«Жертва для вампира»

Козак Елена Александровна Жертва для вампира

— Она ведьма! Вы должны сжечь ее!

— Я никому ничего не должен, — меланхолически отозвался человек в длинном красном плаще, медленно поглощая кусок жирной баранины. — В том числе и вам.

— Но она же демонское отродье! Неужели вы допустите, чтобы ее нечестивые ноги и дальше ходили по земле?! Это святотатство! — человек повысил голос, да и сам как-то поддался вперед, будто считая, что без этого его плохо слышно. Хотя и до того глубокий баритон разносился по всему залу.

Его невероятно тучный собеседник не собирался терпеть подобное. Положение у монахов было одинаковым. "Так почему он должен…"

— Прекратите орать на меня, брат! Разве моя вина, что король запретил все прилюдные казни до того, как их брак с принцессой Мигдаленой будет освящен?! Ей, видите ли, наши обычаи кажутся варварскими. Посмотрим, что она скажет после свадьбы…

— Вы думаете, мне есть дело до монаршей свадьбы?! Ливен попрала все мыслимые законы. Она посмела оскорбить меня — служителя Господа! Слышите?!

Монах прекрасно слышал слова брата по ордену, но ничего не ответил. Сейчас он гораздо больше был занят мясом, которое поглощал с отменным аппетитом. Только разжевав последний кусок и запив доверху наполненным бокалом вина, соизволил ответить.

— Да я помню эту ужасную историю. Не волнуйтесь, она получит по заслугам. Деньги, понятное дело, перейдут к вам…, к ордену, — сделав еще один глоток, уточнил толстяк. — А Ливен… Соглашусь, ее нельзя оставлять в живых. Что ж, прилюдной казни не будет. Есть кое-что похуже жара пламени. Вдруг палач проявит милосердие — убьет нечестивую прежде, чем огонь коснется ее белоснежной кожи…, - монах почувствовал, как по его телу прошла дрожь. "Как жаль, что он не может…" Церковник глубоко вздохнул, отмахиваясь от порочного видения, и вновь заговорил, чеканя фразы — Дикие звери надежней. К тому же, мы должны заботиться о других Господних тварях, — во взгляде у монаха промелькнула насмешка. — Ваша Ливен и станет этой заботой, едой для них.

— Что ж, — монах, довольный, как кот, отведавший запретное лакомство, прищурился, — я преклоняюсь перед вашим умом, брат.

— Рад это слышать…

Священнослужители были настолько увлечены разговором, что не заметили, как картина василиска на стене неожиданно моргнула. Кое у кого появился план, как избавиться от двух увальней, все время проводивших за вином и ставивших под угрозу само существование ордена. Да и свое место в нем упрочить. Метод ловли на живца всегда себя оправдывал. Даже, если цель — вампир!

Если, конечно, немертвые до сих пор существуют…

Месяц назад

— Уважаемый Патрисио Листенье, осмелюсь ли я просить руки вашей дочери. Обещаю, что буду заботиться о ней, любить, баловать…

Пожилой мужчина пятидесяти лет благосклонно кивнул юноше, даже не взглянув на дочь. Это было излишне. Молодые люди давно сами все решили. Сейчас они только пытались соблюсти приличия. В любом другом случае граф Листенье никогда не отдал бы юноше Ливен.

Девушка осталась его единственным ребенком с тех пор, как… как… впрочем, не важно! Жена Патрисио умерла, когда Ливен исполнилось пять лет. Поначалу граф горевал, но дочь с каждым днем все больше напоминала жену, любви которой он добивался без малого семь лет. И вся эта любовь постепенно перешла к розовощекой девчонке, чей радостный смех разносился по всему дому.

Прошло четырнадцать лет, Ливен еще больше расцвела, еще больше стала напоминать свою мать. Только глаза у дочери были его…

Граф закашлялся и заслонил рот платком. Он никогда не отдал бы Ливен Габриелю. Была в нем какая-то червоточина. Но лекари предрекли аристократу близкую кончину. Нужно было подумать о будущем дочери. Отдать ей в приданное большую часть своего богатства. Остальное оставить в наследство ее сыну*.

*по законам незамужняя женщина не имела права распоряжаться имуществам. Ей назначался опекун — кто-то из ближайших родственников.

Патрисио бросил быстрый и отнюдь не ласковый взгляд на будущего зятя: "определенно, в нем есть что-то порочное". Но выбора нет. Он и так тянул со свадьбой непозволительно долго. Да и Ливен, кажется, любит его…

Свадьба должна была состояться в первые дни сентября в одном из самых роскошных в городе храме. Священник встретил молодых с улыбкой:

— Дети мои, сегодня вы сделаете самый важный шаг в вашей жизни — навеки свяжете судьбы…

Церемония шла своим ходом. Молодые улыбались, украдкой поглядывали друг на друга. Сторонний наблюдатель не заметил бы ничего необычного. Разве что глаза у невесты порой странно блестели, в их уголках мелькала печаль. "Все равно, ведь любая девушка переживает перед свадьбой, боится неизведанного".

Но встречаются исключения…

Нет, Ливен не боялась замужества, а если ее глаза и блестели, то только от тревоги за отца. Еще вчера Патрисио Листенье горел желанием самому вести дочь к алтарю, а сегодня он даже не смог встать с постели. Его рано состарившиеся губы тихо прошептали Ливен на ухо:

— Не смей из-за меня переносить церемонию. В мыслях я всегда с тобой…

Ливен принужденно улыбнулась, стараясь вернуться в настоящее. Тем более, сейчас священник провозглашал ее обет:

— Согласна ли ты, Ливен, выйти замуж за Габриеля, любить и почитать его всю свою жизнь, поддерживать всегда и… — договорить священник не успел. Дверь храма резко распахнулись. В проходе появился высокий человек. Его красный балахон приковывал все взгляды.

Белое, как первый снег, платье невесты, все в сверкающих камнях, в сравнении с одеянием гостя цвета крови, поблекло и стало выглядеть просто жалким. А ведь незнакомец все еще стоял в пороге, так и не зайдя в храм.

На его лице горела странная улыбка. Едва завидев ее, да и всю фигуру незнакомца, люди начинали дрожать, их лица бледнели как перед самой смертью.

Носить алые балахоны разрешалось только одному церковному ордену — ордену крови. И на этой церемонии ему не было места.

Палач на свадьбе не к добру.

— Именем Господа, остановите церемонию, — голос монаха был тих, но из-за воцарившейся вокруг тишины прозвучал, как раскат грома.

Жених с невестой стояли, окаменев, так же, как и прочие гости. Первым в себя пришел священник. Он выступил вперед, загораживая пару:

— Брат мой, в чем дело? Неужели кто-то из этих детей согрешил?

— Нет, брат, об этом моему ордену пока неизвестно, — монах с вызывающей улыбкой нарочно выделил: "пока". — Но десять минут назад скончался Патрисио Листенье. Как его единственный сын я становлюсь наследником и опекуном Ливен — моей младшей сестренки, — во взгляде холодных карих глаз промелькнула плохо скрытая насмешка. — Я воспользуюсь своим правом, чтобы остановить эту церемонию.

— Ты не имеешь права! Это последняя воля отца! — Ливен дрожала, как в ознобе, и кусала губы от боли, злости… — Он ненавидел тебя, ведь из-за того, что ты ушел, умерла наша мать! — У девушки сверкали глаза, а по щеке катилась слеза от воспоминаний, но она упрямо продолжала. — Он не хотел, чтобы деньги… чтобы ты вершил мою судьбу, — быстро поправилась она.

Монах презрительно посмотрел на Ливен и излишне ласково проговорил:

— Ты сомневаешься в моих словах, сестра?

— Да! Ты лжешь! — Ливен не думала о том, что говорила. Девушка была настолько поражена смертью отца, что не слышала собственных слов. Осталась только ненависть к брату — к тому, кто убил ее мать, отца, кто сейчас пытался помешать ей выйти замуж за любимого человека.

Она не замечала, как каменеют лица гостей, как Габриель делает шаг в сторону от нее, как бледнеет священник. Ничего не имело значения. Только жгучая боль и ненависть. Лицо монаха перекосило от гневa. Он ударил девушку по лицу с такой силой, что ее голова повисла. Ливен без чувств упала на каменный пол.

Холодно. Тряпье на мне ничуть не греет. Скорее наоборот, мокрый подол холодит ноги. А ведь это бывшее свадебное платье, которое мне шили не одну неделю. Я потратила на него уйму денег. Отец еще со смехом порицал меня за расточительность. Отец… Папа…

От холода зуб на зуб не попадал. Губы, искусанные длинными бессонными ночами, болели. Ветер, будто смеясь над этой болью, продувал уста до крови. Все тело поцарапано, на плече разорванная рана. Из нее медленно текла кровь. Я неловко повернулась и закричала от боли. Стальные цепи вонзились в рану. Из глаз покатились слезы. Я истерично расхохоталась, напугав притаившихся невдалеке птиц — они резко взлетели в воздух. Слезы… я уже думала, что навек от них излечилась. Но нет!

Попыталась аккуратно вытереть лицо рукой, а вместо этого снова напоролась на цепь на запястьях. Одна из царапин на лице закровоточила. В отчаянии закрыла глаза, начиная безумно смеяться. Лицо стало мокрым. Но на этот раз даже не пыталась его вытереть. Какая разница, в каком виде я достанусь на ужин всем лесным тварям?!

Наоборот. Запах крови быстрее привлечет их. Жизнь закончится, а вместе с ней вся эта боль. Как говорится в избитой поговорке: "Все, что не делается, к лучшему". "Да уж, к лучшему, смерть отца, недели в пыточных камерах. Все к лучшему!"

Я снова неловко повернулась и закричала от боли: цепь с силой врезалась в мою руку.

"Твари, когда вы уже появитесь?!"

Поправила цепь и постаралась еще сильнее разорвать плечо ногтями. Кровь забурлила. Я смотрела на нее с торжеством, хотела сделать рану еще больше, но почувствовала, что нет сил даже на то, чтобы поднять руку. Нет сил ни на что. Только и смотреть, как алая кровь течет вниз по руке и дальше — на землю, вспоминать прежнюю жизнь: друзей, подруг, балы, книги, поцелуи на отдаленных аллеях парка, детские мечты — такие невинные и глупые…

Кровь текла и текла, в ногах с каждым мгновением появлялось все больше слабости, а реальность и иллюзии окончательно смешались. Мне показалось, я услышала вой — за мной все-таки пришли. "Наконец-то…" Но сил на улыбку не было. Только взгляд перевела. Вдалеке почудилась темная фигура. "Неужто человек?"

И снова все закрутилось. Я слышала пронзительный вой, от которого кровь стынет в жилах даже у того, кто стоит на пороге смерти, видела волка, и человека, гладившего тварь по шерсти, как простую собаку. Чего только не привидится на пороге смерти. Я все-таки улыбнулась… и потеряла сознание…

Больно… "Неужели после смерти царит такая же боль, как и при жизни?" Открыла глаза. Передо мной стоял мужчина. Длинные волосы, черные блестящие глаза, заостренные черты лица… Глаза вновь начали закрываться:

— Оставьте меня! — голос был тихим и хриплым, но незнакомец все же услышал.

Он тряхнул меня:

— Что случилось?

Ничего не ответила. Только смотрела на него уставшим взглядом. А в глубине души росла ненависть: святоши решили поиздеваться надо мною напоследок. Как будто дни до казни — дни, проведенные за решеткой, были праздным весельем!

Я бы поверила, что меня и вправду спасут, если бы не знала: наш город стоит осторонь ото всех остальных. Лес же, в котором меня бросили, и вовсе пользуется дурной славой. Людей здесь не сыщешь. Только чудищ с безумной жаждой крови.

— Оставьте меня! Вам мало тех мук?! Неужели мое обвинение, тогда, в храме стоило этого? Что значит мое слово в сравнении с вашим?! Пыль под ногами, которую так легко развеять.

Глаза у человека прищурились, мне показалось, в зрачке даже что-то блеснуло. Он заговорил, нежно прикоснулся тыльной стороной ладони к моей щеке… или мне это только привиделось. Туман перед глазами уплотнился:

— Уходите! Дайте мне умереть, неужели такая малость…

Он ударил меня по лицу:

— Пришла в себя?! Что это тебе в голову взбрело?! — он перевел взгляд на мои скрученные цепями руки. — Ключ есть?

Я скривилась: "Ключ? Теперь он надо мной смеялся, продлевал пытку. А я ведь уже смирилась со смертью!"

— Думаю, он есть у вас!

Он как-то странно посмотрел на меня:

— А ведь ты права. Есть!

Я потеряла сознание…

Мужчина попытался встряхнуть девушку, но она только застонала, даже не открыв глаз. Жизнь по капле уходила из хрупкого тела. Только глупец мог этого не заметить! Он поднял ее лицо, вгляделся в трогательно-беззащитные черты, которые то тут, то там пересекали царапины. Затем перевел взгляд на плечо. Все в крови, с расходящимися на глазах краями раны. У любого нормального человека он вызвало бы лишь отвращение!

Мужчина хотел прикоснуться к коже девушки, но в последний момент одернул руку:

— Кто же ты?

Ответа не услышал, но вот тишину пронзил вой. Мужчина обернулся, долго вглядывался в чащу, затем ругнулся про себя и крикнул:

— Серый!

В кустах зашелестело. К поляне кто-то приближался. Но мужчина не стал дожидаться гостя. Он наклонился и оторвал несколько полос от тряпья незнакомки, быстро перевязал самые опасные раны, затем потянулся к цепи…

Сейчас я открою глаза. Да, нужно спешить. Меня ведь пригласили на пикник. Нельзя опаздывать. — Я улыбнулась и еще крепче притянула к себе одеяло. — Успею. Все равно ведь служанки разбудят…

Приоткрыла глаза. В первое мгновение все было обыденно, только одно удивило — лучики солнца, что пробиваются через стекло. "Надо же, за окном утро, а камеристка все еще не явилась. Вот лентяйка! И зачем я только защищала ее перед отцом, уговаривала не увольнять, у нее ведь больная мать… Ну, где же она!" Я в досаде провела ладонью по лицу, прогоняя утреннюю слабость, осторожно открыла глаза, думая насладиться игрой солнца на своих браслетах — отец подарил на восемнадцатилетние. "Красивые…". Но вместо этого заорала. Руки были в цепях и кровоточили.

— Чего орете? Совсем с ума сошли!? — прозвучало очень близко от моего уха.

Я вскинула голову и посмотрела на неожиданного собеседника.

— Кто вы? Что я здесь делаю? — спросила и тотчас вздрогнула. Воспоминания вернулись. Тюремщики, пытки, камера, полуночные видения от которых нельзя избавиться. Так же, как от смертельной усталости. Когда живот сводит судорогой, а глаза ничего не видят, от застилающей их боли…

Закрыла глаза в безумной попытке забыться и осторожно поднялась на ноги. Попыталась сделать шаг в сторону. Потом другой. Тело болело, но движения, хоть и давались с трудом, с каждым разом получались все лучше. На лице появилось слабое подобие улыбки.

В последние дни, проведенные в камере, я не могла даже подняться. Так и лежала день и ночь, украдкой наблюдая, как тюремщики приносят еду, небрежно бросают деревянные миски на пол и уходят. А порой кидают презрительные взгляды на меня.

По дороге на казнь меня несли на руках. Вначале сопротивлялась, силилась встать, подойти к нему. А он отвернулся и ушел прочь…

— Благодарю вас за оказанную помощь. Я обязана вам жизнью, — облокотилась на поваленное дерево и обратилась к своему спасителю. Только сейчас я могла внимательней его рассмотреть.

Незнакомец сидел в тени, будто боясь выйти на солнце. Высок, не обременен показной элегантностью или утонченной красотой. Но об этом, как и об излишне худощавой фигуре сразу забывалось. В мужчине чувствовалась сила, даже жестокость. То, что перечеркивает неказистую внешность и отсутствие модного в данном сезоне шейного платка. Впрочем, за недели, которые я провела за застенками, мода могла измениться…

Тряхнула волосами, отмахиваясь от дурных мыслей. Все-таки мужчина спас мне жизнь. Хотя нужна ли она мне теперь — тот еще вопрос.

Незнакомец палкой поправил одно из поленец в костре и воззрился на меня с насмешкой. Быстро пробежал взглядом по лицу и фигуре, будто запоминая, затем отвел глаза в сторону. Ветер успел поменять направление — в нос ударил приторный запах лаванды — прежде, чем он заговорил:

— Бросьте. Мне не нужна ваша благодарность. Я был счастлив помочь…

Наконец-то, я была в своей стихии. Кем бы ни был мужчина напротив меня, а правила этикета он знал. И говорил слово в слово то, что еще недавно я слышала ежедневно.

— И все же, я настаиваю, — начала повторять давно заученные фразы. Это успокаивало. Будто вернулась на один из балов. Пусть в свое время я ненавидела все это. Слова, набившие оскомину и вызывающие лишь раздражение. Сейчас они казались единственным надежном островков в безумном мире.

По всем правилам наш разговор должен был длиться еще не менее получаса. В конечном счете, я бы представила героя своим родным. Они бы разобрались с ценой моего спасения. До этого же друзья и знакомые пафосно заявляли бы, что моя жизнь принадлежит спасителю.

Затем отец девушки даже мог отдать за героя свою дочь. Отец… Я задрожала, не сумев избавиться от воспоминаний. Что я за дочь, если не сумела похоронить родителя, постоять у его тела, беззвучно нашептать молитву?!

Но из застенков церковников живой не выпускают, даже на кладбище!

Я отвернулась, пытаясь удержаться от рыданий. Так и простояла, то сжимая, то разжимая зубы, не заметив, как мужчина подходит ко мне, с силой прижимает мои плечи к дереву, заставляет смотреть в свои черные, как бездна, глаза.

— Больно? А как же "аристократки должны быть веселы, смеяться, когда хочется плакать…"

— Я не плачу! — больше возразить было нечем. Его слова в точности повторяли слова дуэньи, которая с детства учила молодую леди. Да, я нарушила неписаное правило. И плевать на это хотела!

— Но вы собираетесь расплакаться. Это не многим лучше, — он отпустил меня, сделал несколько шагов к костру.

— Я только следую этикету.

— Поэтому и страдаете, — незнакомец снова приблизился к костру, критическим взглядом осматривая алые от жара поленья. — Если я сказал, что мне не нужна ваша благодарность, то она мне и вправду ни к чему. Не так много сил потребовалось для вашего спасения. Так что бросьте расточать благодарности!

— И не собиралась! — я все же отошла от ствола и приблизилась к нему. — Когда вы спасали меня, задумывались о том, что я, быть может, хочу умереть? Хочу, понимаете?! И за это мне вас благодарить?!

Договорить я не успела. Как будто натолкнувшись на неведомую преграду, упала на землю, больно ударилась рукой о какой-то сучок.

"Не до крови, и ладно!".

На меня напало странное оцепенение. Я просто сидела и смотрела куда-то вдаль, а по щекам текли слезы.

И снова прошли, казалось, долгие минуты, прежде чем я заговорила:

— Наверно, я должна сейчас извиниться. Вы спасли мне жизнь, а я слезы лью. Но вам ведь плевать до того, что я должна и чего не должна делать! И можно прямо сказать: я вас…

— Ненавидите? — незнакомец подошел ко мне и укрыл полуголую спину какой-то накидкой. — Знаю.

Мех приятно ласкал кожу. Тепло… Нежность… Я подняла на него глаза:

— Спасибо.

— Такой пустяк способен вызвать вашу улыбку, — он покачал головой, но его глаза тоже смеялись. — Возможно, мы… возможно, я не правильно начал. Позвольте представиться, Мартин Джерар

— Ливен…

— Так просто?

— А чего вы еще хотели? — я отвернулась от Мартина. — Сами же говорили, что нет нужды следовать этикету. Да и вряд ли имя моего отца — малоземельного дворянина, вам что-то скажет.

— Вы были бы правы, — мужчина взял мою руку и поцеловал ее, — если бы не одно но: вы лжете.

Вырвала ладонь, быстро поднялась, сбрасывая на землю мех:

— Вы оскорбляете меня!

— Ничуть. Насколько мне известно, ложь весьма распространена в высшем свете.

— Но никто никогда не посмеет обвинить даму во лжи!

— Я же говорил, что вы лгали, — без малейшего торжества в голосе заявил собеседник.

А я ведь только что выдала себя: малоземельная дворянка, коей я представилась, могла только мечтать о высшем свете. Рассказы более богатых подружек всегда заметно отличаются от правды.

— Но вы правы. Я рад, что мы сейчас не на балу. Дуэли не являются моим любимым времяпровождением. Какой-нибудь барон непременно вступился бы за вас.

Мои губы задрожали. Никто не оскорблял меня на балу. Ни разу. Но кое-кто действительно вступался за меня порой. И этот кто-то по странной случайности носил тот же титул, что назвал Мартин — барон…

За несколько часов до…

Мне больно… Но я счастлива! Впервые за последние недели. Сегодня день казни, а у меня на губах восторженная улыбка. Будто, в самом деле, была ведьмой — ведь именно в этом меня обвинили священники. Смешно! Ни разу в жизни не держала в руках травы, а от вида крови еще месяц назад могла упасть в обморок. Это никого не волновало. Черными и красными чернилами — вот куда девалась моя кровь, было написано: "Ведьма". Все остальное: раскаяние, пусть и показное — я сказала брату правду, но и не всю, — отчаянные мольбы… не имели значения.

Меня вели на казнь. Для настоящей колдуньи не составило бы труда вырваться из пут и скрыться в лесу. Твари ее не тронут. Для такой опасен только костер. Но я не была ведьмой, и церковники, выволакивающие меня на солнце после тьмы и смрада темниц, прекрасно об этом знали.

Я была счастлива, что увижу Габриеля. Пусть на одно мгновение. Оно того стоит. Стоило бы…

На площади все выглядывала его глаза, боялась, что он вступится за меня, забывая о собственной безопасности. "Это не поможет! Ничто не поможет". Хотела отговорить, последний раз взглянуть в любимые глаза, если больше свидеться нам не суждено.

Возле помоста, на который меня втащили, Габриеля не было. Я безрезультатно искала его и не находила. Помню, как один из священников читал приговор. Не помню весь — отдельные фразы:

— Совратила благородного юношу…, напала на священника…, околдовала сотни людей…

Только и осталось в памяти — имя одной из моих жертв, которого удалось вырвать из лап пособницы Дьявола — Барон Габриель Деласкесс.

Помню, как он поднялся на помост и коротко крикнул: "Ведьма!"

А больше ничего не видела и не слышала, только это слово, эхом разносящееся повсюду. Оно уничтожало мою душу, которой, по словам священников, у меня и в помине не было, до последней капли…

— Еще раз выражаю вам свою благодарность! — Я медленно встала и сделала шаг к деревьям. — А теперь, прощайте.

Отойти подальше от костра мне не удалось: чужая рука с силой сжала мой локоть:

— Я уже говорил вам, что вы безумны! Если дается второй шанс для жизни, этим нужно воспользоваться!

— Вы не понимаете! — хотела вырвать руку, но Мартин только крепче сжал ее. — Я не могу жить. Ради чего? Они пятнадцать дней… Слышите?! Пятнадцать нескончаемых дней и ночей по кусочку рвали мою душу. Сегодня… или вчера — я потеряла счет дням — должны были уничтожить только тело. Душа и так мертва… — Я снова дернулась, замолотила кулаками по его груди. — Вы ничего не понимаете!

Он быстро, с невероятной, казалось, звериной скоростью, схватил меня за запястья, а сам поддался вперед.

— Замолчите!

Холодные руки так стиснули мою грудную клетку, что я не могла и шевельнуться, не то, что издать звук. Корсет стальным обручем стягивал талию, пускай я непозволительно сильно похудела. Руки Мартина оказались не меньшим испытанием. Я начала задыхаться. Пыталась схватить мужчину за высокий ворот рубашки — в тумане промелькнуло воспоминание, что такие я уже видела на семейном портрете деда. Стоячий воротник, кружева — все, как в древности…

Но силы были не равны. Я и раньше не могла похвалиться силой, а сейчас и подавно чувствовала себя разбитой. В мыслях успело пронестись: "кажется, моя мечта осуществиться. Я умру здесь и сейчас…"

— Дьявол унеси вашу душу! — мое лицо вмиг стало мокрым. Волосы грязными прядями прилипли к лицу, шее, плечам.

Я закашлялась, попыталась открыть глаза. Ругательство против воли вырвалось изо рта, когда я поняла, что вылитая мне на лицо вода вовсе не дурной сон и не чья-то глупая шутка. Мартин сидел передо мной, держа в руках небольшую миску, выкрашенную в пестрый рисунок. На донышке в ней еще плескалось несколько капель мутной жидкости.

— Как же вы мне надоели! Вставайте быстрее! Здесь опасно.

— Оставьте меня! — повысила голос. — Мой выбор: жить, или умереть!

— Так считаете? — он зло рассмеялся и рывком поднял меня на ноги. — Вы сказали, что обязаны мне жизнью. Так и есть! Теперь ваша жизнь принадлежит мне. Вот и не смейте перечить!

Я вырвала руку. Окинула "спасителя" ненавистным взглядом, быстро отвернулась. Несколько секунд смотрела на пепелище. "Как Мартин так споро успел его затушить? Что за глупый вопрос?! Неважно! " Снова встретилась с ним взглядом.

— К вашим услугам.

— Мартин быстро взял мою руку и пошел к ближайшим кустам, напрочь игнорируя вьющуюся вблизи от молодых осок дорожку.

— Зачем я вам? От меня никакого проку. Я только обуза.

— Моему замку не хватает служанки, — язвительно сообщил Мартин.

Я опешила от его слов, затем едко проговорила:

— К челяди не обращаются на "вы".

— Всегда есть исключения. А теперь заткнитесь! — грубо оборвал меня спутник.

За весь день мы больше не обмолвились ни словом. Впрочем, возможно день давно закончился — солнце было надежно спрятано за тучами. Вглубь леса не проникало ни одного лучика.

Мы все время шли, казалось, углубляясь в самую чащу. Мое тело и так было покрыто ранами. Но после сегодняшней прогулки его испещряли многочисленные царапины. Под вечер я уже еле стояла на ногах. За всю свою жизнь так долго не ходила!

Мартин тоже выглядел не лучшим образом: бледная кожа, трясущиеся руки.

Наконец он объявил привал. Быстро развел костер возле старого ветхого дуба. Как я не валилась с ног от усталости, нашла в себе силы приблизиться к пламени, подставить ладони навстречу теплу. Мужчина достал из сумки хлеб, сыр, предложил мне. Поблагодарила кивком и быстро начала есть. У меня не было и маковки во рту больше суток. Но только сейчас я ощутила голод.

Поев, начала просто смотреть на костер, находя в причудливой игре пламени, какое-то странное успокоение. Потом спросила:

— Завтра мы пойдем дальше?

— Да. Ложитесь спать. Я вас разбужу.

Молча кивнула и легла рядом с костром. Спиной почувствовав сырость и холод земли, попыталась приблизиться ближе к пламени, но Мартин остановил меня.

— Ваше платье может загореться. Огонь очень быстро превратится в вашего врага.

— Но мне холодно. Боюсь, не засну.

Мужчина кивнул и достал накидку, которой уже укрывал меня раньше. Теплый мех снова начал ласкать кожу, а я ухватила собравшегося вставать Мартина за руку:

— Останьтесь со мной!

Его лицо приблизилось к моему. Я тяжело задышала и закрыла глаза, думая почувствовать его губы на своих губах. Но Мартин только прошептал:

— Что же с вами сделали?

— А что со мной сделали? Я та же, что и была! Но вы не знали меня прежде и не можете судить!

— То есть сейчас вы вовсе не предлагаете себя мне? — он насмешливо поднял брови. — В плату за спасение?

— Да что вы знаете…

— О вас? Ничего. А дутые аристократки, для которых такая плата не внове, не просят о смерти.

Я вздрогнула от его речей, но остановить, рвущиеся наружу, слова не смогла.

— Что вы знаете о застенках ордена крови?! Вы правы, солгала: я сильно переменилась со своего последнего бала. Днем пытки в застенках ордена. Для начала огонь и плети. Ночью стражники, считающие пленниц своими рабынями, забавными живыми игрушками… Какая разница, появится ли у нее на теле лишний рубец?! Какая разница, где и с кем она проведет ночь?! В рассветных сумерках жертву вернут в клетку, чтобы ей не обещали накануне! И защиты ждать не откуда. Ведь ведьменской силы в крови, из-за которой нас всех и судят, ни в одной из пленниц нет ни капли! Вы думаете, после такого в душе может остаться что-то святое?!

Я отвернулась, пряча мокрое лицо в теплом меху. Мартин поправил согнутый конец накидки, укрыв мое тело, легко коснувшись ладонью обнаженного плеча, затем поднялся и отошел прочь…

Проснулась от боли во всем теле. Кости ломило, глаза слипались. Да и горло слегка першило. Впрочем, за столько дней мучений, всевозможных "допросов" я привыкла к боли.

Открыв глаза, заметила наклоненное к моему лицу, лицо Мартина. Слегка приоткрытые губы, едва проглядывающие снежно-белые зубы. Наши глаза встретились.

Я никогда не смотрела в бездну. Сейчас мне почудилось… Нет, мне это только почудилось. Не может Мартин…

Отвела взгляд. С дрожью, пугающей меня саму, спросила:

— Что-то случилось?

Показалось, мужчина слегка вздрогнул, услышав мой вопрос, но легко пересилил себя:

— Да. Нам пора в путь.

Кивнула, кое-как встала (Мартин поддерживал меня за талию) и подошла к костру. Мужчина уже успел заварить чай, и теперь я пила приятно пахнущую мелиссой теплую жидкость.

Скоро отправились в путь. Сегодня чувствовала себя гораздо хуже, нежели вчера. Ноги казались ватными, и я только невероятными усилиями воли переставляла их с места на место. Чудилось, совсем упаду назем, но Мартин и без этого внезапно остановился, чутко прислушался и замер.

Я ничего не слышала. Только шелест ветра по листкам. Даже беспечной трели птиц не было. Но в одно мгновение, будто ниоткуда на просеку выбежал зверь — не то волк, не то и вовсе — нечисть какая. Я вздрогнула, тяжело вздохнула и заорала. И простых-то собак с самого детства боялась. После того, как одна из них мне едва руку не оттяпала. А здесь и того хуже!

То, с чем не смогла справится усталость, сделал страх. Я упала на колени, затем перекатилась на спину, свернулась в комок, тяжело дыша. От отчаяния, по привычке выставила перед собой знак Господа.

За дни в темнице я возненавидела этот знак, которым то и дело осеняли себя монахи. Наши мучители, судьи глядели, как иной из нас стягивали ногу "башмачком", или рассекали плоть раскаленным железом. И призывали Господа, дабы и он увидел, на что готовы его ревностные слуги. Святоши убивали, мучили, заставляли лгать каждую "ведьму"… Наверное, они ожидали, что после смерти станут святыми, а, быть может, просто наслаждались тем, за что никогда не будут в ответе.

Порой после пыток в бессонные ночи я клялась себе никогда больше не использовать знак Господа, даже имя его не упоминать. Зачем? Я ведь и без того умру в его честь.

Но сейчас снова. Не так-то просто оказалось избавиться от привитого с детства!

Мартин резко отшатнулся от меня, хотел что-то крикнуть, но не успел. Мои руки охватило золотое сияние. Оно все ширилось и ширилось, пока на поляну не выехали люди. Один из них кинулся ко мне, прижал руки к груди, заставляя сияние стихнуть, тихо прошептал на ухо до боли знакомым голосом:

— Ливен!

Я замерла не в силах поверить:

— Габриель…

Две недели назад

Раздался стук в дверь, и тотчас двое монахов в красных рясах втащили в просторный кабинет упирающегося молодца. Впрочем, едва тот увидел хмурого человека лет шестидесяти, одетого в черный балахон, мгновенно посмирел, упал на колени, низко склонил голову:

— Господин…

Быстро водя рукой с пером по бумаге, на мягком кресле сидел сам глава ордена крови — Годислав IV.

Оторвав глаза от написанного, он кивнул монахам и указал им на дверь, затем предложил коленопреклоненному юноше кресло.

Габриель сорвался с места, быстро отвесил еще один поклон и осторожно, боясь расслабиться даже на мгновение, опустился на мягкое сидение.

Годислав поставил последний росчерк на бумаге и только тогда обратился к барону:

— Речь пойдет о вашей невесте.

— О, если вы о Ливен Листенье, то она мне больше никто, — быстро проговорил Габриель, от усердия даже начиная размахивать руками. — Эта ведьма посмела воспользоваться моей… — Мужчина замялся, не сумев найти, точнее — придумать себе оправдание, — неопытностью, чтобы околдовать! Она — исчадье ада!

— Не уверен. Возможно, она невинна. Просто заблуждалась. Это не так-то просто проверить, но ради справедливости наш орден пойдет на это, — несмотря на помпезность речи, глаза Годислава смотрели остро, даже слегка насмешливо. — Если за ней явится живой мертвец, дабы совратить ее душу, мы спасем жертву. Церковь не будет против вашего брака. Не забудьте об этом, когда все деньги Патрисио Листенье достанутся вам, — священник кивнул, явственно намекая, что его орден, да и он сам не прочь поучаствовать в дележе. — Но, если никто не придет, она действительно ведьма!

Когда сияние от моих рук померкло, Мартин уже был в цепях. А я все никак не могла понять, что случилось: Габриель, Мартин, священники в красных балахонах… Я переводила взгляд с одного участника безумного действа на другого, но все равно не понимала:

— Что происходит?

— Ливен, дорогая, прости. Теперь все будет хорошо. Все эти нелепые обвинения с тебя сняты! — быстро проговорил Габриель, поглаживая меня по волосам.

— Что я ведьма?

— Да, конечно.

Жених еще крепче прижал меня к груди. Но я отстранилась:

— А что с Мартином?

— Девочка моя, — Габриель несколько развязно потрепал меня по щеке. — Он убийца. Тот, кого называют пьющим кровь — вампир.

Я оторопела, начала лопотать нечто бессвязное.

— Вампиры… Немертвые. Те, о ком вспоминали только в старых легендах. Наистрашнейшие монстры, что их знали люди. В своей безумной жажде крови они подчас вырезали целые деревни. Рассказывали, эти нелюди уже давно истреблены. Только память и осталась.

Сразу припомнились все несуразности: сила, скорость Мартина, его боязнь солнца, ослепительная улыбка сегодня утром, черная бездна в очах, но…

— Не верите своему жениху, что это существо, — подошедший монах указал на Мартина, — вампир?

— Я не… он спас мне жизнь!

— Чтобы тотчас ее отобрать! А, возможно, уже успел? — монах с силой схватил и без того раздертое до крови плечо, заставляя подняться на ноги.

Я еле слышно застонала, но все же встала.

— Не думаю, что…

— А вам и не нужно думать. Сейчас двое наших братьев вас осмотрят. Возможно, несколько дней назад мы не так уж и ошиблись. Определимся с этим прямо сейчас.

Я задрожала. Бросила затравленный взгляд на Габриэля. Жених быстро отвернулся, как тогда, на площади, когда крикнул: "Ведьма!".

Опустила глаза. В мыслях лишь промелькнуло: "кто предаст единожды…"

— Готова!

Двое братьев взяли меня под руки, и повели прочь. Проходя мимо Мартина, успела встретиться с ним глазами.

— Не волнуйтесь, укусы надежно скрыты. Им их не найти.

— Так вы действительно…

— Я был истощен. Не стоит волноваться, вы не умрете и не станете одной крови со мной, вампиром.

Он отвел взгляд, а я еще долго смотрела в его глаза, пока меня выводили с поляны…

Мартин оказался прав: священники ничего не нашли.

— Чиста перед Господом, — огласили они.

А затем ко мне подошел Габриль. Он снова целовал меня, что-то шептал на ухо. Не иначе признавался в любви, говорил, уже завтра мы сыграем свадьбу…

Для меня эти слова, Габриель стояли словно в тумане. Все вокруг, а в особенности сам "любимый", казалось фальшивым, лишенным жизни. Не знаю, возможно, я никогда и не любила его на самом деле, иначе так легко не отказалась бы сейчас от своего чувства. А, возможно, даже у любви есть граница. Габриель перешел ее.

Не знаю, не хочу знать, даже думать об этом не хочу. Слишком больно. Только болит не тело, болит душа!

А затем я снова встречалась глазами с Мартином… Сейчас он казался единственным живым среди мертвецов. Нелепо, смешно: немертвый живее живых! Но смеяться не хотелось.

Мужчину (пусть священники говорят, будто он монстр — не верю) заперли в клетку и заковали. Цепи были гораздо прочней тех, коими сковали меня. Наверное, боялись, что вампир разобьет звенья, как уже разбил мои.

Два дня назад я угадала, Мартину действительно не нужен был ключ. На что он немертвому?!

И снова дорога. Только на сей раз мы шли не вглубь леса, а к городу. Монахи огнем отгоняли диких зверей, коих в лесу оказалось великое множество. "Странно, когда мы шли с Мартином вдвоем, из зверей нам повстречался один только волк". Да и тот на нас не охотился. Сейчас же вся их стая периодически совершала набеги.

Час сменялся за часом. А лес и не думал редеть. Монахи боялись ночевать в лесу, но солнца они так и не дождались. Под конец обессиленные, остановились у невысокого молодняка. Говорили, сейчас раннее утро, но лучи солнца все еще не попадали в чащу. Это действительно был колдовской лес.

Возле вампира выставили часовых, остальных сморил сон. Отгороженные от леса пламенем костра, все чувствовали себя в безопасности.

Через пару часов уснули и сторожи, так и не выставив себе замены. Тогда я медленно поднялась на ноги и подошла к клетке.

Мартин не спал. Не мешкая, боясь, что еще не много, и у меня не хватит храбрости — подхвачу длинные юбки и кинусь прочь, заговорила:

— Зачем вы это сделали?

— Спас вам жизнь?

— Да! Это все оказалось ловушкой. Теперь вы погибните.

— Долго рассказывать, зачем. Думал, успею вас вывести. Не оставлять же погибать, — Мартин замолчал, но через секунду-другую с внезапно появившейся озлобленностью добавил, — ведь, если б я не пришел, они бы тоже не явились!

— Вы действительно вампир?

— Разве священники лгут? — он тихо рассмеялся

— Три дня назад меня признали ведьмой. Разве священники лгут?!

— Вы стоите слишком близко от клетки, — внезапно повел в другую сторону разговор Мартин. — Могу в любой момент вас укусить.

— Если сделаете это, вы сможете спастись?

— Если я это сделаю, — Мартин осторожно высунул руку из клетки и нежно провел ею по моему лицу, — вы умрете.

— Но ведь вы уже кусали меня, и я жива…

— Тогда солнце только заходило. Сейчас полночь… Да, — он прижал палец к моим губам, видя, что я собираюсь возразить. — Монахи ошиблись. Мы — вампиры остро ощущаем приход солнца, даже если не видим его. Нам нужно это, чтобы успеть спрятаться от смертоносных лучей. — Мартин стал серьезным. Его губы сомкнулись. Рука, будто от сильного гнева, задрожала. — Только люди позволяют себе путать день и ночь, наказание за грех и сам грех.

— Вы другой. Хоть и не человек.

Мы помолчали. Я смотрела Мартину в глаза, ища то, чего, возможно, там никогда и не было. Вампир нежно водил рукой по моей щеке.

В двух шагах спали монахи. Да и часовые могли в любой момент проснуться. Меня это не волновало. Черные бездны — глаза Мартина — манили меня, заставляли забыть обо всем.

Но кое о чем следовало помнить. Один вопрос…

— И все же, если вы укусите меня, сможете выбраться?

— Что вы заладили? — он рывком убрал руку. — Да, смогу!

— Тогда кусайте, — я стала еще ближе к клетке, убрала волосы с шеи.

Он покачал головой.

— Вы все еще хотите умереть?

— Нет! Но вашей жизни я хочу больше чем своей.

Он медлил. Но я не могла позволить ему умереть. Просунула руку сквозь решетку, коснулась его руки, осторожно сжала ее.

— Я не передумаю, Мартин! Кусайте. Ваша жизнь вместо моей — честный обмен!

Наши лица сблизились. На миг мне показалось, он поцелует меня, но его губы коснулись обнаженное шеи, клыки вошли в податливое тело. Не было боли, только странная легкость, невесомость. Мартин отстранился. Чувствовала замедляющиеся удары сердца. И могильный холод…

Раздался громкий стук. Я открыла глаза.

— Мартин?!

— С возвращением, — вампир подал мне руку, помог встать, перешагнуть через крышку гроба… Гроба?!

— Как я… Почему жива? Вы же сказали, если помогу вам, погибну.

— Но ведь чтобы стать вампиром, нужно погибнуть.

— Теперь я монстр?

— Считаете меня монстром?

Я покачала головой.

— Так с чего вам становиться им. Только в людских преданиях вампиры — убийцы.

— А на самом деле?

— Мы даем второй шанс тем, кого считаем достойными этого

— Но почему я? Что во мне особенного?

— Смерть в расцвете лет, когда жизнь обещает так много. К тому же, — Мартин подвел меня к одной из картин на стене.

Я даже не успела, как следует рассмотреть ее, когда увидела…

Падал снег. Белый, кристально чистый. Казалось, он очищает мою душу, уносит тягостные воспоминания. Я словила рукой снежинку. Тихо улыбнулась, будто ребенок, что увидел чудо. И сжала кулак.

"Неужели, в самом деле, верю, что мои беды растают, как этот снег? Хочу верить!"

В душе начинало расти счастье. А я ведь давно позабыла, что это. Жила одной слепой надеждой, а когда и она уходила, мечтала о смерти, как об избавлении.

Невдалеке показалась хижина. Я медленно побрела к ней, то и дело, увязая в сугробах. Странно, мне совсем не хотелось человеческого тепла. Вместе со счастьем в душу явилась непрошенные холодность и безразличие к остальным людям. Не огонь, а пепел, что один и остался в сердце.

Я бы продолжала неспешное шествие, но услышала крик. Отчаяние, боль, безнадежность. Это мог быть мой крик! Ведь еще совсем недавно…

Со всех ног бросилась к несчастной. Если я хоть чем-то могу помочь…

Наконец дом. В маленьком окошке горел свет, будто приглашая уставшего путника на ночлег. Тихая, уютная картина…

Но кое-кому приглашения не нужны! Только я завернула за угол, как оторопела. Едва удержалась, чтобы самой не заорать от ужаса: повсюду валялись тела. Кое-где сваленные в кучу, кое-где поодиночке.

Отдельные фигуры все еще шевелились. Некто даже пробовал подняться. А потом замирал и вновь падал назем.

Холодная рука прикоснулся к моему плечу.

— А вот и еще одна жертва. Как это мы не заметили тебя раньше, крошка? Пряталась, небось, но от меня не уйти, — Вампир медленно, получая болезненное наслаждение от самого процесса, убрал волосы с моей шеи, но обнажить клыки не успел. — Ба, так ты одна из нас, сестренка! Чего сразу не признаешь? Опоздала ты на жатву. Впрочем, для дамы припасено кое-что особенное…

А затем вспышка. И мне в горло уже льется красная жидкость. Сладостная, волшебная, дарующая жизнь, кою так недавно я отдала…

Глубоко вздохнула и вцепилась в руку Мартину:

— Но вы же сказали…

— Это прошлое. — Мартин успокаивающе поднял руку. — Еще мой предок не считал зазорным убить за завтраком парочку смертных. Но времена меняются. Людей стало слишком много. Теперь уже они, не мы, устраивали облавы. И порой им удавалось уничтожить до сотни наших собратьев. Несколько веков назад мы решили, что нам пора измениться. Можем ведь насыщаться кровью, не убивая людей. Наши предки просто получали удовольствие от своей силы, свободы. Выше людей, всех смертных. Новые боги, упивающиеся чужой болью… Кое-кто не согласился с таким решением, продолжил умерщвлять. Их не неволили. Люди сами сумели с ними разобраться, а потом посчитали, что полностью нас уничтожили.

— Но вы выжили!

Мартин улыбнулся.

— Мы выжили! Я выбрал тебя, потому что поверил, ты не будешь мстить горожанам, которые в одно утро отвернулись от тебя. А значит, никто так и не узнает, о нашем существовании.

— А как же люди в лесу? Они знают.

— Щадить палачей я не обещал!

— А кому мне мстить, кроме как им? Остальные… Они не могли ничего изменить, даже если бы захотели. Их бы просто отправили на казнь, как меня, — я помолчала, раздумывая над всем этим. — И они остались смертными. Я — нет. Но… Вы превратили меня только лишь потому, что я молода и не кровожадна. Никаких иных чувств?

Мартин приподнял мою руку и поцеловал:

— Одно другому никак не мешает…

Оглавление