«Древо скрелингов»

Майкл Муркок Древо скрелингов

Пролог

Три к девяти и девять к трем,

Мы к Древу cкрелингов идем.

Уэлдрейк, "Окаймлённая трагедия"

Нижеследующее примечание было подколото к последним страницам этой рукописи, однако редактор счел за лучшее поместить его здесь, поскольку оно хотя бы отчасти разъясняет побуждения, двигавшие нашими загадочными путешественниками во снах. Основная часть текста написана рукой графа Ульрика фон Бека, и лишь его начало – другим, довольно своеобразным почерком. В отдельной записке Ульрик требует, чтобы рукопись была опубликована не ранее, чем его смерть будет официально подтверждена.

«Многие школы магической философии утверждают, будто бы наш мир – творение человеческих страстей. Одной только силой наших желаний мы способны создавать целые вселенные, космологии и сверхъестественные пантеоны. Многие верят, что само наше существование – продукт снов, и именно в наших грезах мы порождаем своих богов, демонов, героев и злодеев. Каждый сон, если он достаточно могуществен, может создавать все новые варианты реальности в непрерывно развивающемся организме, каковым является мультивселенная. Они полагают, что наши сны бывают не только созидательными, но и разрушительными. Некоторые из нас обладают навыками и отвагой, позволяющими входить в сны других людей и выходить оттуда, даже внедрять в их грезы наши собственные сны. Это было обычной практикой в Мелнибонэ, где я родился.

В Мелнибонэ мы учились входить в сны, где вели полноценную и очень долгую жизнь, черпая в этой реальности новый опыт и знания. К своему двадцать пятому дню рождения я прожил более двух тысяч лет.

Подобного долголетия я пожелал бы лишь немногим из своих врагов. Мы платим огромную цену за мудрость, которую приносит нам власть над стихиями.

Если вам повезет так же, как мне, вы забудете большинство этих снов. Вы безжалостно вытесните их из своего сознания. Однако приобретенный в них опыт навсегда останется в вашей крови. Его можно будет использовать для могущественного колдовства и магии. Мы устроены так, что почти не помним своих снов, однако некоторые из приключений, пережитые мной совместно с моим дальним родственником Ульриком фон Беком, послужили основой для написания моей истории, которая переплетается с историей Эльрика. То, что вы читаете сейчас, я, вероятнее всего, очень скоро позабуду.

Сны образуют нечто вроде апокрифов в главном сюжете моего повествования. В одной из моих жизней я не имел ни малейшего понятия о собственной судьбе, сопротивлялся ей, ненавидел ее. В другой я старательно следовал своему предназначению, прекрасно сознавая свою участь. И когда я покинул эти грезы, они поблекли, становясь полузабытым шепотом, мимолетным видением. Только сила и могущество останутся со мной, и будь что будет.

Эльрик, сын Садрика, последний император Мелнибонэ»

Если спросите, откуда

Эти сказки и легенды

С их лесным благоуханьем,

Влажной свежестью долины,

Голубым дымком вигвамов,

Шумом рек и водопадов,

Шумом, диким и стозвучным,

Как в горах раскаты грома? -

Я скажу вам, я отвечу:

"От лесов, равнин пустынных,

От озер Страны Полночной,

Из страны Оджибуэев,

Из страны Дакотов диких,

С гор и тундр, с болотных топей,

Где среди осоки бродит

Цапля сизая, Шух-шух-га.

Повторяю эти сказки,

Эти старые преданья

По напевам сладкозвучным

Музыканта Навадаги".

Лонгфелло, "Песнь о Гайавате"

Первая ветвь. Рассказ Оуны

Девять Черных гигантов у Скрелингов Древа в дозоре, На Юге трое из них, и на Востоке их трое, Еще из троих отряд – с запада путь сторожит, Но Север для Белой Змеи открыт;

Из-за дракона, что должен крепко спать.

Но он проснется и начнет рыдать,

И огненными когда он заплачет слезами

Охватит весь мир погребальное пламя

И только певец с флейтой иль лирой

Вспять повернет эти темные силы.

Уэлдрейк, "Древо скрелингов"

Глава 1. Дом на острове

Внимайте мне все священные роды, великие с малыми Хеймдалля дети!

Один, ты хочешь, чтоб я рассказала о прошлом всех сущих, о древнем, что помню.

Великанов я помню, рожденных до века, породили меня они в давние годы;

Помню девять миров и девять корней и древо предела, еще не проросшее.

Старшая Эдда. "Прорицание вёльвы"

Я – Оуна, графиня фон Бек, Принимающая облики, дочь Оуни, Похитительницы снов, и Эльрика, императора-чародея Мелнибонэ.

Когда моего мужа захватили воины какатанава, я отправилась разыскивать его, попала в водоворот и открыла для себя непостижимую Америку. Об этом мой рассказ.

Когда Вторая мировая война подошла к концу и в Европе установилось некое подобие мира, я заперла семейный особняк на окраине Серых Жил и поселилась в западном Лондоне, в Кенсингтоне, со своим мужем Ульриком, графом фон Бек. Я великолепная лучница и опытный мастер иллюзорных искусств, однако не пожелала идти по материнским стопам.

В конце 40-х годов 20 века я около двух лет не могла найти применения своим навыкам и в итоге получила работу в той же области, что и мой муж. Атмосфера всеобщего ужаса и скорби, воцарившихся после падения нацизма, придавала нам сил вернуть к жизни и вновь открыть для себя наши идеи и попытаться сделать все, чтобы человечество никогда более не очутилось в пропасти фанатизма и тирании.

Понимая, что любой поступок в одной сфере мультивселенной отражается во всех других, мы решительно посвятили себя Объединенным нациям и воплощению Всемирной декларации прав человека, проект которой накануне войны составил Х. Г. Уэллс, напрямую ссылаясь на труды американских Отцов-основателей. Супруга Президента США Элеонора Рузвельт оказала проекту значительную поддержку. Мы надеялись, что сумеем утвердить идеи либерального гуманизма и народного правления во всем мире, жаждущем покоя и согласия. Нет нужды говорить, что наша задача оказалась не из простых.

Подобно грекам и ирокезам, лелеявшим подобные замыслы, мы обнаружили, что кризис всегда сулит гораздо больше немедленных выгод, чем состояние безмятежности.

Мы с Ульриком трудились не покладая рук, и поскольку моя работа была сопряжена с разъездами, в сентябре 1951 года мы решили отдать своих детей в английскую школу-пансион. Школа Майкла Холла в сельском Суссексе была отличным учебным заведением, преподавание здесь велось по системе Стейнера Уолдорфа, и все же частые разлуки с детьми внушали мне чувство вины. Последние несколько месяцев Ульрик плохо спал, его ночной покой тревожили видения, которые он называл "вмешательствами" – они являлись ему, когда душа Эльрика, неразрывно связанная с его внутренним миром, переживала сильные потрясения. По этой причине и некоторым другим мы позволили себе продолжительный отдых в летнем доме своих шотландских друзей, которые в то время работали на Тринидаде в Комиссии по независимости Вест-Индийских колоний.

По их возвращении на Кэп Бретон мы должны были оставить этот восхитительный домик и, съездив к родственникам Ульрика в Новую Англию, вернуться в Саутхэмптон на "Королеве Елизавете".

Погода была чудесная. Уже чувствовалось дыхание осени – ее предвещали прибрежные ветра и заметное похолодание моря, которое безраздельно принадлежало нам и тюленям, образовавшим маленькую колонию на одном из множества поросших лесов островков Саунда. Эти островки были прекрасны в любую пору. Сезонные перемены природы как нельзя лучше помогали нам отдохнуть после года неустанных трудов.

Мы с Ульриком любили свою работу, но она требовала от нас дипломатичности, и порой наши лица болели от улыбок! Теперь мы могли бездельничать, читать, хмуриться, если хотелось, или, наоборот, радоваться восхитительным пейзажам.

На вторую неделю после прибытия нам, наконец, удалось полностью расслабиться. Мы приехали из Инглиштауна на местном такси и начали замечательную жизнь, уединенную, без личной машины и общественного транспорта. Честно говоря, я так привыкла к хлопотам, что несколько первых дней меня снедала скука, но я отказывалась занять себя делами. Я продолжала активно интересоваться природой и историей этих мест.

В ту субботу мы сидели на балкончике комнаты под крышей с видом на залив Кэбот Крик и его маленькие лесистые островки. Один из них, в сущности, большой камень или скала, при высоком приливе полностью уходил под воду. Именно там индейцы местного племени какатанава топили своих врагов.

У нас были великолепные русские бинокли, купленные во время последнего визита в родовое поместье Ульрика за неделю до возведения Берлинской стены. В тот день я могла совершенно отчетливо рассмотреть каждого тюленя. Они все время были у нас перед глазами, либо могли вот-вот появиться, и я искренне полюбила этих игривых созданий. Но, пока я следила за приливом, захлестывавшим скалу Тонущих, вода вдруг взволновалась и забурлила. Меня охватила неясная тревога.

В беспокойстве моря чудилось что-то новое, чему я не могла найти названия. Даже в легком дуновении западного ветра слышалась другая нотка. Я сказала об этом Ульрику. Он был в полудреме, наслаждаясь своим бокалом бренди с содовой, и лишь улыбнулся. Все это проделки Аулд Стром, мстительной колдуньи, объяснил он. Неужели я не читала местный путеводитель? Старуха – так назывался по-английски непредсказуемый приливной вал, сильный, завихряющийся поток, который мчался среди десятков островков Саунда, порой образуя опасный водоворот. Французы окрестили его «Le Chaudron Noir»,

«Черный котел». В девятнадцатом веке он затягивал в себя малые китобойные суда, и лишь год или два назад поглотил каноэ с тремя школьницами, приехавшими на каникулы. С тех пор никто не видел ни лодку, ни девочек.

В мою левую щеку ударил сильный порыв ветра. Окружавшие домик деревья зашептали и закачались, будто встревоженные монахини. Потом вновь воцарилось спокойствие.

– Пожалуй, сегодня вечером не стоит нырять. – Ульрик окинул воду задумчивым взглядом. Подобно многим людям, уцелевшим в мясорубке войны, он иногда казался глубоко опечаленным. Его лицо с высокими скулами и заостренным подбородком оставалось таким же невероятно красивым, как в первые годы нацистской оккупации, когда я познакомилась с ним в его поместье. Зная о моих планах на следующий день, он улыбнулся мне. – Но мы сможем поплыть в другом направлении. Серьезная опасность подстерегает нас только там, у самого горизонта. Видишь? – Он вытянул руку, и я нацелила бинокль вдаль, туда, где вода потемнела, испещренная полосами, будто жидкий мрамор, и закручивалась быстрыми вихрями. – Старушка нынче в сильном гневе!

– Ульрик положил ладонь мне на плечо. Как всегда, его прикосновение ободрило меня и принесло чувство уюта.

Я уже ознакомилась с легендой какатанава. Черный котел в их представлениях был вместилищем душ всех старых женщин, когда-либо погибших от руки врага. Большинство индейцев этого племени были вытеснены с их родовых земель в Нью-Йорке людьми гауденосони, известными своей жестокостью, строгими нравами и эффективной организацией. Их женщины не только определяли, какие войны вести и кто их будет возглавлять, но также и то, кого из пленников оставить в живых, а кого следует пытать и съесть. Таким образом, Аулд Стром по праву была созданием гневливым и злобным, в особенности – по отношению к женщинам. Какатанава называли гауденосони "эрекозе" – так на их языке обозначалась гремучая змея – и уклонялись от столкновений с ними так же старательно, как от встреч с их ядовитыми "тезками", ведь эрекозе (или, на французский лад, ирокезы), были норманнами Северной Америки, изобретателями нового общественного устройства, благочестивыми и требовательными к себе в духовной жизни, но сущими дикарями в бою. Подобно римлянам и норманнам, ирокезы почитали закон превыше своих сиюминутных интересов. Общество норманнов было построено на принципах развитого феодализма; какатанава, чуть более демократичные, приняли идею равенства всех перед законом, но при установлении его были столь же безжалостны. Тем вечером я словно окунулась в те давние времена; осматривая берег, я воображала, будто бы мельком заметила одного из легендарных воинов с прядью волос на выбритой голове, в боевой раскраске и кожаных штанах, но, разумеется, это была лишь игра воображения.

Я уже собралась отложить бинокль, когда уловила движение и увидела цветное пятнышко на одном из ближайших островков среди плотных рощиц берез, дубов и сосен, каким-то чудом цеплявшихся за скудную почву. Над водой повисла легкая вечерняя дымка, и на мгновение поле моего зрения затуманилось. Ожидая увидеть оленя или, может быть, рыбака, я вновь поймала остров в фокус бинокля и искренне изумилась.

В окулярах появился деревянный рубленый дом, похожий на те, которые я встречала в Исландии – его план и устройство восходили к одиннадцатому веку. Уж, наверное, этот дом – ностальгический каприз какого-нибудь старожила? Я слышала легенды о том, что викинги высаживались здесь, но дом с таким количеством окон не мог быть столь древним! Глицинии и плющ свидетельствовали о преклонном возрасте этого двухэтажного строения, почерневшие балки которого прятались среди старых деревьев и густого мха, однако дом имел ухоженный вид, хотя и казался покинутым, как будто хозяева жили в нем лишь изредка. Я спросила мужа, что он думает по этому поводу. Ульрик, нахмурившись, взял бинокль. – По-моему, в путеводителе о нем ни слова. – Он навел фокус. – О Господи! Ты права. Старинное поместье! Святые небеса!

Мы оба были заинтригованы. – Вероятно, когда-то это был постоялый двор или гостиница. – Ульрик был взбудоражен больше меня. Он рывком поднял из кресла свое худощавое мускулистое тело. Мне очень нравилось, когда он пребывал таком настроении, намеренно избавляясь от присущей ему сдержанности. – Сейчас еще не поздно для быстрого осмотра, – сказал он. – Вдобавок, остров достаточно близок, и нам ничто не угрожает. Хочешь взглянуть? Чтобы добраться туда и вернуться на каноэ, хватит часа.

Осмотр старинного дома как нельзя лучше соответствовал моему душевному настрою. Я была готова отправиться в путь немедленно, пока Ульрик не утратил задор. И уже очень скоро мы взялись за весла и отчалили от крохотной пристани, к своему удивлению обнаружив, что грести против быстрого потока совсем нетрудно. Мы оба прекрасно плавали на каноэ и в полном согласии работали веслами, стремительно приближаясь к загадочному островку. Разумеется, помня о детях, мы не рискнули бы пуститься в плавание, если бы Черный котел разбушевался всерьез.

Разглядеть берег острова сквозь густую поросль деревьев было трудно, но все же я удивилась тому, что мы до сих пор не замечали дом. Наши друзья ничего не говорили о каких-либо старых поместьях. В те времена индустрия культурного наследия пребывала в зачаточном состоянии, и местные экскурсоводы вполне могли проглядеть этот дом, особенно если он все еще находился в частном владении. Тем не менее, я всерьез опасалась, не нарушим ли мы границ чужой собственности.

Чтобы не подвергать себя риску, мы были вынуждены любой ценой уклоняться от водоворота, поэтому мы гребли на запад, пока не оказались напротив острова, где слабый поток, в сущности, помогал нашему продвижению. Этот остров, как и все прочие, был скалистым, без очевидных мест для высадки. Мы могли заплыть под торчащие корни деревьев, подтянуться на руках и поднять каноэ, однако надобность в этом отпала, когда мы обогнули остров и увидели наклонную каменную плиту, вытягивавшуюся в море подобно пирсу. Ее окружал узкий галечный пляж.

Мы без труда высадились на полоску гальки, потом перебрались на плиту. Только теперь мы увидели сквозь осеннюю зелень белые стены и темные, словно закопченные угловые столбы дома. Сзади он казался таким же ухоженным, как спереди, однако мы по-прежнему не находили свидетельств тому, что он обитаем. Что-то в облике дома напоминало мне поместье Бек, когда я его впервые увидела – будучи в отменном состоянии, он, тем не менее, словно сливался с природой. Окна дома были закрыты не стеклами, а сетками из ивовых прутьев. Вполне возможно, он стоял здесь уже несколько веков. Лишь одно казалось странным – дикорастущие деревья подступали к нему вплотную. Земля казалась необработанной – здесь не было ни заборов, ни оград, ни цветников, ни подстриженных кустов. Толстые переплетенные сучья заканчивались в нескольких сантиметрах от стен и окон; они цеплялись за нашу одежду, мешая приблизиться к дому. При всей его внушительности создавалось впечатление, будто бы ему здесь не место.

Это обстоятельство вкупе с древностью архитектуры подсказывало мне, что мы имеем дело с чем-то сверхъестественным. Я поделилась своими мыслями с мужем, на орлином лице которого появилось необычное для него выражение тревоги.

Словно сообразив, какое впечатление он производит на меня, Ульрик растянул губы в широкой успокаивающей улыбке. Все естественное было привычным для него в той же мере, как для меня – магическое. Он был неспособен уловить истинный смысл моих слов. При всем своем опыте он сохранял скептическое отношение ко всему сверхъестественному. Чтобы объясниться, мне пришлось бы пустить в ход аргументы, которые показались бы большинству наших друзей странными и причудливыми, поэтому я решила этого не делать.

Мы шагали по мягкой плодородной почве, переступая через корни и шурша листьями; у меня не было ощущения, будто бы в доме таится угроза, и, тем не менее, я шла осторожнее Ульрика. Он решительно продвигался вперед, пока нам не преградила путь зеленая дверь под черепичным козырьком. Как только он занес руку, чтобы постучать, я уловила движение в одном из окон второго этажа и отчетливо рассмотрела человеческую фигуру. Но, когда я указала на окно, мы ничего там не увидели.

– Наверное, птица пролетела, – сказал Ульрик. На его стук не ответили, мы отправились в обход дома и остановились у больших двустворчатых дверей переднего фасада. Двери были дубовые, с железными оковами.

Ульрик улыбнулся мне. – Поскольку мы все же соседи… – Он вынул из жилетного кармана светло-коричневую карточку, -…то можем хотя бы оставить визитку. – Он потянул за веревку старомодного звонка. Из дома послышался самый обыкновенный звук колокольчика. Мы ждали, но ответа не было. Ульрик черкнул на карточке несколько слов, сунул ее в отверстие звонка, и мы отступили на несколько шагов. Внезапно из-за занавески лестничного окна появилось лицо человека, глядевшего прямо на меня. Я вздрогнула. На секунду мне показалось, что я вижу свое собственное отражение. Может быть, за решеткой все-таки есть стекло?

Но это было не мое лицо, а лицо молодого человека. Он энергично шевелил губами, время от времени хватая ртом воздух, и жестикулировал, словно прося о помощи, ударяя ладонями по окну. Мне на ум пришло сравнение с птицей, которая бьет крылышками по своей клетке.

Я – не похититель снов. Мои жизненные принципы несовместимы с этим ремеслом, хотя я не осуждаю тех, кто им занимается. Меня никогда не привлекало сомнительное удовольствие вхождения в чужие грезы и связанные с этим переживания. Теперь молодой человек смотрел не на меня, а на моего супруга. Едва рубиновые глаза мужчин встретились, Ульрик судорожно вздохнул. Я отчетливо ощутила, что на это мгновение между ними установилась тесная связь.

Потом мне показалось, что какая-то огромная рука схватила меня за волосы и крепко потянула. Другая рука хлестнула меня по лицу. Словно из ниоткуда задул ветер, сильный и холодный. Его звук, начавшийся с глубокого вздоха, превратился в злобное завывание.

Я подумала, что молодой альбинос говорит по-немецки. Он жестикулировал, подчеркивая свои слова, но ветер относил их в сторону.

Я могла уловить только один повторяющийся звук. Кажется, он кричит "Отер"? Что это – имя? Юноша выглядел так, словно явился сюда из средневековой Европы. Его прямые светлые волосы свисали длинными прядями. На нем была простая куртка из оленьей кожи, лицо было вымазано чем-то вроде белой глины. В его глазах угадывалось отчаяние.

Ветер взвыл и закружился вокруг нас, сгибая деревья и превращая папоротники в рассерженных гоблинов. Ульрик машинально обхватил меня рукой, и мы начали отступать к берегу. Его ладонь казалась мне ледяной. Он был по-настоящему испуган.

Ветер словно гнался за нами. Ветви деревьев и кустарников вокруг нас переплетались и гнулись во всевозможных направлениях. Можно было подумать, что мы очутились в центре смерча; в воздухе носились тучи сорванных листьев, но мы не отрывали глаз от лица в окне.

– Что это было? – спросила я. – Ты узнал этого юношу?

– Не знаю, – рассеянно отозвался Ульрик. – Не знаю. Мне показалось, что это мой брат… но он слишком молод, к тому же…

Все его братья умерли во время Первой мировой войны. Но, как и я, Ульрик уловил поразительное семейное сходство. Я чувствовала, как он дрожит. Потом он взял себя в руки. Невзирая на свое могучее самообладание, он явно чего-то боялся. Может быть, самого себя. На заходящее солнце набежало облако.

– Что он говорил, Ульрик?

– Я не разобрал его слов. – Ульрик пробормотал еще что-то, пытаясь объяснить увиденное игрой предзакатного солнца, и довольно грубо потащил меня сквозь папоротники и кусты. Наконец мы оказались у берега, на котором лежало наше каноэ. Сильный ветер сгонял со всех сторон тучи, клубившиеся темной массой над нашими головами. Мне на лицо упала дождевая капля. Ветер подхлестывал прилив, уже начинавший покрывать крохотный пляж. На свое счастье, мы вернулись сюда вовремя. Ульрик едва ли не силой затолкал меня в лодку, мы отчалили от берега, взялись за весла и погнали каноэ в темноту. Однако Аулд Стром, окрепнув, относил нас обратно к островку. Ветер казался разумным – он словно пытался затруднить нам работу, налетая то с одного борта, то с другого. Меня охватила инстинктивная ненависть к нему.

Как легкомысленно и глупо мы себя вели! Я не могла думать ни о чем, кроме детей. Холодная соленая вода окатывала меня с ног до головы. Мое весло вычерпнуло пучок гнилых зловонных водорослей. Я оглянулась через плечо. Ветер не затрагивал растительность островка, однако она была полна призрачного движения; солнце, уходящее за горизонт, удлиняло тени, а туманный воздух мчался за нами, словно толпа гигантов, продирающихся сквозь деревья. Быть может, они преследовали юношу с белоснежными рассыпавшимися по плечам волосами, который в эту самую минуту пробежал по каменному выступу и вошел в воду, пытаясь догнать нас?

С ворчанием и громким плеском Ульрик погружал весло в воду, преодолевая сопротивление прилива. Каноэ, наконец, двинулось вперед.

Ветер хлестал по нашим лицам и телам, будто пастуший кнут, отталкивая нас назад, но мы не сдавались. Намокшие от брызг, мы отвоевали еще несколько метров, но юноша продолжал брести в воде, не отрывая глаз от Ульрика и протягивая к нам руки, как будто он боялся теней и молил нас о помощи. К этому времени волны стали еще выше.

– Отец! – Его вопль смешивался с завыванием ветра, и наконец они зазвучали на одной ноте.

– Нет! – в отчаянии крикнул Ульрик, и в ту же секунду мы вырвались из потока и оказались в глубоких водах. Пространство вокруг нас заполнил высокий звук, но я не знала, кто его издает – ветер, море, или люди, гонящиеся за нами.

Мне хотелось узнать, чего хотел юноша, но Ульрик думал только о том, как избавить нас от опасности. Несмотря на ветер, туман еще сгустился, и светловолосый незнакомец вскоре потерялся в нем. Мы услышали еще несколько искаженных слов, увидели, как на берегу собираются белые тени, а потом солнце опустилось за горизонт, и все вокруг стало серым. В воздухе чувствовался явственный запах озона. Пронзительный вопль постепенно утихал, и, наконец, самым громким звуком стал плеск воды о борта нашей лодки. Я слышала хриплое дыхание Ульрика, который погружал весло в воду, словно автомат, и всеми силами старалась помогать ему. События на островке разворачивались слишком быстро. Я не успевала воспринимать их. Что мы видели? Кто этот юноша-альбинос, так похожий на меня? Чего так испугался Ульрик? Боялся ли он за меня или за себя?

Холодный безжалостный ветер продолжал гнаться за нами. Мне хотелось поднять весло и отбиваться от него. Потом на его пути стеной встал туман, и ветер взвыл, бессильно накатываясь на новое препятствие.

Теперь я чувствовала себя спокойнее, хотя и потеряла ориентацию, однако Ульрик ощущал направление гораздо увереннее. Ветер стих, и вскоре мы встали на якорную стоянку. Прилив был почти в высшей своей точке, поэтому нам не составило труда выбраться из каноэ на крохотный причал у нашего дома. Меня охватила невероятная усталость. Я не могла поверить, что до такой степени выбилась из сил после сравнительно недолгого напряжения. Однако больше всего меня занимали страхи мужа.

– Они не смогут преследовать нас, – сказала я. – У них нет лодок.

В современной, залитой ярким светом кухне мне стало немного лучше. Я приготовила горячий шоколад, с преувеличенным старанием смешивая ингредиенты и пытаясь понять случившееся. Снаружи царила непроглядная тьма. Ульрик, по всей видимости, все еще не оправился от растерянности. Он бродил по дому, осматривая замки и окна, вглядываясь в темноту сквозь задернутые занавески и прислушиваясь к звуку волн. Я спросила, о чем он думает, и Ульрик ответил:

– Ни о чем. Просто у меня тяжело на душе.

Я заставила его сесть и выпить шоколада.

– Из-за чего? – спросила я.

На его лице отразились неуверенность и тревога. Он помедлил, и мне показалось, что он готов заплакать. Я взяла его за руку, села рядом, заставила пригубить шоколад. На его ресницах блестели слезы.

– Чего ты испугался, Ульрик?

Он пожал плечами.

– Потерять тебя. Я испугался, что все начнется снова. В последнее время меня мучили кошмары. Тогда они казались мне глупыми. Но происшествие на островке… у меня такое чувство, словно все это уже было. Еще меня напугал ветер. Мне это не нравится, Оуна. Я продолжаю вспоминать Эльрика, наши кощмарные приключения. Я боюсь за тебя, боюсь чего-то, что может нас разлучить.

– Это должно быть нечто очень серьезное! – Я рассмеялась.

– Порой мне кажется, что моя жизнь с тобой – это восхитительный сон, награда, которой мое сломленное сознание компенсирует мучения нацистских пыток. Я боюсь проснуться однажды и опять очутиться в Дахау. С тех пор как мы познакомились, я отлично знаю, насколько трудно провести грань между грезами и реальностью. Ты понимаешь меня, Оуна?

– Конечно. Но ты не спишь. В конце концов, у меня есть навыки похитителя снов. Если кто-нибудь и способен развеять твои сомнения, то только я.

Он кивнул, успокаиваясь и благодарно стискивая мою ладонь. Я видела, что он взбудоражен. Что такого мы увидели на острове?

Ульрик ничего не мог мне объяснить. Он был совершенно спокоен вплоть до того мгновения, когда увидел в окне свое помолодевшее "я". Потом он почувствовал, как время растворяется, проскальзывает, протекает сквозь рычаги слабой, хрупкой власти, которую мы над ним имели.

– Утратить контроль над временем и позволить Хаосу вновь вторгнуться в этот мир означало бы потерять тебя, возможно, детей- все, что связано с тобой и что я ценю.

Пришлось ему напомнить, что я здесь, рядом, что утром мы сможем пробежать несколько миль до Инглиштауна, позвонить в школу Майкла Холла и поговорить с нашими любимыми детьми.

– Мы убедимся в том, что у них все хорошо. И если твои тревоги не улягутся, мы сможем уехать в Рочестер и погостить у твоего кузена.- Дик фон Бек работал в «Истмен Компани», и всегда был рад видеть нас у себя.

Ульрик вновь попытался справиться со своими страхами, и вскоре стал таким, как прежде. Я упомянула о замеченных нами искаженных тенях, похожих на гигантских туманных призраков. Однако все это время лицо и фигура юноши оставались отчетливыми, как будто только он находился в фокусе.

– Туман, как и воздух пустынь, порой порождает удивительные видения.

– Я не уверен, что дело в тумане… – Ульрик вновь тяжело вздохнул.

Он объяснил мне, что одной из причин его беспокойства было нарушение перспективы. Оно словно перенесло его в миры грез и магии. Он напомнил мне об угрозе, исходящей от его родственника Гейнора – угрозе, которой мы по-прежнему должны были опасаться.

– Но ведь сущность Гейнора была рассеяна, – возразила я. – Его распылили на миллионы частиц, на миллионы разных инкарнаций.

– Нет, – ответил Ульрик. – Боюсь, это уже не так. Гейнор, с которым мы сражались – лишь один из Гейноров. У меня такое чувство, будто бы он возродился. Он изменил свою стратегию. Он больше не действует напрямую. Он словно затаился в нашем отдаленном прошлом. Это неприятное чувство. Мне постоянно снится, как он подбирается к нам со спины. – Негромкий смешок Ульрика показался мне необычно нервным.

– У меня нет такого ощущения, хотя именно я, а не ты наделена экстрасенсорными возможностями – сказала я. – Поверь, я сразу почувствую, если он объявится рядом.

– Это лишь часть того, что я узнал в своих снах, – продолжал Ульрик. – Отныне он действует не напрямую, а через посредника. Откуда-то издалека.

Мне больше нечем было успокоить его. Я понимала, что Вечного Хищника нельзя победить, но мы, те, кто способен разгадывать его методы и обличия, должны неотрывно следить за ним. И все же я не ощущала присутствия Гейнора. Пока мы беседовали, ветер усилился, стал громче; он носился вокруг дома, завывая в водосточных трубах и пытаясь сорвать ставни.

В конце концов, мне удалось уложить Ульрика в постель и погрузить его в сон. Донельзя утомленная, я и сама уснула, невзирая на рев ветра. Я смутно помню, что ночью ветер опять усилился и Ульрик поднялся с постели, но я подумала, что он хочет закрыть окно.

Я проснулась перед самым рассветом. Снаружи по-прежнему шумел ветер, но я услышала что-то еще. Ульрика в кровати не было. Я решила, что он все еще терзается тревогой и поднялся на второй этаж, дожидаясь первых солнечных лучей, чтобы рассмотреть в бинокль старый дом на островке. Однако следующий звук, который я уловила, был громче и резче, и я, не помня себя, в одной пижаме взбежала по лестнице.

Большая комната только что опустела.

Здесь была борьба. Створки двери, ведущей на крышу, были распахнуты настежь, стекла треснули, Ульрика нигде не было видно. Я выскочила на крышу и увидела расплывчатые фигуры у самого уреза воды. Туманные, словно мраморные тела- очевидно, индейцы. Вероятно, они вымазались сажей. Я знала, что такой обычай был принят в древних культах племен лакота, но не сталкивалась ни с чем подобным в здешних местах. Однако эта мысль тут же вылетела у меня из головы, как только я заметила, что они тащат Ульрика к большому каноэ, вырубленному из ствола березы. Мне было трудно представить, что сейчас, во второй половине двадцатого века, моего мужа похитят индейцы!

Я закричала, требуя остановиться, и сбежала к серой воде, но индейцы уже отчалили от берега, вздымая тучи брызг, которые производили в воздухе странную рябь. Один из похитителей плыл на нашей лодке. Он напрягал мощные руки, и мускулы на его спине ходили ходуном. Его намазанное маслом тело сверкало, а одинокую прядь волос украшали перья, которые змеились по спине, будто шрам. На нем была необычная боевая раскраска. Могла ли это быть одна из тех старых "войн плача", которые индейцы начинали после того, как теряли убитыми слишком много своих бойцов? Но зачем красть белого человека?

Туман все еще был густой, он искажал очертания растворявшихся в нем силуэтов. На мгновение я увидела глаза Ульрика, в которых застыл страх за меня. Индейцы стремительно гнали лодки к Аулд Строму. Ветер вновь усилился, вздымая волны и сворачивая туман в причудливые фигуры.

Потом индейцы исчезли. Ветер тоже стих, словно отправившись за ними в погоню.

Мой разум уступил место инстинктам. Во внезапно наступившей тишине я невольно обратилась всеми чувствами к воде, нащупывая интеллект своей союзницы, затаившийся в глубинах далеко от берега. Едва я отыскала ее, она с готовностью отозвалась на мою просьбу о встрече. Она отнеслась ко мне с интересом, если не с сочувствием. Вода заполнила мое сознание, стала моим миром, а я продолжала умолять, упрашивать, торговаться, требовать – и все это на протяжении считанных секунд.

Нехотя мне позволили принять обличие старой царственной повелительницы, которая неподвижно лежала в глубине, недоступной для течения прилива, и принимала знаки почтения от своих подданных в радиусе тысячи километров.

Потомки легендарных элементалей рыб, известные в фольклоре под названием "потерявшихся мальков", они являли собой сообщество душ, которым от природы был присущ альтруизм, и эта леди принадлежала к их числу. Она обдумала мою просьбу, лениво шевеля плавниками.

"Мой долг – не умирать, а оставаться в живых", – услышала я.

"Все мы живем поступками, – возразила я. – Разве живет тот, кто всего лишь существует?" "Ты дерзка. Но так и быть. Твоя молодость объединится с моей мудростью и моим телом, и мы попробуем найти существо, которое ты любишь." Я слилась с Фулеттой, Большой Семгой. Она сознавала опасность, которая нас подстерегала.

Она была одной из тех древних душ, которые видели на своем веку рождение и смерть планет. Отвага присуща им от природы. Она дала мне возможность гнаться за каноэ с невероятной скоростью. Как я и думала, они двигались не к острову, а прямиком к водовороту. Я чувствовала, как течение затягивает меня в воронку, но была слишком опытна, чтобы бояться. У меня были плавники. Вода была моей стихия. Я миллионы лет следовала великому множеству течений и знала, что они могут представлять опасность, только если ты попытаешься сопротивляться им.

Вскоре я опередила каноэ и стремительно помчалась к поверхности воды, собираясь опрокинуть самое крупное из них и освободить Ульрика. Я была длиной с лодку и, приготовившись вынырнуть под ним, не ожидала никаких затруднений. К моему замешательству, мой напряженный хребет встретил сильное и неожиданное сопротивление. Каноэ оказалось гораздо массивнее, чем выглядело. Пока я пыталась оправиться от столкновения, которое сама же и вызвала, лодку захватил поток водоворота, и ее нос начал погружаться. Положение коренным образом изменилось, но у меня не было выбора. Я последовала за каноэ, устремившимся к центру водоворота. Мое могучее тело выдерживало любые напряжения и давления, но и лодка, которая должна была разлететься на куски, оставалась целой и невредимой. Сидевшие в ней люди крепко вцепились в борта, и их не выбросило наружу. Я отчетливо видела похитителей Ульрика. У них были красивые правильные лица, типичные для местных лесных индейцев, мертвенно-бледные, но никак не лица альбиносов. Их волосы казались черными на фоне умащенных маслом бритых голов и свисали одинокой густой прядью. Темные глаза индейцев смотрели в глубь водоворота, и я поняла, что они сознательно направляют туда свое судно. Мне оставалось только следовать за ними.

Мы продолжали углубляться в бело-зеленый поток, а навстречу нам мчались валуны и каменные столбы; они то уменьшались, то увеличивались в бурной воде, однако объяснить это явление естественными причинами было нельзя. Я сразу поняла, что покинула один мир и попала в другой. Размеры камней непрерывно менялись, и мне становилось все труднее ориентироваться, однако я делала все, что могла, чтобы продолжать погоню. Внезапно передо мной вырос предмет размером с "Титаник", и я почувствовала сильный удар по голове. Мое тело обмякло. Я лихорадочно забила хвостом, чтобы сохранить равновесие. Потом меня подхватил другой поток и помчал к поверхности воды, хотя я всеми силами стремилась в глубину.

Измученная, лишенная возможность погружаться, я отдалась воле потока, и он понес меня обратно к берегу. Фулетта поняла, что мы побеждены. Казалось, ей жаль меня.

"Удачи тебе, маленькая сестра",- сказала Большая Семга.

Она возвращалась в свое царство с разбитой головой, но это почему-то нимало не испортило ей настроение. Я поблагодарила Фулетту, призвала свое собственное тело и поспешно вернулась в дом. Разумеется, телефона у нас не было. Ближайший находился в нескольких километрах. У меня не было другой возможности преследовать похитителей мужа, не было даже надежды когда-либо увидеть его вновь. Минувшие часы полностью перевернули не только мою жизнь, однако это обстоятельство отнюдь не облегчало постигшую меня утрату. Я принялась искать свою одежду, чувствуя себя совершенно разбитой.

Потом мне на глаза попалось нечто, чего я не заметила, торопясь спасти мужа. Похитители Ульрика потеряли этот предмет во время борьбы.

Вероятно, я не увидела его прежде, потому что он скатился вдоль перил лестницы и теперь стоял вертикально, опираясь о стену – большой выпуклый диск размером с детский батут, изготовленный из украшенной оленьей кожи, натянутой на ивовый обруч и прикрепленной к нему ремешками. Он был слишком велик для щита, хотя, судя по рукояткам на тыльной поверхности, служил именно этой цели. Я видела у индейцев похожие щиты, но их размеры точнее соответствовали росту своих хозяев. Я подумала, не является ли он так называемой ловушкой для снов, но не увидела на нем знакомых изображений. Он мог оказаться какой-нибудь святыней или чем-то вроде флага.

В центре щита был укреплен круг из белой кожи с расходящимися от него бирюзовыми полосками и изображением птицы в обрамлении ветвей дерева. Он был раскрашен яркими оттенками синего и красного.

Расшитый разноцветными бусинами и иглами дикобраза, он являл собой великолепный образчик тонкой ручной работы; при взгляде на него становилось ясно, что хозяева берегли и ценили его. Однако его предназначение оставалось неизвестным.

Оставив щит у стены, я поднялась по лестнице, чтобы принять ванну и одеться. Когда я вернулась на первый этаж, повсюду был солнечный свет.

Мне было трудно отделаться от мысли, что я сплю.

Однако перед моими глазами были огромный кожаный щит, треснувшие стекла и иные следы борьбы. Вероятно, Ульрик услышал, как в дом входят чужаки и угодил прямиком к ним в руки. Никакой записки не было, да я и не ожидала, что ее оставят. Судя по всему, о похищении ради выкупа не было и речи.

Теперь я могла отправиться на бензоколонку. Чтобы добраться туда пешком, требовалось менее часа. Однако я не спешила уходить из дома, опасаясь, что в мое отсутствие может произойти нечто важное, либо вернется Ульрик. Могло случиться так, что он ускользнул от своих похитителей, и его выбросило на поверхность, как и меня. Но я понимала, что мои надежды призрачны. Готовясь к уходу, я услышала звук приближающегося автомобиля. Потом в парадную дверь постучали.

Все еще надеясь вопреки здравому смыслу, я пробежала открывать ее.

На пороге стоял худощавый мужчина в аккуратном черном пальто и черных сверкающих туфлях, с местной газетой под мышкой. Завидя меня, он приподнял шляпу-котелок. Его пронзительные глубоко запавшие черные глаза поворачивались в глазницах, а ледяная улыбка, казалось, была способна заморозить окружающий воздух.

– Прошу прощения за столь ранний визит, графиня. У меня послание для вашего супруга. Могу ли я его видеть?

– Капитан Клостерхейм!- Я была потрясена. Откуда он узнал, где меня искать?

Он сдержанно поклонился.

– Теперь я- просто герр Клостерхейм, леди. Я вернулся к своему гражданскому призванию. Я вновь принадлежу церкви, хотя и в мирском качестве. Чтобы найти вас, мне потребовалось немало времени. Мое дело к вашему мужу не терпит отлагательства, и, думаю, оно послужит его интересам.

– Известно ли вам что-либо о людях, явившихся сюда ночью?

– Я не понимаю вас, леди.

Мне была ненавистна сама мысль о том, что в нашу жизнь вновь вторгается этот гнусный нацист, в свое время состоявший в союзе с кузеном Ульрика, Гейнором. Неужели он тот самый сверхъестественный посредник, близость которого ощутил Ульрик? Я сомневалась в этом. Его психическая аура была довольно мощной, и я бы уже почувствовала ее. С другой стороны, я не видела другой возможности выяснить, куда забрали моего мужа, поэтому надела маску профессиональной любезности и пригласила Клостерхейма войти.

Оказавшись в гостиной, он сразу направился к огромному щиту, забытому индейцами.

– Здесь побывали какатанава?

– Этой ночью. Что вам известно?

Едва ли отдавая себе отчет в том, что делаю, я вынула из шкафа двуствольную "пэрди", взвела курки и нацелила ее на Клостерхейма. Он с изумлением воззрился на меня.

– Леди, у меня и в мыслях не было причинить вам какой-либо вред!- Очевидно, он решил, что я готова пристрелить его на месте.

– Вы узнаете этот предмет?

– Это знахарский щит какатанава,- объяснил он.- Некоторые из индейцев полагают, что он способен защитить их, когда они попадают в земли духов.

– Земли духов? Туда, где они скрылись?

– Скрылись, мадам? Нет, что вы. Земли духов для них – это места, где обитаем мы и нам подобные. Они искренне боготворят нас.

Я повела стволами винтовки, приказывая ему сесть в одно из глубоких кожаных кресел. Клостерхейм рухнул в него и словно расплылся на подушке. В ярком свете он стал едва ли не двумерным, превратившись в черно-белую тень на фоне темной кожи.

– В таком случае, куда они скрылись?

Клостерхейм оглядел кресло с таким выражением на лице, как будто впервые в жизни увидел столь комфортабельную мебель.

– Полагаю, в свой собственный мир.

– Зачем они его взяли?

– Не могу сказать точно. Я знал, что вам грозит определенная опасность, и рассчитывал обменяться с вами информацией.

– Почему я должна вам помогать, герр Клостерхейм? И зачем вам помогать мне? Вы – наш враг. Вы – ставленник Гейнора. До меня дошли слухи о вашей гибели.

– Если я и враг вам, то не смертельный. Вдобавок я, как и вы, обязан соблюдать верность.

– Кому?

– Своему хозяину.

– Вашего хозяина разделили на части Владыки Высших Миров на острове Морн. Я сама это видела.

– Гейнор фон Минкт – не хозяин мне, леди. Мы были союзниками и, появляясь вместе, ради удобства делали вид, будто бы я подчиняюсь ему.- Казалось, мое предположение несколько покоробило Клостерхейма. – Мой хозяин – сущность. Гейнор – всего лишь видимость. Мой настоящий повелитель – Князь тьмы, владыка Люцифер.

Не будь мое положение столь отчаянным, я бы рассмеялась вслух.

– Стало быть, вы явились из ада? Уж не туда ли забрали моего мужа – в преисподнюю?

– Я действительно пришел из ада, леди, хотя и не напрямую. Если бы ваш муж сейчас находился там, меня не было бы здесь.

– Меня интересует одно – где мой муж.

Клостерхейм пожал плечами и указал на щит какатанава.

– Этот предмет, без сомнения, может помочь, но они могут захотеть убить и вас.

– Вы имеете в виду убить моего мужа?

– Вполне вероятно. Но, я имел в виду, что они захотят убить вас, как хотят убить меня. Какатанава не питают добрых чувств ко мне и Гейнору, хотя я более не разделяю его интересов. Наши пути разошлись. Я отправился вперед, он – назад. Теперь я нечто вроде наблюдателя на фланге. – На его мертвенном лице отразилась едва уловимая насмешка.

– Полагаю, вас привело сюда отнюдь не христианское сострадание, герр Клостерхейм.

– Нет, леди. Я хочу предложить союз. Доводилось ли вам слышать о герое по имени Айанаватта? О нем написал Лонгфелло. По-английски его зовут Гайаваттой. Если не ошибаюсь, он – персонаж местного эпоса.

Я, разумеется, читала довольно старомодное, но завораживающее произведение Лонгфелло. Однако сейчас я была не в настроении обсуждать сокровища американской литературной классики. Должно быть, я шевельнула стволами винтовки. Клостерхейм заслонился костлявой ладонью.

– Поверьте, в моих словах нет ни капли иронии. Вероятно, мне придется изложить свою мысль по-другому. – Он замялся. Мне была знакома дилемма всякого наделенного даром предвидения существа, всех тех, кто бывал в грядущем и умел предугадывать последствия того или иного поступка. Даже говорить о будущем означало бы создать еще одну ветвь дерева мультивселенной. А это, в свою очередь, могло разрушить замыслы говорящего, с которыми тот явился в чужой мир. Поэтому мы склонны изъясняться туманными намеками. Порой наши пророчества звучат загадочнее кроссворда из "Гардиан".

– Вы знаете, что сейчас находится Гейнор?

– Думаю, да – если учесть, в каких обстоятельствах оказался он сам и мы с вами.

– Где же?

– Вероятно, там же, где ваш супруг. – Возникла неловкая многозначительная пауза.

– Значит, это были люди Гейнора?

– Ни в коем случае, леди. По крайней мере, я так не думаю. – Клостерхейм вновь умолк.- Я пришел, чтобы предложить вам союз.

Подозреваю, он нужен вам даже больше, чем мне. Разумеется, я ничего не гарантирую…

– И вы надеетесь, что я поверю вам, тому, кто, по его собственному признанию, служил Князю лжи?

– Мадам, нас связывают общие интересы. Вы ищете своего мужа, а я, как всегда, ищу Грааль.

– У нас нет Святого Грааля, герр Клостерхейм. Мы утратили даже храм, в котором он должен был помещаться. Разве вы не заметили, что Восток ныне находится под милосердным покровительством Сталина? Быть может, магическая чаша теперь у этого бывшего священника?

– Вряд ли, мадам. Но я не сомневаюсь в том, что между вашим супругом и Граалем существует некая связь и, если я найду его, то обрету то, что мне нужно. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы нам с вами заключить перемирие.

– Возможно. А теперь объясните, каким образом я могу напасть на след своего мужа и его похитителей.

Клостерхейм не желал делиться со мной сведениями. Мгновение поколебавшись, он указал на круглый предмет.

– Знахарский щит укажет вам дорогу туда. По его размерам вы можете заключить, что ему не место в этом мире. Если вы позволите ему вернуться туда, откуда он появился, то, может быть, он возьмет вас с собой.

– Зачем вы мне это рассказали? Почему сами не воспользовались щитом?

– Мадам, я лишен ваших способностей и талантов. – Голос Клостерхейма звучал сухо, едва ли не саркастически. – Я простой смертный. Даже не демон – всего лишь порождение демона, знаете ли. Душа, связанная договором. Я иду туда, куда меня посылают.

– Мне помнится, в свое время вы ополчились против Сатаны. Кажется, вы разочаровались в нем.

Лицо Клостерхейма помрачнело. Он встал из кресла.

– Моя духовная жизнь – мое личное дело. – Он задумчиво посмотрел на стволы винтовки. – Вы обладаете возможностью отправиться туда, куда я хочу попасть.

– Я нужна вам в качестве проводника? И это при том, что я даже не догадываюсь, куда индейцы увели Ульрика? Во всяком случае, я знаю об этом меньше вашего.

– Вы по-прежнему гневаетесь на меня, – негромко произнес Клостерхейм, но его зубы были плотно сжаты, словно от злости. – Графиня, я пришел за помощью не к вам, а к вашему мужу. – В нем явно происходила внутренняя борьба. – На мой взгляд, наступило время примирения.

– С Люцифером?

– Возможно. Я восстал против своего хозяина, а он, в свою очередь – против своего. Добрую половину жизни мы провели, постигая Господа и природу зла. Однако теперь владения Сатаны в мультивселенной неуклонно сокращаются. – В его голосе не было воодушевления.

Клостерхейм с его странной извращенной набожностью казался мне безумцем. Задолго до того, как я решила выйти за Ульрика, я изучила историю семьи фон Беков. По всей видимости, очень многие из них имели дело со сверхъестественным, но не верили в него либо отрицали.

Недавно был найден манускрипт, написанный своеобразным почерком на старонемецком языке. Говорили, что это – некая древняя летопись. К несчастью, власти Восточной Германии поместили манускрипт в государственный архив, и нам до сих пор не удалось ознакомиться с ним.

Высказывалось мнение, что содержание рукописи слишком опасно, чтобы ее публиковать. Однако нам было известно, что она имеет определенное отношение к Святому Граалю и дьяволу.

Клостерхейм вновь указал на знахарский щит.

– Этот предмет приведет вас к вашему мужу, если он еще жив. Мне не нужен проводник. Мне нужен ключ. Я не могу путешествовать среди миров с такой легкостью, как вы. На это способны немногие. Я дал вам все известные мне сведения, которые помогут вам отыскать графа Ульрика. Он не располагает тем, что мне нужно, однако в его силах добыть это для меня. Я надеялся, что у него есть ключ.

Потеряв интерес к разговору, я решила проверить, чем щит Какатанава может быть полезен мне. Вероятно, мне следовало быть осторожнее, но в своем отчаянном желании спасти Ульрика я была готова поверить чему угодно, лишь бы отыскать его.

– Какой ключ?- нетерпеливо спросила я.

– В мир, где сейчас находится ваш муж, ведет еще один, иной путь. Нечто вроде двери. Вероятно, этот путь пролегает через остров Морн.

– Почему вы думаете, что Ульрик способен вам помочь?

– Я надеялся, что дверь в тот мир находится на Морне, а ключ- у вашего мужа.- Клостерхейм выглядел разочарованным, как будто в конце долгих поисков он понял, что его усилия были тщетными.

– Позвольте заверить вас, что у нас нет никаких ключей.

– У вас есть меч,- возразил Клостерхейм, но без особой надежды.- У вас есть Черный клинок.

– Насколько мне известно,- ответила я,- этот предмет также находится в руках восточногерманского правительства.

Клостерхейм с тревогой посмотрел на меня:

– Значит, он в Восточной Германии?

– Если его не забрали русские.

Клостерхейм нахмурился:

– В таком случае я побеспокоил вас напрасно.

– Коли так…- Я повела стволами винтовки.

Он согласно кивнул и двинулся к выходу.

– Премного благодарен вам, мадам. Желаю удачи.

Все еще пребывая в тягостном оцепенении, я смотрела, как он открывает дверь и уходит. Я вышла следом и увидела, что он приехал сюда в такси.

За рулем сидел тот же водитель, который привез нас из Инглиштауна. У меня мелькнула мысль; я попросила шофера задержаться, вернулась в дом, торопливо черкнула записку для детей, вновь вышла наружу и попросила отправить ее по почте. Пока Клостерхейм усаживался в машину, таксист оживленно махал мне рукой. Он не ощущал сверхъестественного напряжения, царившего в воздухе, не догадывался о сомнениях терзавших мою душу, о том мучительном решении, которое я должна была принять.

Как только машина уехала, я вернулась в дом и взяла индейский щит.

Меня не интересовали амбиции Клостерхейма и раздоры, в которые он впутался. Я думала только о полученных от него сведениях. Я была готова пойти на крайний риск и позволить щиту доставить меня к мужу.

Едва ли не в трансе я понесла щит к причалу, преодолевая сопротивление ветра, который рвал его из моих рук. Сняв верхнюю одежду, я бросила щит в воду, набрала полную грудь воздуха и прыгнула следом. Чувствуя, как щит колышется подо мной, я забралась в него, словно в плотик. Ветер завывал и больно хлестал мое тело, но теперь щит жил своей собственной жизнью. Было такое чувство, словно внутри его кожи задвигались мускулы; он быстро помчался по воде к острову, который мы посетили накануне. Я надеялась, что он последует за своим хозяином в водоворот.

Действительно ли он стал живым? Обладал ли он разумом? Намеревался ли он выбросить меня на скалы? Но сейчас, когда на поверхности ледяной воды поднялись высокие волны и, задул сильный холодный ветер, щит, казалось, оберегал меня.

Я ухватилась за края щита, пытаясь вцепиться в его обруч даже пальцами ног. Щит прыгал подо мной, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом я почувствовала, как он приподнялся и еще быстрее поплыл в море, словно убегая от грозившей нам опасности. Мои пальцы мучительно болели, но я не разжала бы их, даже если бы умерла. Моя воля приковала меня к огромному плетеному каркасу.

Щит круто пошел ко дну. Я не успела наполнить легкие воздухом, а жабер у меня на сей раз не было. Неужели он хочет меня утопить? Я увидела высокую зазубренную каменную колонну, которая мчалась мне навстречу, увидела массивные темные фигуры, шевелившиеся в бурлящей воде. Воздух в моих легких иссяк, и я прокляла себя за глупость. Мои пальцы ослабили хватку, чувства начали притупляться.

Неодолимая сила влекла меня вниз.

Глава 2. На прибрежье Гитчи-Гюми

Девять к семи и семь к девяти,

К неба корням мы ищем пути.

Уэлдрейк. "Граничная трагедия"

Внезапно я вынырнула из воды и оказалась в слепящем свете. Я ничего не могла рассмотреть и слышала только дикое завывание ветра. Я чувствовала себя так, как будто нахожусь в чьих-то ледяных объятиях.

Холодный воздух сомкнулся вокруг меня и без труда вырвал щит их моих пальцев. Я всеми силами пыталась удержать его в руках, но ветер был неумолим. Даже если бы я не знала этого прежде, то убедилась бы в этом сейчас. Это был разумный ветер, могучий элементаль, ярость которого была нацелена именно на меня. Я чувствовала его ненависть, словно воочию видела гневно взирающее на меня лицо. Я даже не догадывалась, чем оскорбила его и почему он меня преследует, и тем не менее он не оставлял меня в покое.

Сопротивляться этой силе было совершенно бесполезно. Она отбросила щит и швырнула меня в противоположную сторону. Я подумала, что она хочет убить меня. Я упала в воду и потеряла сознание.

Я не надеялась вернуться к жизни, но когда все же очнулась, меня охватило странное ощущение покоя и благополучия. Я лежала на пружинистой земле, крепко завернутая в нечто вроде одеяла. Приятно пахло травой и вереском. Было тепло, я чувствовала себя полностью расслабленной. Тем не менее, я помнила об опасности, которой избежала, и о деле, которое меня сюда привело. По контрасту с только что пережитыми мгновениями я чувствовала, что полностью владею своим телом, хотя и не могла пошевелить даже пальцем! Достигла ли я того мира, куда забрали Ульрика? Может быть, он где-то рядом? Не оттого ли я чувствую себя в безопасности?

Я видела серое беспокойное небо. Сейчас был либо восход, либо предзакатные сумерки. Я не могла повернуть голову, чтобы взглянуть на горизонт. Я подняла глаза и увидела прямо над собой мужское лицо, смотревшее на меня сверху вниз с хмурым изумлением.

Я не знала этого человека, но инстинктивно чувствовала, что у меня нет причин его бояться. Его внешность полностью соответствовала сложившемуся у меня образу воина. Гладко выбритое лицо с правильными чертами, даже красивое. Лоб, щеки, подбородок и макушка мужчины были татуированы. Его голова была выбрита, если не считать длинной пряди черных блестящих волос с вплетенными в нее тремя яркими орлиными перьями. Его кожа здорового золотистого оттенка подсказала мне, что он не имеет никакого отношения к людям, похитившим моего мужа. Он носил серьги, а его нос и нижняя губа были проколоты крохотными булавками с сапфирами. Его виски, щеки и подбородок были покрыты алой краской. По обе стороны его груди виднелись длинные белые шрамы. Кожу между шрамами украшал узор.

На мускулистых предплечьях он носил затейливые браслеты из самородного золота, а на шее – расшитую жемчужинами широкую полосу, похожую на кольчугу. Его татуировки, наколотые яркими оттенками красного, зеленого, синего и желтого напоминали мне нательную роспись, которую я видела у могущественных шаманов Южных морей. Это был человек благородных кровей, уверенный в том, что сумеет отстоять сокровища, которые так беспечно выставлял напоказ.

Он рассматривал меня с такой же откровенностью, и в его темных глазах читалась усмешка.

– Порой рыбак вымаливает богатую добычу и ловит больше, чем просил.

– Я понимала его речь, но не могла сообразить, что это за язык. Такое нередко случается в практике ходящих лунными дорогами.

– Вы «поймали» меня?

– По всей видимости, да. Я горжусь собой. Это оказалось не так утомительно, как я ожидал. Я начал танец, вошел в транс и, произнеся необходимые заклинания, уложил одежду воротником к Луне и полами к воде. Я сделал все, как меня учили. Я обратился к воде, требуя отдать сокровище. Поднялся сильный ветер. Находясь в трансе, я услышал его издалека. Когда я, наконец, открыл глаза, я увидел, что передо мной лежите вы, и укутал вас, оберегая ваше здоровье и стыдливость, а также потому, что этого требовали заклинания. – Мужчина говорил доброжелательно-ироничным тоном, как бы посмеиваясь над собой.

– Я была обнажена? – Только теперь я почувствовала характерное прикосновение мягкой звериной шкуры к голой коже. Как бы нас ни упрекали в том, что мы отнимаем жизнь у своих меньших братьев, против этого ощущения трудно устоять. Освоившись с культурой и традициями общества, в котором жила после замужества, я ничуть не беспокоилась из-за того, что кто-то увидел меня обнаженной. Меня интересовали куда более насущные вопросы.

– Где колдовской щит?

Мужчина нахмурился.

– Боевой щит племени какатанава? Он принадлежал вам?

– Что с ним случилось? Меня подхватил жестокий ветер, по всей видимости, обладающий разумом. Он отнял у меня щит.

На лице мужчины появилось виноватое выражение.

– Если не ошибаюсь… позвольте напомнить вам, что я был в трансе… кажется, я видел, как он понесся в том направлении. Вероятно, это был демон ветра.- Он указал в сторону поросшего лесом холма на дальнем берегу озера. – Значит, это был колдовской щит, и демон ветра похитил его. А может быть, щиту удалось избавиться от вас обоих, и он отправился домой, к своему хозяину?

– Отправился домой, но без меня,- с горечью произнесла я, начиная понимать, что этот человек некоторым образом спас мою жизнь, воспользовавшись магией. Вместе с тем он, либо демон ветра, помешал мне последовать за Ульриком. – Этот щит был единственной ниточкой, связывавшей меня с моим мужем. Теперь я не знаю, где его искать. Он может находиться в любой точке мультивселенной.

– Вы принадлежите к племени какатанава? Прошу прощения; насколько мне известно, они приняли в свои ряды одного человека из вашего мира, но не двух. – Мужчина был явно озадачен, но, казалось, начинал что-то понимать.

– Я не какатанава. – Теперь мне было труднее управлять своими эмоциями, и, подозреваю, в мой голос вкралась нотка отчаяния. – Но я ищу хозяина щита.

Мужчина повел себя как истинный джентльмен. По всей видимости, сообразив, что в дело вмешались сверхъестественные силы, он склонил голову в раздумье.

– Где его владелец? Вы знаете? – Я попыталась высвободиться из мягкой шкуры. Извинившись, щеголеватый лесной житель опустился рядом на колени и развязал сыромятные ремешки.

– Вне всяких сомнений, щит вернулся в племя, – сказал он.- Именно туда я направляюсь, и это меня успокаивает. Я не знаю, как меня примут какатанава. Мой долг – нести им свою мудрость. Наши жизненные пути начинаются задолго до того, как мы осознаем свое предназначение. Мы вместе отправимся туда, как того требует наша общая судьба. Вдвоем мы сильнее. Каждый из нас достигнет своих целей, тем самым, осуществляя волю провидения.

Я не понимала его. Я встала, завернувшись в накидку. Она была сшита из великолепной шкуры белого быка и украшена разнообразными религиозными символами. Я осмотрелась вокруг. Солнце только что взошло, и обширная спокойная водная гладь блестела словно зеркало.

– Если вы назовете свое имя, объясните, каковы ваши занятия и что вам от меня нужно, я буду чувствовать себя увереннее.

Он улыбнулся, словно извиняясь, и принялся сворачивать бивак. За его спиной поднималось солнце; к этому времени оно уже высветило самые далекие вершины массивного горного хребта, его оранжевые лучи пронзили лес и коснулись маленького лишенного украшений вигвама, который стоял на поросшем травой берегу озера. Из вигвама струился тонкий серый дымок. Это было по-спартански простое жилище охотника.

Его полотнище могло служить одеждой для защиты от холодов, а из шестов можно было сделать волокушу для перевозки всего остального. Ее могли тянуть охотничьи собаки, но я не заметила поблизости собак. По мере того, как солнце поднималось в ясном небе, тени постепенно исчезали, и свет становился менее красочным.

Мой новый знакомый, по всей видимости, находился в прекрасном настроении. Он был полон обаяния. Ничто в его облике не внушало чувства угрозы, хотя он буквально лучился физической силой и здоровьем. Судя по татуировкам и украшениям, он вполне мог оказаться шаманом либо колдуном. Он явно привык повелевать.

Было очевидно, что это не Новая Шотландия, однако окружающий пейзаж не слишком отличался от тех мест, которые я только что покинула. Наоборот, он казался мне смутно знакомым. Быть может, я оказалась на берегах озера Верхнее?

У берега на зеленом ковре лужайки лежало большое каноэ с изящными обводами, вырубленное из ствола серебристой березы. Его окованные медью нос и корма были отделаны чудесной деревянной мозаикой, расписанной духовными символами. Казалось, кроме нас на всем свете нет ни одного человека. Можно было подумать, что этот мир переживает свою юность, и мы находимся в девственной Америке. Была ранняя осень, но в дуновении ветра уже ощущалась близость зимы. Этот ветер не слишком тревожил меня. Я спросила, что это за озеро.

– Я родился неподалеку отсюда,- ответил мужчина.- Это озеро чаще всего называют Гитчи-Гюми. Вы читали поэму Лонгфелло?

– Насколько мне известно, при написании поэмы Лонгфелло смешал десяток разных языков и неправильно воспроизвел все названия и имена, – сказала я тоном, каким мы порой извиняемся за представителей своей культуры. Мне на ум пришла одна из фраз, которую обронил Клостерхейм. Я была совершенно уверена, что мой новый знакомый отнюдь не романтик, играющий излюбленную роль на свежем воздухе.

Вряд ли он прятал где-нибудь поблизости джип или микроавтобус. Этот человек был именно тем, кем казался. Он улыбнулся моему замечанию.

– О нет, Лонгфелло ничего не испортил своими фантазиями. Он многое приукрасил, но сохранил все ритуалы в неприкосновенности. К отделению духа от плоти ведет множество дорог. Меня интересует лишь, о чем умолчал старина Лонгфелло, и что он добавил от себя. Мое предназначение – пролить свет на историю своей жизни. Я должен вернуть миф к первоначальному виду и воззвать к Великому духу Америки. – Он вновь улыбнулся, как бы забавляясь серьезностью собственных слов. – Не могу же я вручить духовное руководство племенами кучке полуобразованных католических миссионеров! Без Белой женщины-бизона нет триединства. Это словно триптих, в котором не хватает одного полотна. Нелепый отрывок, который Лонгфелло вставил в конце, был данью традициям общества, в котором он вращался, и звучит еще хуже, чем сентиментальное завершение диккенсовского "Холодного дома". Или это были "Великие ожидания"?

– Я так и не сумела заставить себя прочесть Диккенса, – призналась я.

– Что ж, – ответил он,- я и сам знаком с его творчеством весьма отрывочно. – Он нахмурился и посмотрел на меня. – Но я не склонен переоценивать свои силы. Мое предназначение – объединить народы, однако я могу потерпеть неудачу там, где преуспеет другое "я". Один неверный шаг – и я могу все изменить. Вы ведь знаете, насколько все это сложно.

– Будет лучше, если вы представитесь, сэр,- сказала я, догадываясь, какой будет ответ.

Он извинился.

– Я – Айанаватта, которого Лонгфелло предпочел назвать Гайаваттой.

Моя мать принадлежала к племени могоков, отец был гуроном. Я узнал об истории своей жизни в поэме, когда путешествовал в будущее в грезах.

Вот. У меня есть кое-что для вас… – Он бросил мне длинную замшевую рубашку, которая пришлась точно впору и сидела как влитая. Я поинтересовалась, неужели он всегда берет в дорогу подобные вещи? Он рассмеялся и объяснил, что последний человек, пытавшийся его убить, был примерно моего роста и комплекции.

Он начал ловко разбирать вигвам. Чтобы погасить огонь, он попросту накрыл крышкой горшок, в котором горело пламя, и обвязал его сыромятным ремнем. Остальные вещи он свернул плотным узлом и поставил сверху горшок с углями. Только теперь я заметила, что шесты вигвама представляют собой длинные копья с кремневыми наконечниками. Он уложил их на днище каноэ, а узел пристроил в середине. Чтобы свернуть лагерь, ему потребовались считанные минуты.

– Похоже, вы неплохо знакомы с английской литературой, – сказала я.

– Я многим ей обязан. Посредством поэмы Лонгфелло я узнал об истории своей собственной жизни, вернулся к тому времени, когда состоялось мое первое путешествие в грезах. Я увидел во сне три пера. Я решил, что должен отыскать трех орлов в обиталищах трех ветров. Первым делом я отправился в девственные леса и прошел северный путь, который называется Орел, поскольку решил, что именно в этом заключается смысл моего сна. Этот путь привел меня в горы, и я понял, что это не моя дорога. Однако, покинув ее, я очутился в Бостоне, как нельзя удачнее выбрав момент. Я пытался выяснить, не связан ли с моим именем какойлибо миф. И если такой миф существовал, я должен был следовать ему и превратить его в реальность. Можете представить, в каком запутанном положении я оказался. Я появился в будущем, много лет спустя после своей смерти. Я обрел удивительные навыки. Я научился читать на языке этих новых людей, внешность которых поначалу изумляла меня. Очень многие добрые люди с радостью помогали мне, но я слышал и надменные голоса обывателей, которым не нравился мой облик. Однако смысл моего первого духовного путешествия заключался в том, чтобы научиться читать. Открыв свою душу грядущему, я не только стал свидетелем рождения народа гауденсони, Людей Под Одной Крышей, но и получил представление о том, какая судьба их ждет, если я не пойду другой дорогой. Чтобы оказаться в том будущем, к которому я стремился, я должен как можно меньше вмешиваться в ход истории.

– Вас не оскорбили взгляды Лонгфелло на мифологию коренных жителей?

– Лонгфелло был гением, веселым, доброжелательным человеком. И ужасно волосатым. Я унаследовал от могоков отвращение к волосам, покрывающим тело мужчин. По-видимому, римляне разделяли их неприязнь. Однако при всем этом доброта Лонгфелло пересилила мое предубеждение. Его внешность забавляла меня. У него была смешная пружинистая походка, и он подпрыгивал, когда шел пешком. Помнится, я подумал, что он одет чересчур тепло для того времени года, но, наверное, сам я показался ему едва ли не голым. Тогда на мне еще не было всего этого. – Он со скромной гордостью указал на свои татуировки.

– Меня с самого начала заинтересовали трансценденталисты. Эмерсон хотел познакомить меня с Торо, но в тот день в Паркер-Хаус заглянул Лонгфелло, и мы случайно разговорились. Он так и не поверил до конца в то, что я реально существую. Он был до такой степени увлечен своей поэмой, что, кажется, поначалу заподозрил, будто бы выдумал меня!

Когда Эмерсон представил нас друг другу, Лонгфелло, должно быть, счел меня кем-то вроде благородного дикаря. – Айанаватта негромко рассмеялся. – Торо, в свою очередь, нашел меня несколько грубоватым.

Как бы то ни было, эта встреча была предопределена судьбой и сыграла важную роль в собственном путешествии Лонгфелло. Я понял, что его поэма предсказывает, каким образом я оставлю свой след в этом мире.

Три пера, которые я в своих грезах принял за орлиные, были, разумеется, тремя перьями для письма. Три писателя! Я неправильно истолковал свой сон, но предпринял именно те действия, которые требовалось. Это была настоящая удача. Я держался немного скованно, поскольку впервые посетил астральную сферу в физическом обличье. К сожалению, этот этап путешествия завершен. Я не знаю, когда в следующий раз увижу книгу.

Айанаватта начал сворачивать свой спальный мешок с привычной аккуратностью и ловкостью человека, живущего под открытым небом.

– Обитатель здешних мест носят вампумы, хранящие их знания и слова.

– Он указал на затейливо сплетенный пояс, который поддерживал его штаны из оленьей кожи. – Язык вампумов можно толковать столь же изысканно и изобретательно, как Библию, Джойса или американскую Конституцию. Порой заседания наших советов напоминают сборища французских постмодернистов!

– Вы сумеете доставить меня к мужу? – Я начинала понимать, что Айанаватта принадлежит к числу людей, имеющих склонность к абстрактным рассуждениям и способных говорить часами, если их не остановить.

– Он у какатанава?

– Думаю, да.

– Я отведу вас к ним. – Его голос зазвучал тише. – По крайней мере, я не видел в своих снах ничего, что мешало бы мне это сделать. Возможно, ваш муж познакомился с моим другом Даванададой, которого также называют Белым Вороном. – Он умолк, и на его лице появилось виноватое выражение. – Я слишком много говорю и чересчур разбрасываюсь в своих мыслях. Человек, который живет один, постепенно привыкает разговаривать сам с собой. За последние четыре года мне ни разу не доводилось просто, по-человечески, побеседовать с образованными людьми. Вы оказались для меня благословением. Честно говоря, это был самый лучший танец, который я когда-либо исполнял. Я надеялся, что к нам присоединится некая молчаливая полубогиня, и тогда нас станет трое. Но я отнюдь не был уверен, что вы окажетесь человеком. Сны подсказывают мне, что я должен делать, но умалчивают о том, чего мне ждать. Поднимается сильный ветер, он явно гневается на нас, и я не знаю, почему. Мои сны весьма противоречивы.

– Вы всегда действуете в соответствии со своими грезами? – Я была заинтригована. В конце концов, сны – моя специальность.

– Только после должных размышлений. И только если подходящий танец и песня приносят гармонию в объединенные миры. Я всегда испытывал склонность к духовному образу жизни. – Айанаватта принялся старательно чистить изящное весло из твердого дерева, изогнутое таким образом, что его можно было использовать как оружие в бою. Его лук и колчан со стрелами уже были аккуратно уложены в каноэ и закреплены. – Знайте же, Белая женщина-бизон, что я совершаю долгое духовное путешествие, которое началось в лесах моей приемной родины, известной вам под названием северного Нью-Йорка, – заговорил он после паузы. – Чтобы совершить великие дела, я должен объединять свою судьбу с судьбами других людей, но не имею права рассказывать о своем грядущем. Однако когда мое предназначение будет исполнено, я, наконец, обрету мудрость и могущество, которые требуются, чтобы обратиться к советам племен и приступить к завершающему этапу своего жизненного пути.

– Участвуют ли в ваших советах какатанава?

– Они нам не братья. У них свои советы. – Ему было трудно скрыть досаду, вызванную моим политическим невежеством.

– Почему вы называете меня Белой женщиной-бизоном? И почему я должна идти с вами, если хочу найти своего мужа?

– Так гласит миф. Он должен быть воплощен в жизнь. Он еще не стал реальностью. Полагаю, наши с вами судьбы отныне едины. Будь иначе, возник бы диссонанс. Ваше имя упоминалось в пророчестве в числе других. Желаете ли вы, чтобы я называл вас как-то иначе?

– Если можно, предпочла бы, чтобы вы называли меня графиней фон Бек, – сказала я. На языке, которым мы пользовались, это имя звучало гораздо длиннее оригинала. Он улыбнулся, восприняв мои слова как насмешку.

– Полагаю, графиня, вы присоединитесь ко мне – уже хотя бы потому, что вдвоем нам будет гораздо легче найти вашего супруга. Вы умеете плавать на каноэ? За день мы могли бы пересечь Блистающую Воду и добраться до устья Ревущей Реки. – В его голосе вновь слышалась ирония.

Во второй раз за последние двадцать четыре часа я отправилась в путь по воде. Каноэ Айанаватты было великолепным транспортным средством и отзывалось на наши движения, словно разумное существо. Порой создавалось впечатление, будто бы оно не касается воды. Налегая на весло, я спросила, далеко ли до деревни какатанава.

– Я бы на назвал их поселение деревней. Их Длинные дома находятся на некотором отдалении к северо-западу.

– Зачем они похитили моего мужа? Неужели власть закона не распространяется на их территорию?

– Я мало знаю о какатанава. Обычаи этого племени – не наши обычаи.

– Кто составляет это загадочное племя? Демоны? Людоеды?

Айанаватта чуть язвительно рассмеялся, продолжая поднимать весло и погружать его в кристально чистую воду. Я не могла не восхищаться его великолепно изваянным телом.

– Боюсь, я составил у вас превратное мнение о них. Вы ведь знаете, что легенды и слухи зачастую оказываются преувеличенными. Какатанава не похищают смертных. В случае с вашим мужем они вполне могли руководствоваться добрыми намерениями. Они никогда не причиняли нам зла.

Я поняла, что поспешила с выводами.

– Мы все еще находимся в Америке?

– Я привык называть этот континент по-другому. Но если вы жили после Лонгфелло, значит, ваше время для меня – отдаленное будущее.

Такое смещение времен – самое обычное дело в мирах грез.

– Стало быть, сейчас примерно 1550 год по христианскому календарю.

Он покачал головой, и орлиные перья в его волосах шевельнулись на ветру. Я вдруг сообразила, что впервые вижу столь яркие оттенки. Лучи солнца играли и переливались на перьях. Быть может, они наделены магической силой? Айанаватта прекратил грести. Каноэ продолжало мчаться по сверкающей воде. От далеких берегов доносился запах сосновой хвои и влажной травы.

– Нет. По этому календарю сейчас 1135 год вашей эры. Освобождение Британии норманнами началось шестьдесят девять лет назад. Если не ошибаюсь, они приурочивают его к солнечному затмению. Так вот, норманны выбрали не то затмение, которое соответствует действительности, а более позднее. Тем самым они пытались доказать, что мы позаимствовали у них идею демократического правления.- Он рассмеялся и тряхнул головой. – А до них был еще Лейф Эрикссон. В юности я столкнулся с древним скандинавом, колония которого была основана за сто лет до нашей встречи. Его можно было назвать Последним из викингов. Это было убогое, примитивное создание, и его племя было практически уничтожено индейцами-алгонкинами. Честно говоря, сначала я принял его за отощавшего медведя. Его племя назвало эту землю Винландом. Этот человек был суров и жесток, как его отец и дед. Эрикссон очаровал его предков рассказами о виноградниках и безбрежных полях пшеницы. Но пришельцев ждали здесь лишь скверный климат и злобные аборигены, многократно превосходившие их числом. Они назвали нас "плаксами", или "скрелингами". Я слышал, нескольких плененных женщин и детей скандинавов приняли к себе каяки, но это были последние представители их народа.

Речь Айанаватты казалась бессвязной, но он буквально засыпал меня интересными рассказами и толкованиями, вознаграждая себя за годы молчания. Уяснив, что мы направляемся в земли какатанава, я поставила перед собой задачу как можно быстрее отыскать Ульрика. Существовала вероятность, хотя и довольно призрачная, что мы окажемся на месте раньше, чем он – такова природа времени. Непрерывный поток слов Айанаватты каким-то образом унял мои тревоги, и у меня более не было ощущения, что моему мужу грозит непосредственная опасность.

Вдобавок, я уже не была уверена, что за похищением Ульрика стоит принц Гейнор. Разумеется, вся эта история по-прежнему оставалась загадочной, однако у меня, по крайней мере, появился союзник, хотя бы немного знакомый с этим миром.

Я подумала о том, что судьба уже в который раз вовлекла меня в чужие сны. Против меня ополчился ветер, это было очевидно. Демон воздуха.

Элементаль. Но Айанаватта держался с непоколебимой уверенностью.

Поскольку это было его последнее духовное путешествие, и он вернулся в знакомую сферу, значит, ему удалось преодолеть множество препятствий. Я догадывалась, какие испытания ему довелось пережить.

Но, судя по всему, он перенес все тяготы без особого напряжения.

Озерный поток мягко нес наше каноэ к дальнему берегу. Решив отдохнуть, Айанаватта вынул из узла со своими вещами тонкую костяную флейту. К моему изумлению, он заиграл сложную мелодию, пронзительную и завораживающую, которая вскоре эхом отразилась от окружающих гор и холмов, и теперь казалось, что его музыку подхватил целый оркестр. Из камышовых зарослей стаями поднимались цапли, словно исполняя под звуки флейты воздушный балет.

Отняв от губ инструмент, Айанаватта обратился к птицам с короткой хвалебной речью. Я уже начинала привыкать к тому, что он считает животных равными себе и говорит с ними так, будто они способны воспринимать глубинный смысл каждой его фразы. Возможно, так оно и было. Невзирая на все свои страхи, я не могла не наслаждаться новыми для меня, небывалыми впечатлениями. Меня переполняло чувство обостренного восприятия и благополучия. И хотя рядом со мной был Айанаватта, я подумала, что уже много лет не ощущала такого уединения; по мере того, как мне передавалось радостное, уважительное отношение Айанаватты к окружающему миру, моя уверенность крепла, и я испытывала искреннюю радость.

К вечеру мы достигли заросшего тростником устья реки у дальнего берега озера. Мы вытащили каноэ на сушу, и Айанаватта достал из узла штаны и накидку. Я с удовольствием натянула штаны и завернулась в одеяло.

Солнце заливало алыми лучами горные вершины и тенистые камыши, и воздух становился все прохладнее. Айанаватта осторожно раздул огонь и сварил на ужин вкусную кашу, извинившись, что не поймал рыбу, поскольку чересчур увлекся рассказом о столь разочаровавшим его знакомстве с Хоторном. Он пообещал добыть рыбу на следующий день.

Чуть позже Айанаватта принялся растолковывать мне суть безнравственной ортодоксии племени майя, которое он посетил на одном из предыдущих этапов своего путешествия. Их запутанные ереси отчегото беспокоили этого человека, в котором уживались образованный монах, воин и великолепный рассказчик. Насколько я могла понять, особое его неудовольствие вызывал отказ некоторых жрецов майя допустить свободу вероисповедания. Мои страхи за Ульрика совершенно улеглись, и я погрузилась в крепкий сон без сновидений.

Утром благородный воин, верный своему слову, поймал копьем двух жирных форелей и, приправив их травами из своих запасов, приготовил восхитительный завтрак. Он еще немного рассказал мне о своих приключениях в снах, о ступенях физических и сверхъестественных испытаний, которые выдержал на пути к своему нынешнему уровню могущества. Его слова напомнили мне о философии японских самураев, которые с равной легкостью сочиняли трехстишия-хокку и отстаивали свое достоинство в поединках.

Внушительный облик Айанаватты, который он сохранял даже в этих диких безлюдных местах, подсказывал мне, что он руководствуется не только соображениями эстетики и вкуса; он предупреждал возможных противников о силе и могуществе, которые им противостоят. Я сама немало путешествовала в одиночку, знала, с какими опасностями это сопряжено и насколько важно всегда выглядеть хладнокровным и уверенным в себе, иначе тебя в любую минуту могут убить или ограбить.

Я с завистью поглядывала на лук и стрелы Айанаватты, на его пару боевых дубинок.

Я ожидала, что после завтрака мы отправимся в дорогу, но мой спутник продолжал сидеть, скрестив ноги. Вынув изящную курительную чашу, вырезанную из красного камня, он набил ее травами из поясного мешочка и торжественно приладил к отверстию в ее дне пустотелый камышовый стебель. Выхватив из огня тлеющий пучок сухой травы, он аккуратно зажег трубку и глубоко втянул дым в легкие, после чего выпустил его во все четыре страны света, благодаря окружающий мир за доброту и милость. Его лицо приняло покойное, удовлетворенное выражение, и он передал трубку мне. Я с некоторой опаской последовала его примеру. Однако дым трав был мягок и ласкал горло. Я почувствовала вкус табака, сушеной мяты и ивовой коры с небольшой добавкой конопли. Я не курю, но секрет этой замечательной смеси уже давно утерян для общества, в котором родился мой муж. Это была самая настоящая трубка мира. Мое сознание прояснилось, а тело, наоборот, расслабилось. Мир, в котором я очутилась, по-прежнему казался мне полным бурлящей жизни.

Вскоре Айанаватта поднялся на ноги и принял величественную позу.

Судя по всему, он отчасти погрузился в транс. Он медленно запел ритмичную песнь, в которой слышались ветер, шелест далекой воды, движение отдаленного грома. Под звуки песни он начал грациозный танец, с силой ударяя ступнями по земле и одновременно исполняя сложные па. Каждое его движение имело свой смысл. Танец Айанаватты оказался полной неожиданностью для меня, но выглядел он завораживающе. Я поняла, что Айанаватта вплетает свое существо в ткань миров. Этот ритуал открывал для него пути. В отличие от меня, он не обладал прирожденной способностью путешествовать между сферами.

Танец быстро закончился. Айанаватта неловко извинился и выразил надежду, что, пока мы будем странствовать вдвоем, я привыкну к тому, что он время от времени проделывает нечто подобное. Такие ритуалы столь же важны для его религии, как моя потребность молиться про себя пять раз на дню.

Я не возражала. Я знала, что некоторые народы посвящают всю свою жизнь обучению способам перехода из мира в мир и, как правило, умирают, так ничего и не совершив. Навыки, которыми я пользовалась с юности, были унаследованы от моих родителей. Такие перемещения практически невозможны для большинства людей, а для остальных представляют значительную трудность. Мы, ходящие лунными дорогами, не имеем между собой ничего общего, кроме своих талантов. Они присущи нам от природы.

Как только мы поплыли по реке, даже я со свои плохим чувством направления поняла, что вода течет отнюдь не с севера на юг, а мы, судя по солнцу, движемся к востоку. Айанаватта согласился.

– Путь к землям какатанава сложен, – сказал он,- и к ним нельзя приближаться без соответствующих чар и заклинаний. Во всяком случае, предсказание говорит об этом совершенно ясно. Туда невозможно попасть напрямую. Точно так же одни лунные дороги более извилисты, чем другие. Вдобавок, я до сих пор не выяснил, где нам могут встретиться гиганты или драконы. Я надеюсь в самом ближайшем будущем увидеть это в своих грезах. – На этом его объяснения закончились.

Я сидела на носу каноэ; мы быстро плыли вниз по течению, и по обе стороны реки вздымались огромные стволы сосен, а вода с шумом набегала на прибрежные скалы. В воздухе повисла пелена из мельчайших брызг, над нашими головами начали собираться большие серые тучи, суля дождь.

Еще до того, как с неба упали первые капли, река свернула и широко разлилась спокойным ленивым озером. Вдали громоздились высокие горы, и, по мере того как листья деревьев разворачивались к солнцу, в гуще леса возникали красные, золотистые, бурые и зеленые пятна. Все это отражалось в глубинах воды. Вскоре на ее гладкую поверхность начали падать тяжелые капли, подчеркивая ощущение умиротворения и покоя, внезапно возникшего после того, как мы оставили позади узкий бурный поток. Чтобы сохранить скорость, мы были вынуждены налечь на весла.

Сознавая, что в нашем путешествии торопливость бессмысленна, я, тем не менее, была готова двигаться не останавливаясь. Сейчас, когда мы, в сущности, отдалялись от территории какатанава, мне на ум приходили десятки смертельных опасностей, которые могли грозить моему любимому человеку. Но я – дочь похитительницы снов и знаю, что прямой путь почти никогда не бывает наилучшим. Большую часть времени мне удавалось справляться со своими эмоциями, но еще ни разу в жизни мне не было так трудно держать себя в узде.

Айанаватта был на редкость молчалив. Оглянувшись через плечо, я сказала, что река стала намного спокойнее. Он рассеянно кивнул. Я заметила, что, продолжая грести, он внимательно прислушивается, чуть склонив голову набок. Чего он ждал? Может быть, пытался уловить признаки опасности? В этой холодной воде не могло быть аллигаторов.

Я спросила, в чем дело, но он жестом велел мне замолчать. Ветер крепчал, и Айанаватта старался расслышать что-то сквозь его шум. Он немного подался вправо и застыл в ожидании, но, не услышав того, что хотел, наклонился ко мне и негромко произнес:

– У меня есть могущественные враги, которые теперь стали и вашими врагами. Но мы располагаем средством дать им отпор, если не испугаемся.

Внезапно я почувствовала озноб и передернула плечами. Я хотела напомнить ему, что нахожусь здесь не для того, чтобы помогать ему в его духовном путешествии, а чтобы найти своего похищенного мужа. Моя мать была бы для него куда более полезным спутником, но она исчезла, растворившись в чьем-то сне, который, вероятно, собиралась похитить, и теперь она вряд ли помнила даже свое собственное имя.

Однако игра времени была хорошо мне знакома. Большую часть своих знаний я получила от матери, а остальному меня научили верховные мухамирины Марракеша. Однако некоторые из этих навыков вспоминались мне с трудом. Время – это поле, обладающее собственной размерностью и изменчивыми свойствами. Воспринимать время как линейный процесс значило бы стать его рабом. Добрую половину знаний ходящего лунными путями составляет понимание истинной сущности времени, хотя бы в той мере, в которой она нам доступна. Наши знания дают нам свободу и позволяют отчасти управлять временем. Не знаю, почему, но на лунных дорогах гораздо больше женщин, чем мужчин, и почти все прославленные Ходящие – женщины. Есть мнение, что им намного легче освоиться с Хаосом и работать с ним. Разумеется, бывают и исключения. Даже самый умный мужчина иногда бросается на возникшее перед ним препятствие с голыми руками. Однако, встретившись с крупной змеей, он, как правило, предпочитает действовать длинным копьем.

Эта мысль возникла у меня в голове в тот миг, когда я, словно зачарованная, увидела длинную сверкающую шею, которая все выше тянулась из воды. Наконец существо показалось целиком; с его тела хлынули потоки воды, грозившие утопить каноэ. Айанаватта криком велел мне остановить лодку, а сам выхватил из-под ног одно их своих копий и умело вонзил его в плоть, которая казалась мне тугой и жесткой.

Однако копье вошло в тело чудовища, будто в облако влажного тумана, и шипящее дыхание твари прервалось бульканьем воды. Оно застонало. Я не ожидала услышать такой звук. Голос чудовища был почти человеческим, немного приглушенным. Оно начало яростно извиваться, пока копье не выпало наружу, и поплыло против течения, время от времени издавая стон. Его голова рассекала воду, оставляя на поверхности тонкий желтоватый след.

– Я не видела ничего подобного с тех пор, как побывала в Нижнем Девоне,- сказал я, все еще содрогаясь. – Это существо хотело напасть на нас?

– Вероятно, оно надеялось подкрепиться нами, но в здешних местах этих тварей зовут Трусливыми змеями, и, как вы видели, их совсем нетрудно отогнать. Впрочем, если оно сумеет потопить вашу лодку, вы окажетесь в незавидном положении.

Отлично понимая, что время не является линейным одномерным процессом, я все же была уверена, что подобные водяные змеи-гиганты уже давно вымерли в этом мире. Я поделилась своими мыслями с Айанаваттой, который несколькими взмахами весла направил лодку к копью, торчавшему древком вверх из заросшей камышом вихрящейся воды. С берегов доносился запах еловой хвои, слышались трели кормящихся птиц, и я впитывала эти простые бесхитростные ощущения, стараясь взять себя в руки. Все сверхъестественное гораздо привычнее для меня, нежели тот мир, который мой муж упорно называет "нормальным", однако я почувствовала раздражение оттого, что, пытаясь его спасти, подвергаюсь излишним опасностям. Я так и сказала Айанаватте.

Могокский принц успокоил меня. Он всего лишь следовал предначертаниям своих грез. А это значило, что мои поиски переплетаются с его путешествием, и если мы будет придерживаться нынешнего плана и не совершим грубых ошибок, наше странствие завершится успехом. Мы оба окажемся там, куда стремимся.

Ветер все еще буйствовал и рвал с нас одежду. Я плотнее завернулась в одеяло. Айанаватта, похоже, не замечал понижения температуры. Что же касается "доисторического" характера грозивших нам опасностей, с горечью сказал он, то его причина – некий природный катаклизм, случившийся в этом мире. Айанаватта полагал, что его вызвала та самая сила, которая была источником наших неприятностей. Подобные аномалии становились самым обычным делом. Обширные прерии служили природными пастбищами для жвачных и давали хищникам обильную добычу. Айанаватта заметил, что в последнее время они мигрируют на юг, и с переменой климата их становится все больше.

Я сказала, что чувствую похолодание. По-прежнему не обращая внимания на холод, Айанаватта вздохнул.

– Когда-то,- заговорил он,- в здешней природе царило равновесие.

Подобные пресмыкающиеся никогда не спускались так далеко по течению. Их появление приводит к тому, что добычи в реке становится все меньше, и прежде чем ты это заметишь, весь естественный порядок переворачивается с ног на голову. Это грозит катастрофическими последствиями. Теперь почти невозможно вести оседлый образ жизни.

Вы видели на берегах хотя бы одну деревню? Нет, конечно! Когда-то здесь были прекрасные места. Девушки махали тебе вслед, люди приглашали к костру, чтобы послушать твои рассказы…

Проворчав это, он умолк и некоторое время продолжал машинально грести. Столкновение со змеей не столько устрашило, сколько раздосадовало его. Даже я не испугалась это твари. Однако чувство порядка и равновесия Айанаватты были оскорблены, и, как он сказал, его все больше начинал тревожить ветер.

Он вновь удивил меня. Он замечал все без исключения, хотя казалось, полностью поглощен своими собственными словами. Для таких людей, как он, речь является чем-то вроде барьера, "глаза урагана", из которого они следят за окружающим миром так, что тот даже не догадывается об этом.

Ветер – нечто вроде повелителя этих прерий, продолжал Айанаватта.

Главная действующая здесь сила. Он подозревал, что мы каким-то образом разгневали его.

Айанаватта прекратил грести и взялся за свою флейту. Он извлек несколько пробных нот и затянул пронзительную медленную мелодию, которая многократно отражалась эхом от далеких гор, пока наконец вновь не возникло чувство, будто бы весь мир поет вместе с ним.

Ветер внезапно утих, Айанаватта отложил свою флейту. Нас окружал сказочный пейзаж, непрерывно менявшийся вместе с освещением.

Казалось, этому зрелищу не будет конца, однако постепенно настали сумерки. Река впереди нас начала бурлить, издавая шум. Айанаватта сказал, что завтра нам предстоит обойти пороги, а сейчас мы должны раскинуть лагерь, пока не зашло солнце. Он пообещал в этот раз на рассвете обязательно поймать одну из тех рыб, что оставила нам огромная змея.

Когда я проснулась утром, Айанаватты не было рядом. Все вокруг замерло в неподвижности, если не считать дымка, поднимавшегося от его костра, а единственным звуком, который я слышала, был шелест воды, в который вплетались меланхоличные трели речных птиц. Я почувствовала, как подо мной дрогнула земля. Быть может, это звук тех самых порогов, о которых он вчера говорил?

Я торопливо поднялась, не без труда отогнав мысль о начинающемся землетрясении. Я услышала кваканье лягушек и пронзительный неумолчный звон насекомых. До меня донесся запах дыма и густых сосен, резкий аромат дубовой листвы и сладковатый запах ясеня. Я услышала, как захлопала крыльями и нырнула какая-то птица, потом уловила неясный рокот в толще воды. Подняв глаза, я заметила ястреба с добычей в когтях. Я поймала себя на том, что размышляю о магическом смысле увиденного.

Земля вновь содрогнулась, в лесу скрипнул ствол дерева. Я огляделась в поисках лука и стрел Айанаватты, но они тоже исчезли. Я отыскала одно из его копий, лежавшее на дне лодки, и вооружилась им. Однако, как выяснилось, копье с каменным наконечником, даже волшебное, бессильно против того, кто ко мне приближался. Из густого леса, разбрасывая стволы и листья, на меня надвигалось фантастическое видение.

Я знаю, что в Азии имеются домашние слоны, но мне еще не доводилось видеть человека, сидящего на спине черного волосатого мамонта с бивнями длиной не менее трех метров.

Приближавшийся ко мне наездник, судя по всему, принадлежал к числу местных воинов, хотя и несколько отличался от них одеждой и черной раскраской лица. У него была выбритая голова с длинным пучком волос, в левой руке он держал копье и боевой щит, а правой сжимал украшенные поводья своего чудовищного скакуна. Мне было трудно судить о росте воина, но я отчетливо видела, что мамонт отнюдь не молод. Его бивни потрескались и были изогнуты, но без труда расправились бы с любым, кто посягнул бы на их владельца.

У меня возникло тошнотворное чувство, сердце забилось чаще. Я огляделась в поисках спасения. В самый последний миг мамонт дружески задрал хобот. Одновременно наездник поднял ладонь, успокаивая меня.

Мамонт склонился и начал опускаться на колени, а наездник легко соскользнул по его боку и спрыгнул на траву. Его голос являл собой полную противоположность устрашающей раскраске лица.

– В пророчестве указывалось, что я встречу здесь своего друга Айанаватту, – заговорил он, – но содержался лишь туманный намек на то, что с ним будет спутник. Прошу прощения, если потревожил вас. Не пугайтесь узоров на моем лице. Я участвовал в весьма напряженном диспуте.

Своими изящными манерами этот человек напоминал Айанаватту, но что-то в его движениях показалось мне знакомым. На черной маске его лица темными рубинами горели глаза. Я приподняла копье и отступила на шаг. По мере того как я его узнавала, мне все больше становилось не по себе.

Молча, словно зачарованная, я смотрела, как он шагает мне навстречу.

Глава 3. Принц прерий

Не спрашивай, как пришел я сюда,

Не спрашивай имя и кто мой народ,

Не спрашивай путь мой куда приведет,

Ведь я – Давадана, несущий копье.

Пророк и певец, Давадана-провидец,

Я тот, кто народам несет справедливость, Я тот, кто закон принес на Восток, Я клялся искать и об этом молчать.

У. С. Харт. "Законотворец"

Разумеется, это был тот самый юноша, которого я видела в доме на острове. Лицо молодого человека было так густо покрыто краской, что я узнала его только по белым рукам и глазам. Он, по всей видимости, не признал меня и, кажется, был несколько разочарован.

– Вы знаете, где сейчас Айанаватта?

Я предположила, что он не сумел поймать рыбу и отправился охотиться в лес, поскольку вместе с ним исчезли лук и стрелы.

– Что ж, впереди нас ждет очень крупная добыча, – сказал вновь пришедший. – Наконец-то я отыскал Айанаватту. Я нашел бы его быстрее, если бы внимательнее отнесся к своему пигмейскому сну. – Он произнес эти слова, как бы извиняясь, и, вернувшись к своему мамонту, повел лохматого толстокожего гиганта к реке на водопой. Я любовалась покрывавшим его чепраком и уздечкой с каменьями. К резному деревянному седлу был прикреплен длинный раскрашенный колчан, из которого выдавались острые металлические наконечники копий. Седло и некоторые детали сбруи были обтянуты бобровым и выдровым мехом. Я подумала, что мамонт – вернее, мамонтиха – находится не в лучшей своей форме. Шерсть вокруг ее пасти и хобота поседела, бивни были покрыты пятнами и растрескались, но она двигалась с удивительным проворством. Она повернула голову и посмотрела мне в глаза, как бы желая убедиться в том, что с моей стороны ничто не угрожает.

Успокоившись, она аккуратно опустила хобот в холодную воду и завиляла от удовольствия лохматым хвостом.

Как только животное утолило жажду, юноша опустился у воды на колени и принялся соскребать краску с лица, волос и рук. Когда он поднялся на ноги, передо мной вновь возник молодой человек, которого я видела в доме на острове. С его волос все еще стекала грязь либо краска, но они были такими же светлыми, как мои собственные. Он выглядел лет на десять моложе меня. В его глазах не угадывалось и следа страха или мольбы, которые я видела в них совсем недавно. Он был полон энергии и, очевидно, уверен в себе.

Я решила соблюдать осторожность и не открывать своих карт, пока не разберусь, что здесь происходит. Но все же намекнула ему, кто я такая.

– Меня зовут Оуна, я дочь Эльрика.

Это ничего ему не говорило, но юноша почувствовал: я рассчитываю, что он узнает меня.

– Судя по всему это известное имя,- заметил он.- Мы уже встречались?

– По-моему, да.

Он вежливо наморщил лоб, потом покачал головой.

– Я запомнил бы вас. В здешних местах мне не попадались женщины одного со мной цвета кожи и роста.- Эти слова он произнес без малейшего удивления.

– Где вы ожидали меня увидеть?

– Вы ведь Белая женщина-бизон?

– Если не ошибаюсь, да.

– В таком случае, я ожидал встречи с вами. Ведь пророчество отвело каждому из нас свою роль, не правда ли? – Он подмигнул. – Если мы ему не подчинимся, наши пути перепутаются и погубят сами себя, а мы потеряем все, что приобрели. Если бы вы не очутились здесь, в то самое время, о котором говорилось в пророчестве, я бы встревожился. Но меня продолжает беспокоить то, что один из нашей троицы все еще отсутствует.

Я была достаточно хорошо знакома с этикетом путников и не стала расспрашивать его, удовлетворившись тем, что он сам пожелал мне сообщить. Чтобы выйти на определенную дорогу и добраться до места своего назначения, многим сверхъестественным путешественникам приходится тратить годы и напрягать все свои силы. Один неправильный шаг, неудачное слово – и их цель вновь ускользает! Тот, кто слишком много знает о будущем, неизбежно изменяет его.

– Как вас зовут? – спросила я.

– Мое духовное имя – Белый Ворон, – ответил юноша. – Я ученик племени какатанава. Моя семья отправляет к ним на учебу всех своих детей. В этой точке мой путь сливается с вашим. Я уже выполнил первые три задачи. Вы поможете мне сейчас, а я впоследствии помогу вам. Все становится ясным в должное время. Мы все трудимся ради сохранения Равновесия. – Он развязал ремешки, которыми крепилось седло, оказавшееся на удивление легким, и, поддержав его, пока оно соскальзывало по боку животного, опустил на землю. Копья в колчане лязгнули, ударяясь друг о друга. – Мы движемся путями Равновесия, – небрежно добавил он, наполняя огромный кожаный бурдюк водой и ополаскивая ноги и брюхо животного. – А эту старушку зовут Бес. На ее языке это означает "королева". Она тоже верно служит Равновесию. – Фыркнув и набрав полные легкие воздуха, Бес глубже погрузилась в воду, после чего подняла свой длинный гибкий хобот и принялась поливать свою спину, наслаждаясь тем, что на ней нет седла.

– Космическому Равновесию?

– Равновесию мира, – сказал юноша, явно не понимая, о чем я спрашиваю. – Разве Айанаватта ничего вам не объяснил? Он становится все более скрытным. – Молодой человек улыбнулся и отбросил назад свои волосы. – Владыка ветров разгневался и грозит уничтожить наши Длинные дома и все, что они защищают. – Он сорвал пучок травы и начал очищать длинные бивни Бес, которая еще глубже погрузилась в воду, с искренней любовью взирая на своего хозяина. – Моей целью было отыскать утраченные сокровища какатанава и вернуть их племени, чтобы Древо нашего дома не погибло. Это мой долг, моя привилегия.

– О каких сокровищах идет речь?- спросила я.

– Вместе они составляют Душу мира. Объединенные, они смогут противостоять Владыке ветров. Элементали становятся все могущественнее, они угрожают не только нашей жизни, но и образу наших мыслей. Еще поколение назад мы все понимали значение и смысл своих путей. Теперь о них забыли даже Владыки Высших миров.

Я уже знала о безумных Владыках Закона, которые полностью утратили понимание своего изначального долга. Они потеряли рассудок, защищая свою власть, свои традиции. Как правило, Владыки ветров не служат ни Закону, ни Хаосу, но, подобно всем элементалям, они не ведают какихлибо привязанностей, кроме кровного родства и обычаев. Белый Ворон согласился со мной.

– Безумие присуще Хаосу, но также безумным может быть и Закон,- сказал он.- В мультивселенной эти силы могут принимать разнообразные формы и имена. Тот, кто называет их добром и злом, не понимает их сущности и не может ими управлять, поскольку порой Хаос творит добро, а Закон – зло, и наоборот. Любое самое незначительное действие может вызвать чрезвычайно масштабные последствия.

Величайшие злодеяния могут высвобождать громадные силы добра. В равной степени, великое добро способно порождать абсолютное зло. Это первая из наук, которые усваивает каждый посвященный. Только после этого начинается настоящая учеба. – Он говорил тоном школьника, которому лишь недавно открылись эти истины.

Его слова имели определенное отношение к событиям, участниками которых стали мы с Ульриком, однако эта связь была зыбкой, трудноуловимой. Борьба за Равновесие никогда не прекращалась, поскольку ее окончание привело бы к неодолимому противоречию. На равновесии зиждился главный парадокс всего сущего. Без жизни нет смерти. Без смерти нет жизни. Без Хаоса нет Закона, без Закона – Хаоса.

Равновесие обеспечивалось противоборством между двумя силами. Без этого противоборства, без Равновесия мы вечно переживали бы ужасающее предсмертное мгновение. Таковы были ставки в Игре времени. Закон или Хаос. Жизнь или смерть. Добро и Зло были вторичными явлениями, зачастую отражающими великое многообразие ценностей, посредством которых разумное создание осуществляет свою деятельность в мультивселенной. Однако система, которая вбирает в себя столь много различных качеств, не могла бы существовать без морали, и главной задачей ученика мухамирина было овладение этими ценностями и этикой, а до тех пор, пока будущий адепт не получал возможность вырваться за пределы любой системы, он не мог воспринимать сверхъестественное и, как правило, целиком находился в его власти.

Я все быстрее начинала осознавать, что происходящее каким-то образом связано с грядущей схваткой, которая, как нам хотелось бы думать, завершилась вместе с войной против Гитлера.

– Вы возвращаетесь к своему племени?- спросила я.

– Я не могу вернуться с пустыми руками,- ответил юноша и переменил тему, с веселым смехом указав на стадо гусей, которые опускались на тенистое мелководье реки.- Знаете ли вы, что за вами наблюдают? – едва ли не рассеянно спросил он, любуясь птицами, грациозно скользившими под воде.

Из леса донесся крик. Айанаватта, державший в одной руке две птичьи тушки, а в другой свой лук, радостно приветствовал своего друга, приглашая его позавтракать вместе с нами.

Мужчины пожали друг другу руки. В который уже раз дивясь их обаянию, я поздравила себя с тем, что провидение послало мне лучших спутников, о каких только может мечтать женщина. Пока их интересы совпадали с моими, мне оставалось только идти вместе с ними той дорогой, которая, как они считали, была предначертана их судьбой.

Я с нетерпением дожидалась, когда Белый Ворон вновь заговорит о том, что за нами следят. Наконец мужчины покончили с бурными приветствиями, и юноша указал рукой на север.

– Мне самому следовало догадаться, что ты плывешь по воде, ведь я пришел сюда, срезав путь вон там. – Он ткнул пальцем в сторону излучины реки. – Они стали лагерем, а значит, следят за тобой и, конечно же, надеются устроить тебе западню. Они всегда поступают так с нашими людьми. Воины-пукавачи. Семнадцать человек. Они было погнались за мной, но, думаю, отказались от этой мысли.

Айанаватта пожал плечами.

– Мы встретимся с ними позже. Они не нападут на нас, пока не удостоверятся в том, что перевес сил на их стороне.

Белый Ворон умело ощипал и опалил птиц, а я раздула огонь. Тем временем Айанаватта, старательно мывшийся в реке, затянул песню, которой, как я поняла, он благодарил подстреленную им дичь. Еще он исполнил два-три отрывка другой песни, судя по всему, боевой. В его голосе мне слышался рокот барабанов, в котором звучало явственное предостережение. Я заметила, что он то и дело поглядывает на север.

Очевидно, пукавачи были враждебным племенем.

Я со всей возможной осторожностью расспросила Белого Ворона, бывал ли он в двухэтажном доме на островке, и если да, что он там видел. Я пыталась выяснить, помнит ли он меня и Ульрика. Белый Ворон сказал, что, к сожалению, он не имеет ни малейшего понятия о событиях, которые я описываю. Они, вероятно, произошли недавно? Он довольно долго пробыл на юге.

Я ответила, что эти события весьма свежи в моей памяти. Не видя смысла развивать эту тему, я решила не тратить время впустую и лишь надеялась, что сумею выведать что-нибудь в дороге.

Мне все больше нравились песни и ритуалы Айанаватты. Они казались мне одним из немногих постоянных, незыблемых явлений в этом странном мире, словно застывшем на пороге своей собственной истории.

Меня уже не смущали его шумные привычки, поскольку я убедилась, что, находясь в лесу, Айанаватта ведет себя тише кошки. Он был от природы общителен и словоохотлив, и его праздничное настроение было нетрудно понять.

Мои новые друзья приправили медленно томящееся мясо травами и ягодами, подсластили кушанье каплей меда лесных пчел, и от него пошел аромат, не уступающий тонкостью французским кулинарным изыскам.

Подобно мне, они знали главный секрет походной жизни – не позволять своим чувствам загрубеть, облагораживать свои удовольствия и находить их даже в тех неудобствах, с которыми сталкиваешься. К сожалению, тот, кто хочет вести подобную жизнь, должен быть способен на убийство.

Айанаватта и Белый Ворон относились к нему весьма ответственно, как к искусству. Почитаемое тобой животное должно умирать без лишних мучений. Но уважаемому врагу должна быть уготована совсем иная судьба.

Я была рада, что вновь оказалась в лесу, хотя меня привело сюда отчаяние. Хорошо расслабленное тело нуждается в тепле, но прекрасно отдыхает на жестком ложе. Холодная река – отличный источник воды для питья и купания, зато в ароматах и запахах леса кроется восхитительная гамма ощущений. Мои чувства, мое тело уже начинали приноравливаться к образу жизни, который я вела в юности, прежде чем стала одним из тех, кого похитители снов называют мухамиринами, до того, как прошла путями Великой Игры, вышла замуж и родила детей.

Мультивселенная во многом зависит от случая и изменчивых реальностей. Те, кто ее исследуют, учатся манипулировать этими реальностями. Эти люди – прирожденные игроки, и многие из них в других своих жизнях используют это умение, зарабатывая себе на хлеб. Я участвовала в Вечной Борьбе Закона и Хаоса и, будучи «рыцарем Равновесия», способствовала поддержанию баланса между этими силами.

Все это я как можно доходчивее объяснила своему мужу; он безоглядно любил меня, но его способность к постижению сложности и простоты мультивселенной была ограничена. Я любила Ульрика, поэтому приняла реальности его бытия и получала от них огромное наслаждение. Я добавила свои силы к силам мужа и невидимой армии людей, стремящихся подобно нам с Ульриком к достижению той гармонии, о которой не мечтает только полный безумец. Теперь я вновь очутилась в своей родной стихии. Преисполненная тревоги за жизнь Ульрика и терзаясь сомнениями в своей способности выручить его, я вновь хотя бы на время обрела свободу, о которой не отваживалась и мечтать.

Вскоре мы отправились в путь, но теперь мы с Айанаваттой в компании Белого Ворона ехали на Бес, надежно привязав каноэ к ее широкой спине. Седло оказалось весьма просторным, в нем было великое множество крохотных ящичков и емкостей, и я начала осознавать, что это самый настоящий ходячий дом. В дороге Белый Ворон перекладывал, упаковывал и упорядочивал свое имущество, а я отдалась ленивому наслаждению новизной путешествия на мамонте. Черные густые волосы Бес напоминали свалявшуюся шерсть выносливой горной овцы. Упав из седла, наездник без труда мог уцепиться за ее шкуру, издававшую едкий запах, чуть похожий на запах диких кабанов, живших по соседству с домом, в котором я провела свое детство.

Белый Ворон спешился, заявив, что хочет размять ноги. Он слишком долго ехал верхом. Они с Айанаваттой старались сделать так, чтобы я не чувствовала себя посторонней при их беседах, однако они были вынуждены объясняться иносказательно и всеми силами избегали воздействия на судьбу, предначертанную им Всевышним. Их магические методы были сродни различным инженерным системам, созданным для выполнения одной и той же задачи, и подчинялись строгой внутренней логике, которая обеспечивала их работоспособность.

Белый Ворон отправился назад взглянуть на наших преследователей, а мы нежились на спине бегущего мамонта. Айанаватта сообщил мне, что наш новый спутник был принят в племя какатанава, но состоял в нем в качестве ученика. Его родное и приемное племена давно практиковали этот обычай, приносивший обоим народам взаимную пользу. Будучи чужим по крови, Белый Ворон мог совершать поступки, невозможные для какатанава, а также посещать миры, недоступные либо непроходимые для них.

Мы углубились в высокую густую траву, росшую на опушке леса, и Айанаватта пространно заговорил о своем желании служить благу всех людей, поскольку даже самые глупые из них ищут гармонии, хотя достигают ее лишь изредка. Однако, будучи умным человеком, он вскоре сообразил, что утомляет меня, и, перебив сам себя, спросил, не желаю ли я послушать его флейту.

Разумеется, ответила я, но, может быть, я сначала исполню свою собственную песню? Я предложила насладиться звуками спокойной реки, шепчущей музыкой леса, позволить звукам и ароматам окружить нас и подобно тихому водному потоку понести к далеким горам, к длинному дому, затерянному среди снежных пустынь, в которых правят какатанава.

И я запела песню Возрождения, которую Айанаватта сразу подхватил, эхом повторяя мою мелодию и давая мне понять, что в своем пути грез он преследует возвышенные цели, не в интересах какого-либо народа или племени, а на благо всех рас человечества. Во сне Айанаватты Древу мироздания угрожал ядовитый дракон, отравляя его корни слезами мучительного бессильного гнева. Слишком слабый, чтобы двигаться, дракон утратил свою «скефла'а» и тем самым лишился способности возрождаться и летать.

Айанаватта сказал, что какатанава хранят некую важную мистическую тайну. Он располагал лишь смутными сведениями о том, в чем эта тайна заключается, да и те были почерпнуты из мифа и песни. Он знал, что какатанава в свое время посылали на поиски утраченных сокровищ самых лучших воинов. Там, где они потерпели неудачу, преуспел Белый Ворон.

Все еще пребывая в мрачных раздумьях, Айанаватта поведал мне о том, как была написана его история, о том, насколько важную роль играют в его путешествии поиски Длинного дома какатанава и его возвращение к племени с предметами, которые оно почитает святыми, а также исполнение ритуала обратного превращения реальности в грезы. В ходе этого заключительного превращения он объединит народы, и, наконец, станет достоин своего имени. В грезах он звался Онатоной. На его языке это имя означало Миротворец. Могущество его сна, его видение будущего определяли каждый совершаемый им поступок. Долг Айанаватты состоял в том, чтобы следовать предначертаниям грез, осуществляя их своими действиями. Его рассказ произвел на меня большое впечатление.

Казалось, я стала свидетелем зарождения великого эпоса, которому суждено прозвучать на весь мир.

– Человеку приходится заключать сделки, – словно иронизируя над собой, произнес Айанаватта, – условия которых становятся понятны лишь впоследствии. Вот почему лишь немногие адепты отваживаются заглядывать в будущее. Такой поступок требует определенного психологического напряжения, и это еще мягко сказано. Я согласилась с тем, что его задачи поистине грандиозны.

– В отличие от вас у меня нет предсказанных снами путей, которые я обязана пройти. А если и есть, я о них ничего не знаю. Мне известно лишь, что я ищу мужа и отца, которого хотела бы вернуть домой, к детям.

Мои труды также направлены на объединение наций. Я всеми силами стремлюсь принести покой и устойчивую справедливость в мир, который ревет, бушует и вопит, словно утратив остатки разума. Я с охотой помогу вам в ваших поисках, но, в свою очередь, надеюсь, что и вы поможете мне. У меня, как и у вас, есть свое предназначение.

Я рассказала Айанаватте о том, как в бытность мою учеником мухамирина мать преподала мне все тайны, которыми я владею, и что многие из этих тайн я вынуждена скрывать даже от мужа и детей. Однако напоминать об этом Айанаватте не было нужды.

– Я ничуть не сомневаюсь в могуществе Белой Женщины-бизона, как и в том, что у нее своя судьба. Я рад, что вы согласились сыграть ее роль. Вы замкнете магическое кольцо и вооружите нас против еще более сильных врагов и чудовищ, с которыми нам предстоит столкнуться.

Край густого леса отодвинулся от берега реки, облегчив наше продвижение. Перед нами раскинулись поля, уходящие за горизонт.

Мягкие изгибы поросших травой холмов придавали пейзажу мирный вид, напоминая английские графства, простирающиеся до бесконечности. Мне доводилось переживать куда более причудливые события, но ничто не могло сравниться с беседой о социоэкономике грез на спине бегущего мамонта в компании мифологического героя, который гордился дарованной ему привилегией узреть свое будущее и теперь готовился прожить его в реальности.

Разговор все больше увлекал меня, я начинала понимать, насколько похожее образование получили мы с Айанаваттой. Подобно похитителям снов, я довольно беспечно относилась к собственному будущему и порой изменяла его, не задумываясь. Более осмотрительные странники лунных дорог воспринимали свой долг перед будущим гораздо ответственнее.

Многие отзывались о нас неодобрительно, утверждая, будто бы большинство наших путей ведут в тупик и ничем не заканчиваются. Мы возражали, замечая, что контролировать слишком многое, значит не иметь власти ни над чем. В нашем обществе Закон и Хаос были представлены в равной степени.

Я услышала отрывистое, резкое карканье, донесшееся справа, оттуда, где лес был более густым и высоким. Кто-то спугнул птицу. Мы увидели Белого Ворона, выбежавшего из-под деревьев. Я вновь поразилась его сходству с моим отцом, мужем и самой собой.

Каждое его движение казалось мне знакомым. Я поняла, что он внушает мне едва ли не материнскую нежность. Было трудно поверить, что мы не связаны хотя бы отдаленным родством.

Штаны и мокасины Белого Ворона были испачканы грязью. Он нес свое самое большое копье с полутораметровым древком и притупленным металлическим наконечником длиной не менее девяноста сантиметром.

В той же руке он держал прямую палку. Он мчался изо всех сил. Едва завидя его, Бес остановилась, любовно обвив хоботом его плечи и талию.

Юноша взмыл в воздух и, широко улыбнувшись мне, похлопал животное по лбу.

– Вот ваш лук, леди Бизон!- Он бросил мне палку, я поймала ее и внимательно осмотрела. Это был крепкий кусок тисовой древесины, почти готовый новый лук. Я с радостью поблагодарила Белого Ворона.

Он вынул из седельной сумки тонкую тетиву и подал ее мне. Я обзавелась оружием. Свой старый лук, не все качества которого были естественными, я оставила в доме матери, когда закрывала его и заколачивала, полагая, что в Британии двадцатого столетия подобное оружие мне больше не понадобится.

– Они явно преследуют нас,- негромко произнес Белый Ворон. Он соскользнул на землю, и его лицо оказалось чуть ниже моих ступней.- Они примерно в километре позади нас. Они без труда прячутся в высокой траве.

– Ты уверен, что они настроены враждебно?- спросил Айанаватта.

Белый Ворон не сомневался в этом.

– Они вооружены и покрыты боевой раскраской. Кроме меня в здешних местах у них нет врагов. Они находятся по меньшей мере в двух тысячах километров от своих охотничьих угодий. Какая магия помогла им покинуть границы родных земель? Вероятно, эти маленькие дьяволы попытаются напасть на нас сегодня ночью. Вряд ли они знают, что мы догадываемся об их присутствии, стало быть, надеются застать нас врасплох. Бивни и ноги Бес пугают их гораздо больше, чем твои стрелы, Айанаватта.

Айанаватта хотел двигаться вперед, не снижая скорость. В данных обстоятельствах было уместно продолжать ехать по земле, поскольку река уже по меньше мере дважды поворачивала назад.

Оставив лес за спиной, мы отправились к далекой горной гряде.

Огромный мамонт легко нес новых пассажиров, и я изумлялась быстроте, с которой мы преодолевали расстояние. Еще день-другой – и мы окажемся у подножья гор. Белый Ворон знал, где находится проход сквозь них. Он сказал, что уже проделал этот путь с противоположной стороны.

Теперь я могла подробнее рассмотреть высокие вершины. Вероятно, это были Скалистые горы. Их склоны заросли дубом, ясенем, сосной, ивой, березами и вязами, а пики были покрыты пятнами снега. Они величественно вздымались над мягкими изгибами прерии краснозолотистой громадой на фоне облаков, сиявших, будто кованая медь. Эти горы были наделены древними душами, полными бесконечного терпения. Своим видом они символизировали гармонию органической жизни, несокрушимое постоянство.

Вместе с Айанаваттой и Белым Вороном я начинала постигать реальность древней жизни гор. Невзирая на тревогу и нетерпение, не покидавшие меня ни на минуту, я была рада вновь оказаться в обществе людей, которые считают окружающий мир живым в полном смысле этого слова, которые оценивают самих себя не только по своим знаниям и навыкам, но и в сравнении с природой. Как и я, они считали себя частью сознательной материи, равными всем прочим живым существам, каждое из которых имеет свое предназначение и исполняет свою роль. Любой нищий может оказаться в другой вселенной великим владыкой, и наоборот.

Все мы – инкарнации в бесконечной борьбе между классическим Законом и романтическим Хаосом. Идеальная мультивселенная возникает из гармонии, которая достигается, когда все воплощения одинаково играют одну и ту же роль, приходя к одному и тому же результату. Мы словно струны сложного музыкального инструмента.

Если некоторые из них не настроены, мелодия все равно звучит, но она не гармонична. Внутренняя гармония каждого существа зависит от того, насколько оно в ладу с окружающим миром. Всякой душе в мультивселенной отведена своя роль в обеспечении равновесия, которое поддерживает жизнь. Каждый поступок любого индивидуума воздействует на миропорядок в целом.

Мои спутники воспринимали это как нечто само собой разумеющееся.

Когда человеку нет нужды объясняться, когда его понимают без слов, он испытывает громадное облегчение. Я начала сознавать, какую жертву принесла ради любви к Ульрику и его миру, хотя и не жалела об этом. Я радовалась горам и лесу, как всегда стараясь находить хорошее в самой отчаянной ситуации. Только неутихающий ветер тревожил меня. Он, не переставая, рвал на мне одежду, словно напоминая, какие силы стоят между мной и моим мужем.

Ночью я вызвалась дежурить первой. Мое беспокойство все возрастало, но, прилаживая тетиву к луку, я не слышала ничего, кроме обычных звуков, которые издают мелкие животные на охоте. Когда меня сменил Белый Ворон, мне нечего было ему сообщить. Он негромко сказал, что заметил семерых воинов, прошедших в двадцати шагах от нашего лагеря, и я встревожилась не на шутку. Я привыкла доверять своим чувствам.

Белый Ворон сказал, что они, возможно, всего лишь осматривались на местности.

Прежде чем лечь спать, я спросила, зачем люди прошли такое огромное расстояние, пытаясь нас убить.

– Им нужны сокровища,- ответил юноша. Недавно ему удалось оставить пукавачи с носом, и теперь они гневаются на него. Однако он всего лишь вернул похищенное ими.

Белый Ворон добавил, что нам следует остерегаться змей. Пукавачи- великолепные укротители рептилий и используют медноголовых щитомордников и гремучих змей в качестве оружия. Его слова отнюдь не добавили мне чувства безопасности. Я терпеть не могу змей любого размера, хотя и они и не внушают мне панического ужаса.

Айанаватта уже заступил на дежурство, когда меня разбудили тонкие вопли в серых предрассветных сумерках. Наша лужайка была покрыта росой, отчего трава намокла и по ней было трудно ходить.

Наши враги не показывались, и я решила, что им не хватает отваги напасть на нас. Потом я увидела огромного щитомордника, который свернулся узлом у костра и медленно двигался в нашу сторону. Я выхватила стрелу из колчана Айанаватты, приладила ее к луку и запустила одним плавным привычным движением. Тело человека не столь забывчиво, как его мозг. Моя стрела пригвоздила щитомордника к земле. Между длинными смертоносными зубами змеи то показывался, то исчезал язык, и я чувствовала куда меньшую жалость к ней, чем к птицам, которых убиваю ради пропитания.

Пукавачи атаковали нас на рассвете, при северном холодном ветре, издавая жуткие пронзительные боевые крики и размахивая каменными дубинками длиной почти в их рост. Однако, не добежав до лагеря, они отступили. Целью этого маневра было заставить нас подняться на ноги и сделать более уязвимыми для их последующих действий, но Белый Ворон довольно долго прожил среди этих людей и предвидел все их хитрости.

Они засыпали лагерь стрелами, но мы были к этому готовы. Мы в мгновение ока укутали себя и мамонта ячеистой сетью. Большинство стрел запутывались в ней либо падали на землю. В лагерь вползли еще две змеи. Я расправилась с одной из них при помощи все той же стрелы, а Айанаватта прикончил своими дубинками вторую.

Белый Ворон, казалось, не обращал на противника ни малейшего внимания. Он громогласно выразил восхищение моей стрельбой. Он сказал, что у меня глаз и рука настоящего мужчины. И это был не комплимент, а констатация факта.

Змеи выглядели необычайно крупными, особенно для здешнего климата, и было нетрудно представить, каким образом пукавачи запугивают своих врагов. Однако очень быстро выяснилось, что сами они отнюдь не производят столь устрашающего впечатления. Их рост не превышал полутора метров. Пукавачи оказались самым настоящими пигмеями.

До сих пор Айанаватта и Белый Ворон не упоминали о том, что самый высокий пукавачи едва достигает моей груди. Это был низкорослый народец с худощавыми, но мускулистыми телами. В атаке они проявляли отвагу, которая заставляла отнестись к ним с уважением. Я решила, что они эволюционировали в тех же условиях, что африканские бушмены. В противоположность Айанаватте, у них были квадратные головы, высокие изогнутые брови, и они явно происходили из другой части мира, хотя и носили одежду из оленьих шкур, штаны, меховые шапочки, украшенные рубашки и мокасины. Однако при всем своеобразии их облика и миниатюрных размерах они могли оказаться любым племенем, обитающим к востоку от Миссисипи.

Сеть дала нам определенное преимущество перед пигмеями. Я почти не удивилась тому, что предводитель пукавачи одет иначе, чем остальные.

Он скрывался в траве, тыча клинком то в одну сторону, то в другую, направляя атаку. На нем были длинный черный плащ, высокая черная шляпа с черным пером, а в руке он сжимал тонкую саблю. Он был похож скорее на лошадь, запряженную в катафалк, чем на человека, но его мрачное лицо было мне знакомо. Я встречалась с ним совсем недавно.

Это был никто иной, как Клостерхейм. Сколько времени ему потребовалось, чтобы добраться сюда? Я понимала, что он прошел нелегкий путь. Он казался старше и еще костлявее прежнего, его одежда превратилась в лохмотья.

Атака пукавачи захлебнулась, они сгрудились вокруг своего главаря.

Либо число индейцев уменьшилось с тех пор, когда Белый Ворон видел их в последний раз, либо недостающие спрятались где-то, рассчитывая нанести удар с другого направления.

Как только один из воинов приблизился к Клостерхейму, чтобы выслушать приказ, я с изумлением обнаружила, что он, подобно пукавачи, атаковавшим нас с таким пылом, едва ли выше десятилетнего ребенка! По всей видимости, за свою одержимость Святым Граалем он заплатил немалую цену. Спустя мгновение он окликнул нас и пронзительным, необычайно писклявым голосом предложил перемирие.

В тот же момент Бес решила выразить свой гнев. Ее массивные бивни приподнялись. Она вскинула голову и топнула, сотрясая землю.

Послышался громкий рев, словно звук труб Страшного суда, и воздух наполнился невыносимым смрадом. Голос Клостерхейма утонул в этом шуме. Он не мог сдержать возмущение, а мы, в свою очередь – смех.

Невзирая на серьезность ситуации, от хохота на наших глазах выступили слезы.

В ответ на слова Клостерхейма наш скакун не стесняясь, от души пустил газы.

Глава 4. Странные размеры

Здесь говорят о Пукавачи,

Сказочном народе леса?

А слышали о Гайавате,

Судьбы миролюбивом сыне?

"Песнь Гайаваты"

Клостерхейм подумал, что мы попросту насмехаемся над ним из-за неудачной атаки. Положив на землю свой меч, он жестом велел индейцам оставаться на местах, а сам двинулся нам навстречу. С выражением мрачного неудовольствия на лице он взобрался на невысокий пригорок в нескольких шагах от нас и остановился там, по всей видимости, подсознательно стремясь к тому, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Он снял свою черную шляпу и протер ее ленту.

– Какой бы колдун ни увеличил вас до таких гигантских размеров, мадам, я уверен, что его чары нетрудно отменить.

Только теперь я сумела заставить себя быть серьезной.

– Спасибо вам за заботу, герр Клостерхейм. Сколько времени прошло с той поры, когда мы виделись в последний раз?

– Вы знаете об этом не хуже меня.- Он сердито посмотрел на меня и раздраженно вздохнул, как будто разговор со мной был для него очередным досадным препятствием в ряду тех, что ему пришлось преодолевать в этом мире.- Надеюсь, вы помните, что это произошло четыре года назад в вашем доме неподалеку от Инглиштауна.

Я промолчала. Его путь в этот мир и впрямь был нелегок. У меня возникло ощущение, что Клостерхейм невероятно стар. Сколько столетий он провел, перемещаясь из мира в мир в упорной, полной тягот погоне?

Однако выпавшие на его долю испытания не изменили ни его манер, ни, вероятно, целей, которых он желал достичь. Я и сейчас не могла точно сказать, что именно он здесь ищет, но буквально сгорала от любопытства.

Вдобавок, Клостерхейм был единственной ниточкой, связывавшей меня с мужем, и я радовалась тому, что мы оказались в одном мире, хотя и приняли разные размеры.

При всей своей миниатюрности Клостерхейм, как и прежде, оставался солипсистом. Ничто не могло поколебать его уверенность в безошибочности своих восприятий и суждений. Он не усомнился в себе ни на мгновение. Он был раздражен тем, что я делаю вид, будто бы не помню нашу встречу четыре года назад и не желаю признаться, что за это время каким-то образом превратилась в гиганта!

Как-то раз, говоря об антисемитизме фашистов, Ульрик упомянул, что Клостерхейм служил в лютеранской церкви, но потом был отлучен. Он явно придерживался пуританских взглядов, которые не приемлют запутанных реалий нашего мира. Подобные умы стремятся упростить все, чего не могут постичь. Однако они способны лишь свести непонятное к принципам, которые считают незыблемыми. Узость их взглядов демонстрирует полное отсутствие духовного воображения. Клостерхейм являл собой доведенное до абсурда воплощение Закона, вывернутого наизнанку и выхолощенного. Уж не стремился ли он полностью искоренить Хаос и тем самым достичь абсолютного подчинения, что равносильно смерти? Хаос, лишенный противодействия, открывает безграничные возможности, и это постепенно сводит на нет остроту восприятия, и, в итоге, разум умирает. Именно поэтому те из нас, кто от природы склонны служить Хаосу, иногда выступают на стороне Закона, и наоборот.

Клостерхейм знал об этом, но ничуть не тревожился. Его душа и ограниченный разум всецело принадлежали Сатане, которому он некогда служил, которого предал и теперь вновь жаждал видеть своим хозяином.

Белый Ворон выступил вперед, хмуря брови:

– Каким образом вы оказались во главе моих врагов? Что вы посулили Малому Народу, что они покинули свои охотничьи угодья и пошли навстречу смерти?

– Они хотят получить только то, что было у них похищено,- с язвительной иронией ответил Клостерхейм.

Белый Ворон театрально скрестил руки на груди. Язык его телодвижений был официален и выверен, как речь дипломата.

– Воровством и убийствами добыли они сокровища. Копье никогда им не принадлежало. Они лишь придали ему форму. Вы убедили их в том, что они достойны владеть копьем, но это не так. Наконечник копья был изготовлен нихрэйнцами. Пукавачи лишь выполнили порученную им работу. Они не создавали копье. Вы не принесли Пукавачи ничего кроме страшных бедствий. Мы служим Равновесию, и копье тоже принадлежит Равновесию.

– Копье было изготовлено предками пукавачи и принадлежит им по праву. Отдайте им Черное копье. Белый Ворон, вы – мошенник. Они лишь требуют вернуть свою собственность. Белый Ворон, вы – обманщик, уговоривший их расстаться с копьем.

– Это сокровище принадлежит не им. Я вел спор с их безумным шаманом по его собственным правилам. И с помощью логики, а не лжи я получил копье. Пукавачи слишком любят свои сильные стороны. Они не в силах отказаться от философского диспута, а я предложил им под конец именно его. Я завоевал сокровища посредством ясного мышления, а не коварного лукавства. Вдобавок, у меня их нет. Я их отдал.

– Я пришел сюда не для того, чтобы молча выслушивать ваши извращенные психологические пассажи,- отозвался Клостерхейм, вряд ли уразумевший хотя бы половину того, что ему было сказано. – Это было надувательство, и ничего более.

– Если не ошибаюсь, именно этим словом сейчас называют доктрину, получившую распространение в Германии в 30-х годах двадцатого века, когда мы впервые встретились с вами? – вмешалась я.

– Позвольте еще раз заверить вас, мадам, что я никогда не разделял этих обывательских идолопоклоннических воззрений.- Несмотря на крохотный рост, от Клостерхейма буквально повеяло величием и достоинством.- Человек вынужден идти за тем, кто сильнее. В ту пору сила была у Гитлера. Да, я ошибся и признаю это. Я всегда был склонен недооценивать женщин вроде вас.- В его последних словах прозвучала злоба, потом он задумался над тем, что сказал, и посмотрел на меня едва ли не виновато. Образ, которому он пытался соответствовать, буквально рассыпался у меня на глазах. Каких трудов ему стоило проследовать за мной в это мир и насколько устойчиво его воображаемое "я"?

Один из пукавачи, расписанный яркими знахарскими символами по всему телу, которые, вероятно, должны были оберегать его от нас, приблизился к Клостерхейму и остановился рядом с ним, всем своим видом выражая гнев и презрение – напыщенный, словно петух, малый, явно мнивший о себе слишком много. На его темя была наброшена кожа крупной змеи с головой, в открытой пасти которой угрожающе сверкали зубы. Раскачиваясь из стороны в сторону, он вытянул руки вперед и расставил пальцы вилкой, изображая рогатого жулика. Я не могла точно сказать, имел ли он в виду себя или нас. Он пропел короткую песню и внезапно умолк. Потом заговорил:

– Я – Ипкептеми, сын Ипкептеми. Вы считаете себя могучими колдунами, но ваше волшебство ослабевает, ваши души леденеют, а языки застывают во рту. Отдайте то, что принадлежит нам, и мы вернемся в родные земли.

– Если вы продолжите с нами сражаться,- рассудительно произнес Айанаватта,- то погибнете все до одного.

Крохотный знахарь издал неприличный звук, демонстрируя пренебрежение нашими угрозами. Он показал нам спину, как бы искушая нас нанести удар, потом вновь резко повернулся к нам лицом, наставив на нас трясущиеся пальцы. Было видно, что он опасается наших чар. Сам он был всего лишь примитивным дикарем, однако мог обладать врожденными способностями. Я внимательно следила за ним, а он тем временем продолжал:

– Какатанава были изгнаны из наших земель, а мы, в свою очередь – из их. Но они вернулись и похитили копье, изготовленное нашим народом.

Вы говорите, что нам здесь не место, но то же самое можно сказать и о вас. Вы должны находиться в мрачных ледяных глубинах своих владений. Так отдайте же то, что принадлежит нам, и возвращайтесь в землю Черной Пантеры!

Белый Ворон вновь принял позу оратора.

– Ты ничего не понимаешь, маленький знахарь, но мне известно твое имя. Тебя зовут Ипкептеми, Два Языка. Ты носишь также имя Уквиджи, Творец Лжи. Ты на одном дыхании произносишь правду и ложь. Ты знаешь, что мы должны создавать и защищать Серебряный Путь. Мы обязаны быть там, где находиться Равновесие и Древо. Ты знаешь, что это – истина. Твое время прошло.- Белый Ворон широко развел руки в нарочитом жесте уважения.- Ты исполнил свое предназначение, а наше еще не завершено.

При этих словах Два Языка нахмурился и опустил голову, как бы обдумывая ответ.

Мимо моего уха пролетела пущенная сзади стрела. Я низко пригнулась.

Еще одна стрела упала неподалеку от Клостерхейма, который, сузив глаза, начал пятиться к своим людям, дожидавшимся распоряжений. Я заметила, что он поднял свой меч и взмахнул им, приказывая возобновить нападение. Я рывком развернулась, натянула тетиву лука и пустила стрелу в плечо одному из низкорослых воинов. Я предпочитаю ранить, а не убивать, даже когда подобное благородство неуместно.

Однако к моему изумлению стрела издала такой звук, будто угодила в дерево. Ее наконечник проник совсем неглубоко. Пигмей без труда выдернул стрелу и пустился наутек. Оказалось, что эта необычайная плотность тел присуща им всем.

Разумеется, Два Языка устроил нам западню. Его речь до такой степени заворожила меня, что я не услышала, как другие пукавачи подползли к нам со стороны реки. Айанаватта одним движением повернулся и вонзил копье в ближайшего противника. Бес переместила свое чудовищное тело так, чтобы встретить нападавших грудью, и когда в нее попала стрела, громогласно выразила свой гнев. Казалось, дурные манеры лучника рассердили ее куда сильнее, чем боль, которую он ей причинил.

Мгновение спустя она схватила стрелка хоботом и швырнула его, будто сломанную куклу, к ногам Клостерхейма.

Взревев, Айанаватта наклонился и выхватил свои боевые дубинки из узла, лежавшего на земле. Широкие плоские наконечники дубинок были утыканы шипами, похожими на звериные клыки. Он раскрутил их над головой, отчего они запели свою собственную военную песнь, и врезался в толпу пигмеев, круша их с наслаждением, подобное которому я видела лишь однажды, когда мой отец выступил против людей Гейнора. Многие адепты воспитывают в себе неистовый боевой дух, утверждая, что если ты вынужден убивать ради самозащиты, то должен уметь это делать хорошо.

Белый Ворон взял одно из своих копий. Он не стал бросать его, а орудовал им как алебардой, удерживая противника на расстоянии и внезапно нанося один быстрый удар. Сначала мне показалось, что наконечник копья заржавел, как это бывает с самородным металлом, которым пользуются эти люди, но потом я поняла, что оно из себя представляет.

Металл был черный, от поверхности до самых глубин. Юноша действовал копьем с невероятной ловкостью, и оно забормотало, начало вибрировать. В толще наконечника гневно полыхнули красные знаки. Я почувствовала неожиданный прилив воодушевления. Копье поет, значит, Ульрик где-то поблизости!

Я нашла Черный Клинок, хотя даже не искала его. Я заметила, как Клостерхейм торжествующе улыбнулся. Для него Клинок был далеко не так ценен, как чаша, которую его народ называл "Gradel". Клинок нужен был Клостерхейму только для достижения своих целей. Если он принесет его Сатане, то, вне всяких сомнений, восстановит свою репутацию в глазах хозяина. Ирония заключалась в том, что сам Сатана искал примирения с Богом. По всей видимости, угроза, возросла до такой степени, что для этих двоих настало время позабыть о своих противоречиях.

Однако Клостерхейм никак не мог действовать в интересах обеих сторон.

Он сам должен был добыть Грааль, иначе ему не видать уважения хозяина. Откровенно говоря, столь сложные и противоречивые отношения с Князем Тьмы были непостижимы для меня.

Как выяснилось, в ходе разведки Белый Ворон заметил не всех пукавачи.

Еще одна группа воинов выступила против нас с дальнего берега реки. Их было около сорока человек, вооруженных луками. Они перешли реку по дну, словно бобры, и появились сзади, неподалеку от нас. Наше положение облегчало только то, что их луки были слабыми, а сами они – плохими стрелками.

Пока мы прикрывали Белого Ворона, он переупаковал седло Бес, натягивая веревки и ремешки, пока не удостоверился в том, что все привязано надежно. Каноэ теперь должно было защищать нас со спины.

Я при помощи лука удерживала на расстоянии вновь прибывшую группу индейцев. Я могла посылать назад их собственные стрелы, но из-за миниатюрности от них было мало толку. Зато стрелы Айанаватты были великолепны – тонкие и длинные; пускать их было одно удовольствие.

Они с такой точностью попадали в цель, словно были заколдованы. Но их было мало. Мы все реже стреляли по индейцам, и они медленно сжимали кольцо вокруг нас.

Белый Ворон приладил медную сеть, которая должна была защищать грудь и голову Бес, и она опустилась на колени, чтобы мы могли на нее взобраться.

Юноша криком велел нам садиться на мамонта. Мы вскарабкались в массивное седло, отталкивая взбешенных пигмеев древками копий.

Айанаватта поднялся последним; своими дубинками он проламывал черепа и кости с такой скоростью, что звук ударов казался треском жаркого огня из влажных дров. Он действовал с изумительной ловкостью и точностью, тщательно выбирая, какой частью дубинки куда следует ударить. Невероятно плотные черепа индейцев было трудно сокрушить, но Айанаватта сражался не на жизнь, а на смерть, и каждым ударом когонибудь убивал. Как только Бес шагнула по куче трупов к лучникам, они отступили и бросились врассыпную.

Остатки воинства Клостерхейма продолжали следовать за нами по пятам, но и у них осталось мало стрел. Они гнались за нами, словно шакалы за кугуаром в надежде, что тот приведет их к свежему мясу.

Численность наших противников значительно сократилась. Вероятно, они обсуждали между собой, стоит ли продолжать погоню оставшимися силами. Клостерхейм не сумел добыть для них обещанное. Должно быть, Два Языка объединился со старым врагом моего мужа, преследуя собственные интересы. Если он надеялся, что Клостерхейм знает, как нас одолеть, то его ждало разочарование.

Заметив, что индейцы начали отставать, я удивилась. Вскоре они оказались далеко позади. Очевидно, они разрабатывали новую стратегию. Клостерхейм, в свою очередь, разумеется, настаивал на возобновлении погони. Я знала его вполне достаточно, чтобы понимать это.

Лес стал реже, разбиваясь на отдельные рощи, и перед нами потянулись открытые пространства, поросшие колышущейся травой. Впереди вздымались высокие горы. Пигмеи скрылись среди стеблей травы и дикой кукурузы. Судя по дымку, вившемуся за нашими спинами, по крайней мере некоторые из них стали лагерем. Однако подозрения Белого Ворона не улеглись. Он сказал, что это старая уловка, когда один человек поддерживает огонь, а остальные продолжают преследование.

Тем не менее, присмотревшись к дыму внимательнее, он решил, что большинство пукавачи готовят у костра пищу. Судя по густоте и цвету дыма, охота принесла им хорошую добычу. Это был знак для отставших и заблудившихся, по которому те могли отыскать лагерь.

Айанаватта сказал, что пукавачи слишком цивилизованны, чтобы есть сырое мясо. Костер сигнализировал о том, что жаркого хватит на всех.

Пукавачи понимали, что этот знак сумеет прочесть и друг и неприятель.

Они приостановили охоту на нас, по крайней мере, на время.

– А туши большого оленя хватит, чтобы набить их крохотные животы!- Айанаватта рассмеялся.

Я спросила, много ли существует людей ростом с пукавачи. Казалось, Айанаватта удивился.

– В землях пукавачи все под стать их размерам,- ответил он.- Даже самые крупные чудовища там значительно мельче наших.

– И это обстоятельство облегчало и одновременно затрудняло мое положение,- вмешался Белый Ворон.- Меня трудно убить, но легко заметить!

Пукавачи были обитателями скалистых гор на юго-западе и жили в пещерных городах. Практически вся их деятельность происходила внутри. Посещая Ипкептеми Мудрого, величайшего знахаря племени, Белый Ворон бывал вынужден с трудом пробираться узкими туннелями.

– Вы действительно похитили их сокровища?- спросила я. Черный клинок представлял для меня значительный интерес.

– Мой долг – вернуть племени какатанава драгоценный талисман,- ответил юноша.- Только я могу обращаться с металлом, поскольку племя потеряло своего предыдущего Белого Ворона.

– Кто был этот человек?- едва ли не робко поинтересовалась я, не в силах отделаться от мысли, что эти расспросы могут поставить меня в неудобное положение.

Ответ молодого человека оказался для меня полной неожиданностью.

– Мой отец,- сказал он.

– Как его звали?

– Его и сейчас зовут Белым Вороном,- отозвался юноша, не без удивления посмотрев на меня.

Я виновато умолкла, сообразив, что своим вопросом нарушила приличия.

Попав в этот странный мир, где ты вынужден был следовать предначертаниям своих грез, либо оказывался в чистилище, я вновь окунулась в знакомую сверхъестественную атмосферу и была готова к любым странностям. Ко мне возвращались старые понятия о дисциплине. Мне предстояло трудиться не покладая рук. Даже самые заядлые искатели приключений сознают, насколько важны в их жизни форма и ритуал. В карточной игре огромное значение имеет случай, но ее невозможно вести без строгого соблюдения правил.

Тем вечером, раньше обычного разбив лагерь, мы играли в шарики. Эта игра чем-то напоминала триктрак, однако требовала большей остроты памяти и сообразительности. Айанаватта сказал, что подобные забавы широко распространены в его народе. Лучшие игроки пользуются особым уважением и носят специальные имена. Их кличут "вабенозе", или, в шутку, "шешбуваками", то есть, утками – именно так называются шарики для игры.

– Такое чувство, будто бы мы всецело находимся в руках судьбы, словно вот эти скачущие шарики,- заметила я.- Имеем ли мы власть хотя бы над чем-нибудь, или попросту сохраняем статус-кво по мере своих сил?

Айанаватта сомневался в этом.

– Я завидую вашим способностям, графиня Оуна. Я по-прежнему стремлюсь перемещаться Белыми путями между мирами, но до сих пор мои путешествия в грезах, сколь бы опасны и поучительны они ни были, осуществлялись иными средствами.

Айанаватта добавил, что не знает, в какой мере я являюсь игрушкой в руках судьбы – более или менее, чем он сам. Он сказал, что намерен совершить только один такой переход, а потом его дух достигнет очередного этапа развития.

Я рассмеялась и легкомысленно пообещала ему:

– Если сумею, возьму вас с собой. Каждое разумное существо должно хотя бы однажды пройти извилистыми ветвящимися лунными дорогами.- Женщины, подобные мне, вновь и вновь преодолевают эти пути.

Перемещаясь по ним, играя свои роли, мы плетем паутину мультивселенной, создавая ткань времени и пространства. Под воздействием наших легенд, грез и желаний изначальная материя порождает вещество и структуру всего мироздания.

Божественная простота, сказала я. Вместе с ней приходит исчерпывающее понимание собственной значимости как индивидуума, понимание того, что каждый поступок, совершенный ради общего блага, служит твоим собственным интересам, и наоборот.

– Лунные дороги – самые сложные и вместе с тем самые простые пути.

Порой меня одолевают угрызения совести из-за того, с какой легкостью я перемещаюсь среди сфер.- Каждый посвященный надеялся обрести способность переходить из мира в мир, данную от рождения похитителям снов и вольным странникам в грезах.

Наши подсознательные навыки наделяют нас могуществом, делают нас опасными, но вместе с тем в высшей мере уязвимыми, особенно когда такие люди как Гейнор бросают вызов глубинным основам веры, на которой построены все прочие наши реалии.

– Лунная дорога не всегда прямая и легкая,- сказала я Айанаватте.- Иногда требуется целая жизнь, чтобы преодолеть весьма короткий ее участок. Иногда ты вынужден вернуться туда, где начинался твой путь.

– Иными словами, поступки человека определяет обстановка, ситуация, в которой он оказался?- Белый Ворон сделал несколько быстрых движений пальцами. Шарики затрещали и запрыгали, словно планеты, потом замерли в неподвижности. Он выиграл партию.- Именно этому вы научились во время своего мусрама?- Юноша насмешливо посмотрел на меня, давая понять, что при желании может пользоваться многими языками. Большинство из нас владеет несколькими символическими языками, что создает для нас определенные трудности, когда мы пользуемся логикой и звучанием слов. Мы в равной степени восприимчивы к языкам улиц и лесов. Зачастую мы не обращаем внимания, на каком языке говорим, и нам требуется совсем немного времени, чтобы изучить еще один. Но этот навык весьма примитивен по сравнению с умением манипулировать природными явлениями, а посему наша способность заимствовать чужие облики становится едва ли не второй натурой. Белый Ворон осторожно напомнил мне, что и он является адептом.

– Белому Ворону племени какатанава не пристало по своей прихоти бродить среди миров,- сказал он. Айанаватта разжег трубку, но юноша отказался курить, объяснив свое нежелание следующим образом:

– Сейчас пукавачи нам не угрожают, однако было бы разумно выставить дозор. Я отправлюсь вперед на поиски одного своего друга и, надеюсь, мы с вами встретимся завтра утром. В противном случае продолжайте двигаться к горам, как раньше. Вы найдете меня.

С этими словами он растворился в ночи.

Мы еще некоторое время курили и беседовали. Айанаватте доводилось иметь дело с пигмеями. Они обладали знаниями и опытом, недоступными для большинства других людей, и были честными дельцами, хотя и неуступчивыми в торговле. Когда я сказала, что во время последней моей встречи с Клостерхеймом тот был одинакового со мной размера, Айанаватта улыбнулся и кивнул, как будто не видел в этом ничего особенного.

– Я уже говорил вам,- отозвался он,- что мы живем в особое время.

Я спросила, знает ли он, почему Клостерхейм сравнялся ростом с пукавачи, Айанаватта покачал головой. Об этом может знать Белый Ворон. Гиганты и карлики покидали свои миры. Но именно он и ему подобные начали этот процесс, изучая эти миры. Что ни говори, он, а вместе с ним и Белый Ворон, нарушили правила задолго до того, как пукавачи стали перемещаться на север. Карлики всегда жили в мире с теми, кто занимал остальные две сферы, и все три народа имели свои собственные охотничьи угодья. Айанаватта знал лишь, что чем ближе Священное древо, тем теснее смыкаются миры.

Я начинала понимать, что мультивселенная не имеет центра, точно так же как его нет у животного или дерева. Однако если у нее была душа, то, по всей видимости, именно о ней сейчас говорил Айанаватта. Если многообразие всего сущего определить яркой живой метафорой, то ничто не мешает мультивселенной иметь душу. Я развернула свою накидку из бизоньей шкуры и закуталась, спасаясь от холода.

Сегодня Айанаватта наслаждался трубкой больше обычного. Он лежал на боку, любуясь почти полной, в три четверти луной, поверх которой плыли белые полупрозрачные облака, гонимые легким ветерком с юга.

От прохлады его защищала рубашка тончайшей ручной работы из мягкой шкуры. Как и брюки, и отороченная мехом шапочка, которые он натянул, укрываясь от ночного холода, рубашка была расшита полудрагоценными камнями и иглами дикобраза. И вновь при взгляде на него у меня возникло впечатление, будто бы передо мной джентльмен викторианской эпохи, искатель приключений, которому приятно жить под открытым небом.

Он уже снял орлиные перья и спрятал их в трубку, которая специально служила для этой цели, но оставил в ушах длинные серьги. Замысловатая татуировка как нельзя лучше подчеркивала правильные чувственные черты его лица. Он глубоко вдохнул дым из трубки и подал мне чашу; я воткнула в нее свою тростинку и затянулась.

– Разве не может оказаться так, что душа дерева, которое охраняют какатанава – это совокупность всех наших душ?

Я ответила, что с философской точки это вполне возможно.

– А если эта совокупность – та самая цена, которую мы заплатим, если дерево умрет?- со значением продолжал Айанаватта.

Я втянула дым в легкие, ощущая аромат мяты, розмарина, ивы и шалфея.

Я вдыхала аромат цветника и леса одновременно! В отличие от табака эта смесь приносила чувство бодрости и здоровья; по всему моему телу распространилась легкость.

– Значит, ради этого мы ведем свою борьбу?- спросила я, возвращая ему чашу.

Он вздохнул.

– Я думаю, да. Когда Закон сходит с ума и Хаос остается единственной опорой Равновесия, многие полагают, что мы уже побеждены.

– Но вы не согласны с этим?

– Разумеется, нет. Я проделал духовное путешествие в собственное будущее и знаю, каким образом должен сыграть свою роль в поддержании Равновесия. Я четыре года получал образование в четырех мирах. Я научился видеть будущее в грезах и обзаводиться плотью и формой. Я читал свою собственную историю в книгах людей-лошадей. Я слышал, что ее называют выдумкой. Но я воплощу ее в жизнь и тем самым верну уважение к песне и ее певцу.

Он еще раз глубоко с наслаждением затянулся дымом. На его лице появилось выражение непреклонной решимости.

– Я знаю, что должен сделать ради исполнения своего духовного предназначения. Я должен прожить свою историю так, как она написана.

Наши ритуалы – это ритуалы порядка. Я стараюсь вернуть Закону его мощь и бороться с теми силами, которые хотели бы навсегда погубить Равновесие. Как и вы, я не служу ни Закону, ни Хаосу. В глазах мухамирина я – рыцарь Равновесия.- Он выпустил из легких дым, и тот смешался с дымом маленького костра, изящными завитками поднимаясь к Луне.- Мне знакома та страсть к гармонии, единству и справедливости, которая владеет многими из нас.

Свет костра отражался от его золотых и медных украшений, от блестящей кожи, отбрасывая черные тени. Вопреки своей воле я все больше подпадала под его обаяние. Но я не страшилась этого. Мы оба умели владеть своими чувствами.

– Иногда бывает трудно понять, на чьей стороне ты должен выступить…- сказала я.

Айанаватта не ведал подобных сомнений. Он исполнял предначертания своих грез.

– Моя история уже написана. Я читал ее своими глазами. Теперь я должен следовать ей. Это цена, которую ты платишь за то, что тебе являются подобные откровения. Мне известно, что я должен сделать, чтобы мой миф стал истиной в каждом из миров мультивселенной. Тем самым я достигну высшей гармонии, которой мы жаждем больше, чем жизни и смерти!

Ошеломленная переполнявшими меня мыслями, я вновь вызвалась дежурить первой и вслушивалась в ночные звуки с вниманием, которое некогда было моей второй натурой. Однако я не сомневалась, что Клостерхейма и пигмеев поблизости нет.

Собираясь ложиться спать, я разбудила Айанаватту. Он устроился с комфортом, прислонившись к мягко вздымающейся и опадающей груди Бес, и набил очередную трубку. Я знала, что, невзирая на его безмятежный вид, все чувства Айанаватты настороже. Весь его облик говорил о том, что он – один из тех прирожденных путешественников, которые чувствуют себя в необъятной глуши, под луной и звездами, столь же спокойно и уютно, как другой человек – в гостиной городского дома.

Последним, что я увидела, перед тем как уснуть, был Айанаватта, запрокинувший к небу широкое лицо, по татуировкам которого можно было прочесть историю его путешествия, исполненное уверенности в том, что он сумеет совершить все, чего бы ни потребовали от него грезы.

Все утро Бес вела себя беспокойно. Мы умылись, торопливо позавтракали и вскоре уже были в седле. Мы предоставили животному самому выбирать дорогу, поскольку оно, очевидно, гораздо лучше нас знало, где искать его хозяина.

Единственным оружием, которое взял с собой Белый Ворон, было копье с черным наконечником.

Я опасалась за юношу.

– Пигмеи могли застать его врасплох.

Айанаватта ничуть не тревожился.

– Чувства Белого Ворона настолько остры, что от него не укроется никакая опасность. Впрочем, от случайностей не застрахован никто. Если с ним что-нибудь стряслось, он находится поблизости. Если мы не сумеем найти его, то Бес сумеет.

Наступил полдень, но Белый Ворон так и не появился. Бес неутомимо приближалась к горам, следуя мягким изгибам местности. Иногда среди бегущих нам навстречу холмов и кряжей открывался вид на много миль вокруг. Порой мы двигались в неглубоких ущельях. Время от времени Бес замедляла шаг, задирая к небу широко расставленные изогнутые бивни, и ее относительно небольшие уши поворачивались, ловя звук.

Удовлетворенная, она отправлялась дальше.

Уже вечерело, когда ее массивное тело плавно остановилось, и она начала принюхиваться. Темные длинные тени вытягивались за нами, словно гигантские привидения.

Ухо Бес еще раз повернулось назад и вновь вперед. Казалось, она уловила звук, которого ждала, и устремилась к его источнику. Мы, разумеется, не препятствовали ей. Она начала постепенно забирать к востоку, вправо от нас, неторопливо увеличивая темп, и вскоре мчалась по прерии едва ли не галопом.

Издали до меня доносился странный шум, нечто среднее между гусиным гоготанием и шипением змей, в который вплетался гулкий рокот, казавшийся предвестником вулканического извержения.

Внезапно перед нами возник Белый Ворон, торжествующе размахивая копьем, улыбаясь и крича:

– Я опять его нашел. Быстрее, иначе мы его упустим!- Он побежал бок о бок с Бес, легко выдерживая ее скорость.

Вновь раздался шум, на сей раз громче. Мы поднялись на вершину широкого округлого холма, и я почувствовала знакомый сладковатый запах. Солнце, садившееся за горы, залило местность кроваво-красными лучами. И тут мы увидели добычу, о которой говорил юноша.

Он был размером с трехэтажный дом, его покрытый перьями гребень переливался в предзакатном свете тысячами красок. На моей памяти ни одно животное не могло похвастаться таким богатством оттенков.

Сияющие павлиньи перья рассыпали пурпурные, алые, золотые, изумрудные, рубиновые и сапфировые отблески. Этот восхитительный плюмаж украшал кошмарную тварь, которая должна была исчезнуть с лица земли несчетные миллионы лет назад. Казалось, его черно-бурый клюв вырезан из огромного бруса красного дерева. Над клювом сверкали два устрашающих ярко-желтых глаза, каждый размером с зеркало в человеческий рост. Клюв открывался и клацал, сочась бледно-зеленой слюной. На наших глазах тварь подцепила правым передним когтем визжащую степную лисицу, швырнула ее в рот и проглотила, давясь.

У этого существа был голодный и очень свирепый вид. Оно вытянуло длинную шею к земле и фыркнуло, словно надеясь, что там скрывается незамеченная пожива. Потом оно поднялось на массивные задние ноги, похожее на птицу, хотя окончания его передних лап скорее напоминали когти ящерицы.

Рептилия почуяла наше присутствие, и все ее перья встали торчком, каждое высотой с рослого человека, раскрашенное яркими оттенками пурпурного, красного и зеленого. Ульрик назвал бы ее динозавром, но, по-моему, это был представитель переходного вида от гигантских ящеров к крупным птицам с покрытым перьями хвостом, который составлял самую длинную часть его тела. Очевидно, это было звено, связывавшее древних динозавров с современными птицами.

Его хвост дернулся из стороны в сторону, будто коса, выдирая из земли и сминая огромные пучки дикой кукурузы. Я принюхалась и поняла, что этот именно тот сладковатый запах, который уловила несколько минут назад. Внезапно меня охватило совершенно неуместное желание вновь оказаться на кукурузных полях фермы, на которой я жила, когда моя мать собиралась уйти на покой.

– Кажется,- с сожалением произнес Белый Ворон, взбираясь в седло и устраиваясь рядом с нами,- мне придется его убить.

Глава 5. Перья и чешуи

Ты живешь рассказом,

Или рассказ живет тобой?

Уэлдрейк "Рассказ или рассказчик "

– Зачем его убивать?- спросила я.- Он не представляет для нас опасности.

– Он незваный гость в здешних местах,- ответил Белый Ворон.- Но пусть его вторжение заботит тех, кому принадлежат эти охотничьи угодья. Он перебрался на север из-за потепления. Но он должен погибнуть не из-за этого.- И, словно мимоходом, добавил – Много лет назад он сожрал моего отца.

Его слова потрясли меня. Когда я впервые увидела юношу, он назвал моего мужа отцом.

Мне нечего было сказать, я ничего не могла поделать. Моя реакция была совершенно субъективной. При всем внешнем сходстве между Ульриком и Белым Вороном не существовало никакой связи.

– Но именно поэтому мы охотимся за ним,- осторожно напомнил Айанаватта.- Мы ищем его, чтобы получить то, что нес твой отец, когда попал в пасть чудовища.

– Что именно?- спросила я, не подумав.

– Ничего особенного. Всего лишь некий талисман, который был у отца, когда его съел кинэбик,- ответил Белый Ворон, рассматривая животное, которое гневно топорщило перья и ревело от голода.

Голос юноши показался мне едва ли не пренебрежительным, и я внимательно присмотрелась к нему. Лицо Белого Ворона казалось каменной маской.

Оперенный динозавр почуял наш запах, но сильный ветер понемногу стихал и менял направление. Чудовище то и дело теряло наш след и поворачивалось из стороны в сторону, негромко рыча. Вряд ли оно догадывалось, чей запах уловило. По всей видимости, оно было не слишком ловким охотником. В его ноздрях скопилась болезненная слизь, оно дышало с хрипом.

Солнце опустилось за горы, равнину накрыла полутьма. Вместе с крепким ветром из-за наших спин надвинулись огромные облака и вновь принесли с собой дождь. Некоторое время спустя динозавр побрел прочь, потом повернулся и сделал несколько шагов назад. Наш запах попрежнему был для него непонятен, а сам он, по-видимому, был близорук, как носорог. Он явно находился не в лучшей форме и едва ли мог себя прокормить.

Я сказала об этом Айанаватте, и тот кивнул.

– Ему здесь не место. Кинэбики не размножаются. Все собратья этой твари погибли. Мы надеемся, что им на смену придут столь же прекрасные животные.- Он произнес эти слова рассеянным тоном, следя за остроклювым драконом, который продолжал недоуменно озираться желтыми глазами.- И более подходящих размеров,- добавил Айанаватта с чуть заметной улыбкой.

Белый Ворон остановил мамонта. Бес замерла в неподвижности будто скала, а ее хозяин тем временем рассматривал кинэбика. Его перья состояли из слоев – бледно-голубой цвет на зеленом, золотом, серебристом и алом фоне. Также можно было уловить оттенки желтобурого, темно-красного, сияющего изумрудного и сапфирового цветов.

Когда динозавр открывал свою черную пасть, мы видели там кровавокрасный язык, сломанные клыки и треснувшие резцы. Вид его пасти казался мне странным, но я не могла понять, чем именно.

Солнце село, и вокруг внезапно воцарилась кромешная темнота. Откудато из мрака донесся жалобный рев кинэбика.

Это был самый тоскующий печальный звук и всех, которые я когда-либо слышала. Чудовище с безнадежным отчаянием оплакивало себя и своих родичей.

Я вновь посмотрела на Белого Ворона.

Его лицо по-прежнему было совершенно неподвижным, но я заметила серебристую дорожку слез, пробегавшую к его губам. Было трудно понять, что так расстроило юношу – мучения животного, мысль о том, что его придется убить, или переживания из-за утраты отца.

Вновь раздался ужасный мучительный рев. Но динозавр удалялся, и звук становился все тише.

– Мы убьем его утром,- сказал Белый Ворон. Казалось, он рад возможности оттянуть неприятное мгновение.

Хотела бы я знать, каким образом трое людей, вооруженных луками и копьями, могут одолеть такое чудовище!

Динозавр спутал все наши планы.

К тому времени, когда я проснулась, он изголодался до такой степени, что отважился напасть на нас. Я услышала, как он несется к нам, перемахивая через невысокие пригорки. Он промчался по лагерю в одно ужасное мгновение, а я пыталась разбудить мужчин.

– Эти твари никогда не охотятся ночью,- едва ли не оскорбленным тоном заявил Белый Ворон.

Бес поднялась на ноги, все еще не проснувшись до конца, и повела хоботом, разыскивая своего хозяина. Она не могла разглядеть его, а перистый динозавр быстро приближался к ней слева.

Бес не дрогнула. Готовясь отразить второе нападение кинэбика, она развернула свои огромные бивни навстречу шуму. Динозавр ворвался в лагерь, громко топоча и ревя от страха – по-видимому, его пугал наш костер. Он хватал все, что попадалось ему по пути, все, что могло послужить пищей.

Бес выступила вперед. Могучий удар огромной головой – и на левом боку чудовища появился глубокий длинный шрам. Потом клинки из слоновой кости двинулись в обратную сторону, и динозавр завизжал.

Старая мамонтиха пошатнулась и на мгновение чуть не потеряла равновесие, однако удержалась на ногах. По ее массивным бивням струилась кровь кинэбика. Глаза Бес сузились, хобот изогнулся – она явно наслаждалась своим успехом. Она повернулась и едва ли не с насмешкой затрубила вслед убегающему врагу.

– Почему он повел себя столь нетипично?- Я хватала воздух ртом, разыскивая свои скромные пожитки, а мужчины тем временем собирали остальные наши вещи, разбросанные по лагерю.

– Он сошел с ума,- печально отозвался Белый Ворон.- Ему нечего есть.

– Но ведь в прерии достаточно добычи?

– Да, разумеется,- сказал юноша.- Как вы могли заметить, время от времени он кого-нибудь съедает. Но мы, вероятно, не увидим, как он отрыгивает почти все, что проглотил. К сожалению, мясо не годится ему в пищу. Кинэбику не хватает густой листвы и сочных трав его родных южных земель. Травоядное не может превратиться в хищника. Плоть, которой оно питается, губит его. Даже если мы не убьем его, оно вскоре само погибнет, и это будет дурная, недостойная смерть. Это будет великим бедствием для него. Такая смерть обременит дух кинэбика и не выпустит его из этой сферы. Он будет обречен вечно размышлять о том позоре, который навлек на себя и подобных себе. Мы можем предложить ему кое-что получше – погибнуть с почетом от нашей руки. Вы могли бы сказать, что он по собственной воле покинул свои пастбища, но на самом деле эти динозавры стали жертвой хищников, которые перебрались на север и вытесняли их по мере того, как они становились слабее. Их изгнали из родных мест. Я хотел бы попытаться убить его с милосердием.

– Вы очень снисходительны к зверю, съевшему вашего отца,- заметила я.

– Это был несчастный случай. Кинэбик, скорее всего, даже не догадывался, что пожирает его. Тут не было злого умысла. Мой отец рискнул и проиграл.- На каменном лице Белого Ворона сверкали два красных рубина.

Я отвернулась.

Айанаватта разыскал свой лук с колчаном, а Белый Ворон тем временем собрал в горшок остатки тлеющих углей. Навес, под которым мы прятались от ветра с дождем, оказался растоптан, и Бес укрыла нас своим массивным телом. Мы с Айанаваттой погрузились в беспокойный сон, а юноша вызвался дежурить до рассвета.

Один раз я проснулась и увидела его профиль на фоне серой полоски света на горизонте. Мне показалось, что за все это время он даже не шелохнулся. Когда я вновь открыла глаза, лицо и голова юноши находились точно в том положении, что и несколько часов назад. Он напомнил мне одну из величественных прекрасных мраморных фигур "Молдавских пленников", которых Микеланджело изваял для Французского Папы – безгранично печальных, до конца осознавших, какая участь их ожидает.

Мной опять овладело нестерпимое желание обнять юношу, успокоить его, согреть своим теплом одинокую душу, от которой никто не слышал ни слова жалобы.

В это мгновение Белый Ворон повернулся и вопросительно посмотрел на меня. Потом, чуть слышно вздохнув, он вновь обратил взор к далеким горам. Он прочел мои мысли по моим глазам. Он уже знал о них. Но он должен был следовать предначертаниям своих грез; его судьба была единственным успокоением, которое он мог позволить себе.

Когда мы с Айанаваттой проснулись, моросил дождь. Белый Ворон, набросив на плечи свою накидку, прилаживал на спине мамонта огромное седло. Айанаватта взялся ему помогать. Все вокруг было буквально пропитано дождем. Небо целиком затянула темно-серая пелена. Видимость была ограничена двадцатью шагами. Горы, разумеется, исчезли.

Я плотно закуталась, укрываясь от холода и сырости. Бес поднялась на ноги, постанывая и жалуясь на ледяной ветер, от которого закоченели ее суставы. Ночью мы даже не пытались разжечь новый костер, а угли в горшке погасли, и поэтому мы на ходу перекусили холодным вяленым мясом.

Мы шли по кровавому следу кинэбика. Бес ранила динозавра достаточно серьезно, чтобы, по крайней мере, замедлить его продвижение.

Мы соблюдали особую осторожность, понимая, что кинэбик может напасть на нас из засады. Дождь, наконец, прекратился. Ветер утих.

Вокруг царила необычайная тишина. Каждый шорох казался очень громким и отчетливым. Двигаться сквозь промокшую траву становилось все труднее. Порой тучи расступались, и скудные лучи солнца освещали далекую тундру. Горы, однако, по-прежнему были скрыты за пеленой тумана. Мы слышали плеск лягушек и мелких животных в лужах, чувствовали крепкий едкий запах гниющей травы, а потом вновь внезапно налетел шипящий ветер с дождем. Бес флегматично несла нас вслед за жертвой; мы слышали мерный топот ее ног.

Мы оказались на краю болотца, грязной ямы, заполненной травой. Было очевидно, что динозавр отдыхал здесь, пытаясь кормиться зеленью. Мы нашли здесь полупереваренные станки мелких млекопитающих и рептилий. Белый Ворон не ошибся. Организм кинэбика не был приспособлен для выживания в этих местах. К тому же, полученная им рана была тяжелее, чем мы полагали сначала. Судя по некоторым признакам он предпринимал неловкие попытки остановить кровотечение при помощи травы. Насколько разумна эта тварь?

Я спросила об этом Айанаватту. Он не мог сказать ничего определенного.

По его словам, он не привык мерить интеллект своей меркой и предпочитал исходить из того, что каждое существо столь же разумно, как он сам, но по-своему. Он считал, что любое создание нужно уважать так же, как себя самого.

Я не могла полностью разделить его точку зрения и сказала, что нипочем не поверю, будто бы животные, сколь бы разумны они ни были, могут обладать нравственностью. А скалы и камни, не лучшие собеседники.

В то же мгновение я поймала себя на том, что улыбаюсь своим собственным словам. Ведь еще совсем недавно я упрекала мужа за излишне богатое воображение.

Несколько секунд Айанаватта молчал, приподняв брови.

– Быть может, я ошибаюсь,- заговорил он наконец,- но, кажется, припоминаю одно из своих путешествий среди каменных гигантов. Они и в самом деле изъяснялись чрезвычайно лаконично.

При этом он искоса бросил на меня насмешливый взгляд.

Внезапно Белый Ворон, не останавливая Бес, соскользнул по ее боку и побежал рядом, вглядываясь в мутный ручей. Вероятно, нечто подобное Ульрику довелось видеть в окопах на войне. Судя по следам, кинэбик пребывал в агонии и катался по земле, стараясь унять мучительную боль.

Наша охота принимала тягостный оборот. Теперь она скорее казалась чем-то вроде похоронной процессии.

Дождь еще усилился, и мы почти ничего не могли рассмотреть сквозь потоки воды. Спустившись с пологого холма, мы подошли к полю, заросшему упругой зеленой травой, доходившей Бес почти до середины туловища. Преодолевать это препятствие было затруднительно, и Белый Ворон велел ей повернуть назад и искать более удобную дорогу.

Животное медленно пробралось сквозь непроходимую поросль и вновь зашагало по возвышенности.

Потом сквозь шум дождя мы услышали кинэбика. Он уже не вскрикивал, не визжал и не стонал, как раньше. В его голосе уже не слышалось слабеющих нот боли и жалости к себе. Теперь мы слышали сочный баритон, ритмичный и плавный, гулкий рев, издаваемый массивной диафрагмой.

Белый Ворон вынул из длинного колчана тонкое копье. Его острие было оковано серебром, древко украшено слоновой костью и медью. Держа его в руках, он вновь спешился и мгновенно исчез среди дождя и густой травы.

Бес остановилась, поворачивая головой, как будто боялась за своего хозяина.

– Что сейчас делает кинэбик?- спросила я.

– Точно не знаю,- хмурясь, ответил Айанаватта.- Но, думаю, он поет свою песнь смерти.

Голос чудовища стал еще ниже, и между мной и ним словно протянулась ниточка. Я чувствовала, как его ошеломленный разум вторгается в мой мозг, как будто спрашивая о чем-то. Мы испытывали взаимную симпатию, любопытство. Было нечто приятное в том, как чудовище пытается слиться с моим разумом.

Все это время песнь продолжалась. Каким-то образом я поняла, что кинэбик рассказывает историю своего народа, повествует о его величии, взлетах и падениях. Психолог высмеял бы меня, утверждая, что животному недоступны столь сложные мысли и чувства. Но, как уже говорил Айанаватта, кто мы такие, чтобы судить о достоинствах и свойствах чужого восприятия?

Я не могла соединиться с сознанием кинэбика. Он был слишком непохож на все, что я была способна уразуметь. Динозавр мечтал о полях высокого тростника и лакомого папоротника, и эта мечта все отчетливее звучала в его песне. Между странным райским видением и монотонно гудящим голосом возникла гармония. Я воспринимала все, что хотело сообщить мне это разумное создание. Это была спутанная, пугающая смесь полуосознанных видений и чувств. К кому еще могла обратиться умирающая тварь? В песню вплелся еще один голос, подхватив мелодию, и, в конце концов, стало невозможно отделить два голоса друг от друга.

Постороннее вмешательство внезапно отвлекло внимание кинэбика.

Откровенно говоря, я испытала громадное облегчение. Я не впервые пришла в соприкосновение с умирающим духом, но вряд ли могла утешить это странное анахроничное создание.

На несколько мгновений тучи разошлись, дождь прекратился. Мы увидели, что нас окружает высокая, по пояс, трава. Чуть вдалеке, повернувшись к нам спиной, стоял Белый Ворон. По его позе и тому, как он держал голову, я догадалась, что кинэбик находится где-то внизу.

Потом сквозь затянутую туманом листву я увидела, как он поднимает голову с клювом. Огромные желтые глаза поворачивались, ища второго певца. Взгляд чудовища был исполнен недоуменной благодарности.

Перед смертью к нему вернулось былое величие.

Облака вновь закрыли небо. Я увидела, как Белый Ворон поднимает свое копье.

Поющие голоса умолкли.

Ждать пришлось долго. Дождь припустил с новой силой, ветер гнал по траве сверкающие волны. Я уже привыкла к этим неистовым нападениям стихий. В конце концов мы с Айанаваттой приняли решение. Мы спустились на землю и велели Бес оставаться на месте, если ей не будет грозить опасность, а сами начали пробираться сквозь окружавшие нас мясистые стебли. Наши мокасины тонули в густой липкой грязи.

Айанаватта остановился и, попросив меня соблюдать тишину, прислушался. Мало по-малу я уловила звук мягких шагов.

Из зарослей появился Белый Ворон, хрустя травой. Он нес на плече свое копье и два огромных пера, казавшихся необычайно красочными в сером свете. С ног до головы он был покрыт кровью.

– Мне пришлось забраться внутрь тела,- объяснил он.- Чтобы добыть амулет своего отца.

Вслед за ним мы отправились к поджидавшей Бес. Возвращение хозяина явно обрадовало ее. Юноша воткнул гигантские сияющие перья в шерсть у ее головы. Шерсть была такая густая, что они не выпали из нее, но Белый Ворон сказал, что позднее закрепит их более надежно. Казалось, Бес гордится своим новым украшением. Этими перьями Белый Ворон как бы символизировал ее победу. Потом он вернулся к ручью, смыл с тела кровь и вновь запел. Он воспевал Бес и ее отважный дух. Он пел о величии поверженного врага. У меня возникло чувств, будто дух чудовища с радостью покинул этот мир, чтобы навечно поселиться вместе со своими братьями на неведомых пастбищах.

Остаток дня и часть ночи Белый Ворон провел, купаясь и стирая одежду.

Вернувшись в лагерь, он с удовольствием сел у разведенного нами костра.

Он вынул трубку и некоторое время курил, не произнося ни слова. Потом он протянул руку к мешку, лежавшему на стопке выстиранной одежды, и сунул ее внутрь. Нащупав там что-то, он вынул кулак, разжал ладонь и показал нам извлеченный предмет.

Огонь костра отбрасывал мечущиеся тени. Мне было трудно рассмотреть то, что достал из мешка Белый Ворон.

– Мне пришлось взрезать его внутренности,- сказал юноша.- Эта задача потребовала от меня немало усилий и времени. У кинэбика три желудка, и все они поражены болезнью. Я рассчитывал на большее, но нашел только это. Полагаю, этого для нас вполне достаточно.

Огонь вспыхнул ярче, отчетливо высветив крохотный предмет.

Окрашенный бирюзовым, светло-желтым и алым, он имел округлую форму…

Я с ужасающей ясностью поняла, что он мне знаком.

Мой организм отреагировал молниеносно. У меня закружилась голова, я задыхалась. Мое сознание отказывалось воспринимать то, что видят глаза!

Я смотрела на точную миниатюрную копию знахарского щита, посредством которого проникла в этот мир. В сущности, я не сомневалась, что это тот самый щит. Каждая деталь была воспроизведена с безукоризненной точностью, если не считать размеров.

– Он принадлежал моему отцу, когда тот был Белым Вороном,- сказал юноша.- Отныне я с полным правом ношу свое имя.- Он произнес эти слова ровным невыразительным тоном и, прежде чем спрятать амулет в мешок, крепко стиснул его в кулаке.

Я посмотрела на Айанаватту, ища подтверждения тому, что не ошиблась и это действительно тот самый щит, но ему до сих пор не удавалось разглядеть его так же хорошо, как мне. Он лишь мельком видел его в своих пророческих снах. Я не заметила ни малейших отличий, лишь удивлялась тому, что он стал таким крохотным. Отчего он уменьшился?

Быть может, тому виной химические процессы в желудке чудовища?

Воздействие какой-либо сверхъестественной силы, присутствие которой я до сих пор не ощущала?

Был ли Клостерхейм карликом, или я превратилась в гиганта? Что повлекло за собой такое искажение масштабов? Влияние Хаоса? Или Закон в своей безумной мудрости принес его в этот мир?

– Что это такое?- спросила я наконец.

Белый Ворон нахмурился.

– Знахарский щит моего отца,- ответил он.

– Но размеры…

– Мой отец не был крупным человеком,- сказал Белый Ворон.

Глава 6. Прошлогодние снега

На север, к северным водам.

На север, к дальнему берегу…

У. С. Харт "Законотворец"

Итак, достигнув очередного этапа путешествия в грезах, которое совершали двое моих товарищей, мы продолжали двигаться на север.

Казалось, все препятствия остались позади. Похолодало, но погода была ясная. Я инстинктивно чувствовала, что Ульрик жив и мы вскоре опять будем вместе. И только неутихающий, назойливый, порывистый шепчущий ветер напоминал, что мне по-прежнему противостоят мистические силы, не желающие, чтобы я вновь увидела своего мужа.

Добыча становилась все обильнее, и я могла пополнить наше меню мясом зайцев, куропаток, гусей и антилоп. Также вокруг было в достатке дикого маиса и картофеля. Мои спутники несли в своих сумках запасы трав для приготовления пищи и курения. Мужчины не могли сравниться со мной в искусстве стрельбы и предоставили мне охотиться. Мы привыкли к отменной пище; обычно мы ели на закате, а Бес, наша мамонтиха, с удовольствием паслась в зарослях кустов и травы. Мы любовались пейзажем, казавшимся особенно великолепным в свете заходящего солнца, высокими горными пиками, прерией с ее многообразием зеленых и желтых оттенков. Вечером солнечные лучи принимали насыщенно-желтую окраску, переливаясь алым и оранжевым.

Мы ели от души, словно накапливая силы для грядущей зимы. Ветер становился все более прохладным и бодрящим. Порой он казался едва ли не игривым. В воздухе появилась свежесть, которая делала каждый запах особенно острым и отчетливым. В ручьях трудились бобры. Однажды мы выгнали из зарослей диких роз кенгуровую крысу, и она бросилась наутек, обрывая цветочные лепестки, которые порхали в сумерках словно маленькие кораблики. То и дело нам попадались семейства барсуков, которые щурились на заходящее солнце. По ночам к нам в лагерь приходили опоссумы, которые, если их спугнуть, притворялись мертвыми. Однако большинство животных почти не боялись нас. У них не было причин для этого. Айанаватта, отвыкший от человеческого общества, с удовольствием обращал свои речи даже к задумчивым на вид жабам.

Мы не раз встречали стада бизонов, которые паслись, перемещаясь к югу, но не охотились на них. У нас не было времени заготавливать мясо впрок либо выделывать кожи. Испытывая недостаток пищи, человек с радостью съест дикого быка, однако его жесткое, жилистое мясо не каждому по вкусу. Не соблазняли нас и шкуры величественных бизонов, охранявших своих самок и телят. Мы все сходились в том, что убивать быка только ради шкуры недостойно. Мои спутники с детства учились убивать быстро, не причиняя излишних мучений, и отлично умели разделывать туши. Им и в голову не приходило, что цивилизованный человек способен умерщвлять животных ради забавы. Они по возможности старались придерживаться вегетарианской диеты.

Я буквально влюбилась в огромных невозмутимых бизонов. Меня тянуло к ним. Расставшись с оружием, я бродила среди них, прикасаясь к ним, разговаривая с ними. Они ничуть меня не боялись, хотя иногда выглядели немного раздраженными. Я поняла, что трогать молодых животных не следует. В центре стада царила восхитительная атмосфера покоя и безопасности. Я все больше пленялась радостями стадной жизни.

Наша главная сила – это единство, бдительность самцов и мудрость самок. В стаде мы вечны.

Вскоре наши пути разошлись. Огромная масса бизонов – обширное море черных, бурых и белых пятен – двигалась к подернутому синевой горизонту. С вершины холма я смотрела, как они медленно пересекают прерию в лучах восходящего солнца. На мгновение меня охватило желание отправиться с ними. Потом я торопливым шагом догнала своих спутников.

От гор, казавшихся такими близкими, нас отделяли заросли кустов, леса, реки и болота, но даже их было гораздо легче преодолевать, чем прежде.

Там, где была вода, мы замечали пни старых деревьев – остатки громадного леса. По мере похолодания земля становилась все тверже. Бес обладала завидной для своего возраста выносливостью. Белый Ворон сказал, что еще недавно она могла шагать пять суток напролет, лишь трижды останавливаясь на водопой.

Мы с Белым Вороном наслаждались чувством уединения, с удовольствием внимали едва уловимой музыке прерий. Айанаватта оставался таким же словоохотливым, как всегда. Меня же, признаться, более всего занимала цель нашего путешествия.

Ветер крепчал, задувая с самых неожиданных направлений. Окружавший нас мир становился все более противоречивым и нелогичным.

Клостерхейм превратился в карлика. Знахарский щит стал таким маленьким, что помещался на ладони. Неустойчивость размеров в этой сфере внушала тревогу. Виноват ли в этом Хаос? Действительно ли этот переменчивый, но упорный ветер разумен? В моей душе рос страх, грозя поглотить меня. Прошло немало времени, прежде чем я сумела полностью овладеть своими чувствами.

Айанаватта закутался в свою накидку.

– С каждым часом ветер становится все холоднее и не утихает ни на мгновение,- заметил он.

Мы набросили на себя огромные полотнища его вигвама, а ночью развели большой костер. Каноэ, укрепленное над седлом на четырех шестах, служило крышей и защищало нас от дождя, а по ночам мы по двое спали под ним, наслаждаясь теплом огня.

Меня по-прежнему озадачивали размер знахарского щита и место, в котором он был найден. Белый Ворон теперь носил его на шее на изящном ремне, расшитом бусами. О своем отце он больше не говорил ни слова, а понятия о приличиях не позволяли мне расспрашивать его. Я лишь надеялась, что дальнейшие события помогут мне разобраться в том, чего я не понимаю.

Мне еще многое нужно было узнать. Тщательное соблюдение предначертаний грез, а также сама способность видеть такие сны были отличительными чертами народа Айанаватты. Его приверженность иллюзорной судьбе была хорошо понятна мне. Я сознавала, какой суровой дисциплины требует выбранный им путь. Каждый шаг на этом пути был фигурой строго упорядоченного танца, в котором всякой маске отводится строго определенная роль. Исполняя каждое па, он достигал предписанной цели. Это не было творчеством, скорее – воспроизведением, интерпретацией. Следование этим путем требовало совершенно особых качеств характера, сил и навыков, которыми я не обладала. Грубые простонародные толкования этих качеств обсуждались во время моей учебы в Марракеше, когда мне также довелось заглянуть в Книги Мертвых египтян и майя.

Этот прямой путь не воодушевлял меня. Мусрам учит, что время – это поле, и что пространство может быть свойством времени, одним из множества его измерений. Путем тщательного воспроизведения мы вместе плетем ткань нашего бытия и продляем его. В некотором смысле мы поддерживаем баланс сил Закона и Хаоса. Уж конечно, анимизм и космология Белого Ворона и Айанаватты были намного гармоничнее по отношению к извечным реальностям, нежели суровое послушание Клостерхейма. Если мой Хаос изменял их Закон, то тот в равной степени изменял мой Хаос и укреплял его.

Полностью отрицая Хаос, Клостерхейм отнимал у себя надежду осуществить свою мечту о достижении примирения и гармонии. Порой этот бывший священник казался мне более интересной и сложной личностью, чем наш погибший враг Гейнор. Кузен Ульрика был одним из тех редких созданий, которые целиком и полностью верны лишь себе, и никому более. Они достигают могущества средствами, которые по своему определению лишают их гармонии Равновесия. Гейнор, либо те воплощения, которые действовали от его имени в мультивселенной, были обречены, но не потому, что они уступали силам добра, а из-за порочности своего собственного характера. Неужели Клостерхейм был прав, утверждая, будто бы Гейнор вновь собрал воедино свои тела, рассеянные в мирах?

Я не была готова к этому путешествию. Иногда мне было трудно поверить, что оно происходит на самом деле. Казалось, я в любое мгновение могу овладеть своими грезами и вернуться к нормальному существованию.

Мне очень не хватало поддержки и совета моего старого наставника князя Лобковица. Он был нерушимой крепостью, надежным маяком в океане моих эмоций и понимал структуру мультивселенной лучше, чем кто бы то ни было. С его помощью я научилась хотя бы отчасти контролировать свой врожденный талант, позволявший мне по собственной воле перемещаться лунными путями.

Кое-кто называл мириады миров мультивселенной Теневой вселенной, или Мирами грез. Некоторые считали их реальными. Другие видели в них иллюзию, символ, всего лишь отражение воздействий, слишком интенсивных для наших заурядных чувств. Многие полагали, что в них есть и то, и другое. Были и такие, кто считал нас паразитами мультивселенной, которые обитают в щелях и темных закоулках божественной реальности и ошибочно принимают сырную крошку за роскошную трапезу. Многие космологии признавали существование лишь небольшой группы миров. В чем бы ни состояла высшая истина, некоторые из нас, например, я, обладали способностью переходить из мира в мир более или менее по собственному желанию, а другие прилагали чудовищные усилия, только чтобы сделать шаг из одного отражения своей реальности в другое. Взаимодействие человеческих грез порождало свою собственную цепь реальностей, свою собственную вселенную, в которой путники могли странствовать либо добиваться определенных целей. Именно в этой вселенной вселенных, в мирах страхов души и устремлений сердца действовали похитители снов, зарабатывая себе на жизнь опасным ремеслом.

Каждое малейшее отличие между двумя сферами приводит к столь грандиозным искажениям масштаба, что они словно бы не существуют друг для друга. Каждый шаг по лунному пути переводит нас в пространство других соотношений. А может быть, мы путешествуем вне всяких масштабов, как бы над поверхностью покрытого рябью пруда? По мнению многих это означает, что сама наша сущность непрерывно формируется и преобразуется. Вечное превращение посредством силы воли? Кто мы – пыль, наделенная способностью грезить? Реальность практически невозможно описать простыми словами. Некоторые путешествуют с помощью так называемого колдовства, другие – в грезах или посредством той или иной формы творчества. Каково бы ни было название, такое путешествие требует колоссального напряжения воли.

Преодолевая наши дороги, мы учимся сдержанности. Учимся жить и постигать неведомое. Каждый изгиб лунного пути, ветви великого вечного Древа ведет нас к новым знаниям, пониманию самих себя. Это увлекательная, бесконечная жизнь. Однако у тех, кто, подобно мне, не похищает чужие сны, как это делала моя мать, она со временем вызывает чувство неудовлетворенности. Ульрику удалось вернуть мне ощущение цели, сосредоточить мое внимание на нравственных ценностях. Я научилась бороться с невзгодами в одной крохотной сфере, отказавшись от участия в великом извечном противостоянии Закона и Хаоса.

Лунные пути более не влекут меня. Иногда меня одолевает желание взмыть в воздух и парить над своим домом в серебристо-алых вихрях, слышать музыку, которая возникает, когда пересекаются две определенные сферы, создавая свою величественную гармонию. Но больше всего я жаждала возвращения моей старой жизни с мужем и детьми.

Дни становились все короче и холоднее, но с ходом времени в моей душе крепла надежда. Вскоре мы должны были оказаться в землях какатанава.

Я знала, что отыщу там Ульрика. Но смогу ли я спасти его? Какую цену потребуют за его свободу?

Первые признаки того, что нас вновь преследуют, появились вместе с порывистым ветром, который принес мокрый снег, затянув серой пеленой равнину и скрыв от наших взглядов предгорье. На несколько секунд пелена расступилась, показав нам небольшой холм, поросший остроконечной степной травой и клевером, красочные пятна которого выделялись в скудном свете. Холм находился позади нас и справа. Я оглянулась на него через плечо, и мне почудилось, что я вижу стоящую на нем фигуру, серые одежды которой трепал ветер, а серое лицо казалось воплощением зимней стужи.

Клостерхейм! Упорство этого человека не знало границ. Обрел ли он свои прежние размеры? Я слишком давно не встречалась с ним, чтобы сказать наверняка. Покуда Бес стоически продвигалась сквозь ледяной дождь, я продолжала вглядываться поверх плеча, но так и не увидела Клостерхейма вновь.

Было ясно, что вместе с ним идут пигмеи и его приспешник Два Языка. Я рассказала спутникам о том, что видела. Мы решили возобновить дежурство, когда станем лагерем.

Мы регулярно давали Бес отдохнуть. Белый Ворон сказал, что ее уже несколько лет назад следовало бы отправить на покой. Потом он заговорил о своем сне, о том, что ему было предписано взять с собой мамонта. Бес охотно отправилась в путь.

– Она считает, что это путешествие пойдет ей на пользу, подготовит ее к загробной жизни,- объяснил юноша.

Нам сопутствовала удача. Вечером дождь прекратился, и акварельные лучи солнца высветили рощу массивных старых дубов. Из всех лесов, которые мы миновали, этот был самым густым и древним. Стволы и ветви так тесно примыкали друг к другу, что о лучшем укрытии нельзя было и мечтать.

– Отлично,- сказал Айанаватта, расхаживая по образованной сплетенными ветвями пещере, в которую проникал одинокий луч солнца, освещая нежный побег дерева в центре.- Это самое подходящее место для нашего колдовства. Это мир внутри мира, с крышей, четырьмя углами и деревом в середине. Он усилит наши чары, заставит их работать как положено.

Еще некоторое время он продолжал высказываться на эту тему, но ничего нового не добавил. Мы развели в горшке маленький огонь – точно так же, как вы разжигаете очаг в своем доме. Портить землю в этой древней пещере показалось нам кощунством. Многие ветви здесь были толще стволов, Вероятно, они прожили тысячи лет. Быть может, прежняя цивилизация оставила нам несколько участков нетронутого леса? Или природная катастрофа уничтожила все, кроме двух-трех рощиц деревьев, неподвластных времени?

Айанаватта сжег немного пищи, принеся ее в жертву пещере за то, что она дала нам кров. Деревья обладают особым разумом. За уважение они воздают добром. У меня возникло отчетливое ощущение, что этой ночью я спала в святом приюте, в храме.

Мне снились сны, а ведь такое бывает со мной очень редко. Дерево, под которым я спала, превратилось в мультивселенную, по которой я бродила. Мне снились родственники. Мне снился мир, в котором меня звали Илианой Гаратормской. Она была могучей воительницей, инкарнацией Вечного Воителя, духовной сестрой моего отца. Ее мир целиком состоял из старых деревьев. К северо-западу росли большие красные деревья, к северо-востоку – гигантские дубы и березы. На юге он граничил с мангровыми зарослями и другими, еще более экзотическими растениями. Все они принадлежали к единому сообществу переплетенных ветвей и корней. Буйно цветущие магнолии и рододендроны, громадные хризантемы и розы образовывали мир, в котором Илиана мирно уживалась с всевозможными птицами и чудовищными насекомыми. Она передвигалась по ветвям своего мира точно так же, как я ходила лунными путями.

В моем сне Илиану терзала тревога. Она предвидела закат своего мира.

Смерть всего сущего. Гибель дерева, служившего ей домом, и вместе с ним – свой собственный конец. Она взывала к своим пращурам и к духам своего мира, прося их поддержать ее в последней схватке. Она обращалась к созданиям, которых называла сереброкожими, и, просыпаясь, вспоминала историю Пьеля Д'Аргента из Ле Курбуазье Блан, серебряного человека, принца волшебной страны, которого какатанава именовали Белым Вороном.

Когда я очнулась, мой сон ускользнул от меня. Я всеми силами старалась удержать его, поскольку в каком-то уголке моего сознания брезжила назойливая мысль, связывавшая Белого Ворона с кем-то или чем-то – смутное воспоминание, вероятно, сохранившееся с детства. Я все меньше сомневалась в том, что мы родственники.

Я посмотрела в лицо спящего светловолосого юноши. Он пребывал в состоянии абсолютного покоя, но я знала, что ему достаточно нескольких секунд, чтобы полностью прийти в себя. Я была бы рада прекратить дышать из опасения, что он по ошибке примет издаваемые мной звуки за сигнал тревоги. Что в моих грезах было связано с Белым Вороном? Какие островки памяти пробудила во мне встреча с ним? Я придвинулась к огню. Выдыхаемый мной воздух превращался в бледный пар. Я плотнее закуталась в свою накидку из бизоньей шкуры и вскоре согрелась.

В конце концов я опять погрузилась в сон. Утром я увидела, что прошел снег. Переплетение дубовых ветвей защитило нас от него. Теперь мы находились во дворце из замерзшей зелени и золота с многими залами.

Выглянув наружу, мы видели прерию, которую первый снегопад этой зимы превратил в девственно-чистый ковер. Сидя подле весело трещавшего маленького костра, любуясь необъятными заснеженными просторами, Белый Ворон радостно посапывал трубкой, а, заметив, что мы проснулись, достал маленький барабан и затянул песню.

За всю свою жизнь, проведенную в странствиях между сферами, я слышала очень мало голосов, способных сравниться красотой с голосом Белого Ворона. Звук его песни лился среди ветвей и ледяных кристалликов, гармонично отражаясь эхом, пока вся роща не подхватила ее. Они вместе пели о древних дорогах, о горьких истинах, о величественных образах. Они оплакивали погибших, воспевали утро и каждый час дня, пели о месяцах и преходящих временах года. Красота песни до такой степени очаровала меня, что я не могла сдержать слез.

Айанаватта стоял выпрямившись, скрестив руки на груди и полностью обратившись в слух. Его наряд состоял лишь из татуировок, раскраски, драгоценностей и штанов из мягкой расшитой бусами кожи. Его медная кожа поблескивала в восхитительном свете, грудь вздымалась, мускулы были напряжены. Он целиком отдался песне.

Бес, украшенная боевыми перьями, тоже взволновалась при звуках песни, как будто та сообщала ей чувство безопасности. Но, кроме успокоения, в песне ощущалась сила. В ней слышалась цель.

Сквозь окружавший нас лед я увидела, как у горизонта что-то шевельнулось. Постепенно я начинала различать детали. Существо быстрым шагом приблизилось к нам и остановилось как вкопанное в десяти ярдах от Айанаватты и Белого Ворона, который продолжал петь.

И вновь я не могла точно определить размеры, но создание, привлеченное голосом юноши, казалось громадным. Опять пошел снег; сквозь его пелену на нас серьезным любопытствующим взглядом смотрела могучая самка бизона, живой тотем, воплощение богини какатанава. Ее глаза в окружении красных век, излучавшие горделивое сознание власти, встретились с моими, проникая мне в душу. Животное признало меня. Оно ударило копытом в снег; из его ноздрей валил пар.

Бес подняла хобот и издала громкий трубный звук, от которого вздрогнул лес, а льдинки начали отламываться и падать. Белая бизониха встревоженно тряхнула головой, повернулась и исчезла, торопливой поступью скрывшись за стеной падающего снега.

На лице Айанаватты отразилась радость. Он тоже заметил бизониху. Его переполняло возбуждение. Он сказал, что все события разворачиваются именно так, как следует. Бес предупредила бизониху о грозящей нам опасности, и та вняла ее предостережению. Могучие чары защищают земли какатанава, которые, в свою очередь, защищают их город, а тот – вечное древо.

Перевалив через горы, мы окажемся в великой долине какатанава. Там мы практически наверняка будем в безопасности и сможем приступить к последнему решительному этапу своего путешествия.

У меня не было причин сомневаться в его словах, и я заговорила о другом, похвалив его голос за красоту, если не за силу. Разумеется, я понимала, что нахожусь среди умелых заклинателей. Мой отец от имени семьи вел переговоры с Владыками Высших Миров, с могучими элементалями. Он вызывал духов воздуха, земли, огня и воды с такой же легкостью, как крестьянин прокладывает в поле борозду. Я не могла с уверенностью сказать, кто именно призвал белую бизониху, или же она услышала голоса обоих мужчин и явилась сама, чтобы взглянуть на нас.

Если она будет так же строга по отношению к нам, как собственному стаду и, разумеется, к самой себе, то уже очень скоро может случиться так, что она отдаст нам приказ. Я гадала, отчего это животное вызвало у меня столь родственные чувства. Быть может, причина всего лишь в том, что Айанаватта дал мне индейское имя – Белая Женщина-бизон?

Мерная дробь барабана не утихала. Белый Ворон изящно поднялся на ноги и начал танцевать, раскачиваясь из стороны в сторону. Только тогда я поняла, что имел в виду Айанаватта.

Белый Ворон открывал для нас врата. Мы пытались пройти между мирами. Земли какатанава находились не в горах, а в мире по ту их сторону, там, где это странное племя загадочными способами хранило свои сокровища и секреты.

Юноша продолжал танцевать, и вскоре я ощутила присутствие некой силы, привлеченной сюда не его призывом, а запахом его магии. Потом я поняла, что это мой личный враг. Элементал, но при этом могущественный Владыка Высших Миров Шоашуан, Переменчивый Ветер, обитал в этом мире и оттого был еще более опасным.

Я услышала рокот. Далекая буря собралась с силами и двинулась в нашем направлении. Небо покрылось пурпурными, алыми и темно-зелеными пятнами. Они словно вуалью окутали горизонт, но тут же вновь начали сливаться, издавая пронзительные угрожающие звуки и превращаясь в знакомую фигуру; злобный, коварный, безжалостный Шоашуан, Демонический ветер, Похититель сыновей, Повелитель смерчей, неоспоримый хозяин прерий, перед которым бессильны все духи и существа равнин.

По правую руку от Несущего Разрушения стоял Два Языка. Его тело пожирал огонь, а жизненные силы высасывал дух, явившийся по его призыву. Ипкептеми недолго осталось жить. По другую сторону разгневанного духа виднелась призрачная застывшая в неподвижности фигура Клостерхейма. Под напором энергии, исходившей от его нового союзника, плащ бывшего священника хлопал и рвался с плеч.

Можно было подумать, что он умер, обратившись в лед. Между его губ сверкали зубы. На мгновение я решила, что он смеется. Потом я поняла, что он обезумел от страха.

Глава 7. Белый путь

Иди путем, что светится как серебро,

До города, что создан был из злата,

Где мировой змей тихо умирает,

Где стонет, словно женщина, копье,

И флейты звук там ложь всю убивает,

У. С. Харт "Песнь смерти Оноваги "

Лицо Клостерхейма было последним, что я увидела, прежде чем сотканный из вихрей элементаль издал хриплый вопль и взвился в воздух. Его конечности так быстро появлялись, что он уже имел сотню рук и тысячу ног, и все они корчились и извивались. Каждая из них размахивала трясущимся клинком. Ужасающее звериное лицо пылало яростью, Шоашуан ревел и изрыгал проклятия, как будто что-то тянуло его назад, туда, откуда он появился.

Два Языка все еще горел, его жизненные силы продолжал поглощать Владыка Хаоса, черпая в них энергию, необходимую для пребывания в этой сфере. Однако Ипкептеми был слабым заклинателем, и, похоже, что Демонический ветер находился здесь лишь частично. Шаман сгорал зазря.

Что-то и впрямь тянуло Шоашуана назад.

Белый Ворон пел. Его голос без труда перекрывал две октавы, усиливаясь и стихая, будто звук океанских волн. Его песню подхватили горы. Ноты струились от вершины к вершине, складываясь в замысловатую мелодию.

Юноша стоял бок о бок с громадным мамонтом; он поднял руки, откинул назад голову и запел вновь. Его миловидное лицо цвета слоновой кости горело экстазом. Алые ястребиные перья в его белых волосах казались слишком яркими на фоне нежного оттенка его лица, и подчеркивали рубиновую красноту его глаз. Черное копье за спиной Белого Ворона завибрировало в унисон. Оно пело вместе с юношей.

Шоашуан рычал и метался, вертелся и вопил, то подступая ближе, то удаляясь. Потом, злобно взвыв, он исчез, забрав с собой Клостерхейма и Ипкептеми.

– Глупцы,- заметил Белый Ворон.- Они не обладают ни умением, ни силами, чтобы управлять подобным существом. Моему деду удавалось изгонять его. Ни один человек не способен уничтожить его, как только он утвердился в нашем мире. Мы можем лишь надеяться, что он ошибется в выборе материальной оболочки и проявит себя не полностью.- Юноша огляделся и нахмурился.- Впрочем, здесь это было нетрудно сделать.

Я спросила его о спутниках Шоашуана. Белый Ворон покачал головой. Он был уверен лишь в том, что те исчезли не по своей воле.

– Они призвали чудовище, и оно поглотило их,- сказал Айанаватта.- Вероятно, этим все и ограничится. Если бы Шоашуан мог по собственному желанию принимать устойчивую форму, то безраздельно властвовал бы во всех мирах. Надеюсь, что он удовлетворится этими двумя горе-заклинателями. Он знаменит своими смертоносными причудами и ужасными забавами, и жаден до чужой плоти.

Бросив взгляд налево, я заметила, как напряглось лицо Белого Ворона.

Этого было достаточно, чтобы понять – Шоашуана изгнали отсюда насильно. Я была поражена. Очень немногие достаточно могущественны и искусны, чтобы противостоять Владыке Верхних миров. Неужели магия Белого Ворона вытеснила это чудовище в его плоскость, оставив ему в качестве трофея двух человек, пытавшихся заручиться его помощью?

Задул легкий ветер.

Белый Ворон поднял лицо и вновь запел, аккомпанируя себе на барабане.

Голос Айанаватты вновь вплелся в его мелодию. Я поймала себя на том, что и сама беззвучно подпеваю в унисон своим спутникам. Нашей песней мы стремились вновь обрести согласие, вернуться на свою дорогу и исполнять предначертания своих судеб.

Удары маленького барабана участилась, напоминая шум внезапно хлынувшего ливня. Белый Ворон все быстрее бил палочкой, сверху, снизу, сбоку, и наконец издал пульсирующую дробь, которая должна была усилить наши чары. Ритм понемногу начал замедляться.

Ветер стал утихать и, наконец, совсем прекратился. Клубящиеся тучи прорезал одинокий серебристый луч солнца, высветив на поверхности прерии широкую полосу.

Белый Ворон продолжал бить в барабан – очень медленно и мерно. Его новая песня звучала неторопливо и весомо.

Перед нами возникла сияющая дорожка холодного света, протягиваясь от нашего ледяного храма и исчезая в высоких девственных горах. Судя по всему, эта серебристая тропинка вела к проходу среди вершин. К проходу, которым мы должны были попасть в земли какатанава. К проходу, который начинал открываться нашим взглядам в виде трещины в граните гор.

Потом набежали тучи, и солнце скрылось вновь.

Остался лишь одинокий сияющий серебристый луч. Магическая тропа сквозь горы.

Барабан утих, а вместе с ним и голос белого Ворона. Из-за тяжелых снежных туч дневной свет казался сумеречным. Однако серебристая дорожка не исчезала.

Белый Ворон явно был удовлетворен. Он выполнил свой долг.

Айанаватта с воодушевлением поздравил его, и поскольку выдавать чувства, вызванные такой похвалой, считалось дурным тоном, юноша молча радовался своему успеху.

Песней и барабанной дробью он проложил нам путь в следующий мир.

Они с Айанаваттой соткали его из тончайших Серых Жил, создавая гармонию и резонансы, необходимые для безопасного перехода между мирами, пусть даже и короткого.

Как ни удивительно, они откровенно завидовали моим навыкам. Я могла свободно странствовать лунными дорогами, а для них этот путь был сопряжен с огромными трудностями. Но я была лишена их творческих способностей. Я не умела создавать эти пути. Теперь нам нечего было бояться, разве что если Шоашуан вздумает двинуться вслед за нами по дороге, которую мы построили.

Мы быстро водрузили седло на спину Бес и приладили каноэ в качестве крыши. Потом Белый Ворон велел своей старой подруге отправляться в путь.

Ее массивные ноги зашагали по тропе, которую мы отчетливо различали сквозь снег. Она несла нас вперед уверенно и энергично. Оглянувшись, я отметила, что дорожка позади нас не исчезает. Значит ли это, что Клостерхейм либо один из его союзников может без труда проследовать за нами?

Прерию укутывал толстый снежный покров. В нем не было ничего сверхъестественного. Мы могли поймать на язык колючую снежинку, видели орлов и ястребов, круживших в воздушных потоках высоко над нашими головами. Маленькое стадо антилоп вырвалось из укрытия неподалеку; испуганные животные помчались по снегу, оставляя за собой темный след. Время от времени попадались отпечатки лап зайцев и енотов.

Провизии хватало с избытком, и нам не было необходимости выбираться из своего похожего на палатку седла. Бес упорно двигалась через глубокие снега, а для нас путешествие было настоящим наслаждением.

Однажды далеко впереди мы заметили медведя, бредущего по тропе, но вскоре он скрылся в кустарнике у ручья, и мы потеряли его из виду.

Айанаватта и Белый Ворон предположили, что это был некий сигнал для нас, но после недолгого спора пришли к выводу, что появление медведя не означает ничего особенного. Несколько часов кряду Айанаватта рассуждал о природе медвежьих духов и медвежьих грез, Белый Ворон согласно кивал, время от времени подтверждая ту или иную мысль, но предпочитал воздерживаться от высказываний.

Горы мало помалу становились все ближе и выше, и, наконец, мы смогли рассмотреть их поросшие лесом склоны. Серебряная тропа пересекала предгорье и упиралась в проход. Моих спутников охватило сдержанное волнение. Они не знали наверняка, подействуют ли чары, и даже теперь не могли предсказать, какие последствия они сулят. Не придется ли нам заплатить за свой успех? Я благоговела перед их могуществом, но и они испытывали то же самое чувство!

Теперь снег шел не переставая. Судя по всему, Бес это нравилось. Ее толстая шерстистая шкура была словно создана для такой погоды. Вскоре по обе стороны дороги выросли сугробы, а сама тропа стала каменистой.

Мы вступили в глубокое темное ущелье, ведущее в земли какатанава.

Здесь выпало совсем немного снега, и мы хорошо различали тропу.

Я не ожидала еще одного нападения, по крайней мере – сверху. Внезапно воздух наполнился воронами. Огромные черные птицы кружили над нами, громко каркая, как будто мы вторглись на их территорию. Ни я, ни мои спутники не решились стрелять в них. Белый Ворон сказал, что черные вороны его родственники. Они служили одной и той же королеве.

Однако производимый ими шум отвлекал и беспокоил Бес. Через двадцать минут Белый Ворон потерял терпение, встал в седле и громко, сердито запел на языке птиц, заставив их умолкнуть.

Секунды спустя огромные вороны расселись по скалам. Они сидели, склонив головы набок, поблескивая глазами и слушая раздраженную речь Белого Ворона. Теперь стало ясно, каким образом он обрел свое имя и тотем. Он в совершенстве владел тонкостями языка воронов, которые достигали сознания даже самых агрессивных из них. Я изумилась тому, что юноша так мало говорил на человеческом языке, но мог быть столь красноречивым с птицами.

Когда я спросила его об этом, он сказал, что языки воронов и драконов имеют некоторое сходство и дались ему с равной легкостью.

Не знаю, что он говорил птицам, но прогнать их ему не удалось. По крайней мере, шум прекратился. Теперь птицы сидели по обе стороны тропы, время от времени выражая свое недовольство карканьем и переговариваясь друг с другом. Потом, захлопав и зашуршав крыльями, вороны взмыли в воздух и длинным беспорядочным строем потянулись к далекому небу. Оказавшись на некотором расстоянии, они вновь закаркали на нас. Как правило, птицы неплохо относятся к людям, но эти, судя по всему, были исключением.

По мере того, как мы углублялись в расщелину меж скал, я к своему удивлению почувствовала. что мной овладевает боязнь замкнутых пространств, которой я не ведала на лунных путях. Тучи стали такими темными, а скалы – высокими и крутыми, что мы с трудом различали небо. Свечение тропы не усиливалось, и мы легко могли бы потерять ее, если бы не сугробы, наметенные по обе стороны.

Опустилась ночь; мы продолжали двигаться по сверкающей тропе и наконец очутились у места, где она расширялась. Здесь мы стали лагерем, прислушиваясь к загадочным звукам скал, в которых скрывались и кормились незнакомые нам птицы. Бес хотела продолжать путь. Она не нуждалась в отдыхе, однако мы твердо решили при каждой возможности давать себе передышку.

Проснувшись утром, я обнаружила, что мы опять ночевали в древнем священном месте. Нашим укрытием оказался заброшенный вход в огромный каменный храм, крыша которого давно провалилась внутрь.

На его стенах были вырезаны десятки аккуратных пиктограмм на неизвестном языке. Ветер, жара и холод стесали и сгладили их, сделав еще более загадочными. Две огромные нечеловеческие фигуры по обе стороны входа, очевидно, изображали мужчину и женщину.

Естественный каменный свод был вырублен в виде арки, соединявшей их руки и символизировавшей Единство Жизни.

Айанаватта попросил нас задержаться, чтобы осмотреть эти массивные колонны. Он с улыбкой проводил пальцами по камню. Его губы шевелились, и я подумала, что он читает резные символы. Потом мне пришло в голову, что он молится.

В прекрасном расположении духа он забрался к нам в седло и вынул из своего узла горсть трав и курительной смеси. Держа их в руке, он вновь спустился на землю, подбежал к колоннам и рассыпал у их подножий немного порошка.

Он удовлетворенно вздохнул.

– Эти двое – первая женщина и первый мужчина, обращенные в камень четырьмя Великими Маниту в наказание за то, что они открыли Каменным гигантам тайный путь к дереву, которое ныне охраняют какатанава. Они – прародители четырех племен нашего мира. Они – памятник нашему прошлому и нашему будущему.

Когда мы проезжали мимо колонн, Айанаватта посмотрел на них и нахмурился. Казалось, их неодушевленность озадачивает его.

– Когда я был здесь в прошлый раз, в них было куда больше жизни. Они выглядели более счастливыми.- Он окинул взглядом темные скалы и вздохнул.- Пришла большая беда. У меня нет уверенности, что в грядущей битве уцелеет хоть что-нибудь.

Как только мы выехали из-под арки, освещение чуть изменилось. Даже эхо теперь казалось другими. И если мы еще не вступили в земли какатанава, то уже очень скоро должны были очутиться в их владениях.

Мне показалось, что я заметила тень над нашими головами, услышала скрип камня и приглушенное восклицание. Но, вероятно, эти звуки породил топот Бес.

Мне хотелось узнать, действительно ли дерево, которое якобы охраняют какатанава – настоящее растение, или попросту символ, противоречивая сущность, лежащая в основе их верований.

Проведя долгое время среди темных скал, я уже начинала думать, что мы никогда не покинем это каменный мир. Крутые склоны сближались, грозя сделать ущелье непроходимым, и все же мы каким-то образом протискивались даже в самых узких местах.

Тропа упрямо бежала вперед, мы упрямо продвигались по ней, и наконец она расширилась, а впереди показалось огромное ледяное озеро, окруженное горами. Однако каким бы живописным ни было это обширное замерзшее пространство, бледное под светающим небом цвета олова, наше внимание привлекло нечто иное.

Айанаватта тонко протяжно свистнул, а я от изумления не могла произнести ни звука.

Только Белый Ворон знал это место. Он удовлетворенно хмыкнул. Я много слышала о какатанава, однако вид их Длинного дома оказался для меня полной неожиданностью.

В центре замерзшего озера, примерно в двух километрах от берега, вздымалась огромная блистающая пирамида. Длинный дом какатанава казался более величественным, чем даже горные пики, обступавшие его со всех сторон. Под бледным небом, отражавшимся в обширной ледяной равнине, сиял Какатанава. Эта чудовищная ступенчатая пирамида высотой с небоскреб являла собой целый город внутри единого строения.

Его основание имело в поперечнике не меньше двух километров, а террасы сужались к вершине, на которой, вероятно, был установлен храм.

В городе кипела жизнь. Я видела множество людей, сновавших во всех направлениях и между уровнями, яркую зелень садов, которая живописно укутывала балконы и террасы. Я видела повозки и вьючных животных. Это была целая страна, уместившаяся в одном здании невероятных размеров! Здание стояло на острове, и я решила, что оно простирается ниже уровня льда. Бывают ли времена, когда этот лед тает, или мы очутились так далеко на севере, что озеро всегда остается замерзшим?

– Золотой город!- воскликнула я, не в силах совладать с собой.- Я не верила в эту легенду!

Айанаватта рассмеялся, но Белый Ворон лишь улыбнулся моему изумлению.

– Не все золото, что блестит,- насмешливо произнес он.- Штукатурка замешана на железном пирите и медном порошке; может быть, туда добавлено чуть-чуть золота и серебра, но совсем немного. Эта отражающая смесь упрочняет материал и служит иным целям, например, создает видимость, будто бы Какатанава сияет золотом. Я не знаю, что появилось первым – сам город или миф о нем. У индейцев майя есть легенда об этом городе, но они считают, будто бы он находится к юговостоку отсюда. Ни один какатанава не может открыть чужаку местоположение города.

– Разве мы – не чужаки?- спросила я.

Юноша расхохотался.

– Не совсем,- ответил он.

– Город назван тем же именем, что ваше племя?

– Какатанава зовутся народом Кольца, или Людьми Великого Пояса, потому что в своих путешествиях они обошли вокруг своего мира и вернулись к дому пращуров. Всюду, где побывали какатанава, они оставляли следы и память о себе. Они – единственный народ, который сумел это сделать и осознать, что именно он совершил. Даже норвежцам не удалось такое. Если хотите, можете называть этот город Одан-аКакатанава, Длинный Дом народа Кольца. Предназначение этих людей – оберегать Великий пояс, историю этого мира.

– Я встречусь здесь со своим мужем?- Мое сердце забилось чаще. Я всеми силами сдерживала дыхание, пытаясь вернуть его в норму. Я жаждала побыстрее увидеть Ульрика целым и невредимым, заключить его в объятья.

– Вы найдете его.- Белый Ворон почему-то избегал смотреть мне в глаза.

Я ни капли не сомневалась в том, что какатанава похитили моего мужа и доставили его сюда. Теперь мне оставался сущий пустяк – взять штурмом пирамиду размером с город! Я лишь надеялась, что знакомство с Белым Вороном избавит меня от этой необходимости.

Я полагала, что меня ждет встреча с народом, который, хотя и преследовал загадочные и, вероятно, эгоистичные цели, отнюдь не был злобен или жесток. Разумеется, мои суждения были субъективными. Я испытывала чувство глубокой симпатии к юноше, который годился мне в сыновья, и, словно дочь, ощущала себя уютно и покойно рядом со старшим чародеем, Айанаваттой, таким веселым и общительным, полным идеализма и одновременно здравого смысла. Мы втроем составляли тесно спаянную компанию. Однако главной моей заботой оставался Ульрик. Не сомневаясь в том, что отыщу мужа, я тем не менее до сих пор не понимала, зачем его привели сюда и откуда Белый Ворон узнал, где искать знахарский щит.

С востока начал задувать пронизывающий ветер, и мы плотнее укутались в свои меха. В этом ветре я улавливала запах всевозможных чар, но пребывала в растерянности, не понимая, где его источник и каковы его цели.

Тонкая серебристая дорожка продолжала тянуться по льду. Она оканчивалась у огромных золотых колонн, которые поддерживали главные ворота со створками из меди и бронзы. Здание было покрыто изысканной резьбой и росписью тончайшей ручной работы. Оно напоминало мне сингальские храмы Анурадапхуры. Буквально каждый сантиметр его поверхности был украшен. Издалека было невозможно различить детали, кроме самых крупных. Каждая ступень огромной пирамиды изобиловала дверьми и окнами. Каждый из нижних уровней мог приютить население небольшого городка. На остальных раскинулись возделанные пашни, так что какатанава были полностью самообеспечены. Их город мог выдержать любую осаду.

Я задала глупый вопрос:

– Лед не проломится под тяжестью Бес?

Белый Ворон повернул ко мне улыбающееся лицо.

– Это ее родной дом,- ответил он.- Разве вы не видите?

И правда, наш огромный мамонт оживился и прибавил шаг. Неужели семья Бес действительно живет в этом городе? Я представила себе стойла, полные этими массивными добродушными животными.

– Лед озера толще, чем сам мир,- добавил юноша.- Он простирается вниз до бесконечности.

Мы продолжали двигаться вперед, и вдруг горы затряслись и зарокотали.

Над их вершинами заклубились темные тучи. Небо прорезали стремительные всполохи желтого, зеленого и темно-синего цвета. Они трещали и ревели, грохотали и визжали. Послышался пронзительный скрежет.

Я потянулась за своим луком, и меня тут же охватила дурнота. Я отлично понимала, что предвещает этот шум.

Перед нами возник Шоашуан, Демон смерчей.

Его темный конус был более устойчивым, нежели прежняя форма; широкая верхушка смерча извивалась, а кончик плясал по льду, взметая в воздух тучи кристаллов. Я различала мерцающие звериные черты его лица, его безжалостные возбужденные глаза. Можно было подумать, что Клостерхейм и Два Языка освободили его из застенка, в котором он томился, мучимый своей страстью к разрушению. Нам не удалось изгнать его. Мы лишь заставили Шоашуана отступить и пересмотреть свою стратегию.

Потом по одну его руку вновь появился Клостерхейм в своем рвущемся с плеч плаще, а от Ипкептеми остался лишь умирающий комок плоти. Из его страшного зубастого рта с шипением вырывалось дыхание.

Клостерхейм выглядел так, словно у него уже почти не было надежд на спасение.

Белый Ворон вскинул руку, размахивая своим копьем с черным наконечником.

– Хо! Неужели дуновение воздуха помешает мне вернуться к своему племени с Черным копьем? Сознаешь ли ты, кому бросаешь вызов, Лорд Шоашуан?

Клостерхейм зашевелил потрескавшимися губами, и сквозь визг до нас донесся его голос:

– Он понимает это. И знает, как тебя остановить. Время застынет, как застыло это озеро, и тогда я смогу сделать все, что должен. Теперь твои чары ослабли, Белый Ворон. Уже очень скоро сюда придут пукавачи, уничтожат тебя и заберут свои сокровища.

При этих словах Белый Ворон нахмурился. Неужели Клостерхейм прав, и он израсходовал все свое могущество, прокладывая Серебряную тропу?

Золотой город за спиной Владыки всех ветров заискрился и дрогнул, так что теперь он порой выглядел всего лишь призраком, отражением, иллюзией. Чем-то нереальным. Все вокруг оставалось неподвижным.

Казалось, время и впрямь остановилось.

Юноша кивнул.

– Я – последний Белый Ворон какатанава,- сказал он.- Если я не верну племени Черное Копье, мы больше ничего не узнаем о мультивселенной, кроме последней бесконечной секунды перед окончательным забвением.

Шоашуан понял, что мои силы сейчас на исходе. У меня нет достаточно действенных чар или ритуалов, которые могли бы защитить нас от его гнева.

Он с отчаянием посмотрел на Айанаватту, и тот мрачно отозвался:

– Ты должен лететь на остров Морн и привести помощь. Ведь в этом и состоял наш замысел.

– Я пущу в ход остатки своей магии,- сказал Белый Ворон.- Бес останется здесь, с вами. Я пришлю вам помощь. Но не забывайте, что это может быть опасным для всех нас.

– Я помню.- Айанаватта повернулся ко мне.- Теперь все зависит от тебя, друг мой.

Потом, не говоря более ни слова, Белый Ворон покинул нас. Я с изумлением смотрела ему вслед. Он быстро уносился прочь. Он мчался по холмам и вскоре исчез из виду. Его бегство расстроило меня едва ли не до слез. Я никак не ожидала этого.

Клостерхейм усмехнулся.

– Итак, наши герои показывают свою истинную суть. Вы еще не готовы для подобных свершений, друзья. Вы бросили вызов силам, многократно превосходящим вас.

Я взяла лук и выступила вперед. Будучи в здравом рассудке, я бы выстрелила в Клостерхейма. Но мной овладела холодная ярость. Я стремилась воссоединиться с мужем и была готова сразиться со всяким, кто попытался бы остановить меня. Сама не зная, какому инстинкту подчиняюсь, я вынудила себя шаг за шагом приблизиться к безумно завывающему Шоашуану и наложить стрелу на тетиву. Я отчетливо различала его лицо в центре смерча. Слепящая жгучая ярость не покидала меня. Забыв о страхах, я выпустила первую стрелу в лоб Шоашуана.

Не задумываясь, я вновь прицелилась и выстрелила еще раз. Вторая стрела угодила ему в правый глаз. Третья поразила левый.

Он возмущенно зарычал и завизжал, обхватив голову своими диковинными конечностями. Я знала, что Шоашуана так просто не убьешь. Я рассчитывала удержать противника на расстоянии и, словно бультерьер, изводить его до тех пор, пока он не ослабеет в достаточной мере, чтобы его можно было одолеть.

Глупая мысль, но я не могла придумать ничего лучше!

Я была слишком уверена в себе. Я ослепила чудовище лишь на несколько секунд. Не дав мне опомниться, он ухватил меня ледяными щупальцами и начал подтягивать все ближе к хохочущему рту. Я больше не могла достать стрелу. У меня оставался только лук. Я швырнула его в эту мерзкую пасть.

Многочисленные глаза Шоашуана полыхнули огнем. Он подавился. Мне удалось вызвать у него нечто вроде спазма. Он начал скрести свой рот, хвататься за горло, и внезапно разумный смерч швырнул меня прочь.

Я тяжело рухнула на лед. Вокруг меня простиралась сияющая белизна. Я была ошеломлена и едва сохраняла сознание. Я заставила себя собраться с силами.

Я понимала, что у меня нет иного выхода.

Несколько мгновений я противилась неизбежному, но это был бессмысленный бунт. Понимая это, я все же решилась. Я все еще слышала ужасный рев и скрежет Шоашуана, боровшегося с луком, который я швырнула ему в пасть.

У меня тоже есть предписанный путь в этом мире. Путь, которому я обязана следовать, чего бы мне это ни стоило.

Я смирилась с тем, что меня ожидало. У меня не было другого выбора, хотя результатом могла стать страшная смерть. На секунду ко мне вернулась память, и я точно осознала, что привело меня к этому мгновению. Я поняла, зачем я здесь и что должна сделать. Я поняла этой всей душой и сердцем.

Я поняла, кем должна стать.

Я приготовилась к превращению.

Вторая ветвь. Рассказ Эльрика

Я Эльрик, сын Садрика, прозванный Белым, Я черным рунным мечом владею, Реки крови пролились, с викингов приходом, В песнях вдов звучала великая скорбь – Множество душ украдено было. Когда Тысячи скрелингов посланы были на смерть.

Третья Эдда, "Сага об Эльрике"

То был мой сон, сон тысячи лет,

Был прожит он весь, его страхи и смех,

Сквозь странное время в безумном краю,

Искал колдовство и судьбу я свою.

Я тысячу лет шел за тем, что утратил.

Платить цену за душу – мое проклятье.

Остин, "Рыцарь Равновесия"

Глава 8. Беседа в Саду Дьявола

Эльрик Сереброкожий через Локи владения шел.

Со скалами там говорил он, и древнюю мудрость обрел.

Шел в город Диоклетиана, что прокляла судьба.

Чтобы встретить в нем норманна – Норн раба.

Третья Эдда, "Сага об Эльрике"

Это мой Тысячелетний сон. На самом деле он длился одну-единственную ночь, но я пережил каждый его момент, рисковал погибнуть всевозможными смертями в последней попытке спастись. Я повествую здесь об этом с помощью Ульрика, поскольку мой рассказ причастен к его истории. Этот сон грезился мне, когда я висел, распятый на нок-рее победоносного флагмана Ягрина Лерна символом своего собственного поражения. Я лишился дьявольского клинка Буреносца, который был для меня тяжким бременем и в котором я так нуждался. Я лихорадочно обшаривал свою память в поисках способа вернуть меч, чтобы спасти себя и Хмурника и, если возможно, остановить поток Хаоса, грозивший захлестнуть Космическое Равновесие и отбросить все сущее к его истокам.

В этом сне я искал нихрэйнского кузнеца, который выковал клинок. Я слышал о человеке по имени Волнир, жившем у северного окончания мира – кое-кто зовет его Киммерия но вам он более знаком как Северная Америка. Если я найду его, то сумею отыскать Буреносец. Тогда я смогу спасти себя, своего друга и даже свой мир. Я знал, какой ценой придется заплатить за возможность пройти этим путем грез.

У меня это был уже второй Тысячелетний сон. Для молодого человека моего происхождения он является обязательным курсом наук. Его следует пройти многократно. Вы в одиночестве отправляетесь в дикую местность. Вы голодаете, медитируете, ищете путь в мир долгих снов.

Такие миры определяют и показывают вам будущее. Они открывают тайны вашего прошлого. В таких мирах вы подчиняетесь множеству законов. Некоторые знания можно получить не только в процессе обучения, но и на собственном опыте. Тысячелетний сон и есть источник этого опыта. Память о множестве прожитых вами жизней тускнеет, лишь иногда являясь в ночных кошмарах, но обретенная мудрость остается.

Без этого послушания невозможно научиться управлять Сияющей империей Мелнибонэ. Я могу воспользоваться своими навыками только в чрезвычайных обстоятельствах. Я знаю о том, каким опасностям при этом подвергаюсь, но у меня нет выбора. Судьба моего мира зависит от того, сумею ли я в нужный момент вновь обрести власть над Черным клинком.

В отчаянной попытке прибегнуть к этой невероятной магии я собрал все остатки своих колдовских сил. Я погрузился в знакомый транс. По милости Ягрина Лерна я более чем достаточно наголодался и претерпел телесных лишений. Я искал сверхъестественные врата в миры снов, нащупывал связь со своим прошлым, в котором были запечатлены многие наши судьбы. И она привела меня в ваш мир, в год 900 н. э. Мне предстояло покинуть его в 2001 году после смерти одного из моих родственников.

Выехав из Вены, куда я не так давно вернулся из покоренного Иерусалима, 1 октября я оказался в скалистых Балканах. Здешние жители совмещали разбойничье ремесло с трудом на горных пашнях, который надорвал бы сердце и переломил хребет крестьянину любой другой страны.

Мои доспехи и шлем из вороненой стали привлекали алчные взгляды головорезов всех мастей, но им хватало ума держаться подальше от огромного меча, висевшего на моем поясе. Это был Равенбранд, брат моего Буреносца. Как Равенбранд оказался у меня – это отдельная история, которую еще предстоит поведать.

Вплоть до той недолгой поры моей жизни, когда я обрел покой и счастье в объятиях своей жены Зарозинии я занимался разбоем в Молодых Королевствах, поэтому я благоденствовал в этом мире, не прилагая к тому особых усилий. Я сам и мой клинок были у всех на слуху; лишь немногие отваживались бросить нам вызов. Я служил в Византии и Египте, одолевал датчан в Англии и христиан в Кадисе. В Иерусалиме мне попался на глаза великолепный скакун, которым я пожелал обзавестись, и в результате запутанных событий я помог установить в христианском ордене тамплиеров такой порядок, когда сменявшие друг друга магистры уже не могли потребовать для себя Гроб Господен. Меня привлекла не столько религия христиан, которую я счел примитивной, сколько их политика, которую никак нельзя было счесть таковой.

Христианские пророки то и дело представляли себя и своих единоверцев в ложном свете.

Поскольку их карты помещали Иерусалим в центр мира, я надеялся отыскать там своего кузнеца, но это был ошибочный след. Кузнецы, которых я встречал, подковывали лошадей и ремонтировали доспехи крестоносцев. В Вене я наконец услышал о неком скандинаве, который достигал самых далеких окраин мира и, возможно, знал, где искать нихрэйнского мастера.

Мое путешествие по Балканам проходило без особых приключений.

Вскоре я очутился в землях далматинцев, где единственным законом была кровная вражда, и ни римляне, ни греки, ни турки не имели скольнибудь значительного влияния. В этих горах до сих пор укрывались племена, для которых наступление Железного века ознаменовалось только тем, что теперь они пытались ограбить всякого, кто появился в их владениях, имея при себе какие-либо предметы из металлов. В основном они пользовались старыми кривыми луками и копьями, причем весьма неумело. Лишь однажды кучка охотников попыталась отнять у меня меч.

Их трупы послужили назиданием остальным.

Я встретил теплый, дружеский прием в знаменитом аббатстве Священного яйца в Далмации. Почтенная настоятельница монастыря рассказала мне, что около месяца назад Гуннар Норвежец останавливался для мелкого ремонта корабля в бухте Исприта у западного берега. Аббатиса узнала об этом от матроса, который покинул Гуннара и возвращался домой. Раздосадованной скудостью добычи в цивилизованных портах, Гуннар решил плыть на север к колониям, основанным Эрикссоном и его последователями. Он был буквально помешан на легенде о городе, якобы целиком состоящем из золота.

Матрос, свирепый морской грабитель, поклялся никогда более не плавать под началом таких жестоких капитанов, как Гуннар. После долгой беседы с исповедником он ушел, сказав, что попытает счастья в Святой земле.

Аббатиса была образованной женщиной. По ее словам, Исприт знавал лучшие времена. Теперь центр власти переместился в Венецию.

Норвежец весьма удачно выбрал место. Аббатиса сообщила мне, что старый имперский порт находится на расстоянии чуть меньше трех дней езды на хорошем коне. Или двух, с добродушным смехом добавила она, если наездник отважится пересечь Сад Дьявола. Она обняла меня за плечи с силой, которая сокрушила бы человека, не столь закаленного в битвах, как я.

Матрос утверждал, будто бы Гуннар стремится покинуть порт как можно быстрее. Он опасается, что его запрут там как в ловушке. Викинги уже разгневали венецианцев своими набегами на Паг – тот был успешным,- и на Раб, который закончился для них неудачей. Покой и процветание этих старинных, словно погруженных в дрему адриатических портов всецело зависели от Венеции, и их обитатели радовались тому, что главные пути крестоносцев пролегали в стороне. Папа римский призвал к крестовому походу в 1148 году. Он буквально затопил Европу и арабские страны своим безумием, от которого впоследствии скончался. Именно он придумал джихад. Арабы как нельзя лучше усвоили его уроки.

Я не ссорился ни с одной из соперничающих сект, которые заявляли, будто бы служат одному и тому же Богу. Человеческое безумие всегда было таким банальным. Иерусалим утратил интерес для меня. Я получил от города все, в чем нуждался – коня, немного золота и загадочное кольцо на пальце. Я ненадолго окунулся в политическую жизнь города, но вскоре мне стало безразлично, восстановят там порядок или нет.

Иерусалим был бурлящим средоточием деятельности всех этих сект, и, вне всяких сомнений, сохранит эту славу.

Тем временем Венеция распространяла свое влияние повсюду, где ослабевала власть турок. У венецианцев были серьезные причины ополчиться против Гуннара. Их флот попытался захватить викинга у Нина, но он ускользнул, повредив при этом "Лебедя". Он был готов на все, лишь бы не отдать в руки врага свой корабль. Говорили, что это судно – последнее в своем роде, как и Гуннар – в своем. Прочие викинги провозгласили себя королями и занялись расширением имперских территорий в качестве миссионеров своего Христа.

Покуда внимание всего мира было приковано к Крестовому походу, человек, которого я искал, всю зиму продолжал пиратствовать, захватывая бедные городки Адриатики, стараясь не накликать на себя гнев Венеции. Вплоть до последнего времени ни Византия, ни Турция, ни иные оплоты местной власти не имели ни возможности, ни желания отправить свои корабли в погоню за морским разбойником. О его опыте и жестокости ходили легенды, его судно обладало редкостной быстротой и маневренностью. Красота "Лебедя" была под стать его удачливости.

Однако порты, которые прежде считались нейтральными либо спорными территориями, теперь находились под защитой Венеции. Венеция быстро расширяла свою торговлю. Дожи вознамерились отнять у Гуннара его сказочный корабль.

Я узнал, что Гуннар по происхождению был не викингом, а русом.

Изгнанный из Киева, он вернулся к лихому ремеслу своих пращуров скорее из необходимости, чем ради приключений. В остальном он был настоящей загадкой. Ни христианин, ни иудей, ни мусульманин, он никогда не показывал лицо даже своим любовницам. Днем и ночью он носил полированную стальную маску.

– Дьявольски таинственный человек, правда?- сказала аббатиса.- Насколько я знаю, он не болел ни оспой, ни проказой.

Почтенная монахиня была простой земной женщиной и до принятия сана заправляла афинским борделем. Она внимательно следила за событиями в округе. Поддавшись обаянию настоятельницы, я свел с ней дружбу – это было приятно и полезно с политической точки зрения, хотя, боюсь, я показался ей чуть более сверхъестественной натурой, чем она ожидала. Однако, прежде чем мы отправились спать, к нашей компании присоединился еще один образованный и бывалый человек, который по воле случая остановился в монастыре на ночь.

Гость появился здесь за несколько часов до меня. Жизнерадостный мужчина невысокого роста, с широким ртом и рыжими волосами, он вполне мог оказаться родственником моего старого друга Хмурника. Как всегда в подобных сновидениях, мои воспоминания довольно расплывчаты во всем, что касается другой жизни. Этот монах был военным священником; он носил короткую кольчугу под тяжелой домотканой рясой, грозный на вид меч восточного образца в замысловатых ножнах и башмаки из отменной кожи, хотя и весьма потрепанные.

Он представился на греческом, который все еще был самым распространенным языком в здешних местах. Брат Тристелунн был иеронимским отшельником- покуда, по его словам, не вернулся к людям из-за своей природной общительности. Теперь он по мере сил сводил концы с концами, обслуживая свадьбы, похороны, составляя письма и торгуя святыми мощами. К сожалению, для его меча находилось куда больше работы, чем для молитвенника. Крестовый поход разочаровал его. Распространение христианства – благородная цель, сказал Тристелунн, однако ее достигают средствами, недостойными мужчин.

Действуя от имени своего Господа, крестоносцы убивают иудейских старух и детей.

Он знал норвежца, которого я искал.

– Кое-кто называет его Гуннаром Злодеем, но у него есть десятки имен и похуже. Этот капитан настолько жесток, что с ним могут плавать только самые отпетые мерзавцы.

Гуннар был язычником, поэтому его попытка примкнуть к Крестовому походу и разбогатеть была решительно пресечена.

– Даже такой лицемер, ханжа и стяжатель, как Сент-Клер, не позволил бы принять в ряды воинства нераскаявшегося идолопоклонника.

Гуннар славился своим коварством, и не было никакой гарантии, что, оказавшись в Святой Земле, он не перебежит к Саладину. Обратиться за помощью к Гуннару Обреченному мог только тот, кому был крайне необходим хороший мореплаватель.

– Он гораздо опытнее Эрикссона. Гуннар прокладывает курс при помощи волшебных магнитов. Он всегда готов рискнуть и выходит сухим из воды даже тогда, когда погибают все его спутники. Он не только достиг края мира, но и обошел его вокруг.

Брат Тристелунн сказал, что встречался с Гуннаром, когда тот состоял капером на византийской службе. Монаха изумляло то, как в нем уживались острый ум и алчность. Гуннар пытался увлечь Тристелунна своим замыслом ограбления богатого ирландского аббатства, в котором, по слухам, хранился Святой Грааль. Однако применяемые им методы крайне раздражали византийцев, и они изгнали его. Некоторое время он служил турецкому султану, но сейчас опять плавает самостоятельно и готовит новую экспедицию, раздавая налево и направо обещания, что каждый, кто отправится с ним в плавание, получит долю, которой позавидовали бы калифы.

Брат Тристелунн подумывал об участии в походе, но предательский нрав Гуннара был отлично ему знаком.

– Шансы вернуться в цивилизованный мир практически отсутствуют.

У монаха был билет на корабль, которому предстояло через несколько дней отправиться из Омиса на Пиренейский полуостров. Он собирался добраться до Кордовы – там он рассчитывал получить должность переводчика и всласть поработать в великолепной городской библиотеке, разумеется, если калиф по-прежнему благосклонен к неверным.

Как и многие в этих местах, Тристелунн знал меня по имени Иль Пьель Д'Аргент, "Сереброкожий", а мой меч здесь называли Дентануар – "Наводящий страх". Как правило, люди избегали меня из-за моей отталкивающей внешности, однако монаха она ничуть не смущала. Он беседовал со мной, словно старый добрый друг.

– Если вы вопреки уговорам аббатисы решите срезать путь к побережью, то я советую вам ради вашей же пользы остановиться у Предков. Может быть, они пожелают кое-что вам сказать. Они изъясняются кратко, но очень медленно. Услышать их – настоящее искусство. Каждый звук их голоса содержит в себе мудрость целой книги.

– Предки? Ваши родственники?

– Родственники всех людей,- ответил рыжеволосый монах.- Они знали мир еще до того, как Всевышний создал его. Предки – самые древние и самые разумные камни в этой части мира. Вы узнаете их с первого взгляда.

При всем своем уважении к мнениям и суждениям Тристелунна я не обратил на его слова ни малейшего внимания. Я с самого начала собирался проследовать сквозь горы и спуститься к бухте кратчайшим путем, и пропустил предостережения аббатисы мимо ушей.

Я поблагодарил монаха. Я был бы рад продолжить беседу с ним, но он извинился и отправился спать, сказав, что не может задержаться здесь надолго.

Утром аббатиса сообщила, что Тристелунн уехал до рассвета и просил напомнить мне о Предках. Она вновь попыталась отговорить меня ехать через Сад Дьявола.

– Это древнее обиталище зла,- сказала она.- Неестественные пейзажи, тронутые прикосновением Хаоса. Там ничто не растет. Тем самым Всевышний дает нам знак избегать этих мест. Там по-прежнему царствуют языческие божества.- По глазам монахини я понял, что у нее разыгралось воображение.- Пан и его собратья до сих пор высмеивают там откровения Христа.- Она едва ли не заговорщически стиснула мою руку.

Я заверил ее, что никакие проявления Хаоса меня не пугают, но, тем не менее, я буду настороже и постараюсь уклониться от вероломных нападений. Аббатиса сердечно расцеловала меня и сунула мне в руки мешок с едой и бодрящими травами, пожелав, чтобы Господь не оставил меня в моем безумном предприятии. Также она заставила меня принять в подарок драгоценную рукопись, отрывок из священных книг, в котором упоминалась Долина Смерти. Спрятав пергамент под кольчугой, которую я надел скорее ради спокойствия аббатисы, нежели для защиты от нападений в Саду Дьявола, я поцеловал ее на прощание и сказал, что отныне я неуязвим. Она ответила на своем языке, который я почти не понимал. Потом добавила по-гречески:

– Остерегайтесь Вершителя Кризисов.

Эти же слова она произнесла накануне вечером, когда мы вместе с ней разложили пасьянс и углубились в изучение карт.

Монахини и послушницы аббатства поднялись на стены и смотрели мне вслед. Вероятно, все они слышали сплетни о Сереброкожем. Неужели их настоятельница и впрямь совершила богоугодный поступок, разделив ложе с прокаженным? Я решил, что те из них, кто поверил в это, отныне не сомневаются в том, что ей уже уготовано место в раю.

Внутренне улыбаясь, я с должным почтением поклонился им и погнал своего могучего черного скакуна Соломона по горной дороге, изобиловавшей в ту пору оленями, козами, медведями и кабанами, на которых охотились местные крестьяне и разбойники, нередко совмещавшие оба этих ремесла. Дорога должна была провести меня через Сад Дьявола к западному побережью.

В большинстве своем здешние славяне были грубоватыми, непривлекательными людьми. Лучшие представители их расы пали жертвами запутанных продолжительных семейных междоусобиц. И только вливание романтической монгольской крови придало внешности далматинцев поразительную красоту.

Повсюду, кроме Балкан, возникали мощные культуры, оказывая воздействие на мир, но эти горы могли порадовать только человека с нездоровой психикой. Вдоль побережья имелось несколько очагов цивилизации, н большинство из них были истощены податями в пользу десятков государств.

Исприт был резиденцией удалившегося от дел императора Диоклетиана, который разделил Римскую империю на три части и оставил ее на попечение триумвирата наследников, которые непрерывно воевали и убивали друг друга; в числе погибших оказалась и дочь Диоклетиана. Его нелепый шаг определил политику в этой части мира на доброе тысячелетие. Злополучный бывший император, надеявшийся уравнять могущество соперничающих сил, был последним полноправным наследником власти цезарей.

Теперь старую империю поддерживали в основном те, кто примкнул к Карлу Великому, после того как Папа римский помазал его на престол.

Их алчность, прикрываемая рыцарскими идеалами, привела к невероятной экспансии; их захватническим войнам, которые зачастую велись под знаменем религиозной реформы, был суждено длиться до тех пор, пока они находились у власти. Норманны уже распространили свой высокомерный, хорошо организованный феодализм на значительную часть Франции и Англии, а их народам в свою очередь предстояло нести его остальному миру. В Риме считали, что непокорные саксы и англы нуждаются в крепкой руке нормандских герцогов, чтобы создать собственную нацию, которая в свое время уравновесит могущество главы Священной Римской империи.

В благодарность за гостеприимство я поделился с обитателями аббатства самыми свежими и любопытными новостями. Разумеется, мой интерес к их миру в основном ограничивался поисками, которые я вел.

Большинство сплетен мы черпаем, подслушивая разговоры в тавернах, но бродяга вроде меня тщательно избегает таких мест. История здешних жителей мало занимала меня. По сравнению с моей собственной она была грубой и примитивной. Я в достаточной мере оставался мелнибонэйцем, чтобы ощущать превосходство над смертными большинства вероисповеданий.

Посредством моих чувств граф Ульрик имел возможность проследить превращение своего клана в нацию, а в снах он воспринимал мои грезы, словно свои собственные. Он видел мои сны, а я – его. Но он не переживал мои грезы, как я, и, подозреваю, запомнил еще меньше. Он сам волен выбирать, что удержать в памяти, а что забыть.

Лето близилось к концу, но солнце на удивление сильно припекало мою голову в шлеме. Я заметил, что окружающий пейзаж изменился. Скалы заострились, горные склоны шли уступами, а в глубоких ущельях струились ручейки, наполняя окружающий мир неземной музыкой. Судя по всему, я вошел в Сад Дьявола. Моему коню становилось все труднее переступать по глинистой почве.

Эта пустынная местность была изумительно красива. Здесь было очень мало растительности. Изредка я ловил бодрящий аромат еловой хвои.

Огромные известняковые вершины сверкали в лучах солнца. Все тропинки были скользкими и ненадежными. Узкие оживленно бурлящие речки ниспадали с террасы на террасу среди камней самых причудливых форм.

На массивных скалах, возносившихся к небу, лежали плотные тени, казавшиеся черными на фоне яркой белизны. Редкие озерца, синие как лед в солнечных лучах, отражали бегущие облака, словно полированная сталь. На скудных пятачках земли росли рощицы синих сосен и толстых дубов. Я то и дело слышал рокот камней, сброшенных копытами горного козла, пустившегося наутек. В трещинах скал, забитых комковатой почвой, росли папоротники и кипрей. Этот пейзаж был знаком мне с детства, когда я, еще будучи фон Беком, отдыхал здесь с родственниками, владевшими виллой на побережье. Также он напомнил мне безлюдные земли Мелнибонэ, в которых фурны, дружественное нам племя драконов, возвели свой первый величественный город из камня и огня.

День становился все жарче, и чистое синее небо расцвечивало местность богатством красок. Меня охватила непривычная ностальгия. Это чувство было не слишком приятным. У меня возникло ощущение постороннего вмешательства, как будто чужой разум пытался вторгнуться в мой мозг.

Носителем этого разума было нечто намного старше, массивнее меня, что-то, вновь напомнившее мне о Мо-Оурии и вызывавшее образы и воспоминания о событиях, которые, вполне возможно, еще не происходили в истории этого мира.

Я умел держать себя в руках в подобных обстоятельствах, но меня продолжала терзать тревога. Мой скакун Соломон также все больше нервничал – вероятно, ему передалось мое настроение. Мне хотелось как можно быстрее покинуть эти места. Мы упорно продолжали двигаться к западу; конь с изумительной легкостью держался тропы. Порой мы словно прилипали к каменным стенам, будто ящерица, глядя вниз на отвесные склоны и далекие блистающие водные потоки, расцвеченные поистине колдовскими красками.

Эту ночь я провел в естественной пещере, убедившись сначала, что она не занята медведями. По пути я не встретил ни одного поселения людей. В этих местах человеку нечем обеспечивать свою жизнь.

Я встал рано утром, умылся, поел, оседлал Соломона, облачился в доспехи, надев вместо шлема капюшон. Сверхъестественный облик долины вновь потряс меня. У дальнего ее конца виднелось широкое мерцающее озеро.

Пришпорив Соломона, я почувствовал близость других существ, ощутил их запах, их массивность. Я инстинктивно чувствовал уважение к ним, хотя и не сознавал, что они собой представляют. Они находились неподалеку, и их было много. Это все, что я знал наверняка. По всей видимости, они превосходили возрастом офф-моо, которые были свидетелями всех этапов истории Земли. Они хранили память о том мгновении, когда их изгнали из газообразного солнечного Эдема, чтобы начать формирование этой планеты.

Даже звезды в небе этого мира чуть отличались от тех, к которым я привык. Я решил, что будет гораздо разумнее узнать, о чем может поведать мне Сад Дьявола, нежели судить о нем с точки зрения мелнибонэйца. Я почувствовал, что здесь некогда происходила великая битва. Хаос и Закон сражались здесь с невиданной прежде яростью. Я находился в одном из самых старых и недоступных обиталищ сверхъестественных сил в этом мире. Оно сохранилось в неизменном виде. Только теперь я начинал осознавать его таким, какое оно есть. Даже самые значительные события человеческой истории нимало не затронули его обитателей. Это были мудрые существа, повидавшие несравненно больше, чем кто бы то ни было; они были свидетелями тому, как все идеалы людей ниспровергаются их же глупостью. Однако цинизм был совершенно им чужд. Мыслительные процессы этих древних созданий были столь неторопливы, что их практически невозможно было уловить, тем не менее, они сохранились в памяти Земли.

Чтобы произнести свое собственное имя, им требовалось время, за которое сменялись несколько поколений смертных. Посвященные прислушивались к ним с величайшим вниманием. Немногие просили у них совета, хотя почти все знали, как это сделать. Как правило, их ответы приходилось обдумывать столь медленно и тщательно, что вопрошавший мог умереть, прежде чем прийти к какому-либо заключению. Когда они погружались в сон, их покой мог длиться миллионы лет, а просыпались они на считанные секунды. Они никогда не тратили слов попусту. Я начинал понимать, о чем говорил брат Тристелунн.

В пору ученичества я немало времени провел среди таких древних созданий, и все же мне было не по себе. Окажись со мной Хмурник, он непременно выразил бы осторожные опасения, и я высмеял бы его. Но я был здесь один. Я уцелел в доброй сотне кровавых битв, но еще никогда мне не было так страшно, как сейчас.

Я спешился и повел Соломона на водопой к одному из глубоких ручьев долины. Я заметил, что ее стены расступились. Я оказался в амфитеатре с крутыми склонами, кое-где тронутыми зеленью растительности. Там и здесь виднелись редкие цветы, но в общем эта просторная площадка была пуста, если не считать мягкой травы. Она напоминала мне ухоженные пастбища для овец и коз, которые я встречал в иных местах.

Известняковые скалы отделились друг от друга, образуя высокие столбы, похожие на головы и фигуры. Мне чудилось, что я улавливаю их настроение. В этих огромных естественных колоннах чувствовалась жизнь, угадывались разнообразные эмоции. Было совсем нетрудно понять, отчего в этом районе так распространены легенды о великанах.

Старые карты называли это место Тролльхеймом. По верованиям, отсюда происходила едва ли не половина сказочных гигантов Европы. Вспомнив слова рыжебородого монаха, я попробовал найти надписи на скалах. Я бегло читаю на греческом, латинском и арабском и владею еще несколькими языками, хотя и не так хорошо.

Я не нашел надписей. Однако, проводя пальцами по каменным поверхностям, я ощутил явственную, хотя и слабую вибрацию, похожую на рокот. Можно было подумать, что я потревожил сонный улей. Я отдернул руку и отодвинулся на шаг, со страхом замечая лица, проступившие на окружавших меня скалах. Если эти камни разумны и настроены против меня, я не смогу проложить сквозь них путь своим мечом.

Мои чувства острее, нежели у большинства смертных, однако Соломон первым услышал звук. Конь фыркнул и заржал. Потом звук коснулся и моих ушей- низкий, рокочущий, словно идущий из-под земли. Он быстро усилился до тяжелого гудения, и вся долина отозвалась на него.

По склонам пробежала рябь. Камни заплясали и запели. Звук вновь понизился, и я с ужасом почувствовал, как каньон заполняет мощный поток жизненной энергии, как будто сама мать-Земля очнулась от сна.

Соломон, который вел себя на удивление тихо, вдруг громко фыркнул. Я увидел, что его массивные задние ноги затряслись, а глаза дико расширились. Мой храбрый скакун был слишком испуган, чтобы тронуться с места. Ему повсюду чудились враги.

Мне удалось сохранить самообладание, но я никак не мог решить, что делать дальше. Потом долину в мгновение ока заполнило чудесное ощущение милосердия и добра.

Земля содрогнулась от могучего толчка. Это был удар огромного сердца планеты. Вызванные им колебания принесли мне радость и ощущение цели. Моя ладонь соскользнула с рукояти меча, на которой лежала по укоренившейся привычке. Теперь я увидел своими глазами чародея их лица. Я был актером на сцене. Скалы были моими зрителями. Они ряд за рядом возвышались по краям ущелья; их глаза были скрыты в тенях, на губах играли насмешливые улыбки, в которых не было человеческой иронии, но лишь мудрость прожитых тысячелетий. Находясь в газообразном состоянии, они были разумны. Превратившись в жидкую лаву, они обрели интеллект. Став подвижной твердыней планеты, они познали нравственность. Вздыбившись горами, они научились созерцанию. Их разум, медленный и древний, хранил накопленный ими опыт. Вся их жизнь, длившаяся миллионы тысячелетий, была посвящена созерцанию и осмыслению.

Заговорить их побудило нечто, имевшее огромное значение для судеб мультивселенной, их мира и моего. Едва ли ухо смертного было способно услышать хотя бы крохотную часть сказанного ими.

Они произнесли четыре слова, и на это ушло четверо суток; однако наше общение этим не ограничивалось. Величественные головы смотрели на меня, изучая, сравнивая, и, вне всяких сомнений, вспоминая многих других, приходивших сюда за их мудростью. Мой конь успокоился и стал щипать траву. Я сидел и слушал Предков, которые стояли у истоков нашего происхождения, которые в своей огненной юности были оторваны от матери-Солнца и образовали планеты.

Их любовь к жизни замедлилась, но не угасла. Их мысли были такими же концентрированными, как и их физическая форма. Каждое слово в переводе даже на самый лаконичный язык занимало несколько строк. По сравнению с их языком старомелнибонэйский казался вычурным и нелепым. Только особым образом подготовленное ухо огло уловить едва заметные изменения тона. Мне пришлось вспомнить древнюю пословицу и замедлить свое восприятие времени. Только так я мог понять их.

Я мало-помалу начинал воспринимать их сверхъестественную речь. Я даже не догадывался, почему каменные прародители всех мужчин и женщин этого мира решили заговорить со мной. Однако я понимал, что их слова составляют важную часть моего сна. Я сидел, погрузившись в странное, но не лишенное приятности общение. Забыв о надвигающемся сроке отплытия Гуннара, я четверо суток внимал этим камням.

Первое слово Предков означало следующее:

ТАМ, ГДЕ ВЕТРЫ ВСТРЕТЯТ РОГА ЖЕНЩИНЫ, ВЫСТУПИ ПРОТИВ

РАЗРУШИТЕЛЯ СУДЬБЫ, И ПРЕВРАТИ ЕЕ В ТВОЕГО ВЕРНОГО

СОЮЗНИКА

Перед моим мысленным взором возникло видение белого зверя, озера и сияющего здания в окружении еще одного природного амфитеатра. Я понял, что это и есть место моего назначения- там мне откроется смысл и цель моих грез.

Второе слово Предков сообщало:

КЛИНОК ПОДДЕРЖИВАЕТ РАВНОВЕСИЕ

ЧАША ХРАНИТ ЕГО

ДРАКОН – ТВОЙ ДРУГ

Я словно наяву увидел меч с эфесом; его кончик был погружен в сосуд, похожий на кубок, а из тени на меня взирал огромный желтый глаз.

Третье слово Предков:

КОРНИ И ВЕТВИ ДЕРЕВА ПИТАЮТ ЖИЗНЬ ВСЕГО СУЩЕГО

Я увидел огромное дерево, раскидистый дуб, укрывавший ветвями весь мир. Его корни глубоко проникали в толщу Земли. Под его ветвями прятался еще один образ, символизировавший то же самое, но в иной форме. Я понял, что это – Космическое Равновесие.

И, наконец, четвертое слово:

ИСПОЛНЯЙ СВОЙ ДОЛГ

На какое-то неуловимое мгновение мне предстало величественное видение: огромный зеленый дуб на фоне сверкающего серебром небосклона. Потом оно исчезло, сменившись более прозаичным зрелищем голых скал и мягкой травы у их подножий. Предки замолчали и уже погрузились в сон. Чувствуя себя так, как будто на меня скорее взвалили новое бремя, чем что-то объяснили, я с должным почтением поблагодарил Предков и пообещал тщательно обдумать каждое их слово.

Но я был вынужден сам себе признаться, что не вижу в них особого смысла. Быть может, эти скалы вступили в пору старческого заката?

Внезапно мне пришло на ум, что я веду себя донельзя глупо. Я поехал через Сад Дьявола ради сокращения пути. Но вместо того, чтобы сберечь время, я потратил несколько лишних дней. Гуннар, должно быть, уже покинул Исприт. До сих пор я был самым медлительным из смертных, но теперь стал самым торопливым. Моему коню предстояло показать все, на что он способен.

Я проделал на Соломоне весь путь от Акры. Он достался мне от ломбардийского рыцаря, который, подобно большинству крестоносцев, отправился в поход исключительно ради Земли обетованной.

Добравшись туда, он нашел ее пустынной и бесплодной, примкнул к тамплиерам и в отчаянии предался пьянству и игре, которые, как и следовало ожидать, закончились поединком. Я с удовольствием принял его вызов. Я уже давно положил глаз на Соломона, вдобавок, меня в ту пору мучила слабость, и я не отказался бы подкрепить свои силы, заполучив душу-другую, особенно если эти души в достаточной мере созрели.

Религиозные взгляды этих грубых животных были таким же низменным самообманом, который, по моим наблюдениям, сопровождал каждый их поступок. Религии совершенно чужды человеческой натуре, а их роль в миропорядке сводится к тому, чтобы порождать определенного рода безумие, жертвы которого непрерывно пытаются вынудить реальность подкреплять свои вымыслы. Конечным итогом этого неизбежно становится полное разрушение мира, в котором они живут. На протяжении истории всех народов всякий раз, едва благочестивый Закон поднимет свое знамя, за ним по пятам следует Хаос.

По слухам, соплеменники Гуннара посещали Киммерию, но вполне могло случиться и так, что он не сумеет мне помочь. Что ж, это очень скоро выяснится.

Я уже бывал в Исприте, правда, добирался до него морем. Окрестные горы оделись в зелень, все чаще попадались леса, и, невзирая на спешку, поездка казалась мне все приятнее. Незадолго до заката я оказался у спуска к городу. Передо мной в золотых лучах солнца раскинулись спокойные воды Адриатики, похожие на жидкое олово. Этот защищенный огромным мысом город понравился Диоклетиану своим чистым воздухом и живописными видами. Порт обступали руины стен и колонн, явно возведенных во времена Рима. Однако там, где на мачтах массивных трирем некогда развевались имперские вымпелы, теперь стояли торговые и рыболовные суда. Здесь был лишь один зарифленный парус на тонкой высокой мачте; ее наблюдательная площадка была украшена фигурой дракона, обвившегося вокруг вершины, на которой развевался черный флаг. Этот парус узнал бы кто угодно, кроме жителя удаленных от моря земель – типичные для древних скандинавов краснолазурные полосы на белом фоне. Гуннар все еще был в порту.

С высоты город казался неряшливым и беспорядочным. Хижины и домики с соломенными крышами теснились среди мраморных руин огромного римского поселения. По мере приближения начинала ощущаться истинная красота города, а вместе с ней – довольно резкий запах мусорных куч и свалок на берегу бухты. Впрочем, они были незаметны, если глядеть в сторону темно-синего моря, которое в лучах заходящего солнца окрашивалось в красные оттенки. Я спускался с гор в этот причудливый порт по старинной торговой дороге.

Несколько веков назад император выстроил здесь дворец с видом на свои личные пристани и Адриатику. Единственным назначением этой обширной группы зданий было обеспечить уют императору-изгнаннику и помочь ему забыть о бедствиях и тревогах, многие из которых были следствием его политики. Город окружала высокая стена. Внутри были возведены фонтаны и крытые галереи, храмы и церкви, роскошные бани и бассейны, проложены дорожки, высажены рощицы деревьев. Повсюду стояли скамьи и столики из базальта, мрамора и агата. Когда я приезжал сюда в последний раз, признаки упадка были не столь вопиющи.

После крушения Римской империи в Исприте возросло влияние варваров. Византия еще не набрала силу, чтобы обеспечить суверенность города, и порт заполонили вольные рыбаки, поставщики металлического лома, работорговцы, купцы, пираты, меховщики и представители всевозможных иных профессий, честных и противозаконных, какие только известны человеку. Порт не имел важного стратегического значения, но был весьма оживленным. Роскошный дворец стал приютом для целой общины. Ее члены заняли комнаты и галереи, растили в садах овощи и фрукты, приспособили залы для торговли и собраний, а бассейны, которые все еще поддерживались в рабочем состоянии- для снабжения проточной водой. Даже для меня этот хвастливый, сквернословящий, шумный, хохочущий, не скованный условностями людской муравейник не был лишен определенного обаяния.

Фонтаны уже давно пересохли. Некоторые из них стали центрами уличной жизни; их изысканная каменная кладка являла собой поразительный контраст простоте городских жителей. В парках предместий держали свиней, коз и овец, и по мере приближения к ним вонь усиливалась, но вновь спадала, как только вы оказывались на улицах.

Я ехал среди хижин и каменных домов, казавшихся жертвами десятков пиратских набегов, в ходе которых было похищено все ценное. Однако теперь здесь царило куда большее оживление, чем на обломках моей старой империи. В тех имперских развалинах падшее величие уступило место энергичной раскованной толпе. Это была одна из наук, которые я пытался преподать своим соотечественникам. Завершающим уроком была демонстрация их слабости перед лицом нового человеческого племени, бросившего им вызов.

Те люди-завоеватели явились под моим предводительством. Я разрушил Грезящий город. Неудивительно, что я предпочитаю этот сон. Здесь, в этом мире, я был всего лишь прокаженным чародеем с талантами полководца. Там я был принцем, который предал свой народ и рассеял его, лишил крова, обрек на смерть и забвение. Мой поступок помог Ягрину Лерну, всегда стремившемуся сокрушить могущество Мелнибонэ, поднять Владык Высших миров против космического Равновесия под знаменами богов Энтропии.

Силы Закона и Хаоса сами по себе не являются злыми или добрыми. О Владыках Высших миров я судил по их поступкам. Некоторые из них были достойны доверия, другие – в меньшей степени. Мой покровитель Владыка Хаоса герцог Ариох был последователен в своих действиях, хотя и весьма жесток, но в этом мире он не имел значительного влияния.

Единственным источником освещения в этом лабиринте булыжных улиц служили таверны и жилые помещения. Сквозь промасленный пергамент окон проникали лучи ламп и свечей, окрашивая сумрачный город янтарными оттенками. Я разыскивал постоялый двор для моряков, о котором говорил брат Тристелунн. В воздухе витали запахи озона и рыбы. Я с удовольствием отведал бы свежих осьминогов. В Мелнибонэ их употребляли в пищу с великим почтением. Эти создания превосходят интеллектом многих смертных и, разумеется, обладают более тонким вкусом.

Мелнибонэйские обычаи несовместимы с воззрениями, которые я приобрел под влиянием своих спутников из числа людей. Киморил, когда она еще была жива, даже не догадывалась, насколько мне претит каннибализм. Сама она не задумываясь принимала участие в ритуальных застольях. Я же не видел ни малейшего наслаждения в искусстве пытки, которое культивировалось мелнибонэйцами на протяжении тысячелетий. Для них смерть, как, впрочем, и убийство – строго определенная, формальная процедура.

Еще совсем молодым я начал сомневаться в целесообразности такого подхода. Жестокость вряд ли назовешь ремеслом, а уж тем более – искусством. Моя тревога за судьбу Мелнибонэ имела под собой практические основания. Я жил и путешествовал по Молодым королевствам и понимал, что они очень скоро превзойдут нас. Не потому ли я примкнул к врагам? Но я сразу выбросил эту мысль из головы.

Сейчас у меня не было времени терзаться ощущением вины.

Я отыскал покосившееся дощатое строение с соломенной крышей и вывеской, освещенной тусклой коптилкой, в которой горел рыбий жир.

На вывеске древним кириллическими буквами было выведено "Одиссей"- то ли имя хозяина, то ли мифического героя, которым он надеялся привлечь посетителей. С времен Золотого века таверна заметно обветшала.

Я не испытывал доверия к далматинцам, поэтому спешился и ввел коня в помещение. Здесь воняло прокисшим вином и тухлым сыром. Солому на полу не меняли уже несколько месяцев. В углу валялась дохлая собака. Ее запах притягивал мух и забивал все остальные ароматы. Большинство посетителей сидели на скамьях и играли в триктрак. Мое внимание привлекли двое в дальнем от собаки углу. Они негромко переговаривались. Их грязные светлые волосы, типичные для датских пиратов, были заплетены в две косы, на которые попадало столько же мясной подливки, сколько в рот их обладателей. Однако они, по всей видимости, пребывали в добром расположении духа и достаточно бегло говорили по-гречески, чтобы их можно было понять. Они явно были здесь желанными гостями – дочь хозяина остановилась подле них и сказала что-то шутливое; все трое весело смеялись, пока не разглядели меня более отчетливо.

– Славная лошадка,- сказал тот, что был повыше. Его глаза чуть сузились, хотя он и пытался совладать со своим лицом. Эта реакция была мне знакома. Он увидел перед собой Сереброкожего и теперь гадал, не доведется ли ему на своей шкуре почувствовать, что такое проказа. Либо лишиться своей бессмертной души.

– Мне нужен мальчик для ухода за конем,- сказал я.- Возможно, я продам его.

Я выставил на всеобщее обозрение серебряную монетку. Меня со всех сторон окружили оборванцы, я выбрал одного из них и пообещал отдать ему деньги, если он накормит Соломона и присмотрит за ним. Еще я добавил, что если он найдет покупателя, ему обеспечены комиссионные.

Потом я окинул взглядом растерянные лица викингов и сказал, что ищу человека по имени Гуннар Злосчастный. Язвительный намек не ускользнул от их внимания.

– Его зовут Ярл Гуннар Валди, и он любит, чтобы с ним обращались учтиво,- заявил младший, хотя ему было явно не по себе. Я мысленно окрестил этих двоих Лейфом-маленьким и Лейфом-большим.

Мальчишка повел Соломона в конюшню, а я повернулся к одной из служанок и потребовал мех их лучшего желтого вина. Я сказал викингам, что тоже люблю любезные манеры и сочту себя оскорбленным, если они не присоединятся ко мне. Посетители, сидевшие за доской для триктрака, услышали нашу скандинавскую речь и мельком посмотрели на меня без особого интереса, сочтя меня чужеземцем. Это были венецианские рыбаки, которые поселились здесь недавно и еще не слышали о Пьеле Д'Аргенте и его мече, который в Венеции называли "Иль Корво Нуар" по имени его легендарного создателя, который на самом деле лишь приладил к готовому клинку замысловатую рукоять. Ходили слухи, что душа Корво стала первой добычей меча.

Смахнув пыль с накидки крестоносца, которую все еще носил, я уселся рядом с двум Лейфами, смотревшими на меня настороженными глазами.

Их руки были столь же ухоженными, насколько были сальными их волосы. Я подумал, что, поскольку они едят в основном при помощи пальцев, то их следует содержать в чистоте. Впрочем, для мелнибонэйцев очень многие людские привычки остаются загадкой. Например, мы не нуждаемся в бритве и отхожих местах, а посему мало кто из нас знает, что такое борода и унитаз.

Вероятно, викинги считали меня изнеженным византийцем, усвоившим восточные манеры. Но они были достаточно наслышаны о моей репутации и обращались ко мне с безупречной учтивостью. Викинги славятся своей поэзией, музыкой и изящными ремеслами; они ведут культурную жизнь и весьма гостеприимны. Эти два морских грабителя хотя и служили под началом одного из самых жестоких капитанов, были неплохо информированы и сказали мне, что уже подумывали расстаться с Гуннаром и вступить в ряды крестоносцев, либо заняться торговлей в Византии. Но у них, в сущности, нет выбора. Им суждено плавать с Гуннаром до тех пор, пока не явятся валькирии, чтобы отвезти их в Валгаллу. Они подозвали мальчишку и отправили его к Гуннару.

Едва мы осушили мех, вокруг поднялась суматоха и послышались приветственные выкрики. В таверне появился ярл Гуннар.

Он никогда не показывал свое лицо. Говорили, будто бы оно до такой степени обезображено шрамами, что Гуннару невмоготу смотреть на него в зеркало. Меня изумил его причудливый шлем в виде головы грифона с открытым грозным клювом. На месте шеи находилась маска из полированной стали. Гребень шлема в восточных традициях был искусно выкован из серебра и олова. Однако первым, что я увидел, посмотрев на Гуннара, было мое собственное лицо. Он шагал ко мне тяжелой угрожающей походкой.

Гуннар Обреченный казался настоящим медведем. Он был вдвое шире меня и чуть выше. Я без труда представлял эту наводящую ужас фигуру на мостике корабля. Он носил шерстяной клетчатый плащ тонкой вязки и белоснежную льняную рубаху. По пиратскому обычаю его руки были тщательно, по-девичьи ухожены. В его волосах до плеч почти не было седины. Своими аккуратно подстриженными ниспадающими локонами, богатой одеждой и высокими сапогами из оленьей кожи он напоминал датского аристократа прошлого века. Все в его облике казалось несколько архаичным. С тех пор, когда последние из викингов отправлялись в свои грабительские походы, миновало более сотни лет.

Более всего скандинавские мореходы напоминают мне моего старого друга, грубовато-добродушного, прямого и практичного Смиоргана Лысого из Пурпурных городов. Но Гуннар показался мне полной его противоположностью. В нем было нечто отталкивающее. Он слишком долго усваивал грубые манеры знати в обществе неотесанных мужланов.

Вместе с тем он был истинным дипломатом. Ему хватило ума не угрожать мне. Вместо этого он попытался улестить меня. Он потребовал еще вина и положил мех на стол, у которого сидели я и его люди. На тот случай, если я действительно болен проказой, он держался несколько поодаль. Я вежливо отказался от угощения, сказав, что выпил вполне достаточно.

– У меня к вам дело, ярл Гуннар.

Он пожал плечами:

– Я не торговец и не сдаю свой корабль внаем.

– Вы такой же искатель приключений, как я, и ваше судно принадлежит вам одному. Я приехал не для того, чтобы нанять вас, ярл. Вы не из тех людей, которые готовы подхватить чужую песню, даже если она приятна уху.

– Вы прибыли по суше, верно? Откуда? Из Константинополя? Вы ехали через Сад Дьявола?

– Да.

Гуннар кивнул и откинулся на спинку кресла. В его глазах, смотревших на меня сквозь прорези загадочной маски, мелькнул интерес.

– Стало быть, вы видели эти громадные головы. Наверное, подумали, что они живые, а? Я встречал нечто подобное, когда плавал с Розой на ее катамаране "Или-или". Мы миновали остров на границе империи. С каменных лиц на меня смотрели огромные глаза. Остров гигантов. Мы не стали приближаться к нему.

Гуннар обладал колдовским зрением. Ни один смертный не сумел бы разглядеть, что представляют собой эти скалы. Я воздержался от замечаний, и Гуннар продолжал:

– Итак, вы слышали обо мне, сэр Сереброкожий, а я, в свою очередь- о вас. Вы не пожелали уязвить мою гордость, хотя и знаете, что время от времени я работаю по найму. Ценя вашу любезность, я тем не менее не смогу быть вам полезен. Я выхожу в море с утренним приливом, мои люди уже на борту за исключением этих двоих – за ними-то я и пришел.- Он вынул из кармана соломинку, опустил один ее конец в кружку с вином, а другой вставил в прорезь маски и сделал аккуратный глоток.- Мой маршрут уже намечен.

– Понимаю.- Я понизил голос.- На север и запад, к Краю мира?

Гуннар был слишком осмотрителен, чтобы ответить сразу.

– Вы знаете больше, чем я сам, сэр Сереброкожий. Мы всего лишь собирались отправиться в Лас Каскадас, чтобы пополнить экипаж. Грядет зима, и эту пору года мы как правило проводим в Занзибаре, занимаясь торговлей людьми. Не слишком доходное предприятие, но в наши чересчур спокойные времена у капитана-одиночки не так-то много способов зарабатывать себе на жизнь.

Я разжал пальцы и показал предмет, лежавший на моей ладони. – Если вы предоставите мне койку на вашем корабле, ярл Гуннар, я расскажу вам о том, что держу в руке.

Колебаться было не в его привычках.

– Койка за вами,- ответил он.- Выходим в море с приливом.

Глава 9. Пьель Д'Аргент

Викинга гордость – темный дракон,

Лети, подчиняя себе волю волн.

И ветер пускай судьбоносный тебя

К богатым несет берегам.

Викинга гордость – темный дракон

Ушедшего князь, ты на смерть обречен.

В Одина волнах не сгинуть тебе,

Чёрный клинок смерть тебе принесёт.

Лонгфелло, "Князь ушедшего"

Незадолго до восхода солнца я уже был в порту и осматривал длинное изящное судно, стоявшее у причала. Я продал Соломона за недурную цену греку-торговцу, которому пришла в голову блажь выдать себя за рыцаря. Впридачу он получил от меня накидку и теперь мог похваляться перед собратьями-христианами, утверждая, будто бы он – крестоносец.

Вскоре после того, как мы выйдем в море, Соломон вернется домой в Ломбардию. Если повезет, он проделает этот путь без седока.

Узкий и на первый взгляд хрупкий, "Лебедь" даже на якоре выглядел полным сил и энергии, словно жилистый человек. Он рвался с привязи, гордый и самоуверенный, как птица, в честь которой был назван. Я слышал, что Гуннар приобрел его у обнищавших гренландцев, которые построили корабль, но не имели достаточных навыков, чтобы плавать на нем.

Я любовался обводами судна. Его роскошная носовая фигура с клювом изображала нечто среднее между лебедем и крылатым драконом. В его облике угадывалась невозмутимость величественной птицы, однако наклон палубы и посадка мачт создавали ощущение угрозы.

По старому обычаю викингов к поручню, разделявшему скамьи гребцов и навес, под которым они хранили свои пожитки и могли отдохнуть, выбившись из сил, были привязаны боевые щиты. Я знал, что многие викинги предпочитали дремать за веслами и вырабатывали привычку грести до полного изнеможения, чтобы потом от души насладиться покоем. На "Лебеде" добрая половина мест для щитов пустовала. Я решил, что экипаж состоит не только из скандинавов.

Я терпеливо дожидался у трапа, а на палубу тем временем начали подниматься пираты. Здесь были представители всевозможных народов, от исландцев до монголов.

– Клянусь богиней Иштар,- пробормотал какой-то перс, завидя меня,- я и не догадывался, что Гуннару так не хватает людей!

Национальность некоторых матросов я вообще не сумел определить, но заметил среди них высоких худощавых выходцев из восточной Африки, пару дюжих мавров, трех азиатов, а также греков, албанцев и арабов. У всех были мрачные лица людей, изведавших куда больше тревог и опасностей, чем мира и спокойствия. Некоторые из них занимали места у щитов, которые, очевидно, достались им от погибших. Два африканцаашанти принесли свои собственные длинные щиты. У многих их не было вовсе. Вооружение пиратов удивляло своим разнообразием. Если и была на свете команда подобранная для плавания в измерениях Хаоса, то это был экипаж "Лебедя".

У далекого горизонта что-то двигалось. Я поднял лицо. Мелнибонэйцы, помимо всего прочего, прекрасные мореходы, и я унаследовал от них привычку следить за водными просторами краешком глаза. Один из монголов словно крыса вскарабкался на мачту и испуганно завопил оттуда:

– Венецианские боевые галеры! Идут полным ходом!

Изрыгая проклятия, на палубе появился Гуннар. За ним вереницей тянулись с полдюжины шлюх и собак. Он выкрикивал приказы, молниеносно исполнявшиеся покорными людьми. Он на мгновение повернул ко мне свою безлицую голову и рявкнул:

– Плывем в Лас Каскадас! Там бы будем в безопасности. Поднимайтесь на борт. Если наша сделка сорвется, высажу вас на острове.- Взмахнув полами тяжелого плаща, он перепрыгнул через поручень и двинулся к корме.

Лас Каскадас пользовался дурной славой. Этот скалистый остров с единственным портом находился в западной части Средиземного моря, в нескольких днях плавания, а нам еще предстояла встреча с венецианцами, турками, а то и с византийцами и итальянцами- все они считали себя хозяевами этих вод. Даже неприступный Гибралтар не мог сравниться с портом Лас Каскадас, который был так хорошо укреплен, что вражеский флот не имел никакой надежды туда войти. Любой попытке взять его с суши противостояли крутые вулканические скалы, отвесно вздымавшиеся из воды. В результате остров стал прибежищем для всех корсаров Красного побережья и окрестных морей; у них была даже своя королева, знаменитая разбойница, известная всем мореходам под именем Роза-Дикарка. Гуннар похвалялся, будто бы плавал с ней. Ее двухкорпусное судно с необычным названием нельзя было спутать ни с одним другим. По всей видимости, этот катамаран построили корабелы, которых Роза привезла с собой из империи Южных морей, в существование которой верили лишь немногие европейские капитаны.

Только два татуированных великана, все еще служивших Розе, знали секреты создания подобных судов.

Черные с золотом паруса Венеции на горизонте чуть увеличились в размерах. Мы двигались вместе с отливом, и я втиснулся между мачтой и рубкой, изумляясь искусству моряков. Чтобы выстроить флотилию в боевом порядке, им хватало одного-единственного паруса на каждом корабле.

Гуннар громовым голосом начал отсчитывать ритм, и весла окунулись в воду. Мы не думали ни о чем, кроме бегства. Из-под носа "Лебедя" во все стороны метнулись дхау и лодки; мы стремительно вышли из бухты в открытое море. Весла и парус мчали корабль вперед, а Гуннар сам встал у руля. Судно было так хорошо сбалансировано, что для управления им было достаточно легких прикосновений руки. Поднимаясь в воздух, весла двигались с изумительно согласованностью, как будто исполняли великолепно отрепетированный танец. Словно живое существо, "Лебедь" вырвался на морские глубины задолго до того, как венецианцы заметили нас. Мы сразу направились в Средиземное море и, если только противник не устроил нам засаду, "Лебедь" легко оставит его за кормой. Едва станет понятно, что мы стремимся укрыться в Лас Каскадас, все преследователи кроме венецианцев прекратят погоню. Ярл Гуннар всегда поддерживал добрые отношения с Халифатами.

Двухмачтовые неуклюжие суда венецианцев с невольниками на веслах и тупыми носом и кормой были предназначены скорее для обороны, чем для нападения; только при хорошей погоде и крайне удачном стечении обстоятельств они могли надеяться не отстать от нас, не говоря уже о том, чтобы догнать. Перед тем, как наши грозные преследователи скрылись за горизонтом, мы попрощались с ними. Потом мы поплыли вдоль иллирийского побережья и, вовсю налегая на весла, обогнули Аппениниский полуостров. Наш парус надул сильный юго-восточный ветер и понес нас к Сицилии и Тирренскому морю, где мы повстречались с маленькой флотилией судов с черными парусами, которые терпеливо нас дожидались. Там были две бригантины и один бриг.

Гуннар стоял на мостике, уперев руки в бока. Мы стрелой пронеслись мимо неуклюжих кораблей, и он расхохотался.

– Три!- крикнул он.- Три судна! Всего три корабля, чтобы поймать "Лебедя"! Богатство лишило вас мозгов!- Он повернулся ко мне.- Кажется, они нас оскорбляют, сэр Сереброкожий?

Было ясно, что он видит во мне родственную душу, но у меня такого чувства не возникало.

Ходовые качества "Лебедя" восхищали меня. Однако Гуннар вел себя так, словно венецианцы непременно должны были нас захватить. Как и я, он не привык успокаиваться раньше времени.

Ближе к вечеру он наконец приказал гребцам замедлить ход, и те сразу заснули у весел. "Лебедь" продолжал скользить по воде практически по своей воле. Гуннар сбирался проделать весь путь до Магриба в виду нумидийского берега. Лас Каскадас находился всего в нескольких милях от него, к западу от нас.

Гуннар нашел меня на носу – я стоял там в одиночестве, рассматривая величественную полосу Млечного пути, глядя на звезды, которые казались мне знакомыми и вместе с тем чужими. Я плотно закутался в синий непромокаемый плащ. Дыхание золотой осени уже коснулось океана. Я вспомнил детскую мелнибонэйскую сказку о погибших душах, которые ходят звездными дорогами по Млечному пути, который мы называем Страной мертвецов. Сам не зная почему, я думал об отце, неутешном вдовце, который винил меня в смерти моей матери.

Гуннар прервал мои мысли, но даже не подумал попросить прощения. Он пребывал в отличном настроении.

– Эти жирные торгаши-ублюдки все еще бредут вокруг Отранто, переваливаясь с боку на бок.- Он хлопнул меня по спине, как бы стараясь нащупать мою слабость.- Кажется, вы хотели объяснить мне, почему считаете, будто бы вам известны мои планы? Или мне выбросить вас за борт, а заодно и из своей головы?

– Поступить так было бы ошибкой,- ответил я.- Вдобавок, это невозможно. Вы ведь знаете, что я практически бессмертен и неуязвим.

– Узнаю, только когда проверю сам,- сказал он.- Но ни за что не поверю, что вы менее смертны, чем я.

– Вот как?- Я не видел смысла препираться с Гуннаром. Он узнал предмет, который я ему показал. Кольцо, которое выглядело новым, только что отлитым.

– Да, Эрик Сардиссон, я знаю вас по временам короля Этельреда, который отдал вам кольцо за помощь в борьбе с датчанами. Но это кольцо гораздо древнее. Я полагал, что оно сейчас находится у тамплиеров.

– Этельред правил полтора века назад,- сказал я.- Неужели я кажусь таким старым? Вы ведь знаете, что я не вполне здоров.

– Я думаю, вы намного старше, сэр Тамплиер,- возразил Гуннар.- Помоему, вы- человек без возраста.- Зловещая насмешка в его голосе раздражала меня.- Но вас никак не назовешь неуязвимым.

– Вы, верно, путаете меня с Луэрабасом, албанцем, обреченным на вечные странствия, которого Христос проклял из могилы.

– Я точно знаю, что эта легенда – полная чепуха. История вашей жизни, принц Эльрик Мелнибонэйский, весьма далека от завершения. Ее итог будет подведен в далеком будущем.

Он пытался выбить меня из колеи и достиг успеха, но я ничем этого не выдал.

– Для смертного вы очень многое знаете,- сказал я.

– О да, для смертного – слишком многое. Это мое проклятие, принц Эльрик- я помню все, что было в моем прошлом, настоящем и грядущем.

Например, я знаю, что умру, полностью отдавая себе отчет в безнадежности и нелепости существования. Таким образом, смерть будет облегчением для меня. И если я смогу захватить с собой в небытие всю вселенную – тем лучше. Забвение – это мое проклятие, но вместе с тем и самая страстная мечта. Вы, с другой стороны, обречены умереть, почти ничего не помня, а значит, скончаетесь, продолжая надеяться и любить жизнь…

– Я не собираюсь умирать, но если умру, вряд ли моим последним чувством будет надежда. Я затем и явился в этот мир, чтобы искать жизнь.

– А я ищу смерти. Однако наши поиски ведут в одно и то же место. У нас общие интересы, принц Эльрик. Или даже общие желания.

Я не мог ответить ему прямо.

– В ваших грезах, несомненно, указано какое-то место,- сказал я.- Вы чем-то сродни странствующим в снах. Может быть, вы – похититель снов?

– Судя по всему, вы вознамерились меня оскорбить.

Я не хотел доводить дело до ссоры. Я уже начинал понимать образ мыслей этого человека. Он и впрямь знал обо мне намного больше, чем о любом другом обитателе этого мира. Впервые попав в этот мир, я действительно служил королю Этельреду по прозвищу Робкий. Тогда я путешествовал вместе с женщиной, которую называл своей сестрой, и в конце концов нас обоих предали.

Однако бессмертным я был лишь в грезах, а не в реальности. Гуннар радовался, полагая, что сумел сбить меня с толку. Я показал ему кольцо в надежде, что оно может что-нибудь для него значить. По-видимому, Гуннар считал его куда более ценным, чем я думал сначала. Я добыл кольцо в Иерусалиме, у того самого рыцаря, который уступил мне Соломона.

– Идемте,- велел Гуннар.- Я хочу кое-что показать вам. Интересно, знаком ли вам этот предмет.- Он привел меня в маленькую рубку в средней части корабля. Там стоял сундук, и Гуннар без колебаний распахнул крышку, осветив содержимое бронзовой масляной лампой, чтобы я мог как следует его рассмотреть. Я увидел меч, доспехи и железные рукавицы; сверху лежал круглый щит с изящным узором в виде солнца с восьмью лучами, раскрашенным синим, белым и красным.

Откуда он? Из Африки? Быть может, Гуннар нашел его во время знаменитой экспедиции в Южные моря, которую предпринял совместно с Розой? Щит был изготовлен не из металла, а из обтянутого кожей дерева, и когда пират вложил его мне в руки, он оказался на удивление легким, хотя и имел те же размеры и пропорции, что и щиты викингов.

– Вам знакома эта пластина?- спросил Гуннар, назвав щит древнескандинавским словом.

– Если не ошибаюсь, когда-то у меня была похожая игрушка. Это как-то связано с моим детством? Что это?- Я взвесил щит в руках. Он казался живым, полным энергии. На секунду меня посетило видение – дружески настроенное существо нечеловеческого племени, возможно, дракон.

Однако щит явно был сработан не в Мелнибонэ.- Что-то вроде талисмана. Вы пытались выдать его за магический щит? Вот эти значки вполне могут оказаться символами Хаоса, и с той же вероятностью- румбами компаса. Думаю, вы запрашивали за него слишком высокую цену, ярл Гуннар. Чего вы добиваетесь, предлагая его мне? Хотите внушить мне дружеские чувства? Вынудить меня согласиться на ваши условия?

Гуннар нахмурился. Он попросту не поверил мне.

– Завидую вашему самообладанию. Вы отлично знаете, что это за кольцо!

Или вы обманываете себя? Может быть, вам изменяет память?

– Кроме памяти у меня почти ничего нет. Зато воспоминаний- в избытке.

Самообман, говорите? Я помню, какую цену заплатил за убийство своей нареченной…

– Что ж,- заговорил Гуннар,- я, по крайней мере, не обременен столь бесполезными и гнетущими чувствами. В конце концов мы оба умрем.

Мы оба сознаем неизбежное. Но я хочу, чтобы одновременно со мной этот рок постиг все сущее. И если Судьбе кажется, что она играет с нами, я должен продемонстрировать ей, какими последствиями грозит ее заблуждение. Все в мультивселенной погибнет вместе со мной. Мне невыносима сама мысль о том, что жизнь будет продолжаться после того, как я познаю небытие.

Подумав, что он шутит, я рассмеялся:

– Убить всех нас? Трудная задача.

– Трудная,- согласился Гуннар,- но выполнимая.- Он взял из моих рук красочную "пластину" и положил ее на кучу воинского снаряжения. Он казался недовольным, словно ожидал от меня чего-то большего. Я почти был готов извиниться.

– Когда-нибудь у вас возникнет острая нужда в этом щите,- сказал Гуннар.- Возможно, не в нынешнем вашем воплощении. Что ж, будем надеяться.

В сущности, он не ждал от меня ответа. Казалось, он лишь хотел низвести меня до своего уровня. Однако я был существом совсем иного порядка. У меня нет "памяти" о своем будущем, а мои воспоминания о прошлом действительно несколько туманны. Меня занимали только судьба моего собственного мира, а также тот честолюбивый теократ, который вызвал силы Хаоса и не мог с ними совладать. Я должен был освободиться от него. Я хотел получить возможность убить его медленно, не торопясь. Я в достаточной мере оставался мелнибонэйцем, чтобы наслаждаться долгим изысканным мщением. Для этого я обязан найти нихрэйнского кузнеца, который выковал первый Черный клинок. Правда, я и сам не знал, откуда у меня уверенность в том, что он находится в этом мире, отданном во власть жестокости и лицемерию.

Гуннар понял, что ему удалось только озадачить меня, но не заинтриговать, как он надеялся, и в его голосе зазвучал металл.

– Я всегда завидовал вашей способности забывать,- сказал он.- Меня раздражает то, что я не знаю, каким образом вы этого добиваетесь.

До сих пор я не встречался с Гуннаром. Его слова казались мне полной бессмыслицей. Попрощавшись с ним, я отправился в носовой кубрик судна и вскоре заснул.

На следующий день, когда плотный морской туман наконец начал рассеиваться, мы очутились в виду триполитанского побережья. Гуннар велел одному из матросов забраться на мачту и высматривать оттуда корабли и мели. В такую погоду могли плавать лишь немногие, но большинство кораблей в этом районе ходили вплотную к берегу, доставляя грузы из одной части Мавританской конфедерации в другую.

Арабы, самая мощная и цивилизованная власть в этих местах, принесли с собой невиданные прежде просвещение и культуру. Мавры презирали римлян за грубость и провинциализм и восхищались науками и поэзией греков. Именно этим противоборствующим силам мир был в основном обязан своим творчеством. Римляне были инженерами, а мышление мавров было сродни Хаосу. Римляне не ведали равновесия, а только управляли. Подобная ситуация до такой степени расходилась с ритмом и укладом жизни в естественных и сверхъестественных мирах, что неминуемо должна была привести к катастрофе.

Лас Каскадас, прозванный маврами Хара-аль-Вадим, был для нас спасительной гаванью в водах, слишком переполненной кораблями, чтобы мы могли чувствовать себя в безопасности. Я от всей души надеялся, что за истекшее время турки и венецианцы не захватили власть на острове и не устроили нам засаду в бухте. Впрочем, это было крайне маловероятно. Хотя официально остров находился во владении Халифатов, самой могучей силы в районе, Лас Каскадас сам устанавливал себе законы и без труда защищал свой единственный порт. До тех пор, пока мусульмане-фатимиды боролись со своими противниками за обладание Меккой, а византийцы спорили с Римом, пока внимание всего мира было приковано к событиям в Иерусалиме, острову нечего было опасаться.

Роза была человеком осмотрительным. Она ограничивала свои действия теми водами, на которые не претендовали ни Халифаты, ни империя.

Первые укрепления на острове возвели еще карфагеняне, и сейчас Лас Каскадас считался безопасным, потому что им правила женщина. В свое время мне довелось плавать с Розой. Гуннар сказал, что ее катамаран "Или-или", который я весьма высоко ценил, проводит эту зиму в северной Африке, вероятно, в Мирадоре, у нашего с Розой старинного союзника уэльского пирата Ап Квелча, который когда-то также служил наемником у короля Этельреда. В английских морях о Квелче ходила молва как о ловком искусном враге, но ненадежном и вероломном союзнике.

Я был рад, что не встречусь с Квелчем. Между нами остался неразрешенный конфликт, который было бы трудно уладить в Лас Каскадас, где все оружие полагалось держать в доках под замком.

Еще до того, как мы увидели остров, Гуннар поднял свой флаг, как будто его "Лебедя" можно было спутать с другим кораблем. Вероятно, это был знак, которым он сообщал защитникам острова, что по-прежнему является капитаном судна.

Лас Каскадас появился на горизонте в середине дня. Мы подошли к нему со стороны порта. Поначалу крепость острова казалась чем-то вроде миража, скоплением серебристых жилок, блестевших в солнечных лучах.

По мере приближения становилось ясно, что эти жилки сбегают по склонам утесов, образованных кратером чудовищного вулкана.

Разглядеть вход в порт было невозможно, мы видели только спокойную воду лагуны внутри. Я подумал, что этот остров можно захватить только с воздуха либо снизу, но сверхъестественные силы, способные на это, уже никто не смог бы вызвать.

Я был свидетелем тому, какая судьба постигла эти природные и сверхъестественные силы, изгнанные в самые суровые и неприглядные части мира, подобные Саду Дьявола, и медленно умирающие там. Мой народ полагал, что, как только эти души погибнут, вместе с ними погибнет и Земля. Эта война между Законом и Хаосом длилась многие столетия. Уже очень скоро Аравия остается последним уголком мира, который не покорили тонкогубые святоши.

Гуннар вновь встал у руля. Обмотав вокруг могучей руки канат паруса, он повел корабль, словно ялик. За скалами, защищавшими порт, я увидел обширное скопление домов, церквей, мечетей, синагог, общественных зданий, рынков и иные свидетельства процветания города, располагавшегося почти вертикально. Он был возведен по обе стороны порта. Среди камней и зданий блестели ручьи и водопады, давшие Лас Каскадас его имя. Весь остров сиял, будто только что застывший серебряный слиток. Дома пастельных оттенков утопали в зелени и осенних цветах. На их крышах и балконах, в садах и виноградниках появлялись люди, чтобы взглянуть, как "Лебедь" входит в морские ворота города. Две огромные створки из стали и бронзы, перекрывавшие узкий проход между скалами, раздвигались ровно настолько, чтобы впустить либо выпустить один-единственный корабль. Лас Каскадас сильно напоминал мне Мелнибонэ, хотя здесь не было высоко вознесенных башен Грезящего города.

Я слышал приветственные возгласы. У каменной кладки, к которой крепились ворота, суетились фигурки людей. Невольники вращали рукоятки и натягивали толстые цепи, раздвигая створки.

Гуннар фыркнул и чуть довернул руль налево, потом направо. Он аккуратно ввел судно в узкую щель, и "Лебедь" ловко и быстро скользнул в бухту, словно угорь. Ворота со скрежетом закрылись позади нас. Гребцы неторопливо двигали веслами под взглядами обитателей города. Все они жили пиратской добычей. Все они были верными подданными королевы-корсара. Прекрасная Роза обладала талантом дипломата не меньшим, чем у Клеопатры.

В порту на якоре стояли всевозможные суда. Я увидел китайскую джонку, несколько больших дхау, круглый египетский корабль и более совершенные боевые галеры, в основном, греческой конструкции – излюбленные корабли капитанов-пиратов. У меня было ощущение, что я встречу здесь старых друзей, но только не знакомых, которыми обзавелся в последнее время. Затем, поднимая на палубу свои вещи, я услышал, как кто-то окликнул меня по имени:

– Пьель Д'Аргент! Это вы?

Я обернулся. По пристани, на которой уже собралась толпа городских оборванцев, явившихся сюда в надежде на случайных заработок, ко мне быстрым шагом приближался смеющийся рыжеволосый брат Тристелунн. Однако, какой бы монетой ни собирался Гуннар расплатиться с Лас Каскадас за покой и безопасность, это были отнюдь не товары и не грузы. На минуту Тристелунн скрылся в толпе, потом вынырнул совсем рядом со мной, все еще улыбаясь.

– Итак, вы последовали моему совету,- сказал он.- Вы поговорили со старыми леди и джентльменами?

– Не я, а они говорили со мной,- ответил я.- Но я думал, вы едете в Кордову.

– Я уже собирался сойти на берег, но услышал, что христиане и евреи опять не в милости у калифа, решившего, что они опять замышляют заговор в союзе с империей. Он собирается изгнать всех франков, хотя эта мера кажется ему слишком мягкой. Я подумал, что будет лучше переждать зиму здесь, предложив свои услуги кому-нибудь из правоверных. Теперь я понял, каково это- жить во времена перемен. У меня была другая возможность – отправиться в Англию, которой правит Львиное сердце, но, честно говоря, это не место для истинного джентльмена. В лесах рыщут грабители, монастыри переполнены бенедектинцами, а то и кем похуже. Их король, помазанник Божий, все еще сидит в австрийской темнице; насколько я понимаю, народ не горит желанием платить за него выкуп. Иоанн – интеллектуал, и ему никто не доверяет, особенно церковь.- Продолжая сыпать сплетнями и слухами, Тристелунн повел меня по крутой булыжной улочке к постоялому двору, который, по его утверждению, был лучшим на острове.

Гуннар громовым голосом осведомился, куда я направляюсь. Я ответил, что подожду его в таверне.

Я чувствовал, что моя независимость ему не по нраву. Привычка повелевать стала его второй натурой. Но мне показалось, что он скорее сбит с толку, чем разгневан.

Посмеиваясь над этой сценкой, Тристелунн ввел меня в залитый солнцем дворик гостиницы. Усадив меня на скамью, он вошел внутрь и вернулся с двумя большими кубками эля. Я постарался воздать должное крепкому напитку, хотя моим вкусам, вероятно, чересчур рафинированным, удовлетворяет только желтое вино. Тристелунна это ни капли не смутило.

Он принес мне чашу славного вина, а эль допил сам.

– Надеюсь, вы получили у Предков совет?

– Похоже, они были в пророческом настроении,- ответил я.- Меня посетили загадочные видения.

– Вы должны последовать им,- твердо сказал Тристелунн.- Они помогут вам обрести желанный предмет. В глубине души вы уже сейчас знаете, что он вам принесет.- Монах вздохнул.

– Предсказания меня не интересуют,- возразил я.- Моя судьба- это моя судьба. Сознавая это, я волен плыть по ее волнам, куда бы они меня ни забросили. Я верю в свое предназначение, будь оно добрым или дурным.

– Настоящий игрок,- заметил Тристелунн.- Истинный мухамир!

– Все это я слышал и прежде. Я не принадлежу к какому-либо обществу или гильдии. Я верю только себе, своему мечу и своей неизменной судьбе.

– Но вы боретесь против нее.

– Я оптимист.

– Тут мы с вами сходимся.- Эти слова он произнес с иронией. Он сидел, прислонясь к столбу, и оглядывался вокруг, рассматривая цветы, буквально заполонившие двор. Их лепестки словно состязались яркостью красок с нарядами посетителей, которые делали вид, будто бы не замечают нас. Я знал, что жители Лас Каскадас считают неприличным проявлять чрезмерное внимание к незнакомым людям.

Во время моего первого визита на остров мое положение было неопределенным. Мы с Розой были любовниками. Во второй раз я попал сюда в качестве пленника и стал при ней кем-то вроде шута. Однако мои фокусы быстро ей наскучили. Я сомневался, что она оставила какие-либо распоряжения касательно меня, поскольку вряд ли ожидала, что я вновь появлюсь в ее владениях.

Тристелунн подтвердил, что Роза покинула остров до весны и добавил, что она опять поплыла на юг. Она всегда возвращается с запасом экзотических пряностей и драгоценных камней, и время от времени привозит с собой отменных невольников. Ап Квелч отправился с ней.

– Ее катамаран ходит быстрее и может уйти дальше, чем любое другое судно,- сообщил Тристелунн.- Роза может доплыть до Китая и вернуться обратно за три месяца. Пока мы зимуем на Атлантике, она нежится на солнце и грабит индусов!

– Я слышал, Гуннар тоже ходил туда?

– Они плавали вместе, на "Лебеде". Между ними вспыхнула ссора, и Роза вернулась на своем "Или-или".- Тристелунн внезапно умолк и поднял глаза. Я понял, что во дворе появился Гуннар. Монах рассмеялся, как бы радуясь своей собственной шутке.- А потом другая собака говорит: "нет, я заходила только, чтобы подстричь когти".

Ладонь Гуннара легла на мое плечо.

– Нужно обсудить наше дело,- сказал он.- А у вас, святой отец, ко мне никаких дел нет, если не ошибаюсь.

Тристелунн натянул свою поношенную рясу и поднялся на ноги:

– Мои дела не настолько плохи, чтобы наниматься на службу к дьяволу.

– Значит, я не ошибся,- сказал Гуннар.- Что-то я не вижу девочек.- Он вошел в таверну. Тристелунн от души забавлялся происходящим. Он пожал печами, подмигнул мне, пообещал, что наши пути еще пересекутся, и выскользнул в ворота. Гуннар вернулся, волоча за ухо мальчишку.- Что, все девочки разошлись по клиентам?

– Да, сэр,- ответил мальчишка, как только Гуннар выпустил его ухо.- Кроме меня, никого не осталось.

Гуннар выругался, проклиная свои мужские потребности, и рявкнул на мальчишку, требуя принести эля. Я велел парню захватить еще один кубок, бросил ему монетку и встал. Сверкающая маска Гуннара взирал на меня с явным изумлением.

– Вы пользуетесь тем, что я нахожусь в ваших руках, сэр,- сказал я.- Я не осуждаю вас за это, но мне кажется, что вы не готовы к сотрудничеству. Я не собираюсь нанимать ваш корабль. Думаю, вы ошибаетесь во мне. Вы говорили, что знаете, кто я такой и какое положение занимаю. Я не рассчитываю на торговцев и прочих мелких людишек, но коль скоро вы утверждали, будто бы вам ведомо мое звание, я ожидал от вас намного большего.

Гуннар отвесил насмешливый поклон.

– Что ж, я приношу свои извинения, если они вас удовлетворят. Два-три слова- и между нами все улажено.

– Поступки впечатляют меня гораздо больше, нежели слова.- Я сделал вид, будто бы ухожу. Разумеется, это была игра, но я вел ее, сообразуясь со своими природными наклонностями.

Обмануть Гуннара не удалось. Он расхохотался:

– Очень хорошо, сэр Сереброкожий. Давайте поговорим как равные.

Действительно, в это мире я достигаю своих целей, шагая по головам. Но вы же видите, какая компания меня окружает. В свое время я тоже был принцем Равновесия. Теперь вы видите перед собой гнусного пирата, который живет грабежом и распускает о себе небылицы, а ведь когда-то я сокрушал великие города!

Я вновь уселся.

– Вряд ли вы намерены рассказать мне свою историю с самого начала, но я хотел бы знать, когда мы отправимся в Винланд. Плавать в тамошних морях зимой отважится только тот, кто отмечен благословением Всевышнего.

– Или его проклятием. Сэр Сереброкожий, я предлагаю взять курс прямиком через владения Хель. Вход в них расположен по ту сторону Гренландии. Пройдя через Преисподнюю, миновав подвижные скалы, смертоносные водовороты и чудовищную тьму, мы окажемся в земле вечного лета, несметные богатства которой ждут своего завоевателя. Все, что мы выращиваем в поте лица своего, там растет само по себе. Из драгоценностей там имеется легендарное золото. Огромный зиккурат, целиком состоящий из золота и по загадочной причине оставленный своими обитателями. И поскольку мы отправляемся в сверхъестественный мир, я не вижу разницы, какое сейчас время года- зима или лето. Мы поплывем в Нифльхейм.

– Вы поплывете на север и запад,- сказал я.- Я обладаю полезным опытом и неким предметом, столь ценимым вами.

Гуннар задумчиво тянул эль через соломинку:

– Что вы надеетесь получить в этом путешествии?

– Я ищу знаменитого бессмертного кузнеца. Возможно, он скандинав.

Из-под шлема донесся звук, похожий на смех.

– Его зовут Вёлунд? Он и его братья оберегают город, о котором я говорил, и который назван венецианцами Илла Пагила Делла Оро. Он стоит в центре озера в точке, где край мира смыкается с Полярной звездой. Я направляюсь именно туда.

Гуннар не сказал всей правды. Он хотел внушить мне, будто бы его цель – золотой город. Думаю, он намеревался отыскать у Края мира что-то еще.

Что-то, что он мог бы разрушить.

Однако в настоящий момент меня это устраивало. "Лебедь" должен был плыть туда, куда я хотел попасть. Владения Хель могли быть естественным либо сверхъестественным миром- это не имело никакого значения, если мы собирались путешествовать по Северному морю в декабре или январе.

– Вы полностью доверяете своему кораблю,- заметил я.

– У меня нет другого выхода,- ответил Гуннар.- Наши судьбы нераздельны. Если я выживу, то и корабль уцелеет. Я уже говорил, что умею творить магию, причем отнюдь не те алхимические фокусы, о которых вы слышали в Нюрнберге. Я следую видению.

– Если не ошибаюсь, я тоже,- сказал я.

Глава 10. Рот Хель

Северяни, природой своею, ведомый на Край Земли, В ледяную страну Фимбул зимы норны тебя привели.

И мечи, не попробовав крови, из безжизненных рук упадут, Когда с Гейнором Проклятым в дорогу бойцы уйдут.

Лонгфелло, "Князь ушедшего"

Когда мы несколько дней спустя покидали порт, море все еще было спокойным. Гуннар рассчитывал преодолеть большую часть пути при благоприятной осенней погоде. Мы могли достичь Гренландии до того, как море покроется льдом.

Я спросил, не ожидает ли он пройдя Нифльхейм встретить империи и армии, столь же могущественные, как в этой сфере. Он посмотрел на меня, словно на безумца.

– Я слышал рассказы о тех странах из уст десятков людей. Это девственные земли, которые только предстоит освоить. Их защищают жалкие дикари, чьи предки выстроили город, а потом разгневали богов.

Все эти рассказы записаны.

Я улыбнулся.

– Вы полагаете, это делает их правдивыми?

Мы сидели в крохотной рубке. Склонившись над маленькой шкатулкой, Гейнор вынул оттуда пергаментный свиток.

– Если и нет, мы сами сделаем их правдой! – Рукопись была составлена на латинском, но в тексте тут и там встречались рунические символы. Я пробежал его глазами. Это было свидетельство монаха, служившего секретарем у датского короля. Он кратко описывал историю некого Эрика Белого, который с пятью кораблями отправился в Винланд, основал там колонию и построил город-крепость для защиты от людей, которых называли по разному – скредлинжами, скрелингами и скраелингами. Так викинги обозначали аборигенов тех мест. Насколько я мог понять, эти слова переводились с их языка как "плачущий" или "стонущий", и викинги считали этих людей жалкими и дикими существами.

Основываясь на этом свидетельстве, Гуннар намеревался плыть через Нифльхейм. Похожие легенды я слышал от всех скандинавов, с которыми был знаком. Мавританские философы полагали, что этот мир имеет форму вытянутого яйца, на внутренней поверхности которого в кромешной тьме каким-то образом существуют варварские безбожные народы. Опыт Тысячелетних снов научил меня в подобных обстоятельствах держать язык за зубами. Я не мог позволить прервать свои нынешние грезы. Вероятно, это будет последний сон, в котором я могу участвовать, прежде чем Ягрин Лерн уничтожит наш флот, а также меня и Хмурника.

– Итак, нам предстоит одолеть всего лишь страну, полную дикарей,- язвительно произнес я.- Силами тридцати человек.

– Совершенно верно,- сказал Гуннар.- С помощью вашего и моего мечей это займет не более двух месяцев. – #Вашего# меча?

– У вас Равенбранд.- Безлицый собеседник похлопал по клинку в ножнах, висевших у него на поясе.- А у меня – Ангурвадель.- Он расстегнул ножны и показал мне золотую с красным рукоять, покрытую искусной чеканкой.- Поверьте мне на слово: в бою внутри этого клинка алым цветом вспыхивают руны; обнажив этот меч, непременно следует обагрить его кровью…

Естественно, меня разобрало любопытство. Быть может, меч Гуннара – фальшивка? Или в нем все-таки заключена магия? Ангурвадель мог оказаться и одним из проклятых клинков, о которых упоминают скандинавские легенды. Разумеется, я слышал это имя, но мне был нужен оригинал. Даже если меч Гуннара настоящий, он всего лишь один из множества братьев Равенбранда.

Как и надеялся Гуннар, плыть по Атлантике было нетрудно. Мы пополнили припасы в британском поселении вдали от мест, находящихся под покровительством норманнских законов. После того, как Гуннар и его люди закончили кровавую бойню, в деревне сталось лишь несколько жителей. Их заставили прирезать свой скот и перенести запасы зерна на корабль, после чего убили. В подобных обстоятельствах Гуннар действует по старинке – обстоятельно и не упуская ни одной мелочи. На сей раз ни я, ни он не обнажали свои клинки.

Мы поплыли дальше, зная, что пройдет немало времени, прежде чем кому-нибудь придет в голову снарядить за нами погоню. У Гуннара был компас со стрелкой из природного магнита и еще несколько мавританских навигационных приборов, которые его люди наверняка считали волшебными. С их помощью мы могли без опаски двигаться кратчайшими путями. Нам повезло – море оставалось на удивление спокойным, а в бледном небе не было ни облачка. Матросы объясняли хорошую погоду удачливостью капитана, сам же Гуннар держался с видом человека, весьма довольного своим опытом и прозорливостью.

У нас выдалось несколько свободных часов, и я завел беседу с матросами.

Они разговаривали дружелюбно, хотя и грубовато. Лишь немногие из этих громил были наделены воображением – вероятно, именно поэтому они были готовы следовать за Гуннаром.

Один из ашанти, которого мы звали Азолингасом, кутался в толстую шерстяную накидку. Он неплохо говорил на языке мавров и рассказал мне, как его и еще десять человек захватили в бою и привезли на побережье, чтобы продать. Их купил сирийский торговец и посадил за весла своей галеры. Через час после выхода в море он, его товарищи и несколько примкнувших к ним невольников захватили судно и сумели добраться на нем до Лас Каскадаса. Там его обманом выманили на берег.

Остальные его спутники погибли в последующих пиратских рейдах.

Азолингас признался, что тоскует по Африке. Поскольку его душа давно покинула тело и вернулась домой, он надеялся вскоре отправиться за ней.

Он был уверен, что рано или поздно погибнет, как только мы окончательно переберемся на сушу.

– Зачем же ты отправился в плавание?- спросил я.

– Я верю, что моя душа ожидает меня на той стороне,- ответил он.

С правого борта задул ветер. Я услышал крик чайки. Уже очень скоро мы должны были причалить к берегу.

Гренландские колонисты настолько бедны, что нам достались только вода, немного кислого пива и тощая овца, которая, казалось, была рада тому, что ее увозят. О нищете здешних поселений ходила молва, их обитатели погрязли в кровосмесительстве, но продолжали держаться обособленно и вели нескончаемую войну с туземцами, которые покушались на их скудное имущество. Я обратился к Гуннару, выразив искреннюю надежду в том, что вход в Нифльхейм находится недалеко, поскольку наших припасов хватит не более чем на две недели. Он успокоил меня, ответив, что там, куда мы направляемся, нам некогда будет есть и пить.

Когда мы покидали Гренландию, чтобы взять курс на запад, погода испортилась. Море, по которому до сих пор ходила легкая зыбь, начало набрасываться на черные скалы могучими волнами. Нам стоило немалых трудов выйти в открытые воды. Мы оставили позади, вероятно, последнюю европейскую колонию, которой, впрочем, отныне было не суждено вести борьбу за существование в этом жестоком мире. Гуннар уже не раз в шутку называл себя самым добрым из ангелов господних.

– Знаете, как величают мой клинок в Ломабардии? Правосудием святого Михаила.- Он начал рассказывать мне какую-то историю, но вскоре умолк, не доведя ее до конца. Казалось, он целиком отдался созерцанию огромных волн. Море колыхалось медленно и тяжело, то подбрасывая нас на сотню футов в воздух, то опуская в вихрящееся водное ущелье с белыми пенистыми гребнями.

Я постепенно привык к величественному ритму волн и начинал ощущать силу и спокойствие грозного океана. Теперь я знал все, что знали Гуннар и его люди, понимал, почему его корабль считают магическим. "Лебедь" мчался сквозь непогоду как барракуда, не обращая на нее внимания и практически не испытывая на себе ее воздействия. Он был так искусно построен, что, оказываясь между волнами, не зачерпывал воду и, как только подходил очередной водный вал, практически всегда взмывал на его гребне. Удовольствие от плавания на таком замечательном судне, которому доверяешь больше, чем самому себе, было для меня чем-то новым, доселе неизведанным. Нечто подобное я ощущал только при полетах на драконах-фурнах. Дерзкая самоуверенность Гуннара уже не казалась мне безосновательной. Закутавшись в свой синий непромокаемый плащ и подставив лицо штормовому ветру, я рассматривал носовое украшение корабля, которое теперь виделось мне в новом свете. Быть может, меня взволновали воспоминания о полетах?

Гуннар расхаживал среди бегущих канатов, из-под его безлицего шлема доносились зычные удалые крики. Буйство стихий действовало на него опьяняюще. Он вскинул голову и хохотал, не умолкая. Потом он повернулся ко мне и схватил меня за руку.

– Клянусь богом, Принц Эльрик, мы с вами станем героями- вы и я!

Радостного возбуждения, владевшего мной, словно не бывало. Я не видел для себя худшей судьбы, чем войти в историю вместе с Гуннаром Обреченным.

Гуннар повел головой, словно зверь, вынюхивающий след.

– Она здесь. Я знаю, она здесь, Мы с вами найдем ее. Но она достанется только одному из нас. Он-то и станет последним мучеником.

Его ладонь легла мне на спину. Потом он повернулся к корме и взялся за румпель.

На мгновение я вспомнил о смерти своей матери, о ненависти отца. Я вспомнил кровавую гибель своей кузины; я не забыл, как она плакала, когда ее душа насильно расставалась с телом. О ком говорил Гуннар?

Кого он имел в виду?

Мы опять провалились между волнами и взмыли на следующем гребне, оставляя за кормой пенный бурун, отчего порой казалось, что мы действительно летим над водой. Наполовину зарифленный парус ловил ветер и действовал наподобие крыла, помогая Гуннару быстро перекладывать руль и сообразовывать движение корабля с перемещением волн. Ни прежде, ни впоследствии я не встречал капитана, способного управлять судном кончиками пальцев, а также отдавать приказы, которые мгновенно выполняются при любой погоде.

Гуннар похвалялся, что, как бы много людей он ни терял на суше, в море не погиб ни один его человек.

Пена укутала палубу, плечи и бедра гребцов, ее хлопья витали в бушующем воздухе. Черные, коричневые, желтые спины сгибались и выпрямлялись, словно множество одинаковых деталей; они блестели от пота и воды. Небо над нашими головами было покрыто рваными облаками, черными и клубящимися. Я плотнее закутался в плащ. Мне нестерпимо хотелось призвать Мишашааа или любого другого элементаля и унять бурю магическими средствами. Но я уже воспользовался чарами, чтобы войти в этот сон! Могущество Равенбранда годилось только для битвы. Попытка пустить его в ход для других целей грозила непредсказуемыми последствиями.

Весь день и всю ночь мы прорывались сквозь бушующие воды Атлантики.

На каждую перемену ветра мы реагировали веслами, рулем и парусами, а теперь, благодаря компасу Гуннара, неслись стрелой на север, пока Гуннар не позвал меня в рубку, чтобы показать его.

– Она стала волшебной,- заявил он.- Какой-то мерзавец заколдовал ее!

Стрелка компаса беспорядочно вертелась из стороны в сторону.

– Другого объяснения не существует,- продолжал Гуннар.- У этого места есть защитник. Кто-то из Владык Высших Миров…

С палубы донесся громкий крик. Мы выбежали из рубки, крытой оленьей шкурой, и увидели Лейфа Большого, лицо которого превратилось в застывшую маску. Он смотрел на огромную голову, торчавшую из бушующей воды. Голова с явной враждебностью взирала на наш хрупкий кораблик. Это была человеческая голова, и она занимала весь горизонт.

Схватив Лейфа за плечо, Гуннар отвесил ему тяжелую оплеуху.

– Болван! До нее двадцать миль! Это каменная скала, оно стоит на суше!

Однако, произнося эти слова, Гуннар поднял голову, посмотрел на препятствие… и перевел взгляд еще выше. Не было никаких сомнений – перед нами было гигантское лицо, незрячие глаза смотрели из-под облака, закрывавшего его лоб. Мы были слишком маленькими, чтобы привлечь его внимание. Нас можно было сравнить с крохотной пылинкой. По-видимому, Гуннар не ошибся. Голова казалась неживой.

Вероятно, нам не было нужды ее опасаться. Это был не человек и не бог, скорее – высеченная в мельчайших подробностях скульптура из красочного гранита.

Лейф Большой громко вздохнул и пробормотал что-то в свою рыжую бороду. Потом он подошел к борту, и его вырвало. Корабль продолжал метаться по океану на вершинах волн. Он продолжал идти курсом, который мы установили до того, как неведомая сила заколдовала наш компас. Этот курс прямиком вел нас к гигантской голове.

Я сказал об этом Гуннару, и он пожал плечами.

– Вероятно, это ваш великан, живущий на Северном полюсе. Мы должны верить в свою судьбу,- сказал он.- Чтобы следовать своим путем, исполнять предначертания своего мифа, нужно быть крепким в вере, сэр Эльрик.

И в тот же миг голова открыла свой огромный черный рот, и море хлынуло в него, неумолимо потащив нас к горизонту – на нем сверкали всполохи, он потемнел и казался живым существом.

Гуннар взревел в бессильной ярости. Он делал все, чтобы развернуть корабль. Его люди гребли назад, выбиваясь из сил. Корабль, тем не менее, влекло к мясистой бездне.

Гуннар потряс кулаком, словно бросая вызов судьбе. Казалось, он скорее разгневан, чем испуган.

– Будь ты проклята!- Потом он рассмеялся.- Вы понимаете, что с нами происходит, сэр Эльрик? Нас глотают!

Он не ошибся. Мы были песчинкой в чаше с водой, которой это чудище вздумало утолить жажду. Я вдруг заметил, что и сам хохочу. Ситуация казалась невыразимо комичной. Но вполне могло случиться и так, что я вот-вот погибну. Причем в обоих реальностях.

И в этот миг голова проглотила нас. Корабль с силой ударялся о что-то, словно о берега реки. Из трюма послышался низкий голос, размеренно выводивший мелодию, старую, как мир. По всей видимости, Азолингас решил, что настал его смертный час.

Потом и он умолк.

Я поперхнулся зловонным воздухом и закашлялся. Было такое чувство, что мне в лицо дыхнул уличный бродяга. Мне на ум пришло множество сказок о людях, проглоченных огромными рыбами. Но я не мог припомнить ни одной, в которой гигант глотает корабль. Да и был ли это гигант? Быть может, затейливо расположенные скалы попросту показались нам лицом? Или это было древнее морское чудище, способное заглатывать корабли и выпивать моря?

Зловоние усиливалось, но мы были вынуждены дышать им. С каждым вдохом мои легкие наполнялись запахом смерти.

Потом мы очутились в Нифльхейме.

Из трюма донесся отчаянный крик Лейфа Маленького:

– Мне здесь не место! Я не сделал ничего дурного! Неужели меня покарают только за то, что я не погиб в бою?

Я плотнее завернулся в плащ. Температура стремительно понижалась.

Дыхание причиняло боль. Казалось, я втягиваю в себя тысячи мельчайших осколков стекла.

Ветра не было – вокруг царили холодная непроглядная темнота и полная тишина. Я слышал, как весла корабля поднимаются и опускаются с почти неестественной регулярностью. Внезапно вспыхнул огонек. Я увидел сверкающую маску Гуннара, освещенную факелом. Он шагал к помосту на палубе, и свет пламени на выхватил из тьмы неясные фигуры гребцов.

– Где мы, принц Эльрик? Вы знаете? Это Нифльхейм?

– Возможно,- ответил я. Палуба вновь накренилась, и корабль на несколько секунд провалился вниз, потом опять выправился.

Как только мы вновь оказались в спокойной воде, гребцы заработали веслами. Нас окружал шум бегущей воды, словно на тающем леднике – шорох тысяч ручьев, впадавших в поток, по которому мы сейчас плыли.

Гуннар ликовал:

– Реки Хель!

Никто из нас не разделял его восторга. Мы слышали негромкие мучительные стоны, не вполне человеческие, слышали булькающие звуки вроде тех, что в последние мгновения жизни издает тонущий ребенок. То и дело раздавались удары и шипение, похожее на шепчущие голоса. Мы сосредоточили внимание на ритмичном движении весел. Их плеск оставался единственным знакомым звуком, в котором наше измученное страхом восприятие находило опору.

Вновь послышался хриплый голос Лейфа Маленького. Казалось, он бредил.

– Эливагар, Лейфтр и Слид!- крикнул он.- Вы слышите их? Это реки Нифльхейма. Река ледников, река клятв и река обнаженных мечей!

Неужели вы их не слышите? Мы низвергнуты в преисподнюю! Это шумит Хвергельмир, великая пучина, которая целиком затягивает в свою пасть корабли!- Лейф забормотал что-то, упрекая себя в том, в юности не был достаточно смел и дерзок. Он надеялся, что его гибель будет приравнена к смерти воина. Он не был верующим, но всегда старался соблюдать правила. Потом он вновь пожаловался, мол, это не его вина, что он не расстался с жизнью в бою. Лейф Большой пытался заставить его умолкнуть. Но даже причитания Маленького не остановили мерный скрип весел. Гребцы полностью отдались своему тяжелому труду, надеясь, что он каким-то образом оправдает их в глазах Судьбы и позволит им войти в рай.

Молящие голоса взывали к нам. Чьи-то руки хватались за борта корабля, пытались цепляться за весла. Но матросы продолжали размеренно грести, а голос Гуннара, отсчитывавшего ритм, возвысился над всем прочими звуками. В его голосе слышались злость и отвага; он требовал неукоснительного подчинения.

Весла окунались в воду и поднимались в воздух. Проклиная темноту, Гуннар обратился к Королеве мертвых с вызывающей речью:

– Знай же, госпожа Хель, что я уже мертв. Но меня не нет ни в Нифльхейме, ни в Валгалле! Я умираю вновь и вновь, ведь я – Гуннар Обреченный. Я уже был на грани забвения и знаю свою судьбу! Тебе не испугать меня, Хель, меня ждет нечто пострашнее, чем ты! Когда я умру, жизнь и смерть погибнут вместе со мной!- Его оскорбительный хохот эхом разнесся по мрачным чертогам. И если где-то там скрывалась бледная богиня, чей нож звался Истощение, а блюдо – Голодом, то, услышав этот смех, она могла решить, что наступил Рагнарёк, и рог Судьбы возвестил конец света. Она бы не догадалась, что это смех человека. Отвага Гуннара была достойна Валгаллы, но не Нифльхейма.

Дерзость Гуннара воодушевила его людей. Более мы не слышали стенаний Лейфа Маленького, в котором проснулась богобоязнь.

Словно в ответ Гуннару звон металла стал громче. Человеческие голоса зазвучали более упорядоченно, складываясь в слова, но никто из нас не знал этого языка. Из ледяной тьмы послышались другие, менее отчетливые звуки – вздохи, бульканье, чмоканье, похожее на предсмертный хрип старухи. Но весла продолжали мчать корабль вперед, будто стрелу, подчиняясь ударам кулака Гуннара и его ритмичной песне.

Потом он прекратил петь.

Вновь воцарилась тишина, нарушаемая только мерным скрипом уключин. Под нами дрогнула палуба. Послышался стонущий голос.

Закружил сильный ветер. Казалось, огромная рука ухватила корабль за днище и начала поднимать его кверху. Однако нас скорее погружали в воду, чем выталкивали из нее.

Мой рот наполнился солью, и я судорожно вздохнул, цепляясь за все канаты, до которых мог дотянуться. В темноте загремел хохот Гуннара.

Он вновь запел – казалось, он направляет судно прямиком в водоворот.

"Лебедь" затрещал, словно жалуясь – за все время, проведенное на его борту, я ни разу не слышал подобных звуков. Корабль сильно накренился, и теперь скрип весел не совпадал с ритмом песни Гуннара.

Послышался громкий хруст. Я решил, что судно разламывается на части.

Потом раздался громовой аккорд. Было такое ощущение, что все струны инструмента завибрировали разом. Я словно растворился в этом звуке; каждый мой нерв подхватил его, и я почувствовал, как меня вместе с кораблем тянет вверх. Мы поднимались с такой же быстротой, как до сих пор погружались в воду. Горизонт окутала слепящая пелена белого света.

Корабль закружился, качаясь с борта на борт, и я утратил даже то смутное чувство направления, которое еще сохранял. Внезапно свет померк и стал бледно-серым. Шум превратился в неумолчный вой, и я вновь услышал, как хохочет Гуннар, приказывая своим людям взяться за весла:

– Вперед, парни! Хель остался далеко позади!

Гребцы налегли на весла, двигая ими с той же удивительной слаженностью. Их мускулы вздувались от усилий, а Гуннар вскинул голову в блестящем шлеме и ткнул пальцем вперед. "Лебедь" вышел за пределы сверхъестественного мира. Яркий свет угас, над нами было серое темнеющее небо. За кормой кружил водоворот, но мы сумели вырваться из него и теперь мерно гребли, продолжая двигаться прочь.

Перед нами раскинулось холмистое поросшее лесом побережье с множеством крохотных островков. Небо было затянуто густыми тучами, однако, судя по освещению, солнце вскоре должно было опуститься за горизонт.

Шум водоворота утих. Я гадал, какие колдовские силы могли совершить такое необычайное превращение. Гуннар хозяйским жестом указал на сушу и с насмешливым ликованием произнес:

– Вот он, затерянный Винланд!- Он подался вперед, упиваясь зрелищем.- Греки называли его Атлантидой, а римляне – Туле. У каждого народа для него было свое название. Очень многие люди сгинули, разыскивая его, но лишь некоторые отваживались заключить договор, благодаря которому я добрался сюда…

Над морем поднимался туман. Вскоре он закрыл от нас землю, как будто богам надоело бахвальство Гуннара. Замедлив ход, мы вошли в полосу прибоя и начали угадывать темнеющие очертания поросшего елями берега с черными скалами и крохотными, малопригодными для высадки отмелями. Гуннар с такой уверенностью лавировал между каменистыми островками, как будто знал, куда именно хочет попасть. Судя по виду волн, мы оказались в бухте и где-то поблизости должно было отыскаться место для якорной стоянки, но нам еще предстояло миновать множество островков.

Я почувствовал запах суши. Он был наполнен ароматами хвои и папоротников, зелени и жизни. По крайней мере, хотя бы в этом чутье не обмануло Гуннара.

Азолингас первым заметил дом. Он ткнул пальцем вперед и закричал, обращая на него внимание капитана.

Гуннар громко выругался.

– Клянусь вам, Эльрик- я щедро заплатил за эти сведения золотом и человеческими головами- мне обещали, что в Винланде живут только дикари!

– А кто сказал, что это не так?- Даже после долгих лет, проведенных в этом мире, я иногда путался в столь тонких различиях.

– Такой особняк могли выстроить в Норвегии на прошлой неделе!

Здешние обитатели – не чета убогим оборванцам, которых мы видели в Гренландии!- Гуннар был в ярости.- Колонии Лейфа давно считались вымершими! И вот мы входим в порт, в котором, наверное, стоят с десяток кораблей викингов, отлично понимающих, зачем мы сюда явились!

Он дал команду сушить весла. Мы приблизились вплотную к островку с домом. Сгущались сумерки, и в его нижних окнах уже зажглись огни, отбрасывая пятна света на росший вокруг кустарник. В окна были вставлены обычные решетки из неплотно переплетенных веток, которые в течение дня пропускали свет и вместе с тем отгораживали хозяев от внешнего мира, а на ночь закрывались ставнями. Я подумал, что это нечто вроде постоялого двора. Из труб струился легкий дымок. Это был крепкий надежный дом из дубовых бревен с побелкой, какие строят зажиточные крестьяне от Нормандии до Норвегии. Он был чуть выше обычного и казался скругленным в углах, но, вероятно, это объяснялось местными условиями и выбором материалов.

Наличие здесь особняка свидетельствовало о том, чего боялся Гуннар: колонии Эрикссона не только выжили, но и процветали, развивая свою собственную, особую культуру, похожую на скандинавскую и исландскую.

План дома и материалы, из которых он был выстроен, говорили Гуннару о многом. Все это означало, что здесь имеются каменные укрепления и изощренные средства обороны. Это значило, что здесь живут сильные решительные люди, закаленные в сражениях со скрелингами, и их кодекс чести требует погибать в бою. Это значило, что один-единственный корабль, даже такой как наш, не сможет захватить порт, а уж тем более- весь континент.

Я, разумеется, ни капли не был разочарован. Я не испытывал враждебных чувств к местным жителям и не претендовал на их имущество. Гуннар же был обманут в своих надеждах. Ему посулили королевство, которое, как он мог теперь убедиться, уже имело своего короля.

Мы плыли мимо дома, тщетно стараясь разглядеть город, который ожидали увидеть. Берег был покрыт девственными лесами, которые перемежались угрюмыми галечными отмелями и редкими скалами, вздымавшимися прямо из воды. Когда наконец опустилась ночь, нам стало совершенно ясно, что поблизости нет сколь-нибудь благоустроенного порта. Но Гуннар был настороже и сохранял бдительность. Мы встретили дюжину мысов, за каждым из которых могло скрываться большое укрепленное поселение. Авторитет Гуннара как предводителя был подорван. Он обещал своим людям заброшенный город из золота, но отнюдь не крепость, за каменными стенами которой притаились полчища воинов. Это обстоятельство полностью спутывало наши замыслы.

Во тьме, наполненной запахами моря и еловой хвои, мерцал одинединственный огонек в окне дома на острове. По крайней мере, непосредственная опасность нам не грозила. Но я понимал, что, будь иначе, Гуннар мог бы приветствовать викингов как братьев. Он стал бы похваляться, рассказывать диковинные истории, выжидая подходящего момента и выискивая слабости противника.

Гуннар с облегчением вздохнул. Он распорядился грести к острову. Я надеялся, что его обитатели способны постоять за себя. Едва мы начали выбирать место для стоянки, огни в доме погасли.

Я посмотрел на звезды. Их рисунок казался более знакомым, чем в местах, которые мы недавно покинули. Неужели я каким-то образом вернулся в мир Мелнибонэ? Я инстинктивно чувствовал, что еще никогда мои грезы и реальность не были столь близки друг к другу.

Глава 11. Клостерхейм

Известные в бурных морях разбойники в гневе Мечи обнажив, бросить вызов хотели судьбе.

Лонгфелло, "Князь ушедшего"

Если не считать лампы, горевшей в окнах фасада, мы не видели никаких свидетельств тому, что дом обитаем. К этому времени наши люди полностью выбились из сил. Понимая это, Гуннар велел им прекратить грести и выслал одного из персов промерить глубину лотом. Здесь было мелко, но, когда мы бросили якорь, он не цеплялся за дно. Под нами был камень. Мы бросили за борт огромный мельничный жернов, но он скользил по твердой поверхности. Наконец нам удалось зацепиться – вероятно, за переплетение водорослей. Некоторое время корабль продолжал двигаться, потом замер на месте, надменно обратив к загадочному континенту свой нос с украшением в виде дракона-птицы.

Неужели Гуннар и впрямь рассчитывал захватить эту землю силами тридцати человек, которыми командует безумец?

Я нуждался в отдыхе меньше остальных и вызвался первым стоять вахту.

Я устроился под небольшим кожаным тентом, который мы натянули на носу. Отсюда я мог видеть, что происходит впереди. Услышав звуки наподобие тех, что издают моржи, я осмотрел корабль, опасаясь лазутчиков противника, которые могли подобраться к кораблю вплавь.

Однако за время моего дежурства ничего особенного не произошло.

Проснувшись после полудня, я услышал птичьи трели, почувствовал запах леса и готовящейся пищи, и меня охватило беспричинное неуместное ощущение благополучия. Из дома доносился визг какого-то животного, потом я услышал человеческий голос, который показался мне смутно знакомым.

Мы подняли якорь и медленно поплыли вокруг острова в поисках лучшего места для стоянки. Вскоре мы увидели каменную плиту, выдававшуюся в море. На ней мог стоять легко одетый человек, удерживая веревку, при помощи которой перебрались бы остальные. В доспехах мы могли утонуть, если бы поскользнулись.

В конце концов мы сошли на берег, оставив на корабле небольшой отряд.

Над серым морем с белыми барашками носились чайки и бакланы, охотясь за рыбой. Они летали низко над водой на фоне хмурого неба, елей и смешанных лесов, которые простирались вглубь суши, насколько хватало глаз. Единственный столб дыма, который мы заметили, поднимался из трубы дома.

Привычно бранясь, Гуннар зашагал вперед, продираясь сквозь кусты во главе своих людей. Мы подходили к дому сзади. Я не видел никаких признаков того, что нас обнаружили, но, когда мы приблизились к особняку, внутри тревожно и возбужденно защебетала птица. Потом воцарилась тишина.

Гуннар остановился.

Он вел нас по широкой дуге, и теперь мы видели фасад дома, тяжелую дубовую дверью с замками и массивными стальными петлями, ставни, которыми были закрыты решетки в окнах. Ухоженный дом, способный выдержать осаду.

Вновь запела птица.

Быть может, обитатели дома надеялись, что мы уйдем?

Или ждали нашего нападения?

Гуннар разделил людей на две группы, одну оставил под моим командованием у фасада, а другую повел вокруг дома. Я понял, что он ищет нечто конкретное. Он бормотал себе под нос и подсчитывал что-то на пальцах. Он явно узнал это место и опасался его.

Внезапно его поведение резко изменилось. Он криком велел нам отступать и немедленно возвращаться на корабль.

Люди Гуннара привыкли подчиняться ему. Их суеверия довершили остальное. Секунды спустя они бежали к берегу, проламываясь сквозь кусты, ругаясь и расчищая себе путь мечами. Страхи капитана в полной мере передались им.

Это была настоящая паника. Гуннара охватил неодолимый ужас. Я был готов последовать за ними, но в этот миг дверь дома распахнулась, и на крыльце появился костлявый изможденный человек в черной одежде. Он окликнул меня:

– Доброе утро, принц Эльрик. Не желаете ли позавтракать со мной?

Я не помнил этого человека. Он говорил на Высшем мелнибонэйском, хотя был простым смертным. Его лицо было практически лишено плоти, словно обтянутый кожей череп, а глаза так глубоко утопали в орбитах, что те казались пустыми. При виде моего изумления его тонкие бледные губы сложились в подобие натянутой полуулыбки.

– Полагаю, моему бывшему хозяину лорду Гуннару ведома природа этого места, но вам нечего бояться, принц. Я не в силах причинить вам вред.

Неужели вы меня не помните? Все ясно. Вы ведете насыщенную разнообразную жизнь, встречаетесь с людьми, куда более примечательными, нежели я. Итак, вы не помните Иоганна Клостерхейма? Я уже пятьдесят лет жду ярла Гуннара. Когда-то мы вместе занимались колдовством. Мои сатанинские силы действуют где-то в других мирах, но сам я нахожусь здесь.

– Этот дом перенесен сюда при помощи чар?- спросил я.

– Нет, сэр. Я и мои помощники возвели его собственными руками. Здесь были только камни. Мы поставили столбы, стены, сделали полы. Каждый угол дома и многие балки опираются на валуны. Каменное кольцо было на месте еще тогда, когда мы здесь появились.

– Кто это- "мы"? Вы имеете в виду вашу птицу?

– Прошу прощения, сэр, если она напугала вас. Это моя единственная защита от дикарей. Но я говорил не ней. Мне посчастливилось стать вождем небольшого племени скрелингов. Они такие же бродяги, как и я.

Мы обнаружили, что эта земля уже занята скандинавскими переселенцами. Они помогли мне построить дом.

– Где они прячутся? Мы не заметили других огней, кроме света в ваших окнах.

– Как ни печально, сэр, они все умерли. От старости. Между мной и скандинавами возникла ссора. Мое племя взяло верх. Если не считать женщин и детей, которых оно приняло к себе, чтобы пополнить убыль людей, все прежние обитатели здешних мест ушли в Валгаллу.- Клостерхейм издал лающий смешок.- Теперь мое племя состоит из полукровок, сэр.

– Значит, дом возвели переселенцы?

– Да, они проделали большую часть работы. Дом практически круглый, как и их собственные жилища. Остров, на котором он стоит, считался в этих местах священным. До моего появления здешние жители боялись его. Я знал, что ждать вас придется долго, и выбрал для себя самое спокойное место. Мое племя не пожелало поселиться здесь. Лишь несколько человек остались со мной, но они разбили лагерь в горах по другую сторону этого гребня.- Клостерхейм указал вглубь суши на далекий поросший соснами уступ в склоне горы.- Они приносят мне пищу и топливо. Я стал для них кем-то вроде семейного божка, хотя и не самого главного, но заслуживающего поклонения. Подозреваю, они много лет ждали появления более достойного выходца с востока. Гуннар вполне мог бы удовлетворить чаяния скрелингов, если не перебьет их до того, как они получат возможность поговорить с ним. Отведите меня к нему. Я отдаю себя под ваше покровительство, принц Эльрик.

Иоганн Клостерхейм закрыл дверь дома, не запирая замок и оставив свою щебечущую птицу внутри. Мы отправились к кораблю. Несколько викингов уже добежали до каната и, цепляясь за него, подплыли к кораблю и начали взбираться на палубу. "Лебедь" дрогнул и закачался под их весом.

– Ярл Гуннар!- позвал я.- Я привел хозяина дома. Он сказал, что не причинит нам вреда и пообещал разъяснить все эти загадки.

Гуннар все еще не оправился от ужаса и заговорил невнятно, словно в бреду:

– Загадки?.. Какие еще загадки? Здесь нет никаких загадок, только страшная угроза. Я не хочу рисковать жизнью своих людей.

Матросы остановились. Дом и остров пугали их гораздо меньше, чем капитана. Гуннар взял себя в руки. Он должен был скрывать свои опасения, иначе ему было несдобровать. Он заставил себя говорить властным тоном:

– Хозяин дома взят в плен?

– Он пришел как друг. Он ждал нас и рад нашему появлению.

Гуннар не мог продолжать эту беседу при матросах. Он фыркнул и пожал плечами:

– Если хочет, пусть поднимается на борт. Нам нужна вода, а я не вижу здесь ни одного источника.

Клостерхейм чуть заметно улыбнулся, но сказал лишь:

– Премного вам обязан, ярл Гуннар.

Гуннар протиснулся сквозь толпу матросов и внимательно посмотрел на него.

– Тебе знаком этот мир?

– Да, и я готов стать вашим проводником,- по-гречески ответил Клостерхейм.

Гуннар фыркнул:

– Думаешь, я поверю тебе?

– Я знаю, почему вы боитесь этого мира, Гуннар Обреченный, и знаю, что у вас есть для этого основания,- холодным тоном произнес Клостерхейм.- Самому мне здесь нечего опасаться, равно как и всем присутствующим за исключением вас.

– Тебе знаком мой сон?- спросил Гуннар.

– Нет, но я догадываюсь о его содержании, поскольку знаю, что произошло в этом месте. Но теперь вы можете войти в дом, ничего не боясь.

– Можешь считать меня трусливым стариком, но я не вижу причин вверять тебе свою судьбу и имущество.

– Советую довериться мне, Гуннар Обреченный, ведь у нас с вами общие интересы.

– Откуда ты узнал так много, живя на Краю света? Можно подумать, сюда каждую неделю приходят корабли из Средиземного моря.

– Теперь они появляются гораздо реже, чем раньше,- ответил Клостерхейм.- Финикийцы в пору расцвета своей торговли избегали этих берегов. Я жил в стране, народ которой говорил по-бретонски и исповедовал христианство. Но, попав на этот континент, люди мало помалу меняются, становясь похожими на здешних обитателей. Люди меняются не по своей воле, а подчиняясь требованиям природы.

Скандинавские и римские торговцы бывали тут лишь от случая к случаю.

Финикийцы и их союзники-кельты бежали сюда после падения Карфагена. Этот континент поглощает чужеземцев, навсегда привязывает их к себе.

Гуннар потерял интерес к разговору.

– Стало быть, здесь нет крупных скандинавских поселений? Ни крепостей, ни флота?

– Только я и пукавачи,- насмешливо отозвался Клостерхейм.- Мы терпеливо ждали вашего прибытия. Я знаю, что вы привезли с собой. Как вам удалось столь быстро добраться до Винланда?- понимающим тоном осведомился он.

Гуннар проводил взглядом своих последний людей, возвращавшихся на корабль, потом вновь повернулся к нам, и мы продолжали разговор.

– Ты имеешь в виду боевой щит скрелингов?

– То, что вы попали сюда до наступления зимы, нельзя объяснить одной лишь удачей,-ответил Клостерхейм.- Вы сократили путь, пройдя сквозь Нифльхейм, не только благодаря щиту.- Эти слова он произнес с энергичным нажимом.- Вам не обойтись без меня, Гуннар Обреченный.

И вам тоже, принц Эльрик, иначе вам не видать золотого города и чудесного Древа скрелингов!

– Ты знаешь, что я ищу?- требовательно осведомился Гуннар.

– Вероятно, ваши поиски каким-то образом связаны с кольцом, которое носит на пальце наш бледнокожий друг.

– Хватит об этом!- Гуннар погрузился в задумчивое молчание.

– А почему я здесь?- спросил я, показывая кольцо.

– Вы находитесь не здесь, и отлично об этом знаете,- ответил Клостерхейм, сузив глаза.- В настоящий момент вы рискуете жизнью в иной сфере, и только отчаяние привело сюда то ваше воплощение, которым вы оборачиваетесь в грезах.

– Вы знаете, что я ищу?

– Я знаю, что вы собираетесь совершить, хотя и не вижу, как это можно сделать, будь вы слугой Закона или Хаоса.- Он умолк и посмотрел на Гуннара.- Идемте в дом. Оставьте своих людей охранять корабль. Вы сможете поспать, потом мы возобновим беседу. Мне нужна ваша сила, а вам – моя мудрость.

Гуннар вновь покачал головой.

– Инстинкты подсказывают мне, что я должен избегать этого дома любой ценой. Он каким-то образом связан с моей гибелью. Если у тебя есть воины и ты согласишься объединить свои силы с моими, мы могли бы укрепить нашу безопасность. Я принимаю твое предложение о союзе, но лишь до тех пор, пока не увижу, на что способны твои люди. Если они похожи на альвов или цвергов, значит, ты ждал пятьдесят лет, только чтобы лишиться головы. Но, может быть, ты такой же полусмертный, как наш прокаженный друг? Этот мир беспощаден к таким как мы. Лишь немногие доживают до шестидесяти лет, и только единицы- до двухсот.

– Я родился не в свое время,- ответил Клостерхейм.- Я такой же искатель приключений как вы, и жажду мщения и награды. Я не могу погибнуть, пока не умрет само Время. Однажды молодая ученица похитителя снов попыталась украсть у меня кое-что, и жестоко поплатилась за это. Теперь я подобно вам путешествую при помощи магических сил. Я не знаю, почему Время столь благосклонно к нам, но, надеюсь, когда-нибудь это выяснится.

– Вы – сторонник научного подхода?- спросил я.

– Я много лет поддерживал знакомство с учеными и исследователями в Кхемире и Гибре. Все они стремились к знаниям с такой же жадностью, как их аристократы и короли- к могуществу. Чтобы уберечь свою мудрость от посягательств власть имущих, они на протяжении веков создавали различные братства. Самым последним из них было братство Гроба Господня. Всем известно, что сумма человеческих знаний, секрет мира и спокойствия в обществе людей заключен в неком магическом предмете. Он может принимать форму чаши, посоха или камня. Франки величали его Грейдейл – так называлась ритуальная чаша, из которой они кормили гостей. Некоторые полагают, что это чаша с кровью, другие – что в ней плавают головы убитых врагов, рассказывая о тайнах и сверхъестественных вещах. Также он существует в виде посоха императоров Священной Римской империи – символа того, что они правят справедливо и их власть уравновешена законом. Галлы и мавры верят, что это камень, и довольно крупный. Но все сходятся в том, что Грейдейл может принимать любую из трех форм, оставаясь самим собой, и что его настоящее обличие могут увидеть только самые отважные и добродетельные.

Гуннар рассмеялся.

– Вот почему меня зовут Обреченным – я обречен искать чашу и никогда не увидеть ее, ведь меня никак не сочтешь добродетельным человеком.

Но только она способна изменить мою судьбу. И поскольку я не увижу чашу, то постараюсь сделать так, чтобы ее не увидел никто другой…

– Коли так, давайте надеяться,- сухо перебил его Клостерхейм,- что мы сумеем изменить вашу судьбу.

– А вы, господин Клостерхейм?- спросил я.- Вы тоже ищете этот посох, камень или чашу?

– Если быть откровенным,- с подчеркнутой набожностью заговорил Клостерхейм,- я жажду только одного – найти лекарство от боли мира. У меня только одно стремление. Я хочу вернуть в этот мир гармонию. Я служу своему повелителю, князю…

– Спокойствия[Князю Спокойствия (Prince of Peace) – Христос – Гуннар ошибочно считает, что Клостерхейм служит богу, тогда как он собирался сказать "Князю Тьмы"]?- Гуннар вновь обрел уверенность в себе, и, как обычно, она нашла выход в агрессивности манер.- Я принял вас за солдата или торговца, но никак не за священника. Видимо, я ошибся.

– Мой повелитель внушает мне великое благочестие.

– Ага. И это благочестие исчезает без следа, как только тебе приходится глодать свои интимные места,- с понимающей усмешкой сказал Гуннар.

Он начал отвоевывать позиции, которые утратил при паническом бегстве. Поистине удивительная слабость для такого отважного и жестокого человека! Она заинтересовала меня. Вне всяких сомнений, мое любопытство разделяли люди Гуннара, которые доверяли ему только до тех пор, пока его суждения были непогрешимы. Как и все остальные, Гуннар понимал, что если он начнет ошибаться, любой из тридцати спутников будет рад занять его место на капитанском мостике "Лебедя".

Он увлек их сказками о богатствах. Теперь Клостерхейм пообещал им золотой город. Но Гуннар успел оценить его замысел и уже не спорил с тем, что без Клостерхейма нам не обойтись.

– Но я вынужден признать,- добавил Клостерхейм,- что у меня были трудности с неким Белым Вороном. Это один из ваших людей, принц Эльрик?

– В Мелнибонэ это имя мне не встречалось,- ответил я. Люди почему-то склонны полагать, что всякий, чьи внешность и поведение не укладываются в общепринятые рамки- выходец из царства эльфов или другой сказочной страны.

Я обвел взглядом берег, высокие поросшие деревьями холмы, густой древний лес, зелеными волнами убегающий к горизонту. Неужели это и впрямь Атлантида, неужели она действительно охватывает Северный полюс? И если это правда, то найду ли я то, что ищу, в ее центре, как мне было предсказано?

– Завтра,- продолжал Клостерхейм,- мы отправимся к моему племени и вместе найдем Сияющий путь к Золотому городу. Теперь у нас есть союзники, и все пророчества предвещают одно и то же. Отныне нам нет нужды опасаться Белого Ворона. Уже очень скоро он навсегда исчезнет из этого мира. То, что он украл, станет моим. Так сказал оракул.

– Вот еще,- проворчал безликий ярл.- Я не верю ни оракулам, ни богам.

Клостерхейм еще раз предложил нам вернуться в его дом, и Гуннар опять отказался. Он вновь начал зазывать Клостерхейма на корабль.

Клостерхейм, поколебавшись, отверг его приглашение, сказав, что появится на "Лебеде" завтра утром, а до той поры ему нужно уладить коекакие дела. Еще он добавил, что его дом- наш дом, и если мы пожелаем к нему присоединиться, к нашим услугам запасы отменной дичи и погреб, полный овощей. Я не был голоден и, сочтя за лучшее остаться с Гуннаром, отказался. Клостерхейм выслушал меня, чуть заметно пожал плечами и отправился к дому, пробираясь сквозь плотный кустарник.

Протоптанных тропинок здесь не было. Из дома доносились возбужденные трели птицы.

Настал полдень. В рыжем небе с тускло-серебряным отливом ярко горело солнце; его лучи проникали сквозь зелень и золото осенней листвы. Я смотрел вслед Клостерхейму, но он вскоре скрылся в тени деревьев.

Кто этот молодой скрелинг, о котором он говорил? По всей видимости, вождь племени. Клостерхейм явно ненавидел его. Что он имел в виду, спрашивая, не был ли Белый Ворон одним из моих людей? Неужели в этой стране обитали потомки мелнибонэйцев?

Узнав о том, что здесь не осталось скандинавских переселенцев, Гуннар успокоился. Когда мы вернулись на корабль, он приказал грести к берегу.

Он выбрал ровный невысокий пляж с хорошей якорной стоянкой. Теперь мы могли без труда перебраться с судна на остров. Гуннар велел своим людям нарезать веток и устроить лагерь. Тем временем корабль был надежно закреплен, и на нем выставили охрану.

За обедом он спросил, что я думаю о Клостерхейме. Чародей ли он? Я покачал головой. Клостерхейм не был магом, но пользовался колдовством. Я не знал, где он научился этому и обладал ли другими подобными навыками.

– Он ждал много лет и выстроил для себя дом, понимая, что ожидание может затянуться еще дольше. Такое терпение достойно уважения. Его стремление к сотрудничеству может казаться выгодным для нас. Но, заключив с нами договор он, разумеется, не выполнит его.

Гуннар фыркнул. Его смешок гулко прозвучал под шлемом и тут же стих.

– Мы тоже не станем держать свое слово. Побеждает тот, кто действует быстрее и лучше предвидит замыслы соперника. Именно так я предпочитаю вести игру, Эльрик. В ней только одна ставка- жизнь или смерть.- Избавившись от страхов перед домом Клостерхейма, Гуннар пребывал в неестественно-оживленном настроении. Он вновь и вновь заверял меня, будто бы наши перспективы выглядят обнадеживающе, а при поддержке скрелингов шансы захватить Золотой город значительно увеличиваются, но в его поведении я угадывал признаки истерии.

Честолюбивые замыслы Гуннара не интересовали меня. Я приготовился наблюдать за происходящим, выжидая удобного момента. У меня были свои цели, и я не хотел, чтобы Гуннар и Клостерхейм, либо загадочный Белый Ворон помешали мне их достичь.

Следующим утром мы зажарили на завтрак оленя, которого добыли Азолингас и его приятели. Из-за острова появилось маленькое каноэ и быстро поплыло в нашу сторону. Им управлял одетый в черное Клостерхейм. Я вышел на берег, чтобы встретить его. Клостерхейм задыхался от непривычных усилий. Я помог ему вытащить лодку на сушу, и он, все еще хватая воздух ртом, сказал, что пукавачи уже собрались и ждут нас в своем лагере, разбитом в горах. Он указал направление. В утреннее небо поднималась струйка дыма.

Клостерхейм объяснил, что пукавачи не являются коренными жителями здешних лесов. Они прибыли сюда вместе с ним, разыскивая сокровища, которые у них украл мошенник Белый Ворон. Племя связало свою судьбу с судьбой Клостерхейма и теперь готово объединиться с нами и напасть на своего старинного врага.

Мы вытащили "Лебедя" на берег и спрятали в лесной чаще. Мы забрали все боевое снаряжение, в том числе огромный синий с красным и белым щит, который Гуннар показал мне в первую ночь моего пребывания на судне. Он одолжил мне его, поскольку у меня не было собственного щита.

Однако при этом Гуннар выдвинул строгое условие. Прежде чем покинуть рубку, он бросил мне чехол и помог спрятать в него щит. Он сказал, что щит потребуется нам позднее, а пока ему не хочется, чтобы пукавачи увидели его. Ни при каких обстоятельствах я не должен показывать им щит, иначе нас всех ждет гибель. По-моему, Гуннар подозревал, что он тоже украден, и намеревался свалить вину на меня, если индейцы его заметят. Даже в чехле щит был легким. Им было удобно защищаться от стрел и копий; также я мог в случае необходимости швырнуть его в лошадь, чтобы осадить ее. Правда, когда я спросил Клостерхейма, далеко ли находится цель нашего путешествия, он ничего не сказал о лошадях. Все расстояния он измерял в шагах. В Мелнибонэ я ездил на диких драконах и терпеть не мог ходить пешком.

Объяснения Клостерхейма ничуть не обрадовали меня.

Шагая по тропинке, которую, по всей видимости, протоптали олени, мы неуклюже двинулись через лес; в своих кольчугах и железных шлемах мы были похожи на доисторических рептилий. Выносливость викингов изумила меня. Они отправились в дорогу, почти не отдохнув. Теперь их ноги выполняли ту же работу, что прежде – руки. Гуннар знал секреты быстрых пеших переходов, позаимствованные у римлян.

Мы поднялись на холм и спустились к его подножью, шагая по вязкой липкой почве, в которой переплетались корни кустов и деревьев безбрежного золотисто-зеленого леса. Над нами кружили ястребы, на ветвях щебетали незнакомые птицы. Окружающий пейзаж скрашивал наш путь. Нам попадались реки, перегороженные бобровыми плотинами, любопытствующие еноты, гнезда белок и ворон, следы оленей, медведей и гусей.

Потом Клостерхейм велел нам замедлить шаг, предупреждающе подняв обе руки. Мы вышли из-под деревьев на осеннюю лужайку на берегу узкого серебристого ручья. Здесь стояли около сорока вигвамов, в воздух лениво поднимались струйки дыма костров, на которых варилась пища.

Индейцы показались мне очень похожими на лопарей, которых я встречал во время службы у шведского короля. У них были такие же черты лица, но более приземистые, угловатые фигуры. В лагере мы увидели собак и другие признаки налаженного быта. Однако я уловил некоторые странности. Индейцы не выставили дозорных и ничуть не удивились, когда мы под предводительством Клостерхейма вступили в деревню.

Заметив меня, они немедля разразились шумными криками. Я привык к подобной реакции, но это племя встретило меня с особенным ожесточением. Клостерхейм принялся успокаивать индейцев, объясняя, что я не враг им и не принадлежу к враждебному народу.

Он добавил что-то еще – я не расслышал его слов, но индейцы оживились и запели, кивая и приветственно потрясая копьями. Все они были невысокими, лишь один или двое – ростом почти с Клостерхейма.

Долгое ожидание ничуть не изнежило их. Они выглядели физически крепкими, как люди, живущие охотой, и носили штаны из хорошо выделанных и надежно сшитых шкур, украшенных всевозможными символами. Локти и плечи курток, а также ягодицы и низ штанов были подбиты кожаными лоскутами, придававшими костюмам этих в общемто малосимпатичных людей довольно привлекательный вид. Казалось, их одежда была скроена по фигуре. Я спросил Клостерхейма, как индейцы научились изготавливать такие добротные вещи.

Клостерхейм улыбнулся.

– Самым обычным путем. Эти хижины, а также большинство инструментов и оружия достались пукавачи от прежних владельцев. Как правило, пукавачи не берут пленных, разве что если им требуется возместить боевые потери. Мои люди застали противников врасплох и истребили их до последнего ребенка. В живых не осталось ни одного минкипипси- если не ошибаюсь, именно так называл себя этот простодушный народ. Но вам нечего опасаться. За них никто не станет мстить.

Мы вышли на окруженную хижинами площадку в центре лагеря.

Индейцы издали громкий приветственный вопль. Казалось, они ждут чего-то или кого-то, а тем временем, сказал мне Клостерхейм, они раскрашиваются, готовясь выйти на боевую тропу. Их суровые квадратные лица напомнили мне далматинцев. Их тела были покрыты белой, красной и синей глиной, а руки и лбы – желтыми разводами.

Некоторые носили в волосах орлиные перья. У воинов были тщательно отделанные резные копья с наконечниками из кости, обсидиана и самородного металла. Мужчины и женщины разразились странным улюлюканьем, которое казалось моему непривычному уху похоронным стенанием. Мы ответили, старательно подражая крику пукавачи, и на этом обряд приветствия был завершен.

Окрестные леса были полны дичью. Тут и там зеленели грядки, на которых индейцы растили овощи. Увидев, что голод нам не грозит, люди Гуннара воспряли духом. Не зная, что делать с курительными трубками, которые нам предложили хозяева, они спрашивали скрелингов, не могут ли те принести немного пива или вина. Однако им хватило наблюдательности заметить, что индейцы пьют только воду и довольно неприятный на вкус настой из мяты и тысячелистника. Однако, затянувшись дымом из трубок, они смирились и начали объяснять скрелингам, как варится пиво.

Нас с должным почтением представили мрачному на вид мужчине которого Клостерхейм назвал младшим Два Языка, или Ипкаптамом.

Щеку и губу Ипкаптама рассекал шрам, но черты его сурового лица были довольно правильными. После смерти отца он стал шаманом племени.

– Но не потому, что этого требовал обычая наследования,- по-гречески объяснил Клостерхейм.- Ипкаптам удачлив и обладает колдовскими способностями.

Наши викинги почти не понимали местный язык, поэтому пукавачи обращались в основном ко мне и Гуннару. Должно быть, мы казались им кем-то вроде полубогов или, вероятнее, демонами. Они называли нас словом, которое невозможно перевести.

Угощение было обильное. Женщины и девушки ставили перед нами миску за миской, и вскоре воцарилась пиршественная атмосфера.

Клостерхейм пытался развеять сомнения Ипкаптама, который, продолжая хмуриться, нанес на лицо еще несколько мазков краски. Когда Клостерхейм предложил удалиться в хижину совета и обсудить предстоящий поход, шаман покачал головой, указал на мой меч и несколько раз произнес слово "какатанава". Он явно не хотел, чтобы я участвовал в беседе. Клостерхейм заспорил с ним, но Ипкаптам встал и отвернулся, швырнув на землю небольшую сумочку, которая была приторочена к его запястью. Я понял это так, что он не желает делиться с нами своей мудростью.

"Какатанава!" Я вновь услышал это слово, брошенное мне, словно ругательство. Клостерхейм заговорил с Ипкаптамом- грубо, повелительно, и, по всей видимости, сумел воззвать к его здравому смыслу. Два Языка сердито смотрел на него, но слушал. Потом он кивнул.

Потом бросил на Клостерхейма еще один сердитый взгляд и вернулся к столу, поглаживая пальцем свой шрам. Он поднял свою сумочку и указал на типи, стоявшее отдельно от других неподалеку от рощицы деревьев и нагромождения камней. Он заговорил серьезным тоном, подчеркивая свои слова энергичными взмахами рук.

Проворчав что-то себе под нос, Ипкаптам подозвал женщин, стоявших рядом, после чего отдал приказ группе воинов. Потом он жестом велел нам идти следом и, продолжая хмуриться, нехотя отправился к большой хижине.

– Это хижина совета,- криво ухмыляясь, сказал Клостерхейм.- Их городская мэрия.

Мы с Гуннаром двинулись за Клостерхеймом и его другом к хижине совета. Я понял, что нам предстоит подготовка к нападению на Золотой город. Наши клинки остались на попечении людей Гуннара. Их превосходство в оружии было подавляющим, и они могли не бояться каких-то там "скрелингов".

Однако я входил в жилище шамана с неприятным чувством, что меня здесь всего лишь терпят.

Глава 12. Видения в хижине

Ты не спрашивай про имя,

Кто, откуда и кем был я.

Но останься и послушай,

Речь и музыку послушай

Как я грезил сон прекрасный,

Грезил, как творят все вместе,

Мир творят свой и законы,

И вигвамы ставят рядом.

Видел дух людей могучих,

Что искать пойдут по миру,

Правду гор искать высоких,

Мудрость у лесов дремучих

И видений у пустыни.

А найдя, нести их к дому.

Мы раскурим трубку мира,

Трубка говорить позволит,

Вспомнить доблесть, добродетель.

Красной трубки дух расскажет

Сны благие и деянья.

Оратор пусть себя увидит,

Увидит слушающий братьев,

Сестёр и матерей услышит,

Пускай услышит духов неба,

Обитателей лесов.

Легенды наши будут вечны

Про уменье и удачу,

Как она являлась Зайцем,

Как умчался Черный Ворон,

Как Медведь был беспокоен,

Как в Войне с врагом сходились.

Я скажу, что все мы братья,

Я скажу о снах великих,

Дым вдыхая красной трубки

У. С. Харт, "Хобовакан"

В большом типи было очень жарко, и лишь некоторое время спустя мои слабые глаза привыкли к полумраку. В центре хижины я увидел алые угли, вокруг которых были разбросаны груды звериных шкур. По ту сторону огня лежала еще более высокая куча мехов, прикрытая белой кожей и оплетенная ивовыми прутьями, которые образовывали нечто вроде трона. Я решил, что это место Ипкаптама.

Некоторые шкуры были сняты с незнакомых мне животных, вероятно, местных видов. В воздухе витал аромат разнообразных трав. От костра, в котором нагревались несколько округлых камней, шел густой дым, лениво поднимавшийся к отверстию в крыше типи. Я чувствовал запах дубленой кожи, животного жира и влажного меха. Также мне чудился запах раскаленной стали.

Я спросил Клостерхейма, обязательно ли нам совещаться в такой неуютной обстановке, но он заверил меня, что нас ждет увлекательное и поучительное зрелище. Гуннар раздраженно заявил, что, знай он, чем все обернется, силой принудил бы скрелингов помогать нам. Должно быть, выражение его голоса подсказало Ипкаптаму, о чем идет речь, и он едва заметно улыбнулся. На мгновение я поймал его понимающий взгляд.

Как только мы вошли в хижину, ее полог плотно задернули и температура значительно возросла. Памятуя о том, что жара плохо сказывается на мне, я собрался с силами, но у меня уже начинала кружиться голова.

Клостерхейм сел слева от меня, Гуннар – справа. Шаман устроился напротив. Мы, собравшиеся в этой хижине из бизоньей шкуры, являли собой весьма странную компанию. На подпорках типи висели связки высушенных насекомых и трав с отталкивающим запахом. Я знавал и худшие способы приобщения к мудрости миров грез, но они, по крайней мере, не были сопряжены с таким мерзким благоуханием. Однако происходящее казалось мне знакомым. Мой мозг не мог либо не желал вспомнить, когда и где я участвовал в подобном совещании. Головной убор из белых перьев, ожерелья из бирюзы и малахита, медные браслеты и знахарская сумка с ее содержимым придавали Ипкаптаму внушительный вид. Он смутно напоминал мне Прародителей, богов, которые говорили со мной в Саду Дьявола. Я тщетно пытался припомнить их слова. Пригодятся ли они мне здесь?

Шаман достал большой плоский барабан и принялся медленно, размеренно бить в него. Из глубин его груди послышался звук песни. Она предназначалась не для наших ушей, а для духов, которые должны были помочь нам в осуществлении этого сеанса. Добрая половина слов и звуков, произносимых Ипкаптамом, были недоступны даже для моего весьма тонкого слуха.

Клостерхейм склонился над костром и плеснул на камни водой. От них с шипением повалил пар, и речетатив Ипкаптама стал громче. Я всеми силами старался заставить себя дышать глубоко и ровно. Шрам на щеке и губе индейца, до сих пор казавшийся мне бесформенным, начал приобретать определенные очертания. Из-под его лица проглянуло другое – злобное, наводящее на мысль о насекомом. Я пытался вспомнить, что мне об этом известно. Меня подташнивало, кружилась голова. Принадлежат ли пукавачи к племени людей? Или их раса попросту приняла человеческий облик? По словам Клостерхейма, в здешних местах было немало подобных многоликих созданий Уже почти потеряв сознание, я вдруг пришел в себя, уловив перемену в голосе Клостерхейма. Он заговорил словно монах, по-гречески нараспев рассказывая историю пукавачи и их сокровищ. Он подбросил топливо в огонь и раздувал его, пока камни не засветились красным, потом плеснул в костер водой. Вновь взвилось пламя, отбрасывая тени и раскаляя воздух до такой степени, что у меня начали смешиваться мысли. Почти все мои силы уходили на то, чтобы не лишиться чувств.

Барабанный бой, ритмичное пение и загадочные слова начинали гипнотизировать меня. Я терял контроль над собой. Меня охватило неприятное чувство, будто бы я когда-то уже переживал нечто подобное, но эта мысль вместе с тем отчасти укрепила мою волю. Я надеялся, что испытываемые мной неудобства послужат высшим целям.

За годы ученичества, когда я был молодым, мне не раз доводилось участвовать в таких ритуалах. Поэтому я без сопротивления окунулся в черную бездну покоя, жары, теней, монотонного пения и барабанного боя. Я сказал "бездну", потому что происходящее более всего напоминало смерть. В такие мгновения мы расстаемся со всем суетным и материальным. Мы сталкиваемся со своей собственной алчностью и жестокостью, причем так, как если бы мы были их жертвами. Нами овладевает раскаяние и стыд, мы проникаем в самые глубины собственной души и словно судим самих себя. Возникает своеобразная психологическая спираль, в которой мы перерождаемся, возвращая себе чистоту бытия, входим в состояние, в котором нам доступны видения и откровения, почти всегда являющиеся результатом подобных процедур.

Извинившись за то, что племя лишилось своей ритуальной курительницы из красного камня, Ипкаптам достал большую трубку и разжег ее угольком, выхваченным из костра. Он обратился к четырем странам света, начиная с востока, и, выдыхая дым, произнес несколько слов на непонятном мне языке. При этом он держал трубку чубуком кверху. Потом он вновь заговорил, выпуская дым, и передал трубку Клостерхейму, который, судя по всему, знал, как с ней следует обращаться.

Ипкаптам заговорил о великом прошлом племени. Звучным голосом он рассказывал о том, как Великий дух создал его народ в глубинах земли.

Самые первые существа были высечены из камня. Они были сонными и медлительными. Они в свою очередь сотворили людей, которые выполняли их поручения, а также великанов, пресекавших мятежи.

Люди бежали от великанов в другую страну, в страну пукавачи.

Пукавачи были малы ростом и слишком слабы, чтобы сопротивляться, поэтому они ушли под землю. Великаны не стали преследовать высоких людей, а люди не стали преследовать пукавачи, и вскоре те помирились с людьми и с великанами.

Все были равны, у всех были подарки, полезные для других. Согретые чревом Матери-Земли, они не нуждались в огне. Еды хватало с избытком.

Все жили в мире. Раз в год пукавачи доставали и курили Вечную трубку из красного камня, которую отвоевали у зеленых людей. Трубку курили все племена, все народы. Она всегда была набита самыми лучшими травами и душистой корой, ее никогда не приходилось разжигать. Даже люди-медведи, люди-барсуки, люди-орлы, все племена равнин, лесов и гор получали приглашение на Великий совет, чтобы подтвердить свое родство. Повсюду царило согласие и взаимное уважение. Только в мире духов была война, но она не затрагивала земли пукавачи, высоких людей и великанов.

Я вдруг сообразил, что слышу не греческую речь Клостерхейма, а голос Ипкаптама. Он без труда установил мысленные связи, которые помогали мне понимать его язык. Слова шамана постепенно наши прямой путь к моему разуму.

Вместе со словами возникли видения, наплывавшие друг на друга. Все они были мне знакомы. Я быстро впитывал и постигал их. Мне рассказывали историю племени, его взлета, падения и очередного расцвета. Я услышал легенды пукавачи. Услышу ли я об утраченном клинке, имевшем обыкновение скрываться от своих владельцев, либо убивать их?

В костер плеснули еще воды. Трубка вновь и вновь шла по кругу. По мере того как я привыкал к ее необычному аромату, мое ощущение реальности становилось все более смутным.

Своими чертами Ипкаптам напоминал муравья; его головной убор из перьев казался усиками-антеннами. Я вспомнил поверья племени, в свое время ненадолго приютившего меня; у этих людей была легенда о божестве, которое они называли Изначальным насекомым. Считалось, что его сотворили первым. Это была саранча. Как гласила легенда, саранче нечего было есть, и духи создали для нее лес, в котором она могла питаться. Саранча была так голодна, что сожрала весь лес целиком, и с тех пор не может делать ничего другого. Если ему не помешать, оно съест весь мир, а потом и само себя.

Я не усматривал ничего зловещего в словах, которыми Ипкаптам описывал историю своего народа. Однако сам рассказчик внушал мне тревогу. Вряд ли он услышал все эти истории от своих отцов. Однако я продолжал слушать.

От дыма и испарений меня сильно мутило. Трубка из красного камня опять пошла по кругу, и я почувствовал, как замирает мое сердце. Трубку вновь предложили духам Четырех ветров. Клостерхейм коротко, резко выдохнул дым и передал ее мне. Втянув в себя тонкий аромат коры и листьев, я вдруг почувствовал, что возвращаюсь к жизни. Казалось, дым заструился по венам и артериям моего тела, заполнив меня ощущением благополучия, начисто уничтожая воздействие наркотиков, которые я всегда очень плохо переносил. Трубка была набита растениями, высушенными, но не подвергнутыми какой-либо обработке. Они подкрепили мой дух, и я жадно впитывал их энергию. У меня было ощущение, будто бы сквозь длинный чубук трубки в меня вливаются силы самой природы. Меня переполняли бодрость и оживление.

Ипкаптам с почтением взял у меня трубку. Он вновь воздел ее к небесам, к земле, к четырем ветрам и только затем положил на камень перед собой. Его расширившиеся ящеричьи глаза ярко блестели, отражая огонь костра.

– Духи много раз пытались втянуть нас в свои войны,- заговорил он.- Но мы не хотели становиться на чью-либо сторону. Это были не наши войны.

У нас не было средств сражаться в них. Мы не хотели убивать своих братьев.- В голосе Ипкаптама зазвучала величавая гордость, и сам он, казалось, увеличился в размерах.- Однажды все народы, люди и великаны, пришли с миром к пукавачи, чтобы торговать в их подземном мире. Мы продавали металл, который добывали из камней. Весь мир делал из этого металл наконечники стрел и копий, а также изящные украшения. Железо ценилась гораздо выше золота, поскольку при его помощи человек мог добыть золото в бою, а тот, кто владел золотом, был беззащитен перед человеком с железным оружием. Все металлы ценились выше агата и кварца, потому что их можно ковать.

Люди накапливали опыт, овладели огнем, но не знали, где искать металлы и камни. Их инструменты, украшения и оружие изготавливались из кремня и кости, поэтому они обменивали железо пукавачи на меха и пищу. Великаны обладали колдовством и древней мудростью, потому что были созданы из камня. Они знали секрет огня, умели плавить металл и придавать ему форму. Все они шли к пукавачи за металлами, и самым ценным из них считалось разумное железо, добываемое в сердце мира.

– Малый рост и сообразительность пукавачи помогали им разыскивать пещеры с металлами и драгоценными камнями и извлекать их оттуда.

Им хватало терпения добывать и обрабатывать их. Их молоты и другие инструменты были достаточно прочными, чтобы ковать железо, медь и золото. Вновь и вновь расплющивая их, пукавачи делали красивые предметы и великолепное оружие.

На протяжении бесчисленных веков они жили в своем просторном темном мире, пока под их ногами не начали образовываться огромные провалы, а люди не пошли друг на друга войной. Пукавачи были вынуждены выйти на поверхность. Они боялись солнца и вели ночную жизнь, прячась от других людей и не принимая участия в их советах.

Иногда они были вынуждены красть пищу в деревнях, которые попадались им по пути. Порой деревенские жители сами приносили им еду. В благодарность пукавачи ремонтировали их посуду и оказывали другие услуги.

Пукавачи странствовали до тех пор, пока не очутились вдали от земель, населенных другими людьми. Там они построили свой первый Великий город. Они порвали все связи с людьми. На земле воцарилась война.

Однако, пускаясь в бегство, пукавачи не утратили своих знаний; они попрежнему умели находить в земле все, что им было нужно. Они все дальше углублялись в скалы найденной ими страны. Их город состоял из туннелей и пещер, к которым они привыкли, живя под землей. Город выступал на поверхность, но внутри все было как прежде. Теперь пукавачи были в безопасности и процветали в своих темных холодных городах. В конце концов они вопреки здравому смыслу и воле духов начали работать с огнем.

Вскоре великаны прослышали, что пукавачи уцелели и с ними можно торговать. Пукавачи познали тайну огня и вновь начали вести дела со всеми, кроме духов, погрязших в безумной войне. Война захватила людей. Пукавачи изготавливали оружие для всех племен и разбогатели.

Война истощала людей. Города пукавачи процветали и расширялись, пока наконец весь юг и запад не стали их империей.

– Пукавачи богатели, торгуя вещами, которые ценили люди. Они распространяли свою власть все дальше по поверхности земли – они называли ее Миром Света. Они бросили вызов другим племенам и подчинили их себе; в ходе борьбы пукавачи завоевали великие трофеи, в их числе – знаменитые Четыре Сокровища пукавачи.

Каждое сокровище было завоевано одним из четырех героев; потом они были потеряны и захвачены вновь. Ипкаптам рассказывал об этом, напрямую обращаясь к нашему разуму в обход обычных человеческих чувств. Мы сидели в жаркой хижине и курили, внимая его повествованию.

– Четыре сокровища пукавачи- это Щит полета, Копье неуязвимости, Вечная трубка мира, которую не нужно разжигать, и Флейта разума. Если правильно сыграть на ней три ноты, она способна вернуть к жизни смертельно раненое существо.

Эти сокровища хранились в городе, в лабиринте пещер, в камерах, искусно вырубленных в живом камне и изящно украшенных. Пукавачи могли без труда защитить свои города, покинув нижние уровни и обороняя верхние. Ни одно племя ни разу не побеждало пукавачи, которые гордились своими сокровищами и каждый год прославляли их, рассказывая о том, как они были завоеваны героями племени в кровавых схватках.

Ипкаптам принялся чертить в воздухе, демонстрируя нам изображения.

Он показал вечно горящую трубку из красного камня, некогда принадлежавшую зеленым людям, которые жили на берегах озер в свайных хижинах и отказывались платить пукавачи дань рыбой. Тогда герой пукавачи по имени Нагтани выступил против зеленых людей, уничтожил их деревни и взял их трубку в качестве трофея. Зеленые люди были изгнаны из своих земель.

Потом какатанава, жившие на севере, попросили пукавачи выковать большое копье из магического железа, изготовленного ими из Матери всех металлов. Это было первое и самое главное сокровище пукавачи, потому что они сделали его собственными руками. Какатанава прислали волшебное железо для наконечника копья, но отказались заплатить повышенную цену, которую запросили пукавачи. Копье стоило дороже, и пукавачи оставили его у себя.

Ипкаптам показал нам изображение копья; его древко было покрыто резьбой и украшениями, а в черном наконечнике мерцали красные символы. Я был потрясен. Я увидел свой Черный клинок, превращенный в копье! Потом шаман показал нам Флейту разума, и мне почудилось изумление в глазах Клостерхейма. Он явно узнал этот предмет. Я и сам на мгновение вспомнил его. Затем Два Языка продемонстрировал нам Щит полета, который позволял своему владельцу путешествовать по воздуху.

Он выглядел точно так же, как тот, что мне дал Гуннар. Сейчас этот украденный щит находился самое большее в сотне шагов от нас под охраной Азолингаса.

Ипкаптам продолжал рассказ:

– Такова наша история, таковы наши сокровища. Потом пришел Белый Ворон с улыбкой на губах и сказал, что он- наш друг. Белый Ворон обещал научить нас всем своим секретам, и, поскольку он не был похож на какатанава, а значит, не был нашим врагом, мы приняли его. Мы пользовались его волшебством, он был для нас талисманом. Он не принадлежал к племени, поэтому не мог взять в жены девушку пукавачи.

Но он свел дружбу с многими великими людьми племени, и их дочери боготворили его. Мы приняли его, потому что он обещал поделиться с нами своей мудростью. Мы понимали, что он следует дорогой своих грез, и желали ему удачи.

Потом Белый Ворон ушел. Мы сказали: воистину, Белый Ворон ничего не хотел от нас. Он хороший человек. Он благородный человек. Он идет своим путем. Он верен своему предназначению. И мы сказали: счастлив тот человек, у которого есть такой сын.

Год и еще один год спустя белый Ворон вернулся. Он вновь стал образцовым гостем. Он помогал нам на охоте, жил нашей жизнью. Мы не могли делать то, что он совершал без малейшего труда. Его сила, рост и ум были так велики, что мы почитали за счастье видеть его среди нас.

На четвертую весну Белый Ворон пришел вновь. Мы радостно встретили его, он ел нашу пищу, жил в нашем городе и рассказывал о местах, в которых побывал. Но на этот раз он попросил показать наши сокровища – Черное копье Манаваты, единственное копье, которое может убивать духов; Щит Алконки, единственную защиту от духов; Трубку Чероки, великую трубку из красного камня, которая приносит мир всем, кто ее курит, даже духам; Флейту Айанаватты, которая, если на ней сыграть нужные ноты, дает своему хозяину силу изменить свой предопределенный духовный путь и даже вернуться из смерти в жизнь.

Флейта исцеляет больных и примиряет ссорящихся.

Белый Ворон обманул нас, украл наши сокровища и унес их с собой. Им овладел злой дух. Он отправился в великую пустыню, где нет деревьев.

Там, у подножья гор, Белый Ворон созвал Великий совет ветров. Он хотел подружиться с ними. Он позвал Южный ветер, и Южный ветер явился.

Потом он позвал Западный ветер, и Западный ветер откликнулся на его зов. Всем духам ветров он преподнес подарки для их народов. Еще до того, как мы обнаружили пропажу, Белый Ворон отдал Вечную трубку народу Юга, Щит полета – народу Запада, а Флейту гармонии он сам отнес людям Востока. И все эти народы в благодарность принесли ему дары.

Он привел в движение грозные силы. Существуют пророчества, предзнаменования и предсказания. В них многое перепутано, и мы не знаем, что нас ждет – конец истории пукавачи или ее начало. Белый Ворон задумал отнести Черное копье племени какатанава, живущим на севере. Они самые могущественные его друзья, и племя Белого Ворона состоит в союзе с ними с времен Сотворения мира. Однако если он не сумеет доставить Черное копье народу какатанава, мы сможем изменить свои судьбы. Поэтому мы прилагаем все силы, чтобы остановить Белого Ворона и его союзников. Они уже ступили на завершающий отрезок дороги к городу Какатанава…

– И наша магия преградила им путь,- будничным голосом произнес Клостерхейм.- Белый Ворон взят в плен, но копье осталось у его брата и сестры. Мы должны остановить их! Один из моих могущественных союзников задержал их, и они не могут дойти до конца Сияющего пути.

Ход времени там прекращен, но они не догадываются об этом и находятся там уже полвека, и это дало нам возможность вновь укрепить свои силы. Они пытались воздействовать на моего союзника своими чарами, но он слишком могуч для них. Только Белому Ворону удалось бежать оттуда, но я его перехитрил. Однако мой договор с лордом Шоашуаном не вечен, и этот нетерпеливый элементаль скоро проголодается. Он должен получить обещанную награду. Поэтому мы обязаны как можно быстрее достичь страны какатанава. Поодиночке нам не справиться с Белым Вороном и его одаренными друзьями, но вместе мы рано или поздно возьмем над ними верх.

– А как же остальные похищенные сокровища?- спросил я.- Как вы вернете их себе?

– Овладев Черным копьем, мы сделаем это без труда,- ответил Клостерхейм и негромко добавил, обращаясь ко мне по-гречески:- Сокровища пукавачи – сущая безделица по сравнению с богатствами, которые ждут нас в городе Какатанава.

– Меня интересует только одно сокровище,- сказал Гуннар к явному неудовольствию Ипкаптама.- Чаша, украшенная каменьями. Я разыскиваю ее уже несколько столетий. Если я ее не найду, мне придется иметь дело со Смертью.

Внезапно меня осенило.

– Вы называете ее Святым Граалем! Тамплиеры буквально помешались на нем. Считают, будто бы в нем содержится то ли кровь, то ли голова какого-то божества. У валлийцев тоже есть магическая чаша. Ап Квелч рассказывал мне, что некогда владел им. В мире, который столь неоднозначно относится к колдовству, имеется великое множество подобных магических предметов. Ваши ученые священники называют их мифическими или сказочными.

– В данном случае вы не правы,- раздраженно заявил Клостерхейм.- Легенд много, а Грааль один. Именно его я рассчитываю найти в городе Какатанава.

Шаман вновь запел. Он извинялся за наше поведение перед духами, которых вызвал. Мы замолчали, а он продолжал петь о своей судьбе, о грезах, снившихся ему в молодости – он мечтал отомстить за отца, погубленного лордом Шоашуаном, которого тот вызвал. В этом сне Ипкаптам нашел сокровища своего народа и привел его домой.

– Моя судьба – вернуть своему племени сокровища и честь,- сказал он.- Мы слишком долго следовали ложным мечтам.

Глава 13. Тропа доблести

Я бог Тор,

Я битвы бог,

Я громовержец!

Здесь в Северных Землях

Мой оплот, моя крепость,

Славься я вечно!

Здесь среди льдов

Правлю людьми я.

Это мой молот -

Мьёлнир Могучий.

Колдунам и гигантам

Погибель несет он!

Лонгфелло, "Сага о короле Олафе"

Возьми эту трубку! Вдохни ее дым!

Я поместил с в нее свою жизнь

И твоя жизнь тоже находиться там,

Стань же свободен от всего приносящего смерть.

Ла Флеш, "Песнь трубки осагов" Спотыкаясь, мы вышли из жарко натопленной хижины, и нам в лица хлестнул холодный ветер северной осени. Гуннар пребывал в отличном настроении.

– Клянусь Одином,- заявил он.- Сегодня у нас счастливый день!

Отупев от жары и дыма в хижине, я едва разбирал его слова. У меня было ощущение, что мне вот-вот откроется какая-то великая истина.

Я поднял глаза и чуть не потерял равновесие при виде зрелища, представшего нашим глазам. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять – пукавачи покрыли себя боевой раскраской. Они были похожи на рой насекомых размером с человека и чуть слышно жужжали.

Ни в одном из своих путешествий я не встречал таких людей.

Внезапно жужжание усилилось, и группа воинов издала улюлюканье.

Слои разноцветных красок придали лицам пукавачи особое выражение.

Я уже видел его на лице Ипкаптама Два Языка, когда мы сидели в типи.

Их зловещее сходство с насекомыми усиливал полупрозрачный блестящий слой, наложенный поверх остальных красок. Лица индейцев переливались радугой, будто пчелиные крылышки. Некоторые пукавачи надели шлемы, похожие на головы насекомых. Радужный слой имел символическое значение. Пукавачи давали понять, что готовы к смертельной схватке. Красные ободки вокруг глаз означали, что врагу нечего ждать пощады. Ипкаптам не без гордости сообщил мне, что они назвали свой путь Тропой Доблести и либо вернут себе сокровища, либо погибнут с честью, пытаясь их отвоевать.

И вновь какая-то мысль расшевелила в моем мозгу тысячи воспоминаний, подавляемых разумом моего нынешнего воплощения.

Кого напоминают мне эти люди? Кажется, в одной из легенд Мелнибонэ упоминалось о машинах, которые стали рыбами, потом – насекомыми, а те, в свою очередь, превратились в людей и, пройдя Тропой Доблести, основали город на юге. Впрочем, эта сказка звучала слишком слащаво, чтобы быть мелнибонэйской. Быть может, я слышал ее в Молодых Королевствах или иных мирах, обитатели которых жили пышной причудливой жизнью и умирали такой же смертью – в мирах, куда менее знакомых мне, чем этот?

В юности я совершил пять путешествий и прошел дорогами двадцатилетнего сна, затем пятидесятилетнего и столетнего. Каждый из этих снов должен был повториться по меньшей мере трижды, но я переживал их гораздо большее количество раз. Однако в настоящий момент я лишь во второй раз повторял тысячелетний сон, и теперь должен был не просто приобретать знания, а спасать свою собственную жизнь и целое человечество от необузданного Хаоса.

Быть может, меня готовили именно для этого мгновения? Казалось, я рождался и перерождался для критических ситуаций. Об этом мне говорила настоятельница аббатства Священного яйца в далматинских горах. Той ночью мы сидели постели обнаженные, и она прочла мою судьбу при свете длинной свечи. После того как мы утолили страсть и монахиня впервые как следует рассмотрела мое тело, рубцы и шрамы, она разложила карты и не без тревоги спросила, с кем делила ложе – не с демоном ли? Я ответил, что долгое время был солдатом-наемником.

Значит, ты сам спал с демоном, пошутила она.

Опасайся Вершителя кризисов, предостерегала аббатиса, и я подумал, что она советует мне бояться самого себя. В разумной вселенной нет ничего хуже, чем человек, который отвергает свои мысли, боится и отвергает их. Он неизбежно становится на путь насилия, хотя жаждет покоя и мира.

Опасайся ребенка, сказала настоятельница. Я и был ребенком – ревнивым, жадным, требовательным, эгоистичным. Почему ее Господь призвал такого к себе на службу?

Я спросил об этом почтенную аббатису, и она рассмеялась. Почти все воины, которых она встречала, тем или иным путем стремились к совершенствованию своей души. Она полагала, что иначе и быть не может.

– Порой клинок и разум должны быть едины,- сказала она.- Такие периоды времени мы называем Серебряным веком. Они предшествуют Золотому веку, когда об оружии можно забыть. Но пока оно существует, а люди говорят на языке богов, героев и сражений, каждый Золотой век неизбежно сменяется веком железа и крови.- Аббатиса говорила о Христе, как будто тот действительно существовал. Я спросил ее о нем.- В нем спасение моей души,- ответила монахиня. Я без малейшей иронии сказал, что завидую ей. Но мне было трудно понять человека, готового погибнуть, чтобы получить шанс спасти остальных. Опыт подсказывал мне, что подобные жертвы чаще всего напрасны. Аббатиса встретила мои слова громким смехом.

Разумеется, ее христианские воззрения были доведенным едва ли не крайности выражением всего того, что мы, мелнибонэйцы, называем слабостью. Однако я знавал немало подобных верований, которые при ближайшем рассмотрении вполне могли обернуться реальностью. Я не берусь судить о мягкости и терпимости, которые они проповедуют. Мой отец нередко повторял, что, возвышая слабого над сильным, ты превращаешь свой народ из хищника в добычу. Какое бы влияние ни оказывал на меня пример Молодых Королевств, мне и в голову не пришло бы сознательно стать жертвой!

Мелнибонэец моей касты обязан пройти по крайней мере через большинство пыток, которым он за долгую жизнь подвергает других. Это придает жестокости особый вкус и сокровенность, а культуре – особую пикантность, которая в конце концов приводит ее к катастрофе.

Воображение и фантазия, а не погоня за острыми ощущениями – вот в чем спасение нации. Я пытался убедить в этом свой народ. А теперь и пукавачи встали перед подобной дилеммой.

По мере того, как я знакомился с ними, мне становилось ясно, что у меня гораздо больше общего с пукавачи, чем с некоторыми из команды "Лебедя".

Завершив подготовку, обсудив планы и наметив маршрут, мы помогли индейцам свернуть лагерь. Наше потрепанное воинство неспешно готовилось к дальней дороге на север. Между викингами и скрелингами – так они продолжали называть своих новых союзников – установились добрые отношения. Их моральные принципы во многом совпадали. Как и викинги, пукавачи стремились к достойной смерти. Они мечтали погибнуть в благоприятных обстоятельствах, успев проявить доблесть и отвагу.

Подобные идеи были близки моим не столь отдаленным предкам. В мире, которые я по-прежнему называл Молодыми Королевствами, возникла традиция, которая казалась мне таинственной и притягательной в той же мере, как обычаи моего народа – знакомыми и отталкивающими. Я стремился спасти именно эту культуру, но не свою.

Судьба именно этого народа зависела от моего успеха или неудачи в нынешнем долгом сне. Я не испытывал любви к многовековой культуре, породившей меня. Я не раз отвергал ее, предпочитая идти гораздо более простыми дорогами солдата-наемника в человеческом обществе. Этот путь был намного спокойнее. Он не требовал от меня больших умственных усилий.

Когда я висел на реях корабля Ягрина Лерна в ожидании смерти, мое положение, разумеется, требовало срочных мер. Однако строгого соответствия течения времени в разных мирах не существует. В конце концов, я сам решил пройти путь тысячелетнего сна и не мог завершить его до срока, даже если бы достиг своих целей раньше. Именно это дает мне возможность рассказать свою историю в избранном мной ключе. Все, чего я достигну в своих грезах, найдет отражение в иных мирах мультивселенной, включая мой собственный. Мое поведение в этом сне приобретает особую важность. Ты следуешь определенному пути.

Покидая его, ты должен делать это сознательно.

Наше движение становилось все более целеустремленным. Из шайки грабителей или отряда исследователей мы превратились в армию на марше. Египтяне и скандинавы шагали бок о бок с тем же несгибаемым упорством, которое они прежде демонстрировали с веслами в руках.

Азолингас и Бомендандо бежали впереди вместе с разведчиками пукавачи.

Ипкаптам, Гуннар, Клостерхейм и я шли в центре основной группы.

Пукавачи отправились на войну в доспехах из костяных пластинок, с копьями, луками и щитами. Их шлемы были вырезаны из бивней мамонта и украшены бусами и орлиными перьями. Их костяные доспехи, инкрустированные бирюзой и другими полудрагоценными камнями, были легче кольчуг наших матросов. Некоторые воины носили черепашьи панцири и шлемы из огромных морских раковин, отороченных мехом.

Еще в хижине шамана я обратил внимание на огромные шкуры, и теперь гадал, какой величины должны быть морские создания, из которых пукавачи делали свои доспехи. Клостерхейм отмахнулся от моих расспросов, заявив, что в здешних местах размеры непостоянны, и это объясняется близостью границы пространств разных масштабов. Мы слишком близко подошли к "дереву", добавил он.

Его слова казались мне полной бессмыслицей. Но пока наша дорога вела туда, где я рассчитывал отыскать истинный Черной Меч, меня это ничуть не смущало.

Наш отряд насчитывал полторы сотни опытных бойцов. Некоторые из женщин, юношей и стариков также были вооружены. Колонну, в которой смешались пираты и пукавачи, замыкали невооруженные женщины, больные, дети и животные, следовавшие за нами до тех пор, пока мы не вступили в бой. Исходя из того, что мы видели до сих пор, я полагал, что город представляет собой примитивное поселение – десяток хижин, окруженных частоколом.

У пукавачи не было вьючных животных, если не считать собак-койотов, тянувших салазки, на которых были сложены типи. Почти всю работу делали женщины и дети. Индейские воины, как, впрочем, и мы, двигались вперед размеренным твердым шагом, почти не отвлекаясь на что-либо еще. Женщины, обладавшие, как они говорили, "мужскими чарами" и соответственным образом одетые и вооруженные, шли вместе с мужчинами, а двое или трое мужчин в женских нарядах шагали в хвосте колонны. Клостерхейм сказал, что этот обычай весьма распространен в этих обширных землях, но его придерживаются не все народы.

Ипкаптам вмешался в беседу и заговорил о презренных племенах, которые питаются насекомыми или истязают животных, хотя, упоминая о народах, истребленных пукавачи, он отзывался о них добрым словом, называя их людьми чести. Мы, мелнибонэйцы, не испытываем благородных чувств к поверженному противнику. Мы никогда не подвергаем сомнению свои жестокие законы, которые применяем к побежденным. Другие культуры не интересуют нас. Если люди отвергают наши взгляды, мы попросту уничтожаем их. Но наши нравы чересчур смягчились, жаловался мой отец, неизменно глядя при этом на меня, и в результате Молодые Королевства стали дерзкими и заносчивыми. Были времена, когда мир не отваживался бросить вызов Мелнибонэ. То, что мы называли правдой, было истиной в последней инстанции! Однако, соблазнившись тучными стадами жирного скота, мы позволили Молодым Королевствам разбогатеть и обрести могущество.

Но пукавачи – совсем другое дело! Они верили в закон кровной вражды и не давали противнику возможности отомстить. Каждый член враждебного племени подлежал истреблению; в живых оставляли лишь детей и только в количестве, достаточном для возмещения убыли своих воинов. Когда-то пукавачи были настолько малочисленны, что похищали младенцев у более сильных племен. Теперь они не нуждались в чужаках.

Еще вчера, продолжал Ипкаптам, все презирали пукавачи за их ум и телосложение; сегодня их воспринимают всерьез. Память о них будет жить вечно. А когда какатанава будут побеждены, пукавачи станут править всеми мирами. Мы уже окрепли, говорил шаман, и постепенно станем сильнее всех.

Пукавачи действительно были на редкость выносливы. Они знали только два способа преодолевать длинные расстояния – ходьбу и греблю, которые придавали их рукам и ногам невероятную силу и обеспечивали им успех в сражении.

Они предпочитали быстрое плавание по воде, но сейчас мы направлялись на север против течения маленького ручейка, который вдобавок был слишком узким даже для маленьких каноэ. Клостерхейм сообщил, что в двух днях пути находится якорная стоянка, где мы получим лодки и наше продвижение ускорится. Казалось, он стремится вперед с большим нетерпением, чем остальные. Он сказал, что в ближайшее время воинам придется прибавить шаг и бежать к месту, где нас ждут каноэ, а вооруженные женщины и дети останутся под охраной небольшой группы бойцов. Я вызвался командовать этим отрядом. Мне совсем не хотелось передвигаться бегом.

А пока мы шли обычным размеренным шагом.

И вновь я изумлялся размерам всего, что росло в окрестностях. Растения были намного выше тех, что я видел прежде. Мне хотелось остановиться и рассмотреть их. Земли, по которым мы шли, были покрыты горами и лесом; мы миновали несколько ущелий, по-прежнему следуя извилистому руслу ручья, все дальше углубляясь в территории, которых никто из нас не знал. Ипкаптам сказал, что в этих местах никто не живет с тех самых пор, когда здесь разразилась страшная катастрофа. Он полагал, что все земли вокруг страны какатанава мертвы, как эта. По мере приближения к их городу исчезают даже животные. Но, добавил шаман, все это лишь слухи.

До того, как начались войны, ни один пукавачи не мог попасть в земли, населенные людьми, а уж тем более – посетить страну какатанава. Они переселились на восток еще при жизни деда Ипкаптама. В свою очередь, какатанава не имели доступа на территории пукавачи. Вплоть до последнего времени они также соблюдали эту договоренность. Всю работу за них делали другие – например, фурны. Некоторые из фурнов приняли человеческое обличье и были похожи на меня, хотя их телосложение было иным. Другие существовали в виде чудовищных рептилий. Ипкаптам добавил, что, познакомившись со мной, он увидел, что я больше похож на пукавачи, но это еще не значит, что он доверяет мне. Его инстинкты требуют убить меня. Он вовсе не уверен, что мой нынешний облик – настоящий.

Еще никогда пукавачи не оказывались так далеко на севере, и Ипкаптам опасался, что поступил неправильно. Однако в последнее время неправильные поступки стали обычным делом. Когда-то народы юга, севера, запада и востока уважали друг друга и не посягали на чужие охотничьи угодья. Между Западным и Восточным ветрами царил мир. Но с тех пор, как Белый Ворон появился в этом мире, Хаос грозит со всех сторон. Владыки воздуха поднимали ураганы, уничтожавшие людей и порождавшие демонов, которые правили вместо них. Этих демонов называли Шо-а Шо-ан, и их можно было победить только при помощи утраченных сокровищ пукавачи.

Также Ипкаптам признался, что он страшится упасть с края земли. В какой-то момент ты теряешь равновесие и падаешь в бездну, после чего ты навеки обречен переживать страшное мгновение осознания неизбежности смерти. Куда лучше пасть смертью воина. Многие называют ее "чистой". Как для пукавачи, так и для викингов достойная гибель намного важнее долголетия. Тот, кто погиб храбро, с боевой песнью на губах, навсегда остается воином и ведет простую, полную радостей жизнь.

Мои мысли по этому поводу были гораздо сложнее. Я соглашался с пукавачи в том, что лучше достойно умереть, чем влачить долгое позорное существование. Кроме Клостерхейма, среди нас не было ни никого, кто думал бы иначе. Африканцы, монголы и скандинавы прекрасно знали о немощи и унижениях преклонного возраста, и старались избежать их, а в случае неминуемого поражения старались захватить с собой как можно больше врагов.

Пукавачи с их провинциальным самомнением и имперскими замашками все как один верили в загробную жизнь, которая особенно благосклонна к тем, кто умер храбро и предал столь же кровавой смерти как можно большее количество людей. Роль женщин и детей в этой космологии выглядела довольно туманно, но я подозреваю, что у женщин был другой, более приемлемый для них вариант. Каково бы бы ни было их влияние внутри племени, они гораздо чаще становились невольными жертвами воинского кодекса чести. Желая подчеркнуть свой опыт и доблесть, некоторые мужчины похвалялись тем, что убивают женщин и детей по возможности безболезненно.

С тех пор, как мы начали говорить на одном языке, я довольно много узнал о скрелингах – Гуннар по-прежнему называл их так. Эти аборигены обладали весьма развитым сверхъестественным чутьем, хотя их колдовские способности как правило ограничивались охотой и земледелием. Только плеяда великих шаманов, последним представителем которой был Ипкаптам, имела доступ в мир духов.

Именно там они черпали свое могущество.

Ипкаптам и его предки не снискали в племени особого почета. Они слишком часто злоупотребляли своими привилегиями. Однако пукавачи верили в редкостную удачливость их семьи. Я не сомневался, что как только удача отвернется от Ипкаптама, его сразу перестанут терпеть и уважать и, скорее всего, убьют.

Почти всю дорогу Гуннар шел поодаль от остальных. Его общества никто не искал. Пукавачи считали его кем-то вроде второстепенного демона. Ко мне они также относились с инстинктивным недоверием. Некоторые из них до сих пор думали, что я – перебежчик из лагеря какатанава.

Наш союз мог распасться в любой момент. У Гуннара и Клостерхейма были общие цели, но в один прекрасный день они станут помехой друг для друга. Гуннар, вне всяких сомнений, уже сейчас размышлял, как избавиться от меня после того, как я сыграю свою роль в его замысле.

Подобно моему почившему кузену Йиркуну, Гуннар очень много времени тратил на обдумывание планов, которые обеспечат ему главенствующее положение. Тот, кто не склонен к соперничеству, неизменно оказывается жертвой коварного противника. Сам я в любой ситуации действовал достаточно жестко и вероломно. Тому, кто прошел выучку мелнибонэйского посвященного, редко приходится предугадывать поступки врага. По крайней мере, так я считал. Подобный образ мышления вполне мог привести к тому, что мы попросту вымерли бы как люди.

Однако Гуннар был наделен столь же типичными слабостями и полагал, что я вынашиваю предательские планы с тем же старанием, что и он сам.

Его опасения могли быть справедливыми по отношению к Ипкаптаму или Клостерхейму, но только не ко мне. Я ничуть не удивился бы, если бы выяснилось, что наша экспедиция гоняется за химерами. Лично меня интересовал только создатель Черного клинка.

Викинги по-прежнему пребывали в отличном настроении. Увиденное убедило их в том, что где-то действительно существует город, в котором можно поживиться, даже если он и не выстроен из золота. Они сознавали преимущества своего железного оружия, хорошо представляли, где находится море и как можно вернуться к своему кораблю. Они оценили великолепные меха пукавачи и заметили, как те дорожат металлом, поскольку в их распоряжении было только железо астероидов и самородки, вылущенные из скал. Индейцы утратили свое легендарное умение добывать руду и выплавлять из нее металл. В результате маленький кусочек железа можно было обменять на целую груду дорогих шкур.

Я казался викингам носителем загадочной колдовской силы. К моему изумлению, шаман пукавачи не ощутил близость Щита полета, укрытого чехлом; по всей видимости, он был невосприимчив к сверхъестественному. Мне еще предстояло проверить, действительно ли владелец щита может летать, либо его духов можно пробудить только соответствующими чарами и заклинаниями.

Опыт показывает, что ценность большинства магических объектов определяется скорее доверчивостью покупателя, нежели заключенными в нем волшебными силами. Этот щит вполне мог не иметь никаких особых качеств кроме древности и связанных с ним суеверий. Гуннар отказался объяснить, каким образом он завладел им в Европе, но я подозревал, что щит достался ему в результате торговой сделки, вероятно, с кем-нибудь из людей Запада, которым, по словам Ипкаптама, был подарен этот щит. Однако здешние люди Запада должны были жить далеко от моря, разве что если мы сейчас находились на острове, но в таком случае можно было предположить, что они каким-то образом сумели обогнуть Край мира и приплыли сюда из китайских морей, в которых Гуннар побывал вместе с Розой на ее двухкорпусном "Или-или".

Мы немного поспорили, следует ли нам прибавить шаг, или сохранять нынешнюю скорость передвижения, чтобы не отрываться друг от друга.

Клостерхейм предупредил о надвигающейся зиме. С каждым днем становилось все холоднее. Мы шли к северу. Как правило, захватнические походы викингов и пукавачи начинались весной. Зима делала передвижение практически невозможным. Вскоре реки должен был сковать лед, сделав невозможным использование каноэ.

Поэтому мы созвали очередной совет и после недолгого обсуждения выслали на разведку наших самых быстроногих бегунов Азолингаса и Бомендадо, а также индейца по имени Нагачи. Окончательное решение было отложено до тех пор, пока мы не получим надежных сведений о том, что нас ждет впереди.

Трое разведчиков отправились в путь вечером, когда серое небо над нашими головами уже начинало темнеть. Задул восточный ветер, забираясь под одежду и швыряя нам в лица мокрый снег.

Опустилась ночь. Ипкаптам, Клостерхейм, Гуннар и я вновь собрались вокруг крохотного костерка в наспех собранном типи. Ипкаптам сказал, что зима наступила необычайно рано. По его мнению, первый снег должен был выпасть лишь через месяц. Он опять упрекнул нас в том, что мы оскорбили демонов ветра. Нам следует как можно быстрее добраться до воды. Дойти до земель какатанава по снегу намного труднее, а по льду и вовсе невозможно, поэтому нам придется ждать следующего года.

Шаман спросил, что по этому поводу думает Клостерхейм. Нет ли у него других магических союзников, которых можно призвать на помощь?

Нельзя ли каким-то образом умилостивить ветры, чтобы они относили снег прочь? Что, если он пожертвует Снежному ветру самое ценное свое достояние – жизнь собственных детей?

Клостерхейм сказал по-гречески, что уже истратил почти все свои силы, удерживая своего магического союзника лорда Шоашуана в состоянии вражды с нашими противниками. Он сумел вызвать этого демона главным образом благодаря особенностям здешнего мира, в котором обитают разумные ветры. Могло случиться и так, что именно Шоашуан наслал на нас плохую погоду. Но если позволить Белому Ворону принести Черное копье в город Какатанава, пукавачи никогда не смогут одолеть своих древних врагов и вновь обрести достоинство. Клостерхейм признался, что не может вызвать могущественных демонов, поскольку при всем своем сверхъестественном опыте он не сумеет управлять сразу двумя такими силами. Гуннар недовольно заметил, что мы и без того заключили слишком много сделок со стихиями, и пообещал поразмыслить над возникшим затруднением. От меня тоже было мало толку – мои возможности в этом мире были весьма ограниченными, хотя, чтобы выжить здесь, я почти не прибегал к наркотикам и колдовству.

– Иными словами, нам придется выжать все возможное из своих природных мозгов,- не без юмора заключил Клостерхейм.

Утром вернулся Бомендадо, радуясь тому, что вновь оказался в лагере. Он стоял у огня, содрогаясь всем своим худощавым телом в накидке из бизоньей шкуры. Африканец казался испуганным, ему было не по себе.

Он сказал, что двое других остались охранять находку, а его отправили сообщить нам о ней. В случае опасности они тоже вернутся. Они задержались только потому, что надеются хотя бы мельком увидеть обитателя холмов.

Еще ни разу я не видел Бомендадо таким встревоженным. Он явно опасался, что ему не поверят.

– Что вы там увидели?- требовательно осведомился Гуннар, с угрозой наставив на него палец.

– След,- ответил Бомендадо.- Отпечаток ноги.

– Значит, кроме нас здесь есть другие люди. Сколько их?

– Это не человеческая нога.- Бомендадо поежился.- Это был свежий след, и, осмотревшись, мы увидели еще несколько, но менее отчетливых.

Это отпечаток ноги великана. Мы пришли в мир гигантов, ярл Гуннар.

Мы так не договаривались. Ты не предупреждал нас ни о великанах, ни о Каменных людях. Ты говорил только о городе, который нетрудно захватить. Ты сказал, что люди прогнали великанов их этих земель, и им запрещено покидать свой город. Почему ты не предупредил нас о других великанах, свободно странствующих по свету?

– Великаны!- презрительно бросил Гуннар.- Обман зрения, и ничего более. След попросту расплылся. Я всю свою жизнь слышу о великанах, но не встречал ни одного!

Бомендадо покачал головой и развел в стороны руки:

– След был вот такой ширины и вдвое большей длины. Его оставил великан.

Ипкаптам пришел в негодование:

– Они не покидают свой город. Им запрещено оттуда выходить.

Великаны оберегают то, что поклялись охранять! Если они уйдут, мир погибнет. Должно быть, вы видели человека!

Африканец устал спорить и рассердился.

– Там, в холмах, живет великан. Там, где один великан, часто бывают и другие.

На окраине лагеря раздался шум. Воины бежали к нам, тыча пальцами себе за спину.

В пелене мокрого снега я увидел фигуру. Она действительно была очень высокая и широкая. Я едва ли достал бы макушкой до ее груди, и все же она была всего лишь в треть роста гигантов, которых мне доводилось встречать.

Это существо было одето в черный плащ с меховым капюшоном. На его голове красовалась шляпа странной формы с задранными полями, тремя углами и парой перьев. Его светлые волосы были стянуты черной лентой, завязанной пышным бантом.

Я услышал, как за моей спиной выругался Клостерхейм.

– Это и есть наш великан?- спросил я.

Ипкаптам покачал головой.

– Это не великан,- сказал он.- Это человек.

Вновь пришедший снял шляпу, приветствуя нас.

– Добрый вечер, джентльмены,- заговорил он.- Моя фамилия Лобковиц.

Я путешествую по этим землям и, кажется, заблудился. Нельзя ли мне погреться у вашего костра?

Он был высотой примерно с наши типи и взирал на нас сверху вниз. Я почувствовал себя десятилетним ребенком, который стоит рядом с очень крупным мужчиной.

Клостерхейм вышел вперед и поклонился.

– Добрый вечер, князь Лобковиц,- сказал он.- Я не ожидал увидеть вас здесь.

– Это все причуды мультивселенной, дорогой капитан.- Аристократ повернул к Клостерхейму широкое добродушное лицо и пристально пригляделся к нему. Потом он с явным изумлением нахмурился.- Прошу прощения, если мои слова покажутся неучтивыми,- сказал он,- но у меня такое впечатление, что со времени нашей последней встречи вы уменьшились в росте на фут или даже на два.

Глава 14. Истинный джентльмен

…И завистливое племя

Злобных Гномов и Пигмеев,

Злобных духов Пок-Уэджис,

Погубить его решило.

"Если этот дерзкий Квазинд,

Ненавистный всем нам Квазинд,

Поживет еще на свете,

Все губя, уничтожая,

Удивляя все народы

Дивной силою своею,

Что же будет с Пок-Уэджис?

– Говорили Пок-Уэджис.

Он растопчет нас, раздавит,

Он подводным злобным духам

Всех нас кинет на съеденье!"

Лонгфелло, "Песнь о Гайавате"

Клостерхейм и Лобковиц познакомились в христианских странах, но друзьями не были. Клостерхейм воспринимал каждое слово нашего гостя с величайшим подозрением; Лобковиц, хотя и вел себя намного любезнее, держался с ним столь же настороженно. Гуннар сказал, что эти двое были и навсегда останутся противниками. По его мнению, люди разных национальностей враждебны друг другу от природы.

Пока князь Лобковиц стоял спиной к огню, Гуннар начал расспрашивать, что привело его в эту страну.

– Я попал сюда случайно. У меня было дело в другом месте, но вы же знаете, каково это – оказаться вблизи узловой точки великого дерева времени. Такая близость несколько облегчает перемещение между мирами, но и вносит некоторую сумятицу. Искажения масштабов, столь грандиозные, что в другом месте их попросту не замечаешь, здесь не так велики. Чем ближе к точке соприкосновения разных миров, тем менее мы разобщены. Мы делаем все, что в наших силах, сэр; но Равновесию нужно служить, и в конечном итоге все определяется именно им, не так ли?

Лобковиц говорил тихо и вел себя сдержанно. Было странно видеть такие мягкие манеры у столь крупного человека. Он казался робким и застенчивым, и Гуннар осмелел.

– Мои люди рассказали об отпечатке вашей ноги. По их словам выходит, что ваш рост не менее трех метров, хотя я готов признать, что еще не видел таких огромных мужчин. Вы больше самого Ангриса-франка, а ведь он – ходячая легенда. Там, откуда вы пришли, все такие великаны?

– Не все, но многие,- ответил князь Лобковиц. Уловив в его голосе насмешку, Гуннар повернул прикрытую шлемом голову, не без интереса оглядывая рослого собеседника. У меня тоже возникло ощущение, будто бы я упустил какую-то шутку.

Мокрый снег продолжал падать, но тут же таял. Ипкаптам сказал, что для настоящего снега слишком тепло, и это всего лишь осенний шквал.

Через два-три дня может вернуться летняя погода. Он уже не раз видывал такое.

Убедившись в том, что Лобковиц и есть наш великан, Ипкаптам успокоился. Мы решили, что нам и впрямь следует отправить воинов вперед быстрым шагом, а я буду прикрывать тылы.

Князь, знакомый с окрестностями не лучше меня, предпочел идти со мной.

– Хотя бы до тех пор, пока не представится возможность отыскать своего друга.

Он покинул нас, чтобы облегчиться, и Гуннар, понизив голос, велел мне не спускать с Лобковица глаз и убить его, если он поведет себя подозрительно. Клостерхейм выглядел особенно встревоженным. Он сказал, что наш новый спутник, может быть, и не желает нам зла, но одно его присутствие способно навлечь на нас опасность.

Я попросил его выразиться более определенно. Что он знает о Лобковице? Может быть, тот пришел сюда по нашим следам? Что, если он заодно с какатанава?

– У него столько же прав, чтобы войти в крепость какатанава, как и у меня,- ответил Клостерхейм. Но у этого человека есть друзья, которые ищут то, что ищем мы с Гуннаром. Наши интересы могут совпадать. Я не вижу ничего дурного в том, чтобы на время объединиться с ним. Но будет лучше держать его в тылу, по крайней мере до тех пор, пока мы не выясним, что нас ждет. Вполне вероятно, что он разведчик, присланный вызнать наши секреты. А если нет, то он может оказаться полезен нам ввиду своих размеров.

Гуннар недовольно поморщился:

– Слишком много непонятного. Я собирался прийти сюда, получить то, что хочу, и отправиться восвояси. Я не ожидал встретить здесь ни Клостерхейма, ни пукавачи… тем более – великанов.

– Он не великан,- настаивал Ипкаптам.- Он человек. Будь он великаном, вы сразу поняли бы это.

– Да, это необычный участок мультивселенной,- согласился Клостерхейм, кривя губы.- Как сказал Лобковиц, здесь располагается узел. Точка, в которой ветви прикрепляются к стволу. Как правило, мы находимся слишком далеко от узла, чтобы ощутить это явление, но, кажется, в здешних местах в нем нет ничего необычного.

Понимая, что Клостерхейм и Ипкаптам хорошо знакомы со всеми этими странностями, я решил довериться их суждениям, и только Гуннар никак не желал успокоиться. Он пробормотал что-то о суевериях и вновь заявил, что обещал привести своих бойцов к Золотому городу, который можно ограбить; было ясно, что он раскрывает нам лишь ничтожную часть своих истинных намерений.

Ипкаптам жестом велел Гуннару, Клостерхейму и остальным идти вслед за ним, и двинулся вперед размашистой походкой. Главные силы нашего отряда выстроились за его спиной и вскоре исчезли в туманной пелене глубоких ущелий. Я радовался тому, что могу идти не спеша. Это давало мне возможность поговорить с Лобковицем и расспросить его, как он очутился в здешних краях. Он сказал, что путешествовал с другом и потерял его. Потом он наткнулся на наш лагерь. Судя по всему, его друг сейчас находится где-то очень далеко.

– Он такого же роста, как вы?- спросил я.

Лобковиц вздохнул.

– Этот мир чужой для меня, принц Эльрик,- ответил он.- Точно так же, как для вас.

Я согласился, понимая, что мне здесь действительно не место. Если выяснится, что мы гоняемся за призраками, Гуннару придется заплатить за мое потраченное впустую время. Когда-то я стремился к уединению и спокойствию жизни на природе, но теперь предпочитал аллеи, улицы и шумные толпы городов. Тем не менее, сказал я Лобковицу, последние события имели весьма любопытный резонанс. Они наводят меня на мысль о том, что наше путешествие каким-то образом связано с моей прежней жизнью, которую я почти не помню.

Как и предсказывал Ипкаптам, мокрый снег продолжал падать, но не образовывал покрова. Дети и женщины пукавачи были не слишком разговорчивы, и Лобковиц оказался моим единственным собеседником.

На некоторые из моих вопросов он отвечал до странности скупо, и, когда я полушутя упрекнул его в том, что он говорит словно оракул, Лобковиц громко рассмеялся и сказал:

– Это потому, что я говорю, словно оракул.

Он объяснил, что попал не в свое время, в среду, в которой не имеет права находиться. Однако этот мир похож на тот, в котором он жил прежде. Он не сомневался, что я пойму его нежелание выдавать будущее, хотя его все время одолевает соблазн воспользоваться своими знаниями.

Именно поэтому, продолжал он, пророчества и предсказания всегда так туманны. Прямое указание на грядущие события неизбежно изменяет их.

Узнав свое будущее, мы стремимся избежать того, что нам не нравится.

Это не только делает предсказания опасными, но и способствует увеличению многообразия миров. Несколько неосмотрительных слов могут создавать одно за другим дополнительные ответвления. Эти ответвления бесплодны, и лишь немногие из них существуют скольнибудь продолжительное время.

Я вспомнил каменных гигантов и их невразумительные пророчества, но ничего не сказал о них Лобковицу, хотя нас никто не мог подслушать – мы шагали впереди своих подопечных по следам, оставленным воинамипукавачи и викингами.

По мере того, как мы приближались к подножьям гор, изморось сменялась снегом. Следующим утром мы увидели, что земля покрыта белым ковром, а небо прояснилось. День был солнечный. Снег простирался перед нами до самых гор, и на нем почти не было следов.

Нам изредка попадались отпечатки копыт бизонов, заячьих и птичьих лап, но тропа пукавачи исчезла.

Такой поворот событий, по-видимому, позабавил Лобковица. Он вызвался пройти вперед и с высоты своего роста попытаться найти лагерь воинов. Не доверяя ему до конца, я предложил пойти вместе. Может быть, мне удалось бы взобраться ему на плечи и окинуть взглядом более широкое пространство. Таким образом мы воспользовались бы преимуществами, которые давали размеры каждого из нас.

Казалось, Лобковиц развеселился пуще прежнего. Я сказал, что мое предложение выглядит вполне разумным. Лобковиц объяснил, что оно напомнило ему другой случай, не имеющий ко мне прямого отношения.

Извинившись, он согласился, и мы прибавили шаг. Когда мне стало трудно идти, я взобрался на его широкое плечо. Это была самая необычная поездка из всех, что я когда-либо совершал, и меня опять начали тревожить смутные воспоминания о моих прошлых воплощениях.

Впрочем, насколько мне известно, я всегда был Эльриком Мелнибонэйским, хотя многие пророки и колдуны твердили обратное.

Некоторые люди наслаждаются сверхъестественным в той же мере, как другие ценят все реальное. В моей жизни хватало мистики, и я предпочитал иметь дело со знакомыми, осязаемыми явлениями.

Когда Лобковиц заговорил об этом, я рассказал ему все, что знал наверняка. В то время, как я в далеком мире застыл перед лицом гибели всего, что любил, я одновременно проживал здесь свой тысячелетний сон. Мне показалось, что Лобковиц счел меня сумасшедшим.

Но я ошибся. Он сказал, что знаком с подобными явлениями. Многие воспринимают их как нечто само собой разумеющееся.

Лобковиц немало путешествовал на своем веку, и его почти ничем нельзя было удивить.

Мы прошли совсем немного, когда снег начал таять, обнажая тропу, которую теперь нетрудно было разглядеть. Однако между мной и Лобковицем уже установилось нечто вроде дружеских отношений. У него тоже возникло ощущение, что у нас с ним гораздо больше общего, чем с остальными, даже с Клостерхеймом. Я спросил, что он знает об этом человеке.

– Он вечен,- ответил Лобковиц,- хотя и не подвержен реинкарнациям.

Он попросту возрождается вновь и вновь в момент смерти. Этот дар, а вернее, проклятие, он получил от своего хозяина, которого в этой сфере зовут Люцифером. Насколько я понимаю, этот владыка Нижних миров приказал Клостерхейму найти Святой Грааль. Он был точкой опоры самого Равновесия. Но Клостерхейм также хочет заручиться поддержкой традиционного хранителя Грааля.

Я спросил, о ком идет речь. Лобковиц сказал, что я состою в дальнем родстве с семьей, которой поручили охранять Святую чашу. Грааль исчезал несколько раз, и когда это случалось, его приходилось искать, куда бы ни вели следы. Когда его похищали, он принимал различные формы, прячась даже от своих защитников. Сам Лобковиц никогда не принимал участия в поисках Грааля, но эти поиски велись, ведутся и будут продолжаться в множестве миров. Лобковиц сказал, что завидует моей слабой памяти. Он был уже вторым человеком, от которого я услышал это замечание. Я с раздражением ответил, что если он называет мое нынешнее состояние слабой памятью, то я был бы только рад вообще ничего не помнить. Лобковиц извинился.

Вскоре мы догнали остальных. Им нечего было рассказать. Хозяева лодок исчезли, оставив лагерь нетронутым, и мы уютно провели в нем ночь.

Когда мы утром принялись нагружать каноэ, налетел снежный буран. Он носился по лагерю несколько часов, наметая высокие сугробы. С востока дул сильный ветер. К тому времени, когда мы смогли отправиться в дорогу, реку покрыл метровый слой снега и льда. Было ясно, что впереди он еще толще. Нам оставалось либо зимовать здесь, либо идти пешком.

Ипкаптам сказал, что лодки можно тащить за собой как сани. Тогда племя сможет двигаться вместе, ведь было бы глупо бросать детей и женщин одних. Мы отправились в путь, сначала неся лодки на себе, а потом волоча за собой, когда это стало возможно, и наконец достигли предгорий. Острые скалы нависали над нами, вонзаясь темными пиками в вечернее небо.

– Эти вершины выглядят зловещими,- заметил Гуннар, поднимая горсть снега и натирая им шею. Я и забыл, как викинги любят снег. Они тоскуют по нему, как мавры по дождю.

Клостерхейм указал проход в горах. Между вершин петляла темная расщелина, блестевшая, словно черный лед. Вероятно, ее стены состояли из базальта. Склоны гор и росшие на них ели и сосны уже покрыл толстый слой снега. Мы не видели свободной от льда воды и лишь изредка встречали дичь. Время от времени я мельком замечал зимних зайцев, которые мчались по снегу, оставляя черные отпечатки лап на белой пороше. Высоко в небе парили ястребы, высматривая добычу. Еще никогда я не видел столь бесплодной заснеженной пустыни. Она поражала воображение своими просторами, нетронутой белизной. Вряд ли кто-нибудь из нас мог надеяться выжить здесь, разве что за горами раскинулся волшебный рай, защищенный от непогоды. Весь наш опыт и здравый смысл требовали повернуть назад, пока это еще было возможно, и провести зиму в более благоприятных условиях.

Клостерхейм и Гуннар хотели двигаться вперед. Ипкаптам заметил, что продолжать путешествие глупо. Мы потеряем всех людей, но не приблизимся к своей цели. Принц Лобковиц также призывал к благоразумию. Мне еще предстояло пережить лучшую пору своего тысячелетнего сна, и я сказал, что у меня нет аргументов ни за, ни против, но если викинги испугаются прохладной погоды, я буду очень удивлен.

Услышав мои слова, скандинавы заворчали, принимая горделивые позы, и, разумеется, мы двинулись дальше, оставив самых слабых охранять лагерь, если это им по силам. А если нет, они должны были соединиться с остатком племени и ждать нашего возвращения.

Я не знаю, какая судьба постигла этих людей. Больше я не видел этих мальчишек и девочек с их луками и копьями, женщин и стариков, присутствие которых превращало наше путешествие в подобие семейной прогулки. Но даже и теперь, когда мы бросили их в пустыне, они попрежнему были похожи на насекомых. Я никак не мог этого уразуметь.

Я поделился своим недоумением с Лобковицем. Он воспринял мои слова всерьез и сказал, что, по его мнению, племя находится в состоянии какого-то превращения, и именно это придает индейцам столь необычный вид. Следующие поколения, вероятно, приобретут другой облик. Будет интересно посмотреть, кем они станут. На мой взгляд, они уже очень скоро должны были превратиться в пищу для койотов и медведей. При всем своем отвращении к их внешности я сочувствовал этим бедолагам.

Жены и дочери Ипкаптама были среди тех, кого мы оставили позади.

Шаман сказал, что отдал все, чем дорожил, духам, и пусть они используют его жертву так, как им заблагорассудится. Порой духи бывают щедрыми, но им всегда приходится платить.

Разумеется, мой внутренний голос подсказывал, что ситуация, в которой мы оказались, ввергает его в бешенство. Теперь ему оставалось только идти вперед, пока он не умрет или не будет убит. Но, может быть, Клостерхейм предназначил ему какую-то особенную роль?

У меня было ощущение, что в этом походе нам предстоит принести еще немало жертв. Гуннар и Клостерхейм клятвенно заверили нас, что Какатанава находится по ту сторону горного хребта, и, как только мы перейдем его, город окажется в наших руках. Клостерхейм прямо спросил Лобковица, желает ли тот поучаствовать в дележе.

– Человек ваших размеров может оказаться полезен в бою. Мы выплатим вам сполна долю, причитающуюся каждому воину.

Лобковиц пообещал обдумать его предложение. А пока он продолжал идти с нами в надежде встретить своего пропавшего друга.

Я принялся расспрашивать Лобковица о его спутнике, который, как я понял, был одного с ним роста. Они пришли сюда вместе?

Да, ответил Лобковиц. Этого требовали обстоятельства. Однако, добавил он, ему было поручено совсем другое дело. Он сбился с пути. Он никогда не простит себе, если не отыщет своего друга. Он надеялся, что мы обнаружим его следы где-нибудь в горах.

Наконец наш отряд, состоявший из хорошо одетых пукавачи и викингов, вошел в проход. Узкое ущелье с высокими стенами защищало нас от непогоды, и сюда почти не проникал снег. Нам даже удалось почти без труда найти воду, но добычи по-прежнему не было. Мы поддерживали свои силы зерном и сушеным мясом. Но однажды вечером, уже собираясь разбить лагерь, мы увидели разведчика-пукавачи, который бежал к нам по ущелью. Его лицо было искажено страхом, он поведал нам ужасающие новости.

Их группу застигла снежная лавина. Несколько индейцев и два викинга, отставшие от остальных, оказались погребены под ней. Вряд ли ни выживут.

Он еще не успел закончить рассказ, когда сверху донесся рокочущий звук.

Земля дрогнула и затряслась, и по стенам каньона начали сползать огромные массы снега. Я был готов поклясться, что заметил в снежной пелене гигантскую туманную фигуру, которая переступила с одного склона на другой. Лавина мчалась прямо на нас, и могло показаться, что ее вызвал этот великан. Потом я увидел, что принц Лобковиц бежит в сторону, противоположную тому направлению, в котором мчались остальные.

Я не задумываясь последовал за ним.

Я бежал вверх по глубокому снегу. Чтобы не отстать от Лобковица, я старался ступать в его следы. Я услышал, как он выкрикнул чье-то имя, но ветер отнес его голос прочь. Потом облака расступились, на горизонте проглянуло синее небо и словно волна разлилось над моей головой.

Внезапно все вокруг окрасилось в цвета, контрастировавшие со снежной белизной- насыщенно-синее небо и красный шар заходящего солнца, которое отбрасывало повсюду золотистые тени. Лавина осталась позади, и я не слышал голосов своих спутников, хотя время от времени до меня доносились Лобковица, который гнался за гигантом, пробираясь по снегу, то падая, то поскальзываясь.

Солнце уже почти опустилось за горизонт, когда я поравнялся с ним. Он стоял на гребне и смотрел вниз, в долину.

Я увидел, что горы окружают огромное озеро. Блестящая серебристая дорога проходила от его берега к центру, туда, где летом, по всей видимости, был остров. Там стояло самое величественное здание из всех, что когда-либо попадались мне на глаза. Оно могло сравниться красотой с изящными башнями Мелнибонэ и островерхими вершинами офф-моо.

Оно затмевало все чудеса, которые я когда-либо видел.

Огромный зиккурат вздымался к вечернему небу, золотом сияя в лучах заходящего солнца. На его стенах, ступенях и дорогах кипела городская жизнь. Я отчетливо видел мужчин, женщин и детей, занятых своими делами. Они не обращали внимания на черный смерч, который завывал и кружился у начала серебристой тропы. Вероятно, он охранял город.

Внезапно послышалось карканье, хлопанье огромных крыльев. Большой белый ворон опустился на плечо Лобковица. Тот чуть заметно улыбнулся, как бы приветствуя его, но не сказал ни слова.

Я вопросительно посмотрел на Лобковица. Он указал могучей рукой на вооруженного луком воина, сидевшего на спине черного мамонта; казалось, они замерли на бегу. Быть может, это и есть тот самый враг, которого Клостерхейму удалось остановить? Воин и мамонт были слишком далеко, я не мог как следует их рассмотреть. Но грозный смерч был моим старым знакомым. Это был лорд Шоашуан.

Я уловил движение позади воина и мамонта; что-то поднималось из снега. Это был величественный белый бизон с огромными изогнутыми рогами и сверкающими синими глазами с красными веками, которые я различал даже на расстоянии. Он стряхнул снег с боков и пробежал мимо мамонта с наездником. Только теперь, сравнив бизона с мамонтом, я понял, насколько он велик. Его холка почти достигала плеча древнего толстокожего.

Белый бизон прибавил шаг и помчался галопом. Опустив голову, он на полном скаку врезался в ревущую черную воронку. Лобковиц, стоявший за моей спиной, громко, с наслаждением рассмеялся. Было невозможно не восхищаться отвагой животного, бросившего вызов смерчу, неоспоримому владыке прерий.

– Она великолепна,- произнес Лобковиц.- Она воплотила мои самые сокровенные мечты. Вы можете по праву гордиться ей, принц Эльрик!

Третья ветвь. Рассказ Ульрика

Три – для кольца, посоха, чаши,

Шесть для мечей – в них спасение наше.

Девять – могиле, щиту, талисману Бледнокожему, флейте и рогу – двенадцать.

Три к трем и девять к девяти,

Ты к Скрелингов Древу ищешь пути.

Три к семи и семь к трем,

С кем к Скрелингов Древу дорогу найдем?

Уэлдрейк, "Древо скрелингов"

Глава 15. Бездна Нихрэйн

Как я жил вам расскажу я

Жил я в звездном беспределье

Жил, где небо серебриться

Жил во времени следах

У. С. Харт, "Видения Виннебаго"

Моя схватка с бледнокожими гигантами оказалась короткой. Они были вооружены копьями, круглыми щитами, обсидиановыми дубинками и длинными ножами из кремня, но не применяли их, очевидно, не желая убить или ранить меня. Они лишь старались сбить меня с ног и прижать мои руки к полу. Я не сдавался без борьбы и пытался вырвать у них оружие, cхватившись сначала за томагавк, а затем за щит. Только по чистой случайности я не порезался, потому что не мог удержать их в руках.

Нападавшие были очень сильны. Я и сейчас столь же крепок, как двадцать лет назад, но не мог сравниться с ними. Когда я пытался оказывать им сопротивление, мои конечности словно увязали в их телах и руках. Мои противники не были бесплотными, но вещество, из которого они состояли, имело какую-то иную природу, нежели мое тело, и это очень затрудняло борьбу с ними. Уже очень скоро они бросили меня в каноэ и поплыли к Старухе, а моя красавица жена бросилась следом за нами к причалу, с раскрытыми от страха глазами. Задул сильный ветер, рассыпав по ее лицу мягкие серебристые волосы. Я пытался криком успокоить ее, но ветер отнес в сторону звук моего голоса. Сам не знаю почему, но я не боялся похитивших меня созданий. По-видимому, они не желали мне зла. Но жена не могла меня услышать. Мне оставалось лишь молиться, чтобы она не вздумала рисковать жизнью, пытаясь спасти меня.

Вы можете представить себе череду ощущений, которые меня охватили.

Все мои страхи, которые я унял несколько часов назад, грозили воплотиться в реальность. Меня вырвали из грез, наполненных счастьем и благополучием, и ввергли в параллельный мир отчаяния и несбывшихся надежд. Но это была не та бесплодная мечта о побеге, которая владела моим разумом и телом в концлагерях нацистов. Я был испуган и разгневан, но больше всего я боялся за Оуну. Я хорошо ее знал.

Я предвидел, как она будет действовать, повинуясь своим инстинктам. Я лишь надеялся, что здравый смысл возобладает.

Наш странный отряд с неправдоподобной скоростью достиг Старухи, шум которой превратился в причудливое жалобное стенание. Словно из ниоткуда задул другой ветер, завывая в бессильной ярости. На мгновение мне показалось, что он протягивает ледяные пальцы, хватая меня за голову и пытаясь вырвать из рук пленителей. Но он не собирался спасти меня. Я был уверен, что он жаждет моей смерти.

Внезапно каноэ пошло ко дну. Избавившись от ветра, я испытал громадное облегчение. Все вокруг заполнила вихрящаяся вода. Я не дышал, но и не захлебывался. Перед нами, словно столбы дыма, вырастали огромные водные смерчи- изумрудно-зеленые и белые с розовыми и синими прожилками. Я невольно пытался обнаружить их источник, но был уже поздно.

Каноэ стрелой промчалось сквозь бешеные потоки, опускаясь вниз к мерцающему рубиновому пламени с оранжевыми и желтыми кончиками.

Сначала я решил, что мы начали подниматься и я вижу солнце, но языки пламени были слишком подвижными. Там, на глубине, в самом сердце водоворота, пылал могучий огонь. Что бы это значило? Мы направлялись к центру Земли! Где еще могло гореть подводное пламя? Неужели эти гиганты-индейцы – посланники офф-моо, загадочного подземного народа, изгнанных Гейнором из их древних городов? Быть может, это их новые, куда менее гостеприимные владения? Пламя пронизывало воду, и я не сомневался, что оно сожжет нас. Потом каноэ чуть переместилось в потоке, и мы тут же оказались над бездонной пучиной, освещенной синекрасным вулканическим огнем.

Шум остался позади.

Белое пламя могучей колонной яростно извергалось из глубин, превращаясь в клубящийся дым. Нас окружала среда, которую нельзя было назвать ни водой, ни воздухом; мы медленно опускались сквозь пенистые испарения прямиком в пропасть.

Мои пленители не говорили ни слова. Я попытался сбросить с себя кожаные ремни, которыми меня связали, и потребовал объяснить, куда мы направляемся и зачем. Однако я не был уверен, что индейцы услышали мои слова. Они внимательно смотрели на меня, но не отвечали.

Темный провал бездны казался совершенно черным из-за пляшущих на его фоне ярких языков огня, которые каждые несколько секунд вспыхивали, освещая пространство рядом со мной, после чего исчезали.

Все, что было позади яростного пламени, выглядело массивным и застывшим. У меня возникло ощущение, будто в пропасти что-то затаилось; я не мог понять, что именно – материальный объект или могучая сверхъестественная сила.

По сверкающим обсидиановым стенам змеились потоки яркого пламени.

Входы в пещеры, многие из которых были явно искусственного происхождения, то и дело вспыхивали алым светом, будто пасти голодных хищников. Звуки то оглушали меня, то становились тихими и разносились эхом. Мне в нос ударила серная вонь. Я закашлялся, едва не захлебываясь плотным воздухом. Каноэ продолжало мчаться вниз среди огромных черных стен. Я не видел ни дна, ни поверхности. Только красно-синие огни освещали нам путь, и все, что я замечал в этом свете, казалось древним, враждебным, отвратительным. Я не склонен к излишне живым фантазиям, особенно в подобных обстоятельствах, однако у меня возникло впечатление, будто бы я проваливаюсь в чрево Ада.

Спустя долгое время каноэ начало мягко покачиваться подо мной, и я с изумлением обнаружил, что мы плывем по огромной медленно текущей реке. На мгновение я решил, что она вытекает из того же источника, который питает и освещает мир офф-моо. Однако здесь имело место явление, обратное фосфоресценции. Казалось, река поглощает свет.

Теперь я видел, что мы плывем по воде, темной, как кровь, в которой отражались вспышки пламени, бушевавшего наверху. В этом пульсирующем зловещем свете мои пленители работали веслами, вводя каноэ в широкий древний порт, причудливые постройки которого поражали своими размерами. Каждый камень здесь был живым и переменчивым, но все они словно замерли в тот момент, когда в них сильнее всего бурлила жизнь. Скульпторам удалось уловить их природные линии, и они превратили эти формы в величественную, но пугающую картину. На искаженных предсмертной мукой лицах сверкали огромные глаза. Руки несчастных созданий вонзались в окаменевшую плоть, словно они, охваченные страхом, пытались вырвать внутренности из своих тел. У меня возникло ощущение, что эти статуи когда-то были живыми, но сама мысль об этом ввергала меня в ужас. Я в отчаянии оглядывался вокруг, надеясь увидеть хотя бы одно живое существо среди этих неподвижных воплощений страха, но в то же время меня пугало то, чем могла обернуться такая встреча. Какая форма жизни могла поселиться в этом аду? Забыв о грозивших мне опасностях, я попытался представить, какой разум мог счесть это место удобным для возведения города.

Вскоре мне представилась возможность проверить свои догадки.

Индейцы выгрузили меня на причал, настил которого казался скользким и ненадежным – скорее из-за того, что им давно не пользовались, чем по причине износа. В застоявшемся влажном воздухе витал запах древности.

Запах давней упорной борьбы со смертью. Это место пережило отпущенный ему срок, но не хотело погибать. Оно был невероятно старо и обладало разумом, который существовал задолго до возникновения подобных мне существ. Быть может, оно – природный враг таких как я?

Или мой личный враг? В моем мозгу промелькнула длинная череда смутных воспоминаний, которые мне никак не удавалось извлечь из подсознания.

Я пытался бороться с охватившим меня замешательством. Я понимал, что обязан сохранять ясность мышления. Ничто вокруг не грозило мне непосредственной опасностью. Загадочное седьмое чувство, которое я обрел после встреч с Эльриком Мелнибонэйским, расширило пределы моей памяти почти до бесконечности. Можно сказать, что мной овладело чувство, которое французы называют "дежавю" – ощущение, будто бы все происходящее когда-то случалось со мной, – но только усиленное тысячекратно. Каким-то образом я уже переживал все эти мгновения великое множество раз. Я никак не мог избавиться от мысли, что мне уготована какая-то чрезвычайно важная роль.

Индейцы понесли меня прочь от воды. Я смотрел вперед на улицу, пробегавшую между статуй. Я услышал звук.

Из-за шеренг причудливо изогнутых фигур выступила группа высоких изящных теней. Сначала я по ошибке принял их за офф-моо, поскольку туманная атмосфера придавала им такой же бледный призрачный вид.

Как и мои пленители, они были очень рослыми. Уровень, на котором располагались мои глаза, едва достигал их груди. Однако в отличие от офф-моо у них были правильные человеческие лица и могучее телосложение, напоминавшее мне о масаях и других племенах восточной Африки. Они были полуголыми, и их обнаженные тела блестели словно черное дерево; их цвет подчеркивали желтые шелковые накидки, похожие на одежду буддистстких монахов. Однако эти люди были вооружены. Они держали в руках тяжелые копья с кремневыми наконечниками и продолговатые щиты. Их головы были выбриты столь же тщательно, как у похитивших меня индейцев, но полностью лишены украшений. Может быть, это воины? Приветственно жестикулируя, они шли навстречу светлокожим гигантам. Судя по всему, те и другие были союзниками. Люди, вышедшие из-за скульптур, остановились, внимательно глядя на меня. Индейцы аккуратно помогли мне встать на ноги. Я сам достаточно высок и не привык, чтобы на меня смотрели сверху вниз.

Я почувствовал странное раздражение. Мне хотелось отступить на шаг или два, но именно в этот момент индейцы начали развязывать мои путы.

Как только меня освободили, из группы выступил еще более рослый и мускулистый мужчина. Его окружала могучая властная аура, было видно, что он привык к беспрекословному подчинению, и остальные воины относились к нему с явным уважением. Однако в его облике не было ничего зловещего; он с подчеркнутой мягкостью взял меня за руку. Мои пальцы полностью утонули в его массивной черной ладони. Этим жестом он явно давал мне понять, что рад встрече. Он еще раз поздравил своих товарищей, вновь не произнеся ни слова, но я каким-то образом понял его. Его глаза торжествующе блеснули; он повернулся к своим спутникам с таким видом, как будто мое появление положило конец их спору. Эти люди не были мутантами; они попросту не нуждались в словах, чтобы понимать друг друга. Их вождь явно был рад видеть меня. Рядом с ним я чувствовал себя мальчишкой, но сразу понял, что он не враг мне. Я верил ему, хотя и не без опаски.

Я оказался в трудном положении. По всей видимости, эти люди знали меня, но я до сих пор не имел ни малейшего понятия о том, кто они такие.

– Я – лорд Сепирис,- произнес чернокожий гигант, как бы извиняясь.- Я и мои братья принадлежим к народу Нихрэйна, а это наш город. Добро пожаловать. Вероятно, вы оскорблены тем, что мы доставили вас сюда столь нецивилизованным способом, но я надеюсь, что вы позволите мне объясниться и даже если не простите нас, то хотя бы поймете, зачем вы нам понадобились и почему мы похитили вас, когда к этому представилась возможность. Какатанава искали не вас, а своего пропавшего друга. Они освободили его, но взяли вас с собой в надежде, что вы не откажетесь оказать нам услугу.

– То, что вы не собирались похищать меня, лишь усиливает мою тревогу,- отозвался я.- Чего вы хотели добиться столь отчаянным поступком?- Я объяснил вождю, что больше всего боюсь за жену.

Неужели он не понимает, каким потрясением оказалось для нее мое исчезновение?

Чернокожий гигант виновато опустил глаза.

– Порой мы вынуждены причинять боль,- сказал он.- Ведь мы- слуги Судьбы, а она не всегда благосклонна. Как правило, она являет свои милости внезапно и неожиданно, а наше дело – воспользоваться ими.

Мы гордимся своей службой, но порой она лишает нас покоя.

– Судьба?- Я едва не рассмеялся ему в лицо.- Вы служите абстрактному понятию?

Казалось, мои слова изумили, но вместе с тем обрадовали его. – Вы без труда поймете то, что я обязан вам сообщить. По своей натуре вы скорее слуга Закона, чем Хаоса. Однако, вы ведь обручены с Хаосом, не так ли?

– По всей видимости, да.- Я понял, что он имеет в виду мои странные отношения с Эльриком Мелнибонэйским, который поддерживал со мной сознательную, но необъяснимую связь с тех самых пор, когда много лет назад пришел мне на помощь в концентрационном лагере.- Вы хотя бы догадываетесь, как тревожится моя семья?

– В некоторой степени,- серьезным тоном отозвался гигант.- Я могу обещать лишь, что, последовав своему предначертанию, вы обязательно воссоединитесь со своими родными. Если вы откажетесь, они будут навсегда потеряны для вас, а вы – для них.

Страхи, которые я до сих пор держал под спудом, выплеснулись в гневной вспышке. Я шагнул к гиганту и посмотрел в его встревоженные глаза.

– Я требую немедленно вернуть меня к жене. По какому праву вы привезли меня сюда? Я уже исполнил свой долг в битве с Гейнором.

Оставьте меня в покое. Верните меня домой.

– Боюсь, в настоящий момент это невозможно. То, что с вами случилось, было предрешено.

– Предрешено? Ради всего святого, о чем вы говорите? Сэр, я христианин и верю в свободу воли, а не в какую-то предопределенную судьбу!

Извольте объясниться!- Я был глубоко уязвлен и чувствовал себя карликом рядом с этими загадочными великанами.

На губах Сепириса мелькнула сочувственная улыбка.

– Коли так, поверьте мне на слово – я знаю ваше будущее. Точнее, знаю, каким оно может стать при самом благоприятном исходе. Но если вы не согласитесь помочь мне реализовать такое будущее, то погибнут не только ваши жена и дети, но и вы сами будете преданы забвению и стерты из памяти вашего мира.

Пока мы говорили, Сепирис и его люди начали отступать назад в тени.

Мне оставалось лишь идти вместе с ними. Становилось все темнее. Мы вошли в огромное здание, на крыше которого были вырезаны человеческие лица с безупречными чертами, взиравшие на нас с выражением полного умиротворения и доброты. Их освещали плещущие вспышки огня факелов, укрепленных в настенных кольцах с резными иероглифами и знаками, которые казались мне бессмысленными. Я замечал скамьи, высеченные из обсидиана, темные кожаные шторы; нас окружали тени и огни, находившиеся в постоянном движении. Лицо Сепириса было похоже на те, что смотрели на нас с крыши. На секунду я подумал: "этот человек и есть весь его народ". Сам не знаю, как такая мысль пришла мне в голову.

Пока гиганты, негромко беседуя, рассаживались по скамьям, Сепирис вывел меня в маленькую прихожую. Он говорил мягко и рассудительно, и ему удалось отчасти унять мой гнев. Но я все еще сердился. Казалось, он хочет убедить меня в том, что у него не было выбора.

– Я уже сказал вам, что мы служим Судьбе. Но на самом деле мы – слуги Космического Равновесия. Равновесие поддерживается силами природы, суммой всех человеческих снов и действий. Оно – регулятор мультивселенной. Без Равновесия все сущее пришло бы в упадок. Если бы Закон или Хаос взяли верх и чересчур склонили весы на одну сторону, мы оказались бы перед лицом смерти и заката разума. Хотя линейное время является парадоксом, без него мы не смогли бы выжить.

Отказавшись сыграть свою роль, или, как я выразился, "выполнить свое предназначение", вы тем самым породили бы новую ветвь мультивселенной – ветвь, которая в конечном итоге засохнет и отомрет, поскольку не все ветви мультивселенной вырастают сильными и раскидистыми, как и у обычных деревьев, которые всегда теряют часть своей древесины. Но в данном случае опасность грозит дереву как таковому. Отравленными оказались сами корни мультивселенной.

– Противник, более могущественный, чем Гейнор и его союзники. Мне казалось, такого не может быть,- не без насмешки произнес я.- И еще дерево, которое есть ничто иное, как абстракция.

– Пусть для начала будет абстракция,- негромко отозвался Сепирис.- Однако смертные имеют обыкновение сперва вообразить нечто, а уж потом воплощать его в реальность. Могу лишь сказать вам, что нам угрожает мнимый интеллект, безжалостный и глухой к доводам разума.

Он отвергает мудрость хранителей мультивселенной. Он высмеивает как Закон, так и Хаос, хотя и действует от имени обоих. Эти противоборствующие силы обезумели. Только некоторые смертные, такие как вы, могут одолеть их и удержать мультивселенную от неуклонного движения к небытию.

– Я думал, что уже распрощался с этим сверхъестественным вздором.

Честно говоря, я устал от него. Сами-то вы чей сторонник – Закона или Хаоса?

– Только Равновесия. Мы служим тому из этих противников, который в данный момент нуждается в нас больше. В некоторых плоскостях преобладает Хаос, в других – Закон. Наши усилия направлены на то, чтобы как можно точнее соблюдать Равновесие. Именно этим мы занимаемся. Мы делаем все необходимое, чтобы Равновесие процветало, поскольку без него мы ни люди, ни животные, а всего лишь шепчущие облака газа, бесчувственные и бездушные.

– Откуда у меня ощущение, будто бы мы уже встречались?- спросил я, оглядываясь вокруг, рассматривая причудливо украшенный потолок и фигуры своих пленителей.

– Мы тесно связаны, граф Ульрик, но только в другой жизни. Я знаком с вашими предками.

– У меня много предков, лорд Сепирис.

– Это действительно так, граф. Но я говорю о вашем втором "я". Надеюсь, вы припоминаете Эльрика Мелнибонэйского…

– Я не желаю иметь ничего общего с этим несчастным, измученным созданием.

– Боюсь, у вас нет выбора. Как я уже объяснил, существует только один путь, и вы обязаны ему следовать. Если вы пойдете другой дорогой, она неизбежно приведет вас и ваших родных к забвению.

Мои чувства смешались. Откуда мне знать, не обманывает ли меня этот чернокожий великан? Разумеется, я имею права рисковать своей семьей.

Мне остается лишь сохранять спокойствие и выжидать. Если выяснится, что Сепирис солгал мне, я отомщу ему, и будь что будет. Эти мысли были нетипичны для меня. Вероятно, я был вне себя от гнева.

– Чего вы от меня хотите?- спросил я.

– Хочу, чтобы вы взяли меч и отправились в город, который я вам укажу.

– И что я буду там делать?

– Узнаете, как только окажетесь там.

Я словно воочию увидел мрачную бездну за окружавшими меня стенами.

– Но как я туда попаду?

– На лошади. Я отведу вас в конюшни и покажу вам вашего скакуна. У нас великолепные кони. Они обладают необычными качествами.

Я не слушал его:

– Но вам-то это зачем?

– Поверьте, граф Ульрик, наши интересы совпадают с вашими. Мы от многого отказались, чтобы служить Равновесию. Мы ценим моральные принципы превыше удобств. Вы можете решить – мы и сами иногда так думаем,- что наш выбор продиктован гордыней, но сейчас это не имеет значения. Мы живем, чтобы поддерживать Равновесие, и служим ему, чтобы жить. Наше существование зависит от него, как, впрочем, и существование всех миров. Поверьте, друг мой- все наши поступки обусловлены тем, что у нас нет другого выхода. У вас есть выбор, но только один из путей даст вам возможность остаться в живых и добиться благополучия. Мы растим дерево мультивселенной, мы храним меч, который живет в сердце этого дерева, и служим Равновесию, которое опирается на это дерево.

– Вы хотите сказать, что вселенная- это дерево?

– Нет. Я лишь предлагаю удобный способ описания мультивселенной.

Описывая объект, вы получаете возможность управлять им, хотя бы в некоторой степени. Мультивселенная изменчива и органична. Она состоит из пляшущих атомов, но ее танец не подчиняется какому-то предписанному порядку. Наш долг – лелеять это дерево, следить за тем, чтобы его корни и ветви были здоровыми. Если им что-то угрожает, мы обязаны предпринять любые, самые действенные меры для их спасения.

– Включая похищение законопослушных граждан, которые наслаждаются отдыхом!

Сепирис вновь чуть заметно улыбнулся.

– Если это необходимо,- сказал он.

– Вы самый настоящий безумец, сэр!

– Очень может быть,- отозвался гигант.- Полагаю, ставить моральные принципы превыше своих насущных интересов – это и есть безумие, вы не находите?

– Вы угадали мои мысли.- Мне вновь не удалось вывести Сепириса из себя.

Я повернулся к светлокожим великанам, которых он назвал "какатанава".

Они ничем не напоминали индейцев обычного роста, коренных жителей тех мест, откуда меня насильно увезли. Они отдыхали, приняв позы уставших людей, которые хорошо потрудились. Двое или трое из них уже растянулись на каменных скамьях и засыпали. Я чувствовал себя так, словно меня избили, но мой разум оставался ясным. Гнев и адреналин, бушевавший в крови, помогали мне сохранять бодрость.

– Идемте,- сказал Сепирис.- Я покажу вам ваше оружие и коня.

Было ясно, что у меня нет выбора. Сдерживая ярость, я торопливо зашагал вслед за ним. Сепирис повел меня вглубь загадочного каменного города.

Я спросил, где остальные жители. Сепирис покачал головой.

– Некоторые мертвы, другие в Лимбе,- ответил он.- Я все еще надеюсь найти их. Эта война длится уже очень давно.

Я упомянул о своих прошлых встречах с офф-моо, жизненный уклад которых был варварски разрушен Гейнором и Клостерхеймом, вторгшимися в их мир. Лорд Сепирис сочувственно кивнул, всем своим видом давая понять, что список жертв настолько велик, что ни одно разумное создание не в силах удержать его в своей памяти. Не говоря ни слова, он каким-то образом сумел создать у меня впечатление о битвах, которые велись в множестве космических плоскостей. Сепирис и его люди участвовали во всех этих сражениях. Кто они – народ, живущий только для того, чтобы служить Равновесию? Это не выглядело слишком странным.

– Что объединяет вас с людьми, которые меня похитили?- спросил я.- Они ваши слуги?

– В этом деле они наши союзники,- ответил Сепирис.- Как и вы сами, граф Ульрик.

– Меня принудили силой.

– Лишь немногие из нас участвуют в этой войне по своей воле,- сказал Сепирис, оглянувшись.- У нее нет ни начала, ни конца, сэр Воитель. Мы можем рассчитывать лишь на недолгие периоды затишья.

Мы оказались у огромного каменного столба, покрытого от подножья до вершины искусной резьбой, изображавшей различные сцены в миниатюре. Его форма была смутно знакома мне и будила полузабытые воспоминания. Сепирис повернулся, раскинул руки и заговорил мерным речетативом. Звук возвращался к нам эхом, будто струна, настроенная в унисон с его голосом.

Огромный столб дрогнул. Вырезанные на нем сцены заколыхались и на мгновение ожили. Я увидел величественные сражения и мирных сборщиков урожая, увидел ужас и радость. Потом песня закончилась, столб замер в неподвижности…

Но я заметил, что он придвинулся к нам; позади него возник темный прямоугольник. Дверь! Очевидно, Сепирис открыл ее одной лишь силой своего голоса. Я вновь ощутил мысленный толчок, но не мог связать его с какими-либо воспоминаниями; это было все то же чувство "дежавю". Я не сомневался, что его породила моя общность с Эльриком Мелнибонэйским, моим получеловеческим вторым "я". Было неприятно сознавать, что я рыщу в памяти другого существа, с которым делил душу и разум и от которого – теперь это было совершенно ясно – никогда полностью не избавлюсь.

Вынув из настенного кольца пылающий факел, чернокожий гигант жестом велел мне идти за ним.

Малиновый огонь плясал по камням, выхватывая из темноты множество реалистичных резных картин. Вероятно, здесь была отображена вся история мультивселенной. Я спросил Сепириса, чьи это творения – должно быть, его предков? Он склонил голову:

– Когда-то у нас было больше свободного времени.

Жаркий душный воздух стал очень холодным. Я невольно вздрогнул. Я ничуть не удивился бы, узнав, что мы находимся в склепе, полном набальзамированных тел. Однако нависавшие надо мной фигуры были вырезаны из того же обсидиана, что и те, которые я видел прежде.

Казалось, мы шагали среди них несколько часов, и наконец оказались у арки, высоты которой хватало лишь, чтобы Сепирис мой пройти под ней не наклоняясь. Он приподнял факел, и лица на стенах задвигались, становясь из серьезных насмешливыми. Я не мог отделаться от мысли, что они следят за мной. Я вспомнил, что офф-моо умели до такой степени замедлять свои жизненные процессы, что в сущности становились каменными.

Неужели этим свойством обладает и народ лорда Сепириса?

Однако я сразу отвлекся от резных лиц и обратил внимание на дальнюю стену и пластину из материала, напоминавшего кованую медь. К ней был прикреплен знакомый мне предмет. Это был наш старый семейный меч, который, как я полагал, находился в руках коммунистов.

Он висел на медной пластине, отражавшей колышущееся пламя факела.

Черная сталь, полная чуждой жизненной энергии, прилегала к меди, словно к магниту. Я был готов поклясться, что заметил в черном металле движущиеся руны. Потом я решил, что это всего лишь отражение света факела. Я опять поежился, но на сей раз виной тому был не холод, а воспоминания.

Равенбранд был семейным достоянием, но я почти не знал его историю, только то, что он каким-то образом является тем же мечом, что и Буреносец Эльрика. В моем мире он обладал сверхъестественными качествами, однако в его собственном мире, как мне было известно, могущество Равенбранда бесконечно возрастало.

Как только я увидел клинок, у меня возникло неодолимое желание взять его в руки. Я еще не забыл кровавые схватки, возбуждение, которое охватывало меня в бою, я помнил, какая это радость – испытывать свою отвагу в столкновении с опасностями естественных и сверхъестественных миров. Я буквально физически ощутил наслаждение. Я схватил меч за рукоять, не отдавая себе отчет в том, что делаю. Однако понятия о приличиях заставили меня разжать пальцы.

Лорд Сепирис смотрел на меня с прежним чуть насмешливым выражением, но когда он заговорил, в его голосе явно угадывалась печаль:

– Вы возьмете его. Нести Буреносец – ваша судьба.

– Моя судьба? Вы путаете меня с Эльриком. Разве это не его клинок?

– Он полагает, что ищет свой меч.

– И что же? Найдет?

– Когда вы встретите его самого…

Я подумал, что Сепирис намеренно пытается сбить меня с толку.

– У меня никогда возникало желания служить вашим посыльным.

– Конечно. Именно поэтому я распорядился подготовить вашего коня.

Наши скакуны славятся своими достоинствами. Идемте. Пока мы оставим клинок на месте и поспешим в конюшни. Если повезет, мы там кое-кого встретим.

Глава 16. Игрушка судьбы

Если скажешь мое имя

Скажешь кто я и откуда -

Расскажу о Пукавачи,

Отведу вас к их жилищам.

Покажу вам, что украсть.

У. С. Харт, "Видения Виннебаго"

Я уже успел привыкнуть к причудливым фантастическим картинам города, но нихрэйнские конюшни оказались для меня полной неожиданностью. Город почти целиком помещался в огромных причудливо высеченных пещерах. Мы прошагали несколько миль по запутанным туннелям и коридорам, сплошь покрытым резными тревожащими душу изображениями.

В туманном воздухе витал явственный запах серы, и мне было трудно дышать. Лорд Сепирис двигался быстрой размашистой походкой.

Постепенно потолки становились выше, а проходы – шире. У меня возникло впечатление, что мы входим в центр города. Пещеры, которые мы уже миновали, были всего лишь его предместьями. Резные изображения здесь были древнее, камни стерлись от времени, многие из них потрескались. В окнах, дверях и трещинах под нашими ногами горел вулканический огонь, освещая пустынные пространства, казавшиеся давно заброшенными. Вместо умиротворения пещер офф-моо здесь царил запах смерти, столь крепкий, что камни словно пропитались им.

Мне чудились стоны и крики людей, умиравших страшной смертью, я словно воочию видел их отражения в базальтовых и обсидиановых стенах. Я не мог отделаться от мысли, что попал в ад.

Лорд Сепирис зажег своим факелом еще один, затем следующий и так далее, и наконец я увидел в мерцающем свете, что мы стоим у входа в огромный амфитеатр, похожий на испанскую арену для боя быков.

Пустые каменные скамьи ярус за ярусом уходили вверх в зловещую непроглядную темноту. Желтые языки пламени освещали сцену, которая и сама светилась изнутри дрожащим алым сиянием. Казалось, я стою на пороге какого-то странного некрополя. Сама наша жизнь словно оскорбляла это место, будто бы мы оказались нежеланными свидетелями предсмертных мучений. Даже Сепирис был подавлен царящими здесь страхом и печалью.

– Что здесь случилось?- спросил я.

– Ох…- Сепирис опустил голову. Он явно не мог подобрать нужных слов, и я решил не допытываться.

Мои ноги взметнули темную пыль. Она струилась, словно вода. Я подумал, что вся арена некогда была залита кровью, но мне было трудно представить, как это произошло. У меня не было чувства, что здесь сражались гладиаторы или показывали диких зверей.

– Что это за место?- поколебавшись, произнес я, сам не зная, хочу ли услышать ответ.

– В конце здесь произошло судилище,- сказал Сепирис. Он издал тяжелый полный печали вздох, показавшийся мне дуновением далекого ветра.- Все судьи здесь были безумны, а осужденные – невинны…- Он зашагал по сцене, направляясь к арке.- Это место, где был вынесен приговор, который отправил и судей, и обвиняемых на ужасную смерть.

Вот почему нас осталось только десять. Наша судьба, равно как и ваша, была предопределена, когда мы выковали мечи.

– Вы создали их? Вы добывали здесь металл?..

– Мы получили его из первого клинка. Война между Законом и Хаосом не утихала. Мы решили изготовить могучее оружие против любой из сторон. Мы ковали клинки, чтобы сражаться с тем из них, кто берет верх, угрожая поколебать Равновесие. С Хаосом, помогая Закону и с Законом, помогая Хаосу. Мы отдали немало сил, изготавливая их, и когда закончили, нам стало понятно, что мы нашли средство, которое может спасти миры и одновременно погубить их. В один из наших мечей вселилась загадочная сила. В остальном клинки были совершенно одинаковыми и сообщали своим владельцам невероятную жизненную энергию. Буреносец был другим. Мастера, изготовившие его и посредством магии вдохнувшие в него жизнь, поняли, что их изделие несет в себе зло. Сменявшие друг друга хозяева Буреносца обретали страсть к убийству, в то время как Скорбный, его брат-клинок, был лишен такого свойства. Честные кузнецы стали массовыми убийцами. Женщины убивали своих детей этим клинком. В конце концов было решено устроить суд над Буреносцем и его владельцами…

– Здесь?

Сепирис склонил голову в согласии.

– Здесь, в конюшнях, где мы тренировали и показывали лошадей. Мы любили своих прекрасных скакунов. Но другого подходящего места не нашлось. Когда-то здесь проходили конные состязания. Нихрэйнские лошади отличаются тем, что, находясь в одной плоскости, они одновременно существуют в другой. Очень полезное качество. И забавное.- Приятные воспоминания уняли печаль Сепириса, и он улыбнулся.

Потом, посерьезнев, он расправил плечи и хлопнул огромными ладонями.

В безмолвии пустого амфитеатра хлопок разнесся, словно выстрел. Он вызвал немедленный отклик.

Послышалось громкое фырканье и ржание, топот по твердой поверхности. Вновь раздалось ржание, и из арки вылетел конь невероятных размеров. Его грива развевалась, словно на ветру. Этот черный скакун был достаточно велик для самого Сепириса. Он отпрянул, поводя блестящими боками и взирая на нас свирепыми желтыми глазами. Его грива и хвост казались неистовым черным пламенем. Его ноздри нервно трепетали, но в повадке этого чудовищного скакуна угадывалось скорее нетерпение, чем злость. Однако стоило Сепирису произнести одно-единственное слово, и конь повернул к нему ухо и мгновенно успокоился. Я еще не встречал животных, которые столь быстро повиновались бы команде человека.

Несмотря на то, что в его физическом существовании не было ни малейших сомнений, я сразу увидел, что конь почти не потревожил пыль на арене и не оставил отпечатков копыт.

Заметив мое удивление, Сепирис мягко положил руку мне на плечо.

– Как я уже говорил, этот скакун одновременно присутствует в двух плоскостях. Земля, по которой он ступает, невидима для нас.

Он подвел меня к коню, и тот обнюхал его, видимо, ожидая обычной ласки. Скакун уже был оседлан и взнуздан; на нем было все необходимое как для войны, так и для путешествия.

Я протянул руку к огромной голове и погладил бархатистый нос животного, отметив, что у него белые чистые зубы, красный язык и жаркое дыхание.

– Как его зовут?- спросил я.

– У него нет имени в том смысле, который вы подразумеваете.- Дальнейших объяснений не последовало. Сепирис оглядел стены с таким видом, будто рассчитывал обнаружить там что-то.- Тем не менее, он пронесет вас через все опасности и будет служить вам до самой смерти.

Он повинуется седоку как всякая другая лошадь, но, оседлав его, вы поймете, что он необычайно умен и сообразителен.

– Он знает, куда я направляюсь?

– Он не провидец!

– Вот как?- На мгновение земля под моими ногами подалась, словно жидкость, потом опять стала твердой. И вновь Сепирис не ответил на мой невысказанный вопрос. Он продолжал осматриваться. Его взгляд скользил по длинным пустым каменным скамьям, уходящим во мрак. Я заметил, что темнота словно поглощает несколько верхних рядов. Там клубился дым или туман, отчего на резных каменных лицах возникало выражение злорадного торжества, сменявшегося дикой необузданной радостью.

Сепирис заметил это одновременно со мной. Я отчетливо уловил тревогу, мелькнувшую в его взгляде. Потом он радостно улыбнулся и повернул голову к арке, из-под которой на сцену выбежал еще один конь. На нем ехал всадник. Я знал этого человека, многократно встречался с ним.

Наши предки столетиями поддерживали связь. Его семья была в числе тех, кто оказывал помощь Моцарту, и славилась интеллигентностью и тонкими вкусами.

Впервые этот человек представился мне в 30-х годах XX века, назвавшись участником антифашистской группы. Правильные крупные черты его лица выгодно подчеркивали парик по моде XVIII века, треугольная шляпа и военный плащ. Он был похож на один из знаменитых портретов Фредерика Великого. Разумеется, это был мой старый знакомый, австрийский князь Лобковиц. Его одежда казалась слишком теплой для этой пещеры, его лицо уже покрыли капли испарины, и он вытирал ее огромным платком из вышитого персидского шелка.

– Доброе утро, сэр,- произнес он чуть охрипшим голосом и, осадив скакуна, приподнял шляпу с таким видом, будто бы мы встретились на деревенской дорожке для конных прогулок где-нибудь неподалеку от поместья Бек.- Не могу выразить, как я рад вас видеть. Отныне мы вместе будем следовать своей судьбе. От наших действий зависит вся разумная жизнь. Меч у вас с собой?

Лобковиц спешился; Сепирис подошел к нему и остановился, возвышаясь над австрийцем, который и сам был довольно крупным человеком. Чтобы обнять его, Сепирису пришлось опуститься на колени.

– Мы не знали, сумеете ли вы выполнить столь сложный маневр и подготовили несколько других вариантов, но все они еще менее надежны.

По-видимому, до сих пор вам сопутствовал успех, иначе вас не было бы с нами.

Князь Лобковиц стиснул локоть Сепириса и подошел ко мне, чтобы обменяться рукопожатием. Он явно пребывал в отличном настроении.

Его энтузиазм показался мне несколько неуместным, если вспомнить, в каких обстоятельствах мы оказались- особенно я. Однако перед его добродушием и обаянием было трудно устоять.

– Дорогой граф фон Бек, вы не представляете, насколько была мала вероятность того, что вы попадете сюда и мы здесь встретимся. Если не боги, то, похоже, удача на нашей стороне. Наши карты разметал яростный ветер, но теперь, по крайней мере, появилась хрупкая надежда.

– В чем заключается наша цель? Чего вы хотите добиться?

Лобковиц удивленно посмотрел на Сепириса. Вероятно, он ожидал, что чернокожий гигант посвятит меня в подробности.

– Сэр, мы хотим спасти жизнь вашей жены и моей ученицы, Оуны, дочери похитительницы снов.

Меня охватил ужас:

– Моя жена в опасности? Что с ней случилось? На дом напали?

– Применительно к нынешнему положению вещей я бы сказал, что она уже давно покинула ваш дом в Канаде. Она удалилась вглубь материка, в горы, и столкнулась с противником, который черпает силы во всех частях мультивселенной. Если мы не окажемся рядом с ней в нужный момент, там, где наши судьбы пересекаются с ее судьбой, она неизбежно погибнет.

Это известие причинило мне нестерпимую боль.

– Как она оказалась там, где сейчас находится? Неужели вы не могли прийти ей на помощь?

Лобковиц указал на свою одежду.

– Вплоть до самого последнего времени я состоял на службе Екатерины Великой. Между прочим, я столкнулся там с вашим несносным предком Манфредом.

Для человека с такими любезными манерами его слова прозвучали необычайно раздражительно, и я извинился. Я не в силах постичь загадки и превратности иных миров. Мне намного легче представить космическое пространство между Землей и Луной. Однако при одной мысли о том, что моей любимой жене грозит опасность, в моих жилах вскипала кровь. Я боялся за детей, за все, что мне дорого. Я хотел обвинить собеседников в том, что со мной произошло, но не мог этого сделать. В моем сознании ожил чужой разум.

Постепенно его присутствие становилось все более ощутимым. Эльрик Мелнибонэйский, веривший в реальность только одного мира, начал – возможно, инстинктивно – постигать сложность мультивселенной. Если не интеллект, то опыт подсказывал ему, что ветви порой пересекаются, порой – нет, что иногда они быстро растут, принимая причудливые формы, а потом погибают столь же внезапно, как возникли.

Эльрик постигал эту науку своим колдовским разумом, отточенным годами учения в долгих снах, из-за которых столицу Мелнибонэ прозвали Грезящим городом. Соплеменники Эльрика продляли свою жизнь при помощи снов, навеянных снадобьями и магией, тем самым порождая свою собственную реальность, которая порой существовала тысячелетиями. Эти же средства помогали драконам, с которыми их связывали кровные узы, грезить во снах и вторгаться в грезы людей.

Такой образ жизни опасен для всякого, кроме посвященных. Не менее опасно пытаться изменить привычный ход истории, который упорядочивает нашу жизнь, хотя и не избавляет нас от тягот. В лучшем случае мы создаем новые вселенные и даже совокупности вселенных. В худшем – уничтожаем те, что уже существуют, а при неблагоприятном стечении обстоятельств обрекаем себя на полное и окончательное забвение.

Для меня, европейца, живущего в XX веке, подобные идеи неприемлемы, но разум Эльрика был неразрывно связан с моим, а его память хранила впечатления и опыт, которые я в обычной ситуации счел бы бредом сумасшедшего.

Я противился им, но они настойчиво вторгались в мой мозг. Просто удивительно, что мне удалось собраться с силами и оседлать своего чудовищного коня. Он не уступал размерами знаменитым боевым скакунам из древних легенд. Я повернулся к Сепирису, чтобы расспросить его, но он исчез. Упряжь была приспособлена для человека моего роста, однако седло казалось огромным и создавало у меня незнакомое ощущение уюта и безопасности.

Мой конь был явно рад тому, что у него появился седок. Он нетерпеливо переступал ногами, готовый помчаться галопом. По совету Лобковица я проехал на нем вокруг арены. Нихрэйнский конь взметнул черную гриву и с наслаждением фыркнул. Я заметил, что в движении от него идет сильный едкий запах, который ассоциировался у меня с диким хищником.

Лобковиц скакал следом. Он был скуп на слова, но, очевидно, заметил, как я обращаюсь к конем. Он похвалил мои навыки, и я рассмеялся. Мой отец и братья считали меня самым худшим наездником в семье.

Я умолял его рассказать об Оуне и ее нынешнем местонахождении.

Лобковиц объяснил, что его скрытность имеет веские причины. Зная будущее, вы неизбежно воздействуете на него, а нашей задачей было не изменить будущее, а сделать так, чтобы по крайней мере в одном из миров меня и моих близких ждало благополучие. Лобковиц попросил меня поверить ему на слово. Не без колебаний я кивнул, признавая его правоту. Я сказал, что не вижу причин не доверять ему, но неопределенность ситуации буквально сводит меня с ума, а в голове теснится множество вопросов.

Вернулся Сепирис, неся в руках меч в ножнах. Тот ли это клинок, который я называл Равенбрандом, а Эльрик – Буреносцем? Или это его брат, Скорбный? Сепирис уклонился от ответа.

– Все клинки обладают равным могуществом. Сила любого воплощения уменьшается пропорционально расстоянию от его источника. Именно это произошло в данном случае,- сказал он.- Какатанава уже ушли домой.

Кольцо сжимается. Берите.

Я потянулся, чтобы взять меч, и мне показалось, будто бы клинок издал чуть слышный стон. Но, наверное, это была лишь игра моего воображения. Однако, едва рукоять меча легла мне в правую ладонь, я ощутил знакомую слабую отдаленную вибрацию. Я машинально прицепил ножны к массивному седлу.

– Итак, я готов отправиться в путь, не имея карт, и выполнить задачу, не зная, в чем она заключается. Моим спутником будет человек, который знает дорогу лишь немногим лучше меня. Боюсь, вы переоцениваете мои способности, лорд Сепирис. Напомню вам, что ваши намерения попрежнему внушают мне подозрения, и я до сих пор сомневаюсь в вашей непричастности к тем опасностям, которые выпали на долю моей жены.

Сепирис выслушал меня без возражений, но было ясно, что дальнейших объяснений не последует.

– Только успех в этом предприятии откроет вам тайну клинков,- сказал он.- Могу лишь обещать, что если вы исполните свое предназначение и волю Судьбы, новые знания укрепят ваш дух.

Я услышал крик Лобковица, который звал меня в дорогу. Мы должны были покинуть Нихрэйн до начала следующего извержения, когда все здесь будет разрушено, а Сепирис и его братья отправятся в другие миры исполнять свои нелегкие обязанности.

Мне оставалось лишь последовать за Лобковицем. Князь склонился над шеей своего коня и с невероятной скоростью помчался прочь из амфитеатра по ярко-красным коридорам с черными и красными прожилками, по туннелям, выложенным бирюзой, молочным опалом и рубинами. Повсюду на стенах был вырезан один и тот же рельеф – лица, искаженные предсмертной судорогой. Их глаза молили о пощаде.

Огромные картины протягивались на целые мили, каждая фигурка на них была изображена в мельчайших деталях, каждая отличалась изысканной индивидуальностью. Передо мной возникали, тут же исчезая за моей спиной, пейзажи невероятной красоты, исполненные ужаса и отталкивающей симметрии. Не в том ли состоял творческий замысел их создателей, чтобы рассматривать эти картины со спины бешено мчащегося боевого коня?

Я подумал, что мне снится фантастический сон, ночной кошмар, который рано или поздно кончится. Но потом я вспомнил все, что слышал от Оуны и понял, что могу никогда не проснуться, могу никогда больше не увидеть своих детей. При этой мысли меня охватил праведный гнев, ненависть к Судьбе и другим, не столь абстрактным силам, которым служил Сепирис и его сподвижники.

Я переборол свои эмоции, сосредоточившись на том, чтобы не отстать от Лобковица, который скакал по туннелям, пещерам и коридорам из сверкающих алмазов, сапфиров и сердоликов, вниз по крутым склонам и вверх по лестничным пролетам. Копыта наших скакунов почти не касались дороги. Когда мой конь впервые промчался по пустоте, отделявшей одну часть горы от другой, я судорожно вздохнул и сжался всем телом; однако уже очень скоро мне передалась уверенность, с которой он ступал по невидимым тропам.

Мы галопом мчались по океанам лавы и пенистым рекам пыли, по мраморным озерам с голубыми прожилками; порой нас ослеплял яркий свет, и тут же мы ныряли в непроглядную тьму. Наши огромные черные скакуны не ведали усталости. Когда мы миновали ледяные пещеры, дыхание вырывалось из их ноздрей подобно дыму, но ни одно естественное препятствие не могло смутить их. Только теперь я начал понимать, что получил от Сепириса поистине бесценное животное.

Вопреки терзавшим меня мрачным мыслям ко мне вернулось старое хорошо знакомое воодушевление. Клинок у моей ноги уже окутал меня своей кровавой аурой, наполняя меня предвкушением того, что я почувствую, обнажив его. Но я не решался выхватить клинок из ножен, зная, что он сделает со мной, какие наслаждения я испытаю и каким мучениям будет подвергнут мой разум.

Я оказался во власти неистового желания, смешанного со страхом. Зная, что моей жене грозит опасность, я жаждал вновь ощутить в своей ладони рукоять меча и отведать ужасного наркотика – жизненной субстанции своих врагов, которую кое-кто называет душой. По мере того как дух Эльрика объединялся с духом клинка, они грозили одолеть ту часть моего существа, которая оставалась Ульриком фон Беком. Уже теперь слишком большая его доля стремилась ринуться в бой на этом великолепном скакуне, рубить и резать, крушить и кромсать, сея повсюду смерть беспощадной рукой.

Все это ужасало Ульрика фон Бека, поборника либерального гуманизма.

Но вряд ли этот здравомыслящий цивилизованный человек мог с успехом противостоять тем реальностям, которые его сейчас окружали. Я должен был полностью подчиниться Эльрику.

Я подумал, что, сделав это, в некотором смысле предал бы своих детей и жену. Я должен был сохранять свою гуманную личность, но Эльрик все упорнее вторгался в мое существо, грозя полностью покорить меня и сделать верным орудием своей кровожадности.

Как я жалел о том, что познакомился с ним и был вынужден принимать его помощь! С другой стороны, если бы я не связал свою судьбу с Эльриком, я бы не женился на его дочери Оуне, которую мы оба любили, хотя и каждый по-своему. По крайней мере в этом мы были едины. И, что важнее, последний император Мелнибонэ спас меня от пыток и унизительной смерти в концлагерях фашистов.

Эта мысль помогла мне вновь обрести душевное равновесие, а мой скакун тем временем все выше и выше возносил меня из глубин ревущей бездны; потом мы спустились к потокам черной глины и красной лавы, окунувшись в дождь серого пепла. Нихрэйнские кони продолжали следовать своим путем, параллельным этой реальности. Меня неотступно преследовал запах пота и серы. Шея моего громадного коня дымилась, вздуваясь буграми мышц- он мчался вниз по склонам черных гор навстречу ночному миру, в котором постепенно занимался рассвет, а безжизненные пепелища сменялись холмистыми полями с высохшими дубами и вязами.

Меня одолевала усталость. Скакуны замедлили бег и перешли на мерную рысь, словно наслаждаясь прохладным осенним воздухом и запахом уходящего лета. В мягком умиротворяющем свете листья деревьев стали золотыми, ярко-желтыми и красными. Лобковиц, который по-прежнему мчался впереди меня – его плащ и треуголку покрывала светло-серая пыль- обернулся и махнул мне рукой. На его лице был написано торжество. Я решил, что мы преодолели очередной рубеж. Удача продолжала сопутствовать нам.

В конце концов мы остановились отдохнуть у пруда, в котором несколько белых уток устроили шумную перебранку. Вокруг не было ни души, хотя местность имела приятный возделанный вид. Я сказал об этом Лобковицу. Он ответил, что, по его мнению, мы оказались в одной из частей мультивселенной, которая по каким-то причинам не заселена людьми. Порой исчезают целые периоды будущего, оставляя самые неожиданные следы. Он предположил, что эти земли некогда принадлежали зажиточным крестьянам. Какое-то событие в мультивселенной затронуло их существование. Природа этого мира уцелела, а они покинули его. Все что было создано ими, исчезло.

Лобковиц печально вздохнул.

Он сказал, что слишком часто был свидетелем такого явления и не сомневается в своей правоте.

– Вам, граф, могла броситься в глаза безжизненность этих холмов, деревьев и древних камне. Они превратились в сны, но тех, кому они грезились, уже нет.- Лобковиц вымыл лицо и руки в пруду и поднялся на ноги. Он поежился и сунул ладони под мышки, согревая их и, пока я умывался и пил, продолжал объяснения:- Я опасаюсь таких мест. Они чем-то сродни вакууму. Никогда не знаешь, какие ужасы их заполнят. В лучшем случае – какое-нибудь бредовое сновидение.

Я уловил нить рассуждений Лобковица, но мне не хватало его опыта. Я мог лишь слушать и стараться уразуметь сказанное. Все сверхъестественное раздражало меня, я понимал, что никогда не буду чувствовать себя спокойно в его присутствии. Отнюдь не все члены моей семьи стремились к безграничному могуществу. Многие из нас предпочитали возделывать свои крохотные сады. Мне вдруг пришла в голову забавная мысль – нельзя ли мне стать тем "ужасом", который заполнит здешний вакуум. Я буквально воочию увидел Оуну и своих детей, которые трудятся на ферме, славный домик, в котором мы живем…

Потом я понял, чего боялся Лобковиц. В мультивселенной великое множество самых разнообразных ловушек. В суровом климате может прятаться неизъяснимая красота, самый восхитительный цветок может оказаться ядовитым. Подумав об этом, я поспешил вскочить на своего огромного не ведающего усталости скакуна и помчался вслед за Лобковицем по безбрежным полям. Наконец на землю опустилась ночь без луны и звезд, а далеко под нами послышался шум воды.

Я не отваживался смотреть вниз. Когда наконец я пересилил себя, то почти ничего не заметил, но, по всей видимости, нихрэйнский конь мчался галопом по озеру. Мы проспали ночь в седлах, а утром помчались по обширной степи, заросшей высокой жесткой травой. Вдали я увидел пасущихся животных, которые при ближайшем рассмотрении оказались североамериканскими бизонами.

При мысли о том, что мы, вероятно, находимся на одном континенте с Оуной, я испытал огромное облегчение. Потом бизоны исчезли.

– Она где-то рядом?- спросил я Лобковица, когда мы в очередной раз остановились на холме с видом на широкую извилистую реку. Мы не видели вокруг ни растений, ни животных, а единственным доносившимся до нас звуком было неумолчное завывание западного ветра. Мы спешились и закусили черствыми бутербродами, которые Лобковиц вез в своей седельной сумке из самой Москвы.

Его ответ отнюдь не улучшил мое настроение.

– Нам остается лишь надеяться,- сказал он.- Прежде чем мы узнаем это наверняка, нам предстоит одолеть множество препятствий. Многие из этих миров погибают… в сущности, они уже мертвы.

– До сих пор это удавалось вам без труда, сэр,- заметил я.

– Смерть облагораживает нас.- Лобковиц процитировал Томаса Харди, но я не понял, как его высказывание связано с нашим нынешним положением. Он швырнул остатки бутерброда на землю и присмотрелся к нему. Бутерброд не шевелился. Я был озадачен. Чем его заинтересовал этот огрызок?

– Ничего не вижу,- сказал я.

– Совершенно верно,- ответил Лобковиц.- Тут не на что смотреть.

Окружающий мир равнодушен к куску, который я выбросил. Ни одно существо не пожелало его осмотреть. Это место выглядит умиротворенным, но самом деле оно лишено жизни.- Он пнул кусок черствого хлеба.- Мертво.

Тяжело ступая, Лобковиц подошел к своему скакуну и взобрался в седло.

В это мгновение он выглядел так, словно на него возложено непосильное бремя.

Глава 17. Против потока времени

Много солнце раз садилось

Много раз луна вставала

Много женщин танцевало,

Много воинов сражалось,

Громко били барабаны,

Чтобы Боги Битв пришли.

У. С. Харт, "Сияющая тропа"

Оставив позади холмистую пустыню, мы оказались в царстве серой глины и древних гранитов. Мир опять изменился. Впереди виднелась череда мрачных неглубоких ущелий с крутыми выветренными стенами. Высоко в облачном небе кружили пожиратели падали. По крайней мере, это был признак жизни, хотя и свидетельствующий о близости смерти. Дно серебристых известняковых долин было покрыто темными расщелинами, которые протягивались порой на несколько миль. Унылую равнину пересекала лениво текущая река свинцового цвета. Приземистые широкие горы на горизонте время от времени извергали красное пламя и черный дым. Эта страна чем-то напоминала мертвый мир, созданный Миггеей, безумной Владычицей Закона.

Я спросил Лобковица, какие силы опустошили все те миры, которые мы миновали.

– Справедливые войны,- ответил он, криво усмехнувшись.- В которых все противоборствующие стороны считают себя защитниками Закона!

Смерть, постигшая эти земли – типичный результат слепой дисциплины и подчинения закону. Разумеется, это самая коварная из уловок Хаоса. С ее помощью он ослабляет и приводит в замешательство своих противников. Закон движется вперед предсказуемыми путями, его цели очевидны. Хаос умеет лавировать и нападает с неожиданных направлений, выбирая удачный момент и зачастую избегая прямого столкновения. Именно этим он привлекает многих из нас.

– Вы не желаете, чтобы миром правил Закон?

– Мы не можем существовать без Хаоса. По складу характера я – слуга Закона. Как интеллектуал и участник Игры Времени я служу Хаосу. Но душа моя отдана только Равновесию.

– А почему, сэр?

– Потому что, сэр, Равновесие наилучшим образом служит людям.

Мы мчались по неглубокой пыльной долине. Кое-где виднелись чахлые деревца боярышника, но в основном нас окружал голый камень. Пустив коня шагом, Лобковиц обернулся и протянул мне белую глиняную трубку и кисет с табаком. Я отказался. Он набил свою трубку, примял табак большим пальцем, устроился в огромном деревянном седле и указал в сторону горизонта.

– Похоже, мы едем правильно и при этой скорости довольно быстро достигнем нашей цели.

– Нашей цели?

– Думаю, теперь я могу сказать вам,- извиняющимся тоном произнес Лобковиц.- Мы едем в город Какатанава.

– Почему мы не поехали туда вместе с индейцами, когда они отправились домой?

– Потому что их путь не совпадает с нашим. Если я не ошибаюсь в расчетах, мы увидимся с ними спустя довольно долгое время после того, как они вернулись к своим постам. Эти воины – бессмертные хранители Равновесие.

– Почему мы все явились сюда из разных периодов истории, князь?

– Не то чтобы истории, мой друг, ведь история – всего лишь одна из тех сказок, которыми мы утешаем себя, чтобы не сойти с ума. Мы из разных частей мультивселенной. Мы явились сюда из множества побегов, которые составляют эту конкретную ветвь; каждый из них – это возможный мир, но он существует не во времени и пространстве, как нам представляется; он прорастает в поле времени, сквозь многие размерности. В этом поле все события происходят одновременно.

Пространство – лишь одна из размерностей времени.

Все эти ветви – сферы или миры, как мы их называем – тщательно разграничены, как правило, различиями в масштабах. Для каждого из них масштабы ближайшего соседа слишком велики либо малы, чтобы его увидеть, но физические различия миров практически незаметны.

Лобковиц искоса посмотрел на меня, желая убедиться, что я улавливаю его мысль.

– Но бывает и так, что в мультивселенной дуют ветры Лимба, раскачивая ветви из стороны в сторону; они переплетают некоторые из них, а другие обламывают. Те из нас, кто участвует в Игре Времени либо связан с мультивселенной каким-то иным способом, стараются поддерживать ее устойчивость и делают все, чтобы, когда задуют ветры, ветви оставались прочными и здоровыми, чтобы они не сталкивались друг с другом и не давали великое множество различных ответвлений, которые в конечном итоге обречены на смерть.

Но мы не можем позволить ветвям вырасти такими толстыми и тяжелыми, что они обломятся под своим весом и погибнут. Поэтому мы сохраняем равновесие между легкомысленным многообразием Хаоса и целеустремленным однообразием Закона. Мультивселенная – это дерево, дерево растет в доме, дом стоит на острове в середине озера…- Казалось, Лобковиц стряхнул с себя оцепенение, в которое его ввергло чтение этой мантры. Он мгновенно пришел в себя и посмотрел на меня с полуулыбкой, как будто я застал его за делом, не предназначенным для посторонних глаз.

Больше он ничего не добавил, но я понял, что могу надеяться получить ответы на свои вопросы, как только это станет возможно, и почувствовал прилив воодушевления. Быть может, Лобковиц разговорился из-за того, что мы приближались к месту, в котором Оуне грозила таинственная опасность? Оптимизм князя внушал мне надежду, что мы сумеем прибыть туда и спасти ее.

Мы мчались галопом, словно по мягкой почве заброшенного поля гденибудь в Британии, хотя известняк под копытами нихрэйнских скакунов начинал плавиться, превращаясь в вязкую скользкую лаву. Ее едкий запах ударил мне в нос, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Пока мы пересекали море тяжело колышущейся жидкости, я не раз замирал от страха, но в конце концов мы достигли сверкающего черного берега, слишком гладкого, чтобы по нему могла бежать обычная лошадь.

Нихрэйнских скакунов ничуть не смутила его скользкая поверхность.

Пригибаясь под ветвями мчавшихся нам навстречу деревьев, мы углубились в сосновый лес, пронизанный лучами заходящего солнца, которые отбрасывали повсюду темные тени и выгоняли из древесины ароматную смолу. Лобковиц остановил своего коня пощипать невидимую траву и поднял голову, любуясь представшей его взору картиной.

Солнечный свет упал на его румяное добродушное лицо. В эту минуту он напоминал памятник самому себе. Огромные столбы света проникали между стволами и создавали невероятные причудливые формы. Я проследил за взглядом Лобковица, и мне на мгновение почудилось, будто бы я вижу прелестные черты юной девушки. Потом ветер всколыхнул ветви, и видение исчезло.

Лобковиц повернулся ко мне, улыбаясь еще шире.

– Это один из миров, которые угадывают наши затаенные мечты и принимают форму по нашему желанию. Такие миры особенно опасны, и будет лучше, если мы как можно быстрее уедем отсюда.

Мы вновь пустились вскачь по покрытым скудной растительностью холмам, по тенистым заросшим лесами долинам, и оказались на широкой равнине. Над нами нависло серое небо, ветер трепал гривы коней. Лобковиц посерьезнел. Он то и дело поворачивал голову из стороны в сторону, словно ожидая появления врага.

Навстречу нам мчались облака, черные и густые. Вскоре они затянули горизонт. Я заметил вдалеке пики высокого горного хребта. Мне лишь оставалось надеяться, что это Скалистые горы. Эта огромная плоская равнина вполне могла оказаться частью американских прерий.

Пошел дождь. Крупные капли падали на мою непокрытую голову. Я все еще носил одежду, полученную от Сепириса, но шляпы у меня не было. Я поднял руку в перчатке, защищая макушку от дождя. Лобковиц, костюм которого полностью соответствовал погоде в этом мире, казалось, забавлялся теми неудобствами, которые выпали на мою долю. Он расстегнул одну из седельных сумок и вынул оттуда тяжелый старый дождевик синего цвета. Я взял его.

Я еще больше обрадовался плащу, когда с севера задул порывистый ветер, ударив нам в лицо, словно огромный кулак. Нихрэйнские скакуны упрямо мчались прежним шагом, еще сильнее напрягая могучие мышцы, но я чувствовал, что ими овладевает усталость. Вокруг расстилалась безбрежная степь. Мы не видели ни птиц, ни бобров, ни оленей.

Однажды, при особенно сильном порыве ветра, когда даже мой скакун замедлил бег, в облаках возник просвет. Степь на мгновение залили красные лучи солнца, высветив стадо оленей, которые мчались во весь опор, спасаясь от урагана. Это были первые животные, которых я заметил здесь. Они явно стремились покинуть этот район. У меня возникло отчетливое ощущение, что выбранное нами направление небезопасно. Во время затишья я поделился своей тревогой с Лобковицем. Он озабоченно нахмурился и подтвердил мою догадку, сказав, что мы движемся навстречу торнадо. В Европе я не сталкивался с этим явлением, и его признаки были мне незнакомы. Я лишь понял, что теперь самое время искать убежище.

Лобковиц был согласен с тем, что иметь укрытие, как правило, не мешает.

– Но не сейчас,- добавил он.- Он найдет нас, и тогда мы будем более уязвимы. Мы должны ехать дальше.

– Кто нас найдет?

– Лорд Шоашуан, Владыка ветров. Он возглавляет наших врагов.

И тут, словно чтобы заставить моего друга умолкнуть, вновь поднялся ревущий ветер. По моей спине гигантскими пальцами замолотил дождь, и мы помчались вперед, с равной легкостью преодолевая болота, реки и поля. Единственной силой, способной замедлить наше продвижение, был упрямый безжалостный ветер. Казалось, вместе с ним явились духипроказники, они тянули меня за одежду и дразнили моего коня. Я словно наяву слышал их громкий хриплый хохот.

Теперь мы с Лобковицем скакали бок о бок, чтобы не потерять друг друга в этом буйстве стихий. Иногда он пытался заговорить со мной, но перекричать ветер не удавалось. Порой я ненадолго засыпал в седле, когда кони переходили на шаг. У меня болела каждая мышца, но они словно бы не ведали усталости. Чтобы восстановить силы, им было достаточно замедлить бег.

Степь сменялась холмистой местностью, которая простиралась до подножья вершин и постепенно переходила в изломанный горный хребет, высоко вздымавшийся в неспокойное небо. Как только мы очутились у подножья, ветер несколько утих. В тот самый миг, когда солнце опускалось за горизонт, тучи внезапно расступились, и горы окрасились оранжевым, красновато-коричневым, бурым и темнопурпурным цветом с алыми и темно-желтыми полосами. Каждый горный хребет красив по-своему, но такое великолепное богатство оттенков я встречал только в Скалистых горах.

– Теперь мы должны быть особенно осторожны.- Лобковиц спешился и повел коня вверх по склону к широкому входу в пещеру.- Мы укроемся здесь на ночь, но спать придется по очереди. Нам нужно быть готовыми к любой неожиданности.

– По крайней мере, ветер утих.

– Да,- согласился Лобковиц,- но он остается самым опасным нашим противником в этих местах. Он коварен и часто делает вид, будто бы отступил, но на самом деле он идет в обход и нападает с другой стороны.

Он любит убивать. Чем больше он проглатывает за раз, тем большее наслаждение получает.

– Дорогой Лобковиц, тот, кого вы называете "он"- неразумная сила природы. "Он" способен вынашивать планы и строить козни в той же мере, что окружающие нас камни.

Лобковиц с чуть заметной тревогой посмотрел на скалы, потом покачал головой.

– Они кротки и милосердны. Они служат Равновесию.

Я все больше убеждался в том, что мой спутник несколько эксцентричен.

Но пока сохранялась надежда, что он приведет меня к Оуне, вернет нам детей и спокойствие семейного очага, я должен был мириться с его странностями. Лобковиц напоминал мне фантазеров и мечтателей вроде Блейка, который жил в мире, ничуть не менее реальном, чем те, кто его высмеивал. Осознав это, я начал относиться к таким людям с уважением, однако был слишком прагматичен, чтобы уподобляться им.

Лобковиц развел в пещере небольшой костер. Его дым уносился к задней стене и втягивался в узкую щель, которая, несомненно, вела в более крупные туннели.

Как всякий опытный путешественник, Лобковиц имел с собой только самое необходимое и расходовал припасы весьма экономно. Он без труда испек лепешки из смеси высушенных порошков, которые держал в маленьком ящичке, плотно входившем в один из карманов его плаща.

Лепешки показались мне необычайно вкусными.

Я спросил, почему его так беспокоит ветер. Да, он был пронизывающе холодным, но не унес нас прочь и не превратился в торнадо.

– Это оттого, что лорд Шоашуан распыляет свою мощь, используя несколько стратегий одновременно. Если бы он сконцентрировал свои силы, мы, вне всяких сомнений, были бы уже мертвы. Но главное его могущество не в этом.

– И кто же он, этот хозяин ветров?

– Некогда между ним и вашей семьей существовал договор о взаимной помощи. Однако это было в другом измерении. Лорд Шоашуан – элементаль, который не служит ни Закону, ни Хаосу. На сей раз он, похоже, выбрал союзников среди наших врагов, а значит, мы непременно столкнемся с ним. А тем временем Белый Бизон сражается с ним на нашей стороне – вот почему Шоашуан так слаб. Но хотя Белый Бизон самый сильный его противник, он не сможет долго сдерживать Шоашуана. Его сторонники крепнут, увеличивая свою численность и мощь. Лорд Шоашуан наслаждается вкусом свободы.

Лобковиц говорил об этом верховном владыке с таким знанием предмета, что я на мгновение заподозрил, будто бы он состоит у Шоашуана на службе. Однако мне следовало быть осторожным в расспросах, и я промолчал.

Подобная сдержанность уже входила у меня в привычку. Лобковиц сказал, что наши поступки всецело зависят от конкретных обстоятельств, что мы должны в полной мере использовать любые возможности, которые нам предоставляет судьба. В такой ситуации особое значение приобретают инстинкты игрока – об этом писал еще Пушкин.

Мной овладевало смятение. Мысль о том, что Оуна находится где-то рядом, не давала мне спокойно спать. Я то и дело просыпался, желая как можно быстрее сесть в седло и отправиться на поиски жены, но Лобковиц уже объяснял мне, как мало значит время в нашем деле. Куда важнее правильно избрать способ действий, когда мы окажемся в нужной точке.

Он еще раз упомянул о Пушкине, заметив, что тот мог бы стать выдающимся участником Лиги Времени, хотя порой рассуждает как любитель. Наилучшие игроки – к числу которых принадлежал и он сам – это осторожные профессионалы, зарабатывающие на жизнь выигрышем.

Я сказал, что мне трудно представить князя Лобковица за карточным столом.

– Вы были бы удивлены, узнав, какую репутацию я снискал в лондонских кофейнях, где процветают всевозможные игры,- ответил он со смехом.

Убрав вычищенную посуду, он посоветовал мне хорошо выспаться и подготовиться к испытаниям, которые принесут нам грядущие дни.

С рассветом я был на ногах. Я вышел из пещеры и оказался под холодным осенним небом. Туман поднялся над землей, и передо мной открылся восхитительный пейзаж, казавшийся особенно ярким и красочным в лучах восходящего солнца. У меня возникло желание повернуться к востоку, раскинуть руки и пропеть одну из тех песен, которыми индейцы встречают возвращение светила.

Лобковиц встал вскоре после меня. Закатав до локтя рукава, он приготовил бобы с беконом. От свежего утреннего воздуха у меня разыгрался аппетит, а запах был чудесный. Лобковиц смущенно назвал завтрак "ковбойским", но на мой вкус он был выше всяких похвал, и я бы съел вторую порцию, если бы еды было больше. Я спросил, долго ли еще ждать встречи с Оуной. Лобковиц ничего не мог сказать. Сначала он должен был произвести разведку.

Только теперь я заметил, что наши кони пропали. Оружие и седельные сумки лежали у входа в пещеру. Можно было подумать, что ночью здесь побывал конокрад.

Лобковиц успокоил меня.

– Они вернулись в Нихрэйн- там их ждет другое путешествие, в котором участвуют ваши предки и ваше второе "я", Эльрик Мелнибонэйский. Мы не можем ехать на лошадях по территориям, в которые вступаем. Лошади здесь не существуют.

– Вы имеете в виду, что мы находимся в доколумбовой Америке?

– Что-то в этом роде.- Лобковиц дружески положил ладонь мне на плечо.- О лучшем спутнике, чем вы, граф Ульрик, нельзя и мечтать. Я знаю, что вы хотели бы о многом расспросить меня, но понимаете, что я могу сообщать вам сведения буквально по крупицам, иначе мы изменили бы свое будущее и еще больше ослабили бы эту ветвь. Поверьте мне на слово: я привязан к вашей жене не меньше вас, хотя и по-своему. И, что гораздо важнее, наше и ее выживание в равной степени зависит от успеха действий друг друга. Очень много ветвей переплелись, образовывая одну, более крепкую. Но для этого потребовались умение и удача.

– Мне нелегко представить себя в роли побега,- заметил я.

– Что ж,- отозвался Лобковиц, чуть заметно морщась,- тогда попробуйте представить, что вы объединяете свои душевные силы с маленькой группой, которая, действуя совместно, может сохранить Космическое Равновесие и спасти мультивселенную от небытия. Надеюсь, это несколько возвысит вас в собственных глазах.

Я сказал, что теперь чувствую себя увереннее, и мы со смехом взяли поклажу и пружинистым шагом двинулись по горной тропе, любуясь вершинами, лесами и живностью, которая в них обитала. От этого зрелища у меня стало легче на душе. Подозреваю, оно укрепило меня даже больше, чем меч.

Лобковиц шагал, опираясь на кривой посох. Я нес свой клинок на спине.

Он был так искусно сработан, что казался намного легче, чем на самом деле. Откровенно говоря, я всегда считал, что для ближнего боя гораздо лучше подходит "люгер" или "вальтер"; с другой стороны, однажды я видел, что происходит, когда кто-нибудь пытается воспользоваться огнестрельным оружием в мире, где оно не существует.

При ходьбе нам было тепло, но, останавливаясь, мы сразу ощущали ледяное дуновение ветра. К вечеру первого дня мне на лицо начали падать редкие снежинки. Мы упорно продвигались навстречу зиме.

Я заметил, что смена времен года происходит здесь очень быстро.

– Да,- ответил Лобковиц.- Выражаясь привычными для вас понятиями, мы шагаем против потока времени. Можно сказать, мы возвращаемся к Рождеству.

Я уже собирался спросить, что означают его загадочные слова, когда перед нами возникло бледное лицо высотой около двух метров, загораживая узкую горную тропу. Оно взирало на нас глазами, расположенными на уровне нашего роста. Присмотревшись, я подумал, что это изваяние, хотя и весьма реалистичное. Какая могучая сила поставила здесь этот огромный камень, преградив нам путь? Изваяние смотрело на меня с улыбкой, по сравнению с которой улыбка Моны Лизы показалась бы широкой. Я невольно залюбовался его красотой и провел рукой по гладкому граниту, из которого оно было высечено.

– Что это?- спросил я Лобковица.- И почему оно загораживает тропинку?

– Это существо зовется ононо. В здешних местах когда-то обитало целое племя таких созданий. Вы не в силах различить весьма ловкие руки и ноги, спрятанные внутри единой части тела, которое кажется вам толстой шеей. Ононо вымерли здесь и повсюду, кроме Африки, да и там они встречаются крайне редко. На вашем месте я бы радовался тому, что это существо окаменело. Ононо – сильные безжалостные противники. И вдобавок каннибалы.- Действуя посохом словно рычагом, Лобковиц начал сдвигать голову на край тропы. Она сразу покачнулась, потом внезапно опрокинулась и покатилась в глубокую пропасть, ударяясь о стены. Я проводил ее взглядом, ожидая, что она упадет в реку, но голова с хрустом вломилась в рощицу темных деревьев. Я поймал себя на мысли, что желаю ей мягкого приземления. Теперь тропа была свободна.

Лобковиц двинулся вперед с осторожностью, которая, как выяснилось, была нелишней. Тропа расширилась, свернула в сторону, и перед нами предстал не каменный страж, а несколько живых экземпляров создания, которое мы только что сбросили вниз. Оттуда, где должны быть плечи, вытягивались длинные гибкие ноги и руки, похожие на паучьи лапы. Их огромные головы, заточенные зубы и круглые глаза навевали воспоминания о полотнах Брейгеля.

О том, чтобы вступить с ними в переговоры, не было и речи. На тропе сгрудились шесть или семь ононо. Мы должны были драться с ними либо отступить. Я решил, что, даже обратившись в бегство, мы рано или поздно все равно столкнемся с ними. Лобковиц выхватил из-под плаща громадную абордажную саблю, я со смешанным чувством облегчения и вины обнажил Равенбранд. Черный клинок тут же издал радостный кровожадный вопль и потянул меня к противникам. Лобковиц двигался следом. Мы мчались навстречу гротескным существам, продуктам тупиковой ветви эволюции.

Гибкие пальцы обхватили мои ноги, и я до рукояти вонзил меч в лицо ближайшего ононо, расколов его как тыкву и забрызгав себя и его соплеменников мешаниной из крови и мозгов. У этих тварей оказались массивные, но весьма хрупкие черепа. Еще два ононо пали жертвой Равенбранда, который словно обезумел, упиваясь кровью. Я услышал свой собственный голос, который выкрикивал боевой клич Эльрика Мелнибонэйского:

– Кровь и души! Кровь и души для моего повелителя Ариоха!

Я внутренне содрогнулся, подумав, что совершил тяжкий грех, произнеся это имя в мире, который меня окружал.

Но теперь во мне преобладал Эльрик Мелнибонэйский. Врезавшись в толпу отвратительных ононо, я впитывал их грубую жизненную энергию.

Их кровь запульсировала в моих жилах, сообщая мне злобную, практически неодолимую силу.

Вскоре пять из них были мертвы. Тут и там на тропе, все еще подергиваясь, валялись их отрубленные руки и ноги. Несколько конечностей упали в пропасть. Два оставшихся в живых ононо – мне показалось, что это молодые самки – уползали прочь и не представляли для нас опасности.

Я облизал губы и вычистил клинок о жесткие черные волосы ононо.

Лобковиц осматривал труп, сохранившийся в относительной целости.

– Это были последние слуги Хаоса в этом мире, по крайней мере, до настоящего момента. Хотелось бы мне знать, не позовут ли они сюда своих родственников.- Он вздохнул, словно сочувствуя поверженному врагу.

– Все мы – игрушки Судьбы,- заговорил он.- Жизнь – это не план спасения или бегства, а дорога, которую мы вынуждены преодолевать.

Если мы и способны изменить свой жизненный путь, то лишь весьма незначительно.

– Вы пессимист?

– Порой даже самые незаметные перемены становятся решающими,- сказал Лобковиц.- Поверьте, граф Ульрик, меня можно назвать кем угодно, только не пессимистом. Ведь это я и мои единомышленники бросаем вызов самой основе существования мультивселенной.

– А именно?

– Многие полагают, что единственная сила, которая делает бытие реальным – это человеческое воображение.

– Значит, мы создаем сами себя?

– В мультивселенной встречаются и более удивительные парадоксы. Без них нет жизни.

– Вы не верите в Бога, сэр?

Лобковиц повернулся и посмотрел на меня. На его лице появилось странное, удовлетворенное выражение.

– Меня редко спрашивают об этом. Я верю, что если Господь существует, то он наделил нас способностью к творчеству и предоставил нас самим себе. Он не судит нас, не пытается управлять нами, но дал нам Равновесие – или, если хотите, идею Равновесия. Именно ему я служу, и тем самым служу Богу.

Я смутился. Я никогда не испытывал желания вторгаться в духовный мир других людей, но был воспитан в лютеранской вере, и, естественно, у меня, возникли некоторые вопросы. Судя по всему, Лобковиц исповедовал религию торжествующей умеренности, цели и законы которой были понятны и ясно определены.

Равновесие – источник справедливости и творческих способностей, совокупность которых люди и называют гармонией.

Однако о всякой гармонии пришлось забыть, как только ветер вновь начал обжигать наши лица. Он забрасывал нас дождем и мокрым снегом.

Мы почти ослепли и продрогли до костей, но продолжали шагать по горной тропе. Она петляла среди огромных скал и пробегала по узким гребням, по обе стороны которой сияли глубокие пропасти. Казалось, ветер напал на нас, когда мы были наиболее уязвимы.

Кое-где высоко над нами склоны гор начал покрывать снег. Я встревожился, понимая, что если начнется обильный снегопад, мы погибнем. Лобковиц всеми силами пытался успокоить меня, но было заметно, что он сам не верит своим словам.

– Будем надеяться,- сказал он и добавил, цитируя кого-то из англичан:- "Оставив страхи за спиной, с надеждой смотрим вдаль."- Только теперь я обратил внимание на то, что до сих пор мы говорили по-немецки.

Откуда-то издалека донесся едва слышный крик птицы. Лобковиц сразу встрепенулся.

Мы обогнули высокий гранитный столб. Нашим взглядам предстали горные вершины, каскадом спускавшиеся к озеру. Должно быть, у меня отвалилась челюсть. Я помню клубы пара, вырывавшиеся из моего рта. Я слышал, как бьется мое сердце. Неужели это темница, в которую заключена Оуна?

В центре озера я увидел остров. На нем стояла гигантская ступенчатая пирамида из металла, блестевшего отраженным светом.

От берега к острову вела прямая широкая дорога. Она сверкала, будто серебряная полоса на льду. Что это за сооружение? Оно казалась слишком большим для памятника или монумента.

Ветер швырнул мне в глаза жалящий снег. Когда мое зрение прояснилось, озеро и окрестные горы заволакивал клубящийся туман.

Лобковиц сиял улыбкой:

– Вы видели, граф Ульрик? Вы видели огромную крепость? Это город Древа!

– Я видел пирамиду. Из чистого золота. Кто ее построил? Майя?

Лобковиц рассмеялся.

– Так далеко на севере? Насколько мне известно, до сюда отваживаются забираться только пукавачи. То, что вы видели – это общинный Длинный дом какатанава, послуживший образцом для подражания доброму десятку племен. Граф Ульрик, благодарите своего Бога. В одно и то же время мы прошли многими окольными путями, хотя шансов на это было очень мало. По счастливой случайности и благодаря своему опыту мы нашли решение. Мы отыскали дороги, ведущие к нужному месту. Теперь нам остается надеяться, что они выведут нас туда в нужное время.

Лобковиц с широкой улыбкой посмотрел вверх, и в тот же миг на его плечо опустилась огромная птица. Это был ворон-альбинос. Я с любопытством смотрел на него.

Ворон явно был сам себе хозяин. Он прошелся по руке Лобковица, вновь устроился на его плече и воззрился на меня глазами-бусинами.

Глядя на Лобковица, можно было решить, что он почти утратил надежду на успех. Я рассмеялся и сказал, что недоволен своей судьбой. Он согласился, что в этой партии нам достались не лучшие карты.

– Но мы выжали из них все, что могли – в этом-то и секрет! Надеюсь, вы ощущаете разницу, дорогой граф?

Он поглаживал горделивую птицу, что-то ей бормоча, словно общаясь с любимым домашним животным, которое считал потерянным. Но я видел, что он буквально разрывается между желаниями приласкать ворона и бросить еще один взгляд на золотую пирамиду-город. Я понимал его чувства. Я тоже не мог решить, что мне интереснее рассматривать – нашего нового спутника или крепость. Однако из-за тумана видимость сократилась до нескольких шагов.

Уже стемнело, когда мы решили остановиться на маленькой поляне.

Кусты, росшие на горном склоне, послужили каркасом для нашего укрытия. Мы набросили на них большой плащ, забрались внутрь и с удовольствием развели крохотный костер. Уже давно нам не было так уютно. Даже ручной ворон Лобковица, устроившийся в ветвях, казался довольным. Я, разумеется, тут же попросил Лобковица поделиться со мной сведениями, которые он мог бы сообщить, не затрагивая наши дороги во времени.

Лобковиц извинился и сказал, что таких сведений очень немного. Он полагал, что основная часть пути уже пройдена. Он хмуро посмотрел на птицу, словно надеясь получить от нее совет, но ворон уже уснул на своем насесте.

Лобковиц вел себя с неуклюжей скрытностью. Вероятно, он опасался, что цель, к которой мы подобрались так близко, ускользнет от нас. Но, раскурив одну из своих многочисленных глиняных трубок, он успокоился и не без удовольствия окинул взглядом горы, окрасившиеся в сумерках алым и темно-синим, посмотрел в чистое небо, на яркие звезды, мерцавшие в нем.

– Когда-то я путешествовал в мирах, которые почти точно соответствовали моему настроению,- сказал он.- При этом я испытывал едва ли не экстаз.

Казалось, он воспрял духом и заговорил более свободно:

– Мы имеем дело с фундаментальными основами самой жизни. Вы уже знаете о Серых Жилах, которые, являясь как бы скелетом мультивселенной, отзываются на желания людей, хотя зачастую непредсказуемым образом. Мультивселенная питается нашими мыслями и мечтами. Одна жизненная форма поддерживает другую.

Взаимопомощь – первое условие бытия, а изменчивость – второе.

– Я не в силах уразуметь все, что вы мне говорите,- с вежливым интересом отозвался я.- Меня занимает другое. Больше всего я хотел бы выяснить, скоро ли мы отправимся выручать Оуну.

– Если нам очень повезет, если мы будем крепки духом и сумеем воспользоваться всеми возможностями, которые нам представятся, то уже завтра мы ступим на Сияющую тропу, которая ведет к острову Какатанава. К нам присоединятся еще трое. Три к трём и девять к девяти.

Это сильное колдовство, кузен Ульрик. Только тройки и девятки. Это значит, что каждая тройка должна собраться вместе и девятеро должны объединится. Только тогда мы станем силой, достаточно могущественной, чтобы восстановить Равновесие. Прежде чем мы войдем в Золотой город, нам придется преодолеть много препятствий.

Костер согревал нас всю ночь, а утром наше укрытие осталось последним пятном зелени на склоне, покрытом легким снегом. Мы аккуратно упаковали вещи и тщательно закрепили снаряжение, понимая, как легко поскользнуться на неровной тропе и какими опасностями это грозит.

Еще до полудня поднялся ветер. Он набрасывался со всех направлений, как будто хотел смести нас с лица земли и швырнуть в пропасть, плотно укутанную белыми густыми облаками. Мы цеплялись пальцами в перчатках за трещины в скалах и осторожно продвигались вперед, следя за каждым своим шагом.

В конце концов мы начали спускаться и оказались в длинном ущелье, которое выходило к берегу. Озеро было покрыто льдом, но ущелье утопало в зелени, и даже вверху на его склонах не было снега. Войдя в рощу деревьев, мы почувствовали, что здесь значительно теплее.

Лицо Лобковица превратилось в застывшую маску. Он не отрывал взгляд от прохода между холмами, за которым угадывался золотой блеск пирамиды.

Вскоре тучи разошлись вновь, и солнце щедрыми лучами осветило огромную крепость. По мере того, как мы к ней приближались, я начинал сознавать, что это поистине чудовищное сооружение. Мне доводилось видеть зиккураты майя и египетские пирамиды, но это здание уходило ввысь десятками этажей. Оно курилось тонкими струйками дыма, по всей видимости, выходившими из очагов его обитателей. Целый город в одном здании, выстроенном в пустынной местности, в доколумбовой Америке! Сколько высокоразвитых цивилизаций пережило расцвет и падение, не оставив никаких следов? Быть может, мою цивилизацию ждет такая же судьба? Быть может, это естественный процесс мультивселенной?

Отдавшись этим мыслям, я лежал, глядя на россыпь звезд в бездне над моей головой. Мне никак не удавалось уснуть, и я задремал лишь на рассвете.

Когда я проснулся, Лобковиц исчез. Он взял с собой свою саблю, оставив только седельные сумки. К одной из них была подколота записка:

ПРИНОШУ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ. БЫЛ ВЫНУЖДЕН ВЕРНУТЬСЯ,

ЧТОБЫ ДОДЕЛАТЬ НЕОКОНЧЕННУЮ РАБОТУ. ЕСЛИ НЕ ВЕРНУСЬ

ЧЕРЕЗ СУТКИ, СПУСКАЙТЕСЬ К СИЯЮЩЕЙ ТРОПЕ. ПУСТЬ НИЧТО

НЕ СОБЬЕТ ВАС С ДОРОГИ.

ЛОБКОВИЦ

Я решил, что ворон-альбинос улетел вместе с ним, но вскоре увидел его – он описал надо мной круг и скрылся в каньоне. Может быть, отправился вслед за Лобковицем?

Терзаясь страхами, которые теперь некому было унять, я ждал Лобковица весь день и следующую ночь. Он не вернулся. У меня возникла суеверная мысль, что мы слишком рано праздновали успех.

Оплакивая своего спутника, я взял его вещи вместе со своими.

Интересно, куда полетела птица? За Лобковицем, или отправилась своим путем? Я зашагал по длинному спуску к замерзшему озеру и серебристой тропе, пробегавшей по его поверхности.

Мне оставалось лишь надеяться, что я сумею отыскать Оуну в огромной золотой пирамиде, которую какатанава называли своим Длинным домом.

Глава 18. Ястребиный ветер

Тогда он расскажет о том, что он сделал Расскажет о бесконечной резне…

Солнце в закате кровавом село…

У. С. Харт, "Тропа войны"

Поначалу спускаться к берегу по серебристой тропе было на удивление легко. Потом, как всегда, задул ветер, и я был вынужден напрягать все силы, чтобы удержаться на ногах. Он налетал на меня со всех сторон.

Теперь и у меня возникло странное ощущение, будто бы он не просто разумен, а ненавидит меня и желает мне зла. Это лишь укрепило мою решимость добраться до озера. Ветер пронизывал мою одежду, хлестал по голой коже шеи и швырял мне в глаза колючие снежинки. В ладони, которой я защищал лицо, возникла жгучая боль.

Порывы ветра то и дело налетали на меня словно из ниоткуда и несколько раз едва не столкнули в пропасть. Иногда они словно кулаком били меня в поясницу, порой хлестали по ногам. Сейчас ветер казался мне демоном, злобным созданием, вознамерившимся убить меня. В один ужасный момент я едва уклонился от снежной лавины, но продолжал двигаться вперед, цепляясь за каждую щель, за каждый пучок травы, которые попадались под руку, а мощные порывы ветра рвали с меня одежду и били меня словно кнутом. В конце концов я все же достиг дна ущелья.

Я стоял на ровной поверхности, рассматривая узкий длинный проход к озеру. Я заметил на берегу несколько точек и с надеждой подумал, что одна из них – Лобковиц, ожидающий моего появления. Я не мог поверить, что он предал и покинул меня. Прошлой ночью он пребывал в отличном расположении духа, ему не терпелось поскорее увидеть тропу и золотую пирамиду какатанава.

По мере приближения к зиккурату он казался все более величественным.

Даже издалека я видел признаки того, что он обитаем. Своими размерами и сложностью архитектуры он мог затмить многие крупные города Европы, хотя и состоял из одного-единственного здания! На его верандах и в садах, среди ниспадающих лиан и маленьких деревьев я замечал голубые дымки небольших костров, которые поднимались в светлеющее небо. Повсюду кипела жизнь. Город обеспечивал себя всем необходимым и был практически неприступен. Он мог выдержать сотни осад.

Его основание окружала невероятно высокая стена, преодолеть которую не смогла бы даже хорошо подготовленная армия. Среди запряженных животными повозок и телег виднелись крохотные человеческие фигурки.

У меня возникло впечатление деловитости, порядка и непобедимой мощи. Если такой город и существовал когда-либо в моем мире, то он остался в истории только как легенда. Столь величественное, грандиозное творение не может исчезнуть без следа.

На берегу озера также кипела деятельность, казавшаяся сумбурной по сравнению с порядком, царившим на террасах города. Появлялись и уходили люди. По всей видимости, там происходило нечто вроде диспута.

Я пытался понять, кто с кем спорит.

Я допустил глупую ошибку, перенеся внимание вдаль и позабыв о том, что меня окружало. Ущелье сузилось. Дорожка скрылась в траве небольшой зеленой лужайки, чуть припорошенной снегом. Она находилась во впадине среди высоких скал и, вероятно, некогда была прудом или дном ручья. Я с таким старанием вытягивал шею, пытаясь разглядеть спорящих на берегу, что оказался застигнут врасплох.

Я споткнулся и выронил оба узла – свой и Лобковица. Нога скользнула в сторону, и я повалился головой вперед.

Когда падение остановилось, я увидел, что меня обступила группа индейцев. Они молчали и злобно сверкали глазами. Они появились из расщелин между скал, их лица покрывала яркая боевая раскраска. Они были похожи на апачей или навахо, однако носили одежду, типичную для лесных индейцев, например, ирокезов. Эти люди явно собирались пустить мне кровь. Но что-то в их облике казалось мне странным.

И только когда индейцы приблизились вплотную, держа наизготовку копья и луки, я заметил, насколько они малы ростом.

Я попытался объяснить им, что пришел с миром. Я попытался вспомнить индейские жесты, которые выучил в лагере бойскаутов в Германии. Но эти коротышки явно не желали мира. Они разразились грубыми ругательствами начали выкрикивать приказы. У меня не было никаких сомнений в их враждебности, но, прежде чем оказать сопротивление, я несколько секунд помедлил. Самый высокий из них едва достигал моего колена. Я попал в детскую сказку, в царство лилипутов!

Едва сдерживая смех, я сказал что-то о Гулливере, но копье, просвистевшее у моего уха, было убедительнее любых слов. Тем не менее я попытался предотвратить кровопролитие.

– Я не враг вам! Я пришел с миром!

Еще несколько миниатюрных стрел прожужжали рядом со мной, будто пчелы. Неловкость индейцев изумила меня, ведь я был довольно крупной мишенью. Они явно были испуганы. В последний раз попытавшись убедить их доводами разума, я взялся за дело, ни о чем не думая и не колеблясь, все более увлекаясь схваткой. Протянув руку поверх плеча, я с наслаждением выхватил стонущий рунный клинок из его ножен, чувствуя, как черный шелк словно влитой ложится мне в ладонь, а черное лезвие пробуждается к жизни, уловив запах крови и живых душ.

Меч полыхнул красными рунами, которые запульсировали и замерцали в его толще, он запел свою страшную безжалостную песню. Мне почудилось, что черная сталь называет имена, произносит великие клятвы мщения. Все это еще более укрепило мою связь с мечом.

Человеческая часть моего существа с ужасом, отстраненно наблюдала за происходящим. Чужак, вселившийся в меня, предвкушал острое наслаждение. Я не просто отдался страстям и переживаниям Эльрика Мелнибонэйского – в некотором смысле я сам превратился в меч.

Я судорожно вздохнул, охваченный упоением убийства еще до того, как блестящий металл заполучил первую из этих крохотных душ. Крохотных отважных душ. Они были беспомощны против меня, но невзирая на свои страхи не желали отступать. По крайней мере, сначала. Их крепкие плотные тела навалились на мои ноги, и, отсекая их конечности, был вынужден орудовать клинком с крайней осторожностью. Они вели себя как люди, доведенные до отчаяния и уже не боящиеся смерти. Я протискивался сквозь толпу индейцев, круша их словно крыс, и они отхлынули назад, сомкнувшись вокруг чего-то, что, по всей видимости, собирались защищать.

Их поведение заинтересовало меня, но я продолжал убивать. Меч парализовал мою волю. Он не желал прекращать пиршество. Он не остановился бы, пока не выпил каждую душу до последней капли и не влил ее, вопящую от ужаса, в мои жилы. Та половина моего существа, которая оставалась Ульриком, следила за моими действиями с отвращение, но она была не властна над моей жаждой крови и рукой, которая держала меч. Я колол, резал и рубил медленными плавными движениями, словно человек, затачивающий бритву.

Они окончательно позабыли о страхах, эти маленькие люди, как будто смирившись с неизбежной смертью. Быть может, они даже стремились приблизить ее. Они набрасывались на меня с томагавками, ножами, копьями и стрелами, даже бросали в меня пращами живых змей.

Клинок, который я звал Равенбрандом, отбрасывал змей и копья в сторону. Он мелькал с такой скоростью, что его очертания размывались, превращаясь в кровавую пелену. Кремневые дубинки и короткие каменные мечи царапали меня, но не ранили. Каждый пигмей перед смертью издавал вопль, внезапно сознавая, что его жизнь перетекает в меня. Я убивал, смеясь. Я впитывал похищенную энергию, которая наполняла меня ощущением божественной неуязвимости. Я жаждал крови и радовался каждой отнятой душе! При своем малом росте эти пигмеи были почти бессмертны и, следовательно, полны сверхъестественной жизненной силы. После грубой душевной субстанции ононо их благородная кровь приносила мне наслаждение. Я упивался ей до тех пор, пока не почувствовал, что моя физическая оболочка уже не вмещает ее и она вот-вот вырвется наружу.

Я продолжал теснить противников. Я смеялся над их страхами и предсмертными мучениями. Я убивал даже тех, кто был готов сдаться.

Однако большинство индейцев сражались с невероятной храбростью, предпочитая умереть в бою, поскольку они знали, что будущее не сулит им ничего кроме смерти.

Я преследовал группу воинов и продолжал истреблять их, даже когда большинство индейцев утратили боевой дух. В конце концов осталась последняя кучка. Выставив вперед свои щиты из бизоньей кожи и копья с кремневыми наконечниками, они выстроились кольцом вокруг двух огромных валунов. Было ясно, что они подобно своим павшим товарищам готовы оборонять их до последней капли крови.

Я просунул меч между ног индейца, стоявшего ближе других, и рывком поднял острое как бритва лезвие, рассекая его пополам. Он взвыл, словно раненная кошка. Остальных я просто зарубил. Это была тяжелая, механическая работа, требовавшая аккуратности. Тела индейцев были намного плотнее, чем казались.

Наконец в живых остался только один пигмей – тот, которого они с таким упорством защищали. Он лежал на маленькой площадке между валунов.

Это был сморщенный старик, который раскинулся на примитивных носилках, похожий на грязное пятно. Вокруг него кучами лежали трупы воинов. Ни один из них не подавал признаков жизни. Крохотные обезглавленные трупы, похожие на убитых цыплят. Старику, забрызганному кровью его соплеменников, было не меньше ста лет. Его тонкая кожа напоминала пергамент, а пальцы казались лишенными плоти костями. Это был живой труп, голая мумия, тень человека, который уходит в небытие и которого некому оплакать. Но его глаза пылали ненавистью, губы шевелились, с натугой шепча слова на местном наречии, которое я понимал с огромным трудом. Что это – старофранцузский диалект? Я уже давно уяснил, что попытки идентифицировать язык слишком часто приводят к заблуждению.

– Ты похитишь наше последнее сокровище, принц Сереброкожий?- Он свирепо смотрел на меня, пытаясь поднять дрожащей рукой окровавленную погремушку, украшенную маленькими черепами животных.- Твой народ отнял у нас все, чем мы владели. Вы оставили нам только позор, и мы не заслуживаем ничего кроме смерти.- Я не видел смысла убивать его. Убийство беспомощных созданий всегда внушало мне омерзение, и по этой причине я служил мишенью для насмешек в Мелнибонэ, когда был молод. Старик был все равно что мертв, его хриплое дыхание замедлялось, вырываясь из груди с все большей натугой. Но невзирая на свою немощь, он продолжал шептать мне, распростершись на грубых носилках:- Я Ипкаптам, Два-Языка.

По его телу разливалась смертельная бледность. Какая-то сила по капле вытягивала из него жизнь, но мой меч, который я к этому времени вновь вложил в ножны, не был в этом повинен.

– Мои люди погибли?- спросил он.

– Все, кому вы приказали сражаться со мной,- ответил я.- Зачем вам потребовалось убивать меня?

– Ты наш враг, Бледный Ворон, и знаешь об этом. У тебя нет души. Ты хранишь ее в теле птицы. Ты обратил против нас свою сталь. Ты заберешь самые дорогие для нас сокровища и слишком многое узнаешь о страстях наших покровителей. Какая разница, где мы теперь окажемся и с чем нам доведется столкнуться? Алчность и глупость людей втаптывают в грязь их самые сокровенные мечты. На нас лежит печать человеческого проклятия, и мы вымираем в этой сфере. Останется лишь легенда о том, как мы обманывали себя, о том, как мы уверовали в свое превосходство.

Пукавачи пришел конец. В мире есть только две реальности, которые имеют значение – голод и внезапная смерть…

Эта речь истощила его силы. Я мягким движением руки предложил ему отдохнуть, но он не умолкал:

– Ты и есть тот мужчина, которым стал юноша?

Я не понимал его и решил, что он бредит. Но потом он отчетливо произнес:

– Только старики, женщины и дети будут оплакивать пукавачи. Наше древнее племя смирилось с гибелью. Нас больше нет. Когда-нибудь даже наше имя будет забыто.

Теперь, когда кровавое упоение схваткой улеглось, моим первым побуждением был успокоить его, но я не знал, как это сделать.

Я опустился на колени среди красных комков плоти, в которые превратил его людей, и взял сморщенную ладонь старика.

– Я не желал вам зла и шел бы своей дорогой, если бы вы не напали на меня.

– Знаю,- ответил он.- Но мы знаем и то, что наш смертный час уже пробил. В наших записях указано, что черный клинок уничтожит нас, если мы выпустим его на волю. Все, что мы пытались свершить, заканчивалось неудачей. Клятвы остались неисполненными и высохли на умирающих губах. Нам пора умереть. Все наши сокровища украдены. Все наши похвальбы оказались пустыми. У нас отняли достоинство. Нам нечего принести к своим очагам, кроме позора. Поэтому мы умерли с честью, пытаясь вернуть себе черный клинок. Ведь это твой сын похитил его?

Изможденное лицо старика казалось черепом, обтянутым пергаментной кожей. Его глаза сверкнули, но, прежде чем я успел ответить, вновь угасли.

– Но, может быть, ты не имеешь к нему никакого отношения?- Шаман приподнялся в носилках и вытянул руку, чтобы прикоснуться ко мне. Он чуть слышно запел, но я понял, что он обращается не ко мне, а к духам, в которых верил. Старик заглядывал в мир, становившийся намного более реальным для него, чем тот, который он покидал.

Он умер сидя и оставался в этой горделивой позе до тех пор, пока я не уложил его и не закрыл ему глаза. Его люди умерли так, как хотели – с честью пали в бою против старого врага. Их останки казались крохотными, словно трупики детей, и меня охватили мучительные угрызения совести. С другой стороны, эти люди упорно пытались меня убить. Взяв верх, они уже сейчас обдирали бы кожу с моего еще не остывшего тела.

В конце концов я решил не хоронить их, а оставить на съедение стервятникам, которые кружили над моей головой, привлеченные дуновением ветра, пропитанным запахом крови.

Вскоре я смог отчетливо рассмотреть то, что предстало моим глазам, но все же был озадачен. Я увидел огромного слона с открытым паланкином и каноэ из березовой коры вместо полога. На слоне сидел индеец, одежда и украшения которого напоминали наряды какатанава и племен, некогда населявших леса Северной Америки. Может быть, это могиканин? Я решил, что передо мной один из вождей. Не обращая внимания на слетевшихся грифов, он пристально разглядывал то, что его окружало.

Это зрелище казалось мне еще страшнее из-за полного безмолвия.

Черный, ужасный на вид и абсолютно бесшумный смерч, тонкий и бушующий у основания, широкий и зловещий вверху, казался почти идеальной перевернутой пирамидой. Он загораживал путь от берега к острову, каким-то устрашающим образом гармонируя с золотой башней, стоявшей позади. Серебряная тропа внезапно оборвалась, как будто смерч поглотил ее. Исчезла и дорожка, проходившая к острову по льду. У меня возникло ощущение, что я приблизился к центру мира. Однако по сравнению с тем, что ждало меня впереди, пройденный мной путь казался легкой прогулкой.

Все силы, враждебные Равновесию, собрались здесь, чтобы дать бой его защитникам. Теперь мы имели дело не с противоборствующими философиями Закона и Хаоса, а с самим Духом Лимба, безумным, но могущественным созданием, которое стремится к смерти, жаждет смерти, но не только для себя. Он хочет, чтобы все сущее кануло в небытие, поскольку только все сущее он считает равным себе. Когда все иные убеждения терпят крах, остается лишь один логичный выход – убить себя и всех тех, до кого дотянутся твои руки. Пример фашистской Германии подсказывал мне, что мимолетные злобные сны порождают чудовищ, ночные кошмары которых определяют существование всех нас.

Невзирая на свой обычный скептицизм я не сомневался, что именно эта рвущаяся на свободу сила приняла вид сверхъестественного смерча. Не было никаких сомнений и в том, что он намерен преградить путь тем, кто бросил ему вызов. Я понимал, что присутствую при магическом событии значительного масштаба. Я оглядывался в поисках укрытия, буквально физически чувствуя, как вокруг меня сгущается злоба. Вся злость мира сконцентрировалась в этом неподвижном вихре. Будь я по-прежнему верующим, то решил бы, что передо мной воплощение самого Сатаны. Я благоговел перед одиноким воином, который отважился бросить ему вызов.

Сейчас меня окружала гнетущая томительная тишина. Двигаться вперед было практически невозможно. Можно было подумать, что я иду сквозь плотную жидкость, а не воздух.

Огромное животное оказалось мамонтом; как и индеец, оно застыло в неподвижности.

Потом я увидел в тени огромного мамонта женскую фигуру. Она стояла лицом к смерчу, положив стрелу на тетиву лука. Ее хрупкие плечи укутывала белая накидка, которую она отбросила назад, чтобы та не мешала целиться.

Время остановилось. Даже мои собственные движения замедлились.

Я заставил себя двигаться вперед, надеясь, что глаза не обманывают меня и видят именно ту женщину, которую я хотел увидеть.

Чуть приблизившись к ней, я понял, что не ошибся. Это действительно была Оуна! Я попытался двигаться в ее сторону, и внезапно меня ошеломил могучий оглушающий рев. Он был похож на звук рога, разносящийся по всем измерениям мультивселенной. Он эхом повторялся вновь и вновь; казалось, он будет звучать вечно.

Смерч дрогнул, взвизгнул и яростно завертелся. Он полностью вернулся к жизни! Я видел внутри него омерзительные лица и конечности.

Поток воздуха отбросил назад мои волосы и одежду, словно ощупывая и изучая меня. Потом ветер еще усилился. Теперь вся сцена обрела подвижность.

Сквозь страшный рев послышалась чистая нота флейты. Моя жена натянула тетиву. Я хотел окликнуть Оуну, но боялся отвлечь ее. На что она надеялась? Неужели думала, что сможет убить смерч – причем сверхъестественный – стрелой, пущенной из лука? Почему Оуна так спокойна перед лицом смерти? Неужели она не чувствует силу этого чудовища? Или она в трансе? Погрузилась в сон внутри сна?

И кто играл на флейте, звук которой я слышал?

Вновь поддавшись инстинктам, я не задумываясь помчался по тропе, крича Оуне, чтобы она остановилась, подождала. Но из-за бешеного рева смерча она не слышала меня. Она медленно шла странной неестественной походкой. Неужели она и впрямь погрузилась в транс?

Казалось, высокий индеец знает меня. Он попытался остановить меня движением руки.

– Только она может проложить по льду Серебряную тропу. Там, где она пройдет, для нас откроется путь. Но сейчас она преодолевает сопротивление всех ветров мира. Эти ветры сошли с ума. Она борется с лордом Шоашуаном!

Я что-то крикнул ему в ответ, но мои слова унесли яростные воздушные вихри.

Внезапно меня по лицу хлестнул порыв ледяного ветра. Я на мгновение ослеп, а когда зрение вернулось ко мне, Оуна исчезла.

Я почувствовал, что за моей спиной кто-то находится.

Индеец взбирался на спину своего мамонта. За ним по берегу шагала группа воинов, словно сошедших со страниц "Сумерек богов". Если забыть о том, что не все из них были скандинавами, эти люди казались мне скопищем самых отвратительных и грубых викингов, каких я только мог себе представить. Я немедленно потянулся за мечом.

Их главарь шел впереди толпы. На нем был зеркальный серебристый шлем. Я уже видел его однажды. Я знал этого человека. В глубине моей души вместе со страхом зрело удовлетворение оттого, что мои инстинкты не обманули меня. На сцене вновь появился Гейнор Проклятый.

Даже если бы я не узнал его по шлему, мне был отлично знаком этот гулкий насмешливый хохот.

– Что ж, кузен, я вижу, ты услышал звук моей трубы. Кажется, он немного испугал тебя.- Гейнор поднял отделанный медью и бронзой кривой бычий рог, висевший у него на поясе.- Это был второй гудок.

Третий возвестит о конце всего сущего.

Потом Гейнор выхватил свой меч. Он был черным. Он выл.

Мной овладело отчаяние. Я должен был помочь своей жене. Но в таком случае на меня со спины нападут Гейнор и его дикарское воинство.

Внезапно Равенбранд овладел моей душой, сознанием и мыслями. Я обнажил его, не задумываясь.

Я начал приближаться к викингам, облаченным в доспехи.

Вновь послышался тонкий мягкий звук костяной флейты. Он слаженным аккордом отразился от горных вершин. Гейнор выругался и повернулся, изливая ненависть на индейца, который сидел на шее мамонта, скрестя ноги, закрыв глаза и, надув щеки, играл на своем инструменте.

С клинком Гейнора что-то происходило. Он изогнулся и затрепетал в руке хозяина. Гейнор прикрикнул на него, схватил его обеими руками, пытаясь справиться с ним, но безуспешно. Неужели я был прав, и флейта имела власть над мечом?

Потом мой собственный клинок буквально потянул меня к тропе и к Оуне. За спиной раздавались крики Гейнора и его людей. Я от всей души надеялся, что индеец отвлек их и они забыли обо мне. Я должен был помочь своей жене, самому дорогому для меня человеку, своей единственной святыне.

– Оуна!

Мой голос заглушили хохочущие ветры. Всякий раз, когда я пытался окликнуть жену, поток воздуха относил мои слова прочь. Я слышал и ощущал только вибрацию меча, которая непостижимым образом слилась в гармонии с завыванием вихря. Неужели этот клинок – предатель?

Неужели он заодно с ревущим черным смерчом, в глубине которого я видел свирепое лицо, с торжеством взиравшее на одинокую женщину, продолжавшую идти к нему решительной походкой, натянув тетиву, словно собираясь выстрелить в оленя?

Из смерча вырвался черный туман. Его длинные щупальца потянулись к Оуне, окружая и охватывая ее, но она, продолжая целиться, то входила в туманную пелену, то выпрыгивала из нее, словно девочка, играющая в "классики" Потом она пустила стрелу.

Огромная перевернутая башня из пыли и воздуха закричала. Что-то очень похожее на смех вырвалось из нее, и от этого звука меня замутило.

Я побежал, ускоряя шаг, и наконец ступил на тропу, которая теперь плескалась под моими ногами словно ртуть. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить равновесие и убедиться, что я не тону в ней. Напрягая волю, я мог идти по тропе и даже бежать.

Я побежал, и в тот же миг Оуна пустила вторую стрелу, а секунду спустя- третью. Они вонзились в лицо смерча, образуя букву "V". Смерч взревел и заметался, пытаясь избавиться от стрел. В его глазах светился разум, но было видно, что он не способен совладать с собой. Лорд Шоашуан продолжал гримасничать и хохотать, его щупальца вновь начали смыкаться, втягивая мою жену в толщу вихря.

В третий раз пропела флейта.

Какая-то сила с яростью выдернула Оуну из объятий смерча. Судя по всему, стрелы при помощи флейты оказали какое-то загадочное магическое воздействие. Оуну отбросило назад к тропе, и теперь она лежала на мерцающей серебристой полосе крохотной кучкой костей под белоснежной накидкой из бизоньей шкуры.

Я окликнул ее и промчался мимо, не успев проверить, жива ли она. Мне хотелось одного – отомстить чудовищу и не позволить ему вновь напасть на мою жену.

Меня оглушил пронзительный вопль, я вдохнул зловонный воздух и оказался перед еще более мерзким лицом, которое злобно взирало на меня из глубины вихря. Оно облизнуло темно-синие губы, раскрыло желтую пасть и высунуло язык, чтобы схватить меня.

В тот же миг мой Равенбранд рассек его язык надвое и ликующе взвыл, словно пес, нагоняющий добычу. Еще одно движение клинка – и язык распался на четыре части. В отвратительных глазах смерча вновь мелькнул разум; он понял, что ему противостоит не простой смертный. Я знал, что пока Равенбранд соприкасается с моей плотью, я остаюсь полубогом. Смертным, который обрел могущество богов и может их убивать.

Я рассмеялся, глядя в эти широко распахнутые глаза. Я зашевелил губами, копируя движения окровавленной пасти смерча, которая втягивала в себя рассеченный язык и возвращала ему прежнюю форму. И пока вся его энергия уходила на то, чтобы восстановиться, я вновь напал на него, а в толще перевернутого конуса, непрерывно сменяя друг друга, возникали все новые лица, как будто смерч выбирал наилучший способ уничтожить меня.

Но он не мог это сделать. Я скармливал ему похищенные души десятков недавно убитых существ. Это были свежие души, и, что важнее, смерчу приходилось поглощать их в одиночку. Мной овладел знакомый ужасающий экстаз, отведав который ты уже никогда не забудешь это чувство, всегда будешь его страшиться и жаждать. Жизненная энергия моих жертв наполнила мое человеческое тело и превратила его в нечто неестественное и вместе с тем сверхъестественное, в канал, по которому передавалась темная сила клинка. Теперь я принадлежал ему без остатка.

Меч вонзился в чрево Шоашуана. Только Равенбранд знал, куда нужно наносить удары, ведь только он полностью находился в плоскости демона, могущество которого я однажды пытался обуздать. Но теперь у меня не было столь благородных целей. Я боролся за свою жизнь и душу.

Хлынувшая в меня черная энергия обострила мои чувства. Меня переполняло ощущение жизни, мое сознание было совершенно ясным. Я без труда отражал каждую попытку щупалец схватить меня. Я бешено хохотал, вновь и вновь атакуя голову смерча, а он визжал, вопил и содрогался, грозя сокрушить окрестные горы.

Не знаю, в какой мере я оставался Ульриком, а в какой – Эльриком Мелнибонэйским, но я старался не терять связь с ними обоими. Мне казалось, что к ним приковано внимание тысяч существ, привлеченных энергией Черного клинка. Может ли добро возникать из зла подобно тому, как зло порой рождает добро? Это не парадокс, а факт человеческого существования. Я обоими руками вонзил меч в что-то, напоминавшее яремную вену Шоашуана, и был вознагражден. Смерч внезапно расплылся огромным зловонным облаком и облил меня своими внутренностями и кровью. Я был наделен невероятной силой, но липкая зеленая каша сковывала каждое мое движение и затвердевала на моей коже.

Я нанес противнику смертельный удар, но теперь оказался совершенно беспомощен. Вихрь закружил меня и швырнул на Серебряную тропу точно так же, как прежде Оуну. Я упал плашмя, но не выпустил из рук меч, сумел подняться на ноги, и в тот же миг увидел чудовищного белого бизона, который мчался ко мне.

Мои инстинкты и кровожадность клинка слились в едином порыве. Я выставил черное лезвие вперед словно шпагу и вонзил его в грудь огромного животного. Второй удар свалил бизона с ног. После третьего по льду разлилась его кровь.

Я повернулся, торжествуя и ожидая услышать похвалу тех, кого спас.

Первым, что я увидел, было лицо человека, который появился здесь вторым. Оно было таким же бледным, а глаза – такими же красными, как у меня. Он вполне мог оказаться моим сыном; на мой взгляд, ему было не больше шестнадцати лет. На его лице застыл выражение недоверия и испуга. В чем дело? Это был тот самый юноша, которого я видел на острове. Кто он такой? Он не был ни моим сыном, ни братом. Однако в его мрачном лице явственно угадывалось сходство с моими семейными чертами.

– Итак,- заговорил я,- враг повержен, господа. Чем еще могу быть вам полезен?- Ответом мне было молчание.- Или вам не по нраву подобные приключения?- Меня все еще переполняли самодовольство и эйфория, вызванные кровопролитием.

Потом я заметил, что мужчины смотрят на меня с осуждением, как будто я сделал что-то неподобающее или даже совершил преступление.

Айанаватта выступил вперед. Выхватив меч из моих рук, он бросил его на тропу. Потом он развернул меня и указал на то, что лежало за моей спиной:

– Она должна была провести нас по льду. Только Белая женщина-бизон способна пройти Серебряной тропой. Теперь она мертва.

Это была Оуна. Ее белая накидка из бизоньей шкуры пропиталась кровью. Раны на ее теле располагались именно там, куда я наносил удары мечом. Мало по-малу мной овладевал ужас содеянного. Я поднял меч и швырнул его над лед подальше от тропы.

Оуна спешила мне на выручку, а я в боевом угаре погубил ее!

Глава 19. Сияющая тропа

Она была золотой, когда Рим еще не был основан.

Когда Греции не было – философские видела сны.

Она эпохи наблюдала, как развивался Человек, Ее слава была долгой, но пришел упадка век.

Альберт Остин, "Древняя, в древние дни, Атлантида дремала"

Не веря своим глазам, я побрел к останкам Оуны. Неужели я действительно убил свою жену? Я желал лишь одного – чтобы загадочное животное, рассеченное моим клинком, оказалось иллюзией, фантомом.

Ветер унесся прочь, оставив после себя звенящее, полное ликования безмолвие. Я слышал звук собственных шагов, чувствовал сладковатосоленый запах крови. Я опустился на колени и протянул руки к знакомому, еще теплому лицу.

Меня оттолкнули, и я распластался на тропе. Юноша-альбинос, которого я впервые увидел на острове, наклонился над моей женой и быстро укутал ее в бизонью шкуру. Не медля ни секунды, он помчался к огромному пирамидальному городу. Серебряная тропа возникала перед ним и не исчезала за его спиной. Я встал, собираясь бежать за ним, но меня оставили силы. Я лишился меча. Украденная энергия покидала мое тело.

Я споткнулся и упал на зыбкую тропу. Мои ладони погрузились в ртуть. Я попытался ползти. Мой горестный вопль донесся до самых отдаленных миров.

Потом рядом со мной появился Лобковиц, и они с индейцем помогли мне встать.

– Он надеется спасти ее,- сказал Лобковиц.- Еще есть шанс. Видите?

Даже мертвая, она может прокладывать дорогу.

– Почему вы позволили мне…- Я осекся. Я не из тех людей, которые обвиняют других в своих ошибках, но то, что случилось, я не мог представить даже в самом кошмарном сне. Мной овладело ужасающее смятение; воспоминания Эльрика столкнулись с моими и слились в общем раскаянии. Только теперь я вспомнил, кто я на самом деле такой.

Каким образом Эльрику удалось до такой степени подчинить меня себе?

Я огляделся, ожидая, что он появится рядом, как это было при нашей первой встрече в фашистском концлагере. Однако теперь наша взаимосвязь была намного глубже.

Лобковиц кивнул индейцу.

– Сэр Айанаватта, если бы вы подхватили его под другую руку…

Айанаватта сразу взялся за дело, они вдвоем потащили меня к нетерпеливо дожидавшемуся мамонту и посадили на его спину.

Теперь я понял, почему они так торопятся.

Викинги возвращались. Они уже бежали к тропе, которая была доступна как для них, как и для нас. Они перегруппировались, сомкнувшись вокруг своего главаря в зеркальном шлеме. Я слышал их голоса, эхом разносившиеся над поверхностью замерзшего озера. Неужели они собирались напасть на нас?

Я попытался вырваться, чтобы подобрать свой меч, но двое мужчин крепче стиснули мои руки, а я был слишком слаб, чтобы их одолеть.

– Не бойтесь Гуннара и его людей,- сказал Лобковиц.- Мы укроемся в городе еще до того, как они настигнут нас.

– Как только мы окажемся за воротами, он не сможет причинить нам вреда,- подтвердил его спутник.

Увидев, что молодому человеку ничто не угрожает, я испытал громадное облегчение. Он замедлил бег, миновал ворота и исчез. Я вновь оглянулся.

Гуннар – или Гейнор – продолжал преследовать нас. Перспектива казалась мне искаженной. Он и его люди либо были слишком далеки от нас, либо слишком малы по сравнению с мамонтом. Может быть, все это – иллюзия или еще один сон? Могу ли я доверять собственным глазам, собственным чувствам? У меня было такое ощущение, словно я невероятно увеличился в размерах и вместе с тем утратил часть своей плоти. Моя кожа надулась, как воздушный шарик, готовый лопнуть. Моя голова пылала, словно в лихорадке. Окружающий мир деформировался и обрел подвижность. Мамонт то увеличивался, то уменьшался в размерах.

Меня мутило, глаза болели, я не мог держать голову прямо.

У ворот я окончательно потерял сознание, а когда очнулся, мы уже находились за высокими стенами города Какатанава. Мной овладело неожиданное ощущение безопасности. Молодого человека с телом моей жены здесь не было. К моему изумлению, обширное пространство вокруг гигантского города словно вымерло. Однако, приближаясь к нему по проходу в горах, я видел признаки кипучей деятельности. Казалось, все это было туманной иллюзией, сном, лишенным сколь-нибудь разумного смысла. Разве может такой огромный город создавать впечатление пустынности?

Даже мамонт, казалось, удивился; он поднял хобот и качнул головой, со свистом рассекая бивнями воздух, и протрубил приветствие, ответом которому была тишина, если не считать эха, разнесшегося среди безлюдных ярусов и далеких горных вершин.

Куда исчезли какатанава, индейцы-гиганты, которое привезли меня в бездну Нихрэйн, а затем в этот мир? Я попытался высвободиться из рук, заботливо поддерживавших меня. Я хотел получить ответы на свои вопросы. Кажется, я что-то говорил, не в силах остановиться. Потом я погрузился в глубокий сон. Но он не принес мне облегчения. Меня мучили сны, такие же беспокойные, как мое нынешнее существование, и столь же загадочные.

В этих снах я встретил тысячи воплощений Оуны, женщины, которую любил; в этих снах я убивал ее тысячи раз тысячами способов. Я изведал тысячи видов раскаяния и невыносимого горя. Но в этой душевной агонии я нащупал тонкую нить надежды. Она представлялась мне как едва заметная серая жилка, ведущая от трагедии к радостному избавлению, туда, где исчезают все страхи, унимается тревога и исполняются самые заветные мечты. Что, если Какатанава – это лишь другое название Танелорна, и я смогу обрести здесь покой, вернуть любимую и возродиться к жизни?

– Это не Танелорн.- Я проснулся хорошо отдохнувшим. Чернокожий великан Сепирис смотрел на меня сверху вниз, протягивая мне чашу.

Желтое вино. Я выпил и почувствовал себя еще лучше. Но тут же ко мне вернулись воспоминания, и я спрыгнул с возвышения, на котором лежал.

Я огляделся, ища свой меч. Но кроме платформы, на которой я спал, в помещении ничего не было. Я выбежал в соседнюю комнату, в следующую дверь, и оказался в коридоре. Пусто. Ни мебели, ни людей.

– Это Какатанава?

– Да, город племени, носящего это имя.

– Они бежали отсюда? Я видел их…

– То, что вы видели- это память о том, каким этот город был в пору своего расцвета. Теперь он умирает, и в нем живет лишь горсточка людей, которых вы уже видели.

– Где они?

– Вернулись на свои посты.

– А моя жена?

– Она не мертва.

– Значит, жива? Где она?

Сепирис пытался успокоить меня. Он предложил мне еще вина.

– Я сказал, что она не мертва. Но не говорил, что она жива. Ни дерево, ни чаша, ни щит, ни клинок, ни камень поодиночке уже не обладают таким могуществом. Точка опоры исчезла. Ваша жена будет жить, только если восстановится Равновесие. Но надежда еще не потеряна. Она в единении трех троек.

– Я хочу видеть свою жену!

– Нет. Слишком рано. Нам еще многое предстоит сделать. И если вы не исполните свою роль, никогда не увидите ее.

Мне оставалось лишь довериться Сепирису, хотя в его заверениях таился скрытый смысл. Он обещал, что я вновь увижусь с Оуной, но не предупредил, что она может принять другое обличие.

– Понимаете ли вы, граф Ульрик, что леди Оуна спасла вашу жизнь?- негромко спросил Сепириц.- Вы храбро сражались с лордом Шоашуаном, значительно ослабив его, но именно она нанесла последний решающий удар, отправив составляющие его элементы обратно в двенадцать углов мира.

– Я помню, она пустила стрелы…

– А после того, как вы опрометчиво атаковали князя демонов, полагая, что спасаете жену, она еще раз пришла вам на помощь. Она наконец приняла обличие Белого бизона, который должен был проложить нам последнюю дорогу по льду. У нее огромный опыт борьбы с Шоашуаном.

Понимаете? Она стала великим Белым бизоном. Бизон прокладывает пути. Она умеет строить дороги в иные сферы. В этой сфере она – единственная сила, которой страшатся элементали ветров, потому что в ней заключен дух всех духов.

– Значит, есть и другие элементали?

– Они влились в лорда Шоашуана. Когда-то он был могущественным властителем, имевшим много союзников среди элементалей воздуха, но к настоящему времени поработил их. Однако, хотя двенадцать духов ветров и подчинены его власти, они еще могут освободиться. В этой сфере все ветры служат ему. Именно поэтому он так силен. Он распоряжается элементалями, которые в свое время были друзьями вашей семьи.

– Но стали врагами?

– И будут ими до тех пор, пока подчиняются Шоашуану. Элементали не служат ни Закону, ни Хаосу, и только изредка, сами того не желая, помогают поддерживать Равновесие. Сейчас они против своей воли служат Шоашуану.

– Как он этого добился?

– Именно он должен был похитить Щит Хаоса, при помощи которого ваша жена собиралась проникнуть в этот мир. Лорд Шоашуан подстерег ее в пути и отнял щит. Этого оказалось достаточно, чтобы он сумел сосредоточить свои силы и покорить ветры. Ваша жена вообще не добралась бы до нас, если бы не чары Айанаватты. Его волшебная флейта оказала нам неоценимую услугу.

– Лорд Сепирис, я согласился помогать вам, потому что вы обещали вернуть мне жену. Вы не говорили, что я ее убью.

– Я не был уверен, что вы убьете ее – по крайней мере, в этот раз.

– В этот раз?

– Дорогой граф Ульрик,- сказал Лобковиц, входя в комнату.- Судя по вашему виду, вы достаточно окрепли, чтобы вновь взяться за дело.

– Только если мне объяснят, что происходит. Правильно ли я понял вас, лорд Сепирис? Вы знали, что я убью свою жену?

Я прочел ответ по лицу чернокожего великана, но, заметив печаль в его глазах, не решился бросить ему обвинение. В свое время Лобковиц говорил мне, что все мы – лишь эхо куда более масштабной реальности, однако любой наш поступок в конечном итоге воздействует на природу самой Истины. В наступившей тишине негромко прозвучали слова Лобковица с мягким австрийским акцентом:

– Все, что мы делаем, когда-то уже происходило. Каждое наше действие имеет свой смысл и влечет за собой определенные последствия.

Сепирис с благодарностью посмотрел на него и словно воспрял духом. Я бросил ему вызов, но он не мог дать мне отпор и боялся ответить на мой вопрос.

Тягостное молчание нарушил громкий шум, донесшийся снаружи. Я обошел вокруг помоста, на котором спал. На мне почти не было одежды, но в комнате царило приятное тепло. Я приблизился к окну.

Оттуда открывался вид на дворик, но над нами было еще много этажей.

Древние лианы толщиной с мою ногу взбирались по блестящим отполированным ветрами камням. Среди них росли осенние цветы – огромные георгины и гортензии, чудовищные розы шириной с мои плечи в поперечнике, и только теперь я понял, насколько древен этот город. Теперь диким растениям было здесь гораздо уютнее, чем человеку.

Внутри городской стены в высокой одичавшей траве росли огромные раскидистые деревья. Чуть ниже на другой террасе я увидел целый сад орхидей. Повсюду были поля созревших злаков, загоны для скота, амбары. Но они опустели сотни лет назад. Я вспомнил старую легенду о том, как турки захватили Византию. Им казалось, что они одолели целую империю, но вместо нее обнаружили лишь пустую оболочку – руины обвалившихся зданий, среди которых паслись овцы. Быть может, Какатанава – это американская Византия?

У подножья пирамиды юноша по имени Белый Ворон и его спутник Айанаватта мыли мамонтиху Бес. Казалось, они добрые друзья и находятся в наилучшей физической форме, хотя Белому Ворону никак не могло быть больше семнадцати лет. Черты его лица действительно были типичны для альбиноса, но сходство с моей семьей отсутствовало. Он был похож на другого человека. На человека, которого я хорошо знал. Мне хотелось окликнуть его, расспросить об Оуне, но Сепирис уже заверил меня, что она не мертва. Скрепя сердце я признал его лидерство. Он не просто знал будущее, а все его варианты, которые могли возникнуть, если бы кто-нибудь из нас слишком уклонился от предписанного пути, который, будто сложное заклинание, вовлекал в себя много людей и разнообразные поступки, и которого мы должны были неукоснительно придерживаться, чтобы достичь желанной цели. Это была игра жизни и смерти, о правилах которой можно было только догадываться.

Юноша поднял глаза и увидел меня. Его лицо посерьезнело. Он сделал знак, вероятно, желая успокоить меня. Айанаватта, стоявший рядом, чуть заметно уважительно поклонился мне.

Кто эти аристократы прерий? Я прочел много великолепных книг по ранней истории Северной Америки, но ни в одной из них не нашел упоминания о таких людях как Белый Ворон и Айанаватта. Однако уже при первом взгляд на них я понял, что они состоятельные люди, отважные сильные воины. Они носили дорогую одежду. Их расшитые камнями наряды и оружие были изготовлены искусными мастерами. Оба они, очевидно, пользовались в своих племенах значительным авторитетом. Умащенные маслом выбритые головы, пучки волос на затылках и сияющие орлиные перья, сложные татуировки и серьги старшего из мужчин – все это свидетельствовало о влиятельности и могуществе, которое, впрочем, не бросалось в глаза. Я подумал, что, может быть, эти два человека, как и какатанава,- последние представители своих народов.

Меня вновь охватило чувство, что я нахожусь в вымершем городе. Я еще раз бросил взгляд на его террасы, уходившие в облака, которые скрывали верхние ярусы.

Обернувшись, я видел ледяное озеро за городской стеной и зубчатые горные пики вдали. Весь этот мир казался безжизненным. Что Сепирис говорил об обитателях города? Должно быть, в свое время он давал приют миллионам людей. Я спросил Лобковица о том, что здесь было. Он медлил с ответом, поглядывая на Сепириса.

– Думаю, теперь об этом можно говорить, ничего не опасаясь,- произнес тот, пожав плечами.- Находясь здесь, мы никак не можем повлиять на события. Что бы мы ни сказали, последствия останутся неизменными.

Теперь только один наш поступок мог бы что-то изменить, и я боюсь…- Он умолк, опустив голову и закрыв глаза.

Я отвернулся от окна:

– Где какатанава? Где население этого города?

– Вы уже видели всех, кто остался в живых. Известно ли вам другое название этого города- на языке какатанава? Вижу, что нет. Его называют Икенипванава- в приблизительном переводе это означает Гора Древа. Вы знаете о нем? Вероятно, вы знаете только о Древе. О нем упоминают очень многие мифы.

– Я не знаю о Древе, сэр. Сейчас меня больше всего интересует моя жена.

Вы сказали, что она может вернуться к жизни. Разве время можно обратить вспять?

– Да, и очень легко, однако это не принесет никакой пользы. Событие уже состоялось. И повторится вновь. Содержимое вашей памяти не так-то просто изменить!

– Что же изменилось в этих стенах?

– Ничего. По крайней мере, за последние сотни лет. Или даже тысячи.

Стоя на льду, вы видели фантом опустевшего города, создаваемый теми, кто охраняет источник самой жизни. Отражающие стены города выполняют много функций.

– Неужели никто не приходил в город, желая увидеть, что он из себя представляет?

– Каким образом? До последнего времени это озеро было наполнено расплавленным камнем, из которого состоит планета. Переправиться через него было невозможно, и никто не хотел этого делать. Но потом холодный Хаос совершил свое мрачное колдовство, и озеро стало таким, каким мы его видите. Именно этим занимались Клостерхейм и его спутники. В ответ Айанаватта и Белая женщина-бизон проложили тропу, но, разумеется, наши враги воспользовались ей. Мы строим дороги, но не можем помешать другим ходить по ним после нас. Я ничуть не сомневаюсь, что уже очень скоро они разгадают нашу уловку и найдут способ войти в город. Поэтому мы должны как можно быстрее сделать все то, что задумали.

– Насколько я понимаю, время как таковое здесь не существует.- Я начинал сердиться, подозревая, что меня водят за нос.- А значит, и спешки нет.

Князь Лобковиц чуть заметно улыбнулся.

– Не все иллюзии одинаково убедительны.- Казалось, он хочет ограничиться тем, что уже сказал, но все же добавил:- Это последняя сфера мультивселенной, в которой крепость какатанава имеет физическую форму. Во всех других она преобразовалась.

– Преобразовалась? Это была крепость?

– Ее преобразовало то, что в ней содержалось. То, что она должна была охранять. На одном из этапов истории мультивселенной это был огромный величественный город, замкнутый в себе, но тем не менее готовый помочь всякому, кто приходит к нему в поисках справедливости.

Наподобие города, который вы зовете Танелорном, он обеспечивает порядок и покой для всех своих обитателей.

Человеческая история невероятно изменчива. Страсти и алчность определяют пути развития народов, но не затрагивают их идеалы.

Однако без перемен мы бы умерли. Простые человеческие чувства, которые сокрушили тысячи империй и Золотых веков, грозят поколебать устойчивость мира. Это история любви и ревности, но она хорошо знакома вам.

Эта крепость была возведена для охраны символа. Поначалу он был именно символом. Однако вера и творчество людей постепенно делали его все более реальным. В конечном итоге символ и изображающий его предмет стали одним и тем же. Они слились, и это укрепило их, но также сделало их опасно уязвимыми. Ведь по мере того как символ приобретал физическую форму, в его судьбу все больше вмешивались поступки людей. Теперь символ и реальность едины. Мы наблюдаем последствия этого союза. Последствия того, что, в сущности, создали своими руками.

– Вы говорите о символическом дереве?- спросил я. Мне на ум приходила только германская традиция поклонения деревьям, память о которой сохранилась в нашем обычае ставить на Рождество елку.- Или о самой мультивселенной?

На лице Лобковица отразилось облегчение.

– Вы уловили парадокс? Мультивселенная и дерево – одно и то же, они заключены друг в друге. Это страшная дилемма человеческого бытия.

Мы способны уничтожить саму основу нашего существования. Наше воображение порождает реальность и уничтожает ее. Но оба они в равной степени способны создавать иллюзии. Разумеется, наихудшая из них – это самообман. Из этой фундаментальной иллюзии возникают все остальные. Это великий поток, который уносит нас прочь от спасения.

Именно он положил конец Золотому веку, царившему в этом городе.

– Вы утверждаете, что мы не можем надеяться на спасение?

Лобковиц положил руку мне на плечо.

– Такова судьба Защитника Человечества. Наша общая судьба. Время и пространство- бесконечный поток. Мы боремся за установление равновесия в мультивселенной, но нам не суждено увидеть его плоды.

Таков наш удел, бремя, возложенное на нас и наших единомышленников.

– И эта дилемма вновь и вновь повторяется в бесчисленных вариантах одних и тех же судеб, историй и битв?

– Повторение – это основа жизни. Именно повторение так радует нас в музыке, в различных видах искусства, в науках. В конце концов, мы сами воспроизводимся путем повторения. Но когда многократное повторение приводит к застою, наступает пора перемен. В старую древесину нужно влить свежий сок, понимаете? Именно это мы пытаемся сделать сейчас.

Но сначала мы должны собрать воедино все элементы. Понимаете ли вы, чего мы надеемся достичь, граф Ульрик?

Я был вынужден признать, что совершенно сбит с толку. Подобные философские тонкости слишком сложны для моего незамысловатого ума.

Но я сказал:

– Кажется, понимаю.

Однако я понимал лишь, что если сыграю свою роль, то мне вернут Оуну, а все остальное было мне безразлично.

– Идемте,- сказал Сепирис, едва ли не с жалостью глядя на меня.- Нам пора подкрепить свои силы.

– Что представляет собой этот город?- спросил я.- Нечто вроде центра мультивселенной?

Моя растерянность не укрылась от Лобковица.

– У мультивселенной нет центра, точно так же как его нет у дерева. В этом месте встречаются естественное и сверхъестественное, здесь сливаются ветви мультивселенной. Их пересечения порождают непредсказуемые последствия и угрожают всему сущему. Размеры теряют смысл. Именно поэтому так важно сохранять первоначальный ход событий. Проложить дорогу и держаться ее. Действовать группами именно с тем количеством участников, которое было предписано. Только так мы можем научиться управлять Хаосом и находить путь в Поле Времени. Вы заметили, что очень многие люди здесь имеют разные размеры? Это показывает, сколь сильный удар был нанесен Равновесию.- Лобковиц умолк и посмотрел на террасы огромного города, которые возвышались друг над другом, исчезая в клубах белых облаков.

– Какатанава веками строили этот город, по кусочку разбирая гору, которая стояла на его нынешнем месте,- рассказывал Лобковиц, пока мы шли, минуя пустые жилища, мастерские и конюшни.- Это был великий цивилизованный народ. Они жили под руководством Закона. Всякого, кто искал у них защиты, они принимали под свое покровительство при одном условии, что он будет служить Закону. Их жизнь была подчинена одной цели – беречь дерево, которое они обязались охранять. Целый народ существовал только для того, чтобы служить дереву, лелеять его, защищать, делать все, чтобы оно продолжало расти. Это был знаменитый, уважаемый народ, здравомыслие и мудрость которого славились на всю мультивселенную. Великие короли и вожди других народов посылали сюда своих сыновей, чтобы те узнали пути народа какатанава. Учиться мудрости Народа Древа приходили даже из иных сфер. Белый Ворон, разумеется, продолжает древнюю традицию своей семьи…

Я сказал, что, если мне не изменяет память, слово "какатанава" означает "народ кольца". Почему он назвал его "народом древа"?

Лобковиц улыбнулся.

– Дерево находится в кольце. Время – это кольцо, а дерево – это мультивселенная. Кольцо – это сфера, в которой заключено все.

Пространство – лишь одна из размерностей этой сферы.

– Пространство – одна из размерностей времени?

– Именно так.- Лобковиц просиял.- Как только вы это осознали, очень многое становится понятным.

От продолжения этой загадочной беседы меня избавил отрывистый вопль. У меня замерло сердце, я бросился к ближайшему балкону. На зазубренный горизонт наползали темные тучи, собираясь вокруг одного из самых высоких пиков. Они клубились, растягиваясь и сокращаясь, словно в судорожной попытке принять форму живого существа.

Подстегиваемые всеми ветрами, они образовали огромную фигуру лорда Шоашуана. Из нее вырвалась длинная вереница облаков и, промчавшись над озером и стенами города-крепости, хлестнула по нам словно бичом.

Мы не успели укрыться.

Даже у Сепирица остался тонкий рубец на шее- там, куда пришелся удар облаков. Мне почудился страх в его глазах, но когда я вновь на него посмотрел, он улыбался.

– Ваш старый друг ополчился против нас,- сказал Лобковиц.- Это первая проба его сил. Отныне нам не будет покоя. И если Гейнор Проклятый преуспеет, нам суждено вечно мучиться в предсмертной агонии.

Я приподнял брови. Лобковиц говорил совершенно серьезно.

– Если Равновесие будет уничтожено, время как таковое перестанет существовать. Это значит, что мы замрем на месте, сохраняя сознание, но неподвижные, и этот миг, предшествующий забвению, растянется для нас до бесконечности.

Забыв о еде, мы смотрели, как сине-черное пятно облаков сгущалось и перестраивалось вокруг горных вершин. В другой части галереи послышался крик, и мы увидели поверх огромных городских ворот исчезающую тропу, которую Айанаватта создал звуком своей флейты.

Она разлилась по льду словно испаряющаяся ртуть, и люди, шедшие по ней, перепрыгивали от одной лужицы к другой. Их фигурки казались крохотными. Это были не какатанава. Сначала я принял их за эскимосов в толстых меховых одеждах, но потом заметил, что у их предводителя нет лица. Там, где ему полагалось быть, сверкал отраженным светом столь знакомый мне зеркальный шлем. Рядом с ним шагал другой человек, которого я тоже помнил, а с другой стороны- мужчина меньшего роста, также знакомый мне. Но они были слишком далеко, чтобы рассмотреть их лица. Вне всяких сомнений это были воины человека в шлеме.

Те самые викинги, которые пытались помешать нам добраться до крепости.

– Время податливо,- сказал Лобковиц, предвосхищая мой вопрос.- Гейнор теперь зовется Гуннаром Обреченным. Он вновь собрал себя воедино, но не отваживается жить без шлема, поскольку все его лица существуют одновременно. Сейчас он находится в вашем двенадцатом веке, как и этот город, и многое другое…

Я повернулся к нему:

– Гуннар до сих пор ищет Грааль?

Лобковиц пожал плечами.

– Грааль нужен Клостерхейму. Он стремится к примирению, хотя и странным, извращенным способом. Гуннар ищет смерти с тем же упорством, как другие ищут сокровища. Но не только своей смерти. Он жаждет погубить все сущее. Только так он сможет оправдать самоубийство.

– Он мой двоюродный брат, но судя по всему, вы знаете его гораздо лучше.- Я пытался избавиться от медленно одолевавшего меня ужаса.- Где вы с ним познакомились? В Будапеште или в Вене?

– Гуннар, как и вы, вечен. У вас есть другие "я", другие воплощения, а у Гуннара – другие имена и множество разнообразных личин. Однако родственник, которого вы называете Гейнором фон Минктом, навсегда останется преступным Рыцарем Равновесия, который бросил Равновесию вызов и был повержен. И который вновь и вновь восстает против него.

– Люцифер?

– Видите ли, у каждого народа свой Люцифер.

– Он всегда терпит неудачу?

– Хотел бы я, чтобы это действительно было так,- ответил Лобковиц.- Я должен заметить, что он порой сознает собственную глупость и пытается внести коррективы в свои поступки. Но сейчас мы не можем надеяться на это, дорогой граф.- Он умолк и посмотрел в отверстие стены, опоясывавшей громадную пирамиду.- Гейнор и его спутники принесли в эту сферу могущественное колдовство.

– Как мы будем им сопротивляться?- Я окинул взглядом наш маленький отряд – чернокожего великана Сепирица, князя Лобковица, шамана Айанаватту и Белого Ворона.- Разве мы можем одолеть врага, столь превосходящего нас числом? Мы почти безоружны. Лорд Шоашуан накапливает силы, а нам нечего ему противопоставить. Где мой меч?

Сепириц посмотрел на Лобковица, Лобковиц – на Айанаватту и Белого Ворона, но те ничего не сказали. Сепириц пожал плечами.

– Ваш меч остался на льду. Мы не сможем добыть третий до тех пор, пока…

– Третий?- переспросил я.

Айанаватта указал себе за спину.

– Белый Ворон оставил свой клинок в седле Бес.

Его щит тоже там. Но в любом случае нам не хватает третьего предмета.

Вряд ли мы сумеем разбудить фурна, охраняющего Древо. Он умирает.

Вместе с ним умирает Древо. А с Древом- и Равновесие…- Он беспомощно вздохнул.

Тишину внезапно разорвал пронзительный визг, похожий на скрежет металла о металл, и на льду позади Гейнора и его людей, осторожно пробиравшихся по исчезающей тропе, начал сгущаться темный конус.

Я не сомневался, что мы сумеем одолеть викингов, однако то, что возникало за их спинами, внушало мне панический страх.

Оно вновь завизжало.

Этот звук был полон алчного предвкушения и насмешки. Разумеется, это был лорд Шоашуан. Он вернулся. Гейнор помог ему собраться с силами.

Белый Ворон отвернулся. Он был всерьез обеспокоен.

– Я принял облик ворона и искал своего отца на острове, надеясь, что он поможет нам. Надеясь, что он станет третьим. Но Клостерхейм поджидал меня и заманил в ловушку. Сначала я решил, что вы и есть мой отец.

Когда Клостерхейм покинул остров, там появились какатанава и спасли меня. Они освободили меня и отыскали вас. Но теперь я вижу, что мой отец где-то в другом месте. Он следовал путем своих грез, и его проглотило чудовище. Я думал, что он вернулся к Трону драконов, но даже если он сделал это, то почему-то ушел оттуда. Этого не должно было произойти.- Белый Ворон заговорил тише, с печалью в голосе:- Если я прав относительно того человека, то я не могу с ним сражаться. Я не могу сражаться с собственным отцом.

Я нахмурился:

– Эльрик – ваш отец?

Юноша рассмеялся:

– Нет, конечно. Мой отец – Садрик.

Айанаватта прикоснулся к его руке:

– Садрик мертв. Ты сам сказал, что его проглотил кинэбик.

Белый Ворон был изумлен до глубины души.

– Я сказал, что его проглотили. Но я не утверждал, что он мертв.

Глава 20. Поиск пути

Пиво рекой и отблеск костров.

Под кроны деревьев тебя приведут.

Пусть Мать Голод не тронет наши дома,

Отец Мороз и Брат Смерть стороною пройдут.

Тянуться к небу деревья, к небу с элем подымем чаши.

Пусть правит добро и пройдут стороной все беды и горести наши.

Старинная шотландская песня

Лорд Шоашуан не просто возник над исчезающей тропой. Он черпал энергию из окружающих гор. С севера, юга и запада набегали грозовые тучи. Их черно-серые массы, испещренные белыми точками, стремительно приближались к нам.

Смерч засасывал в себя глину и камни, и в его причудливом конусе появилось хохочущее безумное лицо, пылающее алчным гневом. Теперь Шоашуан был еще сильнее, чем прежде, когда мы с Оуной дали ему отпор. С каждой секундой он увеличивался в размерах. Куски льда взмывали с поверхности озера, подхваченные вихрем.

Вглядевшись в его толщу, я увидел там извивающиеся тела людей и животных, услышал их крики, которые сливались с яростным воем безжалостного Владыки ветров.

Внезапно осознав, кто перед ним возник, Белый Ворон нахмурился, пробормотал что-то себе под нос, повернулся и побежал по длинной изогнутой дороге, соединявшей ярусы города. Сепириц и Айанаватта закричали ему вслед, но он пропустил их слова мимо ушей, лишь бросил поверх плеча загадочную фразу и исчез из виду. Неужели он предал и покинул нас? Где сейчас Оуна? Грозит ли ей опасность? Может быть, Белый Ворон побежал к ней? Кого он принял за своего отца? Гейнора?

Каким образом Белый Ворон надеялся избежать столкновения с ним?

Задавать эти вопросы было бессмысленно. Даже Сепирис был потрясен тем, с какой быстротой проявлялся Шоашуан. Уже сейчас взбешенный Владыка ветров был вдесятеро сильнее, чем в ту пору, когда он преграждал нам дорогу по льду озера.

Князь Лобковиц с мрачным лицом торопливо зашагал вверх по террасам.

Мы поднимались все выше, но смерч увеличивался в размерах, не отставая от нас. По мере того как мы приближались к вершине города, дорожки становились все более узкими, а ветер облизывал нас, словно пробуя на вкус, играя с нами, давая понять, что от его ужасного разума, от его чудовищной разрушительной силы нет спасения.

В нас полетели куски земли и камни. Они выбивали искры из стен и ломали растения. Огромный валун просвистел у моего уха. В Сепириса попали два камня, и он еле устоял на ногах. Часть внешней стены обвалилась. Сквозь брешь я видел крохотные фигурки викингов, которые подходили все ближе, но пока мы могли их не опасаться. Мы не смогли бы дать отпор врагу, даже столкнувшись с ним лицом к лицу. У Сепириса не было меча. Если не считать лука Айанаватты и сабли Лобковица, мы были практически безоружны.

Мы оказались в башне с широким основанием, темно-красными стенами и синими полом и потолком. Спиральная лестница в ее центре, словно серебристый канат, протягивалась к платформе, которая, очевидно, была чем-то вроде исследовательской лаборатории. Вероятно, там ставили алхимические опыты. Судя по всему, Лобковиц знал, что она здесь находится. Он сразу начал взбираться по лестнице.

– Нужно получше рассмотреть противника,- пробормотал он.

Мы полезли следом за ним. На платформе стояли огромные неуклюжие машины, сконструированные в основном из камней, похожих на мельничные жернова, и более мелких деталей из кованого золота и платины. Вероятно, их создатели не умели выплавлять железо.

Массивные шестерни и рычаги приводили в движение множество линз и зеркал. В этих машинах мне чудилось что-то знакомое.

Ну да, разумеется. Во время Первой мировой войны мой отец экспериментировал в Беке с подобными устройствами, правда, меньших размеров. Я понял, что перед нами редкая разновидность камерыобскуры, которая при помощи зеркал позволяет обозревать пространство вокруг города. Эта машина не была чисто механической. В ее работе участвовали и другие силы, характерные скорее для Мелнибонэ, чем для Мюнхена. Сепирис, подчиняясь негромким указаниям и жестам Лобковица, без труда привел ее в движение. Мало по-малу они сфокусировали устройство на площадку у городских ворот.

Я не ошибся. Викингов возглавлял Гейнор. Рядом с ним шел лейтенант Клостерхейм. Третий человек также носил шлем, который закрывал большую часть его лица, но его глаза показались мне на удивление знакомыми. Угловатыми порывистыми движениями он напоминал викингов, но от его фигуры веяло непоколебимой уверенностью и силой.

Я опасался его больше, чем всех остальных.

Викинги выглядели так, словно уже давно не отдыхали и плохо питались.

Они смотрели на демона ветров усталыми взглядами и шли за Гейнором с явной неохотой. Чудовищный смерч пугал их не меньше, чем нас!

Только чужак в черном шлеме пребывал в ином настроении. Его глаза прятались в тени, но губы, полускрытые забралом, улыбались. Я узнал его по этой улыбке и взгляду, и именно она страшила меня больше всего.

Огромные камни продолжали врезаться в стены, оставляя глубокие выбоины. Сепирис рассерженно пробормотал что-то о почтенном возрасте строения, о том, сколь важное значение оно имело на протяжении тысячелетий.

По-моему, он считал, что в этой крепости нам ничего не угрожает, по крайней мере, сейчас, но происходящее влекло за собой куда более грозные и неожиданные последствия, чем ему казалось. Он понял, что недооценивал опасность. До сих пор он даже представить не мог, что события будут развиваться таким образом.

В высокую камеру ворвался ветер с песком и закружил в хитросплетении медных проволок, полированных зеркал, гранитных жерновов, бронзовых осей и блюд с ртутью. Он с шумом, скрежетом и хрустом прикасался к тонким, наполовину сверхъестественным инструментам.

Полированное стекло сверкало и слепило меня. Тонкие трубки звякали и терлись друг о друга.

Шепот Шоашуана причудливым зловещим эхом разнесся под высоким потолком:

– Смертные и бессмертные, вас ждет бесславный унизительный конец.

Смиритесь с тем, что Равновесия больше нет. Его опорный стержень утрачен, его весы вышли из строя. Скоро погибнет и само Древо.

Регулятор мультивселенной не оправдал ваших надежд. Закон торжествует. Вас ждет неподвижное царство абсолютной стабильности.

Времени больше не существует, и я предвижу наступление совершенно иного мироустройства.

– Порядок, который ты нам сулишь – это смерть и застой,- презрительно отозвался Сепирис.- Лорд Шоашуан, ты сам опозорил свое имя, обесчестил и унизил себя. Ты всего лишь громогласный шум, внутри которого пустота. Ты умеешь только уничтожать. В остальном ты значишь не более, чем предсмертная птичья трель.

Послышался гневный стон. Стены покачнулись и покрылись трещинами.

Смерч еще усилил свой напор. Снаружи раздался грохот обвалившейся каменной кладки.

Руки Сепириса порхали по загадочным инструментам. От напряжения его плечи ссутулились. Его взгляд метался по сторонам, как будто он искал слабую точку, в которую нужно нанести удар.

Он считывал сигналы в зеркалах, хмуро рассматривал кружащиеся стекла и трубки.

Помещение содрогнулось, словно от мощного землетрясения. Мои спутники обменялись взглядами. Они явно не ожидали такого натиска.

Снаружи город выглядел искусственным, но внутри он был природной горой. Он и сейчас оставался живой горой. Но у лорда Шоашуана хватило сил поколебать эту гору, грозя ее сокрушить.

За окнами в воздухе летали обломки камня. В центре вихря стояли Гейнор и его люди, глядя на городские ворота, которые некогда были неприступными, но теперь вот-вот должны были рухнуть под безжалостными ударами ветра. Уже сейчас я видел, как они деформируются и трескаются. Железные запоры и петли, которые прежде выдерживали любую осаду, изгибались и скручивались под давлением воздуха.

Раздался оглушительный рев, Наши волосы и одежда разметались во все стороны. Лорд Сепирис что-то кричал мне, подавая знаки, но я не мог понять, чего он хочет.

Блюдо с ртутью вновь начало вращаться, образуя зеркало, и в нем с удивительной четкостью проглянуло мужское лицо. Это был тот самый незнакомец, который пришел вместе с Гейнором и Клостерхеймом. Он смотрел вверх, вероятно, на своего сверхъестественного союзника. У него были такие же красные глаза, как у меня. В них угадывались глубокий ум и опыт. Как человеческая душа может выдерживать бремя всех тех знаний, которыми светились эти глаза? Только Эльрик Мелнибонэйский был достаточно могущественным чародеем и воином, чтобы взвалить на себя такой груз. Я не верил, что на свете есть люди, способные сравниться с ним.

Поверхность ртутного зеркала вспыхнула, и в нем появилась фигура воина в полный рост. На нем были черные доспехи и шлем. Он нес в руке огромный боевой щит в парусиновом чехле. Я не без удивления заметил, что его меч выглядит точно так же, как мой. Только теперь меня впервые осенила догадка. Истина была столь непостижимой, что до сих пор ускользала от меня. Нас должно быть трое. Три меча. Три щита. Но кто несет щиты?

Сепирис оттолкнул меня от зеркала.

– Оно втягивает вас в себя. Оно поглотит вас, если вы не будете осторожны. Уже очень многие стали его добычей.

– Поглотит?- Я рассмеялся.- Мое собственное отражение?

Ко мне подошел Айанаватта. Он буквально излучал уверенное спокойствие и казался воплощением здравого смысла во всем этом безумии.

– Итак, вы поняли,- произнес он, дружески, тепло улыбаясь.- Но вы не первый. Кое-кто сказал бы, что это – судьба вашего друга Гейнора!

Чем ближе я узнавал этого человека, тем больше уважал его, и тем больше он мне нравился. Он был прирожденным лидером. Он был лишен предрассудков, держался со всеми как с равными, но действовал уверенно и весьма осмотрительно. Все по-настоящему великие вожди, такие как Александр Македонский, могли сидеть на слоне вместе с простыми солдатами и тем не менее казаться им живым божеством.

Я хотел спросить Айанаватту, где обитает его народ. Его племенные черты были знакомы мне, хотя я не смог бы точно определить их. Однако тешить свое любопытство было бы сейчас неуместно. События разворачивались слишком стремительно. Мы оказались вместе по воле самых разных обстоятельств. Я не имел ни малейшего понятия о том, каким образом Гейнор и его люди оказались у стен Какатанава, и зачем они сюда пришли.

От надсадного визга у меня разболелись уши. Было такое ощущение, словно в них вонзились иглы и копошатся там. Я как можно плотнее прикрыл их и заметил, что мои спутники чувствуют то же самое. Сепириц нашел немного воска и протянул его нам. Скользкие податливые комочки отчасти ослабили шум. Ко мне подошел Лобковиц, рупором приложил ладони к моему уху, и я расслышал его слова:

– Мы не в силах сражаться с Шоашуаном и его союзниками. Нам не хватает оружия, чтобы дать ему отпор, и сейчас мы можем только отступить. Мы должны покинуть внешний город и искать внутри него глубинную реальность. Мы должны прибегнуть к помощи Дуба скрелингов.

Больше он ничего не мог сказать – ветер завизжал еще громче, его ледяные пальцы проникли мне под одежду, добираясь до тела.

Почувствовав мучительное жжение, я выругался вслух, и в тот же миг в дверном проеме появился Белый Ворон. За его спиной что-то виднелось.

Что-то темное и туманное. Мне отчаянно захотелось выхватить меч и броситься ему на помощь, но потом я сообразил, что вместе с юношей пришла его верная Бес. Опасаясь за судьбу животного, Белый Ворон вернулся к нему и увел с собой. Бес до сих пор несла на спине седло, а поклажа была укутана белой бизоньей шкурой с сине-красной каймой и напоминала горбы верблюда-бактриана.

Мы торопливо пересекли лабораторию, миновали еще несколько комнат, окованных различными самородными металлами, многие из которых были драгоценными. Бес шагала следом за нами. Наши ноги скользили по гладким полам туннелей, на изогнутых полированных стенах плясали наши искаженные отражения. Дважды появлялось мое собственное лицо, увеличенное, превращенное в злобную устрашающую маску. Мои спутники стремились как можно быстрее покинуть это место. Мной овладел безумный горестный смех. Жители Какатанава были близки к тому, чтобы управлять самыми основополагающими реалиями. Что же их погубило?

В конце концов мы втиснулись в хрустальную комнату, в которой едва помещались изогнутые бивни Бес. Я положил руку на ее бивень, и она повернула ко мне невозмутимый бархатистый глаз. Стена за ее спиной опустилась вниз, и я увидел, что мы находимся над бушующим озером кристаллов, которые то вздымались, то опадали.

Сепирис зарычал и забормотал, проводя своим посохом над кристаллами. Они зашипели в ответ, лениво образовали какой-то угловатый предмет и вновь превратились в аморфную массу. Сепирис вновь заговорил с ними. На этот раз они задвигались быстрее и собрались в конус с черным центром.

Мы начали падать.

Я закричал, пытаясь сопротивляться падению, и в тот же миг вершину города заволокло облако серы. Кристаллы разомкнулись словно пасть, грозящая проглотить меня. Я благоговейно смотрел в мир зеленой листвы. Здесь были всевозможные оттенки зелени, они были такими яркими, что едва не ослепили меня.

Окружающий мир с ревом канул в пустоту и исчез.

Мы стояли среди колышущихся ветвей у вершины гигантского дерева.

Земля была так далеко внизу, что я не мог ее разглядеть. Только безбрежное море листвы. Я смотрел сквозь хитросплетение толстых ветвей, сучьев и листьев, дивясь сложности этого организма, растущего из одного-единственного огромного ствола. Уходя вдаль на много миль, массивные ветви несли на себе более мелкие, а те, в свою очередь, разветвлялись вновь. Моему изумлению не было предела. Город заключал в себе гору, а в горе рос этот бескрайний дуб!

Сепириц вздохнул и прыгнул в гущу листвы. Он падал медленно, будто сквозь воду. Я последовал за ним, и все мы начали неторопливо опускаться в полумрак, насыщенный запахом соли и наполненный жизнью. Повсюду протягивались толстые ветви, уходя в бесконечность.

Ствол дерева был так велик, что мы не могли охватить его взглядом. Он был похож на стену без начала и конца. При взгляде на самые мощные ветви также было трудно догадаться, что они из себя представляют.

Масштабы этого организма потрясли меня. Я задумался, увижу ли когданибудь свою жену. Бессильная ярость бушевала во мне. Но я помнил предостережение, которое не раз слышал с тех давних пор, когда начались мои приключения в нацистской Германии: "Каждый из нас, кто участвует в сражении, действует на равных с остальными. Каждый наш поступок имеет свой смысл и влечет за собой определенные последствия." Рано или поздно настанет тот миг, когда я должен буду включиться в игру. Эта надежда поддерживала мой дух, пока мы словно живые пылинки опускались сквозь переплетение реалий, грез и возможностей. Мы погружались в саму мультивселенную, и она окутывала нас.

Бесчисленные оттенки зеленого были испещрены солнечными пятнами.

Время от времени луч золотого или серебряного света ослеплял меня либо освещал таинственный изогнутый коридор в листве. Листья были не просто листьями, но они росли, увеличиваясь в размерах и уходя в бесконечную даль. Ветви были не просто ветвями, а извилистыми серебристыми тропами, по которым ходили мужчины и женщины, не замечая хитросплетения окружавших их путей. Ветви изгибались под разными углами, выпуская все новые, а те образовывали матрицы внутри матриц, миллиарды реальностей, каждая из которых была вариантом моей собственной.

Оуна! Я пристально вглядывался в листву, надеясь хотя бы мельком увидеть свою жену.

Мы опускались вслед за Сепирицем сквозь то, что было материальной реальностью и вместе с тем абстрактным понятием, минуя бесчисленные ответвления, каждое из которых описывало один и тот же человеческий конфликт, как с внешней стороны, так и изнутри – извечный конфликт, извечный поиск равновесия, бесконечный цикл жизни, борьбы, примирения и смерти, который объединяет нас с остальным мирозданием. Однако существуют силы, которые противопоставляют нас мирозданию, и, как ни странно, эти силы – разум и воображение, которое само способно к созиданию. Человек и мультивселенная едины в любви и гневе, в жизни и смерти, в переменах.

Оуна!

Мы падали сквозь золотистые облака тончайших узоров, в сиянии желтых, зеленых и сиреневых оттенков, сквозь обширные пространства алого и серебристого цвета. Глядя вверх, я видел только раскидистые ветви, которые тянулись туда, где находилась вершина пирамиды.

Очевидно, Какатанава занимал гораздо больший объем, чем казалось снаружи. Он стоял на самых верхних ветвях Древа мультивселенной. Но если он охранял крону дерева, то кто охраняет его ствол и корни?

Где моя жена? Приближаюсь ли я к ней, или, наоборот, удаляюсь?

Оуна!

Я медленно проваливался вниз, не в силах остановить падение и вообще как-либо им управлять. Если не считать тревоги за жену, я ничего не боялся. Было непонятно, жив я или уже умер. Но это меня не беспокоило.

Все, что казалось прочным, теряло плотность, когда мы пролетали сквозь него. В свою очередь, призрачные бесплотные видения вдруг становились материальными.

Такого разнообразия масштабов я не мог даже представить. Снаружи я был крохотной пылинкой в бескрайней мультивселенной, но здесь я обрел галактические размеры.

Я перемещался сквозь ткань дерева словно сквозь воду, поскольку масса и размеры были здесь тем инструментом, при помощи которого мультивселенная управляет своими непрерывно меняющимися реальностями, обеспечивая из сосуществование. Вероятно, в падении менялась наша масса, а не масса дерева. Я вдруг заметил, что лишился обычных физических ощущений и чувствую только редкие электрические импульсы, которые пробегали по моему телу, изменяя свой ритм и интенсивность с каждым моим вдохом. Казалось, я дышу не воздухом, а душистым ихором, который кое-кто называет эктоплазмой.

Он словно масло втекал в мои легкие и вытекал наружу; если он и оказывал на меня какое-то воздействие, то только обостряя мое зрение.

Где Оуна? У меня возникло своеобразное ощущение, как будто я "вижу" не только глазами, что в этом процессе участвуют и другие мои чувства, в том числе и обычные – осязание, обоняние и слух. Вероятно, человек более высокого интеллекта нашел бы объяснение этому, но я пребывал в состоянии беспомощного благоговейного трепета. Мной овладело радостное ликование, мне казалось, что я нахожусь рядом с самим Всевышним.

Однажды я оказался в синем пространстве, похожем на лоскут неба в облаках, и меня наполняло чувство умиротворения. Я приобщился к безмятежному спокойствию человеческих душ, обитавших в этом месте.

Я словно бы ненадолго оказался в раю.

Потом я вновь поплыл среди золотисто-зеленых ветвей и увидел своих спутников- наверху и под моими ногами. Я окликнул Лобковица, который находился ближе остальных, и попытался спросить его, где Оуна; но я не мог произносить членораздельные слова и издавал только гулкие раскатистые звуки.

Мой голос обрел свою собственную жизнь и форму и, клубясь, помчался в ярко-алую глубину. Я попытался приблизиться к этому цветовому полю, но гигантская рука ухватила меня и вернула на прежний курс. Мне лишь почудилось, будто бы кто-то сказал: "нам нужно держаться вместе"; я оглянулся и увидел, что это была рука Лобковица, хотя он находился в отдалении и сохранял свои обычные размеры. Рука и ладонь отодвинулись, и я воспринял это как молчаливое предупреждение, что мне не следует пытаться прекратить движение вниз или изменять его направление. Так удивлявшие меня искажения размеров и массы, по всей видимости, были в этом месте заурядным природным явлением. Но что это за место? Мультивселенная? Если так, следовательно, она заключена в одной-единственной горе одной-единственной сферы Мироздания.

Разве такое возможно?

Мои чувства и эмоции теряли остроту. Сама моя сущность испарялась, вливаясь в атмосферу эктоплазмы, в которой я плавал. Страх, нетерпение, тревога за любимых стали абстрактными. Я растворялся в ощущении бесконечности. Я уже не ждал, когда завершится падение, не стремился приблизить конец этого путешествия. Я был загипнотизирован своими ощущениями. Мы все оказались в объятиях Древа жизни!

Я вспомнил кельтское поверье о Матери-море, к которому неизбежно возвращается бродячая душа. Его присутствие становилось все более осязаемым. Быть может, именно так себя чувствуют умирающие?

Неужели мои близкие уже мертвы? Встречусь ли я с ними?

Сейчас мне это было безразлично. Я с удовольствием парил среди пышной зелени, опускаясь все ниже; меня не интересовало, достигну ли я когда-нибудь земли. Но я все чаще замечал пустые, словно вымершие пространства. Ветви здесь высохли и потрескались – их жизненные соки были высосаны Законом и Хаосом, а также обычным неизбежным процессом старения. Я мало по-малу начинал понимать, что дерево больно и погибает.

Но если мультивселенная – лишь абстрактная идея, а то, что я видел- ее зрительное воплощение, то разве можно спасти ее действиями нескольких людей? Достаточно ли сильны наши ритуалы, чтобы изменить фундаментальные основы реальности?

Внизу струились светлые зеленовато-желтые дюны, стремительно перемещаясь, будто гонимые космическими ветрами. Их рассекали молочно-белые и зеленые реки, испещренные пузырящимися лужицами.

Я почувствовал сильный запах соли. Рядом со мной клубилось темное облако. Оно устремилось верх и разошлось в стороны, принимая очертания дерева. За ним последовало еще одно- пенистое, серое с белым. Потом еще и еще, и наконец возник целый лес газообразных деревьев. Шепчущий лес встал перед мной и тут же рассыпался мерцающими скоплениями звезд. Я опять увидел золотисто-зеленые ветви. На меня опять снизошло бесконечное умиротворение…

Вновь взвились столбы газов, скручиваясь вихрями и темнея. Кровавая булькающая масса издала пронзительный вопль. Моя плоть испарялась.

Я чувствовал, что оказался на грани полного исчезновения. Я в любой момент мой влиться в окружавший меня хаос. Моему разуму угрожал окончательный распад. Умом я ощущал некоторую тревогу, но моя плоть оставалась безмятежной.

И только когда я вспомнил об Оуне, ко мне вернулась сила воли.

Посмотрев вокруг и вниз, я увидел три огромные человеческие фигуры, стоящие на поверхности блестящей радужной скалы. К своему ужасу я узнал их. Как им удалось прибыть на место раньше нас? Насколько возросло их могущество?

Три великана. Клостерхейма и Гейнора Проклятого я узнал сразу.

Третьим был мужчина в черных доспехах, которого я уже видел прежде.

Но только теперь я с полной уверенностью мог сказать, кто он такой.

Этой действительно был Эльрик Мелнибонэйский. Он снял парусиновый чехол со щита, и я увидел на нем звезду Хаоса с восемью лучами. На бедре Эльрика вибрировал рунный меч. У меня не было сомнений в том, что это Эльрик. Но на чьей он стороне?

Эти трое, очевидно, явились сюда при помощи сверхъестественных сил.

Они стояли слева от меня на огромной ветви и, не замечая моего присутствия, яростно спорили между собой. Я был слишком мал, чтобы они могли меня заметить, а они, в свою очередь, слишком громадны, чтобы я мог вступить с ними в схватку. Я поднял лицо и посмотрел на Лобковица, в явном смятении взиравшего на троицу.

Неожиданно налетел порыв ветра, и нас отнесло в сторону от гигантских фигур. Их заслонили ветви.

Я увидел Сепириса, который мчался ко мне, кувыркаясь и проделывая непонятные энергичные движения. По-видимому, только так он мог перемещаться в этом участке пространства. Он что-то говорил, но я не понимал его слов. Лобковиц что-то ответил. Потом я увидел Белого Ворона и Бес; бледнокожий юноша цеплялся за густую шерсть животного. Но где Оуна? Айанаватта мчался вслед за Сепирисем, подражая его причудливому способу передвижения. Кувыркаясь, они приближались ко мне.

– Оуна с вами?

Их голоса были похожи на гром, я едва мог разобрать их слова. Их тела приобрели чудовищные размеры – больше, чем у Гейнора и его спутников. Однако тянувшиеся ко мне руки выглядели такими же, как мои. Сепирис и могиканский шаман всеми силами направляли мое медленное падение в нужную сторону.

Я стоял на чем-то рыхлом, пробудившем во мне воспоминания о детских играх на пуховой перине. Меня окружало цветочное поле. Оно поражало богатством красок и оттенков, однако цветки были мелкими, их лепестки были плотно сомкнуты. Они напоминали рисунок, выполненный в точечной технике. Я был готов к тому, что мои спутники также будут состоять из точек; они и в самом деле казались чуть расплывчатыми.

Яркие, живые краски; теплый воздух и полная тишина, словно в коконе.

Я заговорил, но теперь мое общение со спутниками происходило какимто непонятным для меня образом, и я старался экономить слова.

Чудовищный папоротник распахнул мне навстречу свои перистые листья, укутывая меня. Зелень всевозможных оттенков медленно принимала черный цвет и исчезала вдали. Нежные бледно-золотистые и серебряные побеги казались такими материальными, что я не удивился бы, заметив пробирающегося среди них лесного обитателя.

Белый Ворон и Бес исчезли из виду. Где же Оуна? Я жаждал только одного – увидеть ее хотя бы мельком. Со слезами на глазах я проклинал себя за глупость и поспешность, но не терял надежды, хотя и понимал, что для нее нет никаких оснований.

Меня обступили Сепирис, Лобковиц и Айанаватта и двинулись вместе со мной энергичным размашистым шагом, указывая мне путь. Их силуэты, как и все вокруг, стали более отчетливыми. Быть может, они в конце концов приведут меня к Оуне? Соленый запах моря сменялся сладковатым ароматом диких цветов. Впереди виднелось очередное скопление яркой зелени. Я с изумлением смотрел на Древо скрелингов, которое было целью столь многих путешествий в грезах.

От этого зрелища меня отвлекло чувство, будто бы во мне возникло множество вторых "я". И без них мне было довольно трудно мириться с присутствием принца Эльрика, разум которого сверхъестественным образом переплетался с моим, проявляя себя в моих снах и- правда, гораздо реже – в моих сознательных поступках. Я чувствовал, что эти другие "я" – тоже Эльрик. Мысленно я словно бы оказался среди зеркал, в которых одно и то же изображение поворачивается вокруг своей оси и отражается вновь и вновь, до бесконечности. Я был одним из миллионов, но эти миллионы, в свою очередь, были одним и тем же.

Я стал бесконечен, хотя и оставался лишь частью бесконечности. Эта бесконечность была моим мозгом, который вмещал в себя другие. Разум человека волен бродить по бескрайней мультивселенной. Одно заключает в себе другое и вместе с тем заключено в нем… Эти парадоксы не только успокаивали меня – они казались мне чем-то естественным.

Пространство, в котором я очутился, внушало мне страх, но теперь я почувствовал прилив надежды. Я возвращался домой. Уже очень скоро я встречусь с Оуной. На протяжении этого долгого мгновения я знал, что она в безопасности, что она, по крайней мере, находится между жизнью и смертью.

Она умрет, только если погибнет само Древо. Но возможно ли вернуть ее к жизни? Я не был уверен в этом.

Переплетение зеленых, золотистых и серебряных ветвей могучего дерева заполнило горизонт. На его фоне я увидел три группы по три человека.

Каждый из этих людей стоял, склонив голову и сжимая в руке высокое тонкое копье. На их поясах висели полированные боевые дубинки. Их головы были выбриты, а оставшиеся волосы собраны в пучок, украшенный орлиными перьями. Их тела были покрыты татуировкой и раскраской, которые я уже видел прежде. Все они были бледнокожими и чуть-чуть напоминали друг друга чертами лиц и телосложением, но близнецов среди них не было. Я знал, кто они такие. Это были последние какатанава, охранявшие пророчество и Древо. Вероятно, они заступили в последний караул, прощаясь с умирающим деревом.

– Вы сами видите, дерево больно,- прогремел в моих ушах голос Сепирица.- Его корни отравлены тем самым существом, которое призвано оберегать его. Предмет, который управляет Равновесием, был похищен Гейнором, потом найден другим…

– Что же это за существо, которое оберегает корни?

– Викинги Гуннара ответили бы вам, что это – червь Уроборос, великий Мировой змей, пожирающий свой собственный хвост. Дракон, который защищает корни, но и грызет их. Эта легенда в том или ином виде существует почти во всех мифологиях вашего мира. Однако Эльрику этот дракон приходится кровным родственником. Вы слышали о фурнах?

Многочисленные эхо заглушали наши слова. Должно быть, я ответил, что Эльрику, конечно же, знакомо это название, но ведь я – не Эльрик! Я не желаю быть Эльриком! В моем нынешнем состоянии название "фурн" значило для меня не больше, чем любое другое. Однако я понимал его смысл. Я попросту отвергал воспоминания своего второго "я". В мое сознание настойчиво внедрялись видения. Меня наполнило ощущение страха и блаженства одновременно. Моя кровь узнала это слово, хотя мозг отвергал его.

– Зачем вы привели нас сюда, лорд Сепирис? И что здесь делают эти трое? Почему они такие огромные? Я полагал, что мы избавились от них.

Я думал, что мы будем здесь в безопасности. Еще я надеялся, что мы поможете мне найти жену! Вместо этого вы столкнули меня лицом в лицу с врагами.

Земля над моим ногами приподнялась и опала, словно грудь дышащего животного.

– Эльрик не враг вам. Он и есть вы.

– В таком случае он злейший мой противник.

Теперь я увидел их- они надвигались на нас в полном боевом снаряжении, обнажив клинки, готовясь пролить кровь. И вновь я с отчетливой ясностью вспомнил, что мы практически не вооружены.

Мои ступни ощутили сильную вибрацию. Я посмотрел вниз; я бы не удивился, увидев, что под моими ногами ожила земля. Цветки колыхались, будто гонимые приливной волной. В глубине что-то происходило. Я представил, как корни дерева распространяются вниз до бесконечности, создавая зеркальное отражение ветвей. Я представил себе пещеры, по которым ползут наши собственные темные отражения, ища, чьи бы кости сломать, чьи бы души высосать. Быть может, именно этим путем великаны попали сюда? Неужели лорд Шоашуан не смог проникнуть в это святое место?

В глубине послышался яростный свирепый вой. Я понял, что нам не удалось избавиться от Шоашуана.

У могучего ствола дерева что-то шевельнулось. Мультивселенную потряс протяжный горестный стон. Я вдохнул знакомый запах. Я больше не мог сопротивляться воспоминаниям.

– Я знаю, кто такие фурны,- сказал я.

Глава 21. Древо скрелингов

Воители смелые, змея искали

Они в сердце мира, но смерть принесли

В Гору Золотую – Альвхейма врата.

Медведи могучие, в медных доспехах,

Белогривые кони несут корабли их

На Запад, к богатому брегу,

Где три рода властвуют в Хель.

Бесстрашные, что верят лишь в Смерть,

Древо скрелингов пришли покорить

Третья Эдда, "Эльрик Белый"

Меня окружали тончайшие медные нити; словно рыжие женские волосы, они волна за волной, локон за локоном струились среди людей, прятавшихся в высокой траве. Они ждали меня. Быть может, они охраняют мою жену? Я искал взглядом Оуну. Я надеялся, что успею спасти ее, прежде чем она умрет. Приближаясь к наездникам, я заметил, что это не люди. Это были существа причудливых форм, в разноцветной чешуе, испещренной миллионами ярких искорок, блиставшие тысячами оттенков, сказочно красивые. Каким-то образом мне стало ясно, что я вижу лишь тень их былого величия. У другого человека они возбудили бы любопытство, но я испытывал лишь жалость и сочувствие к ним.

Я посмотрел на умирающего фурна, кровного родственника моих предков. Кто-то сказал, что мы родились в одной утробе еще в доисторические времена.

Народ Молодых Королевств называл фурнов драконами. Но они были не драконами, а именно фурнами, существами, которые перемещаются между сферами, у которых нет инкарнаций и которые превратили всю мультивселенную в пространство для своих полетов. Фурны покорили целые вселенные и были свидетелями гибели галактик. Кровные братья мелнибонэйских принцев, которые пили их яд и устанавливали с ними плотские и духовные связи, породив еще более причудливую расу, наполовину людей, наполовину фурнов,- они питали родственные чувства только к своим соплеменникам и к тому животворному началу, в которому заключалась сущность самой мультивселенной.

Мое сердце забилось в такт с сердцем чудовища; я сразу понял, что оно тяжело больно и умирает, что его душа полна печалью. Я осознал наше родство. Фурн был братом моих дедов. На долю несчастного создания выпали тяжкие мучения, но теперь оно было близко к полному истощению. Фурн слишком ослабел, чтобы приподнять голову. Из его полуослепших молочно-белых глаз капали массивные серебристые слезы.

Причины его нынешнего состояния были очевидны. Он утратил свою скефла'а. Мембрана, которая черпала энергию из недр мультивселенной, не только позволяла фурнам путешествовать где им заблагорассудится, но и обеспечивала их питанием. Жизнь фурнов могла продолжаться тысячелетиями, но, лишившись скефла'а, они в конце концов становились смертными. Их осталось совсем немного. Они были слишком любопытными и беспокойными, чтобы уцелеть в больших количествах. Тот, что лежал передо мной, был величайшим из фурнов, ему поручили оберегать душу мироздания. Такими патриархами крайне редко овладевала слабость, а болезней они практически не ведали.

– Какая сверхъестественная сила способна отнять у великого Мирового змея его скефла'а?- послышался рядом голос Сепириса.- Кто отважился бы на такое? Ведь он оберегает корни дерева мультивселенной и хранит нерушимость Космического Равновесия.

– Ему все хуже,- отозвался я.- А его собственный яд еще усугубляет болезнь…

– И отравляет корни дерева, а ведь Равновесие и без того слишком сильно поколеблено. Достоинство обратилось в зло. Это – символ всех наших конфликтов, происходящих в мультивселенной,- сказал Лобковиц, приблизившись к нам. Дикие цветы струились между нашими ногами будто вода; их головокружительный аромат был почти невыносимым.

– Только символ?- спросил я.

– Ничто не бывает только символом,- ответил Сепирис.- Все сущее имеет множество значений и функций. То, что служит символом в одной сфере, в другой становится живой реальностью. Объединившись, символ и изображаемая им реальность обретают наибольшее могущество.- Сепирис переглянулся с Лобковицем.

Послышался тонкий нежный звук флейты, доносившийся словно бы из ниоткуда. Я понял, что Айанаватта заиграл на своем инструменте.

Какатанава встревожились. Подняв свои огромные головы, оно осмотрелись вокруг. В ниспадающих прядях их волос затрепетали орлиные перья. Они крепче перехватили дубинки и копья, удобнее устроили щиты на сгибах локтей, готовясь к сражению.

Будет ли эта схватка последней?- гадал я.

Флейта умолкла, заглушенная хриплым трубным ревом. Я огляделся, ища источник этого звука.

Над нами возник Эльрик Мелнибонэйский. Он дул в покрытый массивной резьбой бычий рог, который принес с собой Гейнор. Черный шлем Эльрика горел слепящим светом. Он откинул голову и издал протяжную ноту; ее звук прорезал воздух, заставляя темно-зеленые тучи вспухать и расширяться. Земля под моими ногами дрогнула и покрылась трещинами. Сквозь трещины струилась серая клейкая масса, которая с явным удовольствием облизывала мои ступни.

Я отпрыгнул в сторону. Неужели это щупальца чудовища, затаившегося под землей? Я слышал, как оно ревет в глубине.

Под охраной какатанава я приблизился к фурну. По сравнению с этим древним гигантом я казался таким же крошечным, как ворона – рядом с мамонтихой Бес. Я пробирался среди высоких стеблей – то ли переросшей травы, то ли побегов Древа. В конце концов я остановился и посмотрел в огромные потухшие глаза, чувствуя себя как родственник у постели умирающего.

Что тебя мучит, дядя?- спросил я.

Из ноздрей чудовища поднимался прозрачный пар. Его длинная голова лежала у подножия дерева. Он дышал с трудом, и при каждом выдохе на его губах пузырился яд, капавший на корни. Его сознание вошло в соприкосновение с моим.

Я умираю слишком медленно, племянник. Они похитили мою скефла'а, разделили ее на три части и рассеяли по мультивселенной.

Ее уже не вернуть. Тем самым у меня отняли возможность собраться с силами, которые так мне нужны. Я знаю, что, умирая, отравляю Древо. Ты должен убить меня. Это твоя судьба.

Эта смерть была уготована ему чьим-то поистине безжалостным разумом, который понимал, какими тяжкими угрызениями вины должен терзаться фурн, не выполнивший свое предназначение. Какая жестокая насмешка – превратить защитника Древа в его убийцу и сделать так, чтобы он пал от руки своего родственника!

Мне нечем тебя убить, дядя. Подожди. Я найду оружие.

Я оглянулся через плечо, собираясь попросить помощи у Сепириса, но тот исчез.

Вместо него за моей спиной чуть в отдалении стоял Гейнор Проклятый в сверкающих зеркальных латах. Справа от него стоял Клостерхейм в черном пуританском одеянии, слева – Эльрик Мелнибонэйский в своих традиционных боевых доспехах. Закованная в сталь рука Гейнора стискивала обнаженный черный меч, а Эльрик вынимал из ножен еще один клинок – он вибрировал и стонал, охваченный жаждой крови.

Все трое разом двинулись вперед, и от этого их поступь казалась устрашающей. По мере приближения они увеличивались в размерах, и, очутившись лицом к лицу, мы все были одинакового роста.

Я смотрел поверх голов троицы. За их спинами что-то виднелось, но я не мог определить, что именно.

– Как это любезно с вашей стороны- оказать дракону последнюю услугу, кузен Ульрик.- Шлем Гейнора приглушал его голос. Казалось, он улыбается.- Он умрет в установленный срок. Насколько я мог заметить, вы убили и свою жену. Ваш поход никак не назовешь успешным. Вы даже не догадываетесь, что вам суждено вновь и вновь повторять эти трагедии на протяжении столетий. Вам не избежать своей судьбы, кузен. Вы навсегда обречены сражаться, а я – вечно переживать предсмертное мгновение. То, что я принес с собой, сулит нам обоим избавление. Или хотя бы какой-то исход. Вам никогда не суждено обрести покой с женщиной, кузен. Во всяком случае, продолжительный. Отныне у вас вообще нет никакой судьбы, кроме смерти, ведь я пришел сюда, чтобы отсечь корни дерева мультивселенной, необратимо нарушить Космическое Равновесие и увлечь с собой в небытие все сущее!

Он говорил негромко, но уверенно.

Я не видел причин слушать его. Я не хотел, чтобы мои слова выдали раздражение, вызванное его безумной насмешкой. Я жалел о том, что бросил свой меч на льду. Но что я мог сделать, если сама судьба обратилась против меня?

– Что ж, – заговорил я,- пустота обрела голос. Но пустота так и останется пустотой. Вы жаждете наполнить свою бездушную оболочку бессмысленной яростью. Чем меньше у вас надежд на это, тем сильнее вы гневаетесь. Вы смешны своим бахвальством и своими доспехами, кузен.

Гейнор пропустил мои слова мимо ушей. Клостерхейм чуть заметно приподнял брови. Эльрик Мелнибонэйский не спускал с меня глаз, малиновым светом горевших на его бледном желтоватом лице.

Когда я смотрел на него, в моем мозгу возникло лишь одно слово- предатель. Я ненавидел его за то, что он явился сюда в компании этих людей. Как же это получилось, что на острове Морн он выступил против Гейнора заодно со мной, а теперь стоит плечом к плечу с этим губителем вселенных?

Клостерхейм выглядел изможденным. Он иссушил себя заклинаниями и чарами. Глядя на него, я вспомнил умирающего пигмея, которого встретил на пути к городу Какатанава. Как и я, Клостерхейм был лишен природных способностей к колдовству.

– Вы не вооружены, граф Ульрик. Вы бессильны против нас. Злобная тварь, которую вы зовете своим дядей, станет свидетелем последних мгновений Равновесия, увидит, как оно канет в небытие. Дерево засыхает. Сами его корни отравлены, и его наконец можно будет погубить сталью. Мультивселенная возвращается к безумному нерассуждающему Хаосу. Господь и Сатана умирают, и смерть примирит их. Я тоже найду примирение.

Было очевидно, что череда сверхъестественных событий, похожих на непрекращающийся, неотвязный ночной кошмар, поколебала его рассудок гораздо сильнее, чем мой. Однако меня заботило другое, нечто более важное, чем жизнь и смерть, сон и пробуждение. Я должен был отыскать свою жену. Я должен был удостовериться, что не убил ее.

Где Белый Ворон? Что он сделал с Оуной?

Сквозь тьму из-за спины Гейнора надвигался ярко окрашенный клубящийся туман. Тени шевельнулись и приблизились.

Какатанава.

Где моя жена?- спросил я.- Где Оуна? Но тени молчали, окружая грозившую мне троицу.

Гейнор, казалось, ничуть не тревожится. По мере приближения какатанава уменьшались в размерах, и к тому времени, когда они вплотную подступили к нему и его подручным, все они сравнялись в росте. Тела могучих воинов были с ног до головы покрыты изысканной татуировкой – свидетельством их опыта и мудрости.

– Это богохульство,- произнес один из них негромким, но звучным голосом, в котором угадывалась непререкаемая властность.- Вы должны уйти.

Гейнор ничуть не смутился. Он сделал знак Эльрику, и тот вновь поднял огромный рог. Поднеся инструмент к губам, он глубоко втянул в себя воздух.

Но прежде чем он издал первый звук, шум под моими ногами усилился.

Из подземных пещер поднимался союзник моих врагов. Его шепот и стоны эхом разносились по пустотам подземного мира. Я представил, как всевозможные его обитатели, офф-моо и их родственники, пытаются укрыться от этой разрушительной злобы. Я опасался за друзей, которых в последний раз видел в бесконечных пещерах между мультивселенной и Серыми Жилами. Быть может, они погибают под землей той же смертью, которая настигнет нас на поверхности?

Что-то происходило над нашими головами. Раздался далекий вскрик, почти человеческий, исполненный злобной ярости.

Усиливающийся звук встревожил какатанава. Удивленные и обеспокоенные, они посмотрели вверх. Только Гейнор и его спутники не обращали внимания на шум.

Сверху доносились удары и треск, звяканье металла. Бормочущий голос перешел в далекое завывание. Он становился все громче, он раскачивал ветви огромного дерева, и сквозь них прорывались яркие всполохи света.

Казалось, целые вселенные вот-вот обрушатся на нас. Меня замутило; я чувствовал неодолимую мощь Смерти, которая спускалась вместе с Шоашуаном.

Это мог быть только Шоашуан, вызванный сюда предателем Эльриком.

Что еще Гейнор посулил ему?

Мой кузен собирался уничтожить мультивселенную и одновременно убить самого себя.

Лорд Шоашуан был сильнее, чем когда-либо прежде; он атаковал нас сверху и снизу!

Гейнор выступил вперед, сжимая темный клинок обоими руками в железных перчатках и нацеливая его на умирающие корни.

Только не это! Не раздумывая, я метнулся к Гейнору, пытаясь голыми руками вырвать у него вибрирующий меч.

Клостерхейм двинулся мне навстречу, обнажив свой клинок. Но Эльрик развернулся и побежал к дракону. Опираясь на свой пульсирующий меч, он начал взбираться по чешуям, которые сверкали и переливались всеми цветами радуги. Его песня слилась с голосом меча, и я понял, что фурн тоже услышал ее. Чего хочет Эльрик?

Дракон был слишком слаб, чтобы поднять голову, а там более- помочь ему.

Я подумал, что Эльрик собирается убить дракона. Вероятно, в этом и состояла его задача. Я убил свою жену, а он должен был убить брата.

Неужели вся наша семья падет жертвой этого ужасного, противоестественного кровопролития?

Я не знал, что делать. У меня не было меча. Я никак не мог остановить врагов. Какатанава не двигались с места. Я понял, что они что-то охраняют.

Теперь они охраняли не дерево, а ту туманную фигуру, которую и мельком видел прежде.

Лорд Шоашуан с воем мчался на нас сверху, а земля под нашими ногами начала сотрясаться под напором другого ветра. Я не сомневался, что он вот-вот вырвется наружу.

Эльрик добрался до спины дракона. Он держал меч в одной руке, щит – в другой, а рог висел у него на поясе. Его малиновые глаза горели звериным ликованием. Я увидел, как он поднял меч.

Я забыл о Гейноре, который с яростной энергией тщетно пытался разрубить корни. Оставив за спиной Клостерхейма, я помчался к дракону по рыхлой трясущейся земле, из глубин которой рвался один смерч, а сверху приближался другой. Сбоку от меня возник Белый Ворон. Не медля ни секунды, он бросился ко мне, снял талисман со своей шеи и надел его на мою. Зачем он отдал мне миниатюрную копию огромного щита Эльрика? Разве может эта безделушка защитить меня?

Сейчас я ее принесу! Настало время…

Он кричал что-то еще, но я не слушал. Я начал взбираться следом за Эльриком. Я должен был спасти фурна вопреки его воле, потому что только он мог спасти нас. Я не знал толком, что делать дальше, но если Эльрик сошел с ума и покушается на своего брата, я должен попытаться остановить его.

Сквозь рев ветра послышался трубный звук. Оглянувшись, я увидел Бес.

Ее тело было покрыто темной массой медного цвета, которая колыхалась при каждом шаге животного. Бес приблизилась, и я заметил, что она почти сравнялась размерами с фурном.

Платформа на ее спине раскачивалась, парусиновый полог яростно хлопал на ветру. На ее шее ехал Белый Ворон с копьем в руке, в полной боевой раскраске, со всеми своими украшениями. Пучок волос спускался с его выбритой головы на левое плечо. Судя по его лицу, он готовился к схватке. На платформе за спиной юноши стояло что-то вроде погребального ложа, накрытого бизоньей шкурой. Под ней угадывались очертания фигуры, прижимавшей к груди меч. Я понял, что это Оуна.

Я не знал, что делать. Гнаться за Эльриком или вернуться к жене? Это казалось продолжением выпавших на мою долю мучительных испытаний. Какие еще пытки приготовил для меня Гейнор?

Колеблющаяся земля вздыбилась. Бес с трудом шагала по ней. Белый Ворон жестом велел мне продолжать погоню. Я посмотрел вверх. Эльрик поднес рог к губам.

И вдруг словно из ниоткуда сквозь яростное завывание ветра донесся чистый голос костяной флейты Айанаватты.

Едва Эльрик подул в рог, его звук подхватил песню флейты. Не заглушая друг друга, они становились все громче, сплетаясь в величественной гармонии. Я продолжал упорно пробираться между шуршащими радужными чешуями дракона.

Смерч продолжал нестись вниз, а вокруг корней дерева начала вспучиваться земля.

Я потерял Эльрика из виду, но заметил, что дыхание фурна изменилось.

Быть может, он понял, что Эльрик несет ему смерть, о которой он молил меня?

Лорд Шоашуан обрушился на нас. Его ухмыляющиеся лица сверкали острыми зубами, яростно извивающиеся руки заканчивались длинными когтями, а на ногах вместо ногтей выросли стальные косы. Он уничтожал все на своем пути.

Я не сомневался, что, как только Шоашуан соединится со своим близнецом-элементалем, который уже сейчас бесновался под землей у самой ее поверхности, все сущее постигнет ужасный необратимый катаклизм.

За моей спиной девять индейцев-какатанава шагали навстречу Шоашуану. Голос флейты возвысился над грохотом; она зазвучала нежно и печально. Шоашуан взревел и закружился вокруг своей оси, но его гнев был бессилен. Звук флейты каким-то образом воздействовал на него.

Может быть, он успокаивал ярость безумного демона?

Потом девять какатанава окружили основание смерча. Могучий вихрь рвал волосы и одежду индейцев, но не мог отбросить их в сторону.

Сомкнув щиты и выставив вперед копья, они образовали кольцо вокруг пляшущего кончика смерча. Это кольцо оказалось достаточно прочным, чтобы удержать на месте Шоашуана, когда тот коснулся обнаженных корней дерева; Гейнор с упорством маньяка продолжал рубить их, а Клостерхейм с нетерпением следил за ним.

Я увидел, как Айанаватта вошел в круг индейцев, все еще играя на флейте. Судя по накалу борьбы, он не мог долго удерживать Шоашауана.

Было поистине удивительно, что он сумел хотя бы приостановить его движение. Я продолжал взбираться по трепещущим податливым чешуям дракона, не сомневаясь в том, что наверху Эльрик готовится нанести своему брату смертельный удар.

Я заставил себя собраться с силами. Все мы постепенно слабели перед лицом чудовищной сверхъестественной угрозы. Я напомнил себе, что все сущее оказалось на грани крушения и гибели. Если я не сумею укрепить свою волю, то встречу смерть, сознавая, что не все возможности были использованы мной до конца.

Эта мысль подстегнула меня. Я помчался по спине фурна, а надо мной простирались в бесконечность ветви огромного дерева мультивселенной, поврежденные, но еще живые. Я увидел Эльрика. Его меч рассек беззащитную шею дракона там, где его тело смыкалось с головой. Из разреза сочилась желтая кровь.

Я поднимался все выше, готовясь помешать Эльрику. Но прежде чем я добрался до него, он взял свой щит и приложил его к пятну крови на шкуре дракона. Щит точно совпал с пятном. Кровь практически мгновенно пропитала его, и он растворился в плоти фурна. Что задумал Эльрик? Теперь он протягивал мне руку. Казалось, он ожидал моего появления и радуется ему.

Я продвигался вперед, и спина дракона под моими ногами колыхалась и вздрагивала.

Что происходит? Что ты делаешь?

Отдай мне щит, который ты получил от Белого Ворона. Быстрее! До сих пор я отвлекал Гейнора. Шоашуан все еще в его власти, но сейчас Гейнор обезумел. Наступил удобный момент. Отдай мне талисман, фон Бек!

Не раздумывая, я сорвал с шеи щит и бросил его Эльрику. Он поймал его рукой в перчатке и приложил к центру раны, которую нанес дракону.

Словно маяк, полыхнул сгусток красного света и, поднимаясь все выше, скрылась в ветвях Дуба скрелингов. Потом, раскалившись добела, он медленно опустился обратно, расплылся, принял бледно-голубую окраску и укутал рану на шее фурна. Дракон издал глубокий протяжный вздох, слившийся со звуком флейты.

Почуя неладное, лорд Шоашуан взревел и обрушился на воинов какатанава. Но те не двигались с места. Они пронзали его копьями, били мечущийся вихрь дубинками, крепко стискивая оружие, которое ветер пытался вырвать из их рук.

Белый Ворон вплотную приблизился к дракону и велел Бес остановиться.

Терпеливое животное замерло, опустившись на колени в самом средоточии безумства стихий.

Айанаватта набрал полную грудь воздуха и вновь заиграл. Эльрик, стоя надо мной на плечах дракона, опять приложил рог к губам.

Услышав звук рога, Гейнор прекратил яростно рубить корни и посмотрел вверх. Золотисто-зеленый свет умирающего дерева отразился в его зеркальном шлеме.

Рог и флейта запели в унисон. Повинуясь их мелодии, огромное круглое ложе медленно взмыло в воздух. Белая шкура соскользнула с него, и я увидел свою жену. Казалось, Оуна мертва. Она лежала на боевом щите какатанава. Он вдвое превышал размерами тот щит, который Эльрик уложил между плечами фурна. Увидев его, Гейнор издал отчаянный вопль и оглянулся, ища своих людей. Но рядом был только Клостерхейм.

Гейнор кивнул ему. Бывший священник нехотя двинулся ему навстречу, выкрикивая что-то монотонным речетативом, а воины какатанава тем временем пытались сжать кольцо вокруг взбешенного властителя ветров.

Оуна поднималась все выше, увлекаемая мелодией Айанаватты и Эльрика. Я заметил, что она лежит в позе рыцарских надгробных изваяний – ее ноги были скрещены в лодыжках, вдоль тела был уложен длинный меч, а на груди стояла чаша, из которой струился тонкий дымок.

Белый Ворон соскользнул с шеи Бес и побежал к фурну. Забросив свое копье ему на спину, он начал взбираться по шевелящимся чешуям.

Летучая платформа Оуны, поддерживаемая в воздухе звуками флейты и рога, высоко взмыла над спиной дракона и начала опускаться, как только Эльрик и Белый Ворон запели в один голос. Их заклинание направляло полет Оуны, неся огромный круглый щит, третью часть пропавшей скефла'а к ране на шее фурна, мерцавшей голубым светом. Щит завершил восстановление мембраны, без которой фурны не могут летать среди миров и которая великим множеством загадочных способов поддерживает их силы.

Они собрали воедино похищенную скефла'а и вернули ее умирающему дракону! Быть может, именно она удерживала мою жену между жизнью и смертью?

Огромный диск лег на спину фурна. В тот самый миг, когда я оказался рядом с Эльриком, он осторожно поднял Оуну на руки. В его объятиях она казалась необычайно умиротворенной. Но не было ли это умиротворением смерти?

Я прикоснулся к ней. Тело Оуны было теплым. Чуть заметно дымящаяся чаша, одно из величайших сокровищ какатанава, их Грааль, стояла на ее груди, мягко опускаясь и поднимаясь в такт ее медленному ровному дыханию. Каким-то непостижимым образом я понял, что эта чаша поддерживает ее жизнь.

Лицо Эльрика пряталось в тени. Он переместился так, чтобы его тело прижималось к моему. С другой стороны ко мне придвинулся Белый Ворон. Вдвоем они крепко стискивали меня. Я подчинился. Этого требовал клинок. Теперь мы держали в руках все три меча. Они соприкасались. Все три начали бормотать и петь, языки их черного пламени слились, руны перебегали с одного на другой. Клинки совещались.

Оуна открыла глаза, спокойно посмотрела на нас и улыбнулась. Она села, и серебристая паутина скефла'а соскользнула, влившись в мембрану на шее фурна. Оуна взяла красную чашу и осторожно подула в нее. Белый дым взметнулся вверх и окутал нас. Я вдохнул его. У дыма был приятный тонкий аромат. Белый Ворон, Эльрик и я дышали в такт, и с каждым вдохом все теснее прижимались друг к другу. Мечи сливались и наконец превратились в один массивный клинок. Я увеличивался в размерах, набирал силу, обретал мудрость и накапливал психическую энергию. Я понял, что клинки, как и мы сами, объединяются, возвращаясь в свое изначальное состояние. Три в одном.

– Пора!- сказал Сепирис. Он превратился в такого же великана, как существо, частью которого я стал.- Теперь вы должны подниматься. Вы должны вернуть Древу силы и восстановить Равновесие.

Внизу бешено извивался лорд Шоашуан. Какатанава больше не могли его удерживать. Я услышал голос Лобковица:

– Вперед! Мы сделаем все, что можем! Но если вы не тронетесь с места, наши усилия пропадут зазря. Гейнор победит!

Я вновь стал Эльриком Мелнибонэйским, но не ощущал в себе никаких черт личности Белого Ворона. У меня возникло знакомое чувство слияния с Эльриком, и только с ним. Но сейчас я был еще сильнее, чем прежде. Меч приобрел чудовищные размеры и стал невероятно красив.

Ни один из предметов, которыми мне доводилось действовать в бою, не мог сравниться с ним отделкой и изяществом украшений. Его голос стал мелодичным, но холодным, как сама Справедливость, а черный металл буквально лучился жизненной энергией. Я не сомневался, что держу в руках первый меч, из которого произошли все остальные. Я посмотрел на осыпавшуюся кору, которая превратилась в гниющее месиво и пятнами покрывала землю у подножья Древа. Гейнор потрудился на славу.

Я вытянул руку к дубу, а меч довершил остальное, перенеся меня к его стволу. Приближаясь к нему, я становился все больше, и наконец дерево обрело привычные для меня пропорции, хотя и оставалось огромным.

Я вложил меч в ножны и начал взбираться по стволу. Я понимал, зачем поднимаюсь вверх и знал, что мне следует делать. Душа и кровь Эльрика обменивались информацией с моими. Лобковиц объяснялся со мной намеками, но Эльрику рассказывал все, что ему следовало знать. С тех пор, когда они впервые встретили Белую женщину-бизона и увидели город Какатанава, Эльрик обратил свои колдовские способности против Гейнора, притворяясь, что служит ему. Теперь и я узнал, кто такой Белый Ворон.

На моем поясе висел рог Эльрика; я двигался с ловкостью Белого Ворона.

Кора сверхъестественного дерева была очень толстой и слоистой, она изобиловала выступами и глубокими впадинами, которые помогали мне при подъеме.

Снизу послышался звук, и я опустил глаза. Вдалеке от меня воиныкакатанава отступали под натиском Владыки ветров. Лорд Шоашуан вынудил их разомкнуть кольцо и вот-вот должен был вырваться из окружения. Каким-то шестым чувством я понимал, что если фурн не успеет восстановить свое могущество, он погибнет. Оуна делала для огромного чудовища все, что могла, но если Шоашуан в ближайшее время вырвется на свободу, фурну не хватит сил уничтожить его.

Мне показалось, будто бы я заметил краешком глаза Лобковица, Сепириса и Айанаватту, но сейчас я не мог смотреть на них и должен был полностью сосредоточиться на подъеме по стволу гигантского дерева, выступы и впадины которого непрестанно меняли форму и перемещались.

Смерч ревел и завывал. Все части дерева от корней до вершины начали содрогаться. Я был вынужден удвоить усилия, цепляясь за его причудливую кору. Порой она крошилась в моих пальцах. Я боялся ослабеть и упасть.

Я поднимался сантиметр за сантиметром. Воздух становился разреженным и холодным, завывание Шоашуана – все более пронзительным. Потом что-то схватило меня. Казалось, рука огромного скелета обвилась вокруг моего пояса. В мои легкие хлынул холод, и понял, что Шоашуану удалось освободиться.

Я изо всех сил вцепился в кору. Хватка демона ветров не давала мне продолжать подъем. Я мог только удерживаться на месте.

В трубном голосе Шоашуана зазвучали ликующие ноты. Я мельком увидел внизу воинов-какатанава; они разомкнули кольцо и пятились назад. Шоашуан всей своей мощью обрушился на нас с фурном.

Рев и грохот прорезал хрустальный звук флейты. Щупальца ветра вновь схватили меня, пытаясь оторвать от дерева. Без поддержки других моих воплощений я уже был бы мертв.

Но к чистому пению флейты начал примешиваться другой звук, такой же высокий, но куда менее приятный. Он исходил от корней Древа. Это был голос второго Владыки ветров. Если они объединятся, ничто не сможет им противостоять.

Эта мысль придала мне сил, и я вновь начал взбираться по стволу. В конце концов я встал на одну из верхних ветвей, откуда открывался вид на ночной мир, на замерзшее озеро и ледяную гору, в которую превратился величественный город. Подчиняясь моему мысленному приказу, клинок прыгнул мне в ладонь. Я высоко поднял меч над головой, и в него хлынула энергия. Я служил ему каналом, по которому передавалась эта безграничная сверхъестественная сила.

Потом я повернул меч, нацелил его на верхушку дерева и вонзил туда, все глубже проникая в душу всех времен, в сердце всех пространств, в толщу Древа скрелингов. Погружаясь внутрь, меч не расщеплял, а скорее раздвигал его плоть, и наконец они слились; огромный Черный клинок занял место в сердцевине древнего дуба.

Потом меня отбросило назад; я лихорадочно цеплялся за ветви, чтобы не упасть на лед, оставшийся далеко внизу, туда, где меня и все мои воплощения ожидала неизбежная смерть. Если я упаду, мы не узнаем, добились ли чего-нибудь своей жертвой. Смерч поднимался все выше и все сильнее бушевал. Мне было все труднее держаться за ветви. Я уже не сомневался, что ветер сбросит меня вниз, а ведь я лишился своего оружия.

Сквозь пыльный конус смерча стремительно пронеслась тень. Это была Оуна, она сидела верхом на фурне.

Он взмыл над смерчом на своих широких радужных крыльях. От этого зрелища у меня перехватило дух. На огромной спине моего братадракона, сливаясь с многоцветным сверканием скефла'а, но все же отчетливо различимая, мчалась моя жена Оуна, подавшись вперед, наслаждаясь полетом, сжимая в правой руке лук и удерживая левой дымящуюся чашу.

Когда я упал, фурн полетел рядом, словно играя со мной. Я мягко, безболезненно опустился на его скефла'а и теперь лежал ничком за спиной своей жены. Дерево окутало золотое сияние. Внутри раскидистого дуба виднелся черный клинок, его гарда вытягивалась среди ветвей, а кончик рукояти мерцал, будто звезда. Черный меч полностью слился с Древом, став неотъемлемой частью его организма.

Мембрана удерживала меня в себе, и я мог только наблюдать за тем, как Оуна отложила в сторону лук, взяла чашу обоими руками и развела их в стороны магическим движением, в результате которого чаш стало две – по одной на каждой ее ладони. Оуна потянулась к гарде и приложила чаши к обоим ее концам. Они остались там, а Оуна поднесла руки к лицу и вынула что-то изо рта. Она приложила этот предмет к рукояти меча между чаш. Ритуал был завершен, и моему взгляду предстало Космическое Равновесие.

Шоашуан с удвоенной яростью набросился на нас, но Оуна радостно рассмеялась. Вихрь бесновался, обвивая нас ледяными щупальцами и пытаясь тянуть назад. Оуна повернулась и со смехом обняла меня.

Равновесие продолжало хаотично метаться из стороны в сторону. Если размах его колебаний чересчур увеличится, оно может погубить само себя. Об устойчивости и стабильности пока не было и речи.

Под нами бушевал огромный вихрь. Казалось, он продолжал усиливаться и становился все более плотным. В припадке безумной ярости лорд Шоашуан опять начал гнуть ветви Древа, грозя обломить их.

Вновь раздался чистый голос флейты. Оуна тоже услышала его. Фурн начал опускаться в тусклом свете, лавируя между щупальцами смерча, сквозь золотисто-зеленое сияние Древа, мимо тонкого черного стержня в сердцевине его ствола. Он опускался навстречу ненасытному Владыке ветров.

Я сделал все, что было в моих силах. Я ждал смерти, которую, вне всяких сомнений, приготовил для нас лорд Шоашуан. Если бы я мог броситься в его чрево и спасти Оуну, я не колебался бы ни секунды, но мембрана практически лишила меня подвижности.

Именно так мои предки путешествовали вместе с фурнами. Скефла'а позволяла драконам мягко и плавно, словно бабочка, порхать из сферы в сферу. Лишь немногие мелнибонэйцы совершали такие полеты, но ходили слухи, будто бы после кончины матери, которая умерла, рожая меня, мой отец Садрик летал на драконах дольше и дальше любого из нас.

Только теперь мне в голову пришла мысль, от которой меня охватило смешанное чувство облегчения и стыда. Чаша племени какатанава выполнила свое святое предназначение. Раны, которые я нанес Оуне, были полностью исцелены.

Фурн со все возрастающей энергией отважно боролся с вихрем, который втягивал нас в себя. Рассекая воздух могучими крыльями, дракон пытался избавиться от его хватки. Оуна все сильнее тревожилась.

Навстречу нам, заполняя собой весь мир, мчался огромный ствол дуба, в котором пульсировал Черный клинок. Перекладины его гарды представляли собой Космическое Равновесие, которое вновь начало колебаться и раскачиваться. До завершения битвы было еще далеко.

За нашими спинами буйствовал Шоашуан, близость которого становилась все более ощутимой. Воины-кактанава пропали из виду.

Сепирис, князь Лобковиц и Айанаватта исчезли, а вместе с ними и Гейнор с Клостерхеймом.

Потом я услышал звук флейты. Чистая мелодия Айанаватты прорезала бушующий рев.

Могучий смерч швырял фурна из стороны в сторону. Воздух становился все холоднее. Мы постепенно замерзали, утрачивая подвижность. От холода меня потянуло в сон.

Крылья фурна более не могли удерживаться в разреженном воздухе.

Дыхание вырывалось из его ноздрей желтоватыми струями. Мы медленно теряли высоту, все глубже увлекаемые в центр вихря.

Вновь в моем мозгу зазвучал голос дракона:

Мы не в силах сопротивляться ему…

Я хотел одного – умереть, держа Оуну в своих объятиях. Напрягая все силы, я попытался высвободиться из цепкой мембраны, но слишком ослабел и не мог дотянуться до жены. Она крепко держалась за чешуи, а ледяной ветер старался сбросить ее с фурна.

Я уже не сомневался, что Сепирис, Лобковиц и воины-какатанава погибли. Айанаватта все еще играл на флейте, но вряд ли он надолго переживет остальных.

Я люблю вас. Отец… Ульрик… я люблю вас обоих.

Это был голос Оуны. Она обернулась, ища меня взглядом. Она не могла разжать пальцы, иначе ветер сбросил бы ее со спины фурна. Я вновь попытался выбраться из мембраны. Она замерцала алыми и бирюзовыми оттенками с оловянным отливом. Она не оказывала мне сопротивление, но и не выпускала меня.

Оуна!

Снизу донесся рокот. Земля вспучилась, выбросив миллионы искр, которые помчались мимо нас в безбрежный космос. Рядом с нами проносились красные и черные пятна, как будто взорвался весь мир.

Ледяную атмосферу прорезало дуновение раскаленного воздуха.

Воцарилась тишина.

Я услышал далекий рев и понял, что это значит. Пятна, летевшие к нам, были магмой. Расплавленным камнем, таким же текучим, как вода, но куда более смертоносным. Мы оказались над извергающимся вулканом.

Мы сгорим еще до того, как смерч погубит нас!

Но Оуна с волнением указывала в сторону Равновесия, отчетливо видневшегося на конце стержня, которым обратился Черный клинок. Я понял, что это тот самый металл, который Сепириц и его люди похитили, чтобы выковать Буреносца. Тот самый металл, который пукавачи обрабатывали по заказу какатанава. Металл, ради обладания которым гибли целые народы. В нем заключалась магия самого Равновесия.

Металл был достаточно могуществен, чтобы бросить вызов Равновесию.

Тот, кто владел им, владел самой Судьбой.

То, что мне показывала Оуна, на первый взгляд представлялось чем-то незначительным. Однако потом я сообразил, почему она так возбуждена.

Две чаши, ставшие грузами на концах перекладины меча, постепенно приходили в равновесие.

Бурлящий воздух врезался в ледяной вихрь Шоашуана. Его лицо оказалось совсем рядом. Он оскалил зубы, схватил когтями фурна и теперь удерживал его на месте. Дракон беспомощно бил крыльями и вотвот должен был погибнуть.

Но раскаленный воздух начал пожирать лорда Шоашуана, втягивая его в себя. Мало по-малу его хватка ослабла, он завыл. Я почувствовал, что моя голова распухает, готовая лопнуть. То, что я принял за другое воплощение Шоашуана, оказалось его противоположностью. Оно атаковало его из подземного мира, обитатели которого помогали нам в прошлом. Сила, столь же могущественная, как Владыка ветров, могла возникнуть только из самого сердца Серых Жил.

В погоне за нами Шоашуан истощил свою энергию. Наконец его когти разжались, и мы вырвались на свободу. Теперь уже он сам оказался в роли преследуемого. Один великий Владыка ветров гнался за другим!

Оставляя за собой пенистый след из желтоватого дыма, бирюзово-алый сгусток воздуха сомкнулся вокруг своего пыльного грязного противника и поглотил его, установив вопреки воле Шоашуана нечто вроде зыбкой гармонии. Усмиренный вихрь еще продолжал роптать, но незатейливая мелодия флейты уже замерла на последней ноте примирения.

Мы стояли, глядя на Древо скрелингов, на огромный черный стержень Равновесия, на чаши, которые были ничем иным, как Граалем, вернувшим Оуну к жизни. У этого стержня Оуна положила мой перстень с голубым камнем. То самое кольцо тамплиеров, которое Эльрик привез из Иерусалима. Кольцо, напоминавшее нашу крохотную заурядную планету, если смотреть на нее из космоса. Кольцо, которое помогло нам восстановить Равновесие.

Какатанава вновь заняли свой пост и превратились в неподвижные фигуры. Огромный дракон устроился у корней, мы с женой спустились с его спины и наконец смогли обняться. Фурн тут же свернулся кольцом вокруг основания дерева, возвращаясь к своим обязанностям. Корни уже начали исцеляться.

Обнявшись, мы стояли под ярким голубым небом, окруженные развалинами. Дул приятный легкий ветерок. Древо продолжало расти, Равновесие укреплялось, охватывая весь мир; ветви ожили и зазеленели, протягиваясь из разрушенного города Какатанава сквозь бездонную толщу льда…

По которому к нам усталым шагом приближались уцелевшие воплощения Гейнора, Клостерхейма и их людей.

Викинги смотрели прямо перед собой незрячими глазами, их губы беззвучно шевелились. Они крепко стискивали свое оружие – единственную реальность, в которой может быть уверен викинг. Было ясно, что им не хочется сражаться. Их больше не заботило, какой смертью они умрут.

Битва еще не завершилась. Я огляделся в поисках меча, но не нашел его.

Я увидел только распростертые ничком тела Эльрика и Белого Ворона. Я увидел принца Лобковица, лорда Сепириса и Айанаватту. Они были невооружены и стояли рядом с Бес. Огромный фурн будто слился со стволом Древа.

Нам нечем было защищаться, а Гейнор и его люди были вооружены до зубов. Они ускорили шаг, вероятно, заметив, что преимущество на их стороне. Словно голодные псы, учуявшие запах крови, они побежали к нам. Эльрик и Белый Ворон медленно возвращались к жизни, но были еще слишком слабы.

Неужели я уцелел в этом кошмаре, только чтобы увидеть, как мою жену зарубят у меня на глазах? Я лихорадочно обшаривал взглядом камни и осколки льда в поисках оружия, но ничего не нашел. Лорд Шоашуан обратил великий город в пыль.

Они уже почти достигли нашего островка. Я велел Оуне бежать, но она не трогалась с места. Айанаватта подошел к нам и встал рядом. Его татуированное лицо оставалось спокойным и уверенным. Он вынул из мешка свою флейту и плавным движением поднес ее к губам. Мы смотрели на Гейнора и его спутников, которые приближались к нам по льду.

Айанаватта заиграл, но вместо звуков флейты я услышал странный подземный шум. Стон, треск и хруст. Отдаленный шорох. У наших ног вновь взметнулся горячий воздух. Из лопающегося льда вылетели сверкающие твари, полные жизненной энергии.

Гейнор тоже заметил их. Он крикнул что-то своим людям, мгновенно осознав опасность. Выхватив меч, он ринулся нам навстречу. Но ожившие зеленые корни Древа скрелингов уже распространялись повсюду, взламывая лед, выворачивая его огромными глыбами и быстро превращая в воду.

Гейнор в отчаянии замедлил шаг. Он осторожно приблизился к краю льдины. Берег нашего островка был всего в нескольких шагах от него. Он остановился.

Напротив него стояла Бес. Она повела бивнями, словно предостерегая его. Все это время ее добродушные глаза смотрели на Гейнора с устрашающим спокойствием.

Он повернулся и нерешительно замер на месте.

Чуть дальше по берегу Клостерхейм и несколько викингов перепрыгнули на наш остров – вокруг них расплавились остатки льда.

Под зимним небом возникали полыньи чистой светлой воды. От последних льдин откалывались большие куски, водный простор быстро расширялся, и Гейнор оказался в ловушке. С одной стороны ему грозила вода, с другой – подземные твари. Он все еще колебался, не зная, что предпринять. Бес неумолимо надвигалась на него, он развернулся и побежал, скользя и спотыкаясь, к ближайшему каменистому выступу берега.

Он почти добрался до скалы, но латы и оружие оказались чересчур тяжелыми. Он провалился сквозь тающий лед и теперь стоял, погрузившись по пояс в черную воду, продолжая изливать свою ярость в гневных криках. Внезапно набегающие волны захлестнули его, и он пропал из виду.

С юга задул теплый ласковый ветер.

Бессмертный Гейнор исчез. Я не мог поверить в это. Я уже знал, что он не может умереть. По крайней мере, до тех пор, пока я жив.

Оуна потянула меня за руку.

– Нам пора возвращаться домой,- сказала она.- князь Лобковиц возьмет нас с собой.

Клостерхейм и уцелевшие викинги равнодушно смотрели туда, где утонул их предводитель. Потом старший из викингов повернулся к нам, пожал плечами и вложил свой клинок в ножны.

– Мы не хотим сражаться с вами. Поверьте нам на слово. Позвольте нам вернуться к нашему кораблю, и мы отправимся в свой мир.

Эльрик не питал вражды к этим людям. Он согласился с их предложением.

– Плывите на "Лебеде" до Лас Каскадас. И захватите с собой этого жалкого неудачника.- Он с улыбкой указал на мрачного Клостерхейма.- Расскажите людям о том, что вы видели здесь.

Высокий чернокожий воин громко рассмеялся:

– Чтобы нас до конца жизни считали сумасшедшими? Я встречал бедолаг, которые рассказывали похожие небылицы. Они умирали, покинутые и презираемые всеми. Вы не хотите плыть с нами, герцог Эльрик? Не хотите стать нашим капитаном?

Эльрик покачал головой.

– Я помогу вам добраться до континента, а потом отправлюсь вместе с Айанаваттой. Он собирается нести Закон своему народу и до конца выполнить свое предназначение. Видите ли, мы с ним старые друзья. До окончания моего сна осталось около восьмисот лет, и только по его завершении я накоплю достаточно сил, чтобы вернуть себе Буреносца в том, другом мире. А пока любопытство гонит меня вглубь этих земель.- Он поднял руку в перчатке, прощаясь.

Сепирис пожал плечами и развел руки жестом неохотного согласия.

– Когда вы мне потребуетесь, я отыщу вас,- сказал он.

Белый Ворон подошел к Эльрику вплотную и посмотрел ему в лицо.

– Кажется, грядущее не сулит мне особых радостей,- произнес он.

– Да, их будет немного.- Эльрик вздохнул и обвел взглядом заснеженные горные вершины, серебристое небо, птиц, порхавших в теплом прозрачном воздухе.- И большинство этих радостей ты изведаешь в бою.- Он отвернулся от Белого Ворона, как будто ему было невмоготу смотреть на юношу. Только теперь я понял, что Белый Ворон не был ни сыном, ни братом, ни племянником, ни двойником Эльрика. Белый Ворон совершал свое собственное долгое путешествие во снах. Это была часть подготовки, которую он должен был пройти, чтобы стать посвященным, а затем – Императором-чародеем Мелнибонэ. Белый Ворон и был Эльриком, только в молодости. Не говоря более ни слова, юноша подошел к Бес и остановился рядом с ней. Он был последним мелнибонэйцем благородной крови, которого отправили на обучение к какатанава. Их город исчез, и у гигантов осталась последняя обязанность – вечно охранять Древо.

– Все кончено,- произнес Белый Ворон.- Мы выполнили свой долг перед Судьбой. Мы вернули Древу его сокровища, и великий дуб вновь зазеленел. Здесь наши пути расходятся.- Он взобрался в огромное деревянное седло и направил Бес к плещущей воде.

Мы не пытались его остановить. Благородное старое животное вошло в волны и начало погружаться, пока полностью не скрылось в воде. Белый Ворон повернулся в седле и поднял над головой лук. Потом и он исчез в своем сне, а мы начали медленно возвращаться в свои.

– Нам пора,- сказал Лобковиц.- Думаю, вам не терпится увидеть своих детей.

Эпилог

Так закончился очередной эпизод вечной борьбы за Равновесие и наступило примирение. Я не знаю, в какой степени человеческие стремления способны творить и воплощать в реальность самые важные свои символы. Я знаю лишь, что такую самодостаточную систему мог создать только творец, наделенный логическим разумом. Невзирая на все мои приключения, я по-прежнему верю во Всевышнего.

Айанаватта столь же непоколебимо верит в свой сон, который был скорее подкреплен, нежели развенчан фантазиями Лонгфелло. Он отправился на поиски ирокезской конфедерации, устройство которой послужило моделью для федеративной системы Соединенных Штатов. Мы с Ульриком некоторое время продолжали работать в ООН, потом во Всемирной женской организации, влияние которой непрерывно возрастает.

Благополучно перейдя из одной сферы в другую, мы с Ульриком и князем Лобковицем добрались от озера Гурон до побережья Новой Шотландии, двигаясь в основном по железной дороге.

Будучи путешественниками во снах, мы приобретаем в своих грезах опыт, но и сами создаем их. Опыт приносит нам мудрость, и именно поэтому такие грезы столь ценятся Похитителями снов. Однако творческие сны привлекают их не меньше. Эти сны гораздо более изменчивы и непостоянны, ими намного труднее завладеть, а уж тем более – управлять. В так называемых Мирах Духов, где все податливо и послушно, мы учимся ценить мощь сверхъестественной логики.

Это было второе и последнее необычное приключение, которое мне довелось пережить совместно с Ульриком, и, конечно же, оно изменило наши взаимоотношения. Оно укрепило нашу любовь и понимание значимости нашей общественной работы, но вместе с тем оставило у нас тревожные воспоминания, о которых мы почти не говорим. Ульрик действительно убил меня, когда я была Белой женщиной-бизоном и в результате едва не погубил Древо. Мысль об этом продолжает мучить его.

У него бывают и другие сны. Наша мультивселенная нелинейна. Мы не просто рассказываем повесть с началом, серединой и концом. Мы переплетаем волокна, создавая ткань. Мы существуем благодаря повторению, но не подражанию, которое является всего лишь бессмысленным копированием, которое ничего не создает и ничего не подтверждает. Каждое вплетаемое волокно должно быть новым и неповторимым, хотя рисунок ткани должен оставаться прежним и узнаваемым.

Американская экспедиция Гейнора закончилась практически без результатов, если не считать разрушения города Какатанава. Тем не менее, она создала несколько новых легенд и подтвердила другие. Что же до самого Гейнора, то мы еще встретимся с ним в последнем приключении.

Причудливая математика мультивселенной, определяющая рисунок тканей, из которых она состоит – единственное средство управления Хаосом. Однако строгость и формальность рисунка требует неукоснительного подчинения ритуалам, описание которых можно найти, к примеру, в египетской Книге Мертвых. Каждый шаг, каждое слово, произносимое на предписанном пути, должны соблюдаться в точности, иначе грядущее будет изменено. Контроль за каждым таким поступком и есть то особое ремесло, которым владеют князь Лобковиц и лорд Сепирис.

Эльрик Мелнибонэйский прожил свой Тысячелетний сон. Чем закончился этот сон и как он отразился на семействе фон Бек- об этом нам еще предстоит рассказать.

Оуна, графиня фон Бек

Площадь "Клуба Охотников"

Лондон

Оглавление

Пролог

Первая ветвь. Рассказ Оуны

Глава 1. Дом на острове

Глава 2. На прибрежье Гитчи-Гюми

Глава 3. Принц прерий

Глава 4. Странные размеры

Глава 5. Перья и чешуи

Глава 6. Прошлогодние снега

Глава 7. Белый путь

Вторая ветвь. Рассказ Эльрика

Глава 8. Беседа в Саду Дьявола

Глава 9. Пьель Д'Аргент

Глава 10. Рот Хель

Глава 11. Клостерхейм

Глава 12. Видения в хижине

Глава 13. Тропа доблести

Глава 14. Истинный джентльмен

Третья ветвь. Рассказ Ульрика

Глава 15. Бездна Нихрэйн

Глава 16. Игрушка судьбы

Глава 17. Против потока времени

Глава 18. Ястребиный ветер

Глава 19. Сияющая тропа

Глава 20. Поиск пути

Глава 21. Древо скрелингов

Эпилог

Реклама на сайте