«Двое с разбитого корабля»

ДВОЕ С РАЗБИТОГО КОРАБЛЯ

Высокий деревянный дом в конце переулка напоминал корабль, прочно севший на мель во время шторма.

Во всяком случае, именно такое впечатление он произвел на меня своими темными стенами, узкими лестницами-трапами в грязноватых подъездах, чуть покосившимися полами и маленькими комнатами-каютами.

Нос дома-корабля выпирал прямо на тротуар, корма застряла где-то среди задних дворов, на оборванных и перепутанных канатах хозяйки сушили белье, а на обломанных мачтах устраивали по ночам концерты местные коты.

Дом постепенно врастал в землю и только негромко поскрипывал, рассыхаясь.

Население его представляло весьма пеструю публику: продавщицы, начинающие художники, маклеры, семьи мелких служащих, музыканты. Все они помещались в отдельных комнатах, на каждом этаже расположенных по двум сторонам длинного коридора, который изгибался, подобно пожарному шлангу, и упирался в общую кухню.

Две наиболее приличные комнаты на четвертом этаже занимала одна весьма энергичная дама, при которой находился почтенный господин лет сорока пяти — этой самой дамы муж. Насколько я помню, он занимался историей или чем-то подобным, что позволяло господину полностью отойти от дел земных и погрузиться до беспамятства во времена милого ему пятнадцатого века. Не требуя к себе особого внимания, он сутками сидел, зарывшись в свои фолианты и рукописи, а дама, уже давно отчаявшись выдернуть мужа из глубин веков, большую часть времени проводила на общественной кухне, где отводила душу, участвуя во всех склоках и скандалах, что затевались не без ее же участия.

Ума не приложу, как в этом доме с его сквозняками и полутемными лестницами, и тем более в этой семье, могла появиться маленькая девочка. Как-то мне довелось слышать предположение о том, что не рожденные еще дети сами выбирают себе родителей. Если действительно так, то выбор данного ребенка был более чем странным. Видимо, ей уж очень хотелось побыстрее появиться на свет и, кроме этой семейной пары, поблизости никого не оказалось.

Когда прошел положенный срок и очаровательную малютку стали все чаше называть собственным именем вместо «крошка» и «ангелочек», выяснилось, что волосы девочки уже навсегда останутся ослепительно-рыжими, очи — фиалковыми, а характер далеко не ангельским.

Лиса не желала примерно играть фарфоровым кукольным сервизом с опрятными сверстницами, ее тянуло во двор, где можно было вместе с соседскими мальчишками строить из песка крепости, лазить по чердакам и стрелять из самодельного лука. В это время ее стычки с матерью достигли грандиозных размеров. Как оказалось, милая девочка умела отлично постоять за себя и добиться чего хотела. Она оставалась очаровательным ребенком до тех пор, пока в ее дела не вмешивались и не заставляли надевать нелюбимые платья — тогда черные брови Лисы стремительно сходились у переносицы, фиалковые глаза темнели и визг был слышен по всему дому. В такие моменты даже мать предпочитала отступить.

В девять лет Лису стали водить в пансион, где научили бойко болтать по-французски, немного математике, географии, истории, литературе, а также рукоделию, домоводству, хорошим манерам и танцам. К семнадцати годам Лиса превратилась в настоящую барышню, сумев приобрести внешний лоск, под которым скрывался бурный темперамент и упрямый своевольный нрав.

Замечая эти чудесные внешние превращения, госпожа родительница лелеяла мечты о счастливом замужестве дочери. И справедливо полагала, что с таким приданым, как роскошные рыжие волосы и соответствие образцам поведения (на изучение которых уже потрачено столько средств), Лиса рано или поздно найдет себе почтенного господина с приличным капиталом. Но госпожу вовсе не интересовало, что девушка как будто не поддерживает мечтаний о состоятельном женихе — такие мысли просто не приходили ей в голову.

Лиса сердилась, когда мать начинала учить ее жизни и обращать внимание на владельца обувного магазина, который уже давно занят тем, что поглядывает в окно своего заведения в надежде увидеть в стекле отражение рыжих кудрей проходящей мимо девушки. Сердилась она еще и оттого, что, казалось, никто не понимал ее стремления к чему-то более осмысленному, чем постоянные препирательства на кухне, пошлые сплетни и не менее пошлые разговоры. Она чувствовала себя способной на нечто большее, чем неизбежное замужество.

Окружающий мир был наполнен для Лисы таинственными звуками и образами. Ощущениями, которые (она была уверена) никто больше не чувствовал. Ее страстной душе был близок таинственный мистицизм, и вместе с тем она изо всех сил рвалась к свету. Этим светом могли стать не только солнечные лучи, даже в полутемном доме-корабле она нашла бы источник, если бы он там был.

Лиса чувствовала себя крошечным светлячком в темном лесу или маленькой рыбкой-неоном в глубине затонувшего брига. Ей не хватало сил для того, чтобы осветить все вокруг, и она не знала дороги туда, где могла бы соединить свое сияние со светом другого светлячка. Или, может быть, даже солнца.

Но она отчаянно не хотела погаснуть.

Раньше, когда Лиса была маленькой девочкой, ей казалось, что окружающие легко могут понять бессмысленность своего существования, им нужно только объяснить это и немного помочь, чтобы они захотели стать лучше. Она думала, что сумеет воспламенить чадящую гнилушку. Теперь Лиса понимала всю невыполнимость желания расшевелить ленивую толпу, живущую интересами своей кухни и кладовки. Она поняла, что должна не менять этот мир, а вырваться из него.

Со всей силой пылкой натуры девушка возненавидела старый дом. Он стал для нее символом пожизненного заключения. Бессилия перед холодным пеплом костра, в котором она надеялась найти хоть уголек.

Не знаю, было ли это шуткой судьбы Лисы, решившей посмотреть, как она распорядится неслыханной удачей, или вмешательством более высоких материй, но однажды в узком коридоре она увидела незнакомого молодого человека.

Не берусь сказать точно, сколько ему было лет. Если судить по лицу, то не больше двадцати трех, но если заглянуть в глаза… Лиса, по свойственному ее возрасту легкомыслию, заглядывать в них не стала, взволнованная другим наблюдением. В присутствии этого молодого человека ей почему-то представились огромные комнаты с позолотой на потолке, наполненные прохладным чистым воздухом и светом, танцевальные залы со стенами, обшитыми ясеневыми панно… Может быть, эту иллюзию создавали его густые, блестящие волосы чистейшего пшеничного оттенка. Или серые глаза, в которые так и не всмотрелась Лиса. А они того стоили. Больше цвета пленяло их выражение. На кого бы молодой человек ни смотрел — его взгляд выражал искреннее тепло, глубокое нежное терпение, затаенный смех в самой глубине зрачков и бесконечную доброту.

За долгие века инквизиции люди устали от страха перед ангелом с огненным мечом, посланным богом-ревнителем, и придумали другого ангела. Светлого, милосердного и любящего, с золотыми кудрями и очами, в которых отражалось сияние небес. Таким был… или казался, Эрик.

Они встретились на лестнице и прошли мимо, сделав вид, что не заметили друг друга. Он, не дрогнув, встретил пытливый фиалковый взгляд, как мужественно вынес бы прямой удар молнии. Она вскинула рыжеволосую головку, внимательно высматривая что-то в конце коридора, не выдав даже взмахом ресниц, как часто и жарко забилось ее сердце. И только забежав в комнату, Лиса почувствовала, как горят ее щеки и участилось дыхание. Это был он, тот второй огонек, который она так долго искала.

Не могу сказать точно, что почувствовал Эрик, но на следующий день у него снова возникла острая необходимость появиться в этом доме. А Лисе именно в это время понадобилось спуститься вниз по лестнице, чтобы покормить соседского кота, но она сама не могла объяснить, почему вдруг круто повернула обратно, лишь только заметила вчерашнего незнакомца.

Однако на этот раз скрыться ей не удалось.

— Лиса! Постойте. Не убегайте.

Он догнал ее у лестничного пролета.

— Постойте! От кого вы так бежите? Неужели от меня?

Лиса обернулась:

— Вот еще! Конечно, не от вас!

— А мне кажется, от меня!

Молодой человек поднялся на одну ступеньку.

— Не хочется вас разочаровывать, но я торопилась домой, потому что… услышала, как меня позвали. А вовсе не изображала Дафну.

— Значит, вы живете на этом этаже?

Эрик поднялся еще на одну ступеньку, и теперь Лисе пришлось смотреть на него снизу вверх.

— Да. Но мне кажется странным, что вы знаете мое имя, тогда как я не знаю вашего.

— Меня зовут Эрик. Теперь мы на равных?

Огоньки в его зрачках были такими лукавыми, что Лиса не могла не смягчиться.

— Я вас никогда раньше не видела.

— Я приехал несколько дней назад. А вы здесь давно?

— О! Всю жизнь! Сколько себя помню. Унылое место, не правда ли?

— А мне нравится этот дом. Я люблю старые постройки. В них так много воспоминаний. Люди приходят, уходят, а воспоминания остаются. Этот дом кажется очень древним. Иногда ночами я слышу, как он вздыхает. Как поскрипывают лестницы, шуршат мыши за стеной. В новом доме никогда не бывает таких звуков.

Лиса удивленно смотрела на странного юношу, который разговаривал с ней, словно с давней хорошей знакомой.

— Я бы с удовольствием жила в новом светлом доме безо всяких воспоминаний и мышей. Здесь так душно ночами, так сыро. С каким удовольствием я бы увидела, как его сносят.

Эрик улыбнулся.

— И вам не будет его жаль?

— Мне?! Нисколько!

— Вы, Лиса, очень решительны. Впервые вижу столь решительную молодую леди.

— Зато вы, по-моему, очень сентиментальны.

— Да. Вы правы.

Эрик заметил рыжую соседскую кошку, крадущуюся мимо, и присел на корточки, чтобы погладить ее.

— Осторожнее! — предупредила Лиса. — Она царапается и кусается как бешеная.

— Не волнуйтесь. — Он искоса взглянул на девушку. — Я обычно нахожу общий язык с кошками.

И точно. Эта рыжая, зловредное и мстительное создание, с громким мурлыканьем стала тереться о его руки, выгибать спину и всячески выражать свое доброжелательное отношение.

— Подумать только, — произнесла Лиса озадаченно. — Она никого к себе не подпускает.

Можно с уверенностью сказать, что Эрик хотел взглянуть в лицо девушки, но его взгляд каким-то непостижимым образом остановился на ее коленях (оказавшихся прямо напротив) и лишь спустя несколько мгновений скользнул в сторону. Лиса приметила эту замысловатую траекторию и едва сдержала улыбку, довольная, что он оказался достаточно деликатен для того, чтобы не уставиться прямо на ее ноги, но вместе с тем наблюдателен, чтобы заметить их красоту.

Сосед выпрямился, держа на руках кошку, как вдруг внизу хлопнула дверь, залаяла собака, и рыжая рванулась из его рук вверх по лестнице, оставив на одежде немного шерсти, а на ладонях глубокие царапины.

Девушка ахнула, увидев, как они быстро наливаются кровью.

— Она все-таки поцарапала вас! Очень больно? — спросила участливо Лиса.

Эрик приложил носовой платок к ладони и отрицательно качнул головой:

— Пустяки. Не волнуйтесь.

— Вам нужен бинт и йод. Идемте.

Он не стал спорить и на удивление быстро подчинился.

Лиса всегда считала, что руки содержат очень много информации о человеке, и сейчас по ладоням, протянутым ей для лечения, пыталась понять то, что не спешили открывать изменчивые глаза соседа. Странная двойственность была в этих руках — вместе с изяществом длинных пальцев в них чувствовалась скрытая сила. Очень привлекательное сочетание. Одухотворенно-тонкие пальцы, которые могут гнуть подковы. (При всей своей реалистичности Лиса была склонна к преувеличениям, поэтому не берусь подтвердить, что Эрик оказался бы способен на такие подвиги.)

— Не больно?

— Нет.

— Не туго?

— Все чудесно. — Он улыбнулся, и в его очах засияли лучики невидимого солнца. — Спасибо, вы спасли мне жизнь, Лиса.

Девушка промолчала, впервые не почувствовав желания ответить дерзостью на эту ласковую иронию.

Когда Эрик ушел, она вдруг почувствовала легкую досаду. Определить ее источник было довольно трудно. Симпатия к незнакомцу, перерастающая в нечто большее, но пока необъяснимое, легкая улыбка в его глазах, так похожая на лукавую насмешку…

Лиса сердилась на себя за то, что настолько быстро попала под обаяние его голоса, улыбки, дулась на него за то, что он заставил ее почувствовать себя маленькой и слабой, даже беззащитной.

Мысли и чувства девушки оказались в смятении. Позволить себе быть с ним мягкой, доброй и ласковой? Играть в вечную игру женского кокетства, которая всегда была ей противна? Но ей не нужен еще один поклонник, расточающий дурацкие комплименты и желающий видеть в ней хорошенькую куклу. Можно наконец признаться себе, что она ищет нечто большее. Но нет! То, чего она хочет, невозможно определить, измерить, это не большее или меньшее, это другое. Просто другое. Чувство иной чистоты, другого пространства и времени.

Больше всего на свете Лиса желала, чтобы Эрик оказался именно таким, как жаждало ее сердце.

День постепенно гас за окном, и тени, выползающие из углов, становились все длиннее. Эрик стоял на боковой лестнице у распахнутого окна и, облокотившись на подоконник, смотрел во двор. Ветерок с улицы играл светлыми прядями его волос и теребил воротник белой рубашки. На какое-то мгновение Лисе показалось, что он видит не серые дворы и грязные крыши, чуть размытые надвигающимися сумерками. Что его взгляду доступно нечто большее, чем может увидеть она. Он не повернул головы, но как-то почувствовал ее присутствие.

— Лиса. Идите сюда. Посмотрите.

Она подошла, готовясь увидеть скучный пейзаж, но Эрик сумел остановить движением руки ее взгляд, скользнувший было на кучу мусора во дворе.

— Нет. Смотрите на небо. Только на небо.

Девушка посмотрела вверх. Необозримо-далекая прозрачная глубина не была замутнена ни одним облачком. И казалось, что из этой дали на землю непрерывным потоком струится что-то невидимое, пьянящее…

— Так всегда бывает в часы перед сумерками… Небо приближается, — сказал Эрик тихо.

— Приближается… — повторила Лиса и опустила глаза, чтобы встретиться с отражением опрокинутого свода небес в его очах.

Эрик улыбнулся немного печальной, мудрой улыбкой.

— Сейчас не хочется говорить глупости. Правда?

— Не хочется, — ответила Лиса, не в силах отвести взгляда.

— Лучшее, что можно сделать, — молчать. Или говорить только то, о чем думаешь, оставаясь наедине с самим собой. На это отводится совсем немного времени, всего несколько мгновений перед сумерками.

— Почему? — прошептала Лиса.

— Потому что сумерки — краткое мгновение между двумя мирами: дня и ночи. Так же как между реальностью и сном есть миг своих сумерек. Мир, в котором свет и тени переплетаются, меняются местами… почти как сейчас.

— Эрик, вы поэт.

— Нет, я просто пытаюсь почувствовать мир.

— Вы чувствуете его не так, как я.

— Мы очень разные, Лиса. Вы созданы для того, чтобы разрушать старые, сырые дома.

— А вы?

— А я вижу крошечный цветок одуванчика между прогнившими досками, который вы не заметите.

— Вы думаете, я не вижу красоту?

— Видите. Пылающий закат над лесом, античный храм на холме, морской берег, но не серебристую паутинку на кирпичной стене, не ягоду рябины на снегу.

Озадаченная, Лиса молчала.

— Вам не нужна одна свеча. Вы разожгли бы целый костер.

— Нужна! Еще как нужна, Эрик! Пусть всего одна, совсем крошечная, лишь бы это был живой огонек.

— А мне нужен костер, — тихо произнес он.

В какое-то мгновение серый, мрачный дом перестал казаться Лисе серым и мрачным. Наверное, его серость скрашивала тихая радость в ее сердце, которая вспыхивала от любой малости, будь то рыжая кошка или распахнутое во двор окно.

Кратковременные моменты счастья, мгновения, когда Лиса отгораживалась от окружающего, создавая свой собственный мир, который не хотела делить ни с кем и который становился все более реальным после каждой встречи с Эриком. Этот странный, непонятный юноша обладал удивительной способностью пропускать мир сквозь себя так безболезненно и отстранено. Ничто не задевало его, не лишало спокойствия и глубокой созерцательности.

Лиса начинала подозревать, что он видит эту жизнь не так, как все окружающие. Может быть, даже ее саму он воспринимает совсем не такой, какая она на самом деле, — представляет гораздо лучше, чище, добрее. Девушка и не хотела такого обмана, и одновременно желала, чтобы Эрик обманывался как можно дольше. Пыталась играть в себя милую и мягкую, но тут же в раздражении ломала придуманный образ…

— Вы похожи на ангела, Эрик, — однажды сказала она. — Да, на рождественского ангелочка, которого вешают на елку.

Он не удивился, не оскорбился, только уголки его губ насмешливо дрогнули.

— Это впечатление от моей внешней или внутренней сути?

— От обеих, — фыркнула она, — Вот, например, вчера я видела, как вы возились с уличным котенком, кажется, бинтовали ему лапу. Никто из моих знакомых молодых людей никогда не стал бы заниматься ничем подобным.

— Это не делает им чести. К тому же тот котенок очень напомнил мне вас.

— Что?! Я, по-вашему, похожа на бездомную кошку?

Он рассмеялся над ее негодованием.

— Не обижайтесь, Лиса. Вы действительно чем-то похожи. Может быть глазами — яркими, любопытными, высматривающими…

— Что бы стянуть?!

— Да… примерно.

— Ну знаете! Это уж слишком! Перестаньте смеяться надо мной. Неужели вы не видите, что я не глупая девчонка, начитавшаяся любовных романов. Мне нужно не это, поймите!

— Я понимаю, Лиса. — Его теплая рука накрыла ее ладонь жестом дружеского участия, успокоила вспыхнувший было пожар негодования. — Я понимаю. Вы похожи на светильник, который мог бы гореть ровно, но некому регулировать силу его пламени, и он может случайно выплеснуть свой огонь на ковер. Вы боитесь любви потому, что видите в ней слабость?

— Я не боюсь любви! Я боюсь подделки под нее! Этой пошлости, что выдают за любовь. Но вы слишком «ангел», чтобы понять это!

— Я понимаю, — повторил он в третий раз. И Лиса почувствовала — действительно, понимает…

Он понимал очень многое, почти без слов, без долгих объяснений. Бывали мгновения, когда Лисе казалось, будто Эрик с легкостью «читает» ее душу, и она сжималась внутренне, опасаясь, как бы он не прочел чего-нибудь особенно не женственного, не доброго.

— Эрик, я совсем не такая хорошая, как вы думаете. Вот вы смотрите на меня и видите приятную внешность, слышите мой голос, вы говорили, он очень мелодичный, но не знаете, что творится у меня внутри.

— Знаю, Лиса. Неужели вы считаете, меня могли обмануть ваши прекрасные глаза и детские губы. За эти дни я узнал вас, как никто, думаю, не знает. Перестаньте терзаться из-за того, что я могу подумать о вас, когда вы устанете играть в благовоспитанную барышню. Я не стану уважать вас меньше из-за буйности вашей натуры и своенравия.

Странное чувство, очень похожее на болезненную нежность, перевернуло что-то в душе Лисы. Ей захотелось спросить, что он думает про любовь, но она не спросила, вспомнив, как сама отказалась говорить об этом.

Однажды вечером господин историк, отец Лисы, оторвался от своих фолиантов и с удивлением заметил, что его дочь, сидя на низком стуле у окна, смотрит в вечернее небо и улыбается непонятно чему.

— Послушай, Лиса, я хотел спросить тебя, кто тот молодой человек, с которым ты вчера говорила на лестнице?

— Так, знакомый, — отозвалась Лиса с деланой беспечностью.

— А мне кажется, не просто знакомый.

Удивительное дело, господин впервые оказался внимательнее своей супруги, не подозревающей о «молодом человеке с третьего этажа».

— Кто он, Лиса?

— Он работает в конторе у господина Клеменса. Кажется.

— Так пригласи его как-нибудь к нам на ужин, — предложил историк, добродушно посматривая на дочь.

— Как же, на ужин! Мать с лестницы спустит Эрика, если узнает, что его годовой доход меньше двухсот тысяч.

— Тебе с ним интересно? — продолжил осторожный расспрос отец.

— Да. Мне с ним интересно. — Лиса снова задумчиво взглянула в окно и, несомненно, увидела не бурую стену дома, в ее глазах явственно колыхнулось отражение золотистых волос, смягчив непокорный блеск и неприступное выражение. — Мне с ним интересно, — повторила она. — Он разговаривает со мной, как с человеком, и не удивляется до онемения, когда узнает, что в голове у девушки оказывается больше одной мысли. Я вообще ненавижу все это глупое ломание и кокетство. И презираю мужчин, которые считают, что девушке достаточно уметь танцевать и хлопать ресницами в ответ на их дурацкую болтовню.

Лиса ткнула каблуком туфельки стул и добавила задумчиво:

— Он похож на серого кардинала.

— На кого? — переспросил озадаченный отец.

— Ну ты же сам мне рассказывал! Серый кардинал — тот, кто правит на самом деле. В тени трона. Позволяет блистать коронованному монарху, думающему, что он правитель, а на самом деле всего лишь марионетка в руках серого кардинала, настоящего короля.

— Надо же… — только и смог сказать господин историк, а Лиса снова обратила все свое внимание на быстро гаснущее небо…

Лестница поднималась все выше, пока не уткнулась в тяжелый люк на потолке.

Эрик приподнял его и с видимым усилием сдвинул в сторону:

— Лиса, поднимайтесь сюда.

— Эрик, вы уверены?

— Уверен… Давайте руку. И осторожнее, вторая ступенька шатается.

Он помог Лисе взобраться по шаткой лестничке на самый верх, под крышу.

Чердак оказался совсем не похож на мрачное темное помещение с клочьями паутины и летучими мышами, как представлялось Лисе. Веселые солнечные лучи косыми полосами лежали на полу, золотили нить кружевной паутины (без нее, конечно, не обошлось, но в этом теплом свете она казалась праздничной гирляндой). Груды старых вещей, сваленных в беспорядке у стен, не вызывали опасения, они казались занятными музейными экспонатами, запорошенными пылью. А вместо летучих мышей здесь были голуби. Они залетали в вечно открытое слуховое окошко и вили гнезда на стропилах. Тихое воркование и шелест крыльев наполняли чердак.

— Как здесь чудесно, — сказала Лиса, осматриваясь с любопытством.

— Теперь вы не жалеете, что пошли со мной? — улыбнулся Эрик.

— Мне кажется, что вы знаете все уголки этого дома. Куда вы поведете меня в следующий раз? В подвал?

Он рассмеялся, отводя кисею паутины:

— В подвале мне не понравилось. Думаю, вам он тоже не приглянется.

Эрик провел Лису по неровным доскам пола к самому окну. Несколько голубей, испуганные их приближением, вспорхнули с подоконника, и, проследив за их полетом, Лиса увидела расстилающееся внизу море крыш и крон деревьев, зеленеющих молодой листвой.

— Вот это — свобода, — сказал Эрик, всматриваясь в горизонт, туда, где в радужной дымке растворялись город и небо. — Кажется, что там, за этими домами, нет ничего и может быть все, что угодно. Все, что вы можете захотеть, Лиса.

— Все? — спросила она тихо.

— Да. Здесь особенно чувствуется, что мир очень изменчив. Вы ощущаете его непостоянство?

Лиса отрицательно покачала головой, поднимая на Эрика погрустневший взгляд.

— Нет. Хочу почувствовать, но что-то мешает мне.

Несколько долгих мгновений он смотрел на нее.

— Лиса, закрой глаза.

Она даже не успела удивиться.

— Зачем?

— Закрой и повернись к окну.

Девушка послушалась, чувствуя, как Эрик встал за ее спиной и коснулся плеча.

— А теперь представь, что там, за горизонтом, нет ничего. Совсем ничего, пустота. И эту пустоту ты наполняешь морем. Представь морской берег, и волны, и чаек. Вспомни его вкус, запах, шум, его цвет. И когда оно станет совсем реальным, придумай корабль и соленый ветер в его парусах.

Слушая тихий голос Эрика, она сама не заметила, как подалась назад, прислонившись спиной к его груди, как ее рука нашла его руку.

Теплый ветер, влетевший в окно, принес запах водорослей и оставил привкус соли на губах. Зыбкая тень, словно от крыла чайки, скользнула по лицу, и послышался приглушенный расстоянием рокот чего-то невидимого мерно вздымающегося. Звуки дома утратили былую хрипоту. Явственно послышался хлопок паруса и скрип снастей, о стену… о борт разбилась волна, и в то же мгновение пол, накренившись, стал уходить из-под ног.

Лиса распахнула глаза, и наваждение исчезло, но не полностью, его невнятный отголосок толкнул ее в объятая Эрика, заставь крепко прижаться щекой к его плечу и снова опустить ресницы в ожидании нового чуда. В кольце этих рук душа Лисы раздвоилась. Одна ее половинка замерла от счастья и не желала больше ничего, другая дрожала от едва понятной тревоги и была готова бежать. Лиса не знала, что будет, когда прервется этот миг немой нежности. Она почувствовала прикосновение губ к своим волосам и прошептала: «Ты ничего не говоришь…», — а в ответ услышала такое же тихое: «Разве я не сказал это в самое первое мгновение нашей встречи и не повторял постоянно?»

— Я не слышала… не поняла.

— Я могу повторить. Ты нужна мне, потому что без тебя у меня не хватает сил поднять со дна моря разбитый корабль. Я искал тебя во всех выдуманных мной мирах, а ты ждала меня все это время здесь, на этом корабле.

— Эрик, я… я сейчас заплачу.

Он приподнял ее опущенную голову, и Лиса замерла в сиянии его глаз.

— Ты знаешь, что похожа на маленького рыцаря, такого трогательно-беззащитного, но бесконечно отважного?

— А ты… в тебе есть что-то не мужское, даже не человеческое. Мягкость. умение растворяться в мире и вместе с тем внутренняя несокрушимость, гранитная твердость.

— Лиса, ты чувствуешь, что мы оба как будто сливаемся и растворяемся друг в друге, то в каждом из нас есть частица, дополняющая другого?

— Да. С тобой я меняюсь. Я начинаю замечать ягоды рябины на снегу.

Эрик улыбнулся, и в его зрачках задрожали капли сгустившегося света.

- Тогда мне ничего не стоит придумать мир, в котором много рябин и снега для тебя.

— А я могу придумать несколько закатов и хотя бы один храм… для тебя?

Эрик рассмеялся и, крепко сжимая ее руки в своих ладонях, потянул Лису к окну, за которым — она была уверена — увидит стайку голубей, взлетающих с крыши храма из белого мрамора, или волны древнего моря, катящиеся по пустым улицам старого города, чтобы подхватить разбитый корабль…