«Мельница желаний»

Анна Гурова Мельница желаний

Пролог

Солнце взошло в густом тумане, а потом с севера налетел такой колючий и студеный шквал, словно кто-то наслал его с самого Вечного Льда. Еще вчера море было зеленым, как летний луг, а теперь катились одна за другой тусклые угрюмые волны. Небо с утра затянуло слоистыми облаками. Солнце то проглядывало сквозь них расплывчатым пятном, то совсем скрывалось в мутной хмари. Одно хорошо — ветер оказался попутным. Поставили мачту, подняли парус — корабль побежал веселее.

Корабль был двадцативесельный драккар, всей команды — четыре десятка рабов-гребцов из саамских племен да кормчий, наемник-варг, с двумя помощниками. Управившись с парусом, варги устроились на корме отдохнуть и перекусить. Каждый вытащил свои припасы — то, что догадался взять в поход. Гребцов же не кормили третий день. Все, в том числе и сами гребцы, понимали, что это значит: обратной дороги для них не будет.

«Очень кстати пришелся попутный ветер, — подумал Бьярни, кормчий. — Еще такой денек, как вчера, и господам тунам пришлось бы самим садиться на весла».

Он представил себе это зрелище и усмехнулся, убедившись, что туны не смотрят в его сторону.

Корабельщики задумчиво съели по вяленой треске, зажевали кислым ржаным хлебом, и Аке, молодой помощник, тихо спросил:

— Узнали, куда идем-то, дядя Бьярни?

— Куда похъёльцы скажут, туда и пойдем, — ответил кормчий, суровостью тона намекая Аке, что лучше бы тому помолчать. Но помощник не унимался:

— Недоброе здесь место — что небо, что море. Вы заметили, что уже почти полдень, а тени не двигаются?

Бьярни промолчал, поскольку сказать ему на это было нечего. Сколько лет он уже служил тунам, а таких странных походов еще не случалось. Третий день, как они отчалили от берега, сразу взяв курс в открытое море, и с тех пор их окружали только волны, да касатки, да косяки рыбы. И плавучие ледяные горы, которым в это время года здесь появляться не положено. Бьярни знал все острова, бухты и проливы великого Гандвика, от единственной незамерзающей гавани Похъёлы до скал Норье и лесистых берегов южной Саксы, но куда они сейчас забрались, не понимал.

И море незнакомое, и всё вокруг неправильно. Вчера целый день упорно дул встречный ветер, гребцы выбивались из сил, а к вечеру море заволокло туманом, и почти сразу всех потянуло в липкий, неодолимый сон. Слава Одноглазому, выручили туны — полночи пели руны,[1] отгоняя белое марево и не давая никому заснуть. Около полуночи туман наконец разметало ветром — и на небе проглянули незнакомые звезды.

— Туны небось знают, куда плыть, — повторил Бьярни. — Они нас отсюда выведут.

— Ничего, без нас все равно не выберутся, — проворчал Олоф, надсмотрщик за гребцами, садясь рядом и доставая увесистый мешок со снедью. — Ветер-то попутный задул — ух, вовремя! Рабы едва веслами ворочают. До чего же квелый, никудышный народец эти саами, и взять с них нечего. Помню, позапрошлым летом ходили мы…

— У тебя, говорят, ночью несколько гребцов погибло?

— Вроде того. Кто сидел дальше всех от тунов и тумана нахлебался — уснул и не проснулся. Их так спящими и выбросили за борт. — Олоф оглянулся, понизил голос — А может, сначала кровь выпили, а выкинули уже потом. Не пропадать же добру.

— Хватит повторять рабские выдумки, — с досадой сказал Бьярни.

— Выдумки-то выдумками, однако… Я следил за тем, как бросали спящих гребцов, — у одного точно кровь спустили. Уж поверьте, я разбираюсь. Думаешь, почему туны с собой еды не взяли? — Олоф махнул рукой вниз, где чернели головы гребцов: — Вон она, их пища.

Аке недоверчиво фыркнул.

— Быть того не может! Да я бы никогда к людоедам не нанялся!

Бьярни и Олоф одинаково ухмыльнулись.

— Пусть хоть друг друга жрут, лишь бы нам платили, — сказал надсмотрщик.

Туны недаром набирали наемников только среди морского народа земли Норье. Слухи об отваге и жестокости варгов расходились по всему миру гораздо дальше, чем заплывали их драккары. Что на море, что на побережьях их боялись сильнее, чем злых чародеев-тунов. Темная страна Похъёла, где царит вечный холод и ночь длится полгода, слишком далеко, чтобы бояться ее по-настоящему. Алчность же варгов неутолима.

— Ты не прав, — возразил надсмотрщику Бьярни. — Никто никого не жрет. Туны все ж не звери… хоть, конечно, и не люди. А не взяли припасов, потому что точно знают, куда и сколько нам плыть.

Подумал и добавил:

— Надеюсь.

Наемники одновременно посмотрели на нос драккара. Там с самого рассвета стояли туны, неподвижные, словно изваяния. Не мигая, они смотрели вперед, в свинцовое море, изредка перебрасываясь словами на своем тайном языке. Как будто каждый миг чего-то ждали.

Тунов было девятеро. Акка[2] Лоухи, ее ближайшие родичи, ее охрана, ее придворный колдун с учениками. Все они принадлежали к одному клану и вместе на драккаре оказались наверняка не случайно. Недаром отплывали тайно — хотя какие тайны могут быть у одного туна от другого? Недаром говорят, что тун родится колдуном, как, к примеру, варг — воином, и охотником — лесной житель карьяла.

Акка Лоухи, глава древнейшего в Похъёле рода Ловьятар, выглядела худой, высокой старухой. У нее было костистое лицо и не по годам острый взгляд хищной птицы. Жесткие сивые волосы прядями падали на спину из-под железного венца, в ушах покачивались оправленные в серебро аметистовые щетки; широкое ожерелье, защищающее не хуже доспеха, скрывало тощую грудь. Лоухи считалась в Похъёле ловкой интриганкой и опасной чародейкой. Охрана за ее спиной присутствовала скорее для пущей важности, а не по необходимости. На своем корабле та, кого уже потихоньку называли Хозяйкой Похъёлы, могла никого не опасаться.

Колдун по прозвищу Филин, настоящего имени которого никто не знал, смотрелся рядом с ней дряхлой развалиной. Поредевшие волосы выбелила старость, а тонкие кости как будто гнулись под невеликой тяжестью его тщедушного тела. В худых птичьих лапках он держал кантеле,[3] искусно изготовленное из высушенной человеческой руки. Струны были натянуты на скрюченные пальцы, словно бывший хозяин руки перед смертью запутался в железной паутине. Кантеле, разумеется, было чародейским; подобного ему не было ни у кого в Похъёле, и не было туна, который не мечтал бы заполучить его.

Позади Лоухи застыли родичи-туны, свита и охрана. Одеты они были, на первый взгляд, неказисто — в косматые серо-сизые плащи от шеи до пят. Однако любой, кто хоть раз видел тунов вблизи, сразу понял бы, что это никакие не плащи, а мощные крылья. Похъёльские оборотни, распушив перья, наслаждались током ветра. Людям он казался смертоносно-холодным, тунам был — ласковым бризом. Все они были схожи между собой: длинные бурые или сизые волосы, схваченные железными обручами, пронзительные аметистовые или черные глаза, смуглая кожа с синеватым отливом, тонкие птичьи черты, почти безгубые рты. Маховые перья охранников украшали острые железные накладки, лица скрывали легкие клювоголовые шлемы, руки — когтистые латные перчатки. Рядом с Лоухи стоял мальчик-подросток, черноволосый, в иссиня-черных перьях. На плече у него висело кантеле в чехле — не костяное, а обычное.

— Смотрите! Чайки! — воскликнул он первым, указывая куда-то в пустоту моря и неба. — Впереди земля!

Остров возник, словно видение. Растаяла дымка, и вдруг появился он — огромная одинокая гора среди моря. Издалека была видна полоса белой пены — там, где скалистые берега встречались с волнами. Над пеной с криками летали чайки. Выше росли сосны, цепляясь корнями за каждый уступ. Над зеленой полосой сосняка высилась гора. Поросшая кустарником, словно древний ствол — мхом, она круто уходила вершиной в облака.

— Ого, какая высокая! — задрав голову, с восхищением воскликнул мальчик-тун. — Жалко, что небо в тучах. Не увидеть, насколько она высока.

— Ее вершины никто не видел, кроме богов, Рауни, — ответил колдун. — Она уходит к звездам.

Если бы туны вздумали обернуться, их бы наверняка позабавило, как потрясены увиденным наемники-варги. Бьярни и Олоф трясущимися руками нащупывали амулеты, бормоча имена богов-покровителей. Аке на всякий случай упал на колени.

— Хар Одноглазый! — наконец выговорил Олоф. — Это же Мировое Древо Иггдрасиль! Один из трех его корней, что растет из Мидгарда![4]

Чуть ли не впервые в жизни варги по-настоящему перепугались. Среди смертных у них достойных соперников не было, но оскорбить богов — совсем другое дело! Боги варгов были кровожадные, злопамятные и мстительные — такие же, как они сами.

Но тунам не было никакого дела до переживаний наемников. Они с удовольствием разглядывали остров, словно он уже стал их собственностью.

— Вот она, перед нами — Звездная Ось, на которой крутится колесо мира, — с торжественным видом произнес Филин. — Здесь не бывает смены дня и ночи. Здесь не движется само Время!

— Я уж и не надеялась, что мы сюда доберемся, — ехидно сказала Лоухи. — Думала — заблудимся, как в прошлый раз. И в позапрошлый.

— Да если бы не мое магическое искусство, что провело нас меж двух миров невредимыми…

— Да если бы не подсказки Алчущей Хорна, с которой я — именно я! — расплатилась своей кровью…

— Жутковато здесь, правда? — невзначай перебил их мальчик. — У меня даже перья дыбом!

Чародей и колдунья замолчали. Лоухи покосилась на Филина и язвительно улыбнулась.

— Это божественное место, — кашлянув, объяснил колдун. — Оно не для смертных. Каждый шаг по этой земле — дерзкое вмешательство в замысел мироздания.

— Правда, что оттуда даже днем видна Полярная звезда?

— Ступица мирового колеса, — уточнил колдун. — Так оно и есть.

— Везет же тебе, укко[5] Филин — увидишь все собственными глазами! Взял бы меня с собой на остров, а?

При этих словах Лоухи едва заметно вздрогнула. Но колдун не заметил этого. Он добродушно сказал мальчику:

— Будь я уверен, Рауни, что от тебя будет хоть какая-то польза, я бы тебя взял. Но пока твоя игра на кантеле оставляет желать лучшего…

— Ну что ж, я по крайней мере видел Мировую Ось с драккара, — беспечно сказал Рауни. — Сестренка лопнет от зависти, когда я вернусь и расскажу ей!

Колдун похлопал мальчика по худому плечу и повернулся к Лоухи.

— Приступим, — сказал он. — Давайте для начала попробуем подойти поближе к острову и выгрузить рабов.

В прибрежных рифах кипел прибой. Едва взглянув на него, Бьярни заявил, что пристать к берегу нечего и пытаться. Обойдя остров, издалека высмотрели место, где берег полого спускался к воде, но добраться до него на драккаре не было никакой возможности.

Филин тронул струны своего зловещего кантеле и тихо запел, но сразу же оборвал пение.

— Бесполезно, — сказал он. — Я сам себя не слышу. Бросайте якорь.

Корабль встал на якорь шагах в ста от берега. По приказанию колдуна Олоф поднял всех рабов с их скамеек у весел. Саами столпились в середине драккара — низкорослые, тощие, узкоглазые.

— Всех за борт! — приказал Филин. — Пусть добираются вплавь!

Олоф прикусил язык — так захотелось спросить: «А обратно-то как без гребцов пойдем?»

Саами с ужасом глядели в свинцовую воду, полную плавающей ледяной крошки. Тун-охранник, с ног до головы в железе, сказал с насмешкой:

— Волны невелики, вода теплая, берег близко. Доплывете! Прыгайте сами, не то поможем!

Мальчик-тун тоже был удивлен. Он провожал глазами рабов, словно кто-то высыпал в море мешок доброй еды.

— Мама, мы потратили столько сил, чтобы добраться сюда, — обратился он к Лоухи. — Как мы восстановим их на обратном пути?

— Если ты голоден, охоться — море полно пищи, — резко ответила Хозяйка Похъёлы. — Или ты хочешь стать безумным утчи и скитаться по Вечному Льду до самой смерти?[6]

Рауни виновато потупился. Лоухи смягчилась.

— Если мы добьемся успеха, будем дома еще до заката! В серых волнах, в белой пене среди скал мелькали головы плывущих саами. Лоухи проводила их равнодушным взглядом и повернулась к колдуну. Только она и Филин знали, что предстоит делать.

— Ты подготовил Вместилище?

Филин подал знак. Ученик принес объемистый кожаный мешок и с поклоном передал ему.

— Что там у тебя? — с любопытством сунулся Рауни. — Голова деда?

Колдун с невозмутимым видом развязал тесемки мешка и достал… ручную мельницу-сампо. Небольшую деревянную колоду с расписной крышкой и вертящейся ручкой. Женщины из племени карьяла мелют в таких ячмень и рожь — при их скудных урожаях ручных жерновов вполне достаточно. Маленькая мельница смотрелась удивительно неуместно в руках туна, на драккаре среди моря, и уж тем более — возле запретного острова, откуда уходит в небо Мировая Ось.

— Ты что, издеваешься? — оскалившись, зашипела Лоухи. — Что это за посудина?

Филин ухмыльнулся:

— А я думал, ты оценишь мою шутку. К тому же это не только шутка. Я позаботился о твоем удобстве и безопасности…

— Ах ты, старый дурак! Где череп моего отца? Я же дала тебе его, чтобы ты всё подготовил, куда ты его дел?!

— Сама ты старая дура, племянница, — не остался в долгу Филин. — Ты что, не помнишь своего папашу? Не знаю и знать не хочу, почему ты решила сделать из его черепа Вместилище, но все же в роли Хозяйки Похъёлы мне приятнее ты, а не он или его дух.

— Ты о чем, укко Филин? — не понял Рауни. Колдун не ответил. Лоухи же все поняла и мысленно сразу с ним согласилась, но, конечно, не подала и виду, а сказала с досадой:

— Представляю, какой лупоглазой гагарой я буду выглядеть перед хозяйкой клана Кивутар, когда вернусь в Похъёлу с дурацкой карьяльской мельницей вместо могущественного предка-помощника!

— Вот именно, — со значением сказал колдун. — И хлопот у тебя будет значительно меньше.

Он деловито взглянул на уходящую в облака гору и передал кантеле своему ученику.

— Оно мне там не понадобится, — сказал он в ответ на удивленный взгляд Рауни. — Здешние воды меня то ли не слышат, то ли не понимают, а тело Мировой Оси пением рун не проймешь. Тут нужна магия посильнее!

Второй ученик с поклоном протянул ему серебристый топорик в кожаном чехле. В тот же миг Филин завершил превращение, сжал топорик и мешок с сампо в мохнатых когтистых лапах — и взмыл в воздух. Огромная пернатая тварь, отдаленно похожая на полярную сову, описала круг, пролетела над бурунами и благополучно опустилась на пологий берег острова.

Как только лапы колдуна коснулись песка, он вернул себе прежний, более удобный облик. Саами — те, кому удалось преодолеть рифы, — уже выбрались на сушу. Собравшись в кучу, они поглядывали на оборотня-туна и тряслись от холода — сил на то, чтобы бояться, у них уже не осталось. Колдун на них и не глядел. Ему, наоборот, было жарко. Житель ледяного края земли, он только начинал чувствовать холод, когда теплокровные существа уже замерзали насмерть.

Все, кто оставался на драккаре, прилипли к левому борту, не отрывая глаз от колдуна. Вот он поднимается по склону среди сосен, идет к основанию горы — или Корня Мирового Древа? — повесив сумку с сампо на плечо и доставая на ходу топорик из чехла, а саами тащатся за ним, как на привязи. Молодой варг Аке затаил дыхание: наконец-то он увидит легендарное страшное колдовство тунов, о котором столько слышал! А Бьярни уже догадался, что затеяли проклятые оборотни, и теперь быстро обдумывал, не сигануть ли ему в воду с другой стороны драккара, пока не началось. Но вот что-то блеснуло среди сосен — это колдун приготовил топор. Взметнулось лезвие… и топорик глубоко вонзился в замшелую скалу!

Варги вздрогнули и зашептали жаркие молитвы Хару Одноглазому и всем его небесным слугам, убеждая их, что они в этом святотатстве не замешаны и оказались здесь чисто случайно.

Топорик поднимался и падал снова и снова. По морю далеко разносился звон металла о камень. Вскоре колдун наклонился и поднял с земли вырубленный им кусок Мирового Древа размером с кулак. Подняв его над головой, он показал его оставшимся на корабле родичам, достал сампо, снял крышку и положил камень внутрь. Потом Филин повернулся к драккару и торжествующе поднял сампо над головой.

Лоухи перевела дыхание.

— А боялись-то! А готовились! — пробормотала она и вдруг осеклась, впившись пальцами в борт.

— Смотрите, что это с птицами?! — в тот же миг воскликнул Рауни.

В самом деле, чайки точно сошли с ума. С пронзительными криками они летели к острову, как будто Мировая Ось притягивала их, — и падали грязно-белыми комками. Не долетая до земли, птицы сыпались в волны, разбивались о скалы, повисали в кронах сосен. Аке вскрикнул и ткнул пальцем в воду: одна за другой у борта кверху брюхом всплывали рыбины.

— Ставим парус и уходим отсюда!

Бьярни вскочил, готовясь бежать к мачте, но, как на стену, наткнулся на взгляд Лоухи.

— Нет, — отрезала Хозяйка Похъёлы. — Пусть он закончит начатое!

Остров умирал, как будто кто-то высасывал из него жизнь. За считаные мгновения пожелтела вечнозеленая хвоя сосен. По телу скалы — или по стволу Иггдрасиля? — пробежала дрожь. Покатились камни, посыпалась сухая хвоя. Рабы-саами один за другим начали падать на землю, словно из них вынимали кости. Лоухи впивалась ногтями в борт и ломала их, сама того не замечая, но ее зоркие птичьи глаза не упускали ничего. Она и заметила, что смерть словно очертила круг, который быстро смыкался, и центром этого круга был старый Филин. С каждым умирающим саами смерть двигалась чуть медленнее, как будто спотыкаясь о живые души, и колдуну хватило времени сделать то, что нужно. Филин крутанул ручку сампо и торопливо воскликнул:

— Защищен!

И в тот же миг наступление смерти прекратилось.

Филин стоял на пятачке зелено-бурой осенней травы в окружении мертвых сосновых стволов, на сером берегу, заваленном иссохшими трупами жертв, и неуверенно, радостно улыбался. Руки его дрожали, но не выпускали спасительную мельницу.

Вдруг свет померк, и с неба на колдуна обрушилась крылатая тень — хлестнула по лицу перьями, словно плетью, вырвала сампо из ослабевших рук. Колдун раскинул руки, привычно превращаясь в летучую тварь… но не смог оторваться от земли, только захлопал впустую одним крылом. Второе так и осталось до локтя — омертвевшей человеческой рукой.

— Лоухи! — взвыл он, еще не понимая до конца, что пропал. — Меня задело! Мне отсюда не выбраться!

— И прекрасно, — пробормотала Лоухи, опускаясь на палубу драккара с сампо в когтях.

— Помоги мне! — пронзительно закричал Филин. Перья у него встопорщились от ужаса. — Вытащи меня отсюда!

Лоухи, не обращая на него внимания, вернула себе человекоподобный облик и хладнокровно приказала Бьярни и Аке:

— Поднимайте парус. Мы отплываем. С острова доносились вопли бешенства:

— Двуличная дрянь! Поверить не могу — напала на родного дядю! Ни один тун так не поступил бы! Тебя бросят в Прорубь, старуха! Живьем отправишься во врата Хорна, к Алчущей в пасть! Все кланы Похъёлы выступят против тебя, преступница!

— Угу, как же, — промурлыкала Лоухи, любовно поглаживая сампо. — Пусть попробуют. А вы что вытаращились? — повернулась она к растерянным ученикам Филина.

— Но, акка… — беспомощно пробормотал ученик. — Это же ваш дядя!

— Мировому Древу нужна жертва. Настоящая, а не две дюжины жалких рабов. Живая плоть, чтобы залечить рану. Иначе оно нас не отпустит, останемся здесь все!

Последние слова прозвучали угрозой, и ученики Филина покорно замолчали. Охранники Лоухи оставались спокойными: они были предупреждены. Бьярни переглянулся с Аке, оба пожали плечами и пошли ставить парус. Сквозь грохот прибоя уже едва долетали крики брошенного колдуна. Но у тунов тонкий слух, и Лоухи прекрасно все расслышала — к своему большому неудовольствию.

— Проклинаю тебя и твое потомство! На беду себе ты украла у меня сампо! Пусть не принесет оно твоему роду ничего, кроме погибели! От карьяла сампо пришло, к карьяла и уйдет! Недолго тебе им владеть, Лоухи!

— Тьфу на тебя! — Хозяйка Похъёлы сделала ограждающий жест. — Раскаркался!

Между тем пятно живой травы под ногами колдуна начало понемногу уменьшаться. Филин бросил последний отчаянный взгляд на драккар — на нем уже выбирали якорь — и повернулся лицом к горе. Из последних сил он проковылял несколько шагов по мертвой земле и прижался всем телом к скале, откуда сам же только что вырубил кусок, закрывая собой рану. Через несколько мгновений он умер и окаменел, а тело его слилось с корой Мирового Древа и вскоре бесследно растворилось в ней.

Парус был поднят, и варги старались повернуть корабль на обратный курс. Лоухи, устроившись на носу, изучала сампо.

— Ишь как придумал, — бормотала она. — Значит, покрутишь — и оно исполняет. Ну-ка, попробуем.

Лоухи встала, повернула ручку и громко приказала:

— Попутный ветер!

Парус колыхнулся, наполняясь ветром. Варги засуетились, спеша его закрепить. Хозяйка Похъёлы захихикала.

— И в самом деле удобно! Это, конечно, не с папашиным черепом пререкаться. Молодец, старый хрыч! Эй, варги, бегите на корму, держите рулевое весло крепче — сейчас полетим!

Корабль накренился, разворачиваясь, и ринулся вперед, к югу — домой.

Рауни, о котором все забыли, тихонько подобрался к ученику Филина и выдернул у него из рук костяное кантеле:

— Дай сюда!

Тот, потрясенный гибелью учителя, даже не сопротивлялся.

— Кажись, миновало нас, — радостно сказал Аке под вечер, когда на горизонте замаячила полоска знакомых гор.

Чего он только не навыдумывал себе, пока плыли назад! Ждал мести богов — не то море слизнет драккар, не то рухнет с небес ветка Мирового Древа… Однако пронесло.

— Иггдрасиль огромен, — сказал Бьярни. — Даже Хар Одноглазый не заметил, что мы отковырнули от него кусочек.

Он ошибался. Перемены уже начались. Что-то творилось в небе, сдвигалось потихоньку нечто гигантское и ужасающе далекое, настолько далекое, что даже искушенные в колдовстве туны ничего не заметили.

Глава 1 РОСОМАХА, ОБОРОТЕНЬ И РЕБЕНОК

«Когда Укко решил разделить тьму и свет, он взял огненный плуг и пропахал через все небо борозду с восхода на закат, определяя грань, которую не положено переступать мраку. Лемех плуга Укко разрезал мир надвое, и единство путей пресеклось: одни дороги светлые, другие идут во тьму.

Верхний мир — Голубые поля, отделенные от прочих мест бороздой-радугой. Правят там трое: отец Укко, матерь Ильматар и дед Унтамо, бог-Сновидец, властитель того, что скрыто.

Чертоги Укко — за Полярной звездой, на вершине Мировой Горы, там, где начинается небесный свод. Иные племена полагают, что небесный свод поддерживает ясень, уходящий корнями в Хель, но карьяла доподлинно знают, что Звездное Древо, упавшее поперек всего неба, тот самый ясень и есть, а небесный свод держится на Мировой Горе, именуемой еще Небесная Ось.

Вся нечисть осталась за бороздой, и в Голубые поля ей не пробраться: сам Укко охраняет свои чертоги, а многие боги ему в этом деле помогают. Среди них главные: Ахто, бог моря, Тапио, лесной хозяин, и Таара, бог небесного огня. Им подчинены многие другие: Киви-Киммо, бог стремнин и порогов, Мелатар, озерная царица, и прочие, коим несть числа.

И через Нижний мир прошла Борозда. На границе Хеля возник черный поток Манала — непреодолимая граница страны мертвых. Правит там Калма-Смерть, а дочь ее — Хозяйка Похъёлы.

И Средний мир разделил Укко. Невидимой чертой отгородил он темную страну Похъёлу, неназываемую и страшную, источник всяческой мерзости. А проходит та черта ровно посередине мира — как раз там, где живет народ карьяла».

Карьялская легенда «Разделение света и тьмы».

— Красавец воин, лесной цветочек!

Жду я встречи с тобой, как нива —

урожая, как весна — лета!

Где ты, краса лесов зеленых?

Уж снег растаял, и травы расцвели и снова увяли —

А я все по лесам блуждаю

И от разлуки с тобой в тоске рыдаю!

Так напевал-приговаривал охотник, легким духом скользя через лес увядающего лета, сквозь влажную дымку раннего утра. Охотник был из племени северных карьяла, по имени Ильмо — стройный, ловкий юноша лет двадцати. Его темно-рыжие волосы были завязаны в хвост, на загорелом лице блестели яркие серые глаза. На шее, поверх затертой кожаной безрукавки, висел новенький оберег из полированного можжевельника с громовой стрелой Таара. В руках Ильмо держал взведенный самострел. Пока с губ слетали слова охотничьего заговора, взгляд рыскал по сторонам, не упуская малейшего движения в предутреннем тумане. Ильмо искал зашедшего в его охотничьи угодья лося, быка-одиночку. Он знал, что лось где-то совсем рядом — след был совсем свежий. Но сырой сумрачный лес вокруг был тих, только ранняя пташка одиноко чирикала где-то в ветвях.

— А я бы ничего не пожалел для тебя, любимец полян, — пропел Ильмо слова древней охотничьей руны. — Отвел бы тебя в мое жилище, под резную кровлю, посадил в красном углу — там и кушанье готово, и половицы вымыты. И красавицы наряды надели, оловом и жемчугом лоб и запястья украсили…

Лось, если он и затаился где-нибудь поблизости, никак себя не выдавал. Таковы их повадки в конце лета. Замрет, как камень, спрячется не хуже перепела, и трижды пройдешь мимо лося, не заметив его, пока он сам на тебя не кинется. Ильмо же того и добивался.

— Приказал бы я женщинам тебя раздеть и кафтан твой теплый на жердях развесить. И головушка твоя, чай, устала носить костяной венец, так я бы помог тебе его снять…

Упрямый лесной бык не отзывался. Ильмо глянул под ноги, увидел как раз то, что надо — сухую ветку, — и нарочно наступил на нее. Ветка сломалась с громким треском. Тут же совсем недалеко, в рябиновой рощице, раздалось глухое угрожающее мычание. Ильмо застыл на месте. Подумав мгновение, он наклонился к земле, сложил ладони у рта и проревел по-лосиному, вызывая «соперника» на бой. После чего поднял самострел на уровень лосиной груди и приготовился.

Лось не шевелился. «Хочет подпустить меня еще ближе», — подумал Ильмо и тихо, как хийси,[7] стал красться вперед. В воздухе кисло пахло ягодами. За рябинами маячило что-то темное.

— Приди ко мне, жеребчик Тапио! — позвал Ильмо, понемногу надавливая на спусковой крючок самострела.

В ответ раздался шум, треск, фырканье и глухой стук копыт. Ильмо выстрелил — и отскочил в сторону, чтобы раненый лось не затоптал его. Однако никакого лося он не увидел. Черные стволы рябин качались, осыпая землю листьями, а вдалеке затихал глухой перестук копыт.

Ильмо перевел дыхание и опустил самострел. Лось сбежал! Охотник так удивился, что даже досада отступила. Желая разобраться, он направился к тому месту, где прятался в засаде лось, и там долго рассматривал изрытую копытами землю. Вскоре Ильмо нашел причину: отпечатки копыт лося пересекали совсем свежие отпечатки лап росомахи. Странное дело! Судя по всему, увидев эту росомаху, лось ошалел от страха и кинулся прочь, как будто встретил голодного медведя. Следы лося вели к востоку. Росомаха же побежала на север, к оврагам и ельнику-корбе.

Несколько мгновений Ильмо стоял, раздумывая. Лося, пожалуй, сейчас не догнать. А вот найти росомаху можно и даже нужно. Если вредоносная тварь решила обосноваться в этих краях, она и впредь будет пакостить, портить охоту. Ильмо закинул самострел за спину и пошел по ее следу на север.

В овраге царил зеленоватый полумрак, еловые лапы терялись в тумане. Черничник, едва слышно хрустевший под ногами в березовом лесу, сменился ярко-зеленым мхом, сырым и упругим. Следы на нем мгновенно разглаживались и исчезали. Из-под ног выпрыгивали крошечные лягушата с прозрачными, будто паучьими, ножками. Вились стайки комаров; учуяв тепло, они бросались вслед охотнику, а потом возвращались. Ильмо перешагнул через беззвучный темный ручей, протекавший по самому низу оврага, и стал подниматься наверх. Когда он достиг края оврага, ему в глаза ударило ослепительное утреннее солнце. Каждая капля росы превратилась в жидкое золото, как будто какой-то бог опрокинул над оврагом ковш хмельного меда.

— Корба светится на солнце, Темный лес вдали синеет. Лес меня зовет и манит. Край медвяный поджидает. Дух стоит в лесу медовый, Запах как от сладкой браги Ласковой хозяйки леса…

За оврагом начиналась корба, большой темный ельник. Огромные полузасохшие ели с замшелыми стволами стояли, переплетаясь колючими лапами. Под ними чернела голая земля, усыпанная серой хвоей и сухими ветками. Ничего там не росло, только тонконогие белые поганки. Именно туда уходили следы проклятой росомахи.

Ильмо помрачнел, коснулся «громовой стрелы» на шее и принялся бормотать заклинания против мертвецов. Нехорошее место была эта корба, даже солнечным утром лучше обойти ее стороной. Люди говорили: стоит остановиться ненадолго между седых стволов и прислушаться, как из-под земли начинают бормотать, жаловаться голоса мертвецов, которых забрал себе Тапио, хозяин леса: унесенных зверями, заблудившихся, утонувших в болоте, замерзших зимой… Послушаешь их подольше — да и не выйдешь из ельника вовеки. Недаром говорят, что первая ель проросла из Маналы, царства мертвецов.

Спереди донесся шорох, скрип и затем — долгое шипение, похожее на гусиное, но громче и злее. Ильмо застыл, прижался к липкому от смолы бурому еловому стволу, быстро снял со спины самострел и снова взвел его. Что за зверь мог так шипеть? Уж точно не росомаха!

Впереди между елями виднелся просвет — должно быть, прогалина. Ильмо, держа самострел наготове, осторожно двинулся вперед. И снова замер — слева зашуршала хвоя, затрещали мелкие ветки. Кто-то, не таясь, быстро шел через корбу. Шипение умолкло. Шаги прошелестели неподалеку от затаившегося охотника как раз в сторону прогалины. Несколько мгновений было тихо, потом вдруг раздался громкий треск, а сразу вслед за ним — отчаянный женский крик.

Ильмо, мгновенно забыв о своем намерении незаметно подкрасться к шипящей твари, кинулся напролом через ельник. Но, выскочив на прогалину, застыл в растерянности: ничего подобного он в жизни не видел!

На краю оврага раскорячилась древняя ель, сплошь покрытая паутиной белой плесени, морщинистая и бородавчатая, как столетняя старуха. Из щели дупла у самой земли высовывалась пасть в две руки длиной, похожая на утиный клюв, густо усаженный мелкими темными зубами. Из дупла и неслось угрожающее шипение. Однако гадать, что за тварь пряталась в дупле — ящерица ли, птица или хийси, — времени не было, потому что в пасти у нее был ребенок.

Ребенок был совсем маленький, не старше года. Он не кричал и, кажется, даже не шевелился. Зато женщина, вцепившаяся в его рубашку, вопила что было сил, пытаясь вырвать дитя из пасти лесной твари. Худенькая, совсем молодая, с растрепанными русыми волосами и круглым, обезумевшим от ужаса лицом:

— А-а-а! Отдай! Помогите, кто-нибудь!

Зубастая тварь, не переставая шипеть, тянула добычу к себе в дупло. По бокам головы, увенчанной костяным гребнем, поблескивали плоские жадные глазки.

Ильмо, очнувшись, вскинул самострел и всадил стрелу твари промеж глаз. Стрела чиркнула по кости и отскочила, не причинив вреда. Тварь моргнула, быстро глянула на охотника и дернула к себе добычу. Женщина споткнулась, упала на колени и испустила громкий вопль, но ребенка не выпустила.

«Как бы они его пополам не разорвали!» Ильмо отбросил в сторону самострел. Если хищник из дупла — хийси, лесная нечисть, то оружие тут не поможет. Но и против хийси у охотников есть приемы. Рука сама потянулась к шее и сорвала с кожаного шнура оберег — можжевеловую плашку с выжженной «елочкой», знаком громовой стрелы Таара, хозяина небесного огня.

— След огромный на болоте, Лапа мощная в чащобе — Прочь наружу из-под кочки! Пламя в пасть тебе и в морду! Таара гнев в глаза и в зубы!

Так пропел Ильмо, направив оберег на врага, и почти сразу ладонь налилась теплом, перерастающим в обжигающий жар. Память о небесном огне возвращалась в «громовую стрелу», черный отпечаток, оставленный раскаленным железом заговоренного ножа ведуна — «хранителя имен». Хийси в дупле на миг замолк. Не выпуская из пасти ребенка, он настороженно уставился на сгусток враждебных сил в правой руке охотника. Однако через несколько мгновений он с удвоенной силой потащил добычу, стремясь поскорее скрыться в безопасности своего логовища. Женщина завизжала.

— Слеп отец твой, мать слепая, Так же ты и сам ослепни, Ненависть швырни в чащобу, Под осины выбрось злобу, Ляг обратно в свою кочку, Снова закопайся в вереск!

Когда Ильмо произнес последние слова руны-проклятия, ему показалось, что в его руке вспыхнуло солнце. Незримые лучи ударили в глаза хийси и ослепили его. Он заморгал, завертел головой и с поросячьим визгом полез задом в дерево. Ильмо сделал еще шаг вперед. Оберег тлел и дымился в его руке. У охотника темнело в глазах от боли, но он не выпускал плашку. Ему казалось, что боевой оберег пьет из него жизненные силы, что его собственная жизнь сгорает, как дрова в печи, служа пищей этому невидимому, но губительному для нечисти огню.

Ослепший хийси кинулся в бегство. Он выплюнул наконец ребенка, клацнул зубами на Ильмо и юркнул в щель. Тощая молодка тут же подхватила дитя, прижала его к себе и отбежала подальше, к деревьям, но не ушла, а осталась там, во все глаза глядя на поединок.

Дупло, в котором спрятался хийси, начало вдруг закрываться.

— Куда, выползок змеиный?! — процедил сквозь зубы Ильмо.

В руке у него, казалось, бушевало само мировое пламя. Края дупла задымились, но продолжали сдвигаться. Проклятый хийси еще сопротивлялся. За ним стояла сила испорченного, отравленного дерева, корнями уходящего в Маналу. До дерева остался один шаг, когда дупло закрылось, оставив в морщинистой коре глубокий кривой шов. Но это было уже не важно. Ильмо поднял оберег над головой, призвал Таара и впечатал пылающую плашку в середину шва. Дерево вздрогнуло от корней до вершины, заскрипели ветви, под корой злобно зашипел замурованный хийси. На обугленной поверхности отпечатался черный круг с громовой стрелой посередине.

— Нет моей вины нисколько: Сам в трясину ты свалился, Сам на хвое поскользнулся!

Ильмо завершил руну как положено, отводя от себя и своего рода гнев поверженного противника, и только тогда отступил назад, шатаясь от боли и усталости. Вытер со лба пот левой рукой — на правую, обожженную, и взглянуть было страшно.

Ель угрожающе скрипела, тряся колючими ветками. Знак Таара явно пришелся ей не по вкусу. «Испорчено дерево, — устало подумал Ильмо. — Интересно, какой колдун сглазил его? Оно теперь ни на что не годно, только сжечь, и чем быстрее, тем лучше… А все-таки я его одолел!»

Охотник, не удержавшись, от души пнул кривой ствол — и обернулся. Женщина встретила его испуганным взглядом. Все стояла, словно околдованная, прижимая к груди спасенного ребенка. Дитя так и не пошевелилось. «Малец-то ни разу даже не пискнул, — встревожился Ильмо. — Не помер бы!»

— Ты что же забрела одна в корбу? — сердито спросил он. — Или совсем умишко растеряла? Или не знаешь, что это проклятое место?

Женщина молча смотрела на спасителя. Совсем молодая девчонка; юбка поношенная, рубаха штопаная, как с чужого плеча, даже кенги[8] на ногах не кожаные, а берестяные. Рабыня, что ли? На бледном лице выпученные водянисто-голубые глаза — глупые-глупые.

— Хоть бы о мальце подумала! Дай-ка его сюда, гляну, что с ним…

— А ты устал, охотник, — хрипло сказала вдруг молодка. — Его тебе не взять!

Ильмо взглянул на нее с удивлением… и тут ему вдруг померещилось, что девчонка как-то неладно усмехнулась — как оскалилась. Он отступил на шаг и в упор уставился на молодку, левой рукой неловко нашаривая на поясе нож. Чем дольше он смотрел на нее, тем ярче под человеческим обликом проглядывало нечто другое — поросшая редким белым мехом тощая тварь в обрывках платья…

Оборотень!

Росомаха, по лицу Ильмо поняв, что он распознал ее настоящее обличье, снова оскалилась, растянула губы в злой улыбке. Не как безответная рабыня, а как охотница над добычей — попробуй, отбери!

Несколько мгновений они мерялись взглядами. Ильмо шевельнул правой рукой и заскрипел зубами от боли. Тогда он левой рукой вытащил из поясных ножен охотничий нож — добрый, заговоренный, словенской работы. Вот же угораздило встрять в свару двух хийси! Оборотень-росомаха с древесным выродком добычу не поделила, а он ей еще и помог. Небось нарочно приняла вид девчонки, чтобы заручиться помощью охотника!

Росомаха — голова зверя на теле женщины — предупреждающе раскрыла красную пасть с мелкими острыми зубками, насмешливо улыбнулась, приподняв верхнюю губу и сморщив коричневый нос, и по-звериному легко отпрыгнула назад с прогалины в ельник. В тот же миг Ильмо с силой метнул нож, целясь ей в морду. Ловкий вышел бросок, даром что с левой руки. Раздался резкий вскрик, как будто бы издалека. Девчонка развеялась в воздухе, осыпались изодранные грязные тряпки — остатки рубахи и юбки, — и на землю упала мохнатая звериная тушка.

— Вот и поохотился, — выдохнул Ильмо и наклонился, чтобы поднять с земли ребенка.

— Иди сюда, дитя, не бойся…

Внезапно младенец, до того казавшийся мертвым или беспамятным, открыл глаза. Кровь застыла в жилах Ильмо: в левой глазнице ребенка было два острых зрачка. И эти жуткие глаза смотрели на охотника совсем не детским хищным взглядом.

— Теперь ты мой, карьяла, — странным придушенным голоском прошипело маленькое чудовище и подняло ручки, пытаясь ухватить измученного охотника за шею. Не осталось у Ильмо больше ни оберега, ни оружия, ни времени на раздумья. Вот сейчас бы схватить страшное дитя за ножки, ударить о корявый еловый ствол да отшвырнуть от себя подальше! Но Ильмо промедлил и упустил время. Подменыш крепко схватил его и, словно пиявка, впился в шею острыми зубами. Острая боль пронзила Ильмо… и вдруг прямо над ухом у него раздался пронзительный нечеловеческий вой. Подменыш больше не вгрызался в его шею — он сидел у него на руках, распахнув зубастую пасть, и вопил, словно его припекали каленым железом.

Не успев осознать, что делает, Ильмо схватил страшного младенца поперек туловища и изо всех сил отшвырнул от себя подальше. Тот отлетел в сторону и безжизненным кулем покатился по земле.

А Ильмо долго еще стоял в корбе, успокаивая дыхание и унимая дрожь в руках. Он смотрел то на мертвое дитя, то на останки росомахи, пытаясь осознать, что тут все-таки произошло, но ничего вразумительного на ум ему не приходило.

Глава 2 НЕ СПАТЬ

«Карьяла разделяются на северных и южных. На севере с ними соседствуют саами, на западе — варги, на юге — эсти, вессы и словеневенья, защищенные от хийси чарами Вольхи, князя-оборотня. На востоке — море Нево, а что за ним дальше, нам неведомо.

Южные карьяла многочисленны, живут большими селениями, выращивают ячмень и овес, торгуют с эсти и венья, платят дань варгам. Единого правителя у них нет, каменных крепостей на их земле мы тоже не видели.

Земля северных карьяла лесиста, болотиста и неплодородна, зато богата зверем. Собственных урожаев им на год не хватает, и они охотно меняют за зерно куньи и беличьи шкуры. Почти все карьяла беловолосы и светлоглазы, почти безбороды, как саами. Промышляют они в основном рыболовством. Некоторые охотятся на волков, медведей, лосей, куниц и белок; добывают различную болотную птицу; рыболовы вялят и солят рыбу, которую покупать у них не следует, поскольку вкус у нее неприятный, вроде как с душком. Железо они делают сами, но плохое, однако лемехи и наконечники для стрел не покупают, а пользуются своими. Единственно, покупают иногда заговоренные мечи, потому как свои плохи до невозможности. Но войны у них сейчас нет и не предвидится, о родовых распрях не слыхали со времен Резни Унтамо, так что это товар не ходкий.

Еще северные карьяла известны тем, что в их краях живет могущественный колдун Вяйнемейнен. Одного имени его достаточно, чтобы заклясть любого хийси. Однако сами мы его не видели, поскольку до той горы, где он, по слухам, живет, не доехали. Но, говорят, до нее пять дней пути на север от погоста Брусничное, где мы скупали беличьи шкурки. Все карьяла колдуна почитают и всячески расхваливают. По их словам, Вяйнемейнен — защита северного края; если бы не он, те места давно бы опустели под натиском хийси…»

Из тайного письма похъёльского купца-шпиона.

Земля северных карьяла — земля только по названию, а по сути сплошная вода: озера, реки, пороги, водопады, одно болото переходит в другое, ручьи сплетаются в текучие сети. Реки — ее кровь, леса — плоть, а скалы — кости. В лесу один хозяин — Тапио, а водой управляют не меньше десятка богов. Ахто — морской царь, Киви-Киммо — господин порогов, Ику-Турсо — чудовище стремнин, верховная водяница Велламо… А есть еще всякая речная и болотная мелочь — шишиги, васы — всех не перечислишь.

Озеро Олений Мох, узкое и вытянутое, как налим, безмятежно спало под ранними звездами. Даже рыбаки не нарушали его покой: озеро считалось нерыбным, к тому же лежало на отшибе, и на его берегах никто не жил. К югу от озера возвышалась одинокая гора, одетая в еловую шубу. На ее вершине, где деревья росли пореже, на скалистой проплешине горел костер. У костра сидел Ильмо и ел один за другим жареных окуней, запивая пивом из кожаного бурдючка. Рыбу жарил его холоп Калли. Заодно он присматривал за котелком с ухой. Рядом вертелись две рыжие лайки, мать и дочь, не спуская с рыбы глаз и громко сглатывая слюну.

Такие небольшие горы в землях северных карьяла не редкость. Эта называлась Браге, а почему — никто не знал, да особо и не любопытствовал. Ильмо выбрал ее для охотничьей стоянки из-за каменного круга, венчающего вершину. Неровный круг размером около пятнадцати шагов в поперечнике был выложен из необтесанных валунов, скрепленных между собой с помощью глины с песком, так что вышло нечто вроде сплошной стенки высотой взрослому до колена. Изначально круг приглянулся охотнику тем, что в нем совершенно не кусались комары. Позднее обнаружилось еще одно свойство круга — в нем не снились сны. Ильмо был достаточно сведущ в ворожбе, чтобы догадаться, что круг не простой. Может быть, другой, более опытный чародей поостерегся бы задерживаться в таком месте. А Ильмо, наоборот, взял да поставил в круге просторную палатку из шкур нерпы, какие изредка привозили на торг из земель саами, устроил рядом кострище, поставил распялки для шкур — словом, обустроился.

Над костром булькал котелок с ухой. Ильмо обгладывал окуней и во всех подробностях расссказывал Калли о том, что с ним стряслось накануне.

— …а когда девка обернулась росомахой, я выхватил нож и метнул в нее — тут и росомахе смерть, и морок развеялся. Потом наклоняюсь к младенцу, а он — светлая мать Ильматар! — открывает глаза… Калли, это что же, называется — рыба? Ты бы еще комаров нажарил!

В левой руке Ильмо держал жареного окуня на прутике, правая была плотно обмотана повязкой. Шея в том месте, где его укусил подменыш, распухла и покраснела, на коже запеклась кровь.

— Комары пошли на юшку, — ответил Калли, выуживая из котелка холстяной мешочек с рыбьей мелюзгой. — Так, говоришь, метнул в оборотниху нож — самый обычный охотничий нож, — и с одного броска…

— Это ведь не простой нож, а заговоренный! Видишь, на рукояти руны? Мне в Брусничном один бродячий колдун резал. Смотри: эта руна — чтобы нож не потерялся, эта — чтобы ржа не ела, а эта, самая сильная, — на погибель всем лесным хийси!

— Чем давать свой нож в руки чужому колдуну, лучше бы вырезал руны сам, — нахально посоветовал Калли и принялся поворачивать мелких окуней, которые жарились над костром, чтобы скрасить охотникам отдых в ожидании главного блюда — ухи. — Или Вяйно тебя не научил такому нехитрому делу?

— Нечего скалить зубы! Чего ты вообще понимаешь в оружии, холоп?

— Ничего, — согласился Калли, почесывая костлявую грудь, пересеченную от ключицы до подреберья страшным шрамом. На вопросы о происхождении шрама Калли неизменно отвечал, что это было в далеком детстве и он ничего не помнит, так что Ильмо мог быть уверен, что достался он Калли не в бою.

— А в рунах?

— И того меньше, — покорно согласился Калли.

— То-то же. Впредь не спорь с хозяином. Дай-ка мне еще окушка — и слушай дальше…

Калли, худой лохматый подросток, был холопом Куйво, дяди Ильмо. Тот купил безродного мальчишку, прельстившись на дешевизну, на рыбном торге в Брусничном, куда ежегодно возил по весне свежесоленую икру. Куйво рассудил, что лишние руки ему не помешают: своих сил на все не хватало, старшему сыну едва исполнилось пятнадцать, а на Ильмо, который вечно пропадал в лесу, он давно махнул рукой. Но Куйво всю жизнь удача обходила стороной, не повезло ему и с рабом. Не то чтобы Калли был ленивым или непокорным, но он даже молчать умудрялся так, что ему невольно хотелось дать по зубам, а что ни скажет — то сдерзит. В хозяйстве новый раб оказался непригодным — за что ни брался, всё ломал и портил. «Кто из нас проклят — ты или я?» — орал Куйво на раба и в конце концов выкрутился, подарив его Ильмо. «С таким-то сладить будет потруднее, чем хийси по болотам гонять», — сказал он племяннику в виде напутствия. Но и тут он просчитался — Ильмо и Калли неплохо поладили.

— …да и разбил ему голову о корень, — закончил рассказ Ильмо. — Не знаю, что об этом и думать.

— А что тут думать? Сожрать тебя хотели, и всего делов.

— Не скажи, Калли! Я поначалу думал, что росомаха с древесным хийси добычу не поделили. А теперь вот думаю — не сговорились ли они против меня?

— Хийси сговорились? Ха! Тяпнуть из-под коряги, прыгнуть на спину с дерева, закружить в чаще, завести в болото — вот их козни. А сговоры, засады, ловушки…

— Значит, кто-то им помог. Кто-то, кто умеет приказывать лесной нечисти…

— Колдун? Ну и зачем? Кому ты нужен? И к тому же в наших землях нет колдунов, кроме старого Вяйно.

— Я своими ушами слышал, как наш староста Антеро клялся заезжим купцам, что Тапиолу[9] захватили хийси — и охотники на севере повывелись, — сказал Ильмо. — Тем не менее шкуры на торгу откуда-то появляются. И приношу их не только я. Как бы и с колдунами того же не оказалось.

— Нынче и без всяких колдунов такие хийси пошли, что только успевай оглядываться, чтоб не съели, — протянул Калли. — Скоро их в Тапиоле станет больше, чем белок. Разве кто-то слыхал в наших краях о древесных духах-людоедах? А девка-оборотень? Не из Норье ли они к нам лезут? Там их, говорят, много оборотней, но всё больше волки. Что до младенца-подменыша, так это и вовсе только в сказках…

— Это был не подменыш, — глухим голосом сказал Ильмо.

— А кто?

— Не знаю. Но за то время, что я копал ему могилу, он превратился… во что-то очень странное. Он выглядел явно мертвым и при этом понемногу менялся…

Калли бросил на хозяина косой взгляд.

— Надеюсь, ты разрубил его на части, прежде чем зарыть?

— Нет. Не смог. Говорю же, он менялся, и, чем дальше, тем тяжелее мне было на него смотреть. Когда я его закапывал, мне приходилось отворачиваться, чтобы не ослепнуть. Рука болела так, что я едва не терял сознание, а голова так прямо раскалывалась…

Холоп почесал лохматую гриву, задумываясь.

— Я так устал, что похоронил его без обряда, — продолжал Ильмо. — Просто закопал поглубже в овраге и положил сверху валун. Понимаю, что неправильно, но что мне оставалось делать? В деревню я бы его не понес — сам понимаешь, почему. Может, потом попрошу Вяйно, чтобы он выяснил, что за тварь мне пришлось убить… В конце концов, может, это в самом деле был ребенок.

— Похоже, и впрямь без колдуна не обошлось, — признал холоп.

— А я о чем! — с горечью воскликнул Ильмо. — Эх, мне бы меч работы варгов из белого железа, да чтобы Вяйно сам его заговорил — я бы извел всех хийси в зеленой Тапиоле! Почему он не взял меня в ученики, когда умер отец? Был бы я уже чародеем, все бы меня уважали, а теперь я кто? Простой охотник…

— Я слышал, твой отец тоже был колдовству не чужд?

— Он погиб во время Резни Унтамо пятнадцать лет назад, я его почти не помню. Если бы не та война, он стал бы райденом и меня бы выучил.

— Райденом?

— Охотником-колдуном. Ничего, кроме промысловой магии они не знали, но уж в ней им равных не было. Их в прежние времена много по лесам бродило. Мне Вяйно о них в детстве часто рассказывал.

— А куда они теперь подевались?

— Вяйно сказал, поубивали друг друга в колдовских поединках. А иные считают, что их погубили туны, похъёльские оборотни. Хотя я что-то сомневаюсь. Откуда бы им взяться здесь, за Бороздой Укко?

— Вот только похъёльских оборотней в придачу к хийси нам тут и не хватало, — проворчал Калли.

Ильмо пожал плечами и принялся обдирать золотисто-коричневую чешую с поспевшего окуня.

Некоторое время они сидели молча, глядя, как мерцает и переливается в лунном свете озеро Олений Мох. Вдруг обе лайки подняли головы и негромко зарычали.

— Ого! Что это там? — воскликнул Ильмо. Далеко-далеко, на не видимом в темноте противоположном берегу, зажегся маленький холодный огонек.

— Это не там ли, где заброшенная деревня?

— Там, — подтвердил Калли, успокаивая собак.

Холодный огонек пополз направо, остановился и двинулся в обратную сторону.

— Как будто кто-то с огнем ходит…

— Мертвецы рыбаков приманивают. Мало ли какой дурак заблудится и поплывет на огонек.

Ильмо хмыкнул, отцепил с пояса ложку и снял с огня котелок.

— Не веришь? — ухмыльнулся Калли. — А то давай туда сплаваем. Лодка есть.

Охотник молча отмахнулся от него, обсасывая выловленный из котелка щучий плавник.

— А как бы на твоем месте поступил райден? — коварно спросил Калли.

— Настоящий райден, — выплюнув кость, сказал Ильмо, — разнес бы это проклятое селище по бревнышку, бродячих мертвецов спалил и на костях сплясал, а всех хийси загнал в большой берестяной короб и заставил служить своему роду до скончания века… — Ильмо вздохнул и добавил: — Но я так не могу, и поэтому мы никуда не поплывем.

— Ну и ладно. Все равно я там уже был, — как бы невзначай сказал Калли.

— Врешь! Ильмо невольно покосился на раба так, будто тот признался, что у него опасная заразная болезнь. Калли заметил этот взгляд и ехидно ухмыльнулся:

— Прошлым летом разобрало меня любопытство. А то ходят, понимаешь, какие-то темные слухи, а что там в самом деле случилось, никто не знает. Ну, взял я челнок да и поплыл…

— Ну и что там?

— Да ничего особенного, — дернул плечом Калли, поворачивая золотистого окуня на прутике. — Пустое селение, половина домов сгорела, другая половина сгнила. Повсюду коровьи и человечьи кости, все в золе — я, пока там гулял, так вымазался, что сам стал как хийси, меня еще тетка твоя потом за это вздула…

— Мертвецов-то видел?

— Мертвецов — нет.

— А кого видел?

— Калму-Смерть, — сказал Калли, и вдруг помрачнел, словно вспомнил что-то неприятное. Ильмо поднял голову, с удивлением поглядел ему в лицо — и прекратил расспросы.

Костер почти догорел. Некоторое время охотники молча сидели и смотрели, как среди пылающих углей вьются, скачут и гоняются друг за другом крошечные огненные духи. Калли зачерпнул ложку ухи и плеснул им, на угли.

— Лучше бы собак накормил, — сказал Ильмо. Калли ответил зевком:

— Они не голодные. Спать пора. Что-то ветер подул с озера. Как бы не надул чего-нибудь с того берега.

— Спать? — повторил Ильмо. — Я тебе еще не рассказывал, какой мне недавно приснился сон? Как будто я лежу на дне болотной чарусы, не то мертвый, не то зачарованный, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. А сверху в воду смотрит девица, да так пристально, будто что-то высматривает…

— Что за девица — знакомая?

— Нет. По правде, и на человека-то не очень похожа. Черноглазая, но не саами, кожа не то смуглая, не то синеватая, косы тоже черные, и по ним вроде как радуга пробегает. Красивая, но что-то в ней есть страшное — не могу понять что. Несколько раз мне снился этот сон — и все чернявая девка меня высматривала в воде…

— И как, высмотрела? — серьезно спросил Калли.

— Да, как раз вчера ночью.

— И после этого тебе еще что-то непонятно?

— Еще бы не понять. Я уж думал… Но почему? Ты верно сказал — кому я нужен?

Калли подумал и предложил:

— Иди-ка ты в самом деле к Вяйнемейнену и всё ему расскажи. Он глянет вещим взором, скажем, на ту же воду, или на небо, или в миску с кашей — и увидит, что за ведьма тебя хочет погубить и зачем…

— Если бы все было так легко! Я ведь не корову ищу, а колдунью. А если сильная колдунья не хочет, чтобы ее нашли, так ее и не найдешь.

— Ты знаешь в наших краях хоть одного колдуна сильнее Вяйно? Просто ты на него обижен. Он тебя в ученики не взял, а ты к нему за помощью побежишь, да?

— Хоть бы и так.

— А если боги скажут идти за помощью к Вяйно — пойдешь? Давай-ка их спросим!

Ильмо молча отвязал от пояса и протянул холопу мешочек с костяными гадательными рунами.

Обычай рунного гадания пришел с юга вместе с торговцами из Саксы и стремительно завоевал северные земли, где разнообразных богов обитало немногим меньше, чем людей. И вскоре уже суеверные карьяла, особенно промысловики и купцы, ни одного нового дела не начинали, не посоветовавшись с высшими силами.

— Не хочешь слушать людей — послушай богов, — сказал Калли, встряхивая кости. — Доставай!

Ильмо закрыл глаза и засунул руку в мешочек.

— Смотри, — сказал он, разжимая кулак.

На ладони у него лежала «Чаша» — руна Унтамо, перевернутая вверх ногами.

— Что-то я не пойму, — сказал Ильмо после долгого молчания. — Руна Унтамо означает «священное тайное знание». Как это связано с колдуньей, желающей моей гибели? Да еще и перевернутая…

— А если взглянуть на нее проще? — предложил Калли. — Унтамо — Спящий Бог, значит, перевернутая руна означает «не спать».

Ильмо принужденно усмехнулся.

— Как это — «не спать»? Совсем не спать? Никогда?

— Вытяни-ка вторую руну. Если предсказание туманно, это допускается.

Ильмо снова запустил руку в мешочек и вытянул еще одну костяшку.

— Вот теперь всё ясно, — мрачно сказал он, разжимая кулак. — Яснее некуда.

На ладони у него лежала крючковатая «Мана» — руна смерти.

— Видишь, как всё сразу стало понятно? «Не спать — иначе умрешь».

Оба они надолго умолкли.

— Ложись-ка сегодня в каменном круге, — сказал Калли. — Пусть будет и от него польза — хотя бы чародейка не приснится. Я уж ночью постерегу.

— И на том спасибо. А дальше что?

Глава 3 ЛЕТИ НА ЮГ

Зимнее родовое гнездо Лоухи издревле занимало лучший утес на солнечной стороне главной похъёльской гавани. Внизу шумело море, волны грохотали, разбиваясь о прибрежные скалы, белые от птичьего помета. Вдоль побережья на узкой полоске ровной земли теснились длинные приземистые дома под земляными крышами. Луотола, единственный порт в Похъёле, где разрешалось временно жить людям. По большей части здесь селились варги-мореплаватели, купцы и воины, наемники тунов.

А над крышами, в зеленых и бурых пятнах лишайников темной громадой нависал отвесный утес, испятнанный черными точками пещер. Настоящий скальный дворец, уходящий под облака, продуваемый всеми ветрами. Он не был рукотворным — туны никогда не занимались строительством, только кое-где пробили ходы из зала в зал. В нем не было ни дверей, ни лестниц. Пещеры, лазы, трещины и отнорки, и в каждом — гнезда рода Ловьятар. Десятки, сотни гнезд. Род Ловьятар — самый многочисленный в Похъёле. А последние двадцать лет — с тех пор как Лоухи добыла сампо, — и самый сильный. И с каждым годом его сила возрастала.

Кто такая была эта Ловьятар, в Похъёле уже никто толком не помнил. Легенды говорили, что она была человеческой женщиной, забеременевшей от северного ветра. Ловьятар пришла в Похъёлу с юга, из карьяльских земель, откуда ее изгнали местные боги. Она не могла разрешиться от бремени и мучилась, пока Калма-Смерть, Алчущая Хорна, не согласилась стать ее повитухой. Она и нарекла ее Ловьятар — «Дева боли». Ловьятар родила пятнадцать крылатых дочерей, от которых и пошли все остальные кланы Похъёлы.

«А в землях карьяла наших матерей-прародительниц считают демонами болезней», — злобно подумала Лоухи.

О чем бы она в последнее время ни думала, ее мысли все время возвращались к племени карьяла.

Лоухи сидела на пороге своего холодного одинокого гнезда и смотрела с высоты, как искрится в утренних лучах гавань и уплывает вдаль полосатый парус. Слепящий свет северного солнца отражался в ее немигающих глазах, ветер холодил сухую кожу, костистые руки, унизанные перстнями, перебирали дорогие бусы из заморского золоченого стекла. Снизу и сверху, из невидимых впадин, время от времени доносилось хлопанье невидимых крыльев и лязг металла. Не было в Похъёле гнездовья, которое охранялось бы строже утеса рода Ловьятар.

Лоухи размышляла.

За прошедшие двадцать лет она обрела верховную власть и стала Хозяйкой Похъёлы не только по имени. Но с тех пор у нее не было ни единого спокойного дня, — и все из-за сампо. Оно оказалось гораздо опаснее, чем предполагали они с Филином, затевая поход к Мировой Оси. Сампо приносило блага, но не всегда, а только тогда, когда, казалось, само этого хотело, и часто даровало своей владелице совсем не то, что она просила. Порой Лоухи казалось, что коварная и непредсказуемая мельница обладает собственной волей. Иногда она с тоской вспоминала о тех временах, когда ее орудиями в борьбе за власть были только ее собственное чародейское мастерство, ум, хитрость и поддержка клана. Тем не менее мельница исполняла желания, и главное из них — власть над всей Похъёлой — уже сбылось. Теперь главным стало второе желание — не утратить ее.

Лоухи прилагала все усилия, чтобы другие туны знали о волшебной мельнице как можно меньше. С помощью хитрой магии сампо было спрятано так, что самый ловкий вор не смог бы до него добраться. Но оставалось еще проклятие Филина: «Сампо пробудет в руках рода Ловьятар недолго».

— «От карьяла пришло, к карьяла и уйдет», — пробормотала Лоухи, глядя прямо в огненный глаз солнца. — Но когда? Как?

За прошедшие годы она перепробовала все способы уточнить проклятие. Ее придворные колдуны прибегали к сложным чарам, чтобы развеять недоговоренность и пройти дальше по туманным словам, как по гати через трясину. Другие снова и снова пробовали вызывать дух Филина, чтобы вынудить его объясниться самолично. Но видимо, старый тун предусмотрел такую возможность и, растворившись в Мировом Древе, на призывы не откликался. В южные хвойные леса, где под покровительством враждебных Похъёле богов мирно жил народ карьяла, было заслано множество шпионов-инородцев, большинство из которых даже не подозревали, для кого собирают сведения. Их многочисленные донесения лишь сбивали с толку. Была даже кровавая попытка разом избавиться от целого подозрительного рода, о чем Лоухи уже много лет вспоминала со стыдом и досадой — потому что злодейство привлекло внимание карьялских богов, а несчастный род оказался совершенно ни при чем…

Как же узнать истину? Оставался еще один, последний и самый верный способ, и Лоухи всегда о нем помнила. Но уж больно ей не хотелось снова расплачиваться собственной кровью. Она еще не выяснила, может ли сампо продлевать жизнь. Но, похоже, иного выхода не оставалось.

Хозяйка Похъёлы встала и ушла внутрь горы, в сумрак своей пещеры.

Личные покои Лоухи являли собой смесь крайней скудости и бестолковой роскоши. Заберись сюда какой-нибудь отчаянный варг, он без колебаний решил бы, что попал в пещеру тролля. Скверно пахнущее ложе из сухих водорослей в дальнем «теплом» углу, куда не забирался ветер, — и сияющие сокровища со всех берегов великого Закатного моря, развешанные по стенам, наваленные кучами на неровном полу. Туны ничего не производили сами, но обожали рукотворные сокровища и, как сороки, тащили себе в гнезда все яркое и блестящее. Нет, встречались среди скальных гнездовий Похъёлы и настоящие обустроенные дворцы, где наемные мастера из южных стран устраивали всё по изысканному человеческому вкусу. Но только не в доме Лоухи. Хозяйка Похъёлы строго придерживалась обычаев старины. Тунам нельзя разнеживаться. Тун, который пристрастился спать на пуховом ложе и разучился переносить мороз, который не может сам догнать и на лету убить альбатроса или выхватить жирную треску из морских волн, на севере долго не протянет.

На одной из стен пещеры висел вырезанный из кости и раскрашенный скромный идол саамской работы. В отличие от прочих предметов в гнезде Лоухи, он был не куплен, не отобран и не украден, а сделан по заказу. Идол изображал пожилую человеческую женщину в саамской парке, с маскоподобным узкоглазым лицом. На правую половину женщина выглядела обычной старой саами. Но левая ее половина была угольно-черной.

Лоухи встала перед идолом, тяжело вздохнула, закрыла глаза и вызвала в памяти воспоминание-видение Проруби.

Каждый человек знает, что умрет. Но только тун точно знает, как и где он умрет, если, конечно, не погибнет случайно раньше срока. Это подобно памяти наоборот. Как только юный тун начинает выходить из детского возраста, ему начинает сниться Прорубь. Сначала каждую ночь, потом реже, в мельчайших подробностях — чтобы через много лет (а туны живут гораздо дольше, чем люди), в старости, услышав Зов, тун не заблудился в своем последнем полете на север. Прорубь эта — Врата Хорна. Отдельные туны-колдуны, многознающие и твердые духом, могут обращаться к Той, кто ждет по ту сторону Проруби, и даже получают от Нее ответы на вопросы. Но этого нельзя делать безнаказанно.

Сначала мыслями, потом и духом, Лоухи перенеслась на Вечный Лед.

…Ночь, которая никогда не кончается. В небе полыхает северное сияние. Остроконечные, изрезанные играми ветра и мороза ледяные горы. В глубоких сколах, словно аметист, вспыхивает синий паковый лед. Переливаются отблески хаотического чередования световых потоков. Только вода Проруби — неподвижна и черна, как беззвездное небо. Здесь начинается дорога в Хорн, Ледяной Ад — единственное доступное тунам посмертие.

— Мать Калма! — воззвала Лоухи. — Явись, выслушай!

И вот видение вздрогнуло, ожило. У самых ног Лоухи побежали по воде круги, и навстречу ей всплыла гигантская белая косатка. Если Прорубь — вечность, то Алчущая Хорна — проводник и привратник. Косатка сделала медленный круг. Она ждала жертву. Как ни привыкла Лоухи к этому зрелищу, а все же ее снова охватил смертный холод. Как наяву, ей представилось: когда придет ее срок, Калма призовет ее туда, и она, сильнейшая из всех, покорно полетит, как тысячи тунов до нее; как упадет в эту черноту, как намокнут крылья, потянут в ледяную бездну, в невообразимые глубины…

А то, что она сейчас сделает — и уже не в первый раз, — многократно приближает этот день…

— Мать Калма, испей моей крови! Лоухи уколола руку обсидиановым ножом, и в воду закапала драгоценная кровь.

Северное сияние вспыхнуло и угасло.

Видение отступило.

…Лоухи открыла глаза. Она снова была в собственном гнезде. Но больше не было маленького грубого идола не стене. Перед ней, полускрытая густой тенью, стояла маленькая саамская старуха. У старухи была только половина тела — одна рука, одна нога, один глаз. Все остальное отсутствовало. Оно принадлежало Хорну.

— Яви милость, Калма-Смерть, — склонилась перед ней Лоухи. — Вопрос тебе ведом, цена уплачена.

Половина старухи долго молчала, пристально глядя на Хозяйку Похъёлы одним прищуренным глазом. Потом прошамкала:

— Герой придет из рода Калева. И исчезла.

Лоухи с трудом доковыляла до ложа и упала на него без сил. Ее сжигал изнутри мучительный холод, уколотую руку рвала боль. Вот когда пожалеешь, что в гнезде ни пуховых перин, ни защищающих от ветра пологов, а только жесткое старческое ложе из сушеных водорослей, тронутых инеем!

У порога громко захлопали крылья, заскрежетали когти о камень.

— Акка Лоухи!

— Не входить! — грозно крикнула она, собрав последние силы. Хозяйке Похъёлы нельзя показывать слабость. Особенно родичам. Со времен собственного предательства Лоухи никому не доверяла.

— Всё сама, всё сама! — проворчала она, когда холод и слабость слегка отпустили. — Вот она, хозяйская доля! Вас бы бросить в Хорн живьем, дармоедов!

Только теперь Лоухи ощутила забытое чувство — бесконечный, безмятежный покой. Ответ получен, настало время действовать. Она с кряхтением поднялась на ноги и крикнула:

— Найдите мне Рауни! Пусть немедленно летит сюда!

На том же самом утесе, только еще выше, в том месте, где плоский расщепленный край скалы далеко выдавался над морем, стояли на порывистом ледяном ветру несколько молодых тунов. Под ними галдел птичий базар, еще ниже море билось об острые каменные зубы, оставляя на них клочья водорослей. Теплое, щедрое море, полное рыбы.

— Вон она! — крикнул один из тунов. — Плывет сюда!

— Давайте! — эхом отозвался Рауни, распахивая крылья.

Двое приятелей опрокинули над ним бочку, и на плечи и спину туна хлынул поток теплого китового жира. Рауни зажмурился от удовольствия, когда медленные ручейки защекотали кожу, пробираясь между перьями. Какой дурак сказал, что туны не любят тепло? Да они ценят его так, как людям и не снилось. Каждый хранит в памяти ласковый жар материнского гнезда, выстеленного нежнейшим пухом с ее груди. Но ворвань была нужна Рауни вовсе не для того, чтобы согреться. Он расправил крылья, встряхнулся. Крылья стали как чужие — словно свои оторвал, а каменные приставил. То что надо.

— Она приближается! — тревожно сказал другой тун, глядя в море. — Поторопись!

Тяжело ступая и оставляя за собой липкий след, Рауни подошел к краю утеса и там завершил превращение. Помедлил, издал пронзительный вопль, согнав несколько десятков крачек с соседних каменных карнизов, и кинулся вниз.

Он падал как камень, чуть шевеля маховыми перьями. С оглушительным плеском врезался в волны — и вот он под водой, в туче веселых белых пузырьков.

Звуки отдалились, стали гулкими. Туна окружило зеленоватое, сумрачное пространство. Стаи рыб в полном изумлении удирали с его пути. Тун — под водой! Кому скажи — не поверят. Все равно что по доброй воле нырнуть белой сове!

Туны избегают воды. Даже на охоте, на лету выхватывая из моря неосторожную рыбу, внимательно следят, чтобы не накрыло волной. А теперь, в перьях, пропитанных вязким жиром, Рауни скользил под волнами легко, как морянка.[10] Вода сама держала его, выталкивала наружу. Едва успел погрузиться — и уже влечет наверх. Силуэты рыб внезапно прыснули в разные стороны. Кроме одного, самого большого, который направлялся прямо к нему.

А вот и косатка! Быстро же она подоспела!

Рауни рванулся, помогая воде, выскочил на поверхность, как поплавок, и изо всех сил забил крыльями. Они словно стали впятеро тяжелее. Понадобились все силы, чтобы оторваться от воды и взлететь. Косатка выпрыгнула из воды, раскрывая зубастую пасть, — но Рауни уже был в воздухе. Низко, редко взмахивая крыльями, он полетел к берегу. С утеса донеслись далекие вопли восторга. Юные родичи один за другим срывались с края и летели вниз, к нему. Снизу они казались крошечными комочками темных перьев.

Первый, самый маленький, летел чересчур быстро, почти падал. Оперение вспыхнуло на солнце сизым радужным отливом. Тун пронесся мимо него, вошел в волны, как стрела, — почти без всплеска.

Рауни опустился на ближайший торчащий из воды камень и с тревогой обернулся. Маленький тун долго не выныривал. Плавник косатки промелькнул неподалеку и исчез. Наконец шагах в ста показалась мокрая голова, раздался хохот. Тун взмахивал крыльями, но не мог взлететь. Тогда он широко раскинул на воде пропитанные жиром крылья и поплыл. Рауни узнал сестру и аж зашипел от злости.

— Дура! — заорал он. — Улетай оттуда! Там косатка!

— Я знаю!

Косатка красиво вынырнула гораздо ближе, чем в прошлый раз, и снова ушла в глубину. Рауни знал их повадки — сейчас нападет снизу.

— Ильма! — пронзительно завопил он. — Улетай!

Мокрая голова пропала под водой. Рауни разразился бранью. Довольно долго поверхность моря оставалась пустой. Наконец прямо рядом с его камнем, кашляя, вынырнула сестрица. Вынырнула и встала на ноги — вода оказалась ей по пояс.

— Вот так бы уйти из-под носа Калмы! — сверкая глазами, заявила она.

Рауни молча ударил ее наотмашь. Сестра отлетела назад и плюхнулась в воду. Но через мгновение выскочила наружу не хуже косатки, с яростным воплем вцепилась брату в крыло, стащила его в море и принялась радостно топить.

— Мне тоже захотелось ее подразнить, — прохрипела она, когда они оба, измотанные, встопорщенные, нахлебавшиеся воды, выползли на берег. — Почему тебе можно, а мне нельзя?

Рауни закатил глаза. Спорить с сестрицей иногда было просто бесполезно.

— Между прочим, я здесь по делу, — важно сказала сестра, отряхиваясь. — Меня послали найти тебя и сказать: тебя срочно зовут к матери.

Наследники влетели в пещеру, завершили превращение[11] и склонились перед Хозяйкой Похъёлы. Лоухи взглянула на них сурово, но не без удовольствия. Рауни стал настоящим молодцом, хотя до взрослого туна ему, конечно, еще расти и расти. Высокий, стройный, весь в мать. Жесткие черные волосы, синевато-аметистовые глаза, хищное лицо — красавец, да и только. И, конечно, неизменное костяное кантеле на плече. Рауни — способный чародей. Не будь он старшим сыном-наследником, вырастила бы из него рунопевца посильнее Филина…

И сестрица Ильма, маленькая красотка с радужными перьями, здесь, ни на шаг от него не отходит. Оба причесаны, умыты, на лбах — железные обручи, на шеях ожерелья, но перья и волосы мокрые, вымазаны какой-то липкой дрянью, и несет от детей вонючим китовым жиром.

— Я сегодня говорила с Калмой, — небрежно сказала Лоухи, словно речь шла о соседке из дружественного клана.

Сколько лет жизни стоил ей этот разговор, никто узнать не должен.

Царские дети вытаращили глаза, почтительно помалкивая. Лоухи жестом пригласила их подойти поближе.

— Помнишь проклятие Филина, Рауни? Брат твоего деда был прав. Герой придет, чтобы отобрать у нас сампо.

Помолчала и добавила тихо:

— Он придет из карьяльского рода Калева. Рауни нахмурился. Лоухи не делилась с ним своими многолетними страхами и предусмотрительно не подпускала наследника к сампо. Но он понимал — вопрос важный.

— Ты хочешь сказать, он там родится?

— Это возможно, сын. Но я боюсь, он уже родился. Скорее всего, вскоре после того, как мы добыли сампо.

Рауни быстро подсчитал.

— Так он уже вырос! По человечьим меркам он уже взрослый!

— Ну, не настолько. Такой же птенец-подлеток, как и ты. Надо его найти.

Лоухи принялась ходить туда-сюда по пещере. Дети следили за ней глазами.

— Что такое этот род Калева? — спросил Рауни. — Могущественный клан, вроде нашего?

— Ах, я уже все узнала. Благодаря моим шпионам у нас столько сведений о карьяла, что в них можно утонуть. Есть у них многочисленные сильные племена, но это не про тех, кого мы ищем. Род Калева — одно-единственное поселение недалеко от озера Кемми, в шести дневных перелетах на юг отсюда. Они всего лишь лесные жители, рыбаки и охотники. К северу от них больше деревень нет, сплошь глухие леса, потом тундра и земли саами.

– Наши земли, — уточнил Рауни.

Обдумав слова матери, он пренебрежительно сказал:

— Всего лишь мелкое человечье племя. Почему бы не уничтожить их всех, для надежности?

Лоухи с досадой поморщилась.

— Хватит, уже пытались. Даже не думай!

— Но почему?

— Я не сказала вам самого главного. На горе, недалеко от селения Калева, живет один человечий колдун, — с отвращением произнесла Лоухи. — Его зовут Вяйнемейнен. Я давно его знаю, и он меня, к сожалению, тоже. От этого чародея надо держаться как можно дальше, потому что он единственный, кто может нам всё испортить. Если он что-то разнюхает, то может взять того, кого мы ищем, под свою защиту. Или попросить защиты у карьяльских богов, которые ненавидят Похъёлу, и тогда мы точно никого не найдем.

— Но, мама, — подала голос Ильма, все это время внимательно слушавшая мать и брата. — Как мы узнаем, кто именно из этого рода — будущий похититель сампо?

— Резонный вопрос, — кивнула Лоухи. — И ты, если уж пробралась сюда без приглашения, им и займешься. Попробуй найти его сама. Если вор родился вскоре после нашего похода, я назову тебе его точный возраст.

— Но, мама, у меня не получится! Я же только начинаю учиться смотреть сквозь воду…

— Ничего, тебе полезно упражняться. Так и быть, можешь взять мою гадательную чашу. А когда найдешь нужного человека, покажи его нам с Рауни. Потом Рауни отправится в южные земли — и убьет его.

Брат и сестра взглянули на мать с одинаковым изумлением.

— Но разве туны могут пересекать Борозду Укко?!

— Мир изменился, — ответила Лоухи с кривой улыбкой. — Что-то мы с Филином там нарушили, что-то надломили, когда добывали сампо. Все больше брешей в невидимой границе. Хийси и раньше тайком пробирались из Похъёлы на юг, теперь же хлынули ордами. Думаю, незамеченным проскользнет и один тун.

— О-о-о! — Глаза Рауни загорелись. — Значит, сампо уничтожает границы, установленные богами?! Мать, а ведь это хорошо!

— Нет! — каркнула Лоухи. — Знаю, о чем ты думаешь. Оставь эти мечты, сын. Мы пока не готовы к войне. Пусть тунам нет равных в колдовстве, но нас слишком мало, чтобы подчинить себе южные земли, и я не уверена, что остальные четырнадцать кланов нас поддержат. Тут надо действовать хитрее, исподтишка. Ты отправишься в земли карьяла один, Рауни. Полетишь до границы саамских земель, дальше пойдешь пешком, в людском облике. Летать будешь в крайнем случае, только по ночам. В тех краях живет один человек… он принадлежит мне, хоть и сам об этом не знает. Я научу тебя, что ему наплести. Иди прямо к нему, будет тебе и убежище, и помощь. Найдешь будущего похитителя сампо — убей. Но только наверняка. И чтобы это выглядело случайностью, а еще лучше — естественной смертью. А что до войны… мы к этому еще когда-нибудь вернемся.

«Когда-нибудь!.. Можно подумать, старуха, у тебя впереди вечность!» — подумал Рауни, вслух же спросил:

— А если я ошибусь и убью не того? Или Ильма напутает с чашей?

Лоухи захихикала:

— Если ты пару раз ошибешься, большого вреда не будет.

— А мне можно полететь на юг с братом? — спросила Ильма. И тут же сама себе грустно ответила: — Ну конечно, так я и знала…

Глава 4 ПОТОМКИ КАЛЕВА

От охотничьей стоянки на озере Олений Мох до горы, где обитал Вяйнемейнен, было два полных дня пути — без ночевки никак не обойтись. Но Ильмо и Калли, хорошенько все обдумав, нашли лазейку. Где укрыться от злого колдовства, как не в обиталище богов? Поэтому Ильмо уклонился с прямой дороги и на закате следующего дня вышел к лесному святилищу Ильматар, Небесной Жены.

Собственно, святилища как такового и не было. Ни островерхой резной хоромины, как у южных карьяла, ни расписных идолов за высоким тыном, как у веньясловен. На покатом холме росла огромная, раскидистая священная береза, зеленым шатром возвышаясь над лесом. Лес вокруг холма не рубили, он расступился сам, склонившись перед мягкой мощью любимого дерева верховной богини. Ствол у корня было не обхватить и пятерым, но нежная кора белела так же, как пару сотен лет назад, и тонкие ветви стелились по земле, словно льняные девичьи косы. Женщины и девушки окрестных селений, справляя свои женские обряды во славу Ильматар, вплетали в эти косы яркие разноцветные ленты и нитки. Верховой ветер трепал необъятную крону, сбрасывая на землю первые желтые листочки.

Под этой березой Ильмо и расположился на ночь. Он был уверен, что уж здесь-то его точно никто не потревожит. Мужчинам запрещалось участвовать в обрядах женских богинь, но Небесная Жена никому не отказывала в помощи. Особенно тому, кто и назван был в ее честь — Ильмаринен,[12] «птица небесная».

Ильмо с детства привык ночевать в лесу под деревьями, и холод его не пугал. Он лежал на траве, закинув руки за голову, и постепенно погружался в сон, как будто уплывая на волнах приглушенных запахов и звуков. Кислый запах сохнущих листьев, сырого мха и грибов, привычный комариный звон, терпкий аромат поздних цветов… Над головой, в обрамлении шелестящих веток — звезды, словно холодные искры инея. Ночное небо, как окно в грядущую зиму.

Лес всегда был для Ильмо уютнее и роднее, чем отчий дом. Конечно, Тапиолу и раньше нельзя было назвать безопасным пристанищем. Здесь умирали и убивали — но никогда не убивали из ненависти, только по необходимости. Что же творится с ней теперь? Казалось, светлую Тапиолу кто-то сглазил, как ту болотную ель, в которой поселился зубастый хийси. На миг в сознании Ильмо промелькнуло видение боя с оборотнихой и подменышем. Коварство, подлость, жестокий расчет — на такое способны лишь хийси. И люди…

Ильмо закрыл глаза. В святилище Ильматар не было места для нечисти, даже в мыслях… даже в снах. Насилие и ненависть остались за кругом тишины.

Около полуночи к березе вышел старый лось, которого охотник спугнул накануне. Он обнюхал спящего, фыркнул и ушел в чащу. Позднее, когда на холме стало светло от звезд, из густой травы вылез ворса[13] в кафтанчике из опавших листьев, с грязной бородой, похожей на пучок корней. Он повертелся возле человека, разглядывая его во все свои мышиные глаза; особенно долго и алчно таращился на серебряную пряжку пояса с вытравленной руной «урожай», приносящей удачу. Уже и лапку протянул — но получил сухим сучком по макушке, пискнул и спрятался обратно в траву. А под утро, когда лес затих и успокоился в молочных сетях тумана, раскинутых в розовой заводи неба, из светлого марева выплыла на поляну призрачная фигура, похожая на скрытое в облаке весеннее солнце. Когда же край солнца заблестел над лесом, она исчезла вместе с туманом.

Ильмо проспал ночь без сновидений. Проснулся он на заре от ощущения чьего-то взгляда. Резко приподнявшись на локте, он увидел, что в пяти шагах от него стоит девочка лет десяти, нарядная и румяная, в расшитой жемчугом повязке на льняных волосах. Лицо девочки показалось ему знакомым. Серебряные лягушачьи лапки в ушах и на шее указывали на принадлежность к роду Калева. Вид у нее был торжественный, в руках — большое розовое яблоко. Должно быть, девочка пришла в святилище в такую рань, чтобы принести первенца от яблони в жертву богине.

Впрочем, имени ее он вспомнить не смог: «Кажется, сестренка одной из подружек Айникки…»

— Эй, Ильмаринен, — неожиданно произнесла девочка. — Не ходил бы ты в Калева!

— Почему? — опешил он.

— А там нынче поселился страх.

— Какой еще страх? — опешил Ильмо.

— Они и сами не знают, какой. Смотри, как бы ненароком тебе им не оказаться. Чтобы не решили, увидев тебя, — ага, вот и он!

Охотник нахмурился. Может, девчонка решила над ним подшутить? Нет, глядела серьезно и, кажется, в самом деле за него тревожилась.

— Ничего не понимаю, — искренне сказал он. Девочка вздохнула, как взрослая.

— Дети Калева боятся всего, что приходит из Тапиолы, — раздельно произнесла она.

Ильмо пожал плечами. Но странные речи ребенка пробудили в нем смутную тревогу:

— Да что там случилось-то?

— Пока ничего. Право же, послушайся меня, Ильмаринен. Обойди деревню стороной и иди прямо к Вяйнемейнену. Всем будет так лучше. Вяйно тебе и руку вылечит…

Ильмо покачал головой. Он давно проголодался и очень рассчитывал перехватить чего-нибудь у дяди. А до горы, где живет Вяйно, еще день пути. Если все хорошо, доберешься только к вечеру. Что за нелепые разговоры о каком-то «страхе из Тапиолы»?

— На, возьми, — девочка, словно прочитав его мысли, протянула ему яблоко. — Им и пообедаешь. Оно сладкое…

— Одним яблоком мне не наесться, — возразил Ильмо и поднялся на ноги. Он принял решение и не собирался его менять из-за туманных предостережений какой-то девчонки. — Спасибо, маленькая. Ты ведь его в святилище несла, вот и неси, не то Ильматар разгневается. Что там, в Калева — кто-то на меня сердит?

— Все, — сурово ответила девочка. — Кроме Айникки.

— Ну, тогда я спокоен.

Девочка снова вздохнула, но спорить не стала, только отступила в сторону, давая Ильмо дорогу.

— Почему ты меня не слушаешь? — обиженно проговорила она. — Я ведь хочу тебе добра!

Ильмо потрепал ее по макушке.

— Пусть Ильматар будет к тебе благосклонна, маленькая.

— И к тебе, Ильмаринен.

Охотник сбежал с холма. Ветер прощально подтолкнул его в спину. Ильмо обернулся. Священная береза в вышине качала кроной, как будто говоря ему: «Еще свидимся!» Румяная же девочка исчезла, словно ее и не было.

От святилища к селению Калева вела широкая хоженая тропа. Береза давно осталась позади, лес поредел, замелькали среди стволов желтые пятна кулиг.[14] Поля блестели от утренней росы. И вот уже вдали показалась река, а за ней, на высоком берегу, заборы, избы, выгоны и огороды рода Калева.

Ильмо, хоть родился и вырос в Калева, всегда чувствовал там себя отчасти чужим и к людям возвращаться не любил. В лесу, одному или с молчуном Калли, ему было спокойно и уютно. А теперь, разглядывая издалека острые коньки крыш, Ильмо словно бы издалека ощутил тот страх, о котором говорила девочка в святилище. Как будто над деревней нависла незримая паутина из трусливых и недобрых помыслов, зависти, лжи и мелкой злобы. Впрочем, может, ему только так чудилось — после чистоты и покоя Тапиолы.

Ильмо миновал опушку леса — и неожиданно увидел перед собой частокол. Определенно, жители Калева времени не теряли. Последний раз, когда он навещал родичей — а это случилось более месяца назад, — ничего подобного здесь не было. Все и так знали: вот лес, а вот земли рода Калева, так было и будет во веки веков. Раньше селение окружала хлипкая ограда из жердей, только чтобы глупая скотина не уходила в лес. А теперь деревня ощетинилась в сторону Тапиолы заточенными кольями. С другой стороны ее охраняла надежная преграда — река.

Ильмо уже не удивился, когда вместо старой рогатки, что вечно стояла сдвинутой к обочине, обнаружил настоящие ворота — навесные, двустворчатые, в человеческий рост высотой. У обочин были вкопаны колья, увенчанные черепами жертвенных коров и коз. Эти колья торчали здесь и раньше. В положенные дни животных отводили в лес и оставляли там на корм диким зверям, а потом забирали кости и вешали черепа, в напоминание Тапио. Но теперь к ним добавились две высокие жердины, на которых кто-то повесил новые черепа — человеческие.

Ильмо в первый миг даже струхнул. Пригляделся — и перевел дух: черепа были очень старые. «Это, наверно, те головы, что принесли с войны», — сообразил он. Пятнадцать лет назад роду Калева повезло — в междоусобице он участвовал на стороне Унтамо, а не его несчастного брата. Противникам досталась смерть, победители вернулись с богатой добычей. Некоторые, как староста Антеро, привезли из дальних краев жен. А иные — должно быть, не самые умные — приволокли вываренные черепа врагов, чтобы по воинскому обычаю украсить ими свои ворота. Но черепа в деревне не прижились. Прошло немного времени, вояки успокоились, и старейшины потребовали убрать пакость с глаз подальше. Похоже, пакость понадобилась снова. Обе мертвые головы были ярко раскрашены — не иначе как постаралась ведунья Локка. Узор был разный. На правом красный — для битвы, на левом синий, с белым Глазом Укко на лбу — против хийси. На череп воина кто-то нахлобучил ржавый шлем.

Ильмо подошел к воротам и поклонился мертвым сторожам.

— Я иду из Тапиолы, я чист! — произнес он ритуальные слова.

Проходя мимо черепов, глядевших на него пустыми глазницами, Ильмо неожиданно показался сам себе каким-то чудовищем, выбравшимся из леса в человеческие земли. Впрочем, через ворота он перелез без особого труда. Если там и были наложены чары, на него они не подействовали.

Селение Калева раскинулось на излучине лесной речки Яннего, или Звонкой. Далеко в верховьях Яннего звенела и грохотала на порогах, но деревню огибала широкой лентой медленной черной воды. Хлипкие пристани тянулись из камышей, как вывешенные на просушку деревянные половики, и у каждой покачивалось по две-три лодки-долбленки. Вдоль берега под навесами сушились сети. Наверху, на крутом берегу, за частоколами и огородами, просторно стояли большие темные избы. Раскидистые священные рябины, хранители очага, клонились к земле, усыпанные кровавыми гроздьями. Когда-то лучшие из этих изб принадлежали колдунам-охотникам, которыми славился род Калева. Но с тех пор, как сгинул последний из них, уже четверть века прошло.

На самом высоком месте, над обрывом, высился небольшой курган — жилище предка-покровителя рода Калева. На кургане торчал деревянный столб, украшенный вязью охранных рун, главной из которых была мощная руна «земля предков». Верхушку столба венчала грубо вырезанная голова самого первопредка Калева: борода веником из-под берестяной личины. В основании столба лежал камень, похожий то ли на перепелиное яйцо, то ли на раздувшуюся лягушку. На камне пестрели неопрятные следы подношений. Старики утверждали, что камень этот родила земля, и это есть образ первоматери рода, супруги предка Калева.

О том, как возник на свете род Калева, одного мнения не существовало. Из поколения в поколение передавали в роду легенду о том, как давным-давно, во Времена Сновидений, верховный бог Укко в образе лягушки упал с пня, и на него наступил медведь. Покинув бренные останки, Укко долго думал, на что бы их употребить, в конце концов придумал — и смастерил из них человека. Так на свет появился первопредок Калева, а от него пошли все северные карьяла.

Еще рассказывали иначе. Однажды Укко облачился в лягушачью кожу (зачем, то было ведомо только ему одному), да и свалился с пня прямо под ноги медведю (пути богов неисповедимы). В это время мимо проходил райден по имени Калева. Он как раз думал, не обзавестись ли ему семьей, но вот беда — других людей на свете тогда еще не появилось. Увидев медведя, отважный охотник застрелил его. В тот же миг Укко принял свой истинный облик и сказал, что исполнит любое желание спасителя. Калева пожелал жену. Укко задумчиво посмотрел на останки лягушки… Так на свете появились северные карьяла.

Вообще, преданий и баек о Калева и временах творения среди карьяла ходило неисчислимое множество. Умалчивалось в них только об одном — почему Калева носит берестяную личину.

В самой древней части селения, за высоким полусгнившим частоколом с резными воротами стояла большая изба. Когда-то ею владел отец Ильмо. Он же превратил свое жилище в крепость, закляв избу от хийси. Стены дома, сложенные из кондовых[15] сосновых стволов, стали от времени бархатисто-черными, как сажа. По воротам и наличникам летели табуны огненных коней, на воротах были вырезаны знаки луны и солнца. И повсюду, от крыльца до конька, где едва заметно, стертый временем, а где ярко и жутко, смотрел белый глаз с черным зрачком — Глаз Укко, оберегающий от зла.

Отец Ильмо умер более пятнадцати лет назад от ран, полученных на войне. После его смерти дом перешел к Куйво, его младшему брату, дяде Ильмо. Куйво, никогда не имевший склонности к ратным подвигам, вел хозяйство спустя рукава, так же относясь и к воспитанию осиротевшего племянника. Ильмо, вместо того чтобы набираться около дяди рыболовецкой премудрости, сначала пытался набиться в ученики к Вяйнемейнену, а потом и вовсе перебрался в Тапиолу. Старинный зачарованный дом понемногу пришел в упадок. Шестикрылые птицы и огненные кони бледнели и выцветали под снегом и дождем и постепенно покидали стены дома, переселяясь, должно быть, в более подходящие места.

Ильмо задами подобрался к отцовской избе, проскользнул в приоткрытые ворота, откинул закрывающую вход лосиную шкуру и сунул голову в душную темноту сеней.

— Эй, дядюшка! — позвал он шепотом, чтобы не разбудить детей.

— Медведь тебе дядюшка, — глухо послышалось изнутри. — Сейчас как огрею по спине оглоблей, чтобы не орал над ухом ни свет ни заря…

— Братец пришел! — раздался сонный голосок одной из маленьких сестер Ильмо.

— Ш-ш-ш! Нет там никого! Братец ваш в Тапиоле! Детские голоса умолкли. Вскоре в сенях показался Куйво. Приземистый, бородатый, как словен, он был похож на племянника только темной рыжиной волос. Внимательно оглядев Ильмо, он кивнул, но хмурое выражение с лица не убрал.

— Вот принесла нелегкая… — Куйво подошел к бочке с водой и плеснул себе в лицо. — Ты чего явился, бродяга? Чего тебе в лесу не сидится?

— Руку обжег, — ответил Ильмо, удивленный нелюбезным приемом. — Встретил хийси, вот и пришлось их…

— Стало быть, будешь на моей шее сидеть, пока не заживет?

— Еще чего, — обиделся Ильмо. — Я к Вяйно пойду. Где он сейчас? На своей горе?

— Куда ж ему деться? Сходи к нему, сходи. Да прямо сейчас и отправляйся. Э нет, в избу не ходи! Подожди-ка…

Умывшись, Куйво зашел в избу и сразу вернулся обратно с пирогом в руках.

— Возьми — и ступай отсюда, пока народ глаза не продрал. Да не улицей, а тишком, огородами. А вечером, после заката, так уж и быть, приходи ужинать — только чтобы никто не заметил.

— Дядя, — не выдержал Ильмо, — да что у вас здесь творится? Кого ни встречу, все меня гонят прочь из деревни!

— Всё от проклятой ворожбы, все беды от нее! — назидательно сказал Куйво. — Ходил бы на рыбный промысел, как все добрые люди, или землю пахал, так нет же, потянуло бродягу в Тапиолу, к нечисти поближе! И чем все кончится? Хорошо, если просто отметелят и выгонят взашей за околицу! А если, как старики советуют: вбить рябиновый гвоздь в макушку, обмотать соломой и сжечь?

— Меня?!

— А то кого же? Слушай, Ильмо, что люди говорят. Три дня назад многомудрой Локке явился наш пращур Калева в лягушачьем облике и предрек…

Ильмо расхохотался.

— Ах, Локка — вот оно что! Нашли кого слушать! Локка — завистливая, вредная старуха, от нее одно беспокойство. В следующий раз, когда явится со своими пророчествами, скажи ей: великий райден Ильмаринен благодарит за «добрые слова» и просит передать вот это, — Ильмо сложил из пальцев некую устрашающую загогулину. — А на другой день здоровьем ее поинтересуйся.

Куйво ухмыльнулся, но снова помрачнел.

— Тебе, бездельнику, все бы хиханьки да хаханьки. Появлялся бы в родных местах почаще, так узнал — у нас уж месяц как никто в лес не выходит, разве что вдоль опушки и солнечным днем. А ночью за околицу никого и дубьем не выгонишь. Черепа-то видел?

— Конечно!

— Знаешь, почему их там повесили? Чтобы тот, кто приходит из Тапиолы… — Куйво глянул племяннику через плечо и умолк.

— Сейчас тебе получше моего все расскажут, — сдавленным голосом сказал он, сгибаясь в поклоне.

В ворота входили двое. Крепкая жилистая старуха, одетая пестро и богато: у висков серебряные лягушачьи лапки, кожаные кенги расшиты цветным бисером.

От нее веяло терпкими сушеными травами и можжевеловым дымом. Разряжена как на свадьбу, лицо суровое, брови насуплены. В полушаге позади, поддерживая важную старуху под локоток, шел немолодой мужчина. Рядом с сухопарой бабкой он казался огромным, медлительным и неловким. Увидев Ильмо, глянул на него тяжелым взглядом из-под нависших век.

— Не обманули рыбаки. Явился-таки!

— Я знала, что он придет, — торжествующе заявила старуха. — Предка не обманешь!

— Батюшка наш Антеро! — засуетился Куйво. — Матушка Локка! Окажите милость дому, проходите в избу!

— Нет, в эту избу мы не пойдем, — со значением ответила Локка, мостясь на высоком крыльце. Антеро и Куйво подхватили ее под руки, помогая устроиться поудобнее.

— Ох, спина так и ноет — видно, к дождю! — сообщила знахарка, устроившись на крыльце так, чтобы прочие стояли перед ней как на судилище у словенского князя.

«Врешь ты все, старая лягва, — подумал Ильмо. — Да на тебе пахать можно. Ты тут всех нас переживешь!»

Ильмо и Локка не переносили друг друга уже много лет — с тех пор как Вяйно взялся учить мальчишку колдовству. Хоть он это занятие и забросил, но вражда осталась. Локка не уставала повторять, что охотник, полжизни проводящий в Тапиоле, рано или поздно накличет беду на род, а Ильмо ее высмеивал и в глаза, и за глаза. Родовичи смеялись, но с оглядкой. Все они, кроме Ильмо, боялись знахарки.

— Садись, матушка, — подольщался к гостье Куйво. — Пива просяного не желаете? Пирогов? Правда, вчерашние, черствые…

Локка как будто ждала этих слов.

— Не время рассиживать за пирогами, — зловеще произнесла она, — когда беда стоит на пороге!

Куйво испуганно моргнул.

— Я слышал, с тобой говорил сам предок Калева? — спросил Ильмо, откусывая от пирога, — тот оказался с томленым луком и белыми грибами. — И что он сказал?

Локка на него и не взглянула.

— Три дня назад я услышала голоса пращуров, — заговорила она, глядя перед собой неподвижным щучьим взглядом. — То деды наши веселились под землей, в черной Манале! Поспешила я на берег, к священному холму, принесла жертвы и развела костер, и с дымом мой дух отправился за Черную реку, в страну мертвых. Там, в земле предков, я встретила отца нашего Калева. Сидит он, и слезы из-под личины текут по бороде. А вокруг него умершие родичи хороводы водят, веселятся: «Скоро к нам детки наши прибудут! Все до единого!»

— Это как же… до единого? — пролепетал Куйво.

— А отец Калева мне и говорит: «Близится гибель рода! Беда идет неминучая, с севера, с юга и от родного очага! Ведет беду молодой воин, на челе у него кровь, в одной руке меч, в другой пастуший рог, а за ним — неисчислимое войско хийси и темные крылья Похъёлы!»

Локка умолкла. Куйво в ужасе ухватил себя за бороду. Антеро не отрывал от Ильмо мрачного взгляда.

— Это, стало быть, на меня предки указали? — нахально спросил Ильмо. — Прилечу, значит, с войсками на крыльях Похъёлы и родной очаг порушу?

— Молчи, охальник! — простонал Куйво, махнул рукой и отвернулся.

— Матушка Локка, ты, чай, не мухоморами объелась? — вежливо продолжал Ильмо. — Какая Похъёла? Я давеча убил двух хийси, едва жизни не лишился, а ты говоришь — войско! И кто тут воин? Я и меча-то в руках сроду не держал! Ищи воинов в южных землях, у варгов!

— Сказано: «от родного очага», — повторил Антеро. — Спорить тут не о чем — и так все ясно. Пошли с нами, Ильмаринен.

— Батюшка Антеро, прости его, неразумного! — взвыл Куйво. Видно, решил, что рябиновый гвоздь и соломенный костер уже ждут племянника за воротами.

— Уймись, Куйво, — сурово сказал Антеро. — Ничего ему пока не будет. Сначала поговорить надо… а там посмотрим. Ильмо, ты идешь? А то я ведь и рабов могу позвать — посадят в мешок да отнесут!

Ильмо пожал плечами, откусил сразу полпирога и пошел вслед за Антеро и Локкой вверх по пустой кривой улице, туда, где над кронами рябин возвышался острый конек хором Антеро.

Глава 5 УХОДИ И НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ

Широкое подворье Антеро тоже окружал частокол, но, в отличие от Куйво, хозяином староста был основательным и заботливым. Колья стояли один к одному, и с бревна на бревно перепархивали синие шестикрылые птицы — стражи Голубых полей.

Рабы уже проснулись и занимались утренними делами. Из хлева доносилось мычание. Через двор прошла холопка с ведром молока. Другая выскользнула навстречу из избы, пугливо опустив глаза.

Антеро придерживался обычаев старины — как и в доме Куйво, вместо двери у него была повешена засаленная медвежья шкура. Наверху, над косяком, красовалась страшенная морда: белая, с вытаращенными глазами, оскаленными зубами и высунутым змеиным языком. То было наследие какого-то доблестного предка старосты: хийси, попавший во власть охотника-колдуна и обращенный в защитника дома. Немногие гости осмелились бы пройти под ней без позволения хозяина, но только не Ильмо. Охотник дерзко подмигнул стражу и вошел в сени вслед за Антеро. На мужской половине было чисто и пусто, блестела скобленая столешница, празднично пестрели половики. С женской, из-за печи, доносились негромкая болтовня и бряканье посуды. Топили печь, пахло кашей, по вытяжному желобу под крышей вился дымок.

Староста и Ильмо сели на лавку в красном углу. Локка с ними в дом не зашла, то ли осталась во дворе, то ли отправилась восвояси. Ильмо, обнаружив это, сильно приободрился. Хоть он и зубоскалил над знахаркой, а все же от ее слов ему стало не по себе. Не только за себя, но и за родичей. Едва ли Локка осмелилась бы приписать предку свои домыслы. Хоть и был Ильмо уверен, что он сам тут ни при чем, но над родом Калева словно нависла зловещая тень.

— Давно я хотел тебя повидать, — произнес Антеро, поглаживая короткую пегую бороду. — Даже мыслишка была — послать холопов к тебе на стоянку, на гору Браге, чтобы они тебя оттуда притащили силой.

Ильмо покраснел.

— Так что же не послал? — грубо спросил он. — Холопов пожалел?

— Да, пожалел… от работы на три дня отрывать. Да и Локка сказала — сам вскоре явишься. Не соврала! А еще, — староста выразительно взглянул на домотканую занавесь, отделявшую женскую половину избы, — не хотел расстраивать Айникки.

Ильмо тоже покосился на занавеску. Там уже не болтали и не брякали, а только тихонько сопели.

— Ладно, — сердито сказал Антеро. — Давай с этого и начнем… чтобы сразу покончить, а уж потом перейти к делу. Я знаю, Ильмо, что ты положил глаз на мою дочку. Добрые люди даже говорили, будто видели, как ты с ней вроде как на речку ночью бегал, миловался под ракитовым кустом…

— Мало ли что добрые люди говорят, — возразил Ильмо, ухмыляясь. — Не пойман — не вор.

Антеро поморщился, но продолжил:

— Еще говорят, что ты собирался этой осенью присвататься…

«А это он откуда узнал? Ну, дядюшка с тетушкой, удружили!» — подумал Ильмо с досадой.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я за тебя замуж дочку не отдам?

Ильмо покраснел еще сильнее прежнего. Хотел ответить что-то ядовитое — дескать, не больно-то и хотелось, — но посмотрел на занавеску и смолчал.

— Почему? — мрачно спросил он вместо этого. — Из-за этих бредней Локки?

— Предсказания Локки тут ни при чем. Я уж давно всё решил.

Антеро загнул палец:

— Первым делом, прибытка мне с тебя никакого. Земли у тебя мало, изба большая, но ветхая, и куда девать Куйво с семейством? Рабов и вовсе нет, кроме одного бесполезного заморыша…

— Мое богатство не в рабах и не в пашнях, — гордо сказал Ильмо. — Я охотник.

— Охотник? Вот! — Антеро загнул второй палец. — Наш род живет рыболовством и землепашеством. Река Яннего нас кормит, и никто не жалуется. Тапиола же — обиталище хийси. Ты здесь редко бываешь, Ильмо, иначе бы знал, как у нас смотрят на парня, который не вылезает из леса. Или не знаешь, что тебя здесь многие уже боятся?

— Я из рода райденов…

— И где они сейчас, эти райдены? Всех забрала Тапиола! Это ли не знак — людям там делать нечего! Знаешь, что про райденов-то твоих говорят? Что они сначала с хийси воевали, потом повелевать ими возжелали, и чем закончилось? Те, кто в битвах с хийси не погиб, — сам хийси стал!

— У хийси нет надо мной власти!

— Ах, да — тебя ведь учил Вяйно. Хоть и недоучил, но все ж кое-каких колдовских приемов ты у него нахватался…

Антеро загнул третий палец.

— А зять-колдун мне не нужен и подавно. Конечно, колдуны богаты, люди их боятся, но дело это ненадежное и опасное. Вдову колдуна уж точно никто замуж не возьмет, и детей его род не примет. И потом, кто знает, куда тебя поведет: хорошо, если в ярмарочные «хранители имен», а если в черные ведьмаки, что служат Калме?

И на сей раз Ильмо снова промолчал. Не потому, что возразить ему было нечего, а от стыда. Конечно, он мог бы передать старосте слова Вяйно о том, что настоящего колдуна из него не выйдет. Мог бы признаться, что всех его умений не хватит, чтобы самому заговорить нож или самострел…

— Не знаю, что с тобой делать, Ильмо, — вздохнул Антеро. — Ты знаешь, что я на тебя зла не держу, парень ты неплохой. Но что люди скажут?

— Что Локка подскажет, то и люди повторят, — буркнул Ильмо.

— Вот именно. Тут и без ее предсказаний такое творится… Видел частокол вокруг деревни? Черепа? Один из них я принес, кстати.

— Да уж как не видеть! Как раз хотел спросить — зачем они? Разве нет границы между землями рода и Тапиолой?

— Не знаю, Ильмо. Только хийси ведут себя так, словно ее в самом деле больше нет. Вот уже месяц одолевают. Повадился тут один летать в сумерках — уже несколько раз видели в небе, кружил над Калева… хорошо хоть спуститься не посмел… Не иначе как кто-то, — староста как бы невзначай взглянул на Ильмо, — разгневал Тапио. Тебя здесь и так частенько вспоминали недобрым словом. А теперь, после предсказания Локки, всем все стало ясно.

С женской половины донесся невнятный придушенный звук. Но Ильмо уже не посматривал на занавеску — сидел впившись взглядом в лицо Антеро.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Пойми, Ильмо, люди боятся. И чем сильнее боятся, тем меньше соображают. Поговаривают уже, что надо умилостивить Тапио щедрой жертвой… понимаешь?

— Не совсем.

— Локка, — вполголоса сказал староста, — хочет твоей смерти и подбивает старейшин. А я против всех не пойду. Слушай, Ильмо, — ни жены, ни детей, ни отца с матерью у тебя нет, ничто тебя здесь не держит. Может, уйдешь потихоньку обратно к себе на гору?

— Как это «уйдешь»? — опешил Ильмо. — А дальше что?

— Да что угодно: охоться, колдуй, купцом становись, к варгам в дружину нанимайся. Мир велик.

Ильмо ничего не ответил, его словно к скамье приморозило. Как это можно — уйти? Все равно что вырвать дерево с корнем и выбросить в реку — плыви, дескать, куда хочешь! Не то чтобы он не смог прожить один — он ведь и жил один уже годы, — но порвать с родом навсегда… стать чужим…

И главное — Айникки!..

— Если же ты надумаешь остаться, — добавил Антеро, видя колебания юноши, — я тебя от стариков защищать не стану. Так что не обессудь, если к вечеру получишь рябиновый гвоздь в макушку, соломенную рубашку и жаркий костер. Но думается, можно без этого обойтись… Да и дочку мне жалко.

— Ладно, — сдавленным голосом ответил Ильмо. — Я подумаю.

— Вот и думай побыстрее, — Антеро поднялся с лавки, показывая, что разговор окончен. — И лучше — подальше отсюда. Что надулся? Ты мне потом еще спасибо скажешь…

Ильмо, не прощаясь, вышел во двор. У ворот стояла Локка, опирась на палку. Охотник прошел мимо нее, стараясь не глядеть, чтобы с языка не сорвалось чего лишнего. Локка молча пропустила его мимо себя, не попыталась задержать и ничего ему не сказала. Ильмо подумал, что они с Антеро договорились, и, скорее всего, никто не стал бы сжигать его в соломе. А вот его уход устраивал всех.

— Вот вы как со мной! — прошипел он. — Родичи… Он обещал уйти, и уйдет. Но кто сказал, что он уйдет один?

Впереди уже виднелась изба Куйво. Ильмо обошел ее кругом и берегом реки вернулся к подворью Антеро с другой стороны, где частокол подпирал развесистую черемуху. Дерево наполовину засохло, навалилось на тын, колья разошлись в разные стороны. Антеро не осмелился срубить священное дерево, но заградил прореху иначе. Когда Ильмо взобрался по серому корявому стволу и спрыгнул вниз, из конуры у амбара сразу высунулась огромная песья голова. На незваного гостя двумя льдинками уставились тусклые глаза. Пес поднял морду, принюхиваясь.

— Эй, мохнатый, это ж я! — негромко окликнул его Ильмо. — Не узнаешь меня, волчья погибель?

Косматый пес зевнул во всю пасть и развернулся к Ильмо спиной. Ильмо прокрался дальше, к задней стенке дома. Где-то наверху скрипнула ставня.

— Ильмо! — раздался громкий шепот. — Никто не смотрит, залезай скорее!

Девичья горенка была разделена на две части пологом с красной и черной вышивкой. В одной жила Айникки, в другой, под слуховым окном, куда влез Ильмо, находился домашний алтарь, посвященный богам Небесных Полей. Он напоминал кукольный домик на тонких ножках, уставленный расписными глиняными фигурками. В воздухе сладко пахло дымом и цветочным воском.

Айникки еще не оделась — на ней не было ничего, кроме вышитой рубашки до пола, на груди лежала недоплетенная светло-рыжая коса. Щеки ее горели румянцем, на носу рассыпались веснушки, ясные серые глаза радостно глядели на Ильмо. Девушка схватила охотника за локти и зашептала, косясь на лестницу:

— Фу, насилу вырвалась! Батюшка, как тебя выпроводил, снова затеял разговор о том, какого завидного жениха он мне присмотрел в Заельниках. Что же ты им с Локкой так глупо попался?

— Локка сказала, что ей подал знак предок…

— Ой, не верь! Она тебя уже который день с утра до вечера у ворот подкарауливает. Могу поклясться, что и про погибель рода сама всё выдумала. И как у нее язык повернулся?

— Да ну их всех, — пробормотал Ильмо, отпихнул ногой плошку с огарками свечей, прижал к себе девушку и принялся ее целовать.

— Пусти, дай вздохнуть! — Айникки уперлась ему руками в грудь. — Дай хоть взгляну на тебя, ведь с середины лета не виделись! Что у тебя с рукой?

— Ерунда, сжег пару хийси небесным огнем.

— Ой, Ильмо, может, и прав батюшка? Брось ты ее, эту охоту…

Ильмо отпустил девушку, скрипнул зубами.

— Твой отец… ладно, промолчу. Ты ведь всё слышала, что он мне наговорил?

Айникки кивнула.

— Я давно уже знала, что они хотят тебя изгнать, но не думала, что так скоро. Что будем делать, Ильмо? Батюшка пообещал, что сватов и на порог не пустит. Я-то думала, уговорю его понемногу, заставлю смягчиться…

— Да ведь и я надеялся, — со вздохом признался Ильмо. — Богатый выкуп собирал… Что ж, пришло время тебе решать. Уйдешь со мной?

— А жить где будем — в лесу?

Ильмо снова потянулся обнять девушку.

— Да хоть бы и в лесу! Там хорошо…

— Нет, погоди! Это сейчас хорошо, а что будет зимой? Или к материнской родне податься… Но они далеко, и не знаю я их совсем — примут ли?

— Милая, я все уже решил, — сказал Ильмо. — Я отвезу тебя на Лосиный остров, к матери моего друга Ахти. Они нас примут с радостью. Ахти богат и гостеприимен, можно там хоть бы и совсем поселиться. Перезимуем у них, а там, глядишь, и отец твой смирится — особенно если у него появится внучок…

Айникки сморщила нос в лукавой улыбке.

— Тот самый Ахти, красавец-воин? Не побоишься везти меня к нему в усадьбу? Когда он тут весной гостил, по нему все мои подружки сохли!

Ильмо беспечно махнул рукой.

— Ахти по полгода болтается незнамо где, в чужих землях, всё на месте ему не сидится, словно варгу. А если он решит дома зимовать, так уж мать за ним проследит. Говорят, она поклялась, что, пока жива, ее сын не женится. Кого он только ни привозил, мать всех отправляла восвояси…

— Говорят, она ведьма?

— Про меня тоже всякое говорят….

Внизу послышались голоса и глухой стук шагов. Ильмо и Айникки замерли.

— Так ты согласна бежать? — быстрым шепотом спросил Ильмо.

— Да, да! У меня уж давно на всякий случай короб собран. Встретимся сегодня в полночь на реке, у перевоза.

— А если отец узнает?

— Сегодня же Рябиновая ночь! Я уже договорилась с подружками, что пойдем на реку гадать, и матушке сказала. Только бы короб вынести незаметно…

Айникки на миг приникла к Ильмо, потом подтолкнула его к оконцу:

— А теперь ступай, милый… До завтра…

Ильмо позволил вытолкать себя из горницы, спрыгнул на траву, прокрался через двор, ухватился за ветку, подтянулся и исчез за частоколом.

Глава 6 ЧУДИЩЕ С СЕВЕРА

На вечерней заре, в холодных сумерках уходящего саамского лета, с бурых холмов в стойбище Железного Ворона пришел путник. Его заметили оленьи пастухи и сначала подумали, что к ним приближается демон-утчи, — хотя гость издали выглядел мирно, собаки, поджав хвосты, с визгом кинулись от него прочь, как от волка. Тогда и пастухи перепугались и, не дожидаясь приближения незнакомца, побежали в стойбище.

Старейшины выслушали весть и молча переглянулись.

— С севера? — переспросил один. — Один? Пастух подтвердил:

— На своих двоих, без поклажи. Как будто с неба свалился.

— С неба?! А нет ли на нем сизого плаща?

— Да, рогатая шапка, — закивал пастух, — и плащ до земли.

— Это тун, — прошамкал третий. — Храни нас, Мяндаш-ёг!

— Гостя надобно встретить, — сказал старейшина Ише, вставая на ноги. — Зовите нойду. А родичам скажите, чтобы сидели тихо по вежам,[16] и никто пусть не высовывается.

Вскоре путник уже входил в пустое и тихое, словно вымершее, стойбище. Люди, притаившись, сидели по домам, собаки тоже попрятались. Тун спокойно проследовал за лебезящими старейшинами к лучшей, самой просторной веже, и старуха-хозяйка, низко кланяясь, откинула дверной полог. Сел без приглашения на лучшее место — самое дальнее от входа, у очага, под свисающими масками зверей-предков. Старейшины и подоспевший нойда расположились напротив, спиной к холоду. В лицо незваному гостю смотреть не осмеливались, но украдкой поглядывали за спину — где крылья-то? Когда тун входил в стойбище, они были сложены у него за плечами наподобие плотного плаща, а теперь даже нойда их не видел, сколько ни всматривался колдовским зрением и так и этак. Тун выглядел как человек. Почти.

Всем известно, что у оборотня две сущности — человеческая и звериная. Туны, управляя превращением, по своей воле проявляют в мире только одну сущность, а другую скрывают за Изнанкой. Как иначе объяснить, куда тун спрятал широкие крылья, войдя в вежу? И куда он девал свои сапоги и парку из шкуры нерпы, когда когтистой птицей летел над тундрой? Сапоги, к слову, дивные, расшитые мехом и бисером, тонкой саамской работы. Одежда на туне тоже была добротная, саамская. На плече — кожаная торба, в ней нечто угловатое, старательно закутанное в мех. Нойда пригляделся — и в брюхе стало холодно: хийси принесли не простого туна, а чародея-рунопевца.

— Будь здрав, господин, — произнес положенные слова старейшина Ише. — Все ли благополучно в тех краях, откуда ты прибыл? Здоровы ли твои родители?

Нисколько его не заботило здоровье родителей проклятого туна, зато очень тревожило его появление в стойбище. Зачем он здесь? Туны у саами — нечастые гости. Хорошо, если отдохнет, переночует и полетит дальше, а если нет?

— Мать здорова, — обронил тун. — Я здесь ненадолго. У меня важное дело на юге.

Старейшины украдкой перевели дух.

— Прошу, будь нашим гостем, раздели мою пищу и кров, — сказал Ише почти радушно и добавил ритуальную фразу: — Все мое — твое.

Тун рассеянно кивнул, как будто подтвердил — так и есть.

В вежу вошли три богато одетые старухи, принесли еду: тонко нарезанную вяленую оленину, тюлений жир с толченой морошкой и брусникой, копченую морскую рыбу. В точеной деревянной миске плескалось еще теплое оленье молоко. Тун на все эти яства едва взглянул.

— Это я есть не стану, — сказал он. — Мне нужна свежая кровь.

— Что? — перепугались старейшины. — Кровь?

— Я весь день летел, от рассвета до заката, и завтра предстоит столько же. Как мне иначе восстановить силы? — спокойно объяснил тун.

Взглянул на миску с молоком и отмерил ладонью половину:

— Вот столько свежей человечьей крови. Я сейчас лягу спать, перед рассветом разбудите. Когда проснусь — чтоб была. Да смотрите, чтобы не загустела!

Окинул насмешливым взглядом побелевшие лица.

— Всем ясно?

— Да, господин. Не надо ли ездового оленя, запас пищи в дорогу? — собрав все силы, спросил Ише. — Не прислать ли девицу размять плечи и согреть ложе?

Тун брезгливо поморщился.

— Ничего не надо, а девицы ваши провоняли дымом. Разбудите меня перед рассветом. И чтобы кровь была. Иначе, — глянул хищно, — я ее сам добуду. Ступайте.

Старейшины, пятясь, поползли к выходу. Смирившийся с неизбежным Ише как раз начал прикидывать, сколько здоровых молодых мужчин стойбища понадобится, чтобы без ущерба нацедить необходимую миску крови, когда тун обратился к нему:

— А ты, старик, останься. Я еще с тобой не закончил. И спросил, голосом вгоняя старейшину в дрожь:

— Где Йокахайнен? Почему не пришел меня поприветствовать?

Ише мгновение колебался, не соврать ли, что сын в отъезде, но не рискнул и, обмирая, что-то забормотал про обычаи, почетных гостей и негодных мальчишек…

Тун отмахнулся:

— Тащи его сюда. Старейшина выскользнул из вежи, и вскоре вместо него вошел молодой саами — невысокий, худой, с длинными черными косами и дерзкими узкими глазами.

— Что, хотел спрятаться от меня, ничтожный раб? — зловеще спросил тун.

— Прости, господин, сын должен слушаться отца, а отец велел мне сюда не соваться.

— И ты так бы и сидел в своей веже, пока я не улетел?

— Я сыграл бы на кантеле — ты бы услышал.

— Да я и так тебя учуял еще на подлете. К тому же я знал, что тебя здесь застану, потому и сделал крюк до вашего стойбища.

— Счастлив снова видеть учителя. Приветствую, господин мой Рауни.

Саами поклонился с преувеличенным смирением. Тун хмыкнул, перешагнул через очаг и хлопнул его по плечу.

— Давно не виделись, Йо. Садись сюда, есть разговор…

Когда Йокахайнен вышел из отцовской вежи, на улице уже давно стемнело. Юноша потянулся, посмотрел в усыпанное звездами небо. Над горизонтом парил предок рода, Могучий Ворон Тьмы, глядя на тундру желтым глазом — луной. За площадкой, где поднимались в темноту рогатые столбы, посвященные покровителю и прародителю всех саами Мяндашу, оленю-оборотню, мелькнул свет. Кто-то откинул полог вежи и махал ему рукой, подзывая жестами:

— Эй, иди сюда!

В дальней веже с нетерпением поджидали старейшины.

— Ну что, я не ошибся? — приглушая голос, спросил Ише. — Это Рауни, сын Хозяйки Похъёлы? Тот, что учил тебя рунному пению?

— Он самый.

— Сказал, что ему здесь надо?

— Здесь — ничего. Он летит на юг, в земли карьяла. Старейшины несколько мгновений молчали, переваривая новость.

— Стало быть, наши нойда не ошибались, — проскрипел один из них. — Границы больше нет.

— Граница тает, как лед в начале лета, — кивнул нойда. — Пока еще держится, но трещин все больше — вот-вот лопнет…

— Да подожди ты со своими трещинами, — оборвал его Ише. — Зачем Рауни собрался к лесовикам? Почему так срочно и скрытно? Он гонец? К кому?

— Нет, не гонец, — сказал Йокахайнен. — Как я понял, его послали кого-то убить.

Эта новость надолго погрузила стариков в задумчивое молчание.

— Раз Лоухи послала на такое дело собственного наследника, — прошамкал самый старый, — значит, дело это очень серьезное…

— Почтенные, — вмешался Йокахайнен, — я предлагаю дождаться завтрашнего утра. Не хочу вас пугать, но тун способен нас услышать, даже если мы уйдем в холмы.

— Мой сын мудр не по годам, — поддержал его Ише. — Пусть сначала улетит тун.

Предрассветное небо было холодно-розовым, бурая трава поседела от инея. Тун вышел на край стойбища и остановился. Саами, робко и почтительно следовавшие за ним шагах в двадцати, столпились у последней вежи.

— Ну, где кровь?

Ише выступил вперед, с поклоном протянул туну бурдючок. Тун принюхался, одобрительно кивнул и выпил его содержимое одним длинным глотком. Когда он обернулся, чтобы отдать бурдючок, все невольно отшатнулись — как есть утчи! Нос заострился, как хищный клюв, лицо сузилось, кожа стала чешуйчатой, словно змеиная. С громким хлопком тун выпустил и распахнул крылья. В тот же миг над горизонтом показался край солнца. Свет ударил в глаза саами, а в следующий миг путника уже не было — только в небо плавно поднималась огромная птица, тяжело взмахивая крыльями. Саами провожали туна взглядом, пока он не превратился в далекую точку в розовом небе. Тогда старейшина выпрямился и перевел дух.

— Улетел!

Никто не ответил. Саами развернулись и побрели обратно в стойбище.

Теперь разговор пошел куда свободнее.

— О чем вы вчера говорили полночи? — насел на сына Ише. — Что этому туну от тебя надо?

— Рауни приказал мне отправляться на юг, вслед за ним.

— Зачем?!

— Он хочет, чтобы я вызвал на бой тамошнего колдуна Вяйнемейнена.

Старейшины ахнули. Имя знаменитого карьяльского колдуна было хорошо известно в землях саами. Оно и почиталось тут выше, чем имена самых сильных местных нойда.

— Эти похъёльцы потеряли всякий страх! — рявкнул Ише. — Если им неймется свернуть себе шею, при чем тут мой сын?! Йокахайнен, ты никуда не поедешь! Только ты вернулся из внутренней Похъёлы, только я решил — всё, оставили тебя в покое, и вот опять! Горе нам! Боги покарали нас, послав на наши головы тунов! Они забирают у нас всё, что видят их жадные глаза, а что им не нужно, продают варгам за украшения и оружие! Они как волки среди оленей — приходят и режут. В стойбище больше двухсот мужчин, и ни один этому людоеду ни слова поперек не сказал, когда он потребовал человечьей крови!

Все промолчали. А что тут скажешь?

— Этому крови не дали бы — явились бы другие, взяли сами, — ответил другой старик. — Твоему сыну и в самом деле не след идти к карьяла. Он только навлечет на нас гнев их чародея. Да Вяйнемейнен его в землю живьем загонит, а потом примется за нас!

Третий старец покашлял и сказал:

— Этак мы окажемся между гневом карьяльского колдуна и местью тунов. Нет, пусть Йокахайнен выполнит приказ. Пусть найдет Вяйнемейнена… и расскажет ему всю правду. О том, что творится на земле и на небе, и самое главное — о том, что в его земли тайно направляется сын Лоухи. Пусть чародеи разбираются между собой. При чем тут мы, саами?

— А если тун об этом узнает?

Старики заспорили. Йокахайнен, как младший, почтительно помалкивал, но видно было, что про себя он уже всё решил.

— Сам-то ты что думаешь? — спохватился Ише.

— Я поеду, — сказал Йокахайнен. — Найду этого знаменитого колдуна и вызову его на бой. А там увидим… чего он стоит.

Тем же вечером Йокахайнен отправился в путь. Ему выбрали лучшего ездового оленя, набили сумки сушеным мясом.

— Надеюсь, тебе ясно, что тун тебя подставляет? — провожая, сказал ему отец. — Он хочет, чтобы ты отвлек внимание колдуна, пока сам он будет вершить темные дела в земле карьяла. Он ведь не дурак и понимает, что по сравнению с Вяйнемейненом ты просто мальчишка…

— Это мы еще посмотрим, — холодно улыбаясь, повторил сын.

Глава 7 СОСНОВЫЙ СОК

Последние лет пятьдесят — с тех пор как решил осесть на одном месте — колдун Вяйнемейнен жил на горе у озера Кемми в полудне пути от селения рода Калева. Одинокая гора, которую местные так и называли — Вяйнола, — круглой зеленой шапкой возвышалась над лесами. С южной стороны она обрывалась к самой воде отвесной скалой. С края обрыва можно было рассмотреть всё огромное озеро Кемми, блестящее, как перламутр, в лучах солнца, — и острова, и оба обнимающие озеро берега, и далекие рыбачьи лодки, и даже, в голубой дымке, противоположный берег, куда сородичи Ильмо никогда не плавали и знать не желали, что там находится.

Потомки Калева очень гордились знаменитым чародеем и всячески угождали ему, чтобы не вздумал переселиться в другие места. Хотя Вяйно сам вел хозяйство, всё равно карьяла по три-четыре раза в месяц носили ему на гору гостинцы: свежие ржаные хлебцы, рыбные пироги, творог и простоквашу. Заодно просили помочь — редко, лишь тогда, когда не справлялась Локка. Жители Калева к Вяйнемейнену давно привыкли и совсем его не боялись. Люди ведь боятся далекого, незнакомого, чужого. Вяйнемейнена почитали во всех землях карьяла, но для северян он был добрым соседом, а на юге, в светлых борах и высоких песчаных дюнах взморья, у скалистых водопадов Иматры, Вяйнемейнен давно уже стал таинственным героем сказаний.

Вся жизнь чародея, начиная с рождения, была овеяна чудесами. Легенды гласили, что Вяйнемейнен родился чуть ли не прежде, чем из моря поднялась земля. Давным-давно, во Времена Сновидений, богиня Ильматар, тогда еще не Небесная Жена, а Дева Ветра, заскучала в одиночестве среди просторных воздушных дворов, среди непаханых небесных полей. Спустилась она вниз, на морской хребет, да и угодила в бурю, и от ветра и волн зачала сына. Через семьсот лет она снесла яйцо, из которого вылупился ребенок. Истинное его имя было скрыто — «Вяйнемейнен» означало попросту «вещий старец». Детство и юность он провел в море. Но однажды, увидев со дна смутный отблеск солнца, устремился вверх и потащил за собой землю. И как головастик со временем превращается в лягушку, так и Вяйнемейнен, выйдя на сушу, родился еще раз, по-настоящему, и вместе с ним появился человеческий род.

Что еще люди рассказывали про карьяльского колдуна? Как он засеял пустую землю деревьями, а потом, расчищая первое поле, вырубил их, оставив только одну березу, чтобы птицы могли вить там гнезда, и в благодарность за это орел принес ему и всем людям огонь Таара. Как сражался с древним великаном Випуненом, у которого вместо волос росли ели и сосны, и как великан проглотил его, а потом не знал, как избавить от воина свое прожорливое чрево. Как в молодости колдун сватался к Деве Похъёлы — чем закончилось сватовство, сказки умалчивали. Как вместе с бесстрашными райденами разорял границы Похъёлы и ходил на заколдованной лодке до самого края земли. Как рунным пением убивал ужасных северных чудовищ…

В деревне Калева тоже любили послушать эти сказки. Но в душе подозревали: великий чародей из легенд — какой-то совсем другой Вяйнемейнен. Ведь не тот же добродушный, хоть иной раз и колючий на язык старичок, сухонький и белобородый, в опрятной домотканой рубашке и потертой волчьей телогрейке, что каждое утро закидывает сети в озеро Кемми? Что с того, что даже самые древние старики не могли вспомнить деда Вяйно молодым?

Возле самой верхушки горы, на широкой поляне, огражденной со всех сторон бором, стояла усадьба колдуна. Просторная, сложенная в лапу изба из темно-золотистых сосновых бревен, украшенная резьбой, смотрела на юг, где в просвете между соснами синело озеро. Вниз, к озеру, вела в обход обрыва крутая тропинка; там у воды стоял сарай, где колдун хранил сети, и добрая лодка на катках — подношение от рыбаков рода Калева.

На широком крыльце сидели рядом Вяйнемейнен и Ильмо. Старик строгал сосновую плашку, охотник рассказывал о своих злоключениях за последние дни: и о странных снах, и о битве с хийси…

— Что скажешь, Вяйно?

Вяйнемейнен глядел, как у него под ногами ветер раскачивает кроны сосен, а нож в его сморщенных руках все выглаживал лезвием лучину.

— Похоже, тебя там поджидали. Кто-то знал, что ты побежишь на помощь женщине, что не сможешь поднять руку на младенца. Не заговори подменыш, остался бы ты в корбе. Повезло тебе, парень.

— Да уж, мне последнее время сплошное везение! Кто-то хочет убить, да еще и из рода гонят прочь…

— Экая важность, гонят. Не догадайся ты прийти ко мне, был бы уже мертв. Знаешь, откуда родом девица-чародейка, которая искала тебя в твоих снах? Из Похъёлы.

— Из Похъёлы? — дрогнувшим голосом повторил Ильмо. — Почему ты так думаешь?

— Я знаю. Именно так выглядят туны. Это их способ искать потерянное — смотреть в чашу с морской водой. Одно меня удивляет — на кой им сдался ты ?

— Вот и Калли тоже удивлялся… Знаешь, он предложил мне кинуть руны, и выпало, что во сне меня ждет смерть. Что бы это значило?

— Всё что угодно. Вяйно задумался.

— Но если сопоставить это с твоими видениями и той чародейкой, история получается совсем нерадостная. Высшая магия тунов не разделяет сон и явь. Но, будучи порождениями Калмы, они пользуются своим знанием только во зло.

— Это как?

— А так — если ты, к примеру, уснешь и не проснешься. А твоя душа еще долго будет блуждать среди снов, разыскивая путь назад в тело. Может, и найдет, да только тела к тому времени уже не останется.

Ильмо тихо выругался.

— И что мне с этим делать?

— Если я прав насчет похъёльской магии, тебе самому с этим не справиться. Давай-ка поступим так. Ты пока останешься у меня. Спать можешь безбоязненно, здесь тебя никакая чародейка не найдет. А я отправлюсь на гору Браге, посмотрю на останки твоего подменыша и попробую выяснить, кто хочет твоей гибели.

— Может, я с тобой? Там Калли остался и собаки…

— Ни к чему. Их-то, в отличие от тебя, похъёльцы не ищут. Я туда и обратно. Вернусь, — Вяйно что-то прикинул про себя, — к завтрашнему утру.

«Теперь понятно, — понял Ильмо, прекрасно знавший, что одна дорога до Браге и назад занимает четыре дня, — почему ты не хочешь меня с собой брать».

Хорошо быть колдуном, подумал он с легкой завистью. То, что для него смертельная опасность, — для старого Вяйно легкая загадка на один день.

— Спасибо, Вяйно. Я вообще-то не собирался все это на тебя перекладывать, просто посоветоваться хотел, — сказал он, глядя, как из-под старикова ножа сыплется на землю тонкая стружка. — Чтоб я еще от девки бегал!

— Похъёльская девка съест тебя с потрохами и не поперхнется, — насмешливо сказал Вяйно. — Без всяких шуток, Ильмо. К счастью для тебя, она отсюда очень далеко. Но у похъёльцев есть слуги, которых Борозда Укко не удержит. Нет, парень, тебе одному с похъёльцами не справиться. Да еще и раненому. Показывай, что там у тебя с рукой!

Ильмо принялся разматывать холстяные полоски с правой ладони. Повязка, пропитанная чем-то черным, пованивала болотной гнилью и еловой смолой.

— Кто накладывал повязку?

— Калли.

— Опять этот несчастный Калли… Ты хоть знаешь, чем он холсты пропитал?

— Нет. Я не спрашивал.

Вяйно поднял голову, внимательно взглянул на охотника.

— Ты ему настолько доверяешь?

— Конечно! — уверенно ответил Ильмо. — Как себе! Мы же друзья!

— А если подумать?

Простой вопрос колдуна неожиданно смутил Ильмо. Ему вдруг почудилось, будто он заглянул в болотное окно… и ничего там не увидел, кроме торфяной черноты.

— На что это ты намекаешь?

— Ни на что. Пусть всё идет своим чередом… Повязка наконец была снята. Вяйно отодрал от раны присохший кусок холстины и теперь рассматривал ладонь.

— Ого, знак Таара! — заметил он, изучая выжженную громовую стрелу в черном круге. — Может, на память тебе его оставим?

— Давай, смейся над калекой…

— Откуда ты взял боевой оберег? Неужели сам вырезал?

— Ну… честно говоря, я его купил на торгу в Брусничном. У заезжего «хранителя имен». Он обещал, что оберег будет мгновенно превращать хийси в пепел!

— Знавал я некогда одного райдена, — усмехаясь, произнес Вяйно. — Многие — а более всего он сам — считали его могущественным колдуном. Как-то раз один парень из его ватажки поранил себе руку и попросил того охотника заговорить ему рану, остановить кровь. Дело-то, в общем, пустяковое…

— Ну и?

— Остановить-то он остановил… И кровь остановил… и все ручьи и реки вокруг того места… и даже подземный поток Маналы, что в царстве мертвых… уж не знаю, что там творилось в Голубых полях…

Ильмо захохотал.

— А хватило бы одного правильного слова, — назидательно завершил Вяйно.

И отпустил руку Ильмо.

— Ты что, лечить ее не будешь?

— Я — нет. Дерево и огонь, — забормотал Вяйно. — Через дерево пришла сила, убила древесного духа, запечатала испорченное дерево — так пусть дерево рану и вылечит, угасит огонь Таара, что жжет твою ладонь.

— Это как же — дерево?

— Пойдем, что-то тебе покажу.

Вяйно встал с крыльца и подошел к воротам, Ильмо за ним.

— Познакомься с моей ученицей.

— Где? — завертел головой Ильмо.

— Да вот она, — ответил Вяйно, показывая на одиноко растущую пушистую сосенку.

— Ты взял в ученики дерево ?!

— Почему бы нет? Она твоя ровесница. Я сам ее сажал, она ко мне с детства привыкла. Человеческой речи обучил, теперь мы с ней разговариваем. А почему именно дерево… Вы, потомки Калева, недолговечны: только-только обучишь парня, а он, глядишь, уже внуков нянчит. А сосна — сосем другое дело. По воле богов, лет через двести вырастет не дерево, а загляденье…

Ильмо обошел сосенку кругом, погладил по коре, пробежался кончиками пальцев по иглам. Сосна отвечала ему робким вниманием, в котором Ильмо уловил едва заметную усмешку. Конечно, ведь он много раз видел эту сосну, и даже мимоходом удивлялся, почему старик ее не выкорчует, но ему и на ум не приходило…

— Не из такого ли дерева знаменитый райден Муура вырезал себе лыжи-самоходы?

Вяйно нахмурился.

— Из такого. Только помнишь, что с ним потом стало?

— А как же! Завистники погубили, да еще как жестоко — напоили ополосками его собственных портянок…

— Так-то. В общем, ты на дерево-то мое не посматривай…

— Да я и не думал ни о чем таком, — пожал плечами Илмо. — Всё равно оно пока ни на что не годно. Ни на лыжи, ни на самострел… разве что ложку вырезать.

Вяйнемейнен хмыкнул.

— Не о том думаешь. А она ведь понимает. Неужели ты считаешь, что тебя станет лечить дерево, из которого ты собираешься резать ложку?

— Да я пошутил!

— Тогда приступай.

Вяйно отошел к крыльцу и уселся на нижнюю ступеньку.

— Что мне надо сделать?

— А это уж тебе виднее. Кто из нас круглый год бродит по лесу?

Ильмо кивнул и подошел к сосенке, не очень представляя, как ему поступить.

Нет, конечно, он всегда знал, что деревья так же разумны, как и люди. Они могут и помочь, и навредить, наградить и отомстить. Деревья мудры, у них долгая память, а потому странника всегда первым делом расспрашивают о том, что ему рассказали встреченные по пути деревья, а уж потом — люди. Ильмо знал, что сосна — дерево-воин, а ель — дерево-колдун. Что липа щедро делится своей силой со всяким прохожим, а дуб — только с тем, кто способен ее взять не надорвавшись. Что ольха привлекает нечисть, а можжевельник ее распугивает. Что осина — дерево никудышное и опасное — растет ногами в болоте, своей жизненной силы ей не хватает, и она наловчилась пить ее из людей. Что рябина хранит домашний очаг для многих поколений, и лучше вырезать весь род до последнего младенца, чем срубить растущую у порога рябину…

Но просить дерево, чтобы оно вылечило ожог?

Ильмо прикоснулся ладонью к шершавому стволу. Да, сосенка готова помочь. Но как принять ее помощь?

Охотник закрыл глаза и вызвал в памяти то утро, когда всё началось. Когда он преследовал росомаху и переходил овраг, приближаясь к корбе. Когда нарождающийся день был еще не обманным и кровавым, а сияющим и свежим, и каждая капля росы в лучах солнца казалась каплей меда… Неожиданно для себя он повернул руку ладонью вверх, подставил ее под зеленые метелки и пропел:

— Мед на ветки с неба капал, тек напиток на вершину, с дождевых небесных тучек, с облаков, летящих быстро. Есть ли мед на этих ветках, под корой — напиток сладкий?

Слова руны слетели с его языка так легко, как, бывало, срывалось ругательство, когда соскочившая тетива ударит по пальцам. Ильмо еще не успел осознать, что ухитрился сам сложить заклинание, как что-то тронуло его правую ладонь. Тонкая коричневая ветка заблестела на солнце, покрывшись золотистыми каплями. В середину черного знака на ладони Ильмо капнуло что-то теплое и душистое.

— Вяйно! — воскликнул он, глядя, как прозрачные капли сбегают по иголкам и падают с розовых шишечек на концах веток. — Смотри!

— Подожди, — отозвался тот с крыльца. — Держи руку, пока не набежит полная ладонь.

Ильмо кивнул и сложил ладонь лодочкой.

Тем временем золотистая лужица смолы, смешавшись с остатками зелья Калли, потемнела и приобрела цвет зеленоватого янтаря. Смола становилась все горячее. Ильмо стиснул зубы, рука его задрожала.

— Держи, держи! — крикнул Вяйно.

Внезапно Ильмо показалось, что в глаза ему ударил солнечный луч. Зеленоватая жгучая смола на его ладони исчезла. Да и с рукой творилось нечто удивительное. Она стала словно чужой, гладкой и прозрачной, как янтарь; светилась изнутри и ничуть не болела. Терпкий запах смолы сменился тяжелым и сладким, с горчинкой, ароматом гречишного меда.

— Сейчас остынет — и станет как раньше, — услышал он голос Вяйно. — Вот он, чистый, целительный сосновый сок, древесный мед! Сосенка-то моя постаралась, а? И ты молодец!

Сияние понемногу угасло, медовый запах растаял в воздухе. Ильмо еще раз взглянул на правую руку и увидел, что его ожог совершенно зажил, будто и не было.

— Дай посмотреть, — велел Вяйно. — Очень хорошо! А громовую стрелу в круге зачем оставил?

— На память, — усмехнулся Ильмо.

— О покупном обереге?

— Нет, о райдене, остановившем поток Маналы!

На вечерней заре Вяйнемейнен начал собираться в дорогу.

— Каша в печи, — сказал он, застегивая обшитый железными пластинками ремень поверх любимой волчьей безрукавки. — Хозяйничай тут пока, а я отправляюсь смотреть на подменыша. Надеюсь, к утру вернусь. Но если даже задержусь, ты меня обязательно дождись.

— Конечно, дождусь, — сказал Ильмо. — Куда ж я денусь? А что у тебя такое в руке?

— Это? — Вяйно поднял лучину, над которой трудился весь вечер. — Ну, взгляни.

Ильмо повертел палочку в руках и вернул колдуну.

— Ничего не вижу, — разочарованно сказал он. — Обычная щепка.

Вяйнемейнен вышел за ворота и отправился на самую макушку своей горы, в сосновую рощицу, где никто, кроме него, не мог бывать. Там, на вершине, находилась небольшая полянка, а на ней — каменный круг из невысоких валунов, в точности такой же, как на Браге. В середине круга чернело кострище. Вяйно вошел в круг, сложил шатром заранее приготовленные сухие ветки, подложил мха для растопки, ударил кремнем о кресало. Вскоре над ветками заплясало пламя, быстро поднимаясь к небу. Вяйно отступил к краю круга и вытащил из рукава свою лучину. На ней были загодя вырезаны три руны — волшебные знаки, настолько сложные, что Ильмо не смог их не только прочитать, но даже увидеть.

Первым был знак верховного бога Укко, на краткое время дающий колдуну не только богоравные мудрость и силу, но и дар превращений. Второй была руна «Птица о шести крыльях» — проводник в Голубые поля. Третьим — знак «Дорожный указатель», открывающий пути во всех мирах. Вяйно выпрямился, бросил лучину в пламя, закрыл глаза и шепотом произнес имя первой руны. И его слово стало камнем, скалой до неба, тяжкой и неодолимой. Тогда произнес Вяйнемейнен тайное имя второй руны, и его слово стало огнем, жгучим и ослепляющим. Потом он назвал имя третьей руны, и его слово стало живым деревом, растущим от земли до неба, оплетающим пространство, с корнями, уходящими в мировую бездну. Костерок вспыхнул, языки пламени взметнулись в небо, невидимые пути раскрылись. Верхушки сосен нагнулись под порывом сильного ветра. Ветер дул и справа, и слева, потом с озера налетел влажный холодный бриз, потом загудело снизу под горой, и вдруг небо перевернулось в глазах Вяйно. Деревья и облака поменялись местами, а над горой взвился, паря в воздушном потоке, черный ворон.

«Улетел, и мне пора», — подумал Ильмо, стоя на крыльце и провожая ворона взглядом. В отличие от родичей, которые считали колдуна убежденным домоседом, охотник знал, что Вяйно странствует часто и далеко, только не в человеческом облике. Дождавшись, когда ворон исчезнет за кромкой леса, Ильмо тут же и сам вышел за ворота. Он не хотел обманывать Вяйно. Но ведь нынче ночью на берегу реки его будет ждать Айникки!

«Я ведь только туда и обратно, — думал он, шагая вниз по тропе и глядя, как между темными стволами алеет над озером закат. — К утру обернусь. Вяйно запретил мне только спать вне его дома, а о том, что нельзя оттуда выходить, уговора не было. Спать не буду — уж сегодня-то ночью мне точно будет не до сна! Приведу Айникки на гору, а тем временем, глядишь, Вяйно разберется с подменышем и вернется. Потом сядем в лодку и поплывем с милой на Лосиный остров — никто нас не догонит!»

Глава 8 ЙОКАХАЙНЕН В ПУТИ

Когда солнце скрылось за деревьями, Йокахайнен остановился на ночевку в распадке у ручья между двумя холмами. Ему сразу приглянулось это место — оно выглядело приятным и безопасным. Вокруг стеной стоял бор, подлесок полнился вечерними тенями. Летом саами кочевали по краю лесов, среди сопок, поросших чахлым ползучим березняком, но в карьяльские хвойные леса не забирались — это была уже не их земля. Йокахайнен даже не пытался сам выбирать дорогу. Он положился на своего ездового оленя, надеясь, что тот не заберется в болото или совсем уж непроходимую чащу, и только приблизительно соблюдал нужное направление.

Прежде чем разжечь костер, Йокахайнен почтил здешних богов и особо — Тапио, хозяина леса. Старейшины предупреждали его, что лесные и водяные боги в южных землях очень сильны и коварны. Но Йокахайнен чужих богов не опасался. Он знал, как вести себя с ними правильным образом. Правила были просты — будь вежлив и не нарушай запретов. А если что, не стесняйся показывать силу — свою и тех, кто за тобой.

Йокахайнен стреножил оленя и пустил его пастись. Среди поклажи была кожаная палатка, но ставить он ее не стал, ведь дождя не предвиделось. Как здесь тепло, даже вечером! Он остался в одной нижней шерстяной рубашке, но все равно вспотел. Снял сапоги, с удовольствием ополоснул в ручье босые ноги. Удачное время для путешествия — конец лета. Тундра, сопки и лес полны пищи, звери сыты. А черники, брусники здесь целые поля. И нет гнуса, так донимавшего на оленьих пастбищах!

Когда прогорел хворост, Йокахайнен повесил над ним котелок, растопил в воде кусочки жира, посолил, кинул полоски сушеного мяса. Втянул запах ноздрями, сглотнул слюну. Едва дождавшись, пока варево остынет, выловил пальцами мясо, потом выпил взвар и откинулся на спину. Молодому саами было хорошо и спокойно, как будто его не окружала чужая земля, а впереди не ждал бой, из которого он едва ли сможет выйти победителем. Бой с Вяйнемейненом! С тем единственным чародеем, которого опасались похъёльцы, который когда-то посмел вызвать тунов на бой на их собственной земле — и победить. С той легендарной поры прошли десятилетия, если не века, но саами хранили память о его подвигах, втайне лелея надежду на избавление от похъёльского ига. А Рауни, его учитель, послал его эту надежду убить.

Что ж, не в первый раз.

…Сквозь буран едва виднелись покатые крыши пограничной заставы, приземистые длинные дома превращались в стойбище огромных сугробов. Над ними вздымались острые вершины, серые ребра скал, отполированные и заточенные ветром — неприступные утесы Похъёлы. Снег заносил заставу, сглаживал выступы крыш. Еще несколько дней такой пурги — и на месте заставы ляжет ровное снежное поле.

Йокахайнен стоял один на обледенелом, открытом всем ветрам скальном карнизе на высоте пятидесяти локтей над заставой, поглядывал вниз и ждал. На пронизывающем ветру он давно замерз, несмотря на утепленную парку из шкуры белого медведя. Лицо он спрятал под капюшоном, но снег ухитрялся набиваться даже в швы. Мороз был не единственной причиной для тревоги — Йокахайнен серьезно опасался, что его попросту сдует. Но его лицо было спокойно. Волноваться бесполезно — все равно самому ему не спуститься. И нет никакой уверенности, что Рауни ему поможет. Сыну Лоухи может прийти в голову всё что угодно.

Йокахайнен привык к мысли, что может умереть в любой миг. Давно уже он перестал бояться — и смерти, и туна, который для него эту смерть олицетворял. Незаметно для себя, он как будто перешел какую-то грань, за которой страх за свою жизнь исчез, как нечто бесполезное и несущественное. Его это даже успокаивало. Это значило, что он неуязвим; что тун на самом деле не имеет над ним никакой власти. Понимание этого удивительным образом окрыляло Йокахайнена, пробуждало в нем огромные силы.

Кроме того, он был уверен, что Рауни это тоже видит и понимает. И главное — по-своему ценит. Йокахайнен знал, что тун не встречал ничего подобного ни в одном человеке. И как только Йокахайнен утратит это необъяснимое бесстрашие, он перестанет быть другом туна и его учеником — превратится в то же, что и остальные саами, — в раба, а при случае, и в пищу. Возможно, именно поэтому сын Лоухи и саами шли вперед вместе как по ледяному карнизу — каждый шаг был смертельно опасен, обратного пути не было. Наверно, это и есть путь похъёльского колдовства.

Тун прилетел внезапно. Как огромный ком снега, рухнул на карниз в вихре поземки, отряхнул черные крылья. На голове Рауни красовалась гладкая ушастая шапочка, плотно прилегающая к коже.

— Вот это буря! — весело воскликнул Рауни, перекрикивая завывание и свист ветра. — Рехнуться можно, как швыряет! Я дважды промахнулся мимо карниза — сносило! Ну что, Йо, ты не передумал?

Йокахайнен молча улыбнулся. Вопрос ответа не требовал.

— Кантеле взял?

Рауни широко улыбался, поблескивая мелкими острыми зубами. Он был в таком хорошем расположении духа, что Йокахайнен насторожился. Не нравилась ему радость туна. Чаще всего Рауни веселился, когда затевал какую-нибудь жестокую шутку.

— Ну полетели, тут недалеко! Ах, да, все время забываю, что ты бескрылый… Тогда держись, авось не уроню тебя!

Не успел Йокахайнен сострить что-нибудь ответное, как тун взлетел, схватил его когтями за плечи и дернул вверх — прямо в бурю! А потом резко вниз, как будто порыв ветра подхватил их обоих и швырнул на крыши вместе со снегом. У Йокахайнена захватило дух. Когти туна больно впивались в его плечи, хотя Йокахайнен специально вшил в изнанку парки полоски толстой кожи. «Что ему стоило сразу отнести меня куда нужно, а не держать на этой скале? — думал он, едва успевая переводить дыхание, когда тун снова неожиданно менял направление или, сложив крылья, кидался вниз. — Он что, боялся, что я струшу и сбегу? Или он считает, что я обожаю мороз и ветер, как его соплеменники?» Мысли были праздные, ответ Йокахайнену был известен: Рауни попросту никогда в жизни не думал ни о ком, кроме самого себя, своих развлечений и своей выгоды.

Рев ветра внезапно остался позади. Подошвы сапог Йокахайнена ударились о твердую поверхность, когти отпустили его, и он кубарем покатился по шершавому ледяному полу.

— Вот мы и на месте! Видишь, совсем близко… Рауни принес ученика в ледяную, гулкую пещеру — одну из тысяч в Похъёльских предгорьях. Блестящие стены отливали синевой, на гранях льда играли отсветы угасающего дня. Хоть ветер внутрь и не проникал, но казалось, тут холоднее, чем снаружи.

— Пошли! — скомандовал Рауни, складывая крылья за спиной и устремляясь в глубину горы.

Йокахайнен знал, что в темноте туны видят гораздо лучше, чем при свете. Сам он уже научился усиливать ночное зрение колдовством, но пока без особых хлопот шел за туном, ориентируясь на шелест его крыльев и позвякивание железа и золота на его груди, поясе и запястьях. Иногда он спотыкался на ровном месте, но Рауни, вопреки обычаю, не раздражался и даже не подшучивал над ним. Йокахайнена это еще сильнее встревожило.

— Что такое похъёльская магия? Голос Рауни донесся из темноты, отразился ледяным эхом от стен.

— В сущности, — продолжал тун, не дожидаясь ответа, — это не что иное, как высочайшее искусство убийства. Ты уже убивал кого-нибудь, Йо?

— Я охотился, — осторожно ответил саами. — На тюленей, моржей… несколько раз — на белого медведя…

— Ты не понял! Я имел в виду — людей. Йокахайнен помедлил с ответом. Прикинул, не соврать ли, но решил не рисковать.

— Нет.

Последствия искренности могли быть какими угодно. Но Рауни, казалось, только обрадовался. Из темноты прилетел довольный смешок.

— Вот ты хочешь постигнуть искусство похъёльской магии. Уже много месяцев мне надоедаешь, вымаливаешь каждый урок, каждую новую руну… Но вся, абсолютно вся похъёльская магия, если вдуматься, есть оружие в руках знающего. Кого ты хочешь убить, Йо? Неужели у тебя так много врагов?

— Врагов у меня пока нет, но наверняка они появятся. Лучше быть к этому готовым заранее, — рассудительно сказал Йокахайнен. — И зачем обязательно убивать? Почти всегда достаточно пригрозить.

— Ты не понимаешь сути, вороненок. Как ты сможешь грозить тем, во что сам не веришь, о чем не имеешь понятия? Тот, кто грозится тупым мечом, смешон! Меч надо наточить.

Йокахайнен ничего не ответил. Он понемногу начинал догадывался, что задумал Рауни, и вдруг почувствовал, что страх, изгнанный, казалось бы, навсегда, возвращается. Только это был новый страх, который раньше ему был неведом, — страх не за себя.

Легкие шаги туна замедлились.

— Ага, вот и они! Слышишь? Йокахайнен ничего не слышал. Слух туна во много раз острее человеческого, и Рауни никогда не забывал ему об этом напомнить. Йокахайнен не понимал, как такое может быть: Рауни бывал то мудр, то легкомыслен, как мальчишка; то неподдельно страшен, то мелочно тщеславен.

— Приготовься, Йо, сейчас тебе предстоит узнать нечто новое для себя, — произнес он не без пафоса. — Сейчас ты получишь истинный урок похъёльской магии!

Теперь и Йокахайнен слышал впереди звуки — вздохи, сдержанное всхлипывание, встревоженное перешептывание. Через несколько мгновений, когда он подошел ближе, они умолкли, и во мраке застыло гнетущее молчание.

Маленькая группа саами столпилась у дальней стенки пещеры. Трое мужчин и две женщины. Не видя Йокахайнена и его спутника, но чувствуя чье-то приближение, они со страхом вглядывались в темноту. Единственное, что они могли бы разглядеть, — слабо светящиеся глаза туна.

Усилив зрение простым заклятием, Йокахайнен быстро оглядел саами и с облегчением понял, что из его рода тут никого нет. Но потом одна из женщин подняла голову, и Йокахайнену сразу стал ясен весь замысел туна, понятна его жестокая радость. Девушка была его невестой. Йокахайнен не выбирал ее сам — их просватали родители, как это принято у саами, — но они были знакомы с детства, знали, что им суждено пожениться, и совсем не были против…

— Вот мы и на месте, — произнес Рауни, переводя внимательный взгляд с девушки на своего ученика.

Саами услышали голос туна и сбились в кучу, опустив головы и ссутулившись, — покорные и запуганные, как стадо, предназначенное на убой. Йокахайнен видел, как блестят слезы на глазах у девушек.

— Я должен их убить?

Он увидел, как вздрогнула девушка, но тут же снова опустила голову, даже не сделав попытки к нему обратиться.

— Конечно. Ну, выбирай заклятие, — сказал Рауни довольным тоном. — Ты изучил их десятки, если не сотни. Пришло время опробовать похъёльские песни в деле. Можешь спеть несколько. Видишь, я обеспечил тебе разнообразие.

Тун завернулся в крылья и чуть отступил назад, оставляя Йокахайнена наедине с жертвами.

Молодой саами не спешил. Он испытывал страх и злость на самого себя — потому что страх делал его слабым и беспомощным перед лицом своего страшного учителя. Саами молча ждали — они знали, что обречены. «Небось, сами же сюда и забрались, — злобно подумал Йокахайнен. — Рауни даже необязательно тащить их сюда в когтях, как меня, — достаточно просто назвать место и приказать туда прийти…» Почти все они были знакомы Йокахайнену и наверняка узнали его по голосу, но никто из них не ждал от него пощады. Впрочем, он знал, что сородичи не держат на него зла, считая его такой же жертвой — самонадеянным глупцом, запутавшимся в опасной «дружбе» с туном. Отец много раз говорил ему, чтобы он держался подальше от Рауни. «Ты для него прихоть, игрушка, — говорил Ише. — Вот увидишь, сын Лоухи поступит с тобой хуже, чем с обычным рабом, если ты разочаруешь его или попросту ему наскучишь». Неужели отец был прав?

Так думал Йокахайнен, а сам тем временем мысленно перебирал заклятия, которым научил его тун. Похъёльская магия считалась запретной для людей. Да и попросту невозможной. В человеческом языке нет таких звуков, как в языке тунов, что создает огромные сложности при пении рун. А многие из звуков похъёльского пения Йокахайнен не в состоянии был даже услышать. Рауни нещадно издевался над его тугоухостью и часто выходил из терпения, многократно перепевая, снова и снова упрощая самые несложные руны. Но Йокахайнен был невероятно упрям. И обучение, сколько ни сетовал Рауни на бездарность ученика, шло довольно быстро.

Самые простые заклинания, приказывающие природным духам, давались Йокахайнену лучше всего. Дар шамана был у него в крови — его дед по матери был знаменитым нойда, и внук пошел бы по его стопам, если бы не вмешался Ише. Дед владел легендарным умением саамских нойда превращать врагов в стоячие камни. Йокахайнена этому не обучали — зато он умел песней заморозить до смерти, быстро или медленно, заточить живую плоть в кусок льда, разорвать на части, ударом ветра взметнуть в воздух и расплющить о скалы… Он мог сделать так, чтобы человек заблудился в десятке шагов от двери или никогда не нашел дорогу домой в море; умел вызвать тучи, снег, вихрь, волны и шторм… Впрочем, всё это с различным успехом проделывали и люди.

Разница была только в источнике силы. В основе всей магии тунов лежала сила Калмы. Она была многократно мощнее саамской родовой магии, потому что ее питали человеческие жертвоприношения. Заклинания с применением крови особенно любил Рауни, но использовать их дозволялось нечасто. Обычно кровь применялась для пробуждения пророческого дара или для особенно сильного боевого заклятия. Такое заклятие пелось всегда хором, причем каждый певец усиливал его действие во много раз. Так предпочитала действовать Лоухи и большинство глав других кланов Похъёлы. Но Рауни был не такой, как все. «Как, наверно, забавно для него, — подумал Йокахайнен, — отказываться участвовать в общих обрядах, а вместо этого взять учеником человека! Потребует ли Рауни когда-нибудь, чтобы я вместе с ним пил человеческую кровь? Пока он считает меня новичком — нет. Но потом…»

Как далеко придется зайти на пути к силе? Где проходит граница между допустимым и невозможным, и существует ли она вообще для похъёльского колдуна? Или в этом суть похъёльской магии: остановишься — считай, проиграл? Разве он не знал, что ему предстоит, когда уговаривал Рауни взять его в ученики? Не знал, что всё это кончится убийством?! «Нет, — поправил он себя, — убийство — только начало».

Йокахайнен смотрел на саами, те смотрели себе под ноги. На миг ему захотелось обернуться к Рауни, упасть на колени и закричать: «Я не знал! Я больше не хочу учиться похъёльской магии, отпусти меня!» — но он понимал, что тогда здесь умрут не пять, а шесть саами.

Возле ладоней Йокахайнена заклубились холодные вихри, оседающие инеем на ледяном полу. Зрение и слух обострились, став почти такими же, как у туна. Он мог распознать родовые вышивки и тотемные знаки племен на их одежде; слышал каждый шорох и вздох, далекий вой вьюги, взволнованное биение сердец, ощущал горячий ток крови в жилах. Промелькнула мысль: а что, если он сейчас обернется, и мощное заклятие обрушится не на людей, а на Рауни?

«Тогда умрем мы все, — ответил себе Йокахайнен. — Наши души никогда не найдут стойбище предков, а пойдут прямо к Калме… и вот этому я могу помешать».

Йокахайнен запел.

Через мгновение неодолимые сонные чары опутали рабов, и один за другим они повалились на пол, чтобы больше никогда не проснуться. Еще миг — и ушел в сон сам Йокахайнен. Рауни встрепенулся, но остановить его не успел.

— Вставайте! — голос Йокахайнена заставляет саами подняться. — И идите за мной!

— Мы не можем идти, — отвечает один из них и указывает куда-то за спину Йокахайнена. — Вот там стоит тун, он загораживает выход из пещеры.

— Тогда мы пойдем в другую сторону, — Йокахайнен, расталкивая саами, подходит к стене пещеры и с размаху бьет ее кулаком. По стене пробегает трещина.

— Следуйте за мной!

— Ты вождь, — соглашаются саами. — Веди.

— Пойдем, — Йокахайнен берет за руку невесту, и их души первыми шагают в трещину. За ними следуют остальные — в страну предков, землю вечного лета.

В зеленых холмах разбросаны стойбища прадедов, на равнинах пасутся огромные стада оленей, море кишит рыбой, в небе кружатся стаи чаек. Посреди многолюдного стойбища новоприбывшие души встречает вождь — высокий человек с головой оленя. Йокахайнен кланяется ему.

— Хвала тебе, Мяндаш-ёг! Я привел сородичей.

— Пусть войдут, — отвечает предок. — Ступайте, отцы и матери ждут вас. А ты, нойда, возвращайся.

— Я буду ждать тебя, — говорит Йокахайнену невеста, когда он отпускает ее руку.

— Лучше попроси у Маддер-Акка милости — пусть она позволит тебе снова родиться в Среднем мире, — возражает Йокахайнен. — А я не буду брать другой жены, пока ты не вернешься. Чтобы мы могли быть счастливы здесь, надо, чтобы наши дети помнили о нас там.

Но невеста качает головой.

— Я не успею родиться заново — очень скоро тун отправит тебя вслед за нами. Ты уж постарайся найти сюда дорогу…

Души, которые он привел, уже оставили его. Йокахайнен спиной чувствует холод — в щель между мирами дует ледяной ветер, жалит шею.

— Да, мне пора возвращаться, — говорит он и оборачивается…

…и обернувшись, Йокахайнен очутился в пещере. Никакой трещины больше не было, зато прямо перед ним, лицом к лицу, стоял разъяренный Рауни.

«Всё, конец», — подумал саами. Но эта мысль его не напугала и не огорчила. Он сделал то, что должен был сделать, он опередил и перехитрил туна — разве это не истинный подвиг? Жаль, что о нем никто не узнает…

Глядя в лицо учителя, Йокахайнен ждал смерти. Но куда делась ярость, только что бушевавшая в глазах Рауни? Тун радостно хохотал!

— Поздравляю, Йо! — Он хлопнул ученика по спине. — Ловко ты придумал! Не ожидал! Совместить похъёльскую и саамскую магию и отправить к предкам всех пятерых сразу!

Йокахайнен невольно покосился в сторону: вот лежат тела кучкой, и мертвая кровь их для ворожбы уже не пригодна. А души и подавно не догнать, они в доме предков. Чему же радуется тун?

С позволения туна, Йокахайнен скинул тела вниз со скалы. Завтра утром их найдут, если прекратится снегопад. Наверно, решат — замерзли в буране, не нашли дороги. А может, и поймут, в чем дело, — но как всегда промолчат.

В предгорьях Похъёлы давно уже стемнело. Далеко внизу, у гавани, загорелись крошечные огни.

— А теперь полетели пить пиво! — с азартом предложил Рауни. В отличие от большинства других тунов, он обожал это хмельное варево из земель варгов.

Йокахайнен взглянул на него и вдруг подумал с благодарностью, почти с теплотой: «А мог бы и вмешаться в мое заклинание, прервать его — но не стал».

Но когда когти Рауни схватили его за плечи, и они оба снова ухнули с карниза вниз, в пургу, Йокахайнену явилась еще одна мысль: «А может, он и пытался вмешаться. Но не сумел…»

Солнце ушло за край леса, от воды потянуло холодом. Йокахайнену стало зябко на траве, как будто ветер подул из самой Похъёлы. Он встал, помыл котелок, прибрал остатки ужина. До отхода ко сну оставалось еще одно важное дело. Йокахайнен достал из сумки костяную коробочку, где лежали несколько мягких шариков, пахнущих дурманом, положил один в рот, запил водой из ручья и улегся спать. И почти сразу пришло видение: вот он стоит на берегу ручья, глядя на себя спящего, а рядом с ним — Рауни, и оба они — бесплотные духи.

Тун, не превращаясь в птицу — ведь это сон, — берет его за руку и говорит:

— Полетели!

Невидимками они медленно взлетают над ночным лесом. Но что темнота для духа?

— Смотри и запоминай, — говорит Рауни.

На взгляд Йокахайнена, лес удручающе однообразен, но его учили быть внимательным. И он старательно запоминает приметы: тут холм, тут проплешина лесного озера, тут замшелые крыши деревеньки, тут изгиб реки…

— Тебе вон туда, — тун показывает на восток. — Еще пара дней пути — и выйдешь к маленький горе на берегу озера… Видишь? Это она.

Глава 9 НАЗОВИ МНЕ ИМЯ

Калли сидел у костра на горе Браге и, напевая себе под нос, зашивал распоровшийся по шву рукав, когда рядом с ним послышалось тихое рычание.

— Что там? — Холоп поднял голову от своего рукоделия и посмотрел на собак. Лайки, только что мирно спавшие, вздыбив шерсть на загривке, скалились в темноту. Пушистые хвосты прижались к животам. Калли отложил рубашку.

— Опять мертвецы? — пробормотал он, глядя в сторону озера Олений Мох. Но на дальнем берегу было темно, только звезды мерцали над лесом. — Или хийси полезли?

Рычание собак становилось все громче, но в нем было больше страха, чем ярости. Наконец младшая лайка взвизгнула, перемахнула через круг и исчезла в лесу. За ней кинулась и вторая. Калли нахмурился. Он вытащил из костра горящую головню и поднялся на ноги. Вслушиваясь и всматриваясь в темноту, он медленно обошел каменный круг. Ночной лес был полон звуков, но все они были привычными. Что же напугало собак? Калли стало не по себе. Он ничего не видел и не слышал, но точно знал: нечто приближается со стороны озера. Не зверь, не человек и не мертвец. Бесшумно плывет между стволами, поднимаясь в гору…

Темный призрак выступил из-за деревьев бесшумно и так близко, что Калли, шарахнувшись назад, едва не свалился в костер. В руке у него блеснул охотничий нож.

— Убери железо! Оно тебе не поможет.

За каменным кругом стоял чужеземный хийси в плотном, как будто валяном, плаще до пят — высокий, с длинными черными волосами и железным обручем на голове. Хотя слова он складывал правильно, но звуки выговаривал странно. Таких Калли в Тапиоле еще не встречал.

— А круг-то зачарован! — сообщил холоп, поудобнее перехватывая нож.

— Круг тоже не поможет, — хладнокровно ответил хийси. — Он мертвый. Моя мать запечатала его с изнанки много лет назад.

Валяный плащ распался на два длинных крыла. Хийси легко взлетел над оградой и опустился внутри круга. Калли отскочил назад так, чтобы между ним и хийси оказался костер.

— Сиди уж, раб, — презрительно сказал ночной гость. — Рано начал бояться. Пока тебе ничто не угрожает. Я пришел на тебя посмотреть.

— Я тебе не раб, — резко ответил Калли.

— Узнаешь в свое время.

— Что тебе здесь надо?

— Ищешь Ильмаринена? Так он давно ушел!

— Знаю, знаю. Удрал, спрятался под крылышком у колдуна…

Хийси уселся на колоду возле костра, где прежде сидел Калли, и снова уставился на него холодным немигающим взглядом. Калли дерзко взглянул ему в глаза, и у него мурашки пробежали по коже — в левом глазу хийси было два зрачка.

— Ты ведь бывал на том берегу озера, в сожженной деревне? — неожиданно спросил гость.

— Ну бывал, и что?

— И не раз?

— Ты-то откуда знаешь?

— Неважно. Почему тебя туда так тянет?

— Мое дело!

— А ты все же расскажи. Ну давай… вспомни, как ты туда плавал последний раз…

Голос хийси неуловимо изменился — только что был обычным и вдруг зазвучал как будто издалека, опутывая изнутри по рукам и ногам, лишая воли. Перед глазами Калли все затуманилось. Он выронил нож и схватился за голову, стискивая виски и зажимая уши, но голос чужеземного хийси все равно втекал в его сознание, словно жгучий змеиный яд.

— Вспомни, как поплыл туда на вечерней заре…

…Плоскодонка скользит по воде вдоль берега, так близко, что можно достать веслом. Вот остатки пристани — за прошедшие годы превратились в гнилые обломки. Над берегом нависли засохшие ивы, растопырив голые серые ветки. За ними черные остовы сгоревших домов, кажется, смотрят с угрозой, молча предупреждают: «Не ходи сюда». Калли пожирает глазами мертвую деревню, забывая опускать весло в воду. Сердце его колотится, руки дрожат. Обгорелые головешки, раскисшая земля, остывшая зола… Раскаленные угли, хлопья горячего пепла, гудящее пламя до неба… Крики и плач, вопли боли и ненависти, лязг металла, яростные выкрики и стоны умирающих…

— Ты не найдешь здесь того, что ищешь, — доносится издалека околдовывающий голос хийси. — Эти угли ничего тебе не расскажут, сколько их ни спрашивай. Твое пепелище далеко отсюда.

Когда смысл произнесенных слов проник в сознание Калли, морок слетел с него так легко, словно его и не было.

— Что ты сказал? — закричал он, подаваясь вперед.

— Не ори, — поморщился хийси. — Для рунопевца в судьбе человека нет тайн. Я могу заглянуть даже в будущее, что уж говорить о прошлом.

— Врешь! — прошипел Калли.

— Зачем мне тебя обманывать? Все, что я тебе расскажу, легко проверить. Пойди на торг и спроси любого встречного. В Резне Унтамо были замешаны чуть ли не все кланы северных карьяла. Те, кто выжил в той войне, еще даже не состарились…

— Я не могу спрашивать! — выкрикнул Калли. — Если бы я хотя бы знал, из какого я рода! Только вот меня с тех пор так часто перепродавали, что сам Укко не разберет, откуда я взялся. Так что не надо тут насылать видения и намекать на то, что ты не знаешь и знать не можешь!

Хийси смотрел на него с холодным любопытством.

— Да, — протянул он. — Тяжело, должно быть, хранить такие воспоминания. Когда на твоих глазах убивают мать и всех близких… Что с ними сделали? Сожгли заживо?

И хийси улыбнулся, блеснув острыми зубами. Калли посмотрел на него с ненавистью. Вдруг он тоже улыбнулся — как оскалился, — наклонился и сделал быстрое движение рукой. Хийси зашипел и быстро вскочил с колоды — вернее, хотел вскочить, но не смог: левое крыло его было пришпилено к сухому дереву острым железом.

— Ты что, совсем ума лишился, раб? — гневно воскликнул он, дергая засевший в дереве клинок. — Ты не понимаешь, кто я?

— Теперь-то до тебя дошло, что я тебя не боюсь? — процедил Калли сквозь стиснутые зубы. — И ты мне ничего не сделаешь! Отнять у меня нечего, а убивать меня ты не будешь. Я же знаю, что для чего-то тебе нужен!

Калли шагнул вперед, с силой выдернул нож и убрал его в кожаные ножны на поясе.

— А теперь рассказывай, — приказал он. Хийси ухмыльнулся, расправляя перья.

— Даже не поинтересуешься, какую плату попрошу?

Калли мотнул нечесаной головой.

— Всё, что пожелаешь, — ответил он. — Только назови мне имя.

— Полегче, карьяла. Не будем спешить. Я же сказал, что пришел на тебя посмотреть. Что ж — я доволен…

Хийси вдруг прервался на полуслове, поднял голову и уставился куда-то в темное небо.

— Чую сильные чары, — пробормотал он, проводя рукой по лицу. — Кто-то приближается с востока. Кто-то могучий… Эге, не ваш ли знаменитый колдун? Значит, решил сам разобраться, кто шалит в здешних лесах? И бросил подопечного одного?

Хийси быстро поднялся и вспорхнул на каменную ограду.

— Слышишь, раб, — здесь никого не было! Выдашь меня — ничего никогда не узнаешь!

Темный призрак исчез в лесу. Калли проводил его угрюмым взглядом, сел на свою колоду и снова взялся за рукоделие.

Ворон парил над ночной Тапиолой. Он почти не шевелил крыльями — его нес ветер, пробужденный и направленный руной Пути. Под крыльями ворона проплывали леса и болота, блестящие под луной пятна озер, спящие деревни и огоньки погостов и торжищ.

Вдруг ветер начал стихать, пока не прекратился совсем. Ворон сделал круг, вглядываясь в ночь. Под ним шумел обычный еловый лес. Вот среди елей мелькнул огонь. Ворон сложил крылья и устремился вниз. Костер горел в самой середине каменного круга на Браге. Ворон обогнул озеро, подлетел к прогалине и, громко хлопая крыльями, уселся на самой опушке, на вершине высокой ели, откуда хорошо просматривалось всё внизу.

Более нелепого магического круга Вяйнемейнен не встречал никогда. Он не знал, то ли негодовать, то ли смеяться, когда рассматривал охотничье хозяйство Ильмо: лопарскую палатку, растянутые на шестах беличьи и куньи шкурки, побулькивающий над костром котелок. С одной стороны костра сушились портянки, с другой расположился Калли. Раб сосредоточенно зашивал рукав рубахи костяной иглой. Заметив ворона, он осклабился и подмигнул ему.

— Ага, спутник победы, пожиратель мертвых глаз! Лети отсюда, беличьи тушки я бросил в овраге, у разрытой могилы оборотня…

Вяйно спорхнул с верхушки ели, грянулся о землю и принял человеческий облик.

— Повтори, что ты сказал? Что значит «разрытой могилы»?

При виде старого колдуна, возникшего на месте, где только что была птица, Калли уронил рубашку и вскочил на ноги. Потом узнал Вяйнемейнена, заискивающе улыбнулся и поклонился.

— Здравствуйте, господин Вяйно! Какими судьбами в наших краях? Все ли благополучно? Ильмо до вас добрался?

— Это хорошо, что ты о нем сразу вспомнил, — рассеянно произнес Вяйно, оглядываясь. — Добрался…

Что-то его смущало, что-то здесь было не так. То ли слабый, едва уловимый запах дурмана… То ли лес, странно притихший…

— Ты не ворожил здесь случайно? Стрелы, силки не заговаривал?

— Нет, — быстро ответил Калли. — Я и не умею. Вяйно прикрыл глаза, попробовал взглянуть глубже — и с отвращением отвернулся. Каменный круг казался черным колодцем, ведущим в никуда. Это место покинуто и забыто, выброшено из мира, отрезано от его невидимых путей; боги его оставили, хийси обходили стороной. Что же тут произошло? И кто сумел превратить магический круг в бесполезную каменную изгородь?

— А скажите, господин Вяйнемейнен, — заговорил Калли, отвлекая его, — давно хотел спросить: можно ли ворожбой узнать прошлое человека? К примеру, кто его родичей погубил?

Вяйно взглянул на холопа пронизывающим взглядом.

— Можно, если задаться такой целью, — ответил он. — Только это долго и сложно. Проще расспросить знающих людей. Зачем тебе это, Калли? Раны войны давно затянулись, а ты снова хочешь их растревожить. Твой друг Ильмо, между прочим, тоже сирота, а не пытается докопаться, чья рука сразила его отца.

— Зато Ильмо вырос среди родичей, а я много лет перехожу из рук в руки, как худая скотина!

— Это может означать только одно — твой род полностью уничтожен.

Калли опустил голову. Он и сам так считал, но слова колдуна все равно больно укололи его.

— Так что там с могилой оборотня? Кто ее разрыл?

— Думаю, он сам, — сварливо ответил холоп.

— Кто?!

— Оборотень, которого Ильмо убил. Мальчонка-подменыш.

Вяйно нахмурился.

— Ну-ка говори!

— Стало быть, убил его Ильмо, а тело похоронил тут недалеко, в овраге, и камень сверху положил. А сегодня я утром пошел за лапником в корбу и вижу — яма разрыта, камень валяется в стороне, оборотня нет. Ну ладно — выкопался и ушел, всякое бывает. Так ведь следов вокруг тоже нет! Улетел, как пить дать! Или кто-то прилетел и его забрал.

Вяйнемейнен довольно кивнул. Колдовское чутье не обманывало его. Похоже, врага предстояло искать не в Похъёле, а гораздо ближе.

— Пошли, — сказал он рабу. — Покажешь мне могилу.

Яма выглядела именно так, как описывал Калли. Повсюду подсохшие комья земли, увесистый камень сдвинут. И никаких следов — ни к яме, ни от нее.

Вяйно опустился на корточки у края ямы, заглянул внутрь, размял в пальцах горсточку земли, подержал на ладони… Калли стоял у него за спиной, держа над ямой горящую смолистую ветку, и высказывал предположения:

— Может, он провалился сквозь землю?

— Исчезни, — предложил Вяйно. — А лучше сделай вот что: пошарь тут вокруг, по кустам, вокруг деревьев — и поищи следы. Любые — звериные, человечьи… все, что заметишь.

— Я ж не охотник — следы искать, — буркнул Калли, принимаясь за дело.

Пока раб ползал среди деревьев, Вяйно, прикрыв глаза, держал в руках комья земли и искал другие следы — видимые только колдунам. Здесь, в отличие от круга, земля их сохранила. Первая догадка Калли оказалась верной — оборотень ушел сам, разрыв могилу изнутри. Случилось это ночью того же дня, когда Ильмо сражался с хийси. Но куда подменыш отправился потом?

— Господин Вяйнемейнен! — раздался из-за кустов голос Калли. — Гляньте-ка, что я нашел!

Калли подошел к могиле, держа в правой руке мертвую сойку. Вяйно взял ее в руки и удивленно поднял брови — птица оказалась легкой, словно соломенной.

— Чудно, да? Говорят, есть такие хийси, которые только глянут — и птица падает замертво…

— Нет, — сказал Вяйно. — Из этой сойки высосали кровь. Повезло тебе, мальчик, что ты не оказался на ее месте!

Теперь у колдуна почти не осталось сомнений. А находка Калли подсказала, что делать дальше.

— След еще не остыл — думаю, я смогу найти подменыша, — сказал он.

Вяйно поднес птицу к губам и прошептал заклинание. Сойка шевельнулась, забила крыльями. Но ее глаза остались всё такими же тусклыми и мертвыми.

— Птичья шкурка поведет меня к оборотню по следу крови, — сказал колдун, заметив изумленный взгляд холопа. — А ты, мальчик, ступай на гору. И не отходи далеко от костра.

— Я с вами пойду, господин, — возразил Калли.

— Не бойся. Едва ли хийси решит напасть на тебя. Если бы хотел, уже напал бы. Он потратил много сил, чтобы выбраться из могилы, выпил кровь из сойки и улетел отсыпаться к себе в логово…

Вяйно подкинул в воздух убитую сойку. Она раскинула крылья, на мгновение повисла в воздухе, словно подхваченный ровным ветром лист, а затем медленно, не шевеля крыльями, полетела на север.

— Да я не боюсь, — сказал Калли, провожая ее взглядом. — Только если я останусь на горе, то кто же вас, господин Вяйно, перевезет через озеро в сожженную деревню?

Глава 10 ВРАТА ПОХЪЁЛЫ

Ильмо тайком вернулся в селение Калева, когда только-только стемнело. Скоротать время до полуночи он собирался у дяди. «Последний вечер под крышей отчего дома», — подумал он с легкой грустью, пролезая через дыру в частоколе. Не то чтобы он часто там бывал, но дом хранил воспоминания о детстве, когда еще живы были отец и мать… И кто знает, как сложится дальше их жизнь с Айникки? Хорошо, если Антеро простит их — тогда они вернутся сюда весной, — а если нет?

Когда молодой охотник вошел в избу, семья Куйво сидела за столом и ужинала при свете лучины. Дети встретили Ильмо радостным писком и верещанием.

— Я же говорила, что братец пришел!

— Беличий хвост мне принес?

— Ильмо, братец, садись сюда, рядом со мной! — подскочил с лавки белоголовый курносый Юнни, старший сын Куйво. — Расскажи скорее, как бился с хийси!

— Никаких разговоров о хийси за столом! — заявила тетка, неодобрительно взглянув на охотника. — После наговоритесь. Ильмо, есть хочешь? Вылечил Вяйнемейнен тебе руку?

Ильмо молча показал ладонь с огненным знаком. Юнни даже присвистнул от восхищения и немедленно получил от отца ложкой по лбу.

Тетка вытащила из печи котелок с овсяной кашей. Каша пахла так, что у всех сразу слюнки закапали.

— Давай, лопай, не стесняйся, — сказал Куйво. — Кто знает, когда тебе еще придется поесть домашнего? У нас и пиво есть, не пожалею для единственного племянника. Юнни, принеси-ка бочонок.

— Антеро тебе уже сказал? — спросил Ильмо, покосившись на сестричек. — Ну, что меня…

— Я и раньше знал. После поговорим, когда дети лягут. И насчет дома, и про землю… А сейчас ешь спокойно. Юнни, что ты там возишься, поросенок?

…То ли горячая масляная каша и хмельное кислое пиво сделали свое дело, то ли уютный полумрак избы, где с детства знаком каждый сучок в стенке, — Ильмо и сам не заметил, как его начало клонить в сон. «Хорошо все-таки под крышей, — лениво думал он, развалившись на скамье и поглаживая сытый живот. — Это тебе не в лесу, где одним глазом смотришь в котелок, а другим косишься, не подбирается ли хийси. А тут — тепло… спокойно… безопасно… Нет, спать нельзя! К тому же скоро пора идти к Айникки…»

Треск лучины и шипение падающих в воду угольков…

Шлепание босых пяток по полу, тихие голоса… Кто-то зевает во весь рот…

— Добрых снов, Ильмо!

«Каких еще снов? Еще чуть-чуть посижу и пойду… Зачем я пил это пиво?»

Ильмо открыл глаза и спросонья долго не мог понять, где он. Вокруг было темно, рядом кто-то похрапывал и сопел. Ильмо приподнялся и обнаружил, что лежит на лавке, укрытый мягкой овчиной. Кто-то снял с него кенги и кожаный ремень, а безрукавку свернул и подложил под голову. В узкое окно бил яркий лунный луч. На соседней лавке ворочался во сне Юнни, у другой стены зычно храпел Куйво. Ругаясь про себя, Ильмо вскочил на ноги и принялся на ощупь искать ремень и обувь. «Не проспал ли полночь? Уже и луна взошла! Я тут дрыхну, а Айникки ждет у реки!» Во рту было кисло, в голове шумело, словно он угорел. И выпил-то вроде немного, а гляди ты…

«Как я мог уснуть? Тетка, что ли, кашей перетравила? То-то мне почудилось, что масло прогорклое. Хорошо еще, что ничего не произошло…»

Так и не найдя ремень, Ильмо натянул безрукавку и, пошатываясь, побрел в сени. Насколько он помнил, справа от крыльца стояла кадка с дождевой водой. Но в темных, душных сенях его вдруг замутило. Ноги у него подкосились, и он сполз по стене на пол, да так и остался сидеть, тяжело дыша. Тогда-то он и услышал звук шагов.

Шаги приближались к крыльцу со стороны амбаров — легкий, неровный, глухой стук по утоптанной земле. Странный звук — как будто тот, кто был во дворе, двигался прыжками, неожиданно останавливаясь и к чему-то прислушиваясь. В те мгновения, когда шаги затихали, можно было различить ритмичное напевное бормотание. Шаги простучали мимо крыльца и начали удаляться. Ильмо вяло подумал, что надо бы выйти посмотреть, кто там шляется по чужим дворам в неурочный час, но почему-то не смог даже рукой пошевелить. Шаги затихли. Ильмо так и сидел на полу в сенях. На него вдруг навалилась непреодолимая дрема. Вскоре он снова услышал приглушенный топот — теперь с другой стороны крыльца.

«Пляшет он там, что ли?» Сделав огромное усилие, Ильмо поднялся на ноги и тут же с грохотом свалился, уснув еще до того, как голова коснулась пола. Никто в доме не проснулся от шума — избу паутиной опутывал вязкий, тяжелый колдовской сон. А со двора, то приближаясь, то удаляясь, продолжал доноситься неровный перестук шагов.

…Ильмо открыл глаза и увидел над собой серые тучи. Они текли угрюмой рекой по самым верхушкам гор. Со всех сторон громоздились скалы, кололи небо корявые черные ели, дыбились огромные валуны. Куда ни глянь — один только мертвый камень, кручи, осыпи и завалы. Холодный ветер тонко завывал и свистел, метался в ущелье, швыряясь острыми снежинками.

Ничего подобного Ильмо в жизни не встречал. Ему, не видевшему гор выше Браге, на миг почудилось, что он превратился в муравья — таким огромным было все вокруг. Он лежал в узком мрачном ущелье. Голые скалы уходили отвесно вверх, ныряя в облака. Ильмо поднялся на ноги — и увидел, что под его ногами едва заметная, давно не хоженая тропа, уводящая куда-то вверх, где скалы еще круче и неприступнее. В дальнем конце ущелья сгущалась темнота.

— Где это я? — проговорил он. — Это сон? Глупый вопрос — конечно, сон! Ну и местечко!

Чем дольше Ильмо осматривался, тем меньше нравился ему этот сон. И ущелье, и горы, похожие на зубы, и заброшенная тропа, и черные ели. В свист ветра вдруг вплелся далекий странный крик. Ильмо поднял голову — высоко в небе кружилась какая-то большая птица.

«Надо как-то выбираться отсюда», — пришла тревожная мысль. Рука Ильмо потянулась к ножу, но пояс с ножнами остался там, в яви, в дядиной избе. Это безлюдное, холодное место источало угрозу. Чутье охотника подсказывало Ильмо: приближается нечто опасное.

Вскоре он понял, что его беспокоит. Не был бы он охотником, если бы такое упустил из виду. Каменистую тропу ветер и снег вылизали дочиста, но на стволах нескольких елок ободранная кора хранила глубокие следы когтей. Ильмо подошел к ближайшей ели, прикинул высоту — рукой не достать, — и в животе шевельнулся противный холодный червь.

«Следы-то старые, — отметил Ильмо с облегчением, изучая застывшую смолу. — Может, даже прошлогодние…»

Что-то хрустнуло под ногой. Охотник наклонился, разгреб слой хвои и отшатнулся. Под прелью белели кости. Много костей — и звериных, и человечьих. Похоже, ими усыпано все ущелье!

Ильмо, позеленев, одним прыжком вернулся на тропинку. Пиво с кашей просились наружу. «Ну и приснится же с похмелья! Спасибо, дядюшка, накормил-напоил сиротку! И дальше что делать?»

Ничего толкового Ильмо придумать не успел. Налетел порыв ветра, елки заскрипели — и с неба прянула черная тень…

— Эй, охотник! — раздался нежный девичий голос. — Ты куда? Подожди, не прячься! Поговори со мной!

Ильмо осторожно высунулся из-за ближайшей ели. В руке он сжимал пожелтевшую от времени берцовую кость с острым краем.

Шагах в десяти перед ним на тропинке стояла девушка и смотрела на него в упор. Девушка была маленького роста, черноволосая, в странном тяжелом плаще — темно-сизом, с отливом, как радуга в грозовой туче. Ее кожа казалась прозрачной и бледной, как тонкая пластина из перламутра, а нежное личико выражало любопытство.

— Зачем ты позволил себя сюда завести? — спросила девушка. — Разве ты не знаешь, что здесь логово Когтистого Старца? Ты не выглядишь готовым к бою. Ты выглядишь, — девушка хихикнула, — как самая обычная еда!

Ильмо узнал ее — и сразу все вспомнил. И свои сны, и рунное гадание. Это была та самая колдунья, которая высматривала его под водой! «Руны велели не спать, — вспомнил Ильмо, холодея. — А я уснул! Мать Ильматар, что же делать?!»

— Что ты вцепился в эту кость? Она же пустая. Ильмо взглянул на кость — она в самом деле была расщеплена.

— Кто это сделал? — спросил он. — И зачем?

— Как зачем? — удивилась колдунья. — Когтистый Старец костный мозг доставал. Мозг — лакомое блюдо. Особенно ваш, человечий.

Ильмо снова замутило. Он с отвращением взглянул на кость и хотел ее выбросить, но передумал. «Хоть какое-то оружие», — решил он, крепче сжимая ее в руке и быстро оглядываясь по сторонам. Ощущение опасности все нарастало — но исходило оно не от девушки-колдуньи.

— Что это за место? — резко спросил он. — Это ты меня сюда затащила? Что тебе от меня надо?

Девушка переступила с ноги на ногу, шевельнула плечами. Черты лица у нее были почти детские, а глаза — как две черные жемчужины.

— Местность эта по-нашему называется Пасть, а у людей ее, кажется, называют Врата Похъёлы. И вовсе я тебя сюда не затаскивала.

— О Укко и все его небесное воинство, — пробормотал Ильмо. — Как же меня сюда занесло?

— Ну ты смешной, — хрустальным голоском заявила юная колдунья. — Вокруг дома, где ты уснул, пляшет тун. Он и привел твою душу прямиком в логово Когтистого Старца. А если бы ты не тратил время на болтовню, то давно понял бы, что Старец тебя уже учуял и теперь спешит сюда. Он сторожит Врата и убивает всех, кто здесь появляется — будь ты во плоти или нет, ему все равно.

— Проклятие!

Ильмо затравленно оглянулся по сторонам. Ему показалось, что в ущелье стало темнее. Еловые лапы содрогались от ветра. Ильмо не стал спрашивать, кто такой Когтистый Старец, — ему и так было понятно. В землях карьяла тоже никогда не называли по имени мудрого, коварного и страшного хозяина леса, единственного зверя, который не подчинялся пастушьему рогу Тапио. Здесь же, судя по высоте меток, обитал не обычный медведь, а сам первопредок этого племени.

— Но зачем?! — воскликнул охотник, стискивая кость.

— Зачем я тебя предупреждаю? — неверно поняла его возглас девушка. — Ну-у… честно говоря, я прилетела посмотреть на битву. Но, похоже, вместо битвы ожидается обычное пиршество Старца, а мне это совсем неинтересно. Потом, пророчество говорит о рождении героя… но ты что-то на героя не похож. Либо ты не он — тогда к чему тебе здесь погибать? Либо он — тогда я хочу сначала разобраться, что в тебе такого особенного и почему мать двадцать лет пыталась тебя разыскать. А кроме того, брат не взял меня в южные земли, и я на него слегка обижена…

— Как мне вернуться в явь? — перебил ее Ильмо. — Скорее!

Девушка посмотрела на него с недоумением.

— Что ж тут сложного? Надо разрушить сонные чары. Проще всего — с помощью крови…

В ущелье вдруг стало очень тихо. Тьма между каменными стенами стала почти осязаемой. Даже ветер умолк, затаился. И среди этой настороженной тишины отчетливо прозвучал скрип медвежьих когтей.

— А вот и Когтистый Старец! — воскликнула девушка. — Не хочу с ним встречаться. Прощай, охотник!

Она плавно взмахнула руками — и вместо них распахнулись два черно-радужных крыла. Чудо-птица легко взлетела над деревьями и устремилась прямо в тучи. Ильмо остался один.

— Вернуться назад, — пробормотал он, глядя перед собой, на поворот тропы. — Она думает, это так просто? «Разрушить чары». Как я это сделаю?!

А тьма над скалами вдруг вздыбилась штормовой волной, и из этой тьмы выступало нечто белое, огромное, алчущее и неотвратимое, как сама смерть…

Повинуясь наитию, Ильмо крепко сжал расщепленную кость и вонзил ее острый конец себе в ладонь. Боль пришла не сразу — словно издалека, постепенно нарастая, она становилась все более явственной и обжигающей. Ладонь наполнилась кровью, тропа отдалилась — и растаяла в тумане…

Внезапно Ильмо обнаружил, что уже не спит. Он так и лежал на полу в сенях — руки выброшены вперед, словно в попытке дотянуться до двери. Лоб саднило — наверно, стукнулся при падении.

«Успел!» — выдохнул Ильмо. Какое-то время он боялся, что его снова затянет в кошмар, но образы Врат Похъёлы отступили и поблекли, в голове прояснилось. Ильмо приподнялся, сел и в изнеможении прислонился спиной к стене, глядя на лунные блики. Левая ладонь ныла в том месте, где Ильмо во сне проткнул ее костью, но никакой раны не осталось. «Жаль, — подумал Ильмо и усмехнулся. — Было бы две отметины: на правой знак Таара, на левой — знак Когтистого…

Нет уж, лучше не надо! Сгинь, похъёльское чудовище, чтобы и памяти о тебе не осталось!»

И с содроганием представил себе, как завтра утром его нашли бы на полу в сенях Куйво и его жена — с виду невредимого, но безнадежно мертвого…

Опираясь на стену, Ильмо кое-как поднялся на ноги и поплелся на крыльцо, где стояла кадка с дождевой водой, чтобы умыться и прогнать остатки сна.

На улице уже начинало светать. Сияли звезды, небо стало ярко-синим, а дворовые пристройки окутала сероватая дымка. Ильмо вдохнул полной грудью сырой, пахнущий грибами воздух, наклонился к кадке, зачерпнул пригоршню воды, вылил ее себе на голову, зевнул, повернулся, собираясь вернуться в избу, — и увидел туна.

Похъёльский колдун застыл в танце на одной ноге, как цапля, уставясь охотнику прямо в лицо темными провалами глазниц. Ильмо успел разглядеть бледное лицо, взлохмаченные черные волосы, тонкие руки, раскинутые в каком-то колдовском жесте… Мгновение они смотрели друг на друга. Потом тун развернулся и порхнул со двора. Ильмо, не задумываясь, кинулся за ним.

Тун несся по-звериному, легкими, длинными прыжками. Как кошка, перелетел через тын и со всех ног бросился удирать в сторону реки. Ильмо даже не успел удивиться, как тун ухитрился попасть на земли рода, издревле закрытые для любой нечисти.

Они промчались сквозь деревню, мимо домов и огородов и вылетели на крутой берег Кемми. В сером полумраке длинноволосый тун напоминал гигантскую сумасшедшую сову. Ильмо бежал, почти наступая ему на пятки. А на берегу было тихо-тихо, даже ветер траву не шевелил, и птицы еще не проснулись.

Все ямы, корни и острые камни обернулись в сумраке ловушками для охотника, который даже не успел надеть кенги. К счастью, точно так же они мешали и туну. Раз он поскользнулся и упал на колени, и Илмо ухватил его за плащ-крыло, однако тун вывернулся. Вдруг стало светлее — и они оба оказались на крутом берегу. Перед ними простерлась излучина Кемми, полускрытая предутренним туманом. Тун и не подумал остановиться, а наоборот, прибавил шагу, на бегу распахивая крылья.

— Стой, похъёльская упырюга! — крикнул Ильмо, ринулся вперед и в прыжке схватил его за ногу.

Тун оглянулся, оскалившись острозубым ртом, его глаза бешено блеснули сквозь упавшие на лицо спутанные космы. Потом его лицо уродливо изменилось, крючковатый нос и рот слились, превратившись в кривой клюв. Мощный рывок — и ноги Ильмо оторвались от земли. Охотник тут же разжал пальцы, но край обрыва продолжал удаляться. Ильмо бросил взгляд наверх и обнаружил там вовсе не саамский сапог, а кожистую лапу с огромными совиными когтями, которые теперь, словно тисками, держат его запястье. Всё наоборот — не он поймал, а его поймали.

Ильмо извернулся, взмахнул свободной рукой, пытаясь достать чудовищную птицу, но она, изо всех сил взмахивая крыльями, рывками уходила в небо. Охотник оглянулся, и сердце у него провалилось в пятки. Деревня осталась где-то далеко внизу; избы стали крошечными, словно игрушки. С одной стороны ее тонкой серебристой лентой обнимала река, а дальше, куда ни глянь, до самого горизонта распростерлись темные туманные леса. Над восточным краем леса розовела полоса рассвета. Только сейчас Ильмо осознал, до чего же малы владения рода Калева рядом с бескрайней древней Тапиолой. Краем глаза он заметил внизу лесистый холм — владения Вяйно, — а сразу за ним блеснул край озера.

Тун поднимался все выше, но взмахи его крыльев замедлились. Было ясно, что долго он ношу не удержит. По рукам Ильмо текла кровь, но он даже не чувствовал боли. Хватка когтей понемногу слабела. Теперь Ильмо сам держал туна за лапы. Вниз он больше не глядел, сосредоточив все силы на том, чтобы не дать туну себя сбросить, и надеялся только на то, что оборотень выдохнется первым. Свистел ветер, хлопали огромные крылья. Внезапно перед глазами Ильмо снова возникло клювоголовое лицо туна, и на лоб охотника обрушился удар. Ильмо зажмурился и вжал голову в плечи, из последних сил стискивая лапы летучей твари. Крючковатый клюв снова ударил его в лицо, глаза залило кровью. Третий удар пришелся в висок. В голове Ильмо вспыхнул яркий свет, пальцы бессильно разжались — и он камнем полетел вниз.

Глава 11 ТИИРА, МЕРТВЫЙ РАЙДЕН

Лодка-долбленка бесшумно скользила по темной глади озера Олений Мох. Вяйнемейнен велел не зажигать огня, и путников окружала темнота — дорогу им указывали только луна в небе да светлая дорожка на неподвижной воде. Калли сначала таращил глаза, пытаясь разглядеть берега, а потом махнул рукой и просто опускал весло в воду, направляя лодку туда, куда подсказывал колдун. Вяйно сидел на носу и внимательно следил за птичьей шкуркой. Сойка, не шевеля крыльями, медленно плыла по воздуху перед лодкой.

Тихо плеснула вода…

— Господин Вяйно, — прошептал Калли, стискивая весло. — Гляньте-ка в воду! Вроде бы свет идет со дна… Движется!

— Луна разбудила утопленников. Не смотри вниз, Калли, они заворожат тебя, — негромко ответил Вяйнемейнен. — Ничего, на берег без заклятий не полезут. Четверть века назад здесь погибло много невинных людей. А воды Маналы часто отторгают тех, кто всеми помыслами остается со своим родом, и они болтаются между мирами, бесприютные и страшные — ни к живым, ни к мертвым… Греби осторожно, мы подплываем.

Калли оторвал взгляд от воды, и весло едва не вывалилось у него из рук. Днем сожженная деревня выглядела просто старым пепелищем, но ночью!.. Знай он, что его здесь ждет, остался бы на горе, не раздумывая. Остовы домов, гнилые заборы, мертвые сухие деревья, сама земля — все было пропитано тусклым отвратительным свечением. Кажется, стоит лодке коснуться бортом сходней — и из развалин поползут мертвецы…

— Теперь ты понял, почему я сказал, что факел не понадобится? — спокойно сказал Вяйно, заметив страх спутника. — Это всего лишь гнилушки. Наименее опасное из того, что нас здесь ждет. Хочешь — оставайся в лодке, дальше я пойду один.

— Нет уж, спасибо, — Калли оглянулся на темное озеро и в пару гребков подогнал плоскодонку к трухлявым сходням. Первым выскочил на берег, выволок на берег лодку, вытащил из-за ворота оберег с громовым колесом и повесил поверх рубахи, проверил нож на поясе. Вяйно смотрел на него с одобрением.

— Ты смелый парень, — сказал он, — но не вздумай тут геройствовать — не место и не время. Смотри, от меня ни на шаг.

Они поднялись по скользкому от ночной росы берегу, вошли в ворота — от них остались только два высоких черных столба. Гнилостное свечение окружало их со всех сторон. Пахло плесенью, грибами, сырой сажей. Глаза Калли понемногу привыкли к сумраку, и он уже мог разглядеть то, что когда-то видел при свете дня: обугленные развалины, заросшие сорными травами.

— Ты заметил, что у нас под ногами утоптанная тропинка? — произнес вдруг Вяйно. — Неужели здесь кто-то живет?

— Ваша птица, — напряженно сказал Калли вместо ответа. — Смотрите, она останавливается!

В самом деле, мертвая сойка едва двигалась. Наконец она как будто совсем утратила силы и с шорохом опустилась на землю.

– Он здесь? — прошептал Калли, быстро оглядываясь.

— Наоборот, его здесь нет, — ответил Вяйнемейнен. — Птица потеряла след. Тот, кого мы ищем, сбежал. Думаю, он уже далеко отсюда. Скорее всего, он понял, что его ищут, или как-то ухитрился выследить меня.

Несколько мгновений они молча стояли в темноте.

— Что теперь? — спросил Калли с надеждой. — Домой?

— Нет. Раз уж мы здесь, поищем его логово.

— Зачем? Что мы там найдем, кроме объедков?

— Иногда и объедки многое расскажут… Вяйно поднял взгляд и вдруг воскликнул:

— Гляди! Вон там, видишь?

Среди переливчатого мертвенного свечения дрожал теплый проблеск. Где-то в конце улицы, в одном из уцелевших домов, светилось окно.

Дом — большая, очень старая столбовая изба с узкими окнами-бойницами и замшелой крышей — стоял на отшибе, за широкой канавой, до краев полной темной водой. Должно быть, потому и уцелел при пожаре. За канавой вкривь и вкось торчали жердины, которые раньше были изгородью; дальше виднелись серые дворовые постройки, по самую крышу заросшие папоротником и осокой. Протоптанная в высокой траве тропинка привела Вяйно и Калли прямо к воротам. Ворота были распахнуты настежь, створки висели вкривь и вкось, однако на столбах белели черепа, а над ними бледно светился в лунном свете Глаз Укко.

— Ого, — пробормотал Вяйно, — а черепа-то человеческие!

Калли побледнел и сделал ограждающий жест. Изба явно принадлежала колдуну.

Но что случилось с ее хозяином? В медвежьем черепе на коньке крыши когда-то был заточен могучий дух, но сейчас этот череп был пуст. И белый Глаз Укко треснул сверху донизу, словно кто-то разрубил его пополам огромным топором. Во дворе не было даже собаки. Шкура на двери отсутствовала, но из сеней пробивался слабый свет.

— Позовем хозяина? — прошептал Калли, которому очень не хотелось заходить в темный двор.

— Дверь открыта, — возразил Вяйно, спокойно прошел под клыкастым черепом и направился прямо в избу.

Никто не встретил их ни в дверях, ни внутри. Убранство избы так же, как и двор, наводило на мысль о том, что это место давно заброшено, — если бы не кованый светец, в котором, потрескивая, горела лучина. В ее мерцающем свете можно было разглядеть земляной пол, большую печь, заросшую грязью и паутиной, лавки вдоль стен, стол, на котором горой были навалены какие-то объедки. Из-за печи несло мочой и прелым тряпьем. Вяйно прошелся по избе, пробежался взглядом по лавкам, прикоснулся ладонью к печи — холодной и сырой, как болотный валун.

— Совсем здешний хозяин за домом не следит, — заметил он.

— Однако лучины нащипать не поленился, — отозвался Калли. — Ишь, сколько запас! Темноты боится, что ли? Хотя, с такими соседями, и я бы всю ночь с огнем сидел…

А когда-то ведь было доброе жилище, подумал Вяйно, оглядывая крепкие стены. Кто-то сильный здесь жил, знающий и очень осторожный. Ворота были зачарованы так, что ни одному хийси не прорваться. Остатки чар все еще держались, уберегая хозяина от здешних неупокоенных мертвецов. Но что заставило его поселиться в подобном месте?

Взгляд старика остановился на пыльной полке в красном углу, где одиноко стоял маленький черный идол. Он показался колдуну весьма любопытным. Идол был вырезан из соснового корня и изображал некое злобное существо с торчащими во все стороны волосами и раззявленным хищным клювом. «Это кто такой?» — подумал Вяйно, протягивая к идолу руку. Мысленно он перебрал наиболее распространенных лесных и речных богов, но такого уродца не припомнил.

— Руки прочь, ворюга! — раздался надтреснутый голос у него за спиной.

Вяйно резко развернулся. Из-за печки, свирепо скалясь остатками зубов, выглядывал косматый, вонючий дед, похожий на побитого молью лешего. В руках у него поблескивал ухват.

— А ну катись отсюда, бродяга, не то порчу наведу! Глаза лопнут, брюхо раздует!

— Не надорвешься? — нахально спросил Калли, разглядывая деда в упор.

— Ах ты тля, чтоб тебя всего перекорежило! — Дед шатнулся вперед, замахиваясь ухватом. Калли ловко выдернул ухват у него из рук и толкнул его на лавку.

— Посиди-ка, остынь! Косматый дед затряс бородой и попытался отобрать у Калли ухват, не смог — и заплакал от злости. Вяйно вмиг оказался рядом.

— А ну дай сюда, — он забрал у Калли ухват, аккуратно поставил к стенке и сурово обратился к старику:

— С каких это пор гостей встречают, бросаясь на них из-за печки?

— Я никого в гости не звал, — огрызнулся дед. — Особенно после заката.

Калли хохотнул.

— Думаешь, мертвецы пришли по твою душу, ласковый хозяин?

— Умолкни, парень, — гневно осадил его Вяйнемейнен. — Сядь в угол и не мешай.

Колдун сел на лавку напротив старика и внимательно вгляделся в его лицо.

— Сдается мне, почтенный, я тебя уже встречал? Может такое быть?

— Отчего ж не может? — сварливо отозвался старик. — Кто на севере не знает великого чародея, единственного защитника земли карьяльской?

— А я-то, невежа, полагал, что защитника карьяльской земли зовут Вяйнемейнен! — подал голос Калли.

Дед злобно зафыркал.

— Этот твой Вяйнемейнен, чтоб ему на том свете у барсуков роды принимать, мне и в подметки не годится! Тоже мне, о ком вспомнил! Да он меня однажды чуть не сглазил!

— Когда это? — с любопытством перебил его Вяйно.

— А лет, может, так семьдесят назад, сидел я на льду Нево и резал могучую руну «Водяной Нежити Пугало Великое» для своей личной надобности, тут он и подходит, вековечный старый хрыч. Встал у меня за спиной, смотрел-смотрел, а потом говорит: «Если ты вырежешь здесь еще одну черточку, то провалишься прямо в черные воды Маналы». И что ты думаешь — накаркал!

Вяйно широко улыбнулся.

— Как же ты удрал от Маны, Тиира? Старикашка вздрогнул и съежился.

— Так вы знакомы? — удивленно спросил Калли.

— Были, — ответил Вяйно, пересаживаясь ближе к столу. — Лет сто назад.

На столешнице, усыпанной заплесневелыми корками и яичной скорлупой, Вяйно обнаружил и небольшой бочонок с пивом. Пиво было слабое, выдохшееся, но, как ни странно, еще не прокисло. Отыскав более или менее чистую кружку, Вяйно плеснул туда пива и протянул старику.

— Выпьем за встречу, — сказал он. — Тиира, прославленный некогда райден из Заельников. Как же я тебя сразу не признал? Впрочем, это как раз неудивительно…

Тиира взял кружку и с подозрением глянул на Вяйно.

— Я-то райден, — согласился он. — А вот ты кто, человече?

Вяйно молча посмотрел на бывшего чародея-охотника. Не может быть, чтобы тот не узнавал его, но, очевидно, так оно и было. Сам Вяйно распознал бы райдена, равно как и любого другого из своих прежних собратьев, даже если бы совершенно ослеп и оглох. То, что он сразу не узнал Тииру, объяснялось тем, что старик, похоже, колдовские способности утратил.

— Когда-то и меня звали райденом, — сказал Вяйно. — Не вспомнил?

— Нет, — глядя на него мутным взглядом, ответил Тиира. — Из чьей ты ватажки? Из моей?

Вяйно покачал головой. Насколько он помнил, Тиира был гораздо моложе него, однако теперь выглядел совершенно дряхлым, выжившим из ума старцем. Он вообще не был похож на колдуна — обычный столетний дед, доживающий в запечном углу. Сила ушла до последней капли: беспомощные движения, шаркающие шаги, дрожащие, исхудавшие руки, взгляд потухший и равнодушный. Взгляд слепца…

Между тем в памяти Тииры что-то шевельнулось.

— Райден! — прошамкал он. — Давненько я о них не слышал! Ну, тогда садись к столу и угощайся, брат. Я старым клятвам верен, не то что некоторые. Мой дом всегда открыт для тех, кто бился с тунами во Вратах Похъёлы…

«Ничего себе, куда их заносило — Врата Похъёлы! — подумал Вяйно. — Могли ведь накликать беду на весь северный край. Может, и накликали…»

— Ты не скромничай! — великодушно угощал Тиира. — Поройся там на столе, нынче снеди полно: рыбка вяленая, пироги… И мальчишку своего дерзкого накорми. Я на него не в обиде — сам таким же был… Мы, слава господину нашему Тапио, еще не совсем обеднели. Только позавчера приплывала девка, правнучка моя из Заельников, привезла пиво и пирог с капустой. Людишки тут почтительные. Да и боятся тоже, хе-хе, по старой памяти…

«Что же с тобой случилось? — думал Вяйно, рассматривая старого райдена. — Как ты ухитрился растерять всю силу и превратиться в такое ничтожество?»

— Не самое уютное местечко ты выбрал для своего дома, — сказал он вслух, глянув на темный провал сеней. — Мертвецы как, не беспокоят?

— А ну их, — отмахнулся Тиира. — Как лунная ночь — так и лезут в ворота. Все створки обглодали. А что поделать?

— В другое место переехать? — предложил Калли.

— Нельзя! Я должен оставаться здесь.

— Почему? — спросил Вяйно, стараясь не слишком выдавать свой интерес.

— Я страж, — прошамкал старый райден. — Сторожу колдовской круг на горе Браге. Чтобы больше никто в него не вошел и не вышел.

Вяйнемейнен насторожился.

— Да ведь он запечатан, — сказал Калли.

— Э-э! Кто запечатал, тот и распечатать может. А если этот круг откроется, то всем карьяла… да нет, всему миру — придет конец!

Калли удивленно промолчал.

«Похоже, он и в самом деле так думает», — отметил Вяйно и спросил самое главное:

— Брат Тиира, куда ведет этот круг?

Старик долго молчал. Когда наконец заговорил, в его голосе отчетливо прозвучал страх:

— Не могу сказать. Пусть смилуется надо мной Тапио — не могу.

— Да что ж ты все время Лесного Хозяина поминаешь? — не выдержал Калли. — Ты ведь давно уже не охотник!

Все трое повернули головы в сторону деревянного идола. В тишине было слышно, как по столу шныряют тараканы. Через некоторое время Тиира громко шмыгнул носом.

— Как же мне ему не поклоняться, благодетелю, когда он мою душу из самой Маналы на сосновом стволе вызволил?

Вяйно и Калли взглянули на него с одинаковым недоумением.

— Душу? — недоверчиво повторил холоп. — На сосновом стволе?

— Вот именно. Господин мой Тапио один не побоялся мне помочь, когда меня, полумертвого, носили черные волны нездешних морей…

Калли поймал взгляд Вяйнемейнена, указал глазами на Тииру и постучал себя по голове.

— А боги Голубых полей, — желчно добавил Тиира, — и пальцем не шевельнули, чтобы мне помочь! Как за битвой моей великой наблюдать, так пожалуйста, а спуститься с небес — побоялись. Струсили! И больше я их с тех пор не видел.

«Не ты один», — подумал Вяйно и спросил:

— С кем же ты сражался, Тиира? Расскажи нам о своей великой битве!

Старик открыл рот, словно хотел что-то выговорить, но посмотрел на маленького идола и задрожал. Калли ловко всунул ему в руки новую кружку пива.

— Давай, дед, — о подвигах, — потребовал он. — А то впервые в жизни встречаю живого райдена, а он только мямлит да трясется. Может, ты и не райден вовсе?

Тиира бросил на него свирепый взгляд, выпил кружку залпом, утерся кудлатой бородой и заговорил:

— Случилось это лет двадцать тому назад. Я в то время на промыслы уже не ходил, а жил в Заельниках у родни. И вот прибегают ко мне людишки и вопят, что на горе Браге появилось чудовище и напало на озерные выселки, вот эту самую деревню. Делать нечего, пошел я разбираться. В моих охотничьих угодьях должен быть порядок, иначе сразу какой-нибудь сосед явится проведать — не утратил ли брат-охотник чутье да сноровку…

— Так все райдены и сгинули, испытывая друг друга, — кивнул Вяйно. Прозрачный намек Тииры вызвал у него только горькую улыбку.

— И что дальше было? — с любопытством спросил Калли.

— Люди болтали о чудовище невесть что: дескать, оно и трехглавое, и крылатое, и огнедышащее, вместо перьев у него острые клинки, а крик сводит с ума. Вылетело из грозовой тучи, свило себе гнездо на Браге, а потом слетело вниз, к озеру, и давай пировать.

— Что-то я такое слышал, — сказал Вяйно. — А как было на самом деле?

— Крикуны, как водится, всё переврали, — продолжал Тиира. — Не было никакого трехголового чудовища. Пришел я на озеро, смотрю — деревня уже догорает, живых не осталось, и никого там нет, кроме той хищной твари. Крови напилась, убийствами насытилась, крылья раскинула — отдыхает. Я ее, конечно, сразу узнал. Не из тучи она явилась, а прямиком из Похъёлы.

— Верно ли я тебя понял? — спросил Вяйно. — Это был тун?

— Он самый. Точнее, она. Тиира тяжело вздохнул:

— Мне повезло, что она устала и опьянела от человечины, иначе бы никогда мне с ней не справиться. После долгой борьбы мне удалось прогнать ее из деревни. Тварь сбежала на Браге. Она так опилась крови, что едва могла лететь, — будь я лет на пятьдесят помоложе, просто снял бы ее из самострела. Взошли мы на Браге, и там… Ох тяжко мне все это рассказывать, брат райден. После той битвы со мной случилось что-то недоброе. Словно я сам теперь вроде тех мертвецов, что мои ворота по ночам глодают. Вроде всё как раньше, а иногда кажется — пелена глаза застлала. Смотрю на одно — вижу другое. Вот ты пришел, а я тебя не признал…

— Ты говори, говори, — мягко сказал Вяйнемейнен.

— Ты бывал на Браге? Там наверху круглая поляна, а на ней — кольцо камней. Хороший рунный круг, я им сам нередко пользовался. Тварь вошла в него — и исчезла, скрылась из этого мира. Но в старые времена удрать от меня было непросто. Мы летели в полной темноте до самого утра, а когда рассвело, я увидел, что внизу — море. Тварь летела все медленнее, и я был уверен, что вот-вот ее нагоню. Но потом вдалеке показался остров — одинокий пик посреди моря, вершиной уходящий в облака…

Голос Тииры снова задрожал.

— Ох, желал бы я его забыть! Первое, что я увидел, — тучи чаек. Кружатся, кричат, как обезумевшие, бросаются на скалы, падают в волны — все камни в белых перьях и кровавых пятнах. Когда-то на острове росли сосны, но все они словно засохли в одночасье. Одни свалились на скалы, в прибой, и громоздились там, как непогребенные трупы, другие так и стояли, словно мертвецы в дозоре. Берег усыпан человеческими костями. Только одно там было живое, страдающее, могучее и страшное — сама скала. Она тянула меня к себе, как рыбак тащит рыбу сетью. Летучая тварь безрассудно устремилась прямо к ней. Я попробовал сопротивляться, но почувствовал, что скала вытягивает душу из моего тела. Меня охватила смертная тоска. Я чувствовал, что ослеп и оглох и больше себе не подчиняюсь. Тут силы покинули меня, и, не долетев до острова, я упал в море.

Когда я очнулся, вокруг была только вода, а никакого острова не было и в помине. К счастью, Лесной Хозяин, господин Тапио, решил мне помочь, уж не знаю почему. Сначала он послал мне сосновый ствол, за который я уцепился, а потом — сильнейшее течение, которое повлекло меня неведомо куда. Течение прибило сосновый ствол к незнакомому пустынному берегу, сумрачному и неприветливому. Думаю, то был берег Маналы. Но мне и того было довольно: чуть отдышавшись, я начертил на песке рунный круг и каким-то чудом смог вернуться обратно на гору Браге.

Тиира снова испустил глубокий вздох.

— Несколько дней спустя я вернулся на гору и захотел вновь отправиться на поиски туна, но не смог пройти через круг. Мои чары оказались бессильными. Я пытался снова и снова, пока не почувствовал, что схожу с ума. Тогда я покинул гору Браге и больше туда не приходил.

«Его чары тут ни при чем, — подумал Вяйно. — Некто просто запечатал круг, чтобы Тиира не мог попасть туда, куда не следует. А потом принялся за него самого…»

— Почему ты решил, что тебе помог именно Тапио?

— Он сам назвал свое имя, когда я вырезал его идол из соснового корня.

В избе воцарилась тишина. Калли с уважением глядел на косматого старикашку, который поначалу показался ему таким жалким. Вяйно сохранял спокойствие, но в душе он был поражен не меньше Калли. «Живая скала, уходящая в небо! Куда же это тебя занесло, бедняга? Точнее — куда тебя заманили туны?»

Вяйно перевел взгляд на деревянного божка. На Тапио идол не походил нисколько. Может ли быть, что именно в таком облике он явился Тиире? «Лесной Хозяин, владыка Тапиолы! — мысленно попробовал чародей воззвать к божку. — Бывало, ты приходил на мой зов, откликнись и теперь!» Ответа пришлось ждать долго. Наконец он пришел — слабый, далекий, и совсем не от Тапио. Вяйно мгновенно остановил мысли и ушел глубоко в воды безмолвия, к корням тишины, ускользая от ищущего взгляда той, которую боялись все, но поклонялись которой — только в Похъёле.

Ни Тиира, ни Калли не заметили, что Вяйнемейнен неожиданно закрыл глаза и окаменел лицом. Захмелевший старый райден, уткнувшись в кружку, пенял на неблагодарных людишек. А все внимание Калли было приковано к длинному черному перу, что лежало на столе среди объедков. Для любой из лесных птиц оно было слишком длинным, а его конец украшала острая стальная накладка. Воровато глянув на Вяйно, холоп быстро сбросил перо под стол.

— …ох, старость не радость! — жаловался Тиира. — Все меня забыли, никто не приходит навестить старика. Ничего уж не могу — ноги не ходят, глаза не видят. Живу как барсук в норе, грязью зарастаю. Крыльцо подмести давеча хотел — спина не гнется… Я внучке говорил, хоть бы ты у меня пожила, так боится глупая старуха, даже с лодки на берег не сходит… Печь топить боюсь, как бы не угореть… Впору пойти да и удавиться на собственных воротах!

Вяйно открыл глаза. За окном синело небо — близился рассвет.

«Будь ты трижды благословен, Тиира, что не позволил мне к нему прикоснуться!» — подумал чародей, стараясь не смотреть на черного божка — образ смертоносной Калмы.

Когда гости вышли во двор и с наслаждением вдохнули чистый лесной воздух, уже почти рассвело. Сгоревшую деревню затянуло жемчужным туманом. В избе храпел Тиира, уснувший прямо за столом среди объедков.

— Что дальше делать будем? — зевая, спросил Калли. — На гору и спать?

— Да уж, занятных историй мы сегодня наслушались, — рассеянно отозвался Вяйно. — Они, пожалуй, стоили того, чтобы просидеть полночи в вонючей избе, глотая кислое пойло и закусывая его заплесневелыми корками. Нет, мальчик, спать мы сегодня не будем, некогда. Придется нам навестить еще кое-кого.

— Кого еще? — устало протянул холоп. — Вы как хотите, господин Вяйнемейнен, а с меня хватит, я больше никуда не пойду.

— Ты не беспокойся, далеко идти не придется. Вообще никуда идти не надо.

— Как это? — насторожился Калли, оглядываясь.

— Хочешь узнать, что творится в доме, — спроси хозяина. А кто у нас хозяин леса?

— Господин Тапио, — озадаченно ответил Калли.

— А мы сейчас где?

Калли нахмурился, соображая. Вяйно усмехнулся, но его лицо быстро посуровело.

— Собирайся, парень. Пойдем в гости к Тапио.

— Это как же?

— Пешком.

— Никуда я не пойду!

— Пойдешь, — отрезал Вяйнемейнен. — Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя одного, когда по лесу шастает похъёльский кровопийца?

Чародей направился к берегу. Калли, сердито бормоча себе под нос, пошагал за ним. Он не стал спорить с колдуном — понимал, что бесполезно, — но гораздо охотнее перебрался бы через озеро вплавь, чем пошел на поиски Тапио. Лесной Хозяин никогда не славился добродушием, а в последнее время, когда в Тапиоле хийси стало больше, чем зверья, от него и вовсе не приходилось ждать ничего хорошего.

«Сейчас бы съесть горшок горячей каши, забраться в палатку, накрыться шкурой с головой и спать, пока не стошнит, — сонно думал Калли, плетясь за колдуном. — Мертвецы из озера небось в круг не полезут. А крылатому упырю я без надобности. Ему нужен Ильмо. Хорошо, что Ильмо удалось добраться до усадьбы Вяйно! Там его точно никто не достанет…»

Глава 12 РЯБИНОВАЯ НОЧЬ

На женскую половину в большой избе Антеро солнце заглядывало только на закате, и то совсем ненадолго. С одной стороны свет закрывала печь, с другой пестрая холстяная занавеска. Под вечер, когда солнце совсем ушло из дома за кромку леса, в женский угол прокралась Айникки. Убедившись, что ни матери, ни холопок в избе нет, она примостилась на коленях рядом с сундуком и принялась вертеть в его замке ключом. «Не сломать бы окаянный крючок, — думала она, замирая при каждом щелчке и скрипе. — Выдумают же заморские кузнецы людям мороку!» Сундук был словенской работы, расписной, дубовый, окованный железными полосками. Карьяла хранили добро в легких берестяных коробах, а о замках с ключами и не слыхали. По правде сказать, замки им были ни к чему — никаких сокровищ у них не водилось. Но этот сундук был особый. Марьятта, мать Айникки, хранила в нем свое приданое.

О содержимом этого сундука среди женщин и девиц рода Калева ходили легенды. Староста привез жену с войны, некрасивую и неплодовитую, но с приданым он не прогадал. Те, кому довелось присутствовать на свадьбе Антеро, говорили, что богаче невесты люди никогда не видывали. А для описания того, какие на ней были украшения, в языке карьяла даже не было слов. Но с тех пор сокровища были спрятаны под замок.

Самые ехидные заявляли, что в следующий раз Марьятта нарядится только на собственные похороны.

Наконец что-то щелкнуло, крышка подалась. В закутке сразу запахло пижмой. Приданое было разложено в безупречном порядке. На самом верху, завернутое в некрашеный лен, лежало круглое серебряное зеркало. В нем можно было за один раз увидеть все лицо целиком — небось даже у самого словенского князя не было такого великолепия. Айникки обтерла зеркало рукавом, прислонила его к поднятой крышке сундука, погляделась в него и довольно ухмыльнулась. «Зеркало, пожалуй, придется оставить, — подумала она. — С таким выйдешь за околицу — все хийси сбегутся, недалеко уйдешь!»

Под зеркалом, в другой тряпице, что-то сверкнуло, словно заблудившийся солнечный луч. Айникки, от волнения прикусив кончик языка, осторожно вытянула наружу длинные желтые бусы. Золото в землях северных карьяла встречалось очень редко; золотые серьги и гривны носили только варги. Крупные бусины — шарики, усаженные каплями зерни, — перемежались двусторонними топориками. Айникки надела ожерелье на шею, подивившись его тяжести.

«А вот это возьму, — решила она. — Не серебро, конечно, но блестит жарко, и работа тонкая. Мать все равно их не носит… а мне непременно надо будет что-нибудь подарить Кюллики за гостеприимство. И главное, — Айникки невольно прыснула в кулачок, — не заглядываться на Ахти! Ой, не завидую я его будущей жене — такую свекровь заполучить…»

Снова, уж в который раз, по ее коже пробежали мурашки. Неужели в самом деле последний вечер в отчем доме? Неужели сегодня ночью начнется далекий путь на юг? Айникки никак не могла этого осознать.

Она, никогда в жизни не покидавшая земель селения Калева, увидит теперь чужие края: леса, где охотится Ильмо, восточный берег озера Кемми, где ни один карьяла не бывал… а может, даже сердитое море Нево. Отец рассказывал, что на его южном берегу, сторожа границу словен, за тремя земляными валами высится грозное чудо — многобашенная крепость-линна Альдейохи. Сам, впрочем, там не бывал и линну не видел, так что, может, и врут. А на западе простирается бескрайнее Закатное море, вотчина варгов. Сколько дивного на свете! Страшно, конечно, — но до чего же хочется увидеть все своими глазами!

«Опомнись, дура, — одернула себя Айникки. — Какие тебе дальние края? До Лосиного острова всего пять дней пути. Странствовать в чужих землях — это для смелых молодцов вроде Ильмо, а не для тебя, слабосильной девки…»

Мыслями Айникки одолела весь путь до Лосиного острова уже много раз. В отличие от Ильмо, который до конца надеялся уломать Антеро, девушка своего отца знала хорошо и с весны начала готовиться к побегу. Давно был собран короб: карьяльские рубахи, юбки и душегрейки, зимняя саамская одежда, дорогая и красивая. Один тулупчик почти всё место занял, но Айникки было с ним не расстаться — там на острове небось такие ветра…

Айникки знала Ильмаринена почти с рождения. Росли по соседству, как два деревца, — а, став старше, переплелись ветвями, чтобы всегда быть вместе. С самого отрочества родители твердили Айникки, что Ильмо ей не пара, что он непохож на прочих парней. Но именно за это она его и полюбила.

Парни рода Калева — коренастые, широкоскулые, беловолосые. А Ильмо — стройный и ловкий, с его тонким лицом и медными волосами, сам словно лесной дух. Он — как ясноглазый Лемпи,[17] что играет на дудочке в весеннем березняке, сводя с ума всех девушек, которые его услышат. Смотришь на обычного рыбака — и словно видишь всю свою дальнейшую бабью судьбу: у печи, возле люльки, в поле, на завалинке, в углу за печью, на жальнике… Тоска! Не таков ее Ильмо. С ним не угадаешь и что случится завтра! Приходит, принося с собой радость и диковинные подарки из дальних краев, уходит, оставляя позади ядовитые перешептывания старух. «Ты — ниточка, что связывает меня с родом. Никому я здесь не нужен, кроме тебя», — часто говорил Ильмо. Айникки знала, что это вовсе не так, и надеялась, что со временем он это поймет…

Вдруг солнце спряталось за тучу, и в женском углу сразу стало темно. За занавеской заскрипели половицы.

— Кто там? Ты, доченька? Айникки быстро побросала бусы в сундук, опустила крышку. Зеркало забыла! В последний миг успела положить его на лежанку, сесть сверху и сделать хмурое лицо.

— Ну что ты тут сидишь как запечная мышь? — спросила Марьятта, заглядывая в угол. — Слезы льешь?

— А чему мне радоваться? — мрачно спросила Айникки. — Что вы с отцом мне жениха со двора согнали?

Бледная, остроносая Марьятта вздохнула и села на сундук.

— Забудь ты его. Батюшка о тебе заботится, ты одна у него. Другой отец выдал бы в чужие края, с глаз долой, а он всё перебирает, самого лучшего жениха тебе ищет…

— А Ильмо-то чем ему не угодил? — горько воскликнула Айникки, забыв, что сейчас не время затевать споры. — Чем он плох?

— Прежде всего тем, что он твой родич, — серьезно ответила Марьятта. — Мужа надо брать только со стороны. За родственные браки боги жестоко карают. Благо Калева — вот о чем ты должна думать в первую очередь. Об этом и отец думал, когда отказал Ильмари. А вовсе не потому, что он чем-то плох…

— Не верю! — вспылила Айникки. — Что ж ты раньше молчала, когда отец Ильмо хаял, обзывал лесным бродягой и колдуном недоделанным? Что за меня не заступилась, когда мы с отцом ругались?

Марьятта поджала губы.

— В семье моего отца мужчинам не перечили, и я не приучена. Твой покойный дед не стал бы вообще с дочкой разговаривать — повел бровью, отдал приказ холопам…

— Что-то я таких семей не видела! — фыркнула Айникки.

— И не увидишь, — Марьятта вздохнула. — Нет больше той семьи. Я последняя осталась…

«Вот чего от меня отец хочет, — подумала Айникки, неприязненно глядя на мать. — Чтобы я превратилась в такую же безгласную, покорную клушу. Не бывать этому!»

— В семье моего отца, — продолжала Марьятта, — девкам воли не давали. Когда батюшка просватал меня за Антеро, я день и ночь ревела, сначала утопиться хотела, потом решила в лес сбежать. Уже и короб собрала… Но батюшка мой был мудр — приказал отобрать у меня все вещи и запереть в горнице в одной рубахе до самой свадьбы. Твое счастье, что отец у тебя добр и мягок…

«Мой короб!» — с ужасом подумала Айникки. Едва не сорвалась с места проверить — на месте ли, но вовремя вспомнила про зеркало.

— Айникки! — донеслось вдруг с улицы.

Марьятта подошла к окну, выглянула наружу. В воротах, хихикая, толпились девушки в праздничных уборах. Лоб, грудь, пояс — все в жемчуге, олове и серебре. Лица смешливые, румяные.

— Тетушка Марьятта! Позовите дочку, очень нужно!

— Это подружки, — быстро сказала Айникки. — Мы уговаривались идти гадать у воды. Сегодня ведь Рябиновая ночь.

Марьятта взглянула на упрямую дочь с подозрением. Однако короб с приданым стоял, надежно спрятанный, в подполе, а Ильмо — за ним проследили — еще утром убрался из Калева в свою проклятую Тапиолу.

— Ну иди, развейся, — неохотно разрешила Марьятта. — Эй, что это ты там понесла? Ну-ка покажи! Кто тебе разрешил его брать, бесстыжая!

— Так это же для гадания, — нахально объяснила Айникки. — Как же без него увидеть суженого в отражении луны?

Как ни удивительно, именно спрятанное за спиной зеркало развеяло сомнения Марьятты. Она пропустила дочку к двери.

— Только смотри, не потеряй! Другое такое на торгу не купишь!

«Придется все-таки подарить его Кюллики, — подумала Айникки, выбегая за порог. — А приданое… ну что ж, значит, выйду за Ильмо без ничего, словно холопка. Думаю, он будет не в обиде!»

Месяц поднялся над кромкой леса, и в тот же миг вспыхнуло, как белая звезда, серебряное зеркало Марьятты. И тут же погасло — Айникки показала его подружкам и завернула в передник. Девицы только восхищенно вздохнули — и побежали темными переулками к реке. Выйдя на берег, Айникки последний раз оглянулась назад. Деревню Калева уже поглотила ночная тьма, только у знахарки Локки горел огонек. Неужели бабка тоже ворожит на суженого?

— Ну вот что, хватит детских забав. Гадать в этом году будем по-настоящему, — заявила Айникки. — Возьмем лодку и переплывем на тот берег. Там за полем перекресток — лучше не надо!

Подружкам ее слова пришлись не очень-то по нраву.

— Страшно же! — возразила Мурикки, красотка с льняными косами. — А шишиги? Ну как полезут из реки да под воду утащат!

— И стражи-предки за рекой не уберегут, — добавила худышка Кетти, на чьей груди красовалась оловянная брошь с добрую миску величиной. — Слышала про хийси, что давеча над лесом летал? Говорят, Локка его видела своими глазами!

Айникки сердито фыркнула. Что ей какой-то хийси, когда на той стороне реки ее будет ждать Ильмо! Впрочем, девицам об этом знать необязательно.

— В Рябиновую ночь ни один хийси девку не обидит. Ладно, боитесь — оставайтесь в деревне, — насмешливо сказала она. — Я одна поплыву, и зеркало возьму, а вам не дам! И суженого — в отличие от вас — наверняка увижу!

Неожиданно ее поддержала рыжая Кайса. К той целое лето никто не присватывался, и она ужасно боялась остаться в девках.

— У меня с собой ржаные лепешки — поплывем через реку, бросим озерной деве Мелатар, — затарахтела она, — пусть она от нас шишиг отгоняет, — а Кетти пускай возьмет старую отцовскую лодку…

— Одни, за реку, да еще в такую ночь! — покачивая головой, произнесла Кетти. — Не кончится это добром, вот увидите!

— Тебе-то хорошо, у тебя жених есть! А у меня, одинокой, неприкаянной…

— Кайса хочет за витязя пойти, — хихикая, доверительно сообщила Мурикки. — Она видела одного, заезжал к нам по весне. Чтобы богатый был, со своей усадьбой, данниками и рабами, на коне, с мечом, в крашеном плаще, расшитом жемчугом, с плеткой из рыбьего зуба…

— Так это Ахти, хозяин Лосиного острова, — рассмеялась Айникки. — Они с моим Ильмо приятели.

— И жена у него, по слухам, уже есть, — добавила Кетти.

— И не одна, — ехидно добавила Мурикки.

Река, бурная и порожистая в верхнем течении, на переправе была тихой и неторопливой; отражение месяца плавало на гладкой поверхности воды, как желток в масле. Девицы забрались в лодку, отпихнули ее от берега, вставили весла в кожаные петли. Выведя лодку на середину реки, Кетти бросила весла, встала и тоненьким голосом запела руну Мелатар. Большая часть мужчин из рода Калева занималась рыбными промыслами, так что заклинаний воды в деревне знали несметное количество. Вслед за Кетти подхватили и остальные:

— Изобильные воды, Чертог Мелатар! Девы Велламо С зелеными косами В пенных потоках, Под волнами, Словно ласточки в облаках. Щедрая хозяйка! Гостеприимный чертог! Изобильные воды!

Закончилось пение, в воду посыпались ржаные бублики. Кетти села и снова взялась за весла. Но не успела она опустить лопасти в воду, как неподалеку раздался всплеск, что-то холодно блеснуло и пропало.

— Шишига! — вскрикнула Мурикки, ткнув под ребра ближайшую девицу.

Та пискнула неожиданно детским голоском.

— Так! — взметнулась красавица. — А эта тут откуда взялась?!

Рядом с Мурикки тихонько сидела девочка лет десяти. Большеглазая, нарядная, на голове жемчужная повязка.

— Ты кто? Что здесь делаешь?

— Плыву с вами гадать на суженого, — с достоинством ответила малышка.

Девицы покатились со смеху.

— Ну и откуда она здесь взялась?

— Я думала, что она с тобой!

— А я — что с тобой!

— Айникки! — обвиняюще заявила Кайса, — это ведь младшая сестренка твоего Ильмо увязалась?

Айникки пожала плечами. Она не узнала девочку, и, честно говоря, никакого дела до нее ей не было. На тот берег поскорее бы попасть…

— Придется взять ее с собой, — вздохнула Мурикки. — Не везти же обратно. Но смотри, малявка, начнешь ныть — просидишь в лодке одна до самого утра!

Лодка причалила к берегу. Травянистый склон полого поднимался вверх, к полям. Влажная от ночной росы трава, колосья ржи, гладкие камешки у дороги тускло поблескивали в лунном свете. Дальше за полями, между звездным небом и землей, чернела непроглядная полоса мрака — Тапиола.

Только Ильмо нигде не было.

Айникки нахмурилась. Может, она слишком рано пришла? Но нет — луна уже давно поднялась над лесом. Где же болтается этот бродяга? Да она бы на его месте сразу после заката прибежала к реке! Может, притаился, не хочет показываться при девицах?

— Что ты там топчешься? — окликнула ее Кайса. — Зеркало потеряла? Пошли скорее, не то комары заедят!

— Ремешок оборвался… Идите, я догоню! — крикнула Айникки подружкам и, дождавшись, когда они отойдут подальше, тихо позвала:

— Ильмо!

Никто ей не ответил. Недовольство девушки постепенно сменила тревога. Почему он не пришел? Может, Вяйно его задержал, или с ожогом всё обстоит хуже, чем казалось? Может, просто место перепутал? Ладно, делать нечего — остается только ждать. Айникки сжала кулаки и бросилась догонять подружек.

Девушки примолкли, гуськом поднимаясь по тропе. Страшновато стало не только Мурикки.

— А давайте вернемся к реке и переплывем обратно в деревню! — предложила девочка с жемчужной повязкой, но на нее тут же зашикали.

— Мы далеко-то не пойдем, — в утешение сказала Мурикки. — Вот поле, а сразу за ним дорога на Заельники. Ну что, сестрицы, — по обычаю, надо бы нам расплести косы и раздеться донага.

В темноте раздались смешки.

— Еще чего! — возмутилась Кетти. — Мы что, шишиги, голыми бегать при луне? А если кто мимо пойдет? Нет уж, сама раздевайся, а мы не будем! Кайса, ты что творишь?!

Кайса, хихикая, расплетала рыжую косу.

— Могу и раздеться, если обычай велит, — с вызовом сказала она. — Я ничего не бо…

С черного неба вдруг долетел слабый, далекий крик. Прокатился эхом над лесом и постепенно угас. Девицы застыли на месте, испуганно переглядываясь.

— Это что — птица? — дрожащим голосом спросила Кайса.

— Наверно…

— А мне почудилось, что голос человечий, — выпалила Мурикки, прикрывая рот, словно сама испугалась своих слов.

Подружки зашептали заговоры от нечисти, потянулись к оберегам.

— Это далеко, — неуверенно сказала Кайса. — Где-то на западе, за Кемми. Озерные хийси шалят…

— Давайте вернемся, пока не поздно! — настойчиво повторила белоголовая девочка.

— Боишься, так иди в лодку и сиди там, — огрызнулась Кайса со страху.

Девочка вздохнула совсем по-взрослому:

— Нет уж, останусь с вами, глупыми.

Шло время, но ничего страшного больше не происходило. Вокруг царила мертвая тишина, только ветер шелестел во ржи. На другом берегу, который казался далеким-далеким, залаяла собака.

— В самом деле, далеко, — сказала Мурикки, приходя в себя. — Пусть его кричит, нам не помешает.

Девицы понемногу осмелели, пошли дальше, на ходу расплетая косы. Снова зазучал смех.

— Ну вылитая шишига, — заявила Кайса, глядя на Кетти. — Тощая, бледная, костлявая, и белые космы до колен, словно только что из омута.

— А тебя, толстуху рыжую, и в шишиги не возьмут, — не осталась в долгу Кетти. — Разве что в кикиморы. Будешь лягушке сестра, пиявке невестка.

— А я знаю, кто мне явится в зеркале, — пропела Мурикки. — А вам не скажу, хоть режьте!

— Зачем сразу резать? Айникки, ты сильная — подержи ее за локти, а я буду ее щекотать.

— Да пусти ты ее, Кайса, а то раскричится на весь лес…

Неожиданно рожь расступилась и открылась проплешина перекрестка. Колючие колосья покачивались, чуть поблескивая в лунном свете и наполняя ночь едва слышным пугающим шепотом.

Распустив длинные волосы, девушки расстегнули пояса, положили их у обочины. Кайса бесстрашно сняла с шеи оберег. Айникки взяла в руки серебряное зеркало. Небо мерцало тысячами звезд, но этот свет земли не достигал — внизу царили мрак и тишина.

— Ну, кто первый?

— Иди, Айникки, — сказала Кетти. — Зеркало твое — тебе и начинать.

Айникки пожала плечами и, держа зеркало перед собой, вышла на перекресток.

Притаившиеся на обочине девушки сразу растворились во тьме. Айникки на мгновение показалось, что она совсем одна. Луна сияла так ярко, что Айникки видела на перекрестке свою тень. Она подняла перед собой зеркало и, глядя в него через плечо на луну, запела девичью гадательную песню:

— Если б милый появился, ненаглядный показался — расклубилась бы туманом, дымом выбралась из дома, искорками доскакала, пламенем дополыхала…

Вдруг Айники подумалось, что вот она стоит с зеркалом в руках, освещенная волчьим солнышком, а вокруг, во ржи — хийси, шишиги, ворсы и васы и прочая лесная и полевая нечисть, рассевшись, как на торгу, ждут — что же девица учудит?

— Близко-близко подошла бы, чтобы губ коснулись губы, подала бы другу руку, хоть гадюку принеси он, и в уста бы целовала, хоть вдохнуть пришлось бы гибель, и повисла бы на шее, хоть над ямою могильной, с ним делила бы я ложе, хоть бы залитое кровью…

Айникки смотрела и видела, как в омуте, свое отражение — лицо бледное, даже зеленоватое, как у утопленницы, а глаза блестят, и на губах играет улыбка, и над белесыми волосами поднимается серебристое сияние. Айникки чуть повернулась, и сразу сияние над ее головой пропало, лицо ушло в тень, а всю поверхность зеркала заняла луна.

— Но уста у мила друга волчьей кровью не намокли, в кулаке змею не держит, смерть на шею не воссела; губы милого — что соты, переполненные медом…

Рядом в темноте шепчутся подружки, но Айникки их не слушает — она смотрит на луну. А луна смотрит на нее. Девушке кажется, что луна все ближе и ближе — толи Айникки взлетает в небо, то ли луна спускается в рожь. Ночное светило кажется приветливым лицом, которое совсем не вызывает у девушки страха. Айникки охватывает озорное веселье. «Спускайся к нам, — зовет она луну. — Побегаем по полям, попляшем во ржи!» Луна вдруг оказалась совсем близко — можно рукой дотянуться — и шепнула:

«Бегите отсюда!»

В тот же миг луну закрыло облако, и приветливый взгляд пропал. А вместо него возник другой — темный, недобрый. Айникки вздрогнула. Ей показалось, что над головой у нее поднимается огромная тень. Впилась взглядом в зеркало — и ясно увидела там морду медведя.

Айникки едва удержалась, чтобы не отшвырнуть зеркало прочь. Резко оглянулась — конечно, позади никого не было.

— Что там? — подскочили к ней подружки. — Кто? Увидела суженого?

Айникки дрожала, не в силах вымолвить ни слова. Кетти вдруг схватила ее за руки.

— Тихо! — прошипела она. — Слышите — шаги! Девушки застыли, прислушиваясь. Действительно — из темноты доносился шаркающий звук. Кто-то брел в их сторону по дороге вдоль реки.

— Шишига! — попыталась пошутить Кайса, но на этот раз никто даже не улыбнулся.

— Давайте спрячемся в рожь, — прошептала Мурикки. — Пусть пройдет мимо.

Шарканье приближалось. Девушки быстро похватали пояса и затаились у края дороги, скрючившись в колосьях.

Светлый перекресток застлала тень. Шаги прозвучали совсем близко и умолкли — прохожий остановился. Он тяжело дышал, как будто нес тяжкий груз, но в свете луны было видно, что руки у него пусты. Вот он перевел дыхание, шагнул — и вдруг ничком рухнул на тропу, да так и остался лежать.

Девушки немного выждали, выбрались потихоньку на дорогу и сгрудились вокруг упавшего.

Это был молодой мужчина, высокий и худой, в саамской кожаной одежде. Выглядел он совершенно изможденным. Глаза его запали, скулы заострились, губы пересохли. Хотя подобных ему людей девушки из Калева никогда в жизни не встречали, в целом в его облике они не нашли ничего пугающего.

— Бедный! — растроганно воскликнула Мурикки, осторожно приподнимая удивительно легкую кисть руки незнакомца. — Видно, издалека идет — все силы растерял!

— Страшный-то какой, — добавила Кайса. — Нос торчком, волосы черны, как конская грива… Саами, что ли?

— Я видела на торгу саами — он был малорослый и плосколицый, — усомнилась Айникки.

— А я слышала, что они смуглые и черноволосые. И одежда у него, смотрите — точно с севера…

Мурикки наклонилась и подхватила путника, приподнимая с земли.

— Помогите-ка, не дело ему здесь на земле валяться… Айникки поддержала его с другой стороны, подумав про себя, что смогла бы унести его и одна — незнакомец был странно легок, как ребенок. Что-то тренькнуло, с его плеча соскользнула кожаная торба. Кайса проворно развязала горловину и сунула внутрь руку.

— Там кантеле! — радостно сказала она. — Странствующий певец!

«Уж скорее колдун, — подумала Айникки, не понаслышке знавшая кое-что о рунном пении. — Кто бы еще отважился ночью в одиночку странствовать через Тапиолу?»

Колдун не колдун, но сейчас незнакомец был ни на что не способен. Он бессильно свисал с девичьих плеч, с трудом перебирая ногами, и едва ли понимал, что с ним и куда его ведут.

— Его надо скорее в тепло! — беспокоилась Мурикки. — Укрыть, напоить горячим…

— Накормить, — уточнила Айникки. — Вон у него руки — как прутья…

Неожиданно путник пошевелился.

— Отвяжитесь, — прохрипел он.

Девушки остановились, от неожиданности отпустили его. Путник сел на землю, сгорбившись и опираясь на руки. Хотя руки его дрожали и подламывались, взгляд понемногу прояснялся.

— Как же — «отвязаться»? — возмутилась Мурикки. — Бросить хворого на дороге, что ли? Погодите немного, мы отведем вас в деревню, к знахарке…

— Знахарка? — скривился путник. — Еще не хватало. Я не болен. Если бы не проклятый карьяла…

Он вдруг что-то яростно забормотал на своем языке, а лицо у него стало такое хищное, что девицы невольно отшатнулись. Но путник овладел собой, успокоился и сказал устало:

— Оставьте меня в покое! Я не болен и не ранен, просто обессилел. У меня было в ваших краях дело, которое оказалось труднее, чем я думал. Но теперь оно завершено, и я должен спешить домой.

— Спешить? — с сомнением повторила Айникки. — Разве что ползком на жальник. Вам бы меда горячего, да каши…

— Не хотите к знахарке — не надо, — подхватила Мурикки. — Но уж поесть-то вам надо непременно. Пойдемте с нами, мы вас накормим!

Путник внимательно посмотрел на Мурикки, окинул взглядом остальных и вдруг слабо ухмыльнулся.

— Да, пожалуй. Подкрепиться перед возвращением не помешает. Только сначала отведите меня в тепло…

Глава 13 ПОХЪЁЛЬСКИЕ ПЕСНИ

На берегу Яннего, ниже огородов, у самой кромки воды, стояли лодочные сараи и бани. Некоторые баньки были неказистыми и тесными, другие — побогаче и попросторнее, с предбанником, почти как небольшие избы. Переправившись обратно, подружки заспорили, какую из бань недавно топили. Незнакомец перебил их, указав на самую дальнюю, и угадал — точно издали чуял тепло.

Девушки последовали за ним, на ходу застегивая пояса и приводя в порядок волосы. Теперь чужака поддерживали Мурикки и Кайса. К Айникки, шедшей позади всех, потихоньку подошла беловолосая девочка и взяла ее за руку. У Айникки вдруг словно в голове прояснилось. «Да что же мы делаем? — изумилась она. — Подобрали на дороге не пойми кого, притащили в Калева, никому не сказав… А теперь куда идем? Зачем?»

— Кетти! — тихо окликнула она подругу. — Что-то мне не по себе. Может, не надо было вести его сюда?

— Не бросать же его на дороге! — рассудительно ответила Кетти. — К тому же он один и болен, а нас четверо. Что он нам сделает?

— А если он колдун?

— С чего ты взяла?

«И в самом деле», — устыдилась Айникки. Не все же чужаки непременно чародеи. Может, права Кайса — просто странствующий певец из саамских земель заблудился в Тапиоле…

Вскоре пришли к баньке — тяжелой, приземистой избушке. Внутри было темно и тепло, вкусно пахло травами, березовым листом, нагретым распаренным деревом. Кетти ощупью нашла в предбаннике пучок лучин, запалила одну, вставила в щель между бревнами. Огонек осветил черные бревна, разгорелся — по стенам поползли тени, прячась в углах.

Сырое душистое тепло чудесным образом оживило незнакомца. Через порог он шагнул еще шатаясь, а на лавку опустился уже сам, отстранив помощниц. Поднял голову, откинул спутанные волосы с лица, окинул заробевших девушек цепким взглядом.

— Ах, хорошо! — произнес он уже не замирающим шепотом, а звучным голосом певца. — Что может быть лучше теплого гнезда! Как же мне отблагодарить вас, карьялские девы?

— А спойте нам что-нибудь! — тут же влезла Кайса, подсовывая ему торбу с кантеле. — Глаза путника видят зорче, чем глаза прочих людей. Путник лесом очищен, звери и птицы его вразумили…

— Как тебе не стыдно! — зашипела Мурикки. — Не накормив, не расспросив…

Гость прервал ее, ласково положив руку на плечо.

— Так и сделаем, — улыбаясь, сказал он. — Певец я или не певец? Сначала — песни. А потом пир.

Девицы, покоряясь его голосу, расселись на лавке. Айникки села поближе к двери, беловолосая девочка примостилась рядом, не выпуская ее руки. Айникки почувствовала, что рука девочки дрожит.

Надо сказать, янтарный свет лучины не сделал облик путника менее пугающим. Даже в лунном свете, измученный и беспомощный, он казался человечнее. А теперь его странная усмешка наводила на самые нехорошие подозрения, пронзительный взгляд подчинял волю, и вскоре девушки уже не смели шевельнуться, съежившись на своей лавке. Только Кетти вздрогнула и прошептала на ухо Айникки:

— У него в левом глазу два зрачка!

— Да где? — тихо отозвалась Айникки, всматриваясь в узкое лицо певца. — Тебе, наверно, померещилось…

Путник перехватил ее взгляд, и улыбка тут же пропала с его лица. А глаза на мгновение блеснули угрожающе — и снова спрятались за темными ресницами.

«Не сбежать ли, пока не поздно?» — с тревогой подумала Айникки.

Тем временем путник распустил завязки своей торбы и достал кантеле. Девицы дружно ахнули от изумления. Кантеле было изготовлено в виде скрюченной мертвой руки, оправленной в серебро и украшенной мелкими прозрачными камнями. На кости были натянуты струны.

При виде страшной руки у Айникки пропали последние сомнения. Чужестранец, несомненно, колдун. «А мы даже не спросили его, кто он и откуда! Разбудить отца, позвать Локку!»

Но даже не шевельнулась — ноги стали как соломенные.

Путник пробежался пальцами по струнам, издав нежный холодный перезвон — как будто осыпался иней.

— Что бы вы хотели услышать, красавицы?

— Песни ваших родных краев, конечно, — проговорила Мурикки, глядя на него как зачарованная.

Это просьба почему-то рассмешила певца.

— Впервые встречаю человека, который сам меня об этом попросил. Впрочем, нет — был еще один саами, Йокахайнен, бредивший властью над смертными, которую даруют песни моей родины. Похъёльские руны едва ли развлекут тех, кто их слушает… А вот того, кто их поет…

В полумраке снова поплыли ледяные перезвоны. Айникки казалось, что эти звуки вонзаются в ее уши, как иглы, оплетают тело железными нитками. Судьба послала им не сказителя-саами, и даже не бродячего колдуна. Гость был хуже, чем хийси. Похъёлец!

Карьяла знали, что невидимая Борозда Укко проходит чуть севернее земель их соседей саами. Похъёла оставалась для них такой же недостижимой страной, как вечно сумрачная Манала или Хорн, саамская ледяная преисподняя. Все с детства слышали, что Похъёла — источник зла, но ни один карьяла живого похъёльца не встречал. Ходили слухи, что они все — искусные чародеи и вдобавок оборотни. Девушки замерли в страхе и растерянности, не зная, чего ожидать от гостя. А он как ни в чем не бывало продолжал говорить, тихо подыгрывая себе на костяном кантеле:

— Звукам похъёльских рун противиться невозможно. Сначала учат пением подчинять животных, потом — рабов. Самые искусные рунопевцы игрой на кантеле приказывают духам и богам. Я владею этим искусством в совершенстве…

Почему-то слова похъёльца прозвучали ничуть не хвастливо. Во всяком случае, Айникки ему сразу поверила. Разумеется, их гость — великий колдун! Это не бедняга Ильмо, который и с болотным хийси не может справиться не покалечившись. Вот они как выглядят — сила и власть! Айникки словно увидела себя со стороны. Она, всю жизнь мнившая себя не последней в роду — красавица, дочь старейшины, — в сущности, обычная девчонка из лесного захолустья. Но разве она не достойна большего? И вдруг ей явилось видение: скальные чертоги, уходящие ввысь, к облакам, стены из черного блестящего камня — и она сама, в тяжелых, усеянных самоцветами одеждах — княгиня… или богиня?

Остальные девушки тоже слушали похъёльца, затаив дыхание. Его глубокий голос и ноющие звуки кантеле понемногу заворожили их.

— О! — восхищенно вздохнула Мурикки. — Покажи нам это волшебное искусство!

— А позови… шишигу! — неожиданно для себя выпалила Кайса.

— Ты что несешь?! — испугалась Мурикки, на мгновение придя в себя. — Хочешь жизни лишиться? Она же нас с собой заберет и утопит или затанцует насмерть…

— Шишиги страшенные, — добавила Кетти. — Как увидишь, так от ужаса и помрешь!

Похъёлец только усмехнулся.

— Шишигу, говорите? Что ж, почему бы и нет. Ну, слушайте…

Разрозненные созвучия начали понемногу сплетаться в мелодию, и похъёлец тихо-тихо запел.

Это была очень простая, светлая, задумчивая песня. Простая, да не совсем обычная: ее можно было и слышать, и видеть. Вскоре подруги поняли, что они всё напутали. Те, кого невежественные карьяла зовут шишигами, на самом деле — водяные девы, служанки прекрасной озерной госпожи Мелатар. И девы эти достойны не страха, а зависти. Вот они — обычные, живые девицы — гадают на перекрестке, суженого в зеркале высматривают, и еще неизвестно, достанется ли он им или нет. А водяные девы просто забирают себе тех, кого хотят, не спрашивая. Мужчина, которого поймала водяная дева, никогда от нее не уйдет…

— Ну да, куда же утопленнику деваться, — буркнула Айникки.

Подруги обернулись и с возмущением на нее зашикали.

— Он не ушел бы и по доброй воле, — сказал похъёлец. — Россказни о безобразии шишиг лживы, а на самом деле Мелатар наделяет своих служанок неземной красотой. Косы у них струятся, как вода в лунную ночь, кожа светится, как жемчуг. И нелюдской силой их наделяет озерная госпожа. А главное — их красота и молодость вечны…

Девицы смотрели перед собой затуманенным взором и, словно наяву, видели водяную деву. Вот она плывет вдоль берега серебристой струйкой, как уклейка, среди замшелых камней; волосы — отравленные нити — тянутся за ней, а в них трепещут пойманные рыбки. Но не рыбу она ищет, а человека. Она плывет почти бесшумно, изредка высовывая из воды голову, и высматривает одинокого рыбака…

— Ну что, красавицы, — вкрадчиво спросил Похъёлец, — позвать сюда водяную деву?

— Ах, зови! — эхом отозвались Мурикки, Кайса и Кетти.

— Открой дверь, — приказал певец Айникки. Айникки подчинилась, хотя вовсе не собиралась этого делать. В голове у нее царил сумбур, видения скальных чертогов и ледяных залов мешались с невозможно прекрасными образами водяных дев. «Неужели и я так выгляжу? — с изумлением подумала она, глядя на застывшие лица и горящие глаза подруг. — Что там пел чародей? Какая шишига, зачем?»

Дверь баньки выходила на реку, до воды было рукой подать. Прямо к порогу тянулась по воде лунная дорожка.

— Тс-с, ждите! — приглушенным голосом произнес похъёлец.

Сначала ничего не было видно. Потом что-то плеснуло, и по воде пошла рябь. Девицы ахнули.

— Шишига услышала мой зов, — довольно сказал певец. — Как раз под вашей лодкой сидела — не иначе как вас дожидалась. Скоро она будет здесь.

Недалеко от берега по воде побежали круги.

— Не надо! — взвизгнула вдруг Кайса. — Прогони ее обратно!

— Поздно, — похъёлец взглянул на Кайсу в упор, — и, кстати, — я забыл упомянуть об одном пустяке. Водяная дева без жертвы не уйдет.

В берег плеснула крошечная волна. Потом еще одна, побольше.

— Ну, что затихли? — насмешливо сказал похъёлец. — Кинете жребий или мне выбрать — кто из вас отправится к Калме?

Девицы молчали, не в силах вымолвить ни слова. Певец улыбался во весь рот, и улыбка у него была не из приятных. Только теперь девицы заметили, что зубы у него тонкие и острые, как у щуки, а за плечами сгустилась странная чернота.

— Похоже, выбирать придется мне… Похъёлец наслаждался. Он придирчиво оглядел Мурикки, так что та покраснела, несмотря на испуг.

— Нет, такую красавицу мне жалко отдавать Калме. Она сгодится и мне самому. А может, ты хочешь стать водяной девой? — неожиданно спросил он Айникки. Та промолчала, растерянно глядя ему под ноги.

— Нет, эта девица хочет властвовать. Ну что ж, скоро будешь ты супругой Лесного Хозяина, хозяйкой земляных чертогов. А ты что скажешь? — спросил он, обращаясь к Кетти. — Поплывет один молодец с рыбных промыслов, а ты выглянешь из-под борта, обнимешь его — и он будет навеки твой.

Побелевшая Кетти молча трясла головой.

— Ну и правильно, — невозмутимо кивнул похъёлец. — Молодец этот с промысла осенью не возвратится, так что и сохнуть по нему незачем. Кто там у нас остался?

Кайса громко всхлипнула в тишине.

— Я не хочу быть шишигой! Они страшилища!

— Кто страшилище? Шишига? Да ты себя не видела, девица. Ступай-ка ты, пожалуй, в реку. Поселишься под пристанью — и все будут тебя бояться.

Кайса заревела в голос.

— Вон, выгляни, посмотри, какая красавица! На реке раздался всплеск, и над водой медленно поднялась голова, потом плечи… Спутанные волосы стлались по воде плавучей травой, свешивались шишиге на лицо. Кожа у нее была бледной и пятнистой. Шишига вышла на мелководье, осторожно переступая разбухшими в воде ногами, и остановилась, покачиваясь и глотая воздух. В воздухе распространился запах протухшей рыбы.

— Отпусти меня, господин, — глухо проговорила она. — Душно…

— Иди к нам, повеселись, — приветливо позвал ее путник.

— Путь уйдет! — завизжала Кайса, вскакивая с места. — Сгинь, нечисть!

Похъёлец тоже встал на ноги.

— Ступай в реку, дура, — жестко велел он Кайсе. — Надоела!

Теперь, когда чародей стоял, все ясно увидели у него за спиной тень черных крыльев. Но никто из девушек не пошевелился и не смог сказать ни слова. Похъёльские песенные чары для смертных нерушимы.

Кайса, заливаясь слезами, шагнула к двери.

— Смотри, тун! — раздался вдруг звонкий голосок. — Будешь пить человеческую кровь — обезумеешь!

Похъёлец резко повернулся к лавке, и его взгляд обратился на девочку в жемчужной повязке, что тихой мышкой сидела в углу у двери. Несколько мгновений он изумленно смотрел на нее, как будто впервые увидел. Потом вдруг оскалился, как волк, и злобно спросил:

— Ты кто такая?

— Отпустил бы девиц, — спокойно сказала девочка. — Сам знаешь, привыкать к крови опасно. Еще раз, другой — и станешь зверем навсегда!

Тун несколько мгновений вглядывался в лицо девочки. Вдруг он отшатнулся и быстро забормотал что-то на своем языке. Огонек лучины забился и пригас, словно с улиц подуло холодным ветром. Айникки почувствовала, что, словно отзываясь на слова чародея, из углов расползается темнота, накатывает холод и смертный ужас…

— И откуда столько наглости набрался! — Ясный голосок девочки легко сбил ворожбу туна и прогнал страшное наваждение. — Или не учили тебя — не призывать своих богов на чужой земле?

— Для Калмы нет чужой земли, — хрипло ответил тун. — Она приходит и забирает свое! Нет сильнее богов Похъёлы, и ты сама это знаешь, карьяльская богиня! Я хочу крови этих девиц, и я ее выпью — не смей вмешиваться!

— Я не вмешиваюсь, пока меня не попросят, — спокойно ответила девочка. — Сильный не делает ничего, кроме того, что должно. Я не собираюсь воевать с Калмой. Но вот эта девушка отсюда уйдет со мной. Пошли, Айникки, — ласково позвала она, взяв ее бессильную руку.

Прикосновение словно пробудило девушку от кошмарного сна. Она вскочила на ноги, метнулась к двери и с криком шатнулась обратно, увидев шишигу.

Похъёлец издевательски расхохотался.

— Сильный делает всё, что захочет! Вы, южане, просто не знаете, что такое настоящая сила! Но скоро Борозда разрушится окончательно, и тогда вы увидите всю мощь Похъёлы! Подобной мощи нет ни у богов, ни у людей…

— Так и у тебя ее нет, — заметила девочка. — Колдун ты по вашим меркам не самый искусный.

— Нет, так скоро будет, — злобно ответил тун. — Мать всё осторожничает с сампо, но, когда я стану Хозяином Похъёлы, все переменится, вот увидите! И ты пожалеешь о сегодяшнем…

— Мудрый, обретя всемогущество, к нему не прикоснется, пока не узнает о последствиях, — подумав, сказала девочка. — А неразумный начнет тут же тратить силу на пустяки, преследуя свои мелкие цели, и погубит мир, сам того не заметив. Я обдумаю твои слова, сын Лоухи, и передам их другим карьяльским богам.

Рауни стиснул зубы, сообразив, что сболтнул лишнее.

— Ладно уж, забирай ее! — Он отступил назад, отворачиваясь от Айникки. — Я не жадный. А другие? Их-то мне оставишь?

— Другие пусть полагаются на свои силы. Я несколько раз пыталась их остановить, но они остались глухими.

Тун облизнулся.

— Что ж, тогда пусть проваливает.

— Ну, иди, — тихо сказала девочка, подталкивая Айникки к двери.

Прямо перед ними стояла шишига. Айникки увидела ее вблизи и похолодела. Шишига выглядела мертвой — мертвей некуда, — но глядела на нее, как цепная собака, ждущая приказа хозяина.

— Прочь с дороги! — дрожащим голосом проговорила Айникки, превозмогая страх.

Шишига в ответ зашипела и качнулась вперед, протягивая руки.

— Ах так! А мы все равно пройдем! — И Айникки с размаху треснула шишигу по голове серебряным зеркалом, которое так и продолжала держать в руке. Зеркало отозвалось гулким звоном. Колтун на макушке шишиги задымился. Утопленница схватилась за голову, завизжала диким голосом и, спотыкаясь, кинулась в реку.

— И не возвращайся, тухлятина! — крикнула ей вслед Айникки и обернулась к девочке:

— Пошли, путь свободен.

Девочка одобрительно улыбнулась. Рука об руку они вышли из бани. За спиной у них с грохотом сама собой захлопнулась дверь.

Впереди показались первые избы, когда Айникки резко остановилась.

— А подружки-то! Они что, там остались?

— Не думай о них, — ответила девочка. — У них одна судьба, у тебя другая. Ступай домой и береги себя ради Ильмаринена и его пращура, моего сына Калева!

С этими словами она выпустила руку Айникки и отступила, растворяясь в темноте. И в тот же миг словно кто-то сорвал завесу с разума девушки, одурманенного колдовством. Воспоминания нахлынули, вселяя ужас: темные чары похъёльца и его черная неблагодарность, выходящая из воды утопленница, безрассудные подружки — беспомощные жертвы колдуна… Айникки заломила руки, из глаз хлынули слезы. Что делать? Бежать к бане — вызволять подруг? Бежать в деревню за помощью?

— Подожди! — отчаянно закричала она вслед уходящей в ночь богине. — Где мой Ильмо? Мы должны были встретиться у реки, а он пропал! Где он?

Девочка, уже почти невидимая в сумраке, повернула голову:

— Ильмаринен в царстве Велламо.

— Где? — в ужасе выдохнула Айникки.

Верно ли она поняла? Ведь царство Велламо — под водой, на дне!

Айникки развернулась, кинулась в сторону реки, но тут силы ее оставили, и она без чувств упала на землю.

Глава 14 ДОБРЫЕ ВОДЫ КЕММИ

Ильмо снилась вода. Она окружала его со всех сторон. Студеная, сине-зеленая, как апрельский лед, она была для него небом, воздухом и землей, и не осталось в мире ничего, кроме нее. Вода покачивала его тело, как в колыбели, а он был беспомощным, как спеленатый младенец. Всё вокруг терялось в зеленом сумраке. Ильмо спал, и ему было легко и спокойно в этой тишине, в плавном и мирном, бесконечно долгом падении.

Сквозь полусомкнутые веки он наблюдал, как вокруг него вьются тени, то стремительно проплывая мимо, то робко приближались. Едва ли это были обычные рыбы; пару раз ему даже померещились улыбающиеся женские лица. Одно из них оказалось совсем близко, и Ильмо увидел, как зубки шишиги кусают его за руку, словно пробуя на вкус. Боли он не почувствовал. А к нему уже подплывала вторая, протягивая руки и хищно раскрывая рот…

Вдруг водяницы отпрянули от него и скрылись в зеленом сумраке. Где-то наверху возникло светлое пятно. Ильмо увидел, как зеленое пространство становится золотистым, потом снежно-белым и с глухим бульканьем разлетается во все стороны пенными пузырьками. Полчища пузырьков защекотали ему лицо. А когда вода снова стала прозрачной, Ильмо увидел водяника.

Больше всего водяник походил на огромную лягушку. Кожа лягушки была блестящей, усеянной лазурными и охряными пятнами, живот и длинные перепончатые пальцы — песочного цвета. От ее локтей и бедер тянулись, колыхаясь в воде, длинные голубоватые волокна, похожие на водоросли. Лягушка висела в воде, медленно перебирая лапами, и глядела на Ильмо красными, как клюква, глазами.

«Где-то я ее уже видел!» — подумал Ильмо.

Нечто пестрое, приплюснутое, распластавшееся на траве… Точно! Священный камень на холме, рядом с идолом Калева!

Ильмо хотел было приветствовать озерного хозяина подходящей руной, но в голову как назло ничего не приходило. Ум хотел только одного — грезить и дальше. Да и губы не слушались. Тело опускалось себе на дно, как чужое, как брошенный в воду лист.

«А ведь я тону!» — подумал вдруг Ильмо, но почему-то даже не испугался. Он не ожидал после смерти такой пестроты и многоцветия. Думал, смерть — это черные воды Маналы, вечно пасмурные берега царства Калмы.

Лягушка приоткрыла большой рот, от его краев побежали пузырьки.

— Ты что здесь делаешь, внучок? — приплыл к нему в уши гулкий, булькающий голос водяника. — Ты же не Вяйнемейнен, чтобы жить под водой! Ну-ка, отправляйся восвояси!

Лягушка изящно ушла в глубину в ореоле бахромчатых волокон. Ильмо вдруг ощутил сильный толчок в спину. Водяные пласты пришли в движение, на грудь охотника навалилась неподъемная тяжесть.

«Да я же сейчас захлебнусь! — пришла к нему откуда-то здравая мысль. — Воздуху мне, воздуху!» В глазах у него мелькало, вокруг бурлили пузырьки воздуха, а резь в груди становилась все сильнее. Ильмо рванулся изо всех сил, но тело по-прежнему отказывалось его слушаться. Вдруг стало легко и холодно. От беспомощной ярости и жалости к себе, так бесславно погибающему, Ильмо испустил слабый стон. Глубоко вдохнул — и застонал снова.

— Смотрите-ка, утопленник ожил! — услышал он незнакомый юный голос.

— Ахто могучий, оборони нас!

Зеленая муть вокруг Ильмо наполнилась топотом и звуками голосов. Ильмо приподнялся на локтях и снова упал на спину; перед глазами у него всё качалось и расплывалось зелеными и золотыми пятнами. Он понял, что лежит на дне рыбачьей лодки. Как он тут оказался?

— Так я и думал, что он очнется!

— А я говорю, надо было его выкинуть! А если он васа, упырь или неупокоенный мертвец — чего с ним дальше-то делать?

— Если Ахто оставил парню жизнь, значит, это неспроста, — наставительно сказал кто-то басом. — Говорите, очнулся? Вот мы его самого сейчас и поспрашиваем…

Из пляски пятен выступило и приблизилось загорелое бородатое лицо. На лоб бородатого свешивалась тощая косичка с ракушкой на конце. Глубоко посаженные глаза смотрели на Ильмо угрюмо и подозрительно.

— Ну и кого это нам послали водяные? Какого роду-племени будешь, покойничек? Из каких краев?

Ильмо хотел ответить, но не смог, закашлялся. Горло у него горело, в груди что-то булькало, но каждый новый вдох давался ему легче, и в глазах понемногу прояснялось. В ярком синем небе медленно проплывало кучевое облако, похожее на огромную утку. Часть облака загораживал грязно-белый парус.

Синее небо! А тун сбросил его в озеро глубокой ночью! Сколько же времени он провел в воде? Айникки, наверно, ругает его последними словами, зря прождав всю ночь у реки! Да и вчера ли это было?

Бородач с косичкой повторил вопрос. Ильмо, откашлявшись, хрипло назвал свое имя и род. Не дело, конечно, открывать первому встречному свое имя. Но если этот встречный только что спас тебя от смерти…

Молодые рыболовы оживились.

— Род Калева? — сказали сразу несколько. — Слыхали! Их селение на севере, в устье Звонкой…

Бородатый, хмурясь, покачал головой.

— Что-то не сходится. До Яннего отсюда дня три пути при попутном ветре. Видишь ли, парень, — уж больно странно ты к нам попал. Идем спокойно по ветру, вдруг вода забурлила, лодка закачалась, и из воды вылетает человек — словно его пинком со дна выставили! Может, объяснишь, в чем дело?

Ильмо хорошенько подумал и ответил:

— Не объясню. Сам ничего не понимаю.

Всё, что приходило ему на ум: тун поднял его к самым облакам, а потом уронил либо в Кемми, либо в реку, а Звонкая уже вынесла его в озеро. Но почему он все еще жив? Привиделся ли ему водяник, или в самом деле озерный хозяин непонятно почему решил спасти его?

— М-да, — промычал мужик с косичкой. — «Не знаешь»? И это все?

Он громко повторил остальным слова «утопленника». Рыбаки загалдели. Похоже, ответ Ильмо только усилил их сомнения.

— Я же сразу сказал, что это васа![18] — раздался испуганный голос. — За борт его!

Какой-то рыбак, тоже бородатый, но помоложе первого, вдруг схватил Ильмо за плечо и приподнял его так, чтобы голова оказалась над бортом.

— Говоришь, из рода Калева? А как тебе это? Ильмо глядел с изумлением — со всех сторон, до самого горизонта, синели водяные просторы, шумели волны. Что это — Кемми или уже Нево? А может, и вовсе Закатное море? Куда же занес его проклятый тун?

— Ничего я не знаю, — устало повторил он и закрыл глаза.

Над головой он слышал оживленные разговоры: рыбаки решали, как поступить с подозрительной находкой.

— Оставим его, — решил наконец бородач с косичкой. — Думаю, тут все-таки без Ахто Морского не обошлось. Так, ребята?

— Да нам-то что, — за всех ответил какой-то бойкий парнишка. — Если он живой человек, так лишние руки нам не помешают, а если васа или другая озерная нечисть, пусть сигает обратно в воду — в лодке ему места нет…

Парнишка подмигнул Ильмо и указал на мачту, на верхушке которой красовался оберег — щучья челюсть огромных размеров. Такая же челюсть, только поменьше, болталась на груди почти у каждого рыбака.

— Слышь, утопленник, — обратился бородач к Ильмо. — Не хочешь говорить, кто тебя из воды выбросил, — не говори. Поплывешь с нами на Лосиный остров, а там уж пусть хозяин и хозяйка сами с тобой разбирается. Захотят — отпустят, захотят — рабом сделают или убьют — это уже не наша забота.

— Погодите-ка! — воскликнул Илмо и сел с неожиданной для себя легкостью. — Говорите, Лосиный остров? А хозяина вашего случайно не Ахти звать?

— Ахти Каукомьели, господин Лемминкяйнен, — кивнул старший рыбак. — А хозяйка наша — госпожа Кюллики.

— Ахти! Так он же мой давний приятель! — улыбаясь во весь рот, сообщил Ильмо. — Как удачно всё обернулось! А когда мы будем на Лосином острове?

— Если ветер останется попутным, то сегодня после заката, — с сомнением поглядев на Ильмо, сказал рыбак.

Челн бежал под слепящим полуденным солнцем, раскачиваясь на волнах. Ветер усилился, и рыбаки, за исключением рулевого, разлеглись на дне лодки. Ильмо и сам лежал в тени паруса и с интересом их разглядывал. Рыбаки, за исключением старшего и его помощника, были совсем молодые парни — загорелые, полуголые, длинноволосые, с вплетенными в выгоревшие волосы ракушками-оберегами. Иногда набегающая волна обдавала их брызгами, и они весело фыркали, не стряхивая капель. Потом один рыбак затянул песню — из тех, которые хорошо петь во время долгого похода: длиннющую, однообразную. Слов и смысла в ней хватило бы на одну частушку, если бы певец не повторял одно и то же на тысячу ладов. Прочие то начинали подпевать, то снова впадали в дрему. Ильмо обратил внимание: несмотря на скудость одеяния, пояса у всех рыбаков были обшиты серебряными пластинками и речным жемчугом, а на поясах висели ножи, каких в Калева сроду не водилось.

Железо, которое ковали в землях карьяла, было тусклым, мягким и непрочным, а эти сияли ярче литого серебра. Ахти был щедр к своим людям. Говорят, таковы и варги, и это единственное, что о них можно сказать доброго.

Немолодой рыбак с косичкой на лбу тем временем подсел к Ильмо и принялся выспрашивать его о знакомстве с Ахти:

— Говоришь, старые приятели? Что-то я тебя не помню.

— А я на Лосином острове не бывал.

— Где же ты с нашим хозяном познакомился?

— На охоте. Гоняли лося по первому насту. Бородатый удивленно поднял брови. Рыбаки подобрались ближе, прислушиваясь.

— Мы не вместе охотились, — уточнил Ильмо. — Он — сам по себе, я тоже. Загнал-то лося на самом деле именно я. А когда тот выдохся и все ноги об лед изрезал, я уж приготовился его пристрелить. И тут из лесу выходит Ахти — на лыжах, с луком — и стреляет прямо в моего лося!

— Кто же на лося в одиночку ходит? — усомнился кто-то из парней.

— Я и на медведя один хожу, — не удержавшись, приврал Ильмо. — А лось — эка невидаль! Вот я на днях у озера Олений Мох подкарауливал матерого быка…

— Оставь-ка свои охотницкие побасенки и рассказывай про Ахти! — строго сказал бородач.

— Так я и рассказываю. Значит, я на лося всегда хожу один. Что до Ахти, почему его в Тапиолу понесло — тут дело особое. Вы, наверно, и сами слыхали, как в позапрошлом году он сватался к одной красавице из рода Саво…

— Слышали! — раздалось несколько голосов сразу. — А как же, все об этом знают!

— В то время мать невесты, как положено, его испытывала. Вот он и получил от нее урок — добыть в одиночку лесного быка. Охотник из него, прямо скажем, неважный, но зато меня он чуть не убил…

Ильмо добродушно рассмеялся.

— По правде сказать, сначала мы оба друг друга мало не поубивали из-за этого лося. Однако потом все же решили дело миром. Я уступил ему лося, раз такое дело, а он обещал мне за него воз копченой рыбы и добрый нож словенской работы. Вскоре мы встретились в Брусничном, и он вернул мне долг. Эх, показал бы я вам тот нож, да сами видите — ремень потерял… Я ему и подарки к свадьбе привез, но оказалось, напрасно — ничего у него с той девицей не вышло.

— Да, наш господин Ахти такой, — с гордостью сказал рыбак. — Горячий, но отходчивый. И справедливый — понапрасну еще никого не убил. И гостеприимный к тому же. Тебе повезло — он как раз недавно вернулся из похода. Милостью Укко, живой и невредимый, и никого из дружины не потерял. Богатую добычу привез. Одного серебра…

— И молодого варга с собой притащил, — неодобрительно заметил кто-то. — Что варгу делать на нашем острове? Высматривать, чем поживиться? Болтается целыми днями по берегу, песни поет да к девкам пристает. Или рубятся с хозяином для забавы. Эти варги только и умеют, что мечом махать…

— Не знаешь, так молчи, — перебил его бородач с косичкой. — А корабли водить по закатным морям? Варг сам сказал, что отец его был кормчий. Господин Ахти, — повернулся он к Ильмо, — уж не первый год мечтает снарядить свой корабль. Для этого и домой раньше вернулся — строить большую ладью, чтобы ходить по морю.

— А следующей весной уйдет в поход и лучших парней сманит на погибель, — проворчал другой. — Кто будет рыбу ловить? Его-то самого небось мать от гибели зачаровала…

Солнце клонилось к горизонту. Небо расчертили лиловые, алые и синие полосы облаков. Озерная вода налилась багровым — казалось, солнце садится в кровь. От воды потянуло холодом. Ильмо сидел у мачты, съежившись, кутался в одежду с чужого плеча и раздумывал о том, что с ним случилось накануне. Только чудо спасло его от колдовства туна. Да еще помогла подсказка маленькой чародейки, кстати, тоже родом из Похъёлы. И что этим похъёльцам от него надо? Почему они так хотят его смерти? Может, Вяйно уже всё разведал, вернулся — и обнаружил, что охотника нет ни на горе, ни в селении Калева. И еще — что скажет Айникки? Не решит ли, что он бросил ее и сбежал?

Но вот вдоль горизонта протянулась темная полоса, расцвеченная точками огней, — долгий берег Лосиного острова.

К острову подошли перед самым закатом. Рыбаки начали собираться, весело перешучиваясь, — несколько дней не были дома, возвращались с богатым уловом. Челн петлял, огибая попадавшиеся навстречу скалистые островки. На каждом, даже самом маленьком, росли березы, склоняясь к самой воде. Навстречу всё чаще попадались рыбачьи лодки. Ильмо, забыв, что всего полдня назад едва не утонул, во все глаза смотрел по сторонам. Да тут целая деревня, побольше Калева! Он-то думал, что владение Ахти — обычный хутор, а увидел многолюдное селение. Направо и налево, куда хватало глаз, вдоль берега под навесами сушились рыбачьи сети, рядом лежали кверху днищем осмоленные лодки.

На берегу уже собралась толпа. Мальчишки приветствовали рыбаков радостными криками.

— Это всё люди Ахти? — спросил Ильмо, жестом обводя берег.

— А как же! — подтвердил рыбак. — С другой стороны, на косе, тоже дворов десять. Лосиный остров, это ж вотчина рода Каукомьели. А вот и сам господин Ахти, легок на помине — вышел нас встретить!

Хозяин Лосиного острова стоял на высоком берегу, поглядывая на подплывающий челн веселым взглядом. Молва не обманывала — Ахти смело можно было назвать красавцем. Всего на три года старше Ильмо, он на своем веку повидал уже больше, чем обычный карьяла увидит за всю жизнь. Соломенные волосы Ахти Каукомьели стриг коротко, словно под шлем, а одевался на чужеземный манер: пестрая шерстяная рубаха, кожаные штаны, тяжелая гривна на шее. За спиной у него с гордым видом толпились карьяльские парни, вооруженные мечами, с круглыми деревянными щитами за спинами. Среди них выделялся рыжий коротышка с непривычными, рублеными чертами лица — должно быть, тот самый варг-корабел, о котором рассказывали рыбаки.

— Ильмаринен! — воскликнул Ахти, увидев, кто спрыгнул на берег. — Глазам не верю — вот так встреча! Откуда ты взялся?

— Из озера, — проворчал Ильмо.

Друзья обнялись. Рыбаки, обступившие хозяина острова, уже рассказывали ему о своем неожиданном улове.

— Всё правильно сделали… Да, конечно, я его знаю! Ильмо, подожди немного, я закончу с делами…

И Ахти повернулся к рыбакам. Ильмо послушно отступил в сторону и вдруг поймал на себе внимательный взгляд варга. На миг ему показалось, что рыжий хочет его о чем-то спросить, но тот, поколебавшись, отвернулся.

— Удачно ты меня застал, — сказал Ахти, когда они в густых сумерках пошли прочь от берега.

Его челядинцы зажгли факелы, и на улицах было светло, как от костров в большой праздник.

— Рыбаки небось уже сказали, что я только что вернулся? Всё лето мы ходили по берегам Гандвика, привезли богатую добычу, оружие — потом покажу тебе. Скоро мы поедем на торг в Брусничное, можем тебя прихватить с собой, а оттуда до земель Калева уж как-нибудь сам доберешься. Или, — Ахти пристально глянул на приятеля, — ты не собираешься возвращаться? Может, расскажешь, кто тебя бросил в озеро?

— Потом, — Ильмо, в свою очередь, выразительно покосился на свиту Ахти и прошептал. — Тут со мной такое творится! Колдовство, а то и кое-что похуже…

Ахти кивнул с серьезным видом. Сам сын колдуньи, он привык относиться к колдовству как к важнейшему занятию — конечно, после морских походов. Тем более что сам ничего в ворожбе не смыслил.

— Тогда тебе надо будет обязательно всё рассказать матушке. Она наверняка подскажет что-нибудь дельное.

Ильмо кивнул, но только чтобы не обижать друга отказом. Если уж Вяйно не сказал ничего определенного, а только пообещал разобраться и куда-то пропал, чего ожидать от обычной деревенской знахарки?

Вспомнив про Айникки, он спросил друга насчет зимовки на Лосином острове. Ахти только махнул рукой:

— Конечно! Приезжайте и живите, сколько пожелаете. Впрочем, сказать матери все равно надо. Ты ее вроде еще не видел? Пошли, я вас познакомлю.

На покатом холме, обращенном к озеру, располагалась усадьба Ахти — длинный дом из золотистой сосны, окруженный хозяйствеными постройками. Конек замшелой крыши украшала огромная резная голова щуки. Ильмо с любопытством рассматривал резьбу — все обереги были незнакомые, рыбацкие, совсем не такие, как в его роду. И людей здесь было гораздо больше. Стоило им войти в ворота, как собралась толпа челяди. Со всех сторон раздавался звонкий собачий лай. Кто-то провел мимо ездового лося.

На крыльце, окруженная девочками-холопками, стояла невысокая стройная женщина в белом платке и посконном платье. Лицо ее было в тени, однако Ильмо заметил, что она улыбается, отряхивая с рук муку.

— Посмотри, матушка, кого к нам прислал Ахто Морской! — весело произнес Ахти, взбегая на крыльцо.

— Здравствуй, Ильмаринен из рода Калева — какие бы силы тебя сюда ни привели!

Голос женщины был негромким и нежным. Ильмо в замешательстве застыл на нижней ступеньке. Женщина вышла из тени на крыльцо, сложила руки на животе и низко поклонилась. Ахти подтолкнул его в спину, и охотник, опомнившись, вернул поклон. Он был наслышал о ведьме с Лосиного острова и ожидал увидеть старушку-знахарку, вроде Локки. Но этой женщине было никак не больше сорока лет. Лицо у нее было спокойное, доброе и миловидное, глаза опущены. «Да какая же она ведьма? — подумал Ильмо, глядя на круглую серебряную застежку на ее лбу, туго стянувшую белый платок. — Впредь мне урок — не верить сплетням!»

Не успел он это подумать, как Кюллики протянула руку и кончиками пальцев коснулась его лба. Глаза тускло блеснули из-под полуопущенных век, губы дрогнули и приоткрылись, как будто она хотела что-то произнести… однако не произнесла. Вот только Ильмо показалось, что его раскрыли, как короб с грибами, быстро перебрали и оценили содержимое, отделив боровики от поганок, и снова тщательно закрыли крышку. Впрочем, может, только показалось. Не прошло и мгновения, а рука Кюллики опустилась, глаза вновь спрятались под густыми белесыми ресницами, на губы вернулась улыбка.

— Добро пожаловать, Ильмаринен, — сказала она, снова кланяясь. — Вот уж воистину неторным путем ты добрался до Лосиного острова! Я прикажу истопить баню и выдать тебе новую одежду.

— И накорми его, — добавил Ахти. — Да и я, кстати, тоже что-то проголодался.

Кюллики молча усмехнулась и повернулась, сделав им знак следовать за собой. Ильмо украдкой глянул на приятеля — неужели Ахти не увидел ворожбы? Однако Ахти либо ничего не заметил, либо привык к подобным вещам.

Глава 15 КРОВАВЫЕ СЛЕЗЫ МЕЧА

Ильмо и Ахти сидели на пригорке, жевали кисло-сладкие ранние яблоки, болтали о том о сем — бездельничали. Внизу зеленели сады, огороды и замшелые крыши деревни рода Каукомьели, ослепительно сверкала, рассыпаясь бликами, озерная вода. У прибрежных островков виднелись десятки рыбачьих лодок. Вдалеке к горизонту торжественно удалялась череда парусов.

— …тем летом наш вождь был сам Данвард Доннар — тебе это, конечно, ничего не скажет, — а корабль звался славным именем «Бельверк» — «Душегуб». Эх, Ильмо, видел бы ты тот драккар! На нем ходило в море до пятидесяти человек. Когда мы приближались к берегу Северной Саксы, поставив на нос черного дракона с алой пастью, саксонцы бежали от нас, как зайцы… Увы, здесь мне такой корабль не построить. Даже если бы мы и справились, ему все равно не пройти пороги по пути к Нево. Думаю, мы будем строить нечто вроде словенской ладьи. Я собираюсь начать сразу после ярмарки…

Ахти был рад неожиданной встрече с приятелем-охотником и не уставал всячески выражать эту радость. Ильмо, как бы ему это ни льстило, вполне понимал, в чем дело: хозяин Лосиного острова изнемогал от скуки. Хозяин только по имени, на самом деле он был здесь гостем, притом нечастым. Всем заправляла его мать. Единственное, что его сейчас занимало, — постройка корабля.

— А почему ты уверен, что сумеешь его построить? — спросил Ильмо. — И кто поведет его к морю?

— Да, да, — нетерпеливо кивнул Ахти, — сложнее всего оказалось найти кормчего. Никто не хотел ко мне наниматься! Все варги, да и не только они, почему-то считают, что карьяла могут плавать только по болоту на долбленом осиновом корыте. Но мне повезло — Аке сам пришел ко мне и предложил поехать со мной на север. Его отец ходил по всем заливам и фьордам Гандвика…

— Как ты сказал?

— Закатное море на их языке — Гандвик. Еще Аке сказал, что может построить настоящий драккар — такой, чтобы выдержал любой шторм, чтобы, как угорь, скользил в волнах… Нет лучших корабелов, чем варги!

Ильмо не удержался и скорчил рожу.

— А правда, что они всех чужаков считают своими рабами, и человека им убить — что высморкаться?

Ахти смутился, но не слишком.

— Нигде их не любят, — ухмыляясь, сказал он. — Ильмо, ты же райден. Или станешь им когда-нибудь. Скажи, неужели люди, которые способны учиться у зверей искусству убивать, не достойны восхищения?

Ильмо беззвучно вздохнул и закатил глаза. О варгах Ахти мог болтать до бесконечности.

— Знаешь как поступают варги? Они высаживаются на побережье, предлагают полмесяца хранить мир и торгуют без обмана. А когда полмесяца истекают, принимаются убивать и грабить. Приходят в селение и забирают всё, в том числе и людей. Сопротивляться им невозможно. Южные карьяла просто бросали дома и уходили в лес…

— Ты что, участвовал в походах на карьяла?!

— Нет, это я так, к слову… А был такой случай. Это я у варгов своими ушами слышал. Один воин увлекся грабежом и задержался в селении дольше, чем его сородичи. Карьяла вернулись, видят — он один. Навалились на него всей толпой, затолкали в амбар, заперли и оставили там до утра, чтобы замучить при свете дня. А этот варг ночью проломил стенку и удрал. Но на полдороге подумал, что это позор и воины так не поступают. Вернулся, перерезал всех в том доме, где его держали, дом поджег, взял добычу и, довольный, отправился к своим. Вот каковы варги!

— Да ты никак ими восхищаешься? Как они карьяла резали? Не стыдно?

Ахти все-таки смутился — и заговорил о другом. Теперь он пытался доказать приятелю, что варги — вовсе не кровожадное племя убийц, а нечто вроде славного воинского братства.

— Среди них ведь не только выходцы из Норье. Я своими глазами видел одного варга из эсти. Сейчас карьяла слабы и дики, и варги с ними делают что хотят. Но в будущем…

— Могу себе представить, — насмешливо ответил Ильмо. — «Мы, карьяльские варги, шлем привет варгам из земли Норье и предлагаем вместе пойти в поход на грязных саамских рабов!» А они отвечают: «Мы, варги из Норье, так вам, грязным карьяльским рабам, скажем: сначала разорим саами, а потом и за вас, лесовиков, примемся!»

Приятели захохотали. Потому что, как бы ни расхваливал варгов Ахти, а то, что сказал Ильмо, было правдой, и они оба это знали.

— Всё равно у них есть чему поучиться, — не сдавался Ахти. — Непревзойденное воинское искусство — раз.

Искусство строить корабли и водить их по всем морям — два. А еще… — Он задумался: — Вот! Ты ведь умеешь слагать руны?

— Не очень. Вяйно когда-то учил меня, но с тех пор…

— Ух, какие рунопевцы у варгов! Это искусство у них в чести. У каждого мало-мальски сильного ярла есть свой рунопевец. Заклясть попутный ветер, вызвать бурю, навести туман, чтобы оторваться от погони или утопить врага, — все это их работа. Лучше всего, когда ярл сам умеет слагать руны, но это встречается нечасто. И к лучшему. Я сам таких не встречал, но люди рассказывали, в старину бывало. Лет тридцать назад одного такого ярла без вины преследовал конунг. Тогда ярл приплыл на уединенный остров, взял рябиновую жердь, насадил на нее череп и произнес заклятие. Вот как он сказал: «Я проклинаю конунга, его жену, его детей, его подданных, а также всех духов его земли, чтобы они не нашли покоя, пока конунг не будет изгнан из земель Норье». Потом этот ярл воткнул жердину в расщелину скалы и развернул череп в сторону материка, а на жерди вырезал рунами свое заклятие. И что ты думаешь — пока конунг не нашел этот череп и не выбросил его в море, ему ни в чем не было удачи! Кстати, дружище Ильмо! — Ахти даже привстал, так ему понравилась собственная мысль. — Не хочешь пойти со мной рунопевцем следующим летом на новом корабле?

— Прости, не могу, — сказал Ильмо, надеясь, что не покраснел. — Меня не учили насылать заклятия и вызывать бури. Меня учили, как изгнать нечисть, а не как призвать ее.

— Ничего, научишься, — потрепал его по плечу Ахти. — А как они заклинают оружие! Вот — пошли-ка со мной в дом. Я обещал тебе кое-что показать…

Друзья встали и направились к крыльцу. В доме шла уборка, девочки-служанки, весело болтая, вытряхивали на дворе длинные домотканые половики. Сама хозяйка отсутствовала. Ильмо отметил, что ни одна из служанок не была старше двенадцати лет. Ахти в ответ на вопрос только пожал плечами. Ильмо чувствовал, что это как-то связано с Кюллики и ее женским колдовством, но как именно — понять не мог.

Они прошли в дальний угол, отгороженный пологом из шкур. Ахти выдвинул из-под скамьи видавший виды ларь, открыл его — и вытащил на свет меч в ножнах.

— Вот, полюбуйся-ка, — Ахти потянул меч из ножен, блеснула синеватая сталь. — Я добыл его в Саксе. Перед самым возвращением разоряли мы святилище тамошнего бога. А чтоб ты знал, в тех землях каждое святилище похоже на каменную или деревянную линну, на самой высокой островерхой крыше — солнечный крест. Жрецы бреют головы и ходят в каких-то бурых мешках, но при этом собирают для своих богов неслыханные богатства. Варги уж знают, что по жрецам судить нельзя, а вот по крыше можно — чем она выше, тем больше сокровищ в подвалах. И вот захватили мы святилище, жрецов перерезали, начался грабеж. Я вслед за ярлом в числе первых прорвался внутрь, к жертвеннику. Доннар орет: «Ищите сокровищницу, пока тут все к бесам не сгорело!» — и вдруг я вижу — слева от жертвенника стоит огромный ларь, вот такой, — Ахти широко развел руками, — и, клянусь стрелами Таара, — весь из серебра! Я сворачиваю на пол крышку и вижу: внутри кости знатного воина, и рядом с ним — этот меч.

Ахти нежно взглянул на оружие.

— Я его как увидел, сразу решил: возьму себе. Когда делили добычу, я попросил его в счет моей доли. Варги не слишком возражали. «Бери, — говорят, — если не боишься проклятия здешнего бога. Только потом не обижайся, если к тебе начнет таскаться мертвец». Я, конечно, только посмеялся, а потом стало как-то тревожно… Вот я и хотел тебя спросить, Ильмо… ты же вроде как на чародея учился — не глянешь, проклят меч или нет? Ждать мне мертвеца в гости или он не очень обиделся? И нет ли на мече какого-нибудь заклятия? Пока плыли назад, мне ребята такого о проклятых мечах наговорили, что иной раз волосы дыбом становились…

Ильмо посмотрел на меч издалека, но в руки брать не стал.

— Любой меч проклят, — сказал он. — Тебя варги байками о мертвецах пугали, а мне Вяйно рассказал, как оно на самом деле. Во времена сотворения мира, чтобы железо стало крепким, Таара — Громовержец заточил в него целую кучу хийси. Когда куют плуг или топор, поют особые руны — просят этих хийси выйти. А когда меч — наоборот, уговаривают остаться. Поэтому любой, кто берет в руки меч и поднимает его против людей, вступает в союз с хийси. Меч — проводник в Маналу, серп ненавистной Калмы.

— Да ты никак боишься?

— Не боюсь, а меч в руки брать не хочу.

— Тебе что, и людей убивать не приходилось?

— Нет! Надеюсь, — добавил Ильмо, вспомнив младенца-оборотня. — И впредь этого делать не собираюсь.

Ахти покачал головой, не удержался — глянул на друга с пренебрежением.

— Вот почему варги нас били и будут бить, — сказал он. — И остается только прятаться по болотам или идти в рабство.

Ильмо его слова задели.

— Я же не отказываюсь, а тебя предостерегаю. Так уж и быть, давай его сюда.

Меч был длиной в два локтя, из отличного железа — темно-серого с синим отливом, как грозовое небо в июле. Широкое плоское лезвие с одной стороны было заточено, а с другой зазубрено; вдоль всего клинка шел искусный узор: изображения сражающихся людей и чудовищ. Рукоять меча была сделана в виде нераспустившегося цветка с круглой чашечкой на конце. В основании рукояти вырастал резной железный лист, прикрывающий ладонь и пальцы. Обманчиво красивая рукоять, явно опасный клинок. Ильмо почему-то вспомнилась девушка-птица с радужными перьями из его колдовского сна…

— Разукрашен, как прялка, — с сомнением сказал он, разглядывая меч. — А железо, кажется, получше, чем у варгов.

— Гораздо лучше, — подтвердил Ахти. — Но ты не про железо давай, а про чары. Есть на нем заклятие?

— Думаешь, это так просто?

— Но ты же учился у самого Вяйнемейнена…

— Вяйно взял в ученики сосну, а меня выставил, — Ильмо поднес лезвие к свету. — Так что стой тихо и жди, дать ответ не обещаю…

Узор на клинке изображал битву. Голые люди с коротко стрижеными волосами вели ожесточенный бой с какими-то мохнатыми тварями. Некоторые из людей сражались конными, другие пешими, все держали в руках мечи. Их противники пользовались собственными зубами и когтями. Выглядели они непривычно и уродливо: у одних были лошадиные ноги, у других голову украшали козлиные рога. Все участники битвы — и люди, и полузвери — казалось, были подхвачены невидимым неодолимым вихрем… Чем дольше Ильмо рассматривал гравировку, тем сильнее он испытывал странное волнение. Похоже, он держал в руках нечто невозможное.

— Ну как? — нетерпеливо спросил Ахти. — Заколдован?

Ильмо наморщил лоб.

— Не пойму. Странный клинок. Я чувствую — он совершенно чист, на нем нет крови невинных. Мне кажется, мастеру, который его делал, удалось выгнать из него хийси, и при этом меч остался оружием. Видишь эти рисунки? Похоже, этот меч предназначен для сражений против хийси. Видно, не случайно его прошлого хозяина похоронили в святилище бога, в серебряном ларе…

Ахти забрал клинок обратно. Он выглядел озадаченным.

— Ну и зачем мне такой меч? — подумал он вслух. — Разве я собираюсь сражаться с нечистью? Мои враги — из плоти и крови. По крайней мере его бывший хозяин не вернется, чтобы отомстить?

— Думаю, нет.

— Вот и хорошо. А всё остальное меня не беспокоит. — Он поднял клинок и отсалютовал им потолочным балкам. — Теперь этот меч мой, и даровать победу будет…

Вдруг Ахти осекся, внимательно взглянул на лезвие и протянул его другу:

— Ты порезался. Смотри, на клинке кровь. Ильмо взглянул на свои ладони и выругался. Ахти оглянулся, протянул ему какую-то ветошь.

— Как это ты умудрился? Ильмо тщательно вытер руки, и брови его поползли на лоб.

— Я не порезался. Ну-ка, покажи еще раз меч.

— Я его уже протер и убрал, — возразил Ахти, но, тем не менее, снова достал меч из ножен. Вдоль клинка тонкой струйкой потекла кровь, закапала на пол.

— Он кровоточит, — сказал Ильмо. — Сам!

Ахти побледнел и снова протер лезвие. И снова на нем выступила кровавая роса.

Друзья испуганно переглянулись.

— Это предвестие скорой смерти! — воскликнул Ахти. — Увы мне!

— Но это я держал его в руках, когда потекла кровь!

— Но меч-то мой!

Несколько мгновений они молчали, не зная что делать. Потом Ахти завернул меч в первую попавшуюся тряпицу и быстро пошел к двери. Ильмо последовал за ним.

— Пойду, разыщу мать и все ей расскажу, — сказал Ахти, выходя во двор. — Подожди здесь.

Ильмо кивнул и остался на крыльце.

«Одно к одному», — мрачно подумал он, рассматривая ладони, на которых не было и следа пореза. Он нисколько не сомневался, что меч начал кровоточить из-за него. А что означают кровавые слезы железа — ну, в этом не было ни малейшего сомнения…

От невеселых дум его отвлек незнакомый голос:

— Господин Ильмаринен, удели мне толику внимания!

Ильмо поднял голову и увидел давешнего варга-кормчего. Коренастый рыжий парень стоял в паре шагов от него со скромным, просительным видом, — однако как-то умудрился подобраться так бесшумно, что охотник его не услышал и не заметил. Одеждой он не отличался от других воинов Ахти, но все равно выделялся среди них, как волчонок среди щенков. Карьяла скуласты и круглолицы, а у этого лицо, хоть юное и добродушное, словно было собрано из одних острых углов.

— Я не господин, — сказал Ильмо, рассматривая рыжего варга. — Ильмариненом меня зовет только наш старейшина, когда хочет сообщить какую-нибудь гадость. Зови меня лучше Ильмо — мне так привычнее. Говори, я тебя слушаю.

— Мне сказали, ты прибыл с севера, — заговорил варг. — Скажи, Ильмо, не случалось ли тебе бывать в Похъёле или сталкиваться с тамошними оборотнями?

Ильмо аж в жар бросило от такого вопроса. Пальцы сами сложились в знак, отводящий порчу.

— Почему ты спрашиваешь? — резко спросил он.

— Потому что я должен попасть в Похъёлу, — спокойно объяснил варг. — Ты не знаешь, как лучше туда добраться?

Ильмо заставил себя успокоиться.

— Ты просто не понимаешь, о чем говоришь! Похъёла — страна демонов. Ни один смертный не может туда попасть и остаться в живых…

— Но мой отец провел там несколько лет и вернулся невредимым, когда закончился срок его найма, — возразил варг. — Выслушай меня — и тогда поймешь мой вопрос.

Рыжий варг уселся на крыльцо рядом с Ильмо.

— Люди зовут меня Аке Младший. Мой отец Аке Злосчастный был искусным и опытным кормчим, он знал весь Гандвик, как собственный двор. В молодости он нанялся к похъёльским оборотням и много лет плавал на драккарах по северным ледяным заливам. Похъёльцы очень щедро платят, — добавил он, как бы извиняясь. — На службе у них с отцом и случилось какое-то несчастье. Что именно, отец рассказывал только намеками: как я понял, в одном из походов они приплыли на какой-то запретный остров, где туны совершили святотатство и навлекли на себя гнев богов. Корабль вернулся в гавань, но всех, кто участвовал в том походе, со временем настигло проклятие. Отцу всю жизнь ни в чем не было удачи. В тот год, когда закончился его найм, драккар перевернула волна, и все, кто на нем плыл, утонули. Потом один за другим погибли мои старшие братья. Я не хочу быть следующим…

— Ты думаешь, это связано с похъёльским проклятием? — спросил Ильмо, против воли заинтересовавшись рассказом варга.

— Уверен! Кроме того, я собираюсь жениться, а отец моей невесты не очень-то хочет выдавать дочь за человека из рода, где все мужчины умирают не своей смертью. А если проклятие перейдет и на моих будущих сыновей?

Ильмо усмехнулся.

— Так вот почему ты нанялся к Ахти — чтобы через него добраться до Похъёлы! А он-то радовался, что нашел кормчего!

— Я отслужу ему — после того, как разберусь с проклятием. Всё равно больше ни один варг не согласится наняться к карьяла.

Ильмо вспомнил рассуждения Ахти о «славном воинском братстве» и скривил губы в ядовитой ухмылке.

— Допустим, ты туда доберешься, — проговорил он. — Но как ты снимешь проклятие?

— Первым делом найду тех похъёльцев, которым служил отец, и расспрошу их, а там будет видно. Снять проклятие не так уж сложно. Ахти небось уже рассказывал тебе историю о заговоренном черепе? Может быть, и меня ждет такой череп на каком-нибудь уединенном острове, и достаточно будет только скинуть его в воду. Если же я узнаю, что в отцовских бедах повинно злонамеренное похъёльское колдовство, — хладнокровно закончил Аке, — тамошние оборотни очень пожалеют, что когда-то связались с человеком из Норье.

Ильмо не нашелся что ответить. Он не мог понять, то ли варг бесстыдно хвастается, то ли самоуверенность этого племени переходит все пределы разумного.

— Ты не знаешь, что такое Похъёла, — повторил он. — А я столкнулся с похъёльцами, на свое несчастье, и врагу такой встречи не пожелаю. Впрочем, если хочешь узнать дорогу туда, спроси саами. Правда, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь вызвался быть тебе проводником. Саами боятся похъёльцев до беспамятства.

— А ты? — неожиданно спросил Аке. — Ты охотник, родился в этих лесах и хорошо знаешь здешние земли. Ты взялся бы провести меня до границы Похъёлы?

— Я?! Еще чего! Что я там забыл? Да я и не знаю, как туда идти!

— Всё же подумай.

Аке вежливо поклонился Ильмо и отошел в сторону. В ворота тем временем вошли запыхавшийся Ахти и Кюллики.

— Пойдем, — Ахти махнул другу рукой, взбегая на крыльцо. — Матушка хочет с тобой поговорить.

Глава 16 ГАДАНИЕ КЮЛЛИКИ

Кюллики устроилась за выскобленным столом под самым окном, спиной к свету. Ахти плюхнулся на лавку рядом с матерью, а Ильмо пришлось сесть напротив. Лицо Кюллики совершенно скрылось в тени, только белел ее платок да поблескивали светлые глаза. Над ее головой на полке в священном углу толпились резные божки: Унтамо и Укко, дева Мелатар и Ахто Морской в зеленой бороде, какие-то женские божества, которых Ильмо не распознал, и еще один божок, румяный и большеглазый, которого так почитают незамужние девицы, а остальные поминают нечасто — вечно юный Лемпи, весенний бог любви.

Меч всё еще кровоточил, но едва-едва. Ахти держал его на коленях и время от времени, хмурясь, протирал ветошью. Кюллики же о мече как будто забыла, а вместо этого принялась дотошно выспрашивать Ильмо о том, что приключилось с ним в Калева. Понемногу он рассказал ей обо всем, начиная от встречи с росомахой, заканчивая тем, как тун в облике огромной птицы увлек его в небеса и не то уронил, не то намеренно сбросил вниз.

— Надо же, тун за тобой гоняется! — сказала она, когда Ильмо закончил. — Никогда их живьем не видела. А знаю, что туны никогда не сражаются, если можно обойтись колдовством. У них руки и ноги слабы, кости легки и тонки. Опасны они только в птичьем облике, зато в нем они не могут колдовать…

Кюллики вдруг захихикала, как девчонка.

— Ни разу не слыхала, чтобы кто-нибудь ухитрился поймать туна за лапу! Любопытно, что он собирался с тобой сделать?

— Как — что? — в один голос отозвались Ильмо и Ахти. — Убить, конечно!

— Ой, сомневаюсь, что просто убить! Чтобы прикончить одного жалкого карьяла, даже не колдуна, похъёлец нашел бы способ попроще.

Кюликки на несколько мгновений задумалась, а потом пробормотала себе под нос:

— Думаю, всё дело в крови. Хоть и не вполне понимаю его цели…

Ильмо и Ахти взглянули на меч, но хозяйка острова имела в виду вовсе не его.

— Что ты знаешь про Калева? — деловито спросила она Ильмо.

— Калева?

— Я имею в виду героя — основателя вашего рода. Ильмо почесал в затылке.

— Ну… мало знаю, на самом деле. Дело давнее. Калева был великий райден, первый из людей…

— Легенды говорят, что первым человеком был Вяйнемейнен, — возразил Ахти.

Кюликки снова захихикала, как будто услышала нечто очень смешное.

— Худо свое родословие не знать, — заявила она. — Возвращайся-ка ты домой и поспрашивай ваших стариков, с Вяйно поговори. Тогда тебе многое станет ясно. Кто знает прошлое, тот узнает и будущее.

— А в озере что было? — встрял Ахти. — Почему его водяник спас?

— Не водяник, а водяница Велламо. А почему… — Кюллики повернулась к Ильмо: — Неужели сам не понимаешь?

— Нет, — буркнул Ильмо, непонятно почему чувствуя себя последним дураком.

— Ну тогда, если он сам вам, родичам, ничего не рассказал, то и я, чужая, говорить не буду.

— Кто — он ?!

Кюллики улыбнулась и махнула рукой, давая понять, что больше ничего не скажет.

— А с мечом что? — спросил Ахти.

— Тут разговор особый, — ответила Кюллики, и по ее лицу пробежала тень. — И нашего гостя никак не касается.

Ильмо понял, что разговор окончен. Он был разочарован. Не получил никаких ответов — только выставили неучем, посмеялись да отправили обратно к Вяйно. Не того он ожидал от хозяйки Лосиного острова!

Ахти беспокойно переводил взгляд с одной на другого. Он не совсем понял, на что намекала мать, но видел, что она считает Ильмо нежеланным гостем и явно не хочет ему помогать. Похоже, ему предстояло принять нелегкое решение: или выставить за порог друга, или серьезно поссориться с Кюллики. Быстрый ум подсказал Ахти, как поступить. «Если Ильмо и уйдет отсюда, то не один, — сразу повеселев, решил он. — Уж до Калева-то я его провожу. А там, как знать — вдруг нам повезет, и по дороге попадется эта похъёльская нечисть? Вряд ли хоть кто-то из варгов может похвастаться тем, что своими руками убил туна!»

— Мать! — бесцеремонно отвлек он Кюллики от раздумий. — Погадай-ка ему!

Кюллики чуть вздрогнула и холодно сказала:

— Я не гадалка.

— Ну, матушка! — Ахти тоже умел быть упрямым. — Вспомни, когда я последний раз просил тебя об услуге. Я ведь не часто тебе докучаю. Мой друг в беде…

— Знаю. Но это его беда, не твоя.

— Я же не говорю — помоги. Я просто прошу — подскажи. Большего от тебя никто и не просит!

Кюллики вздохнула и поднялась из-за стола.

— Ой, Ахти Каукомьели! Не жалеешь ты родную мать, пустомеля! Ильмаринен, ступай на крыльцо и жди меня там. А ты, сынок, пойди в клеть и принеси кусок строганины…

«Строганина-то ей зачем понадобилась?» — думал Ильмо, вяло отмахиваясь на крыльце от комаров. Ничего особенного от этого гадания он уже не ожидал. «Наверняка Кюллики такая же знахарка, как наша Локка. Даже посоветовать толком ничего не смогла! Точно так же важничает и напускает туману, а когда доходит до дела — шиш…»

Кюллики вскоре вышла из дому, что-то с усилием разжевывая на ходу. Мельком взглянув на Ильмо, она прошла мимо него, остановилась на нижней ступеньке и выплюнула себе на ладонь кусочек темного оленьего мяса. Держа его перед собой, она принялась что-то бормотать, очень быстро и неразборчиво. «Сейчас как заставит меня это съесть!» — подумал Ильмо. Он попытался разобрать слова заговора, но торопливый речитатив Кюллики не позволял этого сделать. Пока прислушивался, во дворе явственно стемнело. Ильмо поднял взгляд наверх и увидел, что небо быстро затягивают тучи. Гроза собирается, что ли?

Словно в ответ на мысли Ильмо, налетел порыв влажного ветра, бросил на крыльцо тучу мелкого сора.

Двор опустел на глазах, холопы и домочадцы куда-то попрятались. Из сеней голос Ахти проворчал что-то насчет того, что от материнского колдовства одно разорение. Воздух наполнился монотонным шелестом падающих капель. За лесом глухо прогремел гром.

Речитатив оборвался на полуслове. Кюллики постояла немного, переводя дух, и с поклоном бросила разжеванное мясо на двор. После этого она задумчиво поглядела на свои ладони и снова начала бормотать.

На этот раз она, должно быть, от усталости, произносила слова медленнее, и Илмо удалось их разобрать. Удивился он безмерно: это был заговор от бессонницы.

Над озером сгущалась сизая хмарь. Туча затянула все небо, дождь усиливался. Прямо над головой полыхнула синеватая молния, и сразу вслед за ней грохнуло от души. Ильмо забормотал руну Таара, стискивая в ладони новый оберег с громовой стрелой. Глаза у него почему-то слипались, мысли путались. Из сеней донесся громкий зевок Ахти. Не хватало еще уснуть тут на крыльце! Ильмо тряхнул головой, прогоняя сон, но тот не отступал — видно, начал действовать заговор. Голос Кюллики набирал силу. Теперь она призывала Унтамо, старшего из Высших, бога-Сновидца.

«Не спать, а то умрешь!» — Ильмо вдруг вспомнил зловещее рунное предсказание, и у него мурашки побежали по коже. Первый раз он слышал, чтобы к Унтамо обращались вот так, напрямую. Зачем призывать такие могущественные силы, если не уверен, что с ними справишься? Как бы не уснуть навечно от такой опрометчивой ворожбы!

Но сделать он ничего уже не мог. Имя бога прозвучало, и неодолимая дрёма тяжелым облаком накрыла крыльцо. У Ильмо ослабели колени. Не в силах сопротивляться заговору, он сполз вдоль резного столба вниз и сел, привалившись к нему спиной. Где-то в туче снова оглушительно прогрохотало, но Ильмо даже не испугался — видно, его страх уснул раньше него.

Внезапно Кюллики оборвала заговор на полуслове. Глаза ее затуманились, дыхание участилось. Вдруг она начала говорить, монотонно и напевно:

— Два брата, два ворона: черный и красный, один с севера, другой с юга, один с болота, другой с пожарища — прокляты оба! Вижу пламя — много жизней в нем сгорает, неповинных, за ревность и злобу братьев-вождей. Большой дом горит на холме, и рябина у порога срублена, и камни очага выброшены вон! Вижу — из огня выходит мертвый воин. Тело его объято пламенем, душа его черна, как зола, сердце его полно ненависти. В одной руке он держит меч, в другой — пастуший рог. Вот он трубит в рог, поднимая за собой неисчислимые орды нечисти… и бежит перед ним все живое, но напрасно — он знает свои жертвы, и они от него не скроются…

Кюллики задыхалась, лоб ее блестел от пота, но жуткие и непонятные слова сами собой продолжали вырываться из ее рта. Ильмо вслушивался, пока хватало сил, но наконец сон одолел — и он провалился в забытье.

В небе рокотал гром, холодно вспыхивали молнии. Лосиный остров поливало дождем.

Сколько Ильмо проспал на крыльце, известно одному Укко. Очнулся он от того, что кто-то с силой тряс его за плечо. Во дворе стояли лужи, но дождь давно кончился и ветер разметал по небу последние обрывки облаков. Солнце неторопливо уходило за дальние острова. На берегу лаяли собаки, из дома слышались веселые девичьи голоса. Ахти стоял рядом на крыльце, и вид у него был совершенно заспанный.

— И тебя зацепило? Ильмо приподнялся, собираясь встать.

— Тс-с-с! Ахти повернул его за плечо в сторону двора, и Ильмо увидел Кюллики. Она сидела на нижней ступеньке, скрючившись и уткнувшись лицом в ладони. Платок сполз с ее головы, и по спине рассыпались густые, совершенно седые косы.

— Она теперь будет спать, — шепотом пояснил Ахти. — Ее нельзя будить, пока сама не проснется.

Ильмо молча кивнул. Он наконец понял, что сделала знахарка. Ее тело погружено в сон, а где блуждает душа, знают только боги, которых она призывала себе в помощь. Ему следовало догадаться раньше. Когда-то он и сам пытался проделывать подобное, но безуспешно.

— И когда она проснется? Ахти развел руками.

— Кто ж знает? Может, сегодня, может, завтра. Она, когда на ладонях гадает, всегда по-разному спит. Но не дольше девяти дней.

— Девяти дней?! Это я должен еще девять дней торчать на Лосином острове?

— Да тихо ты! — шепотом прикрикнул на него Ахти. Тут со ступеней донесся тихий вздох, и Кюллики подняла голову.

— Вот, разбудили, — с упреком сказал Ахти. — Небось теперь вся ворожба насмарку.

Кюллики встала, сладко потянулась, как после долгого сна, и будничным голосом сказала:

— Ахти, ягодка моя, что ты гостя держишь на крыльце? Проходите в дом, пироги небось давно поспели…

О предсказании она и словом не обмолвилась, как будто его и не было. Ильмо с удивлением покосился на приятеля. Когда Кюллики скрылась в сенях, Ахти шепнул ему на ухо:

— Ты не удивляйся. Она когда вот так ворожит, потом ничего не помнит.

После сытного ужина, когда зашло солнце, и Лосиный остров начал отходить ко сну, Ильмо осмелился напомнить Кюллики о прошедшем гадании. Он пересказал ей посланное богами страшное видение — всё, что запомнил, — и попросил его истолковать. Женщина, как будто ожидавшая этого вопроса, села на лавку и пригласила гостя сесть рядом. Откуда-то из сумрака выскочила девочка-служанка, воткнула лучину в светец. На этот раз Ахти при разговоре не присутствовал. Ильмо смотрел на мать своего друга и удивлялся ее цветущему виду и ясному взору, как будто не она только что творила сложные и опасные чары. Он ведь по собственному опыту знал, как это изнурительно. В блестящих глазах Кюллики плясало пламя лучины.

— Итак, видение, — проговорила она. — Ты должен понимать, что это не будущее. В мире богов ни прошлого, ни будущего нет. Время богов — Сон Унтамо, человеческие годы для них значения не имеют. Слово, что пришло через меня в этот мир, не описание того, что будет, и не объяснение прошлого. Скорее, предупреждение.

— Но мне угрожает опасность?

— Вот это — бесспорно. Встретив тебя на пороге, я сразу поняла, что ты ходишь под сенью огромной беды. И добро бы — ты один. Но ты навлекаешь несчастье на всех, с кем связан…

Ильмо сцепил пальцы в замок.

— Тун снова на меня нападет?

— Может, да, а может, нет — если решит, что ты погиб в озере. Но грозящая тебе опасность связана не с туном.

— Как? Кюллики устало вздохнула.

— Пойми, Ильмо, ты не средоточие вселенной. В мире происходит что-то нехорошее. Одно тянет за собой второе, второе — третье, и вот леса и озера полнятся демонами, а туны пересекают Борозду и начинают охотиться на людей. Нечто вызывает перемены в мироздании, и все они к худшему. Не знаю, зачем тебе это говорю, — всё равно не поймешь… С другой стороны, они и тебя коснулись. Пока самым краем…

— Ничего себе «краем», — проворчал Ильмо. — Но если беда мне грозит не от туна, то от кого?

— Не знаю, Ильмо. В видении, насколько я понимаю, речь идет о родовой вражде и мести. Тебе виднее.

— У нашего рода нет врагов!

— Ой ли? Ты даже про первопредка своего ничего не знаешь, а как насчет отцов и дедов? Нет ничего проще, чем приобрести врага. Например, мой сын Ахти едва не вызвал войну рода Каукомьели с сильным и многочисленным родом Саво. Он похитил там девушку, дочь вождя…

— Эка невидаль, — пробормотал Ильмо.

— …но вскоре вернул ее обратно, — спокойно закончила Кюллики. — Ее родители очень обиделись.

В памяти Ильмо что-то шевельнулось.

— Это ведь ты приказала ему вернуть невесту?

— Я, — кивнула Кюллики. — и Ахти знает, почему. Впрочем, скажу и тебе. Ему предсказана смерть от жены. Так что, пока я жива, он не женится.

Голос Кюллики вдруг изменился.

— Ах, как он похож на отца, — глухо проговорила она, и в ее голосе зазвучало затаенное горе. — Мой Лемпи, ягодка лесная, тоже был красавец-удалец. Как из лука стрелял, как песни пел! А сколько девушек по нему сохли! Его родичи очень не хотели, чтобы он на мне женился, — меня ведь уже в девичестве считали ведьмой, женихи от меня бегали. Но мне до их хотения дела не было. Тем более, я знала, что моему милому не суждена долгая жизнь. Я решила — пусть недолго, да мой. Вот и приворожила его…

Несколько мгновений они сидели молча, только потрескивала в тишине лучина, да шипели падающие в воду угольки. Потом Кюликки тихо сказала:

— Уезжай, Ильмо. И не втягивай моего единственного сына в свои беды.

— Да я и не втягиваю, — сдавленным голосом ответил Ильмо. — Скажешь — уеду, хоть сейчас.

Кюллики слабо улыбнулась.

— Сейчас не надо. А завтра на заре отправишься с рыбаками в обратный путь, пока похъёльцы тебя здесь не обнаружили. Если Ахти пожелает тебя проводить, я возражать не стану — на воде ему бояться нечего. Я, конечно, тебя не гоню, но предупреждаю честно — безопасного приюта тебе здесь не будет.

«Яснее ясного, — подумал Ильмо. — То же самое, что и в Калева. О том, чтобы зимовать тут с Айникки, можно забыть».

— Спасибо и на том, добрая хозяйка, — буркнул он.

— На здоровье, Ильмаринен, — серьезно ответила Кюллики. — Плыви прямо к Вяйно, никуда не сворачивая, и больше никуда от него не уходи.

Глава 17 ЛЕДЯНОЙ ПОТОК

В обратный путь к реке Яннего и землям рода Калева Ильмо отправился уже на следующее утро. Ахти опечалился и долго уговаривал его погостить еще, но Ильмо проявил твердость — гостеприимством Кюллики он был сыт по горло.

Отплыли на заре, на двух лодках, под глухое ворчание рыбаков, которым приходилось делать большой крюк, чтобы отвезти Ильмо восвояси. Но ворчали они тихо, потому что в первой лодке сидел Ахти, — он в самом деле вызвался проводить приятеля до самого дома.

— Должен же я убедиться, что ты доплыл благополучно! — сказал он. — Высадим тебя прямо напротив горы Вяйнемейнена, сдадим учителю с рук на руки…

Вместе с Ахти в путь увязался и Аке Младший. Ильмо всерьез опасался, что на Лосиный остров варг возвращаться не собирается. Уж очень внимательно он прислушивался к разговорам про Вяйно, видимо собираясь обратиться к старому колдуну за советом. «Вот Ахти-то разозлится, — с тревогой думал Ильмо. — Ахти вспыльчив и скор на расправу, а варг есть варг, хоть он с виду и тихоня. Не поубивали бы друг друга…»

Над озером поднималось солнце, золотило паруса. Вот и берег Лосиного острова скрылся за горизонтом. Ильмо и Ахти, развалившись на корме, тихо разговаривали. Аке сидел рядом и время от времени вставлял слово, не забывая поглядывать по сторонам. Что-то вдалеке на севере привлекло его внимание. Несколько мгновений он всматривался в даль, в сизую дымку, затянувшую горизонт.

— Что там? — спросил Ахти, обращаясь к варгу.

— Тучи на севере. Идут сюда.

— Скверно, — ответил Ахти. — Не накрыло бы дождем до вечера.

Аке покачал головой.

— Эти тучи будут здесь задолго до вечера. Чувствуете, холодом повеяло? Ветер меняется. Ахти, я бы посоветовал повернуть обратно.

— Возвращаться? — Ахти нахмурился. — Но почему?

— Там снеговые тучи. И они идут прямо на нас. Похоже, будет буря.

Ильмо побледнел и уставился на темный горизонт. Ахти пренебрежительно махнул рукой.

— Чепуха. Снег — летом? Конечно, бывало всякое, но снежная буря…

Его слова прервал дробный неровный перестук. Со всех сторон слышались испуганные возгласы рыбаков.

— Смотрите! Что это?!

Большая щучья челюсть, привязанная у верхушки мачты на поперечной перекладине паруса, дрожала и дергалась, словно пытаясь спрыгнуть с мачты в воду. Один за другим рыбаки, бледнея, хватались за свои обереги. Щучьи зубы, ракушки, рачьи клешни — все они тоже шевелились на своих тесемках и шнурках.

— Я чувствую чары! — воскликнул вдруг Ильмо. — Очень сильное колдовство где-то рядом — то ли в воде, то ли в небе!

Аке кивнул и указал на тучу.

— Кто-то гонит на нас бурю, — мрачно сообщил он. Одного взгляда на прыгающую щучью челюсть Ахти хватило, чтобы принять решение:

— Поворачиваем! — закричал он, вскочил на ноги и замахал второй лодке, шедшей шагах в двадцати позади. — Эй, Куха! Возвращаемся!

Обе лодки развернулись. Ветер с каждым мгновением усиливался и становился все холоднее. Солнце потускнело, как будто небо затянуло серой дымкой. Только в воздухе что-то остро вспыхивало — и вправду, не снежинки ли? В борт ударила волна, Ильмо ухватился рукой за край и с изумлением обнаружил, что дерево заиндевело. Хотел показать диво Ахти, но вместо этого скорчился на корме, тяжело дыша. В глазах у него темнело, по лбу струился пот. Его, единственного в этой лодке, учили чувствовать магию, ее легчайшие проявление — но здесь сила ее была почти непереносима. Ильмо и представить себе не мог, что в карьяльских лесах появится такой могучий колдун. Да и колдун ли? Не слишком ли это для смертного? «Что, если здесь вмешались боги?»

Ильмо уже не осознавал, что находится в лодке среди с детства знакомого озера Кемми. Ему чудилось, что всё вокруг остывает, темнеет, останавливается. Медленно гаснет свет, опускается ледяное звездное небо. Снизу, из-под воды, поднимается волна черного холода. А в середине — он один, теплый, живой — словно сигнальный огонь на зимнем берегу.

Нечто приближается из глубины. Оно ищет именно его, Ильмаринена, чтобы сожрать. Оно погубит и остальных, смахнет лодку, едва заметив ее, — но нужен ему только один он. Ильмо попытался вспомнить какие-нибудь укрывающие чары, но это было все равно что закрываться лопухом от урагана. Нечто страшное происходило вокруг, и противостоять этому он был бессилен.

Ильмо вернули в явь встревоженные крики. Рыбаки теперь сидели на веслах и гребли изо всех сил. Аке стоял на руле, распоряжался, ругал неповоротливые и медлительные рыбацкие лодки. Но бранился он напрасно — лодка неслась быстро… даже слишком быстро.

— Будь у нас самый паршивый драккар, мы бы вырвались!

— Что случилось? — спросил его Ильмо, преодолевая оцепенение.

— Опусти руку в воду — и поймешь, — бросил Аке, не оборачиваясь.

Ильмо не понадобилось выполнять его совет, он и так все понял: от воды веяло холодом, лодка скользила в ледяной каше.

— Мы попали в течение! — крикнул Куха, старшина рыбаков. — Здесь никогда не было никакого течения. А теперь — настоящий поток, и он нас куда-то тащит!

Нечто темное и холодное снизу все приближалось. Ильмо очнулся окончательно. Он вцепился в скамью и заорал:

— Держитесь!

В тот же миг лодку потряс мощный удар снизу. Лодка затрещала и накренилась. Столкнулись весла, раздались вопли тех, кому прищемило руки.

Солнце окончательно скрылось в низких сумрачных тучах. Течение увлекало обе лодки куда-то влево, словно по огромному кругу. Аке ухитрился поймать ветер, и первая лодка выскользнула из ловушки, но не успели они вздохнуть, как течение вильнуло и подхватило их снова.

— Смотрите!

Ледяная крошка хлынула в разные стороны, и рядом с лодкой из воды показалась гребнистая зеленоватая спина. Тускло блестела крупная чешуя, топорщились острые красноватые плавники… Рыба? Змея? Спина неведомого чудовища была такой ширины, что на ней можно было бы ехать верхом, а длина казалась бесконечной. Туловище длилось и длилось; наконец из волн с шумом вырвался раздвоенный плоский хвост и ударил по воде рядом с бортом. На лодку обрушилась волна.

— Вычерпывайте воду! — заорал насквозь мокрый Куха, бросая весло.

— Ильмо, что это за тварь? — крикнул с носа Ахти.

— Не знаю, — пробормотал охотник. Ему как раз явилась мысль, которая повергла его в ужас, но в глубине души он знал, что мысль верна. «Водяная тварь явилась за мной, — мысленно произнес он. — Выкиньте меня за борт — и все останутся живы». Но у него не хватило сил выговорить эти слова — губы отказались шевелиться.

Из низких туч пошел снег. Сначала редкие снежинки, танцуя, падали в воду, звездочками сверкали в волосах рыбаков. А потом повалило, словно зимой. Над водой показалась спина чудовища: на этот раз успели разглядеть длинные челюсти и выпуклые неподвижные рыбьи глаза. Огромная рыбина направлялась прямо к лодке.

— Дайте мне копье! — раздался громкий голос Аке, не потерявшего самообладания. — Здесь есть копье?!

«Откуда тебе в лодке копье? — успел подумать Ильмо. — Сюда бы меч Ахти, что защищает от хийси!»

Однако копье нашлось — короткий тяжелый гарпун с иззубренным лезвием. Кто-то сунул его Аке в руки, но тут же подоспел Ахти, свирепо сверкая глазами.

— Это должен делать я! — Он отобрал копье у варга. — Дай мне!

Аке уступил беспрекословно. Ахти зорко взглянул на рыбину, примерился, взвесил гарпун на руке, обмотал запястье веревкой. Потом передумал и быстро примотал веревку к мачте.

Чудовищная рыбина проплыла мимо второй лодки, не обратив на нее никакого внимания. В тот момент, когда ее спинной плавник снова показался над волнами, Ахти метнул гарпун. Попал он точно туда, куда метил, — в жабры. Рыбина метнулась и толкнула лодку так, что несколько рыбаков вылетели за борт. Ахти бы наверняка последовал за ними, если бы не привязал веревку к мачте. Заскрипело, затрещало — лодка клюнула носом, чуть не перевернувшись. Веревка натянулась как струна. Всех спас Аке — он успел перерубить веревку ножом, прежде чем лодка ушла под воду вслед за рыбиной.

Ветер свистел и выл, валил снег. Казалось, наступает зимняя ночь. С носа лодки раздались новые вопли ужаса. Ильмо посмотрел вперед — и кровь застыла у него в жилах — впереди бурлил огромный водоворот, затягивая в себя лодки. Разумеется, прежде никакого водоворота тут не было.

«Сейчас погибнем!» — понял Ильмо и почувствовал, что колдовское оцепенение проходит. Позади лодки снова вынырнула рыбина, распахивая зубастую пасть. Предлагать самопожертвование было поздно — не тратя времени на слова, Ильмо встал и бросился с кормы за борт, прямо в пасть чудовища. Последнее, что он ощутил, — как в него впиваются острые рыбьи зубы…

«Не может быть, — подумал Ильмо, когда сознание вернулось к нему и тьма перед глазами начала расступаться. — Это уже было! Я сплю…»

Он снова лежал на дне лодки. Над ним голубело небо и склонялись ошалевшие лица рыбаков. Он узнал Ахти и Аке, увидел в их глазах изумление не меньшее, чем испытывал сам, и тогда очнулся окончательно.

Куда подевалась снежная буря? Где ледяное течение, где водоворот и ужасная рыбина?

Ильмо рывком сел на дне лодки.

— Где рыба?

— Уплыла, — ответил Аке, поглядывая на него как-то странно. — И сразу прекратился снег.

Проследив за его взглядом, Ильмо опустил глаза и вздрогнул — вся его одежда была покрыта бурыми разводами крови. Только тогда он ощутил боль, словно его искололи сотнями игл.

— А я? Почему я здесь, а не у нее в брюхе?

— Дружище, — сказал Ахти, — мы сами ничего не понимаем. Мы думали, ты придешь в себя и сам всё объяснишь. Признайся, ты колдовал? Других объяснений нет. Мы видели, как ты бросился за борт, как рыба схватила тебя и утащила… И тут вода словно закипела. Тебя выбросило на поверхность, а рыбина только хвостом махнула и ушла в глубину. А буря сразу же успокоилась! Мы подобрали тебя — ты был весь в крови, но она даже кусочка мяса от тебя не отъела…

— Воистину чудеса, — встрял старшина рыбаков, — ведь щучьи зубы загнуты так, что никакая добыча из них не вырвется…

— Так это была щука?!

— Это был демон из Похъёлы, — убежденно сказал Куха. — Похъёльское зло проникло в лес, теперь оно отравляет и воду. Вот попомните мои слова, скоро к рыбакам станут относиться так же, как к охотникам: если не бросил промыслы, значит, продался нечисти.

Ильмо закатал рукав рубашки и увидел множество проколов на коже — отметины от зубов. Казалось, огромная щука схватила его поперек туловища, но, вместо того чтобы перекусить пополам, с отвращением выплюнула и уплыла.

— Я не колдовал, — пробормотал Ильмо, стягивая через голову мокрую одежду.

— Тогда зачем прыгал за борт?! Ильмо кое-как объяснил.

— Ну и дурак! — заявил Ахти, выслушав его. — Больше никогда так не делай! Тебе просто повезло, что ты пришелся рыбе-хийси не по вкусу. Если кому и надо было прыгать за борт, чтобы отвлечь демона, так мне, старшему. Но такая бессмысленная дурость мне даже на ум не пришла.

Последние облака растаяли в небе — как будто ничего и не было. Сколько времени заняло нападение щуки? Кажется, совсем немного… Вторая лодка, невредимая, качалась неподалеку на волнах. Из первой пропали двое — их не успели выловить из воды, когда щука толкнула лодку. По лицу одного парнишки текли слезы — наверно, потерял отца или брата. Ильмо хотел ему сказать что-то сочувственное, но не нашел слов. Его терзала мысль, что рыбаки погибли из-за него. Ахти же, наоборот, был доволен, что они так легко отделались.

— Если бы не ты, мы погибли бы все, — сказал он. — Эй, парни! Возвращаемся домой!

На берегу их встречала толпа. Жители Лосиного острова видели тучи над озером, и хотя снегопад задел их самым краем, но грозные знамения колдовства остров не обошли, и перепуганные родичи были счастливы видеть рыбаков живыми. Со всех сторон раздавались радостные возгласы, откуда-то уже доносился плач по погибшим. Впереди всех стояла смертельно бледная Кюллики. Она бросилась к Ахти, порывисто обняла его и долго не хотела отпускать. Позднее Ильмо поймал на себе ее взгляд, полный укоризны и почти ненависти, и не на шутку встревожился — только вражды колдуньи ему сейчас и не хватало. Вдруг Кюллики решит, что живой Ильмаринен слишком опасен для ее обожаемого сына?

Так что, когда под вечер Кюллики вежливо, но категорично предложила ему, не мешкая, убраться с острова другим путем, Ильмо с радостью согласился.

На этот раз ехать предстояло через ярмарку в Брусничном, куда Ахти вскоре должен был вести обоз с рыбой и другим добром на продажу.

— До Брусничного доедете вместе, а дальше — сам, — напутствовала гостя Кюллики. — Лесные дороги на север тебе наверняка знакомы.

— Всего-то пять дней пути через Тапиолу, — не удержавшись, съязвил Ильмо, который никак не мог научиться следить за своим языком. — Я наверняка доберусь к Вяйно живым.

Он думал, что Кюллики вспылит, но она как будто даже слегка смутилась.

— Не хочешь идти через лес? Что ж, это в самом деле небезопасно… Погоди, я кое-что вспомнила. В паре дней от Брусничного стоит селение рода Сарелайнен, в просторечии Заельники. Лет двадцать назад там жил очень сильный чародей, бывший райден по имени Тиира. Я не слышала, чтобы он умер.

Ильмо пожал плечами.

— А я вообще о таком ничего не слышал.

— Должно быть, он живет уединенно. Тиира всегда отличался сварливым нравом. Но защитить тебя от похъёльца он возьмется с удовольствием и о Похъёле расскажет тебе все, что пожелаешь. В старые времена он много сражался с тунами, и нет в землях карьяла никого, кто бы их так ненавидел, как Тиира. Возможно, он тот, кто тебе нужен.

— И где мне его искать, этого борца с тунами? — спросил Ильмо с невольным любопытством.

— Вот в Брусничном и узнаешь. Найди на торгу кого-нибудь из Заельников, да и спроси.

Слова Кюллики врезались в память Ильмо. Он размышлял над ними весь вечер. Кто знает — может, этот Тиира и в самом деле тот, кто ему нужен? К тому же он бывший райден! Первый, после Вяйно, настоящий райден, которого он увидит своими глазами! Райден — союзник и наставник… Не об этом ли он мечтал столько лет?

С этими мыслями Ильмо отправился спать. А ночью ему приснился странный сон. Как будто пришел на гору к Вяйно юноша из народа саами, невысокий, узкоглазый и плосколицый, в парке из шкуры водяного зверя и остроконечном узорчатом колпаке с ушками. А на ногтях у него были нарисованы саамские колдовские руны, да такие страшные, что Ильмо проснулся посреди ночи в холодном поту. И весь следующий день перед ним незримо маячило лицо неизвестного саами.

Глава 18 КАК АХТИ И ИЛЬМО ПОЕХАЛИ В БРУСНИЧНОЕ И ЧТО ТАМ УЗНАЛИ

Большое, богатое селение рода Марье, обычно называемое Брусничным, своим процветанием было обязано удачному месторасположению. Тут пересекались пути из многих деревень северного края, сплетаясь в один широкий тракт, который уходил дальше в земли южных карьяла. Благодаря этому счастливому обстоятельству род Марье все силы отдавал не лесным промыслам, как соседи, а извозу и торговле. В Брусничном круглый год шумела ярмарка, товары которой менялись от сезона к сезону. Дважды в год, весной и осенью, тут проходили большие рыбные торги; сюда свозили пушнину со всего севера. А саами вообще ездили торговать только в Брусничное: зимой на санных упряжках, летом на ездовых оленях. Южнее они забираться не рисковали.

Ахти привел на торг обоз с Лосиного острова. Сам он приехал на лошади — исключительно ради хвастовства. Кони были дороги, их привозили из словенских земель, где покупали за серебро. Ильмо ехал рядом с ним верхом на лосе, хотя чувствовал себя неуютно и, честно говоря, предпочел бы идти пешком. Всеобщее внимание, которое привлекал к себе Ахти, его почти пугало. «Словно нарочно, вместо того чтобы затаиться, выставляем себя напоказ, — думал он. — Да, может, и нарочно. С Ахти станется…»

Глава рода Каукомьели, как будто коня ему было мало, еще и вырядился варгом: малиновая рубаха из невиданной блестящей ткани, густо вышитая серебряной нитью, тисненая кожаная безрукавка, алый плащ, наборный серебряный пояс, за поясом — кнут с усыпанной жемчугом рукояткой, кожаные саксонские сапоги на жесткой подошве. Над плечом у него виднелась крестовина меча — не вещего, а обычного. Чтобы распугать весь торг, Ахти не хватало только длинных усов и заплетенной в мелкие косички рыжей бороды. Но у карьяла такие усы и борода, чтобы ими можно было гордиться, вырастали обычно только годам к сорока.

Перед отъездом Ахти попытался всучить другу какое-нибудь оружие. «Не хочешь меч, возьми секиру или копье! — уговаривал он его. — Ведь не на прогулку едем! А если тун снова нападет? А вдруг у него есть союзники?» В конце концов Ильмо сдался. Он взял охотничий самострел — почти такой же, какой остался в Калева, — и охотничий нож с рукоятью из рыбьего зуба. Заговорить оружие от хийси решили прямо на ярмарке. Ахти так быстро, как только смог, отделался от обоза, с облегчением оставив его на материнскую челядь, и отправился с приятелем искать подходящего знахаря.

О том, что близятся колдовские ряды, можно было узнать издалека по густому горьковато-сладкому запаху курений для отпугивания или, наоборот, приманивания тех или иных духов, который клубился над крытыми лотками колдунов. Народ возле них так и толпился, хотя большая часть предпочитала просто посмотреть, потрогать, а заодно получить бесплатный совет. Содержимое лотков было пестрое, загадочное, примерно одинаковое у всех торговцев. Всяческие обереги: от хийси, на удачу, для рыбаков, для рожениц, против грозы и пожара; медвежьи когти и зубы, щучьи челюсти, костяные приворотные гребни, пахучие сборы трав в холстяных мешочках, женские оловянные подвески в виде связок утиных и лягушачьих лапок, глиняные и серебряные «кольца помощи», фигурки богов-помощников…

Помимо готовых оберегов, продавец мог на заказ заговорить нож, топор или кадушку для хранения кислой капусты, вырезав на ней соответствующую руну. Самое любопытное и действенное, разумеется, было убрано с глаз и предназначалось только для знающих людей. Торговцы в колдовском ряду, в отличие от других, покупателей не зазывали. Они сидели с таким видом, будто торговля была ниже их достоинства, на народ не обращали внимания, на вопросы отвечали нехотя и свысока. И чем надменнее вел себя сиделец, тем больше народу обступало его лоток.

— Не пойму, что нашло на мать, — говорил Ахти, пробираясь сквозь толпу, — в одной руке сушеная рыбина, в другой берестяной туесок с пивом. — Когда мы собирались плыть через озеро, она мне ни слова не сказала, а сейчас вся извелась, прямо места себе не находила. Пришлось поклясться, что я не буду провожать тебя до Калева. Однако насчет деревни Сарелайнен она ничего не говорила! Так что я, пожалуй, провожу тебя до Заельников и помогу найти этого старого колдуна, как его там…

— Тиира.

— До тех мест не больше двух дней пешего пути, а верхом и вовсе за полдня доберемся. Прежде чем закончится торг, я успею вернуться и привести обоз обратно, как будто и не уходил никуда… Глянь-ка на вон ту палатку, Ильмо! Как тебе знахарь?

— Я к нему уже подходил, — мрачно отозвался Ильмо. — И к другим тоже. Стоит только сказать, что я охотник, как эти «колдуны» шарахаются от меня, как от оборотня. Никто не хочет связываться! «Добрые люди нынче в Тапиолу не ходят!» — передразнил он важного знахаря, послав в его сторону зловещий взгляд исподлобья. Тот побледнел и задернул полог палатки. — Один «хранитель имен» предложил купить набор заговоренных наконечников для стрел из медвежьей кости, а кость-то фальшивая. Другой взялся десять раз вырезать на самостреле руну «пепел», а третий вообще посоветовал не дразнить хийси и заняться землепашеством. Не могу понять — при чем тут руна «пепел»?

— О, смотри! — Ахти махнул рыбьим хвостом куда-то вперед. — Уж не заельчане ли там?

Впереди лотки расступались в стороны, кольцом окружая вытоптанный луг, где от людей яблоку негде было упасть. В толпе глазастый Ильмо высмотрел кучку мужчин. Судя по их одежде и оберегам — вплетенным в волосы синим перьям сойки, — это действительно были рыбаки из рода Сарелайнен. Впрочем, их и внешне было сложно с кем-то спутать — заельчане, с их белесыми выпученными глазами, считались самыми некрасивыми из карьяла.

Заельчане между тем собирались вот-вот исчезнуть в толпе. Ахти, недолго думая, заорал:

— Эй! Земляки!

На него со всех сторон зашипели. Ахти, не обращая внимания, проталкивался вперед, Ильмо едва за ним успевал. Пробившись скозь плотную толпу и оттоптав множество ног и рук сидящим на траве, они неожиданно очутились на просторной пустой поляне.

— Рунопевец! — оглядевшись, громко прошипел Ильмо и дернул Ахти за руку. Хозяин Лосиного острова шлепнулся на траву, Ильмо быстро опустился рядом — как и десятки окружавших его людей.

Посередине луга, в кольце слушателей, восседал на колоде сказитель. Рядом с ним пристроился ученик, тоже с кантеле в руках. Над затихающей толпой плыли мягкие, гудящие звуки, что издают натянутые на рыбью кость оленьи жилы.

Бродячие рунопевцы-сказители не были чародеями в обычном смысле. Их не просили заговорить болезнь или вырезать оберег. Это было особое искусство, под покровительством Унтамо-Сновидца — добровольное предпочтение тех, кто, обладая колдовской силой, ничего не хотел менять в этом мире. Сказителей, впрочем, на всякий случай тоже боялись. К тому же их считали предсказателями.

А этот сказитель был еще и чужак, саами, — седой, маленький, с редкой длинной бородой. Пел он, однако, на языке карьяла, которым владел как родным. Когда Ильмо и Ахти выбрались в первые ряды, он как раз закончил очередную песнь — длинную кровожадную саамскую сказку — и теперь отдыхал, тихо перебирая струны. Когда умолк последний звук, толпа зашумела. Никто не встал и не ушел, наоборот, слушатели все прибывали.

— А теперь что-нибудь про карьяла! — послышалось со всех сторон.

Саами задумчиво обвел взглядом поляну — и вдруг его взгляд остановился на Ильмо. Рунопевец-северя-нин смотрел на его медные волосы так пристально, что и другие начали оборачиваться. «Чего это он?» — с тревогой подумал охотник, некстати вспомнив свой давешний сон.

— Потомок Калева! — звучно произнес саами. Теперь на Ильмо смотрели уже все.

— Не хочешь ли услышать песню о своем славном предке и его подвигах?

Больше всего Ильмо хотелось куда-нибудь исчезнуть. Но тут в его сознании молнией пронеслись насмешливые слова Кюллики, укорявшие его в невежестве и незнании родства, и Ильмо, больше не раздумывая, выпалил:

— Хочу!

Прочие слушатели загомонили. Слушать про чьего-то предка хотелось не всем.

— Что еще за Калева такой? — спросил какой-то купец из южных карьяла. — Чем он прославлен? Вяйнемейнена мы все знаем, а этого — нет!

Старый саами усмехнулся в жидкие усы, откашлялся и положил пальцы на струны.

— Это будет песня о том, как предки карьяла сражались с Похъёлой.

На лугу мгновенно установилась тишина. Саами и его ученик встали, взялись за руки, и хором пропели руну Начала:

— Внемлите, боги, Песни рождению! Внемлите, люди, Древнего рода преданью! Восславим героев, Что ходили на север, В темные земли Похъёлы, Не убоявшись Трех Хийси, Слуг Хозяйки Лоухи, Стражей Границы!

Потом ученик сел, взял в руки свое кантеле и негромко заиграл, а старичок-саами остался стоять и заговорил нараспев:

— Вы уже услышали саамскую песню о Радиэне, одолевшем вечную ночь, и Вороне, укравшем солнце.

А теперь я поведаю вам о Трех Хийси, исчадиях Хорна, что служат Хозяйке Похъёлы, пожирая тех карьяла, кто осмеливается приблизиться к ее владениям, и о герое Калева, который отважился пересечь Борозду Укко, сразился с хийси — и победил их!

Во времена Сновидений, когда водопад Иматра был еще маленьким ручейком, а к небу можно было прикоснуться рукой, не поднимаясь на цыпочки, великий райден по имени Калева решил совершить набег на север, пограбить окраины Похъёлы. Хозяйке Похъёлы это, понятно, пришлось не по душе. Раскинув рыбьи кости, она узнала его путь и стала думать, как бы помешать ему. И наконец придумала.

Дружина Калева пробиралась через лес, и вдруг дорогу им пересекла широкая река. Воины заспорили, как им преодолеть преграду. «Построим плот», — говорили одни. «Поищем брод», — говорили другие. Но отважный Калева сказал: «Переберемся вплавь!» И, как положено вождю, первый вошел в воду. Однако не успел он проплыть и половины пути, как вода вскипела, и на него напало водяное чудовище — огромная красноглазая щука с плавниками острыми, как мечи…

— А-а! — воскликнул Ахти, подскакивая на месте. — Так это же…

— Тихо! — Ильмо схватил его за руку, призывая к молчанию. Приятели переглянулись.

— Так вот кто хотел потопить нашу лодку!

Со всех сторон послышалось шиканье. Ильмо умолк, с опаской взглянув на саами. Но рунопевец не рассердился. Кивнув Ахти, он продолжил:

— Калева и Щука сражались день и ночь, и наконец герой почувствовал, что рыба слабеет. Тогда он вытащил ее на мелководье, и там воины добили ее копьями.

Потом они выволокли ее на берег, разделали, зажарили и славно пообедали, а из щучьей челюсти Калева изготовил себе волшебное кантеле.

— Этот саами твердо уверен, что Калева ее убил? — прошептал Ахти. — Сдается мне, что съеденные щуки не нападают на рыбаков!

— Может, мы сражалсиь с кем-то из ее потомков, — ответил Ильмо, и друзья с удвоенным интересом вслушались в речитатив рунопевца.

— Хозяйка Похъёлы пришла в ярость и стала снова думать, как ей остановить Калева. А дружина, перебравшись через реку, вошла в пограничные леса, и впереди уже виднелись острые вершины Врат Похъёлы. И вот однажды холодной ночью к костру Калева вышел из леса огромный Волк. Он был волчий вождь и великий убийца и мог говорить на языке карьяла.

«Ты нарушил границу, человек, — сказал он герою. — Уходи, иначе я тебя съем!»

«Какое тебе дело до границ Похъёлы? Ты что, сторожевой пес?» — спросил его Калева.

«Я слуга Хозяйки Похъёлы!» — гневно ответил Волк.

«Тогда убирайся — я не разговариваю с холопами!»

Волк зарычал. Увидев его оскал — а клыки его были как ножи, — воины Калева испугались.

«Уйдем, иначе он съест нас всех», — сказали они.

«Если мы повернемся к нему спиной, он точно нас убьет, — возразил Калева. — Именно так бы я и поступил на его месте. Так что сразимся, и посмотрим, кто кого съест!»

В тот же миг волк с ревом бросился на Калева. Герой, не растерявшись, вонзил ему в горло копье. Они сражались всю ночь до утра. На рассвете волк выдохся. Тогда герой переломил волку хребет об колено, а потом задушил его голыми руками. Потом он съел его сердце, глаза и мозг, голову отрезал и повесил на сосну, а из шкуры сделал себе шапку и рукавицы, и были они теплыми, прочными и красивыми.

— Эх, вот молодец был твой предок, Ильмо! — не удержался Ахти. И добавил тихо: — Если, конечно, у этого волка не осталось родичей…

Ильмо фыркнул, но незаметно сделал отвращающий беду жест.

Со всех сторон раздавались одобрительные возгласы. Саамский сказитель подождал, когда снова станет тихо, а затем продолжал:

— Хозяйка Похъёлы разозлилась пуще прежнего, ибо дружина Калева уже подошла к самому подножию гор, называемых Вратами Похъёлы. А в пещерах под теми горами с незапамятных времен жил Медведь. Он был древним, как сам Вечный Лед, шерсть его побелела от старости. Этот медведь был мудр и искушен в ворожбе, многие тайны мира были ему ведомы. Вот Хозяйка Похъёлы и решила, что нехудо было бы натравить его на Калева.

Обратившись в крылатое чудовище, она прилетела к Вратам Похъёлы и сказала Медведю: «Если ты съешь карьяльского героя Калева, что скоро будет проходить через твои владения, ты станешь бессмертным».

«Как я узнаю, что ты мне не лжешь?» — спросил Медведь.

«Спроси самого Калева», — ответила она ему и улетела восвояси.

Медведь встретил Калева на тропе среди скал, сам огромный, тяжелый и неповоротливый, как скала. Преградив ему путь, он спросил: «Правда ли, что если я тебя съем, то стану бессмертным?» Калева, расхохотавшись, ответил: «Да ты, видно, выжил из ума от старости! Ступай к себе в берлогу, старый медведь, и не загораживай мне тропу».

Медведя смутил смех героя, и он посторонился, пропуская Калева и его дружину. Воины Калева, дрожа от страха, по одному проходили мимо него по узкой тропе. Сам же герой стоял с гордо поднятой головой, бесстрашно смотрел на медведя и ждал, чтобы пройти мимо него последним.

«Если он сейчас уйдет, — размышлял тем временем Медведь, — я всю жизнь буду мучиться от сомнений, не побывало ли в моих лапах бессмертие? В конце концов, я ничего не теряю. Даже если Хозяйка Похъёлы обманула меня, я хотя бы пообедаю». Рассудив так, медведь дождался, пока Калева повернулся к нему спиной, бросился на него сзади и когтями содрал кожу с его непокрытой головы…

Слушатели зашевелились и зашумели.

— Нет! — послышались возмущенные возгласы. — Так не годится!

— Тут и сказке конец, — усмехаясь, заявил Ахти и тут же был со всех сторон разнообразно и изощренно обруган.

Сказитель бросил на него суровый взгляд и громко продолжал:

— Но случилось чудо! Рана Калева мгновенно зажила, а кровь, стекающая по его лицу и шее, превратилась в длинные, медно-рыжие волосы. Калева, даже не покачнувшись, обернулся, выхватил меч и вступил с Медведем в бой.

«Хозяйка Похъёлы не солгала мне! — проревел Медведь, размахивая когтистыми лапами. — Теперь я точно не дам тебе уйти!»

Рев медведя нес в себе злые чары: воины Калева попадали на землю, выронив оружие, и лишились сознания от ужаса. Один Калева не растерялся. Он заткнул себе уши двумя пучками мха, призвал Небесную Жену Ильматар и ударил медведя кулаком в переносицу!

Медведь со стоном свалился на землю и принялся скрести землю когтями. Из его пасти хлынула черная кровь. Чары спали с воинов, и они начали подниматься с земли. «Скорее, пригвоздите его к земле и навалитесь на копья!» — закричал Калева. Затем он выхватил из сапога охотничий нож, распорол Медведю грудь и вырвал сердце. «Отдай мне сердце!» — заревел Медведь, извиваясь, как щука на крючке. Воины на этот раз не дрогнули, навалившись всем телом на копья. А Калева положил сердце на плоский камень, порезал на кусочки и съел. И пока он ел его, Медведь вырывался и кричал страшным голосом. Когда же закончил Калева свою трапезу, Медведь издох. После этого воины освежевали тушу, развели костер, нажарили себе сладкой медвежатины и наелись досыта.

Когда Хозяйка Похъёлы узнала о гибели Медведя, она насмерть перепугалась. Три дня и три ночи думала она, что же ей делать. А дружина Калева перешла через горы и вступила в пределы Похъёлы. На третий день Хозяйка Похъёлы обернулась крылатым чудовищем и полетела в мрачный Хорн, Ледяной Ад, к своей матери Калме за советом.

Мать встретила ее в снежном чуме, чья крыша — беззвездное небо, а двери ведут прямо в страну мертвых. Она сидела у очага, где горело черное пламя, и гадала на костях косатки, и были у нее одна рука, одна нога и один глаз. Хозяйка Похъёлы рухнула ей в ноги и завопила: «Злодей Калева разоряет мою страну! Он похваляется, что захватит мое гнездо и возьмет меня в младшие жены! Что же мне делать, мать?»

«Как — что? — отвечала ей Калма. — Выходи-ка ты за него замуж!»

Сказитель сделал паузу. Слушатели весело загомонили.

— Мать объяснила Хозяйке Похъёлы: «Сейчас никто на свете не способен справиться с Калева. Пусть он погуляет по твоим владениям, потешит своих воинов. Пусть они получат все, что хотят, не встречая отказа, — и рано или поздно уйдут восвояси, ибо Похъёла создана мною не для людей».

«Но они придут опять!»

«Пусть возвращаются. Их тут будут ждать. И тогда Калева убедится, что возвращаться могут не только живые, но и мертвые. Ибо нет в этом мире ничего сильнее Калмы!»

Она раскинула кости акулы, вгляделась в них, улыбнулась и сказала:

«Там, на берегу Иматры, белеют кости огромной щуки. Там, у озера, висит на сосне волчий череп. Там, в скалах, ветер носит пепел старого медведя, останки которого Калева сжег и разбросал по земле. Но их духи все еще близко. Они полны злобы и жаждут мести. Из века в век они будут преследовать потомков своего убийцы. Призови их, следуя обряду, который я тебе дам, и не пожалеешь».

«Научи меня этому обряду! — радостно воскликнула Хозяйка Похъёлы».

И мать научила ее.

И случилось все так, как сказала Калма. Калева вошел в Похъёлу, не встречая препятствий. Сама Хозяйка вышла ему навстречу и поклонилась ему. В те времена она была еще молода и красива, и Калева охотно породнился с ней. Целую зиму он провел в Похъёле, а весной ушел с дружиной на юг, сгибаясь под тяжестью даров. А Хозяйка, проводив его, сразу же совершила данный Калмой обряд и призвала духов Щуки, Волка и Медведя, и превратила их в Трех Хийси.

Первая — Щука Хийси, которая сторожит водяные пути на север. Размером она больше ладьи, из ее пасти с загнутыми зубами вырваться невозможно, удар ее хвоста переворачивает лодку. Она утягивает под воду детей, которые купаются в запрещенные дни, и рыбаков, заходящих в северные воды дальше установленных границ. Но особенно она ненавидит потомков Калева.

Второй — Волк Хийси, страж лесных путей, огромный, серый и красноглазый, свирепый, прожорливый и хитрый. Зимой и летом он рыщет вдоль границы Похъёлы, хватая неосторожных охотников и выслеживая Калева и его потомков.

Третий — Медведь Хийси, Когтистый Старец, самый опасный из всех. Он сторожит единственный путь в Похъёлу, в надежде, что когда-нибудь через его владения пройдет Калева или его потомок. И тогда Медведь наконец сожрет его и обретет бессмертие.

Хозяйка Похъёлы потирала руки от радости, поджидая Калева с новым набегом. Но прошел год, другой, Три Хийси губили рыбаков и райденов, а герой все не появлялся. И наконец однажды Хозяйка поняла, что Калева обманул ее, — он не вернется в Похъёлу никогда. В отчаянии она взяла свою гадательную чашу и решила разыскать его колдовством. Но Калева и сам был великий чародей. Он явился к ней и, взглянув из воды, сказал:

«Вижу, ты укрепила границу, поставила демонов на ее охрану? Вот и прекрасно. Я не трону тебя, пока ты о ней помнишь. Но только попробуй ее пересечь!»

С тех пор граница Похъёлы стоит нерушимо. А единственное на свете, чего боится Хозяйка Похъёлы, — это Калева и его потомки, народ карьяла.

Последний раз тренькнула струна. Сказитель замолчал и утомленно сел на колоду. Слушатели загомонили, захлопали в ладоши.

— А что Калева? — крикнул южанин-купец. — Что с ним потом стало?

— Калева? — Саами поднялся и широко развел руками, словно обводя небо и землю. — Взгляните на ночное небо и увидите четыре звезды — Меч Калева. В конце лета в небе вспыхивают зарницы — Огни Калева. Посмотрите на одинокие валуны в лесах — в древние времена их, забавляясь, разбрасывал Калева. Он везде и никогда не прейдет. Он воистину бессмертен!

Ученики, поняв, что песня закончена, поднялись на ноги и пошли по кругу собирать подношения, пока народ не успел разбежаться. В берестяные лукошки посыпался речной жемчуг, летние беличьи шкурки и мелкие серебряные монеты.

— Славная песня, вот только конец какой-то непонятный, — проговорил Ахти, вставая на ноги и потягиваясь. — Звезды, камни…

— И не только конец, — задумчиво сказал Ильмо. — Сдается мне, этот саами знает про Калева побольше, чем мы, его потомки. Пошли-ка, поговорим с ним.

Выждав, пока толпа вокруг сказителя поредеет, друзья подошли поближе. Ильмо встал у саами за спиной и кашлянул. Рунопевец, занятый разговором с каким-то купцом, медленно развернулся. На вид ему было лет шестьдесят. По одежде и повадкам он напоминал скорее торговца, чем чародея-рунопевца. Однако от Ильмо не укрылись сизые морозные ободки вокруг его зрачков — знаменитый «вороний глаз», которым славились саамские нойда. Обладатель таких зрачков, даже не будучи колдуном, с легкостью мог навести порчу на обычного человека. Ильмо снова вспомнил свой сон про саамского колдуна, бросил быстрый взгляд на его ногти и вздрогнул: на каждом ногте была нарисована руна. Но, присмотревшись, он понял, что это не те руны, которые приснились ему накануне, а обычные, охранные: от хийси, от зверя, от порчи товара, от кражи и разбоя, от лесного пожара и речного разлива, — те руны, которые вырезали себе многие саамские купцы, отправляясь с обозом в далекий путь. «Вроде не тот», — с облегчением и непонятным разочарованием подумал он.

— Что-то я не понял, — ляпнул Ахти. — Калева умер или нет?

— Нет, — спокойно ответил саами, глядя почему-то на Ильмо. — Калева бессмертен. Или сами не знаете?

— Откуда нам знать? — спросил Ильмо.

— Как откуда? Ты же, парень, его потомок. Из всех карьяла только у прямых потомков Калева волосы цвета высохшей крови.

— Кстати, насчет крови, — подхватил Ахти. — Почему Хозяйка Похъёлы сказала Медведю, что он станет бессмертным, если сожрет Калева?

Саами укоризненно взглянул на Ильмо, очевидно решив, что дерзкий потомок Калева устраивает ему проверку.

— Потому что в жилах Калева течет кровь богов, — ответил он. — Первый из людей, он был рожден Небесной Девой от ветра и волн. Эта кровь даровала ему земное бессмертие, но надо быть похъёльцем, чтобы догадаться ее выпить.

Ильмо задумался. Ахти спросил:

— Но откуда про это узнала Хозяйка Похъёлы?

— Об этом знает весь мир! — сердито буркнул саами и отвернулся — видно, решил, что парни над ним насмехаются.

Вокруг рунопевца снова начала собираться толпа. Ильмо и Ахти отошли в сторону, обдумывая услышанное.

— Калева… Кровь богов, — повторил Ахти. — И что с того?

Ильмо напряженно размышлял. Чувствовал: разгадка близка.

— Помнишь, мать тоже на что-то намекала? — добавил Ахти. — Еще спрашивала тебя, что ты слышал о Калева?

— Да, она сказала: «Думаю, дело в крови», — пробормотал Ильмо. — Наверняка именно это она и имела в виду.

Но почему же Кюллики не захотела рассказать о крови богов? Ильмо теперь понимал, почему. Она знала, что тун охотится за ним, — но не понимала его целей. Если похъёлец в самом деле вздумал приобщиться к бессмертию, он мог бы попросту выпить его кровь при первой встрече, а не бродить вокруг да около, наводя сложные чары…

В голове Ильмо молнией промелькнула догадка.

— Как ты думаешь, Ахти, — если бы тот Медведь или какой-нибудь другой хийси добился бы своего и сожрал Калева — что бы с ним стало?

— Наверно, стал бы бессмертным! — воскликнул Ахти, поняв, куда гнет друг.

— Как бы не так, — торжествующе улыбнулся Ильмо и коснулся шрама на шее. — Он бы отравился и подох. Похоже, кровь потомка богов для похъёльской нечисти ядовита — и теперь тун это знает!

За разговором со сказителем Ильмо и Ахти снова упустили из виду рыбаков из рода Сарелайнен. Друзьям пришлось долго бродить по ярмарке, высматривая в толпе вплетенные в пепельные волосы синие перья. Наконец заельчане нашлись. Расположившись на травке в стороне от торговых рядов, они закусывали и выпивали. Ильмо, не мешкая, направился прямо к ним. Заельчане приветствовали его неожиданно радушно. Как выяснилось, рыбаки его знали, и сам он узнал их старшину Ахвена — тот бывал по торговым делам у Антеро, в деревне Калева. Друзьям предложили присоединиться к трапезе, и они не стали отказываться.

Поболтав для порядка об улове и торгах и как следует подкрепившись, заговорили о деле. Ахти прямо сказал старшине заельчан, что они ищут колдуна.

— Для чего? — кашлянув, спросил Ахвен — пучеглазый, беловолосый мужик с перьями в косицах и оберегом — костяной птичкой — на груди.

— Это касается нашего рода, — кратко ответил Ильмо. Рыбаки, как ни странно, не удивились, и даже расспрашивать ничего не стали, только обменялись многозначительными взглядами. Ахти, не обратив на это внимания, принялся расспрашивать про Тииру.

Услышав это имя, рыбаки тревожно зашевелились и принялись перешептываться.

— Кто это вас надоумил? — спросил Ахвен. — Неужели другого колдуна найти не можете? Хоть старый Тиира и нашего рода, но любой из Сарелайнен скорее удавится, чем обратится к нему за помощью!

— А что с ним не так? — насторожился Ильмо. Рыбаки наперебой принялись объяснять. Да, такой колдун в самом деле живет недалеко от Заельников. В самом деле, некогда он был известным райденом. Но уже лет двадцать как он порвал все связи с родом и поселился на отшибе, на заброшенных выселках, на берегу глухого заболоченного озера. Рыбаки подтвердили слова Кюллики о его тяжелом, склочном нраве. Родичам он помогать отказывался наотрез, и постепенно обиженные заельчане забыли к нему дорогу. Да и страшно…

— У нас подозревают, — на всякий случай понизив голос, рассказывал Ахвен, — что старый хрыч занялся темным колдовством. Чуть ли не мертвецов из могилы повадился поднимать…

— Откуда же вы это знаете, если, говорите, к нему никто не ходит? — с сомнением спросил Ильмо.

— Как же не ходит? А родственники? У него ведь родная внучка в Заельниках, у нее семья… Бранятся, а носят ему еду, иначе ведь с голоду помрет. И как не бояться? Тут среди бела дня люди в Тапиоле пропадают…

Ахти покосился на задумавшегося приятеля.

— Ты все еще уверен, что нам надо к этому Тиире?

— А к кому же еще? — с горечью спросил Ильмо и принялся подробно выспрашивать у заельчан дорогу. Вскоре он с удивлением понял, что описанное место ему прекрасно знакомо.

— Это же озеро Олений Мох! — воскликнул он. — У меня там охотничья стоянка!

— Оно самое, — подтвердил Ахвен. — А позвольте узнать: что, Вяйно вам помогать отказался… или не справился?

Ильмо широко распахнул глаза.

— Вы о чем?!

— Ну как о чем! О том, что сейчас творится в Калева!

— Да ладно, парни, не притворяйтесь, — подхватил другой рыбак. — Об этом уж по всей ярмарке весть разнеслась. Думаете, почему нынче саами пел про ваш род? Калева нынче у всех на устах! Молва-то летит как на крыльях…

— Ну-ка, расскажите! — потребовал Ахти.

Старшина не возражал. С явным удовольствием, и видно, не в первый раз, он завел рассказ, а прочие рыбаки ему усердно поддакивали. Приятно ведь обсудить чужие беды, особенно когда они случаются далеко и никакого касательства к тебе не имеют.

— Говорят, жители Калева ухитрились прогневать Лесного Господина Тапио, и он объявил их роду войну. Началось уже давно — сначала просто лезли из Тапиолы хийси, летали над деревней какие-то твари, пугали людей в лесу… Дошло до того, что жители Калева боялись нос за околицу высунуть! Обратились они к Вяйнемейнену за помощью. Старец сказал — ладно, пойду к Тапио и разберусь — и сгинул!

— Как сгинул? — ошеломленно пробормотал Ильмо. — Совсем?

— Неизвестно. К счастью, — продолжал рыбак, — тамошняя знахарка так заколдовала ворота, что больше ни один хийси и близко не смог к деревне подойти. Тогда Тапио решил подобраться со стороны реки. Сговорился он с водяниками из Кемми и васами из Яннего…

— Ты ври, да не завирайся! — перебил его Ахти. — Ишь, наслушался рунного пения! Рассказывай, что на самом деле было, а не как Тапио договаривался с водяниками!

Ахвен пожал плечами, глотнул пива и продолжал:

— Я же как красивее хочу… Тут недавно случился девичий праздник, Рябиновая ночь. Незамужние девки из Калева, как водится, собрались ворожить на женихов. И не нашли ничего умнее, как собраться на посиделки в нетопленой бане, на самом дерегу реки. А там их уже поджидали… Уж не знаю, кто их встретил — ворса ли, шишига или кто похуже, — но в баньку девки вошли, а обратно не вышли. Так и пропали бесследно, даже косточек от них не осталось…

У Ильмо вдруг сжалось сердце. Он вспомнил уговор с Айникки — встретиться в Рябиновую ночь на берегу реки. Под предлогом гадания она собиралась улизнуть из дома, а если повезет, и утащить часть приданого. Что же там случилось? Может, Айникки, не дождавшись его, все же убежала — но куда? И почему пропали ее подружки?

— А как девушек звали, не помните? — с тревогой спросил он.

Старшина рыбаков вдруг смутился, запустил руку в бороду — видно, впервые подумал, что Ильмо и сам из того же роду, и среди пропавших девиц вполне может оказаться его сестра или невеста.

— Не припоминаю, — отводя глаза, ответил он. — Говорят, было их не то четыре, не то пять, все невесты-красавицы.

— Может, их женихи украли? — предположил Ахти, у которого был большой опыт в подобных делах.

Тут его перебил один из рыбаков:

— Вспомнил! Одну из девиц потом на берегу нашли — тамошнего старейшины дочку.

Внутри у Ильмо что-то оборвалось.

— Айникки? — спросил он глухим голосом, стараясь делать вид, будто это ему безразлично. — И что с ней случилось? Она… жива?

— Жива-то жива, но вроде как умом тронулась. Бредила, на берег рвалась, про оборотней да про шишиг болтала. Антеро запер ее под замок…

— Про оборотней?! — Ильмо вскочил на ноги. Теперь он понял, что стряслось с девушками. И чем занялся тун, сбросив его в озеро. Он вернулся в Калева и продолжил свои бесчинства!

Остаток разговора для Ильмо прошел как во сне. Он не слышал, что ему рассказывали рыбаки, поглощенный одним желанием: как можно скорее оказаться в Калева и увидеть Айникки своими глазами.

Распростившись с заельчанами, Ильмо тут же выложил другу все свои догадки и заявил, что немедленно отправляется домой.

— Я тебя понимаю, — ответил Ахти на удивление рассудительно. — Но подумай, Ильмо: твоя невеста жива, она в отцовском доме, а то, что он ее запер, и хорошо — целее будет.

— Но похъёлец все еще там!

— Не уверен. В любом случае, Ильмо, — сначала надо заехать к колдуну. Крюк невелик, а польза огромная. Мать же сказала — Тиира сражался с тунами. Он и подскажет нам, как найти и прикончить похъёльца, а может, и сам захочет принять участие в охоте…

Ильмо, хоть всей душой рвался в Калева, согласился. Тем же вечером они выехали из Брусничного на север, по дороге в Заельники.

Глава 19 ВЯЙНО В УСАДЬБЕ ТАПИО

— Пойду зеленым лесом, черным болотом,

голубым полем. Выйду на перекрестье дорог,

поклонюсь на восход

и на закат, на полдень и на полночь,

всем путям земным и небесным;

спутана пряжа, порваны сети; сети починю, пряжу размотаю.

Одна дорога идет в болото, другая в чащу;

настелю гать, тропу расчищу.

Одну дорогу сторожит медведь, другую волк. Тапио,

Лесной Хозяин, укажи мне путь к твоему двору!

Теллерво, добрая хозяйка, привяжи пса, загони в хлев корову!

Нюрикки, волчий пастырь, сыграй на свирели,

успокой лесные стада, чтобы идти мне

без опаски…

Так пел Вяйно, шагая по звериной тропе, прочь от развалин деревни и дома Тииры, уходя все дальше в Тапиолу. Смотрел он в небо, за облака, и слова руны сами рождались у него на языке. Словами мостил себе путь, плел путеводную нить. Лес — березы, ели, кусты можжевельника, зеленые травы, белые мхи — сливался вокруг него в одно зеленое дрожащее облако. За колдуном, шагах в десяти, плелся Калли, озираясь по сторонам с опаской и любопытством.

Воззванием к Тапио и его домочадцам Вяйно закончил руну и остановился. Зеленое марево обрело четкие очертания и снова стало лесом. На первый взгляд вокруг всё было как прежде.

— Эй! — раздался позади растерянный голос Калли. — Господин Вяйно, вы куда подевались?

Вяйно оглянулся. Калли стоял на тропе и вертел головой. Своего провожатого он явно не видел. Вяйно довольно кивнул. На тропе, по которой он только что прошел, на усыпанной слежавшейся прошлогодней хвоей земле не осталось никаких следов. Теперь Калли может искать его хоть до зимы, но не найдет, если на то не будет воли хозяина этих мест, а может, и самого Укко. Вот она, тайная дорога в Тапиолу.

Шумели деревья, в кронах гулял ветер, по синему осеннему небу бежали облака. Вяйно медленно шагал вперед по тропе, чувствуя на себе любопытствующие и недоброжелательные взгляды лесной нечисти. Кто-то шмыгал во мху, кто-то пялился на него из папоротников. Калли давно отстал, но старик о нем не беспокоился — надо будет, найдется. Да и лучше ему сейчас быть подальше от Вяйно и того, к кому он идет. А откуда-то из глубины леса, незаметно и неумолимо, как грозовая туча, уже подступала волна тишины.

«Хм, про подарки-то я и забыл! — с досадой вспомнил Вяйно. — Как бы Лесной Хозяин не вздумал обидеться…» Мгновение колдун даже раздумывал, не повернуть ли назад. Но тишина незаметно обволокла весь лес, ветер затих, кроны деревьев перестали качаться под ветром. Застыл каждый лист, трава оцепенела, лесная нечисть попряталась в мох. В Тапиоле воцарилось молчание, полное ожидания и почтительного страха. Вяйно показалось, что он оглох, а воздух стал вязким. Он остановился.

Вдруг тишину нарушил резкий скрип. Шагах в двадцати впереди него две березы, справа и слева от тропы, начали клониться вниз. Они выгибались дугой, пока не коснулись земли макушками зеленых крон. Вслед за ними согнулась в поклоне раздвоенная ель, затем другая ель, поменьше, разостлала по земле колючие лапы. Все деревья вдоль тропы низко кланялись тому, кто шел навстречу, — кланялись Тапио, хозяину леса.

Обличий у Лесного Хозяина было множество, одно отвратительнее другого, но на сей раз Тапио решил явиться в облике человека. На случайный взгляд он выглядел как зажиточный немолодой карьяла: кряжистая фигура, короткая борода с проседью, красная шапка, зеленые порты, синий кафтан, телогрейка на волчьем меху, словенские подкованные сапоги со скрипом. Вяйно встретил его почтительным поклоном, лишь мельком покосившись на единственное, что отличало Тапио от обычного человека, — вывернутые в обратную сторону ступни. Старый чародей был в добрых отношениях со многими карьяльскими богами, но Тапио, к сожалению, в их число не входил. Много лет назад, в далекой молодости, Вяйно один раз встречался с Тапио и даже угощал его ужином, но не был уверен, вспомнит ли его Лесной Хозяин. Право слово, лучше бы не вспомнил.

Но что время для бога? Тапио узнал колдуна с первого взгляда, словно они расстались вчера, а не сто с лишним лет назад.

— А, здравствуй, охотничек! — шумно приветствовал он его, как старого приятеля. — Что, решил навестить соседа? Я твою жареную утку, не поверишь, до сих пор забыть не могу. Как вспомню, так слюнки текут. Что ж ты от меня тогда сбежал? Я пришел на следующий день, родичей привел — ан ни тебя, ни жаркого!

Родичи все рвались догнать тебя, да я их не пустил — поленился…

— Здравствуй и ты, владыка Тапиолы, — с достоинством произнес Вяйно, вспоминая, как когда-то на заре удирал из охотничьей избушки, куда накануне вечером к нему постучался незнакомец в кафтане без швов. Вяйно, тогда бывший вожаком охотничьей артели, оказался в избушке один. Вопреки благоразумию он пригласил чужака войти и посадил его за стол, однако накормить его оказалось непросто. Еще до того, как в доме кончились все запасы пищи, а незнакомец все еще выглядел несытым, Вяйно уже понял, кого он впустил в себе в дом, сообразил, что дела его плохи. Но в ту ночь ему повезло. Сожрав всё до последней крошки, гость унялся и ушел, однако пообещал вернуться на следующую ночь с друзьями и родственниками. Вяйно, прикинув, что, кроме него самого, другой пищи в доме не осталось, бросил все добытые шкуры и сбежал.

— Пусть сойдет милость Укко на твой дом и угодья. Пусть поля твои будут плодоносны, пусть умножатся твои стада…

Тапио милостиво покивал.

— От промыслов, значит, отошел, теперь блуждаешь по запретным тропам? Что, небось захотелось под старость посмотреть, как Тапио живет? Ну тогда пойдем. Есть у меня три терема, один другого краше — один золотой, другой костяной, третий деревянный: выбирай, который тебе хочется увидеть первым? В золотом домочадцы и холопы ходят в золоте, на золоте едят, из золота пьют…

— Спасибо, владыка Тапиолы, — спокойно произнес Вяйно, прекрасно зная, что вопрос с подвохом, и лучше не отвечать на него вообще. — Я к тебе пришел не из праздного любопытства, а как сосед к соседу, с важным разговором.

В желтоватых звериных глазах Тапио зажегся нехороший огонек.

— Никак попросить чего-нибудь хочешь по старой дружбе?

— Нет, не попросить — предостеречь.

— Предостеречь? — протянул Тапио. Он казался удивленным — видно, никто еще с подобным разговором к нему не обращался. — Ну, раз такое дело, тогда пойдем в деревянный терем. Пивка попьем, закусим вялеными лещами и пирогами с брусникой. Кстати, охотничек, спасибо за подарок.

«Какой подарок?» — чуть было не спросил Вяйно, но тут же все понял и оглянулся. Калли продолжал топтаться на звериной тропе, с глуповатым видом оглядываясь по сторонам. Вяйно и Тапио, стоявших шагах в двадцати от него, холоп не видел.

— Дар, конечно, не ахти какой, — скептически оглядел подростка Тапио. — Мелковат, хиловат, да еще и проклятий на нем, как на худой собаке… Ну да сойдет. Подпаском пристрою, медведиц пасти.

— Ты, Хозяин, сперва выслушай меня, — сдержанно сказал Вяйно. — Еще неизвестно, кто кому должен отдариваться.

Тапио расхохотался.

— Люблю я дерзких охотников! Почтительного даже как-то и уморить неловко. А с дерзкого сбивать спесь — одно удовольствие. Ну ладно, солнце еще высоко. Послушаем, что ты мне скажешь. А паренек твой пусть до вечера вокруг ограды поплутает — еще искать его потом по ельникам— осинникам…

Тапио развернулся и жестом пригласил колдуна следовать за собой. Вяйно шел за ним, смотрел в широкую спину хозяина и думал о том, что, пожалуй, рискует слишком многим. Он твердо верил, что Тапио не вступал в сговор с богами Похъёлы. Но если жестокий и взбалмошный Лесной Хозяин откажется прислушаться к его словам? Или решит отплатить за давнее гостеприимство и вовсе не захочет выпустить его из своих владений?

Усадьба Тапио раскинулась на склонах длинного пологого холма, похожего на хребет лося-великана. На вершине, поросшей редкими соснами, стояли окруженные хозяйственными постройками расписные хоромы. Вниз по склонам холма спускались пастбища, где бродили стада лосей; у подножия холма, ближе к лесу, багровели поля брусники, за ними, в соснах, простирались черничники. Из хлевов доносился рев медведиц. Но ни по дороге, ни во дворе Вяйно не увидел ни единого работника. Тапио сам проводил его в дом и усадил за стол. Внешность его неуловимо менялась, и то, как это происходило, колдуну не очень нравилось: стриженные в кружок сивые волосы как-то незаметно отросли до плеч, глаза пожелтели, зрачки сузились, вместо меховой телогрейки на плечах оказалась накинута цельная волчья шкура… «Деревянный терем, — подумал он. — Хорошо, хоть не костяной. А из золотого, говорят, вообще никто живым не выходил…»

— А где хозяйка твоя, госпожа Теллерво? — не удержавшись, спросил Вяйно.

— Все в полях, — буркнул Тапио. — И домочадцы, и холопы там же. Самая страда, урожай поспевает. А я, между прочим, тут впустую с тобой время трачу.

Пиво на травах и меду оказалось превосходным, жирное золотистое мясо лещей было прозрачным на просвет и таяло во рту. Тапио выпил кружку пива и нетерпеливо сказал:

— Давай, выкладывай, чего тебе от меня нужно.

— Вот ты, Тапио, всему лесу владыка, — издалека начал Вяйнемейнен. — Все под твоей рукой ходят: и деревья, и зверье, и ворсы с шишигами…

— И птицы, и гады лесные, — подхватил Тапио. — И над ручьями лесными со всеми их насельниками мне власть отдана, и над болотами, и над нечестивыми лесорубами, и над многим прочим, чего сейчас не упомню. Да, хозяйство у меня большое. И что дальше?

— А как насчет хийси?

— Хийси-то? А как же без хийси! — беспечно согласился Тапио. — Лес без хийси — ровно как изба без тараканов.

— Откуда же они берутся?

— Да ползут из Похъёлы, уж не знаю, какими тропками.

— И много?

Тапио слегка обиделся.

— Ты что, тараканов в избе считаешь? Ну если совсем страх потеряют, на стол полезут, так шуганешь их веником, а так шебаршат себе по углам, и пусть их. Иногда расшалятся, так оно порой и посмотреть забавно.

— Забавно? Это когда похъёльские твари женщин с малыми детьми губят?

Тапио сразу же прекратил ерничать.

— Брехня. Никто в Тапиоле не умирает без моего ведома!

— А как же молодица с младенцем, которых хийси сожрали в овраге недалеко от Заельников? Хочешь сказать, это было сделано с твоего ведома? Может, еще и по твоему приказу?

— Не было такого! — рявкнул Тапио. — Если бы было, я бы знал.

— Было, есть свидетели, — настаивал Вяйно. — А то, что ты об этом не знаешь, — хуже всего. Знаешь ли ты, Лесной Хозяин, что о Тапиоле уже давно идет дурная слава? Дескать, совсем Хозяин обленился, а по ельникам шастают хийси и невинных людей губят. Опять же оборотни появились — ведь раньше их не было! Народ перестанет в лес ходить, откуда будешь холопов брать?

— Ты меня не учи вести хозяйство, — рявкнул Тапио. — Вот, значит, твое предостережение? Что я у себя под носом похъёльские козни не вижу?

— Вот именно, — ответил Вяйно, глядя прямо в его холодные волчьи глаза. — Если в моем доме кто-то поселился и делает там все, что хочет, — значит, я там уже не хозяин!

Тапио побагровел и встал на ноги. Его дыхание стало тяжелым; рот приоткрылся, обнажив звериные клыки, которых мгновение назад там не было. На миг Вяйно почудилось, что Хозяин Леса сейчас набросится на него. Но Тапио вдруг резко обернулся к двери и яростно прорычал:

— Йурка!

В ту же секунду дверь распахнулась, и в палаты вбежал маленький, отмытый добела ворса.

— Баба с младенцем у нас недавно не появлялась?

— Нет, хозяин, — без раздумий пропищал ворса. Тапио взглянул на Вяйно и насмешливо поднял бровь.

— Из новых холопов у нас только молодая девка, — продолжал ворса. — Лядащая такая. Ее, говорит, деревом пришибло. Я ее пока на скотный двор определил, за лосятами смотреть. А с младенцем — таких не поступало.

— Всё по закону, — Тапио не отводил от гостя взгляда, и взгляд этот колдуну совсем не нравился. — У меня всё учтено! Что, небось не ожидал?

— Прикажи позвать ее сюда, — смиренно попросил Вяйно. — Я ее кое о чем поспрашиваю.

— Я сам поспрашиваю, — отрезал Тапио. — А ты пока помолчишь. Йурка, зови новую скотницу.

Ворса убежал и вскоре вернулся, таща скотницу за подол. Девушка до земли поклонилась Тапио и встала, сложив перед собой руки и не поднимая глаз. Вяйно пристально посмотрел на ту, о которой знал только из рассказов Ильмо. Да, похоже, это была именно она. У девки было бледное, некрасивое лицо и круглые бледно-голубые глаза типичной заельчанки; подол юбки испачкан в навозе, голова повязана платком и неестественно наклонена вбок — должно быть, из-за сломанной шеи.

— Ну, девка, говори, куда ребенка девала? — грозно спросил Тапио.

— Не было у меня никакого ребенка, — робко ответила скотница. — Я даже не просватана была.

— Небось нагуляла, да сама в болоте и утопила, а?

— Нет же, господин. Спросите кого угодно из рода Сарелайнен — я ничего такого себе не позволяла. Да и не льстился на меня никто, — со вздохом добавила она.

— Расскажи-ка, девица, как ты к господину Тапио в услужение попала, — спросил Вяйно, делая вид, что не замечает свирепого взгляда Тапио. — Может, тебе кто-то… помог?

— Никто меня не губил, если вы об этом, — равнодушно отвечала скотница. — Приплыла я к дедушке, от матери с гостинцами, привезла пирогов десяток да пива жбан. Матушка говорит: брось старому упырю с лодки, а на берег не сходи. А дедушка-то стоит на берегу и зовет меня: ты, говорит, хоть пиво не бросай, а то расплещется. Подплыви и отдай мне в руки. Так я и сделала, да видно напрасно — только протянула ему снедь, как что-то заскрипело, да как ударит по голове!

— А ребенка с тобой, значит, не было, — уточнил Вяйно, хотя ему и так все стало ясно.

— Не было, — подтвердила скотница.

Тапио посмотрел на колдуна, откровенно ухмыляясь.

— Не получается, сосед? Похоже, наврали твои свидетели. Что дальше делать будем? В смысле, чем ответишь за поклеп?

— Не спеши, — ответил Вяйно. — Последний вопрос задам. Скажи, девушка, а деда твоего как звали?

— Дедушка мой известный ведун, — сказала скотница, — а зовут его Тиира.

Вяйно выразительно покосился на Тапио. Тот выглядел не особенно удивленным.

— Вот мы и нашли источник похъёльской заразы в Тапиоле, — негромко сказал колдун. — Ишь, Тиира, старый барсук, как ловко притворялся выжившим из ума!

— А что Тиира? — с вызовом воскликнул Тапио. — Ну да, я о нем наслышан. И что он поселился в проклятом месте, и что с ним самим давно уже что-то неладно. Но при чем тут Похъёла? А если он зачем-то родную правнучку погубил — так чего же еще ожидать от колдуна, который отверг всех богов, кроме Калмы? Да хоть бы он придушил ее собственными руками — это все их человеческие дела, которые меня никак не касаются.

— А когда похъёльцы убивают людей в Тапиоле, тебя это касается?

— Опять ты за свое?! Да такое за последние сто лет случилось всего-то один раз, и то я просто немного опоздал…

Вяйно усмехнулся.

— Эй, девушка. Поди сюда!

Скотница послушно приблизилась. Вяйно отодвинул платок с ее сломанной шеи и показал Тапио именно то, что ожидал увидеть, — следы зубов.

— Это что еще такое? — воскликнул Тапио с изумлением. — Какой это зверь сделал?

— Я тебе скажу — это пообедал тун. Тиира вступил с ним в сговор и отдал ему правнучку… на закуску. Ты по-прежнему скажешь, что в Тапиоле ничего особенного не происходит?

Мрачный Тапио хотел что-то сказать, но тут дверь снова приоткрылась.

— Кого там хийси принесли?! — заорал Лесной Владыка, готовясь сорвать злость на незваном посетителе.

В щель заглянул давешний ворса. Вид у него был испуганный.

— Господин, плохие вести!

— Что там еще? — с тяжким вздохом спросил Тапио. — Еще одну девку оборотни сожрали?

Ворса повернулся к Вяйно и пропищал:

— Вашу гору захватил неведомый колдун!

— Что? — воскликнул Вяйно.

— Пришел с севера через Тапиолу, да и поселился прямо в вашей избе!

На лице Тапио появилось озадаченное выражение. Вяйно впился взглядом в недоброго вестника. Всё что угодно он ожидал, но только не это. Какой еще колдун? Неужели это опять похъёльцы? Что за неведомая сила стоит за ними, если они так откровенно и дерзко бросают ему вызов?

— Каков он из себя? Он человек?

— Человек — молодой, с виду похож на саами. Из оружия при нем только копьецо. Ах, да — еще кантеле. Странное такое, вроде бы костяное.

При слове «кантеле» Вяйно покачал головой.

— Значит, рунопевец… Он там один? — спросил он, с тревогой вспомнив про Ильмо, которому не велел покидать гору.

Ворса развел лапками — лесные соглядатаи Тапио про второго человека не сказали ни слова, как будто его там и не было.

Неожиданно Тапио радостно расхохотался, вся его мрачность улетучилась на глазах.

— Ну что, старик, — выговорил он, хихикая, — ты, видно, знал, о чем говоришь, когда меня хаял! В своем доме ты тоже не хозяин!

Он разлил остатки пива по кружкам.

— Стал ты теперь нищий и бездомный, — довольным голосом сказал он, протягивая кружку старому чародею. — Можешь, так и быть, пожить у меня в батраках. Работенку тебе подыщем…

— Не спеши меня жалеть, — проворчал Вяйно, — насколько я понимаю, это вызов на поединок.

Глава 20 ЙОКАХАЙНЕН ИЗ ПОХЪЁЛЫ

Одним из самых удивительных и недоступных человеческим колдунам волшебных свойств Тапиолы были ее тайные тропы. Тропы эти находились в полном распоряжении Тапио, и только он в редких случаях мог дать по ним пройти хорошо заплатившему колдуну или особенно угодившему ему райдену. Отыскать тайную тропу самостоятельно, распознать ее по каким-либо признакам или же выйти на нее случайно было невозможно. Но если милостью Тапио либо кого-нибудь из его домочадцев колдуну указывали такую тропу, то понятия «далеко» для него больше не существовало. На тайной тропе действовало время богов, и потому путь по ней длился ровно столько, сколько хотелось самому путешествующему. Из деревянной усадьбы Хозяина Леса было одинаково близко и до горы Браге, и до горы Вяйно, и до самого Закатного моря.

Вяйно входил в то ничтожное число колдунов, которые умели передвигаться тайными лесными тропами сколько угодно без согласия Тапио. Именно так он часто удивлял жителей Калева, неожиданно появляясь чуть ли не в нескольких местах одновременно. Это было проще и быстрее, чем превращаться в ворона, но действовало только в пределах Тапиолы. Но на сей раз Вяйно шел тайной тропой с ведома Тапио, и шел не один — за ним, почти не скрываясь, следили чуть ли не все обитатели лесной усадьбы, которым удалось отлынить от работ в поле и в доме, включая и самого Тапио. Лесные создания, заскучавшие в обыденных трудах, предвкушали редкостное по нынешним временам зрелище — колдовской поединок.

Дорога Вяйно от околицы усадьбы Тапио до собственного забора заняла девять шагов. Только что в воздухе висело зеленое марево и волнами накатывала глухая тишина, мгновение — и березовый лес сменился бором, поредел, среди сосен блеснуло Кемми, и над кустом можжевельника показался высокий конек родного дома. Солнце склонялось к закату. Навязчивое внимание лесной нечисти вдруг перестало ощущаться, как будто исчезло. Вяйно почувствовал, что вышел из Тапиолы. Он остановился у изгороди, разглядывая пустой двор.

Колдун был порядком встревожен. Его все больше беспокоило исчезновение Ильмо. Кроме того, в избе хранилось немало предметов, которые не предназначались для постронних глаз. Если захватчик успеет покопаться в его вещах и кое-что найти — жди беды. Впрочем, сам захват дома беспокоил колдуна меньше, чем его возможные причины. И еще — в глубине души колдун ни за что не признался бы себе, что ему ничуть не меньше, чем Тапио и его холопам, интересно, кто поджидает его в избе.

Упомянутые ворсой слова «саами» и «кантеле» особенно раздразнили любопытство Вяйно. Он знавал многих сильных саамских нойда, но никто из них не применял кантеле для колдовства. Это был обычай карьяла. И тунов.

От размышлений Вяйно отвлек скрип двери и звук шагов. Захватчик смело вышел на крыльцо и остановился, в упор глядя на Вяйно и давая ему возможность рассмотреть себя. Саамский рунопевец оказался совсем молодым парнем — небольшого роста, худощавый, кривоногий, с плоскими татуированными скулами и невозмутимыми сизо-карими глазами. Лицо юного колдуна говорило о гордости и полной уверенности в своих силах. Его сальные черные волосы жгутами рассыпались по спине ниже лопаток. Пряди выглядели так, отметил Вяйно, будто колдун только что расплел косы, — это было в обычае воинов саами и свидетельствовало о серьезности намерений.

Одет саами был с ног до головы в тисненую кожу, расшитую кусочками меха и костяными бусинами, пестро раскрашенную. Незамысловатое, на первый взгляд, переплетение волнистых и ломаных линий являлось весьма действенными колдовскими знаками, в которых саами знали толк. Эти узоры превращали кожаную куртку до колен с ушастым капюшоном в доспех получше варгской кольчуги: с той разницей, что об варгскую кольчугу стрелы ломались и мечи с нее соскальзывали, а саамская куртка отводила глаза противнику, и в ее владельца было просто невозможно попасть, даже стреляя в упор.

Тыльные стороны кистей рук, лоб и подбородок саами тоже были тщательно разрисованы. Каждый обточенный ноготь нойды украшал составной рунный знак, наводящий на врага тот или иной морок. Вяйно поморщился — это было в чистом виде похъёльское колдовство, которое понемногу перенимали у тунов многие саами и варги. В левой руке захватчик держал небольшое желтоватое кантеле необычной формы, правой поглаживал струны. От Вяйно не укрылось, что его пальцы слегка дрожат — не то от напряжения, не то от страха, если, как это было принято среди нойда, колдун не успел принять перед боем какое-нибудь особое снадобье.

В соснах посвистывал ветер, нежно пригревало осеннее солнце. Колдуны молча изучали друг друга.

— Кто же это без приглашения явился в мой дом? — нарушил молчание Вяйно. — Кто это осквернил святость очага и влез в чужой двор, как вор, даже не узнав, кому этот дом принадлежит? Кто по доброй воле ищет суровой кары на свою голову?

— В одном ты не прав, колдун Вяйнемейнен, — произнес саами глуховатым, но сильным голосом певца. — Я знал, к кому пришел в дом. Слава твоя проникает в глубины звездных океанов и во мрак ледяного Хорна. Достигла она и моего стойбища и уязвила меня в самую печень! И тогда я понял, что не смогу ни есть, ни спать, пока не будет у нас с тобой встречи, и я не уверюсь, что вся твоя слава — не более чем вздорные басни из тех, которые рассказывают у очага старики в ночное время года.

Вяйнемейнен усмехнулся, терпеливо выслушав многословный и замысловатый вызов на бой. Когда-то райдены любили соревноваться в велеречивости, украшая вызовы проклятиями и насмешками. Но после войн с Похъёлой обычай болтать перед боем быстро отмер. Туны времени на разговоры не тратят — если могут, нападают сразу, если не могут, улетают и нападают из засады.

— Слава тоже кое-чего стоит, — заметил он. — Вот ты мое имя знаешь, а я твое — нет.

— Я — Йокахайнен из рода Железного Ворона, — с достоинством сказал молодой колдун. — Отец мой Ише повелевает многочисленным и богатым племенем, мать моя из рода нойда и сама известная шаманка. Дед мой был великим нойда, он умел обращать людей в камень. Эти камни до сих пор стоят в тундре, могу показать.

— А сам ты что умеешь, кроме как хвастаться заслугами родственников?

— Я овладел всей мудростью предков. Я умею взывать к богам, заклинать зверей и подчинять своей воле хийси. Я учился у похъёльских колдунов, у непревзойденных тунов. Среди саами мне нет равных в ворожбе.

— А я тебе на кой сдался?

— Победа над тобой меня прославит, — без лишней скромности сообщил Йокахайнен. — А больше мне от тебя, старик, ничего не надо.

Вяйно тяжко вздохнул. На самом деле у него отлегло от сердца. Если этот хвастливый юноша был тем, за кого себя выдавал, то он не казался серьезным противником. Возможно, он даже не догадался порыться в сундуках в избе. Некоторые вещицы, обращенные против хозяина, могли бы создать Вяйно много неприятностей.

— Значит, Йокахайнен из похъёльских саами. Первый раз слышу. Сколько тебе лет?

Услышав этот вопрос, нойда утратил невозмутимость и явственно разозлился.

— Это не имеет никакого значения, — заявил он, нахмурясь. — В наших делах возраст не важен. Тот, кто искуснее в ворожбе, — займет дорогу. Слабый, убеленный сединами — уступит.

— Седина — не признак слабости, в особенности среди колдунов. Ступай отсюда, мальчик.

Йокахайнен дерзко улыбнулся и провел пальцами по струнам кантеле. Над двором поплыл жалобный звон. На солнце набежало облачко и тут же двинулось по небу дальше.

— Я посрамлю тебя, старик! Я перепою тебя, певец! Я зачарую тебя, чародей!

— Последний раз предлагаю по-хорошему, парень, покинь мою избу!

— Победить тебя будет для меня честью.

— Упрямый саами! Ладно, сам напросился! Вяйно вошел во двор. Сосновый бор за его спиной проводил его шелестом и скрипом. Йокахайнен, скрывая торжество, неторопливо спустился с крыльца. Он до последнего опасался, что Вяйно не примет его вызова.

— Как ты собираешься со мной сражаться? — спросил Вяйно, давая сопернику понять, что обмен любезностями закончен.

— Выбор за хозяином. Ты, говорят, знаток рун и песнопевец. Я тоже певец не из последних. В каком из этих искусств ты желал бы со мной померяться силами?

Вяйно развеселился.

— Я человек простой, безвестный, всю жизнь прожил в лесу, пению учился у кукушки, а руны сам кое-как постиг своим слабым старческим умишком. Я выбираю пение, хотя бы для того, чтобы послушать, какие звуки издает твое забавное кантеле. Оно, похоже, костяное?

— Это похъёльское кантеле. Там других не делают. Мое я сделал сам из челюсти косатки. Только человеческая и медвежья кость звучит лучше.

— Хм… — Вяйно на мгновение задумался. — А мое-то кантеле в избе осталось. Надо бы его оттуда забрать…

— Э нет! Споешь и без кантеле, — нойда быстро отступил к крыльцу. — Я тебя в дом не пускал. Победи меня сначала.

Вяйно, ничуть не огорчившись, что его простая уловка не удалась, оглянулся по сторонам и сел на колоду для рубки дров.

— Ну, начинай, — благодушно предложил он нойде. — С чего-нибудь малого. Посмотрим, чего стоят похъёльские чародеи.

Йокахайнен кивнул, быстро проверил, настроено ли кантеле, и оглянулся по сторонам в поисках достойной темы. Его взгляд упал на пушистую сосенку, растущую у крыльца.

— Если я песней умертвлю это дерево, ты сможешь песней же его оживить?

Вяйно задумчиво поглядел на сосенку.

— Ну попробуй.

Взгляд Йокахайнена затуманился, пальцы забегали по струнам. Он запел на языке лаппи, глядя на сосну из-под полуопущенных век. Кантеле вторило ему, задавая пению размеренный торжественный ритм. Йокахайнен пел о зиме, которая приходит нежданно, о лютых морозах, которые пробираются глубоко в землю и выстуживают спящую жизнь из корней и семян; о снежых буранах, которые ломают деревья и выворачивают их с корнями даже в лесу — что уж говорить об одинокой, беззащитной маленькой сосне на верхушке горы… И казалось, что дыхание зимы уже коснулось двора Вяйнемейнена: потемнело небо, съежилась и поникла трава, сосны заскрипели под порывом студеного ветра. Вяйно, внимательно слушавший пение, плотнее запахнул на груди меховую безрукавку.

Сосенка у крыльца вдруг начала трястись, как будто от холода; с нижних веток полетели сухие колючки. Йокахайнен, видя это, запел с удвоенной силой. Сосенка дрожала, но не сдавалась. Из мельчайших пор в ее коре выступили бисерины смолы. В несколько мгновений они покрыли ствол и ветки блестящей, как стекло, коркой. После этого деревце дрожать перестало. На землю упали еще несколько хвоинок. Больше ничего Йокахайнену добиться не удалось. Возмущенный нойда на полуслове прервал пение.

— Так нечестно! — крикнул он Вяйно. — Ты помогаешь ей!

— Ничего подобного, — искренне возразил Вяйно. — Она сама справилась.

— Как же, «сама»! Петь под руку — такого даже туны себе не позволяют!

— Ты просто выбрал не то дерево. Что ж, не повезло. Признаешь свой проигрыш?

— Нет! — рявкнул нойда. Вяйно на миг задумался и кое о чем вспомнил.

— А третейскому судье поверишь? Йокахайнен глянул на него с подозрением.

— Откуда тут взяться третейскому судье? Кроме нас с тобой, тут за полдня пути ни одного человека нет!

«Где же Ильмо?» — подумал Вяйно, обернулся к лесу и воззвал:

— Господин Тапио, ты еще здесь? Сосны утвердительно прошелестели за оградой.

— Тапио? — Йокахайнен заметно побледнел. — Хозяин Леса?

— Он самый, — кивнул Вяйно. — Ты хвалился, что умеешь взывать к богам. Я тоже умею, и они мне отвечают. Кстати, не думаю, чтобы пение твое ему понравилось. С теми, кто ни за что губит деревья, он тоже любит поступать соответственно. Так что даже и не знаю, парень, как ты теперь будешь в свою тундру через Тапиолу возвращаться…

Йокахайнен промолчал, не на шутку встревоженный.

— Господин Тапио! — снова воззвал Вяйно. — Не в службу, а в дружбу — мне нужен третейский судья. Там у тебя мальчонка по лесу бегал… Помнишь, мы с тобой насчет подарка говорили…

В воздухе повисла тишина, а потом ветер принес раскатистый голос:

— Бес с тобой, хитрый старик, забирай своего холопа! Лес снова зашелестел, и через несколько мгновений среди сосен показался встрепанный Калли. Он диким взглядом обвел двор, увидел знакомое лицо Вяйно и широко улыбнулся.

— Слава богам, выбрался!

— Это еще кто? — брезгливо спросил Йокахайнен. Калли взглянул на нойду, перевел взгляд на избу, на озеро и изменился в лице.

— Господин Вяйнемейнен… Это что же такое?

— Это моя усадьба. Не бывал?

– Моя усадьба, — поправил Йокахайнен. — Зачем ты притащил этого мальчишку?

— Этот мальчишка будет судьей.

— Кем-кем я буду? — встрял Калли. — А этот оленевод откуда здесь взялся?

Вяйно хмыкнул и вкратце объяснил подростку, что тут происходит и в чем будет его роль. Колдун еще не договорил, а Калли уже решительно мотал головой, с надеждой поглядывая в сторону леса, откуда только что был так рад выбраться.

— Нет-нет, господин Вяйно, я для таких дел не гожусь. Ничего не понимаю ни в пении, ни в ворожбе, и вообще умом с детства обижен. Поищите, господин, другого судью, а мне еще пожить охота.

— Куда, дурак! — рявкнул Вяйно, видя, что Калли намеревается сбежать. — Отсюда до Браге два дня пути. Встань сюда и смотри, ничего с тобой не будет. Начинай заново, саами. Хватит уже испытаний. Сыграй всерьез.

Пальцы Йокахайнена легко забегали по струнам. Нойда смотрел на соперника, и на его губах играла злорадная улыбка.

— Слыхал ли ты похъёльские песни, старик?

— Доводилось, нахальный мальчишка.

— Но вряд ли тебе довелось учиться у тунов?

— Боги миловали от этой пакости.

— Туны — лучшие колдуны по обе стороны Борозды Укко!

— Вот только саами для похъёльцев — рабы, домашняя скотина. Никогда тун не возьмется учить саами ворожбе.

— Ты что, мне не веришь?

— Как только ты сказал, что учился у тунов, я сразу понял, что ты просто хвастун.

Йокахайнен ухмыльнулся еще шире.

— Сейчас ты убедишься в обратном.

И нойда запел. Тихо, почти шепотом, четко выговаривая длинные шипящие слова. Калли уставился на него во все глаза. Он немного знал язык саами, но этот язык был другой, незнакомый. Вяйно встрепенулся. Это и вправду было наречие тунов, и песня была ему тоже известна.

— Смертельная колыбельная! — изумленно произнес он.

Монотонная, с переливами на двух нотах руна убаюкивала, связывала, замораживала. Всякое движение прекращалось, все звуки затихали. Йокахайнен уходил в пение, песня меняла окружающее пространство. Шум леса умолк. Чайки, кричавшие вдалеке над озером, куда-то подевались. Ручеек, журчавший у крыльца, бесшумно ушел в землю. Колода для рубки дров подернулась инеем, как белой плесенью. Колени у Калли подогнулись. Он протянул руку, чтобы ухватиться за плечо Вяйно, но не дотянулся и бессильно упал на траву. Земля под животом Калли вдруг начала остывать, пока не стала холодной, как снег. Калли хотел подняться, но руки и ноги его не слушались. Кровь в них текла еле-еле, и с каждым мгновением ее ток замедлялся. Даже испугаться толком не вышло — мыслями и чувствами вскоре овладело полное безразличие. Поток мыслей почти остановился, сменяясь холодной серой дремой без сновидений. Веки Калли смыкались сами собой. Последнее, что он увидел, — как над дверью в избу закрылся белый глаз Укко с черной щелью зрачка.

В сознание Калли вернул голос Вяйно:

— … учить людей похъёльским заклинаниям — противоестественно и бесполезно. Разве сам не знаешь, что туны — нежить, богами Маналы созданная для злой ворожбы? Зачем же пытаться им уподобиться, забывая о своей человеческой природе?

Калли с трудом разлепил веки. Холод ушел, во дворе всё стало как прежде. Смертельная колыбельная напоминала о себе только каплями растаявшего инея на траве, да ознобом, который начал бить Калли, как только он попытался пошевелиться. Рядом с крыльцом стояли Вяйно и нойда. На Вяйно чары явно никак не подействовали. Он бесцеремонно высказывал все, что думает о похъёльской ворожбе. Йокахайнен, бледный от злости, слушал, порываясь перебить его.

— Смертельная колыбельная — мощное боевое заклинание! Оно предназначено для того, чтобы губить целые армии. Я видел, как оно действует, один раз, лет шестьдесят назад, на озере Нево. Шестеро тунов пели его со своей ладьи почти полдня и заморозили словенский флот вместе с озером и людьми, а потом улетели, бросив свой корабль среди торосов. Поскольку я был тогда простым райденом-следопытом, мне удалось спасти меньше десятка людей. Я не позволил им уснуть и вывел по льду к обитаемым местам. А ты ведешь себя как мальчишка, дорвавшийся до отцовского меча…

— Если бы я запел в полную силу… — угрюмо начал Йокахайнен.

Вяйно пренебрежительно махнул рукой.

— Если тун хочет погубить врага, так он его убивает при первом же удобном случае. Твоя беда в том, что ты не тун. Вот тебе совет — брось похъёльскую ворожбу. Ты немало умеешь и без нее. Прощай, Йокахайнен, приятно было с тобой познакомиться. В другой раз узнай, кто перед тобой, прежде чем лезть в драку.

Вяйно отодвинул плечом саами, прошел мимо него и скрылся в избе, захлопнув за собой дверь.

Йокахайнен заскрипел зубами, закинул кантеле за спину и окинул двор яростным взглядом. Калли застыл на месте, готовясь кинуться в лес, если нойде вздумается сорвать на нем горечь поражения. Однако нойда искал не его. У стенки возле крыльца стояло прислоненное метательное копье. Йокахайнен не собирался пользоваться им в колдовском поединке, а носил с собой для охоты и так, на всякий случай. Горечь и злость направили его руку — он схватил копье и с силой метнул его в дверь. Дерево загудело от мощного удара.

— Вернись! Выходи, трусливый старикашка! Все равно я с тобой покончу! Песней обращу в навоз!

Несколько мгновений во дворе стояла мертвая тишина, только вибрировало древко глубоко вонзившегося в дверь копья. Все, от последней травинки до застывшего у изгороди Калли, затаились в ожидании чего-то неведомого и ужасного. Потом громко скрипнула дверь, и на крыльце появился Вяйнемейнен. В руках у него было кантеле.

Глава 21 НАКАЗАНИЕ ЙОКАХАЙНЕНА

Вяйно встал на крыльце, глядя прямо на Йокахайнена. Никакого добродушия в его лице не осталось. Мрачна грозовая туча, страшен гром, смертоносна молния, и нет в них ни милосердия, ни жалости — ведь чувства эти свойственны только людям, а никак не колдунам, которые обычными людьми, да и вообще людьми, строго говоря, уже не являются. Такой грозовой тучей явился нойде Вяйнемейнен. Калли смотрел на старика и не узнавал его; все равно как если бы увидел, что знакомая с детства гора Браге разверзлась, и из провала полезла наружу вся нечисть Маналы.

— Ты куда собрался? — громовым голосом окликнул Вяйно Йокахайнена, который невольно попятился к забору. — Теперь послушай мое пение!

Вяйно сел на верхнюю ступеньку крыльца, положил кантеле на колени и ударил по струнам. Его кантеле, изготовленное из семи пород деревьев на карьяльский манер, напоминало плоский пустой короб, чьи струны издавали не мелодичный звон, а ноющее басовитое гудение. Первый раз Калли услышал пение Вяйно. Колдун пел совсем не так, как Йокахайнен. Он не повторял заученные слова чужого заклятия, а творил свое собственное. Мощный, нисколько не старческий голос, подобающий скорее вождю или военачальнику, бросал слова руны, как приказы в бою. Заклинание, похожее на воинскую песню, рождалось из гудения струн, из боли и обиды молодой сосны, из трепета помороженной травы, из гнева Вяйно и его стремления наказать похъёльского выскочку.

Когда Вяйно на мгновение прервался, чтобы вздохнуть, Йокахайнену почудилось, что земля под его ногами чуть качнулась. Гора вздрогнула — сначала слабо, потом сильнее. Лес тревожно зашумел, словно в предчувствии бури. Над горой пронесся порыв ветра, принеся с озера грохот волн. Новая судорога земли заставила Йокахайнена покачнуться. Следующий бросил его на колени. Небо потемнело, заскрипела изба, вторя стону бора. Над озером кричали чайки. По земле от крыльца к забору побежала трещина, посыпались комья земли, обнажились древесные корни. Калли снова упал на траву — ему казалось, что миру наступает конец, и если его не поглотит земля, так придавит падающий небосвод.

Вяйно не обращал на творящееся вокруг него безумие никакого внимания. На самом деле он только начал. Его взгляд был сосредоточен на нойде, и пение предназначалось ему одному. Йокахайнен, который уже успел кое-как подняться на ноги, с трудом сохраняя равновесие на дрожащей земле, бежал в сторону ворот. Бег его с каждым шагом становился все медленнее. Калли с ужасом заметил, что ноги саами вязнут в земле. Пение Вяйно сливалось с грохотом дрожащей земли. Вдруг Калли показалось, что он оглох, — все звуки исчезли. Песня стала неслышимой — но продолжалась!

Копье Йокахайнена, так и торчащее в двери, превратилось в цаплю. Цапля опустила длинные ноги на крыльцо, уперлась, выдернула из досок клюв, взмахнула крыльями и улетела.

Йокахайнен раскрывал рот в беззвучном крике. Его ноги уже по колено увязли в земле, и он не мог сделать ни шагу. Возможно, он просил о пощаде, но Вяйно его не слушал. Из-за спины нойды в небо потянулись какие-то белые колючки. Йокахайнен с выражением ужаса на лице сорвал со спины костяное кантеле и бросил его на землю. Кантеле сплошь покрывали акульи зубы! Через мгновение земля всосала кантеле, и от волшебного инструмента остался только холмик.

Узоры татуировок на лице и руках Йокахайнена зашевелились, как живые, и сползли на землю разноцветными червями. Там, где червь зарывался в землю, тут же появлялся цветок: василек, лютик, зверобой, ромашка, медуница…

— Куртка станет тучей в небе, пояс — радугой над морем… — как будто издалека донесся до Калли гулкий голос Вяйнемейнена.

И тогда Калли понял, что делает старый колдун. Он не спеша разбирал Йокахайнена на части, и каждую часть отправлял туда, где ей и надлежало пребывать, к славе и украшению мира. Такая ворожба, избавляющая белый свет от мерзопакостного колдуна, была, по мнению Вяйно, истинно благим делом.

Йокахайнен уже не кричал. Он бормотал себе под нос какие-то заклинания, сосредоточенно пытался вырваться. Земля поглотила его до пояса и продолжала затягивать в себя дальше. Вокруг продолжались превращения, но они происходили слишком быстро, чтобы обычный человек успел за ними проследить. Калли только видел, что дерзкий нойда тонет в земле, как в трясине. Ему вдруг вспомнилась легенда о великане Випунене, победу над которым приписывали тому же Вяйнемейнену: «И, одолев, он заклял его — будешь лежать в сырой земле вечно, на плечах твоих вырастет осина, на висках — береза, изо лба ели, а меж зубов — сосны, и не умрешь вовеки, и не будешь знать забвения…»

Неожиданно пальцы Вяйно замерли над струнами, и он перестал петь. В тот же миг вернулись звуки — глухой грохот земли, скрип деревьев, треск избы. Вернулись — и сразу утихли. Только Йокахайнен как был, так и остался по пояс в земле — бледный, мокрый, глотающий воздух. Недалеко от него лежало костяное кантеле, густо обросшее зубами, — видно, земля исторгла его, не сумев переварить зачарованный инструмент.

— Ну, что скажешь, третейский судья? — Вяйно повернулся к Калли. — Думаю, теперь нойда уймется и не станет требовать продолжения поединка. Что мне с ним дальше делать, а?

— Как что? Добить, конечно. Глаза Вяйно похолодели.

— Вот как? Да ты, смотрю, судишь не милостивее Тапио. Почему я должен его добить?

— Он враг, а врагов надо убивать. Всех до единого, и их семьи тоже, чтобы мстить было некому. Что вы на меня так смотрите, господин Вяйно? Если вы его сейчас отпустите, он наверняка вернется и рано или поздно подкараулит вас и убьет из засады. Ну не хотите убивать, так давайте отрежем ему язык и сделаем рабом!

— Язык-то зачем?

— Как зачем? Чтобы он руны не пел, конечно. И большие пальцы на руках на всякий случай тоже. Можно еще поджилки подрезать, чтобы не сбежал…

— А ты говорил, судья не хорош, — усмехаясь, сказал колдун Йокахайнену. — Эй, нойда, язык тебе отрезать или пальцы?

Тяжело дыша, Йокахайнен ответил свирепым взглядом.

— Ишь какой гордый. Ладно, гордец, на сей раз тебя отпускаю. Только из земли выбирайся сам. А ты, маленький кровожадный холоп, иди сюда. Сварика мне каши, а то я притомился. Я пока пойду вздремну. Все-таки прав был Тиира: старость не радость…

Вяйно подобрал с земли костяное кантеле и вместе с Калли снова ушел в избу.

В край северных карьяла пришла ясная звездная ночь, такая теплая и тихая, как будто лето еще не кончилось. Калли зажег светец и бухнул на стол котел с кашей.

— Хорошо-то как! Я в такие вечера люблю на крылечке посидеть да поглядеть, что делается в Голубых полях, — неторопливо говорил Вяйно, с удовольствием вдыхая клубящийся над котелком пар. — Комары у меня здесь не кусаются — не долетают, с озера свежим ветерком тянет… А ты молодец, Калли, наваристую кашу состряпал. Все-таки и от тебя есть кое-какой толк. Колдовские поединки судишь, опять же, славно. Может, откупить тебя у Ильмо?

Калли хмыкнул.

— Да не трудитесь. Все равно этот чумазый саами вас скоро убьет. Вы его отпустили, а он и не ушел.

Со двора доносился хруст и шуршание.

— Как там наш нойда? Уже выбрался из земли?

— Еще засветло.

— Что же он там шебаршит?

— Кажется, снова ворожить собирается, — Калли хихикнул. — Только как он обойдется без кантеле?

Добродушный взгляд Вяйно посуровел.

— Про кантеле-то я и забыл.

Колдун встал из-за стола, снял кантеле со стены и оборвал у него все струны. Потом он с нестарческой силой переломил кантеле пополам и зашвырнул под печку.

— Похъёльской дряни мне в доме не надо. Завтра утром брошу эту пакость в Кемми, вода все примет и очистит. А нойда этот… чую, на этот раз он и без кантеле управится.

Вяйно и Калли замолчали и прислушались.

Со двора доносилось невнятное бормотание, ничуть не напоминавшее дневное пение нойды. Слабо потянуло пахучим дымком.

— Чего он там затевает? — с любопытством спросил Калли.

— Пойди да посмотри, если интересно.

Калли воспользовался разрешением и вышел на крыльцо. Над лесом сияло звездное небо, ночная роса на траве серебрилась под луной. Йокахайнен темным пятном маячил посреди двора. Перед ним тлел маленький костер. Йокахайнен сидел на пятках и что-то напевно бормотал, покачиваясь из стороны в сторону и отбивая ладонями ритм на собственных коленях.

Калли пожал плечами и хотел вернуться в избу, но наткнулся на Вяйно, который бесшумно вышел из сеней и встал позади него.

— Давай посмотрим, как нынче нойды ворожат, — шепотом предложил он.

Йокахайнен, не обращая на них внимания, прервал бормотание, деловито вытащил из-за пазухи какой-то пахучий сверток, развернул его и разделил пополам то, что там лежало. Половину он проглотил, а половину убрал в поясную сумку.

Вскоре его дыхание участилось, глаза закатились, и Йокахайнен мешком упал на землю. С губ его срывались незнакомые шипящие слова.

— Что он говорит? — прошептал Калли.

— Зовет своего учителя на похъёльском наречии, — сказал Вяйно, внимательно вслушиваясь в сонное бормотание саами. — Иди-ка ты на всякий случай в избу, мальчик…

— Нет, я останусь!

— Ну как хочешь, только потом не жалуйся… Однако текли мгновения, а ничего нового не происходило. Вскоре Йокахайнен открыл глаза и вполне внятно выругался по-саамски.

— Что, не хочет тебе помогать твой наставник? — спросил с крыльца Вяйно. — А что ты ожидал от похъёльца?

Йокахайнен на него даже не взглянул. Он порылся в поясной сумке, достал другое зелье и высыпал его в костер. Запахло дурманом и жженой шерстью, чем-то едким и сладким. Калли с трудом удержался, чтобы не чихнуть. Нойда же наклонился над костром и принялся глубоко вдыхать вонючий дым. Вскоре он снова лежал на траве в беспамятстве и бормотал, на этот раз — по-саамски.

— Вот, другое дело! — одобрительно заметил Вяйно. — С этого и надо было начинать!

— А сейчас что он сделал? — спросил Калли, все-таки чихнув.

— То же самое, что и с тобой проделать не мешало бы.

— Что именно? Окурить дурманом?

— С предками твоими пообщаться, дурачина. Он призывает на помощь предков.

Калли вздрогнул, бросил на Вяйно подозрительный взгляд и отодвинулся на другой конец крыльца.

Между тем Йокахайнен вроде как очнулся. Он приподнялся на четвереньки и бухнулся лицом в землю.

— Отзовись, дед! — глухо воскликнул он.

В следующий миг нойда выпрямился — глаза у него закатились под самый лоб, так что остались видны одни белки. Он сел на пятки, уперев ладони в бедра, выпрямил спину и прорычал низким старческим голосом:

— А, это ты, позорище всех саами, похъёльский прихвостень! Проклятие мое в земной и загробной жизни! Как ты посмел потревожить меня в черных льдах Хорна?

Йокахайнен снова упал лицом в землю и почтительно, но твердо произнес своим собственным голосом:

— Прости, дед, но ты сам научил меня заклинать духи предков, а мне срочно нужна твоя помощь.

— Что тебе надо от меня, негодяй, посмевший приказывать собственному деду?

— Открой мне дверь в дом этого колдуна. Йокахайнен резко поднял голову и внимательно всмотрелся бельмами в дом Вяйно.

— Нет, — хриплым басом произнес вселившийся в него дух. — Мне это не по силам, безмозглый мальчишка, и тебе тоже. Не трать время и иди домой к отцу.

Вдруг Йокахайнена снова затрясло. Когда он снова заговорил, его голос был высоким, резким и властным.

— Отойди, старый бесхвостый тюлень, если не можешь помочь ребенку. Йокахайнен, дитя мое, этот лесной колдун тебе пока не по зубам. Вернись в земли саами и приходи сюда лет через двадцать. К тому времени изба его прогниет, и ты без труда откроешь ее дверь.

— Бабушка, мне нужно попасть туда сейчас! — с отчаянием в голосе воскликнул Йокахайнен. — Может, позвать прадеда?

— Хорошая мысль, малыш — зови прадеда.

На этот раз Йокахайнен замолчал надолго. Костер почти догорел. Внезапно угольки вспыхнули, как будто их раздул ветер, хотя никакого ветра на горе не было. Йокахайнен застонал и забился на траве, как рыба в сетях. Калли не успел моргнуть, как нойда оказался на ногах прямо напротив крыльца. Его белоглазое лицо казалось ритуальной саамской маской.

— Я — Ваант Железный Ворон, заклинатель камня, творец сейдов! — проскрежетал он. — Кто посмел обидеть моего правнука?

— Здравствуй, Ваант, — радушно произнес Вяйно. — Давно не виделись. Я и не знал, что ты умер. Ну для друзей мой дом всегда открыт, будь они во плоти или нет.

Йокахайнена скрутило в почтительном поклоне.

— Приветствую, Вяйнемейнен! — заговорил он голосом духа. — Прости, что не узнал тебя сразу. Я бы вошел к тебе в дом, если ты приглашаешь меня, но вот беда — со мной внук, а внука ты не пускаешь.

— Твой внук — нахальный мальчишка, не знающий ни приличий, ни обрядов. Но я впущу его, если он извинится за свою дерзость и честно расскажет, зачем он меня испытывал, кто его послал и что ему от меня нужно на самом деле.

— Он тебе ответит, я обещаю. Иначе после смерти ему придется отвечать мне. А ему это ох как не понравится!

По телу Йокахайнена пробежала судорога, бельма сменились осмысленным, хоть и совершенно измученным взглядом.

— Прости меня, великий Вяйнемейнен, — с трудом выговорил он. — Воистину ты величайший из чародеев…

— Ну перестань, — оборвал его Вяйно. — Сначала дерзил, теперь льстить начал — не знаю, что хуже.

— Я не льщу, а говорю правду! Я всегда считал, что нет на свете ничего могущественнее магии Калмы. Даже и помыслить не мог, что есть превосходящая ее сила. А ты явил ее мне, за что я тебе навечно благодарен…

Неожиданно Йокахайнен упал на колени и стукнулся лбом о землю.

— Прошу, возьми меня в ученики!

Вяйно задумчиво взглянул на него с крыльца.

— В ученики — вряд ли. А в избу, пожалуй, заходи — ведь едва на ногах стоишь. Калли, как там каша — не остыла?

Глава 22 ВЫШИТЫЕ САПОГИ

Йокахайнен поднялся и, опираясь на плечо недовольного Калли, вошел в избу. Его усадили на лавку, где он долго сидел едва дыша, бессильно положив на колени руки, — ворожба выпила из него все силы. На миску с кашей он даже не взглянул. Но когда Вяйно почти насильно напоил его какой-то пахучей настойкой, он понемногу пришел в себя. Но есть все равно не стал, только выпил кружку травяного взвара.

Калли недовольно сопел, глядя, как саами хлебает теплое молоко, — по его мнению, место побежденного колдуна было на цепи или в подполе, как и положено новому рабу. Неужто Вяйнемейнен в самом деле собирается брать его в ученики? Иначе зачем он приступил к расспросам, едва к молодому нойде вернулся голос.

— Ну, теперь рассказывай, да не ври. Первым делом, кто тебя надоумил сюда явиться?

— Рауни, мой учитель… — Йокахайнен осекся и поправился, склонив голову: — Прежний учитель. Он сам еще молод, но во всей Похъёле не найдешь второго такого рунопевца.

— Тун?

— Разумеется, — сказал Йокахайнен не без гордости. — У соплеменников мне учиться нечему, ведь я превзошел всех.

— И как же ему пришла в голову подобная мысль — натравить тебя на меня?

Йокахайнен послушно принялся рассказывать. Ему было нелегко говорить, голос то и дело срывался на хрип, но рассказ не прерывался — ему хотелось угодить Вяйнемейнену. Ничего не утаивая, он рассказал о том, как тун прилетел в стойбище его отца и приказал ему отправляться на юг вслед за ним.

— …и велел мне вызвать тебя на поединок.

— Значит, я не ошибался, — кивнул Вяйно. — Хотя сомнений уже не осталось, приятно убедиться в этом из первых уст. Но зачем он тебя послал? Он что, рассчитывал, что ты меня победишь?

— Не знаю, — мрачно ответил Йокахайнен. — Он вел меня через леса до самого твоего дома, но, когда я попросил его о помощи, он не ответил. Значит, он даже не рассчитывал на мою победу. Сначала я тешил себя мыслью, что учитель понял: я вот-вот превзойду его в мастерстве, — и задал мне непосильное испытание…

— Попросту говоря, решил от тебя отделаться, — проворчал Калли, убирая со стола.

— Но теперь я считаю, что он не питал никаких опасений, а просто решил мной пожертвовать ради каких-то своих целей. Чтобы, пока ты занят мной, он бы завершил свои дела и улетел домой. Он тебя очень опасался… Опасался, что ты ему все испортишь.

— Что ж, — сказал Вяйнемейнен, — он правильно опасался и очень точно подгадал время твоего вызова. Если бы не нападение на мой дом, я был бы сейчас на пути в Заельники, к его логову. Это ведь не случайное совпадение?

— Нет. Я жду здесь уже несколько дней — и сегодня утром получил приказ.

— Как вы с ним общаетесь?

— С помощью этого, — нойда достал из поясной сумки помятые дурманные шарики. — Я ухожу в мир сновидений, зову его, и он сам меня находит.

Вяйно такой способ сообщения не впечатлил. Он давно уже не нуждался в дурманящих снадобьях для путешествий по слоям мира и поэтому счел его грубым и неудобным. А Калли заинтересовался, и даже руку протянул, но Йокахайнен, бросив на холопа недовольный взгляд, быстро убрал шарики обратно в сумку.

— Скажи-ка ты мне лучше вот что. Зачем тун прилетел в земли карьяла? Что ему здесь надо?

— Я об этом мало знаю. Рауни со мной не особо откровенничал. Намекнул только, что ему надо непременно убить какого-то карьяла.

Калли встрепенулся, но Вяйно движением бровей заставил его замолчать.

— Зачем?

— Чего не знаю — того не знаю. Слыхал только, что его послала мать, Хозяйка Похъёлы. И для нее это очень важно…

Глаза Вяйно блеснули.

— А! Так этот тун — сын самой Лоухи? И правда, дело важное. И тайное — если она послала сына, не доверившись никому из родичей…

Несколько мгновений Вяйно размышлял. Йокахайнен почтительно ждал новых вопросов.

— Расскажи-ка про этого Рауни.

— Что именно?

— Всё что угодно. С самого начала, когда ты только с ним встретился. Почему он вообще надумал взять тебя в ученики?

Йокахайнен неловко поерзал на лавке. До чего же неудобны эти карьяльские жилища! Хотелось привычно сесть на пол, к очагу, поджав ноги. Но он скорее простоит всю ночь на ногах, чем сядет ниже нахального мальчишки-раба, чтобы тот смотрел на него сверху вниз. Вяйнемейнен уже не выглядел пугающим — обычный добродушный старичок, заботливый хозяин, но теперь Йокахайнен понимал, что это всего лишь ложное обличье, призванное сбить с толку врага. «Туны показывают зубы сразу же, — отметил он. — А карьяльский чародей скрывает их за улыбкой до самого последнего мига. Да — это гораздо разумнее и удобнее. Запомним».

— Мой отец — глава большого и славного рода Железного Ворона, — принялся он рассказывать, как было велено, — с самого начала. — Он мог бы называться сильным вождем, если бы не туны. Для похъёльцев он такой же раб, как и любой из саами. Внешние земли, где кочуют наши стада, на самом деле принадлежат Похъёле. В детстве я часто лежал ночами без сна и слушал, как за пологом чума воют голоса духов снежной пустыни. Им не было до меня дела, но я каждую ночь все равно умирал от страха. Эта земля жестока к нашему роду. Да что там, ко всем людям, не только к саами. Мы можем там только прозябать. Варги приплывают и уплывают на своих кораблях, а нам уходить некуда.

Я никому не говорил о духах, но мать знала. Она тоже слышала духов и умела заклинать их. Мои родители спорили из-за моего будущего до тех пор, пока случай не определил его сам, без их участия. Я — единственный сын, будущий глава рода. Однако мать говорила, что я прирожденный нойда. Отец, наверно, это тоже понимал, но даже слышать об этом не желал. Нойда не может возглавлять род, он отверженный, хоть и окружен почетом. Он принадлежит духам, они говорят с ним и через него.

В двенадцать лет я уже не только слышал, но и видел духов, и мать с позволения отца учила меня правильно с ними разговаривать, чтобы я как-нибудь не навредил себе по невежеству. Я высоко о себе мнил и мечтал тоже стать всемогущим и смертоносным. Мать сама невольно направила меня на нынешний путь, рассказав о боевой магии тунов, рядом с которой колдовское искусство саами — ничто. После этого у меня в голове засела мечта — отправиться в Похъёлу и выучиться колдовству тунов. Глупая, невыполнимая и опасная мечта! Туны никогда не учили людей колдовству. Иногда они забирали в Похъёлу молодых саами — юношей и девушек, — но назад никогда не возвращали. Что там с ними делали, не знал никто: некоторые предполагали, что их там пожирают, другие — что приносят в жертву темным похъёльским богам. В наших землях саами встречались лицом к лицу с тунами крайне редко. Ни один саами в здравом уме не стал бы по своей воле привлекать к себе внимание туна.

Однако моя опасная мечта сбылась. Я выучился колдовству тунов, побывал в Похъёле и вернулся оттуда живым. Случилось это так.

Все саамские племена платят тунам дань, причем огромную. Полагаю, все хозяйство Похъёлы строится на этих поборах. Дань свозят в определенные дни в небольшие приграничные крепости в предгорьях Внутренней Похъёлы, откуда ее забирают туны. За горы нас не пускают, да мы и сами туда не рвемся. Все мы с детства слышали сказки о Когтистом Старце, который стережет пригодные для людей перевалы, а похъёльские сказки имеют гнусное обыкновение оказываться правдой.

Когда мне исполнилось пятнадцать, отец повез в такую крепость очередную дань и взял меня с собой. Ему не очень-то хотелось, но я напросился. Мои ровесники уже брали первых жен, а я жил при отце и по-прежнему, даже еще сильнее, мечтал выучиться колдовству тунов. Я уже многое умел из саамской ворожбы. Отец с досадой видел, что все идет к тому, чтобы мне пойти по дедовским стопам. Может, поэтому и согласился взять с собой в похъёльскую крепость, от матери подальше.

Скалистые горы меня поразили — раньше-то я видел только пологие холмы и сопки и даже не подозревал, что на свете могут быть такие кручи. Всё же остальное — не удивило меня ничем. Крепость оказалась жалким скоплением домишек. Тунов я там вообще не увидел. Дань собирали такие же саами из каких-то малоизвестных северных родов. Да и крепостью это назвать было трудно — так, каменная башня с пристройками, при ней склады и хранилища, вокруг саамские шатры, сани, очень людно, и повсюду торгуют. На торгу-то все и началось. С пары сапог.

Я как их увидел, даже в груди потеплело. Кожа с ноги оленя снята чулком, сверху меховая оторочка, голенище сплошь расшито разноцветным бисером и серебряной нитью — а серебро к нам редко с юга привозят. Легкие, прочные, узор на солнце так и играет. В таких сапогах не идешь, а над землей скользишь.

Я спрашиваю: сколько? Хозяин начинает расписывать, как его дочь эти сапоги всю зиму бисером да серебром обшивала. Такие сапоги только сыну вождя носить. Я, говорю, и есть сын вождя — беру, не торгуясь! И руку протягиваю. И тут рядом со мной раздается молодой голос:

— Ого, какие сапоги! Мне они нравятся!

Торговец бледнеет и говорит:

— Они ваши, господин. Я разозлился и заявляю:

— Я их уже купил!

Торговец как будто не слышит, протягивает сапоги с угодливой улыбкой моему сопернику. Я рассвирепел, выхватил сапоги у него из рук, повернулся к тому парню и говорю:

— Эти я беру себе, а ты поищи другие!

Вокруг сразу так тихо стало. Только хозяин лавки сопит, ни жив ни мертв. Я взглянул на своего соперника внимательней. Высокий, тощий, в косматом плаще. На голове у парня была необычная шапочка — из гладкой кожи, облегающая, ушастая. Я еще подумал — как ему в такой шапке не холодно? Тут он взглянул мне в лицо, и я увидел, что у него в левом глазу два зрачка. Лицо смуглое, нос крючком…

«Храните меня, предки, — дошло до меня, — да это же тун!»

Как я перепугался! Чуть штаны не намочил от страха. Хозяин лавки уже смотрит на меня как на покойника. Я стою, вцепившись в сапоги, таращусь на туна, на три его зрачка и отвести глаз не могу. Тун тоже меня разглядывает с любопытством.

— Зачем тебе, саами, — спрашивает, — такие хорошие сапоги? На охоту их не наденешь. Жениться собрался, что ли?

Ага, думаю, сейчас я скажу, что женюсь, а твои сородичи и меня, и девушку заберут в Похъёлу — и там сожрут. Я со страху и говорю ему как есть: что жениться не собираюсь, а просто сапоги уж больно красивые. Я такие вещи люблю, не могу мимо пройти. Они не только тело, но и душу согревают.

Тун кивнул с довольным видом.

— Я, — говорит, — тоже красивые вещи люблю. Что делать будем? Как сапоги поделим? Один мне, другой тебе?

Тут я наконец опомнился, упал на колени и протянул туну сапоги:

— Забирайте их оба!

Тун милостиво поглядел на меня, сапоги забрал. Я уж подумал — пронесло! А он меня спрашивает:

— Как, ценитель красоты, тебя зовут и какого ты рода?

Я понял, что погиб, но почтительно ответил, что я из рода Железного Ворона, а зовут меня Йокахайнен.

Тун вдруг начал хохотать. Я ничего не понял, но обмер от ужаса. Вы видели, какие у тунов зубы? Я тогда увидел в первый раз. И понял, что байки о людоедстве, скорее всего, тоже правда.

— Говоришь, из рода Ворона? — переспросил тун. И снова захохотал.

Я растерялся. Может, туну не понравилось, что меня назвали именем саамского бога? Я так и не додумал, когда тун перестал скалить зубы и заявил:

— Знаешь как меня зовут? Рауни! — и прошипел что-то на похъёльском наречии, а потом разъяснил: — По-вашему — «вороненок». Выходит, мы с тобой почти тезки.

Что его так развеселило, я так и не понял. Но вроде убивать меня прямо сейчас тун не собирался. И еще я заметил, что тун совсем молод. Уж не знаю, сколько они там живут — может, и вообще бессмертны, — и по лицу не поймешь, а все же я как-то догадался. У них вообще по внешности ничего не понять. Вот он стоит перед тобой и смотрит — и не знаешь, что он сейчас сделает: не то обласкает, не то горло перекусит.

— Саами, ты мне понравился, — сказал тун. — Мне сказали, тут из Луотолы бочку доброго пива привезли. Небось ты пива и не пробовал? Хочешь пива?

Я кивнул. У меня от волнения уже давно в горле пересохло.

Так я в первый раз попробовал пиво — кстати, редкостная дрянь по сравнению с перебродившим оленьим молоком, и как вы его пьете? За едой да выпивкой мы с Вороненком и подружились. Что он царевич и сын Лоухи, я уже потом узнал.

Впоследствии мы встречались еще много раз. Когда закончился сбор дани, Рауни улетел, но обо мне не забыл. Несколько раз он возвращался и навещал меня в стойбище, дважды забирал меня с собой во Внутреннюю Похъёлу. Один раз это было зимой, и я жил в гавани Луотола, потому что в пещерах тунов человеку не выжить. Зато летом, когда на южных склонах стаивает снег, я видел чудеса, о которых не расскажет ни один человек. Синие озера среди скал… Бурые мхи тысячи оттенков… Даже цветы! Ты, наверно, и не знаешь, мой господин, что во внутренних областях Похъёлы, в горных долинах, защищенных от северных бурь, в середине лета, на солнечной стороне цветут цветы?

— Знаю, — негромко ответил Вяйно. — Я тоже их когда-то видел, — пояснил он в ответ на недоверчивый взгляд саами. — Отдохни, Йокахайнен, я вижу, рассказ тебя утомил. Калли, налей ему еще отвара. А когда передохнешь, все-таки переходи в своем рассказе к Рауни. Как по-твоему, насколько он опасен?

— Рауни — сильный колдун, — снова заговорил Йокахайнен, осушив новую кружку. — Но, конечно, не сильнее тебя. Он не очень-то похож на обычного туна.

Рауни часто поступает по-своему, спорит со старшими, идет наперекор. В Похъёле это не принято. Для туна нет ничего важнее собственного гнездовья, он знает свое место в иерархии, свои права и обязанности — с этим у них очень строго. Вот мать Рауни — настоящая наследница Ловьятар. Иногда мне кажется, что в Рауни есть что-то от человека, — сказал Йокахайнен и задумчиво добавил: — Не будь он старшим и любимым сыном Лоухи, другие туны давно бы убили его.

— Ты видел Лоухи?

— Пару раз. Грозная старуха! Она не одобряла нашей дружбы…

— У нее есть еще дети?

— Дочка. По меркам тунов, она еще ребенок. Я видел ее только издалека. Рауни говорил, что в семье ее считают легкомысленной и наивной.

Вяйно кивнул. Несколько мгновений тянулось молчание. Потом Йокахайнен кашлянул и сказал:

— Я выполнил твою просьбу, господин. Рассказал все, что знал, и даже больше того. Теперь домой мне пути нет — меня там ждет мучительная смерть в когтях тунов. Прошу, ответь и ты на мою просьбу — подари мне надежду…

— Это насчет того, чтобы взять тебя в ученики? — Вяйнемейнен погладил бороду. Его взгляд снова стал холодным. — Не спеши. У меня осталось еще несколько вопросов. От того, как ты на них ответишь, будет зависеть мое решение. К примеру, я слыхал, что похъёльцы порой пьют человеческую кровь. Что ты об этом скажешь?

Лицо Йокахайнена стало жестким.

— Вся магия Похъёлы замешана на крови.

— Да, я знаю. Потому и спрашиваю.

— К чему этот вопрос?

Вяйно строго взглянул на саами.

— Ты сам всё понимаешь. Я должен знать, как далеко ты ушел по пути Калмы.

Йокахайнен вспыхнул.

— Рауни жесток, как всякий тун. А может, и еще хуже. Жизнь человека для него ничего не стоит.

— И для тебя?

— Нет — я же не тун!

— Но ты был его учеником! Тебе наверняка приходилось убивать людей по его приказу? Таких же саами?

Несколько мгновений Йокахайнен колебался, но все-таки решил не лгать.

— Да, приходилось. Но он все равно убил бы их. Так лучше я, быстро и без мучений.

— А пить кровь? — вкрадчиво спросил Вяйнемейнен. — Только честно!

— Да за кого ты меня принимаешь! Я бы никогда не согласился. Рауни это понимал и никогда даже не предлагал мне. Потому что, если бы я отказался, — а я отказался бы, — ему пришлось бы меня убить. А тогда он во мне еще нуждался…

Вяйно покачал головой.

— Да, тун не ошибся, выбрав себе ученика. Из тебя, пожалуй, выйдет колдун! У чародея сердце должно быть из железа, голова изо льда, а душа из огня…

— Ты согласен?! — Обрадованный Йокахайнен привстал со скамьи, собираясь пасть в ноги старику.

— Погоди, не радуйся раньше времени! Я ничего тебе не обещаю. Сначала присмотрюсь…

Йокахайнен, не дожидаясь окончания, все-таки рухнул на колени, стукнув лбом о пол.

— Моему-то хозяину небось дали от ворот поворот, — желчно заметил Калли. — А всяким похъёльским приблудам…

— Твой хозяин, — проворчал Вяйно, — недавно едва смог прикончить туна, принявшего облик ребенка. На явного подменыша рука не поднялась! Ну и куда ему в колдуны?

В Заельники Вяйно решил отправиться следующим утром. Йокахайнен напросился с ним, говоря, что он хорошо изучил все привычки туна, да и помощь старому колдуну не помешает.

— Надо идти прямо сейчас! — настаивал он. — Рауни выжидать не будет, ему что день, что ночь — все едино!

— Утро вечера мудренее, — возразил Вяйно. — Я не похъёлец — по ночам воевать. Да и замучился я по твоей милости. Ты тоже едва сидя не засыпаешь. Много мы, такие квелые, навоюем?

Вскоре легли спать. Вяйно задул лучину, и изба погрузилась во тьму.

Спустя долгое время в запечном углу раздался осторожный шорох. Утомленные битвой чародеи крепко спали. Едва слышно прошлепали по полу босые пятки. Тихо скрипнула дверь, и на крыльцо выскользнул Калли. Он спустился с крыльца, отошел к воротам и разжал кулак. В ночной темноте запахло дурманом. Калли выбрал один из украденных шариков, не жуя, проглотил и опустился на траву, прислонившись спиной к воротному столбу.

— Рауни, или как там тебя! — позвал он. — Лети сюда, есть разговор!

Вскоре его глаза закрылись, кудлатая голова поникла — Калли уснул.

Калли снилось, что он сидит у ворот, глядя на уходящую в лес тропу, а по этой тропе к нему идет тун.

Подошел, пристально посмотрел на него, словно не узнавая.

— А, мальчишка— раб. Как ты ухитрился позвать меня?

— Ты где? — с любопытством спросил Калли, озираясь. Мир во сне казался тонким и прозрачным. Вроде бы тун стоял перед воротами усадьбы Вяйно, но в то же время позади него маячила изба, увенчанная расколотым медвежьим черепом. А если отвести от Рауни глаза, все и вовсе расплывалось.

— Я здесь!

— В самом деле здесь или просто мне снишься?

— Для чародея между сном и явью нет особой разницы, — раздраженно сказал тун. — Зачем ты меня звал?

— А почему у тебя за спиной дом Тииры?

— Какая тебе разница! Говори быстрее, что надо? Калли не спешил, наслаждаясь нетерпением туна.

— Я подумал, тебе будет любопытно. Вяйнемейнен узнал, кто ты и где ты. Завтра утром он собирается тебя убить. Что-то я не уверен, что ты с ним справишься!

Рауни нахмурился.

— Вяйнемейнен?

— А с ним еще Йокахайнен, — мстительно прибавил Калли. — Он сам попросился к нему в ученики.

— Ах, проклятый предатель саами! Я-то думал, колдун убил его. Значит, он перекинулся на его сторону… Плохо. Только его чар мне и не хватало… Далеко они?

— Неважно. Если Вяйно тебя нашел, он уж до тебя доберется, где бы ты ни прятался. Ему сам Тапио помогает.

— А пораньше не мог предупредить?!

— Я тебе холоп, что ли? Выкладывай, что ты там хотел мне рассказать о моих предках, пока тебя еще не убили.

— Ты меня раньше времени не хорони! — неожиданно оскалился тун. — Пусть приходят, я от человечьих колдунов бегать не стану! Еще посмотрим, кто кого!

— А имя все же скажи. Мало ли как дело обернется… Тун задумался.

— Допустим, я скажу. Что ты будешь делать дальше? Калли сжал кулак и ударил себя в грудь.

— Я поклялся сделать со всеми родственниками моего врага то же, что он сделал с моей семьей. Смерть за смерть!

Рауни зубасто улыбнулся. Калли заметил, что в прошлый раз, когда похъёлец навестил его у каменного круга на Браге, тот выглядел как-то иначе. Теперь он гораздо меньше напоминал человека и гораздо больше — уродливую хищную птицу.

— Что ж, я открою тебе тайну. Знаешь ли ты историю Резни Унтамо? О братьях-близнецах, не поделивших наследство? Именно эта вражда погубила твою семью.

— Я уже догадался. Как звали моего отца?

— Ты младший сын Калерво, брата Унтамо. Других родственников можешь не искать — в той распре все семейство Калерво было уничтожено. Остался только грудной младенец, убить которого Унтамо посчитал чрезмерным злодейством. До пяти лет его воспитывала холопка, потом ребенка продали с глаз долой. Это и был ты.

— Где мне найти этого Унтамо?!

— В Манале. Боги уже покарали род Унтамо, он иссяк. Сам Унтамо давно умер. Из его детей осталась только дочь Марьятта. Отец отдал ее в жены своему верному соратнику, Антеро из рода Калева.

На небе золотился рассвет. Вдалеке над озером раздавались крики чаек, на траву легла жемчужная роса. Калли так и сидел у ворот. Он чувствовал холод — смертельный холод, выстудивший не только тело, но и душу. Глядел перед собой, но видел только тьму.

Наконец Калли поднял голову, протер глаза. Его взгляд остановился на пушистой сосенке, что росла неподалеку. Калли вытащил нож из поясных ножен.

— Только попробуй разболтать Вяйно, кто здесь был! — хрипло пригрозил он. — Ветки срежу, все по очереди, на живой обстругаю кору! Не веришь?

Сосенка задрожала.

Глава 23 ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Ильмо и Ахти добрались до Заельников уже под вечер, переночевали, а с утра пораньше отправились на поиски дома Тииры. Дорога к озеру была давно заброшена. Она заросла так, что ее с трудом можно было найти среди осоки. В поросших мхом колеях стояла вода, хлюпала под ногами. Низкий болотистый берег порос камышом, над водой тонко звенели комары. Ильмо заметил, что в прибрежном иле отпечатались следы босых ног, как старые, так и свежие. Видно, этой тропой иногда ходили — бывший райден Тиира был не совсем забыт родичами. Из камышей торчал острый нос ветхой лодки, наполовину вытащенной на берег.

— Лошадей, похоже, придется оставить здесь, — сказал Ахти. — Лодка точно их не выдержит, а берегом не проехать — слишком топко.

— Эта лодка и нас-то вряд ли выдержит, — проворчал Ильмо. — А насчет лошади и лося — ты посмотри на них. Будь у нас настоящая ладья, они бы все равно не пошли.

Конь Ахти тревожно косился на воду, ржал и всхрапывал и явно был не прочь удрать обратно в Заельники. Ездовой же лось просто встал, широко расставив голенастые ноги, с таким видом, будто собирался простоять тут до будущей зимы.

— Чего это с ними?

— Здесь проклятое место, — сказал Ильмо, стаскивая лодку на воду. — А может, чуют мертвецов. Залезай сюда, Ахти, только осторожно. Нам повезло — тут есть весла, и даже ковш, чтобы вычерпывать воду. Чувствую, он пригодится. Лодка дырявая, как сито.

На противоположном берегу плавно вздымалась гора Браге, отбрасывая на воду длинную тень. В небе над горой восходящее солнце золотило легкие кружева облаков. Ельники отливали благородной темной зеленью в его лучах.

— Вон там моя охотничья стоянка, — сказал Ильмо, любуясь горой. — У меня там палатка. Сплаваем?

— Лучше сперва поговорим с колдуном. Может, он предложит остановиться у него. А уж если он не захочет нам помогать — уплывем к тебе на гору.

Ильмо хохотнул.

— Знаешь, будь этот Тиира самым гостеприимным хозяином на свете, я все равно не останусь у него на ночь.

— Почему?

— Скоро сам увидишь.

Они проплыли вдоль сумрачного, подтопленного северного берега, и вскоре впереди показались первые обгорелые развалины. Ахти смотрел на погибшую деревню во все глаза.

— Ого! — воскликнул он. — Что здесь случилось? Мор? Междоусобица?

— А кто его знает? — ответил Ильмо, направляя лодку к сходням. — Так, это еще что?!

Прибрежная глина хранила множество свежих следов. Совсем недавно здесь причаливала лодка — причем не та, на которой приплыли они сами, а плоскодонка, вроде той, с которой обычно рыбачил Калли. Вот и она, наполовину вытащенная на берег. А рядом отпечатки ног, побольше и поменьше.

— Что там? — спросил Ахти. Ильмо молча указал на следы.

— Им дня два, — сказал он. — Может, и больше — дождей уже давно не было, — но ненамного.

— Наверно, просители из Заельников?

Ильмо покачал головой. За каким хийси Калли снова сюда плавал? Он же сам сказал, что здесь полно неупокоенных мертвецов! И кого это он с собой привез? И куда они оба делись потом?

— Рыбаки же сказали, что к Тиире уже много лет никто не ходит с просьбами, — ответил он Ахти. — Он для того и поселился в этих развалинах, чтобы его оставили в покое. Что-то мне не нравится это…

Поднявшись по берегу, они миновали то, что осталось от ворот, и медленно пошли мимо пожарищ. Ахти с любопытством вертел головой, Ильмо держался настороженно — он не забыл холодные огоньки, что блуждали здесь по ночам. Но, вообще-то, утром здесь оказалось не так уж страшно — скорее, бесконечно тоскливо.

Тем временем солнце взошло над кромкой леса, заливая светом заброшенную деревню. Ахти прищурился, указал вперед:

— Там, на отшибе, стоят уцелевшие дома! Нам наверняка туда. Как можно жить в таком унылом месте? Всё равно что поселиться на жальнике.

— Наверняка вот та изба, за высоким тыном, с черепом на коньке, — определил Ильмо. Пригляделся — и добавил севшим голосом: — И на столбах тоже…

В ярком утреннем свете изба колдуна предстала друзьям во всей красе: расколотый знак Укко, тын, усаженный человеческими черепами, створки ворот, изглоданные в щепки, неприветливые щели узких окон, черный провал распахнутой настежь двери…

Ильмо и Ахти остановились перед воротами и несколько мгновений молча изучали устрашающую хоромину.

— Избушка Сюэтар,[19] — ухмыльнулся Ахти. — Ты все еще уверен, что нам нужно просить его о помощи?

— Как-то давно Вяйно рассказывал мне: бывают колдуны, слуги Калмы, что черпают свое могущество в Манале, призывают из-за черной реки души умерших и повелевают ими. Не из таких ли чародеев этот Тиира?

— А может, тут вообще никто не живет? — с надеждой сказал Ахти.

— Вот мы и проверим, — Ильмо подумал и снял с плеча самострел. — Пошли, Ахти. Не зря же мы проделали такой путь! И, в конце концов, я с детства мечтал увидеть живого райдена…

Друзья вступили на двор — не спеша, с оглядкой. Ильмо взвел тетиву самострела и положил на нее стрелу. Ахти поправил плащ, чтобы тот не мешал дотянуться до рукояти меча за спиной.

Крыльцо прогнило, в сенях было темно. Ахти, скривившись, гаркнул:

— Эй, есть кто живой?!

Ответом ему была только тишина. Нехорошая тишина. Охотничье чутье Ильмо подсказывало — это не молчание пустого дома. Он поднял самострел и краем глаза заметил, что Ахти достает меч. Из сеней им навстречу шибанула гнилая вонь.

Когда глаза привыкли к сумраку, друзьям предстало безрадостное зрелище. Стол, заваленный гниющими объедками, паутина по углам, повсюду следы грязи и запустения. В красном углу, под алтарной полкой с единственной черной фигуркой какого-то бога, ссутулился маленький, сухонький, косматый старичок. Он сидел, повесив голову, сложив руки на коленях, и даже не подал виду, что заметил вошедших.

— И это называется колдун? — прошептал Ахти, убирая меч в ножны. — Теперь понятно, почему о нем никто не знает. Кому он такой нужен?

Ильмо незаметно поставил самострел к стенке и приветствовал старичка вежливым поклоном:

— Здравствуй, хозяин! Не ты ли знаменитый чародей и райден Тиира?

Старичок даже глаз не поднял.

— Эй, тебя спрашиваем, дедуля! — подхватил Ахти. — Да ты спишь, что ли?

Он подошел и легонько потряс старика за плечо. Тот неожиданно завалился на бок. Ахти не успел его подхватить — старик упал на пол с сухим стуком, не меняя позы. Все так же опущена голова, руки сложены на коленях, как окостеневшие.

Ахти и Ильмо склонились над ним, хотя все уже было ясно.

— Он умер!

— Причем давно. Смотри, весь высох.

— Да уж, сходили за советом! Давай-ка переложим его на лавку, нехорошо ему на полу валяться.

Друзья подняли старика вдвоем, удивленно взглянули друг на друга:

— Он ничего не весит, словно пустой изнутри! — сказал Ахти. — Я б его одной левой поднял…

Ильмо вгляделся в труп повнимательнее и воскликнул:

— Смотри!

Он отодвинул с шеи старика неопрятные патлы. На горле запеклась ужасная рана. Казалось, шею кто-то глодал — голова была почти отгрызена.

В тот же миг позади них раздался дикий хриплый хохот.

Ильмо резко обернулся и увидел туна. Упырь стоял у печки в каких-то двух шагах — и как они умудрились его не заметить? Кровожадно скалясь, тун взмахнул крылом. На крыле блеснули железные насадки, острые, как мечи. Лезвие просвистело перед лицом Ильмо, но в последний миг тот успел отшатнуться, упал на пол и перекатился под защиту стола. На стол обрушился мощный удар, столешница треснула во всю длину. Ильмо на карачках пополз из-под стола, нашаривая на поясе нож. Наверху грохнуло — наверно, тун вскочил на столешницу.

— Только выйди, выродок! — донесся сверху голос, полный ярости. — Только высунься, поганое отродье, уж я снесу тебе голову!

Ильмо бросил взгляд на самострел — взведенный, заряженный, аккуратно прислоненный к стенке. До оружия не больше пяти шагов или один хороший бросок, но даст ли тун сделать ему этот бросок? Конечно, у него в руке нож, но что одно короткое лезвие против десятков железных перьев у туна?! «Туны не любят сражаться в открытом бою и всеми силами этого избегают», — вспомнил он слова Кюллики. Вот ведь бестолковая ведьма! Даже в этом она ошиблась! Теперь его единственный шанс — точность и скорость. Ильмо собрался в комок, достал нож и приготовится.

…Ахти заметил туна мгновением раньше друга. Едва услышав хриплый смех за спиной, развернулся, в мгновение ока выхватил меч и сплеча нанес удар. Клинок скрежетнул по печке, полетела кирпичная пыль. Туна там уже не было — он увернулся и теперь стоял с другой стороны, торжествующе скалясь. Ахти снова ударил. Но тун снова оказался проворнее — увернулся и шмыгнул под стол. Ахти, не успев в третий раз остановить руку, с размаху рубанул по столешнице. Толстое дерево застонало, побежала трещина. Ахти с трудом выдернул клинок и вскочил на стол.

— Только высунься, поганое отродье! — прошипел он, поднимая меч. — Уж я снесу тебе голову!

Тун не спешил показываться. «Струсил!» — презрительно подумал Ахти, но тут ему вспомнились слова матери: «Когда бьешься с чародеем, не давай ему ни мгновения роздыху. У колдунов правил боя не существует. Чародей будет ползать перед тобой на коленях, унижаться и просить милости, а сам в это время плести чары. Миг промедлишь — и уже пойман заклятием. Если судьба сведет тебя в битве с колдуном, не разговаривай, не грози — бей сразу насмерть!»

Ахти спрыгнул на пол. И в тот же миг тун стрелой вылетел из-под стола, накинулся на него и повалил. Они покатились среди грязи и объедков. Меч был уже бесполезен и мешал, Ахти отбросил его и вцепился врагу в горло. Внезапно перед его глазами возникло острие. Клюв! Он забыл про клюв!

…Ильмо точно подгадал, когда тун спрыгнет со стола, и не успел тот коснуться пола, как охотник бросился на него, обвиваясь руками и ногами вокруг покрытого скользкими перьями тела. Теперь железные насадки туну не помогут, если он не хочет ранить себя самого! Похъёлец, видно, тоже это понял — оставив попытки достать его железом, он просто-напросто вцепился ему лапами в горло. Первым движением Ильмо было вывернуться из смертоносной хватки, но он не забыл еще силы этих лап и остроты когтей. Понимая, что это его последний шанс, он сосредоточился и ударил врага в лицо ножом.

Неожиданно черты туна поплыли и изменились, превращаясь в багровое, перекошенное лицо Ахти.

— Ильмо?! — заорал он, разжимая пальцы и отпуская его горло. — Стой, это же я!

— Валяй, превращайся в кого хочешь! — прохрипел Ильмо, снова замахиваясь, чтобы добить врага.

В тот же миг он почувствовал, что нечто схватило его, подняло в воздух и отшвырнуло прочь, ударив о стену. Зубы лязгнули от удара, в глазах помутнело. Когда сумрак развеялся, Ильмо увидел, что в дверях стоит Вяйнемейнен.

— Вовремя мы, — сказал он незнакомому молодому саами, стоящему рядом с ним. — Еще бы немного, и они поубивали друг друга, похъёльцу на потеху.

— Что за бесовщина? — с ошеломленным видом спросил Ахти, с трудом поднимаясь с пола и нашаривая меч. Из раны на щеке у него обильно текла кровь — видно, первым ударом Ильмо удачно достал его.

— Так мы сражались друг с другом?! А где тун?

— Вот он, — сказал Вяйнемейнен, указывая в запечный угол. — Не смотрите ему в левый глаз, иначе он снова вас заморочит!

Ильмо взглянул туда и увидел в темноте блестящие глаза и зубы похъёльца. А потом разглядел и его самого. Рауни стоял, чуть покачиваясь, будто пьяный. В руках он держал кантеле — и бесстрашно смотрел на Вяйно.

— А! Вот ты наконец и явился, Вяйнемейнен! Что-то долго добирался!

Рауни говорил невнятно, словно держал во рту горячую кашу. Вяйно окинул его внимательным взглядом. Глянул на тело Тииры, лежащее на полу, и сразу все понял.

— Зачем старика-то выпил? — укоризненно спросил он.

— Утомил он меня своим нытьем, — хихикнул тун. — К тому же начал подозревать, что я, хе-хе, не посланник от Тапио. Дурачина! Впрочем, чего еще ожидать от человечьего колдуна?

Рауни снова пошатнулся. С лицом у него творилось нечто странное — как будто он начал было превращаться в птицу, но в последний момент передумал. Нос стал длинным кривым клювом, кожа покрылось серыми чешуйками. Рот, полный острых тонких зубов, все время оставался приоткрытым, как будто не мог закрыться полностью. Глаза стали огромными, зрачки вертикальными. В темном углу они слабо мерцали зеленоватым светом.

— А ты ведь сходишь с ума! — сказал Вяйно. — Даже стариковскую холодную кровь выхлебал безо всякой нужды, не смог удержаться от искушения. Ты больше не можешь управлять превращением. Знаешь, что тебя не примут в Похъёле?

— Меня?! Да все передо мной склонятся, как только вернусь! Ты знаешь, кто я такой? Я сын Хозяйки Похъёлы! Я великий чародей! Я наследник сампо!

— Чародей, говоришь? Так покажи свое искусство! Если судить по твоему ученику, не больно-то оно велико.

Рауни посмотрел на Йокахайнена, и тут его взгляд на миг прояснился, стал острым и ненавидящим.

— Ты пожалеешь о своем предательстве, Йо, причем очень скоро!

— Ты сам послал меня на смерть, — хладнокровно ответил Йокахайнен. — Я проиграл, и теперь у меня новый учитель. Более сильный, чем ты.

— Ах, более сильный?!

Тун выплюнул короткую шипящую фразу, и… время остановилось. Вспыхнул белый свет, болью ударил по глазам. Побелел и с сухим треском лопнул кувшин на столе. Стены, пол, стропила — все мгновенно поросло зубчатыми белыми иглами льда. Изба изнутри стала девственно-белой и чистой. Лежащий на полу Тиира обратился в ледяную статую.

Ильмо показалось, что ему под кожу вонзились мириады ледяных шипов, и он вот-вот разорвется осколками льда, как вода в кувшине. Но ничего худшего с ним не случилось. Когда белая вспышка погасла, он все так же сидел, упираясь спиной в покрытую инеем стену, и лед жег ему голые ладони.

Рядом выругался враз охрипший Ахти.

— Мог бы не трудиться, мой господин, — услышал он голос саами. — Я отразил бы это заклятие.

— Ты-то отразил бы, а эти двое чуть не превратились в две сосульки. Между прочим, пока я спасал их жизни, твой бывший учитель сбежал.

— Что же вы так, карьяльские растяпы? Нельзя его упустить! — воскликнул Йокахайнен, мгновенно утратив напускное хладнокровие, и выскочил в сени. Ильмо и Ахти, пошатываясь и помогая друг другу, устремились за ним.

Странно было после мертвой ледяной избы обнаружить, что во дворе все то же погожее, солнечное утро. Йокахайнен выбежал во двор первым — как раз чтобы увидеть, что Рауни принял птичий облик и поднимается в небо. Вернее, пытается подняться. Закончить превращение ему так и не удалось; он вспорхнул тяжело, словно огромная черная сова, и опустился на ворота, редко взмахивая крыльями.

— Ну что, кто тут не может превращаться? — хвастливо проклекотал он.

На крыльцо выскочил Ахти с мечом в руке, а за ним Ильмо. Одной рукой он прикрывал глаза, которые обожгло ледяным взрывом, в другой держал самострел. Как сквозь красную пелену, он разглядел на воротах уродливую птицу, вскинул самострел и нажал на спусковой крючок. С десяти шагов Ильмо не промахнулся бы и стреляя вслепую — стрела попала Рауни прямо в левый глаз, в двойной зрачок.

Тун с диким воплем свалился с ворот и забился на траве. Тут к нему подскочил Ахти и одним ударом отрубил оборотню голову.

— Вот и всё, — сказал Вяйно, последним выходя на крыльцо.

Пернатое туловище туна лежало на окровавленной траве, раскинув крылья и поджав в предсмертной судороге когтистые лапы. Возле тела возился с ножом Ахти. Он выглядел так, словно достиг предела всех своих мечтаний: надрал из крыльев пучок армированных маховых перьев, отсек туну когтистую лапу и алчно поглядывал на голову. Но брать не брал — из глаза, как-никак, торчала стрела Ильмо.

— Вернусь домой — расскажу матери и всем остальным, что убил похъёльца! — сверкая глазами, приговаривал он. — Вот это подвиг — варгам и не снилось! Рассказов будет на всю зиму!

У самых ворот тускло поблескивало в траве костяное кантеле. Йокахайнен хотел потихоньку подобрать его, но наткнулся на взгляд Вяйно.

— Подожди чуть-чуть, — сказал старик.

Йокахайнен взглянул удивленно — чего тут ждать-то? — а Вяйно провел над кантеле рукой, что-то шепнул, и натяжение струн ослабло, мертвая рука стала просто старой ветхой костью, опутанной железной нитью.

— Теперь бери, — милостиво позволил Вяйно.

— Спасибо, — буркнул Йокахайнен, отходя. — Обойдусь.

Ахти, закончив со второй лапой, вытер о тушу врага окровавленные руки и торжественно поклонился Вяйно.

— Прости, великий Вяйнемейнен, что сразу не приветствовал тебя как должно! Я — Ахти с Лосиного острова, глава рода Каукомьели. А что это за нойда тебе помогает?

Вяйно кивнул.

— Я слышал о тебе, сын Кюллики. Этот саами — Йокахайнен из Похъёлы. Не то чтобы он мне очень помогал…

— Ты мне снился, нойда, — сказал Ильмо, с любопытством разглядывая саами.

Сейчас, наяву, в нем не было ничего особенно пугающего. Юный нойда был едва ли старше Ахти, но важности в нем хватало на десятерых.

— А ты и есть тот парень, из которого не вышло колдуна? — нахально спросил он.

Ильмо возмутился, но не успел поставить грубияна на место, как за него самого принялся Вяйно:

— А ты что здесь делаешь? Не я ли сказал тебе сидеть на горе и не высовываться?

Ильмо покаянно склонил голову.

— Я был неправ. Но у меня были причины уйти… Он вкратце пересказал старику свои приключения:

от сонных чар туна до нападения щуки-демона у берегов Лосиного острова. Закончил он слухами о нападении на калевских девушек, которые пересказали ему заельчане.

— Вот видишь, сколько бед случилось из-за того, что не послушал моего совета!

— Но ведь туна-то убил я!

— Мы, — скромно уточнил Ахти.

— А что ты такого сделал?

— Во всей твоей истории, — сказал Вяйно, не обращая внимания на их спор, — есть одно темное место. Не понимаю, почему тун не убил Айникки.

— Наверно, потому же, почему он не убил меня, — объяснил Ильмо, довольный, что оказался более сведущим, чем его наставник. — Это все кровь богов, что течет в моих жилах…

— Вот как? — остро глянул на него Вяйно. — И каких же богов?

Ильмо смешался.

— Я не знаю точно… Рунопевец на торгу сказал мне, что Калева был сыном Небесной Девы.

— Верно, — сказал Вяйно. — Матерью Калева была светлая Ильматар.

Йокахайнен насторожился.

— Наши сказания упоминают только одного земного человека, рожденного от Небесной Девы. Это Вяйнемейнен — то есть ты, мой господин. Получается, Калева твой брат?

Вяйно одобрительно взглянул на нойду и повернулся к Ильмо.

— Ты все верно говоришь о крови, Ильмо. Род Калева, единственный среди всех карьяла, происходит от богов. Но ты не знаешь главного. Думаю, пришло время тебе сказать. Я и есть Калева. Я носил это имя в юности, когда был райденом.

Изумленные Ильмо и Ахти переглянулись.

— Вяйно и Калева — одно и то же! — возбужденно воскликнул Ильмо. — Теперь понятно, почему ты поселился рядом с нашей деревней и всегда нам помогал! Так ты — прародитель моего рода, мой собственный предок?! А ведь точно — ты говорил, что в молодости был райденом, и даже упоминал Похъёлу…

— Да, — подтвердил Вяйно. — Вы все — мои внуки и правнуки. Но, похоже, кровь богов возродилась именно в тебе, Ильмаринен.

Глава 24 ГНЕЗДО НА ВОЛНАХ

С туном было покончено — теперь следовало решить, что делать дальше. Задерживаться без нужды в заброшенной деревне не хотелось никому.

— Поедем скорее в Калева! — сразу предложил Ильмо. — Надо сообщить родичам, что опасности больше нет. А ты, Вяйно, должен вылечить Айникки. Мне сказали, что она больна…

— Эх, я бы с тобой прогулялся до Калева, но мне нужно обратно в Брусничное, — с сожалением сказал Ахти. — Мать рехнется, если я не вернусь с обозом.

— И я не пойду в Калева, — сказал Вяйно. — Вернее, пойду, но не сейчас. У меня осталось одно важное дело. Я задержусь здесь.

— А я, — быстро добавил Йокахайнен, — буду тебе помогать.

— Значит, я поеду домой один, — упрямо сказал Ильмо.

Он подошел к останкам туна и подобрал с травы голову. Стрела так и торчала из глаза.

«Это я покажу Антеро, — подумал он, разглядывая добычу с гордостью и легким отвращением. — Не хотел принять выкуп за дочку куньими шкурками — получай головой оборотня! Пусть только попробует снова отказать спасителю рода!»

— Да, — словно что-то вспомнив, сказал Вяйно, — голову я тебе отсюда забирать не советую. И лапы тоже, — повернулся он к Ахти, который как раз связывал отрезанные лапы вместе, чтобы удобнее было нести их в Заельники.

— Но почему?!

— Хочешь, чтобы тебя по ним нашли родственники убитого? Для туна это совсем не сложно. Или ты думаешь, что за сына Лоухи никто не станет мстить? Обрадуется ли твоя мать, если ты накличешь гостей из Похъёлы на Лосиный остров? Прилетят всем кланом, не сомневайся.

Ахти фыркнул и швырнул лапы на землю. Ильмо неохотно бросил голову рядом.

— Разумно, — промурлыкал Йокахайнен. — Было бы жалко впустую потратить такую ценную в колдовстве вещь, как мертвая плоть туна. Я знаю один сильный обряд…

— Забудь его навсегда, — посоветовал Вяйно. — Еще одно слово про похъёльские обряды — и можешь больше рядом со мной не отираться.

Йокахайнен обиженно промолчал.

— Но уж кантеле-то я возьму? — спросил Ильмо, приметив в траве останки мертвой руки. — Надо же что-то привезти в Калева, чтобы родичи мне поверили?

— Кантеле бери, чары Калмы я с него снял. Покажешь, и сразу выкини пакость в реку.

— Но что мы сделаем с телом Рауни? — спросил Йокахайнен. — Может, сожжем его, и дом колдуна в придачу — чтобы не оставлять следов?

Вяйно мгновение подумал и сказал:

— Нет, оставим всё как есть. Лоухи все равно найдет его — так пусть увидит, во что он превратился и как позорно погиб. Ей будет над чем подумать, прежде чем снова подсылать убийц в земли карьяла. Вам же, парни, такой совет: ты, Ахти, уезжай отсюда как можно быстрее и дальше, и поменьше болтай о туне. А ты, Ильмо, даже не рассчитывай, что все кончено! Впрочем, мы с тобой еще поговорим об этом, как только я завершу свое дело…

На этом они и расстались. Ильмо и Ахти переплыли на другой берег, где оставили лошадь и ездового лося. Дальше Ахти поехал на запад, в Заельники, а Ильмо, вокруг озера — на север, в сторону Калева. Вяйно проводил их взглядом, стоя на пристани. Дождавшись, когда они исчезнут из вида, он велел Йокахайнену стащить на воду лодку-долбленку, на которой накануне приплыл сюда с Калли. Йокахайнен, привыкший плавать на легких кожаных челнах, оказался неплохим гребцом. Вскоре они пересекли озеро и причалили напротив горы Браге.

— Дальше я пойду один, — сказал Вяйно, когда они поднялись на гору. — Тун убит — хорошо. Теперь надо узнать, почему он здесь оказался.

— А я? — всполошился саами. — Ты меня бросаешь?

— Разве я тебя с собой звал? Жди меня здесь, если хочешь. Только в круг не заходи — иначе будешь блуждать между мирами до скончания веков.

Каменный круг на вершине Браге оставался в неприкосновенности. Навстречу Вяйно радостно бросились лайки и тут же зарычали на незнакомого им Йокахайнена. Вяйно вместе с саами вычистили круг, выкинули оттуда палатку, распялки для шкур, столовую утварь и прочие хозяйственные принадлежности Калли. Вещи Вяйно сложил в стороне под раскидистой елью. Когда-нибудь Ильмо заберет их отсюда. Но этой стоянкой он больше пользоваться не станет.

Вяйно собирался распечатать рунный круг. Будь у него время и желание, он мог бы сделать это осторожно и тщательно, чтобы потом оставить этот круг себе. Но времени не было, как и выбора. Вяйно велел Йокахайнену отойти подальше и отогнать собак, царапнул ножом по тыльной стороне ладони, окровавленным кончиком четырежды начертил на камнях ограды руну пути — и прочитал заклятие.

В земных недрах что-то заворчало, загудело, зашумели деревья. Белая молния с сухим треском разорвала небо и ударила в каменную ограду. Взметнулся сноп ослепительных искр, земля качнулась под ногами, замшелые камни со стуком покатились в разные стороны. Круг был разорван. Лоухи крепко затворила его, но никакое похъёльское заклятие не преодолеет крови богов. Когда искры погасли, а над развороченной оградой опустилась пыль, Вяйно закрыл глаза и иным зрением увидел, что он стоит словно в середине мотка спутанной пряжи, а от него во все стороны тянутся нити — незримые дороги в мир богов. Едва заметные, которыми пользовались давно и нечасто, и более яркие, темные и светлые, ведущие на север и на юг, вверх и вниз. Он будет последним, кто пройдет по ним из этого круга. Но другого раза и не понадобится.

Вот нитка, словно свитая из темного дыма, — наверно, это тропа, по которой пришла из Похъёлы Лоухи. Но по какой из дорог ее преследовал Тиира? Из всех путей, что вели из круга, только два уходили строго на север. Путь Лоухи, и еще одна дорога, сияющая, похожая на тончайший серебряный луч. Она упиралась прямо в Полярную звезду.

Вяйно вспомнил рассказ Тииры. Остров посреди моря… Живая скала, вершиной уходящая в бесконечность… «Нечто живое, страдающее, могучее и страшное»… Мировая Ось!

Теперь Вяйно понял, про какой остров рассказывал Тиира. То, что уже много лет происходит во всех мирах, может быть только следствием раны, нанесенной в самое сердце мироздания.

Вяйно заколебался. Поврежденный корень Священного Древа! Чародей никогда не бывал в подобных местах. Ключевые точки миропорядка, которые лучше не трогать, — каждое действие влечет за собой множество далеко идущих последствий, да и сам неизбежно пострадаешь. Стоит ли лететь туда, тем более, если там неладно? Не сделать бы еще хуже! Но, похоже, другого выхода нет. Обряд завершен, дорога найдена. Она лежит у него прямо под ногами. Вяйно решился — и сделал шаг. И исчез из расколотого круга, словно призрак.

Это напоминало полет молнии — каждый шаг равен многим дням пути. Дорога сама несла Вяйно. Над ним среди бела дня чернело небо. Глазами он видел, как где-то далеко внизу проплывают леса и озера. Колдовским зрением он мог рассмотреть другие озера и моря, куда не заплывают рыбаки, и острова, которые посещают по своим делам только боги. Далеко внизу, там, куда уходят корни гор, его черная тень неслась над сонными заводями Маналы, над ее пустынными лесами под сенью мрачного Хеля, и души предков оборачивались ей вслед. Полет вне времени, для которого нет «далеко» и «близко». Каменной челюстью промелькнули Врата Похъёлы — небо над скалами было черно от стай хищных птиц. Одного только не мог сделать Вяйно — подняться вверх, туда, где начиналась дорога в Голубые Поля Укко. Их свет был виден отовсюду, но приблизиться к ним было невозможно.

«А если Борозда Укко исчезнет и там? — подумал вдруг Вяйно, и по его коже пробежал мороз. — Навсегда погаснет радуга, и Голубые Поля станут доступны для любого, у кого хватит искусства до них добраться? А если иссякнет Манала и мертвые полезут из могил обратно к своим очагам? Что станет с миром?»

Леса кончились, промелькнула скалистая линия побережья, белая полоса прибоя. Теперь внизу колыхалось сизое осеннее море, в котором с каждым мгновением становилось все больше белого — уже недалеко был Вечный Лед. Пространство понемногу затягивало странным белесым маревом. Вяйно почувствовал — он близок к цели.

Неожиданно он заметил внизу нечто темное, круглое, плавающее на волнах без паруса и весел. Вяйно замедлил полет, опустился пониже и понял, что это огромное гнездо, сплетенное из морской травы и водорослей. Оно качалось на высоких волнах, как люлька, плавно соскальзывая с одной водяной горы и взмывая на другую. В гнезде сидела нарядная румяная девочка лет десяти в жемчужной повязке. Она смотрела вверх, на Вяйно, и махала ему рукой, приглашая спуститься к ней. Чародей, прекрасно понимая, что эта встреча не случайна, так и сделал. Вскоре его ноги коснулись края гнезда. Оно было так велико, что даже не покачнулось.

— Ты куда это собрался, старый дуралей? — строго спросила девочка.

— Здравствуй, светлая Ильматар. Вот, хочу проведать Мировую Ось. Не треснула ли, не пора ли смазать?

Девочка покачала головой.

— Туда смертным нельзя — даже тебе, сынок. Тебя на эту ось так намотает, что не размотаешь до самого конца света.

— Но ведь не намотало же старого Тииру?

— А ему помогли.

— Кто? Боги?

— Как бы не так! Ему помогла Лоухи, за которой он гнался, — решила, что в будущем карьяльский колдун ей пригодится.

— Вечно эта Лоухи, — проворчал Вяйно. — Как где-нибудь творится что-то скверное, обязательно она уже приложила там свою когтистую лапку. А почему не погибла она сама?

— А почему же ты не расспросил ее сына, прежде чем убить? — передразнила богиня. — Я вот нашла время с ним побеседовать. Даже спрашивать его не понадобилось, он сам тут же мне все выболтал. Все дело в сампо.

— Да, я уже слышал это слово, — кивнул Вяйно. — Прости мою поспешность и расскажи, что ты узнала.

— Ладно уж. Кто о тебе позаботится, как не мать? — ворчливо сказала девочка. — Всему причиной — старая смутьянка Лоухи. Похъёльцам пришла в голову вздорная мысль, внушенная им не иначе как самой Калмой. Некий ловкий рунопевец из рода Ловьятар колдовством вызнал верный путь к Мировой Оси. Они с Лоухи долго думали, как бы этим воспользоваться к своему благу. И придумали.

Девочка-богиня принялась рассказывать о похищенной частице Мирового Древа, заключенной в нутро ручной мельницы: с чего это началось, и какие последствия за собой повлекло. Впрочем, о последствиях Вяйно уже начал догадываться.

— Лоухи умна и осторожна, но даже ее малое вмешательство уже подтачивает основы мира. Представляешь, что началось бы, доберись до сампо этот безумец Рауни?

— Рауни уже ни до чего не доберется, — мрачно сказал Вяйно. — Но это всего лишь временная отсрочка.

Мы же с тобой понимаем, чем все это грозит. У всего в мире есть свое место. Недаром проведены границы и установлен порядок. Вниз — легко. Вверх — трудно. На север — пожалуйста. На юг — нельзя. Все в мире находится в равновесии и при этом непрерывно меняется. А что происходит теперь? Туны повредили Мировую Ось, и всё рушится, границы падают, начинается хаос. Знаешь, что нас всех ждет, и людей, и богов? Народу Норье было дано пророчество. Рагнарек — последняя битва всех против всех!

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить, — спокойно сказала Ильматар. — На остров тебе лететь бесполезно — сейчас там ничего не сделаешь. Но разрушение еще не поздно остановить.

— Как?

— Отобрать у Лоухи сампо и привезти его обратно. Вяйно хмыкнул.

— Всего-то! Попасть в Похъёлу, куда нет дорог — одни мертвые ледяные горы, которые сторожат демоны; где не может выжить ни один человек. Найти гнездовье Лоухи где-то на отвесных утесах. Выведать, где она прячет сампо, — а едва ли об этом знают даже ее собственные дети. Выкрасть его, или взять в бою, или уговорить Лоухи, чтобы она отдала его по-хорошему, — и то, и другое, и третье равно невозможно. И потом, разве мы знаем, что такое сампо? Никто его не видел. А это может оказаться весьма непростая и опасная вещь… Мать, это пустой разговор.

— Сын, ты не понял. Я не обсуждаю вероятности и не строю предположения. Я отдала тебе приказ. Все прочие, даже боги, могут только просить тебя, но я материнской властью приказываю: ты должен вернуть сампо, иначе вскоре нас ждет война богов, а за ней — гибель этого мира.

Вяйнемейнен впился взглядом в безмятежное детское лицо Ильматар.

— Почему боги сами не заберут у Лоухи сампо?

— Боги не станут вмешиваться. Похъёла — не их земля, там правит Калма.

— Хе! Что такое Калма перед лицом высших богов Голубых полей?

— Калма — тоже высшее божество, — напомнила Ильматар. — А боги Голубых полей… я не уверена, что все они выступят против нее в одном строю. И даже если удастся сподвигнуть их на войну против Калмы… Ты понимаешь, что война богов — это гибель мира? Или ты хочешь, чтобы Рагнарек начался прямо сейчас?

Вяйно опустил голову.

— Но мы готовы помогать, — продолжала богиня. — Возвышение Калмы тревожит всех. Мы посовещались и решили, что эта задача — вернуть сампо — вполне по силам смертным. Война за сампо неизбежна, но все-таки можно попытаться ее предотвратить.

— Иными словами, я должен опять отправляться в Похъёлу…

— Нет, только не ты. Ты мой сын и полубог. Если ты попытаешься лично добраться до сампо, то Калма получит прекрасный повод начать войну. В Похъёлу должны пойти обычные люди. Причем не воинская дружина, а мирные путешественники… или торговое посольство… словом, придумай сам. Что ты качаешь головой? Между прочим, все это придумала не я. Знаешь, почему Лоухи послала сына в земли карьяла? Ей было дано пророчество, что сампо отберет у нее человек из рода Калева.

— Откуда ты это узнала? Ильматар загадочно улыбнулась.

— В Похъёле никогда не было единого правителя, и не всем по вкусу возвышение Лоухи…

— Этот человек из рода Калева был назван по имени?

— Нет. Но кого подозревала Лоухи, ты знаешь. Она могла и ошибаться.

Вяйно снова задумался, мрачнея.

— Я не могу отправить Ильмо в Похъёлу, на верную смерть! Это бессмысленно. Он не воин, не чародей — обычный охотник. Он не доберется даже до предгорий. Но если бы даже он проник в Похъёлу — что дальше? Он там никогда не бывал… он не знает ни обычаев, ни языка… Не умеет сражаться… Даже подменыша убить не смог!

Ильматар ласково кивнула и сказала:

— Мне кажется, он справится.

Вяйно удивленно взглянул на нее и махнул рукой.

— Возможно, ты видишь нечто, чего не вижу я. Хорошо, будь по-твоему. Я пошлю его в Похъёлу… если он, конечно, захочет туда пойти. Заставить его, как ты понимаешь, я не смогу.

— Да, поговори с ним, а дальше пусть он решает сам. Но тебе надо торопиться. Над родом Калева сгущаются тучи.

— Что такое?

— Ты знаешь. Когда-то ими было посеяно большое зло, и теперь близится пора расплаты. Я вмешиваться не стану и тебе не советую. Пусть свои долги они платят сами.

Огромное гнездо скользило в волнах, раскачиваясь, как колыбелька. Не то ли это гнездо, которое носилось по морям, когда боги еще не создали сушу? Где во Времена Сновидений из птичьего яйца вылупился первый человек — он, Вяйнемейнен?

— Ветер меняется, — сказала Ильматар. — Тебе пора возвращаться.

— Последний вопрос, — сказал Вяйно, вставая. — Может быть, ты знаешь, почему тун сохранил жизнь Айникки, невесте Ильмо?

— Это я ее спасла.

— Зачем?

— На всякий случай. Если Ильмаринен погибнет в Похъёле — не будем исключать и эту возможность, — надо сохранить линию крови. Ребенок, которого она носит, возможно, станет нашей новой надеждой.

Глава 25 ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЛЕВА

На вечерней заре следующего дня Ильмо собственноручно отодвинул с дороги рогатку, распахнул ворота деревни и торжественно въехал в Калева. Лучи заходящего солнца играли на железных полосках его шлема; глаза Ильмо блестели, плечи были горделиво расправлены. Лося он пустил шагом, чтобы не тревожить понапрасну сородичей, а заодно дать им на себя полюбоваться. Как они встретят его — изгнанника, посмевшего вернуться среди бела дня, на глазах у всех?

Селение встретило его настороженным молчанием. На улицах было безлюдно, но Ильмо чувствовал жадные взгляды десятков глаз, следящих за ним из укромных мест. Родичей можно понять, снисходительно думал он. Прежде они знали мальчишку-охотника, подозрительного лесного бродягу, а нынче перед ними предстал другой человек — герой-избавитель, убийца туна. С которым хочешь — не хочешь, а придется считаться. Пусть смотрят.

Ильмо мимолетно пожалел, что отказался принять от Ахти полосатую шерстяную рубаху и крашеный плащ — выглядел бы как настоящий варг. Вот так и надо возвращаться в родные края — не тайком, а открыто и смело, как подобает победителю. Свидетельство победы — похъёльское колдовское кантеле в виде мертвой руки — висело у него за спиной, выставленное на всеобщее обозрение. Голова туна у седла смотрелась бы еще лучше, но Ильмо внутренне уже согласился с запретом Вяйнемейнена. Антеро и старейшин хватил бы удар, если бы он притащил на землю рода этакую пакость.

Ильмо проехал вдоль главной улицы, свернул на высокий берег, где стояли черные дома райденов, и только тогда из-за заборов, из-за приоткрытых дверей начали показываться родичи. Не приближаясь к Ильмо, они разглядывали его, перешептываясь между собой и показывая пальцами на кантеле. Ильмо, сохраняя приличествующее воину достоинство, остановил лося и спешился перед калиткой Антеро. В отличие от прочих, она была распахнута настежь. Сам хозяин, скрестив на груди руки, загораживал вход. Вид у него был не особенно гостеприимный.

На душе у Ильмо заскребли кошки, однако он смело взглянул в лицо будущего тестя.

— Приветствую тебя, Антеро, — громко произнес он. — Я принес радостные вести! Проклятие снято, твоя дочь отомщена — больше хийси не потревожат род Калева!

— Может, теперь и не потревожат, — глядя исподлобья на охотника, сказал Антеро неожиданно скрипучим голосом. — Ну, коли пришел, так милости просим ко мне на двор. Нечего нам на улице попусту болтать.

Ильмо обрадовался — все-таки он слегка опасался, что Антеро его прогонит, несмотря на все подвиги, — но не показал виду и шагнул в калитку вслед за хозяином. В тот же миг на макушку ему обрушилась тяжеленная дубина. Не успев даже моргнуть, Ильмо рухнул на землю.

— Бейте его, ребята! Не жалейте проклятого оборотня! — как будто издалека, донесся до него крик Антеро.

Ильмо попытался подняться и потянулся к ножнам, но ему не позволили сделать ни того, ни другого. Народу за калиткой притаилось немало — к поимке оборотня родичи отнеслись со всей добросовестностью. Некоторое время Ильмо ожесточенно пинали ногами, пока он не утратил полностью волю к сопротивлению. Потом, отняв нож и содрав с него зачем-то рубашку, Ильмо поволокли на задний двор и швырнули в ледник — глубокий холодный погреб для хранения свежей рыбы. Ильмо упал прямо в нарубленный прошлогодный лед. Крышка захлопнулась над его головой, и он оказался в кромешной тьме, жестоко избитый и ошеломленный подобной встречей.

Первым его чувством была глубокая обида. На Антеро, который подло заманил его в ловушку, на родичей, проявивших такую черную неблагодарность, и вообще на несправедливость мира. Ильмо ощупал лицо — губы распухли, глаз заплыл, во рту было солоно от крови. «Но за что? — все никак не мог понять он. — Неужели только из-за лживых предсказаний проклятой Локки? Я избавил род от огромной опасности, а они бросили меня в эту ледяную яму!»

Ильмо кое-как поднялся на ноги. Все его тело отозвалось резкой болью. Он ощупью нашел лесенку наверх и попытался приподнять крышку ледника, но ее, вероятно, чем-то приперли сверху. Тогда он спустился вниз, сел на нижнюю ступеньку и принялся ждать. Вряд ли, подумал он, Антеро захочет похоронить меня тут заживо безо всяких объяснений. К тому же ему был обещан не лед, а костер.

Вскоре Ильмо понял, что в леднике не просто холодно. Из темноты на него накатывали волны мороза, до боли жаля голое тело. «Великий герой, убийца туна, замерзает в яме с мороженой рыбой», — с горькой насмешкой подумал он. Он обхватил себя руками и съежился, пытаясь сохранить последние остатки тепла. Снаружи глухо доносились возбужденные голоса.

Наконец наверху раздался шум приближающихся шагов, и крышка распахнулась. Сначала Илмо увидел факел, потом — знакомое старушечье лицо, костлявое и скуластое. Узкие глаза бабки, спрятавшиеся в морщинах, блестели торжеством. У висков покачивались оловянные лягушачьи лапки.

— Попался! — прошипела Локка. — Хвала предку, удалось тебя сюда загнать, похъёльский выродок!

— Это кто тут выродок! — Ильмо вскочил на ноги. — Ты за словами-то следи, бабка…

Локка отшатнулась, выставляя вперед факел.

— Не подходи, на мне охранные чары! Я тебе не девка, меня зачаровать не выйдет!

— Пусть тебя леший чарует, старая коряга, — сплюнул Ильмо. — Что вы на меня набросились? Или не видели, что я привез?

— А как же! По костяному кантеле тебя, упыря, и опознали. Ты куда девок дел? Утопил али сожрал? Даже невесты своей не пожалел, вражье семя!

— Каких еще девок? — изумился Ильмо. А потом догадался.

— Это был не я! — закричал он так, что Локка снова шарахнулась наружу. — Девушек погубил Рауни, Похъёлец, а я его убил! И кантеле забрал в доказательство, чтобы вам показать…

Локка издевательски засмеялась. Она держала факел перед собой, и ее лицо стало совсем неразличимым в его пламени.

— Ври дальше. Айникки сама на тебя показала.

— Как?!

— В бреду только тебя, душегуба, и поминала. «Пусть Ильмо и меня заберет к себе под воду, в царство Велламо!»

— Она решила, что меня тоже убили, — пробормотал Ильмо. — Боги, во что я ее втравил! Кто со мной ни свяжется, на всех падают беды…

— Вот-вот, — поддакнула Локка и крикнула куда-то за спину: — Он во всем признался!

— Эй, погоди, я ни в чем не признавался! Вы что там затеяли?!

— А сожжем тебя, голубчика, во славу богов, перед светлым ликом предка. Девки уже плетут тебе соломенную рубашку, чтобы душе твоей легче было с телом расставаться…

— Позови Антеро! Где старейшины? Хотя бы выслушайте меня!

— Выкручиваешься? — Локка снова засмеялась. — Нет уж, не надейся. Больше никаких мороков. Наденем тебе на голову мешок, окурим можжевельником и ничего ты родичам не сделаешь. Зло надо вырывать с корнем, выжигать, как сорную траву. И впредь так будем поступать со всеми, кто волей или неволей попадет под власть Похъёлы! Человек погибает, а род остается!

Свет факела потускнел, лицо Локки пропало в темноте.

— Ровно в полночь, во славу Укко и матери Ильматар, отправим тебя прямо к Мане, — донеслось снаружи, и крышка ледника с грохотом закрылась.

Ильмо остался в темноте, скрипя зубами от ярости. Но теперь он был зол главным образом на самого себя. «Дурак, дурак! — бормотал он. — Почестей, благодарности захотел! Так будут тебе и почести, и слава, и жаркий костер в твою честь, и веселая тризна! И девки на твоих проводах споют и спляшут! Ах, бедная Айникки! Она ведь знает, что это был не я! Но разве Антеро ее послушает? Я ему давно был как заноза в пятке, вот он от меня и избавился. Зачем же я поехал сюда один? Почему не дождался Вяйно?»

Ильмо обреченно уселся на нижнюю ступеньку. Когда же он, утомившись бесплодной злостью, успокоился, то его посетила простая, как грабли, мысль — до полуночи он тут не досидит, потому что замерзнет насмерть.

Говорят, в землях саами ночь длится всю зиму. Ильмо казалось, что такая ночь пришла и для него. Он пытался двигаться, чтобы разогнать по жилам кровь, и тогда холод отступал, но вскоре снова возвращался. Потом Ильмо из последних сил стучал в крышку ледника и кричал, пока не охрип. А тем временем пропахший рыбой лед понемногу сосал из него тепло и вместе с ним жизнь. Потом Ильмо стало все равно. Он съежился на нижней ступеньке и вскоре заснул. И больше холод его не мучил.

…Ильмо снилось, что он стоит на берегу лесной реки и глядит в черную воду. А оттуда, из темных глубин — вроде и близко, но не дотянешься, — смотрят на него покойные отец и мать.

— Вышли бы! — позвал их Ильмо.

Но родители только качали головами, грустно глядя на сына. Ильмо пригляделся и увидел, что их тела оплетены водорослями, которые удерживают их под водой. Вдруг рядом раздался всплеск, словно кто-то ударил по воде веслом, и родители Ильмо скрылись в черной придонной мути. Ильмо поднял глаза и увидел, как по темной воде плывет огромный белый лебедь. «Оборони меня, Ильматар! — ужаснулся Ильмо. — Да это же Манала, река мертвых! Прочь отсюда!» Но не мог сделать ни шага — только смотрел, как по черной воде разбегаются узоры льда, сплетаясь в морозную паутину. С беззвездного неба полетели редкие снежинки. Каждый вздох обжигал, до того студеным стал воздух.

И тут откуда-то сверху полился свет — холодный, многоцветный. Ильмо поднял голову и увидел в черном небе радугу. А на радуге сидела девушка и пряла облака. Ее платье было как будто соткано из снега, а лоб, грудь и пояс украшали луна и звезды. Завидев Ильмо, девушка перестала прясть и наклонилась. Глаза у нее были без зрачков, как два черных камня. По глазам Ильмо и узнал ее. Это была та самая девушка-тун, которая помогла ему во Вратах Похъёлы.

— Ах! — вскрикнула вдруг девица, и через несколько мгновений рядом с Илмо упало золотое веретено с намотанной на него белоснежной пуховой пряжей. — Обронила, неловкая! Как бы мне теперь его достать?

Ильмо подумал, нагнулся, поднял веретено — оно было теплым и почти невесомым — и протянул наверх.

— Бери!

Девушка засмеялась и наклонилась, протягивая руку за веретеном. Ее пальцы коснулись руки Ильмо. Мгновение — и она стоит рядом с ним и благодарит его за помощь, а ни радуги, ни потока Маналы нет и в помине — только пахнущая рыбой темнота ледника.

— Веретено пусть пока побудет у тебя, — раздался из темноты хрустальный голосок девушки. — Погрей об него руки, что ли, а то совсем посинел. Надо же, в такую жару…

Только тут Ильмо понял, что ему тепло. Может быть, он уже умер? Потихоньку прижал руку к груди — сердце билось…

— Как ты сюда попала?

— Куда — «сюда»?

Понемногу Ильмо различил перед собой два слабо светящихся зеленоватых глаза. Она-то его видела прекрасно, можно не сомневаться.

— Ты о Манале или об этой вонючей яме? Я и не там, и не там. И ты тоже. Считай, что к тебе пришел дух.

— Но я почувствовал твое прикосновение!

— А, не обращай внимания! Обычное похъёльское колдовство.

— Но твой брат так никогда не делал.

— Рауни много чего не делал, не знал и не умел, — хмыкнула девушка. — Его всегда занимали только боевые руны. А наша магия на них, ой, не заканчивается…

— Ты знаешь, что он умер? — спросил Ильмо, чтобы сразу определиться. — Это я его убил!

— Знаю.

Голос юной чародейки прозвучал вполне равнодушно.

— Что-то ты не очень печалишься о брате, — не удержавшись, поддел ее Ильмо.

— Он сам виноват. Рауни заслужил смерть за свое бестолковое поведение. Считал себя самым сильным, любил поиграть с Калмой — да еще и других в свои игры втягивал. Я и раньше знала, что он теряет голову от обрядов на крови — рано или поздно этим бы и кончилось…

Ильмо промолчал, а про себя подумал: «Одно слово — нелюди…»

— Ты не думай, в детстве мы с братом друг друга любили, — добавила девушка, словно прочитав его мысли. — Но знаешь, есть такая традиция — родом Ловьятар всегда правят женщины. Нет, порой вставали во главе рода и мужчины, но они как-то… не заживались.

— Ого! — пробормотал Ильмо, вглядываясь в два зеленоватых пятна. Похъёльская красотка предстала перед ним в совсем ином свете. — Так вот почему ты помогла мне во Вратах Похъёлы!

Он уже мог различить расплывчатые очертания лица. Колдунья улыбалась.

— Знаешь, что я тебе посоветую, Ильмаринен? Надо непременно уничтожить тело Рауни. Сжечь и прах развеять, чтобы он исчез бесследно. Если, конечно, еще не поздно. Ты не представляшь, что может устроить мать в горе, когда узнает о его смерти. А особенно о том, что его убил ты.

— Ты и об этом знаешь?

— Я же за тобой слежу. Ты не забыл наш прошлый разговор? Было предсказано рождение героя, и есть подозрение, что он — это ты. Ну как, ты разобрался, что в тебе такого особенного?

Вопрос был задан так небрежно и вскользь, что Ильмо даже усмехнулся.

— Если и разобрался — почему я должен тебе рассказывать? — так же небрежно ответил он.

— Верно, — согласилась колдунья. — Скоро ты замерзнешь в этой норе и отправишься к Мане со всеми своими тайнами.

— И ты тоже никогда не узнаешь, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор, — парировал Ильмо.

Мгновение они высматривали друг друга в темноте, а потом рассмеялись.

— Давай я попробую угадать, — сказала девушка. — Дело в крови, верно?

— Если знаешь, так зачем спрашивать?

— Ага, значит, я попала в цель! Опять эта кровь богов! Она уже много веков не дает матери покоя. Древние сказки! Все же знают, что кровь потомков Калева никого не делает бессмертным, — во мраке блеснули мелкие хищные зубки. — Уж проверяли много раз. А до самого Калева попробуй доберись…

Чародейка замолчала — видно, думала.

— Наверно, мать разузнала о крови что-то еще. И перед отправлением рассказала своему любимчику Рауни. Он, конечно, решил сначала проверить сам и напал на тебя в лесу… И разумеется, отравился, ибо дурак. А потом он через Изнанку завел тебя в Пасть — зачем? В этом был какой-то умысел…

Девушка снова задумалась.

— Слушай, может, ты обдумаешь это на досуге, а потом мне расскажешь? — предложил Ильмо. — Мне что-то спать захотелось.

Из темноты донеслось хихиканье.

— Беспечен, словно бессмертный бог! Ты стоишь на берегу Маналы, охотник! Ее черные воды уже лижут твои сапоги, а ты говоришь мне «приходи потом»? И даже не попросил меня спасти тебя, вытащить отсюда, — в голосе девушки слышались и насмешка, и невольное восхищение. — Отважен ты или глуп? Давай-ка сюда веретено — там за тобой пришли…

Ильмо протянул ей горячий моток облачной пряжи, и в тот же миг на него пахнуло холодом, словно вышел зимой на мороз из натопленной избы.

— Погоди, — позвал он. — Как тебя зовут-то?

— Ильманейтси, — донеслось из темноты. — Почти как тебя. Ладно, прощай, еще увидимся.

И зеленоватое свечение глаз медленно угасло…

…Очнулся Ильмо от крепкой оплеухи. Попытался дать сдачи, но застывшие руки не слушались, и удара не получилось. Кулак перехватили, и знакомый голос с явным облегчением воскликнул:

— Вернулся! Наконец-то!

Руки и ноги не просто болели — они горели, словно отмороженные. Ильмо застонал, разлепил веки и обнаружил, что лежит на траве, и двое парней старательно растирают ему руки и ноги. Знакомый голос принадлежал его младшему брату Юнни. Небо было усыпано звездами. Ильмо повернул голову. Он находился во дворе Антеро, в двух шагах от проклятого ледника. Перед крыльцом гудел и потрескивал высокий костер, за воротами еще один. По двору бродили люди, много людей, а на улице еще больше…

Ильмо сразу вспомнил о кровожадных замыслах Локки и приподнялся, опираясь на локти. Парни, что пытались вернуть его к жизни, не швырнули его обратно на землю, как он почти ожидал, но подхватили за плечи и помогли сесть. Один из них, заметив, что охотника бьет дрожь, куда-то убежал.

— Юнни! — Ильмо схватил младшего брата за руку и охрипшим голосом торопливо забормотал: — Помоги мне отсюда выбраться, а лучше позови скорее Куйво. Скажи ему, что мы с отцом проклянем его из Маналы, если он позволит сжечь меня безо всякой вины… Скажи, что я убил похъёльского чародея, который погубил девушек. Это может подтвердить Вяйно, он скоро будет здесь…

— Вяйно уже здесь, — ответил Юнни, глядя на брата с почтением и восторгом. — Уже все знают, как оно было. Ильмо, ты герой! Ну и чудовище! Я бы помер от страха сразу, как его увидел…

– Кого ты увидел?

Ильмо быстро огляделся. У дома Антеро, кажется, собралось все селение. Женщины и мужчины бегали туда и сюда, словно при пожаре, встрепанные, со всех сторон слышались оханье, громкие разговоры, женский плач… И никто не обращал на Ильмо внимания.

Тем временем вернулся бегавший куда-то парень — он принес Ильмо новую рубаху и отобранную у него любимую кожаную безрукавку. Только теперь Ильмо сообразил, что костер-то, пожалуй, откладывается. Эта мысль вмиг согрела его лучше любой рубашки.

— Вяйно здесь? — улыбаясь, повторил он. — Значит, меня отпускают?

— Погоди, давай-ка сначала оденься. Вот, другое дело. Когда тебя наружу доставали, ты был как снулая рыбина, я даже испугался…

— Отпускают или нет?

— Никто тебя не отпускал, — раздался над ухом низкий голос Куйво. — Антеро велел тебя вытащить из ледника, а о том, чтобы отпустить, разговора не было.

В отличие от прочих родичей, Куйво был подозрительно спокоен и деловит. В руке у него Ильмо заметил топорик. Окинув взглядом двор, Куйво наклонился к племяннику и тихо сказал:

— Если хочешь удрать в Тапиолу — сейчас самое время. О тебе все забыли и еще не скоро вспомнят, при таких-то делах.

— Каких делах? Что здесь вообще творится?

— Дружки твои явились, — пояснил Куйво. — Молодой хозяин Лосиного острова и какой-то косоглазый нойда, а с ними — наш Вяйнемейнен пожаловал…

— И притащили голову упыря! — воскликнул Юнни, сверкая глазами. — Батя, я пойду, еще посмотрю!

— Не смей! — рявкнул Куйво. — Даже близко не подходи! Ох, что теперь с нами будет? Земля предков осквернена! Небось к себе на Лосиный остров погань не повезли, окаянные!

— И Ахти тоже здесь? — радостно повторил Ильмо. — Юнни, дай руку, я встану. А… девицы тут не видали?

— Какой еще девицы?

Ильмо хотел рассказать, как выглядит похъёльская чародейка, но решил, что это бессмысленно, и, опираясь на плечо Юнни, встал на ноги.

— Где Вяйно и Ахти?

— Сидят у Антеро, — ответил мальчик. — И кантеле костяное там у них — я видел.

— Пошли к нему.

— Ты подумай, подумай, — буркнул Куйво. — Еще не поздно смыться. Убил ты тварь или не убил, ведь всё равно во всем виноват окажешься, попомни мои слова. Пошли, провожу до околицы…

— Я больше бегать не буду, — твердо ответил Ильмо. — Хватит, надоело.

Голова туна валялась перед крыльцом на земле. Грязная, в пятнах черной крови и налипших еловых иглах. Жители Калева, тесно обступив крыльцо, рассматривали ее со страхом и любопытством. Всем хотелось увидеть кровожадного оборотня, о котором только и было разговоров с тех пор, как пропали девушки. Теперь всякому было ясно, что чародей — не человечьего рода. Но какого? Огромный свирепый глаз — из левого торчал обломок стрелы — глядел так, что встречаться с ним взглядом не хотелось. Приоткрытый тонкогубый рот с острыми, словно подточенными зубами; крючковатый нос, больше похожий на совиный клюв; темя, покрытое непонятно чем — не то чешуей, не то перьями…

— Кто это? — слышались голоса в толпе. — Что за тварь? Хийси? Оборотень?

То и дело недобрым словом поминали хозяина Лосиного острова. Но Ахти сейчас сидел в доме Антеро, путь в который преграждала страшная голова.

— Приехал верхом, в броне, словно варг, — рассказывал кто-то. — А за ним входят в ворота Вяйнемейнен и саами. Этот Ахти бросил голову под ноги Антеро и говорит: хей, старик, вот и погибель твоя пришла! Антеро едва не сомлел. А старый Вяйно говорит — пошли-ка, побеседуем. До сих пор беседуют…

— Пропустите-ка меня, — растолкал всех Ильмо и, перешагнув через голову туна, взошел на крыльцо.

Глава 26 «ДАВАЙТЕ СПРОСИМ ПРЕДКА»

Несмотря на ночное время, изба была ярко освещена. Огня не жалели — до жалости ли в такой час! Народу внутрь набилось битком. За столом, на лучшем месте под алтарной полкой — Вяйнемейнен, рядом Антеро и Локка, по бокам старейшины рода Калева. Ближе к двери в гордой позе устроился Ахти — подбородок поднят, рука на мече, словно вождь варгов в захваченном бурге. Антеро едва сдерживал бешенство, поглядывая на наглого чужака, который к тому же опозорил его перед родичами, напугав своей выходкой с мертвой головой. Ахти только ухмылялся, да поглаживал рукоять меча. Он был очень зол на Антеро из-за Ильмо. За спиной у Вяйно примостился Йокахайнен, хотя в избу его никто не приглашал. Старики косо поглядывали на саамского колдуна, а тот стоял себе с надменным видом, не глядя по сторонам. В избе стоял шум и крик.

Когда Ильмо с дядей вошли в избу, разговоры умолкли, и на них обратились все взгляды. Ильмо сдержанно поклонился старейшинам, которые смотрели на него с разной степенью отвращения. Никакого восхищения его подвигом, кроме как от братца Юнни, Ильмо так и не дождался. На лицах Антеро и старейшин было написано одно и то же: «Ну ты и втравил нас в историю! Лучше бы ты в лесу сгинул!»

— Ильмо! Здорово, дружище! — радостно приветствовал его Ахти. И тут же нахмурился, заметив свежие синяки на лице.

— Ильмо, проходи, — ласково сказал Вяйнемейнен. — Присаживайся. Разговор как раз о тебе…

Куйво пинком отправил за дверь Юнни, который пытался проскользнуть за печь за его спиной, и сам присел к столу. Ильмо хотел сесть рядом с ним, но Ахти встал и сделал ему знак выйти.

— Вы не стесняйтесь, беседуйте, — разрешил он калевским старейшинам, онемевшим от такой дерзости. — Мы сейчас придем.

Друзья вышли в сени, пожали друг другу руки.

— Что у тебя с лицом? Антеро не говорил, что тебя били, — сказал, просто схватили и заперли в подполе…

— Не в подполе, а в леднике, — мрачно уточнил Ильмо. — Ну да не о том речь. Ты сам-то как тут оказался?

Ахти весело тряхнул головой.

— А я передумал возвращаться. Доехал до Заельников, послал матери весточку, чтобы прислала ладью — забрать меня из устья Яннего, — а сам отправился в Калева. Потом вернулся бы озером. Уже в лесу меня Вяйно догнал перед самой деревней, не пойму как. Прямо передо мной вышел из-за дерева вместе с косоглазым, как из воздуха, клянусь! Вот мы и приехали в Калева все вместе.

— А голова туна откуда взялась?

— Э-э-э… Ну, я, когда уезжал из дома Тииры, все-таки решил ее взять на память. Зачем сжигать такую диковину? И вообще, я подумал: позорно для воина прятаться от мести родичей убитого врага!

— Ну зачем ты в это лезешь? — тоскливо спросил Ильмо.

— Неужели ты думаешь, я оставлю всю месть тебе, а сам сбегу восвояси? — серьезно спросил Ахти. — Убивали мы его сообща, а разбираться с родственниками упыря будешь ты один?

— Это мое дело, которое тебя совершенно не касается!

— Как это не касается? Это касается всех карьяла! А щука-хийси? Помнишь слова Кухи о том, что нечисть захватила леса и начинает просачиваться в царство Велламо? Допустим, Тапиола всегда оставалась для нас чуждой, но ведь род Каукомьели живет от воды. Если нельзя будет спокойно выйти на рыбный промысел, что с нами станет? Я — глава рода, я отвечаю за него перед богами. Пусть в обыденном управлении хозяйством я не очень силен, но, когда приходит время его защищать, кто это будет делать, если не я? Не мать же!

Ильмо стало стыдно. Оказывается, не только о подвигах и приключениях думал Ахти, помогая ему найти и убить туна, но и о защите своей земли. А он, Ильмо, — исключительно о себе, о спасении своей бестолковой жизни.

— О чем они тут болтают? — спросил он, меняя тему. Ахти презрительно фыркнул.

— Старейшины ваши… Ух, я бы их… а особенно ведунью… Вчуже и то стыдно, честное слово.

— Да что случилось-то? — Ильмо вспомнил предупреждение Куйво и спросил наугад: — Я во всем виноват, да?

— Вот именно. Когда Вяйно рассказал вашим старейшинам, чью голову я привез, они чуть не померли с перепугу. Раньше-то они считали, что ты прогневал Тапио, и он насылает на Калева своих хийси. А оказалось, что за тобой гоняется настоящий похъёльский оборотень!

— А то, что мы его убили, вроде как неважно?

— В том-то все и дело. Если бы мы его просто прогнали — другой разговор. Они ведь тоже понимают, что за него будут мстить. Вон, послушай, как тебя родичи хвалят!

Из избы как раз долетел громкий возглас знахарки:

— А прогнали бы ентого Ильмо еще пять лет назад, как я советовала, — и ничего бы не было!

— Да о чем вы, родичи! — не выдержал Ильмо, возвращаясь в избу. — Постыдились бы! Я же вас от упыря избавил!

— Ты себя избавил, — язвительно сказала Локка. — От того, кого сам же на себя и на нас накликал. Что теперь — всему роду за тебя отвечать?

— А тебе лишь бы от меня отделаться. Ты знаешь, — обратился он к Вяйно, — что она меня сжечь хотела, под предлогом того, что я и есть тун? Или, — повернулся он к Локке, — не смогла сослепу разобрать, кто перед тобой стоит?

Среди старейшин послышались сдержанные смешки.

— Что пристрелил упыря — молодец, — сказал один из них. — Но твое удальство может нам всем аукнуться.

— Предсказание-то сбылось! — не унималась Локка. — Беды навлек? Навлек. Войну к нам привел?

— Хватит, — оборвал ее Антеро, хлопнув ладонью по столу. — Мы не виноватых здесь ищем, а решаем, что делать дальше. Вяйнемейнен объяснил нам, кого подстрелил Ильмо, — не простого похъёльца, а похъёльского княжича. А за княжича виру нам не потянуть — даже если согласятся взять…

— Какая вира? Он сам виноват, — возразил Ильмо. — Он явился в наши земли, сам первый напал…

— Вот ты и скажешь это похъёльцам, когда они всей стаей прилетят мстить.

Старейшины снова зашумели.

— Может, закопать его потихоньку?

— Боюсь, что уже поздно, — негромко сказал Вяйно. — Даже если бы мы сожгли туна сразу, Лоухи отыскала бы его колдовством. Она ведь знала, куда он направляется.

Все умолкли. Кто-то задумчиво предложил:

— Может, выдать им убийцу?

Ильмо побледнел от такой черной неблагодарности.

— Не поможет, — подал голос Йокахайнен. — Этого мало. Поверьте, уж я-то знаю.

Старейшины согласно закивали головами. Похъёльцы — это вам не соседский род, с которым всегда можно договориться. Они чужаки, хищная нечисть. Если уж появились в землях карьяла, значит, по-хорошему не уйдут.

— А что этот тун вообще здесь делал? — вслух подумал Антеро.

— Да? — подхватили все.

— Он меня искал, чтобы убить! — сказал Ильмо, поскольку Вяйнемейнен родичам явно ничего объяснять не собирался.

— Почему же именно тебя? — сказала Локка. — А пропавшие девки? Может, похъёльцы задумали весь род погубить — как тот, что у озера Олений Мох! За один день. Всех. И никаких следов, одни трупы.

Старейшины беспокойно зашевелились. Антеро, кашлянув, произнес:

— Вяйно, соседушка, на тебя вся надежда. Ты больше нас знаешь о Похъёле. Что нам делать, как поступить?

В избе прекратились разговоры, и все взгляды обратились на Вяйно. Он едва заметно улыбнулся, словно ждал этого момента.

— Я думаю, — веско произнес он, — надо спросить совета у вашего пращура.

Ответом ему была удивленная тишина. Ильмо и Ахти переглянулись. Что это задумал Вяйно? А тот объяснил:

— Поднимемся на холм, где стоит идол Калева, призовем вашего предка и зададим вопрос.

— Эк у тебя все просто — «взойдем и спросим», — отозвалась Локка. — Может, к тебе предки и заходят на огонек, поболтать о том о сем, а у нас в Калева все иначе. Вызвать предка — сложный и долгий обряд, да еще неизвестно, отзовется ли. Мне надо приготовиться…

— Ничего, старушка, — успокоил ее Вяйно. — Я сам спрошу предка. Мне он быстро ответит.

Локка неприязненно покосилась на него.

— Ты, Вяйно, хоть и умудренный чародей, и мы все перед тобой малые дети, — но ведь ты не из рода Калева. Почему же наш пращур вдруг с тобой заговорит?

— Да ты просто завидуешь! — не удержался Ильмо. — А сама прикормила молоком гадюку на болоте, опоила ее пивом и вырезала мешочек с ядом, а для чего — вот вопрос!

— Ой, смотри, рыжий, — прокляну…

— Все замолчали! — рявкнул Антеро. — Не видите, я думаю!

Предложение Вяйно понравилось старосте. Чародей не просто давал совет, а косвенно предлагал разделить ответственность.

— Что скажешь, старче? Точно справишься?

— Чтобы вы не сомневались, — посмеиваясь, сказал Вяйно, — я вызову предка в зримом облике, и он сам изъявит роду Калева свою волю!

Известие мгновенно распространилось по деревне. Вскоре весь род Калева собрался на высоком берегу Звонкой, кольцом окружив холм с идолом и священным камнем. Почти у всех в руках горели факелы, на берегу было светло как днем. Вяйно поднялся на холм и теперь стоял там один, рядом с идолом. Ильмо смотрел на них обоих и поражался, как никто из родичей до сих пор не понял, кем им приходится Вяйно на самом деле. «Теперь понятно, почему предка вырезали с закрытым лицом!» — думал он. Неужели Вяйно собирается признаться, кто он такой? А если ему не поверят? Народец в Калева темный, вредный и недоверчивый…

Но Вяйнемейнен задумал нечто иное. Дождавшись, когда на берегу установится тишина, он встал рядом со священным камнем, положил на него руку, поклонился реке и запел руну.

— Вы, среди реки каменья, опененные утесы! Вы чело нагните ваше, головы склоните ниже! Ты, старуха, в глуби темной! Мать, что в пене обитаешь! Ты всплыви наверх, на волны! Поднимись над пеной грудью!

Едва ли кто-то, кроме Локки, понял, что он поет и кого призывает и при чем тут, собственно, мать, когда речь идет о праотце Калева. Да и той стало не до размышлений, когда по гладкой поверхности реки вдруг побежали круги. В берег плеснула маленькая волна, за ней другая. Над берегом раздалось дружное «Ах!», и толпа отпрянула от кромки воды. Под темной водой появилось бледное перламутровое сияние. Оно разгоралось, переливаясь то зеленоватым, то белым, то розовым. Вода уже не просто колыхалась — она бурлила. Жители Калева попадали на колени. Нечто сияющее, многоцветное всплывало из глубин. И вот волны отхлынули, и над поверхностью поднялась огромная, уродливая лягушачья голова. Кожа чудесного существа блестела как стекло, клюквенно— красные глаза мягко светились в сумраке ночи. Ильмо мгновенно узнал водяницу Велламо, что спасла его, подняв со дна Кемми. Увидев, что водяница смотрит прямо на него — он был едва ли не единственный, кроме Вяйно, кто не стал падать ниц, — он спохватился и низко поклонился ей.

— Ильмаринен… — поплыл над водой ее странный булькающий голос. — Пусть он идет в Похъёлу и там возместит ущерб!

Еще не успела отзвучать «воля пращура», а водяница уже погрузилась в Яннего. Темная вода сомкнулась над ее головой, сияние постепенно отдалилось и погасло, и вскоре ничто не напоминало жителям Калева о чуде, которому они стали свидетелями.

— В Похъёлу?! — нарушил благоговейную тишину вопль Ильмо. — За что?! Нет!!

— Предок посылает тебя в Похъёлу! — воскликнул глубоко взволнованный Ахти, вскакивая на ноги. — Повезло же тебе!

Йокахайнен покосился на Вяйно и понимающе усмехнулся.

Люди, словно проснувшись, начали подниматься на ноги, зашумели. Локка, забыв о зависти, суетливо пихала Вяйно в бок:

— А с давешним проклятием-то что? Что ж ты самого главного не спросил! Снимет он проклятие или нет?

— Ваше проклятие, — проворчал Вяйно, — снимайте сами… если успеете.

Вскоре его окружили старейшины, требующие истолковать волю предка. Хотя, на взгляд Вяйно, водяница высказалась с полной определенностью.

— Пусть Ильмо отправится в Похъёлу и предстанет перед родом убитого туна, — устало сказал он. — Если такова воля предка — значит, в этом есть смысл…

— Конечно, есть! — подхватил Антеро и, понизив голос, пояснил старейшинам:

— Очень мудрое решение! Пусть его убьют прямо там — тогда сюда мстить не прилетят.

Жители Калева снова столпились вокруг холма, обсуждая чудесное явление предка и его слова. Все были довольны, даже Локка. Все, кроме Ильмо.

Вяйно забросали вопросами:

— Что значит «исправить ущерб»? Как можно исправить ущерб, нанесенный убийством?

— Да, что предок имел в виду? Выкуп? Жизнь за жизнь?

— Может, поединок? — громко предположил Ахти. — Суд богов, как это принято у варгов?

Антеро, быстро оценив ситуацию, взбежал на холм и закричал:

— Предок впервые явил нам свой облик — значит, он к нам благоволит! Услышьте волю предка, родичи! Всю ответственность за убийство похъёльца принимает на себя Ильмаринен! По воле предка он отправится в Похъёлу на суд богов! Проклятие снято с рода Калева! Разжигайте костры, доставайте пиво, веселитесь — сегодня нам есть что праздновать!

В радостном гуле голосов потонул выкрик Ильмо:

— Никуда я не пойду! Толпа повалила с холма вниз по улице. Ильмо, с трудом пробиваясь сквозь нее, добрался до Вяйно.

— Что все это значит?! — заорал он. — Почему я должен ехать в Похъёлу? Чтобы меня там убили? Ты что, с Локкой сговорился?

Вяйно подхватил его под руку.

— Пошли отсюда. Я расскажу, зачем тебя искал тун.

— Я уже знаю — из-за крови!

— Нет.

— Как — нет?

Глава 27 ЗИМА ЗА СПИНОЙ

В темноте осенней ночи селение сияло огнями. Глядя издалека, можно было решить — пожар. На берегу, вокруг священного холма, уже пылают высокие костры, в небо поднимаются столпы искр. Далеко за полночь, небо полно звезд, а на улице не протолкнуться от хмельных гуляк. Над бурлящей толпой, возле ворот Антеро, торчит жуткая голова туна. Кто-то надел ее на длинное боевое копье — и где только достали? Рауни скалит зубы, глядя сверху на веселье рода Калева.

Ильмо быстро идет по улице. Время от времени на него натыкаются, узнают, обнимают за плечи, хватают за руки. По большей части молодежь, парни и девушки. Те, кто постарше, осмотрительно держатся подальше от того, кого предок присудил отдать Похъёле.

— Это же Ильмо! Эй, иди сюда…

— Расскажи еще раз, как убивал упыря!

Ильмо молча проходит дальше. Он видит, что с ним уже простились — будто по улицам бродит лишь его призрак, а он сам ушел на север, в темноту. Он и раньше чувствовал себя чужаком в собственном роду. Зато теперь, после приговора «предка», наконец пригодился родичам — как искупительная жертва. Что бы там Ахти ни болтал о подвигах, а Вяйно — о воле богов, все же понимают — один человек ничего не может сделать против Похъёлы.

…Только что они сидели и спорили в избе Куйво, да так ни до чего путного и не договорились. Вот Ахти с горящими глазами — хоть сейчас в Похъёлу, только дайте лыжи и меч; молчаливый Йокахайнен, который все посматривал на Вяйно, силясь понять, что затевает его новый учитель. А Вяйно спокойно и обстоятельно рассказывал то, что узнал от богини и разведал сам: о сампо — волшебной мельнице, исполняющей желания; о похъёльцах, покусившихся на основы мира; о предсказании, которое, оказывается, указывало на него, Ильмаринена.

— …Хозяйке Похъёлы было предсказано, что сампо отберет у тунов человек из рода Калева. Есть все основания предполагать, что речь идет о тебе, Ильмо.

— Повезло же! — не удержался Ахти.

— Повезло так повезло, — саркастически пробормотал Ильмо. — Как покойнику.

А сам вспомнил — и верно, похъёльская чернявая колдунья, сестрица убитого Рауни, несколько раз называла его «героем» и допытывалась, что в нем особенного. Можно подумать, будь он героем, он бы ей сказал. Но почему же не спросил, растяпа: а чем вас, похъёльцев, так тревожит рождение «героя», что вы послали царевича его убить?

— Ясно одно, — закончил Вяйно. — Сампо ни в коем случае не должно оставаться в руках тунов. Каждый лишний день прибавляет могущества Калме и приближает войну богов, которая может разрушить этот мир. А ты, Ильмо, единственный, у кого есть шанс ее предотвратить.

— Чепуха! — убежденно сказал Ильмо. — Даже слушать не хочу. Если это такое важное дело, пусть боги сами его и решают.

— Воля богов, — тихо сказал Йокахайнен, — не обсуждается.

— И воля предка! — добавил Ахти. — Если бы прародитель моего рода вынырнул из Кемми и послал меня хоть в Маналу, я бы пошел не раздумывая. Кстати, возьмешь меня с собой в Похъёлу?

— Да что вы как сговорились? Какой еще предок? Не знаю, что там за разноцветная лягуха выныривала из реки, но Калева — вот он, сидит рядом с нами!

— Не кощунствуй! — строго сказал Вяйно. — «Лягуха» — это водяница Велламо, моя первая жена и праматерь твоего рода. Люди рода Калева в родстве с лягушачьим племенем. Ты это и сам не хуже меня знаешь. Детство я провел на дне морском и, прежде чем переродился в человека, был таким же, как она. Поэтому обитатели вод благоволят моим потомкам. А если тебе нужно слово праотца, изволь: я полностью согласен с Велламо.

— Но кто я такой? Я же ничего не смогу!

— У богов есть мнение, что сможешь. В любом случае, — закончил Вяйно, — лучшего выхода я не вижу.

— А вы с богами посоветуйтесь и поищите другие варианты, — дерзко посоветовал Ильмо и вышел из избы, хлопнув дверью.

Толпа расступается перед Ильмо, звуки отдаляются, огни гаснут. Теперь уже родичи кажутся ему темными призраками, отделенными от него невидимой стеной. На дворе теплая ночь начала осени, почему же Ильмо кажется, что из леса и с реки, из-за круга костров, подбирается мороз? Вот навстречу вереницей бегут женщины и подростки с охапками еловых лап в руках — порадовать предков трескучим костром, что разведут перед камнем, как только на небе покажется Мировая Ось. И предки придут на праздник — в этот день Калма отпустит их из мрачного царства до самого рассвета. Со всех сторон суета, мельтешение, пляска огней. А за околицей на многие дни пути — ледяное спокойствие леса, еще более враждебного и чуждого, чем обычно.

«С ума они посходили, что ли? — отстраненно думает Ильмо. — К чему эти еловые лапы? Сейчас же не Йоулу!»

Йоулу — праздник середины зимы. Единственный день в году, когда карьяла чествуют Калму, надеясь откупиться от ее гнева и голода, чтобы род дожил до весны без потерь. Весной и летом молятся богам Голубых полей и их неисчислимым младшим сородичам, невидимо населяющим земли карьяла. Но в самые холодные и темные дни зимы люди вспоминают о владыках Маналы, которые властны над жизнью не тем, что дают ее, а тем, что забирают. Родичи поют, пляшут вокруг костра, жертвуют пиво и овес, славя Калму. Пусть тень, что опускается на земли карьяла холодной зимой, укроет людей от взгляда смерти…

Ильмо остановился и крепко зажмурился, растирая озябшие руки. «Да что же это со мной? При чем тут Йоулу?! До зимы еще дожить надо. Я, может, и не увижу этой зимы — если мне предстоит идти в Похъёлу…»

В колючем воздухе разносился смех и болтовня детей, которым давно пора было спать. Где-то девушки нестройным хором, сбиваясь на хихиканье, запевали праздничные песни. Но стоило затихнуть пению, как молчание леса заполоняло пространство, выпивая силы. Холод преследовал Ильмо по пятам. Он не выдержал — и шагнул к ближайшей избе. Дверь была приоткрыта, изнутри пробивался яркий свет, доносились веселые голоса. Ильмо даже не разобрал, чей это дом. Ему просто хотелось укрыться от призрачного холода — поближе к огню и людям.

Он откинул шкуру и проскользнул внутрь в облаке холодного пара, словно в самом деле вошел с мороза. В избе было жарко — как раз прогорели дрова в очаге, и раскаленные головни полыхали радужной синевой. У печи прямо на полу расселась кучка детишек, завороженно слушая старика-сказителя. Торжественный старческий голос размеренно, как заклинание, выпевал слова руны о Калева, легендарном герое — победителе Похъёлы. Ильмо ее узнал — это была та самая руна о Трех Хийси, что пел на ярмарке саами. А старик, что пел ее, был Вяйнемейнен.

«Точно, сплю, — подумал Ильмо с облегчением. — Вяйно и прочие сейчас у Куйво, я же только что от него ушел».

Он встал за спинами детей, протягивая руки к огню. Пение шло своим чередом. Вскоре старец закончил и умолк, дети зашумели.

— Что же это — получается, Калева убили? — возмущенно воскликнула маленькая девочка.

— Да никто его не убивал, — возразила другая. — Он же сын богов, а значит — непобедим.

— А у меня тоже медные волосы! — с гордостью и страхом заявил маленький мальчик, встряхивая темно-рыжими вихрами. — Значит, и я непобедим?

— Потомков Калева много, — сказал Вяйнемейнен. — К примеру — Ильмаринен, что прячется у вас за спинами. Никто не знает, кто носит в себе росток вечной юности, и в ком он возродится и для чего…

— Может, хватит? — мрачно спросил Ильмо.

— Если же род Калева измельчал и уже не способен порождать героев, готовых достойно принять свое предназначение, — спокойно продолжал Вяйно, — то горе ему! Ведь мощь Похъёлы растет с каждым днем, и нет больше никого, кто готов бросить ей вызов…

— Когда я вырасту, я пойду воевать с Похъёлой! — крикнул медноволосый мальчик.

— И я, и я! — наперебой закричали другие.

— А я не пойду! — рявкнул Ильмо, развернулся и выскочил за дверь.

Конечно, в детстве он кричал то же самое, что и детишки. Теперь-то он прекрасно понимал, что ни с какой Похъёлой воевать не пойдет. Какая война, о чем они? После Калева никто из карьяла туда не ходил, а если кто и ходил, то назад не возвращался. Не воином ему суждено стать, а жертвой за Рауни. Надо было сразу поступить так, как советовал благоразумный Антеро: уйти из Калева и поселиться в лесу. В Тапиоле он всегда был желанным гостем…

Сзади его кто-то похлопал по плечу. Ильмо обернулся как ужаленный и снова увидел Вяйно.

— О чем задумался, охотник?

«Ну что же он от меня никак не отвяжется!» — с тоской подумал Ильмо.

— Ты прослушал руну? Понял, о чем она?

— Понял, понял. Как раз думал о том, что если бы Трем Хийси пришла такая блажь, то еще до утра на месте Калева осталась бы только куча холодных бревен, засыпанных снегом. Если в этой руне правды хоть на четверть, все мы, даже вместе с Калева — то есть с тобой — ничего не смогли бы сделать с Тремя Хийси. Не говоря уж о самой Похъёле.

— Ничего ты не понял, — покачал головой Вяйно. — Три Хийси — жители Похъёлы, и в земли карьяла им путь закрыт. Всему в мире отведено свое место, даже Калме. Точнее, было отведено — пока не появилось сампо. Теперь в руках тунов — смертных, одержимых страстями рабов Калмы — божественная вещь становится орудием разрушения. Ты боишься идти в Похъёлу, но пойми: еще немного, и Похъёла придет сюда. Она уже идет…

— Поэтому так холодно и мне мерещится Йоулу? Или это ты наводишь морок?

— Вот как? — с любопытством произнес Вяйно. — Нет, я не колдую. Но если тебе мерещится Йоулу, это неспроста. Что такое, по-твоему, Йоулу?

— Изволь. Йоулу — темная вершина года, зима за спиной, — мрачно сказал Илмо. — Это волки, что крадутся за ослабевшим лосем, чтобы сожрать его заживо. Кажется, оглянешься, а за плечом караулит холодная пустота…

— Если так, то зачем его праздновать?

— Из трусости. Вяйно рассмеялся.

— Посмотри наверх, сколько огней в Голубых полях! Это Укко собирает богов на праздничный пир. Ильматар украшает лоб и грудь звездами, а Таара зажигает северное сияние. Йоулу отмечают во всех землях и люди, и хийси. Этот мир славно и разумно устроен богами, в нем место и для зимнего Йоулу, и для летнего Кекри. Когда приходят холода, мы встречаем их радостью, а не плачем. Смех убивает страх, огонь и веселье прогоняют смерть. Давай, Ильмо, не кощунствуй и быстро развеселись.

— А если я переберу пива, упаду в сугроб и замерзну насмерть?

— Станешь добровольной жертвой Калме, притом бесполезной и дурацкой.

— Разве сейчас я не жертва?

— Если сам хочешь считать себя жертвой — то непременно ею станешь.

— Намекаешь, что есть надежда на успех?

— Да о чем же я твержу! Тебя выбрали боги не для жертвы, а для битвы.

Вяйно помолчал и добавил:

— Пока еще надежда есть. Но если ты откажешься — наступит ночь без рассвета. В такую ночь где-то открываются невидимые врата, из которых веет холодом вечной тьмы. Иногда в эту дверь уходишь ты, а иногда из нее приходят к тебе. Если такая ночь когда-нибудь придет к тебе, ты ее узнаешь и поймешь, что ты — ничто перед лицом судьбы. Вот такую ночь ты и должен предотвратить.

— Да почему именно я?

— Потому что кроме тебя — некому.

Вяйно вернулся в избу. Дверь захлопнулась, и вдруг морок прошел. Холод перестал жалить Ильмо. Он стоял на улице, и никакого Йоулу в помине не было. Во дворах шелестели рябины, родичи праздновали победу над туном. Вот потащили голову на шесте к холму, чтобы сжечь перед лицом предка. Рауни весело скалился с наконечника копья. Ильмо подскочил к избе, распахнул двери — пусто, темно, и ни детей, ни Вяйно.

Кто бы сомневался.

«Почему Вяйно так настаивает, чтобы в Похъёлу отправился именно я? — думал Ильмо, поднимаясь по улице на холм. — Почему не он сам, ведь он не дальний потомок, а родной сын богини? Почему не Йокахайнен — он вообще оттуда родом и всё знает о тунах! Почему не Ахти, который так и рвется совершать подвиги? Зачем боги выбрали именно меня, у которого меньше всего причин и желания этим заниматься?»

Допустим, он вопреки здравому смыслу проберется в Похъёлу незамеченным, разыщет это сампо и каким-то чудом притащит его к Вяйно. Тогда он в самом деле станет победителем и спасителем, и родичи наконец должны будут это признать. Никто больше не станет прямо или косвенно выживать его из Калева. Он станет великим райденом, как отец; его слава превзойдет даже славу Вяйнемейнена. Антеро сам приведет ему Айникки. «Я стану жить как хочу. А жена, окруженная почетом, будет встречать меня дома. И никакая Локка ей, жене великого героя, слова сказать не посмеет…»

Ильмо постарался представить эту благостную картину, но на душе у него по-прежнему было тяжело. В благополучный исход не верилось, что бы ни утверждал Вяйно. Кто мог подумать, что стать избранником богов — такое несчастье! Видно, не случайно родичи молятся на Йоулу, чтобы боги обращали на них как можно меньше внимания!

Впереди снова показался высокий частокол дома Антеро. Ильмо осмотрелся, нет ли поблизости хозяев, привычно обошел его с другой стороны, перелез на черемуху, спрыгнул во двор. Сторожевой пес молча поблескивал глазами из темной конуры. Слуховое окно в горенке было приоткрыто.

— Айникки! — шепотом позвал охотник. Никто не отозвался. Впрочем, он особенно и не ожидал отклика. Скорее всего, невеста лежит внизу, на женской половине за печью. Она все еще больна. Что значит — больна? Рауни заколдовал? Сглазил? Выпил кровь? Антеро от объяснений отказался. А если Айникки его не узнает? Рыбаки из Заельников болтали, что она сошла с ума…

Внутри горенки было темно, тепло и душно, пахло цветочным воском и сеном. Ильмо застыл, прислушиваясь в темноте.

— Я тебя ждала, — раздался рядом слабый голосок. — Почему так долго не приходил?

Ильмо ощупью нашел постель, сел на край и нашарил руку девушки. Как исхудали ее запястья, какими тонкими и холодными стали пальцы!

— Прости, — прошептал он, целуя ее в лоб. — Я не хотел говорить о тебе с Антеро. Если бы я хоть раз о тебе упомянул, он бы велел холопам или матери караулить дом. Пусть думают, что я от тебя отказался.

— Я всё слышала. И как они тебя заперли, и как костер готовили… Кричала, звала отца — а меня слушать никто не хотел…

Пальцы Айникки вцепились в руку Ильмо.

— Мне уже лучше. Больше бреда нет, только слабость. Я всё равно отсюда убегу, как только окрепну. Все решено, и ничего не меняется. Ахти нас приютит?

— Понимаешь… Ахти-то сам не против, но его мать…

— Понятно. Твоя стоянка по-прежнему на Браге? Я уйду туда и буду там ждать. Я леса не боюсь.

— Этой осенью меня не будет на Браге, — с трудом произнес Ильмо. «Ах, все равно ей скажут — так уж лучше пусть узнает от меня!» — Сегодня ночью Вяйно призвал предка… и тот отправил меня…

— Мать уже сказала. В Похъёлу.

В голосе Айникки вовсе не было той безнадежности, которую испытывал сам Ильмо. Тем не менее он добавил с жаром:

— Ты только скажи, и я никуда не пойду! Останусь с тобой, пока ты не поправишься, а потом убежим отсюда подальше, куда-нибудь на юг…

В темноте зашелестело одеяло — Айникки села в постели.

— Послушай, Ильмо. Я видела того похъёльского оборотня и говорила с ним, — горячо заговорила она. — Мы с подружками подобрали его на тропе, едва живого — а он нам вот чем отплатил! Мне не говорят, но подружек ведь так и не нашли, верно? Он зачаровал нас похъёльскими песнями, вызвал шишигу из реки… Мы умирали от страха, а ему было весело, он развлекался! Как хорошо, что ты его убил! Но этого мало! Отец говорит, что ты убил одного, а вернется множество. Нельзя допустить, чтобы они снова летали здесь, как у себя дома, и нападали на беззащитных девушек! Да будь я мужчиной — даже если бы не воля предка, я бы все равно не успокоилась, пока не прогнала этих тварей в их логова!

Голос Айникки стал хриплым. Она обняла Ильмо и устало приникла головой к его плечу.

— Милый, я понимаю, что тебе страшно…

— Мне не…

— Послушай еще. В ту ночь я видела богиню. Я видела, как злился колдун, как он вилял и трусил, когда понял, кто перед ним стоит! Ильмо, похъёльцы не боги и даже не хийси, их можно победить или перехитрить, и наш предок это наверняка понимает, иначе бы не посылал тебя…

— Так ты хочешь, чтобы я отправился в Похъёлу? — изумленно спросил Ильмо.

— Конечно! Я бы и сама пошла с тобой, если бы не проклятая болезнь…

Ильмо тихо рассмеялся. Воинственность невесты его скорее позабавила, но все же именно слова Айникки — сильнее, чем все увещевания Вяйно, — подбодрили его. Если бы еще не думать постоянно о собственной беспомощности…

— Вот что, Айникки, — сказал он вслух — Как окрепнешь, уходи к Вяйно и живи там. Я поставлю ему условие. Если он хочет, чтобы я отправился в Похъёлу, пусть он приютит тебя до моего возвращения.

Ильмо хотел встать, но Айникки крепче обняла его, не давая подняться.

— Уже уходишь? Подожди, побудь со мной еще немного…

Устав сидеть, она легла на спину. Ильмо примостился рядом с ней, уткнулся лицом ей в волосы. «Так бы и остаться, — подумал он. — Никуда не ходить, ни о чем не думать — спать до весны…»

Запах воска и трав убаюкивал, далекий шум на улице постепенно затихал — пока тишина не стала абсолютной.

…Ильмо открыл глаза.

Все вокруг него было белым. Стены, пол, потолок… Ильмо коснулся рукой стены, и белизна осыпалась обломками ледяных кристаллов. Комната была покрыта инеем. На миг Ильмо почудилось, что он снова в избе Тииры после того, как Рауни применил заклинание ледяного взрыва. Айникки рядом с ним не было. И в доме, и снаружи царила полная тишина.

Холода он не чувствовал. Он не ощущал вообще ничего, словно умер и стал призраком. Снова кто-то насылает на него видения зимы? Вяйно сказал, что это не он. В таком случае, кто?

Ильмо раскрыл рот, собираясь позвать Айникки, но не услышал собственного голоса. Тогда он встал и спустился по лестнице. Дом Антеро был пуст и выморожен. Ильмо видел, как в инее на полу остаются отпечатки его следов, но по-прежнему не слышал ни звука.

А когда он вышел на крыльцо, ему стало по-настоящему жутко.

Нет, это была не зима! Весь мир выглядел так, словно его поразило замораживающее заклинание Рауни. Деревья, дома стояли во льду, каждая травинка топорщилась острыми иглами инея. Зеленые листья рябин сохранили свой цвет, как будто нечто мгновенно заморозило их. Ледяное царство — красивое, но бесконечно страшное…

Ильмо опустил взгляд и увидел, что на земле лежат люди. Как мертвый Тиира, они казались ледяными статуями. Мужчины, женщины, дети застыли так, как их застал мороз. Ильмо мог вдеть их лица — едва ли они успели понять, что случилось. В небе сияли огромные, нездешние звезды. Вода на реке блестела, как черное стекло. Ничто живое не могло уцелеть в этом застывшем мире. Теперь здесь повсюду — царство Калмы. И почему-то Ильмо был уверен — так и будет навечно.

— Я не хочу это видеть! — вырвалось у него. Рядом с ним раздался детский голос:

— Я тоже.

Ильмо обернулся и увидел девочку в жемчужной повязке. По ее щекам текли слезы. Девочка взглянула на него, закрыла лицо руками — и в то же мгновение на мир упала темнота. Сначала вернулось тепло… потом звуки… потом запахи. Тепло Айникки рядом, ее рука, обнимающая его за шею, звук ее дыхания. Затихающие уже звуки веселья снаружи, отсветы угасающих костров.

Ильмо осторожно убрал руку Айникки и сел в постели. Перевел дух — конечно, это был сон. Точнее, видение. Теперь он догадывался, кто его наслал… и был ей благодарен.

Теперь у Ильмо пропали сомнения и страх. Не потому, что он ощутил себя всесильным. Просто ему стало всё равно, убьют его или нет. «У меня в самом деле нет выбора, — подумал он, и теперь ему не нужно было себя убеждать. — Я обязан туда пойти и сделать всё, что от меня зависит, чтобы этого не случилось. Боги говорят, что это зависит от меня. Не от Ахти и не от Йокахайнена — а именно от меня. Не понимаю, почему… но все равно пойду».

На душе Ильмо вдруг стало ясно и спокойно, даже весело. Значит, Похъёла?

Он выбрался из постели, поцеловал спящую Айникки и вылез из окна. Вскоре он вернулся в дом дяди. Там уже все спали. Разбуженный Куйво ворчливо сообщил:

— Вяйно с Ахти и косоглазым недавно ушел к себе на гору. Велел тебе передать, чтобы ты его догонял.

Глава 28 БЕЛЫЙ КАРХУ

Гнездовье Ловьятар было погружено в страшную тишину. Высокое бледное небо над скалой умолкло, опустело. Только море глухо и равнодушно грохотало внизу. Никто не парил под облаками, не падал в волны в погоне за рыбой, не поднимался вверх, поймав потоки ветра. Клан Ловьятар нынче погрузился в траур. Где-то в далеких краях погиб наследник, Рауни. Лоухи затворилась в своих покоях, выгнав оттуда всех, даже дочь, которая тщетно пыталась ее утешить. Никто не осмеливался беспокоить Хозяйку Похъёлы в ее материнской скорби — все слышали о смертоносном сампо, хотя никто никогда его не видел. Что устроит Лоухи, как отомстит южанам за смерть сына? Туны тихо сидели по гнездам, дожидаясь ее появления и опасаясь только одного — чтобы гнев хозяйки не задел их самих. Даже далеко внизу, в Луотоле, варги то и дело выходили на порог своих длинных приземистых домов и поглядывали с тревогой на молчащий, безлюдный утес. Известно, чем грозит затишье.

В самом сердце горы, в тайном хранилище, известном только ей одной, Лоухи, не помня себя от злобы и горя, вертела ручку сампо. Из ее груди рвались клокочущие, прерываемые глухими рыданиями выкрики:

— Месть! Месть роду Калева! Пусть они все сдохнут! Страшной смертью погибнут все до единого!

Лоухи прекрасно понимала: она творит то, чего делать нельзя. Но остановиться не могла и не хотела. Ей было уже все равно, что с ней будет.

За прошедшие годы сампо проявило себя исключительно коварным помощником. Самыми безопасными желаниями были простые и предметные. Безоблачный день, хороший улов, попутный ветер — все те желания, для исполнения которых достаточно было всего лишь подтолкнуть естественный ход вещей в нужную сторону, — сампо даровало сразу и без всякой платы. Более сложные, особенно связанные с успешным исходом тех или иных интриг или колдовских начинаний, сампо исполняло порой спустя долгие месяцы, и каждое из таких желаний влекло за собой черный хвост скверных последствий. Причем, чем больших благ желала себе Лоухи, тем хуже оказывались их побочные свойства. Но самыми страшными были пожелания злого. Хотя они тоже осуществлялись не быстро и через раз, но почти немедленно и жестоко били по самому желающему. В этом отношении сампо немногим отличалось от кровавых договоров с Калмой.

Лоухи приучилась трижды спрашивать себя, прежде чем войти в тайное хранилище: «А на самом ли деле ты этого хочешь, старая карга? Ты уверена, что хочешь именно этого, а не чего-то иного?» Но теперь смерть любимого сына навалилась на ее душу тяжким бременем, и Хозяйка Похъёлы жаждала освободиться от него. Когда Лоухи призвала погибель на род Калева, ей полегчало. Она еще не знала, чем придется платить, хотя понимала — платить предстоит дорогой ценою: еще ни разу она не губила столько людей сразу с помощью сампо. Но она была уверена, что род Калева обречен. Эта мысль успокоила ее настолько, что она нашла в себе силы вернуться в гнездо и лечь спать.

Следующим утром утес рода Ловьятар ожил. Хозяйка вышла из своих покоев — быстрая, резкая, уверенная в себе, как всегда. Обитатели Луотолы, в длинных домах и в скалистых гнездовьях, вздохнули с облегчением. А Лоухи тем временем послала гонцов на юг, во Врата Похъёлы. Сампо быстро выполнило ее желание, послав ей во сне озарение. Теперь Лоухи знала, как именно погибнут ненавистные карьяла.

Через несколько дней гонцы вернулись и принесли ответ: «Белый Карху согласен тебя принять».

Одинокий пик поднимался высоко над скалистой грядой, почти касаясь туч зазубренной вершиной. Далеку внизу простерлись заснеженные отроги, темнели долины, поросшие хвойными лесами. А к востоку ледяным призраком белел в облаках второй пик — близнец первого. Пики звались Клыками, горы — Пастью Похъёлы.

Почти у самой вершины, незаметная снизу, на небольшой ровной площадке располагалась старинная постройка. Когда-то здесь стояла похъёльская сторожевая башня, но необходимость в ней давно отпала, и теперь от нее остался только фундамент около двадцати шагов шириной. В остатках стен свистел и выл ветер, с неба летели редкие снежинки. Площадка не была огорожена, никаких следов тропы или лестницы, с трех сторон — пропасть, с четвертой — отвесная скала. Сорвись отсюда человек, он падал бы долго, очень долго…

«Ну ладно — я, — подумала Лоухи, плотнее смыкая крылья, чтобы не задувало снизу. — Хотя против такого ветра долететь сюда было очень непросто. Но он-то, он-то как сюда забрался?!»

Белый Карху, известный среди саами как Когтистый Старец, стоял, ссутулившись и наклонив голову, словно собственная мощь пригибала его к земле, и все равно глыбой нависал над Лоухи. Сейчас оборотень выглядел как могучий мужчина средних лет. На нем была белая доха до пят с огромным капюшоном, какие носили саамские нойда, но гладкая, без всяких чародейских вышивок и оберегов. Лицо у него было сонное и неподвижное: низкий лоб, небольшой плоский нос, тяжелая челюсть, глаза маленькие и узкие, бледно-голубые, едва заметые под нависшими веками. Порой казалось, что он слеп. Длинные седые волосы заплетены в косы на саамский лад. Ручищи Карху были пусты, но это ничего не значило. Лоухи всегда поражало, как такая огромная, медлительная туша может при необходимости быстро, легко и бесшумно передвигаться.

Заброшенная сторожевая площадка считалась ничейной территорией — с позволения Карху. Однажды туны, всегда считавшие, что им по умолчанию принадлежит любая неприступная вершина, были неприятно удивлены, когда Карху заявил свои права на всю Пасть — от пещер до неба над горами. После чего занял все земли, которые посчитал нужным, а те похъёльцы, кто пытался возражать, бесследно исчезли. Туны могли только радоваться, что Карху ограничил свой аппетит Вратами. Это позволило им сохранить лицо и даже распустить слух, что Когтистый Старец сторожит пеший путь в Похъёлу по их приказанию. Самому Карху не было никакого дела, что о нем говорят в Похъёле. Он почти никогда не покидал свои владения.

Лоухи давно знала хозяина Пасти и боялась его. Карху был коварен и непредсказуем, имел свои понятия о добром и злом, и главное — свои понятия о выгоде. Он не подчинялся ни Калме, ни другим известным богам, был старше Лоухи и, несомненно, знал о мире гораздо больше ее. Но сампо подсказало Хозяйке Похъёлы, что и его найдется чем зацепить.

— У тебя, говорят, умер сын?

Голос у Карху был хрипловатый и негромкий, словно он берег его от морозного ветра.

— Сочувствую. Я пережил многих сыновей… «А некоторых сам же и убил, лицемер!» — подумала Лоухи, вежливым поклоном принимая соболезнования.

— Как такое могло случиться?

— Хм… Все началось с того, что Рауни отправился на юг в земли карьяла…

— Зачем?

— Я послала его по семейному делу, — уклончиво ответила Лоухи.

— Не хочешь — не говори, — без всякого интереса сказал Карху. — Мне вот другое любопытно: и как эти рыболовы ухитрились прикончить сына Хозяйки Похъёлы?

Лоухи злобно фыркнула и принялась рассказывать то, что узнала о последних днях Рауни — с оговорками, всячески стараясь избегать малейшего упоминания о сампо и настоящей цели его путешествия. Карху был неподвижен, как огромный сугроб.

— Значит, Калева, — зевая, проговорил он. — Уж не тот ли Калева, что к тебе сватался? Разве вы с матерью его не прикончили?

— Как видишь, нет — съязвила Лоухи. — Он благополучно вернулся восвояси да еще и наплодил целый род. Он и теперь жив и здоров. Теперь он стал чародеем и известен под именем Вяйнемейнен. А его потомки, — голос Лоухи сорвался на шипение, — убили моего сына!

— Чего же ты хочешь от меня ?

— По-моему, это понятно. Мести!

Губы оборотня едва заметно раздвинулись — он ухмыльнулся.

— Какая странная и нелепая мысль пришла тебе в голову, Лоухи. Что мне за дело до ваших свар с карьяла? Я никогда не покидаю Врата Похъёлы и впредь делать этого не собираюсь. Если они придут сюда — я с ними разберусь. Но к чему им сюда идти?

— А если я тебе заплачу?

— У тебя нет ничего, что бы меня интересовало. Земля? Власть? Пища? У меня все это есть. Моей власти хватает, чтобы получить все что угодно. И я давно уже получил все, что хотел.

На миг Лоухи усомнилась в своей идее — уж слишком уверенно говорил Карху. В самом деле, что ей известно о его желаниях? Многие века он живет отшельником в этих горах и всем доволен. Но она вспомнила о сне, который ей послало сампо, и вкрадчиво спросила:

— А как насчет бессмертия?

— О чем ты говоришь? Я старше этих гор, Лоухи…

— Но ведь не бессмертен?

— Нет, — промедлив, ответил Карху.

И по тому, как едва заметно дрогнул его голос, Лоухи поняла — сампо ее не обмануло. Она угадала с выбором наживки.

— Выслушай-ка меня еще раз.

И Лоухи принялась рассказывать снова. О пророчестве, грозящем рождением героя — такого же опасного для Похъёлы, каким был его предок Калева. О том, как она послала сына на разведку — узнать, в чем именно заключается опасность. И наконец — о тайне крови.

Карху выслушал ее, ни разу не шевельнувшись, прикрыв глаза.

— А ты знаешь, — проговорил он, когда Лоухи закончила, — что с тем же предложением ко мне прилетал твой сын?

— Что?!

— Он предложил мне то же самое — кровь богов — в обмен на услугу.

— Какую такую услугу? — с подозрением спросила Лоухи.

— Пусть это останется нашей с ним тайной. Лоухи быстро прикинула — что могло понадобиться ее сыну от Карху? «Он мог пожелать только поддержки. Но в чем? Не в расправе же над жалкими карьяла? Уж не хотел ли он забрать себе сампо?! Рауни много раз выражал недовольство моей „нерешительностью“! Я-то, дура, сама рассказала ему о крови — чтобы предостеречь его от простых решений! А он, значит, задумал и карьяла погубить, и обрести могучего союзника!» В этот миг Лоухи почти перестала жалеть о смерти сына.

— И что ты ему ответил?

— Это уже неважно.

Лицо Карху было неподвижно, как маска, — да это, в сущности, и была маска, — но почему Лоухи казалось, что он над ней издевается?

— Ну что, теперь, может, расскажешь мне, что у тебя стряслось на самом деле?

Лоухи собралась с духом и уставилась на него честными глазами.

— Я рассказала все!

— Ты не сказала мне ничего нового. Я давно знаю о свойствах крови богов. Только она не дарует бессмертие, а наоборот — убивает.

— Она ядовита для тунов, — уточнила Лоухи. — Но ты ведь не тун. И не демон, да? Ты не порождение Калмы.

— Это верно, — медленно сказал Карху.

— Единственный из людей, из ныне живущих обитателей Среднего мира, в котором есть кровь богини, — Вяйнемейнен. Мы оба это знали, но даже тебе он не по зубам. Пророчество говорит, что свойства крови возродились в его потомке. Это молодой охотник, его зовут Ильмаринен. Он-то и убил моего сына.

— Какое совпадение, — насмешливо сказал Карху. Но Лоухи чувствовала — наживка проглочена. Она прилетела во Врата не напрасно. Карху выслушал ее и сделал некие выводы. Какие — она могла только гадать. Но желание было озвучено, и сампо уже начинало исполнять его.

— В конце концов, — добавила она, вспомнив старую саамскую сказку, — если ты съешь его или кого-нибудь другого из этого проклятого рода, то ничего не потеряешь.

На этом Лоухи и распрощалась с оборотнем. Каждое мгновение в обществе Карху лишало ее уверенности в своих силах. Стрелой взмыв в небо, Лоухи не удержалась и с любопытством взглянула вниз — посмотреть, каким образом Карху спустится с отвесной скалы. Но он все еще стоял там, провожая ее взглядом. Лоухи, по спирали поднимаясь еще выше, описала круг над пиком — что за чудеса? Только что Карху был там, а вот его уже нет. Куда же он делся?

«Хорошо, что он не тун!» — подумала она, улетая на север.

Лоухи вернулась к утесам гавани Луотолы в сумерках и еще издалека почуяла угрозу. Что-то стряслось дома в ее отсутствие. Небо над скалами, такое пустынное, когда она улетала, стало красным — и это был не отсвет заката — и усеянным черными точками. Сотни тунов метались над гнездовьями Ловьятар. Лоухи сложила крылья и ринулась вниз. Черные точки неслись ей навстречу. Вскоре они превратились в тунов — обезумевшие родичи улепетывали прочь от гнездовий, не обращая никакого внимания на хозяйку клана. Лоухи невольно замедлила полет. Она растерялась. Никогда прежде она не видела тунов в такой панике. И вдруг накатил ужас — она вспомнила, где уже видела подобное зрелище. Перед глазами встал одинокий остров среди моря и чайки, что с криками бросались на скалы, разбиваясь о корень Мирового Древа…

— Мама!

Ей навстречу черной ласточкой метнулась Ильма. Тоже бледная, встрепанная, с вытаращенными от страха глазами. Но, по крайней мере, в здравом рассудке.

— Мама, наконец-то ты вернулась! Там такое… такое…

— Что случилось?!

— Я боюсь…

— Хватит мямлить, дура! Что?

— Сампо! — выпалила Ильма, зажмурившись. — Оно меняется! Превращается — само, без приказа!

Лоухи мгновенно приняла решение:

— Быстро, летим в мою пещеру!

Они обогнули утес, и взгляду Лоухи предстало воистину устрашающее зрелище. Вся южная сторона утеса, обращенная к морю, была залита багровым светом. Из ее пещеры, словно из жерла вулкана, выбивалось пульсирующее, нестерпимое для глаз пламя. Его отсветы полыхали в небе, отражаясь на облаках. Ни единого туна на южном склоне не осталось — все давно сбежали, включая личную охрану. «Я бы и сама сбежала на их месте, — подумала Лоухи, изучая склон. — Но они не знают, чего бояться, — а я знаю».

Чем ближе Лоухи и Ильма подлетали к пещере, тем более пугающей становилась картина. Теперь к багровому свечению добавились гул и вибрация, которую они чувствовали всей кожей. Все это в самом деле напоминало пробуждение вулкана. Но жара не было, совсем. «Это магия! — подумала Лоухи. — Сильнейшая магия!» Казалось, слои мира рвутся, и где-то внутри горы открывается дверь в мир богов. Если бы это в самом деле было так, всех жителей Среднего мира, оказавшихся поблизости, ждала смерть. Но Лоухи смело бросилась прямо в красное свечение, а Ильма последовала за ней.

Влетев в пещеру, они совершили частичное превращение и, прикрывая крыльями глаза, спотыкаясь на дрожащем полу, побежали внутрь. В самом дальнем коридоре, где раньше начинался тайный ход в хранилище, теперь разверзлась широкая трещина, из которой лился почти осязаемый багровый световой поток. Ильма тронула мать за плечо и что-то прокричала. Лоухи дернула плечом и вошла в трещину.

Сперва ей показалось, что она нырнула в кипящую лаву. Хозяйка Похъёлы затаила дыхание, крепко зажмурила глаза и призвала на помощь колдовское умение, недоступное людям, — смотреть глубже в красное. И постепенно перед ней предстало невероятное зрелище…

Стенки хранилища разошлись в стороны, пол треснул, свода больше не было. Разорванное пространство пещеры занимало нечто огромное, похожее на человеческую постройку. Вот глухие стены, вот круглая крыша-купол… Башня? Храм? Но что бы это ни было, из него вырастало каменное дерево. Или это сама скала проросла рудными жилами? Толстые корни выходили из стен пещеры, в них же и уходили. «Нет, — поняла Лоухи, — постройка дала корни!» И тут она догадалась: огромное, пышущее жаром здание и есть сампо! Корень Мирового Древа дал побег! Куда он растет, разрывая скалу? Вверх или вниз?

Вот и ручка нашлась — гигантская, искореженная, поросшая уродливыми скалистыми выростами. Но кто теперь ее повернет? Какие великаны?

По телу скалы снова пробежала дрожь. Полыхнули стенки сампо. Сверху посыпались крупные камни. Лоухи развернулась, схватила за руку Ильму и выбежала наружу.

— Уходим! — крикнула она, когда они вылетели из пещеры. — Здесь находиться слишком опасно. Пока оно не успокоится, во всяком случае.

— Ты думаешь, это надолго? — дрожащим голосом спросила Ильма. — Но где мы теперь будем жить?

— Пока уведем клан на летние гнездовья, а потом начнем искать новое жилище.

— Мама, но что будет с сампо? Его же нельзя бросить просто так, без присмотра…

— А что мы можем сделать? Теперь с сампо могут совладать только боги.

Внезапно Лоухи захихикала.

— Зато теперь оно точно останется здесь навсегда! Посмотрю я на того карьяла, который явится сюда, чтобы его украсть!

Глава 29 СБОРЫ В ДОРОГУ

Лето кончилось. В низинах по утрам стоял туман, матово горели во мху багровые россыпи клюквы. По золотистым березнякам запахло грибами. Небо стало высоким и бледным, яркие солнечные дни чередовались с затяжными дождями, предвещающими долгие темные дни и холодные ночи поздней осени. А Ильмо так и жил на горе у Вяйнемейнена, неторопливо готовясь к дальнему походу.

Ильмо был почти уверен, что ему предстоит отправиться в Похъёлу одному, в лучшем случае — с неугомонным Ахти (если, конечно, того в последний миг не вытребует домой Кюллики). Но вскоре он с удивлением обнаружил, что с ним собирается целая толпа. Причем все — в охотку. Лучше всего общее мнение выразил Ахти: «Да под покровительством богов мы там всех порвем!» Ахти тоже жил у Вяйно, не собираясь отправляться восвояси. Неизвестно, что за «весточку» он послал матери, но в один прекрасный день с Лосиного острова явились две ладьи, полные вооруженных парней, во главе с варгом Аке Младшим.

— Вот они сейчас тебя повяжут — да и отвезут домой, — предположил Ильмо, глядя с высокого берега, как воины вытаскивают ладьи на берег.

— Как бы не так, — ухмыльнулся Ахти. — Это же моя дружина. Или ты думал, что я отправлюсь воевать один?

Аке Младший привез с собой все, что нужно для странствия на север, и даже кучу вещей про запас. Так что Ильмо, у которого из имущества было только то, что на нем надето, мог не беспокоиться о снаряжении. Кроме разнообразного оружия, варг привез для Ахти его вещий меч из разграбленного саксонского святилища и материнский дар — зачарованную рубашку, пропитанную змеиным ядом, которая даровала неуязвимость в бою.

— А это береги особенно, — сказал он, протягивая Ахти нечто на шнурке, зашитое в узкую полоску полотна. — Госпожа Кюллики велела тебе передать — здесь заклятие, с которым ты одолеешь любого похъёльского чародея. Чтобы оно подействовало, тебе достаточно разорвать ткань. Носи оберег на шее, под одеждой. Это очень сильное средство, на самый крайний случай.

— Как там мать? — тихо спросил Ахти, принимая оберег.

— Ох, лучше не спрашивай. Хотя, как видишь, меня и парней она отпустила — видно, смирилась с неизбежным. Она ведь знает, что дома тебя не удержать, когда впереди ждут битвы. Провожала меня до ладьи и все время повторяла: «Пусть Ахти помнит о пророчестве!» Это чтобы ты не вздумал там жениться.

Ахти захохотал.

— Ну, мать! На ком же я могу жениться в Похъёле? На снежной бабе? На медведице? Или, может, — тут Ахти совсем развеселился, — на похъёльской упырице?

Дружина Ахти включала два десятка воинов, которые не первый год ходили с Ахти по Закатному морю. Изначально воинов было больше, но часть из них осталась на Лосином острове, опасаясь недоброй славы Похъёлы. Эти же, все до единого, хором просились в поход. Но Вяйно никакого внятного ответа им не дал.

— Не уверен я, что они понадобятся, — объяснил он Ахти. — Одно дело — пара-тройка путешественников, и совсем другое — вооруженный отряд. Нам только повода для войны не хватало.

— А кем мы тогда будем? — обиженно спросил Ахти. — Воровская ватажка? Посольство? Только от кого?

— Вот и придумай сам.

Ахти не растерялся.

— Пожалуйста! Давайте представимся сватами! Это меня мать на мысль навела. Притворимся, будто хотим женить Ильмо на какой-нибудь молоденькой похъёльской девице с острыми зубками…

— Эй, не меня, а тебя! — воскликнул Ильмо. — Я-то здесь при чем?

Дружинники засмеялись, а Вяйно крепко задумался.

После того разговора Аке Младший, не дожидаясь, пока будет принято решение насчет дружины, пошел прямо к Вяйно и рассказал ему всю историю своего семейного проклятия.

— Как ты думаешь, господин чародей, — спросил он, — погиб ли мой отец случайно? Или туны знали, что делают, когда поручили ему вести драккар на тот запретный остров?

— Конечно, знали. Я вообще удивляюсь, как они оставили свидетелей своего святотатства в живых. Наверно, тогда они еще и сами не вполне понимали, что натворили.

— Прекрасно, — хладнокровно сказал Аке. — Мой отец служил семейству Ловьятар. Так что мне с Ильмариненом по пути.

Вяйно не стал возражать. Аке уже успел проявить себя полезным человеком и опытным путешественником.

Кроме припасов и снаряжения он привез несколько длинных, узких, очень неустойчивых кожаных лодок.

— На север лучше всего идти водой, пока есть возможность, — объяснил он. — Нагуляться по болотам и ельникам мы всегда успеем.

Йокахайнен тут же опознал лодки как саамские каяки и сказал, что умеет с такими управляться и может научить всех остальных. Каяки прекрасно подходили для плавания по быстрым и порожистым карьяльским рекам. Их легко чинить и нести на руках, если возникает необходимость обойти порог. Главная сложность в том, чтобы не перевернуться. С того дня они начали учиться водить каяки, плавая вдоль берега Кемми, и вдоволь наглотались холодной воды, прежде чем верткие лодки начали их слушаться. Ловчее всех получалось у Калли.

Ильмо очень обрадовался, встретив Калли на горе у Вяйно. Оказывается, старик давно уже забрал его вместе с собаками с охотничьей стоянки на озере Олений Мох. Калли, кажется, тоже обрадовался. Но в целом он очень переменился. Даже Ильмо, постоянно занятый своими мыслями и заботами, это заметил. Калли избегал остальных, занимаясь только хозяйством; ходил в одиночестве, мрачный, о чем-то напряженно думал. Несколько раз он задавал Ильмо такие странные вопросы, что тот просто диву давался. Например, однажды принялся выспрашивать Ильмо о его отце: какую славу тот снискал на последней войне.

— Никакой, — недовольно ответил Ильмо. — Ни славы, ни добычи, только смертельные раны и вечный позор. Сам подумай, какую славу можно добыть в междоусобице?

— А как бы ты поступил на его месте?

— Я бы вообще не стал участвовать в чужой сваре. Ушел бы в лес и сидел там хоть год, хоть два. Одно дело — когда опасность грозит собственному роду, и совсем другое…

— Спасибо! — выпалил Калли, хватая Ильмо за руки, чем поверг его в полное недоумение.

А Калли как раз решал вопрос, который его очень тяготил: убивать Ильмо вместе со всеми остальными родичами или нет.

— Ты никак тоже собрался со мной в Похъёлу? — спросил его Ильмо.

— Не знаю пока.

— И правильно. Подумай хорошенько, хочешь ли ты погибнуть раньше времени…

Опасность предстоящего путешествия беспокоила Калли меньше всего. После разговора с Рауни он днем и ночью обдумывал, как уничтожить род Калева. Ни малейшей жалости он не испытывал ни к кому, за исключением Ильмо. Калли долго прикидывал, должен ли он убить и его тоже, но в конце концов решил пощадить. Эта мысль принесла ему облегчение. «Жизнь за жизнь, — думал он. — Ведь меня, одного из всего рода, тоже оставили в живых…» И теперь перед ним стояла другая задача: идти ли с Ильмо в Похъёлу? Имеет ли он право откладывать месть? А если он останется в Калева мстить, а Ильмо убьют — единственного человека на свете, к которому Калли испытывал добрые чувства? Кто будет его охранять в Похъёле — не Ахти же безголовый!

Ильмаринен, освобожденный дружинниками Ахти от хозяйственных забот, не знал, чем заняться. Его бы совсем одолели мрачные мысли, если бы не Вяйно. Старый чародей много времени проводил в беседах со своим бывшим учеником. Однако, вместо того чтобы научить его каким-нибудь полезным чарам — на что втайне рассчитывал Ильмо, — тратил время на отвлеченную болтовню.

— Я с вами пойти не смогу, — сказал он как-то, отвечая на вопрос Ильмо. — За Борозду мне ходить запрещено богами. Но присмотреть — присмотрю.

— Как?

Вяйно молча указал на ближайшую сосну, в ветвях которой чистил перья огромный ворон.

— Запомни его. Он полетит за вами до внутренней Похъёлы. Через него можно будет передать срочную весть.

— А дальше?

— Дальше — слишком велика опасность, что его обнаружат туны. У Лоухи не должно возникнуть подозрение, что за вашим походом стоят боги Голубых Полей. За горами, во внутренней Похъёле, вам придется рассчитывать только на себя…

В другой раз он завел речь о сампо.

— Может статься, если все пойдет хорошо, к тебе в руки попадет очень сильная вещь. Не повторяй ошибку Лоухи и ее сына. Если ты обладаешь властью, пользуйся ею с огромной осторожностью. Никаких «хочу» — только «должен». Добыв сампо, не желай вообще ничего, ни для себя, ни для других. И тогда не будет тех ужасных последствий, которые сейчас сеет вокруг себя Лоухи.

— Как это — ничего не желать? — удивился Ильмо. — Совсем? Это же невозможно!

Вяйно тяжко вздохнул.

— Для большинства смертных слова о власти и могуществе — пустой звук. А вот боги это вполне понимают. В этом еще одна причина, почему за сампо посылают простого человека…

«И вполне понятно, почему Ильматар запретила идти в Похъёлу мне , — подумал он. — Вяйнемейнен, владеющий сампо, — это нечто совсем иное, чем старый колдун, мирно доживающий у себя на горе. Зачем им в Голубых Полях еще один бог?»

Время шло, и вот однажды Вяйно объявил, что сборы почти закончены, и назначил день выхода. Под вечер в его избе собрались Ильмо, Ахти, Йокахайнен и Аке Младший. Калли, так и не принявший никакого решения, бренчал за печью посудой. Вяйно пригласил всех разделить с ним трапезу. После еды наконец заговорили о пути в Похъёлу.

— Есть два долгих пути и один прямой, но очень опасный, — начал Вяйно. — Вы можете сделать крюк, обойти Врата Похъёлы справа и свернуть в тундру, в земли саами. Оттуда тоже ведут какие-то перевалы во внутреннюю Похъёлу. Я их не знаю, но, возможно, знает Йокахайнен.

Нойда утвердительно кивнул.

— Этот путь дольше, зато и безопаснее, — продолжал Вяйно. — Однако мне бы не очень хотелось, чтобы вы его избрали. Он означает зимовку в стойбищах, а за это время может случиться всё что угодно. Кроме того, я на вашем месте не доверял бы саами. Да, они ненавидят тунов и охотно помогут вам. Но они слишком долго были в рабстве — страх может подтолкнуть кого-нибудь из них на предательство.

Все посмотрели на Йокахайнена. Тот криво улыбнулся и сказал:

— Не буду спорить, всё так и есть. Однако мой господин забыл сказать, что кара за предательство — смерть. Я сейчас не лучший проводник в земли саами. Я предал Рауни. Как только я появлюсь в пределах внешней Похъёлы, меня сразу убьют.

— Не думаю. Кто знает, что ты больше не ученик Рауни? Кто вообще знает о том, что Рауни отправил тебя на юг? Ты отправишься вместе с Ильмо, Йокахайнен. Ты — единственный, кто знает Похъёлу и ее обычаи, кто владеет языком тунов. Считай это испытанием. Если ты с ним справишься, я возьму тебя в ученики.

Йокахайнен молча поклонился, и Вяйно продолжал:

— Второй путь ведет через земли варгов, а дальше по морю — в Луотолу. Он займет много месяцев. Луотола — незамерзающая гавань, единственное поселение в Похъёле, где могут временно жить люди. Именно в Луотоле находится зимнее гнездовье Лоухи. Возможно, там же она прячет и сампо, хотя я бы на ее месте перенес его во внутреннюю Похъёлу, подальше от соблазна…

— Мне нравится этот путь, — подал голос Аке. — Хоть я сам и не бывал в Похъёле, но мой отец провел на службе тунам почти всю жизнь и очень много рассказывал о похъёльцах и их обычаях. К тому же я варг, а нас в Похъёле привечают. Я могу прикинуться наемником, а вы — моими рабами…

— Хм-м, — промычал Ахти.

— Я хотел сказать, верной дружиной! Можно сделать еще проще — открыто приплыть в Луотолу и наняться к тунам на службу. Добудем драккар…

— Хозяйка Похъёлы знает, что карьяла собираются похитить у нее сампо, — сказал Йокахайнен. — В первую очередь она будет проверять всех, кто приплывает в Луотолу. Мы сойдем на берег — там-то нас и будут ждать! Нет, если уж выбирать, я за крюк через земли саами — хоть есть где укрыться…

— А третий путь какой? — спросил Ильмо.

— Самый короткий, — ответил Вяйно. — Через Врата Похъёлы. Это горный перевал, через который идет заброшенная дорога из земли карьяла на север, прямиком во внутреннюю Похъёлу. Я бывал там в молодости. Это дикое, безлюдное место. Туны там бывают очень редко. Но Врата Похъёлы охраняются чарами… и кое-чем похуже.

— Хийси? — спросил Ильмо, вспомнив сказку.

— И это тоже. Возможно, придется пробиваться с боем. Но если вы изберете этот путь, я расскажу вам, как можно проскользнуть через Пасть незамеченными. Что там дальше за горами, я не знаю. Я бывал однажды во внутренней Похъёле, но не этой дорогой. Ну, что скажете?

— Я за первый путь, — ответил Йокахайнен. — Он самый надежный.

— А я за третий, — заявил Ахти. — Настоящие герои в обход не ходят!

— Я считаю, что надо плыть через Луотолу, — сказал Аке.

— А ты что скажешь, Ильмо?

— А можно, я еще подумаю?

— Можно. А ты, Калли?

— Я как Ильмо, — донеслось из-за печи.

— Что ж, Ильмаринен, тогда думай хорошенько, — сказал Вяйно. — За тобой — решающий голос.

И, сменив тему, принялся рассказывать о тунах:

— Если вам доведется столкнуться с тунами в открытом бою, вы должны знать некоторые вещи. Туны обладают необычайно острым слухом, но плохо чувствуют запахи. В темноте тун видит гораздо лучше, чем при свете. Он может заметить движущуюся фигуру на огромном расстоянии, зато наверняка пропустит неподвижную — этим можно воспользоваться. У тунов существуют и другие органы чувств, которых нет у людей, — например, они способны чувствовать тепло, заранее предугадывать шторм или снегопад. В птичьем облике туны особенно опасны, они даже способны поднять в воздух человека — правда, ненадолго. Их когти оставляют долго не заживающие раны… Про колдовство тунов пусть расскажет Йокахайнен.

— Что сказать? Все туны рождаются со способностью к колдовству. Но не все эту способность развивают, — продолжил рассказ нойда. — Таких колдунов, как Рауни, в Похъёле довольно мало. Однако любой тун может при желании отвести глаза, или проклясть, или найти нечто на расстоянии…

— Ну и как с такими сражаться? — проворчал Ахти.

— И это вопрос воина? Используя слабые стороны, конечно, — ответил Вяйно. — Сами по себе похъёльцы весьма посредственные бойцы. Вся их сила коренится в колдовстве, а колдовство — от Калмы. Если как-то разорвать их связь с богиней смерти, они станут совершенно беспомощными и, скорее всего, погибнут. Ведь на магии основано их превращение, а, не превращаясь, они не выживут на ледяных скалах Похъёлы. А вот как это сделать, мы пока не знаем. А потому слушайте дальше.

Да, в обличии хищной птицы тун очень быстр и силен. Но есть и обратная сторона. Будучи птицей, тун не может обдумывать ситуации и принимать решения — он только выполняет то, что задумал в человеческом облике, превращая тело в собственное оружие. Если бы тун провел в облике птицы долгое время, он совсем бы разучился думать о чем-то, кроме охоты.

Есть еще одна черта, связанная с общественным устройством Похъёлы, которая может пойти вам и на пользу, и во вред. Общество тунов раздроблено. Между кланами идет постоянное скрытое соперничество, зато внутри царит железная дисциплина. Похъёльцы привыкли подчиняться старшим, но никогда не помогают тунам из другого клана. Можно было бы попытаться натравить один клан на другой — сами они постоянно этим занимаются. А вот от главарей кланов надо держаться как можно дальше. Они обычно и есть самые сильные колдуны. Говорят, некоторые из них способны напрямую общаться с Калмой! Они обладают пророческим даром, могут отправлять свой дух в странствие по Изнанке мира… А обычный тун не очень опасен, его вполне можно победить один на один…

— Тут говорят, что Рауни был такой-сякой чародей, — встрял Ахти, — а мы с Ильмо запросто его прикончили.

— Вы друг друга чуть запросто не прикончили, — ехидно ответил Вяйно. — Рауни сам все сделал для того, чтобы бесславно погибнуть. Если бы он попался вам месяцем раньше, вы бы так легко не отделались.

— Не забывайте и о том, кто отразил его чары, — напомнил Йокахайнен.

— Но думаю, что сражаться с тунами — по крайней мере поначалу, — вам не понадобится, — продолжал Вяйно. — Вы должны прятаться, показывать дружелюбие, удивлять, изворачиваться… все что угодно, только не воевать — пока не добудете сампо.

Ахти с сомнением кивнул.

«А вот когда вы повезете сампо обратно, — подумалось Вяйно, — вам придется и побегать, и помахать мечом…»

Откуда пришла эта мысль? Вяйнемейнена редко посещал пророческий дар. Нарочно он никогда не развивал его в себе, искренне считая знание будущего не благословением, а проклятием. Но теперь, на пороге важных событий, которые влекли за собой еще более серьезные перемены, Вяйно почувствовал, что будущее открывается перед ним, словно разрыв в сплошных тучах. Откуда этот далекий гром? Почему небо стремительно темнеет и опускается? Вяйно поднял глаза наверх — потолочные балки избы пропали, вместо них над ним бурлит низкое небо, темное от армий летящих тунов.

Вот они идут сплошным потоком, заслонили крыльями солнце. Уши закладывает от гула и грохота их крыльев. Со свистом и ревом от потока отделяется и камнем падает меднокрылое чудовище с разъяренным лицом старой женщины. Внизу бушует море — и одинокий корабль против всей армады…

Вяйно мигнул, и видение исчезло.

— Эй, ты чего? — тревожно спросил Ильмо, трогая его за руку. — Что случилось?

— Ничего, — Вяйно провел ладонью по лицу. Кажется, никто, кроме Ильмо, не обратил внимания на его внезапную задумчивость. Неужели ему на миг открылось будущее? «Или это всего лишь мои собственные опасения? Армии! Да столько тунов не наберется ни в одном роду, если они не объединятся! Неужели даже замыслы богов ошибочны?»

Но одно он знал точно: нельзя допустить, чтобы это сбылось.

Перед сном Ильмо и Ахти стояли на краю обрыва, глядя, как далеко на западе догорает полоса заката, а на темно-синем небе проступают яркие звезды. С озера веяло холодом, ветер обрывал и бросал вниз желтые березовые листья. Где-то вдалеке на севере, над горами, звезды скрылись за тучами, и темнота становилась непроглядной.

«Еще пара дней — и выходим, — думал Ильмо, ежась на ветру. — Вот она, впереди — страна мрака. Белая стена гор, за ней темнота. Что нас там ждет?»

— Через месяц в землях саами начинается зима, — раздался сзади голос незаметно подошедшего Йокахайнена. — Аке говорит — поплывем, пока будет можно. Потом оставим лодки и пойдем через сопки. Как раз выйдем в наши земли к первому снегу. Лыжи с собой не берите, я вам достану самые лучшие саамские…

— Чего это мы вдруг выйдем в земли саами? — возразил Ахти. — Ильмо еще ничего не решил. Лично я считаю, что надо идти через горы!

— В любом случае, вам без меня не обойтись, — надменно сказал Йокахайнен. — Врата Похъёлы — такое гиблое место, что его избегают даже туны. Пройти его можно только с помощью магии. А среди нас, кроме меня, в ворожбе никто ничего не понимает.

— У варгов есть мудрый обычай, — недобро прищурился Ахти. — Рунопевца, который начинает мнить себя умнее ярла, сажают в мешок и бросают в море, каким бы искусным колдуном он ни был. Потому что лучше остаться без заклинателя погоды, чем с заклинателем, который пытается управлять дружиной через голову вождя…

Ильмо не слушал их перебранку.

«Ну мы и нашли время для начала похода, — думал он. — Скоро начнутся дожди, в лесу всё раскиснет. Идем в самую распутицу, как дураки. А потом — в зиму. Ох, как я не хочу никуда идти! Вот бы сейчас вернуться в Калева… Нет, лучше остаться здесь — вместе с Айникки… Хорошо им! — Ильмо покосился на спорящих Ахти и Йокахайнена. — У них все просто и ясно. Ахти ищет подвигов, Йокахайнен проходит испытание, Аке хочет отомстить за отца. А у меня — только тот страшный сон…»

Неожиданно Ильмо вспомнил последние слова похъёльской колдуньи, сестры Рауни: «Увидимся!»

«Она тоже знала, что мне придется идти в Похъёлу!»

Эта мысль его почему-то подбодрила. Знай об их встрече Вяйно, он наверняка сказал бы, что пристальное внимание дочери Лоухи — вовсе не повод для радости. А Йокахайнен заметил бы, что враг, прячущий зубы, — самый опасный. Но Ильмо никому ничего не рассказывал. «Пусть я не умею ни сражаться, ни колдовать, — подумал он. — Зато именно меня выбрали боги. И я единственный, кого там ждет… ну, скажем так — друг».

Ильмо улыбнулся и устремил взгляд на север. Над головой ветер шумел в соснах. Из осенней темноты на него смотрели глаза — как два гладких черных камня…

Примечания

1

Слово «руны» употребляется в тексте в двух значениях. Скандинавские гадательные руны — кусочки дерева или камня с вырезанными на них буквенными символами, а также сами эти символы. И финский омоним «руна» — магическое песнопение.

(обратно)

2

Акка (похъёльское титулование) — госпожа, хозяйка.

(обратно)

3

Кантеле — в литературной традиции кантеле отождествляется с гуслями, но археологически доказано, что оно напоминало скорее кельтскую лютню. В тексте упоминаются кантеле обоих типов — саамского и карьяльского.

(обратно)

4

Мидгард — мир людей. Второй Корень Мирового Древа, на котором держится Вселенная, растет из Асгарда, мира богов, а третий — из Утгарда, Нижнего мира.

(обратно)

5

Укко — старец, господин. Укко как собственное имя — верховный бог племен карьяла.

(обратно)

6

Утчи — демон-людоед. Употребление в пищу человеческой крови и костного мозга допускается у тунов только в ритуальных целях. Тун, злоупотребляющий человечиной, теряет разум и способность к управляемому оборотничеству. Такого изгоняют на Вечный Лед или в тундру, и он охотится на саами, словно дикий зверь, пока рано или поздно не погибнет от их рук. Излюбленный персонаж нравоучительных сказок и у саами, и у тунов. Правда, мораль в них разная.

(обратно)

7

Хийси — бес, нечисть.

(обратно)

8

Кенги — примитивная цельнокроеная обувь на шнуровке.

(обратно)

9

Тапиола — лесное царство.

(обратно)

10

Вид приполярной утки.

(обратно)

11

Туны могут управлять превращением и останавливать его на любой стадии. В облике огромной хищной птицы они только летают и охотятся. Обычный и самый удобный для них «домашний» вид — полуптицы-получеловека. Отправляясь в саамские земли за данью или общаясь с людьми по торговым делам, они могут принять и полностью человеческое обличье. Но благодаря многочисленным мелким особенностям, с людьми их все равно сложно спутать.

(обратно)

12

Окончание — нен — в древности торжественная форма имени, позднее — фамилия.

(обратно)

13

Ворса — мелкая лесная нечисть, вроде домового.

(обратно)

14

Кулига — небольшое поле в лесу, образовавшееся в результате вырубки или сжигания деревьев.

(обратно)

15

Конда — сухая, смолистая боровая сосна, в отличие от мянды — рыхлой сосны, выросшей на болоте.

(обратно)

16

Вежа — летний саамский чум на деревянном каркасе, крытый корой.

(обратно)

17

Лемпи — бог любви у карьяла.

(обратно)

18

Васа — вредоносная водяная нечисть.

(обратно)

19

Сюэтар — у карьяла — сказочная лесная ведьма, нечто вроде Бабы-яги. У тунов — мать-прародительница одного из младших похъёльских кланов.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1 РОСОМАХА, ОБОРОТЕНЬ И РЕБЕНОК

Глава 2 НЕ СПАТЬ

Глава 3 ЛЕТИ НА ЮГ

Глава 4 ПОТОМКИ КАЛЕВА

Глава 5 УХОДИ И НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ

Глава 6 ЧУДИЩЕ С СЕВЕРА

Глава 7 СОСНОВЫЙ СОК

Глава 8 ЙОКАХАЙНЕН В ПУТИ

Глава 9 НАЗОВИ МНЕ ИМЯ

Глава 10 ВРАТА ПОХЪЁЛЫ

Глава 11 ТИИРА, МЕРТВЫЙ РАЙДЕН

Глава 12 РЯБИНОВАЯ НОЧЬ

Глава 13 ПОХЪЁЛЬСКИЕ ПЕСНИ

Глава 14 ДОБРЫЕ ВОДЫ КЕММИ

Глава 15 КРОВАВЫЕ СЛЕЗЫ МЕЧА

Глава 16 ГАДАНИЕ КЮЛЛИКИ

Глава 17 ЛЕДЯНОЙ ПОТОК

Глава 18 КАК АХТИ И ИЛЬМО ПОЕХАЛИ В БРУСНИЧНОЕ И ЧТО ТАМ УЗНАЛИ

Глава 19 ВЯЙНО В УСАДЬБЕ ТАПИО

Глава 20 ЙОКАХАЙНЕН ИЗ ПОХЪЁЛЫ

Глава 21 НАКАЗАНИЕ ЙОКАХАЙНЕНА

Глава 22 ВЫШИТЫЕ САПОГИ

Глава 23 ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Глава 24 ГНЕЗДО НА ВОЛНАХ

Глава 25 ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЛЕВА

Глава 26 «ДАВАЙТЕ СПРОСИМ ПРЕДКА»

Глава 27 ЗИМА ЗА СПИНОЙ

Глава 28 БЕЛЫЙ КАРХУ

Глава 29 СБОРЫ В ДОРОГУ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте