«Легенда о Красном Снеге»

Тихомирова Лана Легенда о Красном Снеге

Часть 1. Пока Боги любят

Глава первая. Предсвадебная суматоха

— Барин, — тихо позвал голос, — Господин Павлес, — настойчиво повторил он.

Он открыл глаза. Над его постелью склонилась служанка — Аланка. Взгляд ее был скептическим, крылья за спиной недовольно трепетали.

— Право, Барин, в такой день и так долго спать, — начала она.

— Да, извини, Аланка, в такой волнительный день надо войти выспавшись.

Воля ваша, Барин, — небрежно бросила служанка и вышла, чтобы он мог одеться.

Сегодня наступал самый счастливый день в жизни наследного принца, и великий день в судьбе его родной страны — Лирании, страны, где жили люди с лебедиными крылами.

Принц сел на постели, потянулся, расправил свои белые сильные крылья, взмахнул ими и мотнул головой.

Спустя минут пятнадцать он оделся в торжественный белый костюм и осмотрел себя в зеркало. Белое одеяние с королевским золотым вензелем на лацкане и серебряными

галунами шел ему как нельзя лучше. Своим видом принц остался доволен. Он позвонил в хрустальный колокольчик.

Явилась Аланка, ядреная девка с огромными серыми крыльями, она обычно занималась внешним видом принца. Аланка долго осматривала крылья принца, чтобы понять, что же за ночь с ними произошло. Наконец, она взяла костной гребень и стала укладывать снежно белые перья августейших крыл.

— Вы сегодня, Ваше величество, должны быть как никогда хороши, — приговаривала она.

— Ты так говоришь, будто я грязнее последнего крестьянина, — рассмеялся Павлес.

Аланка хмыкнула и руками стала расправлять крылья.

— Я вот всегда хотел у тебя спросить, — сказал принц.

— Что же могло заинтересовать ваше величество?

— Ты сама за своими крыльями ухаживаешь, Аланка?

— А как же, — удивилась служанка.

— Они же огромные.

— А я сплю стоя, — без тени иронии ответила она.

Принц прекрасно знал эту ее манеру шутить, и позволял шутить в его присутствии, говорить все, что вздумается любому человеку в его окружении. Аланка пользовалась этими привилегиями в полном объеме.

— Я вот женюсь, — мечтательно сказал принц, посмотрев любовно на кровать с балдахином, на которой отныне он не будет спать в одиночестве, — а ты незамужняя остаешься,

негоже это, чтобы у женатого господина была замужняя холопка.

— Вы, барин, странные разговоры ведете, — пожала плечами Аланка, — возьмете себе другую холопку.

Она перешла на другое крыло.

— То есть ты замуж не хочешь?

— А зачем мне? Я и одна пока справляюсь, — безразлично сказала Аланка.

— А ты что же, не любишь никого? — с сожалением, спросил принц, любивший поболтать со служанкой.

— Странные вы разговоры ведете, господин Павлес.

— А брат мой как же?

— Господин Сорокамос? — Аланка замолчала.

— Продолжай.

— Что?

— Ты же что-то хотела сказать о моем брате?

— Ах, о господине Сорокамосе? Он хороший — ваш младший брат: Красивый — улыбка у него замечательная, жонглировать умеет, — Аланка на секунду прервала работу, Павлесу

показалось, что служанка мечтательно вздохнула, — но есть кое-что.

— Что же? — спросил наследный принц, не скрывая любопытства.

— У вас перо поободралось, его срезать или спрятать? Ежели спрячу — некрасиво выйдет!

Принц выглядел разочарованным.

— Делай, как знаешь! — сказал он.

Аланка подошла к туалетному столику и взяла ножницы. Долго и молча, она копалась с пером.

— Значит, мое ободранное перо это единственная проблема моего брата? — наконец спросил принц.

Аланка рассмеялась.

— Шелудивый он, непутевый, — без обиняков начала она. — Скольких он только за этот год девок перепортил?

Поспорить с Аланкой было трудно. Брат Певлеса — Сорокамос был любителем слабого пола, с виду неказистый паренек с длинным тонким носом и большими круглыми глазами, поражал, дам обаянием своей улыбки и редким искусством жонглировать предметами, в основном массивными шариками из кости. Но самым страшным оружием Сорокамоса была его кошачья пластика, ни одна, даже самая суровая и неприступная дама, не могла устоять перед герцогом Эолисским, после танца с ним. Однако, так считал весь двор, кроме Аланки, которая открыто, выказывала свою нелюбовь к герцогу Сорокамосу.

— Но мой брат редкий красавец, такие крылья как у него, только у нашей матери, королевы Лирании. Неудивительно, что в некоторых сердцах он способен возбуждать чувства прекрасные и теплые.

— Но сам-то он не испытывает их! — парировала Аланка.

Павлес пожалел, что завел этот разговор, он вспомнил, как, однажды, Сорокамос пригласил Аланку на бал, куда прислуга не приглашалась. Это не было так уж необычно, отец его Король Лирании, перед тем как жениться на дочери лавочника, тоже приглашал ее на торжественный бал, сам Павлес, перед тем, как сделать предложение крестьянке Фелии так же пригласил ее на бал. Аланка пришла на бал и танцевала с Сорокомосом все земные танцы, в которых герцогу не было равных. Все ждали, что скоро Аланка станет

невестой герцога Элиосского, но принц с предложением не торопился.

Павлес видел, как на утро после бала, Сорокамос выходил из комнатки Аланки, которая располагалась совсем рядом с комнатой хозяина.

Павлес и сам был недоволен поведением брата, но молчал. Король Лирании, его отец, не раз делал герцогу выволочки за его романы, но пристраивал обманутых девушек за

хороших молодых людей. Герцогу все было ни по чем.

— Вот вы, барин, другое дело, — прервала поток мыслей Певлеса Аланка.

Она закончила убирать крылья и приступила к прическе.

— Вы истинный сын своего отца. Настоящий лебедь, уж если полюбили, то навсегда.

И здесь Аланка оказалась права.

В отличие от младшего брата, Павлес был всегда тихим и спокойным. Когда он встретил Фелию, дочь крестьянина из ближних Лебедь-граду земель, то полюбил и настолько, что

оробел и увял. Аланка оказалась хорошей подругой Фелии и быстро устроила встречу, подруги и господина, и все, наконец, пришло к свадьбе. Если бы не Аланка, то Павлесу

сыскали бы какую-нибудь принцессу, которая при всех ее достоинствах не смогла бы сравниться с Фелией и которую бы он никогда не смог полюбить.

— Вот и все, — заключила Аланка, — я закончила!

— Спасибо, Аланка! А батюшка не спрашивал меня сегодня?

— А как же? Спрашивали-с. Ваш батюшка велели, как только я все окончу к ним идти пешим ходом, дабы ваши крылья ветром не потрепать. Вашим крыльям еще до обеда дожить надо, — от себя добавила Аланка.

Павлес еще раз поблагодарил холопку и отпустил ее.

Поклонившись, она ушла.

Павлес еще раз посмотрел в зеркало, полюбовавшись работой Аланки, он вышел из своей комнаты и направился в другое крыло дворца.

Глава вторая. Два брата

Принц всея Лирании и Герцог Эолисский были между собой непохожи. Это отмечали все. Серьезный и добрый Павлес, легкий нравом и злой на язык Сорокамос оказались необычайно дружны между собой. Может быть, в силу различий между ними, может быть, в силу воспитания они были неразлучны в детстве, и, будучи, уже взрослыми сохранили дружеские чувства друг к другу.

Павлес задумался над этим, снова сравнивая себя и брата, когда вышел из своей башни.

Из покоев Герцога Элиосского доносился неясный шум. Павлес остановился и прислушался. Голоса были сплошь женские, этого было достаточно, чтобы понять, что в башне происходила очередная свора между любовницами брата.

Павлес покачал головой и направился через анфиладу к главной лестнице.

В зеленом гобеленовом зале для чаепития королевской семьи Павлеса привлек легкий стук в стекло. Он повернул голову на звук и увидел брата, который подзывал его.

Павлес сделал жест и быстро перешел в залу с балконами, где отпер одну из дверей.

Сорокамос приземлился на балкон и вошел в залу.

— Спасибо, брат, — улыбаясь, сказал он.

— Спасаешься? — насмешливо спросил Павлес.

Сорокамос хихикнул и поправил бархатный камзол цвета спелой вишни.

— Бабы это что-то страшное! Нет, брат, зря ты женишься. Если бы ты не женился, то и бабы бы мои не бунтовали.

Павлес оглядел младшего брата. Камзол, который сегодня одел его брат, вполне соответствовал традиции Лиранийских бракосочетаний, однако была еще одна причина, по которой Сорокамос, к слову жуткий модник, выбрал именно этот костюм. Все на том же памятном балу он надел этот камзол с золотыми эполетами, рубаху навыпуск из

крашеного бычьей кровью льна и специально пошитые к случаю брюки с золотым поясом, что очень понравилось Аланке. Хитрая горничная заявила об этом при нескольких

придворных, и с тех пор Сорокамос ввел при дворе моду на красный цвет. Отогнав ворох мыслей, Павлес сказал:

— Тебе бы причесаться?

Молодые люди поспешили в зеркальную бальную залу, звавшуюся малой.

Сорокамос осмотрел себя в зеркало и остался вполне доволен.

— Что тебе не нравится, брат? — спросил он, разглаживая свои прямые каштановые волосы.

Павлес пожал плечами, рассматривая собственное отражение.

— Так, что мы с тобой, как барышни? Батюшка будет ждать нас!

Павлес удивленно посмотрел на брата.

— Да, наш августейший брат, отец так же звал меня, — улыбаясь, проговорил Сорокамос.

Братья направились к главной лестнице. Мраморная лестница с липовыми резными поручнями, золоченными сусальным золотом, в преддверии торжества была начищена до блеска. Павлес ступил на ступеньку.

— Осторожней, боюсь, они слишком скользкие, — донесся сверху голос Сорокамоса, он завис над лестницей, изредка взмахивая роскошными округлыми бардовыми крыльями.

Так они спустились на второй этаж, где располагались залы для официальных и торжественных приемов.

Королевский зал для официальных приемов послов и предварительного чтения указов блестел так, что слепило глаза.

— Ты еще свадебного зала не видел, — шепнул брату Сорокамос.

За легкими белыми портьерами блестели на солнце зеркала и стекла. Залило солнце и лаковый паркет, который набирали несколько веков назад лучшие мастера со всей

Лирании. Под ногами принца и герцога во всей красе раскинулась карта страны с морями, лесами, границами провинций и их прорисованными столицами. На возвышении стояли

два трона, оба из белой кости, с сидениями серебристого бархата, спинку одного из них украшал герб Лирании — летящий лебедь. Короля и королевы еще не было в зале. Павлес смотрел в окно, которое выходило на пруд и плакучую иву возле него. Сорокамос же снова приник к зеркалу, расправляя камзол и золотую тесьму на эполетах.

— Сорокамос? — задумчиво позвал брата Павлес, глядя в окно.

— Что такое? — не отрываясь от зеркала, спросил корн-принц.

— Скажи мне честно, ты бывал в комнате Аланки? — Павлес резко развернулся и впился в брата взглядом.

Сорокамос вздрогнул и застыл.

— Не знаю, как ты узнал, брат, но это была одна из кошмарных ночей в моей жизни, — грустно сказал Сорокамос, — Она выгнала меня взашей, со словами, которые даже

обычная жена среднего торговца не посмеет сказать законному мужу.

— А откуда ты знаешь, что может позволить себе сказать жена среднего торговца? — лукаво сощурился Павлес.

— Брат, смеяться над другими людьми это моя привилегия, — отрезал Сорокамос. — факт в том, что последней площадной бранью меня обложила твоя горничная. Горничная… Меня

… МЕНЯ… КОРН-ПРИНЦА!

— Милая Аланка в своем репертуаре, — сквозь смех сказал Павлес, отчего-то ему стало гораздо легче.

Откуда-то вынырнул Сериохус, личный слуга его величества, камердинер, дворецкий, и совершенно незаменимый человек при дворе. Он стукнул красивым посохом в специально

предназначенное для этого место и провозгласил:

— Его величество Король всея Лирании, ее величество Королева-мать всея Лирании.

Принцы выпрямились по струнке, и любой налет эмоций слетел с них.

Они подошли к возвышению и преклонили колени.

Король всея Лирании тяжело опустился на трон, сегодня он выглядел хуже обычного, болезнь терзала его.

— Сыновья мои, — сиплым голосом начал он, — я позвал вас, чтобы обсудить сложный и серьезный вопрос. Прости Павлес, что не позвали Фелию, негоже жениху видеться до

свадьбы с невестой.

— Я понимаю, ваше величество, — тихо ответил Павлес.

Оба брата переглянулись, оба же выглядели встревоженными.

Королева-мать — грациозная пожилая дама вдруг встала.

— Ваше величество, — обратилась она к мужу, — я знаю, что вы не любите обсуждать вопросы государственной важности в моем присутствии, в данный момент моя помощь больше требуется подданным, занятым в подготовке церемонии свадьбы. Разрешите мне присоединиться к ним.

— Идите, моя милая, — ласковым движением руки Король отпустил королеву, напоследок поцеловав ее.

— Итак, — сказал он, после сильного приступа кашля, — мой закат близится. И я счастлив, умирать, когда народ мой процветает, и есть прекрасные наследники трона. Моя

жизнь не прожита зря.

Короля прервал еще один приступ кашля, который он не смог сдержать.

— Ты вовремя женишься мой сын, — продолжил король, — я решил объявить новых короля и королеву после свадьбы.

— Но, отец, — воскликнул Павлес и тут же осекся, — ваше величество.

— Ты и Фелия, и часть двора отправитесь в путешествие по стране. Из Лебедь-града в Ревень, из Ревня — в Сорос, из Сороса на юг, в Сэни, и к морю, затем долгий переезд в

болотный город на север, оттуда обратно в Ревень. Когда вернетесь в столицу, то вступите в права правления. Я и мать поедем вместе с вами до Сэни, там я отправлюсь на

корабле в земли предков.

— Кто будет править страной в ваше отсутствие? — спросил Сорокамос.

— Ты слишком молод, сын мой, — ласково улыбнулся Король Лирании, — чтобы править не обязательно сидеть на троне. Твой брат будет заниматься делами в путешествии, но как

наместник.

Король задумался, и отслеживал по полу маршрут традиционного путешествия.

— Берегитесь лесов северной стороны. Мятеж там давно подавлен, но отдельные группы разбойников все еще выходят на большую дорогу.

Павлес кивнул.

— Одним из последних указов, я велел сделать Эолис вспомогательным центром, второй столицей Лирании, где один Владыка, гарант наших отношений с Восточными кланами, уже не справится. Вам, корн-принц, я повелеваю отправляться представителем, наместником королевской власти в Эолисе.

Сорокамос вытаращил на отца глаза.

— Да сын мой, и вам придется жениться и, желательно, сразу после прибытия из путешествия вашего брата.

— А я тоже еду? — совсем растерялся Сорокамос.

— А разве Павлес не сказал тебе? — удивился Король.

— Нет, ваше величество, я еще не говорил брату, приглашения будут во время обеда, — неловко отозвался Павлес.

Король кивнул.

— Вы свободны.

Павлес и Сорокамос поклонились и собрались уходить.

Король встал, но приступ кашля бросил его обратно на трон. Король — Бендос Славный державший большую страну в узде, жестоко подавлявший мятежи, предстал перед

сыновьями стариком, которого съедала тяжелая болезнь. На лбу старого короля выступал пот.

— Позовите слугу, — выдохнул король.

Но Павлес уже давно позвал Сериохуса.

— Может, мы сами отведем тебя в твои покои? — спросил Сорокамос.

— Нет, сын мой, — властно повел рукой король, — вам еще необходимо готовиться к свадьбе.

Где-то пробили часы. Братья покинули тронный зал.

Глава третья. Венчание

— Всего десять часов, — сказал Павлес, — время тянется так медленно.

— Может, пойдем к ратуше, посмотрим, как там все красиво, — предложил Сорокамос.

— Нет, — поморщился Павлес, — там сплошные женщины, они начнут галдеть, а я не хочу крика и гвалта. Идем в парк.

— Идем, в башню тоже лучше не ходить, там сплошные безумные бабы. Боюсь, бунт еще очень долго не уляжется.

Братья спустились по парадной лестнице на первый этаж, где располагались в основном кухня и помещение прислуги. Они отправились в парк, чтобы убить время до начала

церемонии. Шли, молча до пруда, который находился недалеко от ратуши.

— Кто еще едет с вами? — спросил Сорокамос.

— С моей стороны ты, из слуг Аланка. Мы с Фелией решили брать только близких людей. Со стороны Фелии поедет Занка, ее сестра. Ну и слуги, лакеи и Сериохус, наверное.

Без него такие мероприятия не обходятся. Возможно, нам навяжут владыку, но я думаю, он не станет нам обузой, на самом деле он не такой уж и плохой человек.

— Маловато гостей, — проговорил Сорокамос.

— Ты не доволен решением отца?

— Ну да, — мрачно согласился Сорокамос, — только женитьбы мне и не хватало.

— А что такое?

— Нет ни одной подходящей невесты.

— Так-то уж и ни одной?

Сорокамос задумался.

— Ну, есть, одна. Но она не княжеских кровей, и потом…

— Фелия — дочь крестьянина, — заметил Павлес.

— И потом, она вряд ли согласится стать моей. Но есть другой вариант, — просиял Сорокамос, — Занка. Хоть она и близнец твоей невесты, но я смогу жениться на ней и внакладе точно не останусь.

— Но Занка же не княжеских кровей.

— Но с момента свадьбы она получает титул герцогини, как сестра королевы. И я — корн-принц, герцог Эолисский. По-моему хорошая партия. И потом она близнец Фелии, а,

значит, не менее прекрасна.

— Ты выбираешь себе жену, как кусок мяса выбирают на рынке, — беззлобно отозвался Павлес.

Сорокамос промолчал, чтобы не портить брату настроение перед церемонией.

— Пора бы повернуть к ратуше, — через несколько минут сказал он

Ровно в половине двенадцатого Павлес и Сорокамос были у ратуши, и, как неприкаянные, слонялись неподалеку.

Без двадцати пяти двенадцать, они встретили возле ратуши Аланку, которая уже переоделась к церемонии в жемчужно-серое платье.

— Барин, — всплеснула она руками, — негоже вам тут, идите на конюшню, вас там обыскались, — она заметила Сорокамоса, осеклась, покраснела и, сделав реверанс, сказала,

— Прошу прощения. Ваша светлость, я приветствую вас, и поздравляю со свадьбой вашего августейшего брата.

Это было официальное приветствие, текст которого выучили все слуги.

Сорокамос дергано поздоровался с Аланкой и в бешенстве ушел в направлении конюшни.

Скромно сложив руки, Аланка смотрела на хозяина. Павлес недовольно покачал головой и сделал Аланке знак молчать. Горничная же, изображая саму невинность, кажется, и

понятия не имела о том, что стало причиной недовольства корн-принца. Павлес погрозил Аланке пальцем и посмешил за братом. Тот шел, быстро, нервно размахивая руками.

— Ты видел? Слышал? — задыхался от ярости Сорокамос.

— Да. Но что тебя так взбесило? Ты поступил неучтиво, — заметил Павлес, с интересом наблюдавший за братом.

— Не учтиво? — взорвался Сорокамос, — Не учтиво? Ты называешь это неучтивым поведением! Да она просто измывается надо мной!

Сорокамос от возмущения взмахнул крыльями и немного взлетел, но тут же вернулся на землю.

— Я не понимаю тебя, брат, она не могла поступить иначе. Она горничная. Ее статус…

— Статус, — ворчливо передразнил Сорокамос, — меня бесит этот официоз.

— Она всегда была в фаворе у нашей семьи, ее род чуть ли не древнее нашего и всегда служил нам, я позволяю ей говорить все, что вздумается и делать то, что она считает

нужным. Аланка верный и преданный друг нашей семьи, она обожает нашего отца и мать, она очень любит меня и… тебя.

Сорокамос тряхнул лохматой головой:

— Она просто прислуга, и с сегодняшнего дня я очень на нее обижен, так что передай ей, пусть стережется меня.

Павлес усмехнулся.

Братья достигли конюшен.

По традиции жених и его брат, либо близкий друг или прочий родственник мужского пола, прибывали к ратуше верхом на лошадях с запада. Невеста в сопровождении сестры,

либо подруги, либо другой родственницы приезжала с востока в карете. Сорокамос вскочил в седло гнедого жеребца и ласково похлопал его по шее, Он любил лошадей, и они любили его. Павлесу же досталась смирная белая кобыла, с лошадьми

принц не ладил. Павлес сделал круг, чтобы привыкнуть к седлу и лошади.

— Трубы возвестят нам, когда начнется церемония, — нервно поглядывая в сторону ратуши и косясь на солнце, сказал Павлес.

— Сорокамос в каких-то мрачных раздумьях сидел на своем жеребце, поигрывая белым костяным шариком.

— Не понимаю, почему жених и невеста перед самой свадьбой так нервны? Зачем? Все же уже решено: она сказала: "Да!", — он счастлив! Зачем же нервничать? — думал вслух

Сорокамос.

— Брат, сейчас я еще жених, но через каких-то полчаса, я стану ее мужем, — мечтательно косясь на солнце, ответил Павлес.

— Статус, — проворчал Сорокамос.

На небе в солнечных лучах стало проявляться серое пятно.

— Начинается, — прошептали братья.

Со стороны ратуши донеслись трубы. Братья тронулись к ратуше и прибыли точно по протоколу. Они спешились, их окружили монахи в темно-вишневых рясах, у каждого в руке был массивный канделябр со свечами.

— Боги скрывают солнце, дабы могло, свершится таинство, — сказал один из них.

Монахи взяли братьев в квадрат, и повели в ратушу. Сорокамосу вручили тяжелый венец.

Вся процессия оказалась в ратуше, жениха приветствовали стоя. Павлес оглядел публику, в ратуше собрался весь двор и многочисленная родня Фелии: лавочники, торговцы,

менялы и крестьяне. В первом ряду он заметил Владыку Микаэлоса, черноволосого мужчину чуть старше самого Павлеса. Павлес посмотрел на мать, ждавшую его возле епископа.

Она простерла к нему руки, подойдя, Павлес взял мать за руки, пожав, их он обернулся ко входу в ратушу.

Возле входа уже останавливалась карета невесты. Из нее вышли Фелия и Занка. Возле входа Фелию взял за руку сам король, он отвел ее к алтарю и вложил ее руку в руку сына.

Ручка Фелии трепетала, а Павлес не мог оторвать взгляда от своей невесты, так она была прекрасна. Она смотрела на жениха глазами синими, глубокими, как ясное небо в летний день, глядящее в воду озера.

— Гхм, гхм, — прочистил горло епископ, о существовании которого, кажется, все забыли.

— Павлес Теорга, Фелия Саммера, — скрипучим голосом проговорил епископ, — этот день ваши, разные до сего момента судьбы, стали единым целым. Вы оба решили соединить ваши судьбы. Но соединяя, их вы соединяетесь с судьбой своей родины. Поклянитесь друг другу в верности, дети мои.

Павлес смотрел в глаза Фелии и начал говорить слова клятвы:

— Если солнце твое застлала гроза, ты по ливню рукой проведи.

— Если счастье твое опустило глаза, ты его развесели, — продолжила звенящим и дрожащим голосом Фелия.

У всех, кто был в ратуше по спине пробежали мурашки.

— Если ночь нападает с мечами на день, ты будь подобна огню.

— Если любовь твоя стоит на краю, за нее жизнь отдай свою.

— За нее жизнь отдай свою.

— За нее жизнь отдай свою, — закончили оба.

За стенами ратуши наступил непроглядный мрак.

Епископ торопливо дал молодоженам кольца.

— Обменяйтесь кольцами и скрепите свой союз поцелуем.

Павлес еле сдерживал дрожь, надевая кольцо на тонкий пальчик Фелии, она, тихо улыбаясь, одела на палец мужа кольцо, сказав:

— Прекрасней счастия на свете нет, чем познать любовь в ответ.

Они взяли друг друга за руки и взмахнули крылами, под сводами ратуши они заключили свой союз.

Тьма потихоньку стала рассеиваться.

Павлес и Фелия взяли в руки по массивной венчальной свече, Сорокамос и Занка подняли над их головами венчальные короны, за ними пошли родители молодых, и остальные

родственники по старшинству. Вся процессия шла за епископом, который крестил круг вокруг алтаря, и скрипучим голосом пропевал слова клятвы. За ним стали петь молодые и

все родственники. Когда процессия завершила третий круг и двинулась к выходу, темное пятно уходило уже в небытие. Павлес и Фелия сели в карету, Сорокамос вскочил на коня. Занка пошла пешком, верховой ездой она не владела, как и Аланка, которая затерялась где-то в толпе.

Для Фелии и Павлеса не существовало мира. Любой мотылек, птичка или дуновение ветерка доказывали им, что все окружающее создано только для их счастья. Отчаяние и

грусть былых дней казались им смешными, ненастоящими, кукольными.

Сорокамос смягчился и, вскочив в седло, даже попытался найти глазами горничную, но не нашел. На душе его было томно и смутно, сладко ныло сердце. Он думал об Аланке,

холодной как сталь, неприступной, строгой, даже занудной, внутри него все дрожало от стыда и нежности при воспоминании о том вечере, который упомянул сегодня Павлес.

Он пришел к ней через окно, инкогнито, после бала, когда она уже ложилась спать. Как она тогда смотрела на него, как оскорблена, была той любовью, которую он предложил ей. Но почему-то она оставила его в своей комнате, уложила спать, гладила по

волосам, а потом сидела и при свече что-то рисовала на листке бумаги до самого утра. Чуть свет она подняла его и выпроводила из комнаты через дверь.

Отчего-то Аланка сегодня волновалась даже больше самой невесты, ей богу как будто сама выходила замуж. Все ее тревожило: и странные разговоры хозяина, и поведение

корн-принца, и эта странная история со шляпкой невесты.

Педантичная Аланка проверяла всякую мелочь, в шляпке Фелии она нашла несколько листьев ядовитого вороника. Если бы Фелия надела шляпку, а после вышла бы без нее на

солнечный свет, то ее волосы и кожу мгновенно бы съела язва. Аланка вытащила листья голыми руками, и только потом сообразила, что, избавив невесту от беды, сама

рискует остаться без рук, в прямом смысле слова. Пришлось взять перчатки. Хвала богами мать Фелии знала рецепт ночного снадобья против яда вороника.

Но Аланку беспокоило не это, она догадывалась, кто мог сделать такую гадость. Только Занка занималась шляпками, и как она бесилась всю неделю перед свадьбой. "Не к

добру это все", — подумала Аланка, — "Ой, не к добру". Она решила следить за Занкой, как бы та не сорвала празднество.

Процессия приблизилась к замку. Новобрачные прошли в тронный зал. Часть гостей последовала за ними. Часть ждала аперитива в гостиной, часть гуляла по саду. Аланка

вместе с другой прислугой отправилась в обеденный зал.

Оркестр готовился развлекать гостей.

— Эй, Алли, — окликнул Аланку невысокого роста гитарист.

— Темрас, — воскликнула Аланка и помахала старому другу рукой, — подожди, я сейчас подойду.

Она проверяла столовые приборы, окончив инспекцию вилок, ложек и ножей, она подошла к гитаристу.

— Как? Откуда ты здесь?

— Их светлость пригласили, — гордо отозвался Темрас, — корн-принц готовят номер и им нужен гитарист, чтобы аккомпанировать. Их сиятельство устроили конкурс и выбрали меня, — Темрас широко улыбнулся.

— Не может быть, — удивилась Аланка, — я очень рада за тебя.

— Мы с их сиятельством стали очень дружны, — похвастался Темрас, — не все же тебе, лиса, быть в фаворе у наследного принца.

Они весело рассмеялись.

Глава четвертая. Трапеза

Король и королева всея Лирании, новобрачные, корн-принц, Владыка Эолиса — Микаэлос Эмбарадин, все сливки высшей Лиранийской знати находились в тронном зале. У короля на коленях лежал поднос с письменными принадлежностями, склонившись над ним, король писал свой последний указ. Все, кроме Павлеса и Фелии, приклонив колени, ждали. Павлес двумя руками держал руки жены, даже официальная обстановка, ожидание перемен, то, что прямо на его глазах творилась история, не могло стереть с его лица

счастливую улыбку. Фелия же отчетливо чувствовала, как мимо нее течет ход истории, от этого она внутри сжалась в комочек, и искала защиты у мужа.

Сорокамос следил за пером отца, он тоже чувствовал ход истории. Еще ребенком он любил смотреть на то, как отец работает, и теперь вид колышущегося пера в руках отца

успокаивал его. Отчего-то он разволновался так, что затряслись руки, а предстоял еще бал, на котором он должен был преподнести брату необыкновенный подарок, на

подготовку, которого ушел целый год — не вежливо это приподносить подарки дрожащими руками.

Микаэлос, преклонив колено, напряженно сверлил глазами старого монарха, пытаясь проникнуть в суть происходящего. Вскоре он отвлекся от созерцания работающего короля, и переключился на других членов королевской четы. Чем-то его привлек Сорокамос, если этот мальчик станет наместником в Эолисе, то можно надеяться на возвращение мира и спокойствия в лесные земли. Из Павлеса получится слишком серьезный правитель, серьезный, но слабый. Он влюблен и будет держаться за семью, любовь не лучший советник, тот, кто способен любить, так, как любит Павлес, не способен править мудро, так думал он.

Написание документа затягивалось. Знать начинала нервничать. Королева-мать напряженно следила, как строчка за строчкой пишется судьба ее сыновей. Как твердой рукой ее муж писал судьбу свой страны, как ставит число и подпись, как его мучит кашель, который он мужественно сдерживает: невозможно показать подданным даже такую очевидную слабость, он не простой, пусть и знатный, человек, он — король.

Сериохус материализовался из слуховой комнаты и забрал письменные принадлежности. Медленно король встал. Все встали. Правитель потупил глаза и наклонил голову, как это

всегда делали послы.

— Я составил свой последний указ, — сипло начал Король, чувствуя, что сейчас раскашляется, он торопливо передал документ сыну и сказал, — Читай.

Старик тяжело опустился на трон, а Павлес начал читать:

— Сим указом за номером 1929/6а, я, король всея Лирании Бендос III Теорга, повелеваю. Признать право на трон за своим сыном, Павлесом Теорга.

Назначить, корн-принца, герцога Эолисского, Сорокамоса Теорга, наместником Лебедь-града в Эолисе, с резиденцией при дворе Владыки Микаэлоса Эмбрадина. С условием, что

вышеуказанный Сорокамос Теорга вступит в брак с любой девицей на свой выбор не позднее полугода с момента вступления сего указа в силу. В противном случае наместник

будет назначен соответствующим указом короля Павлеса Теорга.

В случае, если по линии Павлеса Теорга, не будет наследников мужеского пола, наследником первой очереди назначается Сорокамос Теорга, либо любое другое лицо,

назначенное соответствующим указом короля Павлеса Теорга.

Указ считается вступившим в силу по возвращении Павлеса Теорга и его жены из путешествия по стране, либо в любой другой день по усмотрению и соответствующей приписке Короля Бендоса III Теорга.

Листок дрожал в руках Павлеса, он сам пугался своего голоса, но дочитал до конца и остановился.

— Прекрасно, — шепотом, но достаточно отчетливо, проговорил Король всея Лирании, — Теперь, дети мои, подойдите ко мне, я благословлю вас.

Павлес и Фелия встали на колени перед королем. Бендос положил руки им на головы и произнес слова благословения.

— Повелевайте, ваше высочество, — шепнул король.

— Что, батюшка? — растерялся Павлес.

— Обед, — тихо проговорил король.

Павлес задумался.

— Батюшка, а можно мне? — заговорила Фелия.

— Хорошо, дочка, — улыбнулся в бороду король.

Молодые встали и повернулись к знати.

— Мой муж и я приглашаем всех дорогих гостей пить, и есть за здоровье молодоженов, — звонко сказала она. Фелия обворожительно улыбнулась мужу, он благодарно посмотрел на нее и сжал ее руку. Они стали спускаться вниз. Придворные расступались, образуя живой коридор от трона и до самого обеденного зала.

У дверей трапезной все остановились. Сериохус лично открыл двери молодоженам. В них сразу же ударила волна разнообразных ощущений: света, запахов и музыки. Оркестр грянул туш. Когда все заняли свои места согласно протоколу, оркестр смолк.

Молодые сидели по центру, со стороны жениха сидели его родители, со стороны невесты — ее. Сорокамос, Микаэлос были усажены напротив Аланки и Занки. Аланку на правах

лучшей подруги Фелии пустили за стол ближе к господам, чем это полагалось. По знаку Сериохуса в зал хлынул поток официантов и официанток, поварят и даже, горничных, — слуг в доме катастрофически не хватало.

Все они несли холодные закуски.

Аланка пришла самой последней откуда-то из-за занавески. Она извинилась пред молодыми и родителями и заняла свое место. Затем снова встала и подошла к Сериохусу, что-то шепнула старику. Он внимательно выслушал ее, и ни единым мускулом лица не выдал своего удивления по поводу данных ему рекомендаций, и лишь кивнул. Наконец, Аланка заняла свое место рядом с Занкой, напротив Микаэлоса.

Официанты наполняли бокалы легким сливовым вином.

— Ты не желаешь снять за столом перчатки, это очень не учтиво, — манерно сказала Занка Аланке.

Аланка вспыхнула, она сидела на самом солнцепеке, но убрала руки под стол, чтобы их не было видно.

Микаэлос удивленно посмотрел на девушек.

— Прошу прощения, герцогиня, я не могу этого сделать, — тихо ответила Аланка.

— От чего же?

— При подготовке к прадзненству. Я порезала ладони ножницами для крыльев, и дабы не смущать его высочество надела перчатки, — быстро соврала Аланка, покорным голосом.

— Ты права, портить царственный праздник своей неловкостью, — фыркнула Занка.

Аланка и бровью не повела, хотя внутри у нее все клокотало.

Сорокамос удивленно смотрел на Аланку, он с интересом следил за пикировкой, отмечая, что Аланка умеет строить стены изо льда, а Занка вовсе ему не нравится при всей своей ангельской красоте.

Микаэлос ответом Аланки остался доволен.

Поднялся со своего места король-отец. Весь зал встал.

— За здоровье молодых, — звучно сказал он.

Придворные хором повторили тост. Бокалы звенели, вино полилось рекой, то и дело звучали крики: "Горько!". Гости ели и пили вдоволь, велись веселые беседы, только двое гостей были невеселы: Аланка и Занка сидели напряженно обе готовые к схватке. Первая дрожала за то, чтобы праздник прошел без сучка и задоринки, вторая искала повод для ссоры. Новоиспеченную герцогиню раздражало все, а тем более соседство с горничной.

Знаком Сериохус подозвал Аланку. Она, научившись быть невидимой, тут же испарилась и появилась лишь со второй переменой блюд. Она стала более спокойной и немного

расслабилась, даже пару раз она улыбнулась Микаэлосу.

Встал отец новобрачной, крепко сбитый мужчина, занимавшийся крестьянской работой с того момента, как начал ходить. Уверенным тоном зажиточного крестьянина он начал

говорить:

— Я очень горжусь своей дочерью, дело не в том, что она теперь принцесса, дело в том, что, став ею, она не забудет о своей земле, о своих мечтах, о крепкой семье. Она

станет хорошей матерью не только своим детям, но и всему народу Лиранийскому. Земля будет кормить нас, пока нами правят достойные монархи, такие как Павлес и Фелия.

Выпьем же за плодородие и благородство!

Тост пронесся над залом.

После горячих закусок подали поросят в остром соусе.

Аланка, у которой во рту не было еще и маковой росинки, скрипела зубами. Все блюда проплывали мимо нее. Она почти не пила, чтобы не захмелеть и не потерять контроль. Перед рыбой она начала кусать губы, у нее подводило живот, а вот день у нее предстоял куда более длинный, чем у всех остальных.

— Мда, перчатки во многом стесняют, — задумчиво проговорила Занка елейным голосом, будто раздумывала вслух.

— Лучше уж носить перчатки и быть стесненной один день, чем всю жизнь обходиться вовсе без рук, — буркнула Аланка.

Микаэлос и Сорокамос, у которого вилка в воздухе застыла, удивленно смотрели на сдержанную Аланку. Занка поджала губы.

— Вам, герцогиня, надо будет постараться, чтобы стать настоящей великосветской дамой, — тихо заметила Аланка.

— Знай, свое место, — зашипела Занка.

— Мое место подле моего хозяина, — с невинным видом заметила Аланка, — и не говорите, что не знаете в чем причина моих перчаток.

— Мадемуазель, вам не нужна моя помощь? — спросил Микаэлос у Аланки.

— Нет, спасибо, сир, вы очень любезны, — мило улыбнувшись, прожурчала она.

Занка побледнела.

— Я тебе это припомню, — сказала она.

— Шипи, змея, шипи. Посмотрим, долго ли вы продержитесь при дворе. Вполне возможно бездомные жители болотного города ждут вашей помощи.

Занка побледнела еще сильнее.

— Это не я. А ты будешь гнить на болотах! Вместе с бездомными щенками! Следи за тем, что говоришь!

— Мой хозяин разрешает мне говорить все, что я думаю.

— Это плохая традиция, — пробормотал Сорокамос, глядя исподлобья на Аланку. Она с интересом посмотрела на него, в глазах ее заплясали черти.

— Я бы не позволил своим слугам говорить все, что они думают, это сильно расхолаживает их, — открыто глядя на нее, сказал Сорокамос и улыбнулся.

Знаком он подозвал официанта, что-то шепнул ему. Официант ушел, и вернулся уже к Аланке, с тарелкой салата и свиной котлетой. Аланка покраснела и благодарной улыбкой ответила Сорокамосу. Он сделал вид, что ничего не произошло, но тайком подмигнул ей.

Подошла четвертая смена блюд.

Аланка притупила голод и снова куда-то исчезла. Она появилась лишь к тосту корн-принца, подняв тост, она тотчас же пропала.

— Как это нехорошо. Она только и знает, что шастать туда-сюда, — проворчала Занка.

Мужчины на этот выпад не отреагировали.

Занка решила сменить тактику.

— Ваше сиятельство, — обратилась она к корн-принцу, — в такой день вы не можете не задумываться о своей женитьбе, тем белее, что от этого зависит ваша дальнейшая жизнь

при дворе.

— А вы что же, милая герцогиня, в невесты набиваетесь? — не глядя на Занку, спросил Сорокамос, усмехаясь.

Девица побледнела, но скромно улыбнулась, и продолжила, потупив взор:

— Я об этом даже и думать не смею, это слишком большая честь для меня.

— Я рассмотрю ваше предложение, — сказал Сорокамос.

Занка была удивлена.

Принесли и унесли десерт.

Вскоре двери из обеденного зала открылись в бальный.

Глава пятая. Бал

Зал был убран легко, в спокойной манере, не лишенной, впрочем, изящества.

Дамы и кавалеры разошлись к стенам, как всегда бывало на балах.

Король-отец и королева-мать заняли места на троне.

С балкона грянул оркестр. Торжественный туш сменился тихой мелодией традиционного вальса молодых. Павлес и Фелия не раз репетировали этот вальс, и теперь они кружились в танце. Музыка лилась как будто с небес. Они кружились вовсе не так, как репетировали, сама музыка, само их счастье подсказывало им, что надо делать. А мелодия все журчала весенним ручейком сквозь тонкий лед, и вдруг она замерла и застыла. Такой тонкой и

воздушной тишины еще никогда никто не слышал, она подержалась несколько мгновений, а затем музыка обрушилась на присутствующих бешеным потоком. Павлес и Фелия, оглушенные музыкой и счастьем взмыли в воздух под потолок, там они продолжили свой танец. Окончив свой вальс, они сложили крылья и камнем рухнули вниз.

Раздавались крики ужаса, но они над самым полом расправили крылья, и мягко приземлились.

Наступило сладкое время получения подарков. Король встал со своего места, он взял из рук Сериохуса меч и преподнес его Павлесу.

— Этот меч, мой отец передал мне, и я должен теперь передать его тебе, сын мой. Сим мечом ты будешь воевать в дни смуты, в мирные же дни он будет напоминать тебе и

твоим подданным о величии и мощи твоей власти.

Преклонив колено, Павлес принял от отца простой солдатский меч, история которого восходила к предку Павлеса — Бендосу I Солдату, основателю династии Теорга.

Королева-мать преподнесла Фелии прялку. По традиции первую рубашку и пеленку для первенца королева ткала самостоятельно. Отец и мать невесты преподнесли молодым

колыбель, из ствола ясеня, чтобы младенцу было уютно, и он рос здоровым и крепким.

По церемониалу следующий танец был танцем с родины невесты. Возникла заминка. И оркестр грянул, что-то для себя не характерное. Заслышав народную мелодию в исполнении королевского оркестра, деревенская родня Фелии расхохоталась. Легкая мелодия кадрили звучала неуклюже, даже как-то неуютно. Оркестр замолк, на балконе появился Темрас, Аланка и еще пара музыкантов. Кадриль зазвучала, как ей и положено, легко и игриво в исполнении дудочки, гитары, пары ложек и трещотки.

Все, кто умел танцевать кадриль про козлика и козочку выстроились в две шеренги, парни с одной стороны, девушки в другой. Жених и невеста тоже присоединились к сложному деревенскому танцу.

Сорокамосу танец нравился, но он не умел танцевать его, в руках он крутил, шарики из кости, руки его невыносимо тряслись. Танец окончился через несколько минут, а дрожь никак не унималась, а даже росла, такое с Сорокамосом было впервые.

Пришел через Сорокамоса преподносить подарок.

— Я решил подарить вам то, что умею лучше всего, — он подмигнул молодоженам.

Темрас на балконе стал перебирать струны, в зал полились любимый корн-принцем южные мотивы. Сорокамос стал "играть" шестеркой шаров. Он жонглировал, шарики летали в его руках, гостям он казался, чуть ли не многоруким южным божеством, то, что юный герцог делал сейчас, было всего лишь легкой разминкой. Он добавил к шести еще два шара, это тоже было не сложно. Достаточно размявшийся Сорокамос приступил к самому номеру, на подготовку которого потратил целый год. Он выкатил на середину зала

моноцикл, оседлал его, и к восьми прибавил еще 2 шара. Он сделал паузу, чтобы унять дрожь в руках, и поймал взгляд Аланки, она сжала руки, как в молитве, губы ее

слегка дрожали.

Сорокамос начал жонглировать, он подкинул все до единого и поймал все, кроме одного, полетевшего через его голову прямо в руки к Фелии. На шаре было ее изображение.

Сорокамос повторил номер, но теперь шар полетел Павлесу. Герцог завершил свой номер и снова бросил взгляд на балкон, где Аланки уже не было.

— Я прочитал как-то в древней книге, что на свете все идеальное круглой или шарообразной формы. Я так же знаю, что жизнь королей редко бывает, подобна идеалу, часто вам

придется расставаться, обменяйтесь шарами, чтобы, когда придет время расставаться, вы могли достать его и вспомнить милые черты друг друга.

— Слушай, деверь, — вышел из толпы отец Фелии, — я не смотрю, что ты герцог, жонглируешь ты сносно, но не лучше любого нашего пастуха. Померяемся-ка мы с тобой силами?

Сорокамос махнул рукой. С балконов Темрас стал наигрывать, что-то ненавязчивое.

— Померяемся, — сверкнул глазами Сорокамос, и бросил шурину четыре шарика.

— Ну и что ты мне дал? — игриво возмутился отец Фелии.

— Мало?

— А то.

Сорокамос бросил еще 2 шара, и ему вернулись оба же. Теперь жонглеров было два, и работали они вместе, кто-то даже подбрасывал им еще шары.

— А ну давай теперь, старик покажет, что он может, — собрав все шары, сказал отец Фелии, оказавшийся превосходным жонглером.

По окончании импровизированного представления отец Фелии и Сорокамос обнялись.

— Приятно знать, деверь, что и ты, как далеко бы от меня ни был, а хорошо знаешь, чем развлекаются у нас в деревне, — сказал тесть Павлеса.

Оркестр грянул мазурку. Кавалеры приглашали дам. Кто-то взлетал, чтобы танцевать воздушные танцы, умельцев танцевать на паркете было не много.

Сорокамос искал себе партнершу, взгляд его блуждал по залу, он видел и Павлеса с Фелией, и разных вельмож, но вдруг среди танцующих пар ему показалось, он увидел

Аланку. Она довольно умело выписывала фигуры вместе с Микаэлосом. Корн-принц был удивлен. Когда мазурку сменила полька, он подошел к Аланке, но вдруг узнал, что она

уже обещала польку Владыке. Сорокамос не повел и бровью, но в нем клокотала ярость, но он успокаивал себя: во-первых, Аланка вольна выбирать сама, а во-вторых, он может дать пищу для слухов придворным.

Аланка же сама была удивлена таким ходом событий. С начала бала Микаэлос не отставал от нее. Он пригласил ее на мазурку, Аланка долго отказывалась, рассудив, что это большая честь для нее, согласилась.

— Это большая честь для меня, пожалуй, даже слишком, — тихо проговорила она.

— Для вас? — рассмеялся Владыка.

— Да, конечно. Я простая горничная.

Микаэлос удивился.

— В этом доме все вверх ногами. Принц женится на крестьянке, горничная сидит напротив корн-принца, рядом с баронами и герцогинями, и позволяет себе пространные

замечания в их сторону.

— Вы о Занке, владыка? Она змея. Она ненавидит Фелию с детства. А мой род один из самых древних в стране, мы всегда заботились о господах, и мой барин позволяет мне

говорить все, что я думаю. Господин Павлес очень добр к нам.

— Мне кажется, сир Сорокамос прав. Это не всегда желательно.

Аланка рассмеялась.

— Нашли, кого слушать, сир.

— Вы не любите его?

— Я не привыкла обсуждать хозяев с незнакомыми господами, — холодно оборвала Аланка, поняв, что зашла слишком далеко.

Микаэлос улыбнулся. От улыбки его веяло умилением.

— Вы не простушка, какой кажетесь с самого начала.

Аланка кивнула головой, плотно сжав губы.

— Вам интересно будет знать мое мнение о корн-принце? — скорее утверждал, чем спрашивал Микаэлос.

— Я высказываю мысли только господину Павлесу, — упрямо проговорила Аланка, избегая взгляда Владыки.

— Мазурка кончается, а я не знаю, как просить у вас польки, — с неотразимым очарованием сказал он.

— Иногда меня достаточно попросить, — улыбнулась Аланка.

Мазурка кончилась, и Аланка заняла свое место у стены. Как ни хотелось ей танцевать с Сорокамосом, но нарушить данное владыке слово она не смогла.

— Из вашего корн-принца получится хороший наместник, — сказал Микаэлос, с начала польки.

— Неужели, — рассеяно проговорила Аланка.

— Он не обременен серьезными чувствами, а значит, разум его ясен и беспощаден. Он одинок и свободен.

— Одинок? — Аланка автоматически повторила это слово, глядя, как Сорокамос танцует польку с Занкой.

— А вот сир Павлес… Любовь обременяет. Человек, стоящий у горнила власти должен быть одинок. У нас на юге говорят так: "Власть — ревнивая девка, которая не терпит

других соперниц, ибо равной ей нет".

— Король от рожденья — всегда король! — эхом отозвалась Аланка.

Микаэлос причмокнул и замолчал.

— Вы — лукавая девушка! — сказал он через минуту, — вы не просто непростая девица, вы даже не с двойным. А с тройным дном.

— Ага, как чемодан, — ляпнула Аланка, забывшись, и тут же спохватилась, — прошу прощения, владыка, это бы неудачный каламбур.

Микаэлос смеялся от души.

— Человек, стоящий у власти должен быть холодным и расчетливым, как вы. А не как чемодан, — улыбнулся владыка.

Аланка резко остановилась.

— Нам это не стоит обсуждать, — она ушла, не окончив танца.

Никто ничего не заметил. Аланка стояла в углу зала и чуть не плакала. Отчего-то во все праздники ей было тоскливо, этот разговор нагнал еще больше тоски. Она следила

за Сорокамосом, который весело улыбался Занке. Видимо он окручивал новоиспеченную герцогиню, от этой мысли горло сжало будто бы тисками, на глаза выступили слезы.

— Простите, если чем-то обидел вас, мадемуазель, — откуда ни возьмись появился Микаэлос.

— Это вы должны простить меня за неучтивое поведение. На меня что-то нашло, — склонившись в книксене, ответила Аланка.

Микаэлоса словно обдали холодной водой. Он смотрел на горничную, на ее суровое лицо, на слезы в ее глазах, и не знал, что ему говорить и делать, а потом просто

расхохотался.

Аланка стояла и смотрела на хохочущего владыку равнодушно и бесстрастно.

— Ваша тайна останется тайной, — мягко сказал владыка, — я лишь хотел понравиться вам.

— У меня нет тайн, сир.

— Ой, ли, мадемуазель. Ваша милая головка полна всевозможных тайн, я уверен в этом.

— Как будет вам угодно, сир.

— Но только не думайте, у меня есть желание приударить за вами. Вы слишком молоды, а я слишком стар.

Аланка молчала.

— Вы наблюдательны, мадемуазель?

— Да, сир.

— Тогда скажите мне, кого нет в зале?

Аланка бросила взгляд и первым увидела Сорокамоса, и, кажется, вздохнула легче. Она три раза обшарила взглядом зал, неизменно отслеживала Сорокамоса и Занку,

крутящихся в вальсе.

— А где господин Павлес и госпожа Фелия, — выдохнула она в ужасе.

Глава шестая. Белый сад

Никем не замеченные, Фелия и Павлес сбежали с бала. Им скоро прискучили танцы, захотелось побыть вдвоем. Они вышли в сад, быстро пройдя по парку, туда, где падали к

розовым лепесткам цветов белые лепестки вишен.

Песок похрустывал под их ногами, они шли, молча, устав за день от долгих речей и большого количества гостей.

Солнце уже зашло, в воздухе стояла прохлада, и уже пахло ночными ароматами. Полной грудью они вдыхали ароматы цветов и деревьев.

— Ты чувствуешь? — тихо спросил Павлес.

— Наверное, так пахнет счастье, — ответила Фелия.

— Нет, милая. Так пахнет любовь.

Фелия улыбнулась.

— Ты не рада?

— Рада, Павлес, милый. Очень рада. Как мне не радоваться? Но я всю жизнь ждала чего-то другого.

Павлес мгновенно посерьезнел, и даже посуровел. Фелия рассмеялась и сказала:

— Ты не так все понял. С детства я мечтала о крепкой семье, детях и муже, кем он будет совершенно не важно. Когда ты представлялся мне сыном богатого лавочника, я

считала, что это вершина счастья. Но когда я узнала, кто ты на самом деле… я чуть не умерла со страху. Об этом мечтает любая деревенская девчонка, но только не я, и

вот оно случается со мной. Замок, принцы и короли, весь этот высший свет.

Павлес улыбнулся, эта странность Фелии ему нравилась отчего-то.

— У нас говорят, — продолжала она, — Кто скромен в желаниях, у того всегда полон хлев скотиной, а жнивье зерном. Человек, желающий малого, всегда получает больше.

Они сели на скамейку под цветшей вишней.

— Теперь мы будем в этой мишуре: приемы, балы, переговоры, разъезды, — грустно сказала Фелия.

Не думай об этом, дорогая. Нам ничего не мешает по-прежнему оставаться теми, кто мы есть. Или причина твоей грусти не в этом?

Фелия закусила губку.

— Занка. Она беспокоит меня. Аланка нашла в моей шляпке листья вороника, кроме Занки их больше некому было подложить мне. Аланка вынула своими руками эти листья и чуть

не лишилась рук, теперь ходит в перчатках.

— О Боги, Фелия, неужели? Ты думаешь, что сестра хотела причинить тебе вред? Я даже думать не хочу, чтобы было, если бы листья не нашли.

— Действительно лучше не думать.

— Такие непохожие близнецы, — ласково проговорил Павлес, любуясь женой.

— Она просто очень несчастливая, — печально сказала Фелия.

— Надо бы поберечься ее.

Фелия пожала плечами. Павлес обнял жену.

— Нам пора, родная, сейчас снова будут дарить подарки.

— Послезавтра мы едем в путешествие? — спросила Фелия. — Я всегда мечтала увидеть море.

— Там нам придется расстаться с батюшкой.

— Как? — воскликнула Фелия.

— Он поплывет на Запад. Он уже очень болен.

Фелия вздохнула, и взяла руку супруга в свою.

— Мы перенесем все вместе, — тихо сказала она.

— Пора идти, — сказала Павлес, отвлекшись от мыслей.

Они неторопливо пошли обратно, когда услышали взмахи крыльев. Сверху перед ними опустилась Аланка, лицо ее раскраснелось от полета и негодования.

— Ваше величество! Барин! Господин Павлес! Госпожа Фелия! Вы… ВЫ…

Она задохнулась от негодования.

— Негоже вам оставлять гостей! — нашлась она.

— За что я тебя люблю, Аланка, это за твою суровость, — улыбнулся Павлес.

— Прости, Алли, нам хотелось побыть наедине, а где еще, как не в белом саду?

— Да, что там… разве я не понимаю, — замямлила Аланка, что редко случалось, она злилась сама на себя, — Поспешите, господа, пока батюшка и матушка не заметили.

Аланка раскрыла свои огромные пепельные крылья, аккуратно взмахнула ими и улетела в сторону замка. Фелия и Павлес переглянулись и тоже взлетели в воздух. Они вошли тайком в зал и влились в круг танцевавших южную мазурку, будто бы никуда не уходили.

Глава седьмая. О предложении сделанном долгу без надежды на сердце, но тронувшее его

Занка уже третий танец проводила с корн-принцем. Ее нисколько не смущало недовольство, не скрываемое даже натянутой для видимости улыбкой Сорокамоса. Насколько он умел очаровывать женщин, настолько умел, и отталкивать, но Занка прилипла намертво.

В ее голове складывался кое-какой план, в котором корн-принц должен был стать пешкой, но для этого ей нужен был Микаэлос, добраться до него было не просто, он хвостом

сновал за Аланкой.

Когда очередной танец кончился, Занка подошла к Микаэлосу.

Начался менуэт.

Презирая все правила этикета, Занка увела Владыку танцевать.

Микаэлос согласился, но улыбка на его лице была какой-то странной.

Менуэты в Лирании славились тягучестью и длительностью. Не всякий придворный осмелился бы танцевать этот тяжелый средневековый танец. Занка и Микаэлос танцевали, она молчала, ожидая, когда заговорит владыка. Он же заставлял себя ждать.

— Вы неплохо танцуете этот танец, мадемуазель, — наконец сказал он.

— Спасибо, — с обворожительной улыбкой сказала Занка.

— У меня сегодня удивительный день, — мечтательно начал Микаэлос, — Мне довелось танцевать с двумя интереснейшими дамами королевства.

Занка одарила его еще одной обольстительной улыбкой и прожурчала какую-то благодарность.

— Я имею в виду вас и мадемуазель Аланку, — уточнил Микаэлос, с той же странной улыбочкой.

— Что в ней может быть интересного. Простая горничная, — с напускным высокомерием сказала Занка.

Микаэлос чувствовал в ней хватку, не простую, ту силу, которая требует русла, которую нельзя просто так оставлять резвиться на свободе. Владыка глубоко задумался.

— Вы, мадемуазель, вероятно, большой специалист по плетению интриг, — осторожно сказал он, — для вас открывается большое поле для деятельности.

Эту фразу Занка не удостоила внимания настолько умело, что Микаэлос даже поверил в это.

С лицом полным чистой невинности Занка сказала:

— Я вижу, вы разбираетесь в людях, — и почувствовала, как вздрогнула рука владыки.

— И вы можете кое-что рассказать мне о корн-принце? — продолжала Занка.

— Могу, — кивнул владыка, — я очень рад, что он станет наместником, его светлость мне очень симпатичны. Он принесет нам долгожданный мир и спокойствие. К сожалению, я

сужу о людях лишь по политическим способностям, а это не слишком интересно молодой даме, — видя разочарование на лице Занки, сказал Микаэлос.

— От чего же?

— Политика не ваша стихия, вы будете как рыба в воде, там, где идет холодная война.

Занка изобразила на лице, что не понимает о чем речь, но, впрочем, не стремится понять.

— Тот край нуждается в покое и мире. Ему нужны такие люди, как Сорокамос Теорга на месте и Павлес Теорга в столице. Сорокамос молод. Но у него твердая рука, он не

обременен сердечными делами, по крайней мере, он не предает им такого значения, как его старший брат. О его светлости идет слава сластолюбца, а в таких людях всегда

горит любовь к одному единственному человеку. Сорокамос либо не нашел еще ту единственную, либо его любовь осталась безответной.

Занка рассмеялась.

— Я сделаю так, что он женится на мне.

Микаэлос не скрыл крайнего удивления.

— Вы так в этом уверены.

— Увидите.

Микаэлос пристально изучал Занку.

— Мне положительно сегодня не везет. Я старею. Уже второй раз за сегодня я ошибаюсь в людях, — вслух заметил он.

Занка это фразы не поняла, но переспрашивать не стала.

— С вашими способностями это вполне возможно, если только не вмешаются обстоятельства, вы еще не управляетесь с ними, — заметил Микаэлос.

— Я хочу власти, — Занка приоткрыла маску невинности.

Микаэлос повел бровью.

— Я вижу, вы так сильно хотите власти, что пойдете по трупам.

— Цель оправдывает средства.

— Боюсь, у вас ничего не выйдет, — нахмурился владыка. — Вы раба своих желаний. Вы сильная личность, но…

— Пусть и так, пока мне ничего не мешает. С места, на котором сидит корн-принц, легко попасть на трон, — рассуждала Занка.

— И вы не боитесь говорить этого мне. Вы ведь меня не знаете совсем.

— Вы можете быть мне полезны.

— И почему я вам буду помогать.

— У вас не будет выбора, — сверкнула глазами Занка. Владыка поймал себя на том, что без стыда разглядывает Занку, и герцогиня ему очень и очень нравится. Он так

смутился, что даже перепутал фигуру танца.

— Право слово, вы необычайная женщина. У вас абсолютно мужская хватка. Но все равно у вас ничего не выйдет. Нашим землям нужен мир, люди устали от войны, крестьяне

хотят домой, к земле. А вам нужна новая война.

— Вы из меня монстра сделали, — рассмеялась Занка. — я родилась в деревне, мой отец фермер, я знаю, что нужно крестьянам, и я могу им это дать, но зачастую, чтобы

изменить что-то в низших слоях, нужно кардинально поменять власть наверху.

— Вы не высокого мнения о своей сестре?

Занка задумалась.

— А что вы можете сказать о ней?

— Она мать. Женщина по своей природе всегда мать, но ваша сестра ею родилась, при такой королеве народ будет словно младенец, любимый и балованый ребенок.

— Она не политик!

— Вы правы.

— Она слаба!

— Но у нее есть надежная опора.

— Я могу сделать лучше.

Микаэлос задумался. Бог весть, о чем он думал, но, наконец, он ласково сказал:

— Вы правы, мадемуазель!

Занка недоверчиво посмотрела на него.

— Не сверлите меня взглядом! Я не способен был бы играть с таким серьезным противником, как вы.

Микаэлос снова встретил колючий недоверчивый взгляд.

Он приятно улыбнулся ей.

Занка видела владыку насквозь, но не могла прочесть его мыслей, внимательно понаблюдав за ним, она смягчилась и наградила его одной из своих обворожительных улыбок.

— И с чего же мы начнем? — спросил владыка.

— Для начала необходимо выйти замуж за корн-принца. Затем стоит разобраться с разбойниками, которые терзают вас…

— Ох, раз уж речь зашла об этом, то я должен вам рассказать, одну легенду.

— Я слушаю вас.

— На востоке провинций, в самых непроходимых лесах стоит замок. В замке обитает дух мальчика, это последний король людей. У него был брат. Два ребенка. Один жесток,

второй тих и безобиден. Однажды они играли в балюстраде, и случайно младший брат толкнул своего старшего, тот упал с балюстрады и умер. Добрый брат отрекся от трона и

ушел в эти края, где женился на лебедь-девице, а его сын основал род Теорга, победив людей в долгой кровопролитной войне. Бендос I Теорга согнал людей в леса и оставил

там. Дух мальчика, обитающий в замке, не успокоится, пока род Теорга будет на троне. У нас считается, что разбойники, приходящие с востока, идут именно из этого замка

направляемые этим мятежным, злобным духом.

— Спасибо, что просветили меня, — задумчиво сказала Занка.

— С ним нельзя договориться.

— Но можно дать ему желаемое.

— Но в легенде не сказано, что будет. У нее нет конца.

— По логике вещей это дитя, забрав желаемое, уйдет туда, откуда взялся.

— Возможно, — сказал Микаэлос, — а возможно и нет.

— За это я не люблю легенды, в них конец всегда не прописан.

Бесконечный менуэт никак не собирался подходить к концу. Сорокамос менуэтов не любил, но сейчас он по достоинству оценил преимущество менуэта — его длину. Он решил поговорить с Аланкой, так как обстановка располагала к душевной беседе. Но горничная будто испарилась после мазурки.

"Наверное, хлопочет по делам", — подумал герцог.

Он вышел на узенький балкончик, по бокам зала и поигрывал костяным шариком, когда заметил приближающуюся к балкону Аланку. Она летела со стороны парка. Подлетев, она встала на перила и спрыгнула на балкончик, и только потом заметила Сорокамоса.

— Простите, ваше сиятельство, — она сделала книксен.

Сорокамос поигрывал шариком и соображал. Что же ему всегда нравилось в Аланке? Не красива, в полном смысле этого слова, не сдержана на язык. Правда, сильная,

преданная, как собака, ядреная, как в деревне говорят, и бедра у нее широкие, что прекрасно. Но… было еще какое-то неуловимое "но", которое влекло его к горничной

сильнее всего — грациозность, выдержка, ясность мыслей, рассудительность, которых он больше ни у одной женщины никогда не встречал, и очень доброе сердце, и еще

бешеное чувство долга.

Он полюбил ее в тот самый вечер, когда она оставила его в своей комнате, заботясь не о себе, а о его репутации "сердцееда". При дворе рассудили, что уж если он, корн-

принц, смог "сломать" Аланку, то равных ему нет. В тот вечер он полюбил заботливую женщину с нежными руками и прекрасными глазами. Он любил не только ее тело, но и ее

душу.

Аланка смотрела на него, ожидая указаний. Ей неловко было под его теплым взглядом, внутри нее все дрожало.

— Аланка, — наконец сказал он.

— Да, сир.

— Я хотел бы поговорить с тобой.

— О чем, сир? Я слушаю, вас, сир.

Сорокамос оперся на перила и тряхнул медными крыльями.

— О тебе Аланка Таргасса.

По спине горничной пробежали мурашки, ее передернуло.

— Тебе холодно? — заботливо спросил он.

— Нет, сир. Тема разговора показалась мне несколько неожиданной.

— Ты очень жестокая. Аланка, так нельзя. Ты жестокая и холодная, — тихо сказал Сорокамос.

— Как будет угодно вашей светлости, — покраснев, отвечала она.

Сорокамос приобнял ее за плечи и прошептал:

— Зови меня как в ТОТ вечер.

Аланка дернулась, но руки корн-принца были очень сильными. Она подняла на него испуганные глаза. Перед герцогом стояла хорошенькая девушка, в простом сером платье с

мощными серыми крыльями и огромными серыми глазами. Напуганная хорошенькая девушка.

— Сари? — шепотом ответила она, — ТЫ слышал? — на нее нахлынули стыд, страх, нежность, волнение, все липким комком окружило ее.

— Да, Сари, меня так никто кроме тебя не называл, мне нравится это.

— Чего ты хочешь? — плавясь, на грани сознания и обморока проговорила Аланка.

Сорокамос разглядывал ее лицо.

— Ты любишь меня?

Аланка мгновенно собралась, она снова стала собой. Сорокамоса буквально откинуло от той силы, которая появилась в ней. Аланка напряглась словно пружина.

— На этот вопрос есть два ответа, — отступая, проговорила она, — но я не могу дать вам ни одного.

— Я выслушаю оба! — недоумевал Сорокамос.

Аланка подумала.

— Я не люблю вас, сир. Я забочусь о вас, как велит мне мой долг. Это мой первый ответ, — отвернувшись, проговорила она.

— А второй?

Сорокамос схватил ее за плечи и резко повернул к себе. Глазами он сверлил ее.

— Я не скажу, — почти закричала Аланка.

— Говори, — перешел на крик Сорокамос, его била ярость.

Аланка вдруг обмякла и приникла к нему.

— Почему? — тихо спросил он.

— Если я скажу… я… ты… Я потеряю тебя, — сильнее прижимаясь к нему, сказала она, — если я скажу, ты победишь. Мой лед, единственное средство удержать тебя рядом.

— Есть еще один вариант, — гладя ее по голове, сказал он.

Аланка сильно оттолкнула его. Пружина разжалась. — Нет, — сказал она, пытаясь уйти, но Сорокамос силой заставил ее остаться.

— Дурочка, — сказал он, прижимая ее к себе. Аланка не сопротивлялась, — Ты не дослушала. Ты единственный человек, который верен мне, и сердцем и разумом, ты не предашь

меня. Настал момент и от меня требуют, чтобы я женился. И я… я… я хочу, чтобы моей женой была ты. Аланка дернулась, но Сорокамос держал ее.

— Не только потому, что ты верна мне, но и потому что я… люблю тебя, — прошептал он, — Я знаю разницу между увлечением и любовью. Я люблю тебя всем сердцем, — слова

лились из души свободно. Аланка дрожала. Он отстранил ее и держал за плечи. Аланка вся сжалась в комок. По ее щеке стекала слеза.

— Мне страшно, Сари. Я боюсь тебя и люблю тебя, — прошептала она.

Сорокамос еще раз обнял ее и поцеловал в макушку. Затем заторопился.

— Подожди меня здесь. Я… я скоро вернусь. Он снял камзол и накинул на ее плечи. Поцеловал в щеку и оставил Аланку, стоявшую, как каменную статую.

Аланка долго стояла замерев. Очнувшись, она с диким смехом забилась в угол балкона и села там. Через минуту оттуда донеслись всхлипывания. Так она просидела минут пятнадцать, пока не успокоилась. Она поднялась и поправила платье, накинула по удобнее камзол. На балконе появился Темрас.

— Его светлость просил развлечь тебя, пока он будет в кузнице, — сказал он, — Ба! Ее стальная железность плачет, — удивился он.

— Что? Какая кузница? — спросила Аланка.

— Он взял троюродного дядюшку Фелии. Он кузнец и они пошли в кузницу, — отвечал опешивший Темрас.

— Зачем?

Темрас пристально посмотрел на Аланку.

— Ты издеваешься или туго соображаешь? Он кольца ковать пошел.

— А, — протянула Аланка, — кольца.

И отвернулась к луне.

— Что-то ты не очень похожа на счастливую невесту, — заметил Темрас, опираясь спиной на перила балкона.

— Видишь ли, я раздавлена счастьем, — сказала Аланка.

— Кого ты дуришь, Алли. Я знаю тебя целую тысячу лет. Ты не рада, что ли?

— Мне страшно, Темрас. Мне очень страшно. Все так странно происходит. Я его люблю, но…

— Ты боишься, что он будет гулять? — рассмеялся Темрас, — да он сейчас самый влюбленный на всей планете, и потом…

— Что потом?

— Ты не знаешь, что было перед обедом?

— Нет, я была с вами, помогала накрывать на стол. Даже я знаю, а ты не знаешь?

— Да не томи, что произошло.

— По возвращении из путешествия Сорокамос должен жениться.

— Что так скоро?

— Иначе он не сможет занять пост наместника в Эолисе.

Аланка побледнела и безразлично сказала:

— Он использует меня, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу. Что же, пусть будет.

— По-моему наоборот, — сказал Темрас, — Аланка, он давит ситуацией, на твое чувство долга, чтобы быть с тобой. Если не из любви, то из преданности ты согласишься. Если

бы не это, ты бы никогда не согласилась. Аланка побледнела еще сильнее, но промолчала.

— Ты мне совсем не нравишься, подруга, — сказал Темрас, — Так не пойдет, — он развернул Аланку за плечи и тряхнул, — ты сейчас же летишь к себе и приводишь себя в

порядок. Поняла? Через пять минут я жду тебя здесь, после ломаю дверь или окно в твою светлицу. Поняла?

Аланка безвольно кивнула.

Внутри нее было пусто. Сорокамос все слишком хорошо рассчитал, последняя возможность удержать его стала невозможной. Терпеть его измены она не сможет. Ей хотелось верить, что герцог действительно любит только ее, но она не могла, еще не попробовав, она уже боялась ему верить.

Она полетела к себе и залезла в окно. И встала возле зеркала, поправила прическу, подправила краску на лице. Она развернулась и увидела на столе портрет Сорокамоса,

который она нарисовала ТОГДА.

Боль пронзила ее, да такая сильная, что стало трудно дышать и в глазах потемнело.

Она села на стул и немного успокоилась.

Наконец, она выбралась из своей комнаты и вернулась на балкон, где ее ждал Темрас.

— Ну вот! Совсем другое дело, — сказал он, — теперь не стыдно предстать перед королем и королевой.

— О, Темрас. Мне никогда еще не было так страшно.

— Да успокойся ты, — перебирая гитарные струны, заговорил он, — чего бояться?

Аланка ударила ладонями по перилам.

— Я боюсь всего, того, что буду, счастлива, боюсь того, что счастье это продлится недолго. Я себя боюсь. Мы дадим, друг другу клятву, станем мужем и женой, что дальше?

— Довольно бессвязно, — откомментировал Темрас, — короче ты сама не знаешь, чего боишься. Так точнее будет.

Аланка молчала.

— Ну, где этого герцога нелегкая носит? Уже дюжину дюжин колец сковать можно, — ворчливо заметил Темрас.

Откуда-то снизу послышался шорох крыльев. К балкону подлетел Сорокамос, он встал на перила и бесшумно приземлился перед Аланкой.

Он смотрел на нее счастливыми глазами. Пусть все случилось так, пускай. Говорить он хотел о другом, но вышло, так как вышло, он ничего не рассчитывал и не строил никаких схем. Он взял ее за руки.

— Идем.

— Куда?

— Я хочу обрадовать батюшку.

Аланка вздрогнула.

— Идем, — она вымученно улыбнулась.

Они вошли в зал как раз между менуэтом и вальсом. Разносили вино.

— Прошу минуточку внимания, — прогремел Сериохус.

Сорокамос оставил Аланку и подошел к королю.

— Батюшка, ваше величество, я принял серьезное решение, о котором вы меня просили. Я хочу объявить о своей помолвке.

В зале восстановилась звенящая тишина. Занка побледнела, как полотно и схватилась рукой за руку владыки, стоявшего рядом.

— Кто она? — спросил Король.

Сорокамос обернулся и протянул руки Аланке. Она подошла к нему. Они вместе преклонили колена.

Микаэлос заметил, как позеленела от злости Занка.

— Ваш план срывается, — заметил он. За что получил сильный толчок крылом.

— Будьте счастливы дети мои, — сказал король, и тихо добавил, — нет более в Лирании несчастливых королей. Счастливее меня никого нет. Подойдите к матери, дети мои.

Королева-мать поцеловала Сорокамоса в лоб и в щеки и сказала:

— Будь счастлив, сынок. Будь счастлива, дочка.

Из толпы вышли молодожены. Они горячо поздравили Сорокамоса и Аланку.

— Новым жениху и невесте вальс, — скомандовал Павлес.

Сорокамос и Аланка вальсировали. Она была как будто бледна и печальна.

— Что с тобой? — участливо спросил Сорокамос, — у тебя такое печальное лицо.

Аланка подняла одну бровь, она приходила в себя.

— Все так неожиданно произошло. И это твое назначение…

Улыбка сползла с лица Сорокамоса.

— Если ты думаешь, что я…

Аланка коснулась пальцем его губ.

— Мне все равно, — она улыбнулась.

— Ты будешь хорошей женой. И матерью будешь отличной, — счастливо проговорил Сорокамос.

— А ты уже и о наследнике думаешь?

— Об этом никогда не рано и никому не поздно, — сказал герцог.

Вдруг бал стал тяготить их. Словно что-то вдруг щелкнуло. Когда вальс кончился ни Аланки, ин Сорокамоса в зале не было.

Глава восьмая. После бала

На следующее утро Аланка проснулась гораздо позже обычного: солнце уже было высоко над горизонтом. Сначала она по обыкновению сладко потянулась, но вдруг вскочила, как

ошпаренная. У стены, подперев рукой голову, лежал, улыбаясь, Сорокамос. Аланка схватила одеяло и быстро в него замоталась.

— Ты вчера была менее стеснительна, любовь моя, — заметил он.

Аланка бледная опустилась на стул.

— Ты напугана? — вставая и берясь за одежду, спросил Сорокамос, — у брата брачная ночь, а я чем хуже? Тем более теперь у меня и будет две? — улыбаясь, говорил он.

Аланка сидела, потупив взор.

— Да что с тобой? Почему ты молчишь? — встревожился корн-принц.

— Жду пока ты оденешься и уйдешь, — тихо сказала она.

— Алли, милая, душа моя, послушай, — сказал Сорокамос, садясь перед ней на корточки, ловя ее взгляд, — о чем ты? Почему ты так печальна. Если ты боишься, что все это

кончится, то… ты зря так. Разве я вчера не дал слова Батюшке, разве не подарил тебе кольца? Я никуда от тебя не уйду. От этого теперь зависит моя жизнь и твоя жизнь

тоже, ты же знаешь, что будет, если я изменю тебе.

— Все это чудовищно! — проговорила Аланка, вторя своим мыслям.

Сорокамос похолодел и замер.

— Я противен тебе? — каменным голосом проговорил он.

— Вовсе нет, — глядя его волосы, встрепенулась Аланка, — то, что произошло, я и подумать не могла, даже мечтать не смела.

— Но?

— Но это расходится с моими принципами. Сейчас я сама себе противна, Сари.

Сорокамос положил ее руку на ее колени встал, молча оделся и, устало вздохнув, сказал:

— Принципы! Ах, вот оно что! Твои принципы!?

Он вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Опершись руками о стол, Аланка горько заплакала. Так она просидела около получаса, пока в дверь ее комнаты не постучали.

— Войдите, — сказала она, размазывая слезы по лицу.

В комнату вошла Фелия.

— С добрым утром, — прозвенела она, — Ты чего ревешь?

Фелия быстро подошла к Аланке и села напротив. Аланка молчала.

— Это из-за Сорокамоса? — нахмурившись, спросила Фелия.

Аланка кивнула.

— Негоже жениху и невесте до свадьбы… — Аланка снова разрыдалась.

— Я вышлю тебе пару слуг, они помогут тебе собраться, ты же сегодня будешь завтракать с нами. Забудь о постельном белье, гребешках, пыли и тряпках, ты теперь корн-принцесса!

— Спасибо, Фелия, — Аланка улыбнулась и горячо обняла подругу.

Фелия поднялась и собралась уходить, но в дверях остановилась и, не поворачиваясь, сказала:

— Я не понимаю тебя, Аланка! Это ли ни было твоим заветным желанием? — Фелия Теорга резко обернулась, — На протяжении последних пяти лет. Ты только о нем и грезила. А

как два года назад мы с тобой мечтали, что я выйду за старшего брата, а ты за младшего, и станем сестрами, раз уж нам не удалось родиться в одной семье. Отчего плакать, раз мечта сбылась?

— Ты знаешь, милая Фелия, я не люблю мечтать! Мечтам суждено сбываться, но кто даст гарантию, что мечта вдруг не обернется кошмаром?

— Ты сгущаешь краски, дорогая Аланка! Я понимаю, что тебе пришлось поступиться своими убеждениями ради минутной слабости, но… произошло то, что произошло. Разве тебе было плохо?

Аланка молчала долго.

— Мне было хорошо, слишком хорошо. Настолько прекрасно, что если бы на следующее утро я умерла бы, то умерла бы счастливой и не жалела бы ни о чем.

— Алли, брось свой мрачный тон. Привыкай и мирись со своей новой ролью, — с этими словами Фелия вышла из комнаты.

Оставив подругу наедине со своими мыслями, Фелия отправилась в свою спальню. Павлес спал, на губах его гуляла счастливая улыбка. Налюбовавшись на него, Фелия вышла на

балкон. Из башни открывался великолепный вид. Утро очищенное, свежее, прелестное приветствовало Фелию. Парк вокруг дворца был розово-зеленым, пестрыми коврами

раскинулась внизу клумбы, фонтаны блестели в лучах солнца.

За ратушей, за стенами замка, лежал Лебедь-град, от его белых стен слепило глаза. Совсем далеко, где у самого горизонта блестела река, уже золотились поля пшеницы.

Вдруг единое мгновение вся идиллия рухнула. В сердце тонко и уныло затрепетала тревога. Фелия оглянулась на спящего мужа, отследила взглядом чистый горизонт, но не

нашла там причин своего беспокойства. Отогнать противное чувство не удавалось. Ее взгляд скользнул по дорожке парка, где крадучись по-кошачьи проходила Занка.

Чем дольше Фелия наблюдала за сестрой, тем сильнее становилась тревога.

"Нет, с этим пора заканчивать! Невозможно! Просто столько всего свалилось. Надо успокоиться!"

Фелия вернулась в комнату и села за пяльца, периодически поглядывая на мужа. Игла в ее тонких пальчиках тряслась, но Фелия продолжала вышивку.

В то чистое, ясное, свежее утро, словно специально созданное для радости и счастья, в замке поселилось нервозное состояние.

Всю ночь Занка обдумывала свой план действий, который у нее образовался сразу после объявления помолвки корн-принца. Раньше всех она встала и вышла из своей спальни.

Она видела, как и башни Павлеса вышел Сорокамос, лицо его было печальным и злым. "Что бы корн-принцу с утра делать у брата! Или он… Интересно. К чему бы он еще и

такой злой?"

Не долго думая, она отправилась за ним. Минуты три спустя, как Фелия заметила Занку, следуя за корн-принцем, она оказалась около озера.

Сорокамос сел не траву возле скамейки, по озеру плавали лебеди. Герцог смотрел на них и что-то бормотал. Занка подошла поближе и спряталась за кустами.

"Мать-лебедь, помоги рабе твоей и моей невесте обрести покой в душе ее!!" — так молился Сорокамос.

К берегу подплыл большой черный лебедь, старый вожак стаи. Он подковылял к принцу и ткнул его клювом под руку.

— Мерис! — сказал Сорокамос, кладя свою руку на лебединую голову, — старый друг! Ты поможешь мне?

Лебедь крякнул.

— Объясни мне. Мечта разбивается, она уже почти разбилась. Почему? Мы оба этого хотели, а теперь вдруг принципы! Может она просто меня не любит?

Лебедь забил крыльями.

— Возможно, ты и прав. Она меня любит. А если все же нет?

Лебедь рванулся из-под руки принца и крылом ударил августейшего собеседника. Из кармана Сорокамоса выпала книжица сентиментального романа, который он уже два месяца не мог дочитать. Книга раскрылась на последней странице.

— Ты чего, Мерис?

Сорокамос попробовал подобрать книжку, но лебедь ущипнул его клювом за руку.

— Ты тоже не в духе, дружище? Или… ты хочешь, чтобы я прочитал?

Лебедь крякнул.

Сорокамос взял книгу и прочитал всего несколько строк: "Боже! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?"

Принца передернуло.

— Ты это хотел, чтобы я прочитал.

Лебедь еще раз крякнул и полез под руку принца. Сорокамос рассеяно гладил птицу и думал.

— Ну и задачку же ты мне задал, дружище! Получается — вся жизнь моя прожита! Я жил лишь ради этого? Как живет винодел ради лучшего своего вина? Ради того самого

напитка, который станет лучшим его вином, и ни одно вино, ни до, ни после не утолит его жажды?

Лебедь положил на плечо принца голову.

— Знаешь, в этом что-то есть, — горячо воскликнул Сорокамос, — спасибо друг! Мне остается лишь одно, завоевать ее любовь, если она еще не любит меня.

Принц резко встал и собрался идти, как дорогу ему преградила Занка, с лицом святой невинности. Она сделала изящный книксен. Сорокамос поклонился, в его душе возникли

стыд, раздражение и удивление.

— Ваше высочество, — начала, было, она.

— Вы следили за мной, герцогиня?

— Что вы, ваша светлость, как можно? Я стала лишь случайным свидетелем вашей печали.

— Так значит, вы подслушивали, — не стал сдерживать раздражения Сорокамос.

Занка вздрогнула.

— Нет, сир, ни единой минуты.

— Что вы здесь делаете?

— Ваша невеста, сир. Ее светлость просила меня разыскать вас, она беспокоится, как бы не опоздали на трапезу.

Сорокамос прочистил горло. Он чувствовал фальшь.

— Простите, герцогиня, а почему же мадемуазель, не послала прислугу, или не пришла сама.

— Ее светлость неважно себя чувствует сегодня, и все слуги уже заняты.

Сорокамос перебил ее нетерпеливым жестом.

— Мадемуазель больна? — спросил он строго. Занка поняла, что надо играть ва-банк.

— Мадемуазель сказала мне, что у нее болит голова. Но я думаю, что причина ее недомогания в другом.

Страх метнулся в глаза корн-принца, но он спросил спокойным голосом:

— И в чем же, вы думаете?

Занка замялась.

— Сказали "а", говорите "б", — нетерпеливо бросил герцог.

— Мадемуазель недовольна.

— Чем же? Почему я все должен из вас тянуть клещами?

— Она не довольна помолвкой, сир. Место подле вашего брата она считает более ей к лицу.

"Бред какой!" — подумал Сорокамос, — "но объяснение же должно быть!"

— Скоро трапеза. И раз моя любезная невеста так желает, я не опоздаю на завтрак с королем! — сказал Сорокамос и поднялся на крыльях вверх.

Глава девятая. Депеша

На завтрак Сорокамос явился последним, он извинился и сел напротив брата, не глядя на Аланку. Завтракали, молча, даже с каким-то напряжением.

К концу завтрака в трапезную вошел Микаэлос, он был сильно взволнован.

В дверях мелькнула Занка. Владыка преклонил колено и, опустив голову, сказал:

— Прошу прощения, господа, что тревожу вас в столь ранний час и при таких обстоятельствах, но я имею несчастье принести вам плохие новости.

Король встал.

— Поднимитесь, Микаэлос, говорите, что случилось. Для срочных вестей у нас всегда есть время.

— Ваше величество, я получил депешу из Эолиса. В провинциях восстание! Бунт! Разбойники подняли головы, они осаждают Эолис.

— Запасы и воинские части в Эолисе есть! Эолис крепость войти в нее можно только через открытые ворота. Сколько сможет продержаться город без помощи столицы?

— Два месяца, сир.

Бендос кивнул.

— Мессир, Микаэлос, ваше высочество, принц, ваша светлость, герцог, я созываю военный совет. После чего вы, мессир владыка, поедете в Эолис, чтобы руководить обороной.

— Да, ваше величество, — Микаэлос опять преклонил колено.

— Ваше величество, — вскочил со своего места Сорокамос, лицо его горело, хоть и было бледным, — Батюшка, я герцог Эолисский, значит войска, которые сейчас держат

оборону это мои войска! Я должен ехать туда, чтобы сражаться за Эолис, — проникновенно говорил он.

— Ты хочешь ехать с владыкой? — спросил Король.

— Да, ваше величество.

— Ты имеешь на это право! Более того, это твоя прямая обязанность, но пока что ты не наместник в Эолисе!

— Я пойду простым солдатом, ваше величество! Эолис ключ ко всей Лирании, нам необходимо защищать этот город, как зеницу ока своего, — горячо заговорил Сорокамос. Затем он подошел к отцу и преклонил перед ним колени.

— Благословите меня, батюшка.

Бендос молчал. Он видел, как повзрослели его сыновья. Как сидел, нахмурившись Павлес, как склонил перед ним колени Сорокамос, уже не вихрастый мальчишка, бегавший за

юбками, мужчина, готовый на многое ради своей родины.

— Благословляю тебя, сын мой. Будь достоин свой родины. Но помни, пока у твоего брата нет наследников — ты надежда Лирании. Береги себя, — голос старика дрогнул.

В зале раздался шуршащий глухой звук. Рядом с Сорокамосом коленопреклоненная оказалась Аланка. Она была бледнее белой скатерти.

— Батюшка, благословите меня, сир, — заговорила она.

— Война не женское дело, дитя мое! — строго заговорил Бендос.

— Батюшка, на сердце моем беспокойно, если вы не пустите, я полечу за ним, а когда крылья мои устанут, я пойду пешком.

— Благословите ее, сир, — сказал Павлес, — вы знаете, как она предана нашей семье. И к тому же она упрямая. Все равно сделает, так как считает нужным.

Аланка метнула на него благодарный взгляд.

— Ваше величество, благословите ее. Эолису нужны сейчас такие люди, как она. Мадемуазель может принести много пользы, — проговорил Микаэлос.

— Ваше величество, благословите это дитя, — начала королева-мать, когда она рядом с моими сыновьями мне спокойнее. У Павлеса теперь есть Фелия, горничная ему ни к чему,

по праву помолвки Аланка теперь корн-принцесса, она имеет право следовать за женихом даже в огонь.

Аланка вздрогнула, она даже и не смела, посмотреть в сторону королевы-матери. При дворе все знали, что Аланка пользовалась у королевы-матери неограниченным доверием и

любовью.

Король улыбнулся в усы.

— Что думаешь, ты, сын мой, — обратился он к Сорокамосу. Герцог вздрогнул, он был ошарашен поведением Аланки.

— Я… сир, я…

— Извольте, говорить связно, ваша светлость, — мягко поправил его король.

— Я не против, сир, — выдавил из себя Сорокамос.

— Благословляю тебя, дитя мое! — благословил король Аланку.

Молодые люди встали и по очереди поцеловали короля в обе щеки.

— Когда вы намерены отправиться? — спросил Король у Микаэлоса.

— Чем скорее, тем лучше, сир, — сказал владыка.

— Через три часа, вам будет подано воздушное судно, на нем вы отправитесь в Эолис.

Микаэлос отвесил королю земной поклон.

— Сериохус, — сказал Король, — через пятнадцать минут я желаю видеть господ министров обороны, снабжения и господина военного аналитика. Ваше высочество, ваше

светлость, мессир владыка, я желаю видеть вас также на совете. Прошу прощения, дамы, дело неотложное, — король поклонился королеве, и мужчины покинули трапезную.

Продолжать завтрак не имело смысла. Аланка отправилась в башню корн-принца и выслала оттуда всю прислугу, его вещи она собирала лично. Вскоре к ней присоединилась

Фелия, принцесса просто сидела и наблюдала за подругой. Через три четверти часа в башню корн-принца вошла королева. Без слов Аланка и Фелия поклонились ей и вышли. Меньше чем через десять минут к королю прибыли министры обороны, снабжения и военный аналитик. Военный совет вел как обычно Павлес, под чутким наблюдением отца.

Сергиас Дорес, министр обороны, высокий сильный мужчина, носивший на голове платок послушника и вечно прятавший глаза под темными очками. Зрение господина министра

было настолько острым, что днем он носил очки, дабы видеть предметы в их естественном виде.

Министр снабжения Карикас Бонсаи прибыл следом за первым министром. Он был средних лет высоким и тощим брюнетом с черными холеными усиками над тонкими губами. Крылья и волосы министра были растрепаны, одежда слегка неопрятна, видимо его только вытащили из постели. Опоздал лишь военный аналитик — брат Сергиаса — Жорес Дорес, молчаливый и суровый мужчина, вовсе не похожий на младшего брата. Он тоже носил платок послушника и отпустил бороду.

Все молча, слушали рассказ Микаэлоса.

— Итак, господа! Владыка и герцог Эолисский меньше чем через три часа отправятся в Эолис. Необходимо уж сейчас выделить войска и продовольствие, чтобы помочь городу, -

сказал Павлес.

На военных советах он преображался, и становился сильно похож на своего отца, глядя на него уже нельзя было сказать, что он добрый тихоня, безответный и милый принц.

Жорес встал и поклонился:

— Как и раньше я говорил вашему величеству. Уводить войска из Эолиса было ошибкой. Там конечно остались гарнизоны, но, оставив там армию, мы теперь имели бы больше

времени… — он замолчал под яростным взглядом Павлеса, — Есть некая сила, я не могу сказать об этом более точно, управляющая отребьем, которое истязает нас набегами на

Эолис (Жорес бросил быстрый взгляд на Микаэлоса, а потом на брата Сергиаса). Уже в течение ста пятнадцати лет ваши величества борются с ветряными мельницами. Болезнь

надо рубить под корень.

— Чтобы рубить, надо знать, где он этот корень, — буркнул Сорокамос.

— Но есть же предположение! — воскликнул Микаэлос.

— Это миф, а не предположение, — отрезал Жорес.

— Данные не подтверждаются, мы проверяли, — манерно растягивая слова и легко картавя, начал Сергиас, — ни одна экспедиция не вернулась. Впрочем, сейчас я готов поверить

(яростный взгляд Жореса не заставил его молчать). Нет такого человека, который мог бы в течение ста пятнадцати лет управлять набегами.

Павлес жестом остановил министра.

— Эти речи мне известны! Господа! Вы всегда только и говорите, что о стратегии и мифах. А между тем в лесах гибнут не фишки на карте, а реальные люди. Солдаты, которых

оторвали от земли, люди, которые кормят нас с вами и надо бы относиться бережнее к ним, а не к стратегическим законам! Я согласен, заразу надо рвать с корнем, но так же

согласен с тем, что за долгое время мы так и не нашли эту самую заразу. Ясно одно, терять Эолис нельзя. Теряя Эолис, мы теряем Сорос, за ним Ревень. А вы знаете, что

такое Ревень? Это железо. Следом Лебедь-град. Нельзя рассуждать и гонять из пустого в порожнее одну и ту же информацию, надо действовать или хотя бы решать. Впрочем, я увлекся. Сколько войск мы сможем выделить единовременно для помощи Эолису?

— Пять лет назад в битве за Эолис погибли 2 армии, после взятия Эолиса королевскими войсками его удерживали, силой подавляя восстания, сводная армия из гвардейцев и

конников, — отрапортовал Сергиас.

— Хорошо, — ответил Павлес.

— Прошло два года со времени последней битвы, тогда ни один враг не остался в живых, — заметил Сергиас, — лишь на месте будет видно, какие силы необходимы.

Павлес кивнул. Установилось молчание, принц думал.

— Я думаю, логично будет послать вслед за герцогом и владыкой конников, они доберутся быстрее пехоты и сильнее в битве, — наконец сказал Павлес, — что вы думаете,

ваше величество?

— Решение твое хитро, — сказал король, — за два года невозможно собрать хорошую армию, можно лишь купить наемников с востока, тот дьявол, о котором вы говорили, не

имеет регулярной армии.

— Но на востоке Болотный город, — воскликнул Сорокамос, — это мощная крепость, преданная нам, как они пробрались мимо нее?

— Брат мой, — резко начал Павлес, — каждый раз наемники попадают к стенам Эолиса разными путями.

Сергиас молча, протянул Павлесу какие-то бумаги.

— Что это?

— Вчера пришли отчеты из болотного города. Они пришли очень поздно, я не решился беспокоить ваше высочество.

— Что в них? Нет времени их читать.

— В Эолис идут караваны, мимо стен болотного города. Они вполне мирные на вид, но идут как раз в те непроходимые леса, где гибнут наши экспедиции.

— Почему их не остановят?

— Каждый начальник каравана говорит, что идет в Эолис по приказанию Владыки.

— Я уверен, мессир Микаэлос не мог отдать такого приказа.

— Были ли с ними проводники? — спросил спокойно владыка.

— О проводниках ни слова не написано если бы они были, то это сразу отметили бы, — отозвался Сергиас.

— Но там же болота! Без проводника они все погибнут! — вскричал Микаэлос.

— Видимо этим и объясняется тот факт, что ни один из караванов до Эолиса не дошел, — с явной угрозой сказал Сергиас.

— Все это очень странно, — откинувшись на спинку кресла, сказал Микаэлос.

— Господа, необходимо что-то решать, время поджимает, — воскликнул Павлес, — Итак, господин Карикас, сколько продовольствия мы можем единовременно выделить? Сколько

военных частей?

— Вы тактик, сир! — тонко улыбнувшись и по привычке спрятав глаза в карту, сказал Карикас, — Единовременно из Лебедь-града, я могу выделить не более алы конников и

двух ал гвардейцев, с запасом продовольствия на три месяца и соответствующим запасом вооружения и медикаментов. Для Эолиса же возможно выделить запаса продовольствия

на два месяца, правда, без учета тех, частей армии, которые там уже есть. Ко всему этому могу добавить двойной запас медикаментов для горожан.

— Но, судя по всему, вы бы поступили по другому? — прочитав тон министра, спросил Павлес.

Карикас быстро обвел глазами комнату и, спрятав глаза обратно в карту, начал:

— Ни разу не применялся "единовременный удар". В Болотном городе и Ревне, в Соросе и Лебедь-граде достаточно сил, чтобы опрокинуть и прогнать врага. Необходимо

рассчитать время выхода войск. Естественно, что самыми первыми должны выйти войска из Болотного города, а самыми последними тронутся в путь Соросские части. Но это

лишь вопрос времени. В каждом городе хватит продовольствия, чтобы армии не страдали. Карикаса давно прочили на место военного аналитика, но король предпочитал уму Карикаса решительность и твердость графа Дореса.

— Напасть лучше с двух сторон…

— План нам известен, — перебил его Жорес, — но он неосуществим. Восточные окрестности непроходимы. Армия болотного города просто погибнет там. Это означает полный срыв

операции.

Павлес думал, расхаживая по кабинету.

— Прошу прощения, — встал Сорокамос, — что если нам совместить два плана. Сейчас отослать, допустим, две алы гвардейцев, этого вполне хватит, чтобы сдерживать врага в

непредвиденных обстоятельствах. И сейчас же начать разрабатывать "единовременный удар", но при этом войска болотного города станут лагерем у границ лесов, они станут

щитом, с которым столкнется враг, обращенный в бегство, если конечно не погибнет в болотах.

— Сколько времени понадобиться, чтобы скоординировать части стоящие в Ревне, Соросе, Сени, Бендос-граде? — спросил король.

— План вашей светлости хорош, — поклонился Жорес, — и его, возможно, реализовать в три недели. Расчеты займут дня три. Остальное время съест рассылка почты и

мобилизация войск.

В комнату вошел Сериохус:

— Судно подано, сир, — с поклоном сказал он.

— Идите, — махнул рукой король.

— Одобряете ли вы план его светлости, господа? — спросил Павлес.

— Он не доработан, — возразил Сергиас.

— Это вполне естественно, граф, — отрезал Павлес, — ведь вы его и доработаете.

— Но необходимо знать роль каждого города? Каждой части, — пытался сопротивляться Министр обороны.

— На этот вопрос нам ответит, сир Карикас, — ловко перевел выпад Павлес.

Министр снабжения подумал и сказал:

— Из Ревня логично будет выдвинуть летающих лучников, Сорос предоставит пехоту. По традиции Сени выдвинет своих псарей, а Бендос-град — копейщиков. За Лебедь-градом

останутся конники и гвардейцы. Мне так же кажется целесообразным, не вводить войска Эолиса в открытый бой, сейчас выгоднее держать глухую оборону. У меня все, сир, -

закончил Карикас.

— План меня устраивает, — сказал сухо Павлес, сверля взглядом братьев Дорес, те кивнули в знак согласия.

Король долго молчал и размышлял, глядя на карту, но согласился с принятым планом. Воздушное судно "Грегарина" краса и гордость Лирании было готово к отлету. Когда Герцог Эолисский и владыка спустились к трапу, в трюм загружали последние корзины с

продовольствием. Важных персон приветствовал капитан "Грегарины" — Джуриусс Смолл, светловолосый и светлокрылый молодой человек, с пронзительными карими глазами.

Аланка уже была на борту, в дорожном платье и платке невесты, полностью закрывавшем волосы.

Братья обнялись. Павлес пожелал брату удачи. Сорокамос обнял отца, и мать. Прощание было недолгим и обошлось без слез и лишних слов.

Через четверть часа после завершения совета "Грегарина" отправилась в путь.

Часть 2. Когда Боги плачут

Глава первая. "Грегарина"

Сколько ни пыталась Аланка завести беседу с Сорокамосом, все было тщетно, она чувствовала, что обидела его и хотела загладить свою вину. После нескольких неудачных

попыток она спустилась в трюм, забилась в какую-то щель и долго плакала.

— Кто здесь? — спросил мужской шепот.

Аланка затаилась.

— Мадемуазель герцогиня, это вы? С вами все в порядке?

— Да, — вылезая, сказала Аланка.

Она нос к носу столкнулась с капитаном, увидев Аланку, он вздрогнул и заметно заволновался.

— Вам нельзя здесь находиться! — избегая ее взгляда, сказал капитан.

— Вы, господин капитан, вовсе не меня ожидали тут увидеть, — начала Аланка.

— Идем наверх, — шепнул капитан, и силой поволок Аланку наверх.

— Что ты себе позволяешь! — вскричала она на палубе.

— Тише, милая…

— Я тебе давно не милая, и пусти руку! — она резко дернула локоть.

— Алли, постой, — Джуриусс снова схватил ее за руки и остановил.

— Ты не мальчик, Джуриусс, я — не девочка! И перестань хватать меня за руки. И что за манера, выволакивать людей силой без объяснения причин, — Аланка снова рванула

руку.

— Алли, это не то, что ты думаешь. Если бы не ты, я до сих пор пахал бы на полях, в мечтах о небе. Благодаря твоим связям, я капитан "Грегарины". Но, я смотрю, и ты

времени даром не теряла, вон теперь какая важная дама стала. Ты просто знай, Алли, я с тобой! Твой Герцог ненадежная крепость. У тебя всегда есть я. Я по-прежнему

люблю тебя!

— Молчи, — зашипела Аланка, — я вообще не хочу, чтобы кто-то знал, что мы знакомы. Та история давно забыта, — продолжила она, подумав.

Аланка осталась одна. Капитан спустился в трюм.

Светло-зеленые паруса "Грегарины" трепал ветер, все было вокруг солнечно, но воздух — холоден, как бывает с приходом осени. Слева блеснули желтые крыши железного

города — Ревня. На палубе снова показался Джуриусс, он подошел сзади к Аланке и прошептал на ухо:

— Ничего не ешь, и не пей до конца пути.

Аланка резко обернулась, капитан был неприлично близко.

— В трюм не спускайся, — продолжил он.

— На корабле есть посторонние лица? — в тон ему ответила Аланка.

Джуриусс отскочил от нее, будто бы обжегся.

— Никак нет, — отрапортовал он.

Взгляд корн-принцессы скользнул за капитана, она вздрогнула и обмякла: из-за мачты за ними спокойно наблюдал Сорокамос.

— Уходи, — пролепетала она.

Капитан как-то странно блеснул глазами, поцеловал ей руку и удалился.

Аланка полуобмершая смотрела на Сорокамоса.

"Чего я боюсь? Чего я опять боюсь?" — думала она.

Герцог Эолисский медленно вышел из-за мачты, обошел, ящики на палубе и приблизился к Аланке. Недолго они смотрели друг на друга. Сорокамос обнял Аланку:

— Все будет хорошо, — сказал он.

— Ты только мне верь, Сари. Я тебя очень люблю, и мне никто, кроме тебя, не нужен.

Сорокамос отстранил ее и держал за плечи. Он долго смотрел на нее сверлящим взглядом.

— Я тебе верю, — наконец сказал он, привлекши ее к себе, — Это не дом, где все хорошо, нам кроме друг друга не на кого больше и положиться. Микаэлос стал говорить мне

странные вещи, я не очень доверяю ему, видишь, моя хорошая, мне не на кого положиться. Пока мы вместе — все будет хорошо.

— Сари, милый. У меня к тебе просьба. Выполни мой маленький каприз.

— Все, что угодно, ангел мой.

— Ничего не ешь и не пей до прибытия в Эолис.

Сорокамос пожал плечами.

— Хорошо. Через сорок минут мы будем в Эолисе. Я так рад, что ты поехала со мной, — он обнял ее еще крепче.

Они долго стояли так на палубе, пока к ним не подошел какой-то матрос.

— Сир, вас и вашу спутницу приглашает капитан в свою кают-компанию.

Молодые люди переглянулись, но приняли приглашение.

Пока они шли к кают-компании, Сорокамос спросил:

— Он твой знакомый?

— В общем да, — с задержкой ответила Аланка.

— Кажется, припоминаю эту историю. Ставленник фаворитки значит, — со сдавленным раздражением сказал он.

Аланка закусила губу.

Они вошли в кают-компанию. За прекрасно сервированным столом сидел Джуриусс. Капитан вольготно расположился, как хозяин, но глаза его бегали, а руки перебирали

салфетку. Сорокамос и Аланка сели напротив капитана.

— Сир, я искренне люблю вашу невесту…

— С хорошеньких заявлений вы начинаете, господин капитан, — перебил капитана Сорокамос шутливым тоном, глаза же его метали молнии.

— И предан вам и вашей семье, — закончил капитан, краснея.

— Ваша светлость, я обладаю информацией, которая очень важна для вас, но я могу лишиться своего места, если оглашу ее.

— Господин капитан, вы странно себя ведете. Если вы боитесь потерять место, уж лучше бы молчали.

— За такие вести, сир, в древние времена отрубали голову.

— Ваша голова останется на ваших плечах. Но теперь я кое-что понимаю, господин капитан.

— Что именно, ваша светлость?

— Почему вам не везет с дамами, капитан, — надавил на больную мозоль Сорокамос, это был его излюбленный прием, — Вы говорите слишком длинными предложениями и начинаете

слишком уж издалека. Джуриусс вспыхнул, как маков цвет, и молчал.

— Ну, говорите же, капитан. Теперь надо все из вас вытягивать под пытками?

— Нет, сир. На корабле находятся лица, которые не должны лететь с нами.

— Кто они? — напрягся Сорокамос.

— Госпожа герцогиня Занка, и молодой человек, сын графа Дореса.

Повисла пауза.

— Черт вас раздери, капитан Смолл, — Сорокамос ругался не часто, только когда был чрезвычайно взволнован, — Вы лишитесь не только вашего места, но и свободы. Что они

делают здесь?

— Госпожа герцогиня здесь по приказу Владыки, она отдала письмо, написанное его рукой и с его личной печатью. А молодого человека она привела с собой.

— Господин капитан, ответьте мне вот на какой вопрос, — после недолгих раздумий сказал Сорокамос, — может ли это письмо быть случайно потеряно?

— Нет, сир.

— Оно надежно сокрыто от чужих глаз?

— Да, сир.

— Держите его под охраной, господин капитан, в ларце с письмом ваша возможность потерять свободу лишь на время. Я сразу же после прибытия в Эолис хочу видеть это

письмо, там упоминаются какие-либо имена?

— Нет, сир.

— Впрочем, это не важно, Микаэлос и так уже совершил большую ошибку. — Почему вы сказали мне? — спросил Сорокамос, подумав.

— Эта ситуация казалась мне странной.

— Тогда почему вы пустили на борт пассажиров?

— Я думал, что ситуация прояснится.

— Вы странный капитан, Джуриусс Смолл.

— Я сказал вам это, потому что… вам грозит опасность, сир.

— Я возьму это на заметку, — Сорокамос встал, но в этот момент раздался страшный грохот.

Мужчины выбежали из кают-компании. Аланка вскочила и замерла посреди комнаты. Раздался еще один грохот и за ним последовал взрыв. Аланка встрепенулась и побежала к

двери. Но вдруг "Грегарина" накренилась, прямо в кают-компанию ворвался снаряд, корабль тряхнуло. Аланка не смогла открыть дверь и упала, сильно ударившись. Она

заворожено смотрела, как танцует на полу снаряд. Снаряд взорвался. Темнота поглотила Аланку, она не слышала взрыва, а тело стало легким, как перышко, и куда-то полетело. "Перышко. Лететь", — зудело в голове. Надо было сделать что-то такое, чтобы два этих слова соединились. Было между этими словами какое-то третье слово, жизненно важное

слово. Плечо вдруг пронзила рвущая боль. "Плечо! Крылья!" — осенило Аланку. Она резко раскрыла крылья, стремительный полет прервался. Остатки сознания покинули ее.

Глава вторая. Эолис

Вопреки всему "Грегарина" добралась до Эолиса. Гремя и гудя, судно задело крепостную стену и грузно рухнуло на улицы города. Раздались крики раненных, засуетились

люди, матросы эвакуировали пассажиров и выносили продукты. На месте лечили раненых падением судна. Погибших не было, но счет пропавших без вести был открыт: пропажа

Аланки обнаружилась сразу же. Сорокамос мгновенно забыл о Занке, заговоре и прочих вещах. На месте он собрал небольшой совет из капитана и Микаэлоса.

— Необходимо ее искать, — взволновано говорил герцог.

— Но, сир, судно, — пытался возразить капитан.

— Какое, к дьяволу, судно! Враг ты рода лебяжьего! Если кто-то пропал его надо искать. Вы же капитан не плюете и не машете устало рукой, когда теряете свой компас, вы

ищете его!

— У меня нет компаса, сир! Я ориентируюсь по солнцу, — окатил ледяной волной герцога Джуриусс.

Сорокамос выпрямился, он еле сдержался, чтобы не ударить наглеца, хотя имел такое право.

— Хорошо, — спокойно сказал он, — вы, капитан, проявили себя, как преданный мне человек, — он сверкнул глазами на капитана, — я позабочусь о вашем судне, но и вы

сделаете мне одно крохотное одолжение: найдите мне мою невесту!

Джуриусс покраснел и промолчал.

— Я понимаю ваше негодование. Вам тяжело покидать судно, но мой пост куда более строг, я не могу покинуть город, я и мессир владыка, командующие армией, я не могу

отлучиться. Вы же сию секунду отберете лучших своих людей и отправляетесь на поиски.

— Но где искать?

— Там, где стреляли запрещенные указом Лирании пушки! — теперь молния из глаз Сорокамоса полетела к Микаэлосу.

— Но мои люди устали…

— Меня это не волнует, господин капитан, можете взять у мессира владыки гвардейцев. Или вы ищете возможность остаться за крепостными стенами? — Сорокамос угрожающе

наклонился к уху капитана, — иначе, Джуриусс Смолл, тебе самому придется придумать, какую смерть ты примешь от меня на этом самом месте. И ты сам знаешь за что! За

такие преступления тебя казнят, найдешь Аланку, я сделаю вид, что ты ничего не говорил мне.

— Живой, сир? — спросил капитан.

— Только живой, — шепотом сказал герцог.

— Но, сир, — вскричал капитан, — она упала с такой высоты.

— Я сказал "ТОЛЬКО". Это приказ.

— Но, сир.

— Я могу предложить вам шпагу, петлю, топор…

— Так точно, сир, — бесцветным голосом ответил капитан "Грегарины".

Микаэлос с недоумением и интересом наблюдал за дуэлью герцога и капитана.

"Кажется, и в этом мальчике я ошибся!" — подумал он.

— Мессир, — обратился устало капитан к владыке, — выделите мне гвардейцев.

— Мессир Микаэлос, — властно перебил капитана Сорокамос, — выделите господину Смоллу, дюжину солдат, пусть берут любую провизию, и отправляются на поиски.

— Сколько у меня есть времени, сир, — чуть поклонился Микаэлос, понимая с кем, имеет дело.

— Пять минут.

— Хорошо, сир.

Микаэлос подошел к крепостной стене и переговорил с сержантом.

— Аланка мне нужна живой. Иначе не возвращайтесь, — приказал Сорокамос.

Через четверть часа капитана и его спутников уже не было в городе.

— Какие будут указания, сир? — спросил Микаэлос.

Сорокамос сверлил какое-то время владыку взглядом, но затем смягчился.

— Отдыхайте, Микаэлос, вы мне не нужны сегодня. Если у вас будут какие-то вопросы или что-то случится, я буду ждать вас в своей резиденции.

Сорокамос пошел по знакомым улицам любимого Эолиса — Красного города, выстроенного из красного кирпича. Он шел к центру, где увитый плющом и украшенный затейливой Эолисской лепниной, располагался его дом. По алому кирпичу и золотым рамам окон можно сразу было узнать резиденцию корн-принца, ни на одном из домов не было такой роскошной лепнины. Сорокамос немного постоял на пороге, вздохнув, посмотрел с тоскою на небо, прошептал что-то и вошел в свою резиденцию, как входил всегда — полновластным хозяином.

Глава третья. Первый день пути

Вечером того же дня, как "Грегарина" совершила жесткую посадку на улицы Эолиса, Занка спешно покинула город. Как только стемнело она в сопровождении своего нового

сообщника — виконта Мекелеса Дореса выехала из Эолиса в карете, заботливо предоставленной Микаэлосом, и с бумагой от Владыки, которая служила бы пропуском в любую гостиницу на протяжении всего пути, так же эта бумага могла стать волшебным средством от разбойников, задумавших напасть на карету. В трехдневном путешествии на Восток лесных провинций больше защитников у нее не было.

Первый день пути лежал до уездного городка Болод. Раньше, еще при людях, это была хорошо укрепленная крепость, как и Эолис, но теперь остатки былого величия можно было увидеть только в здании мэрии, да на ветхих зданиях старого города. Занка мысленно вернулась в настоящее, она еще раз проверила охранную грамоту и посмотрела на своего спутника. Мекелес Дорес — скуластый молодой человек, с маленькими

юркими глазами. Его можно было легко охарактеризовать одним словом: широкий.

При взгляде на этого молодого человека, совсем еще мальчишку, в глаза бросались не по возрасту широкие плечи, скулы, сильные широкие ладони. Широта была его главным

качеством: он мог раздавать кошели с деньгами понравившимся девицам, на широкую ногу он закатывал пирушки для друзей, он мог сорваться с места и ехать на другой конец

страны, если того требовала его душа. Кого бы вы ни спросили о нем, вам сказала бы, что Мекелес широкой души человек. Однако по молодости виконт был падок на смазливых

девиц, вербовка его прошла спонтанно: он просто встретился Занке по дороге (Мекелес приехал вместе с отцом). Плененный красотой Занки, ее рассказами о светлых целях,

которые она якобы преследовала, Мекелес умолял ее взять его с собой. В его глазах уже маячил яркий свет грядущих побед, ему грезились сцены мести отцу, который всегда

открыто, считал сына недостойным продолжать род Дорес.

Всю дорогу, сидя на борту "Грегарины", в трюме, между корзинами с яблоками и какими-то коробками, Занка развлекала Мекелеса рассказами о светлом будущем и опасностях,

которые ждут их впереди; мальчику нравились эти сказки. Занка не говорила Мекелесу ничего о том, куда они едут, всю информацию она выдавала строго дозировано, чтобы

мальчик раньше времени не заподозрил неладного.

Во время бомбежки они чудом остались живы, все это время Занка молилась, чтобы Сорокамоса не убило осколком. Убить его самой на земле было куда более приятным делом.

Микаэлос поспешил спровадить Занку, пока Сорокамос ничего не заподозрил, он выдал ей лучшую карету и грамоту, и выдворил из города.

Всю ночь и весь день карета не останавливалась, к вечеру они добрались до Болода. Улицы оказались такими узенькими. Что пробраться по ним на карете не представлялось

возможным. Поэтому Занка решила искать таверну на окраине города, чтобы можно было и переночевать и поесть. Такая таверна нашлась, и называлась она "Лесной дух".

Низенькое грязное помещение "Лесного духа" пропахло отнюдь не лесными ароматами: Запах чеснока, лука, пряного эля и грога смешались в причудливое амбре. Даже Занка, привыкшая с детства к запаху навоза (однако, не питавшая к нему никаких эмоций, кроме священной ненависти), поморщилась. Занка и Мекелес осмотрелись. Зал

был пуст, если не считать обитавших в "духе" уже второй месяц двух выпивох. Путники подошли к стойке. Занка облокотилась на нее и тут же отпрянула, стойку эту видимо

еще ни разу не мыли, от нее тянуло сырой рыбой.

Колокольчика либо кого-нибудь другого средства подачи сигнала не было. Занка была в некотором замешательстве и негромко кашлянула, но никто не отозвался, она постояла

немного и громко спросила:

— Есть ли тут кто-нибудь?

Спустя минуту раздался протяжный и громкий храп откуда-то из недр стойки.

Не долго думая, Занка сильно ударила кулаком по стойке, а ногой вдобавок пнула несчастную мебель.

Под стойкой что-то упало, и через пол мгновения из-за стойки вырос тощий мужчина. Высокий брюнет, с неправильной формой черепа и кривыми зубами, сонно осмотрел

посетителей.

— Мэтр, у вас не найдется на ночь пары комнат? — повелительно спросила Занка.

— Господа желают спать раздельно? — бесцеремонно поинтересовался хозяин.

Занка вспыхнула и рявкнула:

— Да, и чем быстрее вы обеспечите нам комнаты, тем благодарнее и щедрее станут господа.

На хозяина эти слова не произвели ни малейшего впечатления, он бесстрастно ответил:

— В таверне осталась одна комната с двуспальной кроватью.

— Как ваше имя? — кипя, спросила Занка.

— Валдерас, — зевая, ответил хозяин.

— Мэтр Валдерас. — прошипела Занка, — нам необходимо две комнаты с кроватями или хотя бы комната, но где будут две кровати, — чеканя слова, сказала она, просверлив ни

одну дырку в уважаемом трактирщике.

— В таверне осталась только одна комната с одной двуспальной кроватью, милая госпожа, — обдал холодом Занку трактирщик.

— Сколько она стоит, — сдалась герцогиня.

— Сто пятьдесят су — ночь, — спокойно сказал он.

Занка расширила глаза и раскрыла широко рот.

— На сто пятьдесят су в Лебедь-граде можно купить целое стадо овец! — воскликнула она.

— Милая госпожа, — как больной втолковывал трактирщик Занке, — Мы с вами не в Лебедь-граде, у нас здесь война. Тут на Эолис войска идут. Все с Востока уходят, только вы

на Восток.

— Это имеет какое-то значение, — подозрительно осведомилась Занка.

— Ровно никакого, я вам объясняю, на случай если вы не знаете, — парировал Валдерас.

Понимая, что спорить с хозяином, только время терять, а Занка уже валилась с ног от усталости, она бросила на стойку мешочек с деньгами. Валдерас высыпал монеты на

стойку и скрупулезно несколько раз пересчитал. Окончив подсчеты, он что-то пнул под стойкой.

— Проводи в номер, — сказал он почти ласково, бабе появившейся из-под стойки.

Баба кивнула и знаком дала понять гостям, что она немая. В комнате она показала Занке и Мекелесу кровать, таз с водой и вышла.

— Ложитесь в постель, мадемуазель, я буду спать в кресле, — сказал Мекелес.

Занка ответила ему долгим выразительным взглядом. Молодой человек прекрасно понял этот взгляд и, как маков цвет, вспыхнул, и вышел из комнаты.

— Мальчишка, — фыркнула Занка.

Мекелес спустился вниз и сел у стойки. Хозяин стоял, меланхолично перебирая стаканы.

— Не спится, барин? — спросил он.

— Не спится, — устало ответил Мекелес.

— Жена? — бесцеремонно спросил мэтр Валдерас, но в ответ получил лишь малиновые уши и молчание.

— Моя вон немая, — не стесняясь, продолжал хозяин, — до чего хорошо: не пилит, не кричит. И зачем вы на Восток поехали? — без перехода продолжал он, — Там ведь ничего

кроме старого замка нет. А в замке знамо дело — принц живет, как ему и положено.

— Какой еще принц? — заинтересовался Мекелес.

— Мальчик, — ответил кратко словоохотливый хозяин.

— Какой мальчик, какой принц, толком говори!

— Да дух, — махнул рукой хозяин, лениво рассказал виконту все тоже самое, что некогда рассказал Микаэлос Занке.

— У вас есть перо и бумага, — взволнованно заговорил Мекелес, когда рассказ трактирщика окончился.

— Найдется.

Хозяин покопался все под той же стойкой и выдал Мекелесу кусок третьесортного пергамента и полуиссохшие чернила. Молодой виконт начал торопливо писать:

"Отец! Я нахожусь в городе Болод, я и герцогиня Занка, сестра нашей королевы, движемся на Восток. Туда, где пропадают наши экспедиции. По свидетельствам местных жителей дух мальчика-принца действительно существует. Как мне, кажется, мы движемся именно к нему. Но даже если отбросить этот слух, то поведение герцогини и владыки кажется мне подозрительным. Так как я нахожусь вместе с ними, то являюсь и сам участником З.А.Г.О.В.О.Р.А. Вы всегда говорили мне, что нужно быть верным долгу и выбранному пути, который этот долг диктует, что такова судьба рода Дорес. Я выбрал свой путь, сделав роковую ошибку, и памятуя о ваших словах, останусь, верен выбранному. Я понимаю, что после всего, что написал, я не могу далее оставаться вашим сыном, но из сыновних чувств, которые сильны во мне, пишу вам это письмо, спешу предупредить вас, чтобы вы могли защитить нашего короля. Возможно, вы еще не знаете, но погибла "Грегарина", никто из важных пассажиров ее не погиб, но в большой опасности находился мессир Сорокамос".

Мекелес задумался, не упустил ли чего-нибудь в своем сумбурном письме.

Не сумев сдержать дрожи в руках, Мекелес подписал:

"По вашему усмотрению распорядитесь этим письмом, от вашего недостойного сына Мекелеса".

— У вас есть почтовые голуби? — спросил Мекелес.

— Есть, — лениво бросил хозяин.

— Эту бумагу необходимо срочно доставить в Лебедь-град.

— Любой из наших голубей может долететь только до Сороса или Ревня. Вы надпишите письмо, а они его доставят на центральную почту Ревня.

— Так не пойдет, — подумав, ответил Мекелес, — Военная почта тут есть?

— Конечно, — Валдерас подробно объяснил, как ее найти.

Мекелес сорвался с места и бегом направился по узким улочкам Болода на военную почту. Возле засохшего фонтана дыхание Мекелеса сбилось, он остановился. Фонтан

изображал птицу-деву, молящуюся о благе человечества. Мекелес задумчиво пошел дальше, в детстве ему рассказывали сказку, об этой лебедянке. Некогда, когда только род людской начал приходить в упадок. К людям спустилась с небес птица-дева. Она объяснила людям, в чем их несчастье и подсказала, как справится с ним и снова обрести величие. Но глупые люди, вместо того, чтобы послушать ее, заковали в стальные латы и посадили над собой владычицей. Дева сбежала от них, но они настигли ее и убили. Умирая, птица-дева прокляла людей за их жестокость. С тех пор во все людские земли никогда не заглядывает солнце, а из черных, тяжелых туч идет красный снег, и этот снег будет идти до тех пор, пока не упадет ровно столько снежинок, сколько погибло на земле людей, от жестокости и жадности других.

С тех пор людьми стали править первосвященники, изустно передававшие друг другу разные знания. По их повелению так же в Болоде был возведен этот фонтан.

Мекелес припомнил так же, что для полного освобождения от проклятья людям необходимо истребить все зло в себе, как было сказано в сказке "костяны ножом истребить плоть зла, алмазным — самую душу его пригвоздить к священному дереву — Тондерман".

У сказки не было конца, не было сказано, нашелся ли кто-то, кто смог истребить все зло людское на земле, или род людской так, и остался проклятым. Нянька же из сказки

выводила простую мораль: "На мягких подушках в вечность не въехать".

— Зато я, кажется, уже попал в историю, — заметил про себя Мекелес.

Он ругал себя за свои слабости, за этим занятием он прибыл на Болодскую военную почту. Он предъявил фамильную печатку, с гербом рода, и приказал немедля отправить

письмо отцу.

Выйдя от почтарей, Мекелес с увлечением маньяка начал перечислять все свои слабости и пороки. Чем дальше он шел, тем больше пороков открывал, большинство из них были

мнимыми и надуманными, но все глубже уходя в себя, Мекелес находил им неизменное подтверждение.

Выйдя на площадь с фонтаном, Мекелес рухнул на колени и стал молиться, обращаясь к птице-деве. Ее не почитали как святую, пожалуй, ей покланялись первосвященники

людей, но и они не возносили таких щедрых и страстных молитв, какими сейчас осыпал деву Мекелес. Он каялся деве, рыдал и пару раз начинал, было рвать на себе волосы.

Он говорил бессвязно, закончив перечислять все прегрешения, он умолял спасти его, потом сердце его успокоилось, речи стали осмысленнее, поток слов стал иссякать. С первыми лучами солнца он вернулся в таверну, он заказал хозяину рому, и, отпив глоток, провалился в тяжелый сон без сновидений.

Глава четвертая. Лебединая песнь

Известия о гибели "Грегарины" в Лебедь-граде получили от Сорокамоса на следующий день после случившегося. Он писал, обо всем подробно, что пропала Аланка, возможность гибели ее он не исключал, пусть и в самых мягких выражениях на которые был способен. Ни слова, однако, Наместник Лебедь-града в Эолисе не писал о заговоре.

Павлес читал письмо брата в своей спальне. Фелия слушала его, запустив свои тонкие пальцы в соломенные волосы. Случайный солнечный лучик, побившись, сквозь тонкие

шторы, лизнул подлокотник ее кресла и остановился на розовых, чуть приоткрытых губах принцессы.

После отлета "Грегарины" обнаружилась пропажа Занки и сына младшего из Доресов — виконта Мекелеса. Их искали, но не нашли. Граф Карикас предположил, что герцогиня и

виконт такой пробрались на "Грегарину", чтобы не отставать от событий и находиться в самой гуще их. Однако дядя пропавшего виконта — Жорес, отверг такое предположение

сразу же, как полный абсурд и нелепицу. Рассчитывалось, что по прибытии "Грегарины" обратно в Лебедь-град, начнутся приготовления, для отправки на Запад короля и

королевы, после коронации Павлеса (в связи с положением Эолиса свадебное путешествие отменили). Теперь же и этот план обрушился. Судя по тому, что писал его светлость герцог Эолисский, "Грегарина" не подлежала восстановлению.

Бендос III еще ничего не знал об этом, поэтому за завтраком был опечален отсутствием вестей от младшего сына, этот недостаток с лихвой смог возместить старший.

— Отец, — с заминкой начал Павлес, — Утром я получил письмо от брата. "Грегарина" погибла, при подлете к Эолису ее сбил залп, как минимум, пяти Крабов.

Раздался мелодичный звон — королева-мать выронила маленькую ложечку для фруктов. Бледная несчастная мать впилась глазами в старшего сына, взглядом приказывая говорить.

— Сорокамос жив и невредим. Но Аланка исчезла, он послал за ней экспедицию, но от них тоже нет никаких вестей. Брат не исключает, что она может быть мертва, — глядя в

глаза матери, проговорил Павлес.

— Что предпринимает владыка? — спросил Бендос.

— Брат ничего не пишет об этом. Но я не думаю, что мессир Микаэлос бездействует, — предположил принц, — так же он ничего не пишет о Занке и молодом виконте, но это так

же не означает, что они в Лебедь-граде.

— Возможно и так, — сказал старый король, — но… - тут он запнулся.

Бледная, величественная и строгая королева-мать тихо встала из-за стола.

— Прошу прощения, ваше величество, я неважно себя чувствую. Я удаляюсь в свои покои, — она легко поклонилась, — Фелия, голубушка, проводите меня, с вами мне будет

веселее.

Все разом поднялись и сели только тогда, когда женщины покинули зал.

— Возможно, сын мой, в нашем окружении есть человек, желающий вам зла. Готовьтесь, на вас будут давить заложниками, через вашу супругу и через младшего графа Дореса.

Возможно гибель "Грегарины" звено в одной и той же цепи, — задумчиво проговорил король.

— Батюшка, вы сказали, что угрожать будут мне…

— Да. Тебе как будущему Лирании, будущему королю, воцарение твое не за горами.

Павлес со вздохом согласился. Наскоро докончив завтрак, он распорядился собрать военный совет.

Во время между советом и завтраком Павлес сел писать письмо брату. Через четверть часа оно было готово. Павлес перечитал его и тут же порвал, через мгновение оно

рассыпалось прахом в костяной пепельнице.

"Слишком официально", — решил Павлес.

Он походил по кабинету и снова сел писать письмо, но его постигла участь предшественника, его сожгли недописанным. Принц счел его слишком растянутым.

Третье письмо Павлес написать не успел, пришло время военного совета.

— Министры ждут вас, ваше высочество, — чопорно поклонился Сериохус.

— Спасибо. Как чувствует себя королева-мать?

— Их величество перенесли огромный удар сегодня, — печальнее, чем нужно сказал слуга, — Сейчас ее величество прилегли отдохнуть. Молодая госпожа читает ей вслух.

Павлес кивнул.

— Попросите господ министров подождать и позовите ко мне мадам Фелию.

Сериохус удалился. Павлес подошел к окну и смотрел на горизонт, собираясь с мыслями.

Тихо вошла Фелия. Она подошла к мужу и обняла его со спины. Павлес повернулся в ее объятиях и улыбнулся.

— Мужайся, любимый! Наступают суровые времена!

— Надеюсь, они не тронут нас, — тихо сказал Павлес и поцеловал жену в плечо.

— Охраняй матушку, ей очень нужна поддержка, а я пойду решать важные государственные вопросы, пока батюшка отдыхает, ему тоже нелегко.

— Что с матушкой? — спросила Фелия, — Она не плачет, но слезы текут из ее глаз и она не может остановить их, когда я уходила она заснула.

— Она очень любила Аланку. Ты же знаешь, Аланка осталась без матери и отца очень рано, и воспитывалась с нами: со мной и с братом. Ей всегда указывали должное место, но

мои родители любили ее как родную дочь. И Сорокамоса всегда опекали, больше меня, с ним всегда было больше проблем. А теперь любимые чада находятся под угрозой. И то,

что мы с тобой в замке, здесь, еще не значит, что мы в полной безопасности. Нам тоже угрожает опасность. Родители понимают это, но и защитить уже не могут. Это суровое

испытание.

Фелия прижалась к мужу.

— Все будет хорошо, любимый! Ничего не бойся, иди со спокойным сердцем!

Они расстались: Фелия отправилась обратно, а Павлес, храня письмо брата на груди, пошел в кабинет для военных советов.

Там по-прежнему было темновато и мрачно, так же на своих местах сидели министры. Но оба брата Доресы казались обеспокоенными, Карикас, по привычке спрятав глаза в

карту, о чем-то думал.

Павлес вошел в кабинет и, коротко поздоровавшись, приступил к делу.

— Господа, сегодня я получил письмо от брата, — он положил письмо на стол, — сир, Карикас, прочитайте нам его.

Запинаясь и путаясь в витиеватом мелком почерке герцога, изобилующем красивыми виньетками и завитушками, министр снабжения прочитал письмо. Закончив, он опустил руки и осмотрел побледневших министра обороны и военного аналитика, и обратил внимание на то, каким грозным выглядел Павлес.

— Ваше мнение, господа, — прервал паузу принц.

Вопрос так и повис в воздухе. На пороге появился Сериохус, он ворвался в кабинет, ни единой капли чопорности не было в его облике, в глазах сквозил страх.

— Ваше величество, — обратился он к Павлесу, — Господа. Королева-мать скончалась.

Сериохус выпалил это, как будто обжигаясь словами. Сказал и слова повисли в воздухе, сказал, и тишина обрушилась на присутствующих. Сериохус сделал пару неуверенных

шагов и упал. Карикас его подхватил и усадил в кресло, там старик заплакал, как ребенок, он не мог сдержать слез. Павлес кинулся к двери, но остановился на секунду

возле Сериохуса, он смотрел на старика, словно тот мог объяснить ему, что произошло. Мир с тошнотворной медлительностью совершил вокруг Павлеса один оборот, принц просто не верил, что Сериохус сказал правду. Ступор быстро прошел, крылья понесли молодого человека в башню родителей. Как вихрь он ворвался в спальню матери. В дверях он остановился, и вдруг мир обрушился всей своей тяжестью на его плечи. В голове пронеслась нелепая мысль, сто королева-мать просто спит, а старик и его нелепые слова, просто игра воспаленного воображения, и что хорошо, что Сорокамоса нет в городе, вдали отсюда он легче перенесет этот удар.

Фелия бледная с дрожащими руками, вцепилась в мужа. Она не прониклась еще к королеве-матери нежными чувствами, она старалась разделить с мужем ту боль, которую он испытывал сейчас. Павлес не замечал жены, он видел только постель, на которой лежала его мать. Спустя недолгое время Павлес подошел к ложу и исполнил свой ритуал прощания. После соответствующих слов Павлес поцеловал мать в лоб и обе щеки, в этот самый момент, в спальню вошел Бендос III король всея Лирании.

Сильно, с мощью, которую давно уже не ведали стены древнего замка, распахнулись двери спальни. В комнату вошел Бендос III. Это был истинный король Лирании железною

рукой подавлявший бунты, усмирявший разбойников и проливавший их кровь на пашни своих крестьян. Павлесу было достаточно одного взгляда — мельком, чтобы понять: и отца у него тоже больше нет. Бендос преобразился: из иссохшего, замученного болезнью старика, он стал вновь статным и сильным человеком, взгляд его разгорелся.

— Карла! — с этим криком король бросился к одру супруги.

Павлес наблюдал за всем издалека, словно он был не здесь, и все это происходило не с ним. Он видел, как отец целует руки матери, как что-то говорит ей, как поднимается

с колен, снова целует руки, губы, лоб. Словно через вату Павлес услышал слова отца:

— Пойдем, сынок, ты должен научиться приносить и принимать жертвы. Не щади врагов, не жалей друзей. У тебя одна опора — Фелия и одна цель — Лирания. Береги их, плати

любую цену за их благополучие. Благословляю тебя, сын мой, на жизнь.

Бендос вышел из комнаты. Павлес с отцом отправились к ратуше. Там уже собиралась толпа, чтобы проводить своего короля. К Павлесу присоединилась Фелия, ее всю трясло.

Бендос снял с себя королевский венец и надел его на коленопреклоненного сына.

— Благословляю тебя на жизнь, сынок, благословляю вас на жизнь, дети мои, — обратился к своими поданным король, — Благословляю тебя на жизнь, Лирания, — вскричал в

порыве чувств он.

Первый и последний раз Лирания видела своего короля взволнованным.

— Отец, — позвал Павлес, но Бендос не отозвался.

Он уже готов был исполнить свой последний обряд.

По древнему обычаю, супруги королевской четы умирали в один день, смерть одного автоматически означала смерть другого. Жители Лебедь-града, не любившие жестокости, пришли, только чтобы проститься с горячо любимым монархом и скорбели, чуть ли не острее, чем сам Павлес. Хриплым голосом Король запел слова клятвы в небо:

— Если солнце твое застлала гроза — ты по ливню рукой проведи.

Если счастье твое опустило глаза, его ты развесели,

Если ночь нападает с мечами на день, ты будь подобен огню,

Если любовь твоя стоит на краю, ты жизнь отдай свою.

С каждым словом голос его звучал все сильнее, закончил же клятву хор голосов.

Медленно взмахивая седыми крылами, Бендос стал подниматься вверх к самому солнцу. Фигура уменьшалась, пока не стала точкой, немного повисев в воздухе, она стремительно

стала приближаться.

Из толпы послышались, несмелые крики: "Да здравствует король!". Вскоре все, глотая рыдания, кричали: "Да здравствует король!". Кричали что есть мочи, чтобы заглушить

боль, чтобы слышали все.

И вдруг толпа смолкла на несколько мгновений, единое большое сердце остановилось. "Король умер! Да здравствует Король!" — завопил кто-то. Толпа бросилась на колени. Самые смелые приблизились к останкам короля, вместе с Павлесом они отнесли тело к

костру, который организовали за время обряда.

Спустя час королевские тела были сожжены, а Павлес издал свой первый указ о трауре длиною в семьдесят дней, по количеству лет прожитых королевой-матерью. Королевская

чета уходила со всеми возможными почестями.

Вечером Павлес и Фелия, сидя в своей комнате молчали. Перед молодым королем лежало перо и пергамент, он должен был написать брату, что теперь они остались одни. Молчание стало таким привычным для обоих, что скажи кто-нибудь хоть слово и мир взорвется. Все и так потеряло смысл, а так пропадут и поля, и леса Лирании — все

пропадет.

Вдоволь натешившись страшными картинами, Павлес взял перо и стал писать. Он писал страстно и долго, а когда окончил, то не стал переписывать, а сразу велел отослать —

то, что написано сердцем, не может быть плохо.

В ночь были разосланы вестники, и к утру, разве что в болотном городе не знали о трауре.

Сразу после завтрака Павлес созвал своих министров, чтобы продолжить вчерашний неоконченный военный совет.

— Итак, — начал Павлес, ознакомив еще раз своих министров с письмом брата, — у нас объявилась некая третья сила, сила нам неведомая, и вне наших законов, традиций и

правил. Скорее всего, эта третья сила вообще не имеет понятия о ведущийся войне, а возможно напротив, слишком хорошо о ней осведомлена, даже лучше чем я. Павлес задержал тяжелый взгляд на братьях Дорес, и продолжил:

— Близ Эолиса появились пушки!

— Последние пушки согласно отчетам, были списаны и переплавлены пять лет назад, — мгновенно отозвался Сергиас.

— И это были Эолисские пушки? — спросил король, сверля министра взором.

Про себя каждый присутствующий отметил, как непросто теперь стало с Павлесом, тот словно впитал в себя всю отцовскую жесткость и теперь старался увеличить ее,

оттачивая на подданных эту новую свою черту.

— Да, сир, — с задержкой, как побитый школьник, пойманный на невыученном уроке, отвечал Сергиас.

— Значит, они не были переплавлены! — чеканя слова, впился в министра взглядом Павлес, — это был первый указ, который вы обязаны были исполнить, сразу после вашего

назначения. Протекцию вам составил ваш брат, учитывая ваши рекомендации… Отцу казалось, лучше, чем вы, трудно найти министра. Кажется, за скорое исполнение указа вам даже дали орден, выделили денег и земли вблизи Лебедь-града.

— Да, сир, — отвечал Сергиас, повесив голову, однако, наблюдая за монархом исподлобья, — с Эолисскими пушками вышло вот что: ответственность полностью конечно лежит на

мне, но ваш батюшка поручил Эолисские пушки мессиру Микаэлосу. Владыка дал мне полный отчет в том, что пушки были отправлены с конвоем в Ревень, где и были

переплавлены.

— И как, по-вашему, переплавленные пушки способны палить? — спросил король.

— Нет, сир, не способны.

— Вы проверили отчет Владыки?

— Нет, сир, ваш батюшка сочли, что владыка не нуждается в проверках.

Павлес судорожно сжал кулаки, бросил взгляд на Карикаса, потом в окно, на поля, мысленно поблуждав где-то с полминуты, он раздраженно сказал:

— Наш батюшка, да прибудет его душа с душою нашей матушки в светлых краях запада, очень не доверял Владыке. Микаэлос долгое время пробыл в стане нашего врага, но

добился там поразительных успехов, а именно прекратил вражду Лирании с одним из самых влиятельных кланов. За сию заслугу, ему была жалована должность Владыки Эолиса. Однако, не смотря на все обстоятельства и заслуги, отец никогда, слышите, ни-ког-да не доверял владыке! И я никогда не поверю, в сказку, которую вы мне сочинили тут на ходу, должно быть.

К концу своей гневной тирады Павлес говорил уже не просто раздражительно, а с едва сдерживаемой яростью. Он нарочито спокойно сел к столу, бумага и перо на всякий случай лежали еще со вчерашнего дня. Король слегка задумался, что-то записал, перечитал, подписал и передал Карикасу.

— Это мой указ, — сказал Павлес уже спокойно, — храните его, мессир. Читать не надо, я расскажу вам все на словах.

Итак, я рассудил, что пушки переплавлены не были. И я не хочу слушать ваших оправданий мессир Сергиас, и оправданий Владыки. Я поручаю мессиру Карикасу следствие и проведение инспекции по вашему, мессир Сергиас, ведомству. Когда оно будет окончено, мы призовем Владыку и допросим его, а пока, я напишу нашему брату, и он проследит за ним, а может быть, и выведает что-нибудь. Так же сейчас будет снаряжен отряд, который пойдет в район выстрелов пушек и изымет данные орудия.

И если, мессир Сергиас, вы лишитесь ваших наград, земель и должности, можете считать, что вам повезло. Что вам крупно повезло.

— Но, сир, — Дорес-старший вскочил с места, кипя праведным гневом — Брат не виноват! Это абсурд! Если Владыка, подбиваемый с Востока нашими врагами, сохранил эти орудия

и теперь использовал их….

— Вы слышите себя?! — вскричал Карикас, выпучив глаза, — Пушки стреляли по кораблю, в котором находился герцог Эолисский, и САМ Микаэлос! Те, кто стреляли из пушек с

земли, конечно вряд ли знали, кто летит над ними, но Владыка же знал. Неужели вы предполагаете, что он исполнил все это только чтобы отвести от себя подозрения?

Подвергать свою жизнь опасности, только ради того, чтобы отвести подозрения? Это невероятно! Тем более, что техника стрельбы из пушек под запретом и потому утеряна.

— Мессир Микаэлос, знаком с этой техникой и мог обучить команду, — возразил Жорес.

— Довольно! — прервал перепалку король, — выяснить все обстоятельства дела ваша задача, Карикас. И начнете вы с инспекции министерств.

Павлес сделал жест, указывая на то, что совет на сегодня окончен.

— Подождите, мессир, — что-то соображая, сказал Карикас.

— Я вас слушаю.

Карикас бросился к карте.

— Ваш брат описывает беспорядочную пальбу, вот в этом районе, — Карикас ткнул пальцем в карту, — в этих краях еще есть отчужденные земли, по договору от пятьсот

шестьдесят третьего года.

— То есть, об отчуждении части земель лесных провинций в пользу людей, — уточнил Сергиас.

— Да, — коротко бросил Карикас, — Людские племена живут там, мигрируют по отчужденным землям, по последней переписи, их осталось там не более сотни. Они кочуют. И в этот раз видимо зашли слишком близко к границе отчужденных земель, наткнулись на пушки…

— И стали стрелять, — расхохотался Жорес. — Мессир Карикас, вы сказочник! И после всего вы будете обвинять меня в абсурдности моих суждений! Вы сами несете ахинею!

— Вы, мессир Жорес, отправитесь с отрядом на места, откуда велась стрельба, и лично проверите "ахинею", — властно отозвался Павлес, — мне эти рассуждения не кажутся

глупыми. Я доверяю, мессиру Карикасу! Итак, с сего дня, я отстраняю вас, Доресы, обоих от службы, временно, пока ведется следствие, указ об этом я издам позже, с момента его подписи он вступит в силу.

Сергиас вскочил:

— Сир, я кровью и делом докажу, что не враг вам. Я готов жертвовать жизнью, чтобы доказать вам это.

— Чего вы хотите? — равнодушно спросил Павлес.

— Я хочу отдать за вас свою жизнь!

— Высокие слова, — устало сказал король, — тем не менее, я не могу дать вам ваши войска, вы не в опале, но под подозрением.

Павлес сделал нетерпеливый жест и распустил совет до следующего требования.

Он вернулся в свою башню, как раз в то время когда в спальню вернулась из молельни Фелия.

Королева вздрогнула, увидев, что ее супруг бледен и измучен.

Павлес, истощенный военным советом, упал на кровать и закрыл глаза.

Фелия взяла его руку в свою и поцеловала. Он поднялся и обнял жену.

— Я устал, Фелия, я очень устал. Еще ничего не началось. А я чувствую, что скоро все кончится.

— Ничего, солнце мое земное, — ласково прошептала Фелия, — все будет хорошо, пока мы вместе, а наши судьбы теперь неразделимы, ведь так?

— Так, родная. Ты права, моя королева!

Глава пятая. Окос

В Эолисе уже был объявлен семидесятидневный траур по покойным королю и королеве, когда до Сорокамоса дошли письма от брата. О корреспонденции ему доложил лично Микаэлос.

Наместник, сидевший в это время в кресле возле стола и перебиравший шары для жонглирования, лишь невпопад сказал:

— Мы не выиграем этой войны.

— Отчего же, сир? — удивился Микаэлос.

— Брат мой переживает нашу общую утрату тяжело. А я в положении более выгодном, чем он. Утрата родителей не так сильно трогает меня. Мне нечего терять, а у брата есть

жена, он в страхе за нее. Я, к сожалению, не имею полномочий управлять армией, иначе я мог бы что-то сделать, а мой брат… он будет слишком осторожен, да и вести

советы, издавать приказы и прочее… Он еще долгое время не сможет полноценно управлять государством, — закончил свою несвязную речь Сорокамос.

Микаэлос все время смотрел на Наместника в упор и слушал не столько его слова, сколько наблюдал за принцем. Голос Сорокамоса был спокойным, мягким, каким-то нарочито равнодушным и безвольным. В глазах мерцал огонек надежды. Сорокамос не верил тому, что говорил.

Микаэлосу в голову пришли 2 мысли: "У этого мальчика во истину королевская рука" и "Не спектакль ли все это? Меня пытаются провести!".

Микаэлос вышел из кабинета и отправился на крепостную стену, где у него были дела. Сорокамос подошел к окну, которое выходило на Восток. Постоял там недолго. Внутри все ныло и болело, ему и впрямь нечего было терять, однако надежды он не терял, к

смерти он всегда относился философски, он знал, что ждет его там за гранью (все это было до малейшей подробности прописано в особой религиозной книге), он больше

боялся неизвестности. То есть смерть родителей опечалила его, но за них он был спокоен, а вот Аланка… Жива ли она? это был основной вопрос. И на него Сорокамос не

знал ответа, и, честно говоря, боялся узнать.

Неслышно вошел камердинер:

— Письма, сир!

— Их что теперь доставляют по два раза в день? — раздражительно сказал наместник, — от кого они? — уже мягче спросил он.

— От короля, сир, два письма и депеша из министерства обороны.

— Положите на стол. Спасибо — добавил Сорокамос, чтобы как-то загладить впечатление от своего первоначального резкого тона.

Наместник знал, что в этих письмах и читать их не хотел, но все же прочитал. Первое письмо он сжег, не дочитав, второе прочитал два раза, депешу прочитал в тревоге, и

велел позвать к нему Микаэлоса, тот еще был в замке и потому быстро явился.

— Вы получали сегодня депешу из министерства? — спросил Сорокамос, придав себе как можно более небрежный вид.

— Да, сир!

— Что вы можете сказать?

— У меня есть только слова, сир, и здесь они ценятся мало! На Востоке мне хватило бы только моего честного слова…

— Ближе к делу.

— У меня нет доказательств, ваша светлость, что мои слова правдивы.

— Вы еще ничего мне не сказали, Владыка. Но вы ведь знаете, я всегда питал к вам сердечную теплоту, а потому мне будет достаточно вашего честного слова, — сказал

спокойно Сорокамос, впившись глазами во Владыку, и не предлагая даже сесть.

— Я думаю, что причина в одном разговоре, сир! Разговор этот велся с глазу на глаз, между мною и мессиром Дорес, когда тот приезжал инспектировать выполнение указа. И

тут есть одно обстоятельство, ведомое только нам двоим, — сказал Микаэлос, однако без надежды, он видел, что Сорокамос ему не верит.

— Какое обстоятельство?

— У Мессира Сергиаса была бумага, подписанная королем, смысл её был в том, что мессир Сергиас делает все на благо Лирании и любой, кому будет предъявлена эта бумага,

должен исполнять приказы мессира министра.

— Это можно проверить, Владыка, у Сериохуса, есть копии даже таких записок. Продолжайте.

— Мессир Сергиас отдал тогда приказ оставить не тронутыми четыре пушки

— Он не называл причины, — не моргнув, спросил Сорокамос.

— Нет, сир, он просто сунул мне под нос эту бумагу.

Сорокамос пытался уловить хоть намек на недоброжелательность Микаэлоса к министру, но Владыка был непробиваем и спокоен, хотя в глазах его и присутствовала тревога,

вполне уместная в сложившейся ситуации.

— И вы повиновались?

— Да, сир.

— Вы спрятали пушки?

— Нет, сир, я передал их мессиру Сергиасу, который сам же их и отобрал.

— Кто-то может это подтвердить?

— При отборе пушек присутствовали мой писарь, адъютант и мессир Жорес.

Сорокамос вскинулся, побледнел:

— Что было дальше? — громче, чем требуется, спросил он.

— Братья Дорес самолично погрузили пушки на специальные повозки и направились с ними в Сорос, без охраны и конвоя.

— В Сорос?

— Точнее будет сказать по дороге в Сорос.

— Вам не показалось это странным?

— Показалось, сир. Вы знаете, что я очень осторожен, но мне дан был приказ молчать…

— Тем быстрее вы должны были все рассказать! Микаэлос, вы понимаете, что с вами будет? Вас же осудят и казнят! — вскричал Сорокамос.

Микаэлос был тронут таким участием молодого принца.

— Не мы выбираем нашу судьбу, сир. Я никогда не ослушивался приказов. А расскажи я в Лебедь-граде о том, что творили мессиры Дорес, меня бы обвинили в клевете и

осмеяли, да и сам бы я чувствовал себя доносчиком, сир. А это чувство очень не приятное, поверьте мне, чтобы быть доносчиком надо иметь другой склад личности.

Сорокамос не дослушал и половины речи Микаэлоса, и принялся писать. Микаэлос продолжал стоять. Он смотрел на принца и думал: "Настоящий королевич, как бы хотелось видеть его на троне! Но попасть к нему в немилость лично мне бы очень не хотелось! Он разговаривал со мной, как тюремщик с заключенным на допросе, впрочем, это и был допрос! Что же я докажу ему преданность и верность, это еще пока ничего не меняет!" — в ту минуту Микаэлос испытывал, нечто вроде отцовской любви, к молодому

королевичу. Когда-то и Владыка был таким еле оперившимся чадом, но решал куда более простые вопросы.

Сорокамос же писал брату тревожное ответное письмо, в котором изложил свои соображения об обстановке в стране и результаты разговора с Микаэлосом, которой его брат категорически запретил брату проводить. В задумчивости Сорокамос поднял глаза на Микаэлоса и покраснел, он и думать забыл о Владыке.

Стараясь загладить свою неучтивость, Сорокамос заговорил с Владыкой почти даже ласково.

— Не окажете ли вы мне одну услугу, Владыка?

— Все, что пожелаете, сир!

— Отберите на голубятне лучшего голубя, я пошлю письмо брату с ним.

— Сию минуту, сир, голубя вам принесет камердинер, а меня, к несчастью, ждут дела у северных стен.

Владыка поклонился и вышел.

Сорокамос стал писать о том, что он узнал от Джуриусса и упустил в предыдущем письме к брату. Он умолял брата держать эти сведения в тайне, длинное письмо он заключил

лишь простым скромным соболезнованием брату в их общей потере.

Вошел камердинер с серым хохлатым голубем.

Пока Сорокамос привязывал к лапке голубя письмо, с улиц Эолиса донесся шум, весь город пришел в движение.

Наместник выпустил птицу в окно. Голубь сел неподалеку на один из выступов чудного Эолисского барельефа, посидел, поворковал и полетел в Лебедь-град.

Сорокамос, проводив голубя взглядом, быстро спустился на первый этаж своей резиденции.

У одного из проходящих гвардейцев он спросил:

— Что происходит?

— Владыка, приказали собирать войска на стены, Разбойники готовятся к нападению.

— Где владыка Микаэлос?

— На северных воротах, сир.

— Спасибо, — воскликнул Сорокамос, вышел на крыльцо и взлетел в воздух, чтобы быстрее добраться до Северных ворот.

Улицы были пустынны, едва шуршали сандалии воинов, и бряцало оружие тех кто пробирался к стенам города.

Внезапно раздался звук, который заставил опуститься Сорокамоса на землю неподалеку от стены. Со свистом, лениво перелетел через стену снаряд. Огромный огненный шар с

грохотом упал за стену прямо на небольшой отряд копейщиков, которые проходили в этот момент к шатру главнокомандующего. В воздухе повис запах жареного мяса, начался

пожар, который, однако, был быстро потушен. На этот раз в Эолисе были пожарные отряды, которые дежурили по периметру города.

Сорокамос рванулся к палатке, где должен был быть Микаэлос.

Он ворвался в палатку, но там было пусто. Посередине лишь стояли несколько стульев и маленький столик, где были свалены карты. В углу лежал кем-то забытый меч.

Сорокамос, как безумный, вращал глазами, он не знал куда бежать, и что делать. Свистели Эолисские стрелы, лениво перелетали через стену огненные шары. Сорокамос схватил меч, и вдруг увидел в противоположном углу спящего ребенка.

Совсем рядом с шатром упало что-то тяжелое. Сорокамос схватил мальчика поперек туловища и выбежал из палатки с мечом в другой руке.

Ребенок проснулся, он посмотрел на Сорокамоса маленькими мутными глазками и вдруг сильно укусил принца.

Сорокамос взвыл от неожиданной боли.

— Ты что творишь? — вскричал он, поднимаясь вверх.

— Окосу нельзя из палатки. — Закричал ребенок, — Окос сторожить палатку.

Сорокамос посмотрел на рыдающего мальчика и вдруг понял, что ребенок юродивый, кто-то приказал ему сторожить палатку.

— Туда нельзя, Окос, — как можно ласковее сказал Сорокамос, — тебя там убьют. Там опасно.

Ребенок пинался, извивался и бил своего спасителя. Личико его стало багровым, он орал и пытался кусаться.

— Пойми ты, — увещевал принц, — тебе нельзя там быть. Тот, кто тебе это приказал — идиот. Ты ведь еще совсем маленький, ты должен жить.

Окос истошно орал и пинался.

Ближе к центру города Сорокамос приземлился и для острастки тряхнул ребенка. Окос от этого орать меньше не стал.

— Ты слышишь меня, — пытался переорать ребенка принц.

Окос его не слышал.

Сорокамос зарычал, еще раз тряхнул ребенка и потащил его в резиденцию.

Там он оставил его на попечение доброй и дородной кухарки, решив, что с ребенком сможет справиться женщина. Доплатив кухарке за беспокойство из поясного кошелька,

Сорокамос отправился обратно.

Он не знал, зачем так поступил с бедным мальчиком, но ничего уже поменять было нельзя. Микаэлоса он так и не нашел. Отчаявшись найти Владыку, Сорокамос внезапно стал повиноваться какому-то внутреннему приказу. Он вклинился в строй гвардейцев шедших в атаку на разбойников за стены Эолиса. Ему почему-то хотелось быть на самом пике опасности и пусть его убьют, это не важно, сейчас это не важно.

Судьба хранила наместника. Вскоре после начала атаки прозвучал рог разбойников, возвещавший о том, что войска прекращают обстрел. По законам войны в Лирании войска

Эолиса тоже должны были отступить. Но знак к отступлению дали чуть позже, чем нужно. Сорокамос брел к резиденции, весь в грязи и в поту. Внутри было пусто, хотелось спать. Но в нем как заноза засела мысль о несчастном ребенке.

"Надо накормить его и вымыть. Хотя кухарка, наверное, уже это сделала. Пусть мальчишка поспит у меня, а я тем временем пошлю кого-нибудь отыскать его матушку. Не может так быть, чтобы у него не было матушки".

Его мысли прервали бегущие к нему доктор и кухарка. Добрая женщина вся была в слезах. Она упала Сорокамосу в ноги и завыла.

— Что с ним? — спросил принц, в страхе.

— Сир, у мальчика удар, — сказал доктор.

— Он жив? — взревел Сорокамос, вцепившись в доктора, грязными руками.

— Нет, сир, — пролепетал доктор.

Сорокамос взвыл не хуже кухарки и бросился на кухню. За кухней, к комнате, где иногда ночевала кухарка, лежал на постели Окос.

Сорокамос рухнул перед мальчиком на колени, прижался к еще теплому тельцу ребенка и зарыдал. Он умолял Окоса простить его, клялся отомстить за его гибель, найти его мать и проч. Через минут двадцать доктору удалось отвлечь принца, истерика Сорокамоса сходила на нет.

— Он сильно мучился? — спросил Сорокамос у кухарки и доктора.

— Сир, после того, как вы ушли, — начала прерывающимся голосом кухарка, — он орал, долго орал. Просто орал, как младенец, когда животик прихватит. Я его пыталася успокоить, но он никак не успокаивался. Я поваренка за доктором послала наверх. Лекарь та пришел, а мальчонка весь аж черненький от плача и орет, орет, не плачет уже, а орет.

— Я когда его увидел, — мягко перебил доктор, — сразу понял еще немного и дите хватит удар. Принесли ему холодной воды, облили, чтобы жар снять, но не успели. Уже холодной водой мертвенького обтирали. Сначала думали в обмороке.

— Почему с ним случился удар? — спросил Сорокамос.

— Я не детский врач, но могу лишь рассудить, — сентенциозно заговорил доктор, — Мальчик видимо, болен скудостью мозга, а значит сосудики его в мозгу слабые. Он

напрягся, и сосудик лопнул и залил мозг.

— Я виноват в том, что он так мучился! Какой-то идиот оставил его в палатке возле стены, приказав ребенку сторожить палатку. Его могли там убить! — Сорокамос вскочил и

начал ходить по комнатке, — он мучился тем, что его заставили уйти оттуда. Тем, что я унес его оттуда!

— Ваша светлость, — доктор силой усадил наместника на место, — вы не виновны. Спасти маленькую жизнь это естественное чувство. Вы не могли знать, что это ребенок

юродивый. Для вас эта смерть большое потрясение. Но помните, сир, это видимо была его судьба.

— Надо узнать разрушена ли палатка. И где его мать! — вскочил Сорокамос. Он не слушал доктора.

Как мог он, сердечно поблагодарил доктора и кухарку и побежал снова к северным воротам. Там он узнал, что палатка была разрушена через несколько минут после того, как

принц ее покинул, прямым попаданием вражеского снаряда.

Наместник возвратился в резиденцию, вошел в свою комнату и упал на постель. Этот сон можно было сравнить с обмороком.

Глава шестая. Второй день пути

Утро второго дня пути молодой виконт Мекелес Дорес встретил в таверне "Лесной дух" мертвецки пьяным и спящий тяжелым сном без сновидений. По крайней мере, таким

обнаружила его Занка.

Сама всю ночь она провела в комнате, которую ей отвели изначально. Она отдохнула, но принадлежала к тому типу людей, которые всегда недовольный чем-либо, а потому,

хорошо отдохнув, она все же была недовольна жестким лежаком и грубой тканью постельного белья.

Вид пьяного в стельку спутника поверг ее в замешательство.

— Что это? — брезгливо спросила она у флегматичного хозяина.

— Ваш пьяный спутник, — отозвался хозяин.

— Почему он пьян? — оглушенная Занка, накинулась с визгом на хозяина.

— Мессир перебрал из-за неудачной попытки, — уклончиво ответил Валдерас.

— Какой еще попытки? — вскипела Занка.

— Неудачной, — улыбнулся хозяин, которому чрезвычайно грели карман золотые монеты виконта Дорес.

Занка решила, что смысла дальше продолжать разговор, нет. Она попыталась разбудить Мекелеса, но тот только храпел, мычал и дышал перегаром. Занка зарычала от злости и швырнула на стойку мешочек золотых.

— Помогите мне перенести этого урода, — приказала она.

Высокий и сильный трактирщик взвалил на себя виконта и послушно последовал за Занкой. Мекелеса погрузили в карету. Пока Занка за что-то распекала кучера, Валдерас

сказал Мекелесу тихо:

— Теперь, ваше хитрейшество, все только от вас зависит.

Виконт еле заметно улыбнулся и кивнул, так, будто его голова упала на плечо в пьяном сне. Занка заметила эту сцену, слов она не слышала, но видела улыбку виконта и

падение головы растолковала правильно.

Занка обругала на прощание трактирщика и села в карету.

Путь продолжался.

"Черт дернул связаться с мальчишкой. Теперь таскай его за юбкой, чтобы дров не наломал", — думала Занка, впившись глазами в фигуру пьяного спутника, подозревая, что он не так уж и пьян.

Карета за первый час пути порядочно пропахла ромом. Кое-как Занка устроила вентиляцию и снова попыталась разбудить Мекелеса. Он упорно не просыпался. Подозрения Занки начали крепнуть. Она села на место и глубоко задумалась. Дольше двух часов она терялась в догадках, как можно спать непробиваемым пьяным снов, если ты не пьян. Она наклонилась к виконту: от него пахло ромом.

"Неужели нет средства его разбудить?"

Занка откинулась на спинку своей скамьи и стала рассматривать скуластое лицо виконта.

"Ему всего пятнадцать, а он уже не так красив, как бывают красивы дети, но еще и не возмужал. И даже это не лишает его своеобразной прелести".

Она вздохнула.

Мальчишка-щенок с широкими скулами, отличительной чертой всего рода Дорес, и привычкой своего дяди прямо смотреть в глаза кому бы то ни было. Мекелес ей нравился. Занка решила все как-то в одну секунду, она опустилась перед молодым виконтом на колени и осторожно коснулась своими губами его губ. Мекелес, как ошпаренный подпрыгнул в карете, бешеными глазами он смотрел на Занку. Та, сидя на полу кареты, закинув голову назад, заливисто хохотала. Карета остановилась с резким скрипом. К окну подошли какие-то странные существа.

— Кто вы такие, и что здесь делаете? — спросил один из них, трепыхнув грязными крыльями.

— Мы посланцы Эолисского владыки Микаэлоса, к вашему господину, — не моргнув глазом, ответила Занка, подавая чудищу бумагу.

— Микаэлоса я знаю лично, — усмехнулся разбойник, — я — Юнем-Хан, и теперь напрямую подчиняюсь людскому королю. Имею честь принимать участие в переговорах с вами.

Занка пролепетала, что-то учтивое.

— Вы намерены вести переговоры? — спросил Юнем-Хан.

— Да, — ответила Занка.

— Но учтите, что мне не давали никакого приказа об отступлении на время переговоров.

— Есть одна тонкость, глубокоуважаемый Юнем-Хан, Лебедь-град о переговорах ничего не знает, — улыбнулась Занка, — И нашим и вашим хозяевам, нужна лишь видимость этой

войны, — говорила Занка, обольстительно улыбаясь, но в душе досадуя, на большое количество ушей вокруг.

Юнем-Хан кивал в такт словам Занки. Он недолго что-то соображал.

— Вы едете к его величеству Жестокосерду?

— Именно так.

Юнем-Хан велел подать ему его личную печать, и поставил кусочек воска с печатью под документом Микаэлоса.

— Это будет лучшим вашим пропуском, случись что, — Юнем-Хан галантно, совсем по-лиранийски поцеловал Занке руку.

Они распрощались в самых изысканных выражениях.

Занка не знала еще, что станет именно этот разговор некоторое время спустя спасет Эолис, и прекратит обстрел города, в то время, как его владыка и герцог выйдут с

мечами на поле брани. Карета двинулась вперед. Занка вздохнула свободнее, это маленький раунд она выиграла, хитростью ли или красотой своей было не важно, главное, что Занка смогла внушить Юнем-Хану свои мысли.

Глава седьмая. Когда письма доходят вовремя

Военная почта в Лирании славилась своей оперативностью, с ней не могли сравниться ни голуби, ни даже королевская тайная почта. К счастью или к несчастью, хорошие и

плохие вести военная почта доставляла одинаково быстро и всегда во время. Таким образом, когда Мекелес и Занка прибыли в конце своего второго дня пути в Енем, Сергиас

Дорес получил письмо сына написанное накануне. Прочитав его первый раз, Сергиас покрылся холодным липким потом, потом перечитав еще раз, вдруг вспыхнул и, будучи в гневе, послал за своим братом.

Старший Дорес явился немедленно.

Сергиас зачитал брату письмо и испытующе на него посмотрел. Жорес спокойно взял письмо и несколько раз перечитал его.

— У тебя есть вопросы? — спросил он, наконец.

— Как будто у тебя их нет, — огрызнулся Сергиас.

— Давай разберемся последовательно, брат мой, — сказал Жорес.

Сергиас нетерпеливо махнул рукой:

— Оставь этот тон для подщенка-короля, — зарычал он, в нетерпении меряя шагами комнату, холодея от одной тревожной мысли.

— Вопрос первый, — продолжил Жорес.

— Да Ястреб тебя задери! — взорвался Сергиас, — ты бросишь или нет свои кардинальские замашки, тебя сто лет назад изгнали из ордена.

— Всего лишь семь лет, — уточнил жадный до точности Жорес.

Сергиас затрясся от ярости.

Жорес тонко улыбнулся и вопросительно посмотрел на брата.

— Я хочу знать, о каком именно заговоре пишет в письме мой сын, — процедил сквозь зубы Сергиас.

Жорес улыбнулся и погладил пальцами ракушку на маленьком перламутровом столике, рядом с креслом.

— А как вы сами думаете?

Сергиас резко остановился и дико посмотрел на брата:

— Как же меня бесит твоя привычка отвечать вопросом на вопрос! Почему же вы так не разговариваете с королем? — язвительно спросил Сергиас.

Жорес мгновенно посерьезнел и даже рассердился:

— Я хочу, чтобы мой брат шевелил мозгами! — воскликнул он, — То есть тем. Что у него в голове, если сражения молодости и контузии не лишили тебя этого ценного вещества!

Братья долго мерились взглядами. Жорес успокоился и непринужденно сказал:

— А король? Зачем нам думающий король? Тем более, такой, как Павлес. Теорги умны, но не стоит стимулировать их.

— Но Карикас! Вы не успели убрать его.

Братья помолчали.

— Да, — первым заговорил Жорес, — наш добрый Карикас, при поддержке короля (которой он все же достоин, что нельзя не признавать) будет управлять ходом войны.

Сергиас отошел к окну, присел на подоконник и уставился на чучело корраловой рыбки.

— Все против нас, — сказал он.

— Что будем делать с Микаэлосом? Пушки это твой недосмотр. Удастся подставить Микаэлоса, тогда сможем использовать их в своих целях, но нам все же стоит быть

осторожными. Трон Лирании слишком лакомый кусочек, чтобы так рисковать.

Сергиас молчал.

— Итак, брат, — вдруг сказал он, вздрогнув, словно проснулся ото сна, — нам противостоят три силы, наша задача свалить всю вину на владыку. Проявив определенную

изворотливость, мы можем убедить Павлеса, что осада Эолиса миф, и что необходимо посылать войска, чтобы освободить город от Владыки.

— Но его высочество Сорокамос?

Сергиас подумал немного.

— Они ведь переписываются, — медленно сказал он, — мы можем перехватывать их письма и читать.

— Это очень сложно, и абсолютно ненужно, — отрезал Жорес, — проще доказать, что письма подделка.

— А почерк?

— Подделка.

Сергиас задумался.

— Что делать с письмом Мекелеса?

Жорес, молча, подошел к столу, на котором лежало письмо. Он поджег бумагу и бросил в пепельницу.

— Ответ я думаю лучше не писать, все равно Мекелеса найти будет трудно, — задумчиво сказал Сергиас.

— Гонца туда же, — небрежно бросил Жорес.

Сергиас взял с подоконника костяной рожок из панциря какого-то морского животного и коротко потрубил. В дверях появился личный слуга Сергиаса.

— Гонец, принесший письмо еще здесь?

— Да, сир.

— Отведите его в таверну, в нашу любимую, не скупитесь, напоите и накормите его хорошенько, он принес нам добрые вести. Передайте, что мессир Дорес, очень им доволен.

— Если он откажется, сир?

— Выделите ему охрану, чтобы он без проблем добрался туда, откуда приехал.

— Хорошо, сир. Будет исполнено, сир.

Слуга исчез.

— Уверен в нем? — спросил Жорес, немного выждав.

— Предан мне, как псина. Дело свое знает и пуще того любит, — усмехнулся Сергиас.

— Он что-то вроде оруженосца ведь?

— Ну да. А ты запомнил его лицо?

Жорес задумался:

— Я столько у тебя бываю и вижу его, но никогда не могу потом припомнить лица, вроде был человек, или не был даже и не могу сказать.

— Тень, — подвел итог Сергиас, — и у этой тени десять тысяч преимуществ перед обычной тенью.

— Может быть, он поможет нам еще в одном деле?

Сергиас помотал отрицательно головой.

— Я слишком ненавижу его, чтобы убивать, — прошипел Сергиас, — жизнь в унижении и грязи, у всех на виду, чтобы проходящие топтали и плевали — это месть. А убийство…

лишь способ устранения лишних языков.

Жорес старался скрыть, что по спине у него бегают мурашки.

— Иногда, брат, вы меня пугаете сильнее, чем внезапные шорохи пугают по ночам, или неожиданные кошмары под утро, — пробормотал Жорес.

Братья распрощались и разошлись.

Глава восьмая. Завтрак королевы

Фелия лежала, не закрывая глаз. Она вспоминала последние минуты королевы-матери, то, что она завещала на словах новой молодой королеве. Бледная, с мокрыми от слез глазами, в холодном поту как в бреду, королева-мать повторяла Фелии:

— Храни своего мужа, лелей и нежь страну, как маленького ребенка, как моего внучка.

Особенно больно и сильно врезалась в память Фелии последняя фраза умирающей королевы:

— Сорокамос, Сари, мой маленький мальчик. С кем ты останешься? Павлеса в макушку поцеловала при рождении мать-лебедь, а ты? Если бы Алли была с тобой, я умирала бы

спокойно, как подобает королеве.

Фелия была умна в делах бытовых и сердечных, для младших братьев и сестер она заменяла мать. Во всем, что не касалось власти, Фелия была сильна и твердо стояла на

известной ей почве. Она была добра и великодушна, многие могли бы сказать, что она по-настоящему была благородна, но за это могли ручаться лишь те, кто знали Фелию хорошо и достаточно близко. В интригах, неизменно следующих по пятам за властью, Фелия не была сильна, и хоть не одобряла действий, к которым прибегала ее сестра-близнец, но все прощала Занке и беспокоилась за здоровье и благополучие сестры. Мысли молодой королевы потекли в другом направлении. Когда пришло известие о пропаже Занки ее мать

расплакалась, а отец, вздохнув, сказал, что одной дочерью у него стало меньше. И тем тревожнее было Фелии, она знала, что отец сказал свои слова не просто так, не в

порыве гнева. Значит теперь Занка не сестра, а враг, она против Павлеса. Но с чего же она это взяла, ведь у Фелии кроме противоречивых чувств не было абсолютно никаких

доказательств. Душа молодой королевы раздиралась между нежной любовью к сестре и справедливым гневом.

На Фелию тяжелым грузом навалилось утро, она поднялась и грустно посмотрела на пустующую половину кровати. Павлес уже четвертый день спал урывками у себя в кабинете на жесткой кушетке, и то только тогда когда уже валился с ног окончательно. Слуги помогли королеве одеться, и она отправилась в молельню, где проводила очень много времени, чтобы вознести утреннюю молитву. Помолившись, за живых и усопших, за осажденный город, за друзей и за врагов, Фелия пошла в залу к завтраку, на котором должны были присутствовать опальные Доресы. Затемно король получил письма Сорокамоса и изъявил желание отзавтракать со своими бывшими министрами. Фелия всегда приходила первой, в нарушение этикета, но она лично

любила проверять готовность стола к завтраку.

Сериохус уже стоял на страже, зорко посматривая за королевой и официантами, во взоре его читалась какая-то неуловимая ласка, по его же мнению недопустимая.

Поправив ложечки и чашечки, Фелия исчезла из залы, чтобы вернуться туда уже с супругом. Когда король и королева Лирании вошли в столовую залу, Павлес выглядел уставшим, тяжелые мысли не давали ему уснуть, он так и не придумал, о чем будет говорить с братьями.

Доресы согласно протоколу уже были в зале, и поклонились в знак приветствия.

Павлес и Фелия сели на свои места и после краткого приветствия, молча, принялись за завтрак.

Докончив яичницу с ветчиной, король с невинным видом начал разговор:

— Насколько мне стало известно: Эолис понес первые потери.

— Сир, нам этого еще не известно, по нашим данным осада Эолиса только началась.

— Прекрасно, — спокойно скакзал Павлес, но что-то в его голосе заставило братьев вздрогнуть, — мне так же стало известно, что пушки, обстрелявшие "Грегарину" были тайно вывезены из Эолиса по конечной своей цели Сороса, но ни его, ни Лебедь-града не достигли. Как вы это все-таки объясните, мессир Сергиас?

Павлес впился глазами в министра: глаза младшего Дореса широко раскрылись, в них было море удивления, но не было страха, даже руки не дрогнули.

— Вы уже спрашивали об этом, сир, но откуда же вы решили, что пушки были направлены в Сорос, когда они были направлены в Ревень. Решение видимо было принято в обход

моего министерства.

— Владыка утверждает, что пушки из Эолиса были вывезены по вашему личному устному приказу.

Повисла пауза. Сергиас не дрогнул, Краем глаза Фелия заметила, как мелко дрожит в руке Жореса Дорес тоненькая серебряная ложечка.

— Но, сир, если нет приказа письменно… Кто угодно мог сказать, что приказ был дан устно.

— Но есть люди, которые так утверждают.

— У меня нет привычки отдавать приказы устно, — отчеканил Сергиас, — У того, кто это утверждает, есть какие-нибудь доказательства?

— Вы правы, мессир Сергиас, нам не могут предоставить доказательств, кроме этих слов.

Серебряная ложечка перестала дрожать и легла на стол.

Сергиас вскочил со своего места.

— Государь, вы отстранили меня от службы вашему величеству. Не считайте меня трусом, ваше величество, ваш отец знал мне цену.

Сергиас и Павлес мерились взглядами. Повисла тяжелая пауза.

Король медленно поднялся, не отводя взгляда и не моргая. Все остальные поспешно встали со своих мест.

— Сядьте, на свое место, мессир, — отчеканил король, — Я знаю вас достаточно, и мой батюшка хорошо знал вас, и рекомендовал, как первейшую опору трону. Но в той

ситуации, когда я не могу доверять ни вам, ни Владыке, нашей всегдашней опоре и гаранту многих положений и договоров заключенных с кланами Востока, я вынужден

опираться на самого себя. Займите ваше место, мессир.

Сергиас продолжал стоять.

— Я не могу сесть, когда стоите вы, ваше величество, — сказал Сергиас.

Происходящее начинало терять смысл. Нить событий начала ускользать и от короля и от бывшего министра, но и тот и другой силились сделать вид, что ситуация под полным

их контролем.

— Сам король велит вам сесть, — тихо прозвенел голос Фелии. В нем натянутой струной сквозили яростные властные нотки, а всей своей фигурой Фелия олицетворяла

оскорбленную королевскую власть всея Лирании.

Сергиас опустился на свой стул почти невольно. Следом сели и все остальные.

Завтрак был окончен через несколько минут.

Через четверть часа, Павлес мерил свой кабинет шагами и думал о происходящем. Фелия сидела тут же в уголку. Внезапно он порывисто кинулся к жене, встал перед ней на

колени и стал целовать ее руки.

— Крепись, любимая. Война началась здесь, в этом самом дворце, и длиться она будет дольше и страшнее чем там, в Эолисе.

Фелия почувствовала вдруг прилив силы и какой-то уверенности, прижала голову мужа к себе:

— Будь осторожен! Ты сражаешься не только за меня, не только за королевство, которое тебе даровано, правом рождения. Ты борешься за его будущее.

Павлес поднял голову и посмотрел на Фелию.

Она, слегка краснея, счастливо улыбнулась.

— Я буду осторожен, — сказал он, касаясь губами ее рук.

Они обнялись и застыли так, и горько, и сладко им было в этот момент. Оба переживали новое для них чувство, теперь их было трое у Лирании.

Глава девятая. Голоса в полях

Солнце по-летнему жарко заливало поля. На пастбищах терпко пахло цветами и навозом, и если бы кто-нибудь в тот момент оказался на отдаленном пастбище, то мог бы сквозь

оглушительный треск и гудение полевых жителей услышать голоса.

— Все идет наилучшим образом. Наш гонец прибыл к месту упокоения, — говорил тихий, шелестящий, безликий голос.

— Золото возьмешь у казначея, — отрезал жесткий голос, привыкший повелевать.

— Благодарю вас, сир.

— Послушай.

— Да, сир.

— Вы, верно служите мне, и прекрасно и точно выполняете все мои указания, и у меня есть к вам очередная просьба.

— Она настолько секретна, сир, что мы обсуждаем ее не дома, а в этой глуши?

— Да. Послушай меня. Есть властители, власти недостойные, они принесли бы больше пользы, если бы родились в семье раба или хлебопашца, и намного меньше вреда, если бы

были мелкопоместными дворянами…

— Мессир, недоволен королем?

— Нет, ты не так понял. Бендос Славный был королем, о котором Лирания теперь лишь может мечтать, а его сыновья, его слабое подобие, лишь тень, его былого величия, но я

не вправе осуждать нового короля, ибо ему сейчас важно набраться опыта в делах государства, на него свалилось слишком много и сразу, война, смерть, мы должны помочь

ему.

— Каким образом, сир?

— Женщина плохой советчик в делах. Я говорил о ней. Как королева она не состоятельна, однако, набирает большой вес сейчас. Основное назначение королевы, родить

наследника, но не повелевать и не советовать, — голос пресекся и сорвался.

— Прошу прощения, сир. Но если вы позволите мне сказать… Лишившись королевы, мы лишимся короля.

— Вы не поняли меня. Не стоит лишать нашего короля его королевы, но недолгая разлука лишь укрепит их семейные узы, и тогда, возможно, по возвращении королевы, спустя

время Лирания узнает о наследнике. Вам все понятно?

— Да, сир.

Голоса стихли.

Глава десятая. Последний день пути

Енем скрылся за холмами и пропал в тумане восточных болот. Занка и Мекелес были в полудне пути от конечной своей цели. С момента встречи в лесу с Юнем-Ханом путники не разговаривали. Их союз и без того некрепкий теперь совершенно распался. Как два паука запертых в одной банке оба ждали, кто нападет первым, у кого нервы окажутся слабее. Впрочем, ожидание это было пассивным, каждый думал о спутнике лишь изредка, когда случайно попадал на того взглядом. Часа через три карета встала. Занка выглянула в окно и резко спросила у возницы:

— Почему стоим?

— Топь, госпожа.

Занка и Мекелес вылезли из кареты. Вокруг метров на двести были видны только редкие сухие деревья да кочки, все остальное терялось в тумане.

Вонь была терпимая, но в первые минуты Занка закрыла нос рукой.

— Нам остается только лететь, — сказал Мекелес, подумав.

— Лететь в такой туман — самоубийство.

Мекелес задумчиво оглядел местность и сказал:

— Что бы там не говорил мой отец, я все-таки его сын, и зрение у нас с ним очень и очень хорошее. Держитесь рядом со мной, и все будет в порядке.

— Ты прав. Местности мы не знаем, можем утопнуть, — рассудила Занка, недоверчиво поглядывая на Мекелеса.

Где-то неподалеку взвыла и захлюпала трясина. Лошадь попятилась, возница успокаивал животное.

— Возвращайся в Енем, — сухо бросила вознице Занка, в той же гостинице, где мы были этой ночью, мы и встретимся с тобой.

— Когда, мадам?

— Когда рак на горе свиснет, тебе заплатят за ожидание, — отрезала Занка, и занялась багажом, чтобы найти накидку потеплее.

Мекелес потихоньку отсыпал вознице приличную сумму золотыми.

— Благодарствую, барин.

— Ведите, мессир Мекелес, — сказал Занка, собравшись.

Мекелес взмахнул крылами, Занка поднялась в воздух следом.

— Какие признаки у этого замка? Что сказал вам, наш хитроумный владыка? — спросил Мекелес.

Занка сделал вид, что вопроса не слышала.

— Мадам, мне нужно знать это, чтобы мы не заплутали в болотах.

— Лети вперед, пока не пойдет снег.

Мекелеса кольнуло раздражение.

— Все-то у вас, пока рак на горе не свистнет, да снег не пойдет, — проворчал он.

Занка метнула на виконта испепеляющий взгляд, раздражение мигом слетело с молодого человека.

Туман сгущался, Мекелесу это не мешало, а Занка уже перестала различать деревья, и ей пришлось лететь, держась за щиколотку проводника. Однако через час пришлось чуть

снизиться, чтобы Мекелес мог рассматривать землю. Вместе с этим туман рассеялся, но стало темнее, и пошел дождь.

— Мадам, мы летим не так долго, чтобы уже стемнело, или я что-то путаю? — забеспокоился Мекелес.

— Просто слишком плотные облака, — заикалась Занка, — я думаю, скоро пойдет снег.

Мекелес вздрогнул и обернулся, действительно ли Занка летит за ним? Оказалось, что герцогиня была очень и очень напугана.

Минут через пять дождь усилился и путники вымокли до нитки.

Резко похолодало, и крупные капли дождя перемежались с мелкими снежинками. Туча прижимала путников к земле.

— Нам надо идти пешком, — сказал Мекелес. Они пролетели еще немного, ища удобную кочку, и наконец, приземлились.

Снег уже валил мягкими хлопьями, было тихо, как никогда не бывает на топких болотах, было безжизненно. Под ногами хлюпала вода. Занку била дрожь. У Мекелеса зуб на зуб не попадал.

— Итак, первая примета налицо, — сказал он, — что теперь? Куда дальше?

— На север, — устало сказала Занка.

Мекелес покрутился вокруг ствола мелкого деревца, но мха на нем не нашел.

— Тут везде один мох и снег, и туман, и вода, и топи! — сорвалась на крик Занка. Она вдруг поняла, что стоит здесь посреди мерзкого болота на кочке покрытой мхом,

сквозь который сочится вода, замерзшая, голодная, поромокшая насквозь графиня-посмешище из-за какой-то прихоти, не ясной ей самой. Из-за какой-то эфемерной, но отчего-то ценной, даже сверхценной идеи она теперь должна унижаться, мерзнуть посреди болота. Занка спросила себя, а надо ли еще что-нибудь, готова ли она, способна ли что-то сделать, чем-то пожертвовать для достижения своей пустой по сути цели? Ответа она не нашла. И, тем не менее, ее сильнее тянуло к этой мечте, такой дорогой вымученной детской мечте. Занка бессвязно орала злые, язвительные слова, срывая голос. Мекелес смотрел на нее и ничего не понимал: перед ним стояла простая крестьянка, у которой сдавали нервы, девушка, взвалившая на себя слишком много и не сносящая тяжести груза. Чем больше она кричала, тем беззащитнее казалась, и тем сильнее и мужественнее ощущал себя виконт. Он был ниже ростом, чем Занка, и гораздо младше ее, но сильнее и ловчее. Он схватил ее за запястья рук и притянул к себе. Занка пыталась отбиться, но Мекелес крепко держал ее и гладил по волосам:

— Тише, мадам, тише, — приговаривал он.

Занке стало теплее. Она поняла, что назад дороги нет, но есть два выхода: погибнуть на болотах, либо идти до конца. Все, что у нее есть: мальчишка-щенок-предатель, и

верные крылья. Ни дома, ни семьи, ни друзей, ни отечества — их она предала, и с тем, что есть должна идти до конца, умирать ей еще рано. Истерика отступила. И Занка

преобразилась, холодно-спокойная она отстранилась от Мекелеса.

— Спасибо, вам, виконт, нам надо идти дальше. Я, кажется, знаю куда.

Они услышали звон колокольчика.

— Нам туда неопределенно махнула она рукой и пошла на звук, подобрав юбки. Она шла решительно, забыв о недавних ощущения страха и холода, она думала только о звуках.

Промочив ноги, проваливаясь по колено в топь, Мекелес и Занка шли, гонимые последней жаждой жизни. Они прибыли к чугунным воротам с витиеватым чеканным узором и гербами рода, живущего на этой земле. На гербе было изображено древо познания, под ним сидели лев и тигр, по кругу был выкован девиз: "Доблестью и честью отстоять чистоту".

— Так говорили древние короли людей, — с дрожью в голосе проговорил Мекелес.

Занка толкнула створки ворот, те беззвучно раскрылись.

Снег валил тихо и мягко. Путники вошли в припорошенный снегом сад. В конце длинной посыпанной гравием дорожки виднелся силуэт разрушенного замка. Никаких других

звуков, кроме хруста шагов не было слышно в округе. Вокруг все создавало ощущение какого-то ухоженного запустения, будто все, что росло в парке, давно уже состарилось,

но чьими-то неведомыми заботами не умирало и хранило почтенные остатки былого величия, за весь род человеческий. Мекелес рассматривал стоящие по бокам дорожки скульптуры человеческих королей. На мраморных бледных лицах застыли угрюмые выражения. Друг за другом лица и фигуры сильнее и ярче выдавали результат борьбы за чистоту крови — вырождение. В сумраке лица казались живыми, а в мертвенной тишине вроде был слышен шепот. Уродливые и слабоумные монархи обступали Занку и Мекелеса. Герцогине казалось, что вот-вот должен раздаться душераздирающий крик и, услышав его, она упадет замертво. Мекелес же, наоборот, с интересом разглядывал уродства королей. Они очень долго шли по дорожке. Мекелес вспоминал параллельно историю.

Люди, уставшие от разногласий и войн, объединились против новой "угрозы". Это в природе человека, все новое считать угрозой. Люди с лебяжьими крыльями, появившиеся на далеком острове, на Западе и стали рабами. Люди же настоящие, стали бороться за чистоту собственной крови, и избрали над собою короля всех земель Бербероса I Смирного. Берберос был глуп, но идеен и фанатичен, крылатые подвергались гонениям, притеснялись, но все равно выживали, тесня численностью людей. Некоторые люди, не согласные с большинством, поддерживали крылатых, женились на их девах и обучали всему тому, что знали сами. Как утверждали историки, род Теорга, шел именно от Бербероса Смирного, через долгие века тянулся род берберийцев, пока не совершено было братоубийство, и братоубийца не женился на лебедь-деве. Их сын с мечом завоевал трон и стал Бендосом I Солдатом Теорга. Люди взбунтовались, и тогда был заключен договор, что люди, тогда уже малочисленные племена, будут жить там, где жили, в лесах и подчиняться Лебедь-граду не будут.

Ряд скульптур кончился монументом, больше похожим, на надгробие. Маленький мальчик, каменные волосы его и глаза были как-то очень живо изображены, и это пугало, пугало так, что кровь стыла в жилах. Славес IX Жестокосерд — вот как звали этого ребенка, убитого, собственным братом, последний наследник трона людей. Скульптуры его брата не было.

Мекелес рассматривал огромные устремленные ввысь двери.

— Мекелес, идем, — потянула его за рукав Занка.

Двери бесшумно отворились.

В темном холле гулял ветер. Слева на развалинах шумно копошились грызуны, справа постройка еще стояла, потолки были целы, но веяло сыростью. Кутаясь в мокрую накидку, Занка пыталась согреться. Двери за путниками тихо закрылись. Мекелесу захотелось поскорее покинуть полуразрушившийся замок, в отличие от Занки, которая уже свернула направо в сырой стеклянный коридор. Мекелес дрожа от холода и

страха пошел следом. Его смущало что-то неуловимое, и от этого ощущения страх усиливался. Посередине коридора он понял: пол под его ногами чист! За столько времени

запустения, замок разрушился, но полы были идеально чисты.

Из коридора они вышли в салон-гостиную, стены были обшиты деревом, на котором не было признаков гнили или плесени, ворс ковра был идеален и даже как-то свеж. Во

всевозможных подсвечниках и канделябрах горели свечи. Мягкие диваны и кресла старинной моды стояли полукругом вокруг черного рояля, крышка, которого была открытой. Перед одним из диванов стоял крепкий журнальный столик на хрустальных ножках со столешницей из стекла.

— Прошу прощения, господа, что не оказал вам должного приема, — раздался тихий приятный голос, от которого, однако, Занка и Мекелес вздрогнули, ибо он был менее

неожиданным, чем холодным.

Из кресла, стоявшего спинкой к вошедшим, поднялся высокий юноша. Он повернулся лицом к гостям и дал им время себя рассмотреть. Худое вытянутое лицо, с острым носом и тонкими губами, обрамляли черные волнистые волосы. Тонкий, гибкий стан, буквально-таки излучал спокойствие. Одет он был изящно, но мрачно: во все черное, на ворот камзола была приколота брошь с редкого размера рубином в золотой оправе. Изящные узкие кисти рук с длинными пальцами были украшены всевозможными браслетами, перстнями и кольцами.

Его взгляда гости избегали, глаза у хозяина были безжизненными и холодными.

— Проходите, господа, располагайтесь у камина. Сейчас будет чай. Он согреет вас и придаст сил.

Гости робко заняли места на диване. Через мгновение на хрустальном столике появился серебряный поднос с хрустальными стаканами в серебряных подстаканниках. На некоторых были изображены сцены охоты. В серебряной конфетнице лежало печенье.

— Пейте чай, господа, — усаживаясь напротив, сказал хозяин замка, — В моих краях редко бывают гости, хотя я не могу сказать, что он вполне безлюден.

Занка взяла чай и отпила глоток, она была слишком шокирована, чтобы чего-то опасаться. Ароматный чай с коньяком, согревал, расслаблял, чему совершенно не способствовал

холодный тон хозяина.

— Так я могу сделать вывод, что вы пришли ко мне по какому-то делу, — закончил хозяин, когда Занка снова стала его слушать, — А значит, вы знаете, кто я, а я уж тем

более знаю, кто вы, и в представлениях мы не нуждаемся.

Мекелес, не притронувшийся к угощениям, встал и поклонился:

— Виконт Мекелес Дорес, к вашим услугам!

Хозяин кивнул и посмотрел на Занку, которая старательно делала вид, что ничего не понимает.

— О, мадам, желает, чтобы мы все-таки представились друг другу официально, — улыбнулся хозяин и встал:

— Принц Славес Берберий, в народе прозванный Жестокосерд. Был убит в возрасте восьми лет собственным братом, предавшим род людской после смерти наших родителей, -

Славес чеканил каждое слово, закончив, он сел и в упор посмотрел на Занку. Герцогиня поежилась.

— Мадемуазель Занка Бранкис, сестра нашей королевы, — коротко и как-то неумело представилась Занка.

— Вас даже землями не наделили, — делано удивился Славес, — как жаль. Впрочем, почто наделять вас землею, коли вы сама крестьянка, и ваша сестра-королева тоже

крестьянка.

Славес ласкал рубиновую брошь пальцами, как бы в задумчивости.

— Какое у вас ко мне дело? — спросил он.

Занка наблюдала за движениями пальцев, но не они, а рубин действовали на нее гипнотически.

— Итак? — Славес щелкнул пальцами, выждав приличную паузу.

Занка вздрогнула и, краснея, сказала:

— Простите, сир! Что до моих просьб к вам, точнее целей, то они полностью совпадают с вашими.

Славес такой постановкой вопроса был огорошен. На лице его мелькнуло удивление и любопытство, затем он улыбнулся и расхохотался.

— Поясните, мадемуазель, я желаю… Нет! Я жажду слышать ваших объяснений, — отсмеявшись, воскликнул он.

Кровь ударила Занке в голову, и она заговорила яростной скороговоркой:

— Я открыто признаюсь вам, сир, что желаю, как никто, пожалуй, на свете, смерти Павлеса и Сорокамоса Теоргов, пока те не оставили наследников.

— Хм. Дорогая моя, но не из благородности, не из жалости к роду людскому, коему вы обязаны тысячелетиями рабства, вы воспылали такой ненавистью к вашему законному

королю! — посерьезнел Славес.

— Вы правы, сир, не из благородства, и не из жалости.

— И ваша цель безраздельная власть в Лирании, — сказал Славес скучающим тоном.

— Не совсем, сир, — пошла на попятную Занка, — я забочусь о благе страны и…

— Вы знаете пословицу? — перебил ее хозяин, — Благими намерениями устлан путь в АД!

— Пускай и так, — не дрогнув, парировала Занка, — главное цель! И я желаю осуществить ее.

— Моя-то здесь, какая выгода? Причем вообще здесь я? — спокойно продолжил Славес.

— Вам души потомков вашего брата, а вы мне Лиранию…

Славес встал и прошелся до камина и вернулся к гостям.

— Мессир Мекелес, — обратился он к виконту светским тоном, — что вы не пьете чай?

— Я не голоден! — вздрогнув, чуть резче, чем требовал этикет, ответил Мекелес.

Улыбка мелькнула на лице Славеса.

— Тогда, молодой человек, я думаю, вам необходимо отдохнуть.

Не слушая возражений Мекелеса, который не желал оставлять Занку и хозяина наедине, Славес подхватил виконта за локоть, сжал руку, и вывел из салона. Они поднялись по

лестнице. Не проявляя достаточной любезности к гостю, Славес втолкнул виконта в комнату, оказавшуюся спальней для гостей, и закрыл дверь на ключ. Через несколько секунд Жестокосерд уже сидел напротив Занки, мило и широко улыбаясь ей:

— Мальчик не должен нам мешать. У меня есть некоторые поправки и соображения, которыми я хотел бы поделиться с вами и только с вами. Вы ведь знаете, что тела необходимы мне, ибо дух, каким бы сильным он ни был, нуждается в плоти. Когда тело стареет, я меняю его на более молодое (он стал поглаживать пальцами рубин). Будучи еще ребенком, но уже за гранью живого мира, я заключил с некоей богиней договор, который впоследствии, она исполнить отказалась, и я приобрел в ее лице непримиримого врага.

Она дала людям кинжалы, которыми можно убить такую нежить, как я. Отберите у людей эти игрушки, они все равно не помнят, как ими пользоваться. Вместе с Павлесом и Сорокамосом, я думаю, это будет достаточная плата за Лиранию.

Уследив удивленный и испуганный взгляд Занки, Славес продолжил:

— Миссия гораздо легче, чем вам кажется: Люди — кучка неорганизованных зверей, у них нет, ни армии, ни адекватного вождя. Обменяйте эти ножи на какие-нибудь бусы, или

еще что-нибудь блестящее и ненужное, и возвращайтесь ко мне.

Занка для приличия немного подумала, потом согласилась.

Славес проводил Занку в спальню. Сил любоваться позолотой, резьбой, балдахинами, фарфоровыми статуэтками и проч. у Занки уже не было, она уснула сразу, без сновидений

и лишних мыслей. За стеной, не пропускавшей ни звука, в ту ночь, не смыкая глаз, молился Мекелес. Как и в Болоде, он молился деве-птице, чтобы та сохранила ему душевный покой.

Глава одиннадцатая. Сорокамос получает последнее письмо

С того самого момента, когда в Эолисе стихли первые канонады, и стало ясно, что войны не избежать, Наместник Лебедь-града в Эолисе заперся у себя в кабинете, служившем ему теперь и спальней, и рабочим местом, и трапезной. Владыку видно не было, он постоянно находился в подземельях, и там что-то решал. Оба велели беспокоить их, только если придут какие-то важные бумаги. Писем и бумаг не было. Пару раз Микаэлос приходил к Сорокамосу, но герцог не отворял ему дверей. Впервые за всю свою жизнь Сорокамос не хотел никого видеть, смерть чужого ему маленького Окоса полностью его деморализовала. Сам себе Сорокамос напоминал разворошенное и покинутое осиное гнездо. Он часами сидел в кресле, глядя в окно, пустым безразличным взглядом. Бывало, что он вставал, ходил по комнате, перебирал вещи и книги. Все здесь было чужое, все было бездушным, ни на одной вещи не было отпечатка хоть какого-нибудь приятного воспоминания. Однако, его не тянуло домой, где от воспоминаний он бы сошел с ума.

Так прошло три дня. Все это время он не ел, спал как обычно и силился думать, но мысли его либо не шли на ум, либо приходили страшные мысли о скорой смерти. Он слышал,

как к нему стучали, что-то говорили, но слов Сорокамос не понимал. Как раз в один из таких моментов Сорокамос сидел у окна и разглядывал лепнины на соседнем доме. Однако, он с удивлением заметил, как про себя рассуждает о странном поведении разбойников, те как будто чего-то ждут. Это не было похоже на осаду, это не было похоже вообще на что-либо. Их катапульты и орудия молчали, хотя по практике долгих войн разбойники знали: Эолис своих парламентеров никогда не высылает первым. В дверь постучали.

— Письмо, сир, — послышался за дверью голос владыки, слегка хриплый.

Сорокамос вздрогнул и голос Владыки узнал не сразу, а только когда Микаэлос вошел к нему в кабинет.

Вся апатия и хандра мигом слетели с Сорокамоса.

— Как ваше самочувствие, сир, — спросил Микаэлос.

— Уже гораздо лучше Владыка. От кого письмо?

— Конверт не подписан, сир. Оно пришло пять часов назад, мы проверили, в нем нет ничего, что могло бы повредить вам. Разве что кроме содержания.

— Спасибо.

Сорокамос взял письмо и жестом отпустил Микаэлоса. Конверт был из желтого пергамента, на котором просто значилось: "Эолис. Наместнику Лебедь-града в Эолисе — его высочеству Сорокамосу Теорга". Письмо было нацарапано на таком же древнем и чуть подгнившем пергаменте. Кривой и торопливый почерк, неровными строчками сообщал:

"Ваше высочество! Я очень сожалею, что до времени не могу назвать вам своего имени. Но я обладаю столь ценными сведениями, что жизнь моя в крайней опасности. Сведения эти касаются вас и вашего августейшего брата. Я нахожусь у людей, в их племени, которое может дать ответы на многие вопросы. Дабы скорее получить их, выйдите в

сопровождении двух самых сильных и верных вам солдат из города по направлению к становищу людей (карта прилагается в конверте). Ради безопасности вашей жизни и жизни вашего брата, постарайтесь, чтобы никто ничего не знал, о вашем отбытии из Эолиса. В случае отказа, мы вынуждены будем ценою собственных жизней проникнуть в город и силой вывести вас из него, чего искренне не желаем. Встречаться в Эолисе не

безопасно.

За сим остаюсь вашим преданным слугою".

Далее торопливым женским почерком было подписано:

" Сари, прости, что нам приходится так поступать с тобой, но другого выбора у нас нет".

Сорокамос перечитал письмо три раза. Его не смущали ни тон, ни тема. Единственное, что он понял из письма: Аланка жива. Герцог принялся расхаживать по кабинету, ему казалось, что он поступает недолжным образом, что, получив такое письмо, стоит проигнорировать его, а может быть и найти шутника, который послал его. Но возможно им овладела жажда действия, скопившаяся за время апатии, может быть, им двигало любопытство. Во всяком случае, он, немного подумав о грозящей опасности, стал собираться в дорогу. Сорвав с крючка дорожный темно-зеленый плащ, украшенный по вороту золотым шитьем, он накинул его и бросил взгляд в зеркало. Тщательно прикрыл плащом свои приметные крылья и надел в тон плащу берет с коричневым пером.

"Уместно ли будет эдаким щеголем?" — подумал он.

Письмо, которое он выпустил из рук, теперь снова нестерпимо жгло ладони. Он крадучись вышел из своего кабинета и запер дверь. Недолго он стоял в нерешительности, думая

спускаться ли ему по главной лестнице или рискнуть пройти по лестнице для прислуги. Он торопливо сбежал по главной лестнице, таясь от охраны и патрулей на улицах,

Сорокамос добрался до ворот своей резиденции. Далее он мог не волноваться, что его узнают, не многие знали его в лицо. Но вот на крепостной стене… Невозможно пройти за нее, не назвав своего имени. По его же повелению никого из города не выпускали. Думая об этом, Сорокамос шел к Западным воротам, где было тише всего. Разбойники не успели расположиться там. Подойдя к ним вплотную, Сорокамос решил подождать и выйти

из города затемно, и свернул в таверну неподалеку. В более-менее чистом зале таверны он сел за самый дальний столик в углу. Он еще и еще перечитывал приписку к письму, рассматривал ее каждую закорючку. Над его ухом кто-то кашлянул. Сорокамос поднял взгляд, возле его столика стояла сухопарая девица с соломенными волосами, красным лицом и черными от сажи крыльями, рабочая роба была грязной, но фартук сиял белизной и похрустывал при движении.

— Будете что-нибудь кушать, барин? — спросила она.

— Нет, спасибо, — бросил Сорокамос и отвернулся к окну. Он торопил солнце, которое лениво ползло к закату.

Внезапно перед Сорокамосом возникла кружка.

— Что это? — поднял глаза принц.

— Эль, барин. Самый лучший Эолисский эль. Говорят, мессир герцог Эолисский очень любит его.

— А вы его знаете? — со странной улыбкой спросил Сорокамос.

— Нет, барин, — улыбнулась официантка.

Сорокамос смотрел то на нее, то на кружку эля. Но вдруг остановился на ее лице. Красное лицо ее напоминало лисицу, узкое лицо, чуть вздернутый нос, тонкие губы,

раскосые глаза, глаза цвета осенней листвы. На них Сорокамос и остановился. Где-то он уже видел такие глаза, и похожее лицо, столь же тревожные черты.

— Как тебя зовут? — спросил Сорокамос, знаком приглашая ее сесть.

— Маргия.

— Да сядь же ты! — махнул рукой герцог.

Маргия села напротив него с покорством и удивлением. В голове Сорокамоса вдруг отчетливо закричал детский голосок: "Окосу не можно!". Принц вздрогнул, руки его

похолодели.

— У тебя есть братья или сестры? — спросил Сорокамос.

— Нет, барин. Сын есть… Был… — она смешалась и замолчала.

— Он пропал? — удивился Сорокамос. Трактирщице на вид не было и двадцати.

— Да, барин, — удивилась Маргия.

Сорокамос побелел. Он все понимал, но не верил в такое совпадение.

— Когда он пропал?

— А вот когда у Северных ворот палить начали. Он у меня юродивый, а двоюродный его дядя в штабе служит, приютил бедолагу, при себе держал. Окос с ним был в то время.

Голова Сорокамоса кружилась, сказать ей, что мальчик умер? Но как?

— Я был с ним тогда, — против воли заговорил герцог.

Маргия подалась вперед и вцепилась в него взглядом.

— Я пытался спасти его, но, к сожалению…

Маргия встала и поклонилась ему.

— Спасибо вам, барин, я не знаю вашего имени…. Но, если вы сможете указать, где я могу поплакать о нем, — говорила Маргия деревянным голосом, в глазах стояли слезы.

Однако Сорокамос отметил некоторые нотки облегчения.

— Пойдите в мэрию, на главную конюшню, скажите, что вы мать мальчика, и вам отдадут его тело, — Сорокамос поднялся, не в силах далее оставаться в трактире. Он отцепил

брошь с изумрудом, скреплявшую плащ, и завязал его на простой шнурок.

— Это тебе, Маргия. И прошу тебя, помолись за меня.

Маргия стояла, открыв рот:

— За кого помолиться? — прошептала она, не сводя глаз с изумруда.

— За принца, пока у нас один принц, — стесняясь себя, пробормотал Сорокамос, — помолись, но молчи, что видела меня когда-либо, — вкрадчиво сказал он и поцеловал Маргию в лоб. Сорокамос вышел, и долго гулял вдоль крепостной стены, достаточно далеко, впрочем, чтобы не привлекать излишнего внимания. Он все никак не мог придумать, как можно

нарушить собственный запрет, не называя своего имени. В сумерках, Сорокамос заскочил в какую-то забегаловку, написал записку, поставил на нее свою личную печать и довольный самим собой направился к крепостной стене.

— Гонец от принца, — постучал Сорокамос в дверь, при небольшом флигеле.

Открылось маленькое окошко.

— Почему без лошади, гонец! Куда донесение? Как звать?

— В Сорос, — без запинки отвечал Сорокамос, — По указанию принца до Сороса вынужден идти пешком. Гонец Окос Маргиан к вашим услугам.

За дверью помолчали.

— Почему я тебя не знаю? — недоверчиво спросили, наконец.

— Я местный слуга его светлости. Гонцов не хватает, и герцог поручил это дело мне.

— Почему не военной почте?

— Дело личного характера, оно касается поисков невесты его светлости.

— Хорошо, — засовы заскрепели.

— Его высочество советовали мне просить вас выделить двух самых лучших солдат с вашей стены, гвардейцев или собственных охранников он выделить мне не смог.

— Есть только лучник, — отрезали из-за двери. Дверь раскрылась. Сорокамос вошел в маленькое помещение, где его встретил усатый сержант.

— Глебас! — гаркнул он.

Откуда-то в комнате появился высокий человек в форме принятой для разведывательных отрядов. Лицо его было скрыто за капюшоном. Все стояли, молча, пока сержант читал

записку.

— Мессир Глебас, к вашим услугам, — сказал человек в капюшоне, как только сержант положил записку к другим документам.

— Мессир, этот человек, гонец его высочества, его надо препроводить до Сороса лесом, я понимаю? — сказал сержант.

Сорокамос кивнул.

— Есть, — Глебас вытянулся и отдал честь.

Глава двенадцатая. Ночная прогулка вникуда

Как только Сорокамос и его спутник вышли за крепостную стену, принц спросил:

— Снимите, пожалуйста, капюшон. Мне необходимо видеть ваше лицо.

— Вы видите форму на мне, ваша светлость? — Сорокамоса дернуло, — я узнал вас, сир, и буду защищать вашу жизнь, раз уж судьба столкнула нас. Но лица своего я показать не могу.

— Тогда я приказываю, — твердо сказал Сорокамос, он начинал нервничать, разговаривая с глухим капюшоном.

— Хорошо. Ваша светлость, только на несколько мгновений.

— Ну же.

Капюшон откинулся.

На принца смотрели пытливые и чуть лукавые серые глаза с тонким вертикальным зрачком. Сорокамос рассматривал своего спутника, стараясь запомнить его лицо. Лицо,

впрочем, было очень приметным: аристократические, крупные, красивые (по отдельности) черты лица, вместе создавали ужасно неприятное впечатление. Так же создавалось

впечатление, что голова как-то несоразмерно больше, чем надо. Тонкие губы сложились в недобрую ухмылку. Сорокамос подумал, что так, наверное, мог бы ухмыляться сокол,

задумавший своровать чужих цыплят.

— Вы налюбовались, мессир? — спросил этот странный человек.

Сорокамос отметил острые зубы хищника.

"А если он любит свежую кровь, не удивлюсь", — подумал принц, а проводнику ничего не ответил, только кивнул.

Глебас надел капюшон.

Они короткими перебежками стали продвигаться к опушке леса. Глебас, между прочим, очень высокий человек, вдруг как-то по особенному сложился и стал едва различимым

пятном движущейся плотной тьмы. Сорокамос знал этот прием, но на нем не было ни маскировочной формы, ни специально заготовленных амулетов. Поэтому он, согнувшись в три погибели, полуприсев, бежал за своим спутником. Лагерь разбойников был пуст, ни одного огня не горело, это было странно, но чрезвычайно на руку принцу.

— Ну, вот мы и на опушке, — с удовольствием и облегчением выдохнул Сорокамос.

Глебас поднес к его губам свой тонкий, чуть узловатый палец. Сорокамос адресовал ему вопросительный взгляд. Проводник начал свистящим шепотом, очень неохотно:

— Разбойников здесь нет. Но я чую других. Похоже на людей. У них особый запах, так ни от одной твари больше не воняет.

— Ты нюхач? — удивился Сорокамос.

— Да, сир, моя семья состоит из егерей в основном. С каждым поколением наш нюх все совершеннее. Мой старший брат наследовал работу от отца, а я пошел в армию. Меня

взяли лишь потому, что я различаю, все запахи в пятистах шагах. А в сорока шагах от нас определенно люди, их много, сир, полсотни. Нам не справиться. Возвращаемся

обратно.

— Нет, — отрезал Сорокамос, — их мне и надо.

— Это ваше дело, мое дело защищать вас. Но я не могу защитить вас от полусотни людей, если они нападут на нас. Здесь мы еще в безопасности.

Сорокамос решительно пошел вглубь леса. Глебас стоял на месте, лишь, когда Сорокамос отошел достаточно далеко, лучник сплюнул на землю и прошептал:

— Мальчишка, — и бросился следом за принцем, благо догнать принца ему не составляло особого труда.

Они плутали по лесу около четверти часа пока не вышли на какую-то поляну.

— Дальше идти никак нельзя, сир, уже темно, мы попросту заблудимся, а то и угодим к какой-нибудь капкан.

На этот раз Сорокамосу пришлось прислушаться к голосу разума. Они с Глебасом уселись возле большого дуба и даже успели задремать, как случилось нечто невообразимое. Нападение произошло внезапно, как и положено. Глебас проснулся за несколько секунд до столкновения и успел достать оружие. В первую минуту люди потеряли троих своих

братьев. Пока Глебас разбирался с одним очень упорным, невысоким и очень сильным человеком, сзади на него обрушилось бревно. Сорокамос, которого разбудил шум и сдавленные хрипы, не отбивался, он чувствовал, что эти люди не причинят ему никакого вреда. Принц ждал. Ждать пришлось не долго, как только люди закончили разбираться с Глебасом, они схватили Сорокамоса. Неприятным сюрпризом был тот факт, что люди не оказывали ему никакого почтения. Принца связали, заткнули рот кляпом и потащили куда-то в лес. Сорокамос было начал протестовать против такого с ним обращения и начал брыкаться, но люди не стали разбираться, аккуратно ударили принца по голове и потащили дальше. Свет для Сорокамоса померк на время, почти так же, как и для Глебаса, который этот мир потерял навсегда.

Часть 3. Пока богов помнят

…Чтобы видеть их свет

Мы пили горькие травы…

(гр. "Наутилус Помпилиус" "Бриллиантовые дороги")

Глава первая. Деревянная башня

Серое небо, не видевшее солнца уже многие века, расчерчивали острыми крыльями какие-то птицы. Однообразный пейзаж быстро приелся и не радовал глаз, что еще хуже, совсем не давал расслабиться. Вниз, сквозь голые ветви деревьев падали ярко-алые снежинки, сливаясь с такими же они, в огромные сугробы. По вырытым в снегу узким дорожкам месили грязь люди, проклиная никогда не заканчивающийся ноябрь. Кое-кто сметал с крыши своей хижины алый снег, кто-то пытался очистить свой порог от красно-коричневой грязи. Дети босиком бегали, смешивая слякоть со снегом. Во всей деревне шла обычная размеренная жизнь.

Когда в первый раз Аланка увидела эту деревушку, то сильно испугалась. Впрочем, события тех дней способствовали появлению многих страхов. И страхи эти не отпускали Аланку, пока в один день, ей не привели пленника, в котором она признала своего мужа.

Аланка встала и прошлась по своей келье от окна до двери и обратно. Холодно и мелодично позвякивали цепочки на крыльях и запястьях. Ожидание затягивалось. Чтобы хоть, как-то скоротать время она села в свое деревянное кресло и стала перебирать цепочки на руках.

В тысячный раз она стала вспоминать.

Как только она открыла глаза, то ужаснулась. Вокруг были страшные уродливые рожи. Обладатели гнусных физиономий обливали ее потоком не менее гнусных ругательств, больно дергали ее за крылья, вырывали перья, царапали кожу, пытались выцарапать глаза. Кричать Аланка не могла, сопротивляться тоже, в голове гудело, руки и ноги отказывались повиноваться.

— А, ну, разойтись всем, — властно сказал кто-то.

Аланку оставили в покое. Она смотрела слезящимися глазами куда-то, откуда должен был прийти новый, неизвестный спаситель, а может быть и новый мучитель. Невысокий, хромой и косой горбун подошел к ней. Рывком поднял ее и поставил на ноги. На секунду она потеряла сознание, но собрала силы и открыла глаза. Перед нею была небольшая деревянная доска, на которую ее и швырнули, привязали, сунули кляп в рот и понесли куда-то. Впереди мутно маячило какое-то страшное деревянное строение. Аланку внесли в это строение и подняли на какую-то башню, где отвязали, и усадили на топчан.

Горбун пал перед нею ниц, потом встал, отвесил земной поклон и сказал:

— Вы, вероятно, устали, мадам.

Аланка вздрогнула, так неожиданно было слышать от человека такие речи.

— Я велю подать вам воды, умойтесь и ложитесь спать, вам сейчас это нужнее. Я приду после.

Горбун еще раз поклонился и вышел. Принесли воду. Дрожа, Аланка кое-как привела себя в порядок и легла на жесткое ложе, укрывшись какими-то шкурами, и так проспала без малого сутки. Когда она проснулась, пришли люди, которые заковали ее крылья. Приходили женщины, которые давали ей специальное зелье, после него Аланка долго спала, но каждый раз просыпалась и чувствовала себя гораздо лучше прежнего.

Горбун явился к ней, когда Аланка была уже совсем здорова. С ним пришли слуги и принесли деревянное кресло. Горбун уселся на него напротив Аланки и учтиво поклонившись, начал:

— Имею честь представиться, Влад — староста этой деревни, последний хранитель знаний. Ваше имя, мадам?

— Аланка. Я бывшая горничная его величества Короля Лирании Павлеса Теорга.

— Приношу извинения за неудобства, мадам.

— На наш корабль напали, мессир Влад.

— Я знаю. Я лично отдал приказ стрелять по вашему кораблю.

— Но зачем?

— Я не знаю, что тогда на меня нашло. Это очень запутанная история. Скорее всего, я разозлился на Лиранию, когда увидел ваш корабль, мадам, прошу прощения, но кажется, меня обманули ваши вожди. Однажды, к нам пришел Лираниец, он сказал, что занимает очень высокий пост в государстве, и хотел бы, чтобы люди, вновь стали неотъемлемой частью Лирании, но пока не знает, как это сделать. Он предложил на время одолжить нам пушки, всего три штуки, но это, на мой взгляд, много. Он обучил моих людей пользоваться орудиями, когда привез пушки, а потом исчез, насовсем. Я уже долгие годы жду этого человека, а тут я увидел ваш корабль. Меня охватила злоба. Я отдал приказ, и мои люди выстрелили из пушек. Потом, когда нашли вас, я понял, что произошло, и теперь прошу у вас помощи.

— Чем я могу помочь?

— Вот уже не одно тысячелетие, мы — люди, находимся под гнетом страшного проклятия. Нам необходимо снять его, тогда мы можем надеяться хоть на что-то. Вы наверняка знаете, что надеяться это глупо, но нам людям надежда так нужна. А еще нам нужна птица-дева, которая правила бы нами, пока не найдется удачный способ снять проклятие. Само ваше правление, это уже надежда на избавление. У нас ничего нет, так дайте нам хоть что-то.

— Странно слышать от моих стражей, от людей в чьем плену я нахожусь, такие речи. У меня нет выбора. Значит, нам надо обменяться тем, чего у нас с вами нет. Я даю вам надежду, а вы мне выбор.

Влад молчал, исподтишка разглядывая будущую правительницу хитрющим здоровым глазом.

— Хорошо, — наконец сказал он.

Влад куда-то вышел и вскоре привел с собой несколько служанок, те несли в руках какое-то подобие доспехов. Полуржавые железки одели на Аланку.

Через некоторое время после импровизированного воцарения, в деревню людей привели партию пленников. Среди них Аланка опознала своего мужа.

Ее размышления прервало появление Влада.

— Мадемуазель! Его привели!

— Где он!?

Аланка вскочила со своего места, цепи весело зазвенели.

— Он пока в казармах!

— Слава Богу, вам достало ума, не посадить его в яму.

— Мадмуазель, кстати о яме. Занка желала видеть вас.

— Перебьется! Как поживает виконт?

— Мессир плох, но вполне вменяем. Он сможет, как вы думаете?

— Под руководством его величества Джуриусса, сможет.

— Значит, все идет по плану. Я хочу видеть его!

— Это невозможно, мадмуазель. Сначала ритуал.

— Так начинайте быстрее этот ваш ритуал.

— Я позову ваших служанок, мадемуазель, и вашего мужа.

Влад поклонился и вышел.

Через несколько минут пришли служанки с доспехами и туфлями. Они стали наряжать Аланку. Когда все железные части были на месте, а кожаные ремни привычно впились в кожу, пришел черед мантии тяжелого грубого сукна. Выцветшая алая мантия, отороченная облезлыми беличьими хвостами, легла на плечи Аланки. Она покорно опустилась на стул и выставила вперед ноги. За то время, что бывшая горничная пребывала там, ее ноги потеряли всякий возможный облик, превратившись в месиво из кожи и мяса. Больно уже не было, боль стала привычным спутником, но одевать и снимать эти церемониальные "испанские сапожки" было невыносимо тягостно. Сапожки снаружи были сделаны из какой-то твердой, почти одеревеневшей кожи. А изнутри были устланы мехом зверя Тору, шерсть его была мягкой и пушистой на вид, но каждая шерстинка была зазубрена, а на конце имела крючок, на манер рыболовного.

Сапожки были одеты, Аланка смахнула слезы с глаз и велела послать за своим мужем.

Через несколько минут в ее комнату вошел Джуриусс.

— Как твои дела? — спросил он с порога.

— Уже знаешь?

Аланка провела рукой по лицу, отгоняя наваждение, Джуриусса теперь было бы трудно отличить от Сорокамоса, только цвет крыльев был чуть более светлым.

— Знаю, Влад сказал мне.

— Волосы и крылья уже пора красить, Ури, и форму я немного подправлю.

Бычьей кровью, оставшейся после вчерашнего жертвоприношения, смешанной со свеклой и мукой Аланка выкрасила перья и волосы Джуриусса, подобием ножниц подравняла отросшие перья. Теперь бывший капитан "Грегорины" стал похож на плохого двойника герцога Эолисского.

— Алли.

— Я.

— Скажи, зачем ты все это делаешь?

— Чтобы ты был похож на Сорокамоса.

— Зачем?

— Боги мои, — Аланка опустила руки и тяжело вздохнула, — я терпеть не могу повторять что-то несколько раз подряд. Когда тебя привели ко мне, ты сказал, что Сорокамос ждет меня, ищет. У меня появилась надежда на спасение. Я придумала, как выманить его сюда.

— Ты мне об этом не говорила!

— Неужели. Ури, я хорошо знаю тебя! Ты говоришь, так всегда, когда чего-то не помнишь, — с укоризной сказала Аланка, — Получилось бы нехорошо, если бы в один день со мной на троне оказался другой человек. Когда следом привели Занку и Мекелеса, у меня созрел новый план. Мекелес рассказал мне все о двух заговорах, и теперь замена тебя на настоящего Сорокамоса просто необходима. Когда же я узнала о ножах от Влада, то поняла, что с самого начала все сделала правильно.

— Ты не хочешь со мной делиться этим знанием?

— Достаточно того, что ты знешь о заговоре братьев Дорес. И твоя миссия донести это знание вместе с молодым виконтом до короля нашего, славного господина Павлеса.

— Иногда мне кажется, что во всех этих переодеваниях, есть что-то унизительное, какой-то подтекст. Ты не можешь иметь рядом с собой настоящего Сорокамоса, и держишь меня за него.

Аланка вспыхнула.

— Пошел вон! Встретимся на троне.

Она вытолкала Джуриусса из комнаты и велела позвать Влада, который проводил ее.

Трон стоял на высокой башне, слева было лобное место, оно же использовалось для жертвоприношений, прямо напротив — жалобное место, где уже стоял Сорокамос взятый под конвой. Вокруг толпились люди, им было интересно, что станется с новым пленником.

Увидев его, Аланка больно сжала руку своего лжемужа.

— Кто ты? — спросила она. Голос ее звучал спокойно и величественно.

— Я — принц Лиранийский, герцог Эолисский, Сорокамос Теорга, — удивленно ответил он.

— Нет, — с хорошо сделанным удивлением ответила Аланка, — Всем известно, что принц Лиранийский мой муж, и он по праву делит этот трон со мной.

— Я — принц Сорокамос.

— Ты — лжец! Ты — самозванец! Принц Сорокамос рядом со мной! Кто ты? Я спрашиваю тебя последний раз.

— Я — принц Лиранийский, Герцог Эолисский, Сорокамос Теорга, — выцветшим безнадежным голосом ответил Сорокамос. В голове его все смешалось, он видел Аланку, слышал ее голос, но не узнавал ее.

— Бросить его в казармы, — голос Аланки дрогнул лишь в конце, и Сорокамос уловил эту дрожь.

Принца увели. Аланка встала, мановением руки, велела разогнать разочарованную толпу и величаво удалилась. Как только она оказалась вдали от глаз людей, то сгорбилась и поморщилась. Рядом увивался Влад.

— Я хочу видеть его!

— Сейчас это возможно, госпожа.

— Хорошо, Влад, ты хороший помощник, проводи меня и моего вельможного супруга в казармы.

Глава вторая. Планы

В башне Джуриусс помог Аланке снять тяжелое облачение и одел на нее теплую шубку.

— Ты идешь со мной, — бросила она.

— Я помню.

— Сначала я сама поговорю с ним, а потом ты поменяешься с ним местами. Механизм готов?

— Готов.

— Ну и славно.

Аланка направилась к двери, но вдруг остановилась и посмотрела на Джуриусса так, что сердце его защемило.

— Ури, вы с Владом точно справитесь? Обойдется без жертв? Я не хочу, чтобы ты пострадал, обгорел, чтобы вообще испытывал хоть какой-то дискомфорт.

— Ну, без дискомфорта не обойтись никак, но в основном, я думаю, это безопасно, настолько, насколько вообще может быть.

— Будем надеяться, у меня все равно сердце не на месте.

— Мне приятно видеть, что ты хоть немножко меня еще любишь, — сказал Джуриусс.

Аланка пожала плечами и вышла.

Влад, Джуриусс и Аланка спустились в подвал мэрии, где в казематах томились опасные преступники, коих было всего два: виконт Мекелес и принц Сорокамос. Помещены они были скорее для их же удобства, ибо в яме (место, куда бросали всякий провинившийся сброд) уже сидела Занка и трио отпетых воришек.

Подойдя камере, в которой сидел Сорокамос, Аланка замешкалась.

— Ну же, — шепнул Влад.

— Я хочу посмотреть на него, — властно сказала Аланка.

Человек, занимавшийся охраной двух пленников, открыл маленькое окошко. Аланка увидела, как Сорокамос сидит, опустив голову на руки, спина его вздрагивала.

— Отоприте дверь. Я хочу говорить с ним. Наедине.

Дверь открылась со скрипом. Сорокамос слышал его откуда-то издалека и не сразу отреагировал.

— Уходите, нет нужды сторожить меня, — послышался голос Аланки.

Сорокамос не поднимал головы, он боялся увидеть ее и снова не узнать.

Через минуту, когда все стихло, принц почувствовал, как его волос касается чья-то рука. Неясный шорох, сдавленные всхлипывания и сдавленные крики: "Прости меня, прости!" заставили Сорокамоса сделать самое тяжелое усилие в жизни и поднять голову от ладоней.

В его ногах рыдала Аланка. Принц тут же поднял ее, и во все глаза, жадно уставился на нее, не давая себя обнять.

— Прости меня, прости. Я все тебе объясню, — сказала Аланка, едва придя в себя. Сорокамос наконец-то дал себя обнять и сам обнял Аланку. Теперь хоть и с трудом, но он узнавал ее. Она сильно изменилась, истощилась, истончилась как-то, и глаза ее перестали блестеть, как блестели раньше, но все-таки это была она.

— Будет, милая, будет. Я так боялся, что ты меня не узнала.

Аланка прижалась к нему и несколько минут сидела, не говоря ни слова. Между ними происходило что-то, что словами нельзя объяснить, и о чем говорить нельзя ни при каких обстоятельствах.

— Сари, слушай меня очень внимательно, — серьезно глядя на него, начала Аланка, — я начну с того момента, как упала сюда.

С борта "Грегарины" я упала неподалеку от людей. Влад, единственный человек, который обладает здесь хоть, какими-то знаниями. Не смотри что он косой и хромой горбун, он славный малый и очень хочет нам помочь. В день, когда Влад сделал меня их правительницей, он рассказал мне легенду о птице-деве. Ты ведь знаешь эту детскую сказку?

— Это где красный снег?

— Да. Ты же понял уже, что это не сказка!

— Понял, как только увидел эти жуткие алые сугробы.

— Это их проклятье. Но его можно снять. Для этого необходимо убить призрака — мессира Славеса Жестокосерда.

— Ого.

— Для этого есть два ножа: костяной — для тела и алмазный — для духа. Пока я думала, как искать, этого мифического монарха, ко мне привели двух моих старых знакомых. Занка и Мекелес заблудились в лесах и вышли случайно на нас. Занка просто исхудала, а вот бедный виконт совсем был плох. Местные знахари выходили его, как могли. Я допрашивала Занку, она ничего не рассказала мне о том, что делала у этого людского царя, но все-таки согласилась проводить нас к нему, причем с большой охотой. Это меня беспокоит немного. Мекелес же самостоятельно рассказал мне, о том, что наша новоиспеченная герцогиня, решила извести тебя и мессира Павлеса при помощи этого Славеса. Виконт отправится завтра домой, вместе с Джуриуссом.

Теперь о главном, после меня сюда придет Джуриусс, вы поменяетесь одеждой. Он останется здесь, а ты придешь ко мне. Я отдам приказ — сжечь самозванца на закате. Его не сожгут. Влад и Джуриусс придумали какой-то хитрый механизм и сделали его, все уже готово. Под покровом темноты он и Мекелес выберутся из леса (Влад проводит их по тайной тропе), а там уже дело за ними.

Мы же с тобой, возьмем Занку и прокатимся в ней и с Владом до резиденции этого короля-призрака. Если после всего мы останемся живы, то вернемся домой, наверное.

— Не домой, а в Эолис. Там нужна еще моя помощь. У нас тоже много всего произошло. Брат подозревает в измене Микаэлоса и братьев Дорес.

— Ох. Я совсем забыла. Пушки! — Аланка виновато улыбнулась. — Здесь раскрылся еще один заговор. Влад говорил мне, что к нему приезжал человек из Лирании и отдал на сохранение пушки, из которых и сбили "Грегарину". Я уточнила время и описание этого человека. Это был Сергиас, а где Сергиас там сам знаешь и Жорес. Так, что я еще и боюсь за судьбу бедного Мекелеса, отец и так его ненавидит, и может лишить мальчика жизни.

— Джуриусс знает?

— Джуриусс знает все, что необходимо господину Павлесу для безопасности его и его супруги, милой нашей Фелии.

Они еще раз обнялись, поцеловались, и Аланка вышла из камеры.

— Он хочет видеть вас, ваше высочество, — сказала она Джуриуссу, который вместе с Владом ждали ее в каморке охранника.

Через две четверти часа в каморку вернулся принц Сорокамос.

— Что он сказал? — спросила его Аланка, возобновляя прерванный разговор, — со мной он отказался общаться.

— Он безумен, он обругал меня, и настаивал на том, что он принц Сорокамос, а не я.

— Влад, найдите глашатая, пусть оповестит всех о моем приказе. Пусть этого безумца сожгут заживо на закате, — лениво сказала Аланка.

Влад низко поклонился и исчез.

Глава третья. Казнь

В предзакатные часы, когда солнце коснулось горизонта, в лесу было уже почти темно. Со всей деревни шли медленно люди, толкаемые в спину любопытством и скукой. Люди вели с собой своих детей, казни бывают редко, а развлечений в этой деревне так мало, да и зрелище казни казалось взрослым очень назидательным для детей. Когда окончательно стемнело, все было готово, не хватало только повелительницы, ее супруга и собственно казнимого.

Аланка выразила желание еще раз переговорить с тем, кому суждено умереть. Охрану из казематов отозвали.

— Ури, будь осторожнее. Все готово, Мекелеса уже отправили на опушку, — после короткого приветствия сказала Аланка.

— Все будет хорошо, я уверен в этом.

— От этого я не перестаю меньше бояться. Я буду молиться за тебя.

Джуриусс положил свою руку на плечо Аланки, она ощутила теплоту и дрожь этой руки.

— Помолись покрепче, мне нужна будет твоя поддержка. У меня есть предчувствие, что все скоро кончится, и что мы будем счастливы.

Аланка дернула плечом и сбросила его руку.

— Никакого "мы" уже давно нет. Будешь счастлив ты, и буду счастлива я. Не важно все это. Все это фальшиво звучит. Это лишнее сейчас.

— Я не понимаю, почему ты так боишься? — перевел разговор Джуриусс — у нас есть цель, есть средства ее достижения, у нас есть наши жизни, надежды, боги. В конце концов, друзья и родные, мы не так уж и одиноки.

— Цель есть ты прав… Все так… Но цели мы можем и не достигнуть.

— Дорогу осилит идущий. Тебе пора.

Аланка поцеловала Джуриусса в щеку и задержалась, глядя ему в глаза. Время замерло, они не могли почему-то расстаться.

— Иди уже. Пора, — сорвался на крик Джуриусс.

Аланка подалась было вперед, чтобы обнять друга, бывшего любовником и ставшего братом, но только резко развернулась и вышла.

Джуриусс помотал головой, чтобы отбросить ненужные сейчас мысли, еще раз проговорил про себя весь порядок действий, немного походил по камере, когда вошли его охранники, связали руки и повели к лобному месту.

Джуриусс смотрел по сторонам, пока его вели. В неверном свете факелов он видел только лица людей. В глазах их он читал страх, на лицах жажду крови и любопытство вперемешку с первосортной злобой. Джуриусса то и дело передергивало не от холода, опустившегося вместе с ночью, а от тоскливого и жуткого однообразия лиц людских. В какой-то странной надежде Джуриусс стал искать в толпе детей, он скорее надеялся не найти их, но маленькие, отмеченные всевозможными уродствами, детишки стояли в первых рядах. В их маленьких мутных глазах Джуриусс читал муку, боль и любопытство, все тоже тупое любопытство, что и у взрослых.

"Стоило их проклясть, пожалуй", — думал Джуриусс, — "Стоило ли им жить тысячи лет, чтобы всего один понял, для чего он живет? Может и стоило. Они должны молиться о том, чтобы Аланка сняла с них проклятие, и они тут же умерли. В них нет смысла, никакого, жалкие существа".

Джуриусса крепко-накрепко привязали к столбу. Влад лично проверил, как привязали самозванца. Джуриусс еще раз мотнул головой, чтобы отогнать жестокие мысли и сконцентрировался на троне, куда уже сели Аланка и Сорокамос.

— Есть ли боги, которым ты хочешь помолиться? — спросила Аланка.

— Нет.

— Есть ли люди на этой земле, перед кем ты бы имел неоплаченные долги?

— Нет.

— Назови свое настоящее имя, покайся!

"Что она творит?" — изумлялся Сорокамос.

— Я — принц Лебедьградский, герцог Эолисский, Сорокамос.

Аланка все никак не решалась сказать последнее слово и бросала умоляющие взгляды на Влада.

— Ну же, — тихо сказал Сорокамос и сжал ее руку. Это придало Аланке решительности.

— Сжечь его, — почти шепотом сказала она, а затем прокричала, — Сжечь его!

Сорокамос ревниво отметил, нотки отчаяния и тоски в ее голосе. Он жадно смотрел, как подходят к костру с четырех сторон люди, бросают в костер факелы, и вспыхивает пламя. Тайком он поглядывал на Аланку и видел, как две слезинки скатились по ее щекам, как красные пятна проступили на них, как заблестели болезненно ее глаза. Сорокамос и сам себя не узнавал сейчас, он-то в отличие от Аланки не переживал, он испытывал сладкое чувство торжества, словно свершилась месть. Принц действительно терпеть не мог бывшего капитана "Грегорины", и причиной тому был короткий роман капитана с Аланкой. Никто, кроме принца, за этими отношениями не следил, и разобраться не пытался. А Сорокамос, от природы вовсе не злобливый и не завистливый, вдруг стал смертельно завидовать Джуриуссу и записал вдруг в свои кровные враги. Вникая в отношения капитана и Аланки, Сорокамос каждый раз приходил к неутешительным для себя выводам, а сейчас, пусть даже не настоящее, сожжение своего противника, доставляло герцогу немалое удовольствие. Впрочем, оно омрачалось поведением Аланки, которое Сорокамос истолковал по-своему.

Тем временем костер набрал свою силу, и так громко трещал, что вопли жертвы слышно не было, дым стоял коромыслом, и видно пленника тоже не было. Пришедшие посмотреть казнь скучали, кто-то грелся у костра, кто-то, забыв, зачем пришел, организовал небольшой хор, который пел какие-то песни.

Когда костер погас, то выяснилось, что от пленника не осталось даже обугленной косточки, окончательно разочарованные люди ушли без сувениров.

Аланка и Сорокамос отправились в башню.

В башне Аланка села на свой стул у окна и уставилась вдаль.

— Аланка, — позвал Сорокамос, — Алли.

Она не оборачивалась и не отвечала. Принц достиг точки кипения и резко развернул Аланку лицом к себе. Она плакала.

— Скажи мне, по-прежнему ли ты меня любишь? — прорычал Сорокамос.

Аланка посмотрела на него замученными глазами.

— Люблю, — безвольно ответила она.

— Меня ли? — впадая в бешенство, прошипел Сорокамос.

— Тебя, — эхом отозвалась Аланка.

Принц оттолкнул ее от себя и, разворачиваясь, случайно задел стул, который полетел на пол вместе с Аланкой. Она стала подниматься, щеки ее были бледны до желтизны, на них алели два ярких пятна.

— Прости меня, — Сорокамос бросился ее поднимать, — прости. Я не знаю, что на меня нашло.

— Почему? — тихо проговорила Аланка, — Почему все, кто любят меня норовят сделать мне больно, — голос ее набирал силы и наливался холодом, — ты хочешь знать, люблю ли я тебя? Я не знаю! Я не знаю, что такое любить! После всего, что я тут увидела, я больше не понимаю, что такое любовь! Я ничего не знаю!

Сорокамос наклонил голову и думал, чтобы могла означать эта холодная скороговорка. Наконец, он усмехнулся, обнял тепло свою возлюбленную и сказал:

— Прости меня еще раз. Теперь я все понял. Ты очень меня любишь, просто ты устала. Прости, я очень боюсь, что ты разлюбишь меня. Я не могу без тебя.

— Я тоже, — тихо ответила Аланка, глядя в пустоту немигающим взором. В душе ее отогревалась какая-то точка, становилось тепло, она ощущала, как внутри словно тает льдинка.

В комнату вошел Влад.

— Пора, мадам, с нашими друзьями все в порядке, мадемуазель Занка закончила приводить себя в порядок. Пора, мадам.

— Пора, — тихо повторила Аланка.

Сорокамос в последнем приступе ревности, отметил нотку облегчения в голосе любимой.

Глава четвертая. Похищенные и обретенные

Механизм, разработанный Джуриуссом и Владом, сооруженный за несколько дней из подручных материалов, сработал безукоризненно. Когда костер разгорелся достаточно сильно, площадка со столбом и Джуриуссом поехала вниз в специально подготовленную для этого каморку. Влад отвязал пленника от столба.

— Ждите здесь, — все скоро кончится, — мы пойдем, когда на улице никого не будет. Влад куда-то исчез, Джуриусс еще раз проверил все бумаги, проговорил маршрут. Через какое-то время пришел Влад.

— Идемте, мои люди, вырыли лаз, там вас ждут мессир Виконт и две уведенные кобылы, на них вы по тайной тропе доберетесь до Ревеня за полусутки.

Мужчины полезли в какой-то земляной коридор, достаточно длинный и узкий, передвигаться там можно было только на четвереньках.

— Сколько ваши люди работали над этим коридором? — удивленно проговорил Джуриусс.

— Не думайте об этом, Господин, — как-то недовольно отозвался Влад.

Вскоре бывший капитан "Грегорины" почувствовал прохладную сырость леса. Они выбрались на какую-то поляну. Неподалеку фыркали лошади.

— Мекелес, — тихо позвал Джуриусс.

— Я здесь, мессир Джуриусс.

— Будем прощаться, Влад, — улыбнулся Джуриусс, — Берегите ее, ваше святейшество.

Глаза горбуна хитро сверкнули в какой-то неверной вспышке света:

— Я никогда не мог понять, кто вы такой, мессир Джуриусс: мудрец, глупец или просто хитрый человек, которому выгодно быть время от времени и тем и другим? Пусть ваши боги хранят и любят вас так же, как вы любите ее, это лучшая защита, можете поверить мне.

— Спасибо вам, — Джуриусс был в замешательстве, — вы добры ваша доброта в любом случае не останется без награды. Если мы все останемся живы, я найду способ отблагодарить, я все еще капитан, пусть и без корабля. Мое слово, слово капитана, стоит дорого.

На этом они распрощались.

Джуриусс вскочил в седло, и они с Мекелесом медленно начали путь. Изредка Джуриусс посматривал на Мекелеса, как бы тот не отстал, хотя то, что виконт где-то рядом было понятно по тихому его бормотанию.

Мекелеса и Занку привели разведчики, когда те заблудились в лесах окончательно и случайно вышли к становищу людей. Голодные и оборванные Мекелес и Занка были доставлены к Аланке. Занка была в разуме, но отказывалась что-либо пояснять. Мекелес же был не в себе, он постоянно громко молился всем богам, которых знал. Выспавшись, поев и полечившись какими-то местными снадобьями Мекелес смог связно рассказать о том, кто он такой и каким ветром его сюда занесло. Виконт рассказал о том, что они с Занкой имели аудиенцию у какого-то злого духа и тот дал им задание раздобыть у людей какие-то ножи, в этом месте Мекелес всегда замыкался в себе и начинал снова громко молиться. Спустя несколько дней после того, как его поили местными снадобьями, он перестал замаливать какой-то свой страшный грех, начал общаться со своим охранником и с Аланкой, которая навещала его, молился он теперь, только когда был один, и только молча. За день до окончания своего заключения он даже смог осмысленно повторить то, что от него требовалось при побеге, Мекелес шел на поправку.

Теперь переволновавшись, виконт снова начал громко молиться, впрочем, у Джуриусса был пузырек со снадобьем, за молодого виконта можно было не волноваться какое-то время.

Джуриусс отвлекся, чтобы ощутить, как ночь постепенно сменяется утром. На одежду осела роса, стало светлее, из темноты проступали неясные тени и запахи изменились. Утро наступало, лениво и неохотно открывало путникам свои прелести. Мекелес даже замолчал, когда солнце нежно обняло стволы деревьев. Снегов уже не было, по-прежнему был конец лета, как когда-то, когда они вылетели навстречу своей судьбе из Лебедь-града. Джуриусс уже и забыл, как это бывает, когда солнечные лучи касаются травы и целуют кожу, как скачут солнечные зайчики, как пахнет трава, под солнцем, как свежо бывает утро, как встречают его птицы. Невольно он залюбовался тем, что происходило вокруг. Путники выбрались на дорогу и вскоре оказались возле стен Ревня.

Железный город кипел под утренним солнцем, остановившись на первом же постоялом дворе, Джуриусс уложил Мекелеса спать, а сам пошел в таверну при постоялом дворе и решил перекусить там.

Вместе с ним в таверну забрели двое кузнецов, потные и уставшие уже с утра они взяли по кружке какого-то напитка и стали обсуждать во весь голос тонкости кузнечного дела, а потом цены на сталь и железо, подскочившие с началом войны. Джуриусс сидел к ним лицом и мог рассмотреть обоих. Один был могучий блондин с волосами, собранными в хвост, хвост же доходил почти до колен. Узкие черные крылья его были неопрятными, топорщились во все стороны и перья вымазаны в чем-то густом и липком. Второй был необычайной силы, хотя и тощ от природы. Он был почти лыс, и крылья его были седыми — это все что выдавало в нем возраст, в остальном ему можно было дать не более тридцати пяти.

— А что я тут слышал, — заговорщическим шепотом начал Блондин, голос его прокатился громовым раскатом по таверне.

— Что, ты слышал, Помус? Опять бабьи сплетни? — устало спросил седокрылый.

— Да не слухи все это. Все, что про королеву-матушку нашу говорят, самая что ни на есть правда, — возмутился Помус.

— А по мне так сопли бабьи с сахаром. Бабы они ни черта не делают целый день, так хоть языком почесать.

— Ничего не брехня и не сопли, давеча глашатай был, говорил о том, что королеву нашу похитили злоумышленники и что имена их известны, и что по всем городам разосланы бумажки с их портретами и именами, и кто увидит — сразу докладает стражникам или военным, или в мэрию, — обиженным голосом ответил Помус, — так-то, Ямас.

Ямас пожал узкими плечами и зевнул:

— А как же он был тута? А я ничего не видел? И бумажек нигде не висит?

— А не видел ты и не слышал, потому что спал, как всегда, ты же соня тот еще! А не видал, так присмотрись или очки себе прикупи новые ты ж почти слепой, Ямас.

Старик, кажется, обиделся, но ничего отвечать не стал, только проворчал что-то о том, что нельзя верить в похищение того, в чьем существовании ты сам-то особо не уверен, расплатился, попрощался с Помусом и ушел.

Джуриусс сидел, как на иголках, ему предстояла самая трудная и неприятная работа — действие по обстоятельствам. Приходилось разгадывать уравнение с несколькими неизвестными. А почему собственно с неизвестными? Если королеву украли и похититель известен, то… стоит просто пройтись по городу и поискать листовки.

Джуриусс вскочил из-за стола, бросив едва начатую свиную котлету с зеленым горошком. Побродив по центру города, поспрашивав местных жителей, Джуриусс убедился, что речи Помуса не просто враки, а самая чистая, правда, впрочем, листовок с именами и портретами Джуриусс не нашел.

И почему Помус не стал уточнять, кто похититель? Обидно вышло.

Передохнув два часа в Ревне, Джуриусс разбудил Мекелеса, покормил и в течение следующего часа они выехали из Ревеня в Лебедь-град. Столицы они достигли только за час до темноты.

Путь в город им преградили стражники.

— Куда и к кому вы? Указом короля никто не может въехать в город ни выехать из него без официального приглашения, либо разрешения на то, заверенного его величеством, либо мессиром Карикасом.

— У меня срочное дело к его Величеству, — выпалил Джуриусс, задыхавшийся от бешеной скачки.

— У вас есть приглашение? Откуда вы?

— Приглашения у нас нет, Я и виконт Дорес бежали из плена, у нас недобрые, но важные вести для его величества.

— С Виконтом Дорес? С Мекелесом? — воскликнул один страж.

— Да, Мекелес, мальчик, покажись стражникам, подойди ближе к факелам.

Мекелес послушался.

— Мальчик не в себе, будучи в людском плену, он помешался разумом.

— Пройдемте, — сказал один из стражей. Путники спешились и последовали за стражником. Джуриусс отметил, как погрустнел Лебедь-град, прохожих на улицах почти не было, зато патрулей и военных на каждом шагу. Их привели в какой-то дом, который некогда был жилым, а теперь превращен в какое-то подобие штаба. На кухне, теперь в кабинете командующего, путников встретил капитан Стражи замка, хороший знакомый Джуриусса.

— О, Ури, сколько лет тебя не видел! — воскликнул он, вставая со своего места, — Ури, ты откуда к нам? Выглядишь, мягко говоря, неважно.

Джуриусс рассказал всю свою историю с момента отлета "Грегарины" из Лебедь-града, опустив лишь незначительные романтические подробности.

Капитан во все время рассказа ходил вокруг Мекелеса и присматривался к нему, поправляя седоватые усы.

— Любопытная историйка, — крякнул капитан, — к его величеству я тебя доставлю — не беспокойся! А вот это малец — он не графа ли Дореса сынок?

— Он.

— Ооо, — протянул капитан, — эй, парень!

— Это вы мне? — Мекелес вынырнул из каких-то своих размышлений.

— Тебе. Тебя как зовут?

— Мекелес Дорес, мессир, я сын Сергиаса Дореса, министра обороны.

Капитан помрачнел.

— Твой отец будет рад видеть тебя, для него это благая весть, — фальшиво улыбнулся он.

— О, мне столько надо ему рассказать!

— Идемте, Джуриусс, отсюда недалеко до дворца, я думаю, сейчас самое время, — невесело сказал капитан.

Во дворце их встретил Сериохус. Джуриусс отметил, как постарел слуга, он совсем сдал и высох. Он спал, сидя на своем посту. Мекелес удивленно озирался: ему казалось, что здесь он уже был, и что, если посмотреть налево, там будут руины, с другой стороны он отчетливо понимал, что находится в Лебедь-граде в замке его величества.

Капитан добудился его и, сославшись на неотложные дела, удалился.

— Что вам, мессиры? — нахмурился Сериохус.

— Сериохус, ты что, не узнал нас? — удивился Джуриусс.

— Со времени ухода моих замечательных хозяев я плохо запоминаю лица, — покаяся старик.

Джуриусс подумал, что теперь приобрел на свою голову еще одного сумасшедшего: старого и ворчливого.

— Мне срочно надо видеть, короля, — сказал Джуриусс, — а мальчика, если можно, отведите на кухню, ему надо покушать.

Сериохус покосился недоверчиво на Мекелеса.

— А он не будет воровать ложки? — брякнул слуга.

Джуриусс тяжело вздохнул.

— Мекелес, ты же не будешь воровать ложки? — сказал он.

Мекелес отрицательно помотал головой.

Все так же недоверчиво глядя на молодого виконта, Сериохус позвал какого-то молодого пажа и отправил Мекелеса с ним.

— Я провожу вас к королю, мессир, — Сериохус чопорно поклонился.

Павлес сидел вместе с Карикасом в маленьком кабинете, где обычно проводились военные советы. Сериохус долоджил о том, что прибыл некий Джуриусс. Павлес знал капитана "грегарины" мельком, однако в свете всего случившегося, принял гонца, даже не подумав, что это может быть самозванец. Джуриусс вошел и поклонился, король, молча, указал ему на кресло подле себя. Около пяти минут все молчали, Король в недоумении разглядывал смутно знакомого капитана "грегарины" в одежде брата.

— Что это за маскарад? — наконец спросил он.

Джуриусс вздрогнул, такими интонациями прежний Павлес никогда не разговаривал. Железные нотки, глаза сверлят насквозь, лгать просто невозможно, таким был старый король.

— Сир, Ваше величество, я бежал из плена людей. Ваш брат с ними. Умоляю, выслушайте меня!

— Мы слушаем вас, — ледяным тоном объявил Павлес.

Бывший капитан "Грегорины" рассказал все, что с ним случилось с момента крушения корабля, не забыв упомянуть о заговоре Занки и Сергиаса. Он предоставил все документы в доказательство своих слов.

— Значит, брат жив и его невеста тоже, — гораздо теплее сказал король, он даже тихо улыбнулся и немного помолчал, словно пытаясь справиться с собой, — и они направляются к Жестокосерду? Значит, все же легенда не сказка, вы, Карикас, были правы!

Король и министр обменялись поклонами.

— Из Эолиса нам писали, что брат пропал и возможно погиб, — заключил Король, — довольно об этом, я полностью уверен в моем брате, он сможет справиться с этой теперь уже ведомой нам заразой, что терзала Эолис и Лиранию долгое время. Что касается Сергиаса: я не поражен вашим известием, однако, теперь мне все ясно. Карикас, вы изучили документы, что вы думаете?

Министр встал и, расхаживая по кабинету, заговорил:

— Мои выводы не утешительны, сир. Их светлости скорее всего едут в Эолис, если уже не там. Вести идут так медленно. Как только ее величество похитили, мы отослали письмо в Эолис, местные командиры должны были узнать, что братья Доресы больше не командующие. Но больше из Эолиса вестей не было.

В дверь кабинета постучали.

Явился Сериохус, в руках у него была бумага.

— Вам письмо, сир, срочное.

Павлес взял письмо, прочитал, побледнел и отдал Карикасу.

— Кто доставил письмо? Где гонец? Немедленно ко мне его.

— Гонец при смерти, сир, он проделал большой путь за какие-то сутки, его лошадь пала возле ворот, сам он тяжело ранен, — доложил Сериохус.

— Я немедленно отправляюсь в Эолис, вместе со всеми войсками, которые смогут сейчас же выдвинуться со мной, — сказал побледневший Карикас, положив письмо на стол.

Павлес молчал, а затем тихо сказал:

— Все потеряно.

Джуриусс, перепуганный и мучимый любопытством, заглянул в бумагу, на которой корявыми буквами было написано одно предложение: "Братья Дорес взяли Эолис силой, все убивают всех, помогите нам!".

Глава пятая. Взятие Эолиса

На утро после исчезновения Принца Сорокамоса Эолис разбудили странные звуки. Жители южных районов проснулись от землетрясения вызванного пехотой и бренчанием ее оружия, с запада раздавался топот конских копыт, которые сотрясали землю, подгоняемые крылатыми лучниками, с севера робкий, но злобный рык собак и крики псарей заставили Владыку Микаэлоса с утра по раньше забраться на городскую стену. Он наблюдал, как подходила помощь, солдаты давно вышедшие из своих городов и не знавшие, ни о каких заговорах и предательствах. Сам Микаэлос имел лишь смутные соображения по этому поводу. Отчего-то он не был рад этой помощи, его настораживало спокойствие на Востоке, и приказал запереть ворота наглухо. Помощь войскам оказывать только со стен. Сам же Владыка надолго удалился в подземелья ратуши.

От Северных армий отделился один всадник, он подъехал к шатру командующего разбойников, коротко о чем-то переговорил с Юнем-ханом и вернулся обратно. Все войска пришли в движение. В Эолисе все было тихо, военные в городе были настороже, мирные жители попрятались по укрытиям. Повисла тишина. Взорвали эту тишину барабаны. Каждый, находящийся в Эолисе, думал сейчас, что страшнее минут в их жизни не было и больше не будет. И только немногие, кто пережили Доресову резню, поняли, что эта минута не была такой уж ужасной.

Регулярные части Лиранийской армии приближались к Эолису под бой барабанов, пехотинцы затянули какую-то песню. Разбойники стояли ровным строем перед армией Лирании, кто-то кричал: "Стоять насмерть, стоять!"

Катапульты с Запада не выдержали и выстрелили. Два ядра рассекли части Лучников и попали в тьму конников. Слышались крики людей, но все стоны перекрывал бой барабанов и мрачный мотив песни с севера. Разбойники с восточной стороны предприняли маневр, обходя Северные и южные части, с фланга они хотели зайти в тыл и ударить там, но это было лишь прикрытие. Командир восточной части осады увел своих людей с поля боя еще до начала сражения, восточные части бежали. Катапультные ядра свистели со всех сторон. Со стен Эолиса сыпались градом стрелы.

Оттуда и отсюда слышались крики Эолисских начальников: "Убить всех! Пленных не брать! Вперед! В Эолис!"

Резня (именно так потом вошло это событие в историю Лирании — "доресова резня") продолжалась недолго, через два с половиной часа все было кончено. Микаэлос, какой-то растрепанный, сам на себя похожий смутно, показался на стенах. К главным воротам подошли войска, во главе их стояли браться Дорес.

— Хей, Владыка, — прогремел голос Сергиаса, — впусти нас!

— Нет, — Микаэлос охрипшим голосом ответил с ворот. — Наш король подозревает вас в измене — возвращайтесь в Лебедь-град.

— Ты в уме ли, Владыка! Соколы тебя раздери, ты что плетешь? — вышел из себя Сергиас. — Мы защищали вас: все разбойники убиты, некоторые бежали. Мы не враги!

— Нет, Сир Сергиас, я тебя не впущу в город!

— Не имеешь права. У нас много раненых, войны голодны и жаждут отдыха, ты разжигаешь гражданскую войну, так?

— Я не враг Лирании, и мне жаль солдат, они не виноваты, что ты стоишь во главе.

— Ты — предатель!

— Я не враг Лирании! Но тебя в город я пустить не могу!

На стенах послышался гул недоумения, он нарастал, как громовые раскаты.

— Схватить предателя! — командовал Сергиас из-под стены.

Эолисский гарнизон стоял без движения, лишь отдельные солдаты, уверенные в том, что сам министр обороны ошибаться не может, тихо спускались со стен. Сергиас отдал приказ ломать ворота, Микаэлос — защищать город. Среди солдат крепло недоумение, как можно защищаться от собственной армии. Верные Микаэлосу солдаты пусть неохотно, но все же выполнили приказ. Эолисские гарнизоны раскололись на тех, кто послушал Микаэлоса и на тех, кто остался верен графу Доресу. на стенах Эолиса закипела борьба. Микаэлос и сам участвовал в ней, но спустя минут двадцать сопротивление остатков его армии было сломлено, Владыку схватили, и ворота были открыты. Войска вошли в город, братья Дорес, сопровождая какую-то черную карету, направились в ратушу.

Войска разместили по домам мирных жителей. Ближе к вечеру мирных жителей погнали к Ратуше. Немногие, кто смог спрятаться, сидели по укрытиям. Почти весь Эолис согнали к ратуше, где наскоро был сооружен помост.

На помост вывели связанного Микаэлоса, Сергиас сказал прочувствованную речь о любви к Лирании и предателях. Из речи следовало, что Микаэлос предатель каких мало, и по законам военного времени его следует казнить здесь и сейчас. Немногие отметили, что в речи Эолис три раза упоминался, как "гнездо предателей" и "гангрена на чистом теле Лирании", еще Сергиас что-то говорил о том, что вскоре город предстанет обновленным и чистым.

Без лишних слов Микаэлоса уложили головой на плаху.

— Ты что-то хочешь сказать, Владыка? — спросил Сергиас.

— Хочу, — тихо ответил Микаэлос, — но не вам. Вашему брату.

Сергиас знаком подозвал Жореса.

Микаэлос что-то шепнул на ухо Жоресу. У того глаза налились кровью, он выхватил меч из рук брата и ударил им по шее Владыки. Кровь забрызгала все вокруг. Жорес, забыв обо всем, мочалил тело врага, пока голова не покатилась с плахи на помост.

Жители Эолиса рыдали, Владыку в городе любили, кто-то отворачивался, детей прятали, чтобы те не видели происходящего, среди жителей поднялось волнение.

— Очистить город! — раздалась команда Сергиаса.

В толпу ворвались пехотинцы, псари спустили злых собак, с крыш на жителей обрушились стрелы. Эолисские войны вступились за мирных жителей, но их смяли. Через час на площади из живых остались только солдаты, раненых добивали, обыскивали дома, всех, кого удавалось найти, лишали жизни. Однако кому-то все-таки удалось вырваться из города на лошади, правда, гонца серьезно ранил лучник гвардии, поэтому догонять доходягу никто не стал. В темноте в Эолисе зажглись огни. Воины уставшие разбредались по захваченным домам. Но почти никто не спал в ту ночь, каждый воин оплакивал убитых им людей, "Таков был приказ" — оправдывались одни, "Лучше бы я умер на поле брани" — скорбели другие.

Жорес сидел в одном из кабаков и методично напивался, Сергиас нашел его совершенно случайно.

— Что стряслось, брат? Все идет, как по маслу — сказал Сергиас.

Жорес молчал, он был угрюм и зол.

— Сергиас, — хрипло начал Жорес, — почему мы умираем только один раз?

Младший брат смотрел на старшего почти с ужасом.

— С какой радостью я убил бы этого мерзавца еще раз и еще раз, и еще раз…

— О чем ты, брат?

— Микаэлос, — прошипел Жорес.

— Я ничего не понимаю. Последний раз ты так напивался, когда Жозефу провожал в монастырь…

Ответом был тяжелый, полный злобы и муки взгляд.

Сергиас срочно проматывал в голове всю ту историю с дочерью своего старшего брата. В Лирании внебрачные дети не подвергались каким-либо гонениям, но и не имели особых прав на то, чтобы общаться с отцом и претендовать на наследство. Девочек и мальчиков, родившихся в случайной связи, называли "маминькиными птенцами". Жозефа была, как раз такой "маменькиной" девочкой, однако Жорес души в ней не чаял, когда девица повзрослела, он перевез ее к себе. Мать Жозефы была не против, хоть и предпочитала не общаться с ее отцом. В тот год, в Лиранию из десятилетнего плена вернулся Микаэлос и тут же был представлен ко двору, а за особые заслуги был назначен Владыкой Эолиса. После отъезда Владыки в город по стране поползли слухи о том, что Микаэлос берет какие-то взятки, проводит какие-то странные ревизии. История была темной и запутанной, однако, Микаэлосу удалось снять с себя все обвинения. Увидев как-то при дворе Владыку, Жозефа потеряла голову, она сама познакомилась с ним, ни сколько не смущаясь, ни своего статуса, ни положения, девица увивалась за ним. Владыка никаких знаков внимания ей не оказывал. Жорес не одобрял сердечных увлечений своей дочки, но молчал.

Утром, в день отъезда Микаэлоса, Жозефа вместо ожидаемой печали была радостна и светилась от счастья. Отец поинтересовался у Жозефы, в чем причина ее настроения, на что девица (от отца у нее не было никаких секретов) ответила, что провела ночь не с кем-то, а именно с Владыкой Микаэлосом. Удивлению Жореса не было предела, он бросился искать Владыку, но тот уже уехал. Наскоро собравшись, он и Жозефа помчались в погоню, Микаэлоса нагнали очень быстро. Высказав все свои претензии, Жорес встретил ледяную и глухую стену непонимания. Владыка все отрицал. С Жозефой случилась истерика, она кричала, бросалась Микаэлосу на грудь, тот успокаивал бедняжку, но отрицал, что между ними что-то было. Более того, нашлись свидетели, которые видели в это же время Владыку совсем в другом месте.

Владыка согласился на проведение небольшого расследования, которое так ничего и не объяснило. Однако Микаэлос уезжал в спешке, ссылаясь на срочные дела. С тех пор Жозефа перестала говорить с кем-либо, включая отца, а спустя месяц изъявила желание уйти в монастырь. Монастырская жизнь, хоть и не была популярна — в Лирании был всего один монастырь — желающие уединиться на время, а то и на всю жизнь, всегда находились. В этот монастырь уходили как мужчины, так и женщины, и частенько возвращались оттуда уже любящими парами и жили долго и счастливо. Жоресу было трудно расставаться с дочерью, но он отправил ее в монастырь, и в тот вечер напился так, же как сегодня, и все кричал, что отомстит Владыке за свою обиду.

— Он признался, — сказал Жорес, — это мерзавец узнал меня, и перед смертью все-таки вспомнил ее. Бедняжка до сих пор там, она просила не писать и вообще оставить ее, как будто она умерла, но я наводил справки: она до сих пор страдает! Он признался, что это был он. Я не стерпел и убил его, но… я убил бы его еще раз.

— Что он тебе сказал?

— Он спросил, жива ли Жозефа, и сказал, что если она жива, я должен передать ей, что он любил ее, но не мог с ней быть…

Жорес надолго замолчал.

— Он хотел еще что-то сказать, но я не вытерпел… — хрипло закончил он, — а теперь оставь меня, брат.

Таверна постепенно наполнялась солдатами, которые рыскали в поисках выпивки, чтобы заглушить терзающую их совесть.

Сергиас оглянулся вокруг и вернулся в Ратушу, где, в его ожидании, отдыхали от пыток слуги. Главный вопрос, который волновал сейчас Сергиаса — местонахождение герцога Эолисского Сорокамоса. Уж очень хотелось Сергиасу показать Сорокамосу, во что превратился прекрасный город Эолис.

Глава шестая. Цена свободы

Павлес нервно расхаживал по кабинету, несколько раз останавливался, открывал кулон с портретом Фелии, нежно смотрел на него, закрывал, и снова начинал ходить. Наконец, к нему явился Сериохус.

— Ну же? — кинулся к нему Павлес.

— Мессиры Джуриусс и Карикас уже здесь, мессир Микаэлос будет через три минуты.

Павлес выдохнул.

— Можешь идти отдыхать, Сериохус.

В кабинет следом за слугой вошли Джуриусс и Карикас, они поклонились и сели в кресла. Молча, они ждали, когда в кабинет вошел Владыка Эолиса — Микаэлос. Он был болезненно бледен, под пышной одеждой скрывалась забинтованная рана.

— Прошу простить меня, Сир, что не могу поклониться. Мой лекарь говорит, что мне еще нельзя ходить, однако, я не мог не стать инициатором этого собрания.

— Садитесь, Владыка, — Павлес жестом указал Микаэлосу место.

— Благодарю. Ваше величество, я имею кое-что сказать вам о взятии Эолиса.

— Эолис пал, это я знаю, — спокойно ответил Павлес, — рассказывайте, все, что вам известно.

Микаэлос рассказал все, что знал сам, отметив про себя, что Павлес непривычно холоден с ним.

"Возможно, потеря родителей и похищение жены, так на нем сказалась! Славно, что это так, он не раскис — умница!" — так рассудил про себя Микаэлос.

— Все ваши сведения крайне интересны, — сказал Павлес, — спасибо Вам, Владыка, что сообщили местонахождение моей жены, но совсем недавно я получил вот это письмо.

Павлес взял бумагу и передал Микаэлосу, тот внимательно ее прочитал:

"Ваше величество! Сообщаем вам, что славный город Эолис пал под натиском объединенных сил вашей армии. Разбойники наголову разбиты, мятежники и предатели убиты. Главный зачинщик заговора Владыка Эолиса Микаэлос казнен лично старшим графом Дорес, все жители Эолиса, как пособники мятежа, так же казнены. Город находится на военном положении, под правлением графов Дорес, о чем они просили уведомить ваше величество. Так же они скорбят о судьбе его светлости герцога Эолисского, который в Эолисе отсутствует, и скорее всего, убит Владыкой. Правители просят передать вашему величеству, что ваша королева скорбит в разлуке с вами и ждет скорейшей встречи с вами, которая возможна лишь на определенных правителями Эолиса условиях".

— Написано рукой моего секретаря, — сказал Микаэлос, — вас смущает, что меня казнили?

Павлес усмехнулся.

— Знаете ли, Владыка, ваша казнь несколько не предполагает ваше присутствие здесь.

— Я понимаю, — улыбнулся Микаэлос, — я могу все объяснить. Это долгая история.

— У нас есть время, Владыка.

— Вы помните, мадемуазель Жозефу?

— Дочурку графа Дорес? — уточнил Джуриусс, так как другие мужчины ничего не знали.

— Она самая. Милая была девчушка, но очень романтичная. Десять лет на Востоке, знаете ли, всю романтическую чушь из головы вышибают напрочь. И потом я женат, на местной женщине, она отказалась уехать со мной, — Микаэлос вздохнул, — не об этом речь. Меня тогда вызывали к вашему батюшке, якобы я ездил по городам и весям Лирании, очень отдаленным кстати, и собирал там взятки за какие-то проверки, на которые даже не был уполномочен. Оправдаться тогда не составило труда, и почерк не мой, да и свидетели нашлись, так вот, меня смутил один факт. Все пострадавшие опознавали меня без всяких проблем. Это было странно. Последней каплей стала совсем уже странная история. Я уезжал из Лебедь-града, когда меня нагнали в дороге два всадника. Жорес Дорес и его дочь. Граф набросился на меня с обвинениями, дескать, я, прошу прощения, переспал с его дочкой и сбежал. Учитывая, что его дочь сама "маменькин птенец", обвинения его были сами по себе очень странными. Я всю ту ночь провел в собственной постели один, и малышку Жозефу я всегда старался избегать. В моем сердце живет одна любовь, я пытался объяснить ей это, но девочка ничего не хотела понимать. Жозефа закатила мне целый спектакль, позже я понял, что все было вполне искренне. Я вернулся с графом и ее дочерью в Лебедь-град. Мы провели расследование, оно не дало особых результатов… для графа. Я же провел собственное доследование, расспросил нужных людей, пошел по следу, как когда-то меня учил мой дядя, я пошел и нашел, нашел, то чего и желать не смел, поймал за руку на окраине Лебедь-града себя самого. Паренька звали Вишаис Мака — он как две капли воды был похож на меня. Потом оказалось, что уже и не так — то похож, лишь внешне. Мошенник решил заработать моим именем деньги. Я не выдал виновника моих неприятностей и забрал к себе, связав клятвой верности, обучил быть похожим на себя, в общем завел очень качественную копию, он очень много раз спасал мне жизнь. Я пытался устроить судьбу этого мальчика с Жозефой, но Вашаис сам отказался, так как знал, она любит меня, именно под моим именем ему удалось ее соблазнить. Жозефа к тому времени уехала в монастырь, а Вашаис дал еще одну клятву верности ей, и дал мне обещание кровью отплатить за ее обиду. Вашаис, кажется, по настоящему ее полюбил, иногда ночь страсти связывает крепче долгих лет жизни.

Когда под Эолисскими стенами я увидел Жореса, я понял, что пора спасать свою шкуру, город спасти было уже нельзя. Я пошел к Вашаису и рассказал все, что происходит под стенами. Его глаза загорелись, он предложил мне жестокий план, но план, который исчерпывал все его обязательства перед всеми на этой земле. Мы поменялись местами с ним, я проинструктировал его напоследок и поджидал момента, когда смогу бежать. Я понимаю, что это всего лишь слова, что мои речи бездоказательны. При дворе меня не любят, я знаю, но это чистая, правда.

Микаэлос откинулся в кресло, он устал от долгой речи, рана болела, голова кружилась, на лице проступил пот.

Тишина в кабинете звенела.

— Я верю вам, — прогремел в тишине голос Павлеса, так показалось Микаэлосу, который терял сознание.

— Спасибо, ваше величество, — прошевелил губами Владыка.

— То, что вы живы, должно оставаться тайной для наших "Правителей Эолиса". Отдыхайте и набирайтесь сил, Владыка.

— Ваше величество, один вопрос.

— Да.

— Я не знаю, что с вашим братом, но уж, коль скоро мессир Джуриусс здесь, то вы наверняка знаете, что сталось с герцогом?

— Знаю, — голос Павлеса теплел с каждой фразой, — Его высочество в данный момент находится в предсвадебном путешествии с мадемуазель Аланкой.

— Она жива? Это славно. И куда же они направляются?

— В резиденцию моего коллеги — Славеса Жестокосерда.

Микаэлос надолго замолчал.

— Но это безумие! — наконец сказал он.

— Скорее всего, это именно безумие, но насколько я понял со слов мессира Джуриусса, у них, если некоторые обязательства перед людьми, которые тоже стали частью заговора братьев Дорес.

Микаэлос кивнул.

— Ваше величество, я прошу простить меня, но мое самочувствие не позволяет мне остаться.

— Идите Владыка, и постарайтесь, как можно скорее, вернуться в былую форму.

Микаэлос склонил перед Павлесом голову и вышел. За дверями кабинета Владыка упал на ковер без сил, какие-то слуги отнесли его в отведенные покои.

Солнце склонилось к закату, усталое оно провожало в путь двух человек. Последние его лучи застали их на развилке западной дороги, ведущей в Ревень, и северной — в Бендос-град. Джуриусс и Карикас расстались там. Бывший капитан "Грегарины" отбыл с секретным поручением в болотный город, Карикас со своей миссией в Ревень.

Уже ночью Карикас, новый советник Короля, прибыл в мэрию железного города и отдал мэру письмо, в котором говорилось, о необходимости мобилизовать все мужское население города и окрестностей, как можно скорее. За неделю армия была мобилизована. Это были не самые отборные войска, но армия вполне способная держать удар и вести неплохие атаки. Однако она не была способна быстро передвигаться, и лишь через еще одну неделю встала лагерем под стенами Эолиса. Смрад, исходивший от города, насылал на людей панику. Карикас все же приказал разбить лагерь и не брать воды из местных водоемов, благо запасов пока хватало. Собрав небольшой военный совет, Карикас поставил вопрос о том, что следует делать дальше. Совет постановил отправить в город делегацию парламентеров. Наскоро соорудив "знамя переговоров" — простое лазурное полотнище на древке — Карикас во главе группы парламентеров отправился в город. Стоял один из последних жарких дней, смрад, исходивший от города, ел глаза, в городе было подозрительно тихо. На городской стене не было стражи, ворота были закрыты, но вскрыть дверь охраны, через которую Эолис некогда покинул герцог Сорокамос, не составило труда. Парламентеры долго стучались в нее, перед тем как вскрыть, однако никто не отзывался.

Зайти сразу туда было невозможно, лишь прикрыв нос и рот тряпками, группа смогла преодолеть помещение. Пахло гниением, кровью и вином.

"Возможно, таков запах у предательства?" — про себя предположил Карикас.

В городе было пусто, на улицах валялись трупы, живых людей не наблюдалось. Три дня отданные на разграбление города обернулись катастрофой для Братьев Дорес. Воины погибали в пьяных драках, и потерь от них хватило бы на еще одно взятие Эолиса. Некоторые, чтобы забыться напивались в прямом смысле слова до смерти. Здравомыслящих боеспособных солдат оставалось еще на полк, но этого было недостаточно, чтобы идти дальше на Лебедь-град, а посему Братья окопались в городе.

Карикас и его сопровождающие шли по мертвому городу к Ратуше. Лишь в ближайших к ней тавернах теплилась жизнь, да в самой ратуше слышались обычные звуки копошения живых существ. У ворот, видимо просто для солидности, спал пьяный солдат. Карикас мягко разбудил его.

— Кто вы? — едва разборчиво спросил он.

— Я — граф Карикас, мессир Болодский и Енемский, министр снабжения Лирании, старший советник его величества Павлеса Теорга, — чопорно представился Карикас.

Солдат с каждым титулом становился все трезвее и выпрямлялся сильнее.

— Я рад видеть вас, мессир, — у стража было лицо отчаявшегося человека, он готов был кинуться Карикасу на шею, как спасителю.

— Проводите нас к правителям Эолиса, мы парламентеры, примет вас, я думаю.

— Так вот, — Карикас выразительно посмотрел на солдата.

— Димес.

— Так вот, Димес, проводи нас, а сам отправляйся за стены города и возьми с собой всех своих товарищей, идите к лагерю, там вас накормят и обогреют.

— Сир, я не могу…

— Что конкретно ты не можешь?

— Я не могу оставить Мессира Сергиаса.

— Димес, я очень уважаю преданных людей, но сейчас твоя преданность не лучшая ставка. Скажи мне еще вот, что: ты не знаешь, где держат в ратуше ее величество?

— Мадам здесь? — искренне удивился солдат, — я ничего не знал об этом. Есть в Ратуше одна очень охраняемая комната, но там хранят казну… вроде бы, — не очень уверенно закончил он.

Карикас тяжело вздохнул и что-то шепнул на ухо одному из своих спутников. Тот сдержанно кивнул.

— Ведите нас, к мессиру правителю, — улыбнулся в усы Карикас.

Ратуша изнутри была похожа на сарай, в котором всю ночь веселилась ватага пьяных деревенских дурачков. Все, что не было проиграно или пропито товарищу, было разбито или сломано. Гобелены, укрывавшие стены были изодраны, все полы были чем-то перепачканы, по углам отсыпались полупьяные войны. Карикас прятал глаза то в грязные ковры, то в прорехи в гобеленах, только, чтобы не видеть царящего бардака. Димес остановился возле кабинета, который некогда принадлежал Микаэлосу.

— Послушайтесь моего дружеского совета, Димес, — тихо шепнул Карикас, — и доложите вашему командиру, что к нему явилась делегация парламентеров во главе со мной. Вы помните мой титул?

— Да, мессир.

— Ступайте.

Солдат ушел, но вскоре вернулся: лицо его было мокрым от пота:

— Его превосходительство, ждут только мессира Карикаса.

— Хорошо. Но тогда у меня есть к тебе, Димес, еще одна просьба. Покажи господам эту особо охраняемую комнату, — не дожидаясь ответа, Карикас вошел в кабинет.

Внутри все было так, как будто снаружи не было мертвого города и смрада, как будто ратуша была в полном порядке, а по всей Лирании был мир и порядок. Одно в кабинете было не так. В кресле с высокой спинкой сидел не Микаэлос, а Сергиас. Карикас в первую же минуту спрятал глаза за повешенные на стене шуйцу и десницу — верные спиногрызы Владыки. Затем Карикас взял себя в руки и решился посмотреть на Сергиаса.

"То, что не убьет меня, сделает сильнее", — подумал он.

Сергиас казался спокойным, хотя румянец щек, выдавал его возбуждение. Глаза Карикаса встретились с глазами Сергиаса, безумными и напряженными глазами зверя, решившегося на последний бросок.

Долго еще спорили историки Лирании, кем же все же был Сергиас? Сейчас же Карикасу стало ясно: он имеет дело с одержимым упрямцем.

Пауза затягивалась.

— Пришел сказать, что моя партия проиграна? — спокойно сказал Сергиас.

"Смиренные да будут вознаграждены" — Подбодрил себя Карикас.

— Да, но у вас есть еще что-то, что вы и ваш брат можете сказать его величеству.

— Жореса больше нет, — нервно ответил Сергиас.

— Что случилось с мессиром Жоресом? — удивился Карикас.

— Только не стоит делать вид, что вам интересно, Карикас, — усмехнулся Сергиас, безвольно взмахнув рукой, — мой брат. Тот, кто никогда не пил! Погиб в пьяной драке. Представьте себе, Карикас!

— Соболезную вам.

— Хватит, — вскричал Сергиас, — Мы с вами не на приеме, чтобы обмениваться дежурными фразами и любезностями.

Повисла пауза. Сергиас безвольно сидел в кресле, Карикас продолжал стоять. Сергиас встал и прошелся по кабинету, снова сел в кресло.

— Судьба играет с нами странные игры, — тихо заговорил Сергиас, — я мечтал так же прийти к вам, в ваш разоренный дом и так же говорить с вами, как с побежденным.

— Мессир, я уполномочен доставить вас в Лебедь-град.

— Чтобы меня казнили, как я казнил Микаэлоса?

— Мессир Микаэлос жив, правда не очень здоров, но за ним наблюдают королевские лекари, вы казнили не того человека. Впрочем можете не переживать на этот счет: по традиции людей, подобно которым вы ведете себя, так и стоит поступать, — спокойно ответил Карикас, — вас же никто казнить не собирается, вы будете осуждены и сосланы, так сказал король. Ваша жизнь будет при вас.

Сергиас встал и отошел к книжной полке, которых у Микаэлоса всегда было больше чем достаточно, долго с невыразимой нежностью гладил корешки книг, как будто прощался с любимыми питомцами.

— Жизнь? — хрипло переспросил он, спустя минут десять, — Жизнь раба? Нет, это не по мне!

— Ваша жизнь, лишь в ваших руках — вам решать, — улыбнулся Карикас.

Сергиас резко обернулся, его глаза пылали свирепой яростью.

— Ты… ты, — он задыхался от гнева, — ты, что мне предлагаешь?

— Мессир Сергиас, вы забываетесь! — спокойно возразил Карикас.

Сергиас мгновенно овладел собою.

— Вы правы, мессир, — он покрутил в руках какую-то безделушку.

Внезапно Сергиас схватил со стены один из спиногрызов и бросился на Карикаса. Тот кубарем бросился в ноги противника и сшиб графа на пол, спиногрыз улетел под стол. Карикас встал и оказался возле окна.

— Ты думаешь, что я так просто отдам тебе все, что задумал? Пусть и то, что погибло по глупости? Ты ничего не получишь! — рычал Сергиас, поднимаясь.

— Граф, успокойтесь, уймитесь! Я не желаю вам зла! Я лишь представитель его величества!

Следующее движение Сергиаса было стремительным настолько, что Карикас не успел отреагировать. Граф Дорес кинулся на него и опрокинул на подоконник, мелодично зазвенела открывшаяся рама. Кувыркаясь в последнем полете, они приближались к земле. Сергиас мертвой хваткой вцепился в Карикаса. Советник короля судорожно соображал, что можно сделать, чтобы спасти обоих. Он открыл свои крылья, они еле выдерживали его самого, и полет все ускорялся. Одно крыло Карикаса предательски хрустнуло, он взвыл от боли, но смог ударить Сергиаса так, что сломал ему челюсть, от неожиданности граф разжал руки. Воя от боли, Карикас снова раскрыл свои крылья, его еще раз дернуло, крыло окончательно сломалось, но до земли оставалось не так уж и далеко, он приземлился жестко: сломал ногу и ребро, вывихнул руку, но все-таки остался жив. Неподалеку лежало все изломанное тело Сергиаса. Когда советник короля очнулся, то подполз к нему и коснулся его шеи: Сергиас был мертв.

"Может быть, это и к лучшему?" — подумал Карикас.

Вечером того же дня началось очищение Эолиса силами соседних деревень и городов.

Глава седьмая. Засветло

Запряженная цугом карета отправилась из становища людей на восток. На козлах сидел Влад, он знал, куда надо ехать, ему одному была ведома эта тропа. В карете на плече у Сорокамоса спала Аланка, сам герцог дремал, напротив них в горячечном бреду металась Занка. Она заснула сразу же, как только села в карету, ей казалось, что так комфортно она уже давно не размещалась, все удобнее, чем в яме. Ей снилось топкое болото, где они с Мекелесом чуть не погибли, когда вышли из замка, иногда мелькали во снах лица людей, с которыми она делила черствый хлеб в яме. Снилась одна полоумная старуха, которой оказалось всего тридцать лет, она постоянно что-то твердила на счет конца рода людского. Из ее беззубого, изъеденного цингой рта вырывались проклятия и хула всем богам, когда-либо существовавшим на этой земле, иногда всем, кто сидел в яме, становилось страшно: не прогневаются ли боги и не пошлют ли этой безумной меч карающий. Но боги были терпеливы к этой лысой и грязной тридцатилетней старухе в рванине. От брезгливости и страха Занка очнулась и вскрикнула.

Карета ехала по узкой тропинке известной только Владу, становилось все холоднее, а солнце словно передумало вставать. Единственная, кто радовался возможности созерцать пусть грязный, но изначально белый снег — была Аланка. Влад, видевший белый снег впервые в жизни был удивлен. Карета подскакивала на кочках и корнях, никто не мог сказать, сколько они ехали, ясно, что очень долго, но, сколько конкретно? — на этот вопрос ответа не было, словно как только они въехали на болота — время остановилось.

— Я вижу замок, — через какое-то время крикнул Влад.

Карета еще немного потряслась по корням и ухабам и, наконец, остановилась. Аланка, Сорокамос и Занка вышли из кареты.

— Герцогиня, вы нас не проводите? — Сорокамос грубо ухватил Занку за локоть и толкнул вперед. Тут же подсуетился Влад, он подхватил Занку под локоток и, хоть был вдвое ниже ее, смог подстроиться под ее шаг.

— Не вздумайте делать глупостей, — тихо шепнул он.

Занка о глупостях и не думала, она шла по уже известной ей тропинке между статуями древних людских королей. Аланка, прижавшись к Сорокамосу, рассматривала окружавший их сад, ее пугала ухоженность веками запущенного сада. Сорокамос рассматривал лица королей, повторяя про себя историю людей, которую, как и обычаи, прекрасно знал, в полутьме сада, лица имели каждое свое выражение, как будто бы статуи были живыми.

Занка вошла в замок и на сразу повернула направо, но встала, как вкопанная: справа громоздились развалины, она обернулась — слева так же оказались руины, зато прямо, где раньше была простая стена, красовалась небольшая дверь.

— Что-то не так? — заподозрив неладное, спросил Сорокамос.

— Да, прошлый раз нам следовало идти направо, а теперь там завал, — откликнулась Занка.

Сорокамос обнажил шпагу.

— Мадам Аланка, ножи, — тихо сказал Влад.

Аланка сняла с пояса два ножа: грубый костяной и удивительной красоты алмазный нож с блеклой золотой рукоятью. Влад вооружился и путники прошли прямо. Они вошли в стеклянный коридор с зеркальными полами и потолком.

— Стеклянный коридор, — прошептал Влад.

— Влад, вы единственный, кто знает о местных обычаях все, — проговорила Аланка, — вы, пожалуйста, просветите нас.

Влад кивнул и открыл, было, рот, как дверь оглушительно закрылась, а из парка, через который вел коридор, стали доноситься странные постукивания, как будто кто-то на деревянных каблуках отбивал чечетку.

Все повернулись на звук. С противоположной стороны раздался шорох крыльев и удар. Все обернулись: это сова случайно врезалась в стеклянную стену. Звук чечетки приближался. Занка обернулась и прижала руки ко рту, чтобы не закричать, она кинулась к Аланке и уткнулась лицом в ее плечо. Чечетку отбивал кол, на котором объятое желтым свечением, безвольно болталось безголовое тело Занки. Аланка прижала герцогиню к себе, зажмурилась и опустила голову.

— Казнь предателя, — прошептал Влад.

Сорокамос бросился к женщинам и оттащил обеих в угол.

— Чтобы не случилось, не поднимайте головы, не раскрывайте глаз, — быстро сказал он. Занку била дрожь, она теряла сознание от страха.

— Хорошо, — Аланка подняла глаза, чтобы посмотреть на любимого, но вмиг побелела, и ужас сковал ее крик, только лицо ее перекосило от беззвучного вопля. Сорокамос на долю секунды обернулся, чтобы увидеть, что напугало Аланку.

Кол бился об стену, словно желая добраться до живых людей, из глубины сада приближался еще один призрак — проткнутый собственной шпагой герцог Сорокамос.

— А. черт, — выругался он, и обернулся к Аланке, схватил ее за плечи и стал трясти.

— Алли, смотри только на меня, я живой, я здесь. Я никогда, никогда не убью Павлеса, это чертовы наваждения, магия, чтобы убить нас, смотри на меня, Алли.

Взгляд Аланки стал осмысленным, она порывисто обняла герцога, закрыла глаза и сжалась в комок, через секунду они с Занкой стали петь какую-то срамную крестьянскую песню, чтобы не слышать жутких звуков.

— Это была казнь братоубийцы, сир, — прошептал Влад, — Возможно, нам стоит занять оборону, мессир.

Они встали спиной к спине, обнажив свое оружие. Призраки тем временем изо всех сил старались привлечь к себе всеобщее внимание. Поднялась метель, призраки выли, визжали, скрежетали по стеклу, старались разбить его. Откуда-то прилетели пара рук, ног, горбатое туловище и голова с обезображенным лицом.

— Казнь рабов, — Влада дернуло, он что-то прошептал про себя и осенил каким-то знаком, дрожь перестала бить его.

Пляска призраков становилась все яростнее, "пение" все громче. В конце концов, призраки резко угомонились и выстроили своего рода еще один коридор: в одном его конце что-то светилось, в другом конце держали оборону Влад и Сорокамос. Свет быстро приближался, и уже можно было рассмотреть, светловолосого мужчину, который нес на руках девицу в подвенечном платье, от которого и исходил свет. Невеста была обезглавлена, Сорокамос при взгляде на нее вздрогнул, но тут же прикрыл глаза и посмотрел в угол, где завывали какую-то песню Аланка и Занка.

— Покажись! Выходи, прекрати играть с нами, как кошка с мышью! — крикнул Сорокамос.

Блондин приблизился к стеклянной стене, переступил порожек и вошел в коридор, положил призрак Аланки к ногам Сорокамоса.

— Так поступали со всеми гулящими девками в мое время, — улыбнувшись, сказал блондин.

Влад, как завороженный смотрел на рубин, пристегнутый к вороту черного камзола, затем пал ниц и возопил:

— Да здравствует его величество Славес IX.

— Признал, — презрительно кинул Славес.

— Да, сир, — не поднимаясь, сказал Влад.

Сорокамос во все глаза разглядывал плотно сбитого блондина с жестким ежиком волос на голове, змеиным разрезом черных, масляно блестящих, глаз и женскими скулами широкого по-женски красивого лица.

— Надеюсь, вы довольны представлением? — с улыбкой сказал Славес, — я живу в глуши, вы, наверное, уже заметили. Таких гостей у меня почти никогда не бывает, вот и развлекаюсь и стараюсь развлечь вас. Пройдемте в гостиную, — без перехода продолжил он и бодро направился к одной из дверей ведущих вон из коридора. Призраки немного подрожали еще и рассеялись.

Сорокамос поднял Аланку с колен. Она озиралась по сторонам, и про себя отметила, что солнце все еще не взошло.

Глава восьмая. Славес Жестокосерд рассуждает о гуманизме

Через несколько минут все оказались в уютной гостиной. Аланка и Занка сидели на мягком диване, обитом синей тканью с павлиньими хвостами, вышитыми золотой и серебряной нитью. Мужчины сидели в креслах обитых той же тканью, ручки были украшены драконьими мордами, а ножки львиными лапами. Сам Славес расположился в жестком кресле с высокой спинкой, которую венчала золоченая диадема. Огонь потрескивал в камине, а горячее вино с корицей успокаивало и согревало. Славес разглядывал своих гостей, словно соображал с кого ему лучше начать. Когда вино было выпито до половины, Славес снял с себя брошь и положил ее на деревянный столик рядом с собой.

— Итак, вы по делу ко мне — сказал он, — отрицать не стоит. В такие места в гости не ездят, — он взглянул на Занку, которая открыла рот, чтобы что-то сказать, — Или вы, сударыня, станете утверждать, что привели этих господ, а не наоборот?

Посверлив ее взглядом, Славес обратился к гостям:

— В представлении никто из нас не нуждается. Прошу простить меня за жесткий прием, но я хотел бы тем самым компенсировать один ваш серьезный недостаток. Я предложил вам свою, пусть устаревшую, но очень наглядную версию, вашего будущего, в котором будет совершена одна роковая ошибка. Кстати, некоторые ее уже совершили. Будущее возможное, не факт, что случится именно это, но… как знать, как знать. А недостаток ваш вот в чем: вы люди молодые и у вас не было вечности, чтобы разобраться, как следует в природе вещей. У меня такая вечность была, но мне не хватило ее, чтобы разобрать, где зло, а где добро, мне хватило ее только на то, чтобы решить, что делать, когда вы придете ко мне, чтобы отнять у меня последнюю надежду жить. Перед тем, как вы мне это предложите. Я, пожалуй, велю вам сделать для меня кое-что…

— Сир, с чего вы взяли, что мы станем что-то делать для вас, — отставил от себя пустой бокал Сорокамос.

— У вас выбора нет, — улыбнулся Славес, — с вас я, пожалуй, и начну, сир Сорокамос. Герцог, ответьте мне на несколько вопросов.

— Ну, раз уж нет выбора, что же просите согласия?!

— Верно, подмечено. Итак, что вы обо мне знаете? ну, кроме той паскудной истории с моим братом.

Сорокамос долго размышлял в поисках подвоха, так и не найдя его ответил:

— После смерти, вы заключили договор с некоей человеческой богиней, которая продлила вам жизнь. Вы же поклялись уйти в мир иной, когда род вашего брата будет уничтожен. Посему я и мой брат должны умереть, не оставив наследников мужского пола.

Славес тонко улыбнулся.

— Вы боялись идти сюда?

— Нет, сир.

— Почему?

— Моя жизнь без жизни брата вам ни к чему, и тому, что суждено сбыться противостоять не стоит.

— Хорошая философия. А известно ли вам, что вы не имеете к роду моего брата никакого отношения?

Сорокамос похолодел и медленно ответил:

— Нет, не известно.

— Тем не менее, это так. Вы и ваш брат в безопасности. Лишь мне известно, что мой племянник родился мертвым. А Бендос I Теорга, просто солдат достаточно удачливый и мудрый, что сумел обвести многих вокруг пальца и удержать на долгие века трон в своем распоряжении. Влад, — резко и властно обратился к первосвященнику Славес, — тебе известно, что это за вещь?

— Да, сир, — Влад не спускал глаз с броши.

— А столик, из какого дерева сделан?

— Из священного дерева Тондерман, мой король.

— Верно, ножи у тебя с собой?

— Да, мой король.

— Кто из них? — Славес кивнул в сторону дивана.

Влад молчал. Аланка поняла, в чем дело и смертельно побледнела.

Пауза затягивалась.

— Вернемся к этому позже, первосвященник! — Славес нервно дернулся, — Прошу простить, я сбился с мысли, которую пытался донести до вас, уважаемые господа.

Немезида — древняя богиня людей, была забыта нами на долгие тысячелетия, но с приходом моего предка Бербероса мы вновь вспомнили о ней, и возлюбили, как свою мать. Немезида богиня святого возмездия, отдающая человеку по делам его… Я безвременно погиб, мой трусливый брат бежал, Немезиду стали забывать. Как вы думаете, герцог, вам ли не знать, нет ничего хуже забытой любовницы? Все это бред! Нет ничего яростнее и мстительнее забытой богини, тем более такой, как Немезида. Она помогла мне заключить мой дух в этот рубин и научила менять тела. Взамен я передал первосвященникам все знание о ней и велел проповедовать ее учение. Но люди забыли свою богиню. Немезида обозлилась на меня, спустилась к людям в виде крылатой девы, спровоцировала собственное убийство и в последнюю минуту очень красиво прокляла все человечество. Помимо этого она обучила первосвященников убить меня, но умолчала, что с моей смертью все человечество погибнет. Меня же выставила чудовищем, люди жаждут убить меня. Хитрая богиня, эта наша Немезида. Сейчас же я готов сотворить великое благо для своего народа, я лично проведу ритуал и сниму проклятье с человечества, лишив их своего присутствия.

— Какой еще ритуал? — поинтересовался Сорокамос.

— А вот о нем, нам расскажет ваша милая дама, — Славес плотоядно улыбнулся, встал и подошел к Аланке. Та, закусив губу, молчала.

— Ну, что же вы, мадемуазель?

— Это ваш народ и ваш ритуал, вам о нем и говорить, — упрямо сказала Аланка.

Славес раздосадованный положил ей руки на плечи, Аланка вздрогнула от их ледяного прикосновения.

— Минуточку внимания, сир герцог, — злобно ухмыльнулся Жестокосерд, — видите ее, эту милую, я бы сказал, симпатичную даму? Вы любите ее всем сердцем. Видите ее глаза, губы, нежную шею, полные груди и бедра — все, что вы в ней любите, все, чем можете обладать никогда не станет по-настоящему вашим. В этом теле бьется сердце не способное любить! Она начало вырождения, начало конца вашего рода.

— К чему вы все это говорите, — вспыхнул Сорокамос, он вскочил, но что-то ударило его в грудь, и он упал на свое кресло.

— Не поднимайтесь со своего места, сир, — предостерег Славес, — я это все к тому, что наше вырождение тоже началось с того, что мы разучились любить.

Жестокосерд снова сел в свое кресло.

— Я расскажу о ритуале, он простенький: всего-то надо, что порезать мне глотку, пригвоздить рубин к столику и… смешать кровь следующего рода с моей кровью. То есть нам нужна жертва. Жертва должна быть девицей, вот я и думаю, кого бы нам предложить на эту роль. Помимо всего вышеперечисленного, я должен получить согласие на проведение ритуала от тех, кто правил моим народом. Если бы вы просто убили меня без лишних слов, то это само по себе означало бы, что вы согласны, но раз уж мы заговорили…

— Это жестоко, — прошептала Аланка.

— Человек всегда был жесток, и почему прощальный ритуал должен за версту отдавать гуманизмом? — моментально парировал Славес, — кому и следует бояться за себя, так это мадемуазель Занке, я не могу принять в жертву кровь правительницы, хотя и это было бы логично.

— Вы не заботились о них, не попытались даже заботиться о своем народе. Что мешало вам, раз у вас есть и тело и вечность, править своим народом? — спросила Аланка.

— Если честно, то ничего привлекательного во власти я не вижу, это скучнная рутинная работа.

— Значит, пока вы философствовали в замке, ваш народ вымирал, и вы ничего не хотели с этим сделать, а теперь еще и с упреком смотрите на Влада, дескать, он мог что-то сделать и не сделал.

— Мадам, вы не политик, и вам никогда не понять тех высоких политических идеалов…

— К дьяволу идеалы, — вскричала Аланка, — сколько вы не видели свой народ! Тысячу лет, а может две или три? Я уехала оттуда несколько часов назад, и я видела их и их детей. Детей можно спасти!

— Кстати о детях! Все, кто здесь сидит, хорошо знают историю, и был в свое время период, когда всех без исключения детей спасали, воспитывали и старались обучить. Сколько тогда жило калек, как они проклинали эту жизнь! и когда их стало слишком много, мы вернулись к тому, что верно, что правильно, мы стали бороться за чистоту и здоровье человека. Всех калек, полуживых детей добивали, неизлечимо больных взрослых так же лишали жизни, чтобы не мучить бедолаг. Сейчас я хочу сделать то же самое.

— Почему именно сейчас?

— Вам не понять, я знаю куда больше о мире, чем вы. И я знаю, что настал именно такой момент. Сейчас у меня есть шанс, не просто в пустую извести свой народ, а дать ему новый шанс. Итак, господин Сорокамос, вы последний правитель людского рода, согласны ли вы на проведение ритуала?

— Да.

Внезапно Сорокамос понял, что свободен, что ему очень легко дышать и что его больше ничто не приковывает к креслу.

— Мадам Аланка?

— Нет.

— Ох, — Славес был разочарован, — почему?

— Я понимаю вас, и вижу вас насквозь. Вы жаждете смерти так, как ваше существование вам уже в тягость. Все эти нападения на Эолис это ваших рук дело, вы привлекали к себе внимание, чтобы мы пришли и разделались с вами. Вам не нужны какие-то жалкие души принца и короля: сотня жизней лучше двух. Вы не можете простить собственной смерти и желаете, чтобы другие разделили с вами вашу вечность. Я не верю в какой-то шанс человечества, вами движет жажда крови!

Славес выслушал тираду без особых эмоций, только все сильнее и сильнее бледнел.

— Мадам, я, кажется, теперь понимаю, что находят в вас мужчины. Но не будь вы женщиной, я бы сказал, что вы очень и очень глупы. Где бы было ваше хваленое добро, не будь в его руках "орудий зла"? Вы препятствие на пути к новому рождению. Дети всегда родятся в муках, чтобы построить новый дом надо снести старый. Всему новому необходимы страдание и очищение. То, что вы предлагаете, рано или поздно приведет к тому, что опухоль под названием "Славес Жестокосерд" разрастется до таких размеров, что справиться вы сможете с ней, только убив меня. Я все равно добьюсь рано или поздно, так или иначе, своей цели, вот только задумайтесь, милая мадам, стоит ли разменивать нечто очень ценное на мелочи?

— Сотня жизней мелочь?

— Эту сотню ждет новое будущее!

— Их ждет смерть!

— Ах, дьявол, как же с вами сложно! Вспомните, посмотрите на свое искалеченное тело, что вы пережили там, у людей, сколько страха, сколько боли, вас это ничему не научило?

Аланка задумалась.

— Мне жаль их, они умрут и ничего не оставят после себя. Спасать то, что можно спасти это же…

— Это бабушкины сказки! Вы согласитесь на ритуал?

— Нет, я не согласна.

Сорокамос хотел закричать, чтобы Аланка соглашалась, потому что внезапно понял, куда клонит Жестокосерд.

— Ну что же, — в голове Аланки зазвучал голос человеческого короля, — тогда мне придется сделать так, чтобы провести ритуал без твоего согласия. Зачем ты упрямишься, мешаешь мне? Ты влезла в мои планы со своим гуманизмом и жалостью.

Аланку пронзила боль, она не различала ощущений, она просто стала сгустком боли, который раздирали на кусочки невидимые ножи и клещи. Аланка вопила, чтобы отдать часть боли, облегчить свое страдание. Все внезапно стихло, как и началось:

— Это тысячная часть того, что я для тебя заготовил, ответь мне, ты согласна?

— Я… я… Я не могу согласиться, — обреченно выговорила Аланка. Тело ее взорвалось болью.

— Тогда вот тебе мое последнее слово. Ты узнаешь всю прелесть агонии, дорогая, ты будешь жаждать смерти сильнее, чем чего бы то ни было, а когда ты умрешь, то не заметишь этого. Испытай все, что испытало на себе человечество. Это тебе за твое упрямство!

Голос Славеса растворился, оставив Аланку вне времени и пространства, где-то между…

Эпилог

Десятилетия летят быстро, особенно если это первое ваше десятилетие, на день рождение принца Лиранийского Бендоса IV уже с рождения прозванного Везучим собрался весь цвет Лирании. На площади Лебедь-града была возведена трибуна, чтобы юный принц мог наблюдать представление в свою честь, он сидел слева от своего отца Павлеса Теорга, справа от короля сидела королева Лирании Фелия. За троном маленького принца стоял его наставник и учитель — бывший Владыка Эолиса — Микаэлос, в сопровождении своей иноземной супруги. Тут же присутствовали представители восточных кланов, с которыми были налажены и урегулированы все отношения. Не хватало только одного.

— Где дядя, отец? — спрашивал Бендос. мальчишка любил герцога Сорокамоса, своего дядю, и очень ждал его.

— Ваш дядя, скоро прибудет, сегодня он хочет познакомить вас кое с кем.

Бендос отметил, как омрачилось лицо отца, и как мать поджала губы.

— Его высочество, герцог Эолисский прибыл, — склонился к Павлесу Джуриусс, в новехоньком мундире адмирала воздушного флота.

Действительно на площадь пешком вошел Герцог, толкая перед собой коляску с какой-то старухой, рядом семенил бескрылый горбун.

— Почему он без крыльев?

— Это последний человек, сынок, — ответила Фелия.

— А кто эта пожилая дама?

— Это жена твоего дяди, — пояснил Павлес.

Король сам с трудом узнал прежнюю Аланку в это иссохшей седой старухе. Тело ее всегда было неподвижным, она не говорила и ничего не воспринимала. Однако Сорокамос не терял надежды, он единственный общался с ней так, как будто она все понимает, слышит и видит

Сейчас, перед тем как представить ее наследнику трона, он расправил складки ее платья, погладил по голове и прошептал:

— Не волнуйся, у Павлеса очень славный мальчик!

В этот момент случилось нечто невероятное. Свет солнца померк, резко похолодало, и пошел снег, но такой, которого никто никогда не видел: каждая снежинка была ярко-алого цвета. Пока все рассматривали столь необычное погодное явление, Аланка вдруг вздрогнула, моргнула, из ее глаз покатились две слезы, она посмотрела на Сорокамоса и слабо улыбнулась. Герцог поднял ее на руки и бережно, как ребенка прижал к себе. Снег в это время совсем прекратился.

Маленький принц прижался к отцу.

— Что это? — испуганно повторял он.

— Кажется, вы стали свидетелем чуда, ваша светлость, — тихо сказал Микаэлос, — Это величайшее чудо, сир, смерть отвернулась от нее. Вы только что видели, что такое чудо любви… Запомните это хорошенько. Бендос дрожа, посмотрел туда, где только что смерть потерпела сокрушительное поражение…

Оглавление

Тихомирова Лана Легенда о Красном Снеге

Часть 1. Пока Боги любят

  Глава первая. Предсвадебная суматоха

  Глава вторая. Два брата

  Глава третья. Венчание

  Глава четвертая. Трапеза

  Глава пятая. Бал

  Глава шестая. Белый сад

  Глава седьмая. О предложении сделанном долгу без надежды на сердце, но тронувшее его

  Глава восьмая. После бала

  Глава девятая. Депеша

Часть 2. Когда Боги плачут

  Глава первая. "Грегарина"

  Глава вторая. Эолис

  Глава третья. Первый день пути

  Глава четвертая. Лебединая песнь

  Глава пятая. Окос

  Глава шестая. Второй день пути

  Глава седьмая. Когда письма доходят вовремя

  Глава восьмая. Завтрак королевы

  Глава девятая. Голоса в полях

  Глава десятая. Последний день пути

  Глава одиннадцатая. Сорокамос получает последнее письмо

  Глава двенадцатая. Ночная прогулка вникуда

Часть 3. Пока богов помнят

  Глава первая. Деревянная башня

  Глава вторая. Планы

  Глава третья. Казнь

  Глава четвертая. Похищенные и обретенные

  Глава пятая. Взятие Эолиса

  Глава шестая. Цена свободы

  Глава седьмая. Засветло

  Глава восьмая. Славес Жестокосерд рассуждает о гуманизме

Эпилог

Реклама на сайте