеру, то застал всех троих как бы в мертвенном покое. С желтозубой одобрительной ухмылкой он скрылся.

У Грозы Тараканов замигали, открываясь, глаза. Хотя тело его все еще вяло и неподвижно лежало, они на миг наполнились сильным, холодным пламенем.

Потом свет, мерцая, угас в их глубинах, чтобы, казалось, умереть. Веки опустились на место, и все сызнова окаменело.

Гнусняк уже ждал Фритти, когда тот подошел к ответвлению туннеля. Клыкостраж исполнял что-то вроде танца предвкушения; его голый хвост извивался и крутился, словно тонущее пресмыкающееся. Хвосттрубой, который потратил много времени – ему чудилось, что Око уже многократно открылось и закрылось в небесах, пока он осторожно добирался до места встречи, – приблизился как можно тише, и его приветствовало только пронзительное шипение Гнусняка:

– Проходчик! Ты пришшел?! У меня новоссти, новоссти!

– Тише! – зашипел и Фритти. – Какие новости?

– Я нашшел твоего заключченного! – ликующе закричал Клыкостраж, – Гнуссняк сделал это!

Хвосттрубой почувствовал, что время прямо-таки давит на него.

– Где? Где она?

Гнусняк ухмыльнулся – полная пасть зубов под изувеченным рылом блеснула в безумном оскале.

– Недалеко отсюда, о да, оччень близзко! Ох, умница Гнуссняк услужжил лорду-Всевластителю!

Пытаясь сохранить выдержку, Фритти с пересохшим горлом пережидал, пока Гнусняк описывал, где держат Мимолетку. Когда безглазый Клыкостраж окончил, Хвосттрубой в яростной надежде рванулся было прочь, но внезапно остановился.

«Мне лучше сохранить видимость, – подумал он. – Это существо – злейший враг, но оно становится недурным союзником».

– Вы молодец, – сказал он Гнусняку. – Хозяин будет доволен. Помните – никому ни слова!

– Естесственно нет. Ужж умница-то Гнуссняк…

Наблюдая безумные прыжки твари, Фритти вдруг заметил нечто упущенное им в волнении.

– А где Растерзяк? – спросил он. – Вы же держали его при себе!

Внезапный ужас перекосил раздробленные черты Гнусняка.

– Ох, Проходчик, ужж этот… В нем полно брряда. Он не остался при мне, я не ссмог его удержать – он жже очень сильный, ты ведь знаешшь. Сбежжал в туннели ее плачем и странными реччами. Он был наказан из-за того ззаключенного и заболел бррядом.

«Ничего не поделаешь», – подумал Фритти.

– Не беспокойтесь, – сказал он Гнусняку, который немедленно просиял. – Ступайте, и если вы мне понадобитесь, я вас найду.

Хвосттрубой ринулся вон из туннельного ответвления, пересек главный ход и остановился в нише на его дальней стене, защищенный темнотой от наблюдающих глаз. Оглянувшись, увидел Гнусняка – тот все еще приплясывал и подпрыгивал с кривой улыбкой на искалеченной морде.

Прячась в сгустках тени, прокрадываясь мимо отрядов ощетиненных, объединявшихся обитателей Холма, Фритти двигался по пробужденному подземью, словно дух кота. Всюду были чудища Холма – двигались, шептались, скрючивали острые красные когти.

Фритти добрался до скрещения трех туннелей, которое описал ему Гнусняк. Осторожно осмотревшись и поняв, что никто за ним не наблюдает, он нырнул в упомянутый Клыкостражем проход. Подняв хвост, вздыбив каждую шерстинку, с покалыванием в усах – пополз вниз.

Впереди было отверстие в туннельной стене. То самое! Ощутил желание прыгнуть, но сдержался. Полегче, полегче…

Добрался до ямы и осторожно заглянул вниз. В мутном свете на дне прохода различил… Шустрика! Сердце подпрыгнуло. Юного котишку и Мимолетку держали в одной пещере! Удача не покидала его.

Перегнувшись подальше, разглядел теперь еще две фигуры. Мимолетка! А тот старик – Гроза Тараканов? Но почему никто из них не двигается? Может быть, они… но нет. У Шустрика поднимались и опускались бока.

Что-то обрушилось на него, словно упавшее дерево. С воем боли он откатился к стене пещерного отверстия. Над ним высился громадный темный силуэт с мощной лапой, занесенной для следующего удара. Сверху на него косилась полузнакомая морда Когтестража.

– Зачем это ты сюда забрался, а? – грянул свирепый рык.

– Т-так п-просто! – пискнул Фритти. – М-меня зовут П-проходчик, я з-заблудился! – Он старался вжаться в землю, сделаться меньше. Коготь пригнулся поближе к нему.

– А не врешь? – прорычал он, и Фритти заморгал от его жаркого дыхания. – Минуточку-минуточку. Мы, кажется, знакомы. Что это за метка у тебя на башке?

Его голова? Лоб? Слезы Плясуньи Небесной! Фритти проклял себя. Он, должно быть, стер маскирующую пыль, когда выбрался из рабского туннеля.

Фритти внезапно дернулся, чтобы удрать, но на шею ему опустилась тяжкая лапа – алые когти легонько кольнули ему глотку.

– Клянусь Великим! – сказал Коготь. – Да уж не наш ли это беглый солнечный крысенок?! Вот это да!

Охваченный отчаянием Фритти узнал охранника. То был Раскусяк, бывший спутник Растерзяка, – сейчас он в ужасной усмешке скалил зубы, глядя на пойманного Хвосттрубоя.

– Отменно, – хихикнул Коготь. – Страх как славно, что как раз я тебя и нашел. Из-за тебя они покалечили начальничка. Все из-за тебя! – Лапа жестоко надавила Фритти на горло. Он беспомощно закашлялся.

– Что ж, теперь атаман – я. – Раскусяк ухмыльнулся. – И я награжу тебя по заслугам. – Черное чудище припало к земле и снова вперило глубоко посаженные глаза в морду задыхающегося пленника. Голос Когтя опустился до мстительного шепота:

– Сейчас отведу тебя прямиком к Толстяку!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Где б ты ни был, ты всюду учуешь мучения наши,

Ты, взнесенный на черный алтарь нашей скорби безмерной,

Ты, зверюга, ты злобный бастард, бог в обличии пса!

Джордж Баркер

Раскусяк тычками, пинками, битьем и руганью подгонял Фритти вперед по оживленным теперь коридорам. Когда они проходили – темный мускулистый Когтестраж, тащивший небольшого рыжего кота, – некоторые обитатели Холма оборачивались, с любопытством глядя вслед этой странной паре. В том, что одного из заключенных гнали к наказанию или гибели, не было ничего необычного, но небольшой кот рычал и упирался – сопротивлялся! Здесь давным-давно не видывали, чтобы кто-нибудь из живущих под солнцем оказывал какое бы то ни было неповиновение.

Фритти, отуманенный болью, разочарованием и гневом, все же заметил необычное: не было рабов, не видно было подневольных рабочих бригад, угрюмо ползущих по дорогам Закота. По всей видимости, их работа была окончена. Ничего удивительного, что его обнаружили.

Раскусяк толкал Фритти сквозь толпы равнодушных Когтестражей и шипящих морщинистых Клыкостражей. Вниз, из яруса в ярус, минуя Большие Ворота, – и наконец в сводчатое помещение перед Пещерой-Пропастью.

Перед входом в Тронную Живоглота, споря, стояла группа Когтестражей. Тот, кто, видимо, был предводителем – приземистое плотное существо с обрубком вместо хвоста, – казалось, пытался навести порядок Он клацал зубами на одного из своих подчиненных который, рыча, отступил, но через миг снова подполз опустив голову.

– Хо, Топтун! – окликнул бесхвостого Раскусяк. – Ты что здесь делаешь со своей стаей мышецапов?

Топтун повернулся и взглянул на вновь прибывших:

– А, это ты, ты, Раскусяк! Очень скверно, все это очень скверно.

– О чем ты там ноешь? – высунув в усмешке язык, спросил Раскусяк.

– Да все Скрежетун, – обеспокоенно сказал Топтун. – Он и еще кое-кто из моих ребяток слышали странные вещи в Верхних Катакомбах.

– Похоже на царапанье, – нахмурившись, угрюмо пояснил Скрежетун. – Это неправильно.

Раскусяк зашелся грубым смехом:

– Чего твоим ребяткам не хватает, так это острыми зубками по спинке. Тебе надо хорошенько держать под лапой своих лодырей, Топтун. – Он снова захохотал. – Так что ж ты здесь-то делаешь в таком разе? – продолжал Раскусяк. – Да Хозяин вам зенки вынет!

Топтун вздрогнул:

– Они собирались идти сюда без меня, если б я и не пошел. Ну на что это было бы похоже?

– На мятеж. А теперь это мятеж, который ты сам же и возглавляешь, любезный мой дурошлеп. Царапанье! Ха! Каменная кровь и пламя! Скоро ты поймешь, что Хозяин пострашней всякого там «царапанья»!

– Ну а тебя-то кто сюда звал, коли на то пошло? – омерзительно зашипел Скрежетун.

Раскусяк без всякого предупреждения вскочил на него, прижал к земле и разорвал ухо.

– Можешь этак говорить со своим начальничком, благо он у тебя вроде писклявого кисенка, а со мной не смей! – угрожающе понизив голос, проскрипел Раскусяк прямо в окровавленное ухо Скрежетуну и обратился к остальным, которые жадно наблюдали происходящее: – Так уж вышло, что я привел к лорду-Всевластителю важного заключенного. Ежели вам повезет. Хозяин будет так доволен, что, может, и позабудет кишки вам выпустить.

– Важный заключенный? Эта пигалица? – спросил Топтун.

– У нас было всего одно бегство – вот этот самый, – прорычал Раскусяк. – Должны же у него быть помощники, верно? Кто-то ведь его подучил, а? Или вам невдомек, что это значит? – Выразительности ради Коготь пригнулся. – Заговор! Подумайте-ка об этом! – Довольный Раскусяк обнажил клыки.

– Но если он сбежал, что он здесь делает? – спросил один из стражей Топтуна. Раскусяк скользнул по нему взглядом.

– Пожалуй, с меня уже хватит вопросов от таких, как ты, – с угрозой ответил он. – У меня есть дела поважней, чем болтать с вами о том о сем, полосатая вы шваль! Я пришел повидаться с Хозяином. Ступай, Топтун, забери своих хлюпиков с ихним «царапаньем», и убирайтесь к себе в туннель. Вам тут нечего делать.

– А тебе, Раскусяк, нечего мне приказывать, – вызывающе откликнулся другой атаман, но двинулся прочь, а за ним потащилась и его команда. Скрежетун, с ненавистью взглянув на Раскусяка, шатаясь, последовал за ними.

– Никакой стойкости, – самодовольно обронил Раскусяк.

Фритти оставался недвижим на протяжении всей этой стычки: он чувствовал излучение, исходившее из залы – размалывающую, достающую силу Живоглота. Он едва ощущал, как Раскусяк подталкивал его ко входу. Перед глазами у него плыл туман, а в передней части черепа пульсировала тупая боль.

Два стража у портала – Коготь и Клык – быстро закивали, узнав Раскусяка, но не повернулись, чтобы посмотреть, когда он вел Фритти мимо них. Едва прошли под арку, навстречу всплыл холодный туман. Хвосттрубой уже дрожал.

Посреди пещеры вздымался над пропастью трон Невозможного; корчащиеся, умирающие тела принимали в иссиня-фиолетовом свете зыбкие очертания. На вершине этого монолита боли покоился лорд Живоглот, слепой и недвижный, подобный необъятной, только что вылупившейся личинке. Внизу десятки приспешников лихорадочно суетились вокруг парапета пропасти.

Раскусяк – его напускная смелость испарилась – медленно подталкивал Хвосттрубоя к огромному чудищу. Когда встали на краю громадной круглой пропасти – начальник Когтей набирался мужества, чтобы заговорить, – в дальнем конце пещеры, возле главного входа, поднялась какая-то суматоха. Фритти заметил: сквозь портал промчались Когтестражи, но пары, окутавшие землю, не дали определить, что там происходило.

Существо над пропастью медленно повернуло голову в сторону этой суеты. Раскусяк разок громко кашлянул, но Хозяин лишь пялил слепые глаза вдаль, через громадную, обрамленную скалами пещеру.

– В-величайший лорд… М-могучий, услышь раба твоего!

Голос Раскусяка перенесся через пропасть. Громоздкая голова медленно заворочалась, откачнулась и наконец уставила молочно-белые глаза в их сторону. Начальника Когтестражей и его пленника, обоих, невольно отшатнуло на шаг от края. Первородный ничем не выразил внимания.

– Величайший лорд, ваш слуга Раскусяк привел к вам беглого заключенного – звездномордого. Вот он!

Пятнистая тварь отступила, оставив Фритти, сжавшегося на краю пропасти, под непостижимым осмотром Живоглота.

Раскусяк, в ожидании бессознательно выпускавший и вбиравший когти, наконец не вынес молчания:

– Хорошо ли я сделал, Величайший? Довольны ли вы слугой своим?

Живоглот медленно повернул голову в сторону Когтестража.

– Ты будешь жить, – сказал он. Голос его звучал подобно столетиям разложения. Раскусяк издал какой-то неразборчивый звук, но прежде, чем сумел произнести хоть слово, мертвенный, гнилой голос добавил: – Ты хорошо сделал. Можешь идти.

Выпучив глаза, Раскусяк попятился к выходу, повернулся и исчез. Хвосттрубой опустился на холодную землю; меж ним и пропастью кружились пары. Когда они рассеялись, древние слепые глаза Толстяка глядели вверх, ничего не видя. Груда мучающихся тел, на которую опиралось это пугало, чуть-чуть приподнялась – как бы в каком-то странном общем усилии. Лорд Закота, видимо, не заметил этого. Внезапно, словно холодный липкий незваный пришелец, голос Живоглота заговорил в сознании у Фритти:

– Я знаю тебя. – Плотное вторжение без усилий проникло в его мысли. Хвосттрубой в болезненном бешенстве потерся головой о замерзшую землю пещеры, но вытеснить голос было невозможно.

– Ты не представляешь никакой угрозы. Свободный или заключенный, живой или мертвый, ты – меньше камешка на моем пути. – Истукан, лишенный возраста, превратил смятенные мысли Фритти в безвольно-покорные, прогудев: – Но мне еще покуда нужны мои подчиненные… еще какое-то время. Все должны знать о тщетности. Все должны знать, что сопротивление – тщетно. Я распылил бы тебя на частицы и пустил бы вплавь между звездами…

Устрашающая пустота хлынула в сознание Фритти – словно его внезапно сбросили в бездонную пропасть. Он расслышал, как где-то протестующе взвизгнуло в ужасе его тело… где-то – далекое, недосягаемое.

– Но, – возобновилось жуткое стучащее гудение, – ты уже обещан. Баст-Имрет и Кнет-Макри – все Костестражи – притязают на тебя. Ты будешь взят в Дом Отчаяния, и тебя будут там развлекать, покуда твоя ка борется, чтобы не улететь в великую пустоту…

Словно беззвучно вызванные, серые, окутанные туманом фигуры выступили вперед из пещер, что зияли высоко в стене за пропастью Живоглота. Ужасное величавое шествие двинулось вниз от подобной сотам пещерной стены – столь же медленно и неотвратимо, как черная ледяная пленка, образующаяся на зимнем пруду. В темно-синем свете, струившемся из каменных трещин, фигуры были неотчетливы… бесформенны. Яркие искры могли быть мерцающими глазами…

Плотный ветер дохнул с высот залы, и тьма подступила немного ближе. Другие создания беззвучно расступились, давая Костестражам пройти. Могучая сила прижала Хвосттрубоя к земле, и он мог лишь следить, как приближается таинственная группа.

Внезапное смятение возле отдаленного входа в пещеру, громкие тревожные крики Когтестражей, донесшиеся оттуда, обратили к себе все глаза, кроме слепых глаз чудовища в пропасти. Шеренга Костестражей остановилась, их неотчетливые очертания сделались зыбкими. Умирающие тела под Живоглотом снова приподнялись, потом все на миг утихло.

Одинокая фигура, шатаясь, появилась во входном проеме Пещеры-Пропасти. Это был Клыкостраж, его кожистая шкура была искромсана и окровавлена.

– На насс напали! – завизжала тварь. – Сстрашная реззня возле Ззаррянских Ворот! В других местах тожже!

Среди собравшихся тварей поднялся громкий крик; стали слышны теперь и звуки из туннелей за великой пещерой.

– Что это? Что это? – обезумев, выкрикнул один из Когтестражей.

– Вероломные воители! Они вломилиссь сс солнечными ччервяками изз Перводомья! Предательсство! Нападение! – Визжа и свистя, Клыкостраж рухнул на землю.

Пещера тотчас же стала обиталищем демонов. Клыки, как и Когти, прыгая, рыча и вопя, бесновались, выплескиваясь из туннелей. Снаружи к пещере приблизились, стали слышнее звуки борьбы. Живоглот возлежал над хаосом, недвижный, как ледник.

Хвосттрубой, распростертый на земле у края пропасти, следил за всем этим словно бы во сне. Крики и смятение в общем не тронули его, не пробили парализующего мороза, который Живоглот наложил на его сердце и ка. Когда громадный вал сражающихся хлынул из входа в пещеру, скрещивая когти и клыки в смертельном бою, он наблюдал за нараставшим безумием с тем же безразличным любопытством, с которым когда-то впервые увидел рябь на летнем пруду. Только когда несколько фигур в переднем ряду сражавшихся почудились ему слабо, смутно знакомыми, он почувствовал – в нем оттаивает интерес.

Большой черный кот – похожий на стройного гибкого Когтя, – плюясь от ярости, упал рядом с ним среди скрежещущих зубами Клыкостражей. Кто это был? Какое это имеет к нему отношение? Почувствовал: вспомнить важно. Поблизости второй кот, весь иссеченный тонкими шрамами, когтил и рвал Когтестража, куда большего, чем он сам. Еще один. Знает ли он и этого?

Огромный полосатый кот пробился сквозь входной проем, разбросав перед собой стражей. Кот оглядел пещеру из первых рядов своего отряда, и Фритти вдруг ощутил желание улыбнуться – несмотря на то, что этот толстобрюх сражался за свою жизнь.

«Почему? – удивился он. – Почему я улыбаюсь?» «Потому что это Толстопуз, а Толстопуз ведь забавный».

Толстопуз. Толстопуз, и Мышедав, и… и… Чутколап!

Его друзья! Пришли его друзья! Холод в душе его растаял.

Племя наконец пришло! Они пришли! Фритти со слабым счастливым вскриком поднялся на ноги. Сражение распространялось, все ближе и ближе придвигаясь к тому месту, где он стоял, и постепенно окружая пропасть, где в неуязвимой мощи возлежал Хозяин. Хвосттрубой, шатаясь, направился к стене пещеры и притаился за каменным выступом. Стражи уже прыгнули в гущу драки мимо него.

Медленно, точно по невысказанному приказу, твари Холма отодвигались назад, пока наконец не образовали кольцо вокруг туманно-фиолетовой пропасти в центре пещеры. Нападающие сгрудились в кучу и ринулись вперед, но разбились о строй стражей пропасти. Борющиеся фигуры, завывая, метались над парапетом, потом скрывались в туманах, которые плавали возле трона Хозяина. Нападающие отступили, восстанавливая силы, чтобы еще раз броситься вперед. Мгновение тишины, в которой почти можно было расслышать, как ощетинивается шкура… а потом на всю пещеру грянул гнилой и громовой голос Живоглота:

– СТОЯТЬ!

Потрясенное молчание, и на миг – ничего, кроме эха ужасного звука, раскатившегося в воздухе. Чутколап, который почти уже вскарабкался на основание стены, вгляделся в туман пропасти. Его дребезжащий шепот, насыщенный суеверным страхом, прорвал тишину:

– Клянусь Сосцами Праматери!

Шипение страха вскипело и среди остальных бойцов Племени – разом выгнулись сотни спин и хвостов. Снова прянул ввысь голос Живоглота:

– Я удивлен: неужто лакеи, которые поклоняются памяти моих покойных братьев, набрались в конце концов мужества, чтобы попытаться взять меня в моем логове? В таком случае послушайте меня, вынюхиватели Огнелапа и выискиватели Вьюги: последний из Первородных не имеет дела с мяукающей чернью вроде вас. Такое вам не по зубам, наземные ползуны.

Тяжесть его слов пригнула нападающих, словно осязаемый груз, но и существа Холма не могли шелохнуться – столь велика была сила Живоглота.

Наконец встал Мышедав; его потрепанная старая морда была тверда, усы прямы и горделивы.

– Слова! – вскричал тан воителей из Коренного Леса. – Мы привели верных соплеменников больше, чем звезд на небе, лорд Муравьиной Кучи, – даже сейчас ими кишит вся твоя боячья нора! Твой конец близок! – Все сгрудившиеся вокруг вождей нападающие закивали и замурлыкали от удивления и гордости; громкое гудение наполнило каменную ширь. – Хоть до конца времен восседай на своей подделке под трон из Пра-Древа, – крикнул Мышедав, – мы никогда не коснемся подбородками земли перед тобой! Твоя власть сломлена!

Дробящей лавиной прокатился смех Грызли Живоглота.

– ГЛУПЦЫ! – прогремел он. – Вы говорите мне о власти, с вашими-то крохотными жизнями, подобными падению листьев! Что за посмешище! – Новый раскат смеха. Снизу донеслось какое-то ворчание, и трон Живоглота резко качнулся. – Вы говорите мне о Пра-Древе! – взревел он, и ворчание сделалось громче. – Вы думаете, что видите трон Живоглота, но вы не видите ничего!

Хозяин Холма дробно захохотал – звук, похожий на стук града. Племя дрогнуло и чуть не побежало, но Мышедав сделал шаг вперед, и строй удержался на месте. Не успел тан и слова сказать, как темное вздутое тело Живоглота вновь затряслось от смеха, раскачиваясь на вершине трупной горы.

– Вы думаете, я взгромоздился на этот насест, чтобы напугать жалких суетливых тварей, которые мне служат? – вопросил Толстяк. – Чтобы вселить потусторонние страхи в умы таких, как вы? ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! – Голос Живоглота сделался оглушительным. – Подобно Феле Плясунье Небесной, которая породила меня, я согреваю своим теплом эту груду извивающейся плоти. Я даю ей МОЩЬ!

Ворчание, доносившееся из пропасти, стало прерывистым всасывающим звуком. Отсветы, струившиеся из земли, превратились в сумасшедшие вспышки. Все толпящиеся создания – и Свободное Племя, и Когтестражи – в страхе завыли и поползли прочь от пропасти.

Из-под Живоглота выдвинулась громадная фигура, словно вылупившись или сложившись из паров пропасти. Она издавала звук, подобный крику бессчетных умирающих существ, – мириады голосов в одном бездушном вопле. Завывая и визжа, все, кто окружал пропасть, бросились к стенам пещеры, пока необъятное существо тяжело выкарабкивалось наружу.

Болезненный пурпурный свет упал на что-то чудовищное и уродливое, темное и небывалое. В его слюнявой морде и красных глазах был некий неопределенный, сумасшедший намек на что-то демонически-собачье. Оно образовалось из тающих, содрогающихся тел пропасти – умирающих, жалко страдающих животных, слившихся в единую огромную форму.

Некоторые из Племени, обретя на грани безумия мужество, попытались встать и сражаться. Чудище вмиг оказалось на них, неуклюжее и смертоносное.

– Я породил его! ЯРРОС! Я высидел его! В пещере клубился грохочущий хаос воплей, мертвых и умирающих тел. Покуда собакоподобное существо дробило и убивало, надо всем возносился голос Живоглота:

– ЯРРОС! Это ваша погибель! Яд для всех, кто ходит по поверхности мира!

Хвосттрубой отвернулся от жуткого зрелища и вылетел из Пещеры-Пропасти.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

У лисы уловок разных – целый короб,

У ежа – всего одна, зато какая!

Архилох

В Закоте был ад кромешный. Проносясь сквозь почти полную тьму, Фритти видел котообразные фигуры – припадающие к земле, визжащие, скачущие, словно обезумевшие полчища летучих мышей.

Хвосттрубой мог думать только о друзьях; ужас и смерть позади него были слишком непомерны. Казалось, то был конец всему – всей жизни, всему разуму, всей надежде. И он хотел встретить это вместе с друзьями.

Никто не обратил внимания на его бегство. Когтестражи и Клыкостражи сражались друг с другом, как и с вторгшимся войском Свободного Племени. Звуки хаоса подняли в пещерах заключенных – растерянных, дерущихся, орущих, отчаянно ищущих выходов. Громовой бессмысленный голос Ярроса катился по Холму, рокоча разорением и безумием.

Фритти старался вспомнить плохо усвоенные направления, указанные ему Гнусняком. Несколько раз, теряясь из-за встречных звуков и тел, он пугался, что заблудился. Наконец узнал ход, ведущий вниз. Прижав уши, спрыгнул по покатому туннелю.

Мимолетка и Шустрик, вздыбив шерсть, жались к задней стене своей пещеры. У ног их лежал Гроза Тараканов, но теперь глаза его были открыты. Он со странным тихим интересом поглядел на Фритти, появившегося в дверном проеме. Мимолетка сначала, казалось, не узнала Фритти, потом, изумленно тряхнув головой, прыгнула вперед, выкрикивая его имя:

– Хвосттрубой! Ты здесь?! Что происходит?!

Она потянулась обнюхать его, но он пробежал мимо, к Шустрику.

– Шусти! – крикнул он. – Это я, Шуст! Ты цел? Ходить можешь?

Шустрик на миг уставился на него, словно не понимая, потом мордочку котенка озарила нежная улыбка.

– Мягкого мяса, Хвосттрубой, – сказал он. – Я знал, что ты вернешься.

Фритти обернулся и увидел, что Мимолетка опасливо глядит в проход.

– Происходит ужасное, Мимолетка, – заговорил он. – Племя пришло, но его встретила страшная опасность. Мы здесь ничем не сможем пособить. Наша единственная возможность выбраться – сейчас, среди сумятицы. Помоги Шустрику встать! Я займусь Грозой Тараканов.

Ни о чем не расспрашивая, серая фела прыгнула на помощь к малышу, но Шусти сам поднялся на дрожащие лапки.

– Я сам, – заявил он. – Я только и ждал, чтобы пришел Хвосттрубой, – таинственно добавил он и потянулся, выгнув тело в небольшую дугу.

С Грозой Тараканов все оказалось труднее. Хоть он уже бодрствовал и не сопротивлялся открыто, но, видимо, был сбит с толку. Казалось, он не понимал, к чему спешить; шатаясь, обошел пещеру, обнюхивая углы и стены, словно только что сюда прибыл.

– Он был в сонных полях с тех пор, как нас сюда бросили, – объяснил Шустрик. – Я – уж не знаю, с какого времени – в первый раз вижу его на ногах.

– Надеюсь, он помнит, как пользоваться лапами, – проворчал Хвосттрубой, – ведь наше время истекает, если уже не истекло. Идем. Я поведу. Мимолетка, выше хвост и помоги Грозе Тараканов.

– Но куда мы идем? – спросила фела. – Ведь если Племя пришло в Холм, то охранники перекрыли все входы и выходы?

– По-моему, я знаю путь, который не будет под охраной, – ответил Фритти, – но он рискованный. Мы немедленно должны идти! Что смогу, расскажу тебе по дороге.

Шествие двинулось к выходу. Хвосттрубой сначала высунулся, чтобы убедиться, что путь свободен. Снаружи было пусто, но сверху просачивались звуки великого смятения и хаоса.

Добравшись до выхода из пещеры. Гроза Тараканов замешкался, оглядывая комнату, где так долго провалялся в заключении. Впервые с той минуты, как прошел под воротами Закота, он заговорил.

– Мерзкая зверская коробка, – негромко сказал он и позволил Мимолетке подтолкнуть себя вперед.

Пока четверка пробиралась по оживленным теперь коридорам, Фритти старался рассказать обо всем, что видел. Вокруг них всюду лежали мертвые и умирающие вперемешку с очумевшими живыми. Светящаяся земля, окаймлявшая комнаты и туннели, теперь мерцала лишь местами, и опасность в потемневшем Холме мерещилась повсюду.

Несколько раз путь преграждали твари Холма, и им приходилось сражаться, чтобы пройти. Фритти и Мимолетка как одержимые дрались за свободу, повергая Клыков и Когтей в смятение: почему эта мелюзга тут же не сдается?! Мир Холма, казалось, треснул по всем швам, и для его устрашенных обитателей эти отчаянные, неуправляемые рабы были лишь пугающим свидетельством крушения всего привычного. Раз за разом Когти, дрогнув, в страхе уносились на поиски кого-нибудь послабее.

Гроза Тараканов не помогал сопротивляться нападающим – только ежился, что-то болезненно бормоча. Шустрик же стоял со странным надменным видом, не поднимая лапок, чтобы защититься, даже когда угрожали непосредственно ему. Вместо этого он ласково глядел на нападающих, пока они не бросались в стороны, напуганные тем, чего не могли понять.

Хвосттрубой и Мимолетка, непрестанно сражавшиеся, чтобы защитить спутников, были изранены. Шустрик, целый и невредимый, шел за ними, как малыш во время дневной игры.

– Не знаю, долго ли еще мы сможем так вот идти, – выдохнула Мимолетка, когда они убегали с места очередной стычки. – Скоро кто-нибудь возьмет власть над этими созданиями, и мы тогда прямо можем препоручить наши ка Муркле.

– Знаю, – пропыхтел Фритти.

Он не надеялся продержаться, – действительно, окольные пути, которыми они двигались, стали теперь опаснее. Он берег дыхание – припасал его впрок для будущей гонки. Впрочем, следуя туннелями, ведущими к поверхности, они наконец добрались до более пустынных мест. Племя Перводомья оттеснило большинство часовых с застав Холма; когда четверка свернула и побежала, шум битвы позади них уменьшился. Свет земли Холма тоже убывал, но Фритти уже проходил этими тропами раньше, а что важнее – следовал теперь медленно нарастающему громыханию Обжигающего Потока.

Шипящий ревущий шум подземной реки все громче и громче звучал у них в ушах, покуда они одолевали ряд узких, низких туннелей. Воздух стал сырым. Из тесного прохода протиснулись в последнюю, как помнилось Фритти, высокую комнату перед пещерой Потока. Спасение казалось теперь возможным, хотя Хвосттрубой был уверен, что позади него Племя ведет – и проигрывает – решающий смертный бой.

Он остановил группу, чтобы предупредить об опасности поскользнуться там, впереди, но его предостережения остались невысказанными. Когда он повернулся к спутникам, Грозы Тараканов как не бывало.

– Мимолетка! – воскликнул он. – Где Гроза Тараканов? Я думал, он идет за тобой!

Серая фела, зализывавшая свои раны, оглянулась в пустую тьму. Зеленые глаза сузились от стыда.

– Не сердись, Хвосттрубой, – негромко сказала она. – Шусти наступил на что-то острое и захромал. Я прошла вперед, чтобы помочь ему. Гроза Тараканов был прямо за нами…

В расстройстве и печали Фритти резко тряхнул головой:

– Ты тут ни при чем, Мимолетка. Ты не могла этого предвидеть. Дай-ка я опишу тебе пещеру, которая впереди, и путь вокруг реки.

Когда он окончил рассказ, Мимолетка понимающе кивнула. Шуст только сидел, с возрастающей мрачностью тихонько поглядывая на Хвосттрубоя.

– Надеюсь, я сумею догнать вас раньше, чем вы уйдете от Потока, – сказал Фритти, – а если нет, держите вправо и двигайтесь к поверхности.

– Что ты имеешь в виду – «догнать нас»? – растерянно спросила Мимолетка.

Увидев ее огорченную мордочку, Хвосттрубой так опечалился, что потерял дар речи. За него неожиданно ответил Шустрик:

– Он хочет вернуться и поискать Грозу Тараканов.

Мимолетка изумилась:

– Вернуться?! Да ты что, Хвосттрубой?! Времени все меньше и меньше. Не жертвуй собой попусту!

– Вовсе не попусту, – сказал Фритти. – Я должен это сделать. И для меня самое главное – чтобы выбрались вы с Шусти. Идите же, пожалуйста.

Он было повернулся, но Мимолетка, подбежав, встала между Фритти и туннелем. Расстроенная, она, казалось, была в неистовстве – так неистово она не дралась и за собственную жизнь, Хвосттрубой заметил разницу. Такой, может быть, бывала она, когда сбивалась с шага в земном своем танце и не могла снова его найти.

– Шусти! – крикнула она. – Скажи ему, чтобы не ходил! Не давай ему так вот и уйти, чтобы подергать смерть за хвост!

Но Шустрик лишь взглянул на нее со странной своей ласковостью и сказал:

– Он пойдет. Не делай так, чтобы это было еще тяжелее для нас, ну пожалуйста, Летка. Может быть, тебе повезет, Хвосттрубой. Возвращайся к нам, если сможешь.

У Хвосттрубоя был только миг, чтобы подивиться перемене, происшедшей с его юным другом. Из туннелей донеслись звуки ненависти и борьбы, снова увлекая его к цели.

– Мягкого засыпанья, милые, милые друзья, – сказал он и задержался было, чтобы обнюхать их обоих, но не посмел встретиться взглядом с Мимолеткой.

Прыгнул мимо нее и помчался в туннель – вспять по дороге, которой они пришли.

Внешние проходы, которые они только что относительно благополучно миновали, снова наполнились темными фигурами Когтей и Клыков. Побитые твари, казалось, снова сплотились, и, по разумению Фритти, это сулило недоброе Чутколапу, Сквозьзабору и остальным. Откуда-то сверху – а издалека ли, он не мог бы сказать – доносился скребущий, волочащийся шум: в Верхних Катакомбах двигалось какое-то огромное существо. Это сулило куда худшее. Можно было с легкостью догадаться, что зловещее чудовище сбежало из Пещеры-Пропасти и как раз в эту минуту тащится по верхним туннелям. Хвосттрубой не думал, чтобы Гроза Тараканов слишком далеко отошел от дороги, но если уж отошел… тогда даже только что принятое решение не заставило бы Фритти добровольно оказаться поблизости от зубов и взора существа, которое было наверху.

Когда он полз по темному проходу – двигаясь беззвучно, потому что заметил группу Когтестражей, которые стояли на развилке туннеля не более чем в дюжине прыжков впереди, – его внезапно остановил неожиданный звук: негромкий смех, очень близко. Взглянув вниз, он увидел расщелину между каменным полом и стеной. Звук исходил как раз оттуда.

Он припал к земле, не выпуская из виду Когтестражей в разветвлении коридора. Они спорили – насколько можно было понять на таком расстоянии и при таком скудном свете. Приложив чуткое ухо к трещине, Фритти прислушался.

То, что он услышал, было не смехом, а странным хныканьем. Просунул голову в трещину – как раз прошли усы – и огляделся. В пещерке, образовавшейся под стеной туннеля, скорчилась темная фигура.

– Гроза Тараканов? – чуть слышно шепнул Фритти.

Если это существо его и услышало, то не подало никакого знака. Хвосттрубой осторожно протиснулся в отверстие пещерки. Внутри стояла почти полная тьма; пещерка была так невелика, что Фритти негде было и встать; он невольно ударился о согнувшуюся ощетиненную фигуру.

«Это наверняка Гроза Тараканов, – подумал Фритти. – Ни у кого больше нет такой грязной шерсти». И дал резкого тычка всхлипывающему существу.

– Гроза Тараканов! Это я, Хвосттрубой. Идем, я выведу тебя отсюда.

Фритти снова толкнул сумасшедшего кота, и хныканье стало бессвязным потоком слов:

– Пойман, пойман и осмеян… заклеймен в одно мгновенье… во мгновенье… о, там несуразица, брряд и с-сверх того…

Фритти стало противно. Он мог и предвидеть, что Гроза Тараканов примется нести тарабарщину.

– Эй, – сказал он. – Не время для этого!…

Глаза его приспособились к почти полной темноте; он чуть-чуть различал косматую, всклокоченную тень рядом с собой.

– Да пойми ты, да пойми ты, – простонал голос. – Они одели нас в каменную шкуру… набрали каменных черепов и соорудили нам из них клетку… тесную-претесную, не протиснешься. А ниже – глубины, и как оттуда жжет!

Тут голос повысился, сделавшись почти воем. Хвосттрубой вздрогнул. Если это продолжится, их несомненно обнаружат.

Терпение его стало таять от страха. Хвосттрубой ухватил зубами большую горсть грязного меха и с трудом поволок. Тяжкая, как камень, лапа налегла на него и придавила к земле. Сердце подпрыгнуло. Не ошибся ли он? Может, это вовсе не Гроза Тараканов?

«Прощальная насмешка судьбы, – подумал он – Пойти с самоотверженной целью, чтобы заслужить свое имя хвоста, и по-дурацки заползти в яму с прожорливым зверем…» Хвосттрубой изо всех сил попытался освободиться из-под твердой лапы, но обнаружил, что зажат надежно, как в материнской утробе. От его усилий существо повернулось, подставив свою морду под слабый отсвет из отверстия расщелины.

Это был Гроза Тараканов. Тусклое мерцание осветило его безумные глаза, подобные треснувшему льду.

– Моя кровь призвала смерч! – завизжал Гроза Тараканов. – Всасывающее, кружащееся существо… О, сжальтесь надо мной!… Я – его центр, оно никогда меня не покинет… О, даже пустота будет наслаждением!…

Последние отзвуки вопля вырвались в коридор. Фритти услышал звук бегущих лап и резкие вопрошающие голоса. Их обнаружили. Он последним усилием приподнялся, но Гроза Тараканов – с безумной силой – вмиг поймал его. Точно упавшим дубом придавил. Он закрыл глаза и стал ждать смерти.

Время, казалось, замедлилось, как когда-то давно, когда из ночи вышли Когтестражи… так давно. Покорившись, он краешком памяти что-то вспомнил – принялся это расследовать. То была молитва, которой когда-то учил его Чутколап… вернее, ее начало. Пока его разум медлительно восстанавливал отрывок песни, что-то в нем все еще слышало шарканье снаружи трещины и приглушенные сетования Грозы Тараканов. Кусочек молитвы проплыл перед его мысленным взором. «Ослепительный лорд Тенглор…» Да, так она начиналась. Как странно, что ему пришлось припомнить ее сейчас.

«Ослепительный лорд Тенглор»… Теперь он произнес это вслух – и услышал, как сладко противоречит оно всему: резкому дыханию зверя подле него, грубым крикам тварей снаружи. Еще кое-что из молитвы непрошено пришло прямо к нему на голос, еще обрывок песни. «Вечный странник Огнелапый…», «Вот что скажет вам охотник…» Как же кончалось? Ах да: «К бедствующим, а не к трусам…» Он снова пропел это от начала до конца, позабыв о тяжко дышащем рядом Грозе Тараканов. Когтестражи наверху странно притихли.

Ослепительный Лорд Тенглор, Вечный странник Огнелапый… Вот что скажет вам охотник: К бедствующим он приходит, К бедствующим – а не к трусам.

Фритти уловил перемену даже с закрытыми глазами. Хлынул свет, малиново сияя на внутренней стороне век. Должно быть, снова замерцала светящаяся земля. Он открыл глаза… но отверстие расщелины светилось, как прежде, тускло. Зато по самой расщелине разливался алый блеск.

Лапы и когти Грозы Тараканов засветились во тьме, точно охваченные пламенем.

Гроза Тараканов принялся странно крутиться и раскачиваться. Свет распространился, и сам подсвеченный красным воздух затрепетал, словно от великого жара, но температура не изменилась.

Ослепительная вспышка – и голос, подобный пению всего Племени под Оком Мурклы, торжествующе выкрикнул:

– Я – СНОВА Я!

Могучая сила отшвырнула Фритти назад; он ударился головой о стену расщелины. Осторожно откатываясь, увидел – свет поблек. Перед ним припал к земле Гроза Тараканов – тело его было черно, почти невидимо, а лапы красны, как кровь, красны как закат. Следы безумия и беспорядка исчезли; мех стал плотен и красив; взор Грозы Тараканов устремился на Хвосттрубоя с глубочайшей мудростью, любовью и гордостью. Была в нем и печаль, прилегающая вплотную, как вторая шкура. Фритти понял: он находится в присутствии всего самого величайшего, что только есть в его народе.

– Мягкого мяса, братец, – сказал ему Гроза Тараканов, но Фритти понял, что это уже не Гроза Тараканов – вернулась истинная к а. Голос был мелодией ночи, тех созданий, которым известен старинный искусный чертеж этой земли и всего сущего на ней. Фритти упал на брюхо, закрыв лапами глаза. Свернулся клубком.

– Нет, братец, – сказал удивительный голос. – Ты не должен так делать. Нет нужды тебе стыдиться предо мною – совсем напротив. Ты помог мне найти обратный путь после долгого мрачного странствия и во дни великих бедствий. Это мне подобает поклониться тебе за усилия твои.

Сказав так, лорд Огнелап – ибо это был он – отвел лапы Фритти и коснулся его лба. Белая звездочка на лбу у Фритти вспыхнула во мраке пещерки.

– Ах, малыш, я шел за особым твоим светом, как Ирао Метеорит, который следовал за звездой рассветной в непроходимых дебрях Востока, – пропел лорд Тенглор. – Я лишь надеюсь, что пришел вовремя.

Воздух в пещерке снова затрепетал, и лорд Огнелап, казалось, вырос, заполнив каждую щелочку пещерки.

– Мне должно покончить с некоторыми старыми счетами, – сказал он. – Много лет странствовал я, заключенный в тюрьму собственного своего безумия, а брат мой тем временем вскармливал зверство свое. Он вызвал наружу силы, для которых не была предназначена эта земля, – что я совершил некогда и сам. Побуждения мои были лучше, но все же это раскололо оболочку мою, и моя ка унеслась далеко прочь. И многим беззакониям дал волю брат мой Живоглот. Я должен постараться пресечь пути его. – Присутствие необычайного, казалось, слегка уменьшилось. – А-ахх, и брат мой Вьюга тоже еще должен быть отомщен, ибо иначе его ка никогда уже не успокоится. Увы, невинным, подобным тебе, пришлось равняться с Первородными в деяниях своих. Итак, юный Хвосттрубой, что могу я сделать для тебя – пусть даже самое ничтожное, – чтобы попытаться хоть чуть-чуть возместить долг мой? Говори, ибо я вскоре должен буду удалиться.

Ошеломленный, Фритти какой-то миг молчал. Когда же наконец заговорил, то понял, что неспособен взглянуть на того, кто был перед ним.

– Я хочу, чтобы мои друзья спаслись целыми и невредимыми – все храброе Племя, которое пришло сюда.

Первородный молчал, глядя как бы поверх него – в невообразимую даль. Когда он заговорил, голос его был мягок:

– Братец, многие из храбрецов погибли, и их ка отлетели к сосцам Праматери нашей. Даже я не в силах оживить их – иначе я спас бы кровного брата моего, которого так любил. Что же до?фелы?и малыша – да, тут я постараюсь помочь, но сейчас твое присутствие им нужнее моего. Я не могу объяснить, но это так.

Фритти вскочил на ноги и закарабкался к выходу, но Огнелап со смехом окликнул его:

– Это может и подождать, уверяю тебя. Я разглядел еще что-то – другое желание твое, которое тебя одолевает. Ты кого-то ищешь, хоть на время и оставил свои поиски. А поиски эти привели тебя ко мне, так что, кажется, воистину достойно было бы помочь тебе.

Фритти ощутил, будто падает в небесную глубину этих глаз, а миг спустя он напрасно обводил взглядом стены: крошечная подземная пещерка была пуста Потом сквозь его разум пробился голос – без усилий как голос Живоглота, но гибко… и с уважением:

– Я дал тебе знание, чтобы ты окончил поиски свои. Я мог бы дать тебе и больше, но очень скоро мне разом понадобятся все мои возможности. Ты будешь в Наших мыслях, братец.

Присутствие сверхъестественного окончилось, и Фритти остался совсем один.

Еще не зная, что делать дальше, он вспомнил о Когтестражах, которые толпились снаружи. Осторожно высунув голову из трещины, увидел, что туннель пуст, словно его не посещали со дней Харара. Только несколько куч пыли, которые с мягким шорохом шевелил неожиданно холодный ветерок, нарушали полнейшую тишину.

Неспособный припомнить, как одолел это расстояние и какими путями шел, Хвосттрубой обнаружил, что поднимается по извилистой тропке, окружавшей пещеру Обжигающего Потока. Огромная кипящая река, как всегда, мощно ревела и, казалось, еще выше ударяла в каменные стены, сковывавшие ее. Тропа перед ним была окутана туманом. Фритти направился вверх.

Река и впрямь как будто прыгала куда выше: брызги усеивали громадный потолок пещеры и падали обратно, как шипящий дождь. Несмотря на плохую видимость, Хвосттрубой продвигался по изрытой, выветренной тропе быстро и уверенно. К нему только что прикоснулось нечто, бывшее далеко за пределами его существа, и он все еще чувствовал последствия этого прикосновения.

Ветер изменил направление, дунув чуть не прямо ему в усы, и он в тот же миг услышал пронзительный крик Шустрика, полный страха и боли.

– Шусти, Мимолетка, я иду! – взвыл Фритти.

И вдруг вовсю, прыжками припустился по узкой тропе, повинуясь инстинктам: понял, что при всей неистовой спешке иначе не доберется до друзей вовремя. Миновал поворот узкой тропы, цепляясь и оскальзываясь над гремящей, дымящейся рекой, и увидел впереди обоих своих спутников. Мимолетка стояла над окровавленным Шустриком, яростно сражаясь с огромным черным страшилищем вдвое больше себя – с Растерзяком.

Черный зверь, исполосованный, испятнанный кровью, повернул навстречу Хвосттрубою безумные глаза. Рычащий оскал искривил его широкую морду.

– Звездномордыш. Звездномордыш Хвосттрубой! Я когда-нибудь убью его! Убью!

– Растерзяк хрипло захохотал, и Мимолетка упала, раненная и задыхающаяся.

Хвосттрубой решительно прыгнул вперед, едва Растерзяк припал к земле, рассекая толстым хвостом воздух. По пещере пронесся рокот – казалось, загромыхали камни потолка.

Фритти остановился и, не доходя до расширения тропы, в нескольких прыжках от Когтестража, выгнул дугой спину. Зловещий грохот снова пронесся над шумом Потока.

– Подойди-ка, если хочешь меня заполучить, Растерзяк, – сказал Хвосттрубой, вкладывая в голос все накопленное презрение. Когтезверь снова ухмыльнулся и ударил хвостом. – Подойди же, если ты из таких уж драчливых котишек, медведь ты тупоголовый!

Растерзяк зарычал и встал как вкопанный; короткая шерсть поднялась у него на спине, как черная трава.

– Мимолетка! – крикнул Хвосттрубой сквозь нарастающий сверху и снизу шум.

– Уводи Шустрика, не задерживайся!

– Он тяжело ранен, Хвосттрубой! – отозвалась фела. Когтестраж, петляя, двигался по тропе к Фритти – смерть в каждом красном когте.

– Тем разумнее вывести его на поверхность! – крикнул Фритти. – Это мое сражение. Ты сделала все, что могла. Ступай!

Фритти увидел, как Мимолетка и Шустрик повернули и двинулись вверх; котенок еле тащился. Теперь Хвосттрубой целиком отдал все внимание зверю, шедшему на него.

Они встретились – небольшой рыжий кот с белой звездочкой и мрачное, с кровавыми когтями чудище из недр земли. Долгое мгновение смотрели друг на друга, вихляя боками, извивая хвосты. Когтестраж прыгнул, и сверху еще раз донесся сильный шум. Фритти успел заметить, как в миг перед столкновением вниз застучал ливень мелких камней, – и Растерзяк оказался на нем.

Кусая и дубася друг друга, они покатились по узкой тропке; низкий рык темного зверя был равен по силе безумному вою Фритти.

Лязгнув зубами, увернулись друг от друга и разбежались в стороны, описывая стиснутый круг по своему крохотному уступу; инстинкты смертного боя подталкивали их все ближе и ближе друг к другу, пока, прыгнув, они не сцепились сызнова.

Ритуал повторялся и повторялся. Превосходящие размеры Растерзяка размывали угасающий напор Фритти, но тот не поддавался. Они боролись и кусались, падали в стороны, снова свивались в клубок. Оба кота двигались с мучительной медлительностью мрачных слепых существ на дне Большой Воды, тех слепых созданий, что пожирают друг друга среди ила.

Наконец Растерзяк осилил Фритти, подтолкнул его к краю тропы. Голова его бессильно свисала с неописуемой высоты над катящимися водами. Пещера гудела теперь от непрестанного грохота самих камней крыши – точно над головами у них плясали великаны.

Фритти лежал недвижно. Изогнутая струя раскаленной жидкости пронеслась мимо его морды. Растерзяк зарылся зубами в затылок Фритти, плотно сжав ему хребет. Хвосттрубой ощутил, как могучие челюсти сжимаются… сжимаются… и вдруг давление прекратилось.

Когтестраж ослабил хватку. Теперь он глядел на Фритти сверху, упершись лапами в его грудную клетку. Что-то изменилось в глазах Растерзяка – они забегали.

– Звездномордыш? – спросил он. Взгляд безумной ненависти как бы изменился, перешел во что-то вроде страха. – Так это и впрямь ты, звездномордыш? – Казалось, он впервые опознал Фритти, словно тот был устрашающим наваждением, помрачением, которое внезапно стало правдой. На морде у Растерзяка вновь появилось выражение ненависти.

– Ты уничтожил меня, солнечный крысенок, – прорычал он. Когтестраж растерянно вертел головой из стороны в сторону, вглядываясь в дальние стены пещеры. – Что случилось?! – завопил он. – Что же приключилось с моим…

Страшный скрежещущий рев – и громадный вал серого камня прокатился перед глазами Фритти, унося Растерзяка из поля зрения. Потом все исчезло; Хвосттрубой остался один на уступе. Болезненно повернув голову, он увидел, как ниже его последние из скользящих камней съехали по наклонной каменной стене и с оглушительным всплеском канули во вздувшуюся реку. От Растерзяка не осталось и следа.

Фритти выпрямился и тяжело вскарабкался на обломки, оставленные лавиной, потом захромал вверх по извилистой тропке. Пещера теперь тряслась всерьез; вода внизу прыгала и мощными столбами взметалась к кровле пещеры. Жара была гнетущая; Хвосттрубой напрягал всю свою решимость, чтобы не улечься там, где был.

Он добрался до туннеля, ведущего наружу. Пещера Потока угрожала развалиться на куски позади него. Он бесчувственно одолевал фут за футом; устало тащился, покуда уже не смог идти дальше – ничком повалился на пол туннеля. И смутно различил то, что показалось ему счастливой прихотью воображения, – клочок неба. Стены туннеля тоже содрогались.

«Как забавно, – рассеянно подумал он. – Всякий знает, что под землей не бывает неба».

Последним шумом, который он слышал, был грохот взрыва внизу, в пещере. Он звучал так, будто разом повалились все деревья Крысолистья. Потом туннель позади него обрушился.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Бедная смятенная душа!

Средь лабиринта,

Заблудившаяся душа!

Джон Донн

Весна так и бурлила, так и вскипала, выталкивая наружу самые беззастенчивые ароматы и запахи, – прямо под Хвосттрубоевой спиной земля была тепла от напора обновляющейся жизни. Скоро он поднимется и побредет к своему гнезду, к себе, в ящик на крыльце Мурчеловых владений… а пока что он с удовольствием валялся на траве. Ветерок ерошил ему мех. Он беззаботно болтал ногами в воздухе, наслаждаясь прохладой, проветриваясь. Глаза закрыты, позади – долгий день баловства с Писклями и шастанья по деревьям… он чувствовал, что мог бы, пожалуй, проваляться вот так целую вечность.

Пушистый ветерок принес чуть слышный писк, слабый, как радостный вскрик полевки, нашедшей свой мышиный клад глубоко в земле. Глубоко-глубоко в земле. Новый вскрик – теперь погромче, – и Фритти почудилось, будто он слышит свое имя. Зачем это кому-то вздумалось его беспокоить? Он было вновь попытался вернуться в приятную мечтательность, но умоляющий голосок стал настойчивее. Ветер усилился, со свистом проносясь мимо его усов и ушей. Ну почему этот его полноценный день должен быть испорчен? Голос походил на Мягколапкин или Мимолеткин – фелы ведь все одинаковы: обходятся с тобой как со старым ежом, пока нужны тебе, а потом всюду следуют за тобой и завывают, будто поранились. С тех пор как он забрал Мягколапку оттуда… оттуда… где нашел ее… Этого с тех пор не бывало… вот уже больше Ока…

«Хвосттрубой!»

Опять этот голос. Лоб у Фритти наморщился, но он не снисходил до того, чтобы открыть глаза. Ну разве что, может, взглянуть мельком…

Почему же он не может хоть что-нибудь увидеть? Почему все черно?

Голос снова вскрикнул, звуча так, словно исчезал в длинном темном туннеле… или словно это он сам проваливался… во тьму…

Свет! Куда подевался свет?

Кто-то – или что-то – лизало ему морду. Жесткий, настойчивый язык натирал самые болезненные места, но когда он попытался отклонить голову, боль эта стала сильнее. Он лег по-прежнему, уступив, и через некоторое время перед глазами у него стали возникать небольшие световые пятна. Возможно, он не разобрался бы в этих кружащихся, прыгающих бликах, если бы нос не распознал наконец знакомый запах. Плавучие пятна стали срастаться; чернота расступалась, как высокая трава под лапой.

С яростно-сосредоточенным видом Мимолетка умывала ему морду шершавым розовым языком. Фритти не сумел как следует навести на нее взор – она была слишком близко, и усилие оказалось болезненным, но запах подтвердил – это она. Он выговорил ее имя и удивился, что она не отозвалась. Попробовал снова – и на этот раз она отстранилась, взглянула и крикнула кому-то, кого он еще не видел: «Приходит в себя!» Фритти попытался поздороваться с ней, высказать, до чего рад видеть ее на полях живущих – если только это они, – но не успел и звука проронить, как снова соскользнул в черноту.

Когда позже он очнулся, возле Мимолетки был большой косматый рыжий кот. Он далеко не сразу узнал принца Сквозьзабора.

– Что… что… – Голос его был очень слаб. Он сглотнул. – Что произошло? Мы… на поверхности земли?

Мимолетка наклонилась вперед; зеленые глаза ее были теплы.

– Не пытайся разговаривать, – успокоительно сказала она. – Ты спасен. Сквозьзабор вытащил тебя.

Фритти ощутил слабый бессознательный укол ревности.

– Где Шустрик? – спросил он.

– Ты скоро его увидишь, – сказала она и взглянула на принца. Сквозьзабор засиял грубовато-добродушной веселостью.

– Тревожились о тебе. Не думай… тревожились. Ну и свалка, ну и свалка. Баснословное побоище.

Принц, казалось, готов был отвесить Фритти добродушный шлепок. Мимолетка вдвинулась меж Сквозьзабором и его предполагаемой жертвой, которая уже изнемогала.

– Спи, спи и предоставь Муркле излечить тебя, – сказала она.

Хвосттрубой неохотно расслабился. Такое множество вопросов…

Фритти нашел исцеление в сонных полях. Скоро он понял, что может сидеть, хотя от этого у него и кружилась голова. При дотошном самоосмотре серьезных ран не обнаружилось. Многочисленные царапины перестали кровоточить, а терпеливое попечение Мимолетки счистило с его короткого меха основные сгустки запекшейся крови. Глаза у него опухли – ему трудно было открывать их больше чем наполовину – но в целом он был в неплохой форме.

Мимолетка еще не хотела отвечать на его вопросы и сидела в терпеливом безмолвии, покуда он выжимал из нее сведения. Сквозьзабор частенько наведывался повидать Хвосттрубоя, пока тот восстанавливал силы, но при непоседливом нраве ему трудно было подолгу сидеть и разговаривать. Посещения его были сердечны, но коротки.

Сны Фритти были не совсем неверны. Земля была теплой. Отдаленные части Леса Крысолистья покрывал снег; белый покров тянулся к туманному горизонту, но опушка леса, на которой очнулся Хвосттрубой, была зелена и влажна – тонкий травяной ковер водянист и сыроват, словно снег внезапно стаял от жаркого солнца. Мимолетка сказала, что так было и во всей округе Холма, но что она думает – снег со временем вернется. Все-таки это был еще не конец зимы.

Проходили дни, и Фритти вскоре поднялся и стал ходить. Они с Мимолеткой обследовали скоропалительно зеленый лес, шагая вдвоем сквозь ложную сырую весну. Здесь и там можно было услышать одиночных крылянок , храбро распевавших на древесных вершинах.

Фритти все еще не видел Шустрика, но Мимолетка обещала вскоре сводить его к нему. Шусти тоже выздоравливает, сказала она, и его не стоит волновать.

Кое-где среди преждевременной зелени возникали морды других соплеменников, изможденные, с глазами навыкате. Большинство тех, кто прорвался на свободу в последние Часы Холма, задержались здесь совсем ненадолго, уйдя, чтобы поискать лучших охотничьих угодий или вернуться в родные места. Казалось, никакой дух товарищества не связывал этих уцелевших: они один за другим уходили, едва набрав достаточно сил для похода. Только больные – и умирающие – остались от Сквозьзаборова отряда охотников, и принц тем не менее скоро поведет большинство своего отряда назад, к лесным убежищам Перводомья. Наряжена будет небольшая стража, чтобы остаться и нести караул на месте событий.

Увидев этих выживших, Фритти громко спросил о судьбе бесчисленных хозяев и рабов, которые не убежали. В ответ Мимолетка, как могла, рассказала Фритти о последнем Часе Закота.

– Когда мы оставили тебя… с тем зверем, – сказала она, – я уж и не ожидала, что снова тебя увижу. Казалось, весь мир разваливался на куски.

Она некоторое время шла молча. Фритти попытался было сказать что-нибудь ободряющее, но она остановила его пытливо-строгим взглядом.

– Шусти был полумертвый, весь окровавленный. По последнему туннелю я волокла его вверх за шею. Все падало, рушилось… грохотало, словно сражались какие-то гигантские существа. Наконец мы продрались из этого места в долину; она была под снегом. Там были еще и другие, измолоченные, вопящие. Мы были словно потерянные к а, спотыкались, валились в снег. Земля колебалась.

Тут они вышли на край Крысолистья. Перед ними простиралась чуть уходящая вверх равнина, скользкая от подтаявшего снега; капельки мерцали на листьях низкорослой растительности.

– Я увидела кого-то, – продолжала на ходу рассказ Мимолетка, – кто метался вокруг, громко крича и направляя Племя то туда, то сюда… это, конечно был Сквозьзабор. Я догнала его и рассказала, что произошло. Боюсь, в этот миг я была чуточку невменяемая, но принц понял. Он сказал: «Хвосттрубой? Юный Хвосттрубой?» Сквозьзабор не столь уж стар, но действует так, словно ему охота быть постарше. Во всяком случае, он сказал: «Слышать не хочу – только не юный Хвосттрубой – надлежит что-нибудь предпринять – любой ценой!» Ты знаешь, как он разговаривает. Ну, он собрал кучку соплеменников поздоровее, и я повела их всех назад к туннелю. И осталась с Шустриком, чей… который был очень слаб и плох.

Они нашли тебя, полупогребенного под грязью и камнями, и вытащили оттуда за миг до того, как остатки Холма содрогнулись, расступились… Я долго и знать не знала, жив ли ты. Была не в силах вынести ожидания, пока тебя отыскивали.

Фритти переступал через изогнутый корень и не различил выражения, которое было на мордочке серой фелы. На миг остановившись, чтобы отряхнуть и обсушить намокшую лапу, он спросил:

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что Холм содрогнулся, расступился? Боюсь, я как следует не помню, чем все кончилось.

– Я как раз и собираюсь тебе показать, – сказала Мимолетка.

Охваченные раздумьем, они еще какое-то время тащились вверх по покатой равнине. Наконец добрались до края долины, на которой стоял Холм.

Там, где Закот некогда раздвинул землю долины своею мрачной головой, был теперь широкий неглубокий водоем – земля просела, словно под тяжестью непомерно широкой лапы. Почва была черна, как крыло Каркаряка.

На обратном пути в Крысолистье Фритти снова попросился к Шустрику.

– Он пробыл со мной дольше, чем кто-нибудь другой, Летка, – заключил он.

Ее, казалось, обеспокоило то, что он употребил это сокращенное имя.

– Я вовсе и не пыталась тебе помешать, – горестно сказала она. – Просто посоветовала, как, по-моему, было бы лучше… Он сделался очень странным, – добавила она через миг.

– Кто мог бы его упрекнуть после всего, что он перенес? – возразил Фритти.

– Кто мог бы упрекнуть любого из нас?

– Знаю, Хвосттрубой. Бедный Шустрик. Да и Гроза Тараканов. – Фритти вопросительно глянул на нее, но Мимолетка печально покачала головой: – Я еще не спросила, но, пожалуй, знаю. Он был… Ну, ты слишком запоздал, чтобы помочь ему, верно?

Фритти взвесил свою тайну и решил сохранить ее.

– К тому времени, когда я нашел его… Грозы Тараканов не было.

«И это сущая правда», – подумал он.

– Такие печальные времена, – сказала Мимолетка. – Пожалуй, я отведу тебя к Шустрику. Завтра, ладно? – Фритти одобрительно кивнул. – Я его ведь не знала, – продолжала она. – Я о Грозе Тараканов. Понимаешь, я вовсе не хочу тебя обидеть, Хвосттрубой, но у тебя самые странные друзья и знакомые!

Фритти засмеялся.

– А на обратном пути я тебя перегоню! – сказал он, и они понеслись как одержимые.

Вместе с рассеянными лучами Раскидывающегося Света появились Сквозьзабор и другие гости.

Фритти, приободренный прогулкой, разглядел принца, вразвалку идущего сквозь подлесок; влага поблескивала на космах его шкуры. Бок о бок с ним шествовала изящная фигура Чутколапа. Вслед за радостным криком Хвосттрубоя раздались общие теплые приветствия, и три кота, два крупных и один небольшой с удовольствием разлеглись и заговорили.

– Говорят, Потягушево доверие к тебе полностью оправдалось, Хвосттрубой.

При веских словах Чутколапа Фритти чуть не принялся извиваться от удовольствия, но приличия, известные зрелому коту, подавили эту слабость, помешали ему ей поддаться.

– Я польщен, что великие охотники вроде принца и вас так считают, тан. Должен признать, что большую часть времени, которое я провел в том месте, мне следовало бы добиваться быстрой безболезненной смерти. Поистине следовало бы.

– Но ведь ты не умер, разве не так? – возликовал Сквозьзабор. – Что за блоха тебя за нос кусает? Чушь какая-то!

– А еще, говорят, послал за помощью белку, – улыбнулся Чутколап. – Необычно, но действенно.

На сей раз Хвосттрубоевы извивы стали ускользать из-под гнета приличий.

– Спасибо вам обоим, – сказал он. – Главное, впрочем, что вы пришли в Холм. Я видел это: это было замечательно. – Фритти отрезвел. – Я видел и то… чудовище, которое вызвал Живоглот. Ужасно… ужасно.

Чутколап кивнул:

– Такого существа просто не должно быть. Мне уже трудно припомнить, на что оно походило, до того оно было неправильно. Брряд во плоти. По-моему, я скоро буду радоваться, что не могу вызвать в памяти его облик. Но оно стало причиной тяжелых потерь. От него пал Мышедав, Харар упокой его могучее сердце, – он и другие, которых мне и не счесть.

– А… Толстопуз что… погиб? – тихо спросил Фритти.

Чутколап на миг умолк, призадумавшись; поднял голову, криво усмехнулся:

– Толстопуз? Он тяжело ранен, но выживет. – Тан рассмеялся: – Нужно кое-что похлеще даже и этого кошмара, чтобы прикончить старину Попрыгунчика.

Фритти приятно было узнать, что толстый воитель остался в живых.

Сквозьзабор улыбнулся, хоть в нем и чувствовалась несвойственная ему мрачность.

– Сгинуло множество храбрецов Племени, – сказал принц. – Много пройдет сезонов – больше, чем стволов в лесу, – прежде чем мир снова увидит такое сборище котов. Уйме славных ребят уже не подняться из земли. О-ох! – Розовый нос Сквозьзабора задергался от печали и гнева. – Ловимыш… и юный Обдергаш… Любопыш… Таны, худущий старый Камышар и Мышедав… Дневной Охотник и Ночной Ловец, мои лучшие вояки, – погибли, защищая меня, вот так. Они все в холодной земле, а мы греемся на солнышке.

Зримо скорбя, принц отвернулся и стал вылизывать себе хвост. Фритти и Чутколап уставились в землю. У Хвосттрубоя горело и щипало в носу.

– Но… но что же собирался сделать Живоглот? – выпалил наконец Фритти. – Почему это все случилось? О Муркла!… – выдохнул он: его впервые осенило.

– Лорда Живоглота… нет? Погиб?… – Он с тревогой взглянул на тана.

– Мы так считаем, – серьезно сказал Чутколап. – Мы с принцем об этом говорили. Если больше ничего не произойдет, мы обязаны доложить королеве, чем дело кончилось. Да, мы думаем, Живоглота нет. В тот последний Час ничто не могло уцелеть.

Сквозьзабор выпрямился.

– О, право слово, – сказал он, – это была та еще усокрутка… мясорубка!

– Что же произошло?

– Ну, – протянул Чутколап, – когда этот Яррос вылез из пропасти, мы пытались биться. Правда, он дрался как одержимый, нам пришлось отступить из пещеры.

– Отступить?! – выкрикнул Сквозьзабор. – Бежать! Поджав хвосты, как суеверные Пискли! И кто вас осудил бы?

– Некоторые остались, чтобы сражаться, мой принц… к примеру, Мышедав. – Одернутый, Сквозьзабор подал тану лапой знак продолжать.

– Так или иначе, мы вывалились во внешние помещения. Там встретили принца, проломившегося с отрядом сквозь Малые Ворота. Яррос пробивался наружу, но казалось, никакой цели у него не было – крушил на пути что ни попадя, и друга, и недруга. Казался умалишенным. Повинуясь какому-то побуждению, он превратил в развалины один из главных коридоров – это-то, по-моему, и спасло нас от полного разгрома. Кругом был хаос, Племя сражалось и погибало.

Сквозьзабор перебил его:

– И не забывай, что становилось темно.

Чутколап важно кивнул:

– В самом деле. Словно то чудовищное существо, или сам Живоглот, поглотили весь свет… лишили свет дыхания… Не могу объяснить. Мы сражались в глубочайшей тьме, а потом что-то… что-то подобное огню небесному, но под землей… пылая и грохоча, пронеслось по подземелью – прямо насквозь – и в Живоглотову пещеру, словно им двигала какая-то воля. Я в жизни ничего подобного не видывал.

Глубоко внутри Фритти поднялась волна ликования.

– Хотел бы я это видеть.

– Оттуда, где мы остановились, стал виден свет, запылавший в Живоглотовой пещере, – словно солнце вкатилось в землю сквозь дыру. Вокруг нас затряслась земля. Послышался пронзительный свист и грохот… будто рушилось небо или лес плясал у нас над головой. Сквозьзабор скомандовал бежать, выводить все Племя.

– Точно, – вставил принц.

– И все наперегонки бросились к туннелям, ведущим наружу. Живоглотовы создания носились кругами, как обезумевшие от пьяной ягоды крылянки , визжа и когтя друг друга… то было зрелище, которое вечно будет мне сниться.

– Потом все обвалилось, – сказал Сквозьзабор. – Обвалилось, и обжигающий пар и воды хлынули сквозь пол… какой крах для Первородного, а? Кто о таком и подумать-то посмел бы?

Хвосттрубой сомневался во всем, что услышал. Много было о чем поразмыслить. Должен ли он пытаться объяснить, что с ним произошло? И даже уверен ли он в том, что оно в самом деле произошло?

– Почему? – спросил он наконец. – Чего же хотел Живоглот?

– Скорее всего нам этого не узнать, – сказал тан, нахмурив черный как смоль лоб. – Лорд Живоглот, как можно предположить, хотел отомстить потомкам Харара. Он долго пробыл под землей и все это время вынашивал потаенные замыслы – покорить себе Племя. Должно быть, он уставал от своих созданий, жалких подобий детей Мурклы, от их поддакивания и юления. Но он был Первородным, и я все же не считаю, что его замыслы – или безумства – мы полностью постигнем. Он прибег к тому, что вне танца земного; кажется, равновесие нарушилось. А танец сложен, и нарушение на одном конце рождает нарушение на другом. – Тан засмеялся: – Я замечаю – Сквозьзабор так и пялится на меня, будто я заболел и у меня пена изо рта идет. И он прав, знаешь ли Хвосттрубой. Какой смысл петь песню, если о словах приходится только догадываться…

Чутколапа снова перебили – на сей раз то была пронзительная трескотня на вершинах деревьев. Сквозьзабор и Чутколап переглянулись.

– Клеща мне на хвост! – покаянно простонал Чутколап. – Я и забыл…

– Орут так, будто знают об этом, – сказал Сквозьзабор, когда сердитый гомон возобновился. – Пожалуйте, лорд Хлоп! – позвал он. – Простите нас за невежливость и спуститесь. Мы и думать забыли о времени.

Процессия Рикчикчиков – впереди лорд Хлоп с презрительным выражением на круглой зубастой морде – гуськом соскользнула по стволу тополя. Хотя сам Хлоп и являл собою вид оскорбленного достоинства, свита его приблизилась, тараща глаза и нервничая в присутствии трех котов.

Лорд Хлоп остановил толпу. Собственный его нос, однако, оставался заметно задранным ввысь, покуда принц Сквозьзабор смущенно покашливал.

– Очень извиняюсь, Хлоп. Очень даже. Никак не хотел обидеть Рикчикчиков. Мы попросту забыли, знаете ли.

Фритти задался вопросом, было ли замешательство принца признанием ошибки или подчеркнутым извинением перед белками.

Вождь Рикчикчиков какой-то миг глядел на смущенного принца.

– Пришел только толк-толк со столь-храбр кош Хвост-трубом, – немного раздраженно сказал он. Потом беличий лорд повернулся к Фритти: – Обещань сдерж, ты видеть-видеть. Рикчикчики делают хор-хор. Теперь должен привести побольш Рикчикчиков домой-домой. Зло весьма уползло. – Хлоп коротко кивнул, и Фритти ответил ему тем же.

– Ваш народ очень смел, лорд Хлоп, – сказал он. – Это мастер Плинк? Ты хорошо сделал, доблестный Плинк.

Юный Рикчикчик оживленно распушил хвост; другие Рикчикчики восхищенно затрещали. Одобрительно затарахтел и лорд Хлоп.

– Белки… – пробормотал принц Сквозьзабор. Хлоп остановил на нем блестящий глаз.

– Скажите Хвосттрубою о том, что мы провозгласили, Сквозьзабор, – подсказал Чутколап.

– Ну… – снова смутившись, промямлил принц, – ну… О, мешочки для запасных когтей! Скажи уж это сам, Чутколап. Это была твоя мысль.

– Что ж, – согласился тан. – Принцем Сквозьзабором, сыном Ее Мохнатости королевы Мурмурсы Солнечной Спинки, было объявлено, что в ознаменование заслуг своих Рикчикчики могут проживать, не являясь охотничьей добычей Племени, в пределах Крысолистья и что воители будут всеми силами проводить этот запрет в жизнь. – Из свиты лорда Хлопа донесся тоненький одобрительный свист. – Конечно, за пределами Крысолистья вам следует получше присматривать за своими хвостовыми султанами, – не слишком дружелюбно добавил Чутколап.

Лорд Хлоп оценивающе оглядел Чутколапа и издал удовлетворенное стрекотание.

– Так, – протрещал беличий лорд. – Теперь все готов-готов. – Он обернулся к Фритти: – Везенья тебе-тебе при орехо-сбор, столь-странный кош.

Лорд Хлоп повернулся спиной и повел процессию своих прихвостней назад, в гущу ветвей. В какой-нибудь миг они скрылись из виду.

– Извиняюсь, но только оно не кажется правильным, – сердито проворчал Сквозьзабор. – Белки…

Когда настали Короткие Тени, пришла Мимолетка чтобы взять Фритти к Шустрику. Она повела его из Сквозьзаборова лагеря в рощу подоблачно-высоких деревьев. Увидев слабенькую пушистую фигурку Шустрика в пятне солнечного света среди лужайки, Фритти отпрыгнул от Мимолетки и рванулся вперед.

– Шуст! – крикнул он. – Маленький мой миляк!

Шустрик поднял глаза на его голос и встал с присущим котячеству изяществом. Хвосттрубой мигом очутился на нем, обнюхивая и тычась в него головой, и Шустрикова отчужденность тут же сменилась радостным извиванием.

– Я так счастлив наконец-то тебя увидеть! – провозгласил Хвосттрубой, обвиваясь вокруг друга, впитывая знакомые запахи Шустрика. – Я и не мечтал, что нам всем когда-нибудь удастся быть вместе…

Фритти оборвал сам себя, потрясенно уставившись на него с широко разинутой пастью.

У Шустрика не было хвоста! Там, где когда-то развевался меховой султан, был теперь только заживший обрубок, тесно прижатый к ляжкам малыша.

– Ох, Шуст! – выдохнул Фритти. – Ох, Шусти, твой бедный хвостик! О Харар!

Мимолетка шагнула вперед:

– Не сердись, что я не сказала тебе, Хвосттрубой. Я хотела, чтобы ты сперва узнал, что Шустрик жив-здоров, иначе ты заболел бы от беспокойства, как раз когда тебе самому нужно было выздороветь.

Шустрик выдавил тихую улыбку:

– Пожалуйста, не расстраивайся так, Хвосттрубой. Все мы что-то потеряли и что-то приобрели в том месте. Когда ты напал на Растерзяка в Пещере Потока, то спас меня от худшего.

Фритти не мог успокоиться.

– Приди я только поскорее…

Шустрик встретил его взгляд со знающим видом.

– Ты не смог бы, – сказал бесхвостый котишка. – Ты и сам знаешь, что не смог бы. Все мы играли свои роли. Небольшая печаль – потерять хвост, чтобы кто-то мог найти имя хвоста.

Шустрикова мордочка приняла отстраненное выражение, и Мимолетка тревожно взглянула на Фритти.

– Что ты имеешь в виду, Шусти? – спросил Фритти.

– Мы освободили Белого Кота, – мечтательно сказал Шустрик. – Я его видел. Видел его в печали, видел и в радости – когда пал Холм. Он вернулся к темному лону Праматери. – Котенок тряхнул головой, словно поясняя это. – Мы все что-то потеряли, но приобрели куда большее, – он многозначительно взглянул на Мимолетку, – даже если мы еще вовсе об этом не знаем.

Фритти уставился на младшего друга, державшего таинственную речь, подобно провидцу. Шустрик перехватил этот взгляд, и его мордочка растроганно, умиленно сморщилась.

– Ох, Хвосттрубой, – хихикнул он, – ты так смешно глядишь! Пошли, давай поищем чего-нибудь поесть!

Покуда шли, Шустрик увлеченно говорил о Вьюге.

– В конце концов, в том, что сказал Воспарилл, что-то есть. Фела жертвует собой за котят, ты пожелал отдать себя за нас.

– Это было не совсем так, Шусти, – смущенно сказал Хвосттрубой.

– По-моему, Виро хочет, чтобы мы были целы и невредимы, – продолжал котенок. – Но Воспарилл ну, принц Воспарилл видит многое, но, по мне, он чересчур мрачен. Виро всегда любил бегать, чувствовать ветер, треплющий мех, – он не желает, чтобы дети его становились угрюмыми и суеверными, а только чтобы помнили, что если у них нет сил вернуть тот дар, которым он их наделил – вернуть в любое время, – то дар этот не принесет им ничего доброго.

– Боюсь, что все эти твои грезы и раздумья сделали тебя, Шусти, недоступным для моего понимания, – сказал Хвосттрубой. Мимолетка поморщилась.

– Но ты сам меня больше всех этому и научил, Хвосттрубой, – развеселившись, возразил Шустрик.

Он перестал переворачивать упавшую ветку, предоставив перепуганному жучку спасаться бегством. Прыгнув и цапнув, котишка взял в плен удирающее насекомое; через миг он его схрупал.

– Так или иначе, – заговорил Шустрик с полным ртом, – я решил вернуться, чтобы остаться в Перводомье. Там немало мудрецов – в том числе принц-консорт, – и у меня будет чему поучиться.

Мимолетка и Хвосттрубой, точно заботливые родители, молча шагали позади резвящегося Шустрика.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Высшая добродетель подобна воде.

Вода приносит пользу всем существам и не борется с ними.

Она существует и там, где люди не хотели бы жить; она подобна Дао.

Лао-цзы

Покуда тело его спало, уютно зажатое меж Шустриком и Мимолеткой, во тьме сонных полей Хвосттрубой встретил лорда Тенглора. Лапы Первородного лучились розовым светом, а голос его был музыкой.

– Привет тебе, братец, – сказал Огнелап. – Вижу, настроение у тебя лучше, чем когда мы беседовали в последний раз.

– Пожалуй, милорд.

– Отчего же ты тогда не завершаешь свои поиски? Я говорил тебе, где ты сможешь найти то, что ищешь. Заплутавшаяся твоя ка говорит мне, что тебе надобно обрести решение.

В таинственных пространствах сна Фритти услышал правду Огнелаповых слов.

– Думаю, это только из-за моих друзей, – сказал он. – Боюсь, я буду им нужен.

Низкий приятный смех изошел от Первородного.

– Мои братцы и сестрицы сильны, Хвосттрубой. Уж наше Племя не дозволит любви так вот себя оковать. В преодолении сильный удваивает силу свою.

Призрачные очертания Тенглора стали удаляться и Фритти закричал:

– Подождите! Простите меня, лорд, но я хотел бы узнать о другом!

– Клянусь моею матерью! – засмеялся Первородный. – Смелость твоя все возрастает, юный Хвосттрубой. О чем же хотел бы ты узнать?

– О Холме. Что там произошло? Пришел ли конец Живоглоту?

– Мощь его сломлена, братец. От него и так уже не оставалось ничего, кроме ненависти. Он слишком долго гноился во тьме; иной цели у него не было. Слепой и недвижный, он никогда не смог бы подняться из-под земли – солнце испепелило бы его.

– Значит, опасности и не было – для наших полей? – спросил Фритти, сконфузившись.

Поющий голос Огнелапа сделался серьезнее.

– Вовсе нет, малыш. Опасность была велика. Все его создания были слишком реальны. Сам Яррос был созданием чистой ненависти – порожденный, чтобы идти туда, куда не смог бы пойти Живоглот, на поверхность земли, чтобы обманом пройти под солнцем… О да, он был поистине свиреп и сделал бы поля света дневного таким ужасом, по которому безнаказанно могли бы ступать одни дети Живоглотовы. А если даже и они не смогли бы – что за печаль брату моему: лишь бы ни единое создание Мурклы не могло вкушать сладость танца земного?

Голос Огнелапа стал теперь ослабевать; Фритти напрягал во сне слух, чтобы разобрать слова.

– Подобно всем бессмысленным злым силам древности, Яррос был безумен, всеразрушающ… если бы я не перенесся обратно из внешних пределов, храбрейшие наши соплеменники не в силах были бы остановить его…

– Лорд Огнелап! – крикнул Фритти вслед исчезающему видению. – Шустрик сказал, что вашего брата освободили!

– Лорд Виро страдал многие века… – пробормотал быстро уменьшающийся красный отблеск. – Теперь равновесие восстановлено. Взгляни на небеса, братец… Доброго пути!

Фритти сел, резко выпрямившись. С обеих сторон сонно заворчали его спутники. Вытянув шею, он пристально вгляделся в угрюмое небо Прощального Танца. «Взгляни на небеса», – сказал Огнелап. От всего этого дух Фритти изумленно пел.

Над Мерзлянным горизонтом, покоясь точно капля росы на лепестке черной розы, мерцала звезда, которой Хвосттрубой никогда прежде не видывал. Он пылал и сиял – этот белый огонь возле брюха Мурклы.

Мимолетка возвращалась в Перводомье с Шустриком.

– По крайней мере хочу убедиться, что он там будет в безопасности, – сказала она Фритти, когда они вышли на последнюю совместную прогулку. – К тому же если кто-нибудь из моего клана спасся во время краха Закота, то они вернутся на наши земли в Северный Коренной Лес. Хочу убедиться, остался ли кто-нибудь из них в живых.

Сквозьзаборов отряд выступал к Трону Солнечной Спинки на следующее утро. Возобновились холодные зимние ветры; снег снова принялся устилать остывшие окрестности Холма.

– Если бы я не знала уже, что ты желаешь окончить свои поиски, – сказала Мимолетка, перестав смотреть Фритти в глаза, – ну тогда я попросила бы тебя пойти со мной. Но я знаю – ты не сможешь.

Покуда она говорила, Хвосттрубой созерцал ее гордую красивую мордочку. На усах у нее светились утренние отблески.

– Я знаю, что Шустрику, может быть, наше внимание нужно меньше, чем мы полагаем, – добродушно сказал Фритти. – Хотел бы я пойти с тобой. Ведь просто странно, что наши приключения должны будут вот так и окончиться.

Мимолетка продолжала удерживать взгляд Хвосттрубоя. Он испытывал глубокую привязанность к этой охотнице, которая не щадила и собственных чувств.

– Мое имя – Фрези Мимолетка, – тихо сказала она.

Удивленный, Фритти ощутил, как сердце его несколько раз стукнуло среди молчания. Она сказала ему свое имя сердца!

– А мое… мое – Фритти Хвосттрубой, – наконец произнес он.

– Храни тебя Праматерь, Фритти. Я буду часто о тебе думать.

– Надеюсь, когда-нибудь я снова увижу тебя… Фрези.

Ее имя сердца! Он не знал даже Мягколапкиного!

Весь долгий обратный путь Хвосттрубоевы мысли кружились смятенным водоворотом.

Принц Сквозьзабор, в раздражении ступая почти точно по отпечаткам своих же лап, расхаживал взад-вперед, выкрикивая указания и наставления:

– Эй, вы! Хватит намываться, ребята! Кончай с этим, и – шагу, Нежнолап! Пора в поход!

Множество соплеменников крутилось возле принца. Вот-вот должен был начаться долгий переход назад, в Коренной Лес.

Фритти уже попрощался со Сквозьзабором и другими. Принц дружественно боднул его головой, сказав:

«Снова ушлендрываешь, а? Самый что ни на есть шлендрающий усонамыватель, какого я когда-нибудь знавал! Ну, само собой, приходи ко Двору повидать меня. Уж мы тогда потешим ушки тем, кто там посиживает на хвостах!» Чутколап, который отправлялся на встречу танов, где будут названы преемники погибших в Холме, тоже остановился, чтобы нежно пожелать ему доброго пути.

Теперь же Фритти, внезапно устав от прощаний, сидел со своими двумя ближайшими друзьями. Обнюхав щеку Мимолетки, он потерся мордой об ее теплый мягкий мех и ничего не сказал.

– Я не скажу, что надеюсь с тобой увидеться, потому что знаю – увижусь, – сказал Шустрик.

При всей своей новоявленной проницательности котишка все же выглядел несчастным. Хвосттрубой тотчас пожалел и приласкал его.

Сквозьзабор орал собравшемуся Племени последние указания; раздавался великий ропот.

Хвосттрубой повернул прочь и пошел обратно, к Лесу Крысолистья, – и то было возобновление собственного его путешествия. Холодный ветер шелестел в ветвях.

За пределами кончавшейся теперь оттепели в Крысолистье все еще стоял по-зимнему резкий холод. Одинокая фигура среди бесконечной белизны леса, Хвосттрубой ломал голову над переменой, происшедшей с младшим его другом Шустриком. Лишь мягкие шлепки Хвосттрубоевых лап, приминавших снежный покров, сопровождали эти раздумья.

Шустрик и в самом деле переменился. Хотя он все еще мог шалить и играть, как подобало малышу, и безусловно не потерял котеночного аппетита, в нем уже не было простодушия невинности. Понаблюдав несколько раз, как Шустрик разговаривает словно поседелый Старейшина, а его крохотное тельце укорочено на длину хвоста, Фритти чувствовал прилив глубокой необъяснимой грусти.

Потерянный хвост, казалось, беспокоил самого Шустрика меньше, чем Фритти. Мысль о том, что маленький его друг был изуродован и покалечен Растерзяком неотступно преследовала Фритти; мысль эта донимала его, как медленно заживающая рана.

«Это очень странно, Хвосттрубой, – сказал ему как-то Шустрик, – но я его чувствую, словно он все еще там. Я по нему не скучаю. Я вот прямо сейчас могу ощутить, как он вьется позади меня, даже как его треплет ветер! – Хвосттрубой не нашел что сказать, и малыш продолжал: – В некотором смысле теперь даже лучше. Я разумею, что… ну с тех пор, как я не могу его видеть, с ним ничего и не происходит, он безупречный, чистый. И так будет всегда. Можешь понять, что я имею в виду?» В тот день Фритти не был на это способен. Но теперь, неслышно шагая великим лесом, стал понимать.

Проходили дни, схожие друг с другом, как деревья, покуда Фритти продвигался сквозь Крысолистье к Зарряне. Его вели вперед слова Первородного.

«Пусть нос твой следует сердечному желанию твоему, – сказал ему Огнелап в последний их миг в Холме, – через великий лес, держа на новорожденное солнце. Путь твой в конечном счете выведет тебя, и через Лапоходные Болота ты придешь наконец к берегам Мурряны, Большой Воды. Пойдешь по берегу, покуда не увидишь странного холма, что сияет в ночи… он вздымается из самых вод муррянских. Это место, которое Мурчел называет Вилла-он-Мар, и там обретешь ты то, что ищешь».

Чередование дня и ночи, ходьбы и отдыха, все прочие приметы Верхнего Мира вернулись теперь к Хвосттрубою. Он охотился только для себя и только за себя отвечал. Подобно серебряным рыбкам, что подпрыгивали и всплескивались против течения в верховьях Мявы, все солнца Хвосттрубоева похода скакали по небу, следуя впритык друг за другом. Вот так и держал он путь сквозь Крысолистье.

Старый лес медленно возвращался к жизни. Ворча, восстал от сна спавший в пещере Мишка. Изящные ляны, самцы, самки и несколько напыжившихся лянят, грациозно бегали по сугробам. Хвосттрубой чувствовал свою близость к этому миру, возвращающемуся в свое русло; ужасы Холма начали отступать. Он был одним из детей земли, и даже долгий сезон, проведенный под землей, не смог разрушить его познаний о земном танце. Он упивался каждым признаком убывания зимы и возвращения жизни в некогда богатые охотничьи угодья Крысолистья.

Двадцать солнц взошло и закатилось с тех пор, как Хвосттрубой покинул друзей, когда он обнаружил, что добрался до дальнего края леса. Последние два дня похода привели его к месту, где земля стала плавно клониться книзу, а воздух под большими деревьями приобрел странный привкус. Каждое дуновение было насыщено влагой – не горячей, как возле великого Потока, но прохладной, как камень, солоноватой, как кровь. Он никогда не обонял ничего подобного. Каждый вдох ускорял биение сердца.

Спускаясь как-то утром с последних высот Крысолистья, Фритти стал осознавать, что слышит мощный медленный звук. Подобный довольному мурлыканию Праматери, он поднимался к Фритти сквозь растительность, широкий и величавый. Когда Фритти на миг остановился возле чахлых деревьев опушки Крысолистья, то различил впереди что-то мерцающее. Второе солнце, двойник вестника Коротких Теней, которое низко висело среди неба, казалось, светя на Фритти сквозь щель в неровных зубцах лесной опушки.

Забыв об умывании, Фритти поднялся на ноги и спустился ниже; хвост его колыхался на легком ветру, как ивовая ветка. Вглядевшись, он увидел, что то было не другое солнце, а отражение – невозможно громадное. Он стоял меж двумя стволами красного дерева и глядел поверх резко снижающегося склона, поверх начала болот. У него занялось дыхание.

Большая Вода, блестевшая, как отполированная ветром скала, уходила вдаль к горизонту. Могучая Мурряна, такая же красно-золотая, как Сквозьзабор, удерживала и возвращала пылающее отражение солнца, подобное светящемуся блику в глазу Харара. Глубокий зов Мурряны, настойчивый и неизмеримо спокойный, всплывал к уступу, где он встал как прикованный.

Все утро он наблюдал, как солнечный глаз поднимался в небо, а Большая Вода поочередно становилась золотистой, потом зеленой, и к Коротким Теням приняла наконец глубокую синеву ночного неба. Потом, все еще под необоримый голос Мурряны, наполнявший его слух и мысли, он возобновил спуск в болота.

Лапоходные Болота тянулись от берегов Мурряны к югу, примыкая к Лесу Крысолистья на заррянском его краю, пока не кончались на отмелях Мявы. Болота были плоские и холодные, и сырая, губчатая земля проседала под ногами Хвосттрубоя. С тех пор как он вступил на Лапоходные и до тех пор пока снова их не покинул, лапы у него не бывали сухи.

День за днем в носу у него стоял соленый запах Мурряны, а в ушах – ее голос. Словно мурлыкание его матери, когда он был младенцем, зов Мурряны был первым, что он слышал, пробуждаясь; рев волн убаюкивал его по ночам, долетая через громадное болото, где он лежал, свернувшись на ложе из тростника.

Болота тоже ощутили, что хватка зимы ослабела. Фритти мог добывать множество пищи – болотных мышей, водяных крыс и других созданий, постраннее, которые тем, не менее оказались пригодны для еды. Часто при его приближении с гнезд, спрятанных в камышах, вереща, вспархивали неизвестные ему птицы, но Фритти – утоливший голод – только стоял и следил за их полетом, дивясь их яркому оперению.

На исходе второй половины дня, уже успешно поохотившись, Фритти оказался возле большого тихого водоема, который лежал среди болотистых земель, весь заросший высокими травами и тростником. Вдали золотило Мурряну опускающееся солнце, да и водоем казался лужей тихого пламени.

Припав к земле, Хвосттрубой понюхал воду. Она пахла солью; он не стал ее пить. Пресная вода была на Лапоходных редкостью. Вполне сытый, он часто испытывал жажду.

Теперь, склонившись над водоемом, он заметил странную штуку: кота, темношерстного, но со звездочкой-отметинкой, похожей на его собственную. Удивленный, он отскочил. Едва он это проделал, водяной кот тоже испугался и скрылся. Когда же он медленно придвинулся, тот, другой, осторожно взглянул на него сквозь спокойные воды. Ощетинившись Хвосттрубой зашипел на чужака – который сделал то же самое, – но когда он припадал к земле, в воду свалился камешек, задетый лапой. Там, где он плюхнулся, поверхность воды исказилась расширяющимися кругами ряби. Водяной кот прямо на глазах распался на куски, на плавучие осколки, и пропал. Только когда морда чужака снова сложилась, приняв то же изумленное выражение, что было и на его морде, до Фритти дошло: это не настоящий зверь, но призрак или водяная тень, передразнивающая каждое его движение.

«Вот, значит, на что я похож? – удивился Фритти. – Этот щуплый малыш и есть я?» Он долгое время просидел, молча разглядывая водяного Фритти, покуда не спряталось солнце и не потемнела наконец лужа. Вверху появилось Око Мурклы, и воздух наполнился деловитым кишением летающих насекомых.

Как во сне, он расслышал звук, низкий звук на фоне отдаленного ропота Большой Воды. Монотонный голос пел песню – необычный голос, глубокий, но все же слабый, полный странного неблагозвучия:

Кругами кружит оно, кружится около круга, Жуком дребезжит и зудит стрекозою упруго – О нежной Надежде-невежде… И сызнова, снова Кругами кружит оно, кругло кружит возле Слова.

Фритти стоял удивляясь. Кто бы это мог распевать такую песню на Лапоходных пустошах? Он тихо пробрался сквозь тростник, росший по краю водоема, следуя за голосом к его источнику, на дальнюю сторону. Пока он подползал сквозь колеблющиеся стебли, песня зазвучала снова:

Так, выпуча глазки, средь ряски, без лишней огласки Звенит Изумление, звук свой пасет без опаски, И все безымянные знают, как снова-здорово Кругами кружит оно, кругло кружит возле Слова.

Когда пыхтящий голос вновь затих, Хвосттрубой приблизился к месту, откуда он, видимо, исходил. Он не чуял никакого необычного запаха, только дух болотной соли да вонь ила. Он развеял хвостом рой водяных мух и пробился сквозь тростники.

Сидевший на краю водоема был большой зеленой лягушкой – глотка ее вздувалась и опадала, брюхо увязало в иле. Когда Хвосттрубой медленно подошел сзади, лягушка не обернулась, только сказала:

– Добро пожаловать, Хвосттрубой. Присаживайся, потолкуем.

Ошеломленный Фритти обошел ее и опустился на подстилку из ломаных стеблей среди илистой отмели. Казалось, все знали его имя и занятие.

– Я слышал вашу песню, – сказал он. – Откуда вы меня знаете? Кто вы?

– Да Матушка Ребум я. Мой народ стар, а я – самая старшая. – Говоря, она моргала большущими глазами. – Мы, Квакусы, знаем здесь, на болотах, все – воду и погоду, камень и пламень. Бабка моя, угощаясь мошками, сидела на этом водоеме, еще когда собаки летали, а коты плавали.

Не изменив выражения морды, не шелохнувшись, Матушка Ребум – как бы подражая своей прародительнице – высунула длинный серый язык и – хап! – схватила мошку. Проглотив, продолжала:

– Топтыжка лапчатый, уже пять солнц, как я заслышала тебя у себя на болоте. Глупенькие чайки принесли словечко о том, как ты расхаживаешь туда-сюда по илистым полям. Блоха и муха принесут весточку о тебе, когда ты уйдешь. Ничто из того, что шастает по Шурум-Буруму, не ускользнет от слуха старой Матушки Ребум.

Фритти уставился на громадную лягушку; серебряный свет Ока испещрял ее шершавую спину.

– Что за песню вы пели? – спросил он. Матушка Ребум издала квакающий смешок. Распрямила ноги и приподнялась. Повернувшись боком чтобы видеть Фритти, снова тяжко плюхнулась на место.

– Ах, – сказала она, – это была песнь силы. После Дней Огня Квакусы употребляли уж такие сильные мелодии, чтобы океан удержался у себя в глубине, а небо нерушимо висело вверху! Впрочем, моя-то песня вовсе не такая великая и честолюбивая. Я пела ее, чтобы тебе повезло в путешествии.

– Мне? – спросил Фритти. – Почему мне? Разве я когда-нибудь что-то для вас сделал?

– Ничегошеньки, конечно, мой пушистый головастик, – веселясь, пропыхтела лягушка. – Я пропела ее, чтобы сослужить службу другому, которому очень обязана, – кое-кому, кто даже и постарше Матушки Ребум. Тот, кто просил меня помочь тебе, обошел всю землю еще тогда, когда на болотах древности восседал Квакуум Великий, отец моего народа, – или мне по крайней мере так сказывали. Могущественный у тебя защитник, котишка.

Хвосттрубою показалось, что он разгадал смысл ее слов. Если так, то он все еще под покровительством оберегающего видения. Эта мысль сделала теплее холодный ветер, носившийся над соленым болотом.

– Однако не рассчитывай – продолжала Матушка Ребум, – целиком освободиться от обязательств. Твой друг поведал мне, что ты участвовал в великих делах, которые приключились на северо-западе, верно? – Фритти не возражал. – Ладно, тогда ты расскажешь мне свою историю, потому что эти безмозглые чайки притащили мне одни обрывки да осколки. Я не могу полновластно править Шурум-Бурумом, Болотом в Центре Мира, пока меня не известят о событиях, происходящих на окраинах.

Болото в Центре Мира. Фритти улыбнулся про себя и приступил к долгому своему рассказу.

Был почти уже Час Глубочайшего Покоя, когда он подошел к концу. Матушка Ребум все время просидела тихо, в упор разглядывая его выпученными глазами. Когда он окончил, поморгала и снова молча села; горло у нее пульсировало.

– Что ж, – наконец сказала она. – Похоже на то, что в луже у котов и в самом деле приключилось множество великих всплесков. – Она остановилась, чтобы ухватить в ночном воздухе низко пролетавшее насекомое. – Живоглот был силой, великой силой, и от его падения много пойдет кругов по воде. Теперь я понимаю, почему беспокоен твой дух, мохнатая спинка.

– Беспокоен? Почему вы так говорите?

– Почему? – пропыхтела Матушка Ребум. – Да потому, что знаю. Следила за тобой, когда ты увидел водяную тень. Полночи слушала твою песню. На сердце у тебя неразбериха.

– Вот как? – Фритти не был уверен, что ему нравится оборот, который приняла беседа.

– О да, мой храбрый любопытный головастик… но не бойся. Если только послушаешь моего совета – благополучно отыщешь свой путь. Одно запомни, Хвосттрубой: все твои горести, все поиски, все скитания и сражения – всего-навсего пузырик в мировой луже.

Фритти почувствовал, что его одернули, и слегка рассердился.

– Что вы имеете в виду? Много важных событий произошло с тех пор, как я ушел из дому. Большинство произошло не по моей вине, но участие я в них принимал. Даже, может быть, без меня дела пошли бы и хуже, – не без гордости заключил он.

– Допускаю. Да не ощетинивайся так, пожалуйста, – хихикнула старая лягушка. – Ответь мне вот на что: покрыл ли снег Закот?

– Теперь, пожалуй, да. Но что с того? Скоро весна.

– Точно, мой кисик. Ну а птицы вернулись в Крысолистье?

Хвосттрубой не был уверен, что понял суть вопроса.

– Вернулись многие из крылянок … это тоже верно.

Матушка Ребум улыбнулась зеленой беззубой улыбкой:

– Отлично, больше я тебе вопросов не задам. Мне и самой видно из-под лилий моего водоема, что солнце все еще ежедневно пересекает небо. Ну, теперь понимаешь?

– Нет, – упрямо сказал Фритти.

– Речь вот о чем. Ко времени, когда придет другая зима и перейдет в другую весну, Холм Закота и все Живоглотовы творения полностью исчезнут – задержавшись разве что в памяти. Придет и уйдет не слишком много зим – и ты, и я тоже исчезнем, оставив после себя только кости, чтобы они послужили домом для крошечных созданий. И знаешь что, храбрый Хвосттрубой? Мировой танец ни в одном шаге не запнется от этих исчезновений.

Она тяжело приподнялась на передних ногах.

– Теперь, друг мой кот, я должна удалиться и погрузить эти старые косточки в грязевую ванну. Спасибо за приятное общество.

Сказав так, она прыгнула к краю водоема и, наполовину еще в стоячей воде, повернулась и оглянулась. Ее круглые глаза сонно помаргивали.

– Ничего не бойся! – сказала она. – Моя песня была хорошо сплетена. Если тебе нужна будет помощь, ты ее непременно получишь, по крайней мере один раз. Особенно приглядывайся к тому, что движется в воде, потому что тут – почти вся моя сила. Удачи тебе, Хвосттрубой!

Матушка Ребум, прыгнув, со всплеском скрылась в луже.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ветер над озером: образ сокрытой истины

Книга Перемен

В последнюю ночь на Лапоходных у Фритти было долгое странное путешествие по сонным полям.

Дух его парил, подобно крылянке , над холмами, деревьями, водами, ночные ветры били ему в лоб. Словно огромный грян, орел, что гнездится на высоких горах, он всплывал выше, выше, выше. Ночное брюхо Мурклы стало полем, где пролегал его путь.

Покуда он плыл, ему слышались в ветре многие голоса – его матери Травяного Гнездышка, Жесткоуса и Потягуша. В яростном вое ветра все они окликали его по имени… но он продолжал полет, когда ему крикнул что-то и голос Шустрика – не в испуге, а в каком-то недоумении. Услышав его, он бросился вниз, врезаясь в темноту. Ревущие вихри стали безумными завываниями Грозы Тараканов и Растерзяка, с их визгом переплелся мягкий голос Мимолетки, вновь и вновь произнося его имя сердца:

«Фритти Хвосттрубой… Фритти… Фритти… Фритти Хвосттрубой…» Потом прерывистый звук ветра изменился и стал сплошным мощным ревом. Фритти скользил над Большой Водой, так близко, что казалось – лапу протяни, и коснешься волн. Соленый ветер отгибал ему назад усы, а в ночном небе вокруг было пусто – ничего, кроме звучания Мурряны.

Над горизонтом полыхнула яркая вспышка, подобная звезде Виро Вьюги. На широкой спине ветра он быстро подлетел ближе и разглядел, как свет вспыхивал, исчезал, потом снова вспыхивал.

Над водами Мурряны поднимался громадный седой хвост. Он возвышался над волнами, а на его кончике, словно огонь небесный, горел яркий свет.

Он устремился к нему – теперь уже беспомощно, – когда услышал среди ветра эхо голоса Прищура, Провидца.

«Сердечное желание… оказалось в нежданном месте… в нежданном…» Внезапно струи воздуха снова понесли его вверх, мимо сверкающего света, и огромный колыхающийся хвост опустился обратно в волны, загасив свет… а теперь… а теперь загорелся другой, мягкий свет, разлившийся по тому краю неба, что был пониже.

То был рассвет. Фритти сел на охапке травы в своем пристанище, и рассветный болотный ветер, стеная, долетел до него сквозь стебли и сорняки. Он встал и потянулся, прислушиваясь к прощальному хору ночных насекомых.

И вот Фритти выбрался из болот, перейдя крошечную речку – дальнюю родственницу могучей Мявы, что текла к самой южной оконечности Большой Воды, отмечая границы Лапоходных.

С правого его бока постепенно стали возникать, отлого поднимаясь от берегов Мурряны, открытые ветру луга зеленого дерна. Вдали, за луговинами, он различал владения Мурчела, небольшие, стоявшие поодаль от соседей. Он шел теперь к Мерзляне: зеленые поля справа, морской песок и галька – слева Тут и там на холмистых лугах паслись шерстистые бябяны. Холмики были усеяны их мохнатыми телами, словно плотными облаками, которые обосновались на земле, чересчур тяжелые, чтобы оставаться наверху. Они безразлично отнеслись к нему, небольшому рыжему коту, и, когда он их окликнул, благодушно показали желтые зубы, но не ответили.

Когда Хвосттрубой в первый раз увидел свет, то подумал, что это звезда.

Он спустился с луговой тропки, чтобы пойти вдоль берега. Око Мурклы, быстро набирая полноту, подсинивало песок и серебрило волны. В его призрачном свете он поймал краба, но не сумел взломать мокрого и скользкого панциря. С отвращением поглядел, как тот хромает прочь – бочком, точно не желая повернуться к нему спиной. После, голодный, какое-то время бродил вверх и вниз по берегу в надежде отыскать более незащищенный кусочек.

Огорченный неудачей, он глянул вверх и увидел возникающий на северном горизонте свет. Во мгновение ока свет исчез, но, как только Фритти вперился в темноту, вернулся снова. На миг озарил ночное небо. Всего один удар сердца – и скрылся опять.

Напряженно наблюдая, Фритти пошел дальше по отмели. Необычная звезда чередовала блеск и тьму. Хвосттрубою вспомнились слова Первородного: «…странный холм, что сияет в ночи…» На горизонте снова вспыхнула точка, и он припомнил свой сон: хвост в море – колеблющийся хвост с мерцающим кончиком. Что же перед ним?

Забыв пообедать на берегу, он вспрыгнул на покатую каменную россыпь. Решил идти сегодня же ночью.

Этой и следующей ночью он шел за манящим светом, на второе утро оказался наконец в виду странного холма.

Как сказал Огнелап, холм вздымался из самой Мурряны, далеко от каменистой отмели. Фритти сказал бы, что это – Мурчелов холм, поднимавшийся высоко и неестественно прямо, белый, как первый снег.

Хвосттрубой добрался до лесистого полуострова, вдававшегося в море, как вытянутая лапа. С его дальнего края различил остров, на котором росла Мурчелов а гора.

Остров располагался на Мурряне, поднимаясь из бушующих волн. Фритти разглядел крохотных бябян, медленно бродивших по дерну. У основания холма – который выглядел огромным белым стволом без веток – примостились владения Мурчела, похожие на те, возле которых Фритти жил там, дома, у Стены Сборищ, – так давно… Цель его была столь близка, что до него долетал запах бябян, щекоча усы. Но меж Хвосттрубоем и его сердечным желанием была тысяча прыжков через Мурряну.

Наступила Подкрадывающаяся Тьма, и слепящий свет снова прянул с вершины Мурчелов а холма. Хвосттрубою показалось – он вспыхнул прямо у него в сердце.

Прошло еще два дня. Разочарованный и расстроенный, он оставался на полуострове, отыскивая, что мог, в папоротниках и кустарнике. Пока он нес караул на берегу, бешено раздумывая и строя планы, в небе над ним кружили и метались морские птицы. Он, казалось слышал их насмешливые голоса, которые звали: «Фритти… Фритти… Фритти…» «Ума у тебя, как у жучка, – ругал он себя. – Ну почему ты ничего не можешь придумать?» Он вспомнил сказку о лорде Тенглоре, которую рассказывал ему в Холме Драноух.

«О сияющий хвост Харара, – подумал он. – Что хорошего мне это даст? Крылянки мне ничем не обязаны. Они вертятся и смеются надо мной».

Он взглянул на темные воды…

«Я не уверен, что сумел бы уговорить громадную Рыбину не есть меня. Кроме того, – решил он, – все они, должно быть, теперь знают о знаменитой проделке Огнелапа».

Подавленный, он продолжал напряженно вглядываться, был начеку.

На четвертый день пребывания на маленьком язычке земли он увидел нечто двигающееся к нему по волнам.

Низко пригнувшись к земле в кустарнике на краешке суши, он следил, как таинственный предмет, подпрыгивая, плыл через Мурряну. Нечто похожее на половинку ореховой скорлупы, вроде тех, что остаются после трапезы Рикчикчиков. Но эта была больше. Куда больше.

Внутри скорлупки что-то двигалось. Когда она приблизилась к полуострову, он увидел: то был один из Верзил, Мурчел. Верзила двигал взад-вперед в воде двумя длинными ветками.

Скорлупка, серая, как старая древесная кора, проскользнула мимо наблюдательного пункта Фритти и наконец остановилась в бухточке у берегов полуострова.

Мурчел выбрался наружу. Немного повозившись с чем-то похожим на длинную виноградную лозу, он, оставляя отпечатки ступней, зашагал через луга к другим владениям Мурчелов.

Фритти взволнованно помчался по полуострову, перепрыгивая через камни и корни. Добравшись до бухты, осторожно осмотрелся – Верзила скрылся. Тогда Фритти вприпрыжку припустился обследовать странный предмет.

Обнюхал его. Это явно была не ореховая скорлупа – скорее что-то сделанное Мурчелом. Серая краска по краям отслоилась, обнажив дерево. Оно пахло Мурряной, Мурчелом, рыбой и еще чем-то, чего он не мог определить. Предмет был вдвое длиннее самого Верзилы. Фритти долго ходил вокруг, вдыхая странный запах этой штуки, потом прыгнул внутрь. Вынюхивал, расследовал, стараясь понять, почему эта штука движется, как большая серая рыба.

«Может быть, она и у меня поплывет, – подумал он, – и перевезет меня через воду».

Но она лишь лежала на берегу – ей и дела не было до Фритти и до самых сильных его желаний.

Фритти улегся на дно большой скорлупы. Напряженно размышлял, стараясь придумать, как заставить ее перенести его к светящемуся холму. Думал… думал… и задремал от раздумий и теплого полуденного солнца…

Вздрогнув, проснулся. Сбитый с толку, дико огляделся, но не увидел ничего, кроме боков плавучей ореховой скорлупы. По гравию к нему захрустели шаги. Ослабев от замешательства, боясь выпрыгнуть и обнаружить себя перед Верзилой, он юркнул под кучу грубой ткани. Она прикрыла его, когда он сворачивался под ее успокоительной тяжестью.

Шаги Мурчела остановились, а потом вся скорлупка сдвинулась и заскребла по отмели. Изумленный Фритти вцепился когтями в деревянное дно. Скрежет прекратился, и на смену ему пришло ощущение плавного движения. Хвосттрубой услышал, как Верзила тяжело перевалился через край, а после до него донеслись чередования скрипа и плеска.

Через некоторое время Фритти набрался мужества, чтобы высунуть розовый нос из-под прикрытия складок одежды. Перед ним была громоздкая спина Мурчела; Верзила двигал туда-сюда ветками дерева. Скорлупка вся была окружена водой.

«Ведь сказала Матушка Ребум: то, что движется в воде, – подумал он. – Значит, если мне повезет и я не потону в этой странной скорлупке, я, пожалуй, должен буду ее благодарить».

Он свернулся в укрытии – хвост на носу – и снова заснул.

Сколько прошло времени, он не знал. Скорлупка с глухим стуком остановилась. Фритти слышал, как вокруг копошится Мурчел, но приют его не был обнаружен. Мурчел наконец вылез и, топая, ушел. Хвосттрубой какое-то время полежал тихо, потом встал – потянуться и оглядеться.

Перед ним вырос остров. Скорлупка причалила к деревянной дорожке, которая небольшой своей частью протягивалась над водой, а потом кончалась грунтовой тропкой, вившейся вверх по травянистому склону. Вверху этой тропки Фритти разглядел владения Мурчела, а над ними, высясь, как белое, лишенное веток Пра-Древо, вырисовывался Мурчелов холм. Солнце все еще стояло в небе, и белый холм был темным.

Фритти поднялся по неровной дорожке. Трава пружинила под лапами. Шагалось легко. От долетавшего с Большой Воды ветра, который ласкал нос и усы, ему казалось, что он достиг вершины мира.

От громады Мурчелов а гнезда отделилась тень и увесистыми неспешными шагами спустилась по холму ему навстречу. Это был большой пес с широкой грудью и тяжелыми лапами.

Ощущая странную беспечность и самоуверенность, Хвосттрубой продолжал спокойно подниматься по травянистому склону.

Озадаченный вяка склонил набок голову и уставился на него. После мгновенного испытующего осмотра он заговорил.

– Эй, ты там! – пролаял мастиф. – Кто таков будешь? Чего тут делаешь?

Голос у него был басовитый и медлительный, как дальний гром.

– Я Хвосттрубой, мастер Вяка. Приятной вам пляски. А к кому я имею удовольствие обращаться?

Пес покосился на него сверху:

– Гав-Расправ я. Ответь для начала, коли спрашивают. Чего тут отираешься?

– Ах, просто осматриваюсь, – сказал Фритти, миролюбиво помахивая хвостом. – Я попросту прилетел с той стороны воды и подумал: дай-ка огляжусь. Хорошенькое местечко, не правда ли?

– Хоррошенькое, – прорычал Гав-Расправ. – Только не для тебя. Отваливай, ты. – Пес еще раз сердито зыркнул исподлобья, потом снова настороженно наклонил голову на сторону. – Ты сказал – «прилетел»? – медленно выдавил он. – Да разве ж коты летают?

Пока разговаривали, Хвосттрубой постепенно придвигался ближе. Теперь, всего прыжках в пяти от вяки, Фритти уселся и принялся беззаботно умываться.

– О да, некоторые летают, – сказал он. – Собственно говоря, все мое племя летучих котов подумывает сделать этот уголок своим новым гнездовьем. Нужно нам, знаете ли, местечко, где яйца откладывать.

Хвосттрубой поднялся и стал обходить пса, описывая широкий круг.

– Да, только подумайте, – сказал он, озираясь, – сотни летучих котов… больших, маленьких… прелестная идейка, не так ли?

Он почти миновал опасность, когда Гав-Расправ издал басистое рокочущее рычание:

– Коты не летают. Не смей врать!

Мастиф с лаем прыгнул вперед, и Фритти повернулся и помчался вверх по холму. И сразу понял, что там не было ни деревьев, чтобы вскарабкаться, ни забора, чтобы спрятаться, – на вершине холма открытая лужайка.

«Что ж, – вдруг подумал он, – а с чего бы это мне беспокоиться насчет бегства? Раньше я встречал лицом к лицу куда худшие опасности, и выжил».

Он повернулся мордой к огромному мастифу, мчавшемуся на него снизу.

– Подойди, нюхатель навоза! – взвыл Хвосттрубой. – Подойди и переведайся с детищем Огнелапа!

Заливаясь лаем, Гав-Расправ подбежал, не подозревая, что окажется носом к носу с юным, азартным, царапучим котом. Его утробный лай превратился в изумленный визг, когда острые когти прошлись по его брылям.

Словно небольшой рыжий вихрь, Фритти внезапно весь оказался на Рычателе – с когтями, зубами, хриплыми воплями. Потрясенный Гав-Расправ попятился, мотая большущей головой. В ту же секунду, отведя назад уши и волоча хвост, отпрянул и Хвосттрубой.

Пока устрашенный Рычатель робко убегал, зализывая изувеченный нос, Фритти добрался до владений Мурчела. Прыгнув и уцепившись когтями, он оказался на невысокой каменной стене, а оттуда перебрался на тростниковую крышу. Стоя на краю, испустил победный клич:

– Вперед не суйся так запросто к Племени, неуклюжая зверюга!

На земле, под ним, ворчал Гав-Расправ.

– Вот сойди только, и костей от тебя не останется, кот! – с отвращением сказал он.

– Ха! – фыркнул Хвосттрубой. – Я приведу сюда армию моего Племени, размещу ее тут, и мы выщиплем тебе хвост и нахлещем тебя по отвислым брылям, чтоб ты помер со стыда! Ха!

Гав-Расправ повернулся и с тяжеловесным Достоинством потащился прочь.

Фритти мягко прошелся взад-вперед по тростнику; сердце его постепенно замедлялось до обычного своего ритма. Он чувствовал себя чудесно.

Поискал некоторое время – перегнувшись через край и морща нос – и обнаружил под стрехой открытое окно. Осторожно огляделся – нет ли Рычателя, но Гав-Расправ был на много прыжков ниже по склону: залечивал раны. Фритти прыгнул вниз, на каменную стену, потом снова вверх, на подоконник. На миг остановился, чтобы прикинуть расстояние до пола комнаты, поколебался на подоконнике – и спрыгнул.

Посреди комнаты, свернувшись в густой меховой шар, лежала Мягколапка.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Некий отшельник – не знаю кто – сказал однажды, что никакие узы не привязывают его к этой жизни и то единственное, что жаль ему покидать, – это небо.

Йошида Кенко

Казалось, она не узнает его. Он стоял перед нею с выгнутой спиной и дрожащими ногами и не мог говорить.

Мягколапка вяло приподняла голову и уставилась на него:

– Да? Что вам нужно?

– Мягколапка! – задохнулся он. – Это я! Хвосттрубой!

Глаза фелы удивленно раскрылись. Долгий миг оба безмолвствовали. Мягколапка недоумевающе тряхнула головой:

– Хвосттрубой? Мой дружочек Хвосттрубой? Это правда ты?

В мгновение ока она была на лапах, потом оба они оказались вместе, обнюхивались, терлись носами и мордами. Фритти ощущал жар ее дыхания. Вскоре комната наполнилась дремотным мурлыканьем.

Позже они лежали носом к носу, покуда Фритти рассказывал Мягколапке о своих путешествиях и приключениях. Сначала она изумлялась и превозносила его, но когда рассказ затянулся, стала подгонять, задавая вопросы.

Окончив рассказ, он отодвинулся, чтобы взглянуть на Мягколапку.

– Ты должна рассказать мне, как сюда попала! – крикнул он. – Я спускался в глубины, чтобы отыскать тебя, – а ты здесь, целая и невредимая! Что произошло?

Мягколапка вздернула подбородок:

– Правда же, с твоей стороны было очень мужественно так вот за мной пойти. И все эти ужасные существа… Я совершенно потрясена. Боюсь, моя собственная история отнюдь не столь волнующая.

– Расскажи мне ее, пожалуйста!

– Ну это, право, очень просто. Однажды – теперь кажется, что уже очень давно – Мурчел посадил меня в ящик. Знаешь, вроде ящика для спанья, но с закрытым верхом. Ну, по правде-то, он не сажал меня в ящик – на самом деле там был кусочек рыбы. Я, конечно, обожаю рыбу, иначе ни за что не вошла бы в него. Я просидела в ящике веки-вечные, но могла смотреть сквозь дырочки. Мы ехали и ехали, потом подъехали к Большой Воде. Залезли в такую штуку вроде скорлупки и поплыли через воду.

– Я плавал в скорлупке! – взволнованно вмешался Фритти. – Вот как я сюда попал!

– Конечно, – рассеянно сказала Мягколапка. – Ну вот так я и прибыла в эти места. По-моему, здесь очень, очень мило!

– Но как же насчет Рычателя? Разве у тебя никогда не бывает стычек с ним? Кажется, уж из-за него-то это место опасно для жизни?

– Из-за Гава-Расправа? – рассмеялась она. – Ох, на самом деле он всего только большой котенок. К тому же я редко выхожу. Здесь так мило и тепло… и Мурчел дает мне такую чудную еду… такую вкусную, дивную… – Она отползла.

Фритти смутился. Очевидно, Мягколапка никогда не знавала никакой опасности.

– Ты часто обо мне думаешь? – спросил он, но ответа не было. Она крепко спала.

Когда Верзила вошел в комнату и застал их лежащими рядом, Хвосттрубой сел ощетинившись. Мурчел медленно подошел, издавая низкие звуки. Фритти не удрал, и Мурчел наклонился и легонько его погладил. Хвосттрубой отскочил, но Верзила его не преследовал – только присел, протянув лапу. Фритти нерешительно двинулся к ней. Придвинувшись чуть поближе, обнюхал. Мурчелов а лапа – вот так так! – привлекательно пахла рыбой, и Фритти прикрыл глаза, сморщив от удовольствия нос.

Мурчел поставил что-то на пол возле него. Он мигом понял что. Это была миска с ужином. Хватило одного только запаха ее содержимого, чтобы Хвосттрубоева осторожность испарилась.

Пока Фритти ел, Верзила почесывал его за ухом. Фритти не возражал.

Мягколапка казалась другой. Лапы и хвост оставались неизменно изящны и грациозны, но она стала куда полнее – пухленькая и мягкая под лоснящимся мехом. Она стала и не столь энергичной, как бывала, – предпочитала спанье на солнышке беганью и прыганью; Фритти только с превеликим трудом удавалось вовлекать ее в игры.

– Ты всегда был очень прыгуч, Хвосттрубой, – сказала она однажды. Он обиделся.

Ей было приятно его видеть, она радовалась, что у нее есть собеседник, но Фритти ощущал неудовлетворенность. Мягколапка, казалось, попросту не понимала всего, через что он прошел, чтобы найти ее. Она не обращала больше ни малейшего внимания на его рассказы о чудесах Перводомья или о величии воителей.

Правда, пища была хороша. Верзила отлично кормил их и всегда был добр к Хвосттрубою, почесывая и поглаживая его и разрешая бродить сколько вздумается. Фритти не то чтобы поладил с псом Гавом-Расправом, но между ними установился непрочный мир. Фритти старался не уходить чересчур далеко от убежища.

Так проходили дни в месте, которое Огнелап назвал Вилла-он-Мар. Каждое новое солнце было чуть-чуть теплее предыдущего. Стаи перелетных крылянок ненадолго останавливались на острове, пролетая к северу, и Фритти отлично охотился, хотя и редко бывал достаточно голоден для серьезной охоты. Время текло ровно, словно тихий ручей. Хвосттрубой и сам безостановочно толстел.

Однажды вечером, в разгаре весны, когда Око Мурклы было уже накануне своего следующего раскрытия, несколько Верзил приплыли в большой скорлупе через Мурряну – навестить Мурчела. В гнезде было полно Верзил, повсюду слышалось эхо их гудящих голосов. Некоторые из них попытались поиграть с Фритти.

Большие цепкие лапы подняли и стиснули его, и когда он оказался возле Верзильих лиц, то скорчился от их неприятного дыхания. Вырвался – гудящие голоса стали ревущими.

Фритти вспрыгнул на окно, но снаружи не в лучшем настроении расхаживал, неся караул, Гав-Расправ. Пробежав меж ног орущих, хватающих Верзил, Хвосттрубой отступил в комнату, где, свернувшись, спала Мягколапка.

– Мягколапка! – закричал он, расталкивая ее. – Проснись! Нам нужно отсюда уходить.

Зевнув и потянувшись, фела с любопытством поглядела на него:

– Что это ты такое говоришь, Хвосттрубой? Уходить? Почему?

– Это место не для нас. Верзилы хватают и носят нас… кормят нас и гладят… но убежать некуда!

– Ничего ты не смыслишь, – холодно сказала она. – С нами очень хорошо обращаются.

– Обращаются с нами как с котятами. Это не жизнь для охотника. С тем же успехом я мог бы никогда не покидать логова моей матери, Травяного Гнездышка.

– Ты прав, – сказала Мягколапка. – Ты прав, потому что ведешь себя как беспокойный младенец. Что ты имеешь в виду – «уходить»? С какой это стати я должна куда-то идти?

– Мы можем спрятаться в скорлупке, как я сделал раньше. Можем незаметно ускользнуть и вернуться в лес, в болото, куда угодно, – с отчаянием сказал Фритти. – Можем бежать, куда хотим. Можем завести семью.

– Ого, семью, вот как? – спросила она. – Это ты прямо сейчас и выдумал. Хватит с меня твоих лапаний и обнюхиваний, вот Плясунья Небесная свидетель. Я уже тебе говорила, что меня ничуть не интересуют такого рода вещи. Мне просто тошно глядеть, до чего смешно ты себя ведешь. Тоже мне, в лес! Листья и колючки в шерсти, да и часто целыми днями есть нечего. С и л я н а?и Мишка, и… Харар знает что еще! Нет, благодарствую.

Когда она увидела обиженное, напуганное выражение на морде Фритти, ее собственное выражение смягчилось.

– Послушай, милый Хвосттрубой, – сказала она. – Ты мой друг, и, по-моему, какой-то особенный. Думаю, ты просто расстроен. Верзилы порой могут быть шумными и устрашающими. Просто держись от них подальше, и завтра все будет тихо и спокойно, как прежде. – Она потерлась носом о его морду. – А теперь иди-ка спать. Потом увидишь, что все это было очень глупо.

Она положила голову на лапы и закрыла глаза.

Фритти сидел и смотрел.

«Почему она не понимает? – удивлялся он. – Тут что-то не то, ну прямо чувствую».

Но что же это было? Почему он чувствовал себя в ловушке, как когда-то под землей?

Мягколапка мяукнула и выпустила когти во сне.

«Я бы должен быть счастлив, – подумал он. – Ведь найти Мягколапку было моим сердечным желанием! Лорд Огнелап сказал: я обрету свое сердечное желание на Вилла-он-Мар…» Хвосттрубой медленно подошел к открытому окну и вскочил на подоконник. Сильный свет с холма над владениями бросал яркий луч на темные воды Мурряны. Воздух был теплый, полный запахов цветения.

Когда скорлупка ударилась о берег, Фритти вылез из укрытия. Выпрыгнул из скорлупки на каменистую отмель мимо ошеломленных Верзил. Стайка Мурчелов изумленно зашумела. Махнув рыжим хвостом, он взлетел по склону на залитые светом Ока луга.

Он стоял на травянистом холме и размышлял обо всем, что должен будет сделать. Шустрик ждал его в Перводомье. Он должен снова повидаться с ним. И конечно, с друзьями у Стены Сборищ. Что за истории у него в запасе! Сколько еще мест надо повидать!

И конечно, Мимолетку… Фрези Мимолетку, темную и стройную, как тень.

Прозвучала трель ночной птицы. Мир был так огромен, а ночное небо так полно мерцающего света!

Это пришло к нему как пламя, как звезда, горевшая у него в сердце и на лбу; он понял. Засмеялся и подскочил, потом снова засмеялся. Он прыгал и кружился на вершине холма, и голос его звенел от восторга.

Окончив танец, он скатился со склона и, распевая, с развевающимся хвостом, помчался в поля. Око Мурклы спокойно следило, как его яркая фигура исчезает в высокой траве.

ХВОСТТРУБОЙ или ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОЛОДОГО КОТА Примечания автора

За очень немногими исключениями все незнакомые слова в этой книге принадлежат к Языку Предков Племени.

Племя, как и все его теплокровные братья и сестры (да и еще кое-кто), владеет двумя языками.

Повседневный язык (переводчики для краткости иногда называют его Котоязом) Племя разделяет с большинством других млекопитающих; это – Единый Язык, сложившийся в основном из движений, запахов и состояний, при нескольких легко разгадываемых звуках и криках, придающих ему выразительность. В этой книге Единый Язык представлен в грубом переводе на английский (и в не менее грубом – на русский. – Прим. переводчиков.) В особых случаях или специфических описаниях, где Единого Языка недостаточно, употребляется Язык Предков. В этот разряд входит почти все ритуальное и, конечно же, легендарное.

В Языке Предков преобладают глаголы, хотя смысл может усиливаться и посредством строчных выделений, и курсива. Чтобы не заставлять читателя непрестанно заглядывать в словарь, многие слова Языка Предков переведены прямо внутри текста; на всякий случай, однако, в конце имеется и глоссарий.

СЛОВАРЬ ИМЕН И НАЗВАНИЙ НА ЯЗЫКЕ ПРЕДКОВ

Анемон(а)– странный кот из легенды Мышедава. Миф. сущ.

Атласка – королева Кошачества, внучка Мурклы. Миф. сущ.

Баст-имрет – один из Костестражей Закота.

Большая Вода – море.

Большая Черная Птица – воронье божество. Миф. сущ.

Быстролаз – один из младших сыновей Харара и Фелы Плясуньи Небесной. Миф. сущ.

Быстролап – юный приятель Фритти по Стене Сборищ.

Великий, Величайший – имена Живоглота, принятые в Закоте.

Великий Дуб – дуб в Перводомье.

Венрис – пес-демон, побежденный Мурклой в древности. Миф. сущ.

Верзилы – люди вообще.

Вертопрах – молодой охотник клана Стены Сборищ.

Верхний Мир – мир под солнцем, все, что вне владений Живоглота.

Верхопрыг – молодой охотник, делегат от клана Стены Сборищ к королеве Кошачества.

Вилла-он-мар – владение Мурчелов, хозяев Мягколапки.

Виро Вьюга – один из Первородных, погибший от ран. Миф. сущ.

Вислобрюх – один из Клыкостражей.

Воители – воины Перводомья, потомки миф. котов, охранявших Первородных.

Волнохвост – один из Старейшин клана Стены Сборищ.

Волчий Друг – один из младших сыновей Харара и Фелы Плясуньи Небесной. Миф. сущ.

Вонзяк – один из Когтестражей.

Воспарилл, Пушли – принц-консорт Перводомья.

Всевластитель – одно из имен Живоглота, принятое в Закоте.

Вспорх – птичий принц, цапля, персонаж из сказки Драноуха.

Гав-расправ – собака на Вилла-он-Мар.

Глубочайший Покой (час) – время после полуночи.

Гнездо Солнца – небо.

Гнилозуб – один из Когтестражей.

Гнусняк – один из Клыкостражей.

Гроза Тараканов – старый сумасшедший кот.

Грязепыт – гость из Заопушечного Племени.

Дальние Поля – иносказательное название смерти.

Дикдикдикия – город собак из сказки Грозы Тараканов. Миф.

Длинные Тени (час) – закат.

Дневной Охотник – кот-сотоварищ Сквозьзабора.

Драноух – сказочник, один из заключенных Закота.

Дымчар – принц Племени. Миф. сущ.

Единый Язык – общий язык всех теплокровных существ.

Жесткоус – мяузингер (миннезингер), сказитель клана Стены Сборищ.

Живоглот, Грызли – один из старших Первородных, владетельный лорд Закота. Миф. и реальн. сущ.

Жукобой – юный приятель Фритти по Стене Сборищ.

Завывайт-запевайт – ученик мяузингера в Перводомье.

Закот – подземное царство Холма, владения Живоглота.

Заопушечное Племя – часть Кошачества, живущая по другую сторону Стародавней Дубравы.

Заревая Полоска – королева Племени. Миф. сущ.

Земной Танец – иносказательное название миропорядка.

Именование – обряд, на котором Старейшины дают котятам имена. Для этой цели назначается специальный Обнюх.

Индесса Травяное Гнездышко – мать Фритти.

Камышар – брат Чутколапа, тан воителей.

Квакусы – лягушечье племя.

Квакуум – прародитель лягушек.

Кис-каприз – герой баллады Толстопуза.

Клан Стены Сборищ – сообщество кошек, живущее близ Стены Сборищ. Родной клан Фритти.

Клинк, Мастер – самец-белка, приближенный лорда Щелка.

Клыкостражи – средний слой охраны Закота (Клыки).

Кнет-макри – один из Костестражей.

Когтестражи – низший слой охраны Закота (Когти).

Коренной Лес – древний лес, окружающий Перводомье.

Короткие Тени (час) – полдень.

Костестражи -высший слой охраны Закота, приближенные Живоглота.

Котальные Равнины – на пути в Перводомье, место миф. сотворения солнца Мурклой.

Котовость – зрелость кота-самца.

Котячество – детство кота или кошки.

Кошачество – см. Племя.

Кошачий Род – см. Племя.

Краснолап – принц из сказки Грозы Тараканов.

Крелли – ворон-сын.

Кровосос – начальник Клыкостражей.

Крысолистье – лесистая местность вблизи Холма.

Куслай, Рауро – собачий король из сказки Грозы Тараканов.

Лапохват – один из узников Закота, приятель Фритти.

Лапоходные Болота – болота на пути к морю.

Ловимыш – один из воителей.

Любопыш – один из воителей.

Метеорит, Ирао – принц Племени, персонаж из сказки Драноуха. Миф. сущ.

Миги-подпрыги – кошачья игра.

Мимолетка, Фрези – приятельница Фритти.

Мишка – медведь, упоминаемый Прищуром.

Многовержец – принц Племени, сын и соправитель Атласки, прародитель Мурчелов. Миф. сущ.

Мохнара – королева Племени. Миф. сущ.

Муркла, Праматерь – творец и прародительница Племени. Миф. сущ.

Мурли, Сэр – гофмейстер Двора королевы Солнечной Спинки.

Мышедав – тан воителей.

Мява – быстрая бурная река по дороге в Крысолистье.

Мягколапка – подруга Фритти.

Невозможный – одно из имен Живоглота, принятое в Закоте.

Нежноног – один из воителей.

Неугомон – один из воителей.

Носопырка – старая кошка, подруга Фуфырра.

Ночи Сборищ – ночи полнолуний, ночи кошачьих встреч.

Ночной Ловец – кот-сотоварищ Сквозьзабора.

Обдергаш – один из воителей.

Обжигающий Поток – подземный поток в Закоте.

Обнюх – важное совещание Старейшин и охотников клана Стены Сборищ.

Око Мурклы – луна; по полнолунию и убыванию луны кошки ведут счет месяцев.

Он – одно из имен Живоглота, принятых в Закоте.

Осочник – болотистая часть леса, поросшая осокой.

Остроух – один из Старейшин клана Стены Сборищ, делегат от клана к королеве Племени.

Пенный Камень – талисман братства Клыкостражей.

Перводомье  – древняя столица Кошачества.

Первородные – дети Харара и Фелы Плясуньи Небесной, прародители Племени, кошачьи полубоги.

Перескок-через-поток – молодой охотник, делегат от клана Стены Сборищ к королеве Племени.

Перепрыжный Брод – переход на реке Мяве.

Пискля – общее название грызунов, птиц – объектов охоты.

Плавные Низины – равнина у реки Хвостокрутки.

Плинк, Мастер – молодой самец-белка из свиты лорда Хлопа.

Племя – Кошачий Род, Кошачество, все кошки вообще. Имеет много подразделений.

Племя Лесных Просветов – родное племя Мимолетки.

Подкус – один из Клыкостражей.

Подкрадывающаяся Тьма (час) – сумерки.

Полосар – охотник, отец Фритти.

Поля Живущих – иносказательное название жизни.

Поляна Сборищ – место кошачьих встреч в Перводомье.

Посвящение В Охотники – обряд при переходе из котячества в котовость. Ритуал у Стены Сборищ.

Потягивающееся Солнце (час) – время перед закатом.

Потягуш, Ленни – старый охотник, покровитель Фритти.

Поющая На Древе – одна из младших дочерей Харара и Фелы Плясуньи Небесной. Миф. сущ.

Пра-древо – корень, из которого сделан Трон Первородных. Миф.

Премудрость – предания и законы Племени.

Примурлыка – река, огибающая Коренной Лес.

Прищур – яснозрячий из воителей.

Пролайза – лиса, напавшая на Шустрика.

Прощальный Танец (час) – время перед рассветом.

Прыг-шмыг – кошачья игра.

Прятки-хватки – кошачья игра.

Птомалкум – один из детей пса-демона Венриса, чудовище. Миф. сущ.

Пушинка Небесная – королева из сказки Грозы Тараканов.

Пушистик – один из котов Перводомья.

Разгневанный Водопад – водопад на реке Мяве.

Разнюх – брат Мимолетки.

Разорвяк – один из Когтестражей.

Раскидывающийся Свет (час) – время до полудня.

Раскусяк – один из Когтестражей.

Растерзяк – начальник Когтестражей.

Ребум, Матушка – лягушка.

Рикчикчики – беличье племя.

Рух-ух – совы, совиное племя.

Рысли – кот из Перводомья.

Рычатели – собаки.

Сверкающий Коготь – один из младших сыновей Харара и Фелы Плясуньи Небесной. Миф. сущ.

Святой Дуб – беличье божество. Миф.

Сквозьзабор – принц Племени, сын Пушли Воспарилла и королевы Мурмурсы Солнечной Спинки.

Скогги – ворон-отец.

Скользкоус – отец Мимолетки.

Скрежетун – один из Когтестражей.

Сластенли – мяузингер Перводомья, учитель Завывайта-Запевайта.

Слепая Ночь – безлунная ночь.

Скрюч – предок Чутколапа, воитель.

Смакли – один из придворных котов Перводомья.

Солнечная Спинка, Мурмурса – королева Племени.

Сонные Поля – иносказательное название сна.

Стародавняя Дубрава – лес вблизи от гнезда, где родился Фритти.

Стена Сборищ – старая стена возле Стародавней Дубравы, место кошачьих встреч и ритуальных Обнюхов.

Страховид – один из Когтестражей.

Схватингем – принц Племени. Миф. сущ.

Тенглор Огнелап, Лорд – один из Первородных. Миф. и реальн. сущ.

Тишли – один из придворных котов Перводомья.

Толстопуз – один из воителей.

Толстяк – одно из имен Живоглота, принятых в Закоте.

Тонкая Кость, Маркиз – друг юности Фритти.

Топтун – начальник одного из отрядов Когтестражей.

Трескл, Мастер – крупная белка, друг миссис Чикли.

Фела Плясунья Небесная – дочь Мурклы, подруга Харара, мать Первородных. Несомненно восходит к латинскому корню Felis – кошачьи.

Фуфырр – верховный Старейшина клана Стены Сборищ.

Харар Златоглаз – сын Мурклы, отец Первородных. Миф. сущ.

Харарова Отметина – ущелье, часть ложа реки Мявы, миф. след когтя Харара.

Хвостокрутка – река по дороге в Перводомье.

Хвосттрубой, Фритти – наш герой,

Хлоп, Лорд – беличий вождь, брат лорда Щелка.

Хозяин – одно из имен Живоглота, принятых в Закоте.

Холм – наземная насыпь, откуда начинается Закот, владения Живоглота.

Цап-царап – юный приятель Фритти по Стене Сборищ.

Часы – отрезки дня и ночи, каждый из которых имеет у кошек свое значение и название. Поэтому Часы как время пишутся с прописной буквы.

Чащеход – тан воителей.

Чикли, Миссис – белка, подруга мастера Трескла.

Чистоус – принц Племени. Миф. сущ.

Чутколап – тан воителей.

Шебуршир – один из котов Перводомья.

Шелкоуска – младшая сестра Фритти.

Шурум-бурум – название Лапоходных Болот, принятое у лягушек.

Шурш – один из воителей.

Шустрик – котенок-подросток, юный друг Фритти.

Щелк, Лорд – лорд белок, брат лорда Хлопа.

Щуполап – один из узников Закота.

Язык Предков – древний язык Кошачества, язык песен и преданий.

Ясноголоска, Тайри – старшая сестра Фритти.

ГЛОССАРИЙ, или СЛОВАРЬ ПОВСЕДНЕВНОГО КОТОЯЗА

Бояки, боячий – кролики, кроличий.

Брряд – неестественность, неправильность.

Бябяны – овцы.

Вяки – собаки.

Грян – орел.

Духмяна – кошачья мята, вызывающая опьянение.

Зарряна, заррянский – восток, восточный.

Западяна, западянный – запад, западный.

Зрячесть – дар провидца.

Ка – душа, дух. Несомненно восходит к древнеегипетск. слову того же значения.

Каркаряки – вороны.

Крылянки – птицы вообще.

Ляны, лянята – олени, оленята.

Мерзляна, мерзлянный – север, северный.

Миляк, миляги – дружеское обращение (ед. и множ.).

Мррязь – тухлятина, падаль, трупы. Иногда как ругательство.

Мрряушш – мышь как еда.

Мурдрый – льстивое словечко при обращении к вышестоящим.

Мурряна – море.

Мурчел – по-кошачьи «лишенный света», человек вообще.

Мягкого засыпанья – прощальное приветствие.

Мягкого мяса – приветствие при встрече. Может сокращаться до «мя-мя».

Мямля – недотепа, недоумок.

Мяузингер – миннезингер, певец-сказитель.

Приятной пляски – любезное пожелание.

Силяна – лисица как порода.

Скользь – змея.

Тепляна, теплянный – юг, южный.

Фела – кошка-самка. Несомненно восходит к Феле Плясунье Небесной.

Яррос – устрашающее зло.

Яснозрячий – провидец.

(Здесь и далее эпиграфы в переводах Н. Слепаковой, кроме отмеченных звездочкой.

(Перевод Н.Демуровой

(Перевод В.Рогова

(Перевод Юрия Корнеева

(Перевод Михаила Лозинского

(Перевод Н.Конрада

Библиотека «Ладошек»

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ХВОСТТРУБОЙ или ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОЛОДОГО КОТА Примечания автора

  СЛОВАРЬ ИМЕН И НАЗВАНИЙ НА ЯЗЫКЕ ПРЕДКОВ

  ГЛОССАРИЙ, или СЛОВАРЬ ПОВСЕДНЕВНОГО КОТОЯЗА X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?