«Локумтен»

Я, Александр, сын Мастера Фе и жены его Минодоры, пишу это. Не во славу богов Нового Света, ибо земля эта и боги её мне постылы. Не во славу моего отца, ибо деяния его противоречивы. Я пишу для себя и ради себя, потому что ложь об отце на страницах императорских архивов разъедает мое сердце. Теперь, после долгих изысканий, я в силах разрушить её.

Три книги лежат сейчас передо мной — «Арпонис», «Сотерис», «Раксис» — книги обо мне и моих друзьях. Они требуют окончания. Но я не в силах приступить к нему, пока не сделаю того, что должен. Я делаю выбор, начиная свой рассказ об отце и о тех, с кем столкнула его судьба много лет назад, когда он впервые ступил на землю Нового Света.

Я отрекаюсь от надежды быть когда-либо понятым и пишу лишь о событиях, правдивость рассказов о которых достоверна. Этим я отличаюсь от тех, кто в одних случаях насочинял небылиц, а в других намеренно исказил истину.

Начинаю я эту книгу на третий год после описанных в «Раксисе» событий, в маленьком домике у подножья горы, заросшей древовидным можжевельником, на берегу моего любимого моря.

Я предоставляю читателю самому решить, был мой отец чудовищем или героем, и что он выбрал в конце, когда перед ним встал выбор, который однажды стоял передо мной темным зимним вечером в школьном спортивном зале.

Я обещаю, что завершу эту книгу так быстро, как смогу. А потом я займусь окончанием этой истории.

«Жизнь каждого человека в конечном счете зависит от его проворства, бдительности и личной предприимчивости…»

Уже не в первый раз в Малой гостиной замка Хальмстем за обедом разгоралась ссора. Возбужденные голоса птицами взмывали к резному потолку.

Под тяжелой дубовой люстрой в сотню свечей, за массивным столом, представлявшим собой три сдвинутые вместе столешницы из красного дерева, восседали члены семьи Фе. Лица у них были невеселые.

Посторонний наблюдатель, попав сюда, мог заметить, что собравшиеся в гостиной принадлежат к обеспеченной прослойке общества, судя по чистым, качественно сшитым платьям, пусть простого покроя. Но он определенно бы растерялся, попроси его назвать период и век. Характерная незамысловатость туалетов указывала на Средневековье, однако свобода обращений и высказываний предполагала куда более позднее время.