«Лики зазеркалья»

Kagami Лики зазеркалья

Часть первая ДЬЮТИ-ФРИ

Весь наш свет есть солнце в щели,

Вся наша жизнь есть пунктир между А и Б,

Поскольку весь наш путь есть лишь возвращение

Любые средства хороши, только бы к тебе

Вернуться.

Где ты там, инкогнито?

Олег Медведев. "Алеха Боханский"

Смотритель Гектор.

Я — старый человек. И я — всего лишь человек. Не знаю, почему Энгион не выбрал себе в ученики эльфа. Хотя, может быть, пока моя жизнь проходит здесь, в этом странном месте, он готовит себе истинного приемника из своего народа. А я — лишь временная передышка в длинной череде могущественных существ, посвятивших себя Библиотеке.

Энгион был одним из самых знающих смотрителей. Он вообще увлекающаяся натура. Положенные ему, как старшему сыну рода Дебритеанна, 300 лет в этой должности он провел, изучая древние дневники-манускрипты своих предшественников. Моих человеческих жизни и способностей не хватит на то, чтобы прочесть хотя бы треть.

Человеческий век короток. Когда десятилетним напуганным и восторженным пареньком я пришел сюда следом за светозарным эльфом, жизнь впереди казалась бесконечно длинным праздником познания, а Библиотека манила нераскрытыми тайнами. Но теперь, спустя восемьдесят лет, я точно знаю, что это лишь маленькая форточка в иной, неведомый нам мир, и познать его секреты невозможно. Возможно лишь хранить то, что он сам решит нам подарить.

Я иду по длинным коридорам, по большим и малым залам, по комнатам и коморкам. Не знаю, кто и когда назвал это место Библиотекой. Здесь нет книг, кроме толстенных летописей, заполненных многими поколениями смотрителей, но они находятся в жилом крыле, в моем кабинете. А здесь — разные чудеса. Чудеса, пришедшие из другого мира.

Тысячи лет назад соприкоснулись миры, и перворожденные открыли проход. Лишь эльфам было под силу сотворить такое. И они, вечно юные, любопытные, восторженные рванули туда наслаждаться новыми впечатлениями, видеть, открывать. Следом за ними потянулись гномы. За рудами и самоцветами, столь милыми сердцам подгорных обитателей. Оборотни устраивали свои безумные ночные охоты в угодьях, где никто не мог их остановить. Ундины открывали новые водные пространства, подчиняя себе их обитателей. Саламандры резвились в бушующем пламени вулканов. Даже драконы не гнушались бороздить просторы новых небес. А малые народы и вовсе восприняли врата, как возможность обрести новый дом.

А потом проход закрылся. Уж не знаю, что там случилось. Никто не знает. Возможно, миры спасали сами себя от слияния. Есть такое мнение. Тогда некоторые волшебные существа остались там и не смогли вернуться. Говорят, в том мире их жизнь короче даже людской, и они редко бывают счастливы. Но в нашем мире остались люди. Зачем эльфы привели их сюда, ведомо лишь истории. Пригласили погостить в ответ на их гостеприимство? Притащили домой игрушки? Кто знает! Зачем вообще в мире населенном лишь магическими существами нужны те, кто к магии не способен?

Да, мы не способны к магии. Но можем ее чувствовать, как никто другой. А еще мы живучи. Этот неродной нам мир мы заселили уже почти на четверть… Некоторым это не нравится. Иногда хозяева этого мира развязывают войны, чтобы сделать из нас рабов. Или просто поставить на место. Так было и восемьдесят лет назад.

Не знаю, зачем Энгион меня спас. Впрочем, эльфы не убивали детей. Это была вообще не их война. Отчасти, люди сами виноваты в том, что она началась. Не надо было закладывать порт на побережье, не убедившись, что земля свободна. Хотя, земля-то была свободна, а вот бухта принадлежала могущественному клану ундин Ульт-ди-Мар. И когда, в соответствии с Конвентом, они попросили поддержки у других рас, никто не рискнул отказать воинственным морским амазонкам. Почти каждый народ выставил по небольшому отряду для сухопутной войны. Одни только эльфы прислали две сотни стрелков из Объединенного Легиона. Не думайте, что этого мало. Обнаглевших людей загнали далеко вглубь континента, почти до самой пустыни. Многие погибли в войне. Другие — после, не сумев прижиться на негостеприимных землях Ан-Дессена.

А я оказался здесь. Жалею ли я об этом? Сочувствую ли своим соплеменникам? Не мне судить логику истории. Мне проще думать, что эта война была предначертана судьбой. Может, даже моей. А сочувствие? Оно ко всем. И к людям, на которых пала кара волшебных народов, и к гнавшим их в безумии берсерков ундинам, задохнувшимся потом вдали от побережья, и к сгоревшим в жестоких ловушках эльфам и оборотням, и к сошедшим с ума от вида бескрайней морской дали гномам. Ни в одной войне не бывает абсолютного победителя. Все подсчитывают потери.

А я прожил свою жизнь в тихом уединении Библиотеки. Первые десять лет Энгион не покидал меня, обучая всему, что нужно знать смотрителю. Скорее всего, достаточно поверхностно. До многого я потом доходил сам. Впрочем, за всю историю существования этого места люди всегда были здесь лишь временными исполняющими обязанности, да и то если ни один из великих кланов не мог в тот момент отдать наследника на 300 лет в услужение этому нелепому храму. А как еще назовешь эту безумную эклектику культур и чудес?

Так что, еще можно считать, что мне повезло с Энгионом. Он никогда не бывал равнодушен к тому, что делал. К моему обучению тоже. Он умел так увлечь своими рассказами, что я словно входил в тот далекий и странный, так не похожий на наш мир, я видел эту непонятную мне жизнь своими глазами, а руки прикасались к таинственным артефактам Библиотеки. Мальчишкой я верил, что Энгион говорит о том, что знает. Мне казалось, что нельзя так живописать мир, в котором не побывал. Не знаю, какой магией он пользовался. Да и пользовался ли? Но Библиотека так и не отпустила Энгиона. Он возвращался. Возвращался всегда. Иногда надолго, иногда всего на день. Но всегда у него находилось время поговорить со мной, рассказать что-то новое о ее прошлых и нынешних чудесах. Можно сказать, я до сих пор продолжаю у него учиться.

Конечно, пресветлый эльф и не пытался раскрывать мне все тайны Библиотеки. Я уже говорил, человеческой жизни не может хватить на это. Но главное он для меня сделал. Я полюбил тот мир. Моя душа тянулась к нему, а в сердце жила мечта о том, что проход когда-нибудь откроется снова. И я увижу мир людей. Мир моих соплеменников.

Впрочем, все не совсем так. Библиотека и есть стационарно действующий проход. Вот только перегорожен он решетом. Мне не понять, по какому принципу возникают связи. Иногда это лишь предметы технической цивилизации, по невнятным причинам продолжающие работать в нашей реальности. Иногда — проходы в ограниченные пространства, где даже можно побеседовать с иномирянами, не выдавая себя. Вот только мне в эти проходы путь заказан. Я ведь человек. Я лишь чувствую, что они есть, могу их видеть, но, будучи лишенным магии, никогда не пройду.

Куда они ведут? Да мало ли… Есть комната, куда заходят только оборотни. Больные. А выходят всегда здоровыми. И никто из них никогда не помнит, что именно там происходило. Или не рассказывает. Это старая комната. Она существует больше двадцати лет. Но когда-нибудь и она закроется, и вместо нее появится что-то другое.

В другую комнату входят только гномы. Как они говорят, там можно по хорошему курсу обменять лом разных ненужных для них металлов на более ценные.

Для эльфов есть вход в какой-то удивительный сад. Он существует с тех пор, как я помню себя здесь.

А еще всегда были лавки. Конечно, они тоже, как правило, привлекают больше всего только один из народов, но в них может войти любой. Даже я могу видеть, что там творится, через стеклянные двери.

Помню, когда я только пришел сюда, была лавка, где продавалась музыка. Да-да! Каким-то образом она была записана на странные черные диски, тяжелые, как гномье метательное оружие и хрупкие, как Эльдоанский фарфор. Чтобы такой диск зазвучал, нужно было положить его на громоздкий ящик с огромным, сияющим полированной медью раструбом, и долго раскручивать неподатливую ручку. Но потом диск сам начинал вращаться, и из трубы лилась странная иномирская музыка, перекрываемая шумами и хрипами чудовищного агрегата. Эльфы обожали эту лавку. Энгион страшно гордился, что именно в его бытность хранителем открылась дверь в нее. Однажды он не выдержал и приобрел поющий ящик и кучу пластинок. С тех пор он так и стоит в музее. Иногда, я включаю какую-нибудь из них и, стараясь не обращать внимания на шипенье и скрежет, вслушиваюсь в дивные голоса людей, теперь уже принадлежащих прошлому.

В нынешнюю лавку заходят, в основном, гномы. Как я понимаю, она — сувенирная и появилась сравнительно недавно, после текстильной. Они приносят оттуда чеканки с удивительными мотивами сказаний иного мира, странные столовые приборы с филигранной вязью металлического кружева, литые и кованые предметы, даже ювелирные украшения. Как ни странно, еще туда заглядывают саламандры. Огненные девы любят стекло, а в том мире, похоже, умеют его изготавливать.

Почему-то эта лавка в последнее время открыта только по ночам. Вернее, проход в нее открыт. Может, все дело в том, что девушка, которая там работает в это время, принадлежит к одному из магических народов. Точнее к их потомкам. Такие предположения высказывались уже очень давно. Все, что проникает в Библиотеку, проникает потому, что так или иначе связано с нашим миром через своих носителей. До сих пор этому не было доказательств. Но и опровержений тоже.

Я знаю, что Энгиона очень интересовала эта проблема. Он каждый раз старательно изучал новые артефакты, пытаясь отыскать их причастность к миру магии. Он и сейчас не пропускает ни одного нового проявления Библиотеки. Даже если не может приехать сам, просит меня подробно описывать все в письмах. Особенно свои ощущения. Эльфы умеют ценить то, что мы, люди, способны почувствовать. Возможно, они могут сделать из этого гораздо больше выводов, чем мы сами.

Но мне никогда не понять, что именно пытается доказать Энгион. Я не чувствую магии в тех, кто торгует в лавках. И в артефактах я ее тоже не чувствую. Они совершенно не похожи ни на что, из того, что есть в нашем мире. Казалось бы, ничто, кроме магии не может заставить эти странные предметы работать, но если это и так, их магия совершенно не похожа на нашу. Энгион называет это техникой. Я не понимаю, что это значит. В нашем мире такого нет. Нигде, кроме Библиотеки. Он пытался объяснить мне на примерах типа кузнечного горна гномов, но это механика и только. Среди артефактов есть и механические, но у нас никто не может понять принцип их действия. А иные поделки и вовсе не находят объяснения в наших реалиях.

Или вот это зеркало. Оно появилось сравнительно недавно, лет десять назад, даже меньше. Тогда я долго стоял перед ним, разглядывая то ли свое отражение, то ли то, что могло быть по ту сторону стекла. Как и следовало ожидать, ничего не случилось. Обычно, новые артефакты проявляют себя не сразу.

А на следующий день перед зеркалом застыла юная ундина. Она простояла минут двадцать, словно не в силах была пошевелиться. Потом, вздохнув с восторгом и облегчением одновременно, пошла дальше. Я остановил ее и поинтересовался, в чем дело.

— Словно что-то держало, чтобы на меня насмотреться, — ответила она кокетливо, — Ничего плохого. Оттуда идет восторг и любопытство.

Я не очень поверил ее словам, но вскоре заметил и других посетителей, останавливающихся перед этим зеркалом. А дня через три на стене рядом с ним стали появляться портреты.

Позировать невидимому художнику стало любимым развлечением ребятни. Коридор превратился в вернисаж и все удлинялся и удлинялся. Не только детские, но и портреты взрослых стали появляться в нем. Многим было любопытно испытать на себе это чудо. Энгион тоже одним из первых позволил себя запечатлеть. А пару дней назад появилась даже прекрасная леди Рисс. Ее портрет просто великолепен. Впрочем, как и она сама. Я рад, что теперь в любой момент могу снова взглянуть на эту неописуемую женщину, хотя сама она уже давно потеряла ко мне интерес. И меня восхищает мастерство художника, передавшего пластику ее второй, кошачьей ипостаси.

Вот только моего изображения так и не возникло. Наверное, все дело в том, что я — человек.

Сегодня здесь опять толкотня. Уже довольно поздно, но детишек не так легко оттащить от волшебного зеркала.

На самом деле я кривлю душой, говоря о своем уединении. В Библиотеке есть очень оживленные места, где я всегда могу встретить знакомых. Некоторые из них успели стать моими друзьями. С другими — просто необходимо поддерживать хорошие отношения. Своими тайнами Библиотека привлекает и сильных мира сего, и ученых исследователей, и просто любопытных, готовых потратить свое время и деньги на то, чтобы приобщиться к этим тайнам. Не зря замок расположен в широкой горловине ущелья, но совсем рядом с морем. Ундины не задыхаются здесь, а гномы из подгорного тоннеля попадают прямо на один из обширных лугов всего лишь в двух полетах стрелы от стен крепости. Конечно, Библиотеку трудно назвать крепостью. Никто не помнит, кто и когда построил это здание, да и рукотворно ли оно. Оно просто есть. Не слишком укрепленное, но и не совершенно беззащитное. Хотя, я не представляю, кому может придти в голову брать нас штурмом. Библиотека и так открыта для всех.

На другой луг выходит зев почти раскаленной пещеры, откуда приходят саламандры. Для каждого из магических народов есть свой вход, и никто не чувствует себя здесь чужим, ни у кого не возникает желания сбежать побыстрее.

Наиболее посещаемы, разумеется, входы в ограниченные пространства другого мира. Возле лавки почти всегда толпятся гномы. Осторожность требует входить по одному и не слишком часто. Это старое правило. Я не знаю, кто его ввел, но, наверное, в нем есть рациональное зерно. Мы стараемся хранить в тайне свое существование, ведь и мир людей не спешит выдавать нам все свои секреты.

Я сворачиваю за угол. Теперь мой путь лежит через несколько тихих переходов, к лавке. Я всегда чувствую, если в Библиотеку приходит кто-то из моих знакомых. Точнее, я чувствую всякого посетителя, но не всегда узнаю. Это не моя магия. Я же человек. Эта магия самого этого места, которую оно дарует смотрителям. Мне понадобилось почти 20 лет, чтобы Библиотека признала меня, зато теперь я не только знаю, кто прошел на ее территорию, но и всегда чувствую их настроение. Пару раз это даже помогло мне разгадать в проникших сюда вандалов. Да-да, представьте себе, и такое случается. Не всем нравится столь близкое соседство с другим, чуждым нам миром.

Сегодня Синдин Дил-Унгар почтил нас своим визитом. Лавка — лучшее место, где я могу с ним встретиться. Он ни за что не пропустит ее. Этот тип обожает иномирские артефакты и никогда не уходит без сувенира. Я надеюсь, сегодняшние покупки приведут его в благое расположение духа, и тогда остаток ночи мы проведем, покуривая трубки и потягивая эль, в неспешной беседе. Сегодня мне очень хочется такой компании. Должно быть потому, что я уже давно не получал новостей из внешнего мира, а лучшего рассказчика, чем гном, не придумаешь.

Как ни странно, холл перед лавкой пуст. Но я почти сразу замечаю широкую спину Синдина за стеклянной дверью. И тут же возникает напряжение. Что-то происходит там. Что-то необычное. Я не вижу опасности. Девушка за прилавком протягивает своему визави какой-то серебристый предмет. Она мило улыбается. В ней нет агрессии. Напряжение исходит от самого гнома.

Син, что у вас там происходит?

Они продолжают о чем-то беседовать. Так долго? Почему? Наконец, гном отступает к двери, берется за ручку. Потом гордо кивает и что-то еще говорит продавщице. Она все еще улыбается. А Синдин вываливается в холл.

Глаза гнома невидяще смотрят в пространство, губы что-то шепчут. Я подхожу и опускаюсь перед ним на одно колено, кладу руку на плечо. Но Синдин не видит меня, он все еще продолжает оставаться в иномирской лавке. Из-под морока начинают проступать очертания роскошной рыжей бороды.

— Син, — тихо заву я, — Син, ты меня слышишь? Что случилось?

— Гектор? — его глаза, наконец, приобретают осмысленное выражение, — Гектор, старина, это ты? Хвала богам!

— Что произошло, Син? Что с тобой случилось, там, в лавке?

— В лавке?… О! Гектор! Смотри!

Он протягивает мне странное плотное серебристое кружево, которое до сих пор сжимал в руках. Я осторожно беру сувенир. Металл? Нет, обычная иномирская веревка, сплетенная из неизвестного у нас волокна. Я расправляю безделушку, чтобы рассмотреть узор, и застываю. Канон Подгорья. Сильнейший магический артефакт народа гномов поблескивает нездешним светом в лучах тускло освещающих холл ламп. Копия, конечно. Магии в ней нет. Но рисунок! И само плетение! Такое могут сделать только гномы.

— У них продаются такие сувениры? — шепчу я.

— Нет, — Синдин качает головой и улыбается безумной улыбкой, — Это подарок. От нее, — взмах головой в сторону лавки, — От нее, Гектор.

— От нее? — тупо переспрашиваю я.

— Гектор, она — Рен-Атар.

Я вздрагиваю. Этого просто не может быть. Рен-Атар, рожденная в другом мире? Нелепо! Невероятно! Но…

— Ты получил свое доказательство, Гектор? — Син улыбается счастливо и глупо.

Я тяжело поднимаюсь на ноги и возвышаюсь над гномом. Это слишком много, чтобы осмыслить вот так, сразу. Я снова кладу руку ему на плечо.

— Мне нужно выпить, Син. Ты составишь мне компанию?

— Само собой, Гектор, само собой. Пойдем к тебе?

Но мы продолжаем стоять на месте, глядя на невероятный узор, созданный в другом мире.

Рената

Я веду ночной образ жизни. Из-за работы. Ну, да, ну, да! Догадываюсь, что вы подумали. Ха! А вот и промахнулись! Я — продавщица в круглосуточном дьюти-фри магазине международного аэропорта нашего славного города.

На эту работу я попала по блату. В другие времена и в других обстоятельствах мне и во сне не приснилось бы, что я сяду продавщицей в магазине, пусть и престижном. Так получилось, что Иринка, выйдя замуж, решила срочно рожать. А если учесть, что ее мужу вполне по карману подарить на рождение ребенка аналогичный бизнес, только в личное безраздельное пользование, то возвращаться сюда она не собиралась. И рекомендовала меня. Причем, как Иринка умеет рекомендовать — это видеть надо. В общем, легче отдаться, чем объяснить, почему тебе этого не хочется.

Конечно, менеджером, как Иринку, меня не взяли, сделали кадровые подвижки, но работу я получила. И первое время совершенно не знала, что мне делать. Боялась страшно. Это Иринке наша английская школа впрок пошла, а я на своем тихом филфаке английский не учила, а забывала.

Но дорогая подружка меня не бросила. Первые две недели она честно отсидела со мной все дежурства, показывая, что и как делать, заставляя учить и вспоминать слова и разговорные обороты пролежавшего 12 лет без дела в недрах памяти языка. Я еще позволила себе помандражить, когда Иринка, наконец, оставила меня разбираться саму. А потом я привыкла.

Я вообще из тех, кто ко всему привыкает. То есть подлец-человек по Достоевскому. И к тому, что все мы в той или иной степени подлецы, я тоже привыкла. А что делать, если жизнь сама по себе — штука подлая.

Вот я и научилась привыкать. В детстве — к косым взглядам и клейму незаконнорожденной, в юности — к тому, что никогда мне не стать принцессой, а потом — к перспективе остаться старой девой.

И перспектива эта меня не пугала. Я привыкла отвечать сама за себя лет с четырнадцати. Именно тогда умерла бабушка, а мама никогда ни за кого особенно отвечать не стремилась. Моя жизнь мне нравилась. А в последнее время, когда из нищей школьной делопроизводительницы я стала обеспеченной продавщицей в дьюти-фри магазине, я и вовсе перестала желать для себя чего-то лучшего.

— Привет, красотка!

Поубивала бы шефа за такое обращение!

— Привет, Игорь, привет, Инна.

Сменщица уже надевала куртку. Еще бы! Кому охота задерживаться на работе!

— Хорошо выглядишь, Рена, — нет, он точно надо мной издевается! И так каждый раз, — Иди, принимай кассу.

Я зашла за прилавок. Инна попрощалась и вышла. Не успела за ней закрыться дверь, как вошла посетительница. Я аж застыла. Блин, ну какая красавица! Словно в огне горит. Женщина, не задумываясь, подошла к стеллажу со стеклом Сваровски, с минуту разглядывала витрину, потом уверенно показала пальчиком на огромный хрустальный шар. Я пихнула Игоря локтем, но вместо того, чтобы начать пялиться на эту офигенную женщину, он что-то пробормотал и просочился в подсобку.

Я вышла из-за прилавка, открыла стеллаж, взяла шар и посмотрела на посетительницу. Аж глазам больно! Она кивнула. Я отнесла шар на стойку и бережно упаковала. Потом приняла плату. Пять штук зеленых, как с куста. Красавица взяла свою покупку и, так и не сказав ни слова, выплыла из магазина.

И тут вернулся шеф.

— Ого! А это что? — он уставился на деньги у меня в руках.

— Выручка, — гавкнула я, — Ты чего смылся и не поглазел на нее?

— На кого? — не понял Игорь.

— Да на даму эту. Совсем ты, Игорь, нюх на женщин потерял. Меня красоткой обзываешь, а на такую куколку и не взглянул.

— Черт, что, правда?

— Ну, да! Я же специально тебя пихнула.

— А я и не заметил. А тебе точно не привиделось?

Я помахала у него перед носом пачкой баксов. Он хмыкнул и вывалил на прилавок коробки.

— Все, дальше сама. Я пошел.

Нет, вот разве не тормоз, а? Я принялась раскладывать товар по полкам.

Вот такая работа. И чего лучшего может желать для себя двадцатидевятилетняя девственница, стандартная в своей закомплексованности, некрасивости и бесталанности. Хотя, наверное, закомплексованность нужно поставить на последнее место, ибо она есть следствие двух предыдущих факторов, а именно того, что я некрасива и бездарна во всем, за что ни берусь. Ну, кроме рутинной работы, разве что. А рутинная работа в этом мироздании как раз и предназначена для некрасивых старых дев, для таких вот стандартных теток, вроде меня, без скелетов в шкафу и без будущего. Единственное, что во мне есть нестандартного — это имя.

Вот взять к примеру, Иринку: эдакое редчайшее сочетание недюжинного ума и цепкой памяти с платиновыми волосами и ногами от ушей. И школу она на медаль закончила, и универ на красный диплом, и по-английски, в отличие от меня, шпарит, как на родном, и к двадцати пяти годам стала менеджером всего этого караван-сарая, да еще и замуж вышла по большой, светлой и романтической, как в сказке, любви за самого настоящего принца на белом "Мерседесе". А имя у нее самое обыкновенное. Иринкой ее называю только я. А так Ира, Ирочка. Ей не подходит. Мне кажется, только имя Иринка в малой степени отражает, какой это звонкий, светлый человек.

А я — Рената. Звучит, правда? Вот откуда, спрашивается, забрела матушке шальная мысль так назвать дочку? И ведь не сознается!

Вообще, моя матушка — это нечто! Она до сих пор твердо уверена, что нас за сестер принимают. Это, наверное, я так плохо выгляжу. М-мдя! Плохо-то, плохо, но ведь не на семьдесят! Маменька-то на все свои смотрится. Но ее спросить — она юна и прекрасна. Хотя, фигурка у нее такая, что даже Иринка завидует. А я и в двадцать смотрелась на "под тридцать", и сейчас так выгляжу, да и к сорока, наверное, не изменюсь. Порода такая. Еще бы знать в кого. Маменька из личности моего биологического отца тайну мадридского двора делает. Про породу мне бабушка говорила, еще когда жива была. Но, кто мой отец, и она мне не сообщила. Правда, мне тогда лет тринадцать было. Побоялась, наверное, взбрыков с моей стороны. Пубертат все-таки. К тому же у меня тогда Великая Неразделенная Любовь приключилась, так что, взбрыки вполне могли иметь место быть. Больше мы к этой теме так и не вернулись. А потом она умерла. А маменька молчит, как партизан. Да оно мне, честно говоря, не очень-то и надо. Отца у меня не было и нет, а донор спермы как-то мало трогает. Вот только на счет породы интересно. Нет, ну, правда, в кого я такая квадратная получилась?

Мама высокая и стройная, русая (теперь-то уже седая) и голубоглазая. Бабушка такая же была. А я… Вот вы же видели Шер? Так вот, мы с ней похожи, как две горошины из одного стручка. Причем "из одного стручка" здесь понятие ключевое. Когда раскрываешь такой стручок, в середине у него наливные круглые горошины, а те, что ближе к черенку — маленькие, сморщенные и как бы квадратные. Вот так и мы. У меня черные вьющиеся волосы, но у Шер они смотрятся роскошной гривой, а у меня, как воронье гнездо. У нее тонкий аристократичный нос с горбинкой, а у меня — точно такой же формы, но рубильник. У нас даже разрез глаз одинаковый, вот только мне ее ресниц не хватает. Они у меня короткие и прямые, так что такого томного взгляда, как у Шер, мне в жизни не добиться.

А про фигуру и говорить не стоит. При росте 160 см я вешу 82 килограмма. Вы думаете, я толстая? Ни фига. Ни грамма жира. Костяк такой. Плечи, как у молотобойца, плавно перетекают в почти отсутствующую талию и такой же ширины задницу. Грудь нормального третьего размера просто теряется на фоне бочкообразной грудной клетки. К тому же ноги у меня короткие. А еще я совершенно неспортивная. Я плохо бегаю, не способна удержать равновесие на велосипеде, а плавать вообще не умею. Я воды боюсь. Ну, не то, чтобы воды, но в детстве, единственный раз попав на море, так испугалась открытого водного пространства, что матери пришлось срочным порядком увозить меня домой. С тех пор даже бассейн вызывает у меня легкую дрожь. А вот реки я люблю. Если они не широкие.

Кого-то еще удивляет, что я в 29 лет девственница? Вот видите! А вы еще сомневались на счет рода моей ночной деятельности. Нет, вот только не надо думать, что я в своей закомплексованности не желаю себе нормальной личной, или хотя бы сексуальной жизни. Конечно, желаю. Я даже делала попытки… ну, не попытки… ну, одну… и вообще, не я, а Иринка… Но ведь было! Да еще как! О-о! Это поэма! Об этом отдельно надо рассказывать.

Все началось с девичника перед иринкиной свадьбой. О чем говорят на таком девичнике порядочные девушки? Порядочные, я сказала! Хотя, ладно, уговорили. Ну, грех же не обсудить принца на белом "Мерседесе"! Во всех аспектах. Интересная такая дискуссия вышла. Вот только я в ней, как вы сами понимаете, особого участия не принимала. И народ это заметил. Народ-то, еще ладно. А вот Иринка… В общем, Иринка тоже заметила. И нахмурилась. А это первый признак того, что она начала мозговой штурм. О, горе мне!

Но тогда она, слава Богу, промолчала.

Потом была свадьба, молодожены уехали в свадебное путешествие, и я Иринку не видела больше месяца. О ее хмуром взгляде на той вечеринке я и думать забыла и полностью расслабилась по поводу своей неосведомленности в некоторых вопросах.

Напрасно. Иринка вернулась полная грандиозных планов по моему сексуальному воспитанию. И вообще, после того, как ее личная жизнь состоялась, ее обуревали идеи организовать счастье всех и каждого. И начать она, разумеется, решила с меня. Любимый такой подопытный кролик, как ни как.

По поводу личного счастья я уперлась ногами, руками и всеми прочими габаритными частями тела. Иринка почесала в затылке и согласилась, что это действительно мое личное дело, да и вообще на меня не угодишь. Но вопрос о сексуальном воспитании оставался открытым. Двадцать первый век на дворе, елки-палки! А мне тогда было двадцать шесть. Спорить я не посмела.

Но, увы, даже Иринке не удалось отыскать в моей внешности хоть каких-то достоинств, которые сподвигли бы некоего рыцаря добиваться столь… м-м… ну, просто, дамы.

Решение, как всегда, оказалось простым и не оригинальным. Собственно, все и так знают, что иногда бывает мало водки. Ну, эту проблему устранить нам было по силам. Водки Иринка купила много. Не знаю, что двигало мной, когда я отправлялась на эту авантюру. Любопытство? Желание избавиться хоть от одного комплекса? Неспособность сопротивляться натиску любимой подруги? А может быть, все вместе?

Но я пошла. Как баран на убой. И я заранее чувствовала, что ничего из этого не выйдет. Но подружка обиделась бы, и не пойти я не смогла.

К моему вящему облегчению дверь открыла сама Иринка.

— Пс-с-с! — она приставила палец к губам, — Пошли на кухню.

Я послушно последовала за ней.

— Ешь! — потребовала она, протягивай мне тарелку, — Давай, давай. Мы с мужем этим уже подкрепились.

Господи, я и забыла, что тут еще и ее муж! Ужас какой!

В пиале что-то плавало в толстом слое жира.

— Что это, — спросила я с сомнением, принюхиваясь к изумительному аромату.

— Мусака. Ешь давай. После такого количества жира ты не опьянеешь. А нашего гостя мы этим угощать не стали, — хихикнула она.

— Э-э-э?

— Что-то не ясно?

Нет, с ней невозможно спорить. А готовит она божественно. Я сама не заметила, как все уничтожила.

— Вкусно?

— Оф-фигительно!

— Ну и славно. Ладно, пошли знакомиться.

Клиент был готов. Лишенный праздника чревоугодия на примере греческой кухни в иринкином исполнении, он уже успел продемонстрировать, что перепить Алекса не способен. И ЭТО все мне?! И иде они ТАКОЕ надыбали?! М-дя! Постаралась Иринка! Впрочем, полагаю, ОН спустился с какого-то пуританского Олимпа или с Северного полюса.

Сначала ОН, разумеется, отреагировал на Иринку. А как же иначе-то?! Я была удостоена косого взгляда. Но Алекс представил нас лишь после того, как сгреб супругу собственническим жестом.

А потом мы стали пить водку.

Вы когда-нибудь пробовали пить и не пьянеть? Грустно, правда? Но, когда из четверых не пьянеют трое, это уже подстава. А, собственно, подставой это и было.

Конечно, совсем не пьянеть у нас не вышло. В какой-то момент повело. Не помню, когда испарились из комнаты Иринка с Алексом, а я оказалась на диване рядом с этим небожителем. Легкая водочная анестезия не давала мне запаниковать.

Небожитель точно был либо совсем уже в зюзю, либо с какой-то запредельной станции, где суровые полярники годами не видят женщин. Моя внешность, кажется, перестала его волновать. Да здравствует народная мудрость!

Мы еще выпили и даже попытались побеседовать о каких-то высоких материях. Свет в комнате был приглушен, небожитель пьян, а диван узок. И ничего удивительного, что его рука оказалась у меня на плече, а свою последнюю тираду с потугой на интеллектуальность он говорил прямо в мои губы. Я не отстранилась. Я была тверда в своем решении не подвести Иринку. Все нормально. Все правильно, даже когда его рука сползла с моего плеча на спину, куда-то в район застежки от лифчика, в то время, как вторая, поднималась от талии все выше. Губы уже перестали что-то шептать и… М-м-м… Кажется, это начинало мне даже нравиться. Я уже ощущала не только его губы, но и горячее тело, и откидывалась все дальше, поддерживаемая одной твердой рукой и подталкиваемая другой. О-о-о-о!….

…А-а-а-а!….

Утро я встретила в больнице. Алекс и Иринка так и не сознались, кого из них угораздило оставить на диване хрупкий хрустальный бокал. Лежа на пузе с повязками на спине и слушая иринкины причитания, я тихо наливалась… хохотом.

Так что, то, что я способна смеяться над своей жизнью, пускай вас тоже не удивляет. Свою некрасивость я оплакала еще в переходном возрасте и не то, чтобы смирилась, а просто приняла себя такой, какая я есть. Тем более, что закон компенсации в мире все-таки действует. Просто не надо понимать его буквально: если блондинка — значит дура, если уродина — гений. Жизнь куда более многогранна.

Иринка — блондинка, красавица, редкая умница, удачлива и в работе и в личной жизни. За своих близких она любого порвет на тряпочки, но совершенно не способна добиваться чего-то для себя лично, впечатлительна и подвержена таким всеобъемлющим депрессиям, что не будь вокруг нее столько любящих ее людей, склонность к суициду давно могла найти свое воплощение. А все дело в том, что Иринке на фиг не нужна ни ее модельная внешность, ни карьера. Ее истинное призвание в том, чтобы быть женой и матерью, и я рада, что она себя, наконец, реализовала.

Со мной еще интересней. Да, я, можно сказать, уродина и бездарна. Но свою единственную депрессию я пережила в далеком пубертате и имела она чисто гормональное происхождение, что в 13 лет вполне логично. Может все дело в том, что мне повезло тогда подружиться с Иринкой. А началась наша дружба, как это часто бывает, с подлости.

Я уже говорила, что у меня была Великая Неразделенная Любовь. Мальчик на два класса старше стал слишком уж часто появляться в нашем поле зрения. Хорошенький такой мальчик с вполне томной романтичной внешностью в гарольдовском стиле. Разумеется, не из-за меня. И я это прекрасно понимала. Я, может, и бездарна, но не идиотка. Само собой, целью его навязчивого мелькания было привлечь внимание Ирочки. Пару недель я грустно вздыхала и тоже старательно мелькала перед ним. Получалось плохо. С Ирой мы хоть и учились в одном классе, но особо не дружили и сладкой парочкой на переменах не дефилировали, а таскаться за ней тенью мне казалось слишком уж унизительным. Но другого выхода просто не было. И от этого своего унижения, да еще от невнимания ко мне предмета моих девичьих грез я начала Иринку тихо ненавидеть. Уж не знаю, что меня больше возмущало: то, что этот самый предмет вообще никак на меня не реагирует, или то, что Ира в упор его не видит. А она не видела. Как-то раз я сама наблюдала, как он к ней обратился и получил в ответ такой прошлогодний взгляд, словно с ней заговорил, не человек, а таракан с грязной кухни.

Дети злы, а подростки еще и очень изобретательны в своей ненависти. Впрочем, велосипедов я не придумывала. Комбинация была простенькая: попросить Иринку задержаться после уроков минут на десять по какой-то не слишком проверяемой причине, предупредить воздыхателя, чтобы он тоже там оказался, а потом запереть их в классе. А вот потом… Ну, вы понимаете. Мое воображение рисовало вполне однозначную ситуацию. Разумеется, он должен был понять, какая Ира дрянь (а я именно так и думала), потом оценить широту моего благородного жеста и узреть, наконец, как прекрасна, в отличие от тела, моя душа. Скажете наивно? А я и была наивной. Маленькой дурочкой, мечтающей, как и все маленькие дурочки, когда-нибудь стать принцессой.

Что из всего этого вышло? А что не догадываетесь? Вот-вот! Все наши беды от недостатка информации. Ну откуда мне, дурехе, было знать, что он Иринку на спор заарканивает? А она знала.

В общем, потом мы рыдали в туалете вместе. С тех пор и дружим. Не оригинальная такая история. А что в моей жизни вообще оригинального есть?

Впрочем, вру. Кое-что есть. Ну, кроме имени. Я уже говорила, что я бездарна во всем. Это не совсем так. Например, при том, что и физика, и математика для меня всегда оставались темным лесом, я кончиками пальцев чувствую механику. Я могу починить любые часы, хотя никогда не интересовалась тем, как они устроены. Я просто беру их в руки и сразу понимаю, где и что у них болит. И не только часы. Любой механический предмет. Лишь бы в нем не было ничего электрического. Вот как только оказывается, что сие приспособление надо включать в розетку, моя бездарность расцветает пышным цветом.

А еще я, наверное, могла бы стать неплохим художником по металлу. Вот только хобби это слишком уж дорогостоящее. В моем детстве маменька бы ни за что не подписалась на приобретение столь дорогих и травмоопасных игрушек, поэтому недолгие занятия в возникшем и сразу завянувшем кружке не могли дать мне возможности развить свои способности. Но ощущение упоения податливостью раскаленного металла осталось навсегда. Чуть ли не единственный раз в жизни я почувствовала тогда восторг творчества. Я не рисую, не пишу стихов, не играю на музыкальных инструментах. Мне не дано творить. Только металл увлек меня, поманил невероятными возможностями, полетом освободившейся фантазии.

Возможно, мне не следовало идти учиться на филфак, а стоило податься в подмастерья к ювелиру, чтобы найти свое самовыражение. Но маменька удавилась бы, останься я без высшего образования. А потом, после универа, нужно было становиться взрослой и самостоятельной, идти работать, и стало как-то совсем уж не до того, чтобы переквалифицироваться. Если честно, до сих пор жалею.

С работой у меня с самого начала не сложилось. Я пришла в школу в надежде получить часы, а мне предложили поработать делопроизводителем, пока эти часы появятся. За четыре года так и не появились. И это называлось моей взрослой жизнью. По идее из таких, как я, должны получаться церберы секретариата, но я люблю детей. Может быть потому, что мне нравится видеть в них то, чего никогда не будет у меня самой. Так что я еще немного жалею и о том, что так и не поработала педагогом.

Ну а потом я попала в этот сувенирный магазинчик в аэропорту, как я уже говорила, по блату.

Я обжилась здесь. А что еще оставалось делать, если приходится проводить по 12 часов на рабочем месте. И хотя иногда бывал такой наплыв народа, что я не то, что поесть, в туалет сходить забывала, в основном в магазинчике было тихо.

Шеф был щедр. Под стойкой мирно сосуществовали маленький литровый чайник и кофеварка-минутка, а на единственном, свободном от стеллажей простенке гордо покоился небольшой плазменный экран. Плеер мы со сменщицами купили вскладчину. В общем, здесь можно было тихо скучать хоть сутки напролет. Но мне, почему-то, все время хотелось занять чем-то руки. Странное такое желание для человека, который ни черта не умеет делать нормально.

Сначала я хотела попробовать вязать. Но потом представила себе, как это будет смотреться… Кошмар, да? Старая дева, которая вяжет шарфики, рукавички и грелки на чайник во всех возможных вариациях своего убогого быта. Осталось лишь завести с десяток кошек и вязать им пинетки.

После пары попыток я пришла в ужас от самой себя и загнала крючки и спицы так далеко, что теперь уж и не упомню, куда именно. Нет, это были не мои орудия труда. Мне они вообще не были нужны. Не хотела я их. Я была согласна на инструменты, если бы мне дали покорять металл, но не в магазине же!

А потом я сглупила. Я пожаловалась на эту проблемку Иринке. Ну, а когда Иринка берется за дело… Нет, я не могу найти подходящих определений. Напор цунами, разрушительная сила торнадо, масштабы Сталинградской битвы и блеск тысячи фейерверков не могут даже приблизительно описать сего действа. В общем, если бы я ее не остановила, она стребовала бы с мужа мастерскую для меня. Или с босса подсобку. Газовые горелки и кузница в аэропорту. Нормально, да? А ведь она бы устроила.

Приостановив иринкин поток бурной созидательной деятельности, я потребовала, чтобы она немного поработала головой. Подружка, посетовав на отсутствие у меня полета фантазии, все-таки включила мозги и выдала гениальное решение. Макраме.

Сначала я воспротивилась. Ну, чем, спрашивается, это от вязания отличается?! Но потом, обсосав идею со всех сторон, я оценила всю ее прелесть. Во-первых, руки, как ни крути, будут заняты, во-вторых, действительно не требует никаких вспомогательных средств, ну, и в третьих, это же совершенно бессмысленное занятие! Кошачьи пинетки мне не светили однозначно.

Дело оставалось за малым: выяснить, что это такое и как его делают. Тут уж я иринкины порывы тормозить не стала и предоставила ей полную свободу в оказании дружеской помощи. Как оказалось, напрасно. Она не только скупила для меня книги, но и записала на курсы. Понимая, что отказать ей уже не могу, я честно сходила туда пару раз, поняла, что ничего сложней макраме в мире не существует, и панически бросила это неблагодарное дело. Но что-то у меня в подкорке засело. Накрепко так.

Иринка, видя мою неспособность и к этому занятию, генерировала идеи от лоскутных одеял до оригами, но я оставалась равнодушна к ее стараниям.

Прошло недели три. Как-то, сидя на ночном дежурстве, я, неизвестно в какой раз, смотрела "Иствикских ведьм". В аэропорту было тихо. Погода не располагала к опозданию рейсов, и мало кто из пассажиров заглядывал в магазин за сувенирами. В общем, мне никто не мешал отсиживать стуло-часы по своему усмотрению. Не знаю, в какой момент, в моих руках оказался упаковочный шпагат. Странно уже то, что сей реликт каким-то чудом завалялся в ящике с канцелярскими принадлежностями. Тем более не понятно когда и как я его оттуда вытащила. Но пальцы сами начали завязывать узелки. А потом я их почувствовала. Как часы, как механику, как когда-то чувствовала металл. И перестала смотреть на то, что делаю. Совсем. Досмотрела один фильм, включила следующий, а узелки сплетались в неведомый мне самой узор.

К утру передо мной лежало нечто непонятное, но однозначно красивое и оригинальное. Если честно, мне было трудно поверить, что такое сделано моими собственными руками. Даже когда я убрала этот бессмысленный предмет в пластиковый пакет, с глаз долой, ощущение эйфории созидания не прошло. Стоило коснуться дурацкой яркой упаковки, и в пальцы словно молоточки били. Я чувствовала каждый узелок и знала, что он на своем месте. Это было мое. И это было правильно.

Свое первое творение я подарила Иринке, приведя ее в полнейший восторг. А потом было еще множество бессмысленных, на любой взгляд, плетеных безделушек. Но каждый раз, когда я пыталась задуматься о том, что делаю, узелки начинали путаться, ритм сбивался, и в итоге ничего не получалось. Я смирилась с тем, что мои пальцы понимают, что творят, лучше моей головы, и больше не мешала им трудиться по собственному усмотрению.

И все же, я подолгу рассматривала каждый законченный узор. Мне все время казалось, что в этой бессмысленности есть какая-то ускользающая от меня логика, что-то, что, если мне удастся это разгадать, сделает меня счастливей.

Мои безделушки расходились по друзьям и знакомым. Почти всем они нравились. Единственным исключением, разумеется, стала матушка. Уж не знаю, чем ее так задело мое увлечение макраме, но первое же представление моей работы вылилось в настоящую истерику. С возрастом характер у родительницы становился все хуже и хуже. Она и раньше отличалась безаппеляционностью и нетерпимостью, но с тех пор, как вышла на пенсию, жить с ней под одной крышей стало практически невыносимо.

Тогда-то я и договорилась с боссом и девочками о ночных дежурствах. Так было проще. Может, я не слишком хорошая дочь, но свое нежелание проводить время в ее обществе я мотивировала дополнительным приработком. Тем более, что график мой действительно уплотнился. Две ночи на работе, одна дома. Я уходила в 7 вечера и возвращалась в 9 утра. А в 10 уже отправлялась спать. Иногда сквозь сон я слышала, как она по телефону промывает мне косточки. Я привыкла. И к ее новым, более агрессивным проявлениям, и к своему нестандартному режиму. А свободные дни я старалась проводить вне дома.

Вот так все и вошло в свое русло. Моя жизнь наладилась. Я даже начала получать от нее удовольствие. Я больше не боялась своей работы, у меня появилось хобби, а время общения с матушкой свелось к минимуму.

И все меня устраивало, поскольку не предвещало ни катаклизмов, ни страстей, ни разочарований.

А потом я стала замечать этих странных посетителей. Что в них было странного? Многое. И ничего. Они были двух видов. Прекрасные женщины, которые, казалось, горели огнем. Как та красотка, что прошляпил Игорь. Их всегда интересовало стекло и ничего больше. Они не были разговорчивы и на меня взирали с легким презрением. Но они приходили довольно редко.

В отличие от других. Эти, вторые, появлялись почти каждую ночь. Все они были чем-то похожи на меня. Да-да, представьте себе. Такие же квадратные, невысокие, корявые. Я даже обозвала их про себя родственниками. Если дамы оставляли после себя ощущение чего-то невероятно восхитительного, то у этих была совершенно незапоминающаяся внешность. Вот разговариваешь с человеком, смотришь на него, видишь. А стоит ему отвернуться, как уже не можешь вспомнить лица. Почему-то они все казались мне бородатыми, хотя всегда были гладко выбриты. Я даже специально пялилась на эти квадратные подбородки. Никакой видимой растительности, а впечатление бородатости все равно присутствует.

Но самым необъяснимым было то, что я сама не понимала, на каком языке разговариваю, что с одними, что с другими. Вроде не на русском — подсознательное такое ощущение — но совершенно не напрягаюсь в выборе слов. Но и не на английском, опять же потому, что не напрягаюсь. Ни одного конкретного слова вычленить из наших диалогов, чтобы потом идентифицировать языковую принадлежность, мне так и не удалось.

И наконец, я никогда не видела, как они уходят. Впрочем, как приходят, тоже. И это было тем более странным, что сижу-то я фактически в витрине. Человек открывает стеклянную дверь в стеклянной стене. По идее, я должна увидеть, направо он потом свернет, или налево. Но эти просто исчезали, выйдя из моего магазинчика.

Будь я менее приземленным человеком, я могла бы напридумывать себе невесть что, но я, особо не заморачиваясь, приняла как данность сам факт их существования. Ну, ходят тут всякие, так что поделать-то? Работа у нас такая.

И все же чем-то они меня привлекали. Не ослепительные огненные красотки, а эти квадратные, безбородо-бородатые. Какое-то сродство с ними я чувствовала на самом деле, хоть и прозвала их родственниками в шутку. И дело тут было не в нашей внешней похожести. Почему-то, каждый раз, когда уходил очередной такой посетитель, моя душа устремлялась за ним следом. Словно что-то внутри меня просило их взять меня с собой. Куда? Не знаю. Но ощущение того, что мое место не здесь, а где-то в далеком далеке, о котором знают только они, возникало с появлением каждого такого покупателя.

Не скажу, что это было неприятное чувство. Скорее, для меня, начисто лишенной романтики в жизни, с ними было связано что-то романтическо-прекрасное. "Прекрасное в своем уродстве", — осаживала я сама себя и старалась не смотреть в зеркало. Комплексы устраивали вакханалию. Я мысленно представляла холодный душ и старалась не затягивать беседы с этими посетителями. Хотя очень хотелось расспросить их. О чем? Я и сама не знала, но чувствовала, что если смогу сформулировать вопросы, ответы изменят мою жизнь. Вот только зачем мне ее менять? Здоровый практицизм загонял в клетку рационального нелогичные, смутные, ненужные ощущения. И постепенно я привыкла и к этому тоже. В конце концов, некоторое эмоциональное разнообразие в моей скучной работе было даже приятным.

Как-то я даже рискнула спросить о них у Иринки, но она меня просто не поняла. И хотя мне грустно было думать, что я сама их придумала, так, опять-таки, было проще.

Я разложила макраме на прилавке и разглядывала, что получилось. У меня кончилась хорошая пенька, с которой я привыкла работать в последнее время, и я, не успев проехать в нужный магазин, по дороге на работу купила первое, что попалось. А попался мне отвратительный серебристый шнурок китайского производства.

Сначала, сматывая пасму в клубок, я даже подумала, что не смогу с ним работать. Но стоило завязать первую пару узелков, как пальцы словно дрожью пробило. Я не смотрела, что делаю, но чувствовала нездешнюю гармонию невероятно сложного узора.

И вот теперь передо мной лежало нечто совершенно потрясающее. Впаянный в неправильную, изрезанную по краям форму, рисунок узора напоминал какой-то кабалистический символ или пентаграмму. В нем было что-то величественное и таинственное. Казалось, еще чуть-чуть и я смогу понять глубинный смысл этого древнего (я была в этом уверена) символа. Но осознание, как всегда, ускользало.

И тут вошел один из них. Из этих. И застыл, глядя на мое макраме.

— Сколько? — спросил он.

— Это не продается, — улыбнулась я, — Это я сама сделала, для себя.

— Продай! — попросил он.

— Не могу, — вздохнула я, — не положено. Я на этом работу потеряю.

Вид у него стал совершенно несчастный. Казалось, все его существо тянется к странному плетению причудливого узора непонятно для чего предназначенной фигнюшки. Мне стало его жалко. А признание этим странным квадратным типом моих способностей согрело душу. Свое удовольствие от этой штуки я уже получила, пока ее делала. Мне она, в общем-то, на фиг не нужна. Тем более, я так и не поняла, подо что ее такую приспособить можно.

— Продать не могу. Могу подарить.

— Подарить?! — он опешил.

— Ну, да! Это не продается. Это принадлежит лично мне. Я вправе сама решать, что с ним делать, — объяснила я. Потом взяла с прилавка свое творение и протянула ему, — Держите. Дарю.

"Родственник" неуверенно шагнул вперед, боясь поверить в происходящее. Когда он протянул за макраме руку, она слегка дрожала. Но вот его пальцы коснулись безделушки, а глаза расширились от удивления.

— Веревка?! — изумленно спросил он.

Я пожала плечами. Интересно, а чего он ждал?

Квадратный задумчиво покрутил в руках мою работу. Потом насторожено посмотрел на меня.

— А из металла сможешь?

— Из металла? — до меня даже не сразу дошло, о чем он говорит.

А правда, смогу? Силушки у меня, конечно, не по-женски многовато, но все-таки… Это должна быть очень мягкая, но толстая проволока, и не гибкая, как медь, а упругая. Гм… А может, стоит попробовать?

— Это особенный металл, — перебил, а может, прочитал он мои мысли, — Мягкий и гибкий.

— И где я его такой возьму? — растерялась я.

— Я принесу.

— Да?…

— Когда мне придти?

— Послезавтра, — на автопилоте ответила я, — А вы серьезно?

Квадратный кивнул и принялся меня как-то очень внимательно изучать. Я даже поежилась под его взглядом.

— Как тебя зовут? — наконец спросил он.

— Рената.

— Рен-Атар?!

Типчик аж попятился от меня к двери. В глазах его смешались восторг, ужас, неверие и надежда.

Господи, что это с ним?

— Просто Рената.

Он еще с минуту разглядывал меня, потом кивнул каким-то своим мыслям.

— Я приду послезавтра, просто Рен-Ата. Слово Гил-Унгара — уверено заявил он.

И, не успела я ответить "приятно познакомиться", исчез за дверью. А я, как всегда, не заметила, куда он ушел.

Я, наверное, ничему не научилась в жизни за свои 29 лет. Ну откуда, спрашивается, с какой стати, эта эйфория всего лишь от того, что он назвал свое имя. И пообещал придти. Пообещал! Угу, и придет. Щаз! С волшебным металлом и наилучшими пожеланиями.

Я пыталась испортить настроение самой себе. Получалось плохо. В душе что-то продолжало петь. Дурным голосом. Времени — шесть утра. Даже Иринке не позвонишь. Спят еще все. Да и что я ей скажу? "Ко мне приходил один из этих квадратных типов, которых ты никогда не видела, и я подарила ему свое макраме. Он был в восторге и обещал вернуться". Нормально, да? Представляю себе ее реакцию. Она же психиатра искать помчится. А с ее энергией… Нет, встречать новый день в бедламе мне не хотелось. А больше звонить было некому.

Я пошелудила диски и нашла "Прикладную магию". Угу, угу… это, конечно, не Шер, но сейчас самое оно. Один глаз зеленый, другой голубой. Как раз про мои перспективы…

Идти домой и целый час общаться с матушкой не хотелось, как никогда…

…И чего меня сюда занесло? Я с недоумением разглядывала школу, в которой проработала почти четыре года. Кто здесь по мне скучать-то может? Кто ждет? Никто… Серая незаметная делопроизводительница, уже давно забытая и учениками и сослуживцами. Нет, ну, вот зачем я сюда пришла?

Я потрясла головой и заставила себя перестать пялиться на сравнительно недавно окрашенное желтое здание. Потом медленно побрела вдоль ограды к автобусной остановке.

— Ой, Рената!

Я вздрогнула. Звонкий голосок явно не принадлежал кому-то из бывших сослуживцев. Очень медленно я обернулась и встретилась глазами с симпатичной юной мордашкой.

— Рената, вы меня помните?

Нет. Не помню. Начисто. А меня помнят. Чудно. С чего бы это?

Все-таки что-то забрезжило. Как же ее зовут?

— Я — Марина.

— Извини, — я вздохнула, — С именами проблема.

— Это ничего, — она лучезарно улыбнулась, — А что вы здесь делаете?

— Да вот случайно поблизости оказалась, решила взглянуть.

— А мы по вас скучали.

— Ну, брось, — чуть улыбнулась я.

— Правда-правда!

Хотя… Может, и действительно скучали. Они любили забегать ко мне просто так, поболтать, выяснить школьные новости, посплетничать и погрызть печенье, которое почти всегда водилось у меня в столе. Почему-то мне стало грустно. Оказывается, мне не хватало общения с ними.

— …в общем, блюдет святая святых, — продолжала рассказывать Марина, — Неприятная тетка. Когда вы работали, было лучше.

Вот так. А мне всегда казалось, что неприятной теткой закономерно обозвать именно меня. Оказывается, та милая женщина, что пришла на мое место была достаточно строгой, чтобы закрыть ребятне доступ в канцелярию.

Наверное, у меня хватило бы безумства потащить девочку в какое-нибудь кафе, чтобы поболтать еще, но ей надо было на урок. А я снова осталась наедине со своими мыслями. Чудно это, осознавать, что тебя любили и помнят. Ведь три года прошло. Эта Марина была классе в пятом, не старше, когда я ушла из школы, а вот ведь… Узнала, позвала, остановилась… А там, в магазине, разве хоть кто-нибудь сможет вспомнить лицо некрасивой продавщицы? Мимолетность… Там царит мимолетность. Никаких связей, никаких обещаний. Сегодня — впервые. Почему этот квадратный тип со странным именем Гил-Унгар пообещал вернуться? И почему я об этом думаю? Ведь не только же потому, что меня захватила идея опять поработать с металлом. Как вообще человек, не являющийся сотрудником аэропорта, может придти в дьюти-фри зону по собственному желанию? Упс! Вот оно! Он просто спросил, когда ему придти и пообещал, что будет в это время. Как? Он что, вылетит сегодня по своим делам, а послезавтра вернется похожим рейсом? Бред какой-то. И куда, интересно, они исчезают?…

Домой я все-таки не поехала. Потащилась через полгорода покупать пеньку. Сон прошел окончательно. Часов в десять я позвонила Иринке и напросилась в гости.

Матушка обрывала телефон в попытках стребовать меня к ноге, но я не поддалась.

Иринка была рада меня видеть. И поэксплуатировать. С таинственным видом она сообщила, что я просто обязана сопроводить ее в одно место. Этим местом оказалась женская консультация, и в три часа дня мы уже отмечали томатным соком перспективу рождения еще одного наследника. Я смотрела на Иринку и радовалась ее радости. Она светилась изнутри. Мелкий бегал вокруг и тоже выражал восторг всем происходящим. Мне было так тепло и уютно с ними. Такое количество счастья вокруг завораживало. Я тоже так хотела. Хоть в чем-то. А еще я хотела рассказать о них, таких теплых, таких любимых. В макраме. А лучше — в металле. Поймав себя на этой мысли, я вздрогнула. Что это со мной? Я что, поверила, что у меня это когда-нибудь будет? Это мое "хоть что-то"? "Металл" — подсказало подсознание. Я зажмурилась и потрясла головой. Что же я творю-то? Я покосилась на Иринку, но она в этот момент была занята сыном. Усилием воли я отогнала провокационные мысли. Пора бы уже привыкнуть и к собственной посредственности и к серости своей судьбы. Мечтать вредно. Таким, как я — в особенности.

Моя поддержка потребовалась еще и для того, чтобы сообщить новость Алексу, так что от Иринки я ушла поздно вечером.

Матушка, к счастью, уже отправилась на боковую. Я тоже смертельно хотела спать, но теперь это не имело смысла. Ночь предстояло высидеть, иначе потом буду засыпать на работе. Кофе уже не спасал, телевизор и книга действовали, как снотворное, и я решила занять руки.

Смотав несколько мотков свеженькой пеньки, я завязала первые узелки. И почувствовала нечто странное. Пальцы не принимали любимый материал. Они хотели чего-то другого, чего-то большего. Металла. Волшебного металла, мягкого и гибкого. И первый раз за много лет к горлу подкатили слезы. Дура я, дура! Я позволила себе поверить, что тот посетитель вернется. Зачем? Как же меня угораздило?!

На работу я пришла разбитой. Я все-таки заснула часам к шести утра и, соответственно, проснулась около трех. Праздник жизни! Для моей матушки. Она, наконец-то дорвалась вволю меня попилить. И сбежать не получилось. Как назло дня три назад я затарилась продуктами и прочими жизненно необходимыми вещами, а по мелочам маменька закупается сама. Никакого другого повода смыться я не придумала. В общем, схлопотала по полной программе. К тому же я сама себе вконец испортила настроение аутотренингом на тему: не жди, он не придет. А чего спрашивается, я так крылышки расправила? Зашел незнакомый дядька, предложил поработать с каким-то необыкновенным металлом, а я, дура, и поверила. Придет он сегодня, как же! Щаз!

Я приняла у босса разменную кассу, заполнила кое-где опустевшие стеллажи, но включать телевизор или затеиваться с макраме не стала. Первая половина ночи обещала быть достаточно оживленной. В это время прилетало и вылетало много международных рейсов, и количество транзитных пассажиров, слоняющихся без дела по дьюти-фри зоне в ожидании пересадки, как правило, было велико. Я знала, что после часа ночи станет полегче, а к пяти утра и вовсе наступит затишье.

Наверное, хорошо, что полегче после часа не стало. Иначе я извела бы себя бессмысленным ожиданием. А так я крутилась, как белка в колесе, даже поесть не успела. А после четырех, как отрезало. Рейсы еще вылетали, но оставшимся транзитникам уже надоело бессмысленно бродить по магазинам, и они тихо дремали в зале ожидания. Я, наконец, смогла сварить себе кофе, извлекла из сумки уже изрядно слежавшиеся бутерброды и включила "Очарованные луной". Ну что еще человеку нужно в жизни для счастья? Только не думать о том, что давешний покупатель не прилетел сегодня ни одним из предполагаемых рейсов. Ну и ладно. Не в первый раз меня жизнь обманывает. Лучше любимый фильм с хаппиэндом посмотрю.

Я не торопясь перекусила и допила кофе. Достала пеньку, покрутила в руках и отложила в сторону. Нет у моих пальцев идей сегодня. Не выключая фильма (все равно наизусть знаю) прошла в подсобку, помыла посуду. Прихватила кое-что из товара и заполнила местами опустевшие стеллажи. Перепроверила наличку. Все, нечего больше делать. Я поудобней уселась в кресле, пристроила уставшие ноги на полупустой полке стойки и ушла в фильм. У-м-м! Обожаю момент, когда Ронни ведет Лоретту в оперу. И эта музыка!… Я аж глаза прикрыла от удовольствия, слушая бесподобного Пуччини.

И тут легкое дуновение ветерка сообщило мне, что в магазин кто-то вошел. Я рывком вскочила и уставилась на посетителя. Не может быть! В руках Дил-Унгар держал небольшой холщевый мешок.

— Здавствуй, просто Рен-Ата, — он улыбнулся по-мальчишески восторженной улыбкой и меня подогнулись колени, — Ты еще не передумала?

— Здравствуйте… — проблеяла я, — Не передумала что?

— Сплести Канон из зиральфира.

Вы что-нибудь поняли? Я — нет, но это было не важно. Потому что Гил-Унгар вывалил на прилавок содержимое мешка.

Не водите в кондитерскую голодного ребенка! Сначала я объедалась глазами. Клубки разной толщины проволоки переливались всеми цветами радуги: от зеленовато-белого до сине-черного. Казалось, какой-то безумный художник смешивал краски, используя вместо гуаши или масла металл. Я в жизни не смогла бы предположить, что существуют такие сплавы. Этим не макраме плести, а картину писать. А потом я к ним прикоснулась.

Вам доводилось слушать органную мессу? Нет, не в записи, преобразованную электроникой в нечто растиражированное и безликое, а вживую. Я не правоверная католичка, и мои отношения с Богом, если предположить, что я в него все-таки верю, примерно такие же, как у гриновской Ассоли. Но однажды попав в костел во время службы, я заболела этой музыкой. Одно время она была для меня почти наркотиком. Я не знаю латыни и к проповедям я не прислушивалась. Я просто сидела где-нибудь на дальней скамье и ждала органа. А потом он начинал играть, и я пропускала музыку через себя. И тогда каждая клетка тела словно стремилась занять свое законное место в мировой гармонии. Все лишнее отсекалось, уходило, вымывалось из организма потоком музыки. Это всегда было обновлением. Не только на духовном, но и на физическом уровне.

И вот теперь во мне снова зазвучал орган. Я водила кончиками пальцев по разноцветным металлическим клубкам, и каждый из них отдавался во всем теле своей вибрацией, а все вместе складывалось в какую-то неземную гармонию. И она сметала все на своем пути. Все мои прежние страхи, комплексы и неверие, все обиды и подлости, все невыплаканные слезы и осмеянные надежды. Я возрождалась. Или рождалась заново. Я нашла то, что искала всю жизнь, даже не понимая, что не жила до сих пор по-настоящему. Долгий неправильный и неправедный путь подошел к концу для того, чтобы открыться ровной широкой дорогой к единственному возможному будущему.

Не знаю, что выражало мое лицо. Кажется, я даже застонала от восторга. Я не могла, не хотела выпустить из рук это чудо, отныне составлявшее часть моего существования. И все же многолетняя привычка загонять себя в жесткие рамки заставила меня спуститься с небес на землю. Я посмотрела на Дил-Унгара. И остолбенела. Его лицо зеркально отражало все мои чувства.

— Рен-Атар! — прошептал он.

— Ч-что?… — я медленно приходила в себя, — Простите… Простите, ради Бога, — я вконец смутилась, — Просто они так прекрасны!

— Ты услышала их, — это прозвучало не вопросом, а утверждением, поэтому я кивнула, — Ты… сможешь?…

— Да! — я могла бы заорать это "да" так, что было бы слышно в другом полушарии.

— Хорошо! Когда? Когда мне придти?

— Да хоть завтра! — мне было так легко, что я засмеялась, — До завтра я обязательно что-нибудь сделаю.

— Я приду.

— Да! Пожалуйста! Приходите! Я… — я растерялась, не зная, что сказать. Слишком много еще не определившихся, но таких радостных и в то же время тревожных чувств смешалось в душе, — Господин Дил-Унгар, я не знаю почему, но мне кажется, что я не должна никому это показывать. Я… я права?

Он кивнул.

— Ну, так вот… А я… Мне очень нужно, чтобы вы оценили. То, что получится. Вы… приходите, хорошо?

— Синдин Дил-Унгар к вашим услугам, прекрасная госпожа Рен-Атар, — он низко поклонился, — Я обязательно приду завтра, чтобы увидеть новое чудо.

Как у меня глаза из орбит не вылезли, я не знаю. Прекрасная госпожа? Это он мне? Но, пока я хватала ртом воздух от потрясения, Синдин Дил-Унгар скрылся за дверью и исчез, как всегда, в неизвестном направлении.

А до конца своей смены я сплела странную штучку, вроде подвески. Она имела форму неправильной семиконечной звезды, в середину которой было вплетено нечто, напоминающее тоже неправильный полумесяц. Звезда была синей с золотыми лучами, а полумесяц отливал медью. Пока мои пальцы связывали узелки, я думала о Синдине Дил-Унгаре, и душа моя наполнялась благодарностью к нему за чудо, которое он мне подарил и за согревшие меня, хотя, скорее всего, просто формальные слова.

Если бы я могла, я, наверное, не выпускала бы этот прекрасный металл из рук ни на минуту. Но я обещала Дил-Унгару никому его не показывать.

Сегодня даже матушкино вечное недовольство не могло вывести меня из себя. Я была слишком счастлива, чтобы обращать на нее внимание. Но, чтобы не нарываться, все-таки удрала спать пораньше.

Вечером я мечтала только о том, чтобы поскорее добраться до работы и молила всех богов, чтобы посетителей было не много.

Поработать, конечно, пришлось, куда уж денешься, но все же эта ночь отличалась относительным спокойствием. Когда ждать Синдина Дил-Унгара я не знала. В первый раз он появился до полуночи, во второй — около пяти утра. Мне очень хотелось успеть сделать еще хоть что-то. Почему-то мне казалось, что ему будет приятно увидеть мою работу.

Я успела. Мне даже показалось, что он специально ждал, когда я закончу. На этот раз безделушка имела объем. Это было что-то вроде подстаканника без ручки, правда, для очень высокого стакана. Оно могло быть широким, почти до локтя, браслетом на тонкую, даже детскую руку или чехлом для чего-то, вроде свитка пергамента. С одного края свисали два длинных кружевных ремешка с кисточками на концах. Я не знаю, почему вышла эта штука. Это решала не я, а мои пальцы, но какое-то внутреннее убеждение утверждало, что такой узор должен быть именно на такой вещи. В него вплелись моя радость от работы с металлом, окутавшая ее тайна и готовность защищать ее любой ценой, надежда на лучшее и уверенность в своей правоте.

Я как раз водрузила на прилавок свое творение и рассматривала, что получилось, когда в магазин вошел Дил-Унгар. Я подняла голову и улыбнулась ему. На лице этого странного мужчины застыл такой восторг, словно он увидел нечто вожделенное, но давно утерянное.

— Разящая Секира! — выдохнул он, будучи не в состоянии отвести глаз от безделушки.

Я не поняла, что он имел в виду, и решила, что это просто такой оборот, вроде "Боже мой".

— Вам нравится, господин Дил-Унгар?

— Нравится? — на его физиономии отразилось искреннее удивление, — Это чудо! Я уже чувствую, как она ляжет в руку.

Она? В руку? О чем это он?

— О, прекрасная госпожа! — нет, это точно формальное обращение, — Я не думал, что доживу до этого дня. Вы… вы сделали счастливым не только меня, но и весь наш народ.

Мне показалось, что, еще чуть-чуть, и он бухнется на колени. Допустить этого я не могла. Не дай Бог, увидит кто-нибудь, потом насмешек не оберешься. Мне, конечно, приятно его восхищение моей работой, но подставляться совсем не хочется. Чтобы предотвратить эту катастрофу, я быстро вытащила из сумки сплетенный вчера медальон.

— Господин Дил-Унгар… Синдин, да?

— Да, госпожа Рен-Атар, — щеки его слегка порозовели. Надеюсь, от удовольствия.

— Не знаю, в праве ли я просить об этом, но мне хотелось бы, чтобы вот это вы взяли себе, — я протянула на ладони безделушку, — Я сделала ее лично для вас.

Ой-ой-ой! Кажется, я что-то не то натворила! Физиономия моего гостя сравнялась цветом с его темно-красной шевелюрой, глаза полезли на лоб, а квадратный подбородок задрожал мелкой дрожью.

— Г-г-госпожа? — бедненький, аж заикаться начал, — Эт-то с-слишком щедро с вашей стороны. Я… я…

— Щедро? Да что вы! То, что дали мне вы, несравнимо с таким пустяком. Я действительно думала о вас, когда делала его, и от души надеялась вас порадовать.

— Д-думали?… От души?… — бедняга продолжал смотреть на медальон, не решаясь протянуть к нему руку.

— Это самое малое, что я могла для вас сделать. Ну же, Синдин, берите!

Видимо то, что я назвала его по имени, добило несчастного. Нет, на колени он не упал. Хуже! Он встал на ОДНО колено и схватил меня за протянутую руку, с зажатым в ней медальоном. Последовавший далее текст по всем канонам, вроде бы, соответствовал рыцарским романам. Что-то на счет того, что отныне вся его жизнь и помыслы принадлежат мне. Кажется, даже боевой топор фигурировал. Хорошо хоть про руку и сердце ничего сказано не было. Столько бы я точно не выдержала. Хотя нет, про сердце все-таки было. Но не про руку. И то ладно. Я и так не знала, куда деться.

Когда, наконец, мне удалось привести своего гостя в вертикальное положение, мы оба были здорово смущены. Но медальон я Синдину все-таки всучила. Наверное, получилось чертовски бестактно, но, чтобы уйти от скользкой ситуации, я спросила, когда его ждать снова. Впрочем, похоже, он и сам был рад поскорее смыться после столь бурной сцены. Не знаю, облегчение или разочарование я почувствовала, узнав, что ближайшие несколько дней он будет занят и не сможет придти. Может, оно и к лучшему.

— Госпожа, — Синдин посмотрел на меня умоляющими глазами, — я очень надеюсь, что вы создадите Канон.

— Канон? О чем вы? Я уже второй раз это слышу. Я не знаю, что такое канон.

— Ваш первый подарок. Из веревки. То была имитация. А нам очень нужен настоящий. Весь мой народ ждет его.

— Хорошо… я попробую.

Просьба меня удивила. Я не люблю повторять собственные узоры. Но раз ему так надо… Почему бы и нет? Тем более из металла… Но мне зачем-то нужно было знать, что за вещь мне предстоит сделать.

— Синдин, а что такое канон? Чего вы от него ждете?

Он задумался.

— Благополучие, защита, процветание… Рождение детей и создание шедевров. Сила воинов и мастерство ремесленников. Прежний Канон теряет свою силу уже несколько лет. Поэтому мы так ждем его.

— Хорошо… — масштабность задачи меня смутила, — Вы думаете, у меня получится?

— О, да, госпожа! Если у кого и получится, то только у вас. Вы — Рен-Атар.

— И что это значит?

Но Синдин не ответил. Он низко поклонился и исчез за дверью.

Я шла домой и размышляла о том, что мне нет места в этом мире. Моего собственного места. Вечером мне предстояло выдержать матушку в течение почти пяти часов, а это те еще нервы иметь надо. Я долго думала, куда бы мне от нее смыться, чтобы не терять вечер и поработать над каноном. Но так ничего и не придумала. Она ведь не даст мне просто запереться в своей комнате. А идти к кому-то в гости — это тоже зря терять время.

Наверное, народу Синдина Дил-Унгара действительно была очень важна эта безделушка, поскольку сами обстоятельства вдруг решили сыграть мне на руку. В гости собралась маменька. Вот же повезло! У них с подружками чаепития не чаще раза в два месяца бывают. Правда, она долго настаивала, чтобы я ее сопровождала, но я была непреклонна. Наконец, родительница, оскорбленная в лучших чувствах, удалилась, и я смогла заняться делом.

Я разложила клубки на письменном столе и задумалась. Мои пальцы еще помнили ритм того узора, что я создала из дешевого китайского шнурка, но почему-то совершенно не хотели его повторять. Благополучие, защита, процветание… Нет, мне надо вложить в это гораздо больше. Не только заказ. Свое. Свое сердце. Свою душу. Думать о том, что от меня зависит судьба целого народа, было страшно, но и томительно прекрасно.

Я закрыла глаза и провела по клубкам кончиками пальцев. Звук органа был нежным и манящим. Он словно бы еще не звучал, а лишь набирал силу, меха еще не гнали по трубам ураган моих чувств. Нота. Одна. Чистая и… родная. Я взяла клубок и открыла глаза. Теперь я увидела свой Канон. Или не я — мои пальцы. И да, именно так, с большой буквы.

Я работала всю ночь, прервавшись лишь для того, чтобы встретить маменьку и уложить ее спать. Это был совсем не тот узор, что я сплела из шнурка. Да, он был очень похож, но чем больше собственных желаний я вкладывала в него, тем сложнее он становился. К утру я не закончила, и теперь даже не знала, сколько времени мне понадобится на то, чтобы довести Канон до конца. Я даже порадовалась, что Синдин не обещал вернуться на второй день.

Когда пробудилась матушка, я заставила себя отложить макраме. Упаковав незаконченную работу и оставшийся зиральфир в пакет, а затем упрятав его в сумку, я отправилась на кухню получить свою порцию лекций о дочерней непочтительности.

Как на зло, следующие две ночи в магазине выдались достаточно суматошными. У меня почти не было времени на отдых. Плести Канон урывками не хотелось. Поэтому я сделала пару других безделушек. Но иногда его музыка начинала звучать во мне так настойчиво, что я невольно доставала незавершенный узор и довязывала несколько узелков.

Закончила я его в следующую свободную ночь. У меня получилось. Канон пел.

Но невезение продолжалось. Черт меня дернул перед уходом на работу полюбоваться еще раз законченным творением! Я как раз разложила его на столе, когда в комнату ввалилась свирепая родительница. Я мгновенно сгребла со стола макраме, сунула его в сумку и приготовилась выслушать напутственную нотацию. Но матушка почему-то промолчала. Как-то странно взглянув на меня, она развернулась и вышла из комнаты.

Уже когда я надевала куртку, она вдруг появилась в прихожей и тихим, так не похожим на нее голосом спросила:

— Ты вернешься?

Я слегка обалдела от такого вопроса, но поспешила ее успокоить, что никуда не денусь и к девяти утра, как всегда, буду.

Мне бы забить тревогу, озаботившись столь необычным поведением матушки, но я была слишком счастлива, не получив утренней порки, и поспешила смыться.

В эту ночь Синдин не пришел. Зато, у меня еще оставался зиральфир, и я продолжала с ним работать. Вот если он и завтра не появится, я точно затоскую.

Я сплела еще один медальончик. Почему-то, делая его, я думала об иринкином еще не рожденном ребенке. Они с Алексом так радуются будущему малышу. Я хотела бы, чтобы это была девочка. Белокурая и умненькая, как Иринка. И пусть она будет очень-очень счастлива. Я чувствовала себя феей крестной, принесшей волшебные дары новорожденному. И все это вплеталось в медальон. Мне казалось, слушаясь своих пальцев, я действительно смогу дать это все будущему человечку.

И тут зазвонил мой телефон. Иринка! Легка на помине. И чего ей не спится?

— Рен, привет, как дела?

— Привет, подружка. Ты чего режим не соблюдаешь?

— Да так, не спится… — как-то очень натянуто ответила Иринка, — Ты мне скажи, у тебя все в порядке?

— Да, а что?

— Да мысли всякие одолевают.

— Брось свои дурные мысли, — ответила я довольно резко. Иринконо настроение совершенно не вязалось с теми восторженно-счастливыми идеями, что только что роились в моей голове, — И слушай меня внимательно. У тебя родится девочка. Умная и очень красивая. У нее будет дар обращать в прекрасное все, к чему она ни прикоснется. И однажды она встретит своего принца. Но принцу придется очень постараться, чтобы доказать, что он ее достоин. И если он сможет, они буду очень-очень счастливы.

— Рен, ты чего кликушествуешь? — растерялась Иринка.

— Разве? Я только что озвучила дар от феи-крестной. Сам дар передам потом, при встрече.

— Рена…

В магазин вошла немолодая приятная пара. Мен нужно было уделить им внимание.

— Ладно, все. Извини, я занята. Потом поговорим. Пока! — оттарабанила я и отключила телефон.

Иринкин звонок показался мне странным и бессмысленным, но в магазине начался наплыв покупателей, и я быстро выкинула его из головы.

Я сдавала шефу кассу, когда в проеме нарисовалась высокая белокурая фигура.

— А, Иришка, привет! — радостно завопил Игорь, — Каким ветром тебя к нам занесло?

Я вскинула голову и наткнулась на хмурый иринкин взгляд.

— Я за Ренатой, — не выказывая никакого восторга от встречи, отрезала она, — Собирайся, отвезу тебя домой.

— Что-то случилось? — испугалась я.

— По дороге поговорим. Жду в машине. Отпусти ее поскорей, — бросила она шефу и исчезла.

Мы растеряно посмотрели ей вслед.

— Иди, — сказал босс.

— А касса?

— Да ты никогда не ошибаешься. Иди. Что-то случилось. Она сама не своя.

— Хорошо. Тогда до вечера.

— Позвони, если не сможешь придти.

— С чего вдруг?

— Иди, иди уже, — и Игорь буквально вытолкал меня за дверь.

Нет, это просто уму непостижимо! Что могло заставить Иринку примчаться к восьми утра в аэропорт, использовать все связи и личное обаяние, чтобы прорваться в дьюти-фри зону и убедиться, что я провела ночь на работе. А именно за этим она и приезжала. Сомнений у меня не было. Если бы просто хотела меня видеть, позвонила бы на мобильник и договорилась о встрече. Это была самая настоящая проверка. И не зла была Иринка, а напугана. Действительно напугана.

Все эти мысли проносились у меня в голове, пока я спускалась из здания аэровокзала и шла к паркингу. Серебристый иринкин джип я увидела издалека и поежилась. Не люблю я с ней ездить. Вот уж действительно, блондинка за рулем. Но что бы ни творила подружка, ведя машину, в аварии она не попадала ни разу. Это, наверное, потому, что меня она не слишком часто возит. С моим везением так легко бы не отделалась.

Я с трудом вскарабкалась на высокую подножку и плюхнулась на переднее сиденье. Иринка аккуратно крошила в пепельницу не раскуренную сигарету. Ой-ой-ой! Подружка и так-то курит в год раз по обещанью, а уж будучи беременной ни за что себе такого не позволит. Да что ж такое-то?!

С минуту я наблюдала за ее манипуляциями. Наконец, мне надоело ждать, что она заговорит первой.

— Ир, что случилось?

Иринка открыла окно, аккуратно отряхнула с рук табак, достала из бардачка влажную салфетку, тщательно очистила ладони и только потом посмотрела на меня.

— Ира?

— Рен, у тебя все в порядке?

— Че-го? — я опешила.

— Ну, со здоровьем там…

— Да… Все в порядке, ничего не болит.

— Ты в последнее время не обращалась к врачам? Не получала никаких результатов анализов? Таких, знаешь, которые двояко истолковать можно?

— Иринка, Бог с тобой! Я ежегодный осмотр месяцев пять назад проходила. Все в порядке у меня со здоровьем.

— Хорошо… — в голосе подруги явно послышалось облегчение, — А вот скажи…

— Да что такое-то?!

— Нет, Рен, ты скажи… Только честно… Ты случайно замуж не собралась? Ну, за какого-нибудь иностранца…

— Че-го?!!!!! — я чуть не задохнулась от такого идиотского вопроса.

— А то сейчас, знаешь, по Интернету… Вроде пару находят, а потом… ну…

— ИРА!!!

— А?

— Ты это у кого спрашиваешь?! У меня?!

— А что? Нет, ну…

— Иринка, приди в себя. Мы с тобой дней пять назад все сплетни пересплетничали. Ты, правда, думаешь, что если бы я настолько свихнулась, то тебе бы об этом не сообщила?

— Значит, не собралась?

— Это у тебя гормональное? На почве беременности?

— Что?

— Отупение.

Пару мгновений Иринка напряженно смотрела на меня, но потом расслабилась.

— Значит, у тебя все в порядке?

— У меня — да, но что, во имя всего святого, случилась с тобой, что ты примчалась ни свет, ни заря, выяснять не нахожусь ли я на смертном одре или не собираюсь ли продаться в рабство?

— Не со мной, — вздохнула Иринка, — С твоей маменькой.

— С мамой? — я вконец растерялась.

— Ладно, поехали, по дороге расскажу, — Иринка, наконец, завела машину.

А случилось, как оказалось, вот что. Моя матушка позвонила Иринке примерно через полчаса после моего ухода на работу. Позвонила в полной истерике. Подруге понадобилось минут десять, чтобы понять, что именно привело родительницу в столь безутешное состояние. Жалобы сводились примерно к следующему: "Реночка уходит от нас! Реночка скоро нас навсегда покинет!". Иринка не на шутку перепугалась и пообещала немедленно приехать. Разумеется, никуда Алекс ее одну, на ночь глядя, не отпустил, и они, оставив мелкого с нянечкой, помчались ко мне домой.

Маменьку они застали уже во вполне адекватном состоянии. Она успела накрыть стол к чаю пред их приходом. Но от обычного, агрессивного, ее настроение отличалось кардинально. Она была непривычно молчалива и все время тихо плакала. Никакие попытки добиться объяснений такой зловещей уверенности в моей роковой судьбе к успеху не привели. На все вопросы матушка твердила только: "Не спрашивайте, я не могу сказать. Но я точно знаю, Рена скоро уйдет навсегда".

Алекс настоял на том, чтобы вызвать скорую, но у родительницы даже давление оказалось в норме. Ей сделали укол успокоительного и официально поставили диагноз "стресс". Но на лестничной площадке врач посоветовал Алексу обратиться к психиатру.

— Возрастные изменения, знаете ли… Все бывает. Лучше на ранних стадиях диагностировать. Тем более, вы говорите, что в обычном состоянии она — дама агрессивная. А с ней дочка живет… мало ли…

К сожалению, Иринка этого не слышала, и ее богатое воображение успело живописать мой хладный трупик на рабочей вахте. Впрочем, в том, что я жива, она убедилась, позвонив мне на мобилу, вот только я ответила не совсем привычно, вывалила на нее нелепое пророчество, и бедная Иринка едва дожила до утра от страха.

Как ни сопротивлялся Алекс, она все же помчалась в аэропорт, чтобы увидеть меня своими глазами. Ее муж тоже не терял времени даром и озаботил знакомого психиатра нанести нам визит с утра пораньше.

В общем, когда мы с Иринкой прибыли ко мне домой, маменька потчевала кофе сразу двух импозантных мужчин и цвела, как майская роза.

Сказать, что я разозлилась — не сказать ничего. Это надо было беременной женщине так нервы вытрепать?!

— Мам, ты чего вчера устроила?! — с порога накинулась я на нее.

— Ой, Реночка, прости, пожалуйста! Совсем у меня на старости лет нервы ни к черту стали, — и, обращаясь к мужчинам, добавила, — Вы же понимаете, сколько бы лет дочери не было, а выпускать ее из гнезда матери всегда больно.

"Реночка"?! "Прости, пожалуйста"?! Мама извиняется?! Она в жизни со мной так не разговаривала, даже при посторонних. Да что ж это делается, а? Мы с Иринкой переглянулись. Подружка тоже опешила, услышав столь доброжелательный тон.

— Мам, — я постаралась сбавить обороты, — Да с чего ты меня выпускать-то куда-то вздумала? И куда, кстати?

— Реночка, но я же видела у тебя зиральфир. Значит, они тебя уже нашли. И скоро заберут.

Я застыла.

— Простите, а что такое этот зиральфир? — сделал стойку психиатр.

— Металл такой, волшебный, — невозмутимо ответила матушка.

— А… понимаю. Что-то вроде мифрилла, — проявил эрудицию гость.

— Нет, ну что вы! — маменька даже рассмеялась, — Зачем Реночке мифрилл? Она же не оружейник.

— Да? — теперь уже даже Алекс не выдержал и, покосившись на меня, поинтересовался, — А кто же она?

— Артефактер. Рен-Атар. Я же специально ее так назвала, чтобы созвучно было.

Психиатр наградил меня сочувствующим взглядом. Иринка крепко сжала руку. А я стояла и боялась пошевелиться. Маменька вела себя как настоящая сумасшедшая, и ни один человек в здравом уме не поверил бы в обратное. Кроме меня. В голове бился один единственный вопрос: откуда она все это знает?

— Мы познакомились, когда он привез образцы. Ты ведь даже не знаешь, чем я тогда занималась. Это я после декрета пошла преподавать в Университет, а до этого работала в аналитической лаборатории. Мы занимались химией руд. У нас была хорошо оснащенная лаборатория и высококлассные специалисты. Самые ценные и необычные образцы всегда привозили к нам. Вот так и встретились. Он смешной такой был. Маленький, но очень сильный и подвижный. Некрасивый, но невероятно обаятельный. У нас сразу все закрутилось. Три недели бурного романа. А потом были готовы результаты анализов, и он уехал. Ты не думай, я, когда поняла, что беременна, сразу ему написала. Не просила ничего, просто поставила в известность. Мне показалось, так будет честно. Я ведь уже и не надеялась, что у меня будет ребенок. В сорок лет-то… Ну, так вот… Он приехал и сразу сказал, что не женится. Была у него уже жена. И двое взрослых сыновей. А еще сказал, что родится обязательно мальчик. Мол, в их роду по-другому не бывает. Я еще посмеялась и сказала, что в нашем роду, наоборот, только девочки рождаются, и мы еще посмотрим, чья порода сильнее. Он только головой покачал. А потом, когда ты родилась… Не поверишь, он нас обоих от больницы до самого дома на руках нес. Сильный был. И все плакал. Говорил, что все бы ради нас бросил, за то чудо, что я ему подарила, но слишком поздно. Рак у него был. Меньше, чем через полгода, его потом не стало. Вот тогда он и рассказал, про свой мир. Красиво так сказка звучала. Мол, живет в его мире народ мастеров, многочисленный и талантливый. И есть среди них три сильных клана, в которых рождаются только мальчики. Лишь раз в пятьсот лет в одном из них появляется на свет девочка, Рен-Атар, способная к магии, наделяющей силой все их творения. И то, что ты в нашем мире родилась, это неправильно. Потому, что Рен-Атар должна жить со своим народом и дарить ему свою силу. А значит, тебе судьба первой из многих поколений его рода, живущих в нашем мире, найти дорогу домой. И если ты ее не найдешь, то судьба так сложится, что найдут тебя. Потому что иначе просто быть не может. Он, конечно, понял, что я ему не поверила. И тогда… Подожди, я покажу.

Мать тяжело поднялась с табуретки и вышла в комнату. А я осталась сидеть на кухне. Мне хотелось кричать, кататься по полу, биться головой об стену. Но я не могла пошевелиться. Мне хотелось плакать, но вместо слез в горле клокотали обида и злость. Почему?.. Почему столько лет?.. Бездарная, никому не нужная дурнушка… Почему, мама?..

— Вот, — она положила на стол предо мной тоненькое, словно сплетенное из волосков, колечко.

Я узнала его. Когда-то она носила его, не снимая, но последние лет пятнадцать я его даже не видела. А еще я узнала зиральфир. Этот был голубым, какого-то льдистого оттенка. Среди тех, что принес мне Дил-Унгар, такого не было. Помню, в детстве, мне казалось, что колечко стеклянное, и мне всегда очень хотелось его потрогать. Наверное, она спрятала его тогда, когда я стала интересоваться украшениями. Или когда училась работать с металлом. Почему, мама?

Я ничего не сказала. А она не села за стол, а прошла к окну и, глядя куда-то вдаль, продолжила рассказ.

— Когда он уехал, я договорилась в лаборатории и мне дали возможность провести анализы. Чего только я не делала! Не буду тебя утомлять, ты никогда не была сильна в химии. Но вывод был только один: такой сплав не может существовать. Невозможно создать его в наших условиях и при наших технологиях. Да и вообще не понятно, при каких возможно. Мне стало страшно. Тогда я позвонила ему и все рассказала. Он только хмыкну. Сказал, что и не сомневался, что я все проверю. И что металл этот называется зиральфир, и получить его можно только при помощи магии.

Она замолчала. Я тоже никак не могла собраться, чтобы спросить ее о том, что меня так взволновало. Не знаю, сколько мы молчали. Я хотела спать, и в то же время понимала, что не лягу. И хотя я сейчас почти ненавидела ее, в то же время не могла оставить ее одну. Наверное, мне еще никогда в жизни не было так больно. И все же я должна была понять.

— Почему, мама? Почему ты рассказала мне это все только сейчас? Почему на протяжении двадцати девяти лет ты позволила мне думать, что я бездарная, никому не нужная уродина? Почему?

— Почему? — она слегка усмехнулась, — А если бы они не пришли за тобой? Если бы не нашли? Как бы ты жила с твоей внешностью и такими сказочными амбициями? Что бы с тобой стало тогда?

— Но…

— Подумай, прежде, чем возражать.

— Я могла бы стать художником.

— По металлу? Нет. Ты никогда не нашла бы удовлетворения в таком творчестве. Тебе бы не хватало зиральфира.

— Откуда тебе знать?

— А разве ты не почувствовала разницу между пенькой и этим волшебным металлом? Думаешь, в мастерской было бы иначе?

Я больше не стала ей возражать. Зачем? В конце концов, она поступала так, чтобы защитить меня. Кто знает, каким чудовищем я могла бы вырасти, знай о своей избранности. Но мой Канон… Каким бы он был тогда? Что я смогла бы вложить в него, если бы понимала, как это важно? А я не понимала? Не знаю…

— Ты уйдешь?

— Да, — я вздрогнула.

Ответ прозвучал изнутри, прежде, чем я смогла его продумать. Не уже ли я все уже для себя решила? А как же мама? Мои друзья? Моя жизнь?

— Обо мне не беспокойся. У меня кое-что припрятано на черный день. Да и сколько там мне осталось…

— Но ты же будешь совсем одна.

— Думаю, твоя Иринка не оставит меня. Она хорошая девочка. А тебе нечего делать здесь. Там ты нужна, тебя ждут. Там твой мир. Ты же Рен-Атар.

— Мама…

— Пойди поспи, Рена. Тебе вечером на работу, а сейчас уже почти час дня. И так не выспишься. И возьми кольцо. Оно принадлежит тебе.

Мне захотелось подойти и обнять ее, сказать какие-то нужные и правильные слова. Но она стояла в оконном проеме, освещенная полуденным солнцем, прямая и непреступная. Такая, как всегда. Я молча побрела к себе в комнату.

Я проснулась минут за десять до звонка будильника. Вставать было боязно. Сегодня. Синдин Дил-Унгар обещал вернуться через 4–5 дней. Вчера был четвертый. Значит, сегодня. Сегодня я выйду из дому, поеду на работу, но больше уже никогда не вернусь. Мне было страшно покидать свой привычный мир, но еще страшнее было думать, что он не захочет взять меня с собой. А если и вправду не захочет? Что мне тогда делать? Плести всю жизнь магические артефакты для неизвестного мне народа из металла, который мне будут приносить вот такие квадратные посетители? А может, так оно и лучше? Тогда мне не придется бросать маму и друзей, устоявшуюся жизнь. Только вот есть ли что-то в этой устоявшейся жизни, что может сделать меня счастливой?

— Рена, ты проснулась?

Все, как всегда! Будь это хоть последний день моей жизни, но опаздывать на работу — это моветон. Я нехотя выбралась из постели и побрела в ванную.

На кухне маменька уже ждала меня с кофе и ужином. В другой раз я бы саркастически хмыкнула по поводу такого жеста, но сейчас он тронул меня до слез. Она действительно со мной прощалась.

Пока я ела и пила кофе, она молчала. Дождалась, пока я поставлю на блюдце пустую чашку.

— Ты ничего не забыла?

Невинный такой вопрос заботливой мамочки. Я удивленно посмотрела на нее.

— Ты не надела кольцо.

Действительно. Не надела. Я его даже примерить не пыталась. В моем сознании оно до сих пор принадлежало ей.

— Думаешь, надо?

— Обязательно.

— Хорошо.

Я вернулась в свою комнату, покрутила безделушку в руках и все же надела на безымянный палец.

Взгляд упал на пластиковый пакет в котором лежал Канон. В этом была какая-то неправильность. Я подвинула стул к шкафу и стащила сверху старый бабушкин чемодан. Если я правильно помнила, это должно было быть здесь. Чемодан был пыльный. Недолго думая, я вытащила из шкафа футболку. Мне она уже не понадобится, поэтому я использовала ее, как тряпку. Под крышкой, как я и помнила, обнаружились неразрезанные чайные полотенца, не подшитые скатерти и прочая, как говорила бабушка, добротная, но так и не нашедшая своего применения мануфактура. То, что мне было нужно, нашлось на самом дне. Эта ткань, всего-то полметра, была, подозреваю, еще дедовским военным трофеем, привезенным откуда-то из Манчжурии. Роскошный муаровый шелк струился между пальцами, переливаясь всеми оттенками зиральфира. Этот шелк был достоин моего Канона. А Канон был достоин шелка.

Потом я порылась в сумке и достала сплетенный вчера медальон. Думаю, я вправе взять такую плату за свой труд. Немного зиральфира для счастья будущей красавицы и умницы.

Вернувшись на кухню, я протянула его матери.

— Мам, отдай это Иринке. Это для ее будущей дочери.

Она сжала его в кулаке.

— Значит, уже сегодня?

— Скорее всего, — кивнула я.

— Ты собралась?

— Нет, — я покачала головой, — Мне ничего не нужно — там.

— Понимаю…

— Если это возможно, я обязательно постараюсь вернуться.

— Разве что, ненадолго.

— Конечно.

— Иди, а то опоздаешь.

Вот и все. Она даже не обняла меня.

Шеф, как всегда, встретил меня в магазине и настороженно поинтересовался:

— Рен, все в порядке? Что там у вас произошло?

— Да ерунда, матушка шухер навела. Ничего серьезного.

— Ну и славно. Иди кассу принимай.

— Игорь…

— Ну, чего еще?

— Я, наверное, сегодня работаю в последний раз.

— Чего?! Офигела?! Где я тебе замену искать буду?!

— Найдешь. Или Иринку попроси, она кого-нибудь на раз-два сосватает.

— Рен, ты рехнулась? Сама-то куда податься собралась?

— В дальние страны, Игорь, в дальние страны. Хотя… Я вообще-то немного рановато пургу погнала. Знаешь, я тебе точно в конце смены скажу, когда кассу сдавать буду.

— Ой, да ну тебя с твоими шуточками! Работай, давай.

Он мне не поверил. Напрасно.

Ночь тянулась, как резиновая. После одиннадцати люди в магазин вообще заходить перестали. Я посмотрела "Чай с Муссолини", потом включила "Русалок". Смотрела хорошо знакомый фильм и думала о том, что даже в конце мне не удалось посмеяться вместе с маменькой над этой подлой жизнью, как Шарлотте и миссис Флэкс. Так мы и расстались, как и жили, практически чужими друг другу. Даже когда она рассказывала о моем отце, в ее голосе почти не было эмоций. В детстве сказки мне тоже рассказывала бабушка, не она. Она никогда не любила сказок.

К пяти утра у меня кончился зиральфир. Из последних нескольких обрывков проволоки я сплела что-то вроде шпильки для волос. Точнее, подвеску на шпильку. Я точно знала, что женщина, которая прикрепит ее к своей прическе, будет вызывать у мужчин неизменный интерес. Я не знала, откуда я это знала. Наверное, в этом и заключалась моя магия.

Синдин словно ждал, когда я приду в отчаянье, лишившись ставшего таким любимым материала. Я встала ему навстречу.

— Синдин Дил-Унгар, я сделала то, что ты просил, — я протянула ему завернутый в кусок шелка Канон.

Синдин торжественно принял у меня из рук сверток и, разложив его на прилавке, откинул тряпицу в сторону. Я ждала, затаив дыхание. Если все это лажа, если я не смогла сделать то, что должна была, он никогда не возьмет меня с собой.

Несколько мучительно долгих минут он пристально разглядывал мое творение. Наконец, поднял на меня глаза. Они сияли.

— Прекрасная госпожа Рен-Атар! Это лучший из всех Канонов, что мне доводилось видеть. Благодарю вас от имени всего нашего народа.

Он собирался снова опуститься на колени, но я в ужасе успела поймать его за руку.

— Стойте! — завопила я, — Не делайте этого! Подождите!

— Госпожа? — он поднял на меня глаза, и взгляд его скользнул по моим судорожно вцепившимся в его рукав пальцам. Да там и остался, прикованный к тонкому колечку.

— Скажите, вы узнаете это кольцо?

— Да госпожа, — казалось, его губы отказываются его слушаться, — Это кольцо работы Рен-Атар из рода Гур-Веран. Очень, очень старой работы. Ему должно быть несколько тысяч лет.

— Возможно. Оно досталось мне от отца.

Он молча кивнул. И поник. У меня было такое чувство, что из него выпустили весь воздух. Все заготовленные слова убеждения вылетели у меня из головы.

— Я хочу домой, Синдин, — просто сказала я, — Я хочу уйти с тобой в твой мир.

— Все, что пожелает великая госпожа, — произнес он каким-то мертвым голосом и, склонившись в низком поклоне, простер руки к двери, — Прошу.

А что это я из прекрасной вдруг великой стала? Не порядок! И вообще, чего это он, как неживой? Я выскочила из-за прилавка и потрясла его за плечо.

— Эй, Синдин, очнись! Это я, просто Рената, кончай свои челобитные! Да что с тобой случилось-то?

— Я лишь пыль у ног госпожи из великого рода Гур-Венар, — прошептал он.

— Ах вот как! Да ладно, расслабься, я же из побочной ветви. Ну, хочешь, я вообще это кольцо выкину? — я сама не заметила, как обратилась к нему на "ты", но соблюдать этот политес и дальше было выше моих сил. Мне не нужен был раб или лизоблюд, мне нужен был друг. Я собиралась шагнуть в неизведанное.

— Что вы, госпожа! — от такого кощунства он вскинулся и, наконец, посмотрел на меня.

— Слушай, Синдин, меня в этом мире нашел ты, с тобой я хочу уйти отсюда и с тобой же придти туда.

— Это большая честь для меня, госпожа.

— Нет, — я покачала головой, — Я не оказываю тебе чести. Я лишь прошу о помощи. И еще… Я подарила тебе медальон.

— Простите, госпожа! Конечно, как я мог забыть?! Конечно, я верну, — он полез за пазуху, — Госпожа найдет более достойного…

— Помолчи, а? — мне пришлось снова схватить его за руку, чтобы остановить эти поползновения, — Я не приму его обратно.

— Но я же… — его глаза стали совсем круглыми.

— Но ты же, — передразнила я, — В этом медальоне частичка моей души. Безделушку я еще могла бы попросить обратно, но разве ты сможешь вернуть мне мою душу, Синдин Дил-Унгар?

— Госпожа…

— И не зови меня госпожой, Бога ради! Я — Рената, просто Рената. И для тебя всегда буду только просто Ренатой. Я очень боюсь, Синдин. Пожалуйста, помоги мне.

Мы проговорили оставшееся до конца дежурства время. Я рассказала ему, как жила в этом мире и не могла найти в нем своего места. А потом он поведал мне о том, что меня может ждать там, куда я собралась. Я не удивилась, узнав, что принадлежу к народу гномов. Наверное, подсознательно я всегда это знала.

Без четверти восемь, точный, как часы, появился босс. Он покосился на Синдина, но ничего не сказал. В конце концов, как только мы выйдем отсюда, он не сможет вспомнить его лица. Но почти сразу же дверь в магазин снова открылась, и вошел высокий седеющий человек в развивающемся плаще. Прямо Зорро какой-то. Следом за ним просочился пес, вроде овчарка, я в них не очень разбираюсь. Точнее не совсем пес, а нечто среднее между щенком и взрослой собакой, так, подросток.

— Обслужи, — бросил мне Игорь, пересчитывая деньги.

Но я увидела, как выпрямился Синдин.

Незнакомец отвесил мне легкий поклон и пристально посмотрел на моего гостя.

— Гектор волнуется. Ты здесь уже почти три часа.

— Мы уже идем, — весело ответил гном.

— Мы?! — брови незнакомца взлетели.

— Госпожа Рен-Атар возвращается домой.

— Счастлив это слышать, — мужчина улыбнулся мне, — И сопроводить.

— Я и сам могу, — проворчал Синдин, — Не суй свой мокрый нос в дела моего народа, Жюль.

— Вредный ты, Син! Ну что, может, пойдем? А то Гектор вообще рехнется, если еще и меня потеряет.

— Рен-Ата? — гном посмотрел на меня.

— Сейчас, — я подошла к боссу, — Ну вот и все, Игорь. Я все-таки отработала свою последнюю смену. Ищи замену к послезавтрашнему вечеру.

— Ты что, серьезно?! — брови Игоря взлетели, — Ты не шутишь?

— Ни капельки.

— Ах, ты ж дьявол! Рен, ну разве можно вот так, с бухты-барахты?! Хоть до зарплаты доработай!

— Извини. Иначе — никак. Ты видишь, меня уже ждут. А зарплату, ну то, что мне причитается, матери передай. Хорошо? Удачи тебе.

Я взяла Синдина под руку, Жюль вежливо открыл перед нами дверь, и мы вышли из магазина.

Смотритель Гектор.

Не устаю дивиться перевертышам. Уж очень быстро они вырастают. Грэму всего года два, а выглядит он в человеческой ипостаси, как пятнадцатилетний подросток. А пройдет еще месяца три-четыре, и он превратится в красивого юношу, еще не матерого, но уже молодого сильного волка. Короткое детство, долгая жизнь, а до старости они почти никогда не доживают — дурной тон помереть в своей постели.

Мальчишка перекинулся в волчонка и тихо дремлет на полу, пока мы с Жюлем потягиваем эль, ожидая Синдина.

— Что-то он долго… — бормочу я.

— Волнуешься? — усмехается вервольф.

— Еще бы! Рен-Атар из другого мира. До сих пор не верится.

— Ты же видел артефакты.

— Да знаю я, что она настоящая! Синдин надеется сегодня принести новый Канон Подгорья. Что из этого получится? Сам подумай, до сих пор артефакты, сделанные этой девушкой, были оригинальны и совершенны. Но силы им не хватает.

— Им самой Рен-Атар не хватает. Нельзя ее в том мире оставлять.

— Умный, да? Как, по-твоему, ее уговорить можно? А если у нее там семья и дети? Любимый муж-человек? И потом, оттуда за последние несколько тысяч лет никто не возвращался.

— Возможно, она станет первой. Мне кажется, ты зря паникуешь. Нет у нее там никакого мужа. Она же Сину Узелок Души подарила.

— Еще предположи, что она знала, что дарит.

— Ну, Синдина я таким счастливым в жизни не видел, — хихикает оборотень, — Да ладно, Гектор, не парься. Уже одно то, что у народа гномов снова есть Рен-Атар, восстановит равновесие. По крайней мере, для них.

Да… Равновесие… Что-то неладное творится в мире. И не только у гномов.

Когда почти сорок лет назад умерла старая Рен-Атар, рождения новой, как обычно, ждали в течение пяти-шести лет. В какой-то момент даже пошли слухи, что в клане Гим-Зидал родилась девочка. Но слухи ничем не подтвердились. Уже потом, спустя много лет, Синдин по большому секрету рассказал мне, что младенец все-таки был, но был похищен до официального объявления. Старейшины строго настрого запретили разглашать этот факт, и поиски велись до сих пор. У гномов очень долгая память.

Если бы не появилась новая Рен-Атар из другого мира, всему их народу мог грозить страшный регресс. Без поддержки магии Рен-Атар ремесла пришли бы в упадок, торговля сошла бы на нет, и гномам грозили бы нищета и голодное прозябание. Последний Канон Подгорья с каждым годом все больше терял свою силу. Но вмешалась Библиотека. Кто бы мог подумать, что в открывшейся три года назад лавке торгует артефактер. А ведь все верно. Похоже, эта девушка родилась примерно через пять лет после того похищенного и, видимо, убитого, младенца. И родилась не здесь, а там, где злые силы, кто бы они ни были, не могли до нее добраться. Как ни крути, а мир стремится к равновесию.

Вот только кто-то очень старательно пытается его расшатать. Ведь проблемы не только у гномов. Не зря смешливый оборотень Жюль приехал сегодня вместе с Дил-Унгаром. И не один, а с сыном. А это уже не дружеский визит, а представительство клана. Значит, и у оборотней не все гладко. Вот только они своими секретами вряд ли поделятся. Скрытные они. Но я же вижу, что в последнее время их все больше и больше входит в ту странную комнату. Знать бы, что за чума на них напала, и в чем ее причина. Или в ком. К тому же у оборотней в последнее время обострились отношения с эльфами. Я слышал о пограничных стычках в Гарталисе и Мешфене. Да и ундины заявили, что берут под свое покровительство племя лесных наяд, якобы притесняемое перевертышами. А это уж и вовсе нелепо, поскольку оборотни почти не пересекаются с водяным народом. Впрочем, ундины всегда старались подпевать эльфам, а дикие наяды могут и не подозревать о свалившемся на них покровительстве могучих морских родичей.

Нет смысла спрашивать о чем-то Жюля. Во-первых, не такая уж он большая шишка, чтобы быть посвященным во все политические интриги, а во-вторых информация придет ко мне сама и именно в тех количествах, на которые расщедрится леди Рисс. А в отношении меня она все еще иногда бывает щедра. На информацию.

Хорошо было бы еще поговорить с Энгионом, но что-то в последнее время его не видно. Я не написал ему о Рен-Атар. Синдин очень просил меня держать пока все в секрете, слишком боялся вспугнуть удачу. Думаю, он даже среди сородичей не слишком распространялся. Конунг, конечно, в курсе и даже сообщил леди Рисс, раз она снарядила сюда своего эмиссара. А я не болтлив. К тайнам я привык. Мне доверяет их не только Библиотека. Такая уж у меня должность.

И все же странно, что Энгион не пронюхал про Рен-Атар. Видно и вправду все события последних дней гномы окутали плотной завесой тайны. Но оборотням сообщили. Интересно, почему? Что за дела связывают конунга и леди Рисс? Уж не в похожих ли бедах дело? Только вот о проблемах оборотней я ничего не знаю. Но что-то проскользнуло в словах Жюля… Что же? "Хотя бы у них"… Значит и в их сообществе нарушено Равновесие…

— О чем задумался, Гектор? — Жюль размашисто хлопает меня по плечу так, что я даже вздрагиваю, — Все беспокоишься о Сине?

— Есть немного. Он там уже больше двух часов.

— Может, у него хватило ума, и теперь он уговаривает девушку вернуться в родной мир. А может, решил предложение ей сделать.

— Ты как скажешь! У него в жизни смелости не хватит.

— Как знать, как знать… Ладно, давай еще по маленькой, и я пойду, проверю, что у них там. Самому уже интересно.

И что он этим "как знать" сказать хотел? Что-то знает о Синдине? Или располагает более значимой информацией?

Он разливает по кружкам эль.

— Ну, за удачу нашего рыжего друга.

Мы чокаемся и пьем. Когда Жюль поднимается, я встаю вместе с ним.

— Я тоже пойду. Хоть издалека посмотрю, как он там.

Мы покидаем мой кабинет и по длинным переходам двигаемся к лавке. Вервольф шагает чуть впереди, и его черный плащ, словно гигантские крылья, развевается за спиной. Вот ведь показушник! Сидит в оборотнях эта страсть к театральным эффектам.

На фоне тускло освещенного холла стеклянная дверь лавки сияет, как драгоценность. Я сразу вижу внутри гнома, девушку за прилавком и…

А вот это уже не порядок. В магазинчике они не одни. И тот человек там, в том мире — не случайный покупатель. Он стоит за прилавком вместе с Рен-Атар, а значит, тоже работает в этой лавке. Эдак он и на Синдина внимание обратить может.

— Жюль…

— Вижу. Уже иду.

Оборотень быстрым шагом направляется к двери, открывает ее и входит внутрь. Только плащ сгустком мрака взвивается за спиной. На пару мгновений он закрывает мне обзор на происходящее в лавке. А дальше все происходит стремительно. Я вижу, что Жюль перекидывается парой слов с гномом, что-то говорит девушке. Они оба смотрят на нее. Девушка кивает, с минуту разговаривает с человеком за прилавком, потом, гордо вскинув голову, берет под руку Сина. Жюль театральным жестом распахивает перед ними дверь. В наш мир.

Они так и входят вместе: девушка под руку с гномом и, отставая на полшага, оборотень. Но едва захлопывается стеклянная дверь, девушка застывает, как изваяние, а потом медленно оседает. Синдин успевает ее подхватить, не дав коснуться пола и выронив сверток, который держит под мышкой. Мы с вервольфом бросаемся к ним.

— Гектор, что с ней?! — кричит Син, обращаясь почему-то ко мне.

На лице гнома написан такой ужас, что мне становится его искренне жаль. Я не врач, но пульс прощупать вполне способен. Девушка в обмороке. А еще вокруг нее клубится, концентрируясь больше и больше, кажется, вся магия нашего мира. Все правильно. Равновесие устроило торжественную встречу новой Рен-Атар, но для нее это — слишком сильное потрясение.

— Успокойся, Син, это просто обморок. Не забывай, для нее это первый переход в магический мир. Она придет в себя через некоторое время. Пошли, отнесем ее ко мне и уложим на кровать.

Гном кивает и срывается вперед, но вдруг останавливается и оборачивается.

— Канон! Гектор, возьми Канон.

Оборотень машет свертком, который успел поднять, и Син, лишь слегка кивнув, бежит в сторону моих апартаментов.

Мы устраиваем девушку на диване в моем кабинете. Я достаю третью кружку, и Жюль тут же разливает эль.

— Ну, Син, сегодня ты превзошел сам себя! — весело хмыкает оборотень, — Уговорил Рен-Атар вернуться в родной мир. Твой подвиг войдет в анналы истории.

— Не уговаривал я ее! — морщится гном, — Это она меня уговорила. Она сама сказала, что хочет домой.

— Что-то не вижу счастья не твоей физиономии, — продолжает изгаляться вервольф, — Девушка дарит тебе Узелок Души, а потом следует за тобой в другой мир. Ты должен быть горд собой и летать от счастья. Да что с тобой, Син?

— Ты хоть знаешь, кто она? — Синдин совсем сникает.

— Конечно. Она — новая Рен-Атар. Кстати, она довольно симпатичная. Для гномки.

— Она — Гур-Венар.

— О-о-о! — воет и тут же разражается хохотом перевертыш, — Бедняга Син! Нынешний конунг запрет ее в хрустальном гроте, как только заполучит в свои загребущие ручонки. Храни Узелок, как зеницу ока, иначе тебе очень быстро откажут в доступе к телу.

— Прекрати, Жюль! — осаживаю я его, видя, как наливается кровью лицо гнома, — Девушку, которая сама решила уйти в другой мир, будет не так-то легко где-то запереть. Даже конунгу.

— Он не посмеет что-то с ней сделать! — рычит гном, — Она — Рен-Атар.

— Успокойся, Син, — вздыхаю я, — Пока рано о чем-то говорить. Давай дадим ей время придти в себя. Я вообще считаю, что ей лучше хотя бы пару недель пожить здесь, в Библиотеке, набраться опыта, узнать о нашем мире побольше. А ты тоже, Жюль! Зачем ты его подначиваешь?

— Хорошо! Хорошо! — машет руками оборотень, — Больше не буду. А тебе, Гектор, пора доставать еще одну кружку. Похоже, наша гостья приходит в себя.

Я оборачиваюсь и встречаюсь глазами с девушкой. Синдин тут же вскакивает и бросается к ней.

— Как ты, Рен-Ата? Ну и напугала ты меня!

— Хорошо… — она чуть улыбается, — И немного странно. Кажется, я могу все на свете.

— Это магия, — я тоже подхожу к дивану, — Она радостно встретила новую Рен-Атар. Добро пожаловать в наш мир. Я — Гектор, смотритель этого странного места, где пересекаются миры.

— Я — Рената. А вы… вы — человек, Гектор?

— Да, Рената, я человек.

— А вы… Жюль?

— Оборотень вервольф, к вашим услугам, мадам. А это… — Жюль оглядывается по сторонам, — Вот черт! Кто-нибудь видел Грэма?

Все недоуменно озираются.

— Вот куда, спрашивается, слинял этот несносный мальчишка! Прошу прощения, мадам. Речь идет о моем сыне. Он всего лишь подросток и правилам этикета следует не всегда.

— Волком ушел, — Синдин кивает на перекинутую через спинку стула одежду мальчика.

— Волком? Гектор, что за хрень? Что ему в волчьей шкуре здесь ловить?

— Понятия не имею. Может, в сад побежал?

— Постойте! — Рената садится, спустив ноги с дивана, — Жюль, когда вы вошли в магазин, следом за вами вошел щенок. Точнее, не совсем уже щенок, но и не взрослая собака. Так, недопесок. Я еще подумала, овчарка, но я не очень-то разбираюсь.

Оборотень белеет, как полотно.

— Гектор, а когда мы вышли? — очень тихо спрашивает он.

— Вас было трое, Жюль. Грэма с вами не было.

Мы с вервольфом, не сговариваясь, вылетаем из комнаты.

Ну, что за сумасшедшая ночь! Я уже сбился со счета, в который раз бегу по этим коридорам. Жюль несется впереди с такой скоростью, словно прибывает в волчьей ипостаси. Я едва успеваю за ним. В холл мы врываемся почти одновременно.

Двери нет.

Оборотень падает на колени, протягивая руки к пустой стене. Побелевшие губы шепчут имя сына. Зрачки начинают расширяться, обозначив начало трансформации. Нет, только не это! Только не бешенство оборотня!

— Жюль! — я тоже опускаюсь на колени прямо перед ним, хватаю за плечи, — Жюль, ты слышишь меня?!

Он не слышит. Он обезумел от горя. Я размахиваюсь и со всей дури влепляю ему пощечину. Голова оборотня дергается, но взгляд, когда он переводит его на меня, уже осмыслен.

— Спасибо, — беззвучно шепчет он.

— Успокоился?

— Нет, — вервольф качает головой, — Я теперь никогда не успокоюсь.

— Думай мозгами, Жюль! Этот проход не единственный. Теперь мы уверены, что оттуда можно вернуться. И у нас есть Рен-Атар, которая знает тот мир.

Очень медленно в его глазах начинает появляться понимание. И надежда. Он надолго о чем-то задумывается. Я жду.

— Гектор, — наконец он поднимает на меня взгляд, — Я должен рассказать тебе кое-что. Думаю, ты имеешь право знать. Как смотритель.

Я только киваю.

— Та комната… ты ведь знаешь, у нас, оборотней, нет лекарей. Сами регенерируем, если что. Но бывает и такое, что мы не можем излечить. Тогда мы идем туда. В звериной ипостаси. В их мире умеют лечить. А лекарь… Мы думаем, он сам оборотень. Но никто никогда не видел в кого он перекидывается. Должно быть, в том мире это невозможно. Но он знает, кто мы. Он всегда нас узнает.

— Жюль, ты должен пойти туда и рассказать о сыне. Возможно, он сможет его найти и переправить обратно.

— Я же сказал: только в звериной ипостаси.

— Да… — я задумался, — Постой, но письмо-то ты ему отнести можешь!

— А ты думаешь, он умеет читать на всеобщем?

— Болван! У нас есть Рен-Атар!

И снова мы бежим по переходам Библиотеки. Бедные мои старые кости! А я еще жаловался на одиночество!

В мой кабинет мы врываемся, не на шутку перепугав гномов.

— Ну? — Рената подается вперед, — Нашли?

— Нет, — я качаю головой, — Жюль, сядь и успокойся. Я сам все объясню. Ты еще не вполне вменяемый.

Коротко и четко я обрисовываю девушке ситуацию и объясняю, что от нее требуется.

— Хорошо.

Рената садится к столу, пару мгновений с любопытством разглядывает перо и чернильницу, потом начинает писать.

Жюль выходит в спальню, видимо, раздеться.

— Вот. Я написала на двух языках. На своем родном и еще одном. Он считается международным, его везде прочитают, — она помахивает исписанным пергаментом.

— Странный у вас мир, — вздыхаю я.

Большой черный волк аккуратно берет зубами бумагу из рук девушки и скрывается за дверью.

— Надеюсь, это поможет, — в голосе Ренаты сквозит напряжение.

— Я тоже надеюсь, — что-то не дает мне покоя, но я отмахиваюсь от назойливого ощущения и принимаюсь выполнять долг гостеприимства.

Когда мы заканчиваем завтракать, возвращается Жюль. Молча проходит в спальню и через пару минут возвращается уже в человеческой ипостаси.

— Ну как? — первой накидывается на него Рената.

— Он обещал помочь. Сказал, что сделает все возможное, чтобы найти щенка. Вы молодец, Рен-Атар, что написали название города, в котором он вышел. Наш… знакомый обещал немедленно туда отправиться. Я ваш должник, леди. То, что вы сделали для меня невозможно переоценить.

— Бросьте, Жюль, — отмахивается девушка, — Я просто сделала то, что должна была.

Я присматриваюсь и замечаю, как она измотана.

— Вам надо отдохнуть, Рената, — говорю я, — Здесь есть комната для гостей. Пойдемте, я провожу вас.

— Спасибо, — девушка встает и вместе с ней поднимается Синдин.

— Я побуду неподалеку, не хочу оставлять Рен-Атар одну.

— Предоставь это мне, Син, — Жюль встает, снова уходит в мою спальню и через минуту возвращается волком.

— Он, прав, Син, — я кладу руку на плечо гному, — Лучшего охранника не придумаешь.

Гном печально смотрит на Ренату, но сдается.

Когда я возвращаюсь, оставив Жюля охранять дверь гостевой спальни, он все еще смотрит в одну точку.

— Син, — тихо зову я.

Он вздрагивает.

— Я боюсь за нее, — шепчет он.

— Она уже здесь, Син. Поручить ее охрану оборотням — лучшее, что можно придумать.

— Ты прав. Нравится ей это или нет, но ее нужно охранять. Я попрошу конунга поговорить с леди Рисс, — на какое-то время он задумывается, потом, наконец, поднимает на меня глаза, — Это хорошо, что мы остались одни. Я хотел поговорить с тобой, Гектор.

Я сажусь в кресло. Я тоже устал и хочу спать. Да и Син не выглядит хорошо отдохнувшим. Жюлю проще. Он может себе позволить подремывать на посту. Чуткое волчье ухо даже сквозь сон уловит любой посторонний шорох. Если, конечно, он вообще сможет уснуть после такого потрясения.

— О чем ты хотел поговорить, Син?

— Об Энгионе.

— Об Энгионе?

— Я хочу спросить, можно ли ему доверять, Гектор. Точнее, это хочу спросить не совсем я.

— Не понимаю, о чем ты?

— Этот вопрос хотел бы задать тебе конунг. Но ты же понимаешь, что он не может сейчас покинуть Подгорье.

— А почему конунг решил, что Энгиону нельзя доверять?

— Видишь ли, он связал вместе некоторые факты. В то время, когда была похищена новорожденная Рен-Атар, Энгион как раз гостил в клане Гим-Зидал. О, тогда он принял активное участие в поисках, поднял на ноги лучших эльфийских следопытов…

Синдин продолжает говорить, но я его почти не слушаю. Меня, наконец, догоняет так долго не дававшая покоя мысль. Почему могла закрыться дверь, если там оставался волчонок? Этого не должно было произойти. У Библиотеки свои законы. Мы многое принесли из того мира, но ни разу ничего не попало отсюда туда. Дверь не должна была закрыться, пока не вернулся Грэм. Но ее можно было закрыть. Я — человек, и эта магия смотрителей мне не по силам. Но она была по силам Энгиону.

Как же так, учитель?

И почему я тогда не почувствовал его присутствия?

Часть вторая ПОДКИДЫШ

И то, что ты готов на прыжок, это уже хорошо.

Жить по полной луне…

Вытри слезы, ведь волки не плачут,

Не к лицу им притворяться людьми.

Завтра — снова полнолуние. Значит,

Ты вернешься, чтобы вернуть этот мир.

Олег Медведев "Здравствуй, парень"

Смотритель Гектор.

Повезло нашему миру с новой Рен-Атар. Чудесная девушка! Умная, веселая, независимая. Начало перемен уже коснулось всего уклада гномьей жизни. Гудит Подгорье, как растревоженный улей. Конунг в ярости, старейшины в ужасе, а ей все нипочём. Она отказывается жить затворницей, хоть и работает не преставая. Вот только, чтобы создавать артефакты, ей совсем незачем просиживать жизнь в обещанном хрустальном гроте. Пальцы ее без устали плетут магические узоры из зиральфира, в то время, как сама она ездит по городам и весям, с неистовой страстью неофита познавая законы нашей жизни.

Когда я смотрю на нее, я не могу не улыбаться. Сколько энергии! Сколько любопытства! Даже меня, старика, она заражает ими. И я счастлив, что она вернулась, чтобы навестить меня.

Попав в наш мир, Рената прожила в Библиотеке две недели. Я постарался рассказать ей как можно больше о том, что может ждать ее в Подгорье. Но разве можно всюду подстелить соломку? Да и поведать обо всех тонкостях взаимоотношений кланов и рас за такой короткий срок нереально. И вот теперь, спустя месяц она вернулась, чтобы поделиться своими горестями и радостями.

— Это ужасно, Гектор! Я никогда к этому не привыкну!

— Быть гномкой? — я наливаю в два бокала наливку, которую мне поставляют цветочные феи, и поворачиваюсь к девушке.

— Нет, — Рената хихикает, — Быть первой красавицей!

— Разве это так плохо?

— Хуже некуда! Пойми, Гектор, в своем мире я была уродиной.

— Ты в своем мире, Рената. Ты сейчас в своем мире. Тебе придется принять его правила.

— Да знаю я! — отмахивается она, — Но у меня такое чувство, что конунг дрожит надо мной не столько из-за моего дара, сколько из-за внешности. И эти его масляные глазки… бр-р-р!

— Да уж, — усмехаюсь я, — всем известно, что конунг не дурак до женских прелестей. Тебе повезло, что ты Рен-Атар. Едва ли он рискнет позволить себе что-то лишнее, скорее всего, просто попросит твоей руки. Но ты все же будь осторожна.

— Это одна из основных причин, по которым я оттуда сбежала.

— Конунг?

— Нет, предложения руки сердца. Ты не представляешь, сколько их на меня свалилось. Хоть турнир женихов устраивай!

— Пока не можешь. По законам гномов ты — несовершеннолетняя. Пока тебе нет пятидесяти, ты можешь дать согласие на брак только с разрешения опекуна. А поскольку ты из рода Гур-Венар, то опекуном твоим является именно конунг. И по этой же причине он пока не может сам сделать тебе предложение.

— Бардак! — морщится Рената, — Вот удружила мне маменька на прощанье этим колечком. Лучше бы я его сразу выкинула.

— Потерпи. И колечко, и имя тебе когда-нибудь пригодятся. А как там Синдин? Я давно его не видел.

— Сослан на рудники.

— В смысле?

— Этот идиот, — Рената снова морщится и слегка краснеет, — набил морду одному из соискателей, отпустившему в мой адрес какую-то сальную шуточку. Конунг пришел в ярость, и клану Дил-Унгар пришлось срочно прятать родича на каком-то дальнем прииске. Конунг обещал лично порвать его в клочья, если в ближайшие двадцать лет он оттуда высунется.

— Хм… — я, кажется, начинаю кое-что понимать, но скрываю улыбку, чтобы зря не обнадеживать девушку, — Конунг, оказывается, может быть милосердным.

— Ты так думаешь? — кисло спрашивает Рената, но тут же машет рукой, — Ладно, проехали. Лучше расскажи мне, как дела у Жюля? Грэм не нашелся?

— Пока никаких новостей. Похоже, его след затерялся где-то в том мире. Я слышал, ты подружилась с оборотнями. Как тебе понравился Мешфен?

— Прекрасно, но…

Я замечаю, как из глаз Ренаты исчезает радость, а лицо становится грустным и обиженным. Поверить не могу! Что могло произойти с Рен-Атар в землях оборотней?! Да я слышал, что они ее там на руках носили!

И тут до меня доходит. Я не могу сдерживаться и начинаю хохотать. Рената обижено смотрит на меня.

— Полагаю, девочка, ты познакомилась с леди Рисс.

Она вздыхает и кивает.

— Да, не повезло тебе! Убойный эффект, не правда ли?

— Ужас! Такой убогой я себя даже в своем мире не чувствовала.

— Не расстраивайся. Не ты первая, не ты последняя. Она на всех производит такое впечатление. Еще ни одна красавица не смогла с ней конкурировать. Но, я надеюсь, она ничем тебя не обидела?

— Нет, что ты. Она была сама любезность. Только от этого не легче.

— Прими, как данность. Леди Рисс — это леди Рисс. Она такая одна.

— Вообще-то она и вправду была очень мила и внимательно ко мне. Но это не помешало мне чувствовать себя грязью у нее под ногами.

— Это своеобразная магия кошек-оборотней. А леди Рисс к тому же действительно очень красива.

— Пожалуй, если это магия, я могу утешиться, — задумчиво произносит Рената.

— Вот именно. И добавь к этому, что твоя магия намного сильней. Знаешь, что, девочка, — мне очень хочется поскорей отвлечь Ренату от грустных мыслей, и я пользуюсь моментом, — пойдем-ка, я покажу тебе волшебное зеркало. Может, ты сможешь что-то рассказать мне о его магии. Она ведь из того мира, где ты жила.

— Конечно! — она тут же вскакивает, едва не опрокидывая свой бокал.

Обожаю в ней эту порывистость и готовность помочь. Мне немножко стыдно эксплуатировать эти качества, но кроме нее мне не к кому обратиться. Она — не только Рен-Атар. Она еще и единственный эксперт по тому миру здесь, в нашем.

Я открываю перед ней дверь, и мы выходим в коридор.

— Вообще, Рената, даже учитывая твою занятость, я все же хочу попросить тебя уделять немного своего внимания Библиотеке. Ты единственная в своем роде.

— Ой, да, мне это уже говорили. Конечно, Гектор, я помогу.

— Говорили? Кто?

— Эльф. Энгион. Представляешь, я встретила его в Мешфене. А мне говорили, что эльфы и оборотни сейчас конфликтуют.

— Но ты ведь не добралась до Сентанена, — усмехаюсь я, — А зная Энгиона, подозреваю, он просто не смог ждать пока такая диковинка, как ты, явится к нему сама.

— Ты знаешь Энгиона?

— Он — бывший смотритель Библиотеки и мой учитель.

— Учитель? — глаза Ренаты округляются.

— Рената, Рената… Понимаю, глядя на юное лицо Энгиона в это трудно поверить, но он — эльф, и ему больше пятисот лет.

— С ума сойти! Никак к этому не привыкну.

— К тому, что эльфы так долго живут и не стареют?

— Не только. К тому, что я доживу до пятисот. К тому, что тебе — девяносто.

— Я же всего лишь человек.

— Да, но выглядишь ты вдвое моложе своего возраста и сам говорил, что у тебя в запасе еще лет 20–30. А леди Рисс — вообще одно сплошное расстройство.

— Ну, мы вроде решили, что тебе не стоит из-за нее расстраиваться.

— Да, конечно, но ей же больше двухсот!!!

— Когда тебе будет двести лет, Рената, у твоих ног будет весь народ гномов, а не только малая его часть, привлеченная твоим громким именем и титулом.

— Вот ты и попался, Гектор, — хихикает девушка, — Всего лишь народ гномов. А от красоты леди Рисс впадают в ступор не только оборотни. Я сама видела, какими глазами смотрел на нее Энгион. Даже эльф попал под ее магию!

— Во всем есть своя прелесть, девочка. Если тебя это утешит, ты нравишься мне гораздо больше, чем прекрасная леди Рисс. Хотя, смотреть на нее действительно приятно.

Мы уже сворачиваем в коридор, ведущий к зеркалу, когда у меня по спине пробегает холодок. Кто-то только что проник в Библиотеку. Но не обычным путем, и поэтому я не могу разобрать, кто именно. Я не успеваю осмыслить это новое ощущение, как из глубины коридора, со стороны вернисажа, раздается странный шум. Рената хочет что-то сказать, но я прижимаю палец к губам. Тогда девушка тоже прислушивается. То, что я услышал вначале, было похоже на звук падения тела. Теперь раздается стон. Потом — шорох и снова звук удара. Словно кто-то пытается подняться и не может. Кто-то раненый. Мы переглядываемся и, не сговариваясь, бросаемся за поворот.

— Ох, ни фига себе! Вот уж точно, помяни собаку… то есть кошку!

Эмоциональное восклицание Ренаты даже в малой степени не отражает моего потрясения.

Прямо около своего портрета, в том же парадном платье, что и на изображении, цепляясь за стену, пытается встать леди Рисс. Я не вижу на ней никаких повреждений, но глаза ее совершенно безумны.

Я поднимаю ее на руки и, сделав знак Ренате следовать за мной, несу в свои апартаменты.

— Гектор? Я в Библиотеке? — шепчет кошка, а потом теряет сознание.

— Что тебя смущает, Гектор? — спрашивает меня Рената минут через десять.

Леди Рисс покоится на моем диване, как когда-то здесь лежала сама Рен-Атар.

— Ее платье, — честно отвечаю я.

— Платье?

— Вот именно. Это же леди Рисс. Я ни за что не поверю, что она могла выйти из дому второй раз в одном и том же платье. Тем более, ставшем столь известным, благодаря портрету.

— Для нее это так важно? — задумчиво спрашивает девушка.

— Очень. Это одно из неписаных правил этикета. Не могла она его второй раз одеть.

— Я и не одевала, — доносится с дивана, и мы оборачиваемся, — Я не одевала это платье сегодня, Гектор. На мне был костюм охотницы. Я в Библиотеке?

— Да, мадам, — я кланяюсь, — Как вы себя чувствуете?

— Странно. У меня ничего не болит.

— А должно? — удивляется Рената.

— Думаю, да, раз меня убили.

— Убили?!!! — не знаю, кто из нас восклицает громче.

— Похоже, что так. Стрелой, в спину. Думаю даже, серебряной стрелой, чтобы предотвратить трансформацию. Я ведь, кажется, действительно умерла.

— О чем вы, миледи? Вы же здесь!

— Вот именно. Ты еще не понял, Гектор? — она пристально смотрит то на меня, то на Ренату, потом обращается непосредственно к девушке, — Я очень надеюсь на вашу скромность, Рен-Атар. То, что произошло здесь сегодня должно пока оставаться в тайне.

— Еще бы я поняла, что здесь произошло, — фыркает Рената.

— А ты, Гектор? Ты понял?

— Я бы предпочел получить объяснения, миледи, — догадки, возникающие у меня в голове, слишком маловероятны и вселяют слишком большие надежды. Я боюсь сам их озвучить.

— Я тоже не отказалась бы, — вставляет гномка.

— Хорошо, — леди Рисс вздыхает, — Но мне понадобится ваша помощь.

— Я к вашим услугам, миледи.

— Не сомневаюсь, Гектор. А вы, Рен-Атар? Согласитесь ли вы помочь мне?

— Да, миледи. Думаю, вы сейчас действительно нуждаетесь в помощи.

В этом вся Рената. Полчаса назад она почти ненавидела леди Рисс, но сейчас готова ей помогать. И только потому, что та об этом попросила.

— Я начну издалека. Вы оба знаете, что тридцать пять лет назад была похищена новорожденная Рен-Атар.

— Я удивляюсь, что вы это знаете, — хмыкает Рената.

— Я почти век руковожу советом кланов. Конунг лично обратился ко мне за помощью в поисках младенца. Но девочку так и не нашли. И тогда новая Рен-Атар родилась там, где ей ничего не грозило. Я много думала об этом и даже поделилась своими мыслями с Энгионом. Мне было интересно его мнение о такой способности Библиотеки, как сохранять для нас наш же генофонд в том, другом мире. Энгиона эта мысль очень заинтересовала. И теперь я думаю, что допустила серьезную ошибку, рассказав ему о своих подозрениях. И вот почему. Ты помнишь, с кем был помолвлен Энгион, Гектор?

— Значит, мои предположения на счет вашего здесь появления верны, — вздыхаю я, — Но неужели вы считаете, миледи, что Энгион сам приложил руку к гибели своей невесты?!

— А ты знаешь что-нибудь об их брачном договоре?

— Боюсь, что нет.

— Поверь, Дэальдэль сделал все, чтобы защитить дар своей дочери от влияния будущего мужа. Да и сама Серебряная леди никогда не отличалась особой покладистостью характера. Получив серебро в спину, я уже не рассматриваю мысль о причастности Энгиона к гибели невесты, как абсурдную.

— Мне трудно в это поверить…

— Может и мне кто-нибудь объяснит, о чем речь? — хмурится Рената, — Пока я поняла только, что тот мир — нечто вроде бэк-апа для этого.

— Простите? — леди Рисс вскидывает идеальные брови, — Не знаю, что такое этот ваш бэкап, но, кажется, я объяснила на вашем примере, о чем речь.

— Объяснили. Но не до конца. При чем здесь невеста Энгиона? И я так и не поняла, как вы здесь оказались, если вас, как вы говорите, убили.

— Речь идет о магии серебряных эльфов, — спешу я вмешаться, пока эти две милые дамы не вцепились друг другу в волосы, — Это очень редкий дар, он передается только по женской линии одного единственного рода, и проявляется далеко не в каждом поколении. Это дар защищать от насильственной смерти. Последняя Серебряная леди, Леандирата, невеста Энгиона, погибла примерно лет 12 назад при таинственных обстоятельствах, незадолго до свадьбы. Это огромная потеря для всего нашего мира. У ее матери нет других детей, и дар серебряных эльфов мы посчитали утерянным.

— Что же она себя-то не защитила? — удивляется Рената.

— Серебряная леди теряет свою магию, если использует ее для себя. Более того, в таком случае даже те, кого она уже успела защитить, эту защиту теряют.

— А поскольку меня убили, а я оказалась здесь, — вмешивается в объяснения леди Рисс, — да еще к своему позору в том же платье, что и на портрете, можно смело сделать вывод, что рисует в вашем мире именно Серебряная леди. Еще один дар, утерянный здесь и сохраненный там. Надеюсь, теперь, Рен-Атар, вы понимаете, как важно сохранить это в тайне. И еще… — я вижу, как в прекрасной головке царственной кошки борются политик и женщина, — Я бы посоветовала вам попозировать перед этим зеркалом. Вы слишком ценны не только для народа гномов, но и для Равновесия всего нашего мира.

— И все же я не понимаю, почему до сих пор никто не догадался, что означают эти портреты. Ведь вы уже сталкивались с подобной магией.

— Дар серебряных эльфов, — я снова беру на себя объяснения, видя, как раздуваются в нетерпении крылья точеного носика леди Рисс, — проявляется каждый раз по-разному. Леандирата сажала деревья, вкладывая в них жизнь своих подопечных. Если кого-то убивали, на дереве мгновенно вызревал плод, из которого и появлялся защищенный. Эти деревья невозможно было ни срубить, ни сжечь, пока Серебряная леди была жива, но сразу после ее смерти они засохли. Несколько столетий назад прабабушка Леандираты выращивала кристаллы. Еще раньше была Серебряная леди, которая вплетала свою магию в мелодию, наделяя жизнью своих подопечных музыкальные инструменты. Так что, никто не мог знать, в чем именно проявится в следующий раз этот чудесный дар. И уж тем более никто не ожидал найти его здесь, в Библиотеке.

— Гектор, — нетерпеливо перебивает мои пояснения леди Рисс, — я собираюсь привести к зеркалу Шардена. Может, это эгоистично, но я не хочу потерять сына.

— А вам не кажется, что эгоистично хранить это в тайне? — хмурится Рената, — Не вы одна хотите защитить своего ребенка.

— Я защищаю в первую очередь наследника, а не ребенка. Можете не сомневаться, конунгу я лично сообщу о зеркале, если этого не сделаете вы. И пусть конунг решает, чьи портреты должны появиться в этом вернисаже.

— Вам не кажется, миледи, что верховные эльфы тоже вправе знать о новой Серебряной леди? — вмешиваюсь я, — И драконы. И вожди кентавров. И ундины. И саламандры.

— Не лезь в политику, Гектор! — огрызается львица — Просто держи язык за зубами, как ты всегда это делал. Предоставь мне решать, как распорядиться столь важной информацией.

— Я и не лезу, — я пожимаю плечами, — Только почему-то мне все меньше нравятся тайны, которые приходится хранить.

— Мне тоже много чего не нравится, — фыркает кошка, — Скажи, Гектор, в этой портретной галерее есть изображение Грэма?

— Нет, мадам. Мальчик не так много гостил в Библиотеке.

— Плохо, — вздыхает леди Рисс, — Надеюсь, он все-таки найдется. Этот ребенок слишком важен для вервольфов.

— Насколько я знаю, он — не единственный сын Жюля. У него есть и другие дети.

— Но не от Зельфиль.

Я вздрагиваю. Я и не знал, что Зельфиль все-таки сумела принести потомство. Да, умеют оборотни хранить свои секреты. И тем более странно, что верховная львица сейчас так охотно их раскрывает. Не зря я надеялся, что она почтит меня своим визитом.

Словно услышав мои мысли, леди Рисс обращается к Ренате.

— Рен-Атар, я знаю, это звучит бестактно, но нам со смотрителем нужно обсудить некоторые вопросы, в которые я не вправе посвящать вас.

— Я понимаю, — Рената встает, собираясь выйти.

— Постойте. Вы обещали помочь мне, Рен-Атар. Не могли бы вы сделать амулет, отводящий глаза? Мне нужно пробраться незамеченной в собственный дом. Я не могу допустить, чтобы распространились слухи о моей смерти. Обещаю, я верну его народу гномов, как только необходимость в нем отпадет.

— Конечно. И, думаю, вам нет нужды возвращать его. Я благодарна оборотням за прием, который вы мне оказали. Пусть подарок Верховной Совета кланов будет знаком этой благодарности, — Девушка гордо вскидывает голову и направляется к двери.

Я ловлю направленный на нее взгляд кошки и снова прячу улыбку. Ты зря комплексуешь, Рената. Похоже, ты запала в душу царственной леди Рисс. Она восхищается тобой. А тебе просто не хватает опыта, чтобы понять это. И тебе не стоит разбрасываться ценными советами этой хитрющей бестии.

— Рената, — окликаю я ее.

— Да, Гектор, — она оборачивается.

— Последуй совету леди Рисс. Пойди к зеркалу. Ты почувствуешь, если Серебряная леди начнет рисовать. Много времени это не займет, сеанс длится обычно от двадцати до тридцати минут. Зато мне будет спокойней, если я буду уверен в том, что мы не потеряем тебя.

— Хорошо, — она улыбается, — Я могу вернуться сюда после сеанса, леди Рисс? Получаса вам хватит? Думаю, и я успею изготовить амулет за это время.

— Благодарю вас, Рен-Атар. Я покорена вашим великодушием.

Рената кивает и скрывается за дверью, а я не могу сдержать смешок.

— Веселишься? — фыркает кошка.

— Прошу прощения, миледи, но у вас, кажется, появилась достойная ученица.

— Я рада! — миледи почти мурлычет от удовольствия и сладко потягивается, демонстрируя все великолепные изгибы своего тела. Потом косится на меня, — Любуешься?

— Как всегда, миледи. И вам это прекрасно известно, — я протягиваю ей бокал с наливкой, — О чем вы хотели поговорить?

— Ты невыносим, Гектор!

— Я всего лишь смотритель Библиотеки и старый человек. И я не могу не получать эстетического удовольствия от вашего общества.

— Только эстетического?

— Я никогда снова не понравлюсь вам на столько, насколько вы нравитесь мне, мадам. Я с этим смирился.

— Но Рен-Атар тебе нравится тоже, не так ли?

— Как и вам, миледи, как и вам.

— Ты слишком перегружен хранимыми тобою тайнами, Гектор, и научился делать слишком правильные выводы. Не будь ты человеком, я стала бы тебя бояться. Жюль ведь рассказал тебе о лекаре, — добавляет она без всякого перехода и без намека на вопрос в голосе.

— Да, мадам.

— Я и не сомневалась. Он и так болтун, а потеряв сына, и вовсе, наверное, себя не контролировал. Удивляюсь, как он не взбесился.

— Пытался. Я успел привести его в чувство до трансформации.

— Храбрец! Взбесившийся вервольф может быть опасен даже для меня.

— Вы забываете, что в тот момент я защищал и Рен-Атар тоже. Я не мог допустить его бешенства. Даже вдвоем с Синдином мы бы не справились.

— Понимаю. Рен-Атар знает о лекаре?

— Нет, я просто сказал, что у оборотней есть некий контакт в том мире. В тот момент ей было не до того, чтобы задавать вопросы, а потом мы к этой теме больше не возвращались.

— Я пока не решила, насколько могу ей доверять. Ты — другое дело.

— Но об Энгионе вы заговорили при ней специально. Чтобы предостеречь.

— Пусть делает выводы. Я рада, что она пошла к зеркалу. Но я не об этом хотела поговорить с тобой.

— Я весь внимание, миледи.

— Лекарь — еще одно подтверждение теории о том, что тот мир хранит наш генофонд. Он — тоже бэк-ап, — она усмехается, — Вот чудно! Это иномирское слово прилипло к языку. Когда-то у оборотней были свои лекари. Потом этот дар сошел на нет. Остались лишь трансформаторы, да и тех слишком мало. Ты знаешь кто это, или мне прочитать лекцию?

— Трансформаторы — это оборотни, обладающие даром помогать при первой трансформации детям с генетическими отклонениями или рожденным от брака оборотней из разных кланов. Все верно?

— Энциклопедист! — фыркает кошка, — Все время забываю о том, что тебя учил Энгион. Есть вообще хоть что-то, что ты не знаешь о волшебных народах?

— Уверен, что есть, миледи.

— Не прибедняйся. Так вот. Трансформаторов мало. Если первое превращение ребенка от смешанного брака, скажем, вервольфа и тигра, проводит трансформатор-вервольф, то малыш становится вервольфом, если тигр — то тигром. По традиции, трансформатор должен принадлежать к клану отца ребенка, хоть и не всегда получается именно так. Тем не менее, первая попытка принадлежит именно ему, и лишь потом будет пытаться трансформатор из клана матери. У вервольфов на данный момент есть только Зельфиль. Поэтому мальчик так важен. Через несколько месяцев он войдет в возраст и его способности проявятся. Теперь понимаешь? У Зельфиль всегда было слабое здоровье. И с этим ничего нельзя сделать. Лекарь дает какие-то таблетки, которые поддерживают ее. К сожалению, она смогла родить только одного щенка. Даже ты не заметил ее беременности, хотя тогда она приходила в Библиотеку раз в неделю.

— Я знал, что Зельфиль приходит, но не встречался с ней. Я считаю бестактным навязывать свое общество больным. Тот, кто хочет повидать меня, заходит сам. Зельфиль не заходила. Но я не понимаю другого. Разве генетика Зельфиль — единственная, дающая вевольфам дар трансформатора? Ведь раньше были и другие.

— И где они теперь? Такое чувство, что их планомерно истребляют на протяжении последних лет пятидесяти. Конечно, положения хуже, чем у вервольфов, сейчас нет ни у кого, но ни один клан не застрахован. А если случится так, что оборотни лишатся трансформаторов, это приведет к разобщению и клановым войнам. Не думаю, что кто-нибудь в мире может быть в восторге от такой перспективы. Но кто-то все же есть.

— И вы считаете, что это Энгион.

— Пока у меня нет другой кандидатуры. Хотя, мотивов я его не понимаю. Ничего, кроме спеси перворожденных не приходит мне в голову.

— Энгион слишком умен, чтобы поддаться древним амбициям, не имея надежды на победу. Я согласен с тем, что, если связать воедино все данные, мы имеем дело с долгосрочным планом, разработать который может только кто-то достаточно долгоживущий. И все же мне лично этих данных пока не хватает.

— Что еще тебя интересует?

— У гномов похитили Рен-Атар. У оборотней уничтожают трансформаторов. Подверглись ли скрытой атаке другие народы? И, если нет, то почему?

— Ты забываешь о гибели Серебряной леди.

— Не забываю. Но это нельзя считать атакой на эльфов. Это атака на всех. Словно кто-то подстраховался, чтобы не иметь неуязвимых противников.

— Логично… — прекрасная кошка хмурится, словно размышляя, стоит ли продолжать разговор, но все же решается, — Ты, конечно в курсе нашего нелепого конфликта с ундинами?

— Я-то, конечно, в курсе. А наяды?

— Зришь в корень. Ты знаешь, что в верховьях Сорока Ручьев, в Гартских горах хранилась Жемчужная Песня?

— Мне не нравится прошедшее время.

— Оно никому не нравится. Жемчужная Песня похищена. И ундины обвинили в этом орлов-оборотней. В то время, как сами наяды совершенно не поддерживают эту версию. Но кто станет слушать дикое племя, когда проще общаться с их цивилизованными покровителями.

— Плохо.

— Знаю.

— Плохо то, что без этого артефакта начнут пересыхать или уходить под землю ручьи. Наяды подадутся либо высоко в горы, на территорию орлов, либо будут стремиться к морю. А ундинам, насколько я понимаю, совершенно не нужны беженцы, которых придется поддерживать магически. Иначе наяды в соленой воде не выживут. Значит, снова конфликт внутри народа, междоусобная война, упадок. Та же самая схема.

— Кто бы он ни был, он стремится ослабить магические народы.

— Да, это действительно похоже на систему.

— Надеюсь, у Лилеи хватит ума обратиться к Рен-Атар. Если, конечно, найдется еще одна Слеза Солнца.

— Только не говорите мне, что вы полагаете, что эта уникальная жемчужина может отыскаться в том мире.

— Меня бы это не удивило, Гектор, — пожимает плечами леди Рисс и без перехода добавляет: — Я собираюсь нанести визит вождю кентавров.

— Вас пустят?

— Не знаю. У нас с ними отношения не портились. Пока.

— А из-за чего у вас возник конфликт с эльфами?

— Самое смешное, что у нас нет с ними официального конфликта. Мы просто делаем друг другу мелкие пакости, но на высшем уровне предпочитаем об этом не говорить.

— И, тем не менее, о конфликте известно. Даже Рен-Атар знает о нем.

Что-то привлекает внимание чутких кошачьих ушек. Леди Рисс прислушивается, потом вздыхает.

— Она возвращается. У меня к тебе просьба, Гектор.

— Всегда к вашим услугам, миледи.

— Никто из тех, кому я могу доверять, не знает секретов Библиотеки лучше тебя. Подумай о том, как можно вернуть Грэма. Я не верю в случайности. Зачем-то он должен был попасть туда. Но он еще слишком мал, и он нужен здесь.

— Я подумаю, миледи. Но боюсь, пока у меня нет идей, чем еще ему можно помочь.

— И будь осторожен с Энгионом.

— Я давно его не видел.

— Это не значит, что он здесь не появляется. Библиотеку он знает намного лучше тебя и, возможно, нашел свой способ обходить ее магию.

— И даже создавать свои собственные "случайности".

Аленка.

Я заметила не его, а то, что он идет за мной. Вы, возможно, станете смеяться, но, вообще-то, я замечаю всех бездомных щенков и котят. Так меня воспитали родители. Не могу утверждать, что я за это им благодарна.

Но этот шел за мной. Уже метров двести. Ушки у него торчали, как паруса на нарисованной лодке. Так торчат ушки у маленьких немецких овчарок. Хотя у нас никогда не было немецких овчарок, я это знала.

А еще, глаза у него были такие потерянные! Что-то еще было не так с его глазами, но я никак не могла понять, что именно.

И он шел за мной.

Через тридцать метров я поняла, что не могу так это оставить.

Я остановилась и обернулась к нему.

— Послушай, малыш, — сказала я, — Я не возьму тебя домой. У меня дома и так две собаки. И если даже моя мама пожалеет тебя, как жалеет любую бездомную тварюжку, отец не разрешит оставить тебя насовсем.

Он склонил на бок острую мордочку с ушами-парусами и внимательно меня слушал.

— Ты понял, что я сказала? — строго спросила я.

Он кивнул. Лучше бы он этого не делал. Потому что, когда он кивнул в ответ на мою тираду, я осознала, что он понимает все.

— Эй, — позвала я, — Если ты все так хорошо знаешь, зачем ты идешь за мной?

В ответ он подполз ко мне на брюхе и положил голову на мой ботинок.

— Ты потерялся? — спросила я, ощутив под пальцами еще чуть кучерявящуюся шерсть. Нет, точно, овчарка.

Щенок кивнул.

— И что мне с тобой делать?

Малыш тяжело вздохнул и посмотрел на меня своими невероятными глазами, будто хотел и сам найти ответ на этот сакраментальный вопрос.

А я поняла, что опять пропала. Не знаю, что тому виной: воспитание, или все-таки генетика, но я вечно тащу их домой, создавая самой себе проблемы. Знаю же, что не разрешат оставить, и придется лихорадочно искать для найденыша новую семью. Хотя, если честно, мне и Арчи с Мулькой по жизни более, чем достаточно. Попробуйте сосуществовать с парой одержимых зверьем предков, доберманом и фокстерьером. Только мои, мягко говоря, неадекватные, родители могли додуматься держать на восьмом этаже в малогабаритной квартире собак двух самых подвижных и энергичных пород. Так что, можете поверить, еще один пес в доме мне не нужен совершенно. Но не могу же я его бросить!

И отец, как назло, куда-то смылся в спешном порядке. То ли у него там какой-то редкий вид загибался на другом конце страны, то ли потерялся какой-то уникум, только три дня назад он ушел в клинику, а через час примчался обратно, собрал чемодан и был таков. А жаль! Вот кто умеет найденышей пристраивать.

— Ладно, — смирилась я и встала, — пошли уж! Поживешь у меня какое-то время, а потом что-нибудь придумаем.

Щенок недоверчиво посмотрел на меня, вздохнул, но с места не сдвинулся, полностью завладев моим ботинком.

— Ну, и? Пойдешь или нет?

Он снова поднял на меня мордочку и помотал головой.

И тут до меня начало медленно, но верно доходить. Собаки не разговаривают жестами. Человеческими жестами. Они не кивают в знак согласия и не мотают головой в знак отрицания. Им, в отличие о человека, такие движения вообще не очень свойственны. Анатомия другая. А еще… Еще при слабом освещении расширяются зрачки, и у них они отсвечивают зеленым или красным — той частью спектра, которую собака не различает. У этого они не отсвечивали. Как у человека.

Я снова присела на корточки.

— И кто же ты у нас такой есть, а?

Щенок только вздохнул. Вообще-то не такой уж и щенок — месяцев пять-шесть, пожалуй. Но еще дурак дураком, естественно.

— Не хочешь ко мне идти?

Он передернул загривком, как плечами, и потупился.

— Стесняешься, что ли?

Щенок кивнул.

— С чего бы это? Ах, простите, сэр! Мы же с вами не представлены! Елена Прекрасная, к вашим услугам.

Вообще-то Еленой Прекрасной меня называет только отец. Больше такая нелепица никому в голову не придет. Но от этой невероятной зверушки меня пробил веселый кураж, хотелось нести чушь и дурачиться. Нет, ну посудите сами: я сижу на корточках под фонарем, в начале одиннадцатого вечера, в двух кварталах от дома и разговариваю с собакой, которая все понимает и даже отвечает. Кому рассказать… Да не расскажу я такое никому — засмеют!

Щенок, услышав столь громкое имя, смешно свернул голову на бок на девяносто градусов и слегка сполз с моего ботинка. Зрачки расширились еще больше.

— Ладно. Не комплексуй. Для тебя — просто Аленка. А Еленой Прекрасной я, наверное, в какой-то другой жизни была.

Он вроде бы немного расслабился.

— А тебя-то, как зовут, не скажешь?

Зверек выпрямился и отошел на пару шагов. Потом пригнул в поклоне передние лапы и зарычал. Получилось что-то вроде "Гр-р-о-о-у-у-а-э-ым"

— Ух ты! И что это значит? Гром?

Он помотал головой.

— Гримм? — вспомнила я Гарри Поттера.

Снова отрицательный жест.

— Грэм?

Щенок закивал так, что уши захлопали, и даже разок вильнул хвостом.

— Приятно познакомиться, Грэм. Ну, что? Теперь ты примешь мое приглашение?

Пару мгновений он размышлял, потом, как бы нехотя, кивнул.

— Ну, пошли тогда. Познакомлю тебя со своими домочадцами, — я, наконец, встала и собралась идти домой.

Щенок не сдвинулся с места, снова скривив голову на бок.

— Ну, не одна же я живу. Да ты не бойся, в обиду не дам. И вообще, они у меня не кусаются. Когда в себе.

В ответ он смешно фыркнул, словно пытаясь сказать "сам, кого хочешь, покусаю".

— Ну, тем более, раз не боишься…

Снова фыркнув, недопесок гордо вскинул голову и пристроился к моей ноге. Воспитанный!

В лифте он сразу обнюхал все углы, недоуменно посмотрел на меня, а когда закрылись двери, и заработал мотор, начал мелко дрожать. Клаустрофобия у него, что ли? Или лифтов никогда прежде не видел? Я положила руку ему на голову, и он чуть-чуть успокоился. В открывшиеся двери он выскочил первым и заозирался на лестничной клетке.

За дверью нашей квартиры зазвенел приветственный лай Мульки, один раз басовито гавкнул Арчи. А потом они вдруг замолчали. Интересно, с чего бы это? Не рады, что ли?

Я открыла дверь своим ключом и полупоклоном пригласила Грэма войти. Он робко шагнул вперед и остановился. Я подняла глаза и окончательно рассталась с чувством реальности. Мои псы стояли вытянувшись в струнку, как рядовые перед генералом. Грэм пару мгновений рассматривал их. Он не был ни напряжен, ни агрессивен. Создавалось такое впечатление, что он рассматривает музейные экспонаты. Потом он фыркнул и повернулся ко мне, а Арчи с Мулькой, пятясь задом, уползли в темную комнату, не издав ни звука. Более тихой встречи собак я в жизни не наблюдала. Это кого я в дом-то привела, а?

В прихожей горел свет, но во всей остальной квартире не чувствовалось никакого движения.

— Мам, я дома! — крикнула я на всякий случай и, разумеется, не получила ответа.

Все ясно. Отца нет, мама заночевала в клинике. Окончательно я убедилась в этом, пройдя на кухню. Так и есть: записка. Ну, хоть собак выгуляла, и то хлеб.

— Ты голодный? — спросила я Грэма.

Он смущенно отвел глаза.

— Ясно, значит, голодный. Подожди минутку, мне надо пару зеленых сигнальных звонков сделать.

Сначала я подошла к городскому телефону.

— Мам, привет, я дома… Да, записку видела. А у тебя что случилось? А, интеритный… Да, понимаю… Мне придти?… Конечно, в школу… Ну, ладно… Хорошо, не буду. Ну, целую. Звони, если что, — я посмотрела на Грэма, — Вот так и живем. Час назад ее вызвонили какие-то уроды. У них собаку два дня кровью поносит, а они ушами хлопают. Теперь мать всю ночь в клинике просидит. И еще не известно, спасет ли. Отец бы точно спас. Ладно, сейчас я ему тоже отзвонюсь, потом поужинаем.

Почему-то мне показалось нелепым предлагать Грэму собачий корм.

Я достала мобильник. Но поговорить с родителем толком не удалось. В ответ на мое приветствие он только поинтересовался, пришла ли я домой, пообещал перезвонить завтра и отключился. Даже не напомнил, чтобы за компом допоздна не сидела. Странно…

Я открыла холодильник и задумалась. Вообще-то я пыталась не есть после шести. Но у меня это не получалось. На тренировках я так выматывалась, что, приходя домой, о времени уже не думала. С другой стороны от такой роскоши, как бутерброд с колбасой на ужин я все же смогла отказаться. Для меня имелись в наличии несколько разновидностей йогурта, бананы и яблоки. Но собаки это не едят. Точнее, едят, но не наедаются. Голодные говорящие собаки, наверное, тоже. Стараясь не принюхиваться к аппетитным ароматам ветчины и копченой колбасы, я все же нарезала и разложила их на тарелке. Потом вывалила в керамическую пиалу соус и аккуратно изъяла из него всю картошку. Пиалу я поднесла Грэму под нос.

— Тебе это разогреть, или предпочитаешь холодным?

Судя по тому, каким вожделением наполнились его глаза, холодное его тоже вполне устраивало. Ну и славно.

Я прихватила себе пару йогуртов и банан, а миску и тарелку с копченостями поставила у края стола. Выдвинула табуретку и жестом пригласила Грэма садиться. Скажете, это издевательство над собакой? Может быть. Мне действительно было интересно, что он станет делать. Невероятно плавным движением пес запрыгнул на табуретку и сел, спустив вниз хвост. Класть лапы на стол он не пытался. И есть не начинал.

— Угощайся, — предложила я и вскрыла коробку с йогуртом.

Грэм дождался, пока я оближу первую ложку, и только потом опустил морду в миску. Я застыла. Это было уже за пределами моего понимания. Откуда, скажите на милость, подобранная на улице собака может знать правила этикета? А Грэм знал. Он отказался идти ко мне домой, пока мы не познакомились, а теперь вот не начал есть раньше хозяйки. Я, как завороженная следила за тем, как аккуратно он вылизывал из миски густой соус. Он не торопился, хотя чувствовалось, что он очень голоден и с удовольствием проглотил бы все за один присест. Доев, он осторожно отодвинул от себя миску носом и посмотрел на меня. Я сообразила, что все это время так и просидела с открытым ртом и ложкой йогурта в руках. Смутившись, я сделала вид, что не пытаюсь за ним наблюдать и занялась своим ужином. Но краем глаза все же следила. Грэм, прихватив зубами край тарелки с копченостями, подвинул ее к себе чуть поближе. Он брал по одному куску нарезки, прожевывал и глотал. Ни кусочка, ни крошки не упало на стол или на пол. Когда он выпрямился, на тарелке оставался кусочек колбасы. Бонтон, однако!

— Ты наелся? — спросила я, — Может, добавки?

Грэм отрицательно покачал головой.

— Чай? Кофе? Сок? Фрукты? — поинтересовалась я, понимая, что несу полную чушь.

Щенок потянулся носом к моему банану. Я почистила фрукт, достала блюдце и, нарезав мякоть крупными кусками, поставила перед ним. Банан был уничтожен с той же аккуратностью. Я, уже не скрываясь, наблюдала за манипуляциями этой странной овчарки. Когда он доел, я все же спросила:

— Грэм, а ты уверен, что ты собака?

И снова получила отрицательный жест. Хм…

— А кто ты?

Он лишь посмотрел на меня печальными глазами.

Да, действительно, что это я? Он же даже свое имя с трудом выговорил. Ладно, пойдем другим путем.

— Грэм, ты собака?

Отрицание.

Если он не собака то…

— Волк? — спросила я наобум.

В ответ — странное движение, которое я истолковала, как ни да, ни нет.

— Голован Щекн, блин!

Отрицание.

— Да я понимаю. Может, ты полукровка?

Отрицание.

— Волк-оборотень?

Честно говоря, я была настолько готова к очередному помахиванию головой, что чуть не свалилась со стула, когда в ответ на этот идиотский вопрос Грэм радостно закивал.

— Ты — волк-оборотень? Вервольф?

Башка кивает, уши хлопают, а в глазах такое счастье, что можно прослезиться от умиления. Ни фига себе я попала!

— Так, стоп! Не мельтеши! — я навалилась на стол и закрыла глаза ладонями, чтобы отгородиться от этого счастливого преданного взгляда.

Чуть-чуть придя в себя, я собралась с силами, чтобы продолжить допрос.

— Ты можешь перекинуться в человека?

Тяжелый вздох и одиночное покачивание головой. Значит, не может. И как мне теперь выяснить, с чем это связано?

В течение следующего получаса я смогла узнать только, что перекидываться он вообще-то может, но только дома, а где дом — не понятно. Потерялся он. Замечательно! И что мне с этим делать?

Оставить у себя найденыша, который обедает за общим столом и разговаривает жестами — равносильно тому, чтобы отдать его на растерзание моим ненормальным родичам. Они же его залюбят до смерти!

Я, конечно, люблю своих предков, они у меня славные, в общем-то, но иногда их энтузиазм доводит до белого каления. Нет, мне приятно, что они приходят поболеть за меня на соревнования, но форму нашей команды при этом зачем надевать! Еле отучила их транспаранты писать. Еще год назад такое позорище устроили… А в школе… Нет, вы не подумайте, они не ограничивают мою свободу, не контролируют каждый шаг, не бегают выяснять отношения с учителями по поводу оценок и не проверяют, с кем я дружу. Они просто активисты. Жизненная позиция такая. Откуда только энергия берется!

Нет, не могу я Грэма дома оставить! Куда ж мне его деть-то, а?

Щенка-оборотня предложишь не каждому, а отдавать его кому-то в качестве собаки казалось мне унизительным для Грэма. Не могла я с ним так поступить. Значит, мне нужен шизик, который ничему не удивляется. К тому же он не должен быть хорошо знаком с моей семьей, иначе воспримет мою просьбу, как проявление родового психоза.

И решение пришло.

Пару месяцев назад я познакомилась на вечеринке с парнем.

Надо сказать, отношения с противоположным полом у меня складываются странные. Я с парнями дружу. Если, конечно, у них мозгов на это хватает. Полных отморозков я просто отрезаю от своей жизни. Научилась. Ударить словом можно гораздо больнее, чем хрупкой женской ручкой. Тем более, что драться я не умею. Когда-то мечтала заниматься боевыми искусствами, но, видно совсем уж никаких данных у меня к этому не было. А потом попала в секцию легкой атлетики. Теперь бегаю на длинные дистанции. Как говорит отец, так и надо, зачем нужно каратэ, когда проще вовремя смыться. В общем, смываться я научилась. И ножками, и по жизни. И смываюсь. Не то, чтобы мне совсем уж никто не нравится, но больше, чем на пару дней я еще ни разу не влюблялась. Похожу денек-другой в эйфории, а потом глаза открываются, и вижу: либо хороший человек и не надо с ним отношения всякой там романтикой портить, либо дурак дураком и совершенно не понятно, что я в нем нашла.

А с Кириллом мне было интересно. Может, дело в том, что он на пару лет старше и более самостоятельный, что ли. А может, мы просто любим одни и те же книги. Да и вообще приятно, что он читает. А то я в последнее время совсем себя белой вороной чувствую. Все только кино смотрят и в виртуале воюют. А я считаю, что у меня фантазия не хуже работает, чем у какого-нибудь режиссера или дизайнера компьютерной игры. Мне самой представлять персонажей нравится.

У Кирилла с фантазией тоже все нормально. Даже через чур. Он то косплеет то на ролевухи мотается. Но это я уже потом узнала. А на той вечеринке мы случайно разговорились. Со мной такое первый раз было — чтобы на весь вечер завладеть вниманием симпатичного парня. А Кирилл симпатичный. Мне, во всяком случае, нравится. Да и не только мне. Девчонки его все пытались потанцевать утянуть, а он отмахивался. Хотя и меня не пригласил. Так и проболтали. А потом он меня в чате нашел. С тех пор мы общались чуть ли не каждый день, но ни разу больше не встречались. Правда, он предложил съездить на небольшую ролевку в конце августа, но я сослалась на соревнования и отказалась. А хотелось поехать. Вот только, я как представила, что предки, узнав о моих планах, за пару дней проштудируют исходную литературу, изваяют костюмы, загрузятся в джип и поедут следом, решила не рисковать. Они у меня такие, легкие на подъем, только идею подай.

В общем, я решила, что Кирилл самый тот человек, который может согласиться приютить щенка-оборотня. Я не знаю, что мной двигало в большей степени. С одной стороны, я действительно не могла обратиться к кому-то из одноклассников или ребят из секции. Меня бы просто на смех подняли. Мало мне предков с их идеями особачивания каждого встречного и поперечного. Если еще и я этим займусь — это уже полный отстой. А с другой, я трепетала от мысли, что у меня появится повод встретиться с этим парнем.

Нет, влюблена я в него не была. Он мне нравился. Нравилось с ним общаться, нравилось то, что с ним было бы не стыдно пройти по улице, познакомить с друзьями. И если бы он вдруг начал за мной ухаживать (хотя я очень смутно представляла, как именно это должно происходить) я бы не стала отшивать его с пол оборота. Почему-то мне казалось, что Кирилл вполне может оказаться тем, у кого хватит в душе романтики повести себя со мной правильно. Хотя, как это — правильно, я и сама не понимала. Если честно, я просто чувствовала, что сделай он хоть полшага навстречу, и я могу влюбиться.

— Ну, пошли, поищем тебе временное пристанище.

Я домыла посуду и посмотрела на Грэма. Он терпеливо ждал, когда я закончу прибирать. Нет, ну как мне вообще могло придти в голову, что он — собака. Пес уже давно обследовал бы всю квартиру, подрался с Арчи и поухаживал бы за Мулькой. А где они, кстати? Заныкались. Ни малейшего желания общаться с оборотнем не выказывают. Показательно!

Я пошла в свою комнату. В гостиной, каждый на своем месте, застывшие, как на фотографии, лежали мои псы. Грэм, следовавший за мной по пятам, что-то фыркнул, и они позволили себе пошевелиться. Я толкнула дверь, вошла к себе. Недопесок по инерции сделал несколько шагов следом и вдруг, совершенно щенячьим движением, растеряно плюхнулся на пятую точку, уставившись на мою кровать.

Я хихикнула.

— Смущен тем, что я пригласила тебя в свою девичью спаленку? Расслабься. Только на кабинетную половину.

Я упала в кресло и включила комп. Пока он загружался, Грэм с любопытством пялился на экран.

Тэк-с, и кого мы тут имеем? Ух ты! Народу-то сколько! Но нам сейчас не до них. Я отключила аську и выставила в скайпе режим "не беспокоить". Некоторым это не помешало, и на экране, одно за другим, начали выскакивать сообщения. Р-р-р-р! Ну что за бестактность! Я проигнорировала наглецов. Кирилл был в сети, а больше мне сейчас ни с кем не хотелось общаться.

"Привет, есть срочное дело", — быстро отстучала я. В ответ пришел удивленный смайлик. Ну, конечно. Обычно, он сам начинал со мной разговор, и уж тем более я никогда ни о чем его не просила. Я задумалась. И как мне ему объяснить, что именно мне нужно? Вот так прямо и вывалить? А не нужен ли тебе щенок волка-оборотня, дорогой друг? Нормально!

Думала я, видимо, слишком долго, потому что от Кирилла пришло сообщение: "Аленка, ты как? Что случилось?"

А, фиг с ним!

"Кирилл, я подобрала на улице щенка волка"

Ну, вот! Смеется. Покатывается с хохоту!

"Это оборотень. Его зовут Грэм"

"Сам сказал?" И опять веселится.

"Да".

"Когда перекинулся?" Блин, как же я его насмешила! Не воспринимает он всерьез то, что я говорю. Ладно, будем добивать.

"Он не может перекинуться. Он только имя назвал. И то с трудом".

"Это он на что-то разозлился!" От смайликов просто в глазах рябит. "От меня-то ты что хочешь?"

"Не мог бы ты его у себя подержать, пока я что-то придумаю?", и пока он не успел опомниться от моей наглости, добавила: "У меня предки новый вид насмерть заэксперементируют".

"Ок. Давно хотел собаку завести".

Вот так просто. Собаку. Подожди, скоро познакомитесь.

"Это не собака, это волк"

"Круть! А он меня не съест?"

"Он разумен! И хорошо воспитан!"

"Нет проблем. Когда?"

Действительно, когда? Я бы, конечно, предпочла после школы, чтобы времени побольше было, да только Кирилл в это время еще в универе. А ждать до вечера слишком рискованно. Если мама забежит из клиники домой и Грэма увидит, я потом не расплююсь.

"Утром. Часиков в 8".

Мы условились о встрече, и я попрощалась. Спать хотелось немилосердно, а завтра еще и вставать в 7 утра.

— Можешь расположиться в гостиной на диване, — сообщила я Грэму, который преспокойно лежал на полу около меня.

Он смущенно потупился, вышел из комнаты и улегся поперек прохода.

— Ну, дело твое, — я пожала плечами и прикрыла дверь.

Тихо заскулила Мулька. Да, не повезло ей, сегодня со мной спать не придется. Грэм явно собирался охранять мой покой.

Проснулась я еще раньше. Хотелось доспать, но я заставила себя выбраться из постели и натянуть спортивный костюм. Выходя из комнаты, чуть не споткнулась о Грэма. Он вскочил и гордо кивнул мне в знак приветствия.

— И тебе доброго утра, — сонно сообщила я, — Подождешь, пока я спиногрызов прогуляю? Потом позавтракаем.

Грэм что-то рыкнул собакам, и те, застывшие на старте, радостно кинулись в прихожую.

— Мы быстро, — бросила я щенку и вылетела следом за ними из квартиры.

Мы пробежались до клиники, поприветствовали маму и таким же бодрым темпом поскакали обратно. Во дворе, правда, мое зверье, справив нужду, затеяло, было, веселую возню, но я напомнила, что меня ждет Грэм и они, тут же унявшись, потрусили к подъезду.

В квартиру псы вошли, как на ринг перед экспертами, и чинно прошествовали на свои места.

— Грэм, я тебя на следующей выставке на трибуне посажу. Если они призов не возьмут, то меня точно лучшим хэндлером признают. Грэм?

Щенок не двигался с места, игнорируя наше появление. Нос его был уткнут в тапок моего отца. Похоже, он уже давно находился в таком положении.

— Грэм! Эй, Грэм, ты в порядке?

Он, наконец, поднял голову и кивнул. Потом пихнул носом тапок в мою сторону.

— Ну? И что ты хочешь этим сказать? Это тапок отца. Чем он тебе так понравился?

Он заскулил.

— Познакомиться хочешь?

Грэм закивал.

— Извини, ничем не могу помочь. По крайней мере, в данный момент. Слинял мой родитель и точных сроков возвращения не указывал. Сам видел, он вчера даже говорить со мной не стал. И так и не перезвонил, кстати.

Грэм понурился.

— Ладно, не расстраивайся. Я в душ по-быстрому, а потом позавтракаем.

Когда пришло время выходить из дому, я задумалась. Грэм, конечно, никого не тронет и от меня ни на шаг не отойдет, но вот объяснять это прогрессивной общественности… И потом, существуют же правила.

— Грэм, — позвала я, выходя в прихожую, — Ты уж меня извини, пожалуйста, но придется тебе из себя собаку изображать.

Щенок вздохнул.

— Знаю, что неприятно, но одно дело по ночам без ошейника разгуливать, и совсем другое — утром, когда все на работу спешат. А я совсем не хочу, чтобы тебя, как бродягу, замели, — я сняла с вешалки один из ошейников Арчи.

Грэм, понурив голову, подошел ко мне и подставился. Я надела на него ошейник. Поводок я тоже взяла, но пристегивать не стала. На людей действует успокаивающе, когда собака чинно идет рядом с хозяином, несущим в руке поводок. Значит, воспитанная, значит, нечего бояться.

Встречу Кириллу я назначила в парке, где по утрам множество собачников выгуливало своих питомцев. Я немного нервничала, но по аллее шла с независимым видом, будто просто гуляю со своим псом. Грэм шел рядом так спокойно, словно и в самом деле был не щенком, а просто не очень крупной овчаркой.

Кирилл уже ждал меня. То, что он не опоздал, порадовало. Ценю пунктуальность.

— Привет! Ух ты, какой красавец! А сколько ему? — набросился он на меня без предисловий.

— А я знаю? — растерялась я, — Я его вчера первый раз в жизни увидела.

— Грэм, значит?

Щенок поклонился.

— И вправду дрессированный.

Мы с Грэмом синхронно фыркнули. Вот еще! Что он собака, что ли? Но презрение — не лучший способ поддержать беседу.

— Кирилл, а я тебя не очень напрягаю?

— Да нет, чего там! Мы с другом месяц назад квартиру сняли. Вылетели, так сказать, из родительского гнезда. Так что, нам охранник в самый раз будет.

— Грэм — не охранник. Он — разумное существо.

— Ну, хоть кто-то разумный среди нас будет, — рассмеялся Кирилл, — Я кореша уже за кормом снарядил. Давай-ка отзвонюсь. Ему какой брать?

— Грэм не ест собачий корм. Кирилл, ты, кажется, не догоняешь. Это не собака. Это волк-оборотень.

— Ну, да, ну, да. А что он ест-то?

— То же, что и ты. Только ему мяса побольше надо.

— Ну, мяса и мне побольше не помешало бы.

Я вдруг подумала, что вообще-то содержание лишнего рта денег стоит, а как у Кирилла с финансами, я не знала.

— Послушай, я тебя просто прошу приютить Грэма у себя ненадолго. Еду ему я сама привозить буду. И выгуливать по возможности тоже.

— Брось, если бы я думал, что не смогу позаботиться о собаке, я бы не согласился.

— Грэм — не собака.

— Не важно. Меня ребята давно предупредили, что ты мне рано или поздно какого-нибудь пса сватать будешь. А я даже обрадовался. Я действительно собаку хотел.

— Предупредили? — растерялась я.

— Ну, да. Сказали, что у тебя родители ветеринары и все время для какой-нибудь живности хорошие руки ищут.

— Понятно… — мне стало так паршиво, что я готова была расплакаться, — Знаешь, я, наверное, тебя зря побеспокоила.

— Почему это? — искренне удивился Кирилл.

— Ты собаку завести хочешь, а Грэма я тебе насовсем никак отдать не могу. Да и не собака он вовсе, а волк. И то, пока не перекинулся. Если хочешь, я тебе щенка организую. Только скажи, какой породы. А мы с Грэмом сами что-нибудь придумаем, — я вздохнула, — Ладно, еще раз извини, что побеспокоила. Пойду, а то мне его домой до школы успеть отвести надо.

— Аленка, постой, — Кирилл схватил меня за руку.

Грэм ощерился.

— Смотри-ка! Защищает тебя, — усмехнулся парень, — Да чего ты скисла? Если надо его у себя подержать, я подержу. Ну, постараюсь не очень привязаться. Грэм, поживешь у меня?

Щенок что-то проворчал и нехотя кивну.

— Ну, ни фига себе! Он что, правда так разговаривает?

— В том-то и дело. Потому и не хочу, чтобы предки видели.

— А что он еще умеет?

— Говорить он не умеет. И рассказать, чем ему можно помочь, тоже. А так у него все реакции хорошо воспитанного человека. Ты своему другу это как-то объяснить сможешь?

— Не парься. Серега такой пофигист, что даже если Грэм заговорит, не отреагирует. Я ему скажу, что это волк-оборотень, и он посчитает, что так и надо. Не в пример мне, он в полной отключке от реала.

— Кирилл, я, правда, не хочу, чтоб у тебя были проблемы.

— Я же сказал, все в порядке.

Мы поболтали еще минут десять, исключительно о Грэме. Как только вопросы временно заканчивались, мы замолкали, не зная, о чем еще говорить. Странно как-то. В чате почти каждый вечер темы находятся, а тут стоим рядом, и ничего путного в голову не лезет. Наконец, я поняла, что пора закругляться. Расставаться с Кириллом не хотелось. С Грэмом тоже. Но я все же нашла в себе силы мило улыбнуться и сказать, что мне нужно в школу.

Я села на корточки перед волком. Он потянулся ко мне.

— Я не прощаюсь с тобой. Мы обязательно будем видеться. Часто-часто, — прошептала я, а потом не выдержала и обняла его за шею.

Грэм задрожал. Я подумала, что в человеческой ипостаси он бы меня тоже обнял. И чуть не разревелась. Господи, да что со мной такое?! Можно подумать, на всю оставшуюся жизнь расстаемся. Я отстранилась, ухватила его за щеки и чмокнула в нос. Щенок отшатнулся и заскулил, а потом двинулся ко мне, видимо, собираясь облизать лицо. Я пресекла это в зародыше, резко поднявшись.

— Кирилл, куда мне подъехать? Я вечером вам поесть завезу.

— Нам? — рассмеялся он.

— Ну, некрасиво как-то только его кормить.

— Да брось, Алена. Я же сказал, сами разберемся. Серьезно, не надо ничего. Не разорюсь я его прокормить.

— Ну… ладно, как скажешь, — действительно, глупая какая-то ситуация, — Я пойду тогда. Ты звони, если что. И вообще, я бы хотела почаще с ним встречаться, так что, когда определитесь, где гулять будете, сообщи.

— Без базара. До скорого. Пошли, Грэм.

Но Грэм не сдвинулся с места. За мной он тоже не пошел, а просто стоял и смотрел мне вслед. Я обернулась и все же помахала рукой. Только после этого щенок понуро побрел за Кириллом.

День в школе тянулся томительно долго. Ничего меня не радовало и никто не мог растормошить. Мне безумно хотелось позвонить Кириллу и узнать, как там Грэм. Но я боялась, что он подумает, будто я его контролирую. Иногда мне начинало казаться, что мне это приснилось, и не было никакого разумного волка, знакомого с правилами этикета. Я все время думала о нем. О Кирилле я думала тоже. Он все еще мне нравился. Но я понимала, что сегодня нам не о чем было поговорить. Да и разговаривал он со мной ровно и спокойно. Точно так же, как я сама разговариваю с парнями. По-дружески. Не скажу, что меня это так уж расстроило, но и настроения не прибавило тоже. А еще я думала о том, что почти не удивилась, подобрав на улице щенка оборотня. Просто восприняла, как данность, что такое произошло. И тогда снова приходила мысль, что все это было сном.

На шестом уроке я почти задремала под монотонный бубнеж исторички, когда в заднем кармане джинсов СМС-кой завибрировал телефон. Я успела подумать, что, наверное, опять мама домой поздно придет, но мобилу все же вытащила и почту проверила. Сообщение было от Кирилла.

"Позвони, как только сможешь", — гласило оно, и у меня сразу затряслись руки. Первая мысль была о Грэме. Я вдруг поняла, что в жизни себе не прощу, если что-то с ним случится. Я вскочила. Историчка осеклась на полуслове.

— Алена? Что-то случилось?

— Извините… Мне надо срочно позвонить… матери. Я на минутку, — и, не дожидаясь разрешения, я вылетела из класса.

— Кирилл?

— Алена! Хорошо, что позвонила!

— Кирилл, что случилось? Что с Грэмом?

— С Грэмом? Все с ним в порядке, если считать такое в порядке вещей.

— В смысле? — растерялась я.

— Аленка, извини. Я идиот. Я тебе не поверил.

— На счет чего?

— На счет него. Я думал, ты решила, что раз я ролевик, то соглашусь взять не собаку, а волка-оборотня. Ну и под таким соусом мне его сватала.

— Ты что, рехнулся? Бред какой-то. Он действительно вервольф!

— Я понял. Теперь понял. И у меня просто крыша едет. Аленка, давай встретимся. Мне необходимо с тобой поговорить. С кем-то поговорить, но с тобой, наверное, лучше всего. Ты скоро освободишься?

— Нет… не очень. У меня еще английский сегодня. Я даже домой не захожу после школы.

— Хорошо, когда сможешь?

— Часов в шесть. Да, в шесть могу быть в парке на том же месте.

— Договорились. Только приходи обязательно.

— Конечно, приду. Ты присмотри, чтобы Грэм не очень светился.

— Да уж присмотрю. От него даже Серега в осадок выпал.

— И возьми его вечером с собой.

— Серегу?

— Да нет же! Грэма возьми. Я по нему уже соскучилась

— Грэма?… Но…

— Кирилл, с ним точно все нормально?

— Да, нормально, просто… он же все понимает.

— То-то и оно. Возьмешь?

— Ну, ладно, — ответил он с сомнением в голосе.

Я пришла домой почти в пять часов. Даже не заметила, как пролетело двухчасовое занятие в группе. Все мои мысли были заняты, разумеется, не английским, а предстоящим… Свиданием? Глупость какая! И все же я радовалась, что встречусь с Кириллом, что он сам захотел со мной встретиться. И тому, что увижу Грэма, я радовалась тоже.

Я перекусила и отправилась переодеваться. На светлых джинсах красовалась полоса от случайно проехавшей пасты, и выходить в них было просто стыдно. Свитер тоже сменить не помешало бы. Я вытащила из шкафа широкие полуспортивного кроя серые штаны и любимый серый же пуловер, разложила это все на кровати, и вдруг остановилась. Не хочу. Да, любимые шмотки, да, удобные, но до чего же они мне надоели! Снова открыв шкаф, я уставилась на совершенно новые черные шерстяные брюки. Классика. Их купила мне мама, а я так ни разу и не надела. Она никогда не может мне угодить с одеждой. А отец, наоборот, всегда угадывает мои вкусы. Я не ношу классику. Я ношу унисекс потому, что в нем удобно и… чего уж там, он скрывает фигуру. Не знаю, почему считается, что 90х60х90 — это эталон. Все равно ведь парням нравятся высокие и стройные девчонки. При том, что у меня 86х62х90, я кажусь маленькой и толстой. Да еще рост подкачал, даже до 170 не дотянула. Когда я пытаюсь пожаловаться на это матери, она начинает смеяться. А отец вообще говорит, что раз я — Елена Прекрасная, значит, это эталон и есть. Но я-то знаю, что на таких, как я, парни не заглядываются.

И все же я достала из шкафа черные брюки. Одела. Длинные. Под такие нужен каблук. Я прошлепала в прихожую и вытащила из тумбочки мамины туфли. Вроде, я с них не падаю. Вернулась в свою комнату, косо посмотрела на серые тряпки на кровати и снова полезла в шкаф. Нашла персикового цвета ангоровый свитер. Я его уже почти год не ношу — слишком обтягивает.

Когда я посмотрела на себя в зеркало, я не поверила собственным глазам. Обалдеть! Золушка перед балом отдыхает! Закончу школу, вообще ничего, кроме классики, носить не буду. Еще немного повертевшись пред зеркалом, я чуть подвела глаза и вставила в уши две жемчужные капли. Ох, как же я себе такой нравилась! Вот только выглядела я теперь не на свои неполные шестнадцать, а года на три старше. Ну и плевать! Могу я хоть иногда побыть красивой! В конце концов, мне не одной гулять предстоит, а с парнем и с волком.

Я вышла в прихожую, надела куртку. Зеркало снова притянуло взгляд. Кошмар! Любимая болотного цвета куртка, которую отец в прошлом году привез мне из Канады, ни в коей мере не вязалась с классическими брюками. Мой новый образ требовал чего-то вроде норкового манто.

Через десять минут, уже опаздывая, я выскочила из дому в серых штанах и любимых кроссовках. От Золушки остались только чуть подведенные глаза.

Кирилл выглядел растерянным. Они с Грэмом стояли рядом с таким видом, словно не имели друг к другу никакого отношения. Кода я подошла, волчонок ткнулся носом мне в ладонь. Я потрепала его по голове.

— Уже соскучился?

Грэм тихо взвизгнул и боднул широким лбом мою руку.

— Мне кажется, он по тебе с утра скучает, — усмехнулся Кирилл, — Влюбился, наверное.

Щенок отскочил от меня на пару шагов и обиженно фыркнул на парня.

Мы медленно двинулись вдоль аллеи. Посередине шел Грэм.

Кирилл оказался прав, поговорить стоило. Выговориться было необходимо нам обоим. Наверное, это была запоздалая реакция после шока.

В тот вечер мы так и не решили, что можем сделать для Грэма. Как бы эмоционально он не реагировал на наши вопросы, отвечать мог только "да" или "нет". А мы не знали, какие именно вопросы нужно задавать. Часам к девяти вечера мы условились, что встретимся на следующий день и постараемся эти самые вопросы обдумать. Вот только со временем получалась нестыковка. Кирилл был занят до шести, а у меня в семь начиналась тренировка. Мы совсем уж было решили отложить встречу на субботу, но Грэм лег и просто отказался двигаться с места, пока мы не договоримся. В итоге мы решили, что они встретят меня после тренировки у стадиона и проводят домой.

— Гуляла? — спросила мама, когда я вошла в квартиру.

Арчи и Мулька устроили вокруг меня радостную пляску, как будто сто лет не видели. А днем ведь не сразу появились. Боялись, что я опять пришла с оборотнем?

— Угу, — мне не очень-то хотелось сейчас с ней разговаривать, но у меня были обязанности, и срочно требовалось доказать, что я не собираюсь их игнорировать, — Уроков не много, все сделаю. С собаками сейчас погуляю.

— Я их уже выводила, — она окинула скептическим взглядом мою фигуру, потом присмотрелась к лицу и чуть улыбнулась, — Ужинать будешь?

Нет в жизни совершенства! Буду, конечно.

— Банан и йогурт, — ответила я и подумала о Грэме.

— Наверное, бананы — чудодейственное средство, — заметила мама, когда я принялась за трапезу, — Или йогурты.

— О чем ты?

— Ты рискнула померить черные брюки.

Я вздохнула, вспомнив, что в спешке не убрала их обратно в шкаф. Развивать тему совершенно не хотелось.

— Как твой кокер? — перевела я стрелки на клинику.

— Который?

— Интеритный.

— Откачала. Забрали сегодня. Скорей бы уж отец приехал! Запарываюсь я без него.

— Может, помочь?

— Свои дела делай. И не сиди допоздна. У тебя уже тени под глазами.

Я кивнула и отправилась к себе. С уроками я управилась действительно быстро и все же включила минут на 10 комп. Просто, чтобы пожелать спокойной ночи Кириллу и Грэму.

В субботу утром вернулся отец. Выглядел он уставшим и расстроенным. Мама к этому времени уже ушла в клинику. Я сварганила завтрак нам двоим. Я страшно люблю есть вдвоем с отцом. Обычно, простая трапеза перетекает у нас в дружеские посиделки. Жаль, редко такое бывает. Но в тот день разговор не клеился. Отец был слишком занят какими-то своими мыслями.

— Пап, — попыталась я его растормошить, — Да что такое случилось-то?

— А? Да зверь один пропал, ценный, — он отвечал словно нехотя.

— Нашли?

— Нет. Но надо продолжать искать.

— А что за зверь-то.

— Волк.

— Волк? Ценный?

— Да… — отец задумался, — Редкий подвид. Вымирающий.

— Ясно…

Отец снова замолчал, а я подумала, что я-то как раз нашла одного очень ценного волка, и было бы интересно посмотреть, как отец на такой редкий подвид отреагировал бы. Разумеется, гипотетически. Как он отреагировал бы, я примерно представляла. Нет, такого я Грэму не желаю.

Посиделок у нас не вышло. Поев, отец сразу собрался и ушел в клинику. Даже не отдохнул с дороги.

Я сделала уроки на понедельник, позанималась английским и счастливо устроилась на кухне с чаем и книжкой. Больше двух часов почитать можно! Но не успела я расслабиться, как ворвалась мама.

— Собирайся, пойдем!

— Куда? — растерялась я.

— Купим тебе пальто. И туфли, пожалуй.

— Зачем?

— Пригодится!

Ужас! Шопинг с мамой — это то еще развлечение. И охота ей деньги тратить? Все равно же не одену. Я совсем было собралась воспротивиться, но тут вспомнила вчерашнее сочетание куртки с брюками и притормозила. А может, и вправду, пусть будет пальто? Чем черт не шутит, вдруг сподвигнусь?

В общем, книжку я так и не почитала. Домой мы примчались около двух, обвешанные покупками. Времени оставалось только чтобы что-то закинуть в рот и бежать на английский.

— Когда придешь? — строго спросила мама.

— Часам к восьми. Мы погуляем немного после занятий. Собак выведу.

Маменька только хмыкнула что-то невразумительное.

Погуляем… Вчера тоже погуляли после тренировки. Так ничего и не выяснили.

Октябрь закончился, незаметно пролетел ноябрь, и декабрь принес предновогоднюю суету. Жизнь шла своим чередом. Предки целыми днями пропадали в клинике. Пару раз отец срывался и уезжал куда-то, но возвращался буквально на следующий день, хмурый и подавленный. Он так и не мог найти своего ценного волка, но, видимо, продолжал искать.

Я со своим виделась каждый день. Кирилл говорил, что иначе его просто съедят, в прямом смысле. Мы встречались в парке, гуляли, задавали вопросы Грэму. Кирилл, вспомнив все прочитанное фэнтези, спрашивал о совершенно безумных вещах.

Кое-что нам все же удалось узнать. Грэм пришел к нам случайно, из другого (параллельного?) мира. Сам он вернуться не мог, но где-то существовал человек, способный доставить его обратно. Выяснить, кто это, мы не смогли. Почему-то, когда заходила об этом речь, Грэм начинал прижиматься ко мне и словно о чем-то просил.

Он вырос, за два месяца превратившись из недопеска в красивого крупного зверя. На мой взгляд, даже слишком крупного для волка. Я проштудировала всю доступную литературу о волках и теперь знала, что в нашем мире они выше метра в холке не бывают. Его уши уже не казались парусами. Теперь они соответствовали пропорциям его большой крутолобой головы. Единственное, что осталось в нем щенячьего, это манера прижиматься лбом к моей ладони. И еще он все время старался вклиниться между мной и Кириллом, словно хотел разделить нас и в то же время быть поближе к обоим.

Разумеется, наши ежедневные прогулки не остались незамеченными. Среди моих знакомых поползли слухи, что мы с Кириллом встречаемся, а мне нечем было их опровергнуть. Действительно ведь встречались. Ради Грэма. И вместе с Грэмом. А это совсем не то же самое, что гулять с собакой. Волк не только слушал и понимал все наши разговоры, он и реплики вставлял (жестами) и старательно уводил нас от тем, которые его не интересовали. Мое отношение к Кириллу так и оставалось на стадии "я могла бы в него влюбиться". Может быть, если бы мы хоть раз встретились наедине… Иногда мне казалось, что Кирилл тоже этого хочет. Но с нами всегда был Грэм.

И так продолжалось из дня в день. В какой-то момент я перестала задумываться о том, что могло бы быть, если… Я казалась себе мухой, застывшей в янтаре. Я предоставила судьбе самой решать, когда в моей жизни должны наступить перемены. Иногда я сама не понимала, о ком больше думаю: о Кирилле или о Грэме, но уже не представляла себе свое существование без наших встреч.

В начале декабря мама уехала на конференцию, и мы с отцом впервые за долгое время встретили воскресное утро вдвоем за завтраком. Как ни странно, настроение у него было хорошее, и я тихо радовалась предстоящей беседе. Мне давно хотелось поговорить с кем-то о Грэме. С отцом — лучше всего, хоть я и не могла всего ему рассказать.

Я принялась за свою яичницу, ожидая, когда он отложит в сторону последний номер "Ветеринарной клиники" и обратит на меня внимание. Это было своеобразным ритуалом. Разговор всегда начинал он.

— Я думаю, ты гуляешь каждый день с симпатичным молодым человеком, а не с очередным найденышем. Что скажешь, ребенок?

— И да, и нет, — улыбнулась я.

— И как это понимать?

— У симпатичного молодого человека есть свой найденыш, о котором он предпочитает со мной разговаривать.

— Только о найденыше? — отец весело вскинул бровь, в глазах скакали чертики.

— Ну, теперь, пожалуй, еще и о книгах.

— О!

— Угу. Он читает фэнтези.

— Весьма образованный молодой человек.

— А еще он играет в ролевухи и убежден, что его собака, на самом деле, вервольф.

— Да? — отец как-то странно посмотрел на меня и почему-то не улыбнулся.

— Неплохая тема для поддержания беседы. Я подтянула свои знания по физиологии псовых. Чтобы доказать, что обращение невозможно.

— Доказала?

— Разумеется. Только совершенно ненаучным методом.

— Это как же? — рассмеялся отец.

— Ну, однажды он провожал меня после тренировки, разумеется, с собакой. Было полнолуние, — я давно продумала, что именно буду говорить отцу, чтобы привести его к нужной мне теме, и сейчас врала, как по писанному, даже имя Грэма решила не упоминать, — Я сказала, что если Аршан — оборотень, то сейчас ему самое время впасть в безумие и начать кусать всех подряд. После чего мы, разумеется, должны были тоже превратиться в волков.

— Ну и?

— Аршан очень спокойный и хорошо воспитанный пес. Никаких признаков безумия он, конечно, не проявлял. Даже на луну выть не пытался. Ну, я и решила его вдохновить.

— Как именно? — отец едва сдерживал смех.

— Завыла.

— Получилось? — прыснул папа.

— Завыть — да. Вдохновить — нет. Бедный пес так испугался, что мы его потом полчаса по всему парку искали.

Отец хохотал до слез.

— Аленка, ты неисправима! Тебе хоть самой этот парень нравится?

— Не знаю… Он не плохой. Просто стремно, что он со мной с самого начала из-за собаки связался.

— Ну, все должны с чего-то начинать. К тому же от собаки вы уже перешли к книгам, — и строго добавил: — Надеюсь, дальше этого пока не пошло?

— Куда там! Между нами Аршан, как меч между Тристаном и Изольдой.

— Мне начинает нравиться этот пес, — ухмыльнулся отец.

Я хихикнула. Но пока мы не ушли в сторону от темы, нужно было брать быка за рога.

— Пап, а можно я дурацкий вопрос задам?

— Валяй.

— Как ты думаешь, почему оборотней на самом деле не существует? Почему трансформация невозможна?

— Рассмотрим во всех аспектах? — азартно предложил отец.

Вот за что люблю эти наши посиделки. Отцу можно подкинуть для обсуждения любую самую безумную идею. Для него не существует доктрины "этого не может быть, потому что не может быть никогда".

Уже через полчаса грязная посуда была сброшена в раковину, а кухонный стол завален атласами и справочниками по анатомии, физиологии и биохимии. Отец ковырялся в книгах, а я, вооружившись его ноутом, откапывала в сети недостающую информацию.

Обсуждение заняло почти два часа.

— Так что, вот так, — отец, наконец, откинулся на стену и довольно посмотрел на меня, — Теоретически возможно все, вот только физика и биохимия для этого нужны совсем другие. Поэтому, остается предположить, что в нашем мире оборотни не существуют. Но вполне могут быть в каком-нибудь параллельном.

— Значит, даже если оборотня занесет к нам, перекинуться он не сможет, — сделала я свой неутешительный вывод.

— Не знаю, не знаю… — отец снова задумался, — Вообще-то у нас основная загвоздка все же не в физике, а в биохимии, которой среди живых существ нашего мира просто нет. С другой стороны, ткани такого пришлого оборотня с подходящей биохимией могут и не подчиниться нашим физическим законам, — он вдруг словно перестал меня замечать и ушел глубоко в свои мысли.

— Пап, — позвала я.

Он встрепенулся, пару мгновений непонимающе смотрел на меня, а потом вскочил.

— Знаешь, ребенок, схожу-ка я в клинику. Надо кое-что проверить.

— Что? — растерялась я от такого резкого перехода.

— Да так… Кое-какие идеи…

После того воскресенья отец пару раз спрашивал, не хочу ли я пригласить в гости Кирилла, но я только пожимала плечами. На фоне того, как складывались, а точнее не развивались, наши отношения, подобное приглашение выглядело бы, по меньшей мере, нелепо.

К тому же нежданно-негаданно Кирилл и вовсе слинял, прибавив мне хлопот. То есть не то, чтобы совсем слинял, а так, на ролевку, на недельку. Так сказать вздохнуть полной грудью перед сессией. Нет, они точно шизанутые, эти ролевики. И охота по зимним лесам в снегу мокнуть?! Но ни недоумение, ни возмущение не могли избавить меня от навалившихся проблем. Надежды на Серегу у меня не было никакой, так что теперь мне приходилось вставать на час раньше, чтобы успеть выгулять не только своих собак, но и смотаться к этому обалдую и накормить и его, и моего волка. Вывести Грэма утром я успевала лишь минут на десять, и прекрасно видела, как его это огорчает. Оборотень скучал по общению. Серега его просто побаивался и совершенно не стремился вести светские беседы. Поэтому, едва закончив свои дневные дела, я ехала за Грэмом, чтобы провести с ним в парке все время до вечера.

Почти сразу я поняла, что получаю от этих прогулок не меньше удовольствия, чем сам волк. Только теперь до меня дошло, что до сих пор я общалась больше с Кириллом, чем с Грэмом. Оставшись вдвоем, мы вдруг нашли немало тем, которые могли обсудить. Точнее, обсуждала я, а Грэм лаконично высказывал свое мнение. Я нашла самого благодарного слушателя, какого только возможно.

С Кириллом я никогда не чувствовала себя так свободно. Это самое "я могла бы в него влюбиться" заставляло меня все время чувствовать себя идущей по тонкому льду. Я вдруг поняла, что с Кириллом всегда очень осторожно выбираю слова и по десять раз примеряюсь к собственному мнению, прежде, чем его высказать. Я все время опасалась показаться ему глупой или наивной, подсознательно добиваясь его одобрения.

Не знаю, что на меня нашло, но я зачем-то все свои сомнения вывалила на Грэма. Вы когда-нибудь видели, как волки смеются? Он просто покатился по снегу, потявкивая и болтая лапами в воздухе. Я даже немного обиделась на него за такую реакцию. Видимо, сообразив, что его бурные эмоции не доставили мне удовольствия, Грэм подошел и, как обычно, ткнулся лбом мне в ладонь. А потом он стал мне что-то объяснять. Если бы я только могла понять его! Тогда мне показалась, что я теряю возможность получить, пожалуй, самый мудрый совет в моей жизни. Увы, для меня не было никакого смысла в его потявкиваниях, повизгиваниях и подвываниях. И все же сердцем я почувствовала, что Грэм на моей стороне.

— Спасибо, — только и смогла прошептать я, когда он умолк.

Его непонятный монолог тронул меня до слез. Волк сел рядом со мной и тяжело вздохнул.

— Прости, Грэм, — я тоже вздохнула, — Я бы очень хотела понять все, что ты мне хочешь сказать. Прости, что я не могу тоже стать волчицей и говорить с тобой на твоем языке.

Оборотень повернулся ко мне и вдруг зарычал. Я даже вздрогнула от неожиданности и принялась осматриваться в поисках того, что его так возмутило.

— В чем дело, Грэм?

Если бы я не стояла спиной к толстой сосне, я бы наверняка оказалась на снегу. Грэм словно взлетел и, встав на задние лапы, уперся передними в ствол по бокам от моей головы. В вертикальном положении эта зверюга была на голову выше меня! Нос его почти соприкоснулся с моим, а глаза держали мой взгляд, не отпуская. И было в них что-то такое… человеческое.

— Грэм… — прошептала я, теряя чувство реальности.

Он тихо скульнул и слегка коснулся меня носом. Потом подался головой вперед и прижался щекой к моей щеке.

Я закрыла глаза. Руки сами взметнулись, чтобы обнять его, но волк, вдруг, отпрыгнул в сторону, приземлился на четыре лапы и застыл, не глядя на меня.

— Грэм, — я присела и снова попыталась его обнять.

И снова он почти неуловимым движением сдвинулся в сторону. Потом обернулся и опять поймал мой взгляд. И тут я поняла. Поняла его веселье. Он смеялся совсем, как мама или отец, над моими подростковыми комплексами. Поняла его растерянность и боль от бессилия объяснить все, что так хочется объяснить. Поняла его обиду и злость. Я ведь разговаривала с ним, как с собакой — большой, доброй, преданной мне собакой — совсем забыв о том, что имею дело с разумным существом. Поняла… Нет! Это я пока была не готова понять! А вот это уже понял Грэм. И не стал меня торопить. Но и плюшевой игрушкой при мне он в дальнейшем быть тоже отказывался. "Разберись в себе. Разберись во мне. И когда ты будешь готова, мы поговорим", — сказал мне его взгляд.

А потом он отвернулся и потрусил в сторону выхода из парка, хотя еще даже не стемнело. А я поднялась и растеряно поплелась за ним. Мне хотелось так много сказать ему, и в то же время я знала, что ничего сейчас сказать не могу.

Домой я добралась еще до шести. Родителей не было, и я, в кои-то веки, решила побаловать своих псов долгой прогулкой. Мы сбегали в клинику, а потом почти полчаса носились все втроем по двору. Я убеждала себя в том, что мне полезно разогреться перед тренировкой, и не желала сознаваться, что просто бегаю от самой себя, от своих мыслей. По кругу.

Потом был круг стадиона, и тренер отметил, что я в хорошей форме. Хорошо разогрелась, типа. Хорошо умею убегать. Вот только смотря от кого.

С тренировки я вернулась совершенно вымотанной, сделала ручкой предкам и тут же отрубилась.

Мне приснился Грэм. И в моем сне он был человеком. Я все пыталась разглядеть его лицо, но мне это никак не удавалось. Он все время отворачивался, словно говорил: "Ты еще не готова". А мне почему-то было очень важно заглянуть в его глаза. Потому что тогда я, наверное, смогла бы понять странные гортанные слова, которые он произносил как бы в сторону, но я точно знала, что они предназначаются только мне.

А в пять утра зазвенел будильник. Увы, увы! Уроки и английский еще никто не отменял. И я бы даже, наверное, успела все сделать, если бы мысли постоянно не сбивались на ускользающее ночное видение.

Когда на кухне зашебуршались родители, я выползла и с виноватым видом попросила их выгулять собак. Предки сжалились и избавили меня от этой тяжкой повинности.

Но и это не спасло меня от тягостного предчувствия предстоящей встречи с Грэмом. Что-то случилось между нами, то ли наяву, то ли во сне. Я не знала, как себя вести с ним теперь. Я пыталась убедить себя в том, что смешно теряться перед собакой. Ну, пусть, не собакой, пусть волком. Но ведь ручным! Но от этих логических построений мне самой становилось стыдно. Вчера, там, под сосной, мне в глаза смотрел совсем не волк. И лицо, которое я так хотела увидеть во сне, тоже не принадлежало животному. И пусть этот парень мне только приснился, сейчас он полностью занимал мои мысли.

В таком полном раздрае я добралась до квартиры Кирилла. Серега открыл дверь и, вместо приветствия радостно потер себя по животу. Ну, да, как же! Ваша мама пришла, молочка принесла.

Я прошла на кухню, спинным мозгом чувствуя, что Грэм ждет меня именно там. Не глядя на него, я поставила пакет на стол и принялась выгружать продукты. Волк подошел и стал рядом, едва касаясь кончиками шерстинок моей куртки. Но это не мешало мне чувствовать его присутствие так остро, как будто мы снова смотрели друг другу в глаза.

— Сейчас будем завтракать, — я постаралась вложить в свои слова максимум равнодушия.

Грэм фыркнул. Этот нелепый звук помог мне взять себя в руки. Еще всякие волки на меня не фыркали!

— В чем дело? — насмешливо поинтересовалась я, — Запах не нравится? Может, предпочитаешь на завтрак что-то другое?

Грэм заскулил и боднул меня, требуя внимания. Я, наконец позволила себе на него посмотреть. Оборотень виновато вздохнул, но когда поднял на меня взгляд, его глаза по-прежнему горели решимостью.

— Ладно, — сдалась я, — Сейчас все равно времени нет, вечером поговорим.

Он кивнул и запрыгнул на табуретку у стола.

Но до вечера я так и не надумала, что мне делать.

Забрав Грэма у Сереги, я все еще не знала, как себя с ним вести, а волк молча шел рядом и не торопил меня, как и обещал. Лишь когда мы забрели на достаточно уединенную аллею парка, я остановилась.

— Грэм?

Он подошел ближе и сел напротив меня.

— Я должна перед тобой извиниться. Я стала забывать, что ты — не собака. Я знаю, это непростительно.

Грэм слегка склонил голову набок, словно давая понять, что это не все, что он хотел бы услышать.

— Что касается всего остального… — я вздохнула, стараясь подобрать слова, — Хотела бы я поговорить с тобой на одном языке. Но ты не можешь перекинуться в нашем мире, а я никогда не стану волчицей.

Грэм фыркнул.

— И что ты хочешь этим сказать?

Он только покачал головой.

— Вот в том-то и дело, — вздохнула я и, сама не зная зачем, вдруг добавила, — Я видела тебя во сне человеком.

Волк улыбнулся. Пару мгновений он с любопытством разглядывал меня, а потом подошел и привычно ткнулся лбом мне в ладонь. Я провела рукой по жесткой шерсти, но наклониться и обнять его не рискнула. Грэм теснее прижался к моей ноге.

— У меня такое чувство, — сообщила я ему, — что в моей жизни никогда ничего не изменится. Я даже влюбиться толком не могу. И тебя понять не могу тоже. Поэтому…

Волк вздохнул.

— Поэтому, пусть пока все остается, как есть. А? Может, со временем разберемся, что нам делать.

Он снова вздохнул и кивнул. А потом вдруг отпрыгнул в сторону, пригнулся и весело рыкнул, приглашая меня поиграть. Я наклонилась, собрала снег и запустила снежком в волка.

Почти целый час мы носились по парку в быстро сгущающихся сумерках, валялись в снегу, играли в догонялки. Вот так вот! Если в жизни ничего не может измениться, остается радоваться тому, что есть.

И все-таки что-то изменилось в тот день. Теперь присутствие Грэма рядом наполняло меня тихой радостью и каким-то необъяснимым покоем. У меня больше не было потребности заполнять паузы в общении бесконечными бессмысленными монологами. Мы гуляли молча, и в этом молчании была гармония.

А потом приехал Кирилл, и все вернулось на круги своя. Вот только мне стало намного легче общаться с ним. Я перестала все время подбирать слова. С нами всегда был Грэм, и я чувствовала его молчаливую поддержку.

Возможно потому, что я сама вела себя раскованнее, мне стало казаться, что и Кирилл начал относиться ко мне немного иначе. Ему стало со мной интересней, что ли. Больше не приходилось мучительно подыскивать темы для бесед. Иногда, увлекаясь, мы даже забывали о Грэме. Волку это не нравилось, но он снисходительно терпел до определенного предела. Пока мы просто говорили, все было нормально, но стоило Кириллу хотя бы взять меня за руку, Грэм тут же вклинивался между нами. Я поняла, что Кирилла это здорово раздражает. Меня и саму не слишком радовала подобная охрана, и я бы с радостью высказала оборотню все, что думаю по этому поводу, но у меня никак не поучалось остаться с ним наедине. А при Кирилле поднимать этот вопрос казалось мне неуместным. В конце концов, у этих двоих возможность пообщаться тет-а-тет имеется, вот пусть сами и разбираются между собой, если кому-то из них это надо.

В конце месяца в классе начались брожения на тему, что пора бы уже избавиться от родительской опеки и собраться всем вместе с 31-го на 1-е. Но, то ли брожения начались поздновато, то ли никто на самом деле не хотел ломать привычек, но Новый год я, как обычно встретила с родителями и собаками. Зато оставался еще Старый Новый год. И тут нам повезло. Новый русский папа одного из одноклассников предоставил в наше распоряжение свою загородную виллу. Более того, саму организацию вечеринки он тоже взял на себя. Остальным оставалось только уговорить родителей отпустить их на всю ночь. Как ни странно, меня отпустили сразу. К тому же, ребята сами предложили мне пригласить Кирилла, да и кое-кто еще собирался придти с парой.

Кириллу я, разумеется, сообщила об этом сразу же. Он обрадовался. Грэм насторожился.

— Извини, Грэм, — улыбнулась, я — Но тебя я пригласить не могу. Это человеческая вечеринка. Никто не поймет, если мы придем все вместе.

Он тихо зарычал, а потом понурился. В тот день он вел себя немного странно. Казалось, он не прислушивается к нашей беседе, а думает о чем-то своем.

Наконец, долгожданное 13-е число наступило. Стоит ли говорить, что вот уже несколько дней моя голова распухала от нелегкого выбора, что одеть. Собственно, выбор был не велик, вот только я никак не могла уговориться саму себя появиться на тусовке не в джинсах. Нужные слова нашел, как всегда отец.

— И чего ты переживаешь? В юбке-то тебя и так никто не увидит, а в честь Нового года можно и надеть не совсем привычные брюки.

Действительно, что это я? Ну, да, я как-то опрометчиво пообещала одноклассникам, что до выпускного вечера они меня только в брюках видеть и будут. Так сейчас о брюках речь и шла. И потом, я все еще помнила эффект Золушки. А о том, что я до выпускного каблуки не одену, речи не было. К тому же, кроме классических брюк в мое шкафу чахло еще и пальто, которое мама заставила меня купить, и полусапожки на высоком, но достаточно удобном каблуке.

В общем, когда я закончила одеваться и приводить себя в порядок и посмотрела в зеркало, я поняла, что я себе нравлюсь. А кому не понравлюсь, тот может и не смотреть, так? Вот только мне очень хотелось понравиться Кириллу. Есть что-то невероятно романтическое во встрече Нового года, даже если это совершенно непонятный нашему поколению праздник по старому стилю. В Новый год все мы ждем чего-то прекрасного, необъяснимого, чудесного. Мне очень хотелось своего маленького личного чуда.

Мои ровесницы встречались с парнями, целовались в укромных уголках, кое-кто уже успел расстаться с невинностью, а я… я мечтала о сказке. О самом красивом на свете первом поцелуе. Это обязательно должно было быть что-то необыкновенное. Я не знала, что именно, но мне совершенно не хотелось, чтобы меня прижали где-то в темном углу. Я хотела, чтобы была ночь и Луна, или закат, и чтобы само место было и романтичным и интересным. Глупо, наверное.

Но вот передо мной замаячила перспектива встречи старого Нового года где-то за городом, и я пригласила парня, который мне нравился. Я даже думала, что могу в него влюбиться. Мне казалось, что все складывается, как нельзя лучше. Ведь мало ли, что может случиться…

Добирались мы, как попало. На машинах. Нет, чтоб встретиться на вокзале и поехать на электричке! За мной заехали, упаковали в и без того переполненный джип и повезли неизвестно куда. За Кириллом, поскольку он тоже был в списке приглашенных, заехал кто-то другой. Когда мы прибыли, он ждал меня у ворот… дома? Да это даже виллой не назовешь! Барский особняк, да и только!

Новый русский папа, видимо, в детстве не доиграл в игрушки, поскольку шоу было сборной солянкой из русских народных сказок, хэллоувиновских персонажей и страшилок из репертуара от Эдгара По до Левина. Одних Дедов Морозов со Снегурочками было штук пять, и все они норовили втянуть тебя в хоровод. Отплясав по меньшей мере в трех, мы ввалились в темный холл, где нас ожидали свирепые вампиры, от которых следовало бежать без оглядки. Промчавшись по всем этажам нехилого домика от всевозможных ужастиков — от тыквенных голов да несчастной страдающей беременной Розмари — мы выпали в большой светлый зал. Как оказалось, он предназначался специально для танцев. Классическая бальная зала. Подозреваю, что в нормальном состоянии у нового русского здесь была либо гостиная, либо вообще кухня.

Мы с Кириллом слегка опешили, попав из мира монстриков под водопад музыки Ванессы Мэй.

Вы способны танцевать под "Осень" Вивальди? Я — нет. Мы принялись искать более тихий уголок, постоянно спотыкаясь об услужливых официантов.

Мне стало жарко после всех этих плясок и беготни по этажам, и я выпила залпом бокал шампанского. Мне давно не был так весело и беззаботно, и я видела, как Кирилл смотрит на меня и смеется вместе со мной. Поэтому, когда мы плюхнулись на этот плохо освещенный диванчик в маленьком холле за танцзалом, и он положил мне руку на плечо, я не удивилась. Но мне стало немного грустно от того, что мои мечты о романтическом первом поцелуе не сбудутся, и еще от того, что я до сих пор не была уверена в том, что влюблена.

Мне было уютно рядом с Кириллом, но неизвестно откуда закралась вдруг предательская мысль, что мы поступаем нечестно по отношению к Грэму, и я немного отстранилась.

— Как Грэм тебя отпустил? Не обиделся?

— Честно? — усмехнулся Кирилл, — Я его запер.

— Запер?! И он не сопротивлялся?!

— На меня он не бросился, но явно был зол.

— Ты рисковал.

— Не очень. Может, он и волк, но не убийца. Хотя… ради тебя, пожалуй, мог бы и убить.

— Ради меня? С чего бы?

— Ты у него — больное место.

— Чушь!

— У меня тоже.

— А тебе-то я что плохого сделала?

Кирилл не ответил. Он положил руку мне на щеку, чуть развернув мое лицо к себе.

Ну, наверное, нельзя получить от жизни абсолютно все, что хочешь. Я поняла, что ни луны, ни экзотики мне не светит.

Ой-ой-ой! Кажется, вообще-то и первого поцелуя пока не предвидится.

Шум в танцзале неожиданно стих и глубокий мужской голос с легкой хрипотцой произнес:

— Где Елена?

— Елена?… — сдавленно пискнул кто-то.

— Алена…

Он выглядел странно, но не потому, что джинсы, явно большие в талии, были ему коротки. И не легкая осенняя куртка Кирилла, слегка узкая в плечах вызывала узнавание. Он был инороден по определению. Даже в человеческой ипостаси он оставался волком, двигаясь с грацией сильного и дикого зверя. И слова, которые он произносил, были понятны, но звучали, словно на другом языке. Красивое смуглое лицо, обрамленное черными, словно выгоревшими на висках в рыжину, волосами казалось немного злым из-за нервно вздрагивающих крыльев тонкого носа. Желтые волчьи глаза смотрели прямо на меня.

— Грэм…

Четко очерченные губы тронула легкая улыбка. Он протянул мне руку ладонью вверх.

— Пошли?

— Куда?! — Кирилл схватил меня за плечо.

— Не надо Кирилл, — в глазах оборотня обращенных к парню не было ни злобы, ни торжества, — Ты не можешь ей дать того, что принадлежит ей по праву рождения.

Его ладонь была прохладная и сухая. Мне показалось, что прошло не больше одного удара сердца, но мы уже стояли за дальней калиткой, открывшейся в чисто поле.

— Грэм, мое пальто. Я же замерзну.

Господи, я наконец-то могла с ним поговорить, мне надо было сказать ему столько всего важного, столько узнать, а вместо этого я думала о какой-то ерунде.

— Не замерзнешь, — он улыбнулся задорной мальчишеской улыбкой, потом посмотрел на снежную целину, отделяющую нас от полоски чернеющего вдали леса, на мои высокие каблуки, — Но увязнешь.

И не успела я что-то сообразить, подхватил меня на руки и бросился бежать. Я действительно не замерзла, пока была прижата к его горячему сильному телу. Но как только он разжал руки, меня начала бить дрожь.

— Елена…

— Грэм… Зачем? Где?…

Вокруг был лес. Высокий, сосновый, светлый. Почти полная луна заливала снег серебром.

— Ты побежишь со мной навстречу луне?

— Грэм?

— Мы — волки, Елена.

— Ты… — почему-то я сразу поняла, о чем он говорит, — Нет, Грэм. Я — не волчица. Я не смогу.

— Ты — волчица. Ты сможешь. Я помогу тебе.

— Грэм, нет. В нашем мире не живут оборотни. Я — просто человек.

Он тихо засмеялся.

— Вы забыли. Забыли не только откуда вы пришли, но и кто вы. Вы смешали крови. Но это не важно. У меня есть дар, Елена. Дар вести по пути превращения в волка. Ты пойдешь за мной?

— Крови?… Дар?.. — у меня кружилась голова.

Я — оборотень?! Волчица?! Я стояла на морозе в одном тонком свитерке, но меня бросило в жар. Грэм…

— Ты сможешь?

— Я смогу, Елена.

— Да.

Он снова засмеялся — счастливо и беззаботно. Потом подошел ко мне почти вплотную.

— Твоя одежда. Сними ее. Она помешает.

— Помешает? — эхом отозвалась я, слегка обалдев от натиска.

— И от нее совсем ничего не останется. Ты же не хочешь добираться до дому в волчьей ипостаси. В вашем мире это рискованно.

— Но…

Грэм уже сбросил куртку и стягивал свитер. Почему-то меня не смущала мысль раздеться перед ним. Но вот раздеться среди зимы! На морозе! Меня зазнобило уже от того, что я себе это представила.

— Ты веришь мне, Елена?

Он стоял в одни джинсах, босиком на снегу и смотрел на меня. В этом взгляде не было вожделения. Только восторг. И… доверие. Стоит родиться женщиной, чтобы на тебя хоть раз в жизни так посмотрели.

— Да.

Я сняла свитер и принялась расстегивать пуговицу на брюках. Окоченевшие пальцы не слушались. Брюки промокли и промерзли почти до колен и не желали спадать с ног. Грэм нагнулся и помог мне от них освободиться, снял с меня сапоги и носки. Босые ступни прожгло холодом. Всю нашу одежду он закидывал на низкую ветку, предварительно отряхнув с нее снег. А потом он начал расстегивать джинсы, и я зажмурилась. Завела руки за спину и расстегнула застежку лифчика. Не кожей, а дуновением ветерка почувствовала, как он подхватил и его. Он взял меня за руку. Теперь его ладонь была горячей. Пальцы скользнули по бедру, освобождая меня от последней детали туалета. Меня трясло то ли от холода, то ли от предвкушения, то ли от каких-то смутных неясных мне самой желаний.

А потом Грэм прижался ко мне плечом, плавным движением словно перетек вдоль моих лопаток и взял за вторую руку. Мне больше не было холодно. Мы стояли спина к спине, и казалось, жар, исходящий от наших тел, может растопить снег вокруг. Грэм откинул голову назад, положив затылок мне на макушку.

— Иди за мной, Елена — скорее почувствовала, чем услышала я его слова.

И я пошла. Я ощущала все изгибы его тела и все их изменения, и я знала, что должна делать, чтобы повторить их. И странные гортанные слова, которые почему-то показались мне знакомыми, пробивались не к сознанию, а к ставшему вдруг текучим телу. Иногда было больно, иногда ощущения просто невозможно было описать. Временами я даже получала удовольствие от того, как растягивались и принимали новую форму мои мышцы. Но в любом случае, все было правильно.

Я посмотрела в глаза волка. "Ты побежишь со мной навстречу Луне?", — спросили они меня. Я вложила свое "да" в ликующий победный вой. Грэм ответил мне.

Ночь. Лес. Снег. Луна, серебрящая холмы. Свобода бега. Бег свободы. Лапы тонут, проваливаясь в сугробы, с силой отталкиваются для нового прыжка. Бежать! Не от кого-то. Не к кому-то. Бежать! Ради бугрящихся мышцами желаний звериного тела. Ради луны. Ради бега. Ради ощущения полета в высоком прыжке. Бежать! Изогнуться. Игриво цапнуть за лапу партнера, чтобы покатиться по склону в веселой возне, а потом снова вскочить и бежать. Бежать! Бежать, взметая фонтанами искрящиеся под луной брызги снега. Бежать! Кувыркнуться в сугроб, повизгивая, когда острые иголочки холода сквозь густой мех доберутся до кожи, и выскочить из снега в немыслимом сальто, чтобы упасть на четыре лапы и снова бежать. Бежать за перепуганным зайцем, постигая азарт охоты, ради погони, а не ради вкуса свежей крови на губах. Бежать! Обгоняя плывущую по небосклону Луну, шелест леса, ночной ветерок. Бежать! Хватать зубами снег набегу, чтобы остудить горящую желанием движения глотку. Бежать! Бежать наперегонки, швыряя хвостом снежную пыль на обгоне в нос более длиннолапому бегуну. Бежать! И наконец, упасть, вывалив язык, холодя разгоряченное брюхо и снова слизывая снег, фыркая от восторга, любуясь волшебным шаром на звездном небе. А потом большой волк с черной спиной и рыжим палом растянется рядом и слизнет с твоего носа подтаявшую от горячего дыхания снежинку. И это будет твой первый поцелуй.

Лоб в лоб, глаза в глаза. Только что мы были волками, и вот уже восходящее солнце заливает нежно-розовым светом обнаженные тела. Я не думала об этом. И о холоде я тоже не думала. Я продолжала смотреть в его глаза.

— Спасибо, Грэм…

— Тебе спасибо, Елена…

Взгляд предательски скользнул ниже, по высокой скуле — к губам. Сейчас! Я не почувствовала его движений, но вдруг поняла, что мне на плечи наброшена куртка. Когда успел? Не важно. Не это главное.

— Грэм…

Он еще смотрел на меня с сомнением, но сдался.

Нежность. Нежность, от которой можно умереть. Или разрыдаться. Его губы пахли хвоей и снегом. Грэм…

— Я должен был встретить тебя весной, — прошептал он мне в макушку, прижимая мою голову к обнаженной груди. Потом резко отстранился, — Одевайся. Замерзнешь совсем.

Мы развернулись спиной друг к другу и начали лихорадочно натягивать одежду. Мне стало одиноко. Я снова хотела прижаться к нему. Наверное, он почувствовал.

— Иди ко мне.

Я сделала шаг.

— Ты же помнишь, что можешь увязнуть, — легкая улыбка тронула его губы, — В таком виде.

Я не заставила просить себя дважды. Грэм подхватил меня на руки, прижал к груди. Губы скользнули по виску, по щеке, ниже. Мне казалось, что я тону в этом поцелуе, наполненном щемящей нежностью, что он не кончится никогда.

Я не заметила, когда он сорвался на бег.

Пока мы добирались на электричке домой, позвонил отец. У них возникла какая-то экстренная операция, и дождаться меня они не могли. Меня это даже порадовало.

Это был самый прекрасный день в моей жизни.

Когда мы приехали ко мне домой, родители уже ушли в клинику. Я отзвонилась, что вернулась, потом выдала Грэму халат, запихнула его в душ, а сама побежала за покупками. Мне пришлось выгрести все мои личные сбережения и даже позаимствовать немного из семейного общака, но одежду я на глаз подобрала точно по размеру. Грэм смутился, получив от меня гору свертков, но я заявила, что он выглядит, как бомж, и ходить с ним в таком виде по городу отказываюсь.

Мы перекусили, и я собралась с силами, чтобы задать вопрос, который подсознательно мучил меня все это время.

— Грэм, как случилось, что ты перекинулся?

Он улыбнулся.

— Я серьезно. Я отца подпахала, и мы с ним пришли к выводу, что в нашем мире это невозможно.

— Для других оборотней это действительно невозможно. Но у меня дар. Я же тебе говорил.

— Ты хочешь сказать, что без тебя я никогда не смогу стать волчицей?

— Не сможешь, — он погрустнел и невидяще уставился в одну точку.

— Грэм?

— Прости, Елена, но это так. Самой тебе в этом мире не перекинуться.

— Так почему ты сам-то раньше не превратился?

— Не знаю… Эмоции… Я когда понял, что вы где-то проведете ночь… Ты… С ним… Он меня запер. Я не мог открыть дверь в волчьей ипостаси. Тогда я перекинулся. Сам удивился. А потом вас надо было найти. Я одежду в пакет сложил и волком пошел, верхним нюхом.

— Сумасшедший!

— Наверное, — он снова обезоруживающе улыбнулся, — Похоже, я с самого начала, как попал сюда, шел к тебе.

— То есть как?

— Вот так. Я же вышел в другом городе. Растерялся. Потом кто-то понял, что я волк. Меня начали ловить. Я испугался и убежал. Бежал, пока не оказался на вокзале и не спрятался в каком-то вагоне. Это теперь я знаю, что это был вокзал и вагон, а тогда просто попал в очередное незнакомое место и просто понял, что это правильно, что именно здесь мне и нужно быть. А потом поезд поехал. Я снова испугался, но это ощущение правильности не проходило. Нужную остановку я проспал. Когда поезд тронулся, меня как подкинуло. Я совершенно точно чувствовал, что мне нужно сойти здесь. Но вагон был заперт. Только под потолком было маленькое зарешеченное окошко. Я смог допрыгнуть и выбить его, когда поезд уже успел отъехать довольно далеко. Когда я добрался до города, я просто бродил по улицам и искал. Я чувствовал, что должен кого-то встретить. И встретил тебя.

А потом мы гуляли. Бродили по парковым аллеям, взявшись за руки, заглядывали в витрины, я рассказывала Грэму о нашем мире. В какой-то момент он остановил меня, покачав головой.

— Это не твой мир, Елена. Ты не должна здесь жить.

— Другого у меня нет, — вздохнула я, — А ты, Грэм?

Он долго не отвечал.

— Мне кажется, я уже не помню свой мир. И не знаю, как в нем жить.

— Но ты…

— Я, правда, не знаю, как мне жить в мире, в котором не будет тебя, — он сказал это совершенно серьезно, хмуро глядя мне в глаза.

Сердце мое замерло. А я? Я смогу жить в мире без него? Вот так вот просто? Я почти полгода думала, что смогу влюбиться в Кирилла. И все ждала, когда же это, наконец, случится. Не случилось. Случился Грэм.

Я ничего не сказала. Я просто уткнулось носом ему в грудь, изо всех сил стараясь не разреветься. Так мы и стояли, обнявшись, и он гладил меня по голове, пока я не успокоилась.

— Я никуда тебя не отпущу, — я твердо посмотрела ему в глаза, — Что бы ни случилось.

Было около восьми, когда мы подошли к моему дому. Я все же считала себя обязанной выгулять собак. Я задрала голову и увидела, что в наших окнах горит свет. Предки уже вернулись из клиники.

— У нас все дома, — констатировала я, — Пошли, Грэм, я познакомлю тебя с родителями.

Но он вдруг вырвал руку, которую я держала в своей, и застыл.

— Грэм?

— Прости, Елена, я не могу.

— В чем дело, Грэм?

— Не сейчас! Я пока не готов…

В следующее мгновение он исчез. Спустя пару секунд я даже уже не слышала топота его ног.

— Я пришла, — крикнула я, открывая дверь своим ключом.

Н кухне горел свет, родители ужинали, но на мое появление отреагировали с не малым энтузиазмом.

— Ну, как погуляла? — в прихожую вылетела мама.

— Отлично, — улыбнулась я, и перевела взгляд на отца, который вышел следом за мамой, — Привет, папа!

Наверное, всех изменений в его лице заметить просто было невозможно. Из добродушно-веселого оно превратилось в…

— Ната, оставь нас, — произнес он ледяным голосом.

— В чем дело? — растерянно спросила мама.

— Нам с Аленой надо поговорить.

Отец оттеснил меня в мою комнату, а я лихорадочно пыталась понять, что такого он мог во мне заметить, чтобы так озвереть. Таким я его никогда не видела. Ну, целовалась я прошлой ночью, ну и что?! На мне же не написано! И вообще, это не его дело!

Он закрыл за собой дверь моей комнаты, а я ждала, что он мне сейчас предъявит. Я не чувствовала себя виноватой ни в чем, и от этого его агрессия казалась еще более нелепой. Но тут он сказал такое…

— Алена, это Грэм?

— Что?!

— Это Грэм помог тебе обернуться? Ты была волком, Алена?

— Волчицей, — поправила я и снова почувствовала безумную Луну над головой, снег, лес… И бег из ниоткуда в никуда, просто потому, что это так прекрасно, быть волчицей… — Откуда ты знаешь?!

— Где Грэм, Алена?

Нет! Не отдам! Мой!

— Зачем тебе? — презрение в моем голосе — презрение волчицы, снизошедшей до человека.

— Он должен вернуться домой. Он принадлежит не тебе, Алена. Он принадлежит своему миру.

Мы проговорили почти два часа. Точнее, говорил, в основном, отец. Не знаю, как у него хватило терпения достучаться до меня. Я слышала только одно: я больше никогда не увижу Грэма. И никогда снова не стану волчицей. Я знала, что для меня важнее, но отказаться хоть от чего-нибудь было выше моих сил. Мне казалось, отец предал меня. Всю жизнь он подозревал, что в нем течет кровь оборотня, но только с помощью Грэма мог это доказать.

— Поэтому ты искал его?

— Нет, Алена. Я искал его не поэтому. Я искал его потому, что меня попросили. Грэм уникален. Он — трансформатор — тот, кто помогает маленьким оборотням совершить первое превращение. У вервольфов, кроме него, есть только его больная мать. Если он не вернется, очень скоро их клан перестанет существовать.

Это меня и добило. "У меня есть дар, Елена. Дар вести по пути превращения в волка. Ты пойдешь за мной?". И я пошла. И никогда об этом не пожалею. А сколько пойти не смогут? Сколько не узнают свободу бега под луной, свободу быть волком?

— Ты знаешь, где он сейчас?

— Догадываюсь.

— Надеюсь, ты понимаешь, что должна сделать.

"Не сейчас! Я пока не готов"… Он знал. Знал кто мой отец. И знал, что должен будет уйти. "Я, правда, не знаю, как мне жить в мире, в котором не будет тебя". Я тоже не знаю, Грэм. Я не знаю, как буду жить без тебя в этом мире. Но тебе придется уйти. Я не могу допустить, чтобы вольное племя ночных охотников исчезло навсегда. А еще я никогда не подойду к черному ходу в клинике. Я не смогу снова увидеть тебя волком, сама оставаясь человеком. Не приходи туда, Грэм. Забудь. Хватит и того, что я забыть не смогу.

Когда я набирала номер Кирилла, мне было плохо, как никогда в жизни.

— Привет!

— Алена? Что-то случилось?

— Нет, Кирилл. Все в порядке. Грэм у тебя?

— Да.

— Позови его.

— Алена?

— Позови его, Кирилл.

— Я не могу. Он — волк.

— Ладно. Тогда передай, что мой отец хочет видеть его немедленно.

— Алена, что случилось?

— Ничего невозможного, Кирилл, — наверное, мой смешок еще страшнее, чем если бы я резала себе глотку, — Мой отец хочет видеть его, чтобы переправить в родной мир.

— Алена!

Я отключила телефон. Нет! Нет! Нет! Я не хочу слышать в его голосе ни сочувствия, ни насмешки, ни торжества победителя! Нет!

— Он скоро будет здесь, — сообщила я отцу — А теперь уходи.

— Алена…

— Уходи. Скажи ему, что я желаю счастья и процветания его народу. И что я не хочу больше его видеть.

— Алена…

— Уходи, папа.

Дверь в свою комнату я заперла на задвижку. Я не плакала. Никогда не думала, что может быть такое черное, начисто лишенное каких-либо других эмоций, отчаянье. Краем уха я слышала, как он пришел, как отец увел его на кухню. Я разрывалась между желанием увидеть его еще хотя бы раз и ужасом заново пережить осознание расставания. Я не вышла.

— Елена…

И не ответила.

— Только скажи, и я останусь. Твой отец не может заставить меня уйти.

Нет. Не искушай! Все равно не скажу. Не посмею.

Молчание длилось долго. Я даже подумала, что он ушел.

— Я все равно вернусь за тобой. Чего бы мне это ни стоило. Я найду способ. Жди меня, Елена.

Как будто я смогла бы жить иначе. Или поверить в то, что это правда.

Смотритель Гектор.

Я чувствую, что Грэм вернулся, и выхожу в коридор. Даже не взглянув на меня, волк тенью скользит в гостевую комнату. Все, не могу больше. Нужно что-то делать. Я просто обязан как-то достучаться до него. Невозможно жить с таким отчаяньем в сердце. Даже меня оно разрывает на части, что же говорить о самом оборотне.

— Грэм, — я без стука вхожу в апартаменты.

Он заканчивает одеваться. На меня он не смотрит и делает вид, что не замечает моего присутствия.

— Хватит, Грэм, давай поговорим.

— Не сейчас.

— Я это уже слышал.

— Уйди, Гектор.

— Нет.

— Гектор…

— Нет, Грэм, я не уйду.

С минуту он сверлит меня взглядом, но, видно его собственная боль слишком хорошо отражается в моих глазах, и он сдается.

— Хорошо…, - он отворачивается, — О чем ты хочешь поговорить со мной?

Деланное равнодушие в его голосе не может меня обмануть.

— О том, что произошло там.

— Нет.

— Да.

С тех пор, как Грэм вышел из комнаты лекаря, прошло два месяца. Тогда я сразу сообщил леди Рисс о его возвращении, и на следующий же день парня забрали. Уже тогда я почувствовал неладное. Собственно, то, что он будет неадекватен, ожидалось. Грэм провел в чужом мире один из самых важных периодов становления личности оборотня. Наследственная память начинает работать, накладываясь на личностное восприятие мира, многовековой опыт вида спаивается с получаемой органами чувств информацией, отождествляя их друг с другом. Но у Грэма наследственная память вошла в конфликт с нездешней реальностью.

А спустя месяц царственная кошка лично меня навестила. Никогда не думал, что эту даму можно чем-то удивить, но, похоже, Грэм оказался на это способен.

Вместо того, чтобы остаться в клане вервольфов и адаптироваться к своему родному миру, он, буквально через пару дней, ушел в Деревню Отверженных.

Деревня Отверженных — замкнутый мирок несчастных полукровок, не способных к трансформации. Хотя по традиции ребенка-полукровку ведет к первому перевоплощению трансформатор из клана отца, иногда это не удается. Если же малышу не могут помочь и в клане матери, он становится отверженным. Как правило, такое случается, если и отец и мать ребенка сами являются полукровками в недавнем поколении. Отверженные живут жизнью обычных людей, создавая семьи только между собой. Каждый ребенок в деревне по достижении определенного возраста обязан пройти обследование у трансформаторов из разных кланов. Иногда, хоть и крайне редко, им удается стать полноценными оборотнями.

То, что творил Грэм, противоречило всем законам генетики и магии перевертышей. Буквально за пару недель в Деревне Отверженных не осталось ни одного ребенка. Все они, даже те, в ком не было ни капли волчьей крови, стали полноценными вервольфами. Некоторые родители, сами выросшие в других кланах, не сразу согласились на трансформацию своих детей в волков, но уже через несколько дней стало ясно, что в итоге не устоит никто. Неважно кем, главное, чтобы дети жили нормальной жизнью.

А потом он взялся за взрослых. С ними было сложнее. Иногда Грэму приходилось проводить до десяти трансформаций прежде, чем отверженный учился перекидываться сам.

— Он изматывает себя, — леди Рисс металась по моему кабинету, — Ты не представляешь, Гектор. Нормальный трансформатор не проводит больше одного обращения в неделю. А он работает каждый день. Каждый день! Более того, я сама видела, как он за раз провел прямую и обратную трансформацию сразу троих малышей. Он гордо заявил, что с детьми это просто, но потом проспал почти сутки.

— Вы были в Деревне Отверженных, миледи?

— Конечно! Что бы там ни было, Гектор, но они — оборотни, и совет обязан заботиться о них.

— Теперь они станут заботой только одного клана. Не это ли вас беспокоит, мадам?

— Брось! Резкий прирост населения в клане вервольфов не сделает их сильнейшими.

— Пока — нет, но потом…

— Львы всегда были малочисленны, но всегда оставались у вершин власти. Меня не заботит поголовье вервольфов с этой точки зрения. Скорее, с экономической. Шалель уже запросил помощи, и я могу его понять. В клане не так много семей и далеко не все хотят брать на воспитание переростков.

Оборотни заключают браки только в очень зрелом возрасте, и многодетными они, как правило, не бывают. Основная цель браков не в этом. Лет до ста пятидесяти, каждую весну оборотни проводят в звериной ипостаси и ведут себя, как и положено животным в брачный период. В результате рождается приплод чистокровок, которых воспитывают не родители, а именно семейные пары. По достижении трех лет, оборотень считается взрослым и уже сам принимает участие в весенних игрищах. Именно в этот период и гибнет большая их часть. По неизвестным причинам на одну рожденную самку приходится иногда до десяти самцов, которые убивают друг друга за право добиться благорасположения подруги. Созданные весной пары нередко сохраняются на несколько лет, но в человеческой ипостаси у пар одного вида зачатия не происходит. Зато завязать романтические отношения, не отстояв в поединках своего права, считается дурным тоном и неуважением к женщине. Совсем другое дело — смешанные пары. Они возникают исключительно в человеческой ипостаси и приводят к рождению полукровок.

Ничего удивительного, что семейные пары клана вервольфов не хотят брать на воспитание новообращенных переростков. Учить их всему заново, да еще за короткий срок, удерживая от нормальной весенней сексуальной активности, дело хлопотное и неблагодарное. Вполне естественно, что Шалель, вожак вервольфов, надеется, что финансовая поддержка поможет уломать несговорчивых воспитателей. И другие кланы пойдут на это. То, что делает Грэм, избавит оборотней от другой, куда большей головной боли.

— У меня только одна надежда, — продолжает тем временем леди Рисс прерванную моим вмешательством мысль, — Скоро весна, природа возьмет свое, и Грэм хоть на время покинет Деревню Отверженных. Надеюсь, он сумеет добиться достаточно плодовитой партнерши.

— Не боитесь, что его убьют?

— Шалель примет меры. К тому же Грэм вымахал таким гигантом. Чем его только там кормили? Нет, думаю, с ним все будет в порядке.

— Вы надеетесь, что его дар передастся по наследству?

— Хотелось бы верить, что это генетическое явление, а не влияние другого мира. В любом случае, проверить надо. К тому же я очень надеюсь, что своими сексуальными аппетитами он пойдет в отца. Не будь Зельфиль так слаба здоровьем, клан вервольвов пополнили бы десятка три полукровок от Жюля. А так большинство из них пришлось трансформировать в тотемы матерей. А мне очень нужны полукровки от Грэма. Иметь такого сильного трансформатора желательно каждому клану.

— А что сам Грэм думает о ваших селекционных планах?

— Понятия не имею. Но, в общем-то, куда он денется, не так ли?

Вот такой разговор состоялся у меня с леди Рисс почти месяц назад. Как оказалось, Грэм нашел, куда ему деться. Сюда. В Библиотеку. И неписаные законы этого места не позволяют мне отказать ему в гостеприимстве.

Когда в последний день зимы он ушел из Деревни Отверженных, пообещав вернуться осенью, все ждали, что он вернется в клан. Но через пару дней он объявился у меня. Поначалу леди Рисс решила, что это даже к лучшему и просила меня уговорить Грэма попозировать перед зеркалом. Она надеялась, что эта экскурсия не продлится слишком долго.

Но прошла неделя, и я понял, что уходить Грэм не собирается. Большинство времени он был вполне адекватен. Его интересовало все, связанное с Библиотекой. Очень много он расспрашивал меня о Рен-Атар, о том, как она пришла в этот мир. Он сумел побывать почти во всех ограниченных пространствах, в которые был доступ. Даже в эльфийском саду, даже в гномьем обменнике. А в новую лавку и вовсе наведывался несколько раз, то человеком, то волком.

Ни одно из чудес Библиотеки не осталось без его внимания. Если бы это только было возможно, я попросил бы его стать моим преемником. Но смотрителей не назначают из народа оборотней. Это прерогатива эльфов и, лишь иногда, людей. Смущало меня только одно.

Каждый день, всегда в разное, как показалось мне сначала, время, Грэм на час-полтора исчезал к лекарю. Возвращался он всегда подавленным и некоторое время отсиживался в своих комнатах. Не сразу до меня дошло, что его интерес к проходам может быть связан с желанием вернуться в тот мир. Но когда такая мысль пришла мне в голову, я стал пристальней наблюдать за ним, и вскоре понял, что за корректным поведением и интересом к моим рассказам кроется одержимость и неизбывная скорбь.

Как-то раз, проходя мимо комнаты лекаря, я услышал шум. Через секунду дверь распахнулась и оттуда, пятясь, вышел Грэм. Загривок был вздыблен, клыки обнажены.

— Я же сказал, я не пущу ее сюда! — донесся до меня голос незнакомца, — Не приходи больше! Она не хочет тебя видеть! Вы живете в разных мирах!

Дверь захлопнулась и Грэм, не заметив меня, опрометью бросился прочь. В тот день он так и не вышел ни к обеду, ни к ужину, и не тормошил меня своими расспросами. А ночью я услышал вой. Протяжный, разрывающий душу, полный безысходной тоски. Я думал, после такого, он оставит лекаря в покое, но вервольф, как на службу, каждый день продолжал ходить в ту комнату. Только тогда я начал понимать, какая боль поселилась в его сердце.

Уговорить его попозировать перед зеркалом мне так и не удалось. Чем больше я настаивал, тем настороженней он относился к моим просьбам. Сначала он просто отмахивался и говорил, что это детское развлечение. Но однажды, когда я снова попросил его уважить старика и оставить мне на память портрет в галерее, он вдруг мрачно усмехнулся.

— Гектор, может, хватит валять дурака? Я ведь понимаю, что с этим зеркалом связана какая-то тайна, которую ты не можешь мне раскрыть. А я не собираюсь покупать кота в мешке. Либо ты вразумительно объяснишь, зачем тебе так нужен мой портрет на стенке, либо не проси меня больше позировать этому невидимому художнику.

После этой отповеди я написал леди Рисс письмо с просьбой разрешить мне выдать Грэму тайну Серебряной леди. Царственная львица бомбардировала меня посланиями с требованием сдвинуть с мертвой точки хоть одно из двух столь важных для нее дел: либо заставить Грэма защитить свою жизнь магией Серебряной леди, либо выставить его из Библиотеки во благо продолжения рода. Ни одного, ни другого я сделать не мог. Даже если бы в обязанности смотрителя не входило предоставлять убежище любому страннику, я бы не выгнал этого парня на растерзание похотливым волчицам.

Моих знаний и человеческого опыта хватает, чтобы понять, что произошло. На генетическую память оборотня наложились этические законы мира людей. Не знаю, каким чудом, но он, похоже, встретил в том мире волчицу. И полюбил. Полюбил не как оборотень, а как человек. Возможно, навсегда. Я понял это, однажды взглянув в его глаза. Да, это были глаза волка, но не того вольного охотника, что радуется жизни и своей свободе. Это были глаза несчастного, отгрызающего себе лапу, чтобы вырваться из капкана. Вот только Грэм отгрызал не лапу. Он отгрызал от себя инстинкты и социальные правила своего родного мира. Я знаю, что ни с кем из родичей Грэм не поделится своей болью, и ужасаюсь тому, что он носит свое отчаянье в себе. Поэтому сейчас я здесь, и я не уйду, пока не заставлю его выговориться, тем самым немного облегчив эту ношу.

— Зачем тебе это, Гектор?

— Не мне, мальчик, тебе.

Некоторое время он испытующе смотрит на меня, наконец, с вызовом спрашивает:

— Откуда ты можешь знать, что мне надо?

— Это просто, Грэм, — я позволяю себе улыбнуться, — Я знаю людей, а ты ведешь себя, как человек.

— Я — оборотень.

— Но в какой-то момент ты слишком захотел стать человеком. И стал. Если ты оборотень, почему сидишь здесь, со мной, стариком, а не резвишься на воле с молодыми волчицами?

Он молчит.

— Ответь, Грэм.

— Мне они не нужны.

— Я тебе тоже не нужен, не так ли? Тебе нужна Библиотека и то, что она скрывает. Но и она нужна тебе лишь как средство.

— Гектор, остановись, — он тяжело дышит, губа по-волчьи приподнимается, и я замолкаю, — Слушай меня, Гектор. Слушай очень внимательно. Ты много знаешь, и еще больше умеешь видеть. Ты единственный, кого я, возможно, могу назвать другом в этом мире. Но я должен предупредить тебя. Если есть что-то, что я не знаю, но должен знать, лучше скажи. Но только не давай мне ложной надежды. Ложными надеждами я сыт по горло. Я знаю, ты хочешь мне помочь. Но однажды вы уже натравили на меня помощника. Не стань таким же, как лекарь, Гектор. Иначе я за себя не ручаюсь.

— Что ж, каюсь, обратиться к лекарю за помощью было моей идеей. Но ты был щенком, а мы надеялись найти тебя достаточно быстро. Кто же мог предположить, что поиски затянутся больше, чем на три месяца.

— Но они затянулись.

— Сядь, Грэм. И давай поговорим нормально. Я должен многое тебе рассказать.

— Что именно?

— То, о чем ты просил. Есть кое-что, что тебе следует знать. Это лишь теория, но в последнее время она получила несколько доказательств. А вселяет она надежду или нет, решать тебе.

Грэм нехотя кивает, но все же достает из бара бутылку вина и, разлив по бокалам, жестом предлагает мне сесть. Я устраиваюсь в кресле и начинаю рассказ. Я ничего от него не скрываю. Зачем? Самые большие беды — от недостатка информации, а бед этому мальчику и так хватает. Леди Рисс разрешила не скрывать от Грэма тайну зеркала. Рената будет только рада, если узнает, что ее история помогла оборотню. И, какие бы отношения не связывали вервольфа с лекарем, об этом доказательстве ему нужно знать тоже. Поэтому я во всех подробностях описываю теорию бэк-апа. Это идиотское иномирское словечко напрочь вросло в лексикон немногих посвященных.

Грэм слушает, не перебивая и не задавая вопросов. Когда я замолкаю, он тоже молчит, обдумывая мои слова.

— Так что, Грэм, может теперь, когда ты знаешь, тайну зеркала, ты все же оставишь мне на память свой портрет? — я стараюсь не упустить момент.

— Теперь, тем более, не оставлю.

— Но почему?

— Гектор, пойми, я не ищу смерти, но и жить мне не очень хочется. Так с какой стати я должен продлевать агонию?

— Разве эта теория тебя не убедила?

— Неувязочка! Если лекарь — тоже, бэк-ап потерянного дара, то почему он не может пройти сюда? И почему меня туда занесло?

— Есть несколько вариантов. Насколько мне известно, лекарь не слишком молодой человек. Полагаю, он полукровка, ведь если оборотни и чувствуют друг друга в том мире, то различить тотем вряд ли могут. Когда открылась дверь, он был молод, но тогда не было тебя. А ты сам знаешь, как трудно провести трансформацию взрослого, а тем более немолодого человека. Но ведь у него наверняка есть дети. И, думаю, в скором времени мы увидим кого-то из них. Тогда ты проведешь трансформацию и приведешь в наш мир нового лекаря. А на счет того, почему тебя туда занесло… Знаешь, леди Рисс, а она очень умная дама, считает, что здесь, в Библиотеке, ничего случайно не происходит… — я продолжаю говорить и не сразу замечаю, что творится с оборотнем, — Грэм? Грэм, что с тобой? Что случилось, Грэм? Грэм, прекрати немедленно!

Черт, ну почему опять на мою голову! Я не хочу бить его по лицу! Взгляд падает на графин с водой. Только бы подействовало!

Грэм отфыркивается и тяжело дышит, но глаза его принимают осмысленное выражение.

— Еще раз такое устроишь — мало не покажется. У меня рука тяжелая. Твоему отцу я чуть скулу не сломал, — я тоже тяжело дышу от пережитого потрясения, — Что, черт возьми, на тебя нашло, Грэм?

— Гектор… Зачем… ты… меня… остановил?…

— Во-первых, сам еще пожить хочу, а во-вторых и тебе не помешает.

— Я… я не хочу…

— Глупости! Что я такого сказал, что ты чуть не взбесился?

Он утыкается лицом в ладони и тихо скулит. Оборотни не плачут, но его боль и отчаянье накрывают меня с головой, и я чувствую, как к горлу подступают слезы. Я не знаю, сколько времени проходит, но когда он поднимает на меня глаза, я не вижу в них ни жизни, ни надежды.

— Все очень просто, Гектор, — он говорит ровным мертвым голосом, — Я все испортил.

— Что ты мог испортить, Грэм?

— Я произвел трансформацию дочери лекаря. Я должен был привести ее с собой, но я облажался. А теперь он близко не подпустит ее к двери. Да и я, будучи волком, не смогу ей помочь. А сама она не перекинется. Не в том мире.

Я молчу, понимая, наконец, кто стал причиной его горя. Я знаю, что должен найти слова, чтобы успокоить его, вернуть к жизни, но у меня нет таких слов. Только на дальнем плане сознания бьется какая-то навязчивая мысль. Когда она, наконец, формируется, я понимаю, что у парня еще может быть надежда.

— Грэм? — я трясу его за плечо, — Послушай, Грэм, я тут вот что подумал…

— Ты уже сказал все, что подумал, Гектор.

— Нет, я не успел. Ты чуть не взбесился.

Он пожимает плечами.

— Я начал говорить, что леди Рисс не верит в то, что в Библиотеке что-то происходит случайно. Вот только у меня есть все основания полагать, что с тобой это было подстроено.

— С какой стати?

— Выслушай меня, Грэм. Мы с леди Рисс полагаем, что это Энгион закрыл дверь в лавку, оставив там тебя. И вообще массовый мор, напавший на трансформаторов всех кланов — его рук дело. Но у библиотеки свои законы. Если бы ты, в принципе, не мог оказаться в том мире, Энгион не смог бы запереть дверь. Раз ты попал туда, значит, это было необходимо. Или предопределено.

— Ты это уже доказал.

— Но раз ты вернулся один, значит, это тоже было необходимо.

— Чушь. Я просто не стал ее уговаривать. Посчитал, что она принадлежит тому миру. А она пожелала мне… не помню… что-то вроде благополучия моему народу. Я даже не поговорил с ней. Точнее, она со мной. Это лекарь так передал.

— Лекарь мог и напутать… или соврать.

— Да нет, все правильно. Я и сам не ожидал, что мой дар будет настолько силен. Она была первой, кого я трансформировал. Я просто знал, что смогу. Я тогда не понимал, как это важно. А она поняла. Сразу.

— Не думаю. Сколько ей лет, Грэм?

— Лет? Не знаю… Она жила человеком… Лет четырнадцать… Может, пятнадцать. Она взрослая молодая волчица.

— В своем мире она еще почти ребенок. Ты же должен знать, мы, люди, не выдаем девушек замуж до шестнадцати лет.

— Но она оборотень!

— И как долго она знала об этом, когда ты ушел?

Грэм молчит, но я вижу, как в его глазах зажигается огонек надежды.

— В своем мире она еще слишком мала, чтобы уйти с тобой. Но ты дал ей цель. И, хочу верить, надежду. Она просто не сможет не искать путей в наш мир.

— Ты думаешь?… Гектор, а не может быть так, что из-за Энгиона я впустую использовал свой единственный шанс попасть туда?

— Нет, Грэм. Я думаю, это не было твоим шансом. Это было специально подстроенной ловушкой. А твой шанс тебя еще найдет. Я думаю, тебе стоит подождать. И еще. Если ты не против, я хочу тебя кое с кем познакомить.

— Не надо меня ни с кем знакомить, — сразу ощеривается вервольф.

— Уймись, дурачок. Я жду в гости одну очень милую девушку.

— Гектор! Даже не думай!

— Ладно, не хочешь, как хочешь, — я пожимаю плечами и тихо радуюсь тому, что Рената не то что не опаздывает, а всегда приходит чуть раньше. Я ждал ее дня через два, но только что почувствовал ее присутствие в Библиотеке.

— Не хочу, — обрубает Грэм.

— Гектор! — слышится в дальнем конце коридора, — Ты где? Я знаю, что ты знаешь, что я здесь.

Я встаю из кресла, улыбаясь во весь рот. Ну не могу я не улыбаться, думая о ней. Грэм смотрит на меня с подозрением.

— Раз-два-три-четыре-пять, Гектор, я иду искать. Выходи, пока я здесь не заблудилась!

Шаги Ренаты уже слышны в дальнем конце коридора.

— Иду, прекрасная Рен-Атар, — возвещаю я во весь голос и вижу, как округляются глаза парня, — Не передумал? — спрашиваю я и подмигиваю.

Часть третья ИСТОРИЯ ОДНОГО ХОББИ

К тебе придет твой эльф

И разорвет тебе грудь

И это будет конец

Твоих придуманных стран.

Олег Медведев

"Страна лимонных корочек"

(Три года спустя)

Смотритель Гектор.

— Рожу смени, Гектор. Можно подумать, ты сейчас перекинешься. Как минимум в огнедышащего дракона.

Следовало бы отшлепать нахального мальчишку, но я понимаю, что Грэм прав. Видимо, на моем лице действительно написано все мое недовольство, даже злость. Виданное ли дело, устроить в Библиотеке филиал Большого Совета! Хорошо хоть драконы прислали принца Гурга. Пусть он и считается совершеннолетним, но в свои неполные две тысячи еще не успел вымахать таким же гигантом, как король Дрерг. Его величество уж точно не смог бы протиснуться в коридорах Библиотеки. Хватит с меня и того, что здесь его разгневанная супруга натворила!

Я замедляю шаг, и Грэм за моей спиной хихикает.

— Пришел в себя? — ехидно интересуется он.

— Грэм, не трави душу! Я смотритель Библиотеки, а не политик. На черта мне здесь все это благородное собрание?!

— А я думал, ты будешь рад видеть леди Рисс, — продолжает издеваться этот наглец.

— Разумеется. Но без статистов. И тебя в том числе.

— Злой ты! — вздыхает вервольф и пытается надавить на жалость, — Знаешь же, что мне весной больше пойти некуда.

— Я не нанимался охранять тебя от зова природы!

— А ты и не охраняешь, — Грэм пожимает плечами, — Библиотека охраняет. И потом, ты злишься исключительно потому, что оказался в центре событий.

— Я всегда в центре событий.

— Ага, как паук в паутине, ожидающий неосторожную муху. А тут все мухи слетелись и липнуть к твоей сети не собираются.

— Ну, что мне с тобой делать, скажи, а? — я уже улыбаюсь.

Этот мальчик понимает меня лучше меня самого.

— Гектор, тебе устроили очную ставку! Радуйся, что хоть я на твоей стороне!

— Я радуюсь. И ты действительно на моей стороне. В некотором роде ты тоже представляешь Библиотеку. Как постоянный гость.

— Не такой уж я постоянный, — морщится оборотень.

— Хорошо, постоянный весенний гость. Так правильно?

— Пожалуй. И еще на твоей стороне Рената, а значит и конунг. И, может быть, леди Рисс.

— Подсчитываешь шансы на победу в предстоящей битве?

— Гектор, с тобой никто воевать не собирается. Не воспринимай сегодняшнее собрание, как личное оскорбление.

— Стараюсь, — вздыхаю я.

— А Энгиону мы Библиотеку не отдадим. Я первый в очереди на драку с ним.

— Второй. После меня.

— Стар ты, друг мой, с эльфом, да еще и сильным магом сражаться. Да и не защищен. Так что, предоставь это мне.

— Ты с ним тоже в одиночку не справишься.

— Посмотрим, — Грэм с деланным равнодушием пожимает плечами, но в глазах его горит решимость.

Мне совсем не нравится это его настроение. Отчасти, Грэм считает Библиотеку своей собственностью. Ну, не совсем так. Но это место для него важней всего в жизни. Почему-то оборотень твердо уверен в том, что именно отсюда найдет путь в тот мир и сможет вернуть свою возлюбленную. Поэтому, когда только лишь поползли слухи о целях Энгиона, он примчался ко мне даже до наступления весны и готов жизнь отдать за Библиотеку. Впрочем, вопреки своему желанию, он все же получил защиту Серебряной леди. Воспользовавшись объявленным военным положением, коварная леди Рисс просто приказала ему отправиться к зеркалу. Альтернативой было возвращение в клан, а значит, и на весенние игрища. Но матримониальным планам прекрасной кошки так и не суждено было сбыться. Грэм предпочел полчаса пообщаться с зеркалом и остался верен своему добровольному целебату. Ни одна прекрасная дева ни в зверином, ни в человеческом обличии так и не удостоилась его внимания. Уж не знаю, что играет здесь большую роль: любовь или желание получить шанс исправить свою, как он думает, ошибку.

— Ну, что, готов? Поднял я твой боевой дух?

— Со мной же никто не собирается воевать, сам сказал.

— Это ты собираешься воевать со всеми.

— Да не собираюсь я! Просто вся эта толпа сильных мира сего здорово действует мне на нервы. А если Энгион нагрянет и порешит здесь всех? Хорошенькая слава для Библиотеки!

— А разве в Библиотеке нет защищенных? Я заметил, владыки прибыли вчера с большими свитами и, кажется, все сопровождающие уже успели побывать у зеркала. Кстати, мне показалось, или юный Зантариэль Годриленна побывал у зеркала вторично?

— Показалось. Это был Канталиэль, его брат-близнец. Меня больше беспокоит, что все эти свиты уже покинули нашу территорию. И потом, свои-то портреты не все владыки там оставили. Защита Серебряной леди есть только у вашей предводительницы и принца Гурга. А Энгион, если явится, начнет с Пресветлого владыки.

— Откуда такое счастье?

— О чем ты?

— Я все время боюсь, что он появится здесь именно тогда, когда мне придется уехать.

— Очень на это надеюсь.

— Не вредничай, Гектор. И не забывай о том, что я на твоей стороне. Ну, вперед?

Грэм толкает тяжелую дверь большого экспозиционного зала прежде, чем я действительно успеваю приготовиться. Поздно отступать, внимание всех присутствующих уже сосредоточено на нас.

— Приветствую вас, господа, — я стараюсь держать лицо и ничем не выдать волнения.

Грэм прав, я не привык видеть сразу столько высокопоставленных лиц вместе, хотя давно знаком со всеми. И не только знаком, но и успел, так или иначе, повлиять на их отношение к Библиотеке. Я считаю, что это тоже часть моей работы, хотя Энгиону, например, всегда было наплевать на окружающих. А может, и не только Энгиону, но и всем прочим эльфам-смотрителям.

— Смотритель Гектор!

Ну, разумеется. Пресветлый владыка Ирэльтиль. Как всегда чувствует себя самым главным и стремится взять бразды правления в свои руки. По холеной физиономии пробегает тень недовольства. Еще бы, я пришел в сопровождении оборотня. Нет чтобы какого-нибудь эльфенка на поводке привести. Я начинаю заводиться снова, но леди Рисс заговорщицки подмигивает обращенным ко мне глазом, а Рената ободряюще улыбается, выглядывая из-за широкой спины конунга. И Грэм стоит за моим правым плечом. Пробьемся! В конце концов, это они здесь в гостях!

— Я рад приветствовать вас в Библиотеке, владыки, — я обращаюсь ко всем сразу, старательно не выделяя Пресветлого, — И мне искренне жаль, что мы собрались здесь по столь печальному поводу.

— Я бы сказал, беспрецедентному, — ворчит конунг, а Ирэльтиль поджимает губы.

— Энгион отнюдь не является рупором нашей политической доктрины, — цедит он.

— Разумеется, Эр, — мурлычет леди Рисс, — он всего лишь продукт вашего воспитания.

Я стараюсь незаметно подать ей знак, чтобы не нарывалась. Прекрасная львица все видит, но в ответ лишь посылает мне нахальную улыбку.

— Не только нашего, но и Библиотеки, — защищается Пресветлый, очевидно, надеясь втянуть меня в полемику.

Но я молчу, не поддаваясь на провокацию. Кто я такой, в конце концов? Здесь сейчас решаются судьбы мира, а я всего лишь человек. Надо сказать, единственный на этом собрании. Никто не удосужился пригласить представителя от человеческого общества, хотя даже малые островные народы прислали своих эмиссаров.

Я нахожу взглядом Гурдырга. Горный тролль скрючился в углу и больше всего смахивает на замшелый валун. Хитрая бестия приехал раньше всех, методично разобрался в обстановке и тут же отправился к зеркалу. Одним защищенным больше, но толку от этого никакого. Смоется он отсюда тоже раньше всех, особенно если начнется настоящая драка.

А она начнется. Десять дней назад Энгион недвусмысленно объявил о своих целях. Наш мир должен приклониться перед перворожденными. Прочие волшебные народы попадут под эльфийский протекторат, а людям уготована участь рабов. Щедрый будущий владыка обещал рабов всем. Спросите, как? Очень просто. Нужно привести еще людей. Из другого мира. Вот почему именно Библиотека стала местом сегодняшней встречи. Это место — основная цель Энгиона.

Самое удивительное, что политические интриги и подспудная вражда, которую Энгион старательно сеял между волшебными народами на протяжении многих лет, отступили перед общей угрозой. Конечно, владыкам не просто будет договориться, но они все достаточно разумны, чтобы понимать к чему приведет очередное открытие врат. А Энгион стремится именно к этому. Судьбы самих людей не слишком волнуют владык, но сейчас они вынуждены встать на их защиту. Никто не знает, что за магию применил безумный эльф, чтобы сделать людей покорными своей воле, но ни у кого нет гарантии, что она не подействует на остальных. Однако, всегда находятся недовольные, и сомнительные шепотки о том, что лучше власть эльфов, чем засилье людей, не добавляют миру единства.

Я, конечно, недолюбливаю Ирэльтиля, но Пресветлый владыка достаточно мудр, чтобы не ставить свою спесь во главу угла. Он свято чтит уложения Конвента и в сложившейся ситуации является наименьшим из зол. И ему сейчас несладко. Под знамена Энгиона потянулось много его соплеменников. Слишком уж глубоко сидит в эльфах чувство расового превосходства, и этого достаточно, чтобы один безумец увлек за собой тысячи. А еще Ирэльтиль прекрасно понимает, что, если открыто поддержит Энгиона, эльфам придется сражаться одним против всех волшебных народов. На одурманенных людей надежды мало. В колдовской войне они — лишь пушечное мясо. Эльфам не выстоять, несмотря на их древнюю магию, тем более, что даже драконы дали понять, на чьей они стороне. Поэтому Пресветлый владыка скорее согласится на то, чтобы перворожденные убивали друг друга, чем позволит остальным вовсе уничтожить дивный народ.

В общем, у меня нет оснований сомневаться в лояльности Ирэльтиля. Подозреваю, что и у всех присутствующих тоже, но леди Рисс дорвалась до возможности всласть поизмываться над беднягой. Уж теперь-то она припомнит ему все пограничные конфликты последних лет. Мне даже становится немного жаль Пресветлого владыку.

Грэм толкает меня под руку. Ох, я задумался и совсем упустил из вида происходящее. Кажется, меня о чем-то спросили. На помощь приходит Рената.

— Мы понимаем, Гектор, что он не покажется тебе на глаза, но ты все же смотритель. Можешь заметить какие-то признаки того, что Энгион бывает здесь.

"Спасибо, милая!", — мысленно благодарю я. Рената улыбается.

— Вы правы, прекрасная Рен-Атар, только едва уловимые знаки. Думаю, время от времени Энгион наведывался в Библиотеку. Но не в последние десять дней. После официального объявления войны даже для него это было бы слишком рискованно.

— Уж не тебя ли ему бояться, Гектор? — насмешливо вскидывает бровь царица ундин Лилея.

— Нет, ваше величество, — я кланяюсь, соблюдая протокол, хоть мне и хочется погрозить пальцем несносной девчонке, — Ему следует бояться Библиотеки.

— Библиотеки?! — я разбираю в удивленном хоре сразу несколько голосов. Даже Гурдырг приоткрывает один глаз.

— Раз уж мы собрались здесь, думаю, мне следует взять на себя труд…

— Не стоит, Гектор, — перебивает меня леди Рисс, выступая из своего угла, и я вижу, как обращаются к ней восхищенные взгляды — Ты можешь оседлать своего конька хоть на сутки, а у нас не так много времени. Я сама объясню в двух словах. Равновесие было нарушено много тысячелетий назад, когда открылся первый портал. И нарушилось оно из-за проникновения разумных существ из мира в мир. Мы полагаем, и на сегодняшний день эта гипотеза уже имеет немало подтверждений, что Библиотека призвана сохранять равновесие нашего мира за счет ресурсов, оставшихся в мире ином. Так что Гектор не совсем точно выразился, когда сказал, что Энгиону стоит опасаться Библиотеки. Скорее уж, Равновесия. Но равновесие не всесильно. За последние десятилетия Энгион приложил немало усилий, чтобы его расшатать. Да, Библиотека станет защищаться и постарается не допустить открытия нового портала. Но Энгион достаточно силен и знает об этом месте слишком много. Мы не можем надеяться, что он испугается и не придет, или что Равновесие удержится само собой. Сейчас он не рискует дразнить гусей, но рано или поздно он пойдет на штурм. Вот о чем нам следует думать, господа.

— И он получил защиту Серебряной леди… — задумчиво произносит кентавр Тион, — Его даже нельзя убить. Вам не кажется, что это пат, господа?

— Не только он получил защиту, — по глазам Ирэльтиля видно, как не хочется ему этого говорить, — Многие эльфы среди его сподвижников тоже имеют свои портреты в этой галерее.

— Но если Энгион ничего не знает о появлении новой Серебряной леди в том мире, он будет гораздо осторожнее. А леди Рисс, как я понимаю, очень постаралась сохранить в тайне свое открытие, — пламенный эмир Фарияр, верховный владыка всех саламандр кланяется царственной кошке.

— Боюсь, владыки, он уже знает, — мне, как и Ирэльтилю, не очень нравится сообщать подобную информацию.

— С чего ты взял, Гектор? — вскидывается конунг.

— Вчера, примерно тогда же, когда вы все отправили своих сопровождающих к зеркалу, туда приходила Всевидящая Лисица, — по залу проносится растерянный шепоток, — Ее изображение появилось на стене меньше, чем через час, после ее визита.

Мое сообщение приводит всех присутствующих в замешательство. Я умолкаю, давая им возможность переварить полученную информацию. Всевидящие Лисицы — существа малочисленные, окутанные тайной, даже для оборотней. Они живут обособленно, не подчиняются совету кланов, и вообще их не так-то легко встретить. Говорят, они очень редко принимают человеческую ипостась. По своей воле — только, чтобы соблазнить какого-нибудь бедолагу. Как правило, оборотни не выживают после бурного романа с лисицей, она выпивает всю их жизненную силу. Похоже, от таких связей рождаются только девочки — никто и никогда не видел оборотня-лиса. Но, по закону равновесия, лисицы должны платить за свой жестокий способ продления рода. Первый, кого встретит лисица, выпив свою жертву, может отдать ей приказ, и она обязана подчиниться. Подобная встреча — огромная удача для всякого. Всевидящая Лисица может добыть любую информацию, и я сомневаюсь, что вчера она появилась здесь по собственной воле. Даже просто упоминания о волшебном зеркале где-то вне стен Библиотеки могло привлечь внимание Энгиона. В свое время, еще будучи желанным гостем здесь, он уделил этому артефакту не мало пристального внимания. Ничего удивительного, что именно о зеркале он попросил разузнать Лисицу. А та, едва заглянув в глубины таинственного стекла, поняла, что за художник скрывается в ином мире. Так что Энгион предупрежден. Я почти уверен в этом.

И тут происходит невероятное. Словно водопадом меня накрывает ощущение чужого присутствия. Я уже привык чувствовать каждого, кто приходит сюда, но сейчас Библиотека словно кричит во весь голос, что на ее территории появился чужой. И я точно знаю, что этот чужой — Энгион. Но почему?! Он же бывший хранитель! Это место приняло и полюбило его гораздо больше меня! Но сейчас меня просят о помощи. Библиотека больше не желает знать Энгиона. Она считает его своим врагом.

Все эти чувства — свои и своего странного дома — я даже не успеваю осмыслить толком. Я знаю, что надо действовать, и как можно скорее.

— Он здесь! — я кричу, и все лица поворачиваются ко мне, — У зеркала, — Библиотека сама услужливо подсказывает, где именно проник на ее территорию враг.

Грэм срывается с места и исчезает за дверью прежде, чем я успеваю к нему повернуться.

— Гург, Рен-Атар, за мной! Остальные остаются, — приказывает леди Рисс и тоже бросается к двери.

Я следую за ней.

— Останься, Гектор, — бросает она через плечо, но я не подчиняюсь ничьим приказам.

Я — смотритель. Пусть я просто лишенный магии человек, но мой дом только что попросил меня о помощи, и я не могу остаться в стороне, когда к нам проник враг. Я догоняю оборотней. Им пришлось замешкаться, на ходу скидывая с себя одежду. Рената бежит рядом со мной, мы даже немного опережаем волка и львицу. За спиной слышится тяжелая поступь дракона, время от времени с жалобным звоном ломаются какие-то хрупкие предметы.

За три шага до поворота я успеваю почувствовать, что Энгиона здесь больше нет. Я вбегаю в коридор и резко торможу, раскидываю руки, чтобы задержать своих спутников. Я почти вижу расплывающееся перед зеркалом озерцо недоброй зловонной магии. В звериной ипостаси оборотни тоже чувствуют неладное, Рената врезается в мою руку, и я подхватываю ее, чтобы не упала, а Гург еще топочет за поворотом. Мы останавливаемся всего в локте от этой дряни.

— Не подходите, — предупреждаю я, хотя все и так уже поняли, что дальше идти нельзя, — Это остаточная магия. Никому нельзя приближаться к зеркалу, пока она не развеется. Рената, бегом, позови Фарияра и Ирэльтиля. Может, они смогут определить, что именно здесь наколдовали.

Гномка не заставляет просить себя дважды и тут же убегает.

— Ваше высочество, простите, но вы занимаете почти весь коридор. Не могли бы вы побыть пока в одном из экспозиционных залов. Третья дверь справа вам вполне подойдет.

Дракон кивает и, пятясь, ползет к указанной двери. Когда он, наконец, впихивают свою тушу в полупустой зал, оборотни разворачиваются и тоже начинают двигаться в обратном направлении. Мгновение спустя я понимаю, что им не помешает моя помощь. Не так легко собрать раскиданную одежду зубами.

Едва свернув за угол, я сталкиваюсь с Грэмом. Шерсть вздыблена, клыки оскалены, зрачки расширены.

— В чем дело?!

Первая мысль, разумеется, о самом худшем: Энгион снова проник в Библиотеку, но на этот раз я этого не почувствовал. Но волк быстро прячется за мою спину и тихо скулит. Я смотрю в даль коридора. О-о-о! Бедняга Грэм! Я должен был догадаться. Леди Рисс никогда не отказывается от своих планов и, похоже, собирается сыграть ва-банк. Нагая и бесстыжая, она прогулочным шагом двигается по коридору, собирая детали своего туалета.

— Мадам!

Она оборачивается, видит меня и презрительно фыркает. Я толкаю одну из дверей.

— Сейчас здесь будет половина правителей мира, мадам. Думаю, эта комната вполне подойдет вам, чтобы привести себя в порядок.

— Ты, как всегда не вовремя со своими советами, Гектор, — обиженно тянет она, но все же заходит в комнату и закрывает за собой дверь.

— Пошли, — говорю я вервольфу и начинаю собирать его одежду.

Волк хватает зубами штаны и тоже скрывается в одной из пустых комнат.

— Чертова баба! — шипит Грэм не хуже кошки, когда я вхожу следом.

— Мог бы гордиться, — усмехаюсь я.

— Ты-то очень гордишься? — рычит он в ответ.

Черт, ну откуда этот мальчишка все знает?!

— Я был для нее диковинной игрушкой. А ты — драгоценность. Леди Рисс очень хочет получить полукровку от тебя. Но гордиться тебе следует не тем, что она тебя выбрала.

— Чем же?

— Тем, что устоял.

Руки оборотня бессильно падают вдоль тела, плечи сутулятся.

— Я бы не устоял, Гектор, — шепчет он, — Я бы не устоял перед ней, если бы успел перекинуться.

За три года отчаянья в его голосе так и не поубавилось.

— Ты слишком хорошо воспитан, чтобы разгуливать голышом перед руководительницей совета кланов, — мне очень хочется свести все к шутке, но, видно, не судьба.

— Ты не понимаешь, — с горечью произносит Грэм, — Я был волком, когда ее увидел, но… У меня было такое чувство, что я не удержусь и перекинусь. Я хотел ее.

Я подхожу и кладу руку ему на плечо.

— Парень, если тебе так важно сохранить верность девушке из другого мира, в следующий раз ни на мгновенье не позволяй себе забыть, что леди Рисс воздействует на окружающих магией.

— Думаешь, она не оставит меня в покое?

— Миледи никогда не отказывается от своих планов. Конечно, сейчас ей не до того, как и всем нам. Сегодня она просто воспользовалась подвернувшимся случаем. Но в будущем постарайся не оставаться с ней наедине.

— Гектор, а ты не мог бы…

— Я не всесилен, Грэм, — перебиваю я, — Пока ты здесь, я могу лишь постараться не допустить повторения инцидента. А там жизнь покажет. В конце концов, когда кончится весна, тебе станет проще справляться с собой.

— Я понимаю, — понуро отвечает он.

Мое внимание привлекают голоса в коридоре.

— Возьми себя в руки, и вперед. Мы представляем Библиотеку. Не забыл?

Когда мы выходим, в коридоре уже никого нет. Ирэльтиль и Фариар колдуют около зеркала. Вокруг толпится почти все почтенное собрание. Даже любопытная морда Гурга высовывается из двери.

Рената внимательно смотрит на Грэма, потом подходит и становится рядом с оборотнем. Почувствовала, что что-то неладно. Грэм небрежно обнимает ее за плечи и, то ли прижимает к себе девушку, то ли сам прижимается к ней, в поисках защиты. Объединившая их тайна иного мира уже давно переросла в трогательную дружбу. Я рад, что эти двое есть друг у друга. Надо будет сказать Ренате, чтобы присматривала за парнем вне Библиотеки. Наша Рен-Атар и коварной кошке может оказаться не по зубам.

— Проникновение, — произносит, наконец, Ирэльтиль, брезгливо отряхивая руки, и Фариар кивает, — Точнее, просто контакт. Он с ней пообщался.

— Только этого не хватало, — ворчит конунг.

— Он мог ей навредить? — озабоченно спрашивает Тион.

— Нет, — Фариар качает головой, — Скорее всего он даже напугать ее не старался. Он хочет ее уничтожить, так же, как и Леандирату, а для этого нужно подобраться поближе.

— Интересно, как? — фыркает Лилея.

— Очень просто, — вздыхает Ирэльтиль, — Уговорить ее открыть встречный проход. Сила Серебряной леди огромна. У нее может получиться. На собственную погибель.

— Сам он не станет пытаться? — спрашиваю я.

— Как знать, — пожимает плечами эльф, — Может и попытается. Он сейчас уверен в своих силах. Контакт ему удался, и мы его не достали. Надо бы поставить охрану около зеркала.

— Защищенную охрану. Из тех, чьи портреты находятся как можно ближе, — добавляю я.

Все головы поворачиваются в сторону вернисажа.

Ундина. Я не знаю ее имени, но она амазонка, воительница и, почти наверняка, магичка.

— Я пошлю за Арианной, — кивает Лилея.

Оборотень-орел.

— Он не сможет драться в закрытом помещении, — качает головой леди Рисс.

Гоблиненок. Увы, они слишком медленно растут. Он все еще малыш.

Снова оборотень. На этот раз, кажется, росомаха. Отличный боец. Царственная кошка кивает.

Саламандра. Снова увы. Воины и маги у них только мужчины.

Энгион. Собственной персоной.

Еще один эльф. Кажется, я видел его несколько раз вместе с Энгионом.

— Он не на нашей стороне, — подтверждает мои подозрения Ирэльтиль.

Синдин Дил-Унгар, мастер секиры. Конунг морщится. Грэм хихикает, а Рената прячет лицо у него на груди.

— Я пошлю за Синдином, — мрачно сообщает конунг.

Цветочная фея. Одно из самых нежных и невинных созданий волшебного мира. Они даже эмиссара не прислали на этот совет.

О! А вот это удача! Хандариф — какой-то младший родич Фарияра, но, несмотря на свою юность, уже успел снискать славу одного из сильнейших магов всего мира. Фарияр улыбается. Да, есть чем гордиться.

— Думаю, этого достаточно, господа. С такой четверкой Энгиону не справиться, — я тоже невольно улыбаюсь.

— Остается решить, кто будет охранять зеркало сегодня, — подает голос Тион, — Ваши воины не появятся здесь раньше завтрашнего утра.

— Я буду, — Гург еще сильнее вытягивает шею, — Мне здесь нравится.

— Только не влезь носом в остаточную магию, твое высочество, — фыркает кошка.

— Хорошо, — покорно соглашается принц и немного подает назад.

— Гектор подал неплохую идею защиты, господа, — задумчиво произносит Ирэльтиль, — Вам не кажется, что нам надо обсудить стратегию?

И владыки нашего мира, оставив дракона охранять зеркало, направляются обратно в большой зал.

Марта.

Сегодня был эльф. Почему эльф? Не знаю. Но вот получился эльф. И стал совсем похож после того, как я пририсовала ему острые ушки. Но я и до этого знала, что он эльф.

Эльф выглядел немножко мультяшным. Не совсем, конечно. Просто заполненные яркими бликами неземного света глазищи напоминали персонажей анимэ. Но переделывать не хотелось. Да и вообще, мне нравилось то, что вышло. Эльф, так эльф. Вон три дня назад, после наезда начальства, я вообще горного тролля нарисовала. До сих пор на это страшилище смотреть не хочется. И о наезде думать тоже.

А эльф — это даже приятно. Не каждый день в твое воображение приходят попозировать такие персонажи. Этот был очень юный эльф. Во всяком случае, выглядел он юно, а там кто их разберет. Если верить многочисленным авторам фэнтези, то они по тысячи лет живут. А может, это вообще эльфийка? Нет, не похоже. Эльфийки, они немного жеманные, а это действительно совсем молоденький эльфенок. У него даже чувство расового превосходства еще не гипертрофировалось.

Я не знаю, почему я их различаю. И почему так уверена, что они приходят именно позировать. В основном, молодежь. Вот дракон тоже был совсем малышом. Мне даже показалось, что он сбежал от родителей ради забавы показаться мне и получить свой портрет. Зато на следующий день мой карандаш лихорадочно носился по бумаге изображая Очень Свирепого Дракона. Или Драконессу. Это уж как посмотреть. Но ничего, обошлось. Она, вроде, даже довольна осталась. Я стараюсь, и они, как правило, остаются довольны.

А вот люди не приходят никогда. Может, их там нет. Где там? Не знаю. Я действительно ничего не знаю. Да и какая мне разница? Я ведь это все придумала. Надеюсь. Но людей я рисовать не могу. Странно, правда? Вот если у этого эльфенка убрать острые ушки, то получится задорный такой мальчишка. Но он перестанет быть живым. Я пробовала. Из горного тролля тоже Квазимодо не выйдет, даже если я ему человеческий цвет лица придам. Ну, драконы вообще не в тему. Я пробовала рисовать и портреты обыкновенных людей. Тот же эффект. Бездарная мазня самоучки. Ни сходства, ни характеров. Может, если там есть люди, они об этом знают. Потому и не приходят позировать. Только однажды у меня получился очень странный женский портрет. При всей своей активной некрасивости, эта дама отличалась таким ехидным взглядом и открытой улыбкой, что привела меня просто в восхищение. Впрочем, у людей редко бывают такие лица. Скорее всего, это была гномка. Просто ни до, ни после я не встречалась с дамами этого славного народа, потому, наверное, и не сразу поняла.

И все-таки странно немного, почему несуществующих персонажей я вижу такими живыми и близкими, а самых родных и любимых людей не могу отобразить на бумаге. Но если честно, когда я рисую этих чудиков, я немножко становлюсь ими, знаю о них все, что нужно знать, чтобы не ошибиться и рассказать рисунком правду. Может дело как раз в том, что когда я рисую людей, я очень боюсь в них ошибиться.

Все, малыш. Твой портрет готов. Сейчас отсканирую и закину в сеть. Да, именно так я и поступаю. И почему-то мне кажется, что они этого ждут. А как иначе они могут увидеть, что получилось?

Иногда мне очень хочется с ними поговорить. Наверное, они смогли бы рассказать мне о жизни гораздо больше, чем мне до сих пор удалось узнать. Так мне кажется. Ведь если подумать, сколько лет этому эльфенку? Возможно, должно пройти пару столетий, прежде, чем он станет взрослым. Интересно было бы услышать мнение о многих вещах полуторовекового подростка.

Вервольф был вежлив. Он пришел в человечьей ипостаси и не представился. Но я, почему-то, сразу поняла, кто он. Странный получился рисунок. Черты волка, словно невзначай, проступают из-под человеческих. Но мне нравится. Надеюсь, ему понравится тоже. Мне всегда хочется, чтобы они остались довольны. Я считаю, что я им, в некотором смысле, обязана. Они сами меня выбрали, я так думаю. И я благодарна им за то, что они скрашивают мои одинокие вечера.

Ну что поделать, я так и не научилась просиживать скамеечки у подъезда вместе с соседскими бабушками. Хотя, сама уже дважды бабушка. Правда, говорят, молодая. Это, конечно, приятно и льстит самолюбию, но я-то знаю, сколько мне лет. И пускай новый босс не подозревает, что держит на рабочем месте столь солидную даму, стоит ему заглянуть в мое личное дело, и выяснится, что мой шестой десяток уже перевалил в свою вторую половину. И тогда не избежать мне торжественных проводов на пенсию.

Сама не понимаю, почему так держусь за эту работу, которая даже не доставляет мне удовольствия. Конечно, она дает мне полную финансовую независимость. Того, что я зарабатываю с лихвой хватило бы на безбедное существование семьи из трех человек, и уж тем более одинокой женщине хватает выше крыши. До того, как я туда устроилась, Аня мне помогала. Потом необходимость в этом отпала. Но когда они с Дитрихом поженились, моему зятю пришлось долго объяснять, что минимальная, по его мнению, сумма — в наших реалиях очень солидные деньги. Пока сам у нас не погостил, не поверил. И я точно знаю, что если я по какой-то причине перестану работать, он меня не оставит. Сам все время напоминает, что если я почувствую себя плохо, то должна бросить работу, они с Аней обо всем позаботятся. Но я не представляю себе, что смогу пойти на поводу у его щедрого предложения и засяду в четырех стенках. Наверное, просто привыкла каждый день выходить из дома и чувствовать себя занятой. Это мобилизует.

Хотя, в последнее время я все чаще ловлю себя на мысли, что куда важнее мое творчество, как художника. Для кого? Уж точно но не для дочери и зятя. Для меня самой? Если задуматься, то не так уж редко случаются вечера, когда я и не вспоминаю о своем альбоме, а просто просиживаю с книжкой или смотрю кино. И уж едва ли для миллионов таких же, как я, анонимных бродяг по интернету, от нечего делать рассматривающих картинки. Нет, это чувство значимости того, что я делаю, вовсе не относится к нашему миру. Мои рисунки нужны им, моим гостям и моделям. А я могу лишь благодарить их зато, что они выбрали меня. Не так ли, вервольф? Не ответит. А скорее всего, даже не услышит вопроса. С чего бы? Я ведь не говорю, я просто думаю об этом, пока довожу до конца рисунок.

Вообще, оборотней интересно рисовать. Была одна дама, довольно агрессивная, которая сразу заявилась ко мне в своей второй ипостаси. Потом, правда перекинулась. Или просто я увидела, какой красавицей она должна быть в человеческом обличии. Считается, что труднее всего рисовать лошадей и кошек. Но тогда я в первый и в последний раз нарисовала портрет во весь рост. Уж очень хотелось передать ее пластику горного льва. Видимо, ей понравилась. Она потом привела ко мне своего котенка. Но дети — это ведь совсем другое.

Они очень редко возвращаются. И всегда только для того, чтобы привести кого-то еще. Никогда — чтобы поблагодарить. Может, некоторые демонстрируют свою благодарность тем, что поставляют мне новых "клиентов". Но тогда я вижу их мельком, и они не остаются до конца сеанса. А может, я это выдумываю. Просто хочется, чтобы было именно так. Как-то странно думать, что их нет больше нигде, кроме как на моих портретах. Вот я и представляю себе невесть что. А с другой стороны, они все такие разные. Не может быть, чтобы это было только моими выдумками. Я ведь никогда заранее не знаю, кого сегодня увижу на своем мысленном подиуме.

Например, этот вервольф. Он не был совсем уж мальчишкой. Да, молод, да в черной полосе на загривке еще не пробилась седина, но он уже был мужчиной, осознающим не только свою силу, но и ответственность за нее. В его глазах было не только веселье ночной охоты, но и жестокость первой смертельной схватки, и боль первой потери. Может, он пришел ко мне именно потому, что захотел снова почувствовать себя маленьким и беспечным. Что ж, значит, в этот раз я не смогла дать своей модели того, что она искала. Потому что на моем рисунке не видно счастливого, не пуганного жизнью волчонка.

И снова я думаю о том, останется ли он доволен, как будто не смогла ничем помочь этому юноше-оборотню. И мне грустно. Я чего-то не сделала? Не выполнила какой-то долг? Не вникла в глубинный смысл?

Прости меня, вервольф. Я не виновата в том, что ты уже вырос.

Мы любим пятницы. Мы — это я и они. Они знают, что у меня укороченный рабочий день и начинают стучаться в сознание еще до того, как я приду домой. Иногда собирается целая очередь. В другие дни редко появляется больше одного персонажа, а по пятницам — целая толпа. Суббота у меня — очень занятой день, воскресенье они, как правило, игнорируют, а вторая половина пятницы принадлежит им безраздельно.

Сегодня они повалили чуть ли не с утра. Странно как-то. Обычно они деликатны и стараются не мешать мне работать, а тут им словно не терпелось. В другой ситуации я бы отпросилась, сославшись на давление или повышенный сахар, но с новым боссом приходится ходить на цыпочках, и я через силу выстукивала тексты документов. Перед глазами рябило, и все время виделись то смешные, то жутковатые мордочки моих гостей. Под конец Наталья Аристарховна не выдержала моего несчастного вида и велела отправляться домой, пообещав прикрыть грудью от начальства. Но я все же дождалась, пока придет Мариф. Он безропотно перекинул к себе на компьютер мою незаконченную работу и пожелал счастливых выходных.

О моих сослуживцах стоит рассказать отдельно. Наша контора — региональный филиал крупной торговой фирмы, имеющей интересы чуть ли не во всех странах мира. Соответственно ведется обширная переписка с поставщиками и существует необходимость перевода документаций на различные товары. По штату в нашем отделе должно быть, кажется, человек десять, но даже в лучшие времена нас никогда не было больше четырех. А сейчас и вовсе осталось два с половиной.

Раз — это Наталья Аристарховна — мой лучик надежды. Эта царственная дама тридцать лет преподавала в Инъязе восточные языки. Впрочем, она еще в совершенстве владеет французским, а поскольку выучила она его, как я подозреваю, еще в Смольном, то первый кандидат на пенсию, все же, она, а не я. С другой стороны заменить специалиста по европейским языкам намного проще.

Наталья Аристарховна переводит с японского, китайского, корейского и прочих инопланетных языков, а иногда и обратно. Однажды понаблюдав, как она оперирует китайской раскладкой клавиатуры, я поняла, что легче научиться вышивать крестиком. (В жизни рукоделием не занималась!) Хотя, подозреваю, что она и это умеет.

Два — это я. На моей совести всегда были немецкий, голландский, дацкий и финский. Английский, с которым по определению приходилось работать больше всего, мы делили с Аллочкой Сельцовой и Фаридом. Наталья Аристарховна сразу гордо заявила, что по-аглицки не разумеет, и к основной массе работы ручки не прикладывала.

Аллочка переводила с французского, испанского, португальского, греческого и еще какого-то, а Фарид — самый настоящий турок, по непонятным причинам зависший в нашем городишке почти на десятилетие, помимо родного языка владел еще и фарси, и, хрен знает, каким количеством родственных и не очень языков, типа хиндустани. Хотя зачем оно нам — не понятно.

Развал нашего отдела начался лет пять назад, когда Аллочка вышла замуж, а потом — в декрет, в коем прибывает и по сей день. Кажется, она беременна третьим ребенком и останавливаться на достигнутом не собирается.

Дети — это святое, и мы, чтобы поддержать коллегу, поделили обязанности. Французский, как я уже говорила, взяла Наталья Аристарховна, греческий — Фарид (оказалось, он и его знает), а мне достался испанский. Португальский не знал никто из нас. Но учить его в спешном порядке пришлось почему-то мне. Все решили, что на базе испанского это проще всего.

А спустя еще несколько месяцев Фарид в одночасье собрался и усвистел на родину предков. Тогдашний шеф, узнав о его планах, рвал и метал, брызгал слюной и чуть не разнес офис вообще и наш отдел в частности. Фарид выглядел удивленным, но невозмутимым. Когда ему удалось, наконец, вставить реплику, он пообещал привести себе замену. "Молодой эфенди. Очень умный. Студент, правда".

Так к нам приблудился Мариф. И хотя он был азербайджанцем, прозвище Эфенди прикипело к нему намертво. Но ключевой характеристикой было все-таки "студент, правда". Мариф был вечным студентом. Только на моей памяти он плавно перетек уже в третий ВУЗ. Соответственно, и работал он неполный день. Зато языков знал не меряно.

Вообще, природа на этом мальчике не отдыхала. Во-первых, он был красив той томной восточной красотой, которая так завораживает европейских и славянских женщин. Во-вторых, в его коллекции уже были дипломы инженера-железнодорожника и политолога, а сейчас он учился на врача-педиатра. Зачем — не понятно. Как-то он по секрету признался мне, что его мечта водить большие пассажирские самолеты, и рано или поздно он обязательно поступит в авиационный институт. К сожалению, для нас это могло означать только одно: когда-нибудь Эфенди испарится из наших реалий в какую-нибудь Казань или Уфу, и нам снова придется искать замену.

Мы с Натальей Аристарховной его обожали, и он отвечал нам взаимностью. Подозреваю, в силу возрастной принадлежности. В тихой гавани нашего отдела он благополучно прятался от навязчивого внимания более юных представительниц слабого пола.

В общем, мы втроем вполне мирно сосуществовали и даже неплохо дополняли друг друга.

Ну и как, скажите, можно бросить такую работу?

Домой я почти бежала. Влетев в квартиру, сразу схватила альбом и карандаши и уже с ними отправилась на кухню.

Пока закипал чайник и разогревался сваренный еще позавчера на три дня борщ, на бумаге уже успели возникнуть черты первого визитера. Я видела его очень отчетливо, но никак не могла понять, кто он. Не человеческое существо, уж точно. Но и на оборотня во второй ипостаси совсем не похож. Или не похожа? Да кто же она? Лиса? Кицуне? Но я не видела в том мире людей, так что же ей там делать? На чьи страхи охотиться? Уж не на мои ли? И улыбается так ехидненько. Знает, что я терпеть не могу тофу, как и она? Эй, зверушка, я не враг тебе. Да и никому из вас. Зачем ты так навязчиво ломишься в мои мысли? Или ты знаешь обо мне что-то, чего не знаю я сама?

Я смотрела на неоконченный портрет все время, пока спешно хлебала борщ. Кто же ты? Почему ты пришла? Впервые я видела кого-то, кто… не любил меня? Не признавал? Затаил на меня зло? Я не могла объяснить. Но в этом существе не было ничего доброго. Глубоко в подсознании перепугано шептались другие визитеры. Я знала, что они на моей стороне. Они тоже хотели, чтобы Кицуне побыстрее ушла. А это сейчас зависело только от меня. Решительно отодвинув пустую тарелку, я несколькими штрихами завершила портрет. Вот так тебе! Я увидела твою тайну, и страх мелькнул в желтых глазах. Ты здесь не по своей воле, но кто бы ни прислал тебя, должен придти сам, если хочет что-то сказать мне. Пусть приходит. Пусть посмотрит мне в глаза. И я нарисую его таким, какой он есть. Так же, как тебя. А теперь убирайся! И не надейся, что твой секрет никто не узнает.

Я заварила чай и пошла включать компьютер. Простите, малыши, но что-то подсказывает мне, что морду этого зверя нужно показать всем как можно скорее. А потом я вернусь к вам, и все будет, как всегда. Вы останетесь довольны, я постараюсь.

Ненавижу субботы! Так уж повелось, что суббота у меня — хозяйственный день. Как всем инсулиновым диабетикам, мне приходится жить в строгом соответствии с режимом, что мало подходит к моему характеру. Я вообще человек несобранный и правилам подчиняться не люблю. Ну, вот! Откуда в моей голове взялась эта крамольная мысль? Вперед, Марта! Не расслабляйся.

Укол, завтрак, поход в гипермаркет, где есть большой отдел диабетического питания, и в салон красоты. Потом — уборка, стирка и готовка полуфабрикатов на всю неделю. Так я живу. Единственное светлое пятно в субботу — вечерний сеанс связи с дочерью. Видит Бог, я всегда уважала немцев за их собранность, но пунктуальность зятя доводит меня до белого каления. Почему, спрашивается, я не могу позвонить Ане в другой день? Но нет, только в субботу, только вечером. И ведь не придерешься. Смысл придираться, если он все равно не поймет, что именно мне не нравится. Иногда меня это бесит. А Аня привыкла.

Но сегодня все шло наперекосяк. Точнее, все шло, как обычно, но я никак не могла сосредоточиться на том, что делаю. Мысли все время возвращались к вчерашнему альбому. Вот именно! К альбому! Я вчера целый альбом убила. Ну, может, чуть меньше. Очень хотелось снова взглянуть на рисунки, но я заставила себя быстро одеться и выйти из дому. Знаю ведь, что если сейчас загляну в альбом, захочется что-то поправить, или начну вспоминать своих вчерашних визитеров, размышлять о них… В общем, расслаблюсь, никуда не пойду, и, того и гляди кто-то снова постучится в мое сознание, несмотря на субботу, и все мои дела насущные останутся не сделанными.

Но неизвестно откуда взявшийся теплый весенний ветерок, ласково треплющий еще не оперившиеся ветки деревьев на бульваре, не принес облегчения. Скорее, наоборот. Он словно нашептывал что-то, что знали лишь мы вдвоем, и мысленно я снова погрузилась в размышления о вчерашнем вечере. Смешные и угрюмые мордочки моих моделей снова и снова вставали перед глазами. Они были восторженными, предвкушающими, напуганными, озабоченными. Некоторые из них, как всегда, пришли ко мне из любопытства, другие — похоже, по чьему-то повелению, а третьи… третьи, словно выполняли какой-то долг. Это было странно. Раньше я никогда не замечала за ними такого отношения к себе. У меня всегда было чувство, что я рисую их не потому, что этого хочется мне, а потому, что они сами так захотели. И вот теперь их приход стал, как бы, обязательным. Или необходимым.

Что-то еще не давало мне покоя. Какой-то портрет, но я никак не могла вспомнить, какой именно. Не Кицуне. Ее я постаралась выкинуть из головы сразу же, как только загрузила рисунок в инет. Нет, кто-то другой. И самое обидное, я не могла понять почему, вникнуть с суть ускользающего беспокойства воспаленного подсознания.

— Добрый день, Маргарита Францевна. Как всегда, отвезти девочкам?

Я вздрогнула и подняла глаза.

На меня смотрел улыбающийся эльф. Как же он вырос! Хотя, что это я, вчера же виделись. Вот! Вот оно! Точно! Эльф-подросток, которого я рисовала лет пять назад, вчера вернулся и снова воцарился на подиуме. Как говорится, уже не мальчиком, но мужем. Вернулся!

На мгновение перед глазами все поплыло, и в следующий миг я осознала, что стою около кассы гипермаркета и пялюсь на паренька из службы доставки.

— Маргарита Францевна, вам не хорошо? — забеспокоился он.

— Нет-нет, Ванечка! — я заставила себя улыбнуться, — Просто задумалась. Прости, ради Бога, что напугала.

Паренек облегченно вздохнул, а я продолжала вглядываться в его лицо. А ведь действительно похож! Удлинить и осветлить волосы, увеличить и слегка загнуть уголками к верху глаза, убрать из уха залихватскую серьгу, а с носа — веселенькую россыпь веснушек, и получится давешний эльф. Господи, я что же, реальных людей в сказочных персонажей превращаю? Хотя нет, стоп. Пять лет назад мы уж точно не были знакомы. Мы познакомились в позапрошлом году. Тогда я обратила внимание, что мой заказ старается получить один и тот же молодой человек. Уж понятное дело, не ради меня, старой грымзы. Просто мои покупки отправлялись к двум девочкам-студенткам Инъяза, снимавшим однокомнатную квартиру на нашем этаже. По мимо сразу же завязавшейся теплой дружбы, между нами существовал бартерный обмен, по которому они выполняли для меня мелкие поручения, а я подтягивала их по немецкому, который шел вторым языком. Тогда, сообразив, что мои юные соседки не против визитов симпатичного паренька из гипермаркета, я стала сама просить, чтобы он доставлял мои покупки.

Значит, с эльфом я познакомилась раньше. Если, конечно, я не ошибаюсь, и ко мне действительно второй раз приходил один и тот же эльф.

Я пообещала себе обязательно сравнить сегодня же два портрета, поручила Ванечке позаботиться о моих сумках, чему он страшно обрадовался, а сама направилась в салон.

Наверное, со стороны это выглядит смешно: стареющая женщина, у которой нет ни мужа, ни любовника, а дочь давно живет за границей, упорно цепляется за остатки былой привлекательности. На самом деле ни за что я не цепляюсь. Иногда, особенно осенью или зимой, мне приходится выдерживать нелегкие бои с самой собой, и только невероятным усилием воли я заставляю себя отправиться из супермаркета наводить красоту. Но я точно знаю, что если позволю себе хоть в малом отступить от ритуала, дальше все покатится по наклонной плоскости. Я не имею права делать себе поблажек. Если сегодня я позволю себе пропустить этот визит, завтра у меня не будет настроения выходить из дому, в понедельник я могу разболеться и вообще не пойти на работу, а еще дней через пять ничто не помешает мне проспать время укола. На мой взгляд, лень — болезнь, страшнее алкоголизма или наркомании. Умереть от нее можно точно так же, если не еще быстрее.

Впрочем, сегодня, несмотря на не проходящий зов оставленных дома принадлежностей для рисования, я вдруг стала получать удовольствие от прогулки. Не знаю, какой дух противоречия заставил меня направиться в салон пешком. Но идти было не так уж и далеко, и троллейбус помог бы мне выиграть не больше десяти минут. Мельком взглянув на часы и убедившись, что не опаздываю, я свернула с бульвара и пошагала, срезая путь, по узким кривоватым улочкам.

Здесь дыхание весны ощущалось еще сильнее. Наверное, потому, что в отличие от бульвара, засаженного царственными серебристыми тополями, в этих переулках росли старые, скрюченные акации. Нет, они еще не цвели. Тонюсенькие, сложенные, как крылышки мотыльков-однодневок, листики только что вылупились из почек. И в воздухе витал не запах, а лишь предчувствие того одуряющего медвяного аромата, что заполнит эти улицы спустя несколько дней, если погода позволит раскрыться смешным белым собачкам.

Здесь это и случилось.

Вы помните, какими вы были в шестнадцать лет? Вы помните, что сулила вам каждая новая весна? Это ощущение, это предчувствие. Это ощущение предчувствия. Начало. Весна — начало всегда, но лишь в юности нам кажется, что новая пора оживления природы несет и нам перемены к лучшему. И мы ждем чуда. И мы ждем любви.

С тех пор, как мне было шестнадцать, прошло больше сорока лет. Два поколения. Почти два поколения. У меня подрастают внуки. Максу четыре года, и иногда мне кажется, что он понимает меня лучше Анны. А Марта… она родилась в декабре, и ее назвали в честь меня. С точки зрения моего зятя, это большая честь, но мне страшно от того, что имя может оказать влияние на ее будущую жизнь. Я не хочу, чтобы она была похожа на меня. Зачем? Чем могу я похвастаться в свои пятьдесят семь? Тем, что в жизни мне пригодился не диплом архитектора, а знание иностранных языков? Тем, что семнадцать лет верна покойному мужу? Разве это добавило мне красоты, ума, жизнерадостности, веры? Нет. Это то, что заставляет меня жить, иногда, против собственной воли.

Маргарита… Мы еще не встречались. Летом я поеду к ним во Франкфурт, увижу внучку, свою тёзку. Какая ты, Марта?

Какая я, Марта?

И ответ пришел из ниоткуда.

"Как ты прекрасна, моя Марта!"

"Мне пятьдесят семь!" — лихорадочно заметалось сознание.

"О, Всмогущий! Всего пятьдесят семь! Какая юная!"

"Мне пятьдесят семь! Я старуха!" — кричало все внутри.

Я услышала смех.

"А мне пятьсот тридцать два, моя Марта. Тебя это пугает?"

"Пятьсот тридцать два…"

"Некоторые могут назвать меня зрелым мужчиной, но рядом с тобой я снова становлюсь юным и безумным, моя Марта. Потому что в тебе живет весна. В тебе живет возрождение".

"Пятьсот тридцать два? Это безумие! Люди столько не живут!"

"Люди? Кто сказал, что я — человек? Кто сказал, что человек — ты, моя Марта?"

"Я — человек!"

"Все зависит от тебя… Только от тебя…"

— Что делаем сегодня? — спросила меня юная и очень талантливая девочка Инга. Стилист от Бога.

— Что-нибудь эльфийское — ответила я, не понимая, что именно говорю.

— Эльфийское… — задумчиво протянула Инга, — а ведь это как раз под ваш цвет волос…

Я поседела в одночасье, в тот вечер, когда погиб мой муж, и я думала, что потеряла Аню.

Нелепо. Бессмысленно. В духе времени. Слишком много неконтролируемого оружия. И еще больше неконтролируемой агрессии.

Пьяный гоблин с автоматом салютовал сам себе. Очередь прошила нашу машину со стороны водителя. Муж умер на месте, а Аня получила скользящее ранение в голову. Я отделалась несколькими синяками и ссадинами. Вот только в больнице мы с дочерью оказались в соседних палатах. Обе в коме.

С тех пор моя жизнь подчинилась жесткому распорядку уколов инсулина. В некотором смысле диабет меня спас. Мне нужно было жить ради дочери, а значит организовать заново свое существование. И маячивший за спиной призрак новой комы, из-за которой Аня может остаться одна, не позволил мне развалиться на части.

Уже потом, когда весь этот кошмар остался позади, а боль притупилась, я сделала несколько попыток покрасить волосы. Но, что бы ни сулили производители рекламой на этикетках своих товаров, получить желаемый цвет в домашних условиях не реально. Вместо родного темно-русого оттенка моя шевелюра претерпела изменения по всей гамме осенних листьев. Денег на дорогие салоны у меня тогда не было, и, после серии неудачных экспериментов, я махнула рукой на это дело и осталась седой.

Уже потом, спустя много лет, Инга долго ломала голову, стоит ли бороться с моей сединой. В итоге, как ни странно, она тоже пришла к выводу, что так лучше, и с тех пор просто регулярно тонирует мои волосы в цвет голубоватого серебра.

На удивление, все мои знакомые, кто не знает правды, в том числе и сослуживцы, уверены, что я намеренно крашу волосы в такой экстравагантный цвет. Правда, после блокбастера "Люди Х" это даже перестало казаться оригинальным.

Ну и выдержка у меня! Вот уже и вечер, а я так и не прикоснулась к альбому. А ведь тянуло все время. Когда убирала и загружала стиральную машину, когда готовила, даже когда говорила с Аней, Дитрихом и Максом и умилялась пускающей пузыри Марте. Понимая, что опять неделю их не увижу, я, все равно, не могла сконцентрировать внимание на своей семье. Часть его все время была занята вчерашними рисунками.

А Аня сказала, что я помолодела на 20 лет. Даже у зятя глаза округлились. Что же Инга там начудила? Надо будет внимательно рассмотреть себя в зеркале.

В салоне на меня сбежался полюбоваться весь персонал, а Валентина Васильевна, хозяйка заведения, поздравила Ингу с открытием нового направления в моде. Но я сама лишь мельком взглянула на свое отражение. Мысли витали вокруг того странного, состоявшегося в моем подсознании диалога, и собственный внешний вид мало меня волновал. Но, видно, получилось и вправду что-то экстраординарное, если уж и Макс, которому абсолютно по фиг, как я выгляжу, вдруг заявил, что его бабушка — сказочная фея-крестная.

Я выключила компьютер, достала из ящика вчерашний альбом и карандаши (надо доделать кое-что, а то ведь они могут обидеться — уже сутки прошли, а не все портреты выложены в сеть). Уже выходя из комнаты, я прихватила с комода большое зеркало. Ну, что поделать, я люблю рисовать на кухне, а зеркал там, сами понимаете, не предусмотрено. А так, я сумею изучить свой новый имидж, пока буду обдумывать, какие изменения нужно внести в рисунки.

Но, разумеется, место для зеркала нашлось только в дальнем конце стола, и, начав править вчерашние работы, я начисто забыла о его существовании.

Мои визитеры, как обычно, соблюдали субботний мораторий, но сегодня мне это казалось странным. Только закончив доводить до ума вчерашнюю коллекцию, я задумалась, почему. Осознание было неожиданным. Мне хотелось рисовать. Мне самой. Не потому, что меня просили об этом они, а изнутри. И это было сродни весеннему чувству ожидания.

Взгляд упал на зеркало. "Что-нибудь эльфийское". А если… У меня не получается рисовать людей. "Кто сказал, что человек ты, моя Марта". Какая я, Марта?

Я привстала с табуретки, чтобы придвинуть зеркало к себе.

И тут выключили свет.

Чертыхнувшись, я на ощупь сняла с холодильника декоративный подсвечник с двумя витыми свечками. Спички… Где же у меня спички? Может, поджечь пьезо-зажигалкой плиту и от нее — свечи?

Больно стукнувшись голенью об табуретку, почему-то стоявшую посреди кухни, я все же добралась до плиты и зажгла газ. Мне даже удалось не оплавить на горелке все свечки до основания. Кухня озарилась неверным светом двух язычков пламени. На столе таинственно мерцало зеркало. Мне стало не по себе.

Очень медленно я приблизилась к ставшему вдруг чужим и опасным стеклу. Зажмурилась. Пальцы мертвой хваткой свело на кованом подсвечнике, как на единственном оружии. Ну, же, Марта! Чего ты боишься? Это всего лишь твое отражение. Открой глаза. Давай же!

Но подсознание орало об опасности. Да что ж это такое в самом деле! Что я, как маленькая!

Разозлившись на невесть откуда взявшиеся детские страхи, я рывком подвинулась к зеркалу и открыла глаза.

Глаза… Я не увидела своего лица. Я не успела рассмотреть его, тонущее в пляшущих тенях, отбрасываемых тусклыми свечками в моей дрожащей руке. Да и мое ли лицо это было? Вместо собственных бледно голубых глаз на меня взглянули из зеркала серовато-желтые с вертикальными змеиными зрачками зенки невиданного чудовища.

Я закричала и шарахнулась назад. Так и не убранная с середины кухни табуретка предательски шибанула меня под колени. Теряя равновесие, я взмахнула ослабевшей рукой, и тяжелый кованый подсвечник, описав в воздухе красивую дугу, врезался в зеркало. Стекло лопнуло с торжествующим звоном, осыпав все вокруг мелкими осколками. Свечки разлетелись в разные стороны и погасли, а я все-таки не удержалась и тяжело рухнула на спину с высоты своего немалого роста, больно ударившись позвоночником.

На пару мгновений мне показалась, что мир перестал существовать. А потом зажегся свет.

Стилист отличается от парикмахера тем, что, глядя на ваше лицо, он знает, что нужно сделать с вашими волосами, чтобы не изуродовать, а наоборот подчеркнуть все самое привлекательное в ваших чертах. Парикмахер отличается от цирюльника тем, что позволяет вашим волосам расти так, как им заповедала природа, и всего лишь придает им форму. Инга была не только великолепным стилистом, но и прекрасным парикмахером, и я понимала, что даже после бессонной ночи, моя голова будет, хоть и растрепанной, но "эльфийской".

Поэтому, доползя до ванной, я не глядя схватила с полочки зубную щетку и пасту и сразу нырнула под душ. Смотреть на себя я все еще боялась.

Голень почернела и слегка припухла. Даже просто провести по ней губкой было больно. А о том, что творится у меня на спине, страшно было подумать. Но я твердо решила не интересоваться этим вопросом. Очень уж не хотелось, рассматривая в зеркале синяк на позвоночнике, ненароком взглянуть самой себе в незнакомые змеиные глаза.

Впрочем, с новообразовавшейся фобией предстояло сразиться очень скоро. В десять мои милые соседки Вика и Ксюша придут заниматься немецким, и нужно быть твердо уверенной, что я не напугаю их своим свежеприобретенным "томным" взором.

За завтраком я старательно убеждала себя, что чудище в зеркале привиделось мне из-за неверного света свечей и странного настроя всего прошедшего дня. Сейчас, когда весеннее утреннее солнышко весело поблескивало на стеклах кухонного буфета и никелированных боках чайника, я могла легко поверить, что всему виной было расшалившееся воображение. Но все же, глубоко в подсознании, я была уверена, что это не так.

Я встряхнула уже подсохшей головой и решительно направилась к трюмо. Закрывать глаза я себе запретила. Лучше увидеть все сразу, а уж потом думать, что делать дальше.

Уф-ф-ф! Мои глаза. Голубые. Самые обычные. Лицо тоже мое собственное. Господь всемилостивый! Что она со мной сделала!?!

Мое лицо перестало быть моим. Это было лицо эльфийки. Инга умудрилась частично выпрямить мои вьющиеся волосы, от чего довольно длинное каре прямым белоснежным водопадом легло на плечи. Но в том-то и дело, что выпрямила она их лишь частично! С обеих сторон волосы вздымались крутой волной, словно стыдливо прикрывали острые эльфийские ушки. Неровно подрезанные пряди по-новому обрамляли лицо, от чего глаза казались нереально огромными. Седина выглядела серебром. Даже морщинок как будто поубавилось. Одуреть! Не удивительно, что у Дитриха глаза округлились.

Успокоившись, я покрутилась перед зеркалом, слегка тронула тушью ресницы и даже проверила на всякий случай форму ушей. Нет, свои, родные, круглые. Просто волосы так лежат.

В подсознании промелькнула любопытно-испуганная мордочка. Я даже растерялась. Сегодня же воскресенье! Помотав головой, я попробовала сосредоточиться, но ощущение визита исчезло. Впрочем, это навело меня на мысль, просмотреть старые альбомы. Я ведь вчера так и не выяснила, тот ли это был эльф, или нет.

Еще не было и девяти, и я, уже не опасаясь соседства зеркала, вывалила на ковер все старые рисунки. Сколько же их накопилось! Я невольно задумалась, как давно это продолжается. Лет пятнадцать? Нет, все же меньше. Намного меньше. Кажется, когда я увлеклась фэнтези, Аня уже закончила Берлинский Университет и начала работать на кафедре. Лет девять — десять. Да, потому, что практически с самого начала я выкладывала рисунки в сеть, а первый комп мне дочь с зарплаты купила, чтобы мы регулярно могли общаться. Я тогда еще цифровала их у знакомых в офисе, потому что собственный сканер казался невероятной роскошью. И, тем не менее, вот ведь сколько накопилось! Может, стоило последовать совету зятя и выставить оригиналы на e-bay. Мои рисунки хорошо известны в инете и наверняка неплохо продадутся. Заодно и избавилась бы от этого грандиозного пылесборника. Но, нет, не могу я с ними расстаться. Что-то в этом есть неправильное. Не знаю, что именно, но совершенно в этом уверена.

Эльф нашелся во второй по счету папке. Хорошо, что начала просматривать с конца, а то мне бы не то что часа, дня не хватило бы. Нет, надо смести веничком остатки мозгов, вспомнить хронологию и датировать хотя бы папки. Самой же может понадобиться.

Действительно, он. Я сравнила два рисунка. Почти не изменился, только в глазах уже не видно той светлой бесшабашной радости. Повзрослел. Что же заставило его придти ко мне во второй раз? Тщеславие? Да нет, нет в его глазах тщеславия. Нет, немножко есть, куда ж без этого. Он же эльф. Но оно не главное. Да что же в них такое?

И тут снова промелькнула мордочка. И снова я не поняла, кто это был. И снова любопытство смешалось с испугом, а потом к нему, кажется, добавился налет облегчения. Я опять не успела поймать гостя. Он исчез так же быстро, как и появился.

Странно! Я помотала головой и задумалась. Раньше я никогда не чувствовала в них страха по отношению ко мне. Почему же теперь они, едва сунув нос в мои мысли, убегают, словно боятся найти во мне что-то ужасное? Когда приходила Кицуне, я чувствовала, что они боятся ее, но не меня, а сейчас, словно опасаются подвоха и не решаются подойти поближе.

Я снова взглянула на рисунки и вздрогнула. Я вдруг отчетливо увидела перемены, которые произошли с эльфом между первым и вторым визитом. Его лицо не стало старше, но взгляд наполнился решимостью борца или воина. Решимостью идти до конца, даже на смерть. И лишь в самой глубине глаз легкой дымкой теплился страх перед грядущей битвой. Страх не умереть. Страх проиграть.

Мне стало не по себе. Что же заставило тебя так вырасти, малыш? У меня не было ответа, но почему-то казалось, что узнать его очень важно. И еще я была уверена, что рано или поздно узнаю.

Они пришли целой толпой в самый разгар урока. Это было так неожиданно, что я ошиблась с артиклем, и девчонки захихикали. Я отболталась тем, что вчера говорила с Максом, а этот двуязычный ребенок и не такое может ляпнуть. Объяснение прошло, но мысли собрать было уже невозможно. Я с трудом дотянула до конца урока, потом стоически вытерпела почти час традиционного чаепития. Мое подсознание обиженно гудело на разные голоса. Едва дверь за девочками закрылась, я схватила альбом и рванула на кухню.

И начался марафон.

Я рисовала, не переставая, до глубокой ночи. Потом утром, за завтраком. В последний момент, перед уходом на работу я, сунула в сумку альбом и карандаши. (Будь благословенна мода на необъятные дамские ридикюльчики!) Это было глупо, но в сердце тлела надежда, что к перерыву удастся разгрести завал в работе и немного порисовать. Но, в любом случае, я ни за что не согласилась бы расстаться с альбомом на долго. Он был связующей ниточкой между мной и их миром. А они ждали. Я все время чувствовала их присутствие за спиной и почему-то знала, что не имею права это игнорировать. Что-то важное творилось в мире. В моем? Или в том, другом? Я не понимала, что именно, но знала, что прочно повязана на неведомые мне события. И все еще надеялась разобраться. А для этого надо было рисовать.

И я рисовала. Рисовала каждую свободную минутку. Обнаглев окончательно — даже на работе, когда не было ничего срочного. Наталья Аристарховна и Мариф косились на меня с любопытством, но не возражали. Я понимала, что если меня застукает начальство, то, скорее всего, уволит, но мне было наплевать. Рисовать было важнее. И в среду начальство меня таки застукало. Но, как ни странно, мне это пошло только на пользу.

Утро достопамятного понедельника ознаменовалось паломничеством к нам молодого поколения со всего офиса. Впервые причиной такого повышенного интереса стал не Эфенди, а моя прическа. Ну, что поделать, не удалось мне проскользнуть в наш тихий отдел незамеченной, и глазастые девчонки из кастомер сервиса повалили выяснять, в какой салон я хожу.

Наталья Аристарховна потерпела это примерно с полчаса, а потом трубным гласом устранила безобразие. Но любопытные физиономии сотрудников продолжали мелькать в дверях.

К перерыву я закончила все переводы, кроме английских. Наталья Аристарховна затеялась чаевничать, а я, по-партизански приладив альбом на коленях, рисовала.

— А то я не знал, куда работать иду! Специально самых красивых женщин выбирал, да! — донесся из коридора насмешливый рык Марифа.

Мы прыснули. Эфенди просочился в комнату и закрыл за собой дверь, отрезая отголоски маленького сражения. Я выглянула из-за монитора и сделала ему ручкой.

— Вах! Правду сказали! Эльфа! Почему раньше маскировалась?!

Мы покатились с хохоту. Наталья Аристарховна тут же протянула нашему любимцу кружку с чаем и тарелку с домашней выпечкой.

— Злая вы женщина, Наталья Аристарховна! — пожалел меня Мариф, прожевывая первый кусок яблочного пирога, — Опять сладкое испекли. Зачем нашу эльфу обижаете?

Я засмеялась. Увы, мое расписание не позволяло мне делить трапезу с сослуживцами. Мой безуглеводный ланч еще ждал своего часа. Но я решила не упускать подвернувшегося шанса.

— Мариф, солнышко, никто меня, кроме тебя не пожалеет! Выручай, а?

— Что, работы много? — усмехнулся он.

— Не, не много, но работать лень. Возьми английский, а?

— Лень — это святое! — с пафосом возгласил парень, — Сейчас посмотрю, что у меня там.

Через пару минут, когда его компьютер загрузился, Эфенди картинно заломил руки.

— Ну почему мне бедному так не везет! Совсем мало с турецкого переводить надо! Придется чужую работу делать, да! — и, покосившись в мою сторону, спросил: — А над чем это ты там так активно ленишься?

— Рисую. Очень хочется. Муза у меня. Понимаешь?

— Святое дело! Ладно, рисуй. Вечером посмотрю, когда выложишь.

Мариф был единственным поклонником моего творчества, с которым я была знакома лично. Собственно, стал-то он таковым уже после того, как мы познакомились, и я сама показала ему свои рисунки в сети. Как-то так получилось, что в редких случаях отсутствия Натальи Аристарховны мы вели с ним долгие задушевные разговоры. Вот я и рассказала ему однажды о своем хобби рисовать сказочных персонажей. С тех пор на сайтах, где я выкладываю рисунки, стали регулярно появляться комментарии от Эфенди. Это было приятно. Я вдруг поняла, что за безликими никами стоят живые люди, и стала больше общаться с ними на форумах. Странное ощущение. Все они были на десятилетия младше меня, но не я вела их за собой, а они втягивали меня в яркий водоворот своего мировосприятия. И я, продираясь через сленг молодежной субкультуры, смеялась и печалилась вместе с ними. Едва ли кому-нибудь из них могло придти в голову, что "Странница 222" — одинокая старуха, коротающая оставшееся время жизни за рисованием и общением в молодежных чатах. Со временем некоторые мои поклонники стали почти друзьями. Я с нетерпением ждала их сообщений, часто размышляя о том, какие они. Вполне возможно, что в жизни они совсем не такие веселые, или не такие мудрые, или не такие раскованные. Ведь и "Странница 222" — это не совсем я. А может быть, это я настоящая.

Итак, Мариф с пониманием отнесся к моему небывалому вдохновению, и я воспользовалась этим на всю катушку.

В среду, примерно за час до конца рабочего дня, нас позвали отметить день рождения кого-то из отдела рекламы. Я, как всегда, посчитала, что выполнила свой долг, скинувшись в общак на подарок, и не пошла. К моим отказам привыкли и относились с пониманием. Грешно искушать сладким и спиртным больного человека. Работы не было, но босс не порадовал нас ранним уходом, поэтому сбежать я не рискнула. Отъехав от стола вместе с креслом, я сняла туфли, задрала ноги на тумбочку и пристроила на коленях альбом.

Это был странный посетитель. Нет, они, конечно, все странные, а кентавры, точнее, кентаврята, появлялись у меня до этого всего один раз, да и то очень давно. И сразу большой компанией — штук шесть-семь, точно не помню. Но помню, что они ни минуты не могли постоять спокойно. Детский сад на прогулке, да и только.

Но не расовая принадлежность гостя, а его возраст поверг меня в замешательство. За последние несколько дней я привыкла, что среди них стало больше взрослых. Но это был старый воин, прошедший, я уверена, долгий путь от рядового рубаки до генерала. Его глаза не знали страха, но в них затаилась печаль. Широкие плечи, на которые он некогда играючи закидывал тяжелую боевую секиру, теперь слегка ссутулились под грузом ответственности. С каждой стычкой, с каждой новой войной он терял соратников — старых однополчан и совсем молодых новобранцев. И каждая смерть тяжелым гнетом ложилась на душу боевого командира. Зачем же он пришел ко мне? Чего ждет от портрета, в который, как и в его сердце, вплетется грусть невосполнимых потерь? Ничего он не ждет. И не хочет ждать. Он здесь потому, что ему приказали, а офицер не может ослушаться приказа. Чем я могу помочь тебе, старый кентавр? Я не верну твоих погибших близких. Я только увековечу тебя вот таким, не молодым, уставшим, одиноким. Слишком привыкшим терять. И так и не привыкшим. И ты не останешься доволен. Ведь ты здесь не за этим. Так в чем он, твой долг, и почему мне кажется, что он напрямую касается меня?

— Интересно мои сотрудники проводят рабочее время!

Ноги взлетели в тщетном стремлении попасть прямо в туфли, карандаши загремели по полу, волосы взметнулись, заострив несуществующие эльфийские ушки, а несшитые листы альбома веером выпорхнули из папки и, плавно планируя, запорхали по всему кабинету.

Все! Это конец. Уволит без выходного пособия. Шеф, прислонившись к дверному косяку, растеряно взирал на устроенный им самим переполох.

Ненавижу! Из молодых, да ранних: красивый, холеный, самоуверенный. Из тех, что думают, что они — самые умные и крутые, что после сорока — уже не жизнь, а доживание, но уж они-то успеют все: и пожить, и погулять, и заложить основу будущего благополучия. А те, кто не успели — аутсайдеры, вынужденные по гроб жизни тянуть лямку социального минимума. Да что ты знаешь обо мне, урод?! Что вообще ты, с высоты своих амбиций и апломба, можешь знать о жизни?!

Большой босс наклонился и поднял рисунок. Вгляделся. Глаза начали медленно округляться. Красивые брови взлетели вверх.

Я застыла, готовая выслушать от этого выскочки, что приказ об увольнении будет завтра. Ну, валяй, мажорчик. Думаешь, для меня есть разница? Да ты мизинца их не стоишь. Даже самых юных и глупых. Уволишь — плевать! Зато я смогу отдать им все, что должна. Должна? Наверное. Ведь тебе, например, дела нет, как я живу. А им — есть. Они приходят ко мне, они чего-то ждут от меня, я нужна им. А для тебя я — штатная единица.

Я на мгновенье закрыла глаза и приготовилась в последний раз, в ответ на разнос, высказать все, что думаю. Я смирилась с тем, что потеряла работу.

— Странница 222?

Я вздрогнула.

— Нет, я не могу ошибаться, я этот стиль знаю. Маргарита Францевна, вы — Странница 222?

Я, не веряще, открыла глаза и посмотрела на босса. Лицо его выглядело еще более растерянным, чем, вероятно, мое собственное.

— Это, правда, вы? — он вдруг расплылся в совершенно не мажорной, а кокой-то детской открытой улыбке, — А я — Лунный Фанатик.

— Упс! — только и смогла ответить я и медленно опустилась в кресло, — Это, правда, ты?.. То есть, вы?..

Босс расхохотался. Через минуту до меня тоже дошел комизм ситуации, и я начала нервно хихикать.

— Ты… Вы… — сквозь хохот пытался высказаться шеф, — учили меня руководить… собой.

— Кошмар! — взвыла я, — Я вас на себя науськивала! Но вы тоже хороши! Это про наш отдел: "Две старые грымзы и ничего не понимающий студентик"?! Это Эфенди — ничего не понимающий?!

— Господи! Маргарита Францевна, Странница 222 — это действительно вы?!

— Да, — выдохнула я и уткнулась лицом в ладони, — Ужас какой!

— Действительно… Ужас… Ой, как стыдно!

— Что? — я непонимающе уставилась на шефа.

— Вы мне объясняли, почему не надо бояться нового назначения.

— Ну? Я что, плохо объяснила?

— Хорошо! Я пришел в этот офис и сразу на вас наехал!

— Мама дорогая! — я прикрыла глаза.

— Вот и я о том же!

— А я-то пыталась отвлечься от собственных реалий! Думала, такого паноптикума, как наш отдел второго нет.

— Но вы же есть!

— Я об этом не подумала!

И тут босс выдал:

— Ты почему не рисуешь? Ты что, вместо этого у меня переводы делаешь?!

— Д-да!

— На фиг! В отпуск! Я вижу каждый день, сколько ты выкладываешь! Ты вообще спишь?!

— Угу.

— Не верю! Как ты успеваешь?!

— Так получается…

Шеф задумался.

— В отпуск не пойдешь?

— Не-а! — нагло ответила я.

— Будешь рисовать на работе?

— Угу!

— Ну, рисуй. А…

Кентавра я заканчивала уже дома.

В субботу в марафоне наступил перерыв. Нет, с утра я почувствовала, что они с любопытством заглядывают через плечо, пытаясь выяснить, не соглашусь ли я порисовать и сегодня. Но я была непреклонна. Извините, дорогие, я, конечно, могу недосыпать из-за вас, но к столь радикальным изменениям своего режима не готова. Надо — значит надо. Труба зовет. Может, еще вечером увидимся. Но альбом все же сунула в сумку.

Зря я это сделала. Он оттягивал руку, как обиженный ребенок, которого насильно ведут в детский сад. Мысли он на себя тоже оттягивал. Это я поняла, когда в гипермаркете бросила в тележку коробку шоколадных конфет. Это был ни к чему не обязывающий знак внимания от вчерашнего кентавра. Я остановилась и аккуратно убрала коробку обратно на полку. Помотала головой. Бред какой-то! Очнись, Марта! С каких пор нарисованные персонажи начали дарить тебе конфеты?! С тех пор, как они повзрослели — ответила я сама себе. Кто повзрослел?! Я покосилась на сумку. Это не они повзрослели! Это я в детство впадаю!

Добравшись до кассы, я решительно сунула альбом в один из пакетов с продуктами и с облегчением передала его Ванечке. Все! У меня выходной! До вечера — никаких рисунков! И так за шесть дней больше сотни в сеть закинула.

Но, уже выйдя на улицу, загрустила. Почувствовала себя предательницей. Нет, сейчас они не стояли за спиной, но они ждали. Ждали вечера. Почему-то я знала, что для них это важно.

Ноги сами понесли меня прочь от остановки. В сердце кольнуло. Мне стоило спешить. Может быть, удастся выкроить часок днем и все же порисовать. Нет, не хочу! У меня выходной!

Одуряющий запах цветущих акаций ударил в голову.

"Марта!"

Опять? О, нет! Я, наверное, схожу с ума. Но этот голос… Бархатный, вкрадчивый, искушающий. Кто ты, мой эльф?

"Для тебя я просто Энгион, моя Марта".

"Энгион…"

"Ты прекрасна сегодня! Ты всегда прекрасна, моя Марта. Ты все еще веришь, что ты — человек?"

"Ты действительно эльф, Энгион?"

"Как и ты, моя Марта, как и ты".

"Ты смеешься надо мной".

"О нет!"

"Почему ты говоришь со мной только здесь?"

"Зеркала".

"Зеркала?" — я с удивлением посмотрела по сторонам. Господи, действительно. Длинный, в целый квартал, новострой с поляризованными стеклами в каждом окне. Сотня эльфиек с серебряными волосами взирала не меня.

"Зеркала… Ты видишь меня, Энгион?"

"Я вижу. Я смотрю на тебя и восхищаюсь, моя Марта. И я счастлив, когда ты здесь. Я так счастлив видеть тебя!"

"А я? Почему я тебя не вижу?"

"Я далеко, а ты еще не осознала, кто ты. Но я знаю, что ты научишься. В тебе столько силы!"

"А как?" — тут же заинтересовалась я.

"Марта! Марта! Какая ты все же еще юная! Ты кидаешься в омут, не думая о последствиях. А ведь однажды ты уже испугалась. Не стоит спешить, моя Марта."

"Испугалась?.."

"А разве нет? Но это моя вина, моя Марта. Я так хотел поскорее увидеть тебя снова. Я тоже поспешил и не заметил рядом с собой дракона. Ты толкаешь меня на безумства юности, моя Серебряная леди".

"Поспешил?"

"Прости меня, моя Марта! Когда-нибудь ты узнаешь, что значит построить Проход. Когда приходится выворачивать наизнанку часть мира, отказывают все чувства. Прекрасное кажется ужасным, близкое — далеким, любимое — отвратительным, а ровный гул, порожденный напряжением миров, сеет немотивированную панику."

"Инфразвук?"

Тихий звенящий смех в ответ. И вдруг — нервный вздох.

"Прости меня, моя Марта. Я должен уйти. Но мы еще встретимся, обязательно. Ты нужна мне, моя серебряная леди".

"Энгион?"

Но я знала, что он меня уже не слышит.

Я побрела дальше, размышляя о своем душевном здравии. С одной стороны, первый признак того, что крыша не поменяла место жительства, это то, что тебя заботит, насколько она цела. Но с другой — мне пытается сделать презент пожилой кентавр, и я разговариваю с эльфом. А хуже всего, что мне это нравится! И не просто нравится… Мне хочется верить в это. Мне хочется верить Энгиону. Не в то, что он говорит, а в то — как. Господи, какая глупость! Марта, что с тобой?! Тебе пятьдесят сем лет! Пятьдесят семь, а не шестнадцать! Но сердце считало иначе. Сердце ждало чуда, ждало перемен и… любви.

Придя домой и закружившись в делах, я, тем не менее, очень скоро почувствовала себя неуютно. Чего-то не хватало. Я все время думала о своем эльфе, о его, чего греха таить, таком сексуальном голосе. Гормоны разыгрались не на шутку. А я-то надеялась, что менопаузе это не свойственно! Хотя, какая разница? Мечтать не вредно. Я твердо решила, что я не сумасшедшая. Каждый человек иногда мечтает о вещах, в которых никому ни за что не сознается. Я мечтаю об эльфе. Ну и что? На лбу же у меня это не написано. А делиться с кем-нибудь своими фантазиями я не собираюсь. Они только мои.

И все же что-то не давало мне покоя, мешая грезить наяву. Словно муха, бьющаяся об стекло в какой-то дальней комнате. Вроде и не слышно, а на нервы действует. Я попробовала сосредоточиться на этом странном чувстве и понять в чем дело, но мысли снова и снова возвращались к Энгиону. Я хотела его увидеть. Его, а не то чудовище в зеркале. Если все так, как он сказал, то я видела построение Прохода и какого-то постороннего дракона. И испугалась. И разбила зеркало. Попробует ли он снова? Придет ли ко мне? Я поняла, что уже жду его.

Так и не разобравшись в себе и тянущем за душу дискомфорте, я отправилась на кухню. Девчонки уже занесли и разложили по местам все продукты.

Я всегда любила готовить. Когда-то, когда у меня еще была семья, а друзья не расползлись по всему миру, мы собирались по выходным, веселились, играли в какие-то глупые, но смешные игры, устраивали карнавалы и, разумеется, накрывали столы. Каждый изгалялся, как мог, но все почему-то больше всего любили мою стряпню. Тогда я открыла для себя, что даже простые оладьи, приготовленные с любовью, могут стать шедевром кулинарии.

Потом это все кончилось. На протяжении многих лет я каждую субботу готовила не то, что мне хочется, а то, что надо, работая, как автомат, не получая удовольствия ни от процесса, ни от результата. Да и какое тут может быть удовольствие? Инсулин провоцирует прибавку веса, а если я при своем росте в 176 см позволю себе, хоть чуть-чуть, поправится, сердце будет просто не в состоянии качать кровь по такому объему. Поэтому мне давно пришлось отказаться от всего вкусного, но калорийного. А то, что не калорийно, как правило, вкусно не бывает.

Но сегодня все было по-другому. Очень скоро я поняла, что стараюсь не только и не столько для себя. Я готовила ужин на двоих. Ужин для Энгиона.

Пообщавшись со своим семейством, я аккуратно накрыла стол. Все выглядело на диво красиво и аппетитно. Так не накрывают ужин одинокие пожилые женщины. Так накрывают только женщины влюбленные. Марта, ты рехнулась. "Ну, и ладно!" — ответила я сама себе, зажгла свечи и погасила свет. Полюбовалась на свое творение, а потом сходила в ванную и принесла оттуда зеркало. Прислонила его к стенке холодильника и долго смотрела на свое отражение. Энгион так и не пришел. Даже не пытался.

Битый час я гоняла по тарелке салат. Потом взгляд упал на стенные часы, и я обнаружила, что уже опаздываю с уколом. Решительно водворив зеркало на место, я зажгла свет и насильно впихнула в себя хоть какую-то еду. Хватит витать в облаках! Надо делом заняться.

И только тут я поняла, что так раздражало меня целый день. Я была одна. Совсем одна. В моем сознании не толпились нетерпеливые посетители, ожидающие, когда же я, наконец, начну рисовать.

И на меня навалилось одиночество.

А в воскресенье все началось по новой. С самого утра. До прихода девочек я успела нарисовать три портрета, а проводив их, уже не выпускала альбома их рук.

Я словно наверстывала упущенное в субботу время. И я чувствовала себя виноватой перед ними за то, что поддалась навеянному Энгионом романтическому безумию.

Всю неделю я опять рисовала. Мариф посмеивался, а Лунный Фанатик отпускал колкие комментарии в инете, но лично в наш отдел не совался и разгонов не устраивал.

А потом опять была суббота, и я говорила с Энгионом.

"Марта! Моя прекрасная Марта!"

"Энгион…"

"Я скучал по тебе, моя Серебряная леди. А ты?"

"А я… Я была занята, Энгион. Я рисовала".

"Опять портреты?"

"Ты знаешь?"

"Конечно. Я многое о тебе знаю, моя Марта! Я вижу в этих портретах твою душу".

"Видишь?"

"Почему ты рисуешь только портреты?"

"А я больше ничего не умею. Они… они сами приходят. Чем дальше — тем больше".

Мне было странно говорить с ним об этом. Странно и неприятно.

"Еще бы они не приходили! Теперь когда…"

"Когда что?"

"Не важно. Почему ты не рисуешь пейзажи, Марта?"

"Пейзажи?", — я засмеялась: "Боюсь, в исполнении бывшего архитектора они будут несколько кубистичны".

"А ты попробуй. Ты видишь за гранью миров моих соплеменников. А если ты увидишь сам мир…"

"Твоих соплеменников? Они реальны, Энгион?"

" Разумеется, они реальны! Но что тебе до них, моя Серебряная леди? Ты причиняешь мне боль, Марта. Ты думаешь о них, а не обо мне".

"Я думаю о тебе, Энгион. Но и них я не могу не думать. А почему ты ни разу не пришел? Если бы я могла увидеть тебя…"

"Марта, Марта! Тебе не надо видеть меня. Следуй зову сердца, попробуй нарисовать сам мир".

"Зачем, Энгион?"

"Ты не понимаешь собственной силы. Если ты увидишь мир, ты сможешь нарисовать проход".

"Проход?.."

"Проход, Марта, проход! Боюсь, мне не под силу вторая попытка. А вот тебе…"

"Но почему ты сам ни разу не пришел мне позировать, Энгион?"

Он не ответил. Он ушел.

Я снова осталась одна на весь день. Они даже не пытались постучаться ко мне, словно отдали этот день полностью на откуп Энгиону.

А вечер получился пустым и тоскливым. После разговора с Аней мне было совершенно нечего делать.

Я тупо побегала по каналам телевизора, но ничего, кроме раздражения ни фильмы, ни передачи у меня не вызывали.

Я перебрала несколько книг, пытаясь читать, но даже обожаемые "Хроники Амбера" не захватывали.

Полчаса я просидела на кухне перед чистым листом альбома, с зажатым в руке карандашом. Я подумала, а не нарисовать ли мне пейзаж, но увидеть его так и не смогла. Перед мысленным взором почему-то вставал бесконечно длинный, увешанный то ли картинами, то ли зеркалами коридор. Рисовать его я посчитала глупым.

Наконец, я сдалась, ушла в спальню (она же кабинет), включила компьютер и допоздна общалась с народом на форумах.

Следующие шесть недель пролетели в безумной гонке, как две капли воды похожие одна на другую. С воскресенье по пятницу я рисовала, как заведенная, выкладывая, иногда, по двадцать рисунков в день. А в субботу приходил Энгион. Я так и не увидела его, но слушая этот бархатный, завораживающий голос, влюблялась все сильней. И я дорожила этим нелепым чувством. Я цеплялась за него, как за последнюю ниточку, связывающую меня с ушедшей молодостью. Оно пленяло меня, даря наивную убежденность, что жизнь может начаться заново даже в пятьдесят семь.

И все же, каждое воскресенье я с не меньшим энтузиазмом возвращалась к своим моделям. И с каждым днем все больше убеждалась, что я им зачем-то нужна.

А Энгион все просил нарисовать пейзаж его мира.

Я разрывалась между этими двумя привязанностями. Подсознательно я понимала, что они антагонистичны друг другу. Но мои ласковые, веселые и грустные, старые и юные, и такие благодарные (я знала это!) модели наполняли мою жизнь смыслом. А низкий, сочащийся магией сексуальности голос эльфа дарил последнюю надежду.

А потом настала суббота, когда Энгион со мной не заговорил.

Я простояла минут двадцать у зеркального новостроя, ожидая услышать ставший наркотиком голос. Потом медленно побрела в салон.

Инга подновила мою "эльфийскую" прическу. Похоже, ее уже тянуло провести на моей голове новый эксперимент, но я была непреклонна. Я еще не была готова расстаться со своими иллюзиями.

Обратно я снова пошла пешком. И снова напрасно ждала встречи с Энгионом.

Домашние дела я переделала на автопилоте. Когда пришло время связываться с дочерью, я чувствовала себя уставшей, разбитой и совершенно несчастной. Аня сказала, что я плохо выгляжу.

Потом я почти час бездарно бродила по квартире, не зная, куда себя деть. И тут они пришли, и это стало моим спасением. Я рисовала почти до утра и заснула за кухонным столом.

В начале восьмого меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Оказалось, вчера вечером Аня подрядила Вику и Ксюшу проверить мне натощак уровень сахара. Я заметалась по квартире в поисках гликометра. Только сейчас до меня дошло, что я уже почти два месяца им не пользовалась. Ничего себе, я ушла в процесс! Впрочем, оказалось, что сахар у меня в норме. Естественно! Эльфы же не болеют диабетом. А я чувствовала себя эльфийкой. Хоть и выглядела, как ведьма.

Я все-таки провела девочкам урок, но от чаепития они отказались, посоветовав мне отдохнуть. Какой там! Едва за ними закрылась дверь, я рванула к альбому. Образы уже давно теснились в моей голове, настойчиво требуя выхода на бумагу.

Часам к трем ночи я доползла до постели только потому, что засыпать на клавиатуре не очень удобно. Да и не далеко ползти было.

Я не проспала. Девочки опять меня разбудили. Аня всерьез озаботила их моим здоровьем.

На работу, как оказалось, я потащилась совершенно напрасно. Не успела я включить компьютер, в отдел ворвался босс.

— Домой! Немедленно! Спать! — ткнул он в меня указующим перстом.

— Э-э-э… — только и смогла проблеять я.

— В зеркало на себя посмотри! — от возмущения он перешел на "ты", смутив Наталью Аристарховну своей фамильярностью.

М-да, неувязочка вышла. Лунный Фанатик вполне мог контролировать, когда и сколько рисунков я выкладываю. Хорошо еще, что моя дочь до такого не додумалась. Но мое хобби — мое личное дело. А лезть в мои личные дела босс права не имеет.

— Я вполне в состоянии выполнять свою работу! — огрызнулась я.

— В отпуск! На неделю, как минимум! Чтоб я тебя здесь через пять минут не видел! — рыкнул босс и, хлопнув дверью, удалился из нашего офиса.

— В отпуск, в отпуск, — согласно покивала головой Наталья Аристарховна, — Он прав, милочка. Ужасно выглядите.

— В отпуск, так в отпуск. Наталья Аристарховна, будет что-то по моей части, перешлите на мэйл, я переведу.

— Отдыхайте уж!

— Да ладно! Не надорвусь. Я ж никуда не уезжаю. Марифу привет.

И я пошла домой. Рисовать.

Обложили меня, обложили! Аня, судя по всему, каждый день звонила девочкам и требовала отчета о моем здоровье. Пришлось в срочном порядке докупать анализаторы, поскольку сахар мне проверяли теперь два раза в день. Каждое утро по телефону о моем здоровье справлялась Наталья Аристарховна, и почти каждый вечер забегал после работы Мариф.

Сначала я подозревала, что он выполняет поручение босса, но потом обратила внимание, что Эфенди сидит до вечернего явления кого-то из девочек с гликометром наперевес. Впрочем, по вечерам теперь стала заходить только Ксюша. После коротенькой процедуры, Мариф прощался со мной и галантно провожал даму до двери напротив. Я тихо хихикала. Посиделки с Марифом не мешали мне рисовать. Мне даже нравилось беседовать с ним, пока карандаш летает по бумаге.

Лунный Фанатик разразился на форуме полемикой на тему "что такое трудоголик, и как с ним бороться". Я радостно огрызалась, тем более, что у меня нашлось не так уж мало единомышленников, считавших, что работа — лучшее развлечение. Впрочем, для меня речь шла лишь о хобби.

Но мое хобби не отпускало меня ни на секунду. Я чувствовала их присутствие даже во сне. Иногда так остро, что я просыпалась и снова кидалась к альбому. Так что спала я по-прежнему урывками.

А еще я все время думала об Энгионе. Почему он не пришел? Я больше не нужна ему? Я больше ему не интересна? Может, он обиделся, что я так и не нарисовала пейзаж его мира? Но я не умею! И не вижу я его! Я вижу только этот странный коридор. Я не имею понятия, где он находится. И мне совершенно не хочется его рисовать. Кому нужен бред архитектора?!

Энгион… Мне было больно. Не думала, что может быть такая боль.

До сорока лет я прожила очень счастливую жизнь. У меня была красивая первая любовь, взаимная и романтическая. Потом мы закончили школу, его забрали в армию, и все кончилось. Спокойно, без взаимных упреков и африканских страстей.

Со своим будущим мужем я познакомилась, когда уже заканчивала институт. И сразу влюбилась. Это чувство было более зрелым. И страстным. Мы встречались почти четыре года, прежде чем поженились. Когда он погиб, мне казалось, что моя душа умерла. Тогда тоже было больно, и силы жить я изыскивала только ради Ани.

Но как бы жестоко не обошлась со мной судьба, я ни разу не была отвергнутой. Не любимой. Энгион пришел в мою жизнь, заворожил своим бархатным сексуальным голосом и исчез без объяснения причин. И теперь я и проклинала его и готова была хоть кухонным ножом резать грань миров, лишь бы снова его услышать. Отвлекали меня от этой боли только портреты странных существ из его мира.

Я сразу поняла, что и в эту субботу он не придет. Потому что проснулась от навязчивого копошения в сознании своих незваных гостей.

Я не сопротивлялась. Я рисовала все утро, но в десять решительно отложила альбом в сторону. Дела нужно делать. Иначе я раскисну окончательно.

И снова я напрасно простояла почти полчаса у зеркального здания.

Из салона я пошла не домой, а в мебельный магазин. И купила зеркала. Насколько хватило денег на кредитке. Я откладывала эти деньги на подарки своим родным. Я всегда, когда приезжаю во Франкфурт, привожу всем подарки. Но сейчас это не имело значения. Каким-то шестым чувством я понимала, что не попаду в этом году в Германию. А зеркала давали шанс Энгиону снова ко мне пробиться. Я понимала, что это безумие, но ничего не могла с собой поделать.

Домой я приехала на грузовом фургончике мебельного салона. Дюжие ребята не только развесили мои приобретения в указанных местах, но и помогли переставить мебель. Представляю, что они обо мне подумали. Стареющая тетка, страдающая нарциссизмом. Но мне было наплевать.

Зато теперь практически в любой точке дома я упиралась взглядом в свое отражение. Даже на кухне. Даже за компьютерным столом.

Шиза крепчала.

Хорошо хоть видеоглаз этого не показывал. Огромное зеркало висело передо мной, а не за моей спиной, и Аня не могла оценить всю глобальность изменений в квартире. А то всерьез забила бы тревогу. Ну, а немного изменить интерьер — это вполне в моем стиле. Дочь ничего не заподозрила.

Над кухонным столом теперь тоже висело зеркало. Но всматриваться в свое отражение мне никто не дал. Они снова нетерпеливо толпились в моей голове, и я взялась за карандаш.

К полуночи я почувствовала, что засыпаю. Зная, что разбудят меня в лучшем случае в семь утра, я решительно потребовала оставить меня в покое. Я спать хочу! А еще надо отсканироватьть и закинуть в сеть сегодняшние рисунки.

Ну, и конечно, я не выдержала и полезла на форум. Интересно же, что там происходит. Встряла в какую-то полемику и принялась азартно ругаться. Сон прошел. Временно изгнанные визитеры меня не тревожили. Я даже не думала об Энгионе. Как вдруг…

"Марта!"

Господи! Он был близко. Казалось, на этот таз голос звучит не у меня в голове, а прямо в комнате. Я вскинула голову и уставилась в зеркало. Никого, кроме меня самой, в нем не было.

"Энгион?"

"Ты облегчила мне путь, Марта. Спасибо тебе за это, Серебряная леди".

"Путь? О чем ты, Энгион?"

"О зеркалах, Марта, о зеркалах. Я уж думал, мне никогда не удастся до тебя добраться. Слишком мало преломлений. В твоем доме было всего два зеркала. Но теперь…"

Осознание чего-то опасного кольнуло в груди. Но о чем это я? Значит, я все сделала правильно. Все дело в количестве зеркал.

"Ты ничего не говорил мне об этом, Энгион. Мне пришлось догадываться самой".

"Я и сам только что понял. Сам виноват. Мог бы остановить тебя намного раньше. Но я зациклился на том, что проход должна открыть ты. Мне даже в голову не пришло попросить тебя добавить зеркал в доме".

"Остановить?"

"Ты рисуешь и рисуешь. Только за последнее время ты наделила бессмертием уже больше тысячи моих врагов".

"Врагов?! Энгион, каких врагов? Я не понимаю!"

Они — враги? Враги Энгиона? Старый кентавр, который только и умеет, что воевать, но совершенно не хочет этого делать? Повзрослевший эльф, готовый идти до конца? Вервольф, уже постигший, что значит терять, и осознающий, что обречен на новые потери? Они — враги Энгиона? Или это он их враг? И мой?

"Откуда тебе понять, последняя из рода Серебряных эльфов?! Ты даже не знаешь, каким даром наградила тебя твоя генетика. Никто из тех, кого ты рисуешь не может умереть насильственной смертью. Ни в бою, ни на дуэли, ни от руки убийцы. Разве что от твоей руки. Но ты ведь не пойдешь на это, уж я-то знаю вашу породу. Я потратил полтора столетия, чтобы уничтожить всех твоих родичей в нашем мире. Кто же мог знать, что в Библиотеке появится зеркало и выведет их прямо на тебя?! О, они берегут его, как зеницу ока! Они даже близко не подпускают меня теперь к тому коридору! Меня! Бывшего смотрителя! Лучшего из всех смотрителей! И кто! Человечишка, которого я сам же туда привел! Спас!"

Ужас сковал меня. Я не могла пошевелиться. А надо было бежать. Прочь из квартиры, из дома, из города. Звать на помощь. И в то же время я понимала, что как только Энгион откроет проход, мне уже будет не сбежать от него. И я слушала его гневную речь, не перебивая, по крупицам из обрывочных фраз составляя картину происходящего. Мне нужно было понять, кто прав. Это было жизненно важно. Я не перенесла бы, если бы узнала, что подарила бессмертие тысячи чудовищ. Но пока чудовищем казался Энгион. Его голос больше не завораживал меня. Он резал, как по живому, заставляя осознавать собственную ничтожность и глупость. Старая дура! Позволила себе влюбиться.

"И все из-за тебя! Твой Легион Бессмертных стал лагерем в Библиотеке. Я не могу попасть туда. А это единственное место, где грань миров достаточно тонка, чтобы ее можно было полностью разрушить. А мне нужны люди, нужны воины и ваше оружие. Но больше я нигде не смогу открыть достаточно большой проход, чтобы провести военную технику. У меня одна надежда. На тебя, Марта, на твою смерть. Тогда зеркало исчезнет, а вместе с ним и портреты. Ну почему ты не попыталась нарисовать автопортрет! Тогда мне не пришлось бы убивать тебя. Ты бы сама уничтожила свою магию!"

Мне стало смешно. Боже мой! Ему же достаточно было попросить меня об этом! Я ведь готова была сделать для него все. Так просто. Ты перехитрил сам себя, Энгион. Танки и самолеты? В мире кентавров и оборотней? Ну, нет! Этого не будет. Зеркала! Надо разбить зеркала!

Я потянулась к нижнему ящику стола. Там, в глубине, хранился тяжелый охотничий нож моего покойного мужа.

Я не успела. Гладь зеркала подернулась рябью, а потом я его увидела. И узнала. Это был один из первых нарисованных мной эльфов. Значит, я и его наделила неприкосновенностью.

А в следующее мгновение он выбросил вперед руку. Три ногтя прямо у меня на глазах превратились в три острых серебристых стилета и вытянулись в мою сторону, разрывая грудину, царапая сердце.

В бессмысленной, казалось бы, попытке защититься, я схватила первое, что попалось под руку — остро отточенный карандаш — и со всей дури вонзила его в эту руку, пробив ладонь насквозь. Эльф завизжал и исчез. Зеркало пошло мелкими трещинами, но не рассыпалось.

Я не знаю, почему я не умерла. Я даже не потеряла сознание. Боль была адская. Движение пальцами и то отдавалось резью в сердце. Но я не собиралась сдаваться. То, что я успела увидеть в зеркале за спиной Энгиона, позволило зародиться надежде. Но чтобы воплотить ее в жизнь, мне нужно было выжить.

Мне не добраться до телефона в гостиной. Закусив губу, чтобы не закричать, я подняла руку и дотянулась до клавиатуры.

"Помогите. Инфаркт. Одна дома. Телефон далеко. Скорую по адресу…"

Ну, Лунный Фанатик! Я же знаю, что ты спишь еще меньше меня.

Сработало! Минут через пять я услышала щелчок открываемого замка и взволнованные голоса девочек. Из последних сил я запахнула на груди халат. Крови, как ни странно, почти не было, но и этого могло хватить, чтобы их напугать.

Босс. С цветами и фруктами. Как мило! Первый примчался. Кроме Ани и Дитриха, но их пускали в интенсивку. И как кстати. Придется его еще озаботить, хоть он и так уже мне, можно сказать, жизнь спас. Мне крупно повезло, что он сразу же прочитал пост. Вызвал скорую и позвонил Марифу. А уж Мариф поднял на ноги девочек. Они подъехали к моему дому почти что вместе со скорой. Марифа босс подхватил по дороге.

Хороший он все-таки человек. Мне будет жаль с ним расставаться. И с Марифом. И с Натальей Аристарховной. И с Ксюшей и Викой. И конечно, со своей семьей. А еще я так и не увижу Марту. Стоп! Хватит! Я уже приняла решение. Иначе я поступить не могу.

— Павел Валентинович, — обратилась я к боссу после ритуала приветствий.

— Паша.

— Что?

— Просто Паша. И давай на "ты", в неофициальной обстановке. Ты извини, но я тебя как Странницу 222 воспринимаю, а не как… — он замялся.

— Старую грымзу из отдела переводов, — усмехнулась я.

— Ну… примерно так, — он улыбнулся так обезоруживающе, что мне стало стыдно за свое давнее мнение о нем.

— Хорошо, Паша. Спасибо тебе за все.

— Да ладно! Ничего я такого не сделал.

— Такого не сделал. Просто сделал. А мог и наплевать.

— Да что я, нелюдь, что ли?!

— Нет, Паша, ты очень хороший человек. И я очень тебе благодарна. Но у меня к тебе есть еще одна просьба.

— С работы не отпущу, — тут же ощерился босс.

— А я и не прошу, — засмеялась я, — Куда ж я без вас. Я о другом. Паша, ты можешь привести ко мне нотариуса?

— Зачем? — подозрительно спросил он.

— Завещание написать. Не хочу Аню просить, она расстроится.

— Брось эти мысли! Рано тебе пока умирать!

— Паша, ну ты же разумный человек! Мне пятьдесят семь лет, я — инсулиновый диабетик, я только что перенесла инфаркт. И спасло меня исключительно то, что, во-первых прихватило перед включенным компьютером, а во-вторых, ты оказался на связи. Это просто очень счастливое стечение обстоятельств. А если хоть одно звено выкинуть? Я не хочу смерти, но понимаю, что не вечна. К тому же, я нахожусь в зоне риска, что доказали последние события.

Красиво врешь, Марта. Складно.

— Ладно, понял. Сделаю. Это ты из-за квартиры?

— Из-за квартиры тоже. Аня — гражданка Германии, без завещания у нее могут возникнуть проблемы с недвижимостью. А еще я хочу завещать тебе свои рисунки.

— Мне?!

— Тебе, тебе, Лунный Фанатик. Но с двумя условиями.

— Это с какими же? — он насмешливо вскинул бровь.

— Довольно странными. Два рисунка ты должен будешь уничтожить и стереть из сети все их копии, какие найдешь. Желательно, чтобы вообще ничего не осталось. Впрочем, я их лучше тебе сразу отдам, и займись этим грязным делом поскорее. Вечером Аню попрошу принести мне их завтра.

— М-да… Действительно странно. А у самой что, рука не поднимается?

— Примерно так.

— А не жалко?

— Этих — нет.

— Хорошо. А какое второе?

— С оригиналами можешь делать все, что хочешь. Хочешь — в столе храни, хочешь — построй себе личную картинную галерею для моих художеств, хочешь — продай или раздари. В общем, на твое усмотрение. Но прежде, чем как-то ими распорядиться, отсканируй все и сохрани на диске. А потом раз в год выкладывай в сети на каком-нибудь сайте. Причем в полном объеме. Как, очень проблемно?

— Нет, в общем-то. А на фига оно тебе? Печешься о бессмертии в паутине?

— Не спрашивай, а? Просто поверь, так надо. Очень надо. Мне. Если для тебя это проблема, я лучше кого-то другого попрошу.

— Да нет, какая ж это проблема? И как долго ты хочешь, чтобы я их выкладывал?

— Желательно, лет пятьсот, может, больше.

— Ого! Ну у тебя и запросы! Извини, ничего не могу обещать. Я столько вряд ли проживу.

— Ну, было бы неплохо, чтобы ты подписал под это и своих потомков.

— Бессмертная Странница 222. Но на что не пойдешь ради оригиналов твоих работ! Только я их себе не оставлю.

— Почему?

— Они денег стоят. Думаю, даже больших. А со временем станут стоить еще дороже. Если у тебя самой ума не хватает понять, что ты у своей дочери и внуков отбираешь, придется мне побеспокоиться.

— Дело твое, — я пожала плечами, — Но я напрягаю тебя, а может даже и твоих потомков, должен же ты получить за это компенсацию.

— Невозможная женщина! Ладно, когда к тебе нотариуса привести?

— Чем скорее, тем лучше. Только в середине дня. Аня приходит утром, к восьми и остается часов до двенадцати. А потом вечером — примерно с шести до девяти. А я не хочу, чтобы она знала. Расстроится.

— Завтра тебя устроит?

— Само собой.

Я лежала и думала о том, как спокойно босс отнесся к моим нелепым просьбам. Он даже не стал меня уговаривать не уничтожать те два рисунка. Почему? Считает меня чокнутой старухой и старается не перечить? Или действительно поверил, что это важно? А может он такой же, как я? Потомок эльфов или гномов, оборотней или кентавров. Почему одни люди охотно верят в сказки, а другие терпеть их не могут? Интересно, как бы отреагировал Паша, расскажи я ему правду? А так хочется кому-то рассказать! Но не поверят. А если поверят, могут мне помешать. Нет, нельзя.

Не знаю, правильно ли я все делаю. Смогу ли я снять свою защиту с Энгиона и Кицунэ, если уничтожу рисунки и все их копии? Наверное, в том мире этого никто сделать не может. Иначе бы уже сделали. Надеюсь, у Паши получится. Тогда я смогу надеяться, что мне не придется стать убийцей. Главное, защитить остальных. Знать бы сколько лет живут кентавры. А оборотни? А эльфы? Я не знаю. Я ничего не знаю о них. Глупо, наверное, надеяться, что интернет сделает то, что не может сделать магия. Но я должна подстраховаться. Может, тогда их жизни не потеряют защиты и после моей смерти. Почему-то мне кажется, что Паша и его потомки не станут игнорировать мою просьбу. Я могу только надеяться. Даже если у меня все получится, я не хочу, чтобы кто-нибудь убил этих странных существ, ставших мне такими дорогими. На войне ли, на дуэли, из-за угла. Я благодарна им за то, что они скрасили мою жизнь, наполнили ее смыслом. И не их вина, что я предала их ради Энгиона.

А вечером пришли Аня с Дитрихом, и с ними целая компания: Мариф, Вика, Ксюша и Ванечка. И моя палата наполнилась любовью. Какие они красивые! Мариф и Ксюша, Вика и Ванечка, мои дети. Вот она, любовь, а не то, что ты навоображала себе, Марта. Посмотри, как они светятся изнутри, как вспыхивают их глаза, когда они смотрят друг на друга. Даже если ты прожила свою жизнь только ради того, чтобы они встретились, оно того стоило.

Теперь мне не страшно. Совсем. Или нет, чуть-чуть все же страшно. Как тому эльфу, что зачем-то пришел ко мне во второй раз.

Я поправлялась быстро. Уже через десять дней я практически перестала чувствовать боль в сердце. А еще через неделю мне разрешили выходить в сад, благо палата на первом этаже, а май радует почти летним солнышком. И теперь все свободное от процедур время я проводила на воздухе. И рисовала.

Дитрих вернулся домой, к детям и работе, а Аня пока оставалась со мной. Меня, чуть ли не каждый день, навещали сослуживцы и мои юные соседки. В понедельник, когда мне разрешили вставать, Аня даже привезла ко мне Ингу и она подновила мою весьма полинявшую "эльфийскую" прическу.

А еще Аня купила мне ноутбук, и после долгих пререканий я все-таки уговорила Пашу пересылать мне хотя бы ту часть работы, которую никто, кроме меня сделать не может.

В общем, я вовсю делала вид, что жизнь продолжается, и старалась не замечать задумчиво-пристальные взгляды босса, которые иногда ловила на себе. Паша так и не смог уничтожить портреты Кицуне и Энгиона. Их даже кислота не взяла. Он не спрашивал, в чем дело, просто констатировал факт. Но я чувствовала, как ему этого хочется эти вопросы задать. Я пообещала, что когда-нибудь, если получится, все ему расскажу. Но теперь у меня уже не оставалась выбора. Хорошо, что я добавила это "если получится". Не люблю невыполненных обещаний.

— Мамуля, привет! Как ты сегодня? — Аня села рядом со мной на парковую скамейку, а я отложила в сторону альбом.

— Прекрасно! — улыбнулась я, — Я так рада, что снова могу рисовать.

— Покажи, — потребовала дочь.

Я протянула ей рисунок.

— Офигеть! — Аня аж присвистнула, — Мам, ты столько лет рисовала каких-то дурацких мультяшек, когда в тебе умирал гений пейзажа. Это что, обычные карандаши?

Я кивнула.

— Поверить не могу! А выглядит, как 3D графика. Так и хочется шагнуть и пройти по этой аллее.

Я знаю, девочка моя, я знаю. Вот только тебе это знать совсем не обязательно.

— Это просто рисунок, — я пожала плечами.

— Это очень хороший рисунок. Ты должна бросить маяться дурью с этими твоими сказочными персонажами и рисовать только пейзажи. Вот! Мы даже выставим их в одной частной галерее. Помнишь Отто? Ну, я тебя с ним знакомила в прошлом году на свой день рожденья. Высокий такой, лысый. Этот рисунок я у тебя заберу потом и ему покажу. Уверена, он в него руками и ногами вцепится.

— Этот рисунок еще не закончен.

— Да, я вижу. Но ты ведь закончишь? Ой, да! Я тебе твое орудие убийства принесла.

Я вздрогнула, а Аня достала из сумки большой тяжелый нож с литой серебряной рукояткой в форме готового к прыжку волка — охотничий нож моего мужа — и протянула мне. Если бы ты знала, как ты близка к истине, девочка! Но вслух я сказала совсем другое.

— Это не орудие убийства, а рабочий инструмент.

— Ума не приложу, как ты точишь карандаши этой махиной.

— Привычка.

— Ой, да точи, чем хочешь. Только рисовать не бросай. Надеюсь, он тебе нужен не для самоубийства. А то Дит уже высказал такое предположение, когда этот тесачок увидел.

— Фу-у! — я заставила себя улыбнуться, — Самоубийство ножом — это слишком кроваво. Мне больше нравится элегантная смерть от инфаркта.

— Кстати, мам… — Аня замялась, не решаясь задать вопрос.

— Что, девочка?

— Слушай, этот твой врач… Ну, первый, реаниматор, со скорой… Он сказал, что когда тебя нашли, у тебя на груди было три глубоких раны, словно когтями. Точно в том месте, где эхоскопия потом показала рубцы на сердце.

— У-у-у-у! — протянула я и закатила глаза к небу. Все-таки хорошо, что в такое невозможно поверить.

— Что "у-у-у"? — не выдержала дочь.

— Трава, — констатировала я.

Аня мгновение непонимающе смотрела на меня, а потом начала хохотать. А я оттянула полу халата и показала ей три тонких белых шрама.

— Полгода назад кошка поцарапала. Глубоко и больно. А что ему там то ли с пьяных, то ли с обкуренных глаз показалось — это уже детали.

— Кошмар! — вздохнула Аня, — И такие людей спасают.

— Так спасают же, — я пожала плечами, — Я слышала, многие врачи этим грешат, особенно на скорых. Им же с чем только сталкиваться не приходится. И главное, меня же он спас, в каком бы состоянии он там ни был.

— За что ему огромное спасибо! — Аня чмокнула меня в щеку.

Мы еще долго болтали, сплетничали о Дитрихе и общих знакомых, Аня рассказывала о детях. Я не могла на нее наглядеться. Наверное, никогда не смогла бы. Но сегодня я видела ее в последний раз. Наконец, дочь начала собираться.

— Проводить тебя в палату?

— Не стоит. Я лучше посижу здесь до ужина. Порисую.

— Ну, тогда до завтра.

— До завтра, ребенок, — снова соврала я.

Аня ушла, а я осталась сидеть на скамейке с альбомом на коленях, глядя в уходящую вдаль аллею. Чем-то она была похожа на ту, что приобрела уже почти законченные очертания на моем рисунке. Я знала, где нужно добавить пару штрихов, чтобы закончить пейзаж. Я уже добавляла их и заглядывала за грань. Потом стерла. Не нужно, чтобы кто-то понял, что это проход. Я не пошла туда. Во-первых, я не была готова, у меня не было ножа. А во-вторых я должна была точно знать, что Энгион еще там. Мне нужно было убедиться, что он бывает в этом месте достаточно часто. Конечно, оставался еще коридор, который мне почему-то так не хотелось рисовать, но на счет него я тоже не была уверена.

Мне повезло. Не знаю, где именно находилась эта аллея, но Энгион прогуливался по ней каждый вечер. Это именно ее я успела рассмотреть у него за спиной перед тем, как ранила его, и он исчез. Он был очень пунктуален. Ровно без трех минут семь он каждый день проходил мне навстречу, а минут через пятнадцать возвращался. Тогда-то я и поняла, что ударю его в спину. Я знаю, что это подло, но в схватке лицом к лицу у меня нет шансов, а это чудовище должно умереть. И убить его могу только я.

Почему-то мне казалось, что, как только я сделаю шаг вперед, проход закроется. Дай-то Бог, чтоб это было не так, но на всякий случай в последние дни я мысленно попрощалась со всеми своими близкими. Ведь если проход закроется, я, скорее всего, не смогу вернуться обратно. Здесь, в больнице, уколы инсулина мне делала медсестра, и у меня не было в личном распоряжении флакона, который можно прихватить с собой. А значит, у меня не будет времени нарисовать обратный проход. Да и где я там стану искать принадлежности для рисования? Не тащить же с собой альбом, когда идешь убивать. Все нормально. Я знаю, что умру вскоре после того, как попаду в тот мир. Я готова к этому. Хотя, немного жаль, что я вряд ли успею познакомиться со своими моделями. А так хотелось бы! Но и эту цену не жалко заплатить. Это мой бой, потому что никто, кроме меня, сделать этого не может. И потому что я сама создала такую ситуацию. Я нарисовала Энгиона. Я выпустила в тот мир почти бессмертное чудовище. А потом я предавала защитников каждую субботу.

Почему мы так жаждем любви? Так хотим быть для кого-то прекрасными. А нас предают. А потом предаем мы. Предаем тех, кого нельзя предавать, кто не лжет, а действительно верит. Нельзя предавать веру. Простите меня. Хотя, нет. Не прошу вашего прощения. Я лишь искупаю вину за свое предательство. И все-таки, простите. И простите старую глупую тетку, позволившую себе помечтать и поверить в любовь.

Я уже вижу тебя, Энгион.

Я иду.

Смотритель Гектор

Мы находимся, как и предрек Тион, в патовой ситуации.

Поначалу стратегия разработанная владыками полностью себя оправдывала. Серебряная леди оказалась невероятно трудоспособной и безотказной дамой. Она рисует до двадцати портретов в день, а нам остается только приводить к зеркалу как можно больше воинов и магов.

Библиотека словно чувствует, что происходит. Это невероятное здание расширяется внутрь себя, предоставляя жилье нашему все прибывающему гарнизону.

Но и Энгион не остается в долгу. На следующий день после первой его попытки добраться до Серебряной леди следует вторая, столь же провальная для обеих сторон. Гург успевает лишь помешать эльфу построить проход, но поймать его дракону не удается. Тогда эльф становится осторожней. Шесть дней он вовсе не дает о себе знать, зато на седьмой снова удостаивает нас своим визитом. Не утруждая себя изысками он, едва появившись перед зеркалом, просто усыпляет наших доблестных стражей простеньким заклинанием. Все происходит настолько быстро, что даже Хандариф ничего не успевает почувствовать. К сожалению, у Энгиона хватает ума не убивать защищенных охранников. Даже дезориентированные после возрождения они могут с ним справиться.

Несколько недель подряд происходит одно и то же, пока, наконец, на прошлой неделе, мы не понимаем, что, для появления перед зеркалом, Энгион использует не свою собственную магию, а магию самой Библиотеки, совершенно чуждую юному саламандру. Когда же в дозор становлюсь я сам, мой мудрый дом, почувствовав мое настроение, просто не пускает врага на свою территорию.

И тогда Энгиону ничего не остается, кроме открытого конфликта.

Буквально на следующий день он приводит с собой лишь около трех тысяч людей и сотни полторы защищенных эльфов и пытается взять нас штурмом. Слишком поздно я понимаю, что это лишь разведка боем. Если учесть, что все наши воины тоже имеют защиту Серебряной леди, то силы оказываются примерно равны. И на нашей стороне сама Библиотека. Схватка получается кровавой, но короткой.

Армия Энгиона появляется через один из многих эльфийских проходов в долину — узкое ущелье, выходящее в небольшую буковую рощу. Сразу за рощей начинается довольно широкий луг, на который смотрит не самая укрепленная юго-восточная стена нашей крепости. К тому же с этой стороны нет ни одной высокой башни, на которой мы смогли бы разместить эльфийских лучников, оставшихся нашими союзниками. Впрочем, им находится другое дело. Никто не владеет магией времени так, как эльфы, и они составляют наш отряд "тюремщиков", расположившись по двое у каждого портрета защищенных предателей.

Надо сказать, что чтобы продемонстрировать лишний раз свою лояльность, Ирэльтиль прислал в Библиотеку всех преданных Конвенту защищенных эльфов. Это позволило точно определить, кто перешел на сторону Энгиона. Все, кто не с нами — против нас.

Наш Легион Бессмертных, как окрестила его Рената, и без эльфов вполне может справиться со сравнительно небольшой армией Энгиона. На тот момент у нас уже есть несколько полноценных боевых отрядов. Около двухсот ундин на кельпи составляют легкую кавалерию, примерно полторы сотни кентавров-копейщиков — тяжелую, а почти четыреста гномов-мечников — пехоту. Меньше всего магов-саламандр — всего около полусотни — но такая огненная артиллерия вполне может самостоятельно решить ход любого сражения. Что до оборотней, которых оказалось больше всего, хоть и не все защищенные находятся в Библиотеке, то они совершенно не способны сражаться толпой и мыслить категориями военной стратегии. Но как бойцам-одиночкам и следопытам им нет равных. Они становятся нашей разведкой и главной силой против эльфов-отступников.

О том, что войско Энгиона входит в долину, орлы-оборотни сообщают в Библиотеку сразу же. К сожалению, эльфы двигаются в арьергарде, и добраться до них в узкой горловине ущелья практически невозможно. Лишь когда люди рассредоточиваются на лугу и начинают выстраиваться в боевые порядки, стрелки выходят из укрытия и занимают огневые позиции в роще. Именно этого мы и ждали. Не дав противнику довести построение до конца, мы нападаем первыми.

Фаланги гномов-мечников, легкая кавалерия ундин и тяжелая кентавров, при огневой поддержке саламандр пробивают в человеческом войске бреши, через которые летучие отряды оборотней устремляются к буковой роще, где засели эльфийски стрелки. Хищные кошки убивают перворожденных прямо на деревьях, или скидывают вниз, на растерзание волкам и росомахам.

Цель оборотней — убить всех защищенных. А едва они возрождаются в галерее, эльфиские маги погружают предателей в стасис прежде, чем те успевают прийти в себя.

К сожалению, свою ошибку Энгион понял сразу. Перевертыши так и не добираются до него самого. Эльф сбегает, даже не отдав людям приказа к отступлению, и нам приходится добивать одержимых его магией воинов.

Мы можем считать, что одержали победу. Сколько бы людей ни заколдовал Энгион, чтобы поставить под свои знамена, защищенных эльфов в его армии стало на треть меньше.

Еще одним достижением в нашей стратегии становится блестящая идея Ренаты. Понаблюдав за погибшими и возрожденными из портретов соратниками, которым требуется от пятнадцати минут до получаса, чтобы придти в себя, она надолго задумывается, а потом достает из поясной сумки клубочек зиральфира и принимается что-то плести.

Спустя примерно час после сражения в моем кабинете собирается устоявшаяся теплая компания, тихо отмечающая нашу первую победу. Нет только Ренаты, и Синдин начинает беспокойно оглядываться на дверь. Через некоторое время уже нервничает и Грэм тоже, но стоит ему предложить пойти поискать гномку, в коридоре раздаются шаги, и сияющая Рената врывается в комнату. Ее встречает дружный хор приветствий.

— Господа! — радостно провозглашает девушка, — У меня к вам просьба.

Когда она так улыбается, отказать ей невозможно. В этот момент даже я подсознательно готов исполнить любой ее приказ.

— Все, что пожелает прекрасная Рен-Атар, — выдвигается вперед Синдин.

— Не мог бы кто-нибудь из вас меня убить?

Когда первый шок от этого заявления проходит, выясняется, что Рената создала амулет, который по ее расчетам должен устранить эффект дезориентации в момент воскрешения. Убивать артефактера, разумеется, все отказываются, тем более, что в добровольцах недостатка нет. Право умереть во славу Рен-Атар получает Хандариф, заявивший, что в отличие от остальных его сегодня еще ни разу не убивали, а ему тоже интересно.

Разумеется, амулет работает безотказно, и Рената уже прикидывает, сколько времени ей понадобится, чтобы обеспечить такими же все наше воинство.

А я думаю о том, как легко они все привыкли к своей неуязвимости. Грэм и Синдин, Арианна и Хандариф, оборотень-росомаха Штред и гоблин Риох — они дрались, как одержимые, твердо уверенные в том, что защита Серебряной леди их не подведет. И никто не вспоминает о том, что Энгион продолжает творить свою страшную магию, стараясь добраться до ничего не подозревающей женщины в ином мире. Что станет с ними, если она погибнет? Куда заведет эта удалая бесшабашность? Да и выстоим ли мы тогда?

Очень скоро нам приходится понять, что до победы еще ох как не близко. Потерпев первое сокрушительное поражение, Энгион больше не пытается взять Библиотеку штурмом. Но буквально через три дня практически через все проходы в долину входят отряды его воинов. Они берут замок в плотное кольцо. По донесениям орлов, выходит, что Энгион привел около пяти тысяч воинов, и они все продолжают прибывать. А нас чуть больше полутора тысяч. К тому же армия Энгиона располагается на почтительном расстоянии. Даже погибшему в бою кентавру понадобится не меньше десяти минут, чтобы добежать из вернисажа до поля сражения, что уж говорить о пеших гномах и ундинах, которым приходится заново призывать кельпи. Да и Рената при всем желании не может за такой короткий срок сделать достаточное количество амулетов.

Войско противника перекрывает все доступы в долину, и мы лишаемся поставок продовольствия. Но тут на помощь приходят принц Гург и королева Гредия. Даже эльфийский стрелок не способен сбить летящего на большой высоте дракона, так что голод нам не грозит. Кроме того, драконы привозят в замок смельчаков, желающих пополнить наш Легион Бессмертных, и на обратном пути поливают огнем расположение противника. К сожалению, огневая мощь нетренированных драконов не столь велика, как многие привыкли думать. Два-три выброса пламени утомляют даже королеву, а Гурга хватает всего на один. Нам остается только жалеть, что ни один боевой дракон не удостоился кисти Серебряной леди. И все же их демарши дают свои результаты. Выбирая каждый раз разные участки для атаки, драконы пополняют нашу темницу еще двумя десятками защищенных эльфов-предателей.

Остальными занимаются оборотни. Каждую ночь стремительными тенями они покидают замок для того, чтобы собирать свою кровавую жатву. Звериное чутье безошибочно выводит их на эльфов.

Вот только Энгиона никто достать так и не может. Маги посменно дежурят у его портрета в надежде, что хоть кому-то повезет, оборотни делают ставки и заключают пари.

А у меня все чаще закрадывается подозрение, что среди нас не найдется достаточно сильного мага, чтобы пробить его защиту.

Энгион словно издевается над нами. Каждый вечер в одно и то же время он появляется в начале тополиной аллеи. Всегда один, без сопровождения. Он останавливается на расстоянии недосягаемом для выброса драконьего пламени. Эльфийские стрелы его, к сожалению, не берут. Мы уже проверяли. Некоторое время он созерцает Библиотеку, а потом разворачивается и уходит. Только если в небе кружит кто-то из драконов, он отказывается от своего вечернего променада.

Не знаю, сколько пройдет времени прежде, чем бессмертный гарнизон Библиотеки станет достаточно большим, чтобы мы смогли прорвать осаду. Ведь и противник не сидит без дела. Каждый день подтягиваются новые отряды одурманенных людей. На сегодняшний день их уже больше двадцати тысяч. И хотя людская армия не способна к магии, в бою колдовство эльфа превращает несчастных в берсерков.

Я стою у окна, не зрением, а чутьем угадывая движение исчезающих в ночи оборотней. Они снова уходят на охоту. Если повезет, сегодня еще на десяток защищенных эльфов станет меньше. А завтра в лагере неприятеля станет еще больше людей.

Пора закругляться с этими невеселыми мыслями и идти спать. Я совсем уже было собираюсь направиться в спальню, но тут мое внимание привлекает топот ног в коридоре. Прежде, чем я успеваю осознать, что что-то случилось, дверь распахивается и в комнату врывается Канталиэль.

— Смотритель Гектор!

— Кант?! Что случилось?! И где твой брат?! — до меня только сейчас доходит, что близнецы дежурят сегодня у портрета Энгиона.

— Зеркало! — с трудом выдыхает запыхавшийся эльф, — Зеркало помутнело!

Уже на бегу я начинаю осознавать масштабы разразившейся катастрофы. Если Энгион добрался до Серебряной леди, нам конец. Утром они пойдут на штурм. Двадцать тысяч против двух. Нам не выстоять. Мы больше не бессмертны.

— Что с портретами, — спрашиваю я у бегущего следом эльфа.

— Ничего.

— Как ничего?

— Совершенно ничего не изменилось.

Что ж, это не деревья. Портреты могут и остаться, вот только магию свою со смертью создавшей их волшебницы они потеряют.

В вернисажном коридоре в полной тишине толпится народ. Я проталкиваюсь к зеркалу, на ходу отдавая приказания.

— Оборотней вернуть немедленно. Всех, кого успеете. Но портреты предателей по-прежнему стеречь. Всем дежурным магам вернуться по местам.

Меня слушаются. Я не военачальник и не командир, но во всем, что касается магии Библиотеки, наше воинство подчиняется мне безоговорочно.

Наконец, я протискиваюсь к стене. Зеркало не помутнело. Оно пошло мелкими трещинами, но не рассыпалось. И оно не исчезло. А здесь, в этом странном месте, которое я считаю своим домом, действуют определенные законы. Если магия заканчивается, ее носитель исчезает. Как двери в лавки. Я не знаю, что случилось с Серебряной леди иного мира, но она жива, ее магия продолжает действовать. Я почти уверен в этом. Вот только мне почему-то кажется, что новых портретов мы уже не увидим.

А пока остается только ждать.

В коридор вбегают оборотни, Грэм впереди.

— Гектор! Она жива?!

— Надеюсь, что да. Все вернулись?

— Нет, передовые отряды догнать не смогли.

— Тогда подождем.

Ожидание тянется бесконечно. Раньше я никогда не задумывался над тем, сколько времени нужно оборотню, чтобы выследить и убить эльфа. И не погибнуть самому. Или погибнуть.

Остальные, похоже, думают о том же.

— Кто-то уже должен начать, — шепчет Грэм.

Несколько оборотней кивают. Мы продолжаем ждать.

И тут из дальнего конца вернисажа раздается крик. В нем смешиваются торжество и ликование. А спустя пару минут к нам, таща на плечах обездвиженного стасисом эльфа, подбегают двое дежурных магов.

— В темницу его! — приказываю я и чувствую, как что-то отпускает в груди.

Вздох облегчения проносится по коридору. Энгиону не удалось убить Серебряную леди. Ее магия продолжает действовать.

Я стою на крепостной стене в ожидании Энгиона. За последние три недели это стало своеобразным ритуалом. Я жду, когда он появится в конце тополиной аллеи, чтобы несколько минут смотреть ему в глаза.

Первые дней пять после того, как треснуло зеркало, он не появлялся вовсе. Мы уже начали надеяться, что Серебряной леди удалось самой с ним справиться, но потом он пришел. Все-таки эльфийка из другого мира оказалась достаточно зубастой. Рука Энгиона на перевези. Похоже, он совсем не может пошевелить ей. И тем не менее его ежедневные визиты призваны продемонстрировать, что он все еще дееспособен и не отказывается от своих планов.

Вот только чего он ждет? Знает ли Энгион, что наш гарнизон больше не пополняется? Если так, то почему не идет на штурм? Надеюсь, амулеты, созданные Ренатой, все еще остаются нашей тайной. И тем не менее, стены замка мы отдадим. Единственный наш шанс защитить Библиотеку — это драться в ее достаточно ограниченных помещениях. Противников слишком много, на открытом пространстве нам с ними не справиться. Вот только я не уверен, что Энгион не сможет открыть свой вожделенный проход в иной мир прямо со двора. Я все же не маг и не понимаю, какое именно место в Библиотеке привлекает бывшего смотрителя.

Три недели бессмысленного ожидания. Может, дело в раненой руке? Энгион ждет, пока она восстановится, чтобы сотворить свою волшбу? Я не знаю. Утешает лишь то, что он больше не приводит людей под наши стены. Не может колдовать? Считает, что и этого достаточно?

И все же, что с его рукой? Три недели, если предположить, что именно Серебряная леди его ранила, достаточно долгий срок для эльфа, чтобы восстановиться. Тем более для мага. Но еще вчера было совершенно не похоже, что Энгион выздоравливает.

— Ждешь?

Я вздрагиваю. Задумался и совершенно не заметил, как мое одиночество было нарушено.

— По какому поводу экскурсия? — морщусь я.

— Решили тоже злобно взглянуть в глаза врагу, — отвечает Рената, а Грэм хихикает.

— Чтоб боялся, — добавляет Синдин.

— А смерть от простуды можно считать насильственной? — Хандариф демонстративно кутается в плащ.

— Саламандры простудами не болеют! — одергивает его Арианна.

— А я, может, о Рен-Атар беспокоюсь, — обиженно надувается маг.

Как дети, честное слово! Нашлепать их, что ли?

— Идет, — Грэм первый замечает высокую фигуру эльфа в глубине аллеи.

Энгион не торопится. Я знаю, что с его эльфийским зрением он не только заметил нашу компанию, но и успел разглядеть всех присутствующих. Вот только едва ли он испугается.

Мы стоим не стене плечом к плечу и смотрим на того, кто раскачал равновесие и развязал эту войну. Мы ничего не можем ему сделать. Он нам — тоже. Пат, господа. Пат до тех пор, пока кому-нибудь не придет в голову гениальное решение, или не вмешается некая третья сила. И мне становится страшно от того, что Энгион намного умнее и талантливее меня, да и всех нас вместе взятых. Если кому и придет в голову идея, то ему, а не нам. И помощи нам ждать неоткуда. Нет никакой третей силы. Не предусмотрено.

— Улыбается, гад, — рычит Грэм.

Глаза оборотня намного острее моих, я не могу видеть улыбки Энгиона, но то, что его рука по-прежнему на перевязи, я замечаю.

Несколько минут длится противостояние, а потом Энгион отвешивает издевательский поклон, разворачивается и уходит, как всегда, не оглядываясь.

Мы смотрим ему вслед.

Эльф проходит всего несколько метров и за его спиной возникает легкое золотистое марево. Я уже несколько раз наблюдал этот странный оптический эффект.

— Что это? — спрашивает Рената.

— Понятия не имею, — я пожимаю плечами, — Наверное, какая-то защитная магия.

Но сегодня марево ведет себя немного иначе. Оно начинает уплотняться, принимает форму правильного овала в человеческий рост. Справа нервно втягивает воздух Хандариф. В центре овала появляется размытая фигура.

— Это… — шепчет маг, — Не может быть!

— В чем дело?

— Кажется… Кажется, это портал!

— Что?!

Как по команде мы приникаем к перилам и вглядываемся в странное действо происходящее в тополиной аллее. Женщина — а теперь видно, что это именно женщина, хоть и одета она довольно странно — отделяется от портала и делает несколько шагов вслед Энгиону. Вот она уже почти вплотную к нему. Рука взвивается вверх, описывая плавную дугу, закатное солнце кровавым отблеском скользит по металлу. Эльф на мгновение застывает, потом медленно опускается на колени. Алое пятно расплывается по спине вокруг рукоятки ножа. Из последних сил он пытается повернуть голову, чтобы увидеть убийцу, но падает лицом вниз. Рядом с ним падает женщина.

— Кто у портрета?! — кричит Хандариф и срывается с места.

— Не важно! Он мертв! — мы несемся вниз, обгоняя друг друга.

В моей груди клокочет безумный смех облегчения. Ай да Серебряная леди!

— Почему ты думаешь, что он умер? — набегу спрашивает Рената.

— Ты не поняла? Это она! Она сама открыла портал. Скорее, ей нужна помощь.

— Я все же проверю портрет — бросает Арианна и сворачивает в сторону.

Мы вылетаем из ворот и бежим к аллее.

— Гектор, вернись, ты не защищен! — кричит Грэм.

Но мне все равно. Я должен увидеть эту потрясающую женщину, должен ей помочь.

К нашему удивлению портал до сих пор открыт. Золотистый овал скрывает от нас лежащие на земле фигуры.

— Осторожнее, не шагните в него, — предупреждаю я и тут же понимаю, что допустил ошибку, — Грэм! Не смей! Ты нужен мне здесь!

Оборотень ощеривается.

— Даже не думай! Ты можешь оказаться на другом конце мира без денег и без понятия, что делать дальше! Сейчас мне нужна твоя помощь, потом ты подготовишься и пойдешь. Возможно, не один. Видишь, портал не собирается закрываться.

— Только со мной, — кивает Рената, — Потерпи чуток. Сейчас здесь разберемся, приготовимся и пойдем.

Оборотень нехотя кивает и отходит от портала. Спасибо Ренате, меня бы он не послушался. Но она-то, черт возьми, куда собралась?! Да меня конунг живьем съест, если я ее отпущу! И правильно сделает!

— Что за черт!

Хандариф, только что склонившийся над Серебряной леди, резко отскакивает в сторону. Я второй раз в жизни вижу, как наш мир принимает свое создание. Только на этот раз следом за магическим фоном меняется и сама женщина: разглаживается и чуть удлиняется лицо, острые кончики ушей выскальзывают из-под волос.

Синдин наклоняется и проверяет пульс у Энгиона, довольно ухмыляется.

— Мертв? — уточняю я.

— Ну дак! — гном только ладошки не потирает.

Грэм, не отрываясь, смотрит в портал.

Из кустов на аллею вываливаются какие-то люди. Вид у них растерянный.

— Господин, — обращается один из них неизвестно к кому из нас, — Где мы господин?

— Неподалеку от Библиотеки, любезный, — улыбаюсь я.

— А как же… — мужчина явно не понимает, как здесь оказался.

Грэм подходит к телу и переворачивает его носком ботинка.

— Узнаете? — равнодушно спрашивает он.

Люди растеряно вглядываются в мертвое лицо Энгиона.

— Так это же… Это же тот пресветлый, что давеча заезжал в деревню, — наконец соображает один из них.

— Заезжал, а потом? — мне становится любопытно, что еще они помнят.

— Заезжал… — мужики переглядываются.

Я вздыхаю.

— Околдовал он вас, почтеннейший. Околдовал и сюда пригнал. А как умер, так колдовство его черное и рассеялось. Да вы не волнуйтесь, — спешу успокоить их я, видя, что мужички опасливо пятятся от нас, — теперь-то уж все позади. Все по домам вернетесь, всем поможем.

— Благодарим, господин, — бормочут люди, но все ж почитают за благо убраться от нас подальше.

Синдин хихикает и собирается хлопнуть меня по плечу. Я не сразу распознаю в комарином писке звон летящей стрелы, но Грэм взвивается в прыжке. Сам он не успевает прикрыть мне спину и толкает гнома. Предназначенная мне стрела впивается тому в горло, а туда, откуда она прилетела, уже несутся огненные шары саламандра.

Гном мешком опускается на землю и почти сразу истаивает, лишь пыльная кучка одежды остается на дорожке, но скоро и она исчезнет.

— Грэм, ну ты и свинтус! — возмущается Рената, — Нет, чтоб сам подставиться!

— Не успевал, — виновато пожимает плечами оборотень, — Этот гад знал в кого стрелять. Гектор, ты цел?

— Цел, — у меня только теперь начинают дрожать руки, и кружится голова.

— Сядь, — командует вервольф, — и приди в себя. Только твоего обморока нам не хватало.

Я послушно опускаюсь на землю рядом с Ренатой и Серебряной леди. Хандариф с довольным видом подсаживается к нам. Грэм оглядывается на замок.

— Синдин с подмогой возвращается, — рассеянно сообщает он.

— Надо бы что-то сделать с этим порталом. Еще не хватало, чтобы оттуда иномирцы посыпались на нашу голову, — бормочу я.

Словно в подтверждение моих слов в светящемся овале стремительно возникает силуэт мужчины. В наш мир он вбегает и, с трудом тормозя на полном ходу, врезается в оборотня. Грэм успевает подхватить незнакомца и удержать на вытянутых руках. Растерянность на лице мужчины медленно сменяется изумленным узнаванием.

— Ты… Ты… — шепчет он, — Ты же вервольф.

— Ну? — оборотень продолжает поддерживать парня в ожидании очередного обморока, но тот и не собирается отключаться.

— Ты… Значит, Марта… Где Марта?!

Он начинает лихорадочно оглядываться по сторонам, пока не находит взглядом нашу группу.

— Марта! Что вы с ней сделали?!

Оттолкнув Грэма, он бросается к нам, падает на колени перед Серебряной леди.

— Марта?!

Он потрясенно смотрит на эльфийку.

— Это — Марта?! -

— Если ее так зовут, то да, — пожимает плечами Хандариф.

— Она… Она же… Она…

— Ну, да, она — эльфийка, Серебряная леди, — насмешливо сообщает оборотень, подходя поближе, — А вот ты кто такой?

— Вы… Она… Что?! — теперь он с ужасом смотрит на труп Энгиона.

— Скорее бы уже убрали эту падаль, — морщится Грэм, — Ну, что уставился? Это она его уделала. И слава богам. Кроме нее никто не смог бы.

— Грэм, перестань! Совсем человека зашугал, — прикрикивает на него Рената, — Успокойтесь, — она обращается к незнакомцу, — Марта сейчас придет в себя. Это на нее магия так действует. Я тоже, когда пришла, сознание потеряла.

— Вы… — парень вглядывается в ее лицо, — Вас я тоже помню.

— Вы видели ее рисунки?

— Да. И его, — он кивает на мертвого эльфа, — Она просила уничтожить два портрета. Я не смог. Они не рвутся, не намокают. Их нельзя разрезать. Они даже в огне не горят!

— Знаем, проверяли, — усмехается Хандариф.

— Вас… — парень переводит взгляд с меня на саламандра, — Нет, вас двоих я не помню.

— Хандарифа она нарисовала одним их первых, а я вообще человек, меня она видеть не могла, — отвечаю я за нас обоих.

— Значит… Значит, она знала, что уйдет сюда? Но ей же нельзя! У нее диабет! Она умрет здесь без инсулина!

— Рената, переведи, а? — просит маг.

— Это болезнь такая. Хроническая.

— Она же эльфийка! — искренне удивляется Грэм.

— Это она здесь эльфийка, а там она была смертной и прожила бы лет шестьдесят от силы, — объясняю я, а потом обращаюсь к нашему гостю, — Вы ее забрать хотите? С таким лицом и ушами? Тем более, что здесь у нее от этого ее… как вы сказали?

— Диабета, — подсказывает Рената.

— Вот именно! Здесь от него уже ничего не осталось. Эльфы не болеют в нашем мире.

— Офигеть! А я? Я же тоже прошел сюда.

— А вы, друг мой, человек. И я не думаю, что вам понравится быть человеком в нашем мире, — усмехаюсь я, — Здесь мы раса не доминирующая.

— Паша? — мы все поворачиваемся к лежащей на земле женщине, — Паша, ты? Откуда?

Она обводит взглядом всю нашу группу, потом смотрит на приближающихся Синдина, Арианну, Риоха и близнецов.

— С ума сойти! Их все-таки двое! Ой! А Энгион? Я…

— Все в порядке, миледи, — Рената спешит успокоить ее, — Вы убили его. Теперь все будет хорошо.

Лицо эльфийки, когда она смотрит на девушку, озаряется искренней симпатией.

— Вы… Я даже не надеялась всех вас увидеть! Паша! А ты откуда здесь взялся?!

— Да я увидел, как что-то засветилось в аллее, а потом ты туда вошла и исчезла. Ну и…

— Господи! Так проход до сих пор открыт?! Значит, я могу вернуться?!

— Зачем?! — в ужасе вопят близнецы, сверля восхищенными взглядами Серебряную леди.

— То есть как? Я же…

— Оставайтесь, Маргарита Францевна.

— Паша?

— Уши свои потрогайте, и поймете. А потом еще в зеркало посмотрите, и вообще все сомнения отпадут.

— Я не… — эльфийка смешно хватает себя за уши и вскрикивает.

— Я же говорю, оставайтесь. Я что-нибудь придумаю для Ани.

— Не надо. Я… я сама ей все объясню. Она, наверное, должна знать. Просто возвращайся. Нужно закрыть этот портал, пока еще кто-нибудь случайно здесь не оказался.

— Нет! — если бы не Синдин, Грэм мог бы и ломануться в тот мир без всякой подготовки, но гном его удерживает.

— Что случилось? — не понимает Серебряная леди.

— Грэму очень нужно найти кое-кого в том мире, — объясняет Рената, — Он уже три года ищет способ попасть туда.

— Ах это… Так я нарисую. Прямо в свой дом вход и нарисую. А там сейчас портал посреди больничного парка открыт. Грэм?..

— Миледи?

— Не переживайте. Мне самой очень нужно вернуться ненадолго, чтобы увидеться с дочерью. Я проведу вас.

— И как я должен его закрыть? — подает голос наш кость.

— Там рисунок. Карандашом нарисована эта самая аллея. Когда выйдешь, просто сотри один маленький штрих, — эльфийка роется в кармане, а потом достатет и протягивает парню какой-то маленький предмет, — Вот ластик. Только совсем чуть-чуть, чтобы в случае чего можно было восстановить. Вдруг у меня отсюда туда не получится. Ты подожди ровно два дня, а потом, если мы не появимся, дорисуй стертую линию. А мы здесь тебя встретим.

— Марта, просто ответь мне честно, это все на самом деле?

— Похоже, что так, Паша.

— Знаешь, я, наверное, всегда догадывался. Просто поверить не мог, — он задумчиво оглядывает всех нас, потом вдруг хитро улыбается и снова поворачивается к Мрате, — А этот твой рисунок с порталом — тоже мое наследство?

— Я же обещала! — улыбается эльфийка в ответ.

— Ну, тогда, я, пожалуй, еще загляну в гости. Если вы не против.

— Мы будем рады, — отвечаю я.

Иномирский гость подходит к порталу, оборачивается, еще раз обводит нас изумленно-счастливым взглядом и машет рукой. Потом он делает еще пару шагов и растворяется в золотистом мареве. А еще через полминуты исчезает и сам портал.

Грэм тяжело вздыхает.

Оглавление

Kagami Лики зазеркалья

Часть первая ДЬЮТИ-ФРИ

Часть вторая ПОДКИДЫШ

Часть третья ИСТОРИЯ ОДНОГО ХОББИ

Реклама на сайте